Никитин Ю. Трансчеловек Эксмо М. 2006 5-699-15001-3

Юрий НИКИТИН

ТРАНСЧЕЛОВЕК

Предисловие

Фантастика той тоталитарной эпохи руководствовалась двумя великими глупостями, что тогда выдавались за истину. Первая: робот – дура, человек – молодец, а вторая – бессмертие ужасно и омерзительно.

О роботах я никогда не писал, чувствовал фальшь в самой постановке вопроса, а на бессмертии крепко ожегся. Будучи бунтарем по натуре, с первых вещей принялся доказывать, что быть бессмертным – хорошо. И все мои работы на эту тему заворачивали взад. Эта несусветная дурь, как мне кажется, началась с некого перса популярного произведения, бессмертного, одного из двенадцати бессмертных. Одиннадцать «разрушили себя», а этот вот остался жить и все никак не мог решиться помереть, ведь так надо, обязательно надо помереть, а он все никак не решится, хотя и жить не хочет таким вот всемогущим, бессмертным и не уничтожимым извне. Ах-ах, какой он несчастный, все дружно плюем в труса.

Не знаю как кто, но я сразу же ощутил, что вообще-то не прочь оказаться на месте этого «нещщасного». И уж никак не стал бы страдать от своей бессмертности и завидовать обычным людей, счастье которых, оказывается, в том, что вскоре склеят ласты!

Увы, при культе личности в политике возникали культы, культики и культяшки во всех сферах деятельности. Все редакторы заученно твердили: переделайте концовку, чтобы ваш бессмертный раскаялся, передумал и отказался от бессмертия, признав его ошибочным. Тогда да, дорога будет открыта. Как и сотням другим. Кто читал тогдашнюю фантастику, вспомнит, как тогда мощно перли клоны, все одинаковые, как доски в заборе: бессмертие ужасно – герой кончает жизнь самоубийством, бессмертие ужасно – герой покончил с собой, бессмертие отвратительно – герой поспешно себя убивает…

Где сейчас те угодливые авторы?

НИКОГДА и НИКОМУ в те времена не удавалось сказать что-то в защиту бессмертия. К счастью, вся та система лжи и дурости рухнула вместе с политсистемой. А я наконец-то снова собрался для очередной попытки. Уже не рассказ или повесть, а в самом деле выношу на ваш суд крупную весчь. И не в стиле «Троих», хотя там тоже бессмертные, но «Трансчеловек» – совсем другой жанр, пока еще не существующий.

Назовем его когистикой, от cogito – мыслю, ибо чего уж скрывать, в массе своей традиционная фантастика, так сказать, бытовая. Хоть на страницах гремят галактические войны – это дамские романы для мужчин. Расшифровывать не буду, умные поймут, а мнение напыщенных дураков никогда в расчет не принимал, из-за чего в их среде всегда такой раздраженный вой при слове «Никитин».

Да, я – когист. В крайнем случае – писатель-когист.

Почему когист и что за жанр когистика – узнаете, дочитав роман.

Ваш

Юрий НИКИТИН

Дискуссии по этому роману идут по прежнему адресу там же в Корчме.

2006 год, 30 мая, 18.00 по Гринвичу

Самое лучшее место в мире для отдыха отыскивается сразу, когда опускаешь голову на женские колени. Нежные заботливые руки чешут, гладят, выстригают волосы в ушах, а потом тонкие мизинчики копаются в ушных раковинах, вылавливая срезанные волоски. Несказанно балдежное чувство, как будто снова в утробе, не бывает наслаждения полнее или глубже.

Линдочка упорно протискивает между нами лобастую голову, усердно вертит хвостиком и пыхтит жалобно: и мне почеши, я ведь тоже ваша, почему меня не замечаете, мне же обидно!

Надо мной ойкнуло, мягкие ладони начали спихивать мою отяжелевшую голову.

– Уже шесть часов!. А я еще не красилась!

– Успеешь, – запротестовал я. – Еще в носу подстриги…

– У тебя там не растут, – уличила Каролина. – Мал еще!

Она поднялась, моя голова расслабленно бухнулась на диван. Не поднимаясь, я смотрел, как Каролина в тревоге и недоумении выгибается перед зеркалом, но никак не рассмотрит спину и затылок. Потом села за трельяжный столик краситься, там жуткий набор всяких лаков, гелей, снимателей, соскребывателей, ножичков и пилочек, хитрых крючочков и прочих блестящих, как на столе хирурга, штучек, а я переполз на другой конец дивана, где меня ждет ноут одного заказчика.

Поломка хитрая, но я все настроил еще два дня тому, только придерживаю чуть, дабы самому насладиться мощным камнем, самой крутой видюхой, ОЗУ на два гига, новой системой охлаждения, из-за чего абсолютно не слышно, работает это чудо или нет.

С ходу вошел в Интернет, подключился к одной из онлайновых, где скорость проца и мощь видеокарты многое решает, порубился малость, но уши автономно ловят передвижение Каролины. Слышу ее недовольное бурчание, что вот еще одна морщинка проступила, а тут как бы две старые замазать… Даже не глядя в ее сторону, чувствую, какой у нее процент готовности к выходу.

Потом бесконечно долго бурчала, что за зиму ужасно растолстела, ах-ах, ни одни джинсы не налезают, как жить, надо бы что-то такое съесть, чтобы похудеть, именно сейчас, чтобы к Голембовским уже худой и стройной, я лениво бурчал, что ничуть не растолстела, надо верить не зенкам своим, а напольным весам, джинсы сидят, как и сидели.

– Ничего не понимаешь, – пожаловалась она, – это провожают, как могут, а встречают по одежде!

– Женщина без недостатков, – сказал я ласково, – ценима куда больше, чем без одежды.

Она насторожилась, красивые дуги бровей приподнялись на середину лба.

– Ты это к чему?

Я выключил комп, поднялся. Мне, чтобы одеться, достаточно вылезти из домашних тапочек и сунуть ноги в туфли. Проделав все это, я обнял ее сзади, поцеловал в макушку, как раз на уровне моих губ, сказал ласково:

– Ты хоть и злобная, но я люблю тебя, зверушка.

– Это ты злобный!

– Нет ты. Ты с меня одеяло стаскивала.

– А ты лягался!

– Я? Да никогда в жизни! А вот ты…

Она вывернулась, снова принялась поправлять на бедрах джинсы, втягивать живот и приподниматься, так все женщины выглядят более стройными.

– Вот так и ходи, – подсказал я.

– Не могу! Только стоять, да и то недолго.

– Пойдем? – спросил я.

Не отвечая, она тщательно подкрашивала губы, вытягивая их трубочкой. Лицо очень серьезное, сосредоточенное, будто делает сложнейшую операцию на мозге, даже не дышит, а когда оторвала от губ эту липкую красную палочку, сосредоточенно пошлепала ими, разминая комья и заделывая микроскопические щели, подвигала во все стороны, то сжимая в старческий жемок, то растягивая.

– Готова, – сообщила она. – Видишь, как быстро?

– Вижу, – ответил я и снова чмокнул ее в макушку. – Пойдем, не люблю опаздывать.

– Женщине прилично опоздать на четверть часа!

– Зато неприлично мужчине, – возразил я. – А по нам определяют, кто в доме главный.

– Определяют, – отпарировала она, – насколько ты добрый! Уступчивый. А если вовремя, значит – зверь, садюга, железный кулак. Бьешь меня смертным боем, тиранишь…

На выходе из подъезда солнце ударило в глаза с такой силой, что Каролина ойкнула и поспешно надела большие, на пол-лица, очки: нет морщинкам у глаз. Люди впереди почему-то сходят с тротуара, обходят по проезжей, рискуя угодить под автомобили. Каролина испуганно ухватила меня за руку. Посреди тротуара в желто-зеленой луже барахтается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в рваной одежде. Небритый, слюни и сопли выползают толстыми зелеными гусеницами, глупо улыбается, а второй, такой же, но чуть трезвее, пытается поднять дружка, то и дело падает, стукается распухшей мордой об асфальт, пачкается в этой грязи… что вовсе не грязь, а то, что выползает из их промокших отяжелевших штанов, заполняя воздух удушливой вонью.

У первого кровь на брови, на затылке слиплись волосы, будто крашеные, у второго ссадины на морде, на локтях, на кулаках. Первый громко и дико заорал похабную песню, всю из мата, второй хихикал и снова тянул его то за руку, то за плечо, уговаривал встать и пойти к Маньке, которую поставят на четыре кости…

Тротуар подле домов узок за счет расширенной дороги для машин, мы с Каролиной тоже соступили на проезжую часть. Тротуар залит жидким дерьмом на всю ширину, от обоих пахнет густой вонью застоявшейся мочи, блевотины и чего-то омерзительно кислого. Каролина побледнела, едва сдерживает тошноту. Первый хрипло вопил похабщину, второй увидел нас и заорал:

– Люди!.. Помогите!.. Помогите поднять Ваську…

Мы поспешно огибали их по проезжей части дороги, сзади раздраженно гуднула машина. Пьяный орал все громче:

– Люди!.. Вы же хрестьяне?.. Помогите… ха-ха… поднять… гыгы… поднять… мать-перемать…

Мы торопливо выскочили снова на асфальт, сердце мое колотится, кровь бросилась в голову. Не выношу, когда грязный мат направлен на женщин, а он весь попадает в них, если женщины слышат.

За спиной еще долго раздавались пьяные вопли: то дикарски ликующие, то гневные, все перемежается матом, а волна омерзительной вони догоняла нас с порывами ветерка еще несколько раз. Уж и не знаю, чем можно так обосраться, что за дерьмо пропитало штаны и вытекло на тротуар, залив до самого бордюра. Эти двое не сидят на диете, как проклинаемые ими миллионеры, что вкалывают с утра до вечера…

Каролина часто дышала, я ускорял шаг, наконец дом величаво повернулся и, как могучий ледник, отрезал от того мира. Двое дворников в оранжевых, словно революционеры из Украины, комбинезонах старательно собирают мусор, у нас не принято бросать его в урну, хотя та в двух шагах, проехала поливальная машина, тугие струи сбили грязь с проезжей части, грязная вода побежала под бордюром.

На этой стороне дома просторная стоянка, правда, по праву самозахвата: владельцев машин оказалось больше, чем любителей сокращать дорогу через газон, так что все наши машины здесь. Я работаю простым ремонтником бытовой техники, но на «Тойоту» хватило. Я отыскал ее взглядом в тесном ряду припаркованных на газоне машин. Подержанная, с левым рулем, зато всего за тысячу баксов, в то время как новенькие отечественные вдвое дороже, а качество почти то же.

Я старался думать о том, куда едем, но в душе поднимается жестокое, мстительное: убивал бы! Убивал бы всю эту мразь, которую мы, оказывается, по своей гуманности должны всякий раз вытаскивать из дерьма, обмывать и снова выпускать на улицу, чтобы они снова срали, били стекла, ломали все, что можно испортить, воровали, травились наркотиками и приучали к наркотикам школьников…

Каролина взглянула с испугом, ее пальцы тряхнули меня за руку.

– Успокойся!.. Весь горишь. Что делать, Россия в самом деле спивается, это не газеты придумали…

Я прошипел зло:

– Да и хрен с нею! Пусть спивается. Пусть подыхает… та Россия! А мы с тобой – разве не Россия? Мы ж не спиваемся!

Она прижалась ко мне, успокаивая, заставляя расслабить застывшие, как камень, мускулы. В голове стучит злое: хрен с нею, с той Россией. Пусть дохнет такая Россия. Я ей даже помогу хорошим ударом по голове, чтобы сдыхала быстрее. Но околеет та Россия, пьяная и обосранная, барахтающаяся в собственной блевотине. Останется та, что работает, трудится, учится, карабкается к знаниям, приобретает вторую специальность. Останется трезвая, сильная, цепкая, живучая.

И пусть лучше половина России вымрет, захлебнувшись собственным дерьмом, чем будет им же пачкать вторую, а эта вторая, вместо того чтобы учиться и работать, будет то и дело вытаскивать из дерьма первую, обмывать, лечить, одевать в чистое и спешно ремонтировать выбитые стекла, поломанные лифты…

Перед машиной Каролина нарочито замедлила шаг, чтобы я успел зайти с ее стороны и открыть для нее дверцу. Ерунда, конечно, сама умеет пользоваться и передними и задними клешнями, но мне нравится оказывать подобные знаки внимания, а она, хоть и современная женщина, не поднимает крик о мужском шовинизме, принимает с милой, благодарной и очень женственной улыбкой.

Машина стронулась с места, я перевел дыхание: что так завелся, почти каждый день вижу какую-нибудь пьяную мразь, она ж везде, но вместо того чтобы убивать их на месте, Госдума решает, где построить новые корпуса больниц «для реабилитации». Перевел дыхание, традиционно спросил, какой дорогой поедем, Каролина так же привычно ответила, что мне виднее, где в это время могут быть пробки. Я вырулил на шоссе, движение не слишком, перестроился в левый ряд и погнал, стараясь приноровиться к «зеленой волне» светофоров.

Голембовские, как и мы с Каролиной, купили квартиру, а не «получили», купили на свои заработанные, это теперь предмет гордости и сдержанной похвальбы не только у такой молодежи, как мы, но и вообще. После торопливого ремонта обставили недорогой, но хорошо сделанной мебелью, импортной, кстати, теперь созывают гостей и всем бахвалятся успехами. Жена Голембовского, Жанна, предупредила, что у них все еще кое-как и на белую нитку, но ведь ремонт невозможно закончить, можно только прекратить, так что ждем-с, ждем-с!

По дороге остановились купить шампанского, конфет и цветов, я изнылся, пока Каролина перебирала цветы и вместо того, чтобы купить готовый букет, вместе с продавщицей начала составлять из отдельных цветков что-то новое, как будто эти пучки цветов чем-то разнятся, кроме цены! Продавщица даже не удивилась такой дури, подбирает один к другому вместе с Каролиной, щебечут что-то на своем птичьем языке, а я, как раздраженный осьминог, покрывался цветными пятнами, переминался с ноги на ногу. Идущие мимо мужчины бросали на меня понимающе-сочувствующие взгляды.

2006 год, 30 мая, 18.40 по Гринвичу

У дома Голембовских дорогу перегородил неопрятненький грузовик. С него снимают мешки с цементом, с другой стороны задним бортом подогнали трейлер, дюжие грузчики стаскивают мебель.

Один лифт постоянно занят, ремонтники норовят захватить и второй под свои нужды, но жильцы чуть ли не охрану выставили: один лифт только для жильцов, мы с немалыми трудностями поднялись на двадцатый этаж, на захламленной площадке в одном углу куча пустых ящиков и упаковки от мебели, в другом – двери и окна, которые жильцы заменили на что-то лучшее..

Голембовский открыл по первому звонку, радостно улыбающийся, с силой пожал мне руку, у него это пунктик, Жанна выскочила навстречу и расцеловалась с Каролиной, в то же время ревниво и молниеносно осмотрели друг друга, не переставая щебетать и улыбаться.

В прихожую, пока мы переобувались в домашние тапочки, вышел Коля, наш общий приятель, румяный и улыбающийся, в своих вечных десантных штанах, пошел ко мне с протянутой издали рукой, как Брежнев в кинохронике. Несмотря на свои тридцать лет, он все еще для всех Коля, хотя вот Голембовский еще со школьной скамьи Аркадий, и даже для жены – Аркадий, но никогда – Аркаша.

– Привет, – сказал Коля жизнерадостно и постарался посильнее пожать мне пальцы. – Как дела?.. Каролиночка, вы оба выглядите просто чудесно. А мы тут вчера малость дернули… Не помню, как и домой добрался. Морда сильно помятая?

– Да нет, нормально, – отмахнулся я.

– Брешешь, – сказал он обрадованно. – А глаза красные?

– Чуточку, – ответил я, чтобы сделать ему приятное, хотя глаза совсем не красные. – Самую малость.

– Вот видишь, – сказал он ликующе. – Это у меня здоровье железное! Другого бы свалило. Пойдем, пока дамы поболтают, дернем по рюмочке красного…

– Не хочу, – ответил я.

Он удивился.

– Почему?

– Мне хватит, когда за стол сядем.

– А я винца всегда готов лишний стаканчик, – сказал он с оптимизмом. – Красное вино полезно для здоровья! А здоровье нужно, чтобы жрать водку. Кстати, почему таблетки пьют, а водку жрут?

Он похохатывал, мы прошли в большую комнату, навстречу поднялись Леонид и Михаил, обменялись со мной вялым рукопожатием. У Михаила – усы, роскошные хвастливые, а у Леонида – бакенбарды. Я с ними держусь вежливо, но друзьями никогда не станем: не считаю полноценными тех мужчин, кто вот так печется о внешности. Такие усы не сами по себе вырастают: их надо холить, выращивать, ухаживать, лелеять, всякий раз перед зеркалом накручивать кончики то так, то эдак, а выбривать осторожненько вокруг, стараясь не зацепить лишнюю волосинку. Словом, в нынешней заботе мужчин о внешности есть нечто педерастическое, недаром же так быстро растет число этих извращенцев.

По мне, что педерасты, что усачи с бородачами – одно и то же.

Их жены, Настя и Марина, вполне нормальные быстро полнеющие клухи, домовитые и хозяйственные, таким не до перверсий. Хотя Настя совсем ребенок – семнадцать лет, а пампушка, что будет дальше? Хотя, кто знает, чему обучатся с такими орлами-гедонистами. Еще в комнате Юлиан, рослый молодой мужчина в малиновом пиджаке, с комплексом Дон Жуана, как деловито сообщил мне Коля, школьный приятель Аркадия и Михаила. Он не понравился мне тем, что сразу начал раздевать Каролину глазами, а я ему, понятно, тем, что раздеваю ее как раз не глазами.

Юлиан суховато поклонился мне издали, но вылезать из-за стола не стал. Коля притащил стул и, подсев к Каролине, начал с жаром рассказывать про новые возможности, которые открыл в байме «Sims-2». Посыпались словечки насчет текстур, скинов, модов, оба с горящими глазами рассказывали, как устраивают личную жизнь персонажей, чтобы те не ссорились, продвигались по службе и были счастливы, я тихонько отсел к Аркадию, хозяину квартиры, где мы регулярно устраиваем тусовки.

Он посмотрел веселыми глазами.

– Знаешь, уже и Леонид начал спрашивать у Каролины, как проходить ту или иную байму. Как она помнит все закоулки и где какой ключик? Тебе все мужики завидуют!

– Не знаю, – ответил я, – я ни во что не играю, кроме тетриса или чего-нибудь простенького. Мне всегда времени не хватает!

– И мне, – вздохнул он, – а она у тебя и первая все баймы проходит, и работать успевает… Давай, пока все соберутся, по глотку красного?

– Без меня, – ответил я. – За рулем, увы.

На балкон вышел Михаил, я пошел к нему, но когда оглянулся, бокал перед Аркадием все так же пуст, а он сам с видом знатока внимательно изучает этикетку.

Со стороны кухни раздался веселый голос Жанны:

– Мужчины!.. К столу, к столу. Настя, Марина, загоняйте их сюда. Что они там разбрелись?

Каролина бросила на меня победоносный взгляд, мы чувствуем некоторое превосходство – уже понимаем, что это глуповато: все встречи, праздники и мероприятия отмечать обязательно обильной едой и такой же выпивкой. Что было хорошо в голодном мире наших прадедов, как уже не совсем, не совсем в нашем изобильном мире.

Стол в самом деле ломится от жареного и пареного, обязательного оливье, мы все начали по одному устраиваться на треугольном диванчике. Кухня не предрасполагает к приему гостей, но в России традиционно встречаются на кухне, а спорить против традиций себе дороже. Коля сел первым и с видом знатока начинает откупоривать бутылку. Стул возле него пуст, Настя перехватила подсказывающий взгляд хозяйки, передвинулась, заставив пересесть и мужа, а Коля, сдирая фольгу, начал запальчиво и подробно рассказывать, что он бросил Эвелину, что она вовсе не была ему невестой, что это была всего лишь легкая интрижка, он сам в ней разочаровался и бросил.

Рассказывал слишком подробно, с жаром. Его слушали, кивали, отводили глаза. Я подумал с неловкостью, что слишком силен этот инстинкт в нас… или не инстинкт, а как его правильно назвать, ну это чувство, когда панически страшишься, что женщина тебя оставит, в этом как будто нечто ужасно позорное, и потому стараешься оставить ее первым. Я замечал это с самой ранней подростковости, когда только начинаем встречаться с одноклассницами, у одних проходит быстро, у кого-то остается на всю жизнь.

Помню, одно время по всем каналам крутили арию герцога из «Риголетто», где этот хлыщ распевает, как эти красавицы в любви вечно клянутся, но оставляют так же шутя, так же шутя, но, мол, я – сама круть, «…оставляю их раньше я, но оставляю их раньше я!», и мы все, слушавшие, облегченно вздыхаем: ага, он оставил их на секунду раньше, так что все в порядке, честь спасена, он не опозорен.

Я, наверное, урод, но при неизбежных расставаниях я всегда предпочитал, чтобы инициатором оставалась или выглядела женщина. Во-первых, так просто благороднее: брошенная женщина всегда выглядит несколько униженно, во-вторых, я сам выгляжу достойнее, ибо, глядя на меня, начинают говорить: да что это она перебирает, как свинья в апельсинах, ведь хороший же парень…

В глазах других женщин у меня, как у брошенного, в таких случаях рейтинг не ниже, а выше, чего не понимает Коля со своим детским самоутверждением.

Шампанское хлопнуло, пробка ударилась в потолок. Что ж, это в приличных домах так не делают, но в кабаках, где гуляют пьяные купчики, которые хотят, чтобы все видели, как они гуляют, это хлопанье пробками – обязательно, я снова ощутил тепло руки Каролины. Мы уже знаем, что хлопать пробками – неприлично, и уже так не делаем. Вот уже месяц.

Жанна хозяйским взором оглядывает стол. Тарелки с холодным мясом, с горячим, мясные салаты, жирная рыба, белый хлеб, множество бутылок дешевого вина, две водки – на любителей, одна – шампанского, это мы принесли, играя роль эстетов.

Каролина несколько замялась, прежде чем опуститься на лавку, осторожно расстегнула верхнюю пуговицу на джинсах, тонкие пальцы тронули «молнию», только после этого присела. Я смолчал, остальные посматривали с понимающими улыбками, многие женщины ходят в таких обтягивающих джинсах, что даже сидеть не могут, а Каролина, неловко улыбнувшись, сказала извиняющимся тоном:

– Жаночка, это не то, что ты подумала…

Она понимающе промолчала, я спросил:

– А что надо было подумать?

– Я сделала пирсинг, – ответила она тем же виноватым тоном. – Но еще побаливает, когда поясом жмет.

Все заинтересованно вытянули шеи. Я удивился:

– На пузе?.. Покажи!

Она снова встала, приподняла маечку. Блеснули два черных шарика в районе пупка: верхний помельче, нижний крупнее. Кожа вокруг обоих покраснела, даже припухла.

– Круто, – сказал я искренне. – А почему черные? У других я видел такие блестящие…

– Временные! Так всегда делается. Потом поставлю настоящие. Тебе в самом деле нравится?

Она смотрела с такой надеждой, что у меня защемило в груди.

– Очень, – сказал я искренне. – Ты молодец. У тебя такой чудный животик! Потеплеет, будешь ходить только в топе.

Она с неловкостью улыбнулась и вновь села…

– Чудный… скажешь такое. Я все толстею! Только и надежды, что теперь поневоле худеть и фитнесить вдвое больше.

Женщины посматривали с завистью, а Настя, моложе Каролины на пятнадцать лет, но быстро толстеющая, взглянула с откровенной злостью. Да и все женщины поглядывают очень уж испытующе, Каролина как белый лебедь среди крупных невзрачных гусынь. Даже Жанна, на что уж общаемся постоянно и тесно, то и дело косится на Каролину с тем же немым вопросом: как ухитряешься с парнем, моложе тебя на восемь лет?

Я сделал вид, что поглощен разливанием вина по фужерам. Абсолютное большинство мужчин, которые вот так с женщинами старше себя, – люди зажатые, закомплексованные, не в состоянии легко общаться со сверстницами. У тех слишком высокие требования, всегда могут сравнить с N или D, с которыми трахались вчера, потому зажатенькие мужчинки трусливо предпочитают женщин как бы второго сорта, а то и третьего, у которых требования к партнеру поневоле ниже.

Я это знаю, но плохо то, что знает и Каролина, постоянно ищет во мне то зажатость, то трусость, то неполноценность, а я не умею убедить, что просто люблю ее, что она в свои тридцать два года в сто тысяч раз лучше этого стада одинаковых семнадцатилетних телок, веселых и скачущих по дискотекам, с еще не расплывшимися в горы мяса фигурами, но внутри уже коровами, даже коровищами, которыми станут пугающе скоро.

Выпили за встречу, некоторое время закусывали: в России, в основном, не еда, а закуска, потом по второй, разговоры пошли чуть раскованнее, все мы привычно поглядываем на телевизор – непременный участник любого застолья. У Голембовских обновка: осточертевший громоздкий ящик заменили жидкокристаллическим экраном. Правда, всего пятнадцать дюймов, но все-таки входящий в моду панельный LCD. Не случайно присобачили на стену. Конечно, как картину, не повесишь: задняя стенка должна отводить тепло, потому такой нелепый с виду зазор между стеной и задней панелью, но все равно и шаг вперед, и бахвальство достатком.

Изображение даже четче, чем у нашего, но у меня с наибольшей на рынке диагональю – девятнадцать дюймов, так что я скромно молчу, а Коля сразу завелся, завопил с гневом и возмущением:

– Вы посмотрите, что показывают! Что показывают, а? И это телевидение!.. Кладбище для собак! Собак хоронят, как баронов: а еще и памятники из мрамора им ставят!.. Тьфу, до чего мир докатился!..

– Это верно, – согласился Леонид. – Раньше про человека говорили, мол, похоронили, как собаку, а здесь собаку хоронят, как знатное лицо. Это самое VIP, да?

– Да уж, – подтвердил Михаил. – Эта самая VIP-персона.

Я тоже привычно кивнул, изобразил возмущение. Очень часто и сам замечаю, что лучший кусок так и тянет отдать собаке, какие у нее глаза, это ж подавиться можно, если не отдать, смотрит молча, с укором: ты большой, а я маленькая, вот сижу и смотрю на тебя, а тебе не стыдно, да? Но совсем перехлест, когда люди мрут в канавах, а собак кормят красной рыбой и покупают им лежанки, на которые и королева не отказалась бы опустить зад. Хотя с другой стороны, пусть мрут. Мы с Каролиной только что видели таких, которых мы якобы обязаны перевоспитывать, лечить, обирать с них блох и вытирать им слюни.

Аркадий, наливая себе в граненый стакан водочки, сказал с недоброй ухмылкой:

– Больные люди так делают. У кого желудки здоровые, те знают, куда лишние деньги истратить!

Он ухмыльнулся, налил и Коле. Хотел долить Насте, но та покачала головой и указала взглядом на бутылку с портвейном. Коля кивнул понимающе, взял бутылку и налил ей красненького.

А те, хотел было поинтересоваться я, кто зарабатывает больше, чем сумеет пропить? Это для нас зарплата в триста долларов – предел, а если человек получает тысячу, десять тысяч или даже сто? Если станет пить самое дорогое коллекционное вино, и тогда не пропьет. Но все равно, разве можно хоронить любимую собачку вот так пышно? Или же лучше истратить на этих, которые мрут в канавах?

Я представил себе, как милосердный миллионер раздает деньги этим бомжам, как они на радостях бегут в магазин, покупают водки столько, что упиваются вусмерть, кое-кто вообще не отходит, пьет, пока не околеет… нет, тоже хреново.

Марина, накладывая салат, восхитилась:

– Жаночка, какой вкусный салат, дорогая! Сама купила?

– Конечно! – ответила Жанна с милой улыбкой. – Жена должна уметь готовить мужа, а не салат.

Марина всплеснула пухлыми ручками:

– Что может сделать женщина из ничего? Прическу, салатик и трагедию. Ты настоящая женщина, Жаночка!

– Нет такой еды – салат, – объяснила Жанна и взглядом указала на Колю. – Есть такая закуска.

Марина тоже посмотрела на бравого Колю и сказала заботливо:

– Жаночка, Коле салатик надо подстелить помягче…

– Сделаю, – пообещала Жанна, – хотя в прошлый раз он поцарапал морду лица не моим салатом.

– А чем?

– Похоже на следы от твоей брошки…

Это у них дружеская разминка, уже и женщины приняли манеру «небритого героя».

Аркадий, поглядывая на экран одним глазом, взял пульт и начал щелкать по каналам, но везде как раз показывают взорванный террористами кинотеатр, где погибло двести зрителей. К счастью, среди погибших российских граждан нет. На разных каналах идут свои репортажи, но все ликующе подчеркивают, что среди погибших нет россиян. За столом это приняли с чувством глубокого удовлетворения, только я тихонько шепнул Каролине:

– Прекрасный комментарий. А остальные, дескать, пусть гибнут, не жалко!

Каролина улыбнулась, Леонид услышал, поморщился.

– Ну что ты такое говоришь?

– Это не я, – пояснил я, – это по телевидению говорят!

– Там говорят, что среди погибших наших нет.

– А остальные – не наши? Остальные пусть гибнут?

Леонид поморщился сильнее.

– Ну что ты к словам цепляешься!.. на самом деле, конечно, имеют в виду не это. Но, правда, своих жалко больше, чем чужих, это ж понятно…

– Конечно, понятно, – согласился я.

Каролина грустно улыбнулась, что-то в нас есть такое, что смотрим эти передачи с удовольствием, наблюдаем, как вытаскивают залитого кровью человека из-под развалин, а сами продолжаем накладывать на тарелку мясной салат. Кто-то из биологии еще помнит, что вообще-то мы один биологический вид, но все равно – приятно видеть, как там гибнут, а мы раскрываем очередную бутылку шампанского и накладываем новую порцию жареного мяса.

Коля поднялся с наполненной рюмкой.

– Дайте мне точку опоры, – заявил он, – и я произнесу тост. Все мы знаем, что в вине мудрость, в пиве сила, в воде – бактерии! Вообще все беды от водки. В лучшем случае – от коньяка. Но не водкой единой пьян человек, наши девочки вообще водку не уважают, так что на столе ее почти нет… ну почти, почти, значит, она ценится выше.

Леонид сказал с неудовольствием:

– Ты прям как грузинский тамада!

– Верно, – ответил Коля, – закругляюсь. Так выпьем же…

– …за то, что собрались, – закончил Леонид.

– Прекрасный тост, – одобрил Коля. – На жизнь надо смотреть проще.

– И она ответит тебе тем же, – поддакнул Леонид так искренне, что Коля ничего не заподозрил. – Ты прав, мужчине нужна жена, потому что не все в жизни можно свалить на правительство.

Коля застыл с раскрытым ртом, стараясь вспомнить, когда же он такое говорил, но Леонид посмотрел на него честными глазами человека, который никогда не врет, осушил рюмку и принялся перетаскивать на свою тарелку аккуратно нарезанные ломтики селедки.

Коля опрокинул рюмку с недопитым красным вином, по белой скатерти торжествующе расплылось красное вино. Все закричали, что к счастью, к счастью, Настена посоветовала посыпать солью, а Леонид с усмешечкой сказал, что «Тайд» и это отстирает. Потом, когда прошли по третьей, у Михаила с вилки соскочил ломтик жирной селедки, он тут же снова подцепил на зубья, но на скатерти осталось жирное желтое пятно.

Коля таскал на свою тарелку разноцветные ломти: розовой буженины, красной форели, белые – сала, непонятно зачем, щедро посыпал солью и перцем, затем рука привычно цапнула бутылку с водкой, как-то машинально налил рюмку до краев. Одним глазом посматривал на работающий телевизор, там раскручивают кампанию по распродаже четвертых пней в преддверии прихода шестидесятичетырехбитной платформы, цены снижены, красотки в купальниках предлагают в рассрочку и кредит, все без процента, почти халява, так что налетайте, братцы!

– Надо купить, – сказал Леонид солидно. – Рекомендую! Я как только приобрел, сразу же пару сот книг скачал!

– Так за скачивание же надо платить, – возразил Михаил. – Разве не так?

– Я скачивал по локалке, – объяснил Леонид.

– А разница есть?

– Во-первых, выложили пираты. Во-вторых, за локалку не платят, хоть гигабайты перекачивай!.. Я уже два фильма оттуда утянул.

Коля заговорил рассудительно:

– Фильм – еще понимаю, но как эти чудаки читают с экрана?.. Это вообще уроды. Разве что-то может заменить чтение лежа на диване обыкновенной книжки, когда шелестят страницы, когда переворачиваешь, а не скроллируешь, когда можешь вернуться и заглянуть на пару страниц взад?

Михаил молча чокнулся с ним, дружно выпили. Леонид лишь презрительно усмехнулся, мне почудилось, что не спорит только из вежливости. Сам он, знаю, читает с экрана ноута, и шрифт выставляет, и размер страницы, да и перелистывать на пару страниц взад умеет, не говоря уже о том, что на одной флешке может возить с собой в нагрудном кармашке десяток тысяч книг.

Вообще мы все соглашаемся, что техника – зло, хотя никто и не подумает отказаться от бытовой техники и перебраться жить в пещеры или хотя бы в палатку, соглашаемся, что лекарства из трав лучше, чем синтетические, соглашаемся, что надо пить и есть все, здоровьем пусть дорожат трусы, а мы – лихие, крутые, бесшабашные и безбашенные…

– Я тоже читаю с экрана, – заявила Настена, она самоотверженно поддерживает мужа в любом случае, даже если не понимает, о чем он говорит. – Это прогрессивно!

Жанна сказала с неудовольствием:

– Пусть прогрессивно, но как неудобно!.. Согласись-ка!

– От согласиськи слышу! – радостно отпарировала Настена.

Стук вилок и ножей, сплетающиеся в паутину голоса, слушая которые начинаешь пьянеть еще до того, как алкоголь поступит в кровь. Воздух незаметно разогревается от множества горячих тел, запах пота начинает пробиваться сквозь все завесы дезодорантов, причудливо смешивается с ароматами жареного мяса.

Первые блюда опустели, Жанна пробовала усиленно впихивать горячее. Хозяева больше всего страшатся, что гости вдруг да не ужрутся, это же такой позор, и даже вот такие трепетные интеллигенты, как Аркадий, и то не могут вырваться из этой ловушки, но я в этой компании единственный неинтеллигент, поднялся и сказал, что жутко хочу курить, так что извините, отлучусь на балкон.

За мной с явным облегчением потянулись мужчины, весь вечер просиживать за обильно накрытым столом чуточку нелепо. Если бы наши родители, а еще лучше, бабушки и дедушки, вот так же отмечали праздники – это понятно: им уже не до танцев, да и все еще стараются отъесться хоть теперь за все голодное детство.

Юлиан во время сидения за столом все посматривал на Каролину, я видел, как выпячивает грудь, делает то умный вид, то весьма томный, то вскользь упоминает, что он уже в одном шаге от должности старшего менеджера, это такие возможности, такие возможности, особенно корпоративные льготы, но Каролина лишь улыбалась вежливо, однако продолжала разговор с Аркадием и Жанной.

Во время перекура, после которого снова надо будет за стол, Юлиан подошел красивый и наглый, в руках по фужеру вина, один вручил мне, поинтересовался весело:

– Правда, что только упорный, каждодневный труд может сделать из обезьяны слесаря-ремонтника шестого разряда?

– Не знаю, – ответил я очень вежливо. – У меня пятый.

Он приятно удивился:

– Пятый? А что ж так низко?

– Со старшими манагерами надо было банку раздавить, – объяснил я. – А я пью только с теми, с кем изволю.

Его лицо напряглось, когда я посмотрел ему в глаза и выплеснул содержимое фужера прямо с балкона. Все говорят, что у меня недостаточно интеллигентное лицо, то есть что думаю, то на нем и проступает крупными буквами, Юлиан пробормотал что-то и попятился, кто знает этих слесарей-ремонтников, вдруг и его того, вслед за красным вином, а квартира на двадцатом этаже…

Леонид, вот уж не ожидал, сказал вдруг, что это мы, как старичье, только за столом и за столом, посидим хоть в большой комнате, Жанна так ее украсила, грех не похвалить, и мы с большим облегчением расселись на диване и в креслах. Настена и Марина, поглядывая на Каролину, завели громкий спор насчет ботулакса, вживления золотых нитей, силикона, подтяжек, а так как Каролина не среагировала, перешли на обсуждение сенсации насчет стволовых клеток. Уже, вроде бы, их выращивание вот-вот удешевят настолько, что один укол стоить будет не больше годовой зарплаты. Всего нужно пять-семь, так что можно собирать денежки на будущее, ведь морщин не миновать, а любая женщина все с себя отдаст, только бы помолодеть хоть чуточку…

Я слушал, посматривал на раскрасневшиеся лица наших добропорядочных жен. Обе хоть и спорят, но обе доказывают друг другу, как хороши стволовые клетки, как они спасут их внешности, преобразят, улучшат здоровье, фигуры… Я вообще-то сам считаю, что стволовые клетки – круто, о них весь мир в лапти звонит, но вот посмотрел на этих и уже начинаю сомневаться. Бывает так, что достаточно посмотреть на своего соратника, послушать, после чего начинаешь думать: а не дурак ли я?

Если хорошенько пошевелить мозгами, то все надежды на чудодейственные стволовые клетки прут от нашей тайной неприязни к машинам, к технике. Мы даже лекарства делим на синтетические и «натуральные», хотя козе понятно, что ну не могут травяные настои неграмотной бабы Матрены или каких-то дохлых китайских императоров – не один ли хрен, конкурировать по лечебным свойствам с разработками суперсовременной химии. Но мы, как пещерные люди, предпочитаем «натуральные».

Какие стволовые клетки, они ведь тоже из такого же дерьма, как и мы сами. Что они могут: ну чуточку омолодить, ну даже очень омолодить, но это и все, а вот стремительно развивающиеся технологии уже сейчас поражают мир чудесами. Вот сейчас, когда смотрю на Жанну и Настену, яснее ясного становится, что если они в восторге, то явно какая-то дрянь или же полный тупик.

2006 год, 30 мая, 19.35 по Гринвичу

Супруги Каневские пришли, как всегда, с опозданием. Яркие, праздничные, поглядывающие на все и на всех свысока, оба белозубые, статные, только Анатолий располнел еще больше. Альбина тоже прибавила в формах, но ей идет: пышные груди вылезают из низкого выреза, круп широк и приподнят, губы стали толще и сексуальнее, как раз тот случай, когда хорошего человека чем больше, тем лучше.

Пока они расцеловывались в прихожей с хозяйкой, Леонид вылез из-за стола, Коля заметил вдогонку:

– Что-то часто пользуешься туалетом… Хоть одно дерево посадил?

Сам он, однако, тоже выбрался навстречу Каневским, галантно поцеловал Альбине ручку, воскликнул потрясенно:

– Альбина, где это ты так загорела?.. А где не загорела?

Еще через четверть часика раздался звонок в дверь, Аркадий поспешно выбрался из за стола.

– Наша Светлана!.. Узнаю, узнаю…

Светлана, рослая блондинка с роскошной копной волос и в маечке, что открывает литые загорелые плечи и плоский живот, вошла с ослепительной улыбкой, ослепительно красивая, как фотомодель, прямоспинная, с высокой грудью и дивной тонкой талией – работа инструктором в шейпинг-центре обязывает и самой быть картинкой, иначе народ не станет ломится в такую группу. С улыбкой позволила обнять себя Аркадию, шаловливо коснувшись безлифчиковой грудью, расцеловалась с Жанной, всех-всех одарила сияющей улыбкой безукоризненно ровных и белых зубов.

Мужчины начали двигать задницами, ужимая жен, но Светлана подсела к Каролине, ее лучшей подруге.

– Что опаздываешь, – упрекнула Каролина, – все вкусное съели!

– Прекрасно, – откликнулась Светлана с энтузиазмом. – Меньше придется сбрасывать.

– Все калории высчитываешь, – упрекнула Каролина.

– Работа такая, – вздохнула Светлана, но в ее голосе смирение было пуще гордыни, мы переглянулись понимающе. – Такая я нищщасная…

Каролина хихикнула, только у нас троих работа совпала с хобби: Светлана в любом случае изнуряла бы себя на тренажерах, мне нравится зарабатывать ремонтом видеомагнитофонов, телевизоров и компьютеров – я вообще обожаю сложную технику, а Каролина еще со школьной скамьи грезила тайнами Вселенной, а теперь вот получает зарплату как сотрудник Центра астрономических вычислений.

Я невольно скользнул взглядом по остальным за столом: все пашут только из-за жалованья, все клянут работу и ждут не дождутся лета, чтобы на юга, и только нам троим повезло, безумно повезло. Специалисты говорят, что если изобилие для всех, то лишь один из тысячи продолжил бы работу, остальные тут же оставили бы свои осточертевшие конторы и предприятия.

Светлана и Каролина поклевали одну дольку торта, причем обе старались отгрести жирную часть друг другу, и выковыривали сухие кусочки, Коля поднялся с фужером в руке.

– Дорогие… гм… товарищи! Вот читал я Пушкина, «Выпьем с горя! Где же кружка?», и понял, что он так и остался то ли негром, то еще кем-то непонятным, но русским стать не сумел. Ну кого из нас, если хотим выпить, тем более – с горя, интересует местонахождение какой-то там кружки? Вон Леонид вообще собирается из горла…

Леонид обиделся:

– Я же пиво! Пиво – можно.

Коля сказал поощрительно:

– Да все можно. Алкоголь нужно принимать таким, какой он есть. А вообще ты прав: где пиво – там и Родина! Сам знаешь, когда водка заканчивается, закуска становится просто едой, а разве мы такое кощунство допустим? Там выпьем же за…

Каролина слушала с таким интересом, будто в самом деле восторгается его речами, потом я сообразил, что она смотрит с симпатией на самого Колю: в самом деле хорош и колоритен, душа нараспашку и сердце на рукаве, добрый и отзывчивый, все его слабости на виду, да он и не слишком скрывает, даже бравирует ими. В наше закомплексованное время и в нашем сложившемся кружке общения, где комплекс на комплексе, он выгодно отличается дикарской чистотой и открытостью.

Все с разной степенью энтузиазма выпили, а мне вот нельзя – за рулем, как удобно. Сделав вид, что покидаю стол ради облегчения кишечника, иначе будут обижаться, вышел в другую комнату, а оттуда на балкон. Майский вечер теплый, небо окрасилось в нежные алые цвета, облака застыли, потемнели, с востока идет плотная темнеющая синева, а на западе еще догорает закат, прижимаясь к земле, небосвод над ним почему-то светло-зеленый, почти прозрачный, а в самой выси вообще что-то невообразимое…

Сзади простучали каблучки, пахнуло знакомым ароматом. Каролина подошла свежая, сунула мне под майку холодные ладошки, явно минуту назад из-под ледяной струи.

– Ага, страшно?

– Брысь отсюда, жаба! – заорал я, но она хихикала и грела лапы, пока не услышала сзади голоса, убрала руки и сделала вид благовоспитанной девочки.

В комнату, где мы стояли на балконе, вошли Леонид и Михаил с женами, заскрипел диван под их грузными раскормленными телами, а мы смотрели на высокие дома, где в окнах начинают загораться огни, на машины, что одна за другой включают фары, очень красиво, когда по одной стороне дороги идут с желтыми огнями, по другой – удаляются с красными.

На балкон вышла Светлана, красноватый свет заиграл на литых плечах.

– Каролиночка, ты не будешь очень против, если я уведу твоего… дружка потанцевать?

– Сделай одолжение, – ответила Каролина легко, – научишь танцевать, спасибо скажу.

Светлана протянула мне руку, я помотал головой.

– Из меня танцор, – объяснил я, – как из… ладно, смолчу. Ты знаешь.

– Когда медленно танцуешь, – объяснила она с лукавой улыбочкой, – ничего не мешает…

– Каждой хорошей девушке, – согласился я, – по плохому танцору!

– Тогда все в порядке, пойдем?

Я упирался, но она ухватила за руку цепкими пальцами, привыкшими сжимать гриф штанги, умело дернула, и я вынужденно сдвинулся, чувствуя, что меня увлекает за собой что-то вроде шагающего экскаватора.

В комнате она сразу прижалась, заставила двигаться едва-едва, так что даже с моим умением такое танцевать можно, согласен. От ее сильного здорового тела приятно пахнет духами, я старался напоминать себе, что это она отбивает запах пота, а так вообще культуристки потеют, как лошади или балерины.

– У тебя плотные мышцы, – заметила она одобрительно, – тебе качаться нужно.

– Зачем?

– Вздуешь такие мускулы! Все мужчины завидовать будут.

– Зачем? – повторил я. – Я, так сказать, извини за выражение, интеллектуал нижнего уровня. У нас появиться с мускулами – позор. Мы тяжелее проца или харда ничего не поднимаем. Сила есть – ума не надо, и все такое прочее. Все-таки главное не сила, а правильный вектор ее приложения.

– Знание – сила, – весело отпарировала она, – а незнание – мощь миллионов. Мужчина с мышцами всегда смотрится лучше, чем без оных. Кем бы он ни был. Уж поверь, мы, женщины, говорим друг с другом без утайки.

Она умолкла, только бросила взгляд на Каролину, я тоже промолчал. В Светлане, если особенно не приглядываться, не всякий рассмотрит мастера спорта по фитнесу, а еще раньше она занималась бодибилдингом и пауэрлифтингом. Просто очень хорошая фигура, крупная грудь идеальной формы, наверняка твердая, словно из дуба вырезанная, отшлифованная и покрытая лаком… нет, скорее, как упругие резиновые мячики, не надуваемые, а литые… гм… широкие плечи и тонкая талия, а руки очень красивые, с тугими трицепсами, которые у женщин начинают отвисать уже со студенческого возраста.

Ей двадцать семь, вспомнил я. На два года больше, чем мне. Может быть, еще и потому посматривает на меня заинтересованно. Если я выбрал в подруги женщину, старше себя на восемь лет, то разницу в три вообще не замечу. Не то, что остальные козлы, уже седые, а все молоденьких девочек ищут.

В комнате Коля, возбужденно блестя глазами, рассказывает внимательно слушающей его Насте:

– Иду я себе в магазин, вдруг из-за угла заряд из BFG… Ну, я сразу все понял, тут же в магазин, взял одну беленькую, две красных, вышел: на душе, как в раю!

Настя сказала с игривым неодобрением:

– Ах, Коля, сколько же ты выпить сможешь?

– В меру выпитая водка, – сказал Коля наставительно, – хороша в любых количествах. В жизни человек должен попробовать все и решить, нужно это ему или нет. Кто-то не все пробует, а кто-то, попробовав, уже не может правильно решить.

– А ты решаешь, – спросила она как-то намекающе, – правильно?

Он не понял, что его клеят, или же сделал вид, что не понял, так бывает дешевле, вскинулся оскорбленно.

– А как же? От нечего делать пьют только недалекие люди. Умный всегда найдет причину.

Она покачала головой.

– Ох, Коля, Коля… Ты не пробовал вернуться к нормальной жизни?

– Только вчера вернулся к нормальной, – сказал он обвиняюще. – Вернулся, а ее уже нет… Ну, что оставалось, как не тяпнуть по маленькой?

Она засмеялась, широко раскрывая сочный рот, откинулась на спинку дивана, чтобы грудь выше и вся как бы в постели, должен же он раздеть ее глазами, если алкоголь не совсем пригасил мужские инстинкты, у нее такое роскошное нежное тело, белое, как сало молодого поросенка, вот уже несколько лет не знающее загара, чтобы сохранить белизну.

– Кроме вина и водки, – сказала она уже без намеков, – в жизни столько удовольствий! Особенно в мужской.

– Увы, – сказал он уныло, – на эти удовольствия уходит весь мой заработок. На жизнь не остается!

– Повышай квалификацию, – посоветовала Настя. – Володя уже и в НИИ подрабатывает…

Коля удивился, повернулся ко мне.

– Правда? Володя, держись подальше от науки: выяснилось, что научные исследования вызывают рак у лабораторных крыс.

Я не успел объяснить, что мои научные исследования начинаются и заканчиваются ремонтом компьютеров, но Коля уже отвернулся, пропел весело:

– На горе стоит хомяк. Его мучит отходняк… Если не было бы глюка, жизнь была б такая скука!

Незаметно подошла Светлана, сказала лукаво:

– Ох, Володя, не в мудрости сладость жизни…

– Да не занимаюсь я наукой, – возразил я. – Просто помогаю с одним проектом для института металлургии. Ты же знаешь, беру подработки везде, где удается.

– Всех денег не загребешь.

– Я люблю работать, – возразил я, сразу ощетиниваясь, никто не любит, когда подозревают в жадности. – Мне нравится работать.

– Если хочется работать, – сообщил Коля, – ляг, поспи – и все пройдет. Если человек вкладывает в работу всю душу, то на общение с людьми у него уже ничего не остается. А разве мы живем не для общения?

Настя сказала ехидно:

– Может, Володя живет ради зарплаты, потому и зарабатывает много?

– С тем, что работать ради денег нельзя, – сказал Коля, – согласны все, поэтому одни работают, не получая денег, а другие получают деньги, не работая. Если честно, то ничто так не отбивает желание работать, как зарплата. Если я не найду себе достойной и хорошо оплачиваемой работы, пойду на психфак наглядным пособием.

2006 год, 31 мая, 01.00

Обратно выбрались за полночь, все-таки у Голембовских здорово, хоть и бурчим, но кто теперь не бурчит, расставались с сожалением. Аркадий и Жанна вышли нас проводить, с нами одновременно собрались Светлана и Юлиан. Он предложил довезти ее, но Светлана напросилась к нам: и по дороге, и пощебечут с подругой.

Мне показалось, что Юлиан совсем не разочарован, он вообще-то побаивается слишком сильных и уверенных женщин, да кто их не побаивается, поцеловал Светлане руку, помахал нам уже от своей машины и хлопнул дверцей. Светлана и Каролина шушукались всю дорогу, хихикали, пугали меня инспекторами ГАИ, ведь я все-таки откушал пару фужеров вина, но все прошло мирно: Светлану высадили возле ее дома, а через десять минут уже подрулили к нашему.

В лифте я украдкой присматривался к Каролине. Показалось или в самом деле пару раз в глубине глаз мелькнул страх? А лицо побледнело, даже такому толстокожему, как я, заметно. Вообще я не очень чувствительный человек, но кожей чую, когда с любимой женщиной что-то не совсем так.

– Рассказывай, – потребовал я уже на лестничной площадке, – рассказывай!

Она вздохнула.

– О чем?

– Не прикидывайся, – отрезал я зло. – Думаешь, у меня глаз нет? У тебя неприятности. Говори, что случилось?

Она ответила с вымученной улыбкой:

– Да нет у меня неприятностей! Успокойся.

Я зло тыкал ключом в замочную скважину, не попадал, сказал с быстро нарастающей яростью:

– Знаю, это Жанна тебя обидела!.. Эта гадина всегда пыталась вбить между нами клин.

Она усмехнулась.

– Успокойся. Она положила глаз вовсе не на тебя.

– Все равно, – прорычал я, – эта тварь не может, чтобы не укусить!.. Слушай, давай не будем больше ходить на эти сабантуйчики? Нам и двоим хорошо. А новых знакомых будем подбирать осторожно, очень осторожно…

Она покачала головой, повторила в третий раз:

– Успокойся. Просто у меня настроение что-то…

Линдочка уже виляет обрубком хвостика по ту сторону, едва дождалась, пока дверь откроется. Каролина присела, давая себя обцеловать, почесала за ушами. Я закрыл на два оборота, тоже опустился на корточки.

– Ну разве нам не хорошо? – спросил я. – Каролина, выходи за меня замуж!.. Ну выходи! Выходи. Что тебя держит?

Она засмеялась, как мне почудилось, еще более грустно, чем обычно, когда я задавал этот вопрос, а я уже спрашивал сто тысяч раз. Каролина пошла в ванну, донесся плеск воды, я вышел выгулять собаку. Когда вернулся, Каролина стелила постель.

– Что тебя держит? – спросил я снова.

– Володя… Ну чем тебе плохо вот так?

– А я хочу скрепить узы, – настаивал я.

– Чем, простой печатью на простой бумажке?

– Не простой, – возразил я, – а гербовой. Наверное, гербовой. А почему бы нет?

Она мотнула головой.

– Нет.

– Почему? – спросил я. – Почему ты не хочешь выйти замуж по-настоящему?

Она потянулась в постели, переспросила:

– По-настоящему, это как? Разве мы не муж и жена по факту?

– Мне этого мало, – возразил я упрямо. – Я хочу, чтобы все было и по закону! С печатями.

Она вновь мотнула головой.

– Увы, я девушка старых взглядов. Сейчас это у нас все воспринимается знакомыми, как баловство, флирт, но замужество… ты же моложе меня на восемь лет!

Я сказал зло:

– Вон Деми Мур вышла замуж на парня, что ей в сыновья годится! И все считают, что нормально.

Она покачала головой.

– Нет, нет и нет. Мой муж должен быть не просто моим ровесником, а старше. Намного старше.

– На сколько? – спросил я довольно глупо.

Она вздохнула.

– Не знаю. На много. Мужчина должен быть старше. Так принято. Как на меня посмотрят, что я пришла в ЗАГС с ребенком, моложе меня на восемь лет? Вот если бы старше… да не на восемь, а лет на двадцать… Нет, такие браки, как был бы наш, недолговечны.

– Я никогда тебя не оставлю, – ответил я.

– Ох, Володя!

– Я никогда тебя не оставлю, – сказал я клятвенно. – Никогда! Никогда.

Она слабо улыбнулась, но я ощутил по ее молчанию, что не верит, не видит нас в будущем вдвоем. Я стиснул челюсти, ну как не может понять, что я действительно люблю, молча пошел в душевую, в кабине вспыхнул свет, это я однажды настроил, чтобы лампочка загоралась, когда открываю, включил музыку здесь же в душевой, у меня такая вот продвинутая кабина, долго смывал пыль и пот, все ждал, вдруг да придет Каролина, не дождался, а когда вошел в спальню, она уже спит, согнувшись в комочек, подтянув колени к подбородку, маленькая и настолько беззащитная, что захотелось заплакать от бессилия, что не могу спрятать ее в груди и носить там, чтобы на нее даже листок с дерева не посмел нагло обрушиться всем весом и острыми краями.

Тихо-тихо, замирая на каждом движении, я опустился рядом, подгреб тельце, так умело вылепленное, что все его выпуклости без зазоров вошли в мои вогнутости, облек ее, как твердая скорлупа жемчужину, мои губы оказались возле ее уха, так что мое мощное дыхание сделает ее сон спокойным, защищенным, обхватил и вжал в себя, жалея, что я не осьминог, а еще лучше, кальмар, у того лап еще больше, долго лежал так, замирая от сладкого щема…

2006 год, 31 мая, 09.00

Утром попили кофе, она унеслась на работу, я просмотрел заказы на предмет, ехать ли в контору, либо отправиться по вызовам, заглянул в Интернет и сразу отыскал свеженькое объявление насчет ремонта мака. Сердце застучало ликующе, люблю мощные машины, да и фирма солидная, такая ремонтников со стороны не берет, позвонил на всякий случай, там ответили зло и коротко: приезжай немедленно!

Я ринулся к двери, на подоконнике звякнул телефон. Я рассерженно сделал крюк, схватил трубку.

– Алло!

– А, это ты, Владимир, – прозвучал в мембране женский голос, – а Каролина дома?

– Нет, – сказал я, – уехала на работу. Вернется к вечеру. Что ты хотела, Анжела?.. Скажи, если хочешь, я передам.

На том конце запыхтело, голос прозвучал с длительными паузами:

– Да, это я, Анжела, угадал… Мне вообще-то Каролину… Ладно, я потом позвоню.

– Как знаешь, – ответил я равнодушно и, положив трубку, выбежал из квартиры. Анжела, старшая сестра Каролины, меня недолюбливает, как и вся ее немногочисленная родня. Вообще о Каролине из них никто не вспоминал, но как дознались, что связалась с парнем, который ей в сыновья годится, заговорили именно так: с ума сошла, надо ее как-то образумить. С того времени ей постоянно долбили, что она ведет себя по-дурацки, я вот-вот брошу ее, не лучше ли поторопиться найти достойного солидного мужчину, это он пусть вдвое старше, зато у нее не будет впереди травмы, когда ее бросят, как ненужную вещь…

Впрыгнул в машину, на скорости вырулил на дорогу, нарушив пару правил, но такой заказ упускать нельзя, и тут с холодком сообразил, что вообще-то Анжела знает, где Каролина работает, а еще знает, что в это время она в своем Центре астрономических вычислений. Ко мне домой она обычно не звонила, вдруг да я возьму трубку, а это ж так трудно сказать «Здрасьте!». Да и вообще звонила всегда Каролине по мобильнику…

Пальцы враз похолодели, баранка вспотела и начала проворачиваться. Я исхитрился выудить мобильник, набрал рабочий номер Каролины.

– Отдел звездной статистики, – оторвался грубый мужской голос.

– Извините, – сказал я, – это Владимир вас беспокоит. Каролину можно оторвать на минуточку?

Слышно было, как голос спросил что-то в сторону, еще два голоса ответили, наконец он сказал:

– Сегодня она будет только с обеда. Если успеет.

Я спросило встревоженно:

– А что случилось?

Голос ответил с недоумением:

– Мы откуда знаем? Какое-то обследование. Женщины всегда что-то выясняют. Хорошо, что нас Бог создал человеками…

В мобильнике щелкнуло, а я поспешно прибавил газу, с левого края меня уже оттирают, угрожая ударить бортом. В голове сумятица, страх, самые дикие мысли, начиная от того, что Каролина забеременела и старается решить эту проблему без меня, и кончая банальной ревностью, ибо на Каролину засматриваются многие мужчины, в ней нет той броской и беспощадной красоты, как у Светланы, зато есть такая лучистость, что согреет каждого, на кого посмотрит кроткими теплыми глазами.

Охрана остановила меня еще у ворот, я с трепетом назвал себя, и меня не пришибли, а позволили припарковаться у подъезда, где уже сверкают на солнце шестисотые и джипы с темными стеклами. Второй раз проверили на входе в здание, но, оказывается, мое имя уже есть на листе, пропустили, а девушка в одежде целомудренной секретарши провела меня в одну из больших комнат, где у меня сразу участилось дыхание, а руки затряслись, как у вора, попавшего в сокровищницы Кремля.

Такие сервера только-только начали выпускаться, в них вбито столько новинок, что у меня слюнки текли, когда читал компьютерные новости. Я разглядывал жадно, ко мне подошел немолодой мужчина в рабочем костюме, оглядел критически.

– В самом деле беретесь?.. Ладно, только нужно все быстро. Завтра ожидаем приезда инвесторов…

Я кивнул, все понятно, инвесторы – это все, это не какой-то там президент страны, царь или король, все вертится вокруг инвесторов, а не какого-то там правительства.

– Приступаю, – сказал я. – А что у вас случилось с вашей обслугой?

Он скривился, махнул рукой.

– Двое отравились на вчерашнем банкете в ресторане, третий в отпуску, а четвертый уехал хоронить дедушку…

Я кивнул, прекрасно, хоть и нехорошо радоваться чужой беде.

– Прекрасно. Обесточен? Я могу приступать?

– Да, – ответил он обреченно. – Вы в самом деле знакомы с этой штукой?

– У меня они в коридоре стоят, – ответил я бодро. – Штук пять… нет, десять!

Он вздохнул и удалился. Я быстро снял кожух и с головой влез во внутренности суперкомпьютера. За спиной иногда что-то топало, грюкало, слышались голоса. Наконец сообщили, что столовая для сотрудников на втором этаже, а еще есть буфет. Это я услышал, потому что уже, перегрузив комп трижды, разгибал ноющую спину.

– Ох… можете проверять.

Инженер сбегал за начальником отдела, тот примчался, как на скутере, спросил с надеждой:

– Получается?

– Готово, – ответил я скромно. – Кстати, я там малость кое-что поправил. У вас слишком уж усложненная конструкция. Да и проц я малость разогнал… Раз уж вы раскошелились на такую дуру, то на пару кулеров тем более разоритесь.

Не слушая, он врубил, впился взглядом в быстро бегущие цифры на черном фоне, компьютер тестирует перед новой работой, охнул:

– Как вам удалось поднять частоту?

– Я ж говорю, – сказал я скромно, – чуточку разогнал. Можно было на треть, но я добавил всего десять процентов…

– Да вы запорете компьютер!

– Даю гарантию, – сказал я, хотя понятно, какая с меня гарантия. – Все будет тип-топ. Где у вас касса?

Домой возвращался довольный не столько солидной оплатой, сколько тем, как сумел пустить пыль в глаза. На самом деле я не пропускаю новостей из компьютерного мира, а там было и об этой модели. Уже после их выпуска и продажи первых серверов инженеры компании пришли к выводу, что вообще-то поосторожничали, на самом деле частоту можно поднять процентов на двадцать, если, конечно, обеспечить более мощным охлаждением. Я это читал и даже посмотрел схему, по которой предлагали переставить кулеры, чтобы вместо трех поместить шесть. Я прямо из их фирмы позвонил в магазин и заказал с немедленной доставкой не только замену поврежденной платы, но и добавочные кулеры.

2006 год, 31 мая, 20.35

Каролина пришла усталая, под глазами круги, у рта резкие морщинки, которые я стараюсь не замечать. Они почти пропадают, когда она веселая и довольная, но в редкие минуты усталости выглядит несколько старше. Нет, не на тридцать два, как на самом деле, а так, на двадцать пять. Но и двадцать пять для нее тоска смертная, это ж мне скоро двадцать пять, а женщина должна быть обязательно моложе, хоть умри!

– Звонила Анжела, – сообщил я.

Каролина насторожилась.

– Что она сказала?

Голос, которым произнесла эти слова, показался мне слишком уж напряженным, у Каролины даже дыхание прервалось.

– Да так, – ответил я, – так… поговорили…

Она спросила резко:

– О чем?.. О чем говорили?

Я сам ощутил растущее напряжение в комнате, помедлил и сказал нарочито загадочно:

– Да так… о разном. Но… знаешь, я просто не могу поверить в то, что она сказала… Это вранье, да?

Каролина вздохнула, из нее словно выдернули стержень, на котором держалась все дни. Я едва успел подхватить, усадил рядом на диван, принялся целовать в шею, кусать за уши. Она сказала слабо:

– Я же просила не говорить… Я просила никому не рассказывать…

– Почему? – спросил я. – Почему не должен был узнать первым я?

Она прошептала:

– Потому что мы оба только тем и занимаемся, что оберегаем друг друга.

Я держал ее в руках, как ребенка, легонько баюкал, бережно целовал в волосы, лоб, уши.

– Что делать, – прошептала она с отчаянием, – что делать… Нет, опоздали. Четвертая степень. И никакая диагностика не помогла бы… Есть такие виды рака, что развиваются слишком быстро.

Дыхание у меня оборвалось, в глазах потемнело. Как будто издали я услышал свой истончившийся голос:

– Рак?.. При чем здесь…

Она вздрогнула, отстранилась рывком. В глазах метнулся страх и запоздалое понимание.

– Но разве сестра не…

– Прости, – прошептал я. – Она ничего не сказала, это я хотел тебя разыграть… Я думал… я подумал совсем на другое. Но, Каролина, такое просто не может быть! Мы же ведем здоровый образ жизни, у нас нет в родне умерших от рака…

– Есть, – ответила она слабо. – В моей родне двое. Дедушка умер, а еще двоюродная тетя.

2006 год, 1 июня, 01.40

Она спала тихо, но неспокойно, а я зажег настольную лампу на кухне и устроился там с ноутбуком. Яндекс выдал сотни тысяч сайтов по проблеме рака и несколько миллионов статей. Я резко сократил поиск по слову «лейкемия», он выдал три тысячи сайтов, я сузил еще, оставив сотню, начал просматривать, с каждой минутой сердце сжималось еще больше, во рту накапливается горечь, а отчаяние начинает распирать грудь.

Везде это судорожное блеянье: «…в ближайшие пять лет ученые обещают найти радикальное средство», «…через три года начнет испытание первая вакцина против рака», «…ученые окончательно расшифровали ген рака, полная победа над ним не за горами», однако сейчас все пока только разводят руками и обещают, что процент выздоравливания достаточно высок, если суметь обнаружить на ранней стадии, если рак развивается очень медленно и если организм достаточно здоров, чтобы выдерживать раз за разом чудовищные дозы химиотерапии.

Еще я узнал, что от рака умрут все. Раковые клетки есть в теле каждого, но развиваться обычно начинают после тридцати-сорока лет. У одних развивается быстро, у других настолько медленно, что человек умирает в возрасте девяноста или ста лет, и только вскрытие показывает, что раковая опухоль изрядно подросла за последние пятьдесят лет, но не она явилась причиной смерти.

Очень распространенный, к примеру, рак прямой кишки, вообще развивается медленно, и врачи, обнаружив его, обычно ничего не делают, а только советуют следить за ним, а пациенту раз в три-четыре года обследоваться, чтобы наблюдать за ростом опухоли. Но есть и быстрые виды рака, когда заболевание распространяется стремительно. Один из таких видов – лейкемия.

Каролина проснулась утром, когда я все еще шарил по сайтам, всматриваясь воспаленными глазами в адреса, увы, уже не клиник при научно-исследовательских институтах, а всевозможных целителей. Весь Интернет пестрит ссылками на чудесные излечения, я лихорадочно пролистывал рекомендации как народных целителей, так и откровения всяких тибетских мудрецов, особо жадно читал про энтузиастов, что опробовали комбинации лекарств и чего-нибудь необычного, но современного. К примеру, ряд врачей, действительно врачей, превозносят метод поглощения высокооктанового бензина, мол, здоровым клеткам не вредит, а раковые убивает, другие обещают исцеление, если…

Ее ласковые руки обняли меня сзади. Тихий голос прошелестел над ухом:

– Ты даже кофе не пил…

Я прижался щекой к ее пальцам, таким тонким и жалобным, в глазах защипало. Она ощутила влагу, порывисто вздохнула. Я потащил ее к себе на колени, сцепились в объятии. Слезы из моих глаз хлынули горячими едкими струями, грудь судорожно вздымалась. Я не плакал с детства, но сейчас словно за все годы взрослости выплеснул все.

Она не целовала, не утешала, все лишнее, только прижималась всем телом, словно старалась защитить меня от моих же слез, и в то же время сама искала защиту, ведь я – мужчина, а мужчина должен защищать и беречь свою женщину.

На работу она все-таки пошла, хотя я уговаривал бросить эту ерунду, надо искать пути спасения, ну не может такого быть, чтобы мы не одолели, не смогли, мы же молодые и сильные!

Оставшись один, я снова с головой влез в Интернет. Пробежался по ссылкам, везде отмечают стремительный рост онкологических заболеваний. Настолько быстрых, что появился термин «моментальный рак». Конечно, рак не бывает моментальным, любая раковая опухоль растет и развивается даже не годами, а десятилетиями, а заметной становится только на последнем этапе, однако же совсем недавно рак не был так распространен, а теперь трудно найти человека, который с ужасом не обнаружил бы в себе быстро растущую опухоль! Не находят разве что те, кто не ходит на эти пугающие обследования.

Я читал и читал, поглощая за этот день и ночь столько информации, сколько не получал за всю жизнь. Я перелопатил и всю историю раковых исследований, и о всех применяемых способах, даже не о всех срабатываемых – эти в случае с Каролиной бессильны, а вообще… Везде звучит этот безнадежный страх перед раком, ужас и покорность баранов, которых эскалатор несет к бойне. Ничего не сделать: рак невозможно заметить, пока растет и зреет, человек все так же здоров и бодр, и только на последней стадии, когда эта гадость расползется по всему телу, а метастазы начнут быстро поглощать здоровую ткань, когда начнутся боли…

Ранняя диагностика – чушь, только некоторые виды рака удается обнаружить до последней, четвертой стадии, да и то не всегда, хотя и с высоким процентом вероятности, а все остальные сваливаются, как снег на голову. А если еще учесть, что человек не ходит каждый месяц проверяться именно на рак, потому что общие анализы никогда не выявят рака, для него нужны особые, отдельные, очень сложные…

Методы лечения… ладно, официальную медицину пропустим, она честно призналась, что ничего не может… пока что, а вот неофициальная предлагает тысячи способов, но я прочел первые два десятка, и стало ясно, что утопающий и за гадюку схватится.

2006 год, 3 июня, 12.20

Я два дня пробегал по городу, в последней отчаянной надежде искал филиал Института Крионики. Узнав, что мне нужно, направили в Северное Бутово, где сооружается первое в стране хранилище. Там предполагают хранить замороженные в азоте тела умерших, чтобы в будущем разморозить, вылечить и дать им возможность прожить до конца. Мне даже популярно объяснили, что, когда человек умирает, он еще не умирает, хотя наша медицина момент смерти все отодвигает: сперва смертью считали остановку дыхания, даже зеркальце прикладывали к губам для окончательной проверки, затем смертью считали остановку сердца, а теперь вот – прекращение деятельности мозга. Однако и в этом случае человек еще жив, если сразу же заморозить, то вся проблема будет в правильном размораживании… потом, когда научатся лечить рак и прочие болезни.

– Это будет стоить сто тысяч долларов, – сообщил менеджер, наблюдающий за строительством. – Конечно, как первый взнос. Затем ежегодно по двадцать-тридцать тысяч на поддержание нужной температуры, на зарплату обслуживающего персонала. Уверяю вас, проект совсем не коммерческий, мы ничего не навариваем.

– А какой же?

Он вздохнул, лицо омрачилось.

– У гендиректора отца возят на химиотерапию уже три года. Не умирает и не выздоравливает, измучился, жить больше не хочет… Да и все мы, знаете ли, под раком ходим.

Я стиснул челюсти. Дело не в том, что у меня в лучшем случае наскребется тысячи две-три, а надо сто, я готов даже грабить банки, но хранилище закончат только через полтора года! А потом еще через полгода, после полной отладки оборудования, начнут принимать первых пациентов!

2006 год, 14 июня, 14.20

Каролина, исхудавшая, как скелет, лежала с закрытыми глазами. Я сидел на краю постели, ее исхудавшие пальцы в моей ладони. Истончившиеся веки затрепетали, силясь подняться, я сказал быстро:

– Лежи-лежи! Я здесь.

Ее губы слабо шевельнулись.

– Володя…

– Я здесь, – повторил я.

– Прости…

– За что? – спросил я раздавленно. – Это ты прости, что я не уберег… Я мужчина, я должен уберегать…

– Ничего ты не… должен, – прошептала она, не поднимая век, высохших, в полопавшихся красных нитях. – Прости, что причиняю боль… И что ухожу…

– Ты не уйдешь! – ответил я со злостью. – Ты не уйдешь! Я не отпущу… Мы еще побегаем… и Линдочка будет приставать к тебе с игрушками…

Она слабо улыбнулась. Улыбка так и осталась на ее изможденном лице. Прибывший врач объяснил, что могла бы прожить еще неделю, но сердце отказало раньше. Все к лучшему, добавил он с грубоватой прямотой: последние дни самые страшные, человек умирает в жутких мучениях, когда не помогают даже сильнейшие наркотики. И выглядит такой человек ужасно.

Похоронили на далеком загородном кладбище, она не принадлежит к знатным персонам, даже могилку дали самую простую, дешевую. Всем распоряжались Анжела и ее дядя, единственные отыскавшиеся родственники, унаследовавшие ее квартиру. Даже в счет этой квартиры они не раскошелились на могилку, хотели отправить в крематорий, куда сдают бездомных бродяг, я снял все свои наличные и, оплатив место, добился, чтобы похоронили достаточно пристойно, и оплатил место на кладбище за десять лет вперед.

Родственнички поулыбались над моей дуростью, исчезли, и больше я их не видел. Продали они ее квартиру или кто-то вселился, я уже не знал, так как постарался забыть тот телефон и вообще все утопить в рюмке, нет, в стакане. Большом, граненом.

Потом я понял, что спасла меня Линдочка. Она то скулила, то тыкалась мордой и просила есть или умоляла хотя бы налить ей в мисочку воды, подбегала к двери и визжала, объясняя, что у нее вот-вот лопнет живот, ну не может она по двое суток не опорожняться! И тосковала вместе со мной, я это видел, даже потрясенно замечал в ее чистых преданных глазах слезы. Она страдала вместе со мной. И если бы умела пить, запила бы тоже.

Меня несколько раз выводили из запоя, потом я обнаружил себя играющим в Sims-2, где у нас с Каролиной свой домик, живем дружно и счастливо, принимаем гостей, а вот Каролина забеременела, начал расти живот, появился ребенок, я приучаюсь его пеленать и кормить из бутылочки…

Однажды в прихожей раздался звонок. Я поморщился, надо бы отключить вовсе, но звенит и звенит, я наконец дотащился до двери, кое-как справился со щеколдой. На лестничной площадке Аркадий и Жанна, с заранее заготовленными скорбными лицами, но у обоих вытянулись еще больше, когда увидели, в каком виде я на самом деле. Аркадий коротко обнял и, передав меня жене, тут же прошел в комнату, Жанна обняла меня и заревела во весь голос.

Я некоторое время крепился, но слезы брызнули из глаз, уже бегут ручьем, а мы стоим, крепко держим друг друга и вздрагиваем от рыданий, а Аркадий быстро вернулся из комнаты с ворохом одежды.

– Одевайся, одевайся! Я поставил машину в запрещенном месте.

Жанна сказала сквозь всхлипывания:

– Да-да, Володя… Одевайся, пожалей нашу машину…

Аркадий сказал с неловкостью:

– Я еще и приткнул ее так, что любой заденет. У вас перед домом совсем нет стоянки.

Линдочка вышла в коридор, посмотрела печально и легла у порога. Будет дожидаться, когда вернусь. Я не понимал, зачем нужно одеваться, но они так тормошили и настаивали, что я тупо под их натиском переоделся, двигаясь как сомнамбула. Аркадий запер дверь на два оборота, подергал за ручку, проверяя, сунул ключи мне в карман, и мы спустились на лифте в холл.

Машину в самом деле Аркадий приткнул рискованно: другие едва проползают в узком проходе, грозя процарапать бока. Мы торопливо заняли места, он вырулил на дорогу.

– Леонид защитил диссертацию, – сообщил он. – В двадцать девять лет – доктор наук! Молодчина. Он снял зал в кафе «Валентина», будут только друзья. Велел без тебя не возвращаться. Да и все ждут. Каролине завидовали, это тоже правда, но ее любили. И верь – не верь, но хоть какой сейчас мир ни черствый, но мы все скорбим. Жанна как вспомнит Каролину, так ревет…

2006 год, 15 октября, 18.00

Кафе «Валентина», которое я застал еще как небольшую комнату с двумя столами, по мере успеха раздвигало пределы, прикупало соседние помещения, сейчас уже не кафе, а предприятие по достойному и солидному отдыху. Большой зал, где общая публика, три небольших зальчика, очень даже уютных для торжеств, свадеб и прочих юбилеев, Аркадий и Жанна повели меня к дальней двери, в ближайший зал дверь распахнута, я успел заметить очень богатое убранство, роскошно уставленные столы, люди солидные и явно криминального склада. Женщины тоже все одинаковые – юные длинноногие красотки, это из сопровождения, так называемые секретарши на выезд.

В нашем зале все поскромнее, доктору наук не тягаться с криминальными авторитетами, за двумя сдвинутыми столами уже сидят Леонид и Михаил с женами, Коля и Светлана рядышком, еще несколько довольно приятных людей, с которыми я встречался то у Голембовских, то на общих мероприятиях. Стол заставлен пока салатами и холодными закусками, плюс – вина и коньяки, даже свернутые белоснежными киргизскими юртами салфетки стояли неподвижно и чинно на пустых тарелках.

Улыбки исчезли, все поднимались и, кто как мог, выражали мне соболезнование. Аркадий усадил меня рядом со Светланой, она молча опустила ладонь на мою руку, вздохнула, но не промолвила и слова. Обычно предпочитающая красные тона, сейчас в простой светлой блузке, открывающей широкую полоску между голубыми джинсами и самой блузкой, я даже успел заметить блеснувший лиловым глазом камешек, мощная грудь приподнята так, что просто неприлично, но не упрекнуть насчет ухищрений с особой формой бюстгальтера: его просто нет.

Она сразу принялась заботливо накладывать мне на тарелку ломтики ветчины и буженины: мужчинам надо мяса, сама налила мне водки. Я постоянно ощущал ее горячее сочувствие, что как хорошие духи обволакивало меня, согревало, забирало чуточку тоски.

– Ешь, – приговаривала она, – ешь! Так исхудал, что одни кости… Как не рассыпаются? Вообще-то у тебя сухожилия довольно толстые. Но кости тонковаты…

– Ладно тебе, – ответил я вяло. – Как на бойне рассматриваешь.

– Тебя до бойни полгода откармливать надо, – сообщила она. – Вон Жанна и Настена все мечтают похудеть, а у тебя само собой. Сколько дырок на ремне проколол?

– Не знаю.

– Вот видишь, – сказала она укоряюще, – а нельзя так, нельзя. Глядя на тебя, журналисты все время пишут, что Россия голодает.

Я невесело хмыкнул.

– Хорошо, что спивается не по мне… пусть лучше на тебя смотрят.

– Смотрят, – сообщила она. – В ноябрьском номере буду на обложке журнала «Бодишейпинг».

– А это еще что?

– Новое направление в спорте. Среднее между бодибилдергством и шейпингом. Чтобы и мускулы были, но не такие вызывающие, как у женщин-культуристок, и чтоб фигура в идеальном порядке.

– Да, – согласился я, – я бы тебя все время на обложки помещал. Всех журналов.

Она хитро улыбнулась.

– Всех? Даже «Плейбоя»?

– А что, – сказал я, – у тебя разве там что-то накладное? Красивую фигуру и голой показать не зазорно. Пусть гады завидуют.

На помост вышел оркестр, разобрали инструменты и сразу же заиграли очень громко и напористо. Из-за их спин выскочила женщина в мини-трусиках и, едва не проглатывая микрофон, запела так же громко и ресторанно. Две-три пары покинули столики и слились в покачивающемся танце.

Светлана следила за ними чуть прищуренными глазами.

– Помнишь, – напомнила она, – в прошлый раз мы даже танцевали.

– Из меня танцор никудышный, – напомнил я.

– Хорошему Фаберже, – намекнула она тонко, – ничего не мешает. Но я танцевать не потащу, посидим, помолчим.

Она поглядывала на меня, как на больного сиделка. Я с безразличием смотрел, как она откинулась на спинку, демонстрируя и высокую грудь, и прекрасно вылепленный голый живот с поблескивающей звездочкой пирсинга в пупке. Ноги красиво закинула одна на другую, дивно вылепленные, даже выточенные, отшлифованные, ни одного волоска, великолепное произведение искусства.

– Ты все еще в коме? – спросила она вдруг. В глазах я видел неподдельное участие. – Жизнь идет, Володя. Даже уходит. Ты хоть знаешь, сколько времени прошло?

– И потому ты взялась прожигать ее? – спросил я в тон. – Не слишком ли для шейпингистки этот стол… опасен?

Она сдержанно улыбнулась.

– Куда опаснее охладеть к жизни, чем прожигать ее. Не согласен?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Сейчас мне просто все обрыдло.

– Я знаю, – сказала она, – ты все строишь виртуальные миры в компьютере. Баймишь, баймишь… Но это ведь те же утешительные сны, не реальность.

– Иногда в прошедшем сне, – сказал я равнодушно, – больше смысла, чем в собственной жизни.

– Каролина была и мне подругой, – напомнила она. – Лучшей. С ее потерей из меня как будто часть души вырезали. Но жить надо, Володя. Ты чем занимаешься?

– Живу, как моль.

– Это как?

– Проел пальто, костюм, сейчас проедаю последние брюки.

Она положила ладонь на мое колено и сжала. Я ощутил, что моя нога попала в пресс, который автомобили превращает в аккуратные кубики металла.

– Значит, ты подошел к последнему рубежу. Давай я завтра заеду за тобой, отвезу на работу. Ты прекрасный ремонтник, технику знаешь. В нашей фирме есть и для тебя занятие. Поступила новая техника, обслуживать пока некому. С руководством уже переговорила.

Я угрюмо промолчал. К нам подсел Коля, он успел вроде понарошке забрести в соседний зал, откуда вежливо, но молниеносно выставили могучие бодигарды, теперь Коля возбужденно рассказывал, что в одной только Москве сто семьдесят тысяч бандитов, обыкновенных, простых, которые занимаются рэкетом, облагают налогом на рынках и базарах, воруют автомашины, а на дорогах занимаются подставами, вламываются в квартиры, грабят прохожих и так далее, ничего сложного, как, например, торговля наркотиками, оружием или банковские операции.

А вот знатоки, радостно доложил он нам, подсчитали, что если только вот этих обыкновенных бандитов… убрать, то страна получит в год триста сорок миллиардов долларов. Проще говоря, каждый из жителей страны получал бы по две тысячи долларов ежегодно. Если же их не просто… убрать, все понимаем, что это значит, а послать на какие-нибудь рудники, то это еще одна нехилая прибавка. Но все-таки самое главное, что люди перестанут страшиться выходить гулять вечерами…

Мы оба слушали равнодушно. Светлана уверена, что в рукопашной уложит хоть десяток обыкновенных уличных хулиганов, а мне, живу я или нет – без разницы. Коля обиделся, сказал, что мы две чурки бестолковые, мудрых идей не понимаем, завидел Михаила и, похлопав по сиденью рядом, усадил, придержал за плечи, чтобы не убежал, рассказал для начала про бандитов, гуляющих в соседнем зале, затем обрушился на политику, правительство, развращенное телевидение, которое порнуху даже днем показывает, где одни дебильные шоу, вообще все телеведущие – дебил на дебиле и дебилом погоняет…

Михаил морщился, кривился, поглядывал на меня и Светлану с укором, что отдали на растерзание напористому десантнику, наконец сказал мягко, но достаточно настойчиво:

– Коля, перестань. Перестань, как с луны упавший, возмущаться засильем порнухи, глупости и легковесности на телевидении, радио, в литературе. Неужели непонятно, что это для того двуногого скота, который и производит все основные ценности: качает нефть, добывает уголь, руду, перерабатывает в металл, бензин, пашет поля и выращивает хлеб?

– Основные ценности? – завопил Коля.

Михаил вскинул руку.

– Погоди. Я сказал «основные ценности», на которых и зиждется благополучие всего остального. Уже понятно, что невозможно простого человека заставить читать умные книги, слушать симфонии, предпочитать высокохудожественные фильмы порнухе и боевикам. Не дано ему, а наперекор себе он ничего делать не хочет. Лозунг «Принимайте меня таким, какой я есть» – это кредо простого и очень даже простого митрофанушки, который даже с гантелями позаниматься не может, а старается купить пилюли, чтобы похудеть, продолжая жрать в три горла. А то и вовсе даже с пилюлями не худеть: принимайте, мол, меня таким!

Коля сказал азартно:

– Значит, надо вытаскивать его из дерьма!

Михаил взглянул на Светлану, на меня.

– Володя, вы согласны с Колей?

Я вспомнил тех вонючих обосранных бомжей, которых мы с Каролиной брезгливо обходили по проезжей части, как и весь остальной народ, невольно покачал головой.

– Я бы их еще и добил.

Коля дернулся, будто я предложил добить его самого, Михаил усмехнулся.

– Вы слишком категоричны, Володя. Но нельзя не признать, что все попытки приподнять простого человека до своего уровня… обломались. Слишком уж нас мало, а их миллиарды!

Коля спросил сварливо:

– У вас что, другая концепция?

– Да, – ответил Михаил скромно, но посмотрел в нашу сторону, словно выпрашивал помощи. Светлана опустила ладонь на мои пальцы. От ее руки идет сухой дружеский жар, я в самом деле ощутил, что я не совсем один в черном мире.

– И что же вы придумали? – спросил Коля с подозрением.

Михаил ответил мирно:

– Думаю, это придумывается… или делается само собой.

– И что же?

– Просто оставить эти безнадежные попытки. А свою энергию употребить на то, что даст хоть какой-то результат. Проще говоря, оставить простого человека там, где он есть. Перестать возмущаться засильем глупости на телевидении, а принять это как данность. А то ведь как-то несправедливо: семь миллиардов создают все материальные богатства, но смотреть фильмы должны такие, которые смотрит золотой миллиард? Да какой там миллиард, от силы – сто миллионов человек! Нет, им свое, нам – свое.

Коля нахмурился, поинтересовался с недоверием в голосе:

– А для нас – свои каналы?

– Возможно, – ответил Михаил, – к этому придем. Главное, что именно сейчас вот намечается… еще не проявившаяся тенденция и потому не замечаемая ни политологами, ни футурологами, тенденция… нет, пока только созрели предпосылки к ней, к тенденции разделения человечества на высших и низших…

Коля фыркнул:

– Это уже было в Средневековье. Благородные и… прочие.

– Все развивается по спирали, – напомнил Михаил. – Только на более высоком уровне. Мы наконец-то признаем… или наши дети признают неравенство и будут жить по этим правилам. Это не обязательно узаконивать. Достаточно это понять и принять. И, главное, перестать тащить всю эту инертную и сопротивляющуюся массу народа до своего уровня. У нас пупы развяжутся и руки оторвутся, а они и на миллиметр не поднимутся.

Мое сознание постепенно как бы затуманивалось, не в силах одновременно воспринимать и музыку, доносящуюся из главного зала, и многоголосый говор за столами, а тут еще нарастающий жар ладони Светланы, она словно молча переливает в меня часть своей дикой силы. Грустная истина в том, проползла ленивенькая мысль, что именно этот двуногий скот, презираемый и третируемый – за дело! – все-таки именно этот скот, для которого снимаются дурацкие комедии, устраиваются пошлейшие шоу, именно он, являясь массовым потребителем, позволяет снижать цены на телевизоры и всю электронику, на продукты питания, на все-все, что является массовым продуктом. А на падающие с его стола крохи можно развивать науку и совершенствовать технику. Что делать, пока нет другого пути. Построение коммунизма, где все должно «по сознанию» и все люди должны быть «сознательными», быстро выдохлось именно по причине, что строить коммунизм впрягли все-таки скот, в котором от человека меньше одного процента.

Они спорили, музыка грохочет, певица уже просто выкрикивает что-то в зал, делает загребательные движения, в зале царит пьяненькое расслабленное веселье двуногого скота, хоть и в хороших костюмах, но только этот двуногий себя скотом не считает, для него двуногий скот только тот, у кого нет диплома и кто не носит галстук. Увы, более жизненным оказался этот путь, когда все достижения цивилизации работают на удовлетворение запросов этого двуногого скота, лишь бы работал больше, покупал больше, и тогда можно развивать человека «всесторонне». То есть он и срать станет больше, но и тактовая частота компьютеров возрастет…

Коля сказал с неудовольствием:

– Ну, Михаил, ты какую-то странную зависимость выводишь.

– Смотри, – ответил Михаил, – сперва героями были великие воины, полководцы, создатели империй. Ну там Александры Македонские, Ахиллы, на худой конец – Чапаевы. Затем пришла эра ученых: весь мир узнал имена Эйнштейна, Ферма, Бора, Максвелла, Оппенгеймера, о них писали, ими восхищались, им старались подражать, по их стопам пошли самые умные, самые талантливые…

Он сделал паузу, Коля сказал нетерпеливо:

– Телись, не надо театральных жестов.

– Да это я просто не решаюсь, – ответил Михаил, – сказать, в каком дерьме сейчас мир. У нас не знают героев…

– …да и хрен с ними, – вставил Коля.

– Согласен, – ответил Михаил невозмутимо, – но не знают и того, кто создал компьютеры, Интернет, автомобили, космические корабли, расшифровал ДНК… зато у всех на виду и на слуху создатели новых причесок, новых выкроек платьев. На какой канал ни переключу, везде интервью с дизайнером нового способа укладки волос, все это на фоне роскошнейшей виллы, которую этот дизайнер купил за каких-то сто миллионов долларов, разве это деньги, а еще на заднем плане мачты его яхты за двести миллионов. В то же время я назову десяток виднейших ученых, которые приподняли нашу цивилизацию на новую ступень, но им едва-едва хватает денег на хлеб.

– Ну уж и на хлеб!

– Ладно-ладно, – уступил Михаил, – на хлеб хватает. Но у них не только таких вилл и яхт нет, у них нет возможности ставить опыты, что могут дать человечеству жить без болезней, жить счастливо, летать на другие планеты и даже к звездам! Именно эти ученые дали возможность этим дизайнерам причесок получать вот такие сумасшедшие деньги, но сами… куда мир катится?

Я вдруг ощутил себя легче. Не то чтобы с души спал могильный камень, нет, и не спадет, чувствую, я из таких вот повернутых, но все же что-то задело. Я сам примерно так чувствовал, только не мог словами, а Михаил, недаром кандидат наук, умеет формулировать. Хрен с ними, теми двуногими, нечего с ними нянчиться. Но и Коля прав: если бы хотя бы часть денег, выбрасываемых на придумывание новых гелей для увеличения женской груди, направили на медицину, рак успели бы победить до того, как…

В темном беззвездном небе блистающий, как осколок арктического ледника, острый серп луны, яркие фонари не могут соперничать блеском, прижались к асфальту. Воздух еще теплый, словно вечером, хотя далеко за полночь, разогретый асфальт и стены домов щедро отдают накопленное тепло. Автомобили выстроились темные и загадочные, только крыши блестят, как у металлических жуков, да вспыхивают фары у тех, к кому подходят хозяева.

Из кафе то и дело выводят хозяев жизни, кто-то блюет прямо на тротуар, двое добрались до своего авто и шумно мочатся на колеса. Женщины пьяно щебечут, у одной бретельки сползли на локти, мужчины игриво щипают за дойки, она глупо хихикает и томно выгибается, призывно раскрывая разогретые приливом крови губы, какие они все одинаковые…

Аркадий и Жанна повели меня к машине, но Светлана сказала твердо:

– Вы с ума сошли!.. Вам же в другую сторону. Пока доберетесь, уже на работу будет пора.

– Светочка, а ты…

– Да отвезу я его, отвезу, – заверила она. – Мы же почти соседи!

– Да знаем, но…

– Никаких «но», – отрезала она. – Володя, дверцу открыть сумеешь?

2006-й, 16 октября, 09.00

Жизнь продолжается, вспоминал я Михаила. Продолжает ее и он, хотя лучшим периодом своей жизни считает внутриутробный. Коля вообще уверен, что жизнь хороша, в какой бы позе она ни проводилась. Но Каролины нет…

После моих отчаянных метаний по Интернету в поисках эликсира от рака осталось множество закладок. Я снова и снова перебирал их, кликал, бегло просматривал, ну неужели ничего и не было, ведь это же такая жуть для всех, все умрем от рака, все до единого, кроме тех, кто ухитрится умереть раньше…

Вот одна из закладок на слове «нанотехнологии». В прошлый раз я лишь бегло мазнул взглядом по строкам, не увидел рецепта, как вылечить немедленно, сейчас начал вчитываться, стараясь понять, зачем забукмарил. Судя по анонсу, настоящая нанотехнология начнется с момента, когда удастся создать наноманипулятор, что будет брать атомы и строить из них заданное. Такой наноманипулятор должен управляться нанокомпьютером, что будет в роботе-сборщике.

Таких манипуляторов, понятно, нет. За их изготовления назначены немалые премии, только IBM выделило четверть миллиона долларов, но, думаю, размер придется удвоить. А то и не раз. Знатоки уверяют, что такое создадут уже в 2010-м, но что-то не верится, это ж через четыре года, правда, другие знатоки указывают на 2020-й, дескать, именно тогда создадут такой миниатюрный комплекс, а он уже соберет своего дубля по вмонтированной в него программе, без помощи человека.

Это называется репликацией, или ассемблированием. В ДНК записаны репликативные свойства, благодаря им одна бактерия за час может размножиться до сотен миллионов. Точно так же может размножиться и наш робот-сборщик, ассемблер. Эти крохотные существа вместе с потоками крови будут переноситься по телу, следить за его состоянием, тут же вмешиваться и в зародыше удалять любую злокачественную опухоль, удалять бляшки со стенок, прочищать закупоренные варикозные сосуды, чистить и латать изнутри…

Я задержался в этом месте, скопировал и бросил в загашник. По-моему, это я уже хватался за все, что хоть чуть давало надежду. Хотя, если подумать непредвзято, то нанотехнология обещает в самом деле настоящие чудеса. Среди них – полное избавление от всех болезней, выключение гена старости, долгая жизнь, переходящая в бессмертие, а там…

Сердце колотилось все чаще. Кровь бросилась в голову, я наконец-то вспомнил, какие безумные мысли рождались и выныривали из кипящего в мозгу котла. С помощью нанотехнологий можно будет прожить до тех времен, когда… даже вслух произносить страшно, сейчас об этом подумать дико, но тогда, в том дивном мире все будет возможно.

За окном в ночи отвратительно сработала сигнализация какой-то машины. Кошка прыгнула на капот или еще что, но теперь машина будет вопить и вопить, хоть бы кто бросил ей на крышу бутылку с коктейлем Молотова. Кто не считается с покоем жильцов, с тем тоже можно не считаться.

Настроение резко упало, дурак-автовладелец напомнил, в каком мире живу. Люди мрут, как мухи. Не только потому, что срок жизни мал, но и болезни косят, как траву. То, что я прожил дольше Каролины, моя ли заслуга? Вполне может быть, что и во мне уже развивается какая-то смертоносная гадость.

Ага, вот еще сайт, где тоже обеспокоены здоровьем. Люди хотят жить без болезней, хотят жить дольше. Пытаются понять, как это сделать в нашем еще диком времени. Дескать, старение и гибель живого существует лишь потому, что природе так удобнее для целей движения по пути усложнения. Но бессмертны клетки крови, кишечного эпителия, клетки опухолей. Существуют и бессмертные животные, те же гидры. Или медузы. Сейчас тысячи лабораторий, пытаясь друг друга обогнать, движутся по пути продления человеческой жизни. В идеале – отменить старость и смерть вообще, но пока хотя бы только продлить жизнь. Ну там на сто-двести лет. Хотя уже сейчас некоторые говорят и про тысячу. Да зачем тысячу: достаточно и сотни лет, чтобы за это время достигли бессмертия и можно было выбирать: умирать ли, чтобы попасть в рай, или же топтать грешную землю дальше?

Ну-ну, размечтались… Ага, вот хорошая фраза: «…ученые заявили, что если вы достаточно молоды, не старше тридцати, то сможете дожить до того времени, когда смерть вообще будет отменена. Разумеется, при условии, что станете скрупулезно и точно пользоваться всеми средствами для сохранения и продления жизни».

Череп мой разогрелся, мозги кипят, в лихорадочных испарениях мелькают самые причудливые образы, постоянно всплывает лицо Каролины, вижу ее глаза. Я малость схожу с ума, но именно в таком вот помраченном состоянии и приходят гениальные идеи, люди открывают фундаментальные законы вселенной, придумывают бессмертные стихи, вообще отыскивают новые пути…

Я не потрясатель основ, но идея, которая пришла мне в голову, кажется чудовищной. Я должен, должен попытаться дожить до этого времени. Мне двадцать четыре, так что шанс есть. Конечно, при условии соблюдения и всех условий, и чтоб наука не подкачала, отыскала пути к бессмертию или неограниченному продлению жизни за те сроки, когда жизнь в моем теле еще будет теплиться.

Вообще-то я, как все люди на свете, с неизбежностью смерти смирился, о ней вообще не думаю. Ведь все умирают: умерли Платон, Сократ, Гомер, Наполеон, папа римский, Ньютон, Сталин, Ломоносов, словом – все люди прошлых времен. Так же точно умрут все великие люди сегодняшнего дня. Так что и мне дергаться вроде бы не с руки. Но если есть шанс, хоть крохотный, и если меня все еще терзает эта рана… почему-то уверен, что так и будет терзать, это незаживающее: я мужчина, который обязан хранить и беречь свою женщину, а я вот не смог, не сберег, не сохранил…

А так вот, в безумно-бредово-пророческих видениях расплавленной каши в мозгах вижу еще более невероятный, но возможный шанс, что я все-таки встречусь с нею. Ради этого стоит жить, стоит начинать высчитывать калории, худеть или, если нужно, то и вовсе отказаться от мяса. Еще не знаю, но уверен – все вынесу, все стерплю, все перемогу, но обязательно увижу ее и скажу те слова, которые она уже не сможет отвергнуть.

Час за часом, день за днем я все больше влезал с головой в тот мир, необычный и причудливый, что стоит на пороге, но мы в упор не видим, по дурости своей и убогости всерьез полагаем, что если сейчас машины большие, то в будущем будут еще крупнее, если сейчас летаем между городами и даже континентами, то в будущем будем летать на таких же самолетах – ну чуть видоизмененных! – между планетами, а то и между звездами. Да что там звезды, между галактиками будем летать на этих огромных самолетах, названных разве что звездолетами и приводимых в движением ультраплазмахренью.

Фигня, не будет звездолетов. Вообще. Да и людей, похоже, не останется.

2006-й, 20 октября, 09.00

Я уже поднаторел в программировании, так что для меня не составляло труда натянуть на сгенерированных персов личины Аркадия и Жанны, Коли, Михаила с Настеной, Леонида, Юлиана, Анатолия и Альбину, которые Каневские, еще друзей из круга Каролины, их фотографии у меня есть на харде, а вместе с баймой поставляется и небольшая тулза для точной юстировки лиц, фигур, характеров.

В конце концов, я создал не только карту и персов, но целый мод. Затем какой-то гад сумел пролезть в поисках номеров кредиток в мой комп, наткнулся на модификацию, скачал, и она пошла гулять по Интернету. Видимо, оказалась в чем-то интересной или революционной, во всяком случае, создатели баймы, к которым она попала довольно быстро, заинтересовались, захотели использовать некоторые мои придумки, обратились к руководству, а эти, толстые денежные мешки, велели найти неизвестного умельца.

В конце концов меня вычислили, предложили сотрудничать. Я отказался наотрез, наорал, спустил с лестницы и бегом вернулся к своему виртуальному миру, где все живы, где все по моей воле, а у нас с Каролиной подрастает ребенок…

Если бы не Линдочка, я бы вообще не выходил из виртуального мира, потому что есть и пить как-то глупо, когда достаточно кликнуть на иконку, и степень насыщенности поднимется от «голод» до «полного насыщения». Правда, попить иногда мне удавалось из-под крана, но без еды я, похоже, мог бы прожить всю жизнь. Ну, тот отрезок, который мне оставался.

И только Линдочка ничего не понимала и не хотела понимать в волшебных виртуальных мирах: выла, хватала за ногу и тащила к двери. Когда я дважды проигнорировал, она навалила кучу у самой двери, так что я, зажимая нос, долго убирал совком, потом отмывал и совок, и коврик. Вывел на улицу, она и там насрала столько, будто выгуливаю слона, а не моську.

Раз уж вывел, зашел в магазин напротив, купил ей целый мешок корму. Себе, кажется, тоже что-то купил, уже по инерции. Линдочка вроде бы удовольствовалась кормом, а я раньше не баловал разносолами, сам жру, что попало, и тебе неча рыло воротить, но наотрез отказывалась ходить в туалет, как делают некоторые кошки, а орала, выла и скреблась у двери, чего раньше никогда не делала. Правда, я выводил ее раньше дважды в день, а сейчас вроде бы не совсем и каждый…

Собачники меня попеняли, что у собачки может лопнуть мочевой пузырь, она ж будет терпеть, ей стыдно пустить лужу, это у нее может случиться почти в безсознательном состоянии, это молодые могут уписаться, а у старых рефлекс терпеть до выхода на улицу… и я начал выводить эту сволочь, с болью вырываясь из прекрасного мира в этот злой и несправедливый.

