Жукова Юлия

 Замуж с осложнениями - 3

Глава 1.

              Когда Азамат рассказал мне, что названия месяцев на Муданге происходят от архаичных имён разных богов, и каждый месяц посвящён своему богу, мне не потребовалось ни заглядывать в календарь, ни обращаться к Старейшинам, чтобы предсказать, что рожать я буду на стыке месяца Укун-Тингир и месяца Ирлик-хона. Сезоны на Муданге неравной длины: весной и осенью по пять месяцев, а летом и зимой по шесть, только зимой ещё несколько дней съедаются, потому что год составляет немножко меньше двадцати двух месяцев. Ну или потому что бог стужи, на которого приходится третий месяц зимы, ­— карлик. Тут уж кому какое объяснение ближе. Укун-Тингир посвящён пятый месяц лета, потому что это самое урожайное время в северном полушарии, в котором лежит большая часть муданжского континента. Конечно, при такой длине лета в принципе урожай собирают по нескольку раз в сезон, но всё же месяц Укун-Тингир — это пик изобилия. Ну а Ирликом, понятное дело, всё заканчивается, потому что он ведь крадёт солнце. Равноденствие выпадает приблизительно на последний день лета, и после этого дни становятся короче ночей, к тому же весь месяц муданжские луны проскальзывают по небу ещё до заката, а ночью воцаряется беспросветная тьма. В этот месяц муданжские дети, собираясь в пустующих по ночам клубах, рассказывают страшилки, а молодёжь развлекается гаданиями и прочей ворожбой, примерно как у нас на святки. В это же время активизируется разнообразная нечисть, которая боялась показать нос, пока грозная Укун-Тингир приглядывала за планетой в свою смену.

       Вот и лежу я теперь в шезлонге на веранде своего дома с видом на искрящиеся в полуденном солнце воды Дола, слушаю, как Азамат воркует над колыбелькой, и вроде как восстанавливаюсь после родов. Хотя и восстанавливаться-то особенно не приходится: всё прошло без сучка, без задоринки, даже понервничать не успела. Я долго думала, лететь ли мне на Гарнет или довериться Ориве, которую я уже несколько месяцев прицельно учила принимать роды, но Азамат категорически заявил, что не доверит мою жизнь ни местным, ни гарнетским повитухам, и договорился с Земным Союзом о поставке партии врачей с целью обеспечивать медицинскую поддержку развивающемуся региону Вселенной. Честно говоря, я ужасно обрадовалась, и не столько даже тому, что буду в надёжных руках (я-то Ориве вполне доверяю), сколько тому, что будет с кем поделиться пациентами. Последнее время ко мне стали выстраиваться такие очереди, что пришлось задрать цену вдесятеро, чтобы хоть как-то справляться с потоком страждущих. И тут же, конечно, включилась совесть, и стала меня пилить, что помощь надо оказывать тем, кто в ней больше нуждается, а не тем, у кого больше денег, и всё в таком духе. Удивительно, как внезапно слишком мало пациентов превратилось в слишком много. Короче говоря, когда Азамат сказал, что подписал визы пяти врачам, я даже немножко поплясала от радости, хотя уже было тяжеловато.

       Набрать миссионеров оказалось довольно трудно. Во-первых, мало кто вообще хотел лететь за тридевять галактик на этот никому не нужный Муданг, даже ради очень больших денег. И то сказать, у всех семьи, друзья, и все привыкли, что с работы домой можно добраться максимум за несколько часов, да и то если очередь на туннель слишком длинная. А тут земными средствами передвижения три недели, муданжскими полторы... С другой стороны, абы кого привозить тоже нельзя — окажутся жуликами какими-нибудь, обманут солидных людей, и вот он международный скандал. Поэтому всех желающих пришлось проверять под микроскопом, и многие не прошли тест на вшивость. Ещё заметное количество порядочных людей сами сошли с дистанции, и зная методы Земного Союза, я не могу их осуждать. В итоге осталось четверо, и тут я вспомнила про Янку. Мы с ней переписывались всё то время, что я осваивалась на Муданге, и я много чего ей порассказывала о местных обычаях. Она, конечно, от муданжцев несколько пострадала, её ведь тоже, как меня, пытались силком замуж выдать, но зато у неё уже был опыт культурного контакта, хоть и негативный. К тому же она училась вместе со мной в космическом колледже и тоже ходила на муданжский язык, а это очень большой плюс, поскольку на Муданге совсем мало народу говорит на всеобщем. Так что я принялась Янку уговаривать. Ломалась она долго и крови всем попортила изрядно, но после того, как Азамат лично перед ней извинился за поведение своих сограждан и пообещал, что никто больше на её свободу не покусится, она всё-таки согласилась. И пока что об этом не жалеет. Вон она сидит на перилах, крутит рыжий локон и пожёвывает полоску вяленой сурчатины, наслаждаясь видом на девственную муданжскую природу.

       — Он опять заснул, — разочарованно сообщает Азамат.

       Я усмехаюсь.

       — А ты чего хочешь, чтобы он бегал на второй день?

       — Нет, конечно, — вздыхает Азамат, и по вздоху понятно, что именно этого он и хочет. — Просто никогда не видел таких маленьких детей...

       Я закатываю глаза. Эту фразу я за последние двое суток слышу примерно двухсотый раз. А какого труда нам с Янкой и Оривой стоило уговорить начинающего папу вообще взять ребёнка на руки! Он же такой маленький-хрупкий, ах-ах-ах, да я не знаю, как его держать, а вдруг помну, а вдруг напугаю! Девчонки ещё поначалу в другую комнату уходили поржать, а потом плюнули на приличия, всё равно Азамат ни на что, кроме младенца, внимания не обращал. Потом ему стало казаться, что ребёнок плачет, потому что его боится. Потом ребёнок задрых у него на руках, всем своим видом демонстрируя беспочвенность папиных страхов. Азамат некоторое время повосхищался, а потом стал переживать, что это малыш всё время спит, а не заболел ли он? В общем, среди этого бардака я волновалась только, как бы от смеха кровотечение не началось.

       — Погоди, — успокаивает его Яна своим низким блюзовым голосом, — ещё на стенку полезешь от его активности.

       — Если он в меня пойдёт, то да... — мечтательно соглашается Азамат. — Лиза, а ты в детстве активная была?

       — Не-а. Я в основном молчала и улыбалась. Но он больше на тебя похож, посмотрим, может, и характером тоже.

       Похож — это немного не то слово. Когда Янка мне впервые показала моё дитятко, я почувствовала себя ксероксом. Разве что глазки голубые, так они могут со временем потемнеть. А так просто микро-Азамат. То-то матушка порадуется. Конечно, подрастёт, может ещё проявятся какие-нибудь мои черты, но пока вообще ничего общего, даже немного обидно, в конце концов, это я его носила. С другой стороны, теперь уж точно ни у кого язык не повернётся предположить, что Азамат ему не отец. А то я уже наслушалась сплетен и обвинений.

       — Слушай, Азамат, а нельзя парочку Старейшин сюда выписать на именование? А то уж очень не хочется в столицу переться.

       — Ты плохо себя чувствуешь? — тут же настораживается он.

       — Да нормально я себя чувствую, просто как представлю, что надо собрать вещи, засунуться в тесный унгуц, потом ещё в Ахамадхоте жара, духота, машины, прокисшими фруктами везде пахнет... Может, не будем мучить ребёнка?

       Азамат качает головой.

       — Даже обычного человека именовать должен весь Совет, а уж будущего Императора — обязательно. А все Старейшины даже по твоей прихоти сюда не полетят, тем более, что столичным жителям ведь интересно на наследника посмотреть, убедиться, что он здоровый и красивый. Так что лететь надо, никуда не денешься. В принципе, если ты не хочешь, то можешь остаться, твоё присутствие не обязательно.

       — Ну ага, конечно! Мало того, что имя моему ребёнку будут придумывать какие-то чужие дядьки, так ещё чтобы я не присутствовала? Нет уж. Надо хотя бы проследить, чтобы на моём родном языке это имя нормально звучало, а то знаю я вас, назовёте каким-нибудь Хунь-Кирдыком, и что я маме скажу?!

       — А что не так с этим именем? — удивляется Азамат. — Я знал одного хорошего человека...

       Продолжение тонет в нашем с Янкой дружном хохоте.

       — Ну ладно, ладно, — успокаивает нас Азамат. — Я написал Старейшине Ажгдийдимидину, объяснил, что у вас на Земле совсем другая традиция с именами, и он пообещал, что Совет посчитается с твоим мнением.

       В столицу мы выбираемся на следующий день всей компанией. Янка там вообще-то работает, вместе с Оривой, которую я ей отдала во временное пользование, пока я в декрете, так сказать. Коллеги-земляне пока побаиваются переселяться в другие города и толкутся в столице, где немного повыше процент говорящих на всеобщем. Старейшина Унгуц и ещё двое книжников по возможности интенсивно учат их муданжскому, но всё равно они ещё долго не смогут свободно общаться с пациентами без переводчика, а пациенты совершенно не жаждут посвящать этих переводчиков в свои проблемы. Янка, конечно, тоже не ахти как разговаривает, примерно как я в начале всей этой эпопеи, но её пациенты часто и сами говорить не умеют, она же педиатр.

       Азамат сажает нас прямо перед Домом Старейшин, вынимает меня из кабины и аккуратно ставит на крыльцо, косясь на Янку. Всё никак не поверит, что меня уже можно размещать в пространстве вертикально. На площади почти никого нет, только несколько ребят сидят на перилах над рекой, да ещё мимо проходят какие-то люди. Мы заходим внутрь.

       В Доме Старейшин как всегда жарко, душно и пахнет благовониями, от чего мелкий на руках у Янки тут же начинает хныкать. Я не успеваю даже обернуться, как Азамат его уже перехватил и принялся укачивать, одновременно командуя прислужнику открыть окна.

       — Старейшины этого не любят, — хмурится прислужник.

       — Плачущих детей они любят ещё меньше, — веско отвечает Азамат.

       Янка и Орива выходят ждать нас снаружи в теньке, а нас приглашают в Сердце Дома, то бишь, зал, где сидит Совет. Гляди-ка, и правда все восемнадцать собрались. Унгуц нам радостно подмигивает, Ажгдийдимидин кивает, мы киваем обоим в ответ. Прислужник и тут открывает два окна и занавешивает их тяжёлыми гобеленами, чтобы никто с улицы не подсмотрел за таинством.

       — Тэк-с, — начинает Старейшина Асундул и прокашливается, глядя в какой-то листок. — Что у нас дальше... Именование наследника.

       Можно подумать, они сегодня прямо с утра всем составом заседают и уже забыли, ради чего! Хотя наверное это что-то обрядовое, чтобы нечисти голову заморочить, сделать вид, будто дело не важное. Ох и набралась же я тут суеверий!

       — Азамат Байч-Харах, значит... — продолжает бубнить Старейшина Асундул. — Урик, ты списки предков составил?

       Прислужник кивает и принимается раздавать всем Старейшинам листки с огромным списком имён, насколько я могу видеть, исключительно мужских.

       — А что, имена предков как-то влияют?.. — спрашиваю у Азамата шёпотом.

       Он прищуривается.

       — Скорее помогают выбрать.

       Прислужник Урик, закончив со списками, прикатывает большой прозрачный экран, из тех, которые с одной стороны картинку показывают, а с другой выглядят, как тонированное стекло, и ставит его между Старейшинами и нами. Ага, то есть, нам туда смотреть не предлагается. Старейшина Асундул, прищурившись, начинает что-то двигать на экране пальцем.

       — Так, ну, глухие я сразу убираю? — уточняет он, оглядывая Совет. Все согласно гудят. Азамат тихонько выдыхает. Тоже ведь переживал, а вдруг мальчику не судьба править, вдруг глухое имя дадут. Можно подумать, Старейшинам очень надо следующего Императора заново выбирать. Они только расслабились, что можно часть обязательств на кого-то свалить...

       Кстати об обязательствах. Азамат теперь крутится, как белка в колесе, конечно. Каждый десятый день у него судебный — разбирает тяжбы. В остальное время он пытается оживить институт полиции, который благополучно загнулся за двести лет, и ведёт постоянные переговоры с другими планетами, к счастью, в основном по Сети, хотя пару раз уже выезжал на какие-то станции. Ещё он надеется к зиме обновить дороги, чтобы обеспечить торговое сообщение между экватором и севером, а ещё пришлось создать регулярную армию, джингоши-то не спят, вот, опять же, надо что-то делать с джингошскими платиновыми карьерами, пока свои же до центра планеты всё не растащили, а в перспективе хорошо бы вступить в экономический союз с Землёй, Ареем и Тамлем, а они требуют устойчивого природопользования... В общем, я бы уже давно слегла, а Азамат ничего, вертится. Старейшины, правда, сильно помогают, да и бывшие соратники тут же получили посты с полномочиями. Вот уж что Азамат хорошо умеет делать, так это организовать осмысленную деятельность. Так что в итоге он даже время от времени может себе позволить выходные, вот например, чтобы посидеть под дверью пока я рожаю, и от души понервничать.

       — Да-альше, — тянет Старейшина Асундул. — Ну тут в списке все на "А", это менять не будем? Хорошо-о... Так, занятые от-клю-чаем... Ну вот, ребят, смотрите, что есть.

       Старейшины вытягивают шеи, прищуриваются, кое-кто достаёт очки. Шевелят губами, бормочут, переспрашивают друг друга. Один Ажгдийдимидин глядит в пространство, как будто происходящее его вообще не касается.

       Унгуц отрывается от созерцания экрана.

       — Ну, это всё хорошо, но давайте на ребёночка-то посмотрим!

       — Да, да, точно, — гудят остальные, как будто только что вспомнили об этой немаловажной детали. Азамат встаёт и, неся мелкого на вытянутых руках перед собой, предъявляет его всем Старейшинам по очереди.

       — Ой ты какой хороший! — не удерживается Унгуц. Асундул на него цыкает, но сам тоже улыбается в бороду.

       — Здоровый? — уточняет Изинботор. Азамат кивает.

       Ажгдийдимидин смотрит на ребёнка таким взглядом, как будто вспомнил что-то весёлое, но ничего не пишет и не показывает. Я считаю, это хороший признак. Наконец все обнесены, и Азамат возвращается ко мне.

       — Совет предлагает вам удалиться и подождать решения, — будничным тоном сообщает Старейшина Асундул. Мы выходим в ту самую комнату, где сидели в ожидании приговора по свадьбе. Там сейчас почти прохладно, потому что ветер с реки продувает через два окна.

       — Ты как? — спрашивает Азамат, пододвигая мне подушку для сидения.

       — У меня как всегда начинает болеть голова от благовоний. Тебе не показалось, что наш духовник как-то уж очень безразличен к происходящему?

       Азамат пожимает плечами.

       — Я думаю, он уже знает, как малыша назовут, так что ему должно быть скучно. Ты заметила, как он на него смотрел? Что-то хорошее у него в судьбе увидел, не иначе...

       Минут через десять Урик приглашает нас обратно. Старейшина Асундул держит на вытянутой руке очередной листочек. Надо будет ему дальнозоркие линзы поставить.

       — Совет Старейшин в составе, по старшинству: Унгуц, Асундул, Удолын, Агылновч... — он продолжает перечислять всех присутствующих, но у меня по-прежнему муданжские имена в голове плохо держатся, — Ажгдийдимидин и Изинботор, по поводу имени сына Азамата Байч-Хараха решение принял. Имя то — Арамат.

       Вот я так и знала, что налажают!

       — Я против, — говорю с тяжёлым вздохом. Я так надеялась обойтись без драки... Ещё и живот заныл вдобавок. Азамат смотрит на меня с сочувствием.

       — Как это против? — моргает Асундул. — Это решение Совета!

       — А так против, — тоскливо поясняю я. — Был уговор, что если на моём языке имя звучит нелепо, то вы это примете в расчёт, правда же?

       Старейшина Асундул явно собирается возмутиться, но наш духовник быстро вкладывает ему в ладонь бумажку. Асундул некоторое время щурится, читая мелкий почерк коллеги.

       — Ну ладно, — говорит он наконец растерянно. — Уговор был, не спорю. Но почём же нам знать, какое имя как на твоём языке звучит?

       Я только собираюсь картинно развести руками, дескать, это вам виднее, дорогие мудрецы, когда меня перебивает один из самых древних дедов, кажется, Агылновч.

       — Да она свои варианты сначала предложит пусть!

       — Правильно, правильно! — соглашаются все.

       — Ладно, гхм, Элизабет, — кивает Старейшина Асундул. — Как бы ты этого ребёнка назвать хотела?

       — Ну-у, например, Олег, — предлагаю, несколько растерявшись. Поскольку Азамат почти сразу поставил меня перед фактом, что называть ребёнка будут Старейшины, то я как-то и не думала на эту тему.

       — Хм, — Старейшина Асундул почёсывает бороду и обводит окружающих взглядом. Окружающие тоже почёсывают бороды, у кого они есть. Азамат приподнимает брови, потом улыбается мне и снова оборачивается к ребёнку. Не иначе, примеряет.

       — По-моему, неплохо, — осторожно говорит Унгуц.

       — Да тебе всё нравится, что она предлагает, — усмехается его сосед.

       — Да ладно тебе, правда ведь имя хорошее, — укоряет его Агылновч. — А что оно значит-то по-вашему, молодушка?

       — Э... — я лихорадочно припоминаю хоть одну дурацкую рекламу типа "хочешь узнать тайну своего имени? пришли сообщение!" — там обычно в качестве завлекалки приводят примеры... — Ну-у, мне трудно перевести-и, — тяну время изо всех сил. — Ну, там про благословение... и свет... примерно так... Так звали одного из наших первых князей! — выпаливаю я наконец-то подвернувшийся довод. Правда, историю я помню плохо, и что это был за князь, не имею ни малейшего представления. Да и само слово "князь" на муданжском означает строго принца, то есть, наследника трона, но никак не собственно правителя. Не говоря уж о том, что я спокойненько обобщила свою страну до всей Земли... Ну да ладно.

       — О-о, неплохо, — кивает Асундул. — И не занято. Ну что, как думаете, подходит имя?

       Все согласно кивают, кто с большим, кто с меньшим энтузиазмом.

       — Ну хорошо. В таком случае, Совет в составе, по старшинству: Унгуц, Асундул, Удолын... — весь список звучит заново, — Ажгдийдимидин, Изинботор и жена Императора Элизабет, по поводу имени сына Азамата Байч-Хараха решение принял. Имя то — Алэк.

       Молчу-молчу. Меня всё устраивает.

       Азамат снова встаёт и подносит спящего, кхм, Алэка Ажгдийдимидину. Тот извлекает из-за пазухи диля духовнический жезл, несколько раз взмахивает им над ребёнком, отчего по залу распространяется приторный запах очередного благовония, что-то нашёптывает и кивает Азамату. Тот кивает в ответ, я тоже киваю, остальные Старейшины кивают, и мы выходим на крыльцо.

       Мама дорогая, сколько же снаружи народу! Кажется, вся столица пришла посмотреть на нашего первенца. Впрочем, я не удивлюсь, если так оно и есть.

       — Князь именован! — вопит кто-то из толпы.

       — Князь именован!! — вторят ему ещё несколько голосов. Кто-то принимается играть на дудке, ближайшие граждане тянут шеи, чтобы рассмотреть своего будущего Императора. Азамат осторожно перехватывает мелкого поудобнее и поднимает над головой, чтобы все видели. Люди хлопают в ладоши, свистят и кричат "Танн!". Азамат светится счастьем, а я стараюсь благосклонно улыбаться, хотя не отказалась бы прилечь. Наконец к нам пробивается Тирбиш и сообщает, что у него прямо за домом припаркована машина, и в ней уже сидят Яна с Оривой. Пока мы пробиваемся туда сквозь толпу, на меня сыплются подарки — одежда, украшения, бормол, редкие пряности, гобелены, пелёнки, конвертики, башмачки, ползунки... К счастью, Тирбиш прихватил Большой Мешок, и складывает туда всё это барахло, а мне остаётся только благодарить.

       — Куда вас отвезти? — спрашивает он, садясь за руль.

       — Давай в "Лесного демона", — говорю. — Там в это время обычно нет никого.

       Можно было бы, конечно, домой, но там-то как раз полон дом народа. На месте сгоревшего Азаматова коттеджика столичные активисты за неделю отгрохали целый офисный центр, мы даже воспротивиться не успели. Поскольку нам для жизни так много места не требуется, а вот новой Императорской канцелярии нужно какое-то помещение, то Азамат решил просто разместить её в своём доме, всё равно он теперь на семейное гнёздышко не похож. Там, конечно, есть жилая часть со спальнями, кухней и куском сада, на который не выходят окна офисов, но всё равно довольно неуютно.

       В "Лесном демоне" я блаженно растягиваюсь на подушках, наблюдая, как Азамат с Тирбишем воркуют над ребёнком, теперь вдвоём.

       — Очуметь, — бормочет Янка. — За всё время, что практикую, таких трепетных мужиков не встречала.

       — Это Муданг, детка, — хихикаю я.

       Азамат что-то заказал, но я пока есть не хочу. Зато хозяин заведения, принеся заказ, никуда не уходит, а тоже присаживается поворковать, поздравить Императора и меня с чудесным отпрыском и пожелать удачи и красоты.

       Пока происходит обмен любезностями, в трактир входят Эцаган и Алтонгирел, который несколько дней назад временно вернулся с Гарнета специально, чтобы посмотреть на мелкого, когда он родится. Эцаган с ним теперь не летает, потому что Азамат его назначил, грубо говоря, шефом полиции. Я не очень разбираюсь в муданжской системе чинов.

       — Ой какой маленький! — с порога восклицает Эцаган. — А можно его подержать? Здравствуйте, Лиза, здравствуйте, капитан! Ну можно?

       Я начинаю посмеиваться, от чего у меня снова болит живот. Янка только головой качает.

       — Привет, — скалится Азамат. — Можно, наверное, только ост... О, Алтонгирел, привет!

       Эцаган тут же усаживается по-турецки в торце нашего столика и укладывает мелкого на свои скрещённые ноги.

       — Ой ты хоро-о-о-оший какой, краси-и-ивый, да как похож на па-апу, ой, а глазки какие голубые! Алтонгирел, смотри!

       Алтонгирел, который обменивался приветствиями с Азаматом, тут же отвлекается и идёт смотреть на глазки. Алэк начинает хныкать. Алтонгирел осторожно гладит его по голове, от чего хныканье вовсе не прекращается, а потом смотрит на меня с каким-то странным выражением.

       — Ты это, Лиза, — он сглатывает, — будь хорошей матерью.

       — Уж постараюсь, — хмыкаю я, принимая более-менее сидячее положение. — Давай-ка его сюда, он уже есть хочет, да и затискали вы его совсем.

       Алтонгирел кивает, забирает мелкого у Эцагана и подносит мне. Я начинаю пристраивать его на подушку для кормления, как вдруг Алтонгирел снова нагибается и целует меня в макушку.

       — Да благословят тебя боги, — говорит он в ответ на мой ошарашенный взгляд. Азамат и Эцаган переглядываются со странными улыбками.

       Как следует меня эпатировав, Алтонгирел с неподобающей поспешностью покидает помещение.

       — Что это с ним? — спрашиваю.

       — У него вчера было какое-то видение, — лукаво ухмыляется Эцаган. — Он ничего не рассказывал, но, наверное, это было про вас.

       Я поджимаю губы.

       — Что ж ещё он мог про меня такого увидеть? Мне кажется, уже вся моя жизнь по пророчествам так расписана, что можно ежедневник не вести. Последние месяца два только ленивый не пытается предугадать, что я сделаю завтра. Тут вон на днях Азамату жаловалась: какой-то духовник-недоучка предсказал долхотским горожанкам, что после родов я стану носить шпильки по десять сантиметров, так они бедные накупили этого добра и теперь мучаются, по улицам в них ходят. А в Долхоте помнишь, какие улицы? Это ж один сплошной глинистый буерак, а не город!

       Эцаган хохочет, а Азамат вздыхает.

       — Надо с городскими дорогами что-то делать, это никуда не годится. В Ахмадхоте-то не лучше. Но Алтонгирела ты зря в один ряд с такими записываешь. Уж если он что предсказывает, то это точно от богов идёт. Он потому и взбудораженный такой, что контакты с богами для людей непросто проходят.

       — Ну не знаю, — пожимаю плечами. — Для меня просто...

       Мужики переглядываются и смеются.

       — Это вам сейчас так кажется, Хотон-хон, — хихикает Тирбиш. — Вы просто тогда себя со стороны не видели.

       Я открываю рот, чтобы возразить, но тут в таверну снова впадает Алтоша, только уже не один, а с "нашими" Старейшинами — Унгуцем и Ажгдийдимидином. И тоже застывает с раскрытым ртом, вытаращась на меня. Так и смотрим друг на друга, как на приёме у дантиста.

       — Ну чего ты, Алтон-хян? — Унгуц похлопывает его по плечу. — Кормящей женщины не видел никогда?

       Алтонгирел стремительно краснеет, это видно даже в неярком свете таверны.

       — Ну-у, как бы... — с трудом выдавливает он, — а обязательно делать это у всех на виду?

       — А что мне, всех выгонять, что ли? — удивляюсь я. Вот ещё тоже блюститель приличий на мою голову. Старейшины, которые усаживаются за нашим столиком, посмеиваются.

       — М-мне казалось, обычно женщины уходят для этого в другую комнату, — осторожно намекает Алтоша. Всё-таки что-то изменилось в его отношении ко мне. Ещё весной так бы и сказал прямым текстом: "Пошла вон!"

       — Не нравится, не смотри, — фыркаю я.

       Алтонгирел вопросительно косится на Азамата, дескать, как же ты такое позволяешь? Азамат смотрит на него исподлобья.

       — Ты же не думаешь, что я должен Лизу выставлять из-за стола на время кормления? Она, между прочим, ещё не совсем здорова...

       — Не думаю, — быстро отвечает Алтонгирел и садится в дальний угол, так, чтобы не видеть меня из-за Тирбиша. Ребёнок помахивает ему вслед кулачком; выглядит довольно угрожающе.

       — Алэк, значит, — Унгуц подвигается поближе и принимается рассматривать мелкого.

       — А что это имя значит по-муданжски? — спрашиваю. Имена из двух слов я обычно могу перевести, а такие короткие, насколько я знаю, очень старые, и за века приобрели всякие сложные значения.

       — Так назовут человека, который всегда добьётся своего. Целеустремлённого, — Унгуц ласково гладит мелкого по животу, — энергичного, удачливого...

       Ажгдийдимидин дёргает Унгуца за рукав, а потом стукает кулаком об пол, что у муданжцев соответствует нашему жесту погрозить пальцем.

       — Да ладно тебе, — отмахивается Унгуц. — Я в прошлом месяце вообще благодать не раздавал, могу себе позволить!

       Ажгдийдимидин сужает глаза и шкрябает на бумажке: "Копил?"

       Унгуц поджимает губы.

       Духовник продолжает писать: "Тут и без тебя хватит, расслабься".

       — Можно подумать, ты сам не больше обычного выложился, — ворчит Унгуц, но от меня отодвигается.

       — Как... прошёл обряд? — осторожно спрашивает Тирбиш, чтобы всех отвлечь. Остальные изо всех сил стараются не замечать диалог Старейшин. Простым людям не положено знать, что Старейшины могут быть неправы или не соглашаться между собой.

       — Предсказуемо, — хмыкаю я. — Хотя мне показалось, в этот раз было как-то формальнее, чем на свадьбе. Тогда нам и Старейшин не перечисляли, и никакого "совет решение принял"...

       — Ну ты сравнила! — усмехается Унгуц. — Именование — обычная процедура, давно обкатанная, там и думать особенно не надо. А свадьба — это же ответственное решение! Тем более, чего ждать от твоего ребёнка, и без имени понятно. А вот чего ждать от тебя, никто из нас не знал. Даже твой духовник. Правда же, Ажги-хян?

       Духовник хмурится, но не возражает.

       — Вот-вот, — продолжает Унгуц. — У нас такого ещё не было, чтобы пришлось решать судьбу человека, которого ни один Старейшина до тех пор в глаза не видал! А именование-то что, именование мы раз по десять в день проводим, и обычно всего по трое-четверо для этого собираемся, а то когда много народа, видно плохо. Впрочем, сегодня и так всё было ясно. Я как пришёл на Совет, мне Ажги-хян р-раз записочку, мол, можно расслабиться, Лиза всё равно сама имя выберет. Это Асундул вечно любит, чтобы всё по уставу было. Кстати, что-то он последнее время фамильярничать стал. При своих-то ничего, но с этими международными делами как бы не оконфузиться... Я понимаю, конечно, что он остальных Старейшин почти всех сам читать учил, но я-то его помню ещё когда он на лошади сидеть не умел!

       Ажгдийдимидин жестом показывает мне перекатиться к нему поближе и вручает мне распечатанный листок. Видимо, подготовил речь заранее.

       "По нашим традициям, — гласит листок, и я уже начинаю нервничать, — Хотон-хон положено иметь круг приближённых подруг из числа уважаемых горожанок. Пока ты была тяжёлая князем, Совет решил тебя не беспокоить. Однако теперь настало время задуматься, кого ты хочешь видеть вокруг себя. Выбирай женщин надёжных, опытных в обращении с детьми и в отведении сглаза".

       — Э-э-э... — растерянно говорю я. — Да у меня тут всего-то подруг две с половиной, из них одна с Земли. Зачем мне какие-то женщины, когда у меня вон Тирбиш нянькой?

       Духовник, не теряясь, протягивает мне ещё одну распечатку.

       "Приближённые подруги нужны, чтобы поддерживать тебя в грусти, развлекать в скуке, наставлять в сомнении и покрывать в грехе. Женщине не всегда может помочь духовный наставник, поскольку путь мыслей мужчины и женщины различны. Не забывай так же и о том, что столичные женщины об этой традиции знают и помнят и надеятся войти в твой круг приближённых".

       — То есть, проще говоря, вы опять хотите вставить меня в клуб, только теперь круглосуточно и на дому? — обречённо спрашиваю я.

       "Тебе не обязательно с ними шить", — пишет Ажгдийдимидин на обороте листка. — "И можешь сама их выбрать".

       — Азама-а-а-ат, — хнычу я. — Мне опять велят общаться с местными тётками...

       — Ну почему только с местными? — пожимает плечами Азамат. — Никто не будет против, если ты пригласишь в круг своих землячек. Все поймут, я думаю. А ещё у тебя есть Задира и Орешница. Вот и круг.

       — Так это чисто формально или мы как-то собираться должны?

       — Формально, — успокаивает меня Унгуц. — Но видеться ты должна хотя бы раз в месяц с каждой из женщин.

       Ну ладно, раз в месяц, может, и выкроится время. Не всё так плохо, как я сначала подумала. Это не районный клуб, это мои нормальные знакомые, и не очень часто. Подзываю девиц и объясняю на двух языках, что мне (а точнее, Старейшинам) от них занадобилось.

       Янка пожимает плечами: надо так надо.

       Орива вытаращивает свои и без того немаленькие глаза:

       — Вы правда хотите взять меня в круг? А мне разве можно? Я ведь не ахмадхотская...

       — Живёшь-то здесь, — отмахивается Унгуц. — А где родилась, кому какое дело.

       Я киваю на Унгуца, мол, вот, слушай, что умные люди говорят.

       — Но вы серьёзно хотите меня взять? — снова уточняет Орива. — Я же не знатная никакая, даже не замужняя, не говоря уж что детей нет. Да и мы с вами не очень-то близки...

       — Ну, дорогая, у меня не так уж много близких людей, — пожимаю плечами. — Не волнуйся, тебе не придётся, э-э, как это там было? Настявлять меня в сомнении, во. Но если не хочешь, так и скажи, я не обижусь. Сама бы обошлась, да вот, заставляют...

       — Да вы что, для меня это честь! — замеряет меня Орива. — Сёстрам напишу — вот обзавидуются! Ничо так, приехала подзаработать, бац — и в кругу приближённых подруг Хотон-хон!

       Я только головой качаю. Подумаешь, какая существенная разница! Ходить ко мне наряды шить — это нормально, а попасть в круг приближённых — уже честь. Никогда не угадаешь с этими муданжцами.

       — Две — это мало, — напоминает о своём существовании Алтонгирел. — На первое время сойдёт, но начинай присматриваться к горожанкам. Нужно хотя бы четыре-пять.

       — А как я, интересно, могу выбрать надёжных подруг из совершенно незнакомых женщин? — задаю я риторический вопрос. То есть, я-то хотела задать очень даже конкретный практический вопрос, но духовники явно истолковали его как риторический. Проигнорировали, то есть.

Глава 2.

          После условного празднования в "Лесном демоне" мы всё-таки едем в новый Азаматов дворец, который у меня теперь язык не поворачивается обозначить как "домой". Азамат хочет поработать до вечера, раз уж он в столице, а потом можно будет снова смыться, заодно послать пилота за матушкой, пускай приедет посмотреть на мой дом и своего внука.

       Стоит мне с комфортом расположиться на кровати, как в дверь моей местной спальни безапелляционно стучат.

       — Открыто, — говорю.

       Стук повторяется. Ладно, придётся соскрестись с дивана и дочавкать до двери.

       За дверью стоит мастер искусств, и у меня тут же заболевает голова.

       Дело в том, что муданжцы супротив среднего землянина чудовищно суеверны. Я понимаю, конечно, что в отличие от нас у них это предписано государственной религией, но всё равно можно было бы и поубавить. Вот, например, есть этот ужасный запрет на фотографии маленьких детей. То есть, как я выяснила, фотографировать в принципе можно, если уж очень приспичит. Но фотографии следует хорошенько спрятать, чтобы никто их не увидел, пока ребёнок не подрастёт. Лучше даже самой не смотреть. А то, дескать, чужие люди проклянут или боги позавидуют или ещё сто двадцать восемь несчастий.

       Примерно то же самое теперь и с нами. Мы с Азаматом можем снимать друг друга сколько влезет, но эти снимки положено беречь абсолютно ото всех глаз, в том числе нашего духовника, Старейшин, родителей... и лучше ещё друг от друга. Я, правда, не очень-то следую этому правилу: мама регулярно стребывает с меня свежие фотографии, чтобы поставить в электронную рамочку на каминной полке в своём новом доме. Да и Сашка повесил у себя над компом на работе суровый лик Азамата, а на вопросы коллег, зачем это, таинственно улыбается. К счастью, правило насчёт фотографий — это именно суеверие, а не закон, и нарушение его никак не карается.

       Однако подданным из дальних регионов, которые не имеют возможности приехать в столицу просто чтобы поглазеть на нас, нужно каким-то образом нас показать. Кое-кто, конечно, успел обзавестись нашими изображениями до избрания, но эти люди, будучи столь же суеверными, как и прочие, держат свои снимки в строжайшем секрете. Очевидное решение проблемы — рукописные портреты. На них суеверие не распространяется, потому что, дескать, нарисовать в точности всё равно нельзя, а значит, воспользоваться таким изображением для сглаза не получится. Тем более, что в таком портрете применяются всякие специальные приёмы приукрашивания, которые гарантируют безопасность.

       Мой портрет столичный мастер искусств написал месяц назад, с максимальным животом. Оказывается, жену Императора положено рисовать беременной, поскольку это вселяет надежды на спокойный век без существенных перемен, да и вообще по муданжским представлениям беременная женщина — самая красивая. Портрет мне, правда, не очень понравился. На себя я там совсем не похожа, поскольку моё лицо подогнали под муданжский канон красоты, только что глаза и волосы перекрашивать не стали. Логика в этом некоторая есть: представление среднего муданжца о красивой женщине к моим чертам лица не имеет никакого отношения, это просто стереотип, что все земляне красивые. О том, как вообще выглядят европеоиды, имеет представление небольшая часть образованных жителей крупных городов. А какой-нибудь деревенский голова, поглядев на портрет первой леди, может и не проникнуться и не оценить экзотической красоты. Мне-то что, а человек расстроится. Вот мастер искусств и постарался меня так нарисовать, чтобы всем было доступно.

       Гораздо хуже дело обстоит с Азаматом. Прежде всего, он первый в истории Муданга некрасивый Император. И скрыть этот факт уже точно не получится, потому что на второй день после избрания по планете уже ползали разнообразные жутковатые описания, в которых находилось место для клыков, бородавок и шакальей шерсти, не говоря уже о чешуе и прочих крыльях. Короче говоря, в данный момент население Муданга в большинстве своём твёрдо верит, что Императором у них нынче какой-то полубог-полудемон со звериной мордой и страшный до одури. Азамат, понятно, не в восторге, но для него это не было неожиданностью. Однако имидж правителя — вещь серьёзная, в прежние дни портрет Императора был в каждом доме хотя бы потому, что Императорами обычно были исключительно красивые люди. Есть даже отдельные любители, коллекционирующие портреты Императоров разных эпох... Совет Старейшин устроил особое заседание по этому вопросу и пришёл к решению, что рисовать Азамата надо. То, что он некрасивый, нарушает только одну традицию, а если не рисовать портрет, то нарушатся сразу две, а это уже слишком радикально для сознания среднего муданжца. Могут и возмутиться. Когда в теории вопрос с портретом был решён, немедленно возникла проблема на практике: ни один мастер искусств на всём Муданге никогда в жизни не рисовал ничего и никого некрасивого. И представления не имеет, как это делать. Старейшины собрали в столице всех самых выдающихся художников современности, и те несколько дней усердно ломали головы и кисти над проблемой, периодически требуя подать им объект спора и рассматривая его с разных сторон и расстояний. Это кончилось несколькими драками, но решение так и не было найдено. Азамат ходил злой, как три Алтонгирела, даже разок огрызнулся на кого-то в канцелярии, отчего вся столица потом ещё пару дней трепетала — Азамат уже успел зарекомендовать себя как исключительно добродушного и терпеливого человека.

       После того, как художников разняли и подлечили, кому-то из них пришла в голову светлая мысль попросить меня о помощи. Дескать, я же как-то терплю своего мужа, значит, наверное, знаю, как именно надо на него смотреть, чтобы было красиво. Я почесала в затылке и предложила им тупо нарисовать, как есть, потому что Совет Старейшин пришёл к решению, что надо рисовать, а не что надо рисовать красиво. Мне удивлённо сообщили, что нарисовать некрасиво совершенно невозможно, ибо всё искусство рисования заключается в том, чтобы сделать красиво. А для того, чтобы изобразить как есть, существует фотография. Я почесала в затылке второй раз, покопалась в Сети и продемонстрировала господам художникам подборочку старинных земных портретов всяких малоприятных граждан, дескать, вот, портреты, а некрасиво. Но мои доводы разбились в прах о несокрушимое представление муданжцев, что все земляне красивы, даже если у них по восемь подбородков, фиолетово-зелёный цвет лица и нет одного глаза. Я попыталась поискать портреты уродцев с других планет, но ничего убедительного не нашла. Тогда я предложила нарисовать Азамата в левый профиль, на котором шрамов почти нет, а что есть, то можно проигнорировать, списав на то самое приукрашивание. Но мне категорически заявили, что у портрета Императора есть канон, а именно анфас, в полный рост, на лошади и с мечом, и изменить канону — это такое же нарушение традиции, как не рисовать портрет вообще. В итоге, когда мастера искусств вновь потребовали Азамата на ковёр для рассматривания под лупой, он отказался в довольно грубой форме и заявил, что у него всё равно нет времени позировать, так что пусть рисуют без него, раз уж так подробно его изучили. Художники обиделись и разъехались, оставив столичных представителей профессии разбираться самостоятельно.

       Так вот, стоит, значит, на пороге моей спальни мастер искусств, первый в столице, длинный тощий старый хрен с условно одухотворённым лицом и жиденькой косичкой до колен. Он ко мне наведывается всякий раз как я бываю в столице, что в последнее время не очень часто на моё счастье. Чего он хочет, я не понимаю. То есть, понятно, что он надеется, что я как-нибудь решу проблему с портретом Азамата, каким-нибудь чудесным способом. То ли исцелю его, то ли богов попрошу... не знаю. От постоянных размышлений об этом несчастном портрете у меня даже появилась идея, но донести её до мастера мне не удалось с пяти раз, так что я отчаялась.

       — Здравствуйте, мастер, — уныло приветствую я. — Чем могу быть полезна?

       — Здравствуйте, Хотон-хон. Да вот, зашёл поинтересоваться, вы случайно с мужем не поговорили?

       Собственно, я почти исключительно этим и занималась последние несколько дней между схватками и кормлениями.

       — О чём я должна была с ним поговорить? — тоскливо протягиваю я, заранее зная ответ.

       — Ну как, о портрете об этом. Уже лето на исходе, а всё по-прежнему. Надо же что-то делать!

       — Так делайте, раз надо, — говорю. — Я-то тут причём? Моя забота вон в кроватке спит.

       — Да как же делать-то? Вот ведь в чём проблема! Ещё, видите, он позировать отказывается...

       В таком духе с ним можно разговаривать вечно. Это, кстати, ещё одна причина, по которой я не хотела лететь в столицу на именование, но Азамату я о художниках напоминать не стала, а то он и правда клыки отрастит.

       Я с горечью понимаю, что придётся предложить мастеру сесть, потому что стоять я уже устала, а он нескоро уйдёт, даже если я его грубо пошлю. Он принадлежит к категории счастливых людей с избирательным слухом. Но мне везёт — дверь гостиной открывается и заходит какой-то ещё человек, мне не знакомый.

       — Мастер Овыас! — окликает он с порога. — Где вы... ой!

       Последнее явно относится ко мне, потому что вошедший молодой человек застывает посреди комнаты, уставившись на меня круглыми глазами.

       — Куда ты вломился, болван! — неожиданно эмоционально рявкает на него мастер. — Здесь вообще-то императорские покои!

       — П-простите, Х-хотон-хон... — мямлит несчастный парень, пятясь к выходу. Ну нет, он сейчас сбежит, а я останусь один на один с мастером? Нет, спасибо!

       — Подождите, — я милостиво улыбаюсь парнишке и машу рукой в сторону кресел в гостиной. — Присядьте, пожалуйста, и вы тоже, мастер, я сейчас.

       Иду проверить, дрыхнет ли чадушко. Возвращаюсь в гостиную и закрываю за собой дверь.

       — Я была бы вам очень признательна, мастер, — говорю сахарно, — если бы вы не кричали в присутствии спящего князя. А то, понимаете, мне придётся отрывать мужа от управления планетой, чтобы его укачать...

       Я, естественно, и сама прекрасно справлюсь, но муданжские мамаши очень любят сделать вид, что дети их не слушаются, чтобы спихнуть все хлопоты на и без того перегруженных мужей. Мастер искусств сразу принимает виноватый вид и долго извиняется. Так-то тебе, старому зануде.

       Я присаживаюсь напротив гостей.

       — Я Элизабет, — сообщаю парнишке. Мне последнее время доставляет массу удовольствия смотреть, как муданжцы теряются, когда я им представляюсь. По их убеждениям моё имя должно храниться в строгом секрете, чтобы не приведи боги никто не напакостил, а уж если так необходимо кому-то моё имя сообщить, то делать это должен кто угодно, кроме меня, потому что в устах другого человека имя несёт меньше силы... ну или какой-то подобный бред. Я-то вполне уверена, что если кто-нибудь захочет мне подгадить, его успех или неудача будут связаны не с тем, как я своё имя скрываю, а с тем, как хорошо меня охраняют телохранители и духовник. Зато в ответ на моё доверчивое представление рядовые муданжцы чувствуют острую необходимость выложить о себе всю подноготную, а потом ещё хвастаются перед друзьями, что я им благоволю.

       — Я Бэр, — после секундной ошарашенной паузы выпаливает юноша. — Подмастерье, учусь у мастера Овыаса. Я хороший ученик, родился под Долхотом, отец рыбак... Я зашёл за мастером, потому что он задержался в канцелярии, а надо уже семинар у первогодок начинать, а... простите, я не знал, что вы тут... э-э...

       — Ничего-ничего, — я продолжаю милостиво улыбаться. Мастер сидит мрачнее тучи. Ему, видимо, довольно стыдно за простака-ученика, да ещё и теперь я точно знаю, что ему пора идти. Ох, чувствую, парню влетит... Ладно, сейчас как-нибудь поправим ситуацию. — Как вовремя вы зашли, а то, я боюсь, я бы тут надолго задержала мастера разговором. Что ж, в таком случае мы с вами, мастер, увидимся в другой раз...

       — Н-да, прошу прощения, — он встаёт и угрюмо кланяется. Паренёк Бэр тоже порывается встать, но я останавливаю его жестом. — Вы не возражаете, если я задержу вашего ученика ненадолго? Он ведь в курсе проблемы с портретом, правда?

       — Безусловно, — слегка огорошенно отвечает мастер, потом зыркает на ученика и наконец очищает помещение от своей персоны. Ну слава богу! Не знаю уж, что он подумал... хотя на самом деле знаю, только размышлять об этом не хочу. Они все думают одно и то же, что у такого человека, как Азамат, не может быть верной жены. Судя по всему, мальчишка не сильно отличается от своего учителя в этом отношении: сидит красный, как Азаматов свитер, теребит в пальцах край рукава.

       — Говоришь, ты хороший ученик? — спрашиваю гораздо менее светским тоном. Если его удивить, есть шанс, что он перестанет ждать, что я его сейчас изнасилую.

       — Да-а, — охотно отвечает он. — Мастер даже позволяет мне заканчивать его картины.

       Я уже успела разобраться в здешних художественных правилах достаточно, чтобы знать, что это очень высокая оценка умений ученика. Значит, есть шанс, что он справится с моей задумкой. Теперь надо его немного заинтриговать...

       — А хранить секреты ты умеешь? Только честно!

       — Вы хотите доверить мне секрет? — спрашивает он шёпотом, таращась на меня во все глаза. — Да я его под пыткой не выдам!

       — Отлично, — усмехаюсь. — Тогда слушай. Я хочу поручить тебе одну очень ответственную работу. Если ты хорошо справишься, то получишь вознаграждение как самостоятельный художник.

       — А если я не справлюсь? — в ужасе уточняет мальчишка. Ему лет шестнадцать, наверное.

       — Ну, тогда придётся мне искать кого-то другого, — пожимаю плечами. — Зато если справишься, то сразу станешь мастером, и тебе будут заказывать картины всякие богатые люди.

       У парня глаза начинают сиять, как лазеры.

       — И я смогу больше не работать у мастера Овыаса?

       — Естественно, — я заговорщицки улыбаюсь. — Ну что, берёшься?

       — Да! А что надо делать?

       — Надо нарисовать портрет Императора, — развожу руками.

       Парнишка моментально сникает.

       — Но ведь никто не знает, как это сделать!

       — Я знаю, — говорю. — И я тебя научу.

       — Вы умеете рисовать? — изумляется он.

       — Нет, но у меня есть идея, — я подмигиваю, чем окончательно отшибаю впечатлительному мальчику дар речи.

       Пока он ищет слова в своём образно-одарённом сознании, я беру бук и открываю в нём две папки с картинками. Одна — это отобранные специально для этой цели фотографии Азамата. Попытки объяснить мою идею мастеру Овыасу оканчивались ровно на этом месте: он категорически отказывался рисовать Императора с фотографии. Вторая папка — это просто картинки, накачанные из Сети, в основном, иллюстрации к книгам.

       — Вот смотри, — говорю, — что можно сделать.

       Мальчик уходит от меня просветлённый, с предвкушением в глазах, пообещав, что работа будет готова через три дня. Я же, натрудившись за день, прозаично заваливаюсь спать до вечера.

       Вечером Азамат заходит за мной вместе с Тирбишем. Тот чем-то ужасно доволен.

       — Ну что, — Азамат подхватывает мелкого уже привычным движением, — полетели домой?

       — Давай, — говорю, поднимаясь с дивана.

       — Тирбиша берём с собой, он готов приступить к обязанностям няньки, — усмехается Азамат, а Тирбиш расправляет плечи. Мы уже давно с ним об этом предварительно договорились, и Азамат, как всегда, хочет подоткнуть мне прислугу со всех сторон.

       — Я как узнал, что Алэк родился, сразу собираться начал, — улыбается Тирбиш. — Капитан надолго не задержится, а вам ведь помощь нужна.

       — Ну раз ты хочешь уже приступить, то пожалуйста, — пожимаю плечами. — Только вот с твоей помощью я совсем обленюсь. Ты ведь, небось, и готовить будешь, и прибираться, знаю я тебя.

       — Можем составить расписание, — усмехается он.

       Таких чёрных ночей я в своей жизни ещё не видела. Огоньки Ахмадхота быстро скрываются за горами, а луны на небе ни одной, да ещё и летим на восток: в столице сумерки, а на Доле-то уже ночь глухая. Глядя из окна кабины в густую черноту, я даже не могу с уверенностью сказать, что мы летим, а не стоим на месте. Азамат, конечно, включает во всё лобовое стекло экран с инфракрасным изображением, да и маршрут этот мы оба знаем, как свои пять пальцев, но всё равно страшновато. Только на подлёте к дому за окном появляется что-то светящееся — это габаритные огни нашей крыши.

       В приморских горах летней ночью кипит такая бурная жизнь, что приходится закрывать окна в детской, чтобы ребёнок не просыпался от каждого птичьего вопля, волчьего воя и прочих приятных звуков. Я и сама побаиваюсь, хотя Азамат говорит, что дикие звери в дом никак войти не смогут, да и не станут пытаться, потому что мы не держим скота, а летом в лесу все сытые. Однако мои котята шляются туда-сюда через форточки и подвал, как хотят. Они, конечно, маленькие, но кто знает, насколько опасны могут быть местные дикие звери того же размера.

       Когда мы собираемся в кухне за ужином, котята берут нас на абордаж громовым мурчанием и требуют молока и масла, к которым я их довольно быстро приучила. Получив лакомство, они переключают внимание на лампы, вокруг которых вьются грозного вида муданжские ночные бабочки. Назвать эти авианосцы "мотыльками" у меня язык не поворачивается. Азамат встаёт на стул и, отцепив крючочки, спускает с потолка несколько верёвок. Котята немедленно взбираются по верёвкам и принимаются с хрустом уплетать шумных насекомых. Идея с верёвками пришла Азамату в голову, когда ему надоело каждый вечер отбиваться от хищно настроенных кошек, которые пытались использовать его в качестве подъёмника. Они, конечно, по-прежнему маленькие по сравнению с земными кошками, но всё-таки не такие крошечные, как когда мы их только взяли, килограмм-то в каждом есть, если не полтора, и когти острые. Кстати, они все трое оказались котами. Назвала я их Электрон, Мюон и Тау, потому что маленькие, а для Азамата эти слова очень смешно звучат. У них, на Муданге, все термины из физики и химии названы по-муданжски.

       На следующий день застенчивый Бойонбот привозит к нам Азаматову матушку. Это его синенький проворный унгуц доставлял мне раненых во время кампании. Я выхожу вместе с Азаматом на посадочную площадку встречать.

       Кабина открывается, и становится видна матушка в новой вышитой косынке и сверкающем золотом диле. Она боязливо высовывается за борт, прикидывая расстояние до травы под брюшком унгуца — в отличие от нашего, который прямо на брюхо и приземляется, у этого есть ножки, так что получается довольно высоко прыгать.

       Азамат приходит на выручку: подцепляет матушку из кабины и ставит на землю, придерживая, пока она не обретёт равновесие.

       — Ма! Наконец-то ты к нам выбралась!

       — О-ой, ну ты и домище отгрохал! — протягивает матушка вместо приветствия. — Вот Арават-то не видел, а то б бороду свою от зависти съел! Ну дела-а...

       Бойонбот тем временем спрыгивает на землю и обходит унгуц.

       — Здравствуйте, Ахмад-хон! Вот, доставил в целости. Куда вещи выгружать? Ой, Хотон-хон! — он мгновенно краснеет. — Здравствуйте, простите, не заметил вас сначала...

       — А, Лиза, и правда! — матушка наконец отвлекается от созерцания дома. — Тебе ходить-то не рано?

       — Вещи в дом, вон тележка для этого, — Азамат кивает на вход природной пещеры, где у нас импровизированный сарай.

       — Ничего, хожу понемногу, — говорю. — Ребёнок небольшой, никаких проблем не было, так чего разлёживаться?

       — Ой, как я хочу на него посмотреть! — матушка аж щурится от предвкушения. — Няньку-то взяли?

       Забавно, что слово "няня" в муданжском мужского рода, а если попытаться сделать из него женский, то получится слово "кормилица", но это совсем не то же самое. Кормилицы на Муданге — явление редкое, потому что у незамужних женщин обычно нет детей, а замужние не подрабатывают, тем более, если у них собственные грудные дети. Так что услуги женщины-кормилицы стоят раз в двадцать больше, чем услуги мужчины-няньки.

       — Взяли, взяли, — заверяет Азамат. — Пойдём, всех сама увидишь. Тебе не жарко в диле-то, ма? Лето на дворе, даже у вас на севере не те погоды, чтобы так кутаться.

       — А у меня ничего нарядней нет, — разводит руками матушка. — Да нормально, потреплю, жара не холод.

       — Для кого наряжаться-то? — не отстаёт Азамат. — Тут нет никого, только мы, кошки и зверьё в лесу.

       — Ну так что ж я, к Императору домой в чём попало пойду? — возмущается матушка. — Сам-то в шелках!

       Азамат качает головой.

       — Ладно, я потрясён красотой твоего наряда. Сейчас придём, переоденешься.

       — Вот правильно, я тебе всегда говорила: начинай с комплиментов.

       Мы с Бойонботом ржём в кулаки, он при этом ярко-розовый.

       Ребёнок у нас проветривается на террасе по другую сторону дома, так что Азамат сначала проводит матушку с обзорной экскурсией по дому, неприкрыто хвастаясь, какое у него тут техническое и эстетическое совершенство. Похоже, матушка — единственный человек, с которым он не скромничает. Она, в свою очередь, так ахает и восторгается, что забывает, зачем приехала. Я решаю, что не надо им мешать и загоняю Бойонбота на кухню.

       — Как твоё зрение? — спрашиваю.

       — Ой, — он опять розовеет. — Вы ещё помните... Вообще всё это время хорошо было, но в последние несколько дней стало похуже. Не знаю, может, я слишком много в экран смотрю...

       — Да нет, просто уже срок истёк у линз. Надо или менять или оперировать. Ты на Гарнет не собираешься в ближайшее время?

       — Собираюсь, а как же! Я ведь вместе с Алтонгирелом прилетел, мы опять на одном корабле работаем. А завтра улетим снова.

       — Тогда давай я тебе направление напишу и контакты клиники дам, а ты там возьми отпуск и подлечись. А то если сейчас новые линзы приклеить, ещё полгода ждать придётся, пока растворятся.

       Пока я вожусь с распечатыванием, Бойонбот глазеет по сторонам, щурясь, чтобы рассмотреть всякие красивости Азаматовой работы.

       — Ой, что это? — внезапно дёргается он.

       — Где?

       — Как будто зверёк какой-то промелькнул, вон там, под столом.

       — У меня три кошки.

       — Рыжих?

       — Нет, чёрных...

       Я заглядываю за стол, но ничего там не нахожу. Ползать на четвереньках под мебелью я пока не готова.

       — Ладно, — отмахиваюсь. — Как забежало, так и выбежит.

       Отдаю ему бумажки и двигаюсь на террасу.

       — Чего-то вы долго гостей встречаете, — Тирбиш скучает на перилах по соседству с кроваткой, в которой детёныш спит без задних ног.

       — Азамат повёл матушку дом показывать, а он большой, — говорю. — Ты тут никаких зверей не впускал?

       — Не-ет, — удивляется Тирбиш. — А что, завелись?

       — Да вон Бойонботу кто-то под столом примерещился.

       Бойонбот сконфуженно пятится и натыкается на дверь, которую как раз открывает Азамат с той стороны.

       — Ну вот, ма, — тоном экскурсовода говорит он, — а тут у нас терраса, все тут и собрались.

       — Ой красота-а... — вздыхает матушка, окидывая взглядом наш шикарный вид на Дол. — Вот это дворец, я понимаю... Ой, Лиза, а какой у тебя там гобелен висит! Вроде и сделан просто, а такой выразительный! И не побоялась самого Ирлик-хона выткать.

       Я хихикаю.

       — Так это я за успех кампании старалась... Мне сказали, надо Ирлика делать. Я, правда, до победы только половину соткала, остальное потом, времени-то не было совсем.

       — Небось первый твой гобелен? — матушка качает головой.

       — Второй, первый с рыбками в детской висит.

       — Ой, я и не заметила, у вас эта детская так завалена барахлом...

       — Ты на малыша-то посмотреть не хочешь? — перебивает её Азамат. Видимо боится, что сейчас нам станут читать нотации.

       — Хочу, хочу! А где?

       Азамат мягко подталкивает матушку к кроватке, а дальше всё тонет в возгласах восхищения, таких сладких, что мне хочется принять инсулина. М-да, бабушка из неё вышла качественная. Бойонбот и Тирбиш сходят с террасы в сторонку, чтобы не вмешиваться в наши семейные дела.

       — Сама кормишь? — строго спрашивает у меня Ийзих-хон.

       — Конечно, — серьёзно киваю я.

       — Правильно, хорошо, — одобряет она. — Я вот тоже сама кормила, вон какой здоровый вымахал! — она похлопывает Азамата по спине. Он ужасно доволен.

       После так сказать смотрин мы усаживаемся пить чай, и матушка всё заглядывается на бескрайнюю гладь Дола.

       — Рыбки бы тут половить... — мечтательно вздыхает она.

       — Легко, — кивает Азамат. — Лодка есть, снасти тоже, можем завтра утром выбраться.

       — Правда что ль? — удивляется матушка. Потом щурится: — А прикормить?

       Азамат смеётся.

       — Ты просто очень хочешь в лодке по Долу покататься. Ладно, сейчас устроим. Только переоденься, ради богов!

       Матушка даже не спорит. Я показываю ей комнату, в которой она будет спать, и через пять минут она выходит в плотных широких домотканых женских штанах и кожаном жилете с грубыми металлическими заклёпками.

       — Ну я собралась! — бодро сообщает она. — Где у тебя лодка?

       — Сейчас всё будет, — усмехается Азамат, которому тоже надо переодеться во что попроще.

       Ему, как и ожидалось, надарили тонну подарков, и поток всё не иссякает, так что он теперь на людях исключительно в дарёной одежде ходит, да и камней на нём болтается, как на Ирлике, по крайней мере, на работе. Самое забавное — это серьги. Уши у Азамата не проколоты (на Муданге этого вообще не делают), а серьги вешаются на дужки вокруг уха, как очки. Первые месяца два Азамат стонал и выл, что отвык носить украшения, уши у него чешутся, пальцы от колец не гнутся и шея устаёт, не говоря уж о том, что выглядит он смешно в таком наряде. Но ничего, довольно быстро привык обратно. В молодости-то он любил приодеться.

       Ещё мне пришлось выдержать небольшую стычку с Советом Старейшин из-за Аравата. Он написал Старейшине Асундулу, что отменяет отречение, так что Азамат теперь официально считается его сыном. Сам Азамат по этому поводу предпочитает молчать и сохранять отсутствующее выражение лица. А я исхожу ядом — хорошо устроился старый гриб, как сын Императором стал, так конечно, признал мгновенно! Я даже не поехала его осматривать повторно, Янку послала, а то ненароком отравлю.

       Но это всё Совета не касается, только нашего духовника немного, а он обязан сохранять тайну исповеди, и не может сообщить на Совете, что сын и отец, мягко говоря, не в лучших отношениях. Правда, по-моему, это и так должно быть понятно, но... Муданг... В общем, Совет намекнул Азамату, что раз у него теперь снова есть отец, то нехреново бы постричься. Азамат, как всегда, промолчал, но мне почудилось, что он колеблется. Я побегала по потолку, покудахтала, подняла Унгуца посреди ночи и принялась его пытать, как можно избежать экзекуции. Он два дня просидел в архиве, пока я бдительно караулила Азамата, чтобы не дай боги не поддался на провокацию. Наконец Унгуц возник на пороге Дома Старейшин, покрытый библиотечной пылью, и, чихая, объявил, что до сих пор Императорами Муданга становились исключительно старшие мужчины в семье и, соответственно, волос никогда не стригли. А если стричь, то встаёт вопрос, куда девать остриженное, так чтобы никакой злоумышленник ни одного волоска не спёр, а то ведь по волосу порчу навести — нечего делать. К тому же следует прибавить, что существуют гимны, восхваляющие Императора, где его именуют "Старший Отец Народа", так что хотя бы поэтому знак старшинства следует оставить. Унгуц приводил ещё какие-то веские мифологические доводы, которые я не совсем поняла, но в итоге Совет единогласно принял решение оставить всё, как есть.

       Я слегка задумываюсь о вечном, когда чувствую, что меня саму кто-то трогает за волосы. Оказывается это матушка.

       — Забавные у тебя кудряшки, — улыбается она, поглаживая меня по загривку. — Какое счастье Азамату перепало всё-таки!

       — Да он сам счастье, — пожимаю плечами.

       Счастье является нам в камуфляже и кликает парней: Тирбиша на службу, а Бойонбота помогать с лодкой. Азамат, как и обещал, сделал рядом с лестницей к воде эскалатор, так что я тоже с ними спускаюсь ручкой помахать. Плавать меня совершенно не тянет. Азамат вытягивает лодку из пещеры-сарая при помощи сложной верёвочной конструкции, и пока Бойонбот её придерживает, погружает туда матушку.

       — Я и сама могу на борт-то шагнуть!

       — Знаю, но так ведь быстрее, — Азамат подмигивает.

       Потом они с Бойонботом тоже грузятся в лодку и не торопясь отчаливают. Я, как и собиралась, машу вслед и поднимаюсь на эскалаторе обратно к террасе.

       Там меня встречает немного растерянный Тирбиш.

       — Тут какой-то горец заходил, вас спрашивал, вот только что!

       — Какой ещё горец? — моргаю. Я не знаю никаких горцев.

       — Молодой такой парень... Да вот только что за угол свернул! Сейчас я его окликну.

       Тирбиш срывается с места, обегает террасу и дом, что-то кричит. Тишина. Он кричит ещё раз. Потом возвращается.

       — Не знаю, куда делся. Вот только-только вы отошли, тут он приходит. Паренёк меня младше, наверное. Красивый такой, для горца даже странно.

       — А как ты определил, что он горец?

       — Ну как же, у него волосы такие... — Тирбиш прищёлкивает пальцами, подыскивая слово. — Ну как ржавые. И на лице пятнышки мелкие. Такие только у северных горцев бывают.

       — Рыжий, что ли? — уточняю. Никогда не видела рыжих муданжцев.

       — Можно и так сказать, — кивает Тирбиш. Видимо у них в языке нет специального слова для обозначения этого цвета волос. Неудивительно, впрочем, если все одинаковые... ну или почти все. — А вы точно никого такого не знаете?

       — Точно, — категорически киваю я. — Я бы запомнила.

       — Странно, он вёл себя так, как будто вы хорошо знакомы.

       — То есть?!

       — Ну, попросил с завтрашнего улова на его долю тоже рыбки приготовить.

       Я хлопаю глазами так громко, что птицы на соседних деревьях затыкаются.

       — Рыбки?.. А откуда он мог узнать, что они на рыбалку собрались?

       — Вот и я удивился, — пожимает плечами Тирбиш.

       Я нервно проверяю, всё ли в порядке с ребёнком. Он сопит и в гробу видал галлюцинации под столом вместе с загадочными горцами.

       — К Алэку он не подходил, — авторитетно заверяет Тирбиш. — Даже на террасу не поднимался, только подошёл, вон там стоял.

       Не то чтобы мне было сильно интересно, где он стоял, но я всё-таки подхожу поглядеть. Солнце перевалило за полдень, и на этой стороне террасы сейчас локальный ад, тени никакой, только на перилах чуть-чуть, и то непонятно, что её отбрасывает.

       Я застываю. С усилием закрываю рот, пожимаю плечами и отхожу от перил с по возможности беспечным видом.

       — Ну, если он завтра придёт за своей рыбой, тогда и разберёмся.

       Я не знаю, как Тирбиш отреагирует на визит Ирлика.

       Наши рыбаки возвращаются очень довольные. Матушка у нас большой фанат водных пространств, если завтра рыбалка хорошо пройдёт, глядишь, и правда к нам переселится. Ребёнок как раз проснулся, напитался и потребовал общения, и матушка тут же откликнулась на призыв. Нет, мне серьёзно кажется, что я могу не принимать никакого участия во взращивании этого дитяти.

       А пока пользуюсь случаем и отвожу супруга в сторонку.

       — Слушай, Азамат, тут походу Ирлик в гости заходил.

       — Когда? — хмурится он.

       — Да вот пока я вас провожала. Сказал Тирбишу, чтобы на его долю рыбы наготовили.

       — И Тирбиш не окочурился и не стал заикой? — Азамат поднимает бровь. — Он, конечно, спокойный парень, но вот так невозмутимо поговорить с богом...

       — А он не понял, кто это был. Он мне его описал, а потом я тень заметила.

       — Что, хочешь сказать, Ирлик-хона можно не узнать? — Азамат щурится в неверии.

       — Можно, — киваю. — Помнишь, я рассказывала, как он совсем человекоподобную форму принял? Тирбиш сказал, мол, горец какой-то заходил, рыжий. Ну а кто может с такой просьбой к нам тут зайти, спросить меня, а потом исчезнуть на ровном месте? Тем более, Бойонбот утром в кухне видел какого-то рыжего зверька.

       — М-да-а, — Азамат чешет подбородок. — Вообще, логично. Ирлик-хон ведь огненный бог, он воды боится, так что рыбу сам поймать не может. Ну ладно, угостим его, это не штука. Я, правда, думал попросить тебя сделать такие смешные рулетики, как ты делала пару месяцев назад, но на столько народа это долго, наверное...

       — А я вас всех научу, вместе будем крутить, получится быстро, — предлагаю я. — Только ты рыбу разделай, хорошо? А то я всё ещё нервничаю, когда её вижу. Я, конечно, работаю над собой, но...

       — Разделаю и закопчу, не беспокойся.

       — Ну тогда всё отлично, — улыбаюсь.

       — Надо будет только немного в доме прибраться, — Азамат оглядывает валяющиеся ровным слоем по террасе детские вещи.

       — Азамат-хян! — окликает его матушка. — Пойдём, куда вы там мои сумки отнесли, я же тебе сорочек нашила!

Глава 3.

             Наши мореплаватели привезли море рыбы. Уж казалось бы, живу тут почти год, а всё никак не привыкну к муданжским масштабам. Дома мы с друзьями иногда выбирались на какую-нибудь соседнюю планету-питомник, где можно довольно дёшево порыбачить, но то, что мы там вылавливали даже в самые удачные дни, не идёт ни в какое сравнение с муданжским изобилием. И это Азамат с матушкой на удочки ловили, потому что сетью получаются сразу промышленные количества.

       Азамат оттаскивает трепещущие мешки за скальный выступ, где у нас оборудован уличный очаг, чтобы не чадить в доме всякими дымными блюдами. Матушка, едва перекусив, семенит следом, закатывая рукава, а Тирбиш провожает её таким взглядом, что я его тоже отпускаю повозиться с рыбой. Один Бойонбот сразу после рыбалки заваливается спать. Он сегодня поздно вечером улетает в космос вместе с Алтонгирелом, а ночью ему поспать не удалось, шакалий вой мешал, и вообще всякие жуткие звуки из леса. У нас с Азаматом и у Тирбиша окна на Дол, матушка ко всяким ночным звукам привыкла в своей деревне, а Бойонбот родился на Броге и большую часть жизни провёл не на Муданге, так что звуки дикой природы на него действуют устрашающе.

       Когда рыба готова, мы садимся всем миром крутить роллы. Матушка сначала ворчит, мол, баловство это, готовую еду в рулоны скручивать, а с едой, мол, негоже баловаться, но процесс настолько затягивает, что вскоре её уже ничего не смущает.

       — Наверное хватит уже, — неохотно говорит Тирбиш. — Мы столько не съедим.

       — А нас ещё на одного больше будет, — невозмутимо сообщает Азамат.

       — Это кто ж пожалует? — удивляется матушка. — Вы что тут, всю округу со своего стола кормите?

       — Да нет, это один хороший знакомый, — Азамат лукаво на меня поглядывает, я киваю. — Он вчера заходил, только Тирбиша застал.

       — А, этот горец! — восклицает Тирбиш. — Так вы его всё-таки знаете?

       — Да, знаем, — подтверждаю. — Просто вчера по твоему описанию не поняла, а потом догадалась.

       — А кто он такой? — с любопытством спрашивает Тирбиш.

       — Странствующий охотник, — не моргнув глазом врёт Азамат. Хотя кто знает этого Ирлика, может, это и правда. — Он участвовал в последней войне, сильно помог в одном хитром деле... — Азамат неопределённо машет рукой, якобы не хочет ворошить едва забытые военные переживания. — В общем, я ему лично весьма благодарен, так что у моего стола ему всегда есть место.

       Мне мерещится какой-то смешной звук, как будто мышь чихнула.

       — Ну ладно, — разрешает матушка. — Раз ты у него в долгу, то конечно, но вообще-то лучше бы ты гостей у себя в столице принимал. А то что за дело — тут ребёнок маленький, жена ещё от родов не отошла, и вдруг каких-то посторонних мужиков в дом пускать!

       Я открываю рот сказать, что этот конкретный мужик нашего ребёнка внутриутробно благословить успел, не говоря уже ни о чём прочем, но боюсь, что тогда Тирбиш догадается, о ком речь.

       — Ты, ма, не волнуйся, — Азамат передаёт ей очередную "колбаску" для нарезания. — У меня есть пара идей, кого пускать к ребёнку, а кого нет. Уж позволь мне в собственном доме решать. И гостя моего не обижай, — он легонько постукивает кулаком по столу, усмехаясь.

       Матушка тоже прыскает.

       — Ладно уж, ладно тебе, знаю, что сам с головой. Ишь, как за поводья взялся! — добавляет она, подмигивая мне. — Тебя-то ещё не загонял?

       — Меня загоняешь, — фыркаю я.

       — Да уж, и то правда, — благодушно соглашается матушка.

       — Хотон-хон, а что это за штука, в которую мы всё заворачиваем? — переводит тему Тирбиш.

       — Не поверишь, водоросли, — хмыкаю я. На последнем месяце беременности я вдруг страшно соскучилась по сушёной морской капусте, которую имею привычку грызть, как чипсы, и послала родственникам запрос. Сашка, которому вусмерть надоело всё время мне что-нибудь посылать, закупил сразу кубометр, благо продукт не портится. Можно подумать, я ему отсюда не шлю вкусностей, не говоря уж об изготовленных вручную драгоценностях, подарках для детей и коллег из кожи и дерева и даже национальной одежды. Удивительное совпадение, что именно в этом году на Земле мода на шмотки а ля этническая одежда народов расселения. Так что Сашка теперь щеголяет на работе бирюзовыми, синими и алыми шёлковыми рубашками с вышивкой, аутентичнее некуда. На Муданге всякая мастерица считает своим долгом сшить что-нибудь Императору хотя бы раз в год, но не у всех есть представление о габаритах этого самого Императора, так что куча одежды оседает на родных и близких. Интересно, кстати, как там у мальчика-художника портрет продвигается. Надеюсь, он хорошо понял идею.

       Мы закончили крутить, когда кончился варёный рис, и это кое-что говорит о масштабах бедствия. К счастью, на Муданге принято всем есть на кухне, а не уносить в комнату, так что ничего перекладывать и сервировать не надо, только стол протереть немного. Я так понимаю, это связано с тем, что гости предпочитают видеть, как еда готовится, — и для безопасности, и рецептик записать.

       Как раз когда я начинаю думать, переходить нам к поглощению сразу или всё-таки дождаться Ирлика, раздаётся звонок в дверь. Азамат идёт открывать, изо всех сил стараясь не спешить. На вид-то он совершенно спокоен, но думаю, что в душе всё-таки немного нервничает. Я слышу обмен приветствиями в прихожей, хотя сквозь стену голоса звучат глухо и неразборчиво, а потом на пороге кухни появляется Ирлик собственной персоной.

       К счастью, он выглядит по-человечески, а не, кхм, по-божески. Морковно-рыжие волосы в несколько кос заплёл, нарядился в изумрудно-зелёную рубашку с золотой вышивкой и мшистого цвета штаны, заправленные в сапоги-чулки; за спиной небольшая котомка. Что ж, и правда похож на охотника в базарный день.

       — Рад всех видеть! — весело сообщает он, улыбаясь белоснежными зубами с лёгким металлическим отблеском. — Меня Змееловом кличут, извольте новому человеку плошку поставить!

       Плошка ему, впрочем, уже стоит. Тирбиш хихикает и привстаёт, называясь настоящим именем. Он, кажется, единственный из моих муданжских знакомых не держит имя в секрете, хотя, если учесть, что оно значит "не тот"... видимо, с ним и так ничего не сделаешь.

       — Ишь ты как выражается диковинно, — смеётся матушка, восседающая во главе стола, — прям как наш Старейшина.

       — Это вот моя мать, — Азамат тут же её представляет.

       — Великая женщина, — Ирлик легко кланяется. — Вся планета вам благодарна за такого сына!

       — Да ладно уж ты скажешь, — матушка отмахивается, розовея. — Я-то что! Он сам с головой, да...

       Ирлик приземляется рядом с Азаматом напротив меня.

       — Здравствуй и ты, Хотон-хон, — лукаво говорит он, подмигивая мне.

       — Здравствуйте, — улыбаюсь. Мне несколько неловко — в прошлый раз я с ним была на "ты" и вообще держалась по-хамски, конечно, он сам виноват, но продолжать в том же духе я не хочу, а возвращаться к вежливому обращению тоже странно.

       — Азамат, я впал в немилость у твоей супруги, — тут же обиженно заявляет Ирлик, повернувшись к Азамату всем корпусом. — Она мне выкает!

       — Она просто сегодня вежливо настроена, — улыбается Азамат.

       — Ну что, может, приступим? — предлагаю я, снимая крышку с гигантского блюда, выложенного роллами, как мозаикой.

       Ирлик тут же забывает все обиды и набрасывается на угощение. Матушка сдвигает брови, но удерживается от замечаний, и скоро мы все дружно чавкаем. Оказывается, все были ужасно голодные. Минут через пять нашей трапезы является заспанный Бойонбот.

       — Ой, а что это вы такое едите? — интересуется он, потом замечает Ирлика. — Ой, здравствуйте, извините... — он стремительно краснеет.

       — Привет! — Ирлик машет ему роллом. — Мы едим нечто настолько потрясающее, что не успеваем рта раскрыть, чтобы похвалить хозяйку! Так что советую тебе поторопиться!

       — Спасибо, — Бойонбот неловко присаживается рядом с Тирбишем, который сразу начинает объяснять, что куда макать и как есть, и что там внутри.

       — М-м, как же я давно не едал рыбки, — сладострастно протягивает Ирлик. — Хотон-хон, ты волшебница.

       — Чего ж раньше не заходил? — пожимаю плечами. — Мы рыбу часто делаем.

       — Не мог! — восклицает он, воздевая перепачканные руки к небу. — Дел было по брови, хозяйство восстанавливал после этих... — он косится на матушку и отмахивается: — а, ладно, если я их правильным именем назову, ваша старейшая дама, — он комично кланяется, — меня из-за стола погонит.

       — Вот и нечего, — соглашается матушка, методично купая ролл в соусе. — Очень вкусно, Лиза, правда.

       — А я, между прочим, с гостинцем, — сообщает нам Ирлик заговорщицким тоном. Азамат приподнимает бровь. Я протягиваю богу салфетку руки вытереть. Он долго полирует каждый палец, потом поднимает ладонь, дескать, подождите, развязывает свою котомку и извлекает на свет огромную пузатую бутыль с зелёной, в цвет рубахи, жидкостью. — Извольте угоститься, молодое вино из драконьих яиц.

