ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он еще надеялся, что все обойдется, отпустят. Милиционеры были не грубые и даже, вроде бы, совестливые. В этой глуши, наверное, их все знали и они знали всех – отношения меж обитателями лесного края сложились почти родственные. Сельская милиция… Точно, обойдется.

Объяснительную все-таки заставили написать. Он написал, как было. Как они с Клавой ехали на машине, как остановились у колодца, чтобы воды испить, и как в этом не знакомом прежде им селе подошли к ним двое пьяных до невменяемости мужиков…

По поводу двух этих избитых мужиков милиционеры даже не предъявляли претензий – лично знали «героев». Те были известны своими подвигами. Старший из милиционеров, капитан, так и сказал:

– Как выпьют – так бывают биты. А выпивают каждый день.

Дело, мол, привычное. Вот и на пути проезжей семейной пары эти двое на свое несчастье оказались.

– Я их бить не хотел, – объяснял Геннадий. – Думаю, сядем в машину и дальше поедем. А они вот прямо как на рожон…

– Да вы не переживайте, – успокаивал его капитан. – Травм нет. Синяки да шишки – это вы еще бережно с ними обошлись.

Он явно не собирался выгораживать местных, но и не отпускал подзадержавшихся путников. Как забрал у них паспорта и ключи от машины в самом начале – так и не возвращал.

– Ночь на дворе, – объяснил капитан. – Куда по темноте поедете?

Геннадий осторожно, без нажима, пытался втолковать, что и по ночи они с женой доедут – дорога им знакома; но капитан был непреклонен.

Милиционеры занимали две комнаты в большом бревенчатом доме, где размещались библиотека и почтовое отделение. Капитан отпер ключом дверь одной из комнат. Там стоял продавленный диван, были еще хлипкие казенные стулья-инвалиды и стол со следами давнего обильного застолья.

– Располагайтесь, – предложил капитан. – Утром поедете.

Пожелал спокойной ночи своим непрошеным гостям. А когда выходил из комнаты, прихватил со стола телефон. И вот тогда Геннадий впервые заподозрил, что не обойдется. Напрасно он надеялся. Плохо, видно, дело.

* * *

Они с Клавой остались наедине впервые за последние несколько часов. Там, у колодца, где Геннадий мутузил раздухарившихся алкашей, она еще была рядом, а потом подъехали милиционеры, и после этого – ни секунды уединения. Беседовали с ними порознь. С Геннадия показания снимал молоденький лейтенант, одно удовольствие было ему на уши лапшу вешать. А Клавой занимался капитан. Да что она ему могла сказать?

– Про что капитан спрашивал? – осведомился Геннадий.

Все-таки надо было знать. Мало ли там что.

– Откуда едем. Где живем.

– Ну а ты?

– Сказала, как есть. Что за машиной в город ездили. Что к себе возвращаемся.

Да, тут не подкопаешься. И все легко проверить. Машину только что купили, вот документы на «УАЗ». Живут в поселке Красном, в ту сторону как раз и ехали.

– Он про прописку спросил, – сказала Клава. – Почему я в Богородицке прописана, а живу в Красном. Я сказала – у тебя. Тогда он про тебя спросил.

А у него прописка питерская. Тыща верст от этих мест. Геннадий нахмурился.

– Я что-то ему не так сказала? – забеспокоилась Клава.

– А что ты ему про меня сказала?

– Что познакомилась с тобой три месяца назад. Что переехала к тебе.

– Кто я? Чем занимаюсь? Про это спрашивал?

– Спрашивал.

– А ты чего? – заметно занервничал Геннадий.

И Клава занервничала. Геннадий представил, как она в разговоре с капитаном дрогнула. И мент наверняка заметил это.

– Я сказала, что в твои дела не лезу.

Вот дура!

– Что у тебя своя жизнь.

Идиотка!

– А что я могла о тебе рассказать? – нервно хрустнула пальцами Клава.

Надо было с нею все обговорить заранее, какую-то легенду отработать. Теперь уже поздно.

– Про машину еще спрашивал, – вспомнила Клава.

– Про «УАЗ»?

– Да. Интересно, говорит, это вы в Красном денег на такую заработали? Я, в смысле? Он: машина-то на вас оформлена. А я говорю, что деньги, мол, твои.

Дура!!!

– И тогда он снова про тебя спросил. Чем ты на жизнь зарабатываешь. По бизнесу, что ль?

Недооценивал он капитана, получается. Тот его сплавил лейтенанту, а сам за Клаву принялся. Баба – она всегда самое слабое звено и есть. И покуда Геннадий лейтенанту заливал, капитан выпотрошил Клавку, как курицу. Что-то заподозрил, поэтому и не отпустил.

Влипли они. Вот оно, то, о чем его предупреждал генерал Захаров.

* * *

– Ты окошко открой, – сказал капитан коллеге. – Дверь я снаружи запер, да вдруг вздумают сигануть в окно. Нам бы их не проморгать, услышать, как полезут.

Лейтенант поспешно распахнул створки окна. Но тихо было в ночи. Только слышалась где-то далеко, в темноте, музыка.

Капитан отправлял по факсу ксерокопии страниц паспорта задержанного им человека. Вяткин Геннадий Сергеевич.

– Пускай проверят по учетам, – пробормотал капитан. – Как он тебе?

– Мутный.

– Ага, – удовлетворенно подтвердил капитан, будто и не ожидал другого ответа. – Юлил?

– Нет, в том-то все дело. Про что ни спросишь, отвечает четко, прямо от зубов отскакивает. Как будто у него на любой вопрос ответ давно готов. А так гладко бывает только когда?

– Когда – вранье, – сказал многоопытный капитан.

– Точно! И видно, что он здесь чужак. Совсем не похож на наших. Он то ли из братков, то ли бизнесмен какой. Но парень тертый. Прячется, что ли?

– Вот! – капитан поднял указательный палец. – Мне почему он показался странным? Говорит, что живет в поселке Красном. Ты там когда-нибудь бывал?

– Так это где! – закатил глаза лейтенант. – Туда доедь попробуй! А дальше вовсе никакой дороги.

– А я туда наведывался. Прежде, когда там лесозаготовка была, я по службе наезжал раза по четыре в год. Потом контора там закрылась, работники разъехались, и в Красном сейчас – пустыня. Я приехал туда как-то. Это года четыре назад, наверное. В общем, представь: старичье, которому некуда деваться из Красного, сбилось в два барака, живут не пойми чем. Буржуйки такие в комнатах стоят, трубы прямо в окна выведены. А вокруг разруха, как войну в кино показывают. Дома заброшенные догнивают, столбы спилили на дрова. Раз в месяц к ним приезжает автолавка. И вот среди всей этой срамоты – наш красавец, – капитан взмахнул паспортом. – Геннадий Вяткин!

– Да с такой девахой! – поддакнул лейтенант, и в голосе его слышалась неприкрытая зависть.

– Баба у него первостатейная. Как модель. Чтобы такой красоте в бараке пропадать в поселке Красном – тут особая причина должна быть. Веская.

* * *

– Ты как будто чего-то испугался, – сказала Клава.

Она испытующе смотрела на Геннадия и вроде бы даже удивлялась сделанному ею внезапно открытию.

Геннадий промолчал.

– Наступит утро – отпустят, – продолжала Клава, но по ее виду нельзя было сказать, что она сама в это верит.

– Они же не просто так! – в сердцах бросил Геннадий. – Ну что им за забота, что мы по ночи поедем! У них тут не гостиница. У них ментовка! С умыслом задержали…

– У них к тебе вопросы?

– Ну а что я еще должен думать?!

Клава обмерла. Он только что проговорился. К нему вопросы. Не к ним двоим. И не к ней. Именно к нему. Есть основания?

– Ты чего-то опасаешься? – спросила Клава.

Дернулся.

Опасается.

Ей показалось, что охватившая его паника нарастает.

Внезапно шумно повернулся ключ в двери. Геннадий резко обернулся. Да, это паника. Дверь открылась, и вошел капитан. Обвел комнату быстрым цепким взглядом.

– Вижу, что не спите, – озвучил он дежурное объяснение своему столь позднему вторжению. – Я чего хотел сказать. Воды, может, принести вам?

– К колодцу? Я схожу! – встрепенулся Геннадий.

И Клава, и капитан воззрились на него. Похоже, что оба они подумали об одном и том же. Побег.

– Зачем колодец? – врастяжку произнес капитан. – В соседней комнате – целое ведро.

А взгляд у него такой был, словно он еще больше укрепился в своих подозрениях относительно личности собеседника.

– Да, хорошо бы, – пробормотал Геннадий. – Если бы воды…

Капитан ушел в соседнюю комнату. Там он наполнил водой мятый металлический чайник. А когда отставил в сторону ведро, наткнулся взглядом на вековечное украшение каждой милицейской дежурной части, черно-белые плакаты из цикла «Их разыскивает милиция». С задумчивым видом разглядывал физиономии ударившихся в бега и будто пытался что-то вспомнить.

– Там папка, – вдруг сказал он боровшемуся со сном лейтенанту. – Вот с такими старыми листовками. Посмотри-ка, может быть, увидишь нашего красавца.

* * *

Все время, пока капитан отсутствовал, Геннадий и Клава молчали. И даже не смотрели друг на друга.

Вошел капитан, поставил чайник на табурет, предложил:

– Так вы зовите, если что. Мы тут рядом.

Уходя, он запер дверь на замок.

Влипли.

– Проверял! – задушенным шепотом произнес Геннадий и кивком головы указал на дверь. – Теперь всю ночь будет шастать. То про воду спросит, то про хлеб, то еще про что…

Он недобро усмехнулся. Рыскнул взглядом по сторонам. Увидел выключатель. Поднялся с табурета, погасил свет. И в залившей все пространство темноте проявился прямоугольник окна. Там, снаружи, над входной дверью неярко светилась лампочка.

Геннадий приблизился к окну, тщательно изучил шпингалеты и петли и отступился, разочарованный. Клава молча следила за ним.

– Тихо не откроем, – прошептал Геннадий. – Будет скрипеть, в ночи все слышно.

– А ты бежать надумал? – поинтересовалась Клава.

Ее изумление все нарастало.

* * *

– Не факт, что до утра мы получим данные на эту парочку, – сказал капитан.

– Угу, – невнимательно отозвался собеседник, занятый разбором старых, выгоревших до желтизны листовок.

Но потом лейтенант будто что-то почувствовал, поднял голову. Капитан смотрел на него.

– И что? – очнулся лейтенант.

– Надо будет задержать их. Нужен повод. Как рассветет, поедешь к кому-нибудь из этих, кому Вяткин фингалов понаставил. Лучше к Колюне, он посговорчивее. Везешь сюда Колюню, он пишет заявление по факту нанесения телесных повреждений… И вот у нас есть основания.

– Понял! – с готовностью отозвался лейтенант.

Взял в руки очередную листовку и обмер.

– А вот чем не основание?! – пробормотал он. – Только тут он не Вяткин!

Со старой листовки на капитана смотрел тот самый парень, что был заперт в соседней комнате. За совершение убийства разыскивается Корнышев Святослав Геннадьевич. 1967 года рождения. Уроженец города Москвы. Может использовать документы на имя Вяткина Геннадия Сергеевича или Мухина Геннадия Алексеевича. Приметы… Владеет приемами рукопашного боя… Может быть вооружен…

– Так вот почему я к нему прицепился! – выдохнул капитан, и вид он имел сейчас растерянный. – Мне его рожа показалась знакомой!

* * *

Когда запрос по Вяткину Геннадию Сергеевичу, 1967 года рождения, уроженцу Чебоксар, попал в информационно-поисковую систему спецслужб, в далекой Москве на это тотчас отреагировала установленная в одном из компьютеров программа.

Дежуривший перед монитором человек встрепенулся, вчитался в текст (Вяткин Геннадий Сергеевич…1967… Чебоксары… Немедленно сообщить…»). Это был сигнал тревоги. Дежурный связался с человеком, координаты которого ему подсказала находившаяся до недавних пор в спящем состоянии программа. Еще несколько минут ушло на уточнение информации о том, кем и откуда был сделан запрос.

Ошибка исключается.

Вяткин Геннадий Сергеевич, а на самом деле майор ФСБ Корнышев Святослав Геннадьевич, бесследно исчезнувший несколько лет назад, внезапно обнаружился, будучи задержан за драку в далеком селе.

Группа захвата выехала уже через тридцать минут – пять человек в медицинской униформе на двух микроавтобусах с надписью «Реанимация». Едва выбрались из Москвы, набрали скорость и помчались по пустынной дороге, разгоняя ночную тьму вспышками мигалок.

Старший, которого все знали как Якута, плосколицый, с характерным разрезом глаз человек, вслух водителя не подгонял, но на часы поглядывал частенько.

Им надо успеть до рассвета. Обязательно успеть до рассвета.

* * *

– Может быть, все еще обойдется, – сказал Геннадий. – И утром нас отпустят.

Он сильно нервничал и уже не мог этого скрывать. Посмотрел в глаза Клаве. Она его расшифровала, кажется. Словно догадалась о том, что за ее спутником-сожителем тянется какой-то шлейф.

Не надо с ней темнить, понял он. Клава – его единственная надежда, может быть.

– Не удивляйся тому, что я тебе сейчас скажу, – произнес Геннадий, понижая голос до едва различимого шепота. – Ни в коем случае не говори этим… – Указал рукой на стену, за которой в эту ночь поневоле бодрствовали милиционеры. – И вообще никому. Я, похоже, влип. Ты меня ни о чем не расспрашивай, а только слушай и запоминай. Договорились?

– Да! – с готовностью отозвалась Клава, словно давно уже ждала откровенного разговора.

– Меня зовут не Гена. И никакой я не Вяткин. Запомни: Корнышев Святослав Геннадьевич! Повтори!

– Корнышев Святослав Геннадьевич.

– Так! – удовлетворенно кивнул «Геннадий». – Я дам тебе визитку одного человека. Там телефонный номер. Как думаешь, тут где-нибудь есть телефон?

– Есть. У милиционеров.

– Шутишь?

– А где еще? В почтовом отделении? Надо ждать утра.

– Черт! – прошипел «Геннадий». – Черт-черт-черт!!!

– Гена!.. Или ты Слава? – мягко произнесла Клава.

– Называй меня Геной.

– Хорошо. Надо бежать, Гена.

– Да нельзя нам бежать! Пока я у них, еще можно надеяться, что все обойдется. А если я дам деру – тогда погоня и ментовские разборки по полной программе!

– Убегу одна я, – сказала Клава спокойно, как говорят о делах хорошо продуманных. – Причем обставим все так, будто мы с тобой поссорились. Они ведь скоро обнаружат, что я пропала. Сам говоришь: всю ночь будут наведываться, проверять. Объяснишь: закапризничала баба, психанула, сиганула в окно, и неизвестно, где искать. А они искать меня не будут, Ген. Ну куда я денусь в этой глуши? Рассветет, мол, найдем. Они тебя будут сторожить. Их ведь только двое.

– Ну а ты-то что? – нервничал «Геннадий». – Ты – куда? В Красный?

– Ну какие машины в Красном ночью? – сохраняла прежнее спокойствие Клава. – Туда и днем никто не ездит. Мне в другую сторону, в райцентр. Пойду по дороге. Какая-нибудь попутка подберет. А там телефон, в райцентре. Оттуда позвоню.

Можно было диву даваться, как она все по полочкам разложила. Да и выхода другого не было, судя по всему.

Геннадий протянул Клаве визитку. Кратко: Потапов Егор Петрович. И номера телефонов: городской московский и мобильный. Больше никакой информации.

– Позвонишь ему, – сказал он. – Расскажешь про меня. Фамилию мою запомнила?

– Как забудешь? Корнышев!

– Имя-отчество?

– Святослав Геннадьевич.

Она сохраняла на удивление здравый рассудок. Может, и вправду все обойдется?

– Будет о чем-то спрашивать – отвечай откровенно. Ему верить можно. Да и вообще, помочь может только он.

Геннадий приблизился к окну, потянулся к шпингалетам. Но Клава резким движением его остановила:

– С ума сошел?

Она будто досадовала из-за того, что он так растерялся в эту ночь.

– При свете я полезу? – осведомилась Клава. – Прямо к ним под окно?

– А что я сделаю?! – озлобился «Геннадий», у которого уже начали сдавать нервы. – Лампочка на улице!

Клава поняла, что каши с ним не сваришь. Выдернула из волос заколку:

– На, держи! Воткнешь в розетку!

– Так ведь убьет! – растерялся Геннадий.

Он не пытался взять заколку в руки и таращился на нее почти с ужасом.

– Тьфу ты! – в сердцах сказала Клава. – Ну что за мужик!

Повела вокруг взглядом, увидела в сумраке книги на полке, выбрала из них ту, что потолще, зажала заколку между страницами так, чтобы два конца заколки торчали иглами-усами, и решительно воткнула эти усы в розетку.

* * *

– Заходим вдвоем, – говорил капитан. – Без объяснений надеваем ему браслеты, – звякнул выразительно потертыми наручниками. – И после этого…

Вдруг раздался хлопок и погас свет.

– Перемкнуло! – сказал в темноте лейтенант.

– Фонарь наш где?

– В столе? – полувопросительно произнес лейтенант.

Выдвигали-задвигали ящики, но ничего нельзя было разглядеть в темноте.

– Спички твои – где? – сердился капитан.

– Я на подоконнике оставил. Курил еще когда, – засуетился лейтенант.

Направился к окну, проем которого едва угадывался в ночи, но наткнулся в темноте на стул с ведром воды, все опрокинул, произведя немалый шум, и от души выматерился. Добрался, наконец, до окна, на ощупь отыскал спички, собрался было чиркнуть, да замер. Почудился, видно, ему какой-то подозрительный звук.

Отыскали фонарь, потом при его свете из сейфа достали пистолет лейтенанта; капитан чертыхался и выговаривал своему более молодому коллеге. «Оружие всегда должно быть при тебе, а не под замком!» – на что лейтенант, оправдываясь, отвечал, что дома младший брат, мол, и если пистолет хранить дома, то и до беды недалеко.

Светом порешили заняться позже.

– Впотьмах он не так быстро сообразит, – сказал капитан. – А тут мы ему – браслеты.

И дальше все произошло действительно молниеносно. Вдвоем вошли в соседнюю комнату, лейтенант направил яркий луч фонаря в лицо Геннадию, который зажмурился и отвернулся; в то же мгновение капитан защелкнул наручники на запястьях жертвы. Геннадий дернулся, но было уже поздно.

– Сиди тихо, паря! – сказал капитан и никакой деликатности теперь в его голосе не угадывалось.

А тут еще в руке у лейтенанта Геннадий увидел пистолет.

– Вы чего, мужики?! – спросил он дрогнувшим голосом, и взгляд его заметался.

Он сейчас был похож на приговоренного к смертной казни, который хотя и помнил о вынесенном ему приговоре даже во сне, и ожидал казни ежесекундно, а все надеялся на то, что не сегодня, не сейчас. Но вдруг явились палачи, и в мгновение наивные надежды на спасение рассыпались в прах.

– Задерживаем тебя, – сообщил капитан. – Официально.

– За что?!

– Мужик, которому ты подбил глаз, пришел и написал заявление. Обязаны отреагировать.

– Он же первый начал!

– Разберемся, – трафаретно ответил капитан. И впору было ужаснуться, потому что за равнодушием этого служаки угадывалась неприглядная картина происходящего: завертелись, заскрипели колесики государственной машины, и с каждым оборотом шестеренок все меньше оставалось надежды на спасение.

– А женщина где?! – неприятно удивился лейтенант, шныряя по углам лучом фонаря.

– Поссорились мы с ней, – поспешно сообщил Геннадий.

– Ну и чего? – метнулся лейтенант к окну, которое, как он с запозданием обнаружил, было распахнуто.

– Ну и сбежала, – в тон лейтенанту ответил Геннадий. – Ушла, в смысле. Вылезла в окно. Тут она где-то. Куда пойдет в ночи?

– Ладно, – сказал капитан. – Отыщется.

Он понимал, какую птицу поймал. За этого красавца начальство простит сбежавшую бабу. Да и куда ей тут, действительно, бежать? Как рассветет – объявится.

– В общем, теперь бы тебе, паря, свое положение не ухудшить, – сказал капитан наставительно. – Потому рекомендую: веди себя прилично, не козли. Может, все еще и обойдется. Колюня этот, который заявление на тебя написал, к утру проспится, а там всяко может быть. Если он пустой, без денег, а у него сушняк, тут, можно сказать, тебе и карты в руки. Дашь ему сотнягу, он заявление и заберет. Еще добавишь, он тебе и вовсе отпишет собственной рукой, что претензий не имеет.

Он опутывал Геннадия словесами, буквально гипнотизировал, лишал воли; и когда задержанный проникся, капитан манящим голосом гипнотизера произнес:

– Иди ко мне!

Звякнул чем-то в темноте, но даже этот звук не насторожил «Геннадия». Поднялся и приблизился. Капитан потянул к себе задержанного за «браслеты», снова чем-то звякнул, и только теперь Геннадий обнаружил, что второй парой наручников надежно пристегнут к металлической скобе, торчащей из стены.

– Это зачем?! – всполошился Геннадий.

– Не ждать же мне, пока ты дашь деру, – сказал капитан. – Подруга твоя сбежала, да если еще и ты…

– Я не сбегу! – клятвенно пообещал Геннадий, но клятва его прозвучала до неприличия неискренне, потому что в это самое мгновение он понял, что оплошал, когда не полез в окно вслед за Клавой.

Надо было драпать. Черт с ними, с паспортами, которые оставались у ментов. А он тогда еще надеялся, что обойдется…

И только он об этом подумал, жизнь его догадку тотчас подтвердила.

– Смотрите! – позвал коллегу лейтенант.

Луч фонаря высветил женскую заколку, торчащую из оплавленной розетки.

Теперь уже сомнений не оставалось. Какая там семейная ссора!

– Все понятно, – сказал капитан. – Побег!

* * *

Пока лейтенант возился с пробками, восстанавливая освещение, капитан успел осмыслить произошедшее.

В район, понятное дело, доложить надо немедленно. Что сами тут на месте, мол, разобрались, даже без проверки по учетам. Похоже, что задержан находящийся в розыске убийца. С ним женщина была, но сбежала. В подробности пока не вдаваться. Может, и хорошо, что сбежала. Оставайся она у милиционеров в руках, из района, может быть, поступила бы команда незамедлительно доставить подозрительную парочку. А как везти этого убийцу в ночи? Здоровый бугай. Такой и в наручниках, ежели начнет бушевать в милицейском «УАЗе», разнесет машину к чертовой бабушке.

А теперь из-за сбежавшей бабы никого везти не надо, а надобно, наоборот, из района вызывать подмогу. Чтоб прочесать окрестности и отыскать беглянку. Ну, и убийцу под конвоем отвезти в район.

Вспыхнула лампочка под потолком, и капитан перевел дух. Со светом – оно спокойнее как-то. Не так тревожно.

Задержанный сидел перед капитаном, и был он явно подавлен происходящим. А ведь колоть его надо, понял капитан. Пока он в растерянности. Пугнуть его посильнее. Может, и будет какая польза.

* * *

Когда миновали райцентр, Якут в очередной раз сверился с картой. Оставалось преодолеть еще около сорока километров до нужного им села.

Дорога была пустынной, ни одной машины навстречу. И вокруг – ни жилья, ни огонька. Вскоре пропала и мобильная связь, телефоны «врачей» не могли обнаружить ни одной станции поблизости. Глушь.

– Останови! – приказал Якут водителю.

Машины реанимации скатились на обочину.

– Топор есть? – спросил Якут.

– Есть, – кивнул водитель.

– Руби столб!

Телеграфные столбы тянулись вдоль дороги. Деревянные, полусгнившие, они, похоже, доживали свои последние годы. Отыскали столб потрухлявее и за десять минут его подрубили. Столб обрушился на землю, обрывая телефонные провода.

* * *

Оставив задержанного под присмотром своего коллеги, капитан отправился в соседнюю комнату – звонить в район. Телефон молчал. Поскольку и прежде связь подолгу, бывало, отсутствовала, капитан не придал этому значения. Может, оно и к лучшему. А то не ровен час, поступит команда доставить задержанного. Уж лучше здесь пускай сидит, как собака на цепи. На цепи надежнее.

Капитан взял папку с бумагами. Вернулся в комнату, где задержанный встретил его полным тревоги взглядом, и сел на стуле так, что их с Геннадием теперь разделяли метра два, не более.

– Протокол оформим, – сообщил капитан. – Задержание, в смысле.

И действительно выдернул из папки нужную бумагу. Геннадий, наблюдая за манипуляциями собеседника, мрачнел все больше.

– Фамилия! – требовательно произнес капитан. – Имя! Отчество!

И уже был готов записывать.

– Вяткин Геннадий Сергеевич! – мгновенно отреагировал Геннадий.

Капитан ничего записывать не стал, посмотрел на собеседника недоверчиво. Под этим его взглядом Геннадию было очень неуютно.

– Ответ не принимается, – сказал капитан.

– Почему? – несмело спросил Геннадий, как спрашивает своего учителя вдруг оробевший школьник.

– Потому, – ответил капитан. – Фамилию настоящую сам назовешь или мне ее тебе напомнить?

Геннадий запаниковал.

– Чего-то я не понимаю, – признался он заискивающе.

Тогда капитан выдернул из папки следующий листочек, поднес к глазам и прочитал вслух, с расстановкой:

– Корнышев… Святослав Геннадьевич… Одна тысяча… девятьсот… шестьдесят… седьмого… года… рождения…

Капитан поднял глаза на собеседника. Далее Геннадию отпираться было бессмысленно. Все написано на его лице.

– Тебе такая фамилия известна – Корнышев? – спросил капитан.

Геннадий никак не мог решиться.

– Не юли, – посоветовал капитан голосом человека, которому известна вся подноготная.

– А вы кто? – приглушенным голосом спросил Геннадий. – Вы свои, что ли? С вами связались?

– А как же, – подтвердил капитан, мгновенно сообразив, что тут главное – все подтверждать и со всем соглашаться.

Взгляд Геннадия метался от милиционера к милиционеру. Лейтенант вовремя подыграл своему коллеге, состроив многозначительную мину.

– А доказать? – начал было Геннадий, но мысль свою не успел развить.

Капитан был наготове.

– Уроженец… города… Москвы, – зачитал он следующую фразу из текста листовки, которую держал в руках. – Совпадает?

И снова требовательно посмотрел на собеседника. Деморализованный продемонстрированным ему необыкновенным фокусом, Геннадий непроизвольно кивнул в ответ.

– Разыскивается, – прочитал капитан.

Геннадий воззрился недоумевающе.

– За совершение, – продолжал капитан.

Геннадий растерянно захлопал глазами, вдруг догадавшись, что где-то дал маху.

– Убийства, – с выражением поставил жирную точку капитан.

Поднял голову. Ни жалости в его взгляде не угадывалось, ни участия. Пощады от него не жди.

– К-какого убийства?! – ужаснулся Геннадий.

– Тихо сиди! – повелительно произнес лейтенант и накрыл ладонью лежащий на столе милицейский «макаров».

– Подруга твоя – где? – мгновенно подключился капитан.

Геннадий растерянно хлопал глазами.

– Вы шутки шутите? – наконец дозрел он. – Вы кто такие? Чего нужно?

– Ты – Корнышев?

– Ну да!

– Чем можешь подтвердить?

– В принципе, ничем. Если только мое начальство…

– Начальство далеко, – оборвал капитан. – Подруга твоя может подтвердить?

Ну что она подтвердит? Сама не в курсе. Но никаких других вариантов у Геннадия в этот момент не было, и он на всякий случай кивнул. Ловушка захлопнулась.

– Так где ее искать? – быстро спросил капитан.

– В район она поедет.

– Зачем?

– Звонить.

– Кому? Своим?

– Так точно.

– Зачем? Помощи просить?

– Ага.

– А кто это – свои?

– Ну, начальство, – ответил неопределенно Геннадий.

– Ладно, разберемся. Сюда иди, – поманил капитан лейтенанта за собой.

Вышли в коридор. Капитан встал так, чтобы видеть задержанного. Заговорил, понизив голос до шепота:

– Садись в машину, дуй по дороге в сторону района. Баба эта попутку будет ловить, если я все правильно понял. Бери ее и привози сюда. Может, она тоже при делах, с ним заодно. Давай, шевелись, а я этого буду раскручивать. Пока он не пришел в себя.

* * *

Здесь не было уличных фонарей, и свой путь Клава прокладывала наугад. Сначала ей приходилось нелегко, и однажды она едва не упала, но когда вышла на асфальт шоссе, воспрянула духом. Она не сразу сориентировалась, в какую сторону ей идти, побрела в надежде кого-нибудь увидеть, но село будто вымерло. Ни в одном из домов, мимо которых она проходила, не угадывалось ни огонька.

Потом она увидела колодец. Кажется, тот самый, рядом с которым они с Геннадием так некстати остановились. Значит, в правильном направлении идет. И едва Клава об этом подумала, как увидела людей. Едва различимые в темноте, они сидели на лавочке у дома. Два силуэта. Клава поостереглась в ночи подходить к ним близко, спросила, не сходя с дороги:

– Скажите, пожалуйста, райцентр – в той стороне?

Один человек вдруг поднялся и направился к ней нетвердой походкой. Он явно был пьян. Перетрусившая Клава попятилась.

– Колюня, гля! – раздался в ночи изумленный возглас. – Баба эта… Ну, мужика того…

Пьяный был уже близко, и Клава его тоже признала – один из той незадачливой парочки, избитой днем Геннадием.

Женщина бросилась наутек.

– Стой! Хуже будет! – мстительно хрипел сзади преследователь.

* * *

– Как давно живешь в Красном? – спросил капитан.

– Прилично, – неопределенно ответил Геннадий.

– Прятался?

– Ну, вроде того.

– На гастроли выезжал?

– В смысле?

– Деньги – откуда? Жил ты на что?

– Деньги – не проблема, – отмахнулся Геннадий.

– Я вижу. Оружие у тебя есть?

– Ружье… У соседа всегда можно взять…

– Где?

– В Красном.

– А своего ствола нет?

– Нет. Разрешение надо получать. Морока!

Капитан понимающе усмехнулся. Тут большинство не имело документов на оружие.

– А с собой? – cпросил он. – Может, в машине спрятал ствол?

– Нет.

– А если я поищу?

– Ищите, – пожал плечами Геннадий.

Похоже, он действительно без оружия.

– Я не пойму, к чему все эти разговоры, – сказал задержанный.

– И даже не догадываешься?

– Нет.

Капитан только теперь развернул к собеседнику лицевой стороной листок, который держал в руках. Сверху крупно: РАЗЫСКИВАЕТСЯ. Ниже текст: «За совершение убийства разыскивается Корнышев Святослав Геннадьевич…» И фото.

– Это что?! – дрогнул Геннадий – Откуда?!

– Оттуда, – сбалагурил капитан, удовлетворившись произведенным эффектом. – Хочешь, я тебе явку с повинной оформлю?

– Какую явку? Ты сдурел?! – рванулся Геннадий, но наручники его не пускали. – Ты знаешь, кто я?!

Капитан вдруг раскрытой ладонью ткнул собеседника в лицо, Геннадий плюхнулся на скамью и его голова впечаталась в бревенчатую стену.

– Сиди смирно, – посоветовал капитан. – Так я насчет явки с повинной…

– Капитан! Ты меня не трожь! Тебе за меня голову открутят!

– Кто?

И было видно, что капитан нисколько не испугался. Геннадий окончательно уверился в том, что дал маху. Мент этот не в курсе. На понт взял.

– Ты не представляешь, что начнется, если хотя бы волос упадет с моей головы! – сказал Геннадий. – Когда за мной приедут… Может, уже и едут…

– Кто?

– Кто надо. И вот когда они приедут… Когда здесь появятся…

– И что будет? – никак не хотел пугаться капитан.

– Тебя размажут! – сказал Геннадий. – В порошок сотрут!

* * *

Клава метнулась прочь с дороги. Когда оглянулась, увидела: ее преследуют двое. Падали в темноте, чертыхались, но не отставали. Клава добежала до колодца, схватила железное ведро, посаженное на цепь, и когда первый из преследователей добежал до нее, ударила что было силы. Ведро, утяжеленное снизу металлическим кольцом, оказалось грозным оружием. Мужик опрокинулся навзничь, будто с разбега ударился о столб. Его собутыльник в нерешительности остановился.

Тем временем в темноте полыхнуло светом фар. Автомобиль не проехал мимо, а развернулся и встал поперек дороги так, что освещал теперь троицу у колодца.

– Опаньки! Опять? – раздался мужской голос, и из темноты к колодцу вышел лейтенант.

Поверженный Клавой пьяница замычал и попытался встать. Его лицо было залито кровью, а сам он вряд ли что-либо соображал. Удар был сильный.

– Чего такое? – неприятно удивился лейтенант.

Он уже обрадовался тому обстоятельству, как быстро отыскалась Клава, и вдруг такое неожиданное препятствие.

– Чего же ты на приключения нарываешься? – сказал с досадой лейтенант. – По два раза в день.

Склонился над окровавленным мужиком. Теперь еще с этим возиться. Не бросать же его. Приложили крепко.

На дороге вдруг остановились две машины. Лейтенант всмотрелся, удивленный. Микроавтобусы с красными крестами. Таких лейтенант в здешних местах и не видел. Захлопали дверцы, несколько человек одновременно направились к колодцу, и когда вышли на освещенное место, лейтенант понял: врачи.

– Здравствуйте! – сказал лейтенант. – Медицина?

Он никак не мог связать в сознании односельчанина с разбитым в кровь лицом и этих крепких докторов. Не к нему же они приехали? Но даже если мимо проезжали…

– Не взглянете? – предложил лейтенант и показал рукой на мужика с разбитым лицом.

– А вы кто будете? – спросил один из медиков, тот, кто был похож лицом на представителя северных народов.

– Я участковый здешний, – ответил лейтенант, не то что внутренне оробев, а будто признавая право незнакомца задавать вопросы и получать ответы.

Какое-то напряжение исходило от этих людей.

– Мы по срочному вызову, – сказал Якут. – И отвлекаться не имеем права. Но если милиция просит… У вас удостоверение есть?

– Конечно.

Лейтенант с готовностью извлек удостоверение из кармана.

– Вы нас поймите, – сказал Якут. – У нас вызов. И если милиция у нас помощи просит – еще куда ни шло… А у вас тут отдел милицейский? Или вы один?

– Нас двое. Я и капитан Колосков Андрей Андреич.

– Он с вами?

– Нет. Там, в кабинете, – показал лейтенант в темноту. – Где почта. У нас там милицейский пост.

Лежащий на земле пьяный снова замычал.

– Так вы посмотрите? – спросил лейтенант.

– Конечно, – невнимательно отозвался Якут, будто отмахнулся. – Тут такое дело, лейтенант… Мы за пациентом за своим приехали издалека…

Пьяный вдруг захрипел, закашлялся, будто захлебывался собственной кровью. Лейтенант отвлекся.

– Витя, посмотри! – указал на пьяного Якут.

Один из его спутников направился к лежащему на земле человеку. А Якут вытянул из кармана фотографию.

– Наш пациент сбежал, – сказал он. – Из психушки. Очень опасен.

Развернул снимок так, чтобы фары машины его освещали. На снимке был Корнышев. Лейтенант, увидев изображение на фотографии, не смог сдержать изумления.

– Да он у нас! – воскликнул милиционер.

Склонившийся над пьяным человек по имени Виктор резко распрямился и от этого движения из-под его одежды на землю вывалился пистолет. И тогда нелепая и необъяснимая картина появления в ночи странных врачей на двух машинах реанимации в мгновение обрела в голове лейтенанта законченный и правдоподобный вид.

Не врачи! Враги!!! Приехали своего спасать…

– Стоять!!! – заорал лейтенант и рванул пистолет из кобуры. – Стреляю на поражение!

«Врачи» оказались все до единого с оружием, и хотя лейтенант успел выстрелить первым, выпущенная им пуля никого не задела, а в следующие десять секунд его изрешетили в три ствола.

В селе поднялся собачий переполох. Заслышав остервенелый лай, Якут сказал с досадой:

– Не получилось тихо… Поехали! Скорее!

– А с этими что?

Оставались еще двое пьяниц.

– А баба где? – неприятно удивился Якут. – Вроде, была.

Исчезла. Растворилась в ночи.

– Кончай их! – зло сказал Якут. – И поехали!

Он пошел к машине. У колодца громыхнули выстрелы.

* * *

Геннадий смотрел на капитана волком.

– Я с тобой говорить не буду, – сообщил он капитану. – С тобой поговорят те, кто за мной приедет.

В это время в ночной тишине захлопали выстрелы. Капитан крутанулся на стуле, разворачиваясь к окну, и превратился в слух. Недолгая пауза – и снова выстрелы. Капитан бросился к окну. Лаяли собаки. Где-то хлопали дверцы машин. Потом – шум двигателей. Капитан резко обернулся, спросил:

– Твои примчались?

– А хотя бы и мои, – ответил Геннадий мстительно.

Ему не верилось, что помощь поспела так скоро, но очень уж хотелось уесть капитана.

Капитан потянулся к кобуре, да так и замер, разглядев в темноте странные голубые сполохи, похожие на далекие грозовые разряды. Но почти сразу сообразил, что это мигалки спецмашин. Два автомобиля «Скорой помощи» появились одновременно из-за деревьев и остановились прямо под окнами, слепя капитана светом фар.

– Вы милиция? По нам стреляли! – крикнул человек в униформе врача «Скорой помощи», буквально вываливаясь из машины.

– Кто? – спросил капитан и достал пистолет из кобуры.

– Человек в милицейской форме!

Этот ответ поставил капитана в тупик. Слишком невероятно. Секундная заминка едва не стоила ему жизни. Тот, кого он принял было за врача, уже приблизился, вдруг вскинул руку, и направленное на него оружие капитан увидел в самый последний момент. Раздался выстрел. Капитан опрокинулся на пол и пополз к двери, не сводя взгляда с окна. Захлопали дверцы машин. Топот ног. Крики:

– Там Корнышев! Я его видел!

– Якут! Мент живой!

– Осторожно!

– Не стрелять!

Гулкие шаги на деревянном крыльце. Капитан выкатился в коридор. Распахнулась входная дверь. Капитан выстрелил без предупреждения. Дверь захлопнулась.

Крики:

– В коридоре!

– Кто-нибудь его видит?

– Нет!

Вдруг звякнуло стекло в соседней комнате. Капитан понял: полезли! Пальнул дважды неприцельно. По-прежнему никто не стрелял в ответ.

Капитан заполз в комнату, добрался до телефона, сгреб телефонный аппарат на пол, поднес трубку к уху. Тишина. Нет связи. Не вызовешь подмогу.

Тем временем снаружи случилось оживление. Наблюдающий за окнами «врач», увидев манипуляции капитана с телефоном, привлек к себе Якута, зашептал на ухо:

– Они порознь! Корнышев и мент! В разных комнатах!

Теперь можно было убивать капитана, не боясь зацепить ненароком Корнышева.

– Капитан – здесь? – показал на распахнутое окно Якут.

– Да!

Якут, пригибаясь, подбежал к окну. На бегу выдернул чеку из гранаты. Под окном замер, обернулся к своему товарищу, будто спрашивая взглядом, там ли по-прежнему капитан. «Врач» кивнул. Якут бросил гранату в окно. Граната влетела в комнату и покатилась по полу. Докатилась до канистр с бензином, которые здесь хранил запасливый лейтенант. Капитан едва успел выскочить в коридор, но и это его не спасло. Взрыв был слишком сильный, будто внутри дома вырос огненный шар. Полыхнуло нестерпимым жаром. Якута швырнуло на землю. Его одежда тлела. Вскочив на ноги, он оценил размеры бедствия. Уже половина дома была охвачена огнем. Внутри слышались страшные крики горящих заживо людей. Не раздумывая, Якут бросился к дому, но товарищи были начеку, сбили его с ног, удерживали, хотя это стоило им немалых трудов, а Якут бесновался:

– Корнышева спасайте!!! Нам всем хана, если что-то с ним случится!!!

Водитель реанимобиля спешно поливал ватное одеяло водой из канистры. Остатки воды вылил на себя. Замотался в одеяло, полез в окно, из которого рвались в ночное небо языки пламени. И почти сразу вернулся. Прохрипел:

– Кранты! Он прикован! Там наручники! И прямо к стене!

– Топор!!! – орал Якут исступленно. – Руби!!!

Водителю передали топор.

– Руби!!! – бесновался Якут. – Я разрешаю!!!

* * *

Клава нырнула в спасительную тьму в тот момент, когда у колодца случилась суматоха. Она бежала по траве, наткнулась на забор, приняла левее и скоро оказалась на дороге. Бежала что было сил, до окраины села ей оставалось всего ничего, когда сзади по ней стеганул неяркий луч. Остановилась, пытаясь сообразить, бежать ли ей от дороги прочь и прятаться или тут на дороге ее спасение.

Это был одинокий мотоциклист. Без шлема. Почти мальчишка. Наверное, возвращался со свидания. Клава бросилась ему навстречу.

– Ты в райцентр?

– Да.

Она даже не стала его ни о чем просить. Плюхнулась без спроса на сиденье позади мотоциклиста, вцепилась в него, чтобы не упасть.

– Вы выстрелы слышали? – спросил мальчишка.

– Да.

– Пьяные, наверное.

– Наверное.

И больше они за всю дорогу не проронили ни слова. Только ветер свистел в ушах да рычал и захлебывался изношенный двигатель старого мотоцикла.

Уже в райцентре, когда замелькали огни редких фонарей, мальчишка сбросил скорость и поинтересовался:

– А вам где здесь?

– Где телефон.

Мальчишка остановил мотоцикл и достал из кармана простенький мобильник.

– Вам позвонить?

– А здесь работает?

– Здесь уже работает. А там, в селе, нет.

Оказывается, она могла звонить уже пять минут назад. Или даже десять. Еще на подъезде к городу. Клава взяла в руки визитку. Потапов Егор Петрович. Сколько сейчас часов в Москве? Тоже ночь.

Потапов спал, конечно. Когда он ответил, у него был голос человека, только что разбуженного.

– Алло…

– Мне нужен Потапов!

– Я!

И Клаве почудилось, будто она видит, как этот самый Потапов встрепенулся.

– Корнышев Святослав Геннадьевич – вам такой знаком?

– Да! Вы кто?

– Это не важно. Слушайте внимательно. Он задержан милицией. Просил связаться с вами и сообщить.

– Адрес! Где он?!

Клава подробно рассказала, где искать Корнышева.

– Но он в порядке? – спросил Потапов. – Он жив-здоров?

– Там были выстрелы! Вы понимаете? Там стреляли!

И тогда Потапов отключился, будто с этой самой секунды Клава перестала для него существовать.

* * *

Первым делом Потапов связался с генералом Захаровым. Тому не надо было ничего долго объяснять.

Корнышев задержан… Милиция… Выстрелы…

Эта информация была как спусковой крючок. Щелк! И механизм пришел в движение.

– Егор, это начало, – сказал Захаров. – Это не просто так. Срочная эвакуация Корнышева! Возьми с собой Ныркова.

Через сорок минут вертолет забрал Потапова с одной из вертолетных площадок на МКАД, предусмотрительно оборудованных на случай нештатных ситуаций. Сегодня ситуация была – нештатней не придумаешь. Готовились к подобному, ожидали, варианты прорабатывали, а все равно прозвучало как гром среди ясного неба.

В вертолете, кроме Ныркова, были еще пять человек в камуфляже. Бронежилеты, сферы, штурмовые стволы, две снайперских винтовки…

– Кто старший? – крикнул Потапов.

За грохотом двигателя его слова вряд ли кто расслышал, но поняли все. Крепыш с соломенными волосами поднял руку. Потапов жестом поманил его к себе, и Нырков – тоже. Втроем склонились над картой, которую в руках держал Потапов.

– Он здесь! – кричал Потапов и тыкал пальцем в одну и ту же точку на карте. – Там село! Пятьсот жителей! Милицейский пост! Два мента! Я уточнял, пока до МКАДа ехал! Скорее всего, у себя они его держат! – Достал из кармана фото Корнышева и положил поверх разбегающейся на карте паутины дорог. – Наша задача – принять его бережно, чтобы ни один волос с головы не упал!

Нырков взял фотоснимок в руки, всмотрелся, потом спросил у Потапова:

– Он – кто?

– Мой подопечный! Я с ним на связи был несколько лет!

– Так это его мы прикрывали?

– Ага!

Нырков выразительно посмотрел на собеседника. Надо же, мол, работали все эти годы вместе, а фото этого молодца, из-за которого службу несли и днем, и ночью, Нырков только теперь увидел. Тут Потапов лишь пожал плечами. Служба, мол. Секретность и все такое. Сам должен понимать.

Пока Нырков и Потапов общались, командир спецназовцев сидел истукан истуканом. И только когда о нем вспомнили, он ожил.

– А что с ментами? – спросил спецназовец. – Жестко?

– Жестко можно! – кивнул Потапов. – Но лучше, если без крови!

* * *

Кровь Геннадий терял стремительно. Культю впопыхах перетянули жгутом.

– Скорее!!! – орал Якут.

Обгоревшего, неподвижного в беспамятстве Геннадия положили на медицинскую каталку и едва ли не бросили ее в салон реанимационного автомобиля. Проблема была в том, что в «бригаде врачей» не было ни одного медика. Кто бы мог подумать, что так обернется? Подстелили бы соломки.

– В райцентр! – скомандовал Якут. – Там больница!

Пока мчались по селу, Якут елозил пальцем по карте. Глушь. Одни деревушки вокруг. Названия некоторых подчеркнуты пунктиром. Значит, там уже и жителей нет. Вся надежда на райцентр. Если Корнышеву не смогут помочь в местной больнице, тогда хана.

Якут взял в руки досье на Корнышева. Анкета. Характеристика. Фото. Ага, вот! Копия медицинской карты.

Только бы успеть!

Якут оглянулся, чтобы видеть человека на каталке. Тот еще был жив, но дышал так, как, в представлении Якута, мог дышать только умирающий. Хрипло, с пугающим клекотом, словно внутри бедолаги вместо легких остались одни ошметки.

Только бы успеть!!!

* * *

Ночь отступила, и небо стало серым. Город еще спал, отчего казалось, что жители его покинули.

– Теперь вам куда? – спросил мальчишка у Клавы. – На вокзал, наверное?

Он Клаву здесь прежде не видел. Не местная она.

– На вокзал? – никак не могла сообразить Клава. – Зачем?

А куда ей, действительно?

– Нет, я, наверное, буду возвращаться, – покачала она головой.

Там, в селе, остался Гена. Ему плохо. Она должна быть рядом с ним. Сделала все, что могла. Добралась до телефона. Позвонила этому неведомому Потапову. Сообщила ему все, что просил передать Гена. Или Слава? Конечно, Слава. На самом деле он Слава Корнышев. И теперь она должна к нему вернуться.

И едва Клава об этом подумала, она увидела автомобили «Скорой помощи». Те самые, которые она видела в селе. Две абсолютно одинаковые машины. Они появились ночью в селе. У колодца остановились. Лейтенант отвлекся. Клава смогла убежать. И когда она бежала, слышала за спиной выстрелы. Это там, у колодца, случилось что-то страшное. А потом еще были выстрелы.

Машины «Скорой помощи» промчались по пустынной улице и свернули в переулок.

– Там что, в той стороне? – спросила Клава.

– Больница, – ответил мальчишка. – Могу подвезти.

Оказалось, что это совсем близко. Когда они подъехали к старому полуразрушенному забору, опоясывающему больницу, люди в медицинской униформе как раз закатывали каталку с неподвижно лежащим на ней человеком в распахнутые двери. Мелькнула каталка и исчезла. Двери захлопнулись. Но самое главное Клава увидела. На ногах у лежавшего на каталке человека были ботинки очень характерного вида. Славины ботинки. Это Слава!!!

– Дай телефон! – протянула Клава руку.

* * *

До цели оставалось не так уже далеко, когда ожил телефон Потапова.

– Да! Помню! – орал Потапов в трубку, стараясь перекричать шум вертолетного двигателя. – Где? Как называется? Но это точно он? Какие ботинки? А, понятно! Ты никуда не лезь! Ты поняла? Наблюдай издалека! Мы уже близко!

Оборвал разговор, раскрыл карту, пошарил по ней взглядом. Ага, вот. Показал Ныркову точку на карте.

– Корнышева вывезли в райцентр! В больницу! Он на каталке! Без движения!

Про каталку – этого Нырков не понял. Потапов сложил руки крест-накрест на своей груди и мимикой изобразил умирающего.

– Он мертвый? – догадался Нырков.

Потапов только пожал плечами. Он не знал наверняка.

Командир спецназовцев внимательно следил за его жестами.

– Меняем маршрут! – крикнул ему Потапов. – Корнышев в больнице! Неизвестно, кто его туда привез!

* * *

Один из «медиков» запер входные двери больницы изнутри, остальные в это время гнали каталку с обожженным Геннадием по больничному коридору. Очень спешили. По пути попалась женщина в белом халате.

– Реанимация – где?! – крикнул Якут.

– На втором этаже. На лифте надо подняться.

– Где лифт?!

– Вы его уже прошли.

– А-а, черт!

Развернули каталку. Драгоценное время таяло.

Двери грузового лифта распахнулись в тот момент, когда «медики» пригнали к ним каталку.

Заведовал лифтом словоохотливый старичок, который никуда, похоже, уже давно не спешил.

– Кого везем? – поинтересовался он доброжелательно. – Куда везем? Зачем везем?

Тут у Якута сдали нервы. Он схватил старика за ворот и буквально выбросил из лифта. Закатили каталку с хрипло дышащим Геннадием. Громыхнули железные двери лифта. Медленный подъем.

На втором этаже реанимацию обнаружили сразу. Дверь в конце коридора и надпись: РЕАНИМАЦИЯ. Каталку закатили с шумом. Здесь были коридор и несколько дверей. Выскочила из палаты медсестра с испуганным лицом. Люди перед ней все были в медицинской униформе невиданного здесь покроя, и хотя лица закрыты масками, понятно было, что это не свои – чужаки приехали.

– Врач есть? – спросил Якут.

Его спутники тем временем смерчем пронеслись по палатам-кабинетам, обнаружили врача и еще одну медсестру. Больных в реанимации было четверо, этих в расчет можно не принимать. Кабель единственного телефона предусмотрительно оборвали.

Врачу даже слова вымолвить не дали.

– Быстро! – распоряжался Якут. – У нас ожоги и травма руки, потеря крови…

– Сюда, – пробормотал врач и указал на одну из дверей.

Косил взглядом на перетянутую жгутом культю пострадавшего, успевал отдавать распоряжения медсестрам:

– Таня! Кровь! Анализ! Совместимость! Маша! Инструменты! Холод! Перекись!

Но Якуту, который следил за всей этой суетой, казалось, что слишком медленно, что не успеют.

– Какой анализ?! – скрипнул он зубами. – Кровь давай!!!

– Анализ крови, – ответил врач. – Какую переливать…

Кажется, он сильно удивился.

Якут зашуршал бумагами, которые держал в руках, нашел нужную страницу.

– Четвертая! – сказал он. – Группа у него четвертая. И крестик тут такой – это значит резус положительный?

– Вы кто вообще такие? – спросил врач. – Откуда?

– Я расскажу потом, – пообещал Якут.

– Нет, это я тебе расскажу. Таня! Анализ!

– Лей кровь!!! – взъярился Якут.

Но врач не испугался.

– Ты не командуй, – сухо ответил он. – Ты кто такой? Ты не врач. А это кровь! Если несовместимость – он умрет. А отвечать буду я!

– Ты уже и так отвечаешь, – сообщил Якут и достал, наконец, пистолет из-под одежды.

И его спутники тоже обнажили оружие.

– За этого парня отвечаешь головой, – сказал Якут. – Не выживет – я тебя убью!

Одна из медсестер – та, которая Маша, – хлопнулась в обморок. Просто грузно осела на пол, будто ноги отказались ей подчиняться.

Врач стал лицом белый, как его халат.

– Считаю до трех, – объявил Якут. – Кровь!

– Таня, кровь! – сказал врач. – Группа какая?

Выскочило из головы.

– Четвертая, – напомнил Якут. – Резус положительный.

– И физраствор, – распорядился врач.

Таня принесла кровь и физраствор. Но кровь до каталки она не донесла. Ее трясло, и она упустила из рук стеклянную бутылку. Та упала на кафель и разлетелась вдребезги. Кровь залила пол.

Якут смотрел на кровь так, будто из него самого сейчас стремительно уходила жизнь.

– Еще есть такая? – тихо и страшно спросил он, ни на кого не глядя.

– Нет, – неслышно, одними губами ответила стремительно летящая к обмороку медсестра.

Но Якут услышал. Он бы ее убил, конечно. Уже был готов это сделать. Но медсестру спас врач.

– Таня! Неси третью! – скомандовал он.

– Это что? – не понял Якут.

– Если у него четвертая, ему любая подойдет, – сказал врач. – Лишь бы резус совпадал. Так что третья группа – самое оно.

– Но если он умрет…

– Я помню, – с неожиданным спокойствием сообщил врач. – Все обойдется. Если бы у него первая была, тогда да, тогда никакую другую нельзя. Только первую. А для четвертой – тут любая. Таня, неси!

Но Якут жестом показал одному из своих спутников: проводи, мол. Он этой Тане уже не доверял.

«Медик» принес кровь. Таня на подставку почему-то установила бутылку не с кровью, а с прозрачным, как слеза, физраствором.

– Почему?! – дернулся Якут.

– Так надо, – сказал врач. – Начинают с физраствора. Чтобы убедиться, что игла попала в вену. Потом просто поменяем бутылки…

Медсестра дрожащими руками пыталась вогнать в вену толстую иглу. Не получалось. Врач увидел это, отстранил Таню:

– Я сам! Кто у нас сегодня в хирургии, Тань?

– Мандрыкин.

– Зови сюда!

Врач нашел, наконец, вену.

Медсестра попятилась к двери.

– Стоять! – быстро сказал Якут.

– Нужен хирург, – пояснил врач. – У пациента кисть отсечена. Что это было?

– Топор, – коротко ответил Якут.

– Вот видите. Рана не обработана. Просто жгутом перетянули. Тут без хирурга нам никак. Вам же он живой нужен?

– Хирург?

– Нет, ваш подопечный, – кивком головы указал на Геннадия врач.

– А-а, да. Живой.

– Без хирурга – никак, – повторил врач.

Он уже заменил физраствор на кровь.

– Все, – сказал врач. – Теперь будем наблюдать. И скорее бы хирурга.

В его упорстве Якуту чудился какой-то подвох. Хочет выпроводить медсестру? Да, похоже. Медсестра поднимет тревогу.

– Иди сюда! – поманил Якут врача.

Вышли в коридор.

– Как, говоришь, фамилия хирурга?

Якут достал из кармана глушитель и присоединил к стволу пистолета. Врач следил за его манипуляциями с обреченностью человека, приговоренного к смерти.

– Оглох? – терял терпение Якут. – Фамилия!

– Мандрыкин.

* * *

Дверь больницы была заперта. Клава подергала за ручку, но никто ей не открыл и даже не отозвался. Тогда она обошла больницу и увидела открытое окно. Клава без колебаний полезла в оконный проем. Это была одна из больничных палат. Десяток коек. Мужики. Почти все спали, еще слишком рано. Но один бодрствовал. Он как раз извлек из тумбочки початую бутылку водки и пустой стакан. Но тут увидел появившуюся в окне гостью, вздрогнул от неожиданности; в руках у мужика звякнуло стекло, и он обездвижел. Прекрасная, как утренний сон, Клава призраком проскользнула к дверям.

– Халат накинь, – хриплым голосом напомнил призраку прекрасной дамы мужик. – Заругают, блин.

Клава сорвала с вешалки белый халат и проскользнула за дверь.

Пустынно и тихо было в больничном коридоре, и лишь где-то далеко впереди слышался неясный шум. На тот шум Клава и пошла, осторожничая.

Это был старик-лифтер. Он бормотал себе под нос проклятия. Из свежей ссадины на его лице сочилась кровь.

– Они наверху? – осведомилась Клава.

Чутье подсказывало ей: она на правильном пути.

– Да, – сказал старик. – Сволочье! Это не врачи! Это не пойми кто!

Клава не дослушала его, уехала наверх. Лифтер даже не сделал попытки ее сопроводить. Он не питал иллюзий по поводу гостей.

И на втором этаже было безлюдно. Лишь промелькнула женщина со шваброй и ведром и исчезла. РЕАНИМАЦИЯ. На эту надпись Клава среагировала. Подошла к двери, прислушалась. Тихо. Приоткрыла дверь. Никого. Тогда она решилась и переступила через порог.

* * *

Вертолет приземлился на заросшем травой футбольном поле школьного стадиона. Больница располагалась поблизости. Потапов, Нырков и группа спецназовцев гуськом двинулись к цели. Все было обговорено еще в полете. Шли молча.

У здания больницы обнаружились две новехонькие машины реанимации с московскими номерами. Насторожившийся Потапов подал знак. Спецназовцы бросились к машинам, но ни в одной из них не было людей. Один из спецназовцев, обшаривая взглядом салон, вдруг увидел что-то, взял в руку, показал Потапову.

Это была гильза от пистолетного патрона. Совсем свежая. Она еще пахла порохом.

* * *

Якут хотел, чтобы врач вызвал этого самого хирурга Мандрыкина по телефону. Чтобы даже не надеялись на спасение. Чтобы ничего не учудили. Нельзя выпускать их из реанимационного отделения. Ни врача, ни эту медсестру. Но провод телефона в кабинете врача был оборван.

– Черт! – сказал раздосадованный Якут.

Это был тупик. Сразу и не сообразишь, что теперь делать.

Открылась дверь. В кабинет заглянула молодая женщина. Похоже, что врач. В белом халате.

– Извините, – сказала она, увидев в кабинете мужчин.

Закрылась дверь.

Врач смотрел вслед женщине растерянно.

– Это кто? – быстро спросил Якут. – Ты ее знаешь?

– Нет.

Конечно, нет! То-то у него рожа такая изумленная!

Якут бросился в коридор. Никого. Потерял на этом драгоценные секунды, прежде чем сообразил, что женщины в реанимационном отделении уже нет. Ушла. Якут распахнул дверь, которая вела в больничный коридор. И здесь никого. Это была катастрофа. Якут вбежал в палату, где под присмотром «медиков» лежал на каталке Геннадий.

– Всем искать бабу! – выдохнул Якут. – По всей больнице! Молодая! Красивая! В белом халате!

– Видели, – сказал кто-то.

– Заглядывала?! – ужаснулся Якут. – Искать!!!

В запросе были упомянуты двое: Вяткин и женщина. Так что с Корнышевым, получается, баба какая-то была. Вот она и есть! Якут ее узнал.

«Медики» бросились выполнять приказ. Медсестер Якут увел с собой. Одна из них – та, что падала в обморок, – уже пришла в себя, но была слаба. Ее пришлось буквально волочь в кабинет врача. Якут оставался один против них троих, и опасался, что не уследит.

– Хирург! – напомнил врач.

Но некого было отправлять на поиски.

Оставалось надеяться на то, что подельники бабу эту быстро отыщут и вернутся.

* * *

Клава, выбежав из реанимационного отделения, направилась не к лифту, а побежала вниз по лестнице. Оказавшись на первом этаже, она остановилась и перевела дух. Никто ее не преследовал. Она подумала, что напрасно испугалась.

Слава там, наверху. Она его видела. Ей хотелось быть рядом с ним. Но она понимала, что ей туда нельзя. Там были две медсестры. Она видела их лица. Там что-то происходило. Что-то страшное. Это те люди в одежде врачей. От них исходила опасность. Слава сказал: «Позвони Потапову»! Но сам Потапов еще не объявился. А эти уже здесь. Значит, они не те, на чью помощь рассчитывает Слава. Они враги.

Наверху вдруг стало шумно. Топот ног. Кто-то бежал вниз по лестнице. Клава метнулась прочь. Половину длинного коридора она преодолела, когда у нее за спиной громко хлопнула дверь. Клава обернулась. Это был один из «медиков». Она сейчас могла определить их даже не по одежде, а по защитным маскам на лицах, только они здесь такие носили. Погоня!

Клава побежала туда, где в проеме двери видела яркий свет.

Это было приемное отделение. Каталка. Бинты. Раскрытый журнал на столе. И ни одной живой души. Здесь должна быть дверь, ведущая наружу. Но Клава не сразу смогла ее найти. Открыла пару наугад – все не то. А больше она ничего сделать не успела. В приемное отделение смерчем ворвался ее преследователь. Клава отступила за стол, но это не являлось для «медика» препятствием, он тот стол попросту отшвырнул. И теперь Клаву и «медика» разделяли три метра пугающей пустоты. «Медик» стоял, сжимая в опущенной руке пистолет, а Клава не на оружие смотрела, и даже не на своего преследователя, а куда-то в пространство за его спиной. Потому что происходящее там ее безмерно поразило.

Распахнутая дверь приемного отделения, в которую вбежала Клава, вдруг пришла в движение, ожила. Как будто кто-то невидимый потянул ее или толкнул, чтобы закрыть. А в следующее мгновение Клава ужаснулась. За дверью обнаружилось притаившееся там чудище: большое, на первый взгляд неповоротливое, с железной сферической башкой вместо головы и с автоматом в руках.

«Медик», который видел выражение лица Клавы, резко обернулся. Это стоило ему жизни. Он даже руку с пистолетом вскинуть не успел, а чудище его уже убило. Выстрел прозвучал громко. Звук ударил в кафельные стены. «Медик» рухнул как подкошенный. Чудище сорвало с себя башку и обернулось взлохмаченным суровым мужиком. По лбу мужика бежали струйки пота.

– Еще тут кто-то есть с оружием? – шепотом спросил мужик.

– Есть! А вы Потапов?

– Считай, что да!

* * *

В абсолютной тишине Якуту вдруг почудился какой-то звук. Дребезжание, что ли. Странно и необычно. Якут еще размышлял о том, что бы это такое могло быть, а врач уже понял:

– Это он!

И вскочил.

– Куда?! – опешил Якут и вскинул руку с пистолетом.

– Это ваш!!!

Врач рванулся к двери, не убоявшись оружия. Сообразивший, наконец, в чем дело, Якут бросился следом.

Да, это был Геннадий. Его трясло так, что каталка под ним ходила ходуном. Вот откуда этот странный звук. Сильный озноб. Словно пациент уже заглянул туда, за грань, и на него дохнуло ледяным холодом свежевырытой могилы.

Врач потянулся было к капельнице, но тут Геннадий стал затихать. Якут вдруг осознал, что прямо на его глазах сейчас умирает человек.

– Спасай!!! – заорал в отчаянии Якут.

Но он уже увидел лицо врача и понял, что все бесполезно.

– Он умер, – сказал врач.

– Почему?!

– Не знаю.

– Почему?! – бесновался Якут. – Отвечай!!! Как могло случиться?! Кровь, да?! Нельзя было третью?!

– Третью можно. И вторую можно. Даже первую – если у него четвертая.

Якут обездвижел. Он соображал. Но слишком невероятной была его догадка. Должна быть четвертая группа… Резус положительный… Сведения точные… А у этого оказалась не четвертая… Черт побери!!!

– Это не он!

– Что? – не понял врач.

– Это не Корнышев!

* * *

«Медики» метались по больнице с оружием в руках, поэтому были обречены. Едва такой выскакивал на кого-то из людей Потапова, он погибал уже в следующую секунду. Бойцы спецгруппы стреляли на поражение без предупреждения.

Отработав помещения первого этажа, бойцы поднялись на второй. Со слов Клавы они знали, что Корнышев находится в реанимации. Следовательно, там мог оставаться кто-то из медиков. Но когда ворвались в реанимационное отделение, обнаружили там только труппы. Две медсестры. Врач. Четверо больных. И обожженный на каталке. Все они были мертвы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Для того чтобы проехать по запруженным автомобилями московским улицам, одной мигалки на крыше черного, как смола, «БМВ» было недостаточно, и машину генерала Захарова сопровождал «Мерседес» в бело-синей раскраске дорожно-патрульной службы. Прорывались через заторы, назойливым «кряканьем» расчищая себе путь, и водители раскалившихся под летним солнцем автомобилей нет-нет да и посылали вслед «БМВ» с тонированными стеклами проклятия. Но хмурый Захаров ничего этого не замечал.

Машины подъехали к металлическим воротам, которые почти сразу пришли в движение, открывая взорам пространство обширного двора. Въехали на территорию. Здесь было длинное сооружение, похожее на склад или гараж с несколькими въездами. Ворота одного из въездов распахнулись.

Машина ДПС осталась снаружи, «БМВ» с Захаровым въехала под крышу.

В огромном пустынном зале были лишь несколько человек: Потапов с Нырковым и пятеро спецназовцев. Все они вскочили, когда появился «БМВ».

Захаров вышел из машины.

– Товарищ генерал, – начал было доклад Потапов, но Захаров жестом его остановил.

– Показывайте! – хмуро бросил генерал.

Один из спецназовцев распахнул створки дверей стоящего здесь же фургона-рефрижератора и вытянул наружу носилки ровно настолько, чтобы можно было без проблем рассмотреть лицо лежащего на носилках покойника.

Захаров подошел, всмотрелся. Потом повернулся к безмолвным свидетелям этой сцены. Взгляд его был тяжел. Захаров словно спрашивал, как такое могли допустить.

– Он уже был мертв, когда мы появились, – доложил Потапов.

– Причина смерти?

– Очень похоже на несовместимость крови. Корнышеву делали переливание. Где-то он сильно пострадал. У него ожоги. И кисть руки отрублена. В больницу его привезли уже без сознания.

– Кто привез?

– Те, кого мы постреляли. Их было четверо. Вооружены пистолетами. Две гранаты изъяли.

Генерал на глазах темнел лицом.

– Кто они? Откуда? – спросил отрывисто.

– Не местные, – ответил Потапов. – Из Москвы. Их документы мы вывезли. Проверим.

– Как же вы ни одного живым не взяли? – неприятно удивился Захаров.

Он обращался к командиру спецназовцев. Парень в камуфляже не смутился под генеральским взглядом.

– Приказа не было, – сообщил он.

А так какие, мол, проблемы? Взяли бы как миленьких. И получалось, что это Потапов с Нырковым дали маху.

– Мы не ожидали встретить там сопротивление, – сказал Потапов, багровея. – Мы прилетели за Корнышевым. А по нам стрельба в упор, люди со стволами… Слишком неожиданно.

– За Корнышевым вы летели, – повторил вслед за собеседником генерал. – Вызволять. Ну и как? Получилось?

Потапов не нашелся, что ответить. А что тут скажешь? Вот он, Корнышев. В рефрижераторе лежит. Мертвый. Плохо все сложилось. Провал операции.

* * *

В полупустом салоне первого класса летели престранные пассажиры: трое неулыбчивых крепышей и с ними некто с холщовым мешком на голове.

– Даже страшно, – призналась одна стюардесса другой. – Проходишь через салон, такими взглядами провожают…

Крепыши не препятствовали перемещениям стюардесс, но всякий раз, когда те появлялись в салоне, провожали девушек взглядами без игривости.

Одна из стюардесс, пожалев несчастного, в какой-то момент сказала крепышам:

– Может, сока ему дать? Или минералки, – показала на человека с мешком на голове.

– Не надо, – ответили ей неприветливо. И после этого стюардессы ни во что не вмешивались.

В Шереметьево после приземления из самолета никого не выпускали, пока салон первого класса не покинул странный квартет. Для этих людей прямо к трапу подогнали микроавтобус с наглухо затонированными стеклами. Среди встречающих был офицер-пограничник, но он никем из квартета не заинтересовался и документов не проверял, а наблюдал со стороны за тем, как человека с мешком на голове свели по трапу, поддерживая под руки, сноровисто затолкали в микроавтобус и увезли.

* * *

Фотографии мужчин были веером рассыпаны по столу. Там, на снимках, люди были живыми. А сейчас их уже нет. Застрелены спецназовцами.

– Все документы этих людей, которые вы привезли, – сказал Захаров, – и паспорта их, и водительские удостоверения – поддельные.

Документы погибших тоже лежали на столе, как раз перед Потаповым и Нырковым. Нырков взял один из паспортов в руки, раскрыл его, пролистал.

– Надо же! – сказал и покачал головой. – Я бы не отличил, если честно.

– Еще бы! – ответил на это Захаров. – Даже эксперты поначалу не смогли сказать точно. Классная работа. Практически без помарок. Сделаны как документы прикрытия. Как мы своим делаем.

– Думаете, кто-то из наших? – удивленно приподнял бровь Потапов.

– Да разве только наши умеют делать хорошие документы? – отмахнулся генерал. – Наши, не наши… Тут проблема в том, что те, кто за этими вот стоит, – кивнул в направлении фотографий погибших от спецназовских пуль, – высокого полета птицы. Это не уровень уголовников или кого-то подобного. Это такие же, как мы. Это сила. Вот о чем говорю.

Потапов и Нырков переглянулись. Но сказать ничего не успели, потому что дверь вдруг приоткрылась и в кабинет заглянул помощник Захарова.

– Они здесь, товарищ генерал! – доложил помощник.

– Давай их сюда!

На глазах оторопевших Потапова и Ныркова в кабинет ввалилась престранная компания: три крепыша и человек с мешком на голове. Захаров сделал жест рукой – снимите, мол, с него мешок. Случилась секундная заминка, будто крепыши сомневались, можно ли видеть лицо их подопечного Ныркову и Потапову.

– Можно, можно, – развеял их сомнения догадливый Захаров. – Это свои.

Мешок сорвали с головы. Человек, который, похоже, продолжительное время не видел дневного света, зажмурился на мгновение. А у Ныркова и Потапова вытянулись лица.

– Знакомьтесь! – произнес генерал Захаров, явно наслаждаясь произведенным эффектом. – Святослав Корнышев.

Корнышев, живой и невредимый, стоял перед ними.

– Здравствуй, Слава, – сказал ему генерал. – Я – Захаров.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

Это было невероятно. Просто уму непостижимо.

– Откуда?! – только и смог спросить растерянный Потапов.

– Ты откуда к нам прибыл, Слава? – обратился к Корнышеву генерал.

– Из Африки.

Загар у гостя действительно был нездешний.

– Он еще этой ночью был в Африке, – сообщил Захаров. – Только потому и уцелел, я думаю.

* * *

Оставшись в кабинете один на один, Захаров и Корнышев смотрели друг на друга так, как смотрят люди, которые о собеседнике прежде много слышали, а увидели вот только что. Они действительно видели друг друга впервые.

– Ну, как там Африка? – доброжелательно осведомился Захаров.

Так спрашивают про недолгое, необременительное и приятное пребывание за границей: с туристическими целями или по работе.

– Ничего, – ответил Корнышев. – Привык.

– К быту привык? – уточнил Захаров. – Или к службе?

– К быту, товарищ генерал. Много у них там необычного. А служба – она везде служба.

Захаров оценил ответ, потому что о похождениях собеседника он знал по отчетам. Там, в Африке, Славе довелось повоевать, и он даже был ранен, а год тому назад вертолет, в котором летела группа Корнышева, был подбит повстанцами, и спасшимся в той катастрофе пришлось два дня, отстреливаясь, пробираться к ближайшему жилью. Дошли не все. Но Корнышеву повезло.

– Далеко тебя спрятали, – скупо улыбнулся Захаров.

– Да, это не Рязань, товарищ генерал.

– Причину знаешь?

– Так точно.

Генерал вопросительно приподнял бровь. Расскажи, мол. Мне интересно.

– Меня хотели убрать.

– Кто? – уточнил Захаров.

– Этого я не знаю. Сказал мне об этом полковник Богуславский. Он же предложил командировку в Африку, от греха подальше.

– А за что тебя хотели убрать, знаешь?

– Знаю. Двадцать пять миллиардов долларов. Был такой секретный президентский фонд. Слышали?

Захаров молча кивнул в ответ.

Он знал про эту историю. Двадцать пять миллиардов долларов, распыленных по всему миру по секретным счетам. Этакая государева заначка. Потом, уже в двухтысячном, пришел другой президент. Дела все принял, ядерный чемоданчик принял. А про секретный фонд ему никто ни гу-гу. Люди, причастные к тем деньгам, просто попытались их присвоить. Украсть у президента.

– Я работал в команде, которая искала следы тех денег, – пояснил Корнышев. – И когда мы их нашли, у всех нас начались большие неприятности. Нас стали убивать, чтобы не подпустить к деньгам. Кажется, я один только и остался.

– Один, – подтвердил генерал. – А Богуславского ты откуда знал?

– Он сам вышел на меня. Сказал, что мне угрожает опасность, и сплавил меня в Африку. Ему я и слал донесения. Пока он не умер.

Корнышев замолчал, потому что дальше уже нечего было рассказывать. Там, в продолжении, Богуславского уже не было, а был Захаров.

– Он внезапно умер, – сказал генерал. – Мне было приказано принять все оперативные дела, которые вел Богуславский. И среди прочих вдруг нашлось твое. Так я узнал историю про двадцать пять миллиардов. И про тебя. Но до сих пор мне многое не ясно. Фокус в том, что те миллиарды, о которых ты говоришь, они давно возвращены государству. А на тебя до сих пор идет охота. Неувязочка. Зачем ты им теперь? И кто они, эти люди? Богуславский говорил тебе, от кого исходит опасность?

– Нет.

– Как думаешь: он не знал или просто не хотел говорить?

– Думаю, что не знал.

– Откуда такая уверенность?

– Он не сразу стал меня прятать, а только после того, как на меня началась охота. Значит, поначалу он даже не предполагал. А уж потом эвакуировал меня по полной программе. Он еще сказал мне тогда, что люди против меня вышли очень серьезные.

– Да, совпадает, – кивнул Захаров, сопоставив рассказанное собеседником с тем, что знал он сам. – Мне не известны все подробности, но кое-что можно предположить с большой степенью уверенности. Богуславский не знал, кто эти люди, которые против тебя вышли; не знал, откуда ждать удара. И он спрятал тебя в Африке, чтобы уберечь. А чтобы запутать следы, он придумал вот это…

Захаров двинул по столу фотокарточку – как раз таким образом ее положил, чтобы она оказалась аккурат перед Корнышевым.

Святослав увидел на фотографии себя. С закрытыми глазами. И почему-то ему сразу стало понятно, что он не спит, а его сфотографировали мертвым.

Не сумев сдержать удивления, Корнышев поднял глаза на генерала.

– Это твой двойник, Слава, – сказал Захаров. – Человек, который был чрезвычайно похож на тебя. Я не знаю, откуда он такой похожий взялся. У тебя брата-близнеца не было?

– Нет.

– Значит, пластическая операция. В общем, этого двойника полковник Богуславский оставил в России и тоже спрятал. В глуши, где даже нет мобильной связи. Задумка, как я понимаю, была такая: кто-то тебя ищет (кто – пока не понятно); первым, до кого доберутся, будет двойник. Он ведь здесь, а ты в Африке, далеко… Значит – он будет первым. Как только на него выйдут, это как флажок сигнальный. Значит, к тебе подбираются.

Корнышев скосил глаза на снимок.

– Он погиб, – подтвердил догадку генерал. – Этой ночью.

– И что теперь? – спросил Корнышев. – Меня надо перепрятывать?

Захаров покачал головой.

– Нет, Слава. О том, что двойник погиб, никто, кроме нескольких человек, не знает. В том числе не знают и люди, которые на тебя охотятся. Поэтому тебя из Африки и вывозили с мешком на голове – чтобы никто не видел твоего лица до поры. Теперь ты сам будешь своим двойником. Ты займешь его место, – кивнул Захаров на фотографию с покойником. – Только ты будешь живой. У нас нет другого выхода. Так надо.

– Зачем? – коротко осведомился Корнышев.

– Раз эти люди вышли на тебя, они непременно проявятся снова. Им нужен ты. Мы их возьмем и узнаем, в чем там дело. Понятно?

– Понятно, – ответил Корнышев. – Ловля на живца.

* * *

Обед на четыре персоны накрыли прямо в генеральском кабинете. Безмолвные, как сфинксы, официантки выставляли на стол горячую, с пылу с жару, молодую картошечку, усеянную мелко порезанным укропом, пупырчатые малосольные огурчики, аппетитно выглядящие грибочки, селедку, котлеты по-киевски, холодец с горчицей, черный хлеб, водку в запотевшем графине…

– Прошу! – на правах хозяина пригласил к столу Захаров.