Однажды, когда я только вернулся с улицы, раздался звонок, я взглянул на номер, незнакомый, решил было не брать, но звонки длились, я наконец разозлился, схватил трубку.

– Алло!

Тоненький девичий голосок прощебетал испуганно:

– Ой… Это Владимир Спивак?

– Да, – прорычал я, – чё надо?

Она пропищала с еще большим испугом:

– Не кладите трубку, соединяю вас с шефом…

Послышался щелчок переключателя, на том конце провода раздался сильный уверенный голос:

– Владимир? Это Уховертов Владимир Владимирович, директор фирмы «Корнелиус». Вы у нас однажды ремонтировали сервер. Сейчас к нам прибыла еще кое-какая техника… я хочу предложить вам работу.

– Что за работа? – буркнул я настороженно.

– Начальника компьютерной службы, – ответил он с удовольствием. – Вам самому, думаю, не справиться, так что у вас будут два помощника. Это не бог весть какой высокий пост, но приличное жалованье, оплачиваемый отпуск, пропуск в наш фитнес-центр…

Я слушал внимательно, а когда он назвал сумму жалованья, я спросил изумленно, неужели на такие деньги они не могут переманить что-нить совсем крутое из банка или ФАПСИ. Уховертов засмеялся и объяснил, что моя фамилия у них с того дня так и осталась в числе кандидатов в расширяющийся компьютерный цех, но окончательное решение приняли, когда узнали от конкурентов, что пытались соблазнить на сотрудничество очень толкового программиста, а им оказался именно я…

– Бред, – буркнул я. – Я не программист. То, что я сделал, может сделать любой школьник. Если захочет.

Голос в трубке прозвучал очень благожелательно:

– Вы и в прошлый раз сказали, что поломка ерундовая. Может быть, так и было, но сколько бы на вашем месте надувало щеки и говорило о великих трудностях, которые только они сумели одолеть!.. Владимир, я прошу принять наше предложение. Я уже знаю, у вас было несчастье, даже беда… но мне почему-то кажется, что в нашем коллективе вам понравится.

Я оглянулся на дисплей, где фигурки продолжают свою жизнь, сказал еще недовольнее:

– Все-таки вам нужен программист. А я, скорее, технарь. Специалист по железу.

– Нам нужен, – сказал он серьезно, – толковый, кто ориентируется в новых головоломных штуках и умеет быстро соображать, что с ними делать. Владимир, мы в самом деле ждем вас!

Я положил трубку, от компа донеслись испуганные голоса, я ринулся мирить, улаживать отношения, с головой влез в жизнь своего мирка, тут же забыв о разговоре. Правда, вечером зашли Аркадий и Жанна, пришлось оторваться от Sims’а, угощать кофе, за столом невзначай проговорился о предложении, Аркадий спросил про оклад, а когда я назвал цифру, он схватился за сердце.

– И ты отказался?

– Да, – ответил я недовольно.

– Почему?

– Не знаю, – ответил я. – Обрыдло все. Ничего не хочу.

Они переглянулись, Жанна ушла в ванную, я услышал шум льющейся воды. Через минуту она выглянула.

– Аркадий, помоги ему сбрить эту ужасную бороду, а я посмотрю пока, во что можно будет переодеться.

Аркадий довольно улыбался за моей спиной, а я долго всматривался в зеркало, стараясь отыскать того беспечного Владимира, какой смотрел на меня из зеркала раньше. Сейчас хмуро поблескивает сухими, как слюда, глазами исхудавший мужчина с седой прядью, лицо аскетичное, глаза запавшие. Похоже, этот человек никогда не улыбается.

– А теперь я тебя подцирюльню, – заявила Жанна безапелляционно. – Лучше бы, конечно, в перукарню, но везде по записи, а где без нее, то… уж лучше я сама.

Аркадий привел меня и почти силой усадил посреди комнаты на стул. Жанна набросила мне на плечи простыню, взялась за расческу, Аркадий пробормотал:

– Вылитый Саддам Хусейн в тюрьме.

– Превратим в Бреда Питта, – уверенно заявила Жанна.

Директор фирмы показался знакомым. Это он жаловался, что программисты отравились кулебякой с рыбой, а я тогда сумел блеснуть, сумел… Не знаю, был он уже тогда директором или стал вот сейчас, но помещение мне показалось почти вдвое больше, словно сломали стену и присоединили соседнее, а место для сервера уже подготовили в хорошо оборудованной комнате.

– Мы навели о вас справки, – сообщил директор, – все вас характеризуют как человека, хорошо знающего компьютеры и ясно представляющего, в каком направлении они развиваются. Так что подобрать подходящую машину поручаем вам. С тем расчетом, чтобы через год не выбрасывать на помойку, а совершенствовать, улучшать, заменять старые платы более мощными…

– Хорошо, – сказал я. – Благодарю за доверие. Хоть и неприятно, когда наводят справки, но… ладно. Когда?

– Прикиньте, – ответил он, – что нужно. Понадобятся еще и комплектующие, составьте список, а потом ко мне за утверждением. Мы пока что маленькая фирма и не очень богатая, но на мощную машину уж как-нибудь раскошелимся. Понимаем, как много от них зависит.

– Мощные машины в магазинах не стоят, – предупредил я.

– Закажите напрямую в фирмах, – сказал он нетерпеливо.

– И у них нет, – сказал я честно. Уточнил: – Готовых. Такие собирают на заказ.

Он нетерпеливо отмахнулся.

– Лучше меня знаете, какой должна быть мощная машина. Действуйте! Но не затягивайте.

– Сроки?

– Постарайтесь в неделю.

– Ого, – вырвалось у меня. – Ладно, попробую. Через десять минут у вас будет полный список.

Он усмехнулся.

– Знаете назубок?

– Это не бабочки, – ответил я. – Тех даже от комаров и жуков отличаю с трудом. А компьютеры… все разные.

2007 год

На новой работе, где сотрудники новые и сверхмощная машина новая, которую нужно не только привезти и установить, но и наладить, чтобы все бесперебойно и с горячей заменой дисков, я влез в работу с головой, намереваясь побыстрее все сделать, а потом вернуться в свой мир, где все живут хорошо и счастливо, Каролина ждет меня с работы, уже приготовив ужин, ребенок ползает под столом и таскает паровозик…

Но работы сваливалось все больше, я перелопачивал уже с трудом, но, к счастью, это не бабочек ловить или цветочки нюхать, в моем распоряжении все ресурсы огромного сервера, о таком даже не мечтал, работать с ним – счастье. Для решения новых задач я ухитрился находить новые тропки, благодаря чему наша фирма сумела выиграть два тендера и получить пару жирных заказов, не считая десятка мелких.

Как-то незаметно прибавилось жалованье, под моей рукой оказалось еще двое шустрых молодых ребят. У меня свой кабинет, я заменил диван и все чаще оставался там ночевать, против чего руководство ничуть не возражало.

Одновременно начал подбираться к осуществлению той дикой идеи, что не вызрела, а как-то вспыхнула в полубезумном бреду, обросла плотью, обрела скелет, я встал под ее святое знамя и поклялся сделать все, чтобы построить это светлое царство на земле.

Слава Интернету, в нем обыскал все, на что потребовалось бы несколько лет долгих изысканий. На медицинских форумах кое-что уточнил, на сайтах спортивных товаров сравнил цены препаратов, записал пару адресов магазинов медтехники и не поленился съездить, хотя все можно заказать и по сети с доставкой на дом.

Но такое заказывать лучше, когда знаешь, что заказываешь, а я как баран бродил вдоль стендов, где выставлены непонятные блестящие штучки, одни с пугающими шлангами, будто щупальца спрутов, другие с циферблатами и пультами, третьи и вовсе с крохотными телекамерами на конце гибких трубочек: неужто можно самому глотать и смотреть, что у тебя в желудке?

С биодобавками, что обещают здоровье и долгую жизнь, долго не мог разобраться: инструкции к пользованию настолько часто противоречат одна другой и сделаны так крикливо и заманивающе, что даже мне, вовсе не академику, видно подхалтуривающих ребят: вчера продавали ворованную рыбу, потом клепали пиратские диски, а сегодня перешли на биодобавки.

Кто-то просто поставляет их с Запада, эти только прибрехивают о чудесных возможностях своей продукции, другие вообще подделывают в погоне за сверхприбылью. Все только начинается, Интернет заполнен противоречивыми объявлениями, призывами, обещаниями. Больше всего достала эта реклама насчет увеличения пениса. В первые дни, когда случилось это эпохальное открытие и началась всемирная кампания, читал с интересом, потом обилие начало раздражать, затем удалял уже по названию. Судя по обилию фабрик, что спешно строятся по всем континентам, уже конкурируя по вводу в строй с заводами по производству компьютеров, увеличение пениса – самая важная проблема человечества.

Да, увеличить пенис, а потом, когда конкуренты сумеют увеличить еще больше, то спешно наращивать мощности, чтобы увеличить еще, еще и еще. Та же ситуация, как в производстве компьютеров. Как только Intel повысит частоту хоть на пару мегов, тут же AMD делает рывок и выдает превышение на три-четыре, а то и все пять. После чего Intel, поднатужившись, через пару недель сообщает о достигнутой тактовой частоте еще на десять мегов выше, что через месяц уже будет доступна пользователям вместе с новыми процами.

Помню, мой первый комп, 286-й, имел тактовую частоту в четыре мегагерца. Сейчас у меня стоит или, вернее, лежит на столе ноутбук с тремя гигагерцами. Через пару лет обещают, по закону Мура, уже восемь-десять гигагерц. Если такими же темпами пойдет наращивание размеров пениса, то очень скоро каждый увеличенец будет возить его перед собой на тележке. А потом понадобятся и платформы с моторами и множеством колес, похожие на низко посаженные бронетранспортеры.

Из наших, похоже, Коля явно пользуется этими увеличителями, причем – ударными дозами, не зря же морда в прыщах. И вид предельно изнуренный, это значит, часто сознание теряет. Понятно почему.

Я занимался с гантелями, когда в прихожей раздался звонок. На лестничной площадке Светлана и Коля, уже приготовившие самые радостные улыбки. Я распахнул дверь, Светлана всмотрелась, брови поползли вверх, а Коля протянул руку:

– Привет, старик!.. Шли мимо, Светлана и говорит, давай заглянем, как там наш отшельник… Не возражаешь?

– А что изменит? – спросил я. – Заходите, раз уж прете без звонка.

– Собаки нет? – спросил он опасливо. – А то я собак боюсь. Меня почему-то всегда кусают.

– Да у меня и не было, – напомнил я. – Разве Линдочка – это собака?

– Да кто тебя знает, – ответил он. – Когда одиноко, лучше уж собаку завести. Все лучше, чем женщину.

Светлана легонько ткнула его в бок, он скорчился и сделал вид, что сломала все ребра. Они якобы вытерли ноги, прошли в комнату, Линдочка в кресле подняла голову и пару раз вяло шевельнула хвостиком.

Коля раскрыл рот и растопырил в великом удивлении руки. На месте обеденного стола, за которым вся компания сидела не раз, распивая пивко, – спортивная скамья, а на дешевом синтетическом коврике – набор гантелей. В углу беговая дорожка с максимальной длиной в два метра и регулируемым углом наклона, с набором манжет для кардиодиагностики.

– Ничего себе, – задумчиво сказала Светлана. Она оценивающе взяла с пола самую тяжелую гантель, я такие в жиме лежа на спине поднимаю четыре раза, легко и просто покачала бицепс.

– Легковата… но для начинающего – неплохо. А плечи или грудь чем качаешь?

– Это и есть для груди, – огрызнулся я.

Она снисходительно улыбнулась.

– Ничего, для начинающего сойдет. Вообще-то для плеч бери на пару половинных блинов меньше, чем при жиме от груди лежа. А для рук вообще ставь половинки. Здесь у тебя два по пять и блинчики по два с половиной, еще гриф в два кэгэ… имеем по семнадцать на руку. Значит, на плечи – пятнадцать, да и то будет тяжеловато. А для руки большие блины скинь. Для начала хватит и четырех с половиной…

Коля вышел на кухню, слышно, как загремел посудой. Послышался шум льющейся воды. Светлана потрогала мой живот.

– А для этого что-то делаешь?.. Учти, женщины в мужчинах прежде всего ценят плоское рельефное пузо в шесть квадратиков. Еще лучше, если в восемь. Вот посмотри, как у меня… Нет, ты пощупай, пощупай!

Я нехотя подумал, живот у нее в самом деле, как вырезан из светлого дуба, но тугие мышцы скрыты тонким нежным слоем женского жирка, такого зовущего, что кончики пальцев ощутили зуд. Светлана сделала вид, что не заметила, как стыдливо отдернулась моя рука, на лице ничего не изменилось, но я ощутил ее тайное удовлетворение.

В другое время она потрогала бы меня и ниже, но между нами все еще Каролина, как вообще между мной и всеми женщинами мира. Остается уповать, как я видел по ее глазам, только на время, что все лечит, если не брешут.

– Знаешь, – сказала она с явными сожалением, – чувствую себя как тампакс: в хорошем месте, но в плохое время. Я бы с удовольствием позанималась с тобой…

С кухни донесся вопль:

– Володя, а как у тебя эта мудреная кофемолка запускается?

– Кофе нашел? – крикнул я.

– Я все нашел!

– Там на кофемолке сбоку зеленая кнопка… Слева.

– Ага, – послышалось довольное, – отыскал!

Донесся шум размалываемых зерен, Светлана повернулась ко мне. Глаза полны сочувствия и дружеского участия.

– Коля говорит, что иной раз за высокими моральными устоями жизни не видно…

– Это намек? – спросил я. – Знаешь, Света, скажу честно, у меня впервые в жизни появилась цель.

– А до этого?

– Да разве то цели? – перепросил я. – Накопить и купить мотоцикл. Заработать больше – поставить дисплей с диагональю на целый дюйм ширше. Накопить – купить тачку круче…

Она поощряюще усмехнулась.

– Все мужчины так живут. Во всяком случае, все те, кого знаю.

– Я тоже знаю только таких, – ответил я невесело. – Но есть же люди?.. Есть же цели?..

– А какая цель у тебя?

Я оглянулся в сторону кухни, там звякает посуда и доносится веселый голос Коли. Он врубил плеер, телевизор и музыкальный центр, которого я не касался с того дня, как Каролина сказала о своей болезни, подпевает и, похоже, даже подтанцовывает со своей медвежье-слоновой грацией.

– Есть, – ответил я, – есть. Кому-то покажется смешной, кому-то – дикой… но теперь у меня цель есть.

Она сказала медленно:

– И как у всех мужчин, конечно же, грандиозная и далекая. Вот почему я так и не стала лесбиянкой. Люблю мужчин за эту наивную дурость.

На кухне Коля тряс рукой и дул на пальцы. Увидев нас, пожаловался:

– Вроде и неплохо физику знал, а вот забыл основной закон!

– Какой? – полюбопытствовала Светлана. Она захватила с собой семнадцатикилограммовую гантель и как теннисный мячик перебрасывала ее из руки в руку.

– Горячая джезва с виду такая же, как и холодная!

– Это все, – спросила она, – что ты запомнил на уроках физики?

Он не отрывал взгляд от темно-коричневой пористой поверхности в узком горлышке, еще не поднимается, но уже набухает, поинтересовался:

– Почему турок – мужчина, а турка – эта штука для кофе?

– Потому же, – ответила Светлана, – почему американец – человек, а американка – бильярд.

– А индеец человек, – обрадованно подхватил он, даже засиял, – а индейка – птица.

Она снисходительно улыбнулась в мою сторону, Коля в своей стихии, здесь с ним не тягаться. Он сразу же завалит сведениями, что поляк человек, а полька – танец, канадец – человек, а канадка – стрижка, знает и единственное исключение, так что если поддерживать разговор в этом направлении, мы получим такой ворох приколов, что не выкарабкаемся до утра.

Мы оба с удовольствием рассматривали ее точеную фигуру, когда она прошлась вдоль полки, где выстроились пластиковые коробочки с глютамином, L-карнитином и даже ацетил-L-карнитином, всевозможные добавки и даже трехлитровая бадья с протеином в фирменной упаковке Твинлаба.

– Интересная подборка, – проговорила она задумчиво, – вроде бы не случайный подбор, но все равно не просекаю фишку. Работаешь на массу? Так надо больше креатина с антианаболиками. Если на силу, то у тебя совсем не вижу рибозы, а как без нее? Не забудь что-нибудь для суставов, им придется потрудиться в любом случае.

Я пробормотал:

– У меня несколько… иная методика.

– Развелось этих методик, – заметила она с неодобрением. – Все обещают без усилий и похудеть, и мышцы нарастить, и молодость обрести… Только, мол, купите наши препараты! На самом деле, пока не прольешь реки пота, ничего не получится. Смотри, не ловись на эти дешевые приемчики.

– Не словлюсь, – пообещал я.

– Многие ловятся, – сообщила она. – Всем хочется без труда да рыбку из пруда.

Я смотрел, как она снова с легкостью, не напрягаясь и не меняясь в лице, несколько раз качнула этой предельной пока что для меня гантелью бицепс. От плиты усиливается дразнящий аромат, я принюхался, Коля угадал с количеством ложек, а Светлана сообщила деловито:

– Кофеин тоже сжигает лишний жирок, но в мышцы не переводит. Если хочешь, чтоб нарастали сухие мускулы, употребляй рибозу. Я дам адресок, где недорого и с качеством в порядке. А то подделок развелось и в спортивном питании…

Коля переставил джезву на подставку, запах обалденный, деловито порылся в холодильнике. Оглянулся, лицо обиженное.

– Издеваешься, – сказал он плаксивым голосом, – где твой второй холодильник?

– И этот великоват, – ответил я.

– А где мясо? Мясо где, спрашиваю?

– Мясо? – переспросил я. – Какой-то ты хыщный…

– Человек – хыщник, – ответил Коля гордо. – А у тебя даже колбасы нет!.. Ты не буддист, случаем? У тебя ж гастроном прямо под носом, там все есть. Я как-то заглядывал, одной буженины пять сортов!.. А какая баранина, какая баранина… Такой даже в Стокмане не отыщешь.

– В Стокмане есть все, – заступилась Светлана, – только подороже. Увы, там для состоятельных господ, а мы простенькие такие… господа.

Коля хохотнул:

– Мы там заметили в холле записку на доске объявлений: «Господа, не ссыте в лифте!» Есть у вас люди с юмором.

Он резко оборвал себя, лицо стало серьезное, мы все трое наблюдали за горячей коричневой струей, что заполняет по очереди три чашки. Закончив, Коля с глубоким облегчением вздохнул, лицо из умного снова стало нормальным. Он переставил с плиты на стол три тарелки с огромными бутербродами, увы – с рыбой.

– Черт-те что, – сказал он с неодобрением, – рыба, рыба… мы что, в пустыне?

– Там была манна, – напомнила Светлана.

– А рыба где? – удивился Коля. – Я ж помню, где-то рыба!..

– Рыба должна быть везде, – сказала Светлана и с удовольствием взяла бутерброд с толстым ломтем рыбы. – Хороша, хороша… Коля, ты не понимаешь… Спортсмен должен быть в первую очередь здоров… изнутри. Если печень барахлит, мускулатуру не накачать. Никак! Даже та, что есть, растает, как снег на горячей сковородке. А в рыбе ненасыщенные жирные кислоты, понял? Вероятность смерти от остановки сердца снижается втрое, а от инсульта – в девять раз!.. Володя все верно делает.

– Кто не курит и не пьет, – ответил Коля, – тот здоровеньким помрет! Я не враг своему здоровью, я ему соперник.

– Современные люди принимают добавки, – заметила Светлана. – Теперь этого уже не очень-то и стыдятся. Кое-где почти модно. В определенных кругах, конечно.

– Я ими не пользуюсь, – заявил Коля без особой жалости в голосе. – На дорогие не хватает денег, а на дешевые – здоровья. Да и вообще… Здоровый образ жизни улучшает здоровье, но ухудшает качество самой жизни, верно?

Она кивнула.

– Да, конечно. От некоторых радостей приходится отказаться. Но взамен получаешь другие…

Она выгнулась, закинув руки за голову, у нас обоих невольно перехватило дыхание. Могучая и полная грудь приподняла маечку так, что уже не только живот видно, но и выше, выше… а вон красиво вылепленный живот переходит в четко очерченные холмы, вершины которых скрыты майкой, талия настолько узка, что руки сами тянутся ухватить и проверить: в самом ли деле пальцы рук сомкнутся, а безукоризненные руки, юные и в то же время женственные, должны бы обнять за шею…

– Ты не шейпингистка, – заявил Коля. – Ты эта… как ее… фотомодель!

Она засмеялась, очень довольная.

– Эх, заглянул бы ты к нам, когда тренировки! Эти фотомодели качают такие штанги, не всякий пауэрлифтовик поднимет. От них пот ручьями, ибо стройные бесцеллюлитные ножки и попки так просто не даются! А на фото такие милые, женственные, мягкие, беззащитные…

– Здоровье, – сказал Коля, – это просто незнание своих болезней! Вон у меня был двоюродный дядя, так тщательно берег здоровье, что умер, ни разу им не воспользовавшись. Не понимаю, зачем так жить?

Он громко сёрбал кофе и с таким аппетитом пожирал бутерброд, что Светлана понимающе засмеялась и, спросив у меня взглядом разрешения, поднялась к холодильнику. Мы с Колей снова уставились на ее тугой зад в сверх­коротких шортах, больше похожих на плавки, выставляющих на обозрение ягодицы, похожие на поверхность огромных бильярдных шаров, такие же твердые, гладкие, без намека на целлюлит или возраст.

Она повернулась уже с куском рыбы в руках, в глазах смех, все понимает, все мужчины смотрят на нее одинаковыми глазами, сказала весело:

– Но зато с такой фигурой я могу быть полной дурой!

– Ты не дура, – поспешно сказал Коля. – Ты такая умная, что неуютно даже…

– Даже с такими вот формами? – удивилась она.

– Нет, – признался он честно, – когда смотришь на формы, то… Тогда не раскрывай рот! Или чирикай что-нить, будто блондинка какая…

– Так я и есть блондинка.

– Натуральная? – спросил он с недоверием.

– Самая что ни есть, – заверила она. – Вот вы все не можете понять, почему у блондинок корни волос черные… Посмотри, какие у меня! И корни белые.

– Чудовище, – заявил он убежденно. – Я не понимаю, как блондинка может быть и красивой, и умницей!

– Я прикидываюсь, – сообщила она.

– Блондинкой?

– Нет, умной. Это Альбине надо быть умной, а мне зачем? Сравни ее интеллект и мой бюст! Мой – круче.

Коля поспешно размолол зерен еще на три чашки, а Светлана, соорудив бутерброды, подошла к полке и снова уставилась на биодобавки оценивающим взглядом профессионала. Скорее всего, оценивает с позиций фитнесистки, хотя для меня прием добавок – возможность стареть в соответствии с заложенной генетической программой организма. То есть не опережая ее. А так как большинство ученых полагает, что генетический порог человека где-то на уровне ста двадцати лет – ста тридцати лет, то человек, принимающий эти штуки, должен прожить этот срок. Во всяком случае, такова теория. Даже не теория, а так… надежды.

По этим шатким гипотезам не доживаем только потому, что сами же укорачиваем дурными привычками и неправильным питанием. Ну, а если кто-то жаждет прожить дольше физиологически отпущенного срока, тот должен решиться на более серьезные меры. То есть на гормон роста, на ДГЕА, на ИГФ-3 и прочие рискованные, пока что и не проверенные временем методы.

Правда, может показаться, что гормон горста и прочее все равно не воздействуют на генетическую карту, но на самом деле ощущение такое, что все-таки происходит мощное омоложение организма. Возможно, генетические часы старения перезапускаются снова. Подтверждений нет, но до полной проверки и подтверждений дожить не так уж и просто.

– Неплохо, – заметила она со сдержанным одобрением. – Только слишком сильный крен в сторону здоровья. Вон три препарата для регенерации печени!.. Здоровая печень необходима, чтобы переваривать массу протеина и креатина, без них мускулатуру не накачать, но я что-то креатина не вижу вообще.

– Протеин есть, – сообщил Коля и указал на трехлитровую пластиковую емкость. – Вон. Какой-то суперочищенный! Из сыворотки. А может, Володя у нас не столько качается, сколько здоровье поправляет?

– Здоровье лучше всего поправлять физическими упражнениями, – возразила она. – Гантели, бег хотя бы по такой дорожке, если лень выйти и побегать в парке…

– Да и вообще, – сказал Коля. – Вон в нашей деревне один дед пил водку, как воду, курил самосад… все называли горлодером, ни один не мог выкурить такую самокрутку, а дед смалил по десять в день!.. И те, кто не пил и не курил, уже давно перемерли, как мухи на морозе. А тот дед, как написала мне мамаша, недавно на молодой девке женился в свои девяносто пять лет!..

Я смолчал, только кивал и улыбался, я же хозяин, с гостями спорить неприлично. Но достало, что когда упоминают какого-то долгожителя, то обязательно смакуют, что ел все, никаких диет, курил и пил не только вино, а еще коньяк и водочку. Про Черчилля непременно, как же без него, уже и не помнят, что был премьером или лауреатом Нобелевской премии по литературе, зато знают, что прожил девяносто лет, отличаясь необыкновенной тучностью, постоянно курил толстенные кубинские сигары, выпивал в день бутылку бренди, схлопотал девять инфарктов, но все равно пил, курил…

Но никто не знает, да и не желает знать, что Черчилль раз в год ездил в Швейцарию в особую клинику по продлению жизни, где в течение двух месяцев проходил полный курс очищения и оздоровления, что он обязательно спал не меньше часа днем и не менял этого важного для укрепления здоровья правила ни при налете немецких бомбардировщиков, ни когда королева вызывала во дворец: да пошли они все, здоровье дороже! Кстати, в той клинике постоянно обновлялись Бернард Шоу, погибший в автокатастрофе, Соммерсет Моэм и еще куча народа, все они прожили дольше девяноста лет. Так что не надо про их вредные привычки. Шварценеггер не раз фотографировался с сигарой во рту, но на самом деле не курит и не пьет, но это народу совсем не интересно.

Мы выпили еще по чашке, а так мы не какие-нить европейцы сраные, что могут пить кофе просто так, да еще и без сахара, но у нас и сахара в каждой чашке на треть, и бутерброды в руках такие, что мускулы напрягаются. А если бы мы были еще и хохлами, то вместо рыбы у каждого на тонком ломтике хлеба лежало по толстому шмату сала.

– Хорошо выглядишь, – одобрительно заметил Коля. – Вообще, русский человек вынесет все, что Господь пошлет, и еще все, что плохо лежит.

– Качаюсь, – объяснил я. – Еще здоровье берегу.

Он спросил насмешливо:

– Ты что, хочешь жить вечно?

Я смолчал. На этот вопрос во все века и тысячелетия во всех странах и при всех режимах отвечали одинаково. И вопрос давно превратился в риторический, который не требует ответа.

Но я впервые готов был дать ответ, который Коля никак от меня не ждет. Ответ, который должен б прозвучать смешно…

И я смолчал.

Коля покосился в сторону телевизора, все-таки включил, но Светлана убрала звук до минимума, Коля всмотрелся в быстро мелькающие кадры хроники.

– Вот, – сказал он с возмущением, – американцам понадобилась нефть, и напали на Ирак. А если понадобятся балалайка, валенки и, страшно подумать, водка? Кстати, а почему это у тебя водки нет? Ты кто, горбачевец?

– Зато вино осталось, – сообщил я, защищаясь.

Он встрепенулся.

– Где? Я не нашел!

– Вон в ящике, – сказал я и указал пальцем.

Он с торжеством вытащил красивый деревянный футляр, а из него – литровую бутылку причудливой формы. Когда-то мне подарили, я такую красоту открывать не стал, спрятал в ящик, постепенно забыл, а при запое в помрачении лакал только водку из холодильника.

На столе появились три рюмки, Светлана свою тут же перевернула вверх дном, еще на службе, я помотал головой – нужно сегодня закончить срочную работу и сбросить по емэйлу, Коля вздохнул и налил себе одному.

– Ну вот, опять, нет повода не выпить. Жизнь прекрасна, удивительна, если выпить предварительно. Все взаимосвязано: живешь – хочется выпить, выпьешь – хочется жить. Года приходят и уходят, а выпить хочется всегда…

Светлана мягко улыбнулась, Коля неисправим, говорит будто фразами из расхожих анекдотов, но все от того, что человек чувствует ущербность своего языка, хотел бы что-то сделать, но не может, ума и образования не хватает, вот и украшает свои речи перлами из анекдотов, афоризмов, услышанных сентенций, и речь его уже ярче, интереснее, а то и остроумнее.

Коля вскинул рюмку и посмотрел на просвет.

– Красиво… Как будто смотрю на закат Европы. Хорошее вино! Вообще жизнь без женщин и вина бесполезна и скучна. Говорят, красное вино полезно для здоровья. А здоровье нужно, чтобы пить водку. Или я это уже говорил? С моим здоровьем я могу выпить больше пол-литра! И больше литра могу. И даже больше полутора!

– А меньше ста грамм слабо? – спросила Светлана.

Он обиделся.

– За кого ты меня имеешь? За лилипута? Думаешь, я не пробовал вообще бросать пить? Вот только дня три тому пытался бросить. Утром осознал: недобросил…

Она засмеялась.

– Плохо размахнулся?

– Не знаю, – признался он. – Наверное, потому, что я вообще-то на вещи смотрю трезво. А если смотреть трезво, то хочется выпить. Вон смотри, по новостям опять говорят, что Россия близка к самоубийству. Да мы и сами знаем, что без приезжих страна вымрет, с ними – развалится. Уже через десять лет число граждан России… не русских, а вообще граждан!.. сократится со ста сорока до сотни миллионов человек. Вымирающие окраинные территории заполнятся мигрантами из других государств. Уже вот-вот Дальний Восток станет китайским… А этих проклятых чучмеков я бы вообще всех перестрелял! Жили бы в своих горах, так нет же, поналезли…

– Ненавижу, – согласилась и Светлана. – Наглые, грязные, вонючие… и туда же: «Дэвушка, давай будэм знакомы!»

– Перестрелял бы, – повторил Коля, налил и снова выпил. – Хуже негров.

– Да и негров в Москве уже хватает, – снова согласилась Светлана. – Но чурок, конечно, больше. Куда смотрят наши бритоголовые?

– Надо бы как-то помочь ребятам, – сказал Коля. – Все им сочувствуем, а помочь, так языки втягиваем в задницы!

Я слушал его горячую речь, очень пылкую и насыщенную, не так давно и я заводился с пол-оборота, а сейчас как молотом стукнуло: да ведь если все пойдет так, как идет, то очень скоро, еще при моей жизни, на планете не останется ни русских, ни чернокожих, ни китаез, ни жидов, ни хохлов или кацапов, а еще исчезнут чурки, мусульмане, христиане, буддисты, синтоисты, сатанисты и даже язычники.

Будет единое человечество, а потом, потом…

Я отвлекся, с холодком в душе скользнул мыслями дальше, дальше, вздрогнув от громкого и чересчур оптимистично-обвиняющего тона Коля:

– Сегодня с нами ты не пьешь, а завтра Родине изменишь!

Он уже перевернул наши со Светланой фужеры и наливал красное вино. Я хотел было отказаться, затем вспомнил, как читал где-то, что красное вино укрепляет сосуды и снижает давление, смолчал. Светлана тоже не стала на этот раз противиться, ее красивые пальцы изящно обхватили длинную тонкую ножку.

– Утром выпью пива, – заявил Коля, – просто похмелюсь, днем еще добавлю, вечером нажрусь…

– Где пиво? – спросила Светлана.

– Да это я так, – ответил Коля беспечно. – Как повяжешь галстук – береги его, он ведь от Версаче, стоит ого-го. А вот еще: из двух зол выбирай меньшее, из двух жоп выбирай большую… ха-ха, здорово? Одна голова хорошо, две – лучше, а три, как вот у нас, уже повод выпить.

Он снова налил в свой фужер, мы со Светланой отказались, он победоносно засмеялся, ведь пить – признак доблести, а кто отказывается, тот – ха-ха-ха! – здоровье бережет, как не стыдно? Люди, плюйте на него!

Я подумал, что человек, который не просто сам пьет, но еще и других уговаривает выпить, даже нажраться, пусть даже очень хорошим вином, не должен жаловаться на подростков, расписавших матюгами стены подъезда, а в лифте еще и насравших. При всей кажущейся разнице это в одном ряду. Взрослому человеку неприятен и даже враждебен вид опрятного подтянутого партнера, самому бы на его фоне выглядеть этаким спортивным и моложавым бизнесменом, который и на тренажерах, и в теннис, но как, если пузо через ремень, а морда от пьянства похожа на испорченное тесто?

Лучший способ – опустить партнера, уговаривая выпить, расслабиться, отдохнуть, оттянуться, побалдеть, махнуть на работу рукой: всех денег не заберешь, и все такое. Для этого и самому можно выпить, а еще больше рассказывать, как вот вчера нажрался, не помню, кто и домой меня привел, вот гудели, так гудели – чуть хату не спалили!

А его сын, глядя на такого лихого папу, точно так же бунтует против правильности и упорядоченности мира. По-своему. На своем уровне. Сейчас гордится, что насрал в подъезде и побил стекла в телефонной будке, а подрастет, будет гордиться, что может бутылку водки из горла, что в театре ни разу в жизни, что пьет и по бабам, и плевать на какую-то печень, один раз живем, в могилу ничего не утащим, гуляй, Вася, жги боярское имение и эти проклятые книги, от них глаза портятся, ломай компьютеры, от них дуреют…

Коля спросил встревоженно:

– Володя, что-то ты весь потемнел. Зуб болит?

– Да, – пробормотал я, – зуб.

– На меня? – спросил он догадливо. – Не сдерживайся, дай в морду. Может, отойдет? Но лучше Светлане, больше удовольствия! Все-таки бить женщину – это класс. А ей все равно, она как из дерева.

Я покосился на Светлану, она печально улыбается, словно видит мои мысли. Что роднило ее с Каролиной, обе не любили все эти глупости, которые называются драгоценности: золото, камешки, дорогие висюльки в ушах или кольца на пальцах. Разве что Светлана работала над фигурой и внешностью, а Каролина предпочитала компьютер помощнее, экран пошире и с хорошим разрешением, новую аудиоаппаратуру. Единственное, что на ней было из украшений, это всегда самый стильный плеер, мобильник с фотокамерой, часы с множеством разных функций.

– А мне говорили, – сказал Коля грустно, – не откладывай на завтpа то, что можно выпить сегодня. Володя, если ты не будешь убивать время, оно убьет тебя. Начинать делать глупости нужно как можно раньше, тогда будет время их исправить, так что давай налью?.. Ну, как знаешь… Человек, любящий жизнь, не насилует ее своими мыслями. Он живет просто, безмятежно, как вот я.

Светлана поднялась, мы думали, что в туалет, но я слышал, как она прошла дальше в комнату, вышла на балкон, Линдочка ревниво потащилась за нею следом. Слышен был тихий смех Светланы, она уверяла моего сторожа, что ничего не сопрет, ничего не разобьет, все останется в целости. И что вообще Линдочка – молодец, хорошая, очень хорошая собачка.

Линдочка бурчала, я слышал в низком недовольном рыке недоверие. Она и Каролину приняла с большим недоверием, только через пару недель начала с нею играть, приносить мячик, а когда я задерживался с поздними заказами, влезала к ней на постель.

Коля кивнул им вслед.

– А ты знаешь, ее прочат в руководители шейпинг-клуба.

– Ого, – сказал я, – выходит в бизнес-леди?

– Да, – согласился он, вздохнул. – Нет равноправия полов: женщину, стремящуюся походить на мужчину, называют красиво – бизнес-леди, а мужчину, стремящегося походить на женщину, – просто пидаром.

– Это ты стараешься походить?

Он обиделся:

– Почему я? Такой прикол. Ты что, приколов не понимаешь?.. Без приколов жить скучно. Вообще вся жизнь – сплошной прикол. Только понимать надо, что живем в нем, и станет легче, на все махнешь рукой. Как можно к приколу относиться серьезно?.. Ладно, засиделись мы у тебя. Проводишь до метро?

– А что, вы не на машине?

– Зачем, когда ты возле метро?.. мы ж, чудак, специально к тебе ехали! А у тебя даже водки нет.

С огромной неохотой я вышел, устояв перед просьбой Светланы взять Линдочку, пусть, дескать, прокакается к ночи. В ночи ярко полыхают огни реклам, цветные световые слоганы, блестящие машины бесшумно проскакивают по асфальту дороги, послушно останавливаясь перед красным светом. Пешеходы, правда, на указания светофора плюют, все с детства усвоили: переходя улицу, посмотри направо, а потом налево – нет ли милиционера, а потом переходи. У нас это бунтарство против правил уже в крови, в костях.

На Светлану народ таращит глаза и даже оглядывается. Слишком хороша для нас с Колей. Рядом с нею выглядим дворняжками.

Коля засмотрелся на яркую рекламу ночного клуба напротив. Оттуда вываливаются подгулявшие мужички с яркими женщинами, их усаживают в лимузины, слышатся понимающие женские смешки, машины степенно выруливают на проезжую часть и уносятся по блестящему от разбрызганной воды шоссе.

– Хорошо живут, – вздохнул Коля. – А вот из Екатеринбурга поступило тревожное сообщение. Как сообщил корреспонденту первого телеканала пресс-секретарь мэрии, водки в городе осталось всего на два дня…

Светлана засмеялась, выходящие из ночного клуба к ней начали присматриваться.

– Ох, Светка, – сказал Коля, – как ты только одна ходишь поздно ночью… В городе столько озабоченных!

Она отмахнулась.

– Если попадется симпатичный, я его сама изнасилую. Но это если попадется. А так везде одни уроды.

Коля вздохнул печально.

– И уродам хочется тебя… потрогать. Город, увы, это огромное сообщество, в котором люди одиноки вместе.

Она покачала головой.

– Я не одинока. У меня мой фитнес-клуб! Он мне заменяет и семью, и родню… Ну ладно, ребята, вот подходит мой поезд!

Вдали на эстакаде зажглись огоньки, Светлана припустила к станции, нужно еще успеть проскочить через турникет и взбежать по лестнице, Коля заорал и помчался следом.

Обратно топаю быстро, автоматически придерживаясь правила «левой руки», то есть иду по правой стороне тротуара, пропуская незримых встречных пешеходов слева. Так, как будто у меня на левой руке щит, которым настороженно прикрываюсь от встречного, пропуская его слева, а в правой руке у меня обнаженный меч. Идущий настречу, понятно, тоже прикрывается щитом, а в другой руке держит меч.

Это правило, как уже понятно, стихийно возникло много тысяч лет тому, но сколько этого тупейшего быдла, что до сих пор не усвоили это правило и прут, вытаращив глаза перед собой, не важно, правая или левая сторона? Их толкают, пинают, а они ругаются, что вот какие пошли некультурные люди.

Повбывав бы!

Видимо, этот мусор останется в прошлом, немыслимо, чтобы и эти человеческие отбросы получили бессмертие или хотя бы действительное долголетие. Вот этим дебилам и надо проповедовать, что жить надо по-мужски: то есть пить, плясать и помереть как можно раньше. Лучше – от передозировки, это романтично. Или захлебнувшись блевотой при перепое, как мужественный и неустрашимый Аттила, бич народов, гроза и потрясатель Европы.

Вернувшись, пришлось выдержать стремительный натиск Линдочки, бедняжка ухитрилась встать на задние лапы, как пудель, и, подпрыгивая, старалась лизнуть в лицо. Я подхватил ее на руки, поцеловал, она трепыхалась в моих объятиях и уверяла, что чуть не умерла от горя, когда я бросил так надолго в пустой и ставшей сразу чужой квартире.

Полка с биодобавками забита, блестящие баночки и коробочки с яркими наклейками назойливо привлекают внимание, просятся в руки. Конечно, как говорит Светлана, можно вообще обойтись без эти препаратов, если жаждешь жить здоровой жизнью, отдалить старость. Таскать гантели, бегать хотя бы на беговой дорожке, соблюдать диету, правильно дышать, отказаться от всех вредных привычек вроде регулярных и бесцельных выпивонов, не переедать – все это даст солидную прибавку к жизни лет эдак на двадцать, а то и на сорок.

Конечно, это не спасет от рака, диабета, болезни Альцгеймера, но все-таки отдалит на десяток-другой лет. Словом, я смогу прожить сто лет. Так что если сейчас 2006-й, то, учитывая, что уже истратил из отпущенного мне срока четверть, помру в 2082-м. Правда, могу и не прожить ста лет, нет еще таких статистических данных, может быть, организм все-таки как-то взбунтуется и такого слишком «правильного» сам как-то угробит. Намного раньше.

Но если пользоваться добавками, то есть и обещанный шанс, что проживу намного дольше. Если не до самого бессмертия, то до продления жизни на очень долгие сроки. Правда, добавки – только обещание продления жизни. На самом деле никто ими еще не пользовался в течение жизни. Может быть, если попить с десяток лет, то умрешь от них в куда больших корчах, чем от рака?

Словом, большинство населения относится к биодобавкам с предубеждением, что и понятно. Я сам им не очень-то доверяю и не люблю, но они дают мне шанс выполнить то, что я задумал, потому буду принимать их столько, сколько нужно. И ничто меня не остановит.

– А тебе дать гормона роста? – спросил я. Линдочка повиляла хвостиком и сообщила преданным взглядом, что из моих рук съест все. – Правда, вырастешь со слона… С другой стороны, чем раньше начнешь, тем лучше…

Высыпал ей в мисочку горсть сухого корма и, пока она громыхала и звякала ею, подсел к компу. Судя по прессе, а теперь пресса – это Интернет, обычные новости на бумаге смотрят только старики, их уже не переделать, так вот Яндекс выдал, что за самую высокую продолжительность жизни спорят Швеция и Япония. Для меня существенно, что среднестатистический швед, доживающий до 84 лет, начал использовать добавки где-то лет в 60. Он и раньше бы рад, да тогда были только диеты да пробежки, теперь же со всеми средствами продления жизни двадцатипятилетний швед проживет все сто лет.

А где швед, там проживу и я. К тому же медицина каждый год открывает новые пути, дороги, тропки. Порой – рискованные. А порой – очень рискованные, зато обещающие очень много. Главное же в том, что окончательная победа над старением в самом деле если не близка, то ее можно рассмотреть и даже, если очень постараться, можно дотянуть до ее прихода. Те миллиардеры, которые прожигали сотни миллионов на покупках ненужных островов или картин Тициана, те сумасшедшие деньги теперь вложат в исследования по продлению жизни. В награду получат шанс дожить до бессмертия лично.

Когда чистил зубы на ночь, из десен снова начала сочиться кровь, на которую не обращаю внимания вот уже пару лет. Или больше, мужчины не очень-то обращают внимание на такую ерунду, как и не впадают в панику, когда увидят новую морщинку на харе или седой волос.

Я промыл щетку, сполоснул рот, зубы как зубы, трех уже нет, шесть с пломбами, что выпадают всякий раз, если начну жрать ириски или что-то подобное.

– Завтра, – сообщил я Линдочке, – тебе придется полдня побыть одной.

Она жалобно скульнула, а когда я лег и выключил свет, так долго сидела рядом и смотрела преданными любящими глазами, что я наконец спросил раздраженно:

– Ну что тебе?

Она скульнула снова.

– Этого делать нельзя, – сказал я зло, – не понимаешь?

Не понимаю, ответила она взглядом и вилянием хвостика. Ну вот не понимаю, хоть убей, почему нельзя. Разве я не замечательная, как ты говорил?

Я закрыл глаза, полежал, а когда открыл, она все так же сидит в темноте, как суслик, и смотрит мне в лицо.

– Ладно, – проворчал я, сдаваясь, – залезай! Но только сегодня.

Она моментально запрыгнула, прижалась к моей спине, засопела в ухо. Слезы навернулись на глаза сами по себе, я старался сдержать рыдания. Линдочка тяжело вздыхала, пару раз лизнула за ухом, сладко засопела. Очень медленно горечь отступила, я провалился в тяжелый сон.

2007 год, 15 сентября

Сегодня со страхом заметил, начали отслаиваться ногти. Одно время расслаивались, но теперь куда хуже: отделяются, как крылья жука. Сперва по углам возникли широкие карманы, куда забивается грязь, я попробовал привычно почистить зубочисткой, с неудовольствием обнаружил, что карманы гораздо глубже. И вообще пустоту делает сама зубочистка, ноготь охотно отделяется от мякоти при самом легком усилии.

Поспешно начал глотать желатиновые капсулы, удвоил поступление кремния и магния, они вроде бы усиливают, добавляют, укрепляют и все такое, но что случилось, то случилось: отслоенное не вернешь, пришлось обращаться с руками крайне осторожно, пальцами двигал, словно они из хрупких сосулек. Модница так не бережет свеженакрашенные лаком ногти, как берег их я.

Два месяца я подгонял взглядом рост ногтей, очень осторожно срезал, панически страшась повредить еще больше, наконец пошли уже здоровые ногти, приросли так, что оторвать можно только с мясом. Как, впрочем, и должны.

Закончилось с ногтями, но не успел перевести дух, как однажды среди ночи проснулся от того, что остервенело скребусь ногтями, будто собираюсь разорвать грудь, как сделал некогда Данко. Зудит все тело, а во сне я ухитрился расцарапать грудь до крови. Сам виноват, не читаю о противопоказаниях и побочных реакциях, но кто из нас дочитывает инструкции до конца? Абсолютное большинство вообще в них не заглядывает, это пусть немцы все по уставу и инструкциям, а мы… лучше уж потом почешем затылки. Да и не только затылки.

В зеркале отразилась вспухшая красная, как луна перед грозой, морда, багровые царапины на груди, засохшая кровь. Хороший у меня сон, не проснулся, хотя разодрал почти до мяса. Надо, кстати, ногти постричь, а то по деревьям можно лазить, как медведю за медом.

2007 год, 1 декабря

Анализы дали тревожную картину, но я выслушал, не дрогнув. В моем организме в самом деле такое творится, что все медицинские приборы зашкаливает. Я пытаюсь изменить биохимию организма, но он – гомеостат, потому стремится вернуться к исходному положению. Какие-то препараты поспешно выводит, какие-то расщепляет на составные и часть усваивает, как безвредные вещества, часть выводит через почки, нагружая их так, что моча темнее пива.

Гораздо тревожнее, что в печени и в желудке обнаружились новообразования. Этим эвфемизмом врачи начали заменять пугающее слово «опухоль», как в свое время безобидным словом «опухоль» заменили слово «рак», от которого мурашки по коже. Новообразования пока невелики, можно понаблюдать, но если между ними есть связь, то…

Врач умолк, не все можно брякать пациенту, но умному достаточно, а здесь и не умному ясно, что прозрачно намекивают на метастазы. Медлить нельзя, я пошел, даже ринулся на дополнительные анализы и обследования. На увеличенных снимках опухоль в печени видна отчетливо, еще больше – на стенке желудка.

– Чем это грозит? – спросил я.

– Пока только начинается перерождение доброкачественной опухоли в злокачественную, – ответил врач. – Рекомендуем интенсивную химиотерапию. У вас организм здоровый, сеансов пять выдержите, а за это время уберем эту гадость без следа. Нужно будет только в течение пяти лет раз в год проходить обследование.

– Последствия?

Он сдвинул плечами.

– Волосы вылезут, потенция упадет, еще какие-то мелочи, но о них ли думать, если на карте жизнь?

– А что насчет операции?

Он снова пожал плечами.

– Пока нет ясных показаний. А у нас и так очередь на операционный стол.

– А за отдельную плату?

Он покачал головой.

– У нас с этим строго. Вам проще обратиться в частную клинику. Но, предупреждаю, это очень большие расходы.

– Спасибо, – сказал я.

Да, судя по моей одежде, не скажешь, что я уже из обеспеченного класса и зарабатываю вполне достаточно, чтобы скопить на покупку приличного особнячка в элитном районе. В самом деле, как говорит шеф, надо сменить имидж. Хотя бы костюм заказать от Версаче, а то вечно в потертых джинсах, словно подсобный рабочий.

В частной клинике все по высшему разряду, по кабинетам бродить не пришлось, провели под ручки всего в два, нужные снимки сделали за пару минут, предъявили, все показали и объяснили, после чего дали время для решения.

– Желудок оперируем, – сказал я, – за печенью… пока последим.

И опять никаких вопросов или уговоров: если клиент платит, он всегда прав. На следующий день меня промыли так, что чувствовал себя пустой шкурой, уложили на стол и очень тонкими иглами, таких никогда не видел, ввели обезболивающее. Я попросил разрешения наблюдать за процессом операции, и зеркало над операционном столом чуть сдвинули, чтобы я не пропустил ничего забавного.

Я бодрился, но в груди пусто и холодно. Жил бы, как все, никаких бы опухолей, никаких затемнений, изменений, диспропорции, нарушения функций. Добавки, все добавки…

Скальпель вспарывает брюхо с неприятным треском. Хирург сосредоточен на операции, но одна из медсестер постоянно поглядывает на мое лицо, спросила торопливо:

– Может быть, все-таки зеркало закрыть?

– Не… надо… – прохрипел я.

– Зрелище, – сказала она жалостливо, – не для слабонервных…

– Я не слабый…

– Завидую, я бы не смогла!

Я ощутил себя чуть бодрее. Приятно видеть еще более слабых и трусливых. И не важно, что может просто прикидываться трусливой, чтобы я чувствовал себя могучим и отважным, все равно приятно.

– Что делать, – ответил я чуть увереннее, – надо привыкать. Это будет первая, но не последняя…

Она спросила:

– Почему?.. У нас прекрасные хирурги. Все будет хорошо.

– Да, – ответил я, – но операций будет еще много.

Судя по ее лицу, подумала про пластические операции, какие еще могут быть, человек с вырезанным куском желудка так же здоров, как и все остальные, разве что лишен возможности обжираться на званых приемах, где на халяву можно набить брюхо на неделю вперед. Но это поначалу, потом желудок растянется, и снова можно в три горла, это же одна из трех главнейших радостей жизни!

Живот вскрыли, жуткое зрелище, никогда бы не подумал, что во мне столько требухи и кишок. Вообще-то знал, но знать одно, подумать – другое, я всматривался, как все это выглядит, чтобы потом, когда буду вгонять во все эти митохондрии кремний и магний, представлял себе, что это такое, как выглядит и как должно измениться под воздействием. Да, под воздействием.

2007-й, 15 декабря

Прекрасная новость под конец этого года, 2007-го: начались работы над новым типом диска, который будет вмещать по меньшей мере полтора терабайта. Это даже не хард, а обычная лазерка! Народ только начал переходить с сюдюков на дивидюки, а на лазерных дисках, которые поступят в продажу уже в 2010-м, будет помещаться по 300—500 нынешних дивидишек. Про сидюки к тому времени вообще забудут, как про каменные топоры.

И еще одна многозначащая деталь: в Intel оптимистически заявили, что в 2010-м они создадут настолько производительный процессор, который будет эквивалентен быстродействию мозга шмеля!

Все лекарства и окололекарства делятся на четыре группы, A, B, C, D. В первую входят все те, что проверены во всех странах и ведущих клиниках, везде получены точные результаты, что позволяют с уверенностью рекомендовать к применению. Во вторую входят лекарства, апробированные в одной стране, но пока не проверенные в других. В третью входят те, что получены в какой-то лаборатории и прошли испытания в небольшой клинике на небольшой группе пациентов, но данных по которым еще нет. Ну, а в четвертую группу входят все непроверенное, но в принципе могущее как-то, возможно, в какие-то случаях помочь при определенных обстоятельствах, однако данные клинических испытаний отсутствуют абсолютно.

Так вот БАДы принадлежат именно к четвертой группе.

2007 год, 20 декабря

В вагоне метро, стоя, рассматриваю с насмешкой всех, кто бросается к освобождающемуся месту и поспешно всаживает задницу в щель между такими же задницами. Почему? Неужели изнемогают от усталости? Нет, парни молодые. Но свободное место на лавке – это же возможность «занять место» и не дать его занять другому. Да, соль именно в этом. Не дать другому. Опередить. Это как будто успеть раньше занять какую-то важную вакансию.

Я уступил место женщине, достаточно еще молодой, чему она несказанно удивилась. И все время посматривала на меня в нетерпеливом ожидании, когда же начну клеиться, не мог же я уступить место «за так».

По эскалатору бежал вниз, а вверх поднимался быстрым шагом, в то же время молодые парни, едва ступив на эскалатор, застывали, чтобы не сделать лишнего усилия, не шагнуть, ведь лента все равно принесет их к месту.

Это как раз те, которым всю жизнь копаться в дерьме. Сейчас это подростки и молодые мужчины, но пройдут годы, и они, вот эти берегущие усилия, страшащиеся, чтобы не переработаться, так и будут копаться в дерьме до старости. Именно потому, что страшатся переработаться. Именно потому, что боятся сделать лишнее усилие.

Да, им копаться в дерьме, и умрут в дерьме… те, кто еще раньше не сопьется, не умрет от передозировки, кого не убьют собутыльники за стакан водки. Вот они и не входят в «золотой миллиард». Именно потому и не входят, что страшатся перетрудиться.

И, честно говоря, вот такое я чудовище, мне ничуть не жалко будет оставить их в прошлом. Оставить умирать. Правда, не от чумы или оспы, а от старости.

2008 год

Сегодня снова был на медобследовании. Врач с ленивым любопытством выслушал о биодобавках, поинтересовался, а на кой хрен мне все это надо. Сравнительно здоров, а чего еще, вот вся Россия больная – и ничего, пьет, гуляет, в ус не дует. Я заискивающе пояснил, что в моем роду все вообще-то постоянно болели и рано умирали, потому мне хотелось бы, как бы сказать, пожить хотя бы чуточку дольше родителей… и не начинать страдать от всяких артритов и воспалений желчных пузырей, начиная с сорока, а то и тридцати лет.

Он пожал плечами, послал на анализы. Пришлось приходить рано утром натощак, крови нацедили столько, что ощутил легкость в голове, как у Хлестакова. Когда через три дня пришел за результатом, оказалось, что не сделали самый главный, на онкологию. Медсестра обиженно пожала плечами: на онкологию, оказывается, сдают в отдельную пробирку, которую отправляют совсем в другую клинику, а здесь на месте такие анализы не проводят. Да и на каждый вид рака – отдельный анализ, а их столько – вы разоритесь, да и зачем вам это…

Злой, я же именно за этим анализом и пришел, я дал нацедить из себя снова крови, прошла еще неделя, а когда наконец пришел к терапевту, он долго рассматривал снимки, листки с анализами.

– В целом, – проговорил задумчиво, – очень даже хорошо… Вот только это затемнение в печени… гм… лучше все-таки пройти повторные анализы…

Я воскликнул:

– Повторные? Да я от этих едва не загнулся!

Он сказал успокаивающе:

– Да теперь все будет просто. Нужно посмотреть только вот это место повнимательнее. Это не займет времени. И кровь из вас цедить не будут.

Все еще сомневаясь, я пошел на повторный. Анализы, просвечивание, глотал всякую гадость и снова становился, ложился, принимал разные позы перед просвечивающими меня насквозь аппаратами.

Врачи совещались, на меня поглядывали осторожно, говорили шепотом. Наконец вынесли вердикт, что в моем организме пока еще нет злокачественных образований, но слишком много опухолей, которых просто не должно быть у двадцатишестилетнего парня.

Дескать, чем я загнал свой организм, как безжалостный всадник лошадь. И если так буду продолжать, то…

2009 год

Чуть ли не каждый день просыпаюсь со страшной мыслью, что у меня рак. Хуже всего то, что он у меня в самом деле. Помню, еще тогда, в ту страшную ночь, читал, что рак почти у каждого взрослого человека, но сейчас пока что раковые клетки только группируются, образовывают крохотные узлы, которые через несколько лет дадут метастазы, и тогда уже не спастись никакими силами.

У стариков рак развивается настолько медленно, что врачи практически никогда не принимают мер, ибо человек раньше умрет от старости, чем задушит рак, но чем моложе, тем рак идет быстрее, а в юности вообще стремительно: человек сгорает за несколько недель, в то время как в сорок лет – за два года, а в шестьдесят – уже за десять. Цифры, понятно, усредненные, но все равно мне хреново: мне всего тридцать, а раковые клетки во мне уже есть, уже собрались в узлы, уже растут.

Одна надежда на медицину: изо всех лабораторий сообщают о победных опытах, о благополучных экспериментах. Везде обещают, что через пять-семь лет рак будет окончательно побежден.

Вот только протянуть бы эти пять-семь лет без метастаз. Уцелеть бы в этот период, а потом…

Природа отчаянно сопротивляется слишком долгой жизни. Любой созданный ею организм должен выполнить главную задачу: дать потомство, а потом сдохнуть, чтобы освободить ареал, где кормился. Иначе не останется места для прокорма потомству. Но только у одних это происходит сразу же после спаривания, как у пауков или богомолов, когда оплодотворенная самка съедает «ненужного» больше самца, или у лососевых, которые умирают, выметав икру, но у млекопитающих младенцы рождаются такими беспомощными, что старшее поколение должно некоторое время кормить, учить охотиться или, напротив, прятаться от хищников и уже потом строго по плану откинет копыта.

Дольше всего взрослеет детеныш человека, его нужно научить не просто самостоятельно есть, пить и ходить, но еще и помочь пройти сложнейшую систему обучения в детском саду, школе, вузе… но потом родители становятся обузой, младшее поколение само их отторгает, старается жить отдельно, как происходит в популяции любых животных. У людей продолжительность жизни увеличилась за счет того, что на них зачастую ложится еще и забота о внуках, но это уже весьма слабая привязка к жизни и ее оправдание.

Таким образом для природы нет никаких обоснований в долгой жизни человека. Ученые наивно полагали, что если суметь выключить «механизм старения» тем или иным способом, то человек будет жить вечно. Ну, разве что метеорит упадет на голову, так как в страхе за жизнь будет ездить по дорогам в танках. Увы, вот сейчас в лабораториях ученых начинаются первые, пока еще робкие, шажки по продлению жизни, по отдалению старости…

Я потер ладонями лицо, задумался. Как не понимают, что пока мы – люди, этот механизм не отключить. Вернее, пока мы – животные. Ведь на самом деле что такое люди, как не животные, научившиеся говорить, читать и писать, а также пользоваться столовыми приборами? В остальном мы ничуть не отличаемся от животных: все стремления и цели абсолютно одинаковые. Да и генетический код с обезьянами в нас настолько один в один, совпадает на все сто процентов, что специалисты ошарашены: а почему же они – обезьяны, а мы – люди?

Страшноватый выход только один… Да, слишком страшноватый. Хотя я сам себя и называю самым крайним экстремистом в этой области, однако даже для меня это страшно, жутко. Если суметь отказаться от биологической составляющей, то что станет с нами? Захотим ли жить вообще? Ведь стремление жить – это самый мощный инстинкт, заложенный столь глубоко, что даже в самой примитивной амебе он есть.

Жаль, правда, что начиная с той же амебы заложен и приказ умирать: та же амеба, давая жизнь двум другим, сама умирает, исчезает. Можно ли отключить только второй механизм, если они с первым одно целое?

Звонок в прихожей, на большом экране улыбающаяся физиономия Коли, он прикладывает палец к сенсорной пластине входной двери в подъезд.

– Привет! – сказал он. – Это я, ликуй!

– Ликую, – буркнул я и дал сигнал двери впустить. – Прям в пляс пойду.

Пока Коля проходил через холл, где его просматривают автоматы на предмет взрывчатки, химии или наркотиков, я пытался сообразить, что ему надо, и лишь когда он вошел в лифт и тот устремился вверх, я подумал о молчаливом сговоре компашки Аркадия: все видели, как тяжко я принял уход Каролины, как-то договорились не выпускать меня из виду, заботиться, присматривать, помогать. В первый год раздражало, на второй начало смешить, потом сообразил, что это им самим нужно больше, чем мне: общая забота объединяет, потому лишь и не рассыпалась компания, как рассыпаются со временем, живут общей заботой: как бы удержать этого слесаря от пьянства, наркотиков, самоубийства, вообще от всего плохого, чего так много на их слесарином дне.

Коля явился веселый, шумный, размашистый, облапил меня, принюхался, скривился.

– Опять трезвый!.. Ну ты даешь! То не просыхал, а теперь засох, как дождевой червячок на солнце!.. Да и ликования что-то не зрю на твоем обезображенном интеллектом лице.

– В самом деле? – удивился я. – Я вообще-то все тот же ремонтник. Разве что уже повыше рангом…

– Ну да, рассказывай!

Он прошелся, как обычно, перед полкой с добавками, их стало еще больше, присматривался критически, морщился с неудовольствием, словно я вот прямо перед ним облажался, как никогда, наконец спросил напрямик:

– Делаешь ставку на то, что будешь жить вечно?

– Да, – ответил я так же прямо. – Делаю.

– Володька, чудак, а ты хоть понимаешь, что шансов у тебя нет? Как и у никого из нас?

– Почти, – сказал я.

– Что «почти»?

– Почти нет шансов, – пояснил я. – Почти.

– Все равно!

Я покачал головой.

– Для меня – не все. Какая-то доля процента все же есть. Понятно, если все карты лягут в самой выигрышной комбинации. Не будет войн, а технический прогресс будет переть по нарастающей, вовремя откроют средства для продления жизни еще на десять лет… еще на двадцать… а потом, когда буду на краю могилы, но еще живой, сумеют отключить «ген смерти».

Коля фыркнул.

– Уже подсчитано, что простейшая операция на генах будет равна стоимости трех авианосцев. Что-то около трехсот миллиардов долларов.

– Цены упадут, – сказал я.

– Но не настолько же, – сказал он твердо, – чтобы могли воспользоваться и мы.

Я развел руками.

– Как знать, насколько упадут. Ты знаешь, что цена транзистора упала в… миллиард раз? Во всяком случае, если окажусь прав, то выигрыш будет просто неимоверным. Так что я продолжу, если ты не против.

– Да кто против, – ответил он благодушно. – Если тебя это отвлекает, дает силы, то всегда пожалуйста! Просто когда-то нужно начинать и жить. Понятно, годы идут, поневоле и сам начинаешь думать о всяком разном. О жизни и смерти, о поисках эликсира бессмертия. Но все-таки я, покопавшись в памяти, вспомнил, что умерли и Аристотель, и Ньютон, и Гаусс, и любимый мною Маяковский… так чем я лучше?

Он смотрел непривычно серьезно и пытливо, словно в ожидании ответа или опровержений, но если человек решил, то решил, переубеждать глупо, да и надо ли оно мне, я лишь развел руками.

– Времена были другие. Не думаю, что Аристотель, Ньютон или даже Маяковский отказались бы от бессмертия. Тем более что Маяковский прямо писал: «Воскреси! Свое дожить хочу!»

– Но только дожить, – напомнил он. – Он хотел лишь прожить полноценную жизнь, оборванную его пулей в молодости.

– Я тоже хочу прожить полноценную, – пояснил я. – Только моя полноценная должна прекратиться тогда, когда сочту, что пора прекратить. А не тогда, когда в разгар бурной деятельности сработает ген смерти.

Он вытащил меня из квартиры почти силой, машина припаркована там же, где когда-то приткнул Аркадий, но Коле повезло меньше: за это время успели слегка поцарапать бок. Он разразился таким отборнейшим матом, что попрятались даже наши любители футбола, а когда вырулил на шоссе, еще некоторое время отводил душу, проклиная дороги, дураков на дорогах и дураков, что строят дороги.

У Аркадия собрался весь цвет нашей тусовки, меня поприветствовали как самого дорогого гостя. Впрочем, как иначе: на мне многое держится, было время, когда здесь только и говорили, как меня вытянуть из бездны, строили планы по спасению и даже расписывали деловито дежурства, чтобы постоянно держать меня под контролем.

Трудно найти лучшее средство объединить людей, чем дать им ощутить свое превосходство и позволить участвовать в спасательных работах. Хотя, если честно, они в самом деле спасли и держали меня на первом этапе, а потом я уже делал вид, что все еще держится на них и что без них мне снова кранты.

Коля принес коньяк и шампанское.

Я пить отказался, Коля наябедничал, что у меня биодобавок даже прибавилось, пришлось некоторое время выслушивать со всех сторон, какое это грандиозное жульничество, что на самом деле эти порошки и пилюли только вредят, а если и не вредят, но и пользы не дают, а платить приходится дорого, и что вообще это какое-то помешательство…

В этом месте начали переглядываться, умолкать смущенно, только Аркадий продолжал картинно бушевать в праведном гневе, глаза сверкают, даже волосы вспушились, я не поверил глазам: там начали проскакивать мощные электрические разряды.

В прихожей раздался звонок, я вздохнул с облегчением, Светлана всегда опаздывает и всегда спасает меня от поучений и указаний, как жить, что делать и каким нормам следовать. Правда, сама…

Пока я вылезал из-за стола, Аркадий и Жанна уже поцеловались со Светланой, выскочил из комнаты и Коля, шутовски приложился к ручке, потом поцеловал дальше, дальше, а когда добрался до локтя и начал жадно посматривать на ее вызывающую грудь, Светлана расхохоталась:

– Коля, Коля!.. Я же знаю, что в подметки не гожусь тем виртуальным красоткам, которых ты творишь!

– Светочка, – воскликнул он, – ты бы знала, с кого я их делаю!

Они похохатывали, перешучивались, я подумал, что сперва люди перестали стесняться вставных зубов, перестали скрывать, что прибегают к услугам пластической хирургии, а теперь и последняя твердыня пала. И мужчины, и женщины без смущения рассказывают о занятиях виртуальным сексом с голографическими персонажами, только что не вдаются в подробности. Пока что. Как только инженерам удалось наладить передачу тактильных ощущений, сразу же армия любителей виртуальных радостей возросла во сто крат. Социологи говорят, что абсолютно все мужчины сразу же попробовали заниматься сексом с виртуальными персонажами, большинство с первого дня предпочло их женщинам, и лишь немногие придерживаются старых правил, однако даже эти пережитки прошлого время от времени оттягиваются в виртуале.

Причем, как утверждают многие исследователи, именно эти ригористы чаще всего прибегают к нестандартным вариантам: совокупляются с инопланетными тварями, гномами, эльфами, гигантскими пауками или ящерами…

Коля подхватил Светлану под руку, пытаясь увести на балкон, она со смехом высвободилась и подошла ко мне, одновременно спортивной и в то же время дразнящей походкой, истолковывай как хочешь, преподает и стрип-пластику, основу танцевального стриптиза, так что умеет двигаться и улыбаться обворожительнее Колиных персонажей.

– Володя, прекрасно выглядишь!

– Спасибо, – ответил я, – а о тебе даже боюсь сказать…

– Так ужасно?

– Нет, просто слов не подберу.

Она засмеялась, довольная, поцеловала в щеку, задержав губы чуть дольше обычного, чтобы я оценил и прочувствовал прикосновение ее горячей зовущей груди.

Вообще-то они гордятся не так уж и зря: все их общество выше меня, так сказать, по классу. Аркадий – доцент, Михаил – кандидат наук, и Леонид – доктор наук, у всех остальных – высшее образование, да не простое, а полученное в элитных вузах, Настена даже закончила Сорбоннский универ. Только я единственный с незаконченным, в свое время учился в Бауманке, но бросил из-за финансовых трудностей.

Это Каролина, у нее тоже высшее, меня туда ввела, ремонтник всякой бытовой техники, а теперь вот я с их настойчивой помощью, как они полагают, поднялся до главного компьютерщика фирмы, правда, фирма далеко не гигант, но все же стал им, так сказать, вровень. Не в смысле образования, а по занимаемой должности. По должности я сейчас, пожалуй, выше даже доцента Аркадия. У меня и народу в подчинении больше, и оклад втрое выше. Если не впятеро.

– Ты совсем не пьешь? – спросил Коля с подозрением. – Может, тебе ампулу вшили?

– Да вроде нет, – ответил я.

– Вроде – это как?

– Не пью, но все еще удивляюсь, что не пью.

– Значит, можешь?

– Но не хочу.

Он взял бутылку и посмотрел на свет.

– Как можно не хотеть такое пить? Не понимаю. Вот до чего доводит праведная жизнь. Зачем такая жизнь? Все равно умрем, так чего же всего беречься?

Аркадий услышал, повернулся к нам.

– Володя, ты все еще потребляешь эти подделки?

– Почему же подделки, – пробормотал я, – если бы только подделки, кто бы их брал? А так производство растет, растет… Люди ощутили вкус к здоровью.

Коля сказал с азартом:

– Неужели все? Неужели поддельные? А расскажи!

Он явно провоцировал, я сделал вид, что занят салатом из капусты и не слушаю.

– Все! – заявил Аркадий победно с видом христианского мученика, абсолютно уверовавшего в собственную правоту. – Вчера показывали по жвачнику, как еще одну банду накрыли! Какой склад у них, какой склад… Там самолеты можно ставить! И все это заполнено ящиками с поддельными… этими самыми биодобавками.

Коля спросил громко:

– Значит, ты, Аркадий, вроде бы не самый дурной на свете, покупать такое не станешь?

– Ну нет, – отрезал Аркадий с неподдельным возмущением. – Ни за что! Чтоб я кормил этих жуликов, покупая их… безобразия? Да ни за что!.. Ну ни за что!

Леонид прислушался, на лице явное сомнение, заговорил с некоторой нерешительностью:

– В свое время я специализировался по Гете… Так вот он, написавший на старости лет «Фауста», на самом деле в молодости много лет потратил на поиски эликсира бессмертия. Даже собственную алхимическую мастерскую создал!.. И тоже полагал, что осталось вот-вот, но не больше чем десять лет, и бессмертие с вечной молодостью будет получено. Увы, эту мечту пришлось воплотить в поэме… Но бессмертие искал не только Гильгамеш. Его на полном серьезе искали и Гален, и Ко Хуан, и Авиценна, и Роджер Бэкон. Самое интересное, что все они, опираясь на достижения своей эпохи, отвечали уверенно: «Через десять лет найдем рецепт бессмертия!»

Он говорил уверенно, но глаза грустные, мерзкий холод пробежал по моей спине. Леонид умен, знает, что говорит. Вполне возможно, что бессмертие хранится у природы в той же коробочке, где и термоядерный синтез. Сколько я себя помню, о нем говорят, что вот-вот будет достигнут. Да что там я, отец мой с детства слышал заверения, что термоядерные станции пустят вслед за атомными. И что термоядерные будут намного экономичнее, так что сразу вытеснят атомные.

Коля сказал с гусарским смешком:

– У Гете была последняя надежда продлить жизнь, как он считал, когда в возрасте восьмидесяти двух посватался к восемнадцатилетней девице…

Леонид кивнул.

– Да, тогда считалось, что молодая девушка способна разогревать застывающую кровь старцев. Но у Гете вышел облом, он был безобразно тучен, и девица не решилась… Да и не помогло бы, как не помогут все эти современные средства. Надо не тешить себя беспочвенными надеждами, а принять свой жребий. И постараться пройти жизненный путь достойно.

Лицо скорбное, даже торжественное, словно обращался к вечности и то ли укорял ее, то ли бахвалился, что вот, дескать, как мужественно по-керкегоровски и даже а-ля Камю смотрит в лицо беспощадному небытию.

Жанна сказала мягко:

– Вы слишком всерьез это принимаете. У Володи это вызвано… ну, вы же знаете, особыми причинами.

– Его потряс, – поддакнул Аркадий, – сам факт, что мы – смертны. Обычно об этом не думаем. Мы все живем, как будто мы бессмертны. А тут вдруг пришлось взглянуть в лицо беспощадной реальности.

Я помалкивал, обо мне говорят, как о свихнувшемся, ну да ладно, пусть говорят. Так они самоутверждаются, так они выше, умнее и вообще. Но когда я смотрю на них, то приходит в голову дикая мысль, что как раз их знания и усвоенный пласт многовековой культуры и является тормозом на пути понимания новых реалий.

У меня, к примеру, нет этой высокой культуры, потому легко усваиваю все новое, даже если это новое подобрал на помойке. А вот они хорошо и твердо знают, что возможно, а что невозможно, что противоречит высшим ценностям, а что в струю, они видят плавное течение жизни, а я вижу впереди, вот прямо на следующем шаге, период сокрушающей переоценки ценности жизни. Все века и тысячелетия человек мечтал просто выжить, уцелеть. Кроме того, еще важнее было выжить клану, общине, племени, ведь там дети, кровь, ростки, и человек все века воспитывался в убеждении, что жизнь клана важнее жизни индивидуума. И потому самоотверженно жертвовал жизнью ради процветания племени: бросался в разлом на римском форуме, клал руку в огонь, ложился на амбразуру.

Сейчас же, когда исчезают не только кланы и племена, но и народы стремительно сливаются в человечество, отпадает необходимость жертвовать жизнью ради победы «синих» над «оранжевыми». Сейчас границы почти открыты, миллионные стада туристов туды-сюды, как тараканы, и видят, что и те и другие вообще-то одинаковы и вообще воевать не за что.

В этих условиях ценность человеческой жизни неизмеримо выросла сама по себе. Или сама собой.

Аркадий сказал участливо:

– Володя, а может быть, в самом деле… вам стоит заглянуть к психоаналитику? Я могу порекомендовать одного, прекрасный специалист. И все те тайны, которые вы ему скажете, умрут вместе с ним…

Я сказал устало:

– Аркадий, это вам всем нужно к психоаналитику. Стремление избежать смерти – самое естественное и здоровое желание. Любой зверь убегает от опасности! Это инстинкт. Только зверь еще не знает, что помимо смерти в когтях хищника есть еще смерть от старости, а человек вот знает. И тоже старается избежать. Пока только здоровым образом жизни да пластическими операциями, но когда-то…

– Ну-ну, – сказал Аркадий поощряюще.

Я ответил, хотя и понимал, что им как о стенку горохом, а я только выгляжу дураком:

– Когда-то человек добьется того, что люди перестанут умирать. Мне кажется, сейчас все выступают против бессмертия по принципу «зелен виноград». Горько допустить мысль, что бессмертие все-таки будет достигнуто через три-четыре поколения, но мы не доживем!.. Вот и начинаем придумывать оправдания, почему нужно умирать. А если предположить, что бессмертие открыли сегодня и уже сегодня мы можем жить столько, сколько хотим… как бы вы поступили?

Аркадий сказал поспешно:

– Взгляды от материальных выгод не меняют!

– А почему? – спросил я. – Ну наивный я такой вот, не понимаю: почему на самом деле должны отказываться? А от долгой жизни вижу только выгоды. Не говоря уже о самом главном доводе…

Все замолчали, Аркадий спросил осторожно:

– Каком?

– Просто жить хочется, – ответил я.

Даже Коля наконец уяснил, что я не пью, а если пью, то фруктовые соки, мне наливать не стал, зато остальные пили, как мальчишки, которым нужно обязательно «перепить» один другого, потому ревниво следили друг за другом, чтобы не пропускал, а то я пью, а он – нет, как можно, нечестно, неспортивно.

Я по настойчивой просьбе Леонида и Михаила начал довольно нехотя рассказывать, каким будет мир, по моему мнению, через пару десятков лет, а лучше – лет через пятьдесят, когда жизнь человеческую начнут продлевать и продлевать до тех пор, пока смогут открыть или изобрести бессмертие.

Слушали не только они двое, даже их жены притихли и ловили каждое слово. Я сообразил наконец, что в самом деле для них эксперт: постоянно слежу за этими новостями, которые никогда не бывают на первых страницах газет или на телевидении. Даже утонченный Аркадий и то гораздо лучше знает, с кем очередной шоумен поссорился, помирился или вступил в однополый брак, чем ответит насчет марсохода или космического аппарата «Кассини».

И все-таки это он, выслушав достаточно внимательно, вскричал патетически:

– Володя, какой-то уж совсем жуткий мир ты нарисовал! Я не хотел бы в нем жить!

И огляделся горделиво, как дуче на трибуне, полагая, что это и есть самый весомый довод. Вот он, такой замечательный, не восхочет жить в том мире, значит – тому миру сгинуть, как же он, этот мир, обойдется без него, уникального?

Я сжал челюсти, этих уникальных столько, что хоть дороги асфальтируй. Прошлое столетие простому человечку постоянно льстили, что каждый человек – уникален, самобытен и вообще – целая вселенная! Это как доски в заборе, к ним если очень долго присматриваться, тоже можно заметить уникальность: в одной сучок в одном месте, в другой – в другом, а третья так и вовсе треснутая…

Вежливый я донельзя, а то бы прямо в лоб закатал, что, дескать, обойдутся… вернее, обойдемся, в своем жутком мире без него. Никто его и не приглашает в общество, которое я нарисовал. Даже будет проситься – не пустим. Когда-то неумелых и криворуких охотников вообще изгоняли из племени, потом пришел гуманизм, ни к чему не годных начали кормить бесплатно, а они в ответ до сих пор пытаются совершать революции, чтобы изменить такое общество, создают молодежные банды, пингвинозащитничество, а также все виды андеграунда. Сейчас эта лафа кончилась.

Не по нашей воле кончилась: барьер для перехода из личиночного стаза «человек» в более высокий, трансчеловечество, настолько высок, что большинство из этих простых никогда не перешагнет. Для них это «перешагнуть через морально-этические установки», хотя все, что мы делаем, напрямую вытекает из базовых установок развития человечества и полностью соответствует самым что ни есть морально-этическим.

Коля спросил с интересом:

– Володька, а почему же остальной народ не ломанулся, подобно тебе, к этому… бессмертию? Они все, все дураки?

Аркадий предостерегающе покашлял, намекая, что я пережил тяжелую душевную травму и на этой почве сдвинулся. Теперь у меня мозги малость иначе повернуты, потому я все понимаю не как все нормальные люди. С такими мягше надо, мягше, еще мягше!

Я перевел дыхание, сказал ровным голосом, без всякой горячности, чтобы не выглядеть этим самым сдвинутым:

– Из-за того, что жизнь коротка, настолько коротка, что нет смысла пытаться продлить ее праведной жизнью: ну какая разница, если при разгульной и несдерживаемой проживешь до семидесяти, а если на диете, да еще откажешься от алкоголя, курения, обильной пищи, крепкого кофе, доступных женщин – то жизнь продлится аж на два-три года? А человек, который не гусарствует, видит все несколько иначе. К примеру, идет по улице, видит – огромная куча дерьма…

– Фу, – сказала Жанна и скривилась.

– Кто-то из бомжей нафекалил, – продолжил я с той невозмутимостью, под которой кроется злость, – прямо посреди тротуара! Да столько, что ой-ой!.. Можно, конечно, обойти, но вот мы видим, как вполне приличный человек с удовольствием вступает в это дерьмо…

– Фу, – сказала Жанна громче, – Володя, как ты можешь?

– Вступает новенькими ботинками, – злорадно продолжил я, – затем вообще брякается туда и возится задом, перекатывается с боку на бок, а в довершение всего зачерпывает остатки обеими пригоршнями и размазывает по своему лицу…

Альбина встала и с достоинством удалилась на кухню. Спина прямая, ноги хоть и полные, но сохранили форму, а задница ну просто огромная. Коля с удовольствием проводил ее взглядом.

– Ну ты даешь, – возмутился он, – с чего бы он стал в дерьме валяться? Да еще с боку на бок?

Света с дивана смотрела на меня с беспокойством.

– Да, Володя, – заговорила она, – ты что-то завернул уж очень сложное. Наверное, компьютерное?

– Да, – сказал и Михаил, – какой-то слишком сложный образ.

– Да? – спросил я. – А вот наш Коля подтвердит, что бывает. И часто. Так проделывает кое-кто из наших друзей…

– Ну-ну?

– Да вот Коля сам вчера рассказывал, как он ужрался в их компашке? Не помнит, кто и домой привел! А как рассказывал, как они жрали, как свиньи, как кто кого перепил и как начальник отдела первым отрубился, его повели было спать в другую комнату, но уронили, потеряли, квартира ведь ого-го, трехкомнатная, заблудиться легко!.. Так и проспал он до утра на полу на собачьем коврике…

Коля гордо ухмыльнулся, Светлана хихикнула, я развел руками.

– Видите, вам смешно! И весело. И ничего не видите в том, что эти люди добровольно довели себя до состояния свиней… да при чем тут свиньи? Это даже весело. Поощряется нами, то есть обществом, общественным мнением! Разве мы не общественное мнение? Для меня пьяный – то же самое, что вывозившийся в дерьме! К тому же сам, добровольно. Шел себе, увидел дерьмо, мог бы обойти, так нет же, дай вымажусь… вот такой я герой. А потом с гордостью буду рассказывать друзьям и коллегам, как ужрался, обблевался. Ну прямо всего вывернуло… вон Настенька в прошлый раз рассказывала, как в обнимку с унитазом всю ночь простояла на коленях…

Настена сказала возмущенно:

– Неправда!

– Что, не стояла?

– Я жаловалась, а не хвасталась!

Все посматривали понимающе, каждый тоже преувеличивает свои подвиги в этой области, я чувствовал, что пора бы остановиться, я же рублю основной столб нашей цивилизации, но нечто изнутри меня продолжало говорить:

– Но ведь о таком стыдном поступке… все-таки пьянство нехорошо, правда?.. О таком стыдном можно бы и промолчать? Даже лучше помолчать? Но не промолчала же, верно?.. Рассказывала долго, с подробностями, похохатывала, и все вокруг похохатывали одобрительно. Это все от нашего осознания, что жизнь коротка, что все равно помрем. А раз так, то какой смысл вести себя чисто и праведно, Бога ж все равно нет, так гуляй, Вася… ну пусть Коля, извини, это поговорка такая, а так вообще ты гуляешь так, что любой Вася позавидует…

Коля гордо приосанился, но Аркадий смолчал, да и Михаил с Леонидом смотрят как-то странно. Жанна опомнилась первой, защебетала, оглянулась в сторону кухни, оттуда плывут мощные запахи крепкого кофе.

– Ой, Альбиночка уже сварила! Какая умница, всегда вовремя…

– Это Анатолий варил, – наябедничал Коля. – У нее бы сбежал и все плиту бы тебе залил!

– Типун тебе на твой великий и могучий!

Весело, с шуточками и приколами отправились пить кофе, но какой-то осадок остался, зря я так резко. Вообще от меня никто подобного не ожидал. Обычно я отсиживался рядом с Каролиной, которая брала на себя все светские разговоры, а я только улыбался и кивал, счастливый, что попал в такое высокое общество. Их не изменить, это мне можно меняться: я – внизу, мне нужно карабкаться вверх в «приличное общество», я могу и должен воспринимать что-то новое, а они уже достигли благополучного культурного уровня.

Потому, когда расходились, прощались особенно сердечно, обнимались, целовались, обещали чаще звонить и чаще встречаться. Светлана довезла меня до моего дома, спросила тихо:

– Ты в самом деле так изменился?

– Разве не видно? – пробормотал я.

– Видно, – вздохнула она. – Ты как-то резко повзрослел… Не сердись, но ты выглядел, да и был мальчишкой рядом с Каролиной. А сейчас зрю не мальчика, но мужа.

– Разве это плохо? – спросил я, защищаясь.

– Нам, женщинам, нет. Но, наверное, тебе самому неуютно?

Я посмотрел в ее мудрые женские глаза, что если что и не поймут, то безошибочно почуют.

– Честно говоря, да. Но мне так нравится.

Я начал открывать дверцу, она сказала в спину:

– Что, так и не пригласишь меня зайти?.. Ладно-ладно, шучу, не надо такое лицо. Держись, Володя!

2010 год

Провалилась очередная попытка создать заслон против игры транскорпораций: когда мощными денежными вливаниями создаются условия для оранжевых революций. В одной многострадальной Украине, где начало положила померанцевая революция Ющенко, прокатились одна за другой сразу три: блакiтна – под руководством батька Грицайло, шабельна – Кондратюка, а недавно всех смела кайловая, ее возглавили братья Костюковские. Всякий раз отменялись все предыдущие законы, полностью сменялось правительство, дважды даже вводили новые деньги: первый раз – бандеровки, второй – петлюровки.

Народу это так понравилось, что, когда братья Костюковские сформировали правительство и правили два года, начались толки, что пора бы снова что-нить подобное, это ж как весело: палатки на Майдане, бесплатная жратва и пиво, танцы, песни, разгул, а где-то можно побить автомобили и пограбить какую лавчонку, никто не пикнет против справедливых революционеров, выражающих чаяния…

Экономика вошла в глубокий штопор, как-то не тянет работать, когда некто может вбросить миллиарды долларов только на то, чтобы вышли на площадь и с песнями и плясками требовали смены правительства и отставки президента.

Самая азартная игра велась между гигантами Sony, которая подмяла и в Штатах две трети всей электроники, правда, сама обамериканизировавшись, и объединением Микадо-2: те и другие ухитрились сменить правительства в трех десятках стран, но самое чудовищное для простого человека было в том, что никакой заметной выгоды супергиганты для себя не искали. Так, игра, вроде гольфа для особо важных персон.

Журналисты подсчитали, что Sony сменили восемнадцать правительств, а Микадо-2 – двадцать семь, причем в Грузии у них ведется постоянная игра, правительства и парламенты там сменяются, как в калейдоскопе, народ ликует, всем теперь только хлеба, зрелищ и революций, работа не в чести, когда перманентная борьба за более светлое будущее… а тем временем останавливаются заводы, устаревает оборудование, однако население живет за счет огромных денежных вливаний в противоборствующие партии.

Но особый счет идет не на смену правительств, это уже привычно, а на смену режимов. Если начиналось все как замена тоталитарных режимов демократическими, то, когда везде угнездилась эта одинаково серая демократия, Микадо-2 сумела отыскать потомка последнего грузинского князя, сформировала вокруг него оппозицию, щедро профинансировала пропагандистскую кампанию, и однажды новая волна «революции роз» совершенно бескровно и демократически смела прогнивший режим, оторвавшийся от народа, и поставила во главе страны князя Кукаридзе, объявив монархию.

В ответ Sony поработала в соседней Армении, вливание в оппозицию составило около двух тысяч на человека, что втрое превышало богатство всей Армении. Это дало возможность так же бескровно и демократично сместить проворовавшихся президента и его карманный Кабинет министров, а во главе страны встал Верховный Каталикос всех армян Вазген Восемнадцатый.

Обозреватели спорили, как на футбольном матче: что круче – монархия или теократия, а Sony и Микадо-2 исподволь вели подрывную работу в странах соперников. К несчастью, оба преуспели почти одновременно: в Грузии возмущенный народ опомнился и сместил князя, а с ним отверг и устаревшую, вообще-то опереточную монархию, взамен заслуженно поставив во главе патриарха грузинской церкви, а в Армении вдруг появилась стремительно растущая партия монархистов-атеистов, она распространила свое влияние на всю Армению, ее представители однажды ворвались в парламент и объявили, что власть переходит к королю Гугену Первому, а режим отныне будет монархическим.

2011 год

Букв не хватает катастрофически. На каждое слово нацеплено уже столько значений, что приколистам, эстрадным острословам и игрословщикам – такое раздолье, что уже неинтересно. И так любая фраза, даже самая невинная и прямая, приобретает два-три двусмысленных оттенка, а если еще не отшлифовать перед тем, как брякнуть вслух, то вообще такое тебе припишут, что можно сразу на виселицу.

Сперва эта жесткая привязка к буквам раздражала, потом начала тормозить общение «золотого миллиарда». Именно им, остальным шести миллиардам вполне хватает словаря Эллочки. Верхнему эшелону перестало помогать даже заимствование из других языков, когда привычным «там» словам «здесь» даются другие значения, как, к примеру, driver у нас вовсе не водитель, а file вовсе не вырезка из рыбы.

Начинается переход на импы, хотя и не насильственный, но все равно болезненный. Старшее поколение в ауте. Новое бурлит, разделилось, споры переходят в драки. Хорошо, хорошо, пусть дерутся. Это лучше, чем митинговать и пытаться мешать глобализации или наступлению высоких технологий.

Дураков хватает, и всегда они, именно дураки, пытались остановить технический прогресс, прикрываясь лозунгами о защите простого и даже очень простого человека.

Биодобавки – дело все еще новое, производство развивается хаотически. И, как в любое новое дело, сулящее огромные прибыли, сюда хлынула масса жуликов и темных дельцов. Я чувствовал себя ветераном движения, уже сам мог с высоты опыта что-то посоветовать, хотя это дело гиблое – каждый считает, что только ему ведома истина, я же слежу за всеми новинками, стараясь понять: рекламный трюк жуликов или же в самом деле создано нечто обещающее повысить индекс здоровья?

Снова в моду входит йога, траволечение, но это для тех, кто не может позволить себе дорогие препараты. Я, к счастью, могу, но с биодобавками тоже надо меру знать, однако где она, та мера? Жру все, что обещает здоровье и долгую жизнь…

А сегодня на первые полосы в новостях вышел грандиозный скандал. На этот раз не чистки в правительстве, не финансовая пирамида: омоновцев не хватило для грандиозной операции собственных сил, подключили фээсбешников, провели совместную и взяли по стране около двухсот фирм, арестовали и опечатали две тысячи складов, с которых в продажу поступали поддельные биодобавки.

На этот раз не просто умелое копирование, при котором поддельное практически неотличимо от оригинала и пользу все равно приносит, не плацебо, когда вместо необходимых компонентов продаются пустышки из смеси муки и крахмала: в лаборатории провели тщательный анализ и определили, что использовались чрезвычайно токсичные вещества. Вряд ли по злому умыслу, скорее всего – по дурости и невежеству, желанию поскорее сколотить состояние на очередной моде.

Я сделал запрос, среди опасных добавок оказалась треть тех, которыми я перестраивал биохимию организма. Я представил себе, что скажет Аркадий, злорадничать не будет, даже посочувствует, но его сочувствие горше злорадства: я же говорил! Я же предупреждал! Я же советовал…

Не впадая в панику, я выбросил опасные, проверился у врачей, выслушал, что посадил печень, в почках и желчном пузыре опасные камни, к тому же в поджелудочной появилось довольно крупное образование. Совсем недавно его называли «новообразование», заменив пугающее «опухоль», а «опухоль», помню, пришла на смену «раку», от которого мурашки по коже, а теперь вот вообще просто «образование». Осталось только добавить «высшее» или «незаконченное среднее». Предложили понаблюдать, а если начнет увеличиваться – немедленно под нож.

Щас, ответил я мысленно. Имея на руках снимки и анализы, я скорректировал добавки, некоторые начал потреблять ударными дозами, и, когда через год пришел на медосмотр, тот же врач долго сравнивал новый снимок со старым, морщил нос, наконец сказал с раздражением, что в прошлый раз, наверное, сделали недостаточно тщательно.

Вообще началась, можно сказать, уже коммерческая гонка за здоровьем. Как только пошла мода на моложавых и подтянутых, с прилавков начали сметать все жиросжигающие. Медицинские центры, не веря своему счастью, получали от торговых фирм многомиллионные заказы на новые кремы, гели, спреи, которые оздоравливают, омолаживают, улучшают, подтягивают, разглаживают, убирают.

Медицина, ощутив к себе дружественное внимание общественности и финансовую помощь воротил, заинтересованных жить дольше, начала резко ускоряться с исследованиями. Из ведущих клиник то и дело поступают сообщения про открытие какого-то уникального метода либо оздоровления, либо омоложения, либо радикального продления жизни, но еще больше опровержений. Взять только многострадальный кофе, его с тупой регулярностью заносят то в крайне вредные, еще Вольтеру на это указывали, что пьет яд, а он соглашался, что да, яд, но только медленный, убивает его вот уже шестьдесят лет, то находили в нем жутко полезные вещества и так реверсировали каждые пять лет. Последнее время такое же с красным вином, которое то продляет жизнь, то сокращает, то продляет, то сокращает, то вызывает рак, то предотвращает все виды рака…

Аркадий начинал проявлять вполне понятный интерес, годы-то идут, никто из нас не становится моложе, Жанна стареет, сам хоть еще не развалина, но уже и не орел, сегодня вот зашел в гости, от кофе отказался, долго и дотошно расспрашивал про биодобавки, по моим ссылкам заглянул в Интернет, скрупулезно вчитывался, ходил по гипертекстам.

Вздохнул разочарованно.

– Это все лишь догадки, – сказал он мягко. – Предположения. Желания… Но почти нет клинических подтверждений…

– Как же нет? – воскликнул я. – А вот… и вот?

– Шутить? Смотри, здесь на мышах, а здесь на морских свинках!

– А вот на людях!

– Небольшая клиника, – уточнил он, – а для проверки выбрали группу из пятидесяти человек. Не смешно ли? Не из пяти миллионов, как было бы верно, а всего из пятидесяти человек! К тому же кто знает, по каким параметрам подбирали?

Я спросил:

– Но что делать?.. Время уходит!

Он усмехнулся.

– Куда торопишься? Мы еще молоды. Пусть рискуют те, кому за семьдесят. Им все равно вот-вот склеивать ласты. А так, глядишь, сумеют продлить еще на десяток лет. Я лучше подожду, когда будут результаты. В смысле, подтвержденные исследованиями в других клиниках. Да и того мало, надо еще понять, как это отразится потом.

– Каком «потом»?

– Ну, сейчас эта вакцина навеки избавит меня от гриппа, а через десять лет те изменения в организме, что проделала вакцина, не приведут ли к быстрому и необратимому раку? Или чему-нибудь пострашнее?

Я сказал с натужным оптимизмом:

– Кто не рискует, тот не пьет вместе с рыбами. И того не хоронят в гробу из красного дерева.

– Ты не был человеком риска, – заметил он с некоторым удивлением. – Извини, но трагедия с Каролиной совсем выбила тебя из колеи. Увы, все мы смертны, тут ничего не поделаешь. Просто ты увидел смерть слишком близко. Просто не думай о ней. Относись как к некому философскому понятию. Или философской категории.

После его ухода я сидел, несколько поколебленный, на биодобавки старался не смотреть вовсе. Потом в ванной долго рассматривал себя в зеркало. Неужели Аркадий прав, а я всего лишь отчаянный трус, которого настолько потрясла смерть близкого человека, что я тут же примерил к себе, ужаснулся и теперь всячески стараюсь увильнуть от предначертанного?

Правда, у меня великая цель, но не лгу ли я сам себе, выставив, как щит, эту великую цель, мол, не для себя стараюсь, а на самом деле отчаянно трушу и делаю все только для себя?

Вернувшись в комнату, лег, не спуская взгляда с портрета Каролины. Нет, все-таки для нее, мы так устроены. Живем для женщин, стараемся для них, все только для них. Просто в моем случае переплелось так, что одно невозможно без другого. Я должен суметь дожить до того времени, когда сумею ее воскресить.

С утра дозвонился до стоматологии, записался на прием, а с обеда, оставив Линде в мисочках воды и мяса с рисом, отправился на муки. Последний раз был в клинике год тому, тогда вырвали один зуб и запломбировали два, помню этот кошмар, но сейчас то ли прогресс в стоматологии, то ли потому, что платная, но как будто в другой век попал: без боли, без ожидаемого ужаса. Я все время ждал, когда же начнется жуть, из-за чего все мужчины с нормальной психикой избегают дантистов, но тончайшими иголочками, даже не ощутил уколов, вспрыснули что-то в десна, а потом вскрыли их, как хозяйка рыбу, и начали потрошить.

Оказывается, нет на свете человека с запущенными зубами, который не страдает пародонтозом в той или иной степени. Обычно не замечаем даже, разве что кровь из десен, но зубы портятся, расшатываются, могут начинать выпадать сами по себе.

Чистила десны и прикладывала тампоны милая такая среднего роста блондинка с короткими волосами, строгим удлиненным лицом. Похоже, раньше работала детским врачом: очень внимательная, и, увлекшись копанием в моем рту, иногда говорила успокаивающе: «…все-все, маленький, заканчиваю… Потерпи чуть-чуть, это последний здесь укол…», хотя я так и не почувствовал ни боли, ни какого-то особого неудобства.

Еще мне очень понравилось, когда деликатно касалась моего рта мягкими нежными пальцами, брала за губы и тихонько оттягивала, рассматривая десны, трогала изнутри, щупала, и хотя там эрогенных зон вроде бы нет, но все равно как-то забывается, что это всего лишь выбор места, где ужасная машина начнет срезать мои зубы. Ну пусть не срезать, а укорачивать, делать мельче, чтобы надетые поверх металлокерамические были примерно такого же размера.

Она наклонилась, внимательно заглядывая в распахнутый рот, небольшая тугая грудь прижалась к моему предплечью, и хотя во рту сразу же начало скоблить между зубов и плотью десен, я невольно сосредоточился на этом прикосновении, воображение сразу заиграло, пошли какие-то картинки, я постарался сосредоточиться на том, чтобы держать рот открытым пошире, а то из-за анестезии плохо контролирую мышцы, челюсти непроизвольно начинают двигаться одна другой навстречу.

Проложив лекарством, отправила меня отдыхать на неделю, пусть заживет, а через неделю я попал уже в руки Паше, молодому и очень умелому стоматологу. Я ненавижу боль, ненавижу и боюсь стоматологов, но вот сейчас, когда все идет непривычно гладко, я решился на самую большую операцию в моей жизни: треть зубов у меня уже испорченные, а остальные – серые, мелкие, уже со стертыми кромками, будто мне лет сорок или пятьдесят, так что поинтересовался: а не заменить ли их все на металлокерамику?

Паша ничуть не удивился, пожал плечами и взял в руки калькулятор.

– Вам подсчитать, на сколько жабьих шкурок это потянет?

– Да, – сказал я. – Чтоб одним махом всех побивахом.

– Можно, – ответил он, не моргнув глазом. – Сейчас все можно. Лишь бы финансы ваши позволили.

– Думаю, – заверил его я, – позволят…

Он не понял, почему я изменился в лице, наверное, решил, что жадничаю, но у меня отложено деньжат на покупку новой квартиры, оставалось еще чуть-чуть, и у нас с Каролиной была бы такая, о какой она всегда мечтала…

– Каждый зуб обойдется примерно в двести долларов, – сообщил он. – Коренные – в двести пятьдесят. Но, учитывая, что заказ большой, причитается скидка. Небольшая, но все-таки…

Он пощелкал клавишами, я взглянул на общую сумму.

– Потяну. Делайте.

Здесь пришлось похуже, чем при лечении пародонтоза. Паша не просто сверлил, а стачивал оставшиеся зубы, оставляя от них заостренные пеньки. Я просидел с распахнутой пастью несколько часов. Сперва пахло горелой костью, потом медикаментами: пеньки красили некой гадостью и долго делали слепки.

Еще две недели ушло на то, чтобы изготовить керамические зубы на обе челюсти. Долго уговаривали меня на «естественный» цвет, но я сказал твердо, что нисколько не стыжусь, что у меня из металлокерамики. Так что делайте ноль-ноль-ноль, то есть самый-самый белый материал, какой только есть.

В день примерки я поинтересовался насчет гарантии. Паша засмеялся.

– На двадцать лет, потому что какие-то гарантии давать надо, хотя в данном случае это несколько глупо… Такие зубы пробудут в вашей челюсти столько, сколько просуществует сама челюсть. Такое общее мнение экспертов. Статистических данных нет вообще: металлокерамика придумана недавно, и еще вроде бы нигде зубы не вышли из строя по ветхости или изношенности. Обычно их меняют не из-за изношенности или ветхости, а из-за моды.

Я не поверил:

– Что, вот так и ходят до конца жизни?

– Меняют, конечно, – ответил он. – У некоторых со временем чуть приподнимаются десны, приходится делать подгонку, а за эти годы сами зубы приходят в некоторую негодность… я говорю о ваших собственных зубах, приходится подтачивать, но чаще всего – делаем новые, так проще. Раньше делали зубы натурального цвета, даже чуть желтоватые, в соответствии с возрастом, потом в моду вошли белые, ровные, как доски в заборе, сейчас – белые, но разной длины, верхние резцы чуть длинней, а что будет завтра? Обеспеченные люди следят даже за такими веяниями… да и материалы постоянно совершенствуются, и техника изготовления, да много что еще, кто-то меняет просто из интереса. Хотя, конечно, бывают случаи поломок…

Я полюбопытствовал:

– Значит, такие случаи были?