       Судя по аханью за столом, это что-то очень крутое, но я только давлюсь.

       — Прости, я не в курсе... из чего?

       — Это такой фрукт, — тут же поясняет Азамат. — Очень ценный и, э-э, труднодобываемый.

       — Ну, если честно, — Ирлик оборачивается к нему и подмигивает, — у меня есть одно местечко, где их ничего не стоит собрать. Ну что, — он переводит задорный взгляд на Тирбиша с Бойонботом, — кто против меня? Самый стойкий узнает, как туда добраться! Ты как, Ахмад-хон?

       — Не-ет, я мимо, — Азамат откидывается на спинку стула. — Мне сегодня ещё в столицу лететь. Я так только, попробую.

       А сам парням взглядом показывает, мол, не вздумайте! Но они, кажется, соблазнились.

       — Мы попытаемся, — Тирбиш улыбается во все шестьдесят четыре зуба.

       — Да, если позволите, — поддакивает Бойонбот.

       — Тебе, вообще-то, тоже сегодня в столицу лететь, — сообщает ему Азамат.

       — Ну... я позвоню ребятам, пускай без меня летят, я их на Броге догоню.

       Азамат сдвигает брови.

       — Ну пожалуйста, Ахмад-хон! — умоляет Бойонбот. — Я про это вино только в сказках слышал! Разве можно такой шанс упускать! Я с вами поделюсь, если вдруг выиграю.

       Азамат хохочет, а Ирлик делает вид, что он тут ни при чём.

       — Ой, мужики, — качает головой матушка.

       Меня саму смех разбирает. Не знаю уж, чем так хороши эти драконьи яйца, но перепить бога нашим ребятам точно не удастся, им даже Ирнчина перепить не удаётся. Однако Ирлик явно настроен сохранять инкогнито, а меня отвлекает писк радионяни — наверху проснулось чадушко.

       — Оставьте мне немножко, — говорю. — А то меня долг зовёт.

       — Ой, да, Лиза! — спохватывается Ирлик. — Покажи ребёночка-то, я же его ещё снаружи не видел!

       Я ухожу, предоставив ему самому выкручиваться, если кто-нибудь заметил оговорку про "снаружи". Интересно, у него ультразвуковое зрение? Или слух? Или в ладонях локаторы?

       Когда я после кормления спускаюсь с мелким в кухню, от сушей остаётся хорошо если треть, а все уже сытые, даже Ирлик. Видимо, в человеческой форме он и насыщается, как человек. Азамат встаёт и перехватывает у меня ребёнка, то ли чтобы мне удобнее за стол было садиться, то ли опасается каких-нибудь финтов от Ирлика.

       — Вот, знакомьтесь, — Азамат демонстрирует наше произведение.

       Ирлик долго и внимательно смотрит на мелкого, так, что матушка начинает ёрзать на стуле. Потом осторожно проводит ладонью по жидким детским волосёнкам.

       — Хороший...

       Ребёнок улыбается.

       — Ух ты! — удивляется Тирбиш. — Как вы на детей хорошо действуете! Он ещё ни разу не улыбался.

       — Теперь будет часто, — подмигивает Ирлик. — Весёлый будет парень, душа компании.

       Матушка фыркает.

       — Тоже мне предсказатель нашёлся! Это вон на отца взглянуть достаточно, чтоб предсказать!

       Ирлик так заходится хохотом, что чуть не опрокидывается вместе со стулом, а мелкий вторит ему птичьим попискиванием. Я только головой качаю, глядя на это безобразие.

       Азамат подвешивает по правую руку от себя над кухонным диванчиком люльку и укладывает туда мелкого. Ирлик, отсмеявшись, откупоривает бутылку, Тирбиш достаёт невообразимо красивые крошечные хризолитовые пиалушки, и Ирлик своей рукой их всем наполняет.

       — Вы-то будете? — спрашивает он сурово глядящую матушку.

       — Да не хорошо, вообще-то, в мужском обществе, — вздыхает она. — А с другой стороны, когда ещё доведётся...

       — Хотите, мы с вами в гостиную уйдём? — хихикаю я.

       — А ты будешь? — уточняет она.

       — Конечно, любопытно же!

       — Ну ладно, тогда я тоже буду. Но чуть-чуть!

       Мы поднимаем тост за здоровье наследника. Вино оказывается действительно очень хорошим. Свежее такое, с интересным вкусом, немного похоже на персик, хотя вроде цитрусовое... Муданжцы, отпив, принимаются хвалить, перечисляя всякие недоступные мне, простому пользователю, характеристики типа многоцветности и проникновенности, если я правильно перевожу с муданжского, а потом углубляются в обсуждение, сколько именно часов надо выдерживать какую-то загадочную первую фазу, чтобы получить наилучший результат. Видимо, эту жидкость очень сложно приготовить. Ну ладно, мне-то что, пью и не заморачиваюсь.

       После третьей пиалы Азамат с матушкой отказываются, а парни уже показывают первые признаки опьянения. Матушка предлагает мне пойти проветриться на веранду, пока "эти пьянчужки" тут пытаются выиграть свой приз. Мы прогуливаемся по высокому берегу, обсуждая сравнительное удобство муданжских и земных детских одёжек, занятость Азамата и красоту пейзажа. Потом она решает, что ей положен послеобеденный сон и удаляется в свою комнату.

       Азамат просит разрешения гостя и тоже встаёт из-за стола: ему надо собираться в дорогу. Вино на него почти не подействовало, а до вылета совсем выветрится, так что он категорически намерен сегодня улететь. Бойонбот с Тирбишем всё ещё пытаются перепить Ирлика, хотя у обоих уже языки заплетаются, да и сидят они как-то криво.

       — Помочь вам, что ли, — хихикаю, садясь на своё место.

       — Им? — Ирлик кивает на парней. — Или мне?

       — Да ты-то и сам хорошо справляешься, — говорю. Он наливает мне вина. Кажется, эта бутылка вообще не пустеет. Уже все упились, а там ещё половина.

       — Да-а, я столько воздерживался, что сегодня уж оторвусь, — он подмигивает. — За безделье!

       — А можно спросить? — я чокаюсь с ним. Он кивает. — Какое такое хозяйство ты всё это время восстанавливал?

       Ирлик оглядывается на наших сотрапезников, один из которых уже спит на коленях у другого, и решает, что они всё равно ничего не воспримут.

       — Подземное Царство, конечно! Ты ж видела, на что оно было похоже!

       — Видеть-то я видела, но откуда ж мне знать, как оно должно выглядеть...

       — Ах да, — он отмахивается. — Я всё время забываю, что ты не из нас.

       — Ты в этом не одинок, — фыркаю. — Кстати, тебе действительно удобнее, что я на "ты"?

       — А, без разницы. Это я так, мужа твоего подразнить. Хороший он мужик, кстати. И воин хороший, и вообще.

       — Знаю, — улыбаюсь. — А можно ещё спросить?

       — Можно, только не про Подземное Царство, — усмехается он. — А то ещё под вино выболтаю что-нибудь, а тебе знать не положено.

       — Ой, нет, это мне совершенно не интересно, — успокаиваю его. — Я вот про что... тут периодически зверёк мелькает, рыженький такой... Ты за нами всё время присматриваешь, что ли?

       Ирлик наливает нам ещё по одной.

       — Ну вот прям, — говорит он медленно, потом осушает пиалу, — делать мне больше нечего. Я к вам сторожа приставил. Тварь бессловесная, но если что плохое случится, сразу донесёт.

       — Спасибо! — говорю удивлённо и искренне.

       — Да, нечего делать, — отмахивается Ирлик. — У меня этих сторожей... интересных людей столько нету. Да и у вас оба духовника такие, что ни один вменяемый знающий близко не подойдёт. Зато вот, — он вдруг подмигивает, — прослышал о рыбалке. Эххх, поселиться у вас, что ли, до конца месяца?

       — Не думаю, что мы до конца месяца тут просидим, — говорю. — Азамат работает, я тоже скоро приступлю, буду разъезжать. Вот в следующем месяце, когда Азамат опять себе отдых выкроит, устроим тебе пир.

       — В следующем я не смогу-у, — обиженно тянет Ирлик и наливает ещё. — Следующий месяц будет месяц Учока, а он меня терпеть не может. Да и дождливо будет, — он передёргивает плечами. — Теперь до самой зимы не вылезу, карлик-то со мной не сладит.

       — Как у вас всё сложно, — качаю головой. — Ну давай за скорейшую следующую встречу.

       — Давай!

       Мы выпиваем. Потом ещё, и ещё... и ещё. Я ощущаю приятную отстранённость от реальности и принимаюсь хохотать от каждой глупости, хотя шутки Ирлика, наверное, действительно смешные. Сам Ирлик постепенно распластывается по столешнице под стать Тирбишу. При попытке налить ещё он так неловко держит бутылку, что я решаю помочь, а то как бы не разлил драгоценный напиток. Он зачем-то ловит мою руку на бутылке и несколько секунд держит, потом отпускает.

       — Эх, Лиза-хян... соблазнил бы я тебя, да не выйдет...

       — Почему? — искренне удивляюсь я, не сразу осознав, что он сказал. — То есть, хорошо, что не выйдет, ещё чего! Просто любопытно, почему...

       — Волос длинный, — вздыхает он. — Верная жена волос растит, от искусителей ограждается. Может, пострижёшься?

       Я мотаю головой по-муданжски: поворачиваю до упора то в одну сторону, то в другую. Этот жест мне и стрезва кажется смешным, а сейчас я просто покатываюсь со смеху.

       — Опять ты надо мной смеёшься! — Ирлик с досадой хлопает ладонью по столу. — Ладно уж, понял, что мне тут ловить нечего.

       С горя он одним глотком осушает бутылку и с грохотом ставит её на стол. От внезапного звука Тирбиш вздрагивает во сне и падает на пол, увлекая за собой спящего поперёк него Бойонбота. Шум выходит такой, что Азамат прибегает сверху с вытаращенными глазами — и застывает на пороге, обозревая поле боя. Выражение его лица быстро меняется с перепуганного на укоризненное.

       — Они всё-таки допились.

       — Да мы тут все хороши, — я медленно встаю из-за стола, чтобы голова не закружилась, но вроде ничего, моторика у меня нескоро нарушается. Однако Азамат замечает, что я с трудом говорю.

       — Лиза, ты что, тоже с ними?..

       — Да я не с ними, я так... Заболталась с Ирликом, а он всё подливает... Всю бутылку усидели на двоих.

       Азамат уже у локтя, придерживает, чтобы не упала. Да нормально я стою!

       — Лиза, ну ты что! Эти-то двое не знали, но стесняюсь напомнить, Ирлик-хон всё-таки бог, разве можно с ним питейные соревнования устраивать!

       — Говорю тебе, я не со- соревновалась. Просто трепались мы... Кстати, — я наклоняюсь над столом, что Азамат принимает за падение и тут же тянет меня обратно. — Да пусти, я посмотреть хочу... Ирлик? Ты с нами? Ау! — я распрямляюсь. — Слушай, он сам задрых.

       Мы стоим и несколько секунд просто смотрим друг на друга, а потом начинаем ржать.

       Отсмеявшись, Азамат достаёт телефон и, отойдя в сторонку, чтобы не будить спящих, звонит Алтонгирелу.

       — Слушай, тут такое дело... Нет, я ещё не вылетел... Нет, и Бойонбот тоже... Да подожди, я как раз звоню объяснить, почему! И не кричи. Понимаешь, к нам в гости зашёл Ирлик-хон и принёс бутыль вина из драконьих яиц. Нет, я-то как раз трезвый! Да не ори же ты, говорю! Ты что, не отличаешь, когда я пьяный, что ли? Вот именно. Слушай дальше. Они все напились и спят. Да, Бойонбот с Тирбишем. И сам Ирлик-хон тоже. Нет, не шучу. Ты можешь догадаться, что это не очень смешно.

       Вопреки собственному утверждению, Азамат начинает посмеиваться и утирает тыльной стороной ладони левый глаз.

       — Так вот... Боюсь, что ни Бойонбот, ни я сегодня никуда не полетим. Я бы мог его погрузить на заднее сиденье и привезти, конечно, но мне не хочется оставлять Лизу один на один с пьяным богом, ты же понимаешь... Может, отложишь вылет до завтра? А то мне бы хотелось с тобой увидеться. Ну, скажи, что тебе было предсказание, будто сегодня несчастливая ночь для вылета. Вообще, я буду тебе очень благодарен, если ты зайдёшь к Ажгдийдимидину и всё это ему перескажешь, а то... ну, я немного волнуюсь, что тут будет завтра утром. Нет, конечно, я никому не расскажу. Ну давай, перезванивай.

       Повесив трубку, Азамат выходит в прихожую, где ещё некоторое время хохочет до слёз. Я стою рядом и жду, пока его отпустит.

       — Слушай, — говорю, когда он немного успокаивается. — Надо бы их по койкам разложить...

       — Обязательно. Ты сама-то как?

       — Да я отлично, чуток весёлая, и всё. Ты же знаешь, мы, земляне, устойчивые к алкоголю.

       — Ну ладно, смотри. Только не вздумай сама их тягать, тебе нельзя поднимать тяжести.

       — Да я думала каталку разложить, только вот куда мы их класть будем? Матушка у себя уже спит, Тирбиша к ребёнку в таком состоянии класть неразумно. Остаётся мой кабинет, гостиная и третий этаж без кроватей. Кого куда?

       Азамат ненадолго задумывается.

       — Ирлика в комнату Алэка, — наконец решает он. — Только бельё сменить из-под Тирбиша. Алэка с кроваткой заберём к себе. А этих двоих на третий этаж, им сейчас даже лучше без кроватей.

       — А Ирлик не грохнется? А что если он во сне обычную форму примет?

       — Не знаю, — Азамат разводит руками. — Может, Старейшина чего подскажет.

       Мы поднимаемся в мой кабинет и выносим каталку. Потом спускаемся, раскладываем её и взгромождаем на неё Ирлика. Вернее, это Азамат взгроможает, а я только по-идиотски хихикаю. Азамат и сам с трудом сдерживается.

       — Тяж-жёлый!

       Мы поднимаемся обратно, я меняю постельное бельё, и Азамат стаскивает Ирлика на кровать, заботливо укрыв одеялом. Мы ещё некоторое время раздумываем, снимать ли с него сапоги, но решаем не трогать, чего доброго проснётся не в духе. Выкатываем кроватку и уходим на цыпочках. Потом раскатываем матрацы на третьем этаже и перемещаем на них ребят тем же макаром, только гораздо спокойнее.

       Под занавес нам ещё ребёнок, внезапно проснувшийся в одиночестве на кухне, устраивает форменный скандал, но к счастью звукоизоляция в доме хорошая. Стоит нам успокоить мелкого, как звонит Алтоша. Мы оба подпрыгиваем, ребёнок снова заводится, я начинаю хохотать, Азамат тоже, но трубку-то взять надо, а то кто их знает, что они там подумают.

       — Да, да! — выдавливает Азамат в трубку сквозь хохот. — Нет, всё отлично, — он вытирает глаза первым, что попало под руку — уголком чистого подгузника. — Да нет, я просто смеюсь, тут такое безумие... да хорошо всё, говорю! Уймись, Алтонгирел. У нас по-прежнему все спят. Мы их только на кровати уложили. Просто — я не знаю, ты сам-то это вино пробовал? Оно очень сильно веселит. Так что сказал Старейшина? Гм... У нас только камин в гостиной. Ладно, я ему спиртовку поставлю. Так вы завтра улетаете? А, что? Да, я обязательно поговорю со Старейшиной, как только доберусь до столицы. Н-ну да, и с Лизой поговорю... Да не переживай ты, всё хорошо! Боги, Алтонгирел, ты так волнуешься, что я опять смеяться начинаю! Да, я тебя понял, хорошо, всё, до завтра!

       — Чего он тебе наговорил? — интересуюсь, баюкая мелкого. Когда я разговариваю, он легче засыпает, кажется.

       — Сказал, что надо Ирлику поставить какой-нибудь источник огня, он им умывается... по слухам.

       — Он нам дом не подпалит?

       — Ну что ты, Лиза, он ведь повелевает стихией огня!

       — А сам себе наколдовать не может?

       — Может, но это дань вежливости.

       — Ладно, — вздыхаю. — Под твою ответственность. А о чём ты должен со мной поговорить?

       Азамат отмахивается.

       — Потом. Вот шакал, на дворе-то ещё светло, а мне всё кажется, что ночь поздняя! Ну вино!

       Снабдив Ирлика видавшей виды спиртовой горелкой, мы по очереди принимаем душ и устраиваемся на веранде наблюдать закат.

       — О чём вы с Ирликом так разговорились-то? — интересуется Азамат.

       — Ну как же, мне ведь страшно любопытно с богом потрепаться! Я его стала расспрашивать обо всякой пурге. Он, например, сказал, что приставил к нам мангуста-сторожа, чтобы знать, если вдруг с нами что плохое случится.

       — Ого! Как он о тебе заботится!

       — Не только обо мне. Он очень тебе симпатизирует.

       — М-да? — Азамат недоверчиво приподнимает бровь. — А он тебе ничего... не предлагал?

       Я закатываю глаза.

       — Он, когда совсем упился, сказал, что предложил бы, но не может, потому что у меня волосы длинные.

       У Азамата обе брови ползут вверх под самые волосы.

       — На него это так действует?

       — Ага. А ты не знал?

       — Нет... Это ведь просто условность... А ты знала?

       — Я вообще не знала, что значат длинные волосы у женщин.

       — Кхэ, вообще-то я тебе говорил, давно ещё. Верность мужу они значат.

       — Э-э... да? А я была в сознании?

       Азамат задумывается, припоминает.

       — Не уверен. Ты хотела спать, это было рано утром. Ладно, наверное, ты и правда не услышала, — он кивает своим мыслям и разгрызает маньчжурский орех из вазочки, мне на это смотреть страшно. — М-да, я думал, ты понимаешь.

       — Теперь понимаю, — пожимаю плечами. — Буду растить косы, раз такое дело. У меня в институте были. Расчёсывать, конечно, морока, кудрявые же, но отбиваться от Ирлика мне ещё меньше нравится.

       Азамат разгрызает ещё орех, выковыривает ядрышко и отдаёт мне.

       — Я лучше бога?

       — Конечно лучше! Зачем мне этот алкоголик-пироманьяк? Только, Азаматик, давай ты будешь колоть орехи орехоколом, а то у меня прям всё внутри переворачивается, зубы твои жалко!

       Азамат смеётся и подгребает меня поближе.

       — Это я так, дурачусь. Волосы там, не волосы... Знаю, что беспокоиться не о чем, просто приятно это лишний раз услышать, — он целует меня, а потом принюхивается. — Всё ещё вином пахнешь. Сколько ж ты его выпила?

       — Сколько Ирлик налил. Ну чего ты? Оно что, вредное?

       — Оно-то как раз полезное! — усмехается Азамат. — Это ведь эликсир удачи.

       — Да-а?! А чего ж ты так мало выпил?

       — Я выпил ровно столько, сколько нужно. Три тоста. Дальше сколько ни пей, больше удачи не станет, только опьянеешь. Ну, во всяком случае, так в легендах говорится. Я его один раз всего пил до сих пор, и только один тост, так что на собственном опыте судить не могу. Очень уж редкие эти фрукты.

       — А они правда фрукты? Такое название смешное...

       — Да-да, а по-другому они называются мангустовы яблоки. Тирбишу с Бойонботом выговор устрою за недогадливость, когда проснутся. Кто ещё мог эликсира удачи в таком количестве принести, как не бог?

       — Знаешь, — говорю, подумав, — лучше не планируй их ругать.

       — Почему?

       — Ну, если они напились этого эликсира, то вполне может так выйти, что ты почему-нибудь не сможешь устроить им выговор. Ты, конечно, его тоже пил, то есть, ничего плохого не случится, но... лучше не напрашиваться, правда же?

       Мы снова покатываемся, и наш смех гулко отдаётся о скалы и разносится над розово-оранжевыми закатными водами Дола.

Глава 4.

       Мой опыт показывает, что вино из драконьих яиц, выпитое за ужином, делает утро радужно прекрасным. За окном сияющее зеркало Дола, которое, наверное, никогда не перестанет меня восхищать, лёгкий ветер треплет макушки сосен, иногда заклекочет какая-нибудь морская птица, а в остальном тишь и благодать. Ребёнка в кроватке нету, надо думать, Азамат забрал. А впрочем, вот и они.

       Азамат заходит с мелким в одной руке и кружкой кофе в другой. Той самой кружкой, что я на Гарнете покупала.

       — Проснулась? А я научился из бутылочки кормить, — он пристраивает мелкого рядом со мной на подушку.

       — Ах вот почему мне удалось так долго проспать, — я сладко потягиваюсь. — Надо будет сейчас ещё сцедить, пока кофе не выпила, а то зачем ребёнку кофеин? Правда же не нужен? — мелкий издаёт пару писков, не очень разумно таращась в потолок.

       Азамат подаёт мне молокоотсос и наблюдает за моими манипуляциями, задумчиво покачивая головой. Мысль, что материнское молоко можно слить, заморозить и скармливать отпрыску по мере надобности, для муданжцев оказалась просто революционной. Даже Орива смотрела на меня квадратными глазами, когда я упомянула о такой возможности ещё до родов. Однако эта идея стремительно распространилась, мамаши радостно кинулись спихивать кормление на няньку, при этом совершенно не соблюдая технику безопасности. Пришлось мне срочно писать и вывешивать в местную Сеть мануал, а Азамат послал на Гарнет торгового представителя закупить молокоотсосы и молокогрейки, которые правильно размораживают и не перегревают молоко. В кои-то веки стремление муданжских женщин во всём мне подражать принесло положительные результаты: они действительно очень стараются сделать в точности так, как я написала в мануале, так что надо надеяться, детям они не навредят. Но вообще неприятная это история. С одной стороны, жалко тёток, которым надо постоянно быть при младенце, ни поспать нормально, ни развеяться. С другой, у муданжек вообще материнский инстинкт слабовато развит, а теперь многие целиком спихнули заботу о детях на мужей. С третьей стороны, стало больше кормилиц, потому что передача продукта потребителю существенно упростилась. В общем, я убеждаю себя, что так всё же лучше, а если какая мамаша своего новорожденного рада век не видать, так её отношение не улучшится, если он ей ещё и спать не даёт по ночам.

       — Как наши гости? — спрашиваю. — Кто-нибудь встал?

       — Ма поднялась. Застала меня на кухне за кормлением, обиделась на тебя — ты ж ей позавчера сказала, что сама кормишь. Никак не верила, что молоко твоё, думала, козье. Потребовала попробовать, дескать, по вкусу сразу отличит. Я дал немножко, ты не против?

       — Да пожалуйста, у меня много, — смеюсь. — Ну она поверила?

       — Да, на вкус узнала и устыдилась. Теперь очень жалеет, что в её время до этого не додумались.

       Закончив сцеживание, предлагаю мелкому десерт, но он категорически заявляет, что сыт. Мы с Азаматом ещё некоторое время тискаем его. Ворковать с ребёнком, как и с кошками, я могу только на родном языке. Наслушавшись Азамата, я нахваталась всяких умильных словечек, но просто повторять за ним — это ведь совсем не то же самое, как нести разнообразный трогательный бред самостоятельно. Азамата очень смешат звуки, которые я издаю. Он даже выучил несколько более-менее осмысленных слов типа "котик", "лапочка", "масенький" и что мне ещё не стыдно было переводить.

       — Этак я вместе с ним твой язык выучу, — хмыкает Азамат.

       — Было бы неплохо, особенно если учесть, что моя мама говорит только на нём.

       Азамат ненадолго задумывается.

       — Вообще, можно и ускорить процесс, наверное. У вас ведь есть какие-нибудь курсы, учебники, да? Если уж я всеобщий освоил и даже по-джингошски понимаю, может, и твой как-нибудь выучу?

       — Я спрошу у бабушки. Она у меня всю жизнь наш язык преподаёт, она и курсы подскажет, и какой учебник получше. Она, правда, суровая, всё-таки начальница.

       — Вот и отлично! Но я не устаю поражаться, твоя бабушка ведь уже пожилая женщина — и всё ещё работает?

       — Ну, она преподаёт... Вон, у Старейшина Асундула жена ведёт детский клуб, а она моей бабки не моложе.

       — То всё-таки дети... А я вот даже не знаю, смог бы я в молодости учиться у женщины? Это сейчас я, тебя хорошо узнав, понимаю, что женщина может разбираться в какой-то сложной профессии. Но я даже представить себе не могу, сколько времени должно пройти и что вообще надо делать, чтобы наши обычные парни согласились учиться в школе у женщины.

       — Это ты мою бабушку не видел, — смеюсь. — Она не то что вашу молодёжь, она ваших Старейшин учиться заставит.

       Мы спускаемся вниз, где Азаматова матушка уже наварила чомы на плотный муданжский завтрак.

       — Здравствуйте, имигчи-хон! Как спалось?

       — Ой, Лиза, не говори! Я как завалилась после обеда, так до утра и придавила! Старая я стала вино пить.

       — Ну чувствуете-то себя хорошо?

       — Отлично! Прям как заново родилась! Да такой зуд в руках, делом заняться хочется. Вот, копчёной рыбки подогрела, чомы сварила... Да ты садись, Лиза, чего в холодильнике роешься?

       — Я рыбу на завтрак не могу, мне надо чего-нибудь сладкого. Сейчас вот пару яиц взболтаю с ягодой, будет бисквит.

       Яйца лебяжьи с фермы в пяти километрах к востоку. Ягоду нам поставляет семья сторожа, они её в промышленных количествах собирают, нам-то некогда, да и местный лесной гнус ни одного репеллента не боится.

       Азамат слегка прибирается на кухне — ставит мыть детскую посуду, протирает стол и плиту, по ходу обнаруживает, что два моих кота угнездились в неубранной вовремя кастрюле. Котов приходится гнать, кастрюлю мыть.

       — Ой, наши котята! — узнаёт матушка. — Вот озорники, это ж надо было в кастрюлю влезть! Ну как они тебе, не мешают?

       — Отличные котята! — говорю. — Кстати, надо бы их побаловать. Азамат, какое у нас молоко свежее? Ну-ка, кися-кися...

       Обычно на мой призывный клич они все трое являются, где бы ни были, но в этот раз третий, который Мюон, видимо, совсем загулял. Матушка глядит, как кошаки лакают из блюдца и только головой качает.

       — Как наши красавцы? Не появлялись? — спрашивает Азамат, разваливаясь на диване.

       — Пока нет, — хихикает матушка. — Я утром на лестницу к третьему этажу выглянула, там такой храп стоит! А Змеелов ваш тихий. Странный он вообще.

       — Да, есть немного, — охотно соглашается Азамат. — Ну так знаешь, ма, мы тут все со странностями, а одинаковым-то скучно.

       — Обо мне говорите? — вопрошает лёгкий на помине Ирлик. Он тоже в хорошем настроении, видимо, от этого вина вообще похмелья не бывает. На плече у него сидит Мюон. Ясно, почему он за молоком не прибежал.

       — А как же! — отвечаю, поскольку остальные несколько растерялись. — Беспокоимся, дорогого гостя долго не видно.

       Ирлик хохочет и плюхается на диван рядом с Азаматом. Мюон вальяжно перемещается с его плеча на подоконник и принимается умываться.

       — Эх, мягкие у тебя кровати, Байч-Харах! Где такую шерсть пуховую берёшь только?

       — У меня брат овец разводит как раз на шерсть для дифжир.

       — Ишь ты как хорошо устроился! Наведаться, что ли, к твоему брату? Он как, не очень нервный?

       — Есть немного, — признаёт Азамат. — Уж не пугайте его, будьте так добры.

       Ирлик оглашает кухню ещё одним зарядом заразительного смеха. Матушка качает головой и ставит перед ним огромную пиалу с рыбой и чомой.

       — На вот, поешь, пока весь дом не перебудил!

       — Всенепременно, как повелит старейшая дама! — Ирлик комично кланяется и набрасывается на еду, как будто месяц голодал.

       — Хорошо у тебя, Байч-Харах, — хвалит он с набитым ртом. — Жаль, я тебя к себе пригласить не могу, — и подмигивает.

       — Сохраните своё гостеприимство до поры, — ухмыляется Азамат. — В конце концов понадобится.

       — О чём речь, конечно! — Ирлик смеётся и давится. Я извлекаю из духовки бисквит и громко ставлю его на стол, доводя до всеобщего сведения, что мне не нравится тема застольной беседы. После этого усаживаюсь напротив Азамата и тоже приступаю к завтраку.

       — О, кстати! — Ирлик хлопает себя по коленке. — Хотон-хон, ты ведь вчера у меня выиграла. С меня адресок. Давай карту, что ли.

       Я приношу из гостиной карту — ту, по которой весной военные действия планировали, — и раскладываю на столе.

       — Вот. Только я всё равно вряд ли попрусь туда фрукты собирать. И уж точно не одна, — зеваю. — Так что считай, что это Азамат выиграл.

       — Да я уж догадываюсь, что ты без мужа никуда, да ещё со всеми вокруг поделишься. Ладно, я сегодня добрый. Вот, смотри, вот это место, а пройти сюда можно под горой, вот тут вход. Только бери в сезон не больше, чем на бочку, я ведь тоже хочу!

       — Лиза, да ты никак вчера с ним в питье соревновалась! — ахает матушка.

       — Я не нарочно, — отмахиваюсь. — Я ж не виновата, что на этой планете никто пить не умеет!

       — Не только соревновалась, но и выиграла! — каверзно сообщает Ирлик и поворачивается к Азамату. — Она тут не буянила потом?

       — А она не пьянеет, — пожимает плечами Азамат.

       — Зверь! — Ирлик восторженно качает головой. — Кстати, спасибо за спиртовку, я оценил.

       Азамат слегка кланяется. Ирлик доедает последние крошки бисквита и встаёт.

       — Ну что ж, спасибо, дорогой хозяин, — он кивает Азамату, — и дорогая хозяйка, — он слегка кланяется мне, — за гостеприимство и вкусную еду. Предрекаю, что удача, которой мы все вчера приобщились, сведёт нас вместе ещё неоднократно. Счастливой вам жизни без забот, и вам, дорогая матушка.

       Матушка плавится от такого внимания и ласково гладит Ирлика по плечу. Мы все ещё раз раскланиваемся, и он выходит за дверь. Из любопытства поглядев в окно, я замечаю мелькнувший оранжевый хвост.

       Минут через десять к нам снисходят Тирбиш и Бойонбот, протирая заспанные глаза и демонстрируя на щеках рельеф подушек.

       — Какое чудесное утро! — приветствует нас Тирбиш, широко улыбаясь.

       — Ой, мы последние, да? — смущается Бойонбот. — Что же вы нас не разбудили?

       — Гостя провожали, — ухмыляется Азамат.

       — Он, наверное, вчера всех перепил, — вздыхает Тирбиш. — но надо же было попробовать! Представляете, сад с драконьими яйцами!

       — Да уж представили, — говорит матушка. — Лиза вон получила карту. За что б хорошее...

       — Да ну?! — вылупляется Тирбиш, окончательно просыпаясь.

       — А ведь правда, на корабле ещё говорили, что на Хотон-хон алкоголь не действует! — вспоминает Бойонбот. — Ну и правильно, и хорошо, пусть лучше у вас эта карта будет, а то ещё не в те руки попадёт... Как только этот Змеелов прознал про такое место?

       — Я полагаю, — с расстановкой произносит Азамат, — что он тот сад сам посадил.

       — Это как же? — хмурится Тирбиш. — Драконьи деревья лет семьдесят растут прежде чем плоды дать, если не сто. А Змеелов совсем молодой.

       Азамат некоторое время выразительно смотрит то на одного парня, то на другого.

       — Ой! — вдруг охает матушка и прижимает ладонь ко рту.

       — Так он не человек, что ли? — осторожно спрашивает Бойонбот.

       — На демона не похож, — пожимает плечами Тирбиш. — На духа тем более...

       — Вы бы присели, ребят, — ласково предлагаю я.

       Они оба смотрят на меня насторожённо и послушно усаживаются. Мы с Азаматом переглядываемся, я ему киваю, дескать, ты говори.

       — К вашему сведению, — мягко начинает Азамат, — вы вчера пытались перепить Владыку Подземного Царства.

       Бойонбот тоже закрывает рот рукой, а Тирбиш громко втягивает в себя воздух.

       — Какой же я идиот! Змеелов, да ещё драконьи яйца! Это же всё про мангуста! И вы говорили, что он нам во время войны сильно помог...

       — Но мы же его видели! — спохватывается Бойонбот. — После высадки, когда он ещё... ну, вы помните... Он совсем не так выглядит!

       — Дурень! — подключается пришедшая в себя матушка. — Он же бог, как хочет, так и выглядит! Вот я тоже хороша, надо ж было на тень посмотреть!

       — А тень была при нём очень послушно весь вечер, — делится наблюдениями Азамат. — Сегодня утром немного погуляла по кухне до его прихода, а потом снова к ногам пристала. Вот позавчера на веранде тень дольше него задержалась, Лиза её видела. Ты, Тирбиш, тоже мог бы.

       — М-да-а, неудивительно, что он исчез на ровном месте.

       — Ой, и под столом тоже он был? — спрашивает Бойонбот.

       — Может, он, а может, посланник его.

       — То-то он всё смеялся, что я ему указываю, — матушка зябко поёживается. — Думаешь, обиделся?

       — Думаю, нет, — улыбаюсь я. — Мой опыт показывает, что он вообще не обижается. Но вы на всякий случай извинитесь при следующей встрече, ему будет приятно.

       — И часто он к вам заходит, что ты его уже так выучила хорошо? — матушка таращится на меня округлившимися глазами.

       — Зашёл первый раз, но я с ним во время войны много общалась.

       — Ой, жуть, — матушку, видимо, бросает то в жар, то в холод, потому что она принимается обмахиваться хваталкой. — Неужто ребёнка благословил?

       — Дважды, — кивает Азамат. — Первый раз ещё внутри. Я только поражался, как это до тебя слухи не дошли, что Ирлик-хон благословил наследника.

       — А, — отмахивается матушка хваталкой, — в моей деревне никто в такие слухи не поверил бы. И мне бы враки рассказывать не стали про мою родню. О-хо-хо, ну Азамат, ну у тебя и жизнь весёлая!

       — А вы-то откуда узнали, что это он? — Тирбиш продолжает нас допрашивать, видимо, всё никак в голове не уложится, что и правда вчера пил с богом. — Только по тени?

       — Я его уже видела в этом обличье, — говорю.

       — А что ж вчера не сразу поняли, что это он?

       — Поняла-то я сразу, но не хотела тебя пугать.

       — Да ладно, я бы не испугался! — возмущается Тирбиш.

       — Нет, — усмехается Азамат, — ты бы просто глупостей наговорил. А Бойонбот начал бы заикаться. Знаю я вас.

       — П-погодите! — Бойонбот немедленно демонстрирует, что с ним случается на нервной почве. — Н-но ведь вы к н-нему н-не обращались, как к б-богу!

       — Видишь ли, Бойонбот, — ухмыляюсь я, — когда я его впервые встретила, я не знала, что он бог. Потом, когда узнала, спросила, надо ли мне его правильно величать. Он сказал, что не надо. Вот так и получилось, что я ним на "ты".

       — А я весь вечер старательно избегал обращения, — сознаётся Азамат. — Сказал бы "вы" — Ирлик-хон мог и обидеться, а сказал бы "Вы", все бы сразу поняли, оно же совсем по-другому звучит. Вот хорошо на всеобщем, один-единственный способ обратиться, хоть к богу, хоть к кому. Вряд ли только Ирлик-хон на нём понимает. Кстати, Лиза, написала бы ты своей родственнице, пока я не уехал. Чтобы не откладывать в дальнюю суму. А ты, Бойонбот, давай собирайся, нам улетать надо.

       Писать бабушке дело дохлое, потому что она не разделяет почту на домашнюю и рабочую, и среди сотен ежедневных писем легко затеряться. Я сверяюсь с календарём, устанавливаю, что сейчас на Земле восемь часов вечера и звоню бабуле.

       — Гринберг на связи! — решительно сообщает бабушка, появившись на экране. Бойонбот шарахается и чуть не сносит стол.

       — Бабуль, привет, это я. Как у тебя дела?

       — А, Лизонька, — смягчается бабушка. — Как твои дикари, цивилизуются?

       К счастью, мы говорим на родном.

       — Да вот, представляешь, мой муж решил выучить наш язык.

       Бабушка с подозрением прищуривается.

       — И куда он для этого обратился?

       — Пока никуда, я подумала, что надо тебя спросить.

       — И то хлеб. А то я уж боялась, он от тебя учиться стал. А ты же сама, как инопланетянка, даже истории не знаешь толком, сколько я ни трудилась...

       — Ладно, ладно, бабуль, не обо мне речь. Ты можешь ему порекомендовать какие-нибудь удалённые курсы, самоучители там?

       Бабушка постукивает торцом карандаша по столу, раздумывая.

       — Этот твой муж, он ведь заметный человек на этой вашей планете, так?

       — Ага, Император.

       Бабушка склоняет голову набок.

       — Это значит, не просто курсы надо, а чтобы с дипломатическим уклоном. Ему же для переговоров язык нужен.

       — Ему язык нужен, чтобы понимать, когда я с ребёнком сюсюкаю.

       — Это всё болтовня, — категорически отрезает бабушка. — Он собирается иметь отношения с Землёй? Вот и пусть имеет их через нашу страну, а не через каких-нибудь... Ты, Лиза, в этих делах ничего не понимаешь. Твоего необразованного варвара надо просветить в области нашей многовековой культуры.

       — Вообще-то у него два высших образования...

       — В каком институте получал? — настораживается бабушка.

       — Здесь, на Муданге.

       Бабушка машет рукой.

       — Ещё курсы проходил по Сети, — настаиваю я.

       — По Сети! — с отвращением фыркает бабушка. — Ты ещё скажи, что он газеты читал!

       — Ему Кандинский нравится! — выпаливаю я последний аргумент за образованность Азамата.

       — Кандинский! — восклицает бабушка. — Говорю же, варвар! Ты, Лиза, как похвалишь, потом не отмыться! Всё ясно с твоим вождём краснокожих. Надо его воспитывать, воспитывать, и ещё раз воспитывать. Он на каких-нибудь языках говорит?

       — На муданжском, на всеобщем, и джингошский понимает.

       — На всеобщем хорошо?

       — Примерно как я.

       — Да ты тоже тот ещё носитель... Ладно, видимо, он не безнадёжен. Но никаких курсов. Я сама составлю программу и буду с ним заниматься лично через визуальную связь.

       Бабушка принципиально не использует слово "нетбук", как и многие другие заимствования из всеобщего.

       — А может, не надо? — блею я. Бабушкино отношение к народам расселения никак нельзя назвать нейтральным и дипломатичным. — Понимаешь, он ведь очень занятой человек. И различие по времени здесь и дома очень большое. Неудобно же будет... Тебе тоже некогда... Он бы самостоятельно позанимался, когда минутка выдастся...

       — Никаких минуток! — отрезает бабушка. — Учиться надо сознательно и на ясную голову. О времени мы с ним без тебя договоримся, чтобы не создавать испорченный телефон. Давай его сюда.

       Я оглядываюсь в поисках Азамата. Он сидит через стол от меня и заворожённо наблюдает моё общение с бабушкой. Шёпотом, чтобы бабушка точно не поняла (а то она немножко владеет муданжским, как и большинством языков мира) я подзываю его к буку.

       — Здравствуйте, молодой человек, — произносит бабушка тоном, каким пожилой полицейский обращается к несовершеннолетнему воришке. — Вы будете называть меня "профессор Гринберг". Вы сделали, возможно, единственный правильный выбор в своей жизни, решив изучать великий язык нашей страны. К вашему сведению, наилучшее время суток для изучения иностранного языка — с девяти до одиннадцати утра, так что будьте добры освободить этот период от других дел. Я согласна периодически входить в ваше положение как высокопоставленного чиновника и переносить отдельные занятия, но это не должно становиться нормой. Итак...

       Азамат только сидит и глазами хлопает, выслушивая бабушкину лекцию. К счастью, она решает не начинать обучение прямо сейчас, а только расписывает виды речевой деятельности и внимание, которое будет уделено каждому из них, типы упражнений, международные стандарты и подобную лабуду. Наконец, заявив, что завтра утром представит ему программу на полгода ежедневных уроков, она отпускает душу на покаяние и отключает связь. Азамат некоторое время выдыхает, глядя в пустой экран.

       — А ещё смотрел на тебя и удивлялся, что это ты лепечешь, как будто тебя ругают. Никогда не видел, чтобы ты перед кем-то так робела... теперь понимаю.

       — Я не робею, просто, ну, это же бабушка. Ты извини, я всё время недооцениваю, какое она может произвести впечатление на свежего человека. Я могу всё отменить, если хочешь.

       — Да нет, мне даже любопытно, — усмехается Азамат. — А ты вполне адекватно её оцениваешь. Помнишь, ты сказала, что она и Старейшин учиться заставит? Пожалуй, я согласен. А почему она считает, что ты плохо говоришь на родном языке?

       — Потому что я языком пользуюсь, как мне нравится, а она — как положено. Не обращай внимания, она тебе ещё такого наговорит... Короче, если услышишь что-то странное, обязательно проверь, потому что она плохо понимает, что такое объективность. Но научит она тебя хорошо, за это не волнуйся. Если только выдержишь...

       Я решаю присоединиться к Азамату и Бойонботу и слетать в столицу. Отговариваюсь тем, что у меня кончаются подгузники, хотя на самом деле есть ещё заначка на месяц. Но я так предполагаю, что ученик художника должен уже закончить трудиться над портретом, а мне не терпится посмотреть, что получилось.

       Бойонбот садится за руль, мы с Азаматом устраиваемся на заднем сиденье. Азаматов унгуц оставляем здесь на всякий случай, тем более что я последнее время избаловалась и не вожу самостоятельно, а запрягаю кого-нибудь, чтобы не тратить четыре часа на сидение за рулём. Мы с Азаматом синхронно открываем буки — он редактирует какой-то проект, я перевожу популярную статью о младенческой психологии. Раз уж с меня берут пример, так надо этим пользоваться и просвещать массы. Вот, бабушка бы мной гордилась, если бы догадалась, что мной можно гордиться. Многие мои знакомые удивлялись, когда узнавали, что моя мама закончила только какое-то аграрное училище и дизайнерские курсы, и это притом что в предыдущем поколении все академики. А я вот совершенно не удивлена...

       По прилёте в столицу я быстренько со всеми прощаюсь и исчезаю, чтобы избежать встречи с духовниками. А то они как начнут расспрашивать про Ирлика, я тут заночую. Накинув на голову косынку, чтобы не привлекать внимания светлой шевелюрой, я огородами и переулками пробираюсь к Дому Художников — большой общаге для учеников. Полноценные мастера живут и творят в собственных домах, а у подмастерьев на это обычно нет денег. К счастью мне не только не попался никто по дороге, но и Бэр увидел меня из окна второго этажа и сразу выскочил встречать, так что мне не пришлось его разыскивать. Не иначе, эликсир действует.

       — Здравствуйте, Хотон-хон! — шепчет он, пританцовывая на мысочках в дверном проёме. — Я всё сделал, всё получилось в лучшем виде! Посмотрите? Только у меня там грязно, даже не знаю, как бы...

       — Ничего, я потерплю. Давай, показывай.

       Он ведёт меня по темноватой лестнице в свою мастерскую, где все поверхности щедро уделаны красками, а по стенам набиты гвозди для развешивания картин. Сами картины стоят по углам, как книги на полке, лицом к стене. Бэр тщательно запирает за собой дверь на замок и щеколду, а потом обращает моё внимание на единственное большое полотно в другом конце комнаты. Ну что ж, надо отдать должное мальчику, он нарисовал ровно то, что я хотела. Картина вытянута вертикально, и на ней, как и положено, Азамат изображён на коне, анфас, с мечом наголо. Конь очень на себя похож — это серебристый Князь. Он скачет во весь опор, так что передние копыта вот-вот вылетят из плоскости картины и подомнут залюбовавшегося зрителя. Азамат, очевидно, как раз подскакивает на лошадиной спине, потому что его хорошо видно поверх головы огромной скотины. Но это всё — традиция. На Муданге всех Императоров так рисуют. А вот инновация: вместо жёлтой сонной степи на заднем плане северные горы и гроза. Молния ярко освещает скалистые отроги и главных персонажей, оставляя в непроглядно-чёрной тени всё лишнее. Разметавшиеся волосы Азамата отсверкивают металлом и в беспорядке падают на лицо, из-под них видны горящие глаза, орлиный нос и волевой подбородок. Лезвие меча сияет, как полированное.

       — Восхитительно, — говорю. — Ровно то, что надо.

       Бэр расплывается в польщённой улыбке.

       — Хвастаться не хочу, но я как закончил, посмотрел, и прямо понял, что так и надо. Он ведь грозный Император, вот пусть враги трепещут. Да, не забудьте взять, — он протягивает мне мою флэшку. — Я ничего не копировал, клянусь!

       — Верю-верю, — киваю я. Этот парень гораздо больше моего печётся о фотографиях Азамата в контрастном закатном свете, которые я специально так делала, чтобы правая сторона лица была в тени. Азамат даже терпит их существование, настолько они удачные. — Ну что, заворачивай, да пойдём, представишь Императору?

       Пока Бэр возится с упаковкой, я звоню Азамату выяснить, где он. Он оказывается в "Щедром хозяине", прощается с Алтонгирелом. Ну вот мы им сейчас скрасим прощание. Поглядев на попытки Бэра тащить высоченную коробку с картиной пешком, я стучусь в ближайший дом и прошу хозяина подкинуть нас до центра города на машине. Хозяин с радостью соглашается, только робко протягивает мне маркер. Эту систему оплаты я уже выучила: мне предлагается оставить в уголке лобового стекла благопожелание. К счастью, никаких слов выдумывать не нужно, достаточно нарисовать узорчик, как на гобелене.

       Кроме Азамата и Алтонгирела за столиком в "Щедром хозяине" сидят наши Старейшины. У меня вообще складывается впечатление, что эти двое всё свободное время гуляют по кабакам, хоть и не пьют.

       — О, Лиза, ты вовремя, — машет мне Азамат. — Я как раз собирался рассказать о нашем вчерашнем госте.

       — Замечательно, только это немного подождёт. У меня для тебя сюрприз, дорогой. Бэр, открывай.

       Бэр прислоняет коробку к стене и открывает крышку. Весь трактир стихает, рассматривая фантастическое творение молодого художника. Через несколько секунд тишины Азамат и Алтонгирел одновременно заговаривают:

       — Я же говорил...

       Алтонгирел замолкает и кивает Азамату, мол, ты первый заканчивай.

       — Я же говорил, что это можно без меня нарисовать.

       — А я же говорил, что Лиза придумает, как это сделать, — тут же сообщает Алтонгирел.

       Ажгдийдимидин смотрит на него с кривой улыбкой. Тоже, видимо, заметил, что Алтоша работает над своей способностью уступать.

       — Красота-а, — выдыхает Унгуц, не заметивший ничего вокруг. — Да тебе, мой мальчик, все прежние Императоры завидовать должны. Эй, художник... как тебя, Бэр, если не ошибаюсь? Молодец, парень! Учитель твой вполовину так хорошо не смог бы. Я скажу Асундулу, чтоб перевёл тебя в мастера, это ж высший класс!

       Бэр розовеет, но с опаской посматривает на Азамата, который, собственно, не вынес никакого эстетического вердикта.

       — Тебе-то как? — спрашиваю, подсаживаясь к мужу.

       Азамат поглаживает подбородок, рассматривает картину.

       — Я никогда не ношу шпоры, — наконец сообщает он. — А в остальном ничего, даже немного похоже. Хорошая идея насчёт гор, северяне сразу узнают местный пейзаж, порадуются, что я свои корни помню. Спасибо, мастер Бэр, отличная работа. Зайдите завтра в Канцелярию, вам выдадут гонорар. А я сейчас кого-нибудь позову, чтобы занялись тиражированием, и так затянули с этим делом...

       Азамат принимается звонить и отдавать распоряжения, а меня и Бэра Унгуц тянет за рукава.

       — Я смотрю, вы сработались. А тут как раз ещё дело есть. Мы с твоих, Лиза, рассказов, хотим выпустить новое издание книги об Ирлик-хоне, ну, знаешь, у нас эта серия биографий богов. Так вот, туда бы картиночку посвежее нарисовать, а то прежним-то уж века три будет. Ты, Лиза, его по-всякому видела, вот и опишешь, а Бэр нарисует. Договорились?

Глава 5.

       От общения Азамата с бабушкой сразу появились результаты: он выяснил положенный срок послеродового декрета и на правах работодателя категорически заявил мне, что до истечения этого срока к работе я не приступлю, потому что недаром же сведущие в медицине земляне общим решением его установили. Я не то чтобы сильно рвалась работать, но, во-первых, дома сидеть целыми днями скучно, во-вторых, кроме меня никто из земных врачей не ездит в глубинку, а в-третьих, не ровён час Азамат меня вообще засадит в терем по традиционному сценарию. Однако муж был непреклонен настолько, что мы даже немножко поругались. В итоге он написал мне расписку, что по истечении установленного срока никак не будет пытаться контролировать мою занятость. Ну и заниматься просветительской работой он мне тоже не стал мешать, тем более, что Старейшины попросили.

       — Пиши, деточка, — покровительственно говорит мне Унгуц, открывая передо мной бук. Бэр сидит рядом и покусывает губы от нетерпения.

       — Вы, может, пока чаю попьёте... в другой комнате? — робко предлагаю я. Это ж надо сосредоточиться, вспомнить, как всё было, а тут, понимаешь, в загривок дышат, результата ждут.

       — Это легко, — соглашается Унгуц и звонит на кухню.

       — А может, я пока князя порисую? — осторожно спрашивает Бэр. — Вы не против?

       — Если можешь его при этом не разбудить, то пожалуйста. Тирбиш тебя проводит.

       Тирбиш корчит кислую рожу, мол, только-только человек заснул, а тут его рисовать... Но послушно уводит Бэра на цыпочках в детскую.

       За те жалкие два часа, что Алэк дрыхнет, я успеваю накатать в меру подробный рассказ о первой встрече с Ирликом и даже начать описание давешнего застолья. Но тут Тирбиш выносит проснувшегося мелкого.

       После обмена дивайсами (Тирбиш отдаёт мне мелкого, а Унгуц забирает бук) мужики скучиваются у экрана, отталкивая друг друга головами и жадно читают, время от времени глыкая и хихикая. Унгуц по ходу исправляет несколько неправильных окончаний и пару глагольных времён.

       — Смешно пишешь, — качает головой Старейшина. — Совсем не по-нашему. Но зато уж точно все прочтут: мало того, что Хотон-хон написала, так ещё и смешно. Надо бы тебя побольше к делу приставлять, глядишь, начитаются да поумнеют.

       — Так я приставляюсь по мере сил, — говорю. — Вот, про кормление статью писала, про развитие детей, — приподнимаю в руках мелкого для убедительности, — про паразитов, ещё про что-то, не помню...

       — Надо тебе сделать собственную страницу и выкладывать туда эти твои писульки регулярно, глядишь, через пару лет будет энциклопедия, — наставительно продолжает Унгуц. — Теперь давай рассказывай Бэру во всех подробностях, как Ирлик выглядит...

       У Старейшины Унгуца слово с делом не расходится. Через пару дней кто-то из его учеников сделал для меня сайтик, куда собрал всё, что я до того вывешивала на странице Императорской канцелярии. Бэр нарисовал для этого дела несколько стилизованных картинок меня — за ноутом, со шприцом, с Алэком, — и теперь они украшают каждый раздел. Увы, на этом создатели не остановились: к странице оказался прикручен форум для обсуждения проблем со здоровьем...

       — Ну тебя же никто не заставляет его читать, — пожимает плечами Унгуц, когда я в панике прибегаю к нему на порог.

       — Ага, только бы ещё посетителям это объяснить! Сегодня с утра уже десять вопросов ко мне! А если я не буду отвечать, они там друг другу такого насоветуют...

       — Они и так насоветуют, — отмахивается Старейшина. — А тебя на ближайшие месяцы Азамат дома усадил, тебе делать нечего. Вот и занятие. Потом, глядишь, земляки твои научатся по-муданжски говорить, будете попеременно народ просвещать. А то нешто ты собралась при ребёнке сиднем сидеть без дела, как настоящая богатая горожанка?

       И подмигивает, старый шакал.

       Ну ладно. В принципе, он прав. Скучать теперь точно не придётся. Но можно было бы сначала меня убедить, а потом уже делать, даже если знал, что убедить меня получится легко.

       — Да ладно тебе, Лиза, не дуйся, — примирительно улыбается Унгуц. — Смотри лучше, как Бэр расстарался для нашей книги!

       Бэр и правда оттянулся в миниатюрах, как мог. Из моей встречи с Ирликом в подземелье получился целый комикс.

       — Может, наш разговор-то прямо в картинки вставить, в таких, знаете, пузырьках? — предлагаю я, хихикая. Ирлик получился очень правдоподобный, даже всю нательную роспись Бэр воспроизвёл в точности.

       — Ну нет, — усмехается Унгуц. — Этак боги и обидеться могут. Да и жалко Бэрову работу пузырьками закрывать.

       В итоге остаток месяца я провожу за общественно полезными занятиями: пишу статьи о гигиене, первой помощи и правильном питании и даю советы в форуме. Советов обычно бывает два вида: "не делай так больше никогда!" и "а ну быстро к целителю!". В целом не так уж много времени это и занимает, а рекомендовать лечение, не пощупав пациента, я почти никогда не могу. Бэр старательно иллюстрирует мои заметки красивыми схемками, поскольку вывешивать на всеобщее обозрение фотографии моих рук так же недопустимо, как и прочих частей моего тела.

       В основном я занимаюсь всем этим на Доле, чтобы ребёнок поменьше дышал выхлопом. Конечно, Ахмадхот по земным меркам очень маленький город, а население чаще передвигается на лошадях, а не на машинах, ну так они об очистительных системах и не задумывались. Однако хотя бы раз в неделю выбираться в город приходится: отвезти ребёнка на рутинный осмотр к Янке, мужа повидать, на рынок зайти. За покупками я теперь хожу, как большая, верхом. Мой Пудинг невозмутимо пережил весь стресс, связанный с войной, и с тех пор ещё отъелся, потому что очень убедительно клянчит, а физкультурой не занимается, я его и вижу-то два раза в месяц. Зато теперь сидеть ещё удобнее.

       Нагрузив седельную корзину разноцветными причудливой формы фруктами, я спешиваюсь у лотка Орешницы.

       — А, Хотон-хон! Давненько вас не видно, — она расплывается в улыбке. — Вот, знакомьтесь, сынуля мой средненький.

       Средненький сынуля немного повыше Азамата, угловатый, с длинной шеей и большими выразительными глазами, отчего слегка похож на жирафа.

       — Здравствуйте, не болейте, — приветствую я, и парень кланяется мне, заложив ладони под мышки, как полагается при формальном приветствии.

       — Как князь-то поживает? Здоровенький? Хорошенький? — расспрашивает Орешница. — Я вот ему одёжки нашила, да вы всё не заходите, я уж собиралась Кудряшу передать, а он теперь вона какой важный стал, тоже слуг набрал, на рынок ни ногой!

       — Да он занят очень, — оправдываю Эцагана. — Он же за порядком следит, это сложная работа, тем более, тут двести лет никто этим не занимался! А я дома сижу, на Доле. Вы бы хоть приехали как-нибудь, у нас там хорошо, купаться есть где и лес — грибы, ягоды... На князя бы посмотрели, он такой улыбчивый!

       — Э-эх, соблазняете, Хотон-хон! Но у нас же самое торговое время сейчас, куда я выберусь? Муж вон ездит по фермам, скупает урожай, дома все варят-сушат, я тут вот с ребёнком торчу, видите? — она принимается суетиться, вытаскивая из-под прилавка какую-то корзину. Сынуля бросается помогать. Наконец они вдвоём водружают на прилавок гигантский зеленоватый короб. — Вот, глядите, тут чуток одежонки для князя.

       — Ничего себе чуток! — говорю, прикидывая, как взгромоздить эту тару на лошадь, чтобы не перевесила.

       — Да ну, он же вырастет быстро, и не заметите! Я, правда, и на вырост кое-чего сделала, вы уж там разберётесь. Заодно и вам с Императором пару вещичек, от меня и от старших моих детей. Да ладно, не развязывайте сейчас, дома посмотрите, не убежит!

       Длинношеий парень деловито приторачивает короб к седлу и похлопывает Пудинга по крупу. Тот откликается:

       — И-и-и-хихи!

       — Послушайте, Орешница, — вспоминаю я. — У меня к вам небольшое дело. Я собираю круг приближённых подруг, вот, хотела вас пригласить. Вы как на этот счёт?

       — Ой, да вы что, золотая моя! — фыркает Орешница. — У меня же имя глухое, и живу я не в столице, да и вообще, приближённые подруги — это с кем вы росли вместе, они вам как сёстры быть должны, а я-то тут причём?

       — Так у меня тут, на Муданге, никого из друзей детства нету, — развожу руками. — Есть моя подруга, с которой мы вместе учились, есть моя ассистентка, и всё. Про имя мне никто условий не ставил, зато сказали, что должна быть женщина опытная, которая может помочь советом во всяких домашних делах, и всё в таком духе. Я сразу о вас подумала! А что живёте не в столице, так тут главное, чтобы мы с вами виделись хоть раз в месяц. Я надеялась, может, мы снова клуб организуем?

       Орешница качает головой.

       — Вот уж никогда бы не подумала, что буду звана в круг подруг Хотон-хон... Домой доеду, спрошу своего духовника, пристала ли мне такая честь. Вы бы тоже своего спросили, а то я думаю, ему такое и в голову не приходило. Но благодарю вас сердечно за предложение.

       Ажгдийдимидин в тот день не присутствует в Доме Старейшин, поскольку никаких важных дел, требующих его участия, там не происходит. Урик нехотя рассказывает мне, как найти дом духовника, и я отправляюсь разыскивать.

       Дверь открывает такой огромный человечище, что я поначалу принимаю его за Ирлика в божественной ипостаси. Однако, проморгавшись, понимаю, что на Ирлика этот монстр не похож: волосы тёмные с проседью, грубые мозолистые руки, качковое телосложение, а Ирлик всё-таки довольно изящный.

       — А, здравствуйте, Хотон-хон, — рокочет тихим басом человек-гора. — Я сейчас позову Ажги-хяна, подождите.

       — Здравствуйте! — выдыхаю я, справившись наконец с отупением. Как-то я привыкла думать, что даже на Муданге крупнее моего мужа людей не бывает. Ну или хотя бы не во всех направлениях сразу: бывают или шире или выше. А этот — как на компьютере пропорционально увеличенный. — Извините, я немного задумалась...

       — Ничего, я привык, — фыркает он, сдувая птичку с ближайшей ветки. — Вы заходите.

       Я следую за ним в просторный дом с высокими потолками и дверными проёмами.

       — Ажги-хян! — зовёт он, почти не повышая голоса, но вибрации расходятся по полу. — К тебе гости.

       Ответа, понятно, не следует.

       Старейшина обнаруживается в большой светлой гостиной, он лежит на стопке дифжир, подперев голову рукой, и явно только что читал электронную книжку. При виде меня он слегка сдвигает брови и кивает, переходя в сидячее положение. Человек-гора нас оставляет.

       — Здравствуйте, Старейшина, — я усаживаюсь на ковёр перед ним. — Я, собственно, зашла спросить, ничего если я в этот мой круг подруг возьму женщину с глухим именем? И живёт она не совсем в Ахмадхоте, но близко, мы довольно часто видимся. Зато она очень опытная, шестеро детей, прекрасная мастерица...

       Ажгдийдимидин, кажется, меня вообще не слушает, а только вглядывается в моё лицо, как будто там с нашей последней встречи что-то новое появилось. Когда я замолкаю, он никак не реагирует. Я жду с полминуты, потом начинаю ёрзать и покашливать и склоняю голову набок. Это выводит его из ступора. Духовник выхватывает из кармана блокнот и стремительно строчит:

       "Это ладно, ты лучше скажи, что ты завтра собралась делать?"

       — Домой ехать, — пожимаю плечами. — На Дол.

       "Подожди до вечера", — выводит духовник. — "Погуляй по городу".

       — Зачем? — удивляюсь я.

       Старейшина корчит укоризненную физиономию, мол, нашла что спросить, глупая женщина. И правда, чего это я.

       — Ну хорошо, — говорю. — Погуляю. Так насчёт подруги — не запрещено?

       Духовник отмахивается и мотает головой.

       — Кто это такой у нашего духовника дома живёт? — спрашиваю я вечером Азамата, когда он, отключившись от бренного мира, воркует над Алэком.

       — Здоровенный такой? — отрешённо уточняет муж. — Это его пара.

       — Ох-х, бедолага, — не удерживаюсь я.

       — Кто? — удивлённо спрашивает Азамат, отвлекаясь от ребёнка.

       — Ажгдийдимидин. Ты же не думаешь, что он сверху?

       Муж поджимает губы.

       — Лизонька, я тебя умоляю, не надо обсуждать личную жизнь старейшин. Тем более духовников. Они ведь и услышать могут. Это не наше дело! Да и потом, насколько я знаю, жалеть Старейшину Ажгдийдимидина не приходится. Он очень счастлив со своей парой.

       — Да, но-о... — начинаю я, но Азамат быстренько перебивает:

       — Ты завтра с утра уедешь?

       — Да нет, мне наш "Ажги-хян" до вечера велел тут погулять.

       — Ну Ли-и-иза! — Азамат воздевает руки к небу. — Я же тебя просил его так не называ-ать!

       Я пользуюсь воздетыми руками и тыкаю его под рёбра.

       Наутро я честно, как велено, отправляюсь гулять по городу, захватив с собой Алэка — не оставлять же бедную крошку в одиночестве на целый день. С мелким мне, конечно, не очень хочется таскаться по людным улицам, где ездят машины. Замотавшись в слинг и воссев на Пудинга, я делаю круг почёта по окраинам. Очень медленно, потому что Пудинг считает своим долгом пожевать ягод с каждого куста, ну или на худой конец цветочек из-под забора. Хорошо, что муданжцы не держат палисадников с культурными декоративными растениями, а то ещё наорут на меня, а потом, когда узнают, помрут от ужаса.

       Двигаясь от куста к кусту, Пудинг постепенно завозит нас на речной берег, где обнаруживает куртину дикой кукурузы и вставляется в неё по самое седло. Поняв, что вытащить его в ближайшие пару часов не удастся, я спешиваюсь, разворачиваю одеяло и располагаю себя и мелкого валяться на солнышке. Города отсюда практически не видно, зато вода так блестит, что смотреть больно. Я лежу, зажмурившись, и пытаюсь отгадать, зачем же Ажгдийдимидин послал меня гулять, и туда ли я пошла, куда надо? Может, он хотел, чтобы я по кабакам пошлялась? Или по улицам, чтобы встретить кого-то? Надо было уточнить... Но с другой стороны, он и сам, наверное, понимал, что дал весьма расплывчатые указания.

       Примерно через полчаса мои раздумья оказываются прерваны шорохом шагов по траве и тяжёлым дыханием. Я разлепляю один глаз — нешироко, чтобы не очень много солнца в него попало. Ко мне идёт какая-то полная дама. Поняв, что мне не избежать приветствия и, возможно, светского разговора, я сажусь на одеяле и солнечно, под стать погоде, улыбаюсь. Дама как-то испуганно останавливается. Против света я её совсем не различаю, сколько ни прикрывай глаза ладонью.

       — Здравствуйте! — пингую. Может, хоть по голосу опознаю?

       — Элизабет? — неуверенно спрашивает она.

       — Она самая, — киваю, приподнимая брови. На Муданге меня так не называет никто: либо Лиза, либо Хотон-хон, но никогда не Элизабет. Уж не нарвалась ли я на очередное божество? Это бы объяснило...

       — Вы меня, должно быть, не помните, — перебивает мои мысли дама. — Я Эсарнай с Гарнета.

       — А-а-а! — хлопаю себя по лбу. — Помню-помню, я только вас против света совсем не вижу!

       — Ой, простите, — она обходит меня ниже по склону и наконец-то становится видна. Это несомненно Эсарнай, жена Экдала, но то ли естественное освещение ей не очень идёт, то ли она плохо себя чувствует, в общем, выглядит она похуже, чем тогда, на Гарнете.

       — Что-нибудь случилось? — спрашиваю, жестом предлагая ей приземлиться на мой одеяло. Алэк сопит у меня под боком, игнорируя гостью.

       — Нет, ничего. Почему вы так решили? — удивляется она, садясь.

       — Мне показалось, вы выглядите уставшей, — осторожно отвечаю я.

       — Я действительно немного устала, — соглашается она с какой-то нервной улыбкой. — Никак не привыкну, что здесь всё так далеко и дико.

       — В смысле? — моргаю я.

       — Ну, я ведь всю жизнь жила на Гарнете, — поясняет она. — Там нет таких мест, чтобы нужно было продираться сквозь траву и кочки.

       — Это да, — ухмыляюсь я. — А куда вы хотели попасть?

       Вопрос её явно напрягает, она поводит плечами и отвечает неуверенным голосом:

       — Да так, пройтись... Я недавно приехала и никогда раньше не была на Муданге, вот, хотела осмотреться...

       Мне чрезвычайно сомнительно, что такая дорогая женщина, как Эсарнай, на самом деле хотела погулять. Конечно, может, гарнетские муданжцы и отличаются от коренных, но вряд ли настолько. Я скорее поверю, что она пошла собрать цикуты для соседки. Ну ладно, не хочет говорить, не буду выспрашивать.

       — А вы сами-то что тут делаете? — спрашивает тем временем она. Мне кажется, по-муданжски она говорит не так сдержанно и вежливо, как на всеобщем.

       — Да вот, князя выгуливаю, — усмехаюсь, теребя завязочку на Алэковой распашонке.

       — Князя?.. — она изумлённо смотрит на мелкого и вдруг резко с шумом вдыхает. — Ах! Это же вы — Хотон-хон! Боги, как же я не сообразила! И обратилась по имени, ой, а вдруг кто слышал... — она испуганно озирается.

       — Ничего, ничего, — успокаиваю её. — Имя моё все знают, я не любитель этих формальностей.

       — Ну надо же было так опростоволоситься, — сокрушается Эсарнай. — Мы ведь слышали всю эту историю на Гарнете, и Экдал мне говорил, что Байч-Харах всех собрал...

       — По чужим рассказам трудно помнить, — пожимаю плечами. — Не переживайте, я сама ещё не привыкла к своему положению. Только вчера была смешная чужачка, и вдруг — бац! — Хотон-хон.

       — Не знаю, к хорошему быстро привыкаешь, — возражает Эсарнай. — Чужачкой быть не очень сладко.

       У меня негромко урчит в животе. Собеседница, кажется, не замечает или хорошо делает вид.

       — Не хотите ли присоединиться ко мне за обедом? — спрашиваю я довольно формально, но по-другому вежливый вопрос никак не складывается.

       — А вы куда хотите пойти? — спрашивает она, с сомнением окидывая взглядом крутой склон берега.

       — Домой.

       — Вы хотите сказать, во дворец? А меня туда пустят?

       — Конечно пустят! — вытаращиваюсь я. — Ещё бы они моих гостей не пускали!

       — Но ведь дворец — это не ваш дом, а вашего мужа, — замечает Эсарнай. — Он не будет против?

       — Дворец — это проходной двор, — вздыхаю я. — Дверь в спальню запирать приходится, а то если просто закрыть, подчинённых это не останавливает. Да и потом, Азамат столько работает, что в жилой части почти не появляется. А гостей он любит, особенно моих, потому что ему не обязательно их развлекать. Пойдёмте, у нас вкусно кормят.

       Прежде чем куда-либо двигаться мне приходится за гриву выволакивать Пудинга из куста. Скотина у меня послушная, но без пинка не верит, что я и правда чего-то требую. Алэка я приматываю к себе, одеяло убираю в седельную сумку.

       Номером вторым нашей программы оказывается вытащить Эсарнай за перегиб склона. Спускалась она где-то в пологом месте, а тут довольно круто, и влезть вверх по берегу Эсарнай сама не может, того и гляди покатится в реку. Пудинг уже ждёт нас на дороге, флегматично жуя дикие финики, и на мои крики не идёт. Можно было бы, конечно, обойти берегом до более удобного подъёма, но я хочу есть, а Эсарнай в длинной юбке и сапожках с каблуками будет ковылять по траве до ужина. Да и не так тут отвесно, я вообще не задумываясь залезла, даже с Алэком. Спускаюсь обратно на пару шагов, протягиваю руку. Эсарнай хватается, но так слабенько, что ничего не получится. Перехватываю её руку за запястье и в два шага вылезаю на дорогу. Надо сказать, слоник она тот ещё. Чуть не падает на меня, когда я перестаю тянуть, и тяжело дышит.

       — Ой, Хотон-хон, простите, что я вас так напрягаю... — пыхтит. — Но я бы тут никогда не вылезла.

       — Вы на лошадь заберётесь? — спрашиваю, оглядывая её с сомнением.

       — Сама?! Не-ет, — мотает она головой. — Только если мужчина посадит.

       — Ну тогда пойдёмте, тут минут десять до дворца.

       — Сейчас, подождите немножечко, мне надо отдышаться.

       Она устало прислоняется к толстому боку Пудинга. Я стараюсь не выдать своего раздражения: я её тащила, а она устала!

       — Что же вы так легко утомляетесь? — аккуратно спрашиваю с напускным сочувствием. — Молодая ведь женщина. Не приболели часом?

       — Да я поражаюсь, какая вы сильная, — разводит руками Эсарнай. — Я, конечно, на Муданге недавно, но по материным рассказам, тут женщины по буеракам не скачут, как мальчишки!

       — Это правда, — киваю. — Но я предпочитаю иметь возможность погулять по городу, не зовя на помощь посторонних людей. Это, знаете ли, повышает самооценку. Ну ладно, пойдёмте уже.

       Эсарнай понуро топает за мной до дворца. Поначалу я стараюсь идти медленно, чтобы она не перенапряглась, но потом замечаю, что чем медленнее я иду, тем больше она отстаёт, и расстояние между нами увеличивается. Когда я прибавляю шагу, она очевидно решает, что мне надоело ждать, и семенит пободрее.

       Ко дворцу мы выходим с тыльной стороны, где калитка для обитателей, и мне не приходится ни тащить Эсарнай через административную часть, ни объяснять ей, почему мне не хочется этого делать. Подбежавший конюх принимает у меня Пудинга и распахивает двери.

       — Ну вот мы и пришли! — объявляю радостно. — Дальше на лифте!

       Эсарнай, уже успевшая оценить высоту здания, вздыхает с облегчением.

       В гостиной мы располагаемся в больших креслах, и я включаю на столике обеденное меню.

       — Ткните во всё, что понравится, — инструктирую гостью, листая картинки с подписями. Когда состав блюд выбран, я жму на отправление заказа на кухню.

       — Как у вас удобно устроено, — восхищается Эсарнай, продолжая передвигать по поверхности стеклянного столика электронные изображения.

       — Да, мне тоже очень нравится, — соглашаюсь, распаковывая Алэка. — Азамат очень любит оптимизировать всякие мелочи.

       Алэка я укладываю в люльку, привешенную к рельсу под потолком. Таких рельсов там целая паутина, чтобы можно было гонять люльку за собой, в какой бы части комнаты я ни сидела.

       — Вот, это тоже он придумал, — киваю на потолок. — Чтобы князь всегда был под присмотром.

       Эсарнай задумчиво кивает.

       Тут привозят наш обед, и разговор переключается на гастрономические темы. Я замечаю, что Эсарнай в дополнение к муданжскому супу заказала пиццу. Дворцовый повар специально для меня старается держать запас земных продуктов, на случай приступа ностальгии.

       — Соскучились по гарнетской еде? — спрашиваю между ложками.

       — М-хммм, — выразительно кивает Эсарнай. — Я пиццу обожаю, а тут её нигде не делают. Пыталась от слуг добиться, но всё не то. Хоть сама к плите вставай!

       — А я и встаю иногда, — усмехаюсь.

       Эсарнай поднимает на меня круглые от ужаса глаза.

       — Что, прямо во дворце? — спрашивает шёпотом.

       — Нет, обычно всё-таки у себя, на Доле. Тут слуг слишком много, они нервничают.

       — Так они же сами вам делают, вот...

       — Ну, это они пиццу делают. Заказывают на том же Гарнете партию мороженых полуфабрикатов, и пекут при необходимости. Но так не с любым блюдом можно, да и некоторые очень невкусно получаются.

       Эсарнай уныло прожёвывает кусочек.

       — А я-то думала, это у меня одной такие трудности. А оказывается даже вам самой готовить приходится...

       — И мне, и другим целителям с Земли, которых Азамат пригласил. В основном, конечно, местные продукты едим, но если захочется чего-то родного, просим родственников прислать муку и остальное — и вперёд.

       — Гарнетская почта с Мудангом не работает, — вздыхает Эсарнай.

       — Азамат собирается это исправить, — обнадёживаю я её. — Я помню, он летом договаривался о чистке естественного туннеля от Гарнета в Водоворот. Конечно, не прямо на планету, но получается двое-трое суток пути. Азамат озадачил группу инженеров проектированием челноков разной вместимости, будут курсировать регулярно. Вот тогда и почта наладится, потерпите немного.

       Эсарнай мнётся, рассматривая меня оценивающим взглядом.

       — Элизабет... вам ведь... вам нравится ваш муж, правда же?

       — Конечно нравится, — киваю. — Я бы не стала за него выходить, если бы он мне не нравился.

       Она как будто переводит дыхание.

       — Мне мой тоже нравится. И я всегда думала, что так и должно быть. А тут вот пошла в местный клуб и...

       — О-о-о-о! — не удерживаюсь я. — С почином, моя дорогая! Я себе представляю, сколько нового вы о своём муже там узнали!

       — Нет, ну, в принципе, на мужа посетовать — дело святое, — замечает Эсарнай. — Но всему должен быть предел. Моих соседок послушать — получается, что они были бы рады, если бы вообще все мужчины с планеты исчезли. Мне жутко делается, как подумаю, что они там сидят каждый день и сквернословят. Так и сглазить недолго.

       — Эти могут. Хотя, с другой стороны, они такие бесполезные, что и силы слова у них никакой нет. Но слушать их всё равно омерзительно, очень вам сочувствую.

       — А как вы это терпите? — Эсарнай смотрит на меня с надеждой. — Вы же тут давно, наверное, приспособились как-то?

       — Ага, ушла из клуба через месяц, — фыркаю. — А надо было ещё раньше.

       Она вздыхает.

       — Да-а, вы-то можете себе позволить просто уйти, вы же Хотон-хон. А я так не могу...

       — Ну, положим, когда я уходила из клуба, я ещё не была никакой Хотон-хон. Просто взяла и перестала там появляться. Даже духовник не возмущался, правда, у него были другие заботы. Так что мой вам совет: уходите без раздумий. Ничего вам никто за это не сделает.

       — Боюсь, соседки меня тогда совсем запрезирают, — снова вздыхает Эсарнай.

       — Что значит "совсем"? — удивляюсь. — С какой это стати им вас презирать? Вы же красивая женщина с гласным именем и богатым мужем. Какое они имеют право к вам плохо относиться?

       — Так я же гарнетка. Они считают Гарнет такой глухоманью, что любая северная деревня в сравнении с ним — почти столица. Я не с Муданга, не своя, и место мне на коврике у двери.

       — Очень интересно, — качаю головой. — Я вообще-то тоже немного из другой галактики.

       — Вы с Земли, это совсем другое, — печально поясняет Эсарнай.

       — Знаете, я думаю, в таком раскладе вам тем более надо бросать этот гадюшник. Я помню, как мне там было паршиво, но меня хотя бы уважали. А вам там совсем тоска. Так и рехнуться недолго.