Трапезу с ним делили Корнышев, Нырков и понятливый Потапов, который, не дожидаясь команды, и разлил по рюмкам водку.

– С возвращением! – произнес первый тост Захаров, обращаясь к Корнышеву.

Чокнулись, выпили. Оголодавший Святослав аппетитно захрустел огурчиком, поддел вилкой душистую картофелину. Он так увлекся, что не сразу обнаружил: никто из его сотрапезников даже не прикоснулся к столовым приборам. Сидели неподвижно и смотрели на жующего Корнышева во все глаза.

Запоздало прозревший Корнышев даже поперхнулся. Отложил в сторону вилку. Сказал смущенно:

– Извините! Я нормальной еды не ел сколько…

– Тогда – по второй, – невозмутимо предложил генерал.

И второй тост тоже он озвучивал.

– За твое здоровье! – сказал он Корнышеву со значением.

Взялись, наконец, за вилки и ножи.

– Вот это и есть настоящий Корнышев, – представил африканского гостя Захаров. – Пришлось его срочно вывозить в Москву, поскольку никакого другого выхода у нас, похоже, нет.

Он сейчас обращался к Потапову и Ныркову, вводил в курс дела, раскрывал им то, что до сих пор сохранялось в тайне.

– Тот бедолага, что погиб ночью, – это был двойник. И вот на него вышли. Кто – пока не знаю. И он погиб.

Захаров вилкой прочертил по столу невидимую линию.

– Вот он жил…

На то место, где оборвалась прочерченная им невидимая линия, положил вполне материальную водочную пробку.

– А вот он умер – это, условно говоря, сегодняшняя ночь и смерть его…

Вилкой продлил невидимую линию дальше за пробку.

– А тут его уже нет…

Обвел взглядом сотрапезников и продолжил:

– Но это мы с вами знаем. А они, – указал куда-то за окно, где и прятались, видимо, не известные им пока враги, – не знают того, что Корнышев погиб. Поэтому мы берем вот его, – указал на настоящего Корнышева, – и помещаем его в эту точку.

Указал на водочную пробку, которая сейчас вовсе не пробкой была, а той точкой, в которой оборвалась жизнь псевдо-Корнышева.

– Он воскресает, – сообщил Захаров. – Он жив. И не может быть такого, чтобы на него не попытались выйти снова. А тут наготове – мы.

– А риск? – напомнил Потапов и выразительно посмотрел на Корнышева.

– Его жизни вряд ли что-то угрожает, – сказал генерал. – Анализ событий прошедшей ночи показывает, что убивать не хотели. Хотели захватить. А когда этот якобы Корнышев пострадал, его пытались спасти.

Значит, убивать не будут.

Все это время сохранявший невозмутимость Корнышев оторвался, наконец, от истекающей маслом котлеты и посмотрел на генерала.

– Ты готов? – спросил Захаров. – Поможешь?

– Так точно! – ответил Корнышев с невообразимым спокойствием.

Со стороны могло показаться, что генерал Захаров нервничает гораздо сильнее своего собеседника.

– Поедешь туда, – сказал генерал. – В поселок этот, где жил твой двойник… Да ты ешь, времени не теряй, – добавил он, обращаясь к Корнышеву.

Тот снова принялся за котлету. Захаров следил за его манипуляциями внимательно, одновременно посвящая в свои задумки присутствующих.

– Там глухомань, там лес. В лес забросим спецгруппу. Окопаются, будут незаметно тебя прикрывать. И если кто-то за тобой придет…

Корнышев с прежней невозмутимостью кромсал ножом котлету. Захаров молчал. Пауза затянулась. Потапов и Нырков уже видели, в каком состоянии находится генерал, и замерли, хотя еще не понимали, в чем тут дело. Наконец, и Корнышев обнаружил, что что-то происходит. Поднял глаза на генерала. И увидел, в сколь скверном состоянии тот находится.

– Что скажешь, Потапов? – произнес Захаров.

Тот, все поняв, крякнул досадливо и не нашелся сразу, что ответить, словно он должен был произнести нечто очень неприятное. Генерал, не дождавшись ответа, перевел взгляд на Потапова, и тот, явно делая усилие над собой, процедил сквозь зубы под испепеляющим взглядом Захарова:

– Не похож, товарищ генерал!

Захаров с досадой отшвырнул вилку, которую держал в руках. Вилка сбила рюмку. Получилось громко.

– Не получится у нас ни черта! – сказал в сердцах генерал.

– Почему? – искренне удивился Корнышев и обвел присутствующих взглядом.

– Не похож ты на него совсем! Лицом только! А в остальном – характер, повадки, жесты – совсем другой типаж… Она в два счета просечет, что что-то тут не так!

– Кто? – уточнил Корнышев.

– Баба эта! У двойника твоего баба была. Взялась откуда-то на нашу голову. Я думал – все обойдется. А сейчас смотрю на тебя… Она вычислит тебя в два счета!

* * *

Откуда рядом со лже-Корнышевым появилась эта Клава, никто не знал. О ее существовании стало известно только ранним утром этого дня. Буквально. Она взялась ниоткуда.

Лже-Корнышев, которого в далекой глуши местные жители знали как Гену Вяткина, раз в три месяца наведывался в Москву, где с ним встречался Потапов. Встречи эти происходили на конспиративной квартире, и только тут Гена заметно расслаблялся и отдыхал душой. Его необычная служба, когда он должен был не делать ничего, кроме как день за днем проживать жизнь другого человека, которого он знать не знал и даже никогда не видел, чрезвычайно его тяготила, о чем он не раз говорил Потапову.

Гена жил в местах глухих, где новые лица вообще не появлялись и куда никто посторонний не заезжал даже по случаю – и все равно ему было как-то тревожно. С теми, кто знал его прежде, кому было известно его настоящее имя (а его звали не Гена и не Слава), он уж несколько лет как оборвал все связи, на этом настоял еще полковник Богуславский – а его прежней судьбы все равно никто не отменял. И бывало несколько раз так – дважды в Москве, а один раз так прямо даже в поселке Красный, – что чудилось лже-Корнышеву в силуэте увиденного человека нечто до боли знакомое, будто это кто-то из прежней его жизни вдруг оказался на пути по нелепому стечению обстоятельств, и лже-Корнышев в эти минуты пугался по-настоящему. Он о своих страхах рассказывал Потапову при встречах. Еще рассказывал о том, что происходит лично с ним, как он живет и с кем общается. Рассказывал, как ходит в лес, насколько далеко уходит от жилья, что видит там. Рассказывал, что люди в Красном говорят. А вот про женщину он не сказал ни разу. Будто ее и не было.

– Что за женщина? – cпросил Корнышев. – Жена?

Похоже, что и ему не улыбалась перспектива оказаться вдруг женатым. Женщина ломала всю игру.

– Да, ты у нас, получается, женат, – с мрачным видом подтвердил Захаров. – В некотором роде.

Но Корнышев до конца всего еще не понимал. Не стыковалось у него.

– Она видела, что он погиб? – уточнил Корнышев.

– Она видела, что его доставили в больницу, – сообщил Захаров. – То есть она в курсе того, что он был ранен. Но того, что он умер, ей не сказали.

– Где она сейчас? В Москве?

– Нет, – покачал головой генерал. – Там, в провинции. Ее вывезли в соседнюю область, под опеку местного управления ФСБ. Для нее объяснение – в целях ее собственной безопасности. А на самом деле – чтобы изолировать ее от любой информации. Потому что пока мы не знаем, что с нею делать.

– Разрешите, товарищ генерал? – поднял руку Потапов так, будто они сидели на уроке.

– Давай! – ответил Захаров, ни на кого не глядя.

– Эту Клаву надо выводить из игры. Расчистить поле для Корнышева. Они не должны встречаться. Потому что Клава расколет его в два счета. В Красном Корнышев должен появиться один.

Захаров вопросительно посмотрел на Корнышева. Как, мол, тебе такой план? Одобряешь?

– А если Клава – это подставная фигура? – произнес Корнышев. – Если это тоже чей-то сигнальный флажок? И когда она исчезнет, когда мы ее изолируем – это может послужить сигналом для кого-то, кого мы пока не можем вычислить…

Потапов хотел возразить. Захаров остановил его жестом.

– Он прав, – сказал генерал. – Про эту женщину мы ничего не знаем.

– Ее надо колоть, – предложил Потапов.

Захарову предложение не понравилось.

– Лучше бы ее не трогать, – вздохнул он. – Чтобы не напортачить. Потому что если она подставная – наш интерес к ней может кого-нибудь насторожить. Теперь, когда мы знаем о ее существовании, к ней надо всего лишь повнимательнее присмотреться. Она под лупой будет. И если есть что-то подозрительное, мы это сразу же увидим.

– Да те, кто ее подослал, уже давным-давно насторожились! – сказал Потапов. – Это она позвонила мне сегодня ночью. Понимаете? Позвонила по телефонному номеру, которым мы снабдили двойника! Она этот номер знала!

– Откуда? – уточнил Корнышев.

– Да это и не важно. Она – знала! Все. Точка. Сам ли двойник ей этот номер дал, попав в беду, или она телефончик выкрала и позвонила, чтобы вычислить, куда это она попадет… Это уже не важно, – повторил Потапов. – Главное, она и без того уже в курсе: с этим парнем, которого она знала как Гену, все очень непросто. И что нам теперь с этим ее знанием делать?

Повисла пауза. Да, Клава, похоже, многое знает. И даже если она угодила в эту историю случайно, без чьей-либо наводки, ей все равно придется как-то объяснить бурные события прошлой ночи. И Гену Вяткина обычным мужиком, по прихоти судьбы-злодейки прозябающим в той чертовой глуши, уже не представишь.

– Ее нельзя близко подпускать к Корнышеву, – гнул свое Потапов. – А изолировать можно под любым предлогом. Инфекцию она какую подцепит и на месяц сляжет в больницу. Или под машину угодит…

– Так мы никогда не поймем, откуда она взялась, – пожал плечами Корнышев.

Потапов только развел руками в ответ. Решайте сами, мол, что для вас предпочтительнее.

– То, что ей многое в эту ночь открылось – не страшно, – поразмыслив, вынес вердикт Захаров. – В конце концов, ей можно немного тайну приоткрыть. Допустим, скажем ей, что Слава – не простой человек. Ему приходится скрываться, вести двойную жизнь. Так надо, мол. Чем рискуем?

Никто не озвучил доводов против.

– С этим проблем, следовательно, не возникнет, – сказал генерал. – А проблема у нас только в том…

Он задумчиво посмотрел на Корнышева.

– Баба эта нам мешает, товарищ генерал! – не сдержался Потапов. – Проблема – только в ней! Мы ничего о ней не знаем. А не знаем мы, не знает и он, – кивнул в направлении Корнышева. – А он должен знать! Знать, откуда она появилась. Когда. Должен знать, кем она ему приходится и какие у них отношения. Кто из них еду готовит. Где берут продукты. Ходят ли они вдвоем на прогулки и куда. Кого из соседей они обсуждали и о ком какое мнение у них сложилось. Сколько раз в неделю у них секс. Чем она болеет. Какие предпочитает конфеты. Кто ее родственники. Как этот двойник ее называл. О чем он вообще с нею говорил и какие темы они обсуждали.

Потапов замолк, потому что этот перечень можно было продолжать до бесконечности. И ни на один из вопросов ответа не было ни у кого. Уравнение со многими неизвестными, и это уравнение в данном случае решению не подлежит. Решение может быть только одно: Клаву надо убирать. Подальше от Корнышева.

– Вы говорили, она знает о том, что я пострадал, – сказал Корнышев. – Что там было?

– Ожоги, – ответил Нырков. – И кисть руки отрублена.

Он смотрел на Корнышева так, будто и вправду намеревался ампутировать тому кисть.

Корнышев изумился.

– Про кисть она не знает, – поспешил успокоить его Потапов.

– Ну слава богу, – пробормотал Корнышев.

Все засмеялись. Смех был невеселый.

– То есть в подробности о характере повреждений женщину не посвящали? – уточнил Корнышев.

– Нет. Она знает только, что дело плохо.

– Плохо – это хорошо, – скаламбурил Корнышев. – Предлагаю делать так. Я жив. Но я сильно пострадал. И у меня провалы в памяти.

Повисла пауза. Все застыли, оценивая услышанное.

Вот теперь действительно было хорошо. Провалы в памяти. Это то, чего им до сих пор не хватало. Если он потерял память, он не обязан знать всего того, о чем недавно говорил Потапов. Он раньше знал, но теперь все позабыл.

– А что? Это идея! – одобрил Захаров. – Можно проконсультироваться с врачами. Пускай его поднатаскают. Расскажут, как он должен себя вести. Покажут ему вживую этих бедолаг… У которых с головой проблемы… А?

Вопросительно посмотрел на Потапова. Будто хотел понять по его реакции, действительно ли они нашли достойное решение проблемы.

– Все это – че-пу-ха! – раздельно произнес Потапов, явно страдая от недальновидности собеседников. – Вы поймите, эта женщина видела его продолжительное время. Она успела его хорошо изучить. Не только речь. Не только внешний облик. Но и повадки, жесты… Даже я, встречаясь с двойником лишь время от времени, успел заметить, что он ест совсем не так, как настоящий Корнышев…

Корнышев, который как раз приканчивал котлету, замер, превратился в статую.

– Никогда он не пользовался ножом, а кромсал все съестное вилкой…

– Так? – уточнил Корнышев и вилкой разделил остатки котлеты на несколько частей.

– Нет, – качнул головой Потапов и вздохнул. – Не все сразу кромсал на множество кусков, а отделял один, съедал, потом следующий…

Корнышев посмотрел на Захарова. Их взгляды встретились. И обоим стало понятно, что они подумали об одном и том же. Тупик. Все оказалось гораздо сложнее, чем им представлялось. Невозможно одному человеку прожить жизнь другого, потому что жизнь эта состоит из ежесекундных жестов и ежеминутных поступков, и скопировать их с абсолютной точностью не получится как ни старайся. Дело не в этой котлете, которую Корнышев ест как-то не так. Дело в том, что похожих ситуаций будет миллион с хвостиком, и весь вопрос только в том, в первый ли день Клава заподозрит неладное или это произойдет на следующий.

Был Гена Вяткин, или как там его на самом деле звали, – и вот его больше нет. Скончался. Умер. И нет теперь на всей земле человека, который бы говорил так, как он, который бы так же думал, так же смеялся и так же ел котлету, как корнышевский предшественник. И не научишь этому.

– Мы не можем сделать так, чтобы Корнышев изменился и превратился в того самого своего двойника, – произнес молчавший до сих пор Нырков. – Нам нужно, чтобы тот двойник сам поменялся. Не Корнышев подстроился под двойника, а наоборот. Такой вот парадокс!

Он обозначал сверхзадачу, сам осознал ее невыполнимость, но мысль в нем билась, эта загадка требовала своего разрешения, и Нырков даже закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседников, нарочито погружаясь во тьму одиночества. А когда он руки от лица отнял и увидел перед собой глаза Корнышева – дрогнул. Потому что это был совсем другой человек. Будто просветление на него снизошло.

– Все правильно мы придумали, – сказал Корнышев. – Я пострадал. И я уже не тот, не прежний. Провалы в памяти – это хорошо. Но этого мало, я согласен. Потому что вот эти жесты все, привычки – с этим что-то надо делать. Тут со мной что-то такое должно произойти, чтобы все поменялось абсолютно. Вот, смотрите!

Он закрыл глаза. И рукой потянулся к вилке. Предполагал, что ухватит ее сразу, но не получилось. Зашарил слепо рукой по столу. Нащупал вилку. Взял ее в руку неуверенно. На него смотрели во все глаза. Корнышев, все так же не поднимая век, нащупал второй рукой тарелку, ткнул вилкой наугад, угодил в картошку. Понес было картофелину ко рту, да та сорвалась с вилки, упала на пол.

Потапов, сбросив оцепенение, зааплодировал. И Захаров с Нырковым ожили.

– Гениально! – оценил Потапов. – То, что нужно!

– Тут штука в том, что я сильно пострадал, – сказал Корнышев. – И мне всему придется учиться заново. Прежние привычки и умения – это уже неактуально. Все в моей жизни будет как в первый раз. И меня уже нельзя поймать на несоответствиях.

– Гениально! – повторил Потапов.

– Ну, это все благодаря вам придумалось, – признался Корнышев. – Когда вот он лицо руками закрыл, – кивнул на Ныркова, – я вдруг понял: вот оно!

* * *

К ночи в основных чертах все было продумано.

Корнышев ослепнет, но не до конца. Возможность прозреть ему оставляли на всякий случай. Мало ли как там обстоятельства сложатся. Согласно легенде, предназначенной для Клавы и всех прочих окружающих, глаза Корнышева пострадали при пожаре, и хотя врачи обещали когда-нибудь вернуть бедолаге зрение, пока что положение было неустойчивое, и требовалось носить на глазах черную повязку – дабы не усугубить состояние больного. На самом деле повязка была просто необходима Корнышеву. А лишенный возможности видеть, он становился незрячим без притворства, и эта естественность дорогого стоила.

Сложнее дело обстояло с другим.

– Ты ведь был ранен? – вспомнилось Захарову.

– Так точно! – коротко ответил Корнышев.

– Куда?

Корнышев жестом показал. В грудь.

– Покажи! – велел Захаров.

Корнышев послушно расстегнул рубашку. Рана давно затянулась, но шов остался.

– С этим что будем делать? – осведомился генерал, мрачнея на глазах.

Нельзя было так оставлять. Ежу понятно.

– Шрам не спрячешь, – сказал Нырков. – А баба эта наверняка уже все родинки на нем пересчитала и запомнила. Так что старых шрамов быть не должно. Только свежие!

Нырков смотрел на Корнышева взглядом, в котором не было жалости.

– Это как? – уточнил Потапов.

– Покромсать его придется, – с прежней безжалостностью просветил Нырков. – Он пострадал. Он горел. Подтверждения – где? Да и старый шрам скрыть надо обязательно.

Корнышев слушал молча, словно речь была не о нем.

– А без этого вся наша затея теряет смысл, – подытожил Нырков. – Если без этого – тогда стопроцентно надо Клаву выводить из игры.

– И как это будет делаться? – спросил Захаров. – Шрамы, в смысле.

– Надрез, – сказал Нырков. – Потом нитками зашьют медицинскими. Самый обычный шов. Такое даже начинающий хирург сможет проделать.

– А ожоги? – осведомился Корнышев, ни на кого не глядя. – Каленым железом будем жечь?

Руки он сцепил в замок и нервно хрустнул пальцами.

– Это с врачами надо обсудить, – равнодушно пожал плечами Нырков. – Может, и не каленым. У меня вон дочка когда родилась, так на лбу у нее была гемангиома. Пятнышко такое размером с копеечную монету. Так ей холодом выжигали. Минус двести градусов почти. А ожог был прямо как настоящий. Нельзя было без слез смотреть. А потом, позже, сочилось там. И струпья. Натуралистично будет. Клава поверит. Но делать придется под наркозом. Дети до года без наркоза обходятся, а вот со взрослыми не то.

Корнышев снова хрустнул пальцами.

– Пальцами не хрусти, – сказал Потапов. – У твоего двойника такой привычки не было. Так что не надо.

* * *

Шторы на окнах генеральского кабинета были такие плотные, что не понять – день за окном или ночь. Как в казино, где ничто не должно отвлекать игрока. Но здесь не игра, а дело. И настенные часы неслышно отмеряли утекающее время.

Половина второго ночи.

– Все, пора отдыхать! – объявил Захаров.

Утро вечера мудренее. А прошедший день был не из легких.

Все встали. Корнышева генерал выпроводил первым, передал его с рук на руки до сих пор дожидавшимся в приемной крепышам.

– Отоспись, а завтра продолжим, – напутствовал Корнышева генерал.

Корнышев с готовностью кивнул. Его перемещение из Африки в Москву оказалось умопомрачительно стремительным, но и это было лишь прелюдией, и то, что ему предстояло вскоре, пока не укладывалось в голове. С этим новым знанием надо было еще свыкнуться. Переспать.

Захаров закрыл за Корнышевым дверь. Нырков и Потапов стояли перед ним, ожидая начальственного «Вы свободны»! Но не дождались.

– А с вами поработаем, – сказал Захаров. – Садитесь!

И сразу стало ясно, что ночь у них рабочая.

– С Корнышевым будет так, – как о деле решенном сказал Захаров. – Вывозим его в глушь, в поселок Красный. Как бы возвращаем. Но вы теперь не здесь, в Москве, а с ним рядом. Как прикрытие. На него началась охота. Если без прикрытия – он не уцелеет. Я сказал при Корнышеве, что риска для него нет. Соврал, – признался генерал. – Чтобы нервы парню не трепать. На самом деле все очень плохо.

Еще пять минут назад Корнышев сидел здесь, в этом кабинете, наравне со всеми обсуждал подробности предстоящей операции, и у него, да и у некоторых других присутствующих могло сложиться впечатление, что он – равноправный участник операции, один из членов команды. Но впечатление оказалось обманчивым. Он – объект охраны, элемент в оперативной игре, несамостоятельная фигура, которую будут двигать по шахматной доске, и никто даже не удосужится раскрыть замыслы основных игроков.

– Когда-то Корнышев входил в состав команды, брошенной на поиски пропавших государственных денег, – сказал Захаров. – Там история такая. Когда-то, когда власть в России была еще слабой и могло всяко повернуться, приняли решение создать секретный президентский фонд. На всякий случай. Чтобы от олигархов не зависеть. Дело поручили нашей конторе. Руководил всем полковник Ведьмакин Александр Никифорович – был такой большой специалист по олигархам и офшорам. Тогда можно было деньги из России на Запад выводить через офшорные фирмы, олигархи этим баловались, а Ведьмакин по службе за ними приглядывал. И вот его опыт пригодился – но не в целях воровства, а для пользы государства, так сказать. Вывод денег на зарубежные счета Ведьмакин организовал, все более-менее чисто прошло. Потом президент у нас сменился, сменилась и его команда. И в то время, как эта челядь дворовая менялась, в неразберихе нашлись охотники тот президентский фонд присвоить, поделить его между собой. Тех, кого считали лишними или опасными, вывели из игры. Кто-то вскоре погиб при странных обстоятельствах, кто-то, как Ведьмакин, перед смертью еще помучился. Его превратили в психа, и он, позабыв про то, кто он такой на самом деле, сидел под чужой фамилией в тюрьме. По обвинению в совершенном якобы двойном убийстве. Там его и откопала команда, в которую входил Корнышев. Дело в том, что хотя фонд был и секретный и следы там подчищали основательно, но совсем бесследно такие деньжищи исчезнуть не могли. А было там двадцать пять миллиардов долларов, – сказал Захаров и выразительно посмотрел на своих безмолвных собеседников. Мол, оценили ли размах.

По лицам Потапова и Ныркова можно было понять, что оценили. И сумма была огромная. И то, что Корнышев был каким-то образом ко всему этому причастен, тоже впечатляло. Потапов и Нырков длительное время занимались оперативным сопровождением корнышевского дела, а подоплеку происходящих событий им открывали только сейчас.

– Те, кто хотел присвоить деньги, защищали уворованное до последнего, – продолжал генерал. – Коллег Корнышева убивали одного за другим. И полковник Ведьмакин в конце концов погиб. Сам Корнышев чудом уцелел. Чтобы его спасти, полковник Богуславский целую спецоперацию разработал: Корнышева – в Африку, на его место – двойника… Такая вот история.

– Значит, деньги так и не нашлись? – уточнил Нырков.

– Двадцать пять миллиардов? Нашлись, – ответил генерал.

– Неужели? – приподнял бровь Нырков.

– А что такое?

– Если деньги нашлись… И уже возвращены государству… Так?

– Так, – кивнул Захаров. – Двадцать пять миллиардов. Весь президентский фонд.

– Тогда почему на Корнышева до сих пор идет охота? – непонимающе смотрел Нырков. – Месть?

– Так не мстят. Да и смысл какой? Кому Корнышев сейчас был бы нужен?

– Тогда почему? – повторил вопрос Нырков.

Захаров не ответил. Смотрел внимательно на собеседника. Мол, догадайся сам. Ответ лежит на поверхности.

– Там еще что-то было, – предположил Нырков.

– Разумно, – подбодрил его генерал.

– Деньги?

– Как ты себе это представляешь? – cпросил Захаров.

Он не возражал, а, похоже, и сам предполагал нечто подобное, но теперь хотел услышать от собеседника, какой видится картина происходящего Ныркову.

– На самом деле в процессе поисков деньги нашлись не все, – ответил Нырков. – Что-то еще там Корнышев мог накопать…

Сделал паузу. И добавил:

– И присвоить!

– Ты думаешь, он скурвился? – недоверчиво спросил Захаров. – Сидит на деньгах и не признается?

– А иначе какой смысл за ним охотиться, товарищ генерал?

– Если бы Корнышев сидел на деньгах, он сидел бы не в Африке, – внезапно скаламбурил молчавший до сих пор Потапов. – С большими деньгами он бы давно дал деру. И жил себе припеваючи.

– Так ты думаешь, там дело не в деньгах? – уточнил Захаров.

Он будто мял пластилин, разминая его и так и эдак и не понимая еще до конца, что в итоге сможет вылепить из имеющегося у него материала.

– Может, дело в деньгах, – ответил Потапов. – А может, в чем-то другом. Допустим, накопал Корнышев в те времена что-то интересное, чему он лично не придал значения. И до сих пор не понимает, какой убийственной информацией владеет. Или, допустим, там еще какие-то большие деньги были уворованы, о которых до сих пор ничего не известно. А Корнышев где-то рядом с теми деньгами потоптался, наследил, но сам их не заметил. Там может быть что-то такое, очень важное, чему сам Корнышев не придал значения. Какая-то информация, которая для него – ничто, пустяк, фитюлька, а на самом деле та информация для знающих людей – бесценна.

Из бесформенного куска пластилина что-то удалось слепить. Нечто достаточно правдоподобное. Захаров благосклонно кивнул.

– Вот! – произнес он с нажимом. – Этот парень живет с какой-то тайной, – махнул рукой в направлении двери, за которой скрылся Корнышев.

– Может, попробовать его разговорить? – предложил Потапов. – Мы теперь, как я понимаю, будем где-то рядом с ним?

Захаров кивком подтвердил – ты прав, мол.

– Пускай он нам рассказывает, как искал те миллиарды, – развивал свою мысль Потапов. – Где бывал. С кем встречался. Что слышал от коллег. Мы же ничего этого не знаем. Верно?

– Это так, – сказал генерал. – Тогда в ходе поисков отчеты и рапорты старались писать пореже. Документальных свидетельств – кот наплакал. Мне объяснили, что дело было слишком секретное. Боялись утечек. Так что сегодня Корнышев – единственный источник информации для нас.

– Он будет нам рассказывать, – произнес Потапов почти мечтательно. – Мы из этих его разрозненных рассказов слепим какую-нибудь картину…

– Скорее – никакую, чем какую, – оборвал его Нырков с мрачным видом. – Помяните мое слово: сидит этот Корнышев на больших деньгах.

Его прямо распирала ярость. С запозданием обнаруживший это Захаров изумился. И Потапов смотрел на Ныркова так, будто только что ему открылось в этом человеке что-то новое. Нырков дозревал. Он уже понял, что молчать нельзя.

– Товарищ генерал! – произнес Нырков, ни на кого не глядя. – Я служил под вашим руководством, я все по службе выполнял, но даже не догадывался, кого мы на самом деле прикрываем. Некто Вяткин Геннадий Сергеевич. Только фамилия, имя, отчество. Я ведь его не видел даже. Понимаете? Ни разу. И только прошлой ночью, в вертолете, когда мы уже летели, Егор нам фото показал, – кивнул в направлении Потапова Нырков. – И я понял, кого мы охраняем. Я его знаю, товарищ генерал! Ну, не лично, в смысле. Мне его фото показывали несколько лет назад. Когда было разбирательство. В общем, этого типа, – кивнул на фотографию Нырков, – и еще одну девицу, которая с ним была, поселили на одном из наших объектов. Объект «Белуга». Слышали, наверное? Укрывали их, словом. Охрану, среди прочих, осуществлял, в частности, капитан Маркин Николай Михайлович. Сведения точные, это можно проверить. И вот они, все трое, однажды бесследно исчезли. Оставили объект и будто испарились. А спустя время нашелся обгоревший труп капитана Маркина…

Руки Ныркова лежали на столе. И когда он упомянул о погибшем Маркине, его ладони вдруг сложились в тяжелые, как булыжники, кулаки.

– Ты говорил, что было разбирательство, – сказал генерал Захаров. – Но ты там был при чем? Каким ты боком к Маркину?

– Коля был мне друг, – ответил Нырков. – И, когда его разыскивали, меня допрашивали тоже. Искали хоть какие-то зацепки, где искать. Потому что никаких следов вообще. Жена его, Анюта, чуть рассудка не лишилась. А потом – этот труп… Только Корнышева и ту девицу так и не нашли. И вот он объявился, – сказал Нырков и посмотрел, наконец, на генерала тяжелым и недобрым взглядом. Как же так, мол? Пепел сожженного капитана Маркина до сих пор стучал в его сердце.

– А что за девица, о которой ты говоришь? – никак не мог взять в толк Потапов. – Баба вот эта, которую мы в больнице захватили?

– Нет, – качнул головой Нырков. – Ее звали Катя. А фамилия у нее – Ведьмакина.

Захаров встрепенулся. А Потапов – тот и вовсе обездвижел.

– Погоди, погоди… – пробормотал генерал, все еще не смея поверить.

– Так точно, товарищ генерал! – мрачно произнес Нырков. – У нее такая же фамилия, как у этого полковника, специалиста по олигархам, как вы сказали. Она ему кто? Родственница?

– Дочь, – ответил Захаров.

– Дочь человека, который переправил за границу миллиарды. И она исчезла, – сказал Нырков. – Исчезла вместе с Корнышевым. И только он один может знать, куда она подевалась. Может, потому его и ищут так упорно, а?

* * *

План мероприятий в общих чертах составили к утру. Многое предложил и обосновал Нырков. Он диктовал по пунктам, и в его голосе при этом звенела холодная безжалостная сталь. У Захарова в какой-то момент даже появилось желание отстранить Ныркова от участия в операции, но Потапов вступился за коллегу, а Нырков, мгновенно догадавшись, что к чему, сухо произнес:

– Да вы не волнуйтесь, товарищ генерал. Я не напортачу. Тут только служба, ничего личного.

И Захаров понял то, что, похоже, немногим раньше него понял Потапов.

Пепел стучит в сердце Ныркова. И он спуску не даст ни себе, ни другим, и нигде не схалтурит, потому что – в память о погибшем друге. Последний долг отдать. Не в службу, а в дружбу. Будет у него мотивация сильнейшая.

– Хорошо, – сказал Захаров. – Работайте.

Нырков и Потапов уже сутки были на ногах, но отдыхать еще не время. Сели в микроавтобус с тонированными стеклами и поехали за Корнышевым. Тот находился на конспиративной квартире на Ленинском проспекте. К квартире Нырков и Потапов поднялись вместе. Дверь им по условному сигналу открыл один из опекавших Корнышева крепышей.

– Спит! – кратко доложил крепыш.

Кто бы сомневался!

Нырков прошел в комнату, где, не раздеваясь, спал на диване Корнышев. Едва Нырков коснулся плеча спящего, Корнышев вскинулся, будто только что увидел во сне что-то ужасное. И даже отмахнуться пытался, приняв, по-видимому, Ныркова за своего врага из сна. Но Нырков вовремя перехватил руку Корнышева и держал ее, крепко сжимая.

– Перебазируемся, – сказал Нырков. – Срочная эвакуация!

В сопровождении Ныркова и Потапова Корнышев спустился к микроавтобусу. Нырков сел за руль, а Потапов и Корнышев устроились в глубине салона, под защитой тонированных стекол, подальше от любопытных глаз.

Было раннее утро. Солнце еще не поднялось над крышами домов, городские улицы выглядели непривычно пустынными, что рождало неясную тревогу. Будто что-то случилось в городе. Будто что-то здесь пошло не так.

– Переезжаем на новый объект, – вводил Потапов Корнышева в курс дела. – Поживешь там некоторое время. Пока тебе врачи ожоги нарисуют. Пока все инструкции получишь. А уж потом – в поселок Красный, к жене.

Подъехали к особняку, спрятавшемуся за высокой оградой. Выкрашенные грязноватой краской неопределяемого цвета железные ворота распахнулись, давая микроавтобусу возможность въехать на крохотный пятачок двора, после чего вновь с лязгом закрылись. Хозяйничавший у ворот толстяк поспешил к микроавтобусу, на ходу привычно придавая своему округлому бабьему лицу выражение доброжелательной исполнительности.

Первым из микроавтобуса вышел Потапов, окинул недобрым взглядом окружающее его замкнутое пространство, после чего все тем же недобрым взглядом уперся в толстяка. Глаза у Потапова были некрасивые, красные после бессонной ночи.

– Кто еще тут есть? – спросил Потапов.

– Никого. Один я.

– Лицом к стене! – скомандовал Потапов.

И толстяк тотчас же беспрекословно подчинился. Видно, дело было привычное. Чего только с ним на службе не случалось!

Нырков вывел Корнышева из микроавтобуса и проводил в дом. Потапов сторожил толстяка и одновременно наблюдал за тем, как Корнышев поднимается по ступеням к входной двери. Когда дверь за вошедшими захлопнулась, Потапов обернулся к толстяку.

– Ты кто такой вообще? – спросил Потапов.

– Я тут и сторож, и завхоз, и повар, если надо, – доложил толстяк, не смея обернуться.

– Живешь где? В этом доме? – кивнул на особняк Потапов.

– Нет. Во флигеле.

У ворот был флигель.

– Теперь в дом без вызова – ни ногой, – сказал Потапов. – Сиди в своем флигеле. Понадобишься – позовем. Все понятно?

– Так точно! Разрешите идти? – по-военному спросил толстяк.

Ему никто не ответил. Он выждал какое-то время, после чего несмело обернулся. Никого рядом с ним уже не было. Он успел только заметить, как бесшумно затворилась за Потаповым входная дверь особняка.

Нырков и Корнышев стояли посреди большого зала первого этажа. Корнышев, задрав голову, разглядывал старинную лепнину на потолке. Потом он голову опустил, и их с Нырковым взгляды встретились.

– Добро пожаловать! – сказал Нырков, но его глаза смотрели недоброжелательно. – Это объект «Белуга». Узнаешь?

– Нет, – ответил Корнышев невозмутимо. – Я здесь впервые.

* * *

Посвящением Корнышева в подробности жизни поселка Красный занимался Потапов, который лучше, чем кто бы то ни было, владел информацией.

Первым делом Потапов разложил на столе план поселка. Там было лишь несколько прямоугольников, обозначающих постройки, вокруг – лес, через который к поселку тянулась тоненькая линия дороги, а дальше за поселком эта дорога уже не продолжалась. Тупик.

– Там одна улица, – рассказывал Потапов. – Пять жилых бараков. Было. Осталось два, – ткнул пальцем. – Этот вот. И этот. Тут магазин. Был. Тут вот леспромхоз. Контора. Лесопилка. Тут у них склад. Все уже в руинах. Теперь о твоем жилье. Вот этот барак. Деревянный, два этажа, коридорная система. У тебя комната на втором этаже. Специально подбирали, чтобы не первый этаж. Чтобы через окно нельзя было. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал Корнышев. – В целях безопасности.

– Верно. Теперь о твоих соседях. Там остались старики и пьяницы. Я со слов твоего двойника составил диспозицию, кто где живет и чем дышит. Вот, полюбуйся.

Нырков выложил на стол перед собеседником два плотно заполненных текстом листа бумаги. Корнышев просмотрел их оба, но как-то невнимательно, и очень скоро отодвинул от себя, будто не обнаружил в них ничего интересного.

– Ты их возьми! – наставительно произнес Потапов. – Будешь вечерами перечитывать перед сном. Все это надо запомнить. Это в твоих интересах.

– Я запомнил, – сказал Корнышев.

Потапов смотрел на него недоверчиво. Словно Корнышев врал дерзко и бессовестно.

– Бадаев Юрий Александрович, – процитировал по памяти Корнышев. – Приблизительно семидесяти лет. Комната номер четыре. Работал в леспромхозе сторожем. Живет один. Гонит самогон. Отсутствуют два пальца на правой руке. Отношения с ним напряженные, поскольку Корнышев никогда не покупает у него самогон.

Пока Корнышев озвучивал цитату, Потапов рыскал взглядом по листкам, отыскивая нужный кусок текста, а когда нашел его и прочитал, там все совпадало практически дословно.

– И ты про всех запомнил? – спросил Потапов, все еще не веря.

– Да.

– И что скажешь про этих людей? – допытывался Потапов.

– Хороший контингент, – оценил Корнышев. – Старики и пьяницы – они не самые наблюдательные. И не самые опасные. Мне не нравится Тереха, что в соседней комнате живет…

Потапов, хотя и не сразу, но нашел в списке жильцов этого Тереху. Кроме его возраста и места проживания, там присутствовала только краткая характеристика, состоящая из одного единственного слова: «Мутный».

– Что-то мне твой двойник об этом Терехе рассказывал, – вспомнилось Потапову. – Какой-то бич. Не пойми откуда взялся, не пойми кем был. Он там для всех чужой.

– И еще Колян, – сказал Корнышев.

– Да, Колян у них – фигура, – кивнул Потапов. – Он там царь и бог. Как пахан на зоне. Да он и вправду из сидельцев. Срок за грабеж. И еще один – за нанесение тяжких телесных. У твоего двойника были с ним проблемы. Колян дал ему в лоб.

Корнышев заметно помрачнел. Потапов невесело усмехнулся.

– Да не парься, – посоветовал он. – Это Колян иерархию устанавливал, демонстрировал превосходство. А сейчас ты туда заявишься – с ожогами, слепой, считай – калека. Какой ты ему соперник? Теперь ему до тебя и дела нет. Не будет он тебя гнобить.

* * *

Вечером ужинали втроем: Корнышев, Потапов и Нырков. Ужин приготовил присматривающий за домом толстяк, но внутрь здания он так и не смог попасть: Нырков принял из его рук два подноса с блюдами прямо на пороге дома, посулил звать, если еще что потребуется, после чего захлопнул дверь перед носом толстяка.

Ужинали со спиртным. Потапов и Нырков поочередно подливали водки Корнышеву, а сами при этом почти не пили, и на второй бутылке Потапов плавно свернул разговор на интересующую его тему.

– Ты как в эту историю с деньгами попал? – спросил он у Корнышева. – Кто тебе предложил пропавшие миллиарды искать?

– Генерал Калюжный, – ответил Корнышев. – Олег Харитонович, царство ему небесное.

– Умер? – приподнял бровь Нырков

– Убили. Я думаю, что за эти деньги самые.

– Так ты у него служил?

– В Питере мы вместе были. Потом он в Москву ушел, на повышение. Проходит время, он мне звонит. Приезжай, мол, есть работа. В общем, перетянул в Москву. И я только тут узнал, чем предстояло заниматься. Как раз этими пропавшими миллиардами. Меня включили в состав группы. Начали работать. Поначалу полный мрак был. Где искать? Кто причастен? Информации – ноль. Потом всплыла фамилия Ведьмакин. Полковник. Он все организовывал, деньги вывозил и прятал. Мы обрадовались. Успех! Теперь-то разберемся! А фигушки! – мрачно сообщил Корнышев.

Потапов с готовностью добавил водки собеседнику. Корнышев выпил водку и затих.

– И – чего? – осведомился Потапов.

– А ничего! Фамилия такая – Ведьмакин – была. А человека не было.

– Исчез?

– Бесследно. Причем настолько бесследно, как бывает, только когда человек прячется со знанием дела. Или прячут его, тоже профессионально. Мы сбились с ног, когда искали. Думали даже, что уже не найдем. Было такое. Но он нашелся. Только это был уже не полковник Ведьмакин, а Иванов Виталий Сергеевич, рязанский шофер.

– Это у него легенда такая была?

– Вроде того.

– И что? Колесил по стране, как простой шоферюга? – поинтересовался Потапов и переглянулся с Нырковым.

Про злоключения Ведьмакина они прошлой ночью узнали от генерала Захарова, но Корнышева там не было, и теперь можно было ломать перед ним комедию. Потапов хотел, чтобы Корнышев сам все рассказал. Потому что с Ведьмакиным там все понятно. А вот с Корнышевым – нет.

– Нет, не колесил, – сказал Корнышев. – Он сидел в тюрьме. Отбывал пожизненное заключение за двойное убийство. Причем одним из тех двоих убитых был он сам.

– Не понял, – честно признался Потапов.

– Иванов Виталий Сергеевич, рязанский шофер, пребывая в состоянии алкогольного опьянения, убил полковника ФСБ Ведьмакина Александра Никифоровича.

– То есть самого себя?

– А он себя Ведьмакиным не считал. Не помнил. Он искренне верил в то, что он и есть Иванов.

– Он сошел с ума?

– Он не был психом в нашем понимании, – сказал Корнышев. – Я его видел вот так, как вижу вас сейчас. Я с ним разговаривал. И он твердо знал, что он – Иванов. Как я знаю, что я – Корнышев. А вы знаете, что вы – это вы. С ним хорошо поработали, похоже. Из нашего же ведомства спецы. Полная подмена личности. Человек не помнит ничего из своей прошлой жизни, но многое может рассказать о себе нынешнем. Об Иванове.

– А семья у него была? – спросил Нырков.

– У Иванова – нет. А у Ведьмакина – жена и двое детей.

– Вы по ним работали?

– Пробовали. Семья жила на Кипре. Это потому, что Ведьмакин деньги выводил через Кипр. Ну и семью там пристроил. Мы семью вывезли в Россию. Но толку от них не было. Они ничего не знали.

– И что с ними было потом? – спросил Нырков.

– Жена Ведьмакина погибла. А про детей ничего сказать не могу. Парня звали Никифор, девушку – Катя…

– И про Катю – тоже ничего? – спросил Потапов.

– Нет. С тех пор как ее взяли в разработку – ничего. А потом и у меня начались проблемы. Многие из наших погибли. Меня стали прятать. Перевозить с места на место. А потом полковник Богуславский перебросил меня в Африку. Так что больше никаких контактов.

* * *

На следующий день на объект «Белуга» приехал генерал Захаров. Он выглядел вальяжным и доброжелательным. Или отдохнул как следует. Или новости с утра были хорошими.

– Как ты тут, обживаешься? – поинтересовался Захаров у Корнышева.

– Нормально. Наконец я дома.

– Знакомая обстановка? – повел рукой вокруг Захаров и ободряюще улыбнулся. – Ты здесь бывал?

– Нет, товарищ генерал.

Присутствующие при этом разговоре Потапов и Нырков переглянулись. Но Захаров не стал ничего уточнять.

– Выяснилось с твоей женой, – сказал он Корнышеву. – Ничего страшного на самом деле. Совсем недавно вы с нею знакомы. Когда в последний раз ты был в Москве… Ну не ты, конечно, а твой двойник… И встречался вот с ним, – кивнул на Потапова генерал, – позже, по дороге на вокзал, ты и познакомился с той женщиной. Слово за слово, доехали вместе до вокзала, ты ей предложил ехать в поселок Красный, она согласилась…

– С чего бы вдруг, товарищ генерал? – насторожился Потапов. – Вы ее видели? Такие на дороге не валяются. И уж тем более не едут в глушь непонятно с кем.

– Объясняет, что с ухажером своим поссорилась. Мы пока не проверяли, – сообщил Захаров. – Потому что при ней документов нет. Говорит, милиционеры изъяли. А там был пожар. Сгорели документы. А сама про себя ничего рассказывать не хочет. Не для того, говорит, сбегала от ухажера, чтобы он снова объявился. Он кавказец. Боится она, в общем.

– Подозрительно это выглядит, – сказал Потапов.

– Не то слово, – подтвердил Захаров. – Но давить на нее мы пока не можем. Нельзя нам напортачить. Нам сейчас пока надо Корнышева к ней аккуратно подвести. И заставить ее поверить в то, что он и есть тот, прежний, с которым она из Москвы сбежала. А параллельно по ней поработаем плотно. Там что-то и прояснится. Сам Корнышев нам и поможет. Разговорит эту девицу.

Захаров посмотрел на часы.

– Сегодня к вам доставят хирурга, – сообщил он. – Который займется Корнышевым…

Генерал выразительно посмотрел на Корнышева. Корнышев хмыкнул и отвел глаза.

– Так надо, Слава, – мягко произнес Захаров, будто извиняясь. – Эта женщина не должна ничего заподозрить.

Корнышев промолчал. Возникла неловкая пауза. Когда она стала совсем уж невыносимой, Захаров сказал, глядя куда-то за окно:

– Кроме вас двоих, Корнышева в поселке Красном будет прикрывать еще старлей этот из спецназа. Который с вами летал двойника спасать. Их командир. Хороший парень. Надежный. Вам с ним будет спокойнее.

* * *

Лицом хирург был – вылитый Луи де Фюнес в молодости. Только мимика не такая богатая. Напротив, он то ли важничал, то ли испытывал чувство неуверенности, но в проявлении эмоций был крайне сдержан. Вошел в комнату, где присутствовали Потапов, Нырков и Корнышев, обвел всех взглядом, на Корнышеве взгляд задержал чуть дольше и едва заметно поджал губы, будто печалясь, что такое лицо ему предстоит уродовать, и после этого произнес дежурное «здравствуйте».

Ему никто не ответил. Хирург поставил свой саквояж рядом с Корнышевым и спросил, обращаясь к Корнышеву:

– Какие-то проблемы возникли?

– Вот есть человек, – тут же отозвался за его спиной Потапов.

Потапов поднялся из кресла и приблизился.

– Предположим, он попал в переделку, – сказал Потапов. – Был пожар. И он получил ожоги.

Хирург недоверчиво посмотрел на Корнышева. Никаких следов от ожогов он не видел.

– Ожогов нет, – признал очевидное Потапов. – Но они должны быть.

– Их нужно нанести, – подсказал Нырков. – Вы, наверное, обычно дефекты исправляете. А здесь, наоборот, их надо создать.

Хирург посмотрел на Корнышева.

Тот молчал.

– М-да, – протянул хирург. – Вот так задачка.

Кажется, он растерялся.

– Лицо ему подправить, – сказал Потапов как ни в чем не бывало. – И по телу немного – тоже. Там у него следы от ранения. Огнестрел. Надо бы замаскировать.

– А вас не предупредили разве? – спросил Нырков. – Когда сюда везли. Что за работа будет, в смысле.

– В общих чертах, – пожал плечами хирург.

– Так приступайте, – подбодрил его Потапов. – Инструмент у вас с собой?

– Как вы себе это представляете? – непритворно изумился хирург. – У нас клиника специализированная на Плющихе. Там оборудование, инструменты, персонал…

– Нам Плющиха не подходит.

– А вы хотите, чтобы я оперировал здесь?! – взвился хирург, теперь он был похож на артиста Луи де Фюнеса стопроцентно. – Это ведь не шутки! Не тяп-ляп! Это настоящая операция! Вы понимаете? Это же ответственность какая!

Потапов спрятал руки в карманы брюк и покачивался с пятки на носок и обратно. Нервничал. Заметив это, хирург осекся. Убоялся собственной горячности. Он вздрогнул, когда кто-то тронул его за плечо, и резко обернулся. Это был Нырков.

– Нам надо, чтобы вы проделали все прямо здесь, – сказал он. – Мы перевезем сюда все, что вам потребуется. Хоть всю вашу клинику с Плющихи. Но мы не можем этого парня возить туда-сюда.

Хирург понял, что возражать бессмысленно. Все равно они сделают по-своему. С ним или без него. Если без него – это значит поссориться с этими людьми. А поссориться с ними он очень боялся.

– Хорошо, – сдался он. – Я должен его осмотреть. Наметить объем работы. И тогда мы можем приступать.

Нырков покровительственно похлопал собеседника по плечу и скомандовал Корнышеву, даже к тому не обернувшись:

– Раздевайся! Покажи доктору свои шрамы.

Корнышев не шевельнулся.

– Раздевайтесь, раздевайтесь, – обреченно произнес хирург.

Только тогда Корнышев сбросил с себя одежду и остался в одних трусах. Нырков и Потапов деликатно отошли к окну и сделали вид, будто поглощены разговором. Хирург осмотрел тело Корнышева. Особенно его внимание привлекли следы от пули: шрам от входного отверстия на груди и выходного – на спине.

– Чудесненько, – приговаривал хирург. – Тут я ничего сложного не вижу.

Потом вдруг взял в свои ладони лицо Корнышева и стал мять его осторожно, но настойчиво. Ощупал щеки, нос и подбородок, зачем-то за уши заглянул. Он суетился и выглядел испуганным. Корнышев даже подумал, что напрасно Нырков с Потаповым так давили на этого бедолагу. Мало ли что он теперь с перепугу натворит. Все-таки операция, нешуточное дело. Дрогнет рука, скальпель не туда пойдет…

– Вы не волнуйтесь, – шепотом произнес Корнышев.

Хирург замер. Он смотрел в глаза Корнышеву. И вдруг спросил, тоже шепотом:

– Вы – кто?!

Но тут приблизились Нырков с Потаповым, и вопрос остался без ответа.

* * *

Для Корнышева изготовили черную маску. Она формой напоминала очки, только очень большие, и закрывала едва ли не всю верхнюю половину корнышевского лица. Когда Корнышев надел эту маску, он в одно мгновение приобрел вид неприятный и отталкивающий. Всякий смотрящий на него подсознательно угадывал там, под маской, что-то страшное, чего видеть постороннему нельзя, а если вдруг такое несчастье приключится и увидеть доведется… Нет, лучше этого не видеть никогда.

– Красавец! – процедил сквозь зубы Нырков.

Потапов в очередной раз оценил задумку Корнышева. Вот такой якобы незрячий и частично потерявший память, как порой деликатно говорят, человек с ограниченными способностями, он на самом деле приобретал дополнительную степень свободы. Ему не надо было думать о том, что он обязан помнить, и о том, что надобно сказать в каждом конкретном случае. У него появилась привилегия не обращать внимания на то, кто как воспринимал его прежде и какие с теми людьми у него были отношения. Он мог не заботиться о том, чтобы вспомнить свои прежние привычки и пристрастия, которые на самом деле были присущи другому человеку – тому, кого сам Корнышев не видел и не знал.

По просьбе Потапова Святослав, не снимая маски, прошелся по комнате. Он то и дело натыкался на мебель и чертыхался, а ведь эту комнату он успел изучить достаточно хорошо, да и способность видеть потерял только минуту или две назад. Его зрительная память уже не срабатывала. Что уж говорить про поселок Красный! Правдоподобно будет выглядеть.

– Ты прожил в поселке Красный несколько лет, – инструктировал Корнышева Потапов. – Откуда ты туда приехал, чем занимался прежде – тут ты все забыл. Во время проживания в Красном ты выезжал в Москву… Хотя даже название города тебе позволительно не помнить. Тут на твое усмотрение. Вообще, чем меньше ты будешь помнить, тем лучше для тебя. Меньше риска ошибиться. Пускай баба твоя тебе память восстанавливает. Сама рассказывает о том, что было прежде. Не ты ей, а она тебе. Так безопаснее.

* * *

На следующий день хирурга снова доставили в особняк, но теперь гость прибыл не один, а с двумя помощниками: это были разбитной здоровяк-анестезиолог и молоденькая медсестра, бессловесная и малоприметная, как мышь. Гости долго переносили из фургона в одну из комнат особняка оборудование, какие-то чемоданы и коробки. Нырков и живущий во флигеле толстяк им помогали. Корнышева Потапов увел в одну из дальних комнат, объяснив, что до завершения всей этой суматохи и до прибытия генерала Захарова лучше бы Корнышеву не светиться.

В доме оборудовали операционную. В интерьерах особняка хирургические инструменты, похожая на летающую тарелку операционная лампа, непонятного назначения тубы и бутылки смотрелись чужеродно и устрашающе.

Приехал генерал Захаров, да не один, а с тем самым старлеем, который летал на выручку к двойнику Корнышева. Вдвоем они вошли в дом и наткнулись там на Ныркова. Тот проводил их в дальнюю комнату, услужливо распахнул перед гостями дверь, а за дверью были Потапов и Корнышев, и когда старлей увидел Корнышева – замер от неожиданности.

– Ты думал, он погиб? – скупо улыбнулся Захаров, обнаружив растерянность своего спутника. – Нет, это его двойника мы потеряли. А это – настоящий, он твой подопечный. Будешь его охранять.

Нырков привел хирурга. Тот держал в руках ноутбук.

– Я подготовил компьютерный вариант, – сказал хирург. – Здесь можно увидеть, как будет выглядеть…

Он нервничал, и его взгляд старательно обтекал Корнышева, так ни разу на нем и не сфокусировавшись.

Ноутбук хирург водрузил на стол перед Захаровым, поколдовал над клавиатурой, выводя изображение на экран, и отступил, принимая вид художника, ожидающего первых оценок своего нового творения от неблагодарной и капризной публики. Так получилось, что Захаров сидел за столом, а Потапов, Нырков и старлей оказались у него за спиной, и потому все они видели изображение на экране, а сидевший напротив Захарова Корнышев экрана не видел – только лица зрителей. Но и этого оказалось достаточно. Лица вытянулись. Это был шок, которого не смогли скрыть. Таращились в экран, будто не могли поверить своим глазам. Потом Захаров поднял голову, и их с Корнышевым взгляды встретились.

– И что? – спросил Захаров, не поворачиваясь к хирургу. – Это он таким будет?

И Потапов с Нырковым тоже смотрели на Корнышева.

– Мне обрисовали характер предполагаемых повреждений, и я вам демонстрирую, как должен выглядеть человек, попавший в подобные обстоятельства, – сухо произнес хирург.

Публика не обманула ожиданий творца и оказалась дурой. Не оценила проделанной работы.

– А мне можно взглянуть? – осведомился Корнышев.

Захаров медлил.

– По сути, все верно, – вдруг сказал Нырков. – У нас в исходных данных – что? Что Корнышев сильно пострадал. Чтобы его сожительница поверила сразу и безоговорочно. Если полумерами обойтись – она раскусит. А вот такое, – показал на экран, – самое оно.

Корнышев ждал. Захаров развернул, наконец, к нему экран. На экране был Корнышев. Обычное лицо, ничего шокирующего. Но в следующее мгновение компьютерная программа запустила процесс изменений, шаг за шагом демонстрируя, что будет происходить с Корнышевым. На лице вдруг проступили свежие следы ожогов, и почти сразу они покрылись струпьями. Затем появились надрезы – и тут же стянулись нитками. Лицо меняло форму и цвет. Оно будто поплыло и приобрело красно-синий оттенок. Это был Корнышев, но уже как бы после операции. Узнать его было непросто. Человек на экране был похож на чудом выжившую после страшной автокатастрофы жертву. Лицо в струпьях и порезах, в которых можно было угадать истекающую кровью плоть. Нездоровая опухлость, превращающая Корнышева в сизолицего бомжа. Нарочито грубо изображенные швы.

На Святослава, пока еще не изувеченного и вполне себе симпатичного, присутствующие смотрели с состраданием. Ему под этими взглядами стало нестерпимо плохо. Угадавший его состояние Захаров вкрадчиво произнес:

– Это только на время, Слава. Потом мы все вернем. Сделаем, как было прежде.

Поскольку он видел, что Корнышев ему не верит и практически его не слышит, генерал поспешил призвать на помощь хирурга:

– Мы ведь потом сможем все восстановить?

– Практически полностью, на девяносто девять процентов! – с готовностью отозвался хирург. – Да и бояться этого не надо, – затараторил он. – Делать будем под наркозом. Заснул, поспал, проснулся – новое лицо. Женщины себе подтяжки делают каждый год – и ничего! И потом – это совершенно безопасно. Затрагиваются только поверхностные ткани, а не внутренние органы…

Корнышев поднял глаза на хирурга, и тот вдруг захлебнулся.

И тогда Захаров веско сказал:

– Так надо, Слава! Это надо сделать!

* * *

Потом Захаров устроил совещание. Он представил своим подчиненным старлея. Николай Сомов, командир группы специального назначения. Старлей хмурился и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Не привык быть в центре внимания.

В происходящем Корнышев угадывал какой-то подвох. Какую-то ложь.

– Теперь о главном, – продолжал Захаров. – О том, как вы будете работать в поселке Красный. Вы должны быть где-то рядом со своим подопечным…

Никто из присутствующих даже не посмотрел в сторону Корнышева. Вместо этого пожирали глазами начальство. Ведь разговор был важный, нельзя ни слова пропустить. И тут был какой-то подвох.

– Какие есть соображения? – cказал генерал. – С какой легендой вы там объявитесь?

Потапов, который в тройке Потапов – Нырков – Сомов был явно главным, заметно напрягся и постарался оправдать доверие руководства:

– Я думаю, скрытное наблюдение, товарищ генерал.

– И где же ты намереваешься скрываться? – осведомился Захаров.

– В лесу. Там лес кругом, товарищ генерал.

– Да там все, кто ходить способен, сплошь грибники да охотники, – сказал Захаров. – Они в лесу себя чувствуют, как ты – в своей родной квартире. Вот у тебя в квартире надумают спрятаться три здоровенных бугая. Неужели ты их не увидишь? Нет, прятаться в лесу – это чепуха. Если где-то близко от поселка – вас там срисуют в первый же день. А далеко в лес уходить – что это за охрана будет?

Потапова ответ собеседника не обескуражил.

– В принципе, верно, – признал он оплошность. – От местных там не спрячешься, они тот лес как свои пять пальцев… А что если не прятаться, товарищ генерал? Встанем лагерем в лесу, в километре от поселка. Близко. И в то же время на отшибе. Мы геологами будем.

– Ты на себя посмотри, – посоветовал Захаров. – Или вот на него, – кивнул на коротко стриженного старлея с цепким снайперским взглядом. – Хороши геологи, ничего не скажешь.

– А если прямо в поселке нам расположиться? – вдруг сказал Нырков. – Допустим, мы по бизнесу. Ну, не то чтобы лично. А прислали нас хозяева. Какой-нибудь крупный бизнесмен решил вложиться в лесопереработку. Там ведь лес? И лесопилка была прежде? Вот мы приехали, чтобы на месте разобраться, что из всего этого может получиться. А?

– Неплохо, – кивнул Захаров.

– Теперь смотрите, товарищ генерал. Поселиться можем прямо там, в бараках этих где-то. И жить, не таясь. Это раз. С местными контакты наведем – у нас и деньги есть, и водка, так что все нам будут друзьями и информаторами. Это два. Понадобится нам прочесать окрестности – пойдем и прочешем, не вызывая подозрений, это мы вроде как лесные угодья на предмет промышленной вырубки изучаем. Это три…

Захаров, слушая, кивал одобрительно. И во всем этом тоже была какая-то большая неправда.

Они обсуждали то, что будет потом, позже. Планировали, что будут делать и как. У каждого было свое видение ситуации и свои предложения. Но все происходящее было одной большой и некрасивой ложью. Потому что, хотя Корнышев и присутствовал на совещании, он был не с ними, не с теми, кто участвовал в обсуждении. На него старались не смотреть. О нем не упоминали. И вообще, похоже, все тяготились его присутствием здесь. Потому что на самом деле все думали не о том, что будет позже, в поселке Красный, а о том, что случится завтра.

Завтра Корнышева изуродуют. Потому что так надо. А потом его, искалеченного, вывезут в пугающую глушь в качестве приманки и будут терпеливо ждать, клюнет рыба на наживку или нет.

Он – не с ними. Он всего лишь наживка. Это все понимают. Но все об этом молчат. И совещание это должно было пройти без него. То, что его причислили к этой команде – это и есть ложь. Всего лишь тщетная попытка заставить его не думать о завтрашнем, а думать о чем-то другом.

Тут Захаров вдруг повернулся к Корнышеву и спросил:

– Как тебе такой план?

Он смотрел Корнышеву в глаза. Взгляд его был полон лжи.

– Толково придумано, – ответил Корнышев. – Мне нравится.

Как они с ним, так и он с ними.

* * *

Круглая белая луна заглядывала в окно. Корнышев, не раздеваясь, лежал на диване и терпеливо ждал. В доме уже давно не было слышно никаких звуков. Но спешить нельзя. У него один-единственный шанс. Последний шанс. Так он сам оценивал.

Он хладнокровно дождался того времени, когда темнота ночи уже была готова растаять без следа, и только тогда поднялся. Попытался открыть окно своей комнаты, но оно, против ожиданий, не поддалось. Корнышев не сильно расстроился, поскольку у него еще оставались варианты.

Выйдя из комнаты, он, неслышно ступая, прошел через весь дом. Входная дверь запиралась на несколько замков. Корнышев открыл те, которые смог, но в двух случаях требовались ключи. Ключей у него не было. Один из замков был электронный. Сигнальная лампочка этого замка насмешливо подмигивала Корнышеву в темноте.

Оставались окна. Корнышев пошел по комнатам в надежде отыскать выход из дома, ставшего ему тюрьмой, но ни одно из окон открыть не смог. В конце концов Святослав оказался в комнате, переоборудованной в операционную. Здесь он, как и прежде, тоже не зажигал свет, но привыкшие к темноте глаза и при лунном свете различали подробности на месте завтрашних событий. Стальной блеск хирургических инструментов смотрелся пугающе. Не операционная, а пыточная.

Корнышев подступился к окну и нисколько не удивился, обнаружив, что и это не раскроется. Он уже был готов к тому, что тихо уйти не получится. У него с собой была железная кочерга, которую он предусмотрительно прихватил у камина в одной из комнат. Отступив на шаг от окна, Корнышев примерился и перехватил кочергу поудобнее.

Ему позволили разок ударить по стеклу, хотя за ним уже давно наблюдали. Когда кочерга после сильного удара отскочила от стекла, не причинив тому ни малейшего вреда, в комнате вспыхнул яркий ослепляющий свет. Корнышев резко обернулся. Перед ним были все трое: Потапов, Нырков и Сомов. Судя по всему, никто из них не спал в эту ночь. Корнышев явно их недооценивал. Но сдаваться он не собирался. У него в руках была массивная кочерга. И еще он очень хотел отсюда вырваться. Но уйти ему не дали.

Их было трое против одного, и хотя они не сразу смогли подступиться к размахивающему кочергой Корнышеву, численное преимущество в конце концов сказалось. Корнышев на мгновение отвлекся на Ныркова с Потаповым, и прыгучий, как кузнечик, старлей тут же метнулся Корнышеву в ноги. Рванул на себя, лишая опоры, а Нырков бросился на падающего Корнышева, подмял под себя и нанес несколько чувствительных ударов в лицо. Корнышев рычал и пытался вырваться, но теперь его держали уже трое. Защелкнули, изловчившись, наручники на его запястьях. Корнышев еще успел рвануть зубами кисть руки Ныркова, получил за это по зубам, и тогда ему заклеили рот скотчем – от греха подальше.

Потапов, еще не успев отдышаться, уже звонил Захарову, и Корнышев слышал, как Потапов говорил в трубку:

– Товарищ генерал! Пытался сбежать. Надели наручники. Малость ему физиономию попортили… Простите, товарищ генерал, но очень уж брыкался!

Тут Корнышев замычал и замотал головой. Первым сообразил, что к чему, Потапов. Отвлекся от разговора с генералом и крикнул своим товарищам:

– Снимите ленту! Кровищей захлебнется!

Нырков резким движением сорвал скотч с лица Корнышева. И из корнышевского рта хлынула кровь. Она стекала по подбородку прямо на одежду. Никто из присутствующих в комнате не протянул Корнышеву ни платка, ни салфетки.

* * *

Так, в наручниках, Святослав и просидел до тех пор, пока не приехал генерал. Корнышев встретил Захарова полным неприязни взглядом. Маски сброшены, можно не притворяться. И с дивана не поднялся, когда все вскочили, приветствуя генерала.

Захаров опустился в кресло и оказался лицом к лицу с Корнышевым.

– Здравствуй! – сказал генерал.

– Здравия желаю! – ответил Корнышев и недобро улыбнулся.

Лицо разбито, улыбаться больно. Но он не подавал вида.

– Снимите наручники! – распорядился Захаров. – И оставьте нас вдвоем.

Потапов даже не шевельнулся. Он подумал, что ослышался. Что-то понял не так. Потому что он видел Корнышева ночью. Его нельзя оставлять с генералом наедине.

Удивленный случившейся заминкой, Захаров вопросительно посмотрел на Потапова.

– Он опасен, товарищ генерал! – дрогнувшим голосом доложил Потапов. Что хотите, мол, со мной делайте, но наручники снимать нельзя.

Но Захаров глянул так, что Потапов поспешил выполнить приказ. Генерал ждал. Его подчиненные, бросая на Корнышева настороженные взгляды, наконец вышли.

Все правильно Корнышев понял про них. Он – чужой. Они его просто используют. Большая ложь не продержалась и двух дней.

– К чему этот побег? – осведомился Захаров. – Куда ты собрался?

Он недоумевал, словно Корнышев сотворил какую-то несусветную глупость.

– Я под нож не лягу! – четко произнес Корнышев.

Он все так же смотрел на генерала с неприязнью. Но Захарова это не смущало.

– Дело не в одной этой операции, которая тебе сегодня предстоит, – сказал генерал. – Прооперировать тебя могли бы и насильно. Укол, наркоз – и делай с тобой все, что вздумается. Но мне для успеха нужно, чтобы ты все делал добровольно, а не из-под палки. Чтобы ты был с нами заодно. У меня проблема, Слава. Тебя кто-то ищет, на тебя идет охота, а я никак не могу этих охотников вычислить. Мне некого им показать, кроме тебя. И ты будешь делать то, что мне нужно. Другого выхода у нас нет.

Захаров смотрел Корнышеву в глаза и понимал: согласия не будет. Слишком красноречивый взгляд. Он вздохнул.

– Но если ты против, – сказал он, – тогда мне пользы от тебя – ноль. Ты мне не нужен. Будем думать, как обойтись своими силами. Без тебя. Если ты отказываешься поработать с нами, я сейчас позову Потапова…

Захаров, не сводя глаз с лица Корнышева, крикнул призывно:

– Потапов!

И тот ворвался в комнату смерчем, словно только и ждал, когда его позовут. И Нырков с Сомовым тоже объявились, но тут же попятились прочь, обнаружив, что Корнышев все так же сидит на диване и ничего ужасного тут не происходит. Когда дверь за ними закрылась, генерал сказал Потапову:

– Сейчас выведешь его за ворота, и пускай идет на все четыре стороны.

Корнышев ожидал чего угодно, жесткого давления или вовсе даже бессудной расправы – но только не этого.

– Свободен! – сказал ему Захаров. – Ты мне не нужен.

Корнышев не шелохнулся.

– Ты правильно все понял, – будто прочитал его мысли Захаров. – Вряд ли тебя там, за воротами, ждет что-либо хорошее. Ты будешь там один. Без прикрытия. И вряд ли долго проживешь.

Корнышев знал, что слова Захарова – не блеф. За ворота особняка он выйдет волком-одиночкой. Там, за воротами, непонятный пугающий мир. Мир, в котором одиночкам места нет.

Когда-то Корнышев помимо своего желания попал в переделку и едва не погиб. Но ему повезло, он уцелел, и тогда его спрятали. Прятали его далеко и изощренно. И даже теперь, вернув в Россию, его плотно опекают, обеспечивая круглосуточную охрану. А сам он так не сможет. Ему не уцелеть.

Захаров не блефует. Он просто использует Корнышева и, нисколько не стесняясь, открыто об этом говорит. Потому что деваться Корнышеву некуда. Он зависит от генерала больше, чем тот от Корнышева.

– Хорошо, – сказал Святослав. – Я согласен.

* * *

По задумке хирурга – того самого, что был похож на Луи де Фюнеса, – следы повреждений предстояло нанести не только на лицо, но и на некоторые участки тела Корнышева. Поэтому Святославу, прежде чем он лег на импровизированный операционный стол, для начала предложили раздеться.

Он подчинился, и вскоре остался в одних трусах. Хирург с сомнением посмотрел на последнюю деталь корнышевского туалета.

– Здесь делать ничего не надо, – сказал Корнышев. – Место деликатное.

Он стрелял взглядом в молоденькую медсестру, словно прикидывал, куда эту мышку можно пригласить сегодня вечером.

Но его отвлек своим вопросом анестезиолог:

– Под наркозом когда-нибудь были?

– В детстве, – сообщил Корнышев. – Когда мне удаляли аппендикс.

– Проблемы были?

– С аппендиксом? – уточнил Корнышев.

– Нет, с наркозом.

– С наркозом – не было.

– Это хорошо. Вот здесь ложитесь. Вам так удобно?

– Удобно, – сказал Корнышев.

У него еще оставалась минута или две до того, как ему дадут наркоз.

– Меня сейчас подпортят, к сожалению, – сообщил Корнышев медсестре. – И я буду выглядеть немножко негламурно. Но я здоров. Хроническими заболеваниями не страдаю. Холост.

– У тебя жена – красавица, – напомнил присматривающий за происходящим Потапов.

– Ах да, через несколько дней я увижу свою жену. Увижу впервые в жизни, заметьте. У нас так полагается: получаешь новое лицо и одновременно – новую жену. Но это временно. Потом лицо обещают сделать прежнее, и еще я снова буду холост. Так вы как?

– Я на работе не знакомлюсь, – ответила медсестра.

– Часто пристают? – понимающе произнес Корнышев.

– Да постоянно! – огрызнулась медсестра. – Порой кажется, что все вы – один и тот же человек!

– Наркоз! – скомандовал хирург. – Теряем время!

* * *

Сначала Корнышев вынырнул из небытия и вновь обрел способность видеть – слышать – думать. И он понял, что все уже позади. Потом на него накатила боль. Но долго страдать ему не пришлось. Хирург, который все это время оставался рядом, под присмотром Потапова дал Корнышеву болеутоляющее, по ходу дела озвучивая собственные действия:

– Анальгетиками снимаем боль. А можно еще кетанол давать или кеторол. Я вот тут захватил на всякий случай.

И он собственноручно показал лекарства, словно боялся, что его могут в чем-то заподозрить, и всячески демонстрировал лояльность.

– Сегодня к вечеру он уже будет на ногах, – сказал хирург. – У нас, по моему опыту, даже в сложных случаях госпитализация – не более трех дней. А вообще стараемся пациентов в тот же день отпускать.

Потапов с сомнением посмотрел на Корнышева. Хирург перехватил взгляд и пояснил:

– Само заживление, конечно, будет длиться много дольше. Там три фазы. Первая – воспалительная, – нервно развел руками, будто извиняясь. – Это примерно неделя. Реакция живого организма на вторжение, тут ничего не попишешь. Потом, на протяжении месяца, – вторая фаза, так называемая профилеративная. Капиллярчики новые формируются и, в общем, там уже процесс заживления. А третья фаза – это фаза созревания. Тут у кого как. Может длиться несколько недель, а может и несколько лет. Но в нашем случае кожа молодая, – добавил он поспешно. – Я уверен, что быстро заживет.

Потом он поделился рекомендациями. Корнышеву предписано не простужаться, не подвергать себя физическим нагрузкам, не употреблять алкоголь. Озвучивая свои пожелания, хирург смотрел на Потапова взглядом преданного пса. Кажется, он не мог дождаться той минуты, когда ему будет позволено покинуть этот странный особняк. Но из дома не выпустили ни его, ни медсестру с анестезиологом. На случай непредвиденных осложнений, понял Корнышев.

Оставшись с Потаповым наедине, Корнышев попросил:

– Дайте мне зеркало!

– Без приказа Захарова нельзя.

Пауза. И вдруг Потапов добавил просительно:

– Извини! Правда, не могу!

Корнышев увидел, как у его собеседника дернулась щека. И только тогда понял, что он, возможно, выглядит еще ужаснее, чем смотрелся вчера на экране ноутбука.

* * *

Они спрятали все зеркала, ни одного не оставили на виду. Корнышев обошел все комнаты, которые не были заперты, и нигде не увидел зеркала. Даже самого маленького. Он пытался разглядеть собственное отражение в стеклах мебели и в экране огромного телевизора, но детали там было невозможно разобрать, а о том, что он теперь урод, Корнышев и без зеркала догадывался.

В какой-то момент он оказался у окна. За окном догорал день. Солнце уже спряталось за крышами близстоящих домов, и прилегающий к зданию двор стремительно погрузился в сумрак. Так быстро наступает тьма в горном ущелье.

Толстяк, присматривающий за домом, гонял метлой по асфальту несуществующий мусор, тем самым исполняя ежевечерний ритуал. Свободный и счастливый человек, подумалось Корнышеву. Тут толстяк поднял голову, увидел Корнышева в окне, всмотрелся в искалеченное хирургом лицо, и вдруг закричал так страшно, что Корнышев даже отпрянул от окна.

* * *

Приехавший ближе к ночи Захаров собрал всех своих: Ныркова, Сомова, Потапова. Корнышев тоже присутствовал – сидел за столом рядом с Потаповым, напротив генерала. Но сам он по поводу своей роли не заблуждался.

У Захарова уже был готов план действий. Корнышева должны были вывезти в унылую и нищую больницу в одном из богом забытых российских городов, где Клаве и устроят встречу с ним. В том, что больница выбрана более чем заурядная, Захаров видел немалую пользу для дела. В глубинке, где из лекарств – только зеленка да бинты, ничем помочь попавшему в серьезную передрягу Корнышеву не смогли. Поэтому его беспомощное состояние будет для Клавы логичным и легко объяснимым.

Из того городка и отправятся Корнышев с Клавой в поселок Красный. А группа прикрытия во главе с Потаповым появится в Красном чуть позднее, денька через два или три. Чтобы никому из местных и в голову не пришло как-то связать людей Потапова с Корнышевым. Чтобы никаких подозрений на этот счет.

Закончив свою речь, генерал обвел взглядом присутствующих, и было заметно, как он сделал над собой усилие, чтобы не сфокусировать свой взгляд на одном только Корнышеве.

– Вопросы будут? – спросил Захаров.

Все молчали. Генерал смотрел куда-то поверх голов собеседников.

– У меня вопрос, – сказал Корнышев.

– Слушаю! – ответил генерал.

Теперь он мог сфокусировать взгляд на Корнышеве, и это не могло выглядеть ни вызывающе, ни неприлично. Он сидел и разглядывал лицо собеседника.

– Я хочу знать, насколько это затянется, – сказал Корнышев.

– Что именно?

– Вот это, – ответил Корнышев и жестом показал на свое лицо.

– До тех пор, пока снова не объявятся охотники. А их недолго ждать. Они где-то близко, Слава. Глазом не успеешь моргнуть, как они придут к тебе…

Захаров оборвал фразу и недовольно посмотрел на Потапова. Потому что тот нервно барабанил пальцами по столу. Заметив неудовольствие генерала, Потапов, против ожиданий, нисколько не смутился, а только бросил удрученно:

– Голос!

– Что? – нахмурился Захаров.

– Голос не похож, товарищ генерал! На лицо они как братья-близнецы, но у того, прежнего Корнышева голос был другой. Клава удивится.

Про голос они в горячке последних дней действительно забыли. Им даже в голову не пришло. И теперь все могло полететь к черту. Они сидели и смотрели друг на друга. Ни у кого не было готового решения. И тут Корнышев пришел на помощь.

– Я сильно пострадал, – сказал он. – Я очень слаб. И говорить буду слабым и осипшим голосом.

Он вдруг произнес изменившимся голосом:

– Вот так… я буду… говорить… мне тяжело…

Он говорил с трудом. И слушать его тоже было невыносимо тяжело. Хотелось помочь несчастному, договорить фразу за него, только бы он не мучился.

– А вот это правильно! – с облегчением произнес Захаров. – Меньше будешь говорить – меньше риска.

* * *

Клаву предстояло перевезти из города, в котором она все эти дни жила под неусыпной опекой спецслужб, в тот маленький городок, где ей суждено было вновь увидеть Корнышева. Переправить Клаву по назначению должен был Нырков. Так решил Потапов.

– Почему я? – удивился Нырков.

– Ты у нас видный мужчина, – усмехнулся Потапов. – Умеешь с женщинами ладить.

Он панибратски приобнял Ныркова.

– Тебе, Сережа, надо с нею подружиться, – сказал Потапов. – И даже влюбить ее в себя.

Когда он это говорил, уже не усмехался. И значит, вовсе это не шутка.

– Ты это серьезно? – на всякий случай переспросил Нырков.