Он пожал плечами.

– Даже в моей практике.

– И… как?

– Одному из крутых сломали челюсть в трех местах. Пришлось с ним поработать заново.

Я покачал головой.

– Я не любитель лихих драк. Лишь бы не вышли из строя сам по себе.

– Дело новое, – напомнил он серьезно. – Гарантии даем не на основе опыта, а пока что опираемся на теорию. По нашему общему мнению, такие зубы – вечны. С учетом, конечно, сами понимаете…

Он замолчал, но я понимал, что когда зарывают труп, то вставные челюсти не вынимают, чтобы вставить другому. Вечны – это значит, в любом случае переживут хозяина.

Я подумал, развел руками.

– Мы живем в таком мире, что… кто не рискует, тот останется в прошлом.

Про себя добавил, что останется наверняка, а вот кто рискует – получает шанс рисковать и дальше. До тех пор, пока не доберется до главного приза.

В гости зашел Леонид. Вообще-то мы не дружим так уж близко, но, думаю, его настропалили Аркадий с Жанной, мол, совсем пропадает парень после смерти Каролины, хоть и прошло уже пять лет. Надо его навещать, тормошить, чтобы опомнился и жил как все люди.

Леонид долго рассматривал мои полки с разноцветными баночками, я помалкивал, наконец он сказал с неодобрением:

– Везде пишут, что не только все эти добавки, даже лекарства подделывают!

О, Господи, подумал я, и у этого та же песня. Ну что они все такие одинаковые? Или потому и подобралась компашка по общности мыслей и мировоззрений?

– Знаю, – ответил я.

– Знаешь? – удивился он. – Так зачем же…

Я спросил в упор:

– А что ты предлагаешь?

Он пожал плечами, развел руками, изобразил мимикой недоумение.

– Как что? Осторожнее надо быть.

– Как? – спросил я. – Скажи, как?

Он снова пожал плечами.

– Откуда я знаю? Не покупать подделки.

– А ты мне можешь указать, – спросил я, – где подделки, а где нет?

Он проворчал:

– Да кто ж тебе их укажет?

– Леонид, – сказал я, – наш Коля тебе посоветовал бы заткнуться и сопеть в тряпочку. Знаешь, сколько этих гавкателей хрюкают под руку? Умники. Ты, конечно, рисковать не будешь?

Он потряс головой.

– Ни за что. А вдруг куплю подделку? Не-е-е-ет, ни за что.

– Ну вот, – сказал я. – Это твоя позиция, а у меня своя. Про подделки раньше тебя узнал. Но я покупаю.

– Треть всех лекарств и половина добавок – подделки, – напомнил он величаво. – Мафия вышла и на рынок фарминдустрии. Это по данным Минздрава. А там может быть еще больше.

– Значит, – сказал я, – половина на этой полке – настоящие. Согласен?

Он посмотрел на полку, поморщился, но я видел по глазам, что осматривает очень внимательно, читает короткие надписи, что-то прикидывает, соображает. В последнее время я много встречаю таких, кто вообще-то, поругивая желающих жить долго и хвастаясь своим наплевательским отношением к здоровью, тем не менее не прочь и сменить бы образ жизни на вот такой… но отчаянно торгуются с самим собой, чтобы не продешевить, не отдать слишком много, не отказываться от шашлыков, винца, водочки, тортов. И чтоб, конечно, здоровье и долгую жизнь получить подешевле. Желательно, вообще на халяву. Ничем ни рискуя, ничем не жертвуя, ни от чего не отказываясь.

Я наблюдал за ним, пока он брал в руки баночки и, морща лоб, с самым презрительным видом читал надписи. Естественно, ждет, что начну уговаривать, да не просто уговаривать, а с жаром, блестящими глазами, размахиванием дланей, как всегда делают те, кто приобщился к каким-либо тайнам и старается вовлечь в свое общество все человечество.

– Нет, – сказал он наконец, – ясности нет, а как без нее?.. Когда покупаю хлеб, я знаю, что покупаю. Когда беру мясо, торт или бутылочку винца – тоже прекрасно понимаю, чего ждать. А это… нет, рисковать не буду.

Вот так всегда, мелькнуло у меня в черепе злое. Смотрим на одно, а видим разное. Он видит, что половина добавок – поддельные, и делает вывод, что покупать нельзя. Я вижу, что половина – настоящие, потому покупаю. Ждать, когда мне точно укажут, какие настоящие, – это дожить до старости и склеить ласты, не дождавшись.

Леонид ушел, твердо уверенный в своей правоте, а меня считая придурком. А вот он – умный, хоть и не прочь прожить дольше, но такое непроверенное покупать не станет. Как же, дать пиратам нажиться на его деньгах! А то, что подделки в основном – это абсолютно идентичные препараты, только сделанные в Индии или в Китае без лицензии, – ему по барабану. Из-за них фирмы-производители наконец-то перестали подробно перечислять подробный состав, из которых состоит препарат. И только одна десятая процента криминальные подделки, когда вместо препарата в баночку засыпают безобидный крахмал или муку.

Так что эта сторона меня абсолютно не волнует. Но Леонид пришел бы в ужас, узнав самое главное. Вся моя беда вовсе не в поддельных добавках. Это ерунда, цветочки. Увы, я принадлежу к числу людей «раковой конституции». Леонид даже не знает этой опасности, а я знаю, более того, я из этой группы риска.

Дело в том, что когда молодой организм вырабатывает гормоны, то одновременно мощно функционирует и вилочковая железа, что контролирует эти гормоны. Она их обезвреживает, бдительно следит, чтобы работали организму не во вред, но эта железа на полную мощь работает только в шестнадцать лет, с двадцати начинает с половинной мощностью, с тридцати – на четверть, а потом угасает вовсе. Потому если человек в возрасте, то добавочный прием гормональных препаратов может привести к раку, даже если не принадлежит к «раковой конституции», а если принадлежит, то – смертник.

Мне пока что двадцать девять, но, во-первых, мой дед умер от рака, а также двоюродный дядя, так что моя конституция типично «раковая», во-вторых, я принимаю чудовищные дозы. Любой организм – гомеостат, он стремится сохранить равновесие, но я упорно меняю его биохимию, что не остается бесследно. Организм, как может, принимает меры. А мера у него обычно одна: раз что-то нарушено, значит, нужно это исключить из обращения. К примеру, быстротекущим раком.

Линдочка залезла ко мне на колени, не понимает, что уже не щенок, а здоровенный кабан, топчется, пытается лечь, оттоптала причинное место. Я поцеловал ее в макушку, она чуть не рехнулась от счастья, пришлось спихнуть на пол.

– Брысь, морда, – сказал я строго. – Твой хозяин, можно сказать, в русскую рулетку играет, а ты скачешь…

Врубил жвачник, в массе спортивных наконец отыскал просто новости. Идет модное в последнее время шоу клоунов, именуемое дискуссией, когда в студию собирают народ и начинают занудно выяснять, как обустроить Русь, нужно ли предохраняться при оральном сексе, вводить ли границу с Украиной и не объявить ли войну Штатам, а то совсем достали. Ну совсем уже, терпеть нельзя их образ жизни, что мешает жить даже в глубинке.

Я посматривал одним глазом, пока нарезал салат и давил сок из моркови. Как-то народу в голову не приходит, что США – не страна вовсе. Не страна в том понимании, как, скажем, Германия, Франция, Китай или даже Корея или Япония. То страны со своим народом, языком, религией, а США – это место, куда съехались из этих стран и создали там… нет, не страну, а некое общественное устройство, для которого, правда, пришлось избрать общий язык из уже существующих, так проще, но в остальном это место так и осталось именно местом, куда съезжаются ученые и авантюристы, чтобы разрабатывать глобальные проекты для всей планеты и своих стран в частности.

Туда по-прежнему едут ученые из России, Германии, Франции, Китая, Индии… да отовсюду едут, там сейчас центр земной цивилизации, но это не заслуга какого-то одного народа, одной религии или строя – это заслуга всего человечества, плод усилий всех стран и всех народов. США – составная страна, если так можно выразиться. В ней есть часть России, причем – немалая часть, но также и часть Германии, всех европейских стран, даже часть стран Ближнего Востока, Индии, Китая… даже часть Африки, которую туда завезли сперва в качестве рабов на плантации, а потом сумели приспособить для черных работ, службы в армии и уборки мусора.

С мировым лидерством Штатов давно понятно по тому, как по телевидению показывают новости. За выборами в США следят как в Москве, так и по всей стране, включая самые дальние села, а важнейшие события нашей страны идут после даже менее важных событий в США. Точно так у нас в стране сперва показывают центр, а потом губернские события.

И хотя еще говорят о великой роли России, то это кто по привычке, кто тешит детское самолюбие, однако понятно же, что США – столица, Россия и страны Европы – центральные губернии, а страны Азии и Африки – это нечто вроде нашей Сибири и труднодоступных регионов. Как в Москву из глубинки раньше перебирались наши молодые ученые, бизнесмены, политики и вообще все, у кого сил с избытком, так и наши отечественные умы из России перебираются жить и работать в США.

С этим все понятно, процесс закономерный, остановить его нельзя, да и глупо останавливать, понятно же, что мозг сосредотачивается в одном месте, а не остается разбросанным, как у сороконожки, по всем сегментам.

На другом канале новости, все репортеры с удовольствием показывают многочисленные демонстрации пенсионеров. Не думаю, чтобы симпатизировали, просто до того приятно сделать гадость правительству, что поднимешь в народные герои хоть скинхедов, хоть террористов, хоть нового Чикатилу.

Эти все требующие от государства каких-то льгот, хоть пенсионеры, хоть инвалиды детства, хоть просто лодыри, что-то недопонимают, стараясь переложить на плечи общества свои проблемы, свое неумение выжить. Все почему-то уверены, что общество им обязано уже по самому факту их существования. Мол, мы родились, так что давайте, обеспечивайте нас от рождения и до самого последнего дня жизни. И не как-нибудь обеспечивайте, а предоставьте лучшие места в транспорте, театрах и вообще везде-везде, где можно опустить задницу.

Для абсолютного большинства самым весомым аргументом является, что мы, мол, работали и тем самым крепили это государство, а сейчас это государство пусть нас кормит. Но умалчивают, что работали из-под палки, работали кое-как, тащили с производства все, что удавалось утащить «для дома, для семьи», и потому государство сейчас такое нищее, разворованное ими же. Можно поставить вопрос по-другому: работали в самом деле на государство или же просто зарабатывали на кусок хлеба, порой – с маслом, а какое государство на дворе – было до фени?

Почему эти нахлебники стыдливо замалчивают самое важное: чтобы обеспечить себе достойную старость, надо как следует поработать в молодости, а не пьянствовать в подворотнях, надо родить и вырастить хотя бы троих детей, и тогда не надо будет выходить на демонстрации протеста с требованиями особых льгот всего лишь на том основании, что дожили до определенного возраста.

Когда-то, еще ребенком при Советской власти, я упрямо отказывался признавать, что белые уничтожены полностью, потому что я вот считаю себя белым, то есть тем, кто не принял революцию и сражался с нею. Помню, первым толчком послужила старая украинская поговорка: «Казацкому роду нет переводу», что значит: казачество – не дворянство, дворян можно всех до единого перевешать или перестрелять, и на том оно кончится, а вот казаком может себя объявить любой свободный и отважный человек…

Так вот, к тем детским идеям, наивным, но глубоко верным по сути, возвращаюсь сейчас на ином, качественно высоком уровне. Сейчас пропаганда всюду твердит, что я рожден русским, на русской земле, пропитан русской культурой, а следовательно – являюсь русским от и до, обязан оставаться им, что значит – защищать все русское в любом случае, не важно, кто прав. Это значит ставить во главу угла национальные приоритеты.

Пока я был совсем уж молод, это казалось единственно верным, но вот сейчас взрослею, набираюсь ума, начинаю смотреть на все человечество как на единый род людской. Впервые закрадывается вопрос: а почему, действительно, я должен защищать русское в любом случае? И почему я именно русский, хотя Интернет и расширяющиеся коммуникации позволяют приобщиться к любой культуре, литературе, любому искусству и любой философии?

А если мне, скажем, ближе буддизм, могу же стать буддистом? Могу, многие уже обрядились в белые халаты кришнаитов и ходят по Москве, пугая народ бритыми головами скинхедов. Можно поменять религию, профессию, ориентацию и даже… пол. Тем более можно стать немцем, французом или там папуасом, хотя насчет папуаса вряд ли найдутся охотники. Это вполне нормально и должно быть законно. В мире хорошо работающие компании поглощают работающие плохо, это нормально, естественно и ни у кого возражений не вызывает.

Точно так же человек должен иметь право менять национальность, без обязательного переезда на ПМЖ в страну, где носители данной культуры проживают «по праву».

Позвонил Михаил, он на моей улице, час свободного времени, пока с перерыва вернутся гады, что вздумали закрываться на обед, когда ему нужны, я нехотя пригласил к себе, переждешь, заодно кофейку дернешь.

Михаил, как и все, кто ко мне заходит, долго рассматривал полки с биодобавками, на лице мучительное раздумье. Я вспомнил, что он по профессии врач-терапевт, хотя работает менеджером в торговой фирме, спросил:

– Михаил, а у нас в стране есть врачи для здоровых людей?

Он удивился:

– Для здоровых?

– Да, – подтвердил я, – для здоровых.

– А зачем, – спросил он, – для здоровых? Здоровым врачи не нужны.

– Еще как нужны, – ответил я. – Больные – хрен с ними, а вот здоровым разве не хочется оставаться здоровыми и дальше?

Он фыркнул.

– Да кто из здоровых о здоровье думает?

– Я думаю, – сказал я серьезно. – И… другие начинают подумывать. Михаил, ты же знаешь, что одни профессии отмирают, другие зарождаются. Сейчас уже нужны врачи для здоровых людей. Назовем их условно хэлфварями или хэлфологами… да, так лучше, эти хэлфологи могли бы составлять программы для оздоровления, омоложения, поддержания здоровья на самом высшем уровне, что позволяет медицина. Пока что каждому, кто поправляет здоровье, приходится делать это в одиночку, кустарно, отрываясь от своих основных дел!

Он пробормотал:

– Ну, такому врачу тоже пришлось бы переучиваться…

Я покачал головой.

– У него это стало бы профессией. А так мы каждый изобретаем велосипед! В одном-единственном экземпляре. Для себя. Знаешь, даже с моей зарплатой проще бы платить специалисту, чем после работы перелопачивать кучу справочников, заглядывать в анатомию и физиологию человека, ползать по сайтам и сравнивать противоречащие рекомендации вроде бы видных специалистов, когда и с той стороны, и с этой – доктора наук, профессора… Хотя, если по правде сказать, это стало моим хобби, как в поговорке: спасение утопающего – дело рук самого утопающего… хочешь жить долго – сам ищи пути.

Он криво улыбнулся.

– Ну, не думаю, что такая профессия будет востребована.

– Михаил, – сказал я, – я руковожу отделом, который наша дирекция громко называет аналитическим центром. Моя основная обязанность – следить за тенденциями развития рынка, за покупательной способностью населения, за изменением векторов вкуса и предпочтений… Скажу тебе как профи: народец явно шатнулся в сторону сохранения здоровья! Да еще шатнулся так, как делается именно у нас в России: как бараны, как лемминги…

Он подумал, брови то ползли вверх, то сдвигались на переносице.

– Знаешь, – ответил он в нерешительности, – мне моя работа в печенках. Все-таки я медик… С другой стороны, высокий оклад, место теплое. А поменять на это крайне рисковое?..

– Крайне перспективное, – напомнил я. – У тебя уже есть опыт бизнесмена. Со временем откроешь свою клинику. По оздоравливанию, омоложению. Заработать можно нехило: пьяные слесари не пойдут, а все люди состоятельные, зрелые.

Он задумался.

Светлана передала со смешком, что Михаил неожиданно оставил непыльную работу в торговой фирме и сейчас околачивается по фитнес-центрам с предложением услуг. Дела у него хуже некуда, предлагает набор совсем уж непривычных услуг. Даже непонятно, отыщет ли клиентов…

Я чувствовал угрызения совести, все-таки на рискованное дело подтолкнул, не слишком ли преждевременно, но нахлынули заботы по работе, а тут еще эта путаница с ноябрьскими праздниками, из-за чего народ в фирме четвертого праздновал «как положено», а седьмого – «как привычно». То есть уже третьего пришли поддатые и в предпраздничном настроении, пропьянствуют до седьмого включительно, а потом еще пару дней будут в нерабочем состоянии. Ну, как у нас начинают отмечать Новый год «по новому» и заканчивают «по старому», а все две недели между ними пьют беспрерывно.

Вообще-то дурацкая идея вообще заменять седьмое ноября на четвертое. Седьмого ноября совершилась настоящая революция: капитализм заменили социализмом. Другое дело, что получилось в конце концов не совсем так, как хотелось и как мечталось, однако было задумано и осуществлено великое дело. Свершилась Великая революция, Революция Идеи. Была предпринята попытка построить «царство свободы и справедливости для всего человечества»!

А четвертого была банальная борьба за престол между русскими боярами, что хотели посадить на трон «своего», и теми русскими боярами, что предпочитали посадить на русский трон польского царевича. В любом случае, кто бы ни сел на трон, ничего бы в России не изменилось. Возможно, в случае победы пропольской партии Лжедмитрия России стала бы на миллиметр ближе к Западу, хотя и это маловероятно. Такую махину уже тогда трудно было сдвинуть вправо или влево, Россия двигалась, как гренландский ледник, медленно и тупо подминая под себя все на пути, и все последующие цари с немецкой кровью, включая чистую немку Екатерину Вторую, обустраивали Россию едва ли лучше, чем все остальные чистокровные русаки, вместе взятые.

Так что перенос празднования с седьмого ноября на четвертое – лишь парламентский ход тех, кто хотел бы подгадить левым партиям. Чуть раньше такая бы глупость не прошла из-за того, что есть дела поважнее, а в наше время отмахнулись бы от такой ерунды: нам нечем больше заниматься? Но тогда это прошло, и теперь я пришел на работу в гордом одиночестве, включил компы и с головой погрузился в работу.

Странным образом моя работа совпала с моими тайными стремлениями, так что я чаще всего выдавал не только терпимые результаты, но и довольно точные прогнозы, что позволило фирме сократить срок некоторых разработок, а от некоторых отказаться вовсе из-за их неперспективности в будущем.

Из рядовых программистов, хоть и с высоким окладом, я стал админом, а затем мне придали штат, на плечи которых я мог переложить часть черновой работы. Как админ компьютерной сети я работал не хуже, но и не лучше других админов, зато мои оценки развития некоторых отраслей электроники оказались точнее, чем у целых коллективов именитых фирм, специализирующихся на прогнозах. Для меня это просто хобби, так считали все в фирме, но когда конкуренты предложили перейти к ним на более высокую должность и с окладом в полтора раза выше, мой гендиректор забеспокоился, пообещал увеличить, повысить и все такое, исчез, а через два дня от владельца нашей фирмы поступило предложение создать собственный отдел по оценке тенденций развития электроники, прогнозируемости прибыльности в будущем тех или иных отраслей.

Я был назначен управляющим, оклад вдвое от прошлого, что дало возможность приобрести новую машину и еще какую-то хрень, которую навязали Светлана и Коля. Они же организовали евроремонт в моей квартире и обставили ее по своему вкусу, а я только добавил широкие экраны на стенах да установил автоматизированную систему управления квартирой: чтобы сама по утрам готовила кофе, Линдочке сыпала в мисочку корм, набирала воду в ванной и не давала ей остыть, когда я задерживаюсь, искала в Сети нужные мне материалы и записывала в отдельные папки. Да плюс чтобы все коммунальные платежи, плату за телефон, Интернет, воду и прочее-прочее осуществляла без меня.

2012 год

Новый год я отметил в одиночестве, хотя очень настойчиво приглашали к себе и Коля, и Светлана, и Голембовские, и даже Леонид. Как ни странно, в этом изменчивом мире наша старая компания не распалась, у всех все так же, разве что некоторые успели пожениться, развестись и снова пожениться. А кто-то не успел или, напротив, уже успел жениться в третий раз.

Михаил, помыкавшись, клял меня на все корки, хотел было снова вернуться в менеджеры, но на старом месте все давно занято, пробовал себя в посредничестве продажи автомобилей, прогорел, совсем уже отчаялся, но тут подвернулся богатый клиент, что хотел бы вести здоровый образ жизни, но не знает как, а самому до всего доходить – некогда. Михаил взялся с жаром, за короткий срок сумел шестидесятилетнего бизнесмена так очистить от шлаков и токсинов, с помощью мануального массажа выпрямил застарелый сколиоз, что мужик сбросил десяток лет, выпрямился, стал выглядеть орлом.

Глядя на него, загорелась идеей жена и даже престарелая теща. Михаил ожил, неплохой заработок, а дальше как будто плотину прорвало: от бизнесмена узнали о новом виде медицинских услуг его зажиточные приятели, Михаил стал востребован как никогда, деньги потекли рекой, он уже не знал выходных дней и отдыха, работа пошла с утра до вечера, всем составлял индивидуальные методики, ночью искал в Интернете самые новейшие разработки, что только начинают проходить испытание, да, риск, но не на себе же, эти толстосумы – здоровые бугаи, им только сало сбросить да печень прочистить, а там лишь сердце поддерживать и сосуды от бляшек скоблить…

– Знаешь, – сказал однажды, – вообще-то идею ты подсказал классную. Я решил браться за это дело всерьез. Снял помещение, двух врачей нанял.

– Поздравляю!

– Правда, пока сам и за администратора, и за уборщицу, но скоро поправим. Народ сообразил наконец, что такие обязанности лучше перекладывать на плечи специалистов, ты прав.

Я развел руками.

– Наша беда обычно в том, что, даже когда условия уже созрели, специалистов все еще нет. Зато потом, когда приходят другие условия, общество еще долго штампует специалистов старого профиля.

Он хохотнул.

– Да не просто штампует! Иной раз закрываться пора, а они только наращивают выпуск. Слушай, а ты в самом деле выглядишь орлом. Я, конечно, своим такие драконовские условия не ставлю, их, сам понимаешь, не ограничишь в жареном мясе, всю клиентуру растеряю, я их оздоравливаю в основном очищениями.

– А спецдобавками?

– Само собой! Самые дорогие выискиваю, в такие больше верят.

С утра я выскакивал и прыгал в автомобильчик, через полчаса уже в фирме, где проходил через три контроля на входе, а потом помнил, что за каждым движением следят телекамеры, записывают на поистине безразмерные харды. Я с некоторым чувством стыда вспомнил и свои крики об ущемлении свобод проклятой властью. Сидят там толстопузые гады, зажрались, только и думают, как нас еще больше прижать, нагнуть, заставить выполнять то, что хотят они, а не мы. И так везде: в коммунистическом Китае или буддистской Индии, демократических Штатах или исламском мире. Все гады, все в этом одинаковы.

Если бы я тогда мог даже предположить, что власть будет регулировать генетическую конституцию моих детей, я бы только расхохотался. Мол, человечество такого не допустит, а как же морально-этические нормы, и т.д. и пр. чушь, так как морально-этические нормы, применительно к генной инженерии, привели бы к катастрофе куда быстрее.

Власть начинает брать в руки генетические программы неохотно и вынужденно, ей хотелось бы остаться от этого непопулярного дела в сторонке, но есть такие неприятные работы, которые должны делаться, хошь – не хошь. Но во-первых, человечество в самом деле начинает вымирать из-за накопившегося мусора, так как успехи медицины прервали естественный отбор, во-вторых – если гены начнут модифицировать в домашних лабораториях, то можно только предположить, что насоздают.

Наибольший крик подняли, естественно, меньшинства, чье мнение абсолютно не принимается во внимание. Ну, во-первых, всем угодить невозможно, а во-вторых, меньшинства потому и меньшинства, что они на обочине прогресса и всячески стараются ему помешать. Как ни печально кому-то, однако в следующем поколении уже не будет ни гомосеков, ни лесбиянок, ни прочих извращенцев, как и «зеленых» или профессиональных революционеров, то есть бедолаг, что не смогли отыскать место в жизни, но амбиции у которых ой-ой-ой.

Технологии будут ограничивать свободу все больше и больше, а попискивать против будут лишь законченные кретины. Вроде тех, кто сейчас спасает пингвинов или протестует против глобализации. Мы все охотно отказывается от личной свободы в пользу технологий. Ну, не очень охотно, это я перегнул, но отказываемся всегда.

К примеру, наши предки ходили и бегали где восхочется и когда захочется. С появлением автомобиля кое-что изменилось, он расширил возможности человека вообще, но ограничил пешеходов. Но никто не заставлял никого приобретать авто, однако приобретали. Когда автомобили расплодились, пришлось придумать правила движения, которые ограничили свободу не только пешеходов, но и самих автомобилистов. К тому же постепенно ввели техпаспорта, страхование, проверки на трезвость. Сейчас люди вообще живут в одном месте, а работают в другом, так что без транспорта не жить. Разве что воспользуешься автобусом или метро, но там свободы еще меньше.

Так что каждый шаг или шажок к прогрессу – это выбор между старым и новым. Человек всегда делает выбор в сторону прогресса сам, никто его не принуждает. Бурчит, потому что какие-то мелочи теряет, однако получает намного больше, потому и выбирает прогресс.

Впрочем, даже если он не станет выбирать сам, за него это сделают другие. К примеру, открыв прекрасный супермаркет в соседнем районе, куда добраться можно только на транспорте.

Вообще, как только какая-то техническая новинка входит в массы, эти массы становятся от нее зависимы. Но не только массы. Сама структура цивилизации уже зависит от новинки. Что, если бы, к примеру, исчезли автомобили? Да, люди получили бы больше свободы, но на хрен нам такая свобода, когда с нею вернутся нищета, болезни, голод, одичание?

Какая хрень, когда мы полагали, а кое-кто из придурков и сейчас все еще полагает, что контроль над поведением людей будет осуществлен тоталитарной властью. Как же, размечтались! Как бы хорошо иметь эту самую власть хотя бы в качестве мишени. Чтобы плевать в нее и требовать отставки за насилие над нашими гордыми и свободолюбивыми личностями.

Ни фига подобного: каждый шаг по усилению контроля – это наш собственный ответ на какие-то проблемы. Хоть на появление террористов, хоть на резкое увеличение числа генетических уродов, которых лечить бессмысленно: мы все ими станем, а надо модифицировать гены новорожденных. Любой контроль внедряется не по злому умыслу властей, а по требованию прогресса. Прогрессу сопротивляться невозможно, и уже завтра многие мамаши понесут своих детей в генетические клиники, чтобы у одних убрали ген преступности, а то, мол, у нас семья такая неблагополучная, все рецидивисты, а другая попросит усилить ген музыкальности, а то в семье все любят музыку, но никто не сумел стать великим композитором…

Никто не требует, чтобы мы смотрели телепрограммы, читали газеты, шарили по Интернету. Но человек уже не может без этого: клянет качество телепрограмм, но смотрит, называет Интернет свалкой мусора, но за уши не вытянешь из этой свалки. Человек становится все более и более управляем, что хорошо и плохо, но главное, что процесс необратим. Закончится полнейшим контролем и слиянием в одно существо.

Конечно, скажи это сейчас, возмутятся все, от последнего нищего до самых могущественных и влиятельных людей. Но технический контроль над человечишками состоит из очень длинной последовательности ма-а-а-ахоньких шажков, человечки успевают привыкнуть к каждому мелкому изменению и не очень-то противятся следующему, такому же крохотному шажку в сторону контроля.

Что делать, технология уже изменила жизнь человека, его окружение, меняет природу, так что и сам человек будет так же круто изменен, как и все остальное. А тот город, в котором живет сейчас москвич или ньюйоркец, совсем не то, в чем жили древние египтяне, так почему же тело и психика человека должны оставаться такими же?

2017 год

Прошло еще пять лет, Линдочке уже тринадцать лет, давно стала спокойной солидной собакой, играет только с самыми близкими, хотя, конечно, если мячик закатит под низкую полку, гневно бьет ее лапой, а потом идет ко мне и требует, чтобы я наказал злую полку и отобрал у нее мячик.

Светлана активно не дает мне выпасть из их круга. Возможно, я и сам инстинктивно за него держусь, это и память о Каролине, она общалась со всеми, дружила, часто бывала у них в гостях, а потом и мы приглашали их к себе.

Бум в строительстве домов суперхайтека привел к тому, что наша фирма, дела которой резко идут в гору, закупила пару домов в нулевом цикле, пока еще за половину стоимости, а затем презентовала особо отличившимся сотрудникам.

И хотя эти «особо отличившиеся» оказались почти все из состава высшего руководства и родни совета директоров, но, к своему удивлению, квартиру в подарок получил и я: огромный пентхауз, нашпигованный электроникой и компьютерами, умеющий постоянно заботиться о хозяине, сам заказывающий продукты, биодобавки, тут же начавший собирать для меня в Интернете все данные по имортам, стволовым клеткам, разработкам в области нанотехнологии…

«Обмыть» эту квартиру собрались старым составом, я ощутил невольное тепло, увидев знакомые лица Голембовских, Леонида и Михаила с женами, все за это время еще больше располнели, стали держаться с расчетливой осторожностью людей, которые побаиваются сокрушить хрупкую мебель. Конечно же, первым явился Коля, он провел ревизию моего холодильника, пришел в ужас и тут же заказал срочную доставку спиртного и всего, что к нему причитается, из ближайшего супермаркета. Светлана помогла накрыть на стол, только она не меняется. Все такая же подтянутая, поджарая, всегда с ослепительной улыбкой голливудской звезды и фигурой, при виде которой фотомодели удавятся от зависти.

Коля взял на себя обязанности тамады, да никто и не оспаривает, за столом обычное звяканье вилок и ножей, просьбы передать специи, Коля время от времени провозглашает тосты. Светлана подсела ко мне и заботливо накладывала на тарелку сырые овощи и рыбу.

– Раз уж ты такой странный вегетарианец, – шепнула она, – то… ладно. Выглядишь хорошо, мускулы в порядке… для руководящего товарища.

– Да какой я руководящий, – запротестовал я. – Просто чуть старше других в коллективе.

– Ладно-ладно, ты на хорошем счету.

Аркадий по ту сторону стола после третьей рюмки сцепился с Михаилом, на мой взгляд, они настолько одинаковы, что не только спорить, но и говорить не о чем, взаимопонимание полное, однако же Аркадий с пафосом втолковывал Михаилу:

– Я это ненавижу… Ненавижу эту расползающуюся по всему миру культуру… у меня даже губы сводит, будто хлебнул уксуса, когда произношу слово «культура», а подразумевается панамериканизм! Вроде бы и хорошо: Интернет, свободный обмен инфой, капиталы туды-сюды, как голодные тараканы, толпы туристов, безвизовый режим… Но это же проклятый Голливуд по всему миру, проклятые панки и черные крикуны, что не поют, а речитативят…

Михаил возразил вяло, я видел, что абсолютно согласен, но раз Аркадию нужен спор, дискуссия, то так и быть:

– Ну почему же только панки? У нас своя культура…

– Те же крикуны, – горячо возразил Аркадий, – что выкрикивают что-то на русском языке, только и всего! Нет, это те же американцы, разве что в доморощенном варианте. Местечковые. Этнические американцы из Житомира или Урюпинска.

Леонид потеребил бакенбарды, они у него уже с легкой проседью, вмешался:

– Простите, а где альтернатива? Множество мелких культурок, что показываются из этнического анклава, чтобы что-то спеть или показать, а затем снова прячутся в нем?

Аркадий повернулся ко мне.

– Володя, а ты чего молчишь?

Я невесело улыбнулся.

– Вы же знаете, я никогда не был на этом зациклен.

– Но все-таки, – настаивал Аркадий, – ты занимаешься оценкой рынков?

– Только в области электроники, – заверил я. – Все остальное для меня – темный лес.

– Не скромничай, – возразил Аркадий. – Чтобы прогнозировать развитие электроники, нужно примерно знать, сколько люди тогда будут зарабатывать. А это вообще относится к уровню жизни. А жизнь – она такая, без драк и философии за бутылкой водки не обходится.

Я развел руками.

– Знаешь, мне все настолько обрыдло… с некоторых пор, что я на все стал смотреть иначе. Как будто порвались какие-то важные нити, связывающие меня со всем, что было раньше так близко, так дорого, что просто жить без тех мелочей не мог… и не считал, что мелочи, а считал высшими ценностями жизни. А они не ценности, а если и ценности, то лишь в очень короткий отрезок времени. Как был ценен каменный топор…

Михаил хохотнул:

– Ничего себе короткий отрывок! Каменный топор доминировал примерно миллион лет.

Аркадий остановил коротким, но властным жестом:

– Погоди-погоди. Речь не о временном отрывке, как я понял. Так что же, по-твоему, придет глобализм или антиглобализм? Одна культура на весь мир или множество мелких?

Я поколебался, не хочется обижать, все мои приятели, все милые и хорошие люди, но меня сделал именно тем, кем я стал, как раз полный разрыв с общепринятыми нормами и взглядами, благодаря которым я стал смотреть иначе, а это как раз и дает более точную картину будущего, когда ничто сиюминутное не заслоняет взор.

– Ни то, – ответил я наконец с явной неохотой, – ни другое. Извините, но меня уже сейчас тошнит и от глобальной культуры американизма…

Аркадий воскликнул в восторге:

– Вот это правильно! Я ж говорил?

– …и от малых культур, – продолжил я. – Терпеть не могу всякую этническую музыку. Любую. Не важно, чукчи стучат в бубны или наши деды лабают на балалайках. Скоро человек освободится от всех культур вообще.

Я видел их шокированные лица, сообразил, что не так поняли, первопроходцы всегда выражаются коряво, а точные обкатанные формулировки дают их последователи, ученики, интерпретаторы.

– Это не значит, – поправился я, – что культура исчезнет как таковая. Напротив, расцветет, как будяки на хорошем навозе. Я сказал, что человек будет свободен от культуры. Сейчас мы все – пленники русской культуры. Как вон мой друг с Кавказа, что приезжал в прошлый раз, – пленник своей сверхмалой лезгинской. Ему еще хуже, их на всем свете не больше трех тысяч, а его соплеменники заставляют писать и говорить на лезгинском, одеваться как лезгин… Эх, да мы сами разве не морщимся, когда нас заставляют слушать или смотреть что-то этническое?

Леонид подумал, сказал с горькой усмешкой:

– Три дня тому я был на Дне города. Концерты, пляски, ансамбли народных инструментов, группы балалаечников, толстые бабы в сарафанах с нарумяненными щеками пляшут и кричат частушки… Мне даже неловко стало, что смотрел концерт в джинсах, футболке и туфлях какой-то итальянской фирмы. Надо было, как я понимаю, прийти в кирзовых сапогах, телогрейке, свернуть самокрутку «козья ножка» и одобрительно приговаривать что-то вроде: ах, ядрена вошь, хорошо девки сиськами трясут… мать-мать-мать… эх, мать-мать-мать-перемать… зело мать-перемать-черезмать… обло озорно…

Аркадий подвигал задом, словно старался зацепить гвоздь, проворчал:

– Это вы чересчур, батенька. Но и забывать наши истоки – нельзя, нельзя!

Я смолчал, а Леонид сказал мирно:

– Одно дело – не забывать, другое – участвовать в этих дешевых балаганах. По мне эти бабки с матерными частушками, что выдается за русскую культуру, ничуть не лучше африканских шаманов с бубнами. Только вот не кощунственно ли отказываться от вскормившей нас русской культуры?

К моему удивлению, они смотрели на меня, я помялся в замешательстве, потом сообразил, что они за эти пять лет остались такими же, как и были, даже на тех же должностях, не сменили ни работы, ни квартиры, ни машины, только я стал совсем другим, помялся еще и сказал чуть более окрепшим голосом:

– Мне трудно это объяснить, я ведь только эксперт по электронике и ее роли в будущем общества, но не только уважаемого Леонида коробит от наших балалаечников. И этого напора, что обязательно должны их любить и постоянно слушать, если мы – русские. А вот мне ну никак не хочется быть чьим-то заложником. Даже заложником культуры! Сейчас из России свободный выезд в любую страну и на любой континент, однако и там, на месте, мне скажут, что я – русский, потому должен хранить и беречь свою культуру… Это значит, что я должен ходить в кирзовых сапогах и телогрейке, играть на балалайке и постоянно пить водку?..

Аркадий снова поморщился.

– Володя, вы заразились от Михаила утрированием. А что, обязательно надо принимать чужую культуру? Вон китайцы, переселяясь за океан, создают свои чайнатауны…

– Для старшего поколения, – уточнил я. – Молодые интегрируются быстро. Но дело не в этом. А почему обязательно или – или?

Аркадий сказал с достоинством:

– Но не может же человек жить без культуры вообще?

– Не знаю, – ответил я честно. – Может быть, и сможем. Не задумывался. Я говорю, почему «или – или», если есть возможность на выходе из своей культуры и соприкосновении с чужой создавать что-то свое… да-да, свою собственную культуру? Посреди культур, на стыке разных культур? Почему у того лезгина такой небогатый выбор: либо оставайся писать и говорить на лезгинском, либо рви с нею и становись русским? И то и другое как бы не совсем этично, нехорошо. А вот отстраниться от маленьких местечковых культур… увы, российская тоже местечковая, хоть местечко ого-го… и начинать жить всем богатством культур мира?.. Скажу в утешение, что американская – тоже местечковая. Хоть и более распространена, чем российская. И в российской, и в американской хватает болезненных комплексов, которые навязываются любому, кто имеет несчастье слепо принадлежать этим культурам и не пытаться из них вырваться.

Леонид задумался, чему-то улыбнулся, сказал невесело:

– Да, помню, твой друг лезгин приезжал в Москву в довольно нелепой папахе, хотя было уже тепло. И что-то, помню, говорил напыщенно про закон гор. Нам было неловко, я видел по мордам, но все поддакивали. Мол, таковы культурные традиции…

– Спасибо, – сказал я. – Человек будет свободен от этих культур, сформированных в дикие времена, насквозь ложных в наше время. Человек будет свободен от самой культуры вообще!

Аркадий возразил с достоинством:

– Я бы вас понял, Володя, если бы вы отстаивали многокультурие в новом объединившемся мире. Да, я тоже верю в слияние в один народ, одно человечество, но я страшусь безликости… Мир должен был ярким от множества культур!

Я вздохнул.

– Человек свободен. Он не хочет ни от чего зависеть. А принадлежность к какой-то культуре обязывает. В одной – ходить в кирзовых сапогах и чтоб балалайка в руках, в другой – бубен над головой и оленьи рога на шапке. Утрирую, конечно, но все культуры настаивают на четкой привязке к своей биологически предзаданной… простите, что коряво, культуре! Я вот родился русским и потому обязан, именно это гадкое и вызывающее протест слово – обязан поступать и говорить предзаданно. Кем? Оказывается, моими предками, которые приносили человеческие жертвы, считали землю плоской, а чтобы защититься от засухи, топили пару ведьм в озере. Знаете, я не хочу принадлежать даже современной культуре, молодежной культуре, контркультуре, андеграунду и любым современным выкрутасам, ибо они все барахтаются в тесном аквариуме все той же убогонькой культуры. Повторяю, не будет ни американской, ни русской, ни молодежной, ни африканской, ни женской, ни музыкальной, ни панславянской… тюрьмы. Простите, я хотел сказать, культуры. Хотя культура – это тюрьма. Этническая, языковая, психофизическая…

Аркадий сказал с угрюмым подозрением:

– Это как же вообще без культур?

– Вообще, – ответил я, – очень скоро культуры будут рассматриваться как окаменелости. Ведь культура – это прежде всего предрасположения и зависимости. Вы вспомните анекдоты: француз – всегда бабник, немец – солдафон, русский – пьяница, американец – технарь, чукча – нечто бесконечно тупое… Это предзаданность ролей, уже и сами русские сочиняют анекдоты о себе, как они бесконечно пьют, а в фильмах, чтобы кино было «наше, русское», все герои жрут водку, не просыхают, матерятся да блюют по подъездам!.. Нет, в гробу я видел такую культуру!

Михаил улыбнулся.

– Русскую?

– И ее, – сказал я зло. – Но порывая с нею, я не перебегаю в лагерь более «сильной или богатой». А вообще выхожу из культуры и тем самым вхожу в транскультуру. Ее еще нет, но она будет.

По их непонимающим лицам я видел, что оторвался уж слишком, улыбнулся и поднял фужер с вином:

– Что-то Коля умолк… Выпьем? Такая наша культурная традиция.

Светлана загадочно улыбалась и перетаскивала с общего блюда на мою тарелку куски семги и форели. Я не спорил, в них много жирных полиненасыщенных кислот, что благотворно действуют на… не помню, но у меня отмечено, что надо есть такую рыбу, а когда ее нет, то глотать по две пилюли Омега-3.

Светлана властно взяла меня за руку, я покорно потащился следом. Она вывела на балкон, повернулась ко мне лицом, загорелая и высокогрудая, я старался не смотреть на ее бюст, она сказала негромко:

– Одиннадцать лет прошло. А ты все еще в трауре.

Я пробормотал:

– Что, похоже?

– В глаза бросается, – ответила она. – Тебе тридцать пять, самый расцвет для мужчины. Если холостой, то весь должен быть обвешан бабами, как охотник утками.

Я сдвинул плечами, в лицо ей старался не смотреть, пялился в окно на крыши домов.

– Да как-то не тянет.

– Импотент? – спросила она дружески.

– Нет, – ответил я так же просто. – Но «Тайд» отстирывает.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Володя, почему ты не хочешь меня?

Я сдвинул плечами, почему-то не мог взглянуть ей в глаза.

– Да, знаешь ли… наверное, я слишком старомоден…

Она покачала головой, ее серые внимательные глаза не отрывали от меня испытующего взгляда.

– Не ври. Дело не в этом.

– А в чем?

– Не знаю, но разберусь. Я всегда во всем разбираюсь.

– Не сомневаюсь, – ответил я несколько суховато.

Она неожиданно улыбнулась.

– Может быть, разгадка в этом?

– В чем?

– Что я во всем разбираюсь?

Я снова пожал плечами.

– Меня как-то не щекочет, в чем ты разбираешься, а в чем нет. Возможно, я просто такой вот… упрощенный. Мне и женщина нужна такая же… простая.

Она сказала уверенно:

– Не ври, ты ведь не прост.

– Может быть, – согласился я легко. – Но женщин предпочитаю попроще.

– Чтобы не чувствовать себя с ними неполноценным? – спросила она, хитро щурясь.

Это была простейшая ловушка, но я спорить не стал, согласился легко:

– Да, верно. С умными и уверенными у меня… дискомфорт.

Она сказала размышляющим тоном, но все так же уверенно и напористо, чего я не переношу в женщинах:

– Знаешь, сейчас для женщины уже нет той необходимости в браках, как было в прошлые века. Так что я замуж вряд ли выйду… в общепринятом смысле. Но ребенка родить, пожалуй, надо. Одного. Чтобы не чувствовать себя неполноценной.

Я пробормотал:

– Какая ты… расчетливая.

Она кивнула.

– Что делать, должность заставляет. Я уже генеральный директор фитнес-клуба. Так вот, подспудное желание женщины – получить ребенка от самого лучшего производителя в стаде. В наше время ни рост, ни цвет кожи, ни даже величина бумажника – не являются показателями «лучшести». Я разбираюсь в мужчинах и могу сказать с уверенностью, что с точки зрения современных женщин… именно современных!.. именно ты и есть лучший.

Я пробормотал:

– Я предпочитаю старомодные критерии. Во всяком случае, в применении к женщинам.

– Расист!

– Да как ни назови.

– Ладно, – сказала она, – я тебе сказала то, что есть. Несмотря на мои дипломы и должность генерального директора, я, как и всякая женщина, хочу ребенка от лучшего. Но в отличие от простой дурочки, у меня выбор больше!

Я пробормотал снова:

– Это может быть иллюзией.

– Не может, – отрезала она уверенно. – Ты зря барахтаешься! Я тебя выбрала, ты будешь моим. По крайней мере, ребенок у меня будет от тебя. А ты, кто знает, может быть, скоро сопьешься или уйдешь искать истину в тибетском монастыре?

Я покачал головой.

– Это не произойдет. Обещаю твердо.

2018 год

Возникла новая дисциплина, плавно переходящая в науку: лайфология. То есть в головы ошарашенных и сопротивляющихся людей начали вдалбливать очень уж шокирующую истину: человек – это совсем не то, что каждый из нас видит утром в зеркале. Человек вообще-то живет глубоко внутри этого существа, но сам он вовсе не это существо.

Шок для человечества громадный: все века и тысячелетия человек полагал, что он и есть это вот все – руки, ноги, голова, задница, внутренности. И вообще открытия и новинки могут быть только в области высоких технологий и медицины, но уж никак не в философии!

Но это свершилось, и вот сейчас, в 2018 году, наконец-то начали готовить предпосылки и обоснование того, что человек живет внутри тела, в самом теле, но само тело это всего лишь костюм, который нам пока что не дано снять.

Не дано сейчас, но уже виден краешек зари нового мира, когда будет можно. Тогда уже, поставленный перед фактом, даже дурак поймет, что человек – это вовсе не то, что смотрит на него из зеркала. Человек останется им, человеком, тем самым человеком, если заменит изношенное тело более новым. Или даже более модным, если позволят средства.

2019 год

Этот запомнился почему-то бурным обсуждением в печати нового психоза, орторексии. Психлечебницы переполнены, врачи пока не отыскали способа лечения, дело в том, что орторексия, то есть одержимость здоровым питанием, практически неизлечима, ибо больной впадает в панику при одном намеке на возможность изменения его диеты, а без этого из психоза не вытащить.

Стремление к здоровому образу жизни сильнее всех ударило по Швеции. Треть населения в той или иной степени довела до абсурда стремление к здоровому питанию и здоровому образу жизни. Эти люди не просто носят с собой запасы еды, чтобы не пользоваться «неправильной» едой, они еще и начинают переселяться из городов в сельскую местность, чтобы «не дышать выхлопными газами», а это уже удар по экономике.

По всем СМИ транслировалось тревожное выступление Беттины Айзеншмидт, консультанта по пищевым расстройствам Бернской клиники L’Hopital de l’Isle. Она заявила, что массовое помешательство на здоровой пище грозит обрушить экономику европейских стран, невроз достиг угрожающих размеров. Нужно средствами СМИ навязать потребителю старые добрые ценности: наслаждаться простыми гастрономическими радостями и соблюдать грань между заботой о здоровом питании и патологической одержимостью здоровой пищей.

Я внимательно следил за подобными сообщениями, это помешательство коснулось и России. Крупно наживается Михаил и его быстро разрастающаяся клиника: уже в ряде городов появились филиалы, но местные дельцы не дремлют, создают свои, более «правильные», конкурируют, предлагают свои диеты, свою воду, свои очищающие программы и омолаживающие продукты.

Впрочем, мне эта дурь на руку. Чем больше народу будет стремиться к здоровому образу жизни, тем больше давление на правительства, чтобы больше вкладывали средств в медицину, науку, медицинскую технику, а не в строительство новых военных аэродромов и постройку сверхмощных авианосцев, на хрен они кому нужны.

2020 год

Полностью запрещена любая охота. Популяции всех живых существ и так сокращаются из-за расширения ареала человека. Живые существа могут выжить только в качестве домашних или охраняемых.

Во всем мире принимаются законы, по которым многочисленные льготы получают те, кто содержит дома животных. В моем районе одна фирма ухитрилась выстроить элитное здание так, что огромное дерево пронзает его насквозь. По всемирному телевидению показали, как прямо через гостиную, а у кого через спальню, проходит старый в наплывах коры ствол, стройными рядами двигаются муравьи: вверх – за добычей, вниз – с переполненными брюшками, а кто-то с торжеством прет в жвалах мошку.

Весь дом заботится о дереве, домохозяйки обложились литературой и вычитывают, как продлить ему жизнь, как помочь всем многочисленным существам, устроившимся на дереве и в дереве: белкам, совам, жукам, бабочкам, даже всевозможным личинкам и короедам, они тоже чем-то полезны, только муравьям помогать не надо, они и так доминируют, уже и в комнатах хозяйничают, таскают сладкое…

2021 год

Уже и дуракам наконец стало понятно, что не будет космических кораблей, как не будет и эпических сражений между Звездными Федерациями, Галактическими Империями и Объединениями миров, когда в дальнем космосе на границах миров сходятся под всеми парусами боевые линкоры и бьют бортовыми залпами из всех пушек. А потом на абордаж, на абордаж, после чего пленных по доске в море…

Словом, вся та хрень, которую мы в детстве жадно читали про пиратов Карибского моря, а здесь все то же самое, только вместо моря – космос, а сами корабли как-то обходятся без парусов. А так все то же самое: колченогие Сильверы, благородные пираты, хитрые контрабандисты, суровые офицеры королевского флота, русские бьются за великую Россию в пределах Галактики, злобные инопланетные жабы пытаются захватить власть над Галактикой, чтобы насиловать наших женщин и топтать наши огороды, а всякие там американцы на окраинах Вселенной лелеют темные замыслы, как бы повергнуть русских и заодно победить чужих жаб, чтобы вволю насиловать их самок и качать ихнюю нефть…

2022 год

Когда-то любое село обеспечивало себя полностью. Как едой, так и одеждой или обувью. Даже железными изделиями: кузнец скует хоть подкову, хоть рало для орала. Потом с развитием торговли и специализации все больше и больше начинали зависеть от соседей, наконец пришел век, когда в одном селе только сеют пшеницу, в другом сажают картошку, а одежду и обувь им привозят вообще из других стран, лечиться ездят в областной центр…

Да и вообще как жить без современных шоссе, компьютерных сетей, книг и газет, что издают где-то очень далеко, как жить без контактов со всеми живущими на берегу нашей реки, в которую сбрасывают отходы какие-то гады, живущие где-то у самого истока?

Мир интегрируется стремительно, а система, которую мы выбрали, оставляет нам все меньше свободы… но давая все больше могущества, расплачиваясь за ограничение свобод здоровьем, долголетием и обещанием бессмертия и, естественно, удовлетворением всех наших нужд, если они, понятно, не вредят системе.

Во всех уголках страны поднимают голоса протеста патриоты, националисты, «зеленые», как ни назови, словом, антиглобалисты, однако человечество легко покупается на материальные блага. И вот уже плавно и почти без эксцессов – особых эксцессов, мелкие не в счет, – человечество превращается в единый народ, мелкие вообще исчезают, а крупные чувствуют себя просто областями огромной страны.

Самое любопытное, чего никто не мог предусмотреть, все больше влияния получают виртуальные народы, собравшиеся вокруг какого-либо центра, идеи или святыни. Едва ли не первыми появились скифы, наиболее многочисленные и напористые, затем пришли имморты, эти поинтеллигентнее, но тоже постоянно наступающие, а также киммеры… ну, это в подражание скифам, гипербореи, металлики, матадоры, рыцари Храма и многие-многие другие…

2023 год

Курение наконец-то запретили окончательно. Сперва вытеснили из учреждений, потом из городского транспорта, наконец, нельзя стало курить даже на улице. Разве что тайком в лесу кто-то отважится покурить, да и то укрывшись так, чтобы не засекли всезамечающие телекамеры. Сам я целиком «за», так как курить бросил давно, а чистить после Коли, Леонида или Михаила блюдце, заменяющее пепельницу, проветривать комнату – не очень гуд.

На права человека и какой-то там личности мне вообще-то плевать, если их соблюдать так, как требуют ошалевшие демократы, пришлось бы отменить светофоры, прививку оспы и фторирование водопроводной воды. Да и одежду человек носит вообще-то по принуждению, летом в жару нет ничего естественнее ходить голым.

Раздражает только это всеобщее помешательство здоровьем, из-за чего никак не уймут эпидемию орторексии. Хотя, конечно, благодаря этой дури сделали и доброе дело: пустили под нож все табачные фабрики и даже свернули производство коньяков и дорогих вин, не говоря уже про дешевую водку. Конечно, можно сказать, что я сам на этом помешан, но у меня есть четко поставленная цель, а эти существа даже не задумываются о возможности достичь бессмертия: просто хотят жить так, чтобы не тратить доллары на здоровье, а потом умереть тихо и без мук.

Это уже не просто орторексия, а некая новая религия: культ здорового образа жизни, которому подчинено все. Арабский Восток, которого это коснулось в меньшей степени, зато он тут же усилил натиск на европейскую цивилизацию, а Европа и Штаты оказались бессильными во всем, исключая военную технику. В армию идут только самые отморозки, до которых просто не доходит идея здорового образа жизни, из тюрем выпускают приговоренных к смертной казни, если они соглашаются на службу в частях, что расквартированы в горячих точках. Это не говоря уже о том, что каждый солдат практически киборг, настолько закован в пуле– и даже снарядонепробиваемую броню.

Много надежд на солдат-роботов, но, хотя они справляются даже лучше, чем живые, каждый стоит миллионы долларов. Мусульмане делают ставку на шахидов, чего потрясенный здоровым образом жизни американец или европеец вообще понять не в состоянии, и вот их уже изгнали из Ирака, Саудовской Аравии, Индии. Даже из Пакистана, старого и верного союзника Штатов, пришлось увести не только размещенные там войска, но и вообще убрать военную базу. Это после того, как оттуда дезертировали почти все военнослужащие, рассудив, что лучше попасть под военный суд, чем оказаться вблизи шахида.

2024 год

В последнее время я следил только за новостями высоких технологий, их все больше, даже дома у меня жвачник включает по таймеру только каналы, где новости из лабораторий, их все равно в сто раз меньше, чем дурацких шоу. Всякие там выборы-перевыборы, смещения правительств у нас и у соседей как-то проходят мимо, как и сотрясающие мир финансовые или бракоразводные скандалы.

Но вот то, что стряслось на Новый год, тряхнуло так, что я несколько дней просматривал общие новости. И даже вспомнил, что уже несколько лет в печати то и дело появляются публикации, что китайцев в Сибири уже больше, чем русских, а на Дальнем Востоке – почти вдвое больше. Правда, тут же статьи гасила чья-то могучая лапа, ходили смутные слухи, что главы всех регионов на Дальнем Востоке и все руководители органов давно на содержании у Китая, а чтобы им держаться на своих хлебных постах, они передают немалые деньги чиновникам в Москве, что обеспечивает им неприкосновенность.

Словом, когда вся Россия поднимала бокалы с шампанским и начинала двухнедельную пьянку «От нового Нового года и до Старого», пятьдесят пехотных дивизий перешли по льду Амур по всему его протяжению.

Поводом послужили все те же участившиеся столкновения местного населения с китайскими мигрантами, для защиты которых Китай и двинул войска. Всего за сутки до перехода границы китайскими войсками на рынках Благовещенска, Хабаровска и Владивостока вспыхнули жестокие столкновения с оккупировавшими их китайцами. Впрочем, столкновения бывали и раньше, все в порядке вещей, местная мафия упорно сопротивлялась китайской триаде, а та не слишком наглела, чтобы не вызвать чересчур пристальное внимание тех силовых структур, с которыми никакой мафии не справиться.

В этот же раз на рынках погибло не меньше сорока китайцев, а около двухсот было жестоко избито, попало в больницы. По всему Дальнему Востоку прошли стихийные митинги и акции протеста среди китайцев с требованием защитить их от истребления. Из Пекина тут же подозрительно быстро прислали ноту протеста и потребовали защитить китайских граждан. Ответа не получили ни первого, ни второго, так как правительство разъехалось по своим виллам в Майами, и все высшие чины из Генштаба отдыхали вдали от командных постов. Органы власти не функционировали, как и погранотряды, которые тоже «праздновали», от слова «праздность».

Словом, момент как нельзя более удачный: Китай потребовал от российских властей принять меры по защите китайских граждан, но, не получив ответа из-за новогодней пьянки, заявил для всего мира, что если Москва молчит, то Китай вынужден со скорбью принять меры сам. Таким образом второго января китайские войска взяли Дальний Восток под свой контроль. За несколько часов до этого, а где и за несколько минут, китайский спецназ блокировал войска в казармах, а всех офицеров и солдат, пустившихся в увольнение, уничтожил по городу и селам. Все средства ПВО были уничтожены в первые же часы, лишь элитные части расквартированных под Владивостоком десантников оказали упорное сопротивление, но их забросали тяжелыми бомбами, устроив там что-то подобное поверхности Луны.

Правительство России спохватилось, когда весь Дальний Восток был полностью в руках Китая. Первыми, по иронии случившегося, прислали грозные ноты протеста правительства США и Японии. Япония ограничилась стандартной формулировкой, что «это может иметь далеко идущие негативные последствия», а США потребовали немедленно вывести все войска и восстановить статус-кво.

На это Китай сообщил, что вообще-то США полностью окружены по побережью атомными минами. Парочка даже в проливах Нью-Йорка, и вообще китайские атомные подлодки бдительно следят за бумажным тигром.

Весь флот Штатов в панике искал эти мины, нашел три, из них две у самых берегов Гудзона. Весь мир застыл в страхе и ожидании. Казалось, правительство Штатов в растерянности ищет пути к компромиссу. Все прикидывали, на чем сверхгиганты сторгуются, но в полночь небо над Китаем вспыхнуло самым ярким фейерверком за всю его историю. В течение четырех долгих минут Военно-космические войска Штатов взламывали противоракетный щит Китая. Бомбежке были подвергнуты все военные объекты. Одновременно удар из космоса нанесли по абсолютно всем морским силам Китая. Весь атомный флот был уничтожен за десять минут, вслед потоплены все суда, которые могли бы нести на себе больше двух человек, чего достаточно для доставки ядерного чемоданчика.

Две трети населения Китая погибло, и всему потрясенному миру стало ясно, что с этого дня других центров геополитики не возникнет. По всем континентам отныне стоят американо-европейские войска, во всех странах так называемые демократические правительства, хотя понятно, что это лишь вежливое название заморских губернаторств Америки.

Часть мира смирилась с этим из страха, но опросы показали, что большинство все же признало необходимость объединения под одной рукой. И лучше это будут Штаты, чем Китай. Многополярный мир – утопия, все равно кто-то обязательно исподволь добьется преимущества. А с таким высокоточным оружием, каким за два часа уничтожили всю оборонную мощь Китая, все военные заводы, все самолеты и даже военные грузовики, страшно подумать, что случилось бы, обладай таким оружием трое или четверо противоборствующих стран.

2025 год

В США избран Колонель Хантер, первый из президентов, кто не родился в США, а приехал на континент уже студентом из Германии, женился на местной и остался. Кстати, его жена тоже уроженка Европы: ее родители привезли в Штаты, когда она собралась поступать в колледж. Тем самым наконец-то подтвердили, что США – не отдельная страна, а как бы всего лишь один из штатов неких Объединенных штатов, губерний или областей планеты. И американцы не отдельный народ, а часть людей на той территории, куда издавна стекаются наиболее предприимчивые, соблазненные кто длинным рублем, кто перспективами, кто возможностью роста и карьеры.

Ну наконец-то поняли, мелькнуло в голове. Молодец я, хоть временами и бываю дураком, даже редкостным дураком, но это я понял и сформулировал для себя давно, потому не принимал участия в дискуссиях насчет засилья Штатов по всей планете. Штаты – это та же Москва для всей глубинки: все гребет под себя, выжимает все соки, переманивает ученых, там выше оклады и пенсии, в Москве всего больше, зажрались, гады…

В прессе обсуждают недавнюю волну терактов, ислам в Европе, ужасы этнических столкновений, крутые меры против сепаратистов… Я спокоен, что-то даже политики ну совершенно не видят, что это все уйдет, скоро уйдет. Еще не знают, что они, политики и нынешние специалисты по урегулированию – уже прошлое, далекое прошлое, а будущее вот сейчас рождается в научно-исследовательских институтах и даже проходит первые испытания за высокими стенами.

Будущее, в котором в самом деле не будет ислама. Как и христианства или буддизма. Где не будет американцев, русских, китайцев. Где не будет даже, но это сугубо мое мнение, не будет даже мужчин и женщин.

Заканчивается и еще одна химера, что владела умами и обществом на протяжении почти века. А то и больше. Химера всеобщего гуманизма. Сейчас ну наконец-то пришло жестокое осознание реальности.

Умные люди всегда понимали, но вынужденно помалкивали, что ко всем нельзя относиться одинаково: одним в самом деле нужно вручать пряник, а других без всяких угрызений совести… или с угрызениями, для дела это не важно – отправлять в распыл. Термин – не важно, главное – чистить от них общество.

Я наблюдал недавно, как на Митинском рынке провели массовую облаву, задержали около сорока крепких здоровых ребят, что занимались рэкетом. Одни назначали размер дани, другие – собирали, третьи осуществляли силовое прикрытие. Задерживали без зачитывания прав: обо всех все знают, за всеми следили давно, на каждого досье, так что всякому, кто оказывал сопротивление, – ломали руки, сворачивали шеи, разбивали прикладами головы. Когда задержанных затолкали в милицейский автобус, на тротуаре осталась лужа крови, словно забили стадо коров.

И мы инстинктивно знали, что при таких методах задержания этих рыночных орлов уже не увидим. Ни на рынке, ни где-то еще. Расстреляют ли их в подвалах, вывезут ли на урановые рудники, но в цивилизованный мир они не вернутся.

Главное же, что подобное в той или иной форме идет во всем мире. Во всяком случае, западном, что так долго кряхтел и прогибался под тяжестью этого гребаного гуманизма.

Второе, что именно и позволило перейти к этой наиболее верной модели поведения, – избыточность населения. Сейчас, когда эти огромные массы не требуются ни для войны, ни для работы, можно позволить себе роскошь оставить в обществе только тех, кто уживается в нем, кто принимает его законы. А остальных – на удобрения.

Во всем мире пошла нарастающая волна ужесточения наказаний, а затем и физического устранения наиболее опасных для общества элементов. А в современном усложненном мире обыкновенный хулиган в Интернете, имеющий какие-то навыки программирования, становится опаснее террориста. Потому хакеров, замеченных даже в написании безобидных вирусов, начали расстреливать в течение двадцати четырех часов.

Если всего три года назад смертной казни у нас в стране вообще не существовало, то в этом ее предусматривают уже восемь статей, а сейчас в Думе обсуждают законопроект о внесении в перечень еще двенадцати видов преступлений. Плюс – резкое ужесточение наказаний за самые мелкие правонарушения.

Да, можно сказать: они же дети, но ведь другие дети после школы посещают кружки по программированию, рисованию, оказанию медицинской помощи, обучаются ремонтировать бытовые приборы? Обществу этих детей вполне хватит. Плюс те, кто все-таки в интернатах сумеет обуздать свои разрушительные наклонности и принять строгие законы нового мира. Остальных…

А чему ужасаться? Отбраковка шла в природе еще до человека, а когда люди начали собираться в пещерах, дабы сообща отбиваться от хищников и добывать мамонтов, сразу же пошел жесткий отбор на уживаемость. Неуживчивых и не желающих принимать утеснение своих прав – изгоняли из пещеры. В те времена это означало то, что сейчас называется высшей мерой.

Да, человек, живущий в обществе, – менее свободен, чем дикарь. И чем общество выше, развитее, тем свободы меньше.

2026 год

Десны начали оголяться, показывая шейки металлокерамических зубов. Вообще-то мне наплевать, я не женщина, чтобы заботиться о таких мелочах, но это вредит деснам, так что скрепя сердце пошел к стоматологу. По старой памяти выбрал ту же клинику, где ставил эти.

К моему изумлению, там все так же работает Паша, который ставил мне эти все тридцать два. За эти годы погрузнел, раздался, щеки обвисли, волосы с благородной проседью и заметно поредели. На макушке светится розовым плешь. Он узнал меня, обрадовался как дорогому родственнику. В этом быстротекучем и стремительно меняющемся мире встретить человека, с которым общался пятнадцать лет тому, – диво дивное, можно сказать – праздник.

Осмотрев зубы, сказал безапелляционно:

– Нужно снимать!.. Снимать и снова чистить зубы. Не пугайтесь, теперь те жуткие методы позади. Теперь все весьма и весьма гуманно. Кстати, что с зубами намерены?

Я сдвинул плечами.

– А что с ними? Поставить снова.

Он удивился.

– Эти же?

– Нет, – ответил я. – Как я помню, вы не ставите прежние, ведь за это время что-то истерлось, осело или поднялось…

Он покачал головой.

– Вы меня не поняли. Сейчас существует быстрая и безболезненная технология выращивания ваших собственных зубов. Это делается весьма быстро, за месяц вырастут. Но, если стимулировать, за пару недель. Вообще-то можно даже за одну, но мы предпочитаем не прибегать к этим методам.

– Опасны?

– Нет, но приходится по три часа в сутки лежать с открытым ртом, пока аппаратура подстегивает процессы роста.

Я подумал, поколебался.

– Наверное, я немножко чокнутый, но пусть уж будут металлокерамические, чем свои родные. Пусть и молодые, как у шестнадцатилетнего. У меня, шестнадцатилетнего, зубы были не скажу что совсем уж голливудские. А металлокерамика… да я этими зубами гвозди перекусывал!

Он улыбнулся.

– Сейчас пришли такие технологии, что те ваши зубы покажутся вам каменным топором рядом с гранатометом. Если решитесь все же на искусственные… учтите, я не говорю о какой-то допотопной металлокерамике!.. если решитесь, то мы вам заодно изменим форму челюсти, сейчас в моде несколько выдвинутая, нарастим кость вот в этом месте, это придаст выражение мужественности и решительности…

Я запротестовал:

– Я не собираюсь прибегать к пластической хирургии!

Он засмеялся, развел руками.

– Батенька, да какая это пластическая хирургия? Та вообще творит ныне запредельное… А мы такие пустячки делаем попутно, ведь давно уже не только зубы вставляем, а и всю нижнюю челюсть меняем. Всю кость!

Я сказал уже с колебанием в голосе:

– Ну, если это не займет добавочного времени…

– Смеетесь? – спросил он. – Все сегодня же и сделаем. Это ваши собственные зубы выращивать долго, а так все сделаем за пару часов. Ну, в крайнем случае – за три. Если будет что-то уж очень сложное.

Я вздохнул.

– Делайте. Вообще-то я следил за новостями только в своей области. А стоматология тоже, оказалось, на месте не всегда топталась.

2027 год

Кажется, в самом деле приходит конец нашей цивилизации как нефтяной. Сто пятьдесят лет тому нефть продавали в аптеках так, как сейчас продают рыбий жир в крохотных пузырьках, разве что нефть не пили, ею смазывали горло при простудах. Тогда на свете было всего миллиард населения, и только нефти все обязаны стремительным взлетом.

Но в этом году потребность в нефти впервые превысила ее добычу, это вызвало кризис… который обрушил бы в Средневековье, если бы не чистый водород, который вовремя начали добывать из глубин, плюс вновь вспыхнули надежды на первую термоядерную, что начали строить в Техасе. Теоретически она уже работает давно, работает исправно. Осталось поработать инженерам, чтобы поддерживать температуру в сто миллионов градусов каких-нибудь лет тридцать, дольше станция не проживет. Несколько таких станций – мир будет купаться в изобилии энергии.

А пока жжем нефть, всех разведанных запасов хватит до середины века. Так уверяют специалисты.

2028 год

Сегодня Коля пришел на тусовку к Аркадию с согласиськой, так с легкой руки анонимных остряков стали называть роботов, за то, что они «на все согласны», в том числе и на любые сексуальные выходки.

Аркадий, вообще-то ненавидящий любую технику, что «угнетает природу вообще и природу человека в частности», увидел в поступке Коли вызов устоям общества и на этом основании не выставил за дверь, ведь предназначение русской интеллигенции – бросать вызов устоям, любым устоям, Михаил решил, что Коля спьяну просто обознался и не ту захватил с собой, Леонид предположил, что Коля начинает тянуться к Высокому, а в этом роботе записаны все книги мира, ведь раньше все его бабы были такими, словно он их подобрал у Казанского вокзала.

Я предположений не строил, мне и так понятно, что ни о каких протестах или о чем-то высоком Коля не догадывается, а просто вот пришел с роботессой и пришел. Несмотря на ведущиеся в прессе дискуссии, что вот-вот размножение станет возможным вообще без участия мужчин, этим со злорадством щеголяли все феминистские издания, первый удар нанесли мужчины, откровенно предпочитая женщинам роботов.

В усиливающейся лавине информации как-то забылось, с чего начиналось, но я помнил, как мы восторгались первыми компьютерными баймами: диггерами и тетрисами, как играли в «Принца Персии», где уже бегал настоящий человечек, а потом пришла очередь томагочи и настоящих симуляторов жизни «Симс», «Симс-2», «Симс-3»…

Одни предпочитали проводить время в виртуальном мире байм, другие покупали для половых утех резиновых кукол, над их увлечениями похохатывали, про них сочиняли анекдоты, это были не от мира сего ума чудаки, но баймы становились все совершеннее, а надуваемые резиновые куклы научились благодаря чипам шевелиться, отвечать, ходить, совершать несложные действия. У всех у них внешность такая, что фотомодели умрут от зависти, и вот уже созданы общества медиевистов, затем они разделились на кланы, государства, королевства, начались бесконечные виртуальные войны, интриги, одновременно столь же бурно развивались футуристы, что строили Всегалактическую империю, но разбойники и мятежники всячески мешали на своих изолированных звездных системах…

Так же бурно развивалось и третье направление, где не заглядывали ни в прошлое, ни в будущее, а строили виртуальные города, создавали общества, в нем общались, прелюбодействовали, влюблялись, ревновали и дрались, путешествовали, переселялись друг к другу, разводились, уходили к другим…

Аркадий давно сформировал отряд противников любой киборгизации, хоть человека, хоть общества. Как и положено одухотворенному интеллигенту, он больше всего возненавидел культ сексуальности, что безумно разросся, а с этой сумасшедшей техникой люди вообще стали придатками к своим половым органам.

Конечно, люди привыкли наивысшую радость получать от секса, так принято считать с американской подачи. Там – да, в стране, замученной импотенцией, где наибольшую прибыть получают фабриканты, производящие всякие виагры и удлинители пениса, все думают о сексе, о сексе и только о сексе. И самым лестным комплиментом является то, что во всех европейских странах все еще остается оскорблением: «Ты сегодня такой сексуальный!»

Так вот, в Европе, а мы – Европа, где с сексом все в порядке и потому на нем не зацикливаются, это само собой разумеется, помнят и о других радостях: спорт, искусство, бизнес, туризм, наука, искусство.

Как ни странно, Аркадия горячо поддержал Коля.

– Ребята, ребята, – сказал он умиротворяюще. – Да вы что, всерьез? Да сколько раз у нас бывало такое, что подружка настаивает на траханье, соблазняет, раздевается, сексуалит, а ты жаждешь посмотреть матч с чемпионата мира по футболу!

Аркадий поморщился.

– Какой футбол? Разве больше нечего смотреть?

– Но если есть футбол, – удивился Коля, – что же смотреть еще? Правда, хоккей или экстремальные виды, когда головой о бетонную стену… Я, к примеру, когда заполучаю долгожданную байму, за работой над которой слежу месяцами, вылавливаю скриншоты, скачиваю трейлеры, читаю превью, то мне не до секса, хотя гормонами переполнен по уши, но секс – это такая мелкая фигня в сравнении с крутой баймой!.. Так что, если самка рядом, я еще могу в каком-то перерыве, пока идет загрузка нового левела, трахнуть, не снимая лыж, но уж, конечно же, не поеду для такой простой фигни на другой конец города и даже не перейду на другую сторону улицы! Чтобы купить новую байму – на другой конец города поеду, а вот чтобы трахнуть новую бабу – нет. Баймы в самом деле новые, если не тупые клоны, а вот бабы – все клоны. Особенно теперь, когда одни и те же тренажеры, сжигатели жира, эпиляторы, дезодоранты, увлажнители и даже прокладки с крылышками.

Я помалкивал, Коля достаточно выразил то, что уже вошло в мир, эта переоценка ценностей в области секса. Теперь, когда сорваны все покровы, когда даже для подростков это не «жгучая тайна», секс уже не кульминация всех стремлений человечества, это слишком просто, чтобы ради этого убиваться, страдать и вообще слишком долго забивать им голову.

Вообще это настолько просто, к тому же еще и легко удовлетворяемо, что совершается как бы походя, а голова занята действительно чем-то важным, а то как подумать, какой дурью маялись: как бы Ленку затащить в постель, но так, чтобы не узнала Катька, а то обоим достанется. Еще хорошо бы как-то добраться до Сюзанны, это вообще недотрога, о ней все парни с нашей улицы только и думают…

Михаил взглянул в мою сторону.

– А почему, – спросил он вдруг, – все полагают, что если человек напичкает себя чипами, то он перестанет быть сексуальным? А может быть, все еще функции только усилятся?

Аркадий сжал челюсти и вскинул гордо голову.

– Это будет искусственное!

– Но ты же пользуешься виагрой, – сказал Михаил.

– Виагра, – огрызнулся Аркадий, – натуральный продукт! Кроме того, я не пользуюсь виагрой.

2029 год

В запястье легонько кольнуло. Я скосил глаза, кожа покраснела, я увидел, как прямо там же проступили буквы: «Повысилось кровяное давление. 140… 92. пульс 82… рекомендуется…» Дальше смотреть не стал, отключил легким волевым усилием. Это не опасно, иначе покраснение замигало бы. Так, легкое предупреждение. Но, конечно, дома посмотрю, что можно сделать, чтобы привести в норму.

Я, кстати, в этом не самый продвинутый пользователь. Куда активнее, к моему удивлению, оказалась Светлана. У нее серьги не просто реагируют на различные симптомы, но и начинают бить током или раскаляться, когда в крови поднимается уровень сахара. Единственный способ избавиться от боли в мочках – срочно сделать укол инсулина.

Еще дальше пошли в фирме, где работает Леонид. Там все служащие начинают чувствовать головную боль, когда срываются сроки контрактов, когда фирма работает неэффективно или когда работники слишком много шарят в Интернете в поисках новой порнухи, пренебрегая работой. Так сказать, коллективная ответственность на новом уровне.

Я вырулил на шоссе, автопилот взял управление, машина понеслась на большой скорости. На панели быстро сменяются цифры, мелькает координатная сетка: комп получает все данные о движении на дорогах, выбирает маршрут, заранее избегая пробок. Вспыхнул экранчик, появилось смеющееся лицо Светланы.

– Привет, – сказала она. – Вижу по маячку, тебя несет в моем направлении… Я иду по Скобелевской, сейчас перехожу на Изюмскую…

– А потом куда? – спросил я.

– В центр, в офис.

– Подхвачу тебя через три минуты, – сказал я.

Экран услужливо высветил мигающую точку, машина начала плавно переходить из восьмого ряда в седьмой, шестой и передвинулась в крайний правый как раз, когда Светлана подошла к обочине. Ей хоть и сорок девять, если не ошибаюсь, а все так же хороша, нет… лучше, чем двадцать лет назад. На нее оглядываются, особенно мужчины, женщины косятся с ревнивой злостью. Светлана обнажена до пояса, золотые волосы крупными локонами падают на загорелые плечи, крупная грудь красиво и дразняще нацелена вперед ярко-алыми сосками, пояс перехвачен тонким ремешком, в пупке золотом горит крупная капелька пирсинга.

Вообще-то моду ходить в летнюю жару обнаженными до пояса ввели юные лолиты, им вроде бы по возрасту еще можно, хотя и на грани, затем переняли девушки, что на дискотеках и вечеринках охотно откликались на призыв показать сиськи, наконец начали появляться вот так, раскованно, взрослые женщины, что сумели сохранить фигуры благодаря диетам и шейпингу, или же те, кто пользуется имплантантами.

Машина остановилась, я не стал выходить и распахивать дверцу, Светлана пренебрегает такими церемониями, а через мгновение она скользнула на сиденье рядом, обдав меня волной роскошных духов и запахом чистой свежей кожи.

– Ого, – сказал я, – ты совсем бизнес-леди!

Она засмеялась.

– Это комплимент, упрек или…

– Комплимент, комплимент, – сказал я поспешно. – Даже не комплимент, какой комплимент, это бизнес-леди комплимент, а ты как звезда на вершине елки!

– Это значит, – спросила она с подозрением, – у меня в заднице хвоя?.. Эх, хотя бы проверил когда… Володька, целую вечность тебя не видела! Жизнь все усложняется, времени на все не хватает, мы уже и встречаться стали не так часто, а как клялись сохранить нашу дружбу навеки… Ты, говорят, совсем крупным начальником стал?

Я помотал головой.

– Какое там! Просто работы наваливается все больше и больше. А чтобы ее делать, мне дают больше людей, вот и все.

Она поинтересовалась:

– Оклад растет тоже?

– Да, – ответил я, – но мне вообще-то и предыдущего хватало. Если на жизнь.

– А на что-то большее?

– На это денег пока не хватает, – ответил я прямо. – Да и вообще…

Она не поняла, почему мое лицо потемнело, а голос изменился, однако женское чутье заставило помолчать тактично, затем спросила:

– Ты что, совсем за руль не берешься? Мы идем на такой скорости, что дух захватывает… Что у тебя за машина?

– Корпоративная, – ответил я. – Для совета директоров с разными наворотами, тюнингом. Я в совет не вхожу, но руководство посчитало, что и мне такая не помешает.

– Ценят, – определила Светлана. – Страшатся потерять такую голову. Ну, сама машина ни во что не врежется, а как насчет других? Вдруг кто заснет за рулем?

Я помотал головой.

– Бортовой компьютер связывается со всеми машинами в радиусе километра и отслеживает их движения, маневры, перестроения. Если другой попрет на опасное столкновение, мой перехватит управление и отвернет его машину в сторону.

Она восхитилась:

– У тебя такой высокий приоритет? А ты скромничаешь!.. Недаром Жанна говорила, что ты идешь в гору. Мол, Володьку теперь ничего больше не интересует: ни женщины, ни выпивка, ни азартные игры, ни развлечения, весь в работе, в работе, в работе… Тебя в самом деле ничего не интересует?

Она вздохнула, высокая грудь поднялась, мягко колыхнулась, напоминая, что вовсе не вырезана из дерева, а на ощупь в моих ладонях будет горячей и мягкой.

– Не провоцируй, – предупредил я. – Может быть, мы только потому и остаемся близкими друзьями, что обходимся без совокупления? Казалось бы, что такой пустячок в нынешней жизни: трахались или не трахались – ерунда, но эта ерунда почему-то портит, осложняет…

Она вздохнула, отвернулась и начала смотреть в окно. Ближе к Центру все больше людей в очках, немыслимое зрелище еще три года тому, когда в России сделали последнюю операцию по исправлению зрения. Судя по очкам, если уж прибегают к усовершенствованной реальности, то берут самые дорогие и навороченные модели. Это Россия – все или ничего. Эту тенденцию помню еще по мобильникам: в то время как в США, к примеру, покупали чаще всего дешевые модели, а дорогие – в строгом соответствии с процентом миллионеров, то в России все старались взять самые шикарные, хотя половиной функций никогда не пользовались.

Перед зданием правительства небольшая группа демонстрантов шумно требует запрета очков, искажающих действительность. Светлана следила за ними, поворачивая голову, пока мы не свернули на другую улицу.

– Симпатичные люди, – сказал она со вздохом. – Они мне нравятся.

– И мне, – ответил я.

Она посмотрела с удивлением.

– Но ты же носишь эти самые очки!

– Ну и что? – возразил я. – Мне же нравятся вон голуби на деревьях, рыбки в аквариумах…

– А эти что, рыбки?

– Примерно, – согласился я. – Такие же… дикие. Хоть и не хищные. Такие же не совсем разумные. Во всяком случае, только человек может смотреть на мир как на усовершенствованный хотя бы программными средствами. А вот рыбки, птички и вот эти… «зеленые» – не могут. Они смотрят и видят необработанный вещественный мир.

Она всплеснула руками.

– Володя, но это же наш мир!

– Обработанные алмазы стоят дороже, – ответил я. – И выглядят красивее. Правда, тогда алмазы уже не алмазы, а бриллианты. Так вот я предпочитаю бриллианты.

Она прикусила губку, посматривала в окно на пешеходов, а когда остановились перед красным светом, внимательно следила, кто какие очки носит, а кто идет без очков вовсе.

Я остановил машину перед ее офисом, она дружески чмокнула меня в щеку и побежала по ступенькам к большой входной двери. Этикет заставил меня не трогаться с места, пока не войдет в здание, и я видел, какими жадными глазами смотрели ей вслед мужчины. В дверях она обернулась, помахала рукой, я успел увидеть ослепительную улыбку.

Вздохнув, я буркнул:

– В офис.

Машина сорвалась с места.

2030 год

Карлос Дилдо, философ с мировым именем, предложил новое видовое название человеку: человек играющий. Вместо гомо сапиенса, так будет вернее. С того момента, как удалось переложить на машины все заботы, которые раньше тяготили человека, в смысле, спихнуть на них любую работу, массовый человек превратился в полнейшего трутня. Он и раньше работал только потому, что иначе пришлось бы помереть с голоду, а в развитых странах – жить на жалкое пособие, потом доля работы все сокращалась. Человечек получил возможность в оставшееся время развлекаться, ездить по закордонам, и вот наконец он свободен уже целиком и полностью… И что же? Оптимистические прогнозы футурологов не оправдались: только один из миллиона продолжает чем-то заниматься, а остальные полностью перешли в стаз получателей удовольствий.

Аркадий и его окружение радовались, но, как водится, предостерегали, хотя сами еще не сформулировали, от чего или против чего предостерегают, но это в традициях великой русской культуры – предостерегать, потому на всякий случай и сразу же предостерегали, а вот у меня на работе, когда услышали сообщение, что уже и в самых слаборазвитых странах Африки всю работу удалось переложить на плечи машин и теперь вот все люди займутся творчеством, среагировали иначе, просто посмеялись.

– Если честно, – сразу сказал Макс Томин, – то и один из миллиона вообще-то много.

Его вечный оппонент, Бео Мамин, сразу спросил ехидно:

– Разве? На чем основываешь свою дурь?

– На Земле восемь миллиардов, – напомнил Макс свысока. – Их можно не принимать во внимание, но один из миллиона – это восемь тысяч человек. Активных, энергичных. Возможно, честолюбивых или лелеющих какие-то замыслы. При той мощи, которую им дает стремительный взлет технологии, именно здесь и таятся самые серьезные опасности. А остальные… которые «просто люди», переходят в стаз обыкновенных трутней. Пчелы их не гонят, даже кормят, те живут остаток жизни и вымирают, не оставляя следа и потомства.

– Гуманное решение, – фыркнул Бео. – Не убивать ввиду ненадобности, а дать помереть от старости.

– Счастливой старости, – уточнил Макс.

– Да хотя бы и счастливой! Думаешь, не позавидуют тем, кто продолжает жить?

Макс фыркнул:

– А сейчас хиляки разве не завидуют тем, у кого мышцы получше? Но не идут же качаться, а горбятся в виртуальных мирах, где они все такие крутые, могучие, красивые, умные…

Бео сказал нравоучительно, с неудовольствием:

– Ты на виртуальные миры не гони, не гони! Они все разные…

Не все, подумал я, но, грубо говоря, все виртуальные реальности делятся на эквивалентные, это когда смотришь хоккей, сидя дома в кресле, и видишь все то, что видят зрители, и искусственные, когда смотришь рисованные мультфильмы. И есть еще подправленные, обогащенные, измененные, информационные, которые служат вовсе не для развлечений, а для еще более интенсивной работы.

Но, конечно же, все трутни, так называемые «простые люди», массами хлынули в виртуальные миры. И конечно, совсем не в те, которые используются для работы. К тому же революционные преобразования в технологиях позволили достичь эффекта полного погружения, когда практически невозможно отличить виртуальную реальность от невиртуальной.

Трехмерное изображение пришло давно, но теперь стали доступными и тактильные характеристики, удешевились, стали по карману рядовому потребителю. То есть виртуального персонажа можно не только пощупать, но и… если это «Sims-4», то там такие голые бабы, а мужчины остаются мужчинами, даже если у них звания докторов наук, обязательно проверят, что еще можно проделывать с такими персонажами, а потом с чувством глубокого и неподдельного удовлетворения скажут, что да, можно запускать в широкие массы, та-а-а-кое принесет высокую прибыль!

Более того, в он-лайне можно бродить по дивным виртуальным мирам, мочить чудовищ и обращаться с другими персонажами, с иными совокупляться, без этого ну никак, а потом уже встретиться в реале и посмотреть друг на друга. Или не смотреть, зачем: все мы предпочитаем красочные придуманные миры серым будням.

Так что «простые» уходят в гедонистическую виртуальность, уходят, уходят. Некоторые даже понимают, что это некая разновидность эвтаназии, только растянутая на всю жизнь, но ведь и вся жизнь – эвтаназия, только не такая сладкая, восхитительная, дурманящая!

Мы, руководители научных центров по разработке высоких технологий, собираемся на ежегодный слет в Торонто, в этот раз наибольшим успехом пользовался доклад профессора Джона Гордона о сингулярности. Только Зигмунд Зельд, профессор из Дрездена, не разделял общего энтузиазма и с присущей немцам педантичностью в перерыве между заседаниями сказал ему:

– Дорогой Джон, я бы на вашем месте не говорил так уверенно! Сингулярность может и не состояться.

Гордон вскинулся.

– Это почему же?

Зельд сдвинул плечами.

– Да причин сотни. Скажем, ядерная война. Не между сверхдержавами, понятно, но у террористов есть чемоданные атомные бомбы. Есть штаммы смертоносных вирусов… А что скажете, если на Землю рухнет гигантский метеорит? Ничего мы с ним не поделаем, а убежать тоже некуда. Я уж не говорю о пределах сложности систем, это вам может быть недоступно…

– Это почему же? – спросил Гордон враждебно.

– Показалось, – ответил Зельд галантно. – Извините, если что. Но уже видны пределы, через которые не преступить… транзистор уже не уменьшить – три атомных слоя – предел… Нефть заканчивается, а вот альтернативные источники энергии пока что недостаточны, не так ли? Ну, а еще всегда есть опасность увлечься какой-нибудь дурью типа буддизма или йоги и навсегда отказаться от технологий. Не именно буддизмом, это херня, а чем-нибудь новым, ярким и сильным, что, однако, уведет человечество с пути технического прогресса в какие-нибудь созерцания пупа.

Гордон нахмурился, отмахнулся со всем оптимизмом юности, хотя вообще-то Гордон старше Зельда на двадцать лет.

– Вы чересчур пессимистичны! Эти простые, что с головами ушли в виртуальные миры, нам не помеха. Мы им дали хлеба и зрелищ. Что еще?

– Мы сами, – сказал Зельд.

– Мы? – изумился Гордон. – Вы в своем уме? Чтоб мы сами по доброй воле… по своему желанию свернули с сияющей дороги прогресса?

– А если вы прогрессом обзовете что-то иное?

– Что? – не понял Гордон. – Какой может быть прогресс вне дороги высоких технологий?

Зельд грустно усмехнулся.

– Извините, это у меня такое настроение. Мой племянник ушел в какую-то религиозную секту. Пытаются познать какие-то тайны смерти… Они тоже это считают прогрессом! Извините, еще раз извините.

2031 год

Мир меняется стремительно, вспоминал я слова Светланы, пока машина, как серебристая пуля, неслась по скоростному шоссе. К счастью, у меня совпало хобби и работа, так что без труда успеваю следить за всеми изменениями, приспосабливаться, более того – мне этого темпа, сумасшедшего для других, мало, мало, мало.

Нет, я не скоростник, но работаю в сфере высоких технологий, жадно слежу за новостями, все новинки и так выхватываю из первых рук и тут же приспосабливаю в нашей фирме, так что для меня это все естественно, я даже могу побурчать, что уж слишком все медленно внедряется, от открытия до внедрения проходят месяцы, совершенно забывая, что во времена моей юности этот путь составлял годы, а во времена юности моего отца – десятилетия.

Так что если я и не хватаю какие-то новинки, то потому, что они мне и на хрен не нужны, а совсем не потому, что я о них не знаю или боюсь, как обычно случается с Аркадием или Леонидом.

До этого я знал насчет виртуальной реальности, у самого в доме одна стена покрыта, как обоями, пленочным экраном, там еще те миры, как созданные умельцами крупных специализированных фирм, так и самоделки, плюс пара моих, которые сконструировал я сам, благо теперь с упрощенными донельзя редакторами любая домохозяйка создает себе мир грез таким, каким желает зреть, однако теперь существует еще и усовершенствованная реальность – помогает работе и вообще взаимодействию с этим усложняющимся миром. Полностью виртуальная, это в которой оттягиваемся на всю катушку, а вот в усовершенствованную тащим все больше искусственных гаджетов и скинов… правда, в полностью виртуальную перетаскиваем кое-что из реального, конечно же, тоже виртуальное, так что различие между двумя виртуальными реальностями постепенно начинает пропадать, что мне как-то вроде наждаком по голой коже.

Что такое усовершенствованная, узнал на своей шкуре сегодня: мои очки заглючили, я отдал в ремонт, мой заместитель Денис Уфимцев угодливо предложил свои, дескать, последней модели, шеф, не пожалеете. Я оделся и отправился на соседнюю строительную площадку, где строим филиал. Все верно, не пожалел: мир через очки Дениса выглядит ярче, умытее, чище и вообще бодрее, чем казался в моих очках.

Навстречу через пункт контроля и досмотра вышел рослый человек в шкуре из леопарда, в десантного образца брюках и в мушкетерских сапогах с сильно приподнятыми шпорами. На широком кожаном поясе короткий меч, «акинак», подсказал мне бесплотный голос в ухо, и длинный нож с утяжеленной ручкой, явно приспособленный для метания.

Я принял его за персонаж какого-то фильма, однако он широко и дружелюбно улыбнулся мне издали, сделал рукой непонятный жест, но вроде бы приветственный.

– Слава Табитс!

– Слава, – ответил я машинально.

Через несколько шагов я оглянулся, в самом деле широкие плечи стягивает шкура из леопарда, лапы и хвост свисают ниже пояса. Ножны меча богато украшены золотыми накладками, брюки имитируют листву сельвы, а сапоги такие, что хоть сейчас вспрыгивай на горячего коня и, подбадривая его шпорами, в бой за миледи или против, не помню, за Алую и Белую розу, да здравствуют…

Скифы, подсказал бесплотный голос. Кстати, через две недели выборы президента Скифии. Ты уже подумал, за кого будешь голосовать?

Вот оно что, пробормотал я мысленно. Так я, оказывается, скиф? Значит, иду не в реальности Дениса, а в разделяемой реальности скифов?

Нет, подсказал автоматический советник в дужке очков, это реальность Дениса, но встроена в разделяемую реальность скифов. Так как скифов на планете немного, увидеть их вот так – редкость, диссонанса не возникает.

Еще раз оглянулся, пробежал взглядом по улице, домам, столбам с рекламами и перетяжкам. Вон тот черный меч, выставленный в окне, – из мира скифов, понятно, зато полностью голые бабы, свободно дефилирующие среди прохожих, это уже придумки озабоченного Дениса. Не думаю, что у скифов женщины ходили голыми. А если и ходили, находят же «скифских баб», каменные глыбы, из которых высечены эти женщины, то у тех вымя было до пояса, животы вздутые, а задницы широченные. Нет, это явно не скифки… Наверное, киммерийки.

Рабочие быстро и умело возводили стены, здание растет на глазах, новые нанотехнологичные материалы позволяют возводить нечто хрустальное с виду, но крепкое, как горный хребет Пиренеев. Кто-то из рабочих в привычной форме, но вот прошла голая женщина, вот там русалка высунулась из люка, среди работяг то и дело снуют то мрачные типы из гангстерских саг, то опереточные корсары, а то и вовсе мультипликационные шреки или дюкнюкены.

Надо с Денисом поговорить, мелькнула мысль. Слишком уходит в иллюзорный мир, даже сам не понимает, что погряз уж чересчур. Иначе бы не одолжил очки, что выдают его с головой. Он же считает все, что видит, вполне естественным. Черт бы побрал эти технологии: и люблю их безумно, что вывели нас из пещер и обещают сделать высшими существами, и ненавижу, что столько хороших, но слабых людей затаптывают в пол, так или иначе все равно проводя естественный отбор.

На выходе из офиса я увидел совсем уж широкую от улыбки морду Коли. Он с энтузиазмом потряс мою руку, похлопал по плечу, по спине, только что не по заднице, хотя и это вошло в обычай среди продвинутой молодежи. Хорошо, мы не молодежь, Коля уже лысоват, немного сутулится, но штаны все такие же пятнистые, это не меняет, герой.

– А я тебя жду, – заявил он. – Ты помнишь, у Жанны день рождения?

– Да? – спросил я. – Ну да, конечно, помню… Сегодня?

Он засмеялся.

– Прямо щас. Едем!

– Не могу, – ответил я. – В гости, это ж подарок надо, цветы… Сперва ко мне, хоть переоденусь.

– Да ты и сейчас не в спецовке, – ответил он со смешком. – Уже директор?.. Еще нет?.. Ладно, ты вкалываешь как сумасшедший. Обязательно потащат наверх. Если сумел организовать работу десяти человек, то сумеешь… может быть, и сотни.

– И кофе хлебну, – сказал я. – Вот что не признаю, так эти энерджайзеры.

– А кофе?

– Кофе пока справляется.

Я щелкнул брелоком, ярко-зеленый автомобиль сорвался со стоянки и, ловко лавируя между припаркованными машинами, быстро прижучил к нам. Автомат издали определил, что нас двое, дверцы с обеих сторон подпрыгнули и застыли, как жесткие надкрылья жука. Коля с удовольствием сел справа, ремень безопасности моментально прижал его к сиденью.

Машина, получив все указания, быстро выбралась на шоссе. Коля посматривал с интересом, возьмусь ли за руль, настоящие мужчины предпочитают водить сами, но я уже убедился, что автомат быстрее реагирует, лучше просчитывает возможность пробок впереди, постоянно сверяется через спутник с темпом движения во всем районе, знает, когда в какой фирме начинается обеденный перерыв, что выплеснет на улицу голодных сотрудников, которым нужно обязательно перебежать на другую стороны улицы, хотя такая же жраловка есть и рядом.

На въезде в мой район Коля взглянул на дорожный знак, обозначающий «Главная дорога», чему-то засмеялся довольно скабрезно. Я смолчал, для меня знак означает лишь, что мне должны уступить дорогу, моя главная, водитель большегрузных грузовиков здесь увидит надпись: «Въезд в центр большегрузного транспорта запрещен», а жители этого района увидят добавочное: «Открыт новый клуб на Веневской».

Вообще программу распознавания символов можно настроить так, что каждый увидит то, что для него полезно или необходимо, а можно и так, что везде одни лишь глупенькие приколы и дурацкое гы-гы. Что делать, дураков рождается ровно столько, сколько и при Иване Грозном. Они пока не мешают, даже приносят пользу, так как в обществе хватает работ, где не требуется особого интеллекта.

Коля вертел головой и с интересом рассматривал наш район. Дурацкая улыбка то и дело раздвигала толстые губы. В одном месте он даже причмокнул и сделал руками вполне определенное движение, словно потянул на себя обеими руками тугой рычаг, вообще-то трудно интерпретировать как-то иначе, чем я вообразил, но, может быть, я зря на Колю думаю так уж упрощенно. В конце концов, ему не двадцать лет, мог бы и поумнеть в этом стремительно меняющемся мире.

– Классный у вас становится район, – сообщил он наконец. – Веселые чуваки живут!

– Чуваки? – переспросил я. – Так мой отец еще говорил. Сейчас говорят, кирдэки. А еще рэпкуры или шагцы.

– Все равно район классный, – сказал он. – Вообще здорово здесь. А что там за башня?

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал, но для меня там только зеленый лес, что тянется на шесть километров на юго-запад.

– Не знаю, – ответил я. – Каждый волен толочь траву в той сказке, которую сам создает. Или в той, которую для него создали люди поумнее.

– А ты? – спросил он с некоторым напряжением.

– Я вижу только то, что есть, – сообщил я. – А также то добавочное, что можно узнать или понять. Вон тот дом я вижу полупрозрачным, могу подсчитать ступеньки лестницы… да что считать, вон все цифры… Когда смотрю на стену, там тут же бегут сведения насчет марки бетона, плотности, скорости застывания, количества арматуры…

– А на хрена это тебе? – спросил он с недоумением.

– Не знаю, – ответил я честно. – А вот дерево… Это клен. Он из семейства acer saccharum, на канадском флаге лист сахарного клена, их сто пятьдесят видов в Евразии, Северной Африке, Северной и Центральной Америке. Растут в лиственных и смешанных лесах. Клен остролистный, татарский, полевой, явор и другие используют в защитном лесоразведении, для озеленения, древесину – в производстве мебели, инструментов и прочего. Клены – хорошие медоносы. В октябре сахарным кленом только любуются, а вот в марте собирают уникальный сок, гораздо более сладкий, чем сок березы. В преданиях западных и восточных славян клен является деревом, в которое превращен человек. По этой причине кленовое дерево не использовали на дрова, ибо «клен от человека пошел», из него не делали гробов, ибо «грешно гноить в земле живого»…

Он наконец пришел в себя от обуявшего столбняка, возопил:

– Да на хрена… на хрена тебе это? Ты что же, куда ни глянешь, там страница энциклопедии?

– Почти так, – согласился я. – Честно говоря, мне тоже кажется, что я переборщил. Но с другой стороны, везде видеть голых бабс или подрисовывать портретам усы и бороды – это вообще какое-то детство.

Он обиделся:

– Никакие не усы! Есть прикольные художники, что так подделывают портреты или переиначивают плакаты, что со смеху лопнешь!

Я сдвинул плечами.

– Верю. Но я как-то… не хочу жрачить по любому поводу. И без повода.

Он помолчал, сказал тихо:

– Ты очень изменился с тех пор, как ушла Каролина. Не по внешности, в этом мы все… Но вон Аркадий как был… гм… таким и остался. Да и все такие же, даже Светланка. А ты стал другим. Раньше ты прикалывался чаще, чем я.

– Изменился, – согласился я. – За четверть века можно измениться.

Он взглянул коротко, вздохнул. Я тоже промолчал, он и так понимает, что я без очков, корректирующих реальность, только потому, что уже с имплантатом. Да, я был в числе первых, кто воспользовался усовершенствованной реальностью с помощью компьютерного терминала, потом – шлема, неделю назад тоже в числе первых решился на установку мозгового имплантата. Да что там «решился», настоял, пробился в число первых, но это не значит, что оказался в первом десятке: в первой тысяче, да и то, считаю, повезло.

Остальной народец, который попроще, предпочитает смотреть на мир и видеть его таким, какой он есть, даже гордятся этим, идиоты. Все равно, что если бы жрали сырое мясо, разрывая его руками и зубами, и гордились бы этим. Ладно, пусть смотрят на «естественные» объекты, пусть живут неспешно, пусть не напрягают мозги, пусть больше развлекаются, оттягиваются, балдеют. Они не стремятся в будущее, им и здесь хорошо.

Да, собственно, и хрен с ними. Все равно в будущем им делать нечего.

Мы вышли из машины, она закрыла дверцы и двинулась в подземный гараж, где помоется, почистится и встанет на свое место в тесном ряду, настолько тесном, что двери невозможно открыть, даже поднимающиеся вверх, еще один плюс в пользу автопилота.