       Эсарнай с грустью отправляет в рот последний кусочек пиццы и молча жуёт.

       — Понимаете, — говорит она наконец, — вы уж простите, что я вам тут жалуюсь, но мне и поговорить-то не с кем особо... Сижу целыми днями дома одна, со слугами. Экдал меня навещает хорошо если раз в месяц, а то и реже. На Гарнете у меня мать, сёстры, подруги, а тут-то совсем никого. И вот я или в клубе сижу, слушаю, как меня и моего мужа грязью поливают, или дома одна в тишине размышляю надо всеми этими словами. И не знаю, что хуже.

       По-моему, она сейчас заплачет.

       — Может, вам обратно на Гарнет поехать? Я хочу сказать, если вам там лучше... Какая Экдалу разница, где вас раз в месяц навещать?

       — Ему-то есть разница! — с неожиданным ожесточением выпаливает Эсарнай. — Он тут родился и вырос, он хочет отдыхать на родине, а не на чужой планете.

       — А вы с ним обсуждали эту проблему?

       — С Экдалом? — удивляется она. — Нет, конечно. Он же мужчина. Как я могу с мужчиной обсуждать свои женские дела?

       — Ну, мне кажется, что если вам так плохо, его это тоже касается, — мягко говорю я, стараясь не показать, как меня вымораживает очередной аспект муданжского мировоззрения.

       — Не-ет, — она категорически мотает головой. — Он согласился на мне жениться, потому что у меня никогда не было никаких проблем. Если сейчас я потребую, чтобы он возился с моими женскими трудностями, он вообще перестанет меня навещать, и останусь я совсем одна.

       — И вернётесь на Гарнет, — усмехаюсь я, хотя и понимаю, что для Эсарнай такой сценарий будет полной катастрофой. Развода-то нет, значит, нового мужа не найдёт, и кто её будет содержать? А Экдал, видимо, без женского внимания не очень страдает, раз жену навещает хорошо если раз в месяц. Я с ним поговорю, конечно, когда увижу, но с этой несчастной надо что-то делать. А то у меня уже нехорошие подозрения, на кой ляд она попёрлась к реке. Не исключено, что это из-за неё Ажгдийдимидин заслал меня погулять. Ладно, в принципе, для муданжки она тётка неплохая, а у меня всё равно нехватка "подруг", можно и её пригласить. Может, мы на неё подействуем в лучшую сторону.

       — А вы рукоделием каким-нибудь занимаетесь? — спрашиваю.

       Она поджимает губы.

       — Вообще-то нет. Ради клуба попыталась научиться вышивать, но выходит плохо, только все пальцы исколола. А что?

       — Да я вот подумала, — говорю, — мне духовник дал задание создать так называемый круг приближённых подруг. По сути тот же клуб, только из дам, с которыми мне самой приятно общаться. Мы собираемся иногда по вечерам, шьём что-нибудь или плетём... Обычно весело бывает. Но я пока пригласила только троих, а надо хотя бы четверых. Вы не хотите примкнуть?

       — Ой, ну что вы, Хотон-хон, я ведь совсем не хотела навязываться! — всплёскивает руками она. — Да и какая я вам подруга? Один раз вместе за столом посидели... Спасибо большое, что вы ко мне так добры, но не стоит беспокоиться, я как-нибудь привыкну.

       Я устало тру глаза. Отлично. Она просто хотела пожаловаться. Что самое худшее, она теперь так и будет приходить в гости и жаловаться, игнорируя разумные решения проблемы. А мне совершенно не интересно выслушивать её жалобы, зная, что ничего менять она не хочет.

       — Эсарнай, — говорю я по возможности веско. — Когда мы с вами встретились на Гарнете, вы ко мне хорошо отнеслись. Я это запомнила. Я всего лишь предлагаю вам ответную любезность, поскольку вы же сами только что в течение часа рассказывали мне, как вам трудно здесь, на Муданге. Я сочувствую и хочу помочь. Но у меня, в отличие от вас, нет свободного времени, чтобы обдумывать, кто что сказал, и что он имел в виду. И я не буду за вами бегать и настаивать, чтобы вы как-то изменили свою жизнь к лучшему. Я вас приглашаю в альтернативный клуб: никто никого не презирает, мужей не ругает, зато могут научить чему-нибудь интересному. Не хотите — как хотите. Если вас устраивает положение дел, кто я такая, чтобы судить. Можете обратно идти гулять у реки, никто вам больше не помешает.

       Кажется, последний мой комментарий попал не в бровь, а в глаз. Эсарнай заметно бледнеет и сглатывает. Повисает напряжённое молчание, пока моя гостья с затравленным видом изучает подол своей блузки.

       — Я... — наконец выдавливает она. — Я... бы... хотела вступить в ваш круг, Хотон-хон. Позаботьтесь обо мне, пожалуйста, — совсем тихо заканчивает она формальной фразой.

       — Обязательно, — улыбаюсь я. — Пожалуйста, называйте меня Лиза, мне так удобнее. Я постараюсь сегодня вечером всех собрать, чтобы вас с ними познакомить. А пока вам лучше будет пойти домой отдохнуть.

       — Хорошо, — послушно кивает она. — Мне вечером... вышивание брать?

       — Как хотите, — пожимаю плечами. — Если вам это не интересно, можете и не заниматься рукоделием.

       — Да? — оживляется она. Но тут же озадачивается: — А чем мне тогда заняться? Получится странно, если все будут шить, а я — так сидеть.

       — А что вы любите делать? — спрашиваю, чувствуя, как у меня начинает болеть голова.

       Эсарнай надолго задумывается. Я успеваю извиниться, сходить в другую комнату за таблеткой, налить себе воды и выпить прежде чем она наконец выдаёт:

       — Мне нравится говорить на всеобщем.

       Классно. Может, отправить её в помощь Унгуцу? Хотя если она может говорить, это вовсе не значит, что она может преподавать.

       — Вы ведь им хорошо владеете, не так ли? — тяну время.

       — Мне кажется, что неплохо, — пожимает плечами она. — И я много песен на нём слушаю.

       — Хм, — говорю я. — А может, вы мне поможете в одном полезном деле?

       — Я? В каком? — удивляется она. Видимо, мысль, что можно принести пользу, ей совершенно нова.

       — Да меня вот тут Старейшина Унгуц попросил попереводить со всеобщего на муданжский всяких текстов про здоровье. Конечно, большинство из них сложные, там нужно хорошо разбираться в теме, но есть и простые... — пока говорю, открываю и бужу бук, вывожу на экран оглавление моей подборки. — Вот, например, "Как правильно учить ребёнка ходить". Или ещё "Почему надо мыть руки перед едой". Тут специальных знаний не нужно, только понять, что написано, и изложить по-муданжски. Возьмётесь?

       — Не знаю, — мнётся Эсарнай. — Я такого никогда не делала. Даже не знаю, с какого конца взяться...

       — Советую начать с начала, — хмыкаю я. — А буком-то пользоваться умеете?

       — Ну... у меня есть планшет. Им умею. Это подойдёт?

       — Вполне. Давайте-ка приходите вечером, посмотрим, можно ли вас задействовать на благо нации.

       Я это сказала в шутку, но Эсарнай, кажется, восприняла всерьёз. Смотрит на меня большими одухотворёнными глазами. Потом спохватывается и откланивается. Не знаю уж, сэкономлю ли я свои силы, усадив её за перевод, или наоборот, ещё больше потрачу... Но было бы очень неплохо приставить тётку к делу, пока она не рехнулась от забористой муданжской женской тоски.

Глава 6.

     Когда я наконец добираюсь распаковать тюк от Орешницы, понимаю, что она на сей раз превзошла себя не только в мастерстве, но и в материалах. Её скромный подарочек оказался ансамблем из трёх дилей с аксессуарами — на меня, на Азамата и на Алэка, плюс ещё несколько маленьких дилей Алэку на вырост. И каждая вещь расшита драгоценными камнями с такой щедростью, как будто этого добра у неё горы.

   В лёгком шоке отправляюсь на рынок с твёрдым намерением затащить-таки мастерицу в свой круг. А то она мне такие подарки дарит, а приближённой подругой ей, видите ли, не по чину быть. Ну уж нет.

   — Доброго вам дня, — говорю, тормозя у её палатки. — Ваши подарки меня глубоко потрясли.

   — Что ж так? — озабоченно спрашивает она.

   — Вам, э-э... камушков не жалко?

   Она покатывается со смеху.

   — Да что вы, Хотон-хон! У меня два старших сына их промышляют. Вот уж чего-чего, а этого у меня хватает! Семья богатая, вы за меня не волнуйтесь, Хотон-хон.

   — Так чего же вы тут за прилавком стоите, если у вас такое состояние? — не понимаю я.

   — А так вы думаете, откуда богатство-то берётся? — продолжает потешаться она. — Муж за этим прилавком всю жизнь простоял, на шестерых детей скопил, да их прокормил, да ни одному подрабатывать не пришлось, пока ремёслам учились. Сейчас вот, по старости, тяжело ему одному, а мне дома скучно сидеть одной, вот и помогаю. Дети-то все взрослые, почти у всех свои дома, — она кивает в сторону двоих парней, которые выгружают из машины ящики с сухофруктами. Одного из парней я уже видела, это тот, жирафоподобный. Второй мне не знаком, но жутко красивый. — А одной сидеть, да шить без конца — этак со скуки и помереть недолго. Тут-то, на рынке, и новости узнаешь, и поболтать есть с кем.

   — Отлично! — улыбаюсь я. — У меня как раз есть одна подруга, которой жизненно необходимо перенять ваш взгляд на мир. Пойдёмте-ка сегодня вечером ко мне, а? Клуб соберётся...

   — Да я занята, лапочка, — мотает головой Орешница. — Сами посмотрите, куда ж я отсюда пойду? Вон сколько всего продать надо!

   После того, как я скупаю у Орешницы весь прилавок (а что, товар не портится, отвезу на Дол, будет что погрызть), ей ничего другого не остаётся как примкнуть к вечернему собранию. Её духовник был в полном замешательстве от вопроса, имеет ли она право вступить в мой круг, и не взялся брать на себя ответственность за такое важное решение. Вместо этого он написал Ажгдийдимидину, который всё разрешил. Потому он утром от меня и отмахнулся: знал, что проблема уже решена. Сыновья Орешницы берут на себя доставку и сборы, так что их мать сразу отправляется со мной во дворец.

   Янку и Ориву мне удаётся выцепить и того легче: они так замотались в последние дни, что были рады высочайшему указу вечером отдохнуть. Они могут пройти во дворец в любой момент и уже должны быть в гостиной.

   От рынка ближе идти через парадный вход, так что мы с Орешницей поднимаемся по огромной парадной лестнице — и утыкаемся в широкую грудь охранника. Он отходит в сторону, пропуская меня, и тут же снова баррикадирует дверь.

   — Ку-уда? — покровительственно спрашивает он Орешницу.

   — Это со мной, — говорю.

   — На приём к Императору положено записываться в Доме Старейшин, — сообщает охранник, не реагируя на меня.

   — Она не к Императору, а ко мне, — поясняю.

   — А всё равно пускай записываются, — возражает он, наконец-то обернувшись ко мне. — Это же нужно, чтоб проверить, кто они такие, и лишних людей во дворец не пускать.

   — Здравствуйте, — развожу руками. — Я — целитель, ко мне умирающих привозят, какая ещё запись?

   — Хотон-хон, может, действительно не стоит мне во дворец ходить? — говорит Орешница. Ей очень неловко стоять на всеобщем обозрении посреди крыльца. Я выхожу обратно к ней.

   — Ничего подобного, тут просто кому-то голову напекло. Сейчас всё решим.

   Набираю Ирнчину, который теперь глава госбезопасности.

   — Привет, — говорю, — а что это за быдло стоит у нас на главном входе и не пускает моих приближённых подруг?

   — Здравствуйте, Хотон-хон. А вы список подруг в мой отдел подавали? — размеренно спрашивает Ирнчин.

   — Ещё чего, — информирую я его. — А мне кто-то сказал, что это надо сделать?

   На том конце небольшая пауза.

   — Ваша правда, Хотон-хон. Не сказали... Ну так вы подайте, тогда пропустим.

   — Не, погоди, солнце. Я вот тут с одной из них на пороге стою и войти не могу. В собственный дом, между прочим. Объясни, пожалуйста, своему персоналу, что если я кого привела, то надо впускать.

   — А кто с вами? — подозрительно интересуется Ирнчин.

   — Приближённая подруга, — раздражённо вздыхаю я. Понимаю, конечно, что в новом ведомстве накладки на каждом шагу, но это уже начинает напрягать.

   — А имя?

   — Ну сейчас я буду тут на всю улицу имена называть! — рявкаю я. — Стоим тут на солнцепёке посреди города, как туристы! Давай быстро объясняй своему громиле, что моё слово — закон, а остальное мы с тобой потом обсудим. Я ещё должна разрешения спрашивать, чтобы гостей пригласить!

   — Хорошо, хорошо, не кипятитесь, Хотон-хон, сейчас всё будет, — быстро меняет тон Ирнчин и кладёт трубку. Тут же включается рация у охранника, и оттуда поступает команда нас пропустить.

   Сплёвывая желчь, я втаскиваю слегка напуганную Орешницу внутрь.

   — Ох, не надо было мне приходить, — бормочет она. — Вот и Ахмад-хон против...

   — Он тут ни при чём, я разговаривала с начальником охраны. И очень хорошо, что вы пришли со мной, а то я бы так и не знала, что они моих гостей не впускают. Не переживайте, это просто обычные проблемы с чиновниками.

   В гостиной меня ждут трое: Яна, Орива и Эсарнай.

   — О, вы уже тут! — удивлённо говорю я последней.

   — Да, я вошла через заднюю дверь, как мы с вами днём входили... Дорогу запомнила, вот, и пришла...

   — Отлично! — я театрально вскидываю руки. — Через парадную дверь меня саму еле-еле пропускают, а за задней вообще никто не следит! Безопасность на уровне! Ладно, с ними потом разберусь. Так, вы тут уже познакомились, я думаю? Отлично, а это Орешница. Орешница, это... — и тут я понимаю, что не знаю никакого прозвища Эсарнай, а чтобы называть имя, нужно сначала спросить разрешения, тем более, что Орешницу я представила по прозвищу, а имени её я не знаю.... А-а-а-а!!! Взрыв мозга!

   — Гарнетка, — прерывает мои метания сама Эсарнай.

   Я с облегчённым вздохом падаю в кресло и заказываю на всех прохладительных напитков.

   — Что сегодня будем делать? — оживлённо интересуется Орива.

   — Я надеялась, что вышивать, — говорю. — Потому что на более сложное я сегодня не способна.

   — Можно и повышивать, — соглашается Орешница. — Только вы контуры наметали?

   Я двигаю бровями и извлекаю с полки пачку водорастворимых маркеров для ткани.

   — Я придумала лучше!

   Когда все отдали дань угощениям и освоили рисование по ткани, я подзываю к себе Эсарнай. Она нервно зажимает под мышкой планшет.

   — Вот глядите, — перекидываю ей файлик с текстом про первые шаги. — Попробуйте первый абзац прямо под ним переписать по-муданжски.

   — А что такое абзац?

   Интересно, как их учат всеобщему, а?

   — Вот досюда, — тычу пальцем, заодно отбивая строку, чтобы было куда писать. А то ещё не сообразит, кто её знает...

   Она кивает и вчитывается в текст. Я возвращаюсь к рисованию контуров — попроще, чтобы успеть за всеми, даже с перерывами на Эсарнай. Через пару минут смотрю, она уже тыкает в сенсорную клавиатуру. Небыстро, мягко говоря. Ну ничего, если ей понравится, уж печатать-то научится.

   Вытянув шею, заглядываю в экран через плечо Эсарнай.

   "Наблюдающий их ребёнка рост вверх есть великий опыт для родителей", — печататет Эсарнай по-муданжски. Я роняю лицо в ладони. Кажется, это труба.

   — Погодите, — говорю таким убитым голосом, что все вскидываются. — У вас получается бессмыслица!

   — Да, — охотно соглашается Эсарнай. — Мне тоже так показалось.

   — Ну? — не понимаю я. — А зачем вы переводите бессмыслицу?

   — Тут так написано... — растерянно сообщает Эсарнай.

   Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Хорошо, что тут нет моей бабушки, а то Экдалу пришлось бы искать себе другую жену.

   Отбираю у неё планшет и кладу экраном вниз.

   — О чём было первое предложение?

   — Ну-у... — она мнётся. — Ну что-о... Для родителей очень важно, как растёт их ребёнок...

   — О! — говорю, поворачивая планшет обратно. — Вот это и пишите.

   — Но там ведь не так...

   Я кладу ей руку на плечо.

   — Наша задача — донести до обычной муданжской матери, как надо и как не надо учить ребёнка ходить. Нам не надо каждое слово переводить, достаточно, чтобы было понятно. Пишите.

   Она хмурится, но пишет. Потом замирает и молча смотрит на экран.

   — А можно, — говорит наконец, — я напишу "Для родителей смотреть, как растёт их малыш — ни с чем не сравнимый опыт"?

   — Можно! — широко улыбаюсь я. — Нужно!

   Она тут же радостно поправляет. Потом приступает ко второму предложению.

   В этот момент у меня заводится радионяня, и я вскакиваю кормить Алэка, который спит в детской. Между прочим, дверь не заперта, а в чёрный ход может войти кто угодно... Не то чтобы кто-то на Муданге хотел бы причинить вред наследнику трона, но... кто его знает. А вдруг джингош какой завалялся на планете...

   Когда я возвращаюсь, Эсарнай добирается уже до третьего абзаца. При этом работает она в таком режиме: читает предложение, откладывает планшет на стол лицом вниз, думает, снова берёт планшет и записывает.

   — Можно просто файл свернуть, — говорю.

   Результатом я остаюсь вполне довольна, мне остаётся только показать ей толковый словарь, чтобы искать в нём неизвестные слова: муданжско-всеобщих словарей пока не составили. Клуб расходится в приподнятом настроении уже ночью. Узоры вышиты, статья переведена.

   Азамат приходит из офисной части дворца во время вечернего кормления и тут же зависает посюсюкать над отпрыском.

   — Котик, — говорю я медовым голосом, — что ты знаешь о дворцовой охране?

   — Что ею занимается Ирнчин, — тут же отвечает муж, щекоча Алэкову пятку.

   — Не отвлекай человека, — ворчу. — А знаешь ли ты, что задняя дверь никак не охраняется?

   Азамат поднимает на меня взгляд и задумчиво хмурится.

   — Наверное, не успели ещё никого поставить...

   — Зато на парадную дверь успели поставить лба, который пытался не пустить Орешницу вместе со мной.

   — Ну ты разрулила это с Ирнчином?

   — Частично. Мы договорились обсудить это позже. Вот скажи, ты знал, что нашим гостям надо записываться заранее? Что я должна составить список своих подруг и подать в отдел безопасности?

   Азамат тяжело вздыхает.

   — Не знал. Понимаешь, Лиза... Традиционно у Хотон-хон был личный телохранитель, а то и не один. Ирнчин мне об этом напомнил, но... В общем, я подумал, что ты будешь не в восторге от того, что за тобой постоянно будет хвостом ходить посторонний мужик. Поэтому я попросил Ирнчина придумать какую-нибудь другую систему охраны тебя, да и Алэка заодно. Очевидно, он ещё не проработал новый план как следует. Не сердись на него, у него и кроме этого забот по горло, а доверять твою безопасность подчинённым он не хочет.

   — Боюсь, что его план мне не подходит в принципе, — говорю. — Ладно сейчас, когда я не работаю. Но потом-то я должна быть доступна для пациентов. Конечно, кому не срочно, могут прийти по записи. Но практика показывает, что кому не срочно — те не приходят вовсе или уж по крайней мере не ко мне. Тем более, я ведь и на дом выезжаю, заметь, безо всякой охраны. И по улицам хожу одна, а узнать меня может любой младенец. Какой смысл в этих охранных мерах? Одна бюрократия!

   Алэк преркащает причмокивать и громко тявкает в поддержку моей позиции.

   Азамат отводит взгляд.

   — Я бы, конечно, предпочёл, чтобы ты не ходила одна и не ездила по чужим людям. Но я знаю, что так не будет! — быстро добавляет он, заслышав, как я набираю в лёгкие воздуха, чтобы высказаться. — Однако, честное слово, Лиза, мне было бы настолько спокойнее, если бы за тобой кто-нибудь присматривал... Ну сама подумай, а вдруг ты в тоннель провалишься опять, одна? А я даже не буду знать, где он был, этот тоннель? Да и не могу я гарантировать, что на планете не осталось ни одного джингоша. Муданжцы, конечно, все тебя любят... по идее. Но я не поручусь за каждого, понимаешь? Люди бывают разные и странные. Бывают и сумасшедшие. Бывают злые на весь мир.

   — Хорошо, хорошо, я тебя поняла, можешь не продолжать, — останавливаю его. — Я подумаю. Пока что я собираюсь свалить на Дол, там ты за меня не боишься?

   — Нет, — улыбается Азамат. — Там у тебя сторож есть.

   — Вот и отлично. А здесь ты бы предложил Ирнчину сделать видеофон у двери, чтобы желающие могли позвонить, поговорить со мной от дверей, и я бы сама решила, кого впускать. Мне, надеюсь, ты веришь?

   Азамат быстро трёт пальцем нижнюю губу, но кивает.

   — Верю. Хотя лучше бы тебе не оставаться наедине с чужими людьми, даже если они пациенты... Но ладно, хорошо, договорились. С Ирнчином я этот вопрос проработаю.

   — Вот и славно, — улыбаюсь я.

   Азамат внимательно смотрит на уснувшего Алэка.

   — Ты прямо сейчас полетишь? Или мы успеем... попрощаться?

   Я тоже изучаю мордочку мелкого.

   — Думаю, если прямо сейчас, то он проснётся. Лучше через часок, когда он крепче всего спит...

   Примерно через неделю я снова приезжаю в столицу предъявить Янке чадушко и заодно дошить начатый проект в клубе. Эсарнай освоила пересылку файлов по Сети, и за это время от скуки одолела пяток статей по гигиене, а потом взяла отгул с целью почитать толковый словарь и поправить свои представления о грамматике всеобщего, а то у неё возникли трудности с некоторыми конструкциями. В целом мне уже кажется, что приставить её к делу было хорошей идеей. Муданжский она знает, естественно, лучше, чем я, так что мне остаётся только поправить пару терминов или распутать слишком сложное предложение.

   Я плыву по улице, сидя на спине у Пудинга, и уже предвкушаю вечерние посиделки (после недели в обществе Алэка, Тирбиша и Ийзих-хон общения хочется ужасно), но тут мне внезапно звонит Сашка.

   — Лизка, привет! Ты сейчас где? — произносит на том конце энергичный Сашкин голос.

   — Домой еду... — моргаю.

   — Ну ты в столице?

   — Да... А зачем тебе?..

   — Отлично, топай к космопорту, мы через пятнадцать минут приземлимся.

   — Чё?.. Кто "мы"?

   — Мы с мамой!

   Я моргаю и мотаю головой. Что за бред. Мама не летает в космос. С Сашкой я разговаривала пару дней назад, он ничего не говорил про визит на Муданг, да и лететь земными средствами три недели!

   — Мы тебе устроили сюрприз, — поясняет Сашка в ответ на моё офигевшее молчание.

   — Он вам удался, — выдыхаю я. — Ладно, сейчас свистну Азамата и пойду встречать, раз так...

   Я разворачиваюсь и несколько бодрее, чем обычно, гоню Пудинга к дому. Он не слишком доволен, что его заставляют напрягаться, но раз в полгода можно, уж не утомишься. Торможу перед окнами кухни, стучу в стекло и передаю верёвочку, повязанную на шее у Пудинга, возникшему в проёме мальчику с вытаращенными глазами. Потом отправляюсь в кабинет Азамата в Канцелярии.

   Когда в этот кабинет входишь, всё твоё внимание тут же поглощает огромный, массивный, инкрустированный сверкающими драгоценными камнями деревянный письменный стол с толстенной столешницей из зеленоватой яшмы. Только те, кто пережил моральную атаку стола, способны заметить, что за ним вообще-то сидит Император и благосклонно улыбается очередному несчастному, подавленному величественным предметом интерьера. Азамат-то, может, и предпочёл бы что-то покомпактнее и попрактичнее, но это стол, за которым сидели по крайней мере четыре поколения Императоров, он хранился два века в тайном музее сокровищ короны, и вот, наконец, дождался своего часа, так что отказать ему в месте в кабинете Императора было совершенно невозможно.

   — Лиза, ты чего такая пришибленная? — с порога озабоченно спрашивает Азамат, отвлекая меня от созерцания рубиновой подставки под письменные принадлежности.

   — Я просто очень удивлённая. Только что позвонил Сашка, оказывается, они с мамой вот сейчас приземляются у нас в космопорту. То есть, здесь, на Муданге!

   Азамат удивляется несколько меньше, чем я. Он-то не знает, что вытащить мою матушку из родного сада под силу разве что экскаватору.

   — Ну это же отлично, ты ведь давно хотела их навестить! По-моему, очень мило с их стороны нанести нам визит.

   — Не вопрос, я очень рада, только как-то уж совсем неожиданно... Да и как они досюда добрались? У Сашки нет денег снять звездолёт на пару недель.

   — Я думаю, — загадочным голосом начинает бесшумно возникший у меня за спиной Эцаган, — их кое-кто подвёз. Алтонгирел мне по секрету рассказал, что ваш брат с ним договорился о перелёте с Гарнета сюда. Пойдёмте встречать?

   — Обязательно, — Азамат подхватывается с места и, уцепив меня за руку, несётся по коридору, я едва за ним поспеваю. Он резко тормозит у какой-то двери, засовывает голову внутрь.

   — Ирнчин, я отойду, тут Лизины родственники приехали. Отложи заседание на завтра.

   И мы мчимся дальше.

   К высадке мы всё-таки опаздываем: из кабинок канатной дороги у подножия горы-космодрома уже вылезают люди. Первыми прибывают капитан Экдал, его брат Эндан, Алтоша и Орвой. Экдал как-то странно выглядит. Азамат вот тоже принялся его рассматривать.

   — Да ты никак постригся, друг, — ухмыляется Азамат.

   Экдал слегка розовеет.

   — Ну, я же вернулся из изгнания и с братом помирился...

   — И каково тебе старшим братом командовать?

   — Нормально, — Экдал тут же обретает уверенность. — Он ведь всего на год старше.

   — Мне надо будет с тобой поболтать, — бросаю я Экдалу, следя взглядом за кабинками.

   Из следующей как раз выпадают Сашка с мамой. Вот ведь и правда маму приволок! С ума сойти. Я подхожу поближе.

   — Лизка! Ну наконец-то! Мы чуть не сдохли во время полёта, так далеко!

   Меня стискивают и обцеловывают, и только тогда до меня начинает доходить, что это же мои приехали!

   — А чего народу-то столько? — спрашивает Сашка, крутя головой по сторонам, пока мама протирает очки и поправляет футболку, сбившуюся после бурных приветствий. Футболка зелёная с малиновыми цветами.

   Я оглядываюсь. И правда, по всем улицам, выводящим к канатной дороге стекаются толпы людей. Азамат замечает мою растерянность и отвечает на всеобщем:

   — Дома слышат, а травы говорят. Людям любопытно посмотреть на Лизину родню, вы уж извините. Когда прибыли земные целители, тоже вся столица сбежалась.

   — Ой, здравствуйте! — Сашка стремительно хватает двумя руками ладонь Азамата, пока не увернулся, и от души трясёт. — Я так рад с вами наконец-то встретиться лично!

   — Да-да, мне тоже очень приятно, — растерянно бормочет Азамат, нависая над мелким Сашкой, как утёс над деревцем.

   — Это и есть муж твой, что ли? — мама кивает на Азамата и вздевает очки на нос.

   — Ну да, он самый. Вот, знакомься.

   — Ух ты какой большой! Ну иди сюда, иди, мой хороший! — она подманивает его рукой.

   Азамат вопросительно смотрит на меня и подходит поближе.

   — Вот, — говорю, — знакомься, это моя мама. Мама — Азамат.

   — Очень приятно, — по слогам произносит Азамат по-нашему.

   Мама издаёт удивлённый смешок и продолжает его подманивать.

   — Наклонись хоть!

   Азамат послушно наклоняется и тут же оказывается в жарких объятьях и троекратно расцелован в обе щеки. Кто-то в толпе не сдерживается и гикает.

   — Хороший, хороший, — одобрительно сообщает маман, похлопывая совершенно обалдевшего Азамат по плечу.

   — С-спасибо, — с трудом выдавливает Азамат, изо всех сил стараясь прилично улыбаться.

   — Ну, — мама упирает руки в боки, — а где мой внук? Желаю лицезреть!

   — А он дома, — говорю. — Во дворце. Пошли, познакомлю. Только он сейчас спит, как раз успеем пообедать. Капитан! — кричу на ходу Экдалу. — Кто у вас там по хозяйственной части, скажи, чтобы отвезли багаж к нам во дворец!

   — Уже везут, — кивает Экдал.

   — Как доехали? — Азамат вставляет ещё одну из недавно выученных фраз. Акцент у него получается кавказский, смешно.

   — Отлично! — бодро отвечает Сашка. — Только очень долго. Мы до Гарнета туннелем, но там очередь сутки!

   Поняв, что мы куда-то направились, толпа расступается, и в ней становятся видны ещё знакомые лица.

   — Ой, Янка! — Сашка кивает в толпу. — Давненько не виделись! Как она тут, обосновалась?

   — Вроде да, — пожимаю плечами. — Пойдём, сам спросишь.

   Братец забегает вперёд и прихватывает Янку за плечи.

   — Здорово! Ну как тебе Муданг? От Лизы-то я уже наслушался.

   — Нормальный Муданг, — отмахивается она. — Заморочек куча, конечно, но терпеть можно. Вот, знакомься, наша с Лизой ученица, Орива.

   Орива, естественно, ничего кроме своего имени не разбирает, а на то, что её представили без спросу, несколько обижается.

   — Привет! — радостно говорит Сашка на всеобщем, протягивая руку для пожатия. Орива смотрит на руку, не понимая, что с ней делать. Янка пытается объяснить, выходит плохо. Сашка теряется. Я начинаю ржать.

   — У нас принята другая форма приветствия, — объясняет подошедший Азамат и подманивает пальцем стоящего в толпе Арона. — Арон, знакомься, это брат Лизы, Александр, и их мать.

   Арон, просияв, выбирается из толпы, как полагается, скрещивает руки, заложив ладони под мышки, и кланяется. Сашка неуклюже повторяет жест. Маме несколько мешает бюст, так что приходится локти повыше поднять, выходит совсем смешно, в итоге она просто хлопает Арона по плечу.

   — Всех рада видеть!

   Арон вздрагивает и нацепляет широченную улыбку непонимания, Янка покатывается.

   — Мама, познакомься ещё, вот это Эцаган, я тебе про него рассказывала... Эцаган, ты ещё наобщаешься с Алтошей, погоди чуток!

   Эцаган многословно здоровается и отвешивает поклон. Пока я перевожу любезности, Сашка принимается выпытывать у Азамата какие-то технические подробности устройства муданжских звездолётов. Мы постепенно движемся по радиальной улице к центру.

   — М-да-а, тут по-нашему-то никто и не говорит... — протягивает мама, топая рядом со мной впереди процессии. — И как ты их терпишь?

   — Вот Азамат говорит. Остальные более-менее говорят на всеобщем, для меня-то разница небольшая. А тебе бабушка сколько лет твердила, что надо учить всеобщий? А ты всё зачем да зачем. Вот зачем!

   — Так кто ж знал, что ты в такую даль замуж выйдешь! А муж твой у тебя учится, что ли?

   — Да нет, всё у той же бабушки!

   — У бабушки?! — ужасаются мама и Сашка хором.

   — Бабушка? — Азамат слышит знакомое слово. — Да, я уже знаком с вашей бабушкой.

   Сашка картинно закатывает глаза.

   — Лиза, как ты могла! Ты что, решила совершенно деморализовать своего мужа?

   — Да он пока вроде держится. Зато смотри сколько уже всего сказать может!

   Азамат вежливо улыбается, делая вид, что что-то понял.

   Сашка внезапно обращает внимание на окружающую архитектуру.

   — Ого, какие домики! Мам, гляди!

   — Да ладно домики, ты смотри, какие цветы! А деревья! Да тут даже трава под ногами — и та декоративная!

   Сашка не особо её слушает, потому что мы как раз проходим женский клуб, торчащий на обочине. Братец останавливается и с любопытством скребёт пальцем стену.

   — Так вот ты какой, саман! — он заглядывает в окно и встречается взглядом с вышивающими тётками. У тёток глаза становятся размером с мингь, то бишь, старшую монету. — Ай, там люди! — Сашка шарахается и принимается ржать.

   — Теперь я вижу, что он и правда твой младший брат, — ухмыляется Азамат.

   Мама тем временем пытается пробраться в чей-то неогороженный палисадник посмотреть цветочки, но Алтонгирел недвусмысленно преграждает ей дорогу. Мама нехотя возвращается на своё место в строю.

   — Этот с губами такой смешной! — сообщает она мне шёпотом, как будто Алтонгирел может понять. — Шарахался от меня всю дорогу. Ты ему что, ужасов каких-то про меня нарассказывала?

   — Нет, он просто, наверное, думает, что ты — это я в большой концентрации.

   Мама громко хохочет, запрокинув голову.

   — Ну ты его и задолбала в таком случае! Слушай, а капитан — такой милый мальчик, вежливый, я, правда, не понимаю ни черта, но что вежливый-то, это слышно! Вообще все такие обходительные, понятно, что ты тут осела!

   — Ещё бы они были не обходительные с матерью императрицы! — фыркаю я. — Но вообще, конечно, они к женщинам очень трепетно относятся.

   — Так и Сашке, вроде, не хамили. Хотя конечно, если ты императрица... Всё время забываю, что это в самом деле. Ух ты-ы-ы, Саша, гляди какое черепашище!

   Это мы дошли до "Щедрого хозяина", вестимо. Братец с мамой тормозят, как вкопанные и синхронно достают камеры, чтобы запечатлеть это произведение муданжской архитектуры.

   — Мы тут осядем или во дворец пойдем? — спрашиваю Азамата.

   — Я думаю, будет жестоко так разочаровывать даму, — говорит он, кивая на стоящую на пороге хозяйку в парадном диле с необъятной пиалой хримги в руках. — Ей, видимо, сказали, что мы в их сторону направляемся.

   — Ладно, тогда давай сюда, напугаем моих сурчатинкой, — хихикаю я, подцепляю родичей под локти и влеку ко входу.

   Вечером в трактире обычно куча народу и накурено ароматными травами, но сегодня, похоже, хозяйка всех выгнала. Мы располагаемся за почётным — дальним от двери — столиком, а Алтонгирел с Эцаганом и Янка с Оривой — за соседним, чтобы не мешать семейным разговорам, и нас ещё до всякого заказа заваливают яствами. За гигантским бараньим окороком, жареным на камнях, следует сурок в крабьих яблочках и угорь с орехами. Ко всему этому прилагается чан чомы и крошечные чашечки с чаем.

   — Это из этих напёрстков предлагается пить? — вопрошает маменька, брезгливо двумя пальцами приподнимая чашечку. — У вас тут чай восьмидесятиградусный, что ли?

   — Нет, это они так показывают уважение, — говорю.

   — Ну так скажи им, что мы всё поняли, а теперь пусть несут нормальную посуду. Мне всё это жирное мясо надо нормальным количеством чая запивать.

   С этими словами она ставит напёрсток на поднос хозяйке, которая как раз принесла чайник. Прежде чем я успеваю открыть рот, хозяйка обращает на нас с Азаматом несчастный взгляд и жалобно произносит:

   — У меня мельче нету...

   — Мельче не надо, — с ободрительной улыбкой говорит Азамат. — Надо крупнее. Принесите им средние пиалы для супа, они будут довольны.

   — Но я суп не собиралась подавать! — ахает хозяйка. — А надо?

   — Нет, — Азамат улыбается ещё миролюбивей. — Они будут пить чай из средних пиал для супа. Это земная традиция.

   Хозяйка хлопает глазами, кивает и удаляется.

   — Как тут краси-иво... — Сашка осматривает интерьер, благополучно пропустив мимо ушей все чайные баталии. — Сегодня праздник, что ли?

   — Нет, — отвечает Азамат, — эти украшения — просто обереги, охраняющие от порчи еды и вредных клиентов.

   — А амулета от вредного начальства у вас нет? — ржёт Сашка. — Или от соседей-придурков?

   Азамат мотает головой, по-муданжски, до упора. Мама в ужасе на него вытаращивается.

   — Лиза, чего это он?

   — Ничего, это жест "нет".

   — Жуть какая, он шею-то не свернёт?

   — Эту шею поди сверни!

   — Тоже верно...

   Возвращается хозяйка с пиалами, расставляет их на столе и наливает чай. Примерно по чайной ложке в каждую. Я зажимаю рот рукой, чтобы не заржать. Азамат легонько вздыхает и мягко забирает у хозяйки чайник.

   — Давайте я сам, мы и так вас загоняли.

   Хозяйка розовеет, широко оскаливается, кланяется и убегает на кухню. Азамат наконец наливает маме полную пиалу чая, все довольны.

   — Ишь ты какой галантный, — хмыкает мама. — Не боишься, что уведут?

   — Честно говоря, не очень. Сама посуди, раз уж до меня пятнадцать лет никто не позарился...

   — Так чужое интереснее, чем ничейное.

   — По себе судишь?

   — Да мне они с роду не нужны, хоть женатые, хоть какие! А вот ты бы за своим присматривала. Тут-то я поняла уже, что тётки странные, но если вы с ним на Землю полетите — вот там глаз да глаз! Найдутся бабы и поумнее тебя, и покрасивей. На императора-то!

   Я корчу рожу в том смысле, что подозревать Азамата в измене — не просто последнее дело, а вообще идиотизм. Азамат тут же вопросительно на меня смотрит, мол, что с матерью не поделила.

   — Мама считает, что ты такой потрясный мужик, что мне надо от тебя вилами гонять всех потенциальных соперниц.

   До сих пор усилием воли молчавший Алтонгирел не выдерживает и фыркает в пиалу, произведя веер брызг.

   — Вот поэтому пиалы для чая такие маленькие, — наставительно сообщает Янка, до которой не долетело.

   Азамат тем временем собирается с мыслями и, стратегически улыбаясь, говорит маме:

   — Ваша дочь не должна волноваться. Но спасибо за комплимент.

   Мама некоторое время изучает его задумчивым взглядом, потом обращается ко мне.

   — Лизка, будь поосторожнее со своим знойным красавцем. Я тебе говорю, на Земле все бабы будут его.

   — Вы хотите взять Лизу на Землю? — хмурится Азамат.

   — Мнэт, — Сашка с набитым ртом мотает головой. — Мно вам когда-то пйыдётся пйыехать вмэште. Ой, как вкусно! Я хочу сказать, маршал Ваткин хочет вас видеть, а он с Земли не выбирается уже много лет, всё-таки пожилой человек. Так что он хотел бы, чтобы вы сами до него добрались. Вы ведь хотите вступить в экономический союз, правда? Ну так маршал вас ждёт с распростёртыми объятьями, только просит лично встретиться. Он же с вами об этом говорил, разве нет?

   — Говорил, — кивает Азамат, не переставая хмуриться. — Но мне теперь не так просто уехать с планеты на несколько недель. Да и требования для вступления в союз мы ещё не все выполнили.

   — Так я вам говорю, нафиг требования, вас уже ждут!

   — Нет, — решительно отвечает Азамат. — Пускай ещё подождут. Если моя планета вступит в союз, то с полным правом, а не по прихоти главнокомандующего союзными войсками. Я ни в коем случае не хочу его обижать, но я не хочу и быть у него в долгу. И тем более не хочу, чтобы другие союзники смотрели на нас сверху вниз, дескать, ничего не умеют, только мечами махать, а по знакомству провинтились на тёплое местечко. Союз — это сотрудничество, и я там хочу быть на равных.

   — Мда-а, — Сашка задумчиво трёт нос. — Серьёзный вы человек, Азамат. Не то чтобы я в этом раньше сомневался, конечно... Но, боюсь, маршал всё-таки обидится.

   — Именно поэтому я ему говорю, что не могу приехать, потому что ужасно занят, и надо сначала навести порядок дома, а уж потом лезть в мировую политику.

   — Вы бы знали, какой у нас бардак, поняли бы, что он с вами не совсем согласен...

   Азамат пожимает плечами.

   — Тогда скажите ему, что жена не хочет меня отпускать к земным красоткам.

   Я давлюсь яблочком.

   Дома Тирбиш выносит нам сонного Алэка, и меня сносит громовым сюсюканьем. Мелкий чужих не боится совершенно, а тут как бы и не совсем чужие... В общем, он ведёт себя, как в рекламе: улыбается и радостно пищит, хватая родичей за выступающие части организма.

   Дверь приоткрывается, и оттуда раздаётся то ли свист, то ли шипение. Обернувшись, в полутьме различаю Алтонгирела, который манит меня в гостиную. Видимо, жаждет мне на маму пожаловаться. Встаю и выхожу.

   — Чего ты?

   — Да я так, поинтересоваться, они не жалуются, ничего? — Алтонгирел стоит ко мне боком, нехарактерно теребит рукав и отводит взгляд.

   — А на что им жаловаться? Мама сказала, что с ней все очень вежливо обходились.

   Духовник немного расслабляется.

   — Я просто... ну, пришлось объяснять нашим всякие штуки, ну, про чашки там, или про то, что надо место уступать... В общем, на тебя ориентировался. Странно всё это, я боялся, как бы глупость не сделать какую-нибудь. Тем более, ребята мне никак не верили. А родичи твои молчат, как будто не для них стараюсь...

   — Спасибо тебе большое, у тебя отлично получилось. Для моих родичей такие вещи — сами собой разумеются. Они просто не знали, что надо тебя поблагодарить. Так что я тебе говорю спасибо за них.

   Алтонгирел кривится, но кивает. Потом принимается жевать нижнюю губу. Я жду, пока он соберётся с мыслями, но он всё никак.

   — Ну рассказывай, что ещё?

   — Твоя мать — странная женщина.

   Невольно усмехаюсь.

   — Это не новость.

   — Да? — он разворачивается ко мне всем корпусом. — То есть, она и для землянки странная?

   — Есть немного. Конечно, для Муданга гораздо страннее. А что она такое сделала?

   — Она... как бы это сказать... Она совсем не боится показаться смешной. Вот например, она ведь ни на всеобщем, ни на муданжском не говорит, а твой брат не всегда был рядом, так она его не ждала и не звала, а так, жестами показывала, если ей что надо. Кстати, она выучила несколько муданжских слов, специально нас заставила с ней их повторять. Вся команда по полу каталась от смеха, я думал, она разозлится, а она...

   —...Хохотала громче всех. Ну да, а чего злиться-то? Вы же не ждёте, что она прямо возьмёт и заговорит правильно. Она даже не собирается учить муданжский, просто из интереса какие-то слова зазубрила.

   — Ну да, но всё равно. Если я что-то делаю первый раз, и у меня плохо получается, да ещё и у всех на виду, я страшно злюсь.

   Я усилием воли сглатываю комментарий про подростковые комплексы.

   — Понимаешь, Алтонгирел, моя мама уже добилась в жизни всего, чего хотела. Она хороший профессионал, её уважают, ей много платят, у неё любящая семья и куча друзей. Я сомневаюсь, что у вас на борту был хоть один человек, настолько довольный собой. Она имеет право больше ни в чём не преуспевать, она и так крутая. Понимаешь? Сказала что-то смешное и посмеялась, потому что это не важно. Мне кажется, тебе это должно быть близко. Ты ведь довольно высокого мнения о своих профессиональных способностях, да и все остальные считают, что ты очень хороший духовник, даже Ирлик. Ты можешь себе позволить расслабиться и не злиться по пустякам. Я думаю, тебя станут даже больше уважать, если ты будешь меньше беспокоиться об имидже.

   — Погоди-погоди, Ирлик-хон про меня говорил? — настораживается Алтоша.

   — Ну, он сказал, что у нас оба духовника невероятно круты. Я так поняла, он имел в виду Ажгдийдимидина и тебя.

   — Странно, что он считает меня вашим духовником. И я не так уж хорош в своём деле. Ты-то это знаешь, даже если все остальные меня нахваливают. Я хорошо предсказываю, но я совсем не понимаю людей. Ажгдийдимидин вообще сказал мне, что я машина для предсказаний.

   Мне кажется или у него дрожат руки? На всякий случай поглаживаю его по плечу.

   — Он, видимо, очень злился, раз так сказал. Но знаешь, мало кто может похвастаться, что хорошо предсказывает. Так что ты в любом случае крут, тебе просто есть, куда расти, — кто бы мог подумать, что мне придётся убеждать Алтонгирела, что он крут!

   — Вот твоя мать тоже всё время так делает, — неожиданно говорит он.

   — Как?

   — Трогает. И ещё обнимает, целует всех. Зачем?

   — Она так выражает, что ей приятны эти все.

   — Но я тебе неприятен, почему ты меня трогаешь?

   На всякий случай убираю руку.

   — Потому что ты нервничаешь, и я хочу тебя успокоить. На землян это обычно действует успокаивающе.

   Алтонгирел рассматривает меня в полутьме.

   — Я не люблю, когда меня трогают женщины. Я от этого только больше нервничаю.

   Я открываю рот, чтобы извиниться, но он продолжает:

   — Но почему-то когда твоя мать трогает, то совсем другое ощущение.

   Я развожу руками, не находя слов.

   — Ну, она же мать... Я правда не знаю, как это объяснить.

   — Мало ли что мать, от моей собственной матери у меня только синяки оставались! — выпаливает Алтонгирел, и тут же спохватывается. — Так, всё, я с тобой заболтался, мне пора идти.

   Он делает пару решительных шагов к двери, когда у меня за спиной из детской выходит Азамат. Алтонгирел ему кивает и скрывается за дверью.

   — Чего это он? Мы даже не поздоровались толком, — удивляется муж.

   — Он хотел сбежать от меня. Просто мы начали обсуждать мою мать, а потом случайно переключились на его, и он сболтнул лишнего.

   Азамат понимающе кивает.

   — Да, если уж он со мной не хочет о ней говорить, то с тобой и подавно. Ладно, успокоится.

   — Надеюсь. Он вообще какой-то нервный сегодня был. Что-то мне кажется, этот его психоаналитик не столько помогает, сколько душу бередит.

   — Чего он тебе наговорил?

   — Знаешь, я не думаю, что ему понравится, если я буду это пересказывать. Лучше ты с ним сам поговори. Может, ему полегчает.

   — Попробую, — Азамат пожимает плечами. — Пойдём, там Алэк тебя требует.

   Мама вручает мне мяучащее дитятко и удовлетворённо вздыхает.

   — Одобряю, — решительно говорит она.

   — А почему распашонка не этническая? — возмущается Сашка.

   — Потому что в драгоценных камнях спать не удобно, — хихикаю. — Азамат, покажи-ка им Орешницын подарок.

   Осмотрев золотые, расшитые рубинами и изумрудами детские дильчики, Сашка признаёт поражение. Мама ради такого дела даже надевает очки посильнее.

   — Мда-а, Лиза, я так понимаю, домой тебя не ждать... Боже мой, но ведь ребёнок вырастет, и не жалко людям труда!

   — Наоборот, — усмехается Азамат. — Взрослая одежда сносится, а детскую пару раз наденут — и в музей.

   — В какой музей?

   — Музей Императорских Даров, — объясняет Азамат. — Его как раз сейчас отреставрировали, через четыре дня откроют. Это в Долхоте, и нам обязательно надо будет там быть.

   — Это оттуда твой стол, что ли? — спрашиваю.

   — Ну, он там хранился, но выставляются там только вещи, которые не используются. В основном, одежда, потому что шита по телу. Но ещё всякие забавные вещи. Увидишь. Вы, Саша, тоже обязательно посетите, там будет интересно.

   — Ещё бы!

   — Это парадная форма? — уточняет мама, ковыряя ногтем камушек на воротничке.

   — Ну вроде того, — смеюсь. — Это подарки.

   — Ой да! Подарки же! — мама хлопает себя по лбу и убегает в комнату. Мне становится нехорошо.

   — Азамат, похоже, тебе привезли свитеров на всю оставшуюся жизнь.

   Азамат не успевает ответить, потому что в дверях появляется мамин торец: она задом наперёд волочёт по полу чемодан.

   — Во, Азаматик, гляди! Я подумала, раз тебе понравилось...

   Она открывает чемодан, и на ковёр высыпается гора вязаной одежды на все сезоны, душераздирающе благоухая лавандой.

Глава 7.

             Следующий день — судный. Не в смысле, что все умерли, а в смысле, что это тот самый десятый день, в который Азамат вершит суд над добрыми гражданами. Посторонние в тронный зал во время суда не допускаются, а я вообще изо всех сил стараюсь не показываться вблизи дворца по этим дням, потому что все муданжцы твёрдо уверены, что меня, в отличие от Азамата, можно подкупить, или хотя бы разжалобить. На мой взгляд, разжалобить Азамата иногда даже проще, а подкуп — это вообще смешно, при моём-то доходе и лавине подарков, которая регулярно сходит с тех же самых добрых граждан. Поэтому когда Азамат утром, облачившись в чёрно-алый диль, уходит на работу, я беру родичей под локотки и тихо-тихо мигрирую на окраину города, к стадиону, где в судный день собирается внушительных размеров базар с окрестных ферм и мастерских.

       Мама с братом представляют собой вид "турист обыкновенный" — гавайка, шорты, панама, камера. Что продавцы, что покупатели, забывают про товар и дела, неотрывно разглядывая странную немолодую женщину в голубых облегающих бриджах со стразами и лилово-жёлто-клетчатой рубашке с коротким рукавом.

       — Мам, ну я же говорила, тут женщины в штанах не ходят, — ворчу я, щелчками пальцев возвращая внимание торговца к золотым орлийским цитрусам, которые того и гляди растащат мальчишки.

       — Так у меня ни одной юбки нет! Тем более, жарко, я ляжки сотру.

       — Ну правильно, а так все будут пялиться...

       — Ну и пусть! О, гляди, какой колоритный! — мама ввела в ступор очередного встречного покупателя, приподняла с обширной груди камеру и запечатлела недоумённое выражение на лице очередного типичного индейца.

       — Лиза, гляди, какие тут штуки! — орёт мне с другого конца базарной линии Сашка. Я подбегаю поближе. Теперь пялятся уже на меня — императрицам бегать не положено. Вот нет бы маме с Сашкой вместе ходить! Нанять, что ли, пастуха какого-нибудь за ними следить, а то ещё потеряются или поругаются с кем-нибудь на почве непонимания...

       — Чего у тебя? — спрашиваю.

       — Гляди, тут полевые жаровни с какими-то светящимися камнями, говорят, вечные... Я такую на дачу хочу, на случай, если электричество отрубят.

       — Они не вечные, их надо раз в несколько лет заряжать от магнитного поля Муданга. Точнее, не знаю, такие маленькие — может, и чаще. И зажигающий механизм снашивается.

       — Всё-то тебе мечты порушить! — ворчит Сашка.

       Базарный гомон сзади внезапно становится громче. Я оборачиваюсь, ожидая худшего. Судя по всему, мама где-то потеряла панамку и явила любопытным взглядам золотые кудри. Я утираю пот со лба и тащусь назад.

       — Золотые волосы... — говорят вокруг.

       — Неужто это жена Императора?

       — Да нет, она вот идёт, глядите...

       — Откуда знаешь, что эта, а не та?

       — Сосед её видел, говорил, тощая..

       — Лизка, гляди, какие тут пояса, шнурочки, тесёмочки! — мама роется в корзине с моточками.

       — Они называются гизики, — говорю, потом поворачиваюсь к продавцу, который при виде меня согнулся в поклоне куда-то под прилавок. — Здравствуйте. Извините за шум, моя мать впервые на Муданге...

       — Мать жены Императора!.. — проносится по толпе вдохновенный шёпот. Я слышу с нескольких сторон слово "богиня" и тяжело вздыхаю. Народ Муданга твёрдо уверен в моём родстве с Укун-Танив, а тут, понимаешь, мать. Что сейчас будет...

       — Берите, берите! — продавец принимается лихорадочно выгребать из корзины свои гизики и осыпать ими маму. — Все берите!

       — Успокойтесь, не надо, ей так много не нужно! — пытаюсь утихомирить его я.

       — Чего он? — отшатывается мама. — Ругается?

       — Нет, он хочет тебе их подарить.

       — Куда мне столько? — ужасается мама и, сильно коверкая слова, пытается объясниться по-муданжски. — Хватит! Выбрать! Я выбрать!

       Через несколько минут мама "выбрать" не только гизики, но и платки, сапоги, ларцы, платья, заколки, камни, золото и даже книги, которые ей уж вовсе ни за каким рожном не сдались. Ну ладно, пусть теперь не говорит, что у неё юбки нету! Я понимаю, что безопаснее отойти в сторонку и подождать, пока население угомонится, так что быстро научаю маму говорить "благословляю" по-муданжски и отваливаю за угол в тенёк. Сашка уже давно где-то растворился, надо ему позвонить...

       — Хотон-хон! — отвлекает меня кто-то от розыска Сашкиного телефона в мобильнике. Я безрадостно поднимаю голову — но к счастью, это Арон.

       — О, привет! — я искренне радуюсь. — Ты тоже тут торгуешь?

       — Да вот, пришлось. Обычно у меня на базаре продавец стоит, а сегодня ему в суд было надо, не пропускать же базар.

       Арон стоит в хорошо затенённой палатке из шкур, и на стенах её развешены шкуры, и на полу разложены, а на них расстелены всевозможные перины-дифжир и разбросаны подушки.

       — Заходите посидеть, — приглашает Арон. — Я вам холодненького налью, вы мне покупателей привлечёте.

       — Да ладно, можно подумать, у тебя так их мало, — усмехаюсь, но в палатку захожу, оставив сандалии у порога. — Все же знают, что ты брат Императора.

       — Знать-то знают, но одно дело знать понаслышке, другое — своими глазами видеть. Вот, присаживайтесь на подушечку, держите, — он протягивает мне крышечку от термоса с ледяным соком водопадного дерева. Это такие мангры, которые растут по берегам водопадов, запуская корни в падающий поток. Сок у них — почти чистая вода, только с лёгким приятным привкусом, очень здорово утоляет жажду.

       — От Азамата ко мне теперь странные клиенты приходят, — продолжает Арон, пока я смакую живительную влагу. — Дней дюжину назад приходил один горец, купил полсотни дифжиров.

       Я чуть не давлюсь.

       — И нашлось у тебя полсотни?

       — Найтись-то нашлось, но он затребовал лучшие, так что пришлось быстро новых наделать, лучших-то у меня четверть сотни только было. Я сначала подумал, он постоялый двор обставлять собрался, но лучшие-то дорогие, их для себя берут, да для жены. Потом думаю, может, женщину умащивать подарками хочет, да уж очень в странном месте та женщина живёт — потребовал он дифжир ему доставить в Караул! Представляете, Хотон-хон! Нормальный человек сначала бы даму свою из этого жуткого места вывез, а потом уж подарки дарил. И говорил так чудно... Горцы, они, конечно, все чудные, но этот и правда как будто с самих Чёрных Гор спустился, хоть там, вроде, и не живёт никто. Правда, после того как командир Кудряш сквозь них прошёл невредимым и отряд провёл, не так люди боятся, но и то мне пришлось поискать ребят, которые согласились бы туда товар отвезти. Кто он такой, Змеелов этот? Вы его знаете?

       — Видела пару раз, — пожимаю плечами. — Азамат сказал, он странствующий охотник. Он у нас ночевал как-то, и очень ему наши дифжир понравились, вот Азамат его к тебе и отправил. Я думаю, он для себя брал все полсотни, — я пригибаюсь и прикладываю ладонь ко рту, чтобы якобы по секрету рассказать сплетню, — ты бы видел, сколько он ест! И выпить может больше, чем нормальный человек. И вообще, я слышала, что он в безлунные ночи превращается в великана и прыгает по пикам гор, как по камушкам!

       Арон благоговейно выдыхает в бороду, в глазах его сверкает азарт заядлого сплетника. Конечно, сказку эту я только что сама сочинила, но она вполне в духе того, что муданжцы могут напридумывать про незнакомого странного человека. А Ирлик, думаю, не обидится, он, как мне показалось, любит мистификации.

       — То-то ему столько дифжир нужно, раз он великан... — догадывается Арон. Кстати, не исключаю, что так и есть.

       От увлекательного занятия — наблюдения за Ароном — меня отвлекает Алтонгирел, который стремительно влетает в палатку и хватает меня за руку.

       — Лиза, беда! Твоя мать встретила Аравата!

       Арон так пугается при упоминании отца, как будто речь идёт о лесном демоне, и это после Ирлика-то! Я начинаю лихорадочно соображать, чем эта встреча может обернуться.

       — Погоди, Алтонгирел, она ведь про него ничего не знает.

       — Она, может, и не знает, но они уже познакомились.

       — Как они могли познакомиться, если мама не говорит по-муданжски?

       — А так. Он подошёл и принялся её распекать за то, что одета неприлично. Ему говорят, это же мать жены Императора, так он ещё вдвое громче ругаться стал.

       У меня появляется нехорошее предчувствие.

       — И что мама?

       — Взяла с ближайшего лотка фигу и сунула ему в рот. Лиза... Увела бы ты её от греха...

       — Если я там появлюсь, будет только хуже. Я-то понимаю, что Арават говорит. Ладно, пошли подкрадёмся...

       Мы оставляем взволнованного Арона в палатке, а сами тихонько пробираемся задами к нужной линии и укрываемся за прилавком у очень толстого торговца книгами, безмятежно храпящего на хлипком складном стуле.

       Мама с Араватом стоят в кругу зевак, но с нашего ракурса мало кто смог втиснуться между прилавками, так что кое-что видно. Муданжцы наперебой, даже частично на всеобщем пытаются объяснить маме, кто перед ней. Наконец мама светлеет лицом.

       — А-а-а, так ты батя Азамата!

       Арават хмурится и неуверенно кивает. Выглядит он неважно, но лучше, чем когда я его последний раз видела — с отбитыми почками.

       — Ну это же совсем другое дело! — тарахтит мама. — Извиняюсь, извиняюсь, кто же знал... — она дружески похлопывает Аравата повыше локтя — до плеча-то не дотянуться. Он несколько теряется и делает шаг назад, явно восприняв этот жест как агрессивный, но мама с широченной сияющей улыбкой хватает его руку и тепло пожимает. — Приятно познакомиться, я Ирма. Ирма, понимаешь? Я, — она тычет пальцем в декольте, — Ирма.

       — Арават, — с отвращением цедит он. Я прыскаю со смеху, это ж надо такую рожу скроить!

       — Чего ты ржёшь? — шепчет Алтонгирел, пихая меня локтем в спину. — Они же сейчас подерутся!

       — Не, мама решила мириться.

       — Она что, не поняла, кто он?

       — Поняла, но она не знает, что он сделал. Я ей ничего не рассказывала про отношения Азамата с отцом.

       Алтонгирел облегчённо выдыхает мне в затылок. Я отползаю чуток в сторону, а то он сейчас нагнётся и вообще на меня ляжет.

       Мама тем временем суетливо осматривается, что-то замечает и говорит "Ага!", после чего довольно бесцеремонно всучает Аравату подержать свои сумки, он только стоит обтекает, не понимая, что с ними делать. Мама же, прижимая к себе что-то пёстрое, решительно направляется к закрытой палатке, где продают ткани и нитки, и ныряет под полог. Через пару минут она появляется обратно, выряженная в невероятной пестроты юбку, подозреваю, что прямо поверх бриджей. Арават приобретает торжествующее выражение лица, но не надолго: мама выуживает из сумки камеру, всучает ему и отходит к стенке палатки позировать.

       — Ну щёлкни, там всё просто, кнопочку нажал, и всё!

       — Тебя наверняка нельзя фотографировать, — бормочет Арават, пытаясь разобраться в надписях на чужом языке. Кто-то из толпы гогочущих зевак приходит ему на помощь. Я закрываю глаза растопыренной пятернёй.

       — Мама...

       Тем временем мама решает, что индивидуальных портретов с неё хватит, и тянет Аравата за рукав. Тот чуть не спотыкается об сумки, но послушно тащится к палатке, где мама встаёт с ним в обнимку, как с картонным Микки-Маусом, и просит кого-то из толпы щёлкнуть их вместе. Я хочу эту фотку, у Аравата на ней должно быть такое выражение...

       — Слушай, Алтонгирел, пошли отсюда, а? — шепчу я, давясь от хохота. — Я больше не могу на это смотреть. Ничего хуже уже не случится.

       — Думаешь? — сомневается Алтоша. — По-моему, она ещё далеко не исчерпала свой потенциал.

       — Ну и шакал с ним, Арават сам нарвался, поделом ему. Всё, я ухожу, у меня ещё брат неизвестно где...

       Алтонгирел спадает с лица.

       Сашка обнаруживается в лавке кузнеца за приобретением кованых головоломок. Не в смысле что череп проломить можно, а в смысле что надо всякие металлические петли расцеплять. Мы ещё некоторое время гуляем по рынку, старательно обходя тот участок, где я оставила маму. К счастью, Сашка никаких ужасов не натворил, только научился вязать хитрые узлы, из тех, что на дверь вешают. Мы обедаем деликатесным змеиным мясом, которое в базарные дни привозят из Имн-Билча, а потом я показываю Сашке нашу почту, мы стреляем в тире, качаемся на канатных качелях, Сашка катается на лысом островном пони.

       Ближе к вечеру, когда мы сидим на склоне горы и любуемся закатом, к нам подъезжает Алтонгирел на Эцагановой служебной машине с мамой на заднем сиденье и отвозит ко дворцу.

       — Ну как прошёл твой день? — осторожно спрашиваю маму.

       — Ой, супер! Мне столько всего подарили, а я ещё столько всего купила, а потом случайно встретила твоего свёкра, представляешь? Ну, мы с ним пофоткались, сходили в кафе, я ему всяко расписала, как мне Азамат понравился. Но слушай, какой же он старый! А ещё говорят, на Земле люди поздно детей заводят. Ну да ничего, крепкий дедок, всё моё барахло до машины дотащил.

       Сашка вопросительно косится на меня.

       — Молчи, — цежу я, скосив рот в его сторону.

       Мы тормозим у дворца, и я кликаю слуг выгружать мамины приобретения. Сашка смотрит на меня как-то осуждающе, дескать, совсем зажралась, сумки можно было и самим вынести.

       — Ещё не хватало мне на глазах у всего дворца сумки таскать, — ворчу. — Мне вон Алтоша потом вломит по первое число за непочтительное отношение к Императорской семье.

       Алтонгирел задерживает меня у входа.

       — Ну чем там дело кончилось? — спрашиваю. — Мама сказала, они в трактир вместе сходили...

       — Да, я так понял, она очень хвалила Азамата.

       — Как ты это понял, если она только по-нашему говорить умеет?

       — Не знаю, я потом с Араватом парой слов перекинулся, пока она в машине устраивалась, он такой был... угнетённый.

       Я фыркаю смехом.

       — Я думаю, она произвела на него сильное впечатление.

       Из дверей выходит Азамат и устало потягивается, потом замечает нас.

       — Привет. Что вы всё по углам шушукаетесь? — хмурится он.

       — Да так, тут, видишь ли, Арават попал в лапы Лизиной матери.

       — О боги... — пугается Азамат. — И что?

       — Ничего, все живы, — пожимаю плечами. — Пойдём в дом смотреть фотографии для семейного альбома.

       Фотки удались — над некоторыми даже Азамат хохотал.

       Когда мы укладываемся спать, Азамат так ластится, что мне сразу становится ясно — нервничает. Дело не в том, конечно, что он только тогда и ластится, когда нервничает, он вообще очень ласковый, но вот это стремление спрятаться у меня под мышкой я уже однозначно идентифицирую. Я ему рассказала в лицах подсмотренную сценку из дурацкой комедии с участием моей маман, и он вроде бы даже посмеялся, а теперь вот опять запереживал. Включаю ночник и выжидающе смотрю. Азамат выключает ночник и вздыхает.

       — Думаешь, твоя мама могла как-то на него повлиять?

       Пожимаю плечами у него под рукой.

       — Я вообще не знаю, как он мог хоть что-то понять, что она говорила.

       — У неё очень выразительная мимика и жесты, — усмехается Азамат. — Ребята говорили, что на корабле она легко всё объясняла на пальцах вообще без слов. А... отец... не дурак, в своё время очень увлекался всякими графическими загадками, уж понял, наверное. Что именно она ему сказала?

       — Тебя очень хвалила.

       Азамат снова вздыхает.

       — Тогда это вряд ли что-то изменит. Меня теперь все хвалят, и ему это всё равно. Если уж даже то, что ты за меня вышла и выносила моего ребёнка, его не поколебало, то я вообще не знаю, что ещё может...

       — Ну, императорство-то его проняло, хоть и не до конца.

       — Да, но боюсь, большего я уже не достигну. Он теперь, кстати, на Арона злится, что тот мало чего добился в жизни.

       — То есть теперь ты у него любимый сын, что ли?

       — Да непонятно. Мне кажется, ему Ароновы дети не нравятся.

       — Я от них тоже не в восторге, честно тебе скажу.

       Азамат пожимает плечами, я чувствую это, потому что его рука елозит под моей головой.

       — Давай спать, — говорит он. — Суд — дело утомительное, хоть мне и нравится, а завтра полетим на Дол...

       С утра, пока все собираются, я потихоньку прошмыгиваю на улицу и огородами пробираюсь к "Лесному демону", где давеча назначила встречу Экдалу. Время раннее, и больше никого в трактире нет. Экдал курит и нервно поглядывает в окна.

       — Здравствуй, — приветствую, приземляясь на подушку с наветренной стороны, насколько это возможно в помещении.

       — Здравствуйте, Хотон-хон, — кивает он, расправляя плечи. — Чем могу быть полезен?

       Я на секунду задумываюсь, залюбовавшись его точёным лицом. Заказать, что ли, Бэру его портрет? Да вот только поймут неправильно. Мне же чисто эстетически приятно на него смотреть, ничего личного...

       — Я хочу с тобой поболтать о твоей жене.

       Он приподнимает смоляные брови.

       — Откуда вы знаете мою жену?

       — Э, — крякаю я, сбитая с панталыку. — Ну, мы познакомились на Гарнете, на слёте наёмников. А вообще, на минуточку, она входит в мой круг приближённых подруг и помогает мне переводить статьи по просьбе Старейшины Унгуца.

       Экдал смотрит на меня, как громом поражённый.

       — Так вот почему она всё время что-то в планшете строчит... Я-то думал, любовника завела...

       Я роняю голову в ладони.

       — Экда-ал, ну как так можно!

       — А что ещё я мог подумать? — оправдывается он. — Я даже не знал, что она умеет переводить. Книжников этому учат несколько лет. Да и хом у меня последнее время отяжелел...

       — Хом у тебя отяжелел, потому что ты пропадаешь шакал-знает-где месяцами, а жена твоя тут сидит одна, без родни, подруг и занятия. Соседки её презирают, другие мужчины ей не интересны. О чём ты думал, когда её сюда привёз?

       — Что значит, о чём? Это же наша родина! Её семья была вынуждена бежать с планеты из-за конфликта с джингошами, но теперь её место здесь!

       — А, извиняюсь, её мнения ты спросил?

       Экдал хмурится.

       — Хотон-хон, я не понимаю ваших претензий. Я обеспечиваю Эсарнай всем, чем должен, и даже не требую детей. Если у неё плохие отношения с другими женщинами или ей нечем заняться, это не мои трудности.

       Нет, его портрета у меня не будет никогда. Я даже не сразу нахожу слова от такого свинского подхода.

       — Конечно, не твои. Это мои трудности! Это мне духовник велит за ней присматривать. А ты тут вообще ни при чём! Летаешь, где хочешь, гуляешь направо и налево со знойными эспажанками, а жену чуть что подозреваешь в измене! И почему бы это у тебя хом отяжелел, а? Просто ни малейшего понятия!

       — Но, Хотон-хон, а что вы предлагаете? — даёт задний ход Экдал. — Что я, по-вашему, должен идти в женский клуб и разбираться с её соседками?

       — С соседками — нет, а вот с их мужьями мог бы и потолковать по душам. Но для начала ты бы с самой Эсарнай хоть иногда поговорил!

       Он грациозно пожимает плечами.

       — О чём можно говорить с женщиной?

       Моя физиономия второй раз за разговор приземляется в ладонь.

       — Слушай, зачем ты на ней женился, а?

       — Она красивая, а суждения женатого человека ценятся выше, — поясняет Экдал очевидне вещи.

       — К твоему сведению, она за тебя вышла, потому что ты ей нравился. У них на Гарнете так принято.

       Он хмурится.

       — Она никогда мне этого не говорила...

       — А ты внимательно слушал?

       Он молчит.

       — Вот и тема для беседы нашлась, — подытоживаю я. — Я сейчас уеду из столицы на несколько дней, а как вернусь — проверю, насколько серьёзно ты отнёсся к моим словам. Если я для тебя недостаточный авторитет, придётся привлечь твоего духовника. А это значит, что Алтонгирелу придётся взять твою жену под опеку тоже, и он не будет тебе благодарен, это я провижу, моешь считать, по божественному наитию.

       На Дол мы полетели большой компанией: кроме моей родни и Алэка ещё Алтонгирел с Эцаганом, Янка, Орива и два пилота — Бойонбот и Шатун (это кличка), он же средний сын Орешницы, не помню только, третий или четвёртый. Пилоты нам нужны по двум причинам: во-первых, лень рулить, во-вторых, надо будет отвезти Азаматову матушку обратно на север, а то у неё там осень, урожай не убран, дом в запустении, она ж у нас почти месяц сидит. Моё настроение, испорченное разговором с Экдалом, несколько выравнивается во всеобщем радостном гвалте, а когда мы взмываем в небо и устремляемся к морю над залитой утренним солнцем степью, я и думать забываю обо всяких домашних неурядицах. Только нежнее обнимаю Азамата, который никогда-никогда не бросит меня наедине с проблемами.

       Мама с Сашкой приклеились к стеклу и обозревают пейзажи, периодически пиликая камерами. Азамат, открыв в буке словарь, пытается что-то втолковать маме про местную географию и связанные с ней легенды. Маман с энтузиазмом кивает всему, что он говорит, не особенно вслушиваясь.

       — Ладно, — сдаётся Азамат. — Будем считать, что домашнюю работу я выполнил.

       — Это тебе бабушка задала, что ли?

       — Да, я ей сказал, что твои родственники приехали, и она мне велела обязательно стараться с ними говорить на вашем языке, хотя бы по полчаса в день. А сейчас у меня как раз урок начнётся...

       Дальше мы летим под звуки бабушкиных нотаций из нетбука, Азамат твердит упражнения, а мы втроём хрюкаем, изо всех сил стараясь не заржать в голос, чтобы не получить нагоняя от бабушки.

       На пороге дома нас встречают Ийзих-хон и Тирбиш.

       — Азамат-хян, ну ты совсем заработался, тебя и не видно! — сетует матушка. — Хоть познакомь с гостями-то.

       Я предоставляю Азамату разбираться с этими не говорящими на цивилизованных языках тётками. Впрочем, долго разбираться не приходится: мама кланяется по правилам, а потом заключает сватью в жаркие объятья.

       — Ух, — отдувается Ийзих-хон, когда мои проходят внутрь смотреть дом. — Правду говоришь, сынок, земляне к родственникам гораздо больше лезут. Меня отец твой так не обнимал ни в жисть.

       Когда мы входим внутрь, мама уже бегает по этажам с улюлюканьем и восторженными возгласами и собирает по окнам котов. Потом спускается вниз, вся увешенная чёрными шкурками, и требует немедленно идти в лес.

       Сашка растягивается на диване и снисходительно предлагает:

       — Правильно, идите все в лес, а я хочу по-мужски поговорить с племянником. Давай его сюда, Лиза, и иди гуляй.

       — Ещё чего! Ребёнка проветрить нужно после города. Да и тебя неплохо бы. Вставай — и вперёд!

       Обмазавшись репеллентами и обмотавшись москитной сеткой, мы идём размяться.

       Насекомых в лесу оказывается меньше, чем я боялась. Азамат говорит, что к осени их всех съедают более-менее, так что жить можно. Мы вооружены гигантскими корзинами и куницей. В принципе, все зияния в пешей досягаемости мы уже нашли и огородили сетчатым заборчиком, но куницу-то тоже выгулять надо, а то сидит, бедная, в вольере под стеной, скучно. Мои, конечно, тут же затискали несчастную зверюшку и теперь сражаются, кто её будет вести. Не упустили бы совсем, а то сбежит от них, а самостоятельно жить в лесу она не сможет.

       Ребёнок, едва я его примотала к себе, тут же отрубился несмотря на панаму с сеткой. Мы движемся рыхлой группой по редкому лесу, не отходя далеко от дороги.

       Внезапно матушка останавливается, поводит носом и поднимает палец.

       — Чую грибы.

       Мы тоже все старательно принюхиваемся.

       — Грибами пахнет, — сообщает моя мама. Мы с Азаматом переглядываемся.

       — Ну давайте искать, разойдёмся немножко...

       Мы рассредотачиваемся так, чтобы не терять друг друга из поля зрения, и скоро наши родительницы по запаху обнаруживают две фантастических грибницы.

       Весной в лесу можно собрать только те смешные шарики, которыми мы питались, когда пересиживали войну. А с середины лета начинаются уже более привычные урожаи — на ножке, со шляпкой, всё как полагается. Вот только размером они всё больше с табуретку, хотя совсем не старые. Мелкотню до пятнадцати сантиметров брать зазорно — прогневишь лесных духов. Ну и расцветки у местных грибочков жизнерадостные, никаким мухоморам не снилось. Те, на которые мы набрели, фиолетово-оранжевые с плавным переходом от центра шляпки к краям.

       — Это можно есть?! — ужасаются Сашка с мамой.

       — Можно, вот так, — Азамат отламывает кусок ближайшей шляпки и отправляет в рот. — Сладко.

       Я рискую попробовать. Действительно сладко, как тёртая морковка.

       — Так чего, собираем? — по-прежнему не верит мама.

       Азамат мотает головой.

       — Из них не готовят. Ешьте здесь, домой другие возьмём.

       Мы идём гулять дальше, периодически закусывая грибочком или какими-нибудь лесными плодами (назвать здешних монстров ягодами у меня язык не поворачивается).

       Внезапно Сашка издаёт призывный клич — он набрёл на необъятное поваленное дерево, усеянное серебристыми зонтиками с бахромой.

       — Привет, опята, — изрекает маман.

       В таком вот духе прочёсывая лес шеренгой мы постепенно собираем грибы всех цветов радуги, кроме жёлтого (они нам тоже попадались, но они ядовитые) и коричневого с золотом (золото оказалось то ли плесенью, то ли ещё каким паразитом). Ещё несколько очень похожих на уже собранные нами грибы Азамат с матушкой отбраковали как поганки, притворяющиеся благородными.

       — А чего они все таких бешеных цветов? — спрашивает Сашка. — У нас грибы обычно в подстилке прячутся, мимикрируют...

       — Ближе к северу у нас они тоже всё больше серые да бурые, — отвечает Азамат. — А в этих широтах растут некоторые ядовитые травы, которые портят грибам почву, и эти травы едят всякие лесные звери, чтобы лечиться. Вот грибы их и приманивают — пришёл кабан грибочком угоститься, заодно и лечебной травы пожевал, а грибы на её месте вылезли.

       — И не червивые вообще, — дивится мама. — Ну у вас тут жизнь, я скажу...