– Да. Захаров мне сказал, что, сколько с Клавой ни беседовали, ничего она толком не рассказала. Надеяться на то, что через Корнышева мы что-нибудь выведаем, тоже нельзя. Он сейчас будет незрячий, малоподвижный. Частично потерявший память. Одним словом – калека. А Клава рядом с калекой вряд ли долго выдержит. Красивая баба, такая долго страдать и тосковать не будет. Так что у тебя есть шанс. Мы там будем кто? Заезжие фирмачи. Ездим на джипах, сорим деньгами, пьем коньяк… Мы из другой жизни, из красивой и беспроблемной. Но вот беда – баб мы с собой не привезли. Так что, когда ты с Клавой переспишь, у нее ни малейшего подозрения не появится на твой счет. Она будет уверена в том, что твой к ней интерес – сугубо кобелиный. А тем временем ты втихаря ее прощупаешь. Тревожит она меня, Сережа. Никак не могу понять, каким образом такая красавица нарисовалась рядом с моим подопечным…

* * *

Клава жила в квартире, которую спецслужбы использовали для собственных нужд. Третий этаж, никаких решеток на окнах, но выходить из квартиры нельзя, и еще рядом все время неразлучная парочка, мужчина и женщина, которые присматривали за Клавой и кого она про себя называла «тюремщиками». Беседовали с нею не эти люди, а другие, которые появлялись в квартире ежедневно, по утрам, и уходили лишь вечером. Весь день они занимались только тем, что задавали Клаве сотни, если не тысячи, вопросов, порою повторяясь, из чего Клава заключила, что ее так проверяют. Она поняла, что эти люди хотят знать, кто она такая. Клава юлила и даже порой делала вид, что не понимает, чего от нее добиваются. О том, кто она и почему оказалась рядом с Корнышевым, Клава, наверное, могла бы рассказать разве что под пыткой. Но ее не пытали и вообще обращались с ней предельно вежливо.

Этим утром, когда Клава по обыкновению стояла у окна, ожидая увидеть внизу, у дома, спешащих к ней настырно-вежливых ежедневных собеседников, к подъезду вдруг подкатил внушительных размеров черный внедорожник, из которого вышли двое мужчин. Одного из них, неприметного внешне, настолько невзрачного, что казалось, будто он весь покрыт пылью, Клава узнала. Он пару раз появлялся в этой квартире и был, судя по всему, сослуживцем ее опекунов. Второй поначалу показался ей незнакомым, но когда он поднял голову и посмотрел на окна той квартиры, в которой держали корнышевскую подругу, Клава узнала и его. Этого человека она видела в больнице в то страшное утро, когда спасали Корнышева, и сердце ее дрогнуло. Что-то важное сейчас должно было произойти.

Она взвинтила себя донельзя, пока те двое поднимались на третий этаж, и, когда они вошли в квартиру, Клава испытывала, похоже, те же чувства, которые испытывает в свой последний час приговоренный к смерти. За ним пришли. И скоро все будет кончено.

Но гость – тот самый, которого она видела в больнице, – оказался не страшным. Он выглядел уверенным в себе, основательным и умным мужиком. Такой, наверное, способен нагнать страху на того, кого он посчитает своим врагом. Но Клаву врагом он явно не считал.

– Здравствуйте, Клавдия! – произнес он с максимальной мягкостью, которую только может позволить себе человек, находящийся при исполнении служебных обязанностей.

И еще взгляд его выдавал. Такие взгляды Клава расшифровывала без труда. Он увидел в ней женщину. А это сразу превращало его в жертву. Быть женщиной Клава умела очень хорошо.

– Меня зовут Сергей, – сообщил Нырков. – И я рад вас видеть. Как вы себя здесь чувствуете?

– Теперь уже лучше.

– «Теперь» – это с какого момента?

– С того самого, когда я вас увидела. Вы только не смейтесь. Мне здесь плохо. А вас я помню по больнице. Когда вы нас спасали. Поэтому такое к вам отношение.

– Мы уезжаем, – сказал Нырков. – Собирайтесь, машина ждет. Я все расскажу по дороге.

Получалось, он опять ее спасал. Ему приятно было так думать.

Из вещей у Клавы ничего и не было. В чем привезли сюда, в том и шагнула за порог.

По лестнице Клава и Нырков спускались только вдвоем, больше никого. И в машине тоже никого не было. Теперь Клава чувствовала себя человеком, только что покинувшим тюрьму. Впереди полная неопределенность, и придется заново учиться жить на воле, но самое страшное уже позади.

Ярко светило солнце. В природе царила безмятежность, и вообще красиво было там, где Клава ехала в машине. Они уже покинули город. Машина то катилась по дороге меж деревьями, и казалось, что тут дремучий сказочный лес, то вырывалась на простор, где справа на дальнем холме угадывалась деревушка, а слева петляла неширокая речка и бродили по лугу коровы.

Клава была счастлива и нисколько этого не скрывала. Обнаружив это ее счастливое состояние, Нырков решил, что у него есть шанс. Они вдвоем, и она зависит от него. В такой ситуации ее сопротивление вряд ли будет упорным.

Высмотрев ответвляющуюся от асфальтированного шоссе лесную дорожку, Нырков свернул туда. Краем глаза он заметил, как насторожилась Клава. Но она не успела ни испугаться по-настоящему, ни даже спросить его о чем-либо, потому что очень кстати обнаружилась поляна. Здесь Нырков остановил машину и заглушил двигатель. Клава уже знала, что сейчас произойдет, поэтому она не вздрогнула и не закричала, когда Нырков положил свою ладонь на ее колено. Молчание Клавы он расценил как ее готовность исполнить все, что он пожелает. Нырков решительно запустил руку под юбку, а второй рукой властно привлек Клаву к себе. Но тут случилось неожиданное.

Клава забилась в его объятиях и закричала:

– Что с ним?! Он умер, да?!

Опешивший Нырков отпрянул.

– Что с Геной?! – билась в истерике Клава. – Его больше нет?!

– Ну почему? Он жив-здоров! – растерянно ответил Нырков.

– Вы меня обманываете! Он жив?! Скажите!

– Жив! И мы едем к нему! Тут не так уж далеко. Два часа пути.

Клава замолчала. Но смотрела недоверчиво.

– «Умер, умер», – передразнил Нырков, досадуя из-за того, что все так нелепо сложилось. – С чего вы взяли?

– Я подумала, что раз вы решились на такое… – медленно произнесла Клава.

– На какое? – успел вставить слово Нырков.

– Если осмелились подступиться ко мне… Я подумала, что из-за Гены. Что его больше нет… И только потому вы такой смелый.

– Жив ваш Гена. Но сильно пострадал.

Нырков завел двигатель, и они вернулись на шоссе.

– Вы ведь его не только как Гену знаете? – уточнил Нырков.

– Еще как Святослава Корнышева.

– А это откуда вам известно?

– Гена сам сказал.

– Когда?

– В ту ночь, когда нас милиция задержала.

– Что вы вообще о нем знаете?

– О Гене?

– На самом деле он Святослав. Это его настоящее имя.

Кажется, это Клаву озадачило. Некоторое время она молчала.

– Но для вас и для окружающих он пускай так и остается Геной, – сказал Нырков. – Так будет лучше. Чтобы вопросов не возникало. Вы возвратитесь с ним в поселок Красный. И будете там жить как прежде. Денька через три и мы там появимся: я и двое моих сослуживцев. Вы их тоже видели в ту ночь в больнице. Но в поселке вы и виду не должны подать, что с нами знакомы. Впервые видите. Как и все ваши соседи. Так надо. Мы там будем своими делами заниматься. Как бы отдельно от вас. Но параллельно будем вас прикрывать, чтобы никто вас не обидел.

– То есть мы с вами не знакомы? И даже с вами не здороваться?

– Сначала как бы не знакомы, – сказал Нырков. – А потом я с вами познакомлюсь, Клава.

– Это для себя? Или по службе?

– Почему вы сердитесь?

– Потому что вы действуете нахраписто.

– Я просто искренен.

– Вы? Нисколько! – оценила Клава. – Я чувствую тут фальшь!

– Правда? – оскорбился Нырков.

– Ну конечно! – надула губки Клава.

– Хорошо, я буду искренен, – сказал Нырков. – У вас впереди довольно сложные не то что дни, а даже месяцы, я думаю. Обстановка будет как на войне. А женщина на войне беззащитна. Никто не церемонится. Если рядом с вами не будет никого, кто способен вас защитить…

– У меня есть Гена. Или Слава… Как его там…

– Продолжим разговор после того, как вы его увидите, – сказал Нырков.

Клава ужаснулась.

Нырков молчал.

Так и ехали. Тут надо только ждать. Не спешить. И оно в конце концов само собой сложится.

* * *

Нырков преднамеренно не посвящал Клаву в подробности того, что ей предстояло увидеть. Нужно, чтобы она испытала шок. Потому что вряд ли Корнышеву удастся без проблем вжиться в роль Гены. А шокированный человек несоответствия, возможно, и не заметит.

Только когда уже подъехали к больнице, Нырков сказал Клаве:

– Его жизни уже ничто не угрожает. Но есть проблемы. И выглядит он ужасно. Ты держи себя в руках, пожалуйста. Договорились?

Клава молча кивнула в ответ, даже не заметив, как собеседник перешел на «ты». От волнения она не знала, куда деть собственные руки. Сцепила их в замок так, что побелели костяшки пальцев.

Нырков кому-то позвонил, и через минуту к ним вышел человек в белом халате.

– Идемте, – пригласил он, окатив Клаву оценивающим взглядом с головы до ног.

Едва они вошли в здание больницы, Клава запаниковала. Здесь была уже знакомая ей смесь из запахов застарелой пыли, годами не стиранных матрасов, медикаментов, мерзких больничных котлет и протекающей канализации. Точно так пахло и в той больнице, где какие-то страшные люди пытались убить Гену и саму Клаву. Страхи мгновенно ожили в ней, словно и не девались никуда, а только прятались до поры. На полутемной лестнице, ведущей на второй этаж, Клава споткнулась, инстинктивно ухватилась за плечо Ныркова, и больше его уже не отпускала до самой двери палаты.

У палаты дежурил еще один человек в белом халате, и только тут до Клавы дошло, что никакие это не врачи, а коллеги Ныркова, наверное.

Перед ней распахнули дверь, и она переступила через порог.

Это была небольшая палата, из которой, судя по всему, вынесли несколько кроватей, оставив одну. На ней-то и лежал человек, которого Клава с первого взгляда ни за что бы не узнала, если бы ей не сказали изначально, к кому она идет.

Корнышев лежал неподвижно, накрытый неопрятной больничной простыней до самого подбородка. Лицо его сильно расплылось, будто он очень поправился за несколько прошедших дней, имело синюшный оттенок и было обезображено пугающе страшными рубцами. Но больше всего Клаву потряс вид черной маски, закрывающей глаза несчастного.

Клава не осмелилась приблизиться. Она прижала ладони к лицу, будто боялась, что сейчас закричит.

– Слава! Это я, Сергей, – негромко сказал Нырков. – Ты меня слышишь?

– Да-а-а…

Этакий шепот-шелест.

– Ему еще тяжело говорить, – объяснил Клаве Нырков.

– Кто-о-о-о… зде-е-есь…

– Это Клава! – поспешил сообщить Нырков. – Твоя Клава. Помнишь ее?

– Не-е-ет…

Во взгляде Клавы плеснулся ужас.

– Я говорил – у него проблемы, – сказал Клаве Нырков. – Ему многому придется учиться заново. И даже вспоминать. Кто он такой, кто ты, где вы живете…

А Корнышев лежал бревно бревном. Про таких людей говорят – овощ. Еще недавно он был молод, силен и красив. Всего лишился в одночасье. Сердце бьется, кровь бежит, легкие работают. Но это уже не человек – овощ…

Клава разрыдалась. Она смотрела на Ныркова глазами провинившегося ребенка и рыдала. Ей было велено держать себя в руках. Но что же делать, если ты по-детски слаб. Она пыталась сдерживать рыдания и даже зажимала рот. Но получалось только хуже. Закрыла лицо руками, выбежала из палаты. Когда стук ее каблуков затих вдали, Нырков наклонился и одним движением снял с головы Корнышева черную маску.

– Нормально! – оценил он.

– Куда она? – произнес Корнышев своим обычным голосом. – Сбежит!

– Поймаем.

* * *

Для перевозки Корнышева выделили машину «Скорой помощи». Двое крепких санитаров, которые, как заподозрила Клава, тоже были коллегами Ныркова, на носилках перенесли Корнышева в салон машины, и там, в салоне, остались со своим подопечным, а Клаву усадили рядом с шофером, отгородились от нее сдвижным и почти непрозрачным стеклом. Из-за этого всю дорогу у Клавы было такое чувство, что они везут покойника.

Совсем тоскливо стало, когда наступили сумерки. Машина за несколько секунд проскакивала через рано заснувшие, и потому кажущиеся безлюдными деревни, и снова – одиночество на пустынной дороге. В поселок Красный приехали уже ночью. Первыми на въезде стояли бараки, в которых давно никто не жил. Нет стекол в окнах, входные двери распахнуты настежь и висят на петлях кособоко. Шофер, которого Клава сегодня увидела впервые в жизни, уверенно вывел машину к нужному бараку, будто проделывал подобное каждый день.

«Санитары» на носилках подняли Корнышева на второй этаж и мрачной процессией двинулись по коридору. Шли они сквозь строй разбуженных внезапным приключением корнышевских соседей. Здесь были пьяненькие, немощные, небритые, оборванные. Не люди, а обломки судеб. Только теперь, после случившегося, Корнышев не смотрелся здесь чужаком. Такой же жалкий. А Клава пока еще была им всем чужой. Она ужаснулась, осознав, что осталась одна. Вот этот бедолага на носилках – он уже ей не защита. Продержаться бы несколько дней, пока не приедет Нырков. Она даже не заметила того, что впервые подумала о нем как о спасителе.

* * *

В их комнате все было как прежде. Клава сняла покрывало со старой металлической кровати, ожидая, что «санитары» сейчас переложат Корнышева с носилок. Но теперь они не церемонились. Потрепали Корнышева по плечу:

– Давай, вставай!

И он, неожиданно для Клавы, действительно поднялся, хотя и очень неловко. Стоял, покачиваясь, и ждал то ли дальнейших распоряжений, то ли помощи.

– Вы не шибко его жалейте, – посоветовал Клаве один из «санитаров». – Да, он пока слабый и не видит ничего. Но пускай двигается. Так быстрее пойдет на поправку.

Довели Корнышева до кровати.

– Вот здесь ложись.

Корнышев беспрекословно подчинился. Но прежде, чем лечь, незряче ощупал убогое ложе руками. При виде этого Клава снова готова была разрыдаться, как несколько часов назад.

– Я где-е-е… в больни-и-ице?..

Корнышев выглядел одиноким и беспомощным.

– В больнице, в больнице, – пробормотал «санитар». – Ложись!

Он уложил Корнышева и накрыл рваной простыней. После этого «санитары» вышли, попрощавшись с Клавой.

Клава закрыла дверь. Корнышев неподвижно лежал на кровати. Лампа под самодельным абажуром высвечивала ровный круг. На столе красовался неприглядный натюрморт: высохшие хлебные объедки, недопитый чай, вскрытая банка из-под кильки, нож, которым Слава эту банку открывал, пара вилок. Это они со Славой спешно завтракали, собираясь отправиться в город за машиной. Тогда он был здоров. Еще каких-то несколько дней назад.

– Слава! – позвала Клава, сдерживая рыдания. – Слава!!!

Он повернул голову, будто прислушивался.

– Слава! – с надеждой произнесла Клава.

– Ты-ы-ы кто-о-о-о?

И тогда она разрыдалась.

* * *

После всего, что Клава сегодня увидела, она не смогла заснуть. Сидела на скрипучем стуле у кровати и всматривалась в лицо Корнышева. Наверное, это не навсегда, думала она. Когда-то заживет, и раны зарубцуются. Но вот глаза…

– Ты видишь что-нибудь, когда тебе снимают повязку? – спросила Клава.

Корнышев движением головы ей ответил: не вижу.

– А что говорят врачи? Зрение вернется?

Кивнул в ответ. Обещают, что видеть будет. Может, врут?

– Ты меня действительно не помнишь? – спросила Клава.

– Помню, – после длительной паузы неуверенно ответил Корнышев.

– Опиши меня. Какая я? Лицо какое? Волосы?

Корнышев замялся. Ему даже фотографию этой женщины не показали. Намеренно. Чтобы если уж отшибло память, так отшибло.

– Бли-и-иже, – просил Корнышев. – Где твое лицо-о-о?

Он протянул руку, слепо и беспомощно пошарил в воздухе, покуда сердобольная Клава сама не ткнулась лицом в его ладонь.

Корнышев обнаружил, что лицо ее мокрое. А слезы катились из Клавиных глаз градом. Проняла ее беспомощность Корнышева. Значит, угадал Захаров, не показав ему фото Клавы. Натурально получилось.

– Ты пла-а-а-чешь?

Клава затрясла головой.

– А про себя ты помнишь что-нибудь? – спросила она сквозь слезы. – Как тебя зовут?

– Сла-а-ава.

– А фамилия?

– Ко-о-орнышев.

– Раньше ты говорил, что ты Вяткин Гена. Ты это помнишь?

Корнышев кивнул согласно. Вряд ли это ему чем-то грозит.

– А на самом деле ты – кто?

– Сла-а-ава, – повторил Корнышев.

– Ты уверен?

– Да. А что-о-о?

– Ничего.

* * *

Утром Клава сварила картошку. Клубни резала только пополам, чтобы куски получились круглые и их можно было брать руками. Могла бы и суп сварить, но не представляла, как слепой Корнышев будет орудовать ложкой, а самой его с ложечки кормить – упаси боже, обрыдаешься от жалости. А тут – бери картошку руками, и никаких проблем.

С картошкой Корнышев действительно справлялся хорошо. Нащупывал очередную картофелину в стоящей перед ним тарелке, брал ее осторожно и бережно нес ко рту. Потом жевал с видом отрешенным и задумчивым.

Клава сидела напротив, смотрела на Корнышева с состраданием.

Стук в дверь, и сразу в комнату, не дожидаясь позволения хозяев, вошел небритый малый в рваных джинсах и застиранной футболке с эмблемой какого-то неведомого клуба на груди.

– Приветкакжисть, – равнодушно процедил он сквозь зубы так, что несколько слов слились в одно, да и то в его исполнении получилось каким-то куцым.

Клава занервничала. А гость, не обращая на нее ни малейшего внимания, приблизился к Корнышеву.

– ГеннадСергеичктовастак? – говорил он, по-прежнему лепя слова друг к другу.

Корнышев замер и молчал.

– Бедакакаяяреальноговорю!

Гость потянулся было к корнышевскому лицу, будто хотел рубцы ощупать, но не решился. Обернулся к Клаве.

– Невидитнихрена?

Клава нервно покусывала губы.

– Он выздоравливает… уже… почти…

Гость посмотрел на нее внимательно и вдруг оскалился, обнажая рыжие гнилые зубы.

– Скорейшегомлявыздоровленья! – выпалил он и потянулся к двери, едва не пританцовывая от распирающего его чувства торжества.

Дверь он за собой захлопнул так, будто хотел, чтобы погромче получилось. Было слышно, как скрипят под его торопливыми шагами половицы в длинном коридоре.

– Кто-о-о? – вопросительно произнес Корнышев.

– Это Буза, – ответила Клава, едва не плача. – Ты его помнишь?

– Не-е-е…

– Редкий подлец! Это он на разведку приходил. Слава! Давай людей позовем! Вроде бы как в гости…

Клава в панике.

– За-а-ачем? – прошелестел пребывающий в спасительном неведении Корнышев.

– На разведку приходил! Ты понимаешь? Сейчас сюда Колян заявится! Ты помнишь Коляна? Не помнишь? Ну ты сам мне рассказывал, как вы с ним повздорили однажды.

* * *

Клава как в воду глядела. Весть о ночном возвращении искалеченного Корнышева, которого здесь все знали как Гену Вяткина, в мгновение распространилась среди обитателей поселка, не исключая и Коляна.

Колян был здесь царь и бог. Он появился в поселке, когда в Красном все уже развалилось и самые деятельные и рукастые разъехались по стране в поисках работы и лучшей доли. Тот, кто остался, был либо немощен, либо стар, либо вечно пьян, и Колян, имея за плечами две отсидки, быстро обрел положение удельного князя. Чуть позже к нему примкнул нетребовательный и исполнительный Буза, и с этой парой никто во всем поселке уже не решался конфликтовать. Клава знала, что у Корнышева когда-то давно, еще до ее появления в Красном, была стычка с Коляном. При ней ничего такого не было, но тот неустойчивый мир, который она наблюдала несколько месяцев своего пребывания в Красном, не мог закончиться ничем, кроме как войной. Или Колян, или Корнышев. Кто-то должен был взять верх. Как в собачьей драке – до крови. И вот Корнышев стал беспомощным калекой…

Не прошло и десяти минут, как Буза вернулся. И с ним пришел Колян.

Колян распахнул дверь ударом ноги, переступил через порог. Его душил кашель, прямо рвал легкие. Колян хватался за грудь, будто хотел тот кашель задавить.

Буза маячил за спиной Коляна, всем своим видом демонстрируя готовность в любой момент подсобить в расправе.

Колян окатил Клаву наглым взглядом грязно-серых глаз. Он и прежде иногда так смотрел на нее, но только сегодня она испугалась по-настоящему. Не было защиты.

– Не надо! – сказала Клава умоляюще. – Уходите!

Колян приблизился и вдруг запустил пятерню в ее волосы. Поглаживал, приговаривая:

– Сиди тихо! Не тронем!

Она ему не верила. В его шагах слышалась поступь победителя, входящего в покоренный город. Победитель вправе рассчитывать на добычу. Женщины – это тоже добыча. Так было всегда. И никто у искалеченного Корнышева не станет интересоваться его мнением на этот счет.

Колян поглаживал волосы Клавы, а сам шарил по комнате оценивающим и жадным взглядом. Увидел на стуле куртку Корнышева, взглядом указал на нее Бузе.

Догадливый Буза взял куртку в руки, обшарил карманы и выложил на стол все, что там нашел: ключи, бумажник, носовой платок, обрывок кассового чека, огрызок карандаша. Колян оставил Клаву в покое, взял корнышевский бумажник, раскрыл. Денег было немного, около тысячи рублей. Колян забрал их все, даже металлическую мелочь, а пустой бумажник бросил на стол.

Корнышев все это время сидел на табурете. Он ничего не видел, но все слышал, и понимал, что происходит что-то нехорошее, но вмешиваться не посмел. Потому что ничего не мог поделать. Маску снять и шугануть этих гостей? Конец всему. Провал. Разоблачение. И на него потом – все шишки.

– Еще бабки в доме есть? – спросил Колян у Клавы.

– Нет, – соврала она, цепенея под испытующим взглядом собеседника.

– Возьми, что может пригодиться, – велел Колян Бузе.

Буза пошел по комнате, забирая все, что представлялось ему ценным: допотопный кассетный магнитофон, почерневший от копоти железный чайник, электроплитку со спиралью и даже начатую бутылку водки. Клава молча следила за происходящим, не смея вмешаться. Колян склонился к ней, приобнял за плечо и, глядя своим прежним наглым взглядом, предложил:

– Айда с нами! Выпьем. Посидим.

Теперь его нисколько не смущало присутствие Корнышева. Клава бросила на Святослава полный страдания взгляд. Колян перехватил этот взгляд и будто теперь вспомнил о слепом.

– А ему я ливер отобью, – сказал Колян. – Если будет прыгать.

Корнышев не жилец, поняла Клава. Колян из этой комнаты забрал все, что представлялось ему ценным. Оставалась одна Клава. Коляну мешал Корнышев. Так это не препятствие.

– Вечерком зайду, – пообещал Колян.

Не жилец бедняга Корнышев.

* * *

Святослав так и сидел неподвижно, даже когда незваные гости уже ушли. Не человек, а овощ, как представлялось Клаве.

– Кто-о-о бы-ы-ыл? – прошелестел Корнышев.

Клава даже не потрудилась ему ответить.

Ее мозг, как компьютер, просчитывал варианты.

– Твои когда приедут? – спросила она.

– Кто-о-о?

– Тот, кто тебя должен охранять.

– Ско-о-оро.

– Но не сегодня?

– Не-е-ет.

– Плохо! – сказала Клава.

Она сильно нервничала и кусала губы. Корнышев этого не видел, но по интонации догадывался.

– Слава! Они очень опасные! Эти двое, которые здесь были. Настоящие отморозки. Они могут убить.

– Ми-и-илицию позва-а-ать? – предложил Корнышев.

– Какая милиция?! – с досадой сказала Клава. – Здесь нет телефона. До ближайшего городка – четыре часа на машине. А машин тут тоже нет. На следующей неделе приедет автолавка. Да что толку…

Через неделю – это целая вечность. Через неделю Корнышева уже не будет в живых.

Колян не будет ждать неделю. Он придет сегодня.

* * *

Колян жил, обособившись от остальных обитателей забытого богом и людьми поселка. Он занимал большую комнату в одном из заброшенных бараков, где, кроме него, проживал еще и Буза, но тот обустроился на первом этаже, а Колян – непосредственно над ним, на втором. Здесь был своеобразный княжеский двор, а два других обитаемых барака – это вроде как посад при княжьем дворе, и «посадские» люди благоразумно не приближались к «княжьему двору» без лишний нужды.

Поздним вечером, когда в сумерках любой предмет или человек уже лишь угадывается, а очертаний не разглядишь, сколько ни всматривайся, мрачный Колян сидел в окне своей комнаты, свесив ноги наружу, и задумчиво курил. Тихо было в поселке, ни голоса, ни стука, и потому Колян смог расслышать что-то подозрительное в той стороне, где, попетляв по лесу, вбегала в поселок дорога, Колян насторожился и загасил окурок. Он не ошибся. Звуки были. Как будто дребезжание какое. Чужеродный звук. Колян давно подобного не слышал, поэтому и не сообразил сразу, что же такое это может быть.

Тут от темного, кажущегося одним сплошным пятном, леса отделилось крохотное пятнышко и приближалось, погромыхивая… Велосипедист. А велосипедов во всем поселке давно уже не было. Заинтригованный Колян бросился через комнату и коридор на первый этаж.

Буза спал. Колян разбудил его пинком.

– А?! – всполошился Буза.

Сел на кровати, таращась в обступающую его темноту.

– Глянь! – коротко бросил Колян и подтолкнул Бузу к окну.

Было видно, как в сумерках по разбитой дороге приближался велосипедист.

– Ух ты! – пробормотал Буза. – Кто такой?

Любой чужак тут вызывал настороженность. Потому что нормальный человек в такую глушь не сунется. А уж если сунулся – так есть на то причина, и будет она непременно злая, как давно сформулировал для себя Колян.

– Поди, тормозни его, – велел Колян.

Привычно сунул руку за голенище сапога, чтобы проверить, там ли нож.

Буза стремительно выкатился на улицу, где как раз подъезжал к бараку велосипедист. Колян встал у открытого окна так, чтобы с улицы не было видно.

Велосипедист подъехал к стоящему посреди дороги Бузе и остановился. Спешился и сказал доброжелательно:

– Здравствуй, брат.

Вместо ответа Буза демонстративно сплюнул себе под ноги. Или под ноги стоящему перед ним велосипедисту – тут как хочешь понимай. Но велосипедист нисколько не обиделся и спросил с прежней доброжелательностью:

– Это я куда попал? Что за город тут у вас такой, если не секрет?

– Закуритьдай! – сказал Буза требовательно.

– Не курю, брат.

– Такденегдай, – сказал Буза своему недогадливому собеседнику. – Самкуплюкнамавтолавкаприезжает.

– Денег дам, – согласился незнакомец.

Полез в карман, вытянул горсть измятых бумажек, одну из них отдал Бузе, остальные спрятал. Исчезнувшие в кармане незнакомца деньги Буза проводил нехорошим взглядом уличного грабителя.

Велосипедист стоял спиной к Коляну, и тот увидел, как он, удерживая велосипед левой рукой, правой стал поправлять свои потрепанные джинсы; рука скользнула по поясу за спину, приподняла замызганную ветровку, обнажая рукоять заткнутого за пояс пистолета, и на глазах обмершего Коляна велосипедист сдвинул флажок предохранителя, изготовив пистолет к стрельбе.

– Так что за город? – спросил велосипедист.

– Поселок Красный.

– Ага! – сказал велосипедист и у него был такой голос, будто он обрадовался услышанному.

Колян метнулся к кровати, под которой, как он знал, Буза хранил свое ружье, схватил двустволку, взвел курки.

– Мне сюда и надо! – слышался голос незнакомца. – Я думал, тут никого не осталось. А живут люди! Да?

– Тычеговообще?

– Я расскажу, – пообещал велосипедист. – Только давай в дом зайдем. Я на этом драндулете второй день пилю. Устал, как собака.

Буза замешкался с ответом, потому что не знал, можно ли вести незнакомца в дом и как к этому отнесется Колян, но велосипедист и не стал дожидаться его реакции – прислонил велосипед к дощатой стене барака и шагнул в проем двери. Буза запоздало поспешил за ним следом, вбежал в дом, в самую темноту, будто в прорубь черную нырнул. В этой темноте незнакомец растворился, и обеспокоенный Буза произнес своей привычной скороговоркой:

– Тыгде?!

– Я здесь, – отозвался из темноты незнакомец, оказавшийся у Бузы за спиной. – Показывай дорогу, брат.

Бузе стало как-то не по себе. Струхнул он малость. Торопливо пошел вперед – туда, где должен быть Колян. С Коляном спокойнее; тот знает, что сказать и как поступить.

Во всем бараке не было света. Буза безошибочно шел наугад и слышал шаги за своей спиной. Неприятно. Но почему-то он не решался сказать об этом незнакомцу.

Вошли в комнату, и при последних отблесках сгоревшего за окном дня Буза и гость увидели сидевшего за столом Коляна. Только силуэт, будто манекен был, а не живой человек. Буза от порога выпалил:

– Колянтутчеловекприехалискалпоселоккрасный…

– Слюнями не брызгай! – веско произнес Колян, и Буза тотчас умолк.

– Добрый вечер! – сказал незнакомец прежним своим доброжелательным тоном, сразу же признав в сидящем за столом человеке особу более важную, чем Буза.

Коляна доброжелательный тон гостя не мог обмануть. Изображает мужика, а у самого за поясом – волына. Лажавый он. Свистит.

– Что-то я лица не вижу твоего, – сказал Колян, обращаясь к гостю. – Ну-ка свети, Буза! Зажигалкой!

Буза и сам уже понял, что Колян неспроста не зажег свет в комнате, хотя мог бы. Клацнул металл зажигалки, вспыхнуло пламя. И Колян увидел, наконец, лицо гостя. Не старый и не молодой, про возраст так сразу и не скажешь ничего, потому что плосколиц и глаза у него узкие, а у этой народности пойди пойми про годы…

– Ты не местный, – сказал из темноты Колян. – Да вроде и не русский. Кто по жизни будешь?

– Якут, – ответил гость. – Можешь так меня называть.

* * *

Клава еще предприняла отчаянную попытку спасти положение. Бумажник Корнышева был пуст. Убедившись в этом, она бесцеремонно запустила руку в тайник. Корнышев прятал деньги за косяком двери. Потянешь за доску – там щель. Потом доску пнешь ногой, доска на место встала – тайник заперт. Клава подсмотрела случайно незадолго до их с Корнышевым отъезда из поселка. Теперь она даже разрешения спрашивать не собиралась. Во-первых, вряд ли сам Корнышев сейчас помнил про этот тайник. Во-вторых, ради него Клава и старалась.

Денег оказалось не слишком много, но их хватило на осуществление задуманного.

Спустившись на первый этаж барака, Клава постучала в дверь, за которой жил один из самых зажиточных обитателей поселка. Старик Бадаев гнал самогон, поэтому ему отдавали последнее.

Когда дверь распахнулась, Клава изобразила самую доброжелательную улыбку, на которую только была способна.

– Юрий Александрович! – пропела Клава. – Вечер добрый!

Бадаев сверлил ее изумленным взглядом. Смогла она поразить старика. С Бадаевым у них никогда никаких других отношений не было, кроме недоброжелательных. Корнышев уважал водку, а самогон не употреблял, и поэтому для старика Бадаева он был не просто чужеродным элементом, а почти врагом.

– Я за самогоночкой! – пела Клава. – Выручите?

И еще сильнее изумился Бадаев. Тогда Клава достала деньги. Только теперь старик поверил в то, что никто не собирается посмеяться над его доверчивостью. Он протянул руку куда-то за косяк двери и сразу же словно из ниоткуда материализовалась бутылка с мутноватой жидкостью.

– Мне пять бутылок! – сказала Клава.

Столько самогона за один раз у старика никто не брал – денег лишних не было. Обрадованный Бадаев выдохнул: «Щас!», мелкой трусцой убежал в дальний угол захламленной комнаты и вернулся с самогоном. В качестве бесплатного бонуса оптовому покупателю он еще выдал Клаве пару огурцов.

– Мы сегодня отмечаем возвращение, – сказала Клава. – В гости всех зовем. Пойдемте к нам! У нас тушенка есть. Стол будет праздничный.

– Спасибочки за приглашение! – ответил Бадаев. – Приду, коли смогу.

После этого Клава, обнимая бутылки, как малюток, обошла все комнаты в бараке, и всех, кто выходил к ней из дверей, приглашала в гости. На нее смотрели недоверчиво. Никто и никогда здесь не устраивал общих праздников, а уж от Клавы с ее сожителем и вовсе было трудно ожидать подобной благости. У этой пары была репутация людей высокомерных, чуждых и временных. И если они позвали в гости – тут жди какого-то подвоха.

В комнату к Корнышеву действительно пришли лишь несколько человек – те, кто за стакан самогона были готовы на все. Остальные поосторожничали и не явились. Старик Бадаев тоже не пришел. У него был звериный нюх на неприятности. И тут он счел за лучшее остаться дома.

Клава накрыла стол. То есть к самогону выставила две банки тушенки, нарезала высохшего до твердости полена хлеба, почистила несколько луковиц и не пожалела для гостей те два огурца, которые ей презентовал Бадаев. Она даже макароны не могла сварить, потому что Буза унес электроплитку.

Гости в ожидании застолья бесцеремонно разглядывали изувеченное лицо Корнышева. Так же бесцеремонно они попытались расспросить Клаву о том, что это такое жестокое случилось с ее сожителем. Клава отвечала что-то неопределенное. Только бы отстали. Расспросы прекратились сразу, едва разлили по стаканам самогон. Гости сидели, как загипнотизированные.

– Ну что, давайте отметим наше возвращение, – предложила Клава.

– А Гене не налили! – вдруг обнаружил кто-то.

– Ему нельзя! – запротестовала Клава. – Врачи запретили!

Никто и не настаивал. Дружно взялись за стаканы. Даже Клава позволила себе глоток вонючей жидкости. И тут один из гостей сказал, обращаясь к незрячему хозяину:

– За то, Гена, чтоб ты долго жил!

Клава поперхнулась самогоном и закашлялась. И долго откашляться не могла.

* * *

Якут, заприметив поблизости табурет, придвинул его и сел, не ожидая приглашения. Буза все светил своей зажигалкой, и разогретый металл уже жег ему руку.

– Ты лампочку гаси, – недовольно сказал Якут. – Брови спалишь.

Буза без разрешения Коляна ничего такого не осмелился бы сделать, да руку пекло уже совсем невыносимо, и он не выдержал. Зажигалка хищно клацнула, огонь погас, и такая кромешная темнота в первую секунду наступила, будто они все трое одномоментно ослепли.

– Людей много здесь живет? – спросил Якут.

– Людей тут нет, – ответил из темноты Колян. – Одни синяки.

– Алкаши? – уточнил понятливый Якут.

– Ну.

Колян закашлялся тяжело, надрывно.

– Давно откинулся? – спросил Якут.

– Отвянь! – огрызнулся Колян сквозь кашель.

Теперь Якут понимал, с кем имеет дело. Чалый и его алешка. Так, кажется, подобная публика выражается. Рецидивист и его человечек на побегушках, если по-простому.

– А у меня братан тут жил, – сказал Якут. – Я потому и приехал. Гена Вяткин. Слыхали про такого?

Не было из темноты ответа. Прямо-таки звенящая тишина. И вдруг закашлялся Колян.

– Буза! – сказал он сквозь кашель. – Дай свету!

Он всегда так говорил, когда требовалось щелкнуть выключателем. Буза послушно щелкнул. Теперь свет лампочки всех разом ослепил. Колян, щурясь, всматривался в плоское лицо Якута. Потом осклабился и с издевкой произнес:

– Похож! Вылитый Генка! Гы-гы-гы…

Буза тоже засмеялся дробным смехом, понимая, что это Колян так шутит. Якут нисколько не смутился.

– Братан, – повторил он. – Кореш, в смысле. Как он погиб, я будто брата потерял.

Колян так изумился, что даже перестал кашлять. Тут Буза еще влез.

– А-а-а, – протянул он. – Э-э-э…

И руку тянул в ту сторону, где, по его предположениям, сейчас находился Гена Вяткин, пускай и сильно поврежденный, но все-таки вполне живой. Хорошо еще, что Буза руку тянул, стоя за спиной у Якута, который лишь чудом не увидел этой разоблачительной жестикуляции.

– Засохни! – зло прикрикнул Колян на Бузу, и тот испуганно затих.

– Погиб! – скорбно подтвердил Якут, обнаружив, какое ошеломляющее впечатление произвела на собеседников эта новость. – А вы не знали?

Посмотрел внимательно на Коляна.

– Нет, – сказал тот.

– И Клава его тут не появлялась? – сверлил взглядом Якут.

– Нет, – стойко выдержал испытание Колян.

Взгляд Якута потух, будто он потерял интерес к происходящему.

– Я, собственно, ее ищу, – сказал Якут. – К ней ехал. Мне Генка когда-то говорил, что если с ним чего случится, так чтоб я Клавку поддержал. Чтоб не пропала. А что, тут у нее нет никого? Друзья? Подруги? Родня?

– Никого, – сказал Колян. – Ни с кем они тут не якшались.

– Может, приезжал кто? Гости были?

– Ты первый.

– И где же мне теперь ее искать?

– Не знаю, – пожал плечами Колян.

Но что-то угадывалось за этим его «не знаю». Что-то там было. Чего-то хозяин недоговаривал.

– Кажется, не сложился у нас разговор, – обнаружил Якут. – Вы мне не доверяете?

– Лажовый ты, – спокойно ответил Колян. – Пургу гонишь.

Там, где он когда-то отбывал срок, за подобные слова надо было отвечать. Но Колян гостя не боялся. Тот руки держал на груди крест-накрест, а волына у него сзади, за ремнем. Достань, попробуй. А у Коляна ружье под столом. Два ствола как раз на уровне живота гостя. И курки взведены. Так что Колян был спокоен.

– Правильно, жиган, – сказал Якут. – Задвинул я тебе маленько. Не доверился сначала. Но теперь вижу, что с тобой можно иметь дело. В общем, мне Клава эта нужна. Если поможешь найти, я деньги заплачу.

Ни один мускул не дрогнул на лице Коляна, но мудрый Якут на всякий случай сказал все тем же ровным голосом делового человека:

– При себе у меня всего пять тысяч. Я не бобер, на мне так легко не заработаешь.

Бобрами, как знал Якут, подобные Коляну люди называли тех, у кого есть деньги и кого из счастливого обладателя этих денег можно легко превратить в жертву.

– А вообще деньги есть, – сказал Якут. – Я тебе заплачу не пять тысяч, а пятьдесят, если поможешь с Клавой.

Пятьдесят тысяч – это были невообразимые по местным меркам деньги. Лишь несколько человек на весь поселок получали пенсии. Кто тыщу рублей, кто полторы. Плюс еще зарабатывали ягодой, грибами и шкурами звериными, сдавая все это владельцу приезжающей изредка автолавки. Колян брал свой процент с нищенских денег охотников и грибников, и еще по пятьсот рублей – с хозяина автолавки при каждом визите. Слезы, а не деньги. А тут – пятьдесят тысяч. Только не верилось в такое счастье. Лажоватый фраер. Обманет. Да и с какой стати он будет за Клавку платить полтинник? Цену человеческой жизни Колян знал. Копейка ей цена.

– Пурга! – сказал Колян. – Пустой разговор. Если ты серьезно, давай аванс. Пять тыщ.

Сидевший все это время неподвижно, Якут расцепил наконец руки, которые держал крест-накрест на груди, и только теперь изумленный Колян увидел в его правой руке пистолет, который Якут на протяжении всего разговора, оказывается, прятал под мышкой. Левой рукой он выдернул из кармана толстую пачку денег и бросил ее на стол перед Коляном – в подтверждение серьезности своих намерений. Но в том, что это серьезный фраер, Колян уже убедился, и доказательством не деньги были, а пистолет, готовый к бою.

Колян вытянул из укрытия ружье, положил его на стол, сгреб деньги жадной пятерней и произнес:

– Переночуй у нас. Буза, покажи хату. А я тут покумекаю, как с тобой быть. Завтра дам ответ.

Якут не двигался с места и смотрел выжидательно. Словно хотел получить подтверждение того, что его не обманут. Колян догадался.

– Пустить сквозняк? – сказал он веско. – Я так не делаю.

– И еще не надо, чтобы про меня тут знали, – подсказал Якут.

Колян кивнул. Он сам был в этом заинтересован.

* * *

Буза повел было Якута в одну из комнат здесь же, на первом этаже. Сам шел впереди, освещая путь фонарем. Луч света выхватывал из темноты пустой, как выстуженная зимняя дорога, коридор. Большинство дверей отсутствовало – их давным-давно сожгли в буржуйках. Одну из уцелевших Буза распахнул перед гостем. Но Якут даже не переступил через порог.

– А второй этаж тут есть? – спросил он.

– Акакжеестьконечно, – ответил Буза привычной скороговоркой.

– Там буду спать, – сказал Якут, развернулся и направился к лестнице, которая едва угадывалась в темноте.

Буза метнулся следом, услужливо подсвечивая фонарем.

Поднялись на второй этаж.

– Здеськолянаблатхата! – доложил Буза с таким подобострастием в голосе, будто они не мимо двери комнаты проходили, а лично сам Колян здесь был.

Якут сразу направился в конец коридора, бегло, но внимательно осмотрел последнюю в ряду комнату и объявил:

– Здесь!

В комнате отсутствовала мебель, света не было, но зато входная дверь и оконные стекла чудом уцелели. Буза принес для гостя матрац и пыльную подушку, после чего был выпровожен за дверь. Якут подпер дверь доской.

Комнату он себе выбрал хорошую, угловую. Окна смотрят сразу на две стороны. Когда рассветет, будут видны и дорога, ведущая в поселок, и сам поселок тоже.

* * *

Когда Буза возвратился в свою комнату на первом этаже, он застал Коляна в состоянии глубокой задумчивости. Ружье лежало на столе. И деньги рядом. Много денег. Целых пять тысяч. Буза, который жил так же невнятно, как говорил, никогда одномоментно такой суммы не держал в руках.

– Я хотел сегодня Вяткина валить, – сказал Колян. – Ночью. Думал, пойдем с тобой и замочим.

В это Буза поверил без труда. Мочить однозначно.

– Не успел, – сказал Колян. – Это хорошо.

– Аэтотоннезнаетпровяткинаподи!

– Ты сам умри! – посоветовал Колян. – Гляди, не брякни! Фильтруй базар!

– Ямогила! – доложил Буза, памятуя о безжалостных кулаках Коляна.

– Бабло у этого фраера есть, – сказал Колян. – Но он не при себе держит, это точно. Так что Клавку ему предъявим. Баш на баш. Он нам бабло, мы ему бабу. Клавка ему вряд ли нужна. Парашу гонит фраер. Небось к Вяткину интерес имеет. Хочет через Клавку какие-то связи прозвонить.

– Таконаемускажет! – растерянно развел руками Буза. – Чтовяткинживойздоровыйвсмысле.

– Мы ему жмурика предъявим.

– Этокак?

– Он нам бабло, мы ему Клавку, – повторил выведенную им формулу Колян. – Как обещали. Только никто не обещал, что она живая будет. Это у живых метла работает ништяк, – он показал жестом, как хлопочет язык у болтуна. – А жмурики молчат. И ничего она ему про Вяткина не скажет.

Буза обездвижел, осознав, наконец, о чем речь. Бить ему приходилось, и не раз, а вот убивать – еще нет.

– Получим лавэ за бабу, – мечтательно произнес Колян. – А там и Вяткин окажется живой. Если будет фарт, еще бабла срубим.

* * *

Колян отправился за Клавой на ночь глядя. Бузу взял для подстраховки. А нож у него всегда был с собой, за голенищем сапога.

Пришли к бараку, в котором жили Корнышев и Клава. Окно их комнаты было освещено.

– Неспятзаразы, – сделал открытие Буза.

Оно и к лучшему.

Колян и Буза поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Еще издалека они услышали какой-то шум. Будто пьяная гульба. Оказалось, что это как раз за корнышевской дверью. Удивленный Колян ударил в дверь ногой, и та распахнулась, потому что не была заперта.

За столом под пыльной тусклой лампочкой действительно собралась разношерстная компания: четверо местных доходяг, слепой в черной маске во главе стола и ослепительно прекрасная Клава, которая смотрелась здесь английской королевой, посетившей в благотворительных целях бомжатник.

Увидев Коляна, доходяги, казалось, в одно мгновение протрезвели. Наверное, они уже пожалели о том, что оказались здесь в столь неурочный час.

– Добро пожаловать! – сделав над собой усилие, выдохнула Клава, и даже попыталась изобразить улыбку. – Я сейчас найду, где вам присесть!

– Дернули отсюда! – тихо, но страшно потребовал Колян.

Пьяненькие доходяги оказались на удивление сообразительными людьми. У них даже сомнения не возникло на предмет того, к кому обращается Колян. Резво вскочили, опрокидывая табуретки.

– Куда же вы?! – лепетала Клава, цепенея от одной мысли, что она остается с глазу на глаз с Коляном.

Но ее недавние собутыльники спешили покинуть ставшую небезопасной комнату. Даже устроили маленькую давку в дверях. Клава с удовольствием бы к ним присоединилась. Но она понимала, что Колян ее не выпустит. Он пришел за ней.

– Пошли! – сказал Колян, глядя на Клаву.

– Не надо! – умоляюще произнесла она.

Колян подошел вразвалочку. Клава отгородилась от него руками, наивно пытаясь защититься, а Колян быстрым движением одну из рук ей вывернул. Клава взвыла от страха и боли.

Корнышев обеспокоенно завертел головой.

– Кла-а-ава! Что-о-о тако-о-ое? – прошелестел он, и его вмешательство выглядело нелепо.

Колян, не отпуская руку Клавы, бросил Корнышеву презрительно:

– Засохни, падла! Я тебя под шконку затолкаю!

Кажется, Святослав догадался о том, что эти слова обращены к нему. Он даже привстал, словно собирался потягаться с Коляном. Но Колян его только толкнул, и Корнышев опять упал на табурет. Он еще раздумывал, как ему поступить, а Коляну в этом увиделись приниженность и запоздалое раскаяние в безрассудстве. А поскольку опыт общения со слабаками у Коляна имелся, он дальше уже действовал так, как привык. Ударил слепца зло костлявым кулаком в лицо, Корнышев кувыркнулся с табуретки на пол, и под Клавин визг Колян с Бузой принялись избивать Корнышева в четыре ноги. Они молотили его так, что он не мог подняться.

– Я тебе ливер отобью! – рычал Колян.

– Вы его убьете!!! – визжала Клава. – Не надо! Я вас умоляю!!!

Она пыталась ухватить Коляна за плечи, но тот непрерывно перемещался.

Выплеснув первую ярость, Колян почувствовал, что утомился, закашлялся, сбавил темп, и тут Корнышев сумел подняться с пола. Он отплевывался кровью, шатался, стоя посреди комнаты, и смотрелся страшно. Так выглядит, наверное, смертельно раненный зверь. Боль нестерпима, и силы стремительно уходят, но ярость схватки еще не остыла, и этот недобитый зверь опасен. Колян нутром что-то такое почувствовал, а недалекий и не имеющий опыта тюремных драк Буза – нет, и он бросился на Корнышева с намерением сбить с ног и отличиться. Корнышев услышал шум, инстинктивно выбросил навстречу руку и поймал Бузу за грудки. Удерживая врага, попытался добить его ударом кулака, но Буза уворачивался, и кулак Корнышева молотил в никуда. Осознав, что в голову врагу ему так сразу не угодить, Корнышев принялся, удерживая Бузу за грудки, швырять его туда-сюда в надежде приложить об стену. Но стены слепой Корнышев не видел, и Буза невесомым манекеном летал по комнате, сшибая мебель. Корнышев перемещался вправо-влево, никак не мог добраться до стены, а впереди был проем двери, чего Корнышев тоже не видел, он смещался туда постепенно, и, возможно, промахнулся бы, но Клава выскочила в коридор, заверещала:

– Слава! Слава! Я здесь! Иди ко мне!

Корнышев сделал еще пару шагов, не переставая мотать Бузой, как тряпкой, и последнее, что увидел перед беспамятством Буза, был косяк распахнутой двери, на который он налетел, как выпущенный из пращи камень. Врезался в косяк, рухнул на пол и на время превратился в мертвеца.

Колян, зашедшийся в своем жутком кашле, вытянул из-за голенища нож.

– Нож!!! – завизжала Клава.

Корнышев резко обернулся. Стоял у входной двери, перед ним было пространство комнаты, казавшееся ему, слепому, бесконечным, и он пытался по звукам угадать, где его враг. А угадать было несложно, потому что Колян дышал шумно, с хрипом, да еще время от времени покашливал, и Корнышев прямо на этот шум пошел. Колян его не испугался, сделал было шаг навстречу, но тут Корнышев стал махать руками, намереваясь при счастливом стечении обстоятельств зацепить врага, Колян замер, выжидая момент для решающего удара, кашлянул, не сдержавшись, и вот в этот звук Корнышев стал молотить руками и ногами, словно давал мастер-класс рукопашного боя. Колян понемногу отступал, ожидая, когда запал у врага иссякнет, но не уберегся, и Корнышев ногой угодил в его руку. В ту самую, которая держала нож.

Нож отлетел, и до него теперь было несколько метров. Колян замер. Корнышев, готовый к броску в любой момент, стоял перед ним и чутко вслушивался. Он сейчас снова был похож на зверя. Колян перестал дышать. Замер и превратился в статую. Корнышев вслушивался в эту абсолютную тишину и, кажется, все сильнее недоумевал и тревожился. Поводил головой из стороны в сторону, будто хотел сквозь непроницаемую маску увидеть своего бесследно растворившегося в воздухе врага. Никаких звуков. Даже дыхания не слышно.

Колян действительно боялся даже вдохнуть. Слепые – они ведь слышат очень хорошо. Так и этот калека. Глаза не видят, а в руках дури немерено.

Крепился Колян долго. Глаза пучил, потому что без воздуха провел немало времени. Терпел, но понимал, что долго не протянет. И в конце концов разразился предательским кашлем.

Корнышев прыгнул на звук распрямившейся пружиной, наткнулся на Коляна, сбил его с ног, оседлал и молотил наугад кулаками, добивая поверженного врага. Когда Колян под ним превратился в мягкий и податливый мешок, Корнышев просипел:

– Не ходи-и-и… зде-е-есь… бо-о-ольше…

Колян вряд ли его услышал. Он истекал кровью и был очень плох.

* * *

В драке Корнышеву расквасили еще не успевшее зажить лицо. Сочилась кровь. Клава обрабатывала раны, прикасаясь к ним не просто осторожно, а с нежностью, но Корнышев все равно нет-нет да морщился, и тогда Клава произносила покаянно:

– Прости!

Было слышно, как в дальнем конце коридора пьяный голос тянул песню. Песня была жалостливая, со всхлипами, но слов почти не разобрать.

– Как я боялась! – сказала Клава. – Я думала, они тебя убьют. Не ожидала, что ты их так побьешь. Ты правда Коляна этого не помнишь?

– Не-е-ет, – просипел Корнышев.

– Он страшный. Я его всегда боялась. Как придет денег у тебя занять… Ты помнишь, как ему одалживал?

– Не-е-ет.

– Одалживал, – вздохнула Клава. – Так это называлось. Когда сто рублей, а когда и триста. И ни разу он денег не вернул. Такой рэкет местный. Ты сам мне рассказывал, как Колян тебя чуть не убил. Еще до того, как я сюда приехала. Он, вроде, денег у тебя просил, а ты не дал. Он – в драку. И потом ты стал ему платить. Откупался, в общем. Только он тысячу просит – ты ему сто даешь. А он злился. Обещал припомнить. Это уже при мне было. А сегодня ты ни с того ни с сего делаешь из него отбивную!

Клава покачала головой. Корнышев этого не видел, но догадался, что он сегодня действовал как-то не так, как сделал бы его двойник. Удивил Корнышев Клаву. Ни ожидала она от него подобной прыти. Клава обрабатывала рану, Корнышев вдруг взял ее руку в свою и осторожно погладил.

– Ты-ы-ы не волну-у-уйся… Не да-а-ам в оби-и-иду…

– Ты какой-то не такой стал, – сказала Клава, не отнимая руки. – Изменился.

Корнышев насторожился.

– Руки гладишь, – сказала Клава. – Никогда раньше так не делал.

* * *

Перед сном, прежде чем раздеться, Корнышев сказал:

– Пога-а-аси све-е-ет.

Клава посмотрела на него озадаченно. Что ему свет? И разве видит он его?

Лампочка светила тускло.

– Так ведь нету света, – солгала Клава. – Темно. Или ты какой-то проблеск видишь?

– Н-е-ет, – прошелестел Корнышев.

– Ты раздевайся, – предложила Клава. – Сам сможешь? Или тебе помочь?

– Са-а-ам.

– И я сейчас лягу. Вот только окно открою.

Клава намеренно неспешно возилась у окна, клацала шпингалетами, словно не могла с ними совладать в несуществующей темноте, а сама в это время бесстыже разглядывала раздевающегося Корнышева. Когда он остался в одних трусах, Клава обнаружила, что на теле Корнышева повреждений куда меньше, чем на лице. Чтобы разглядеть получше, Клава приблизилась, медленно ступая по скрипучим доскам пола, словно она нерешительно шла в темноте.

На груди одна рана. И на спине. И больше – ничего. Даже странно.

– Ты помнишь, как горел в доме? – спросила Клава.

– Не-е-ет, – на всякий случай открестился Корнышев.

– Просто удивительно. Почему-то твоя голова пострадала сильнее всего. А на теле повреждений почти нет.

– А ка-а-ак ты ви-и-идишь?! – ужаснулся Корнышев, лихорадочно нащупывая одеяло.

Нырнул в кровать, укрылся.

– Со-о-оврала?! Про-о-о свет!

Клава рассмеялась.

– Ну а что у тебя за пионерская стеснительность?

– Га-а-аси! – сердито шипел Корнышев.

Клава со смехом упала в стоящую рядом с корнышевской скрипучую кровать.

– Ну уж нет, Святослав Геннадьевич, – произнесла она игриво и осторожно прикоснулась кончиками пальцев к плечу Корнышева.

Потом ее взгляд наткнулся на черную маску, и смешливость тотчас же Клаву покинула. Она вздохнула, не сумев сдержаться. Корнышев, угадав состояние женщины, взял ее руку в свою.

Тонкие у нее пальцы. Нежные. Говорили, что она красивая. Как такая женщина могла здесь оказаться?

– Ты-ы-ы не удивля-я-яйся, – прошипел Корнышев, поглаживая руку Клавы. – Ты ра-а-асскажи про наше знако-о-омство.

– Как мы с тобой?..

– Ага-а-а. Зде-е-есь познако-о-омились?

– В Москве.

– Да-а-а?! – непритворно изумился Корнышев.

– А ты не помнишь?

– Не-е-е…

– На вокзале, Слава. Ты шел к вокзалу, чтобы уехать в эту свою тьмутаракань, а я мимо ехала в такси и тебя увидела.

– И что-о-о? – спросил озадаченный Корнышев.

– Я выскочила, догнала тебя. И поехала с тобой. Теперь я здесь.

Последние слова Клава так произнесла, что оставалось усомниться в правильности сделанного ею когда-то выбора.

Тем временем Корнышев пытался собрать разбежавшиеся было мысли.

Врет? Или просто смеется над ним? Но вроде бы серьезно говорит.

Попытался представить себе эту картину. Он идет по улице… Ну ладно, не он сам, а его двойник, но с его обликом, так что почти он… И красивые дамочки, проезжающие мимо на автомобилях, бросаются ему наперерез…

У Корнышева все в порядке было с головой. И с самооценкой тоже. Мужик видный, но не Ален Делон в молодости. И не звезда какая-то, всем тут известная. Обычный прохожий.

Увидела. Выскочила. Догнала.

– Ты меня зна-а-ала?! – спросил Корнышев, еще не смея поверить в догадку, но уже понимая, что никакого другого разумного объяснения попросту не может быть.

– Ну допустим.

Знала!!!

Она кого знала? Двойника? Но у двойника была его, Корнышева физиономия!

– Да-а-авно?

– Целую вечность назад.

Давно! Значит, не двойника знала, а его?!

– Отку-у-уда зна-а-ала? Расскажи-и-и!

– А ты не помнишь?

– Не-е-е…

– Самое странное, Слава, не в том, что ты сейчас не помнишь, когда с тобой приключилась беда, – печально сказала Клава. – А в том странность, что ты тогда на меня смотрел так, будто видел в первый раз. А ведь тогда ты был совсем здоров.

* * *

Корнышев притворился, будто спит. Сначала просто лежал неподвижно, потом вспомнил, что еще и дышать надо не абы как, а так, как это свойственно спящим, и засопел размеренно-убаюкивающе. Он слышал, как ворочается рядом Клава, как она вздыхает. Пару раз она, кажется, приподнималась на локте и, склонившись над Корнышевым, разглядывала его лицо, из чего он сделал вывод, что свет она не погасила. Убоявшись, что Клава в конце концов узрит что-нибудь подозрительное или вовсе обнаружит, что Корнышев не спит, он повернулся на бок будто невзначай, и так лежал, вслушиваясь в ночные звуки.

Кто-то прошел по коридору, и Корнышев был свидетелем тому, как всполошилась Клава. Ей тут было неспокойно. То ли она боялась тех двоих, которых Корнышев избил прошедшим вечером. То ли здесь еще был кто-то опасный. Надо бы ее завтра расспросить. Мало ли что.

Потом Клава успокоилась. Сказались тревоги последнего дня. Сон ее одолел. Корнышев затылком ощущал ее близкое теплое дыхание. Но он не спешил, а терпеливо ждал. Это продолжалось очень долго. Может быть, целый час. Или даже два. Была глубокая ночь, когда Корнышев решился действовать. Он осторожно приподнялся и сел на кровати. Замер, прислушиваясь. Дыхание у Клавы сбилось было, но почти сразу восстановилось. Она спала. Корнышев сдвинул с глаз черную повязку и при неярком свете горящей лампочки впервые увидел обстановку комнаты, в которой оказался волей случая. Но не комната его интересовала, а спящая рядом женщина. Корнышев обернулся к ней, склонился, всмотрелся и вдруг отшатнулся, едва не упав с кровати при резком движении.

Чутко спящая Клава встрепенулась. Корнышев едва успел натянуть на глаза свою маску.

– Что такое?! – спросонья выпалила Клава и развернула Корнышева к себе.

А Корнышев даже не успел отнять ладони от лица.

– Ты мне лицо-о-о-о задела но-о-очью, – озвучил он на ходу придуманную спасительную ложь. – Бо-о-ольно!

Кажется, Клава поверила.

– Прости-прости-прости! – зашептала она, осыпая его плечи поцелуями. – Это мне приснилось что-то страшное. Будто кого-то хоронили и меня на кладбище забыли. Все ушли, а я одна. Холодно мне так…

* * *

При призрачном свете полноликой луны Колян с Бузой добрели до своего барака. Колян отплевывался кровью и кончиком языка ощущал острые клинья сломанных зубов.

В бараке Колян сразу направился в комнату Бузы. Вошел, зажег свет, хищно рыскнул взглядом. Ружье стояло у стены. Он взял оружие и коротко бросил Бузе:

– Пошли!

Будут убивать, понял Буза. Колян такого не прощает. Если в бодаловке дал слабину, потом к тебе уже нет никакого уважения. Считай, что тебя под шконку затолкали, как говорит в подобных случаях Колян. Унизили, и твое положение теперь совсем не то, что было до драки. Поэтому Гену Вяткина надо мочить. Чтоб другим неповадно было. Кто на Коляна поднимет руку – тот не жилец.

Колян с ружьем направился к двери.

– Абабло? – вспомнилось Бузе.

Мрачный Колян решительно переступил через порог.

– Тыговорилякутзагенкуденегдаст! – сказал Буза.

Колян остановился в задумчивости. А ведь спешить не надо, подумал он. Тут не напортачить бы. Если за Клавку предлагают пятьдесят тысяч, то этот слепой наверняка дороже выйдет.

– Ладно, посмотрим, – процедил Колян. – Посмотрим, что Якут с утра нам скажет. Если за Клавку в натуре бабла отстегнет – замочим и ему сдадим. А потом и этого чушка замочим.

* * *

Утром, когда Колян и Буза завтракали и уже допивали трофейную водку, вынесенную из комнаты Гены Вяткина накануне днем, появился Якут. Вошел, обвел сторожким взглядом полутемную комнату и только после этого приблизился к столу. По обыкновению сел без приглашения. Оказался как раз напротив Бузы. Увидел его разбитое лицо и сказал:

– Беспокойно тут у вас.

– Ачетакое? – оскорбился Буза.

– Крики вчера слышал. Бодаловка была?

Якуту никто не ответил. Он обвел взглядом собеседников и обнаружил, что и Колян выглядит не лучше. Это открытие его сильно удивило.

– Чего вылупился? – зло сказал Колян.

– Ты же говорил, что тут синяки одни, – задумчиво произнес Якут. – Мелочь всякая никчемная. А тут тебя с твоим алешкой разделали под орех. Кто?

Засомневался Якут. Это если урку местного кто-то так избил, да еще и его прихлебателя отметелил за компанию, то Якут, возможно, не с теми людьми дела ведет?

– Отвянь! – процедил сквозь искалеченные зубы Колян.

Якут его ударил. Столом. Буквально. Перевернул рывком стол на Коляна, жиган кувыркнулся навзничь вместе с табуретом, придавило его столом, да Якут еще и ногу водрузил сверху. Колян поднялся бы, но не посмел, потому что прямо ему в лоб смотрел ствол пистолета. А перепуганный Буза так и остался сидеть на табурете. Ровнехонько так сидел и даже держал в руке металлическую ложку.

– Кто вас бил? – спросил у него Якут.

– Генавяткин! – с готовностью доложил Буза.

Этот ответ Якут воспринял как издевательский. Потому что Гена Вяткин был мертв. Якут лично видел момент смерти.

– Шутить надумал?! – взъярился показно Якут.

И даже прицелился в Бузу, будто собрался прикончить того на месте.

– Генагенагена! – в ужасе заверещал Буза.

После того, что этот азиат сотворил с Коляном, лично для себя Буза пощады уже не ждал.

Якут скосил глаза на Коляна.

– Вяткин бил! – прохрипел из-под стола Колян. – Живой он, падла. Можем предъявить.

* * *

Этой парочке Якут не верил до тех пор, пока Колян не рассказал ему, как выглядит Гена Вяткин.

– Слепой он, – сказал Колян. – И рожа вся в ожогах.

В ожогах – вот это совпадало. Такого Колян не мог бы придумать просто так. Откуда ему было знать о том, что видел в больнице Якут?

Но все равно казалось невероятным. Как такое может быть?

– Я своими глазами видел его мертвым, – сказал Якут, обращаясь к Коляну. – Вот как тебя.

Колян, казалось, вздрогнул при этих словах.

– Так же близко, – пояснил Якут. – И доктор сказал, что все, хана ему.

Или доктор соврал? Или чего-то не понял? Теперь уже не спросишь. Похоронили доктора.

– И что он? – расспрашивал Якут. – Не совсем плохой, если вас отделал?

Колян скрипнул остатками зубов. Якут рассмеялся. И тут же захлебнулся.

– Рука! – сказал он. – Как же он вас бил?! Рука вот здесь…

Показал жестом. Оба его собеседника – и Колян, и Буза – смотрели непонимающе.

– Руки у него нет, – сказал Якут. – Или есть обе?

– Обе, – ответил Буза. – Там мясня конкретная была. Реально молотил.

Но этого просто не могло быть. Когда того мужика везли спасать в больницу, кисть его руки ехала отдельно от него, в пакете.

– Но это точно он? – неуверенно произнес Якут. – Вы его хорошо рассмотрели?

Никак не укладывалось у него в голове. Этот ребус еще предстояло разгадать.

– Мне нужно его видеть! – объявил Якут.

– Сходи, познакомься, – усмехнулся Колян, обнажая сломанные зубы.

– Надо так, чтобы никто меня не видел, – сказал Якут.

* * *

Ночь в поселке Красный наступала рано. Жизнь и днем тут едва теплилась, а в сумерки вовсе сходила на нет. Якут из окна своей комнаты всматривался в темноту. Никакого движения. Будто вымерло все.

К бараку они пошли втроем: Якут и Колян с Бузой. Еще издалека Колян высмотрел нужное окно. Свет был включен.

– Не спят! – негромко произнес Колян.

Одноэтажная пристройка, примыкающая к стене барака, когда-то служила его обитателям хранилищем всяких нужных в хозяйстве вещей. Сейчас же по пристройке гуляли почти не встречающие препятствий сквозняки, а большая часть досок в стенах отсутствовала.

Якут взобрался на крышу пристройки по редким уцелевшим доскам стен – как по лестнице. Буза его подстраховал. По крыше, пригибаясь, Якут приблизился к окну. Осторожно заглянул в комнату и замер. Корнышев стоял совсем близко, в паре метров от окна. Якут видел его в профиль. Видел маску на лице. Видел следы ожогов. Но не мог Якут сказать с уверенностью, что это тот самый человек, из-за которого он совсем недавно мчался из Москвы и из-за которого потерял всех своих людей во внезапной страшной бойне, учиненной непонятно кем в обветшалой районной больничке.

Осторожно, кончиками пальцев, Якут стукнул по стеклу. Звук получился не громким, но отчетливо слышимым в ночной тишине. Корнышев резко обернулся на этот звук. И вдруг слепо вытянул руки вперед, пошел прямо на Якута. Тот обмер. Руки Корнышева ткнулись в невидимую преграду. До Якута оставались какие-то сантиметры. Якут стоял, не смея ни пошевелиться, ни вздохнуть. Он видел Корнышева совсем близко. Да, это тот человек, который нужен Якуту. Он похож. Один в один, как на фотографии. Но руки у него целы. Обе. Никаких видимых повреждений. Это не мог быть тот человек, которого они везли в больницу. Это не он умирал на металлической каталке, когда в больнице ему влили кровь не той группы. Тот умер, потому что у него кровь была другая. Тот не был Корнышевым. А этот, за окном – он, может, Корнышев и есть? Он – настоящий?!

Якут не успел все осмыслить до конца, потому что в следующее мгновение в окне появилась Клава.

Клава видела, что Корнышев подошел к окну и замер, будто что-то там, за окном, в ночи, разглядывал. Видела, что он ладонями оперся о стекло. Даже сказала Корнышеву негромко из глубины комнаты:

– Это окно, Слава.

Будь осторожен, мол.

А Корнышев ей не ответил и позы не переменил. И тогда она вдруг подумала, что его непонятное молчание может быть как-то связано со странным звуком, который она тоже слышала. Когда будто птица клювом ударила в стекло. А птица постучит в окно – тут жди беды, потому что плохая примета. У Клавы сжалось сердце. Она смотрела вниз, туда, где на рассохшемся приступке за окном должна была, по ее представлениям, сидеть проклятая птица.

Птицы не было.

Опешивший Якут стремительно отступил от окна.

Клаве привиделось какое-то движение за окном, она вскинула голову, и женщине показалось, будто в темноте белеет человеческое лицо. Видно было плохо, в стекле отражались и Клава, и Корнышев, но женщине вдруг почудилось, будто лицо там, в ночи, ей знакомо. Она его видела в больнице, когда в реанимации распахивала дверь за дверью, и за одной из них обнаружила человека в маске. Глаза были похожи. Один в один. Узкие, как у нерусского. Будто зверь смотрел перед решающим прыжком.

Клава завизжала от страха и вцепилась в плечо Корнышева.

Якут упал на крышу пристройки и покатился по наклонной поверхности. Прогнившие доски проломились под ним, и он рухнул в пыльное нутро пристройки.

– Что?! – орал в комнате Корнышев, позабыв на мгновение о том, что надо бы шептать.

– Там за окном кто-то!!! – визжала Клава.

Корнышев лихорадочными движениями нащупывал шпингалеты. Клацнул металл. Створки окна распахнулись. Свежесть близкой ночи поплыла в окно. Корнышев и Клава стояли, замерев, и вслушивались. Ни звука. Нет никого. Поселок спал.

– Что-о-о бы-ы-ыло? – просипел совладавший с собой Корнышев.

– Мне показалось, что это тот, который на нас с тобой напал, – прошептала в ответ оцепеневшая от страха Клава.

Он был здесь. И испарился без следа. Может, ей привиделось? И едва Клава об этом подумала, где-то в ночи, совсем недалеко, послышался долго сдерживаемый надсадный кашель. Его Клава могла бы узнать среди сотен прочих. Колян!

Испуганная Клава торопливо захлопнула окно.

* * *

Корнышев жив. А то, что он слепой теперь – может быть, это делу сильно не помешает. Только бы его вывезти отсюда без проблем. Однако на помощь рассчитывать бесполезно. Связи с внешним миром нет, мобильная связь отсутствует, подмогу не вызовешь. Нужен транспорт.

– У кого тут есть машина? – спросил Якут.

Буза и Колян посмотрели на него так, будто он поинтересовался, через сколько отправляется электричка до Луны.

– Тут нет ни у кого, – сказал Колян.

– Мотоцикл? Лошадь?

– Нет, – сказал Колян. – Была лошадь лет пять назад, приблудилась откуда-то. Съели.

– Вот уроды! – произнес Якут беззлобно.

Корнышев отсюда по своей воле ногами не пойдет. Его надо вывозить. Связанным. И с кляпом во рту. Но не на велосипеде же.

– И в округе нет никакого транспорта? – пытался нащупать спасительный вариант Якут.

– Лес тут. Нет никого.

– Автолавка! – вдруг сказал Буза.

Якут резко повернулся к Коляну, ожидая разъяснений.

– Автолавка приезжает, – подтвердил Колян. – Чисто баландер. Бациллу возит.

Якут смотрел непонимающе.

– Жратву, – пояснил Колян. – Продукты, в смысле.

– Когда приедет?

– Дня через три. Если дождей не будет.

Три дня можно подождать. Корнышева искали дольше.

– В общем, тут такая тема, – сказал, поразмыслив, Якут. – Мне нужно этого Вяткина с его Клавкой отсюда вывезти. Хорошо бы, если автолавкой. Если мне поможете, я вам заплачу, как договорились. Привозим Вяткина туда, куда я укажу – и сразу деньги вам отдам. А при себе у меня сейчас денег нет, – добавил Якут.

На всякий случай.

Он хотел живым уехать из этой глухомани.

– Как договаривались – так не будет, – не согласился Колян.

Удивленный Якут вскинул бровь.

– Уговор был – пятьдесят за бабу, – напомнил Колян. – А я тебе и Гену Вяткина еще отдаю. Заметь – не жмурика. Живого.

– Договорились, – кивнул Якут. – Сто тысяч.

* * *

– Ору-у-у-жие у нас е-е-есть? – спросил Корнышев.

Он сидел на кровати, вскинув голову, будто разглядывал дощатый потолок. Но ничего он не видел в своей черной маске, конечно же.

– Нет, – ответила Клава. – Оружия нет.

– А у сосе-е-едей?

– У некоторых есть. Охотятся. Я видела.

– Надо взя-я-ять! – сказал Корнышев.

– Да разве дадут?

– Купи-и-ить!

– Нет денег.

– Забра-а-ать! – упорствовал Корнышев. – Нам без ору-у-ужия нельзя-я-я!

Тут Клава испугалась. После расправы, учиненной накануне Корнышевым над Коляном и Бузой, Клава было уже поверила в то, что беда отступила и Корнышев в случае чего сможет ее защитить. А сейчас поняла, что дура дурой была, что напрасно успокаивала себя и что Колян – не тот человек, который прощает обиды. И Корнышев ей косвенно это подтвердил. Он тоже ожидает, что Колян еще вернется. И если вчера Колян дал маху, самонадеянно рассчитывая совладать со слепым Корнышевым одной левой, то в следующий раз он уже не будет столь беспечным. Он сам придет с ружьем. У Бузы есть, Клава видела.

– А у них ружье! – озвучила свои страхи Клава.

И Корнышев без дальнейших разъяснений догадался, о ком это она.

– Нам без ору-у-ужия нельзя-я-я! – повторил Корнышев.

Он не произносил фразы твердо, он шептал, и в этом шепоте были такое напряжение и ярость. Да еще его лицо изуродованное… Да эта пугающая черная маска… Клава цепенела от страха.

Корнышев поднялся. Противно скрипнула кровать.

– Ору-у-ужие! – просил Корнышев. – Веди-и-и-и!

Пошел наугад к двери. На его пути был табурет, и он бы упал, но тут спохватившаяся Клава метнулась к Корнышеву, подхватила под руку.

– Погоди-ка!

Ей пришла в голову мысль. После вчерашнего еще оставался самогон. И если у соседей ружье попросить не просто так, а предложить самогона, то ружье, наверное, будет легче заполучить на время – на день или два. Клава оставила Корнышева, вернулась к столу, взяла в руки две непочатые бутылки самогона, обернулась, а Корнышев, выставив слепо руки вперед, уже выходил через распахнутую дверь. Клава попыталась что-то пискнуть ему вслед, а он уже вышел и оказался в коридоре. Видел бы Корнышев сейчас ее лицо. Крайняя степень изумления.

– Слава! Славочка!!! – выдохнула потрясенная Клава.

Корнышев услышал и обернулся.

– Славочка! – прошептала Клава. – Иди ко мне!

Она надеялась на то, что тут какая-то ошибка. Сейчас все выяснится.

– Иди ко мне! – умоляла она.

Корнышев осторожно направился к ней, переступил через порог, оказался в комнате, и опять он головой не задел дверную притолоку, там еще зазор оставался примерно в сантиметр. А Гена Вяткин, выходя из комнаты, всегда пригибался, если не хотел набить себе шишку. Потому Клава и пыталась предупредить Корнышева, чтобы пригнулся. Да не успела. А ему это и не нужно, как оказалось.

Бутылки выскользнули из рук Клавы и хлопнулись об пол. Корнышев замер и прислушался.

– Вы кто?! – спросила потрясенная Клава. – Вы не он! Вы кто-то другой!!!

* * *

Дорога здесь была ужасная. Асфальта она не видела и в стародавние времена, когда лишь изредка подсыпали щебня; а в последние годы дорогу забросили, позабыли про нее, и она стремительно разрушалась, покрываясь рытвинами да промоинами. Машина не катилась по этой дороге, а ползла, переваливаясь с боку на бок, и казалось, что этой пытке не будет конца. Непрореженный лес подступал к дороге двумя сплошными стенами, словно скалы в узком ущелье, и в некоторых местах упавшие деревья преграждали путь. Приходилось расчищать дорогу.

– Дорога в ад! – оценил Потапов, вглядываясь в пугающе сумрачные заросли. – А зверья тут всякого непуганого, наверное, полным-полно.

– Страшнее человека зверя нет, – изрек банальность Нырков.

Вот и весь разговор. Ехали молча. То ли безлюдье и отсутствие жилья действовало угнетающе, то ли тревожили мысли о том, что ожидало впереди.

Старлей-спецназовец и вовсе не проронил ни слова. Развалился на заднем сиденье внедорожника и заснул бы там, наверное, если бы не тряска.

Через несколько часов пути деревья вдруг будто расступились, и путники увидели безлесную территорию, довольно захламленную, по которой в беспорядке были разбросаны несколько деревянных построек, потемневших от времени и на первый взгляд безжизненных и давно покинутых людьми. Но пассажиры внедорожника знали, что два барака обитаемы. Потапов развернул листок с планом местности, сравнил его с пейзажем за окном, ткнул пальцем:

– Вон тот барак и тот – жилье. А здесь, похоже, местный царь живет.