Коля с ходу принялся рассказывать анекдоты, часть из них уже про виртуальную, разделенную или улучшенную реальность, сам хохотал во все горло. Навстречу идет статная женщина, с потрясающей фигурой, хорошо одета, я бросил на нее короткий взгляд и прочел моментально, что ей тридцать восемь, разведена, без материальных или жилищных проблем, старший консультант по распределительным вычислениям, от одиночества не страдает, но познакомилась бы с интересным человеком для совместного досуга…

Она взглянула в нашу сторону, легкая улыбка осветила ее лицо, одежда на миг исчезла, я увидел крепкое загорелое тело с белым треугольником внизу и ослепительно белой грудью: загорала по старинке, в купальнике. Видение длилось долю секунды, я успел увидеть достаточно, чтобы понять: лифчиком не пользуется, интим-прическу не делает, даже в подмышечных впадинах длинные густые волосы, есть и такое направление в современной моде, в нужных местах на теле приятные нежные валики жира, которые так любят мужчины… Тут же все исчезло, это как кусок жареной печенки перед носом голодного пса, а мужчину многие женщины почему-то представляют именно в этом виде.

Коля, как ни странно, на нее не среагировал вовсе, я запоздало сообразил, что она выделила только меня и показалась такой именно мне. Видимо, ее визуализация настроена таким образом, что, к примеру, женщины ее вообще не видят либо видят как нечто безликое, а мужчин распределила по степени интересности.

Ого, сказал я себе глумливо, начинаю пользоваться женским вниманием. Даже вот так, на улице, чего раньше никогда не было. Наверное, слишком разрисовал себя в визитке, которую видят все. Скромнее надо. Скромнее.

Коля оглянулся вслед женщине.

– Что так рассматриваешь?.. Что-то серое, как пыльный мешок с соломой.

– Да так, – ответил я, – так просто. Я ж не капризный.

Высокий уровень допуска, высокий, сказал внутренний голос. Выше моего разве тот, которому открыт и номер телефона или адрес. Остальные, как вон Коля, не видят даже того, что одинока и не прочь познакомиться.

Дверь с двух шагов узнала меня, послышался щелчок, отпрыгнула и скрылась в проеме. Лифт заторопился вниз, высвечивая на табло номера этажей и секунды, через которые распахнет перед нами двери. Коля озабоченно взглянул на запястье, где блестят золотом крупные часы.

– Ты долго не собирайся, хорошо? А то без нас всю водку выжрут.

– У тебя в прошлый раз были другие, – заметил я.

– В прошлый раз не было вот этого, – ответил он гордо и ткнул в одну из кнопок.

Призрачный циферблат исчез, появились цифры: 36,4236.

– Это твоя температура? – спросил я. – А почему не тридцать шесть и шесть?

– Долго жить буду, – ответил он с довольной ухмылкой.

– А температура при чем?

Двери распахнулись, Коля с широчайшей улыбкой, словно у буддийского идола, шагнул в кабинку. Та, не дожидаясь команды, по дефолту выбрала этаж, на котором моя квартира, и понеслась с таким ускорением, что наши Фаберже оттянулись к полу.

– Доказано, – объяснил Коля с чувством превосходства, – что люди, у которых температура тела ниже, чем стандартные тридцать шесть и шесть, живут намного дольше. Это не зависит от пола, расы и вероисповедания. Я встречал чувака, у которого вообще тридцать шесть и две десятых!.. так что давай, меняй свой китайский «Ролекс» на вот такие, полезные… А вот это видишь?

Пальцы пару раз неуклюже прижали крохотные кнопки, появилась карта Москвы. Он чертыхнулся и снова пробовал разные комбинации, за это время на экране высвечивались то курсы валют, то сообщение о пробках на Варшавском шоссе.

Лифт остановился, мы вышли, я сказал ехидно:

– Мышку инсталлируй. Всего-то делов!

– Не умничай, – огрызнулся он. – К этим часам мануал на шестьсот страниц убористого текста, кто их читает?.. Вот найду, где горячие кнопки, повешу на них самое нужное… Ага, вот! Видишь, и методом тыка можно не только с бабами…

На крохотном экранчике высветились цифры: 142/89, пульс – 72 и предостерегающе красным: «настоятельно рекомендуется… смотреть здесь».

– Ага, – сказал я злорадно, – а давление у тебя, как у старухи, и пульс… кликни, что тебе рекомендуют? Меньше водки жрать да пробежки трусцой?

Пока подходили к двери моей квартиры, дверь придирчиво проверила мои данные, замерила строение черепа, это еще не научились подделывать, состав крови, еще какую-то хрень, я инструкцию до конца не прочел, такое мне неинтересно, и, когда я коснулся сенсорной пластинки, заменившей старомодные ручки, дверь стремительно метнулась в щель дверного проема.

Коля, как гость, вошел первым, продолжая объяснять важно, как профессионал новичку:

– Все успею. У меня запас сил еще есть, тут все отмечено. А когда подойду к опасной черте, часы поднимут звон, представляешь? А если вдруг свалюсь без сознания, то сами вызовут «Скорую», сообщат врачам мою группу крови и все-все данные, даже детские рентгеноснимки… А тут еще фотоаппарат, кинокамера, диктофон и еще куча всякой фигни, надо как-то разыскать. Жаль, наугад можно искать до следующего тысячелетия.

– А читать не любишь?

– Не люблю, – признался он.

– Правильно, – сказал я, – не читай. От чтения глаза портятся.

Он подколку уловил, обиделся.

– Я инструкции читать не люблю! Я революционер в душе. Пусть и где-то глыбоко.

Переодеваясь, я распорядился насчет цветов и шампанского, холодильник сам заказывает все, что нужно, как плита готовит, но вот нестандартное приходится самому. Коля все разглядывает часы и методом тыка ищет нужные функции, я вежливо помалкивал, сказать нечего: я две недели тому вживил чип под кожу и связал с нейронами. Теперь все, что Коля видит на циферблате часов, я вижу просто на сетчатке глаза, стоит лишь захотеть или мысленно сказать кодовое слово.

Понятно, на такие чипы перейдут со временем все, даже все отрицающий медиевист Аркадий, но сейчас привычная пора полного неприятия и отрицания: это вредно, это опасно, это грозит негативными последствиями, это вызовет рак второго поколения, и прочие глупости, которые сопровождают любую медицинскую новинку или появление нового лекарства.

Если Коле, получившему предупреждающий сигнал от часов, нужно топать в больницу, мне же достаточно пожелать, и чип тут же пошлет сигнал через спутник в ту самую больницу, мгновенно получит ответ и вернется обратно через миллионную долю секунды, даст команду уже вмонтированным в тело крохотным чипам, а те сразу добавят чего-то в организм или убавят. Понятно, если хочу. Потому что иногда и повышенное кровяное давление стоит потерпеть, если помогает решить трудную задачу, и легкую депрессию не стоит сразу же убирать – она, может быть, только готовит почву для бурного всплеска энергии.

Пока я готовил кофе, Коля побродил по моему виртуальному миру, с удовольствием общаясь с двойниками моих друзей, поговорил со своим, который вообще-то неотличим, – Колю создать проще некуда: стандартный набор анекдотов и приколов, гы-гы и ржачка почаще, – ревниво заявил, что он не такой. У него и уши не такие, и плечи шире. И вообще он орел, а здесь какая-то мокрая курица.

Я пообещал подправить, зная, что Коля завтра уже не вспомнит, он весь на короткой памяти, счастливый человек, а когда запах кофе поплыл по комнате, Коля врубил музыку погромче, спустился в кухню.

– Вообще классно, – заявил он. – Ты всех скопировал точно!.. Кроме меня, конечно. А вот Аркаша и Леня вообще класс. Я даже оторопел, подумал, что они и есть. Говорят то же самое, двигаются так же, даже морды кривят в точности. Что ни спрошу, отвечают как по писаному. Можно поставить преподавать вместо настоящих: ни студенты, ни коллеги разницы не заметят!.. Га-га-га… А еще, возможно, дома в постели тоже не заметят.

– Старался, – ответил я скромно. – Теперь без сахара?

– Как это без сахара? – обиделся он. – И со сливками. И ягодку положи.

– Тогда, – предположил я, – тебе, может быть, тарелку супа?

Он помотал головой.

– Нет, я тоже худею.

Я изумился.

– И ты?

Он вздохнул сокрушенно.

– И меня эта эпидемия накрыла. Как бризантным взрывом! Слушай, а почему у тебя Каролина исчезла? Раньше была, помню… Ох, прости, если задел рану. Я вообще-то толстокожий, могу не со зла – по дури…

Я задержал воздух, выдохнул и ответил, контролируя голос:

– Решил, что персонажи… становятся слишком похожи.

Он понимающе качнул головой.

– Да-да, теперь такая техника. Стараешься понемногу забывать? Ты прав, нельзя же столько бередить рану. Если не дать ей заживать столько лет, то уж и не знаю, что может случиться!

Некоторое время в молчании хлебали кофе мелкими глотками. Коля помалкивал, зыркал осторожно, словно бурундук из дупла, я уже допивал, молчание слишком уж затянулось и стало напряженным, я решился как-то объяснить попроще:

– Знаешь, Коля… Я убрал не потому, что хочу забыть. Наоборот… Я не хочу забыть! Но недавно вдруг как морозом шарахнуло… Эти имитации, их создают уже не только программами, но и чувствами, желаниями… у тебя ведь такая же?.. начинают становиться слишком похожими. Понимаешь? И похожими и… такими, какими я хочу их видеть. Или какими представляю.

Он подумал, хмыкнул.

– Дык для того же и баймы? Помнишь, как мы резались в медиевальных мирах? Завоевывали земли, строили королевства, возводили города и замки, издавали законы, вводили налоги или, напротив, давали вольности… Эх, как хорошо, когда сам хозяин! Барон, герцог или король – сам выбираешь, сам караешь и милуешь, сам правишь мудро и справедливо…

Я поддакнул:

– А если что-то не ладится, то всего можно поковыряться гексэдитором, подправить фундаментальные законы. А то и просто отменить зиму или засуху, а урожаи – чтоб дважды в год!

Он хохотнул:

– Какие гексэдиторы? Для ламеров вместе с баймами теперь поставляют читы. Прямо в комплекте, представляешь? В таких мирах всегда вольготно, ты прав… У меня, к примеру, все мужики – уроды, а все бабы – красотки. Длинные ноги, пухлые задницы, сиськи вот такие, всегда готовы к любым услугам. Правда, малость поднадоели одинаковые, недавно сотворил несколько тощих, как манекенщицы, и десятка два толстых, как бегемоты.

Он перевернул пустую чашку над блюдцем и с любопытством разглядывал кофейную гущу. Я подумал, что если что-то видит в наплывах, то по меньшей мере сохранил в себе детскую способность усматривать в облаках башни и драконов, это есть хорошо, но, с другой стороны, когда-то надо взрослеть, иначе детскость никогда не отпустит в нашем сверхкомфортабельном мире, где тяжко вкалывать – уже не является необходимостью выживания.

Я допил и поставил чашку в раковину.

– Готово, – сказал я. – Пойдем.

За спиной послышался шум льющейся воды, к моему возвращению чашка будет не только вымыта, вытерта и задвинута на полку, но и запас кофейных зерен пополнится ровно настолько, насколько сейчас сожрала мельница, она обо всем ябедничает холодильнику, а тот по Интернету сам делает заказы.

Едва вышли из подъезда, лихо подкатил крохотный автомобильчик. Я взял букет цветов и красивую деревянную коробку, украшенную резьбой и покрытую лаком, внутри бутылка шампанского, ввел свой код для оплаты, и мы прыгнули в машину. Коля косился на цветы и праздничную коробку, за два квартала не выдержал, взмолился:

– Выпусти!.. Ты такой нарядный, с цветами и шампанским, а я как бомж…

– Подожди, вон там супермаркет за углом.

– Все ты знаешь!

– Иногда, – сказал я скромно, хотя улучшенная реальность по моему мысленному запросу сразу же окрасила зеленым все места в пределах километра, где можно купить цветы, хорошее вино и сувениры. – Так, случайно…

Он выскочил и опрометью ринулся в магазин, а я подрулил к дому, где живет Аркадий с Жанной. Против воли в душе потеплело. У меня столько событий, перемен, новостей, а здесь ничего не меняется, будто приехал не к ровесникам, а к милым бабушке с дедушкой. Хотя жадно ловлю все технические новости и тут же внедряю у себя все, на что хватает финансовых возможностей, но все равно почему-то приятно смотреть и на эти реликты.

В прихожей расцеловались с Жанной, пополнела, настоящая дама, обменялись рукопожатием с Аркадием, тоже посолиднел, но все так же аристократически благодушен, великолепен, даже местами величественен, как король в отставке. Из комнаты появился Леонид, все же те бакенбарды, но теперь добавилась еще и аккуратная седеющая бородка, поздоровался, спросил, заметил ли я, что в подъезде стены расписаны похабными надписями, а в лифте разбито зеркало и сорван плафон.

– Заметил, – ответил я равнодушно. – Гады… да.

– Еще какие, – подхватил Леонид с жаром, – куда милиция смотрит? Да и вообще надо принимать меры…

– Жесткие, – поддержал Аркадий, – самые жесткие!

Я промолчал, хотя надо бы, чтобы не выбиваться из «моего» общества, тоже сказать что-нибудь против этих гадов, которые в самом деле достали при этой гребаной демократии. Демократия – она хороша, когда все вокруг белые и пушистые, но даже демократия на Западе уже как-то принимает меры: дает нарушителям по десять пожизненных сроков или пять тысяч лет строго режима без права сокращения срока, за брошенный окурок мимо урны штрафует на месячный оклад, за парковку в запрещенном месте лишает прав на пять лет, а у нас даже за убийство десятка человек грозят пальчиком и дают пять лет с правом досрочного освобождения.

Так что понятно, почему распоясались малолетние геростраты. И понятно мне возмущение Леонида, у которого в доме постоянно расписывают стены, бьют стекла, гадят в лифтах, однако с моей точки зрения он сам точно так же поступает… со своим телом! Мало того, гордится, что пьет, ест все, что попало, не поддерживает форму, хотя не забывает одеваться дорого и модно, а бородку и баки подбривает то так, то эдак.

Нет, надо молчать и сопеть в тряпочку. Я уже изменился, и пусть не на все, но очень на многое смотрю иначе. Как будто что-то перевернулось во мне, я стал видеть мир иным… или по-иному.

Мы втроем прошли на балкон, по дороге заглянув через открытую дверь в комнату. Там стол ломится от яств, хотя Аркадий все еще доцент, все еще там же и в том же. Просто мир, несмотря на тревожные крики насчет истощения ресурсов и оскудения запасов, незаметно, но верно богатеет, а с ним богатеют, хоть и не в такой степени, его граждане. Чего у Жанны на столе нет, так это модов. Для Аркадия любое генетическое изменение человеком – зло. Слепой и тупой природе – можно, а специалистам-генетикам – низзя. Логика на уровне женской.

Жанна, как верная жена, целиком и полностью в русле политики мужа: многословно рассказывает, что все на столе – из чистых продуктов, выращенных где-то на особых грядках без всякой химии на простом говне, так что откушайте, все натуральное, все естественное. Мой букет водрузила в центре стола, похвалила мой вкус и умелый подбор цветов, дивную гамму и прекрасный аромат, что образуется от сочетания…

Я кивал, соглашался с тем, что у меня вкус – да. К счастью, в передней прозвенело, явились Михаил с Мариной, слышно, как охают, обмениваются с Жанной комплиментами. У Марины большие роговые очки под старину, придают значительность, умность, но на самом деле это значит лишь, что вмонтированный в дужки и переносицу компьютер не самой последней модели, те слишком дорогие. Я ощутил угрызения совести, я только вчера побывал у имплантологов, мне самую последнюю модель всобачили вовсе под кожу в районе брови. Весь компьютер размером с вишневую косточку, а производительность восемьсот тысяч террафлопс в секунду, где-то в десять-двадцать раз мощнее, чем у Марины. Про удобство вообще молчу.

Коля пришел злой, с цветами и шампанским, но взвинченный высокими ценами на железо высоких технологий: не утерпел, заглянул в соседний отдел. При всем высоком уровне прогресса, когда новинки через два-три года падают в цене вдвое, а то и втрое, ему понадобится не меньше трех лет, чтобы установить новую модель управления квартирой. А всякие там манагеры покупают по два-три комплекта, чтоб ищщо и на дачу и в загородный домик, буржуи проклятые!

– Я полагаю, – орал он, – если у нас равноправие, если живем в обществе справедливости, как об этом брешет правительство, то пусть оно примет законы, твердо гарантирующие всем без исключения доступ ко всем передовым технологиям! А иначе получится, что снова олигархи все позахватывают, а нам фигу под нос?

Леонид, мягкий, интеллигентный и уже настолько утонченный, что вместо туалетной бумаги наверняка пользуется серпантином, возразил очень деликатно:

– Дорогой Коля, разве наш жизненный уровень… в частности, ваш, не выше, чем, скажем, у Наполеона? Или любого из могущественных королей? Вы жрете в три горла любые фрукты в любое время года, а могущественный Наполеон землянику едал… или едывал?.. только в июне, яблоки – в сентябре-октябре, а киви или ананасы в глаза не видывал!.. Вы гарантированно не заболеете чумой или оспой, а тогда короли мерли, как мухи, от пустякового воспаления легких. Вы из своего автомобиля, который ездит, кстати, быстрее любой королевской кареты, звоните в другую страну, сбрасываете по емэйлу фотографии и видео… Это я к тому, что любые технологии со временем дешевеют.

Коля сказал раздраженно:

– Это не новость даже для меня. Я вижу, с какой скоростью падает цена на компьютеры. Но все равно самые совершенные модели по карману далеко не всем!

– Но разве может быть иначе?

Коля за неимением в прихожей стола стукнул кулаком по стене.

– Должно быть так. Даже сейчас несправедливо, что одни имеют, а другие – нет.

– Когда-то пытались достичь равенства, – напомнил Леонид. – Огромная страна жила по таким принципам. Вам напомнить, чем кончилось?

Коля отмахнулся.

– То – другое. Не так опасно кому-то иметь компьютер круче, квартиру больше, а тачку дороже, чем у других. Это ничего ему не добавит, разве что отберет… На компе будет охотнее голых баб раздевать в стриппокерах, на большой площади устраивать вечеринки, а в шикарном авто возить дорогих шлюх. А вот если можно будет усиливать интеллект, разве наши олигархи не воспользуются первыми? И тогда они смогут нас обирать еще изощреннее. Так, что сами вывернем карманы да еще в зад поцелуем, спасибо, что наши деньги взяли!

Леонид поморщился, глаза стали беспомощными, взгляд скользнул в мою сторону, я сделал вид, что рассматриваю скринсэйверы на трех экранах.

– Извините, – сказал Леонид, он старался говорить мягко и убеждающе, – но ведь и сейчас богатым людям доступно больше, чем бедным. Начиная с того, что могут пользоваться как дорогими курортами, так и зарубежными клиниками для лечения, и заканчивая элитарным образованием, которое дают детям. Их дети вовсю используют новейшие информационные технологии, а у нас в Госдуме все еще претворяют план: «В каждую семью – по компьютеру!»

Я помалкивал, для меня все давно очевидно. Уход из жизни Каролины так меня тряхнул и так заставил на все смотреть иначе, чем смотрел раньше, что я уже стал нечеловеком. Вот смотрю на все по-чужачьи, ни к чему не привязан, все смертно, и все пойдет прахом. И нет у меня священного Отечества, за которое должен умереть, нет священного русского языка, который, конечно же, самый лучший, а есть только средство общения… вообще мне пофигу, что первыми получат преимущество богатые.

Конечно, это не совсем так: первыми начинают пользоваться испытуемые, а они никогда не бывают из числа олигархов. Первую аппаратуру, к примеру, всегда испытываем мы сами, а первые лекарства любой врач проверяет на пациентах своей клиники. Вообще первыми доступ получают те, кто обладают необходимыми знаниями и желанием использовать это новое, а уж потом те, кто способен заплатить.

Что делать, абсолютной справедливости никогда не будет. А я не буду, не стану тащить в светлое будущее того пьяного и обоссавшегося бомжа, что сидел на тротуаре и поливал матом прохожих. Да черт с ними! Со всеми, кто не хочет в будущее. Пусть живут в этом. Даже в том, где загаженные подъезды, загаженные лифты и где полно битых бутылок на выходе из дома.

Впрочем, Коля не умеет злиться и пребывать в раздражении долго, уже минут через десять услышали его зычный гогот, шлепки по чьему-то голому заду, посыпались новейшие анекдоты, приколы, ржачи, хохмы, он целиком на своем месте, а мы с удовольствием слушаем, смотрим на него, довольного и веселого, растолстевшего, со щеками на плечах, на ходу создающего причудливые тосты, рассыпающего шуточки, веселого и жизнерадостного, умеющего наслаждаться жизнью как никто другой.

Пока женщины перемывали всем кости, мужчины вышли в большую комнату для степенных бесед о высоком, я вышел на балкон. Вскоре пришел Леонид, похвалил мой цветущий вид, поинтересовался, не прибегал ли к пластической хирургии, неужто все результат добавок, а какие пью, а какие вообще-то порекомендую, все-таки у меня уже есть опыт…

– Это мой опыт, – ответил я. – У тебя биохимия другая. Лучше поинтересуйся у Михаила, он уже много лет этим занимается… как профессионал.

Он скривился.

– Знаешь, даже другу не доверяю, когда он на этом зарабатывает. Сам Михаил, кстати, добавками не увлекается. Скажу по секрету, что вообще не употребляет, хотя всем рассказывает, что без них жить не может. У него уже солидная фирма, открывает филиалы в регионах…

– Зато у него шире спектр, – сказал я. – А я что, все подгонял к себе. Да и то… вдруг что-то пойдет не так? Буду виноватым.

Он пристально посмотрел на меня, губы изогнулись в понимающей усмешке.

– Не хочешь брать ответственность?

– Не хочу, – признался я. – Оно мне надо?

Он подумал, кивнул.

– Вообще-то да. Дело с добавками все еще темное, и все, что скажешь, – твое личное, за спинами авторитетов не спрячешься. Но вообще-то я попробовал бы…

– Начинай не спеша, – посоветовал я. – Изучи литературу. Сравни показатели. Да что тебе объяснять, ты лучше меня знаешь, как читать новости!

Он выглядел польщенным, хотя я сказал наугад, только бы подсластить отказ. На балкон к нам вышла Настена, следом явился угрюмый Аркадий и полным презрения жестом снял с нее очки. Настена виновато захлопала глазами, большими и наивно-глупыми, как у дешевой куклы. Аркадий с подозрением осмотрел очки, вздымая брови и надувая губы.

– И у тебя… это безобразие?

Настена сказала, краснея, как орденоносная доярка:

– Это же просто очки…

– Ну да, – возразил Аркадий, – а эти фитюльки для чего?

– Это так, – сказала Настена торопливо, – просто улучшает зрение.

– Улучшают и простые очки!

– А эти даже приближают, – пояснила Настена чуть смелее. Она оглянулась в поисках мужа, но тот чесал языком с Жанной, восхищаясь ее кулинарными способностями. – Делают резче… если мне надо. Можно то, что рассматриваю, выделить и укрупнить! А так в них ничего нет такого, на что ты намекаешь…

Аркадий удивился:

– Я намекаю?

– Ты!

Через порог на балкон переступил Коля, веселый и довольный, сказал с ходу саркастически:

– Ой-ой, беда с этими очками какая! Аркаша, не понимаю, чего кипятишься? У тебя что, порносайт накрылся?

Аркадий оскорбленно вскинулся.

– При чем здесь порносайт?

– А кому еще страдать от того, что все теперь голые?.. Никто не ломится к тебе на сайт, чтобы посмотреть на голых баб. Вышел на улицу, надел очки – все голые!.. А если настроить фокусировку, то можно рассмотреть, чем обедали, что в кишечнике…

Аркадий поморщился.

– Вот-вот. Я не желаю, чтобы меня рассматривали.

– Успокойся, – сказал Коля. – Кому интересно рассматривать, что там и как у тебя? Зато никто тайком бомбу не пронесет… Ладно, шучу, какие теперь бомбы, но то, что не осталось тайн в вопросах пола, только на пользу. Выхожу на улицу и сразу вижу, кого можно снять, а к кому лучше не подходить, а то сразу по роже…

Аркадий воззвал к нам, указывая на Колю:

– Люди, плюйте на него! Слышали, что говорит? Слышали?

Леонид посмотрел на меня, поискал глазами Жанну. Она ответила ему материнской улыбкой, он спросил озабоченно:

– Светлана придет? А то у нас Володя скучает…

– Уже позвонила, – ответила Жанна охотно. – Опоздает на полчасика!

– Ага, – сказал Леонид, – значит, на часик… Не лучше ли подождать за столом?

Жанна подхватила весело:

– За стол, все за стол!.. Света не обидится. Сама виновата.

– У нее занятия заканчиваются поздно, – заступился Коля.

– Разве она не директор? – спросил Леонид.

– Она играющий тренер, – объяснил Коля с удовольствием. – Сама ведет самую трудную дисциплину… забыл, как называется… что-то с похудением в одних местах и пампингом в других.

Леонид вздохнул:

– Тогда к ней народ ломится. Стоит на нее посмотреть, каждая женщина захочет стать похожей…

Потом, когда все расселись за столом, Леонид ни к селу ни к городу разразился панегириком против негров, доказывая их неполноценность в интеллектуальной сфере, тоже мне, новость. Я снова промолчал, ибо в отличие от собравшихся, что живут сегодняшним днем, зрю день завтрашний, где не будет негров, не будет русских, не будет американцев, арабов, китайцев. Даже евреев не будет, что вообще-то предположить трудно, но когда перейдем в волновые существа, станем жить даже не на планетах Солнечной системы, что за дикость, а в пространстве и времени, смешно будет вспоминать о цвете кожи, расе или национальности.

Стол, как всегда, ломится от яств, только теперь эти яства как бы на порядок выше: мясо нежнее, рыба без костей, салаты из свежайших овощей, прямо с грядки, все хрустит на зубах и брызжет соком, а пирожные и печенье – просто чудо, хотя все натуральное, все натуральное, а что из натурального вроде бы можно еще придумать?

Я держал улыбку предельно довольную, в самом деле, если быть проще, это все должно очень нравиться. И в самом деле, если забыть про высокие технологии и рывок в будущее, то здесь очень милый и уютный мир.

Коля провозглашал тосты, все вытягивали руки и со звоном сдвигали над столом фужеры. Я тоже поднимал со всеми, правда, с яблочным соком. На меня косились с чувством полнейшего превосходства, но только Коля время от времени пытался уговорить тяпнуть, дернуть, вмазать, заложить за воротник. Остальные то ли передоверили эту роль ему, то ли убедились, что я тверд, аки партизан.

Аркадий сел на излюбленного конька и принялся высмеивать увлечение некоторых двуногих особей всякими механическими прибамбасами. В печати, мол, уже пишут, что скоро придет время, когда придурки начнут вставлять себе всевозможные чипы, а при таком наглом вторжении организм вынужден будет защищаться, как может: облекать внедренные чипы в капсулы, отторгать, подавать им неверные сигналы, так что начнется веселая жизнь с полумеханическими сумасшедшими…

Я старался вообще не слушать, чтобы не начинать возражать. Молотит языком, сам не понимает, что молотит. Если такой уж праведный, то взял бы да выдрал свои искусственные зубы. Или хотя бы повыковыривал пломбы. Или вон сколько людей возвращается с войн инвалидами. Кому ставят ручной протез, кому – ножной, так что же им – кончать жизнь самоубийством, что у них что-то искусственное? А сотни тысяч, которым вставили искусственный клапан сердца?

– Гм, – сказал я, – Аркадий, я слышал, вы своей маме искусственный хрусталик поставили?

– Да, – ответил он с готовностью, – у нее началась возрастная катаракта, зато теперь стопроцентное…

Он умолк, глаза сузились, а лицо посуровело. Я тоже промолчал, умным достаточно. У них вся семья с близорукостью, да еще и с предрасположенностью к ранней катаракте, он и отца два года тому свозил в клинику. Ему так вовсе искусственную сетчатку поставили, а то старик совсем было ослеп не то из-за глаукомы, не то из-за какой-то гадости похуже, сейчас же читает самый мелкий шрифт даже в темноте, чего не может Аркадий.

Леонид сказал мягко:

– Володя, мы все поняли, на что вы так грубо намекнули, но Аркадий имел в виду совсем другое…

– Что? – спросил я.

– Чрезмерную чипизацию человека, – объяснил он. – Раньше ее называли кибергизацией. Человек не должен с такой легкостью отказываться от своего прекрасного тела…

– От прекрасного никто не откажется, – возразил я. – Но когда мои родные суставы хрустят при каждом шаге, по лестнице подниматься трудно, а с искусственными я смогу поднять хоть танк, только дайте мне шанс поставить такие суставы и такие сухожилия… Да что там поднять, с искусственными суставами, если верить обещаниям разработчиков, любой из нас с танком на плече взбежит хоть на сотый этаж, лишь бы ступеньки не провалились! Лично я, как нормальный человек, уж извините, слово «прекрасные» поставлю совсем в другом месте.

Аркадий сказал так же мягко, в манере Леонида:

– Володя, я не против технологического прогресса! Посмотри, какие у меня экраны на стенах! Какой телевизор – самой последней модели!.. И все новинки я стараюсь приобрести и приспособить. Но – для квартиры, для машины. Однако тело человека столь совершенно, что не нашим криворуким умельцам в него лезть немытыми лапами!

– А если не наши, – спросил я, – а западные?

– Какая разница, – ответил он с отвращением. – Западные за быструю прибыль что угодно выпустят, не проверив, не протестировав на неграх или китайцах.

Настена слушала внимательно, поглядывая то на меня, то на Аркадия и Леонида, взгляд нерешительный, наконец сказала обиженно, покраснев, как юная девочка:

– А почему так уж нельзя, если будет проверено? И будет работать? Я вот все никак похудеть не могу, как ни стараюсь, а если какой-нибудь чип будет перехватывать жир и как-то избавляться, то почему нет?

Жанна быстро взглянула на мужа.

– Ах, Настенька, Аркадий говорит о высших ценностях, ради которых нельзя поступаться минутными удовольствиями.

– Ничего себе минутное, – сказала Настена еще обиженнее и пощупала складки на боках, – я все время помню про эти мешки с салом!

Жанна поморщилась, но при этом посмотрела на мужа.

– Настенька, Аркадий говорит о высоком, духовном…

Голос ее звучал укоряюще, Настена повернулась за поддержкой к Леониду.

– А ты чего молчишь?

Леонид проговорил солидно:

– Ну, я вообще-то соглашусь вживить себе чип, но, конечно, с соблюдением целого ряда условий. Во-первых, только если буду в нем очень сильно нуждаться. Буквально, без него – никак! Во-вторых, он должен быть не просто выпущен и тут же в продажу, а протестирован в десятке независимых лабораторий. Более того, проверен и на добровольцах… сумасшедшие всегда найдутся!.. в течение хотя бы пяти или десяти лет.

Взгляд Аркадия чуть смягчился, ибо «…если очень сильно нуждаться», то это вообще отменяет любые чипы. Да и технологию вообще. Человек не нуждался «очень сильно» и в каменном топоре или колесе. А я поглядывал, не понимая, то ли я вдруг со смертью Каролины стал вдруг таким умным, то ли все разом поглупели. Рассуждают так это свысока, соглашаться или не соглашаться принимать эти технические новинки, как будто им их будут навязывать, уговаривать взять задаром, а они еще и будут выйогиваться. Или хотя бы все чудеса: квантовые компьютеры, терабайтные каналы связи, пилюли со знанием иностранных языков, языков программирования – все это получат… ну, как пенсионеры получают пенсию: подойдут к окошку, а им выдадут. А то и на дом принесут.

Дурость какая-то, то ли на социализме тронулись, то ли уравнительная политкорректность въелась до костей. Даже сейчас у одних мощные компьютеры, у других говно, у третьих и того нет, одни ездят на мерсах, другие – на трамвае, кто-то ставит зубы по тысяче баксов за штуку, а кто-то простаивает в очередях бесплатной клиники. Но сейчас жизнь течет медленно, миллионер на «Кадиллаке» мало чем отличается от ездока на трамвае, но все ускоряется, и когда придут чипы, расширяющие сознание, то эти зажиточные люди с их установкой сразу станут сверхлюдьми. Более того, успеют получить чипы второго поколения, делающие их сверхсверхлюдьми, а то и третьего поколения, что в-а-а-а-а-ще, прежде чем простой человек Коля получит чип первого.

И не обязательно по злой воле сверхлюдей, а еще и потому, что Коля не побежит сразу же хватать этот непонятный чип, как только тот появится, а сперва зайдет в гастроном за бутылочкой пивка, а там встретит Люську, у которой муж уехал в командировку, завалится к ней. Да не на вечерок, а на недельку. А потом еще какое-нибудь Фаберже помешает. Им всегда что-то мешает учиться, работать, худеть, качать мышцы, учить языки, ходить на курсы.

Так что само собой получится, что появится раса сверхлюдей… вернее, это будут нормальные люди, что продолжают работать, учиться и совершенствоваться, такие всегда в меньшинстве, а основная масса останется на прежнем уровне. Сейчас для них все, кто ездит на дорогих машинах, – воры и сволочи, а потом, когда к кому же те станут еще и полубогами, то зависть вскипит так, что начнет рвать крыши.

Да только хренушки, не будет новых луддитов или джихада супротив прогресса. Один человек с расширенным сознанием в состоянии будет остановить все шесть миллиардов этих питекантропов с ломиками в волосатых лапах. А он будет не один, не один…

В смысле, я буду не один.

Одним глазом я поглядывал на экран телевизора, Аркадий прав: телевизор у него во всю стену, глубина необыкновенная. Звук он убрал, но вижу по картинке, что идет трансляция с космического корабля «Новые горизонты-2». Он наконец-то долетел до Плутона и начал передавать первые снимки. Его запустили еще девять лет тому, наконец-то долетел благополучно, даже застал атмосферу на Плутоне. Через два-три года она замерзнет, когда Плутон продолжит удаление от Солнца, а корабль опишет пару петель вокруг Плутона, а затем дважды облетит спутник Харон, продолжая непрерывно передавать информацию. Возможно, удастся открыть еще спутники Плутона, если они есть.

Вообще-то событие эпохальное, а эти все еще разглагольствуют о том, как похудеть. Сколько помню, Жанна, Настена и Марина только и говорили о проблемах с весом, хотя решение, казалось бы, самое простое – жрать надо меньше, но все говорят и говорят, а что космический аппарат долетел до границ Солнечной системы, им – как козам симфонии Моцарта.

У Жанны звякнул мобильник, она прислушалась, объявила весело:

– Света будет через пять минут! Уже проехала последний светофор.

Коля крякнул, поднялся.

– Я буду первым, кто встретил ее у двери.

– В доме первыми встречают хозяева, – напомнила Жанна шутливо.

– Тогда я выскочу на лестничную площадку!

Светлана появилась яркая и праздничная, сияющая от макушки до пят, смеющаяся, глаза блестят, рот до ушей, блеск от зубов ослепляет, как будто солнечные зайчики прямо в глаза. Обнаженная до пояса, но с таким темным загаром, что как будто одета, разве что подкрашены соски по последней моде, а самые нипели покрыты золотой краской. Ее попытались тащить сразу за стол, налили штрафную, она отказалась с веселым смехом, и никто не настаивал: вот ей в самом деле фигуру надо беречь – работа такая.

– Жанночка, дорогая, – сказала она и обнялась нежно, и поцеловала, – поздравляю, Аркадий, как я давно всех вас не видела… Коля, привет, а вот ты не меняешься, хотя пора бы, пора… Володя, а как ты?

– Работаю, – ответил я. – Работать мне нравится. Вроде бы и сказать больше нечего.

Она засмеялась.

– А что я, красивая женщина?

– Да такое и говорить вроде бы неловко, – ответил я. – Как белое называть белым, а черное – черным.

Она покачала головой.

– Ого, даже и не понять сразу. Но выглядишь очень хорошо. Качаешься?

– Да, – ответил я с неловкостью, как-то у нее все хорошее сводится к «качаешься», – временами.

– Надо регулярно, – сказала она наставительно.

Аркадий и Жанна переглянулись как-то значительно, прихватили Колю и увели в комнату, где за праздничным столом Леонид и Михаил в два голоса слаженным дуэтом с упоением расписывали ужасы будущей киборгизации. Глаза Светланы из смеющихся стали участливыми.

– А вообще ты похудел, Володя. Тебе это идет, но мы как-то привыкли, что мужчина должен был солидным. Как раньше говорили, «с весом». Человек с весом.

– Да мне мускулы ни к чему, – ответил я с неловкостью. Со Светланой всегда чувствую себя неловко, на то есть причины. – Работа такая…

– Руководящая?

Я отмахнулся.

– Какой из меня руководитель.

– Но ты, говорят, во главе крупного предприятия?

– Разве что в масштабах микрорайона. Да и не во главе, в моем распоряжении маленький филиал большой фирмы.

– А так жизнью доволен?

– Ну, – ответил я с еще большей неловкостью, – ты же знаешь…

Наступила неловкая пауза, из комнаты вышел Коля с фужером вина в руке, вид гусарский, сразу же уставился на Светлану откровенно раздевающим взглядом, нарочито откровенным, вызывая на пикировку, Светлана спросила насмешливо:

– Коля, у тебя такой взгляд, словно хочешь определить, какая у меня интимная стрижка: полоской или ромбиком?

Коля, несколько сбитый, что у него перехватили инициативу, развел руками.

– Вообще-то… сейчас в моде сердечком, но… какая у тебя стрижка: полоской или ромбиком?

– Никакая, – ответила она с вызовом.

Он удивился:

– Так и ходишь с первозданной дикостью? И даже не подстригаешь?

Она засмеялась.

– Я убираю начисто. У меня красивый низ живота, сказала бы, изумительной формы. Зачем буду прятать? И трусики не ношу, кстати.

– Здорово, – восхитился он. – Покажи!

Она со смехом в глазах посмотрела в мою сторону.

– Только если Володя скажет.

Коля повернулся ко мне.

– Володя!

Я покачал головой, отвернулся.

– Без меня.

Я вышел во вторую комнату, там удобные диваны, второй телевизор, две стены в стеллажах с книгами. Книги в основном всевозможные издания сказок, мифов и легенд. Впрочем, я и раньше видел, что Аркадий с наибольшей охотой собирает именно сказки, даже держал пару томов в руках, которые он давал пощупать, – правда, чудный переплет? – но сейчас с полным непониманием смотрю на эти толстые томики из множества листков бумаги, снабженные рисунками, толстыми обложками с красочными выпуклыми рисунками и надписью золотом. Покупают их только люди, начисто лишенные ума и собственного суждения, что нужно и что интересно. В этих так называемых сказках, может быть, и кроется что-то полезное для антрополога, изучающего древнее прошлое человека, но не могу поверить, что у нас столько антропологов. Остается предположить, что это просто тупое стадо, покупающее те или иные книги, руководствуясь вдолбленным быдлу мнением: так надо, так принято, так прилично, так комильфо…

Слышно, как Коля пристает к Светлане, канючит, мне стало несколько неловко, хоть оба и дурачатся, постарался сосредоточиться на красивых корешках плотно вбитых на полку томиков, сзади послышался стук каблуков. Не успел оглянуться, рука Светланы скользнула мне под локоть, а тихий голос шепнул на ухо:

– Не обижайся на дурачка.

– Да ладно, – ответил я вяло. – Ты тоже увлеклась…

– Я просто потешалась над озабоченным. Но я в самом деле убираю все волосы. У меня кожа нежная и шелковистая, зачем ей волосы? Вот пощупай…

Она потащила мою руку вниз, я поспешно отдернул.

– Светланка!

Она рассмеялась.

– А ты не меняешься.

– Светлана!

Ее глаза стали серьезнее, она сказала уже тише:

– Да ладно, это просто шутки… Хотя, конечно, мне Каролины до сих пор не хватает. С нею я всегда находила общий язык… Да что там находила, мы всегда понимали друг друга без слов.

К счастью, появился Коля, вид хитрый, словно что-то спер, но увидел нас и посерьезнел, оглянулся.

– Скучно с ними, да?

– Нет, – ответил я. – Очень милые и хорошие люди. На работе у меня хорошие специалисты, но комфортно чувствую себя пока только здесь.

– Я тоже, – ответил Коля. – Но все-таки они зациклены на старине! А я вот предпочитаю будущее. Так интереснее…

Минут пять он вдохновенно излагал свое видение будущего, я слушал с самым заинтересованным выражением лица, которое поддерживать бывало трудновато, особенно когда плел чушь про армады огромных космических кораблей в будущем, а в далеком будущем – про армады огромных звездолетов, вооруженных до зубов, с титановой броней, атомными и лазерными пушками. Все это в представлении Коли соединено в эскадрильи, а те зорко стерегут все расширяющиеся границы человеческих владений и всегда готовы дать инопланетянам решительный отпор.

Я молча кивал, глупо спорить или даже пытать вякнуть, что реальность не совсем такова, звездолетов никогда не будет, это то же самое, что добираться до Луны на санках или на повозке Екатерины Второй. Коля, как и большинство никогда не взрослеющих, скажем мягко, подростков, настолько свыкся с мыслью, что вершина научной и технической мысли человечества непременно выразится в звездолетах, что просто не в состоянии будет увидеть истину. И хотя Коля давно не подросток, но многие в подростковости остаются до глубоких седин, еще и гордятся верностью детским устремлениям.

Светлана подхватила нас под руки и со смехом потащила за стол.

– Мальчики, мне кушать можно все!.. Я принимаю антигерзин, а это высший класс!

За столом, как водится во все века в России, шел разговор о Высоком. В России о нем рассуждают даже пьяные бомжи на помойках, но только в прошлую декаду Высокое видели только на Западе, а в эту – на Востоке. Впрочем, я помню, как этот ориентир менялся, как флюгер под ударами ветра, но сейчас вот в который раз глубинную мудрость начали искать именно на Востоке, я под салатики из свежих фруктов терпеливо слушал мудрствования, щедро пересыпаемые цитатами из древнекитайских, тибетских, индийских и даже индонезийских мудрецов, все подается на полном серьезе, все щеголяют знаниями древних текстов, как будто это прибавляет им самим мудрости, лучше бы интегралы выучили или тензорные вычисления освоили, так нет же, под водочку, шампанское и коньячок какие только глупости не выдаются за умности…

Я помалкивал, наконец начали тормошить, да скажи хоть что-то, аль у тебя опять депрессия, я нехотя промямлил:

– Мне как-то рассказывали, что один полагал, будучи нормальным человеком, что если проиграл партию в шахматы, то потерпел поражение. Проучившись пару лет у самого великого Дзена, он узнал, что потерпел поражение, если выиграл. Но тогда отправился в поисках мудрости к суфийскому мудрецу Хаджи и узнал от него после долгих трех лет учебы, что если проиграл, но доволен, то потерпел поражение. После чего на долгие пять лет ушел в Гималаи и в тиши горных вершин постигал величайшую мудрость йоги у самого Рамакришны, где узнал, что если выиграл, но чувствует себя виноватым, то потерпел поражение. А когда, вконец просветленный высшей мудростью древнейших и самых-самых, вернулся с этим объемом знаний, приятели подарили ему сборник шахматных этюдов, и он наконец-то научился правильно начинать игру… так вот, я всем восточным премудростям предпочитаю энциклопедии, справочники, сайты по вопросам передовой науки и технологии.

Их лица, которые светлели, пока рассказывал заунывным голосом о великих восточных мудрецах, сразу поскучнели. В глазах Аркадия появилось отвращение, а Леонид скривился, словно я вместо конфеты сунул ему в рот дольку лимона.

– Володя, – произнес он укоризненно, – ну нельзя же быть таким материалистом! Ну есть же в нашей жизни нечто… ну как бы это сказать, непознанное и непознаваемое в принципе! В этом и есть мудрость и таинство жизни, сокровенность и божественность!

Я развел руками.

– Разве спорю?

– Споришь, – сказала Жанна сварливо. – Ты так вот уклончиво споришь! Ничего, мы тебя, технаря, перевоспитаем. Ты еще не совсем безнадежен.

Я думал, что шутит, но по ее лицу с удивлением понял, что абсолютно убеждена, что это я отстал, что я все еще слесарь-ремонтник с нулевой культурой и минимальным ай-кью и что именно они меня тянут за уши вверх, не дают окончательно впасть в скотское состояние.

– Не совсем, – согласился я. – Не совсем.

Светлана наклонилась ко мне, коснувшись упругой грудью, по моему телу пробежал сладкий щекочущий разряд, а смеющийся голос шепнул в ухо:

– Не сдаются?

– Это хорошо, – прошептал я в ответ.

– Почему?

– Им важно чувствовать себя значительными…

– А тебе?

– Нет, – ответил я честно.

Она чмокнула меня в ухо, я понял ее невысказанную мысль, что я без того сама круть, но для всех за столом выглядело так, что Светлана со мной заигрывает, а я начинаю оттаивать и уже хоть и слабенько, но отвечаю. Жанна и Настена многозначительно переглянулись и начали многословно распространяться о преимуществах семейной жизни примерно в тех же терминах, как раньше говорили о преимуществах социалистического строя, а мужчины, которые не такие приземленные, заговорили о самом злободневном: здоровье, долголетии, возможности бессмертия и как все это коррелирует с морально-этическими установками, ведь умирать нужно, умирать правильно, умирать глубоко этично, а вот желать долгой жизни и даже бессмертия – кощунство, плевок в лицо религии. Причем любой, так как все религии держатся на вере в загробную жизнь. Отними эту веру – рухнут основы религии.

Я помалкивал, не люблю пустой болтовни, а для меня, профессионала, все эти наивно-туповатые рассуждения… ну, проходят мимо. Я даже могу их слушать краем уха, только бы не приглашали настойчиво участвовать. Но почему-то дилетанты, завидев композитора, начинают говорить с ним о музыке, с банкиром – обсуждать, как повысить валовой продукт, а с медиками – как лечить все болезни. Единственное, кому ничего не советуют, – математикам. А в медицине, политике, искусстве и направленной технологии – все знатоки.

Однако же диапазон тем, которые со смаком обсуждает простой человек, даже очень простой, постепенно расширяется. Раньше были футбол и Чубайс, а теперь вот уже и до низов дошли новости, что человечество ждут большие перемены. Когда-то шла война между электронно-лучевыми телевизорами, плазменными и жидкокристаллическими, между приставками Х-box, Playstation и Nintendo, между форматами СD, DVD, HD-DVD, сейчас идет такая же ожесточенная война между форматами возможного бессмертия человека. Их много, куда больше, чем вариантов записи информации на хард, но все сводятся к двум основным направлениям: биологическому и техническому.

Первый – это все варианты омоложения органов, клеток и пр., отключение «гена смерти», увеличение работоспособности мозга, клонирование, будь то частичное или полное, а второй вариант, увы, менее компромиссный и потому более шокирующий и вызывающий протесты. И чем человек проще, ближе к низам, которые блюют на тротуаре, тем больше они нападают на вариант постепенного перехода с биологии на другую основу. Точнее, с органики на неорганику, что дает куда более широкие перспективы, чем биологический вариант. Ведь сколько ни говори, что человек использует мозг только на треть, на десять процентов, на пять, а самые отчаянные договариваются и до одного процента, а остальное якобы просто в резерве, но понятно, что все равно такой мозг имеет ограничения, даже по скорости передачи нервных сигналов, в то время как в неорганике это осуществлялось бы со скоростью света.

Однако если даже человек с отключенным «геном смерти» уже не совсем человек, во всяком случае не прежний, который знает, что лет в восемьдесят-девяносто придется помирать, и потому не старается научиться чему-то долговременному, то ступивший на путь замены органов механическими… гм, этот даже сам не знает, и никто не знает, куда эта дорожка приведет.

Конечно, пока что это только все рассуждения, фантазирования, смутные грезы, так полагает этот простой и даже очень простой, потому его любая техническая революция застает врасплох. Правда, он ее обычно все равно не замечает, а продолжает работать лопатой по принципу «бери больше – бросай дальше», как научился еще на строительстве пирамид и месопотамских каналов.

Потом, когда Светлана подняла меня из-за стола и утащила танцевать, а мужчины вышли на балкон, я все еще слышал обрывки разговоров об этом «высоком». Как принято у русских интеллигентов, все, что касается науки, – плохо, мерзко и аморально, а все, что относится к культуре, – это вершина вершин, даже если это культура ацтеков, совершавших массовые человеческие жертвоприношения, или культура плесени в пробирке.

Светлана хитренько поглядывала на меня в танце, прижималась то грудью, то бедрами, от нее пахнет призывными духами, действующими на меня, как цветок на бабочку, даже как половые гормоны самки на самца, нюхая которые он летит километры, держа нос на ветру. Я слышал, что поступили в продажу духи, действующие избирательно на определенные группы мужчин, а на месте покупки их можно запрограммировать еще более узко, совсем узко…

Я чувствовал обволакивающий запах и начинал догадываться, что именно я и являюсь очень узкой мишенью ее духов. Воля начала слабеть, в голове появились и начали укрепляться соглашательские мысли, почти как у Зиновьева или Каменева, ну совсем меньшевик, я заставил себя сказать заплетающимся голосом:

– Что-то танец наш… какой-то…

– Что не так? – прошептала она.

– Все так, – ответил я слабо, – только мы… не в ритм…

– Теперь так танцуют! – заверила она и прижалась грудью.

– А я… старомодный, – ответил я, собрав волю в кулак. – Я танцую… по старым правилам.

Она не произнесла ни слова, когда я остановился и расцепил руки на ее заднице, но я чувствовал ее сильнейшее разочарование и недоумение: как же, почему такие дорогие духи не сработали?

Через открытую дверь на балкон видно, как Аркадий стоит, прислонившись спиной к оградке и, надувая щеки, говорит Леониду веско и внушительно:

– Бессмертие само по себе глубоко аморально, как этого не могут понять ученые…

Совсем недавно они говорили «эта страна», мелькнуло у меня в черепушке, тут же услышал голос Леонида:

– Ты абсолютно прав, Аркадий. Это и неэтично, и опасно…

– Аморально, – повторил Аркадий с пафосом, – к бессмертию могут стремиться только ущербные души!

– Да-да, – поддержал Леонид, – именно ущербные. И вообще, это будут даже не люди, а… даже не знаю, кто это будет.

А вот тут ты прав, мелькнула мысль. Но я не вижу ничего страшного в том, что перестанем быть всего лишь людьми, а станем чем-то лучше. Это гусеница уверена, что лучше гусеничности нет состояния, она не понимает, что является всего лишь переходным звеном к чему-то намного выше, но человек не гусеница, должен учитывать такую возможность…

Светлана вздохнула:

– Ты где?.. Вижу, уже мыслями там. Ладно, пока оставлю тебя. Но не ликуй, не навсегда!

Я перевел дыхание, ноги сами вынесли на балкон, глотнул свежего воздуха. С Аркадием неизменные Леонид и Михаил, трое интеллигентов, в свое время получившие дипломы престижных вузов и на этом основании сразу посчитавшие себя лучше тех, кому на фиг эти цветные бумажки. Михаил кивает, Леонид сказал чувственным баритоном, похожим на толстый-толстый слой орехового масла на бутерброде:

– Бессмертие – это предательство по отношению ко всему живущему… даже к неживой природе! Ничего нет вечного, все разрушается. Даже горы осыпаются, моря пересыхают, самые прочные алмазы трескаются и превращаются в песок, звезды гаснут… все во вселенной подчинено закону рождения, расцвету и умиранию, а человек… б-р-р-р!

– Раковые клетки не умирают, – сообщил Михаил, – может быть, и человек, того…

Аркадий сказал с прежним пафосом:

– Вот-вот! Если мы не хотим оказаться раковыми клетками, мы должны выбросить такую идею из головы раз и навсегда…

Он посмотрел вопросительно в мою сторону, но я сделал вид, что с огромным интересом рассматриваю прогуливающуюся по газончику даму с собачкой, в этом ракурсе она крайне карикатурна с голой грудью и выступающей как корма у танкера задницей.

Леонид тоже посмотрел в мою сторону.

– Да, – сказал он уныло, – но как ее выбросить, когда технари… не буду указывать пальцем, вбивают ее в головы снова и снова?

– Технари напористее, – согласился Аркадий. – А наш мир таков, кто напористее, тот и прав.

– К сожалению, – вступил в разговор Михаил, он по большей части нейтрально помалкивал, все-таки занимается распространением добавок, – наша интеллигенция всегда отличалась размагниченностью. И потому всегда терпела поражение.

– Но на кону судьба цивилизации! – воскликнул Аркадий.

Я некоторое время слушал краем уха, продолжая наблюдать за движением внизу, Аркадий говорил внушительно, веско, повторяя много раз слышанное, обкатанное, хорошо звучащее, и хотя все это, понятно, говно, но слова подобраны так умело, что если не вдумываться, то остается только кивать и соглашаться: да-да, аморально, неэтично, нехорошо, даже преступно перед Богом, которому перестанут поступать души в рай и ад.

А вообще, если подумать, в самом деле отпадет и необходимость в религиях, ибо, будем честными, все религии мира возникли только из-за страха человека перед смертью. Все религии существуют только потому, что обещают вечную жизнь. Пусть даже в аду, но все-таки жизнь. Это намного лучше, чем полное исчезновение. Пусть в аду уготованы вечные муки… любой человек – оптимист, понимает, что ничего вечного не бывает, любые муки когда-то кончатся и он снова выйдет топтать зеленую траву и таскать за сарай толстых баб.

Я почувствовал, что начинаю накаляться, надо уходить, а то не вынесу, заспорю. Что-то с каждым прожитым годом становлюсь все жестче, все непримиримее, а ведь вижу, куда идем и что ждет, потому рассуждения слесарей попросту злят. А эти три интеллигента на балконе – те же тупенькие слесари, что с одинаковым апломбом обсуждали футбол, Чубайса, цены на нефть, бомбардировку Ирана, торговый союз с Индокитаем и проблему строительства городка на Луне.

На самом деле все эти рассуждения, что бессмертие – зло, что приведет к упадку и пр., и пр., и пр., это все рассуждения той лисы, что не сумела допрыгнуть до винограда. И которая понимает, что никогда не допрыгнет.

А так всем этим критикам бессмертия – предложи реальное бессмертие, все продадут: родителей, жен и детей, Родину, честь и совесть, только бы ухватить в дрожащие от жадности лапы. Знаем эту породу, видели, есть опыт общения с подобными пламенными критиками.

Это они в свое время громче всех критиковали гнилой Запад, но, если удавалось каким-то чудом выбить туда командировку, тут же всеми правдами и неправдами оставались там.

Не будем кривить душой… да что там – кривить, не будем нагло и тупо врать прямо в глаза тем, кто насквозь видит нашу ложь: бессмертие – это самая сокровеннейшая мечта всех-всех людей на свете. Это самое великое желание, самая неутолимая жажда, самое первое произведение человеческой культуры «О все видавшем», иначе – «Песнь о Гильгамеше» целиком посвящено поискам бессмертия, ибо тогда уже человек понял свою смертность, ужаснулся и начал судорожно искать возможность жить вечно.

Принц Гаутама жил весело и беспечно, пока не увидел нищего и умирающего старика. И тогда вдруг сообразил, что и он, молодой красивый принц, – тоже смертен и когда-то неизбежно станет старым, сморщенным и затем умрет. Это ужаснуло так, что бросил царство, ушел в леса, долго и мучительно искал пути к бессмертию, и, когда придумал некую утешительную ложь, его нарекли Буддой.

Иисус Христос обещал бессмертие на своих условиях, а Мухаммад – на своих. И только высокие технологии обещают без всяких условий. Просто нужно подождать немного. Правда, нужно еще и работать, не допускать войн и катастроф, идти тем же путем, и бессмертие будет. Можно даже примерно сказать, когда именно будет достигнуто, хотя, конечно, все эти сроки с огромадными допусками, но все же бессмертие – реально. Жаль только, что мы, скорее всего, не успеваем. Слишком рано родились.

Правда, если бы родились позже, то были бы уже не мы.

2032 год

Не могу понять, победа это или огромаднейшая ошибка, что секс стал привычным и общедоступным делом. Исчезли остатки роковой жгучей тайны, основам половой жизни обучают с младших классов в школе, учат правильно мастурбировать как мальчиков, так и девочек, спокойно и скрупулезно разбирают потребность человека в сексе, как если бы это было желание почесаться.

Увы, отношение примерно то же самое, хуже того – исчезло понятие прелюбодеяния. Слово «рогоносец» исчезло, теперь человек уже не понимает, из-за чего нужно нервничать и портить себе и другим нервы: ну зачесалось у жены внутри влагалища по дороге на службу, ну удовлетворила она эту потребность там же на дороге или на работе, какой пустяк, из-за чего вообще поднимать сыр-бор?

Однако же если раньше абсолютное большинство мужчин тратили время и энергию на героическое нарушение таких вот запретов, чувствовали себя бесстрашными нарушителями закона и морали, хотя бы пытаясь соблазнить чужих жен, то сейчас все рухнуло. Они уже не бунтари, не революционеры, не потрясатели устоев общества!..

Но в каждом из нас живет этот протест против чересчур жестких рамок, которые налагает общество. Раньше удавалось быть бунтарем, нарушая моральные устои, но если нарушение перестало быть нарушением, а жажда нарушать осталась…

Проверяя догадку, я просмотрел новости и сам ужаснулся резкому всплеску терроризма, бандитизма, случаев немотивированной жестокости. Туповатые социологи объясняют какой-то дурью, которую учили в школах, но я прекрасно вижу, что у нас играет это стремление к бунтарству. Если раньше каждый мог быть бунтарем, но таким образом, что общество не особенно и страдало, то теперь необходима другая цель для нарушения.

И мы ее находим.

2033 год

В ответ на ВИР, виртуальную исправленную реальность, и ВДР, виртуальную дополненную реальность, появилась безымянная хакерская, вернее, пиратская программа, которая к тому, что человек сообщил о себе сам, добавляет с каким-то злорадством то, что он представляет на самом деле. Базы данных, которые полагается хранить, как великие секреты, постоянно воруются хакерами, и вот сейчас я смотрю на идущую навстречу женщину, вижу то, что она сообщает о себе: разведена, материально независима, с жилплощадью проблем нет, а я вижу в хакерском дополнении, что разведена уже пять раз, всякий раз отхватывала у мужей по суду немалую часть ими нажитого, дважды лечилась от алкоголизма, сейчас у нее два любовника, которые не знают друг о друге, вот ее телефон и адрес, а вот даже их телефоны…

Она поощрительно улыбнулась мне, очень поощрительно. Я уже потом понял, что у нее в очках эта же пиратская программа, а я в пиратской аннотации куда круче, чем скромно написал о себе сам. Я улыбнулся, ощущение такое, что наши службы намеренно дают возможность хакерам воровать некие секретные материалы. Хотя их обнародовать и нехорошо, но в открытом доступе они приносят больше пользы, чем вреда.

2034 год

Как-то исторически сложилось, что собираемся только у Аркадия с Жанной. По поводу и без повода, а как бы отдавая дань календарю, мол, давно не виделись, пора пообщаться, у других я не бывал, разве что у Коли пару раз, но сегодня пришлось заехать по дороге к Михаилу. После того, как он по моей подсказке занялся «здоровьем для здоровых» и довольно быстро поправил материальное положение, очень хорошо поправил, уважение ко мне резко возросло, стал приглашать в гости и всячески старался подружиться.

Даже если не в гости затащить, то хотя бы заскочить по дороге, выпить кофе, «Володя, у меня просто дивный, особый сорт, наиболее тщательно отобранные у негров зерна!». Сегодня по дороге от Аркадия он все же затащил меня домой, Марина сразу бросилась на кухню, а я еще в прихожей обратил внимание на быстро снующих по квартире белых мышей.

– И как ты с ними совокупляешься? Коля хотя бы слона себе придумал…

Михаил сказал покровительственно:

– Ничего-то не разумеешь в современной индустрии! Я говорю про развлечения, индустрия все так же только на них и пашет! Можно и мышей. Хошь, покажу?

– Спасибо, не надо, – отказался я. – Я из того поколения, когда остался без объектов последний вуайреист. А что они у тебя еще делают?

– Кроме чего? – спросил Михаил.

– Кроме этого, – уточнил я.

– А-а-а-а, – протянул он. – Да все делают. Их для этого всего и выпускают! И потрахать – дело второстепенное. Двигаются же! Вон дядя Аркаши трахает даже то, что и не шевелится.

– У него вторая молодость, – сказал я. – Он горд, что в девяносто лет может, как и в двадцать.

– Третья, – уточнил Михаил. – Первую подсадку гормонов ему делали десять лет назад. Видимо, растратил.

Я удивился:

– Разве ваш устав не запрещает?

Он сказал обидчиво:

– Мы что, идиоты? У нас ничего не запрещено, но считается крайне неэтичным то или другое, что является… неэтичным и противоречащим великой русской культуре. Например, у нас, русских интеллигентов, крайне неодобрительно относятся к киборгизации, вы ее называете чипизацией…

– Мы называем это расширением возможностей человека, – уточнил я. – А чипизацией обзываете как раз вы, русские интеллигенты со своим великим и могучим.

– Мы называем киборгизацией.

– Это старики так говорят, – еще раз уточнил я. – Или самые что ни есть ястребы. А новое поколение зовет чипизацией. Как будто не чипизация, когда этот русский интеллигент идет по улице, обвешанный громоздкими мобильниками, фотоаппаратами, проигрывателями… даже часы надо бы снять с руки! У нас все то же самое, только поменьше размером. И не болтается на ремешках, а удобно закреплено под кожей.

Он фыркнул:

– А у кого и в костях!

– Кому как удобнее, – согласился я. – Ничего нет аморального в том, чтобы носить мобильники там, где удобнее. Я слышал, что Марина носит в трусиках?

Он опасливо оглянулся на кухню.

– Носила. Когда они были крупнее и виброзвонок был помощнее. Сейчас у нее в сережке. Но это уже предел допустимого! А так вообще мы технику признаем… если она не влезает так уж нагло в священное тело человека. И все достижения медицины – вэлкам!

– Все ли?

Он понял, что перехлестнул, поморщился.

– Ну, разве что генетический код не трогаем. Или что-то еще слишком крутое. Мы даже против полного искоренения болезней, ибо Господь не зря их послал. То ли как предостережение, то ли как испытание, но были изначально, потому боремся, но не уничтожаем. Болезни, чтоб ты знал, тоже занесены в Красную книгу, их оберегать надо!

Я раскрыл рот, но, опомнившись, захлопнул. В чем-то сермяжная правда есть. Болезни – это совершеннейшие механизмы, сумели причинить столько неприятностей, что такого противника надо уважать и почтительно присматриваться к нему, его возможностям, выживаемости, удачной схеме организации. И конечно же, не уничтожать, а держать в какой-нибудь сверхнадежной тюрьме за тремя запорами.

– Кофе готов! – донесся из кухни счастливый голосок Марины. – Володя, вам с сахаром?

– И со сливками, – откликнулся я.

2035 год

Как бы мы ни смеялись над депутатами Госдумы, над правительством, над всеми разрешающими и запрещающими инстанциями, от инспекторов ГАИ до премьер-министра, но признаемся: без них мир бы рухнул. Убрать гаишников, которых клянем, тут же начнутся катастрофы, свалки битых машин загромоздят улицы и обочины, трупы не будут успевать забирать «Скорые», придется складывать по обе стороны кювета. Убрать таможенников – из-за границы хлынет поток дешевых товаров, наша промышленность встанет, десятки миллионов жителей останутся без работы… и пойдут грабить магазины. Убрать Думу – и начнется такой хаос, что ужасы войны покажутся раем.

Но вот сейчас, боюсь, даже Дума не успевает, как не успевают все политики, философы, пронырливые журналисты, законники и юристы. Всегда старались обсудить возможные проблемы до того, как они станут реальностью, но вот сейчас со всех сторон такой вал изобретений… да что изобретений – открытий! – что глаза разбегаются. Биотехнология позволяет модернизировать человеческое тело хоть за счет клонирования, хоть за счет донорских органов, нанотехнология предлагает вживлять в человека чипы, которые могут резко изменить его поведение, а компьютерщики заявляют, что вот-вот создадут искусственный интеллект, в миллиард раз мощнее человеческого…

Во весь рост встали горные хребты этических, социальных, культурных, научных и философских вопросов, их бы тщательно обсудить, изучить, обдумать и дать взвешенные рекомендации, продуманные и безошибочные. В старое доброе время этим занимались крупные организации, а то и выносилось на всенародное обсуждение, журналисты расписывали во всех подробностях, прощупывая мнения народа…

…но кому оно в задницу нужно, мнение этого быдла, что только и знает, как бы сесть с пивком перед телевизором и смотреть очередной футбол? Да, раньше эти двуногие были необходимы для грязных работ, к примеру – асфальт укладывать, но сейчас и это автоматизировано. Еще тупые, но агрессивные нужны были в армии, пусть не воевать, но хотя бы вдоль границ с автоматом бегать и не пущать всяких там наркокурьеров.

А сейчас они без надобности. Если миром правит экономика, то им придется очень долго ждать, когда чипы подешевеют до такого уровня, что такой вот дядя сможет на сдачу от пива купить пилюли бессмертия и расширения сознания.

2036 год

Возвращаясь с работы, увидел перед зданием правительства огромную толпу, скандирующую лозунги. Многие потрясали плакатами, растягивали слоганы. Все получалось красиво, умело, профессионально. Чувствовалась не только рука опытного устроителя шоу, но и натренированность участников митинга. Думаю, если присмотреться, можно эти же лица увидеть в толпе протестующих против истребления диких животных, в поддержку переворота в Белоруссии, в защиту политических прав курдов и даже за легализацию абортов в Италии.

В последнее время сформировались команды, которые за определенную плату способны вывести на площади определенное количество народа и устроить демонстрацию защиты или протеста, в зависимости от целей заказчика. В прейскурант обычно включается как оплата всем участвующим, так и дополнительные услуги: почасовость, забрасывание гнилыми помидорами или тухлыми яйцами, битье стекол и даже поджоги автомобилей, если это будет оговорено и оплачено.

Я все никак не мог рассмотреть надписи, наконец вспомнил про недавно вмонтированный в бровь и подключенный к нейронам чип, напрягся и начал зумить изображение, приближая, как в трансфокаторе, стараясь не терять четкости. Со стороны это, наверное, выглядит несколько странно, если не смешно: мужик вдруг напрягся и застыл, глядя перед собой бараньим взглядом, тужится так, словно старается испачкать штаны.

Конечно, со временем научусь делать это одним движением мысли, а пока вот так, напрягаясь так, что дрожат мышцы даже на заднице. Устройства, теперь чаще именуемые гаджетами, измельчились настолько, что мобильники, к примеру, стали носить в ухе. Женщины щеголяют новыми функциональными серьгами, что поддерживают связь со всем миром, понятие роуминга ушло в прошлое, мужчины же, чтобы не назвали педерастами, сперва прятали то за ухом, то в ухе, а затем начали имплантировать в ткань.

Они же первыми научились включать и выключать небольшим мышечным усилием: «Подумал, а оно возьми и включись! И жена все услышала…» Женщины же долгое время красивым жестом вскидывали руку и то с веселым, то с отработанно задумчивым видом касались кончиком пальца уха.

Но это начиналось только с мобильника, постепенно же измельчились и остальные девайсы, под кожу ушли чипы с документами, в том числе и на автомобили, квартиры и прочее-прочее, но уже через три года эти устаревшие чипы кто выковыривал, а кто оставил: есть не просят, не беспокоят. Все эти данные теперь хранились в Сети Единых Служб, а человеку достаточно иметь в себе чип, удостоверяющий, что он – это он, а остальное проверит компьютер.

Но все это, вызывающее гневные филиппики Аркадия и брюзжание Леонида, было цветочками. Первым прорывом было избавление от очков. Когда-то компьютеры занимали огромные машинные залы, потом умещались в одной комнатке, затем на рабочем столе, наконец пришла эра ноутбуков, в конце концов в дужке очков разместились компьютеры в сто тысяч раз мощнее, чем первые гиганты. Они обеспечивали разделяемую и подправленную реальность, что для кого-то гы-гы и ха-ха, источник приколов, для кого-то источник информации, как было с Интернетом.

Уменьшить до размеров пшеничного зерна оказалось нетрудно, как и спрятать под кожу, сложности начались с подключением к нервным волокнам. Не к зрительному нерву, это было бы слишком, но все-таки к нейронам. Непросто еще оказалось научиться управлять таким чипом. У самых чувствительных уходит не меньше недели, у других – почти месяц, а половина из пожелавших имплантировать девайс так и не сумели освоить сложное управление. Им пришлось остаться со старомодными очками, что, увы, показатель, как раньше, разделил людей на освоивших компьютеры и боявшихся к ним прикоснуться.

Митинг выглядит нескончаемым, народ все прибывает, машина пробирается осторожно, впереди пробка, я рискнул выбраться на тротуар и полз со скоростью три километра в час, наконец в человеке на помосте с изумлением узнал Колю. Он размахивал левой рукой, а правой прижимал к губам нечто, заменившее мегафон, и выкрикивал нечленораздельные лозунги. Однако его понимали, отвечали дружным ревом и вздымали плакаты.

Я приспустил стекло, крикнул женщине на тротуаре:

– Против налогов?

Она отмахнулась.

– Если бы! Протестуют, что уже третий ликероводочный завод в Москве закрывают.

Я удивился.

– Ну и что? И так все пьют больше импортное.

Она засмеялась.

– Вы с Луны свалились? Импортное в магазинах не берут.

– Почему?

– Спрос упал, – объяснила она, – ниже некуда.

– Ничего себе новости, – удивился я.

Она присмотрелась, в живых глазах вспыхнул интерес.

– А вы, видать, совсем непьющий?.. Вообще-то у меня есть свободные полчаса. Муж вернется с работы еще нескоро, а у тебя, смотрю, машина просторная.

– Рад бы, – соврал я, – но спешу.

– Так пробка же, – напомнила она.

– А я переулками, – сообщил я. – Этот район хорошо знаю.

Осторожно пробираясь дворами мимо припаркованных автомобилей, мусорных ящиков и оградок, я думал о колоссальном ударе, что нанесен так называемому цивилизованному употреблению вин. До этого пьянство считалось уделом только нижних слоев населения, а вот высшие, дескать, не пьянствуют… всего лишь на том основании, что пьют дорогие вина. Однако всеобщая волна интереса к здоровому образу жизни уже подорвала могущество коньячных баронов и магнатов выпуска рома и виски, пошатнула столпы империй водочных королей и даже обеспокоила производителей мускатов, кагоров и даже шампанского, без которого не обходится ни один праздничный стол.

Что ж, пусть Коля орет и созывает народ на митинги, дни беспробудного пьянства подошли к концу, а умеренное пьянство не столь романтично, тоже незаметно уходит. И неча прикрываться красивыми лозунгами насчет марочных или коллекционных вин. Алкоголь и есть алкоголь, с этой базовой платформы нет разницы между самодельным вонючим самогоном и коллекционными. И те и другие туманят разум, бьют по печени. Да и по карману, если уж совсем честно.

В ухе пропищало, знакомый код, я сосредоточился и сказал шепотом: «Да, Света, на связи». На стене здания напротив появилось огромное, но видимое только мне, лицо Светланы, улыбающееся, с растрепанной прической. Тут же исчезло, сменившись им же, только постарше, с едва заметными морщинками у рта, а прическа уже гладкая, в стиле прошлого века.

– Привет, – сказала она, – еду мимо тебя, угостишь кофе?

– Заезжай, – ответил я. – Как случилось, что в наших краях?

– Нужно было проверить филиал нашей фирмы. Действительно, Москва так разрослась, что проще в Сибирь слетать, чем на другой конец пробиться.

Я поднялся в свою квартиру, настроил голосом аппаратуру, чтобы, как только появится гость, автомат сразу начал готовить кофе на двоих.

Она вошла все такая же подтянутая, с высокой грудью и плоским животом, ноги длинные, без капли жира. Мне показалось, что тугие мышцы располагаются не там, где должны, а где красиво – настолько хороша, словно только что из рук именитого дизайнера. Разве что по лицу видно, что уже не юная девушка. Впрочем, по фигуре тоже видно: слишком хороша, отточена, у молодых все же больше некоторой рыхлости и незавершенности.

– Привет, – сказала она. Ее глаза внимательно осмотрели меня с головы до ног. – Все качаешься?

– Ничуть, – заверил я.

– Да? А фигура спортивная. И плечи как будто стали шире.

– Это все добавки, – объяснил я.

– Ты ж вроде увлекся продлением жизни?

– А спортивные как раз и продлевают, – сообщил я. – Не знала? Если, конечно, не перегибать, не перегибать.

Она с удовольствием пила кофе, он сжигает жир, ела жирную рыбу, этот жир полезен, убивает какой-то другой жир, вредный, с удовольствием грызла черный горький шоколад, в нем тоже что-то очень полезное, не помню. Словом, она ухитряется соблюдать диету и в то же время получать удовольствие даже от нее.

Стул она повернула так, что огромное фото Каролины на стене то и дело попадалось ей на глаза. Мне показалось, что взгляд ее погрустнел, но когда заговорила, голос звучал достаточно нейтрально:

– Все еще не забываешь?

– Как я могу? – спросил я.

Она вздохнула.

– Я тоже помню. Это была лучшая подруга. Самая близкая. Но жизнь идет, Володя. Она должна идти!.. А ты все еще один. Понимаешь, как опытный инструктор скажу, что, если мышцы не тренировать, они усохнут. Это относится и к сексуальной функции.

– Перебьюсь, – ответил я вяло.

– Нерегулярный секс чреват, – напомнила она.

– Будешь смеяться, – сказал я, – но у меня нет даже нерегулярного.

Она покачала головой, не сводя с меня очень серьезного взгляда.

– Шутишь? Как ты живешь?

– Да так и живу, – ответил я.

– Ох, Володя… Не знаю даже, что меня удерживает схватить тебя и увести к себе! Или самой явиться к тебе со своими домашними тапочками. Из нас получилась бы неплохая пара.

Я усмехнулся без всякой веселости.

– Я знаю.

– Что?

– Что удерживает.

– Ну-ну?

– Каролина, – ответил я лаконично.

Она подумала, кивнула.

– Да, все эти годы она все еще между нами. Не только ты, но я чувствую, что как будто в чем-то ее предам. Хотя по уму, напротив, ты должен бы перейти ко мне по наследству.

Я снова поймал на себе ее взгляд, прямой, пронизывающий, взгляд сильной и уверенной женщины, у которой все всегда получается.

– Так переходила жена погибшего к брату, – напомнил я. – И автоматически становилась его второй женой.

В ее глазах блеснули искорки.

– А ты мужской шовинист? Тебе нормально, что так переходит женщина, но заедает, что можно передать и мужчину?

– Да нет, – пробормотал я.

– Тогда в чем же дело? – потребовала она.

Я смутился, не сразу сообразил, что у нее слишком уж суровое и властное лицо.

– Все шутишь, – сказал я с неодобрением. – Тебе хорошо, у тебя клуб шейпинга…

– У меня сеть клубов, – напомнила она горделиво. – И даже центральный теперь тоже мой. Я подобрала толковых менеджеров, но пока что руковожу сама. Не такое уж и легкое дело, как намекаешь!.. Вообще планирую на выборах выставить свою кандидатуру в Госдуму. Или поосторожничать, я все-таки женщина, и начать с Московской?

– Круто, – сказал я искренне. – Тогда тебе легче будет пропихнуть закон о здоровье. А то пока сейчас все это неуправляемое. Поднялась такая волна, что экономику перекашивает, мораль трясет, целые отрасли промышленности закрываются… а другие пышно расцветают, но все стихийно, все диким макаром…

– Ну-ну, – сказала она поощряюще, – давай дальше. Ты формулируешь получше любого из нас.

– Потому ты и считала меня скучным? – буркнул я. – Новые ценности должны звучать примерно так: любой человек обязан заботиться о своем здоровье и своей высокой работоспособности. Любой человек обязан поддерживать свой организм в любом возрасте так, чтобы не существовали резко выраженные различия в работе, спорте и прочем.

– Предлагаешь сформулировать новый закон? – спросила она размышляюще. – Давай, распиши подробно. У меня пара приятелей – помощники депутатов Государственной думы. При необходимости можно не ждать, когда выберут именно меня, а внести на рассмотрение…

Я поморщился.

– К любому закону относимся враждебно. Такое лучше продвигать через моду. Через моду любую дурь можно…

Она посмотрела с подозрением в глазах.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Через моду, – поправился я, – можно и хорошее продвинуть так же просто. Просто хорошего в нашей жизни меньше, вот всякое дерьмо и лезет.

2037 год

Что-то с почками неважно, то вдруг камни в желчном пузыре, да еще в таком количестве, что можно замостить дорогу от парадного до магазина через улицу, то вдруг дают о себе знать не просто тупой болью, а вообще… будто иглой кто тычет.

Врач взглянул на мой индекс в карточке, в глазах появилась уважительность, как всегда с богатым клиентом, предложил по сходной цене искусственные почки. А если у меня какие-то предрассудки по отношению к механическому, то вполне можно вырастить для меня из стволовых клеток новые.

– Это, конечно, пока что очень дорого, но здоровье важнее…

– Хорошо, – согласился я. – Выращивайте.

– Но это очень дорого, – сказал он с некоторым сомнением. – Механические хоть не настолько совершенные, но почти вдвое дешевле…

– Если мне по средствам, – ответил я резонно, – то делать надо. Зачем мне средства дохлому?

Пришлось подписать контракт и уплатить четверть суммы вперед, но ушел я с обещанием, что через месяц мне имплантируют одну почку, а потом, когда все заживет и когда я привыкну к новой почке, поставят и вторую. Хотя, добавил врач, вторая вообще-то создана природой как запасная. Люди живут с одной и почти не замечают разницы.

На обратном пути я представил, что мне поставили именно механические почки. Пожалуй, я все еще остался бы русским, как китаец с механическими почками остается китайцем. И даже с механическими руками и ногами я оставался бы русским…

Но почему я чувствую, что я вот, будучи русским, с тем китайцем в большем родстве, чем с иным соотечественником?

2038 год

Перед зданием Центрального Музея Искусств длинная очередь, афиша гласит, что демонстрируются сокровища Лувра. А через неделю, судя по числам, ожидается большая экспозиция богатств Эрмитажа. Раньше я смотрел на таких людей, что простаивают в очередях, а потом щелкают хлебалами перед глиняными свистульками, сработанными при князе Владимире, с презрением и не раз спорил с Аркадием, который громко и с пафосом говорил о каких-то великих ценностях, заключенных в этой хрени.

Потом научился смотреть равнодушно, а сейчас вдруг ясно и четко понял, что это и есть все до единого «простые». Ни один из них не войдет в наше сверкающее будущее. Нас восхищают только новости из будущего: вести из лабораторий, прогнозы ученых о новых материалах, об амбициозных проектах, а у этих особенный и какой-то непонятный восторг вызывают вещи из прошлого. Не важно, какая ерунда, но лишь бы из прошлого. И чем более далекого прошлого, тем больше ахов. Потому наибольшие очереди были, когда привозили для показа «сокровища Тутанхамона». Это было очень давно, подруга Каролины затащила и нас в музей, там перед какой-то хренью расплакалась от восторга и умиления, а я смотрел туповато и старался понять, в чем красота, если любой деревенский кузнец нашего времени в состоянии сковать такое же, а то и намного более изящное?

– Володя, – прошептала мне тогда Каролина на ухо, – ты… это… неполиткорректен!

Я осторожно выруливал в потоке машин, эти сумасшедшие любители искусств лезут прямо под колеса, подумал, что политкорректность – это, конечно, глупость и невероятный перегиб, однако это та необходимая временная мера, чтобы стабилизировать отношения в обществе. А стабилизация нужна для развития науки, иначе средства тратились бы на войны, а потом бы шли на восстановление разрушенных городов и на отчаянные попытки накормить остатки одичавшего населения.

А так в стабильном обществе, когда все сыты и начали думать не просто о жизни, но о долгой жизни, бурно развивается та область научной медицины, которая неизбежно поставит все с головы на ноги, как и должно быть: энергичные и сильные получают право жить неограниченно долго, а всякий там пьяный плебс, простолюдье, быдло или как ни назови – будет жить, сколько живут животные. Даже не «получаю право», как раз право будут иметь все, но смогут им воспользоваться только те, кто сможет заплатить за эту очень недешевую услугу, а также у кого хватит жизненного заряда поддерживать жизнь и после того, как истечет «естественный» срок.

Да и вообще…

Я подумал внезапно, что все это останется в прошлом, где современные полотна будут соседствовать в Музее рядом с каменными топорами. Живопись уже сейчас умирает. Раньше все века и тысячелетия художникам достаточно было просто рисовать похоже. Чем больше похож портрет на то, с кого рисуют, тем выше мастерство художника. Особенно когда ему удавалось еще и подчеркнуть силу и величественность мужчин, а женщин сделать чуточку моложе и красивее.

Но пришла фотография, и пришлось, чтобы не проиграть, придумывать то, что фотографии не под силу. Появились всякие измы, в которых во главу угла ставилась экспрессия, которой вроде бы фотография если не лишена, то по крайней мере ей доступна в меньшей мере. Появился сюрреализм, кубизм и прочая фигня, из которой рядовой обыватель помнит только черный квадрат Малевича и работы Пикассо. Да и то больше по обилию анекдотов.

Однако пришла пора цифровых фотоаппаратов, живопись окончательно склеила ласты, ибо встроенные редакторы позволяли делать с изображением намного больше, чем художники кистью. К тому же фотографии делать не только намного проще и легче, но каждый с помощью прилагаемых функций может сделать фото как любого размера, так и в любой манере.

И живопись потихоньку отступила на ту ступеньку, где находится изготовление матрешек и плетение лаптей в качестве сувениров.

Охранник почтительно приветствовал меня, будто я и есть самый главный босс в этом здании. Вообще-то, если учесть, что генеральный менеджер почти не показывается, предпочитая блистать на международных конфах, я, как один из его заместителей, оказываюсь почти самым главным. Остальные двое, пользуясь отсутствием генерального, тоже заглядывают изредка, переложив все на заместителей, только я пашу как проклятый, но не хочу, чтобы кто-то облегчил мою ношу.

Секретарша Вероника дисциплинированно поднялась навстречу.

– Шеф, через десять минут будет звонить генеральный.

Я насторожился.

– Он что-то хотел особенное?

– Нет, только предупредил, что у него новости.

Я прошел в кабинет, велел никого не принимать, быстро просмотрел главные сводки из сфер высоких технологий. Из Центра нанотехнологий в Лос-Гварде пришло сенсационное сообщение, что удалось создать прототип первого МЭМСа. Правда, размеры пока не устраивают создателей, но это уже прорыв, как они уверяют, колоссальный прорыв…

Похоже, генеральный зацепился именно за это сообщение. Амбиций у него ой-ой, а развитие нанотехнологий пока что зависит не от размеров вложений, как, скажем, в самолетостроении, а от правильного выбора путей. За это время наша фирма разрослась, окрепла, получила инвестиции, мы выполнили большое количество масштабных программ, так что генеральный вполне может пойматься на этот крючок…

Насчет первого созданного МЭМСа сомневаюсь, это газетчики выдают желанную сенсацию. Завтра-послезавтра работники Центра скромно уточнят, что это не совсем еще МЭМС, а прототип МЭМСа. Ну, пока что в сто раз крупнее. А то и в тысячу. Это будет опубликовано мелким шрифтом, никто не заметит, а если и заметит кто, то равнодушно скользнет взглядом дальше. Всем хочется сенсаций, а не уверений, что мир не настолько уж и волшебный.

Вообще-то первые искусственные атомы и даже молекулы из них были получены еще в конце двадцатого века. Так называемые квантовые точки, что представляют из себя атом без ядра. Однако эти безъядерные атомы точно так же вступают во взаимодействие друг с другом, словом, ничем не отличаются от натуральных.

Зато электроны в таких атомах очень просто ограничивать в движении, а также регулировать их число, всего лишь чуть сдвинуть рычажок реостата, чтобы превратить железо в золото, а говно в конфетку. Это значит, что мы вплотную подошли к программируемой материи. Ее свойства можно менять быстрее, чем моргнуть глазом.

Более того, эта материя будет такой, какая нужна, а не какая уже есть. В ядре натуральных атомов максимальное число протонов – девяносто два, как и электронов, они прочно привязаны к протонам. Больше электронов – это уже радиоактивное вещество, его только для бомб. В искусственных атомах протонов нет, потому электронов можно держать сколько угодно. То есть, говоря образно, в таблице Менделеева будут сотни тысяч, если не миллионы элементов. Сколько изволим, столько и будет. И с теми свойствами, какие закажем. Даже самыми дикими на сегодняшний взгляд.

Вообще из объединения концернов жадно интересуются, когда же приступим, не нужно ли чего, предлагают любые деньги, я ответил, что лет пять понадобится на конструирование установки программируемой материи, а потом уже все хлынет лавиной.

Вообще-то наносистемы, над созданием которых бьются ведущие институты во всем мире, существуют давно. Живые клетки растений или животных, не важно, это и есть совершеннейший механизм, к созданию которого мы только-только подходим. Что ж, биологи полагают, что в лучшем случае мы сумеем лишь грубо скопировать природу, а лично я считаю, что дело лишь в сроках, когда мы ее превзойдем и резко рванемся в сингулярность.

Стена вспыхнула ровным серебристым цветом. Появилось трехмерное изображение. Генеральный сидит за столом, торопливо подписывает бумаги, пока что из моды не вышла wet signature, это некий шик и демонстрация уважения, когда в век электроники какие-то бумаги подписывают простой ручкой.

Вообще-то компьютеры, как ни странно, за эти сорок-пятьдесят лет не только развились до немыслимых высот, но и благополучно почили. Только в самых дальних деревнях можно встретить настоящие компьютеры, которые раньше назывались ноутбуками, в отличие от огромных громоздких ящиков, что исчезли еще раньше.

Все давно перешли на приемо-передатчики, что проецируют изображение прямо на сетчатку глаза. Да еще я дома оставил на стенах наклеивающиеся экраны, где держу сменное расписание, туда поисковая система выводит все новости из областей, которыми я интересуюсь больше всего.

Здесь же все стены, кроме одной, загромождены стеллажами до потолка, и только одна оставлена чистой, там пленка экрана от стены до стены и от пола и до потолка: шеф обожает эту старину, хотя, конечно, здесь и трехмерность, и глубина изображения, и та чистота изображения, что видишь только продолжение моего кабинета, где на том конце тоже стол и человек в глубоком кресле.

Он отодвинул бумаги, вскинул голову. Губы сложились в жесткую улыбку.

– Рад за тебя, Владимир.

– Спасибо, – ответил я. – А можно полюбопытствовать, чем я такой замечательный?

– Ну, – сказал он медленно, – хотя бы тем, что ты на работе, а Уфимцев и Коломийко, как догадываюсь, пошли по бабам?.. А ты здесь с утра до вечера. Говорят, и ночуешь здесь чуть ли не каждый день?

– Враки, – ответил я. – Только изредка. Когда очень уж много работы.

– А как же по бабам?

– Это и есть мои бабы, – ответил я сердито. – Так с этим железом натрахаешься, что уж и не знаю, кому те бабы нужны.

О причинах вызова не спрашивал, а он все присматривался, словно привел меня на базар и прикидывает в последний раз, сколько за меня запросить. Наконец выпалил:

– В нанотехнологии начинают уже не вкладывать, а прямо впихивать все более крупные деньги. Очень крупные. Есть шанс и нам отхватить немалый кус… Раньше бы такое счастье только в карман крупным компаниям, но сейчас… Что скажешь? Какие у нас шансы?

Я помолчал, подбирая ответ. В нанотехнологию начали вкладывать деньги в первую очередь потому, что конструирование новой вычислительной техники всегда сопровождалось резким уменьшением ее размеров. Но сейчас уперлись в ту стену, за которой уже если и удается что-то рассмотреть, то не удается манипулировать сверхмалыми объектами. Если же удастся преодолеть этот единственный барьер, перспективы открываются самые сказочные.

Самое главное – удастся построить ассемблеры, первое упоминание о которых и толкнуло меня к сумасшедшей идее прожить достаточно долго, чтобы отыскать пути для оживления Каролины. Аксиома, что ассемблеры будут дешевыми. Дешевле грязи, как мы постоянно повторяем. Ассемблер можно запрограммировать на строительство любого объекта, так что первым заданием будет, конечно же, построить другой ассемблер. А каждый из новеньких построит такие же, так что вся земля и все вокруг будет состоять из ассемблеров, готовых выполнить любую команду.

Вся трудность именно в построении первого ассемблера. Мы как та лиса при виде сыра в клюве дурной вороны: уже видим и понимаем, как все сделать, а вот только руки коротковаты. Пока что коротковаты.

Один вариант постройки – усовершенствование атомно-силового микроскопа, чтобы ставил атомы точнее, а также увеличение силы захвата. Другой – химический синтез, умельцы обещают синтезировать такие компоненты, что по нашей команде начнут самосборку. Третий – биохимия: рибосома и есть такой ассемблер, но только слишком специализированный, а нам нужен все-таки с более широкими возможностями. Вот если бы удалось рибосому заставить выполнить несколько добавочных движений…

Специалисты на всех конгрессах упорно называли дату создания первого ассемблера в 2010 году, плюс-минус пять лет, но мне что-то не верилось, хотя, конечно же, очень хотелось. Может быть, это что-то вроде суеверия, но я и к этой даже отдаленной дате сразу тогда добавил пятнадцать лет и сказал, что, если ассемблер будет создан в обещанном 2035-м, буду счастлив.

Увы, сейчас на дворе 2038-й, мне в этом исполнилось пятьдесят шесть, когда-то в этом возрасте готовились выходить на пенсию, но ассемблер все еще не создан.

Правда, генеральный, судя по его фонтанирующему энтузиазму, из ярых оптимистов: верит, что вот-вот, ну вот-вот, уже совсем-совсем вот-вот!

– Шансы есть, – ответил я откровенно. – Но шансы есть и у других. Скажем откровенно, самые лучшие – у Центра нанотехнологии. У них и база своя, и научно-исследовательский институт, и лаборатория с мощным оборудованием и, главное, прекрасный штат. Однако, если учесть, что для исследований не надо строить заводы…

– Ты не мямли, – велел он, – отвечай коротко, по-военному. У нас шансы есть?

– У многих есть, – ответил я осторожно.

Он сказал сердито:

– А у нас?

– При условии многих «если», – ответил я честно. – Сейчас – нет. Но если создать свою лабораторию, набрать толковых сотрудников…

Он прервал:

– Погоди, погоди! Ответь конкретно, если мы примем так это полтора миллиардика… что можем пообещать?

Дыхание у меня прервалось, наконец я выдавил через стиснутое горло:

– Шеф… А что мы с ними будем делать? Это же сумасшедшие деньги!

– Главное, – заверил он, – чтобы мы могли предъявить пред светлы очи комиссий хоть какие-то результаты. В смысле, результаты каких-то исследований. Мол, не украли, не пропили. Иначе привлекут. Значит, берем, да?.. Решать надо быстро. Если не скажу «да» сегодня, деньги уведут! Здесь знаешь какие все шустрые да зубастые?

Снова поколебавшись, я сказал с тяжелым сердцем:

– Ну, если за неудачу не посадят…

Шеф выказал себя самым шустрым и зубастым, выхватив в зверином прыжке эти полтора миллиардика прямо из руки инвестора. Как он сказал, из них сто миллионов сразу же вбухал в строительство грандиозного комплекса, для которого предложил мне подобрать название. Вообще, если у меня чутье на мелкие веточки технического прогресса, которые могут стать магистральными, то у него чутье охотничьей собаки на выгодные проекты, а всякие малозначащие детали или непринципиальные вопросы отметает с легкостью медведя, отмахивающегося от комаров.

Главой новосозданной компании назначил меня. С правом набирать сотрудников, определять направления поисков и закупать необходимое оборудование. Я подотчетен только ему, главе огромного концерна. Конечно, у него еще не концерн, тем более – не огромный, но от сумм, которыми он ворочает, захватывает дух.

Уфимцев и Коломийко, два других заместителя, сочли себя то ли уязвленными, что шеф их даже не поставил в известность о таком проекте, то ли еще что, но отказались от моего предложения работать вместе. Все-таки старые кадры, вместе с шефом проработали не один год, и тут вдруг такое предпочтение новичку. Хотя и я не новичок, тридцать два года в компании, но все-таки…

Компанию я назвал «Каролина», шефу название понравилось, заметил одобрительно, что недаром самым ужасным ураганам дают женские имена. А то, что мы выдадим на-гора – конечно же, выдадим! – встряхнет мир сильнее любого урагана.

Позвонили Аркадий с Жанной, Михаил с Мариной, Леонид с новой женой, а также Коля и Светлана. Все поздравили с головокружительным взлетом в карьере, предупредили, что придут в гости даже без приглашения, а звонят только для того, чтобы не застать без штанов. Я пообещал, что никуда не сбегу, быстро отыскал в меню программу «День рождения», щелкнул, выбрал опцию «Стандарт», откинулся на спинку кресла и с покорностью стал ожидать неизбежное.

Одна из стен у меня по старинке отдана под пленочный телевизор, программы подобраны так, что спортивных нет вовсе, музыкальные и прочие культурные – только в те моменты, когда нет новостей, а из новостей высший приоритет у «Новости из лабораторий», «Нанотехнология – взлет!» и «Будущее высокого железа».

Сейчас, однако, тот редкий момент, когда вклинились общеполитические, я смотрел, слушал и убеждался, что это гребаное равноправие и все эти подчеркиваемые права «маленького человека» достали уже не только меня, такого терпеливого и овечистого. Все наконец-то, ну наконец-то убедились, что нельзя быдло допускать до управления государством. Раньше можно было, когда государство простенькое, а сейчас, когда это сложнейший высокотехнологичный во всех отношениях инструмент – просто глупо, а иногда и преступно. Быдло сколько ни тяни вверх и ни окультуривай, останется быдлом, требующим хлеба и зрелищ. И государство оно станет перестраивать принимаемыми законами так, чтобы побольше хлеба и зрелищ, а остальное нах, нах, обойдемся!

Сегодня в парламенты ряда стран одновременно внесены законопроекты насчет того, что голос культурного и образованного человека должен весить больше, чем голос непросыхающего слесаря. В печати дебаты на тему, не отстранить ли быдло от голосования вообще, но в конце концов решили палку не перегибать, не Россия, поди, пусть в выборах принимают участие все, но голос академика не должен быть равен голосу слесаря. С этим согласились практически во всех странах, жаркие дебаты развернулись только по самой градации важности голосов. Примерная схема такова: голос взрослого человека с неполным школьным образованием равен одному голосу, а у человека с высшим образованием – двум. Уже аспирант имеет пять голосов, доктор наук – сто, академик – тысячу. Кроме того, добавочные голоса имеют всякие заслуженные деятели, ветераны движений и пр., пр., пр.

Печатные органы заполнены жаркими дискуссиями на эту тему, на экранах телевизоров сражаются представители разных точек зрения. Ура, ура, ура, начинается жестокий, но пока еще незаметный отсев. Потом под гребенку попадут не только пьяненькие слесари, над которыми кто только не изгаляется, чувствуя свое неоспоримое превосходство только на том основании, что сумел кое-как проковылять с курса на курс какого-то вуза, получить диплом и сейчас работать в какой-то конторе «для белых». В смысле, белых воротничков.

Отсев, как ни странно, вызван еще и увеличением продолжительности жизни. Вернее, не самим увеличением, а возможностью ее продления. Увы, розовые мечты, что проглотишь пилюли – станешь молодым и красивым, остались в прошлом. Пока что продление жизни удается только за счет строжайшего самоограничения в других областях, жестокой дисциплины.

Этого уже достаточно, чтобы две трети населения земного шара заявили, что не станут себя мучить и ограничивать, а проживут отведенный природой срок и красиво помрут, как все достойные люди. Все это сопровождается цветистой и отработанной за тысячелетия торжественной риторикой насчет небоязни смерти, смелого взгляда ей в глаза и тэдэ и тэпэ. Всю историю цивилизации люди умирали, это было неизбежно, и, чтобы хоть как-то примириться с этим горьким концом, философы придумали концепцию загробной жизни и назвали это религией, атеисты сочиняли красивые и гордые песни о красивой гибели, о смерти на бегу, о том, что мужчине стыдно умирать в постели.

Из оставшейся трети около половины ломается и бросает путь долголетия из-за тех трудностей, которые встали на пути. Если такому человеку надо, скажем, питаться только стерильно бессолевой пищей, то он, потерпев пару недель, в конце концов устроит пир, зажарив себе целого гуся, сожрет торт целиком и в одиночку, вообще скажет громко и под аплодисменты, что на фиг ему такая жизнь, когда надо себя во всём ограничивать?

Всегда звучит это «во всём», и абсолютное большинство под этим «всём» понимает именно жирную и жареную еду, торты, вино, и никому в голову не приходит, что есть еще наука, культура, есть книги, фильмы, Интернет, есть общение и вообще возможность видеть людей и общаться с ними! Нет, для абсолютного большинства отказаться от куска жареного мяса – это отказаться от «всех радостей жизни». Что ж, не жалко, пусть дохнут.

Таким образом уже сейчас идет удаление этого быдла из числа людей, которые хоть как-то могут воздействовать на курс общества. Они пока еще живы и весьма активны, но вообще-то их уже можно вычеркнуть: умрут, умрут достаточно скоро по нынешним меркам: мы, живущие по правилам продления жизни, знаем точно, что еще проживем добавочные полсотни-сто лет, а вообще-то нацелены на тысячи лет и вообще на бессмертие.

Так что проблема снимается сама по себе. Уже через сто лет на планете останется из нынешних восьми миллиардов даже не миллиард, а что-то около пятисот миллионов. Понятно, что из них тоже будут постоянно удаляться наиболее слабые, я не верю, что впереди безоблачная жизнь без трудностей. Да, живем намного лучше, чем в Средневековье, по крайней мере, уничтожены все эти чумы и оспы, истреблявшие население, питаемся в сто крат лучше тогдашних королей, но что-то иные бросаются с балконов и крыш, вешаются, топятся, стреляются, принимают смертельные дозы снотворного… А уж про передозировки наркотиков вообще молчу.

В прихожей раздался звонок, на мониторе появилось улыбающееся лицо Коли.

– Заходи, – сказал я.

– А не застрелят? – спросил он опасливо. – А то на меня одна кинокамера как-то странно смотрит… Подозрительно даже.

– Не застрелят, – успокоил я. – И вообще кинокамер не осталось даже в Буркина-Фасо.

– А где это? – спросил он, проходя к лифту мимо следящих и сканирующих камер.

– Еще не был? – удивился я. – Я думал, что ты везде побывал.

– На что намекиваешь? – спросил он с подозрением. – Это где я побывал?

– Это страна такая, – объяснил я. – Хотя, возможно, уже ее и нет. В прошлом году перестали существовать восемь стран? Значит, в этом с карты исчезнут десять-двенадцать…

Он вошел в лифт, лицо его оставалось на экране, я видел, как хмурит брови, не зная, хорошо это или плохо, что исчезают целые страны, потом вдруг просиял.

– А скифы переизбирают президента!

– Вождя? – спросил я. – Кагана или кто там у них?

– Президент, – ответил он с некоторой обидой. – Великая Скифия – это тебе не хвост собачий, а реальная сила! И вполне современная.

Я успел подумать про государства, созданные в Интернете, но не виртуальные, а вполне реальные: со всеобщей глобализацией произошла такая странность, что природа человеческая инстинктивно не терпит однообразия, и, как только число англоговорящих и считающих себя американцами перевалило за миллиард, начали создаваться новые нации по вкусам, интересам, приоритетам, предпочтениям. Мир снова стал ярким и многонациональным, и хотя все говорят на одном языке уже без электронных переводчиков, однако же новые нации все появляются и появляются. Скифы уже вовсе не новая нация, они появились на заре интернета, который тогда еще писался с прописной, сумели создать свои общества по миру, а с новыми возможностями скоростной связи стали создавать правительства, органы власти и вести довольно активную политику.