       — А... что, тут кабаны водятся? — осторожно спрашивает Сашка.

       — А как же, — пожимает плечами Азамат. — Кабаны, волки, медведи, лисы, несколько разных крупных кошек, ну и всякие куньи, конечно, леса-то богатые.

       Сашка нервно сглатывает и оглядывается.

       — Да вы не беспокойтесь, — усмехается Азамат. — Днём близко к жилью никто не подойдёт, да и я с оружием. Но если увидите какого зверя, кричите громко, он сбежит.

       — У нас глюков-то не будет с этих грибочков? — вопрошает маман, закусывая очередной сыроежкой (их тут, оказывается, несколько видов разных цветов, только макушки у всех оранжевые).

       Я перевожу вопрос, меня он тоже интересует.

       — От этих нет, — заверяют Азамат с матушкой и Тирбишем хором.

       — Вот если увидите такие тёмно-тёмно синие, а снизу серебристые, это грибы истины, их лучше просто так не есть, — сообщает матушка, выразительно тыча пальцами в собственные синие штаны и Азаматову серебристую сумку, чтобы моя маман поняла, о каких цветах идёт речь. Мама даже повторяет названия.

       — Это не те ли, которыми меня Алтоша травил? — интересуюсь.

       — Они самые, — кивает Азамат. — Но просто так сырыми мы их тоже не употребляем, только отвар или настойку.

       Куница, которую ведёт Сашка, внезапно останавливается, вытягивается столбиком и рявкает куда-то в кусты.

       — Тихо, тихо, — Азамат пригибается и одним пальцем гладит маленькую головку. — Там лиса, она мимо идёт, тебя не тронет.

       Куница, почувствовав моральную поддержку, рявкает ещё несколько раз для самоутверждения и успокаивается.

       — Что там?! — выпаливают мои родичи.

       — Лиса, — говорю.

       — Ли-са, — повторяет Азамат. — Надо выучить всяких зверей вообще. А как будет волк? Или тигр?

       Я перевожу, Азамат повторяет.

       — Интересно, похоже на всеобщий немного. А как будет гхаррсан?

       — А это кто? — такого зверя я не проходила. Я и остальных-то знаю только по названиям болезней да по детским книжкам.

       — Выдровая кошка.

       — Э... Я такого не знаю. А на всеобщем как?

       — Никогда не интересовался, — пожимает плечами Азамат. — Но если ты подойдёшь ко мне на пару шагов, то вон в той развилке над оврагом увидишь.

       Я послушно подхожу и прослеживаю взглядом направление, в котором указывает Азамат. Там на золотой сосне и правда сидит кто-то жёлтый размером чуть покрупнее обычной земной кошки и таращит на нас светлые глаза. Тут ребёнок на мне, видимо, почувствовав напряжение, завякал, и загадочное существо ухнуло с дерева куда-то в глубь леса.

       — Я не знаю, кто это, — мотаю головой. — Оно хотя бы кошка или норка?

       — Скорее кошка, хотя трудно сказать. Ест всех, особенно любит разорять сурчатники.

       — Все сюда! — доносится зов Оривы. — Я нашла грибы-красавцы!

       — Ого! — воодушевляется матушка и резко сворачивает на голос.

       — О, пошли, пошли, — Тирбиш машет рукой моим, и все вместе мы топаем на Оривину полянку. Грибы и правда красивые, красные, с высоко задранными краями шляпки, торчат во мхе, как рюмочки.

       — Кто в сапогах, собирайте, — командует Орива, стоя на кочке. Полянка-то не полянка, а болотце.

       — А может, босиком? — предлагает Сашка, шевеля пальцами в тряпочных кедах.

       — Что вы, там же змеи! — хмурится Азамат. — У нас по болоту только в сапогах можно. Так, ма, Тирбиш, Шатун и я — собираем, остальные отойдите, где сухо.

       — Ну ладно, — вздыхает Сашка. — Пошли какие-нибудь более досягаемые грибы искать.

       В отличие от околоземных планет-питомников, здесь грибы растут не по три-четыре, а большими куртинами, там, где ядовитой травы нету. Поэтому всё время смотреть под ноги не приходится, можно спокойно идти по пустому лесу, пока не наткнёшься на яркое пятно, и тогда уже сразу штук пятьдесят соберёшь.

       Мы снова немного распределяемся. Осень ещё ранняя, листья почти все зелёные, под ногами мягкая травка, ничего не шуршит, тихо-тихо. Изредка какая-нибудь птица вякнет или прогудит мимо реактивное насекомое. Лес на склонах смешанный, хотя больше всё-таки хвойный, и чем выше, тем хвойнее. Местами из-под лесной подстилки торчат сияющие белые камни здешних скал — тут много кварца. Местность даже приблизительно не ровная — мало того, что с уклоном к морю, так ещё и рассечённая трещинами в скале. То и дело приходится обходить крутые овраги и расщелины. В пологие лощины я спускаюсь, потому что там-то и растут грибы, где пониже и помокрее. Впрочем, лето выдалось суховатое, так что я не рискую намокнуть. Страшно подумать, какие гиганты тут должны расти после мокрого лета, и в каких количествах.

       Я в очередной раз свищу, чтобы понять, в какой стороне остальные, и не пора ли мне поворачивать. В ответ что-то тихо. Видимо, я спустилась за большой бугор, и меня не слышно. Поднимаюсь повыше и свищу снова. Тишина. Ладно, Дол отовсюду видно, не заблужусь, разве только прогуляюсь подальше. Пришла я вон оттуда, помню, как под поваленным стволом подлезала. Ну пошли обратно.

       Вылезаю из-под ствола и натыкаюсь взглядом на фигуру перед собой. С той стороны дерева я никого не заметила. На низкой ветке сидит мальчишка лет тринадцати, лохматый, перепачканный, в зелёной от травы одежде. Один из младших детей нашего сторожа, что ли?

       — Привет, — говорю. — Ждёшь кого-то?

       Он молчит, только недоумённо меня разглядывает. Ребёнок на мне не спит, машет кулачком и что-то там попискивает негромко о своём.

       — Ты тут не видел большую компанию? — спрашиваю. — А то я что-то убрела далеко.

       Мальчик так же молча машет рукой влево.

       — Ага, спасибо, — улыбаюсь и принимаюсь высматривать между деревьев и бурелома более-менее проходибельную траекторию. Мальчик спрыгивает с ветки и подходит поближе, медленно и неуверенно. Наконец замирает метрах в полутора.

       — Помочь чем-нибудь? — спрашиваю, зная, что ко мне всегда боятся обратиться.

       — Твой? — спрашивает он, кивая на мелкого. Голос у него сиплый, видимо, ломается.

       — Да, — киваю. Мне немного странно обращение: сторожевы дети гораздо вежливее, а не понять, кто я, он не мог. Чем больше я смотрю, тем страннее кажется мне этот мальчик. Волосы по бокам головы у него торчат как-то противоестественно, руки очень длинные, и пальцы тоже. Одежда — совсем старьё, обуви нет.

       — Красивый, — как-то обиженно сообщает мальчик. У самого у него лицо немного девчоночье, маленький носик, тонкие губы, большие круглые глаза. В целом довольно симпатичный.

       — Ты тоже, — улыбаюсь. Мало ли, может, человек переживает на эту тему. Подросток всё-таки.

       Он ещё шире открывает свои круглые глаза, и вдруг в два прыжка оказывается на ближайшем дереве. Если б я не знала Азамата, то ни за что бы не поверила, что люди могут так быстро и ловко двигаться, но видимо парень просто много тренируется. Он тем временем добирается до вершины дерева и так же проворно спускается вниз. Свешивается на коленках с нижнего сука и протягивает мне ветку, усеянную какими-то орехами.

       — Спасибо, — говорю я обескураженно.

       Он как-то странно фыркает, всасывается обратно в крону, после чего сигает на соседнее дерево и исчезает в листве.

       Я пожимаю плечами и топаю в указанном направлении. Минут через пять выхожу к грибному болоту, где наши сапогатые добытчики как раз всё собрали и топчутся на берегу, обтирая с ног ил.

       — О, Лиза, — замечает меня Азамат. — А где остальные?

       — Бродят, я немного угуляла.

       — Надо их уже скликать, у нас ёмкости кончились. Ого, откуда у тебя эти орехи?

       Тирбиш, Шатун и матушка тоже внимательно изучают ветку в моей руке.

       — Да я там, — машу веткой в сторону, с которой пришла, — какого-то мальчишку встретила, на дереве сидел. Он мне сорвал. Наверное, сын сторожа...

       Азамат задумывается.

       — У нашего сторожа сыновья все взрослые. А он не назвался? Здесь поблизости больше и не живёт никто, тем более, с детьми...

       — Не назвался. Ну он такой, подросток скорее. Одёжка вся драная, по деревьям прыгал, как белка.

       Матушка вдруг вытаращивается на меня так, что мне не по себе становится.

       — А он сказал что-нибудь?

       — Ага, два слова. А что?

       Матушка расслабляется, а вот Азамат наоборот.

       — Погоди-ка, а уши или руки его ты не разглядела?

       — Руки длинные очень, — припоминаю. — Ушей не видела, всё волосами завешено, но такое впечатление, что у него под этими волосами ещё что-то было кроме ушей.

       — А ногти? — допытывается матушка. — На руках или на ногах, какие?

       — Я как-то внимания не обратила, — пожимаю плечами. Пытаюсь вспомнить, как это выглядело, когда он мне ветку подал. — Он ветку держал не большим пальцем, а между указательным и средним. Да в чём дело-то?

       — Да видишь ли, — Азамат вдыхает поглубже. — Есть шанс, что это был лесной демон.

       — И чего тогда?

       — Ничего, — Азамат мотает головой. — Теперь уже ничего, а вообще это самый страшный хищник в любом муданжском лесу.

       — Э? Да? А предупредить?

       — Я был уверен, что их здесь нет. Но видимо пришли... Так, ладно, надо созывать всех и идти домой. Демон он или кто, нам тут больше делать нечего, всё равно места в корзинах нету.

       Азамат набирает побольше воздуха и издаёт такой мощности свист, что, по-моему, земля дрожит. Через несколько минут все собираются, и мы поворачиваем к дому.

       — Так что, — спрашиваю шёпотом, — нам теперь в лес не ходить?

       — Нет, ходить можно, только аккуратно. Раз он тебе подарил птичьи орехи, значит, ты ему понравилась, и нападать он не будет. Но лучше иметь с собой что-нибудь съестное, если снова его встретишь. Сытые они не нападают, если не разозлить.

       — Я не понимаю, он ведь человек. Странный, конечно, но... Думаешь, он правда мог бы кого-то убить и съесть?

       — Ещё как. Лесные демоны только притворяются людьми, и не очень успешно. У них большие подвижные мохнатые уши и кривые когти на руках и ногах. У некоторых ещё и хвост торчит. Но всё-таки... Ты уверена, что он с тобой говорил?

       — Да, конечно, он на мелкого показал и спросил "Твой?", а потом сказал "Красивый".

       — Тогда наверное это всё-таки был не демон. Ну или не знаю, может, бывают полукровки, хотя я о таком не слышал. Демоны не могут говорить, они не люди. Это всё равно что твои кошки бы заговорили, понимаешь?

       — Может, это очередной Ирликов посланец?

       — Может... В любом случае, не повредит оставлять ему у края леса какую-нибудь еду. Лучше всего сливки или масло.

       — Так её кто угодно сожрёт.

       — Можно в банке с крышкой. Если это демон или человек, то отвинтит, а обычные звери не справятся.

       Я пожимаю плечами. На этом Муданге куда ни плюнь, всё какая-то нечисть. Ну ладно, с нас не убудет лесных обитателей маслом покормить.

       Когда мы возвращаемся из лесу, нас встречают мокрые Алтонгирел с Эцаганом и сообщают, что вода, как молоко, и что у нас очень удобный спуск к мосткам. Азамат быстренько уговаривает матушку и Эцагана заняться грибами, а все остальные мы идём купаться.

       С купальными костюмами на Муданге не шибко. Мужчины обычно обходятся шортами, а женщины напяливают что-то вроде короткого сарафана из грубой тёмной ткани, чтобы не просвечивал, когда намокнет. Я ещё в начале лета заявила, что это носить не намерена, и вделась в самый обычный закрытый купальник. Азамат повздыхал, что ему не очень приятно видеть меня почти голой при посторонних. Я ему на это ответила, что он мою раздетость компенсирует своей одетостью — вечно майку под самое горло напялит, — а мне на это тоже смотреть неприятно, так что мы квиты. На этом и успокоились.

       Естественное дело, мама, которую общественные условности никогда не заботили, даже не озадачилась вопросом, в чём тут купаются. Нацепила своё леопардовое бикини без лямок, зато с золотыми пряжками, повесила на плечо бирюзовое полотенце и пошла спускаться. Если учесть, что она сфероподобна, то процент ткани к проценту кожи получается совсем уж мизерный.

       Нет, ну, надо сказать, мужики хорошо справились, даже не закашлялся никто. Один Алтонгирел покраснел, но он в принципе считает женское тело чем-то ужасно неприличным.

       — Ну, а чего все стоят? — Сашка шлёпает босыми пятками по ступенькам. — Пошли в воду!

       И мы идём. К счастью, Алтонгирелу с нами не надо, он сегодня уже купался.

       Азамат прихватил и мелкого тоже.

       — Куда ты его там денешь внизу? Дай Тирбишу отдохнуть хоть чуток, — занудствую я.

       — Зачем Тирбиш? Я сам займусь. Раз уж я здесь, и погода купальная, надо сына плавать учить.

       — В море? Ты бы в ванне сначала попробовал.

       — Да ну, в ванне скучно, правда, маленький? — Азамат щекочет мелкому пузо, тот взвизгивает, как чайка. — Не волнуйся, я в детстве на Ароне тренировался.

       Я не то чтобы сильно волновалась — понятно же, что Азамат ребёнка не утопит, а пупок у мелкого уже зажил. Но всё-таки в море... Кто его знает, унаследовал он папин иммунитет или нет. Пока, тьфу-тьфу, не болел, но наверняка сказать нельзя. Вдруг из него вырастет мелкий ботаник, как Сашка, а вовсе не муданжский принц с косой саженью в плечах? Ох-хо-хо...

       Впрочем, пока я размышляю, Азамат уже по пояс в море объясняет мелкому, что плюхать пятками по воде очень забавно. Мелкий шумно соглашается.

       — Не дёргайся, Лизка, — Яна хлопает меня по плечу и подталкивает на мостки, чтобы не перегораживала дорогу. — У твоего мужа, по-моему, рецессивных аллелей вообще нету. Вода тут чистая, тёплая. Расслабься.

       — Тебе хорошо говорить, — ворчу я, сползая с мостков в чистую тёплую воду. — У тебя своих нету. А я за Азамата и то дёргаюсь.

       — Пока нету, — задумчиво говорит Янка. — Но, может, будут.

       — Что, и ты встретила знойного муданжца своей мечты? — вклинивается подплывший Сашка.

       — Цыц, — отрезает Янка. — Я ничего не говорила.

       И уплывает, гордо задрав веснушчатый нос.

       Мы переглядываемся, пожимаем плечами и гребём к Азамату, чтобы нас там обрызгали с визгом.

       — Ишь как ногами работает! — замечает мама, приближаясь к нам. От неё по поверхности воды расходятся курги, как от небольшой лодочки.

       — Да-а, — довольно кивает Азамат. — Может крем взбивать. Ну что, малыш, окунёмся?

       После купания мы перекусываем бутербродами, и Азамат с Тирбишем принимаются за готовку. Ребёнок, накупавшись, отрубается прямо посреди шумной гостиной. Сашка звонит домой и рассказывает, что тут делается, мама с Ийзих-хон жестами обсуждают вязание, смешно закорючивая пальцы, Бойонбот задумчиво плетёт гизик, Янка и Эцаган лежат на диванах вдоль стены и балдеют от ничегонеделания. Мне этого занятия последнее время хватает, так что я хожу и ко всем пристаю.

       — Азамат, вам тут не помочь?

       — Да нет, справимся, ты там гостей развлекай пока.

       — Они сами развлекаются... А куда остальные делись? Я пока переодевалась, всех растеряла.

       — Ваша мать пошла посмотреть, что растёт вокруг дома, — сообщает Тирбиш. — И Задира тоже где-то снаружи, не знаю. Шатун очаг разводит на берегу.

       — А Алтонгирел медитирует, — добавляет Азамат и усмехается. — Он после того случая на корабле теперь каждый раз, как грибы потрогает, потом медитировать бежит. Боится, что опять что-нибудь не так пойдёт,

       Мы хихикаем. Мне наконец находится занятие — чесать котов. Я усаживаюсь в углу и расслабляюсь под дробное мурчание.

       — А кто этот Шатун? — спрашивает Тирбиш у Азамата, помешивая ароматный соус.

       — Сын Орешницы. Ты её знаешь, наверное...

       — А, да, точно. Это который неприкаянный?

       — Он самый.

       — Почему неприкаянный? — спрашиваю.

       — Да что-то не везёт парню, — Тирбиш пожимает плечами. — Ни на одной работе долго не держится. Тугодум, говорят, и бабник. Хотя красивый, конечно.

       Я задумываюсь. Наверное, по местным стандартам, и правда красивый. По моим — никакой.

       — И то сказать, — продолжает рассуждать Тирбиш. — Четвёртым из шести братьев быть тяжело. Старшие уже в люди вышли, младшие у тебя на шее, а сам — ни то, ни сё.

       — О, Лиза, а где эти твои орехи? — перебивает Азамат. — Давай-ка их сюда.

       — Вон, на холодильнике лежат. А что из них делают?

       — Приправу. Они будут приятным украшением к соусу. Понюхай-ка.

       Он давит пальцами один орешек и протягивает мне под нос. Пахнет остро и пряно.

       — Они редкие какие-то?

       — Не то чтобы редкие, но достать трудно. Веточки тоненькие, ломкие, лезть за ними — себе дороже, разве что мелкого мальчишку загнать. Некоторые птиц приучают эти орехи собирать, потому они и называются птичьи.

       Мама возвращается с осмотра местности, когда ужин уже почти готов.

       — Ну, я вам скажу, это никуда не годится, — с порога заявляет она, уперев руки в боки. — У тебя, Лиза, может, и нет времени цветочков из соседнего леса принести, ну так хоть бы садовника наняла какого-нибудь!

       — Их тут нет, — говорю. — Только фермеры, но они цветы не выращивают. Тут вообще несъедобные растения никто не сажает.

       — У-у-ужас кошмарный, — восклицает мама. — Ну ничего. Мы это исправим. Вот завтра и начнём. Азаматик, у тебя тут лопаты есть? А тачка? А шланг?

       Азамат выучивает много новых слов.

       Грибной день удался на славу. Муданжские грибы — всем грибам грибы, так пахнут, такие крепенькие, сытные, вкуснющие... Да и повара у нас — не промахи. После ужина садимся вокруг очага на берегу — темнота, костерок и море, вопли ночных птиц, стрёкот в траве, ребёнок булькает и дёргает Азамата за косу. Орива начинает что-то напевать, Шатун подхватывает, и скоро мы все, кто во что горазд, тянем позитивную муданжскую песню о том, что звёзды по осени капают в степь, и из брызг рождаются серебряные кони, быстрые, как молния, и спокойные, как долинная река.

       Перед сном я выхожу на улицу и ставлю у подножия горы банку сливок.

       С утра пораньше, то есть ещё до полудня, мама вздребездается, поднимает младших мужиков и выходит на промысел — замерять участок, определять почву, выравнивать местность. Я наблюдаю всё это с лужайки, где занимаюсь гимнастикой — разгоняю послеродовой жирок. Азамат блаженно взирает на меня с террасы, положив голову на руку и опершись на перила.

       — Так держать, Хотон-хон, — присвистывает Шатун, следя взглядом за тем, как я машу ногой. Тирбиш отвешивает ему тычок в рёбра.

       Я замечаю под скалой что-то блестящее и постепенно двигаюсь в ту сторону с каждым приседанием. Эцаган ржёт в кулак. Блестящим предметом оказывается давешняя банка. Пустая, чистая, завинченная. Кидаю её Азамату. Он долго рассматривает банку со всех сторон, пока я изображаю горбатый мостик. Наконец упражнения кончаются, и я подхожу к нему.

       — Ну как, что-нибудь прояснилось?

       — Не очень. Банка то ли вылизана, то ли вымыта, не пойму. Вряд ли демон стал бы её мыть, да и закручивать обратно крышку...

       — То есть у нас в лесу живёт какой-то человеческий парень? Который сразу просёк, что сливки — ему.

       — Тоже странно, — вздыхает Азамат. — Посмотреть бы на него... Пожалуй, сегодня ночью поставлю камеру.

       — Какие-то проблемы? — интересуется Алтонгирел, появляясь на веранде из ниоткуда.

       — Да нет, — Азамат пожимает плечами. — Кстати, Лизонька, ты не хочешь на лодочке покататься, пока Алэк спит?

       — А он уже опять спит? Ну ты его вчера ухайдокал... Не вопрос, пошли кататься! Заодно откроем сезон... — подмигиваю.

       Азамат не сразу, но ухватывает мой намёк.

       — А тебе... уже можно? У нас женщины после родов ещё месяца три ни в какую, а то и больше.

       — Вашим женщинам только дай повод вытурить мужа из постели! А земная медицина на что? Я в порядке и вполне готова на подвиги.

       Азамат на секунду замирает с глуповатым выражением на лице, а потом принимается быстро-быстро собираться.

       Долблёная лодка горячая от солнца, весло одно, как у байдарки, и с него сыплются сияющие капельки. Иногда на меня, но это даже приятно. Здесь, внизу ветра нет совсем, но ворс из сосен на склонах гор, колеблется и волнуется. Вода — как будто масло, совсем гладкая, и круги от нас такие плавные, вальяжные, медленно расплываются и глохнут.

       Мы молчим, радуясь, что в кои-то веки вырвались ото всех одни, пока ещё тепло, пока можно разомлеть под солнышком прежде чем ухнуть с головой в долгую муданжскую зиму.

       Азамат причаливает к песчаному бережку. Я сразу лезу в воду, потому что от песка пышет жаром. Азамат стаскивает одежду и присоединяется ко мне.

       — Дай хоть посмотрю на тебя при нормальном свете, — говорю. — А то мажешься ты в темноте, любовью занимаемся в темноте... Ага, гляди-ка, подживает.

       Азамат скептически оглядывает себя спереди.

       — Ну, да, пожалуй, и правда вот здесь, сверху, получше стало. А шея как? — он задирает голову.

       — Хорошая шея. Если не присматриваться, то почти незаметно.

       Азамат недоверчиво усмехается, но не возражает.

       — Ладно, пошли уже плавать, а то я глупо себя чувствую по колено в воде голый.

       — А по мне так в самый раз, — хихикаю и шлёпаю его пониже спины. Он так возмущается, что теряет равновесие, и тут же роняет меня в воду с громким плюханьем. Я хохочу и отбиваюсь, потому что он меня щекочет, а потом затаскивает на глубину и принимается целовать, так жадно, как будто месяц не видел, а не только вчера полночи этим и занимался. Скоро для меня небо и вода сливаются в единый синеватый фон, а каждый вздох отдаётся эхом от скал, смешиваясь с чаячьими криками. Я растворяюсь в воде, а Азамат во мне, и мы расходимся кругами по поверхности, мягко омывая камни и пляж, сцеловывая друг с друга солнечные блики. Круги образуют водоворот, но он стремится не вниз, а вверх, фонтаном-фейерверком заполняет небо, и вот уже мы, рассеянные брызгами, с плеском опускаемся на застеленное морем ложе.

       Азамат выныривает и отряхивается по-собачьи, гизик с косы свалился, и непослушные волосы немедленно расползлись по поверхности, как разводы туши. Я лениво лежу на спине, мечтая о том, чтобы потянуться, но даже это лень. Азамат цепляет меня под мышки и принимается гонять вокруг себя, рассматривая моё тело сквозь толщу воды.

       — Ты с этой своей гимнастикой теперь ещё стройнее, чем когда мы поженились.

       — Неправда, — вяло отвечаю я. — Мне дотуда ещё четыре килограмма...

       — Это волосы отросли, — отмахивается Азамат. — Они же у тебя из золота. Кстати, помнишь, ты говорила, что у Алэка глаза могут потемнеть? А когда?

       — А кто его знает. Может, через полгода. Может, раньше... А тебе так хочется, чтобы он был твоей точной копией, что ли?

       — Нет, наоборот. Я бы хотел, чтобы они у него остались такими синими, как у тебя. Такое вообще может быть?

       — Теоретически может, хотя вряд ли.

       — Надо будет Алтонгирела попросить за это помолиться. Представляешь: "князь Алэк Синеглазый". Звучит, а?

       Я ухожу под воду побулькать.

       Когда мы возвращаемся, вокруг дома уже кипит работа. Маман всё распланировала, мужики приволокли из леса крошечные деревца и понатыкали их по маминому указанию, а теперь обильно поливают из шланга.

       — О, капитан, — Эцаган разгибается из-под микроскопической сосенки. — Как вы долго, мы уж думали, не послать ли спасательную экспедицию...

       — Я бы вам устроил спасательную экспедицию, — хмыкает Азамат. — До самого Ахмадхота бегом.

       Эцаган ржёт и подмигивает мне. Я ему грожу кулаком.

       — Вот, глядите, — мама возникает перед нами и делает широкий жест рукой. — Здесь у вас будет тенистая аллея.

       — Лет через тридцать? — спрашиваю.

       Азамат приседает и присматривается к лиственным задохликам, торчащим из свежевскопанной земли.

       — Нет, эти быстро растут. Через два-три года с меня ростом будут.

       — Ну ладно, — отмахиваюсь. — Ты нам только оставь лужайку какую-нибудь, и чтобы без колючих кустов по краям, а то ребёнка надо где-то выгуливать.

       — Оставлю, оставлю, я вас знаю, — заверяет маман. — Вон там вон, с одной стороны скала, с другой дом, а с остальных воткну какую-ниудь неистребимую полынь, чтоб мягко было. Ладно, — она поворачивается к мужикам и хлопает в ладоши. — Всё на сегодня, отдыхайте. Пошли, пошли! — машет руками, как будто мух отгоняет. Те ржут и расходятся.

       — То ли пойти искупаться, — Эцаган задумчиво чешет в затылке. — То ли поработать...

       Из-за угла выруливает Тирбиш с мелким.

       — Хотон-хон, вас очень просят.

       Мелкий и правда изображает слёзы — нос наморщил и ноет.

       — Давай сюда.

       У меня на руках ребёнок сразу раскрывает зажмуренные глаза и принимается с интересом смотреть вокруг.

       — По-моему, кто-то маленький манипулятор, — смеюсь я.

       — Капитан, раз уж мы все здесь, может, потренируетесь с нами? — предлагает Эцаган.

       — Можно, — кивает Азамат. — А то я уже тоже костенеть начинаю. Давайте, переодевайтесь и выходите на полянку.

       Все, кто не участвует в тренировках, рассаживаются в теньке смотреть.

       — Вам, Ийзих-хон, ужасно повезло, — говорит Орива. — Можно не ездить в столицу смотреть бои, всё равно все самые лучшие воины собрались здесь.

       Матушка смеётся, а Янка кривит губы.

       — Да ладно все, неправда! Если бы здесь все собрались, некому было бы страной управлять.

       — Тоже верно, — соглашается Орива. — Лучшие наёмники-то у нас нынче по должностям сидят.

       Поразмявшись традиционными играми, мужики переходят к поединкам. Первыми сцепляются Шатун с Бойонботом. Похоже, Азаматовы весенние уроки не пропали даром — уже этих двоих я почти не различаю, так быстро они двигаются. Сашка и мама тоже вытягивают шеи и всматриваются, то и дело удивлённо косясь на меня. В итоге Сашка решает проблему просто: достаёт телефон, записывает видео, а потом проигрывает вдвое медленнее.

       — Круто! Вот это я понимаю боевые искусства! Действительно почти балет!

       Зрители-муданжцы, видимо, различают борцов получше, чем мы, слабовидящие земляне. Наконец Бойонбот распластывается на земле, тяжело дыша, и заявляет, что сдался.

       — Рановато, — Азамат качает головой. — И я тебе скажу почему. Ты переносишь вес против инерции, от этого сильно устаёшь, а надо экономить силы. Ты же не пытаешься в унгуце планировать поперёк ветра? И тут не пытайся...

       — Как он такие мелочи различает? — поражается матушка. — Вот это глаза! Я только вижу, кто бьёт, а кто уворачивается.

       — А ты, Шатун, — тем временем продолжает Азамат, — левую руку бережёшь. В чём дело? Болит? Ломал недавно?

       — Да нет, так, потянул немного. Боязно подставлять.

       — Если надо лечиться, лечись, а если нет, то не бойся. Лучше уж руку подставлять, чем живот. Ну, Тирбиш, готов? Поехали!

       — М-да, чемпионат по ушу отдыхает, — протягивает Сашка. — Выучить, что ли, пару приёмчиков? Только, боюсь, засмеёт меня твой муженёк.

       — Саш, ну он же вежливый человек, он не станет над тобой смеяться, — возмущаюсь я.

       — Да? Ну ладно, можно попробовать, когда он с настоящими воинами закончит.

       Следующие два дня маман продолжает возиться в новоиспечённом саду и делиться с Ийзих-хон вязальными секретами, Сашка учится муданжской борьбе, я сижу с ребёнком, а молодёжь таскается в лес за грибами и ягодами.

       Азамат установил камеру ночного видения, и наутро мы с ним сели глядеть, на что похож ночной поедатель сливок.

       — Это тот самый парень, — говорю я, глядя, как на экране из леса украдкой выходит человек.

       — Слишком мелко, не могу разобрать, есть ли когти... — бормочет Азамат.

       Парень долго и тщательно осматривается, наконец подбегает к банке, хватает её и в три прыжка уносится обратно в лес.

       — Так, а кто же её обратно принёс? — Азамат потирает нижнюю губу и перематывает пустые кадры. — Ага, вот, снова появился.

       На экране всё тот же парнишка опять выходит из леса, всё так же крадучись, замирая от каждого звука, почти на всех четырёх подползает к тому месту, где мы оставляли гостинец. Там он прижимается к земле и достаёт из-за пазухи пустую банку. Ставит её ровнёхонько на прежнее место и стремительно удирает.

       Азамат просматривает оба появления по нескольку раз, наконец вздыхает и закрывает бук.

       — Нужна камера с разрешением побольше, здесь не видно. Но повадки звериные, ты заметила?

       — Да, есть немного... С другой стороны, если он всё время живёт в лесу, то выучился, наверное, красться...

       — Да, да, — Азамат кивает. — Ладно, сегодня ночью ещё раз попробуем. Я с унгуца сниму камеру, у меня там очень хорошая...

       — А ты этих демонов много видел-то раньше?

       — Два раза. Один раз в лесу, мельком, а второй — когда отец его подстрелил. Приволок тушу в клуб, чтобы всем мальчишкам показать, как демон выглядит. Мы его тогда хорошо рассмотрели. Но тот был взрослый...

       — Могу себе представить, что сказали девочки в этом вашем клубе, — кривлюсь я.

       — Да понятно что, — усмехается Азамат. — Кто в обморок, кто в слёзы, кто визжать и дёру... Хозяева клуба были не очень рады такому уроку.

       Камера из унгуца оказывается хорошая, но довольно большая. Едва появившись на следующую ночь среди крайних деревьев, лесной житель её замечает и швыряет в неё камнем. Камера не бьётся и хорошо закреплена, но отворачивается в сторону, и всю оставшуюся ночь снимает море.

       — Хитрый, зараза, — Азамат поджимает губы. — Всё-таки вряд ли демон. Ну откуда демону знать, что такое камера, а? Ничего не понимаю...

Глава 8.

       Наступает день открытия музея. Азамат поднимает нас всех ни свет, ни заря, чтобы лететь в Долхот. Мы вслепую выползаем на кухню без энтузиазма пожевать чего-нибудь под кофе. Алэк закатывает форменный скандал — что за аврал и катастрофа, мама сама утром кормит?! Только Азамат с матушкой бодры и веселы.

       — Вот посмотрю Императорский музей, и тогда уже точно домой поеду, — категорично объявляет матушка.

       — Мгм, хорошо, я вас отвезу, — бормочет Бойонбот.

       Я с ужасом вспоминаю, что нужно парадно одеться.

       — Имигчи-хон, — зову матушку, — вы не могли бы Алэка нарядить, а то мне ещё самой что-то приличное надеть надо...

       — Конечно, конечно, Лиза-хян, о чём речь! — матушка подрывается с места и через мгновение за ней закрываются двери лифта, так что нам с Азаматом приходится ждать, пока он приедет обратно.

       — Я даже не помню, что у меня тут из нарядов есть. И какая погода в Долхоте... Боги, почему я об этом вчера не подумала?

       — Потому что вчера, если помнишь, мы с тобой вылезли из воды только для того, чтобы залезть в постель, — усмехается Азамат. — Расслабься, я тебя одену.

       Он загоняет меня в комнату и усаживает на кровать. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы заснуть обратно. Азамат выгружает из шкафа какие-то вещи, перебирает их и по одной выдаёт мне. Я их послушно натягиваю, если понимаю, как.

       — А подарки Орешницы у нас в Ахмадхоте остались? — интересуюсь.

       — Нет, я их взял с собой, и ты как раз сейчас надеваешь платье из комплекта, — спокойно отвечает Азамат. Привык ко мне, понятное дело.

       Я старательно трясу головой.

       — Так, надо просыпаться, а то уже вообще ничего не соображаю!

       — На лице что-нибудь рисовать будешь? — он протягивает мне косметичку.

       — Да надо бы, там же, небось, толпа большая будет, видно плохо.

       — Думаю, приличная, — кивает он.

       Азамат тоже принимается одеваться, а я сижу малюю. В итоге обычно получается что-то среднее между гримом балерины и мордочкой матрёшки. Конечно, можно накраситься и в меру, но тут задача — чтобы отовсюду было видно, на каком месте у меня глаза. Ну и потом, под слоем штукатурки как-то спокойнее на людях появляться: вроде не я, а так, формочка. Азамату бы тоже не помешал защитный слой, но мужикам не положено.

       Наконец мы рассаживаемся по унгуцам — при этом некоторые отрубаются обратно — и машем из окна сторожу, который остаётся охранять дом. На сей раз мы улетаем вообще все. Грузоподъёмность унгуца довольно большая, так что количество пассажиров ограничивается только откормленностью — ну или согласием сидеть у кого-то на коленях.

       Наш путь лежит ровнёхонько поперёк Дола, так что мы имеем удовольствие наблюдать, как солнце поднимается над спокойными водами, озаряет скалы и лесистые склоны. Тирбиш с Алэком на руках притиснут мамой к окну, и непрерывно комментирует:

       — А вон видишь, тюлешек плывёт? А вон дельфинчик... Во-он беленький. Дель-фин, да-а...

       Мне смотреть в окно гораздо интереснее, чем Алэку, которого больше занимают завязочки у Тирбиша на кафтане, так что я внимательно следую всем указаниям. И правда, почти под нами, чуть справа, по воде скользит кто-то белый с длинным носом.

       — Гляди, птички, буревестнички, поморнички, — продолжает сюсюкать Тирбиш.

       Те, кто задрых, выспаться всё равно не успел, лететь-то недалеко. Вот уже и крыши Долхота блестят в утреннем солнце, как пайетки на платье. Я в Долхоте уже бывала, но времени осмотреть город не было. Мы опускаемся, судя по всему, на главную площадь, и сразу же из дома на дальней стороне высыпают какие-то люди и направляются к нам. Стоит нам выгрузиться, как специально обученные парни откатывают наши унгуцы куда-то за дома. Встречающая делегация так блестит, что я никак не могу их разглядеть. Впрочем, мы, наверное, не лучше.

       — Счастливы будьте, входя в покорный город Долхот! — предлагает почтенный старец, первый из делегации добежавший до нас.

       — Веселы будьте, встречая необременительных гостей, — вторит ему Азамат, кланяясь. Интересно, для того чтобы знать все эти приветствия, достаточно какую-то одну книжку прочесть или без специального образования не обойтись? И мы, и местные жители долго по многу раз раскланиваемся.

       Предводитель встречающей делегации представляется как Старейшина Ойраг, местный церемониймейстер вроде нашего Асундула. Остальные — тоже Старейшины, правда, почему-то все мирские.

       — Духовные наставники встретят вас после открытия музея, — сообщает Ойраг. — Вы без опекуна?

       — Мой друг Алтонгирел временно выполняет его обязанности, — Азамат подталкивает Алтошу вперёд. Тот что-то еле слышно шипит сквозь зубы.

       — Нашёл время обижаться, — так же шёпотом отвечает Азамат.

       — Ну что же, отлично, отлично, — радуется Старейшина Ойраг. — Пройдёмте же, все ждут.

       Мы пересекаем площадь и взбираемся на высоченное крыльцо какого-то дома, за которым ждут таинственные все. Это оказывается толпа народа с наряженными лошадьми — на спинах попоны, на головах какие-то хреновины с перьями, в длинную шерсть на шее вплетены нитки всех цветов радуги, так что шеи получаются поперечно-полосатыми с пёстрой бахромой. На боках в попонах элегантные вырезы, и видно, что шерсть выстрижена в форме узоров. На ногах тоже пёстрые кисти, копыта выкрашены золотом, хвосты завиты локонами.

       К счастью, с высокого крыльца на лошадь сесть легко, как на лавочку, а то долго бы я в платье да в камнях шарахалась.

       — Покажите мне двух самых спокойных коней, — велит Азамат. Ему подводят нечто сверкающее синее и искрящееся зелёное. Он кивает. — Лиза, Ирма-хон, садитесь. Лиза, тебе придётся взять Алэка, так положено...

       — Что, сесть на это?! — ужасается мама. — Да я же с него навернусь, как нечего делать!

       — Поймаем, — ободрительно улыбается ей Азамат. — Давайте помогу, это легко.

       Мама ещё некоторое время сопротивляется, но наконец общими усилиями мужики утрамбовывают её на лошадь. Я иду следующим номером. В принципе, я уже привыкла ездить верхом, но по случаю парада придётся сидеть в пол-оборота, и седла нет. Ох уж мне эти церемонии...

       — Александр, а вы как? — спрашивает Азамат, вручая мне мелкого.

       — Я-то нормально, — успокаивает его Сашка, усаживаясь верхом на первого попавшегося коня. — Я, в отличие от Лизки, на лошади сидеть умею. У меня жена профессионально конным спортом занимается.

       — Ого, — не удерживается Азамат.

       — Жена?! — изумляется Алтонгирел. — Конным спортом?!

       У меня случается дежа вю.

       — Долго ещё удивляться будешь? — хихикаю.

       Азамат усаживает на следующую подошедшую лошадь матушку, которая ворчит, что и сама бы прекрасно справилась, остальные без труда устраиваются сами.

       Старейшина Ойраг едет впереди, показывая путь. Мы выезжаем из проулка на широкую улицу, где нас мгновенно оглушают приветственные крики и осыпают фонтаны блёсток и ярких платков. Алэк пугается и принимается вопить, но его заглушает праздничный оркестр. Мне и самой хочется завернуться в пелёнку и поорать, но надо улыбаться и махать рукой. Улица кажется бесконечной, а люди так и бросаются под копыта. Впрочем, лошади и правда спокойные — прут себе, не обращая внимания ни на какие препятствия. Надо думать, конь, который позволяет себя так разрядить, уже познал Дао и впал в нирвану.

       Улица всё-таки кончается — в её торце стоит огромный дом, круглый, как многие муданжские дома, и украшенный барельефами со всякими символами Императора — мечами, коронами, луками, конями, звездолётами и странными доисторическими деревьями. Прямо перед нами гигантская деревянная дверь неприступного вида. Старейшина Ойраг разворачивает своего коня прямо перед ней, включает на ухе гарнитуру и объявляет — звук его голоса разносится над городом из динамиков со всех сторон:

       — Счастливы будьте, жители Долхота, ибо сам Император Муданга Азамат Байч-Харах прибыл со свитою, дабы возродить старинные традиции и заново открыть Музей Императорской семьи!

       — Танн! — вдаривает народ.

       — Не будем же откладывать сей исторический момент! — призывает Ойраг.

       — Танн!!! — соглашается народ.

       Старейшина жестом предлагает нам спешиться, и тут же какие-то амбалистые ребята уводят лошадей в сторону, чтобы не закрывали вид. Маму и меня аккуратно снимают с насестов и ставят на землю.

       — Итак, — снова включается наш тамада, — смотрите во все глаза и запоминайте, вы будете детям своим и детям своих детей рассказывать о том, что видели сегодня! Прошу, Ахмад-хон!

       — Тр-р-р-р-р-анн-н!!! — взрёвывает толпа.

       Азамат кланяется толпе, потом Старейшине, затем достаёт и вдумчиво натягивает перчатки. После чего приближается к двери, приседает и берётся за две ручки на нижней перекладине. Только теперь до меня доходит, что дверь открывается не вбок, а вверх, и что "открытие музея" муданжцы понимают совершенно буквально.

       Гремит грозная музыка; я чувствую себя на представлении в цирке. Впрочем, окружающие совершенно серьёзны. Азамат поудобнее упирается ногами и рывком поднимается. Дверь уезжает в щель вверху. По толпе проносится тихий восторженный ропот. Азамат глубоко вдыхает и ещё одним рывком поднимает нижний край двери над головой. Что-то щёлкает — из боковых пазов выскакивают упоры, и дверь фиксируется в открытом положении.

       Толпа взрывается поздравлениями и победными кличами, нас второй раз осыпают блёстками. Азамат стаскивает перчатки и снова кланяется всем присутствующим.

       — Да здравствует Император! — выражает общественное мнение Ойраг. Весь город присоединяется. Ойраг выключает гарнитуру и подходит к нам. — Прошу вас, благословите музей, став первыми посетителями.

       Мы все кланяемся и проходим в тёмное нутро под жутковато нависающей дверью.

       Внутри к Азамату сразу кидаются какие-то ребята.

       — Ахмад-хон, водички? Отдохнуть?

       — М? — Азамат даже немного удивляется. — Да нет, ребят, вы что. Я, честно говоря, думал, что она будет существенно тяжелее. В летописях так расписывают... Старейшина Ойраг, давайте скорее смотреть коллекцию, мне безумно интересно!

       — Ты, может, не устал, а я вот что-то задолбалась с ребёнком на руках кланяться, — ворчу я. — Давайте его кто-нибудь ещё поносит, а? Надо будет заказать Орешнице слинг с бриллиантами, а то обычный смотрится недостойно жены Императора, видите ли.

       — Лиза, не бухти, — подмигивает мне Азамат, забирая мелкого. Похоже, лёгкая победа над дверью его очень обрадовала. Впрочем, он сегодня с утра чрезвычайно весел.

       — Да я так, — отмахиваюсь. — Не всерьёз. Ну, и где начинается экспозиция?

       — А вот прямо здесь, Хотон-хон, — указывает мне Старейшина Ойраг на полутёмный коридор, в конце которого брезжит бледный свет. — Извольте пройти?

       Мы входим в гигантский зал с портретами Императоров. Свет здесь тускловатый — видимо, чтобы не выцветали. Рамы у картин узкие, но глубокие, полотно далеко отстоит от стены. Все под матовым стеклом и в полный рост.

       — Древнейшие изображения, — наш экскурсовод поводит рукой вправо, — не все сохранились. Вот этот портрет Огыра Исполина исходно был больше, но не поместился в Императорский дворец, и потому Император заказал уменьшенную копию. Портрет Эноя Вулканического сгорел при пожаре в столице, вы видите репродукцию. А это известный всем Аяу Кот, про которого говорили, будто бы он был оборотнем. Вот в этой части картину пришлось реставрировать, она была разрезана несколькими лезвиями при загадочных обстоятельствах...

       Императоры на картинах один краше другого. Надо понимать, это всё очень красивые мужики, но по самым первым портретам трудно судить, потому что там изображены какие-то роботы-трансформеры с челюстями на шарнирах. Муданжская наивная живопись — это нечто. Портретное сходство начинает появляться примерно на середине зала.

       Мама с Сашкой экскурсовода не слушают — всё равно почти ничего не понимают, — а просто ходят по залу, рассматривая лица из древности.

       — О! — внезапно восклицает мама. — Эцаган, да это ж ты!

       Эцаган оборачивается на имя и вглядывается в портрет.

       — Хм, и правда похож, — замечает Тирбиш.

       — Это Эйран Любвеобильный, — невозмутимо комментирует Старейшина. — Он пять раз вдовел, и каждая жена принесла ему от десяти до пятнадцати детей. По сию пору на Муданге многие люди являют с ним очевидное родство.

       Эцаган и Тирбиш шушукаются и хихикают.

       — И вот, наконец, последний из павшей династии, Император Аэда Хитроглазый. Это официальное прозвище, но многие ещё помнят более вульгарные варианты...

       По портрету сразу видно, почему он хитро... э-э-э, глазый. Больше всего Император похож на сдобный каравай, весь такой круглый и румяный, в лоснящейся бороде. А из-под густющих бровей выглядывают очень чёрные и очень сощуренные азиатские глазки. Конь, на котором сидит правитель, тоже убедительный — поперёк себя шире и морда абсолютно пофигистичная.

       — Да будет ваше правление уроком для меня, — бормочет Азамат и кланяется.

       Репродукция портрета Азамата уже заняла положенное место справа от Аэды. Всё-таки мой муж даже в этом ряду выделяется в лучшую сторону.

       — Ваш портрет, Ахмад-хон, станет подлинным украшением нашей коллекции, когда из новости обратится в историю.

       В следующем зале нам демонстрируют портреты императриц. Этот зал гораздо больше, потому что с каждой императрицы портреты рисовали по количеству беременностей. В среднем изображений каждой тётки два или три — наследник и на всякий случай. Но, конечно, шесть жён Любвеобильного предка Эцагана занимают одну из стен целиком. А тётеньки, надо сказать, не маленькие. Понимаю, конечно, что беременные, но такие лица одной беременностью не наешь. И ещё интересно, что они все выглядят старше меня. Наш провожатый тоже это замечает:

       — Обратите внимание, Хотон-хон, вы останетесь в истории как самая молодая жена Императора во всех муданжских династиях.

       — А почему они все на таких тётушках женились? — спрашиваю.

       — Женились-то на разных, но красивая женщина рано не родит, — Старейшина пожимает плечами, как будто это должно быть очевидно. Ну да, как же я могла забыть хоть на секунду, где нахожусь!

       Тоскливая репродукция псевдо-меня совершенно теряется среди прочих необъятных тел.

       — Что-то мне мой портрет не нравится, — говорю. — Надо будет ещё ребёнка сделать, и чтобы Бэр рисовал, а не это старичьё с идеями.

       Азамат незаметно привстаёт на мысочки, а потом откачивается обратно на пятки.

       — Как скажешь, милая, как скажешь...

       — М-да-а, Ирлик-хон, помнится, о грядущих чадах говорил, — тихо замечает Алтонгирел, и тут же делает вид, что внимательно изучает шестую жену Любвеобильного, огромную бабищу, родившую двенадцать человек и пережившую своего мужа на тридцать лет.

       В следующем зале тоже портреты — несколько малолетних князей, дочери Императоров, Старейшины и просто всякие известные люди. Потом наконец мы добираемся до зала с нарядами и украшениями. Там свет сразу во много раз ярче, и все камни сверкают так, как будто на солнце смотришь. Старейшина Ойраг методично повествует, кто и для кого шил каждый наряд, в каком районе добыты для него камни, сколько они весят, сколько золота и платины ушло на оправы, и всякую подобную техническую информацию. Шатун с умным видом кивает, Азамат время от времени уточняет места добычи, а я рассматриваю сами вещи. Прелесть муданжских украшений в том, что они не ограничиваются ценностью. То есть не просто гигантский рубин впендюрили — и здорово, а действительно красиво делают каждую вещь, с задумкой, с сюжетом. Вся одежда обязательно расшита защитными орнаментами и благопожеланиями, но на большинстве предметов есть и ещё какие-нибудь, более художественные мотивы. Например, танцующие птицы или играющие тигры или прыгающие из воды рыбы, и все они расшиты камнями, так тонко подобранными по цвету, что выглядят как живые.

       — А что они будут делать, когда зал кончится? — спрашивает мама у Азамата, остановившись в дальнем пустом углу. Табличка внизу гласит, что здесь скоро появятся вещи, из которых вырастет князь Алэк.

       — Подвинут стену, — отвечает Азамат. — Саманные дома можно увеличивать. Музей уже много раз увеличивали. Когда-нибудь весь Долхот будет один музей.

       Пятый зал содержит предметы домашнего обихода императорских семей. Это прежде всего посуда и книги. Над книгами Азамат надолго зависает и интересуется, можно ли как-нибудь на досуге прийти почитать старинные тексты. Конечно, они все давно перепечатаны и растиражированы, но он, дескать, полагает, что в старых рукописях могут обнаружиться неясные места — где протёрлось или смазалось — допускающие двоякое толкование.

       — Конечно, приходите! — радуется Старейшина Ойраг. — Наш город всегда счастлив принять вас, Ахмад-хон!

       — Лизка, гляди! — зовёт Сашка.

       Подхожу — стоят мои и Янка и ржут. В дальнем конце ряда с посудой выставлены муляжи еды. Причём самой разнообразной. Запечённые птицы и звери, пирожки и лепёшки, копчёная и сырая рыба, фрукты и их сок, приправы в исходном состоянии...

       — Да-а, здесь у нас собрание Императорской кухни, — гордо сообщает Старейшина Ойраг. — Можете полюбоваться, что подавали к столу Императорам в разные века. Например, при Императоре Огыре было принято запекать целого ягнёнка внутри сома. Император мог в одиночку съесть такое блюдо. Вот здесь, смотрите, если заглянуть в рот сому, можно увидеть голову ягнёнка... Император Иляк Нежноротый, наоборот, предпочитал, чтобы его завтрак был мелко нарезан и отделён от костей. Именно для его стола было изобретено блюдо хунь-бимбик. Прошу взглянуть, здесь оно тоже есть.

       — Господи, какое безумие, — бормочет Янка, рассматривая искусственный бульон. — А из чего они?

       — В основном, из дерева, но некоторые вещи из воска, — серьёзно отвечает Ойраг. — А что вас так забавляет, юная леди? Искусство приготовления пищи — это огромная часть нашей культуры, которую, к тому же, легко утратить. Тот факт, что среди древних книг присутствуют также и книги с наставлениями повару, вас почему-то не смутил, — он делает недовольное лицо и ждёт, видимо, что хихикающая Янка раскается, но тщетно. — Что ж, продолжим осмотр. Вот здесь, у противоположной стены, у нас отдел картографии. Мы собрали карты всех масштабов и областей за все времена. Как видите, самые первые карты изображают местность к югу от Худула и к западу от горной цепи Ахмадул, проще говоря, Великие Леса. Поясню для господ землян: мы полагаем, что первые люди, появившиеся на Муданге, обитали именно в Великих Лесах, хотя сейчас там практически никто не живёт в связи с великой опасностью этих мест. Худул был первой столицей Муданга, и назывался он тогда Урват, что на древнем наречии означает "земля, отвоёванная у леса". В Худуле до сих пор поддерживается традиция именовать детей на древнем наречии, — он поворачивается к Азамату и кланяется. — Мы счастливы видеть, что этот обычай жив и послужил для выбора имени вашего отца, вашего собственного и вашего сына.

       Азамат с трудом сдерживает улыбку.

       — Смею заметить, — Ойраг снова обращается к нам, что все эти три имени непосредственно связаны с основанием первой столицы. Арават — это просто перегласовка имени Урват, Азаматом звался вождь, основавший город, а имя Алэк получили многие горные реки в той области за свою стремительность и силу.

       Азамат на сей раз открыто улыбается и кивает.

       — Ни фига себе совпадение, — шепчу ему.

       — Не хочу тебя разочаровывать, — хмыкает он, — но, я думаю, уважаемый Старейшина потратил не одну ночь, выдумывая, как вплести моё имя в историю, чтобы выглядело красиво.

       — То есть он гонит?

       — Скорее немного подправляет факты. Нам очень мало известно о времени до первых Императоров. Есть простор для фантазии. Но ты не обижай его, так положено.

       Следующий зал, по-моему, мало связан с Императорами, но, несомненно, содержит полезную историческую информацию. Здесь собраны монеты разных периодов, огромные таблицы старых алфавитов с пояснениями по чтению и полный список используемых на Муданге имён.

       — А что, новых не выдумывают? — интересуется Сашка после того, как я ему объясняю, что перед ним.

       — Выдумывают, хотя редко, — отвечает Азамат. — Насколько я помню, список прирастает на пять-десять имён за столетие. Но здесь, как видите, есть куда добавить ещё штук двести. Можем пока расслабиться.

       Новый зал возвращает нас к теме Императорской семьи, правда, весьма неожиданным образом: там стоят гробы. Красивые такие, в форме лодок с резными фигурами на носу и корме. Открытые. Пустые.

       — Здесь вы видите копии гробов, — принимается вещать Ойраг, — в которых были сожжены тела Императоров. Пепел их похоронен в Великих Лесах, у истоков нашего рода.

       — А что, здесь огненное погребение? — с интересом спрашивает Янка.

       — Естественно, — пожимает плечами Алтонгирел. — Бог Подземного царства — бог огня. К нему можно попасть только через пламя.

       — Совершенно верно, совершенно верно! — подхватывает наш гид. — Подземное царство полно огня, как жерло вулкана!

       — Хм, странно, — стараюсь припомнить. — Я там огня не заметила, только сады и фонарики на деревьях.

       Старейшина осекается и низко мне кланяется, а потом быстро меняет тему.

       — Ну что ты его подкалываешь? — укоряет меня Азамат. — Действительно есть такое поверье...

       — А для кого мы с Унгуцем книжку делали? Пускай идёт в ногу с наукой.

       В том же зале что гробы также представлены жезлы Императорских духовников. Я видела такие штуки у Алтонгирела и Ажгдийдимидина. Это толстая палка из дерева или кости длиной от локтя до кисти хозяина. Как объясняет Ойраг, духовники делают их сами из чего угодно, что для них обладает особым смыслом. Определённая порода дерева или кость конкретного животного становится основой. Затем жезл красят или оборачивают тканью какого-нибудь значимого цвета. После этого на изделие можно привешивать всё, что угодно: драгоценные камни, перья, зубы, бубенцы, миниатюрные портреты, статуэтки из дерева или металла, символы, капсулы с водой или свёрнутой бумажкой с текстом, орехи, гизики... В общем, кто во что горазд. Азамат по секрету сообщил мне, что у Ажгдийдимидина на жезле привешена флэшка, а у Алтонгирела зеркальце. Тирбиш в другое ухо нашептал, что существует куча анекдотов про всякие смешные и недостойные предметы, которые можно найти у духовника на жезле.

       В дальней части зала, как мне сначала кажется, стоят просто какие-то несвязанные предметы. Бутылка, камень, меч, прядь волос в пузырьке, золотой зуб и даже огрызок, ну и ещё пара дюжин разных странных вещей.

       — А здесь у нас демонстрируются дары богов, — объявляет Старейшина Ойраг. — Неоднократно за историю Муданга Императоры удостаивались подобной милости. Вот это, например, прядь волос богини Ойны-Муур, подаренная Императору Аяу за радушный приём богини в облике выдровой кошки. Меча, созданного небесным кузнецом Адр-хоном, удостоился Император Окус Гроза Шакалов, основавший Имн-Билч.

       — Про огрызок расскажите! — просит Шатун, хихикая вместе с Оривой.

       — Это остаток волшебного плода, — хмурится Ойраг. — Сам плод был получен Императором Ийирихом Могучим и даровал ему невероятную силу.

       Старейшина оборачивается к правой части витрины и ненадолго замолкает, решая, с чего начать.

       — А можно я угадаю? — говорю. — Бутылку кому-то подарил Ирлик!

       — Откуда вы знаете? — удивляется Ойраг. — Это и правда был дар Ирлик-хона Императору Аэде, в бутыли содержалось драгоценное вино из драконьих яиц.

       — У меня дома такая стоит, я в неё компот наливаю, удобная очень. Но если хотите, сдам, пока не разбили... Вы принимаете дубликаты?

       — До сих пор не случалось, но мы обязательно обдумаем этот вопрос! — озадаченно отвечает Старейшина. — Кхм, так, продолжаем. Здесь вы видите зубную щётку, подаренную Императору Овэату Покорителю Неба красавицей с Земли, когда он впервые в истории Муданга высадился на заселённой планете.

       Дальнейшие несколько залов не очень интересные. Там представлены поделки Императоров и рукоделие их жён, украшения Императорских коней и собачьи шлейки, мебель и оружие. Мужики все дружно принимаются рассматривать какие-то жуткие ятаганы и обсуждать технические детали, а я только тихо радуюсь, что кроме стола к нам в дом не перекочевало больше никаких предметов интерьера — мы прекрасно обойдёмся без этих громоздких многоугольных конструкций, требующих аккуратного обращения и тщательного ухода. Азамат зависает над какой-то деревянной штуковиной в самом тёмном углу.

       — Что это? — спрашиваю, подходя.

       — Маска. Один из сыновей Императора Иляка родился уродом и всю жизнь носил её... Во всяком случае, при дворе. Он потом уехал куда-то на острова, там уж неизвестно, носил или нет.

       Толстая деревянная маска не отличается изысканностью — прорези для глаз и рта довольно грубые, поверхность рубленая, никакой краски и узоров нет. Я тыкаю Азамата между рёбер, он аж подскакивает. Обычно он на щекотку никак не реагирует, но тут, видно, совсем не ожидал.

       — Брось бяку, — говорю. — И не пугай ребёнка всякими гадостями. Пошли дальше, а то я боюсь, как бы нам ещё какой-нибудь трон не всучили.

       Азамат перекладывает мелкого на левую руку, а правой приобнимает меня и выводит из зала.

       — Это последняя палата окружности, — объявляет Старейшина Ойраг. — Здесь представлены миниатюрные копии Императорских дворцов. После осмотра мы пройдём в центральную часть, где размещаются крупногабаритные экспонаты. Итак, приступим. Первые описанные дворцы восстановлены по иллюстрациям в хрониках, поэтому могут быть не совсем точны. По сути своей первые дворцы были шатрами, их можно было складывать и перевозить. Однако некоторые из них, тем не менее, достигали внушительных размеров...

       Дворцы дивно хороши, что складные, что стационарные. Яркие, пёстрые, блестящие, узорчатые, живописные... Особенно мне нравится дворец-шатёр для лесного кочевья, у которого на зелёных стенках пришиты деревья и олени, чтобы лучше мимикрировать в лесу.

       — Вот в этом размере они правильнее, — говорит Сашка, задумчиво рассматривая более поздние саманные постройки. — А то настоящие выглядят, как сильно увеличенные кукольные домики.

       Налюбовавшись на дворечики, мы выходим в центральную часть. Она поделена надвое: с одной стороны разнообразный Императорский транспорт, с другой — природа Муданга.

       — Начнём с устройств для путешествий, — объявляет Ойраг, отпив из фляжки чего-то освежающего. — Поскольку мы не сразу научились пользоваться лошадьми, первые транспортные средства предназначены для переноски слугами. Следующая эпоха — передвижение на волах. Когда наконец приручили лошадей, появились вот такие лёгкие повозки со смягчёнными колёсами, и уже попытки совершенствовать их привели к развитию инженерного дела. В результате создавались транспортные средства, работающие на дровах, химических реактивах, горячих камнях и так далее...

       Разнообразные Императорские повозки тоже очень красивые, расписные, с резными украшениями. Поглубже представлена эволюция тазикообразных муданжских автомобилей — раньше они были совсем круглыми, но постепенно приобретали прямоугольность. За ними следуют разноцветные блестящие унгуцы, перламутровые и переливающиеся, похожие на гигантских жуков. Над всем этим возвышаются звездолёты — большие и маленькие, яркие и незаметные, с лапками, плавниками, копытцами и усиками, военные и пассажирские, гламурные и жутковатые.

       — Не удивительно, что музей такой здоровенный, — замечает Сашка, вертясь на месте, чтобы осмотреть как можно больше кораблей. — Азамат, а у вас что, не принято на борту название писать?

       — Название? — переспрашивает Азамат, поднимая брови.

       — Ну, имя корабля.

       — А у кораблей есть имена? — уточняет Азамат заинтересованно.

       — Э... Ну, вот ваш звездолёт как называется?

       — Он принадлежит к классу захвата, двигательные механизмы "Паук" и "Стремнина"... Не совсем понимаю, о чём вы спрашиваете.

       — Как же, я про имя корабля! Вот, например, у маршала Ваткина корабль называется "Девочка", от Земли на Гарнет ходят рейсовые корабли "Красный гигант", "Голубая даль", "Стриж"... Неужели у вас таких названий нету?

       Азамат переглядывается с Алтонгирелом.

       — А машинам вы тоже имена даёте? — интересуется духовник. — Или, там, кофеваркам?

       — Нет, — ржём мы с Сашкой. — Ещё только кораблям, которые по воде плавают.

       — Это очень любопытно, — задумчиво произносит Азамат, потирая нижнюю губу. — Надо будет что-нибудь про это почитать. Именование транспорта, надо же...

       Старейшина Ойраг перегоняет нас на вторую половину центральной части, где располагается выставка естественной истории. Начинается она с камней и металлов, с указаниями, где на Муданге известны их месторождения, на какой глубине обычно встречаются, с какими другими породами ассоциируются. Далее следует гербарий — методично разложенные и засушенные растения или их кусочки, рисунки с натуры, фотографии, спилы стволов, семена и плоды. Всё это снабжено подробными описаниями, где какая травка встречается, не ядовитая ли, чем может быть полезна в хозяйстве. За растениями следуют грибы — в виде восковых или деревянных муляжей — и животные. Тут и чучела, и скелеты, и ракушки, яйца, гнёзда, фотографии, фигурки, в общем, всё, что только можно сохранить от зверья.

       — Да у вас вся планета по метру описана, — поражается Сашка, изучая карту распространения мелкой ночной бабочки.

       — Конечно, — довольно отвечает Старейшина. — Когда Император требует добыть ему зверюшку, подданные должны знать, где её добыть. Многие Императоры — в их числе особенно выделяются Исыкал Любознательный, Окоряг Мудрый и Аэда Хитроглазый — вложили многие средства и собственные усилия в изучение нашей планеты. Они созвали умнейших людей, составили справочники и собрали коллекции. Император Аэда лично спроектировал туннели под Ахмадульскими горами и подводный путь на Орл. К сожалению, он не дожил до постройки последнего, но всё же проект был реализован, и теперь любой житель Муданга может полюбоваться богатым подводным миром южного моря, — Старейшина делает широкий жест в сторону витрины с псевдоаквариумом. В слегка подкрашенном прозрачном геле помещены муляжи рыб и вполне настоящие кораллы, раковины моллюсков и искусно сделанные анемоны.

       — Аэда был таким умным человеком, — сокрушённо качает головой Азамат. — Как, ну как он мог проиграть джингошам?

       — Ему не помогал бог войны, — пожимает плечами Алтонгирел.

       Чем глубже в зал, тем больше млекопитающих. Такого слова, правда, муданжцы не знают, звери рассортированы по среде обитания, по хищности-травоядности и по пользе для человека. Наконец-то мне удаётся поближе рассмотреть выдровую кошку — в отделе с хищниками-вредителями. Она действительно жёлтая, чуточку в рыжину. Уши округлые, широкий нос, как у тигра, светло-жёлтые глаза под насупленными бровями. По одну сторону от неё выставлены всевозможные куницы, норки, горностаи, росомахи и какие-то неизвестные мне звери размером с медведя, но с длинным хвостом. По другую — косматые тигры и львы, лысые пантеры с южных островов, гигантские степные коты, питающиеся гигантскими степными мышами размером с морскую свинку. Как всегда, муданжский язык очень любит всё категоризовать. Вот есть слово кот, и от него: степь-кот, выдра-кот, грива-кот, лысый кот, лес-горы-кот... Последний — вообще нечто исполинское. Огроменный белый барс в густющем меху. Правда, лицом не вышел — больше похож на домашнюю кошку, чем на леопарда. Носик узенький, мордочка острая, большие треугольные уши, огромные глаза. Душка, короче говоря.

       — Лизка, гляди, эпиорнис! — вопит Сашка, я аж подскакиваю. Оборачиваюсь — и правда, в витрине напротив красуется птица-великан с топорообразным клювом и жуткими когтищами. Эпиорнис или нет, я в них не разбираюсь, но что-то из этой серии...

       — Это у вас такое сейчас живёт? — спрашиваю нервно.

       — Да, это из Великих Лесов. Там много всякой странной живности, вот, посмотри, рогатые черепахи, длинноногие совы, бескрылые лебеди, великие грифы, пятнистые львы...

       Витрина и правда представляет собой собрание доисторических тварей — не динозавров, конечно, но всё равно совершенно невообразимых. Украшает экспозицию трёхметровый мамонт, правда, не такой косматый, как на детских картинках, скорее пушистый, на манер кролика.

       — Слона-то я и не приметил, — протягивает Сашка. — Азамат, так это что, правда ныне живущие на Муданге звери?

       — Ну да, а что вас удивляет? Они, правда, плохо изучены, потому что мы стараемся не соваться в Великие Леса, особенно после того, как проложили сквозь них монорельс. Некоторые ещё на Западных островах встречаются, например, нелетающие птицы.

       — Понимаешь, вот этот, — я показываю на мамонта, — и вот этот, — тыкаю в гигантскую птицу, — у нас раньше жили, но вымерли. То есть, реально давно жили, люди только кости от них и видели, и восстановили облик...

       — Ты думаешь, они сюда с Земли попали? С ума сойти, сколько открытий... Слышите, Старейшина?

       — Да, да, внимательно вас слушаю, — кивает Ойраг. — Это очень интересно, очень-очень. Мы всегда подозревали, что люди попали на Муданг через зияния в Великих Лесах. Но чтобы и звери тоже...

       — А чего удивляться? — говорю. — Как будто зверь не может забрести в зияние по ошибке, как и человек. Мне вот другое интереснее: на Земле естественных зияний нету, во всяком случае, никто их не находил, а уж мы свою планету знаем до миллиметра. Как вы оттуда-то выбрались?

       — Зияния непостоянны, — пожимает плечами Азамат. — Они могли быть, а потом закрыться.

       — И в любой момент могут открыться новые? Хорошенькая перспективка.

       — Нет, ну есть зоны повышенной вероятности... В общем, выяснять нужно этот вопрос.

       Нас прерывает хныканье Алэка.

       — Надо сворачиваться, — говорю. — Ребёнок устал, сейчас нам будет скандал.

       — Да-да, конечно, вам осталась всего одна витрина, Ирликовы отродья. Вот, здесь вы уже видели обычного барса, а вот напротив полюбуйтесь — барс демонический.

       Скотина на стенде очень похожа на "обычного", только угольно-чёрная и на коротких лапках. За цвет обозвали, что ли?

       — А вот шакал, — Ойраг поспешно перебегает к следующему экспонату. Шакал тоже чёрный, большеухий и тоже как будто с провисшим брюхом.

       — Это их звериные ипостаси, — тараторит Ойраг. — Далее, смотрите, человеческая...

       Мы переводим взгляды вправо и видим нечто: то ли чучело, то ли мумия голого человека, частично поросшего шерстью, с огромными ушами и когтями.

       — Ой, фууууууу! — Сашка поспешно отворачивается. Мы с Янкой более привычные к противным зрелищам, но и то смотреть омерзительно. Хорошо, что мама где-то в соседнем ряду заплутала.

       — Какая гадость, — говорю. — Поставили бы хоть где-нибудь незаметно в середине экспозиции, а то теперь так и будет вспоминаться. Сюда ведь и с детьми прийти могут, да и женщины ваши все посыплются.

       — Да, — соглашается Азамат, — экспонат действительно очень неприятный. Может быть, лучше будет его убрать.

       Старейшина хмурится.

       — Наш музей создан для того, чтобы люди могли получить знания и определить существ, встреченных в лесу. Если мы уберём этот экспонат, люди не смогут узнать, как выглядит лесной демон в человеческом облике.

       — По этому чучелу тоже непонятно, — качает головой Азамат. — Лучше уж тогда сделать муляж или фотографию.

       — Фотографий у нас нет, — разводит руками Старейшина. — А для муляжа нужна основа. Если бы кто-нибудь поймал демона и привёз к нам, мы бы сделали муляж, но это очень дорого...

       — Я попробую добыть вам фотографии, — внезапно предлагает Азамат.

       — Ты что, сдурел?! — выпаливает Алтонгирел, забыв, что вокруг кто-то есть. — Это же чудовищно опасно!

       — Расслабься, — успокаивает его Азамат. — Я думаю, что у меня могли сохраниться фотографии с того раза, когда отец подстрелил демона в Худуле.

       — О, это было бы так великодушно с вашей стороны! — Старейшина низко кланяется. Алтонгирел облегчённо выдыхает, а Азамат подмигивает мне. Алэк испускает предупредительный вопль.

       — Так, всё, — говорю. — Пошли отсюда, Ирликовых детищ посмотрим в другой раз, не самое приятное зрелище.

       Тирбиш собирает отставших, и все вместе мы покидаем здание музея, чтобы угнездиться в уютном полутёмном трактирчике, где можно спокойно покормить ребёнка и переварить информацию. Я даже не предполагала, что этот музей — настолько серьёзный проект. Вроде уже столько времени тут живу, а всё никак не привыкну к мысли, что муданжцы — не просто дикое племя на границе обитаемой вселенной, а развитая нация, ценящая свою культуру и планету, нация с огромной исторической памятью и изрядными научными достижениями. Если раньше мне казалось, что всё так просто, надо обучить их делать всё правильно, открыть им глаза на истину — то теперь я начинаю чувствовать, что лезу со своим уставом в чужую цивилизацию, у которой есть свои недостатки, но и свои достоинства, порой перевешивающие.

       Азамат обнимает меня и целует в висок.

       — Музей произвёл тягостное впечатление?

       — А? Нет, просто задумалась... как бы всё не испортить. У нас на Земле так было: одна страна круче других, большего достигла в науке и технике, и все на неё равняются, а потом глянешь — всё вокруг одинаковое, на одном станке сделано, и ни тебе культуры, ни языка, ничего. С одной стороны, хорошо, все сытые и здоровые. А с другой... В общем, боюсь, как бы мы, земляне, и вас не подмяли. Потому что от ваших предков на земле осталось несколько книжек и набор сооружений, на которые туристы приезжают поглазеть.

       — Я всё не устаю поражаться, — медленно произносит Азамат, — до чего же мы разные. Уж вроде и знаю тебя, столько всего вместе прошли, но ведь в голову не придёт, что женщину могут волновать такие глубокие проблемы. Но раз волнуют, то спешу тебя успокоить. Мы не настолько наивны, чтобы хватать всё и сразу, без разбора. Ваша медицина нам нужна, это несомненно. Наверняка есть и другие достижения мысли и опыта, которые мы с удовольствием бы переняли. Возможно, наши представления о семье не идеальны. Но муданжский народ любит и ценит свою историю и свою землю, и нам не так просто навязать чужие представления. В конце концов, мы не первый век в космосе, и до сих пор это никак не повлияло на жизнь на планете. Конечно, если мы установим более тесный контакт с Землёй, влияние усилится, но мы будем осторожны. Муданг не исчезнет и не станет ухудшенной копией Земли. Это я могу тебе обещать.

       — Это очень приятно слышать, — вздыхаю я, укладывая на подушку заснувшего Алэка. Потягиваюсь. — Съедим чего-нибудь? Столько всего интересного в музее, я даже не заметила, как оголодала.

       — Да-а, сейчас, вон хозяин идёт. Кстати, Лиза... не в тему, но так... Ты это серьёзно насчёт второго ребёнка?

       Пожимаю плечами.

       — Наверное, да. Только не прям подряд! Через годик где-нибудь. А ты что-то имеешь против?

       — Я?! Ты что, наоборот! Ты же знаешь, я всю жизнь мечтал, что у меня будут дети, и как я их буду учить всему, что сам умею... Боги, да я как представлю, что вот хотя бы Алэк подрастёт, говорить научится — сколько бы мы всего вместе сделали! И на лошадях бы катались, и по морю ходили, и звериные следы читать бы я его учил, и руками работать...

       Я сижу, киваю его словам, счастливая, аж внутри что-то сжимается. Всё-таки ни с чем не сравнимое удовольствие, когда можно просто взять и сделать человека счастливым, без жертв и почти без труда. Будет тебе второй ребёнок, будет тебе хоть десять, если со всеми управишься.

       — Алтонгирел?

       От благостных размышлений и пылких речей нас отвлекает происходящее за соседним столиком. Алтонгирел стоит неподвижно, глядя в пространство широко открытыми глазами. Эцаган его окликает, видимо, уже не первый раз, но без толку.

       — Погоди, может, у него предсказание пришло, — говорит ему Азамат.

       — Да ни фига, знаю я, как это выглядит, когда он пророчит, — мотает головой Эцаган. — Такое впервые. Ау, солнце, очнись!

       Алтонгирел внезапно вздрагивает, пытается как будто бы шагнуть вперёд и падает. Мы все кидаемся к нему. К счастью, он всё-таки приходит в себя. С трудом, но садится и мотает головой, мол, всё в порядке. Азамат смотрит на него прищурясь и разгоняет всех лишних, остаёмся только мы и Эцаган.

       — В чём дело? — тихо спрашивает он.

       — Будет тебе второй ребёнок, — убитым голосом сообщает Алтонгирел. — И раньше, чем ждёшь.

       — С Лизой всё будет хорошо? — быстро спрашивает Азамат.

       Алтонгирел невнятно кивает, вид у него несчастный и усталый.

       — Всё-таки предсказание? — удивляется Эцаган.

       Алтонгирел съёживается и прячет лицо в коленях. Оттуда, изнутри клубка, в который он смотался, раздаётся то ли стон, то ли согласие:

       — Мгм.

       Я лезу в Азаматову сумку, где он всегда носит составленную мной аптечку на все случаи жизни, извлекаю антистрессовое, подзываю перепуганного хозяина, заказываю воды, растворяю таблетку и вливаю в Алтошу, которого для этого приходится чуть не силком раскрутить. Ещё через пару минут он успокаивается.

       — Эцаган, мы отсюда полетим обратно в столицу, — заявляет он. — Мне обязательно нужно поговорить с Наставником. Мне открылся новый способ предсказывать... Я предпочёл бы им без крайней нужды не пользоваться.

Глава 9.

         Остаток трапезы проходит в молчании. Алтонгирел больше ничего не рассказывает из своего видения, а мы не расспрашиваем. Во-первых, все понимают, что ему нельзя говорить лишнего, а во-вторых, ещё разнервничается, опять психанёт... ну его. Эцаган сидит мрачный, Сашка пытается всех развеселить какими-то анекдотами, но вскоре понимает, что ничего не выйдет.

       Наконец являются местные безбородые Старейшины и просят аудиенции Императорского духовника. Азамат начинает их отговаривать, ссылаясь на то, что Алтонгирелу нездоровится, но тот только отмахивается, с некоторым трудом встаёт и уходит вместе с другими духовниками.

       — Чего они от него-то хотят? — спрашиваю.

       — Пообсуждать мою судьбу, — безрадостно отвечает Азамат. — Правда, боюсь, они не вовремя. Если Алтонгирел и правда только что про моё будущее что-то узнал, до встречи с Ажгдийдимидином будет молчать, как лесной демон... Хотя в свете последних событий это не самое лучшее сравнение, — с ухмылкой заканчивает он. — Я бы, правда, не отказался узнать, что он имел в виду под вторым ребёнком. Что-то мне не нравится, как он это преподнёс.

       — Я думаю, он просто, как всегда, не ожидал от меня ничего хорошего, — ухмыляюсь. — Наверное, я залетела на этой неделе... или, может, на следующей залечу. Алтоша и вообще-то склонен всё драматизировать, а когда ему плохо, так тем более. Не переживай. Ты ведь не гуляешь налево, правда?