Про Коляна он знал со слов Гены Вяткина.

Нырков, который вел машину, вопросительно посмотрел на Потапова.

– Тормози! – кивнул тот. – Начнем знакомство с местным населением.

* * *

Якут рывком распахнул дверь, за которой была комната Коляна. Хозяин стоял у окна. Значит, он тоже увидел черный внедорожник.

– Кто такие? – отрывисто спросил Якут.

– Впервые вижу, – ответил Колян, не оборачиваясь.

Якут встал у окна так, чтобы не быть слишком заметным.

«Хаммер». Хорошая машина. Везде пройдет. И дорогая очень. Геологи и лесники на таких не раскатывают. Даже удивительно, кто это мог в такую глушь на «Хаммере» забраться.

Внизу захлопали дверцы. Из машины вышли трое мужчин. Осторожный Якут отступил от окна.

– Вниз иди! – произнес он задушенным шепотом. – Узнай, кто такие!

Коляну и самому было интересно. Он спустился вниз. Те трое уже направлялись к дому, когда Колян вышел к ним навстречу. Он сделал несколько шагов и встал, разглядывая незнакомцев. Обратил внимание на то, как они на него смотрели. Их взгляды окатили его с головы до ног, раздели и ощупали. И еще эти трое не удивились, не растерялись и не дрогнули, завидев Коляна. Не остановились и шаг не убавили, продолжали идти к нему, а когда все же остановились, один оказался как раз напротив Коляна, а двое чуть позади, и сложилось полукольцо – это Колян тоже отметил про себя.

– День добрый! – сказал тот, что стоял перед Коляном. – Это поселок Красный, я извиняюсь?

Ошибки не было. Ехали сюда.

– Ну! – подтвердил Колян.

– Здесь был леспромхоз когда-то, верно?

– Ну!

– Значит, мы правильно приехали.

Боковым зрением Колян видел, как не участвующий в разговоре высокий и даже на вид крепкий парень, старательно делая вид, что заинтересованно разглядывает стену барака, уже оказался у Коляна за спиной. Опасности Колян пока не ощущал, но чувство было неприятное.

– Со спины уйди! – потребовал Колян. – Не люблю!

Сам он даже головы не повернул, а смотрел прямо в глаза своему собеседнику и видел, как тот только зыркнул в сторону парня, и понятливый здоровяк тотчас вынырнул из-за Коляновой спины, и теперь разглядывал не стену барака, а пространство вокруг.

– Мы от фирмы, – сказал собеседник Коляна. – Начальство прислало. Предполагается создать производство. Лесопилка будет. Как прежде, в общем. Поселок заново отстроим. По проекту. Магазин будет. Медпункт. Будет работа. Зарплата. Люди тут есть? Нужна работа?

– Люди есть, – сказал Колян. – Работа не нужна.

– Это как?

– Так, – сказал Колян. – Сейчас увидите.

От обитаемых бараков к ним уже направлялась депутация. Полтора десятка жителей поселка Красный – из тех, кто в этот вечер был способен передвигаться. Кто не шибко болен и не сильно пьян. Они спешили узнать подробности прибытия никогда не виданной в этих краях дорогой даже на вид иномарки. Подошли и сгрудились в отдалении, являя собой зрелище чрезвычайно живописное.

Их морщинистые лица имели землистый оттенок. В глазах угадывались неискренняя покорность и взаправдашнее отсутствие интереса к жизни. Одежда их представлялась таким рваньем, которому обычно дают одно определение – рубище. Тонкие тела проглядывали сквозь прорехи. На их фоне Колян смотрелся настоящим князем. Теперь у гостей не могло быть сомнений в том, с кем именно в поселке можно разговаривать.

– Пробудем здесь некоторое время, – сообщил Коляну собеседник. – Много чего надо сделать. Оценка лесных угодий. Оценка жилого фонда. Оценка рынка труда…

– Об чем хлопочешь? – сухо осведомился Колян, обрывая глумливое вранье гостя.

– Нам бы поселиться, – тотчас же перешел к делу собеседник. – Что посоветуете?

– Буза! – произнес Колян, и из-за его спины вынырнул верный помощник. – Проводи их в блатхату Савелия.

Буза замер на мгновение, ожидая, не будет ли дополнительных распоряжений, но их не последовало, и тогда он направился к дальнему бараку, призывно щелкнув пальцем перед носом одного из гостей и бросив едва разборчивое:

– Замнойпошли!

– Там дед жил, – пояснил Колян. – Помер в прошлом месяце.

Он проследил за тем, как гости ныряют в кожаное нутро салона «Хаммера», как огромный, похожий на великанский чемодан внедорожник пылит по разбитой дороге за Бузой, потом прикрикнул на своих оборванных подданных, прогоняя их прочь, и только после этого поднялся в комнату, где, все так же осторожничая, следил за происходящим Якут.

– Кто они? – спросил тот.

– Типа фирмачи, – сказал Колян. – По лес приехали. А по мне – парашу гонят.

– Врут? – заинтересовался Якут.

– Я таких лесников на зоне насмотрелся. У них хари вертухайские.

– Мне тоже показалось, что странно это все, – признался Якут.

Он смотрел, как, переваливаясь на ухабах, катится вслед за Бузой «Хаммер». Хорошая машина. Проходимая. Большая.

– Не будем ждать автолавку, – определился Якут. – Вот машина, на ней уедем.

– А вертухаи эти как же? – спросил Колян и осекся, увидев глаза собеседника.

Будет мочить. Никаких сомнений.

– Поможешь? – ответил вопросом на вопрос Якут.

* * *

– Замнойидите! – пригласил Буза и первый нырнул в темное, пыльное, зловонное нутро барака.

Он провел гостей по коридору, который едва освещался светом из единственного окна в самом его конце. Часть стекол в окне отсутствовала, бреши были прикрыты картоном.

Поднялись на второй этаж. И здесь все та же безрадостная картина. За некоторыми дверями, мимо которых проходили гости, были слышны голоса. Ныркову в какой-то момент почудилось, будто он расслышал голос Клавы, но шаг не убавил, лишь скользнул взглядом по двери.

– Здесьбудетеместокозырное! – объявил Буза, ногой распахивая дверь.

Вошли в комнату и остановились сразу за порогом. В комнате не осталось ничего, что напоминало бы о прежних обитателях. Все вынесли. Вполне возможно, что еще до похорон неведомого Савелия. Только остался на стене выцветший плакат по технике безопасности: циркулярная пила режет доску, и в опасной близости от страшных зубов – человеческие руки. «Не работай без заднего кожуха»!

Буза выполнил свою миссию и готов был ретироваться. Развернулся, хотел выйти из комнаты, да не смог. Эти трое стояли у двери, и ни один не посторонился. Как стена.

– Звать тебя как? – спросил у Бузы один из этой троицы.

– Ковригинпетрсергеевич! – доложил Буза, по какому-то наитию вдруг сообразив, что так и только так надо отвечать. Четко, без утайки, полностью.

– Как обстановка тут у вас, Ковригин Петр Сергеевич?

– Нормальновсе!

– А врать-то нам зачем? – по-отечески, совсем негрозно спросил собеседник, а у Бузы ни с того ни с сего ноги сделались ватные.

Хотел бы ответить, да не получалось – слова застряли в горле.

– Рожа у тебя битая, Петр Сергеевич. Это почему?

– Упалударился…

– Об кого? – мягко осведомился лукавый собеседник.

Нельзя им врать.

– Естьтутодинвяткингена…

Пауза. Такое было чувство, будто гости сильно удивились.

– И друга твоего, с которым мы разговаривали, его тоже – Гена?

– Ага!

Эти мужики озадаченно переглянулись. Наверное, пытались сообразить, что это за зверь тут живет такой, который без разбора всех молотит.

– Какразтутживетдвекомнатыотвас! – на всякий случай предупредил Буза.

Выслуживался. А то этот Вяткин ненароком устроит гостям какую пакость, а к Бузе потом претензии – почему вовремя не предупредил.

– А еще такие грозные жильцы у вас тут есть?

– Нет! – с готовностью ответил Буза.

– А кто-то в последнее время приезжал?

– Нет! – ответил Буза.

Взгляд его предательски метнулся.

– На велосипеде ехал – кто?

Вот тут Буза понял, что попался.

– Накаком, – спросил он, – велосипеде?

И впервые за последнее время его фраза, обычно слитная, распалась надвое.

– На двухколесном, – ответил собеседник. – Ты не дури!

Они все знали про Якута. Может быть, по его душу и приехали. Так решил Буза. Ему было невдомек, что собеседники обнаруживали следы велосипедных шин на сырых участках дороги почти на всем ее протяжении. И спросили про велосипедиста, просто любопытствуя. А Буза засуетился. Подозрительно.

– Яневкурсахможетдругойктознает! – пролепетал Буза.

И было видно, что ничего больше от него сейчас не добиться.

– Ладно, гуляй пока.

Услышав это, Буза стремительно проскользнул в узкую щель между дверным косяком и плечом здоровяка. Когда его шаги затихли где-то далеко на лестнице, Потапов распорядился:

– Здесь обустраиваемся! А пока пройдем, осмотримся.

Сам первым и вышел из комнаты, за ним – старлей. Нырков шел последним, он не спешил, и, когда его товарищи уже спускались по лестнице, он оказался как раз напротив двери, за которой, как ему представлялось, пять минут назад слышался голос Клавы. Сейчас за дверью было тихо. Нырков осторожно постучал. Тишина. Тогда он постучал настойчивее.

– Кто?! – женский голос из-за двери.

Как вопль. Она не встревожена, а испугана, похоже.

– Это я! – сказал Нырков.

– Кто?!

Нырков поостерегся объяснять.

Слишком хорошо все слышно в этом коридоре, а есть ли кто-то в комнатах вокруг – неведомо. И нельзя дать никому понять, что он, Нырков, уже знаком с Клавой. Пока он размышлял, как поступить, лязгнула задвижка и дверь приоткрылась. В узкую щель испуганно выглядывала Клава.

Что-то дрогнуло в ее лице.

Дверь распахнулась настежь. Нырков увидел сидящего за столом Корнышева. В его дурацкой черной повязке.

И в следующий миг Клава бросилась к Ныркову на шею. Она вцепилась в него так, как на воде тонущий цепляется за своего спасителя.

– Вы приехали! Приехали!! Приехали!!! – исступленно повторяла Клава и осыпала поцелуями лицо Ныркова.

Он опешил, и единственное, что догадался сделать, – внес на себе Клаву в комнату, потому что кто-нибудь в коридоре мог увидеть эту разоблачительную сцену. Клава висела на нем, он непроизвольно ее обнял. Встреча мужа любящей женой после мучительно долгой разлуки – так увиделось бы происходящее стороннему наблюдателю. Но наблюдателей здесь не было. Сидел, конечно, Корнышев, но он был незрячий, и хотя по звукам мог догадываться о происходящем, его в расчет не принимали.

– Я боялась! Мне было страшно! – шептала Клава.

Она прижималась к Ныркову, и он сквозь тонкую ткань платья ощущал трепет ее горячего тела.

Клава вдруг откинула голову и, глядя Ныркову в глаза, сказала:

– Теперь со мной ничего плохого быть не может!

Это было похоже на спонтанное признание в любви. И поцелуй у них случился сам собой. Поди пойми, кто был инициатором.

Прерывистое дыхание. Шелест одежд. Корнышев все слышал. Не выдержал, резко двинул рукой по столу, сметая на пол тарелки-чашки-ложки. От грохота разбивающейся посуды парочка очнулась. Клава смутилась даже. А Нырков смерил Корнышева тяжелым взглядом и вышел из комнаты, но прежде на прощание коснулся губами пряди волос на Клавином виске.

* * *

Потапов шел по поселку, уже никому не нужному, кроме его немногочисленных обитателей, и почти всеми на белом свете забытом; и смотрелся этот нечаянный в здешних краях гость настоящим хозяином. Он никуда не спешил, в окружающее всматривался с интересом, и наблюдавшие за ним издалека аборигены провожали незнакомца настороженными взглядами, заподозрив, что с его появлением здесь их жизнь резко поменяется. Его спутника приняли за охранника, что было близко к истине. Этот плечистый парень отставал от «шефа» на ритуальные полшага и профессионально скользил окрест цепким всевидящим взглядом.

Нырков нагнал товарищей, когда те уже отошли от барака на приличное расстояние. Потапов посмотрел на него так внимательно, что Нырков посчитал нужным отчитаться:

– Видел Корнышева! Похоже, что он в порядке. Но поговорить не удалось.

Потапов понимающе кивнул.

Нырков молчал.

Потапов будто ждал чего-то. Не дождался и спросил:

– А баба?

– А что баба? – пожал плечами Нырков. Я о деле, мол, пекусь, а про бабу – это мне неинтересно.

– Видел ее? – спросил Потапов будто невзначай.

– Видел, – коротко ответил Нырков.

– Общался?

– Так, поздоровались только, – с деланым равнодушием сообщил Нырков.

Потапов не выдержал и расхохотался. И даже старлей засмеялся. Нырков смотрел на них растерянно.

– Ты на рожу бы свою взглянул! – сказал Потапов сквозь смех. – Вся в помаде!

Нырков поспешно провел ладонью по лицу. На ладони остались алые следы.

– Бляха-муха! – сказал в сердцах.

Потапов резко оборвал смех и в одно мгновение приобрел вид озабоченный и даже суровый. Выдернул из кармана платок, протянул Ныркову:

– На! Вытрись!

Нырков чувствовал себя нашкодившим мальчишкой.

– Это хорошо, – сказал Потапов. – Лучше не придумаешь. Бабу сегодня на ночь забирай и играй с нею до утра в амуры. А я в ее отсутствие пообщаюсь с Корнышевым. Узнаю у него, как обстановка.

* * *

Единственный, кто здесь по своей воле решился заговорить с гостями, был старик Бадаев. Он вышел навстречу вновь прибывшей троице так, будто случилось это невзначай, вежливо поздоровался, и с удовлетворением отметил, что те остановились. Был, видно, интерес у них поговорить, и это давало Бадаеву шанс.

– Здесь живете? – задал необязательный пристрелочный вопрос один из гостей.

По виду – самый главный из всей троицы.

– Живем, хлеб жуем, – ответил Бадаев. – У нас тут хорошо! Надолго приехали?

– Надолго, – бестрепетно соврал Потапов. – А что тут хорошего у вас?

– Тут тихо. Все свои. Грибы опять же, ягоды. Самогоночка…

Последнее слово Бадаев так произнес и сделал столь выразительную паузу, что это никак иначе нельзя было расценить, кроме как предложение.

– Есть в наличии? – спросил догадливый Потапов.

– А как же!

– Будем брать, – пообещал Потапов, уже понимая, что становится почти что другом старику. – Собственное производство? Чистая, как слеза?

– Всех обеспечиваем, и никто еще не жаловался! – сообщил Бадаев, и вид у него был такой, что хоть сейчас его фотографируй для Доски почета.

– А сахар где добываете? Неужели в город ездите? – притворно ужаснулся Потапов, вспомнив неблизкий проделанный сегодня путь.

– Ногами не находишься. К нам автолавка приезжает. Можно все купить, были бы деньги. А сами мы – никак. Ни мотоциклета нет, ни лисапета.

– Ну как же! – попенял Потапов. – Разве нет велосипеда ни у кого?

– Нету! – ответил Бадаев и даже развел руками.

Получилось искренне.

– Может, в гости кто наведывается на велосипеде?

– Что-то не помню я такого.

– И в последние дни не видели? Вчера, позавчера…

– Нет, не было. А так-то я бы знал. У нас все без утайки. На виду.

Потапов понял, что разговор можно сворачивать. Похлопал старика по плечу, демонстрируя свое расположение. Пообещал:

– Так мы зайдем за самогоночкой!

Бадаев степенно склонил голову. На том и расстались. Старик пошел своей дорогой. Потапов смотрел ему вслед.

– Вот я что скажу, – произнес он, наконец, негромко. – Сколько ходил, а нигде я следов велосипедных не увидел. Последнее место, где их заприметил, – возле дома, в котором местный пахан живет. Что бы это значило, как думаешь? – обернулся к Ныркову.

– Чужие! – высказал предположение тот.

В другое время они, возможно, и внимания не обратили бы на такие мелочи. Но только не сейчас, когда здесь Корнышев.

* * *

На то, чтобы осмотреть поселок и прилегающую к нему территорию, Потапову с его товарищами потребовался час. Ничего подозрительного. Большинство построек необитаемы, и в них, судя по всему, даже случайно давно никто не забредал. Обнаружилась еще одна дорога, уходящая из поселка в лес. Колеи заросли травой и мхом, а упавшие поперек деревья уже успели сгнить – техника, похоже, здесь не проходила с тех самых пор, как прекратилась заготовка леса.

– Чужие здесь не ходят, – хмыкнул Потапов, подводя итог проведенной рекогносцировке. – Думаю, надо бы еще с местным населением сдружиться. Старик сказал, что тут грибы, мол, ягоды… Значит, люди ходят в лес. Надо бы порасспросить их, не видели ли чего необычного. Грибники – они приметливые люди. От них не спрячешься. А, старлей?

– Мы, товарищ подполковник, на занятиях маскировались так, что инструктор стоял в метре – и не видел, – ответил Сомов.

– Так то – инструктор! – сказал Потапов. – А то – грибник… В общем, завтра надо местных порасспросить. Это раз. И еще меня напрягает этот велосипедист-невидимка. Это два. Не идет из головы. Я бы наплевал на него с высокой колокольни, если бы не тот шустрила, который нам жилье показывал. Как у него глаза забегали, когда я про велосипед спросил!

День догорал. Небо над лесом стало красным. Нырков не сдержался и зевнул.

– Не спи! – похлопал его по плечу Потапов.

– Вам хорошо, вы ночью отдохнете, – огрызнулся Нырков. – А мне с Клавой куковать.

– Наша служба и опасна, и трудна, – с серьезным видом изрек Потапов. – Надеюсь, Родина по достоинству оценит ваш ратный труд, майор.

– Нам бы грамотно все обставить, – сказал Нырков. – А то я к Клаве, вы к Корнышеву – местные сразу догадаются, что мы из-за Корнышева приехали.

– Внедримся чисто, – пообещал Потапов. – Пошли за самогонкой!

И он в одно мгновение превратился в бригадира, который всю рабочую неделю свою бригаду держал в ежовых рукавицах и спуску никому не давал – но вот наступила пятница, можно всей бригадой выпить, вышло послабление. И, вроде, все равны, но и тут бригадир остается главным и организует весь процесс.

Предводимые Потаповым Нырков и Сомов дошли до барака, где проживал старик Бадаев. Тот встретил гостей как старых знакомых. Продал им самогон и попутно предложил консервированных грибов.

– Из личных запасов! – сообщил доверительно. – Вообще я никому не продаю.

Он умолчал о том, что местным не продает грибы только потому, что никто не покупает. Грибов здесь – как грязи. Кто же на такое не пожалеет денег?

Потапов взял и грибы, чем еще больше расположил старика. Теперь с Бадаевым можно было поговорить по душам.

– А как тут с дамским обществом? – спросил Потапов.

И тут же, чтобы вывести собеседника на нужную кандидатуру, сам ему ненавязчиво подсказал:

– Я видел тут одну. Вон там живет, на втором этаже. Красивая!

– Это Клавдия, – заглотнул наживку Бадаев. – Недавно появилась. Несколько месяцев как. Буржуй ее привез.

– Какой буржуй? – нахмурился Потапов.

– Есть тут один. Не местный тоже. Приехал не пойми откуда и неизвестно чем живет. Но деньги есть. Потому – Буржуй. Так мы прозвали.

– Так она с мужем? – изобразил озабоченность Потапов.

– Хахаль он ей. Недавно сделался слепой.

– Это как?

– Натурально! – сказал старик. – Не видит вовсе. Повязка на глазах.

– Так вы думаете, можно подкатиться к этой Клавдии, раз он не видит? – вроде бы советовался Потапов.

Он даже подмигнул Бадаеву по-свойски.

– Слепому рога пристроить легче, – согласился тот. – А все же остерегайтесь. Он хоть слепой, а недавно Коляна нашего отделал. Вы его видели, это главный наш.

– Ну-ну! – подбадривал Потапов.

– Так вот Буржуй и Коляну подпортил сильно настроение, и Бузе, прихлебателю Колянову.

Нырков слушал этот вроде бы никчемный разговор и мог оценить, насколько грамотно Потапов все проделал – обозначил свой мужской интерес к Клавдии в разговоре с местным жителем. И теперь Потапов со своими товарищами и с самогоном может запросто зайти пображничать к слепому Буржую. Если даже аборигенов это удивит, если начнут размышлять, почему именно Буржую выпало такое счастье, им старик Бадаев глаза раскроет, объяснит, что это Клавдию пошли кадрить командированные. История станет бытовой и очень всем понятной. Потом Нырков с Клавдией отправятся на променад. Потапов с Сомовым останутся с Корнышевым. И это тоже никого не удивит: друзья отвлекают Буржуя, пока их третий кадрит Клавку.

– А кто же ему эта Клавдия? – осведомился Потапов. – Жена давнишняя? Или он так, познакомился по случаю?

– Их не поймешь, – ответил на это Бадаев. – Я на него гляжу – вроде, он сам к ней приноравливается, присматривается вроде – а это получается, что познакомились недавно. Зато она с ним – как с мужем давним. И сама об нем сказала однажды, что, мол, столько лет, сколько я его знаю…

– Так и сказала?

– Сам слыхал, – подтвердил Бадаев. – Так что не поймешь их.

* * *

В коридоре второго этажа не было людей, поэтому не пришлось разыгрывать спектакль. Просто Нырков стукнул в знакомую дверь, Клава открыла, и они вошли. Вот уже все в одной комнате. А как там оказались, под каким предлогом – свидетелей не было. Чисто сработано.

Корнышев полулежал на кровати, но, когда услышал шаги входящих людей, резко поднялся и сел. Глаза его под черной маской не были видны, но вся фигура выдавала сильное внутреннее напряжение.

– Слава! Это мы! – упреждающе произнес Потапов тихим голосом. – Приблизился и положил руку на плечо Корнышева. – Сегодня легенда у нас такая. Мы, залетные командированные, положили глаз на Клаву…

Тут Клавдия зарделась.

– И с самогонкой зашли к вам для знакомства. Так что в ближайшие два-три часа будем тут изображать застолье и шуметь, а вы с Клавдией нам тем временем потихоньку обрисуете всю обстановку.

Клава подняла крышку кастрюли, заглянула в кастрюльное нутро и не смогла удержать вздох.

– Продукты у нас есть, – тут же сообщил догадливый Потапов. – Целый багажник.

Он достал из кармана ключи с брелоком, протянул Сомову со словами:

– Принеси из машины чего-нибудь. Консервы, хлеб, водку.

Нырков выразительно посмотрел на бутылки с самогоном. Потапов перехватил его взгляд и засмеялся:

– Нет, такое я не пью!

Осторожничал. Разумно, конечно. Но с водкой как раз и случилась заминка. Старлей не смог найти ее в огромном багажнике «Хаммера». У него с собой было переговорное устройство, и он долго расспрашивал Потапова о том, где именно искать. Но так и не нашел. Потапову пришлось спуститься вниз. А через минуту уже он сам связался по переговорному устройству с Нырковым, который остался в комнате – чтобы тот спросил у Клавы, нужны ли помидоры-перец-огурцы. И когда голос Потапова раздался из динамика, Корнышев вдруг замер и превратился в слух.

– Кто-о-о э-э-это бы-ы-ыл?! – просипел он.

– Где? – не понял Нырков.

– По ра-а-ации кто говори-и-ил?!

– Потапов. А что?

Корнышев не ответил.

Может, он ошибся.

Может, это нервы.

Может, все не так, и он в конце концов останется в живых…

* * *

Шум застолья изображали так. Накрыли стол, разлили водку по железным кружкам, приступили к трапезе. Нырков и Сомов общались меж собой, рассказывали друг другу какие-то истории, звучало это вымученно, но шумно. Где-то после третьей у них стало получаться лучше. Если бы кто из местных проходил по коридору, у него бы и сомнений не возникло в том, что пьянка в самом разгаре. Тем временем Потапов, сидя здесь же, за столом, и даже успевая выхватывать из масляной банки куски тушенки, вполголоса расспрашивал Клаву и Корнышева.

Клава рассказала о визите Коляна и о том, как слепой Корнышев раскидал по комнате незваных гостей. Как котят – так она сказала. В голосе ее сквозили восторг и уважение.

С Клавой Потапов долго не беседовал.

– Ладно, мы тут пообщаемся, – сказал он и бросил выразительный взгляд на Корнышева. – А вы пока погуляйте, – это он сказал Клаве. – Наш товарищ с вами пойдет, чтобы никаких неожиданностей не случилось.

И снова у Потапова все получилось очень гладко и логично. Ему по службе надо с Корнышевым переговорить, чужие уши тут не нужны, Клаву он выпроваживал, а поскольку теперь забота о ее безопасности на них лежала, он к ней приставил охранника. Выпала такая роль Ныркову. Комар носа не подточит.

Когда Клава и Нырков ушли, Потапов сделал жест рукой, старлей метнулся к двери, закрыл ее на задвижку.

– Как тебе тут, Слава? – спросил Потапов.

– Нормально, – ответил Корнышев.

Он позволил себе говорить своим обычным голосом. Но повязку с глаз не снимал. То ли уже привык к ней, то ли не хотел выходить из образа.

– Общался с Клавой? Что-нибудь новое узнал?

– Нет, – сказал Корнышев. – Не то чтобы она скрытная, просто не было повода.

– И про то, как она рядом с тобой оказалась – тоже ничего?

– Ничего, – соврал Корнышев.

Потому что, если объяснять все с самого начала, всплывет история про Кипр. А про Кипр Корнышев сейчас опасался говорить. Там не разговор будет, а ходьба по минному полю. И не поймешь, где оступишься и тебя в клочья разорвет.

– Как ты думаешь, – сказал Потапов, – здесь, в поселке, кроме Клавы, есть еще кто-то, кто мог бы знать тебя прежде?

Корнышев пожал в ответ плечами и показал на свою черную маску. Я, мол, лиц не вижу.

– Я слепой, – пояснил он, чтобы было доходчивее. – Кто тут меня окружает – я не знаю.

– А лицо Клавы ты видел? – спросил Потапов.

– Нет, – соврал Корнышев.

– А голос ее тебе знаком?

Корнышев замотал головой. Нет, не знаком. Он даже не смог из себя выдавить это «нет», убоявшись, что выдаст себя интонацией. Потому что, когда Потапов спросил про голос, Корнышев дрогнул. Час назад он голос самого Потапова, кажется, узнал – в переговорном устройстве. И от этого узнавания ему сделалось сильно дурно, как говаривал когда-то один его знакомый.

– Странная штука, – задумчиво произнес Потапов. – Ты ее не признаешь. Зато она тебя знает не месяцы, а годы.

– Кто сказал? – насторожился Корнышев. – Она сказала?

– Ну, предположим, что она, – не стал раскрывать карты Потапов.

– Вам сказала? – нервничал Корнышев. – Или кому еще?

– Да какая разница! – ответил Потапов и забарабанил пальцами по столу. – Вот рассказывал ты нам когда-то про полковника Ведьмакина. Помнишь?

– Помню.

– Рассказывал и о том, что он затем превратился в рязанского шофера и сам он в это искренне верил. Было такое?

– Было.

– А ты сейчас искренне веришь в то, что ты – Корнышев?

Случилась секундная заминка. Потом Святослав сгреб в ладонь черную повязку и буквально сорвал ее, потому что хотел видеть глаза собеседника.

– Не понял! – произнес он.

Без угрозы, но все равно получилось мрачно.

Святослав жмурился, потому что после длительной «слепоты» тусклый свет единственной лампочки казался ему нестерпимо ярким.

– Вот, смотри, – сказал Потапов мягко. – Есть Клава, которая говорит, что давно знает Корнышева…

Он сделал упор на фамилии «Корнышев».

– Зато ты ее не знаешь, – продолжал Потапов. – Нет у тебя вот здесь, – похлопал себя по голове, – информации о ней. Не знал ты ее. Вот Корнышев, допустим, с ней знаком. А ты?.. – Развел руками.

Корнышев молчал. Тут какая-то ловушка. С ним опять играли, будто с мышью. Загоняли в тупик, откуда не бывает выхода.

– Какие-то близкие по времени события ты помнишь, – сказал Потапов. – А вот туда, назад, подальше, до Африки еще, попробуй что-то вспомнить. Ты рассказывал про бедолагу этого, Ведьмакина. Про его семью. Как вы их с Кипра вывозили. Ты сам-то был на Кипре?

Да, это ловушка. Корнышев чувствовал нутром.

– Вот расскажи про Кипр, к примеру, – предложил Потапов.

– Зачем? – с обреченностью приговоренного тянул время Корнышев.

– Будет видно, реально ты в тех событиях участвовал или же тебе какой-то набор информации в голову вложили, как Ведьмакину – про его шоферскую судьбу. Ведьмакина, как мне помнится по твоим рассказам, вы нашли в России. Так?

– Да. Он в тюрьме сидел.

– А семья его – на Кипре. Верно?

– Да.

– Жена полковника и двое его детей. Сын и дочь?

– Да.

– И вот приехал ты к ним на Кипр. Где они жили? Что за дом? Сможешь описать? – спросил Потапов и посмотрел в глаза собеседнику заинтересованным и безжалостным взглядом.

Он неспроста спрашивал. Теперь Корнышев был уверен в том, что не ошибся, распознав сегодня голос в переговорном устройстве как давно ему знакомый. Уж сколько лет прошло, а этот же самый голос в телефонной трубке ему помнился. Корнышев был на Кипре в том доме, о котором его сейчас расспрашивал Потапов, и позвонил по телефонному номеру. Тот номер, записанный от руки на одной из страниц туристического путеводителя, Корнышев обнаружил в ходе кропотливых поисков. Он искал хоть какие-то зацепки. Нашел этот номер. Наудачу позвонил. Его собеседник находился в Швейцарии. И это был Потапов. Теперь уже никаких сомнений. Он, правда, не представился, но обещал перезвонить. Даже назначил время. И в это самое назначенное время в дом, где находился Корнышев, пришли убийцы. За его, Корнышева, жизнью пришли. И за жизнью вдовы полковника Ведьмакина…

– Описать дом – можешь?

Корнышев молча смотрел ему в глаза и вдруг отвел взгляд. Будто увидел что-то интересное за спиной у Потапова.

– Горит, – сказал он буднично. – Кажется, пожар.

Потапов даже не поверил. Решил в первое мгновение, что это Корнышев его так отвлекает. Но тут и старший лейтенант вдруг произнес:

– Пожар!

Потапов обернулся. В ночи занималось зарево. Конечно, это пожар. Потапов еще успел подумать о том, что неспроста такое.

Корнышев вырубил его сильным ударом в голову. Будто молот. Потапов рухнул с табурета на пол. Опешивший от вида неожиданной расправы старлей обездвижел.

– Сиди тихо! – сказал ему Корнышев. – Не трону.

Склонился над Потаповым, обшарил его одежду, нашел в кармане ключи от машины и за поясом – пистолет.

И тут за окном вдруг захлопали выстрелы.

* * *

Второй комплект ключей от «Хаммера» был у Ныркова. Поэтому никакого другого места для общения с Клавой он даже не искал. Распахнул перед женщиной дверь внедорожника, и понятливая Клава послушно нырнула в темное нутро, Нырков последовал за ней, захлопнул дверцу, отгораживаясь от почти исчезнувших в ночи звуков впавшего в пьяную спячку поселка. Клава попыталась было отодвинуться от Ныркова, но он ее обхватил рукой, удерживая рядом и демонстрируя готовность действовать.

– Надолго вы сюда приехали? – спросила Клава так, будто до сих пор у них с Нырковым не было возможности поговорить о делах, но теперь, когда они остались с глазу на глаз, никто им уже не помешает.

– Военная тайна, – ответил Нырков и уткнулся лицом в роскошные Клавины волосы.

А Клава сидела ровнехонько, как третьеразрядный клерк на жутко важном совещании в офисе.

– Страху натерпелась? – спросил Нырков.

– Не то слово! Уже собирались оружие искать.

– Теперь все тихо будет, – пообещал Нырков. – Никто не пикнет.

Он говорил с уверенностью человека, чувствующего не только свою собственную силу, но и еще более важную и мощную силу, которая маячила у него за спиной. Возможно, поэтому Клава безропотно подчинилась, когда он стал ее целовать. Или просто обрадовалась тому, что не слепой калека рядом с нею, а нормальный рукастый и похотливый мужик.

– Какой ты забияка! – произнесла Клава тоном, который всегда заводил мужчин.

Ладонь Ныркова уже шарила у нее под платьем.

– Хорошо, что ты приехал! – шептала Клава.

Нырков был всецело согласен с нею.

Страхи покидали Клаву. Никаких тяжелых дум и переживаний, все просто и понятно. Как когда-то. Вокруг была кромешная тьма, хоть глаза выколи – а вот спокойно Клаве и хорошо.

Вдруг раздался странный звук, будто кто-то попытался снаружи открыть дверь машины. Да она была заперта изнутри. Нырков не сразу среагировал, он был возбужден и потому бесстрашен. Но Клава отреагировала мгновенно, оттолкнула ухажера и превратилась в слух. Она здесь прожила несколько месяцев, и беспокойная жизнь в страшном поселке, где каждый был сам за себя и где, что случись, помощи не дождешься, приучила ее к тому, что расслабляться нельзя ни на минуту.

– Чего такое? – спросил в темноте недовольным голосом Нырков.

– Тс-с-с! – ужаснулась его неосторожности Клава. – Ты слышал?

Она говорила придушенным шепотом. Нырков зашевелился рядом. Клава хотела его утихомирить, заставить замереть, протянула руку, чтобы жестом, прикосновением дать ему понять, что надо бы вести себя потише, но ее ладонь внезапно наткнулась на холодный металл, и она отдернула руку, будто обожглась. Догадалась, что это оружие в руках Ныркова.

Тихо было вокруг. Ни звука. И не видно ничего.

– Может, пьяный? – пробормотал Нырков, особо не таясь.

Разблокировал дверь и распахнул ее. Салон машины наполнился ночной свежестью, приплывшей из ближайшего леса. Шелестела листва на деревьях. Где-то очень далеко бранились пьяные. А рядом с машиной – никого. Нырков, спотыкаясь на неровностях, обошел внедорожник кругом. Безлюдье. Он вернулся к оставленной распахнутой двери. В проеме Клава замерла белым силуэтом. Нырков заткнул пистолет за пояс и привлек Клаву к себе. В бараке у него за спиной послышался какой-то шум. Нырков почувствовал, как напряглась Клава.

– Ну чего ты так тревожишься! – попенял он шутливо. – Кроме сожителя своего, тебе бояться некого. А он сейчас сильно не в форме, так сказать.

– Да ну тебя! – в сердцах сказала Клава.

И даже оттолкнула Ныркова.

– Не понял! – обиделся Нырков.

– Не напоминай мне о нем!

– Почему?

– Потому! – огрызнулась Клава. – Знаешь, какого страху я натерпелась?

– Когда?

– Сегодня днем.

– А что случилось днем?

– Вы мне кого подсунули?

– В смысле? – удивился Нырков.

– Это не он!

– Кто?

– Вот этот, который у нас теперь слепой! Я сегодня это поняла… Что это не он… что другой совсем человек… и испугалась так, что хоть караул кричи!

Нырков опешил. Он не был готов к такому повороту в разговоре. Слишком неожиданно. И они ни с Захаровым, ни с Потаповым не проговаривали, как поступать, если Клава вдруг обнаружит подмену. Все организовывали второпях. Многое упустили.

– Как – не он? – спросил Нырков, выгадывая время.

– Ты вот только не пудри мне мозги! – недовольным голосом произнесла Клава, и Нырков понял, что юлить и отпираться бессмысленно.

Послышался какой-то странный треск. Там, в бараке. Нырков обернулся – и вдруг обнаружил, что темная громада барака, еще недавно сливающаяся с ночью и поэтому практически неразличимая, обрела другой вид, необыкновенный и пугающий. Будто неведомый художник тщательно прописывал на черном фоне окна. Краска у художника была только красная, потому и окна получились красные.

Это был пожар, Нырков сразу сообразил. И в следующее мгновение его догадка подтвердилась. Жар сухого горящего дерева заполнил пространство барака; этому жару было тесно, он рвался наружу. Вдруг с треском полопались стекла, огонь полыхнул, его беспощадные алые языки зло облизывали стены, и в мгновение стало так светло, будто происходило все не в заброшенном поселке посреди глухого леса, а в залитом огнями мегаполисе в разгар народных гуляний.

Из барака с криками выбегали его перепуганные обитатели. Их вопли сплетались с гулом пожара, и слушать это было жутковато. Нырков и Клава неподвижно наблюдали за происходящим, будто завороженные. В мельтешении людей окрест Нырков не видел угрозы, а Клава распознала, потому что это для Ныркова все обитатели поселка были на одно лицо, но не для нее. И когда из темноты прямо на них выскочил Буза, Клава тотчас среагировала, потому что он был одним из немногих здесь, кого она боялась. Сначала Клава просто на Бузу среагировала, а в следующее мгновение увидела ружье в его руках. Нырков Бузу не видел, тот находился у него за спиной. Клава закричала. И первый заряд дроби достался ей. Буза выстрелил в женщину, та упала, а второй выстрел пропал даром, потому что Нырков, отшатнувшись, укрылся за «Хаммером». Бузе надо было перезарядить ружье, а времени на это у него не было. Нырков дважды выстрелил в Бузу из-за машины. Обе пули попали в цель, и Буза рухнул на землю.

Эти выстрелы и слышал Корнышев, когда шарил по карманам Потапова.

* * *

Поджечь барак придумал Якут.

Он уже твердо решил, что этой ночью будет убивать подозрительных гостей. Это был шанс, подарок судьбы. Второго такого не представится. Они еще только приехали, не успели осмотреться, а потому уязвимы. И у них есть роскошный внедорожник, на котором можно вывезти Корнышева. Все складывалось как нельзя лучше. Но у Якута ушло время на то, чтобы преодолеть нерешительность Коляна.

Местный пахан, когда понял, что Якут уже не отступится, встревожился и сильно призадумался. В жизни всегда надо хорошо понимать, на кого ты хвост поднял. На этих, которые на «Хаммере» приехали, хвост поднимать было просто страшно. Они не сами по себе, это заметно. И случись с ними что-то в этой глуши, найдется у них заступник. Нагрянет сюда множество народа, будет жестокая зачистка, и тогда Коляну – хана. Сначала кости поломают, ливер отобьют, а после бросят подыхать в назидание всем прочим. Такой судьбы Колян себе не желал. Ведь до сих пор все было тихо и спокойно – жил королем, и дальше так хотелось.

Дальше жить так, как жилось прежде, уже не получится, объяснил Коляну Якут, будто прочитавший мысли собеседника. Не будет прежней жизни. Все. Конец. Приплыли. Даже если незваные гости, прибывшие на «Хаммере», не врут и тут действительно откроют какое-то производство, очень скоро в поселке все станет как в обычном населенном пункте: будет администрация, будут и менты. А менты без работы не могут. У них отчетность, показатели раскрываемости и обязательные посадки. Первым претендентом на отправку по этапу станет рецидивист Колян. А если гости эти врут и на самом деле они – засланные казачки, ведь неспроста у них рожи вертухайские, – очень скоро тут может начаться жизнь вовсе беспокойная, и в той жизни Коляну тоже не удастся верховодить, как прежде.

– Надо валить отсюда! – убежденно сказал Якут. – Ну, не получилось у тебя до пенсии тут просидеть! – Он улыбнулся, улыбка получилось хищной. – Так делай ноги! Если ты со мной, если поможешь мне – я денег дам. На новом месте обоснуешься. Ну а если не захочешь, если сдрейфишь…

Посмотрел на Коляна. Тот обмер.

– Тогда я сам, – закончил свою мысль Якут и опустил веки, утаивая от Коляна полыхнувший во взгляде огонь. – Без тебя.

Но Колян был человек понятливый. Он в такие передряги попадал и такие его учителя учили, что он давным-давно научился распознавать истинный смысл всего и вся. Даже там, где впрямую ничего не говорилось.

Убьет его Якут, если Колян откажется. Ему помехи не нужны, и лишние свидетели – тоже. Ему нужен помощник. И он эту роль предлагает Коляну. Потому что вертухаев трое, с ними будет много возни, трудно придется без помощника.

Если Колян хочет еще пожить, надо соглашаться. Те трое все равно умрут. Якут уже решил. Коляну деваться некуда. Потом они будут этого слепого вывозить. Про деньги, которые посулил Якут, – это все вранье. Пурга. Как только слепого вывезут из этой глухомани и Колян будет уже не нужен – смерть Коляну. Вот тут и надо не упустить момент, когда дать деру. А до того – он может быть спокоен. Ночь, лес, дороги незнакомые – поостережется Якут самостоятельно отсюда выбираться. Ему без проводника нельзя. Так что пока будут плутать по лесу – Коляну ничто не угрожает.

– Ладно! – решил он. – Завернем поганку вертухаям!

Когда стали обсуждать, как будут действовать, Колян обнаружил, что он не напрасно осторожничал. Опасный он, этот Якут. С ним надо держать ухо востро. Колян сказал Якуту, что ночь, мол, наступает, здесь темно, и как бы им не оплошать. Либо разбегутся вертухаи в темноте, либо, чего доброго, постреляют своих обидчиков к чертовой матери. Вот тогда Якут и сказал про поджог. Он ни на секунду не задумался и ответил сразу – будто ответ у него был готов заранее, будто он все уже давно обдумал.

– Темно не будет, – сказал Якут. – Будет светло, как днем. Мы барак спалим. Тот, в котором они остановились. Огонь, паника. Вертухаи из своих щелей выскочат, и мы их перещелкаем.

Это был беспроигрышный ход. Колян сразу оценил. Будет суматоха, мельтешение людей – тут делай, что хочешь.

А вскоре Буза, которого отрядили следить за перемещениями незваных гостей, примчался с новостями. Вертухаи, все трое, сначала бражничали в комнате у слепого с его Клавкой, а после разделились. Один из них, прихватив Клавку, заперся во внедорожнике. Тут только пожар, конечно. И бить их всех одновременно.

Жечь барак отправились втроем.

Прошлись по комнатам, выбирая те, где не было людей. Не то чтобы жалко было тут кого-то. Просто чем позже жильцы обнаружат, что они горят, тем лучше. Пускай сильнее разгорится.

Сухое дерево, ветошь, пыль – пламя занялось мгновенно. Бузу оставили в прилегающих кустах караулить вертухая с бабой, а Якут и Колян со всех ног бросились ко второму бараку. Поднялись на второй этаж. Колян порывался занять позицию непосредственно под дверью, за которой продолжалась пьянка, но Якут жестом показал – нельзя, опасно! – и они укрылись в пустующей комнате неподалеку. Через дверной проем, где двери давно не было, они видели ту часть коридора, которая была им интересна. Когда снаружи послышались выстрелы, Якут поспешно снял оружие с предохранителя. Он ожидал, что сейчас дверь корнышевской комнаты распахнется, и вот тогда им главное – не оплошать. Но случилось иначе. Там, в комнате, будто зазвенели стекла. Потом неясный шум.

– Через окно уходят! – всполошился Колян.

Якут не очень-то ему поверил. Второй этаж. С чего бы им в окно сигать? Но и ждать более нельзя.

– Вперед! – подтолкнул Якут Коляна. – Дверь выбивай!

Колян с ружьем наперевес бросился вперед. Дверь оказалась крепкой и с первого раза не поддалась. Колян разбежался и с торжествующим рыком со второй попытки вынес дверь. Эта его маленькая победа оказалась призрачной и лично ему совсем не нужной.

В следующую секунду он был убит выстрелом в упор.

* * *

Потапов оказался крепким мужиком и не отключился надолго, хотя удар в голову был сильный. Корнышев едва успел обшарить его карманы, а Потапов ожил, зашевелился. Корнышев отпрянул. Надо было уходить. Но он не решился выйти через дверь, потому что на пути был старлей. Не то чтобы Сомов специально так встал – случайно получилось. Но Корнышев поосторожничал. Сместился к окну, рукоятью пистолета вышиб створки. Из поля зрения старлея он не выпускал. Сомов не пытался ему воспрепятствовать. Во взгляде его угадывалась растерянность. Корнышев выскочил в окно, оказался на крыше пристройки.

Пламя быстрого пожара разгоралось. Барак уже полыхал вовсю. Вокруг охваченного огнем здания метались погорельцы и причитали, матерясь. Толку от их суеты не было никакого.

Корнышев спустился на землю, замер, оценивая обстановку. В это время над его головой раздался какой-то шум, и сразу хлопнул выстрел. Корнышев метнулся за угол, в темноту, и побежал прочь, пригибаясь.

В комнате, где оставались Потапов и Сомов, тем временем вспыхнула перестрелка.

Когда Колян выбил дверь и ворвался в комнату, Сомов среагировал мгновенно. Он выстрелил в Коляна, потому что у того было ружье. Уголовник рухнул на пороге.

Потапов очнулся и озирался, пытаясь понять, что происходит. Старлей, продолжая держать под прицелом пугающе черный проем двери, подталкивал Потапова к окну, одновременно прикрывая собой подполковника. В окне Потапов застрял. Он еще не оправился после нападения Корнышева, и координация движений у него оставляла желать лучшего. Заваливался на Сомова, и старлею пришлось его придерживать, отвлекшись от двери. Потапов, наконец, вывалился наружу. Сомов обернулся к двери, но было уже поздно. Вынырнувший из темноты Якут выстрелил в него из пистолета. Сомов упал. Эта заминка в несколько секунд спасла Потапову жизнь.

Подполковник, услышав выстрелы в комнате и звук упавшего тела, собрался с силами, прополз по крыше пристройки несколько метров и провалился вниз.

Когда Якут выглянул из окна, он не увидел никого, кроме мечущихся на пожаре местных жителей.

* * *

Этот пожар Корнышев расценил как подарок судьбы. Бежать! Был шанс.

Корнышев осторожничал, держался на расстоянии от разгоревшегося пожара, чтобы оставаться невидимым. Он пробежал довольно много по темной окраине поселка и увидел, наконец, стоявший за бараком «Хаммер». Та самая машина, на которой прибыли его тюремщики. Он их иначе сейчас не воспринимал. Хотя эта машина была для него единственной возможностью спасения, Корнышев сдержал соблазн воспользоваться ею немедленно, и наблюдал из укрытия до тех пор, пока не убедился, что никто не присматривает за «Хаммером».

Местным жителям было не до машины. Они такого грандиозного пожара, возможно, не видели никогда в жизни и были всецело им поглощены.

Уже полыхало все здание. Горели стены, крыша, перекрытия – неудержимый огонь бесновался, пожирая то, что еще недавно было домом для людей.

Погорельцы в большинстве своем наблюдали за происходящим безучастно, точно так, как и жить привыкли, но некоторые суетились, подбадривая друг друга нечленораздельными выражениями, метались вокруг пожарища, хотя пользы от их мельтешения не прибавилось.

Никем не замеченный, Корнышев приблизился к «Хаммеру», отпер уже было дверь машины, как вдруг увидел лежащие неподалеку тела. Сначала обратил внимание на женщину, сразу признав в ней Клавдию. Удивленный, склонился над ней – и увидел на ее светлом платье кровь. Попытался нащупать пульс. Пульса не было. А рядом – еще один труп. Этот человек был Корнышеву незнаком, потому что в лицо он Бузу никогда не видел.

Пробежали мимо двое местных жителей. Оба были весьма возбуждены и сильно нетрезвы. Один из них раз за разом падал, потому что ноги его плохо держали; второй напарника не бросал, помогал тому подниматься, и иногда это заканчивалось тем, что он тоже падал. Корнышева они даже не заметили.

Он вернулся к машине, поймал оказавшегося поблизости мужичка из местных, затолкал того на заднее сиденье, только и объяснив кратко:

– Дорогу покажешь!

Мужичок не посмел перечить, перепугавшись, видно, донельзя.

Проблемой было то, что Корнышева сюда везли слепым. Все время в черной маске. Он не видел ни дороги, ни самого поселка. Прозрел только сегодня, и мир вокруг был незнаком и враждебен. Да и способность Корнышева видеть оставалась условной. Ночь. Он по-прежнему почти слеп, если разобраться.

Двигатель, к счастью, завелся без проблем. Корнышев захлопнул дверь. Окна узкие, будто бойницы. Как в танке. И зарево снаружи полыхает. Корнышев почувствовал себя так, будто очутился на войне.

Поборемся. Ему бы вырваться отсюда.

– Дорога где? – спросил он отрывисто. – Куда ехать?

– Прямо, – вякнул с заднего сиденья мужичок.

Корнышев погнал машину между бараков. Построек оказалось совсем немного. Впереди был лес. Дорога туда и убегала.

– Мне надо в город! – сказал Корнышев. – Это в город дорога? Или в лес?

– В город.

– Ехать сколько? Далеко?

– Часа четыре, если на машине.

На рассвете будут у цели. Нормально! Корнышева охватил азарт. Погони он не боялся, потому что во всем поселке, как он знал, не было никакого другого транспорта. И связи тоже нет, помощь не вызовут. Фантастическая фора по времени.

– Ты мне помоги! – сказал Корнышев. – До города доедем, и там ты свободен. Договорились?

Он не хотел, чтобы этот абориген его боялся. Надо дать ему понять, что ничто ему не угрожает. Корнышеву враг не нужен. Ему нужен сообщник, помощник. Потому что без помощи местного жителя в этой глухомани можно попросту пропасть.

– Как тебя зовут? – спросил Корнышев доброжелательно.

– Тебе-то зачем? – вяло огрызнулся его нечаянный спутник.

– Для знакомства, – ответил Корнышев и обернулся к собеседнику с улыбкой.

Все-таки им лучше подружиться.

Света было не так уж много, фары дорогу освещали, да выделялись кругляши приборов, но и в этом призрачном свете Корнышев сумел, наконец, разглядеть лицо своего пассажира.

Приметное лицо. Плоское. Как у якута.

* * *

Якут понял, что главное для него сейчас – не напортачить. Спешить не надо, чтобы Корнышева не спугнуть. Сам Корнышев за рулем, и путь он держит туда, куда как раз надо и Якуту. Самовывоз. Хотя он сам об этом не подозревает.

Корнышев поначалу гнал машину быстро, насколько это было возможно на редко используемой лесной дороге, но едва не поплатился за это.

Дорога взбегала на пригорок, Корнышев прибавил скорость, азартно перемахнул через гребень, а на спуске его поджидало упавшее поперек дороги дерево, и тормозить было уже поздно. Спасло то, что дерево оказалось старым и трухлявым, «Хаммер» просто протаранил его и превратил в щепки, в пыль. Но от удара автомобиль вильнул на сырой и неровной дороге, и Корнышеву пришлось приложить усилия для того, чтобы не врезаться во вплотную подступающие к дороге деревья. После этого происшествия он сбросил скорость, а еще спустя четверть часа заметно успокоился и даже расслабился. Азарт побега растворился.

Корнышев обернулся к Якуту, поинтересовался:

– Ты как? В порядке?

– Ну, – односложно ответил нечаянный попутчик.

– По дому не соскучился еще? – спросил Корнышев шутливо.

– Я – нет. А ты вернуться хочешь? Тебя там заждались, наверное, – огрызнулся Якут.

Похоже, он что-то увидел там, в поселке. Был в курсе того, что Корнышев угнал машину.

– Эти люди – они сами виноваты, – попытался объяснить Корнышев. – Да ты и не поймешь, в чем там дело.

– Угу, – сказал Якут.

И даже отвернулся к окну, демонстрируя, что этот разговор ему совсем неинтересен. Но это было неправдой. Просто надо поосторожнее, чтобы Корнышев ничего не заподозрил прежде времени.

– Давно живешь в поселке? – спросил Святослав.

– Хотя бы и с рождения, – ответил Якут. – Тебе-то что?

– А ведь врешь! – вдруг обнаружил Корнышев.

– Чего это ты придумал? – насторожился Якут.

– У местных говор другой.

– Да ну! – насупился Якут.

– Точно говорю.

В поселке Корнышев времени провел всего ничего, несколько дней. Но он был слеп и ничего не видел, и единственное, что ему было доступно, – он мог слышать. Особенности речи местных жителей он вычленил сразу. Так любой человек, оказавшийся среди людей с необычным для его уха говором, тотчас улавливает странности в произношении. Якут среди прочих выделялся.

– Тут место такое, – сказал Якут. – Люди приезжают. Уезжают. И никто никому не задает вопросов.

– А ты чего напрягся? – хохотнул Корнышев. – Ты не в розыске, случайно? То-то мне твое лицо знакомо!

Ему нравилось подначивать собеседника. Все-таки развлечение.

– Ты тоже странный. То ты слепой, то зрячий, – сказал Якут.

Корнышев пропустил его слова мимо ушей.

– А живешь ты где? – спросил он вдруг.

– В поселке.

– В каком доме? Этаж какой? Комната?

– Тебе что за забота? – глухо отозвался из своего угла Якут.

Он занервничал, и это невозможно было скрыть.

Корнышеву предварительно показывали списки тех, кто проживал в поселке. С краткими характеристиками каждого и с упоминанием их наиболее примечательных особенностей. В том числе – особые приметы. И во всем списке не было ни единого упоминания о мужчине с внешностью представителя народов Севера.

Зато про характерный разрез глаз Корнышев слышал от Клавы. Она рассказала ему в ту ночь, когда им показалось, будто кто-то стукнул в окно их комнаты. Клаве в заоконной тьме привиделось узкоглазое лицо, и она тогда сильно испугалась, потому что эти самые глаза, по ее словам, она видела в больнице, когда там вспыхнула стрельба. «Он чукча, – говорила Клава. – Как у чукчи у него глаза. Представил? И вот он глянул так… Лицо медицинской маской закрыто, и только глаза видны… И взгляд у него такой был… Как будто он меня приговорил!»

А он не чукча. Он якут. В больнице, где погиб двойник Корнышева, он был. А в списке проживающих в поселке – нет.

Корнышев дозрел. Ударил ногой по педали тормоза. Якут ничего подобного не ожидал и, сорвавшись со своего места, впечатался в спинку переднего сиденья. Корнышев с разворотом ударил его кулаком в лицо, Якут снова опрокинулся на заднее сиденье, и, покуда он не очухался, Корнышев рванулся к нему из-за руля, продрался меж передними сиденьями, спеша дотянуться до врага, и парой сильнейших ударов вырубил Якута.

* * *

Якут очнулся от тряски. Участок дороги, по которой мчался в ночи «Хаммер», был ужасен – тут не каждая машина проехала бы. И когда тяжелый внедорожник качнулся на очередной рытвине, Якут свалился в проход между сиденьями, замычал, и Корнышев это услышал.

Внедорожник остановился. Святослав вышел из машины, распахнул заднюю дверь и резким рывком выдернул Якута из салона. Тот рванулся было – словно то ли бежать хотел, то ли зубами впиться в лицо Корнышеву; но Святослав ударил Якута – без жестокости, только чтобы продемонстрировать, на чьей стороне сила, – и Якут обмяк. Руки у него были связаны, и он сейчас, конечно, не боец. Сам понимал.

– Ты был с ними? – спросил Корнышев.

Якут зло косил заплывшими от удара глазами.

– Ты с этими, которые на «Хаммере» приехали? – конкретизировал вопрос Корнышев.

– Я сам по себе.

– Откуда ты взялся?

– Ниоткуда. Я там живу, в поселке.

– Врешь!

– Давай вернемся, спросим. Меня все там знают, – невозмутимо предложил Якут.

А прозвучало, будто издевка.

– С таким-то добром ты там пропадал? – озвучил удивление Корнышев и продемонстрировал два пистолета, обнаруженных им у Якута в те минуты, когда тот пребывал в беспамятстве.

Стволы были на загляденье. Особенно тот, который Якут забрал у старлея. Такое оружие может быть у сотрудника спецслужб, но никак не у обитателя заброшенного и всеми забытого поселка.

– Ты кто? – спросил Корнышев.

– Я же у тебя не спрашиваю, кто ты, – ответил Якут. – Пойми, тут такое место, где не любят о себе рассказывать. Только потому тут и живут. И ты сюда приехал почему-то. И я.

Он давал понять Корнышеву, что они почти сообщники. Одного поля ягоды. У обоих были причины сбежать в заброшенный поселок. И ни к чему теперь расспросы. Чужому человеку не расскажешь, когда и почему что-то в твоей жизни пошло не так. Почему ты стал изгоем.

Корнышев догадывался о том, что все это – и слова собеседника, и его доверительный тон – все лажа. Запутывает его Якут.

– Стволы – откуда? – ткнул пистолетом в лицо пленнику Корнышев.

– Нашел.

Кто бы сомневался.

– Прямо на земле лежали? – насмешливо осведомился Корнышев. – Кто-то обронил?

– Все так и было. Пожар начался. Я побежал тушить…

Якут вдруг замолчал, увидев взгляд собеседника. Ему показалось, что Корнышев его сейчас ударит.

– В общем, тут такая тема, – сказал Якут, в мгновение поменяв интонацию. – Через час, максимум через два, рассветет. Теряем время, командир.

Уж если драпать, мол, так драпать. А я тебе все равно ничего не скажу.

По сути, он был прав. Они теряли время. Раздосадованный Корнышев затолкал Якута в салон, сел за руль. Погнал машину по лесной дороге, наверстывая упущенные минуты. По пути он придумает, как ему быть с этим странным типом. Его надо бы разговорить. Обязательно. Никакой он не местный. Тут что-то кроется.

Часа через два лес расступился, открывая взгляду обширное пространство, залитое белым, как молоко, туманом. Солнце еще не поднялось, но небо уже было светлое. Клочья тумана плыли низко над землей, как глыба льда в реке во время половодья. В его разрывах Корнышев внезапно увидел бревенчатые дома. Здесь была какая-то деревня. Корнышев насторожился. Он с напряжением всматривался, но подробности окружающей действительности от него ускользали. Мелькнет какой-то дом – и тотчас скроется в тумане. Все призрачно и зыбко. Даже не по себе. Людей не видно. Звуков никаких. Деревня-призрак.

Корнышев остановил машину, опустил стекло. Что-то большое и темное угадывалось рядом, нависало, будто холм. Корнышев дождался, пока очередное облако тумана проплывет, и увидел, наконец. Это был дом, большая деревянная изба. Крыша провалилась, в окнах нет рам, и уже поднялась вокруг высокая и густая трава. Корнышев тронул машину с места, медленно вел ее по улице, и теперь видел, что деревня нежилая. Проступающие сквозь пелену тумана дома давным-давно оставлены людьми.

Он так увлекся, что не сразу обнаружил препятствие на своем пути. Что-то темное угадывалось в тумане, прямо по ходу движения машины, будто дорога вдруг уперлась в дом. Корнышев прищурился, всматриваясь, и тут внезапно ему прямо в глаза ударил яркий свет. Два луча вспороли туман, и стало понятно, что не дом перегородил дорогу, а крупногабаритная машина. Справа-слева тоже в одночасье вспыхнули фары. Это была засада.

Корнышев поспешно перебросил рычаг, «Хаммер» рванул задним ходом, но слепящий свет не отдалился. Погоня! Корнышев развернул «Хаммер» на неширокой улице, но по улице не поехал, а бросил машину в открывшееся ему пространство между домами. Он рассчитывал на то, что сможет оторваться от погони на бездорожье, что те отстанут, потеряют его в тумане, но у его противников техника была явно не хуже. Лучи света спицами протыкали молоко тумана, метались, прыгали, порой вдруг отражались в зеркалах заднего вида, слепили Корнышева, и будто раз за разом напоминали ему: не уйдешь! не уйдешь! не уйдешь!

Он не мог рассмотреть своих преследователей, лишь угадывал в тумане серые пятна, которые можно принять за очертания мифических чудовищ или за древних ужасных тираннозавров, внезапно оживших в этой мертвой деревне. Чудища настигали его, брали в полукольцо, и Корнышев, хотя и потерял ориентацию в этой сумасшедшей гонке сквозь утренний туман, все-таки догадывался о том, что ему отрезают пути к отступлению, отсекают от дороги, отжимают к лесу, который он, как уже догадывался, увидит очень скоро.

Ждал, когда впереди из тумана вынырнет темная непреодолимая стена, частокол деревьев, но так и не дождался. Машина вдруг потеряла опору, словно оторвалась от земли, повисла на мгновение в воздухе, а в следующую секунду рухнула вниз, подняв фонтаны воды. Корнышев запоздало ударил по педали тормоза. «Хаммер» замер.

Здесь была вода. Много воды. То ли река, то ли озеро. Машина прыгнула с невысокого бережка, как с трамплина. Корнышев включил заднюю передачу. Внедорожник пополз на берег, будто рак. Но тираннозавры уже были здесь. Они возвышались на берегу и готовились напасть. Корнышев по-прежнему только угадывал в тумане их очертания. На заднем сиденье зашевелился Якут.

– Замри! – взъярился Корнышев.

Ему только предательской пятой колонны сейчас не хватало.

Якут послушно упал на сиденье. Лег ничком. Умер. Наверное, он надеялся спастись, если по ним вдруг начнут стрелять. Сам Корнышев не питал иллюзий. Все три пистолета, которые у него были, он изготовил к бою. Каждый брал в руки, извлекал обойму, пересчитывал патроны; загонял обойму на место, в рукоять, передергивал затвор, убеждался, что в стволе есть патрон. И так – каждый пистолет. Все оружие сложил рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки. Теперь он был готов к встрече с врагом. Но враг никак себя не проявлял. Никаких перемещений. Возможно, они выжидали. Хотели, чтобы у Корнышева сдали нервы. Не дождутся. Это он им нужен, а никак не наоборот. И если он им нужен, они будут вынуждены что-то предпринять. Или они будут ждать наступления дня? Взойдет солнце. Туман рассеется. И тогда Корнышев перед ними будет как на ладони. Мечта снайпера. Им не придется даже рисковать. Один выстрел. Проблема решена.

И едва Корнышев подумал об этом, он вдруг увидел тень. Будто кто-то шел к нему через туман. Корнышев обеспокоенно метнул взглядом окрест, ожидая увидеть, что его окружают. Но эта тень, приближающаяся со стороны берега, была единственной. Какой-то одиночка, то ли бесстрашный, то ли безумный, шел к Корнышеву. На всякий случай Святослав взял в руку пистолет и положил себе на колени так, чтобы оружие не было видно извне.

Тень приблизилась. Человек вынырнул из тумана перед самым капотом «Хаммера». И Корнышев сразу же его узнал.

Подполковник Потапов. Собственной персоной.

* * *

Корнышева не посвящали в подробности, он многого не знал, поэтому и поверил в возможность успешного побега. На самом деле он был с самого начала обречен.

У Потапова и его людей был спутниковый телефон. И по объявленной тревоге выезды из леса уже через час после событий в поселке Красный перекрыли. И еще Корнышев не знал про засаду. Три внедорожника стояли на старой, успевшей зарасти подлеском просеке километрах в десяти от поселка. Дюжина парней, сослуживцев старшего лейтенанта Сомова, была экипирована, как выбравшаяся на природу бригада братков, но вооружена серьезно, и могла за четверть часа выдвинуться в поселок, чтобы там порубить в капусту всех, кто может представлять опасность. Вызванные Потаповым, они примчались на подмогу, но разминулись с Корнышевым на какие-то минуты, и после всю ночь преследовали сбежавший «Хаммер», настигнув его уже утром в заброшенной деревне, где беглецу предусмотрительно перекрыли путь.

Потапов подошел к машине со стороны водительской двери. Руки пустые, без оружия. Корнышев опустил стекло двери. Пистолет по-прежнему сжимал в руке.

– Ты чего натворил? – спросил Потапов. – Зачем?

У него был взгляд хищника, который настиг свою жертву, но еще не умертвил. За мгновение до…

Корнышев промолчал. Тут чем меньше говоришь, тем меньше подставляешься. Он знал основы тактики переговоров с террористами. Учили, как же. Первое дело – установить контакт, вызвать на разговор. И уже потом втягиваться в переговоры, выгадывать время. Сейчас террорист – это он.

Повел взглядом, пытаясь определить, не окружают ли машину. Поблизости никого, а дальше – сплошной туман.

– Не дури! – сказал Потапов. – Из-за тебя всю область на уши поставили!

– Я вам не дамся, – предупредил Корнышев. – Либо уйду, либо сдохну прямо здесь!

– Ну, ты помирать-то не спеши, – поморщился собеседник и положил руку на приопущенное стекло.

– Руки!!! – всполошился Корнышев.

Потапов отпрянул и даже руки приподнял, мол, ты только не нервничай, дружище. Но самое главное он успел увидеть: оружие, которое держал Корнышев.

– Зачем все это, Слава? – сказал Потапов. – Чего ты вдруг сорвался с места? Мне дал по башке…

Он улыбнулся, чтобы продемонстрировать, что не сердится, что все прощено-забыто, но и улыбка у него получилась хищной. Оскал.

– Или у тебя крыша поехала, Слава?

Корнышев упорно хранил молчание.

Потапов хотел что-то добавить, но тут Корнышев сделал резкое движение головой, будто услышал какой-то звук и теперь пытался определить, что бы это могло значить.

Он не ошибся.

Будто машина неуверенно пробиралась по бездорожью. Сначала в тумане полыхнул свет фар, потом и сам внедорожник выкатился прямо на Корнышева, крутанулся на месте и встал с корнышевским «Хаммером» борт к борту. Их разделяла пара метров. Во внедорожнике на пассажирском сиденье Корнышев увидел мрачного, как туча, генерала Захарова. А за рулем сидел Нырков, выглядывал из-за генеральского плеча, щурился недобро. Потапов оказался между двух машин, как рефери в поединке. Но не он теперь тут был главный.

– Ты чего натворил? – спросил генерал.

Прямо как Потапов. Теми же самыми словами. Конечно, они же были вместе. Заодно. В отличие от Корнышева.

– Дайте мне уйти! – сказал Корнышев.

Хотя понимал, что из этой ловушки они его не выпустят.

– А ты куда собрался вообще? – поинтересовался Захаров.

– Пока не знаю.

– Кто тебя ждет? К кому ты направляешься? – произнес Захаров. – Тебе не к кому спешить, Слава.

Он смотрел на Корнышева без строгости и без осуждения, а вроде бы даже печально. Что-то скрывалось за его словами.

– Не понял! – сказал Корнышев.

– Слава! Тебе надо держаться нас, – произнес Захаров, и опять его голос звучал как-то особенно.

Доброжелательно, что ли.

Так разговаривают с теми, кому не желают зла.

– Послушай моего совета. Ты пропадешь один. Ведь ты даже не понимаешь, что происходит.

Вот тут он был не прав. Корнышев прекрасно понимал, что происходит. По крайней мере, он так думал. Лучше все сказать Захарову в глаза, чтобы генерал не терял времени попусту.

– Я узнал его голос!

– Чей? – не понял Захаров.

Корнышев кивком головы указал на Потапова.

– Я вам докладывал, товарищ генерал, что мне доводилось бывать на Кипре. Я контактировал с семьей Ведьмакина. Потому что мы потеряли след. Полковник был у нас в руках, но он был как зомби. Верил в то, что он – Иванов, рязанский шофер. Мы и стращали его, и уговаривали – а он Ведьмакиным никак не становился. Что-то ему с мозгами натворили. И когда мы поняли, что ничего с этим сделать не сможем и все равно Ведьмакин будет утверждать, что он – Иванов…

– А он это искренне? Как думаешь? – спросил Захаров.

– Никаких сомнений, товарищ генерал! Я с ним разговаривал вот так, как с вами. Близко его видел. Он себя прежнего, то есть полковника Ведьмакина, забыл напрочь. А он был единственный, кто мог дать ключ к пропавшим миллиардам. Двадцать пять миллиардов долларов…

– Да, я помню.

– И вот мы вышли на его семью. Хотели отработать связи, какие-то контакты. В надежде на то, что нащупаем ниточку. Я перерыл весь дом. Тот самый, где жила семья Ведьмакина. И нашел телефонный номер. Просто – от руки записан в книжке. Абонент находился в Швейцарии. Такая цепочка вырисовывалась: деньги, тайные счета, Швейцария. Понимаете?

– Понимаю. Хоть какая-то зацепка.

– Вот! И я туда звоню. Мне человек отвечает. Русский. И он предлагает перенести наш разговор. Говорит, что сам мне позвонит. Позже. Я должен ждать звонка от него. То есть быть в назначенное время у этого телефонного аппарата. В доме Ведьмакиных. Конкретно в этой точке. Понимаете?

– Нет.

– В назначенный час меня там поджидают киллеры.

– Тебе не показалось? Ведь ты жив.

– Просто я в тот раз оказался проворнее.

– Ты вообще парень шустрый, как я вижу, – оценил Захаров.

– Так вот, у моего швейцарского собеседника был его голос, – сказал Корнышев и указал на Потапова.

Как пригвоздил.

– Он хотел тебя убить? – уточнил генерал.

В его голосе не угадывалось ни недоверия, ни насмешки. Он вообще так задал вопрос, будто в этот момент думал о чем-то своем.

– Да.

– А смысл? – все тем же бесцветным голосом осведомился Захаров.

– Он был среди тех, кто прятал концы пропавших миллиардов, – уверенно произнес Корнышев.

– А ты, Святослав Корнышев, эти миллиарды разыскивал, – подсказал Захаров.

– Так точно!

Корнышев обнаружил, что его рассказ не произвел на генерала никакого впечатления. Значит, он не ошибся. Они заодно: Захаров, Потапов, Нырков…

– В твоей истории есть один существенный изъян, – сказал генерал. – Ты не мог участвовать в розыске пропавших денег. Не мог встречаться с семьей полковника Ведьмакина. Не мог убить подосланных киллеров. Ты не мог во всем этом участвовать лично. Тебе это могли только рассказать. Могли только заставить тебя в это поверить. Как когда-то заставили полковника Ведьмакина поверить в то, что он не полковник ФСБ, а рязанский шофер. Ты – не Корнышев.

– А кто я?! – вырвалось у Корнышева.

– Ты – его двойник!

Корнышев видел лица всех троих: и Захарова, и Ныркова, и Потапова. Они смотрели на него так, будто только что увидели диковинного зверя. И интересно, и жутковато им одновременно. Корнышев хохотнул. Потому что чего угодно он ожидал от них, но только не такого вот кульбита.

– И как меня зовут на самом деле? – насмешливо осведомился Корнышев.

– Я не знаю… Слава…

Захаров ответил с заминкой, споткнувшись на имени собеседника. И добавил, будто извиняясь:

– Я буду тебя по-прежнему называть Славой… Потому что не знаю, как тебя зовут на самом деле. Я не знаю, кто ты. Не знаю, откуда ты взялся. Но я знаю точно, что ты – не Корнышев. Я не говорил тебе об этом прежде. И сейчас бы не сказал. Если бы ты не натворил того, что натворил, и не ударился в бега. Мы не можем найти Корнышева… Настоящего Корнышева. Но у нас есть ты. Хоть какая-то надежда. Зацепка такая. Я хочу, чтобы ты понял: мы тебя не выпустим. Это исключено. Мы не имеем права тебя потерять. Ты – наша последняя надежда. Тем более что мы даже не знаем, кто ты есть на самом деле. Тебе даже некуда идти. Ты сам не знаешь, кто ты. Ты знаешь только то, что тебе вложили в голову. Как когда-то вложили фальшивую легенду в голову полковнику Ведьмакину.

– Это ложь, – спокойно ответил Корнышев. – Простите, товарищ генерал!

Он извинился без смирения и подобострастия, лишь номинально соблюдая субординацию, смотрел при этом прямо собеседнику в глаза. Им не удастся его обмануть.

Генерал, который подобное услышал от подчиненного, вероятно, впервые в жизни, не возмутился, не поразился и на крик не сорвался, а с неожиданным для всех присутствующих спокойствием осведомился:

– Почему же ложь?

– Это трудно объяснить, товарищ генерал, – с вызовом произнес Корнышев. – Вот туман, – он повел рукой вокруг. – Сейчас он есть, а потом рассеется. И это не требует доказательств. Так будет. И это всем известно. Вот машина. Она способна передвигаться быстрее человека, идущего пешком. Я знаю, что это так. И если вы будете утверждать обратное…

Корнышев выразительно посмотрел на собеседника.

– Нет, утверждать такого я не буду, – благосклонно произнес Захаров.

Еще бы!

– А вот он я, Святослав Корнышев. Я это знаю…

– А кто еще это знает… Слава?

Корнышев опешил от неожиданного вопроса.

– Кто может подтвердить, что ты – Корнышев? Я сейчас не про твою внешность, не про твое лицо. У того двойника, который умер в больнице при переливании крови, – у него тоже была внешность Корнышева. Но ведь он Корнышевым не был, согласись.

– Да кто угодно может подтвердить!

Корнышев отвечал вроде бы уверенно, но было заметно, что он растерялся.

– Кто может? – повторил свой вопрос Захаров. – Ты прожил на земле сорок лет. Ты контактировал с людьми. Должен же быть кто-то, кто, повстречав тебя, скажет радостно: «Славка! Привет! Сколько лет, сколько зим!» Кто они, эти люди? А?

– Ну, первыми всегда вспоминают родителей, – произнес неуверенно обескураженный Корнышев.

– Они живы?

– Нет.

– Тогда, может быть, кто-то, с кем Корнышев служил? Полковник Богуславский…

– Он мертв.

– Предшественник Богуславского, под чьим началом Корнышев искал пропавшие миллиарды. Я говорю о генерале Калюжном Олеге Харитоньевиче…

– Убит.

– Сослуживец Корнышева, Илья Горецкий…

– Погиб.

– Все я какие-то примеры неудачные беру, – сказал Захаров, внимательно глядя на собеседника. – Может, ты сам кого-то вспомнишь, Слава?

– Жена Ведьмакина!

– Ведьмакина Алла Михайловна скончалась в изоляторе ФСБ, – сказал Захаров. – Как и ее муж, Ведьмакин Александр Никифорович.

Он будто уличил Корнышева во вранье. Словно сам давным-давно все понял про собеседника, да тот юлил и изворачивался с упорством, и ему был предоставлен последний шанс – исключительно с той целью, чтобы окончательно изобличить лжеца.

– Все эти люди давно мертвы, Слава, – сказал Захаров. – Мы с тобой вспоминаем только о покойниках. Только о людях, которые уже не могут ни подтвердить чего-либо, ни опровергнуть.

– Я знаю, что я – Корнышев! Я помню события своей жизни так ярко, что ошибаться не могу! Вот эта женщина, к примеру, которая была со мной в поселке Красный. Я ее узнал. Я ее помню. Мы познакомились на Кипре. Она проститутка. Мне нужно было вывезти с Кипра в Москву дочь полковника Ведьмакина. А девушка ехать не хотела – она боялась, что в России ею займется ФСБ. Мне нужно было усыпить ее бдительность, сделать так, чтобы она не боялась, чтобы она воспринимала меня не как офицера ФСБ, а просто как классного мужика, рядом с которым всегда легко и весело. В общем, я решил, что должен быть женат. Особого выбора у меня там не было, и времени на раскачку – тоже. Поэтому я взял эту Клавдию. На самом деле ее звали Эльвира. Видите, я даже это помню. Эльвира промышляла на Кипре под присмотром кавказца-сутенера. Я кавказца этого пугнул, он мне Эльвиру уступил на время. А она свою роль сыграла великолепно. Девчонке, дочери Ведьмакина, мы задурили голову и вывезли ее в Москву…

– Ты хочешь сказать, что Клавдия… то есть Эльвира… может это подтвердить? – спросил генерал.

И Корнышев осекся.

Клава была мертва. Он лично видел ее труп. И генерал, наверное, в курсе.

– Она погибла, – подтвердил Захаров его догадку. – Пойми, Слава, у тебя действительно проблемы. Ты проживаешь не свою жизнь, а жизнь другого человека, которого, вполне допускаю, ты никогда не видел и не знал. Я Корнышева имею в виду. Тебе про него многое рассказали, ты о каких-то событиях его жизни знаешь и даже уверовал в то, что все это когда-то происходило именно с тобой! Вот какая штука…

Захаров вдруг развернулся и пошарил рукой на заднем сиденье. Корнышев напрягся и уже был готов стрелять, но Захаров не оружие искал, как оказалось, а папку с документами.