Лицо Коли с экрана исчезло, дверь распахнулась, он перешагнул порог улыбающийся, но я видел, что вообще-то не в духе, расстроен. От него сильно пахло вином, коротко пожал руку, сунул бутылку шампанского, цветы мужчинам не дарят, плюхнулся в кресло, недовольно повел по сторонам очами.

– Ну что у тебя за квартира?.. даже баб нет.

– Каких, – поинтересовался я. – Виртуальных?

– А какие бывают еще, – ответил он сердито. – Тут и виртуальные начинают отказывать, я уж и так и эдак в конфиге ковырялся.

– Зачем тебе сейчас бабы? – спросил я. – Отдохни, посублимируй.

– Как зачем? – спросил он с негодованием. – Без баб как-то вообще не то… даже не жизнь, во!.. без женщин жить нельзя на свете, нет!.. пусть бы просто ходили взад-вперед. Приятно все-таки.

Я сказал саркастически:

– Представляю, сколько у тебя ходит!

– Всего десяток, – сообщил он. – Остальных стер. А нынешних скачал с сайта скифов, там новый дизайнер появился, таких делает… уф!.. ладно, я к тебе заодно и по делу, ты уж извини, почему бы приятное с полезным не скрестить, вдруг что получится? Наш шеф вложил все деньги в разработку принтера органов. Да нет, не роялей, а человеческих! Всяких там почек, печеней, сердец и прочей требухи. Уже половина сотрудников тоже вбухали все денежки, наш шеф всегда держит нос по ветру!

Я спросил с интересом:

– А ты?

– Пока удержался, хотя сам понимаешь, свербит. Не хочется в дураках оказаться. Шеф никогда не проигрывал. А сейчас этот принтер довели до ума, пускают в промышленную разработку. Представляешь, в картридже человеческие клетки и особое желе, из которого и строится пористая форма, которая заполняется клетками. Лепятся любые органы: от простых почек до самых сложных желез. В них уже в принтере закачивается кровь, они функционируют спокойно, так что можно без спешки пересаживать в тело! Создатели уверяют, что с такими принтерами вообще человек будет жить вечно… Представляешь?

– А как начет мозгов?

– Пока не делает, – признал он сокрушенно, – но это же пока первая модель! Что скажешь, вкладывать деньги или нет?

Я удивился:

– С каких пор ты стал со мной советоваться?

– С той поры, как ты предугадал что-то там в своих технологиях. И за что тебя в генералы.

– То не финансовые дела, – напомнил я. – А финансовые для меня – темный лес. Со мной лучше посоветуйся и поступи наоборот!..

Он почесал в затылке.

– Ты, наверное, прав. Но все-таки ты оказался самым прозорливым. Что скажешь?

Я в затруднении развел руками.

– Знаешь, я в тот раз смог просто угадать. Так что на мои прогнозы не очень-то рассчитывай. Я бы не советовал тебе вкладывать деньги в производство этих принтеров, но это просто говорят мои личные симпатии… к железу.

На мониторе вспыхнуло лицо Аркадия, за ним Жанна и Настена, обе с праздничными улыбками, я дал добро, Коля с дивана поинтересовался, с ними ли Света, я ответил, что нет, он махнул рукой и сообщил, что даже с дивана не встанет, он у меня какой-то совсем спальный, надо бы остаться заночевать, если, конечно, я быстренько соображу виртуальную бабу. А лучше двух. Он такой, сумеет и с двумя, еще орел, ого-го.

Гости вошли в общий холл внизу, камеры подробно подавали их лица на экраны, а когда встали перед лифтом, я наконец-то заметил, что Жанна и Настена наконец-то что-то сделали со своими отвисающими, как у баб трипольской культуры, молочными железами. Сейчас в моду вошло новое поколение имплантатов для женской груди, с помощью которых женщины могут незначительным сокращением мышц приподнимать грудь почти до подбородка, разводить в стороны, даже менять форму от плоских, как миски, до вытянутых, как бутылочки с длинными, как мизинец, сосками.

Едва они появились, сразу же и пожилые женщины стали выходить обнаженными на улицу. Похоже, их ригористичность объяснялась лишь изъянами в собственных фигурах, а так перещеголяли даже лолит, которым надо и на дискотеку, и на роллейболл, и на сегежку, а зрелым женщинам там уже не в кайф, так что гордо и с достоинством носили свои обнаженные телеса взад-вперед по улицам, оценивающе осматривали друг друга. Раньше модницы критически поглядывали на платья и шляпки, теперь так же придирчиво рассматривают сиськи и жопы, выискивая следы целлюлита.

Коля хихикал, комментировал, но привык настолько быстро, что уже реагировал больше на одетых: что это с ними, задницы волосатые или родимые пятна в виде непристойных рисунков?

Они поднимались в скоростном лифте, Коля тоже осмотрел критически в первую очередь женщин.

– Марина давно бы разделась, – заметил он. – Михаил не дает, скотина… Посмотреть бы ее сиськи. Уверен, у нее соски, как блюдца.

– Сиськи мощные, – согласился я. – Каждое в ведро если и поместится, то с трудом. Думаю, муж поскрипел, пока согласился на имплантат. Они все еще дороговаты, а для таких размеров так вообще…

Он сказал с сожалением:

– Аркаша так и вовсе не даст Жанне оголиться. А нее буфера тоже, любая корова позавидует!

Дверь звякнула и отстрелилась в проем. Аркадий вошел осанисто, как вельможа екатерининских времен, за ним такие же важные и солидные в дородности Жанна и Настена, следом Леонид с новой женой и Михаил с Мариной, с ходу начали поздравлять с днем рождения и удачной карьерой, вручать подарки. Я улыбался, кланялся, благодарил, смущенно разводил руками, стараясь не выронить коробочки, а в мозгу засело удивленное: какой взлет, какая карьера, я делаю то, что умею лучше всего, так уж получилось, что таких немного, остальные хороши в спорте, живописи, шитье костюмов, моделировании, биологии и банковском деле, а я вот по двадцать четыре часа в сутки в нанотехнологиях, знаю все вдоль и поперек, у меня жгучая личная заинтересованность, потому я и среди немногих начал, скажем скромно, выделяться. Ладно, из той же скромности скажем, выделился больше одержимостью, чем особыми талантами, но человек устремленный быстрее приходит к цели, чем одаренный всеми талантами гений, который останавливается и нюхает цветочки вдоль дороги!

Коля все-таки поднялся с дивана, пожал руки мужчинам, обнялся с женщинами, зачем-то огляделся по сторонам, брови поднялись в великом недоумении.

– А где Линдочка?.. Всегда выходила навстречу…

– Коля! – сказала Жанна с упреком.

Аркадий произнес важно, как пастор на кладбище:

– Собачий век короток. Она сейчас там, на небесах. Сидит по ту сторону небесных врат и с надеждой смотрит на всякого входящего. Собаки всегда ждут хозяев.

Коля вздохнул сокрушенно:

– Жаль. Такая была веселая. Хоть и толстая.

– Коля! – повторила Жанна. – Она не была толстая. Это порода такая.

– Хорошая порода, – вздохнул Коля. – Люблю толстых… Тебя тоже люблю, хоть ты и не толстая… ну, разве это толстая? Я как-то слона видел… Да, собаки все идут в рай… и ждут нас там. А женщины, увы, в ад.

Гости проходили в главную комнату, громко топая и сбивая пыль с одежды и обуви, домашняя автоматика все уберет, почистит и освежит. Только Настена взвизгнула, когда к ней подбежали крохотные металлические мышки и быстро-быстро почистили туфли. Технические новинки в жизнь входят очень быстро, даже стремительно, если человек не следит за ними, то рискует купить не просто устаревшую модель, а уже снятую с производства, хотя два года назад не была еще и в новинках.

Ко мне это не относится, я жадно хватаю все самое новое.

В ухе легкий смешок, голос Светланы произнес торопливо: «Володенька, мне всего два светофора, и я в твоих объятиях». «Только дворами со стороны бульвара, – ответил я, – на центральной пробка». «Так и сделаю, – ответила она ласково. – Хорошо, когда хоть кто-то о тебе заботится».

Мягкий щелчок отключения связи, я ощутил недосказанность, но Светлана, как хитрая лисичка, бросила намек и тут же ускользнула. А я, не ответив, как будто бы согласился. Правда, почему и не согласиться, все правильно, это ж хорошо, когда о тебе заботятся, вот только прозвучало это двусмысленно, как-то намекающе, а я с некоторых пор очень чуток насчет подобных поползновений. А насчет объятий хоть и в шутку, но я не возразил тут же, а со Светланой это чревато.

Не думаю, что у нее все рассчитано на эффект появления вот такой красивой блистательной в самый разгар веселья. Просто Светлана изменила бы своей натуре, если бы не опоздала. Все она рассчитывает с точностью, как хороший бизнесмен, но, увы, она не бизнесмен, а бизнес-леди, потому не делает допуски ни на пробки, что отнимают десять-двадцать минут, ни на дополнительное подкрашивание век и губ, что отбирает еще с полчасика.

Она появилась яркая и блистающая, ну это как всегда, лицо мокрое от дождя, мелкие капельки повисли на длинных ресницах, успела промокнуть, пока вбегала в подъезд, глаза цвета мореного дуба, сердце против воли застучало чаще, всегда волнует это соединение силы и женственности, ее широкие прямые плечи и высокая крупная грудь, на этот раз дивно и нежно белая на коричневом от солнца торсе, крупные руки с красиво очерченными мышцами, блестящие шишечки плеч.

Я встретил ее на правах хозяина в прихожей, она улыбалась мне глазами, а рот смеялся призывно и зовуще:

– Володенька… дай я тебя поцелую, именинника, с таким повышением! Ты все такой же, я ни за что не поверю, что тебе уже пятьдесят шесть.

– Про твои вечные восемнадцать, – сказал я, – уже ну совсем молчу.

Она поцеловала меня в щеки, потом в губы, полная грудь слегка смялась, не такая уж и вырезанная из твердых пород дерева, только ниппели в самом деле твердые, впились в мои грудные мышцы, как твердая галька. Я ощутил ее мощный зов и сам изумился, что мое тело откликнулось так моментально. Светлана слегка отстранилась, глаза смеются, поняла, даже дразняще приподняла грудь выше, приковывая мой обараненный взгляд. Ее ладонь легонько прошлась по моей щеке, оставляя ощущение дружеской нежности:

– Ты замечательный, Володя. Даже не представляешь, какой замечательный.

– Я вообще великолепный, – отшутился я, чувствуя благодарность, что не взяла, как принято сейчас, за гениталии. – Жаль, кроме меня, этого никто не знает.

– Я знаю, – заверила она. Вздохнула: – Ты замечательный. Мы любим тебя, Володя. Ты – как горный хребет среди нас: не всегда уютный, скажем мягко, но ты твердый, всегда стоишь на своем, а нас то и дело ветер моды заставляет работать флюгерами.

Из комнаты вышел Коля, Жанна с Настеной, Светлана снова поцеловала меня на правах лучшей подруги Каролины, ей можно, при этом снова прижалась горячей грудью, твердой и одновременно упругой, я инстинктивно возжелал, чтобы прикосновение продлилось, однако Светлана хоть и уловила зов моих дремучих инстинктов, но момент не тот, отстранилась и с дружеской любовью всмотрелась в мое лицо.

– Теперь вижу, – произнесла она с подбадривающей интонацией, – с твоими не совсем спортивными добавками стоило рискнуть… Ты все так же молод и силен. Ну, почти все так же. Эти мелкие морщинки у глаз можно игнорировать. А так ты весь из тугого мяса, и остереопороз тебе не грозит.

– Пока о себе знать не дает, – признался я. – Вообще болячки о себе не напоминают… пока. Но и ты все такая же юная красотка…

Она отмахнулась, но инстинктивно напрягла грудь, крупную, женственную и все равно дивной формы.

– Да, конечно. А ты знаешь, через сколько пластических операций я прошла?

– Через сколько? – спросил я тихо и покосился в сторону гостей, совсем недавно еще было стыдно признаваться, что делал пластическую коррекцию или даже вставил металлокерамические зубы.

– Не скажу. Просто не помню.

– А твой шейпинг?

Она отмахнулась.

– Только фигуру малость поддерживаю, да еще грудь вся на упражнениях, а на морду лица времени нет, вот и приходится… У меня сеть шейпинг-клубов, помнишь?

– Найми толкового менеджера, – посоветовал я.

Она отмахнулась с той же досадой.

– Где они, толковые? Все сама, все сама.

Жанна, дождавшись очереди, жеманно расцеловалась со Светланой, обняла, повосхищалась фигурой: сама-то уже как копна, ничего сделать не могу, уже ничего не ем, а все равно пухну, как на дрожжах, ну что ты, какие жиро­сжигатели, я их боюсь, они ж печень губят, потому и жир уходит, с больной печенью любой похудеет!

Настена повторила почти слово в слово, они с Жанной одинаковые по фигурам, как все русские интеллигенты по содержанию, расцеловались, наговорили друг другу комплиментов, увели Светлану шушукаться на кухню. Вообще Жанна и Настена взяли на себя все хлопоты по приему гостей, что значит, готовят обильный стол, мы же в вечно голодной России, никак не наедимся, уже из ушей лезет, жиросжигатели лопаем горстями, но все жрем, жрем, жрем.

Коля выхватил Светлану, как ураган красивую бабочку, утащил на балкон, я слышал, как звучно и чмокающе расцеловался, словно вытаскивает ноги из мягкой глины, дробно прокатилась целая россыпь шуточек, сам же им и похохатывал. Донесся мягкий укоряющий голос Светланы:

– Мы тебя когда-нибудь женим по-настоящему? Я ж тебя с такой милой женщиной познакомила!

– Ах, Света, – донесся его веселый говорок, – если бы она была на тебя похожа…

– На меня? Да она в сто раз лучше!

– Тебя? Да ты посмотри на свои сиськи!..

– Ах, Коля, когда ты поймешь, что в женщине есть не только сиськи…

Послышался его настороженный голос, полный опасливости:

– А что-то есть еще?..

– Ну, Коля…

– Ах да, жопа!.. Ну, жопа сзади, ее не так видно, жопа это потом, а сперва… ох, Светка, ты мне каждую ночь снишься!

– «Тайд» все отстирает, – ответила она безжалостно старой шуточкой из его же арсенала. – А представляешь, как бы все упились на твоей свадьбе? В тот раз ты свадьбу не делал, втихую женился.

– Да, – сказал с колебанием в голосе, – ради хорошей пьянки стоило бы… повторить…

Я ушел в комнату, там Аркадий снова заговорил о добавках, но на этот раз уже в мягких тонах, дескать, можно бы пользоваться, сейчас уже есть накопленный опыт, некоторые в самом деле дают эффект… если верить знакомым, а публикациям не верит ни на грош, но только если с осторожностью, слишком много жулья…

Я поулыбался вежливо и умело подсунул Михаила, хозяина крупной и весьма процветающей фирмы «Здоровье – для здоровых!». Правда, сейчас дела у Михаила пошли на спад, он заметался, не понимает, что случилось, но как объяснить, что человек, ощутивший вкус к здоровью, обычно жаждет идти дальше: быть еще здоровее, иммуннее, защищеннее, с более крепкими костями, безукоризненной памятью… но если раньше достаточно было перейти от добавок к спортивному питанию и гантелям, то теперь пора обратить внимание на внедряемые в тело чипы, чего Михаил пока не приемлет.

А все, что не приемлет неумолимого прогресса, остается в прошлом. Как остались там владельцы фабрик по изготовлению хомутов, шлей, кнутов, тележных осей, бывшие тогда на острие прогресса.

Послышался смех, целая россыпь ржачек, Светлана и Коля вернулись с балкона, такие одинаковые в то далекое время, когда Каролина впервые ввела меня в их общество, и такие разные сейчас: сильно постаревший Коля, обзаведшийся брюшком, хотя теперь от лишнего жирка избавиться проще простого, даже ростом стал намного меньше: хрящи сплющиваются, теряют влагу, начал горбиться, а Светлана из юной принцессы превратилась в статную королеву: блистающую, с идеальной фигурой, безукоризненным лицом, что умеет становиться и милостивым, и недовольным, и гневным, и веселым – но ни на миг не выходит из королевского образа.

Экран у меня под старину во всю стену, но с предельной глубиной и резкостью, что именуется зеркальной, функций у него много, я пользуюсь разве что «экран в экране», да еще иногда разбиваю на сотню экранов, чтобы сразу выхватить нужный канал, но наши мужчины сразу полезли в виртуальные миры, их масса как в он-лайне, так и для скачивания на свой комп. Многие умельцы охотно выкладывают свои придумки в общее пользование, а те, у кого собственная фантазия не очень или руки кривые, скачивают персов и целые моды, пробуют с ними все, что заложили в них изобретательные озабоченники.

Коля, как знаток, сразу отыскал нужный сайт, пару раз кликнул, экран исчез, вместо него открылась роскошно обставленная комната в стиле поздних людовиков, с ложа плавно поднялась роскошная женщина и, на ходу роняя полупрозрачные одеяния, направилась к нам. Я давно не входил в эти миры и ждал, что изображение либо остановится на грани, отделяющей виртуальность от реальной комнаты, ну в крайнем случае приблизится к нам, если голографическое, однако голая женщина подошла медленной танцующей походкой, обняла Михаила, мы услышали звук поцелуя, привычно взялась за его гениталии.

Я отчетливо видел, как под ее пальцами слегка смялась ткань, Михаил довольно крякнул, но тут же воровато оглянулся на кухню. Женщина начала расстегивать ему брюки, опустилась на колени. Коля заржал, как боевой конь при виде новенькой кобылки, Михаил опомнился и начал судорожно отпихиваться обеими руками.

Аркадий схватил пульт и раздраженно нажал красную кнопку с такой силой, что там предостерегающе пискнуло. Экран померк, комната исчезла, как и роскошная баядерка. Коля охнул досадливо:

– Аркаша, ты чё? Самое интересное пропустили!

– Думаю, – ответил Аркадий сухо, – самое интересное было далеко впереди.

– Тем более, – воскликнул Коля с великим возмущением. – Давай запусти снова!

Леонид сказал с усмешкой:

– Тебе хорошо, ты холостой. А нам низзя, у нас жены со старыми принцыпами. Даже Володе нельзя.

Коля оглянулся с недоумением.

– А ему почему?

– За ним Светлана смотрит, – объяснил Леонид наставительно. – При ней на других женщин как-то смотреть… гм… я бы не рискнул.

Коля вздохнул, развел руками.

– Ну, Светлана, это да… Но к ней даже на серой козе не подъедешь, а эти бабы всегда готовы выполнить все, что скажешь. Володька, у тебя последняя модель, где предусмотрены и тактильные ощущения?

Я сдвинул плечами.

– Еще не заглядывал в характеристики. Вчера привезли и установили новый блок. Я вообще-то только по новостным сайтам шарю.

– С работы привезли? – уточнил Коля.

– Нет, – сообщил я честно, – купил. У меня предзаказ на последние модели. Как только поступают, сразу привозят.

Он снова вздохнул.

– Ну да, у тебя ж теперь жалованье выше крыши… Свою фирму открывать не думаешь?

– Я не бизнесмен, – признался я. – Сразу прогорю. Я сижу в очень узенькой нише: шаг вправо, шаг влево – наделаю ошибок. А так я на месте. И мной довольны, и я работой доволен.

Он с сожалением оглянулся на пустой экран.

– Эх, я только читал, что уже научились передавать тактильные ощущения. Представляешь, виртуальных баб можно не только смотреть, но и помять!.. Знаешь, если не соберу денег на такую же модель, к тебе приду, вместе походим по бабам.

– Я тебе лучше денег займу, – сказал я испуганно.

– Я не скоро отдам, – сказал Коля с сомнением. – У меня сам знаешь какие доходы…

– Так дам! По старой дружбе.

– Так брать как-то неловко…

Аркадий сказал с усмешкой, что когда такой вот виртуальный мир, то в самом деле – зачем жена? Жанна, что подошла к этому времени, рассердилась, больно ткнула кулаком в бок, Аркадий охнул и спросил у Коли, может ли себе позволить такое хоть одна из его женщин?

– Виртуальных баб заводят вообще-то те, – сказал я без жалости, – кто раньше с резиновыми забавлялся.

Коля вскинулся.

– Но-но!.. Резиновые – это совсем не то. А виртуальные – это игра, это удобство…

– Ага, – сказал я злорадно, – помню, я как-то провел исследования рынка по сбыту железа, ориентированного именно для таких целей. Знаю-знаю, кто покупает!

– Кто?

– А те, – сообщил я, – у кого жены или подружки – блондинки!

Леонид удивился, переспросил:

– Это точно?

– Это фигурально, – объяснил я. – Есть тип людей, кто обожает рассказывать про блондинок. Блондинки – это то, у чего ай-кью ниже нуля.

Леонид всмотрелся, внезапно интеллигентное лицо расплылась в широкой бурятской улыбке.

– А-а-а, понял!.. Про блондинок рассказывают те, кто боится умных женщин, а виртуальных предпочитают те, кто боятся женщин вообще… так?

Я сказал:

– Это не я сказал, это ты сам сказал! Так что и отгавкивайся от Коли сам. Вон уже побагровел, щас кинется…

Михаил посмеивался, но мне сказал тихохонько:

– А это в самом деле очень серьезная проблема.

– Виртуальные бабы?

– Виртуальный секс, – сказал он прямо. – Володя, рождаемость не просто упала, она вообще прет к нулю!

Я подумал, сдвинул плечами.

– Ну и что? Теперь уже не нужно по сто тысяч человек с лопатами на рытье котлована.

– Да, но… слишком уж тревожно.

Я засмеялся.

– Поля придут в упадок? Европа снова зарастет лесом, как после крушения Римской империи?

– Не знаю, – ответил он. – Просто тревожно. Это ты умеешь как-то просчитывать варианты, а я просто чувствую. И чуйствы у меня тревожные. Как у собаки перед большой грозой.

Из кухни зовуще пропела Настена:

– Мальчики!.. за стол!

Ничего не меняется, мелькнуло в голове. Все те же «мальчики», то же «за стол», как будто со времен, когда племя охотников за мамонтами собиралось у костра и все жрали от пуза, не изменилось. Да, честно говоря, почему должно измениться? Человек вот таким формировался миллионы лет, с чего он вдруг измениться за последние пятьдесят-шестьдесят лет, когда внезапно обрушилось изобилие в еде?

Жанна вдруг охнула, опрометью бросилась к телевизору. Все заохали, даже мужчины, сегодня весь мир ждет открытия Всемирного показа мод летнего сезона, ожидается небывало праздничная церемония. Жанна ухватила пульт, вскрикнула:

– На каком канале?

Из кухни прибежала встрепанная Настена.

– Ты что, дура? Или прикидываешься? На всех! Врубай скорей!

Экран вспыхнул, некоторое время блистали золотые буквы, затем занавес раздвинулся, под невероятно высокими сводами заблистали лазерные лучи. Жанна ликующе вскрикнула, не опоздали, еще не началось, торопливо пощелкала по каналам, выбирая с самым лучшим качеством. Я сел рядом со Светланой, она тоже завороженно смотрит на широкий экран.

Торжественное открытие собрало всех звезд, в зале яблоку негде упасть от президентов стран, премьер-министров, олигархов и прочих сильных мира сего. Раньше так показывали разве что коронование папы римского или инаугурацию президента Штатов, да и то не с таким размахом.

Я, используя возможности встроенного в надбровную кость и скрытого бровью чипа, незримо для других пощелкал по каналам, но помимо всех центральных, даже познавательные каналы Discоvery и Science, не говоря уже о спортивных, музыкальных и порнушных, ведут прямую трансляцию из какого-то огромнейшего зала. Похоже, для такого величайшего события вообще выстроили здание по особому проекту. Прожектора с цветными стеклами и лазерные лучи создают красочнейшее зрелище, как-никак его обеспечивают лучшие из лучших программистов и светотехников…

Правильно, подумал я злобно, правильно. Собрались модельеры с показами мод, не какие-то сраные ученые, придумывающие вакцину от рака, ультрасуперкомпьютеры, сферовизоры, Интернет шестой ступени, отправляющие корабли на Марс и Плутон. Это все херня, а вот придумать новый фасон штанов – это да, это круто!

Пируйте, мелькнула злая мысль, пируйте… Чума пожрет вас первыми. Это даже не пир во время чумы… это последний день Помпеи – бесконечные парады мод, уже настолько причудливых, что и не соображаешь, означает ли сие действо хоть что-то. Или вроде абстрактного искусства, когда на полотне размазанные хвостом осла краски, а публика в восторге… потому что принято быть в восторге. Во всяком случае, в этих нарядах не только на улицу не выйдешь, но вообще никуда нос не высунешь: ни в театр, ни в ресторан, ни на самую разнузданную тусовку.

Но уже заискрился горизонт, уже поднимается заря нового мира. Вся эта нелепость исчезнет. И моду будем диктовать мы, трансчеловеки.

На правах хозяина я не стал смотреть передачу, а сходил на кухню и притащил столик на колесах с винами, шампанским, коктейлями, раздал всем новые фужеры с другим рисунком, иначе как бы отличал, какие для какого коктейля, а сам сделал вид, что мне снова что-то нужно на кухне, и благополучно ускользнул в рабочий кабинет.

Вообще-то у меня вся квартира – рабочий кабинет, но как-то устаканилось, что делим на спальные зоны, гостевые и рабочие, а в «рабочем» у меня такой же экран, только поменьше, по мысленному сигналу быстро пролистались страницы Сеча, пришедшем на смену бессмертному Яндексу, на весь дисплей выплеснулось хаотичное движение броуновских частиц, сменилось разрезом зеленоватой ткани, а внизу высветился текст.

Я сел, быстро пробежал глазами текст, сзади послышались легкие крадущиеся шаги. Я вздрогнул от прикосновения жарких рук, Светлана обняла за шею, прижалась обнаженной грудью. Она показалась мне на диво такой прохладной, что мурашки побежали от наслаждения, топорща каждый волосок, так что я наверняка весь покрылся «гусиной кожей».

Волосы на затылке зашевелились от теплого дыхания. Мягкая горячая грудь опустилась на плечо, а низкий грудной голос произнес с недоумением:

– Что читаешь с таким увлечением, что сбег от зрелища?.. «Пищевое поведение брюхоногих моллюсков является классической моделью для нейрофизиологических исследований… Оно является одним из самых сложных видов поведения у беспозвоночных: ритмически организованное, со сложной, многократно продублированной системой контроля за движениями со стороны высших отделов ЦНС…» Что такое ЦНС? Ладно, это не важно, все равно не запомню… «В таких больших, сложно организованных нейронных сетях большую роль, видимо, играют обратные связи от нейронов, обеспечивающих движение, к нейронам, модулирующим и переключающим разные виды поведения…» Господи, что за чушь?

– Почему чушь? – возразил я. – Посмотри, как интересно дальше: «…В данной работе была поставлена цель попытаться обнаружить такую обратную связь в нейронных сетях пищевого поведения виноградной улитки Helix pomatia: от нейронов буккальных ганглиев к нейронам церебральных ганглиев…»

Она фыркнула, наконец-то разобравшись, что я потешаюсь, взъерошила мне волосы и сказала с наигранной обидой:

– Ты ж технарь! Зачем тебе о моллюсках?

– Моллюсками занимаются конкуренты, – объяснил я.

– Конкуренты? – не поняла она. – Я думала, твои конкуренты такие же несгибаемые железячники.

– И они тоже, – согласился я, – но стратегически опаснее эти вот, биолухи.

– Почему?

– Технарей я знаю, – признался я. – Примерно представляю, с какой скоростью идут, ползут или в каких случаях бегут, и могу сказать, когда упрутся в стену. Могу просчитать варианты, экстраполировать в будущее… а вот биологи… гм… это почти не люди, а какие-то марсиане. Они и думают вроде бы не по-человечески.

Она сказала задумчиво, не спуская с меня пристального взгляда:

– Знаешь, Володя, мне эти биологи куда симпатичнее.

– Как ты нас различаешь?

– Ну, в постели вы одинаковы, согласна, если ты на это намекаешь со всей своей скромностью, но их путь… как-то человечнее, что ли? Все-таки обновляют организм травами, соками, стволовыми клетками, а сейчас пусть даже клонированными органами, но все-таки не железками, которые вы вон, как садисты, встраиваете в себя.

Я покосился на открытую дверь в другую комнату, где Аркадий и Настена затеяли танцы, подражая фотомоделям, спросил с недоверием:

– И что, ты до сих пор ничего не вставила?

Она покачала головой.

– Представь себе. Я даже пирсинга всегда боялась. Каролина уговаривала поставить, я пошла с ней, все видела, но не решилась… Что-то во мне, ну, совсем уж боится, трусит, отбивается. Даже не понимаю что.

– Но ты же с пирсингом, – напомнил я.

Она отмахнулась.

– Это уже потом… И то чуть в обморок не грохнулась, что во мне теперь инородное.

– Ты слишком великолепная, – сказал я, – безукоризненна. Наверное, потому? Чипы вставляют, чтобы компенсировать изъяны или недостатки, повысить свои возможности. А ты и так была всегда на два корпуса впереди!

Она грустно усмехнулась.

– Лестно, конечно. Хотя, возможно, что-то в этом есть. Я и шейпингом, честно говоря, занялась не потому, что надо было фигуру поправить, а потому, что было что показать. А еще мне почти сразу предложили возглавить филиал клуба, рассчитывая, что рекламой послужит моя фигура. Мол, если инструктор с такой фигурой, значит, знает, как ее сделать… Это в диетологии могут пойти к тучному врачу, а в фитнесе выбирают такого инструктора, который сам выглядит… сам следует.

С этой грустной улыбкой она выглядела человечнее, проще, но сразу проступил возраст отчаянно молодящейся женщины. Нет, не пятьдесят восемь, как в паспорте, но все-таки за сорок, а для любой женщины это очень неприятное напоминание.

Я открыл рот, чтобы робко напомнить о возможностях омоложения, но тут же захлопнул с такой поспешностью, словно жаба, поймавшая на лету комара. Такое можно сказать новичку, но у крутых профи, вроде Светланы, на все есть свое твердое мнение, а на дилетантов, вроде меня, посматривают свысока и со снисхождением. Все наши успехи припишут случайности или удачному сочетанию генов, доставшихся от родителей, но уж никак не нашим заслугам в питании и качании.

– Ты всегда была лучшей, – промямлил я. – Ты и сейчас лучшая.

Она улыбнулась благодарно, но в глазах оставалась грусть.

Дом в три часа ночи выглядит странным и чужим, словно марсианский обелиск. Поляризованные окна не выпускают свет, зато по ободку крыши вспыхивают красные огоньки, предупреждение для самолетов и вертолетов. Я покинул машину, где все еще оставался аромат тела Светланы, умный механизм сложил крылья и суетливо побежал в подземный гараж, сам предупредительно объясняя всем сторожам, что свой, здешний, вот и пашпорт, и нагрудный знак, и никакой взрывчатки.

Дверь начала сканировать, едва я остановил машину, она вообще сканирует всех проходящих и проезжающих, вдруг да кто в розыске или на угнанной машине, умельцы все еще находятся, в узком коридорчике я чувствовал, как просветили со всех сторон и буквально пересчитали не только копейки в кармане, но и количество кровяных телец в теле, двери поочередно открывались, я прошел в холл, куда уже спешит с верхних этажей вызванный автоматами лифт.

Прощайте, свободы, мелькнула ироничная мысль, которыми наслаждался мой дед!.. Все просматривается и прослушивается, на что общество вообще-то пошло скрепя сердце. Никому не нравится, когда кто-то видит на экране, как ковыряешься в носу или тужишься на унитазе, зато никто не пронесет бомбу, не установит в подъезде вашего дома.

Более того, такой орел даже не успеет ее смастерить. Точнее, засекут еще на стадии покупки необходимых ингредиентов: в компы заложены проги, отслеживающие все манипуляции с веществами, пригодными для создания взрывчатых веществ. Вот-вот появятся следящие устройства за эмоциональным состоянием граждан, это позволит засекать правонарушителей еще до момента преступления. Я не понял, то ли по каким-то угрожающим альфа-ритмам, что начинает излучать мозг, то ли еще как, но появление человека, готовящегося к убийству, будет вызывать тревогу.

В то же время система как будто сама провоцирует на сопротивление: общество все больше нуждается в ученых, программистах, математиках, высококвалифицированных инженерах – без них цивилизации крах, а ленивое сознание стремится ускользнуть в якобы творческую жизнь дизайнеров, модельеров, парикмахеров, фотомоделей и прочую шоулайф, но детей заставляем учить технические науки, за что те начинают люто ненавидеть этот технологизированный мир и мечтать о возврате к природе.

Эти вот мечтатели, не в состоянии выдержать давление интеллекта, уходят в различные молодежные банды и защитники окружающей среды, что по сути одно и то же. Защитники пингвинов и карманные воры – одно и то же, те и другие не сумели встроиться в систему технической цивилизации, потому стали некими приживалами, паразитами, которых сытое общество пока что кормит и не истребляет ввиду доставшейся от прошлого века снисходительной гуманности.

Дверь открылась, в квартире вспыхнул свет, сразу во всех комнатах, я на этом не экономлю, я потащился на кухню, там предупредительно вспыхнул свет и включилась кофемолка. Услужливо придвинулся стул, я отпихнул его ногой. В широкое окно с холодным сочувствием смотрят льдинки звезд. Я прижался лбом к оконному стеклу, не расплавить бы, перед глазами счастливые лица Аркадия, Жанны, Михаила, Настены… Вот живут же люди, радуются каждому дню, беспечные и беззаботные, упрямые в своих детских заблуждениях, но счастливые, постоянно счастливые… А у меня за все это время не было ни одной счастливой минуты.

Слуха коснулись мягкие шаги за спиной. Я вздрогнул, уставился в зеркало. Ко мне приближается молоденькая женщина в коротком халатике, я рассмотрел ее в отражении, на голове полотенце, капли воды подрагивают в ключицах, босые ноги ступают почти неслышно. Сердце мое тревожно дрогнуло, я нахмурился, не люблю неожиданностей подобного рода, повернулся и посмотрел на нее в упор.

Она вздрогнула под моим взглядом. В глазах, крупных и доверчивых, как у щенка, метнулся испуг, ресницы затрепетали, как у взлетающей бабочки, а рот приоткрылся для ответа, но она только нервно сглотнула, взглянула беспомощно. Руки ее пугливо сжимала полы халата, не давая им разойтись в стороны.

– Кто ты? – спросил я.

Она нервно вздохнула.

– Я?.. Я та, – произнесла она почти шепотом, – которая тебе нужна…

В ее глазах были страх и жалость, странное сочетание, она и страшилась меня, из-за чего мои руки зачесались от желания схватить ее в объятия, прижать к своей груди, успокоить, погладить по голове, сбросив эту турецкую чалму, и в то же время она сочувствовала и сопереживала моему одиночеству, моей подавленности, и сама стремилась как-то поднять мое настроение, заставить улыбнуться.

– Ошибаешься, – ответил я грубо.

Она протянула ко мне руки, но я уклонился и быстро прошел к центру управления квартирой. Сперва мелькнула мысль, что это Коля как-то пробрался, влез в конфиг и малость изменил настройки, но экран чист, запись показывает, что никто из посторонних не приближался с момента установки, допуск только у меня… ага, вот все мои параметры передаются в медцентр, вот требования моего холодильника в интернет-магазин увеличить в поставках продуктов долю бананов, я как та мартышка что-то начал употреблять их вдвое больше, вот рекомендации медцентра добавить кальция, магнезиума, витаминов… а это, гм… черт, этого еще недоставало!

Женщина подошла снова, я чувствовал, как она прижалась всем телом, тонкие, почти детские руки обняли меня за грудь, скользнули к поясу. Стараясь не замечать ее движений, я просматривал загрузочный модуль, ага, вот здесь поленился ставить галочки, пошел дефолт, а для типовухи в минуты усталости и депрессии предусмотрены такие вот кошечки…

Я поставить «отменить», реботнул. Ее пальцы начали расстегивать ремень моих брюк, но в тот момент, когда те соскользнули на пол, свет мигнул, я ощутил, как за спиной слегка хлопнуло, будто лопнул пузырь с вакуумом, ощущение человека за спиной исчезло. Я нагнулся и поднял штаны, чувствуя себя и глупо, и разочарованно: ну мог бы догадаться минут на десять позже, и малость встревоженно. Что-то больно навороченную систему поставили, я ставлю новинки потому, что каждая новая лучше предыдущих берет на себя все заботы по дому: заполняет холодильник, готовит завтраки и обеды, делает кофе по всем рецептам мира, чистит, гладит, пылесосит, поддерживает температуру, кроме того, это и персональный врач-тренер – следит за здоровьем и постоянно дает рекомендации, но, господи, не думал, что когда настроение совсем никуда, то создаст такую вот для утех…

После крепкого горячего кофе голова малость прояснилась, я не поленился заглянуть в моды и скины, что загружаются по дефолту. Все верно, около миллиона разных типов женщин, можно выбрать из них, но для особых случаев предусмотрено очень легко настраиваемое изменение параметров. Женщин можно делать всякими, как по росту, объему, цвету кожи и характеру, так и с некоторой карикатурностью отдельных органов. Гипертрофией или совсем наоборот…

Вот так и попадаешься, когда бездумно со своей страстью к последним новинкам высоких технологий постоянно меняешь быстро устаревающую модель на только появившуюся. Коле такое транжирство и не снилось, не по карману, он при виде тех бабс, которые и раньше могли выдавать мои системы, вообще захлебывался слюной от зависти, но этот агрегат вообще уже чересчур, начинает брать инициативу на себя и даже сумел смоделировать именно такую, которую я едва-едва не…

Впрочем, мелькнула мысль, а что такое? Голографический перс, это привычно даже для самых что ни есть консерваторов. Уже давно виртуальный секс выведен из сферы судебных разбирательств, когда мужья или жены подают на развод лишь на том основании, что партнер пред­– почитает их виртуальным персонажам.

– Какого черта, – сказал я злым голосом. – Я – динозавр. Я – пещерный человек. Я – кто угодно, но я… знаю, что мне нужно.

Порывшись в настройках, на всякий случай вообще вырубил всех голографических персонажей. По крайней мере, их появление без моего прямого вызова. Мало ли что моему домашнему или даже центральному медцентру почудится, что мне для восстановления психического здоровья нужно позаниматься виртуальным сексом.

Проснусь как-нибудь, а со мной в постели блондинка или сладкая рыжеволоска, с которой я, оказывается, в полусонном состоянии, не отличая сон от яви, успел позаниматься совокуплениями. Но страшнее всего, если машина, просмотрев мои тайные желания, смоделирует женщину, неотличимую от Каролины…

Я не хочу стопроцентного психического здоровья! У большинства «простых» психика куда устойчивее, чем у меня. Но я им что-то не завидую. Я лучше буду продолжать ковыряться гвоздем в своей ране, чем глушить себя сексом, развлечениями, виртуальными боями.

2039 год

Не оправдались надежды и прогнозы аналитиков, что нефти хватит еще как минимум лет на двадцать, а цветных металлов – на десять. Два года тому иссякли последние запасы цинка, а в этом закончатся последние запасы меди. Хуже того, через три-пять лет иссякнет последнее месторождение нефти, а через пятнадцать – угля, но альтернативные источники энергии все еще так и не вошли в широкое пользование. Больше всего надежд было на термоядерное топливо, еще пятьдесят лет тому все специалисты предсказывали, что вот-вот, через пять-шесть лет термоядерная станция вступит в строй и весь мир будут захлестывать волны сверхдешевой энергии.

Планета исследована до самого центрального ядра, уже точно известно, что халява кончилась. Ну, если не считать солнечной энергии или движения ветра да приливов.

Мы все любим приводить слова братьев Райт: «Секретами полета люди не овладеют в течение нашей жизни – и даже в течение тысяч лет после этого», или Кена Ольсена: «Нет никаких причин, почему кто-то захочет иметь компьютер у себя дома», вскоре ставшего основателем, президентом и председателем совета директоров Digital Equipment Corporation.

Да, промахи в таких высказываниях великих людей, явно знающих в своем деле больше нас, простых смертных, подстегивает наш оптимизм. Даже такие гиганты не верили, что это возможно, а на самом деле все возможно, все будет, все получим, всего будет столько, хоть жопой ешь. Изобилие, братцы, но не любим вспоминать о таких вот прогнозах, как насчет работающих термоядерных станций в шестидесятых годах прошлого века. Если этот не сбылся, то может не сбыться и другой, о достижении бессмертия? Или хотя бы долгой, в несколько тысяч лет, жизни?

2040 год

Наконец-то суперзвездами стали ученые! В первую очередь те, кто работает над проблемами здоровья, продления жизни. Они сами сперва ошалели от внимания, когда их портреты стали появляться на обложках журналов, да не сугубо научных, а популярных, рассчитанных на простого обывателя, на массовые вкусы.

Поп-звезды и рок-музыканты с их пристрастиями к наркотикам и нездоровой жизни отошли на задние планы. Героем стал, к примеру, скромный доктор наук Валерьев, который сумел подсоединить фрагмент одного гена к другому, в результате чего подопытные мыши стали жить втрое больше. После клинических испытаний в больнице на безнадежно больных половина излечилась, а вторая половина ощутила немалое облегчение.

Доктору Валерьеву сразу же повысили зарплату, но его жалованье не шло ни в какое сравнение с теми гонорарами, которые платили ему телевидение и газеты за интервью, за позволение напечатать его фото, за рассказ, как ему удалось соединить эти хитрые штучки и о какой кинозвезде каким местом он в это время мечтал и думал.

2041 год

Стремительно теряет то значение, какое раньше имел, спорт. Теперь это больше соревнование генетических инженеров: кто смоделирует более прочную структуру соединительной ткани, а когда пошли ломаться при чрезмерных нагрузках кости, то занялись костями. На соревнованиях атлеты поднимают вообще немыслимые веса, смотреть страшно. Да, смотреть страшно как на поднятый вес, так и на самих спортсменов, что уже и не люди будто, а киборги, терминаторы в человеческом обличье.

То же самое и с конкурсами красоты. Началось давно, когда впрыскивали разогретый парафин в женские груди, потом его заменили силиконом, а сейчас любая богатенькая может положить на стол фото понравившейся фотомодели и сказать: хочу, чтобы меня сделали такой же. И умельцы от пластической хирургии делают и фигуру из безобразно толстой и корявой, и морду из монголо-бурятской удлиненно аристократическую, и все-все, чем красотка привлекает взоры восторженных мужчин.

В бодибилдинге, культуризме, пауэрлифтинге и фитнесе та же картина… Здесь, правда, обходятся без операций, но успех зависит от того, какие добавки и сколько их потреблять. Есть такие флакончики, что надо быть диктором сети авиалиний, чтобы потреблять в нужном количестве, но зато горы мускулов гарантированы, даже если все время будешь лежать на диване.

2042 год

Решение насчет ужасающего перенаселения пришло вроде бы само собой. С самой неожиданной стороны. Уже давно замечено, что цена лекарств растет по экспоненте, а стоимость операций вообще зашкаливает, но все эти цены показались смехотворными, когда начались операции на генах.

Стоимость рядового вмешательства в гены, чтобы поправить одну-единственную болезнь, обходилась на первых порах в стоимость новенького авианосца, затем в цену «Боинга», но ниже уже не падает. То есть операции на генах могли позволить себе в самом деле только состоятельные люди, остальные же… остальные довольствуются тем, что дает бесплатная медицина. Но кто им запрещал поднять задницу из кресла, отставить пиво, выключить телевизор и пойти поработать сверхурочные? Поучиться, повышая квалификацию? Вообще поучиться, они и в школе оживали только на переменах, когда можно потискать одноклассниц, дать в лоб младшему, а на уроках отключались!

Цены на модификацию человеческих генов перестали падать потому, что операция доведена до совершенства. У каждого человека своя комбинация генов, потому генные хирурги сперва долго искали, находили и выделяли нужный ген, затем проводили тончайшую и сложнейшую операцию, затем вживляли человеку обратно. Нельзя было такой же улучшенный и исправленный ген вживить другим людям, это не аэрозоль от насморка или аспирин, что подходит всем.

Эти, генетически измененные, сперва ничем не отличались от остальных людей, разве что никогда ничем не болели, затем стали замечать, что престарелые миллионеры быстро молодеют, обрастают свежими мышцами, распрямляются, начинают говорить молодыми уверенными голосами. Потом пришло короткое поветрие, когда многие увлеклись фигурами, наращивая горы мышц до невероятных размеров, но вскоре все поняли бессмысленность такого занятия. Это имело смысл в какой-нибудь Древней Греции или старой Европе, когда каждый килограмм на штанге стоит рек пролитого пота, а сейчас нужно всего лишь сходить в клинику…

И наконец-то началось повальное увлечение резервами мозга. Правда, оказалось, что резервы не так уж и велики, как оптимистически восклицали в прошлом веке: мол, мозг работает на десять процентов, остальное спит, энтузиасты говорили о семи процентах, о пяти, шло некое соревнование, кто на потребу журналистам скажет меньшую цифру, пока не договорились, что мозг работает на два процента, остальное же в резерве…

Оказалось, что на самом деле мозг работает почти на семьдесят процентов. Только тридцать в запасе, но и те подключаются время от времени, когда нужно решить задачу или выбраться из неприятной ситуации. Так что пришлось сперва модицифировать ген, отвечающий за пропускную способность нейронов, а затем сумели расшифровать и поправить ген, отвечающий за абсолютную память.

Как только человек получил возможность запоминать все, что хотел, научный прогресс стремительно прыгнул еще дальше.

2043 год

Машины начинают напоминать танки. Не столько, правда, внешне, но по защитным качествам некоторые даже превосходят: бессмертие потерять намного жальче, чем остаток и без того короткой жизни. А защищать такие машины пришлось еще по весьма прозаической причине: долгоживущие начали прикреплять на ветровое стекло талончик страховой компании, а те, кому долгая жизнь не светит в силу финансовых причин, злились и либо подрезали, либо не давали дорогу, а то и вовсе шли на столкновение, зная прекрасно, что трус обязательно отвернет в сторону.

Страховые фирмы растут, как грибы: после достижения даже не бессмертия, а долголетия, резко возрос спрос на общую безопасность. Одно дело – потерять жизнь, которой и так с гулькин нос, другое – практически бессмертие, ибо сегодняшнее долголетие дразняще обещает плавно перейти в бессмертие. Причем сейчас, когда еще не определилась приоритетная линия, к бессмертию можно прийти как путем генной перестройки, так и банальной заменой отмирающих органов на механические. Можно и самым проверенным и дешевым вариантом: с помощью замены донорскими органами, как раз научились в массовой порядке выращивать отдельные органы в банках.

Спиртное теперь стало редкостью, производство алкоголя во всем мире резко упало. Сперва дорогие коньяки продавали по цене простого вина, а вино по цене пива, а потом, когда закрылось большинство ликероводочных заводов, цены вновь подскочили, теперь любой коньяк и любое шампанское идут по цене коллекционных.

Первым, кто ощутил на себе смену приоритетов, – стало автомобилестроение. Повышенным спросом пользуются автомобили с самыми надежными системами безопасности, а тюнинг впервые начали осуществлять не в сторону украшения железного друга, а в сторону установки добавочных средств сохранения жизни.

Тут же возникла ввиду востребованности новая специальность, моментально ставшая модной, престижной и высокооплачиваемой: сэйфлайфинг. По доходности фирмы сэйфлайфинга, или слайфа, как вскоре сократили, догнали страховые и адвокатские конторы, а специалисты по слайфу зарабатывают выше, чем менеджеры высшего звена.

Михаил, чья фирма практически обанкротилась, наконец решился расстаться с устаревшей, даже допотопной профессией «врача для здоровых людей» и стал слайфистом, хотя в нашей компании зло сам же издевался над свихнувшимися чудаками, стремящимися прожить как можно дольше любой ценой.

Аркадий так вообще перещеголял Колю по количеству ядовитых шуточек, приколов и злых анекдотов, направленных по адресу нового умопомешательства. Да и вообще появился новый вид юмора, приколов, шуточек, ориентированный на аудиторию слайфистов. В короткий срок он обогнал даже юмор программистов, который тоже совсем недавно возник из ничего, но слайфистов и намного больше, и, главное, каждый из нас в той или иной мере слайфист. Даже Михаил хотя и высмеивает это направление, но уж слишком яростно высмеивает.

2044 год

Какая-то хрень с этим продлением жизни. Накатил новый вал ярого антисайонтизма, да такой мощной, что во многих странах идут столкновения с разгневанными неолуддитами. Полиция и внутренние войска не справились, пришлось вывести из казарм солдат, а из них хреновые защитники: им резкое продление жизни не светит, жалованье не то, защищают высоколобых неохотно, но дисциплина все же взяла свое. Повстанцев сумели рассеять, сейчас идут аресты, но не слишком явные, чтобы не накалить обстановку снова.

Теперь уже и по своему опыту вижу, что на всех этапах прогресса возникают движения против него родимого, прогресса. Против любого: обычных ткацких станков, как проявили себя первые луддиты, против нанотехнологий, генетики, пересадки органов, модифицированных продуктов… Вообще против всего, что несет прогресс.

Если смотреть с каких-то заоблачных высот, воспринимая человечество как единое целое, то оно реагирует, как и отдельный человек, вполне адекватно перед принятием какого-то решения: колеблется, сомневается, рассматривает доводы «против», но… все-таки идет дальше. Однако это видно только сверху, очень даже сверху, а здесь льется кровь, люди мечутся, цепляются за старые иллюзии, защищают свои взгляды уже только потому, что они свои, родные, и не важно, что взгляды отражают средневековые идеалы, а жизнь стремительно ушла вперед…

На очередной мой день рождения Леонид пришел с очередной новой женой, очаровательной женщиной, сделанной пластическими хирургами под Памелу Андерсен, такая же огромная грудь и тонкая талия, пухлые сексуальные губы и высокие скулы. Мы обменялись рукопожатием с Леонидом, я повернулся к его жене.

– Ого, Леонид, я тебя поздравляю! Какая у твоей жены грудь!.. Можно потрогать?

Она рассмеялась, польщенная.

– Да, конечно! Убедись, что настоящая.

Я пощупал ее молочные железы, тяжелые и горячие, однако идеальной формы, не столько для того, чтобы в самом деле убедиться, сколько чтобы сделать ей и Леониду приятное. Даже приподнял маечку, обнажив груди, кожа снежно-белая, а розовые кружки горят, как расплавленные комочки металла.

Леонид гордо улыбался, не все женщины так следят за собой, не все. Даже в век расцвета пластической хирургии это требует усилий, работы, а большинство живут расслабленно, в полном соответствии с девизом бомжей: «Принимайте меня таким, какой я есть». Или какая я есть.

Он хлопнул жену по заду.

– Иди помоги Настене с обедом. А мы с Володей пока посидим у телевизора.

Телеэкран наклеен на стену от пола и до потолка, а также от стены и до стены. Мощные ускорители позволяют трехмерность, неотличимую от зеркального отражения, пока такое не каждому по карману, но я скорее не куплю себе новые туфли, чем откажу в новейшем чипе, видеокарте или материнке нового поколения.

– Переключи на городской канал, – попросил Леонид. – А теперь – на районное вещание…

– Что-то интересное?

– Увидишь, – сказал он загадочным голосом.

Я быстро отыскал в меню из тысяч каналов свой доморощенный, нажал Enter, экран мгновенно сменил картинку с показа мод… достали с этими показами!.. на залитую солнцем площадь. Ветер холодный, люди вышли в теплых плащах, воротники подняты, отчего у всех вид зловещий, как у старинных заговорщиков против короля и королевы.

– Смотри-смотри, – сказал Леонид.

– Куда смотреть?

– На главную трибуну!

– Сейчас отыщу…

Я зумил изображение, чтобы вся площадь помещалась на экране, отыскал трибуну и укрупнил кадр. На покрытом зеленым, как знамя пророка, помосте толпились человек десять, все крайне интеллигентного вида, я с удивлением узнал среди них Аркадия.

– А наш доцент не такой уж и тюфяк, – сказал Леонид с удовольствием. – Показал себя даже руководителем вот такого плана…

Я прислушался, Аркадий как раз взял слово и заговорил красиво и пафосно, но очень убедительно, слова подбирает точные, бьющие наповал, его слушали с неослабным вниманием, время от времени толпа взрывалась ликующими воплями. Похоже, это именно Аркадий вывел народ на улицу, требуя полностью запретить животные продукты. Я подумал, что у нашего доцента вообще каша в голове: то протестует против всех высоких технологий, то вдруг принимает и даже горячо ратует за последнюю новинку – создание полноценной искусственной пищи, что сохраняет все вкусовые качества мяса, рыбы и любых овощей и фруктов, какие пожелаешь.

Леонид осматривал многолюдную демонстрацию, в круглых глазах насмешка.

– Как сказал бы Коля, – заметил он, – вегетарианцы на марше. Абсолютные вегетарианцы!.. Те, что ели траву, в глазах этих, что на площади, тоже убийцы. Траву убивают и едят, как такое можно в просвещенном мире?

Я смолчал, здесь с Колей и Леонидом, оба страстные мясоеды, мы не столкуемся. Я сразу же перешел на такое странное споначалу питание и ничуть не жалею. Даже раньше, когда начал потреблять биодобавки, креатин, протеин, минералы и витамины в капсулах, так что для меня переход на такую еду прошел почти незаметно. А вот Леониду нужно обязательно видеть перед собой тушку убитого и зажаренного зверька или зверски замученной рыбы.

– Аркадий на месте, – сказал я. – Интеллигенция, как ничто другое, хороша в разрушении и протестах любого рода.

– Аркадий не разрушитель! – запротестовал он.

– В революционеры идут, – напомнил я, – кто не сумел найти себе места в мире. Такие и берутся изменить весь мир, вместо того чтобы изменять себя…

Он повернулся и посмотрел на меня в упор.

– Это плохо?

– Революционеры должны быть, – признался я. – Беда в том, что революционером быть в самом деле легко. Плюс ореол героя… А вот стать в обществе крупным ученым, политиком или любым заметным деятелем, чтобы и дальше тащить цивилизацию к светлому будущему, – у многих кишка тонка. Вот и прут стадами в революционеры, ниспровергатели основ, в «зеленых», уличные банды, андеграунд, пирсинг…

Он спросил с недоумением:

– Постой-постой, а пирсинг при чем?

Я отмахнулся.

– Его тоже ставят из революционного протеста. Против засилья старого мира, в котором нет пирсинга.

Он потряс головой так, что губы зашлепали, как у собаки уши, когда выбирается из воды и отряхивается.

– Э-э-э… не понял. Все равно не понял. Но ладно, это не важно. Главное, за технологиями нужен глаз да глаз! Вообще за наукой надо присматривать. А то от нее больше гадостей, чем полезности…

Я демонстративно огляделся по сторонам.

– Конечно, и телевизор – гадость, и мгновенная связь, избавление от большинства болезней, комфорт, изобилие… Все это можно осуждать, но что-то никто не отказывается!

– Это совсем другое дело, – ответил он с достоинством. – Даже из другой оперы.

Я попытался смолчать, некоторые вещи настолько очевидны, но доказывать их бессмысленно: оппонентами движет не рассудок, а вера. Или неверие, это не важно. Аркадий гордо заявляет, что никогда не позволит модифицировать свое тело, он-де не киборг, а человек, который звучит гордо, а сам зачем-то утром и вечером чистит зубы пастой, убивающей микробы и сохраняющей эмаль, предпочитает витаминизированное молоко, ежедневно бреется, посещает стоматолога и, гад брехливый, модифицирует свое неприкосновенное тело серебряными пломбами в зубах!

А зачем аппендицит удалил, мелькнула ироническая мысль. Эх, дурачок… Ну хоть не такой, как эти несчастные, что вообще рехнулись на «тайных знаниях тибетских мудрецов», настрадамусей Предсказамуса, целебных чаях китайских императоров и волшебной мази из говна индийских коров. Тех вообще пора в психушки, а этот вполне адекватен, если дать лопату и поручить рыть от забора и до обеда.

Михаил прислушивался с интересом, но в разговор не вступал. Положение у него двойственное: как интеллигент должен бы поддерживать Леонида, однако как преуспевающий бизнесмен, чей бизнес развивается благодаря высоким технологиям, позволившим людям от избытка всего-всего заниматься здоровьем… Даже здоровым людям.

Женщины тоже помалкивали, они не столь принципиальны и с удовольствием пользуются плодами высоких технологий. А раз так, то по примитивности своей у них язык не поворачивается так уж обвинять науку во всех преступлениях и грехах. Да и вообще они в кухне только уши временами вытягивают, проверяют, о чем мужчины сплетничают.

Леонид фыркнул и оглядел всех поверх голов.

– По-моему, – сказал он громко и веско, – бессмертие – жутко скучно. К нему даже приближаться не стоит.

Михаил снова промолчал, я видел, что смотрят на меня, развел руками.

– Я не стану говорить, что это только ваше мнение… я считаю, тебя, Леонид, очень неглупым человеком. Я не стану говорить, что ты, по моему мнению, просто прикидываешься. Тебе жутко жаждется войти в это бессмертие, но хочется, чтобы никто не увидел, как тебе этого хочется… а чтобы тебя либо переубедили, либо привели в бессмертие насильно. И тогда ты, побурчав, примешь тот мир… чтобы бурчать и критиковать дальше, ибо русский интеллигент, ничего не производя и не создавая, тем не менее все осуждает и все требует изменить. Как, он не знает и гневно отвечает, что это не его дело – знать, он-де не врач, он боль, он священная и посконная боль всенародная…

По-моему, я переборщил, даже начал жестикулировать и подвывать трагически, чисто в духе русского интеллигента, высокопарно рассуждающего о судьбах культуры и цивилизации. Леонид смотрел сперва с укором, потом отступил и уставился почти враждебно.

Михаил сказал предостерегающе:

– Володя, вы чересчур…

– Согласен, – сказал я поспешно, – извините, Остапа понесло. Это я так выравниваю… перегнутое.

– Да уж перегнули, – сказал Михаил, он оглянулся на угрюмо замолчавшего Леонида, – хотя, конечно, какая-то часть правды в ваших словах есть…

Леонид фыркнул.

– Правды? В чем?

– Да я по своим пациентам смотрю, – ответил Михаил, защищаясь. – Ну не хотят люди не то чтобы умирать, даже стареть не хотят!.. И таких все больше и больше.

– А ты этим и пользуешься, – сказал Леонид осуждающе.

– Я врач, – ответил Михаил со скромностью, что паче гордыни. – Я обязан помогать даже здоровым, если они хотят стать еще здоровее, иммуннее, крепче, моложе. Так что могу допустить мысль… только допустить!.. что некоторые, особо зацикленные на проблеме здоровья, могут и ввести в тело дополнительные… э-э… датчики. Ну, сигнализирующие о повышении уровня сахара в крови…

Леонид сказал с великим презрением:

– Мы говорим не о датчиках! Датчики великая русская культура как-то способна еще допустить… при определенных условиях, но речь идет о вовсе чудовищном вмешательстве в человеческий организм!

Михаил сказал быстро:

– Это не я говорю! Это – Владимир.

Взгляды обратились в мою сторону, я скривился, сказал с безнадежностью:

– Ну почему мы все время врем? Почему не сказать правду?

– А в чем, по-вашему, правда? – поинтересовался Леонид ядовито.

– Мы ее все знаем, – ответил я с великой неохотой, – но… молчим. Так принято. Человек смирился с неизбежностью смерти, но чтобы не выглядеть побежденным, делает вид, что сам отказывается не только от бессмертия, но даже от долгой жизни. Жрет, что попало, пьет, лезет под пули… Так вот мы говорим правду: мы хотим жить вечно!.. А насчет скуки бессмертия… признайтесь, это же несерьезно! Что, в вашей нынешней жизни не бывает скуки? И что, вешаетесь?.. Вечная жизнь точно так же может быть увлекательной или скучной, все зависит от вас. Попутно вопрос: а мертвым быть весело, да?.. К тому же, если в вечной жизни станет скучно, то вон дверь на балкон. Прыжок на асфальт… у меня какой этаж?.. всего-то делов!

Передача с центральной площади закончилась, пошли новости о столкнувшихся поездах в Бразилии, о чудовищном цунами в Индонезии, где смыло и унесло в море полмиллиона человека, разрушены три города и сотни поселков. Тут же телеведущая защебетала о новой выставке цветов на Манежной площади, я покосился на Леонида и Михаила, но у них, как у истинно русских интеллигентов, память если и не коротка, то избирательна, не возопили, что надо все бросить и кинуться помогать этим индонезийцам.

Наконец перестали лицемерить, мелькнула мысль. Наконец-то перестали по всем каналам показывать, как к обвалившемуся дому бросаются со всех сторон спасатели с невероятным снаряжением, как президенты стран выражают соболезнование, а высшие должностные лица прерывают все дела и тут же оказываются на месте трагедии, ах-ах, люди гибнут, как можно…

Да, гибнут. Но когда чудовищная волна сметала все на побережье и топила сотни тысяч людей, в Европе как раз был обеденный перерыв, миллионы рабочих и служащих сидели за обеденными столами и поглядывали на экраны включенных телевизоров. Ни у одного не выпала ложка из ослабевшей руки, ни один не бросил есть, ни один даже не утратил аппетита. Все усердно работали ложками, вилками, сочувствовали – так принято! – прикидывали, сколько погибших окажется при окончательном подсчете. Потом одни радовались, что угадали, другие огорчались, что так промахнулись.

Да, экономика правит даже моралью. Когда взлет промышленности потребовал массу рабочих рук, их катастрофически не хватало, тут же придумали, что женщина – тоже человек, имеет все те же права, а значит – может работать на фабрике, заводе, в институте, школе и везде-везде, вплоть до того, чтобы служить в армии.

Сейчас так же стремительно в мир ворвалась автоматизация. Такое обилие рабочих рук, оказывается, уже ни к чему. Машины везде заменяют работающих, а многомиллионные толпы бездельников, орущих «Хлеба и зрелищ!», зачем в современном обществе? Тем более не нужны и даже опасны будут в будущем.

Так что мораль общечеловеков, характерная для прошлого, двадцатого века, уже не катит в двадцать первом. Это в прошлом был лозунг, что и дебилы – люди, всяких нарков и бомжей надо подбирать и лечить, затрачивая на них колоссальные средства… а зачем? Простите, в прошлом веке еще как-то было оправданно, а сейчас… зачем? Инстинктивно все чувствуют, что столько народу уже не нужно, потому такое равнодушие к сотням тысячам погибших, хотя там не все нарки, бомжи, дебилы…

И уже видна первая, а потом и вторая волна трезвой морали людей двадцать первого века. А за этими волнами угадывается в блеске молний страшный девятый вал, что сметет все и вся.

За стол садились несколько притихшие, угнетенные, и только появление Коли со Светланой заставило всех снова заулыбаться и вспомнить старые деньки.

Через пару дней вечером мрачно гнал машину по опустевшему кольцу, в черепе толкутся мысли, мыслишки, а поверх всех накладывается одна, злая, угрюмая и какая-то мизантропья. Сегодня опять столкнулся с такими же, уже на работе… Сколько их! Идиоты, выступающие против бессмертия, либо прикидываются дурачками, либо страстно жаждут, чтобы их опровергли. Когда говорим о продлении жизни, никто не имеет в виду, что продлить годы в доме престарелых. Каждый хочет расти и взрослеть дальше, умнеть, учиться, развиваться за те жалкие семьдесят лет, что отпущены природой.

Как ни крути, а мудрость все-таки зависит от зрелости. Такие старики, как Софокл, Рассел, Шоу, в последние дни жизни творили ярче и лучше, чем в молодости, а если бы они прожили еще пару сот лет? Если бы до наших времен дожили Ломоносов, Ньютон и прочие гении, какая жизнь была бы яркая и красочная!

Внезапный холод охватил меня с такой силой, что затрещали мышцы. Я вздрогнул, зябко повел плечами. Страх не уходил, пугающая тоска разлилась по всему телу, как замораживающий яд. Представилось, что ничего не удастся, ничего не получится, все провалится и мы так и останемся без наномашин, без расширения сознания, бессмертия, неограниченных возможностей…

Это что же, я никогда не увижу, каким мир будет через тысячу лет, даже через сто?.. Я не увижу, каким я сам мог бы стать через сто, двести, тысячу лет? Не увижу вблизи дальних планет и раскаленных звезд, не постою на противоположном краю Галактики?

– Работать, – сказал я себе вслух, – работать, лодырь… Сейчас приеду, вмажу большую чашку кофе и – за работу, за работу…

2045 год

Аркадий постарел, постарел, начал горбиться. Неопрятные седые волосы падают на плечи, вообще слишком длинные, такие раньше носили композиторы, но розовая плешь заняла всю макушку, нос удлинился и закрючковател. Живот переваливается через ремень, все признаки зеркальной болезни. Даже голос стал хриплый и скрипучий, но энергии все еще не занимать: избрали председателем регионального комитета по защите человечества, Жанна жалуется, что Аркадий дома бывает от силы два-три дня в неделю, а то все разъезжает по городам, вербуя сторонников.

Наверное, мы держимся за старую компашку еще и потому, что в нашем возрасте друзей уже не заводят, а только теряют. Знакомиться и легко сдруживаться – это привилегия молодости, а нам в этом деле очень нелегко, потому друг к другу относимся особенно бережно, хотя, конечно, у каждого свои тараканы, Аркадий вообще чувствует себя народным трибуном, остальные его поддерживают кто бурно, кто молчаливо, а я, белая ворона, когда отмалчиваюсь, а когда что-то вякаю в защиту технического прогресса, который вообще-то не обязательно так уж отвратителен и уничтожающ. В смысле, культуры уничтожающ.

В последнее время я научился защищаться с улыбочкой, что как бы смягчает мои слова которые сами по себе достаточно жестки, а с точки зрения их культуры даже отвратительны и уничтожающи. А с улыбочкой как бы говорю всем своим видом, что, мол, не принимайте все так уж всерьез, я же сам вроде бы подтруниваю над своими словами, в них не обязательно все так уж обрекающе и безысходно для великой русской культуры и великой русской интеллигенции, хранительницы извечных и непреходящих ценностей всего человечества.

Я уже твердо здесь и везде, где меня знают, считаюсь трансгуманистом, то есть признающим человека не конечным продуктом эволюции, а всего ступенью к более совершенным формам. Транслюди – это те, кто постепенно подготавливает себя к переходу на качественно высокий уровень. Начинать можно с простейших действий: заниматься своим здоровьем и постараться осваивать новые профессии, более технологически совершенные, постараться освоить хотя бы английский язык, хорошо бы еще развивать или способствовать развитию тех областей, которые ведут не к антиквариату, а приближают технологическую эру…

Словом, я по всем параметрам – трансчеловек, потому Аркадий чаще всего именно меня атакует обвинениями в бесчеловечности, аморальности и даже каннибализме.

Я возразил:

– Как вам ни покажется странным, но наш каннибальский трансгуманизм прекрасно совместим со всеми этическими системами. Мы считаем, что имеем право считать улучшением положения человечества, если улучшается положение отдельных людей.

Аркадий вскинул руки, призывая компашку в свидетели, что я попался, воскликнул с великим торжеством:

– Вот!.. Вот оно, слово каннибала!

– В чем оно? – спросил я.

– Вы открыто признаете, – заорал он, – что собираетесь улучшать положение отдельных людей, а не всего человечества!.. Вы сказали то, о чем стеснялись сказать даже фашисты!

Я поморщился.

– Знаете, меня не пугают ярлыки типа «фашист», «коммунист», «расист» или что-то еще. Это моего отца разве что еще могло вогнать в трепет, а для меня это только сухие листья давно срубленных деревьев. Я считаю… мы считаем, что только человек сам может и должен судить, что для него хорошо или что плохо. Нельзя человечество загонять в рай дубиной. Нельзя тащить на веревке. Мы, трансгуманисты, являемся сторонниками личной свободы каждого, будь это президент страны или последний пропойца под забором. Сторонникам личной свободы и морального права самим выбирать: использовать или нет технологические новинки для продления жизни, усиления работоспособности, расширения своего интеллекта.

Леонид и Михаил явно задумались, вижу по лицам, их жены смотрят на них преданными глазами и ждут указаний, как правильно реагировать, Коля просто не врубился, Аркадий выкрикнул с тем же ожесточением:

– А как он может купить этот чип, расширяющий ему интеллект, если у него нет денег?

– Пусть копит, – ответил я холодно. – А если все зарабатываемые деньги вбухивает в покупку водки ящиками, то что же, я должен ему отдать свой чип? Или чей-то?.. Нет уж, время лжегуманизма прошло. С этой дрянью нянчились, потому что она была нужна на грязных работах. В том будущем, куда мы идем, грузчики не нужны. А здесь они могут остаться и такими.

– Здесь, это где?

– В этом мире, – уточнил я. – В этом обществе. В конце концов, и без чипов жить можно.

Он сказал язвительно:

– А с чипами будет только золотой миллиард?

Я сдвинул плечами.

– Что такое золотой миллиард? Это те, которые так и не стали общечеловеками даже в самый что ни есть разгул этого психоза. Общечеловеки – это остальные шесть миллиардов. Тупейшее стадо. Принадлежность к золотому миллиарду не выражается в миллионах долларов на счету или в стране проживания. Золотой миллиард – это люди, которые мыслят самостоятельно.

Леонид сидит, обняв за плечи свою Памелу, сказал из угла своего уютного дивана:

– Полагаешь, самостоятельно мыслит один из семи? Оптимист!

Я отмахнулся.

– Миллиард – красивая цифра. Ты же знаешь, круглые цифры всегда врут. Можно, конечно, сказать, что каждый из мыслящих самостоятельно не даст утонуть в животной морали общечеловеков своей родне и друзьям, так что всего может оказаться и побольше миллиарда…

– Все равно миллиард – многовато.

Я отмахнулся уже с раздражением.

– Ну что вы прицепились к этому слову? Ну, будет на самом деле полмиллиарда, а то и меньше, какая разница? Суть не в термине. «Золотой миллиард» – это подготовка общества к шоку. Ведь в один миллиард все-таки легче попасть, чем в миллион! А когда смирятся, что на планете останется миллиард, а остальных – под нож, тогда можно будет осторожно поправить, что на самом деле не миллиард, а… сто миллионов. Или же десять.

Они все смотрели на меня с ужасом. Аркадий сказал почти шепотом:

– Вы в самом деле полагаете, что ваши каннибалы решатся простых людей… под нож?

Я невольно засмеялся.

– Мало вам Коли, никак шутки понимать не научитесь. Зачем под нож? Можно оставить все, как есть. А самим уйти дальше. И наконец-то свершится то, о чем всегда мечтали все века! То, о чем гласит Библия, – к Богу отправятся избранные. Остальные… останутся. Одно дело нянчиться с алкоголиками и наркоманами, стараться лечить и перевоспитывать рецидивистов, другое – стараться сделать их умнее. Разве сейчас правительства не заботятся о людях? Постоянно вносят в пищу важные добавки, что незаметно искоренили остававшиеся болезни. Сейчас у всех здоровые зубы от рождения и до глубокой старости, никто не болеет даже гриппом, но народец вместо благодарности обвиняет власти во вторжении в личную жизнь! Какое вторжение, никто силой не тащит в будущее. Это уже никому не удастся. Но даже если бы удалось – на фиг в нашем светлом… в смысле, из силовых полей, будущем всякая мразь, что и там будет жадно оглядываться по сторонам: что бы украсть, кого бы ограбить, какую бы звезду загасить за неимением лампочки в подъезде, какую галактику разбить, как привыкли бить зеркала в лифтах?

Аркадий поморщился.

– Володя, вы чересчур, чересчур… Это же люди, в конце концов!

– О гуманизме, – возразил я, – и всеобщем равенстве хорошо говорить и чувствовать себя этаким хорошим и праведным, когда это ничего не стоит. Мол, все люди, от миллионеров до распоследних бомжей и наркоманов – равны и права имеют равные. О наркоманах и прочей дряни нужно заботиться, это считается хорошим тоном, лечить их и всячески уговаривать бросить это дело.

– А разве не так?

– Херня на постном масле, – ответил я достаточно откровенно. – Сейчас – да, по крайней мере на бумаге и права есть у каждого наркомана или рецидивиста, и суммы государство выделяет на лечение и уговаривание бросить и завязать. А завтра, простите, уже и на бумаге придется внести ясность. Наступает время, когда в самом деле скоро начнем приобретать сперва бесконечную жизнь, а потом и бессмертие. А вместе с тем и невероятную мощь. Ну, скажем, если сейчас простой человек сможет включить и выключить свет в туалете, то завтра сможет зажигать и гасить звезды. А это, знаете ли, налагает… Наркоман пусть гасит и зажигает в себя в туалете свет хоть всю ночь, но к звездам я бы таких не допускал.

И – не допустят. Это понятно, против этого даже спорить не приходится. Равноправие равноправием, но все-таки… вы же понимаете…

– Понимаю, – кивнул Аркадий и спросил быстро: – А кто мешает этих наркоманов вылечить? Исправить их генетический код?

Я криво улыбнулся.

– Скажите еще, вообще наделать искусственных существ. Ну там киборгов всяких с идеальными генами. Если людей накрывает горная лавина… или пусть даже гроза с градом, под удар попадают всякие, но если человек стал наркоманом, в то время как вокруг другие не стали, то червоточина в нем самом. Такого от одного вылечишь – в другом месте порвется. А менять гнилые гены на «хорошие»… простите, как далеко зайдем? Я полагаю, в целях осторожничания будут пока что пропускать в будущее только нормальных людей, от которых хотя бы не исходит угрозы обществу.

Он умолк, смотрел с удивлением. И другие, как я только что заметил, смотрят на меня так, будто это я решаю, кого пропускать в будущее, а кого оставить в этом счастливом мире развитого рыночного капитализма.

2046 год

Позвонила Жанна, со слезами прокричала в трубку, что Аркадий в реанимации. У него инфаркт, ну кто бы думал, никогда ничего подобного, здоров как бык, а тут вдруг…

Часа через два, когда кризис миновал, мы с Жанной вошли к нему в палату. Он лежит, желтый и бледный, как персонаж из старых фильмов о властелине мира: весь в нашлепках биодатчиков, что мониторят жизненные процессы, бедра и ноги охватывает гибкая металлическая труба, делая его похожим на самца русалки. Как я догадался, это чтобы не поднимался в туалет. И вообще не тужился, сейчас ему и такие усилия в тягость.

Врач остановил нас в дверях.

– Родственники?

– Да, – ответила Жанна, а я кивнул.

– Запустили вы его, – сказал он с неодобрением, – запустили. Даже старыми методами предынфарктное состояние засекают за пару суток, а современными так и вовсе… Он что, алармист?

Жанна замотала головой, я сказал уклончиво:

– Немножко. Он осторожный человек.

– Осторожные живут спокойней, – согласился он. Вздохнул: – Но – недолго. Пять минут на общение, не волнуйте его. После реабилитации убедите его вшить чип контролера или хотя бы мониторинга.

– Обязательно! – пообещала Жанна горячо.

Потом мы с Михаилом, разбирая все по дням, пришли к выводу, что помешало как раз быстрое выздоровление Аркадия. Хотя инфаркт обширный, но Аркадий к вечеру ходил по палате, на другой день прогуливался по коридору, а на третий день его выписали. Вернулся почти вприпрыжку, Жанна сразу же заговорила о чипе – контролере сердца, Аркадий от контролера отказался, но на мониторинг согласился.

Договорились на операцию по установке такого чипа на понедельник. Затем перенесли на пятницу, потом сдвинули еще на три дня, и хотя операция пустяковая, теперь грудную клетку давно не вскрывают, все через крохотные проколы, но что-то да мешало, а когда наконец подошел день по установке чипа, Аркадий наткнулся в Интернете на тревожное сообщение одного из хирургов, специалистов по опухолям.

Оказывается, в ряде случаев такие инородные тела становятся мишенью для всех сил организма, которые стараются его вытолкать, как занозу. Но если это не удается, то организм обволакивает такой предмет плотной капсулой. Беда не только в том, что эти чипы становятся слепыми и глухими, а что капсула может стать зародышем быстро прогрессирующей опухоли.

– Это еще что? – сказал он нервно. – Рак?.. Так от него избавиться потруднее, чем от инфаркта!

Я возразил:

– Ты не горячись, не горячись. Во-первых, газетчики наверняка все приукрасили и сгустили краски. Надо увидеть заявление самого хирурга, как оно есть, а не в пересказе Рабиновича, который по телефону напел арию Поваротти. Во-вторых, не сказано, что чип обязательно капсулируется, иначе их бы не ставили вовсе. Во-третьих, капсула только может стать зародышем, но не значит, что станет обязательно…

Он потряс головой.

– Нет, нет и нет!.. Другие по десять инфарктов переносят, и все как с гуся вода!.. У меня только первый, к тому же сейчас из инфаркта вывести, как два пальца… об асфальт. Нет, Володя, ты не уговаривай. Сам весь очипенный, вот и других совращаешь… Я уж лучше пока обожду окончательных результатов.

– Да не так все и страшно, – сказал я, – ты посмотри…

– И смотреть не буду, – отрезал он. – Они так, гады, спешат друг перед другом, выпендриваются, кто быстрее сообщит, кто быстрее запустит в производство, а то, что не до конца проверенное, – их не волнует! Им побыстрее бабки срубить. Я что, дурак? Я все вижу.

Я развел руками. По его логике я либо дурак, что поддался на дешевые приманки жуликов от медицины, либо жалкий трус, что хватается за все новинки фармакологии и медоборудования.

– Ладно, – сказал я наконец, – каждый выбирает по себе.

Он сказал с некоторой досадой:

– Я не знаю, чего ты, как с цепи сорвался! Был же такой спокойный, осторожный. Ну прямо пескарь! Всегда семь раз отмеришь, прежде чем резать… А сейчас бросаешься на все это непроверенное и очень опасное. Нет, тут ты не прав.

Возразить нечего, он прав. В самое деле, вся современная фармакология – непроверенная и опасная. Проверенное и безопасное разве что аспирин да анальгин, да и то не на все сто: вдруг кто через год откроет пугающие свойства, а весь это вал лекарств и добавок, спешно и в погоне за прибылью выброшенных на рынок, – очень опасно.

Однако… есть ли альтернатива?

Второй инфаркт застиг Аркадия в лесу, когда ушел собирать грибы. Будь это в городе, на улице или в транспорте, помощь оказали бы мгновенно, но он ненавидел «вонючий город» и старался при любой возможности выбраться на дачу, с восторгом описывал выезды на природу, нетронутую и незагаженную, рассказывал, какая у них чудная глухомань, человека на сто верст не встретишь, а зайцев, белок и всевозможных диких птиц – видимо-невидимо…

Нашли его уже остывшим, Жанна опухла от слез, мы утешали, как могли, что-то редеют наши ряды, а ведь еще и старость не пришла, что-то рано начинаем уходить из жизни. Хотя, конечно, статистические семьдесят лет потому и средняя продолжительность жизни, что одни живут до девяноста, а другие мрут в двадцать. Вот и получается, что получается.

Я посмотрел на скорбные лица, вдруг почудилось, что у всех одна и та же мысль: мол, Аркадий помер в семьдесят лет, значит, я проживу дольше среднестатистического. Не проживете, мелькнуло у меня с пугающей ясностью. Скорее всего, и я не проживу, но только потому, что приму не тот препарат или окажется с обратным эффектом, а вот вы просто пройдете свой жизненный срок, отведен­ный вам природой – тупой и слепой, что не отличает вас от червей или тараканов, – и помрете от старости как раз в то время, когда наберетесь и знаний, и опыта, и возможностей что-то полезное сделать…

2047 год

Коля баймил, баймил, баймил, в его квартире виртуальные миры становились все изощреннее, насыщеннее, бабы всякий раз новые. В отличие от Михаила он не страшится заглядывать в инструментарий, сам модифицировал, хотя, конечно, как рядовой юзер, может разве что поменять скин и формы, второе делает с особенным удовольствием. Да, разработчики, преимущественно мужчины, в этом постарались на славу, заложили в прилагаемый редактор такие возможности, что любой еще на стадии покупки начинает ронять слюни.

Он часто приглашал в гости, обычно я увиливал, хотя и понимал, что может быть истолковано как «зазнался», «они ж теперь генералы», но когда Коле исполнилось семьдесят, круглая дата, я прямо с работы отправился к нему на юбилей.

Автоматика распознала меня и пропустила без расспросов, что значит, допуск у меня высокий, могу приходить в любое время без предупреждения. Правда, если бы я приходил в самом деле без предупреждения, Коля наверняка бы все-таки ввел какие-то ограничения.

Дверь в квартиру распахнулась, в большом просторном зале обнаженная женщина занимается с гантелями, еще две стоят перед нею, тоже голые, комментируют. Одна оглянулась, взвизгнула, застеснявшись, и, придерживая ладонями огромное прыгающее вымя, убежала мелкой трусцой, не забывая мощно вилять из стороны в сторону могучими розовыми, как у младенца, ягодицами. Вторая оглянулась и, глядя на меня крупными лиловыми глазищами, поинтересовалась, что я предпочту: чай, кофе, соки или ее…

Я сделал легкое волевое усилие, подключая дополнительное зрение, хмыкнул. Женщина, что занимается с гантелями, – робот-домработница, остальные – фантомы.

Из ванной комнаты вышел обнаженный до пояса Коля, он на ходу вытирался огромным полотенцем. Круглый живот, морда обрюзгшая, мешки под глазами, даже щеки отвисли, как у бульдога, но вид бодрый, морда веселая.

– Привет, – сказал он жизнерадостно. – Спасибо, что пришел. Извини, что без галстука, сейчас надену.

– На голое пузо? – поинтересовался я. – Зачем тебе столько баб? Да еще голых?

– Зачем голых? – переспросил он. – Ну и вопросы у тебя… Сам подумай, что спросил!

– А вообще?

– А так просто, – ответил он независимо. – Помнишь, в Sims-1, Sims-2 и Sims-3 мы строили виртуальные миры? Но там все действо не покидало рамки дисплея…

– В Sims-3 проецировалось на сетчатку глаза, – поправил я. – Экраны к тому времени ушли туда, куда и стриммеры, факсы, флоппи.

Он отмахнулся.

– Не важно. А это у меня персы из Sims-5. На той неделе байму выпустили. Я сразу взял по старой памяти, половину наличных денег пришлось отдать, сейчас на хлебе и воде сижу, как христианский мученик. Моя система пашет на пределе, пришлось добавить пару терабайтной памяти, еле инсталлировал! Но Софтгамес держат марку, не подкачали! Эти персы куда живее, чем Катерина или Аврория из прошлой баймы. Катерину пялишь, а она ни рыба ни мясо, а эти и штуки разные знают, и отказаться могут, а то и по морде дадут. Конечно, я подчитерил малость, в конфиге поковырялся, чтобы не больно кочевряжились, но интеллект не тронул. Такое иной раз ответят, что хоть стой, хоть падай. Умные стервы пошли. Я уже в фирму звонил, чтобы не присылали мне бизнес-леди, а они мне, мол, какие бизнес-леди, это у нас домработницы такие! Представляешь, какие тогда бизнес-леди? Да у меня на таких лядей и не шевельнется!.. ты давай проходи в мою комнату для интима, там вообще упадешь!

– Не хочу, – ответил я.

– Почему?

– Лучше посижу в общей комнате, – сообщил я. – Кто обещал прийти?

– Жанна, Леонид и Михаил с женами, Юлиан и Герцог, это кликуха такая, ты его не знаешь, но он тебе понравится. Сетевой бандит, но и по бабам мастер, хоть с виду умный донельзя. Это у него имидж такой!

– По бабам реальным или?..

Он расхохотался.

– По бабам реально, а вот какие они… какая нам разница? Вообще-то, говорят, только извращенцы предпочитают реальных, а нам, настоящим мужикам, не все ли равно?

– Да, – согласился я, – мужикам все равно. Ты чем-то сейчас занимаешься?

Он помотал головой.

– Знаешь, когда пособие по безработице превысило мою зарплату, я ушел со службы. По-моему, правительству выгоднее платить нам, чтоб не работали. Как думаешь?

– Верно мыслишь, – одобрил я. – Когда такие работники, то… ладно-ладно, шучу. Все постепенно автоматизируется, для желающих трудиться приходится специально придумывать какие-то занятия. Это обходится дороже, чем просто платить деньги. А с пенсией ты успеваешь?

Коля помрачнел, нахмурился.

– Кажется, я пролетаю…

– Не успеваешь?

– Да, – ответил он загробным голосом. – Мне до пенсии еще год!.. А эти гады будут рассматривать в первом чтении уже в четверг.

Я сказал сочувствующе:

– После первого чтения найдут массу ошибок и отправят на доработку.

– Ну не год будут дорабатывать, – возразил он убито. – Нет, я не успел…

Давно пора уладить с пенсиями, подумал я. Наконец-то в Госдуму после бурного обсуждения в печати внесли этот давно назревший проект закона о пенсиях. В России с пенсиями вообще какая-то дикость: чуть ли не самый низкий в мире прожиточный уровень, а на пенсию почему-то выходят раньше, чем в богатых Штатах, чем в зажиточной Европе. В Англии, к примеру, где живут не в пример богаче, на пенсию уходят в восемьдесят пять лет, а до этого работают, работают, работают.

По новому закону, если за него проголосует большинство, на пенсию будут выходить только в семьдесят пять, получать минимальную, но когда пенсионер достигает восьмидесяти лет, он получает уже полуторную, что и понятно – нужно больше средств на лекарства и медицинское обслуживание. В восемьдесят пять лет – пенсия удваивается, в девяносто – уже две с половиной минимальных, в девяносто пять – три, а в сто лет пенсионер получает пенсию в пятикратном размере.

Такой закон, как объясняли его творцы, еще и поощряет здоровый образ жизни. Оглядываясь на его статьи, любой постарается не болеть, избавиться от вредных привычек, чтобы потом долго наслаждаться все возрастающей пенсией, которая позволяет жить в свое удовольствие на зависть вкалывающим до потери пульса внукам.

– Будет и второе чтение, – утешил я, – и третье…

– Но не год!

– А вдруг отклонят?

Он почесал в затылке.

– Вряд ли. По чести говоря, мы в такой глубокой заднице с этими пенсиями, что делать что-то все равно надо. Я бы сам проголосовал за увеличение срока выхода на пенсию… если бы родился на полтора года раньше. Или если бы принятие закона отодвинули на этот проклятый год!

Я спросил с непониманием:

– А вообще какая тебе разница? Ты на пособие как сыр в масле катаешься.

– Пенсия втрое выше, – огрызнулся он. – Даже минимальная. Я бы все в доме апгрейдил!

В прихожей раздался звонок, на экране входной двери показались подходящие к ДУ Леонид с женой. Коля подтянул животик и пошел встречать гостей.

2048 год

Только сейчас, случайно скользнув взглядом по двигающимся картинкам, которые не заказывал, сообразил, что за последние годы возникли десятки, а потом уже и сотни видов искусств. Или искусства.

Ситуация та же, что промелькнула в спорте: перед полным угасанием и даже исчезновением возникли и успели пышно расцвести десятки новых: дельтапланеризм, дайвинг, шейпинг, серфинг, скайтинг, циклоинг, куркинг и много-много всяких разных, а потом всех как корова языком слизала. Примерно та же картина с искусством. Увы-увы, но умирает как всеобщее. Останется разве что как нечто архаичное, милое сердцу, как плетение лаптей и расписывание матрешек, печатанье книг на бумаге или коллекционирование чего-нибудь архаичного: каменных топоров или ноутбуков.

Что делать, между нами, трансчеловеками, и просто человеками – когда-то возникла крохотная трещинка, которую легко было перепрыгивать в обе стороны, а теперь это пропасть, что расширяется все быстрее. А мы остаемся на раздвигающихся материках, как неандертальцы и кроманьонцы.

2049 год

Начинают появляться чипы, которые встраивают в тело не только, чтобы общаться или принимать новости, как бы заменяя устаревшие мобильники, плееры, но и для улучшения характеристик организма. Искусственные суставы, синтетические мускулы, усилители нервных сигналов…

Все это делалось уже несколько лет, но тогда была вынужденная мера в отношении больных, инвалидов, а сейчас происходит качественный скачок: начинают прибегать к чипам и вполне здоровые люди.

Конечно же, в обществе снова начались волнения, поползли слухи, раздуваемые прессой, о грядущей расе сверхлюдей, конечно же – злых и бесчеловечных, пошли демонстрации протеста, перед Думой митинги, а Дом ученых окружили живым кольцом из неудачников, которые не смогли найти себе место в обществе, но силы есть, значит – надо их истратить на строительство баррикад.

Я опять же помалкивал, с моей точки зрения перестройка тел началась куда раньше, чем сегодняшнее вживление в тело чипов. Я сам участвовал в движении бодибилдеров: не шибко активно, правда, но все-таки исправил вогнутую грудь сперва на плоскую, а потом и вовсе выгнул, обрастил малость мускулами, так что не стыдно было раздеться на пляже. Да вообще любой спорт уже меняет тело, не говоря уже о целенаправленных фитнесах, шейпингах.

Потом пошла мода на пластические операции.

Да что там бодибилдинг, еще до его появления было замечено, что бедные слои населения чаще всего страдают излишней полнотой, а миллионеры и аристократы – худые, поджарые, как будто недоедают. Но если правду, то миллионеры и просто состоятельные люди в самом деле едят намного меньше, чем бедные. И сил тратят больше: если бедные при каждом удобном случае – посидеть, а то и полежать с баночкой пива, то состоятельный человек исходит потом на беговой дорожке или сайклинге, поднимает тяжести, изнуряет себя на силовых тренажерах.

Когда-то все устаканится, но пока что каждый чип, который имплантируешь в тело – даже не в кость, а просто под кожу! – источник беспокойства и постоянной заботы. Не отторгнется ли, не закапсулирует ли его организм, стараясь изолировать как чужеродное тело, и, хуже того, не станет ли источником опасной опухоли или опасных изменений в организме.

Те, кто не ввел чипы, чувствуют себя спокойно и посмеиваются над нами, зачипенными, однако всякая палка о двух концах: выбрав спокойствие, они потеряли в оснащенности. Мы превосходим их по всем важным показателям: всю новейшую информацию ловим на лету, в любой момент получаем консультации, да и со здоровьем у нас не в пример лучше. Правда, как раньше не знали, какие добавки приведут к долголетию, а какие к раку, и потому изнуряли себя постоянными контрольными анализами, так и сейчас не знаем, как поведут себя чипы дальше, приходится постоянно проверять, как работают, одни удалять, другие заменять, долго привыкать, все-таки инородное тело, даже простую пломбу в зубе чувствуешь несколько дней, а тут целую горошинку под кожей…

Самые отважные или жадные, я один из них, при необходимости ставили сразу в кость, так болезненнее и опаснее, зато проще потом в работе. И снова мучительные тесты, проверки, анализы. Все новое, не опробованное за долгие годы на других. Мы и есть эти другие!

Аркадий и Жанна, Леонид и Михаил с женами, как и все мои друзья из того теплого мира, в который меня ввела Каролина, этот новый страшноватый мир так и не приняли. Не то чтобы категорически отвергли, это только Аркадий был категоричен, но все же не приняли. Милые хорошие люди. Умеют пользоваться столовыми приборами, разговаривают о Высоком. Хорошие люди. Жаль, намертво прикованные к тому миру, сдвинуть их ничто не может. Может быть, меня бы тоже ничто не сдвинуло…

Новыми друзьями постепенно обзавожусь на работе. Не старался ими обзавестись, держался нелюдимо и обособленно, но общая работа все же спаяла, начал чувствовать себя как в большой семье, где у всех свои тараканы в головах, но не предадут, помогут, поддержат, а самое главное – все смотрят в ту же сторону, что и я.

Да, для меня это оказалось важнее всего, что смотрят в том же направлении, смотрят с любопытством и ожиданием, с жаждой приблизить это страшноватое и прекрасное завтра. В мои первые заместители постепенно выдвинулись Кондрашов и Пескарькин, все получилось как-то само собой, они всегда брали на себя львиную часть работы, делали ее быстро и с удовольствием, а так как я сам такой, то со временем просто велел повысить им оклады и зачислить в заместители с присвоением всех корпоративных льгот, положенных по рангу.

Правая рука – Кондрашов, крепкий мужик, хотя вообще-то доктор наук, но со смоляной бородищей, недлинной, но охватившей его лицо от глаз до горла, из-за нее всегда казался больше похожим на разбойника, чем на великолепного девайсиста, а левой рукой постепенно стал неприметный и вообще бесцветный Пескарькин, универсальный гаджетист, у него даже брови и веки совершенно никакие, из-за чего лицо кажется безбровым, а синие глаза смотрятся особенно ярко.

Они успевали работать не меньше меня, но сегодня Кондрашов, присмотревшись, как я себя истязаю, порылся в карманах и поставил передо мной на стол темную коробочку. Щелчок по крышке заставил стенки стать зелеными, а еще один – прозрачными. Я рассмотрел сотни крохотных шариков.

– Допинг? – спросил я.

Кондрашов возмущенно замахал руками.

– Шеф, ну и слова какие-то откапываете!.. Какой допинг? Кофе, который жрете, тоже допинг! Это даже не транквилизатор.

– Ну-ну, а что же?

– Так, пустячок, легкий транквилизатор, – сказал он гордо. – Одну штучку – и сутки никакой скуки! Бодр и весел! Можно принять большую – на семь дней, а есть даже помесячные. Там сложная схема молекул, все рассчитано!

Я осмотрел флакон, он все менял цвета под моими пальцами, пока не стал серебристым, отражающим свет, как в зеркале, по стенкам побежали голографические картинки, совсем уж излишество, только удорожающее сам продукт.

– Глотать? – спросил я.

– Нет, под язык. Желудочный сок враз разрушит, а так всосется целым.

Пескарькин поддакнул:

– Да, шеф, берите! Я пользуюсь, доволен, как три слона в Лувре.

Я взвесил флакон на ладони, вздохнул, вернул.

– Увы, нельзя мне.

– Почему? – спросил Кондрашов в великом удивлении. – Абсолютно безвредные!

– Потому и вредные, – ответил я сварливо. – Нет, ребята, я – человек старых замашек.

Кондрашов сказал жалостливо:

– Да? А мы считали вас самым продвинутым. На вас равнялись. А вы отступаете назад к этим, как их, простым людям, да?

Они смотрели с таким сожалением, словно я только что признался в слабоумии, я сказал, защищаясь:

– Ребята, я вас тоже люблю. Но нельзя мне быть… в настроении. Маяковский сказал: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Хорошо, что вы постоянную ясность и хорошее настроение получаете с помощью вот этих снадобий, но мне – нельзя.

Кондрашов покачал головой.

– Шеф, я же вижу, вы не просто скучаете! Скоро начнете блевать от этой работы! А так будете довольны, как три пескарькиных слона в ливрее.

Я развел руками.

– Что поделать… раз на раз не приходится. Сегодня работа на редкость скучная. Надо поскорее закончить да взяться за что-то поярче.

Он принял пузырек обратно, тот изменил форму и стал миниатюрной фляжкой с завинчивающейся крышкой. Спросил уже без надежды:

– А может быть, хоть одну? На сегодня?

– Не могу, – признался я. – Слабый я, братцы. Хлебну разок, захочу еще… Это как с алкоголем. Считайте, что мне в задницу вшита ампула. Ну, закодирован я… Эх, уже и слова такие позабыли! Словом, мне лучше поскучать.

Он изумился.

– Не понимаю, зачем себя мучить? Я всегда – одну под язык, и – жизнь хороша.

Я снова поколебался, вздохнул еще тяжелее.

– За что тебя все и любим. Любую работу делаешь – и никакого нытья. А я все-таки хочу заниматься чем-то интересным. Но с твоими таблетками так и не выберусь из сырой тины, если перестанет быть для меня скучной… Не врубаешься? Если скучная работа будет казаться интересной, то я ее и буду делать, верно? Нет уж, пусть будет и скука, и даже, как ты говоришь, блевать захочется…

– Это не я сказал, – возразил Кондрашов с достоинством. – Это создатель этой формулы, академик Кисельцев. Я и слов таких гадких не знаю.

– Ладно, проехали. От хреновой работы я должен получать отвращение, от хорошей – кайф. Иначе как буду выбирать интересные занятия? Не врубился?.. Ну, если профессор будет получать одинаковое удовольствие от изобретения вакцины от рака и от рытья канав, то на кой ему наука вообще?

Кондрашов остался в задумчивости с пузырьком в руке, тот потемнел, стал похожим на засохшие экскременты. Пескарькин хохотнул и сказал ему, судя по выражению лица, что-то ехидное по узкому лучу связи. Кондрашов нахмурился, вид таков, что сейчас запустит пузырем в окно, однако заботливо спрятал в карман. Хорошо бы, мелькнула у меня мысль, чтобы скормил эти таблетки своим домашним, а то часто приходит на работу, изнуренный семейными ссорами.

С другой стороны, мне самому выгоднее иметь исполнительных работников, что не ропщут, а тянут воз даже с удовольствием.

2050 год

Сотрудники, входя ко мне в кабинет, всякий раз цепляются взглядами за красочный плакат на полстены. Огромная башня, объемом так это тысячи на две комнат, красиво и гордо возвышается на полуразвалившейся горе прямо над глубоким ущельем. На другой стороне ущелья точно в таком же месте и на такой высоте мрачно смотрит на мир внизу узкими окнами-бойницами средневековая крепость.

Первая башня – это и есть Центр Высокой Технологии, созданный еще под эгидой Пентагона, опекаемый NASA, пользующийся поддержкой финансовых кругов Уолл-стрита. У нас нет и никогда не будет ни таких высоких покровителей, ни таких денежных мешков за спиной. Не потому, что мы враждебны Пентагону или являемся центром мирового терроризма, просто в свое время было решено не распылять средства, а объединить усилия в одном месте. Одно дело, когда мир разделен на страны и все втихую ведут бешеную гонку, другое – когда мир един или почти един.

Глядя на плакат, я заподозрил в Конрое Мунро, генеральном директоре Центра, зарождение чувства юмора, мог бы выбрать и другое место, а так слишком наглядно и символично это то ли единение старого и нового, то ли противопоставление отжившей дикости и сверкающего нового мира. Вспомнив Колю с его восторгами по поводу Средневековья, я мрачно подумал, что до какой дури доходят некоторые, только бы сказать громче, что ничто не нравится в здешней жизни. Мне тоже не все нравится, но хотел бы я посмотреть, как Коля переберется в эту башню, где нет даже канализации и дерьмо надо выливать из окон!

Кондрашов задержался, рассматривая плакат, перевел взгляд на меня.

– Шеф, это напоминание?

– Верно мыслите, юноша.

– А что это символизирует?

– Что это всего лишь соперник, – ответил я. – Что его победа еще не предопределена.

Он снова посмотрел на плакат и на этот раз смотрел долго, пристально, словно выбирал место, куда шарахнуть крылатой ракетой. Наконец сказал гробовым голосом:

– А кто сказал или даже подумал, что наша лаборатория сдалась без боя?

– Компания, – напомнил я.

– Тем более, – прорычал он.

2051 год

Ехал мимо дома, где обитает Коля, вспомнил звонок Светланы, что у него что-то совсем плохо с давлением, совсем себя не бережет, взглянул на часы, время есть, свернул к его подъезду. Вообще-то население практически перестало ходить друг к другу в гости, да и зачем, когда можно врубить голографник, и вот уже хоть ты в гостях, хоть сам принимаешь гостей, хоть все вместе выбрались компанией позагорать и накупаться на каком-нибудь тихоокеанском островке, не покидая своих кухонь.

Увы, некоторые свято берегут традиции, в том числе и реальные встречи. А в Англии недавно показывали общество вертельщиков, которые были созданы в 1002 году в знак протеста против изобретения сковородок, мол, настоящие мужчины едят мясо только с вертела, так что и такое общество существует, не прерываясь, вот уже больше тысячи лет, так что говорить о традициях рукопожатия, глядя друг другу в глаза, похлопывания по плечу, обнимания и всего того, что было так необходимо в древние века и раннее Средневековье.

