Туманова Зоя
Что можно в земле выкопать
Зоя Александровна Туманова
ЧТО МОЖНО В ЗЕМЛЕ ВЫКОПАТЬ
Постучали осторожно.
Хозяин дома - по профессии художник-реставратор, по душевной страсти коллекционер, Герлах, Тарас Федорович, завернул руку за спину, стал нашаривать очки, не нашел, разумеется. Со скрипом поднялся, прошмыгал шлепанцами к двери, открыл. Задранную с почти воинственным любопытством голову пришлось наклонить: за дверями был мальчик.
- Учительница не тут, напротив! - предупредил Герлах неизбежный вопрос.
- Я к вам... - не вполне уверенно произнес мальчик.
Тарас Федорович сделал вальсовый оборот, высматривая, что бы такое отдать этому очередному макулатурщику, поклоннику "Королевы Марго". Газеты? Отдашь иной раз, а потом ищешь нужный номер, кусая кулаки. И тут вспомнилось, что очки-то в кармане. Живо оседлал ими нос, мир проявился, пояснел, как промытая живопись. Герлах увидел не мальчика вообще, а данного, определенного. Юный гость был весь крапчатый, словно прошелся под струей краскопульта, не то что нос, щеки, - даже уши в густом набрызге веснушек; небольшие глазки, того же тона, сошли бы за пару веснушек покрупней.
- Крохмалев, - констатировал Тарас Федорович, еще не веря в реальность явления.
- Вы говорили "приходи", вот я и пришел, - пестренькую физиономию осветила настороженная, готовая спрыгнуть с губ, в случае чего, улыбка.
- Друг мой! - со всем жаром чувства воскликнул Тарас Федорович. Прости, не узнал без очков! Я весьма рад... весьма! Сейчас я тебе все, все покажу! А первым делом - ее! Вон, видишь, висит над дверью?
- Она? - окрыленные изумленьем глазенки сходство с веснушками утеряли.
- О_н_а! - торжествуя, подтвердил Тарас Федорович.
Из-за н_е_е и свершилось это знакомство, для Тараса Федоровича вовсе не ординарное.
После он думал: сняла, что ли, повязку с глаз капризная римская дама Фортуна да и решила наградить усерднейшего из своих почитателей?
Ведь не вздумай он тогда, без всяких разумных оснований, свернуть с магистрали на боковую, кривоколенную, не затронутую еще сносом улочку, не развяжись в ту пору шнурок башмака, не поищи он глазами крылечка, пригодного, чтобы ногу поставить и тот шнурок завязать, так и проплыло бы мимо, пропало, потонуло во мраке безвестья - сокровище.
На равнодушный глаз оно, сокровище, было просто проволочным оскребышем для грязной обуви, что кладут перед ухоженными крылечками чистюли-хозяйки. Но глаз Герлаха был не равнодушный - и разглядел под ошметьями глины, под рыжиной ржавчины клепаные на гвоздик кольца...
Это была старинная кольчуга, бог знает, из какой дали времен и пространств, по каким зигзагам судьбы занесенная сюда вот, в еще не поновленный уголок Ташкента, занесенная - и приспособленная к делу практичным нашим веком.
Состояние души Тараса Федоровича было такое: в жилах - борьба кипятка со льдом; острый, как бритва, порыв - немедленно схватить и унести - тотчас разбившийся о монолит убеждения о неприкосновенности чужого.
Великолепная, спасительная мысль: он же может заплатить!
Лишь бы хозяева были дома! Дергался палец, не попадал на кнопку звонка, потом звонок залился, пронзая слух, дверь недоверчиво приотворилась...
- Вам кого, гражданин?
С первого взгляда на хозяйку дома, с первого ее слова он понял, что дело предстоит нелегкое. Если б кому-то понадобилось изваять аллегорическую фигуру Обывательницы-Себе на уме, не найти бы лучшей модели, чем это булкообразное, с изюминками глаз лицо, сивые волосы, стянутые узлом на затылке, чем эти тугие баллоны рук с пухлыми пальцами цвета сосисок, чем эта фигура, распространившая себя во весь проем двери. И голос - густой, окрепший в базарно-трамвайных перепалках...
Да, надежд мало, но Тарас Федорович отступать не привык. Да и куда тут отступишь?
Постарался представить себе, что за этими упорными, буравящими зрачками живет же душа, пусть стиснутая житейщиной, заплывшая жиром. Надо только пробиться к ней, достучаться словом...
Тщась убедить, он вздергивал брови, выкатывал глаза; говорил, сбиваясь:
- Уважаемая, видите ли, вещь эта, - мгновенно согнувшись, он бережно, концами пальцев прикоснулся к бесценной вязи металла, - есть основания полагать, очень старая вещь... Исторического, музейного значения, понимаете? Вы не могли бы уступить ее мне? Я заплачу. Я прилично заплачу... я...