– Вот, посмотри! – протянул он папку в окно.

Но до Корнышева было далеко. Поэтому папку сначала взял в руки Потапов и только потом передал ее Корнышеву. Это были ксерокопии страниц личного дела Корнышева Святослава Геннадьевича, 1967 года рождения, уроженца города Москвы…

– Там есть приложение, – сказал Захаров. – Медицинская карта Корнышева. Есть вещи, которые подделать невозможно… Слава. Твой рост отличается от роста настоящего Корнышева на четыре сантиметра. Отпечатки пальцев – не совпадают. Группа крови – не совпадает. Кстати, тот, другой двойник Корнышева погиб как раз потому, что ему в больнице перелили кровь, совпадающую по группе с корнышевской. Те люди, что кровь переливали, откуда-то знали, какая на самом деле группа у Корнышева. Ее они и лили. А это был не Корнышев. Группа крови не совпала. Двойник погиб. У тебя ведь тоже не корнышевская группа крови… Слава…

– Откуда вам знать? – процедил сквозь зубы Корнышев.

– Врачи анализы брали перед тем, как шрамы на твоем лице изобразить. Группа твоей крови с корнышевской не совпала.

Да, брали кровь, Корнышев помнил. И все равно он не верил генералу. Был здесь какой-то обман. Какая-то чудовищная ложь.

Корнышев швырнул папку на сиденье.

– Я найду людей! – пообещал он. – Тех, кто скажет, что я – это я. Вам не удастся свести меня с ума! Я знаю, что я – Корнышев!

– А полковник Ведьмакин знал, что он Иванов, – подсказал Захаров. – Свято в это верил. Вот как ты сейчас.

Вкрадчиво говорил генерал, будто с больным разговаривал.

– Вам не удастся свести меня с ума! – упрямо повторил Корнышев. – Ведьмакин… Ведьмакин…

Он повторял фамилию так, словно что-то ему вспомнилось.

– Да вот хотя бы дочь полковника Ведьмакина, Екатерина. Я вытаскивал ее с Кипра, я возил ее по всей Москве… Она-то, я надеюсь, жива? – Корнышев вопросительно посмотрел на генерала.

– А когда ты ее видел в последний раз… Слава? При каких обстоятельствах? Можешь вспомнить?

Захаров будто проверял его.

– Могу! – ответил Корнышев с некоторым вызовом. – Я вывез Катю с Кипра. Ею занялась ФСБ.

– Почему? – быстро спросил Захаров.

– Из-за отца. И больше я ее не видел.

– Да? – удивился генерал. – Ты ничего не путаешь? И смотрел он то ли недоверчиво, то ли удивленно.

– Я говорю правду, товарищ генерал!

– Ну допустим, – не очень уверенно произнес Захаров. – А с тобой дальше что было? Как ты в Африку попал?

– Погиб генерал Калюжный. Через некоторое время на меня вышел полковник Богуславский, предупредил, что я буду следующей жертвой. Врать не буду, жить хотелось. Богуславский предложил укрыть меня в Африке. Но предварительно надо было инсценировать мое убийство.

– Зачем?

– Чтобы меня больше не искали. Так сказал Богуславский.

– А кого он опасался?

– Я не знаю. Он сказал только, что мне участия в этой операции по розыску пропавших денег не простят. И я согласился.

– На инсценировку?

– Да.

– Ты в ней участвовал?

– Да.

– Расскажи, что за спектакль там был?

– Я должен был приехать в банк…

– Один?

– Ну да. А как еще?

– Катя Ведьмакина, например.

– Я ее на тот момент давно уже не видел, – напомнил Корнышев.

Генерал кивнул. Но Корнышеву показалось, что что-то он говорил не так.

– В общем, я приехал в банк. А там меня якобы поджидал киллер. Выстрел. Я падаю. Кровь в пакете была настоящая. У меня под одеждой. Я падаю на пакет. Весь в крови. «Скорая» сразу же приехала, подставная. Меня увозят. И вроде как я умер, не доехав до больницы. А на самом деле Богуславский переправил меня в Африку по чужим документам.

Корнышев смотрел в глаза собеседнику. Мне скрывать, мол, нечего. Так и было.

– Настоящего Корнышева… Слава… полковник Богуславский прятал на объекте «Белуга». На том самом, где над тобой недавно хирурги колдовали. И вместе с Корнышевым он прятал там Катю Ведьмакину. Да-да! – подтвердил генерал, обнаружив, как сильно удивился его собеседник. – И вот однажды оба они исчезли, без следа. Охранявший их капитан Маркин был позже найден убитым. Как тебе такая история? – спросил Захаров.

– А она реальная? – осведомился Корнышев.

– Вполне! – подтвердил генерал. – Можешь вот хоть у Сергея спросить.

Захаров указал на сидящего рядом Ныркова. Взгляд у Ныркова был темен.

– Погибший капитан Маркин – его друг, – пояснил Захаров.

– Но я-то тут при чем? – вырвалось у Корнышева.

– Ну если ты на самом деле Корнышев, – вкрадчиво произнес генерал, – тогда ты мог бы объяснить, что случилось на объекте в ту страшную ночь.

Корнышев замотал головой. Его там не было. Это какой-то поклеп. Чудовищная провокация.

– Ну и Катя Ведьмакина, – продолжал Захаров, будто не замечая реакции собеседника. – Она – где?

И посмотрел внимательно.

То есть и Катю он, Корнышев, убил. Они вешали на него два трупа. Готовили его к осознанию того факта, что церемониться с ним не будут.

Или он – не Корнышев. И тогда к нему нет никаких вопросов.

Они изощренно сводят его с ума, понял Святослав. Они ставят его перед выбором, хотя выбора у него в таком случае нет.

– Катя – где? – повторил вопрос Захаров.

У него был взгляд иезуита.

Где труп? Куда ты спрятал труп?

Вот что имелось в виду.

– Ищите ее в ФСБ, – сказал Корнышев.

– В ФСБ ее нет, – тут же отозвался генерал.

– Значит, прячут где-то.

– Кто прячет? – будто бы усомнился Захаров.

Корнышев догадался о том, что стоит за его вопросом. Если в ФСБ нет никаких следов Кати Ведьмакиной, тогда получается, что кто-то ФСБ переиграл и спрятал Катю так, что и ФСБ бессильна. Захарову подобный расклад казался попросту невероятным.

– Девчонка исчезла бесследно, – сказал Захаров. – И о ней ничего не слышно много лет. Если бы была жива – уже давно бы себя проявила.

– Страна большая, – пробормотал Корнышев.

– Глупостей не говори! – хмуро посоветовал Захаров.

От нас не спрячешься, мол. В любом далеком городке и даже в полузаброшенной деревне, где остались две или три обитаемых избы, городская девочка Катя Ведьмакина давным-давно была бы выявлена. А уж о том, чтобы она в настоящей глуши спряталась, в лесу, в тайге – это даже обсуждать невозможно.

– Может быть, она в монастырь ушла, – сказал Корнышев.

Захаров выразительно посмотрел на собеседника. Взгляд генерала был тяжел, как гиря.

– А что? – сказал Корнышев. – Почему нет? Я с нею как-то разговаривал. И она сказала мне, что та жизнь, которой жила ее семья, фактически семью эту уничтожила. Отец ее умер, семья разрушена… И все – из-за каких-то денег, к которым их семья не имела отношения, из-за интриг, из-за людской злобы. Вот хорошо в монастыре… Это ее слова. Там только ты и небо. Это тоже ее слова.

Корнышев вдруг обнаружил, что туман понемногу рассеивается. Он уже был не такой плотный, а разрывы в нем случались чаще. И теперь Корнышев видел вздыбленный берег, с которого он, как с трамплина, прыгнул на «Хаммере» на мокрый песок речного пляжа, видел три внедорожника на берегу, и даже мог рассмотреть сидящих в них людей. До воды было несколько метров. И это была река. Корнышев увидел плывущую ветку. Потом ветка уткнулась в песок-отмель. Вышла из тумана собака, остановилась в отдалении и разглядывала настороженно машины.

Собака была мокрая. И пришла она со стороны реки. А ветка уткнулась в отмель. Здесь мелко?

Корнышев перебросил рычаг. «Хаммер» поднял в воздух фонтаны песка, крутанулся на месте. Еще один переброс рычага. Теперь вперед!

Стоявший рядом с «Хаммером» Потапов едва не угодил под колеса, да еще его прилично засыпало песком, но он не сплоховал – бросился к машине, вцепился в дверную ручку. Двери были заблокированы, Потапов на ручке повис, а пальцы разжать не смел. Корнышев гнал машину быстро. Сорвешься с ручки – покалечишься.

Собака метнулась прочь. Корнышев нагонял ее. Если она пришла сюда, преодолев реку, то и уходить от преследования будет той же отмелью.

Внедорожник генерала Захарова преследовал Корнышева. А другие машины в погоне не участвовали. Никто не решался бросить автомобиль вниз с обрыва. Там костей не соберешь.

Речушка оказалась совсем не широкой. Здесь берег был низкий, «Хаммер» взлетел на него, как птица. Потапов, до сих пор крепившийся, не выдержал и сорвался с «Хаммера», покатился по песку кубарем. Прямо на него и выскочил ведомый Нырковым внедорожник. Потапов успел еще приподняться. Он видел приближение собственной смерти.

– Тормози!!! – заорал Захаров.

Но тормозить было поздно. Нырков крутанул руль, внедорожник пошел плугом по мокрому песку и завалился набок прямо перед Потаповым, едва того не придавив. Лобовое стекло внедорожника вылетело. Через образовавшийся проем Захаров и Нырков выбрались из машины. Было слышно, как где-то в тумане рычит двигатель стремительно удаляющегося «Хаммера».

– Далеко не уйдет, товарищ генерал! – выдохнул Потапов.

Он все еще пребывал в горячке погони.

– Как же не уйдет? – произнес с досадой генерал. – Уже ушел!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В сумерки на кладбище было пустынно. Теплый ветерок пробегал по верхушкам деревьев, спускался вниз, в безлюдные аллеи, проносился мимо темных надгробий, и здесь, внизу, во мраке, угасал и растворялся.

В тихом месте, куда не долетали звуки города и куда в неурочный час предпочитали не наведываться даже сами кладбищенские работники, сидела на вытертой гранитной скамье странная парочка в черном. Черные одежды, мрачный макияж – они органично смотрелись в этом городе мертвых. Это были готы, юные существа, исповедующие культ смерти. Им здесь было хорошо. Тихо, спокойно, нет никого, и никто не мешает целоваться, а до собственной смерти еще слишком далеко, чтобы размышлять о ней всерьез или печалиться.

Раздался шорох. Готы вздрогнули и отпрянули друг от друга. Это была кошка. Выскочила из-под куста, замерла от неожиданности, увидев перед собой людей, но растерянность ее продлилась доли секунды. Прыгнула в сторону и исчезла, будто ее и не было. А в следующее мгновение из сумерек вышел вспугнувший кошку человек. Вот тут юные создания перетрусили основательно. Человек озирался по сторонам, будто чего-то опасался, и все его поведение свидетельствовало о том, что он таится и не хочет быть никем увиденным.

Готы, до сих пор не обнаруженные незнакомцем, оцепенели. Человек, поверив в то, что никого здесь нет, уверенно прошел дальше по аллее. Он шел так, будто твердо знал, куда стремится, а цель его путешествия по кладбищу оказалась совсем близко, через две могилы от насмерть перепуганных готов.

Этот человек, считавший себя Корнышевым, остановился перед двумя прилепившимися друг к другу могилками, изобразил было на лице взволнованность и скорбь, присущие людям, посетившим родное их сердцу захоронение, но вдруг замер, оторопев, и было видно, что он сильно изумился.

Готы наблюдали за незнакомцем из-за куста сирени. Мужчина недоверчиво огляделся, будто усомнившись в том, что в сумерках верно вышел на нужную ему аллею. Ошибки не было. Эти места по-прежнему казались ему знакомыми. Тогда он приблизился к скромным по размерам и отделке памятникам, всмотрелся в незнакомые, чужие для него, портреты. Две женщины. Если судить по портретам – одного возраста. Но тут лукавство. Видимо, портрет той, что старше, выполняли по старой фотографии, сделанной тогда, когда женщине было лет сорок. А вообще прожила она почти восемьдесят лет, если судить по высеченным на камне датам. Рядом похоронена ее дочь. Фамилии, по крайней мере, совпадают. Умерла дочь молодой, едва за сорок было.

Из своего укрытия готы видели, как мужчина яростно потер ладонью портрет на одном из памятников, будто ожидал, что под ним сейчас увидит что-нибудь другое. Но только испачкал руки. Все-таки и второй памятник протер. Тот же результат.

– Что такое?! – пробормотал обеспокоенно мужчина.

Огляделся по сторонам, словно рассчитывал у кого-нибудь поинтересоваться, как такое может быть. И вдруг увидел готов. То есть он не рассмотрел их толком – черные одежды и мрачный макияж делали их почти невидимыми в кладбищенском сумраке – но присутствие людей там, в кустах сирени, угадывалось безошибочно.

Готы видели, как мужчина поспешно сделал знакомое им по фильмам-боевикам движение руками, и услышали ясно различимый в кладбищенской тишине пугающий лязг металла. Он был вооружен, этот странный тип. И он только что передернул затвор.

– По одному – выходи! – произнес мужчина приглушенным, но полным такой ярости голосом, что несчастным готам стало ясно: промедли они хотя бы мгновение – получат каждый в лоб по пуле.

– Не убивайте! – пролепетал парень.

– Ко мне!!! – взъярился вооруженный пистолетом человек.

Парень безотчетно рванулся сквозь кусты. Первым. Не то чтобы он собирался прикрыть собой подругу, а просто хотел жить. И когда он вынырнул из кладбищенских кустов – весь черный, в пугающем макияже, выглядящий как сама смерть, – оторопевший мужчина только и успел выдохнуть:

– Стоять!!!

Он испугался, этот незнакомец, было заметно. У него и без того нервы были натянуты как струны. Он в бегах. Он ежесекундно ждал опасностей. Он был совсем один – не только в этом городе, а на всем белом свете. Он готов защищаться с оружием в руках; ну а если не получится – умереть. И вдруг – такая встреча.

– Ты кто?! – спросил изумленный мужчина.

– Я Кирилл, – пролепетал юноша.

Голос был вполне человеческий. И поведение тоже.

– Почему вид такой?

– Я гот.

– О майн гот! – произнес мужчина.

То ли с облегчением, то ли пошутил так.

– Часто здесь бываешь? – спросил он.

– Да.

– Здесь могилы были. Корнышев Геннадий Степанович. Корнышева Анна Гавриловна. Где они?

– Н-не знаю! – с запинкой ответил парень.

Будто убоялся, что именно его и заподозрят в краже неведомых ему могил.

– Вот тут были! – упрямо повторил мужчина. – Где?!

Казалось, еще мгновение – и он начнет стрелять.

В кустах раздался всхлип.

– Кто там?! – быстро спросил мужчина.

– Это Маша, – пролепетал парень. – Она хорошая. И она тоже не знает.

На самом деле это он так просил, чтобы их не убивали.

Маша плакала в голос, больше уже не таясь. Не могла сдержаться. Выплеснула страх.

Корнышев развернулся и пошел прочь. Шагал по аллее, ни от кого не прячась. Он был в таком состоянии, что попробуй кто-нибудь его сейчас остановить – он положил бы многих. Отстреливался бы до тех пор, пока его самого не убили бы.

* * *

Он твердо знал, что он – Корнышев. Он помнил своих родителей. Помнил свое детство. Помнил, как учился в школе. У всякого нормального человека есть воспоминания. Каждый человек знает, что он – это он. И Корнышев знал тоже. Он ни секунды в этом не сомневался.

Святослав шел по московской улице. Был поздний вечер, но город еще не спал. Машины мчались мимо, шли по тротуарам пешеходы. Не наступило еще то безлюдье, при котором любой припозднившийся горожанин привлекает к себе внимание и выглядит подозрительно. Но Корнышев понимал, что это долго не продлится. И что он в конце концов останется наедине с этим враждебным городом. Он уже оказывался в подобной ситуации много лет назад. Тогда он метался по Москве, а по телевизору показывали его фото, сопровождая это пугающими комментариями: «Убийство… Опасен…. Вооружен… Если встречали этого человека – сообщите любым удобным способом…»

Может быть, и сейчас происходит что-то подобное. Просто Корнышев не знает. Он телевизора не видел давно. С тех самых пор, как его вывезли из Африки.

Тогда, много лет назад, его спасла Лена.

Лена Евстигнеева. То есть это она сначала была Евстигнеева. Давно. Много раньше того момента, когда ей довелось спасать Корнышева. Когда она была Евстигнеевой, у них был роман. Такие отношения, которые не проходят бесследно. И когда Корнышеву стало туго, когда его гоняли по Москве, как гоняют охотники обложенного со всех сторон зверя и когда его уже почти загнали, – он заявился к Лене. Он имел на это право, потому что у них было общее прошлое. Правда, она была уже не Евстигнеева, а Полякова. Мужнина фамилия. Как клеймо, которым метят свою собственность. Эта женщина принадлежит Полякову. Традиция, пришедшая из стародавних времен. Хотя этот Паша Поляков, надо отдать ему должное, в итоге оказался человеком неплохим…

Корнышев вышел к перекрестку и остановился. Пытался сообразить, где это он находится. Обнаружил, что до дома Лены не так уж далеко. Немного пройти пешком, дальше можно на трамвае.

Он прибавил шаг, чтобы успеть до того времени, когда пройдет последний трамвай. До которого часа они, кстати, ходят? Корнышев не знал. Не помнил. Этот город столько лет прожил без него, что многие подробности успели попросту стереться из памяти.

Он шел долго. Много дольше, чем ему представлялось поначалу. Но все-таки оказался на той улице, к которой стремился. Улица была залита светом фонарей. Тут невозможно было ошибиться. Корнышев эту улицу узнал – и тут же усомнился. Здесь не было трамваев. И трамвайных путей не было. Сплошной асфальт. Едут редкие в столь поздний час машины. Светофор на перекрестке перемигнулся на красный. Корнышев всмотрелся в табличку на стене дома. Улица Трифоновская. Он так и думал.

Из не успевшего закрыться магазина вышел парень с пакетом продуктов, направился было к машине, в которой его ожидала спутница, но на полпути был остановлен Корнышевым.

– А где трамвай? – спросил Святослав.

Парень посмотрел на него озадаченно.

Трамвая не было. Зато была ночь. Ночью встречается немало странных типов. Нормальные люди на ночь укрываются в своих жилищах. И тогда на городские улицы выходят ненормальные.

– Здесь был трамвай, – сказал Корнышев.

– Не помню, – отозвался парень и пошел к машине.

– Был! – упорствовал Корнышев.

Он не отдавал себе отчета в том, что выглядит как безумец. И поведение у него было как у безумца.

Парень сел за руль машины. Ему, наверное, хотелось уехать как можно скорее.

– Подожди! – заторопился Корнышев.

Рванулся было к машине, но остановился, наткнувшись на взгляд девушки. В нем были неприязнь и настороженность. Машина умчалась прочь. Парень так спешил уехать, что проскочил перекресток в тот момент, когда светофор переключился с зеленого на желтый.

Корнышев пошел по улице. Он и узнавал эти места, и одновременно не узнавал их. Даже те дома, которые здесь стояли издавна, он не мог бы вспомнить. Не мог сказать, что именно этот вот дом или вон тот, к примеру, он узнал, сейчас его увидев. Ни одной из построек Святослав не мог бы выделить. Он узнавал московскую улицу вообще. Как образ. Вот так выглядит московская улица. Точка. Это зрительная память. Так взрослый человек по одному лишь силуэту способен отличить православный храм от мечети. И не важно, что это за храм и что за мечеть. Просто храм. Просто московская улица.

А трамвая нет, что странно.

Возможно, трамвайные пути сняли. Не ходит больше тут трамвай. Так Корнышев сам себе объяснил. Пути сняли, дорогу асфальтом закатали. Бывает. Надо же было как-то все это объяснить.

Он успокоился и даже, вроде бы, узнавал теперь места, где пролегал его путь. Вот тут, за поворотом, церковь, кажется, была… Нет, нету церкви. Странно! Или он перепутал переулки? Но места ему явно знакомые. Сквер. Он, кажется, его узнал. И вот этот магазин напротив. Не заходил туда никогда, но видел, вроде бы. А в двух кварталах отсюда – рынок. Недосуг свернуть, чтобы проверить, но наверняка он там сохранился. Да, теперь переходим эту улицу, потом еще один квартал – и он у цели.

Корнышев прибавил шаг, обрадовавшись. Ночь куполом накрыла город. На улицах – безлюдье. Корнышев ничего этого не замечал. Он почти бежал. До того, как он увидит дом Лены, оставалось несколько мгновений. Корнышев повернул за угол и остановился так резко, будто наткнулся на стену.

Дома Лены не было. Корнышев помнил, как он выглядел. Ясно себе представлял. А тут – ничего похожего. На том месте, где Корнышев ожидал увидеть знакомый дом, высилось офисное здание. Стекло, металл, бетон – и ни единого лучика света в окнах. Только подсветка по фасаду – холодная, чужеродная, отталкивающая. Будто кто-то железный и бесчувственный вломился в ту, прежнюю жизнь Корнышева, в саму его память и раздавил один из уголков той памяти, один из дорогих милых уголков. Потрясенный случившимся несчастьем, Святослав смотрел на черную громаду здания.

Он знал, что он – Корнышев. Знал, что он – это он. Ни секунды в этом не сомневался. До той поры не сомневался, пока на кладбище не обнаружил в привычном вроде бы месте чужие незнакомые могилы. Только он тогда еще не понял, что дрогнул. Не осознал этого факта. Он думал, что отправился к Лене Евстигнеевой на ночь глядя только потому, что жила она не так уж далеко, а ему негде было переночевать. На самом деле он дрогнул. Заметался. Ему нужно было получить подтверждение того, что он не сошел с ума. Срочно. Найти кого-то. Кто бы мог сказать ему… Как там говорил генерал Захаров? «Славка! Привет! Сколько лет, сколько зим!» Из всех, кто так мог сказать, Лена оказалась ближе всех. Он так думал. Он к ней спешил. Почти бежал.

Лены нет.

Но Лена была! Он о ней помнил! У них с Леной было общее прошлое…

Или не было?!

* * *

Луч света. Ярко и тепло. Корнышев открыл глаза и резко поднялся. Он сидел на скамье в пустом вагоне электрички. Яркий солнечный свет слепил глаза.

Этой ночью Корнышев набрел на железнодорожный отстойник. Нашел там вагон, в котором была открыта дверь. Он это помнил. И то, как метался накануне по Москве, тоже помнил. Все в порядке у него с памятью. Он помнит то, что видел. Он отдохнул и снова ощущал себя уверенным и сильным… И еще – голодным.

Святослав вышел из вагона, перемахнул через забор. Впереди виднелись дома жилого квартала. Корнышев неспешно побрел туда. Город проснулся. Улицы заполнены людьми. Он чувствовал себя в безопасности. Через четверть часа он увидел работающее кафе. Единственный посетитель, прыщавый малый в строгом офисном костюме, торопливо поглощал омлет. Приехал откуда-нибудь из Таганрога, снимает в Москве жилье. Одинок, работает в банке, каждое утро завтракает здесь. Корнышев походя расшифровал чужую судьбу. Сел за столик. Официант поспешил было к Святославу, держа в руках меню, но тот его остановил, сказав:

– Мне то же самое.

И показал на омлет на соседнем столике.

Пока готовили завтрак, Корнышев размышлял о том, что будет делать дальше. Пытался придумать себе занятие. Не получилось. Он был один. Впервые за много-много лет. Непривычное ощущение. Прежде он всегда был с кем-то. Его окружали люди, много людей. Не просто людей, а коллег. Они были командой. И в этой команде – Корнышев. Ему приказывали – он выполнял. Или он приказывал, и тогда приказ выполняли его подчиненные. Это была система. Механизм. В механизме много деталей, каждая выполняет свою функцию. А теперь, когда Корнышев совершил побег, он из механизма выпал. Отдельно существующая деталь, которая уже никакой функции выполнять не может. Потому что находится вне механизма…

– Пожалуйста! – произнес вынырнувший из-за спины Корнышева официант.

Желтый кругляш горячего омлета сверху был присыпан сыром. Аромат дурманил. Корнышев не видел горячей еды уже несколько дней. Для него это был поистине королевский завтрак. Но ел он невнимательно, в мыслях вернувшись во вчерашний день. Надо спокойно все обдумать. Хладнокровно проанализировать, что произошло. Разобраться, в чем причина.

Он пришел на кладбище, к родительским могилам. А могил там не было. Чужие – были, а родительских – нет. Потом он отправился к дому Лены Евстигнеевой. Но и дома тоже не было. Там новое здание построили. Ну тут проблемы нет. Старый дом снесли, Лену переселили. Если бы Корнышеву не приходилось прятаться, он бы вычислил новый адрес Лены без труда, через адресный стол. Так что все нормально. Нормально все. Было бы нормально… Если бы генерал Захаров не сказал ему, что он – не Корнышев. Что он – какой-то другой человек, который пока не знает, кто он такой.

И слова генерала, и вчерашние безуспешные поиски на кладбище и в городе – все это как-то цеплялось друг за друга, какая-то связь была между всем этим. Он – не Корнышев. В это можно не верить. Но и объяснить происходящее никак не получается.

Святослав задумчиво смотрел на муху. Муха ползла по поверхности стола. Остановилась.

Надо искать еще какие-то доказательства его связи с этим городом. Он здесь жил. Он по этим улицам ходил. Да, здесь не было дома, в котором он провел детство, не было двора, в котором гоняли мяч с друзьями, не было института, в котором проучился целых пять лет – все это осталось в Питере, не пойдешь, не посмотришь, не убедишься в том, что тебя там помнят. «Славка! Привет! Сколько лет, сколько зим!»

Но здесь есть Свиблово. Он вспомнил про Свиблово и понял, что нашел решение. Он там жил. Окраинный московский район. Пятиэтажки в окружении деревьев. Когда он переехал из Питера, ему выделили двухкомнатную квартиру. Потому что он сразу предупредил генерала Калюжного о том, что намеревается перевезти в Москву своих родителей. Он их перевез. И они какое-то время жили в той свибловской квартире вместе.

А потом родители умерли, один за другим. С разницей в один год.

Муха снова отправилась в путь. Побежала по столешнице. Но далеко не убежала: Корнышев прихлопнул ее тетрадкой меню. Затем аккуратно поддел салфеткой и положил муху под крохотный кусочек омлета в своей тарелке, остаток роскошного завтрака. Поднял глаза. Второй посетитель кафе, парень из офиса, с недоумением наблюдал за махинациями Корнышева.

– Денег нет, – задушенным шепотом сообщил ему Корнышев.

Не выдавай, мол, брат.

А парень бы и не решился. Потому что у Корнышева лицо было в свежих рубцах, и выглядел он пугающе.

– Официант! – возвысил голос Корнышев.

Халдей примчался, дежурно изобразил усердие.

– Это что? – тихо, но внушительно осведомился Корнышев.

Вилкой подцепил кусок омлета. Увидев муху в тарелке, официант оцепенел.

– Старшего зови! – все так же внушительно потребовал Корнышев.

– Нет старшего! – доложил официант. – Будет через час.

Слишком рано. Утро. Спит еще начальство.

– Я зайду, – сказал Корнышев. – Через час. Будет разговор.

Поднялся из-за стола и вышел из кафе. Официант растерянно смотрел ему вслед. Про деньги даже не заикнулся.

А у Корнышева действительно денег не было. Последние сто рублей в кармане.

* * *

В первое мгновение, когда Святослав вышел из вагона на платформу, станция метро «Свиблово» показалась ему знакомой. Будто он узнал ее после многих лет, прошедших с последнего посещения. Но тут же поймал себя на мысли, что точно так же мог признать и любую другую окраинную станцию Московского метрополитена. Они все на одно лицо. Узкая длинная платформа. Колонны, как правило. Стены плиткой облицованы. Стандартный минимализм.

Здесь было два выхода. Корнышев замешкался, потому что не смог сразу вспомнить, в какую сторону ему идти. Кажется, тут была гостиница.

– Гостиница где? – спросил Корнышев у какого-то мальчугана. – В какой стороне?

Вопрос поставил мальчишку в тупик. Пожал плечами в ответ. Корнышев с нарастающим беспокойством озирался вокруг. В одном конце платформы он видел милиционера. В другом милиционера не было, туда Корнышев и направился.

Он поднялся наверх. И не узнал этот район. Ничего похожего. Здесь не было пятиэтажек, а стояли высотные дома. Они равнодушно смотрели на Корнышева глазами-окнами и тоже его за своего не признавали. Святослав пошел между домами, рассчитывая, что вот-вот его взгляду вдруг откроется знакомый уголок. Но это был настоящий лабиринт. Одинаковые стены цвета черепицы окружали Корнышева со всех сторон. Он заплутал и растерялся. Стремился сюда, чтобы найти подтверждение тому, что он – Корнышев; и в очередной раз не нашел…

* * *

Он думает, что он – Корнышев. И тот человек, который был его двойником, который жил в поселке Красный и который потом погиб, он тоже считал себя Корнышевым? Или он точно знал, что он – двойник? У него теперь не спросишь. Генерал Захаров говорит, что Корнышев – на самом деле никакой не Корнышев. Тот двойник и этот двойник. А может, еще кто-то был? Может, их много?

«Порой кажется, что все вы – это один и тот же человек!»

Так ему сказала медсестра. Та самая, которая ассистировала хирургу, лицом похожему на Луи де Фюнеса.

Кто это – «все вы?»

Только теперь смысл ее слов дошел до Корнышева.

Она таких лицом, как он, видела несколько? Кто их вообще выстругивал, этих похожих близнецов? Что за папа Карло? Этот, с лицом Луи де Фюнеса? Было бы логично. На одном руку набил, за другого принялся. Доктор говорил, что работает в специализированной клинике на Плющихе. Корнышев это слышал.

На Плющихе надо искать.

* * *

Святослав дважды прошел по Плющихе из конца в конец. Клиника пластической хирургии здесь была одна-единственная. Это облегчало поиски.

Любая из припаркованных перед входом в клинику машин стоила не меньше сотни тысяч долларов. Дорогое заведение. А Корнышев был одет совсем непрезентабельно: пообносился за последнее время, да и свежести его одежда не источала. Он запоздало подумал об этом уже внутри помещения, обнаружив, как изменился в лице охранник при его появлении. Но этого парня в строгом черном костюме сбили с толку свежие рубцы на лице Корнышева: это было клинике по профилю. Охранник видел подобное ежедневно, и получалось, что гость запросто мог бы быть их пациентом. Парень замешкался, это позволило Корнышеву его миновать, а дальше уже была обворожительная девушка за стойкой.

– Ваш доктор, – сказал Корнышев девушке. – Фамилию не помню… Похож на артиста французского… Лысый… Смешной… И делает вот так…

Корнышев повторил подсмотренный им жест. Так делал «Луи де Фюнес». Девушка едва заметно улыбнулась.

– Кирилл Львович? – полувопросительно произнесла она.

– Вот-вот! – поддакнул Корнышев.

– Пятый кабинет. Фамилия ваша как? – спросила девушка и протянула руку к стеллажам за своей спиной.

А на тех стеллажах были амбулаторные карты. Корнышев сообразил мгновенно.

– Не трудитесь, – сказал он. – Карта у него в кабинете.

Корнышев прошел по недлинному коридору. Возле пятого кабинета никого не было. Корнышев вошел в кабинет без стука. «Луи де Фюнес» был один. Сидел за столом. Поднял голову на шум открытой двери. Увидел гостя. И его лицо вытянулось. Корнышев стремительно прикрыл за собой дверь и даже запер ее на замок.

– Здравствуйте, Кирилл Львович! – сказал Корнышев. – Узнаете?

Опустился в кресло, и теперь они с доктором оказались лицом к лицу, их разделял только стол.

– Вы один? – почти шепотом спросил Кирилл Львович и посмотрел на дверь.

– Разумеется, нет, – соврал Корнышев.

Чем еще больше обескуражил доктора. Кирилл Львович никак не мог взять в толк, что происходит. У него была работа. Здесь, в клинике. Он всяким богатым людям делал красиво за большие деньги. А еще у него была вторая, тайная жизнь: в ней он выполнял всякие деликатные поручения и в глубине души гордился тем, что без его талантов и способностей никак не могут обойтись спецслужбы. Эти две его жизни, явная и тайная, никогда не пересекались. Он прежде себе подобное и вообразить не мог. И вдруг персонаж из его тайной жизни бесцеремонно вторгся в жизнь обычную… Было от чего растеряться.

Корнышев видел замешательство собеседника и решил ковать железо, пока горячо.

– Свою работу узнаете? – осведомился он и коснулся кончиками пальцев своего лица.

– А что, какие-то проблемы?! – взволновался доктор.

Он потянулся к Корнышеву, чтобы лучше рассмотреть лицо. И теперь они были совсем близко друг от друга.

– Сколько нас – таких? – спросил Корнышев.

– Что?! – дрогнул доктор и впился взглядом в Корнышева.

– Вот таких, как я… С таким лицом… Вы сколько видели людей?

Доктор закаменел.

– Сколько вы нас таких сделали, Кирилл Львович?

Доктор метнул взглядом в запертую дверь. Видимо, он никак не мог сообразить, действительно Корнышева кто-то сопровождает или гость пришел один. До сих пор такие, как он, были для Кирилла Львовича всего лишь материалом. Неким объектом, которому надо придать требуемую форму. Создать образ. А распоряжались тут совсем другие люди.

Корнышев перехватил взгляд доктора. И понял, что того надо лишить последней надежды. Никто к нему на помощь не придет.

– Там никого нет, – признался Корнышев. – Я пришел один.

Вот в это доктор поверил сразу. У него и прежде были сомнения. А тут сомнения рассеялись.

– Вы недавно колдовали надо мной, – сказал Корнышев. – Над моим лицом. Я хочу спросить у вас. У меня – мое лицо?

– Не понял, – пробормотал окончательно растерявшийся Кирилл Львович.

– Вы видели мое лицо, – терпеливо объяснял Корнышев. – Накануне операции. Еще до того, как взяли в руки скальпель. Вы можете сказать – это было мое родное лицо… то, которое у меня было от природы… или я – чей-то двойник… мне лицо поменяли…

– Родное! – уверенно ответил Кирилл Львович.

– Ошибки быть не может?

– Нет-нет! – всплеснул руками доктор, будто услышал какую-то несусветную чушь. – Любое хирургическое вмешательство оставляет следы. Для обычного человека, возможно, не видимые. А для профессионала тут секрета нет. Я как только вам за уши заглянул, сразу понял, что вижу, так сказать, оригинал…

– А прежде были копии? – быстро спросил Корнышев.

– Да.

– Сколько их, копий?

Доктор замешкался с ответом.

– Сколько было двойников? – проявил настойчивость Корнышев.

– Я работал дважды.

– То есть я… И до меня был еще один человек, мой двойник?

– Нет. Вы. А до вас – еще двое.

– Это точно?

– Да!

Один двойник погиб. И еще один где-то бродит. Так получается.

– А у них были лица… У этих двойников… Ну раньше… Пока вы их не превратили в меня… Они ведь были не похожи на меня, да?

– Конечно, – сказал Кирилл Львович. – Но что-то общее угадывалось. Овал лица. Высота лобной части. Типаж был общий. Я думаю, что их специально подбирали. Чтобы максимально соответствовали оригиналу. То есть вам, как я понимаю.

– Вы с ними разговаривали?

– С кем?

– С вашими пациентами. С этими людьми, которых вы одарили моим лицом.

– Разумеется.

– О чем?

– Только то, что было связано с работой. Какими болезнями болели, нет ли хронических заболеваний, как анестезию переносят.

– А что-нибудь личное? Имя, профессия…

– Нет-нет! Как можно!

Да, все проделывалось под контролем. Как и в случае с самим Корнышевым. Рядом присутствовали соглядатаи. Тут шаг вправо, шаг влево…

– Но ведь со мной вы попытались заговорить, – вспомнилось вдруг Корнышеву. – Вы в тот раз даже спросили у меня тихонько: «Вы кто?»

– Это с перепугу, – серьезно ответил собеседник. – От неожиданности. Я ведь когда вас увидел, в первый момент решил, что вы – один из моих пациентов. Ну тот, кому я недавно лицо слепил. А тут осматриваю вас, за уши заглянул…

Он уже второй раз упомянул про уши.

– А что такое с моими ушами? – непонимающе посмотрел на доктора Корнышев.

– Ничего. Просто когда я в ходе операции подтягиваю кожу пациенту, стараюсь делать так, чтобы швы оставались за ушами. Там не видно. Не бросается в глаза. А к вам заглянул – швов нет. Меня будто током ударило. Значит, не было операции. И вы не двойник, ошибка вышла… Неожиданно все это было. Поэтому я и спросил.

– А о дальнейшей судьбе двойников вы что-нибудь знаете?

– Нет.

– И не видели их больше?

– После операции – не видел.

– Операцию вы делали им – где? Здесь?

– Нет. Там же, где и вам.

Объект «Белуга».

Толстяк, который присматривал за особняком, в тот раз там в обморок хлопнулся. Увидел в окне Корнышева и лишился чувств. Он видел двойника. Что-то там такое было.

– Вопросов больше не имею, – сказал Корнышев и поднялся из кресла. – Кроме одного. Не одолжите мне немного денег? Тысяч пять.

– Тольку пару тысяч, – ответил Кирилл Львович и смутился. – Я сегодня еще машину хотел заправить.

– Дурацкая ситуация, – сообщил Корнышев, принимая две тысячерублевые бумажки. – В десятимиллионном городе нет никого, у кого можно было бы денег перехватить.

Доктор неожиданно пожал плечами. Ему подобные проблемы были неведомы.

– И не надо никому говорить про мой визит, – напоследок вспомнил Корнышев. – Себе дороже выйдет.

* * *

Район и улицу, где был расположен объект «Белуга», Корнышев помнил, а уж там сам особняк он нашел без труда – определил его по самому высокому на всей улице забору. Выездные ворота заперты наглухо, видеокамеры – мышь не проскочит. Корнышев решил не атаковать в лоб, а отправился на соседнюю улицу. К объекту «Белуга» примыкал, как оказалось, детский сад. Одно из тех детских учреждений в центре города, куда здравомыслящие родители по доброй воле никогда не отдали бы своего ребенка: крохотная, как заплатка на сиротском платье, территория, зажатая между кирпичными стенами… Почти всю территорию занимал дореволюционный особняк. Когда-то тут жила одна семья, теперь проводили дни десятки чьих-то детей. Кроме особняка, на территории ютились качели, песочница и деревянный теремок. Пройти на огороженную территорию просто так было нельзя. Калитка из кованых металлических прутьев была заперта на магнитный замок. Издалека Корнышев увидел, как подошла к калитке молодая женщина, приложила к замку прямоугольник магнитной карты, вошла на территорию детского сада, и калитка захлопнулась за ее спиной с металлическим лязгом. А через пять минут та же женщина вышла за калитку – теперь уже с маленькой девочкой. Вечер. Похоже, родители забирали детей домой.

Корнышев перешел через дорогу и оказался рядом с вожделенной калиткой. У тротуара был припаркован «Мерседес». Корнышев прислонился к дорогой иномарке и для человека постороннего он в одно мгновение превратился в счастливого обладателя этого чуда немецкого автопрома.

Через минуту подъехал крохотный «Ситроен», из него вышла молодая женщина, типичная офисная мышь. Скользнула оценивающим взглядом по Корнышеву и по «Мерседесу». Корнышев осторожно ей улыбнулся. Будь он без «Мерседеса», его несвежая одежда и многодневная небритость могли бы насторожить женщину. Но блестящий хром дорогой иномарки ослеплял ее и лишал способности рационально мыслить. Женщина невнимательно приложила магнитную карту к замку калитки. А Корнышев уже был рядом. Он смотрелся отцом, приехавшим за своим ребенком, но забывшим в офисе магнитный ключ. Бывает.

Одновременно вошли на территорию детского сада, вместе преодолели несколько метров от калитки до особняка. Тут женщина открыла дверь с помощью магнитной карты.

Оказавшись в особняке, Корнышев приотстал от женщины. Обстановку он оценил мгновенно. Обширный зал, с десяток дверей, наверх ведет широкая лестница. Женщина к той лестнице направилась, а Святослав нырнул в одну из дверей: та была распахнута, и при свете тусклой лампочки он рассмотрел ступени, уводящие вниз. Он спустился в подвальное помещение, никого не встретив по пути. Большинство дверей в залитом сумраком коридоре были заперты, но Корнышев смог укрыться в кладовой, где хранились метлы и лопаты – она была закрыта на тощий проволочный крючок.

Четкого плана у него не было. Дождаться бы тут ночи, тогда можно попробовать перемахнуть через забор на территорию «Белуги».

* * *

Через пару часов Корнышев чудом не попался. Он услышал вдруг шаги, и едва успел встать в угол, вжаться в стену, как дверь распахнулась, едва его не ударив, и в кладовую вошел человек. Это был мужчина в неопрятной футболке и мятых спортивных штанах. Мужчина вполголоса напевал песню на неизвестном Корнышеву языке. В певце Корнышев определил татарина.

Татарин взял метлу и ушел. Корнышев выждал несколько минут и направился следом. Поднявшись по лестнице, он не вышел сразу в обширный зал, а стоял, вслушиваясь. Во всем здании не было никаких звуков, только и слышал Корнышев, как снаружи шаркает по асфальту метла, да напевает свою однообразную песню татарин. Придется ждать.

Примерно через час дворник закончил уборку территории. Уже смеркалось. Но до наступления темноты нечего было и помышлять о штурме.

Татарин кому-то звонил по телефону, что-то обсуждал. По-русски, но слов не разобрать. Потом он переместился на кухню и готовил для себя нехитрый ужин.

Вдруг кто-то стукнул в окно входной двери. Корнышев даже вздрогнул от неожиданности. Татарин метнулся к выходу столь стремительно, что Корнышев даже спрятаться не успел. Но мужик его и не заметил, промчавшись смерчем в каком-то полуметре. Корнышев попятился в тень широкой лестницы.

Татарин, оказывается, ждал гостей. У него сегодня званый ужин. И как бы эти посиделки ни затянулись… Раздосадованный Корнышев едва успел подумать об этом, а татарин уже распахнул входную дверь и вякнул что-то приветливое гостю. Гость ступил через порог. В каждой руке у него было по водочной бутылке. Он звякнул ими друг о друга. Этот хрустальный звон был для них двоих, похоже, лучшей музыкой. Оба засмеялись. Татарин посторонился, давая дорогу, и Корнышев, наконец, увидел лицо гостя.

Это был толстяк с объекта «Белуга». Заглянул, значит, по-соседски на огонек. На ловца и зверь…

* * *

Прямо на кухне они и пьянствовали. Корнышев следил за ними из своего укрытия, теперь ему некуда было спешить. У них по бутылке водки на брата, это хорошая доза. Под занавес трапезы толстяк дойдет до кондиции и будет готов к искреннему, доверительному разговору. Так думал Корнышев. Но толстяку, в отличие от татарина, бутылки не хватило. Когда он разделил остатки водки по стаканам, посмотрел с сомнением на пустую тару, словно заподозрил, что был обманут. Маловато как-то, недолив. Татарин уже клевал носом. Будь его воля, отправился бы спать. А за окном уже властвовала хозяйка-ночь.

– Эй! – сказал собутыльнику толстяк.

И громко впечатал пустую бутылку в столешницу. Татарин встрепенулся.

– Слышь, ночной директор! – произнес толстяк.

– Я не директор, я заведующий, – поправил его собеседник.

– А если ты заведующий – выделяй горючее!

Толстяк демонстративно взял пустую бутылку в свою пухлую ладонь.

Татарин кивнул, поднялся из-за стола. Направился было к двери, но ноги его плохо слушались, он едва не упал.

– Э-э! – всполошился толстяк. – Не донесешь!

Он встал, опрокинул стул и даже не заметил этого. Настиг татарина, они обнялись и побрели по темному коридору, являя собой сейчас одно живое существо о четырех ногах. Совсем близко от Корнышева прошли. Когда они удалились, Святослав покинул свое укрытие и прошел в кухню. Деловито изучил содержимое кастрюль, нашел съестное, выложил на тарелку картофельное пюре и остатки гуляша. Он был голоден и не собирался терять времени зря. Сел за стол, приступил к трапезе. Но прежде смахнул под стол ножи и вилки – все, что могло создать ему проблемы. Толстяк возвратился один. Вошел в кухню, с пьяной аккуратностью прикрыл за собой дверь. Его собутыльник уже сдался, судя по всему, – решил проигнорировать продолжение банкета. Оно и к лучшему.

Корнышев с невозмутимым видом поглощал гуляш. Толстяк, сжимая в руке бутылку с водкой, добрел, наконец, до стола и только теперь обнаружил, что он в помещении не один. Сильно удивился. Нерешительно опустился на стул, во все глаза глядя на ночного гостя. Корнышев оставил, наконец, гуляш в покое, поднял голову; толстяк увидел его лицо и ужаснулся. Он испугался так, что запросто лишился бы чувств, наверное, как это было в прошлый раз, но что-то его удержало в сознании. Возможно, выпитая водка. Может быть, он в первое мгновение решил, что сидящий перед ним человек – это не реальность, а всего лишь плод его пьяного воображения. Такая вот спасительная ложь.

– Давно не виделись! – веско произнес Корнышев.

Получилось страшно. Потому что никакой это не сон, как оказалось.

– Ты меня помнишь? – поинтересовался Корнышев.

Толстяк кивнул в ответ с обреченным видом.

– Кто я? – спросил Корнышев.

Толстяк еще сильнее ужаснулся и замотал головой. Ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу. Только не убивайте. Что-то скрывалось за этим его испугом. Что-то ужасное он о Корнышеве знал.

– Ты помнишь, как в обморок упал, когда меня увидел?

Закивал в ответ толстяк часто-часто.

– Ты видел меня раньше? Еще до того случая, да?

Вот тут собеседник Корнышева замешкался. Не решался ответить. Видел, но признаться страшно. Никаких сомнений.

– Рассказывай, что видел! – потребовал Корнышев.

Толстяк страдал. Такой прекрасный вечер был… И как страшно все закончилось!

– Я с тобой общался? – пришел ему на помощь Корнышев.

– Н-нет, – с заминкой ответил собеседник.

– Но ты меня видел? Сталкивались мы с тобой где-то там?

Корнышев махнул рукой, указывая туда, где, по его представлениям, был объект «Белуга».

– Н-нет.

Нет?! Врет? Или Корнышев чего-то не понимает просто? Он лихорадочно соображал, пытаясь разгадать загадку.

– Ты меня не здесь видел? Где-то еще?

– Нет.

Он Корнышева не видел, но его помнит. Тут парадокс.

– Мы лично с тобой не встречались?

– Нет.

– А где видел? На фотографии? – спросил Корнышев наугад.

– Да!

Уф-ф! Вот оно!

– Кто показывал? – быстро спросил Корнышев.

– Милиция.

– Да? А что такое? – непритворно удивился Корнышев.

И снова толстяк замешкался с ответом. Он смотрел на Корнышева с мольбой. Не спрашивайте, мол, меня, не мучайте. Сами ведь знаете. Но Корнышев не знал. Мог только по фрагментам восстанавливать мозаику.

– Меня искали?

– Да, – подтвердил толстяк.

Захаров говорил, что он, Корнышев, исчез. Вместе с Катей.

– Это когда я исчез? – уточнил Корнышев.

Он продвигался наугад.

– Да.

И его искала милиция? ФСБ пустила по его следу милицейских оперов? Тут что-то не то. Какая-то нестыковка. Просто невозможная ситуация. Что говорили толстяку? Почему он так боится Корнышева? Чем Корнышев ужасен?

Захаров говорил, что вместе с Корнышевым исчез капитан Маркин. И позже Маркина нашли убитым…

– Меня искали как убийцу? – спросил Корнышев.

Толстяк судорожно вздохнул.

– Да? Или нет? – напирал Корнышев.

– Да!

– Ну расскажи, как было. О чем менты тебя расспрашивали? Что говорили?

– Говорили, что офицер погиб. Который дежурил на объекте.

– Фамилия офицера?

– Маркин, кажется.

Совпадало.

– Как он погиб?

– Убили и сожгли, – пробормотал толстяк, скукоживаясь на глазах.

Наверное, он сейчас хотел бы исчезнуть. Раствориться в воздухе. Но никак не получалось.

– Убийца – я? – будничным голосом осведомился Корнышев.

Толстяк смотрел на него остановившимся взглядом. Такому, мол, убить – что чихнуть. Вон как спокоен.

– Я?! – возвысил голос Корнышев.

Толстяк испуганно кивнул.

– Ты Маркина этого видел живым?

– Да.

– А мертвым?

Толстяк снова кивнул, и его лицо скривилось.

– Как труп выглядел? – спросил Корнышев.

– Черный! – сказал толстяк. – Прям блестел!

– Его ты видел на объекте, – сказал Корнышев. – Еще живым. А меня – нет. Может, меня там и не было?

– Про то мне не докладывали, – ответил толстяк. – Мое дело – чтоб на территории чисто, чтоб никого посторонних, ну и еду приготовить, когда требуется.

– Ты им готовил? Ну то есть нам, когда мы там жили?

– Я.

– На сколько персон?

– На троих.

– Капитан Маркин, – стал загибать пальцы Корнышев. – Я еще был… А третий – кто?

– Не знаю.

Корнышев испытующе посмотрел на толстяка.

– Правда, не знаю! – клятвенно заверил тот.

Мог и не знать, конечно. Вон как его Потапов… Когда Корнышева привезли на объект… Просто развернул лицом к стене… Толстяк и не пикнул… Привычно ему, видно. И прежде с ним не церемонились.

– Но этот третий… Это мужчина? Женщина? Как думаешь?

– Женщина! – ответил толстяк почти без раздумий.

– Почему уверен?

– Запах, – сказал толстяк. – В той комнате, где третий жил… Я же потом в доме прибирал за ними… Там запах был типично женский. Кремом пахло или пудрой. Косметика, в общем.

Вполне могла быть Катя. Захаров говорил, что девушка тут жила.

– После баб вообще следы остаются, – доложил толстяк. – Волос там, к примеру, на подушке. Или заколка какая под кровать закатится. Оно же видно.

– Часто женщины бывают? – невнимательно поинтересовался Корнышев.

Толстяк прикусил язык. Похоже, он выдал какую-то тайну. Но было поздно. Корнышев среагировал.

Вряд ли этот толстяк говорил про свои похождения. Если бы его были бабы – так какая же для него в этом тайна?

– Из офицеров кто-то водит женщин? – понимающе сказал Корнышев.

И по тому, как засмущался собеседник, он понял, что угадал.

– Ну, давай, колись, – добродушно предложил Корнышев.

– Ваш водит, – пробормотал его несчастный собеседник. – Который был недавно.

– Которого ты видел в то же время, что и меня? – насторожился Корнышев. – Когда ты в обморок упал?

– Ага, – совсем уже расстроился толстяк.

Он чувствовал себя, наверное, предателем. Изменником Родины.

– Тот, что потемнее? Здоровый? – быстро спросил Корнышев. – Или тот, что ниже?

– Ниже.

Нырков!

– Часто тут бывает? – ковал горячее железо Корнышев.

– Считайте, каждую неделю.

– По каким дням? В выходные?

– По пятницам. Конец недели, вечер – он приезжает с девушкой.

– А сегодня что? – наморщил лоб Корнышев.

И сам себе ответил:

– Пятница!

Вот оно что! Вот почему толстяк оставил объект! Отгул у него сегодня.

– Он уже там? – спросил Корнышев.

Толстяк утвердительно кивнул.

– С бабой?

Снова кивнул толстяк.

Удача сама шла в руки.

– Когда он уезжает? – уточнил Корнышев.

– Обычно по утрам. Часов в девять.

Корнышев откупорил бутылку и собственноручно налил толстяку полный стакан водки.

– Пей! – сказал ласково. – В горле, поди, пересохло.

* * *

Толстяк свалился уже под утро. Поначалу его держал в тонусе страх. Он так боялся Корнышева, что никак не мог отключиться. Но вторая бутылка водки все-таки сделала свое дело. Не выдержал толстяк. В какой-то момент уронил голову на стол и захрапел.

Корнышев деловито обшарил карманы своего недавнего собеседника. Документы и деньги не тронул. Мобильный телефон отключил, чтобы тот несвоевременным звонком не разбудил спящего. А связку ключей забрал.

Вышел из особняка, осторожно прикрыл за собой дверь. Ночное небо из черного стало серым. Скоро будет утро. Корнышев вышел за калитку. Прошел по пустынной улице, свернул в переулок, потом еще один поворот, и вот он, обогнув квартал, уже стоял перед знакомыми воротами. В воротах была дверь, а в двери замок. Ключ из связки Корнышев подобрал без труда.

Первое, что увидел за воротами Корнышев, – большой серебристый внедорожник. Судя по всему, в этой машине Нырков привез свою даму. Корнышев взялся за ручку двери и потянул. Дверь внедорожника легко поддалась. Видимо, Нырков был настолько уверен в неприступности спецобъекта «Белуга», что не видел необходимости запирать на ночь машину.

«Мы бы давно всех победили, если бы не наши люди», – вспомнилась Корнышеву присказка покойного генерала Калюжного. Генерал знал жизнь и знал людей. Он вряд ли был бы столь же беспечен и наверняка запер бы машину.

В дом Корнышев не пошел. Здесь, на режимном объекте, действовать было опасно. Долго оставаться тут нельзя, надо дать возможность Ныркову выехать за ворота. А там уже – по обстановке. Куда Нырков может отправиться утром выходного дня после ночи, проведенной с любовницей? Наверняка домой. Сначала довезет любовницу, а после – домой. Это нормально. Это шанс для Корнышева.

Корнышев забрался в багажник внедорожника, устроился поудобнее на прорезиненном покрытии. Пистолет достал из-за пояса, положил рядом, прямо под руку – чтобы не замешкаться в случае чего.

* * *

Корнышев, который ночь провел без сна, сам не заметил, как задремал. А очнулся он от того, что дверь машины распахнулась. Он поспешно взял в руки пистолет.

– Где же он? – произнес мужской голос.

– Будем ждать? – Женский голос.

– Еще чего! Поехали!

Внедорожник качнулся, принимая седоков.

– Иди ко мне! – сказал мужчина.

Чмок! Звук поцелуя.

– Я устала, – призналась женщина.

– Отоспишься, – посулил скорый отдых мужчина.

Зарокотал двигатель. Поехали. Но шумно в салоне автомобиля не было и до Корнышева долетали обрывки разговора.

Женщина:

– Ты домой?

Мужчина:

– Угу.

Женщина:

– Слушай, я съездила бы куда-нибудь. Пока тепло.

Мужчина:

– За город?

Женщина засмеялась:

– Хитрый какой! «За город!» За границу, Сереж! Мы же говорили с тобой. Помнишь?

– Не могу.

– А тогда мог?

– Я думал, что смогу. Но сейчас не получится. Не отпустят. У меня проблемы.

– На работе?

– Да.

– Большие проблемы?

– Очень.

– Это надолго?

– Не знаю. Боюсь, что да. Начальство рвет и мечет.

Потом была долгая пауза в разговоре. Ехали по улицам субботнего города и молчали. Остановились.

Женщина:

– На неделе позвонишь?

Мужчина:

– Обязательно!

Приехали. Сейчас женщина уйдет.

Мужчина:

– А за границу съездим. При первой же возможности. Ты куда хочешь?

– В Прагу, Сереж. Хотя бы на выходные.

– Хорошо! Можно и в Прагу.

Чмок! Поцеловались.

– Пока!

– Пока!

Женщина вышла из машины, захлопнула дверь, и почти сразу внедорожник тронулся с места.

Теперь действовать.

Корнышев бесшумно снял пистолет с предохранителя. Но покинуть свое убежище не успел. Потому что человек за рулем автомобиля уже набрал телефонный номер и сказал в трубку:

– Алло, Ань! Это Нырков. Как не дозвонилась? Это потому, наверное, что я уже из дома вышел. К тебе еду. Уже в пути. Минут через пятнадцать буду.

* * *

Пока Корнышев соображал, что ему предпринять, они проделали бóльшую часть пути. Было слышно, как Нырков повторно позвонил.

– Аня! Это снова я. Подъезжаю. Ты уже выходишь? Ну давай… Да, у подъезда…

Корнышев скрипнул зубами. Весь его план летел в тартарары. Сейчас внедорожник примет на борт еще одну пассию Ныркова. И куда они отправятся? На следующий спецобъект?

Машина остановилась. Нырков сказал через открытое окно:

– Доброе утро! Садись!

Хлопнула дверь. Женщина в салоне.

Чмок! Поцелуй.

Ну и кобель он, этот Нырков! У него конвейер работает без остановки. Пауза между двумя рандеву – меньше двух часов.

Женский голос:

– Вот здесь останови.

Нырков:

– Ага, вижу. Я сам схожу. Ты посиди здесь. Я даже кондиционер не буду выключать.

– Хорошо. Только вот сумка эта…

– Поставь пока в багажник. Дверь знаешь как открывать? За ручку тянешь…

– Да, знаю.

Корнышев схватился за пистолет. Кто же знал, что все так нелепо обернется! Теперь бы ноги унести. Тут ставка только на внезапность.

Шаги женщины. Святослав сгруппировался. Дверь багажника распахнулась. И он с пистолетом в руке выскочил из багажника.

Женщина в ужасе отпрянула. Корнышев сейчас действительно был страшен. Ныркова поблизости не видно. Теперь бежать! Святослав решительно шагнул вперед. И тут вдруг женщина, совершенно неожиданно для Корнышева, бросилась на него, вцепилась мертвой хваткой, буквально повисла на нем и истошно закричала:

– Коля! Коленька! Не надо!!! Не убивай его!!! Ты не так все понял!!! Это не то, что ты подумал!!!

Опешивший Корнышев безуспешно пытался стряхнуть с себя женщину. Но та вцепилась намертво. Прохожие на них оглядывались. А у Корнышева, как назло, в руке был пистолет.

– Коля! Не надо! Умоляю!!! Не убивай!!!

Корнышев рванулся. Прохожие испуганно отпрянули.

– Коленька! Я все объясню!!! Миленький! Не надо!!!

Женщина исступленно целовала Корнышева. Лицо ее было мокрое от слез.

– Маркин, родненький мой!!! Поверь мне!!! Сейчас ты все поймешь!!!

Маркин?! Корнышева будто током ударило. Он перестал сопротивляться. Женщина рыдала, уткнувшись в его грудь лицом. Корнышев метнул окрест обеспокоенным взглядом. Прохожие смотрели на происходящее со страхом. Оставаться здесь нельзя.

Корнышев распахнул дверь внедорожника, бесцеремонно затолкал женщину в салон. Обежал машину, чтобы сесть за руль. И вдруг увидел Ныркова. Тот только что вышел из цветочного киоска, и в руках у него был огромный букет. Похоже, что встретить здесь Корнышева Нырков совсем не ожидал. Оцепенел, превратился в статую. Эти мгновения все и решили. Святослав метнулся на водительское сиденье и рванул машину с места. В зеркало заднего вида он увидел, как бросился следом Нырков, но было уже поздно.

* * *

– Коленька! Мы же на кладбище ехали! Мы ехали к тебе! Сегодня ты умер! Ну в этот день! Ты помнишь?! Мы на твою могилку ехали!

Женщина тараторила без умолку, и со стороны казалось, что она окончательно сошла с ума.

Корнышев гнал машину по широкому проспекту, лихорадочно соображая, куда бы им лучше направиться, но безуспешно. Безумные речи женщины его отвлекали.

– Это же Нырков Сережа! Твой друг! Он цветы купил! Тебе на могилку!

Корнышева передернуло от этих слов.

– Пять лет, как ты умер! Такая дата! Я обязательно должна к тебе поехать!

Тут Корнышев увидел, как впереди ему наперерез бежит от своей будки инспектор с жезлом. Но до инспектора Святослав не доехал, крутанул руль вправо и свернул на узкую дорогу-дублер, по ней домчался до перекрестка, еще раз повернул направо и погнал машину, поглядывая в зеркало заднего вида.

– А я так испугалась, когда ты выскочил… Я же к тебе ехала! На кладбище. Мыслями уже там… А ты вдруг – здесь!

В зеркале Корнышев увидел милицейскую машину. Точнее, пока ее только угадал – по вспышкам проблесковых маячков. Он прибавил скорость. Вовремя. Потому что, проскакивая перекресток, обнаружил стремительно приближавшуюся слева еще одну машину с мигалками. Он ее опередил буквально на какие-то секунды. Миновал перекресток, а через пару мгновений и та машина пулей вылетела на проспект, заложила крутой вираж и устремилась следом.

– Коля! Я с тобой буду всегда! Ну как ты мог подумать! Да и люди скажут что? Ты умер, а я хвостом верчу!

Зазвонил мобильный телефон. Он висел на шнурке на шее женщины. Та встрепенулась, но Корнышев ее опередил. Резким движением взял телефон в руку, открыл его. Женщина не протестовала.

Впереди был очередной перекресток, и все машины там остановились, потому как – красный свет. Ведомый Корнышевым внедорожник летел в корму какому-то огромному грузовику. А сзади уже настигала машина с мигалками. Но останавливаться было никак нельзя. Между грузовиком и бордюром оставалась узкая щель. Будь Корнышев за рулем малютки-малолитражки, он бы протиснулся там без труда. А на внедорожнике – тут не поймешь. На сомнения времени не оставалось. Корнышев направил машину в спасительную щель, даже не сбрасывая скорость. Левое зеркало заднего вида, зацепившись за грузовик, с хрустом рассыпалось на осколки. Да и левый борт нырковской машины Корнышев, судя по всему, прилично отрихтовал. Но прорвался. А впереди, на перекрестке, два троллейбуса-мастодонта разъезжались. Один влево ехал, другой вправо, и надо же им было оказаться перед Корнышевым одновременно. Они были как крепостная стена. Как внезапно возникшая на пути гора. Корнышев увидел их с запозданием и инстинктивно ударил ногой по педали тормоза.

Они врезались бы в троллейбус и неминуемо погибли бы, потому что даже не были пристегнуты, если бы троллейбусы не разъехались прямо перед ними, будто створки раздвижных ворот. И в этот узкий и ежесекундно расширяющийся проем они и проскочили. Случившееся лишь на мгновение прервало поток женской речи. Женщина запнулась, проводила невнимательным взглядом уезжающий троллейбус, который только что едва их не убил, и продолжила свою мысль:

– Я не думала, что ты именно сегодня заявишься. Все-таки пять лет!

Похоже, она до сих пор не оправилась от потрясения, вызванного внезапным появлением Корнышева, и по этой причине не замечала того, что вокруг них творилось.

Зато Корнышев отдавал себе отчет в том, чем эти гонки могут закончиться. Их либо загонят в ловушку, либо они угодят в ДТП.

Их преследовали уже несколько машин. Корнышев предусмотрительно менял направление движения, проскакивал через дворы, выныривая из проездных арок там, где его никто не ждал, – и только это, возможно, пока и уберегало его от засад на пути, от поставленных поперек дороги грузовиков или автобусов, которые не объедешь, как ни пытайся.

В одном из дворов дворник-таджик толкал перед собой тележку и едва успел отшатнуться, когда внедорожник, ударив бампером в тележку, смел ее с пути, как прошлогоднюю траву.

Только тут спутница Корнышева заподозрила неладное. Пискнула испуганно:

– Ой, Коля!

И обеспокоенно завертела головой. За окном мелькали деревья и дома. В подобном ралли по городским улицам женщина, видимо, принимала участие впервые.

Тележка таджика оказалась всего лишь репетицией перед новым испытанием. Прорвавшись через дворы, внедорожник выкатился на площадку, заставленную коммерческими палатками. Здесь шла бойкая торговля. И проехать не было никакой возможности. Единственный проезд запружен людьми, и по нему, завывая сиреной, уже пробиралась навстречу Корнышеву милицейская машина.

Вот она, ловушка.

Святослав крутанул руль и направил машину на павильон, торгующий колбасами. Это был маленький остекленный автоприцеп, снятый с колес и водруженный на хлипкие даже на взгляд опоры. Корнышев видел, как женщина-продавец за стеклом витрины метнулась к выходу перепуганным зверьком, и едва она оказалась снаружи, внедорожник на большой скорости врезался в павильон, и тот разлетелся в щепки, осыпая окрестности нераспроданной колбасой.

– Коленька!!! – визжала корнышевская спутница. – Убьемся!!!

Они разметали еще какие-то коробки с яблоками и превратили в хлам парочку припаркованных скутеров, прежде чем снова вырвались на простор.

Фора по времени оказалась непродолжительной. Уже через пару минут их настигла погоня. Три милицейские машины пытались их обойти, взять внедорожник в клещи. Корнышев маневрировал, распугивая преследователей резкими бросками вправо-влево.

Женщина вертела головой, теперь уже ясно осознавая, что происходит нечто необыкновенное.

– Коля! Я и не думала, что ты так умеешь! Где ты такому научился? У нас же не было машины никогда!

Корнышеву некогда было ей ответить. Он уходил от погони. А женщина ему мешала – отвлекала от дороги, теребила за рукав…

– Коля! Коленька! Ты почему молчишь все время? Ты обиделся? Ты мне не веришь? Коля! Не молчи!

И когда Корнышев понял, что это просто так не прекратится, что еще чуть-чуть, и они слетят с дороги и убьются, он бросил быстрый взгляд на женщину и спросил:

– Коля – это кто?

Женщина впервые услышала его голос. Ведь до сих пор он не проронил ни слова. И этот голос был ей незнаком. Она как-то сразу сопоставила голос… И повадки ее спутника, уже какое-то время казавшиеся ей не свойственные ему… И вопрос этот странный… И шрамы на лице… И она испугалась сделанного ею открытия так же сильно, как это случилось с ней совсем недавно, когда Корнышев, как черт из табакерки, выскочил ей навстречу из багажника с оружием в руке.

– Вы не Коля?! – ужаснулась она. – Вы кто такой?! Где Коля?! Что вы с ним сделали?!

* * *

По проспекту. Потом через дворы. На соседнюю улицу. По этой улице нельзя, тут его быстро вычислят. Поэтому снова во дворы. Субботний день. Дворы забиты легковушками – никто не уехал на работу. Тяжело продираться. А Корнышев еще успевал и женщину увещевать.

– Меня бояться не надо. Я вам не враг. Плохого не сделаю. Вот эти опасны. Которые гонятся за нами.

Женщина вертела головой, оглядывалась. Видела в заднем окне тревожные сполохи мигалок.

– Церемониться не будут, – раскрывал ей глаза Корнышев. – Гоняются за мной уже который день. А вы случайно рядом со мной оказались. Теперь вам некуда деваться, только убегать. Или вместе спасемся… Или нет…

– За что они вас так?

– Как?

– Гоняют, как зайца.

– Лицом не вышел, – засмеялся Корнышев. – Будь у меня физиономия другая – жил бы, и в ус не дул. Вы мне скажите: Коля – он кто вам? Муж?

– Да.

– Фамилия его – Маркин?

– Да.

– Он в ФСБ служил?

– Да. И почему – «служил»? Он и сейчас…

– И что – лицо у него такое, как у меня?

Женщина ответила не сразу. Затруднительно ей было объяснить.

– Вот такое, как у вас, – сказала она. – Один в один. Но это уже потом. А сначала – совсем другое.

– Ему операцию делали? – осенило Корнышева.

– Да.

– Для чего?

– Ну надо так. По службе.

Сейчас она неуверенно отвечала. Ее в подробности не посвящали.

– Но муж с вами это обсуждал? Что-то говорил? Все-таки лицо поменять – не шутка.

– Конечно, переживал. Да и вы, наверное, тоже? Да?

Она приняла Корнышева за еще одного двойника. Мужу ее слепили новое лицо, ну и этому вот бедолаге тоже – за компанию.

Корнышев ее вопрос пропустил мимо ушей.

Они как раз выезжали из двора, а навстречу – крохотный автомобильчик, управляемой девушкой. Девушка вцепилась мертвой хваткой в руль и смотрела сквозь лобовое стекло испуганным взглядом. Недавно, видно, начала водить машину. А тут ей предстояла парковка в переполненном автомобилями дворе. Она ужаснулась загодя. И в таком полуобморочном состоянии двигалась навстречу Корнышеву. Корнышев попятился, галантно уступая ей дорогу. Пропустил даму, только после этого нажал на педаль газа. Он видел, как автомобильчик с девушкой неуверенно пробирается между двумя рядами припаркованных машин, а навстречу выскочила было машина с мигалками, да и встала как вкопанная. Невозможно было проехать. Разгоряченный погоней инспектор вякнул для острастки «крякалкой» пару раз, да еще в микрофон прокричал что-то пугающе-повелительное, эти звуки усилились в квадратном колодце двора, обрушились громом на несчастную владелицу новенькой малолитражки, девушка окончательно впала в ступор, забыла про руль и педали, и под истошный вой клаксона въехала в радиатор машины инспектора.

– А вы-то не против были? – продолжал разговор Корнышев.

– Против чего? – невнимательно уточнила его собеседница, не без сожаления отрываясь от лицезрения случившейся аварии.

– Не против того, чтобы ваш муж стал жить с другим лицом?

– Это же служба. Работа у него такая, – ответила женщина, и в ее голосе угадывалась гордость. – А вы тоже из ФСБ?

– Да, – легко признался Корнышев.

– Ну, тогда вам все понятно. Я же знала, за кого шла замуж. Что всякое может быть. Хотя такого я, конечно, не ожидала.

Поджала губы, распереживавшись.

– Так он, получается, не погиб? – нащупывал дорожку к истине Корнышев. – Коля жив?

Женщина молча кивнула.

– А как же его убийство? Вы, значит, были в курсе?

– А как же! Коля меня предупредил. Иначе я бы сошла с ума. Он ведь мне сначала ничего не говорил про лицо. Про то, что операция будет. Сказал, что у него новое задание. Он уехать должен. Но не просто уехать, а исчезнуть. Будто его теперь и нет… Ой!!!

Они едва увернулись от встречной машины.

– Как вы водите! А я сразу сильно удивилась. Коля не умеет так. Права у него есть, а машины нет. А вы как гонщик прямо.

– И он вам сказал, что его убьют, но только не по-настоящему? – гнул свое Корнышев.

– Да. Только это большой секрет. Коля меня предупредил. Сказал, что никому рассказывать нельзя.

– А мне почему рассказываете? – засмеялся Корнышев.

– Вы для меня – это он, – ответила женщина. – Лицо то же самое.

И тоже засмеялась. Но смех ее был рефлекторным. Эхо корнышевского смеха. Она переживала, вспоминая ту давнюю историю.

– Он мне потому рассказывал, что я становилась вроде как вдовой. Вы представляете?! У меня даже сейчас мурашки по коже. Вот, посмотрите…

Корнышев посмотрел. Точно, мурашки. За ту секунду, на которую он отвлекся, их внедорожник успел снести зеркало какого-то «жигуленка».

– Ой!!! – испугалась женщина. – Вы осторожнее, пожалуйста! Так вот, про Колю. Я не соглашалась. С такими вещами не шутят. Страшно все-таки. Беду накликать можно. Коля меня уговаривал. Долго это продолжалось.

– А ему-то что за интерес? Он прямо рвался, что ли?

– Ну, начальство, видно, напирало. Я не думаю, что он сильно так хотел. Ему деваться было некуда. Начальство распорядилось. Так надо, мол. Считайте, что приказ. А тут я уперлась. Встала на пути. Коля злился.

Их все-таки снова настигли. Сначала Корнышев услышал завывание сирен, потом увидел и самих преследователей. На прямых участках городских улиц Святослав был слишком уязвим. Кольцо вот-вот замкнется.

Он рыскнул взглядом по сторонам. Деревья и кустарники тянулись за окном, сливаясь в одну сплошную стену. Кажется, это парк. Корнышев сбросил скорость и свернул на парковую аллею; промчался по ней, распугивая пенсионеров и мамаш с колясками. А дальше аллея стала бесконечно ветвиться. Раз свернул в боковую аллею, а метров через триста аллея вновь раздвоилась, и потом через каждые несколько сотен метров – еще и еще. Дорожки уводили их все дальше в глубь парка, и в этом лабиринте преследователи на время потеряли беглецов.

– Потом Коля меня убедил, – продолжала женщина. – Ну, свыклась я с этой мыслью, в общем. Он мне сказал: с тебя взятки гладки, мол. Тебе объявят, что погиб. Поплачешь, как полагается. Я еще подумала: ну как я смогу плакать? Я же буду знать, что он живой. Как слезы эти выдавить? А как труп мне показали…. На опознании… Страшный такой, черный…

Ее передернуло даже.

– Я сильно испугалась! И ревела так, что меня еле успокоили!

– Вы сказали, что про операцию он вам ничего не говорил.

– Да.

– То есть про свое новое лицо – ни слова.

– Точно.

– А когда же вы узнали про то, что он внешность поменял?

– Уже позже. Колю вроде как похоронили. Его товарищи пришли на кладбище. Много говорили хороших слов. И все очень искренне. Некоторые прямо плакали. Сережа Нырков хорошо сказал. Пообещал убийцам отомстить. И все поклялись тоже. Я так поняла, что никто из них не в курсе был того, что Коля на самом деле жив. Ну и я помалкивала, как было велено. Потом мне пенсию за Колю дали. Как вдове сотрудника. Так и жила. А потом вдруг Коля объявился.

– Уже с новым лицом?

– С новым, да. Причем так неожиданно! Я зашла в магазин. После работы. Стою у витрины, выбираю сыр. Вдруг сзади голос. Тихо-тихо. «Аня! Не оглядывайся! Это я!» Колин голос! Он меня подкараулил. Я прямо обмерла. Стою дура дурой. А он мне снова сзади: «Домой не иди! Иди в сквер, где кафе». А у нас там сквер такой… со скамеечками… Да, а тут витрина. Где сыр. Я же вроде выбираю. И меня уже толкают. Женщина, как помнится. Вроде я ей мешаю. Я посторонилась. Не выдержала, оглянулась. Думала, увижу Колю. А его-то и нет! Мужик стоит какой-то. Другой еще неподалеку. И оба незнакомые. А это он и был, который рядом. А лицо другое. Я и не узнала. Вот и пойми: то ли был Коля да ушел, то ли мне померещилось, что голос был. Решила, что все-таки пойду. В сквер этот. Иду, а меня трясет. Оглядываюсь. Нет никого сзади. Пришла. Вперед-назад. Нет Коли. Ну, думаю, еще разок пройдусь. И домой. А тут мужик какой-то на скамейке. Я еще подумала, что лицо знакомое. Что я его видела в магазине. И вдруг он Колиным голосом мне говорит: «Не пугайся, Аня, это я!» Ну, тут я, конечно, едва не спятила. Вот так мы и встретились.

– То есть тайная встреча была?

– Да.

– И он домой даже не зашел?

– Нет, что вы!

– А чего же он пришел? Ведь риск!

– Соскучился! А как же!

– Что-нибудь рассказывал?

– Про себя?

– Ну да! Где живет, чем занимается.

– Сказал, что нормально все. Да и потом он тоже мало что рассказывал.

– Вы с ним еще встречались?

– Да, он стал приезжать. Редко. Раз в два месяца. А то и в три.

– Далеко ему, видно, было добираться, – предположил Корнышев.

– Далеко, – подтвердила женщина. – Он как-то сказал, что в такой глуши живет, что хоть волком вой. И раз от разу все мрачнее был.

– Почему?

– Это только мои предположения. Ему работа новая не нравилась. Он, наверное, какие-то планы строил. Думал, что это его карьеру двинет. Ну, новую работу ему предложили, и как-то к лучшему все повернется. А потом пришло разочарование. Никакой карьеры. Тупик. Будто обманули его. Он рассчитывал на что-то, а получился пшик. Я почувствовала, что неладное с ним происходит. Сказала ему недавно: «Может, тебе уйти в отставку?» А он грустно так ответил: «С этой работы в отставку не уходят. Только вперед ногами если». Тяжело ему там, видно. Как он говорит: «Настоящее болото. Два барака, да тридцать уродов».

А ведь он уже в отставке, этот ее Коля. Потому что вынесли его вперед ногами. А эта женщина – теперь настоящая вдова. Без притворства. Только она еще этого не знает.