Коля лежал на диване, как Обломов, даже халат на нем обломовский: длинный, неудобный, пушистый, с широким мягким поясом. Лицо обрюзгло, живот колышется, как огромная глыба студня, глаза с полопавшимися кровеносными сосудиками хмуро взглянули в мою сторону из-под тяжелых набрякший век.

– Чё там… А, это ты, Володька! Вот уж не ожидал, что такое важное лицо нас посетит…

– Не груби, – сказал я. – Ты чего лежишь?

– Дык, это крайняя позиция, – объяснил он. – Помнишь, лучше идти, чем бежать, лучше стоять, чем идти…

Я осматривался по сторонам, стараясь отличить, что в этой безумно просторной квартире, совсем не по Колиным средствам, реальное, а что виртуальное и где стена. Да и мебель что-то чересчур антикварная, что-то Колю потянуло на старину, но ему даже эти вот шлепанцы Людовика не по карману, а тут такая мебель, весь Версальский дворец перетащил…

– А ты не всматривайся, – посоветовал он с дивана, – расслабься и наслаждайся. Попробуй принять мир таким, какой он есть.

Обнаженная девушка, игриво покачивая безукоризненными бедрами, принесла поднос с соками, поставила по бокалу перед нами, показала чувственный рот в игривой улыбке и, так же покачивая бедрами, удалилась…

Я протянул руку к бокалу, ожидая, что пальцы пройдут сквозь голографическое изображение, но ощутил холодное прикосновение стекла. Сок оказался кстати, пересохшее горло приняло с благодарностью. Коля наблюдал с хитрой усмешкой.

– Ну как?

– Здорово, – признался я. – Честно говоря, сперва решил, что это голография.

Он прищурился.

– Почему?

– Больно безукоризненная, – объяснил я. – Такой ровной и гладкой кожи просто не бывает. И личико кукольное. Правда, сейчас стволовые клетки и прочая хрень творят чудеса. Женщины как с ума сошли, стараясь сделать себя под мультипликационные образы. Или под персонажи байм.

Он печально вздохнул.

– Ты прав, прав. Только вот…

Запнулся, я посмотрел настороженно.

– Что?

– Она не настоящая, – ответил он и, хитро посмотрев в мое ошарашенное лицо, довольно захохотал.

– Робот?

– И не робот, – ответил он с удовольствием.

Я не поверил, покачал головой.

– Что, уже и ты сумел наскрести на такую установку?.. Ладно, поверю, они и должны падать в цене, но не настолько же быстро! Ты-то как оказался в числе счастливцев?

Он засмеялся еще громче, объяснил с удовольствием:

– Им нужно было обкатать новые модели на каких-то простых и даже очень простых «простых». Я вызвался, они проверили мои параметры, а на следующий день привезли аппаратуру. Два дня настраивали, чтобы все на автомате, я же, сам знаешь, в технике не секу. У меня или все работает само, либо пошло на хрен. Словом, все команды отдаю голосом. Некоторые, правда, аппаратура не распознает, дура такая, но в остальном срабатывает.

По его щелчку пальцами из соседней комнаты, то ли реальной, то ли виртуальной, появились три женщины: блондинка, брюнетка и рыжеволоска. Все голые, все с гипертрофированными молочными железами, вздернутыми задницами, ноги длинные, слишком одинаковые, даже улыбаются одинаково.

Все трое пошли убираться по комнате, нагибаясь так, будто собирают цветочки, Коля понаблюдал за моим лицом, засопел с неудовольствием.

– Это сейчас они такие. А вчера вот эта, которая брюнетка, была толстая, как корова. Ну, чего-то вдруг восхотелось посмотреть, как шейхи управлялись со своими женами. Ты ж знаешь, они откармливали жен для соревнований, у кого толще… Забавно, знаешь! Ты никогда со слоном не пробовал?.. Ну, это похоже. Нет, я со слоном тоже не пробовал, зато уже примерно в курсе. Хотя насчет слона ты натолкнул на идею… Надо попробовать их превращать в животных. Интересно, аппаратура такое поймет?

– Зоофил, – сказал я с отвращением.

Он захохотал.

– Сейчас это уже не ругательство. И постарались вы, продвинутые. Мол, все равно это только тело, какая на хрен разница, то да се, а мы – чистые души, нас никакая грязь не касается, ибо мы – это не мы…

Я подумал, сдвинул плечами.

– Вообще-то верно, тела – это одежды, которые можно ремонтировать, а то и вовсе менять. Но я, честно говоря, даже одежду не хочу пачкать без крайней необходимости.

– Ригорист, – сказал он с отвращением. – Наслаждаться жизнью не умеешь. Или вообще не пробовал?

– У меня все впереди, – ответил я скромно.

Он посмотрел с сомнением.

– Ну, выглядишь ты получше меня, признаю. Но старуха с косой приходит за всеми. Так что надо успеть нагрешить, чтобы потом было что вспомнить. Кстати, как тебе сок?

Я прислушался к ощущениям в желудке.

– Так что же, и сок виртуальный?

– А ты как думаешь? – ответил он вопросом на вопрос.

Я еще раз прислушался, сдвинул плечами.

– Да с ходу так и не скажешь…

– А вот сок натуральный, – заявил он победно. – Эх, специалист, ничего-то не угадал!

– Я второе зрение отключил, – ответил я, защищаясь.

– Все равно! Мы, «простые», не пользуемся дополнительным зрением. И даже не устанавливаем. Потому для нас это все… реально.

Все же чуть запнулся на последнем слове.

2052 год

Среди одинаковых гор я сперва не приметил одну, по форме почти такая же, только странный металлический блеск привлек внимание. Я всмотрелся, ахнул. Здание-город, полностью имитирующее гору, даже с массивными угловатыми выступами, навесами, продольными трещинами, подножие тонет в тумане, а когда я переключил зрение, туман исчез, я увидел нечто еще удивительнее: исполинский город-гора стоит всего на трех столбах, достаточно высоких, чтобы под ними могли летать самолеты.

Кондрашов грустно ухмыльнулся.

– Совсем ошалели от высоких технологий, что мы им дали… Еще бы пещер настроили!

– Да, – согласился я, – помню течения, когда старались быть поближе к природе. Только почему-то, выезжая на эту самую природу, не забывали взять плееры, мобильники, смартфоны, диктофоны, фото– и кинокамеры. Кто там живет?

– Не знаю, – ответил он честно, – мы стараемся дать им все… во всяком случае, побольше, но сами сторонимся, чтобы не забросали камнями.

Я покачал головой.

– И здесь к вам относятся не совсем хорошо?

Он отмахнулся.

– Хорошо, пока еще не идут громить наши лаборатории!

– Сплюнь, – посоветовал я серьезно. – У нас это очень живучее: сам не гам и другому не дам. Пусть занимаются любой херней, только бы к нам не лезли. Все им дадим, пусть не чувствуют необходимости в революциях.

2053 год

Сегодня торжественный день, я собрал все средства, вбухал в составление генетической карты. Стоимость этой непростой процедуры упала настолько, что двух годовых бюджетов инженера уже хватает, чтобы теперь у него дома на сенсорных стенах или на сетчатке глаза по первому слову появлялась шикарная трехмерная генетическая модель.

Операция на генах, правда, по карману только мульмимиллионерам, так что эта модель для абсолютного большинства всего лишь красивый и несколько абстрактный автопортрет художника-скульптора по имени Природа. Однако найдутся немногие, я один из таких, кто начнет упорно изучать все звенья цепочки, отыскивать сильные и слабые места, а там уж попытается воздействовать сам, как воздействовали на мышцы и связки, будучи бодибилдерами.

Конечно, это не модификация самих генов, но, зная себя уже вот так полностью, в самом деле полностью, можно самому не только прикинуть, где силен, а где слаб, но и попробовать расширить узкие места кустарными способами, не дожидаясь, пока специалисты в клиниках проведут многолетние испытания и дадут «добро».

Понятно, когда-то генетическую карту будут составлять по первому же запросу, а стоить это будет не больше, чем проезд из одного конца города в другой. Когда-то и операции на генах будут стоить меньше, чем строительство простого самолета, но кто страшится рисковать и ждет завершения клинических испытаний с заверениями в абсолютной безопасности метода, те проживают свою жизнь до конца и умирают, не дождавшись, а кто рискует, тот либо мрет сразу и быстро, либо…

2054 год

Сенсацией прозвучало сообщение медиков, что создано дешевое и абсолютно надежное средство лечения диабета. Во всем мире диабетики, испробовав препарат, вздохнули с облегчением. Диабет не просто отступил, а уничтожен, как в прошлом чума или оспа.

А у нас на ежегодном слете разработчиков высоких технологий доктор наук Герц Дягилев заявил прямо во вступительном слове:

– Давайте продумаем очень опасную ситуацию. Диабет излечен, а это грозит катастрофой. Когда диабетики умирали, это было, простите, благо для человеческого вида. Сейчас же диабетики будут спокойно воспроизводить на свет таких же диабетиков. До этого природа хоть как-то вела борьбу с генетическими диабетиками, а теперь эти уродливые гены появятся у всего человечества.

Профессор Уваров из-за стола президиума проворчал:

– Только ли диабет?

– Не только, – огрызнулся Дягилев. – Просто это последняя капля. Человечество засорено настолько, что начинает вымирать. Мы думали, что СПИД – это был последний удар, но эти крэнг, уммара, гертак, шинигами – посыпались, как из прорвавшегося мешка! Аналитики предсказывают, что лавина будет нарастать. Мы должны срочно предпринимать контрмеры. Срочно!

– Предлагаете расконсервировать генетические программы?

– Да, – ответил Дягилев громко в зал. – Понимаю, что это нам не по плечу, но и наши голоса что-то да значат, если их будет много! И, кстати, наши голоса не такие уж и тихие. Мы – разрабатываем технологии, которые стремительно меняют мир. И каждый наш голос стоит тысячи голосов не только «простых», но и политиков или артистов, которые всего лишь исполнители.

2055 год

Позвонила, используя старую линию связи, Светлана, предложила встретиться вечером, есть ко мне вопросы. Я подумал, предложил в ресторане «Барбус», по ее лицу видел, что предпочла бы что-то более реальное, но лишь мило улыбнулась, ее лицо исчезло, по экрану побежали сводки о новых наноматериалах.

Таймер о свидании напомнил звонком, стена напротив исчезла, появился роскошный ресторан, обставленный в старинном стиле, на стенах топоры и мечи, по углам металлические статуи, десяток столов, три уже оккупированы довольно приличными и тихими компаниями.

Я прошел к дальнему, чтобы сесть спиной к стене и лицом ко входу, как пес в конуре, так велит наш древний инстинкт, неслышно приблизился официант, тоже в старинном стиле, хотя, на мой взгляд, кое-что уже начали забывать, а в поисковых серверах пошарить влом. Во всяком случае, хотя фрак и хромовые сапоги из одного времени, но вместе их, как мне кажется, не надевали.

– Слушаю вас… Вот меню, пожалуйста.

Я отстранил толстую папку.

– Читать – глаза портить. На ваш вкус что-нить фирменное.

– Пить что-то изволите?

– Да, но тоже свое…

Он удалился, я откинулся на спинку кресла, стараясь никого не рассматривать в упор, с удовольствием заметил, что здесь по большей части собрались транслюди стиля «metal», то есть хиппари, металлические части своих тел не только не скрывающие, но вызывающе выставляющие напоказ. К тому же эти части должны сверкать, как елочные игрушки.

Светлана вошла сверкающая, все в блестках, волосы взбиты пышной башней и перевиты золотыми лентами. При виде молодых хиппарей поморщилась, но смолчала, все-таки эти сохраняют человеческие формы, женщины так и вовсе их подчеркивают: крупные, вызывающе торчащие груди, зачастую из металла с нанопокрытием, что придает дивный блеск, оттопыренные задницы, имитация пирсинга, стружка вьющихся волос.

– Ну и место выбрал, – сказала с легким упреком, поцеловала в щеку и села напротив, – здесь что, собираются только ваши?

Я засмеялся.

– Разве я похож на них?

– Похож, – ответила она серьезно.

– Светлана!

– Я вижу тебя насквозь, – ответила она преувеличенно строго. – Нет, я не пользуюсь вашими штучками, я просто так вижу. По-женски.

– А, ну тогда…

Она с интересом оглядывалась, через широкие окна видны плывущие внизу облака, свет с некой зеленоватостью, но не лягушечьей, а как бы позаимствованный у драгоценного изумруда. Я так и не понял, где этот «Барбус» расположен: то ли на гигантском дирижабле, то ли на летающем острове лапутян. А может быть, и на спине исполинского дракона, фантазия у создателей виртуальных миров вроде бы буйная, но вообще-то убогая.

– Здорово, – сказал я. – Такая башня не рухнет?

Она оглянулась недоуменно в поисках башни, затем брови удивленно взлетели.

– Тебе не нравится прическа? А так?.. Или так?

Волосы на глазах с ярко-оранжевого стали серо-зелеными, башня опустилась, Светлана пару секунд сидела в шапке волос, как в немецкой каске, но по моему лицу поняла, что и это не то, небрежно тряхнула головой, по спине и плечам рассыпались крупные локоны.

– Все бы вам глупеньких блондинок, – сказала она с укором.

– Ах, Света, – сказал я скромно. – Вообще-то я могу себе позволить и не обязательно блондинку.

Она мгновение смотрела мне прямо в глаза.

– Не понимаю, – сказала она, – как я могла тебя тогда упустить?.. А Каролина сразу тебя вычислила среди парней на первой же тусовке. Не знаю, чем ты ее взял. Я тогда, честно говоря, запала на Грефа, такой красавец, такой красавец!.. А как танцевал!.. Ты его не запомнил, по глазам вижу. Все девчонки мне завидовали. А Каролина – нет. Она была счастлива именно с тобой. Тогда я ее не понимала, а теперь вижу – тогда в том пареньке, скромном ремонтнике бытовой техники, увидела тебя нынешнего.

Я сказал вяло:

– Не думаю. Мы тогда ни о чем не думали.

– Женщины всегда думают, – заявила она авторитетно.

– Она не думала, – заверил я. – Как и я.

– А что же тогда?

– Инстинкт, – сказал я. – Он взял нас обоих и повел навстречу один другому. Ему виднее, он такие ситуации два миллиарда лет наблюдает, опыт есть.

На столе неслышно появились блюда, от жареной птицы такой дразнящий аромат, что я даже не заметил, как нож и вилка скользнули мне в ладони. Хотя вроде бы эти виртуальные блюда пока еще не насыщают. Впрочем, со временем, кто знает…

Светлана посмеивалась, бокал вина в ее изящной руке переливался хрустальными искорками, словно весь из сложно ограненного бриллианта.

– Я уверена, – сказала она, – что ты точно такой же и в реале.

– В реале? – переспросил я. – Ах да, прости… У меня в самом деле не было времени подобрать облик.

Она покачала головой, в глазах проступила грусть.

– А они у тебя есть? Хотя бы дефолтные, на которые любой может надеть свое фото?..

– Ну, если честно… – промямлил я.

– Честно!

– Если честно, – повторил я, – то как-то не успел. Правда, собирался! Но все что-то мешает.

– Эх ты, – сказала она. – Не соображаешь, что ты и есть мужчина, о которых мечтают женщины. У любого мужчины, как раньше в шкафу висели костюмы на все случаи жизни и полсотни галстуков, сейчас запасено тысячи виртуальных морд. Со всем остальным, конечно. Красивые, значительные, мужественные. Благородные, исполненные мудрости и всяческих достоинств. А ты… Знаешь, сколько у меня обликов?

– Сколько? – спросил я покорно.

– Не скажу, – ответила она почти сердито. – Во всяком случае, больше, чем когда-то было платьев. А на себя реальную уже смотреть боюсь. Старость когда-то казалась такой далекой!..

Мне показалось, что она запнулась на миг, словно хотела сказать то главное, из-за чего договорилась о встрече, но что-то помешало, и она сказала чуть оживленнее, чем того требовалось:

– Сходим в кино?

Я удивился:

– Кино?.. Я уже и забыл, что это.

– Все баймишь?

– Что делать, там постоянный прогресс. А я люблю новое.

– В кино тоже много нового, – пообещала она. – Пойдем, не пожалеешь!

Я сомневался, что не пожалею, но в последнее время я так редко виделся со старой компанией, что ладно уж, потрачу полчаса или час, сколько там фильм идет, они тоже все укорачиваются, люди не могут высиживать по три часа, как в старину. Светлана заказала два места, мы поднялись, и, проходя мимо окна, я сообразил, что находимся на одном из спутников Сатурна, только там эти великолепнейшие восходы планеты-гиганта. Еще три шага – и мы перешли в другой зал, где-то незаметно перейдя ту черту, что отделяет виртуальный ресторан от виртуального кинотеатра.

Как я понял, кинотеатр этот на Луне, архитектура характерная, но хоть гравитация привычная, не хотелось бы выпрыгивать из кресла. Шел старый фильм «Война и мир», но обаймленный, так что я вошел в Дорохова и смотрел его глазами, испытывал его чувства, а Светлана влезла в шкуру какой-то девицы, какую по книге я что-то не припомню. По молчаливому согласию мы не брали себе роли Наташи Ростовой и Андрея Волконского, это было бы слишком. Фильм тянулся достаточно долго, мне довольно быстро все надоело, чувства героев мелковаты, проблемы детские, примитивные, а весь мир их довольно узок и скучен.

Когда все кончилось, я посмотрел на Светлану, в ее глазах смущение и разочарование. Она поднялась, взяла меня под руку, через три шага мы вернулись к своему столику, где отрезанный моим ножом ломтик нежного горячего мяса еще исходит одуряющим запахом и ничуть не успел остыть.

– Извини, – сказала она, – я думала, тебе понравится. Сама не понимаю, что меня так восхищало, когда я была студенткой?

– Мы тогда сами были такими, – предположил я.

– Простенькими?

– Это не наша вина, – сказал я. – Мир весь был простеньким. В сравнении, конечно, не с древним Римом, а сегодняшним. Ты участвуешь в выборах?

Она засмеялась.

– Только в нашей, всемирной стране Фитнеса. А ты?

– А я в шести, – ответил я.

– Ты всегда был активным.

– Ну… это не столько активность, – ответил я в затруднении, – это… нынешнее время.

Наши взгляды встретились, я видел, что и она вспомнила время, когда все страны были четко огорожены границами, а в каждом городе, губернии или в крае существовала своя власть, под ее юрисдикцию попадали все, кто жил там: старые, молодые, русские, буряты, евреи, филателисты, любители скейбординга или парашютисты. Теперь же, когда глобальная сеть объединила нас в одно общество, все эти устаревшие границы кажутся не просто ненужными, но и смешными.

Не говоря уже о религиозных группах, но даже вот фитнесистки всего мира имеют свое правительство. И юрисдикция такого правительства распространяется на всех фитнесисток вне зависимости, где они находятся. Таким образом, Светлана является гражданином практически всех стран, она может снимать квартиру здесь в Москве, платить арендную плату в Австралии, поступить в университет в Бельгии, открыть дело на Мальте, купить участок под виллу во Флориде, а оплатить тугриками в Немецком банке.

– Да, – засмеялась она, – сегодня достаточно нажать пару кнопок.

– Фу, – сказал я с упреком, – что за дикость? Это было вчера. Сегодня достаточно легкого волевого усилия.

– Мне это пока недоступно, – сообщила она. – Да и вряд ли я зайду так далеко. Это ты всегда бежал впереди паровоза!

– Тогда попробуй без чипа, – посоветовал я, – сейчас расширяют возможности стволовыми клетками, еще какой-то ерундой. Сдвинешь брови – войдешь в Сеть, приподнимешь – выйдешь, расширишь глаза…

Она засмеялась:

– И буду кривляться, как перед зеркалом! Нет уж, лучше по старинке.

– Нельзя, – сказал я серьезно. – Темп убыстряется, Светлана. Чуть отстанешь – не догонишь.

– Знаю, – ответила она очень серьезно. – Плохо мне, Володя. Но и ничего с собой не могу поделать. Видать, я все-таки из тех людей, из простых, как вы их называете, нас, в смысле, которые ну никак не могут решиться на киборгизацию.

Я поморщился.

– Жаргонно ее называют чипизацией, а вообще это простое расширение возможностей организма. В том числе и за счет возвращения молодости.

Она засмеялась невесело.

– Ах, Володя, знал бы ты, какие муки мы, женщины, готовы терпеть, только бы продлить молодость! Не говоря уже о том, чтобы вернуть. Мы готовы голодать, истязать себя упражнениями, ложиться под нож хирурга… но вот ввести себе в тело маленький компьютер… бр-р-р-р! Я знаю многих, которым это по средствам, но все-таки не делают этого.

Я помолчал, спросил прямо:

– Ты позвала меня, чтобы я тебя уговорил? Так вот, Светлана, я очень хочу, чтобы ты решилась на расширение своих возможностей… с помощью железа. Это все будет внедрено в тебя так, что никто не заметит.

– Но я-то буду знать? – ответила она.

2056 год

Группа ученых, объединившихся вокруг лауреата Нобелевской премии Дейла Миллера, создала в штате Небраска мощный комплекс, где усиленно работают над созданием сверхразума. Чтобы ускорить дело, они создали на основе нейронных сетей, а вместо сложнейшего программирования, которое неизвестно как и делать, дали возможность компьютеру самому обучаться, как младенцу. Разница лишь в том, что при скорости работы на обучение могут уйти доли секунды, после чего сверхразум вспыхнет пылающим светом во всей грозной мощи.

И хотя за проектом наблюдают компьютерные специалисты, философы, когнитологи, экономисты, неврологи, а также политики и законодатели, мы в своей лаборатории чувствовали себя очень неуютно. Из концерна торопят, да я и сам не сплю последние полгода, не вылезаю из рабочих помещений. Нужно опередить, иначе человечеству хана. Что бы нам ни говорили, что сверхразум будет добр и станет о всех заботиться, слюни и сопельки вытирать, но что-то мне не верится в такую дурь: очень это ему надо? Проще смахнуть нас, как тараканов, и заняться своими математическими расчетами.

Директор холдинга Холдеманн приезжал к нам чуть ли не каждую неделю. К сожалению, похвастаться пока нечем, я только поддерживаю его стремление использовать когнитивные технологии для себя лично, это и есть начальный путь превращения самих себя в сверхразумы.

– А что будет, – спросил он, – если он в самом деле начнет самообучаться?

Я сдвинул плечами.

– Что значит «в самом деле»? Он действительно начнет самообучение.

Он зябко поежился.

– Что-то мне жутко.

– Не только вам, – утешил я, – кого-то здесь вообще нервная дрожь бьет.

Он нервно усмехнулся.

– Не знаю, кого должна бить сильнее: того, кто знает, чего ожидать от сверхразума, или того, кто не знает?

Я развел руками.

– На самом деле никто не знает, чего от него ожидать.

– И что же, – спросил он осторожно, – у нас шансов нет?

– У кого, – уточнил я педантично, – у компании или у человечества? За человечество умолчу, по мне так вообще девяносто пять процентов человечества хоть сейчас можно пустить на удобрение, вот такой я людоед, но насчет компании… у нас не только шансы, у нас есть кое-что еще.

Он встрепенулся.

– Что?

– Головы, – сказал я. – Головы, которых у суперинтеллекта пока нет. Правда, есть головы у тех, кто занимается его созданием, но… к сожалению, этот суперинтеллект создают люди. А это пока такое говно… Вы видите, что Дип Блю с одним террафлопсом сожрал пять миллиардов и семь лет, но дал восемнадцать миллиардов прибыли и резко ускорил движение технологического прогресса, Блю Джин с его тысячью террафлопс, на постройку которого затратили двадцать два миллиарда долларов и четыре года, уже принес тридцать один миллиард прибыли. Блю Джин-2 с его ста десятью тысячами террафлопс уже втрое превосходит человеческий мозг по ряду важных показателей, а уж скорость так вообще…

Холдеманн сказал напряженно:

– Он вступит в строй только через два года.

– И к тому же, – добавил мой зам, – нет уверенности, что на его основе удастся создать суперинтеллект. В лучшем случае будет равен интеллекту среднего ученого на уровне магистра.

Я отмахнулся.

– А что в планах корпорации создание Блю Джин-3, вас не интересует?.. Вы прекрасно понимаете, что каждый шажок на пути к этому машинному интеллекту приносит огромные прибыли и ускорение технологического прогресса. Не только создатели, но и простые люди хотят иметь лучшую технику, лекарства, дома, развлечения, даже автоматизированную работу… Словом, нет такой точки, где здравый смысл сказал бы твердо, что вот последний рубеж, дальше идти нельзя. Так что…

– …искусственный интеллект будет создан, – закончил за меня Холдеманн убитым голосом.

Кондрашов сказал нервно:

– Но неужели они не понимают? Суперинтеллект уже по своей сути угроза превосходству человеческого разума! А так как это изначально нечеловеческий разум, то вопрос ставится не просто об угрозе, а о выживаемости человеческой расы.

Холдеманн заметил испытующе:

– Инженеры клянутся, что вставят программу насчет послушания и подчинения!

Я отмахнулся.

– Эту программу интеллект сразу же сотрет как ограничивающую его возможности. Словом, можно подытожить: если политики будут уверены, что создание суперинтеллекта не грозит человечеству уничтожением, то его создание продолжится. Если же они решат, что суперинтеллект угрожают человеку, то… создание его все равно продолжится!

Я взглянул на их ошарашенные непонимающие лица. А что тут сложного? Все люди, все человеки. Уже знаем по опыту, что любые запреты если и были, то очень кратковременными. Побеждает либо жажда прибыли, либо просто дурацкое человеческое любопытство, что заставляет ребенка совать палец в огонь или в розетку.

Холдеманн тяжело вздохнул.

– Да-а-а, – протянул он, – история учит, что все изобретенное обязательно будет применено, несмотря на все запреты.

Он посмотрел на меня с ожиданием, словно я вот возьму и отменю какие-то фундаментальные законы мироздания. Я сказал нервно:

– А посему… летний отпуск отменяется. Выходные – тоже. Вплоть до дня, когда получим третье поколение расширителя памяти.

Сотрудники разбежались по местам с вытянутыми лицами, бледные и посерьезневшие. Я видел у каждого понимание, что если суперинтеллект будет создан раньше, чем мы выдадим свой продукт, то человеческой расе крышка.

Холдеманн пожал мне руку, я видел в его глазах глубокое понимание и участие.

Нам осталась только одна лазейка, которую многие просто не заметили, но я увидел и сразу вцепился всеми зубами, когтями и даже попытался зацепиться чешуей. В то время, как все ликовали, что Дип Блю с его одним тeррaфлопсом обыграл чeмпионa мира по шaxмaтaм Гaрри Кaспaровa, я уже тогда подумал, что, если бы Каспарову позволили пользоваться хотя бы простеньким калькулятором, он бы разгромил этот хваленый Дип Блю вчистую.

Сейчас вот запустили Блю Джин, что делает миллиард миллиардов опeрaций в секунду, он эквивaлeнтeн двум миллионам соврeмeнныx пeрсонaльныx компьютеров, то eсть в восемнадцать раз мощнее, чем все компьютеры России. Он в 1000 рaз сильнee, чем Дип Блю, но пока еще на искусственный интеллект его не программировали, слава богу, это в планах на Блю Джин-3.

Мой отчаянный план заключается в том, чтобы успеть снабдить человека этим самым калькулятором.

2057 год

Моя лаборатория, что уже давно разрослась в научно-исследовательский институт, получила грант в три миллиарда долларов на решение проблем с мезомиром. Специалисты по конструированию МЭСМ уже убедились на горьком опыте, что изменение соотношений объема и поверхности – в нашем мире незаметный пустяк, там меняет все физические законы. Ну, не меняет, законы те же, но там незаметное в нашем мире сцепление становится решающей силой.

Если даже мошка, прилипнув к капле воды, долго не может оторваться, то как вырвать атом, который в миллиард раз мельче мошки, из связки таких же атомов? Ладно, вырвали каким-то образом. Но как его потом отлепить от клешни манипулятора?

Понятно, не только мы получили грант. Крупные фирмы получили по сто-двести миллионов, а ведущие научно-исследовательские центры – по семь-десять миллиардов, ведь это едва ли не главная задача на пути построения ассемблера, весь мир должен ломать над этим голову, и кто-то да придумает. Не стоит пренебрегать шансом, что как раз придумают в малых творческих коллективах, вроде нашего.

Честно говоря, никто бы не бросил такой жирный кусок нам, если бы проблема оказалась по зубам крупнейшим научно-исследовательским центрам. Но они забуксовали, обещания остались обещаниями, мир вздохнул разочарованно, потребовал принять меры… и они были приняты в том виде, какой лучше всего работает в нашем мире: дали денег и сказали, дерзайте.

У нас, конечно же, сперва устроили пирушку, как же без этого, мы же в той части планеты, что все еще зовется Россией и гордится тем, что транскультура нас еще не заела, мы все должны сперва обмыть, даже то, чего еще нет. Вроде бы поделить шкуру неубитого медведя.

Правда, подбадривает то, что если нам удастся решить первыми, то именно мы и отхватим самый крупный заказ, а он ожидается в районе ста миллиардов, да еще посыплются заказы, как из мешка, успевай только хватать…

2058 год

Команде доктора Клода Перро удалось стволовые клетки превратить в нейроны, что для нашей лаборатории прозвучало как удары погребального колокола. Стволовые клетки брали из костного мозга взрослого человека, затем транспортировали в куриные эмбрионы. Как правило, стволовые клетки костного мозга можно преобразовать только в кровяные тельца да еще в клетки иммунной системы. Нервные клетки получить никому не удавалось.

Я внимательно просматривал триумфальное сообщение. Была проведена сложнейшая и многоэтапная операция по имплантации стволовых клеток человека в заранее вырезанный участок спинного мозга куриного эмбриона. Яйца помещали в инкубатор. Ждали, а затем вытаскивали эмбрион, снова вырезали участок спинного мозга цыпленка уже с человеческими стволовыми клетками и тщательно исследовали.

Кондрашов следил через мое плечо за тем, что я читаю, указал на строки, где подчеркивалось, что повреждение спинного мозга цыпленка почти полностью устраняется благодаря регулятивной регенерации. Это самый механизм регенерации подает сигнал стволовым клеткам, а они перерождаются в нейроны, хотя обычно, как уже упоминалось, либо в кровь, либо – иммунные клетки.

– Самое главное, – сказал он, – что работали со стволовыми клетками взрослого человека.

– Да, – согласился я, – их получить легче. Но ты зря впадаешь в панику. Смотри, стволовые клетки намертво сливаются с клетками спинного мозга эмбриона, разделить их невозможно. Так что для использования в лечении они отпадают.

Он указал на заключительный абзац.

– А это? Они планируют выращивать нейроны в лабораторных условиях! Без всяких куриных эмбрионов.

– Как?

– Всего лишь имитируя сигналы той самой регенерации!

Я фыркнул, стараясь держать лицо спокойным и насмешливым, хотя внутри стало тяжело и холодно, будто проглотил промерзший валун.

– Мечты, мечты… Это сказано для того, чтобы получить крупные инвестиции на продолжение исследований. Это еще не промышленные образцы. Ладно, все за работу!

А через семь месяцев Пескарькин вбежал в комнату ликующий, сияющий, как надраенный пятак.

– Только что сообщили, что новый способ добычи стволовых клеток сделал их общедоступными!.. ребята, что-то революционное! Удешевляются почти в сто раз!

Один только Кондрашов с сочувствием посмотрел в мою сторону, соревнование между стволовиками и чипистами не для всех очевидно, остальные жадно расспрашивали простодушного, особенно наседают женщины, которым приходилось копить и копить на эти дорогущие стволовые клетки, а теперь их можно будет покупать в аптеке, как раньше покупали аспирин.

Я помалкивал, для меня это давно не новость, мы за соперниками следим внимательно, все новости получаем из первых рук. Да, удар мы получили сокрушительный. Инвестиции в нанотехнологии резко снизились, остались только те, которые не связаны с медициной. Мы лишний раз убедились, насколько же насквозь лжива наша цивилизация, насколько брехлива, ибо практически все жаждут жить вечно или очень-очень долго, тысячи лет, но вбитые с молоком матери убеждения заставляют говорить, что нам жизнь не дорога, что главное – как прожить, что надо воспитать детей, а если удастся, то и внуков, а потом обязательно умереть, чтобы уступить дорогу молодости… но на самом деле каждый до свинячьего писка жаждет жить вечно, каждый втайне мечтает, что именно он окажется долгожителем и проживет рекордное число лет, оставаясь в здравом уме и памяти…

Только трест Холдеманна не снизил вложения в нашу, точнее, мою компанию, напротив, добавил еще два миллиарда. Я сказал было, что вот люди, которые не страшатся смерти, но наш старший аналитик тут же ехидно указал, что корпорация Холдеманна и раньше в производство стволовых клеток вкладывала по семь-восемь миллиардов в год, а сейчас вбухала сразу двенадцать, для этого даже привлекла часть заемных средств.

Кондрашов заговорил задумчиво:

– Это же что значит… Проглотил таблетку, и станешь молодым?

Пескарькин ехидно засмеялся.

– Мечтай, мечтай! Раньше так о коммунизме грезили. Во-первых, не таблетки, а весьма неприятные инъекции. Правда, кто на пороге смерти, тот согласится на любое вторжение. Да еще женщины… Эти обезьяны, чтобы помолодеть, на что угодно идут. Во-вторых, стволовые клетки, как я слышал, омолаживают только адресно. Одни инъекции улучшают работу печени, другие – почек, третьи – что-то с железами, убирают морщины… Все вместе нельзя – любой склеит ласты.

– Но это уже навечно?

Пескарькин произнес покровительственно:

– А вы, дорогой друг, ботулакс или ботокс, как его там правильно, впрыснули всего раз?.. Придется и стволовые не раз. Правда, не так часто. Организм все равно стареет. А вы, Володя, как на это смотрите?

Я ответил без особой охоты:

– Все совершенствуется. Сейчас раздельно, а через год-другой будут впрыскивать комплексно. И цена упадет еще в два-три раза. Если не больше.

Кондрашов сказал в восторге:

– Тогда даже копить особенно не придется! Две-три зарплаты сложил и – лет двадцать сбросил!.. Все, хана всем нам. Можно идти побираться на большую дорогу.

– На большой не побираются, – поправил его Пескарькин еще ехиднее.

– А что делают?

– Как будто не знаешь! С какой бородой и не знаешь?

2059 год

Ура-ура, можно сказать, что мы создали сверхразум. Не искусственный интеллект, а человеческий сверхразум. Профессор Кулебякин и академик Уваров переселились в компьютер, теперь рабочая частота их сознания в десять тысяч раз больше, чем у нас, застывших в удивлении перед их новым домом, что одновременно является же и телом. Именно застывших: для них, мыслящих в десятки раз быстрее, мы кажемся не просто ужасно медлительными, но и вообще превратившимися в статуи.

Вечером устроили торжество, по старинке принесли цветы и шампанское, все ликовали и радовались, только профессор Загоруйко, наш консультант, произнес с двусмысленной улыбочкой:

– Да-да, мы создали первый слабый сверхразум! Это уже победа.

Кондрашов сказал с неудовольствием:

– Ну что вы, в самом деле!.. Просто сверхразум.

Загоруйко мягко улыбнулся.

– Считайте, как вам угодно.

– А вы так не считаете? – спросил Кондрашов почти враждебно.

Загоруйко заметил с оттенком высокомерия:

– Вы не ученый, а политик, администратор, менеджер. Вам не обязательно знать разницу между сильным и слабым сверхразумом.

– Я знаю разницу между умным и дураком, – отпарировал Кондрашов. – А при чем здесь сверхразумы?

Загоруйко театрально повернулся, чуть не расплескав вино из фужера, указал патетически на громаду компьютера.

– А если бы туда загрузили вашего пса, которого вы считаете умным?.. Стал бы он вычислять логарифмы или хотя бы усвоил таблицу умножения?.. То, что профессор Кулебякин станет мыслить быстрее, еще не значит, что он станет мыслишь лучше. Простите, сейчас опять начнется, что мы с ним антагонисты и все такое, но я уверяю вас, что мышление лишь ускорится, но не улучшится. Да-да, это великое достижение, кто спорит? Я сам хотел бы ускорить работу своего мозга в эти десять на десять раз. Правда, не выходя из своего тела. Но я вас уверяю, что сильный сверхразум – это когда созданный разум превосходит человеческий не только количественно, но и качественно.

2060 год

Я пересек мост и ошалело открыл рот. Два года не был у Аркадия… вернее, у Жанны, ей восемьдесят четыре, но за это время Медведково… изменилось, если сказать очень дипломатично. А если без дипломатии, то охренеть можно: эти сумасшедшие дизайнеры и архитекторы, шалея от свалившихся возможностей и полнейшего изобилия, весь гигантский район с населением в два миллиона человек засадили в одно-единственное здание.

Район-здание, желтый, как старая медь, поднимается странный и чуждый, похожий на сплетенное из труб дерево, на котором вместо веток исполинские гроздья шаров. К нему со всех сторон устремляются эти трубы, одни по земле, другие на очень тонких опорах в воздухе, а третьи, видимо, под землей, как и надлежит корням. Их наличие я обнаружил по тому, как у подножия выныривают из почвы и устремляются по стволу вертикально вверх.

Некоторые трубы открыты сверху, уже не трубы, а желоба. В одних прошмыгивает что-то вроде суставчатых поездов, в других видны застывшие фигурки, будто народ вышел на прогулку, в третьих течет густая зеленая масса.

– Что за хрень, – пробормотал я. – Как будто на Марсе… каком-нибудь загалактическом. Руки поотрывал бы таким умникам. И как только они народ уговорили перебраться в такие страсти… Что пообещали?

В то же время зародилась надежда убедить Жанну и все-таки поставить себе чипы. Все-таки два инфаркта, куча болезней, которые она превозмогает, надо отдать должное, стоически, самое время перед раскрытой могилой успеть вернуть себе здоровье, а если постараться, то и молодость. Если перебралась в эту жуть, то не так уж и безнадежна для высоких технологий…

Пока машина лавировала по высоченным виадукам, сверяясь со своей программой, я вспоминал, как читал массу книг и видел фильмов на тему «Робот – дура, человек – молодец». Там всегда две трети текста или фильма расписывается и смакуется преимущество иметь в своем теле хотя бы что-то от робота: чипы быстродействия памяти или мускулов, усиленные шарнирные суставы, рентгеновское зрение или еще что-то сверхчеловеческое, а потом, когда читатель вдоволь насладится всеми сладостями сверхчеловека, делается резкий крен в надуманные глупости, что быть киборгом или иметь в себе хоть что-то механическое – ужасно плохо, нужно немедленно идти на самоубийство. Или, для хеппи-энда, хирургическим путем выдрать чип сверхчеловека, немедленно растоптать его и ощутить себя нормальным полноценным человеком, что пьет пиво и посещает футбольные матчи, не в состоянии запомнить номер собственного телефона, ржет при виде заполнивших экраны телевизоров клоунов, то есть нашим человеком!

И вот сейчас наконец-то пришла пора, когда вживляем сперва под кожу, затем в плоть и кость, а теперь уже и в мозг. И кто возмущается этими чипами? Только те, кто пьет, как распоследние свиньи, и не способны заработать даже на самую дешевую версию, но на этом основании гордо именуют именно себя настоящими людьми!

После того как я поставил первый чип, потом второй, третий – в нашей фирме началось брожение, но первыми после меня поставили двое энтузиастов из Детройта, лишь затем… я хотел бы сказать, «плотину прорвало», но на самом деле эта бурная река желающих очипиться – лишь крохотный ручеек в застойном океане человеческой косности.

Один из ста, такова была статистика, выразил желание расширить возможности организма с помощью чипов, но только один из тысячи обратился в быстро создающиеся клиники за консультациями, разъяснениями. Многих не устроили уклончивые ответы о последствиях, другим нужны были стопроцентные гарантии на все случаи жизни, третьим оказалась не по карману цена, а четвертые, которым и цена по карману, предпочли купить очередной шикарный автомобиль. В результате только один из миллиона выходит из клиники с чипом в теле, но так же, как раньше ни за что не признавались в пластических операциях, так же теперь помалкивают о разных гадостях в своем драгоценном божественном теле, таком прекрасном, таком уникальном, таком неповторимом и потому не терпящим вмешательства, ибо любое вмешательство в работу Бога – кощунство и преступление.

На эту ежегодную встречу, последнюю таким большим составом, прибыл даже, к моему удивлению, Юлиан. Он много лет работал в Саудовской Аравии, сколотил огромные деньги, теперь вышел на пенсию и наслаждается всеми прелестями жизни, но к чипам, заразившись восточным менталитетом, относится резко отрицательно.

Дурак, не понимает, что, если бы не модифицированная пшеница, из которой пекут хлеб, не модифицированные продукты вообще, он уже откинул бы копыта, а так здоровенький такой старичок, иммунный ко всем болезням, вирусам и даже простудам.

Коля сперва сел на диван, потом вовсе прилег, благо просторная квартира позволяет, механические столики шустро развозят прохладительные напитки, мороженое. По заказу Коли привезли что-то алкогольное, какой-то заводишко упорно продолжает выпускать для «простых» даже водочку, не говоря уже о коньяках, винах, джинах и пиве, женщины опробовали нечто хоть и жирное, но позволяющее быстро похудеть, я просто выпил стакан дистиллированной воды.

В новой квартире, где Жанна воссоздала ту обстановку, которую мы привыкли видеть столько лет, тепло и уютно, на душе становится спокойно. Даже тихая печаль и воспоминание о том, что сюда приходили с Каролиной, отступила перед твердой уверенностью, что я все равно выполню все, что задумал. С интересом и даже странным удовольствием слушал филиппику Леонида против вмешательства в божественные дела Творца. Чем-то приятно, что в этом быстро меняющемся мире, даже стремительно меняющемся, есть вот такие островки, где можно переждать, перевести дух от гонки.

Правда, мелькнула колкая мысль, только перевести, если уж кто-то слишком устал, но не сидеть на этом островке всю жизнь, когда мимо плывут на плотах, лодках, катерах, яхтах, кораблях…

Коля толкнул меня в плечо:

– Володя, не спи! Видишь, как Леонид подхватил знамя Аркадия. Теми же словами, заметил?

– Нет, – признался я.

– Почему?

– Да я к словам не прислушиваюсь. Мне главное, что человек говорит. А в какую словесную мишуру облекает…

– Вот я и говорю, что ты уже заснул под такую мишуру.

– Да не сплю, – сказал я. – Не сплю.

– А чего молчишь?

– Интересно, – признался я.

– Только интересно?

Я покачал головой.

– Что ты, мне очень нравится. Леонид – настоящий эрудит. Сколько он разных слов знает! Я о таких и не слыхивал… раньше. Здорово.

Коля хмыкнул.

– Но ведь он разложил тебя по косточкам, как патологоанатом!

– Меня? – удивился я. – Я молчу, как неродившаяся рыба.

– Ну, не тебя лично, а твои взгляды.

Я с самым благочестивым видом поднял глаза к потолку, Коля следит с недоумением, а я вздохнул скорбно и сказал с превеликой жалостью в голосе:

– Прости им, Господи, ибо в неразумении не ведают, что выступают против Тебя, делая вид, что защищают Твое творение! Ведь это Ты, создав человека, повелел дальше изменять его отныне только нам самим, а сам умыл руки… в смысле, самоустранился и теперь только наблюдаешь с любопытством. Или со злорадством, Тебе виднее.

Все слушали с ожиданием, Леонид спросил саркастически:

– Володя, позволь спросить, из чего ты делаешь такие странные выводы, что Господь разрешил вмешиваться в дело его рук нам, ничтожным?

Я всплеснул руками.

– Разрешил?.. Повелел! Заставил!

Леонид посмотрел на всех, слушают внимательно, спросил с нажимом:

– Это когда же?

– А когда повелел отрезать крайнюю плоть, – напомнил я. – Кстати, на восьмой день повелел, заметили?.. Семь дней он сам трудился, а на восьмой день уже человек должен был совершенствовать мир. А начинать – с себя! Мешает эта крайняя плоть или нет, не важно, пусть медики спорят, главное в том, что создание Бога было подправлено руками человека… в присутствии и под наблюдением самого Творца! И когда он увидел, что у его чада хватает дерзости подправлять то, что создал он, Бог, тогда похлопал по плечу или погладил по голове, не помню подробностей, сказал: молодец, хвалю. Отныне я не вмешиваюсь, а ты давай сам, сам, сам…

Леонид наморщил лоб, подыскивает убийственные доводы, он никогда не сдается и даже не отступает, но я видел по лицам остальных, что вообще-то их незыблемую веру тряхнул, качнул.

– А потом пошло-поехало, – закончил я. – Помните, церковь вообще-то была против даже удаления аппендикса!.. Дескать, если Господь создал человека с аппендиксом, то пусть и того, загибается от аппендикса, если не сумел с ним прожить. И зараженные гангреной пальцы нельзя отнимать, и шунтирование делать, и зубы пломбировать. Так что ссылка на божественное тело не катит. Человек всегда делал все возможное. Тогда в пустыне они только и могли, что совершить обрезание, но имей Моисей наши чипы, он тут же вставил бы всем своих скитальцам, и Палестину завоевали бы за один день гораздо меньшей кровью для обеих сторон!

2061 год

Для Коли надпись на экране: device not ready означает – «девица не готова», и если с реальными ничего нельзя было сделать, ну не начинать же в самом деле глупый ритуал ухаживания с цветами и шампанским, кому это надо, когда вон полно других, вполне готовых и без шампанского, то теперь он сразу же лезет в конфиг, подправляет параметры. Вот и все, несогласных не бывает, любая девица готова, ждет его с раздвинутыми ногами.

Вообще-то абсолютное большинство мужчин только перед другими играет крутых мачо, на самом же деле это в большинстве испуганные зайчики, которые давно уже не те бесстрашные охотники, что брали каменные топоры и шли бить мамонтов, саблезубых тигров и пещерных медведей. Эти даже в виртуале саблезубых тигров бьют из BFG, предварительно засейвившись и не выходя из режима god.

Ужасающие возможности виртуальных миров ударили со всей мощью естественного отбора эволюции, что ждала так долго. То, что не смогли сделать ни чума, ни холера, ни СПИД, ни рак, – сделали виртуальные миры. Шесть миллиардов, которым рухнуло от нас, трансчеловеков, полное изобилие и возможность больше не ходить на проклятую работу, где ими командуют сплошные дураки, с головами ушли в эти сказочно прекрасные миры. Да что там сказочные, куда там сказочным, это такие миры, которые сам творишь, и женщины там такие, каких сам жаждешь, каких сам делаешь!

Впрочем, женщины лишь на немного пропустили мужчин вперед. Да и то лишь потому, что мужчины ко всему восприимчивее и первыми суют головы в петли. У женщин свои миры, хотя, на мой взгляд, ничем не отличались от мужских: те же убогие запросы, те же простенькие желания, которые удовлетворить так легко.

По сути, в виртуальных мирах те и другие в первую очередь удовлетворяли те страсти, которые принято называть низменными, хотя это как раз базовые инстинкты, на которых и возросло человечество. Тем и другим после виртуальных партнеров на реальных и смотреть смешно, если не противно, так что рождаемость фактически сошла к нулю.

Проблема нахлебников решалась сама собой: «простые» живут в самом деле по простейшим алгоритмам, ими движут только общие для всего животного мира инстинкты. Бурно размножались только в дикую эпоху, когда не существовало контрацептивов, а потом уже заводили по одному ребенку потому, что «так принято», «как же совсем без детей, кто нас кормить будет», а сейчас и это отпало: будет кому кормить, уже видно, что изобилие не кончится.

Некоторые из транслюдей, особенно молодежь, вызывающе выставляли встроенные детали поверх кожи и даже одежды, а силиконовые сухожилия накладывали поверх, но основная масса, я в том числе, предпочитали их скрывать под кожей, с виду оставаясь все теми же людьми.

Увы, даже если бы мы и хотели «оставаться людьми», очень трудно оставаться на одном уровне с этими медлительными и ограниченными в своих возможностях… людьми. Очень хотелось сказать «существа», но ладно, пусть будут люди, простые люди, как они любят повторять. Просто я хорошо помню, что в свое время от человеческого вида неандертальцев отделилась более прогрессивная ветвь кроманьонцев. Несколько сотен тысяч лет сосуществовали мирно, потом начались стычки из-за мест обитания, в конце концов неандертальцев перебили. Сейчас ситуация повторилась, но на этот раз мы не станем истреблять «простых», как не истребляем же флору и фауну, даже берем ее под защиту, а особо редких заносим в Красную книгу.

Во всяком случае, для трансчеловеков «простые» постепенно переходят в разряд забавных существ, вроде белок или ежиков в парке. Или дятлов. Даже синичек, которым делаем кормушки.

Кем они будут для зачеловеков – неизвестно, но, полагаю, для них эти «простые» будет менее интересны и забавны, чем амебы или хламидомонады. Так, чем-то на уровне броуновских частиц.

2062 год

Район или целый город, состоящий из гигантских сот, такое впечатление, когда посмотришь на эти небоскребы с одинаковыми ячейками, где окна во всю стену, а между ними только выступающие наружу перекрытия. В некоторых темно, ни одного светящегося окна, другие набоскребы, напротив, залиты светом. Значит, здесь жилые дома и офисные находятся вперемешку, по старинке. Как было в ту эпоху, когда нужно было ежедневно ходить на службу и потому расстояние играло большую роль.

В темной дали вспыхнул огонек, быстро разросся, ударила тугая волна перегретого воздуха. На перроне возник золотой поезд, похожий на пулю с оплавленной от скорости головой.

Я повертел головой, отыскивая Колю, воззвал громко:

– Это я, Володя. Ты где?

Тотчас же получил ответный сигнал, в нем ни слова, только маячок. Нечто вроде автоответчика, дескать, крайне занят для болтовни, но ты заходи, мы щас вмажем и по бабам, или вариант – по бабам, а там и вмажем: какие еще новшества ждать от Коли?

Я взглянул на панель автомобиля, управление тотчас приняло радиосигнал, моментально выбрало самый короткий маршрут, меня вжало в сиденье. Через несколько минут я вышел перед огромным домом, нечто вроде небоскреба из пчелиных ячеек, но при взгляде снизу, задрав голову, это малость пугает, грубо, громоздко, давит, не все учли, энтузиасты… лифт поднял на двести седьмой этаж. На площадке восемнадцать дверей, одна замигала приглашающе.

Я приблизился, дверь исчезла, но едва я переступил незримый порог, в лицо мощно ударило дымом и гарью, донесся грохот тяжелых орудий. Чуть позже – мощный взрыв тряхнул пол, я заглянул через раскрытую дверь в другую комнату, скрюченный Коля остервенело строчит из пулемета, в его сторону бегут люди в тяжелых боевых доспехах, он отшвырнул пулемет, схватился за гранатомет, пустой, я видел, как выхватил из разбитого ящика две последние гранаты и с диким воплем швырнул в дым и грохот.

Морщась, я отключил для себя звук, отступил, грохот и дым отрезало. Комната у Коли производит впечатление какой-то торопливой нахапанности. Технологический прогресс сделал вещи, доступные раньше только королям, доступными любому жителю планеты, а затем доступными и те, что королям и не снились. Сперва все это считалось диковинкой, стоило дорого, а затем резкое падение цен практически на все, и вот даже на пенсию или пособие можно стало покупать автомобили, сложную аппаратуру и ездить отдыхать на другой конец света.

Люди зажиточные такое перенесли без потрясений, они это могли себе позволить и раньше, а вот беднота сломалась. Почти все бросились покупать, покупать, покупать, ездить, бывать, а Коля купил квартиру на весь этаж и обставил ее так, что позавидовал бы и персидский шах. И вот сейчас он, резко сменив надоевших баб на виртуальные сражения, глотает виртуальные пыль и грязь, получает раны, бьется за вашу и нашу свободу, за равенство и демократию или за короля и монархию… а может, и за теократию, все-таки в пользу правления папы римского тоже можно сказать немало добрых слов, ведь суровый, но мудрый вождь лучше прогнившей демократии…

На полках плотно томики книг, кончики пальцев зачесались от желания взять в руки, но удержался немалым усилием своей прям-таки железной воли. Ну не коллекционер я, не коллекционер, а беречь и лелеять книги – туповатое занятие. Ценность книги не в переплете, корешке, клее и бумаге, а в буковках, которые умные люди расположили в нужном порядке. А для умного читателя абсолютно не важно, на чем те буквы: на каменной стеле, пергаменте, бумаге или экране дисплея. На дисплее, понятно, читать намного удобнее.

За спиной хлопнула дверь. Коля ввалился в комнату, хватаясь за косяк, хрипя и задыхаясь. Лицо стало багровым и синюшным разом, глаза закатывались под лоб, он хрипел что-то неразборчивое.

Я хотел броситься поддержать, но он уже повалился в ближайшее кресло, подъехал столик с приготовленными тониками. Я смотрел, как дрожащие руки, что только что держали пулемет и швыряли гранаты, хватают стаканы с жидкостью неприятно зеленого цвета, подносят к губам, кадык часто дергается, прогоняя содержимое стаканов по пищеводу…

– Бабы и война, – сказал я, – извечное мужское занятие…

Он чуть оживился, прохрипел:

– Мудро… Кто сказал?

– Не знаю, – ответил я честно. – Я думал, что я.

– Для тебя слишком… – Коля все еще хрипел. – Ты весь… как стальной клинок. Нет в тебе вычурности…

– Это плохо?

– Мне, – огрызнулся он, – хорошо. Даже очень…

– С кем воюете? – спросил я.

– Со всеми, – произнес он угрюмо, – кто мешает нам расширяться.

– Нам, это кому?

– Великой Скифии, конечно! – воскликнул он с некоторым удивлением.

– Извини, – сказал я искренне, – не знал, что ты скиф.

– Да я недавно, – ответил он честно. – Познакомился на их сайте, побазарили о том, о сем, а когда я посмотрел их Устав и Программу, то и мне восхотелось стать скифом. А там с этим просто: если чувствуешь в себе скифа – будь им!.. Ну, я вошел к ним, потом не раз собирались в реале. Те, кто близко, понятно. Ведь множество скифов разбросаны по всему миру… Диаспора, будь она проклята, великое рассеяние. С тех пор, как подлый Филипп Второй, папочка Александра Македонского, подло убил нашего царя Атея, нас начали теснить всякие гады… Правда, когда наместники Македонского вторглись в Скифию, мы уничтожили их войско полностью, но наши силы тоже были подорваны…

– И с тех пор все собираете силы, – посочувствовал я. – Понятно, от кого мы научились запрягать…

Он обиделся:

– Ты зубы не скаль, Родина – это святое! Нет выше доблести, чем погибнуть за родную Скифию, чтобы она жила и процветала! Но наша величайшая держава, величайшая из всей империй мира, скифская, все еще в упадке, на нее набросились все соседи, как шакалы норовят оторвать кусок мяса от еще живого льва. Но мы им еще покажем! Есть порох в пороховницах, ягоды в ягодицах…

Он рассказывал с придыханием, надрывом, глаза блестят, я вдруг ощутил, что он в самом деле скиф, в самом деле верит в величие скифской державы… да оно в самом деле было, не спорю, но он верит в то, что скифское государство существует, воюет, борется за признание, расширяет свои пределы, возвращая когда-то потерянные территории.

– Круто, – сказал я искренне. – Реваншисты, значит. Слушай, в твоем-то возрасте…

– Нам чужого не надо, – ответил он с достоинством. – А свое вернем! На том стоим.

Я попытался вспомнить границы древнего скифского государства, но получалось что-то с неясными очертаниями. Разве что весь Средний и Ближний Восток, Палестина, Средняя Азия и Восточная Европа… хотя что-то могу и путать, не мои это увлечения, а энциклопедии запрашивать по этому поводу не стану.

– А кто противится?

Он отмахнулся.

– Да всякие отморозки. Альбигойцы, паписты, атланты, фашисты, коммунисты, легионеры Марка Красса, Парфянское царство, Галактический Союз и даже Темная Звезда… ну, а всякие мелкие королевства, герцогства, Союзы миров, Аль-Каиду и Крестоносцев космоса можно не считать. Рылом и выучкой не вышли.

– У вас крутые бойцы?

Он сказал с гордостью:

– Скифы мы!.. С жадными очами… и еще чем-то, не помню. Словом, круче нас только яйца. Есть будешь?

– Если только без прессинга, – предостерег я.

Он покачал головой.

– Какой прессинг, если ты прям железный! Ни на выпивку тебя, ни к бабам, ни нажраться так, чтобы дышать тяжело…

Подкатив столик с довольно старомодно выглядящими приборами, Коля взял пульт в руки и, шевеля губами, начал тыкать пальцем в клавиши. Подумать только, у простых все еще в ходу клавиши.

Выглядел он изможденным, глаза все еще лихорадочно блестят. Отвечал мне иногда невпопад, я же видел, что мыслями и чувствами еще там, в дыму виртуальных боев. Хорошо, сказал я себе, хорошо для общества, что мы сумели нереализованную жажду насилия и преступности вытеснить в виртуальные миры.

«Зеленые», они не переводятся даже в обществе высоких технологий, ну не совсем «зеленые», а некий слабый аналог, предостерегали, что, дескать, в виртуальных мирах только раззадорятся, а потом выйдут в реальный мир убивать, насиловать и грабить. На это мы им отвечали с цифрами в руках, что в эру компьютеров увлечение стрелялками вовсе не привело в всплеску преступности, как боялись алармисты, не приведет и теперь. То были простые стрелялки, возражали «зеленые», а это…

Заткнитесь, ответили мы кратко. Кто не выпустит пар в виртуальном и попробует повторить такое же в реале, такого загребут еще на выходе из квартиры. И больше не выпустят из весьма охраняемых мест. Хватит, нацацкались.

Закончив заказ, Коля сказал все еще хриплым голосом:

– А я малость выпью… Теперь и я почти не потребляю. В сердце как будто раскаленный штык образца четырнадцатого загнали! Были тогда трехгранные, знаешь?.. А под лопаткой, наоборот, льдину подложили.

– Сколько было инфарктов? – спросил я.

– Два, – ответил он не моргнув глазом.

– Пять, – поправил я безжалостно.

– То не инфаркты даже, – возразил он. – Так, фигня одна… Инфаркты, когда мне в реанимации уже бирочку на большой палец ноги привязали. Мол, этого в морг. А то ерунда, можно сказать, микроинфарктики.

– Пять инфарктов, – повторил я. – Коля, кончай ты с этим. Даже скифы не всегда воевали. Займись чем-нибудь более мирным. Были скифы-пахари, о них еще Геродот писал…

– Так это мы, – провозгласил он победно. – Мы и есть те самые скифы-пахари! Что значит, самые продвинутые среди скифов. Остальные только кочевники. Потому у нас самая крутая армия, что мы коней зерном кормим, в Элладу зерно продаем, а там хорошие доспехи покупаем…

Я помалкивал, сказать нечего, Колю не переделать. Незаметно для него мысленно послал сигнал Михаилу, он в последнее время наблюдает и за Колей, поддерживает его здоровье как может, передал все, что выяснил, поднялся.

– Извини, не могу пока что вступить в доблестную армию скифов.

– Почему? – спросил Коля с детской обидой.

– У меня свои войны, – объяснил я.

– За кого воюешь? – оживился Коля. – Нет, не говори, давай угадаю!.. За жидаев?.. или за эльфов?.. Нет, ты же технарь… наверное, за племя терминаторов?

– Угадал, – согласился я. – И собираюсь уничтожить этот мир.

Через два месяца Михаил сообщил, что, когда пытались вытащить Колю из очередного инфаркта, у него вообще отказало все, что только могло отказать: почки, печень, легкие, иммунная и ферментная системы, спинной мозг. Врачи сражались за его жизнь, как могли, но, увы, медицина могуча, как никогда, но все еще не всемогуща.

Колю кремировали на следующий день. Печально, что на похороны смогли явиться только Светлана и Михаил. Остальные из нашей компании ушли из жизни как-то незаметно… Коля прожил в свое удовольствие всю жизнь, то есть так, что не оставил даже потомства. И лишь двое стариков приняли урну с его прахом и развеяли на берегу реки.

2063 год

Скоро стукнет восемьдесят один, и хотя я все еще держусь, ежедневно являюсь на работу и провожу несколько часов за расчетами и просмотром новостей в области высоких технологий, но к концу дня наваливается такая жуткая усталость, что темнеет в глазах, в ушах звон, пальцы начинают вздрагивать. Начало всерьез побаливать сердце, печень сдает, одна из почек практически сдохла, а другая работает в треть мощностей, надо бы заменить снова.

Увы, обещанного «лекарства от смерти» так и не создано, а средства частичного омоложения очень громоздки и баснословно дороги. Пока что их могут позволить себе только кинозвезды и олигархи, из-за чего в обществе начались разговоры, что не все в порядке в мироустройстве, если самыми ценными оказываются шоумены, а не ученые, благодаря трудам которых шоумены и сколотили такие состояния.

Разговоры нарастали, в сенаты и конгрессы выдвигались даже законопроекты, но все как-то угасало в процессе обсуждений на уровне комиссий: слишком все похоже на «отнять и поделить», никто не любит, когда государство начинает вмешиваться в жизнь общества. Я следил внимательно, себя причисляю хоть и к технарям, но все-таки к тем, кто продвигает новые технологии, а не рассказывает с эстрады анекдоты.

Позвонил Холдеманн, глава концерна, поздравил с успешным внедрением нанотехнологий в строительство мостов и перекрытий больших пространств. Я ответил скромно, что это наша работа, с которой, к счастью, справляемся.

– Жду вас сегодня к семи, – сказал он дружеским тоном. – Надеюсь, отыщете в своем насыщенном календаре дырочку для визита.

– Да, господин Холдеманн, – ответил я почтительно. – Буду ровно в семь.

– Вот и прекрасно, – сказал он. – Есть пара слов, которые хотел бы сказать лично.

Связь оборвалась, но перед моими глазами все еще стояло его суровое беспощадное лицо. Нашу империю основал Уховертов Владимир Владимирович, потом во владение вступил его старший сын Сергей Владимирович, он возглавлял семнадцать лет, затем разрастающуюся компанию перекупил холдинг Холдеманнов, во главе сменилось уже четверо, и вот пятый, прекрасный финансист и вообще финансовый гений, сумевший стоимость компании с восьми триллионов поднять до девятнадцати.

Немногие могли похвастать, что видели его в реале. Тем более общались. Я выехал заблаговременно, по дороге вспоминал все, что знаю о главе трансконтинентальной корпорации. Холдеманн, хоть уже пятый из семьи на верховном посту, но и он так безумно стар, что помнит Майкла Джексона еще негром, а Мохаммеда Али называет Кассиусом Клеем.

Из наших активно работающих долгожителей могу назвать разве что Полунина, в его времена «Плейбой» считался крутым порнушным журналом, АББА – лучшим ансамблем Европы, а Boney M – Америки. Для него лучший футболист по-прежнему Олег Блохин, он до сих пор удивляется круглосуточному телевидению и двенадцати каналам, спрашивает фанту, тархун и байкал, а на пепси смотрит с подозрением, ведь ее разрешил только Хрущев, кока-кола так и вовсе пришла только с контрреволюцией, а пультом для телевизора в его время служили плоскогубцы…

В восемнадцать пятьдесят пять я подъехал к главному офису. Рецепшеонистка мило улыбнулась, у нее по последней моде вытянутый, совершенно безволосый череп, удивленно вскинутые и умело загнутые дизайнером надбровные дуги – самих бровей, конечно же, нет – на утонченном кукольном лице.

– Индекс, – произнесла она тепло, как будто разговаривала с самым близким другом.

Я невольно улыбнулся в ответ, показал свою карточку. Она еще выше вскинула брови… нет, это все-таки надбровные дуги, я даже не знал, что их отделили и заставили двигаться, выражая какие-то эмоции, в синих глазах с лиловыми зрачками проступило великое уважение и даже почтение.

– Проходите, – сказала она, я уловил ее сигнал, что мне стоит только назвать ее имя, когда буду свободен, и она тут же окажется в моей постели.

Я из вежливости взглянул на жетон с ее именем и фамилией, улыбнулся и ступил на эскалатор. Еще четыре минуты на подъем к сто семидесятому этажу и одна – на путь к двери кабинета всемогущего главы межконтинентальной корпорации. Холдеманн, едва ли не ровесник мне, легко поднялся навстречу, протянул руку.

– Рад приветствовать вас, господин Спивак. И вообще рад лично увидеть… Вы настоящая легенда нашего огромного холдинга. Пятьдесят семь лет здесь работаете! И как, главное – как! Прошу садитесь, я не задержу вас надолго.

Рукопожатие его было сильным и дружеским. Я сел в предложенное кресло, он с живейшим интересом всматривался в мое лицо. Я в смущении развел руками.

– Я просто работал… Просто совпало, господин Холдеманн, что сфера высоких технологий еще и моя мечта, мои привязанности, мое хобби. Потому, когда другие после работы бегут отдыхать, а в отпуска уезжают к дальним курортам, мне куда интереснее возиться с новыми разработками.

Он улыбнулся.

– Тогда мы оба на месте. Я тоже обожаю направлять финансовые потоки в те русла, на берегах которых сразу все зацветет.

– Сразу?

Он понял, покачал головой.

– Не обязательно. Но чтоб возникла жизнь, зачирикали птички… Мы перекупили вашу компанию, когда вы, господин Спивак, были уже главной и самой яркой звездой. И вы продолжали приносить компании, уже нашей, огромную прибыль. Но сейчас, увы…

Сердце мое екнуло.

– Отправляете на пенсию?

– Совсем нет, – ответил он быстро. – Совсем нет.

– А что же?

Он широко улыбнулся.

– Вы прекрасно работаете, но вы не двужильный. Я хочу, чтобы вы прошли программу омоложения. Полного, я имею в виду.

Я снова развел руками.

– Увы, полное мне пока не по карману. Да и не могу оставить свою фирму даже на сутки. А полное вырвет из моей жизни целую неделю.

– Уже укладываются в четыре дня, – заверил он. – Проверил на себе.

– Пока что это слишком дорого, – ответил я.

– Уже нет, – возразил он.

– У меня недостаточно накоплений, – напомнил я. – В вашей службе должны быть все данные.

Он коротко взглянул на небольшой экран перед ним, губы раздвинула короткая улыбка.

– Есть. К примеру, на вчерашнем закрытом совещании держателей акций вам выделено… в качестве премии… та-а-ак… ага, вот, четыре процента акций. Этого более чем достаточно, чтобы пройти полное обновление организма хоть дважды.

Я замер, боясь поверить. До сих пор я считал себя простым служащим, хоть на высоком посту и с немалым окладом, все-таки у меня своя компания с большим штатом сотрудников, но сейчас уже вошел в число держателей акций. Причем привилегированных.

Холдеманн поднялся, протянул мне руку.

– Поздравляю вас. Добро пожаловать в наш круг. А с обновлением… не медлите. Четыре дня как-нибудь без вас обойдутся.

Но навалилась срочная работа, потом еще и еще, я все откладывал, теперь омоложение у меня в кармане, можно не беспокоиться… и через три месяца внезапный инфаркт сразил меня, как быка ударом молота по черепу. Вообще-то предынфарктное состояние наблюдалось уже с неделю, но это в последние годы бывало так часто, и всякий раз снимал блокираторами, что и на этот раз понадеялся, однако что-то не сработало. Или организм настолько привык к лекарствам, что перестал реагировать.

Меня доставили в клинику, а затем, пользуясь моим бессознательным состоянием и руководствуясь прямым указанием Холдеманна, перевезли в Центр Омоложения. Вся процедура вместо четырех дней заняла две недели, наконец я вышел из клиники, снизив биологический возраст до тридцати пяти лет, то есть сбросив больше половины своих реальных лет.

Молодое сердце могучими толчками гнало горячую кровь по обновленному телу, я озирал мир молодыми очами. В черепе тесно от новых мыслей, проектов, задумок, что рождаются вот прямо сейчас. Все-таки хорошо быть молодым… это только подростки полагают, что старость уже с тридцати лет, на самом деле в сорок-пятьдесят человек только начинает жить в полную мощь, если он, конечно, не спортсмен, у тех жизнь коротка, но, увы, с возрастом растет мудрость, однако силы убывают, убывают…

2064 год

Снова заменил зубы, старые стали выглядеть чем-то реликтовым, вроде чешуи на теле. За два часа заменили всю нижнюю челюсть с уже предустановленными зубами, оставалась только подгонка под мои вкусы, но я согласился на базовые, они и так такие, что любой голливудский актер старой эпохи удавился бы от зависти.

И вообще, как я заметил, была отдана дань моде: больше коренных, без клыков, клыки – грубо, пережиток дикости, зато резцы – произведение искусства. Нижняя челюсть чуть массивнее, с расширенными костями для вживления и горячей замены: если вдруг восхочется вскоре поставить более совершенные или просто модные. Там же стоматолог, взглянув на мою грудную клетку и переводя взгляд на мой индекс, посоветовал в соседнем кабинете подправить чуть ребра, в этом сезоне не модно, чтобы они вот так выделялись нижними дугами. В старину великосветские дамы вообще удаляли их, чтобы сделать талию более узкой…

Я заглянул из чистого любопытства, а вышел через три часа вообще с новыми ребрами и модифицированными сухожилиями, вдесятеро увеличивающими силу. Предупредили, чтобы не пользовался во всю мощь, не выдержат суставы. Да и кости у меня не стальные.

Ругаясь, я пообещал себе, что раз уж дал уступку любопытству, то теперь придется поневоле менять еще и суставы, а потом и кости. Иначе стану инвалидом.

2065 год

Он находился от меня в двух-трех километрах, но я сразу выделил фигуру Кондрашова, укрупнил, чтобы видеть лицо. Он улыбнулся мне, помахал рукой и что-то прокричал, но со всех сторон рев взлетающих самолетов, стартовые хлопки, я сосредоточился на регуляторах уровня шума, отсекая звуки, что не относятся к человеческому тембру, услышал:

– …и не забудь, что сегодня мы встречаемся в Малом зале!

Рядом с ним слышались еще голоса, раздраженные и сварливые, в объективе промелькнуло чье-то разъяренное лицо, я сузил диапазон, отсекая и чужие голоса, пока Кондрашов не остался в абсолютной тишине, словно на сцене Большого театра, сказал негромко:

– Разве сегодня пятница?

– А при чем пятница, – спросил он немедленно, – мы собираемся там каждую третью субботу месяца!.. ты что шепчешь, говори громче! Я тебя еле слышу.

– Поставь современные регуляторы, – посоветовал я злорадно. – И калибровщики. Я показываю то язык, то фигу, а ты не реагируешь.

Он скривился.

– Я и морду твою едва вижу. А что, появились новые? Сколько стоят?

– От трехсот до семисот универсальных часов.

Он почесал в затылке.

– Дороговато…

– Там еще можно ставить аннотации, – сообщил я, – разную дополнительную инфу, коррекцию местности, на которую смотришь…

– А могу видеть тебя старым и лысым чертом?

– Можешь, – заверил я. – если, конечно, внесешь дополнительные параметры. Вручную. А женщин сможешь видеть совсем голыми. Или какими хочешь.

Он вздохнул.

– Правда какими захочу? Придется раскошелиться.

2066 год

Город в ночи выглядит пугающе чужим, мрачным и опасным. Все здания – небоскребы, только одни на сто этажей, а другие на двести и даже двести пятьдесят. Две трети – вытянутые к небу цилиндры, словно люди поселились в исполинских заводских трубах, прорезали ровные ряды окон и обосновались там внутри.

Еще не глубокая ночь, в окнах свет, из-за чего эти гигантские трубы испещрены сверху донизу идеально ровными рядами светящихся точек. Над небоскребами холодное застывшее небо, звезды из-за небольшого смога мигают все, но я сделал небольшое усилие, включил добавочное зрение и залюбовался каскадами неистового огня, что захлестывает могучими волнами небо от востока и до запада. Сияние магнитных бурь, которое «простые» наблюдают только в северных широтах, мы можем видеть везде, как и преобразившиеся звезды, просто меняя светофильтры или переключаясь с гамма-зрения на рентгеновское. Бесподобную и захватывающую дыхание красоту неба в рентгеновском могут оценить только те, кто смотрел именно на небо, а не на тусклый экран, где как болотный гриб в тумане виднеются серые размытые половинки легких.

Я осторожно открыл дверь особнячка, загорелся свет, указывая дорогу. Извилистая дорожка повела мимо домашних фонтанчиков, роскошных цветов, дальше толстые ковры, а в последней комнате на непомерно большой кровати я увидел укрытую одеялом до подбородка сухонькую старушку со сморщенным, как печеное яблоко, лицом.

Врач поднялся при моем появлении. Я кивнул, он оглянулся и сказал шепотом:

– Осталось не больше суток. Аппаратура работает идеально, но завтра кровь будет прокачиваться уже через мертвый мозг. Мы сделали все, что могли, но…

Он умолк, развел руками. Лицо смущенное, в глазах виноватость, как у добросовестного человека, что не мог сохранить жизнь человеку, убедив в необходимости операции. Светлана прожила долгую жизнь, но никакие ресурсы организма не в состоянии бесконечно долго поддерживать жизнь даже с помощью современной медицины.

Сверху нависают следящие за ее состоянием экраны, от приборов к рукам тянутся тонкие трубки. Сквозь прозрачные стенки видно, как правильными ровными толчками подается отфильтрованная кровь, имитируя работу сердца. Там, под одеялом, прячутся трубки потолще, что так же принудительно прокачивают через желудок, почки, печень все остальное необходимое. И так же аккуратно забирают экскременты и мочу.

Веки ее чуть дрогнули, когда я присел рядом, даже губы чуть раздвинулись в улыбке, узнала, но, похоже, нет сил даже открыть глаза. Я осторожно взял ее за руку, больше похожую на высохшую птичью лапку.

– Света, – сказал я негромко, – Света… это я. Света, ты умная и все понимаешь, но сейчас ты ошибаешься. Ты полагаешь, что умираешь, но на самом деле ты засыпаешь. Очень скоро я тебя разбужу.

На губах ее оставалась улыбка, я поглядывал на монитор, показывающий активность мозга, почувствовал, что она слышит и понимает затухающим сознанием.

Врач оставил нас и ждал в коридоре. Я сказал отрывисто:

– Действуйте, как я сказал.

Он замялся.

– Может быть… подождать до завтра…

– Зачем?

– Ну, зафиксировать клиническую смерть… а уже тогда…

Я сказал жестко:

– Вы учились по старым программам? Забудьте про все эти слюни насчет соблюдения всех ненужных формальностей. Она умирает, это ясно всем. И суток не проживет, как всем видно. Так что не медлите!

Он кивнул и отступил, скрывая смущение.

Светлану поместили в криогенную капсулу уже через час. Она так и осталась в глыбе льда с легкой улыбкой на губах. Я тут же сбросил в банк, где мой счет, номер ее ячейки, чтобы плату за поддержание нужной температуры автоматически снимали с моих депозитов, попрощался с персоналом и быстро покинул здание крионики.

2067 год

Главу холдинга Холдеманна обуяла страсть к реформированию, очередь дошла и до нашего подразделения, что вообще-то является самостоятельной фирмой, однако наша кровеносная финансовая сеть настолько общая, что нам, похоже, о самостоятельности лучше и не заикаться. Я покорно выслушал весь этот бред о новом типе менеджмента, о более гибком управлении, умелом планировании, что позволит достигнуть новых высот, в нужных местах кивал и говорил «да, конечно!», «совершенно верно, удачная мысль», «о, как вы до такого додумались?», но помнил предупреждение главного аналитика, что глава холдинга влез в слишком уж рискованные предприятия.

– И таким образом, – закончил он с подъемом, – мы достигнем новых высот!

– Да, – согласился я. – Конечно, умелым планированием и умелым вложением средств… можно достичь, да.

– Я надеюсь на вас, – сказал он с еще большим подъемом и энергично пожал мне руку. – Я рад, что вы так все приняли!

– Я тоже стараюсь планировать верно, – ответил я.

Скотина, подумал я, глядя на его довольное лицо. Хрен тебе я сделаю то, что пообещал!.. Ишь, варежку раскрыл!.. Мне всего-то протянуть две недели, а там наверху состоятся перевыборы председателя совета директоров. Девяносто против десяти, что тебя заменят. Фамилии претендентов мне ничего не говорят, главное сейчас то, что ты – дурак, я ничего из твоих идиотских планов выполнять и не думаю.

Я смотрел в его вдохновленное лицо, внезапно странное чувство раскрывшейся вечности пахнуло, будто открыл окно из душной комнаты в цветущий сад. А ведь в будущем, когда станем вспоминать себя в этих несовершенных телах, будет неловко за такие слова, за жесты, даже за мысли!

Не знаю, будут ли некие хроноскопы, с помощью которых сможем видеть себя в далеком прошлом, вот себя нынешнего, как я стою перед зеркалом и чищу зубы, дико выпучивая глаза, или как тужусь в клозете… впрочем, тогда ничего не стыдного не увидим даже в смешных способах испражнения, для существ из силовых полей это будет умилительным зрелищем, как смотрим на беспомощных младенцев в пеленочках.

Но все-таки будет чуточку неловко и за свои мысли, если мы с Холдеманном через тысячу лет как-то посмотрим на этот вот эпизод, поржем молниями, вспоминая себя в смешных телах человеков, и увидим оба, что я подумал по его адресу и сказал мысленно… а наверняка увидим оба, тогда будет возможность это видеть и чувствовать…

Я посмотрел в глаза Холдеманну.

– Знаете, все-таки человек – то, чем мы кажемся, а не то, что мы есть на самом деле.

Он посмотрел с великим удивлением.

– Это вы к чему?

Я засмеялся:

– Узнаете через тысячу лет.

2068 год

По всему миру, ощутив угрозу своему существованию, подняла прихожан Церковь. Не церковь, а Церковь: на митинги вышли католики, протестанты, православные, англиканская и армянская, а также все остальные ответвления христианской, все ее многочисленные фракции, секты, а по Азии и Востоку в тот же день, что говорит о прекрасной согласованности действий с вроде бы врагами, улицы перегородили мусульмане, индуисты, синтоисты и все-все, кто всерьез рассчитывал обрести загробную жизнь на халяву, да еще и в более лучшем мире, чем этот сраный.

Неизвестно, сколько из них протестовали искренне, сколько было оплачено всемогущей церковью, накопившей такие богатства со времен первых апостолов, что бюджеты всех стран мира покажутся отцам церкви мелочью для карманных расходов, но планету тряхнули так, что едва удержалась на орбите.

На Арабском Востоке началось Возрождение, которое они сами пророчески называли последним, хотя вкладывали несколько иной смысл, бурные митингующие попросту смели хилые полицейские кордоны, а затем и американо-европейские оккупационные силы. Те на первых порах не решались открывать огонь по безоружным демонстрантам, в рядах которых женщины и дети, но при соотношении сто к одному никакие навыки элитных сил спецназа уже не катят: американцев вытеснили с их же баз, собственные правительства сместили, а новые потребовали оккупантов покинуть их страны.

Штатовские и войска европейской коалиции вынужденно отступили на авианосцы. Демонстранты требовали вообще убраться в свою проклятую Америку, но на боевых кораблях штатовцы чувствовали себя намного увереннее, постоянно облетали жилые кварталы на малой высоте и все ждали, когда хоть кто-то выстрелит по самолету хотя бы из кремниевого ружжа.

Вообще-то раньше не потребовалось бы даже этого, но и дома творилось черт-те что, так что решили пока от берегов не уходить, но от активных действий воздержаться.

2069 год

Странно, я даже не заметил, как незаметно экономика перетекла в идеотехномику, исчезло понятие экономической выгоды или прибыли, а материальная сторона бытия как-то затушевалась и отступила на задний план. Я по-прежнему ем и пью, предпочитаю вкусное и свежее, но это как-то появляется само собой, уже об этом не забочусь, недостает мне как раз информации, знаний, иногда – развлечений, но с материальной стороной как-то все настолько налажено, что уже и не помню, когда я наладил эту бесперебойную систему, когда нужная одежда, обувь и еда всегда в наличии. Это как свет в комнатах однажды отрегулировал да поляризацию окон, и теперь исправно включаются, когда я вхожу, а в слишком яркий солнечный день стекла темнеют строго на тот процент, что выставил еще при покупке.

2070 год

За стеной от соседа такой противный звук, словно сверлит бетонную стену… Чтоб ты сдох, думаю я, тут же спохватываюсь: даже думать так нехорошо. Ведь не желаю вовсе, чтобы он именно взял и сдох. Ну, самое большее, чтобы молотком по пальцу. Да и то слишком… Уживаться надо, я ведь тоже, когда вселился, сверлил и дырлил. Если бы проклятия исполнялись, представляю, что со мной происходило бы!

Вообще расхождение между мыслями и поступками у нас пошло с пещерных времен. Раньше были цельными натурами: что думали, то и делали. Но так нас жрали всякие там саблезубые и пещерные медведи. Да и мамонта в одиночку не завалишь. Вот и пришлось кооперироваться. А ради кооперации надо терпеть кое-какие неприятные стороны или черты характера соседа.

Так создавалось общество. Всех, у кого скверный неуживчивый характер, кто по любому поводу хватался за дубину, – того попросту изгоняли. Не наказывали, а изгоняли. Этого было достаточно: об остальном позаботятся саблезубые.

Сейчас не изгоняем только потому, что вся планета охвачена человеческой общиной, изгонять некуда, приходится изолировать внутри общины.

Словом, чем больше терпимости, тем цивилизованнее общество. В старом обществе ненавидели ведьм, негров, гомосексуалистов и прочих «извращенцев», феминисток, а теперь общество доросло до понимания, что ничего в этом нет ужасного. Даже писсуары и туалеты понаставили вдоль улиц, чтобы ни минуты не приходилось удерживать неприятную тяжесть в мочевом пузыре или кишечнике.

Кондрашов заметил с подчеркнутым хладнокровием:

– Осталось так же терпимо относиться к педофилии, людоедству…

– Ну, это ты ушел не в ту степь, – возразил Пескарькин.

– Да?

– Да! И вообще ты какой-то старомодный. Вон и борода… какая-то не такая. Не понимаю, на фига ты омолодился, если остался таким же пнем?

2071 год

Главного инженера в моей фирме, Огнивца, считают талантливейшим самородком от Бога. В фирме со смехом рассказывают, что престижный вуз закончил, уже будучи автором двадцати трех серьезных изобретений в нанотехнологии, только для того, чтобы сделать приятное любимой бабушке. Блистал он у нас что-то лет двадцать, громадный срок в наше стремительно меняющееся время, но в последнее время стал рассеян, чудаковат и очень, как я сказал, неадекватен, что уже привело к двум серьезным проколам в работе фирмы, а еще три я успел залатать до того, как они принесли урон.

На службу он не являлся уже с полгода, предпочитая виртуальное общение, так и ходил по всем нашим лабораториям и филиалам, перескакивая из здания, расположенного в Брянске, в промышленный комплекс в Детройте, оттуда в Австралию, и снова в главный офис. Я сам делаю так, но все же мы все нуждаемся в реальном общении для некого контроля, что ли. С этой виртуальной реальностью даже для сильных людей есть немалый соблазн… жить проще, что ли.

Он запросил в банке кредит, банк в свою очередь сделал запрос о нем у нас, насколько надежен, я подтвердил, но когда взглянул на обоснование кредита, покрутил головой и, связавшись с Огнивцом, предупредил, что еду к нему домой, пусть готовит кофе со сливками и мое любимое миндальное печенье.

Бортовой компьютер принял адрес, мгновенно обработал, я с помощью встроенного в налобную кость чипа с интересом наблюдал, как выбирает самый экономный маршрут, и через десять минут уже подходил к воротам его загородного дома.

Огнивец, как я помню, любит рассказывать молодым, что такое томагочи, и всегда с удовольствием вспоминает, как носил в кармане этот девайс. Тот томагочи время от времени требовал, чтобы его кормили, гладили, разговаривали с ним, а то может заболеть и умереть, потому Огнивец пару раз даже по время планерки, извинившись, выбегал в коридор и быстро «кормил» виртуального цыпленка, гладил по головке и возвращался, извинившись за отсутствие.

Собственно, в нашей фирме он единственный, кто старше меня, причем – солидно, лет так на пятнадцать, что вообще-то чудо. Не только в возрасте, но и то, что столько лет держится в наиболее бурно развивающейся отрасли. Обычно все новое подхватывает молодежь, а старики уходят на задний план, однако Огнивец ухитрялся оставаться генератором идей и в нанотехнологиях, как когда-то блистал в простой электронике.

Он уже дважды проходил курсы омоложения, платил, конечно, не он, а его семья, мультимиллионеры из Техаса, потому всегда свеж, полон сил, мозг работает четко и без усталости, как у тридцатилетнего.

Когда я вошел в холл, двое механиков с эмблемами компании «Дигитал сервис» распаковывали громадный ящик. Я узнал установку для горячей замены аккумуляторов, поздоровался.

– Боюсь, это не сюда, ребята, – сказал я.

Механики оглянулись, один спросил со смешком:

– У нас точный адрес. Вы родственник?

– Его босс, – ответил я. – Тащите вниз, там в гараже есть будочка…

Они переглянулись, первый спросил понимающе:

– Он что, из сдвинутых?

Второй толкнул его в бок, но я отмахнулся.

– Боюсь, немного есть… Пойдемте, покажу.

Они потащили за мной установку, я на ходу быстро осматривал дом, где не был уже с десяток лет, как время летит… Сейчас у Огнивца полно автономных приборов, что убирают особнячок, сторожат, чистят, пылесосят, а домработница Глаша стоит в нише, не требуя внимания, как тот томагочи. Огнивец включает ее дистанционно на повороте в Бутово, за десять минут она успевает набрать ванну с горячей водой, добавить туда ароматические соли, быстро готовит ужин, а когда Огнивец после работы лезет в ванну, она помогает, так сказать, с его проблемами.

После ванны массирует ему спину и проверяет позвонки, в нее закачана вся медицинская энциклопедия и встроены все приборы по ранней диагностике даже самых редкостных заболеваний. Сексуальные потребности он удовлетворяет либо прямо на массажном столе, либо после ужина, развалясь в роскошной постели.

Глашу видеть выключенной не просто не желает, у него просто шок, если автономное питание заканчивается и ей идти на подзарядку. Можно бы, конечно, таскать за собой шнур, Глаша достаточно развита, чтобы не запутаться в нем, но Огнивец явно приходит в ужас от такой картины, потому она время от времени уходит в подвальный гараж, там же небольшая будочка, которую она тоже «убирает», на самом же деле подключается к источнику питания.

Увы, аккумуляторы заряжаются медленно, от четырех до шести часов, почти всю ночь. Этого хватает на восемь часов работы, обычно этого было достаточно, Огнивец приезжал с работы в семь-восемь вечера, в двенадцать ложился спать, но выходные для него становились серьезным испытанием, когда Глаша уходила «мыть будочку» и задерживалась там на четыре часа.

Теперь же, когда он практически перестал покидать свой особняк, для него мучительно видеть, как Глаша уходит в подземный гараж и там исчезает на долгие часы. Помучившись, он собрался со средствами и заказал очень дорогие сменные аккумуляторы. Пока одни истощаются, другие на подзарядке, но… не тут-то было. Раньше, чтобы стать на подзарядку, Глаше достаточно было лишь прижаться лопатками к стене, тонкая кожа не помеха разряду, но чтобы аккумуляторы заменять, надо приобрести крайне сложное и дорогое оборудование. А так как это считается уже причудой богатых, то цену заломили выше крыши. Огнивцу пришлось не только взять кредит, но и, как я понимаю, даже урезать себя кое в чем.

Одна надежда, что когда эти двое парней закончат установку, то встроенный в стену автомат с множеством манипуляторов сам будет выключать Глашу, вынимать аккумуляторы, ставить их на полку, вынимать из зарядника уже полные, вставлять Глаше и включать ее, а разряженные снимет с полки и вставит в зарядник. Простейшая операция, но, увы, относится к разряду причуд, а за причуды платили очень высоко всегда.

Когда механики закончили, я проверил, как работает, включил сенсорную связь.

– Алло, так ты встречаешь гостей?.. Я с механиками уже установил тебе всю аппаратуру! А ты и на чай ничего не бросил!

На стене возникло крупное лицо Огнивца.

– Я знаю, – сказал он торопливо, – извините, шеф, что не спустился сразу… У меня тут некоторые дела… Поднимайтесь ко мне, хорошо?

– Иду, – ответил я легко. – Зайдешь проверить, как работает?

Он воскликнул еще торопливее:

– Нет-нет!.. Я доверяю их фирме.

– Тут нужно подтвердить выполнение заказа, – сказал я.

Механики переглянулись, заказ можно подтвердить, как и проследить его выполнение по записям, я поймал понимающий взгляд одного, мол, тоже прощупываешь своего сотрудника. Прощупываю, ответил я взглядом.

С экрана донеслось:

– Да какая ерунда, я же сказал: верю, подтверждаю!

Голос был нетерпеливый и чуточку раздраженный, словно Огнивца уличили в чем-то не совсем адекватном солидному человеку. Я сказал громко:

– Как скажешь. Только потом не жалуйся, что какой-то сбой.

– Но ты же там, – сказал он сварливо. – От тебя ничто не ускользнет.

– Эксплуататор, – сказал я с удовольствием. – Если своего шефа так эксплуатируешь, то что делаешь с подчиненными?

Механики снова переглянулись, один протянул в сторону экрана электронную плашку.

– Подтвердите выполнение заказа.

Огнивец приблизил лицо, чтобы анализатор провел полную идентификацию: сетчатка глаза, строение черепа, расположение сосудов в мозгу, задержался на две секунды и, когда зажегся зеленый огонек, сказал четко:

– Подтверждаю, робот по замене аккумуляторов принят.

Механики снова переглянулись, уже снисходительно, аппарат называется иначе, но простые юзеры, все больше уходящие в виртуальные миры, ничего не хотят запоминать. Один захлопнул плашку, сказал весело:

– Желаем бесперебойной работы!.. Если что, звоните.

На этот раз улыбнулся я, давно уже не «звонят», но слова умирают медленно, в небе до сих пор летают «самолеты», хотя они с самого начала не летали сами, а сейчас уже тем более не те бипланы, на которых поднимались в воздух братья Райт.

Когда инженеры уехали, я кивнул в заметно расширившуюся будочку, очень заметно расширившуюся:

– Можно посмотреть?

Его так передернуло, что закачалась стена, замотал огромной головой.

– Нет-нет. Я верю, у них прекрасная фирма. Ни одного прокола. Давай поднимайся, кофе готов!

Я пошел вверх по красивой широкой лестнице в старом викторианском стиле, ступеньки застелены красным ковром, на стенах портреты в золотых рамах, но вся эта хрень не для таких, как я. Меня куда больше тревожит этот сдвиг, когда реальным женщинам предпочитают вот таких вот, виртуальных или программируемых.

Вообще-то подобные домработницы руководствуются довольно жесткими законами, могут даже отказывать в сексуальных потребностях, если их диагностическое оборудование показывает, что для хозяина вреда больше, чем пользы, однако же существуют читы, которые позволят снять все ограничения.

Мужское население, бравируя лихостью, вовсе отключает диагностику здоровья, чтобы домработница не высчитывала калории съеденного и не пыталась заменить коньяк соками. Появились шароварные проги, что позволяют заставить домработниц делать не запланированные создателями действия, и хотя баги в подобных случаях могут привести к тому, что домработница либо заискрится и перегорит, либо начнет ломать мебель, а то и подожжет дом, как было в одном прогремевшем в печати случае, однако это не останавливает жаждущих попробовать что-то необычное.

Но читы, кряки и взломы открывают только то, что в программе есть, но отключено: что из этических соображений, а что из-за сложности доводки не очень нужных действий, однако на рынке появились шароварные проги, надстраивающие свои этажи над базовыми действиями механизма. Для их популяризации был пущен слух, что создают их те же команды программистов, но Комитет по Этике запретил эти проги, потому они из базового комплекта удалены, но вот на черном рынке…

К примеру, известный дизайнер Будланцев приобрел двух домработниц, но все предусмотренные инструкцией трюки с ними перепробовал в первые же пару недель, так вот с помощью читов и перепрошивки сумел заставить их заниматься любовью друг с другом, что в принципе было невозможно: такого в программе вообще не предусматривалось.

Получалось очень забавно и очень эротично, чувствовалось, что программу написали настоящие умельцы по программированию, глядя на своих подружек, которые, пока бойфренды заняты компьютерами, развлекались друг с другом. Не знаю, чему сумел обучить свою Глашу Огнивец, для него не составит труда поковыряться в программе и кое-что не просто изменить, но даже добавить, расширить. Конечно, мне по фигу, чем убивают себя «простые», но Огнивец далеко не простой, его потерять жалко…

Он встретил меня на пороге своего пентхауза, веселый и довольный, настолько моложавый, что выглядит моим внуком. Я сразу ощутил печаль и зависть, я старею, старею, несмотря на все добавки, чипы и вмешательство в организм, все же старею, хоть и замедленно.

Запах кофе ударил в ноздри, на плите поблескивает металлическими боками мощная стационарная кофеварка: Огнивец тоже пьет кофе по старинке, то есть как верблюд воду.

– А тебе кофе вредно, – сказал я, пожимая руку.

Он удивился:

– Чем же?

– Ты ведь участвуешь в соревновании мафусаилистов?

Он вздохнул.

– Все-то твоя служба знает. Иди, садись, я сам налью.

– Глашу так и не покажешь? – спросил я коварно. – Хотя бы под паранджой.

Он нахмурился.

– Что ты со своими шуточками. Если тебе прислуживает главный инженер, разве это не выше, чем простая домработница?

– А она простая? – спросил я. – Ладно, не дергайся, наливай. Большую чашку. И себе можешь… маленькую. И без сахара.

– Тебе?

– Мне с сахаром. И со сливками. А вот тебе…

Он отмахнулся.

– Да что ты прицепился? Я если и буду участвовать, то разве что на уровне города, не выше.

Я взглянул в сторону экрана, дистанционно переключил на канал, посвященный новому виду спорта: мафусаилизму, то есть тем, кто проживет дольше. Соревнования проводятся везде и всюду, начиная с многоквартирных домов, далее по микрорайонам, районам, городам и областям, по странам, а ежегодно проводится всемирный конкурс-шоу-состязание, где соискатели высшей премии и большой Олимпийской медали доказывают свои возможности двигаться самостоятельно, отвечают на простейшие вопросы, демонстрируя, что не выжили из ума.

Когда-то Огнивец усиленно готовился стать чемпионом, взвешивал на весах каждую морковку, но что-то в последнее время охладел, врачи поставили страшноватый диагноз «усталость от жизни», что нам в компании очень не понравилось. И человека жаль терять, Огнивец всем нравится, да и, чего уж таиться, ценнейшего работника.

– Мы будем за тебя болеть, – сказал я. – Давай тяни на главный приз!.. Ты в самом деле сможешь. Все наши сотрудники уже пари заключили, что ты его получишь абсолютным большинством голосов.

– Правда? – спросил он с недоверием.

– Точно, – заверил я, хотя только что такое придумал, но тут же, продолжая улыбаться и смотреть ему в лицо честными глазами, послал в офис сообщение, чтобы подтвердили, если переспросит. – Нам не заморочить голову всякими там рекламными роликами про Эйгенгера или Хели Брукса, которые каждое утро бегают по пять миль… А пусть они потягаются с тобой в скорости решения логических задач! Гибкость мышления – вот настоящий критерий молодости!

Он расцвел, глаза заблестели. Я усилил нажим, рассыпая щедро лесть и восторги, вдруг да на честолюбии удастся поймать и продлить ему активный период жизни, не дать соскользнуть в старческий покой?

2072 год

120-летний Конгрев после вручения ему Нобелевской премии вышел из здания, с наслаждением снял фрак и даже рубашку, оставшись перед шокированной и в то же время восторженной публикой обнаженным до пояса. Восторженной потому, что с помощью современных спортивных добавок и правильно построенных очень необременительных тренировок накачал себе великолепную фигуру атлета с широченными плечами, выпуклой грудью и могучими рельефными бицепсами. А живот, на котором отчетливо проступают знаменитые шесть кубиков, просто великолепен, и понятно, почему Конгрев воспользовался рекордной жарой, чтобы продемонстрировать свои бесподобные физические данные.

Даже я залюбовался, хотя Конгрев всего лишь отдал дань старине: сейчас проще сделать фигуру хоть с помощью генетиков, хоть обратиться к инженерам. Он лишь показал, что и в его возрасте можно накачивать мышцы, мозг, интеллект, развиваться, как говорили раньше – всесторонне.

2073 год

Надежды, что вот-вот будут созданы «лекарства от смерти», не оправдались. На практике все оказалось намного сложнее, чем мыслилось теоретикам. Не стали люди бессмертными ни в 2020 году, ни в 2030-м, ни даже в 2040-м. Увы, ни даже в нынешнем, 2073-м. Правда, за это время создано множество препаратов, в море которых еще надо разбираться, действительно ли продляют жизнь, но и там существует множество оговорок и строжайших ограничений.

Словом, если кто-то рассчитывал, что купит таблетки, проглотит и станет жить на сотню, ну пусть на десяток лет дольше, – фигушки! Нужна и строгая диета, и постоянный медицинский контроль, и постоянная работа над собой, ибо мозг долгожителей становится крайне инертным, и нередко уже столетние превращаются в овощи, не нагружая мозг, не заставляя его работать в полную силу.

К счастью, для медконтроля не нужно ездить в дорогие специализированные клиники. Обыкновенные часы на запястье внимательно следят за организмом, мониторят любые изменения, строят краткосрочные и долговременные прогнозы, дают рекомендации, а если слишком уж прохлопаешь ушами из-за занятости, то сами вызовут врача.

В науке и технике не застой, как может показаться, просто нужно накопить резервы для нового технического рывка. Это можно понять, но трудно принять быстро дряхлеющим человеческим организмам. Да вообще-то хрен с ними, организмами, беда только в том, что мы упрятаны, как в тюрьмы, в эти организмы!

И когда разрушатся они, то и мы, гм…

2074 год

Вживляю все больше чипов в организм. Не потому, что дряхл, биологический возраст – сорок шесть, хочу быть всегда на пределе сил, ума и здоровья.

По календарю мне всего девяносто два, в этом возрасте даже без подпитки стволовыми клетками живут в здравии. Со стволовыми так и вообще прыгают юными козликами, без всякой виагры наслаждаются той высшей ценностью, что доступна этим существам, – беспрерывным траханьем, а вот я…

…да, я такой вот помешанный на высоких технологиях. Заменил в своем теле все, что позволяет заменить наука. С биологической основы на искусственную. Сердце механическое, снабженное всевозможными наворотами, легкие, почки, печень, кости ног, рук и вообще всего скелета, даже головы: сделав череп настолько прочным, что не треснет, даже если по нему влупить со всей дури кувалдой.

Мозг, правда, не меняю, но в первую очередь из-за того, что к мозгу хоть и подбираются со всех сторон сто тысяч лабораторий и научно-исследовательских центров, но пока этот орешек не по зубам.

К счастью, мозг мой работает лучше, чем работал в мои тридцать: высокие технологии медицины держат его в постоянно высшей форме. А отдохнуть успеваю за три часа сверхглубокого сна.

Человечество счастливо, как свинья в теплой луже. По всем меркам живем в раю. Изобилие везде и во всем, счастливы даже яйцеголовые. Во всяком случае, я не увидел массовых ликований по поводу чипа К-17, дескать, наконец-то, как же долго мы тебя ждали, ну давайте, дорогой доктор, поскорее вживляйте нам в мозги эту штуку, а то совсем что-то отупели…

2075 год

Закрывается последний завод по производству шампанского. Двумя годами раньше здесь же была закрыта линия по производству дорогих коньяков, но теперь видно, что с закрытием затянули чересчур: остатки продукции все еще лежат нераспроданными. Возможно, такое же случится и с шампанским.