Он сбился окончательно, видя, как пухлое лицо, прямо на глазах, в один миг, налилось сердитой краснотой, словно томатным соком. Глаза почти исчезли - в яростном прищуре. И слова полетели, будто камни, хотелось заслониться рукой:
- С утра уже лыка не вяжет! В бочке - и то дно есть, а у них, пьяниц треклятых, нету!
Тарас Федорович еще открывал рот, силясь оправдаться, объяснить, но хозяйку уже сменил на позиции друг дома - пес, на все аргументы отвечающий выразительным "р...р-гав!"
Надо было уходить - не шли ноги, не подымались! Неужели все рухнуло - из-за собственной глупости, безумной, непростительной торопливости?
Завернув за угол, Герлах сел на крылечко, совсем такое же, не было лишь той вещи - желанной, неповторимой редкости. Сидел, горестно перебирая иные, возможные варианты партии, разыгранной с хозяйкой, где получил он мат в два хода. Во всем превосходные, варианты эти обратной силы не имели...
Вот тут и появился мальчик - приехал на плавно развернувшейся створке старинных дощатых ворот: лицо как сорочье яйцо, уши лопушками. Спросил деловито, озабоченно:
- Дядя, вы чего сидите? Вам плохо? Может, воды принести?
Тарас Федорович покачал головой убито и вдруг встрепенулся, вспомнив все, что читал когда-то о мальчишечьей предприимчивости и вездесущности, - забрезжила надежда...
Стараясь не спешить и говорить внятно, как тугоухому, объяснил дело. Мальчишка, назвавший себя Крохмалевым Артемом, уловил суть сразу.
- Знаю я эту тетку! Букатина! С ней не сговоришься, сядет на свою линию и сидит...
Белесые его брови подскочили на лоб, выявляя усиленную работу мысли: с какой бы стороны тут ухватиться?
Поднял на Тараса Федоровича карие, верткие глаза:
- Рубля вам не жалко?
- Хоть три! - возопил Герлах со всем пылом души.
- Не надо! А то она смекнет, что дело нечисто - откуда у меня три рубля? Вы, дядя, - мальчик распорядился решительно, - отойдите на тот край улицы. Чтоб она не подумала. А я попытаюсь...
На "том крае" Тарас Федорович долго ждал, пылая. Потом стал пригасать, простился в мыслях и с рублем, и с надеждой. Но не уходил. Ноги не шли.
И все же она появилась - небольшая, плотная фигурка, перекошенная тяжестью - с ведром в правой руке, а в ведре...
- Скорее, скорее, уходить надо, - оглядываясь, говорил Артем, - я ей сказал, что тележка приехала, металлолом скупают, она за рубль отдала сгоряча, а пришел я с ведром - уже стоит, сомневается: может, скупщик больше дал? Ну, я железятину в ведро - и чесать!
Таща по очереди тяжелое ведро, они время от времени принимались хохотать, вспоминая, как кричала тетка Букатина Артему: "Чтоб тебе глаза повылазили! Руки из тебя повыдергаю, если обжулил!"
Мальчишка проводил Тараса Федоровича до самого дома и был приглашен "зайти недели через две, посмотреть, какой о_н_а красавицей обернется".
Вот он и зашел.
...Кольчугу Тарас Федорович две недели держал в керосине, в корыте. Проконсультировался у специалистов - сказали, что железная эта рубаха с богатырского плеча - работы местных мастеров; век, примерно, шестнадцатый. Дивились, ахали, завидовали удаче.
И вот теперь взирал на нее широко раскрытыми глазами мальчик, Артем Крохмалев. Вопрос последовал неизбежно:
- Дядя, а зачем вам это?
Непонятное - следует уподоблять понятному.
- Ты марки собираешь?
Конопатый носик сморщился пренебрежительно.
- Пробовал - неинтересно. Это раньше собирали. Искали, менялись, с конвертов отклеивали. А теперь не собирательство, а покупательство. Дадут родители денег, идешь и берешь серию или блок. Прямо в магазине.
- Согласен, - закивал Тарас Федорович, - хотя не так все просто, настоящий филателист все же собирает, а не покупает, ну, вот и я собираю, только не марки, а предметы старины - все, во что вложено уменье рук, что копилось в сокровищнице мастерства из века в век...
- А зачем? Для чего хранить все это?
- Да ты присмотрись, ну, хоть к нашей кольчуге! Дотронься, ощути тяжесть и холод металла - в нем реальность сказок, легенд, древних книг! Разве нет у тебя чувства свидания с прошлым? А ведь оно не чужое - прошлое народов, живших до нас! Глубоки корни культуры.