* * *

Корнышев жалел женщину и не желал ей зла. Поэтому он решил, что ее надо отпустить. И как можно скорее.

– Нам надо расстаться, – сказал он. – Вы можете вернуться домой.

Но она расставаться не хотела. Потому что этот мужчина был как ее Коля, каким она его знала все последние месяцы. А вокруг – незнакомая местность, похожая на лес.

– Может, вы меня домой отвезете? – несмело предложила женщина.

Корнышев покачал головой.

– Нельзя! – сказал он. – Нас обложили со всех сторон. Далеко уехать не дадут. Машина у нас приметная. А вы сейчас из машины выйдете и идите себе спокойно по любой тропинке. Вроде как прогуливаетесь здесь. Людей вон сколько. На вас и внимания не обратят.

Погоня была за машиной. А в лицо эту женщину не знает ни один инспектор. Потому что не видел ее ни разу в жизни. Так что женщина спокойно уйдет.

– Вы представляете, где мы сейчас находимся? – спросил Корнышев.

– Нет.

– Это Тропаревский парк.

– Ого! – округлились глаза у женщины. – Где мы оказались!

Они так метались по городу, что она совершенно запуталась.

– Ближайшая станция метро здесь – «Юго-Западная», – сказал Корнышев.

Он все здесь помнил. Он ориентировался в этом городе, хотя отсутствовал здесь много лет. Если бы не эта его память, он бы не смог уйти сегодня от погони, не был бы способен прокладывать маршрут так, чтобы перехитрить своих опытных преследователей. Он – Корнышев. Уверенность возвращалась к нему.

– Ну, я пойду, – сказала женщина.

– Да. До свидания.

Она вышла из машины, хлопнула дверцей, пошла прочь, не оглядываясь. Святослав дождался, когда она скроется за деревьями, и тоже вышел из машины. Он направился в другую сторону, не туда, куда ушла женщина, и уже через минуту оказался на широкой аллее. Здесь были люди. Никто никуда не спешил. И Корнышев тоже сбавил ход, в одно мгновение превратившись в москвича на утренней прогулке.

Аллея выводила к круглой площадке, от которой лучами во все стороны разбегались дорожки. И на той площадке стояла машина в милицейской раскраске. Два инспектора прохаживались рядом. Они перекрывают все узловые точки в парке и все выходы из него, догадался Корнышев. Чтобы не дать уйти исчезнувшему в лабиринте аллей внедорожнику. Сил у них пока недостаточно, и это единственное, что они сейчас могут сделать. Но скоро подтянется подмога, экипажи патрульные примчатся, милиции тут станет, как деревьев в парке, – и вот тогда они всю территорию проутюжат. Документы проверят здесь у всех. А у Корнышева нет никаких документов. Зато есть пистолет.

Надо уходить отсюда. И как можно скорее.

Впереди шла женщина с коляской. В коляске спал малыш. Корнышев нагнал женщину и теперь шел за ней, как привязанный. Метрах в пяти позади. При взгляде со стороны Корнышева и эту женщину можно было принять за супругов. То ли поссорились, то ли муж отстал немного, чтобы не было соблазна с женой поговорить, а то ведь так можно и ребенка разбудить.

Так они и прошли мимо милицейской машины. Ни один из инспекторов в их сторону даже головы не повернул.

Женщина с коляской шла по аллее, прямой, как стрела. Эту аллею Корнышев узнавал. По ней они с женой Коли Маркова въехали в парк на внедорожнике. Там, в конце аллеи – выход из парка. И там дежурит еще один милицейский экипаж. Корнышев его пока не видел, но готов был голову дать на отсечение, что так оно и есть. Он не хотел рисковать. Отстал от женщины с коляской и свернул под деревья, намереваясь выйти из парка по одной из многочисленных тропинок. Чутье его не подвело: через пять минут парк закончился. Тут была городская улица.

Проехали две милицейские машины. Похоже, что они очень спешили. Корнышев проводил их взглядом и пошел в противоположную сторону. У него не было четкого плана действий. Он хотел покинуть этот опасный район. Спешил оказаться где-нибудь подальше, снова затеряться в огромном городе.

Корнышев шел по улице, бросая по сторонам настороженные взгляды. Обычная городская жизнь вокруг. Пешеходы. Ничего подозрительного.

Так он неспешным шагом, не привлекая ничьего внимания, дошел до автобусной остановки. Здесь был только один старичок. Корнышев поинтересовался у него, каким автобусом можно доехать до метро. Старичок ответил ему обстоятельно и неспешно. Женщина пожилая подошла. Никакой угрозы. Корнышев понял, что перехитрил погоню, смог уйти.

К остановке подъехал автобус. Открылись двери. И из всех трех дверей одновременно на Корнышева бросились крепкие решительные парни. Буквально обрушились на него с высоты ступеней, смяли, опрокинули, впечатали в асфальт. Он даже понять еще ничего не успел, а на его запястьях уже защелкнули наручники.

* * *

Корнышев ушел бы, если бы не Нырков, который участвовал в погоне буквально с первых минут. Когда Святослав угнал его машину, Нырков немедленно поднял тревогу. Привлекли и милицию, и ФСБ. Уже через несколько минут Ныркова подобрала оперативная машина. Снова обретя мобильность, он возглавил операцию по поимке беглеца. Вскоре машину с Корнышевым засекли по приметам на одном из проспектов. Машины ДПС сели беглецу на хвост. Нырков, поддерживая с ними связь, подтягивал к месту событий оперативные машины ФСБ. Поэтому к тому моменту, когда Корнышев оказался в Тропаревском парке, он уже был плотно обложен со всех сторон, хотя об истинных масштабах развернувшийся операции и не догадывался. Силы были собраны большие.

Нырков увидел Корнышева из окна машины. Они как раз направлялись к парку, а Святослав шел по тротуару им навстречу. Оперативная машина была самой обычной на вид, без специальной раскраски, ничем не выделялась в потоке, и Корнышев даже не обратил на нее внимания. Нырков дал возможность водителю проехать мимо Корнышева, а потом сразу же вызвал подмогу. Корнышев вышел к автобусной остановке и там остался, чтобы ждать автобуса. Все остальное уже было делом техники.

Обезоруженного и скованного наручниками, Корнышева затолкали в подъехавший микроавтобус с затемненными стеклами, туда же сел Нырков. Кто-то еще сунулся было в салон, но Нырков его остановил: «Сам справлюсь!», после чего скомандовал водителю:

– Поехали!

И назвал адрес. На той улице был объект «Белуга». С чего начиналось, к тому и возвращаются. Корнышев смог оценить злую шутку судьбы.

– Где Аня? – спросил Нырков. – Где та женщина, которую ты увез с собой?

– Отпустил.

– Где отпустил?

– Здесь, в парке.

– Если хотя бы волос с ее головы упал… Если ты хотя бы что-то ей плохое сделал…

– Мы просто с ней поговорили, – пожал плечами Корнышев.

– О чем?

Нырков будто не поверил собеседнику. Ну какие у него могли быть разговоры с Аней? Что за общие темы нашлись? Издевается Корнышев, не иначе.

– У нее потом спроси, – посоветовал Корнышев. – Сама тебе расскажет. Если захочет.

Точно, издевается.

Нырков сдержался. Промолчал. Ехал, бросая на Корнышева хмурые взгляды. Вроде бы хотел продолжить разговор, но не знал, как подступиться. А Святослав смотрел в окно. Он уже обнаружил две машины сопровождения и понимал, что просто так ему от такого конвоя не уйти.

– Где был все это время? – спросил Нырков. – Что делал?

– По Москве гулял. Соскучился по городу.

– Ну-ну, – отозвался беззлобно Нырков. – Ну и как? Нахлынули воспоминания? Вспомнилось былое? Может, и имя настоящее свое вспомнил?

– Я – Корнышев Святослав Геннадьевич!

– А вот Захаров не согласен, – напомнил Нырков. – Он говорит, что ты – не Корнышев.

– Захаров – зверь опасный, – оценил Корнышев. – Себе на уме такой. Так охмурит, что перестаешь самому себе верить. Я даже засомневался одно время, было дело.

– В чем засомневался? В том, что ты – Корнышев?

– Да.

– А теперь уверенность вернулась?

– Вернулась.

– Думаешь, Захаров тебе врал?

– Точно!

– Зачем?

– Подробностей не знаю. Но в целом все понятно. Ему было нужно, чтобы я дрогнул и был зависим от него. Чтобы я без Захарова – ни шагу. Зачем-то я ему нужен. Какая-то есть цель. Скорее всего речь о неких больших деньгах. Захаров хочет до них дотянуться с моей помощью. И то, как он темнит, какие методы использует, подсказывает мне, что дело тут нечисто. Кажется, генерал не для государства старается. Для себя. А вас он просто использует. Вот как тебя, к примеру.

Корнышев внимательно посмотрел на собеседника. Лицо Ныркова было непроницаемо. Никак не признак силы. Скорее, признак неуверенности. Надо продолжать. Другой возможности, может быть, и не представится. Если Корнышев сумеет сильно удивить Ныркова, тот – чем черт не шутит! – дрогнет.

– Я с тобой почему говорю так откровенно, – произнес Корнышев доверительным тоном. – Мне кажется, что ты рядом с Захаровым оказался по ошибке. Сам не понял, куда попал. Я тебя сразу срисовал, как только мы стали общаться. Распознал, с кем имею дело. У каждого в жизни своя роль. Эти роли распределены и даже названия имеют. Вот, смотри. Мы говорим: «Мужик, трудяга». Или – «Блондинка в розовой кофточке». Только произнес, и сразу тип угадывается. А вот есть, например, такой тип: «Честный дурак». Это я про тебя. Только ты не обижайся. Ладно?

Лицо Ныркова стало еще непроницаемее. Зацепило его.

– Тебя используют, даже не объясняя, что к чему, – продолжил Корнышев. – Ты усердно тянешь лямку, не понимая, что вокруг творится. Ты льешь слезы на похоронах друга, клянешься отомстить – и никто тебе даже не объясняет, что Коля Маркин на самом дел жив.

Нырков вскинул голову и посмотрел с прищуром.

– Жив! – повторил Корнышев. – Ты хоть знаешь, что двойников на самом деле было двое? Как минимум. И один из них – это Коля Маркин. Он ростом и комплекцией, судя по всему, был на меня похож. Ну, только чуть повыше. Ты нас обоих видел. И меня, и Колю. Можешь сопоставить. Вот Коля и сгодился. Ему прилепили мое лицо. У кого хочешь можешь спросить. Хоть даже у доктора. Это тот хирург, который меня уродовал.

Нырков удивленно приподнял бровь.

– Я с ним разговаривал, – сообщил Корнышев. – Так что сведения точные. Можешь доктору фото своего друга показать. Наверняка он подтвердит. Он вот в курсе. А ты – нет.

Нырков, который руки скрестил на груди, пальцами правой руки выбивал нервную дробь.

– Или с женой Маркина поговори по душам.

Пальцы Ныркова перестали выбивать дробь.

– Она все эти годы знала, что Коля жив.

Нырков воззрился недоверчиво.

– Маркину сделали пластическую операцию, – невозмутимо доложил Корнышев. – А вместо Маркина его коллегам предъявили труп. Кто этот бедолага – я не знаю, – признался Корнышев. – Возможно, взяли из невостребованных. Такие в морге всегда отыщутся. И этот обгоревший труп охотно показывали всем: тебе, твоим коллегам и даже сторожу с объекта «Белуга»…

– Откуда знаешь? – хмуро осведомился Нырков.

– Я с ним разговаривал.

– Со сторожем? – не поверил Нырков.

– Да.

– Когда?!

– Сегодня ночью, – ответил Корнышев.

Нырков заметно растерялся, это было видно. Он не мог поверить Корнышеву. А с другой стороны, вот сейчас они приедут на объект «Белуга» – тут осталось ехать всего ничего, – и Нырков у сторожа сможет сам спросить. Так какой же резон Корнышеву врать?

– Я сначала сильно удивился, когда подробности узнал, – сказал Святослав. – Якобы погиб офицер ФСБ… капитан Маркин… На секретном объекте… В таких случаях расследование всегда по-тихому проводят. Узким составом. Своими, считай, силами. А тут нагнали милицейских оперов, шум, пыль… Потом я понял: это чтобы все, включая и бабушек на скамейках, знали, что Коли Маркина больше нет. Заметали следы. Чтобы никто капитана Маркина не связывал с двойником. Двойнику делали чистую биографию…

Его слова опутывали Ныркова, как паутина. Тот, осознав, наконец, что постепенно сходит с ума, замотал головой, избавляясь от наваждения, и вытянул из кармана мобильный телефон.

– Так ты говоришь – Маркин жив? – спросил задумчиво.

Будет звонить Ане Маркиной, понял Корнышев. На всякий случай он неопределенно пожал плечами. Нырков набрал телефонный номер. Лишь бы Аня уже включила свой мобильник.

Но Нырков неожиданно сбросил вызов.

– Ты все-таки скажи: ты с нею разговаривал? – спросил он, испытующе глядя на Корнышева.

– С Аней?

Нырков кивнул, не спуская взгляда с собеседника.

– Да, – подтвердил Корнышев.

– Это она тебе сказала о том, что Коля жив? Ты такими вещами не шути! – посоветовал Нырков.

Он отчаянно трусил. Просто не знал, как ему задать Ане вопрос про ее то ли мертвого, то ли живого мужа.

– Ты на нее зла не держи, – посоветовал Корнышев. – Она – настоящая жена сотрудника. Ей велено было молчать – она молчала.

Телефон Ныркова затрезвонил. Нырков едва увидел номер звонящего – поменялся в лице. Корнышев догадался, что это Аня.

– Ответь ей, – подсказал Корнышев с той ласковостью в голосе, которая свойственна людям в ситуациях, когда они заранее знают, что сейчас произойдет.

Нырков поднес трубку к уху с таким обреченным видом, будто это был ствол пистолета.

Было слышно, как женщина что-то затараторила. Но Нырков ее речь прервал.

– Аня! Ты мне ответь вот на какой вопрос, – сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Корнышевым. – Твой Коля… Он – живой?

Замешательство женщины. Долгая пауза. Потом Аня что-то испуганно произнесла в ответ.

– Да какая разница, от кого узнал! – сказал Нырков, темнея лицом.

На него сейчас невозможно было смотреть без сострадания.

Женщина еще что-то ему говорила – был слышен ее голос в трубке – а он на ее слова уже не реагировал. Сидел с отрешенным видом, смотрел рассеянным взором и вряд ли что-то сейчас видел.

Он сегодня собирался посетить могилу своего героического друга. Вместе с его безутешной вдовой. Пять лет памяти и скорби. Цветы купил, большой букет. Никаких денег не жалко. Это же для друга. Пять лет ходил на кладбище, пил там водку, поминая Маркина. Вглядывался в фотографию друга на памятнике. И все время будто чувствовал за собой какую-то вину. Это вечная вина живых перед умершими. Пять лет Нырков страдал. И все эти пять лет Коля Маркин ходил по земле. Солнце это видел. Водку пил порой. С женою связь поддерживал. Аня тоже была в курсе, оказывается. И все ее слезы на кладбище, когда Нырков ее туда привозил – это было сплошное притворство. Такая актерская игра. Какой же он идиот!

– А много ты узнал за эти дни, – оценил Нырков.

Хотел при этом улыбнуться, но улыбка получилась как оскал. Страдал, бедняга. Больше всего в жизни мужчины боятся попасть впросак, выглядеть смешными. С ним надо сейчас разговаривать на равных. Не добивать его.

– Мне деваться некуда, – сказал Корнышев. – Мне надо как можно быстрее понять, почему в меня так вцепились. В чем причина. Иначе, чувствую, я не жилец.

– Почему бы тебе просто не исчезнуть?

– Не дадут! – убежденно произнес Корнышев. – Похоже, что не спрячешься. Я сам был очень далеко, аж в Африке, а мой двойник – в такой лесной глуши, где ни людей нормальных нет, ни самой жизни, если разобраться. А все равно нашли. И меня, и его.

В эти минуты Нырков слабо соображал. Очень уж был расстроен. Но последние слова Корнышева натолкнули его на очевидную мысль.

– Послушай-ка! – сказал он неуверенно. – А этот, которого убили… Твой двойник… Он – кто?

И смотрел на собеседника круглыми глазами, уже зная ответ, но не решаясь поверить в очевидное.

– По всему получается, что Маркин, – подтвердил его догадку Корнышев.

Надо быть с ним на равных. Нельзя сфальшивить.

– Мне Аня говорила, что муж ее однажды обмолвился: живу, мол, в такой глухомани, там два барака и тридцать уродов. Ведь похоже?

– Похоже, – эхом отозвался Нырков.

Прямо про поселок Красный. Стопроцентно верная характеристика.

– Но он, получается, задание выполнял, – сказал Сергей. – И погиб при исполнении.

Все-таки он был великодушным человеком, этот Нырков. Он в одну секунду все простил Маркину. Ведь друг его действительно погиб. Пусть и не сразу, не тогда, когда объявили, а позже.

– А кто же его все-таки убил? – спросил Нырков.

– Тот, кто охотится за мной.

– Но это же не Захаров? – вопросительно посмотрел Сергей.

– Вряд ли это он. Я был у него в руках, но он не сделал попытки меня убить.

– Ты про Потапова говорил, – вспомнил Нырков.

– Этот – мог.

– Тебе бы не бегать от Захарова, – посоветовал Сергей.

Корнышев в ответ нервно дернул плечом.

– Один пропадешь, – сказал Нырков. – Без хорошего прикрытия ты не жилец.

– Колю Маркина Захаров прикрывал, – напомнил Корнышев. – И где теперь Коля?

Ныркову нечего было возразить на это. Но он попытался предложить еще один вариант.

– Может, тебе самому прикинуться двойником? – сказал он. – Не Корнышев ты. С тебя и взятки гладки. Глядишь, отстанут.

И снова Корнышев напомнил:

– Коля Маркин был двойником. И где он теперь?

– Но ты точно Корнышев? – спросил Нырков.

– Я чувствую, что да. Я просто верю в это. Но тут такая штука: я иногда начинаю сомневаться, – признался Корнышев.

– Это из-за Захарова?

– Тут другое. Захаров наверняка врет. Я ему не верю. Но есть такие вещи, которые происходят помимо генерала, а я никакого объяснения найти не могу. Вот я знаю, что я – Корнышев. Служил в ФСБ, жил в Свиблово, мои родители жили со мной, потом они умерли, я их похоронил, и могилы на кладбище раньше регулярно посещал. Теперь я приезжаю туда, на кладбище – а тех могил нет!

– Как такое может быть?

– Хороший вопрос! – оценил Корнышев. – Сам хотел бы знать ответ.

Он видел, что сумел удивить собеседника. Тут такая головоломка, что сам черт ногу сломит. Корнышев не пытался делать вид, будто он знает ответ. Наоборот, озвучил собственные сомнения. Поэтому Нырков ни на секунду не усомнился в его искренности.

– Дом какой? – спросил шофер. Они уже доехали до улицы, на которой располагался объект «Белуга».

– Погоди! – отмахнулся Нырков.

И снова повернулся к Корнышеву.

– Вот ты пришел на кладбище. Ты его хоть узнал, это кладбище?

– Да.

– Идешь по аллее. Аллея – та самая? По которой ты всегда ходил?

– Вроде, да.

– Приходишь, а могил нет?

– Могил нет.

– Так, – сказал Нырков.

Посмотрел задумчиво за окно. Они как раз проезжали мимо ворот объекта «Белуга». Но Сергей на это никак не отреагировал.

– Едем на кладбище! – сказал он решительно.

* * *

Возможно, Нырков решил отличиться. Раскопать важную информацию по горячим следам и предъявить начальству. Или даже это свое начальство подловить на лжи, вывести на чистую воду. Захаров говорил, что Корнышев – на самом деле никакой не Корнышев. А тут – могилы, и если этот парень точно на них выведет, тогда к словам Захарова доверия уже нет. А если, наоборот, могилы не отыщутся – тогда Захаров, может быть, и прав…

Мысли хаотично сплетались в голове у Корнышева, когда он пытался расшифровать ход рассуждений другого человека. По лицу Ныркова ничего нельзя было угадать. Сфинкс. Ехали молча. Когда у Ныркова затрезвонил мобильный телефон, он его просто отключил, даже не пожелав узнать, кто ему звонит. И шоферу скомандовал:

– Связь отключи!

Шофер беспрекословно подчинился. Теперь они были вроде как в автономном плавании.

У ворот кладбища водитель остановил машину. Дальше – только пешком. Корнышев выразительно посмотрел на Ныркова. Мол, я так и пойду в наручниках? Против его ожиданий, Нырков тут же его от наручников освободил, первым вышел из машины, дверь оставил широко распахнутой, тем самым приглашая Корнышева следовать за собой.

Корнышев ступил на раскаленный асфальт и даже зажмурился на мгновение. Солнце уже поднялось высоко и слепило глаза, отвыкшие от яркого света в затемненном салоне микроавтобуса.

Шофер тоже вышел – и встал за спиной у Корнышева. Подстраховывал. Никакой он не шофер, конечно. По стрельбе у него наверняка «отлично». Ну и приемы рукопашного боя, само собой.

Едва Корнышев об этом подумал, Нырков сказал «шоферу»:

– Оставайся в машине. Мы сами.

И пошел вперед. Озадаченному Корнышеву ничего другого не оставалось, как поспешить следом за ним. Он поравнялся с Нырковым уже на территории кладбища. Поинтересовался:

– Ты не боишься, что я сбегу?

– Мне кажется, тебе сейчас не до побега. Больше всего тебе хочется дойти до тех могил и убедиться в том, что они есть.

– Это так! – пробормотал Корнышев.

Прежде он не угадывал в простоватом Ныркове подобной проницательности. Возможно, недооценивал его.

Корнышев вел Ныркова за собой. Сначала прямо, потом направо. Вроде бы все, как всегда. Нырков отметил про себя, что тот идет уверенно.

Теперь по узкой тропке между могил. Здесь еще одна аллея. По ней? Или по следующей? Корнышев замешкался.

– Что? – спросил Нырков. Запутался, мол, брат?

– Кажется, еще вперед надо пройти, – неуверенно сказал Корнышев.

Он вдруг осознал, что и сегодня может не найти могил. Их просто нет. Ему пригрезилось. От одной мысли об этом становилось плохо.

Нырков угадал его состояние.

– Слава! – Он вдруг назвал Корнышева по имени. – Ты знаешь байку про сороконожку? У нее однажды спросили, как это она передвигает свои сорок ног и никогда не сбивается. Она задумалась – и больше не смогла сделать ни шага. Ты не задумывайся, Слава! Ты просто позволь своим ногам идти. Они сами выведут. Сами вспомнят. Если ты здесь бывал неоднократно.

По этой аллее или все-таки по следующей?

– Мы можем вперед пройти, потом назад вернуться, – сказал Нырков. – Можем поискать. Время есть.

«Если ты здесь бывал неоднократно». Так он сказал. В этом-то все и дело.

– Пошли! – решительно шагнул Корнышев.

Они прошли мимо кладбищенских рабочих, которые торопливо рыли для кого-то могилу.

– Может, у них спросить? – предложил Нырков.

– Пошли-пошли! – торопил его Корнышев.

Он озирался вокруг, взглядом выхватывая ориентиры, и был похож на растерянного туриста, потерявшегося в чужом огромном городе. Вроде бы пейзаж знакомый, а где этот отель – не поймешь. Корнышев ускорил шаг. Это очень было похоже на панику. Нырков хотел предложить вернуться и поискать на другой аллее, но Корнышев вдруг остановился. Нырков приблизился.

Корнышев Геннадий Степанович.

Корнышева Анна Гавриловна.

Две могилы рядом.

У Ныркова сделалось такое лицо, будто только что ему был продемонстрирован какой-то совсем невообразимый фокус.

– Понимаешь, темно тогда было, – с видимым облегчением произнес Корнышев. – Считай, что ночь. Вот я в темноте, видно, аллеи и перепутал.

* * *

С Нырковым будто что-то сделалось. Будто он на что-то решился.

– Пойдем-ка! – поманил он за собой Корнышева.

И направился не туда, где были ворота кладбища и где оставался микроавтобус, а в противоположную сторону.

Здесь уже были совсем глухие места. Кладбищенские задворки. Людей нет. Только обветшавшие памятники, да покосившиеся кресты на давно позабытых могилах. Корнышев видел, как Нырков привычно и деловито извлек из своего мобильного телефона аккумуляторную батарею. Корнышев и сам так делал, когда хотел, чтобы его местоположение было невозможно вычислить. Любой сотрудник знает, что местонахождение мобильного телефона, даже выключенного, можно запеленговать, если в нем есть работоспособная аккумуляторная батарея. Нырков явно хотел потеряться.

– Один ты пропадешь, – сказал Нырков. – Долго не побегаешь. Ну, ты видел, как тебя сегодня приняли. И пикнуть не успел.

Это было правдой. Человек – один, без защиты, против огромного механизма – ничто.

– Я тебя сейчас отвезу… Ну, ты увидишь… Надежное место… там тебе помогут.

Нырков окинул собеседника оценивающим взглядом. И понял, что без пояснений тут не обойтись.

– Пока ни о чем не спрашивай, – попросил он. – Все расскажу, когда доберемся до места. А если нас по дороге перехватят – ты не в курсе. Так будет лучше для нас обоих.

Он ожидал погони. Он замыслил побег. Он Корнышева фактически похищал. И получилось, что пошел против своих.

– Тебя в порошок сотрут, – напомнил Корнышев. – Свои же.

– А кто они – «свои»? – ответил Нырков со спокойствием человека, принявшего окончательное и бесповоротное решение.

У него давно было время все обдумать, сопоставить. И у него будто глаза раскрылись.

– Ты, наверное, прав. Я – честный дурак, – выдавил из себя Нырков с кривой ухмылкой.

Было видно, что признание далось ему с трудом. Больно было мужику.

– Они там каждый за себя – Захаров, Потапов, все другие, – сказал Сергей. – Тебе хорошо, ты по Африке бегал и всего этого не видел. А я тут такого насмотрелся! Нет больше прежней конторы. ФСБ уже не та. Я, как дурак, верил. Знаешь, тут один из наших написал статью… Ну, ты не читал, конечно. А фуррор большой случился. В общем, этот генерал… Ну, который статью написал… Он говорил – о чем? О том, что, когда люди из спецслужб пришли к власти в стране, это Россию фактически спасло. Ты помнишь ельцинские времена? Все разваливалось на глазах, бардак полнейший. Еще чуть-чуть, и мы бы страну потеряли. Россия летела в пропасть, но зацепилась за чекистский крюк, на нем повисла. Только этот крюк Россию и удерживает. Ты понимаешь? Честные люди пришли стране на помощь. Мы пришли, спасли государство. Так тот генерал писал. Это прямо мои мысли были. Мы же присягу давали. Мы же государственники до мозга костей. Не знаю, как ты, а я-то точно. И готов был и дальше Родине служить. Я ведь уже было из конторы ушел. Сил не было наблюдать за тем, как все рушится. А тут частная охрана. Хорошая зарплата, работаешь только на себя – милое дело. И я так жил. Но вдруг мне показалось, что что-то изменилось. Это после того, как мы взяли власть. И я вернулся. У многих был такой настрой. Одинаково с тем генералом думали. Потому что дураки были! – внезапно закончил свою тираду Нырков.

Он шагал почти строевым шагом. Ладони сжаты в кулаки. Так на картинах на войну идут солдаты.

– А на самом деле, Слава, все эти речи про служение стране – просто блеф! Дымовая завеса. Это для нас, для пехоты. Для рядовых бойцов. Мы служим, а они живут. Мы за идею, а они за деньги. Они теперь бюджет пилят, Слава, и главная их головная боль – это чтобы никто, кроме них, больше к газовой трубе не присосался. Все это видят. И контора стала гнить. На всех уровнях. Каждый на своей должности не Родине служит, а деньги зарабатывает. Разницу улавливаешь?

Нырков остановился и посмотрел в глаза Корнышеву строгим взглядом. Тот непроизвольно кивнул, подтверждая, что правильно понял собеседника.

– И ты хочешь, чтобы я тебя им отдал? – произнес Сергей.

Доходчиво все объяснил.

Видел Корнышев и прежде людей разочаровавшихся. Такие порой могут идти до конца, потому что чувствуют себя обманутыми.

Вдвоем с Нырковым они дошли до ограды кладбища, перемахнули через кирпичный забор и очутились на тихой малолюдной улице. Здесь Нырков остановил такси и, не торгуясь, договорился с водителем о том, чтобы тот отвез их на Рублевку.

* * *

Пока ехали в такси, Нырков старательно изображал невозмутимость. Но было заметно, что он сильно нервничает. Особенно это бросалось в глаза, когда выехали на Рублевку. Это короткое загородное шоссе, вдоль которого выстроились особняки самых высокопоставленных госчиновников и наиболее богатых бизнесменов, всегда плотно опекается сотрудниками милиции и Федеральной службы охраны. И Корнышев видел, как напрягается Нырков при появлении за каждым следующим поворотом дороги очередного милицейского поста.

К счастью, их ни разу не остановили. Хотя дорога показалась Корнышеву бесконечно длинной. Шоссе было узким – всего две полосы, постоянно петляло, и почти везде стояли ограничивающие скорость знаки.

– Здесь, пожалуйста, налево, – попросил таксиста Нырков.

Машина свернула в узкий проезд, зажатый между двумя необыкновенно высокими заборами. Их высота составляла метров пять, не меньше, и это было похоже на поездку по дну глубокого каньона. Каньон казался бесконечным. Трудно было понять, проехали они пятьсот метров или две тысячи пятьсот. Вдруг заборы будто несколько раздвинулись, образуя небольшую заасфальтированную площадку, и дорога уперлась в массивные и весьма красивые ворота, которые одним своим видом демонстрировали одновременно и богатство владельца поместья, и неприступность его жилища.

Нырков обернулся и бросил за спину настороженный взгляд. Корнышев не выдержал и тоже посмотрел. «Каньон» казался безжизненным. Никто их не преследовал. Нырков и Корнышев понимающе переглянулись. И Святослав увидел крупные капли пота на лбу у своего спутника. Перенервничал Сергей.

Расплатились с таксистом, вышли из машины. Они стояли перед огромными воротами и бесконечной, убегающей в обе стороны стеной, как стояли когда-то проделавшие долгий и опасный путь путники перед грозной и неприступной на вид крепостью – в надежде получить защиту и кров за надежными стенами. Корнышев, настороженно обозревая эту цитадель, тут и там обнаруживал видеокамеры. Все пространство просматривалось. И эту прибывшую парочку защитники цитадели тоже видели, тут никаких сомнений.

Нырков подошел к двери в стене. Открылось в двери окошко, Сергей переговорил с кем-то невидимым. Никто дверь перед ним не распахнул. Неужели их не впустят? Корнышев занервничал. Нырков подошел к нему, тоже чувствуя себя не в своей тарелке.

– Сейчас! – сказал нервно, стараясь не встречаться взглядом с Корнышевым. – Доложат, кому надо…

Подразумевалось, что тогда-то их и впустят под защиту стен. Хотя сам Нырков, кажется, не был в этом до конца уверен.

Время тянулось нестерпимо долго.

И Корнышев, и Нырков молчали. Не о чем было говорить. Без них все решалось. От них сейчас ничего не зависело. Корнышев это понимал.

Вдруг лязгнули запоры. Святослав и Сергей одновременно обернулись на звук. Распахнулась массивная дверь в стене, вышел здоровенный детина в камуфляже и с автоматом на плече. Пробасил:

– Пройдите! Вас ждут!

И тогда вмиг просветлевший Нырков сказал Корнышеву негромко, но торжественно:

– Ну, Слава, вперед! Считай, что у тебя начинается новая жизнь!

А сам таким счастливым выглядел, будто и у него жизнь начиналась с чистого листа. Будто впереди его ждало одно только хорошее.

Нырков вдруг достал из кармана свой безжизненный мобильный телефон, швырнул себе под ноги и раздавил его с какой-то отчаянной решимостью. Он прощался с прошлым. Порвал с ним.

* * *

Новая жизнь началась для Корнышева не очень-то ласково: с одиночества и каких-то для него уже будничных, почти рутинных унижений.

Сначала увезли Ныркова. Подкатил бесшумный четырехместный электромобиль с каким-то франтом в черном костюме за рулем, Нырков сел на свободное место, махнул на прощание Корнышеву рукой, да и был таков.

Корнышев остался один. То есть на самом деле он теперь в одиночестве не оставался ни секунды. Тот здоровяк, который им с Нырковым открыл дверь, стоял у здания, на плане местности, наверное, скромно обозначаемого как «домик охраны», а в реальной жизни являвшего собой двухэтажную домину, облепленную антеннами так, как иголками бывает облеплена елка, и с Корнышева этот парень в камуфляже не спускал глаз. У здоровяка был автомат, поэтому насчет его роли и насчет своей роли Корнышев нисколько не заблуждался.

Демонстрируя свою независимость, пускай и мнимую, Корнышев повернулся спиной к автоматчику и обозревал окрестности. Было очень похоже на лес: деревья теснились, создавая иллюзию лесной чащи, и эта чаща представлялась бесконечной. За частоколом деревьев не угадывалось построек, и если бы не фонари вдоль петляющей между деревьями дороги, можно было бы вообразить, будто до ближайшего жилья здесь – много верст.

Долго скучать Корнышеву не дали. Прикатили на электромобиле какие-то парни, тоже в черных костюмах, как и тот, что Ныркова увез. Электромобиль остановился в полуметре от Корнышева. Парни высыпали на асфальт, буквально просвечивая Корнышева взглядами. Они были похожи на бойцовых псов.

– Извините, – сказал один из них, по виду – старший. – Мы должны вас досмотреть. Руки поднимите, пожалуйста.

И вся его вежливость была глумливой вежливостью грабителя из подворотни: что бы ты ни вякнул в ответ, а все равно сделаешь то, что будет велено.

Корнышев послушно поднял руки. Его обыскали очень тщательно, прощупывая каждый одежный шов. Потом попросили разуться, и стоптанные пропыленные кроссовки осмотрели так, будто рассчитывали обнаружить там или взрывчатку, или искусно замаскированный микрофон.

Они знали, что делали. Профессионалы. Корнышев понимал толк в этих вещах.

– Отлично! Спасибо! – сказал их старший. – Садитесь вот сюда, пожалуйста!

И указал на место в электромобиле.

Корнышев вновь подчинился. Те трое заняли свои места. Электромобиль беззвучно покатил по дороге с фонарями.

Никакого леса здесь не было. Проехали немного, деревья вдруг расступились – и Корнышев увидел красивый дом с колоннами, огромную клумбу, раскинувшуюся перед ним, и исполинский фонтан, который мог бы запросто украсить Петергоф: тонны воды выбрасывались в воздух, образуя в центральной части фонтана купол, а по краям рассыпаясь на мириады брызг. Но к дому они не поехали, а свернули на одну из боковых дорожек; снова очутились в «лесу», попетляли по нему, словно заплутавшие грибники, и вскоре выехали к большому двухэтажному зданию, у входа в которое стоял Нырков.

Электромобиль остановился. Нырков жестом показал Корнышеву: иди ко мне, мол. Корнышев вопросительно посмотрел на своих сопровождающих. Их старший кивнул:

– Да, пожалуйста!

И едва Корнышев ступил на асфальт, электромобиль умчался так бесшумно и стремительно, что впору было усомниться: а был ли он здесь вообще?

Нырков подошел к Корнышеву и вдруг его порывисто обнял.

– Ты не представляешь, Слава, как нам повезло! – сказал он. – Теперь ты в полной безопасности!

Чувства его переполняли, и он не мог этого скрыть.

* * *

За домом обнаружилась открытая терраса: столы и стулья, как в загородном ресторане на открытом воздухе. Даже меню на столах присутствовало.

– Нас покормят, – сообщил Нырков.

– Я проголодался, – запоздало обнаружил Корнышев.

За весь этот день, наполненный событиями, он ни разу не подумал о еде.

Их обслуживал официант, статный парень в идеально отутюженной одежде, настолько вышколенный, что мог бы, наверное, обслуживать великосветские рауты.

Нырков попросил принести ему водки, икры и грибов. Он хотел залить в себе свой недавний страх. Корнышев подошел к делу более основательно и заказал много разных блюд. Было в этом что-то от предусмотрительности бездомного бродяги, который не знает наверняка, когда ему еще предоставится возможность наесться впрок.

– Давай выпьем за удачу! – предложил возбужденный Нырков.

Взял в руку рюмку с водкой. Рука дрожала. Точно, сильно перенервничал. Корнышев же был спокоен. Ему столько всего довелось пережить за последнее время, что сегодняшний день, собственно, и не выбивался из общего ряда.

Они молча чокнулись и выпили.

Птицы порхали в кронах деревьев. Слабый ветерок приносил приятную свежесть. Вкусно пахло съестным. В эти минуты легко было поверить в то, что оказался в раю.

– Я служил у этого человека. В охране, – сказал Нырков и повел рукой вокруг, давая понять, что речь идет о владельце этого огромного поместья. – Левочкин, российский олигарх. Ты о нем слышал?

– Нет, – признался Корнышев.

– Ничего удивительного. Он и в России не слишком знаменит, а уж в Африке о нем наверняка не слышали. Левочкин не первого сорта олигарх, он не так известен, как Фридман, Вексельберг или Потанин. Это все звезды, элита бизнеса – а есть второй эшелон, это тоже богатые люди, и их очень много. Вот один из них Левочкин и есть. Он много чем занимается. И недвижимость у него, и самолеты есть свои, и какие-то заводы… На Западе у него тоже бизнес. Но если спросишь меня, на чем он свои основные деньги зарабатывает, я не отвечу. Если бы я знал – был бы богат, как Левочкин. Но мы с тобой, брат, так не умеем, – самокритично признал Нырков, но он нисколько не расстраивался, похоже, по этому поводу.

Они выпили еще по рюмке водки.

– Но ты не смотри, что он не Фридман, – сказал Нырков, хрустя пупырчатым огурчиком. – Он человек с большими связями. Считай – всесильный. Почти что бог. У него все тут схвачено. За ним как за каменной стеной. Если тебе когда-то повезет и ты с ним лично познакомишься, ты увидишь – это уникальный человек. Он тебе поможет.

– Почему он мне поможет? – спросил Корнышев. – Ему какое дело до меня?

– Я его спас однажды, – сказал Нырков. – Еще когда у него работал. И он мне тогда сказал, что он мой должник. И что хочешь для меня сделает, если мне потребуется помощь. А он слово держит. Я же говорю: удивительный человек. Я других таких не знаю.

* * *

Их трапеза затянулась до позднего вечера – совершенно неожиданно для Корнышева. Приходили какие-то люди, явно из здешней обслуги, ужинали за соседними столами, уходили в конце концов, поскольку у всех у них были какие-то дела, и только Нырков с Корнышевым никуда не спешили.

Стемнело. Зажглись нарядные фонари. Их мягкий свет создавал иллюзию волшебной южной ночи, будто Корнышев каким-то чудом перенесся из Подмосковья в субтропики Абхазии.

Неутомимый официант приносил все новые и новые блюда. Водки добавлял, которая лилась без счета. Нырков уже был сильно пьян.

– Я здесь останусь, – сообщил он. – Спокойно, безопасно. А туда я не хочу.

«Туда» – это обратно, за высокий забор.

– Ты здесь переночуешь, – сказал Нырков. – Придешь в себя немного. А завтра уже встретишься с человеком, посвятишь его в свои проблемы.

– С кем встречусь? С Левочкиным? – уточнил Корнышев.

– Не-е-е, – засмеялся Нырков. – Не такого полета мы с тобой, Слава, птицы. У Левочкина есть для подобных дел надежный человек, Пал Палыч Костомаров. Он, кстати, из наших. Тоже в ФСБ служил. Кремень мужик. Ну, ты увидишь. Скорее всего, он будет твоими делами заниматься.

Уже ближе к полуночи Нырков проводил Корнышева в здание, которое внутренней планировкой и убранством напоминало гостиницу. На первом этаже их встретил парень в черном костюме. Нырков остался с этим парнем решать какие-то свои вопросы, а для Корнышева была вызвана специальная девушка, которая должна была его сопровождать.

– Идемте! – пригласила она Святослава и пошла по коридору, зажав в руке ключ с массивным брелоком.

В девушке было приблизительно метр восемьдесят роста, а униформа, якобы строгая по стилю, сидела на ней настолько эротично и так подчеркивала достоинства ее фигуры, что эту красавицу хоть сейчас можно было фотографировать для офисного календаря.

По лестнице прошли на второй этаж. По ступеням девушка поднималась первой. Корнышев смог оценить красоту ее ног. К этой нежной коже хотелось прикоснуться рукой. В какой-то момент зазевавшийся Корнышев споткнулся и едва не упал. Девушка обернулась и посмотрела вопросительно.

– Извините, – пробормотал Корнышев.

Только сейчас он обнаружил, насколько пьян.

Ключом девушка отперла одну из дверей. За дверью оказался номер гостиничного типа. Девушка прошлась по номеру, повсюду зажигая светильники. Здесь было почти роскошно.

– Душ. Туалет, – перечисляла девушка. – Холодная, горячая вода.

Повернула кран. Тугая струя воды ударила в ослепительно белую поверхность раковины.

– Мыло. Шампунь. Полотенце. Зубные щетки. Паста. Фен.

Девушка открывала одну за другой створки шкафа, демонстрируя средства гигиены.

Перешла в комнату.

– Пульт кондиционера. Пульт телевизора. Радио-часы. Тут мини-бар…

Распахнула дверцу, обнажая ряды бутылок.

– Телефон. Можно и охрану вызвать, и официанта. Пищеблок работает круглосуточно. Меню вот здесь.

Показала.

Подошла к шкафу, открыла дверцу. Против ожиданий, шкаф оказался не пустым. Там были вешалки с одеждой, стояла обувь.

– Одежда. Обувь, – озвучила мысли Корнышева девушка. – Все новое, с этикетками. Легко подберете свой размер. А в этот вот пакет сложите свою одежду и пакет оставьте в коридоре. Все постирают и в целости вам вернут.

Давно уже никто так с Корнышевым не нянчился. Ему здесь определенно нравилось.

– Есть какие-нибудь вопросы? Пожелания? – спросила девушка.

Она стояла посреди комнаты и ждала дальнейших указаний. У Корнышева вопросов не было.

– Если хотите, я останусь, – все тем же тоном сообщила девушка.

Похоже, что Нырков когда-то действительно оказал этому неведомому Левочкину поистине неоценимую услугу.

– Хочу, – честно признался Корнышев. – Но не смогу.

Он знал по собственному опыту, что при такой степени опьянения мужчина чаще бывает смешон, чем ловок.

Натренированная девушка сохранила доброжелательно-отстраненное выражение лица. Она пожелала Корнышеву спокойной ночи и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. И едва она ушла, Корнышев упал навзничь на кровать. Не раздеваясь. Прежде чем провалиться в сон, он еще бодрствовал несколько мгновений. И этих мгновений ему хватило на то, чтобы осознать, что он счастлив. Впервые за много лет. Потому что давным-давно не испытывал чувства безопасности. Ни в Африке, где ему довелось повоевать, ни позже, в России, куда его столь стремительно переместили. Сейчас он впервые за долгое время ощущал безмятежность. Давно забытое чувство. Для Корнышева оно было сродни счастью.

* * *

У человека, крепко выпившего накануне, утро никогда не бывает добрым. И дело тут не в головной боли, с которой давно научились справляться с помощью таблеток либо народных средств. Утро – это всегда возвращение в реальность. А в реальной жизни не так много счастья, как представлялось накануне вечером.

Корнышев проснулся рано утром, когда солнце еще не проглянуло сквозь кроны деревьев. Открыл глаза, обнаружил незнакомую обстановку вокруг, поднялся с кровати, растревоженный, и прошелся по комнате. Только когда увидел за окном знакомую террасу, совершенно пустынную в этот ранний час, вспомнил события вчерашнего дня и вернулся в реальность.

Ни одна из его проблем, собственно, не была решена. И он не знал, чего ему ждать от сегодняшнего дня.

В мини-баре Корнышев нашел шампанское, выпил полбутылки. Потом принял душ. Ему немного полегчало. Он включил телевизор. Оставалось только ждать. Сейчас от Корнышева ничего не зависело.

В девятом часу утра ожил телефон. Мужской голос сообщил Корнышеву, что через пять минут его проводят в ресторан – к завтраку.

За Корнышевым пришел парень в черном костюме. Кроме слов «Доброе утро!», ничего другого Корнышев от него не услышал. Вдвоем спустились вниз, прошли мимо еще одного человека в черном…

– Доброе утро!

– Доброе утро!

Дошли до ресторана, где Корнышева встретил официант – не вчерашний, уже ему знакомый, а новый, но такой же представительный и значительный.

– Доброе утро!

– Доброе утро!

Сопровождавший Корнышева парень тут же ушел, официант принял у Корнышева заказ (окрошка на квасе, ржаной хлеб, нарезка, сто граммов водки) и тоже удалился.

Корнышев остался один. Утренняя прохлада представлялась приятным бонусом, выделенным природой. Хорошее настроение постепенно возвращалось.

Официант принес заказ. Корнышев выпил ледяной водки, ложкой зачерпнул холодной густой окрошки, которая вкусно пахла молодым укропом и свежими летними огурцами. И теперь точно знал, что жизнь не так плоха, как о ней порой принято думать.

– Доброе утро! Позвольте присесть за ваш стол?

Корнышев поднял глаза. Перед ним стоял мужчина средних лет в добротном сером костюме. Озадаченный Корнышев не удержался и обвел террасу взглядом. Все остальные столы были свободны. На террасе – ни души.

– Прошу! – сказал Корнышев, уже догадываясь о подоплеке происходящего.

– Спасибо! – поблагодарил незнакомец и опустился на стул напротив Корнышева.

У него был цепкий, все схватывающий взгляд.

– Мне Нырков о вас рассказывал, Святослав Геннадьевич. Теперь я вас внимательно слушаю.

– Вы – Павел Павлович? – уточнил Корнышев.

– Да.

Это Костомаров. Тот самый кремень, о котором говорил Нырков. А по виду не скажешь. Не такой уж он и грозный на первый взгляд.

Официант принес стакан с минеральной водой, поставил его перед Костомаровым.

Корнышев не знал, с чего начать. Пал Палыч это обнаружил и пришел на помощь.

– У вас проблемы? – подсказал он.

– Да, – кивнул Корнышев.

– Какого плана? Материальные?

– Там целый букет. Ни денег нет, ни спокойствия.

– Давайте без этой многозначительности, – предложил Костомаров. – В чем суть?

– Меня гоняют, как зайца.

– Кто?

– Не знаю.

– Так не бывает.

И снова Корнышев замешкался с ответом. Только неопределенно пожал плечами.

– Без причины пристает только хулиган на улице, – убежденно сказал Пал Палыч. – А у серьезных неприятностей всегда есть серьезные причины. Если Нырков пришел сюда за помощью, значит, причина веская. И вы не можете не догадываться о том, кто вам создает проблемы. А это, должно быть, серьезные люди.

– Есть противники, мне не понятные. Есть и такие, кого я уже распознал. Бегаю и от тех, и от других, – признался Корнышев.

– Чего хотят от вас?

– Видимо, денег.

– Большая сумма?

– Размер мне ни разу не озвучили.

– Итак, есть проблема, – определился Костомаров. – От вас хотят денег. Денег у вас нет. И мы денег не дадим – по крайней мере, в размерах, на которые рассчитывают ваши кредиторы, поскольку сумма, судя по всему, большая. В таких условиях чем можем вам помочь? Заставить кредиторов отступиться – тоже хлопотно. Получается, что самое эффективное – это помочь вам спрятаться.

Костомаров за десять секунд перебрал все доступные варианты. И, надо отдать ему должное, вычислил самый беспроблемный.

– Такой вариант помощи вас устроит? – осведомился Пал Палыч.

– Вполне, – признался Корнышев.

– Конечно, за границей, – вслух размышлял Пал Палыч. – Язык у вас какой?

– Английский, французский – свободно.

– Великобритания! – мгновенно определился Костомаров. – Под своей фамилией вам нельзя, как я понимаю. Паспорт вам сделаем, не проблема. С работой поможем: устроим в одну из наших же фирм. Поработаете, обживетесь, осмотритесь. А дальше видно будет.

Он щелкал проблемы, как семечки. Этот человек снимал головную боль лучше любого доктора.

– Нормально? – спросил Костомаров.

– Спасибо! – ответил благодарный Корнышев.

– Пожалуйста, – процедил сквозь зубы Костомаров. – Ты кому пыль в глаза пускаешь? Мне?!

Случившаяся в собеседнике мгновенная перемена поразила Корнышева. Сейчас Костомаров был похож на ощетинившегося стаффордширского терьера.

– Ты от кого бегаешь? От банкиров? От бандитов? От милиции?

Корнышев оторопел. Он не знал, как себя вести. От былой благожелательности собеседника не осталось и следа. Корнышев сам подставился: не надо было юлить. Пришел за помощью, и вместо того, чтобы все рассказать откровенно, пытался напустить тумана. А здесь так нельзя. Тут люди тертые. Тут надо – как на духу. А там будь что будет.

– Я бегаю от ФСБ, – сказал Корнышев, глядя в глаза собеседнику.

Костомаров откинулся на спинку стула, будто его толкнули в грудь. Похоже, признание Корнышева произвело на него сильное впечатление.

– Ты это серьезно? – спросил он после долгой паузы.

Корнышев молча кивнул в ответ.

– А сюда-то ты зачем пришел? – осведомился Костомаров тоном, каким у чудом выжившего мальчика взрослые могли спросить, зачем он проволоку вставлял в розетку. – Ты думаешь, мы из-за тебя будем бодаться с ФСБ?

Чего-то подобного и следовало ожидать. Напрасно Корнышев развесил уши, поверив Ныркову. Но это было от безысходности. Последняя надежда, она всегда на чудо. А чудес на свете не бывает. В чем Корнышев сейчас в очередной раз и убедился.

Он отодвинул пустую водочную рюмку и развел руками. Извините, мол, ошибся адресом. Больше такое не повторится. Я пошел.

Но Костомаров его не отпустил.

– И что – ФСБ вымогает у тебя деньги? – спросил недоверчиво он. – Ты бизнесмен? Ты кто вообще?

– Я сотрудник ФСБ.

Это известие еще сильнее удивило Костомарова. Можно сказать – неприятно поразило. Наверное, он решил, что Корнышев продолжает его дурачить. С ним надо как на духу. Иначе выгонит взашей.

– Там целая история, – сказал Святослав. – Иногда бывает, что по службе человек вдруг в такие сферы вторгается, куда не следовало бы лезть. Вот и у меня так получилось.

– Что-то раскопал? – понимающе произнес Костомаров.

Подобные проблемы, видимо, были ему знакомы. Либо сам с таким сталкивался в жизни, либо кто-то из его коллег.

– Я поначалу и представить не мог, чем это обернется, – признался Корнышев. – Меня включили в группу, я там был одним из многих, просто исполнитель. Руководил нами генерал Калюжный.

– Олег Харитонович?

– Так точно! Я под его началом в Питере служил. Он потом, когда в Москву перевелся, и меня перетянул. Как раз эту группу набирал. Государственные деньги искали. Пропавшие из бюджета. То есть не из бюджета, а из президентского фонда. Двадцать пять миллиардов испарились, будто их и не было.

– Рублей?

– Долларов.

– Ого!

– Фонд был секретный, – сказал Корнышев. – О нем никто не знал. Ну и, когда власть в стране менялась, от одного президента к другому это фонд не перешел. Ядерный чемоданчик передали, кабинет в Кремле – тоже. А деньги эти – будто бы забыли. Расчет там был на то, как я понимаю, что в курсе происходящего всего несколько человек. И если их ликвидировать, тогда концы в воду. Потому что документооборот почти не вели, а существующие важные бумаги были рассеяны по всему миру. Основная информация о том, как этот фонд работает, как устроена система – эта информация хранилась в головах. Нет голов – нет информации. И головы полетели. Мы, когда приступили к поискам, столкнулись с тем, что нет ключевых свидетелей. Тот на рыбалке утонул, этому операцию на сердце неудачно сделали… Одного так вообще в тюрьме нашли. Он там отбывал пожизненное заключение за двойное убийство, которое не совершал, и был просто овощ.

Костомаров вопросительно посмотрел на собеседника.

– Крыша у него поехала, – пояснил Корнышев. – Он содержался в камере под чужой фамилией и искренне верил в то, что он тот самый убийца и есть. И себя прежним, тем человеком, который ворочал миллиардами, он так и не вспомнил. Умер в неведении. Но нам этот человек все-таки помог. Он был как ключик, который открыл черный ящик. Мы нащупали те нити, за которые надо потянуть. И как только мы догадались, где искать пропавшие деньги, – нас стали убивать. Отстреливать.

– Это тогда и погиб Калюжный?

– Да.

– А ты как уцелел?

– Меня вывезли из России.

– Прятался?

– Да.

– Деньги, значит, не нашлись?

– Нашлись, насколько мне известно.

– Ну так и живи спокойно, – сказал Пал Палыч. – Теперь кому ты можешь мешать?

– Я не знаю.

– Так и живи спокойно! – повторил Костомаров. – Ты никому не нужен. Это у тебя фобия.

– Хороша фобия! – невесело усмехнулся Корнышев. – Меня пытались захватить. Совсем недавно.

– Кто?

– Я не знаю.

– ФСБ?

– Нет, точно не они.

– А ФСБ при чем? Ты говорил, что бегаешь от ФСБ.

– ФСБ обеспечивает мое прикрытие. Вроде бы охраняет. Но на самом деле, как мне кажется, у них какая-то своя игра. Там такая шахматная партия, что только гроссмейстеры могут разобраться.

– А ты – не гроссмейстер, – понимающе сказал Костомаров.

– Не гроссмейстер, – самокритично признал Корнышев. – Но я быстро учусь. Я прилежный ученик. Потому что хочется выжить.

Костомаров задумался. Он так и не притронулся к воде, которую ему давным-давно принес официант.

– Теперь диспозиция мне ясна, – сказал Пал Палыч. – Оставайся здесь. Я пришлю за тобой человека.

Он ушел, ничего не объяснив и не попрощавшись. Озадаченный Корнышев смог, наконец, вернуться к своей окрошке. Но та ему уже не казалась вкусной. Он погонял ложкой содержимое тарелки, а тут за ним на электромобиле и гонец прикатил.

Корнышев сел в электромобиль. Поехали. Корнышев недолго терзался неизвестностью. Приехали к воротам практически одновременно с Костомаровым. Тот привез Ныркова. Сам был за рулем. Большую честь оказал гостю.

– Выпусти их! – отрывисто приказал Костомаров охраннику с автоматом.

Он был мрачен и, похоже, зол.

Автоматчик поспешно распахнул массивную дверь.

– Пал Палыч! Вы чего?! Зачем?! – ужаснулся Нырков.

– Вон!

Костомаров резко вскинул руку, указывая направление. Это было изгнание из рая. Автоматчик демонстративно снял автомат с плеча. И на шум из помещения охраны вышли еще двое. Церемониться не будут.

– Пал Палыч! – запаниковал Нырков. – Левочкин же обещал! Говорил, что, если мне когда придется туго…

– Послушай меня, – едва слышно произнес Костомаров, и Нырков мгновенно захлебнулся. – Я стою перед выбором: сдать вас в ФСБ, от которой бегает твой друг, или сделать вид, что вас тут не было, и дать вам возможность уйти. Я выбираю второй вариант. Что уже огромная услуга, как ты понимаешь. Это все, что мы для вас можем сделать.

Корнышев трезво оценивал происходящее. И первым вышел с территории поместья. А Нырков еще на что-то надеялся.

– Меня же сгноят, Пал Палыч! – умоляюще заглядывал он в глаза Костомарову. – Я же пропаду! Ну сообщите Левочкину! Он же обещал!

Костомаров развернулся и направился к электромобилю. Понятливые охранники тотчас же скрутили Ныркова и вышвырнули в проем двери. Нырков упал, тут же вскочил, бросился назад, но дверь уже с лязгом захлопнулась. Нырков замолотил в дверь кулаками.

– Оружие отдайте, сволочи! Мой табельный пистолет! Я – офицер ФСБ! Ответите по статье!

Ему никто не отвечал. Будто никого и не было за дверью. Нырков пнул дверь ногой. И на это тоже никто не отреагировал.

Нырков сел на асфальт. Он был похож на погорельца, обнаружившего, что теперь у него нет ничего: ни дома, ни денег, ни документов. И будущего тоже нет.

Приоткрылась на мгновение дверь, из-за нее выбросили кобуру с пистолетом, дверь снова захлопнулась. Нырков с готовностью схватился за оружие, но пистолет, как оказалось, был разряжен.

– Суки! – в отчаянии произнес Нырков.

Будь у него патроны, он вряд ли отправился бы стрелять в своих обидчиков. Он пустил бы себе пулю в лоб. Так показалось Корнышеву.

* * *

Изгнанники стояли в нерешительности, не смея сделать первый шаг. Перед ними была дорога, петлявшая по «каньону» – тому самому, который образовывали два высоких непреодолимых забора. Дорога выводила их к Рублевке. А если разобраться – то возвращала их в прежнюю жизнь, полную опасностей.

Еще вчера казалось, что их проблемы остались в прошлом. Что жизнь начинается с чистого листа. Иллюзии долго не продлились.

– Здесь оставаться нельзя, – повел взглядом вокруг Корнышев. – Сдадут с потрохами.

– Пусть попробуют! – озлобился Нырков.

– Вызовут милицию, – пожал плечами Корнышев. – Сообщат, что какие-то подозрительные типы шастают под воротами. Милиция среагирует мгновенно. Все-таки Рублевка.

Святослав пошел по дороге. Нырков упрямился недолго. Нагнал Корнышева. Шли молча, думая вроде бы каждый о своем. Но размышления у них были на удивление похожими.

Прошли уже почти сутки с того момента, когда они, оставив водителя микроавтобуса у кладбищенских ворот, бесследно исчезли. И если в первые часы начальство Ныркова недоумевало и ломало голову над тем, что же такое могло произойти, то теперь, по прошествии времени, все сомнения уже были отброшены, и механизм поиска был запущен по всем правилам. Сеть закинули, ловцы отряжены ловкие, улов непременно будет. Долго бегать им не дадут. Корнышев длительное время отсутствовал в России, давно порвал здесь все связи, укрыться ему негде. Нырков, напротив, до вчерашнего дня был плотно встроен в жизнь, его многие тут знают и он знает многих, но и ему отсидеться не дадут. Как ни странно, он столь же уязвим, как и бездомный Корнышев. Потому что все контакты Ныркова установят очень скоро, все подозрительные точки, где он может появиться, поставят под контроль, и он попадется непременно – сам в подобных операциях участвовал и особых иллюзий теперь не питал. От отчаяния Нырков, конечно, мог проделать совсем уже невообразимый трюк, попытаться склеить, что называется, разбитую вазу, вернуться в исходную точку. А именно – сдать Корнышева. Если вдвоем в зачерпывающей бортами воду лодке не уцелеть, можно попытаться спастись самому, вытолкнуть за борт собрата по несчастью. Но пистолет в кобуре Ныркова сейчас игрушечный, потому что в нем патронов нет, а значит, у него нет и шансов. Безоружный, он против Корнышева не боец.

– Ты только не вздумай чудить, – на всякий случай посоветовал Святослав.

– Ты о чем? – невнимательно отозвался погруженный в собственные переживания Нырков.

– Не пытайся меня сдать своим.

– Ну ты скажешь тоже! – обиделся Сергей.

Но взгляд заметался. Что-то такое ему в голову, похоже, приходило.

Они были так подавлены происходящим, что с запозданием обнаружили нагоняющие их машины. Едва успели отскочить в сторону и вжаться в стену, как мимо них пронеслись три черных автомобиля: два «Брабуса» и «Майбах». Это был вихрь, безудержный поток; машины даже не сделали попытки притормозить, и если бы изгнанники промедлили еще секунду и не успели освободить дорогу, их просто раздавили бы, размазали по асфальту, как зазевавшихся после продолжительного дождя лягушек.

Потрясенные видом этой безудержной и беспощадной мощи, Корнышев и Нырков проводили кавалькаду взглядами. Как вдруг что-то случилось. Машины остановились. Встали как вкопанные: «Брабус», за ним «Майбах», за «Майбахом» еще один «Брабус». И вдруг из этих «Брабусов», похожих на маленькие танки, высыпали на асфальт парни в черных костюмах. Они перекрывали узкий «каньон», и по их виду можно было догадаться, что они убьют на месте любого чужака, попытавшегося приблизиться к «Майбаху».

– Левочкин! – произнес Нырков с благоговейным трепетом в голосе.

Один из телохранителей услужливо распахнул дверь «Майбаха». Секунду или две ничего не происходило, а потом из бездонного чрева огромной представительской машины вдруг показалась полуголая нога в короткой игриво-пестрой штанине с пальмами и кожаной сандалии. Мужчина в пляжном наряде вышел из машины: сандалии на босу ногу, штаны с пальмами и гавайская рубаха с открытым воротом. Но этот его курортный облик не мог обмануть Корнышева. И дело тут не столько в «Майбахе» и не в многочисленной охране, не в ухоженности кожи незнакомца и даже не в часах на его запястье, которые стоят тысяч сто баксов, не иначе. Дело было в выражении его лица, во взгляде. Так смотрят небожители. Представители той тысячной доли процента населения, которые живут своей отдельной жизнью, о которой остальные без малого сто процентов не имеют никакого представления. Там, в той неведомой большинству жизни, другие стремления, другие возможности, другие проблемы.

– Олег Дмитриевич! – выдохнул потрясенный неожиданной встречей Нырков.

Непроизвольно сделал шаг вперед. И замер, напоровшись на острые, как пики, взгляды охраны. В тех взглядах была неприкрытая угроза. Нырков решил не рисковать. Но Левочкин сделал едва уловимый жест рукой, позволяя Ныркову приблизиться, и тот, хотя и осторожничая, пошел вперед, кося взглядом на страшных телохранителей. Когда он поравнялся с первым из них, те вдруг накинулись на Ныркова, будто собираясь убить его на месте, но не убили, и почти сразу оставили в покое, но уже без кобуры с пистолетом, которая теперь была не у Ныркова, а у них. Корнышев поразился тому, насколько быстро эти парни распознали возможную опасность и ликвидировали ее.

– Нырков! Ты здесь? Какими судьбами? – доброжелательно произнес Левочкин.

Нырков расплылся в счастливой улыбке. Его здесь помнили. И даже фамилию правильно назвали.

В следующее мгновение он получил новую порцию эмоций – когда Левочкин не просто ему руку пожал, а приобнял, демонстрируя свое расположение.

– Олег Дмитриевич! Как я рад! – говорил Нырков, не веря своему счастью. – Я же к вам! Я же специально приехал! Чтобы вас просить о помощи!

– Проблемы? – мгновенно ухватил суть Левочкин.

– Да, Олег Дмитриевич!

– Это к Костомарову. Он решит, – беззаботно отмахнулся Левочкин.

Не царское, мол, дело. Не тереби по пустякам.

– Я обращался к Костомарову, – заторопился Нырков, понимая, что другого шанса у него уже не будет. – Выгнал!

– Как – выгнал? – неприятно удивился Левочкин.

А тут и сам Пал Палыч объявился. Выбрался из «Брабуса» и направился к шефу. Лицом он был темнее тучи.

– Что он такое говорит? – спросил у Костомарова Левочкин. – Ты его прогнал?

– Я сейчас все объясню, Олег Дмитриевич, – пообещал тот.

Он стал что-то рассказывать вполголоса Левочкину. Левочкин слушал, глядя в пространство перед собой скучающе-рассеянно, но по мере того, как Пал Палыч говорил, скука во взгляде Левочкина постепенно испарялась, сам взгляд становился все осмысленнее, и вот он сфокусировался на Корнышеве. Только теперь Левочкин обнаружил его присутствие. Он смотрел на Корнышева с нескрываемым интересом.

– Это и есть твой друг? – громко спросил олигарх.

– Ну, в общем, да, – на всякий случай не стал перечить Нырков.

– Так ты не за себя, а за него хлопочешь?

– Так точно, Олег Дмитриевич!

– Вот! Не скурвились люди! Друг другу помогают! – обнаружил Левочкин.

Похоже, акции Ныркова в его глазах стремительно росли. Всполошившийся Костомаров, пряча глаза, торопливо увещевал шефа:

– Там ФСБ замешана, Олег Дмитриевич. Он в розыске. Хлопот потом не оберешься.

– Плевать я хотел на ФСБ, – буднично сообщил Левочкин.

– И еще эта история с пропавшими миллиардами. Там, возможно, государственные интересы затронуты, а это уже не шутки…

Последние слова, про «шутки», Костомаров произнес упавшим голосом, потому что обнаружил, что бессилен что-либо изменить. Шеф его, казалось, не слышал.

– Все решим, – пообещал Левочкин Корнышеву. – Ты сам из ФСБ, как я понял? У кого служишь?

– Генерал Захаров Олег Николаевич.

– Кто такой? – через плечо спросил Левочкин у Костомарова.

– Я наведу справки, – пообещал Пал Палыч. – Сегодня же.

– Все выясним, – сказал Левочкин Корнышеву. – И тогда решим, как тебе помочь.

Он был деловой человек, и любую проблему раскладывал на составляющие. После чего оставалось все звенья проблемы поочередно перебрать – одно за другим. У таких людей всегда все получается.

– Займись этим прямо сейчас, – обратился Левочкин к Костомарову.

– А как же…

– Обойдусь сегодня без тебя.

Костомаров потух. Его демонстративно выпроваживали. Чтобы не раздражал своим нытьем. Даже Нырков с Корнышевым это поняли.

– Давайте-ка в машину! – вдруг осенило Левушкина. – Расскажешь хоть, как жизнь твоя проходит!

Это он уже к Ныркову обращался. И демонстративно игнорировал Пал Палыча. Показывал, кто тут хозяин. Нырков замешкался, не веря своему счастью, но Левочкин легонько подтолкнул его к «Майбаху». Нырков забрался в салон, Левочкин тоже сел в машину, и тогда Корнышев, не раздумывая, потянул ручку двери и нырнул в роскошное нутро автомобиля. Место ему досталось рядом с водителем.

В салоне, на заднем сиденье, обнаружилась еще одна пассажирка – эффектная девушка в столь же легкомысленном одеянии, как и Левочкин.

– Поехали, мужики! – провозгласил Левочкин. – Покуролесим!

И только теперь, находясь в относительной близости от своего благодетеля, Корнышев обнаружил, что тот сильно нетрезв. Бурная ночь была у человека, похоже. Вот почему в какие-то моменты его поведение казалось Корнышеву странным.

* * *

«Майбах» шел под прикрытием двух «Брабусов»: один внедорожник впереди, второй позади. Едва выбрались из «каньона» на Рублевку, головной «Брабус» полыхнул мигалками, закрякал спецсигналами, и их колонна пошла вперед, стремительно набирая скорость. Милиционеры на пикетах тренированно отдавали честь, провожая вельможную кавалькаду преданными взглядами. Корнышев был готов поверить в то, что ничего плохого с ним уже случиться не может.

– Спасибо, Олег Дмитриевич! – благодарил Нырков. – За то, что не забыли!

– Я своих людей не забываю. Особенно таких проверенных бойцов. Ты как живешь? Ты где? В ФСБ?

– До вчерашнего дня, Олег Дмитриевич. А теперь я – вольная птица.

– Может, вернешься ко мне? Возьму в охрану.

– Мне нельзя в России, – признался Нырков.

– Накуролесил? – догадался Левочкин.

– Так точно!

– По службе? Или в быту?

– По службе.

– Тогда нельзя тут оставаться, – согласился Левочкин. – Свои же жизни не дадут. Можно за бугор, в какой-нибудь офис. У меня много фирм открыто.

– Там паспорт нужен, – рассудительно сказал Нырков. – Легализоваться как-то придется. А это риск.

– Паспорт сделаем на другую фамилию.

– А если вычислят? Все-таки это ФСБ. А любой документ – уже зацепка, след.

– Ну, если уж совсем бесследно захочется пропасть, есть у меня для тебя железный вариант. Я ранчо в Африке купил. Летаю туда охотиться. Даже не знаю, если честно, сколько у меня там тыщ гектаров. Но территория огромная – размерами, наверное, с какую-нибудь Швейцарию. И вот представь: там на десятки километров вокруг никакого жилья, одни только дикие звери. Дорога через саванну туда есть, но по ней никто не ездит: слишком долго и опасно. Я туда прилетаю на самолете. Ни пограничников, ни паспортного контроля. Как тебе такое?

– А если вместе нам? – осенило Ныркова. – Мой приятель – он только что из Африки.

– О! – заинтересовался Левочкин. – То-то я вижу, загар не здешний.

– Мы бы туда вдвоем, – сказал мечтательно Нырков. – В эту вашу Африку. Попробуй нас найди. Пересидели бы смутные времена. Сейчас ситуация быстро меняется. Глядишь, все успокоится и можно будет в Москву вернуться.

– Решено, – определился Левочкин. – В Африку вас отправлю.

За три минуты все решилось. Даже с Рублевки еще не успели съехать.

* * *

С мигалками они так быстро мчались, распугивая машины по дороге, в такое место, куда опаздывать, видимо, было никак нельзя. Смерчем пронеслись по Московской кольцевой автодороге, с нее свернули, и через пять минут дорога вывела их к воротам яхт-клуба. Здесь они всего лишь снизили скорость, даже не остановились, и въехали на территорию клуба без проблем. Парковка была занята машинами, такими же престижными и дорогими, как в кортеже у Левочкина.

Едва остановились, один из телохранителей Левочкина распахнул дверь со стороны хозяина. Корнышев тоже вышел, не стал дожидаться приглашения.

Здесь был разбит настоящий парк: дорожки, статуи, деревья и причудливо подстриженные кустарники. Такую красоту Корнышев прежде видел в Версале. Ему тогда понравилось.

Ныркова и Корнышева охрана профессионально оттеснила, Левочкин тем временем увидел кого-то знакомого, переключил свое внимание на него, ушел; испарилась и охрана, и Нырков с Корнышев остались вдвоем.

– Вон там у них причал, – сказал Нырков. – И ресторан, кажется. Если ничего не поменялось. Я тут был. Это Левочкина заведение. Организовал, видно, для души. Ну и яхту свою чтобы было куда поставить.

Они пошли по тенистой дорожке. Никто им не препятствовал и внимания на них не обращал. Дорожка ожидаемо вывела их к причалу. Здесь стояли в ряд белоснежные яхты из разряда тех симпатичных судов, которые девушки неизменно провожают мечтательными взглядами.

Ресторан никуда не делся. Терраса, прикрытая сверху шатром, зависла над водой. Нырков с Корнышевым поднялись по ступеням и оказались на террасе. Людей здесь было немного. Сидели за столиками, негромко переговариваясь. Нырков выбрал столик у перил. Отсюда открывался красивый вид на бухту и на яхты. Денег у них при себе было негусто, поэтому заказали только пиво – чтобы не попасть впросак.

– Видишь, какой он, этот Левочкин! – сказал Нырков. – Живет на всю катушку. Не удивляйся тому, что он так с нами. Ну, в свой «Майбах» посадил и все такое. Это он Палычу назло. Праздник непослушания. Костомаров – он мужик тяжелый. У него все должно быть по правилам, по инструкции. Нудный он, в общем. А Левочкину праздник подавай. Человек настроения. Поэтому, если ему Костомаров на ухо жужжит, что от нас надо избавляться, Левочкин из принципа сделает наоборот.

«Наоборот» – это им выгодно. Это им на пользу. Корнышев отхлебнул холодного пива.

– Как ты думаешь, про Африку – он это серьезно?

– Конечно! – убежденно сказал Нырков. – То, что для нас целое приключение, что-то невообразимое, для него – элементарщина. Широко живет. Вот для чего ему яхта на Пироговском водохранилище? Что за удовольствие по этой луже плавать? У него одна яхта, я знаю, в Италии, на Сардинии; еще одна есть на Багамах. Вот там просторы. Да? А тут – зачем? А просто: у других есть, ну и у него пусть будет. Такие возможности у человека, Слава, что у нас даже не укладывается в голове. Он в Альпы как летит, так целый самолет девчонок с собой везет. Ну, не только для себя. Там друзья его, допустим, отдыхают, чиновники всякие полезные – он бабами делится, ему не жалко. Его однажды хлопнули, полиция тамошняя на него наехала – сводничество, проститутки, мол… Слышал про это? Нет, не слышал. В России тебя не было. А история громкая. Ну и чем закончилось? Ничем. Живет человек, как жил, как привык – не тужит.

В последних словах Ныркова сквозило уважение.

– Так что и в Африку – он это хоть сегодня обеспечит, – сказал Нырков. – Ему это – как вот так сделать…

Щелкнул пальцами.

Ожидающий в отдалении официант тут же сделал стойку. Корнышев остановил его жестом. Это не тебе, мол, ты расслабься.

Нырков тем временем уже освоился в новой обстановке и поглядывал вокруг с интересом.

– Надо же! – приговаривал он едва слышно. – Какие люди здесь! Слав, ты посмотри!

Корнышев посмотрел. Знакомых лиц он не увидел.

– Все они из телека! – не унимался Нырков. – Вон министр этот… Ну, который все время против американских окорочков… А вон тот по бизнесу… Сотовая связь… То ли МТС, то ли «Вымпелком»… А вон футболист… Ты футбол смотришь?

– В Африке? – вопросом на вопрос ответил Корнышев.

И тогда Нырков оставил его в покое.

По небу плыли облака, такие красивые, будто их нарисовал затейливый художник. Искрилась близкая вода. Мчались к берегу два аквабайка, и казалось, что наперегонки. Только Ныркова эта идиллическая картина нисколько не занимала.

– Быстрее бы свалить отсюда! – сказал он. – Если у него там ранчо, как он говорит, тогда точно не найдут.

– А выбраться из России мы сможем без проблем? – спросил Корнышев, задумчиво глядя вдаль.

– Если Левочкин захочет, он это сделает, – убежденно ответил Нырков. – Возможности у человека колоссальные. Ты даже не представляешь, Слава, как они живут, эти люди. У них свои корабли есть, свои самолеты… Левочкин, когда за бугор летит, его на «Майбахе» подвозят прямо к трапу. И никто не проверяет толком. В одной стране живем, но у нас одна граница, а у них – другая.

Аквабайки домчались до причала. Теперь можно было рассмотреть гонщиков. Молодые мускулистые парни в спортивных трусах и спасательных жилетах. Один остался с аквабайками, второй пробежал по причалу, направился к террасе, поднялся по ступеням и подошел к столику, за которыми сидели Корнышев и Нырков.

– Нас прислали за вами, – сообщил он. – Идите за мной. Вас ждут.

И Корнышев только теперь догадался, что все это время за ними внимательно присматривали. Потому что как иначе этот гонщик мог с ходу определить, где их искать?

* * *

Аквабайки были двухместные. Корнышеву и Ныркову достались пассажирские места. Прежде, чем отправиться в путь, провожатые заботливо облачили своих подопечных в спасательные жилеты. Предупредили, что держаться надо крепко. И после этого погнали так, что Корнышеву казалось – он по дороге потеряется.

Пассажирам доставалась большая часть брызг, и очень скоро они были мокры с головы до ног.

Сначала было непонятно, куда они направляются, но вскоре впереди по курсу обнаружилась яхта, которая и была, как оказалось, их целью. Она казалась маленькой, но росла в размерах по мере приближения, и в конце концов предстала перед пассажирами аквабайков внушительным белоснежным судном высотой с хороший особняк. В кормовой ее части было что-то вроде причала – низкая, почти вровень с водой, палуба. Аквабайки к этой палубе приблизились, будто прилипли, и Нырков с Корнышевым перешли на яхту, где их уже ждали. Им помогли освободиться от жилетов, а вместо промокшей до последней нитки одежды предложили футболки и спортивные трусы. Вещи были фирменные, известных брендов, и когда гости облачились в них, они уже не казались чужаками на этой дорогой яхте – здесь все были экипированы примерно так.

Корнышева и Ныркова проводили на палубу, где за продолговатым столом, уставленным фруктами и разномастными бутылками, сидела компания расслабленных людей, общим числом человек в десять. Из знакомых Корнышеву лиц здесь были Левочкин и его спутница, остальных он увидел впервые.

– О! – сказал Левочкин, завидев их. – Прошу к столу!