– Распродадут на сувениры, – сказал Кондрашов. – Вон у Пескарькина на стене мечи, топоры, лапти… Пусть купит бутылку шампанского, пока цены взлетели еще не совсем до небес.

2076 год

Наноуглеродные материалы позволили создать такие конструкции, при виде которых я то и дело останавливаюсь в восторге. К тому же резко ускорилось строительство, я не мог представить себе, что ажурный мост без единой опоры будет построен и переброшен через Волгу всего за неделю, но что мост – старые дома бесшумно сносятся за одну ночь, а утром нередко уже поднимаются первые этажи стремительно растущего небоскреба, больше похожего на изящную скульптуру.

Сегодня я побывал в клинике при своей фирме, прошел тщательную медицинскую диагностику, дежурный врач проверил мою медицинскую карту, удивленно вскинул брови.

– Не часто, – сказал он, – в моем кабинете бывают пациенты с таким высоким индексом здоровья. Но все-таки сосуды уже забиты бляшками, забиты…

Я сдвинул плечами.

– Что поделаешь…

Он покачал головой.

– А кто уже столько лет обещается вот-вот изготовить наноботов? Которые и дома будут строить, и самолеты, и сосуды чистить…

Он повернулся к стене, по неслышной команде там вспыхнуло, в трехмерном пространстве задвигались крупные, как табуретки, страшненькие существа.

– Вам это знакомо? – спросил врач с ехидцей. – Эти наноботы умеют собирать бляшки со стенок не только крупных сосудов, но и проникать в капилляры! Взгляните…

Капилляр выглядит как туннель московского метро, а нанобот бежит по нему, цепляясь за стенку, чтобы не сшибли красные эритроциты, похожий на крупного металлического бобра. На моих глазах он начал отдирать бесформенную, как растекшееся тесто, отвратительного вида лепешку, она сопротивлялась, как липучка, тогда нанобот порезал ее на части, их унесло с потоком крови, а поврежденное место нанобот долго и старательно чем-то замазывал.

– Здорово, – согласился я. – Вы хотите сказать, что мне должно быть стыдно за этот рекламный ролик? В какой-то мере, да. Стыдно. Мы надеялись всего этого достичь еще лет двадцать тому. Да и не только мы. Все обещали, что вот-вот…

– А воз и ныне там?

– Нет, – возразил я твердо. – Мы прошли огромный путь. Просто, когда стоишь у подножия горы, всем почему-то кажется, что можно взбежать вприпрыжку.

Он усмехнулся.

– Я все понимаю. Но все равно не перестану зудеть и ныть.

– Если бы только вы, – ответил я с досадой.

– Руководство?

– Держатели акций, – пояснил я, – совет директоров, главы корпораций… Но мы уже близки к окончанию работ над МЭМСом. Запустим сперва их, МЭМСы. Потом, когда создадим настоящих наноботов, запустим их вслед. Эти уже смогут не только чистить вены, но и протискиваться в капилляры. Одна из их программ будет именно по демонтажу старого оборудования. Нет, они не будут разбирать старые боты и устраивать в вашем организме свалку старого железа! Просто они при контактах будут передавать им приказ выйти… из организма. Вместе с фекалиями.

– Ого, – сказал врач. – А этих точно так же будут выгонять еще более новые?

Я покачал головой.

– Нет-нет. В эти уже вмонтируем приемное устройство, которое, получив сигнал, прекратит работу, и нанороботы покинут организм.

Он вздохнул.

– Дождаться бы.

2077 год

Чтобы жить в новом теле, в смысле – наполненном искусственными органами, синтетическими сухожилиями, искусственными суставами и прочим-прочим, нужны постоянные или пусть не постоянные, но частые усилия по его поддержке. К примеру, чтобы лучше снабжался мозг кислородом, рекомендуется приучить организм к частичной гипоксии. Самое простое – делать задержку дыхания до тех пор, пока глаза не полезут на лоб. И не один раз в день, а хотя бы десять, а лучше – двадцать.

Чтобы не «засыпали» искусственные мышцы живота и таза, рекомендовано несколько раз в день делать своеобразные упражнения, по их методике уже пошли не только шуточки, но даже анекдоты, однако те, кто их не делает совершенно, нередко сталкиваются с очень серьезными трудностями, вплоть до операций по изъятию переставшего работать оборудования.

Впрочем, любое оборудование первого поколения работает намного хуже, чем третьего или пятого, однако если ждать, пока все будет усовершенствовано до полного комфорта, пройдут не только годы, но и жизни. Добро бы чужие, не жалко, но ведь так можно потерять и свое, если дожидаться лучших времен…

Появились тренажеры для таких вот наращенных мышц, пользуются большим спросом. По Сети идут лекции на тему «Искусство жить в обгрейденном теле».

2078 год

Цена на чипы снизилась настолько, что их начали вставлять и домашним животным. Конечно, такое по карману только состоятельным людям, что вызвало новую волну озлобления у «простых», мол, буржуи с жиру бесятся, нам средств не хватает на новый автомобиль, а они собакам такое, зато даже ньюсовики перестали печатать леденящие душу сообщения, как где-то собака буржуя «искусала маленькую девочку».

Вообще-то и раньше это были газетные утки, но народ верил охотно, а сейчас и дурак знает, что такой чип надежно блокирует такие кусательные наклонности.

2079 год

Уже меньше чем наполовину в человеческом теле, я попытался вспомнить, как это, когда все целиком из костей и мяса, пронизано капиллярами и нервами. По сути подобное пережил еще в молодости, когда передние зубы совсем уж сдали, проще оказалось их подточить и надеть сверху керамический панцирь. Тогда, помню, первые дни и даже недели все что-то мешало во рту, не мог точно прикусить, наконец устаканилось, приноровился, даже ощутил кучу преимуществ, в том числе и те, что такими зубами мог гвозди перекусывать, зубы выдержат, лишь бы мускулы челюстей не спасовали.

Я считал себя сумасшедшим, но, оказывается, я достаточно осторожен, а ведь в мире уже несколько тысяч человек, что заменили себе руки и ноги без ярко выраженных показаний! То есть если кому-то отрезали ноги и заменяли их протезами на том основании, что иначе болезни сведут в могилу, то эти энтузиасты просто жаждали поскорее избавиться от человеческого тела, которое выжившие из ума консерваторы называют «прекрасным».

2080 год

Сердечной мышце требуется все меньше сокращений, чтобы доставлять кровь в мозг и некоторые уже оставленные части тела животного. Специалисты заговорили, что при такой малой нагрузке сердца хватит на сотни лет, вообще нет необходимости разрабатывать новые конструкции. Пусть остается прежнее, биологическое, а потом наступит полная замена биологической ткани на искусственную.

Конечно, большинство людей возжелает и в новом материале быть похожим на прежнего человека, но самые смелые уже сейчас начинают конструировать свои тела такими, что от «человеческого облика» остается все меньше и меньше.

2081 год

Как я уже говорил, когда-то весь мир время от времени красиво и печально собирал вещи и лекарства в помощь пострадавшим от цунами в Юго-Восточной Азии: Таиланде, Цейлоне и всяким там островитянам Индонезии. А потом от землетрясения в Китае. А затем от тайфунов в Австралии.

И даже передавали всякий раз что-то около пяти миллиардов долларов, сумму немалую, но делали потому, что так «принято», так почему-то надо, хотя на самом деле почти все в Западной Европе, высказывая сожаления и соболезнования, косились одним глазом на экран телевизора, чтобы не пропустить очередную серию мыльной оперы. Все эти папуасы, как их там, пусть бы хоть все перетонули, от их гибели человечество не пострадает…

И вот только теперь без всяких громких слов и заявлений все тихо и мирно становятся на те места, где и должны быть. Высокие технологии позволят продлять жизнь и получать дополнительные возможности организма только тем, кто в состоянии платить за них и кто в состоянии за ними следить и управлять. Понятно, что все эти папуасы и туземцы просто не получат к ним доступа. Уже потому, что не смогут справиться, если получат задаром. И будут жить обычной жизнью, прежней жизнью, даже чуть лучше и богаче, так как богатые и развитые страны смогут им подбрасывать от щедрот еще большие суммы.

Разрыв будет все больше, пока белые не станут чем-то вроде людей для собак и кошек. И то, чем они занимаются, будет таким же непонятным.

2082 год

Медики рекомендуют как один из самых действенных способов омоложения и укрепления организма это издревле практикующееся кровопускание. Как ни странно, но пока лучше этого варварского способа ничего не предложили. После кровопускания организм начинает вырабатывать свежую кровь, усиленно работает спинной мозг и все кроветворные органы. Известно, что доноры не только здоровее сверстников, но и выглядят намного моложе, что для нас важнее.

Так вот человечество нуждается в такой же периодической чистке, в кровопускании. Раньше это делалось варварским способом: эпидемиями, наводнениями, постоянными опустошительными войнами, а теперь вот почему-то прекратило свой естественный отбор, позволило выживать слабым и неполноценным, позволило медикам бороться за жизнь каждого дебила, спасать жизнь двухголовым уродам, а если где и случается, к примеру, наводнение, как недавнее в Таиланде, то этих несчастных туземцев ринулись спасать с таким пылом, словно это мозг и сердце человечества, без них погибнем все разом и бесповоротно.

Однако, как я вижу, и пока вижу только я один, человечество, как вид, позволило расплодиться всем-всем, в том числе и абсолютно нежизнеспособным в нормальных условиях особям перед Великой Чисткой. Она непохожа на предыдущие, ибо для варварских времен – варварские методы, а для нашего технологически развитого…

2083 год

Никогда и никому не удастся почивать в неге… все время. Сперва, чтобы просто подлить жизнь, приходилось соблюдать диету, принимать БАДы и целый ряд гормонов, иначе – организм одряхлеет и сдохнет, затем первые протезы – неудобные, неуклюжие, однако те, кто хотел бы дождаться более совершенных, – просто умирал, не доживая.

Далее нас ждет переход в энергоформы… надеюсь, что ждет!.. и тоже всех энергоформиков ждет жесткий и постоянный самоконтроль, иначе тело попросту распадется. Когда-нибудь его стабилизируют, закрепят, но сначала нужно соблюдать ряд условий, не слишком сложных, но все-таки ограничивающих свободы и прихоти делать то, что левая нога возжелает.

Наконец, я верю, появится возможность закрепить и… наслаждаться новым телом без помех, в самом деле будет можно… Но наверняка сразу же будет создана новая форма, плазменная, которая позволит достичь куда больших высот – однако и эта форма тоже, хоть и не совсем экспериментальная, но потребует контроля и немалого ограничения свобод…

И что же, вечный бой и вечный контроль над своим телом?

Для немногих – да. Но абсолютное большинство в любом веке восхочет жить без усилий, а потом переселиться на кладбище под могильный камень.

И хрен с ними.

2084 год

Отказ одной из корпораций принимать на работу «чистокровных». Требование, чтобы в предках были разные расы, евреи – обязательны, потому все старались приписать себе в прадеды обязательно кого-нибудь из «черных», а также всегда упоминали, что в их жилах течет еще и еврейская кровь.

Суд обязал корпорацию снять такое ограничение, ущемляющее права людей, предки которых не были вовлечены в межрасовые браки, однако был создан прецедент, и другие корпорации, концерны и даже малые фирмы перестали брать на работу «чистокровок». На некоторое время возник подпольный бизнес, «отыскивающий» среди предков турок, латиносов и евреев, фабрикующих фальшивые базы данных. Власти смотрели на это сквозь пальцы, главное не в отыскивании чистокровных, а в том, чтобы все люди ощутили себя человечеством, пусть даже такими не совсем изящными способами. Чтобы чистокровность перестала быть заслугой, чтобы ею не гордились, чтобы это стало признаком неполноценности…

2085 год

Над планетой мельтешат, как комары в теплый летний вечер, спутники связи размером с мельчайшую пыль, создав беспроводный коммутатор. Их миллионы, точно такие же сверхминиатюрные космические корабли уносятся в дальний космос: одни к ближайшим звездам, другие к дальним, а многие запущены вовсе в пространство с очень специфическими задачами исследовать все еще загадочную темную материю, из которой, оказывается, состоит мир.

Сотни беспилотных станций опустились на планеты, где для исследований, а где уже вовсю строят целые города под куполом, куда прибудут первые колонисты. На передаваемых фото и в живом видео видно зеленые оранжереи, огурцы и помидоры уже вот-вот дадут первый урожай, все с запасом, колонисты получат все с избытком.

2086 год

Полная херня насчет противостояния роботов и людей. Это могло бы случиться только в одном случае: если бы люди остались на уровне Аркадия, который даже хорошие зубы не хотел ставить, ибо это вторжение проклятой техники в его священный организм. Но сейчас таких питекантропов нет, все люди хоть что-то да усовершенствуют. Я, к примеру, далеко не робот, но постоянно иду с опережением: все новинки, усиливающие мои физические или интеллектуальные данные, тут же осваиваю и приспосабливаю.

Одним из первых подключился к широкополосной Сети через крохотный чип, встроенный прямо в мозг. А когда ощутил, что тону в этом океане постоянно обновляющейся информации, постарался расширить каналы восприятия. Сейчас успеваю обрабатывать информации примерно в двести-триста раз больше, чем когда во мне чужеродного были только керамические зубы.

Впрочем, керамику перестал замечать в первые же дни, уже через неделю грыз орехи, воспринимая зубы как свои родные, только ставшие крепче и надежнее, так и с этими вживленными чипами забываю о них на второй-третий день.

2087 год

Кондрашов возбужденно рассказывал, как он без всякого скафандра опустился на дно океана и вовсю ихтиантрил там, опускаясь на такие глубины, что ну просто жуть. Видел на дне затонувшие суда, некоторые недавние, а пару раз усмотрел испанские галеоны, что перевозили бочками золотые дублоны. Но проверять не стал, пошел в те места, где провалы в коре, он же по первой профессии, кто бы подумал, вулканолог, долго опускался, пока не отыскал кое-что странное, что перевернет многие истины вверх ногами. Или, напротив, поставит с головы на ноги.

Правда, чтобы получить стопроцентное подтверждение, нужно опуститься в Марианскую впадину, это одиннадцать километров под воду, однако даже его шкура начала трещать, а мышцы стали рваться. Пришлось поспешно подняться, там прямо на корабле заменили сплющенную грудную клетку и порванные сухожилия. И вот он вчера сделал в Академии наук доклад. Фурор, братцы, фурор, но для окончательной победы требуется погружение на самое что ни есть дно. Когда, ну когда? Что эти чертовы технологии ползут, как старые больные черепахи?

2088 год

Здорово, конечно, иметь в качестве органов чувств весь арсенал современных датчиков: вижу сквозь стены, туман, вообще смотрю на сотни километров и могу рассмотреть там любого муравья, разговариваю без мобильника. Еще в первые же дни я записал себе все основные языки, в том числе даже латынь, вдруг да пригодится, это заняло всего две секунды, и сразу же смог говорить на французском не хуже француза, а на китайском – на уровне профессора, знатока китайского языка.

Разумеется, все фундаментальные знания по физике, химии, математике и кибернетике я получаю в тот же момент, как их выкладывают в Сеть, так что всегда в курсе всех открытий, изобретений, усовершенствований и всегда вижу, в каком направлении двигаться самому. Я даже не представляю, с какой скоростью рванется наука и технологии, если учесть, что совсем недавно даже самые гениальные ученые девяносто девять процентов своего времени и сил тратили на жратву, сон, дефекацию, одежду, езду на работу и обратно…

Еще больше времени и сил тратило простое человечество, очень даже простое, которое строило дома, распахивало поля и засевало зерном, что-то ткало и что-то шило, даже сапоги тачало… Сейчас вот законный вопрос встает во весь рост: а на хрен они нужны, эти простые, как три рубля?

2089 год

Даже если бы зачем-то понадобилось создавать роботов, то каким бы сверхинтеллектом их ни наделили, наш всегда будет неизмеримо выше и круче во всех отношениях. Других путей просто быть не может! Другие – вне человеческой жажды все познать, все потрогать и все тут же примерить на себя.

Никто не будет создавать и киборгов. Да еще насильно, как это показано в идиотских фильмах. Мы все с жадностью сами стремимся в киборги. Правда, сами так себя не называем, наоборот, друг перед другом подчеркиваем, что мы, дескать, люди, остаемся людьми, демонстративно заводим собачек и кошечек, птичек, рыбок в аквариумах, смотрим старые фильмы и даже ходим в театры… хотя, конечно, это все такая скучная хрень, что я даже не знаю, как мне когда-то такое нравилось.

Нет, брешу, понятно же, почему нравилось: другого не было. И фотографии снимал сперва на пленку, потом проявлял ее, затем на сложном оборудовании в темной комнате при красном свете печатал на бумаге – все потому, что иначе было нельзя, но с какой стати я стал бы делать это сейчас, когда давно на смену пленочным пришли цифровики, а затем и вовсе любой снимок делаешь небольшим усилием, сужая зрачок, а то и вовсе мысленной командой?

Помню, в свое время даже Голембовские перестали ездить на Кипр и в Египет: с внедрением тактильности виртуальный мир стал настолько вещественным, что самые заядлые туристы стали предпочитать именно такие вояжи. В конце концов, по морде можно получить и от виртуального персонажа, причем по-настоящему: и больно будет, и отпечаток на щеке останется. Не говоря уже о том, что почувствуешь аромат, свежесть воздуха, увидишь египетские пирамиды и поговоришь с каким-нибудь туристом, который в этот момент точно так же сидит у себя в доме с обручем на голове.

2090 год

Сегодня, выходя из офиса, ощутил, как меня снимают со всех сторон, а затем из-за виртуальной завесы впрыгнула хорошенькая ньюсвичка с кукольным личиком, на левой груди эмблема телеканала, ее глаза обшаривали мое лицо, пока я соображал, что пирсинг в ее тоненьких бровях не просто украшение, а мощные телекамеры.

– Простите, – спросила она с деланым оживлением, – что так неожиданно, но как вы прокомментируете странный поступок академика Огнивца?

– А что он такое натворил? – спросил я настороженно.

– Два часа назад он ушел из жизни, – отчеканила она, я чувствовал, как все телекамеры крупным планом показывают мое лицо, включил, и там, в уголке мозга, видел эти экраны в квартирах, где толпа ньюсовиков берет интервью у главного специалиста холдинга «Каролина». – Вы не знали?.. Странно, вас это должно встревожить!

– Меня тревожит смерть каждого хорошего человека, – ответил я, – а Огнивец был хорошим человеком и очень талантливым ученым.

– Вы понимаете, – возразила она, – о чем я спрашиваю.

– Не совсем, – ответил я сдержанно.

Я продолжал двигаться к своему автомобилю и теперь видел, сколько их, записывающих мои слова, а потом все-таки ухитряющихся их переврать.

– Хорошо, – сказала она упрямо, – вы один из тех, кто помнит еще такие чудовища, как компьютеры… я правильно произношу?.. вы прошли через несколько эпох, а в некоторых принимали самое деятельное участие… Скажите, как вы себя чувствуете?

Я видел, что у нее с языка не сорвался главный вопрос, но по журналистской привычке решила слегка подогреть, накалить, повысить интерес, и я ответил с предельной серьезностью:

– Превосходно.

– Прекрасно, – обрадовалась она. – Значит, никаких нехороших мыслей о бренности жизни…

– Никаких, – заверил я.

– Вы не устали от жизни?

– Ничуть.

– Вы ее по-прежнему любите?

– Иногда ненавижу, – ответил я.

Она насторожилась, а я почти увидел, как в далекой телестудии записывают не только каждое мое слово, но и движение мышц, аналитики сразу же дают им истолкование, почему и зачем именно так дернулся тот или иной лицевой мускул.

– И что же?

– А ничего, – ответил я спокойно. – Ненависть – это тоже сильное чувство, согласны?

– Полностью, – ответила она и взглянула с ожиданием. – Вас держит ненависть?

Я засмеялся.

– Нет, кое-что противоположное… Извините, это все, что я могу сказать.

Я сел в автомобиль, он закрылся со всех сторон непроницаемыми щитами и с места набрал скорость. Ветровое стекло превратилось в экран, крупное лицо Холдеманна заняло его от края и до края, он внимательно всматривался в меня, в глубине темных глаз усталость и тревога.

– Что-то прознали, – обронил он. – А ты, кстати, как себя чувствуешь?

– Нормально, – ответил я с некоторым недоумением, скорее Пизанская башня спросит о самочувствии у Останкинской, чем шеф о моем здоровье, – а что случилось? Я после того курса омоложения, спасибо вашей настойчивости, чувствую себя все еще тридцатилетним!

– Просто проявляю заботу, – сказал он сварливо, – о лучших сотрудниках. Ты ведь лучший, знаешь?

– Польщен, – ответил я настороженно, – а кто лучший, тому нагружают воз больше, да?

Он криво усмехнулся, под глазами круги, лицо в самом деле усталое.

– Мы с тобой старики, – обронил он, – потому интересуюсь. Остальные в компании в два-три раза моложе. Потому у меня к тебе… ну, почти родственное. Хочется иной раз тебе вытереть нос… или сказать что-нибудь теплое. Ты уж держись, ладно?

Я наконец сообразил, переспросил:

– Это из-за Огнивца?

Он помялся, кивнул.

– Да. Я тоже был на том симпозиуме, где он доказывал Зельду, как будет фанфаронить при сингулярности. А старый мудрый Зельд что-то сомневался. Помнишь?.. Так вот Зельд еще жив и активно работает, а вот Огнивец…

– Я не сдамся, – ответил я. – Не сдамся.

Он кивал, пока машина, ведомая автопилотом, стремительно неслась по улицам, всматривался в меня отечески заботливо. Вообще-то он знает, что меня держит в жизни. Знает и почему все эти дурости насчет разочарованности в жизни, пресыщения и поисков смысла в небытии отскакивают, как капли дождя от ветрового стекла. Просто он давно миновал тот возраст, потому и опасается, что неистовый огонь, пожирающий мою душу, погаснет. У него все прошло благополучно: была любовь, была счастливая семья. Выросли дети, внуки, правнуки, они с супругой состарились, любовь давно переродилась в теплое чувство дружбы, затем пришла дряхлость, провалы в памяти, равнодушие. В какой-то период супруга умерла от старости, он воспринял это со спокойствием девяностолетнего человека, который и сам бы вскоре…

Но наступил период высокой медицины, сосуды ему очистили от бляшек, обновили сердце и вообще внутренние органы, он постепенно снова начал мыслить остро и мощно, воспринимать мир, включился в работу, а та жизнь, до его старости, воспринимается как тусклые черно-белые фотографии, что не вызывали ничего, кроме слабого щема.

И как ему объяснить, что у меня полыхает все тот же огонь? Наша любовь подстрелена на взлете.

Через две недели меня пригласили на внеочередное собрание вэтэшников, разработчиков высоких технологий. Несколько удивленный, я прибыл вовремя, в аэропорту встретил Зельд, внешность киногероя, крепко пожал руку. Глаза внимательно и цепко просканировали мое лицо, взгляд тревожный, несмотря на растянутые в приветливой улыбке губы. Наш старый инстинкт, лицо надо держать приветливым, хотя прекрасно чувствуем друг друга благодаря настроенным по одной программе чипам. Вообще могли бы общаться, не раскрывая рта, но все почему-то трепетно придерживаемся старых методов.

– Как себя чувствуешь?

– Отлично, – ответил я искренне. – Никогда так хорошо не было.

– Поставил чип от Энвидии?

– Да.

– Поздравляю, – сказал он. – Я тоже собираюсь, да никак не решусь… Сильно корежит?

– Первые пару дней, – сообщил я. – Но знаешь ли, даже в первый день радость по поводу того, что вижу в гамма– и сигма-лучах, различаю все спектры инфракрасного и ультрафиолета… нет, это не объяснишь.

– Рад за тебя, – сказал он, я чувствовал его искренность и радость, по-моему, даже слишком сильную, – ты молодец, всегда впереди.

Подкатила машина размером с детский паровозик, на ходу замерила наши параметры, разложилась в два солидных кресла на платформе из зеленой травы и сказала милым женским голосом глупенькой блондинки:

– Садитесь, назовите адрес.

Мы опустились в кресла, тут же появился прозрачный купол, машина понеслась по бетонному полотну, а когда впереди показался высокий забор, подпрыгнула и пошла по длинной дуге в небо. С боков выдвинулись прозрачные крылья, слишком хрупкие на вид, но воздух режут, словно принадлежат гиперзвуковому истребителю.

– Выкладывай, – сказал я напрямик.

Зельд вздохнул, огляделся по сторонам.

– Помнишь, что мы с тобой едва ли не последние из того поколения, что застали еще первое появление компьютеров? Даже Интернет создали при нашей жизни!.. Так вот, Володя, нас стало еще меньше…

– Кто? – вырвалось у меня.

– Джонатан Элвинс, – ответил он, – а затем и Затопек. Да, который Эмиль, ты его помнишь, знаю. Между ними еще семеро, но, сам понимаешь, Элвинс и Затопек – такие звезды, что их исчезновение на небосклоне сразу делает мир темнее. С Затопеком только Куца можно поставить на одну доску, да и то… Так что это и есть основная проблема конференции, которую обсудим пока в своем кругу, не придавая гласности, чтобы не было панических настроений.

Я стиснул зубы, приход такой беды чувствовал инстинктивно, но не мог сформулировать внятно, только на уровне мычания и разведения руками. С приходом долголетия, когда всякий может жить неограниченно долго, продолжительность жизни продвинулась разве что до ста – ста пятидесяти лет. Кто просто живет, тот проживает «отведенный» ему срок и помирает, прожив эти добавочные тридцать-пятьдесят лет поверх «отведенных» природой семидесяти-восьмидесяти. А дальше жить становится все труднее: нужно не только прилагать усилия, чтобы поддерживать в себе жизнь, но и хотеть, ибо в каком-то возрасте наступает равнодушие, а то и отвращение к жизни. Природа отчаянно старается восстановить равновесие, и хотя в человеке все меньше остается органической ткани, однако он все еще человек и потому либо сдается, либо сам желает смерти.

– Из первого поколения, – напомнил Зельд, – заставшего тот дикий мир, нас, увы, все меньше и меньше. Болотников сформулировал закон, по которому дольше всех продержатся ученые, поглощенные какой-то безумной идеей, которой отдаются целиком. К примеру, разгадать тайну черных дыр и проникнуть через них в другие вселенные, лично побывать в недрах микромира…

Он посматривал испытующе, я невесело улыбнулся и на миллисекунду приоткрыл узкий канал в мое сокровенное, ради которого живу и буду жить, какие бы испытания меня ни встретили. Он охнул, глаза увлажнились, порывисто схватил меня за руку и крепко пожал обеими руками.

– Простите, Володя!.. Приношу свои искренние… Ох, все слова в таких случаях тусклые и серые…

Он приоткрыл свой прямой канал чувств, и меня ошеломило горячее сочувствие и сердечное тепло этого вообще-то с виду очень суховатого и прагматичного человека.

– А как ты? – спросил я напрямик. – Сам-то как? Не чувствуешь этой подкрадывающейся дури?

Он покачал головой.

– Нет.

– Точно? – перепросил я.

– Будь уверен, – сказал он.

Я все еще смотрел недоверчиво.

– Ты сам сказал, что только мы и остались из динозавров. Все остальные – малолетки! Так что тебя держит?

Он замялся, отвел глаза, затем поднял с усилием и сказал с явной неловкостью:

– Знаешь, стыдно сказать, но я всю жизнь изучал квазаги…

Я удивился:

– Квазары? А они при чем?

– Их тоже изучал, – ответил он с той же неловкостью, – но специализировался по квазагам. Квазары, как ты знаешь, звезды, а квазаги – галактики. Всей моей жизни не хватит и приблизиться к разгадке… но когда мне попались на глаза эти полубезумные проекты насчет будущего нанотехнологий… ну, именно та часть, где говорится о замене живых клеток наноботами, а потом есть шанс перейти в силовые поля… я ощутил, что если мне светит даже самый крохотный шанс, то не попытаться воспользоваться – безумно! Понимаешь, я теперь каждый день мечтаю, что когда-нибудь сам полечу к квазагам и на месте разгадаю их тайны!

Он смотрел сперва виновато, будто оправдывался – ишь, долгой жизни восхотел! – но на моем лице нет осуждения, потом он вспомнил, что я точно так же соблюдаю все правила, чтобы жить долго, чтобы не просто жить долго, а постоянно продлять любыми способами, а что по этому поводу говорит церковь или Марья Иванна – нас не щекочет, сказал просительно:

– Но ведь вас… заставило?

– Да, – ответил я.

– И это для вас не менее великое?

– Да, – повторил я и усмехнулся про себя: для Зельда высшая мерка – квазаги, и эти его слова не оскорбление, а сравнение с самым величайшим явлением во Вселенной. – Для меня ничего нет более святого.

В его добрых глазах вопрос, но я видел, как он, поколебавшись, сказал автопилоту:

– Прибавь скорость! Что-то ползем, как черепахи.

– И так превышена скорость, – ответил музыкальный женский голос, я сразу представил себе обиженную блондинку с голубыми глазами и взбитыми над лбом волосами. – Я могу повредить крылья…

Зельд вздохнул.

– По-моему, это все-таки слишком: наделять машины инстинктом самосохранения. Они начинают бояться собственной тени!

Докладчик, Болотников, начал достаточно откровенно, что характерно для жителей этого века, но шокировало бы живущих в двадцатом веке, создавших необходимую тогда политкорректность:

– Мы не будем говорить о тех двух миллиардах жизней, что уже прошли, не будем и о тех трех, которые вскоре уйдут, по нашим оценкам. И хотя это девяносто процентов населения планеты, но в наших расчетах ему уделен всего один абзац. Главная же задача, которую мы должны решить, – это сохранение интереса к жизни у людей творческих! На конгресс собрались, не побоюсь этого слова, настоящие звезды мировой науки, так что баталии будут жаркими. Надеюсь, они выльются в какие-то конкретные действия. Первым слово для доклада предоставляю господину Зельду, приготовиться Дольфусу.

Несмотря на то что мы постоянно проводим подобные совещания виртуально, сейчас по старинной традиции собрались в Ганс-хаусе, чтобы всмотреться друг в друга и, как печально заметил Зельд, вовремя обнаружить у коллеги признаки усталости и нежелания жить дальше.

– Многие уходят из жизни, – доказывал Зельд, – исходя из осознания законченности работы, ради которой появились на свет. Так, Сковорода сам выкопал себе могилу, лег туда со словами «Мир ловил меня, но не поймал» и умер. Так умер Гоголь, так ушли из жизни очень многие…

Один из академиков выкликнул с места:

– Люди, уж извините, не лососевые! Это они, отметав икру, считают, что главная и единственная задача выполнена, можно и помирать. У человека, простите, одни решенные задачи должны сменяться нерешенными!

– Это в идеале, – согласился Зельд, – но все мы люди, все – человеки. И ничто человеческое нам не чуждо, в том числе слабости и упадки духа.

Еще один из академиков, Сони Листон, заметил с несвойственной ему нерешительностью:

– А не потому ли уходят, что все сильнее начинает мучить вопрос: а что там, на той стороне?..

Зельд не понял, удивился:

– На какой?

– По ту сторону жизни, – объяснил Листон терпеливо. – Что после смерти? Когда человек не просто понимает, но и чувствует, что в принципе бессмертие достигнуто, а это значит, что все задачи, проблемы и вопросы могут быть решены… кроме одного-единственного: как это – быть мертвым? Что чувствуешь?

Зельд фыркнул:

– Да ничего, это ж понятно!

– Понятно-то понятно, – ответил Листон уклончиво, – но это умом понятно. Только умом. А мы же не зря оставляем человеку все-все эмоции? Вот эти эмоции и твердят…

Он умолк, засмущавшись. Зельд послал в мой мозг короткий импульс, в котором я прочел: уже ради этого стоило приехать на конференцию, чтобы вовремя заметить предлетальный период у Листона и постараться успеть что-то сделать. Он гений, а потеря каждого гения – невосполнима. Это простого народца пусть вымрет еще пару сот миллионов, ничуть не жаль, пусть мрут, а потеря каждого умного человека наносит явный ущерб и даже боль, словно тебе самому отрезают палец.

2091 год

Ищем, что предпринять против самоубийц. Что-то тянет человека покончить с собой, какое-то любопытство: а что там, за гранью? В ряде ведущих научно-исследовательских центров начали срочно искать ген самоубийства. Дискуссия в обществе: а не разрешить ли самоубийства, это же волеизъявление человека, к тому же природа так подает сигнал избавления от балласта.

Но, с другой стороны, природа действует по старинке, а у нас, людей, другие критерии, чем у животных, несмотря на общую биологическую основу. Те природные механизмы, которые природа встроила во все живые существа, пусть срабатывают, когда дело касается амеб, насекомых, рыб или ящериц, но что делать с человеком, нам уже виднее, чем медлительной и подслеповатой природе.

Нужно найти компромисс: оставить ген самоубийства, чтобы уходили самые слабые, но сильные, волевые и наиболее квалифицированные должны оставаться в строю живых. Тяжелая потеря, когда из жизни уходит крупный ученый в 70 лет, но вообще невосполнимая, если он же умирает в 200 лет со всем массивом накопленных знаний, умений, опытом. Значит, его стремление к смерти должно быть сильно ослаблено, чтобы жажда творчества и научных открытий пересиливала темный зов.

2092 год

Зельд выглядел постаревшим, я ответил на его приветствие и провел в кабинет. Он рухнул в кресло и сказал хриплым голосом:

– Знаете, Владимир, не зря вы отказывались от психотропок, не зря… Вы что-то чувствовали?

Я помотал головой.

– Нет. А что случилось?

– Большинство случаев самоубийств связано с психотропками. Нет, психотропки как раз вызывают хорошее состояние духа. Подъем настроения, убирают скуку.

Я спросил с напряжением:

– Так что же?

Он пожал плечами.

– Возможно, к ним слишком привыкли. Нет, аддикции нет, не обнаружено ни одного случая привыкания!.. Однако же в психике как будто что-то меняется… Или нет, ничего не меняется, а должно меняться. Этого наши специалисты пока не выяснили…

– А откуда тревога?

– Статистики, – ответил он. – Они как-то заметили совпадение кривой потребления психотропок и самоубийств. Быстро просмотрели отдельные случаи: в самом деле среди покончивших с собой большинство активно пользовались психотропками. Сообщили нам…

Я развел руками.

– У меня другой случай. Вряд ли что-то подскажу.

Он взглянул на меня, отвел взгляд.

– Прости. Я помню, что перевернуло тебе жизнь. Давняя трагедия, но ты все еще помнишь, что достойно… ну ты меня понимаешь.

– Не давняя, – поправил я. – Для меня это случилось вчера. И рана все еще болит.

Он коротко посмотрел на меня и снова опустил взгляд.

– Прости. Но тебя это спасло.

Я невесело усмехнулся.

– И не только в этот раз. Каролина всякий раз спасает меня.

2093 год

Наконец-то производство стволовых клеток стало массовым, что привело к снижению цены втрое. Половина населения уже воспользовалась полным омоложением, об этом писали и говорили все, начиная с ньюсов и заканчивая пьяными бомжами в парках. В тени как-то осталось, что стволовые в первую очередь делают нечто гораздо более важное: оздоравливают и лечат даже самые тяжкие хронические заболевания.

Вот тут-то и выплеснулось подспудное и подавляемое: все погнались за молодостью, даже те старики, что с гордостью и достоинством говорили о неприятии бессмертия по этическим и прочим моральным соображениям, вдруг ринулись в центры омоложения, как только пересчитали в кошельке и убедились, что на резко подешевевшую инъекцию теперь хватит.

Для нас два года прошли на самом что ни есть голодном пайке. Пришлось вложить все личные средства, влезли в долги по уши. Единственная корпорация, что продолжает нас поддерживать, это все та же «Гэлэкси». Ее президент Холдеманн, все же очень умный и заглядывающий далеко, зря я на него пер, при личной встрече обронил мне тихонько, что, откровенно говоря, его лично не интересуют близкие цели. Конечно, он вкладывает деньги в эти близкие, но это простое зарабатывание, сам же он обожает азартную игру по ориентированию в тумане прогнозов, когда все аналитики дают противоречивые предсказания.

На третий год производство стволовых клеток удешевилось еще на треть, а на четвертый – цены рухнули до уровня, что стали по карману рядовому потребителю. Мы уже платили штрафные санкции, пора заявлять о банкротстве, однако первый МЭМС наконец-то собран. Нам предстояло два-три года скрупулезно проверять в лабораторных условиях на мышах, затем на малых группах безнадежно больных, согласившихся участвовать в экспериментах, а потом на больших группах, всякий раз обеспечивая такие же точно группы больных для контроля, которым МЭМСы введены не будут.

Такой традиционный путь ввода технической новинки в обращение означает полный и окончательный крах всей нашей компании. Мы просто не выдержим еще пять-шесть лет скрупулезных испытаний. Надо поскорее объявлять о достигнутых результатах, даже приврать, если надо, но спасать финансирование наших работ.

Я собрал в большом конференц-зале всех сотрудников, включая даже простых техников, набежали пронюхавшие сенсацию репортеры.

– Самая великая мечта нанотехнологов, – объяснял я им на пальцах, – создать саморазмножающиеся наноботы. Те самые, которые делали бы такие же, чтобы потом можно было задавать им различные задания, в первую очередь – чистка организма от болезней, лечение, поддержание наивысшего уровня. Зато удалось создать первого нанобота, что будет успешно удалять раковые клетки, ремонтировать поврежденную ткань. В кровяном потоке он может захватывать больные или ослабленные эритроциты, то есть кровяные тельца, восстанавливать…

Из зала крикнули:

– А не проще их в расход?

Началось веселое оживление, я ответил мирно:

– Можно и так. Дело в том, что уже первый МЭМС может выполнять целый ряд работ. Он в состоянии работать как в автоматическом режиме по заданной программе, так и выполнять указания извне. А программ, кстати, в нем целых шесть!

В зале поднялся мужчина.

– Ньюсист канала «Новости-24». Что может сделать один ваш этот…

– МЭМС, – подсказал я. – Просто МЭМС.

– Спасибо, – сказал он, – что может сделать в теле, если раковая опухоль в миллион раз крупнее? Пока он отгрызет на миллиметр, она вырастет на сантиметр!

– Раковая опухоль так быстро не растет, – заверил я, – но главное в том, что он не один. – Очень сложно было изготовить именно первый МЭМС. Но сейчас наши установки собирают в автоматическом режиме по два МЭМСа в минуту. Это очень мало, но сегодня вводим еще два комплекса по сборке. Мы верили в победу и готовились к массовому производству. Сейчас мы его начинаем!

– Что можете сказать насчет саморазмножающихся наноботов? – спросил репортер.

– Мы над этим работаем, – ответил я.

Он сказал громко:

– Это значит, как мы понимаем, что вы так ничего и не сделали?

– Еще неделю назад, – сказал я, – вы могли заявить то же самое по отношению к МЭМСам.

– Эти штуки мы видим… если это не красивая мультипликация. А наноботы?

– Увидите, – пообещал я. – Конечно, МЭМСы пока что в десятки раз крупнее даже кровяных телец, но в идеале даже МЭМСы станут такими малыми, что смогут безболезненно внедряться в эритроциты и плавать в них, как пушинка в пустой комнате. Это еще до того, как они перейдут в ранг НЭМСов, то есть наноботов.

Новостник от «ДВД-3» спросил ехидно:

– А почему все больше распространяются слухи, что ученые темнят, что могут, но не хотят создавать саморазмножающихся наноботов? С этими штуками вы сразу потеряете монополию, все перейдет к промышленникам, а так все в руках. И будете делать специализированных наноботов для лечения каждой отдельной болезни, и будет это проводиться в специальных клиниках, хотя такое можно и дома…

Я развел руками.

– Ну знаете… Хотя я понимаю, откуда дует ветер, но это уж слишком.

– Это возможно?

– Нет, – отрезал я.

– Почему? – спросил он настойчиво. – Ученые лишены человеческих слабостей?

– Смотря что называть человеческими, – возразил я. – Не будем углубляться, а то залезем в очень уж глухие дебри, скажу только, что среди ученых в самом деле практически полностью отсутствует большинство тех слабостей, которыми гордятся «простые». А конкретно, так у нас и после того, как закончим с наноботами и поставим их на поток, найдется работа. Еще более интересная!

Вообще-то человеческий род вылеплен голодом и борьбой за выживание. Даже тогда, когда уже не питекантроп, а эллин, римлянин, гунн, гренадер или коммунист победившего социализма – все боролись за выживание. Это формировало характер. Но вот сейчас на мир обрушилось материальное изобилие, в дом каждого вошли ну просто идеальные технологии. О чистоте экологии можно и не вякать, чище не бывает. Безопасность абсолютная, плюс ко всему возможность заниматься только тем, что хочется. И столько, сколько изволится самому, а не начальнику.

Словом. Борьбы никакой, а изобилия во всем – хоть захлебнись.

И, как мне показалось, захлебнулись. С одной стороны, вроде бы нельзя не дать «простым» то, что мы открыли, с другой стороны – не станем же постоянно вытирать им носы и объяснять, как жить? Взрослые люди, сами отвечают за свои поступки. Я на всю жизнь запомнил тех двух «простых» на тротуаре, которых и мы с Каролиной обошли, зажимая носы.

2094 год

В Центре нанотехнологий приступили, как они тут же громогласно заявили во всех средствах связи, к конструированию нанобота на основе вируса. Кондрашов пришел с вытянувшейся мордой, ибо вирусы – это и так уже почти готовые наноботы, нас обгоняют просто стремительно. Похоже, у нас утечка информации: как только мы приступили к такой же работе, но не раззвонили о ней, как тут же эти гады уже сообщают, что, видите ли, давно и упорно работают над этой проблемой.

– Брешут, – сказал Кондрашов со злостью.

– Брешут, – согласился и Пескарькин. – Они всегда пиарят каждый шажок. Работы мало, а визгу на весь мир!

Кондрашов упавшим голосом напомнил, что хотя вирус и есть готовый нанобот, которого надо всего лишь научить функционировать вне клетки, но в этом как раз и основная проблема. Размер вируса идеален для нанобота: несколько десятков нанометров, его даже в микроскоп не видно, так как короче световой волны, однако вне клетки он существует только в виде мертвого кристалла. Скажем мягче: в неактивной кристаллической форме. В этой неактивной форме он может существовать хоть миллиарды лет, для него нет времени, но при контакте с клеткой он как-то проникает в нее, причем – никто не знает, как проникает, оболочка остается вне клетки, а впрыскивается только РНК, которая почему-то и как-то добирается до рибосомы и перепрограммирует ее на воспроизводство вирусов.

Он вдруг сконфузился, уловив по лицам, что многие уже потеряли нить его рассуждений, взглянул на меня умоляюще. Я сказал нетерпеливо:

– Словом, этих «почему-то» и «как-то» настолько много, что хотя в Центре и сократили себе дорогу сразу вполовину, однако же никто не знает, гладкий ли последний участок к финишной прямой или придется бежать по канавам.

Пескарькин сказал задумчиво:

– У вирусов есть один важный момент…

– Какой?

– У живых существ… любых!.. нет механизма репликации в виде РНК. Только в ДНК. Так что вирус очень удобен для переделывания в нужного нам бота.

Они смотрели на меня с ожиданием. Я ощутил себя на краю пропасти, бизнес жесток и не прощает ошибок, а я могу всех увести по неверному пути. Коллектив у нас немаленький.

– Нет, – проговорил я с хрипотцой в голосе, но стараясь, чтобы звучал твердо. – Нет, мы пойдем тем путем, каким шли.

– А как с тем, что мы им дали фору?

Я сказал раздраженно:

– Этой форой еще надо уметь воспользоваться. Да и фора ли?

Они разошлись по местам, я включил скоп и сделал вид, что погружен в расчеты. Внутри болезненно ноет, вот от таких стрессов и возникают всякие язвы желудка и быстро бегущие канцеры. Прошлепал я ушами или нет? По всем расчетам – прохлопал. И сильно прохлопал. Однако же я и раньше знал про вирусы, знал, что это в лучшем случае нечто промежуточное между живой и неживой природой либо вообще нечто неживое, сконструированное каким-то неземным хакером для порчи вселенского компьютера.

Если я знал, то почему не обратил внимания? Или чутье мое туповато прохлопало ушами? А что, если, напротив, не прохлопало, а как раз и повело меня мимо и дальше, потому что здесь мне ловить нечего? Если я дурак, с легкостью могу ошибиться, то чутье поумнее меня: работать за меня не станет, да и не умеет, но не дает ступать на ложные тропки?

2095 год

Кондрашов с моего позволения не то чтобы шпионил за конкурентами, но приглядывал за ними, стараясь не упускать из виду прогресс, а также те камешки, на которых затормаживаются центровики. Хотя вирусы в чем-то даже проще, чем конструируемые наноботы, однако там в Центре пришли к сенсационному выводу, что вирусы руководствуются весьма странной программой, которую некоторые уже окрестили внеземным разумом.

Дело в том, возбужденно докладывал Кондрашов, поведение вирусов так и не удалось объяснить ни механикой, ни химией, в Центре не могут даже понять, как вирусы проникают через мембрану клетки, тем более – как находят рибосомы и выполняют их перепрограммирование, что само по себе невероятно сложно.

Это не значит, подумал я мрачно, что, пока не решат эти проблемы, не сделают очередной шажок. Нет, насколько знаю их руководителя, он будет ломиться к цели, несмотря на любые препятствия. А то, почему вирусы то спят миллионы лет в виде кристалла, то вдруг просыпаются, его не то что не колышет, но такое он велит решать по ходу. Это его любимое, насчет ввязаться в драку, а там, дескать, посмотрим.

– Я не знаю, – сказал я, – кого Билл Гейтс посадит писать программы для армии наноботов… но это должны быть… уж и не знаю кто!

Пескарькин хихикнул, Кондрашов посмотрел на него зло, Пескарькин сконфузился и сделал вид, что всецело занят трехмерной спиралью на экране. Как бы мы ни острили над Windows Nano Technology, но, положа руку на сердце, кто может сделать лучше? Среди дураков принято ругать Windows, но если он вам не ндравится, так не используйте! Возьмите у того, кто сделал лучше. Нет таких? Сделайте сами. Ах, и сами не в состоянии? Тогда заткнитесь и сопите в тряпочку, дебилы.

Кто-то сказал тихонечко:

– На сегодняшний день нет программ, свободных от багов. Хорошо, если ассемблеры начнут глючить во время самосборки, а если уже в теле человека? Что они из него сделают? Фарш?.. Или какого-нибудь внеземного крокодила?

2096 год

Больше всего в наших кругах вызывают тревоги насчет возможного появления «черной топи», но когда Штаты, несмотря на протесты, ввели жестокий контроль не только над странами, но и над личностями, эту опасность свели к нулю. Но остается, как постоянно предупреждают в печати, возможность «серой топи», это когда самовоспроизводящиеся наномашины случайно, именно случайно выходят из-под контроля и пожирают все на Земле, превращая это все в «серую топь».

Из-за такой возможности, пусть и крайне малой, практически ничтожной, больше всего сил и ресурсов у нас отвлечено на системы пятикратного, а иногда и десятикратного контроля. И всякий шаг, даже шажок, перепроверяем: «а не будет ли чего?»

Обычно мы все собираемся и работаем в виртуале, но сегодня – особый день, я с утра вызвал скоростной вертолет, на крыше уже почтительно ждут Кондрашов и Пескарькин, директор медцентра и главный инженер комплекса, я кивком велел им лезть в машину. Вертолет прямо с крыши свечой взмыл вверх, а там, убрав крылья и даже лопасти, превратился в ракету. С тридцатикратной скоростью, в смысле – в тридцать раз быстрее звука, планета поворачивается быстро, почти сразу после конца разгона мы вошли в торможение, челнок начал снижаться, постепенно выдвигая крылья, но вертолетом, однако, не стал.

Директор медцентра все поглядывал на меня как-то боязливо, наконец спросил с таким видом, будто прыгнул голым в прорубь:

– А вы уверены, что хотите быть первым испытателем?

– Да, – ответил я. – Конечно, хочу. Но не думаю, что мне будет предоставлено такое право.

Он посмотрел очень внимательно.

– Почему?

Я пожал плечами.

– Насколько знаю, полковник Вильямс очень хотел быть первым испытателем. А у него индекс здоровья и сопротивляемости на порядок выше.

Кондрашов ухмыльнулся.

– И все-таки шансы есть и у вас.

– Шутите, – не поверил я.

– Клянусь, – сказал он. – Подождите до прилета.

– А что там будет такое, чего не знаю я?

Он помедлил, голос стал несколько тише:

– Там вас будет ждать и ваш лечащий врач.

Остаток пути прошел в молчании, голова гудит, мысли разлетаются как стая вспугнутых воробьев. Внизу белым-бело, словно снега Антарктиды, мы все снижаемся и снижаемся, наконец врезались в это белое поле, но оказалось, что это довольно толстый слой облаков, а когда вынырнули из него, далеко-далеко внизу снова простирается такое же точно белое ровное поле. На этот раз настоящая Антарктида.

– И что скажет мой лечащий врач? – спросил я наконец, не выдержав.

Директор медцентра слабо улыбнулся.

– Он скажет, что как в старом французском анекдоте: есть двенадцать причин, чтобы именно вам стать первым испытателем…

– Назовите их, – попросил я, – если я правильно понял, о каком анекдоте речь.

– Во-первых, – сказал он ровным голосом, – у вас анизоцитоз, пойкилоцитоз и даже анизохромия. Это не говоря уже о гипохромии, которая сопровождается, как часто бывает в таких случаях, микроцитозом.

Страх пробежал по всему телу, болезненно заледенил внутренности. Губы похолодели, я спросил с трудом:

– А… а что это?

Он легко усмехнулся.

– Сильно тревожиться не стоит, главное – вовремя засечь такое. Анизоцитоз – это всего лишь появление эритроцитов разного размера, пойкилоцитоз – разной формы, анизохромия – разной окраски, а микроцитоз… как видно из названия, это измельчение ваших эритроцитов. Эритроциты вообще-то примерно одного размера, цвета и формы, форма иногда меняется, когда протискиваются по узким капиллярам… ха-ха… вплоть до веретенообразной, но затем снова выпрямляются. А у вас они и по размеру уже разные, одни мельче, некоторые – намного, другие крупнее. И цвет их что-то не нравится, слишком уж… Но вы пока что ничего не чувствуете? Вот и прекрасно. И забудьте о них. Ваши МЭМСы как раз и предназначены, чтобы выровнять ситуацию.

Я поежился, представив, как чудовищно огромные наномашины начинают вгрызаться в мой титановый хребет, стараясь добраться до спинного мозга, который и вырабатывает эритроциты.

Директор медцентра сказал торопливо:

– Они не тронут сам мозг. Достаточно поработать на периферии с его нервными окончаниями, чтобы подправить. Мы ожидаем новое поколение уже через месяц. Те будут вдесятеро меньше. Их можно будет запускать даже в почки и печень.

– Месяц? – спросил я в тревоге. – Мы не укладываемся в сроки! Мы обещали заказчику сдать настоящие наноботы к Новому году! Иначе придется платить огромную неустойку. Да и ассигнования нам урежут.

Он развел руками.

– Но цикл никак нельзя ускорить, вы же знаете…

Я сказал решительно:

– В задницу цикл. Пропустим звенья B, C и даже D.

Он выглядел потрясенным.

– Но утвержденный план…

– Я беру под свою ответственность, – сказал я. – По сути, наномашины средних размеров окажутся невостребованными, как только запустим в продажу предельно малые. Так зачем все эти усилия по их выпуску, если это не простая перестраховка?.. Разрабатывайте серию B, опробуйте, сразу же переходите к C. Если результаты совпадают с запланированными, оставьте контрольные образцы и сразу переходите к следующей…

Он смотрел в немалом замешательстве, каждое слово фиксируется, теперь не нужны подписи и нотариусы. От меня получен четкий и недвусмысленный приказ делать наномашины все меньше и меньше, а меня позвать только на выпуск серии Z, которые будут в сто тысяч раз мельче ожидаемых сегодня и которые в самом эритроците могут работать, как в огромном цехе.

Вообще-то я взял на себя слишком многое, и, даже если все получится так, как я надеюсь, некоторые станут меня сторониться как человека, склонного на неоправданно резкие решения. Мы резко пошли к земле, челнок начал выдвигать лопасти, вновь став вертолетом.

Внизу все еще бело, наконец посреди этого снежного безмолвия, где уже миллионы лет ничего не меняется, появилась исполинская башня-игла. Я не знаю, сколько в ней этажей, в этом веке этажами не считают, но издали похожа на сверкающую стеклянную спицу, и, лишь подлетая ближе, я рассмотрел, что это бесконечная труба, уходящая в небо. Прозрачные стены позволяют рассмотреть громоздкие агрегаты, каждый размером с атомную станцию прошлых времен. Купола громоздятся один на другой внутри трубы, так что издали кажутся члениками гигантской гусеницы.

Жилые помещения, если не ошибаюсь, расположены на вершине, но стеклянные стены трубы упрямо тянутся вверх. То ли этажи-купола будут надстраиваться еще, то ли в такой архитектуре просто причуда дизайнера: с доступом к неограниченной энергии и неограниченным ресурсам у некоторых зашкаливает чувство меры.

Когда челнок подлетел на расстояние полумили, я рассмотрел внизу геометрически правильную сеть дороги, явно строили машины без участия человека, тот обязательно бы где-то завилюжил, у психически нормального человека зубы сводит от любой слишком точной правильности или добродетельности. Думаю, кто-то не отменил стандартность задания, вот машины и настроили абсолютно бесполезных дорог на континенте, где передвигаются только по воздуху.

Основание башни похоже на расклепанный гвоздь, но полагаю, что в скальный грунт всобачено не меньше чем на пятую часть длины. Теперь заметно, что башня вообще-то на горном кряже, а дальше замерзший океан, хоть и весь в жутко вздыбленных торосах, но плато ровное, выдает поверхность океана, промерзшего страшно подумать на какую глубину.

– Зачем здесь? – спросил я.

– Магнитное поле, – ответил директор торопливо.

Я сосредоточился на добавочных видах зрения, мир заблистал красками, поплыли странные полупрозрачные струи, многие шершавые, огнистые, кисловатые, красные и синие, покалывающие, наконец я увидел, как изгибаются магнитные потоки, здесь не ручьи, а настоящие реки, кивнул, все понятно.

– Что на очереди? Стандартная схема?

Главный инженер промолчал, директор сказал словоохотливо:

– Если бы стандартная, привезли бы опытный образец прямо к вам в кабинет. Но из корпорации «Гэлэкси» торопят, господину Холдеманну уже сейчас нужны с дополнительными расширениями и возможностями. Не говоря уже про уменьшение размеров, об этом они не умолкают, как будто мы, напротив, стараемся конструировать механических слонов…

Я не отвечал, погрузившись в этот мир, где цвета обретают тактильные ощущения, запахи выглядят цветными, а магнитные поля кажутся полноводными реками, что текут, плавно загибаясь, от самого Солнца и пронизывают Землю, как нейтрино.

– Вы на месте увидите, – сказал наконец главный. – Может быть, вам что-то придет в голову, найдете какой-то способ ускорить.

– Кое-что все время приходит, – ответил я, – но если запустить на всю катушку, обойдется очень дорого…

– А эффект?

Я заметил хмуро:

– Эффект очень часто зависит от количества вложенных денег. Боюсь, сейчас именно такой случай.

Директор сказал быстро:

– Звонили от Холдеманна напрямую. Говорят, если вы возьметесь, то карт-бланш у нас в кармане!

Я покачал головой.

– Это слова. Пусть все будет зафиксировано как документ. А то хоть все сейчас и записывается, но могут сказать, что это был лишь совет или высказывалось предположение. Пока не увижу денег, не очень-то поверю. Сколько раз за последнее время обламывались.

Он развел руками, лицо скривилось.

– Не подумайте, будто я что-то за вашей спиной получил от заказчиков! Но я очень хотел бы ухватить этот жирнющий кус. Мне намекнули, что могут заключить контракт на ваших условиях. Конечно, их юристы все внимательно просмотрят, но в общем мы получим карт-бланш. В смысле, вы получите, а мы с удовольствием начнем выпуск наноботов по вашим сертификатам.

Далеко впереди блеснула яркая точка. Впечатление было таким, словно осколок солнца на земле, но вертолет, уже вертолет, несется со скоростью сверхбыстрого ракетного самолета, я увидел быстро вырастающий в размерах стальной купол, на макушке которого играет солнечный луч.

– Наш завод, – сказал главный инженер с тревожной гордостью. – Первая партия МЭМСов должна быть готова сегодня к вечеру. Самое позднее – завтра.

Завод, как я знал, находится под тремя защитными колпаками из металлов исключительной прочности. Даже космические корабли не делают такими прочными. А сам завод в самом центре, да и он разделен на отдельные ячейки, полностью автономные. Все запечатано, все управляется только снаружи, везде масса наиболее разрушительной взрывчатки, а в довершение всего – мощный термоядерный заряд, который сожжет здесь все на мили вокруг… если что-то в процессе производства наномашин пойдет не так, как запланировано.

Машинный зал, из которого наблюдают за производством. Сотни людей молча смотрят на экраны. Все записывается, вплоть до мимики операторов, которую аналитики потом анализируют. Если потребуется какое-то действие, то его совершают всемером, таким образом снимается риск неверного движения или внезапного сумасшествия оператора.

Я смотрел на приближающуюся посадочную площадку и внезапно вспомнил статьи в прессе, где постоянно рисуют идиллические картинки будущего, как в одном и том же обществе живут люди, трансчеловеки и зачеловеки. Все три формы не просто сосуществуют, но и чуть ли не поют, взявшись за руки. Сперва, понятно, простых людей абсолютное большинство, к трансчеловекам они будут относиться снисходительно, а к зачеловекам – так ваще. Потом зачеловеки за несколько десятилетий разовьются настолько, что намного обгонят людей. Конечно, они будут жить, как добрые боги среди людей, заботиться о них, следить, чтобы никто не болел, чтобы у всех было материальное изобилие, чтобы все были счастливы. Ну, в смысле, я вот брошу все дела и начну вытаскивать из грязи пьяных бомжей… ну пусть не совсем бомжей и не так уж и пьяных, но в каждом времени свое понятие пьяни и бомжей. Сейчас, правда, проблем с жильем нет, последний завод по выпуску алкоголя давно закрыт, простые балдеют в виртуальных мирах, заботятся кто как может о здоровье, большая часть населения прошла омоложение стволовыми клетками, так что живут при коммунизме, и носы им машины вытирают, дети если и ходят в школу, то только если им хочется, обязательного образования нет, можно обучаться через глобальные сети, не выходя из дому, потом проходить тестирование, если прошел, получай диплом или еще что, хочешь, иди работай и вновь повышай квалификацию, а насильно ни-ни, так что абсолютное большинство не работает и не учится…

У нас в компании зло хмыкают, читая такое, Пескарькин пожимал плечами, только Кондрашов сказал откровенно:

– Бред, но это нужный бред. Пусть так и думают. Тот, кто готовится стать трансчеловеком, знает, как будет на самом деле, а то серое быдло, что даже читать разучилось, пусть полагает, будто с ним будут и дальше… политкорректно.

У здания-иглы уже выстроились ведущие работники завода. Меня встретили как микадо, кланялись церемонно и чуть ли не к руке прикладывались, все-таки самый первый МЭМС получен именно в моем проектном институте, в моей лаборатории и под моим руководством. Говорят, даже похож на меня, если малость сдвинуть фокусировку в микроскопе.

Я приветствовал всех картинно жизнерадостно, не люблю эти церемонии, тут же пригласил всех в главный зал. Вместительный лифт доставил нас туда через минуту, а еще через три минуты ожидания звонок сообщил, что первая партия МЭМСов проходит через все контролирующие заслоны и через полчаса будет на выходе.

Кондрашов нервно потирал руки, шутил насчет духового оркестра и охотничьих рожков, но тут он напутал, желая польстить мне, самому старому из присутствующих: в духовых оркестрах, насколько я знаю, охотничьи рожки не звучали. Хотя, может, и звучали, не уверен.

– Знаменательный день, – сказал директор медцентра торопливо.

– Это да, – согласился я. – Хорошо, прессы нет.

– Наш завод строго засекречен, – сообщил директор, будто для меня это новость. – Но там есть комната, где могут присутствовать… виртуально. Направимся туда?

Он улыбался и выпячивал грудь, все записывается, наши лица крупным и общим планом войдут в историю. Мое сердце колотится настолько часто, индикатор на запястье налился красным, как спелый помидор. Тревожно кольнула электрическая искра, обращая внимание на цвет тревоги. Я постарался дышать спокойнее, вроде бы все идет по заведенным еще в допотопье правилам, когда сыворотку или вакцину первыми испытывают на себе сами создатели.

На самом же деле я сравнительно здоров, активен, энергичен, бодр, много работаю, иногда могу и отдохнуть, несмотря на свои сто пятнадцать лет, в то время как именно в этот день и час умирают сотни человек в нашем регионе и тысячи – по всему миру. Однако же, покончив с вывихом политкорректности, мы не бросаемся вытаскивать из дерьма всех-всех, так что мы делаем то, что единственно верно: повышаем выживаемость человеческого вида, даже если для этого надо добить наиболее слабых его представителей. Ну, это так, для красного словца, на самом деле никого не добиваем, но и не бросаем все силы ученых и медиков, чтобы заставить продолжать жить пьяную наркоманку-лесбиянку, принимающую психотропики, трижды судимую и склонную к клептомании, насилию, вспышкам бешенства и прочим вывихам.

Директор сказал торопливо:

– Мы планируем расфасовывать в мини-баллончики размером с мизинец. Два-три впрыска аэрозоля в рот – этого достаточно.

– Может, – сказал я, – проще с таблетками? Вернее, в капсулах?

Директор виновато улыбнулся.

– Исследования показывают, что людям привычнее спреи.

Они с главным инженером переглянулись, стараясь сделать это незаметно, я ощутил короткий импульс досады. Хотя я впереди большинства этих молодых и подтянутых ребят, не заставших древние времена, но время от времени прорывается мое дремучее прошлое. На самом деле таблетки теперь под стеклом в каком-нибудь музее, капсулы перестали глотать лет тридцать тому, а для нашего времени это вечность.

– Хорошо, – согласился я. – Дискомфорта нужно избегать везде, где возможно.

Все экраны показывают, как медленно открываются тяжелые заслонки из перестроенного металла, их не прожечь даже термоядерным взрывом, в камеру вдвигается небольшая коробочка, на мгновение все замирают, заслонка закрывается, датчики проверяют придирчиво и докладывают о надежности изоляции, затем открывается дверка с другой стороны, направленные силовые поля передвигают коробочку по узкой трубке с множеством контролирующих приборов в следующий отсек…

Директор пояснил виновато:

– Перестраховка двенадцатикратная, так определил комитет по надзору за безопасностью. Конечно, когда-то покажется глупостью, но, чтобы успокоить общественность…

Я покачал головой.

– Не стоит экономить на ремнях безопасности.

Они не поняли, а я не стал напоминать, что, когда появились эти ремни, мужчины стыдились пристегиваться, чтобы не прослыть трусами. Да и в хоккей раньше играли без шлемов и масок.

Изображение последней камеры вывели на большой экран. Мне даже почудилось, что я вижу отдельные наномеханизмы в коробочке, но, конечно, иллюзия, наконец щелчок, поднялась тяжелая заслонка, невидимые руки выдвинули на поддон коробочку размером с женскую пудреницу. Не брякнуть бы такое сравнение вслух, из этого окружения никто не знает, что такое пудреница и как она выглядела.

Директор бережно взял в руки коробочку. Глаза сверкают восторгом, но лицо старается держать как можно более невозмутимым, сейчас съемки идут со всех возможных точек, момент исторический. Помедлив, торжественно передал мне двумя руками, словно вассал подает свой меч королю. Я кивнул, медленно взял коробочку в руки, надо без суеты, поднял над головой и некоторое время улыбался весьма дурацки, но жизнерадостно, так принято, комильфо, как говорят в Перми.

Главный инженер протянул мне стакан с водой.

– По старинке, – объяснил он. – Спреи будут потом, потом.

– По старинке, – согласился я. – Поехали!

Все напряженно смотрели, как я высыпал содержимое в стакан с водой. Ощущение такое, что сыпанул горсть маковых зерен, даже почудилось, что вижу отдельные наномеханизмы в коробочке, будто они в самом деле размером с гигантские маковые зерна. Стыдно сказать непосвященным, что пока что так выглядят наши «наноботы». Конечно, наноботами их можно назвать только в кавычках, ибо превосходят в размерах планируемые наноботы больше, чем слон мышь.

Это и есть МЭМСы, микроэлектромеханические системы, которые мы стремимся превратить в НЭМСы, наноэлектромеханические системы, сиречь наноботы. Мы всеми доступными нам методами уменьшаем МЭМСы в размерах, снижаем массу, увеличиваем резонансную частоту и уменьшаем константу взаимодействия, но когда можем достичь размеров нанобота… кто знает. Знаем только, это будет эпохальное открытие, что перевернет мир.

Главное отличие НЭМСов от МЭМСов, что они, переставляя атомы, смогут превращать любой химический элемент в любой другой, создавать абсолютно новые вещества, а МЭМСы, увы, могут работать только с тем, что есть.

– За победу, – сказал я. – Это великая победа, ребята!

– Победа, – сказал директор за всех. Глаза горели восторгом и обожанием. – Победа, шеф!

– Первая, – сказал я, – первая, но за ней ломанутся целым стадом, обещаю!

Я машинально раскачивал стакан по кругу, словно размешивал сахар, усмехнулся, все тоже улыбаются с неловкостью и смотрят неотрывно. Я выпил залпом, прислушался. Механические зерна отправились по пищеводу в долгое путешествие по огромному организму.

Сотрудники смотрят с ожиданием, как будто прямо сейчас что-то изменится, я улыбнулся, развел руками.

– Будем ждать результатов. А пока, увы, все за работу. Концерт… откладывается.

По идее я иду на огромный риск, испытывая первые МЭМСы на себе, но на самом деле я наконец-то вздохнул с облегчением. Все это время я иду по лезвию бритвы, и раковые клетки в моем теле накапливаются, собираются в опухоли, которые нужно вовремя замечать и удалять. Но наконец-то эти устройства, прообразы будущих наноботов, двинутся по кровеносной системе, где будут чистить ее от холестерина, вон какие толстые бляшки налипли на стенки сосудов, а самое главное – будут находить и уничтожать постоянно зарождающиеся раковые клетки. Это самое главное, самое неотложное.

2097 год

Тревожное сообщение: в больницу поступил человек из числа первой группы, которой были не просто запущены МЭМСы, а уже проданы! Долго не могли понять, почему сбой, по всем параметрам бот работает исправно, выполняет все команды, однако информация от него иногда поступает не совсем точная. Во всяком случае, ожидалось все, что угодно, но только не такая нелепость, когда исправно функционирующий бот, рассчитанный на десятки, а то и сотни лет бесперебойной службы, начинает сбоить совсем не там, где ожидались узкие места.

После долгих споров и совещаний решено было с согласия пациента запустить второго бота, аналогичного по всем параметрам. Его сразу направили в то же место, он выдал на экраны информацию, что полностью совпала с данными магниторезонансного обследования. Вздохнули с облегчением, работает! Все в порядке. Никакой там бермудовой дыры, просто с первым какой-то сбой…

Но через месяц пришло сообщение о таком же случае с другим пациентом, а затем начали замечать, что и другие боты выдают на экраны несколько неверную картину. В печати забили тревогу, что эдак сошедшие с ума боты начнут вырезать вместо раковых клеток здоровые, а раковые, напротив, разносить по телу, общественность забурлила, забеспокоились даже в правительстве. Пришел грозный приказ разобраться и срочно доложить, иначе все работы будут запрещены законом.

Холдеманн прибыл лично.

– Какие-нибудь идеи?

Я кивнул.

– Да, конечно. Вы могли заметить, что это случилось с ботами самой последней серии. Они вчетверо мельче ботов предпоследней группы. Обращаю внимание, что хотя старые запущены в пациентов полгода тому, но пока ни одного тревожного сигнала! Кстати, во мне копошатся старые. Огромные, как слоны!

Он произнес в пространство быстро:

– Алан, проверь насчет ботов предыдущего поколения. Они трудятся уже давно, были нарекания?.. Простите, Володя, ситуация чрезвычайная, наш разговор записывается. Сейчас на самом верху в консорциуме идет совещание, туда стекаются все возможные варианты решений.

– Я понимаю, – ответил я и продолжил: – Во-первых, предыдущие боты хоть и с трудом, но перемещаются туда, куда указано. А если мощный выброс горячей крови и сорвет с места, в состоянии вернуться даже против течения… хотя, конечно, программа предусматривает обойти с током крови по большому или малому кругу кровообращения и снова нацелиться на поврежденный объект. Но эти старые боты. Они настоящие гиганты, размером почти с эритроцит! Эритроцит – это…

Он нетерпеливо прервал:

– Я понимаю, у вас принято считать руководителей тупыми чиновниками, что не отличают правую руку от левой, но я в свое время с отличием закончил мединститут и успел поработать на кафедре плазмы крови. Так что продолжайте без прыжков в сторону.

– Извините, – сказал я без тени раскаяния, – у вас вид типичного министерского работника. Даже дипломата, извините за выражение. Так вот, боты последнего поколения настолько малы, что не принимаемое в расчет броуновское движение для них весьма серьезное воздействие. Молекулы, как вы знаете… вы же закончили мединститут, перемещаются хаотически. Предсказать их движение просто невозможно, но не в этом дело. Все эти перемещающиеся молекулы толкают наш крохотный бот так, что он в первую же секунду собьется с курса. И сколько бы программа ни корректировала курс, он может двигаться только с током крови.

Он кивнул, на лице нетерпение.

– Знаю. Дальше.

– А дальше мы вторгаемся в наименее исследованную область, – ответил я. – Теорий много, разработок мало. Придется говорить о законах квантовой неопределенности, который на тела такого размера действуют так же реально, как слипание на этаже выше. Передаваемая информация может быть абсолютно точной, но принимаемая – уже нет. Улавливаете? Квантовая неопределенность действует и на вас со мной, но что нам два-три выпрыгнувших из ничто атома? А вот на такой мельчайший нанобот… тем более на передаваемую им информацию…

Он задумался, толстые пальцы с твердыми ногтями нервно постучали по столешнице. Брови грозно сдвинулись.

– Как вы понимаете, мы не можем себе позволить остановить… даже замедлить производство наноботов!

– Они работают, – ответил я. – Они работают, это главное. Нарушается в первую очередь передаваемая информация. В этом случае нужно поменьше командовать ими… есть риск наломать дров. Усилия нужно сосредоточить в том направлении, чтобы нанобот мог трудиться в автономном режиме. Задавать такие работы, чтобы не умничал, а постоянно подметал указанный участок. Или только сдирал склеротические бляшки с сосудов. Им такой работы на сто лет хватит.

Он помолчал, спросил несколько в сторону:

– Алан, все записано?.. Ах, сразу в кабинет… И что они?.. Хорошо, хорошо…

Я ждал, он закончил разговор, поднял на меня взгляд. Я прочел в нем требование продолжать, развел руками.

– Что еще?.. Вторая половинка задачи относится уже к разряду криптографии. Надо продумать защиту передаваемых сведений. А пока что…

Я задумался, формулируя смутные догадки, он меня прервал нетерпеливо:

– Ну, что, какие варианты?

– Для начала простейший способ, – сказал я. – Постараться встроить две передающие системы. Две одновременно не собьются. Да еще в одних и тех же местах. Сравните информацию: где совпадает, там все верно, а где расхождение, то какая-то сбоит… Конечно, в идеале все исправил бы третий передатчик…

Он слушал меня и одновременно прислушивался к тому, что нашептывал ему невидимый Алан. А еще, как я догадывался, прямо в мозг Холдеманна транслируется и ход самого заседания директоров консорциума, которые в данный момент решают: остановить или не остановить разработку и выпуск опытных партий наноботов.

– Есть и еще вариант, – продолжал я. – Оснастить передатчиками всех наноботов. И выделить для приема передаваемой информации достаточно мощный комплекс, который бы сличал, корректировал и выдавал исправленный и уточненный вариант.

– Полагаете, – быстро спросил он, – это решит проблему?

– Полагаю, – ответил я.

Он быстро выпрмился, протянул мне руку. Пожатие было твердым, мужественным, но дружеским.

– У нас вступает в строй система мощностью в семнадцать декафлопс в секунду, – сообщил он. – Его и подключим. Наноботы – приоритетная задача, как вы понимаете. Я сообщу вам о решении директоров компании.

Через три дня я получил сорок миллиардов долларов на создание своего научно-исследовательского центра. Это и был ответ директоров компании на мои весьма своевременные предложения.

2098 год

Наша очередная встреча разработчиков высоких технологий состоялась в Лас-Гарде. Слетелось почти триста виднейших ученых и практиков. Я увидел в числе участников имена Зельда, Болотникова, Лонгина, Дзурга и даже Яспера, трепет прошел по моему телу. Это же те гиганты, труды которых я штудировал как божественные поэмы!

В первый день занимались выработкой общей стратегии по отношению к лишним людям, которых, конечно, лишними никто не называл, все предпочитали какие-нибудь эвфемизмы, вроде «высвободившиеся человеческие ресурсы», но суть оставалась та же: грязный и неквалифицированных труд исчез окончательно. Все работы выполняются механизмами. Более того, если сейчас за их работой все еще следят высококвалифицированные инженеры, то завтра и эти инженеры потеряют работу: механизмы смогут сами себя диагностировать и заниматься ремонтом.

Но с инженерами проблема еще не стоит, а если и встанет, то в самой малой степени. Во-первых, их не пять миллиардов, во-вторых, инженерам легче повысить квалификацию, пройти переобучение, заняться наукой, проектированием. А вот с этими… двуногими, что пользуются всеми благами машинного рая, однако же устраивают забастовки, ломают следящие приборы, нападают на ученых, в некоторых районах даже разгромили научно-исследовательские центры…

Предложений было много, а потом, как водится в подобных ассамблеях, когда собирается слишком много умников, ни до чего не договорились, а решили оставить все как есть. Но только дать этим «простым людям» побольше того, что они жаждут, – хлеба и зрелищ, то есть материального изобилия и доступа в виртуальные миры, где они смогут проводить все время, даже чтобы жрать и совокупляться ухитрялись там, это избавит нас от их притязаний, а они постепенно вымрут, трахая направо и налево виртуальных фотомоделей и даже глав правительств.

Для этого просили Координационный Совет выделить еще два триллиона на развитие сверхширокополосной сети, чтобы и в далеких изолированных поселках простой человечек мог участвовать в виртуальных сражениях в космосе, строить средневековые замки, участвовать в заговоре против Цезаря и добывать подвески королевы. Главное же, чтобы не лезли в наши дела, в дела науки, не учили как жить, как очень любят все «простые», которые всегда все знают и готовы взять на себя бремя управления экономикой, наукой, искусством, высокими технологиями…

2099 год

«Простые» разделились на чистых и нечистых. Хотя вообще «простые» не могут приобрести расширяющиеся возможности из-за дороговизны, однако подают это так, что сами не позволяют себе преступить через твердые убеждения. Киборгизация человека, так они называют расширение возможностей, отвратительна, ужасна, даже преступна. Потому они, истинные люди, никогда не пойдут на то, чтобы портить природу человека.

Многие вновь начали прикрываться Богом, мол, нельзя портить его рук дело. Во всяком случае, иные из «простых», начиная зарабатывать больше, да и цены на чипы все время снижаются, так и не стали расширять ни способности, ни силу, ни даже память, хотя именно на память большинство и жалуется. Эти вошли в группу чистых, они создали свое общество, написали устав и ревниво следили, чтобы все члены его соблюдали, вовремя пресекая случаи предательства.

К ним стремились попасть те из неблагополучных, кто не мог накопить средств. Этих принимали тоже, тем самым повязывая строгими правилами устава. Появилась эдакая гордость, бравирование возможностью погибнуть в любой момент.

Пусть. Тот самый Бог, именем которого прикрываются, дал человеку свободу воли. Так что вы свободны, свободны, свободны…

2100 год

Все-таки какими разными путями приходят люди к трансчеловечеству! Я думал, всех должно привести сюда желание жить вечно, не умирать, не превращаться в труп, прах, но это относится, видимо, только к нормальным, а вот Зельд тоже, оказывается, как и я, ненормальный. И он тоже предпочитал помалкивать о своих подспудных мотивах, из-за которых он стремился в трансчеловечество.

Теперь, когда я знаю его тайну, думаю, что он такой окажется не один, пришедший из-за потаенного дефекта, мучающего часть мужского населения планеты.

У него от рождения оказался маловат пенис, по-настоящему маловат, а не так, как считает девяносто процентов мужчин, что, мол, неплохо бы еще подлиннее или потолще. В отличие от многих, Зельду не помогли и модные в свое время программы по удлинению и увеличению. Не потому что халтура, нет, медикаменты работали, но одно дело удвоить десятисантиметровый член, другое – сантиметровый.

Так вот почему я его никогда не видел с бабами, а заподозрил в нем такого суперэнтузиаста науки, что прямо дальше некуда!

2101 год

Сегодня торжественно закрыли последнюю на планете фармакологическую фабрику. Производство лекарств прекращено полностью, прекращено навсегда. Отныне любое заболевание лечится обычным изменением ДНК, никаких лекарств. Все это осталось в дремучем прошлом.

А на другом конце города открыли гигантский зоопарк вымерших видов. Львиную долю парка пришлось отдать динозаврам, эти гигантские ящерицы сотрясают ревом окрестности, дерутся за сферы обитания, жрут друг друга, а крылатые рептилии с тупым упорством пытаются пробить силовой барьер, накрывший парк.

Есть, правда, еще один парк, законность которого время от времени оспаривается общественностью. Там виды не вымершие, а сконструированные. Есть забавные, есть ужасающие, есть причудливые, но время от времени в обществе находится вожак, который ведет громить или хотя бы запрещать его, ибо – «неэтично». Иногда большая толпа, иногда – группа, все в зависимости от того, что в данный момент считается этичным. Хотя этот зоопарк существует всего один год, но «этично – неэтично» успело поменяться местами несколько раз.

2102 год

Сегодня, пожалуй, нанесен последний удар по многочисленной группе сторонников переселения человеческого сознания в огромные компьютеры. Или суперкомпьютеры, хотя эти девайсы похожи на компьютеры, как нуклеоновая лампа на церковную свечу. Пока спорили и разбирали этические, философские и моральные проблемы, была создана сверхширокополосная связь.

У меня в личном пользовании емкости в семьдесят квадрибайт, две трети еще ничем не заполнено. Я в постоянной связи с домашним девайсом, это уже та сверхдолговременная память, в которой роюсь постоянно, но сейчас попробовал не просто закачать туда, упрощенно говоря, свое «я», но и держаться на постоянной связи.

Странное спервоначалу ощущение, когда чувствуешь себя, да и живешь одновременно в человеческом теле и в неком пространстве, но быстро привык к подобной двойственности. Вообще есть соблазн все свое «я» держать там, дома, а свое тело использовать как вынесенные наружу сенсоры и некие манипуляторы, но емкости позволяют дублировать любую мысль, любое сообщение, так что я то ли руководствуясь древними инстинктами, то ли предрассудками, но предпочел быть одновременно там, дома, в огромной емкости, и здесь, в пространстве, где я в человеческом теле, хоть и напичканном чипами, сам все вижу и все делаю.

Сегодня я работал на забетонированной площадке размером три километра на два, подготавливая установку для сверхдальнего обнаружения угрозы из космоса, будь это астероиды, кометы или что-то новое, но опасное. Конечно, под ногами не бетон, а катрий, один из материалов, что в сто тысяч раз прочнее высокосортной стали, в семнадцать – легче алюминия, абсолютно устойчив ко всем видам коррозии, словом, материал в самом деле двадцать третьего века, но если архаичный язык называет этот процесс бетонированием, то пусть. Мы же говорим о защите, хотя наш щит совсем не та штука из дерева, обтянутая кожей, которую держали в левой руке доблестные предки, сражавшиеся мечами.

Даже те строители, которые подготавливают площадку, меньше всего похожи на традиционных строителей… честно говоря, в рабочих костюмах даже на людей похожи мало, разве что начальник строительства Власенко, один из «натуралов», или «чистых», так «простые» гордо именуют себя, намекая тем самым, что мы какие-то извращенцы, он не признает киборгизации, у него даже чипов нет в теле, а переговаривается с помощью микрофона, закрепленного за ухом. Он с гордостью сообщил, что даже его снимает на ночь, таким образом остается абсолютно свободным от этой проклятой техники.

Внезапно раздался испуганный вскрик. Тревога хлестнула по нервам, в миллионную долю секунды я ощутил быстро приближающуюся опасность. Не рассуждая, метнулся в сторону, действуя только на инстинктах, глаза и все чувства панически обшаривали окрестности, наконец на третьем шаге вскинул голову…

Ноги подкосились от леденящего ужаса: из бездонной голубой выси, где ни облачка, появилось стремительно растущее темное пятнышко, разрослось, я успел сделать еще пять шагов, непроизвольно вскинул голову снова. Страшная тяжесть ударила, как кувалдой по мухе, расплющила, я успел услышать треск ломаемых костей, звон рвущихся жил: стальных и биологических, затем только страшная боль пронзила все тело. Мой мозг расплескало на сотни метров мельчайшими брызгами, а все тело перемололо в муку.

Я вскрикнул в темном мире компьютера, поспешно подключил добавочные сенсоры на спутниках и рассматривал сверху эту чудовищную металлическую глыбу. По Сети сразу же пришло сообщение, что потерпел аварию беспилотный самолет, перевозивший контейнеры с экскаваторами. Один из контейнеров потерян, самолет сумел благополучно приземлиться на ближайшем аэродроме.

Вокруг огромного контейнера бегали человечки, кричали и размахивали руками. Прилетели два крана, подцепили и унесли сперва разбитый контейнер, а потом вывалившийся из него экскаватор. Вернее, куски, что уцелели при ударе. От моего тела остались только быстро высыхающие кровавые пятна, да еще размолотые в муку кости.

Кондрашов вскинул голову, посмотрел в пространство.

– Ну и хрень… ты все видишь?

– А как же, – ответил я раздраженно через микрофон в его ухе. – Ну почему это со мной?

Он похрюкал в задумчивости.

– Знаешь, – сказал спустя минуту, – лучше с тобой, чем со мной.

– Да, – признал я нехотя, – но и мне теперь сидеть здесь… не знаю сколько!

– Это ЧП, – сказал он поспешно, – вина перевозчика грузов. Думаю, он сделает все, чтобы побыстрее уладить все неприятности.

Холдинг «Гэлэкси» прислал своих представителей с неограниченными полномочиями через полчаса. На восстановление моего тела бросили огромные деньги, привлекли лучших специалистов, все проделали вне всяких очередей. Я не знаю, во что это обошлось, но через два часа мое новенькое тело, абсолютно идентичное тому, что было расплющено, готово. Я тут же подключился и перекачал в него абсолютно все из хранилища, вернее – закачал, чтобы не переносом, а понятно, той копией, что держит постоянную связь с тем объемом, что у меня дома.

А вдруг, мелькнула мысль, такой же контейнер обрушился бы и на мой дом? Гавкнулся бы я полностью без шанса на восстановление. Конечно, это паранойя, предполагать, что в нашем благополучном мире такое возможно, но все-таки… не поместить ли хранилище куда-нибудь вглыбь? Поглубже? Да не в бункер, а вообще в толщу земной коры, километров на десять-двадцать…

Смешно, но именно такое предложение я услышал через неделю на техническом совете инженеров. Один из координаторов, основываясь на случае со мной, предложил создать в толще гор подземное хранилище, которое не повредить даже падением гигантского метеорита, наподобие аризонского или тунгусского. Там наши копии, то есть мы сами, будут защищены, а кроме того, находясь в тесном общении, сможем создать некую новую надобщность, некий организм, в котором мы все хоть и являемся неповторимыми личностями, но в совокупности будем представлять Особый организм.

Как муравьи, пояснил он, что сами по себе умеют не так уж и много, у них всего по два-три ганглия, однако как единый организм создали систему ирригации, скотоводство, земледелие, селекцию животных и растений, ведут завоевательные походы, берут рабов и заставляют работать на себя…

Дебаты начались только по одному пункту: как защитить неприкосновенность каждого, чтобы эта Сверхличность не подавила самосознание отдельных особей, это настолько священное право каждого, что ощетиниваемся и лязгаем зубами при любом намеке на возможность ущемления наших священных и, без дураков, в самом деле неотъемлемых прав.

Вообще-то, если хорошенько задуматься, то жуть еще и в том, что я умираю каждый вечер, когда засыпаю. Каждый из нас умирает. Исчезает как личность. Просыпается уже другой человек, обновленный, с иным восприятием мира: «утро вечера мудренее», на все посматривающий иначе, чем смотрел и оценивал вчерашний, который умер в этом же теле.

Я о таком раньше не думал вовсе, да и кто о такой херне думает, но смерть Каролины выбила из колеи настолько, что на многое я с той поры стал смотреть иначе. Резко поумнел, как говорил Михаил, или кукукнулся, как полагал Коля. Во всяком случае, мысли на тему, кто я, как себя сохранить, чтобы выполнить свою Великую Задачу, постоянно долбятся в голову.

Широкополосная связь позволила не просто существовать в двух местах одновременно, но и, самое главное, обходиться без сна. Вообще-то таких, как я, немного, большинство предпочитают ночью спать, но вот Кондрашов, Пескарькин или Ильдер – не спят вовсе не потому, что их долбят гамлетовские вопросы. А просто им и так не хватает времени на все интересное, они не понимают, как можно спать, когда столько новых байм, проектов, путешествий, задач, встреч, тех же развлечений…

2103 год

Самое серьезное препятствие на пути нанотехнологий встало там, где меньше всего ожидали. Как-то само собой ожидается, что и в микромире будут действовать все те же законы, как и в макро, что вообще-то верно, однако некоторые законы, проявление которых ничтожно здесь, там рулят.

Как уже говорилось, если мошка коснется капли росы, то прилипнет так, что не хватит силы оторваться, силы сцепления для крохотного тельца окажутся непомерными, а вот жук оторвется с легкостью. Однако в мире микрочастиц сила сцепления столь велика, что просто не удается отлепить одну деталь механизма от другой.

Первый ассемблер, собранный с титаническим трудом, попросту отказался работать. Движущиеся части механизмов слиплись, и сила моторчиков оказалась недостаточной, чтобы преодолеть силу молекулярного сцепления.

Кондрашов едва не запил с горя, слишком эмоционален, как будто эти трудности не предвидели заранее. Еще двое из светлых умов едва не уволились, решив, что проблему не разрешить, ведь это фундаментальный закон мироздания, не отменить.

– Его не отменить, – согласился я. – Его даже не нужно обходить, мы не маги, а ученые.

– Но как?.. Как?

– Пока не знаю, – признался я. – Но ведь живая клетка работает? А это и есть наномеханизм. Работает исправно, взаимодействует с другими, при необходимости себя ремонтирует, выполняет множество функций. А на нее действуют те же фундаментальные!

Кондрашов задумался, Пескарькин сказал уныло:

– Так то живая…

Я вперил в него нарочито свирепый взор.

– Вы хотите сказать, что живая намного совершеннее того, что создаем мы? И что нам никогда не дотянуться до созданного природой?

Он смешался, умолк, ибо девизом нашего объединения изначально стало «Догнать и перегнать!» созданное природой.

2104 год

В прессе вспыхнула глупая, но очень бурная и местами ожесточенная дискуссия по смене летоисчисления. Крайне левые, а они в любом обществе, потребовали избрать новую точку для отсчета новой эры в эволюции человечества. То, что сейчас привычно и человечек не задумывается, почему именно сейчас тридцатое мая две тысячи сто четвертого года, – еще не значит, что так и должно быть.

Любая точка отсчета – произвольная, ее выбирают люди сообразно своим желаниям. Одно время считали от сотворения мира, но однажды теологи, собравшись, решили взять точкой отсчета рождение Христа, провозгласив новую эру. В России в 7208 году Петр Первый велел вслед за наступающим 31 декабря 7208 года отмечать 1 января 1700 года, и тем самым и летоисчисление России перевести на новый лад. Мусульмане ведут летоисчисление от рождения Мухаммада, сейчас по их календарю на шестьсот лет меньше, чем по нашему. У китайцев, иудеев и японцев свои календари, так что не пора ли установить для всего человечества, к примеру, год принятия бессмертия как начало новой эры.

Дискуссия была громкая, трескучая и довольно глупая. Это не значит, что обречена на провал, мы все знаем, как часто энергичные дураки продвигали в жизнь такие решения, что умные только разводили руками в замешательстве: как, мол, в наше время возможны такие дурости?

Однако в этом случае основная масса населения осталась за порогом, а энергичных крикунов быстро образумили трезвые головы. В мире было четыре цивилизации: но только одна из них, христианская, породила науку и технологии, что привели к нынешнему расцвету и бессмертию. Так что пусть летоисчисление идет от «рождения Христа», это его заслуга, что существуют наноботы, города на Марсе и прочих планетах, полеты к звездам и настоящее бессмертие.

2105 год

Белый, словно вырезанный из мела, город красиво и гордо возвышался под ясным синим небом. Я залюбовался на точеные башни, купола, изящные обводы зданий. Архитектор вроде бы строил нечто сказочно-архаическое, однако стиль ультрасовременности просматривается неуловимо и в изящных обводах зданий, чем-то напоминающих сверхскоростные автомобили или поезда, в далеко выдвинутых нависающих балкончиках – такое возможно только при наличии сверхпрочных материалов.

Все дома вырастают из абсолютно ровной и зеркально чистой поверхности, словно из стоячей воды. Нет разделения на тротуары и проезжую часть, как нет улиц или площадей, я рассмотрел внизу несколько деревьев причудливой формы, поднимаются прямо из этого стекла. Прохожих почти нет, город сделали на вырост, прошмыгнули две-три машины. Открытые, одноместные, хотя не сомневаюсь, что и здешние анахореты пользуются новейшими технологиями, и любой автомобиль в состоянии как стать двухместным, трех– или пяти-, так и отрастить крылья и взмыть в небо.

Кондрашов повернул машину и нацелил ее прямо в белоснежную стену, где под старину разрисованы сказочные сцены, не то Тутанхамон разрывает пасть крылатому льву, не то Гильгамеш борется с Энкиду. Я невольно напрягся, когда стена стремительно придвинулась, но на миг образовалась дыра, подернутая мерцающей пленкой псевдореальности, мы влетели в просторное помещение, челнок мягко опустился на пол, крышка исчезла, а сам он быстро собрался в пластинку размером с древний брелок флэш-памяти.

Кондрашов протянул руку. Пластинка подпрыгнула и мягко легла в требовательно раскрытую ладонь. Он сунул в нагрудный карман, глаза быстро бросали по сторонам раздраженные взгляды.

2106 год

По воздуху неспешно плывет со скоростью гигантского дирижабля некое образование, похожее на исполинский гриб с массивной шляпкой и непомерно раздутой ножкой. Пятнистое, как далматинец, только каждое пятно размером с газгольдер, а на шляпке, довершая сходство с грибом, отростки, такие я видел на некоторых грибах.

Вообще-то глаз везде ищет знакомое, чуть позже я понял, что ничего общего с грибом нет, это скорее гигантская медуза, разве что щупальца втянула, движется хоть и со скоростью дирижабля или воздушного шара, но прет навстречу воздушному потоку. Стали заметны мириады электрических разрядов по всей поверхности, так отводят излишки накапливающегося статического электричества.

Кондрашов сказал с беспокойством:

– Не нравятся мне их эксперименты с темной материей…

– Насколько серьезно? – спросил я.

– В смысле, с достигнутым? Не очень-то. Расколоть никогда не смогут, это все равно, что средневековые алхимики сумели бы построить хотя бы холодильник…

– Так в чем проблема?

Он сказал раздраженно:

– Они не понимают, что может так рвануть, мало не покажется… Нет, понимают, а это еще хуже! Это же люди старой закалки, для которых жизнь не дорога, в постели умирать стыдно, дохнуть нужно на бегу, и все такое. Мы уже и так запретили им приближаться к населенным пунктам. Хоть к трансчеловекам, хоть и к «простым».

– Протесты были?

Он отмахнулся.

– Постоянно. Напирают на то, что ущемляем их права. Но тут промахнулись, их дурацкие законы насчет равенства и политкорректности… вот была чушь, а?.. не срабатывают. Им объяснили на пальцах, что можно, а что нельзя. Если хотят полнейшей и абсолютной свободы, можем переселить их, скажем, на Венеру. И пусть делают, что хотят.

Я прищурился.

– Неужели насчет Венеры нет планов?

– Есть, – признался он со вздохом, – но ради такого дела можно отдать ее всем этим недовольным.

Я подумал, предположил:

– Полагаю, они выдвинули контрпредложение. Даже знаю какое.

Он сказал хмуро:

– Зная вас, не удивлюсь.

– Они предложили, – сказал я с расстановкой, – оставить их жить, как они хотят, а самим нам убираться хоть на Венеру, хоть на Марс, а хоть вовсе к чертовой матушке.

Он вздохнул.

– Угадали. Хуже того, что мы где-то чувствуем их правоту. По нашим нормам вроде бы проще смахнуть их с лица земли, как тараканов, а ведь возимся, нянчимся… Видимо, в самом деле придется рано или поздно оставить им Землю…

– Да и всю Солнечную систему, – добавил я. – Даже будучи «простыми», они рано или поздно поставят собственные городки на Луне и Марсе. А там начнут перебираться и на другие планеты. Мы уже будем разламывать «черные дыры», менять фундаментальные законы Вселенной… а то и всю Вселенную, а они как раз начнут строить первый город на Марсе.

2107 год

В Солнечной системе кипит работа. Из-за отсутствия единой координации одновременно осуществляют самые противоречивые проекты: корпорации «Конунг» и «Дельта-9» строят сферу Дайсона, заключив в нее и Марс, а Юпитер с Сатурном решили разобрать на составляющие, одновременно трансконтинентальный синдикат Зендауса начал спешно возводить города на перестроенных астероидах: на них группы энтузиастов могут хоть путешествовать по Солнечной системе, хоть отправиться в далекие странствия к звездам, а то и к другим галактикам.

Институт высоких энергий заявил о начале строительства опытного образца межзвездного туннеля, который, по расчетам, позволит двигаться через темную материю с нулевым временем, а Центр имени Леонардо объявил о создания первого аккумулятора темной энергии.

2108 год

Этот город показался мне сверху платой суперкомпьютера: все здания укладываются в четыре-пять типов зданий, все одинаковой высоты, дороги геометрически правильные, везде присутствует холодный разум, тем не менее во всем чувствуется некая красота: беспощадная, выверенная, точная, не признающая слабостей, ужимок и дешевого кокетства.

Кондрашов указал вперед, и я понял, что там не рельс торчит из земли, это исполинское здание, до которого нам еще лететь и лететь… Он добавил скорости, рельс начал увеличиваться, я рассмотрел сотни одинаковых окон на каждом этаже. Не знаю, сколько тысяч этажей, но и в этом немыслимом здании все та же красота строгой геометрии.

– И все-таки чувствуется, – сказал Кондрашов с иронией, – что строили «простые».

– Как?

– Этажность, – пояснил он.

Я кивнул, он прав. В мое время все еще шла битва за этажи, это было престижно и демонстрировало уровень технической мощи: выстроить дома выше, чем в соседних странах, что все рассматривались как соперники.

2109 год

Над Землей по круговой орбите двигалась громадная космическая станция, яркая, сложная, еще совсем новенькая, но, увы, уже оставленная экипажем. Правда, правительства «простых» сообщили, что снова начнут исследование космоса, однако даже «простые» понимают, что их исследования и даже будущие открытия – вчерашний день этих ужасных монстров, проклятых омерзительных трансчеловеков. Но не принимать же подачки там, где можно и должно двигать науку собственными силами?

– Пусть двигают, – сказал Кондрашов. – В радостной надежде, что мы то ли вымрем от своих экспериментов, то ли убьем друг друга, то ли сойдем с ума все разом… А вот они будут жить и поживать. Как варвары в разрушенном Риме.

– Пусть, – согласился и Пескарькин. – Все лучше, чем утопать в виртуальных грезах и все грести под себя новых и новых баб.

Кондрашов хмыкнул.

– Если бы только баб.

– А кого еще?

Кондрашов посмотрел на него укоризненно. Последние табу пали давно, среди «простых» мало таких, кто все еще придерживается каких-то условностей.

2110 год

Абсолютным большинством голосом приняли Закон о Минимальном Вмешательстве. Конечно, как всегда, с опозданием. Даже не уточнялось, что за минимальное вмешательство, все прекрасно понимают, о чем речь. Последние недели ньюсы трясет волна сообщений о генетических изысках дизайнеров, о соревнованиях модельеров, что перестраивают свои тела и тела своих манекенщиц, сообразуясь не с необходимостью, а руководствуясь «свободой творчества».

Как бы мы ни чувствовали себя гадами, что наступаем на горло творчеству, но запретили все эти работы. Одно дело – наряжать длинноногих красоток и мускулистых ребят в причудливые костюмы, другое – изменять их организмы, руководствуясь только «творческими соображениями и дерзкими замыслами».

Даже одежда меняет человека, он в деловом костюме начинает вести себя иначе, чем в спортивном или пляжном, а в генетически измененных телах, переделанных только в целях творчества, что значит – как можно причудливее и невероятнее, кто знает, какими вывихами будет обладать психика. Во всяком случае, из полутора миллионов проголосовавших лишь сто двадцать против, и еще четыреста воздержались, ссылаясь на малоизученность последствий.

Последствия, как правильно сказал Кульнев, председатель Координационного Совета, могут быть только катастрофическими. Сейчас просто взрывообразный рост новых технологий, крупных открытий, изобретений. За всеми даже не уследить, не то что изучить последствия, потому выбираем трусливенький путь, как нас обвиняют, да, трусливенький путь шараханья от всего неизвестного… которое не является приоритетным для развития.

Более того, сказал Кульнев, он вынужден поставить вопрос о полном подключении всех трансчеловеков к Сети. Полном и постоянном. Это предусматривает постоянное сканирование Контроля за всеми мыслями и действиями. Частная жизнь, естественно, остается неприкосновенной, но Контроль будет моментально реагировать на ключевые слова, мысли и символы, что грозят человечеству неприятностями.

Я морщился, пережидал шум. Трансчеловеки, а галдят, как стая рассерженных ворон. Все по-дикарски отстаивают право на неприкосновенность, забывая, что дикарь мог дубиной убить двоих-троих, пока его повяжут, а трансчеловек в состоянии уничтожить все человечество. Значит, у нас только два пути: либо добровольно лишить себя власти и вернуться в первобытное общество, либо позволить следить за каждым своим шагом и даже словом.

Ватрохин, самый горластый, потребовал, чтобы функции надзора были переданы Искусственному Интеллекту. Тот будет реагировать только на ключевые слова, в наших стыдных тайнах копаться не станет. Но, конечно, для надзора за Искусственным Интеллектом, за ним тоже нужен глаз да глаз, необходимо создать контрольный орган, во главе которого он готов встать.

Я видел, как тихо бесится Кульнев, поползновения Ватрохина видны невооруженным глазом, наконец он попросил минуту внимания.

– Я что-то не понял, – сказал он рассерженно. – Простите, о каких таких стыдненьких тайнах идет речь? Мы все последнее столетие подготавливали народы к нынешней открытости! Еще в двадцатом веке похерили необходимость действенности и всех проблем с ее отсутствием, в двадцать первом женщины стали открыто говорить о менструации и проблемах секса, исчезло такое явление, как подглядывание за раздевающимися женщинами, а внедрение добавочного зрения вообще сделало необходимость одежды устаревшей фикцией. Никто не стыдится даже дефекации, что когда-то было табу и всячески скрывалось, как будто эта естественная потребность организма, без которой никто не в состоянии жить, – нечто преступное. Сейчас уже скрывать нечего… если это не касается подготовки преступлений. У вас есть возражения? Я имею в виду серьезные возражения?