Тарас Федорович мысленно одернул себя - возраст собеседника подзабылся в увлечении. Стал говорить проще, показывать больше. Сердоликовые печатки-акики с надписями паутинной арабской вязью. Чеканные, гордо подбоченившиеся кувшины...
- И где это вы достаете - такое старинное? Его ж нигде нет...
- Ох, милый! - с чувством воскликнул Тарас Федорович. - Знакомы ли тебе упорство, азарт поиска? Чердаки - пыльные королевства пауков и мышей? Сырость и сумрак подвалов? И где-то ждет тебя дырявая корзина или чемодан с оторванной крышкой! Или прабабкин сундук! А там - нечто, увернутое в тряпицу, уцелевшее от хищных зубов времени?
Увидев, что мальчуган проникся и смотрит завороженно, Тарас Федорович не спеша повел его к картинам.
- Фотография, друг мой, лишь каталог черт лица. А портрет, живописный - это отражение души. Не черты лица, а мысль, страсть человека постигал мастер и дарил ему бессмертие...
Вот в этот момент и раздался бесцеремонный, всепроникающий стук, и голос Гликерии свел обоих на грешную землю:
- Сосед, а, сосед, не забыли, какой день сегодня?
Тарас Федорович забыл - и смутился, вспомнив. Сказал озабоченно:
- Извини, дружок, зовут дела, во дворе нынче весенний субботник; высадка цветов... Зван и я.
- Будете копать? - вытаращился Артем.
- Нет, не копать, но без меня не обойдется.
- Можно, я с вами?
------
О многом думал в тот день Артем Крохмалев, шагая по улице. Руки в карманы, плечи вздернуты, крапчатый нос сморщен улыбкой.
Вот как, оказывается, можно...
В старом дворе было - у каждого свой палисадник, а там, за оградой, и курятник, и бочка для душа, и укропчик растет к столу... Переехали в новый микрорайон. Дома многоэтажные, простор. Ну, и что? Нижние жильцы, торопясь, уже огораживают участки под окнами штакетником, обрезками жести, проволокой. Сажают деревья, рыхлят землю - каждый по себе, по своей нужде и соображеньям... Вразнобой. Здесь было совсем не так. Ходил, распоряжался чудной этот старик. В старый пень, выдолбленный, насыпали земли, тут, говорят, настурции посадим. Натащили булыжников, уложили повольнее, как в природе, устроили альпийскую горку. И еще придумана беседка, будут колыхаться на ветру ее висячие стены из хмеля, плюща, синецветной красавицы-ипомеи...
И для ребят место оставили, для беготни. А у них в квартале, между корпусов, была асфальтовая площадка - и сразу, откуда ни возьмись, повырастали, как грибы, гаражи-гаражики. "А вы, ребята, играйте в песочнице!" - что им тут, детский сад? Как-то собрались, устроили в подъезде маленький шум, сразу дворник примчался, заорал, будто небо валится: "Не дурите!" Как же без дуренья обойтись, если делом заняться негде? Вот и пошли в ход ножики: перила исцарапаны, в лифте такое понаписали - волосы дыбом встают!
А тут все иначе. Как дружно работали! И взрослые, и ребята, даже с другой стороны улицы. Все слушались эту... Гликерию, вкалывали - будь здоров!
Ну, и он не отстал.
Артем сощурился от удовольствия, вспомнив, как с хрустом врезалась лопата в сырую землю, прошитую корешками трав. Как трепыхался в синеве голубь, белый, белый, словно листок бумаги. Как раскачивала ива гибкие прутья, усаженные почками-пчелками, желто-пушистыми, пахучими...
Все было хорошо, кроме одного вредного знакомства.
Девчонку Артем заприметил сразу - худая, словно из жердочек сколоченная, всех длинней, всех писклявей. Без конца к нему приставала, кто он такой - родня Тарасу Федоровичу, или так просто, тимуровец прикрепленный. Фыркала: "Нам не нашего района не надо!" Командовала, где копать. А потом и говорит:
- Ты чего такой жадный?
- Чего это я жадный? - завелся Артем, не ожидая подвоха.
- Конопушки со всего класса себе забрал!
И залилась пронзительно. Все они хохотали, пока он искал достойный ответ.
Нашел-таки, "Чапля болотная!" - крикнул дрожащим голосом и так наподдал лопатой, что земля фонтаном брызнула.
...А сейчас зло почему-то прошло. И весело было на душе, и не хотелось домой, туда, где ребята все уже вроде знакомые, а еще не друзья, где командует этот, Длинный, со своими глазами-дырками и пакостными руками, которые так и тянутся дать ничего не подозревающему человеку шелобан, ущипнуть, дернуть...
Вздохнул, посопел носом. Решил, что если уж очень будет туго, придет сюда еще. И Гликерия Львовна просила - старику трудно одному с коллекцией справляться. Надо ж пыль вытирать, то, се...