На них обратили внимание. Разглядывали, впрочем, почти равнодушно. Эти люди столько перемещались по миру и столько видели каждодневно новых лиц, что вряд ли чье-то появление могло их сильно удивить.

– Вот тебе, Алекс, будут спутники, – объявил Левочкин, обращаясь к одному из присутствующих, мужчине со стильной испанской бородкой; красивая седина превращала обладателя бороды в благородного дона. – Будут тебя в Африке сопровождать. На охоте подсобят. И будет, с кем водку пить. А то у меня там одни зулусы, блин. Кстати, человек вот недавно только из Африки, – вспомнилось Левочкину.

Только теперь испанский дон заинтересовался Корнышевым.

– Охотиться вам приходилось?

– Да. Местные устроили однажды.

– Расскажите! – попросил Алекс.

Он жил, похоже, мыслями об этой будущей охоте, грезил ею.

– Приехали к озеру, – сказал Корнышев. – Ну, это для африканцев озеро. А так – просто большая лужа. Местные сказали: надо ждать.

– Засада! – догадался дон.

– Вроде того. Мне сказали: кто к водопою первым выйдет, того и бьем.

– А оружие какое? – не унимался седовласый.

Он был как мальчишка, которому предстояли первые в жизни настоящие взрослые приключения.

– «Калашниковы», – сказал Корнышев. – Стволов пятнадцать у нас было.

У корнышевского собеседника брови поползли вверх. Он жил в другом мире, уютном и хорошо продуманном. В том мире все прекрасно устроено и для каждого занятия есть масса недешевых, но очень удобных и красивых инструментов, само обладание которыми – уже предмет для гордости, а уж пользоваться ими – наслаждение. Вот если решил стать, например, охотником – для тебя придуманы и лучшими мастерами изготовлены всякие «зауэры» и «беретты». Ты из такого ружья можешь даже не стрелять, а на стену его повесить – до того хорошо! А тут – «калашниковы», пятнадцать штук…

Седовласый теперь иначе воспринимал шрамы на лице Корнышева. Только сейчас он что-то распознал в этом человеке. Этот парень в Африку не на сафари летал, купив тур за пятнадцать тысяч баксов. Какое-то дело там было у мужика. Серьезное.

Разговоры за столом стихли. Все смотрели на Корнышева.

– Ну и как? – спросил Алекс. – Пришли звери на водопой?

– Пришли, – кивнул Корнышев. – Всю стаю из «калашей» тут же покосили.

– А кто там был? – уточнил кто-то.

– Львы, – коротко ответил Корнышев.

Над столом повисла тишина.

– И вы лично тоже заработали трофей? – спросил после паузы седовласый.

– Я не стрелял.

– Почему?

– Это не охота. Это убийство, – сказал Корнышев.

Снова возникла пауза.

– Спасибо! – вдруг произнесла спутница Левочкина.

– За что? – не понял Корнышев. – За рассказ?

– За то, что не стреляли.

* * *

Поздний завтрак на борту яхты подходил к концу. Компания разомлела. Кого-то клонило ко сну. Тот же Левочкин, например, все чаще клевал носом. Точно, мало ночью спал, а за завтраком не отказал себе в удовольствии выпить. Вот его и разморило. Но он встрепенулся, когда вдалеке показался аквабайк. Ничего не сказал и вообще своих чувств практически ничем не выдал, но внимательный Корнышев заметил случившуюся в Левочкине перемену.

Аквабайк примчался к яхте, и вскоре на палубу поднялся парень в спасательном жилете – мокрый, как Нептун. В руке он держал герметично закрытый пластиковый контейнер, похожий на автомобильный холодильник.

– Сюда, сюда, – поманил парня Левочкин.

На визитера смотрели такими же скучающими взглядами, какими совсем недавно встречали Корнышева с Нырковым. Под этими взглядами парень распахнул крышку контейнера и отступил на шаг, давая понять, что свою работу он выполнил.

– Посмотри, что там, – предложил Левочкин своей спутнице.

Той самой, которая недавно благодарила Корнышева за неучастие в убийстве.

Все поняли, что готовится сюрприз. Девушка, улыбаясь, подошла к контейнеру, заглянула в него и сказала:

– Ой!

Даже ладони прижала к лицу. Так ее взволновало увиденное. Запустила руку в контейнер и достала круассан. Аппетитный. Свежий. Даже на вид вкусный.

– Из Парижа! – сказала девушка. – Из той самой булочной! Я угадала?

Левочкин улыбнулся ей сдержанной улыбкой волшебника, для которого нет ничего невозможного.

Девушка обвела взглядом присутствующих. Никто ничего не понимал. Требовались пояснения.

– Я три года прожила в Париже, – сказала девушка. – Работала в модельном агентстве. А напротив моей квартиры, через дорогу, была булочная. И я раз в месяц, по тринадцатым числам, покупала там вот эти круассаны. Ну, сама себе такой счастливый день сделала – тринадцатое. Баловала, словом. И вот я вчера вечером про круассаны вспомнила, Олежке рассказала, поплакалась ему, что давно их не ела и вкус уже забыла. А он за одну ночь все организовал.

Всплеснула руками. Поцеловала благодарно Левочкина.

Нырков выразительно посмотрел на Корнышева. Мол, я же тебе говорил, что для этого человека нет ничего невозможного.

Круассаны прямо из Парижа? Пожалуйста. Так что и с Африкой все получится, конечно же.

* * *

Во второй половине дня отправились восвояси. Корнышев и Нырков оказались в разных машинах. Обнаружив это, Святослав испытал такое чувство, будто лишился близкого родственника. Было одиноко. Он действительно сроднился в эти дни с Нырковым, словно у них на двоих теперь одна судьба.

Их кортеж ожидаемо беспрепятственно домчался до поместья Левочкина. За тонированными стеклами «Брабуса» легко было поверить в собственную неуязвимость.

Едва за «Брабусом» закрылись ворота, Корнышева передали под опеку уже знакомого ему парня в черном костюме. Провожатый поинтересовался у Святослава, будет ли тот обедать. Тот отказался. Парень проводил его до гостиницы.

Поднявшись в номер, Корнышев принял душ, после чего в очередной раз обнаружил, что от него лично сейчас ничего не зависит. Ему ничего не надо делать. Возможно, ему и нельзя ничего делать. Только ждать.

С этими мыслями он и уснул.

* * *

Нырков ехал во втором «Брабусе». Этот автомобиль проследовал за «Майбахом» по территории поместья, обогнул исполинский фонтан, доехал до главного дома, похожего на дворец, вслед за «Майбахом» нырнул в арку и остановился во внутреннем дворе, тут была брусчатка, выложенная симпатичными узорами, и ухоженные клумбы с яркими, радующими взор цветами.

Ныркову выйти из машины не позволили. Сквозь тонированное стекло он видел, как вышел из «Майбаха» Левочкин со своей подругой, как они скрылись в доме. «Майбах» уехал, «Брабус» с Нырковым остался стоять среди клумб. Вместе с Сергеем в салоне машины были еще двое. Они не общались между собой и на Ныркова – тоже ноль внимания. Но он не заблуждался на их счет. Они его сторожили.

Минут через двадцать его опекунам поступила какая-то команда. Они проводили Ныркова в дом. Сергей здесь не был несколько лет – с тех самых пор, как ушел от Левочкина. Он осматривался с любопытством, присущим людям, вернувшимся в давно покинутые ими места.

Ныркова провели в библиотеку. Это был обширный зал со стеллажами и помпезным камином, облицованным благородным камнем. Когда двери библиотеки распахнулись, Нырков увидел Костомарова. Тот жестом дал понять телохранителям, что тем не следует переступать через порог, а Ныркову дал возможность войти, тщательно запер дверь, проводил Ныркова к холодному, без огня, камину, перед которым сидел в кресле Левочкин.

– Садись! – сказал Ныркову Костомаров и положил тому на плечо ладонь, побуждая опуститься на стул.

Сергей подчинился.

– Что скажешь? – спросил у него Пал Палыч.

– Я сделал все, о чем мы договаривались, – сообщил Нырков таким тоном, будто ожидал поощрения от своих собеседников.

Но Костомаров сделал вид, будто не уловил подтекста.

– Как Корнышев? – спросил он. – Ничего не заподозрил?

– Нет, ничего.

– В Африку собирается? – поинтересовался Костомаров без улыбки.

– Он готов лететь хоть сегодня.

– Тебе он доверяет?

– На все сто! – убежденно сказал Нырков.

– Придется тебе с ним плотно поработать.

Нырков обеспокоенно посмотрел на Костомарова, потом перевел взгляд на Левочкина. Оба сохраняли невозмутимость.

– Возможно, это займет какое-то время, – сказал Пал Палыч. – Но лучше, если ты справишься поскорее.

– Что-то я ничего не понимаю! – занервничал Нырков. – Давайте закончим с прежним делом, а потом уже будем обсуждать, как нам жить дальше.

– Ты не хочешь нам помочь? – будто даже удивился Костомаров.

– Хочу! И даже очень! Но был уговор: я вам – Корнышева, вы мне – десять миллионов долларов… Давайте закроем эту тему…

Левочкин и Костомаров переглянулись. Словно Нырков нес сейчас несусветную чушь.

– Олег Дмитриевич! Я у вас сколько лет работал! – заспешил Нырков. – И мы всегда друг друга понимали. Я же ничего не требовал, когда история с этим Корнышевым еще только началась. Ну ладно, когда мне Пал Палыч впервые фото показал, спросил, не сталкивался ли я по жизни с этим человеком. Я не сталкивался. И потому ни на что не претендовал. И позже, когда я в поисках участвовал, когда на Кипр летал… Я там ни Корнышева не нашел, ни эту, как ее…

Нырков запнулся, потому что у него не получилось вспомнить сразу. Столько лет прошло. Выветрилось из памяти.

– Катя ее звали, кажется.

Махнул рукой. Не до того, мол.

– А тут служу я снова в ФСБ, – продолжал Нырков. – Вхожу в группу прикрытия какого-то важного свидетеля, и вдруг случайно выясняется, что этот свидетель – он Корнышев и есть. И я сразу к вам! – выразительно произнес Нырков, пожирая Левочкина преданным взглядом. – Потому что помнил это фото! Помнил наши безуспешные поиски.

Нырков сильно нервничал.

– Да, почти сразу выяснилось, что это не Корнышев, а двойник, – признал он. – И когда Корнышева перебросили из Африки, все равно еще оставались сомнения. Но я вас держал в курсе. И вы мне тогда сказали, Олег Дмитриевич… Лично! Что десять миллионов – мне, если я вам живого Корнышева предоставлю!

Левочкин посмурнел лицом. Изначально он не хотел светиться лично и охотно перепоручил бы переговоры с Нырковым Костомарову. Но вот беда: Нырков Костомарову не верил. И потому, что отношения у них были не ахти. И потому, что хоть десять миллионов Костомаров посули, хоть сто десять – веры ему нет, потому что и миллионов этих у него нет, не того полета птица. Пришлось Левочкину лично деньги обещать.

– Все еще были сомнения, – сказал Нырков. – И шеф мой говорил, что это не Корнышев. Я ведь денег у вас не просил. Верно? И вдруг Корнышев сам мне доказательства выложил. Принес на блюдечке. Приволок меня на кладбище, где похоронены его родители. И как только я убедился в том, что это точно он, Корнышев уже через полчаса был у вас в руках.

– Ты правильно все сделал, – похвалил Костомаров. – Мы с Олегом Дмитриевичем тоже все разыграли, как по нотам. Он добрый следователь, я – злой. И что – ты нам теперь всю игру хочешь запороть?

Пал Палыч как-то вкрадчиво спросил, вроде даже доброжелательно, но Нырков не обманулся. Ему почудилась угроза. Этого можно было ожидать. Если они за голову Корнышева с ходу выложили десять миллионов, значит, дело серьезное. А там, где дела серьезные, такие люди, как Костомаров или Левочкин, церемониться не будут. Раздавят – и следа не останется. Им не привыкать кровушку пускать. Тот же Левочкин – это сейчас он ходит в игривых штанах с пальмами и выписывает круассаны из Парижа, чтобы ублажить свою очередную пассию. А вот спросить бы у него, как он свою империю строил в лихие девяностые? Чтобы такие деньги под себя подмять, а потом их не потерять – тут надо на многое решиться. И наверняка за этим Левочкиным числится собственное маленькое кладбище.

– Я никому не хочу помешать, – дрогнул Нырков.

– Значит, поможешь нам? – спросил Костомаров.

– Помогу. Но сначала – десять миллионов, – попытался в последний раз поторговаться Нырков.

– Давай сразу расставим точки, – предложил Костомаров. – Если ты рассчитываешь за Корнышева получить десять миллионов, тогда я тебе говорю: денег не будет.

– А как же…

– Денег не будет, – повторил Пал Палыч. – Что-то ты не так понял. Никто тебе за Корнышева денег не обещал. Его жизнь не стоит и копейки. Он нам не нужен.

Изумленный Нырков обернулся к Левочкину. Как же так, мол, мы же договаривались. Вы сами говорили…

– Ну, не то что он совсем не нужен, – сказал Левочкин. – Мы его искали только для того, чтобы он помог нам найти Катю – ту самую, о которой ты упоминал. Катя Ведьмакина. Он должен знать, куда она пропала. Или хотя бы догадываться, где ее искать. Вот эта девушка действительно стоит десять миллионов.

– От меня-то что требуется? – уточнил Нырков.

– Ты сблизился с Корнышевым, сдружился, – с готовностью отозвался Костомаров. – Разговори его как бы между прочим. Выведай, где искать Ведьмакину.

У Ныркова засосало под ложечкой. Так с ним бывало всякий раз, когда он чувствовал приближение опасности.

Он ошибся. Дал в тот раз маху, когда их с Корнышевым вышвырнули за ворота поместья. Это Нырков участвовал в спектакле, придуманном Пал Палычем. Якобы Нырков и Корнышев обратились за помощью, а Костомаров велел их гнать взашей. Чтобы дать понять Корнышеву, насколько он беззащитен и практически обречен. А потом явился добрый Левочкин и вновь подарил Корнышеву надежду. Так вот когда их за ворота выгнали, надо было дать деру. Это был последний раз, когда Ныркову предоставился шанс. С того времени он не оставался без присмотра ни на мгновение. И больше шанса у него не будет. Никогда. Как сказал Пал Палыч о Корнышеве? «Его жизнь не стоит и копейки». Глупо думать, что его, Ныркова, жизнь стоит дороже. У них с Корнышевым одна цена. Одна судьба. Один конец.

Хотя ошибся он, конечно, раньше. Тогда, когда поверил в то, что ему заплатят десять миллионов. Поверил, что он, Нырков, способен такие деньги заработать. Переоценил свои возможности. Он не такой крутой. Ноль, возомнивший себя единицей. Он с кем тягаться вздумал? Хотел встать на одну доску с Костомаровым?

Они с ним вдвоем ведут переговоры. И Костомаров здесь, и Левочкин. Не побоялись засветиться. Никаких посредников. А это значит, что они не опасаются того, что он их позже выдаст. Не боятся его как свидетеля. Он не свидетелем будет. Он будет жертвой.

– Поможешь нам? – спросил Пал Палыч, глядя прямо в глаза собеседнику.

– Сделаю, – тихо ответил Нырков, цепенея под взглядом своего будущего палача.

* * *

Вечером им устроили совместный ужин. Сначала в номере у Корнышева раздался телефонный звонок. Мужской голос предупредил, что через пять минут они спустятся в ресторан. И действительно, за Святославом пришел провожатый. Пошли в ресторан. За угловым столиком, на отшибе, сидел Нырков. При появлении Корнышева он приподнялся и крепко пожал своему товарищу руку. Святославу показалось, что Нырков неважно выглядит. Или это свет от фонарей такой специфический?

Из-за фонарей окружающая тьма вновь казалась неестественно густой, нездешней, южной. Корнышев повеселел. Им предстояла трапеза, а он уже порядочно проголодался. И еще он увидел Ныркова и теперь не чувствовал себя одиноким в этом бескрайнем поместье.

– Хорошо здесь, – сказал Корнышев. – Но иногда бывает скучно.

– М-да, – рассеянно отозвался Нырков. – Сам порой обращаю внимание.

Их ужин начался с водки и закусок. Нырков с ходу опрокинул в себя несколько рюмок водки, будто спешил опьянеть.

– Тут совершенно нечем заняться, – сообщил Корнышев. – Нам надо как-то вместе держаться. Ты в каком номере живешь? Я хоть к тебе зайду.

– Я вообще не в этом здании, – сказал Нырков, подумав.

– А в котором? – поинтересовался Корнышев и повел вокруг беззаботным взглядом. – В какой стороне твое лежбище?

– Там! – махнул неопределенно в темноту Нырков. – Довольно далеко. Да и не дойдешь ты. Тут по территории слоняться запрещается.

Он посмотрел на собеседника долгим взглядом. Корнышев этого даже не заметил: всецело был поглощен роскошной пармской ветчиной с дыней, которую принес официант.

– Давай еще водочки! – предложил Нырков.

Он никак не мог решиться на то, чтобы перейти к главному. К тому, ради чего, как он понимал, ему только и позволили встретиться с Корнышевым в этот вечер.

Корнышев ответил собутыльнику благодарным взглядом, с готовностью разлил водку по рюмкам. Ему было хорошо сейчас. Этот вечер обещал быть добрым.

– За что пьем? – уточнил Корнышев, поднимая рюмку.

– А давай без тостов, Слава, – внезапно предложил Нырков. – За тех, кого рядом с нами уже нет.

Это было непозволительно. Испортил, дурак, песню. Корнышев поморщился.

– А я настаиваю! – произнес Нырков мрачно. – Надо поддержать традицию, Слава. Чтобы, когда нас не станет, нас тоже кто-нибудь хотя бы словечком вспомнил.

Он это так сказал, что можно было догадаться: лично ему не верится в то, что о нем кто-либо вспомнит.

– Что за настроение, Сергей Дмитриевич? – мягко попенял ему Корнышев. – Все-таки у меня есть тост. Я тоже настаиваю. Давай за Африку, Сережа, за Черный континент выпьем. В общем, за наше будущее. Там хорошо. Там можно почувствовать себя свободным. Какая-то там дикость первозданная. Мы когда в саванну забирались, я вот так ночью смотрел.

Корнышев поднял голову. И не увидел неба. Вместо неба был черный провал, потому что Корнышева слепил свет фонарей.

– Я тут даже неба не вижу, Сережа, – пожаловался Корнышев. – А там видел. Да, так вот, когда я в небо африканское смотрел, я такое испытывал – словами не передать. Это космос, Сережа. Это какой-то гипноз. Я был в оцепенении. Какое-то пограничное состояние. И ты счастлив. Вот тут я, вроде, в безопасности, – повел рукой вокруг Корнышев. – А все равно чувствую себя, будто в клетке. А там – саванна, дикая природа, звери кровожадные в ста метрах – а я опасности не ощущал и был свободен…

Корнышев осекся, увидев, как Нырков с мрачной решимостью выпил водку.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Корнышев. – А я все-таки за – Африку!

Тоже выпил. В одиночестве.

Нырков остервенело орудовал ножом. Проткнул котлету, та брызнула маслом. Нырков вздохнул.

– Ты не обижайся, Слава, – сказал он примирительно. – Жизнь короткая такая, бляха-муха. Как подумаешь об этом… Вот Коля Маркин. Все не идет он у меня из головы. Символично как-то получилось с ним. Вроде бы умер, оплакали его, похоронили. А он продолжал жить. Под чужим именем и даже с чужим лицом. Что-то тут восточное угадывается, мистическое. Меняешь имя, чтобы обмануть судьбу. Чтобы прожить другую жизнь. Коля попытался. А судьбу не обманул.

– Ну, это не он умер, а как бы я, – напомнил Корнышев.

– Именно что «как бы»! – сказал в сердцах Нырков.

Его чувства были понятны. Это Коля Маркин лежит в земле. По-настоящему, не «как бы».

– С ним еще девушка была, – будто вспомнил невзначай Нырков. – Мне фотографию показывали. Когда шло следствие. Красивая! Как ее звали? Ты ее тоже знал…

– Катя Ведьмакина.

– Точно! И вот она, возможно, тоже – как Коля Маркин.

Корнышев нахмурился.

– Или она спаслась? – произнес с надеждой Нырков и посмотрел вопросительно на Корнышева. – Помнишь, ты говорил Захарову…

– Это вряд ли, – вздохнул Корнышев.

Тут даже много повидавшие мужики, опытные сотрудники с прекрасной подготовкой погибали, как беспомощные котята. А юная девушка, попавшая в беспощадные жернова странной и страшной истории, густо замешанной на больших деньгах, на крови, на коварстве и предательстве – она ни на чью помощь, похоже, не могла рассчитывать. Она была обречена.

– Думаешь – погибла? – спросил Нырков.

– Следов никаких нет, – ответил с хмурым видом Корнышев.

Нырков разглядывал его исподлобья. Корнышев поднял глаза. Их взгляды встретились.

– У тебя с нею что-то было? – спросил Нырков.

– Почему спрашиваешь?

– Тебя как будто терзает что-то.

– Это чувство вины, Сереж. Я ее выманил в Россию, привез сюда. Она мне верила. А в итоге попала в переплет. Сгинула.

Нырков добавил толику сочувствия во взгляде. Похоже, выпитая водка и нахлынувшие воспоминания сделали свое дело. Корнышев созрел для откровенного разговора.

– А что там за история была? – как бы невзначай спросил Нырков. – Я ведь не в курсе.

– Эта девушка – дочь полковника Ведьмакина. Того самого, который деньги секретного президентского фонда размещал в западных банках. Он понимал, наверное, что близость к таким секретам смертельно опасна. Семью свою вывез на Кипр, дом там купил. И когда его взяли в оборот и закрыли в тюрьме, а семье объявили о том, что Ведьмакин погиб, – они в России больше ни разу не появились. Боялись. А нам они нужны были для работы. И я это сделал. Я их привез.

– Помогло?

– В смысле? – не понял Корнышев.

– Добились результата? Нашли деньги?

– Нашли.

– Ну и чего ты терзаешься? – попенял Нырков. – Работа сделана!

– А человека нет! – в тон ему ответил Корнышев.

– Она понимала, что находится в опасности, эта твоя Катя?

– Разумеется.

– Она с тобой это обсуждала? Вы говорили с нею о безопасности? О том, что она могла бы предпринять для того, чтобы остаться в живых?

– Да. Я ей сказал однажды, что про запас надо всегда держать одно-два безопасных места. Надежных стопроцентно. И это не могли быть квартиры родственников или те места, где человек когда-то работал, например. Это должно быть совершенно особенное место, сказал я ей тогда. Такое место, пребывание в котором для этого конкретного человека, вот персонально для Кати Ведьмакиной, абсолютно несвойственно. Ну, не может этот человек там оказаться. И тогда она сказала: монастырь.

– Почему монастырь?

– Я тоже у нее спросил. Она призналась мне, что не представляет себя живущей в монастыре.

– Потому что она неверующая?

– Нет, не то. Просто – не представляет.

– Она говорила о конкретной обители?

– Нет.

– То есть названия не прозвучало?

– Нет.

– Может быть, она упомянула местность? В каких краях тот монастырь?

– Кажется, она сказала, что посещала когда-то с родителями… А почему ты спрашиваешь? – насторожился Корнышев.

Он запоздало обнаружил, куда свернул их разговор.

– Если ее прятали, эту Катю Ведьмакину, – сказал Нырков. – Если она не погибла, если ей повезло и ее на самом деле спрятали – с нею ведь могли все это обсуждать. Где бы она могла укрыться? Родственники, друзья детства – это сразу отмели, это понятно. Возвращение на Кипр тоже исключили. И вот тогда – если с нею это, конечно, обсуждали – она могла называть своим опекунам тот самый монастырь. Ты, может быть, знаешь на самом деле, где она, Слава. Только не отдаешь себе в этом отчета. Ты можешь ее найти. Пока ее не нашли другие.

Нырков откинулся на спинку стула. Взгляд его был черен, темнее ночи. Корнышев стремительно трезвел.

Он наслаждался этим вечером. Он упивался дарованной свободой. Просто ужин, ничего особенного, можно расслабиться. Он думал так еще какую-то минуту назад. И вдруг что-то случилось. Действительность оказалась иной, не такой, какой она ему представлялась. Теперь он пытался сообразить, что происходит.

«Пока ее не нашли другие». Так сказал Нырков. Ему-то что за забота? Что за печаль? Он только что лил слезы по Коле Маркину. Но кратковременно. Как-то скоро они на Ведьмакину переключились. И почему-то этой девушке, которую Нырков знать не знал, он посвятил куда как больше времени, чем своему трагически погибшему другу.

«Ты знаешь, где она… Ты можешь ее найти».

А они ведь в Африку собрались. Со дня на день должны уехать. Алекс, наверное, свои ружья уже подготовил для охоты.

«Ты можешь ее найти».

Корнышев, не мигая, смотрел в глаза Ныркову. И тот взгляда не отводил. Будто оба хотели, чтобы между ними установилась телепатическая связь.

Их слушают? Нырков опасается прослушки? Он, кажется, хочет многое сказать Корнышеву. Но не говорит прямо. А произносит какие-то странные фразы. Неприятные, настораживающие речи ведет, будто хочет, чтобы Корнышев очнулся, вышел из того расслабленного состояния, в котором пребывал. Чтобы насторожился.

«Когда нас не станет, чтобы кто-нибудь тоже хоть словечком вспомнил».

Это он сигналы подает. Предупреждает об опасности.

Хмель окончательно утерял власть над Корнышевым. Окружающая темнота теперь не казалась романтичной, а вселяла тревогу.

Их с Нырковым держат порознь, и Корнышев даже не знает, где обретается его собрат по несчастью. Святослав все время проводит в своей комнате. Любые перемещения – только с провожатым. Судя по всему, такой же образ жизни и у Ныркова. Это ловушка. Рвались на свободу – попали в тюрьму. Их держат как заложников? Или от них чего-то хотят добиться?

Нырков смотрит выразительно. Очень выразительно. Он хочет, чтобы Корнышев его понял. Чтобы угадал ту мысль, которую Нырков пытается до него донести. Видно, что Сергей отчаянно трусит. Возможно, это вообще их последний разговор. Может быть, им больше не позволят встретиться. Видно же, как он напряжен. И это значит, что он, пускай иносказательно, попытается сказать Корнышеву все самое важное. Надо вспомнить все, что говорил Нырков. С самого начала их беседы на террасе.

Им бывает скучно…

Жилище Ныркова не найдешь, потому что по территории запрещается ходить…

Выпьем за тех, кого нет, чтобы за нас потом выпили…

Потом – про Катю… Про Катю было много. Долго. И дотошно.

Ты можешь ее найти.

Весь разговор про Катю Нырков строил так, чтобы иметь возможность произнести вот эту фразу. Он к ней подводил. Он эту фразу готовил.

– А ведь ты прав, – сказал Корнышев, выразительно чеканя слова. – Мне надо только вспомнить, о чем мы говорили. С Катей. Восстановить в памяти. Ведь Катя могла назвать какие-то признаки монастыря. Что-то такое, что мне подскажет.

– Ну конечно! – с готовностью отозвался Нырков и окатил Корнышева благодарным взглядом.

Обрадовался тому, что Корнышев его услышал. Расшифровал послание Ныркова. И еще этот молодчага Корнышев так все сформулировал, что можно было рассчитывать на передышку. Они выгадывали время. Покуда Святослав соберется с мыслями, пока вспомнит…

Когда Корнышев окончательно для себя прояснил, что происходит, он не испугался, а, напротив, даже успокоился. Картина открылась полностью. Загадок почти уже не осталось. Теперь надо было только все верно рассчитать. Это как при большом пожаре где-нибудь на третьем или четвертом этаже. Пламя полыхает, все пути к спасительной лестнице отрезаны, но внизу, под окном, пожарные уже растянули брезентовый тент. И человеку, сидящему на подоконнике, в момент перед прыжком нельзя паниковать, а надо точно рассчитать прыжок, чтобы попасть в этот тент, а не на убийственный асфальт.

Надо было только убедиться в том, что это не паранойя. Что все всерьез. Чтобы не наломать дров.

Если здесь действительно подслушивают, тогда и подглядывают, не иначе. В том случае, когда против Ныркова с Корнышевым ничего худого не замышляют, они более-менее вольны в своих поступках. А если при малейшем отклонении в их поведении поднимается тревога – дело плохо.

Корнышев взял салфетку и сделал вид, будто на ней что-то быстро написал. В руке у него не было ни карандаша, ни ручки, но в царящем на террасе полумраке спрятанная где-то здесь видеокамера вряд ли была способна распознать подобные подробности. Да и быстро все произошло. Не сообразят соглядатаи.

Салфетку Корнышев ладонью сдвинул к Ныркову, приподнял ладонь, будто давая возможность собеседнику прочитать несуществующий текст, снова вернул к себе салфетку, что-то быстро «дописал», показал Ныркову.

Тот сидел молча, пытаясь сообразить, что бы это могло означать.

Те, кто за ним наблюдали, среагировали гораздо быстрее, чем ожидал Корнышев. И уж тем более быстрее, чем Нырков смог понять, что происходит. Вдруг откуда-то из-под деревьев, из темноты, вынырнул человек в черном костюме, легко вспорхнул на террасу, и уже через секунду был рядом со столиком, за которым сидели Корнышев с Нырковым. Но это Нырков был не в курсе. А Корнышев ожидал каких-то неожиданностей, и поэтому, едва уловив какое-то движение в сумраке деревьев, он тотчас поднес свою фальшивую записку к огню свечи, что стояла на столе в толстостенном, матового стекла, стакане. И когда взволнованный соглядатай приблизился к столу, в руке у Корнышева догорал куцый клочок салфетки. Соглядатай впился в тот клочок взглядом и понял, что опоздал; клочок догорал, жег Корнышеву пальцы, и Корнышев этот догорающий огонь бросил в свою тарелку. Посмотрел на соглядатая. Тот криво улыбнулся и сказал, обращаясь к Ныркову:

– Пора идти!

Значит, сыграли тревогу. Дело плохо. Последние сомнения у Корнышева испарились. Их с Нырковым спешно разлучают. Заподозрили неладное.

Сергей виновато улыбнулся Корнышеву. Он даже не сделал попытки остаться. И это тоже было весьма красноречиво. Нырков знал о происходящем больше, чем Корнышев. Знал, наверное, и о том, что нельзя не подчиниться.

Конвоир Ныркова, нервничая, взял своего подопечного под локоть и поднял, довольно резко. Получилось грубо. Нырков едва не упал. Корнышев это видел.

– Осторожнее. Держитесь за меня, – сказал парень в черном. – Я вас доведу. Все будет в лучшем виде.

Пытался представить дело так, будто это Нырков так много выпил, что с трудом удерживается на ногах. Но Корнышев понимал, что сейчас водка ни при чем. Это конвоир спешит Ныркова увести. Такой, видно, поступил приказ.

Сергей свободной рукой взял со стола бутылку с недопитой водкой.

– Не возражаешь? – спросил он, обращаясь к Корнышеву. – Я у себя допью.

Но конвоир был начеку, бутылку отнял и возвратил на стол. Корнышев наблюдал за происходящим и мотал на ус.

Этот парень в черном автоматически выполнял свою работу. Почти что инстинктивно. Просчитывал обстановку, как компьютер.

У подопечного не должно быть при себе колющих и режущих предметов. Потому что бутылка в руках Ныркова где-нибудь на скрытой сумраком аллее могла превратиться в грозное оружие. Да и в комнате у него наверняка есть мини-бар, как и у Корнышева. И зачем в таком случае бутылку брать с собой? Подозрительно.

Нырков выразительно посмотрел на Святослава. Разве что не подмигнул ему. Видишь, мол, что происходит? Он вдруг потянулся к Корнышеву. Конвоир удерживал его за локоть, но Нырков все же дотянулся и пожал Корнышеву руку.

– Передавай привет Африке! – сказал он.

Конвоир нервно рванул его к себе, и Нырков отлип от Корнышева.

Привет Африке? А как же сам Нырков? Он что – не едет? А он не едет! Он уже знает, что не едет!

– Нам пора! – сказал конвоир и поволок за собой Ныркова, уже особо не скрывая, что ведет его насильно.

Конечно, можно было обмануться. Поверить в то, что с Нырковым он не церемонится так, как зачастую не церемонятся с пьяными. Но подоплека здесь была другая. Корнышев это твердо знал.

Вынырнул откуда-то еще один провожатый в черном, схватил Ныркова под вторую руку, и тут дело у них заспорилось. Ныркова снесли вниз по ступеням так, что бедолага лестницы ногами не почувствовал.

Бесшумно подкатил электромобиль. Ныркова усадили на сиденье, зажали с двух сторон. И прежде чем электромобиль умчался, Сергей еще успел обернуться к Корнышеву, бросил напоследок взгляд.

А никто в Африку не едет, понял Корнышев.

Здесь их на куски порежут.

* * *

Нырков, с двух сторон зажатый конвоирами, хмуро озирал окрестности. Все ему было здесь знакомо. Проехали поворот к главному дому. Было слышно, как за деревьями шумит вода в фонтане – его не выключали даже на ночь. Потом еще один поворот, эта узкая дорожка вела к воротам. Левее – там вспомогательные службы и мастерская, еще чуть дальше – гараж. Лесистая местность, где, кроме деревьев и фонарей, Нырков сейчас ничего не видел, в его мыслях стала наполняться объектами. Всплывали в памяти образы построек, к ним тянулись дороги, и очень скоро Нырков явственно представлял себе территорию поместья, будто видел ее с высоты птичьего полета.

Он все здесь знает. За эти пару дней ничего нового не обнаружил, ничего такого, что появилось бы на территории за годы его отсутствия. Этот опыт ему пригодится.

Сергей стал думать. В его голове сама собой выстроилась логическая цепочка.

Самое главное – вырваться за пределы охраняемого периметра. Забор штурмовать бессмысленно: он высок и неприступен, а за ним – точно такая же охраняемая территория, только чужая. Глупо из одной клетки перебираться в другую. Единственный путь – через ворота. От того места, где содержат Ныркова, до ворот далеко. Он может просто не дойти до них. Не успеет. Потому что повсюду стоят видеокамеры, а еще в темное время суток территория патрулируется. Но можно доехать. На машине. Потому что это до ворот далеко, а до гаража близко. На ночь там всего один охранник остается. Всего один. Так было, по крайней мере. Если ничего не изменилось – есть шанс. Еще чем машина предпочтительнее: он подъедет к воротам с включенными фарами, а фары слепят охрану. Машину охранник видит, а водителя – нет. И ему придется подойти, этому охраннику, к самой дверце. У охранника есть автомат, и если Нырков этим автоматом завладеет, его шансы еще больше возрастут.

План обретал стройность и уже представлялся осуществимым. Нырков все здесь знал. Это ему поможет. Он воспрянул духом. И решился.

Тем временем они подъехали к зданию. Это было одноэтажное строение в глухом углу обширной территории. Одинокий фонарь светился над входной дверью. Провожатый Ныркова на ходу выскочил из электромобиля и нажал кнопку звонка у двери. Через несколько секунд дверь распахнулась. Выглянул рыжеволосый парень, которого Нырков видел все эти дни, что ему здесь довелось прожить. Рыжий был вроде как сторож этому дому. А на самом деле он сторожил Ныркова.

Сергея вывели из электромобиля, поддерживая под руки. Он сейчас был паинькой, поскольку тут не пошалишь, территория просматривается видеокамерами.

– Проводи его до кровати, – сказал рыжеволосому один из нырковских конвоиров. – Он набрался сильно.

Нырков с готовностью споткнулся, чтобы подтвердить его слова.

– Отоспится до утра, – ответил рыжий, принимая Ныркова в свои крепкие руки. При этом поморщился, потому что от Ныркова разило спиртным.

– Спокойной ночи! – пожелал парень в черном.

– Спокойной ночи! – отозвался рыжий.

Продолжая придерживать Ныркова, он запер входную дверь.

– Я сам! – капризно сказал Нырков.

– Ну-ну, – добродушно попытался остановить его рыжий.

Но Нырков выдернул свою руку и нетвердой походкой пошел по коридору. Он слышал шаги рыжего за своей спиной. Тот не отставал, едва ли не дыша в затылок.

Нетвердой походкой Нырков шел не долго – до огнетушителя, стоящего у стены. Здесь он резко наклонился.

– Что?! – обеспокоился рыжий.

Уж не плохо ли стало его подопечному?

Но Нырков уже развернулся к нему, держа в руках огнетушитель. Рыжий еще не успел ничего сообразить, а ему в лицо ударила ослепляющая пенная струя.

Едва противник потерял возможность видеть, Нырков ударил его огнетушителем что было сил. Рыжий рухнул на пол, но Нырков не оставил его в покое, а продолжал наносить удар за ударом – до тех пор, пока тот не затих.

Огнетушитель выплюнул остатки пены. Нырков отбросил в сторону ставшую бесполезной железяку. Склонился над поверженным врагом, обшарил его карманы. Оружия никакого не было.

Нырков прошел в комнату, в которой жил его опекун. Обыскал помещение быстро, но тщательно. И здесь оружия нет. Из полезных вещей – только резиновая дубинка и переговорное устройство с куцей антенной. И то, и другое Сергей прихватил с собой. Найденным в столе скотчем обмотал ноги и руки рыжего. Теперь можно было уходить.

Он вышел из здания. Спокойно, без суеты и спешки, закрыл за собой дверь. Столь же спокойно, размеренным шагом он пошел в направлении гаража. Знал, что пространство здесь просматривается, поэтому нельзя было выдать себя подозрительным поведением.

До гаража Нырков добрался без помех. Из сумрака, из-под деревьев, разглядывал залитую светом фонарей площадку с оставленными на ночь автомобилями, внушительное здание гаража, где можно было хранить с десяток машин, и светящееся окно помещения охраны.

– Второй – седьмому! – вдруг ожило переговорное устройство в руке Ныркова, и он вздрогнул от неожиданности.

Смотрел на эту черную штуковину в своей руке и лихорадочно пытался сообразить, что ему следует предпринять.

Пауза затягивалась. Нырков запоздало сообразил, что его план, возможно, был не так хорош. Сергей был еще в самом начале пути, а уже начались неожиданности.

– Второй – седьмому! – повторил сердито голос.

Это ему только показалось, что он здесь все знал. Созревший в его голове план был идеален. Там все происходило логично, шаг за шагом. Именно так, как было нужно Ныркову. И как никогда не бывает в жизни.

Он еще попытался что-то исправить, попробовал их перехитрить. Поднес переговорное устройство к лицу, нажал на клавишу и произнес отрывисто:

– Седьмой!

В надежде на то, что искаженный голос введет его собеседника в заблуждение.

– Сто пять! – произнес требовательно голос.

И это уже было предвестием близкой катастрофы. Выстроенная Нырковым схема разрушалась на глазах. Да, он помнил, что здесь есть система шифров, используемая при общении в радиоэфире. Но это знание сейчас не давало ему ровным счетом ничего. Тебе назвали одну цифру, ты в ответ должен назвать другую. Шифр, пароль. Разговор двух посвященных.

«Ты в порядке?»

«Да, я в порядке».

Но Нырков цифры не знал. Правильной цифры. Которая только на сегодняшний день определена как правильная и единственно верная. А в другие дни бывают правильными другие цифры. Он не знал пароля. Это рыжий знал. И рыжий ответил бы правильно. А Нырков правильного ответа не даст. Он его не знает.

Cургей выключил переговорное устройство и решительно шагнул из темноты в освещаемое пространство. Времени у него теперь в обрез. Да просто нет у него этого времени, если честно.

Он подбежал к двери помещения охраны, рванул за ручку, дверь ожидаемо не поддалась. Тогда он бросился к окну. Охранник уже всполошился. То ли его шум за дверью насторожил, то ли он на мониторе увидел картинку с видеокамеры, когда Нырков к гаражу бежал. Сергей прильнул к окну. Охранник его увидел. Он бы незамедлительно поднял тревогу, но его сбил с толку вид Ныркова. У того в руках были резиновая дубинка и переговорное устройство – точно такие, какие на время дежурства выдали и самому охраннику, и он в первый миг не то чтобы принял Ныркова за своего, а не распознал в нем чужака. Пошел к окну, всматриваясь. Нырков ему даже подыграл, показал жестами: поторопись, мол, дверь открой. Озадаченный охранник не растерял остатки осторожности, дверь открывать не помчался, но к окну приблизился, чтобы получше рассмотреть, что происходит. Он был совсем близко. Их с Нырковым разделяли сантиметров пятьдесят. И когда Сергей увидел глаза своего противника так близко, он понял, что тот дверь ему не откроет.

Нырков без замаха ударил дубинкой по стеклу, вкладывая в этот удар всю силу, на какую только был способен. По охраннику он не попал, поскольку тот инстинктивно отшатнулся, но дело сделали полетевшие в лицо парню осколки стекол. Они посекли беднягу, как ножи целой банды обезумевших маньяков, и этот первый шок не оставил охраннику шансов. Нырков через оконный проем ворвался в помещение, парой ударов сбил противника с ног, и после этого молотил дубинкой, как палкой, выбивая из поверженного врага остатки жизни. Забил бы парня до смерти, но слишком спешил.

Бросился на поиски ключей, без них не заведешь машину. Обшарил последовательно ящики столов, шкафы, и только когда наткнулся взглядом на замаскированный шкафом сейф, понял, что ключи в этом сейфе и что ни одной машиной ему воспользоваться не удастся.

Он давно проиграл. Его план оказался ни к черту. Он это уже знал, но пока еще себе не признавался. Делал вид, что если что-либо предпринять, то в итоге все у него получится. Надо только не останавливаться. В одном из шкафов он увидел комплект камуфляжа. Точно в такую же одежду был облачен поверженный им охранник. Нырков поспешно натянул камуфляж на себя, прямо поверх своей одежды. Сменщик охранника был, по-видимому, богатырского телосложения. Нырков выглянул в окно. Далеко за деревьями, в абсолютной тишине, метались лучи света. Похоже, что это электромобиль бесшумно катился по асфальтированной дороге. Сергей метнул по комнате взглядом, увидел блок выключателей. Орудуя обеими руками, в две секунды выключил свет повсюду: и в помещении, и вне его. Еще светился монитор системы видеонаблюдения. Нырков смахнул его со стола дубинкой, экран погас. Теперь только свет фар электромобиля угадывался в темноте. Сюда ехали. К гаражу. Нырков сообразил, что отсиживаться нельзя, он в этом помещении, как в ловушке.

Вылез через разбитое окно. Электромобиль как раз выкатился из-за деревьев. Нырков отважно побежал ему навстречу, но прикрыл рукой лицо – якобы его слепил слишком яркий свет фар. На самом деле он боялся, что его опознают прежде времени.

– Он там! – выдохнул Сергей и махнул дубинкой в сторону гаража. – Я его туда загнал!

Фары осветили разбитое окно. Эти двое, что приехали на электромобиле, с ходу оценили обстановку. Соскочили на асфальт, на бегу выдергивая пистолеты из-под своих черных пиджаков. Нырков наотмашь ударил дубинкой по лицу ближайшего; тот кувыркнулся в воздухе, обронил пистолет. Сергей бросился к оружию. Пистолет был уже у него в руках, но воспользоваться им он не успел. Второй охранник, вмиг сообразив, что происходит, выпустил в Ныркова одну за другой несколько пуль – и прервал побег, который с самого начала был обречен на неудачу.

* * *

О побеге Корнышев задумался почти сразу, едва только остался на террасе в одиночестве. Им с Нырковым крышка. Сергей об этом сказал практически открытым текстом. Значит, оставаться здесь нельзя.

Опасность Корнышев вычислил быстро. Нырков дал ему понять, что ищут Катю Ведьмакину. Отец Кати прятал деньги по западным банкам, ворочал миллиардами. И не все деньги, как теперь можно догадаться, потом нашлись. Что-то такое, видимо, про Катю известно, что не дает людям спать спокойно. Ее могут разыскивать, чтобы получить доступ к каким-то большим деньгам. Но Кати нет. Исчезла бесследно. И на нее хотят выйти с помощью Корнышева.

Святослав бестрепетно налил в свою рюмку водки. Рука не дрожала. Нормально. Время есть, надо все тщательно обдумать.

Он выпил водку, закусил грибочками. Откинулся расслабленно на спинку стула. Ни дать ни взять – подгулявший бизнесмен в загородном ресторане. Жизнь удалась, и приятно об этом подумать на досуге. На самом деле Корнышев разыгрывал спектакль для соглядатаев. Он был уверен в том, что где-то под деревом прячутся эти злобные абреки. И сделай он сейчас хоть одно резкое движение, соверши какой-то необдуманный поступок – его жестко возьмут под опеку, как совсем недавно на глазах у Корнышева проделали это с Нырковым.

Святослав поманил к себе официанта.

– Гриль хочу, – сказал он. – Сделайте такое мясо, чтоб позажаристей.

Официант замер на мгновение, ожидая, не будет ли еще каких пожеланий, не дождался и умчался выполнять заказ. Это минут тридцать, никак не меньше. Время есть. Надо думать.

Тайком покинуть территорию? Об этом можно даже не задумываться, не тратить время зря. Здесь столько рубежей охраны, что преодолеть их наверняка не сможет даже человек, который посвящен в подробности. А Корнышев о системе защиты владений Левочкина не знает ничего. Это значит, что такой план осуществить нельзя. Он обречен на неудачу. Проехали.

Прорваться на свободу с шумом? Охрана, эти парни в черном – они все время рядом. И сейчас они где-то близко; и в гостинице, когда Корнышев туда вернется, его будут стеречь. Это раз. На воротах охрана, там автоматчики, а таких не забросаешь кирпичами. Это два. До ворот он, кстати, не доберется, потому что поднимется тревога и его перехватят где-то на полпути. Это три. План обречен на неудачу. Проехали.

Взять заложника? И под это дело потребовать машину и оружие. В каких случаях идут на уступки шантажисту? Когда заложника надо обязательно спасти. Раз. Когда к инциденту приковано всеобщее внимание и напортачить никак нельзя. Два… Здесь ценные заложники есть? Есть. Левочкин. Возможно – Костомаров. И все, пожалуй. Они недосягаемы. Корнышева к ним не подпустят. А тот, кто доступен – как вот этот официант, к примеру, – за его жизнь никто сражаться не будет. За этого бедолагу Корнышеву не то что пистолета, даже стреляной гильзы не дадут. Проехали. Теперь другой фактор. Огласка. Эта огороженная территория – она как отдельное государство. Все решат между собой. Наружу ни Корнышева не выпустят, ни информацию об инциденте. Все будет шито-крыто. Значит, информацию надо выпустить за пределы поместья. Чтобы там, вовне, узнали о том, что происходит за высоким забором. Уже теплее. Корнышеву показалось, что он нащупал верный путь. Но надо бы проверить.

Подозвал официанта. Сказал небрежно:

– Я остался без телефона. Не одолжишь мобильник?

– Телефона нет, – мягко ответил официант, глядя на собеседника преданным взглядом.

– Я оплачу звонок…

– Телефоны, плееры, фотоаппараты – мы все сдаем при входе на территорию, – сообщил официант. – И ни у кого из обслуги здесь телефонов нет.

Мол, даже не пытайтесь.

– А в ресторане у вас есть стационарный телефон?

– Есть, – кивнул официант. – Но звонки только по территории, на город выхода нет.

Связь с внешним миром недоступна. План неосуществим. Проехали.

– Гриль скоро будет готов, – на всякий случай сообщил официант.

– Я не спешу, – успокоил его Корнышев.

Еще выпил водки.

Этот трюк с изъятием мобильников – он очень показательный. Из своего открытия Корнышев сделал сразу два вывода. Первый вывод был весьма лестный для него. Он проявил дальновидность, когда самому себе сказал – он не знает ничего о здешней системе охраны, и поэтому даже не будет пытаться преодолеть ее рубежи с наскока. Тут охранные мероприятия продумывали знающие люди, настоящие профессионалы. И недооценивать их – лично себе рыть яму. Зато второй вывод был просто убийственным. Выхода во внешний мир нет, и возможности вырваться отсюда, следовательно, тоже.

Несмотря на неосуществимость любого из перебираемых вариантов, Корнышев отчаяния не испытывал. Что-то было такое в его недавних мыслях, что промелькнуло и вроде бы забылось, на что Святослав и внимания не обратил, но это было что-то на самом деле важное. Нужно было это важное выловить, вычленить, вспомнить.

Побег. Прорыв. Заложники. Это все не то. Где-то в мелочах это искомое важное пряталось.

Он хочет бежать. Покинуть это замкнутое пространство. Оказаться на свободе. Внешний мир. Нет связи с внешним миром. Там, вовне, не знают, что происходит здесь. Вот оно. Он ведь еще тогда подумал, что уже теплее. Но отвлекся на телефон, и потому мысль не додумал до конца.

Он не вырвется за эти стены. Нет такой возможности. Слишком плотно его обложили. Самостоятельно – никак. Хоть бейся лбом. Помощь может прийти извне. Он не сможет сам. Не надо себя переоценивать. Он слаб, одинок. И он им не соперник. Сам не справится. Его могут только спасти. Помочь. Это сделают те, кто снаружи. Кто живет в том, внешнем мире. За пределами проклятого забора.

Корнышев нащупывал верный путь, интуитивно выбирая спасительные варианты.

Тот, кто продумывал здешнюю систему безопасности, мыслил все поместье как неприступную крепость. Выстраивал рубежи обороны, дублировал на всякий случай схемы безопасности. Замкнутая система, способная длительное время выдерживать осаду. Все делалось для того, чтобы не допустить на территорию врагов. А Корнышев им эту схему должен поломать. Ввести внешний фактор, который вызовет в системе сбой. Потому что никогда не бывает так, чтобы предусмотрели все. На всякий яд со временем придумывают противоядие.

– Ваш гриль! – приблизился официант.

Мясо истекало соком. Хотелось взять этот кусок и по-первобытному жадно рвать его зубами.

– Кетчуп принесите, – попросил Корнышев. – И водочки еще.

У него уже был план. Быстро выстроился в голове, как выстраивается любая мысль, если ты долго к ней идешь и долго готовишь ее появление.

Официант вернулся скоро. Поставил на стол перед Корнышевым пластиковую бутылку с кетчупом и готов был поставить водку, но Корнышев попросил его:

– Плесните мне водочки!

Святослав не хотел, чтобы официант уходил. Он был нужен рядом.

Парень тренированно наполнил корнышевскую рюмку. За это время Корнышев успел открутить пробку у бутылки с кетчупом, а потом перевернул и встряхнул бутылку, как это обычно делают для того, чтобы густой кетчуп переместился вниз. Кетчуп выбил незавернутую пробку и выплеснулся на брюки Корнышеву.

– Бляха-муха! – сказал Корнышев в сердцах, будто случившееся стало для него полной неожиданностью.

– Сейчас, сейчас! – засуетился официант и поспешно взял салфетку в руки.

Но Корнышев его помощи не принял.

– Водой надо залить! – произнес он с такой досадой в голосе, что официант мгновенно осознал, что сам он, возможно, и виноват.

– Простите! – выдохнул официант.

А Корнышев уже поднялся из-за стола.

– Вода где у вас? – спросил сердито.

– А вот, сюда прошу!

И так получалось, что это официант сам позвал Корнышева на кухню. Святослав предусмотрительно прихватил со стола салфетку. Чтобы не показалось подозрительным, он смахнул ею кетчуп с брюк.

Официант услужливо распахнул перед Корнышевым зеркальную дверь. Тот переступил через порог, замер на мгновение, быстрым взглядом охватив обширное пространство кухни. Видеокамера тут одна. Справа в углу. Святослав решительно направился туда.

– Нет-нет, сюда! – вякнул ему в спину официант.

Корнышев собирался набросить на видеокамеру салфетку, для того он ее и захватил с собой, но только очутившись в кухне, он обнаружил, что видеокамера не висит на кронштейне, а упрятана под прикрепленный к потолку стеклянный колпак, на котором никакая салфетка, разумеется, не удержится. Не долго думая, Корнышев схватил с кухонного стола пакет с майонезом, поднял повыше и резко сжал пакет в руках. Струя жирного белесого майонеза залепила колпак видеокамеры, превращая далеких наблюдателей в слепых котят. Корнышев волчком крутанулся на месте, успев загрести со стола в ладонь кухонный нож. Официант смотрел на него со страхом. Наверняка подумал, что этот не знакомый ему мужик напился до чертиков и у него сорвало крышу.

Быстрым движением Корнышев запер дверь кухни изнутри.

– Кто еще здесь? – спросил отрывисто.

– Повар!

– Где?

Официант только кивнул в ответ. Корнышев проследил направление кивка и уперся взглядом в дверь ватерклозета.

– Жить хочешь? – спросил Корнышев у официанта.

Чтобы услышать единственно верный ответ, легонько ткнул острием ножа в шею бедолаге.

– Хочу! – с готовностью сообщил официант.

– Тогда – на пол! Лицом вниз! И я тебя не трону.

Официант рухнул как подкошенный. Теперь можно было действовать. Корнышев схватил черпак на длинной ручке и торопливо посбивал все противопожарные датчики на потолке. После этого зажег полдюжины конфорок длинной газовой плиты и принялся метать на огонь все, что попадалось под руку: халаты отсутствующих поваров, картонные коробки, рецептурные сборники, деревянные разделочные доски. В подсобном помещении он обнаружил настоящее сокровище: там были припасенные для мангала деревянные поленья и целая упаковка розжига. Поленья – в огонь. Затем розжиг. Полыхнуло так, что Корнышев даже попятился.

В это время распахнулась дверь ватерклозета. Появился повар-азиат. Замер на пороге, изумленный видом открывшегося ему кошмара.

– Пожар! – коротко сообщил ему Корнышев.

Повар осознал, наконец, масштабы надвигающейся катастрофы. Рванул к двери, да не к той, что вела на террасу, а к другой, которая соединяла ресторан с гостиницей. Но Корнышев был начеку, поймал беглеца за ворот:

– Куда?!

– Ба-бах! – взвыл повар. – Ба-бах чичас будит!

– Ба-бах? – с надеждой переспросил Корнышев. – Где?!

Перепуганный повар указал жестом. Только теперь Корнышев увидел то, чего не заметил в спешке: в углу стояли компактные газовые баллоны. Походный вариант. Их использовали, наверное, на выезде.

Корнышев хватал баллоны один за другим и швырял в огонь. Он уже видел за стеклом, отгораживающим кухню от террасы, своих мечущихся опекунов. Те сообразили, наконец, что происходит нечто экстраординарное, и пытались сквозь зеркальное стекло рассмотреть, где их подопечный. Но пока не решались разбить стекло. Такой команды, видно, не было. Но в дверь, которая вела в гостиницу, уже ломились. И официант, как видел Корнышев, поглядывал на ту дверь с надеждой, ждал избавления.

– Тут подвал! – крикнул Корнышев официанту. – Есть лестница туда?

– Нет.

– Как – нет?! – изумился Корнышев.

Он очень рассчитывал на этот запасной ход. Потому что видел прежде, как по наклонному пандусу съезжали в цокольный этаж автомобили. На бортах фургонов было изображено всякое съестное. Корнышев это так расценивал: продукты разгружают в цокольном этаже, а затем поднимают в помещение кухни.

– Лифт?! – осенило Корнышева.

И увидел искомое прежде, чем услышал ответ. Дверцы в стене. Распахнул. Это был маленький грузовой лифт, способный поднять или спустить всего лишь несколько коробок. Корнышев притянул к себе повара, едва ли не носом ткнул того в блок управления, вмурованный в стену, скомандовал:

– Отправляй меня вниз! Сюда жми! Понял! И потом беги! Через дверь!

Нырнул в чрево лифта, свернулся эмбрионом. Азиат захлопнул дверцы. Корнышев почувствовал, как дрогнула и пошла вниз кабина лифта. Он уже не видел того, как повар с официантом одновременно бросились к выходу, ведущему на террасу, и вывалились из дверного проема с искаженными ужасом лицами – прямо под ноги парням в черных костюмах. Те рванули в кухню, дабы исправить собственную оплошность и скрутить Корнышева, но тут взорвались баллоны. Огненный вулкан подбросил кухню крыши в ночное небо, полыхнуло ярким жаром; теперь уже горела и примыкающая к кухне гостиница. Стало светло, как днем. Огромное зарево можно было увидеть, наверное, из любого уголка Рублевки.

Потрясенные зрелищем случившейся на их глазах катастрофы, повар и официант бросились прочь. Их потом долго не могли найти.

* * *

В поместье Левочкина был оборудован единый пульт охраны. Когда туда поступил сигнал о возгорании в гостиничном ресторане, дежурный первым делом связался с Костомаровым. Так было здесь заведено.

– Возгорание? – раздраженно переспросил Костомаров. – Тушите, черт возьми!

Он не сразу осознал, что происходит. Потому что в эту самую минуту стоял над трупом Ныркова. Пал Палыч примчался к гаражу немедленно, как только ему сообщили о том, что беглец обнаружен и застрелен.

Когда Нырков сбежал, прихватив с собой переговорное устройство, и с его опекуном никак не могли связаться, – с той минуты Костомаров уже был в курсе происходящего. Он первым делом распорядился послать в тот дом, где должен находиться Нырков, людей. Одновременно связался с теми, кто присматривал за Корнышевым. Ему сообщили, что объект никуда не спешит, пьет водку и только что заказал гриль. Почти сразу после этого выяснилось, что Нырков исчез, а его охранник сильно избит. Костомаров велел прочесать территорию. Снова осведомился, как там Корнышев. Тот пил водку. Костомаров решил, что может вплотную заняться проблемой Ныркова.

Вот это действительно проблема. Костомаров окончательно в этом уверился, когда узнал о том, что Нырков убит. Много людей вовлечено. Слишком много свидетелей. Еще придется крепко подумать над тем, как объяснить случившееся.

Для начала, конечно, надо бы поставить в известность Левочкина.

Едва Костомаров об этом подумал, где-то за деревьями оглушительно рвануло и небо озарила ослепительная вспышка. Костомаров резко обернулся. Полыхало в той стороне, где был ресторан. Где был Корнышев! И Костомаров, еще не получив от своих людей доклада, уже все понял, уловил своим звериным чутьем.

Теперь он знал, что ошибался. Нырков на самом деле – не проблема. Проблема – это Корнышев.

– Тревога! – крикнул Пал Палыч в переговорное устройство. – Людей – к ресторану! Всех!

Ему сообщили, наконец, о том, что объект исчез.

– Искать! – заорал Костомаров.

Подчиненные, те, кто был с ним рядом, смотрели на шефа с нескрываемым страхом. Он был сейчас ужасен.

– Вперед! – скомандовал Костомаров. – К ресторану!

Сам он задержался на секунду, только для того чтобы оставить одного из своих головорезов сторожить труп Ныркова. Прыгнул в электромобиль, скомандовал водителю:

– Ресторан!

Полыхало в полнеба. Проблемы росли как снежный ком. Соседи наверняка уже всполошились и вызвали пожарных – огонь мог перекинуться и к ним. Костомаров связался с охраной, что несла дежурство на въездных воротах, и распорядился пожарные машины на территорию не впускать. Никого посторонних быть не должно.

Он вдруг осознал, что происходит. Сделанное им открытие его ошеломило. Все это как-то в одну секунду сомкнулось в единую цепочку: дерзкий побег Ныркова, пожар в ресторане, исчезновение Корнышева и пожарные машины, много-много посторонних людей, которые вот-вот окажутся на находящейся под присмотром Костомарова территории. Пожар возник не случайно. Костомаров оценил задумку Корнышева. Это парень был не промах. Только теперь Костомаров понял, с каким непростым противником столкнулся.

Еще раз связался с охраной, что на воротах, и пообещал лично расстрелять того, кто распахнет перед пожарными ворота. Затем распорядился срочно вызвать тех сотрудников, у кого сегодня был выходной день. Он чувствовал, что в эту беспокойную ночь людей ему потребуется много. Ресторан и гостиница пылали, и от нестерпимого жара уже вспыхнули близко стоящие деревья. Ветер рвал огонь в клочья, создавая все новые очаги. Вокруг огня метались люди, их собралось много, но они были бессильны перед этой стихией.

Костомаров построил их в шеренгу. Лицом к огню.

– Тушить не будем! – объявил Пал Палыч. – Будем искать поджигателя! Это мужчина, ему сорок лет, рост приблизительно метр восемьдесят…

Обвел взглядом свое многочисленное воинство. Обнаружил, что едва ли не треть присутствующих подпадает под такие приметы. И добавил:

– У него лицо – в ожогах!

Что-то еще он не сказал. Ах да!

– Тому, кто его найдет, я лично заплачу сто тысяч долларов!

Возбуждение пробежало по рядам. Все рвались в бой.

– Вперед! – скомандовал Пал Палыч.

Как свору спустил. Бросились врассыпную – прочесывать территорию.

Подъехал «Брабус». Из него выскочил Левочкин. Он был сильно нетрезв и на огонь смотрел восхищенным взглядом подростка.

– Смотри, как полыхает, Палыч! – произнес он. – Сейчас соседей спалим!

Огненный вал действительно смещался в направлении смежной территории.

– А где же пожарные? – вопрошал Левочкин, завороженно глядя на бушующее пламя. – Как всегда, опаздывают?

Летели искры. Два телохранителя, приехавшие с Левочкиным, безуспешно пытались переместить шефа на безопасное расстояние.

– Пожарных пускать сюда нельзя, – с мрачным видом доложил Костомаров.

– Да? А почему? – невнимательно откликнулся Левочкин.

– Корнышев сбежал!

Левочкин еще целую долгую секунду таращился на пламя, осмысливая услышанное, потом резко развернулся на каблуках. Он стоял перед Костомаровым и ждал объяснений.

– Это побег, – сказал Пал Палыч. – Поджог – его рук дело!

– Тебе доложили? Это точно?

– Я уверен. Он все рассчитал. Он хочет сбежать в этой суматохе. Пожарных пускать нельзя! По крайней мере, до тех пор пока мы его не поймаем.

Тут Костомарову сообщили о том, что под воротами стоят пожарные машины.

– Не пускать! – гаркнул Пал Палыч в микрофон.

– Но он точно еще на территории? – спросил Левочкин.

– Выйти за пределы охраняемого периметра он не может, – уверенно ответил Костомаров. – Это исключено!

Здесь все просматривается и простреливается. Систему безопасности Костомаров знал как свои пять пальцев.

Левочкин отвернулся к огню. Времени у них не так уж много. Скоро соседи всполошатся. Он как в воду глядел. Только подумал об этом – ему позвонили.

– Да, – сказал в трубку Левочкин, досадуя на себя за то, что не догадался выключить мобильник. – Да, это я… Горим, вы правы… Сейчас потушим, не волнуйтесь… Как это пожарных на территорию не пускаем?.. Сейчас узнаю… Я вам перезвоню…

Завершив разговор, Левочкин обернулся к Костомарову:

– Пять минут у тебя есть на то, чтобы выловить Корнышева. Потом придется открыть ворота. Я с ним не собираюсь ссориться.

Левочкин кивнул в ту сторону, где был дом его могущественного соседа. Присутствовал он когда-то на свадьбе дочери этого человека. Был удостоен такой чести, пригласили. Левочкин тогда постарался не ударить в грязь лицом. Подарил молодым картину Айвазовского и один миллион двести тысяч долларов. Это не потому, что Левочкин такой богатый, а потому, что к такому соседу, как у Левочкина, никак нельзя без уважения. И спалить дом такого большого человека – на подобное может решиться только самоубийца.

Костомаров еще попытался что-то исправить. Решил побороться, переломить ситуацию в свою пользу.

– Я не успел сказать вам… У нас труп!

Хозяин даже вздрогнул.

– Нырков, – сообщил Костомаров. – Тоже пытался сбежать. Его застрелили.

Левочкин молчал. Костомаров подумал, что его собеседник, возможно, не осознал всей серьезности случившегося. Надо бы ему растолковать.

– У нас тут пожар, Олег Дмитриевич. Это ЧП. Вместе с пожарными на территорию войдет милиция. А у нас труп, – с нажимом повторил Костомаров.

– Это твои проблемы, – сказал Левочкин. – Думай, как будешь выпутываться. А я ничего не знал. Я не в курсе.

Пьяная сволочь, подумал раздраженный Костомаров. Устроить бы тебе сейчас веселую жизнь, да не получится – к сожалению, нет времени на это.

Огонь уже плясал по верхушкам деревьев и вот-вот должен был перекинуться на соседний участок.

Пожарных придется допустить на территорию. Костомаров воспринимал это как неизбежное зло. Он был человек трезвомыслящий и уже знал, как будет действовать. Ничего у Корнышева не получится. С кем он тягаться вздумал? С Палычем?

– Сейчас мы откроем ворота, – сказал Костомаров, стараясь не смотреть на хозяина. – Про Ныркова с Корнышевым – прошу! – никому ни слова. Труп спрячем, Корнышева отловим. Я лично этим займусь.

После этого Костомаров велел своим людям собраться у горящего ресторана. Ему надо было успеть их проинструктировать. Собирались долго. Рыскали напоследок по территории, все еще надеясь заработать обещанные сто тысяч.

Левочкин нервничал.

– Сейчас, сейчас, – успокаивал его Костомаров.

Хозяин сел в «Брабус» и уехал. Он умывал руки. Давал понять, что за все придется отвечать Пал Палычу.

Костомаров снова выстроил своих подчиненных в шеренгу. Объявил им, что сейчас здесь будут работать пожарные. Назначил старших. Объявил задачу: оцепить место событий и никого не подпускать ни к пожарным, ни к их автомобилям. Изолировать. Создать непреодолимый рубеж.

После этого Костомаров сел в электромобиль и уехал к воротам. С собой он взял трех человек, самых толковых. Тех, в ком был уверен.

– Запускаем пожарных! Запираем снова ворота! После этого – ни одной машины не выпускать без моего распоряжения!

Рубил фразы, будто топором махал.

Его душила ярость. Давно ему никто не создавал таких проблем. Не находилось смельчаков. Чертов Корнышев!

* * *

Машин за воротами оказалось неожиданно много: около двух десятков пожарных расчетов. Тут Рублевка, жители непростые, поэтому для тушения пожара сил не пожалели.

Едва распахнулись ворота, колонна красных машин пошла нескончаемым потоком. Мигалки на их крышах полыхали синим. А водитель одной из машин, раздраженный, по-видимому, слишком долгим ожиданием, мстительно включил сирену в тот момент, когда проезжал через ворота, отчего у Костомарова заложило уши, и он выругался от души, но из-за воя сирены слов было не разобрать.

Колонна проползла по узким дорожкам поместья толстой неуклюжей змеей и потом долго разворачивалась на ограниченном пространстве вокруг пожарища, потому что места для такого количества техники не хватало.

Одна часть расчетов взялась тушить гостиницу и ресторан. Спасти их уже было невозможно, оставалось только залить водой руины. Остальным пожарным работа досталась посложнее: надо было бороться с огнем на территории поместья, фактически тушить лесной пожар.

Пожарные рассредоточились. Подчиненные Костомарова пытались контролировать их перемещения, но удавалось им это с большим трудом.

Не хватало пожарных гидрантов. Негде было взять требуемое огромное количество воды. Вызвали на помощь пожарный вертолет. Кто-то догадался брать воду из огромной чаши фонтана. К ней протянули пожарные рукава. Один из пожарных полез в воду; буквально захлебываясь в льющихся на него сверху струях, он тянул за собой рукав, рассчитывая приладить его понадежнее. В одном месте из воды что-то торчало. Пожарный принял это «что-то» за обрезок трубы. Непроизвольно ухватил рукой, и вдруг «обрезок» в его ладони с хрустом лопнул. Это был толстенный стебель какого-то растения, полый внутри. И тотчас из воды прямо перед оторопевшим пожарным вынырнул Корнышев. Он был готов к бою, готов был защищаться. Но в сумраке смог рассмотреть облачение стоящего перед ним человека, понял, что никакой это не враг, и выдохнул:

– Не выдай, брат! Я тут в заложниках! Сбежал!

– Что там? – крикнул пожарному кто-то из его товарищей, пытаясь превозмочь неутихающий шум воды.

Сумрачно здесь было, фонари отнесены слишком далеко, да и за струями воды не распознать, что происходит.

– Нормально все! – отозвался пожарный из фонтана. – Качай воду! Работаем!

* * *

Приставить к каждому пожарному персонального опекуна было нереально, но многоопытный Костомаров организовал эффективное наблюдение. Всю территорию, где работали пожарные, разбили на условные квадраты. За каждый участок персонально отвечал кто-либо из подчиненных Костомарова. В их поле зрения были и пожарные, и их техника.

Результатов это не дало. Корнышев как в воду канул. У Костомарова еще оставалась последняя надежда: беглец объявится, когда вся техника потянется на выезд. Для Корнышева это единственный шанс. Последний шанс. Момент истины. Тот миг, когда он еще может вырваться.

Костомаров угадывал в Корнышеве серьезного врага. Он ставил его на одну доску с собой. Позволял ему быть не глупее себя. И поэтому он допускал, что этот чертов Корнышев думает так же, как сам Пал Палыч.

Он будет уходить с пожарными. А иначе какой же смысл в самом пожаре? Костомаров не сомневался в том, что это бедствие подстроено Корнышевым. И ему, Корнышеву, надо этот путь отрезать.

Когда с пожаром справились – а случилось это уже ближе к утру, – Костомаров стянул к пожарным машинам своих людей, всех, кто был свободен. Пожарные сворачивали шланги и грузились в свои машины под присмотром костомаровских абреков. Хотя уследить за всем было невозможно, Пал Палыч отдавал себе в этом отчет. Огонь пожарища погасили, и фонари, пострадавшие в огне, здесь не светились, поэтому предрассветную темноту разбавляли только ручные фонари и фары автомобилей. К тому же пожарные – уставшие, наработавшиеся, прокопченные – крайне нервно реагировали на опеку. Когда один из костомаровских подчиненных, изображая служебное рвение, направил луч фонаря в черное от копоти лицо пожарного, тот, не долго думая, взмахнул в воздухе топориком, и костомаровский сорвиголова, обронив фонарь и схватившись за покалеченную руку, завертелся волчком. Товарищи бросились к нему на помощь, спеша наказать обидчика. Но пожарные сомкнули свои ряды, взяли в руки, кому что попалось, и смотрелось это воинство в шлемах и робах настолько грозно, что Костомаров, оказавшийся свидетелем этой сцены, поспешил осадить своих окриком:

– Отставить!

Пожарные машины одна за другой потянулись к воротам. Но ни одну из них не выпускали с территории поместья без особого распоряжения Костомарова. Вскоре перед воротами выстроилась внушительная колонна. Пожарное начальство бушевало. Чернявый усач в пожарной робе, которому здесь все подчинялись беспрекословно, орал на автоматчика, охранявшего ворота. Тот хмурился и неопределенно пожимал плечами. Ему команды не было.

Пришел Костомаров.

– Ты что вытворяешь?! – закричал на него усатый. – Препятствуешь выдвижению пожарных расчетов к месту дислокации?! Самоуправство?! По статье пойдешь!

Костомаров пропустил эти угрозы мимо ушей. Он был сейчас собран и насторожен, как охотник. Он чуял близкую добычу. И ему нельзя было отвлекаться на пустяки.

– Мне надо осмотреть машины, – сказал он тихо, но так значительно, что можно было догадаться о том, что от своего плана он не отступит.

– Ты одурел?! – опешил пожарный начальник.

– Ни одна машина не покинет территорию без досмотра! – твердо сказал Пал Палыч.

– Только через мой труп!

– Нет, трупов нам не надо, – покачал головой Костомаров. – Но подчиниться придется.

Пожарный взялся за мобильный телефон.

– Сейчас я позвоню своему руководству, – сказал он. – И ты увидишь, какая катавасия поднимется…

– Звони, – нисколько не испугался Костомаров. – Но сначала выслушай меня внимательно. Я тут кое-что ищу…

– А что – пропало что-то? – хмуро осведомился собеседник.

– Пропало.

– Что?

– Я не скажу. Это секрет. Но это нечто важное. Я ищу только это. Ничто другое меня не интересует. Если мои ребята обнаружат где-то в технических отсеках твоих машин припрятанную горсть мобильников, или музыкальный центр, или даже сейф, допустим, – я сделаю вид, что мы этого не заметили. Я тебе обещаю! Я ищу только то, что ищу. Дай мне возможность это забрать. Без скандала. И вы спокойно отсюда уедете. А иначе будет большой скандал. За то время, пока к тебе будет ехать помощь, мои ребята в одной из твоих машин наверняка что-нибудь найдут. Те же мобильники, например. И тогда, как ты понимаешь, никто уже мое самоуправство обсуждать не будет. А вот мародерство твоих бойцов – это замять не получится.

Пожарный понимал, что его бьют по больному. Бывает, что бойцы при тушении пожара прихватывают то, что плохо лежит. Но даже если сегодня не было такого, если даже обошлось, что-нибудь им ценное попросту подбросят. Или уже подбросили…

Заподозривший неладное пожарный заглянул в глаза своему собеседнику.

– А ведь уже сделали закладку! – дозревал он. – Что-то подбросили!

Костомаров победно рассмеялся.

– Я тебе этого не говорил! – напомнил он.

Точно, подбросили. Тертый мужик. Такого на кобыле не объедешь.

– Делай, как знаешь! – капитулировал пожарный.

Костомаров покровительственно похлопал его по плечу:

– Не обижайся. У каждого из нас своя работа.

Дал отмашку своим людям: приступаем!

У пожарных машин осматривали отсеки, поднимались на крыши, изучали днище, заглядывали в кабины, где сидели бойцы.

Через десять минут Костомаров осознал, что Корнышева нет. Он еще метался между машинами, надеясь обнаружить какой-то отсек или нишу, которые его люди не догадались осмотреть, но уже понимал, что беглеца поймать не удалось.

Пожарный начальник наблюдал за метаниями Пал Палыча равнодушно и, как казалось Костомарову, с насмешкой. Озлобившийся Костомаров взял в руки фонарь и стал лично проверять кабины машин одну за другой. Бесцеремонно светил пожарным в лица, не обращая внимания на их отборный мат. Он упорствовал, хотя сам понимал, что все бессмысленно. Они все сейчас были на одно лицо: черные от копоти, смертельно усталые, недобрые. И даже когда луч фонаря скользнул по лицу Корнышева, Пал Палыч не признал в нем беглеца. Такое же черное, как у всех, лицо, такая же пожарная роба. Да и рассмотреть лицо Костомарову как следует не дали. Едва он направил луч фонаря на Корнышева, сидящий рядом с ним пожарный в мокрой робе толкнул Пал Палыча бесцеремонно и сказал с вызовом:

– Ты долго будешь здесь шастать?!

Костомаров скрипнул зубами, но не ответил.

Назло им всем он осмотрел все кабины до последней, после чего махнул рукой охраннику на воротах:

– Открывай!

Ворота распахнулись. Колонна машин, будто застоявшийся табун, устремилась на волю.

Костомаров смотрел им вслед.

Одна надежда оставалась: Корнышев погиб в огне.

* * *

Небо, которое, как казалось, дочерна закоптилось при ночном пожаре, к утру победно посветлело, и стало видно пожарище. От гостиницы остались одни стены. Черные, как смоль, они пугающе возвышались над обширным выжженным пространством без деревьев и кустов. Часть парковой зоны выгорела и теперь выглядела как пустыня. Неприятно пахло гарью. В воздухе висела дымка: то ли от пожара что осталось, то ли испарения от вылитых пожарными многих тонн воды.

Пал Палыч в полном одиночестве сидел на чудом сохранившемся стуле прямо перед остовом гостиницы. Хотел бы он знать, что там, под рухнувшими перекрытиями, действительно есть останки Корнышева. Костомаров лично перевернул бы все эти руины, если бы были силы. Но сил после безумной ночи не было.

Вспарывая дымку светом противотуманных фар, прикатил черный, как после пожара, «Брабус». Левочкин вышел из машины, молча рассматривал картину разрушений. Костомаров со стула не поднялся и вообще никак хозяина не приветствовал. Будто того и не было.

– Нашелся Корнышев? – не выдержал Левочкин.

Хотя уже догадывался о том, каким будет ответ.

– Нет! – коротко ответил Пал Палыч.

У него самого лицо было, как у тех пожарных по завершении работы. Черное, будто гуталином вымазанное.

Левочкин нервно дернул плечом.

– У меня давно были претензии к твоей работе, – сказал он, глядя на сгоревшую гостиницу. – Ты уволен! С сегодняшнего дня.