       Азамат давится и долго не может прокашляться.

       — Лиза, ты что! — сипит он наконец. — Ты как обо мне думаешь вообще?!

       — С удовольствием, — смеюсь. — Расслабься, я пошутила!

       — Хорошенькие шуточки, — Азамат угрюмо вытирает салфеткой слезящиеся глаза. — За такие шутки мужику могут и хребет переломить, знаешь ли. И уж точно проклянут.

       — Азаматик, да ты обиделся на меня, что ли? — протягиваю руку погладить его по голове, но он отстраняется. — Ого, как тебя разобрало... Ну прости, ты же знаешь, я ничего подобного о тебе не думаю... Просто сморозила глупость, у меня иногда странные шутки.

       Азамат вздыхает и с явным усилием превозмогает себя.

       — Я понимаю, что ты не хотела меня обижать и не думаешь, что я тебе изменяю. Но очень тебя прошу больше так никогда не говорить. Ты, видимо, не представляешь себе, насколько это оскорбительно.

       — И правда не представляю, — соглашаюсь. — А ещё я кое-чего не понимаю.

       — Спрашивай, — Азамат вытягивается на подушках, пристраивая голову рядом с Алэком. — Однако давно я так не злился... Привык к хорошему обращению, нечего сказать, надо как-то сдерживаться. Так чего ты не понимаешь?

       — Мне уже как-то стрёмно спрашивать. Ну ладно, попробую... Вот есть у вас этот обычай, что если замужняя женщина длинные волосы носит, значит, верная. Получается, если она коротко стрижётся, то все знают, что она мужу изменяет, так ведь?

       — Не совсем. Короткие волосы означают, что она не чувствует обязательств перед мужем, а значит, может изменить, особенно за деньги.

       — Хорошо, — киваю, — даже если так. Всё равно выходит, что нет ничего зазорного в измене. Раз можно это вот так взять и напоказ выставить.

       Азамат изгибает бровь, всматриваясь в меня.

       — Это, естественно, работает только с красивыми жёнами, — наконец поясняет он, и по тону понятно, что речь идёт о совершенно очевидных вещах.

       — А с красивыми мужьями?

       — То же самое. Они, конечно, волосы для этого не стригут, но красивый муж может изменять некрасивой жене, его никто не осудит. Но, Лиза, я обиделся не из-за этого. Измена — это, конечно, отвратительно, и я бы никогда так не поступил, но ведь ты имела в виду нечто иное. Ты предположила, что у меня может быть ребёнок от какой-то другой женщины.

       — Только не заводись опять, — поднимаю руку в предупреждающем жесте. — Я просто глупо пошутила. Но вообще дети иногда становятся следствием супружеской измены, как это ни удивительно.

       Азамат всё-таки снова хмурится.

       — Возможно, у вас к этому как-то проще относятся, но я тебе очень не советую шутить на подобные темы здесь, на Муданге. Даже для тебя это может кончиться плохо. Обвинить мужчину в том, что у него есть внебрачные дети — это... невероятно унизительно. Я даже не знаю, с чем сравнить. Дети не от жены могут быть только у того, кто не может содержать жену, понимаешь? У кого не хватает денег расплатиться за беременность, и он делает ребёнка на стороне, по дешёвке. Или просто не умеет держать штаны застёгнутыми. Это гнуснейшее оскорбление достоинству мужчины.

       — Азамат, но ты же понимаешь, мне бы и в голову не пришло говорить тебе такие гадости, — развожу руками.

       — Понимаю, понимаю, — вздыхает он. — Ты сама знаешь, как трудно сдержать первую реакцию. Прости, я тоже хорош, взъелся на пустом месте, знаю ведь, что ты ничего плохого не хотела сказать.

       — Ладно, не расстаривайся. Главное, что мы всё выяснили, — укладываюсь на подушки по другую сторону от Алэка, наше с Азаматом дыхание ерошит волосёнки на голове мелкого. — День был долгий, ещё Алтоша этот со своими пророчествами... Ты, кстати, небось с ним полетишь в столицу?

       — Ну, мне было бы интересно знать, к какому выводу они там придут. И потом, я хотел захватить скрытую камеру, я знаю, кто хорошие делает, чтобы наш лесной приятель не заметил, а мы бы его запечатлели во всех видах.

       — Ты думаешь, он всё-таки демон?

       — Вот заодно и узнаем.

       В результате в Ахмадхот мы летим снова всей честной компанией, потому что Тирбиш за обедом объяснил Сашке про тоннель под Ахмадульскими горами, и тот загорелся желанием проехаться на монорельсе. А уж когда оказалось, что тот же самый монорельс проходит через Великие Леса... В общем, мне тоже покататься захотелось. Азаматова матушка к нам радостно присоединилась, потому что монорельс идёт до самого Худула, а там уж до её деревни можно машину нанять.

       Алтонгирел возвращается от Старейшин ещё мрачнее, чем уходил, и молчит всю дорогу, даже просьбу подвинуться показывает жестами. Эцаган осторожно интересуется, хорошо ли дорогой друг себя чувствует, и может ему, Эцагану, не садиться к нему на колени, а нанять в Долхоте ещё унгуц. Алтонгирел в ответ просто дёргает Эцагана на себя, после чего мрачно упяливается в окно, полностью игнорируя живой груз на коленях. По прилёте в столицу он сразу направляется к Дому Старейшин. Азамат ловит его за рукав.

       — Я тебе настоятельно советую пойти сразу к Ажгдийдимидину, — тихо наставляет он.

       — Тебе не кажется, что я лучше знаю, к кому пойти? — огрызается Алтонгирел.

       — Не кажется. Тебе нужен совет и поддержка, а твой Наставник не слишком хорошо умеет предоставлять такие вещи.

       — Кто бы говорил! — выпаливает Алтонгирел, вырывается и почти бегом мчится прочь.

       К счастью, свидетелями этой сцены стали только Эцаган, Алэк и я. Остальные уже потянулись во дворец или по домам.

       — По-моему, кто-то забыл, что вышел из подросткового возраста, — озадаченно тяну я.

       — Мне кажется, я его чем-то обидел, — делится соображениями Азамат.

       — Тебе сегодня весь день обиды мерещатся, — говорю.

       — Я думаю, его расстроило то, что он увидел в будущем, — хмуро предполагает Эцаган. — Пойдёмте, он там надолго, а потом захочет побыть один дома.

       Мы расходимся: я с Алэком — в жилую часть, а мужики — в офисную, поработать остаток вечера.

       В гостиной мама с Сашкой уже расположились за буками и вешают в блоги фотографии и дневные впечатления, потягивая чаёк. Я закрываюсь в спальне, располагаюсь с Алэком на гигантской нашей кровати, обкладываю его игрушками и самозабвенно воркую до полного отупения. Зато настроение поднимается. Детёнок такой улыбчивый, квакает негромко, трясёт резной погремушкой. Сам он, правда, пока не хватает всё вокруг, но если в руку засунуть, интересуется. И за моими движениями взглядом следит сегодня. Вчера ещё не следил. Сижу хихикаю вместе с ним, забавно, человек растёт.

       В дверь робко скребутся, и Алэк так резво оборачивается на звук, что я уже жду, сейчас скажет "Войдите!" — но приходится всё-таки самой.

       Заходит Орива. При виде Алэка она широко улыбается и машет рукой. Он задумчиво пару раз сжимает-разжимает кулачок над головой.

       — Ой, он мне помахал, — радуется Орива, присаживаясь на краешек кровати. — Ничего, что я вас отвлекаю?

       — Да ты не отвлекаешь, — говорю. — Ты интересный объект для рассматривания. Ну-ка помаши ещё рукой...

       — Ого, да он за мной следит! Надо же, такой маленький... Он у вас прямо не по дням, а по часам растёт!

       — Кстати, — вспоминаю я. — Всё собираюсь у кого-нибудь спросить. С какой скоростью у вас дети растут? Год-то в два раза длиннее, чем у нас. Вот, например, когда дети ходить учатся?

       — Примерно в годик, хотя все по-разному. У моей сестры старший до полутора ползал.

       — Погоди, до полутора муданжских лет?

       — Ну а каких же?

       — Эммм... А такого, чтобы, скажем, в девять месяцев вставали — не видела?

       — Да я не то чтобы много детей видела, — пожимает плечами Орива. — Но в девять, мне кажется, рановато. В пятнадцать — двадцать пять больше похоже. А что, земные дети быстрее растут?

       — Пожалуй, да... — чешу в затылке. — Яна ничего по этому поводу не говорила?

       — Не знаю, она ворчит всё время, когда детей осматривает, особенно совсем маленьких, неразборчиво так ворчит, да и часто не по-муданжски, так что я не понимаю ничего. Но, может, вы и правы, она поначалу удивлялась, что дети старше, чем кажутся. Вообще, скорее бы уже вы снова к работе приступили. Вы и говорите понятнее и детей реже лечите, а Яна всё время.

       — Ну, естественно, она по ним специалист. А что тебе не нравится? Не любишь детей?

       — Не люблю родителей, — морщится Орива. — Тётки все сумасшедшие после родов, как мои сестрицы. А мужики трясутся и под руки суются, думают, они лучше знают, как их детей лечить, потому что вгрохали в них дикие деньги. Ой, простите! — она быстро закрывает рот ладонью. — Я не про вас. Но знаете, бывают такие...

       Я хохочу.

       — Да уж, могу себе представить. Я-то гормональные стабилизаторы пью, но если ты вдруг заметишь, что я рехнулась, обязательно предупреди остальных земных целителей!

       Орива краснеет, но хихикает.

       — Ой, ладно, что-то я заболталась. Вообще-то пришла с вами посоветоваться.

       — Советуйся, — я пересаживаюсь на кровати поудобнее и подгребаю мелкого, чтобы Орива могла с ногами залезть. Она долго устраивается, складывает ноги и как-то мнётся. Странно, её обычно трудно смутить.

       — Я вот слышала, — осторожно начинает она, — что земные женщины получают удовольствие от секса.

       И замолкает. Я прыскаю.

       — Правильно слышала, небось от меня же или от Янки.

       Она смущённо пожимает плечами. Потом снова собирается с силами и продолжает.

       — А это врождённое или можно как-то... ну...

       — Не знаю, — говорю. — У нас считается, что если женщина не получает удовольствия, то либо у неё мужик идиот, либо надо лечиться. А почему с вами такая история — это я не в курсе. Я же не учёный, а практик. Тут надо исследования проводить... А чего это тебя вдруг любопытство разобрало?

       — Да тут один парень мне всё предлагает... Деньги-то его мне не нужны, у меня теперь денег куча. Но он такой забавный, я всё думаю, может, правда дать ему, а потом думаю, да ну, только расстроюсь...

       — А ты вообще когда-нибудь пробовала?

       — Естественно, дома-то на островах только с этого и жила. Видите, насколько противно было — аж в столицу приехала работать, только бы эти рожи похотливые не видеть! — Орива передёргивает плечами в отвращении. — Не понимаю, как это может быть приятно...

       — А ты пробовала с мужчиной, который тебе нравится?

       — Так мне до сих пор никто не нравился! Потому и пришла за советом, я кроме вас больше ни одной женщины не знаю, которая к мужу бы хорошо относилась.

       — Ещё одну такую женщину ты точно знаешь, это Гарнетка, — говорю. — Ладно, подай-ка мне бук, он у тебя за спиной стоит. Ты как, на всеобщем чуток понимаешь?

       — Немножко нахваталась...

       — Сейчас я тебе накачаю энциклопедий... для начинающих, так сказать. Видео, с субтитрами. Кстати, Старейшины сейчас над словарём работают, со всеобщего на муданжский. Он пока не закончен, но у меня есть предварительный вариант, я тебе его скину, поможет разобраться. Только не давай никому, пускай дождутся официального.

       Орива подползает поближе и следит за тем, как я складываю в корзину один фильм для молодожёнов за другим.

       — Я вам что-нибудь должна? Вы же покупаете...

       — Да ну, там гроши. Лучше просто расскажешь, что из этого выйдет.

       Орива удаляется вся в предвкушении новых знаний, сжимая в кулаке флэшку в виде сердечка — у Азамата в коллекции разные есть.

       Муж мой приходит, как и обещал, не поздно. От него веет прохладным ночным воздухом.

       — Ты с улицы, что ли? — спрашиваю, потягивая носом.

       — Да, заходил к Алтонгирелу, проверить, как он.

       — И как?

       — Ничего, хандрит, но с ума не сходит. Эцагану позволил остаться, это хороший признак. Но на меня даже не смотрит, я уж не знаю, что и думать. И не признаётся ни в какую, в чём дело. Сказал только, что с тобой всё будет хорошо, и что этот загадочный второй ребёнок будет здоровый, и почему-то рассмеялся как-то нехорошо после этого.

       Пожимаю плечами.

       — Душа Алтонгирела — потёмки. Небось девочка будет, вот он и бесится.

       — Если бы только он, — вздыхает Азамат, присаживаясь рядом со мной, и поглаживает уснувшего Алэка по пузу. — Я ещё к Ажгдийдимидину зашёл. Кстати, оказалось, что Алтонгирел всё-таки меня не послушал и обратился за советом к своему Наставнику. А тот — ты не поверишь — сам никогда таких предсказаний, как Алтонгирел, не получал! То есть теперь Алтонгирел у нас официально превзошёл учителя, представляешь! — Азамат так радуется, как будто за собственного сына. Но тут же грустнеет. — Это мне Эцаган рассказал, а Ажгдийдимидин теперь на меня тоже волком смотрит. Алтонгирел к нему в итоге пришёл, куда деваться, раз Наставник без понятия... и рассказал, что увидел в будущем. Ох, Лиза, мне прямо не по себе делается. Старейшина всегда такой спокойный, всеведущий, язвит иногда, но это духовники все любят. А тут смотрит на меня, как на предателя. Я уж и так, и этак, по-всякому просил, намекните, может, я ещё не так поступлю, всё исправлю... А они только головами мотают оба и взглядами сверлят. Получается, вариантов нет, я обязательно сделаю что-то плохое?

       Я притягиваю его к себе и крепко прижимаю.

       — Кто их разберёт, духовников ваших. Помнишь, как Алтонгирел на меня смотрел в начале? А потом оказалось, что он всё не так понял. Мало ли что ему там привиделось в пророчестве. Боги шутят. Наверняка они только кусочек видели, а цельная картина совсем другая. Ты лучше думай о приятном: у нас будет ещё ребёнок. Тебе даже обещали, что здоровый. А остальное приложится.

       Азамат кивает, возя ухом по моему виску, и я чувствую, как постепенно его сердце перестаёт бешено колотиться.

       Горная цепь Ахмадул тянется с юга на север почти от побережья и до самого Худула. Это очень старые горы, срытые и прогрызенные ветром и поросшие щетиной хвойных лесов. Великая река Ахмадмирн промыла в хребте долину, в которой покоится столица Муданга. Вокруг на много сотен километров простирается степь, по которой кочуют скотоводы, а к югу, ближе к джунглям, где влажно, лиственные леса чередуются с садами.

          Монорельс начинается с востока от Ахмадхота и некоторое время идёт по пещерам под горами. Освещение там слабое, но видно, как блестят какие-то кристаллы в стенках, а когда поезд выезжает в пещеры побольше, там вообще красота со сталактитами и каменным звёздным небом над головой.

          Поезд идёт день, ночь и ещё один день. Пещеры заканчиваются к вечеру первого дня. В сумерках состав выезжает в степь, и можно наблюдать во всей красе, как солнце опускается в море ковыля, плавно переходящее в океан Гэй.

          Ночью степь постепенно сменяется лесом, правда, совсем другого свойства, чем на юге. Основу его составляют гигантские древние деревья, а населяют его не менее древние причудливые твари из тех, которых мы видели в музее. Поезд по этим местам тащится медленно, позволяя получить массу впечатлений от диковинной флоры, а иногда и фауны. В темноте среди стволов то и дело мелькают горящие глаза, как в сказочном мультике, а гигантские деревья, которые даже мама не может определить, нависают жутковатыми силуэтами на фоне звёздного неба. Поезд то и дело проезжает короткие туннели — это вздыбленные корни исполинских растений. Вагончики монорельса передвигаются почти бесшумно, и если открыть форточки, воздух наполняется душераздирающими звуками — пронзительным уханьем, тоскливым воем, кровожадным рычанием...

          Мы форточки быстро закрываем, занавески задёргиваем и ложимся спать. Из соседнего вагона изредка доносятся звон и пьяное пение, но тихо, так что спать не мешает, а мелкого мы не взяли. Азамат организовал для нас пустой вагон, а вообще их в составе десять, и все заполнены. Теперь, когда нет опасности, что джингоши тормознут поезд и отберут товар, южане кинулись торговать с севером. Осенью-то поток не большой, в это время и в Худульской области урожай есть, а вот зимой будет торговля — к Старейшинам уже обратились с просьбой добавить к худульскому поезду ещё десять вагонов для товара.

          Утренний лес не такой жуткий, хотя совсем не похож по составу на прочие леса, в которых мне приходилось бывать.

          — Троходендрон, — глубокомысленно изрекает мама, пристраивая камеру на краю форточки. Сашка ржёт, как подросток. Мама меняет камеру на бинокль и продолжает комментировать: — А вот магнолии пошли, целая куртина! Смотри, какие цветочищи!

          Азамат переспрашивает у меня значение её реплики, после чего заносит в блокнот слово "цветочищи" — в тот же столбик, что "кошище" и "человечище". Последнего термина удостоился он сам, а кошище несколько минут назад вышло из леса поглядеть на наш поезд. Если до того мама всё страдала, что нельзя остановиться и пощупать палеоценовую растительность вблизи, то после явления местного хищника решила удовлетвориться съёмкой из окна.

          — Как же вы тут раньше жили? — задаёт риторический вопрос Янка. — Когда тут такие твари водятся...

          — Люди раньше были крупнее, — доходчиво поясняет Азамат.

          Янка на него неприлично выпучивается:

          — Что, ещё крупнее?!

          Азаматова матушка покатывается со смеху.

          — О-о, о-о-о! — вопит мама, щёлкая камерой. — Я знаю, это древовидные папоротники!!

          Мы с Сашкой и Янкой тоже прилипаем к стеклу и наблюдаем, как нам вслед машут исполинские папоротничьи вайи. Стекла на всех хватает: вагончик весь прозрачный, кроме пола. Азамат только посмеивается, глядя на наш энтузиазм.

          — Азамат, — подзывает его мама, — это дерево юг расти?

          — Нет, — он мотает головой. — Только здесь, в Великих Лесах.

          — Странно, — мама стилусом черкает заметку на экране камеры. — А зима листья ронять?

          — Нет, — подумав отвечает Азамат. — Здесь близко море, а в нём недалеко действующий вулкан, и на дне много курильщиков. Вода тёплая, поэтому тут зимой не очень холодно. Снег редко выпадает.

          Мама сосредоточенно его слушает и часто кивает. Общение явно идёт этим двоим на пользу в смысле изучения языков.

          — Э-эх, всегда мечтал залезть на секвойю, — вздыхает Сашка, окидывая тоскливым взглядом пейзаж. — Может, если на танке заехать, не сожрут?

          — Тут танк не проедет, — серьёзно отвечает Азамат. — На самом деле, иногда сюда заходят охотники, но только самые умелые и храбрые. Раз в год осенью собирается отряд добыть шкуру пятнистого льва или перья птицы-людоеда. Я, конечно, могу организовать, чтобы охотники взяли вас с собой, хотя они будут резко против, но это очень опасно.

          — Ой, да нет, что вы, Азамат, я не хочу на охоту!

          — Сюда вам лучше и правда не ходить, — соглашается Азамат, — а в обычном-то лесу можно и поохотиться. У нас, например, около Дола. Или вот к северу от Худула я знаю богатые места...

          — Нет-нет, я совершенно не хочу на охоту! — пугается Сашка. — Я ни стрелять не умею, ни по лесу ходить! И никакого удовольствия не получу.

          Азамат приподнимает бровь.

          — Стрелять не умеете? А Лиза умеет...

          — Лизу этому в колледже учили, — пожимает плечами Сашка. — Да и вообще, она хирург, у неё рука твёрдая. А у меня служебное оружие самонаводящееся, мне никогда не нужно было.

          — Вот как, — Азамат потирает нижнюю губу. — И у вас это нормально, что мужчина не умеет стрелять?

          — Ну да, — Сашка разводит руками. — А зачем? Мы же не охотимся.

          — Не охотитесь... — повторяет Азамат, осмысливая. — А как же самооборона?

          — Для того есть вырубалки, — объясняет Сашка. — Знаете, всякие электрические, химические, ещё недавно новые изобрели... Они для близкого расстояния, стрелять не надо.

          Азамат качает головой, бормоча что-то подозрительно похожее на "чудны дела твои, господи", и оставляет тему.

          — Глиптостробусы! — возвещает мама от форточки.

          Я оборачиваюсь посмотреть и замечаю между деревьями голову на длинной шее, меланхолично обкусывающую нижние ветки хвойника. Кисленького захотелось, э-э, лесному жирафику. Брр.

          В Худуле я быстро нахожу извозчика для матушки. Из всей нашей компании мне это проще всего сделать, любой автовладелец хочет моего благословения на лобовом стекле. После прощания с Ийзих-хон Азамат приводит нас в трактирчик на окраине города. Там всего два посетителя: один курит что-то ароматное, другой попивает чай, листая новости в планшете.

          — Вылези моя борода, кого я вижу! — восклицает трактирщик, выходя на звон поющего ветра у двери. Его седая борода такая длинная и густая, что вероятность её вылезания весьма невысока. — Азамат-хян! Полжизни тебя не видел! — он выставляет вперёд кулак для дружеского приветствия, но внезапно смущается: — Ой, совсем забыл, старый дурень, к тебе ж теперь нельзя так запросто обращаться...

          — Можно, можно, — улыбается Азамат и легко ударяет трактирщика по кулаку. — Ещё не хватало тебе передо мной склоняться. Вот, лучше знакомься. Моя жена, её родичи и подруга. Ужин-то найдётся?

          — Ух, какие дамы! Птицы снежные, овечки юные! — восхищается трактирщик, склонив голову набок. Потом приветствует нас традиционным поклоном и отвечает: — А то как же! У меня может не быть завтрака или обеда и даже свежих сплетен, но ужин-то у меня есть всегда, ты ж меня знаешь! А для тебя, Азамат-хян, найдётся и особое угощение. Располагайтесь под фонариком, дорогие гости, я хочу на вас любоваться!

          Он указывает нам на низкий столик под большим, ярко раскрашенным бумажным фонарём. Цветные блики падают на светлые перины-дифжир, на которых предлагается сидеть. Атмосфера совершенно сказочная.

          Вскоре хозяин появляется снова во главе процессии из нескольких парней, очень на него похожих. Все они несут еду.

          — Будьте так добры отведать супа из речной акулы, печёных черепашьих яиц с грибной икрой и маринованных раков из самой реки Хинделин!

          — Да ты что! — поражается Азамат. — Где ж ты их взял?

          — Купил у одного рыбака свеженьких, да замариновал по своему рецепту. Думаю, будет случай, выставлю деликатесик, ан вот и случай подвернулся!

          — Ну садись тогда с нами, щедрый хозяин, поделись новостями. Это никак твои сыновья такие взрослые?

          — Они самые! — трактирщик усаживается к нам и в пол-оборота представляет сыновей. — Этих вот троих ты, небось, помнишь маленькими. А вот этого не застал уже.

          Пока Азамат силится вспомнить старшеньких, Янка поднимает за клешню гигантского маринованного рака.

          — А что такого особенного в этой реке?

          — Я так понимаю, что Хинделин течёт в самой чаще Великих Лесов, — говорю. — Если уж в леса никто не суётся, то и в реку, наверное, тоже.

          — Туда можно заплыть с моря, — объясняет Азамат. — Но для этого нужно снискать позволение богов, иначе ни за что не выгребешь против ветра. У Великих Лесов очень грозные хозяева, и это главная причина, почему мы предпочитаем в них не соваться. Опасные звери, конечно, тоже отпугивают, но разгневанные боги — гораздо, гораздо хуже.

          Янка закусывает губу и принимается за суп.

          — Слушай, — говорит она мне тихо, — как ты с ним живёшь, если он в богов верит?

          Сашка тоже навостряет уши, а мама слишком увлечена: трактирщик показывает ей, как разделывать рака.

          — Видишь ли, Яна, — отвечаю тихо, но с расстановкой, — в здешних богов довольно трудно не верить. Я одного знаю, классный чувак, обожает роллы с имбирём.

          — То есть они богами каких-то людей называют? — уточняет Сашка.

          — Вроде того, правда, люди они специфические. То ли другая раса, то ли вообще иная жизненная форма. Мы всё-таки в очень далёкой галактике, фиг его знает... В любом случае, с этими ребятами не стоит ссориться.

          — Вкуснотища! — радостно сообщает мама с полным ртом рака. Азамат извлекает блокнотик и вносит новое слово в столбец, где "темнотища" и "красотища".

          Трактир оказывается постоялым двором — над обеденным залом есть комнаты для ночлега. Несмотря на все уговоры Азамата, трактирщик располагает нас бесплатно и выдаёт лучшие дифжир из собственного хозяйства.

          — Друг детства? — интересуюсь у мужа, когда мы укладываемся.

          — Да, только он меня на двадцать лет старше. У его отца был детский клуб, в который я ходил, а Лентяй всегда для нас готовил. Потом, уже в последний год, что я тут жил, он построил этот трактир "У Лентяя". Он открывается не раньше полудня, да и закрывается не поздно, но еда у него самая лучшая, потому что по собственным рецептам. Он, знаешь, ленится всё по правилам делать, руками наломает, смешает и вперёд. А получается просто объедение. Да ты сама сегодня пробовала.

          Я полностью согласна с оценкой.

          Утром Азамат показывает нам Худул. Особых достопримечательностей тут нет, разве что дома все изукрашены особенно искусно, да река Рулмирн, да дивный вид на высоченные северные горы. Потом местные Старейшины ангажируют Азамата разрешить несколько сложных судебных дел, а мы в это время гуляем по городу. Я старательно увожу нашу компанию от того района, где живёт Арават. Не знаю, вернулся ли он из столицы, но повторно стравливать его с мамой мне не хочется.

          Ближе к вечеру Азамат нанимает мужика с большим пассажирским унгуцем, мы располагаемся в просторном салоне и благополучно продрыхиваем до самого Дола.

          На пороге дома нас встречает сторож с ружьём.

          — Ахмад-хон, в лес не ходите! — гремит он вместо здрасьте. — У вас тут демон завёлся.

          — Вы что, его подстрелили? — с досадой спрашивает Азамат.

          — Не, пальнул пару раз, но не попал. Осторожнее, они такие мстительные твари...

          — Ой, ну что же вы... Я, конечно, сам хорош, надо было предупредить... Мы его специально подманивали, чтобы заснять для музея. Вот невезение...

          — Ох ты ж... Ладно, они наглые, если больше не пугать, скоро опять полезут. Тут и раньше демон жил, да я его пристрелил лет пятнадцать назад. Ох и хитрый был, зараза... А с тех пор не видел ихнего брата, видать, новый пришёл откуда-то. Ну я понял, больше стрелять не буду! Не сердитесь на меня? Ну бывайте, хорошего отдыха!

          Отдых у нас получается так себе. После божественной кормёжки Лентяя котлеты из мороженого мяса кажутся безвкусными и камнем лежат в желудке. По крайней мере у меня. Мне как-то нервно. Во-первых, ребёнок не здесь, а в столице, что есть непорядок, но уж очень не хотелось его в поезде мариновать два дня. Зато теперь он там бедненький один, скучает. Конечно, с Тирбишем и полным дворцом слуг, но это же не то. Во-вторых, злюсь на сторожа. С этих муданжцев станется и по человеческим детям стрелять.

          Азамат тоже ворочается, не спит. В доме тишина и темнота, только в лесу ночные птицы пищат. Наконец Азамат не выдерживает, садится на кровати и принимается шарить ногой по полу в поисках тапок. Я зажигаю свет.

          — Я тебя разбудил? — спрашивает извиняющимся тоном.

          — Нет, заснуть не могу. Пошли, что ли, внизу посидим.

          Азамат невнятно кивает, но с места не двигается.

          — Я вообще подумал сходить в лес попросить прощения. А то что-то мне не по себе.

          — Что, ночью?! Опасно же!

          — А днём не услышат. Демоны по ночам охотятся, в светлое время спят. Если уж идти, то ночью.

          — Но я же его днём видела!

          — Значит, вылез специально на тебя поглазеть. И я всё-таки не уверен, что это был демон. Сторож тоже вряд ли хорошо его разглядел. Он метко стреляет, значит, был далеко.

          — Если это был не демон, то причём тут, что демоны по ночам охотятся? — ворчу я, натягивая футболку.

          — Кто бы он ни был, за сливками он приходил потемну. И извиниться надо, я прямо чувствую. Ты не волнуйся, у меня тут есть, как твой брат выражается, вырубалка. Я глубоко в лес не пойду, только покричу, кину сурчиную тушку и сразу домой.

          — У тебя эта вырубалка одна? — спрашиваю, вставляясь в треники.

          — Лиза, тебе-то уж точно не стоит...

          — Никуда ты один не пойдёшь. Двоих одновременно хищный зверь не сожрёт, а если что случится, где я тебя искать буду? И потом, меня-то этот демон знает, может, поверит.

          — Но ты без фонаря ночью по лесу не пройдёшь даже со мной за руку. А фонарь его отпугнёт.

          — Возьму инфракрасную камеру, буду в неё смотреть, у неё обзор большой.

          Азамат качает головой, но понимает, что спорить со мной бесполезно, а запирать в комнате слишком хлопотно.

          Камера довольно тяжёлая, приходится повесить её на ремень через плечо, зато экранчик большой, хорошо видно. Вырубалка выглядит просто как небольшой пистолет, её можно сунуть в карман. Азамат несёт в руке тряпичный мешок с освежёванной сурчиной тушкой и помахивает им, чтобы запах расходился. Мы заходим в лес по той же тропинке, по которой ходили за грибами. Метров через триста Азамат останавливается, кладёт перед собой мешок, складывает руки у рта и издаёт жуткое гулкое мяуканье. Я аж подскакиваю. Он взвывает ещё несколько раз и жестом показывает, что надо отойти.

          Метрах в пяти позади лежит поваленное бревно. Мы усаживаемся на него и принимаемся ждать непонятно чего.

          — А что это за звук ты издавал? — спрашиваю шёпотом.

          — Манок на демонов, — так же шёпотом поясняет Азамат. — Отец научил. Говорил, они обязательно на него приходят. Посмотрим.

          Мы сидим молча примерно полчаса, только пару раз Азамат встаёт отогнать от тушки какое-то мелкое зверьё. Я поворачиваю камеру из стороны в сторону, стараясь разглядеть хоть что-то. Просто глазами видно только кусочки неба в ветках над головой, а остальное — чернота.

          Внезапно Азамат сжимает мою коленку и осторожно направляет камеру влево, на кусты. Увеличив изображение, я различаю среди листьев отражающие глаза, а потом когтистая лапа очень человеческим движением отодвигает куст в сторону. Азамат аккуратно жмёт на запись.

          Демон выходит на тропинку и старательно принюхивается к тушке, не сводя взгляда с нас.

          — Прости, — говорю громким шёпотом. Он вздрагивает и прижимает уши. — Мы не хотели тебя обижать. Сторож просто испугался. Он тебя не задел?

          Существо на тропинке пару раз дёргает головой, вроде как хочет помотать, но плохо получается. С его точки зрения я, наверное, странно выгляжу, смотрю-то не на него, а в камеру. Он делает ещё пару шагов на четвереньках к мешку и снова принюхивается. Потом приподнимается и таращится на Азамата.

          — Не злись на нас, — тихо говорит тот.

          Демон подходит совсем близко к мешку и осторожно трогает его передней, э-э, рукой. На экранчике камеры ясно видно, что никакая это не лапа, а нормальная человеческая рука.

          — Зачем? — сипло спрашивает лесной житель, кивая на мешок.

          — Ну, не приходить же просто так, — разводит руками Азамат. Парень отшатывается от этого жеста, но потом снова подкрадывается, быстрым движением распарывает мешок, впивается зубами в тушку и сигает куда-то вверх, мгновенно исчезая из вида.

          — Ого! — выдыхает Азамат, останавливая камеру. — Ну пошли, нечего тут сидеть.

          Мы оставляем мешок лежать, где лежал, и быстро смываемся из леса, пока никакой местный хищник не решил проучить нас за наглость. Ближе к дому меня начинает разбирать смех, просто потому, что такая безумная вылазка удалась. Азамат выдерживает до дома, зато когда мы закрываем за собой входную дверь, складывается пополам от хохота. Хорошо, что у нас спальни звукоизолированы, а то бы весь дом перебудили.

          — Ну здорово! — радуется Азамат, затаскивая меня в гостиную и включая бук. — С ума сойти, я думал, ничего не выйдет! И ведь он правда говорящий!

          — Так ты теперь понял, демон это или нет?

          — Демон как есть. И уши, и когти, всё при нём. А что разговаривает... мы о них вообще мало знаем, видишь, даже фотографий в музее нет. Ну ничего, давай сюда камеру, теперь у них всё будет!

Глава 10.

       Последние несколько дней, что Сашка с мамой проводят на Муданге, мы все сидим в столице. На Азамата наваливается такая гора работы, что я его вообще не вижу, хотя вроде в одном здании сидим. Мама и здесь организует бурную деятельность: наводит марафет на остатки старого сада, среди которых построен дворец, а потом ещё облагораживает Дом Старейшин, чтобы никому мало не показалось. Ещё она набирает с собой кучу электронных справочников по муданжским растениям с целью дома найти переводчика и их опознать. Сашка обещает в следующий раз прилететь с женой и детьми. Азамат ужасно доволен встречей с моими родичами. В космопорту мы всей семьёй учим Алэка махать ручкой на прощание.

       А дальше всё возвращается в привычную колею: ребёнок, клуб, скучная работа за буком. Правда, работу по большей части удаётся спихнуть на Эсарнай. Пока у нас гостили мои родичи, с Эсарнай я почти не встречалась, зато на утро после их отъезда её пышные формы были первым, что я увидела, выйдя к завтраку. Алэк после кормления на рассвете отказался спать дальше, и я его выставила с Тирбишем гулять и завалилась обратно. А теперь, значит, вместо тихого завтрака в одиночестве у меня неожиданно светский приём.

       — О, — говорю вяло, протирая правый глаз. — Доброе утро. Как муж?

       — Ой, улетел вчера, — невпопад отвечает Эсарнай, настолько отвлёкшаяся на мой вопрос, что даже забывает поздороваться. — Странный он какой-то. Сначала всё молчал и смотрел косо, потом устроил мне допрос, как я живу. А мне как раз в статье попалась цитата из какой-то земной книги, и я никак не могла понять, что она значит. Всю Сеть перерыла, даже в платной бибилиотеке зарегистрировалась, а толку ноль. И тут ещё Экдал со своими вопросами. Я ему и говорю, мол, тебя всё лето не интересовало, как я живу, чего теперь-то пристал, когда всё наладилось? Лучше бы, говорю, словари мне привёз, как я просила. А то наволок опять платины, как будто её на Муданге мало, а мне её и надевать-то некуда, потому что в обычный клуб я не хожу, у Хотон-хон никто украшений не носит, а муж меня никуда не водит и вообще видеть не желает.

       — А он что? — спрашиваю нервно, мгновенно проснувшись. Похоже, мои миротворческие попытки всё совсем испортили...

       — Обиделся, — жалуется Эсарнай. — Говорит, я от тебя ничего не требую, даже детей не прошу, что ты меня попрекаешь? Ну, мне как-то неудобно стало за упрёки, действительно ведь он меня почти не трогает. Иной раз думаю, хоть бы поприставал, а то я уж и не помню, каков живой человек на ощупь. Ну и говорю ему: я, говорю, никогда тебя не просила так ограничиваться. Хочешь детей — давай детей, я хоть не одна тут в четырёх стенах сидеть буду.

       Её прерывает слуга с завтраком.

       — Смелое решение, — вставляю я, не зная, что ещё сказать. Мне приходила в голову мысль, что Эсарнай может пойти на пользу размножение, но я даже побоялась её обдумать, не то что высказать.

       — Вот и он тоже удивился, — продолжает Эсарнай, вгрызаясь в тост с джемом. Теперь я поняла, почему она к завтраку пришла — на Муданге джема не делают. Она, меж тем, продолжает: — Сказал, мол, я не копил на ребёнка. А я ему — мне твои деньги тут и тратить не на что, лучше натурой отдавай. Чтобы прилетал хотя б раз в месяц и три раза звонил, я бы хоть знала, что у меня муж есть. Он на меня так посмотрел странно и говорит: да, видно, тебе тут совсем плохо, если уж сама предлагаешь родить за спасибо. А потом посидел, подумал, и говорит этак осторожненько: правда, что ли, я тебе так нравлюсь? Я отвечать-то не стала, отмахнулась только, но вы ведь знаете, у него лицо такое... Ой, в общем, зарделась я, как в первый раз его увидела.

       — Ну вы помирились? — спрашиваю с надеждой.

       — Вроде того, — Эсарнай мечтательно улыбается. Потом спохватывается: — Ой, я самое важное-то не сказала! Я же пришла спросить, вы, наверное, умеете как-то узнавать, понесла женщина или нет? Да, и ещё, если всё-таки понесла, то пиццу можно? С ветчиной?

       Положительный тест мою гостью обрадовал, после чего я отдала ей остатки джема и отправила восвояси, пока её обильное слюноотделение не попортило мне ковёр. Похоже, Экдалу придётся привезти для жены с Гарнета повара, потому что сама она к плите теперь уж точно не встанет, а полуфабрикаты я ей категорически запретила.

       Однако у меня самой возникла пара вопросов к специалисту. А именно, к Ирнчину. И буквально эти вопросы звучат: где мой домофон и какого рожна гости ко мне являются раньше, чем я проснулась?!

       В Ирнчина я почти врезаюсь на пороге его кабинета.

       — Хотон-хон, — приветствет он меня лёгким кивком. — Я как раз шёл к вам. Капитан мне передал ваше предложение провести видеофон в вашу гостиную, но разработка оборудования заняла некоторое время. Теперь всё готово, пойдёмте, я лично поставлю.

       — Разработка? — моргаю я, пятясь. — А купить было не проще?

       — Не проще, — хмурится Ирнчин, выдвигаясь на меня и закрывая дверь. — Система безопасности дворца должна быть абсолютно уникальна. Все приличные охранные системы сейчас делаются на Арее, а нам совершенно не нужно, чтобы ареяне смогли вскрывать наши замки. Не беспокойтесь, наша система качественная и отлаженная.

       Когда мы доходим до жилой части, Ирнчин просит у меня пульт от комнаты, с него вызывает на стене у чайного столика гравитонный крепёж и прилеплевает к нему извлечённый из кармана плоский прозрачный экранчик, аккуратно его выравнивает, чтобы не косо висел, после чего нажатием кнопки на пульте увеличивает гравитонный поток настолько, чтобы экранчик нельзя было оторвать человеческими силами.

       — Всё очень просто, — говорит он, оживляя экранчик двойным постукиванием. — Отсюда вам видно парадный вход, отсюда чёрный, — он пролистывает изображение вправо. — Если нужно видеть сразу оба, стяните их пальцами одновременно. Если захотите посмотреть покрупнее, можно вывести на любой другой экран через общую сеть, но разрешать вход можно только с этого устройства. У дверей установлен умный датчик движения, по сигналу которого этот экран будет включаться и звонить. Вот здесь можете настроить громкость звонка, мелодию, отключение на ночь... всё как везде. Допуск осуществляется вот таким движением, попробуйте.

       Я несколько раз тыкаю в экран с поворотом, и шайтан-машина приятным мужским голосом сообщает мне, что "дверь открыта", а после минутного простоя, что "дверь закрыта".

       — Вот здесь вы можете удлинить или сократить время открытия двери, для каждого отдельного визита или постоянно. Очень вас прошу не выкручивать на максимум, это всё-таки делается для вашей же безопасности, — строго добавляет Ирнчин. — Если хотите, я могу открыть доступ на вашем телефоне, чтобы, находясь не дома, вы всё равно могли бы впускать гостей. Мне эта идея не очень нравится, но капитан попросил, при условии, что вы будете всегда держать телефон при себе и запароленным.

       — А мне его паролить не нужно, — усмехаюсь. — У меня в нём все меню на родном языке, и сменить его нельзя. Это мне Азамат так сделал. Теперь кроме него никто там ничего не найдёт.

       Ирнчин задумывается на секунду, потом нехотя принимается ковыряться в моём телефоне. Моя защита срабатывает: пункты меню выстроены по алфавиту того языка, на котором они написаны. Ирнчин ухитряется методом тыка найти дворцовую сеть и загрузить необходимые приложения, но на установке обламывается полностью. Приходится ему помогать. Зато теперь он верит, что никто чужой моим телефоном не воспользуется.

       — Да, ещё один важный момент. Вот через это меню, — Ирнчин снова переходит в управление на стенном экране, — можно связаться с офисом охраны и потребовать удалить посетителя от дверей или из любого другого места дворца.

       — А потребовать сказать посетителю, что я сплю, можно? — хихикаю я.

       — Можно, — серьёзно кивает Ирнчин. — Я рассмотрел вашу жалобу и перенабрал штат охраны, так что теперь все вежливые, и ещё сделал им строгое внушение слушаться вас как самого Императора.

       — Вот это отлично! — радуюсь я. — Спасибо тебе, дорогой Ирнчин, ты как всегда оправдал моё доверие! Нет, правда, классно всё продумано.

       Ирнчин меня знает и кланяется только после последней фразы, которая была всерьёз.

       — Уверены, что не хотите телохранителя? — уточняет он напоследок.

       — Теперь-то зачем? — пожимаю плечами.

       Он качает головой и уходит.

       У Азамата в последнее время дел невпроворот. Оказывается, при старых Императорах была такая форма отчётности населения — Император со свитой нагрянывал с неожиданной проверкой в какой-нибудь занюханный угол континента, посмотреть, как наместники справляются, помочь советом или делом, ну и для себя составить представление, какие в глубинке проблемы. В те давние времена Император при этих визитах ещё и налоги собирал, но после смерти Аэды эта обязаннасть легла на Старейшин, и Азамат не спешит что-то менять. Старейшины-то всё время на местах сидят, так что срок отчисления налогов можно установить, чтобы все заранее готовились. А копить весь год, не зная, когда появится Император — это как-то уж очень нервно. Да и потом, Азамат считает, что сбор налогов портит имидж, а ему для присмотра за наместниками нужно доверие населения.

       Так вот, сейчас они со Старейшинами реанимируют эту программу, а заодно стараются разрешить как можно больше неотложных проблем, пока Азамат ещё никуда не уехал. Мне остаётся только отдыхать на природе и ждать, пока у него кончится аврал. В поездках я его буду сопровождать, вот тогда и наобщаемся.

       На Доле начинается настоящая осень, по склонам гор вдоль побережья становится хорошо видно, где лес хвойный, а где — широколиственный и от этого окрашенный во все тёплые цвета спектра. Самая большая перемена, пожалуй, — это тишина. Весной и летом тут непрерывно верещали самые разные птицы, а теперь вот тихо. Только изредка, раз в несколько дней высоко в небе протащится неторопливый косяк чего-то перелётного с унылым клёкотом, да и всё, больше никаких звуков. Во всяком случае, днём. Ночью, по контрасту, становятся слышны загадочные скрипы, шорохи и тявканья, педположительно издаваемые лесными млекопитающими. Окна я закрываю поплотнее и завешиваю шторами, да и дверь комнаты частенько запираю: у Алэка под боком Тирбиш обитает, а мне одной как-то жутковато.

       В целях успокоения паранойи я каждый вечер обязательно выставляю к скале банку со сливками или маслом — авось, демон откушает и не пошлёт за мной свою лесную дружину. Наутро банка всегда пустая и чистая. Судя по всему, лесной житель её вылизывает, а потом споласкивает. Я пыталась наскрести со стенок материала на анализ ДНК, но ничего не наскреблось. Может, он небелковый? Но тогда зачем ему сливки?

       Запись нашего ночного приключения Азамат отдал специалистам почистить и прояснить, а затем послал в музей вместе с большим экраном, на котором её можно постоянно крутить для удовлетворения любопытства зрителей. Правда оказалось, что на камере был выключен звук, поэтому ни наши реплики, ни голос демона не записались, но так, по-моему, даже лучше. Нечего кому попало слушать, как мы извиняемся. Долхотские Старейшины, конечно, такой экспонат высоко оценили, а вот Унгуц, не любящий оставаться в стороне, когда все занимаются какой-нибудь интересной мистикой, намекнул Азамату, что если бы мы этого демона прикормили, то можно было бы и получше заснять. Или нарисовать. А то вот уже пора переиздавать пресловутых "Шакальих детищ", а в старом издании изображение демона делал какой-то охотник, не сильно одарённый изобразительным талантом, зато сильно напуганный. То есть, клыки, когти и шерсть во все стороны, как иглы дикобраза.

       Для зарисовок с натуры Азамат направил ко мне Бэра — кого ж ещё? — на казённом унгуце с пилотом, от чего Бэр, никогда раньше не летавший на унгуцах, был в полном восторге и за четыре часа пути исчеркал набросками пейзажей два блокнота.

       — Представляете, — рассказывает он нам с Тирбишем за обедом, — мне даже пришлось отказаться от двух заказов! Со мной такого никогда раньше не было! Но тут то книги, то демоны, то столичные красотки, а я всё-таки не могу, как Ахмад-хон, круглые сутки работать. Вот, пришлось двух клиентов другу передать, потому что уже никак не вмещались. Я и здесь-то самое позднее до завтрашнего вечера, потом за мной прилетят — и домой, а то послезавтра опять чью-то жену на сносях рисую, откладывать нельзя...

       Поскольку днём демон не является, то после обеда мы с Алэком и Тирбишем сводили художника за грибами (тоже чрезвычайно живописными), а потом оставили в покое разбираться со свежими эскизами. Ближе к вечеру я перевела окна в прихожей в односторонний режим и усадила Бэра с биноклем наблюдать, как наш лесной приятель приходит за лакомством. Снаружи через окно не видно не только Бэра, но и лампы над его мольбертом. Демона же наш портретист рассмотрел хорошо, а потом ещё утром встал и пронаблюдал возвращение банки. Половину следующего дня Бэр трудится над красочным полотном, которое должно занять целую страницу в большеформатной новой энциклопедии. Тирбиш периодически подходит заглянуть через плечо и передёргивает плечами.

       — Как подумаю, что тут такое водится, так и хочется вас с князем в охапку подхватить — и в столицу бегом! — замечает он мне потихоньку на кухне.

       — Если бегом, то по дороге ещё десяток таких встретишь, — усмехаюсь я. — Да ладно, не переживай, он же не агрессивный. Милый такой мальчик, мало ли что демон...

       Вечером Бэр представляет нам своё творение: мой лесной знакомый осторожно вылезает из густого лесного подроста на открытое место, обеспокоенно озираясь и растопырив уши-локаторы. Одна рука, которой он отодвигает ветки, вполне человеческая. Другая, немного выставленная вперёд, мохнатая и с когтями, на случай неожиданной встречи. Вид одновременно грозный и милый: сосредоточенная мордочка, пушистые уши, подростковая костлявость. Хочется погладить по голове и покормить. Ну, мне во всяком случае. Тирбиш тихо молится.

       Осень на Муданге длиннее, чем на Земле и весьма беспорядочная. То дождь, то снег, то вдруг опять солнце и всё тает, и жарко — хоть купаться иди. В плохую погоду на унгуце летать паршиво: его то и дело прибивает к земле дождём, и он тут же переоценивает свой вес, снова набирает высоту и подскакивает, так и летишь, прыгая вверх-вниз на пару метров каждые несколько секунд. Можно, конечно, подняться над облаками, но тогда не видно, где летишь, а навигатор в плохую погоду тоже паршиво работает. Так что в столицу я выбираюсь редко, в основном сижу дома с мелким или — в хорошую погоду — гуляю с ним по лесу, привесив спереди ребёнка, а сзади корзину для гигантских осенних грибов. Поедатель сливок днём не показывается, видимо, и правда спит. Пару раз казалось, что в кустах мелькнул рыжий хвост мангуста, но с уверенностью ничего сказать не могу, под ногами листья всех оттенков, тут родную бабушку увидеть можно, не то что рыжий хвост.

       Яна пересиживает плохую погоду в столице, хотя, кажется, погода — только предлог, под которым можно заниматься делами амурными, не привлекая внимания. Она даже ленится лететь на Дол, чтобы сделать Алэку прививки, так что приходится мне мотаться. Впрочем, чем ближе к зиме, тем яснее небо, хотя уже ощутимо подмораживает. Тирбиш просится до зимы повидаться с семьёй, поэтому в очередной раз мы прилетаем все вместе.

       Живёт Янка в примечательном здании, которое для земных целителей специально спроектировал Онхновч, считающийся одним из лучших инженеров по жилым зданиям. Задумка "больницы" примерно такая же, как у нашего дворца — одна половина жилая, вторая рабочая. Правда, в данном случае здание поделено горизонтально: на первом этаже кабинеты и оборудование, на втором живут врачи.

       Яна среди земных врачей — единственная женщина. Азамат предпочёл набрать в основном мужчин, чтобы у населения шаблон порвало не прямо сразу, а потихоньку-полегоньку. Да и страшновато было нашим девушкам лететь невесть куда на дикую планету. Та же Янка благополучно всем раструбила про милую муданжскую традицию выдавать замуж симпатичных сотрудниц.

       Никто теперь в этом, конечно, не признается, но по муданжским меркам Яна ещё красивее меня. Она невысокая, рыжая (что муданжцам, не слишком просвещённым в книжном деле, гораздо привычнее, чем блондинка), пухленькая и любит приодеться. И голос у неё низкий и проникновенный, что здесь считается для женщины очень красивым. Она, правда, не поёт, но её всё время пытаются на это подбить. Певцов мужского пола они при этом предпочитают от тенора и выше, такая вот инверсия. В общем, ничего удивительного, что десяток муданжских парней, по году торчащих в космической глубинке, соблазнились на этот подарок судьбы.

       Как выяснилось, к команде она оказалась приписана, потому что тамлинги сочли врача элементом охраны, а охраняли летучий ресторан тамлингской кухни муданжские наёмники под руководством Папаши Огнемёта, и они, конечно, всецело поддержали идею включить в штат земную красотку. Янка, поскольку ничего дурного не подозревала и, наоборот, наслушалась от меня воплей про то, какие муданжцы классные, тоже согласилась. А ребята на неё пооблизывались-пооблизывались, пару раз за неё подрались и пришли к выводу, что единственный способ сохранить команду — это предоставить девушке выбор. И то сказать, все отборные воины, красивые, богатые, чего она обижается? Имена на "я", "ю", "е" и "йи" на Муданге считаются амбивалентными, то есть, человек с таким именем волен сам выбирать себе судьбу и пару. Среди наёмников правила имён не так почитаются, но и на планете Янкино имя позволяет ей выйти замуж за абсолютно любого мужчину безо всяких нареканий среди общественности. Вот ей и предложили выбрать изо всех. А она перепугалась, выхватила пушку, которую носила для самообороны, постреляла не глядя, чтобы всех распугать — и дёру до шлюпки. Умотала на ближайшую жилую планету, еле заряда хватило. Хорошо ещё, что корабль был тамлингский, а то в управлении муданджской шлюпкой она бы ни за что не разобралась.

       Папаша Огнемёт со своей командой от Муданга отделились совсем, никто из них даже не побывал здесь после изгнания джингошей. Тем не менее, Азамат так чётко побеседовал с Папашей, что тот обещал больше никогда не вспоминать о славной свадебной традиции. Не знаю уж, чем мой муж ему пригрозил, но пока действует.

       Янка ждёт меня в своём кабинете, нога на ногу сидя в высоком крутящемся кресле, и подпиливает ноготь. Из рыжих волос, завязанных в пучок, высоко торчит длинная деревянная заколка. Всё вместе очень похоже на рюмку коктейля на высокой ножке и с вишенкой.

       Алэк при виде любимого врача радуется и принимается сучить ножками. Янка умеет обращаться с мелкотнёй так, что у них не начинается приступ паники от одного подозрения, что сегодня надо к врачу.

       — Привет, — говорю, сгружая чадушко на осмотровый столик.

       — Сама привет, — кивает Янка, допиливая ноготь. — Щас, секунду, а то цепляться будет.

       На ней белый халат, только какой-то странный. Через пару секунд до меня доходит, что он с глубоким декольте.

       — Это куда ж ты так вырядилась, мать? — удивляюсь я. — К тебе всё-таки дети ходят.

       — Сегодня только твой, а ему пока всё равно, — она наконец откладывает пилку и спрыгивает со своего насеста, тряхнув бюстом. Я морщусь от одной мысли, насколько это должно быть неприятно, при её-то размерах. — У меня зато после тебя один взрослый мальчик записан, а его обязательно надо отвлекать от происходящего, иначе сразу начинает рассказывать, что он здоров и лечить его не нужно.

       — Только один? — фыркаю я. — Мне казалось, муданжцы все такие.

       — Да, но только одного я согласна отвлекать такой ценой, — ухмыляется она, поправляя вырез. — Ну ладно, как твой богатырь? Голову держит?

       — Понемножку держит. А если не секрет, что это за взрослый мальчик?

       — Секрет. А с боку на бок поворачивается?

       — Да давно уж, а при Азамате вообще всё время вертится. Видимо, энергия заразная. Так почему секрет? За мной вроде не водится дразниться, да и вообще...

       — Он просил, — с серьёзным лицом поясняет Яна. — Мы очень трепетные и не хотим преждевременной огласки, а то вдруг это испортит репутацию даме, то есть, мне, — она горчит рожу и грубо гыгыкает, отчего Алэк, изучавший простынку, тут же оборачивается и замирает.

       — Ишь ты, — кивает на него Яна. — Вот это я понимаю, нормальное земное развитие. А то здешние дети — это нечто. Самые скороспелые маму начинают узнавать к трём месяцам.

       — А папу? Или няню? Я хочу сказать, муданжские мамы сами своих детей хорошо если к трём месяцам узнавать начинают, и то неохотно.

       — Это да, — кривится Янка. — Но дети тут вообще медленнее развиваются, даже те, у кого сознательные папы, начитавшиеся твоих статей про игры и гимнастики. Кстати о гимнастике... Кто Ориве порнухи надавал?

       — Почему порнухи? — фыркаю я. — Образовательных видео по сексологии! Снятых, между прочим, хорошей студией. Я знаю их консультанта, нормальные ребята, не фантазируют, не передёргивают.

       — Отпирайся-отпира-айся, — хмыкает Янка. — У нас тут как-то в дождливый день три пациента отменились, я пошла к себе кофейку выпить, а Орива тут сидела с буком. Возвращаюсь, гляжу — сидит. В зубах палец, физиономия красная-красная, ещё попискивает время от времени и ладонью глаза закрывает. Ну всё, думаю, накурилась девочка. А оказалось, это она твоё "обучающее видео" смотрит, а там всё так стыдно, ах, так стыдно, ах-ах-ах, а выключить никак нельзя!

       — Ну, а как она ещё может реагировать, если тут коленка — уже стыдно? Ничего, пускай краснеет. Авось, правильные мозговые центры заработают, или что тут у этих муданжек поломалось... Ладно, ты дело делать будешь или только разговоры разговаривать? У меня вон клиент уже весь извёлся, убери пробирки с видного места, а то он обожает их сосать!

       Я остаюсь в столице на некоторое время, пока Тирбиш не освобождается. Здесь не так холодно, как на Доле, хотя тоже видно, что дело к зиме. Азамат по-прежнему пашет за четверых, не отвлекаясь на глупости, и терпение моё в связи с этим заметно истончается.

       Когда у Тирбиша заканчиваются семейные празднества, я отправляю его выгуливать Алэка, а сама забегаю на склад медикаментов пополнить запасы иммуностимулянтов, которые так хорошо идут осенью. Алэк не любит аптечный запах, которые неизбежно стоит на складе, так что с ним я туда предпочитаю не таскаться.

       По пути обратно, однако, я встречаю на улице мрачного Алтонгирела. Решаю подойти поговорить. Я его не видела с тех самых пор, даже не знаю, полетел он с моими родичами на Гарнет или нет и когда вернулся. Решительно перехожу улицу, чтобы оказаться с духовником лицом к лицу.

       — Всё хандришь? Как здоровье?

       — Не жалуюсь, — угрюмо отвечает он, но сбежать не пытается. — У тебя как семейная жизнь?

       — Тоскливо, — сетую. — Жду — не дождусь, когда уже у Азамата эти объезды начнутся, а то не вижу его совсем.

       Алтонгирел поджимает губы и рассеянно кивает.

       — Ты по-прежнему с ним не разговариваешь? — интересуюсь. Он кивает. Я скрещиваю руки на груди. — Бедный Азамат. Сидит тут один, пашет круглосуточно, семью не видит по нескольку дней, так ещё и лучший друг объявил забастовку.

       Алтонгирел тяжело вздыхает и отводит меня за угол в какой-то проулок, подальше от посторонних глаз.

       — Ты бы знала, в чём дело... — запальчиво начинает он, но сникает.

       — Так скажи.

       — Не могу.

       — Я понимаю, что тебе не положено, но хоть намекни! Ты же знаешь, мне можно доверять секреты.

       Он смотрит на меня со вселенской грустью и мотает головой.

       — Я не потому не могу, что запрещено, а потому, что ссора с тобой его совсем подкосит. Он совершил отвратительный поступок, но он по-прежнему мой друг, и я сделаю всё, чтобы он не пострадал от последствий.

       — Какой поступок-то? — недоумеваю я. Не верится, чтобы Азамат в сознании и трезвой памяти мог совершить что-то настолько ужасное, чтобы Алтошу покоробило.

       — Ты, Лиза, всё ему прощаешь, — уклончиво отвечает духовник. — Вот и это прости, не вдаваясь в детали. Забудь, и вам обоим будет легче.

       — Довольно трудно забыть то, чего не знаешь, особенно когда твоё поведение всё время об этом напоминает, — замечаю.

       — Я постараюсь с собой справиться, — вздыхает Алтонгирел, зажмуривается и трёт переносицу. Похоже, и правда что-то серьёзное, раз он даже при мне не делает хорошую мину.

       — Да уж постарайся, — соглашаюсь. — Мы с тобой оба знаем, что Азамат хороший человек, и если он что-то делает не так, то не со злым умыслом. Скорее всего, это какая-то ошибка, пусть трагическая, но он не нарочно. Наверняка даже ты не знаешь всех обстоятельств... Не суди преждевременно.

       — Да-да, — охотно кивает Алтоша. — Вот так и рассуждай. И не копай. Я скоро перестану на него обижаться, и всё снова будет хорошо. Вероятнее всего, ничего не было, я просто напутал.

       Алтонгирел довольно неубедительно врёт, и всегда делает это в слишком очевидной ситуации.

       — Погоди, — говорю. — Ты сказал, ничего не было? Но я думала, речь шла о будущем? Или это будущее уже наступило, а я и не заметила?

       Духовник хватается за голову.

       — Боги, Лиза, да оставь ты эту тему в покое! Не было, не будет, тоже мне книжник нашёлся! Забудь, как сон! Ну хочешь, я завтра к вам на ужин приду? Только забудь, пожалуйста!

       — Приходи, — пожимаю плечами. — Азамат будет рад.

       Но Алтонгирел, ретирующийся со сверхзвуковой скоростью, меня уже не слышит. Надеюсь, и правда придёт, Азамату хоть полегче станет.

       Впрочем, до этого самого ужина мир успевает провернуться вокруг своей оси на триста шестьдесят градусов, да и Азамату становится не до Алтошиной обиды.

       Я вытаскиваю мужа из кабинета, пригрозив двум Старейшинам повыдергать бороды, если они не дадут мне с ним пообщаться, но едва мы садимся за обеденный стол, Азамата дёргают по мобильнику. Он сначала удивляется, потом радуется, потом расстроено говорит, что вот прямо сейчас очень занят, потом удивляется ещё раз и в конце концов соглашается куда-то пойти.

       — Надолго? — вздыхаю я, копаясь ложкой в тарелке.

       — Боюсь, что да. Что-то серьёзное.

       Я сникаю. Если так и дальше пойдёт, устрою этим паразитам кровавую революцию. Как они жили, интересно, без Императора двести лет? Или соскучились, что ездить не на ком?

       В гордом одиночестве заканчиваю обед. Я-то надеялась хоть вечер с мужем провести, а у него опять что-то срочное. Нет, ну куда это годится — на меня времени не находит, не говоря уж о ребёнке, а ещё второго хочет! Неужели нельзя как-то переставить приоритеты, найти заместителя, в конце концов, не маленький же, умеет распределять ответственность!

       Внезапно входит Азамат. Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь язвительное, и давлюсь собственным ядом. Муж бледный, глаза лихорадочно блестят, шрамы по контрасту как будто ярче обычного, входит нетвёрдой походкой, как зомби. Я вскакиваю, кидаюсь к нему.

       — Что такое? Что случилось?

       Азамат смотрит на меня так, будто сейчас расплачется, потом обнимает крепко-крепко, прижимается всем телом и долго не отпускает, сбивчиво дышит мне в волосы. Я глажу его по спине и терпеливо жду, пока успокоится. Успокаиваться он не спешит. Даже отпустив меня и сев на диван уставляется в пол с таким трагическим видом, как будто потерял последнюю надежду, не знаю уж, на что.

       — Лиза, я должен тебе кое-что рассказать, — убитым голосом произносит он. — Алтонгирел не хочет, чтобы ты знала, но я не смогу скрывать от тебя...

       — Да уж, расскажи, пожалуйста, — подбадриваю, потому что он явно вознамерился крепко задуматься посреди фразы.

       — Помнишь, — начинает Азамат медленно говорить, взвешивая каждое слово, — перед тем, как меня изгнали, у меня была невеста?

       Я киваю. И уже начинаю догадываться, к чему идёт дело.

       — Последний раз я её видел за день до прощания с Мудангом. Она едва взглянула на меня, сразу разорвала все обещания и заявила, что знать меня не желает. Я всегда думал, что она на самом деле и не собиралась за меня замуж, и уж конечно такая фифа, как Алансэ, не стала бы мне помогать избежать изгнания.

       Он умолкает, и я принимаюсь удить дальнейший рассказ.

       — Надо понимать, теперь она осознала свою ошибку и хочет всё обратно?

       — Нет, она знает, что обратно ничто не вернётся. Она и сама давно вышла замуж за другого человека.

       — Тогда в чём дело? Давай говори уже, мне хватило Алтонгиреловых секретов, ещё из тебя слова тянуть.

       Азамат вздыхает, набирает в себя побольше воздуха и на одном дыхании выговаривает:

       — Когда мы расстались, она была беременна моим ребёнком и родила его.

       Ну, я-то не удивлена. Мне всегда трудно было поверить, что у Азамата по разным концам вселенной не припрятан десяток детей. Не очень понятно, правда, на что эта красуля надеялась.

       — И чего она теперь хочет?

       Азамат пожимает плечами.

       — Какая разница.

       Я шлёпаю его по руке.

       — Аллё! Что значит "какая разница"?! Ты же сам говорил, что у вас внебрачный ребёнок — это катастрофа. Твоя фифа пришла тебя шантажировать, я правильно понимаю?

       — Да, но это не важно. Заплатить ей не проблема. Как я буду жить с таким срамом на совести — вот вопрос.

       — Интересное дело! Она тебя кинула, ни словом не обмолвившись о беременности, а тебе срам! Это как это так получается?

       — Она не знала...

       — Ну конечно, а когда узнала, прямо не придумала, как с тобой связаться. И вообще, почему было не сделать аборт, если рожать не от мужа так стыдно, а?

       — Денег не было наверное...

       — А то бы ты ей не дал, если б попросила!

       — Я не знаю! — слегка истерично перебивает Азамат, вскакивает и принимается мерить шагами комнату. — Я плохо слушал, что она говорила, только понял, что есть ребёнок, фотографию видел — похож на меня...

       — Так. Азамат, успокойся и сядь, — тяну его за рукав. — Где сейчас эта женщина?

       — У Алтонгирела. Он её не выпустит, пока я не решу, что делать, — Азамат садится и запускает пальцы в волосы. — А я не знаю, что делать!

       — Ш-ш-ш, — обнимаю его за плечи. — Тихо-тихо, всё уладится, только уймись. Впадать в панику — не твой стиль.

       Азамат внезапно поднимает голову и смотрит на меня, как будто только что заметил.

       — Лиза... Ты... не сердишься?

       — А мне-то на что сердиться? — фыркаю я. — Это ж было хренте-когда, я была маленькой девочкой и о твоём существовании даже не догадывалась.

       — Да, но я так опозорился! На тебя обижался за предположение, а оказывается и правда, как последний пропойца, до свадьбы не дотерпел...

       — Азамат, радиостанция на бронепоезде! Я сама внебрачный ребёнок, и Сашка тоже. Мне казалось, эта тема давно закрыта. Если кто тут на тебя и сердится, то только ты сам, и то совершенно беспочвенно.

       — Ты — внебрачный ребёнок? — удивлённо хлопает глазами. Я начинаю нервничать.

       — Мне казалось, мы это сто раз обсудили ещё на корабле. Я тебе говорила, что у меня нет и никогда не было отца.

       — Да, да, — кивает, вспоминая. — Я тогда подумал, что у землян, должно быть, как-то по-другому устроено зачатие... Так что же, твой отец не женился на твоей матери?

       — Я думаю, он её даже никогда не видел, — нервно хихикаю. — Сдал сперму в фонд, а кто её использовал, ему не скажут.

       Азамат устало трёт лицо руками.

       — Так значит, ты не сердишься, — резюмирует он.

       — Только на общий идиотизм ситуации.

       — Ладно, — он встряхивает головой и глубоко вдыхает. — Тогда можно жить дальше. Алансэ хочет денег, участок под дом в столице и важную должность для мужа. Она сама из Худула, но сейчас живёт где-то в глуши.

       — И что теперь, ты до конца дней будешь ей платить? Или Алтонгирел может похимичить, чтобы она сдержала обещание молчать?

       — У Алтонгирела идеи довольно кровожадные. Я, правда, просил его ничего не делать без моей команды, но думаю, нам лучше сейчас пойти туда.

       Я быстро накидываю тёплый диль и выскакиваю из дома вслед за Азаматом. На ходу соображаю, куда прятать тело и есть ли у меня здесь отбеливатель, растворяющий кровь.

       Подойдя к двери Алтонгирелова дома, Азамат не стучит, а звонит на мобильник. Духовник открывает, опасливо оглядываясь, но тут замечает меня, и сникает. Пропускает нас внутрь, закрывает дверь на несколько замков.

       — Я ей всё рассказал, — с нажимом сообщает Азамат.

       — Как я мог только предположить, что ты действительно пошёл подумать, — ядовито отзывается Алтонгирел. — Ну что, доволен теперь? Мне ставить звездолёт на низкий старт? У нас больше нет Императрицы?

       — Прекрати нести чушь, — перебиваю я. — Ты нам всю осень трепал нервы вместо того, чтобы внятно рассказать, что тебе там приглючилось. Давно бы уже решили эту проблему.

       — Приглючилось?! — рявкает Алтонгирел. — Ты хоть представляешь себе, какое это дивное ощущение — оказаться в её голове и слушать её поганые мыслишки о вымогательстве! Причём не в будущем, а в тот самый момент! — он осекается, понимая, что сболтнул лишнего.

       — Хорошо, прости, я понимаю, что предсказание было неприятное. Но зачем ты молчал? Атмосферу нагнетал, что ли?

       — Просто не хотел ускорять неизбежное, — мрачно отвечает Алтонгирел.

       Я тихо ругаюсь.

       — Душечка, в следующий раз когда решишь сделать для нас что-то хорошее, подумай дважды и сделай строго наоборот. Очень тебя прошу.

       — Лиза, Лиза, не кипятись, — Азамат опускает мне руку на плечо. — Алтонгирел хотел как лучше. Ничего ужасного не случилось от того, что он промолчал. Всё равно бы пришлось с этим разбираться рано или поздно.

       — Ну да, только он три месяца с тобой не разговаривал, а так фигня, конечно.

       — Он бы со мной не разговаривал, даже если бы выложил всё сразу. Не злись на него, рыбонька.

       Алтонгирел таращится на нас круглыми глазами.

       — Так вы даже не поссорились? — изумлённо выдаёт он.

       — А ты так этого... — начинаю я, но Азамат закрывает мне рот моим же воротником.

       — Лиза-Лиза-Лиза, не надо! Пожалуйста, милая, и так все на нервах. Алтонгирел, давай мы с ней побеседуем, решим, как быть.

       Духовник пожимает плечами, принимает независимый вид и ведёт нас в глубь дома. Муданжцы не строят храмов богам, но дома духовников выполняют схожую функцию: везде какие-то финтифлюшки висят обрядового назначения, благовония благовоняют, и таинственный полумрак.

       Даму Алтоша запер в кухне, которая выглядит вполне обычно, только в ней совсем нет окон.

       — Алансэ, — представляет её Азамат. — Это моя жена, Лиза. Ей захотелось с тобой познакомиться.

       Алансэ — очень красивая женщина, хотя возраст на ней сказался. Если не обращать внимания на морщинки, лицо просто точёное, можно с неё Клеопатру рисовать. Правда, формы не совсем подходящие, дама в теле, хоть и не чрезмерно. На выдающемся бюсте свободно разложены несколько рядов каменных бус, недлинные слегка завитые волосы украшены нитями самоцветов, строгий диль глубокого зелёного цвета с лёгкой вышивкой — по муданжским понятиям, деловой костюм. При нашем появлении она не встаёт, хотя сильно удивляется, когда Азамат меня представляет. Не ждала, небось, что он меня приведёт.

       — Я думала, у Хотон-хон гласное имя, — низким напевным голосом изрекает она.

       — Гласное, — не спорит Азамат. — Ума не приложу, зачем бы тебе его знать.

       Алансэ кивает и вежливо улыбается, оставляя тему. Азамат садится на лавку напротив неё, я присоединяюсь, а Алтонгирел занимает позицию стоя у торца стола. Всё это происходит в молчании.

       — Давай обсудим твои требования, — предлагает Азамат, скрещивая руки на груди.

       Алансэ молчит, рассматривая меня, потом замечает:

       — А жену ты привёл, чтобы продемонстрировать своё бедственное положение? В бюджете страны нет денег на бусы?

       Я смеюсь от неожиданности и идиотизма этого комментария, но Алансэ не оценивает юмора.

       — Она не сочла нужным наряжаться ради тебя, — противным голосом сообщает Алтонгирел.

       — Нет, правда, зачем она здесь? — дама обращается к Азамату, указывая на меня небрежно изогнутой рукой.

       — Мне было интересно, — отвечаю сама, — как так получилось, что вы родили этого ребёнка. Если я правильно понимаю, для вас внебрачный ребёнок не менее унизителен, чем для Азамата.

       Алансэ бросает изумлённый взгляд на Азамата — явно не ожидала, что он мне всё расскажет, — но быстро справляется с собой и улыбается.

       — Думаете, я блефую и постесняюсь огласки? Нет уж, справедливость должна быть восстановлена. Конечно, для меня это тоже позор, но не прятаться же вечно. Я не могу допустить, чтобы человек с таким пятном на совести был Императором Муданга. Боги мне этого не простят. Если ему и суждено стать родоначальником новой династии, пускай искупит свою вину.

       — А ты не думаешь, что он её уже искупил, профилактически? — язвительно интересуется духовник.

       Азамат усмиряюще поднимает руку.

       — Тихо, тихо, давайте не будем ссориться.

       — И всё же, — гну свою линию, — как вышло, что вы решили родить?

       — О, на то было много причин, — пожимает плечами Алансэ. — Во-первых, я поздно заметила, что беременна. Во-вторых, у меня было мало денег, а обращаться за этим к Азамату казалось унизительно...

       — Зато сейчас не кажется, — тихо комментирует духовник. Алансэ его игнорирует.

       — К тому же, — продолжает она, — я боялась, что после аборта не смогу больше рожать, а целители и повитухи требуют очень много денег, чтобы держать такую информацию в тайне от возможных женихов. Я решила, что раз уж богам угодно так меня мучить, возможно, в этом есть некий высший смысл.

       Алтонгирел не сдерживается и заходится каркающим смехом. Кажется, я никогда раньше не слышала, как он смеётся.

       — М-да, вполне возможно, — задумчиво соглашается Азамат. — Так ты говорила, что хотела бы видеть своего мужа на высоком государственном посту.

       Алансэ кивает и кокетливо склоняет голову набок.

       — Он, наверное, сильно удивится такому внезапному повышению, — продолжает Азамат.

       — Он знает, что я была твоей невестой, и перед отъездом я ему сказала, что поговорю с тобой, так что он готов к чудесам.

       — А о природе чудес он догадывается? — приподнимает бровь Азамат.

       — Добрая память, — с нажимом отвечает Алансэ. — Я понимаю, твой первый порыв — рассказать ему всё. Вижу, у тебя вообще слабость выбалтывать секреты супругам. Конечно, я бы предпочла оставить его в неведении, но он от меня всё равно никуда не денется, так что ты только испортишь жизнь хорошему человеку.

       — Что-то мне подсказывает, что его жизнь уже портить некуда, — снова возникает Алтонгирел.

       — То есть ваш муж не знает о ребёнке? — прямо спрашиваю я. Это уже не смешно.

       — Твоя жена внимательно слушает для такой внешности, — говорит Алансэ Азамату. Я даже начинаю понимать, чем она могла ему нравиться.

       — Мне просто интересно, — продолжаю, — он не знает, что ребёнок не от него или вообще не знает о его существовании?

       Она соизволяет на сей раз ответить прямо мне.

       — Во время беременности было трудно найти мужа, тем более после громкой истории с изгнанием Азамата. Пришлось скрыться в уединении, благо при тех печальных обстоятельствах это никого не удивило.

       — Значит, ребёнка ты прячешь? — Азамат тоже устал от танцев вокруг да около и посерьёзнел. — Где?

       Алансэ мило улыбается.

       — У родственников. Не найдёшь.

       Азамат щурится и поджимает губы.

       — Вообще мы бы хотели удостовериться, что он существует, — говорю.

       Она подталкивает мне по столу снимок мальчика лет десяти, настолько похожего на Азамата, что мог бы быть и самим Азаматом.

       — Снимок старый, — говорю, — и по-моему, это и есть Азамат.

       — Я сделала эту фотографию собственноручно в начале осени, — холодно сообщает Алансэ. — Но если вам угодно мне не верить, что ж, посмотрим, поверит ли Совет Старейшин.

       — Я что-то не поняла, так трудно сказать, где мальчик живёт? — удивляюсь.

       — Она думает, — говорит мне Азамат на моём родном, — что мы его убьём.

       — Чего?! С дуба рухнула, что ли?

       Азамат хмурится.

       — Не понял, что ты сказала, но некоторые люди так делают, чтобы... э-э... сохранить репутацию.

       Я хватаюсь за голову. Эти дикари!!!

       — Ты можешь как-то её убедить, что не станешь убивать ребёнка?

       — Не думаю.

       Алансэ с интересом, а Алтонгирел нервно наблюдают за нашим общением.

       Тяжело вздыхаю. Насколько я успела изучить муданжцев, они не слишком рады бывают приютить у себя детей родственников. Либо она им за это платит (в чём я сомневаюсь), либо просто врёт. Азамат, похоже, пришёл к тем же выводам.

       — Давай её порасспрашиваем с твоими травками, — говорит он Алтонгирелу на всеобщем. Алансэ хмурится — видно, что-то поняла, но не всё.

       — Не думала, что у тебя поднимется рука на женщину, — встревожено говорит она Азамату.