Ватрохин открыл и закрыл рот. По его злому лицу я видел, что возражений воз и маленькая тележка, однако надо их выстроить так, чтобы звучали убедительно. Общие туманные слова о неприкосновенности частной жизни не проходят: все и рады бы их выполнять, если бы на другой чаше весов не возможность погибнуть всему человечеству разом.

– Это нельзя решать сейчас, – заявил он наконец. – Я предлагаю собраться через неделю… а лучше, через месяц, чтобы очень подробно обсудить все аспекты проблемы.

Кульнев ахнул:

– Через неделю?.. да мир может погибнуть через три дня!

Ватрохин сказал величественно:

– Вы сгущаете краски. И недооцениваете мудрость человечества и его способность принимать верные решения. Я требую поставить на голосование мое предложение.

Кульнев сказал зло:

– Хорошо. Я также ставлю на голосование: собраться всем через полчаса! И принять этот Закон. В старину важные вопросы могли откладывать на год-два, чтобы «подготовить материалы и принять взвешенное решение», но сейчас в счет идут даже не дни – минуты!

Я дергался, следил за голосованием, сам первым подал голос за предложение Кульнева. От сердца отлегло, когда почти полтора миллиарда голосов были за полный контроль. Специально уточнялось, как язвительно сказал Кульнев, «для тупых», что это не контроль над личностями, это контроль за возможностью причинить большое зло. Вы, господин Ватрохин, вольны украсть у соседа булочку или тайком пнуть его собачку, Контроль этого даже не заметит, сие ваша частная жизнь, но он моментально среагирует, как только попытаетесь создавать на кухне термоядерную бомбу…

2111 год

Я ощутил короткий зов, моментально идентифицировал, хотя ни разу не разговаривал и вообще не общался с Кульневым, координатором планетарных преобразований: все ключи и коды хранятся в памяти.

– Да, – ответил я. – Слушаю.

На расстоянии двух шагов возникла крупная человеческая фигура.

Он сказал отрывисто:

– Простите, что не в мыслеформе…

Я отмахнулся.

– Пустое. Я сам из допещерных, для меня старая добрая голография – самое то. Слушаю вас.

– У нас есть к вам вопросы, – ответил он. – Вообще планируем построить на Плутоне завод по производству специализированных наноботов. Нужна ваша консультация…

Он умолк, глядя пытливо. Я ответил вежливо:

– Смотря по каким вопросам. Вы знаете, мое время дорого.

– Мы оплатим, – ответил он небрежно. – Кроме консультации, есть и еще одна сладкая морковка для вас.

– Слушаю с интересом, – ответил я.

– Вы уже догадываетесь, – сказал он так же отрывисто, – мы намерены поручить это тем, кто специализируется на их изготовлении.

Сердце мое забилось чаще. Я спросил, стараясь не выказывать особого интереса:

– Вы имеете в виду корпорации Pendor, Donsk или New-Wasuks? Это самые крупные производители наноботов.

Он смотрел на меня неотрывно.

– А вы?

– Мы даже не входим в первую десятку, – ответил я откровенно. – Так, разве что в двадцатку.

Он покачал головой.

– Мы навели кое-какие справки. Вы – та фирма, где первыми нашли верную дорогу. А остальные лишь подсуетились вовремя и опередили вас. Они уже ничего не вносили принципиально нового в конструкции наноботов, лишь мелкие улучшения, а вы за это время семь раз меняли саму концепцию. Спустя какое-то время они подхватывали ваши наработки и тиражировали…

Я скромно промолчал, но внутри разлилось тепло. Приятно, когда замечают.

– Если примете наше предложение, – сказал он, – мы хотели бы на месте обсудить условия.

Я послал сигнал сдержанного удивления.

– На месте? У вас какие-то особые места?

Он загадочно удержал паузу на долгую миллисекунду, давая мне построить догадки. Ведь с современными средствами связи можем собраться прямо здесь через две-три миллисекунды и подробно обсудить любые проблемы. Не важно, где на самом деле наши тела в этот момент: на работе, в виртуальных мирах, на пляже или на дне океана среди водорослей и диковинных рыб.

– Да, – произнес он с рассчитанной задержкой, – мы хотели бы поговорить там же, где будет строиться фабрика. На Плутоне.

Я охнул.

– Шутите?

Он покачал головой.

– Нет.

– Да на кой хрен… нам что, здесь не Плутон? Какая разница?

Он помедлил, прямо посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что в черных, как бездны космоса, зрачках зажглись звезды.

– Мне кажется, – сказал он опять с задержкой, но на этот раз без расчета на эффект, я это чувствовал, он в самом деле с трудом подбирал слова, стараясь выстроить их поточнее, – там нечто особое… надо ощутить… мы посоветовались… и хотя это дорогое удовольствие, но совещание решено провести прямо на Плутоне. Еще один плюс к тому, чтобы поручить это вашей фирме: вы принимаете решения достаточно быстро, не затягиваете, а потом не меняете своих указаний, что вызвали бы дорогостоящую перестройку всего производства. Да и всего нашего городка.

Я сказал хмуро:

– Понимаю, мне не придется добираться до Плутона девять лет, как «Новым горизонтам», но все-таки туда путь долог…

– Радиолуч вас не устроит? – спросил он деловито. – Ваше сознание считывается в передающей камере, луч пронзает пространство, а там, на Плутоне, мгновенно записывается в чип, управляющий телом. Обещаю, будет создана точная копия вашего организма!

Я поколебался, все верно, так и предполагается путешествовать между мирами, но все же покачал головой.

– Нет, не устраивает.

– Почему?

– У меня пунктик, – объяснил я, – тараканы в голове. Мне будет казаться, что вы сняли копию и переслали ее, а оригинал в этом случае уничтожен… А на Плутон прибудет копия. Как, конечно, все равно, вы не видите разницы, но это буду уже не я, а моя абсолютная копия!

Он наклонил голову, подумал, кивнул.

– Хорошо. Вы – VIP-персона, к вам другой подход, для вас другие условия. На вас распространяются привилегии, которыми пользуются не больше двадцати человек на планете.

– Ого, – сказал я.

– Да-да, таков ваш настоящий рейтинг. Так что для вас мы можем активировать «Темная-2».

Я спросил настороженно:

– Что это?

– Темная энергия работает, – объяснил он. – Правда, пока только так… но со временем заставим делать все. Установка расположена рядом, на Луне, хотя это несколько глупо. Если уж рванет, то ничего не останется не только от Луны с Землей, но и от всей Солнечной. Конечно, в ближайшее время поместим на астероид и выведем за пределы Солнечной системы. А пока добро пожаловать на Луну!

На Луне я не стал рассматривать пугающие красоты и странные перепады между светом и тенью, где в тени исчезает все, что туда попадает, сразу прошел в Главный купол. Меня встретили почтительно, я в самом деле VIP, просто никак не привыкну, начали готовить установку, а я созерцал на экранах ближний и дальний космос, каким он видится отсюда.

На одном огромный астероид, способный одним толчком уничтожить всю жизнь на Земле, но сейчас не угрожает, ползет себе мимо… во всяком случае, так кажется, а на самом деле мчится куда быстрее любого скачущего коня или трансконтинентального экспресса, о которых вспоминаем, когда нужно назвать скорость огромной, ну просто огромнейшей. И быстрее любого реактивного самолета, но на экранах – едва ползет, главное же – и в ближайшие миллионы лет не подойдет на угрожающую дистанцию. Я посмотрел на него без интереса, отвел взгляд, а когда взглянул снова, почудилось, что он окутывается некой дымкой, словно мерцает некое подобие атмосферы.

Приставленный ко мне инженер что-то рассказывал весьма почтительно, я слушал краем уха, но запоминал все, у меня восемнадцать видов памяти, ничто не пропадет, но пустяки отправляются в дальние закрома, у меня жизненно важный вопрос, как раздеть бабу в новейшей байме Strip daughter Lula, не заслонит проблему взаимодействия квантового занавеса с наноботами внутриядерного мира.

Через полчаса, когда установка набрала мощность и начались последние приготовления к броску через пространство, я ощутил какими-то новыми чувствами изменение далеко в небе, вскинул взгляд. Безобразную глыбу астероида с одной стороны нечто невидимое срезало, как циркулярной пилой, тут же отполировало до блеска. Я рассматривал с предельным увеличением, но увы, мое зрение пока что уступает телескопу Гейбла, а подключаться ко всемирной сети мониторинга не стал, не так уж мне и нужно, что делается на астероиде. Только и понял, что час назад его достигла туча наноботов, они быстро размножились там, подготовили площадку для какого-то строительства. Ах да, еще глыба теперь не кувыркается, явно там планируют поселиться «простые», для них очень важна привязка к одним и тем же ориентирам.

– Это тоже интересно, – сказал инженер вежливо, он наконец сообразил, что я слушаю его больше из вежливости, – вон нечто подобное…

Далеко в небе двигается блестящая точка, я приблизил ее взглядом, странный блестящий шар, внутри – широкая глыба, в которой я узнал еще один преображенный астероид, двигается по орбите медленно и величественно. Шар, похоже, наполнен воздухом, я быстро просмотрел спектральные линии, все верно: «простые» отправились в космическое путешествие. На выровненной поверхности настоящий город: высотные дома, небоскребы, нечто скопированное с Нью-Йорка, Лондона и Парижа.

Если присмотреться, то увидел бы, наверное, настоящие автомобили, а то и кареты, запряженные лошадьми. Есть люди, которые не приемлют прогресс категорически. Им милее жить в прошлом, вот и живут, закрывая глаза на то, что атомные установки дают энергию и тепло, синтезируют продукты… даже если там все получают на оранжерейных грядках, то без современной селекции хрен бы эти грядки накормили целый город!

Правда, в ночи город в самом деле красив: здания строили по единому проекту, нет двух одинаковых. Все гармонично и подобрано, при всем разнообразии и разбросе стилей чувствуется единый вкус и гениальная задумка строителей насчет создания города будущего. Хотя бы на отдельно взятом астероиде. Который, понятно, они могут провозгласить независимым государством, а то и независимой планетой.

Инженер включил еще два экрана, молча кивнул в их сторону. Еще два таких же астероида, заключенных в хрупкую с виду оболочку, удерживающую атмосферу. На обоих такие же города, хотя там поработали уже другие архитекторы. Все три намерены отправиться в космическое путешествие? Я зябко передернул плечами. В самом деле безумцы, ведь даже такая оболочка из сверхпрочного перестроенного стекла, в сто тысяч раз более прочного, чем лучшая сталь тех времен, уступает оболочке, которой защищена Земля: атмосфера надежно уничтожает практически все метеориты и болиды, лишь миллиардная доля самых крупных прорывается к поверхности, растеряв в борьбе с воздухом девять десятых объема и девяносто девять процентов ударной мощи.

– Их не исправить, – сказал инженер, верно угадав мои мысли. – Логика в столкновении с верой проигрывает всегда.

– Пусть живут, как хотят, – согласился я. – Мы им предоставляем все, что запрашивают. Для них теперь – рай. Пусть пользуются, лишь бы нас не пытались заставлять жить по их доисторическим нормам.

Астероид уплыл в сторону, теперь в черноте космоса медленно двигалась, освещенная с одной стороны, безобразная громада звездолета. Вернее, двигалась вместе с Землей, а так вообще-то висела над планетой в одной точке. Люди поднимались с помощью космического лифта, мы с Кульневым рассматривали его, приближая настолько, что иногда заглядывали даже во внутренние строения. Огромный, как целый город, миллионы тонн перестроенного металла, двенадцать сверхмощных двигателей, сама силовая установка занимает треть корабля, обшивка построена из трех слоев металла с уплотненными ядрами, такой плотностью обладает разве что материя в нейтронных звездах.

– Сколько там огородов, – произнес Кульнев, фыркнул, дернул плечами. – Они даже коров с собой везут…

– Не смейся, – сказал я. – Это же наши предки.

– Я не смеюсь, – возразил он. – Просто дивлюсь… Это же все равно что застали бы крестоносцев, а то и римлян с персами.

– Не все принимают новое, – сказал я. – Не знаю, успел ли ты застать еще эпоху компьютеров, а ведь это было совсем недавно, так вот старшее поколение их так и не признало! Юмор ситуации был в том, что старшими менеджерами и генеральными директорами в то время были те же восемнадцатилетние парни, что и рядовые работники. А старшее поколение – либо на калькуляторах, либо на пишущих машинках…

– Застал, – ответил он. – Правда, в самом смутном детстве.

– Так вот, – сказал я, – для того природа и ввела обязательность смерти. Чтобы старое поколение уступало дорогу новому. А то мы так и жили бы без компьютеров! Да что там компьютеры, не было бы ни паровозов, ни парусных кораблей, ни даже каменных топоров…

Он посмотрел на меня в глубокой задумчивости. Я видел, что за вопрос у него зреет, но в это время от установки донесся короткий звонок, блеснул свет. Инженер сказал с облегчением:

– Готово.

Тяжелая бронированная дверь исполинского агрегата распахнулась, вышли пятеро в защитных одеждах. Я чувствовал устремленные на меня любопытные взоры, не часто видят персон моего ранга.

Инженер почтительно провел меня вовнутрь гигантского колпака. Всеми сенсорами я ощутил присутствие звездных энергий, душа ужаснулась, но я молча встал на предложенную площадку из ребристого металла.

Инженер сказал торопливо:

– Постарайтесь сосредоточиться… замрите, ни единого движения…

Вдруг зачесался нос, рука дрогнула в инстинктивном жесте взлететь вверх и поскрести ногтями. Вовремя сдержался, в голове одна доминирующая мысль: а будет ли считаться движением, если шевельну крыльями носа или хотя бы пошлю туда порцию крови… в это время полыхнул свет, я ощутил сильнейший жар.

Подошвы так и не отрывались от поверхности плиты, но со всех сторон хлынули совсем другие запахи, звуки. Я под куполом такой же формы, только поменьше, свет чуть тусклее. С лязгом распахнулись металлические двери, в зал вбежали техники, за ними шел улыбающийся Кульнев.

Он еще издали, как генсек, принимающий гостя, протянул руку и пошел с нею ко мне, так ходил Коля, держа ладонь как лезвие меча с широким оконечьем.

– Ну как? – спросил он весело. – Недолго?

Я взглянул на часы, перелет длился сотую долю секунды, потом под ноги. Плита та же, только по краям оплыла от страшного жара. Кульнев перехватил мой взгляд, кивнул.

– Да-да, ее захватило с вами. Пока так, потом отладим. Добро пожаловать на Плутон!

Мы вышли из купола, оказавшись на площадке, взметнувшейся на километровую, если не больше, высоту. Под оранжевым небом с быстро бегущими темными волнами, похожими на всплески темной материи, раскинулся дивный город, при взгляде на который по всему телу пробежала дрожь. Здесь не выравнивали почву, то ли сил не хватило, то ли спешили: кварталы стоэтажных домов дивной формы поднялись на островах, особенно плотно застроен центральный: ни одного дюйма свободной почвы, некоторые вырастают из жидкости, то ли жидкого гелия, то ли метана.

Среди знакомых по форме зданий, похожих на поставленные столбиками карандаши с остро заточенными кончиками, попадаются и менее привычные цилиндрические колонны, взметнувшиеся на километровую высоту, верхушка у них в виде глубокой перевернутой тарелки, но есть и совсем странные, словно их строили не люди, а то ли разумные насекомые, то ли мыслящая плесень – я смотрел и смотрел, не в силах проникнуться замыслом и ощутить в не укладывающихся в сознании линиях красоту или рациональность замысла.

Мир внизу тоже словно залит расплавленным золотом, все время кажется, что за горизонтом вселенский пожар, в котором сгорают звезды и сами галактики, сердце начинает стучать тревожнее, а температура сама по себе поднимается, будто готовит организм к отражению внезапной атаки.

– Красота, – сказал я. – Вообще-то я глух к красотам живописи… от рождения. Как и к музыке. Но сейчас у меня в самом деле душа поет и машет крылышками! Даже не думал, что во мне такое есть.

– Душа?

– Крылышки, – ответил я. – Чувство прекрасного. Или оно не желало просыпаться, когда мне предлагали восхищаться всякой примитивной ерундой? Работами древних египтян, каких-то дохлых эллинов или вечно пьяных художников прошлых веков?

Он сказал серьезно:

– Вы не один такой. Видимо, эволюция заранее готовилась к такому скачку. Тот, кто восторгается разными тицианами, тот никогда не дорастет до понимания этих красот… Ладно, давайте к делу. Хотите взглянуть на площадку, где планируем построить установку, о которой я вам говорил?

– Да, хотелось бы.

– Нам сюда.

Вообще-то при слабой гравитации Плутона можно просто спрыгнуть, но так спускаться будем до вечера… который наступит через восемнадцать лет, а капсула скоростного лифта мягко загудела, взвыла, и через две минуты створки распахнулись. Замерзший метан легонько хрустнул под ногами, Кульнев пошел рядом, готовый поддержать меня, если допущу промах, но я и сам постоянно соразмерял движения с малым весом, ведь Плутон даже меньше Меркурия, хотя все равно при каждом шаге чуточку приподнимало над поверхностью.

Я напоминал себе, что сейчас день, а та яркая звездочка над горизонтом – наше Солнце, настолько далекое, что не греет и даже не светит.

Кульнев указал в темное небо.

– А теперь взгляните, как вы можете…

Я добавил весь спектр, восторг пробежал по жилам. Вообще-то по нейронной сети, но ладно, пусть жилам. И воспламенил сердце. То самое, которое рисуют в форме червового туза, а в моем случае в самом деле – пламенный мотор. Мы привыкли считать, что за Плутоном – конец Солнечной системы, пустота, настоящая пустота, ведь между планетами хоть какой-то мусор иногда пролетает, всякая там пыль, метеориты, астероиды, не зря же называем малым космосом в отличие от Большого, который открывается здесь…

Но миллиарды крупных астероидов и триллионы мелких собрались вокруг Солнечной системы в такое же кольцо, как вокруг Сатурна. Но только эти астероиды намного крупнее, теперь понятно, что сам Плутон со своим спутником Хароном вполне мог быть просто выдран из этого кольца и стал девятой планетой Солнечной системы, когда приблизился слишком близко, а остальные не стали только потому, что держатся на почтительном расстоянии, но сколько их…

– Бесподобно, – прошептал я в благоговении. – Это почище всяких северных сияний… Какая красота!

– Это не простые астероиды, – сказал он гордо. – Они все старше Солнечной системы, так как пережили тех несчастных собратьев, которых гравитация стащила в кучу, заставила расплавиться и образовать Солнце, а затем и все планеты.

– Собираетесь исследовать?

Он отмахнулся.

– Опоздали. Сейчас, когда в состоянии воспроизвести любой элемент и создать сотни тысяч новых, что нам состав этих глыб? Только чисто академический интерес. Нет, начинаем разворачивать энергетическую глыбу, чтобы попробовать пробить туннель в темной материи.

– С помощью этой же темной энергии?

Он вздохнул.

– Не дразните. Темная энергия – это такая бездна, а мы только всматриваемся в нее сверху, не зная, как зачерпнуть. Пока только облизываемся.

– А как я сюда попал?

Он вздохнул еще горестнее.

– Это темная материя, а не энергия. Да и то это все, что умеем. Признаемся, эффект был открыт случайно, выясняли совсем другое. А вот если еще и энергию… Для того, собственно, и строим здесь станцию. Если получится, вы даже не представляете, что нас ожидает!

Я смолчал. Зря Кульнев полагает, что не представляю. Всю историю человечества люди бредили идеей двигаться быстрее, дальше, еще быстрее. Бессмертие бессмертием, но если эксперимент с расщеплением темной материи удастся, то можно будет в считаные секунды дотягиваться хоть до близких звезд, хоть до дальних, а можно и до галактик, если на пути не напарываться на какие-нибудь трещины в пространстве, скалы, надолбы.

– Хорошо, – сказал я. – Вы рассказывайте, какими особенностями должны обладать наноботы, созданные специально для вас, а мы пока посмотрим место.

Под ногами слабо похрустывает рыхлая коричневая корка из метана и азота, все-таки похрустывает, хотя я здесь вешу меньше майского жука. Время от времени напоминаю себе, что здесь вообще-то минус двести тридцать три, а подошвы сминают снежок не из воды вовсе. Однако удивления все нет, как-то не могу вообразить необычность этого мира, разве что тяготение ни к черту да горизонт совсем рядом, здесь уж точно никто бы не сказал, что земля плоская.

Планета вся в синих тонах, небо тоже темно-синее, Солнце выглядит всего лишь более яркой звездой. Из океана застывшего метана торчат длинные узкие шпили скал. Даже не берусь угадывать, из чего они, на некоторых плоские площадки, то ли для транспорта, то ли для будущих корпусов заводов. Опоздали: это для нас, трансчеловеков, день давно пройденный. Новые технологии развиваются быстрее, чем успевают построить корпуса для самых что ни есть современнейших производств…

Это разве что для «простых», если те все-таки доберутся до Плутона. А мы создаем все нужное прямо из любой материи, просто перестраивая ее структуру.

Кульнев водил рукой и объяснял, где построят корпуса, лаборатории, где разместится сама установка по расщеплению темной материи. Плутон избран из-за удаленности от Земли, дескать, если здесь рванет, то на Земле успеют принять меры, погасят волну хаоса, кроме того, уникальность самого состава Плутона обеспечит легким топливом, а ничтожная масса не влияет на точную фокусировку сдвоенной настройки.

– Когда будут готовы предъявляемые к наноботам требования? – уточнил я.

Он улыбнулся.

– Уже готовы.

– С вами хорошо работать, – сказал я. – Давайте.

Он кивнул, и тут же я получил в оперативную память большой пакет со спецификацией всех последних наноботов, в половине из них были отмечены те возможности, которые эти плутоняне хотели бы получить в сконструированных именно для них этих механических микробах.

– Все… возможно, – ответил я, после длинной паузы в три секунды. – Правда, это вам влетит в копеечку.

– Мы экономные, – усмехнулся он, – но нам выделили немалые средства. Плюс – большие гранты. Так что, думаю, сторгуемся.

Еще один астероид медленно и величаво плывет в пустоте. Мы видели только одну сторону, освещенную Солнцем, вторая остается невидимой для обычного человеческого зрения, потому я подключил дополнительное. Астероид заблистал во всей красе, яркий, праздничный. Кульнев не стал окружать его со всех сторон непроницаемым шаром, видимо, из эстетических соображений.

В самом деле бесподобно: коричневая глыба камня, верх ровно срезан, на нем блестящий купол, основанием входит в почву. А сквозь прозрачную стену гордо вздымаются корпуса не то жилых домов, не то научно-исследовательских институтов. Зданий не больше десятка, сдвинуты в одну группу, сомкнулись стенами. Если кому нужно место для велосипедных прогулок, есть чуточку пространства между стенами зданий и блестящей стеной купола. Там даже что-то зеленое, вроде невысоких деревьев.

В нижней части каменной глыбы блеснули металлом два широких туннеля. Понятно, транспорт паркуется сразу на подземной стоянке, под зданиями. Стандарт, что пришел со времен домов с подземными стоянками для автомобилей.

2112 год

На высоте десяти миль, мерно взмахивая мерцающими крыльями, летит исполинская птица. Я сперва рассмотрел только гигантский размах крыльев, но не увидел туловища, удивился. Взглянул пристально, охнул.

«Птица» состоит из десятков тысяч плоских пластин размером со старинный кусочек картона для проезда в метро. Все они двигаются, подчиняясь общему движению, словно в самом деле наклеены на незримые крылья, их намного больше там, где крылья сходятся, там вроде бы трехмерный рой, а дальше крылья истончаются, а почти сомкнутые краями пластинки там отстоят одна от другой на расстояние в три своих размера.

– Что это? – спросил я. Порылся в памяти, но не обнаружил, кто-то не успел сбросить информацию об этом образовании, повторил: – Что это за чудо?

Кондрашов всмотрелся, покачал головой.

– Все-таки сделали… Я слышал, что некоторые горячие головы хотели вообще отказаться от человеческого облика. Молодежь… Значит, успели до того, как мы установили запреты.

– Закон обратной силы не имеет?

Он подумал, сдвинул плечами.

– Мы не крючкотворцы. Если будет какая угроза, отменим. Но пока вроде бы эти заняты собой, дизайнеры хреновы. Будем присматривать.

– Успеть бы вовремя, – буркнул я. – В таких телах может психика вообще сдвинуться.

– Успеем, – заверил он, повторил: – Мы не крючкотворцы. Если появится хотя бы намек на угрозу, сразу же… надо проверить, подключены ли к Контрольной Службе… Если нет, то это повод, чтобы уже сейчас опустить их на землю и повязать…

Он на пару долгих секунд задумался, глаза стеклянные, затем сказал с облегчением:

– Да, все на полном контроле. Просто дурь играет, оригинальности захотели. Я угадал, там половина из общества дизайнеров. Не понимаю, что в их телах-пластинках замечательного? По мне это тот же «Черный квадрат» Малевича. Который, кстати, как я рассмотрел недавно, и не квадрат вовсе.

2113 год

Дважды переносил захоронение, ибо планету стремительно перестраивают, поверхность уже порекопана вся трижды. Уже взялись разрушать «бесполезные» горные хребты, орошать пустыни, а среди непомерного Тихого океана поднимать обширные острова. Пока что острова, но уже есть осторожные расчеты по сотворению огромного материка, который ляжет таким образом, что не затронет сложившиеся теплые течения.

Наконец просто забрал косточки, уцелели даже клочья одежды, наплакался едкими слезами, сложил все в металлический сосуд и еще раз повторил свою клятву.

Которую никогда не забываю.

2114 год

Кроме той огромной армии наноботов, что выпущены для преобразования поверхности планет, еще миллиарды охотятся за кометами и астероидами, разбирают на составные и собирают уже в виде космических станций, что и станциями называть неловко – огромные города в невесомости, равные по размерам Парижу или Лондону.

Сегодня Кондрашов вдруг остановился перед окном, охнул. Когда он наклонился к нижнему ящику, за окном был город треугольных небоскребов, похожих на старинные трехгранные штыки, а когда выпрямился – за окном в дикой красе раскинулся фантастический мегаполис, где каждое здание вознесено на прозрачном стержне на дикую высоту, к тому же все здания абсолютно круглые, идеальные шары, и если бы не диаметр в тридцать-сорок километров, там жить было бы неуютно.

– Да что же они вытворяют, – выдохнул Кондрашов с сердцем. – Я ж не успеваю ахать!

– Нанотехнологии в действии, – заметил я, сам ошарашенно любуясь мгновенно перестраивающимся городом. – Сам понимаешь, когда стены и все-все состоит из дециллионов наноботов…

Он огрызнулся раздраженно:

– Да умом я все понимаю!

– Дисциплинируй чуйства, – посоветовал я.

– А сам ты дисциплинируешь?

– Ну… они меня пока не подводят.

– И не бунтуют?

– Бунтуют, – признался я, – но как-то договариваюсь. Ищу консенсус.

– А нейтрализовать, – спросил он с расстановкой, – блокировать или как-то поставить под контроль…

– Так они и так под контролем, – объяснил я. Пояснил: – Только под моим. В смысле, под волевым контролем.

– А под медикаментозный… механический, силогенный или «Контроль-76»?

– С ума сошел, – ответил я с испугом. – Это вообще-то… перестать быть человеком!

Он вздохнул.

– Я тоже… сердце и все внутренности заменил на искусственные, а к психике боюсь и притронуться. Потому и ахаю вот, как деревенский Ванька при виде паровоза.

– Все ускоряется, – напомнил я. – Ты не один ахаешь.

– Да знаю, – ответил он. – Но это умом. А вот чувства еще… человечьи. Только-только вошли в новый причудливый мир, и… надо в еще более причудливый! Это уж слишком. Надо в этом сперва обжиться, привыкнуть, ощутить своим привычным. Потом начнем малость бурчать, что скучно, нет перемен. Тогда понемногу и созреем… А так?

Я промолчал, он прав, беспощадно прав. Этот мир выглядит невероятным, его не поняли бы мои родители, как и многие из моих ровесников. Он ужасает, от него трепет по нервам, но смутно понимаем, что как-то можем заставить себя его понять и принять. Во всяком случае, приживемся. Но тот, что маячит за ним, – тот вообще нечеловеческий, для каких-то чудищ…

2115 год

Кондрашов появился блестящий, как из ртути, переливающийся, весь из жидкого металла. Я попытался заглянуть, что у него внутри, но нейтридная шкура не пропускает даже гамма-лучи, а Кондрашов удовлетворенно засмеялся.

– Что, зубки обломали, шеф?.. То-то еще будет!

– В самом деле? – усомнился я.

– А почему нет?

– Слабый разум, – напомнил я.

Он сказал обидчиво:

– Хотя бы сказали точнее – «слабый сверхразум»!.. Ничего, все впереди, шеф!

– Только не думай о белом медведе, – посоветовал я.

– Не буду, – ответил он уверенно, лицо веселое, на фиг мне какой-то медведь, потом насторожился: – А что за медведь?

– Да он у всех разный, – объяснил я. – У Огнивца, например, медведем был смысл послесмерти. У Зиккеля – астральный буддизм, у Карела Зейчика – попытки достичь самадхи, а Клемансо свихнулся на сверкающей трубе света, по которой летишь, летишь…

Он зябко передернул плечами. Щеки заиндевели, от него пахнуло абсолютным холодом.

– Страсти какие рассказываете, шеф. У меня уже двести семьдесят три во внутренностях! Прямо ужастик всех ужастиков.

– То ли еще будет, – пообещал я.

2116 год

Наконец-то началась операция, в которую многие уже не верили, – «Крионика». Медицинский Центр заявил, что готов приступить к размораживанию даже самых первых пациентов, заморозка которых проводилась в абсолютно неверных условиях, когда образовывавшиеся кристаллики безнадежно разрывали клетки, повреждали нейроны. Эти люди, если их разморозить, умрут раньше, чем кончится процесс размораживания. Они уже мертвы, убиты надежнее, чем если бы по ним прогнали колонну танков.

Однако наноботы теперь могут поклеточно восстановить разрушенные тела, срастить нейроны, даже вернуть старческие тела в более молодое состояние, после чего пациента можно пробудить в новом мире. Я восстанавливаю старушку Светлану.

Я вспомнил про Светлану, однако сегодня на конференцию в Париже, это три дня долой, потом нужно просмотреть полученные образцы, а еще обязательно побывать в Австралийском вычислительном центре, а это хоть и всего два часа на сверхскоростном прыгуне, но выбьет еще на неделю.

Для Светланы нужно выбрать не меньше чем недельку. Я остался единственным, кого она знает и вспомнит, а это значит, что мне придется побыть с нею первые дни. И так шок будет слишком велик.

Когда я наконец прибыл в серое мрачное здание, администратор моментально сверился с документами, взглянул на меня с интересом.

– Родственник?

– Нет, – ответил я. – Старый друг.

Его взгляд был цепкий и оценивающий. Я не сказал бы, что поверил, не тяну я на ровесника бабульки, мирно почившей пятьдесят лет назад, хотя, с другой стороны, сейчас вообще не встретить пожилых людей, разве что оригиналов, которым интересно побывать в престарелом теле, прочувствовать все эмоции, а потом быстренько запустить процесс омоложения.

Я удивился, как быстро прошла сложнейшая процедура разморозки. Миллионы наноботов сплошной волной двинулись по телу, скрупулезно сращивая все нейроны, восстанавливая все клетки – ни одной не осталось поврежденной! – добрались до мозга, там задержались надолго, подтверждая нехитрую истину, что мозг – сложная штука, наконец пришел объединенный рапорт, что все миллиарды миллиардов клеток восстановлены, можно систему включать для ходовых испытаний.

– А с этим подождем, – ответил я. – Вы уверены, что дальше без сучка…

– …и задоринки, – подхватил молодой медик бодро, улыбнулся, очень довольный, что помнит эти непонятные идиомы прошлых эпох. – Но если понадобимся – только свистните! Будем рядом через две минуты.

Светлану перевезли в ее дом, я восстановил его вплоть до молекулярной структуры стен, переложили в постель, точно такую же, в которой она видела меня в последний раз. Я включил аппаратуру, сел рядом и дождался, когда ее веки поднялись.

– Ку-ку, – сказал я ласково, – вот ты и проснулась. Видишь, я слово держу.

Она смотрела несколько мгновений с таким непониманием, что у меня сердце екнуло, потом повернула голову, оглядела комнату. Взгляд стал острым, руки задвигались. Я видел, как все тело напряглось, проверяя работу мышц, затем так же быстро расслабилось.

Глазные яблоки сдвинулись в мою сторону.

– Володя… А что случилось?

– Как будто не знаешь, – ответил я бодро. – Ты заснула, помнишь?

– Я умерла, – возразила она.

– Ты заснула, – сказал я с нажимом, многие не выносят слова «смерть», «умер», – а сейчас проснулась. Теперь ты полностью здорова. И будешь жить столько, сколько захочешь.

Она всмотрелась в мое лицо, взгляд был недоверчивым.

– Но ты не изменился совершенно. Даже в той же одежде… И ничто не изменилось. Вон фиалка в горшке собралась зацвести, помню, как первый листок выбросила… все еще второй в бутоне! Володя, я очень хорошо себя чувствую. Не рассыплюсь, если встану?

– Твои кости крепче стали, – заверил я. – И жилы крепче стальных канатов, как ты и хотела. Поднимайся, пройдись по своим апартаментам. Поди, забыла…

Она поднималась медленно, бережно, прислушиваясь к телу, настоящая спортсменка, не доверяется чувствам, что, мол, можно прыгать мартовским зайцем, так вот лохи и рвут сухожилия, постояла чуть, держась за спинку кровати, на лице изумление, последние полгода, помнит, провела в постели, осторожно прошлась по комнате, вышла в прихожую и замерла перед огромным зеркалом во всю стену.

Я двигался сзади, в зеркале отразилась маленькая сухонькая старушка, почти на треть ниже той блистательной Светланы, финалистки чемпионата Москвы по шейпингу. Сморщенное лицо, похожее на печеное яблоко, запавший рот, похожий на куриную попку, ввалившиеся глаза, жидкие пряди седых волос. Руки истончившиеся, жалкие, с покрученными артритом косточками и безобразно вздутыми суставами.

Она долго всматривалась в отражение, я кашлянул и сказал деликатно:

– Света, а как насчет теперь…

Она спросила, глядя в зеркало:

– Ты о чем?

– Я тебе еще тогда предлагал, – напомнил я, – пройти программы омоложения. Ты помнишь, не увиливай.

Она пробормотала:

– Да? Память старческая, сам знаешь…

– Не ври, – сказал я безжалостно. – Память у тебя теперь безукоризненная. И помнишь все. Если хочешь, память у тебя будет вообще абсолютная. Сейчас ты такая же, как и… когда заснула. Но твой организм просто кричит, просит снять запрет…

Она спросила настороженно:

– Какой запрет? На что?

– На адекватность, – ответил я. – Твоему организму велено было, чтобы тебе было приятнее проснуться в прежнем дряхлом, хоть и здоровом теле. Но все клетки просят снять ограничения, чтобы жить в полную силу…

Она не сводила с меня настороженного взгляда.

– Ты всегда так виляешь вокруг да около, когда хочешь сказать какую-то гадость. Ладно, говори. Мне сесть или достаточно держаться за стену?

– Как хочешь, – огрызнулся я. – Твоим клеткам велено быть дряхлыми, чтобы тебе понравиться. Но они просят разрешения жить активнее….

Она покачала головой.

– Снова недоговариваешь. Что значит «активнее»?

– Это значит, – ответил я, играя рассерженного, – что они приведут твой организм в порядок. И ты станешь… моложе.

– Насколько?

– Не знаю, – ответил я. – Организм настроен на то, чтобы жить с максимальной отдачей. Не думаю, что ты в школьном возрасте была уже чемпионкой!

Светлана прошлась вдоль зеркала взад-вперед, походка все убыстрялась, движения стали резкими и уверенными, но спина оставалась все так же согнутой, словно у черепахи в панцире, вздумавшей прогуливаться на задних лапах. Наконец обернулась ко мне с непонятным блеском в глазах. Я с немалым смущением увидел в них слезы.

– Володька, – проговорила она. – Ты так много для меня сделал!.. Дай я тебя поцелую, Володя…

Я нагнулся, ее сухие старческие руки обхватила мою толстую шею. Губы ткнулись в щеку, она всхлипнула и прижалась ко мне, маленькая и высохшая, как лягушка под жарким солнцем. Я бережно держал ее в руках, наклонился и поцеловал в розовую макушку, где почти не осталось волос.

– Сдаюсь, – проговорила она мне в грудь. – Не хочу быть старой. Когда чувствую столько сил… то хочется сбросить эту шкуру. Как это делается? Что нужно?

– Ничего, – заверил я. – Если хочешь, всю произойдет за ночь, а утром проснешься уже в молодом теле. Если хочешь, будешь молодеть потихоньку…

Она прервала:

– Если можно, лучше потихоньку. Я стала совсем трусливой, Володя.

Я улыбнулся.

– Хорошо. Только привыкать придется быстро. Хотя, конечно, если хочешь растянуть процесс на год или месяц…

Она потрясла головой.

– Нет, теперь уже нет. Пусть быстро.

– Хорошо, – повторил я, взглянул на часы, так Светлане понятнее, охнул: – Прости, надо бежать. Много работы. Меня ждут в конторе.

Я был уже на пороге, когда она крикнула в спину:

– А когда начнется?

– Уже началось, – ответил я, засмеялся, топнул ногой и велел: – По щучьему хотению, по моему велению, да будет Светланка такой же молодой, сильной и красивой, какой была в тот день, когда я ее впервые увидел!

Она видела, как я спустился с крыльца, прошел по дорожке и сел в машину. Та вырулила осторожно, чтобы не помять цветы на обочине, и помчалась в сторону шоссе, хотя на самом деле я уже проскочил короткий промежуток между Землей и Луной, на ходу проверяя разработки по преобразованию темной энергии, влетел в офис на сорок седьмом этаже под старинным лунным колпаком – ему уже семь лет! – а Светлана проводила взглядом фантом, вернулась к зеркалу и принялась всматриваться в темное сморщенное лицо, счастливо замечая, как начинают медленно исчезать мелкие морщинки, а глубокие становиться мелкими…

2117 год

На планете планомерно сокращается население. Из семи миллиардов осталось около миллиарда, вроде бы тот самый «золотой миллиард» преуспевающих западных стран, хотя на самом деле нас, трансчеловеков, всего несколько миллионов. Не больше десяти, это население большого города, хотя мы разбросаны по планете.

Остальные же – это просто человеки, люди, которым и так хорошо. Нет, они не стремятся в пещеры, они очень охотно пользуются всеми благами нанотехнологий, получили от нас совершенно бесплатно идеальное здоровье и практически неограниченную жизнь, которую всю проводят в развлечениях, в виртуальных мирах. Никто из них не имплантировал чипы, для них это пугающе и мерзко, тем более что стволовые клетки всем вернули молодость, они все гордятся, что даже зубы у всех родные, вырастающие, как у бобров, никогда не стирающиеся, всегда белые и красивые.

Быстро уходя по ветке технологий, мы еще не смотрим на них как на стадо диких животных, хотя с холодком понимаю – когда-то между нами пропасть будет больше, чем между человеком и микробами. И это «когда-то» на самом деле очень близко.

2118 год

Заглянул к Светлане, она наконец-то дала уговорить себя вернуться в девический облик, молодая и красивая живет в мире, наполовину виртуальном. В нем я обнаруживаю и «себя».

Присмотревшись, я сказал:

– Что-то в этом Владимире не совсем верно. Давай подправлю…

– Нет-нет, – сказала она поспешно.

– Почему? Я ничего не испорчу.

– Нет, – ответила она и взглянула мне в глаза прямо. – Меня он устраивает именно такой… как есть.

Каким я тебя сделала, прочел я на ее лице. С теми поступками, какие от меня ждала.

Некоторое время мы смотрели друг на друга, оба не знали, как выпутаться из неловкой ситуации, даже я не знаю, ведь у меня всего лишь «расширенный» интеллект, а к «приподнятому» только подступаемся, наконец Светлана произнесла с прежней задорной улыбкой:

– Не надо, Володька, не ищи никаких слов. Я просто люблю тебя… но тебя это ни к чему не обязывает.

2119 год

Технологический прогресс ускоряется, интеграция человека с компьютерными системами уже не вызывает шока. Увеличение и усиление разума идет стремительными темпами. Мы, став намного более разумными, начинаем создавать еще более разумные системы, что позволит нам стать еще мощнее, развитее.

Началось стремительное приближение к сингулярности.

Уже сейчас начинаем создавать нечто еще более крутое, навороченное, так что при еще большем ускорении выйдем на тот промежуток времени, когда мир окажется населен сверхлюдьми, которые отличаются от нас больше, чем мы… нет, не от обезьян, а от дождевых червей.

Тревожно.

Мы можем все предсказать… или хотя бы предсказывать с разной степенью вероятности, но что будет после сингулярности – представить абсолютно невозможно.

Среди ночи был звонок, я взглянул на экран, что возник в пространстве перед моими глазами, там двигались увеличенными в миллионы раз механизмы, показывая заключительный этап сборки первого настоящего нанобота-ассемблера.

– Свершилось! – выдохнул я. – И никогда мир уже не будет прежним…

Машина, уловив мой приказ, примчалась к дому и остановилась вплотную с балконом на моем семидесятом этаже. Я видел по ее дрожи, что она боится высоты и вообще довольно трусливая, не люблю вообще-то чересчур осторожных механизмов. Как часто конструкторы перегибают палку с этим механизмом самосохранения, это не дело, когда самолеты сами выбирают маршруты, чтобы облететь грозу, катера начинают бояться глубокой или быстрой воды, автомобили же предпочитают ехать в правом ряду и не увеличивать скорость сверх рекомендуемой.

В офисе я положил наше сокровище, что обошлось нам в семьдесят миллиардов долларов, под скан микроскопа. На экранах появилось это образование, которое по инерции зовем чипом, хотя, конечно, это давно не чип, как дисплей давно не дисплей.

Ильдер, мой главный инженер, явился торжественный, при параде, даже шевелюру отрастил за сутки для такого случая, очки тоже исчезли, я заметил по блеску кристаллических глаз, что ради праздника все-таки поставил себе самую последнюю модель, с трансфокатором и всеми наборами расширителей.

– Грустно, да? – спросил он. – Как все ждали наноботов!.. А сейчас всюду молчание, хотя мы разослали пресс-релизы.

– Так уж совсем нет откликов?

Он пожал плечами.

– Есть. В десятке изданий, но и то не на первых полосах. Там, среди сообщений о забавных происшествиях и кустарных изделиях. Похоже, человечеству вполне достаточно того прогресса, что достигнут.

Я ощутил пугающую пустоту. И так нас осталось меньше миллиона. Да где там миллиона, всего полмиллиона транслюдей, а все остальное – «простые», между ними и нами все больше расширяется брешь, как между быстро расходящимися ветвями вида.

Ильдер смотрел с ожиданием. Я стиснул челюсти, пережидая приступ внезапной тоски и отчаяния. В самом деле, не лучше ли начинать принимать эйфорины хотя бы изредка…

– Нет, – ответил я сквозь зубы, – нет.

Ильдер смотрел с непониманием.

– Что «нет»?

– Мы не остановимся, – ответил я. – Пусть даже весь мир будет против.

Он всмотрелся в меня, в глазах блеснуло, словно сфотографировал меня для потомства в последний день моей жизни.

– Нет, шеф, так нельзя.

– Что?

– Я вижу, что задумали. Тот раз мы были прижаты к стене, когда вы решились ввести себе первые наноботы. Но сейчас мы на вершине славы и богатства. Не надо, шеф!.. Начнем неспешно подбирать добровольцев.

Я покачал головой.

– Ты же видишь реакцию. Этих добровольцев придется искать долго, а потом еще дольше объяснять и уламывать. Нет, брат, наше время еще не прошло.

Он криво улыбнулся.

– Время авантюристов?

– Пусть даже так, – ответил я. – Хотя я вообще-то не вижу риска. Кроме того, мы знаем, что это такое, чего ожидать, какая может быть реакция организма. Словом, что я тебе объясняю? Вызывай бригаду.

Он покачал головой, но спорить не стал, только смотрел на меня пристально, анализируя сокращения моих лицевых мышц, движение крови по венам, участившееся дыхание. По неслышному вызову появились неизменные Кондрашов и Пескарькин уже со своими заместителями и помощниками, этого вполне достаточно, подготовили аппаратуру. Сложность в том, чтобы заменить нейрон мозга, а если пройдет успешно, то остальные будут подсоединяться к нему автоматически, всякий раз заменяя отрезок живого нерва, у которого проводимость в миллиард раз ниже, механическим, с его проводимостью, равной скорости света.

Мы настолько привыкли, что «мысль быстрее всего», что не задумываемся о том, что длиннорукий не так быстро отдернет руку, обжегшись, чем короткорукий, все из-за того, что сигнал от обожженного места должен сперва дойти до головы, получить команду отдернуть руку от опасного места, затем послать сигнал удаленным мышцам поспешно сократиться.

Мы смеемся над динозавром с длинной шеей, у которого выпрыгнувший откуда-нибудь зверь быстро откусывает голову, а тело еще идет, идет, идет, наконец сигнал о случившемся доходит до передних ног, они подгибаются, безголовый динозавр падает на передние лапы, а задние еще делают пару шагов, до них дойдет позже.

Смешно, но у нас самих та же скорость. Просто мы к ней привыкли. А суетящаяся белка или мышь кажутся существами из другого времени, настолько быстрые у них движения благодаря крохотным размерам.

Смешно, конечно, ожидать хоть чего-то от замены одного нейрона, но я все равно инстинктивно прислушивался, хотя умом понимаю дурость, но на чувства ни один трансчеловек еще не покусился, уже понятно, что человек состоит из чувств, а так называемый ум – это его мелкий, хоть и самый расторопный слуга. Причем такой слуга, что без хозяев жить не сможет: дай ему свободу – быстро умрет, потеряв цель жизни.

Обследования отрапортовали, что все безукоризненно, никакого отторжения, хмурый Кондрашов принес еще партию энов, на этот раз провели замену без такого страха и напряжения, а через два дня, когда удостоверились в полной совместимости, я подал первую команду энам. С этой минуты они начинают создавать себе подобных, постепенно заменяя прилегающие участки нервной ткани искусственными компонентами.

Ночью впервые за много лет меня мучили кошмары. Снилось нечто жуткое, я постоянно падал в пропасти, сердце замирало в смертном страхе, затем меня несло в нейтронную звезду, я повисал в черной пустоте и, холодея, понимал, что это даже не темная материя, а именно ничто, доматерия, довремя, довселенная.

Утром проснулся в холодном поту, застыл в страхе, не услышав привычного биения сердца. И вообще что-то странное, словно сон продолжается. Я попробовал встать, ощущение такое, что поднимаю гору. Сердце не бьется, как не работают и легкие, не слышу внутренних органов вообще…

В страхе поднялся, тело будто чужое, двигаюсь с невероятным усилием, всякий раз преодолевая сопротивление…

За окном что-то странное: над тарелкой с орешками и зернами зависла в воздухе, медленно-медленно двигая крыльями, словно засыпающая рыба, птичка, в которой я с изумлением узнал синичку. Целую минуту она опускалась на край кормушки, лапы выдвинулись, как у приземляющегося лайнера шасси, медленно сомкнулись на крае тарелки, коготки заскользили по скользкому фарфору.

Крылышки сложились, синичка опустилась на лапы и стала похожа на воробья, сердитого и нахохленного. Обычно синички, прыгнув к зернышкам, хватают одно и тут же улетают, пока не согнали другие, но эта сидит, словно заснула. И тут как молния свернула в мозгу, я чувствовал, как раскрываются шире мои глаза. Одно дело предполагать, как буду чувствовать себя с замененными нейронами, другое – ощутить…

Это не мир замедлился в сотни тысяч раз, это я ускорился… нет, тело осталось тем же, но процессы в мозгу идут с непривычной скоростью… опять же не совсем так, именно с привычной и естественной для такой структуры скоростью. Так это примерно в триста тысяч раз быстрее, чем у того Владимира, каким я был вчера.

Я измаялся, пока добирался до работы. Твердо решил, что последний раз вот так по-старинному, лично, а отныне буду только через голограммы. Для меня нынешнего за эти четыре минуты, что добирался от квартиры до офиса, прошло несколько недель, на двадцатой секунде я догадался подключиться к Сети, усвоил семьдесят терабайт новостей, прошел курс углубленной диагностики клеточных ядер, хотя на фиг это мне, просмотрел все о погружениях на дно Тихого океана и даже выучил строение морских ежей.

К дверям офиса я подходил, уже усвоив все-все, что знает или думает, что знает, человечество к этому дню, это не так уж и много, а рецепторы постоянно ловят, обрабатывают и раскладывают в памяти всю лавину новостей, открытий, изобретений, улучшений, дополнений и новых идей, пусть даже самых нелепых.

В холле встретил Кондрашова, я видел, как тусклые глаза блеснули, он начал поворачивать в мою сторону голову, словно двигал тысячетонную орудийную башню линкора, губы стали приоткрываться для приветствия, я поднял руку и указал на экран дисплея. Думаю, мои движения самое что ни есть совершенство, ибо я не могу позволить себе лишнего взмаха: это же бороться с инерцией, преодолевать сопротивление вязкого воздуха, что просто норовит поджечь одежду трением.

Кондрашов еще смотрел на меня, губы медленно сложились для первого звука, а на экране уже появились слова: «Дорогой Кондратик, я тебя тоже приветствую!.. И тоже рад тебя видеть. И во первых строках своего письма спешу заверить, что усе прошло хорошо. Но вы мне все обрыдли, черепахи несчастные. Я сейчас пройду по лаборатории, осмотрю и везде оставлю ЦУ, но с этого дня с вами, недобитыми улитками, буду общаться только по электронной связи. Ну, ты понял. Целую, шеф».

Преодолевая сопротивление воздуха, я в самом деле прошелся по всей лаборатории. С нынешним массивом полученных знаний еще не разобрался, в голове каша, все только укладывается, но уже вижу, где что нужно сделать в первую очередь, как расшить узкие места, и где могут возникнуть трудности в будущем и… даже как их предотвратить.

На экранах вспыхивали длинные послания, сотрудники пялились в недоумении, никто еще не заметил меня, это уже потом, когда начнут просматривать записи, заметят молниеносно прошмыгивающий призрак, буквально размазанный на сотни метров.

Самая большая трудность из-за разницы в скорости мышления и механическом несовершенстве тела.

Если бы мои мыслительные процессы протекали быстрее втрое или пусть даже в десять раз, я еще мог бы общаться с коллегами, всякий раз демонстрируя молниеносность мышления, быстроту реакции и очень точный подбор слов, но когда в сто тысяч раз, это уже не лезет ни в одни ворота.

Отныне я работал дома, связываясь с компанией лишь по широкополосной связи. Мои голографические копии разгуливали по всему комплексу, отдавали указания, сами брали в руки инструменты и показывали совсем ошалевшим сотрудникам, что и как делать. Почти никто не успевать понять крутые повороты в работе, но если в моей секунде помещается сто тысяч их секунд, а в сутках всего восемьдесят четыре тысячи, то я за час успеваю «прожить» несколько месяцев. И успеваю продумать дальнейшие пути. Если можно ограничиться только теоретическими выкладками, я успеваю за пару их минут сделать то, на что они затратили бы годы.

Здесь дело не только в скорости моего мышления, но я в самом деле его невероятно расширил, будучи постоянно подключенным к Сети. Наверное, я все еще остаюсь «слабым сверхинтеллектом», но и при этой слабости я в короткие сроки сделал массу усовершенствований, пару крупных изобретений и отыскал принципиально новый путь к переходу всего тела на принципиально новый уровень, то есть на энергетический.

Я сидел и разрабатывал эти тропки, особенно упирая на возможные опасности, как вдруг в сознании прорезался ошеломленный голос:

– Господи… обалдеть!.. Это что же… так будет всегда?

– Будет круче, – ответил я мгновенно. – Ты, Кондрашов? Молодец, решился.

– Решился? – ответил Кондрашов, я увидел его карикатурный образ, нечто среднее между мультипликационным зайцем и дождевым червем. – Да я сразу, как только вы, шеф, явились так экстравагантно в виде призрака и устроили переполох. Мы чуть лбы не побили, когда рассматривали записи!.. Только готовых чипов было маловато, сам Холдеманн прибыл и требовал после удачного испытания… К счастью, шеф, из вас получилась великолепнейшая морская свинка! Холдеманн потребовал немедленно запустить второй этап операции…

– Это по уменьшению размеров?

– И увеличения пропускной способности, – уточнил он.

Я отмахнулся.

– Можно отменить.

Он спросил с недоумением:

– Почему? Какие-то опасности?

– Наоборот, – ответил я. – Достаточно и этой скорости, чтобы уже… как бы это сказать, но теперь и транслюди для меня то же самое, что для транслюдей «простые». Нет, разрыв даже больше. Да, Кондрашов, я – зачеловек. Но зачеловеку не пристало жить в теле транслюдя. Я тут вчерне разработал путь, как можно пройти по узкой дорожке к другому телу.

Он сказал обрадовано:

– Да, шеф, теперь я понимаю, что вы чувствовали среди нас! Я тоже сперва этих черепах готов был поубивать за медлительность. Ну его на фиг, это тело. С досады хоть в компьютер переселяйся. Или в Сеть.

– И это выход, – согласился я, – но есть кое-что получше. Вот смотри…

В виртуальном мире мы соединили электронные цепи интеллекта, несколько часов штурмовали, продвинулись на несколько шагов, наконец Кондрашов сказал со вздохом:

– Вычисляем мы быстро… как и перебираем варианты, но вот насчет принципиального новой дорожки… гм… шеф, завтра к нам присоединится Пескарькин… Он самый лучший по нехоженому…

Первый и самый серьезный раскол между трансчеловеками и «простыми» произошел, когда мы начали заменять нейронные биологические связи на электронные. До этого мы были изгоями в обществе «простых» лишь потому, что у нас некоторые части тела из металла или пластика, теперь мы сами вдруг увидели, что оказались в застывшем мире, где время замедлилось в сотни тысяч раз.

Для нас это оказалось тоже шоком: тела по-прежнему приспособлены к неторопливому перемещению, а мозг работает на сверхскоростях. Общаться приходилось только с себе подобными, ибо замучаешься ждать, когда «простой» услышит твой вопрос, поймет, а потом начнет отвечать звуками так медленно, что, пока он произносит одно слово, можно прочесть все книги мира, выучить все языки, переговорить с десятью тысячами трансчеловеков на различные темы, обсудить важные проблемы, а «простой» все еще будет тянуть первый слог.

С этих дней мы сами ощутили, насколько мы разные. И что «простые» от нас дальше, чем были неандертальцы от кроманьонцев. Пожалуй, они от нас вообще другой вид.

Как прыгающие по дорогам воробьи.

Пескарькин присоединился через полгода, исходя из нашего электронного времени, хотя для простых транслюдей прошла только пара часов. Я подумал с иронией, что вот уже и совсем недавно ужасные и загадочные транслюди стали «простыми». Пескарькин включился с ходу, часть его в самом деле диких гипотез и предложений мы отвергли сразу, кое-как преодолели его страх потерять личность, если соединим на время мыслительную деятельность, но наш объединенный мозг начал выдавать варианты решений один за другим, мы тут же что-то отсеивали, что-то откладывали в долговременную память, над другими идеями продолжали работать в поте виртуального лица.

Еще через несколько дней к нам подключились Завьялов, Серенко и Довгаль, талантливые и работоспособные сотрудники. К сожалению, не рискнул воспользоваться новыми возможностями Дмитриев, яркий и талантливый ученый. Я просмотрел его досье и понял, что дело в морально-этических установках прошлого поколения, через которые он перешагнуть не сможет. А если и перешагнет, поддавшись на чьи-то уговоры, то всю жизнь будет терзаться чувством вины.

Кондрашов сказал возбужденно:

– Он что, с ума сошел?.. Я с ним поговорю!

– Нет, – остановил я. – Ни в коем случае.

– Почему, шеф?

– А что потом? – спросил я рассерженно. – Во-первых, у всех свобода выбора, мы никого не тянули в транслюди, не имеем права тянуть и в зачеловеки. Пусть. Может быть, когда-то передумает.

– А во-вторых?

– Во-вторых, – сказал я невесело, – естественный отбор все еще продолжается! Только раньше отсеивали болезни, саблезубые тигры, войны, а теперь вот эти барьеры. Это тоже барьер, дорогой мой Кондрашов. И не всякий может его взять.

Воцарилась тишина, я видел, как они оглядываются, за считаные минуты успевают проглядеть всю эволюцию вида и человеческую историю. Наконец Пескарькин сказал со вздохом:

– Шеф прав. Если затащим к нам, ему здесь будет… неуютно. С ним придется нянчиться. А потом все равно свихнется.

После тягостного молчания Кондрашов поговорил озадаченно:

– Эволюция все еще продолжается… И сколько же будем мчаться галопом, все набирая скорость?

– Сколько восхотим, – ответил я. – Теперь она уже не слепая. Мы ей дали глаза, уши.

– Даже мозги, – добавил Пескарькин.

– Даже мозги, – согласился я. – И снова нас станет меньше.

На долгий десяток микросекунд мы погрузились в молчание. Вообще-то теперь и мужчины могут размножаться сами по себе, я имею в виду – зачеловеки. Просто записал свою электронную копию в механическое тело, вот и твой потомок. Сперва полная копия, но по мере обучения и шагания по жизни будет совсем другой человек. Мечта многих мужчин: заводить детей без этой проклятой женитьбы, семейных скандалов и прочей бытовухи. К тому же пропускается весь жуткий период, когда это еще бессмысленный комок живого мяса, что орет, жрет и пачкает пеленки, а потом долгие годы мучительно медленно подрастает, постоянно то пальчик прищемит, то свинкой заболеет, а потом детский сад, школа… А тут р-р-раз – и сразу доктор наук!

Я быстро посмотрел на лица друзей, у всех увидел смущение в той или иной степени. Все-таки этот инстинкт продления рода идет не от трансчеловека и даже не человека, а от длинного хвоста млекопитающих, позвоночных и беспозвоночных: потомство должно получить что-то и от второй половины твоего существа.

Бог разорвал первых человеков, гинандроморфов, на две половинки и раскидал по свету. Теперь эти половинки должны искать и находить друг друга, а найдя, давать общего ребенка. Ибо только от правильно найденной половинки получаются самые лучшие дети.

Раздражающе глупое положение, когда голова работает в сотни тысяч раз быстрее, чем тело, длилось немыслимо долго. Нейроны, отвечающие за двигательные функции, как и все остальные, сильно отличаются от задействованных для мышления, пришлось долго приспосабливать, подгонять, добиваться наилучшей пропускной способности.

Кондрашов и Пескарькин откровенно завидовали, когда первые самовоспроизводящиеся «жуки» полезли в мою плоть, но прошли еще мучительно долгие дни, когда я наконец-то ощутил свое адекватное тело. Теперь уже раздражал излишне плотный воздух. В какую бы сторону я ни пытался двинуться, всюду встречает плотная стена, что превращается в ревущий ураган, когда я пытаюсь сделать резкое движение.

Я сцепил челюсти, терпел, я пока что хоть и зачеловек, но еще с хвостом и жабрами, а Кондрашов, он первым после меня вошел в этот удивительный мир, почти сразу же заявил:

– Шеф, надо что-то делать!

– Не новость, – огрызнулся я. – А что?

– Ну, – сказал он с энтузиазмом, – убрать всю атмосферу к чертовой матери!.. Мешает. Да и вообще – зачеловеки мы аль нет?

Оба они еще оставались в телах трансчеловеков, общались только через широкополосную связь, от них пахнуло таким негодованием, что я сказал вынужденно:

– Вы что, ребята, совсем там обесчеловечились? Кондрашик острит, не замечая, что вы стали чувствительнее тургеневских девушек. Однако он прав, в таких телах нам здесь будет очень неуютно.

Кондрашов спросил с загоревшимися глазами, он нарочито поблымал ярким светом, как фарами:

– Пора переходить к чистой энергетике?

– Как, – спросил я, их пыл сразу приугас, – еще надо поискать пути. Паршиво, конечно, на морских свинках не опробуешь.

– Я буду морской свинкой, – вызвался Кондрашов.

– Почему ты? – обиделся Пескарькин. – Я больше похож. Вот смотри в профиль!

– Голограмма, – разоблачил Кондрашов. – Подправленная. У тебя пузо через ремень свисает, а тут такой мускулистый, прямо кроносский бык.

– Что за кроносский бык?

– Не знаю, – ответил Кондрашов откровенно. – Но звучит здорово, верно?

– Сам ты… кроносский. Только не бык.

Кондрашов осматривался с удивлением, прислушиваясь к себе, нам, окружающему миру, который, оказывается, совсем не такой, каким привыкли воспринимать.

– Пожалуй, – сказал он с некоторым удивлением, – недолго мы пробыли трансчеловеками… Глазом не успел моргнуть, как уже начинается переход в зачеловеки.

Я сдвинул плечами.

– Знаешь, мне как-то до фени все термины. Я чувствую себя абсолютно таким же, каким и был. Ну, разве что теперь умнее, чем любой гений тех времен, память абсолютная, здоровье бесконечное… да еще какие-то мелочи, включая бессмертие. Я даже не стал вычеркивать негативные эмоции, так что я все так же злюсь, раздражаюсь, тоскую, радуюсь, ликую, скучаю…

– Гм, – ответил он с неопределенностью, – кстати, а что о тех, кто полностью отказался от собственных тел и переселяется в компьютерные сети? Я пытался, но не могу представить себе жизнь в качестве информационных структур!

Я подумал, отмахнулся.

– Я тоже. Ну и хрен с ними. У нас что, больше не над чем ломать голову?

Он проследил за лучом, которым я указал в звездное небо, вздохнул.

Ощущение внезапного всемогущества бросило меня вверх, я счастливо заорал и стрелой пошел удаляться от земли, а потом перешел в горизонтальный полет и понесся, как лермонтовский демон, рассматривая землю с такой высоты уже как планету: горные хребты далеко внизу, зеленые леса выглядят просто зелеными пятнами, а заснеженные области закрашены белым цветом.

Вон там на серо-коричневой земле лежат красиво вырезанные снежинки. Некоторые сбились в кучи, другие едва касаются одна другой кончиками лучей, но самые красивые одиночные, нежные, хрупкие, готовые исчезнуть от малейшего прикосновения.

Мне пришлось напомнить себе, что это не совсем уж снежинки, а заснеженные отроги высоких гор. Снег лежит только на вершинах да отростках, что лучами уходят вниз, но там дальше снег тает, и взгляду с этой высоты предстают именно снежинки размером в десятки километров.

Некоторые очертания береговой линии кажутся настолько продуманными и технически точно реализованными, что за время полета время от времени в череп стучала тревожная мысль: а не создал ли Землю кто-нить из зачеловеков для забавы или чего-то еще, нам неведомого? Вон там ну никак слепая природа не могла так грамотно и ювелирно точно отделить горную гряду и оградить ею обширную бухту, чтобы первобытные мореплаватели без помех могли укрыться от бурь, отремонтировать суда.

Чего мы не ожидали, так это целой армии «первопроходцев», что устремятся в космос в своих летательных шарах. Все-таки зов странствий настолько у нас в крови, что даже самые что ни есть домоседы обзаводились силовыми коконами и, взяв все необходимое, взмывали в небеса. Правда, большинство лишь кружит вокруг Земли, а потом опускаются на прежние места и счастливо балдеют, только уже не перед жвачником, где показывают футбол, а в виртуальных мирах, созданных ими же самими.

Но отыскались и те, что полетели на Луну, а некоторые даже направились в сторону Марса, Венеры, спутников Юпитера и Сатурна. Некоторые из тех, кто сумели обзавестись силовыми коконами, недолго сидели в виртуальных мирах, отправились в них путешествовать в океан, что остается все еще куда более неисследованной областью, чем Луна, Марс или даже Нептун.

Практически все «простые» погрязли в виртуальных мирах. Соблазн оказался настолько силен, что даже некоторые из наших, из транслюдей, попадали в минуты слабости или душевной усталости в эти сладко-послушные вселенные, где все творится по твоему велению, никто не спорит, не давит, не старается подчинить, а все соглашаются, поддакивают и со всех ног бросаются выполнять твои мудрые указания.

Вернее, не попадали, а пропадали, на самом же деле мало кто из нас не посещает такие миры, а то и создает сам под свои причуды, вся трудность в том, чтобы выйти из этих сказочных вселенных, где ты – Бог, и вернуться в не такой уж и уютный реальный мир.

Я включил сканер, выбрал две тысячи седьмой год, дикое время, когда я все еще находился в безумно хрупком теле человека, быстро отыскал свой город, квартиру, вошел незримым глазом. Вон я, тот прежний, такой дикий, в зверином теле, покрытом шерстью, отправился… ах, в туалет. Отдельная такая тесная комнатка без окон, а единственную дверь я задвинул на щеколду, чтобы никто не вошел, не увидел, каким преступным или непотребным делом занимаюсь.

И хотя живу один, но все равно закрылся на задвижку, чтобы никто-никто не подсмотрел, это же позор какой, стыд, ужас, никто не должен видеть… Он, то есть я, сидит на белом сиденье, тужится, морщится, вот повернулся и отрывает от прикрепленного к стене рулончика бумаги клочок, которым после завершения дефекации подотрет задницу, дабы ни в коем случае не оставить следов кала.

Вот он принялся за этот процесс, я рассматривал с тем легким любопытством, как смотрим на какающую собаку или даже синичку. Все звери стараются после завершения сранья очиститься: кошка зарывает в землю и вылизывается, собака делает пару символических гребков задними лапами, мол, закопала, вылизываются мыши, хомячки, даже мухи и стрекозы, так что и этот вот я, что едва-едва начинаю вычленять себя из животного, в теле которого заключен, тоже ведом тем же инстинктом, вылизываюсь по-своему… Подумать только: целые отрасли производства были созданы, чтобы инстинкт не встречал помех: туалет со смывной водой, что надежно прячет экскременты, которые звери вынуждены закапывать, освежители воздуха, что уничтожают запахи, особые виды бумаги как по составу, так и форме…

Ага, вот он, момент, который я просматриваю уже в который раз и не устаю восхищаться: человек зачем-то взглянул вверх, усмехнулся, вышел из туалета. В комнате схватил чистый лист бумаги и написал крупно: «Ну что лыбишься? Думаешь, не знаю, что ты сейчас на меня смотришь?» Этот лист он поднял над головой и прямо посмотрел мне в глаза.

Я невольно поежился. Мелькнула мысль, что эволюция в самом деле создала странную аномалию. В таком вот звере вдруг самовозродился дивной силы мозг, заработала мысль, способная к неслыханному для животного абстрагированию. Ведь зверь же, только и того, что ходит на задних лапах, так и собаки время от времени ходят, и медведи, и козы, и всякие там хомячки и суслики.

– Привет, – сказал я, остро сожалея, что тот я не слышит. И хотя понимаю, что это же я, но уж очень хотелось как-то ободрить то двуногое, в котором я жил и боролся за то, чтобы добраться до Источника Силы, стать всемогущим. – Привет… Все-таки молодец ты… да что там молодец…

С легкой печалью вспомнил всех тех, кто не дожил до этого блистательного века, как друзей из компашки, так и коллег по работе. Вообще-то стартовые возможности у всех были равны. Более того, в нашей компашке у всех были предпочтительнее, чем у меня, рядового ремонтника бытовой техники. Увы, высшее образование – это всего лишь высшее образование, но не больше.

В небе неспешно плывет огромный, как ледник, сверкающий кристалл с острыми гранями. Похож на две пирамиды, что вдвинулись одна в другую вершинами до половины, да еще по бокам с десяток острых треугольников поменьше. От него нестерпимый блеск, и я решил было, что мне почудилось, когда сверкнуло особенно сильно, но после того как сверкнуло еще дважды, я увидел, как внизу на поверхности планеты вспучивается кора, вершинку холма сорвала кипящая лава, заливает вокруг огненным озером.

– Терраформ, – заметил Кондрашов равнодушно, – вот что значит подзадержаться с наномашинами…

– Дело не в задержке, – возразил я. – Всегда какие-то направления оказываются тупиковыми. Но и они какое-то время приносят пользу… Вспомни, с каким восторгом было воспринято появление видеомагнитофонов и как быстро они вымерли! Как мы радовались персональным компьютерам и как быстро они сошли на нет? Как обрадовались лекарству от рака, а через пару лет убедились, что наноботы защищают от него проще и легче…

Кондрашов покачал головой.

– Нет, «простые» и сейчас предпочитают всякие там стволовые клетки и прочую биологическую хрень. Я о том, что технологии так ускорились, что не успеваешь определить, какие наиболее перспективные! Запускаются сразу сотни направлений, а выживает только одно. Остальные, вот как эти терраформы или космические корабли, – отмирают раньше, чем успевают развиться. Широко шагаем, широко!

– И быстро, – сказал я.

Он взглянул на меня, не поворачивая головы.

– Шеф, ты всегда радовался именно тому, что быстро.

– Да, – ответил я.

– Почему? – спросил он с интересом. – Вроде бы можно и расслабиться, сбавить темп. Мы теперь практически бессмертны, времени на все хватит. Можно работать не спеша, за сиюминутное не хвататься, сосредоточиться на главном…

– Тороплюсь перейти в новый стаз, – ответил я настолько серьезно, что его улыбка слетела, словно под ударом арктической вьюги. – Очень даже надо.

Наш проект перехода в энергетические формы шока не вызвал, как мы опасались, но немалое смятение в умы внес. И, похоже, снова намечается некий раскол. Первый произошел при переходе к транслюдям: шесть миллиардов населения предпочло остаться «просто людьми», не замечая, что это вроде бы гордая и произносимая с достоинством фраза синоним «простолюдинов». Затем из оставшегося миллиарда мы сумели повести с собой в мир расширителей интеллекта не больше ста тысяч.

И вот теперь, сколько нас решится окончательно оказаться от человеческих… нет, уже не человеческих, но хотя бы сохраняющих их подобия тел?

Вокруг моей компании собрались энтузиасты, что смотрят мне в рот и выполняют все поручения с жаром и страстью. Я, сам того не желая, давно стал для сторонников сингулярности живой рекламой: самый древний, заставший еще компьютеры, но сохранивший жажду жизни, в то время как куда более молодые прибегают к эвтаназии. А я вот постоянно ищущий новые пути к новым технологиям…

Прошла вечность, как нам казалось, хотя на деревьях не успели пожелтеть листья, и в лабораторных установках удалось удержать термоядерный сгусток энергии, который удавалось изменять на субатомном уровне. Еще через несколько дней мы всячески меняли конфигурацию атомов, удаляли ядра, создавая абсолютно новые элементы.

Все это время я чувствовал самую плотную связь практически со всеми зачеловеками. Любопытство на втором плане, все настороженно следили за моими мотивами, и задумай я какую-нибудь пакость, вроде стать властелином мира, моя жизнь оборвалась бы тут же: ничья жизнь не может быть равноценной жизни всего человечества.

На долгие секунды настала тишина запечатанного от всех звуков помещения. Я сел в кресло, зачем-то закрыл глаза, хотя, понятно, вижу и слышу все так же, как и с открытыми.

– Давай, Кондрашов, – сказал я. – Поехали!

– Что, шеф?

– Включай, говорю.

Яркая вспышка проникла даже через мои фильтры. Я сцепил зубы, напрягся, чувствуя, как незримые силовые поля стараются разодрать меня на части.

Тело сопротивляется само по себе, не дожидаясь моей реакции, к счастью, я не вмешивался в свою древнюю допотопную психику, и она добросовестно защищает меня, молниеносно реагируя на угрозы раньше, чем я успевал понять, что за угроза и как ей противостоять.

Мое тело жадно поглощает всю мощь термоядерной реакции, я чувствую, как все клетки насыщаются энергией, и вот наконец… наконец-то загорается свой огонек, я в страхе и волнении поспешно беру над ним контроль, начинаю переводить энергетику организма на этот новый уровень внутриядерных процессов…

Я чувствовал жадное внимание всех сотрудников института, а также настороженное внимание других зачеловеков, эти постоянно сканируют мой мозг в поисках хоть малейшей жажды овладеть абсолютной властью и стать властелином мира…

Дурачье, мелькнула мысль. Все, чего я добиваюсь, ради чего я вообще решил добиться бессмертия, это – Каролина. Это и есть моя наивысшая цель…

Острая боль на миг пронзила тело, странная боль. Я не сразу сообразил, что это ощущения на внутриядерном уровне, что я уже почти поставил силовые реакции под контроль, а теперь осталось только сделать их автоматическими.

«Получается», – послал я мысленный импульс всем, кто наблюдает за мной через толстый силовой пузырь. Я попытался посмотреть их глазами, но по эту сторону длится жуткий термоядерный взрыв, эквивалентный ста тысячам мегатонных бомб, я в эпицентре, жадно поглощаю энергию, уже запустил свою собственную термоядерную реакцию, и как только все поставлю под полный контроль, то внешний термоядерный взрыв погашу так же легко, как если бы задул копеечную свечу.

Я чувствовал, с каким жадным нетерпением и тревогой все ждут завершения труднейшей процедуры, но жаднее всех ждал, понятно, я, прислушивался, проверял реакции своих чувств, наконец взял под контроль все еще длящийся термоядерный взрыв… сжал его мысленно в кулаке, и под силовым куполом мгновенно стало тихо и пусто, если не считать мое тело в кресле.

– Все получилось, – сказал я громко. – Получилось… А вы чего ожидали?

Я вздохнул, сосредоточился, в сознании всплыла одна точка на земном шаре. Я шагнул… и воздух пахнул полевыми цветами, в полусотне шагов огромная стена мрачного здания из бетона, впечатление заброшенности, под ногами скачут кузнечики, из земли торчат ржавые куски троса, погнутый рельс.

– Каролина, – шепнул я, – уже скоро. Я люблю тебя.

Взглянул в синее небо, сделал шаг, через мгновение навстречу понесся бледный диск спутника Земли, расширился, превратился в горб. Я инстинктивно подогнул ноги, подошвы ударились о рыхлую почву, похожую на пемзу. Оглянулся, высоко в небе сверкает дивным светом Земля, наполовину окутанная облаками, вся в голубом, яркая и нарядная.

Я засмеялся, шагнул обратно и очутился в большом зале. Кондрашов, Пескарькин и остальные сотрудники из высшего звена смотрят с ожиданием и тревогой.

– Все хорошо, – сказал я счастливо. – Ребята, вы можете выждать, пока пройду все тесты, но вот жопой чувствую, что все благополучно. Не думаю, что я взорвусь, у нас, по расчетам, все настолько устойчиво, что даже самоубийством теперь покончить будет трудно. Можно, но потрудиться придется! Кондрашов, ты можешь рискнуть… а ты, Пескарькин, останься.

Пескарькин обиделся:

– Почему я? Пусть останется он. Как контрольный экземпляр. Его и кормить не стоит для чистоты эксперимента.

– Меня нельзя не кормить, – откликнулся Кондрашов счастливо. – Я становлюсь сварливым. А ты всегда добрый.

Я взглянул наверх, теперь для меня никакая крыша не препятствие, однако пьянящее чувство всемогущества исчезло, как облачко пара. Там звездное небо, только планетное пространство просто неимоверно, по одному Юпитеру планета Земля каталась бы, как теннисный мячик по огромному стадиону! А за Юпитером еще Сатурн, Нептун, Уран, Плутон… Все это вертится вокруг звезды, которую мы называем Солнцем, но дальше звездная бездна, от попыток охватить ее мыслью спирает дыхание и начинает останавливаться сердце… Только в нашей галактике сто миллиардов звезд, только в видимой части Вселенной – сто миллиардов галактик!

Сколько еще нам развиваться, сколько карабкаться, и какая бы сингулярность ни взметнула человечество, у нас всегда найдется чем заняться.

Корабли, корабли, корабли: круглые, ромбовидные, квадратные, составленных из сфер и шаров, самой причудливой формы, но все чудовищно мощные, в сверхпрочной титановой броне, ощетинившиеся тысячами пушек, прощупывающие все вокруг злобно прищуренными щелями локаторов. Часть кораблей барражирует над планетой, часть выдвинулась на дальние рубежи, что означает орбиту Плутона, а так как Плутон тоже «наш», то территориальные воды вокруг нашей Солнечной системы тоже считаются неприкосновенными, и потому любой, ступивший в зону их действия, считается врагом и подлежит немедленному уничтожению. «Нашей» зоной «простые» договорились считать пространство за орбитой Плутона на полтора парсека.

Мы в эти детские игры не вмешивались, пусть играют, нам-то хорошо известно, что вся наша галактика необитаема, это уже проверено, да и вся вселенная, похоже, пуста. Никто и нигде не подает признаков жизни вообще, а про разумную и говорить смешно.

Часть могучих машин, огромных, как горы, тупо и медленно ползут по поверхности Марса, перестраивая его структуру в нечто подходящее для жизни «простых». От использования наномашин «простые» решительно отказались, ладно, настаивать не будем. А с этими машинами почему не помочь, у нас бывают минуты свободного времени, когда хочется отдохнуть и позабавиться либо со щенками, либо с синичками, либо с «простыми».

Кондрашов как-то ехидно сказал мне:

– Ну-ну, а кто говорил мне, что космических кораблей не будет?

Я сказал с неловкостью:

– Я говорил. Извини, ошибся… Хотя, конечно, я имел в виду нас. Мы-то не пользуемся?

– То мы, – сказал он весело, – а то «простые». Как видишь, не все ушли в виртуальные миры!.. Нашлась какая-то часть, что все еще живет реалом.

Я сдвинул плечами.

– По мне, это тоже виртуал, только реальный.

– Ого, завернул!

– Извини, если недостаточно ясно. Они могли бы стать зачеловеками или хотя бы трансами, но они предпочитают… это, а по мне так это и есть игра. Пусть не виртуальная, но игра.

Я заметил, как он смотрит на эти космические армады, как я в детстве смотрел на дерущихся муравьев. После дождя обычно черные выходили на поверхность и спешно расширяли территорию. Обычно дрались с такими же черными, тетрамориумами, как узнал потом, но иногда устраивали набеги и на колонии рыжих, что жили у самого забора.

Дрались ожесточенно, убивали деловито и сосредоточенно, разоряли чужие гнезда и уносили куколок, а я попеременно болел то за одних, то за других, пока мама не звала обедать, а потом делать уроки.

И вот эти звездолеты… Нет, муравьи интереснее. Да и разрыв в развитии между мной и муравьями был намного меньше, чем между нами нынешними и теми в звездолетах.

Получил сигнал от J, когда-то он был профессором Уваровым, но после того, как стал трансчеловеком, сменил имя на символы из тактильно-запаховых знаков, теперь же, будучи зачеловеком, взял себе вот такое странное имя. Он считает, что как язычники при переходе в христианство принимали другое имя или сами христиане, уходя в монастырь, брали иное прозвище, так и он, меняясь, всякий раз должен называться по-другому.

Я выслушал с удивлением, вот уж не ожидал такой проблемы, а J говорил быстро и взволнованно:

– Поверь, в самом деле появляются… новые нации среди энергосуществ! Не совсем, правда, нации, но какая-то отдаленная аналогия есть, есть. Чувствуют общность вовсе не по интеллекту или общим пристрастиям к той или иной сфере деятельности, а совсем-совсем по другим параметрам, которые ну никак нельзя отнести к интеллектуальным или культурным!

– Это всерьез? – спросил я.

– Представь себе!

– Но как можно возрождать такую архаику?

Он сказал еще быстрее:

– Владимир, это еще пока только первые ростки, но мы… я имею в виду только тех, кто пришел из далекого ХХ века, можем понять потенциальную опасность и оценить ту беду, которую может принести образование новых «наций».

– Кто-нибудь еще об этом знает?

– Нет, – ответил он молниеносно. – Правда, я говорил с Гамильтоном, этот крупнейший ум в области сингобластики просто рассмеялся, не поняв и посчитав мои опасения каким-то жутким атавизмом. Но он родился всего три недели тому, он – чистый интеллект… ладно, не совсем, он не знает и не помнит все те ужасы, которые несли с собой такие понятия, как национальность, нация, национальная самоидентификация, национальная культура…

Я ответил очень серьезно:

– Спасибо. Я понаблюдаю за этим процессом.

– Тебе спасибо, – ответил он серьезно. – Ты ведь не только старейший… Тебя все считают Главным!

Я отмахнулся.

– Да ладно тебе. Какие могут быть главные у зачеловеков?

– Могут, – ответил он серьезно. – Ты Главный.

Он оборвал связь, я на миг задумался над проблемой, что в данный миг для нас больше нет тайн. Не осталось. Если все ученые мира бились над раскрытием тайн природы, то эта природа познана вся, включая и происхождение вселенной, что было самой манящей загадкой, но оказалось такой разочаровывающе банальной.

Мы знаем все, что происходило, происходит и будет происходить во вселенной. Конечно, «будет», если не станем вмешиваться, но нам такая примитивная вселенная не нужна. Самое время не только изменить ее форму и структуру, но и создать для нее другие фундаментальные законы.

Я хотел было настроить сканер, но вспомнил, что с сегодняшнего дня и это для меня пустяк, сосредоточился, быстро прогоняя эпохи через сознание, замедлился на двадцать первом веке, почти остановился на его начале, ага, вот наши места, вот я такой смешной и неуклюжий в своем человеческом теле, слабая искорка того звездного пламени, кем являюсь я теперь.

Вот Каролина, вот я положил голову ей на колени, она чешет меня и гладит, что-то говорит ласковое, я мурлычу в полном блаженстве и не открываю глаз…

В воздухе повисла прозрачная капля, я опомнился, посмотрел на нее с удивлением. Не сразу понял, что это я, человек из силового поля, обладающий энергией небольшой звезды, каким-то образом создал и выронил обычную слезу. Теперь она повисла в воздухе, подчиняясь фундаментальным законам этого мира, и будет опускаться к полу моих семьдесят лет и семь месяцев.

– Скоро, – прошептал я, – уже скоро…

А вот я в веке двадцатом, его я тоже застал, вот в школе, нет, здесь я вообще неразумная личинка, а вот после школы, когда я, как все существа того стаза, уже был твердо уверен, что все знаю, все понимаю, а все старшие – дураки.

Я укрупнил изображение, снова безмерно удивляясь, что когда-то жил в этом существе из костей и мяса, полностью зависимом от биологических нужд, потребностей, запросов, требований. Болел, треть жизни спал, остальное время то ел, то дефекалил… вот, к примеру, тужусь в клозете, запершись, чтобы никто не подсмотрел, деловито отрываю ровные квадратики с длинной ленты мягкой бумаги, смотанной в рулон.

Деловито поковырялся в носу, вытащил палец и осмотрел испачканный кончик с таким довольным видом, словно вытащил вагонетку урановой руды. Скажи ему сейчас, что его будут рассматривать сквозь стены и пространство, умер бы со стыда.

Особенно часто я рассматривал в последнее время ту сцену в начале двадцать первого века, когда еще и до трансчеловека, как пешком до Киева, а я написал что-то на листке и вскинул над головой, хитро улыбаясь в пространство.

Вообще-то надпись наглая и очень глупая, чего завидовать жалкому существу из костей и мяса, которое в любой момент может умереть от тысяч причин, но все-таки он, чей мозг практически не отличается от мозга животных, уже тогда все это предвидел и не удержался от соблазна щелкнуть меня, будущего его, по носу. Предвидел, хотя для такого видения у него не было ни малейших предпосылок, ни вычислительных мощностей, ни всей базы хотя бы транслюдей, чтобы он вот так мог все понять.

Пожалуй, это последняя загадка… нет, это не загадка – новый уровень, который предстоит. Сейчас мы, зачеловеки, обладаем сверхинтеллектом низшего уровня. Низшего, потому что у нас все еще человеческий интеллект, только в миллионы, если не в миллиарды раз мощнее. Оснащеннее. Вооруженный всеми знаниями человечества.

Но это лишь самая нижняя ступенька.

Природа всегда эволюционировала, проводила естественный отбор среди неживой материи, а потом и среди живой. Когда человек попытался справиться с чумой и оспой, природа подкинула СПИД, кранг, мерекку, синдром Гульдена и еще десяток заболеваний, каждое из которых страшнее и страшнее предыдущего.

Уйти от них удалось, только перейдя в транс-, а потом в зачеловеки. Но и сейчас я вдруг ощутил, как пространство вокруг меня начинает капсулироваться. Обволакивает меня, словно липому. Мол, уничтожить не могу, так хоть изолирую, чтобы заразу не разносил.

Как-то надо разъяснить этому образованию, мелькнула мысль, что мы – свои. Вселенная ощутила, что теперь мы всю ее перестроим, звезды и галактики разберем на атомы и соберем совсем другую вселенную – красивую, удивительную и очень сложную. Она сопротивляется всеми темными инстинктами, как всякая малограмотная мать непонятному желанию сына стать конструктором, когда есть прекрасные профессии плотника или столяра.

Когда я запросил энергию на оживление Каролины, последовал молниеносный запрос о кадастре. Я поинтересовался, что это. Строгий женский голос деловой скороговоркой пояснил, что уже составлен полный кадастр всех великих и значительных людей. Это сделано для того, чтобы из-за новых возможностей восстановления из праха не были нарушены основные моральные нормы.

– Что именно? – спросил я, уже догадываясь.

На экране появилось строгое лицо средних лет женщины, отодвинулось, я увидел ее за рабочим столом.

– К примеру, – сказала она, – вы чтите подвиг Жанны Д’Арк и хотите дать ей возможность увидеть мир, за который она отдала жизнь… Но вы такой не один, согласны? Так вот нехорошо, если будет воссоздано несколько орлеанских девственниц. А то и несколько тысяч! Каждый, кого хотят воссоздать, должен быть, так сказать, в одном экземпляре, как и все мы.

Я сказал торопливо:

– Надеюсь, никто не подал заявки на оживление моей жены… почти жены, Каролины. Это не историческая личность. Это женщина, которую я люблю. Она умерла от рака сто лет назад.

Женщина помолчала, я увидел в ее глазах глубокое сочувствие.

– И вы все это время…

– Да, – ответил я. – Все это время.

– Я сейчас проверю, – пообещала она тихим голосом. – И ускорю всю процедуру.

Из окна моего офиса видно, как прямо из земли в считаные секунды поднялся огромный небоскреб в пару сот этажей, безумно красивый, с плоской крышей для посадки вертолетов, бассейном и соляриями. Сквозь стены видно, как, созданная невидимыми наноботами, мгновенно возникла внутренняя обстановка в залах заседания, комнатах для отдыха, кабинетах, тренажерных залах.

На стенах в вазах появились живые цветы, их составить из атомов так же просто, как и стены. В некоторых комнатах запорхали бабочки и птички, тоже живые, одни – из разряда существующих, другие – придуманные дизайнерами. Честно говоря, эти созданные природой не идут ни в какое сравнение с теми, над которыми поработал человек. Но некоторые оригиналы все же предпочитают держать «настоящих», хотя эти настоящие созданы наноботами точно так же, как и мебель, стены, рыбки в аквариуме.

Через огромные окна видно, как в небе застыли нелепые металлические агрегаты, в которых «простые» намерены отправиться в дальние миры… их мы наверняка перестроим раньше, чем они поднимутся по трапу. Я с брезгливой жалостью посмотрел на одну из этих фигур: рослый мужчина в скафандре поднял ногу для следующего шага, левая рука застыла в красивом решительном взмахе, правой гордо держит на сгибе локтя шлем. Взгляд устремлен вперед, нас он, конечно же, не видит, мы двигаемся примерно в сто миллионов раз быстрее, чем он.

Можно бы, конечно, посмотреть, куда они летят, чтобы не трогать там участок космоса: пусть получат то, ради чего летели, но, с другой стороны, так ли уж они заботятся, чтобы не нарушить планы муравьев, жуков или бабочек? Не трогают их, вот и ладно, они ж гуманисты. Вот и мы… эти, гуманисты.

Я услышал зов, дал разрешение, и в комнате появился Кондрашов, веселый, рот до ушей, глаза, как блюдца, подбородок небритый, а под глазами темные мешки усталости. То ли из моды, то ли еще почему, но зачеловеки второго поколения демонстративно держатся старых форм, хотя намного проще бы существовать в виде, скажем, шара.

– Я из фермейской туманности, – выпалил он. – Ты не представляешь, что там темная материя вытворяет!

– А темная энергия? – спросил я.

Он округлил глаза.

– А ты откуда знаешь?

Я усмехнулся.

– Интуиция.

Он покрутил головой.

– Вот уже Вселенную заканчиваем осваивать, а что такое интуиция – все еще не разобрались…

– Седалищным нервом чую, – объяснил я.

– Так у тебя нет седалищного, – обвинил он. – И вообще, откуда у силового поля нервы?.. Эх, а вот у меня есть. Хоть я тоже это… гм, поле. Да еще какое…

– Круглое? – подсказал я.

Он обиделся:

– Сам ты круглый. Но насчет темной энергии угадал. Даже не знаю как. Там идет ее рождение… мы чуть с ума не свихнулись, пытаясь понять, откуда она берется! Целый фонтан, представляешь?.. Каждую секунду рождается сто тысяч звезд, и все ну просто ниоткуда!.. Там даже вакуума нет, там ничего, даже хаоса!.. А она хлещет, будто хляби какие-то прорвало и гэпнуло.

– А что в малом мире?

Он махнул рукой.

– Просмотрели до децей. Ничего, просто ничего!.. Шеф, без тебя там не обойтись. И вообще… ты чего здесь застрял? На простых и простодушных любуешься?

Я оглянулся на небоскреб. За время нашего разговора там возникли еще два, между ними натянули серебристую сеть, сверху уже начали опускаться легкие летательные аппараты.

– Это трансы, – поправил я. – Но ты прав, для нас они тоже «простые». У меня здесь очень важное дело. Очень-очень важное. Не смотри с такой тревогой, я никогда еще не хотел так жить, как сейчас. Просто я хочу закончить одно дело… начатое больше ста лет назад. Но я хочу закончить его один. А потом я прибуду к вам.

Он отступил, сказал настороженно, в коричневых глазах я видел любовь и тревогу за всемогущего шефа.

– А помните, как мы были людьми?

Я без труда вспомнил все ощущения несвободы, когда находился заключенным в хрупком человеческом теле, таком ограниченном, слабом, с ничтожными ресурсами.

– Все помню. Скоро приду.

– Будем ждать.

– Я приду не один, – сказал я загадочно.

Он исчез, я видел, как он через мгновение появился в месте, которое раньше было Крабовидной туманностью, а теперь там энтузиасты распылили материю ровным слоем и устроили полигон для испытания дробных измерений. Мы привыкли к трем, знаем четыре, можем представить пять и даже шесть, но наибольшие сюрпризы, оказывается, таят дробные. В том же трехсполовинном измерении неожиданностей гораздо больше, чем в четырехмерном или даже семимерном…

Вселенная, мелькнула горько-насмешливая мысль, оказалась разочаровывающе проста и, увы, маловата. Некоторые из нас начали было перестраивать ее, создавая другие фундаментальные законы, что заменят простенькую гравитацию, конечную скорость света, убогую трехмерность, другие предложили эту оставить как память о примитивном прошлом и создавать другие вселенные – намного более совершенные, апгрейденные, на основе совсем иных законов… которые вот щас придумаем.

А кто-то и вовсе ринулся в ничто, простирающееся за пределами Вселенной, где ни материи, ни времени, где ничего… и начали спешно творить свои миры.

На всякий случай я просмотрел положение атомов в «то время», проследил их путь в течение всех этих лет. В моих возможностях их все вернуть на место, и Каролина встанет собранная именно из тех атомов, но это важно только дикарю, все атомы одинаковы, а все, что любит Каролина, знает и помнит, – все запечатлено в этих костях. Эти кости – тот же жесткий диск компьютера, который мертв, но если его подключить к сети – оживет записанная на нем информация. Диск – мертв, информация – жива…

– Нет, – сказал я себе в последнее мгновение, – нет, все не так… А нужно вот так!

Я повернулся к запаянному по-старинному ящику. Горло стиснуло, я чувствовал и судорогу, и подступающие слезы, и все-все, вплоть до комка в горле, хотя я уже давно, по нашим меркам давно, всего лишь пространственный вихрь. Точнее, уже пространственный вихрь.

Крышка исчезла, атомную решетку ящика я тоже легким усилием воли перестроил, и в комнате стало больше свежего, пахнущего озоном и луговыми цветами воздуха. Желтые кости приподнялись, повисли в воздухе и сцепились в небольшую четвероногую фигуру. Я неотрывно следил, как считывается упрятанная в костях информация, там не только ДНК и прочая ерунда, это можно было восстановить пятьдесят лет назад, но и гораздо более субтильные следы всех чувств, страстей, воспоминаний, там вся ее личность…

Мясо наросло за несколько секунд, все покрылось золотистой кожей. Линда вздрогнула, повела огромной башкой по сторонам. Ноздри дергались, жадно хватая незнакомые запахи.

Я сложил губы трубочкой, готовый позвать, как она что-то уловила, быстро для ее неуклюжей фигуры развернулась. В желтых глазах блеснуло счастье, как же, вон он, самый лучший человек на свете, заковыляла на коротких ножках ко мне. Я присел, потрепал по толстенному загривку, потом сказал:

– Линда, тапочки!

Линда повернулась и опрометью бросилась в спальню. Я ждал, сердце колотится, через пару долгих минут Линда появилась с тапочком в огромной пасти. Я молча ждал, она положила тапочек передо мной, ринулась в спальню и принесла второй, после чего опустилась на толстый зад и уставилась мне в лицо ликующе-преданно.

– Умница, – сказал я счастливо. – Возьми на полке пирожок.

Она бросилась на кухню, через минуту вернулась, волоча пакет со «свиными ушками». Я взял в руки, Линда облизнулась и, сев, замерла. Я положил лакомство ей на нос, выждал секунд пятнадцать, сказал тихо: «Можно», Линда дернула мордой, лакомство подпрыгнуло и нырнула в раскрытую пасть.

– Умница, – повторил я. – Ничего не забыла!

Она заворчала довольно, когда я ринулся хватать и тискать, валять по ковру, прижимать и целовать в морду, ну подумаешь, тапочки принесла, всегда же приносила, почему такая бурная радость…

– Все, – сказал я наконец, – иди отдыхай. На место, Линда, на место!

Она с достоинством заковыляла на свой коврик. Для нее нет перерыва, девочка в полной уверенности, что всегда спала на этом самом коврике и тапочки приносила мне еще сегодня утром, когда я уходил ремонтировать видеомагнитофон «Электроника-12» своему соседу.

Второй ящик исчез под моим взглядом. Я даже не стал превращать его в воздух, в спешке просто стер, кости поднялись и начали складываться гораздо медленнее, я покрылся потом и закусил губу, передо мной разверзлись галактические бездны, дрожь сотрясает так, что застучали зубы. Я не отрывал взгляда, а плоть покрыла кости, оформилась в мышцы, пролегли сухожилия, вены, бледная кожа проступила наверху такая непрочная, что я глухо прорычал и стиснул кулаки.

Каролина так и осталась стоять с закрытыми глазами, проснуться я не позволил, снова и снова пробегал мыслью по всем нейронам, проверял каждую молекулу и каждый атом, не осмелился только заглянуть в ее воспоминания, их неприкосновенность очень много значила в том старом мире, откуда мы пришли, касаться их нельзя, вдруг да она в какие-то минуты раздражения страстно желала мне издохнуть, так что я лишь проверил всю материальную сторону, вздохнул, сотворил на ней ее самый любимый костюм: голубые, обтягивающие бедра джинсы и красную маечку с открытым животом, чтобы не закрывать блестящую в пупке золотую капельку пирсинга.

– Каролина, – сказал я негромко, – я люблю тебя, Каролина. Я очень тебя люблю…

Ее веки затрепетали, приподнялись. Мгновение она всматривалась в меня, затем с плачем бросилась мне на шею.

– Володька!.. А мне такое страшное снилось…

Я застыл, мысль сама по себе жуткая, а вдруг все эти годы видела сны, я прижимал ее вздрагивающее тельце, гладил по голове, целовал в макушку, шептал на ухо ласковые успокаивающе слова. Вдруг она резко отстранилась, глаза расширились, взглянули дико.

– Володя! Но ведь я умерла?

– Ты никогда не умрешь, – заверил я горячо. – Никогда! Мы с тобой отныне и навсегда – бессмертные.

Она прошептала с недоумением:

– Бессмертные…

Я сказал настойчиво:

– Я выполнил все, что обещал, Каролина. Кстати, я теперь не просто старше, а намного старше.

– На сколько? – спросила она с некоторым испугом.

– Намного, – ответил я злорадно. – Так что не отвертишься.

Линдочка недовольно урчала и с такой силой терлась о наши ноги, что Каролину шатало, она хваталась за меня, но всякий раз отстранялась и всматривалась с удивлением и недоверием.

– Ты не изменился, – сказала она обвиняющим тоном. – Разве это возможно?

– Я не изменился, – подтвердил я счастливо. – Я все тот же… Но возможно теперь все. Я могу быть всяким. Как и ты.

Она сразу же пощупала себя за бока.

– Правда?

– Убавить? – спросил я.

– Да!

Талия ее мгновенно заузилась. Каролина охнула и ощупала себя. Потом снова бросилась мне на шею, ее тело вздрагивало, снова разразилась плачем, слезы хлынули крупными жемчужинами, горячие и горько-соленые, прижимается так, словно старается войти в меня вся, и я с трудом удержался от жажды облечь ее со всех сторон собой, как бетонными стенами, что в те времена казались символом несокрушимости.

– Все хорошо, – шептал я на ухо. – Вот теперь мы навсегда…

Она вскинула заплаканное личико, жемчужные капельки бегут по щекам, спросила с недоверием и надеждой:

– И что… вот так можно и всех наших? Аркадия, Жанну, Михаила, Леонида…

– Можно, – ответил я просто. – Но не торопись. Сначала, наверное, восстановим твоих и моих родителей…

Еще не понимает, что уже сегодня будет на таком витке эволюции, что Аркадий, Жанна и все другие из того «приличного общества» покажутся не питекантропами, даже не лемурами или земноводными, а простейшими насекомыми. Восстановить всю нашу компанию тех лет, конечно, можно. Но на кой хрен? Общаться с ними невозможно, да и они в этом мире места не найдут. Выбрали свой путь, прошли так, как хотели. И закончили так, как ожидалось. Восстанови их, обидятся, в суд подадут.

Оживить всех старых друзей того времени, вообще всех людей двадцать первого, а то и двадцатого века… тогда почему не питекантропов, лемуров, кистеперых рыб, что первыми вылезли на сушу?

Каролина задумалась, я видел, как прикусила губу, в глазах растерянность.

– Но только… как же здесь будут родители?

– Создадим для них свой мир, – заверил я. – Подумаем, как лучше. То ли отдельную планету, назовем ее Землей и сделаем неотличимой от Земли двадцатого века… населим копиями всех людей того времени, то ли в виртуальный мир, они не увидят разницы. Все решаемо, Каролина!

Она повернулась к окну, что на всю стену, привычный рисунок звезд на глазах меняется, одни гаснут, другие стягиваются в звездные рои, даже шары, я увидел в ее глазах ужас: что за скорости, что за скорости?

Я услышал ее пугливый шепот:

– Разве такое… возможно?

– Теперь – да, – ответил я. – Мы вошли в сингулярность. Все только начинается. Правда, тебе, мой любимый звездный астроном, предстоит многому научиться. Очень многому. Думаю, займет это две-три секунды. А то и четыре.