       — Успокойся, мы не причиним тебе вреда, — миролюбиво отвечает тот. — Я просто хочу удостовериться, что ты говоришь правду про мальчика.

       Алтонгирел тем временем исчезает в недрах дома и возвращается с двумя мешочками чего-то сушёного. Из одного он аккуратно отмеряет две чайных ложки и заваривает их кипятком из водогрейки, помешивает, любовно отцеживает через ситечко твёрдую фракцию и даже добавляет холодной воды, чтобы дама не обожглась. Затем ставит пиалу с розоватой жидкостью перед Алансэ и выжидательно опирается на угол стола. Алансэ внимательно рассматривает его, потом меня, Азамата и дверь за широкой Азаматовой спиной.

       — В случае моей смерти будет опубликовано письмо, где всё рассказано, — наконец сообщает она.

       — Излишняя осторожность, — улыбается Азамат. — Я не стану убивать мать своего ребёнка. Но, согласись, я должен быть уверен, что ты не блефуешь, прежде чем выполнять твои требования. Всё-таки я много лет проводил операции с заложниками.

       Алансэ поджимает губы и наконец решается — одним глотком осушает стакан.

       Алтонгирел ставит на стол маленькие песочные часики с разноцветным песком, который насыпает красивые абстрактные картины. На торце выгравировано "Помни каждую минуту. Эц.". Пока время идёт, духовник нашёптывает что-то, водя руками над головой дамы.

       Когда песок заканчивается, я перевожу взгляд на Алансэ. Она откинулась на спинку стула и, прикрыв глаза, рассматривает край стола. Лицо у неё спокойное и расслабленное. Алтонгирел наклоняется к ней и спрашивает:

       — Как умер твой отец?

       — Несчастный случай на охоте, — тут же отвечает Алансэ, потом добавляет: — но я думаю, что его нарочно застрелили.

       — Приятный, видимо, был человек, — говорю. — Под стать дочке. А к чему этот вопрос?

       — Проверяю, дошла ли она до кондиции, — поясняет Алтонгирел. — Ну, спрашивайте.

       Я предоставляю слово Азамату.

       — Итак, напомни мне, Алансэ, зачем ты здесь?

       — Хочу слупить с тебя за ребёнка, — меланхолично отвечает дама. — Запоздало, конечно, но ещё можно.

       — Чьего ребёнка?

       — Твоего! За мужниного я уже с него получила, хватит на безбедную старость.

       — Мой ребёнок жив?

       — Живёхонек. Что ему будет-то...

       — Где он?

       Алансэ секунду мешкает, потом всё-таки отвечает:

       — В приюте для безродных, где ему и место.

       Азамат угрюмо кивает, его подозрения подтвердились.

       — В каком именно приюте?

       — Хромого Гхана на Сиримирне.

       — Кто кроме тебя знает о ребёнке?

       — Ну, Гхан, естественно.

       — А сам мальчик знает, кто его отец?

       — Нет, но тут одного взгляда достаточно.

       — Хорошо... Где ты держишь письмо, в котором рассказано о ребёнке?

       — Нет никакого письма, я это сказала для подстраховки.

       — А вообще какие-нибудь обличающие записи ты делала?

       — Очень мне было нужно! И так раз в год езжу в приют заплатить Гхану за молчание, уже не знаю, какой предлог выдумать, ещё не хватало обличающие записи дома держать!

       — Спасибо, — Азамат кивает. — Это всё, что я хотел узнать. Алтонгирел?

       — Погоди, я ещё спросить хочу, если ты не против, — говорю. — Алансэ, почему ты всё-таки сохранила ребёнка?

       — Знающий сказал, что Азамат вернётся очень богатым. Не сказал только, как долго ждать, шакалий потрох.

       — Это больше похоже на правду, — кривлюсь я.

       — Как ты предлагаешь с ней поступить? — спрашивает Азамат у духовника, который занялся завариванием снадобья из другого мешочка.

       — Подчищу ей память, — буднично отвечает Алтоша. — Чтобы никаких воспоминаний о ребёнке. Хочешь, что-нибудь внушу?

       — Как ты собираешься это делать? — удивляюсь я. У нас на Земле в принципе есть технологии, но они все связаны с нейрохирургией, сложными синтетическими веществами и громоздким оборудованием.

       Алтонгирел смотрит на меня с высокомерной ухмылкой.

       — Я не просто так один из лучших духовников на этой планете. У меня свои методы.

       Ну ладно, если это дела духовные, то я в них ничего не понимаю...

       — А ты уверен, что можешь заставить её забыть начисто о ребёнке, которого она сама родила? — уточняю. — Я, конечно, не знаю, какие у тебя методы, но, мне кажется, это будет сложнее, чем ты думаешь.

       — Если бы я тебе собрался память чистить, — говорит Алтонгирел, — то и правда десять раз подумал бы и сто раз проверил. А у этой кукушки никаких чувств к сыну нету. Так что не беспокойся.

       — Ну хорошо, — соглашаюсь. — Допустим, она действительно всё забудет. И что случится с мальчиком?

       Азамат вздыхает и пододвигает к себе фотографию, чтобы ещё раз взглянуть на отпрыска.

       — Алансэ, а как его зовут?

       — Кир, — быстро отвечает она. — А ты уж понадеялся на гласное имя, а?

       Азамат и правда несколько грустнеет.

       — Это не важно... Всё равно он мой. Лиза, ты сильно будешь возражать, если я возьму его к себе? Он тебе не помешает, правда...

       — Ты спятил, что ли?! — выкрикивает Алтонгирел так, что даже расслабленная Алансэ подскакивает. — Как ты себе это представляешь?! Люди что, идиоты? Не поймут, откуда у тебя ребёнок, похожий на тебя, как две ковылины?

       — Поймут, конечно, — сокрушённо отвечает Азамат. — Но не могу же я его оставить в приюте.

       — Боги, отбавьте ему совести! — стонет Алтоша. — Ты понимаешь, что полетишь из дворца на следующее утро и с планеты через два дня? Думаешь, если жена простила и я простил, то все простят?! Лиза, хоть ты ему скажи!

       — А что ты мне прикажешь делать?! — взрывается Азамат. — Уже забыл, как сам в приюте побывал? Плевать я хотел на дворец, в конце концов, я никогда не хотел быть Императором и не просил меня выбирать!

       Алтоша немного притухает и продолжает увещевать уже тише:

       — Может, найти какую-нибудь хорошую семью на Броге или на Гарнете и отвезти его туда? Платить им, конечно, проверять иногда, чтобы хорошо обращались... Азамат, ну ты же нужен этой планете. И если тебя вышибут, то другого такого будут ждать ещё двести лет. Пожалуйста, Азамат, у тебя только-только жизнь начала налаживаться.

       Азамат собирается что-то возразить, но я его перебиваю.

       — Погодите, у меня идея. Смотри, он ведь на мать совсем не похож. Можно сказать, что это наш с тобой ребёнок.

       — Лиза, ты ещё в школу не пошла, когда он родился, — напоминает Алтонгирел. — И уж точно не познакомилась с Азаматом.

       — Ага, но на Доле куча зияний, вон даже Арон разок провалился. А что если у меня была двойня, но один, э-э, в коляске укатился в тоннель? И выпал несколько лет назад в окрестностях Худула? Наверняка ведь у вас бывают такие случаи!

       — И вы не стали его искать? — продолжает сомневаться Алтонгирел, но я уже вижу, как загораются глаза у Азамата.

       — М-м-мы решили не устраивать переполох на всю планету, всё равно новорожденный младенец вряд ли выжил бы после путешествия по тоннелю, а у нас ещё второй был, и не хотелось огорчать людей... Ну выдумай что-нибудь, у вас вообще к детям наплевательски относятся.

       Алтоша и Азамат некоторое время думают и набрасывают версии. В итоге получается следующее: по стечению обстоятельств пропажу не сразу заметили, а когда догадались, что произошло, было уже поздно. Однако ребёнок выпал из зияния прямо в руки Алансэ, и она сразу увидела, что он очень похож на Азамата. Будучи корыстной по натуре, она пошла к знающему, который посулил ей возможную выгоду. Тогда она отвезла младенца в приют и стала ждать. Когда же Азамат вернулся на Муданг и стал Императором, она пришла его шантажировать, соврав, что ребёнок её. Таким образом и доброе имя Азамата не марается, и Алансэ заслужит общественное порицание, но умеренное, в конце концов, она спасла жизнь Императорскому сыну.

       — Теоретически это всё, конечно, возможно, — кривится Алтоша. — Хотя уж очень маловероятно.

       — Спишем на чудо, — отмахивается Азамат. — Если кто-то не захочет верить, пускай не верит. Я никого не уговаривал делать меня Императором, а выбрали — так пусть не копаются в моих семейных делах. Алансэ, расскажи-ка мне про того знающего, к которому ты ходила...

       — А ты сможешь ей внушить такую историю? — спрашиваю Алтошу, пока Азамат записывает адрес.

       — Смогу. Ты права, это лучше, чем заставлять её забыть о ребёнке совсем. Так если что всплывёт, она не удивится. А кто присутствовал при родах?

       — Только Яна, но она всё поймёт, я с ней поговорю. Кому мы ещё говорим правду?

       — Ажгдийдимидину, — без раздумий отвечает Азамат. — Ну и Киру, понятное дело.

       — Ты думаешь? — сомневается Алтонгирел. — Может, мальчишке не стоит?

       — Ага, а потом он прознает и устроит нам сцену на весь Муданг? — говорю. — Нет уж, врать ребёнку — последнее дело. Я думаю, он не создаст проблем, если ему всё хорошо объяснить. Отец у него умный, да и мамаша, при всех недостатках, не идиотка.

       — Тогда давайте всё распланируем, — предлагает Азамат, записывая координаты знающего. — Алтонгирел, ты изменяешь память Алансэ и отпускаешь её с миром. Я бы ей даже дал денег, в конце-концов за ребёнка-то я ей и правда не заплатил, да ещё она приютчику каждый год отдавала. Лиза, у тебя наверняка есть какие-нибудь дорогие тяжёлые украшения, которые ты никогда не носишь?

       — Куча, — говорю. — Отдам с радостью.

       — Сейчас тогда забежим во дворец, и я пришлю с посыльным. Потом мы с тобой, Лиза, одеваемся потеплее и летим в приют забирать мальчика. Алтонгирел, прости, но мне придётся тебя попросить разобраться со знающим, вот его адрес. Я бы составил тебе компанию, но уж очень не хочу откладывать визит в приют, мало ли что... Вдруг приютчик знает, что Алансэ сюда собиралась...

       — Не проблема, — кивает Алтонгирел. — Я уже и сам понимаю, что был неправ. Лучше бы действительно сразу всё тебе рассказал, до того, как Алансэ сюда пришла. Тогда можно было бы спокойно, без спешки со всем разобраться. Пророчества на то и даны, чтобы заранее подготовиться к трудностям.

       — Зато ты уже успел позлиться на меня и простить, — улыбается Азамат. — Тогда мы пошли?

       — Идите, — отпускает Алтонгирел. — Только, Азамат... С Ажгдийдимидином я сам поговорю, хорошо?

       — Спасибо тебе шесть тысяч раз, друг! — Азамат хлопает его по плечу.

       — Так будет лучше для всех, — встряхивает головой Алтоша и снимает руку Азамата со своего плеча, слегка сжимая по дороге. — Идите, успехов вам.

       — Тебе тоже. Пойдём, Лиза.

       Мы бодрым шагом пробегаем небольшое расстояние от дома духовника до дворца, где я сразу закапываюсь в сундук с украшениями. Выуживаю оттуда несколько неподъёмных комплектов из платины с гигантскими камнями и выдаю Азамату.

       — Вот, по этим я точно страдать не буду, на именование князя понадарили кирпичей. А стоят, думаю, дорого.

       — Отлично. Я тебе взамен сам сделаю в сто раз красивее.

       — Лучше просто это время со мной и с ребёнком проведи. Точнее, с двумя.

       Азамат заворачивает увесистую посылку в пару тряпочек, чтобы не прощупывалось, что там, кладёт в пакет и хватает наши шубы.

       — Сапоги тоже зимние надень, на Сиримирне уже снег вовсю.

       Мы спешно переобуваемся, потом с шубами в охапке бежим к Азамату в кабинет, где его ждут покинутые Старейшины.

       — Прошу прощения, — выпаливает Азамат с порога, — но на сегодня всё отменяется. Возникли обстоятельства, требующие моего немедленного внимания.

       — Жена в постель позвала, что ли? — хмыкает один из дедов.

       — Право же, Старейшина, — Азамат осуждающе хмурится. — Безусловно, наши опыты семейной жизни различны, но из-за такой обычной вещи я не стал бы бросать государственные дела. Уверяю вас, всё гораздо серьёзнее.

       Старейшина просекает намёк и багровеет, зато второй заходится хохотом. Азамат тут же закрывает дверь, прихватывает меня и смывается из коридора, пока не поймали. Он притормаживает только внизу, на служебном этаже. Оглядывается, хватает за рукав какого-то парня и просит отнести посылку в дом духовника Алтонгирела немедленно, быстро. Я добавляю "пожалуйста", после чего парень расцветает, вытягивается по струнке и берёт низкий старт в сторону Алтонгирелова жилища. Мы же выскакиваем во двор, где припаркованы унгуцы, заваливаемся в Азаматов бронзовый — и оставляем оживлённые улицы Ахмадхота далеко за спиной.

       — Ты знаешь, куда лететь-то? — спрашиваю, отсмеявшись и отдышавшись после нашего мультяшного побега. Не дожидаясь ответа, добываю телефон и строчу Тирбишу сообщобу, что в ближайшие пару дней он при Алэке, как пришитый. Жалко маленького оставлять, но таскать ещё жальче, да и вообще, почти четыре месяца парню, переживёт!

       — До Сиримирна знаю, а подробности по карте посмотрим. — говорит тем временем Азамат. — Собственно, можешь пока заняться, вот тебе карта, — он жмёт на несколько кнопок, и на стекле впереди и справа от меня появляется изображение. — Там есть режим, чтобы показывать всякие общественные заведения...

       — Ага, нашла. Так, Сиримирн... Да тут почти ничего и нет, леса сплошные, десяток ферм и два клуба. Странно, на такой большой реке...

       — Там были джингошские карьеры. Теперь, наверное, начнут заселять.

       — А-а... Вот, нашла, "Приют Хромого Гхана". Прямо через горы от Худула.

       — Отлично, я даже знаю, по какой дороге она туда ездила. Ну вот и чудесно, курс есть, погода хорошая, часов через шесть будем на месте. Порулишь немного, я позвоню ребятам, чтобы не искали меня? До завтра-то вряд ли вернёмся.

       — Давай.

       Азамат, к моему ужасу, вынимает рулевой рычаг из передней панели и вставляет в отверстие в панели передо мной. Тут же на ней зажигаются надписи и кнопки. Только теперь я замечаю, что вся панель управления унгуцем превратилась в сенсорный экран, хотя интерфейс остался прежним.

       — Ого! — выдавливаю, хватаясь за руль и восстанавливая курс. — Что это у тебя с унгуцем случилось?

       — Да вот, решил усовершенствовать. А то пересаживаться каждый раз неудобно. Без тебя плохо по ночам сплю, нашёл себе занятие.

       — Надо с этим заканчивать, ты так у меня до старости не доживёшь, — ворчу. — Я там сижу в монитор туплю, ты тут унгуц перебираешь...

       — Я думаю, после истории с потерянным сыном, Старейшины будут только рады меня отпустить погулять, решат, что голову напёк, — смеётся Азамат и вставляет в ухо гарнитуру. — Эцаган? Привет. Да, я срочно сорвался... Слушай, ты ведь писал доклад к завтрашней летучке? Да? Умница. Разошли его Старейшинам, а летучку отмени, меня не будет, к шакалу формальности. Завтра можешь отдохнуть. Вот на этот счёт не уверен, Алтонгирел выполняет для меня одно поручение, может завтра быть занят. Нет, мы помирились. Ну хорошо, спасибо тебе... Ирнчин! Да, знаю, я опять без предупреждения. Боюсь, тебе придётся привыкать. Да-да, ты можешь взять отгул завтра, летучки не будет. Вот и отлично, хорошего тебе отдыха.

       — Ирнчин хочет отгул? — удивляюсь я вслух, когда Азамат заканчивает свой обзвон.

       — Да, как ни странно. Ну, надо же и ему когда-то отдыхать, не железный же он. Может, решил кого-то из родни навестить, мало ли.

       — Впервые за год?

       Азамат задумывается.

       — Да, кажется, впервые. Давай руль.

       Унгуц ещё немного дёргается на ветру, пока Азамат вставляет рычаг на место. Я звоню Янке, но у неё глухо занято.

       — Ладно, — вздыхаю, оставив попытки прозвониться. — Расскажи мне пока, что это за место такое — приют.

       — Это дом, где живут сироты и внебрачные дети, — просто отвечает Азамат. — Обычно там один или два приютчика, которые следят за порядком и учат детей каким-нибудь ремёслам. Живут они с подачек непутёвых родителей, которые не хотят, чтобы об их детях стало известно. Детей, за которых можно что-то выручить, обычно не так много, а брать заметные деньги приютчики не рискуют. Люди ради своей репутации способны на жуткие преступления... Так что жить там довольно плохо.

       — А что потом происходит с этими детьми, когда они вырастают?

       — Ничего особенного. Работают, как все. Правда, учат их плоховато, так что они редко чего-то заметного достигают в жизни.

       — И ты говоришь, Алтонгирел жил в приюте?

       — Ну, когда его мать умерла, родственники по отцу не захотели его брать, так что поначалу его отдали в приют. Но он оттуда сбежал через три дня — с моей помощью — и просто жил в своём доме на деньги, оставшиеся от родителей. Старейшина Унгуц тогда сильно похлопотал за него...

       Я глубоко вздыхаю, чтобы унять праведный гнев. На Муданге хорошо жить, когда у тебя всё хорошо. Чуть какая неурядица — и всё, пропал человек. Ну ладно же, посмотрим, кто кого! Я незаметно для Азамата грожу кулаком в окно проплывающей под нами планете.

Глава 11.

       Янке я прозваниваюсь через час. Поначалу она старается поскорее закончить разговор, но мне нужно, чтобы она осознала всю серьёзность ситуации, так что я продолжаю занудно рассказывать подробности проблемы. Вскоре, однако, Яна втягивается и начинает меня расспрашивать, по ходу всё сильнее распаляясь. В итоге мы полчаса предаёмся праведному гневу и расстаёмся очень довольные собой и друг другом. Тоже психотерапия — почувствовать, что не я одна нахожу эту ситуацию безумной и недопустимой.

       — Как тихо стало... — замечает Азамат через минуту после того, как я кладу трубку.

       — Я не собиралась столько трепаться, — оправдываюсь. — Но ведь нужно было её обязательно убедить...

       — Да нет, я не против. Кстати, я многого не понял из того, что ты говорила. Иногда так странно, вроде слова все понятные, а смысл не складывается.

       — Это нормально, — пожимаю плечами. — У меня с муданжским поначалу тоже так было...

       Мы снова замолкаем, задумавшись о превратностях языка. Вскоре мне становится скучно, и я лезу в бардачок под сенсорной панелью, чтобы достать бук, в котором у меня незаконченный перевод. А бука там и нет. И на заднем сиденье тоже нет. Есть только мамины сканворды — пластиковый журнальчик, первые три решены, остальные чистые. Ручка тут же приколота за колпачок. Начинаю автоматически заполнять клеточки — я не очень люблю сканворды, но хоть какое развлечение. Эти, правда, совсем тупые, даже удивительно, что мама такие купила. Хотя, может, потому тут и бросила.

       — Что это у тебя? — интересуется Азамат. — Головоломка какая-то?

       — Ага, только уж очень простая. Решать скучно. Все слова такие, что даже ты знаешь.

       — Ну-ка, ну-ка, зачитай.

       — Ну вот, например: "одна из книг серии".

       — Том, — тут же отвечает Азамат.

       — Ага. "Мера молекулярного веса".

       — Моль.

       — Пра-авильно. "Дачное ложе".

       — Какое... что?

       — Ну, в чём лежат на даче.

       — На чём? Что такое дача?

       — Ах да, — вспоминаю. — Ты же не знаешь. Это такое жильё за городом, типа моего дома на Доле, туда ездят в выходные отдыхать.

       — И в чём там лежат?

       — В гамаке.

       — А, слово "гамак" я знаю, — радостно сообщает Азамат. — Давай дальше.

       — Царь зверей.

       Азамат ненадолго задумывается.

       — Вообще демон, но как он по-вашему...

       — Ты чего, какой демон! Лев!

       — Почему лев?

       — Ну как почему? — моргаю. — Потому что лев — царь зверей. Откуда я знаю, почему!

       — Ну ладно, — с сомнением соглашается муж. — Наверное, у вас какой-то миф про это есть, а ты его не знаешь... Давай ещё.

       — Э-э-э... Так, ну повесть Гоголя ты не знаешь, президента США тоже... Соседка Харибды?.. Ясно. Блин, а не так всё просто, как мне казалось!

       — Можно я сам посмотрю? — Азамат косит глазом в сторону журнальчика.

       — Конечно, давай руль.

       Азамат передаёт мне управление и утыкается в сканворд. После долгих размышлений вписывает каллиграфическими буквами несколько физических терминов и названий планет. Потом зависает.

       — Что такое "...вопиющего в пустыне"? — наконец сдаётся он.

       — Глас, — отвечаю тут же.

       — Это просто отлично, — усмехается муж. — А что значат все эти слова?

       — Ну... Это, кажется, из Библии.

       Азамат хмыкает, достаёт телефон, долго в нём шарит, наконец зачитывает:

       — Неудачные попытки установить контакт.

       Я прыскаю и хохочу.

       — Неправильно? — озабоченно спрашивает Азамат.

       — Да нет, в общем, по сути правильно, просто очень современно. Так себе и представляю, сидит чувак в пустыне с антеннкой... А где ты это откопал?

       — В справочнике "Библия на всех языках с комментариями", — охотно отвечает Азамат. — Твоя бабушка мне его выдала с другими словарями. Ладно, вот ещё помоги... Ис-ко-па-е-мая птица. Я в словаре посмотрел, это значит, добытая из земли, как нефть. Что у вас там за подземные птицы водятся?

       Я хохочу так, что сбиваюсь с курса. Азамат закрывает журнал и убирает обратно в бардачок.

       — Я ещё не готов решать твои "простые" головоломки, — качает он головой. — Давай руль обратно, пока в Сирий не улетели.

       С рулём я расстаюсь неохотно: мне скучно, а если отвлечься не на что, в голову лезут всякие неприятные мысли.

       — Слушай, а тебе не показалось странным, — спрашиваю задумчиво, — что на снимке мальчик такой маленький? Сколько ему сейчас лет, восемь?

       — Я не знаю точно, когда он родился, но я видел Алансэ за день до изгнания, и по ней не было заметно... Это было в середине лета. Значит, осенью родила. Так что сейчас ему должно быть или почти восемь или только что восемь.

       — Это ж четырнадцать с лишним земных! А на фотке ему от силы лет десять. Земных, я хочу сказать.

       Азамат достаёт из нагрудного кармана снимок — он небольшой и довольно тёмный, рассмотреть ребёнка трудно.

       — Не знаю, по-моему, восьмилетний мальчик так и должен выглядеть. Тем более, приютские дети кажутся младше, потому что их не так хорошо кормят.

       — Погоди, — я лезу в Сеть на лобовом стекле. — Вот, глянь, сколько бы ты дал этим детям?

       Азамат притормаживает и рассматривает подборку фотографий десятилетних мальчишек.

       — Около семи муданжских лет.

       — Семи? Не пяти?

       — Нет, что ты, в пять ещё совсем маленькие. Ты вспомни Ирих, внучку Унгуца. Вот ей пять.

       Я задумываюсь. Возраст Ирих меня весной не смутил, но скорее потому, что я тогда не задумалась, сколько же ей по земному исчислению. А выходит, что земных ей примерно девять-десять, и она на это точно не тянет.

       — Значит, у вас и правда дети медленнее развиваются, чем на Земле, — резюмирую я. — Скорей бы ты уже договаривался с ЗС, чтобы кого-нибудь прислали исследовать вашу физиологию, а то тычемся, как в потёмках...

       — А ты разве не можешь сама этим заняться? — поднимает бровь Азамат.

       — Я же не лабораторный работник... — теряюсь я. — У меня совсем другое образование, я практик, а не теоретик. Да и оборудования для таких исследований у меня нет, и пользоваться я им не умею. И так приходится работать по десяти специальностям вместо одной, потому что врачей мало, ещё не хватало брать на себя обязанности полевого антрополога.

       Азамат хмурится и вздыхает.

       — Мне страшно полумать, насколько же вы, земляне, знаете больше нашего, если у вас даже целитель — не просто целитель, а только по одной специальности. Не верится, что мы когда-нибудь вас догоним. Но я приложу все усилия, — с этими словами он жмёт на ускорение, и мы устремляемся вперёд.

       В лесах по берегам Сиримирна уже выпал первый снег, а опавшая листва на ночь обросла мохнатым инеем. Азамат сажает унгуц на обочине дороги, мы укутываемся в шубы и вылезаем в глухую холодную ночь.

       Приют даже Азамат не сразу замечает, хотя мы приземлились очень близко. Это большой деревянный дом, тёмный от времени и слегка покосившийся, двухэтажный, но от этого не меньше похожий на барак. Ни одно окно не светится, видимо, обитатели уже все спят, только где-то за сараем поодаль глухо лает собака. Наш весёлый полёт так внезапно завершился, что я как-то не успела морально подготовиться к этому мрачному месту, хотя, конечно, понимала, что ничего хорошего тут не увижу и никто нас с распростёртыми объятьями не ждёт.

       С первого взгляда вход не обнаруживается, так что мы обходим постройку, хрустя сапогами по заиндевелой траве. Азамат заглядывает в окно, для чего ему приходится встать на цыпочки, но там так темно, что даже он ничего не различает.

       Однако с другой стороны мы тоже не находим дверь, приходится огибать дом с торца, продравшись сквозь какие-то кусты.

       — Они тут вообще не ходят, что ли? — вопрошаю, отцепляя юбку от колючих веток.

       — Странно, — кивает Азамат. Потом снимает перчатку и щупает стену. — Тут несомненно живут, стены тёплые. Ещё бы понять, как они попадают внутрь...

       С торца тоже глухо. Мы нарезаем ещё два круга под стенами неприветливой постройки и протаптываем тропу прежде чем Азамат наконец замечает в кустах полуподвальную дверку. Поскольку ничего лучшего не предлагается, стучимся в неё. Ответа, естественно, нет. Азамат тяжело вздыхает, спрыгивает в приямок и с усилием открывает дверь. Потом помогает мне спуститься, и мы заходим внутрь.

       Там заметно теплее, чем снаружи, хотя мы явно в подвале: пол земляной, потолок подпёрт брёвнами, в углу штабеля каких-то ящиков, пахнет прелыми овощами. Мы светим себе мобильниками.

       — Что это за чудо муданжской архитектуры? — шепчу. — Без окон, без дверей, полна...

       — Вон лестница, — перебивает меня Азамат. — Деревянных домов почти никто не строит, так что каждый импровизирует, как может. Сейчас, подожди, я люк открою...

       Лестница совсем новая, пахнет свежей сосной. Я очень стараюсь её не коснуться, потому что в слабом свете телефона на сучках поблёскивает густая смола. Азамат поднимается первым и откидывает тяжеленную крышку люка, потом помогает мне взобраться. Мы оказываемся в большом помещении с окнами и несколькими столами. Видимо, кухня.

       Моя голова ещё только высунулась из люка, когда я слышу шаги. Азамат собирался подать мне руку, но оборачивается на звук. В кухне темно, а крышка люка перекрывает мне обзор, и я только слышу, что происходит, но ничего не вижу.

       — Кто здесь?! — рявкает незнакомый голос.

       — Простите, что мы так поздно... — начинает Азамат, но сам себя перебивает. — Ну-ну, не волнуйтесь так, мы не воры.

       — Порядочные люди ночью через подвал не лазят! — хрипло сообщает обитатель дома. Вероятно, это и есть Хромой Гхан. Я предпочитаю пока не высовываться, мало ли, вдруг у него там ружьё.

       — Да мы бы рады не лазить, но дверь не нашли, — поясняет Азамат. — Ну тише, вы что... — слышу шорох ног, стук, кряхтение, глухой удар. Азамат снова заговаривает: — Вот так, и не переживайте, мы никому не хотим навредить. Где у вас тут свет включается?

       Местный сердито пыхтит, но топает куда-то влево, и через секунду кухня озаряется оранжевым светом дешёвой лампочки. Я зажмуриваюсь, привыкая к яркости. Азамат подходит к люку и помогает мне выбраться. В руке у него здоровенный топор.

       Местный смотрит на нас из-под густых седых бровей, стоя в дверном проёме. У него растрёпанные серые волосы, чуть ли не всё лицо поросло недельной щетиной, а вместо правой ноги классическая пиратская деревяшка.

       — М-да, такая баба и правда вряд ли воровать полезет, — мрачно изрекает он, оглядывая меня. — Чего вам нужно?

       Азамат аккуратно закрывает люк.

       — Вы и есть Гхан?

       Местный кивает.

       — Мы хотим забрать ребёнка. Его зовут Кир. Есть у вас такой?

       Гхан молчит и щурится, соображая. Наконец спрашивает:

       — И чтой-то он вам вдруг занадобился? Столько лет жил, спросу на него не было. Мать — и то век бы его не видала.

       — Она на самом деле не его мать, — говорю. — Она его украла.

       — Да прям! — фыркает приютчик. — Парень всю жизнь здесь живёт. А она за него неплохо платит, между прочим. Кто б стал за ворованного платить, а? Да и на кой он ей сдался?

       — Она была моей невестой, — объясняет Азамат. — Хотела притвориться, что он мой внебрачный сын, и шантажировать меня, как только я вернусь на планету. Ей пришлось долго ждать, увы. Я бы с радостью забрал его давным-давно. Но и теперь ещё не поздно, — Азамат запускает руку за пазуху и извлекает позвякивающий мешок. — Моя благодарность вам за то, что позаботились о нём, имеет доказательства.

       Глаза Гхана загораются ярче фонаря. Он приоткрывает рот и пытается что-то сказать, следя за Азаматом, который вешает топор на плечо, развязывает мешок, запускает туда руку и извлекает на свет горсть дулей — монет седьмого порядка. Гхан шумно выдыхает, и я его понимаю. За мешок дулей можно купить хороший большой унгуц или тысячное овечье стадо. Гхан вряд ли когда-нибудь видел такие деньги.

       — Забирайте! — выпаливает он, едва обретя дар речи. Потом, подумав, добавляет: — Если найдёте...

       — А что, он не здесь? — хмурится Азамат.

       — Да здесь-то он здесь, — вздыхает Гхан, — только уж больно хорошо прячется, а мне с такой ногой недосуг по балкам лазать, искать его. В подвале-то не видели?

       — Не-ет, — говорю, — а почему он прячется?

       — Да у меня с ним вчера... — приютчик отводит взгляд и покашливает, — спор небольшой вышел, понимаете, характер-то у него тот ещё... Короче говоря, он, чтоб меня позлить, от работы отлынивает, вот и прячется. Раз не в подвале, можете на чердаке посмотреть, только там света нету, я дам фонарь.

       А сам всё на мешок у Азамата в руках косится.

       — Фонарь — это хорошо, — соглашается Азамат, убирая мешок обратно под шубу. — Давайте, будем искать.

       Лестницы на второй этаж и на чердак явно стали результатом позднейших усовершенствований этого сомнительного архитектурного произведения, потому что находятся в разных концах здания и очень по-разному выглядят. На втором этаже мы проходим по длинному узкому коридору, в котором всего две двери: направо и налево. Не знаю уж, что за дверьми, но в коридоре точно спрятаться негде. Азамат несёт фонарь — пластиковую трубку с поддоном и кольцом сверху, что там внутри светит, понятия не имею. Второй такой же у Гхана. Топор, к счастью, остался в комнатушке хозяина, из которой мы брали фонари.

       Чердак довольно просторный, и у него даже есть мансардное окно, правда, оно до середины завалено какими-то досками, а под ногами в художественном беспорядке разбросаны двери, ставни, оконные рамы и прочие результаты ремонта. Ноги поломать, как нечего делать.

       — И часто дети сюда залезают? — спрашиваю, припоминая, что никаких замков или ограждений на лестнице не было.

       — Да старшие-то постоянно тут толкутся, но днём, — отвечает Гхан. — Мелюзгу не пускают. А ночью — только ваш, он у нас один может по ночам не спать, прям демон, право слово, уж извините.

       Азамат не то кашляет, не то хмыкает. Поднимает фонарь над головой и оглядывает чердак.

       — По-моему, тут никого нет.

       Гхан тоже осматривается.

       — Забился, небось, под какую-нибудь дверь или за штабелем... Я ж говорю, его найти — только если по запаху, как собака. Хотите — ищите, мне вторая нога дорога.

       Азамат смотрит на него с сомнением, но всё-таки решает поискать: осторожно двигается в глубь чердака. Я забираю у Гхана второй фонарь и направляюсь к противоположному торцу, где к стене под углом прислонены какие-то щиты. Бреду я туда долго и мучительно, но под щитами никого не оказывается. Азамат тем временем заглядывает за штабеля у окна и проверяет ещё несколько тёмных мест, но тоже никого не находит. Гхан стоит на верхней ступеньке лестницы и явно нервничает.

       — Боюсь, как бы он в лес не сбежал, — негромко произносит приютчик, видя бесплодность наших поисков. Азамат резко распрямляется.

       — А что, и такое бывает?

       — Разок было... О прошлом годе, как заслышал, что мать едет... Но то летом было, сейчас-то уж, надеюсь, ума хватит...

       — Тихо! — внезапно шикает Азамат, застывает и прислушивается. Я задерживаю дыхание, но ничего не слышу. Азамат, однако, по возможности быстро пробирается к окну. — Оно открывается?

       — Почём я знаю... — бормочет Гхан. — Я к нему не подходил лет двадцать.

       Азамат тщательно осматривает конструкцию, потом на что-то нажимает, и створка распахивается наружу. Тогда он вешает фонарь на торчащую из штабеля доску, взбирается на что-то и встаёт на карниз, держась за край крыши. Голова его скрывается из поля зрения.

       — Кир! — слышу я его голос, приглушённый окном. — Кир, послушай, у нас к тебе дело. Ты не мог бы слезть?

       Я слышу второй голос, но что он говорит, не разбираю.

       — Это очень неудобно объяснять на крыше, — говорит Азамат. — Я обещаю, что тебе не будет ничего плохого, если слезешь. Пожалуйста! Не будешь же ты там до утра сидеть?

       Голос с крыши отвечает не очень дружелюбно, а Гхан вздыхает.

       — Будет. Этот будет сидеть, пока от голода не кильнётся. Дай-ка мне фонарь, женщина, я ему кое-что поубедительнее, чем "пожалуйста", скажу.

       Я осторожно переставляю ноги между наваленным хламом и возвращаюсь к люку, где передаю фонарь Гхану. Он медленно, с большим трудом пробирается к окну. Азамат всё это время пытается убедить Кира слезть, но безо всякого эффекта. Весёлая жизнь нам предстоит, я чувствую, если на этого парня даже Азамат не действует.

       Гхан наконец высовывается в окно и что есть мочи орёт:

       — Кир, шакал, а ну слез быстро, не то я твою тварюгу пристрелю!

       Наверху слышится шорох, и на краю крыши появляется косматая голова. Я немного различаю её на фоне неба.

       — Не посмеешь, — заявляет голова.

       — Да сдохнуть мне на этом месте! — обещает Гхан. — Вот прям щас пойду ружьё заряжать!

       Из-под крыши доносится пара забористых выражений — я такие и от наёмников разве что пару раз слышала — потом голова втягивается и начинается какое-то шебуршание.

       — Подвинься, — мрачно требуют сверху. Азамат послушно влезает обратно в окно и отходит в сторону. С края крыши свешивается узкое длинное тело и одним движением переправляется на чердак. Автоматически закрывает за собой окно. — Ну и чего вам от меня надо?

       Азамат только открывает рот, чтобы объяснить, но Гхан встревает:

       — Иди складывай пожитки, тебя забирает отец.

       Кир вздрагивает, втягивает голову в плечи и обводит Азамата совсем другим взглядом. Потом дёргается в сторону люка, но Гхан хватает его за локоть.

       — Только не думай, что можешь сбежать. Вы бы, уважаемый господин, его придержали, а то и правда в лес умотает, ищи его там свищи.

       — Кир, послушай, мы не сделаем тебе ничего плохого, — снова принимается уговаривать Азамат. Парень оборачивается к нему, потом резко пихает Гхана локтем в живот, тот разжимает руку, и Кир мчится на меня, потому что я стою как раз между ним и люком. Как по этому чердаку можно передвигаться на такой скорости, я не знаю, но знаю, что мальчишку надо ловить, иначе ведь и правда спрячется в лесу и замёрзнет насмерть. Поэтому, когда он приближается, я отставляю ногу для устойчивости и хватаю его поперёк туловища обеими руками. Он даже не вырывается, просто замирает, как испуганная кошка, а через несколько секунд до нас добирается Азамат и прихватывает Кира за плечи.

       — Успокойся, — говорит он с весёлой усмешкой. — В догонялки другой раз поиграем. Пошли собираться.

       Мы конвоируем Кира до двери в коридоре. За ней оказывается общая спальня. Гхан крепко держит мальчишку за пояс штанов, рассудив, что без них он не сбежит. Мы с Азаматом остаёмся в дверях, чтобы не наступить ни на кого из спящих. Кир подходит к матрасику на полу, снимает с него простынку, потом открывает стенной шкаф и выгружает небольшую кучку мятой одежды, сапоги и ещё какие-то предметы, завязывает простыню в тючок и закидывает за плечо.

       — Негусто вещей, — замечаю.

       — Естественно, — вздыхает Азамат. — У них тут всего негусто.

       Гхан подталкивает Кира к выходу. На соседних матрасах просыпаются несколько постояльцев, но виду не подают, наоборот, накрываются одеялами с головой, только ноги подтягивают, чтобы не наступили.

       В коридоре Гхан сворачивает не к кухне, а обратно к чердачной лестнице. Азамат придерживает Кира за плечи, пока Гхан выволакивает из угла стремянку, открывает окно и спускает её на улицу.

       — Так это и есть вход? — интересуется Азамат.

       — Да, — отвечает Гхан. — Чтоб посторонние не шлялись.

       Он садится на подоконник, перекидывает ноги наружу и шатко спускается по стремянке.

       — Давайте его сюда, — предлагает, — я приму.

       Азамат оглядывает своего отпрыска.

       — У тебя тёплой одежды совсем никакой нету?

       Кир смотрит на него презрительно.

       — Эта тёплая.

       На нём какая-то жиденькая свитерюлька и залатанные шерстяные штаны.

       — Ясно, — вздыхает Азамат, — ладно, до унгуца добежишь. Давай полезай.

       Однако Кир не рвётся лезть в окно.

       — До унгуца? — ошеломлённо переспрашивает он. — У вас унгуц?!

       — Ага, — довольно кивает Азамат. — Никогда не летал?

       — Ну полезай быстро, весь дом выстудишь! — орёт Гхан снаружи. Из-за сарая доносится собачий вой. Кир так ничего и не отвечает, но всё-таки лезет в окно. Гхан его перехватывает и держит, пока мы спускаемся по лестнице.

       На улице уже начинает светать, ночь сереет, снег создаёт белый фон. Азамат быстро шагает к унгуцу, чтобы поменьше морозить ребёнка, хотя тот не подаёт признаков замерзания. Внезапно он останавливается.

       — Кир, ну пойдём, — подталкивает его Азамат, но парень встал намертво.

       — Я хочу взять Филина, — угрюмо сообщает он.

       — Кого? — не понимаем мы.

       — Да ты рехнулся! — рявкает Гхан.

       — Я не полечу без Филина, — упёрто заявляет Кир.

       — Кто это? — спрашивает Азамат.

       — Да щенок евойный, — отмахивается Гхан. — Вон, за сараем воет, слышите? Кир, не дури, никто твою скотину не поволочёт.

       Азамат вопросительно смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Конечно, собака в унгуце — не очень удобно, будет под руки лезть, лизаться, да и вряд ли она натренирована терпеть до прогулки, но с другой стороны не бросать же её здесь. Я так понимаю, это её Гхан угрожал пристрелить. Да и мальчику будет спокойнее, если мы разрешим ему держать домашнее животное.

       — Ну давай возьмём, — говорю.

       — Отлично, — кивает Азамат. — Пойдём, Кир, заберём твою собаку.

       Парень вытаращивается на нас, как будто привидение увидел, но быстро приходит в себя и резво провожает Азамата за сарай. Гхан тоже очень удивляется и бормочет что-то насчёт сумасшедших богачей. Моё семейство является из-за сарая, влекомое рвущейся с поводка белой лайкой примерно полугодовалого возраста.

       — Уй ты, маленький, — не удерживаюсь я. — Это и есть Филин?

       — Ну да, — разводит руками Гхан. — Уж не знаю, где ваш пацанёнок его взял, то ли спёр, то ли подобрал где... Вы уж извините, что он такой упёртый, я его и так, и сяк воспитывать пытался, да не выходит ничего.

       — Видимо, в дедушку пошёл, — бормочу я себе под нос. — Ну чего, всё взяли? Грузимся?

       — Да, давай, — Азамат волочёт Кира с Филином к унгуцу и открывает кабину с брелка. — Полезайте на заднее сиденье. Гхан-хон, держи, — он выдаёт приютчику мешок с монетами. Кир недружелюбным взглядом следит за передачей вознаграждения. Гхан расплывается в щербатой улыбке.

       — Всего вам доброго, да хранят вас боги, добрые люди! Я уж прослежу, чтоб никто в ваши дела не лез, — подмигивает.

       — Спасибо, Гхан-хон, — Азамат слегка кланяется. — Но наши-то дела всё равно скоро всем известны будут, можете не стараться.

       Мы залезаем в кабину, Азамат через плечо проверяет, на месте ли ребёнок и собака, и закрывает купол. Кир широко раскрытыми глазами следит за каждым движением отца, а потом таращится в окно, наблюдая за взлётом. Филин тоже утыкает чёрный нос в стекло и посвистывает.

       — Ф-фух! — я откидываюсь на спинку сиденья и принимаюсь наконец-то рассматривать ребёнка. Я и до того заметила, но сейчас удостоверилась, что он тоже ксерокс с Азамата, как и Алэк. По фотографиям земных детей мы с Азаматом пришли к выводу, что восьмилетний муданжец должен выглядеть примерно как двенадцатилетний землялни, но Кир кажется младше на пару лет. Это, впрочем, легко объяснимо. Во-первых, он очень тощий, — я когда его схватила на чердаке, прямо сквозь свитер все рёбра почувствовала, — а во-вторых, даже на Земле постояльцы детских домов обычно выглядят младше своего возраста.

       Кир отлипает от окна и хмуро смотрит на меня. Я вытряхиваюсь из шубы, потому что салон нагревается, стаскиваю с головы тёплый платок. Ребёнок отшатывается и вжимается в спинку.

       — Здравствуй, — говорю. — Давай знакомиться. Я — Элизабет, жена твоего отца. Его зовут Азамат.

       Мальчик сглатывает и отвечает:

       — Я Кир. Куда вы меня везёте?

       — Учитывая, что уже почти утро, и никто из нас ещё не спал, — отвечает Азамат, — я думаю, сначала мы остановимся в Худуле отдохнуть, а потом, наверное, к тебе, Лиза, полетим? А то в столице меня сразу работать заставят, а хотелось бы сначала познакомиться поближе и вообще, — он оборачивается через плечо и подмигивает, но Кир только отодвигается ещё дальше в угол. Пёсик устраивается у него под ногами, сворачивается там как-то и не подаёт признаков жизни.

       — Давайте сразу проясним ситуацию, — предлагаю я, устраиваясь на сиденье боком, чтобы быть лицом к Киру. — Во-первых, Азамат и правда твой отец. Алансэ была его невестой, но бросила его за несколько месяцев до твоего рождения.

       — Алансэ — это мать? — тихо уточняет Кир.

       — Да, а ты не знал её имени?

       Он мотает головой. Я оставляю при себе всё, что хочу сказать об этой женщине. Азамат поджимает губы.

       — Мне очень жаль, что так получилось, — говорит он. — Алансэ только вчера мне о тебе сказала. Если бы я знал раньше, я бы тебя забрал. Но я почти всю твою жизнь был в изгнании, вернулся только этой весной. И не знал, что она была беременна. Мне правда очень жаль, — он оборачивается к Киру. Тот смотрит то на него, то на меня из-под насупленных бровей и молчит.

       — Так вот, — продолжаю я. До Худула лететь всего ничего, и я бы предпочла, чтобы там ребёнок уже знал, кто кому кем приходится. — Алансэ заявилась к нам вчера и потребовала денег за молчание. Денег нам не жалко, но мы не хотим, чтобы ты жил в приюте, поэтому мы решили тебя забрать и сказать всем, что ты на самом деле мой ребёнок. Понимаешь?

       Кир сосредоточенно на меня смотрит.

       — Как это ваш?

       — Ну, я ведь жена Азамата. Вот пусть все и думают, что я твоя мать. А Азамат — отец. Понятно?

       — Вы хотите так сказать?! — изумляется мальчик. — Зачем?

       Я перевожу недоумённый взгляд на Азамата.

       — Затем, — медленно отвечает он, — чтобы сберечь мою репутацию.

       Меня этот ответ несколько удивляет, но, видимо, Азамат решил, что так ребёнку будет понятнее на первых порах.

       Кир очень странно на меня смотрит, потом пересаживается поудобнее и обхватывает себя руками.

       — Ты не мёрзнешь? — спрашиваю. — Хочешь, шубу дам?

       — Нет, спасибо, — бормочет он. Но шубу я всё-таки перекладываю на заднее сиденье.

       — Ладно, — продолжаю, — ты, главное, запомни, что если кто спросит — я твоя мать. А Алансэ тебя украла в младенчестве. Я так понимаю, ты её не особо любишь?

       — Она хочет меня убить, — пожимает плечами мальчик.

       — Уже не хочет, — успокаиваю я. — Наш друг-духовник изменил ей память, теперь она тоже думает, что я твоя мать.

       — Мне вы тоже память измените? — спокойно интересуется Кир.

       — Нет, я думаю, ты и так никому не скажешь. Сам посуди, если кто-нибудь узнает, твой отец может лишиться работы и уважения многих друзей. Твоя жизнь уж точно не улучшится.

       — Ясно, — он угрюмо кивает. — Я не скажу.

       — Вот и отлично, — улыбаюсь. — Ещё только одна мелочь. Мы с Азаматом поженились недавно, этой весной, поэтому будем считать, что ты родился в этом году, но по недосмотру провалился в зияние. Ты ведь знаешь, что это?

       — Знаю, — кивает Кир.

       — Замечательно. Теперь повтори, пожалуйста, что ты скажешь, если тебя спросят, как всё было.

       Кир корчит рожицу, мол, не тупой, запомнил, но послушно повторяет:

       — Я сын Азамата и Элизабет. Когда был мелкой козявкой, провалился в зияние, назад. Там меня нашла Алансэ и отвезла в приют. А вчера она пришла к вам и сказала, что я сын Азамата, и потребовала бабло. Вот и всё.

       — Умница, — хвалю. — Азамат, твой сын — отличный парень.

       Муж ухмыляется, а Кир снова принимается ёрзать на месте.

       — Вот мы и в Худуле, — сообщает Азамат. — Попробуем постучаться к Лентяю. Он спит, конечно, но я не хочу, чтобы к вечеру весь город знал, что мы здесь.

       Мы приземляемся на площадке за трактиром, уже почти светло. Азамат открывает кабину, а затем багажник, вынимает шерстяное одеяло и заворачивает в него удивлённого Кира.

       — Ничего лучше пока предложить не могу, — извиняется Азамат. Кир поднимает на него возмущённый взгляд, но ничего не говорит, только отшатывается. При свете разглядел, что ли?

       — Сам знаю, что страшный, — сообщает Азамат. — Но уж какой есть.

       Я тайком улыбаюсь. Азаматова самооценка идёт на поправку.

       Мы стучимся в дверь (о счастье, о цивилизация, здесь у домов есть двери!) и через пару минут её открывает заспанный парень — один из сыновей Лентяя.

       — Ой, — заторможенно говорит он, потом задумывается и добавляет: — здравствуйте.

       — Здравствуй. Прости, что в такую рань, но иначе не вышло. Нам бы две комнаты и поесть.

       — Ага... — кивает парень. — Хорошо. Отца будить?

       — Если сам справишься, то не надо, только не говори никому постороннему, что я здесь.

       — Понял, — парень протирает глаза и пропускает нас внутрь. — Комнаты щас покажу, еда — только вчерашняя. Нормально?

       — Пойдёт, — улыбается Азамат.

       Лентяйский сын проводит нас на второй этаж в комнаты. Мы с Азаматом переглядываемся и соглашаемся, что я сплю отдельно, а он — с ребёнком. Пёс увязывается за нами, Кир опасливо косится на него и на сына трактирщика.

       — Собачку тоже покормите, хорошо? — прошу я.

       — Ага, — кивает парень. Потом задумывается. — Мы вообще собак в комнаты не пускаем, можно я его внизу привяжу?

       Кир тут же вцепляется в ошейник пса и с вызовом спрашивает:

       — На улице?

       — Да нет, зачем, у нас есть тёплая пристройка, где охотники своих собак оставляют.

       — Не врёшь? — прищуривается мальчишка.

       — Кир! — возмущённо окликает его Азамат. — Ты не мог бы повежливее разговаривать?

       Тот только поджимает губы.

       — Пойдёмте посмотрим на эту пристройку, — предлагаю я. Очень спать хочется, скорее бы уложить уже всех этих мужиков, считая пса.

       Хозяйский сын отводит нас через кухню, где прихватывает кусок мяса на кости, и какое-то складское помещение в пристройку, где действительно тепло, на полу навалено сено, сильно пахнет собаками, а у дальней стены привязаны два больших длинномордых охотничьих пса.

       — Юного князя устраивают условия? — насмешливо спрашивает парень.

       Кир молча кивает, треплет Филина по холке и самолично привязывает поводок к слеге. После этого пёс получает ужин, которому радуется так, как будто неделю не ел, а мы идём обратно в комнаты, где Азамат уже организовал мне и Киру по горячей ванне и принёс из унгуца сменную одежду.

       Отмытый Кир выглядит несколько лучше, чем немытый. По крайней мере, серые свалявшиеся космы сменились на блестящие чёрные волосы. Мы спускаемся в обеденный зал, где получаем по солидной порции бараньего шашлыка с чомой и грибной подливкой. Кир смотрит на мясо, как будто это платиновый слиток, и как только наш метрдотель отворачивается, хватает куски мяса руками и принимается стремительно уминать, почти не жуя.

       Азамат ловит его за руку. Кир вздрагивает и сжимает кусок так, что сок течёт по руке.

       — Тише, тише, — укоряет его Азамат. — Не спеши, не убежит.

       — И никто у тебя из тарелки еду не отберёт, — добавляю я.

       Кир послушно умеряет темп, но всё время зыркает на нас исподлобья, то ли боится, что и правда отберём ужин, то ли надеется, что отвернёмся. Азамат наливает ему молока, чтобы не икал после скоростного заглатывания, но ребёнок и молоко опорожняет одним глотком, а потом переводит дыхание. В итоге мы ещё и по полтарелки не одолели, а Кир уже сидит, со скучающим видом ковыряет ложкой в чоме.

       — Наелся? — спрашивает Азамат. Ребёнок пожимает плечами. — Подливку попробуй, очень вкусная.

       Кир послушно пробует подливку, но, видимо, не разделяет Азаматовых вкусовых предпочтений. Мы продолжаем жевать в молчании, Кир только время от времени косится на нас, и наконец набирается храбрости спросить:

       — А можно ещё мяса?

       Азамат открывает рот, чтобы разрешить, но я его перебиваю:

       — Думаю, на сегодня хватит. Утром ещё съешь.

       Кир сникает, а Азамат вопросительно хмурится.

       — Как бы ему плохо не стало, — говорю. — Жареное в сухомятку на голодный желудок, не жуя... Тем более, он, видимо, нечасто мясо ест. Пускай сначала это переварит.

       Кир корчит рожицу и отворачивается.

       — Можешь ещё молока выпить, — говорю. Он тут же оживляется. — Только медленно. И помой руки, я тебя умоляю, весь перепачкался, смотреть страшно.

       Азамат наклоняется ко мне и тихо говорит:

       — Лизонька, иди спать. Ты устала, золотко. Я прослежу, чтобы всё было в порядке.

       Я ухмыляюсь.

       — Что, я уже настолько всех заклевала? Ладно, спокойной ночи, воспитанием займёмся завтра.

       Встаю, обхожу стол, целую Кира в макушку и ползу на второй этаж. Ребёнок провожает меня неприязненным взглядом.

Глава 12.

       Я просыпаюсь через какие-то жалкие шесть часов, на дворе ещё светло. Не могу сказать, что отдохнула, но и заснуть обратно не выходит — нервничаю. Ладно, пойду проверю, всё ли хорошо у моих мальчиков.

       Картина, открывающаяся мне в соседнем номере, в чём-то комична. Оба спят в совершенно одинаковой позе, засунув голову под подушку и положив сверху локоть. Я не сдерживаюсь и фыркаю. Азамат вздрагивает и просыпается. Тут же вытаскивает голову на волю и вглядывается в Кира. Тот спит. Я открываю рот, чтобы привлечь к себе внимание, но Азамат сам меня замечает, подрывается с лежанки и выводит меня в коридор, тихо, но плотно закрыв дверь.

       — Ты чего? — удивляюсь я.

       — Не буди его, — понизив голос, отвечает муж. — Он только недавно заснул. Сначала всё на меня таращился, сам себя будил, встряхивался, как будто боялся спать. Я тоже всё дёргался, как бы он не сбежал, но потом усталость пересилила.

       Я только головой качаю.

       — Ох и намучаемся мы с ним...

       — Лиза, ты можешь полностью переложить все заботы о нём на меня, — тут же говорит Азамат. — Он мой сын, и тебе с ним мучиться совершенно необязательно. Ты и так уже подвиг совершила, что его приняла в семью и меня простила. Никто от тебя не может ждать большего!

       — Ну ты что, Азамат! — возмущаюсь я. — Какая же у нас будет семья, если я не буду общаться с твоим ребёнком? Тем более, у тебя времени на него будет — с кошкин зуб, а с мальчиком надо много заниматься, чтобы он как-то обжился, привык к нам... Я словами на ветер не бросаюсь, если уж назвалась матерью, то матерью и буду.

       Азамат хмурится и явно колеблется, но наконец говорит:

       — Это очень благородно с твоей стороны, но не думаю, что тебе стоит себя заставлять... Он ведь тебе не понравился.

       Я на пару секунд теряю дар речи.

       — С чего ты взял?

       — Ну, я же вижу, как ты на него смотришь, как разговариваешь. Ты даже к Ирих лучше относилась.

       — Солнце, да я с ним общалась-то часа три максимум, и, согласись, за это время он успел создать кучу проблем. Нельзя же сразу прям полюбить!

       — Конечно, нельзя, — соглашается Азамат. — И не нужно. Если он тебе неприятен — так не общайся с ним. Я разберусь. Ему и так досталось в жизни, я хочу, чтобы ему было хорошо, а ты только будешь его понукать и напоминать ему, что он чужой.

       Я встряхиваю головой, чтобы убедиться, что не сплю. Вот только ссоры с мужем мне не хватало для полного счастья. Что ещё за идеи такие?

       — Это тебя так разозлило, что я ему не разрешила вчера вторую порцию мяса съесть? — спрашиваю.

       — Ну, и это в частности, — уклончиво отвечает Азамат. — Он в приюте мясо видел раз в год по праздникам. Ну подумаешь, стошнило бы, велика беда.

       — Стесняюсь напомнить, — говорю, — но я врач. Для меня здоровье важнее чувств. Это касается всех пациентов, в том числе тебя. Помнишь, как тебе поначалу было неприятно передо мной раздеваться? И ты думаешь, раз я всё равно заставляла тебя лечиться, это значит, что я тебя не любила?

       Азамат моргает.

       — Я как-то об этом в таком ракурсе не задумывался... М-да, извини, всё время забываю, что для тебя профессиональное важнее личного.

       — Ну, положим, не всегда, но когда речь идёт о здоровье моих близких, то я не задумываюсь об оскорблённых чувствах. Когда прилетим на Дол, первым делом Кира надо будет обследовать. Мало ли, может, ему вообще особая диета нужна, он в приюте мог чего угодно набраться. И тощий ужасно. Об этом бы подумал. Я ещё про Алэка тебя предупреждала: баловать не позволю! Надо было, когда вчера летели в приют, не сканворды гадать, а читать методички по усыновлению. В ближайшее время этим и придётся заняться.

       Азамат некоторое время смотрит на меня изучающе.

       — Прости, — говорит наконец. — Я поспешил с выводами. Ты права, мы его ещё совсем не знаем. Но обещай мне, Лиза, пожалуйста, что если он будет тебя раздражать, ты сразу скажешь мне и предоставишь мне его воспитывать самому. Я очень боюсь тебя потерять из-за него.

       Вздыхаю и тру лицо.

       — Что ж ты так паникуешь каждый раз? Мы с тобой вместе до сих пор со всем справлялись. И с этим справимся, чего психовать-то? Никуда я от тебя не денусь. Только не надо сразу собак спускать, если я на твоё чадо не так посмотрю. Ты же не думаешь, что я буду ему нарочно вредить, правда?

       — Конечно, нет! Но, мне кажется, ты могла бы быть помягче...

       — Вот с этого и надо было начинать, а не с "не тронь, моё!". Я постараюсь быть с ним поласковей, понимаю, что ему этого в жизни очень не хватало. Но здоровье всё-таки важнее.

       Азамат кивает и обнимает меня немного отчаянно, видно, и впрямь перепугался вчера. Глажу его по спине, целую сквозь рубашку. Кир — не единственный, кому в нашей семье не хватало ласки.

       — Ладно, — вздыхает Азамат, успокоившись, — скажи мне теперь, пожалуйста, когда ему можно будет есть вдоволь?

       — Да можно-то хоть сегодня, только надо заказать что-нибудь полегче. Супчик, например, тушёное что-нибудь, варёное... Молоко, опять же, кефир. И пускай ест, сколько хочет, лишь бы не болел.

       — Ба-а, какие гости! — слышится из-за моей спины. Я мгновенно оборачиваюсь. Оказывается, это Лентяй поднялся поздороваться.

       — Здравствуй, — Азамат смущённо улыбается. — Буду благодарен, если ты не станешь оповещать всех постояльцев, что я здесь.

       — Да уж знаю, — ухмыляется Лентяй, поглаживая бороду, — что ты тайком вчера пробрался. Но не переживай, постояльцев у меня сейчас нет. Двое ночевали, так они утром убыли. Не сезон сейчас, знаешь ли. Так что спускайтесь-ка вы в зал, да отобедайте свеженьким, уважте хозяина.

       — Мы бы рады, — начинает Азамат, — но...

       Тут дверь, у которой мы всё это время стояли, приоткрывается, и в образовавшуюся щель высовывается косматая голова Кира. Поняв, что его заметили, он вздыхает и выходит весь.

       — Доброе утро, — приветствую я. — Как спалось?

       Он смотрит на меня, как на ненормальную.

       — А, вот и твой парнишка! — радостно говорит Лентяй, как будто уже сто лет знает о существовании Кира. — Как же, как же, мне сын про него говорил! Ну давайте, чего застряли, идёмте вниз!

       — Пойдём завтракать? — предлагает Азамат Киру. Тот пожимает плечами и топает вместе с нами к лестнице.

       Одежда на нём тоскливая. Всё те же вчерашние залатанные шерстяные штаны, рубашечка на пару размеров меньше, чем нужно, с оторванным карманом, ботинки... как будто сшитые из кусков валенка и стропы. Похоже, на босу ногу. Надо где-то прикупить ему одежды до того, как в столицу приедем, а то неприлично. Но Азамату лучше до ночи из трактира носа не высовывать.

       — Лентяй, послушайте, — говорю негромко, — нам бы мальчика одеть... Тут поблизости нет какого-нибудь магазинчика, чтобы продавец нелюбопытный был?

       Лентяй задумчиво скребёт бакенбард.

       — У брата моей жены магазин есть, там всякое земное шмотьё, вроде как модное, да я в этом не понимаю ничего. Скучные такие тряпочки, да и толкает он их, скажу я вам, втридорога, но молчать будет, как демон. И идти недалеко.

       — Лиза, я не хочу, чтобы до официального заявления... — начинает Азамат, но я перебиваю.

       — Ты останешься здесь, я с ним схожу. Косынку надену, кто приглядываться будет? Да и даже если узнают, я вполне могу тут пациента навещать, кому какое дело. Незаметно купить ему одежду в Ахмадхоте будет гораздо труднее, а в том, что есть, Старейшинам его не покажешь. Да и холодно, и антисанитарно.

       Я ворчу частично на всеобщем, потому что в муданжском некоторые ключевые понятия по-прежнему отсутствуют, и Кир смотрит на меня настороженно.

       — Ты извини, — поворачиваюсь к нему, — что я непонятно говорю. Я сама с другой планеты, мне иногда трудно объясняться на муданжском языке.

       Глаза у него становятся размером с блюдце.

       — Что предпочитаете на завтрак? — спрашивает Лентяй, поскольку мы как раз уселись за столом.

       Азамат тут же заказывает жидкое мясное рагу и сыр. Надеюсь, что Кир это потянет. Лентяй вальяжно удаляется на кухню. Ребёнок ёрзает на месте и жуёт губу. Наконец решается спросить:

       — С другой... чего вы?

       — Планеты, — повторяю.

       — А... что это?

       Азамат хмыкает, а я в растерянности.

       — Планета, сынок, — принимается объяснять он, — это огромный шар земли. Вот мы сейчас находимся на планете Муданг. Это ты знаешь?

       Кир неуверенно кивает.

       — Всё, что ты знаешь, умещается на этой планете, — продолжает Азамат. — И твой приют, и столица, и Северные горы, и Южные острова. И океан, конечно. Только солнца, луны и звёзды — не на планете.

       — И она что, — Кир поводит глазами в мою сторону. — С солнца?

       — Нет, на солнце слишком горячо, там никто не живёт. Лиза просто с другой планеты.

       — А их много? — поёживаясь уточняет Кир.

       — Как шишек в лесу, — отвечает Азамат.

       — Во всём лесу?

       — Я бы даже сказал, во всех лесах.

       — Ого.

       Кир утыкается взглядом в край стола и осмысливает объяснения. Азамат меж тем достаёт телефон, раскрывает в нём карту звёздного неба и кладёт перед Киром.

       — Вот, смотри. Узнаёшь летнее небо?

       Тот кивает.

       — Вот тут видишь, где кончается горох и начинается кунжут? А теперь увеличиваем — раз, ещё, и ещё... Видишь, спиралька? Это галактика Млечного пути, она так называется. А в ней... оп-па, вот она Земля. Оттуда Лиза к нам и прилетела.

       Ребёнок переводит зачарованный взгляд с меня на карту и обратно. Наконец спрашивает:

       — А как выглядит Муданг? Снаружи?

       — Сейчас вернёмся, покажу, — охотно отвечает Азамат и переходит обратно к галактике Водоворот. — Вот, гляди. Наше Солнце с Присолнышком и планета.

       — Солнце такое большое?!

       — Ага, оно просто далеко...

       Азамат продолжает объяснять азбучные истины, а я сижу и умиляюсь. У мужа глаза блестят азартом, даже похорошел как-то внезапно. Дорвался наконец воспитывать потомство. Алэк-то ему маловат пока, едва-едва сидеть учится. А тут вдруг настоящий человек, да ещё и любопытный, похоже, в папу.

       Мы даже не замечаем, когда появляется Лентяй с завтраком. Он окидывает насмешливым взглядом Байч-Харахов и подмигивает мне, мол, тоже понимает, что происходит. Вид еды, однако, временно перебивает у Кира жажду знаний.

       Ребёнок наворачивает мясо-молочную кашицу так, как будто месяц не ел. Азамат косится на меня, но я только отмахиваюсь. Раз уж ему вчера с шашлыка не сплохело, от этой штуки вряд ли что-то будет, разве только пронесёт. Так что пускай наслаждается изобилием.

       Я стоически молчу, когда Кир выпрашивает добавки. Когда он начинает требовать третью порцию, у Лентяя высоко поднимаются его кустистые брови. Азамат смотрит на меня беспомощно, мол, что делать?

       — Несите, — вздыхаю и принимаюсь одеваться. Аптечка у меня в унгуце.

       Кир послушно выпивает таблетку для облегчения пищеварения и уминает ещё полпиалы, но потом всё-таки притормаживает. Смотрит на еду жадно, ложкой возит, но запихнуть в себя больше не может.

       — А где Филин? — спрашивает наконец.

       — Там же, где ты его вчера привязал, — отвечает Лентяй, с интересом наблюдающий за нами от двери кухни. — Его уже кормили после полудня, но я думаю, он не обидится, если ты поделишься.

       — Ты сам-то не обидишься? — уточняет Азамат. — Ты же готовил.

       Лентяй хохочет.

       — После третьей добавки трудно поверить, что клиента не устроил вкус! Уж вижу, что больше не лезет. Пойдём, пацан, побалуешь своего пса моей стряпнёй.

       Мы берём напрокат одну из хозяйских шуб, чтобы Кир не замёрз и не привлекал внимания, я натягиваю косынку по самые брови, и в сопровождении самого Лентяя мы топаем за покупками. Азамат остаётся в своей комнате собираться и звонить потерявшим его подчинённым.

       Лавка Лентяева шурина и правда в двух шагах, мои предосторожности оказываются излишними, нам никто даже не встречается по дороге. Мы заходим в крепко сбитый небольшой домик с вывеской "Земля дизайн" (слово "дизайн" просто переписано со всеобщего муданжскими буквами).

       Поскольку на Муданге магазины обычно находятся прямо в доме торговцев, у них нет определённых часов работы. Хозяин дома и не спит — значит, заходи и покупай. О наличии хозяина свидетельствует верёвочный "статус" на двери. Если же ты большая шишка или собрался потратить много денег, хозяин не обидится и на побудку среди ночи. К сожалению, еду продают только на рынках, а там торговцы сворачиваются рано. Зато многие трактиры открыты круглые сутки, а по цене поесть дома и в трактире — не существенно отличается. Замужним женщинам женатые трактирщики часто делают скидки, выражая таким образом солидарность с их мужьями, которым пришлось бы отрываться от работы, чтобы приготовить обед.

       Товарный зал у нашего лавочника невелик, но густо увешен и завален самыми разными земными товарами — от компьютеров до галстуков. Мы здороваемся, Лентяй занимает шурина разговором, а я подвожу Кира к стене, на которой висит одежда.

       — Ну, дружок, давай выбирать.

       Кир опасливо поглядывает на меня и на одежду.

       — Что, прям вот так? Что хочу, то и беру?

       — Сначала надо прикинуть, что тебе нужно.

       — Ничего мне не нужно, у меня всё есть, — хмуро отвечает ребёнок.

       — То, что у тебя есть, годится разве что в лес за грибами ходить, да и то холодно. Тебе нужно всё новое купить, понимаешь?

       Кир кивает, осматривает ассортимент и снимает с вешалки самые простейшие штаны серо-бурого цвета и такую же рубашку. На этом он останавливается и выжидательно смотрит на меня.

       — Замечательно, — говорю. — Но этого мало. Выбери, пожалуйста, ещё две пары штанов и десять рубашек, потом футболки, носки...

       — Зачем? — перебивает Кир странным голосом. — Зачем так много? Старейшины будут смотреть на мои носки? И зачем для поездки в столицу трое штанов?

       — Затем, что ты там жить будешь! И да, Старейшины будут смотреть на твои носки, потому что в Доме Старейшин нужно разуваться.

       — Жить в столице? — недоверчиво переспрашивает Кир.

       — Ну конечно, твой отец ведь там работает!

       Кир хмурится и ещё раз обводит взглядом вешалки. Потом понижает голос и, косясь на лавочника, занятого разговором с зятем, тихо говорит:

       — Трактирщик сказал, что этот магазин дорогой. Может, здесь немножко купить, а остальное потом, подешевле?

       — Это мысль разумная, — ухмыляюсь, — но тебе не стоит волноваться о деньгах. Во-первых, мы с твоим отцом очень богатые люди. Во-вторых, у нас обычно мало времени, поэтому раз уж мы пришли в магазин, так надо закупиться как следует, и потом об этом не думать. А в-третьих, в столице уж точно не будет дешевле, чем здесь.

       — Понятно, — кивает Кир и снова принимается ворошить ассортимент.

       — Только я тебя очень прошу, — говорю, — выбирай то, что тебе действительно нравится, а не то, что кажется самым дешёвым. Это земные вещи, ты не можешь догадаться, какие из них стоят больше, а какие меньше.

       Кир задумывается, потом оглядывается на меня и вешает обратно те два предмета, которые уже выбрал. Роется он основательно, явно считая это ответственным делом, и в итоге нагребает всякой яркой дребедени — красные, синие, зелёные штаны с узорчиками, рубашки всех цветов радуги, какие только допустимы для мальчиков, носки вырви-глаз и бельё в динозавриков. К этому добавляется кислотно-зелёная зимняя куртка, которая ему ужасно не к лицу, и такие же кроссовки. Ладно, изделия из кожи и меха мы лучше и правда в столице купим, а пока главное, чтобы ему нравилось и было тепло.

       Ребёнок обозревает кучу барахла, которую принимается упаковывать лавочник, и задумчиво изрекает:

       — Я с вами никогда за всё это не расплачусь...

       Боже, как предсказуемо.

       С тяжёлым вздохом беру его за плечи и разворачиваю к себе так, чтобы смотреть в глаза.

       — Тебе не придётся ни за что расплачиваться. Родители покупают вещи своим детям, это нормально.

       Кажется, я немножко перестаралась с доходчивостью — он вдруг пугается и втягивает голову в плечи. Приходится притянуть его поближе, погладить по голове и спине. Он уже почти с меня ростом, поэтому ощущение странное. Вроде ребёнок, а глаза вровень с моими. И это он ещё сутулится. Видимо, будет такой же гигант, как Азамат.

       Мы возвращаемся к трактиру, гружёные огромными сумками. Азамат уже сидит в унгуце, а один из сыновей Лентяя держит на поводке Филина, выгулянного перед дорогой. Пёс машет нам хвостом, который у него не скрученный в колечко, как у лайки, а просто прямой, волчий такой, с длинным мехом. В карих глазах светится любопытство, Филин с огромным интересом обнюхивает хозяина в новой одежде.

       — Ну, совсем другое дело, — удовлетворённо замечает Азамат, вылезая из унгуца, чтобы забросить сумки в багажник. — Такой приличный мальчик, не стыдно и при дворе показаться.

       Кир кроит перекошенную рожу.

       Мы забираемся в салон, делаем ручкой Лентяю и его сыновьям и отрываемся от земли. Филин решает понаглеть и забирается на сей раз на сиденье. Я строго грожу ему пальцем, но Азамат отмахивается.

       — Пускай лежит на мягком, лететь долго.

       Кир поначалу смотрит в окно, разглядывая горы, леса и огоньки, зажигающиеся в Худуле, но потом становится темно, Худул скрывается за предгорьями Ахмадула, и ребёнок отрубается щекой на собачьем боку. То-то, ночами не спать!

       Азамат включает тихую музыку и подпевает себе под нос, уверенно ведя машину. Погода нынче ясная, луна восходит оранжевая в пол-неба.

       Я же осваиваю новые мощности унгуца. Подключаю телефон к панели управления, вызываю на стекло перед собой экран телефона, после чего принимаюсь заниматься сетесёрфингом на тему обращения с приёмным ребёнком раннеподросткового возраста. Листаю статьи, просматриваю форумы... и чем дальше, тем печальней видится мне ближайшее будущее. От обычной ситуации с усыновлением детдомовского ребёнка наша отличается по двум пунктам: мы его не выбирали и не можем вернуть обратно.

       Молоко у меня подпирает, постоянно напоминая про оставленного в столице Алэка — уже две ночи маму не видел, бедный. Я, правда, уже начала его прикармливать, поэтому для еды я ему уже не так необходима, Тирбиш с банкой детского питания его вполне устраивает. Но всё равно неправильно это, бросать его на несколько дней. Ладно, будем считать, что поездка за Киром — это ЧП, и в ближайшие месяцы ничего подобного не повторится.

       Прилетаем мы под утро. За это время я успела начитаться историй усыновления до предынфарктного состояния, забрать у Азамата руль, чтобы он тоже почитал и поужасался, дать ему поспать и вернуть руль обратно. Кир просыпается только на подлёте и вместе с Филином прилипает к окну, восторженно рассматривая мой дом.

       — Любуйся-любуйся, — говорю. — Это твой отец строил.

       Когда мы выгружаемся и, сладостно разминая ноги, ползём к дому, навстречу нам выбегают мои коты. Честно говоря, когда я соглашалась взять ребёнкову собаку, я и думать забыла про котов, да и вообще что мы полетим на Дол. Коты тоже не сразу врубаются, что у них могут быть проблемы. Мчатся к нам, мявча и мурлыча, и едва добежав принимаются усердно тереться об ноги.

       Филин и Кир замерли в нерешительности. Кир, правда, на котов не обратил внимания, он всецело поглощён рассматриванием дома. А вот пёс смешно растопырил лапы и вертит головой, пытаясь не упустить из виду ни одного из троих кошаков. Потом он издаёт негромкий вопросительный вяф. Кир оборачивается и наконец-то замечает котов. Я беру Электрона на ручки и глажу, а он всё норовит понюхать, чем пахнет у меня изо рта.

       — Филин! Нельзя! Не смей! — вопит Кир, дёргая за поводок. Пёс, впрочем, кажется, ничего и не пытался сделать. Но чтобы успокоить хозяина, ложится на землю, демонстрируя полное отсутсвие интереса к котам.

       — Он у тебя кошек гоняет? — спрашиваю.

       — Он их не видел никогда, — озабоченно говорит Кир. — Я и сам только издали...

       — Тогда давай их познакомим, — предлагаю. — Все трое — коты, вот это Электрон, у Азамата на руках Тау, а Мюон самый независимый, вон в сторонке топчется. На, хочешь подержать?

       Кир осторожно принимает у меня Электрона, который тут же принимается обнюхивать его лицо. Нюхает-нюхает и чихает. Кир смеётся, тихо, не открывая рта, как будто не хочет признаваться, что ему смешно.

       Тем временем Мюон подходит к Филину и начинается знакомство. Азамат выпускает Тау и с любопытством наблюдает, что будет. Филин тщательно принюхивается, потом, видимо, забывает, что хозяин сказал "нельзя", и пытается играть — напрыгивает, приседает, клацает зубами. Кир замечает это и хватает поводок, чтобы оттащить пса, но тот именно в этот момент прикусывает Мюону хвост, кот удивляется, возмущается и залепляет Филину по носу когтистой лапой. Воздух над долом заполняется жалобным скулежом.

       — Филин, я же сказал нельзя!!! — кричит Кир, вцепившись в ошейник пса. Мюон поворачивается к нему задом и пару раз выразительно копает лапой.

       — Мюон, зараза! — я поднимаю кота за шкирку и легонько шлёпаю. — Не бей маленьких!

       — Я думаю, Филин больше к нему не подойдёт, — усмехается Азамат, присаживаясь на корточки. — Да ладно тебе, — говорит он псу и треплет его по холке. — Нос заживёт, ничего страшного. Пошли в дом.

       — Его тоже в дом? — уточняет Кир.

       — Ну, а куда ещё? — разводит руками Азамат. — У нас тут только дом и гараж. Конечно, не так холодно, как на Сиримирне, но жалко твоего щенка в незнакомом месте на ночь оставлять на улице. Тут лесные жители непуганые... Сегодня в доме переночует, а завтра соорудим ему конуру с подогревом, как тебе такой вариант?

       — Хорошо, — осторожно отвечает Кир и заходит в прихожую со скулящим Филином на поводке.

       Я разуваюсь первая и сразу включаю отопление. Мы все устали и нанервничались за последние сутки, так что связываться с приготовлением ужина неохота, а из готовой еды одни только мои молочные продукты в холодильнике. Азамат берёт себе бутылку несладкого кефира со злаками, я организую нам всем горчий шоколад. Кир спрашивает разрешения попробовать малиновый йогурт.

       — Ешь, пожалуйста, — говорю. — Только учти, что это из молока и сладкое.

       Кир удивляется, но всё-таки открывает стаканчик и пробует инопланетное блюдо. Думает. И доедает. И потом ещё четыре штуки.

       — Неужто понравилось? — удивляется Азамат. — Ну и дрянью же вас кормили в приюте! Как ты это можешь есть?

       Кир пожимает плечами:

       — Сладко.

       Я наливаю всем какао и ухожу сцеживать молоко, а то сил никаких нету. Когда возвращаюсь, Азамату звонит встревоженный Алтонгирел, которому, оказывается, было обещано, что мы отзвонимся, как только долетим до дома. Азамат выходит в гостиную поговорить, а я иду мыть ванну, чтобы потом мыть в ней ребёнка перед сном.

       — Опять мыться? — хмурится Кир, когда я возвращаюсь за ним с пижамой и полотенцем. — Я же вчера мылся!

       — У нас заведено мыться каждый день, — говорю. — Благо всегда есть горячая вода, и это совсем легко.

       Кир ещё сильнее сдвигает брови, опускает голову и понуро топает в ванную, а я — наверх, стелить постели.

       Наконец все дела переделаны, мужики распиханы по комнатам, и я сама провинчиваюсь под бочок к Азамату. Неужели я дома, почти со всей семьёй, и всё устроилось?..

Глава 13.

       Никогда не верила в дурные числа. Вот же встали мы в тринадцать ноль-ноль, и всё хорошо. И на кухню вышли, завтрак сготовили, и всё хорошо. Тирбишу я позвонила, но Алэк спал. Кошкам дали сметанки... А где собака?

       — Кир к себе в комнату его забрал, что ли? — спрашивает Азамат, оглядываясь.

       — Вчера пёс оставался в гостиной... — пожимаю плечами. — Разве что потом нашёл лестницу и поскрёбся к хозяину... Наружу-то он выйти никак не мог, обе двери заперты.

       Азамат бросает взгляд на часы.

       — Пойду подниму нашего героя.

       — Да зачем? Пускай спит.

       — Ну, я посмотрю, не у него ли пёс. Если нет — надо искать. Да и завтрак остынет...

       Муж выходит, а я принимаюсь загружать тарелки в посудомойку. Азамат вдруг вбегает обратно в кухню, глаза вытаращены, волосы, незаплетённые с утра, развеваются...

       — Его нет!

       — Как нет? — ахаю я, едва удерживая тарелку.

       — Постель нетронута, куртка и кроссовки исчезли! — тараторит муж, натягивая шубу.

       — В других комнатах смотрел? Или, может, он пошёл с собакой гулять?

       — Ты посмотри по дому, а я снаружи, — бросает муж и выбегает за дверь.

       Я высказываюсь по поводу Кира в том же духе, что он сам вчера на крыше высказывался по поводу Гхана. Это у нас теперь так и будет каждый день, что ли?

       Вытираю руки и бегу осматривать дом. На третьем этаже пусто и пыльно, на втором мой кабинет мной же и заперт, остальные комнаты пусты, внизу проверяю все шкафы, чулан, ванную, лифт, снова поднимаюсь, сбегаю по лестнице, заглядываю в туалеты... Нету его тут. Отчаявшись, натягиваю шубу с сапогами и выхожу наружу.

       — Дома нету! — кричу Азамату. Он в растерянности стоит на тропе, ведущей в лес. Ох, что-то у меня в коленях слабость...

       — Тут следы, — говорит муж неверным голосом. — Его и собаки. Вместе ушли.

       — Думаешь, сможем догнать?

       — Надо попытаться. Пойдём скорее...

       Мы чуть не бегом врываемся в лес, мчимся по натоптанной дорожке, где в тонком вчерашнем снегу отчётливо видны рельеф подошв и собачьи лапки. Однако стоит кронам над головой сомкнуться, как снег кончается, а на мёрзлой земле ничего не отпечаталось...

       Азамат ещё некоторое время находит какие-то улики — треснувший под ногой сучок, обтрясённая от листьев ветка, клок собачьего меха на кусту, — но на очередной развилке дорожки и он теряет след. Стоит посреди леса, на лице страх и неверие, взгляд мечется...

       — Боги, да что же я такое сделал? — шепчет. — Ну что ему не понравилось?

       — Ты не виноват, — качаю головой. — Он просто никому не доверяет. Надо организовать поиски.

       — Да, конечно, — Азамат поспешно кивает и принимается шарить по карманам в поисках телефона. — Проклятье!

       — Дома забыл?

       — Да нет... Погоди, а кошелёк-то где?

       Я удивлённо моргаю: зачем ему кошелёк? Запускаю руки в свои карманы — а там ничего нет. Отлично.

       — Да он не с пустыми руками ушёл, — хмыкаю. — В чём-то это даже разумно, вот только в горах деньги не помогут.

       — Пойдём скорее домой, я позвоню с бука. Не приведи боги он на разбойника нарвётся, с деньгами-то!

       — Как думаешь, он далеко ушёл? — спрашиваю на бегу обратно.

       — Не знаю, когда он вышел, но светает сейчас примерно в девять, значит, у него было четыре часа по свету, а тропы здесь хорошие, идти нетрудно. Пару артунов мог отмахать уже!

       Мы выскакиваем из леса обратно к дому, Азамат чешет впереди, я семеню следом. Внезапно Азамат тормозит так резко, что я в него впечатываюсь.

       — Тихо, — он поднимает палец и нервно оглядывается. Видок у него тот ещё — сам бледный, волосы всклокоченные, лицо как будто вытянулось...

       — Что такое? — спрашиваю шёпотом.

       — Мне кажется, я слышал какой-то голос, — хмурится муж, поворачиваясь к лесу.

       Я изо всех сил прислушиваюсь, но кроме ветра и скрипа деревьев ничего не слышу.

       — Думаешь, он решил вернуться и заблудился? — предполагаю.

       Азамат только качает головой и отворачивается. Вид у него совершенно убитый.

       И тут уже я отчётливо слышу шаги.

       Мы оба подскакиваем, как напружиненные, разворачиваемся в воздухе и впиваемся взглядами в гущу деревьев. Шаги приближаются.

       — Больше одного, — хмурится Азамат. — Это может быть сторож с сыновьями.

       Наконец между деревьями начинает что-то мелькать. Я не разбираю, что именно, а вот у Азамата глаза расширяются.

       — Что там? — дёргаю его.

       — Э-э...

       Пока Азамат подбирает слова, я тоже начинаю различать. Из лесу к нам идут двое: Кир в своей кислотной куртке и прикормленный нами демон. Пёс трусит по другую сторону от демона. Азамат не выдерживает, срывается с места и бежит им навстречу. Я нерешительно следую за ним — не спугнуть бы лесного жителя...

       Но он оказывается не из пугливых. Дойдя до крайних деревьев, останавливается и ждёт, пока мы подбежим. Кира он крепко держит повыше локтя, а Филина на поводке. Ребёнок выглядит жутко — бледный, перепуганный, на лбу царапина. Пёс тоже хвост поджимает. Когда Азамат приближается, Кир шарахается и съёживается, но Азамат, похоже, не замечает — сгребает его в охапку, поднимает над землёй и так держит, причитая.

       Демон выпускает пленника и ухмыляется.

       — Ваш? — спрашивает меня, когда я подбегаю.

       — Наш, — вздыхаю тяжко. — Спасибо, что привёл. Давай собаку...

       Лесной житель протягивает мне поводок. Рука у него человеческая, только украшена прозрачными коготками. Уши под волосами и правда мохнатые, торчат в стороны, шевелятся сами по себе.

       — Ружьё утонуло, — сообщает демон. Голос у него сиплый, как у сиамского кота.

       — Какое ружьё? — не понимаю.

       Демон кивает на Кира.

       — У него было.

       Кир висит в руках у Азамата, как тряпочная кукла, и вид у него совершенно ошарашенный. Отец вцепился в него и только бормочет:

       — Что ж я тебе плохого сделал, сынок, а? Ну чего ты испугался? Разве я тебя обидел?

       — Говорил тебе, — скрипит демон, — не убьёт.

       — Ты, может, зайдёшь поешь? — предлагаю демону. — Сливок, правда, нету, но масла дадим... или мяса.

       Демон широко зевает, демонстрируя длинные клыки с вертикальной красной полосой каждый.

       — Вечером, — отрезает он и встряхивает ухом.

       — Хорошо! — охотно соглашаюсь. — Спасибо тебе огромное ещё раз!

       Демон жмурится, фыркает и отворачивается, опускаясь на четвереньки. одновременно его рваная одёжка темнеет, вверх выстреливает пушистый хвост, и вот уже к лесу трусит огромный чёрный барс.

       Азамат с Киром, как и я, провожают потрясёнными взглядами нашего лесного соседа.

       — Считается, что они никогда этого не делают в присутствии людей, — произносит наконец Азамат и ставит Кира на землю. — Ладно, пошли домой. Боги, Кир, мы тут чуть с ума не сошли, я уже собирался созывать людей, чтобы прочёсывать лес с двух концов. Почему ты сбежал?

       Ребёнок угрюмо молчит.

       — Я думаю, — начинаю негромко, — что пытаться снова бессмысленно. Этот друг тебя найдёт в своём лесу, куда бы ты ни забился. А в степи наши табунщики примут тебя с распростёртыми объятьями. В любом случае, здесь поблизости нет никаких городов, а деревни редкие и хорошо спрятаны. Зато в лесу полно зияний. Хочешь выдумку в жизнь воплотить?

       Мы входим в дом, и Азамат помогает Киру высвободиться из тяжёлой куртки. В ней явно бряцают монетки. Азамат глядит на ребёнка в упор и вопросительно поднимает бровь. Тот тяжело вздыхает и извлекает из внутренних карманов два кошеля — попросту мешка с монетами — и Азаматов мобильник.

       — А про какое ружьё говорил демон? — спрашиваю, забирая своё имущество.

       — Я взял из чулана, — тихо, почти шёпотом отвечает Кир. Это первое, что он сказал сегодня утром. Он задумывается и быстро добавляет: — Это не я его утопил! Я защищался от демона, но он как-то оказался у меня за спиной, схватил ружьё и бросил в озеро! Это не я!

       — Хорошо хоть, тебя не бросил, — вздыхает Азамат. — Ну чем ты думал, когда в лес пошёл? А если бы на тебя разбойники напали? Ты же весь звенишь, из-за гор слышно!

       Кир сглатывает и косится на отца.

       — Она сказала, — он мотает головой в мою сторону, — что вы богатые, и столько денег не проблема.

       Азамат закатывает глаза и принимается читать нотации, всё больше распаляясь по ходу.

       — Да причём тут деньги?! Тебя могли убить! Люди, звери, кто угодно! Ружьё он взял, против демона. Можно подумать, великий охотник. Мой отец с пяти лет охотился, за всю жизнь в демона один раз попал! — он в сердцах распахивает чулан и осматривает оставшиеся ружья. Качает головой. — Ты взял гарнетское. Ты хоть знаешь, что такое лазер? Как пользоваться самонаводящися оружием? Даже если бы тебе встретился волк, а не демон, ты бы просто не понял, как стрелять! Оно же электронное, там режимы выбирать надо, а они словами написаны на неизвестном тебе языке!

       Азамат закрывает глаза и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.

       — Пойдём завтракать, горюшко, — говорю я и тяну Кира за руку на кухню. Ребёнок смотрит то на меня, то на отца круглыми глазами и пригибает голову. Филин с ободранным носом плетётся за нами, волоча поводок по полу. Вид у него несколько более виноватый, чем у хозяина.

       — Ты хоть еды с собой какой-нибудь брал? — спрашивает Азамат более спокойным тоном.

       — Взял, — тихо отвечает Кир. — несколько банок этой молочной штуки. Но всё съел уже, не удержался.

       Я подтаскиваю его к раковине.

       — Руки мой и за стол.

       Азамат накладывает Киру порцию омлета и выдаёт псу суповую косточку с изрядным слоем мяса. Потом проверяет исправность телефона и звонит на ферму заказать ещё продуктов. Я тем временем протираю Киру поцарапанный лоб — там фигня, конечно, но с их заморочками лучше не рисковать. Кир жмурится и с отвращением принюхивается к дезинфецирующей мази, потом садится за стол и неуверенно принимается есть. Я приземляюсь напротив с чашкой чая. Мы с Азаматом уже сытые, да и кусок в горло не лезет после утренних треволнений. Воцаряется неприятное молчание, нарушаемое только стуком ложки о миску. Азамат стоит у окна спиной к нам, завернувшись в собственные волосы, как в плащ. Я смотрю на Кира, он зыркает то на меня, то на отца. Молчание затягивается.

       Наконец Кир не выдерживает. Бросает ложку и выкрикивает Азамату в спину:

       — Ну что?!

       — Жду, пока ты ответишь на вопрос, — спокойно сообщает Азамат.

       — На какой?!

       — Почему ты сбежал, — поясняю я.

       — Какая вам разница?.. — гораздо тише переспрашивает Кир.

       — Нам есть разница.

       — А что я должен был делать? — вскидывается он.

       — Лечь в кроватку и спать, — отвечаю доходчиво.

       — И что было бы дальше? Чего вы от меня хотите? — Кир явно нервничает и злится. Азамат наконец-то отлипает от окна и присаживается к столу.

       — Мы ничего от тебя не хотим, — спокойно говорит он Киру. — Ты мой сын.

       — Наш сын, — поправляю я.

       — Да, — кивает Азамат. — Наш сын. Мы просто хотим, чтобы ты жил с нами, чтобы тебе было хорошо.

       — И что я должен за это делать?

       — Да ничего ты не должен, — вздыхаю я. — Ты вообще, что ли, не представляешь, как дети в семьях живут?

       Кир поводит плечами.

       — То законные дети.

       — Ты будешь считаться законным, — напоминаю.

       — Но вы-то будете знать правду.

       — О боги, Кир! — восклицаю нетерпеливо. — Я сама незаконный ребёнок, успокойся уже! В этом нет ничего особенного, такой же человек, как все.

       Ребёнок таращится на меня, как на привидение, несколько секунд. Потом уточняет у отца:

       — Это правда?

       Тот кивает.

       Кир сдвигает брови и некоторое время смотрит в стол.

       — Вы вчера говорили, что убьёте меня, когда я засну.

       Мы с Азаматом синхронно вытягиваем головы вперёд и офонарело переспрашиваем:

       — Чего?..

       Кир несколько смущается.

       — Ну, вы вчера говорили с кем-то по телефону... там, в другой комнате. И сказали, типа, я бы дождался, пока он отрубится, и того...

       Я тупо моргаю. Азамат сначала тоже растерянно хмурится, а потом принимается хохотать.

       — Что ты на самом деле сказал? — интересуюсь.

       — Это самое, — покатывается муж, — только не про того человека! Про знающего! Ой, не могу, Кир, ты уж если подслушиваешь, то подслушивай целиком! — он немного просмеивается и трясёт головой. — Речь шла о том, что делать со знающим, который надоумил твою мать тебя родить. Но даже его мы не собираемся убивать, я говорил об изменении памяти. Мой друг — очень могущественный духовник, он может справиться даже с сильнейшими из знающих. Я просто предположил, что во сне человек более уязвим, вот и всё. Кир, — Азамат окликает мальчишку, чтобы тот посмотрел на него. — Я тебе клянусь, что ни я, ни Лиза не собираемся тебя убивать и вообще обижать. Понимаю, что тебе трудно в это поверить, но надеюсь, когда-нибудь удастся.

       Ребёнок опускает глаза. На некоторое время снова воцаряется тишина, хотя уже не такая напряжённая.

       — Что мне будет за побег... и кражу? — наконец спрашивает Кир.

       Азамат смотрит на меня, слегка улыбаясь. Я поднимаю брови и качаю головой.

       — Два дня без сладкого, — сообщает Азамат ребёнку.

       Кир пару секунд ждёт, потом переспрашивает:

       — И всё?

       — Всё, — заверяет Азамат. — Один — за то, что напугал нас, второй — за то, что действовал на основе непроверенной информации. Тебе надо многому научиться, но в первую очередь — думать.

       — Надо-то оно надо, — быстро соглашается Кир, уводя речь от наказания, — да кому я нужен, учить меня.

       — Мне нужен, — с расстановкой говорит Азамат. — Я и буду учить. Говорят, у меня неплохо получается.

       Кир очень странно на него смотрит, а потом утыкается в тарелку. Там холодные остатки омлета.

       — Можно я доем? — спрашивает ребёнок.

       — Естественно, — говорю. — Только давай подогреем. Смотри, вот это разогреватель. Ставишь сюда, жмёшь на кнопку...

       Обучение началось.

       После затянувшегося завтрака отвожу Кира в свой кабинет. Хорошо, что я не стоматолог, и ничего жуткого на вид у меня в кабинете нету. Посредине стоит операционный стол под лампами, у стены две кушетки и бесконечные шкафы. Аппараты на полках тоже выглядят безобидно. Единственное, запах специфический, а так бояться совершенно нечего.

       Кир, нервно поводя носом, усаживается на кушетку и замирает, как каменный, пока я мажу его поцарапанный лоб.

       — Заживёт через несколько часов, — говорю. — А теперь давай раздевайся.

       Кир несколько секунд переваривает просьбу, глядя в сторону, потом начинает медленно выполнять.

       — Ты не особенно тяни, — прошу. — Меня не процесс интересует, а результат.

       Сама меж тем подкатываю большой стационарный сканер, дающий трёхмерное изображение за один прокат. Ребёнок всё снятое аккуратно складывает рядом на кушетку. Тощий — ужас!

       — Трусы можешь оставить, — говорю. — И становись вот сюда.

       Он послушно встаёт по стойке "смирно" и без малейшего движения выдерживает сканирование. Все бы так.

       — Отлично, — хвалю, рассматривая получившуюся картинку. Она мало отличается от исходника, что так скелет, что сяк. — Одевайся и иди сюда.

       Кир поспешно напяливает обратно всю одежду. Такое впечатление, что если бы куртка не осталась в прихожей, и её бы надел. Подходит осторожно, старается держаться подальше.

       — Вот гляди, — говорю, показывая на экран сканера. — Это ты. Можешь полюбоваться на свой скелет.

       Уже произнеся эту фразу, я вдруг начинаю сомневаться, не напугала ли ребёнка. Но, кажется, нет. Кир с открытым ртом таращится на экран, где медленно крутится его скан. Я увеличиваю голову и тщательно просматриваю все кости, но не обнаруживаю ничего, кроме последствий рахита, да и те почти незаметны. Никаких инфекций или признаков заболеваний сканер не отмечает. Я ожидала, что всё будет намного хуже.

       — Налюбовался? — подмигиваю.

       — Нет, — честно отвечает Кир. — Никогда не видел скелетов живых людей!

       — Ладно, — говорю, — потом посмотришь. Главное, у тебя ничего не сломано, и меня это очень радует. Теперь я хочу убедиться, что ты здоров. Для этого мне придётся взять у тебя немножко крови. Больно не будет. Ты не против?

       Кир отвлекается от экрана и нервно облизывает губы.

       — Я ничем не болею.

       — Ты можешь не знать. Не бойся, это совсем не страшно, зато будем знать наверняка, что всё хорошо. И я не знающая, ничего плохого я с тобой через кровь не сделаю. Ну как, согласен?

       — А если нет? — ребёнок косится на меня, плотно сжав губы.

       Я вздыхаю.

       — Ну, если нет, то придётся ограничиться осмотром и анализом ДНК... Э-э... Это значит, что я поскребу ваткой у тебя во рту. Но всё-таки кровь посмотреть было бы лучше. Это правда не ст...

       — Нет, а если я вообще не согласен никакие... ну, ничего? — уточняет Кир.

       — Ну привет, — развожу руками. — А вдруг ты действительно чем-то болен? Лучше лечиться сейчас, пока ничего не болит.

       — Лечиться? — переспрашивает Кир.

       — Да... — не совсем понимаю, что он хочет услышать.

       — Это типа всякие отвары пить?

       — Возможно, хотя скорее таблетки, они не такие противные.

       — А есть?

       Он спрашивает про еду, а не про наличие таблеток. В муданжском это совсем по-разному звучит. Смысла от этого не прибавляется, правда.

       — Что есть? Что-то я совсем тебя не понимаю.

       — Мне можно будет есть?

       — Конечно! — удивляюсь я. — Почему у тебя вообще такой вопрос возник?

       Их там в приюте не кормили во время болезни, что ли?

       — Вы вчера сказали, что мне можно есть, пока я здоровый. Значит, если заболею, то нельзя?

       Я, наверное, очень глупо выгляжу: стою посреди собственного кабинета и с рыбьим выражением лица пялюсь на ребёнка. Наконец титаническим усилием припоминаю, что он мог так неправильно понять.

       — Я сказала, что ты можешь есть, сколько хочешь, лишь бы не болел. Ты об этом?

       Он серьёзно кивает. Я тяжело вздыхаю и тру лицо руками.

       — Ты опять всё не так понял. Я просто боялась, что ты слишком много съешь, и тебе от этого станет плохо. Так бывает, особенно от жирного и жареного. Азамат стал меня уговаривать, что, мол, ты в приюте редко мясо ел, так что ограничивать тебя сейчас — неправильно. А я сказала, что ограничивать и не надо, главное, чтобы тебе плохо не стало от еды. Короче, даже если окажется, что ты чем-то болеешь, кормить тебя мы не перестанем.

       Кир внимательно смотрит на меня на протяжение всей тирады, явно стараясь понять всё, что я говорю. Когда я замолкаю (совершенно без уверенности, что донесла свою мысль), он ещё немножко меня рассматривает, а потом заявляет:

       — Ну раз так, то ладно. А как вы будете доставать кровь?

       Ребёнок изучает шприц так, как будто это новый мобильник. За процессом он тоже следит с невероятным любопытством, а потом ещё старательно вглядывается в экранчик анализатора, хотя там ничего захватывающего не показывают. Чтобы скоротать время, я немножко объясняю, что такое кровь и зачем она вообще нужна. Знаю ведь, что даже у образованных муданжцев об этом совершенно средневековые представления. Кир слушает с таким вниманием, как будто от этого его жизнь зависит. Так и не понял, что еду не отберём, что ли?..

       В результатах теста, к счастью, не оказывается никакого криминала. Небольшой авитаминоз, да и только. Анализатор выводит результаты в виде цветной диаграммки, и ребёнок долгое время её изучает, даже интересуется, чего у него в крови больше всего, а чего меньше всего. Я тем временем прогоняю тест ДНК и убеждаюсь, что передо мной действительно сын Азамата. Не то чтобы у меня были какие-то сомнения, но так, для уверенности. Заодно показываю Киру, где совпадают области в его и папином геноме. Я вполне уверена, что он ни финты не понимает из моих объяснений, кроме, собственно, мысли, что у него с Азаматом половина чего-то одинаковая.

       Азамат, лёгок на помине, стучится в дверь.

       — Ты его тут не совсем ещё запугала? — спрашивает.

       — Я не малявка, которую можно запугать, — обижается Кир.

       Азамат посмеивается, а я добываю из шкафчика шипучие детские витамины и растворяю для Кира одну таблетку.

       — На-ка вот, выпей. Чтобы всего хватало.

       Кир изучает на просвет оранжевую шипучую жидкость, потом пробует. Странно на меня смотрит и залпом допивает.

       — Придётся тебе, — обращаюсь к Азамату, — немного скорректировать наказание. Детские витамины все сладкие, а ему нужно пропить курс. А ведь кое-кто, оказывается, не один, а два раза подслушал нас и всё неправильно понял. Надо с этим что-то делать.

       — Я думаю, постепенно утрясётся, — Азамат подходит поближе и кладёт Киру руку на голову.

       — Ты не хочешь отдохнуть, ребёнок? — спрашиваю.

       — Я не ребёнок, — ворчит он в ответ. — И я в унгуце выспался.

       Азамат смеётся.

       — Да ладно, до двенадцати лет всё ребёнок. Ну раз не устал, то пошли, может, погуляем? На лодке покатаемся?

       Кир смотрит на него исподлобья и тихо просит:

       — А можно я дома останусь?

       — Нагулялся уже, что ли? — хихикаю. Он неопределённо пожимает плечами.

       — Ладно, — легко соглашается Азамат. — Тогда, может, поиграем? Мне летом подарили очень красивый набор для "Хитрого купца", да всё случай не подворачивался открыть. Играл в такое?

       Кир мотает головой. Я тоже.

       — Ну, Лиза, тебе могу сказать, что это игра наподобие "Монополии". Её-то знаешь? Вот, только "Хитрый купец" гораздо подробнее. Пойдёмте в гостиную.

       Мы спускаемся вниз, и Азамат извлекает из шкафа небольшой сундучок, расписанный золотыми узорами. Из него достаёт операционную флэшечку с игрой и четыре гало-проектора, расставляет их на ковре и включает. Они пару раз мигают и создают изображение, кривовато растянув его между собой. Азамат выравнивает проекторы так, чтобы углы картинки были прямыми. Картинка, собственно, представляет собой карту Муданга, а с краю в рядок разместились маленькие Брога, Гарнет, Арей, Эспага, Земля и ещё несколько планет расселения и космических станций.

       Кир заворожённо смотрит на проекцию, пока Азамат подкручивает рычажок на ведущем проекторе, чтобы пёстрый ковёр не просвечивал сквозь картинку. Далее из коробки появляется что-то типа мини-рулетки, в смысле, не той, которой меряют, а той, в которую деньги просаживают. Азамат объясняет, что она в муданжских настольных играх выполняет ту же функцию, что у нас кости. Следом за рулеткой Азамат вынимает стопку карточек с картинками и двухмерными штрих-кодами, а ещё маленький беспроводной сканер.

       — Тасовать умеешь? — спрашивает Азамат Кира.

       Тот снова мотает головой.

       — Ну смотри, — Азамат показывает, как перемешивать карточки, потом отдаёт колоду Киру, и тот, немного помаявшись поначалу, быстро наловчается.

       — Суть игры такая, — тем временем объясняет Азамат. — Ты торгуешь каким-то товаром, сам выбираешь, каким. Сначала ты заводишь маленькую лавочку, где позволит исходный капитал. Потом начинаешь постепенно расширяться, нанимать продавцов, договариваться с поставщиками. Создаёшь магазины в больших городах. Если дела идут хорошо, можешь расшириться в космос, торговать с другими планетами. Ещё у тебя есть всякие возможности — оплатить обучение работнику, шантажировать кого-нибудь, выиграть соревнования и получить приз, жениться на богатой вдове и так далее. Всё это на карточках. Но есть и плохие вещи — неурожай, пожар, болезнь, работник может что-то украсть, ну, в таком духе. Ты можешь нанять знающего и подкидывать эти несчастья конкурентам. Но и они тебе тоже могут их подкидывать. Ну и наконец, вот тут на рулетке есть цветные сектора. Это вмешательство богов. Они непредсказуемы, хотя и зависят от того, какой бог вмешивается. Некоторые тебе благоволят, другие наоборот. Их можно пытаться задобрить, а можно узнать предсказания. Для этого надо нанять духовника. Ну давай начнём играть и разберёмся.

       Игра оказывается действительно захватывающей, гораздо интереснее монопольки, а красочные изображения на карточках и очень хорошо проработанная проекция добавляют ещё больше кайфа. Некоторые персонажи даже узнаваемы, например, Ажгдийдимидин. Азамат говорит, что даже кое-кто из знающих срисован с натуры. Когда выпадают сектора deus ex machina, во всю проекцию появляется изображение какого-нибудь бога, грозного или милостивого. Ирлик нам ни разу не выпал, так что уж не знаю, похожи они на себя или нет.

       Я выбрала акушерские услуги и худо-бедно организовала сеть "клиник" на юге страны, но прогорела на образовании для работников, потому что все чёртовы бабы повыходили замуж и бросили работу. Сижу, ворчу, что игра шовинистская, хотя и понимаю, что реальность Муданга, скорее всего, именно такова. Кир решил торговать лошадьми, Азамат — техникой. Поскольку я продула за первые полчаса, то дальше могу с интересом наблюдать за процессом.

       Кир вытягивает из колоды карточку и долго вдумчиво на неё смотрит. Хмурится. Но игра идёт дальше, и надо делать ход.

       — Что-то непонятно? — спрашивает Азамат.

       — Не, всё зашибенно, — задумчиво отвечает Кир, вставляет карточку в веер и ходит с другой — то есть, считывает сканером её штрих-код. Но задумчивость его не покидает. Наконец через пару ходов он поворачивается ко мне.

       — Вы читать умеете?

       — Да-а, — растерянно киваю я.

       — Можете сказать, что это за карта? Только ему не говорите, — кивает на отца.

       Азамат хмурится и вдруг вскидывает голову.

       — Погоди, так ты же читать не умеешь!

       — Умею! — тут же резко отвечает Кир. И добавляет тише: — Почти. Тут слово какое-то сложное.

       — Вас в приюте учили читать? — удивляется Азамат.

       — Не нас, а меня, — гордо заявляет Кир. — Я спёр у Гхана его деревянную ногу и не отдавал, пока он мне не объяснил азбуку. Объяснил он, правда, плохо, я до сих пор не всё могу прочесть. Но буквы все знаю!

       Мы с Азаматом переглядываемся в лёгком офонарении.

       — Какая сознательность, — говорю. — Меня в детстве было не заставить учиться читать.

       — Так вы женщина, — пожимает плечами Кир. — Вам работать не надо. А меня Гхан в двенадцать лет выгнал бы, и пришлось бы работу искать. А на работе сразу поймут, раз читать не умеет, значит, безродный, можно платить крохи и заставлять всё делать. А так я могу соврать, что, мол, родня в глухом лесу где-нибудь живёт, никто же не поедет проверять. Ну ладно, вы мне скажете, что тут за слово написано? А то не честно, он-то читать умеет как следует!

       Азамат встаёт и выходит из комнаты, чтобы не подслушивать. Я гляжу на карточку, там написано "инвестор" и картинка с радушным мужичком с мешком денег. Слово "инвестор" заимствованное из всеобщего, немудрено, что Кир с ним не справился. Объясняю ему, что к чему.

       Азамат возвращается и продолжает игру, но видно, что мыслями он где-то далеко. Проворонил выгодную сделку, потом обсчитался, чего с ним и в жизни-то никогда не бывает. В итоге выигрывает Кир, хотя и с небольшим отрывом.

       — Молодец, — улыбается ему Азамат, собирая карточки. — Ишь ты, хитрый какой!

       — Вы не в полную силу играли, — ворчит Кир. — Так неинтересно.

       — Ну, это ведь была ознакомительная игра, — пожимает плечами Азамат. — Но ты прав, я задумался. У меня тут есть... — он встаёт, подходит к полке с электронными книгами и принимается их вытаскивать и листать содержание, — сказки и легенды, они несложные, хотя многие для совсем маленьких детей, я ведь Алэку покупал... Но тебе надо, наоборот, что-то международное, чтобы там новые слова были. О, придумал! — он ставит книжки обратно и достаёт из ящика комода местный большой бук. — У меня есть тексты, которые я переводил с Лизиного языка в качестве упражнения. Там и рассказы, и статьи, и всякие отвлечённые вещи. Вот их мы с тобой и почитаем. Сейчас, выведу на большой экран... — он включает висящую на стене большую панель и подсоединяет к ней бук по беспроводному каналу. На экране появляется интервью с директором какого-то гарнетского холдинга родом с Тамля.

       — Вот, попробуй почитать, — предлагает Азамат.

       Кир внимательно смотрит на экран и молчит.

       — Ну, чего ты, разве так сложно? — подбадривает Азамат.

       — Нет, — пожимает плечами Кир и снова замолкает.

       — Он тебя просит вслух почитать, — говорю, сообразив, в чём дело.

       — Это как? — спрашивает Кир.

       — Произноси то, что читаешь.

       — А! — ребёнок кивает и принимается безо всякой интонации озвучивать: — Скажите пожалуйста как получилось что вы приехали на... Га-р-нит... нет. Гарнет. У меня восемь старших братьев и не было ш... шен... шан...

       — Шансов, — подсказывает Азамат. — То есть, возможностей.

       — Ага. Шансов у-нас-ле-довать дело отца.

       — Очень хорошо, — хвалит Азамат. — Ты понимаешь всё, что читаешь?

       — Ну да, чего там. Если восемь братьев, понятно, что ему ни финты не достанется! Вот и поехал на заработки.

       — Отлично, давай дальше.

       — Какая была ваша первая работа. Я торговал х- чем?..

       — Хот-догами. Это еда такая.

       — М-м. Хот-дугами. Нет. Хот-догами. Так?

       — Да, молодец. Продолжай...

       В таком духе Кир преодолевает всю статью, старательно заучивая все незнакомые слова. Азамат открывает следующую, про оптимальный распорядок дня. Кир справляется с первым предложением и останавливается.

       — Зачем вам нужно, чтобы я это читал?

       Азамат удивляется.

       — Как зачем? Чтобы ты учился читать.

       — Я очень много слов не знаю, — хмурится Кир. — И некоторые буквы вместе совсем не так читаются, как я думал. Это всё с одного раза не запомнить.

       — Зачем с одного раза? Никто за один день читать не выучивается. Будем каждый день заниматься, глядишь, через два-три месяца будет результат.

       — Каждый день? И вы будете со мной сидеть каждый день и читать эту чушь?

       — Ну почему чушь, это всё полезные вещи. Не обещаю, что прямо совсем каждый день получится, я всё-таки работаю много, но постараюсь. В конце концов, время на занятия с сыном — это святое, все понимают.

       Кир хлопает глазами пару раз, потом оборачивается к экрану, несколько секунд сидит, вдруг вскакивает.

       — Можно я выйду?

       — Естественно, — смеётся Азамат, и Кир исчезает в направлении туалета.

       — Хорошо хоть спросил, — хихикаю я. — Придётся тебе его в столице поселить, если хочешь каждый день заниматься.

       Азамат растягивается на ковре в полный рост.

       — Да это понятно, и думаю, я ему ещё найду учителей. В школу-то его не возьмут, имя глухое. Ну хоть дома поучится чему-нибудь. Может, ремеслу какому или действительно торговлей займётся.

       — Он может получить нормальное образование на Земле, — напоминаю. — Главное пройти с ним школьную программу, а там пожалуйста. Кстати, если будешь ещё болтать с маршалом, попроси его обеспечить твоему ребёнку визу, я думаю, он не откажется.

       — Чтобы отправиться на Землю, Киру нужно ещё и всеобщий освоить. Это долго, а ему бы пока с родным разобраться. Ладно, время ещё есть, посмотрим, к чему у него склонности.

       Азамат перекатывается на живот и снова утыкается в бук, находит сайт муданжского производителя развивающих игр для мальчиков и принимается отмечать галочками всё подряд.

       — В любом случае, — говорю, — всеобщий полезно выучить. А про Землю ему лучше пока не говорить, а то что он о нас подумает: только взяли, и уже куда-то отсылать собираемся. И так до сих пор не верит, что мы ему ничего плохого не сделаем.

       Азамат кивает, не отрываясь от экрана.

       Ко мне подходит Филин и тычется носом в коленку.

       — Тебя выпустить погулять? — спрашиваю.

       Он виляет хвостом.

       — Пошли, — встаю и вывожу пса в прихожую, отпираю входную дверь. Но Филин стоит перед дверью ванной и нервно свистит носом.

       — Выход тут, — говорю.

       Пёс не обращает на меня внимания. Я замечаю, что в ванной горит свет, а в туалете нет. Небось, Кир там. Подхожу поближе, собираюсь его позвать, но слышу какие-то сдавленные звуки. Эге, всё-таки ему поплохело от переедания. Надо бы ему помочь, но меня он застесняется, небось, лучше Азамата позову.

       Азамат, переполошившись, подскакивает к двери ванной и стучит. Ответа нет.

       — Кир! — зовёт он. — Тебе плохо?

       — Не-ет, — слышится дрожащий голос.

       — Мы тебе можем дать лекарство, чтобы всё прошло!

       — Не надо, всё хорошо, — доносится из ванной. Потом все звуки заглушает шум воды.

       Наконец щёлкает замок, и Кир являет нам свой мокрый лик. Азамат тут же даёт ему полотенце и, поскольку ребёнок не пытается никак его использовать, вытирает ему лицо.

       — Точно всё хорошо? — озабоченно спрашивает Азамат.

       — Точно, — странным голосом отвечает Кир и тихонько хлюпает носом. Глаза у него красноватые.

       — Ты плакал, что ли? — выпаливаю, не подумав.

       — Нет!!! — рявкает Кир так резко, что становится очевидно: плакал.

       Азамат подхватывает его под мышки и усаживает себе на локоть, второй рукой прижимая к плечу. Ребёнок, конечно, уже большой, но папа всё ещё гораздо больше.

       — Ну в чём дело, сынок, что-то не так? — тихо спрашивает Азамат, поглаживая Кира по спине. — Ты можешь мне пожаловаться, я не засмею.

       Кир пытается вывернуться, но потом его опять развозит, он хлюпает носом и прячет лицо. Я понимаю, что у меня есть только два варианта: уйти и оставить их наедине, показав, что это их семейное дело, или присоединиться к Азамату, посюсюкать и таким образом дать понять, что меня происходящее с Киром тоже касается. Пару секунд поколебавшись, выбираю второе. Подхожу поближе и тоже кладу руку Киру на спину.

       — Прятаться не обязательно, — говорю. — Иногда бывает, что надо поплакать, это полезно.

       — Уже взрослый, чтобы плакать! — сдавленно отвечает Кир откуда-то из-под мышки.

       — Неправда, — спокойно сообщает Азамат. — Я тоже иногда плачу. И скажу тебе по секрету, даже Старейшина Унгуц пару раз при мне пускал слезу, а он старший в столичном Совете. Возраст тут совершенно ни при чём.

       — Ты-ы?! — Кир так удивляется, что поворачивается к Азамату лицом, оно у него совсем мокрое и красное.

       — Ну да, — кивает Азамат. — Когда случается что-нибудь очень плохое или очень хорошее, или когда песню красивую слушаю. Так что у тебя-то за горе?

       Кир явно собирается ответить, но, видимо, это вызывает новую волну эмоций, и он снова всхлипывает и закусывает губу.

       — Ладно, ладно, — Азамат похлопывает ео по спине. — Пойдём, я тебе гармарры заварю.

       И несёт его в комнату. Я оглядываюсь в поисках Филина. Тот спокойненько сидит под стеной и никуда не рвётся. Я показываю ему на дверь, но он встаёт и уходит вслед за Азаматом. Видать, нарочно меня привёл к Киру, чтоб утешила. Ну хотя бы пёс у мальчишки умный. Иду в кухню и приземляюсь на диван рядом с Киром, глажу его по голове, пока Азамат гремит чайниками. Наконец ребёнок закачан успокоительным, и в его движениях появляется характерная вялость. Азамат садится по другую сторону от него, а Филин ложится у ног.

       — Ну расскажи нам теперь, — прошу, — что тебя так расстроило.

       — Не расстроило, — мотает головой Кир. — Просто так странно... Ты хочешь меня учить, — он косится на Азамата, — как настоящих детей учат. Я думал, ты меня забираешь, чтобы убить. И вчера так думал, и сегодня, — у него по щекам снова начинают течь слёзы. — И одежду купили, чтобы я вам поверил, а я не верил, потому что богатый человек может кому угодно что угодно купить, даже если не понадобится. А оказывается, ты правду говорил, потому что кого убить хотят, с тем не занимаются и не разговаривают, чтоб не привязаться и не пожалеть. Я знаю, мать на меня и не смотрела никогда, и ни разу не спросила ни о чём, и другие... — он всхлипывает, я еле могу разобрать, что он тараторит, — я видел, как других убивали в лесу, им иногда и одежду дарили, и игрушки, но не учили ничему, не разговаривали, а одна женщина дочку свою убить хотела, а та ей говорит, мама, ты красивая, и они разговорились, а потом эта женщина Гхану говрит, я не могу её убить, она человек... Когда понимают, что ты человек, убить не могут...

       Азамат притягивает его к себе, потому что сквозь рыдания уже ничего не разобрать, и ребёнок плачет, уткнувшись носом в отцовскую рубашку, а я держу его за руку и глажу по плечу, чтобы напомнить и о своём существовании.

       Где-то через полчаса он засыпает, вцепившись в Азамата. Мы осторожно укладываем его поудобнее на диване и Азаматовых коленях. Я приношу мужу бук, чтобы не скучал пока ребёнок спит, а сама, за неимением других дел, принимаюсь готовить обед. В конце концов, у нас сегодня особый гость вечером.

Глава 14.

       — Азамат, я надеюсь, ты понимаешь, что это так оставлять нельзя, — замечаю через плечо в процессе нарезки лука.

       — Что именно? — расеянно уточняет муж.

       — Ситуацию с приютами. То, что там убивают детей. Что их не учат.

       Азамат тяжело вздыхает и молчит. Оборачиваюсь. Он закрыл бук и смотрит на меня снизу вверх внимательно и тяжело.

       — Лиза, я знаю, что муданжские традиции и здравый смысл в твоём понимании не всегда совпадают, и мои собственные этические представления тебе бывают чужды. Но не надо путать меня с Киром. Это он — забитый ребёнок, не видевший в жизни ничего лучшего. У меня, всё же, сформировались некие смутные представления о том, что можно, и чего нельзя делать.

       — Лапуль, я понимаю, что ты злишься, — хмурюсь, — только не надо на мне это вымещать. Я тоже не в восторге. Извини, если неправильно выразилась. На самом деле я хотела спросить, что именно ты собираешься предпринять.

       Азамат долго выдыхает и допивает гармарру, оставшуюся у Кира в пиале.

       — У меня есть пара идей, но их надо обсуждать с Советом. Законы принимаю не я. Но вообще любопытно было бы выяснить, что они знают о ситуации. Кто-то же даёт имена этим детям. Кто-то видит их судьбы, — он замолкает, задумавшись. Потом трёт глаза. — Прости, я действительно на тебя сорвался. Я так хотел быть хорошим Императором, всё делать в согласии с традициями и спокойно наращивать благосостояние. А придётся всё-таки переворачивать горы. Люди-то не хотят перемен. Не хотят думать о плохом, о смерти и несчастьях. Я сам был твёрдо уверен, что уж проблему безродных до меня никаким ветром не донесёт. А оказывается, у меня есть такой мальчик... — он осторожно кончиками пальцев, чтобы не разбудить, проводит по волосам Кира. Мне кажется, даже к Алэку он не относится с такой нежностью.

       Кстати, между прочим, надо ещё раз позвонить Тирбишу, Алэк сейчас не должен спать. Да и молоко стравливать пора. Скорее бы уже добраться до столицы, а то что-то я совсем загуляла. Ещё неизвестно, как Азаматовы дети друг к другу отнесутся...

       Мою руки и выхожу в прихожую с телефоном, чтобы не разбудить Кира, если Алэку вздумается повизжать. Тирбиш берёт трубку мгновенно.

       — О, Хотон-хон! Хорошо, что позвонили. Домой-то собираетесь? Алэк уже весь извёлся, в Алтонгирела игрушками швыряется.

       — Думаю, мы сегодня ночью прилетим, — говорю. — Я сейчас видеорежим включу, покажи мне мою деточку.

       Деточка меня узнаёт, радуется и принимается изо всех сил колотить погремушкой по перильцам манежа. Я улюлюкаю и машу рукой в маленький экранчик. Боже, как же хочется домой, и чтобы всё было, как позавчера. Но теперь, с Киром, наверное, всё изменится. Азамату с ним интереснее, чем с маленьким, а я вообще непонятно как должна себя вести. Ясно, что мальчишке нужна поддержка, но меня он, кажется, от стенки не отличает. Алэк вот зато отличает, пищит и улыбается. У него-то мамин загул на пару дней — худшее несчастье. Его все любят, все ему рады, как же, князь ведь, престолонаследник. И как он будет править этими людьми, которые его всю жизнь носили на руках? Тоже противоестественно, и совсем непохоже на нормальные человеческие отношения. Вот если Азамат решит проводить какие-нибудь глобальные реформы, и многим они не понравятся, то он всегда может сказать: вы сами меня выбрали, так терпите. А что скажет Алэк? Вы выбрали моего отца? Моя власть от бога? Хватит ли у него сил пойти наперекор любящим его людям, чтобы сделать что-то правильное? И как нам с Азаматом так вырастить этих мальчишек, чтобы они потом не угробили всё, что мы создали? Такая тоска на меня навалилась, хоть плачь. Даже во время беременности такого не было. Скорей бы уже вечер, выдадим демону гостинец, и в столицу, в столицу! Греметь погремушками!

       Впрочем, как выясняется, демон со светским визитом — это не то мероприятие, которое можно пережить, не включая мозг.

       Остаток дня Кир спит, я вожусь по хозяйству, Азамат разбирает какие-то отчёты. Приезжает фермер, привозит свежих продуктов. Мы с мужем угрюмо молчим, думая каждый о своём. Хорошо, что ребёнок спит.

       Однако вот уже и стемнело, а демона всё нет.

       — Думаешь, он придёт? — спрашиваю нетерпеливо. — Может, спросонок ляпнул, а потом одумался? Я не хочу тут до утра сидеть, у меня там младенец с ума сходит.

       Азамат глядит на часы.

       — К ночному кормлению ты всё равно уже не успеешь, а потом Алэк до рассвета будет спать. Можем ещё подождать.

       — А чем мы демона кормить будем, если придёт? — продолжаю занудствовать я.

       — Сурчатиной, — пожимает плечами Азамат. — Они её любят. Конечно, можно предложить на выбор... Вряд ли он захочет жареного или варёного.

       — А пить он будет? В смысле, спиртное?

       — Вряд ли... Слушай, ты по поводу визита Ирлик-хона меньше переживала. В чём дело?

       — Я просто нервничаю, — сообщаю и для убедительности принимаюсь нарезать круги по кухне. — И хочу в столицу побыстрее. Тебя уже, небось, с собаками ищут.

       — Никто меня не ищет, я отзвонился ребятам, все знают, где я.

       — Ну, отлично, а я вот...

       — Тсс! Слышала?

       — Что? — я затыкаюсь и прислушиваюсь. Тишина.

       — Какой-то звук от двери был. Пошли посмотрим.

       Мы выходим в прихожую, причём я стараюсь держаться у Азамата за спиной. Он открывает дверь. В свете лампочки под козырьком видно удаляющийся хвост.

       — Э, куда? — вырывается у меня.

       Хвост останавливается, темнота за ним разворачивается, появляются горящие глаза. И начинают неторопливо приближаться. У меня шерсть дыбом встаёт от этого зрелища, хоть и понимаю, что чёрного зверя в темноте не видно.

       Перед самым порогом он преображается и неуверенно заходит в дом.

       — Здравствуй, — Азамат слегка кланяется. — Что же ты так робко стучишь? Мы едва услышали.

       Демон пожимает плечами.

       — Дёрнул дверь — заперто, — сипит он.

       — Люди обычно держат двери запертыми, — говорю. — Надо просто постучать или позвонить. Ну ладно, проходи на кухню, поешь...

       Демон хмурится. Он невысокий, только чуть-чуть выше меня, на лицо подросток, узкий, тощий, с большими руками и ногами. Из-за копны спутанных волос голова кажется слишком большой. Одет он по-прежнему в свои лохмотья, хуже даже, чем на Кире были.

       Азамат открывает дверь кухни и приглашает гостя пройти, но тот медлит, принюхивается и поводит ушами. Боится, что там ловушка, что ли? Ох уж мне эти обиженные дети.

       — Пойдём, — прохожу в кухню, маня лесного жителя за собой. Он следует за мной, хотя пару раз нервно оглядывается на Азамата.

       Стол уже накрыт, и запах в кухне ужасно аппетитный. Я выдвигаю для гостя стул, сама сажусь в торце, Азамат — напротив. Демон некоторое время изучает кухню и мебель, потом залезает на стул с ногами и усаживается в кошачью позу, пофыркивая носом. Из гостиной доносится жалобный скулёж напуганного Филина, а потом шорохи — видимо, Кир проснулся.

       — Ты предпочитаешь сырое или готовое? — вежливо интересуется Азамат у демона, а я иду проверять ребёнка.

       Он действительно только-только глаза открыл и теперь тоже принюхивается.

       — Уже ужин? — сонно спрашивает.

       — Да, — говорю, — и у нас в гостях лесной демон.

       Кир мгновенно просыпается.

       — Это ещё зачем?

       — Ну мы же его пригласили, — пожимаю плечами. — Не волнуйся, тебя в обиду не дадим.

       Ребёнок садится и сползает с дивана, явно утратив аппетит.

       — Часто он у вас бывает?

       — Дома впервые, но мы ему выставляем гостинцы каждый раз, как здесь ночуем.

       Из кухни доносится светский бубнёж Азамата, изредка перемежаемый хриплыми рваными репликами гостя.

       — Пойдём, — подбадриваю Кира. — Мне ужасно любопытно с ним поболтать. Тебе нет?

       Кир пожимает плечами и угрюмо топает на кухню, протирая глаза кулаком. Садится напротив демона, между мной и Азаматом.

       — Привет, — говорит он гостю безрадостно.

       — Сам привет, — фыркает демон, скривив губы набок. То ли Азамат его успокоил, то ли появление Кира так порадовало, но он больше не дёргается из-за каждого движения. Перед ним уже стоит пиала с бульоном и лежит сырой сурочий окорочок. Кир хмуро смотрит на меня и накладывает себе в пиалу три порции. Я только усмехаюсь.

       — Давайте все познакомимся, — говорю. — Я Лиза.

       Демон склоняет голову и смотрит на меня без выражения.

       — Азамат, — представляется муж, кивая.

       — Кир, — с набитым ртом бубнит ребёнок.

       Гость пару секунд думает, потом произносит:

       — Хос.

       — Очень приятно, — старательно изображаю светскую улыбку. — Ты давно тут живёшь?

       — Раньше вас, — уклончиво отвечает Хос.

       — А можно спросить, сколько тебе лет? — продолжаю я. Уж спрашивать, так всё.

       Демон долго думает, склонив голову набок, потом откусывает кусок мяса, не жуя проглатывает, запрокинув голову, и только потом, когда я уже решила, что он не понял вопроса, отвечает:

       — Десять вёсен.

       — Ого, так ты почти взрослый, — замечает Азамат, как будто разговаривает с племянником.

       Хос хмурится и кивает. Потом как-то странно урчит и вдруг говорит:

       — Через.

       Потом думает ещё и продолжает:

       — Две весны уйду.

       Мы с Азаматом отвечаем одновременно.

       — Уйдёшь из нашего леса? — уточняет Азамат.

       — Ты плохо знаешь человеческий язык? — спрашиваю я.

       Хос втягивает голову и трясёт ею.

       — Он ни фига не понял, — чавкает Кир.

       — Да, — соглашается демон.

       Азамат кивает мне, мол, уступаю. Я повторяю свой вопрос. Хос опять долго думает, потом отвечает по частям:

       — Редко. Говорю. Раньше. Людей не было, — он мучительно задумывается, даже помогает себе жестом, и наконец выдаёт: — здесь!

       — Клёво, — комментирует Кир. — Есть кто-то тупее меня.

       Не успеваю я его одёрнуть, как демон щёлкает по фасолине на блюде, и она прилетает точно Киру в нос.

       — Едой не играют! — возмущённо восклицает тот.

       — А гостей не оскорбляют, — нравоучительно добавляет Азамат.

       — Я пошутил, — ворчит Кир.

       Демон морщит нос и поворачивается к Азамату.

       — Да, так я спросил... — вспоминает тот, — ты уйдёшь из нашего леса?

       Хос серьёзно кивает.

       — Лес мамки. Вырасту — уйду.

       — О, так ты тут не один? — удивляется Азамат. — Я думал, вы всегда поодиночке живёте.

       Демон мотает головой.

       — Котята с мамкой. Взрослые — поо... — он снова машет рукой, мол, все поняли.

       — Вот как, — Азамат качает головой, свыкаясь с новой информацией. — А все демоны умеют говорить?

       Хос оскаливается и отвечает вместо своего обычного сиплого голоса каким-то жутковатым рыком:

       — Сам ты демон!!!

       Кир давится бульоном, я пригибаюсь, Азамат широко раскрывает глаза.

       — Прости пожалуйста, я не хотел тебя обидеть... А как же вы сами себя называете?

       — Хозяева леса, — надменно сообщает Хос. Потом снова напрягается, стараясь сформулировать следующую фразу, но видно, что ему истерически не хватает словарного запаса. Наконец он выдаёт: — Кто скажет "демон", тот грязная макака.

       Мы с Азаматом несколько офигеваем, а Кир не выдерживает и начинает хохотать.

       — Кир, успокойся, — просит Азамат. — Извини, Хос, мы действительно не хотим тебя обидеть, просто...

       — Знаешь, Хос, — перебивает его Кир, — я могу тебя научить паре выражений повеселее!

       — Давай ты не будешь этого делать? — вздыхаю я. — Детям не положено так ругаться...

       Хос фыркает, Кир внезапно шипит, Хос хватается за край стола. Я понимаю, что под столом между этими двоими происходит война ногами.

       — Э! — окликаю их. — Парни, вы чего?

       Хос морщится и цедит:

       — Копыта!

       — Не копыта, а ботинки, — важно поправляет Кир. — Новые. И вообще, кто бы говорил, у самого-то когти!

       Хос оскаливается.

       Азамат смотрит на всё это безобразие с блаженной улыбкой, подперев щёку ладонью.

       — Лиза, не нервничай. Мальчики знакомятся.

       У меня начинается приступ истерического хихиканья.

       Кир бросает на Азамата довольный заговорщицкий взгляд и снова утыкается в тарелку. Хос берёт окорочок и задумчиво вертит.

       — Тебе что-то не нравится? — озабоченно спрашивает Азамат.

       Тот пожимает плечами, откусывает и жуёт, потом запивает бульоном — не через карй пиалы, а через сложенные трубочкой губы, как будто это соломинка. Потом робко поднимает взгляд на Азамата.

       — Можно взять? В лес?

       — В лес мы тебе целого дадим, и ещё масла и сливок!

       — М! — сипит Хос и вгрызается в ножку.

       Когда остаются чисто обглоданные кости даже без хрящей, он вдруг вспоминает, что Азамат задал вопрос.

       — Говорим все, — кивает. Думает. Ещё думает. Видимо, оставляет попытки вспомнить нужное слово. — Это тайна.

       — Но? — подсказываю я.

       Демон — то есть, хозяин леса часто кивает.

       — Но это тайна, — повторяет для убедительности.

       — А почему ты со мной заговорил? — спрашиваю.

       Он грустно вздыхает.

       — Думал, богиня. Люди боятся и... — он машет руками вокруг головы, показывая на мои волосы.

       — Ясно, — ухмыляюсь. — Извини, меня часто за богиню принимают.

       — Не говорите другим, — просит Хос. — Пожа-алуйста.

       — Не скажем, — решительно заверяет его Азамат. — Мы умеем хранить тайны.

       Хос снова вздыхает, на сей раз облегчённо.

       — Кто ты? — спрашивает меня. — Человек?

       — Да, но я с другой планеты. Э-э... ты знаешь, что такое планета?

       Он мотает головой.

       — Ты чё, — удивляется Кир. — Даже я уже знаю, что такое планета. Пошли покажу!

       Он срывается с места, не доев, и мчится в гостиную, где на полу по-прежнему разложена игра.

       — Во, гляди, это вот наша планета, Муданг. А вот тут Земля, Гарнет, Арей...

       Демон внимательно вглядывается в картинку, которая послушано увеличивается по команде Кира. То есть, не демон, а хозяин леса. Надо переучиваться, а то ведь ляпну.

       — Хорошо, что мы его позвали, — вполголоса говорит мне Азамат. — Смотри, как он на Кира положительно влияет. Мальчику нужен друг того же возраста.

       — Мальчику нужен друг, который бы помог ему освоиться в новых условиях, — ворчу я. — А не иная жизненная форма из леса.

       — Не уверен, — Азамат склоянет голову набок. — Ты видишь, какие у Кира амбиции? Более образованный друг его будет раздражать, заставит чувствовать себя неполноценным. В то же время, лучший способ усвоить новое — объяснить кому-нибудь. Конечно, будет прекрасно, если в столице Кир подружится с другими ребятами. Но не стоит запрещать ему общаться с Хосом.

       — Да ты что, конечно, я и не собиралась ничего запрещать! Этот д... э-э, хозяин леса очень милый парень. Пускай тусуются вместе, мне не жалко. Только потом не удивляйся, что у тебя сын вместо букв выучится по деревьям скакать.

       — А это тоже полезно, — великодушно улыбается Азамат. — Ловкость ещё никому не мешала. Глядишь, станет хорошим охотником или лесоведом...

       — Чем?

       — Лесовед — человек, который прокладывает тропы, находит места для новых поселений, лесопилок, охоты или открывает месторождения. Это очень важная и ответственная работа, и мне бы в Канцелярии пригодился свой лесовед.

       Пожимаю плечами. У Кира ещё есть время выбрать профессию, чего заранее планы строить. Но Азамат прав, любые знания и умения могут пригодиться, по опыту знаю.

       Пёс Филин боком-боком прокрадывается из гостиной в кухню, чтобы страшный лесной житель его не заметил, и клянчит у Азамата пожрать. Хватает кусок и прячется под стулом в углу.

       Наконец Хос, просвещённый в области устройства мира, решает, что пора домой. Азамат складывает ему мешок с гостинцами. Лесной житель с вожделением смотрит на стоящую в холодильнике банку сливок.

       — Ещё хочешь? — спрашивает Азамат. — Так бы и сказал, мы всё равно сейчас в столицу улетим, давай я тебе положу.

       Тот активно кивает.

       — Слушай, — говорю, оглядывая надетую на него ветошь, — тебе одежды не надо?

       Хос тоже оглядывает себя и пожимает плечами.

       — Так удобно. Некрасиво?

       — Ну так как-то...

       — Как с помойки, — честно сообщает Кир.

       Хос морщится и пихает его локтем.

       — Фу! — кривляется Кир. — Убери свой грязный локоть от моей чистой новой рубашечки!

       Хос рыкает, но Кир уже не боится.

       — Только не надо драться, — прошу устало. — Сейчас я тебе что-нибудь принесу.

       По дальним полкам обнаруживается некоторое количество странной дарёной одежды, которая не подошла ни Азамату, ни Сашке, а ещё на всякий случай прихватываю у себя в кабинете врачебную форму: свободную футболку и штаны нежно-бирюзового цвета. Хос влюбляется в этот цвет сразу же и радостно напяливает один из двух комплектов прямо поверх своих лохмотьев. Потом вдруг вспоминает о чём-то.

       — Есть... лишний... — он активно жестикулирует, рисуя в воздухе квадрат. — Тёплый!

       — Одеяло, что ли? — гадаю.

       Хос щурится.

       — Маленький.

       — Плед? Простыня?

       Хос глубоко задумывается, смотрит на нас оценивающе, потом наконец признаётся:

       — Маленькая сестра.

       И изображает, как будто качает на руках младенца.

       — А, пелёнку тебе! — соображаю. — Сейчас, погоди.

       — Так вот ты почему всё с собой уносишь, а тут не ешь, — догадывается Азамат. — Сестричку подкармливаешь?

       Хос смущённо кивает.

       — Мамка старая. Надо помогать.

       — А отец где же? — автоматически спрашивает Азамат.

       — Взрослый один живёт, — пожимает плечами Хос. — Ест много. Свой лес.

       — Вот как, — хмурится Азамат. — Ну ладно, я скажу нашему сторожу, чтобы оставлял тебе сливки. И чтоб не трогал вас.

       — С меня что? — неуверенно спрашивает Хос.

       Мы переглядываемся и пожимаем плечами.

       — Не знаю, — говорит Азамат. — Заходи иногда, поболтаем. Ой, да, вот что, не воруй с фермы, хорошо?

       Хос трагически вздыхает.

       — У них сурки-и.

       — Вон тебе сурков полный мешок, — встревает Кир. — Если ты их так любишь, ну принеси на ферму оленя, тебе за него шесть сурков дадут.

       Хос удивляется.

       — Зачем олень? У них сурки!

       — У оленя ценная шкура и рога, — объясняет Азамат. — А сурка только съесть можно. И хранится оленина лучше. Тем более, на ферме они сурков каждый день едят, надоело уже, небось. А охотников среди них нет, значит, оленя едят редко. Только ты осторожнее, как бы они тебя не подстрелили. Лучше первый раз один не ходи. Я здесь буду, схожу с тобой, объясню им, что к чему.

       — Спасибо! — скалится Хос.

       Наконец, нагруженный сурками, сливками и пелёнками хозяин леса покидает наш гостеприимный дом. Кир скачет по комнате и верещит, что говорящий демон — это клёво, и что он тоже хочет сходить на ферму, посмотреть, как вылезут глаза у фермера.

       — Обязательно сходим, — обещает Азамат. — А пока надо в столицу. Тебя ещё Старейшинам показать следует.

       — Зачем? — Кир замирает, и всю весёлость с него как ветром сдуло.

       — Во-первых, я хотел бы знать, кто тебя именовал, и законно ли это. Во-вторых, нужно всем рассказать нашу историю, чтобы не было кривотолков. А что, ты боишься Страейшин? Почему?

       — Никого я не боюсь! — возмущается Кир. — У нас около приюта жил один, он мне всегда гадости говорил. К счастью, помер года два тому.

       — Кир! Ты что, нельзя так говорить! — шикает на него Азамат. — И не суди обо всех людях по одному человеку. Среди столичных Старейшин есть очень милые. Тот же Унгуц...

       — Это имя такое?! — поражается Кир.

       — Ага, — киваю. — Пойдём выведем твоего пса погулять, пока не лопнул, а я тебе расскажу, почему Старейшину Унгуца так зовут.

       Пока я травлю байки ребёнку, Филин бегает вокруг по своим собачьим делам, и в конце концов находит вольер с куницей. Она на него тявкает, пёс отпрыгивает: моих зверей он теперь боится, да и встреча с демоном всё ещё свежа в памяти, видимо. Я кидаю кунице еды, но она воротит нос. Наверное, с утра сторож кормил.

       Не проходит и ночи, как мы все укомплектованы в унгуц и летим домой. Я почти сразу отрубаюсь на заднем сиденье, используя собаку в качестве подушки, а Азамат объясянет воодушевлённому и выспавшемуся Киру, как водить.

       Утро застаёт меня и Алэка за радостным гулением в гостиной жилой части дворца. Я вчера в унгуце поспала, так что когда утром запищала радио-няня, сама пошла нянчить деточку, и уже не ложилась после этого. Азамат выползает из спальни незадолго до завтрака, растирая лицо ладонями.

       — Ох, что-то тяжёлые деньки выдались, — сетует, плюхаясь на диван и принимаясь щекотать Алэку пузо. Ребёнок пищит и радуется. — Ну, как ты тут без нас, герой? Выжил? Тяжело князем-то быть, а? Ну ничего, больше не бросим маленького...

       Азамат берёт его под мышки и поднимает над головой, типа, играем в унгуц. Алэк смеётся, дрыгая конечностями. Из гостевой спальни выходит зевающий Кир и так и замирает с открытым ртом.

       — Это кто? — ошарашенно спрашивает он, как будто не очевидно.

       Азамат опускает Алэка к себе на колени и разворачивает лицом к Киру.

       — Это твой братик. Алэк, знакомься, это Кир, ты его вчера не видел. Ну, помаши ручкой...

       Мелкий радостно машет и широко улыбается. Кир со стуком захлопывает рот.

       — Он твой с Лизой вместе? — уточняет, даже не думая ответить на приветствие.

       — Ну да, — довольно кивает Азамат. — Смотри, какие у него глазки голубые...

       Старший ребёнок как-то неуловимо съёживается и ссутуливается. Я только сейчас понимаю, что за два дня мы не удосужились сообщить ему об Алэке.

       — Кир, это ничего не меняет, — говорю негромко. — Просто у тебя есть маленький брат, но ты всё равно наш, мы по-прежнему тебя любим...

       — У него и имя гласное! — выпаливает Кир, полностью игнорируя меня. — У тебя уже есть законный сын с гласным именем! Зачем я тебе?!

       Азамат перестаёт качать Алэка на коленке и хмурится.

       — Ты мне нужен, потому что ты мой. И между прочим, первенец. Я всегда хотел много детей. Ты мне дорог и важен точно так же, как Алэк. Почему я должен выбирать?

       Кир неверяще качает головой, обхватывает себя за плечи и остаётся стоять в дверях. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не закрыть лицо руками. Расслабились, называется! Как будто всё могло быть так просто — поплакал и успокоился!

       Приходится встать, подойти к ребёнку, приобнять его.

       — Кир, ну прости, надо было сразу тебе сказать, я понимаю, что ты уже настроился быть единственным, но...

       Он вырывается и отходит в другой угол комнаты. Я тяжело вздыхаю.

       — Азамат, давай я с мелким посижу, — предлагаю. Неподходящий момент нянчиться с младенцем, когда старший думает, что его все кинули.

       Муж кивает и передаёт мне озадаченного Алэка, который никак не возьмёт в толк, почему взрослые вдруг расстроились.

       — И как же ваше враньё? — ядовито интересуется Кир. — Если вы только весной поженились, когда успели двоих сделать?

       — По легенде вы близнецы, — поясняет Азамат. — Не волнуйся, всё остаётся по-прежнему.

       — У него глаза синие, — напоминает Кир. — А у меня нет.

       — Так бывает, — пожимает плечами Азамат.

       — Близнецы не обязательно совсем одинаковые, — говорю.

       В этот момент стучат в дверь — это принесли завтрак. Кир прячется в своей комнате, пока слуги не уходят, да и потом не спешит вылезать.

       — Все ушли, иди есть! — зовёт Азамат. — Сегодня будет трудный день, не советую пропускать завтрак.

       Кир молчит; дверь приоткрыта, но он забился в угол, где не видно. Азамат немножко ждёт, тяжело вздыхает, собирает на тарелку кунжутных лепёшек с лебяжьей подливкой и относит Киру в комнату.

       — Съешь, — говорит строго. — А то сейчас пойдём к Старейшинам, а у тебя в животе заурчит, вот стыд-то будет!

       Кир ворчит что-то невнятное, но, видимо, принимается есть. Азамат подбирает ему одежду покрасивее на официальный выход. Я сижу жую, делясь с Алэком подливкой, он держится за меня и хмурится в сторону Кировой двери.

       После завтрака мы одеваемся в сдержанную парадную одежду и тихонько проскальзываем к машине. К счастью, на пути никого не попадается, а то очень не хочется до встречи со Старейшинами объяснять, кто такой Кир. Ребёнок замечает, что мы таимся, и снова начинает нервничать. К счастью, до Дома Старейшин ехать всего ничего.

       На пороге нас встречает заспанный Урик. Азамат ещё вчера договорился со Старейшинами об этом визите. Они сами назначили раннее утро, видимо, тоже чтобы не привлекать к ребёнку лишнего внимания. Алтонгирел ведь должен был объяснить Ажгдийдимидину, что к чему.

       Входим в залитый утренним солнцем зал, где вальяжно и расслабленно расселся Совет. При виде такого количества Старейшин Кир бледнеет и даже цепляется за рукав Азамата. Хорошо хоть за спину не прячется. Муж замечает и ободрительно похлопывает ребёнка по спине, и тот сразу же отодвигается. Я держу Алэка — ему необходимо присутствовать. Младенец компактно разместился в новом вышитом слинге, который мне на заказ сделала Орешница.

       Ажгдийдимидин смотрит на нас довольно безучастно, разве что немного поджав губы. Унгуц хмурится и явно переживает. Изинботор неприкрыто скептичен. Асундул вообще нас не замечает, теребит бороду и думает о своём. Мы здороваемся и рассаживаемся на ковре.

       Асундул отвелкается от своих мыслей, прерывисто вздыхает и прокашливается.

       — Урик, давай экран.

       Прислужник вкатывает в зал тот самый экран, которым пользовались, когда именовали Алэка. Асундул наконец фокусирует взгляд на Кире, и мне этот взгляд не нравится.

       — Ты, значит, Кир?

       Тот нервно кивает. Старейшина больше ничего не говорит и начинает манипуляции с экраном. Пауза тянется долго, но из-за всеобщей сонности она не кажется напряжённой.

       — Есть такой, — наконец объявляет Асундул. — Именован на двадцать седьмой день месяца Умукха Старейшиной Интгилигом.

       По залу разносится тихое аханье. Мы с Киром напрягаемся, а Азамат печально усмехается.

       — Записан, — продолжает разбирать Асундул, — как сын Азамата Байч-Хараха.

       Означенный Азамат приподнимает бровь.

       — А мать? — подгоняет Изинботор.

       — Не указана, — с нажимом отвечает Асундул и обводит собравшихся многозначительным взглядом.

       — Как это не указана? — возмущается старик Удолын. — Сколько лет именую, ни разу не было, чтоб мать не указали!

       — Тебе экран показать? — опасным тоном предлагает Асундул. — Думаешь, я разглядеть не могу?

       — Тихо, тихо, — басит Агылновч. — Интгилиг был изрядный подлец, но дело своё знал. Раз не вписал мать, значит, были причины.

       — Знаем мы эти причины, — скандально объявляет Изинботор. — Звонкие они были и тяжёлые!

       Поднимается жуткий гам. Старейшины спорят, орут друг на друга, доказывают свою правоту, Асундул стучит по полу какой-то деревяшкой, пытаясь призвать всех к порядку, ничего не добивается. Кого-то дёрнули за бороду, другой получил тычок в рёбра... Мы сидим, боясь напомнить о своём пристутствии — слыханное ли дело, чтобы Старейшины передрались! Кир скрючился на полу, голову руками закрыл, даже не возражает, что Азамат его за плечо придерживает.

       Внезапно становится тихо. Это Ажгдийдимидин вышел из транса и приказал всем заткнуться. Как ни странно, на достигнутом он не останавливается. Его неверный дрожащий голос выводит в воздухе слова, и они как будто прямо так, материальные и тяжёлые, повисают под потолком, того и гляди на голову кому-нибудь упадут:

       — Старейшина Интгилиг поступил верно. Настоящая мать этого мальчика была ему неизвестна.

       По залу как будто проносится холодок, я вдруг понимаю, что так напряглась — аж мышцы сводит. Даже не сразу получается расслабиться. У остальных, похоже, та же проблема. Экран мерцает и отрубается с хлопком. Азамат натурально пододвигает Кира поближе к себе прямо по ковру и заставляет его разогнуться.

       Первым очухивается Унгуц.

       — Ажги-хян, ну ты б ещё колыбельную спел, шакал тебя покусай!

       Остальные Старейшины вполголоса соглашаются. Ажгдийдимидин передёргивает плечами и выражает на лице полное удовлетворение своим превосходством над коллегами, мол, это ваши проблемы, что так не можете.

       — Ну ладно, — снова прокашливается Асундул. — Давайте подведём итог. Имя законное, переименование не требуется. А теперь, Азамат, давай-ка объясни нам, кто же всё-таки мать этого мальчика, и как так вышло.

       — Его мать — моя жена, — спокойно сообщает Азамат.

       — Конечно, — улыбается Асундул. — Ты ещё скажи, что вас с ней в младенчестве обвенчали.

       — Этого говорить не буду, — невозмутимо продолжает Азамат, — но поясню, что с Киром приключилась неприятная история. Он провалился в зияние и оказался в прошлом...

       Азамат продолжает уверенно излагать нашу легенду, я смотрю на него, демонстрируя согласие и одобрение, и поражаюсь, до чего же он всё-таки убедительно врёт. Конечно, правду он тоже убедительно говорит, у него манера такая, но всё-таки это высший пилотаж.

       Старейшины, впрочем, не все со мной солидарны.

       — Что-то твоя история, Ахмад-хон, гнильцой попахивает, — задумчиво изрекает Изинботор. Как я хочу его утопить.

       — Какая ни есть, всё моя, — разводит руками Азамат.

       — М-да-а, — протягивает Удолын. — И прямо невесте в руки... Чудеса, да и только.

       — Как вы умудрились коляску-то упустить? — вслух поражается Унгуц. И этот туда же! Так и бы и дала затрещину, право слово!

       Он ловит мой взгляд и быстро поправляется:

       — Хотя, конечно, женщины, чего с них взять...

       Мой взгляд не становится добрее.

       Старейшины продолжают недоверчиво шептаться. Азамат откашливается.

       — Я рассказал вам свою историю, — веско говорит он. — Ваше право мне верить или нет. Добавлю лишь одно: мальчик мой, я от него не откажусь и не стану его прятать. Если вы сочтёте меня негодящим Императором, напомню, что я о такой чести не просил и с радостью проведу остаток дней в кругу семьи.

       — Вообще-то это предательство народного доверия, — замечает Изинботор. Чтоб ты подавился, падлюка. — За такое изгоняют.

       — Не понимаю, о чём вы, — Азамат вежливо приподнимает брови. — Но мне к изгнанию не привыкать. Переселюсь к жене на Землю, мне там будут очень рады.

       Старейшины в панике переглядываются и истерически шепчутся, никак не могут прийти к решению. На Кира жалко смотреть.

       Внезапно из коридора раздаётся надорванный голос Урика:

       — Я сказал нельзя! Там Император! Заседание Совета!

       В ответ слышен невнятный рык, занавеска колышется, Урик издаёт предсмертный хрип, и в зал вваливается Ирлик собственной персоной, не в обличье Змеелова, а как есть, гигантский и в росписи. На нём новая жёлтая юбка, в руке что-то типа очень навороченных вил.

       — Кто-о тут задумал поднять руку на сына Императора?! — гремит грозный бог, потрясая вилами. Один старичок в углу падает в обморок. Остальные выглядят так, как будто уже восстали из мёртвых. — Смеете за меня решать, кому быть под моим покровительством? Мало вам было джингошского правления? Мало собак боялись? Я вам тут устрою Заседание Совета — спалю эту хибару, как соломенную!

       Для убедительности он пускает по рукоятке вил лёгкий огонёк.

       — Смилуйся, владыка всемогущий! — не выдерживает Асундул, падая ниц. Почти все остальные следуют его примеру, только Ажгдийдимидин с Унгуцем остаются как есть — первый в трансе, второй открыв рот с восторгом, как мальчишка, рассматривает бога. Мы тоже падать не рвёмся — было бы странно. Азамат слегка склонил голову, мы с Алэком приветливо улыбаемся, Кир точно копирует выражение лица Унгуца.

       — То-то же, — довольно произносит Ирлик и выключает вилы. Поворачивается к Азамату. — Сразу надо было меня звать, ясно же, что эти сушёные водоросли, — он презрительно кивает на Старейшин, — ничего дельного не удумают. Ты уж не сердись на нас за такую историю, ты просто Учоку под руку попался, когда он хотел мне насолить, вот и устроил неразбериху. Ну да ты мужик способный, вырастишь из сына человека, планета не пожалеет.

       Он приседает на одно колено и проводит ладонью по голове Кира в благословляющем жесте.

       — Править тебе на роду не написано, — говорит, обдавая всех нас жарким медовым дыханием, — но все прочие пути открыты. Сам решишь, на какую дорогу ступить.

       С этими словами и ещё разок погрозив Старейшинам стуком кулака по полу, Ирлик кувыркается в воздухе и исчезает.

       Медленно-медленно Старейшины приходят в себя. Я отдаю Алэка Азамату и иду разбираться с тем, который шлёпнулся в обморок. Ничего, жив, шишку только набил.

       — Ладно, — дрожащим голосом начинает Асундул. — Хорошо. Ладно. Хорошо. Поняли. Мать, запишем, Элизабет. Отлично. Все могут идти.

       Я подхватываюсь, Кир тоже, но Азамат остаётся сидеть.

       — Зачем спешить? — довольно урчит он. — Раз уж все в сборе, я собирался обсудить с вами проблему приютов. Видите ли, Кир обратил моё внимание на отвратительное обращение с безродными детьми и сиротами. Я уверен, что узнав такие подробности, вы захотите положить конец произволу... Лиза, ты можешь идти, мы тут задержимся.

       Я с трудом сдерживаю смех, подхватываю Алэка и выхожу. В коридоре сидит бледный, но живой Урик, дрожит и дёргается. Рядом с ним стоит Алтонгирел, скрестив руки, смотрит на меня.

       — Чтоб у вас хоть раз всё гладко прошло, — ворчит. — Азамат там надолго? А то у дворца уже народ собирается, обещано официальное заявление.

       — Думаю, ненадолго, — хихикаю. — Старейшины сейчас на всё согласны.

Глава 15.

       Мне приходится приводить Урика в чувство силовыми методами — вкатить ему лошадиную дозу успокоительного, иначе был бы риск, что парень натурально свихнётся. Алтонгирел соглашается подержать Алэка, пока я вожусь, заодно придирчиво его рассматривает. Алэк тоже весьма интересуется Алтошей — у него на шее висит масса занимательных бус. Мне иногда думается, что муданжские мужчины для того и носят эти ёлочные украшения, чтобы детям было чем заняться.

       — Как тебе новый ребёнок? — тихо спрашивает духовник.

       — Смешно, — говорю. — Но с ним будут проблемы.

       Алтонгирел одаривает меня странным расфокусированным взглядом, потом сообщает:

       — Арават видел вас в Худуле.

       Я так опешиваю, что не придумываю ничего лучше, чем спросить:

       — А ты откуда знаешь?

       — Мне прислали птичку, — пожимает плечами Алтонгирел. — Он наблюдал за вами в окно магазина.

       — Ну, что ж, если он не нашёл себе занятия поинтереснее... — развожу руками и поднимаюсь, чтобы забрать Алэка.

       — Мне пересказывали, что Кир ему понравился, — продолжает духовник.

       Я фыркаю.

       — Не сомневаюсь. Они весьма похожи.

       Алтонгирел собирается что-то ответить, но тут из зала выходит очень довольный Азамат, а с ним несколько пришибленный Кир.

       — Привет, — кивает обоим Алтонгирел. — До чего договорились?

       — Долгая история, — улыбается Азамат. — Я вчера набросал несколько проектов, их предварительно приняли, теперь будем работать. Вот, гляди, — он подталкивает Кира вперёд, чтобы показать духовнику. — Вот такой у меня мальчик.

       — Алтонгирел, — называется духовник.

       — Кир, — буркает ребёнок, недобро глядя исподлобья.

       — Надо возвращаться во дворец, показаться народу, — напоминает Алтоша. — Кир, было бы очень неплохо, если бы ты сделал более радостное лицо, когда на тебя будет смотреть вся столица.

       — Хорошо, — еле слышно отвечает ребёнок, пригибая голову ещё ниже. Азамат выводит его на крыльцо, придерживая за плечи. Ох, чувствую, будет нам сегодня скандал...

       — Надо Ирлика опять на суши позвать, — заполняю паузу.

       — Да, обязательно нужно поблагодарить, — кивает Азамат, помогая мне сесть в машину. У перил моста уже собрались какие-то зеваки, переговариваются, тычут пальцами в Кира.

       — Всё интересное будет у дворца! — кричу им.

       Старейшины Ажгдийдимидин и Асундул тоже выходят и усаживаются в поданный ко входу автомобиль, за рулём чей-то ученик-духовник. Асундул с трудом держится на ногах, и ученику приходится чуть ли не втаскивать его в машину. Наш духовник задумчив и ни на кого не смотрит.

       У дворца, впрочем, уже такая толпень, что Азамат сразу сворачивает к чёрному ходу, иначе не пробиться. Обычно Император обращается к подданным с крыльца, но сейчас даже на крыльце сидят друг у друга на головах. Алтонгирел делает жалкую попытку расчистить место, но собравшимся уже некуда деваться, толпа вокруг не пускает. В итоге мы поднимаемся на второй этаж и выходим на балкон. К счастью, туда любопытные ещё не залезли, хотя для муданжцев это должно быть нетрудно.

       Сверху море голов выглядит жутковато. В Долхоте на открытии музея народу было раз в пять меньше. Здесь явно не только жители столицы и ближайших окрестностей. И когда успели съехаться-то?

       Азамат выходит к перилам, и гомон стихает. Мы все выстраиваемся по стеночке, Старейшины по краям, я с Киром и Алэком посередине, Алтонгирел в дверях на всякий случай — официально ему тут делать нечего.

       — Прекрасные доблестные воины, — начинает Азамат с формального приветствия, — вы собрались здесь, чтобы узнать о великой радости.

       Он выдерживает паузу, пока граждане удивляются. Они явно не ждали ничего хорошего. Азамат продолжает:

       — Мой потерянный сын вернулся домой живым и здоровым.

       Толпа снова принимается бормотать, а Азамат подзывает Кира к себе, чтобы собравшимся было лучше видно. Тот поднимает лицо и безо всякого выражения смотрит куда-то за край толпы.

       — Князь Кир, — представляет его Азамат, — родился в один день с князем Алэком, но был разлучён с нами волею богов, и вырос в иное время. Однако теперь мы снова вместе, и я прошу вас позаботиться о моём сыне, как заботитесь обо мне.

       Я с трудом сдерживаю улыбку, меня всегда веселит это выражение.

       Поняв, что Азамат уже закончил, толпа принимается гомонить, обсуждать новость, кто-то что-то выкрикивает. Старейшина Асундул, несколько оклемавшийся после явления Ирлика, тоже подходит к перилам и поднимает руку, требуя тишины.

       — Совет Старейшин Ахмадхота в полном составе постановил, что князь Кир был рождён от Императорской четы в ночь с месяца Укун-Тингир на месяц Ирлик-хона. Доказательством тому служит свидетельство самого Владыки Подземного царства, явившегося перед советом сегодня в час змеи и воспоследовавшее благословение оным богом оного князя. Старейшина Ажгдийдимидин, — он протягивает руку вправо, где наш духовник неохотно выходит из транса.

       — Сим подтверждаю истину сказанного, — с трудом произносит он достаточно громко, чтобы толпе было слышно. Впрочем, всех пробирает такая нервная судорога, что понятно и без слов.

       Толпа вздыхает, восстанавливая душевное равновесие. Азамат кланяется и уводит Кира с балкона. Я машу всем ручкой (без этого же не отпустят) и тоже ухожу, а вслед за мной Старейшины.

       — Ну всё, — отдувается Асундул. — С меня на сегодня хватит. Поеду до дому и лягу спать на два дня. Успехов тебе, Азамат, не знаю уж, как ты управишься с двумя мальчуганами, которых сам Ирлик-хон благословил.

       С этими словами он нас покидает. Два духовника, одинаково скрестив руки, стоят и рассматривают нас, как диковинных зверей.

       — Старейшина Ажгдийдимидин хочет с вами побеседовать, — предупреждает Алтонгирел.

       — Догадываюсь, — смущённо говорит Азамат. — Со всеми вместе или по отдельности?

       Старейшина машет ладонью из стороны в сторону, мол, отдельно. Потом подзывает Азамата и уходит с ним в незанятую гостевую комнату. Алтонгирел тяжело приземляется напротив нас и озабоченно смотрит то на меня, то на Кира, то на Алэка.

       — Нам дозволено разговаривать между собой? — интересуюсь. Уж очень похоже на полицейский допрос.

       Алтонгирел пожимает плечами. Я подсаживаюсь к Киру в углу дивана.

       — Ты живой?

       Он набычился и не смотрит на меня.

       — Малыш, ну что ты злишься? Старейшины сказали что-то неприятное? Или Ирлика испугался?

       — Я никого не боюсь! — автоматически огрызается ребёнок.

       — А чего тогда дуешься?

       — Мог бы догадаться, кто вы такие, — бубнит Кир еле слышно. — Все знают, что у жены Императора волосы белые.

       До меня запоздало доходит, что Кир только сегодня узнал, кем, собственно, работает его отец. М-да, наверное, надо было предупредить мальчика. Хотя чего обижаться?

       — Мы не нарочно от тебя скрывали, — говорю. — Просто забыли сказать.

       Алтонгирел молча одаривает меня изумлённо-возмущённым взглядом. Я хочу погладить Кира по спине, но он выгибается и уворачивается. Алэк у меня на руках сонно хлопает глазами, рассматривая брата. Молчание тянется долго и скучно. Наконец Азамат возвращается — несчастный, с потемневшим лицом, какой-то весь разбитый. Я подхватываюсь с места.

       — Что ещё он тебе напророчил?

       Муж мотает головой.

       — Ничего нового. Иди, твоя очередь.

       Идти мне очень не хочется — во-первых, тревожно оставлять Азамата в таком состоянии, во-вторых, ни малейшего желания узнавать очередную гадость. Алэк, тоже почуяв неладное, начинает хныкать, Кир насторожённо озирается. Алтонгирел подходит и кладёт руку Азамату на плечо.

       — Иди, Лиза, я за ними прослежу. Давай сюда князя.

       Я неохотно выпутываюсь из слинга. Алэк на руках у духовника насупленно замолкает и поглядывает на меня, как на предателя. Из комнаты раздаётся нетерпеливый стук, и я иду внутрь, расстроенная и сбитая с толку.

       Ажгдийдимидин сидит и черкает что-то в блокноте. Стоит мне сесть, как он тут же выдаёт мне листок с вопросами.

       "Как долго ты сможешь это терпеть?" — гласит первый из них.

       Поднимаю растерянный взгляд на духовника.

       — Что терпеть?

       Он кривится, мол, не притворяйся, что не понимаешь.

       — Кира? — уточняю я.

       Духовник невнятно кивает, дескать, можно и так сказать.

       — Ну, я знаю, что будет трудно, — начинаю я. — Уже очевидно, что у него непростой характер, и вообще ему в жизни тяжело пришлось, он не ждёт от нас ничего хорошего...

       Старейшина отмахивается от меня, мол, не по делу говоришь. Снова берёт блокнот и строчит:

       "Ты согласилась молчать ради мужа. Насколько хватит твоего терпения?"

       Пожимаю плечами.

       — А почему вы думаете, что моё терпение когда-нибудь обязательно кончится? Ну был один ребёнок, стало два. Я по-любому собиралась ещё рожать.

       Ажгдийдимидин хмурится, изучая моё лицо, как будто пытается проникнуть в мысли. Может, и на самом деле проникает. Подумав, принимается за новую записку:

       "Когда-нибудь при ссоре ты забудешься и выкрикнешь всю правду в лицо Азамату при всех. Лучше решить этот вопрос сейчас".

       Нет, мыслей моих он явно не видел.

       — Во-первых, — обстоятельно отвечаю я, — мы никогда не ссоримся прилюдно. Во-вторых, я не вижу ничего плохого во внебрачных детях, и не стану использовать это как оскорбление. А в-третьих, что вы предлагаете? Стереть мне память?

       Старейшина задумывается, постукивая пальцами по подлокотнику. Потом привлекает моё внимание к листочку с вопросами. Я читаю второй.

       "Ты полагаешь, что человек, неспособный сохранить свою честь, может править планетой?"

       — А что, — отвечаю вопросом на вопрос, — мнения Ирлика по этому поводу вам недостаточно?

       Духовник продолжает выжидательно смотреть на меня. Ладно, отвечу.

       — Азамат не виноват, что так получилось. Он не мог знать о Кире и ничего не мог сделать. Ирлик же вам сказал, что это какой-то другой бог всё так устроил, чтобы ему подгадить. По-моему, чести моего мужа от этой истории ничуть не убыло.

       Ажгдийдимидин продолжает смотреть на меня своим неприятным рассеянным взглядом, потом кивает на листок.

       "Ты уверена, что мальчик и повитуха смогут сохранить тайну?"

       Что-то мне начинает это надоедать. Просматриваю остальные вопросы.

       "Убеди меня, что не наймёшь знающего, чтобы вернуть память Алансэ, если поссоришься с мужем".

       "Что ещё ты готова вытерпеть от мужа? Почему?"

       "Только ли ради него ты согласилась выдумать эту ложь или просто боишься, что придётся покинуть Муданг? Что тебя здесь держит?"

       — У вас какие-то странные вопросы, — замечаю. — Мне казалось, духовник нужен для того, чтобы успокаивать душу человека. А вы сначала Азамата растоптали, а теперь меня допрашиваете, как на суде. Я, честно говоря, надеялась, что вы посоветуете, как обращаться с Киром, чтобы он к нам быстрее привык.

       Старейшина устало вздыхает и пишет:

       "Не учи меня моему делу. Меня волнуют последствия для планеты. Мальчишка — вообще не твоя забота, а мужа. Продолжай отвечать".

       Изумлённо поднимаю брови. Мне казалось, Ажгдийдимидин разбирается в людях и лично во мне.

       — Нет, — мотаю головой. — Любая забота Азамата — это моя забота. И уж новый ребёнок в семье — тем более! Да и потом, вы хотите сказать, что дали какие-то советы Азамату? Судя по его виду, когда он от вас вышел, вы только и делали, что его ругали. Это, конечно, гарантирует планете светлое будущее.

       Ажгдийдимидин поджимает губы. Я внезапно вижу его не как великого духовного наставника, всемогущего проводника воли богов, а просто как человека, делающего свою работу. Он невысокий, седой, хотя лицо нестарое. Морщины на лбу, а вокруг глаз нету, наверное, потому что эти глаза большие и всегда очень широко открыты. Бледный и тощий, с неухоженными руками, что для богатого муданжца с гласным именем вообще нонсенс. Одежда на нём вся дарёная и дорогая, но сидит плохо, и зелёный цвет ему не идёт.

       Он устало берётся за ручку и долго пишет прежде чем предъявить мне бумажку.

       "Я самый могущественный из живущих Старейшин. Вся планета на моей ответственности. Я не могу себе позволить разбираться с вашими мелкими затруднениями, когда под угрозой положение Императора. Я взял вас под опеку, потому что Алтонгирел не справлялся, а между ним и мной никого нет. Если тебе нужен совет, как обращаться с ребёнком, спроси Унгуца, у него в отличие от меня были свои дети, и он не презирает Азамата за этот безнравственный поступок".

       — Унгуц всё знает? — уточняю я.

       "Догадывается" — черкает духовник.

       — Так вы... презираете Азамата? — продолжаю осмыслять написанное.

       Ажгдийдимидин некоторое время сидит неподвижно, глядя в одну точку. Потом пишет:

       "На Муданге внебрачный ребёнок — это большой грех. Унгуц долго жил на Гарнете, может думать иначе. Я — нет".

       — Вот как... — бессмысленно отвечаю я. Вообще, это всё неудивительно. Ажгдийдимидин до сих пор показывал потрясающую широту кругозора для человека, ни разу не видавшего иностранца. У всех есть свой предел. Не уверена, что, например, моя бабушка смогла бы принять некоторые муданжские нормы поведения. Что ж, ладно, будем разбираться самостоятельно.

       Прокашливаюсь.

       — Могу вам обещать, что планета не пострадает от наших семейных неурядиц. Я понимаю, что сохранить тайну — дело первостепенной важности, и я уверена во всех, кто её знает. Вы, помнится, просили меня предупреждать, если соберусь делать за вас вашу работу. Ну так вот, предупреждаю. Сделаю, как смогу. Может, не быстро и не с первого раза, но сделаю. Не беспокойтесь.

       Встаю и направляюсь к двери. Духовник по-прежнему на меня не смотрит, а внимательно изучает ковёр.

       — Кира позвать? — вспоминаю я.

       Он мотает головой.

       — Его вы тоже презираете? — уточняю.

       Духовник не шевелится.

       — Знаете, я ведь сама внебрачный ребёнок, — замечаю. — Можете и меня попрезирать за компанию.

       Он поднимает взгляд, полный изумления и неверия, и некоторое время смотрит на меня, как будто ждёт, что я признаюсь в розыгрыше, и мир снова встанет с головы на ноги. Но я только неловко развожу руками и выхожу.

       В гостиной те же четверо: Азамат сидит поодаль в кресле, сжимая в руках пиалу с гармаррой, Алтонгирел с Алэком в охапке что-то в полголоса вещает понурому Киру. При моём появлении все поднимают головы. Старейшина выходит вслед за мной, кратко кивает Алтонгирелу и бесшумно выскальзывает из наших покоев. Я не знаю, к кому кидаться первому. Кир смотрит затравленно, Алэк обиженно, Алтонгирел выжидательно, а Азамат отчаянно.

       — Всё хорошо! — громко объявляю я и улыбаюсь. — Наконец-то всё кончилось, и можно отдохнуть! Азаматик, звякни, чтобы принесли чаю с чем-нибудь сладким. Я слышала, ребята с Гарнета тонну шоколада привезли, самое время её надкусить.

       Несмотря на то, что на Муданге в изобилии растёт какао, шоколад они тут не делают, только напиток, или вообще едят плоды как есть.

       — Что он тебе сказал? — болезненным голосом спрашивает Азамат.

       — Ничего интересного, — пожимаю плечами. — Он нас всех презирает. Я ответила, что это его проблемы. Ну закажи чаю, котик, я очень пить хочу!

       Азамат послушно берёт со столика внутридворцовый телефон, вызывает кухни и диктует, чего мы желаем.

       — Почему вы ему не сказали, что Азамат — Император? — строго спрашивает Алтоша.

       — Не знаю, — пожимаю плечами. — Мы всё время говорили про Азаматову работу, и как-то казалось очевидным, в чём она заключается... Ну и потом, это ведь просто должность... Кто я по профессии, мы тоже не обсуждали.

       — Это не просто работа, — вздыхает Алтонгирел. — Для обычных людей Император — практически бог, если не важнее. Боги где-то там, могут вмешаться, а могут и нет. Император же всегда на виду.

       Развожу руками.

       — Ну прости, протупили. Столько всего надо было сказать и сделать, а потом он сбежал, да ещё Хос...

       Алтонгирел хмурится.

       — Сбежал? — оборачивается к Киру. — Не советую. Из-под земли достанут.

       — Уже понял, — ворчит Кир. — Знал бы тогда, не стал бы и пытаться.

       — Ну, в этом я сомневаюсь, — хмыкаю. — Ладно, что в прошлом, то в прошлом, и тебя можно понять.

       В этот момент раздаётся стук в дверь и Тирбиш вкатывает столик с чаем и шоколадом.

       — Азамат, хватит психовать, вылезай из угла и иди к нам, — окликаю мужа.

       Тирбиш во все глаза таращится на Кира.

       — Кир, знакомься, — представляю, — это Тирбиш, он нянчит Алэка. Тирбиш, Кир.

       — Здравствуйте, — невыразительно произносит Кир. Ну, хотя бы не злобно, и на том спасибо.

       — Привет, — Тирбиш широко улыбается своей самой располагающей улыбкой. — Как тебе круто не повезло, парень!

       Кир корчит рожу, но по-моему, он просто пытается не смеяться. Я сама прыскаю. Азамат наконец подходит к нам и усаживается на диван рядом с ребёнком. Тирбиш наливает всем чаю, между тем поглядывая на Кира.

       — Как же вам так удалось, Хотон-хон? — спрашивает ненавязчиво. — И потом даже не сказали ничего...

       — Подробности будут в новостях, — отвечает вместо меня Алтонгирел. — Не приставай, тут и так сложная ситуация.

       Тирбиш виновато вжимает голову в плечи и быстро сматывается. Азамат провожает его несчастным взглядом.

       — За что ты его так?

       — Не хватало тебе сейчас перед слугами отчитываться, — огрызается Алтонгирел. — Чашку взял? Шоколадку взял? Вот и займись.

       Я замечаю, что Кир даже не смотрит в сторону стола, так что сама подношу ему чашку и плитку горького шоколада с орехами — уж какой принесли.

       Ребёнок зыркает на меня подозрительно.

       — Шоколад почти не сладкий, — говорю. — Так что тебе можно. Или боишься, что отравлен?

       — Нет, — Кир встряхивается, ёрзает на месте, устраиваясь поудобнее и берёт у меня угощение. Я сама откусываю полплитки сразу и только потом начинаю искать чашку. Надо понять, что мы делаем дальше и как. Надеюсь, у Азамата хватит ума сегодня не работать с подчинёнными, в таком-то жалком состоянии.

       — Сегодня, наверное, займёмся делами по дому, — как бы думаю вслух. — Тебе, Кир, надо комнату выбрать, а то та, в которой ты спал, мне кажется, маловата. Обставить, в гостевых ведь ни столов, ничего... Вещи разложить. Азамат, организуй ребёнку мебель.

       — И не вздумай сегодня работать, — добавляет Алтонгирел, словно прочитав мои мысли. — Тебя кто угодно в чём угодно убедит. Вообще, прежде чем выходить на улицу, успокойся, а то у тебя вид — как будто любимого коня похоронил, а сам полчаса назад убеждал народ, что случилась великая радость.

       Азамат устало трёт лицо руками.

       — Хорошо, я всё понял. Вы хотите меня занять чем-нибудь безобидным. Кир, если ты доел и допил, то давай посмотрим, что дворец может тебе предложить.

       Кир громко и с трудом проглатывает весь запихнутый в рот шоколад и вскакивает по стойке "смирно" в ожидании команд, большими глазами глядя на Азамата.

       — Смотри, — Азамат прихватывает ребёнка за плечи и разворачивает в нужную сторону. — Вот эта комната наша, а эта — Алэка. Из остальных выбирай. Отсюда вид на улицу, отсюда на сад...

       Мы с Алтонгирелом сидим в центре гостиной и крутим головами, как в мультике, следя за перемещениями Байч-Харахов. Азамат потихоньку приходит в себя, а Кир молча делает, что велят, с довольно бессмысленным видом. Алэк дремлет у меня на руках. В какой-то момент замечаю, что Алтонгирел уставился на меня.

       — Ты чего? — спрашиваю, почему-то шёпотом.

       — Пытаюсь понять, как ты будешь жить в одном доме с приютским пацаном.

       — А в чём сложность?

       — Да так, ты и цивилизованных людей варварами считаешь. А эти-то вообще как из леса.

       — Буду цивилизовывать, — пожимаю плечами.

       Алтонгирел фыркает.

       — Ага, восьмилетнего парня! Как же! Ты знаешь, например, как они там моются?

       — Редко, — уверенно отвечаю я.

       — Редко, холодной водой, без мыла, не говоря уже о прочих излишествах, — дополняет Алтонгирел. — И что, ты его будешь учить пользоваться шампунем? Почти взрослого парня? Я на это посмотрю.

       — Ну, это скорее Азамату придётся делать... — тушуюсь я. — Но мне кажется, если уж Кир сам научился читать, чтобы сойти за ребёнка из семьи, уж как-нибудь мыться научится! Пару раз вместе с отцом помоется...

       Алтонгирел закатывает глаза.

       — Азамат перед ним никогда рубашку не снимет.

       — Да ладно, он вроде успокоился. Тем более, шрамы-то уже совсем не такие страшные, ты просто давно его не видел.

       — Я тебя уверяю, — качает головой Алтонгирел. — Лучше приставь к этому Тирбиша, всё равно он твоего мелкого моет.

       Мне не хочется признаваться, но Алтонгирел, пожалуй, прав. Азамат по-прежнему стесняется и комплексует, а Кир может это как-нибудь неправильно истолковать. У него вообще толковалка плоховато развита. Я неопределённо пожимаю плечами, дескать, посмотрим, как сложится.

       — Ты сама сказала, что будут проблемы, — замечает духовник. — Приятно слышать, что ты это понимаешь. Но когда они тебя допекут, очень прошу, не жалуйся Азамату. Лучше мне. Или, если мне не хочешь, то подруге своей. Эцагану можно, Унгуцу, тётке этой твоей, которая орехами торгует. Кому угодно, только не Азамату.

       — Почему? — сдвигаю брови. — То есть, спасибо, конечно, что предлагаешь себя в качестве жилетки, но с мужем-то я уж как-нибудь найду общий язык. Наоборот, лучше мы будем обсуждать все трудности и находить решения вместе, чем я буду у него за спиной кому-то третьему жаловаться на жизнь. Я вообще этого не люблю.

       Алтонгирел качает головой.

       — Как хочешь. Но когда поймёшь, что Азамат неадекватен, приходи плакать ко мне.

       Я тихо скрежещу зубами. Очень хочется Алтошу отшить, мол, сам сначала стань адекватным, потом других суди, но... Даже для себя не могу притвориться, что в его словах нет доли истины. Плакать — не плакать, а поругаться, чтобы снять стресс, может, и приду.

       Духовник смотрит на меня с ухмылкой, как будто догадывается, что я думаю. Потом встаёт и потягивается.

       — Ну ладно, надеюсь, до вечера вы доживёте без присмотра. Пойду отдохну от вас, извергов.

       Азамат с Киром где-то в дальней комнате, судя по долетающим репликам, торчат из окна.

       — Алтонгирел, — окликаю. — Я так понимаю, ты Азамата простил?

       Он закатывает глаза.

       — Это требует особого уточнения?

       — Ну вот Ажгдийдимидин не смог.

       Алтонгирел приподнимает бровь.

       — Азамат — мой любимый друг. А Старейшина с ним встречался пару раз в молодости, да потом ещё в предсказаниях. Ты не видишь разницы?

       — Вижу. Просто хочу разобраться. С вами, муданжцами, никогда не знаешь, что окажется сильнее — личная привязанность или какие-нибудь безумные традиции.

       Алтоша пожимает плечами.

       — По-моему, глупо обвинять человека в том, что его подставила женщина. Я злился на него за то, что он вообще связался с этой стервой, с первого взгляда же было ясно, что она из себя представляет. Потом, я боялся, что он поссорится с тобой из-за ребёнка, знал ведь, что он не сможет оставить парня в приюте... Но вообще я не очень уважаю традиции, которые позволяют бабам манипулировать людьми. Ладно, всё, меня ждёт успокоительная ванна, увидимся завтра.

       Алтонгирел удаляется, повиливая бёдрами, а я сижу посмеиваюсь. Он, конечно, кошмарный шовинист, но в данном случае я совершенно согласна.

       Азамат с Киром снова появляются в гостиной.

       — Комнату мы выбрали! — радостно и громко объявляет Азамат.

       Алэк у меня на руках вздрагивает, просыпается и издаёт предупредительный вой сирены. Кир морщится. Я пытаюсь укачать мелкого обратно.

       — Ой, прости, — Азамат подходит поближе и теребит Алэка. — Ну тише, тише, это я...

       Мелкий развивает новую, неслыханную прежде громкость.

       — Пожалуй, мы на сегодня наобщались, — подытоживаю я, встаю и топаю в детскую укладывать чадушко. Оно надрывается, как будто его режут. Есть не хочет, погремушку не хочет, на руках пихается, по кроватке кулачком стучит, в общем, показывает характер. На всякий случай проверяю его болевым сканером — это такая штука для маленьких детей, которая сообщает, где у них болит. Но сканер никаких неприятных ощущений не регистрирует. Даже зубы ещё не режутся. Просто кого-то невовремя разбудили.

       Не знаю, сколько проходит времени, но в какой-то момент я не выдерживаю и призываю Тирбиша, потому что один на один с орущим ребёнком мне не по себе, а появление Азамата может расстроить его ещё больше. Тирбиш гораздо опытнее меня в смысле укачивания младенцев, и он очень спокойный, так что с его помощью Алэка всё-таки удаётся уложить. Я вытираю честный трудовой пот.

       — Он долго не проспит, — шёпотом говорит мне Тирбиш. — После скандала спит от силы два часа. Потом развлекать надо будет.

       — Да зна-аю, — вздыхаю.

       У Алэка действительно в последнее время появилась такая милая манера: сначала всех утомить длительным концертом, потом поспать часик-другой, дождаться, пока все расслабятся, займутся своими делами... а потом проснуться счастливым и отдохнувшим и потребовать всеобщего внимания к своей небольшой персоне. Удобно, конечно, что во дворце всегда можно найти желающих посюсюкать с князем, но увлекаться тоже не очень хорошо, ещё научат глупостям, да и кто этих муданжцев знает... Результаты воспитательных действий Тирбиша я, по крайней мере, видела: его младшие братья и сёстры выглядят здоровыми, довольными и такими же спокойными, как он сам. Да и вообще из всех муданжцев, которых я знаю близко, Тирбиш производит впечатление наиболее психически здорового человека, несмотря на молодость. Странно, что он до сих пор не женат. Видимо, здравый смысл не позволяет.

       Мы на цыпочках выходим из детской и шёпотом прикрываем дверь. Вздыхаем с облегчением.

       — Ты когда вечером его мыть будешь, Кира тоже прихвати, — говорю. — А то, боюсь, его представления о чистоте не совпадают с моими.

       — Обязательно, — кивает Тирбиш. — А вы не против, что я с ним буду общаться? А то Алтонгирел...

       — Да ну его к шакалам! — фыркаю. — Алтонгирел вообще не имел права тебя выгонять отсюда. Пойдём посмотрим, чего эти мужики ещё учудили...

       Мужики расставили на полкомнаты гало-экран и крутят на нём разнообразные варианты обстановки и цветовой гаммы Кировой комнаты. Как я понимаю, он выбрал самую большую и по совместительству самую удалённую от нас.

       — Уложили? — оборачивается Азамат.

       — Угу. Постарайся не рявкать так, когда он спит, пожалуйста, — Я устало падаю на диван и закидываю ноги на подлокотник. — Ну, чего вы тут доспели?

       — Да вот, заказали кучу всего, в ближайшие дни привезут, — с энтузиазмом отчитывается Азамат. Кир не выглядит особо воодушевлённым, по-моему, он устал.

       — Кир, ты отдохнуть не хочешь? — спрашиваю.

       Он пожимает плечами, но потом замечает удивлённый взгляд Азамата и мотает головой. Тирбиш присаживается напротив.

       — Нравится тебе дворец? — спрашивает с улыбкой. Надо сказать, что когда Тирбиш так радостно спрашивает, нравится ли мне что-нибудь, я не могу не согласиться, даже если нахожу обсуждаемый предмет невыносимо вульгарным. Кир тоже не ускользает от чар.

       — Нравится, — пожимает плечами. — Тут тепло и места много.

       — Это только жилая часть, — сообщает Тирбиш. — А есть ещё офисная, она намного больше, но там народу-у-у...

       Тирбиша перебивает распахнувшаяся настежь дверь, в комнату врывается что-то белое и стремительно проносится вокруг нас с воплями, дважды прошибает гало-экран и наконец тормозит, врезавшись в диван рядом с ногами Кира. Экран возмущённо моргает.

       — Филин, — спокойно приветствует ребёнок. — А где ты был?

       — Вяф-рряф! — радостно отвечает Филин. В детской заводится Алэк.

       — О н-не-ет, — взвываю я.

       — Лежите-лежите, — Тирбиш срывается с места и уносится в детскую.

       — Кир, твоему псу обязательно так орать? — вопрошаю.

       — Он меня давно не видел, — насупленно отвечает Кир.

       — А чего ты сам к нему не сходил? — интересуется Азамат. — Я-то про твою собаку не помню, а ты должен, раз завёл.

       — Занят был, — тихо отвечает Кир. Пёс, к счастью, успокоился, да и Алэк немного поутих, только хнычет негромко.

       — Да ну, это занятие можно было прервать в любой момент, — замечает Азамат. — Сказал бы.

       Кир, по-моему, не слушает, а общается с Филином. Чешет ему холку, гладит по морде. Пёс свистит носом и щурит золотисто-карие глаза. Очень красивая собака, но у меня по этому ковру ребёнок ползает довольно часто, да и сама я люблю на полу поваляться, и собачьи блохи мне там совершенно ни к чему.

       — Может, вам с Филином погулять? — предлагаю осторожно.

       — Действительно! — оживляется Азамат. — Пошли на лошадях покатаемся. Я думаю, народ уже разошёлся, можно незаметно выскользнуть.

       — Разрешаю взять Пудинга, — поддакиваю я.

       — Ну, на мерине парню как-то несолидно, но жеребец на конюшне найдётся. Ты на лошади уверенно держишься?

       — Справлюсь, — буркает Кир. — Пойдём, Филин.

       Азамат, едва не подпрыгивая от предвкушения, выводит своих подопечных в коридор, и скоро я слышу ржание у чёрного хода под окнами спальни. Алэк тоже его слышит и принимается хныкать громче. Поняв, что покоя сегодня не будет, соскребаюсь с дивана и топаю в детскую кормить и развлекать чадушко.

       Впрочем, заметив, что все смирились со своей участью, мелкий быстро успокаивается и начинает радостно греметь разнообразными игрушками и демонстрировать, как он уже умеет поворачиваться с боку на бок. И такой он радостный и всем довольный, что я совершенно забываю, что устала, что с утра ничего не ела, что жизнь сложна, и покоя нет...

       В реальность меня возвращают гром и молния — в прямом смысле слова. За окном повисает непроглядная стена воды. Я рассеянно смотрю на серую муть, которую показывают вместо горного пейзажа, а Тирбиш охает:

       — Ой, сейчас мокрые приеду-ут... Пойду-ка я греть бассейн.

       И тут я соображаю, что двое из троих моих мальчиков где-то в полях на лошадях. И правда отпаривать придётся.

       — Грей два, — говорю.

       Бассейнами Тирбиш называет большие ванны, расположенные этажом ниже. Они на самом деле не такие огромные, всего примерно два на два метра, а разогреть можно их дно и стенки, чтобы вода не так быстро стыла и прислоняться было не холодно. Такие штуки обычно ставят себе богатые провинциальные муданжцы, непривычные к душу.

       Я звоню на кухни и требую варить суп и ставить чай — отпаивать моих гуляк. Сама заготавливаю профилактические средства.

       Азамат с Киром являются скоро, но вымокшие до нитки. Зверьё они, к счастью, оставляют на конюшне, где предусмотрено какое-то тёплое помещение на такой случай. Я встречаю их в дверях с двумя стопками чистой одежды.

       — Даже не думайте в таком виде заходить в гостиную, — грожу пальцем. — Быстро мыться и сушиться, а потом ужинать!

       — Звучит хорошо! — радуется Азамат, стряхивая с себя жидкий свитер. Жидкий в прямом смысле слова, так и растекается по полу.

       — Опять мыться? — бубнит Кир. — Каждый день теперь, что ли?

       — А как вы хотели, во дворце-то? — замечает возникший у меня за спиной Тирбиш с полотенцем на плече. — Пойдёмте, князь Кир, я покажу вам удобства.

       Вымытых, тепло закутанных в полотенца и фланелевые халаты Байч-Харахов встречает горячий ужин из четырёх блюд. Кир, надо заметить, стал гораздо менее смуглым после вмешательства Тирбиша, и теперь всё время нюхает свои руки и пытается их вытереть о халат. Видимо, попался ароматный гель.

       — Так-то лучше, — одобряю, оглядев их у входа в гостиную. — Теперь ещё по стаканчику микстуры, и я могу о вас не беспокоиться.

       — Я не болею, — хмурится Кир.

       — Вот чтобы и дальше не болел, — говорю, размешивая в пиале апельсиновый иммуностимулянт. — Она не противная. А потом после еды ещё свои вечерние витамины выпьешь.

       На еду мы набрасываемся все, даже Алэк, которого я недвано лично кормила, требует поделиться бульончиком.

       — Ну как съездили? — первым нарушает молчаливый треск за ушами Тирбиш.

       — Отлично! — с воодушевлением отзывается Азамат. — Прокатились вниз по реке почти до гор, потом небо темнеть начало, повернули, и только в самом городе уже под дождь попали. Но какое солнце перед грозой! Там, на севере уже снег лежит, а тут-то ещё кролики бегают, рыба плещет. Я считаю, очень хорошо покатались.

       Кир неопределённо кивает, не отрываясь от тарелки. Он опять наедается так, что мне от одного вида плохо делается, но сегодня это даже оправдано.

       — Ну ладно, — вздыхает Азамат, стаскивая с головы полотенце и принимается промокать им свои бесконечные волосы. — Сегодня мне надо ещё поработать и завтра тоже, так что, Тирбиш, позанимайся с Киром, пожалуйста. А после полудня можно будет поиграть или поучиться. Дождёшься? — он подмигивает Киру. Тот молча кивает.

       Азамат встаёт, потягивается и уходит переодеваться, а то в халате в Канцелярию не пойдёшь. Когда он скрывается в коридоре, я подсаживаюсь к Киру и обнимаю его за плечи.

       — Он тебя не сильно вымотал? — спрашиваю.

       Кир оглядывается на меня изумлённо.

       — Я просто подумала, — оправдываюсь, — что сегодня можно было бы и поспокойнее день провести. Ты, когда устаёшь, так и говори, никто тебя не осудит. У Азамата энергии на семерых хватит, он тебя совсем загоняет, если будешь на всё соглашаться. Советую завтра поспать подольше и с утра поберечь силы, посидеть дома, позаниматься чем-нибудь привычным. Хорошо?

       Кир неуверенно переводит взгляд с меня на Тирбиша.

       — Он сказал играть и учиться...

       Тирбиш улыбается уголком рта.

       — Я подчиняюсь Хотон-хон, как она говорит, так и будет.

       — Она ведь женщина, — недоверчиво замечает Кир.

       — Она такая женщина, как не всякий мужчина, — хмыкает Тирбиш. — Идите-ка спать, князь Кир, у вас был трудный день. Постель я приготовил.

       Кир снова косится на меня и на мою руку, которой я его обнимаю. Я быстро прижимаю его покрепче и чмокаю в висок.

       — Доброй ночи.

       Кир выкручивается из-под моей руки и выстреливает по коридору в свою новую комнату. Мы с Тирбишем, усмехаясь, провожаем его взглядами.

       — Чего ты к нему на "вы" обращаешься? — спрашиваю.

       — Чтобы привыкал, — пожимает плечами Тирбиш. — Мне не трудно, а ему лестно. Шли бы вы и сами спать, Хотон-хон, а то как бы не пришлось капитану вас относить в спальню, вид у вас такой...

Глава 16.

       Когда я утром выхожу в гостиную, меня встречает приветственный грохот. Протерев глаза, я обнаруживаю Кира, поспешно поднимающегося с пола, а рядом с ним поваленный журнальный столик и кучу разбросанных книг. Похоже, кто-то споткнулся об ножку, и теперь не знает, что делать: убирать бардак или драпать.

       — Не ушибся? — спрашиваю, поднимая столик.

       Кир нервно топчется у стены и на вопросы не отвечает. Я принимаюсь собирать книги — это Азаматовы сборники легенд и песен. Ребёнок опасливо присоединяется, и скоро всё лежит аккуратными стопочками на столе.

       — Извините, — тихо начинает Кир. — Я их только посмотреть взял, не хотел ничего портить...

       — Да вроде и не испортил, — пожимаю плечами. — Это же новые книги, крепкие, ну подумаешь, на ковре повалялись. Куда ты так рванул-то?

       Ребёнок втягивает голову в плечи.

       — Я не знал, можно ли их брать...

       — То, что нельзя брать, — усмехаюсь, — лежит в сейфе под замком. А тут в гостиной всякие люди ходят, и ничего секретного нет. — Усаживаюсь на диван и тянусь к телефону. — Ты завтракал?

       — Нет, я только, гм, картинки рассматривал.

       Я заказываю с кухни йогуртов и фруктов, потом замечаю подозрительный взгляд Кира и поясняю:

       — Сегодня тебе уже можно сладкое, наказание кончилось. И дай-ка мне стакан с водой, я тебе сделаю витамины.

       Кир послушно подносит мне стакан и наблюдает, как в нём растворяется шипучая таблетка. Какой-то он чересчур послушный — не ленится, не скандалит. Если учесть начало наших отношений, я ожидала больше проявлений характера. А он только молчит, смотрит в сторону и отвечает в минималистическом стиле.

       — Ну и как картинки? — спрашиваю, чтобы заполнить паузу.

       Он бросает на меня ещё один подозрительный взгляд, как будто знает, что я застала его на месте преступления, но почему-то не зову полицию.

       — Нормально.

       Вот об этом я и говорю.

       — Мне особенно нравятся в книжке про Атвэя-охотника, — говорю. — Гляди.

       Выуживаю из стопки пластиковое издание и протягиваю Киру. Там действительно потрясающие пейзажные миниатюры, рисунки животных и национальные костюмы разных областей Муданга.

       Кир предельно аккуратно перелистывает пластиковые странички, отделанные под старину. Потом он замирает, засмотревшись на страницу. Я вытягиваю шею заглянуть, что там изображено, но Кир вздрагивает и тут же перекидывает полкнижки.

       — Там что-то неприличное? — поднимаю бровь.

       — Нет, — пожимает плечами он. Поднимает на меня взгляд и тут же отводит.

       — Чего ты от меня шарахаешься? — спрашиваю.

       — Ничего. Я не шарахаюсь, — быстро отвечает ребёнок.

       Кого-то он мне напоминает... Ах да.

       — Оттого, что у меня глаза синие, что ли? — предполагаю. — На моей планете такое бывает. Я не имею никакого отношения к тёте-грозе.

       — Это детские выдумки! — возмущённо фыркает Кир. — Никакой тёти-грозы не бывает!

       Я с пониманием улыбаюсь, и ребёнок, видимо, решает, что лучше сознаться, чем прослыть трусом, верящим в сказки:

       — Вы вчера сказали не читать, а я читал, потому и хотел спрятаться.

       Я глубоко вздыхаю.

       — Никто тебе не запрещал читать, — говорю. — Я просто сказала, что это не обязательно. Тебе надо было отдохнуть. Но если хочешь — читай, пожалуйста, мне не жалко.

       Ребёнок смотрит на меня выжидательно, не последует ли каких-нибудь ограничений, потом кивает. Тут приносят завтрак, и Кир аккуратно сдвигает все книги на дальний край столика, чтобы на них что-нибудь не пролить. И только после этого уплетает полтора кило йогуртов.

       Просыпается Алэк, мы идём на прогулку, потом немного возимся в манеже. Тирбиш приносит свежеподаренные подданными игрушки, я отправляюсь их дезинфицировать. Кир сидит в гостиной над книгами.

       Мы с Тирбишем играем с Алэком, потом приходит черёд кормления, потом снова спать. Тирбиш сегодня укладывает мелкого без проблем и предлагает Киру заняться чем-нибудь поинтереснее, но то отказывается и продолжает читать.

       — Ты не обалдел ещё? — интересуюсь.

       Он мотает головой, не отрывая взгляда от страницы и дальше игнорирует происходящее вокруг.

       В такой диспозиции и застаёт нас Азамат.

       — О, Кир, читаешь? Молодец, парень! Ну как, получается?

       Ребёнок аж подскакивает от неожиданности — видимо, не заметил, как Азамат вошёл.

       — Э, да, — отвечает он, вытягиваясь по струнке.

       — Отлично! Ну-ка давай, почитай мне вслух.

       И Кир читает.

       Мои надежды не бросать Алэка в ближайшие несколько месяцев рушатся с треском на следующий же день. Прибегает взмыленный Урик и требует моего присутствия на Совете Старейшин, где приезжий целитель докладывает об эпидемии загадочной болезни в одной из деревень между Ахмадхотом и Имн-Билчем. Там же, на Совете, уже сидят Янка с Оривой и ещё двое земных врачей и безуспешно пытаются добиться от целителя подробного описания симптомов. Надо сказать, мне это тоже не очень-то удаётся, потому что как только уважаемый лекарь осознал, что перед ним, во-первых, эпидемия, во-вторых, неизвестно чего, он тут же смотал удочки и рванул в столицу за помощью. Если учесть, что ни защитного костюма, ни оборудования для работы с неизвестной инфекцией у него нет, может, и правильно сделал. В любом случае ясно, что мне надо срочно ехать туда: мужики пока плохо говорят по-муданжски, а Янку местные не воспримут как авторитет, она ведь женщина. Меня, по крайней мере, будут слушаться.

       Азамата я решаю не нервировать, а то он очень переживает, когда я работаю с заразными больными. Естественно, я принимаю все мыслимые и немыслимые меры предосторожности, но ему всё мало. Да и вообще, официально я по-прежнему в декрете, так что хорошо бы мне вернуться к ночи. Втроём да с ассистентами из местных ребята должны справиться с небольшой деревней, если эта деревня будет делать как велено.

       В общем, вылетаем мы на двух унгуцах: я на Азаматовом, остальные — на казённом с пилотами. Деревенька стоит на берегу небольшой речки, впадающей в Билчмирн, самую широкую муданжскую реку. Мы все заранее запаковались практически в скафандры, хотя лететь тут полдня. На мне лично круглый прозрачный со всех сторон шлем, чтобы было видно опознавательные признаки Хотон-хон. У ребят шлемы мягкие; они более функциональны, но непрозрачные. Имн-Билчевского целителя тоже упаковали и привезли, чтобы хоть посмотрел, как работают земные специалисты. Он не в восторге, но против Совета Старейшин не попрёшь. На мозговыносящие объяснения с местными Старейшинами уходит непозволительно много времени, даже несмотря на то, что меня сразу узнали, а Асундул лично звонил местным и предупреждал о делегации. Ещё дольше мы отбиваемся от предложений немедленно отобедать. Я в очередной раз поражаюсь, как эти люди вообще прожили тут столько веков и не вымерли.

       Впрочем, как выясняется всего через час собственно работы с больными, дело не в инфекции, а в отравлении. Взяв стандартные пробы, мы обнаруживаем, что в речной воде, которую, естественно, пьёт вся деревня, концентрация меди и цинка превышает допустимую норму. После допросов с пристрастием становится ясно, что выше по течению реки находятся рудники. Раньше там джингоши ковырялись понемногу, а теперь, когда джингошей не стало, свои обрадовались и во всю муданжскую богатырскую силушку принялись рыть. И дорылись до реки, так что часть вод теперь промывает эти самые рудники. К счастью, грунтовые воды сюда поступают с другой стороны, так что вода в колодцах чистая. Мы с радостью вылезаем из скафандров, тем более, что тут довольно жарко, юг всё-таки. Я толкаю с локальной возвышенности по возможности доходчивую речь о том, что в ближайшее время воду можно брать только из колодцев, пока господа инженеры не решат проблему с рудником, а теми, кто уже захворал, займутся мои коллеги, вот, знакомьтесь, не обижайте, и нет, есть вашу еду они не будут.

       Всех пострадавших свозят к местному Дому Старейшин. Внутри все не помещаются, приходится ставить палатки. Я принимаю посильное участие в обработке пациентов — в основном, правда, рассказываю им, что с ними сейчас будут делать и зачем. Мне кажется, если бы я эти три часа оперировала, устала бы меньше. Но вот, кажется, все смирились со своей участью, никто никого не обзывает знающими, никто не пытается сбежать, никого не оскорбляют резиновые перчатки. Можно садиться в унгуц и лететь домой, есть шанс успеть к ужину. Судя по тому, что Азамат ещё не позвонил мне сорок восемь раз напомнить, что я в отпуске и что болезни бывают заразные, он меня пока не хватился. Когда вернусь, я расскажу, где была, конечно, но задним числом он не будет волноваться.

       Короче говоря, я сажусь в унгуц и направляю его рога к дому, прикидывая, чего бы такого заказать придворным поварам, чтобы побаловать голодную меня, оставшуюся без обеда. Но не тут-то было.

       Через час после вылета небо внезапно затягивается чернущими тучами, в отдалении начинает погромыхивать гром, да ещё поднимается сильный ветер. После того, как у меня перед лобовым стеклом хвостом вперёд проносит какую-то хищную птицу размером в треть унгуца, навигатор принимается орать, что впереди неблагоприятные погодные условия и он дальше лететь не хочет. Я кривлюсь, но разворачиваюсь — домой не пускают, так хоть помогу ребятам. Но тут гром разражается прямо у меня над головой, а справа в паре километров воздвигается ветвистая электрическая колонна, освещая тёмный ландшафт на несколько артунов вокруг. Похоже, снижаться придётся прямо сейчас, прямо в лес. А то как бы не поджарило. Не знаю, может, у Азаматовой машины есть какая-нибудь защита от попадания молнии, мне он ничего не говорил. Э, не так быстро садимся, я не хочу зад отбить!

       Унгуц с треском плюхается в редкий широколиственный лесок, сшибая несколько крупных веток. Ох, надеюсь, борта не поцарапала, а то если Азамат увидит, как я садилась, он же меня со страху из дома перестанет выпускать!

       В лесу темно и холодно, инфракрасное почти не помогает. В свете фар видны стволы и высокая трава типа иван-чая, сквозь которую без мачете не пролезешь. Похоже, придётся сидеть в машине. Интересно, сколько продлится это удовольствие? Навигатор сходит с ума и предсказывает недельную бурю. Пытаюсь вылезти в Сеть посмотреть прогноз погоды на этот район, но связи нет. Видимо, из-за грозы где-то что-то отрубилось. Это вдвойне плохо, потому что теперь я никому не могу сказать, где я и почему. О-хо-хо. Вот называется не хотела мужа волновать. Хотя, с другой стороны, если бы он знал, что я куда-то попёрлась, а потом со мной бы пропала связь, ему было бы ничуть не лучше.

       Фары я выключаю (чего энергию тратить?) и принимаюсь рыться в багажнике на предмет чего-нибудь пожевать. Пропущенный обед остаётся пропущенным обедом, да вот только все сухие пайки я оставила ребятам, поскольку местную еду в отравленной деревне есть нельзя. Я-то думала, долечу до дома и поем... В общем, в багажнике обнаруживается только какое-то задубевшее ячменное печенье. Пожалуй, я ещё не настолько оголодала.

       Тяжело вздыхаю, вырубаю свет в багажнике и тыркаюсь в Сеть ещё пару раз, но грохот и вспышки молний вокруг красноречиво свидетельствуют: нет тебе связи и не будет. На купол унгуца рушится цистерна воды — именно так, оптом, а не отдельными каплями. Как будто из моря через край льют. Становится зябко, я включаю обогреватель и печально утыкаюсь в окно, хотя там вообще ничего не видно.

       Через некоторое время мне начинает казаться, что унгуц покачивается. Я снова включаю фары и присматриваюсь к вертикалям ближайших стволов. Эге, да я, похоже, всплываю... Только не говорите, что тут болото! Похоже, надо куда-то пересаживаться.

       Пытаюсь взлететь, но постоянный душ с неба не даёт нормально работать поднимающему механизму, так что я скачками, вперевалочку, забираюсь до макушек деревьев, а потом практически по ним отползаю до локального холмика, где снова проваливаюсь сквозь ветки. Далеко по такой погоде не улетишь, даже если не бояться молний. Ну ничего, кажется, на этот раз я села на твёрдую землю, хоть и криво. С облегчением откидываюсь на спинку и выключаю фары. И — вижу чуть справа впереди красный огонёк. Включаю инфракрасную камеру — эге, да там жильё какое-то. Ну, будем надеяться, там приютят заблудшую Императрицу... и покормят!

       Зонтика у меня нет, зато есть противочумной костюм с тем самым шлемом. Он не промокает, правда, выглядит уж очень не по-императорски. Решаю не надевать его целиком, а то как бы меня за нечисть не приняли, только накинуть, ну и шлем надвинуть. Запасная одежда у меня вся в непромокаемой сумке.

       Даже хорошо, что я посадила унгуц с перекосом на бок, можно открыть половину купола справа, и вода не зальётся внутрь. Выбираюсь и закрываю машину за собой, а потом по возможности быстро чапаю в кромешной тьме под проливным дождём по высокой траве. Да, переодеваться придётся.

       В конце концов передо мной действительно возникает дом. Двухэтажный, аккуратный, с резными узорами. На крыльце горит лампочка, так что хорошо видно, куда идти. Рядом какие-то служебные постройки, пахнет зверьём. Звоню в дверь.

       Она распахивается почти сразу, я едва успеваю снять шлем. Изнутри меня опаляет жаром от натопленной печки. В дверях стоит высокий (и когда я уже привыкну, что на Муданге все высокие?) жилистый мужик с длинными взлохмаченными волосами, с усами и без бороды. Такого сочетания я ещё не видела, не знаю, что это значит. На мужике бесформенная серая рубаха и домашние треники на завязках. При виде меня он не сказать чтобы сильно удивляется, скорее подбирается как-то, как будто хочет казаться выше.

       — Здоровья и счастья в ваш дом, гостеприимный хозяин! — начинаю я тоном заправской побирушки. Пожалуй, надо как-то исправиться. — Меня зовут Элизабет, я жена Императора. Вот, попала под дождь, не могу до столицы добраться. Нельзя у вас пересидеть?

       Он смотрит на меня с полсекунды, как будто хочет спросить, не охренела ли я, но не решается. Потом очухивается:

       — Да, конечно, проходите. Вы на машине?

       — На унгуце, — отвечаю, проскальзывая в тёплые, хорошо освещённые сени. Судя по ярким лампам дневного света, мужик не бедствует, и ужин для меня у него найдётся.

       — Унгуц ко мне в гараж не влезет, — разочарованно сообщает хозяин.

       — Да ладно, что с ним может случиться?

       — Ничего, но вам, наверное, надо вещи взять? Эта гроза теперь до завтра не кончится.

       Я встряхиваю висящую на плече сумку.

       — У меня всё тут. И часто у вас такие грозы?

       — Осенью — постоянно, — разводит руками мужик и закрывает дверь. — Пойдёмте, я покажу вам комнату.

       — У вас тут постоялый двор, что ли?

       — Вроде того, — неопределённо пожимает плечами хозяин. Кстати, он не представился. И это очень странно, потому что я-то назвалась, а муданжцы всегда в ответ на моё имя называют своё. Наверное, офонарел сильно. Он меж тем продолжает: — У меня тут охотники останавливаются иногда. Условия не очень, но больше поблизости никакого жилья нету.

       — Да ничего, по-моему, замечательные условия, — замечаю я, оглядываясь. Дом в очень хорошем состоянии, чистенький, опрятненький. Лестница на второй этаж не скрипит, стены гобеленами завешены, светло, тепло. Красота, а не дом!

       Хозяин открывает передо мной дверь комнаты, там меня дожидается большая стопка дифжир. Около неё стоит резная деревянная тумбочка, в противоположной стене встроенный шкаф. Окно занавешено гобеленом с изображением цветущего поля и синих гор. При комнате по муданжскому обычаю пристроен персональный санузел.

       — Я скажу служанке, чтобы согрела вам воды, — извиняющимся тоном произносит хозяин. — А вы как переоденетесь, приходите вниз, я накрою на стол.

       — Буду очень признательна, — говорю искренне. — С утра ничего не ела!

       — Что же вы так себя не бережёте, Хотон-хон! — журит меня хозяин и выходит, закрыв за собой дверь. Я поспешно перелезаю в сухую одежду, надвигаю тапочки и раскладываю мокрятину на выступающем из стены колене печной трубы. На всякий случай проверяю телефон, и — о чудо! — связь есть! Звоню Азамату.

       — Котик, здравствуй, ты там меня ещё не ищешь с собаками?

       — Нет, а ты разве не у Яны? — рассеянно отвечает он.

       — Не совсем. Тут в одной деревне народ водой потравился, надо было проследить, чтобы с лечением проблем не возникло, а то ты же знаешь, деревенские подозрительные такие, чужаков им не надо, женщин — тем более... В общем, я им объяснила, что к чему, оставила ребят там работать, а сама хотела вернуться, но тут такая гроза началась... Пришлось тут остановиться на постоялом дворе.

       — Ну у тебя всё хорошо? — спрашивает Азамат, и я прям по телефону слышу, как он хмурится. — Про отравленную воду-то мне сообщили.

       — Да у меня всё отлично, тут тепло, кормят и помыться можно и что угодно. Хозяин говорит, завтра гроза кончится, вот тогда и вернусь. Ты не волнуйся. Лучше с Алэком поиграй.

       — Обязательно, — соглашается Азамат. — Ну ладно, у меня завтра Судный день, так что раньше вечера не освобожусь... Надеюсь, к тому времени погода наладится.

       — Да дождина такой сильный, что долго литься не может, у нас же тут не джунгли! Ну хорошо, до завтра, солнц! Долго за буком не сиди, а то завтра устанешь быстро.

       Положив трубку, я спускаюсь к ужину. Там на деревянном столе затейливая вышитая скатёрочка, пиалы стоят — для еды и для чая. Хозяин извлекает ухватом из печи горшок с чем-то дымящимся.

       — Вы не возражаете, если я с вами за стол сяду? — спрашивает. — А то я сам как раз ужинать собирался.

       — Что вы, ничуть не возражаю! — заверяю я. — Садитесь, пожалуйста, мне будет очень приятно!

       Он бросает на меня взгляд через плечо, странный какой-то, печальный или виноватый, не поняла. Ещё один жизнью обиженный на мою голову, что ли? Надо что-то делать с этими муданжцами, а то прям остров невезения.

       Однако кормит обиженный вкусно и о-очень сытно, я даже не осиливаю всю пиалу. И чай у него ароматный. Я отстёгиваю ему от щедрой души комплиментов и задумываюсь о своём. Да так крепко задумываюсь, что ему приходится меня будить, чтобы сказать, что ванна готова. В ванне — точнее, в огромной кадке с тёплой водой — я сижу недолго. Согрелась я уже и так, толком отмыться тут не представляется возможным, а спать очень хочется. Выползаю, вставляюсь в чистое, заворачиваюсь в дифжир — и хоть из пушек палите.

       Снится мне, однако, отборная чушь.

       Сначала глючится, будто на тумбочку села сова, и давай орать мне в ухо. Пришлось встать, открыть окно (а там холодно, мокро, брр!) и сову подушкой выгнать. Бедная птичка, в такую погоду... Но нечего было орать. Ложусь обратно.

       Ложусь, значит, и только собираюсь заснуть, как чувствую что-то у себя на руке. Открываю один глаз. В комнате темно, ничего не видно. Подсвечиваю мобильником — о, змея. Не ядовитая, мне таких Азамат на Доле показывал, они иногда приходят у домов погреться и мошкару на свету половить. Аккуратно спихиваю скотинку с постели на пол в направлении печки. Туда иди греться, а не ко мне, а то ещё задавлю ненароком.

       Сплю.

       Просыпаюсь от того, что моё лицо щекочут кошачьи усы. Поднимаю руку погладить — голова огромная, мех густой. Нюхает меня и мурчит.

       — Хос, я спать хочу, — бормочу. — Приходи завтра вечером... Мы тебе сливок дадим...

       Голова отодвигается, я снова отрубаюсь.

       И в таком вот духе всю ночь.

       Просыпаюсь я, правда, вполне отдохнувшая и бодрая, хотя обычно такая насыщенность снами означает, что мозг всю ночь работал. Но мозговые дела обманчивы, небось, последние пять минут грезилась бредятина, а всё время до того дрыхла я без задних ног.

       Протираю глаза, нашариваю в сумке тёплый диль. Утром печка остывает, и даже в самом прогретом доме становится прохладно. Тем более, у меня занавеска на окне отдёрнута. Служанка заходила, что ли? Зато сразу вижу: гроза кончилась, за окном радостное залитое светом небо и сверкающие мокрые листья. Какие-то фрукты с красными боками висят. Позитив прям с утра!

       Вылезаю из-под дифжиров и спускаюсь вниз в надежде на завтрак. В кухне суетится женщина, растрёпанная, как и хозяин, в поношенном диле с закатанными рукавами. Наверное, это и есть та самая служанка. Странно вообще, женщина-прислуга, на Муданге...

       — Доброе утро! — объявляю я солнечно.

       Женщина вздрагивает, резко оборачивается и вытаращивается на меня дикими глазами. Дикими даже не в смысле удивления, а какими-то... не домашними. Ба, да у неё зрачки вертикальные! Ух ну ни фига ж себе меня занесло, у мужика демонесса в слугах! Вон и уши мохнатые, как у Хоса, и коготки выразительные такие.

       — Ой, здравствуйте, — говорю невпопад. — А вы хозяйка леса, да?

       Она выпрямляется, отодвигаясь от меня насколько позволяет стол у неё за спиной. Я соображаю, что она, наверное, не хочет выдавать, что понимает человечвескую речь.

       — У меня есть один знакомый из вашего народа, — поясняю. — Так что я знаю, что вы умеете говорить, но другим людям ничего не скажу, не волнуйтесь.

       Она неуклюже пожимает плечами и возвращается к своему занятию: достаёт пиалы, наливает мне чаю и накладывает каши с какой-то дичью.

       — Как вкусно! — радуюсь я. — Просто потрясающе! А это вы готовили или хозяин?

       — Он, — тихо отвечает хозяйка леса.

       — Вы, наверное, больше сырое едите, да? — продолжаю болтать я. Настроение у меня хорошее, и интересно разговорить эту... самочку. Лет ей на вид, как мне, не знаю уж, в каком возрасте демоны так выглядят.

       Она медленно кивает. Интересно, давно ли она тут? Что-то непохоже, чтобы она хорошо умела разговаривать.

       — А можно спросить, — начинаю я, отпивая чаю, — как так получилось, что вы тут работаете?

       — Котёнком была, мамку убили. Он меня забрал себе.

       Мда. Можно было бы догадаться.

       — Ох, мне так жаль! Я вот этого отношения к хозяевам леса совсем не понимаю, можно было бы договориться... Ну он хоть к вам хорошо относится?

       Она неопределённо пожимает плечами и одновременно кивает. Потом насторожённо косится на дверь — теперь уже и я слышу шаги, и хозяин присоединяется к нам собственной персоной.

       Вид у него жуткий. Волосы торчат во все стороны ещё хуже, чем вчера, лицо осунулось, под глазами круги, руки дрожат, короче, просто зомби. Я аж подскакиваю.

       — Боги милостивые, что с вами, вам плохо?!

       Он замирает, смотрит на меня странно, потом вдруг усмехается, как-то отчаянно.

       — Теперь вы испугались, — произносит он тихо и на лавку у стола.

       Я непонимающе моргаю.

       — Что случилось-то? — спрашиваю снова. — Вы заболели?

       — Нет, — он устало мотает головой. — Заболел не я.

       — А кто?

       — Моя дочь, — ещё более упавшим голосом сообщает он.

       — И где она?

       Молчит.

       — Я говорю, где она? Я целитель, я могу помочь!

       — Я знаю, что вы целитель, — кивает он и снова замолкает.

       — Ну!!! — подгоняю я.

       Он поднимает на меня озадаченный взгляд.

       — А вы что, согласны её лечить... просто так?

       — Вообще я за деньги работаю обычно, но, я думаю, мы можем обойтись взаимозачётом...

       — Но вы в принципе согласны?! — он прямо вцепляется в меня взглядом, весь подался вперёд и как-то ожил. У муданжских мужиков родительские чувства всё-таки очень сильно развиты.

       — Ну конечно, это же моя работа... А что с ней?

       — Не знаю, — он вскакивает. — Пойдёмте, я выведу машину...

       — К ней ехать надо? — переспрашиваю.

       — Да, — он на секунду теряется. — Тут недалеко, артун к востоку...

       — Лучше на унгуце тогда, — я запахиваю диль потуже. — У меня там всё есть, а перегружать — только время тратить, да и лететь быстрее, чем ехать.

       — Хорошо, — растерянно кивает он.

       Я выбегаю из дома прямо в тапочках, кроссовки-то остались сохнуть на печке. Хозяин выскакивает за мной вообще босиком. Служанка провожает нас с крыльца ошарашенным взглядом.

       Взлетев, мы быстро прикидываем маршрут. Оказывается, неподалёку от дома проходит лесная дорога, вдоль которой и надо лететь. Проще не бывает. Путь занимает минут десять, и вот мы уже в деревне, по виду не сильно отличающейся от той, где я была вчера. Хозяин указывает мне на дом на окраине деревни, очень похожий на его собственный. Рядом с ним мы и приземляемся.

       Из дверей выскакивает довольно красивая женщина средних лет в домашнем халате и прямо с порога принимается поливать моего спутника такими отборными выражениями, что Кир начинает казаться мне просто пособием по культуре речи. Однако хозяина это совершенно не смущает. Он в два прыжка оказывается на крыльце и, к моему удивлению, подхватывает супругу на руки.

       — Молчи, безумица! — восклицает он радостно. — Я привёз Хотон-хон, чтобы лечить Атех!

       — Ой! — выдыхает дама и испуганно замолкает.

       — Это ещё кто кого привёз, — замечаю я, доставая из багажника чемодан с минимальным набором первой помощи. — Пойдёмте, я на неё посмотрю.

       — Боюсь, как бы не поздно, — вздыхает мамашка, наконец поставленная на пол. — Она сегодня совсем плохая.

       Меня проводят в глубь дома, где на огромной стопке дифжир лежит девочка чуть помладше Кира и тихонько воет. Я хватаюсь за сканер — и высказываюсь примерно в тех же выражениях, что мать девочки.

       — У неё аппендицит! Быстро несите из багажника остальные чемоданы!!! Ещё быстрее!!! — добавляю, видя, что оба родителя застыли в нерешительности. К счастью, со второй попытки до них доходит, и они исчезают в дверях, а я принимаюсь готовиться к операции. Судя по тому, что я увидела на сканере, дорога каждая минута.

       К счастью, я всё успеваю. Вываливаюсь из комнаты, стаскивая стерильный костюм и перчатки, и чуть не спотыкаюсь о взволнованных родителей, которые сидят под дверью на полу в обнимку. Женщина плачет и тихо материт мужа сквозь слёзы.

       — Жить будет, — объявляю я. — Но её надо везти в столицу, чтобы её постоянно наблюдал целитель, потому что эта болезнь может потянуть за собой другие. Что ж вы до последнего тянули? Не знали, что ли, что она болеет? Почему раньше к целителю не отвезли? Почему вы мне вчера не сказали, что дочь болеет, если знали, что я целитель?

       Хозяин угрюмо смотрит в пол, зато жена отвечает за него:

       — Так кто ж станет лечить дочку знающего?..

       — Да какая разница, знающего, не знающего, вроде деньги-то есть, и от столицы недалеко живёте.

       По мере ворчания до меня начинает доходить. Знающие — это же типа местные колдуны. Вот вроде как тот, к которому Алансэ обращалась. Они порчу наводят и всё в таком духе.

       — Кстати, — добавляю, несколько успокоившись. — А чего это мне такая отборная бредятина всю ночь снилась, вы там ничего не того... ночью... а?

       Хозяин встаёт с пола и долго изучающе на меня смотрит.

       — Пойдёмте в гостиную, поговорим, — наконец предлагает он.

       Ну ладно, пошли, раз всё так серьёзно.

       Меня усаживают на мягкий диван в то время как хозяева ютятся на табуретках.

       — Вы ведь вчера не поняли, что я знающий, — уточняет хозяин.

       Я пожимаю плечами.

       — Как-то не думала об этом... Я до сих пор знающих не встречала, есть какие-то определительные признаки?

       — Понятно, — вместо ответа кивает он. — Простите. Во-первых, я задолжал вам имя. Я Авьяс.

       — Очень приятно, — киваю.

       — Во-вторых, да, я вмешался в ваши сновидения вчера ночью.

       — Зачем?

       — Чтобы вас напугать, — вздыхает он.

       Я даже не нахожусь, что на это сказать.

       — Понимаете, — продолжает он, — когда дочка заболела, я собирался отвезти её в столицу. Но целители с нами не любят связываться, и никакие деньги тут не помогают. Я надеялся, что удастся кого-нибудь вынудить... Но тут мне прислали птичку об этой эпидемии, и я понял, что можно попробовать заманить кого-нибудь из целителей сюда, где нет могущественных духовников, и в мои планы никто не вмешается. Ну вот я и устроил грозу, чтобы вы как раз у моего дома приземлились.

       — Вы устроили? — моргаю я. — А воду не вы отравили, случайно?

       — Какую воду? — хмурится он. Кажется, и правда уверен, что там была эпидемия.

       — Не важно. Так зачем сны-то?

       — Я хотел вас заворожить, — сообщает Авьяс, неуютно ёрзая на табуретке. — Чтобы вы согласились заняться Атех. Но для обряда было нужно, чтобы вы испугались. Страх — брешь в обороне, через него можно попасть в душу человека. Честно говоря, я надеялся, что вы испугаетесь самой грозы. Ну или хотя бы меня... Когда этого не произошло, я наслал вам в сновидения диких зверей и чудовищ, но всё без толку! Вы даже демоницы на кухне не испугались!

       — Ах вот к чему была та фраза... — соображаю я. — Ну вы даёте вообще. Я с Ирлик-хоном вино пила, а вы мне каких-то змеек-совушек подсовываете и ждёте, что я испугаюсь! Вы бы хоть попробовали попросить вчера прежде чем ворожить! У меня из-за вас муж сидит нервничает, я-то думала, вчера вечером вернусь домой! Да и дочка ваша — я еле успела, ещё бы несколько часов и привет. Хоть поинтересовались бы, тем более, если догадались, что я не поняла, кто вы такой! Ну нет, никакого взаимозачёта, будете оплачивать лечение по полной программе, грозу он ещё на меня насылать будет, мало мне с богами проблем!

       — Хорошо, — несколько раз кивает Альяс. — Сколько платить?

       — Не знаю, — пожимаю плечами. — В течение дюжины дней из Канцелярии придёт счёт по почте, тогда и оплатите. Но чтоб больше никаких подобных художеств! И коллегам передайте, если с ними общаетесь. Девочку я сейчас заберу, где Дом Целителей в Ахмадхоте вы, наверное, знаете или спросите. Вещи мои, которые у вас в доме остались, привезёте потом, я с пациентом не буду туда возвращаться. Для девочки упакуйте немножко одежды, любимую игрушку можно взять.

       Я решительно встаю и иду раскладывать носилки и собирать свои чемоданы.

       — А как ты домой доберёшься без машины? — спрашивает Альяса жена у меня за спиной. — К тебе же туда никто не поедет...

       — Значит, пешком.

       — И поделом, — встреваю я. — Может, ума нагуляете. Нет, ну это надо, сном меня напугать решил! Да это... это даже Алтонгирелу не удалось!

       Тут я на самом деле немного кривлю душой: когда Алтоша меня опоил, напугалась-то я изрядно, хотя и не того, что примерещилось, а своего состояния. Но он желаемого результата не добился, так что для красного словца сойдёт.

       — Ему-то зачем вас пугать, он же ваш духовник... — растерянно спрашивает Альяс, складывая в пакет десяток плюшевых зверей.

       — Хотел меня от Императора отвадить, — усмехаюсь я. — И он не мой духовник, мой духовник — Ажгдийдимидин.

       Альяс со стуком закрывает рот.

       — Ну ты нашёл, старый придурок, кого в свою ворожбу запутывать, — ворчит его жена, увязывая несколько простыней и дифжир. — Скажи спасибо, что сам жив остался, с такими исполинами бодаться.

       — Идите сюда, надо её на носилки и в унгуц, только переднее сиденье сложить, — зову я.

       В столицу мы с Атех прилетаем во второй половине дня, я сразу сворачиваю к Дому Целителей, где единственный оставшийся из земных врачей, Дэн, помогает мне перевезти её в палату. Девочка пока спит, и хорошо, что отец напихал ей с собой столько игрушек, а то проснётся человек в совершенно незнакомом месте, вокруг приборы, родителей рядом нет...

       — Лиза, я вообще поражаюсь, как вы справляетесь, — говорит мне Дэн, пока я заполняю карточку на пациентку. — Аппендэктомия в домашних условиях... Эти пациенты вообще выживают?

       — Как ни странно, да, — усмехаюсь. — Я ставлю стерильный тент, когда на дому режу, там и освещение легко организовать. Но главное, это же муданжцы. У них тут иммунитет — с каждого на сотню землян хватит. Например, в начале лета был у меня один случай, мужика пырнули ножом в рёбра, а нож обломился. Этот чувак неделю ходил с обломком. Так даже не воспалилось!

       Оставив девочку на попечение задумчивого Дэна, я наконец-то добираюсь до дома. А то так и хожу ведь в диле поверх футболки и треников, и в тапочках.

       Дома намечается ужин. Азамат входит через минуту после меня, но не один, а с Алтошей.

       — Он с первого раза понял, я тут ничем не помогу, — ворчит Алтонгирел.

       — О, Лиза, ты дома! — радуется Азамат. — Ну наконец-то! Давай за стол, я сейчас Кира позову.

       Пока Азамат ходит добывать Кира из его комнаты, к нам присоединяются Тирбиш с Алэком, и у мелкого ужин наступает раньше всех. Свежее молоко из мамы — это последнее время прям деликатес, мама шляется по чужим людям и возится с их детьми вместо того, чтобы со своим сидеть. Алтонгирел косится на меня и кривит губы.

       — Чем это от тебя пахнет? — спрашивает.

       Азамат с Киром как раз присоединяются к нам за столом, и Азамат тут же наклоняется и нюхает.

       — Лекарствами какими-то.

       — Может быть, я же только что из Дома Целителей. У меня на обратном пути такая история получилась...

       Пока нам несут первое блюдо, я в общих чертах рассказываю про свою встречу с Альясом. В пересказе события прошлой ночи выглядят ещё более нелепыми, чем в жизни, но все мужики, включая Кира, смотрят на меня в ужасе. Даже Алэк бросает сиську и укоризненно гудит. После окончания рассказа повисает напряжённое молчание, которое нарушает только слуга с супницей, пришедший нас кормить.

       — Лиза, — выдыхает Азамат. — Ты хоть представляешь себе, в какой ты была опасности?

       — Котик, ну он бы не сделал мне ничего серьёзно плохого, ему же нужно было, чтобы я его дочку полечила.

       — Это тебе крупно повезло, — хрипло замечает духовник. — Альяс среди знающих — один из самых порядочных. Кто другой мог бы тебя с совсем другими целями заловить. Ещё при этой твоей долбаной манере представляться каждому встречному-поперечному... вообще поражаюсь, как до сих пор ничего не случилось.

       — Ну интересно, — говорю. — а на что мне духовник? Он разве меня не защищает от ворожбы?

       — Он-то защищает, но и свою голову на плечах надо иметь!

       — Как ты вообще могла остаться ночевать в доме знающего? — хмуро спрашивает Азамат.

       — А я откуда знала, что он знающий? На нём что, написано? У него даже верёвки с узелками на двери не висело.

       — Он носит усы без бороды, — почти что по слогам поясняет Алтоша. — Усы без бороды или борода без усов только у знающих бывают.

       — Чудесно, а мне об этом кто-нибудь когда-нибудь говорил?

       Алтонгирел тяжело вздыхает, Азамат трёт лицо. Оба молчат.

       — Вот именно, — подытоживаю я. — Давайте сначала научимся сообщать важные вещи, а потом уже предъявлять претензии?

       — Лиза, — тяжело говорит Азамат. — Мы не можем предостеречь тебя ото всех возможных опасностей. Я понимаю, что на Земле у вас очень спокойно и стабильно, и ты привыкла не думать о возможных бедах. Но здесь не так. Здесь за каждым кустом может таиться какая-нибудь дрянь, и её надо знать в лицо, чтобы не пропасть. Тебе нужен телохранитель.

       Я закатываю глаза.

       — Ну Азамат, мы же это уже обсуждали...

       — Вот, дообсуждались. Я понимаю, что тебе это неудобно. Но хотя бы на выезды, Лиза. После того, что ты мне тут рассказала, я просто не могу отпустить тебя одну никуда на этой планете!

       Я тяжело вздыхаю и принимаюсь поправлять лямочку от ползунков на Алэке. Спасибо тебе большое, Альяс, горячее и пламенное, чтоб тебя шакал покусал!