И пошел к своему «Брабусу».

Я тебя самого уволю, урод, хотел сказать ему Костомаров. Но с Левочкиным были два телохранителя, и Пал Палыч не стал лезть на рожон.

«Брабус» умчался, оставляя следы на засыпанной пеплом дорожке. Костомаров тоже поднялся. Ему тут нечего было больше делать. Он дошел до своего пижонистого «Ленд Ровера», сел на белую кожу сиденья, не обращая внимания на то, что пачкает салон машины грязной одеждой, и поехал к воротам. Охранник услужливо распахнул ворота, едва завидев «Ленд Ровер». Еще не знал о том, что никакой ему Костомаров уже не шеф.

В этот ранний час дороги были пустынны. Можно было ехать по Кольцевой, но Костомаров направился через город. Он мчался без остановок, даже на пустынных перекрестках не тормозил на красный свет светофора. Он всю Москву, из конца в конец, проскочил за двадцать с небольшим минут, снова выехал за город, и еще через четверть часа был в коттеджном поселке. Здесь над заборами из красного кирпича поднимались черепичные крыши. Перед воротами одного из одинаковых, как близнецы, коттеджей Пал Палыч притормозил, с помощью брелока открыл автоматические ворота и въехал на территорию.

В коттедж он вошел, отперев дверь своим ключом. Сел за огромный, рассчитанный на многолюдные трапезы стол в гостиной. В доме тихо, будто и не было никого, но Костомаров знал, что его прибытие не осталось незамеченным. Ждать пришлось недолго.

Сначала шаги наверху, потом и человек по лестнице спустился. Это был Якут. Он сел за стол, как раз напротив Костомарова.

– Есть дело, – сказал Пал Палыч. – Надо человека разыскать. Девушка. Звать Катя Ведьмакина. Возможно, живет в каком-то монастыре. Я справки наведу, какие монастыри она с родителями посещала. Это день, максимум два. И тогда надо действовать.

– Сделаю! – коротко ответил Якут.

– Только не так, как прежде! – мрачно потребовал Костомаров. – Мне она нужна! Это раз. Мне она нужна живая! Это два.

Он не щадил самолюбия Якута, напоминал о прошлых его оплошностях.

– Сделаю! – повторил Якут. – Вы не волнуйтесь. Там враги были серьезные, а тут – баба.

– Я не волнуюсь, – сказал Пал Палыч. – Вместе пойдем.

Потому что Катя Ведьмакина – это куда больший куш, чем даже джекпот в грандиозной лотерее. Там, в лотерее, ухватившие удачу за хвост счастливчики, как дети, радуются выигранным миллионам. А Катя Ведьмакина – это не миллионы. Катя – это миллиарды.

Как там сказал один из молодых, да ранних олигархов? «У кого нет миллиарда – может идти в жопу»!

Костомаров тоже хочет так сказать. И он еще скажет. Ему недолго осталось ждать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

День Кати начинается рано-рано. В шесть часов утра уже надо быть на службе. А подниматься, с трудом вырываясь из цепких объятий сладкого и желанного утреннего сна, приходится много раньше. Еще темно за окном. Воздух сырой, и когда выходишь за порог, ныряешь в эту влажную свежесть – охватывает озноб. А порой трясет так, что зуб на зуб не попадает. Пожалела бы Катя себя, закручинилась бы о своей судьбе незавидной, если бы была способна хоть о чем-то думать в такую рань. Но не получается. Она уже ходит и что-то делать пытается, а сама еще спит. В полусне пребывает, как в обмороке. Спроси ее о чем-то в эти минуты – не ответит осознанно. Потому что в столь молодом возрасте пять часов сна – это невообразимо мало. Ты провалился в этот сон, едва голова коснулась подушки, – и почти сразу надо пробуждаться.

Утренняя служба длится четыре часа. И это тоже испытание. В крохотной комнатушке-часовенке места мало, там едва помещаются Катя, еще две послушницы и две инокини в черных одеяниях: старенькая, будто высушенная годами Исидора и грубоватая, всем всегда недовольная Мария. Лики на образах освещаются тусклыми лампами, воздух за время молитвы густеет и становится трудно дышать. Бывало даже, что Катя не выдерживала и падала в обморок. Хотя «падала» – это просто так говорится, а на самом деле не упадешь, не дадут. Тут так тесно, что все стоят буквально плечом к плечу. И едва Кате становится дурно, ее тут же с двух сторон подхватывают под руки.

После молитвы – утренняя трапеза: кружка молока и сухари. Потом – послушание, а попросту – работа. Что инокиня Мария велит, то Катя и делает. Она за эти годы много чему научилась. Пасти и доить корову, собирать валежник, косить траву, искать и сушить грибы, собирать ягоду, вскапывать огород, выпалывать сорняки, чинить прохудившуюся одежду, топить печь, носить воду, готовить еду, чистить нужник, мыть окна, мести двор… Всех ее умений и не упомнишь.

Обед – это праздник. Потому что поесть можно сытнее, чем бывало утром. Щи грибные, сухари непременные, ягодный взвар в конце. Объедение.

После обеда отдыха нет, потому что снова послушание. Работа дотемна. Потом вечерняя трапеза – салат из редьки, предположим. А если в какой-то день послушница Лариса ходила к реке на рыбалку, так и кусочек рыбки отварной мог перепасть. В этот день за ужином съедали рыбу, а уха – это на следующий день, к обеду, вместо щей.

И в завершение дня – вечерняя служба, до самой полуночи. Во мраке мерцают огни лампад, в вязком воздухе слова молитвы сливаются в однообразную заунывную песнь, глаза сами собой слипаются, но спать нельзя. На кого-нибудь завалишься, подхватят под руки, будет скандал. Инокиня Мария, может быть, и промолчит, а завтра поставит на какую-то тяжелую работу. В наказание. Чтобы неповадно было.

Инокиня Исидора, которая здесь за старшую, жалеет Катю, но облегчить ее участь неспособна. Ей уже восемьдесят лет, она за всем уследить не может, и хозяйством здешним распоряжается более молодая Мария. Так что Кате остается только подчиниться. А жаловаться тут некому. Скит, в котором живет Катя Ведьмакина, – это небольшая деревянная изба в глухом лесу. Тут всего пятеро обитателей: три послушницы да две инокини. До реки – пятнадцать верст глухим и страшным лесом. До ближайшей охотничьей заимки – тридцать верст. До монастыря, инокини которого основали здешний скит, – сорок. До ближайшей деревни – шестьдесят. До города – четыреста.

* * *

Корнышев перемещался так, как от него требовали: руки за спину. Если надо пройти в какую-то дверь, то сначала – лицом к стене. Погромыхают у него за спиной ключами, отпирая очередной замок, – тогда можно снова идти вперед.

– Лицом к стене!

Повернулся. Встал. Громыхают ключи. Заскрипели дверные петли.

– Заходи!

Корнышев переступил через порог маленькой, два на три метра, комнаты с зарешеченным окном и остановился. Здесь был генерал Захаров. Корнышев ожидал, что такая встреча будет. И все равно она оказалась неожиданностью.

Захлопнулась за спиной у Корнышева дверь. Они с генералом остались с глазу на глаз.

– Здравствуй, Слава! – Против правил генерал первым поприветствовал младшего по званию.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Садись!

– Спасибо!

Корнышев опустился на единственный в этой комнате свободный стул. Еще один стул занимал Захаров. И крохотный стол, разделявший их. Вот и вся мебель.

– Как тебе здесь? – поинтересовался Захаров.

– Нормально, – ответил Корнышев. – Мне нравится.

Он был почти искренен. Для него этот следственный изолятор – вполне сносный вариант. Да, почти тюрьма. Но, по крайней мере, не убьют. Еще совсем недавно Корнышев не верил в то, что будет жить. Но – вырвался, Бог миловал. А там будет видно.

К тому же с той самой минуты, когда Корнышеву надели наручники, никто его не допрашивал и вообще не докучал расспросами. Будто о нем напрочь забыли и он никому не был интересен. Он отдыхал душой в эти дни.

– Вот и прояснилась ситуация, – сказал Захаров. – Как оказалось, не столько за тобой охотились, Слава, сколько за Катей Ведьмакиной.

Генерал внимательно смотрел на собеседника. Корнышев выдержал этот взгляд.

– Ты тоже уже, наверное, понял, что дело в Кате? – предположил Захаров. – Расспрашивали тебя о ней?

– Кто? – изобразил интерес Корнышев.

Захаров улыбнулся, но только одними глазами.

– Теперь наша цель – эту самую Катю найти, – сообщил он о планах на будущее.

Корнышев дипломатично промолчал. Не дождавшись от собеседника скорого ответа, Захаров спросил прямо:

– Поможешь?

– В чем? – продолжал валять ваньку Корнышев.

– Отыскать Катю Ведьмакину.

– А это вы у меня как у кого спрашиваете? Как у Корнышева? Или как у его двойника?

– Как у Корнышева, Слава.

Корнышев хотел съязвить по этому поводу, но не успел.

– У тебя было два двойника, Слава. Первого подготовили уже, а он скончался. Инфекцию занесли. Тогда предложили участвовать капитану Маркину. Потому что времени было в обрез. А то, что я говорил тебе… Ты не принимай близко к сердцу тот наш последний разговор, – предложил генерал. – Когда я тебе сказал о том, что ты – не Корнышев, а его двойник. Это было адресовано не тебе, а Ныркову с Потаповым. Надо было их запутать, чтобы выиграть время. Они предатели, Слава.

Корнышев, не ожидавший подобного поворота в разговоре, удивленно приподнял бровь.

– Предатели, – утвердительно кивнул Захаров. – Когда ко мне перешли дела покойного полковника Богуславского и я наткнулся на эту историю с пропавшими миллиардами и с тобой, спрятанным в далекой Африке, я еще двигался на ощупь. Трудно было понять, что происходит. Но постепенно делаешь какие-то открытия. Так бывает. Сопоставляешь факты и обнаруживаешь что-то интересное. Например, подполковник Потапов Егор Петрович… Тогда еще, впрочем, не подполковник, а капитан… Так вот, Потапов, как я обнаружил, осуществлял оперативное сопровождение ряда сделок, в результате которых на заграничные счета переправлялись миллиарды. Он вместе с полковником Ведьмакиным работал, Слава. А потом почему-то предпочитал на эту тему не распространяться. То ли жить хотел, то ли имел корыстный интерес. Я тогда не знал, и на всякий случай взял Потапова к себе. Включил в состав группы, которая должна была тебя, точнее – твоего двойника, прикрывать. В чистом виде провокация. Я твоего двойника ему подставил в надежде на то, что Потапов активизируется и начнет действовать. А он – ни в какую. Откуда же мне было знать о том, что ты ему не нужен. Ему нужна была Катя Ведьмакина.

– Это он вам сказал?

– Да. Лично. Он арестован, Слава.

Корнышев даже подумал, что ослышался. Не поверил собственным ушам.

– Помнишь, ты сказал, что узнал голос Потапова, – напомнил генерал. – Что ты, будучи на Кипре, позвонил по телефону в Швейцарию, тебе пообещали перезвонить, а в назначенный час вместо телефонного звонка тебя ожидали убийцы. А голос абонента в Швейцарии принадлежал Потапову. Я навел справки, Слава. Потапов в указанное тобой время действительно был в Швейцарии. В общем, взяли мы его в оборот, сейчас дает показания. Там такие удивительные вещи…

Захаров покачал головой, но продолжать не стал. Не нужно этого Корнышеву знать.

– Вторым человеком, который оказался на подозрении, был Нырков, – сказал генерал. – Когда я рассказывал историю полковника Ведьмакина, я, естественно, навел справки и о его семье. Ну, на Кипре они жили, потом с твоей помощью их вывезли в Россию…

Корнышев при последних словах Захарова посмурнел лицом. Генерал сделал вид, что этого не заметил, продолжал как ни в чем не бывало:

– Тут, в России, супруга полковника Ведьмакина умерла… Ну да дело не в этом, – будто спохватился генерал. – В общем, когда мы отрабатывали кипрский след, выплыла интересная подробность. Ведьмакину ты вывез. Их кипрский дом стоял пустой. А спустя какое-то время вокруг того дома крутился – кто?

– Нырков? – вопросительно посмотрел Корнышев.

– Точно! Он тогда, правда, не в ФСБ служил, а в частной охране у олигарха Левочкина. И вот он почему-то проявил интерес к семье полковника. Позже Нырков вернулся в ФСБ, совсем другими делами занимался, но я, когда узнал про тот его давний визит на Кипр, переманил его к себе. То есть поближе к тебе и к Кате. Тоже провокация, как ты понимаешь.

Корнышев молчал.

– Он тебя продал Левочкину, Слава, – сказал Захаров. – Попросту сдал.

Не дождался реакции.

– В общем, я Ныркова и Потапова взял в свою команду, – сказал генерал. – И когда ты, настоящий Корнышев, появился, – они страшно возбудились. Клюнули. И мне уже пришлось думать, как тебя спасать. Лучший способ был – сделать вид, что ты двойник. Двойник им не нужен, потому что ни черта не знает. Вот я и сказал тебе, что ты – не Корнышев.

Помолчали, думая каждый о своем.

– Провокация удалась, – сказал после долгой паузы Захаров. – До твоего возвращения в Россию я ведь не знал, в чем дело, почему на тебя идет охота. А когда эти ребята возбудились, какие-то цепочки стали выстраиваться, связи устанавливаться, и в итоге вся схема передо мной – как на ладони. Ты им был нужен как ключ к Кате Ведьмакиной. Она им нужна.

Корнышев равнодушно пожал плечами в ответ. А мне плевать, мол. Мое дело сторона.

– Полковник Ведьмакин перекачивал деньги в секретный президентский фонд, – произнес Захаров таким тоном, будто лекцию читал. – Его стараниями на счетах в западных банках сконцентрировали двадцать пять миллиардов долларов. Это были государственные деньги, которые вы с генералом Калюжным, царство ему небесное, в конце концов нашли и вернули государству. Но Ведьмакин, как оказалось, успел поработать и на себя. Воспользовался тем, что в подробности мало кто был посвящен – да ведь все еще делалось обходными путями, не совсем законно. Он смог утаить колоссальные суммы. Там миллиарды долларов. И право распоряжаться этими миллиардами – у Кати. Сам Ведьмакин так составил бумаги, что его дочь – владелица этих невообразимых богатств. Возможно, там пять миллиардов долларов. А может быть, и десять. Где-то в этих пределах, Слава.

Захаров строго посмотрел на собеседника. Прямо как профессор на экзамене. Но Корнышев ощущал необыкновенное спокойствие. Он не боялся получить «двойку» за незнание ответа на вопрос.

– Это государственные деньги! – с нажимом произнес Захаров. – Их надо вернуть государству! Ты это понимаешь?

– Разумеется.

– Поможешь?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ничем не могу помочь.

– Ты можешь знать, где искать Катю.

– Я этого не знаю.

– Это точно?

– Да, – бестрепетно соврал Корнышев.

Не верил он Захарову.

* * *

Пятнадцать верст через глухой лес – путь долгий, на несколько часов. Поэтому послушница Лариса уходила к реке рано, с первыми лучами солнца – лишь бы только стала приметна тропиночка, ею же и протоптанная.

Удочка, сетка для улова, червяки в поржавевшей жестяной банке – это для рыбалки. Несколько сухарей – для себя.

К реке Лариса выходила в ту пору, когда солнце поднялось. Это уже была не та рыбалка, что на зорьке, когда клев идет, не переставая, но выбора у Ларисы не было. Боялась она на ночь оставаться на пустынном берегу, чтобы на зорьке рыбку половить. Тут ночью страх такой, что и молитва не спасала.

Место себе Лариса с давних пор приметила хорошее. Тут дерево наклонилось над рекой, ветки клонились к воде, и под этим шатром, в тени, Лариса могла сидеть часами, терпеливо рыбачить, довольствуясь тем, что подарит ей в этот день река. Суда проплывали редко. Они были наперечет, и Лариса все их знала, как в городе узнают друг друга на улице живущие на ней люди: лично не знакомы и не здороваются, но знают, что это местные, давно приметили.

Лодки тут были редки, далеко потому что от жилья. Редко кто добирался.

В этот день Лариса рыбачила, как и прежде бывало. И вдруг услышала далекий звук в лесной тиши. Этот звук прилетел с реки. Лариса вслушалась в звук и узнала. Сверху по реке спускалась моторная лодка. Шла она споро и вот уже загудело-зашумело где-то рядом, за ближайшим поворотом. Еще минута, и показалась сама лодка. Обычная, низкая, на каких порой и забирались в эти глухие края охотники. А эти, видно, браконьеры. Потому что до открытия охотничьего сезона еще прилично оставалось ждать. Про то, что это могут быть рыбаки, Лариса даже не думала. За рыбой так далеко не плавают. Она по всей реке, эта рыба.

Лодка шла, не снижая скорости. Лариса уже видела, что мужчин в лодке двое. Ее насторожило то, что они внимательно всматривались в оба берега. Один на носу лодки сидел с биноклем и осматривал то один берег, то другой, а второй мужчина, хотя и управлял лодкой, а все равно отвлекался на изучение окрестностей, у него тоже был бинокль. Растревоженная Лариса покинула свое насиженное место и спряталась за дерево. Не хотела, чтобы ее увидели. Боязно ей как-то.

Из укрытия она видела, как поравнялась с нею лодка. Прошла было мимо, но тот мужик, что на корме, все смотрел и смотрел в бинокль в ее сторону. А на берегу удочка ее оставалась и узелок с сухарями. Надо было бы все взять с собой, спрятать от греха подальше. Да теперь уж поздно горевать.

Лодка вдруг поменяла курс, описала дугу и носом развернулась прямо на Ларису. Женщина уже поняла, что обнаружена и что это к ней плывут, да ноги ей с испугу первое время не подчинялись, и еще тешила она себя тщетной надеждой, что обойдется. Но лодка уверенно держала курс на нее. Лариса по едва приметной тропинке побежала в лес. Очень жалко было удочку и все оставленные на берегу припасы. Отбежав прилично, затаилась. Слышала, как захлебнулся заглушаемый мотор лодки. Потом долго было тихо. А потом те двое показались. Прямо на ее тропе. Они шли быстро, при этом внимательно и настороженно оглядывались по сторонам, и при них были ружья. Так охотники не ходят. Не похожи они на охотников. Они шли так, как по следу идет погоня. За нею, за Ларисой шли.

Перепуганная женщина бросилась к скиту. Такого страха она не испытывала никогда. Это был самый сильный страх. Такой, наверное, какой когда-то довелось испытать инокине Софии. Пять лет назад несчастная, пойдя по ягоду, нос к носу столкнулась с медведицей. А медведица та была с медвежонком. Всякий, кто в лес ходит, знает, что не приведи Господь такой встречи удостоиться. Медведица, охраняя медвежонка, всякого встречного-поперечного сразу рвет на части. Инокиня София к смерти приготовилась, стояла смирно в ожидании и читала про себя молитву. И ушла медведица, не тронула. Господь помог в тот раз. Большая редкость, чтобы медведица-мать человека пощадила. Вернулась инокиня София в скит, долго молилась перед образами, а с другими инокинями почти не общалась, и вообще казалось окружающим, что тронулась она умом. А через год с лишним София занемогла, была из скита отправлена в монастырь, а оттуда переправлена в город, в больницу, где и умерла через время в сильных мучениях. Рак у нее обнаружили. Врачи сказали, что причиной, скорее всего, стал сильнейший пережитый стресс. Медведица ее убила, спустя почти два года после страшной встречи.

По тропинке Лариса мчалась, не чуя под собой ног. Задыхалась от бега, но усталости не чувствовала. И не помнила того, как она эти пятнадцать верст отмахала.

У скита, когда Лариса туда прибежала, было безлюдно. Осознание собственного одиночества еще прибавило ей страху, хотя куда уж больше, как казалось. Она стремилась сюда под защиту, а обнаружила, что нет здесь никого. Хотела крикнуть, позвать на помощь, но не было сил на крик, она от этого безостановочного бега задыхалась, как рыба, выброшенная на берег. Ей не хватало воздуха.

На подгибающихся ногах она едва смогла взобраться на крыльцо избушки, ткнулась в крохотные каморки-комнатушки, служившие кельями, никого и там не обнаружила. Наудачу ввалилась в часовенку – и тут наткнулась на инокиню Исидору. Старушка молилась, стоя перед образами, и медленно, явно не спеша оторваться от важного и нужного дела, обернулась, когда вошла Лариса. Послушница имела весьма растрепанный вид: волосы разметались, лицо багровое, взгляд дикий, рот перекошен.

– Мущины!!! – выдохнула Лариса так, как можно было бы объявлять о пришествии антихриста.

Она даже готова была картинно упасть на пол, но удержалась от соблазна, потому что взгляд инокини ее отрезвил.

– Без платка почему? – строго спросила Исидора.

И этот привычный голос и знакомое мерцание лампад стремительно возвращали Ларису к жизни. Ее страх таял, будто лед под жарким солнцем.

– Простите, матушка, – пролепетала Лариса, пятясь из часовни.

Платок она, видно, обронила, убегая. Оконфузилась.

– Какие мужчины? – спросила Исидора.

– Двое! Сюда идут!

– Откуда? От реки?

– Да!

– Приведешь ко мне, коли появятся, – сказала Исидора, поджала строго губы и снова отвернулась к образам.

Ничего особенного не происходило. Лариса устыдилась недавнего собственного страха. Вышла из избы, стараясь ступать неслышно. Добрела до колодца, подняла целое ведро воды и долго пила, не желая расставаться с охватившим ее чувством блаженства. Затем села за деревянный стол из неструганых досок, как раз между сараем и избой. За этим столом они хозяйничали в хорошую погоду: грибы-ягоды перебирали, рыбу чистили, а то и трапезничали, если было такое настроение.

Затихла. Замерла. Ждала.

* * *

Якут и Костомаров вышли к скиту менее чем через час после возвращения Ларисы. Несколько раз они сбивались с пути, с той самой малоприметной тропинки, и им приходилось возвращаться, кружить по лесу, искать.

Они вышли из леса без явной угрозы. Ружья за спиной. Увидели Ларису, направились к ней, как заплутавшие путники, желающие расспросить про дальнейшую дорогу.

Лариса обмерла, конечно, при виде чужаков. Мужчин здесь никогда не привечали. В последний раз – уж сколько лет прошло! – вышел к ним из леса охотник с лайкой. Инокиня Исидора велела путника накормить, но в дом так и не пустила, и охотник после скромной трапезы отправился дальше.

Эти двое приблизились. Один плосколицый, как азиат какой, а второй приличный очень, на начальника похож.

– День добрый! – сказал Костомаров.

А взгляд – ну точно, как у начальника. Строгий и испытующий.

– Здравствуйте вам! – ответила оробевшая Лариса.

Костомаров уже увидел крест над часовней и икону над входом в дом, и понимал, что верно они вышли, достигли цели. Но, чтобы завязать разговор, спросил почтительно:

– Это что у вас тут такое? Что-то церковное? Монастырь? Или этот… как его… скит…

На «ските» он запнулся неспроста. Именно про скит им и говорили. Но надо было неосведомленность показать, чтобы не раскрыться раньше времени.

– Скит, – сказала Лариса.

– Как же вы живете здесь в лесу? Не страшно? Сколько вас вообще?

– Две монахини, – ответила Лариса. – И трое нас, послушниц.

– Главный у вас кто?

– Инокиня Исидора.

– Где она?

Лариса уже готова была указать на окна часовни, но тут инокиня Мария пригнала с пастбища корову, местную любимицу-кормилицу. Мария увидела незнакомцев, нахмурилась, заметно насторожилась, но не подошла, потому что ей еще надо было загнать корову в сарай.

Костомаров вопросительно посмотрел на Ларису.

– Инокиня Мария! – сообщила та шепотом. – Строгая очень!

Словно заранее извинялась перед гостями.

Мария скрылась в сарае. Тем временем из леса вышли и послушницы, Надежда с Катериной. Несли лукошки с ягодой. Солнце уже катилось на закат, день догорал, в лесу темнело, и про ягоду можно было забыть до завтрашнего утра.

Мария наблюдала из сарая за незваными гостями. Видела, как те вдруг взволновались, переглянулись, и плосколицый, сидевший на лавке, инстинктивно придвинул к себе отставленное было ружье. Мария проследила за взглядами этой парочки и тоже увидела вышедших из леса послушниц. Метнулась в глубь сарая, туда, где за загородкой, в углу, обычно стояла корова. Сгребла в сторону сено, рывком подняла широкую подгнившую доску пола, насквозь пропитавшегося навозом и мочой, и под полом, в тайнике, где никому и в голову не пришло бы что-либо искать, обнаружился длинный увесистый сверток. Мария выдернула его из подпола крепкими ухватистыми пальцами, вскрыла загаженный нечистотами, но сохранивший герметичность пластик, и извлекла из упаковки автомат Калашникова – новехонький, в густой смазке, каким бывает заложенное на долговременное хранение оружие на армейских складах. Практически бесшумно сняла оружие с предохранителя, и теперь ей оставалось только передернуть затвор, чтобы дослать патрон.

Лариса сидела за одним столом с гостями, лицом к лицу, можно сказать. Видела их совсем близко. И ее поразила случившаяся в мужчинах перемена. Они в мгновение возбудились, будто кобели при виде суки. Напряжение и восторг – такая угадывалась смесь чувств, почему-то напугавшая Ларису. Это было сродни похоти, готовой выплеснуться уже в следующую секунду. И почему-то Лариса сразу подумала про Катю Ведьмакину. Ей в голову не пришло, что эти двое специально стремились сюда к Кате, что приплыли издалека, чтобы только до нее добраться. Ларисе показалось, что в них греховное желание вспыхнуло внезапно, едва только они увидели молодую и красивую женщину. А Катя и вправду была хороша. Лицо за эти годы истончилось, и его черты стали как на иконных ликах. Глазищи большие и темные, на погибель мужикам – или самой себе на погибель.

Костомаров узнал Катю. Видел на фотографиях. Не сумел сдержаться, привстал из-за стола. Тем самым выдал свой интерес. Послушница Надежда разволновалась, поспешно втолкнула Катю в избу и сама скрылась за дверью.

Тут уже Костомаров отбросил всякую осторожность. У него было такое чувство, что Катя сейчас исчезнет, скроется. Как будто можно было где-то на этом пятачке посреди леса укрыться. Вскочил, пошел к избе. Якут двинулся следом, прихватив ружье. Лариса была настороже, обежала эту парочку, опередила, встала препятствием на пути, пятилась к двери и приговаривала, едва не плача от охватившего ее страха:

– Не трожьте! Не трожьте нашу Катю! Не берите грех на душу!

Если бы Костомаров и Якут видели, что происходило в это время в доме, они поостереглись бы идти напролом.

Послушница Надежда, втолкнув Катю в дом, буквально проволокла ее в дальнюю комнату-келью, в которой сама Надежда и жила. Катерина, не понимая до конца, что происходит, попыталась было вывернуться, но Надежда держала ее крепко, будто твердо знала, что ей делать. И отпустила только в келье. Потому что совсем другие у нее начались хлопоты. Сбросила со своей кровати постельные принадлежности, а кровать была – будто короб из неструганых досок. Из-под кровати Надежда вытянула топор, поддела доски лежака; со скрипом вылезли из гнезд гвозди, и, когда доски отлетели в сторону, изумленная Катя увидел герметичный сверток в пластике. Надежда разорвала пластик, достала автомат, сняла с предохранителя, передернула затвор. Делала все четко и умело, как на учениях.

Катя попятилась.

– Меня не бойся! – сказала ей Надежда. – Мы с Марией здесь для того, чтобы тебя охранять. Кажется, пришло время! Ты в окошко лезь, Катюша! В лес беги! И не отзывайся, покуда мы тебя не позовем!

После этих слов Надежда выскочила из комнаты. Спешила очень.

За дверями дома Костомаров и Якут долго с Ларисой не церемонились. Женщина встала преградой у крыльца. Костомаров оттолкнул ее было, рассчитывая на скорую и легкую победу, но Лариса тут же вновь возникла перед ним, как ванька-встанька. Якут, не раздумывая, выстрелил в нее из ружья. Женщина упала. И в то же мгновение в спину непрошеным гостям стеганула смертоносная автоматная очередь. Все пули достались Якуту. Он непроизвольно прикрыл собой Костомарова.

Обернувшись, Пал Палыч увидел бегущую к нему женщину в черных одеяниях. Дрогнул от страшного видения, но совладал с собой, и в эту летящую на его погибель Смерть выстрелил из двух стволов дуплетом. Иглы горячей картечи изрешетили Марию, она опрокинулась навзничь, и Костомарову хватило одного мгновения на то, чтобы завладеть ее автоматом.

Услышавшая выстрелы Надежда не бросилась наружу сломя голову, а затаилась в трапезной, вжалась в бревенчатую стену, вслушивалась в звуки. Это сыграло с Костомаровым злую шутку. Он жаждал добраться до Кати, он слишком спешил, и потому забыл про осторожность. Взбежал по ступеням крыльца, рывком распахнул дверь, ввалился в темные сени, миновал их одним прыжком; еще одна дверь, и вот он уже в трапезной. Едва перенес ногу через порог – ударила автоматная очередь. Костомаров отшатнулся в сени. Надежда, у которой сдали нервы, выстрелила еще, но безуспешно.

Костомаров был опытным бойцом. Он знал, что промедление в такой ситуации смерти подобно. Это сейчас враг в шоке, но растерянность пройдет, и тогда Костомаров заполучит целый мешок проблем. Нельзя медлить. Это препятствие надо устранять немедленно.

Он изготовился, крепко сжав автомат в руке. Свободной левой рукой нащупал тканый половик, сгреб, скомкал, швырнул в трапезную примерно на уровне груди, и в этот летящий половик и выпустила пули запаниковавшая Надежда. А Костомаров ужом выскользнул в трапезную гораздо ниже, почти не поднимаясь над полом, и свалил женщину короткой автоматной очередью.

Когда Костомаров приблизился к Надежде, та еще была жива. Глаза открыты и взгляд осмысленный. Даже пыталась что-то сказать, но не получилось. Только хрипы из простреленной груди. Костомаров забрал у нее автомат, поставил на предохранитель, закинул за спину. Пошел вперед, держа оружие наготове.

За первой же дверью, которую Костомаров распахнул ударом ноги, обнаружился человек. Женщина на шум не обернулась, так и осталась стоять перед образами, исступленно молясь, и хотя Костомаров не видел ее лица, он каким-то чутьем угадал в этом тщедушном силуэте старуху. Убедившись, что здесь никого больше нет, Костомаров не стал стрелять, пошел дальше. Он врывался в комнаты, осматривал их одну за другой, и когда вошел в последнюю, понял, что упустил добычу. Створки окна распахнуты настежь, за окном – близкий лес. Костомаров взвыл-зарычал, как попавший в огонь зверь. Его душила злоба. Еще какую-то пару минут назад добыча была рядом. И ускользнула, будто испарилась.

Бросился было к выходу из дома, но старуха все так же стояла спиной ко входу, таращилась на образа, вымаливая себе спасение.

Костомаров не стал ее щадить: приподнял ствол автомата, выстрелил старухе в спину. Инокиня упала.

Выбежав из дома, Костомаров не задержался ни у одного из распростертых тел. Он спешил, потому что все еще можно было исправить. Обежал дом, взглядом проложил кратчайший путь от распахнутого окна к лесу. Теперь он знал, где искать.

Вошел в лес – и вдруг почувствовал себя в своей стихии. Как много лет назад. Его готовили к диверсионной деятельности и для учебы вместе с сослуживцами забрасывали в такую же вот глухомань. Автомат, два рожка патронов, сухпаек. И сто километров безлюдья. Сейчас все было, как тогда. Сразу вспомнилось. Это очень просто, этому учили. Самому остаться незамеченным, а врага обнаружить и взять в плен. Катя Ведьмакина обречена. Скорее всего, он обнаружит ее еще до наступления ночи.

* * *

В этот раз генерал Захаров был не один. Когда конвоир ввел Корнышева в уже знакомую ему комнату, там, кроме генерала, был еще и старший лейтенант Сомов. Специально для Корнышева принесли третий стул. Едва поместились, комната была маленькая. Когда Корнышев опустился на стул – оказался с Сомовым практически лицом к лицу. Старлей выглядел неважно, Корнышев это про себя отметил. Про то, что Сомов был ранен, он не знал.

– Хотел тебя спросить, – сказал генерал Корнышеву. – Ты видел Левочкина близко. Как он тебе показался?

Неожиданное начало разговора.

– Живет человек в свое удовольствие, – пожал плечами Корнышев. – Многие так хотели бы жить.

– О, ты не представляешь, сколько охотников, – подтвердил Захаров. – А как думаешь, что у Левочкина за интерес к Кате Ведьмакиной?

Тут Корнышев замешкался с ответом. Захаров бил в одну точку. Ему Катя была нужна, и он опять повторил свою прежнюю мысль: у Левочкина Корнышев оказался совсем не случайно; Левочкин через Корнышева пытался найти выход на Катю, наследницу искусно спрятанных миллиардов.

– Может, он жениться на ней хочет, – пошутил Корнышев. – Деньги к деньгам. Объединение капиталов. Брак по расчету.

– Да, большие деньги – большие страсти, – не стал спорить генерал. – Любой из наших олигархов, кстати, мог бы много интересного рассказать о том, как ему доставались миллиарды. Если бы они свои реальные истории поведали – их откровения, не отрываясь, читала бы вся страна, как читали журналы в перестройку. Но правды рассказывать не хотят, подлецы. Бубнят, как безмозглые вруны, одно и то же: страна развалилась, все буквально валялось под ногами, только и надо было, что наклониться и поднять. Вот они, десять или двадцать человек, не поленились, наклонились и подняли эти миллиарды. А остальные сто пятьдесят миллионов человек то ли поленились, то ли не догадались… В общем, сами дураки. Слушай, Слава, а может, дело действительно в том, что эти олигархи – они самые умные?

– Я, когда был в Африке, – сказал Корнышев, – как-то месяц прожил в одном племени. Деревня такая в их африканской глуши. У племени был вождь, древний старик. Я таких умных людей, как он, в жизни не встречал – ни до, ни после. Думаю, что любой наш олигарх на его фоне – это недоумок, олигофрен в десятом поколении. Но старик тот в Африке, а деньги по карманам распихивали в России. Так он и остался бедным.

– Дед не оказался в нужное время в нужном месте, – понимающе сказал Захаров.

– Так точно.

– Это хорошо, Слава, что история последних двадцати лет нам с тобой видится одинаково. Тебе лучше будет понять то, что я сейчас скажу. Конечно, богатство не всегда достается самым умным. Потратить за несколько лет миллиард долларов на содержание и комплектование футбольной команды – это мудростью не назовешь. Для таких художеств другие определения есть, на букву «м». В общем, всем уже понятно, что этим ребятам просто позволили стать олигархами. Выдали, что называется, лицензию. Кто провинился – лицензии лишают. Словом, люди подневольные. На них всегда могут цыкнуть, бизнеса лишить. Но ты не представляешь, Слава, что такое на их фоне этот твой Левочкин. Самый чистый образец бесправного существа. Безо всяких примесей. Человек, который подневолен настолько, что похож на ходячий анекдот. Ты видел, как широко живет мужик? Дворец на Рублевке, машины по миллиону евро, яхты, самолеты… И при этом он – всего лишь подставная фигура. Никакой не хозяин всему вышеперечисленному. Король голый. А хозяйка всех этих миллиардов – Катя Ведьмакина!

Сумел Захаров удивить Корнышева.

– А ты не догадывался, Слава?

– Мне такое и в голову не приходило, Олег Николаевич.

– И никому не приходит. Я сам узнал совсем недавно, от Потапова. Он был первый, кто сей удивительный факт раскопал. Служил себе Потапов у полковника Ведьмакина, помогал формировать секретный президентский фонд. Позже, когда Ведьмакин исчез, а этот засекреченный фонд попытались разворовать, Потапов хотел поучаствовать, но как-то не сложилось, и он, выйдя из этой истории без особых потерь, продолжал служить. А тут его по службе прикрепляют к Левочкину. Оперативное сопровождение бизнеса. Дело в том, что олигарх Левочкин жил в Лондоне, и весь его бизнес был на Западе. И вот он решил часть капитала разместить в России – пару заводов прикупил, еще пару построил с нуля. А поскольку инвестиции были большие, ФСБ взяла все под контроль, отслеживала сделки. И Потапов, занимаясь делами Левочкина по долгу службы, уловил странную связь: многое в бизнесе Левочкина было устроено так же, как в том самом президентском фонде. Почерк чувствовался единый. Будто в обоих этих случаях – и в фонде, и в бизнесе Левочкина – один и тот же человек продумывал вопросы организации бизнеса, все эти схемы перекрестного владения акциями, подбор банков и пенсионных фондов, в которых хранилась основная часть наличных средств. Доходило до того, что порой в обоих случаях были задействованы одни и те же финансовые структуры. Потапов был заинтригован. Стал копать. Сложность была в том, что все западные фирмы, через которые Левочкин завозил деньги в Россию, были офшорные, записанные на номинальных владельцев. Тебе эта тема знакома?

– Еще бы! – пожал плечами Корнышев. – Мы с этим столкнулись, когда искали двадцать пять миллиардов. Находим фирму, устанавливаем владельца, а оказывается, что он только для антуража. За ним настоящий владелец прячется, а кто он – установить уже невозможно. Никаких концов.

– Вот и Потапов с этим столкнулся. Но однажды ему крупно повезло. Всплыла одна бумага, где фигурировала Ведьмакина Екатерина. Будь на месте Потапова какой-то другой человек, он и внимания бы на это не обратил. Но Потапов работал вместе с отцом Кати, с Александром Никифоровичем, и сразу среагировал. Ты понимаешь? В бизнесе Левочкина обнаружился след полковника Ведьмакина. Все сразу встало на свои места. Потапов нашел причину всех этих совпадений, которые его когда-то поставили в тупик. А когда знаешь, где надо копать, тогда уже легче, тогда больше шансов что-то найти. В общем, очень скоро Потапов обнаружил, что нет такого олигарха, как Левочкин. Он – никто. Дутый пузырь. Ноль. Все принадлежит Ведьмакиной Екатерине.

– Папа Кати постарался?

– Точно. Я его в какой-то мере понимаю, – с неожиданным для Корнышева миролюбием признался Захаров. – Он о семье беспокоился, фактически обеспечивал ее будущее. Такой шанс предоставляется раз в жизни. Да и то не всем, а единицам. Вот Александр Никифорович и не устоял. Схему он выстроил такую: выведенные из России миллиарды распылены по различным фирмам. Владелица всех этих фирм – Екатерина Ведьмакина. Но она нигде напрямую не фигурирует, а спрятана за номинальным владельцем, Левочкиным Олегом Дмитриевичем. Он всем распоряжается, он якобы владелец, но лежит в неведомом нам сейфе целая пачка подписанных Левочкиным бумаг. Там написано Левочкиным собственноручно, что он от всего отрекается в пользу Ведьмакиной Екатерины Александровны; все свое имущество, движимое и недвижимое, все эти миллиарды он ей передает, и под всем стоит его личная подпись. Только дат на тех бумагах нет. Как только Катя Ведьмакина там поставит дату, любую, какую ей заблагорассудится, – вот начиная с этой самой даты Левочкин становится никем. Ни фирм у него, ни самолетов, ни всяких прочих миллиардов. Вот эти заблаговременно подписанные бумаги – это такая цепь, на которую посадили Левочкина. Это гарантия того, что он будет делать только то, что нужно реальному владельцу.

– Кате Ведьмакиной?

– Нет, ее отцу. Александр Никифорович все записал на дочь.

– А у него же сын еще был, – вспомнил Корнышев. – Как же его звали?

Испарилось из памяти за эти годы.

– Никифор, – подсказал генерал. – Назвали в честь деда.

– Точно! Никифор! А на сына Ведьмакин ничего не записал?

– По возрасту парень не подходил, – сказал Захаров. – Он немного младше Кати, поэтому все пришлось записать на дочь. Но это на будущее. А пока Ведьмакин сам рулил процессом. Я думаю, Слава, что его дочь даже не знала о том, что она – миллиардер. Александр Никифорович просто подсовывал ей какие-то бумаги, говорил, что надо подписать. Она подписывала. Если требовалось ее личное присутствие – он ее туда вывозил. А сам держал Левочкина в ежовых рукавицах. Он этого парня знал давно. Левочкин, по моим сведениям, учился в Лондоне, потом остался жить там, работал в инвестиционной компании; и он, похоже, много консультировал Ведьмакина по всяким финансовым вопросам. И когда Ведьмакину потребовался зиц-председатель, этакий подставной миллиардер, Левочкин пришелся очень кстати. Потому что мог не только быть ширмой, выполнять представительские функции, но и реально руководить этой бизнес-империей. У него образование было хорошее, опыт работы, да и вообще парень он талантливый. Левочкин втянулся. Ему нравилось. И этот механизм продолжал работать даже тогда, когда его создатель исчез.

– Ведьмакин?

– Да.

– Но Ведьмакина нет уже давно, – соображал Корнышев. – Катя Ведьмакина не то что не заявляет своих прав на эти миллиарды, но даже и не подозревает, похоже, об их существовании. И неужели Левочкин за столько лет не сообразил, что нет теперь никаких других хозяев, кроме него? При его талантах мог бы вывести активы, распылить их, переписать все на себя… Тут, в ведьмакинских владениях, осталась бы только внешняя оболочка, пустышка, а все ценное уже принадлежало бы Левочкину.

– Так и случилось бы, Слава. Я так думаю. Если бы не Потапов. То, что я тебе расскажу сейчас, больше похоже на анекдот. На байку. Но на самом деле это одна из тех удивительных потайных историй, которых в России за последние двадцать лет случилось множество, только известно о них единицам. И эти единицы, как ты понимаешь, ни с кем своими историями делиться не хотят. В общем, когда Потапов все понял про миллиарды Левочкина, он стал думать, как можно плодами своего открытия воспользоваться. Как свое знание превратить в кэш. Обналичить, словом. И тут он засветился. Потому что у Левочкина есть хороший страж.

– Костомаров?

– Да, – кивнул Захаров. – Профессионал он, ничего не скажешь. Аналитик он хороший, Слава. Из тех людей, которые не только правильно охранников на территории расставят, но и загодя обмозгуют, какие такие проблемы могут возникнуть у хозяина. Еще до того продумает все нюансы, когда и в голову никому не придет устроить пакость. А если кто задумает худое, так, оказывается, давно уже продумано и придумано, как с напастью бороться. И вот этот Костомаров вычислил Потапова. Обнаружил, что тот рядом с хозяином топчется. Какой-то есть у него интерес к Левочкину, а какой – непонятно пока. И тогда Костомаров взял Потапова за жабры. Припер к стенке. Всплыло, что Потапов информацию о Левочкине собирал. Там еще было превышение служебных полномочий. Потапову грозило полноценное разбирательство с перспективой возбуждения уголовного дела. Но он не столько дела боялся, сколько того, что всплывет эта история про голого короля. И тогда он ничего на своем открытии не заработает. Он был в отчаянии. Костомаров фактически загнал его в угол. И тут Потапов понял, что на самом деле Костомаров может стать его союзником. Придется, правда, поделиться, но вдвоем с Костомаровым они становились практически неуязвимыми. И могли делать с Левочкиным все, что им заблагорассудится.

– Преступный тандем образовался…

– Да. Костомаров понял, что он может стать миллиардером. Надо только Катю Ведьмакину найти. А пока ее нет – делать все, чтобы Левочкин эти миллиарды не присвоил. Вот тут Костомаров с Потаповым хорошо сработались. У Костомарова был доступ к деловым бумагам Левочкина. И как только он обнаруживал, что готовятся какие-то крупные сделки по продаже бизнеса, когда собирались переоформлять собственность – давал знать Потапову, а тот выходил на Левочкина, якобы от имени настоящих владельцев, и запрещал проводить сделку. Такое недреманное око. В общем, замораживали они ситуацию до лучших времен. А сами настойчиво искали Катю.

Захаров сделал паузу, чтобы от всего сказанного прежде отделить следующую мысль.

– И они, похоже, нашли ее, Слава.

Корнышев вопросительно посмотрел на генерала.

– Левочкин поспешно улетел в Лондон, – сказал Захаров. – И он вряд ли в курсе. А вот Костомаров, я думаю, кое-что узнал. Он исчез. Не появляется ни на работе, ни дома. По ряду признаков уехал из Москвы. Я тебя еще раз спрашиваю, Слава: что они могли от тебя узнать о Кате Ведьмакиной? Где они ее ищут?

Корнышев нервно дернул плечом. А со стороны это выглядело так, будто он неопределенно пожал плечами – не знаю я, мол, и не надо ко мне приставать.

– Я тебя отпущу в конце концов, – сказал Захаров. – Нет законных оснований тебя удерживать. Ты выйдешь отсюда. Заживешь, наконец, вольной жизнью, сам себе хозяин. Но однажды я все равно найду тебя. Только для того, чтобы показать тебе фотографии Кати Ведьмакиной. Примерно вот такие.

Генерал выхватил из папки, что лежала на столе, несколько фотографий, разложил их веером перед Корнышевым. На всех фотографиях был один и тот же труп, но снятый в разных ракурсах. Истерзанный пулями. Залитый кровью. И лицо погибшего было крупно снято. Нырков.

– Они сделали это с Нырковым, – сказал Захаров. – Сделают и с Катей. Я буду держать тебя в курсе, Слава. Сообщу сразу же, как только мы получим сведения.

Красноречиво кивнул на фотографии. Корнышев не без труда оторвался от изучения снимков, поднял голову и увидел изменившееся, бледное лицо Сомова. Старлей тоже видел фотографии. Помещение крохотное, тут все лицом к лицу.

– Святослав Геннадьевич! – произнес дрогнувшим голосом старлей. – Я вас прошу! Найдите Катю! Верните мне сестру!

– Ты – кто?! – непроизвольно вырвалось у Корнышева.

Хотя невероятная догадка уже полыхнула в нем.

– Ты его должен знать, кстати, – сказал Захаров Корнышеву, сохраняя невозмутимый вид. – На Кипре когда-то видел. Это Никофор Ведьмакин, сын полковника Ведьмакина. Брат Кати.

* * *

Костомаров ожидал, что Катю он настигнет быстро. Был настолько разгорячен погоней, что порой переходил на бег. Следы, оставленные Катей, обнаруживались без особого труда. Иногда Костомарову казалось, что беглянка уже где-то близко. То ему мерещился мелькнувший впереди, меж деревьев, силуэт; то будто слышал он хруст ломающихся под быстрыми шагами веток. Но всякий раз убеждался, что ошибся.

Жар погони поостыл, когда солнце спряталось за горизонтом. В лесу стало сумрачно. И все труднее было отыскивать следы, оставленные Екатериной. Костомаров будто отрезвел. Он понял, что сегодня Катю не найдет. В ночи по лесу не побродишь. Темно – хоть глаз выколи. Пройдешь в полуметре от затаившейся беглянки – и не заметишь.

Придется заночевать.

Костомаров нашел уютное место в основании огромного дерева, выстлал ложе лапником. Сел, привалившись спиной к дереву; автомат положил на колени. Хотел заснуть в таком положении, но долго не удавалось. Мерещились шорохи вокруг, будто кто-то подкрадывался. Жутковато. Пару раз у Костомарова сдавали нервы, и он снимал автомат с предохранителя. Но тревоги были напрасны. Показалось.

Сон сморил его уже под утро. Два часа он проспал или три – не мог сказать точно. Открыл глаза и увидел деревья, а не черноту ночи. Светало.

Он съел несколько сухарей, которые были в его ранце, отхлебнул из фляжки коньяку. И очень скоро почувствовал, что взбодрился.

У него были топографическая карта и навигатор. С помощью навигатора Костомаров определил свои координаты. Потом по карте прикинул, где он может сейчас находиться. Получалось, что от скита он ушел не так уж далеко. А если от скита через ту точку, где сейчас находился Костомаров, провести прямую линию, эта линия, продлившись, упиралась в обозначенный на карте объект. Охотничья заимка.

Только сейчас Костомаров понял, что никакое это не паническое бегство Кати Ведьмакиной. Она осознанно шла через лес к заимке, о существовании которой наверняка знала, а возможно, и бывала там когда-то. Если судить по карте, это километров тридцать. Гибельный путь через лес для горожанина, но вполне преодолимо для лесного жителя.

Костомаров подхватил автомат и ранец, бросился в погоню. И почти сразу стали попадаться на пути следы, оставленные Катей. Вот на покрытии из мха четкий отпечаток подошвы; а тут она продиралась, похоже, уже в темноте сквозь колючий кустарник, и на колючках остались волокна от ветхих одежд послушницы. Направление движения беглянки точно совпадало с той линией, которую провел на карте Костомаров.

На заимке они встретятся. Там он ее возьмет.

* * *

Свое удостоверение офицера ФСБ показывал Никифор. Он же, судя по удостоверению, Николай Сомов. А у Корнышева не то что удостоверения – вообще никаких документов не было. Поэтому он делал значительное лицо и сверлил игуменью монастыря проницательным всевидящим взором.

Игуменья, едва увидела аббревиатуру ФСБ, тут же смекнула, что к чему. Догадливая оказалась женщина.

– А ваши тут были, – с готовностью доложила она. – Двое. Это ведь ваши люди?

– Наши, – подтвердил Корнышев, чувствуя, как засосало у него под ложечкой. – Куда вы дальше их направили?

– А в скит. Это в лесу. Полсотни километров от нас примерно. Они по делу, как я поняла.

– По этому вот делу? – уточнил Корнышев и показал игуменье фото Кати Ведьмакиной.

– Именно. Про нее и спрашивали.

Корнышев увидел, как покрывалось пятнами лицо Никифора.

– Это послушница наша, – сказала игуменья. – Живет у нас давно.

Сделала паузу, решая про себя, не раскроет ли она какой-то тайны. Все сопоставила, и получалось, что подвоха никакого нет.

– От вас ее и привезли, – произнесла настоятельница монастыря доверительным тоном. – Укрыть просили понадежнее.

– А кто привозил ее? – спросил Корнышев. – Фамилию человека вы помните?

– Помню, – кивнула собеседница. – Богуславский. От вас был, от ФСБ. Верно?

– Верно, – подтвердил Корнышев.

Все совпадало.

* * *

Летели на вертолете МЧС. Единственный аппарат нашли в этих краях, который был оборудован для точного десантирования в условиях лесистой местности. В пору летних лесных пожаров этот вертолет забрасывал в труднодоступные места пожарные расчеты. Сейчас ему предстояло высадить у скита группу Корнышева: его самого, Никифора и трех сослуживцев «старшего лейтенанта Сомова». Спецназовцы были в полной экипировке: бронежилеты, шлемы, оружие. Зато Корнышев – как горожанин в выходной день: рубашка, джинсы да кроссовки. Только автомат и переговорное устройство выдавали его принадлежность к этой грозной компании.

Увидев эмблемы МЧС, Корнышев вспомнил свой недавний побег с территории поместья Левочкина. Пожарные вывезли его в своей машине. Но за воротами не отпустили, как предполагал Корнышев, а сдали первому же милицейскому пикету. Подстраховались от греха подальше. А если разобраться – спасли Корнышеву жизнь.

Пилоты вертолета о ските в глубине леса знали. Задача им казалась легкой. Догадывались, конечно, о том, что не начальство на пикник везут. Исподволь косились на оружие и обмундирование своих пассажиров, но никаких дурных предчувствий у них не было. Сильно насторожились они только тогда, когда, уже в полете, Никифор их предупредил:

– Возможно, будут обстреливать с земли. Если такое случится – сразу драпайте из зоны обстрела!

Но настоящее потрясение ожидало их впереди.

Когда вышли на скит и зависли над ним – в первые же секунды увидели распростертые на земле тела. Это трупы. Сомнений даже не возникло.

– Десантируемся! – заорал своим бойцам Никифор.

Он сейчас не столько опасался того, что по ним с земли начнут стрелять, сколько спешил на подмогу к сестре, хотя не мог не понимать: опоздал!!!

Спустились вниз, как на учениях. И дальше действовали – тоже как на учениях. Прикрывая друг друга, ворвались в дом, отработали одно за другим все помещения, еще два трупа обнаружили. Но и тут Кати не было. Никифор метался разъяренным зверем.

– Искать!!! – орал он, выплескивая ужас перед свершившимся.

Осмотрели чердак и подвал. Сарай. Колодец. Кати не было.

– Искать!!! – рычал Никифор.

Когда он в очередной раз бежал через двор – от сарая к дому – Корнышев перехватил его, удержал.

– Ты знаешь, кто это? – спросил он мрачно, указывая на труп Якута.

Никифор бросил быстрый взгляд.

– Один из тех двоих? – предположил он.

– Да. А раньше ты его не видел?

– Нет. Хотя…

Всмотрелся внимательнее.

– Это он стрелял в меня. Там, в поселке Красный.

– Он приходил туда за мной, – сказал Корнышев. – Это человек Костомарова. Можешь мне поверить. Я его тогда, после поселка Красный, отпустил. Рука не поднялась убить. И все равно он прожил недолго, как видишь… Ладно, теперь вот что. Как думаешь, кто этого парня положил?

– Костомаров?

– Это вряд ли. Ему рано избавляться от подельника. Лес вокруг, еще придется выходить из этой глухомани – тут лучше бы действовать вдвоем. Ты обратил внимание на тайники? Там оружие прятали. «Калашниковы».

Корнышев поддел ногой автоматную гильзу.

– А автоматов нет. Забрали. Игуменья говорила, что тут пять женщин было. Мы нашли четверых. И еще Костомарова нет. Итого двое. И автоматов тоже два. Возможно, их забрали Катя и Костомаров.

Никифор при этих словах ожил. У Кати автомат. Катя жива.

– Думаете, она вооружена? – спросил с надеждой.

– Ее вполне могли научить защищаться. Полковник Богуславский, который нас прятал, – он жутко головастый был мужик. И запросто мог бы такое придумать. Представь: молодую женщину прячут у монахинь, в глуши. Тот, кто ее ищет, предполагает, что главное – узнать, где прячут, а там добыча будет легкой. Ладно, узнал. Обрадовался. Примчался. А тут он нарывается не на беззащитную овцу, а на вооруженный отпор. Фактор внезапности.

– Но почему тайников было два?

И едва Никифор об этом спросил, Корнышев в одну секунду догадался, в чем тут дело. Оторопел от собственной догадки.

– А ведь ее защищали, твою Катю, – сказал он. – Кто-то из этих женщин, – показал на погибших, – был ее телохранителем. Ай да Богуславский! Я же говорю: головастый был мужик!

Они обшарили окрестности и довольно быстро восстановили картину произошедшего. По следам определили, что Костомаров и Якут пришли от реки, до которой, судя по карте, было полтора десятка километров. Потом Якут остался здесь, теперь уже навсегда, а Костомаров ушел на северо-запад. Его следы читались четко. И еще там были женские следы.

– Отправь своих к реке! – распорядился Корнышев, обращаясь к Никифору. – Пускай поищут там, отработают берег. Вполне возможно, где-то спрятана лодка. Как-то эти двое должны были сюда попасть. Верно? А раз они со стороны реки пришли, значит, по реке и приплыли. Если найдут твои лодку, пускай садятся в засаду. Когда Костомаров поймает Катю, он с нею вернется к лодке. А мы с тобой – в погоню. Может быть, успеем прежде, чем он до Кати доберется.

* * *

Костомаров вышел к охотничьей заимке как-то неожиданно для себя. Шел по следам Кати, в низине, где протекал ручей, поднял голову, чтобы осмотреться, – и вдруг увидел на взгорке крохотную избушку, похожую на баньку. Не сводя с этой постройки взгляда, Костомаров снял с предохранителя автомат и стал взбираться на вершину, стараясь не ступать на трескучие высохшие ветки. Он со стороны глухой стены без окон огибал избушку, чтобы выйти к двери, а когда увидел распахнутую настежь дверь – сердце екнуло. Он только в первую секунду подумал о том, что добыча близка, и тут же понял, что ошибся. Проем двери был затянут паутиной – основательно сплетенной, нетронутой. Вряд ли можно было зайти в избушку, не повредив этот природный «маячок».

Внутрь Костомаров все-таки вошел, обшарил углы, но никого тут не было. Не задержалась на заимке бегляночка, ушла дальше, и Костомаров даже знал – куда. Он заподозрил худое еще накануне, когда изучал топографическую карту. Мысленно проведя линию от скита к охотничьей заимке, Костомаров продлил ее дальше, и воображаемая эта линия уперлась в паромную переправу. Там, впереди, была река. К ней с двух сторон примыкала черная ниточка шоссе, которая на реке разрывалась, превращалась в пунктир. Не было моста. Через реку транспорт и людей переправлял паром. И если прежде у Костомарова еще теплилась надежда на то, что Катя стремится к охотничьей заимке, рассчитывая там отсидеться, то теперь сомнений не осталось: она шла к парому. Туда, где люди. Где можно рассчитывать на помощь. Где можно, в конце концов, сесть на попутный транспорт и уехать далеко-далеко, исчезнуть, раствориться на бескрайних просторах…

Костомаров ужаснулся. Он вдруг ясно осознал, что теряет добычу. Он был как человек, который выиграл фантастический джекпот, но внезапно обнаружил, что где-то потерял свой выигрышный лотерейный билет. Удача была близко. Но вот так он оплошал.

Следы Кати возле избушки были. И даже у входа Костомаров нашел уже знакомый ему свежий отпечаток. Видимо, Катя только распахнула дверь, позвала на помощь, поняла, что никого здесь нет, и не стала задерживаться ни на секунду. Ушла. Спасалась бегством.

Она была где-то близко, не могла уйти далеко. Уже проделала долгий путь, и силы ее должны были таять. Ее можно нагнать. Только не надо останавливаться.

Костомаров пошел по следам. Он читал их, как книгу. Вот Катя, уже после того, как убедилась в отсутствии людей, вновь спустилась к ручью. Вот мох сильно вытоптан. Тут бегляночка, видимо, напилась из ручья воды. Костомаров тоже попил. Вода была холодная и очень вкусная. Никогда прежде такой вкусной воды Костомаров не пил. Он готов был лежать на прохладном мху, но не посмел. Вскочил, схватил автомат, пошел по следам. Катя пробиралась вдоль ручья. Все верно она делала. Костомаров это знал, даже не заглядывая в карту. Помнил по памяти. Этот ручей бежал через лес, вбирая в себя другие ручьи, наполняясь водой, постепенно превращаясь в речку, и впадал в реку буквально в полукилометре от паромной переправы. Здесь невозможно было заплутать. Иди по берегу и выйдешь точно в нужное место.

Вдруг Костомаров зацепился за что-то взглядом. По инерции еще прошел несколько шагов, но потом вернулся. Медвежьи испражнения. Свежие. В траве. Костомаров сорвал с плеча автомат и волчком крутанулся на месте. Ожидал увидеть изготовившегося к нападению медведя или медведицу. Но не было здесь зверя. Ушел. Куда? А по следу Кати зверь ушел, вдруг догадался Костомаров. Катя безоружна. И если так – она обречена.

* * *

Катя действительно даже не вошла в охотничий дом. Все происходило так, как и представлялось Костомарову. Едва Катя поняла, что людей на заимке нет, тут же побежала к ручью. Здесь вдоль ручья надо идти, вниз по течению. Так говорил ей полковник Богуславский. Они тогда вдвоем с ним прошли весь маршрут, еще когда Катя здесь только поселилась. Изучим пути твоего отступления, говорил Богуславский. Вроде в шутку. Только он очень серьезный человек, этот Богуславский. И ничего просто так не делает. Он все предусмотрел. Кате часы оставил с компасом. С виду обычный хронометр, только корпус толще. А сдвинешь верхнюю часть корпуса – и под хронометром обнаруживается компас. «В случае чего иди от скита строго на северо-запад», – сказал Кате Богуславский. Он не опасался того, что Катя промахнется мимо охотничьей заимки. Она, эта заимка, Кате и не нужна была. Главное было – выйти к ручью, а тут ошибиться сложно. Ручей длинный, и выйти километром выше заимки или километром ниже – не беда. Главное – ручей найти, а потом уже вдоль него идти к реке.

Вдоль ручья Катя и шла. Костомаров ошибался только в одном: он ожидал, что Катя подрастеряла силы и сбавила темп. А она на самом деле шла скорым шагом. Ее подстегивал страх.

Она не знала прежде о том, что в скиту ее кто-то охраняет. Даже не подозревала. Но когда увидела послушницу Надежду, грубоватую малоразговорчивую тетку, с автоматом в руках – сразу поверила в то, что пришла настоящая беда. Катя этой беды ожидала все годы, что прожила в скиту. Полковник Богуславский сказал ей, что однажды за ней могут прийти. Это случится внезапно, и к этому надо быть готовой. Катя была готова. И сейчас она стремительно уходила прочь от скита, потому что знала, что пришли именно за ней. А уж если пришли, забрались в такую даль, то не отступятся, будут преследовать. Погоня будет. Ее Катя боялась. Ей не на кого было здесь рассчитывать, только на саму себя. И она думала, что может не справиться, не сдюжить. Когда ей становилось совсем страшно, и этот страх мог бы лишить ее последних сил, она позволяла себе замедлить бег и вслушаться в звуки леса. Тихо было. Не слышно погони. Приободрившись, Катя продолжала путь.

В одном месте дорогу ей преградил бурелом. Здесь был высокий бережок, и непогода когда-то, видимо, покалечила деревья; какие-то поломала, будто спички, а некоторые будто с корнем вырвала, и все это с высокого берега обвалилось в ручей. Пройти невозможно. Катя стала вскарабкиваться на берег, чтобы пройти поверху, уже была близка к вершине, как вдруг какой-то звук привлек ее внимание. Треск сучьев. Первый признак близкой погони. Катя испуганно обернулась. Она еще не видела своих преследователей, но уже поняла, что ее настигают. Испугавшись так, как никогда в жизни прежде не пугалась, Катя бросилась наверх – в тщетной надежде убежать, скрыться, спрятаться. Достигнув вершины, не удержалась, оглянулась и оцепенела от ужаса.

Внизу, еще довольно далеко, бежала вдоль ручья медведица. Катя сразу догадалась, что это медведица, а не медведь. Потому что как раз про медведицу инокиня Исидора, проживавшая в лесах много лет, рассказывала самые жуткие истории. И все годы Катиного пребывания в скиту действовало введенное Исидорой строгое правило: в пору ежемесячного женского недуга ни одна из насельниц, если с нею подобное приключилось, не имела права войти в лес. Исидора говорила, что медведица таких женщин, а также и тех, что беременными в лес вошли, чует за много верст, и нет такой женщине пощады. Разъярившись, обязательно догонит и насмерть заломает. Так что по ее душу медведица спешит. Это у Кати приключился женский недуг. В аккурат накануне.

Катя ужаснулась. Попятилась. Она от людей ждала беды, а убьет ее сама природа. Дикий зверь. И спасения нет. Она об этом знала.

Катя побежала по высокому берегу. Спотыкалась, падала, но поднималась снова. Раз оглянулась, другой – ничего. А на третий раз увидела медведицу. Та уже поднялась на взгорок и очутилась неожиданно близко. Тут то ли ноги Кати подогнулись, то ли споткнулась обо что – упала и покатилась кубарем, да не к ручью, а под деревья. Ударилась о толстый ствол разлапистого дерева, обхватила его руками, будто искала защиты, и вдруг непроизвольно полезла вверх. В последней надежде на спасение.

Ветки у дерева были мощные, Катя поднималась по ним, как по ступеням, бросала взгляды вниз, на землю. Медведица была уже под деревом. Встала на задние лапы, вытянула морду к Кате, обнажив свои ужасные клыки, заревела разъяренно, обещая неразумной беглянке скорую мучительную смерть, и вдруг полезла вслед за Катей, обламывая сучья.

Катя поняла, что это конец. Выхода нет. Она еще продолжала вскарабкиваться вверх по дереву, но уже понимала, что это последние минуты ее жизни. Еще немного, и страх лишит ее последних сил. И пока этого не произошло, пока еще оставалась способность верить в чудо, Катя закричала со всей мочи:

– На помощь!!! Помогите!!! Спасите!!!

Ее крик метнулся над лесом и вернулся к ней равнодушным слабеющим эхом.

* * *

Катин крик услышал Костомаров. В том крике было столько отчаяния и столько ужаса, что Костомаров сразу понял: медведица настигла Катю. Он бросился вперед что было сил. Так спринтер преодолевает стометровку. Только это был бег с препятствиями. То тут, то там попадались поваленные деревья, и не каждую из преград Костомарову удавалось преодолеть с ходу. Он падал, но всякий раз цепко удерживал автомат в руках.

Костомаров оказался там, где поваленные деревья перегородили ручей, когда женский крик повторился. Это был вопль. И сразу же раздался медвежий рык. Какой-то шум. Захрустели сучья. Костомаров побежал по склону.

– Ты где?! – кричал он. – Отзовись! Я иду на помощь!

В ответ – медвежий рык.

Костомаров вскарабкался на взгорок. Шум. Сучья хрустят.

Костомаров бросился на звук. Медведица ревела не переставая. Костомаров ее скоро нашел. Зверь забрался уже высоко. Сквозь листву едва угадывалась бурая шерсть.

– Катя! Отзовись! – заорал Костомаров. – Я буду стрелять в медведя! Я боюсь в тебя попасть!

Ни слова в ответ. Затаилась.

– Не бойся меня! – орал Костомаров, боясь, что не успеет. – Ты мне нужна живая! Я ничего плохого тебе не сделаю!

Катя молчала.

Было видно, как пришла в движение медведица. Лезла по стволу. Только не разобрать с земли, вверх лезет или вниз.

Костомаров вскинул автомат, прицелился. Он видел бурое пятно среди листвы. Туда и выстрелил короткой, в три патрона, очередью. Попал. Медведица взревела пуще прежнего, и вдруг повалилась вниз, ломая сучья. Костомаров едва успел отскочить в сторону.

Толстые ветви дерева самортизировали падение, медведица грузно плюхнулась в траву, но тут же вскочила, повела окрест безумным взглядом налитых кровью глаз, увидела Костомарова и бросилась к нему. Он уже был готов. Ствол автомата смотрел прямо на медведицу. Костомаров нажал на спусковой крючок и не отпускал его до тех пор, пока не расстрелял весь рожок. Большая часть пуль угодила в медведицу, и та упала, не преодолев и половины разделяющего их с Костомаровым пути.

– Катя! – крикнул Костомаров. – Ты в порядке? Отзовись!

Молчание в ответ.

Костомаров не собирался останавливаться. Он уже настиг Катю. Она совсем близко. Костомаров закинул автомат за спину и полез на дерево.

* * *

То, что у Кати дело плохо, Никифор понял почти сразу, едва они с Корнышевым углубились в лес. Прошли метров двести и увидели брошенный в кустах автомат. Оружие было без патронов, от автомата просто отсоединили рожок. Так мог поступить тот, кому этот автомат был лишним. Патроны забрал про запас, а оружие, этот лишний груз, оставил. Потому, что у этого человека был еще один автомат. И этот человек – не Катя. Никифор почему-то сразу так для себя решил.

Они с Корнышевым шли по следам быстро. Катя и Костомаров сильно наследили, не собьешься.

Но взятый высокий темп сыграл с Никифором злую шутку. Старлей еще не оправился от ранения, полученного в поселке Красный, и через время заметно стал сдавать. Корнышеву же приходилось иногда останавливаться и ждать, пока спутник его нагонит. Предложил было Никифору разделиться, идти порознь: Корнышев – впереди, Никифор – за ним, как получится. Но Никифор запротестовал – рвался спасать сестру и отставать не хотел.

Привал им все-таки пришлось сделать. Корнышев принял решение отдохнуть, когда они вышли к охотничьей заимке, потому что Никифор мог не выдержать этой сумасшедшей гонки. Распечатали сухпайки. Ели торопливо, словно спешили поставить галочку в некой ведомости.

– Как ты попал к Захарову? – спросил Корнышев.

– Не сразу, – ответил Никифор. – Он сам меня разыскал. В прошлом году. Сказал, что есть интересная работа. Какая – не стал объяснять. То есть про Катю он – ни слова. Я про Катю и про вас узнал вот буквально только что. Совсем недавно.

– Но Захаров, я думаю, изначально был в курсе того, что ты – никакой не Сомов, а Никифор Ведьмакин.

– Конечно, – кивнул старлей. – Я так понимаю, что Захаров собрал у себя тех, кто был каким-то образом причастен к истории с моей сестрой. С того или другого бока.

– А до того ты как жил? До встречи с генералом Захаровым.

– Академию закончил…

– Нашу?

– Да, нашу. Повоевал немного. Обычная, в общем, биография.

– Дуешься на меня?

– За что?

– За то, что я тебя когда-то с Кипра вывез?

– Нет, – искренне ответил Никифор. – Мне моя жизнь нравится. Занимаюсь настоящим делом. Чувствую себя человеком. Если бы мы в тот раз остались на Кипре, нас, может быть, и в живых бы сейчас не было. Такие деньги, – покачал головой. – Наверняка к нам бы уже пришли. И защиты от этого никакой нет. Нет спасения. И потом… Чего вам терзаться? Вы свою работу выполняли. Верили, что так будет лучше. Мне и вправду так лучше. Только вот с Катей плохо получилось. Да и тут, если разобраться, вашей вины нет…

Он запнулся. Не сразу решился продолжать. То есть сам для себя он выводы сделал, но теперь этими выводами предстояло поделиться с посторонним человеком…

Никифор хмурился. Корнышев делал вид, что целиком поглощен своими галетами.

– Так получается, – сказал с усилием Никифор, – что мы порой страдаем из-за людей, которых любим и которые любят нас. Из-за самых близких наших. Вот мой отец…

Подступал, похоже, к главному.

– Давай не будем об этом говорить, – великодушно предложил Корнышев.

Никифор будто его не услышал.

– Он позаботился о Кате, – сказал старлей. – Или о нас обоих, что точнее. Он думал, что делает нам лучше. Что обеспечивает наше будущее. А будущее в итоге оказалось вот таким, – с горечью сказал Никифор и повел вокруг рукой. – Бедную Катю гоняют по всему лесу, и я еще не знаю, останется ли она в живых. Я-то ладно – я ей брат, и я ее люблю. А вы идете вместе со мной и, случись что, будете голову подставлять под пули. Ради чего?

Только теперь Корнышев догадался, к чему весь этот разговор. Никифор у него прощения просил. За своего покойного отца. Потому что не было уже полковника Ведьмакина в живых, а все тянулась цепочка страшных и кровавых событий, предопределенных давними поступками полковника. Не дрогни он тогда, совладай с искушением – и судьбы многих людей складывались бы иначе. Катя, Никифор, Корнышев, Нырков, Потапов… Всех сразу и не упомнишь, кто мог бы полковнику Ведьмакину предъявить свой отдельный счет.

Корнышев потрепал Никифора по плечу.

– Ника, мы всех их победим! Вот увидишь!

Он просто хотел парня приободрить.

Но больше ничего не успел сказать.

Потому что где-то далеко-далеко, ниже по ручью, ударили автоматные очереди. Сначала короткая, в три выстрела. А уж потом – долгая, нескончаемая, убийственная.

* * *

Костомаров напрасно взбирался на дерево, только терял время. Он появился под деревом через минуту или две после основных развернувшихся здесь событий, и самого главного не видел.

Когда страх окончательно сковал Катю, она вцепилась в ствол дерева мертвой хваткой и молилась истово, как это случалось в самые тяжелые моменты ее житья-бытья в скиту. Медведица, разъяренно рыча, поднималась все выше. Катя в ужасе закрыла глаза. Она ждала, когда зверюга своей когтистой лапой рванет ее плоть. Уж лучше сразу – да об землю. Один конец. Катя открыла глаза. Увидела клыки медведицы совсем близко. Да, лучше уж об землю. Оттолкнулась от ствола и полетела вниз. Промелькнула черной тенью мимо не успевшей среагировать медведицы. Пытаясь ухватиться за ветки, раз за разом срывалась, но падение замедлялось, ветки амортизировали, как батут, и хотя Катя упала с дерева бесформенным мешком, все-таки обошлось без крупных несчастий. Она ушиблась, но руки-ноги уцелели. Катя была как получивший ранение в бою солдат – тот тоже порой в горячке боя не замечает своих ран.

Прихрамывая, Катя побежала прочь. Она слышала, как рычит разъяренная случившейся неудачей медведица. Потом мужские крики. Потом автоматная стрельба. Любой звук только прибавлял сил Кате. Она бежала, не разбирая дороги. И, только уже отбежав достаточно далеко от страшного места, обнаружила близко протекающий ручей. Оказывается, она подсознательно все это время удерживала его в поле зрения, используя как путеводную нить, которая должна была вывести ее к парому.

Теперь Катя не останавливалась ни на секунду. Погоня ее настигала, она это чувствовала. И нельзя было лишиться последнего представившегося ей шанса.

Она с опозданием обнаружила, как прежде синее небо утеряло яркость. Близился вечер. Богуславский когда-то говорил ей, что по ночам паром не ходит. Катя прибавила ходу.

К реке она вышла в один миг. Даже не подозревала, что цель уже близка. Ни плеска воды она впереди не слышала, ни просвета не угадывала. Просто вдруг приподнялся бережок, по которому она бежала, деревья расступились – и вот она, река.

По реке плыл пассажирский теплоход. Красивый. Белый. Недоступный. Помощи оттуда не дождешься. Катя проводила его тоскующим взглядом. Глаза ее были полны слез. Только сейчас она ощутила одиночество собственного существования так сильно, как не чувствовала даже в часы своего панического бегства через лес.

Катя побежала вдоль реки. Почти сразу она увидела паром. Только было не понять, приближается он к этому берегу, где Катя была, или, наоборот, удаляется. Пробираясь вдоль воды, Катя раз за разом бросала на паром растревоженный взгляд. И очень скоро поняла, что он уходит. Только бы это был не последний его рейс.

Пристань здесь была крохотной. Несколько бетонных плит, выложенных в ряд; маленькая деревянная будка с надписью «касса». Рядом продуктовый киоск с зарешеченными окнами. Замки висят. Нет ни души. Безлюдье.

На стене кассы Катя обнаружила выцветший бумажный листок с расписанием рейсов. Взглянула на свои часы. На сегодня рейсов больше не было. Она почувствовала себя беглецом, который, улепетывая по каким-то длинным коридорам кажущегося бесконечным лабиринта, вдруг оказался в тупике. И некуда больше бежать.

Вокруг был лес. В этот лес уходила неширокая асфальтированная дорога. Чуть дальше вдоль берега какие-то конструкции. Когда-то давно там, похоже, собирались возвести причал и склады, но что-то не сложилось, все бросили на полпути. И эта заброшенность снова напомнила Кате о ее одиночестве.

* * *

Костомаров выскочил к пристани. Там был одинокий зеленый «жигуленок». Возле машины стоял рыжеволосый мужичок и растерянно смотрел на противоположный берег. Услышав приближающиеся шаги Костомарова, рыжеволосый обернулся и сказал своему предполагаемому собрату по несчастью:

– Ушел паром! Теперь до завтрашнего дня не будет.

Костомаров не ответил. Подошел к машине, заглянул в салон. Там сидели три дородных тетки в простеньких ситцевых платьях. Кати не было.

– Багажник открой! – потребовал Костомаров и выразительно сдвинул автомат стволом вперед. – Милиция! Досмотр!

До сих пор мужичок видел только торчавший над плечом незнакомца приклад, и это могло бы быть обычное охотничье ружье, но когда обнаружилось, что не ружье это, а «калашников», рыжеволосый сильно оробел. В здешних краях со столь грозным оружием не расхаживали. Он послушно распахнул багажник. Запаска. Инструмент. Пара небольших сумок.

– Женщина здесь была молодая, – сказал Костомаров мужичку. – На пристани. Видел?

– Нет…

Костомаров окинул собеседника тяжелым взглядом. Под тем взглядом рыжеволосый, казалось, даже сгорбился.

– Вон там ходил кто-то, – произнес он упавшим голосом.

И показал на недостроенный причал. Костомаров всмотрелся. Никого не увидел.

– Мужчина? Женщина? – уточнил он.

– Этого не знаю! – поспешил сообщить мужичок. – Не разглядел. А так – видел. Вроде, человек там был.

– Ладно, езжай, – пробормотал Костомаров, не сводя с причала взгляда.

Рыжеволосый сел в машину, нервно развернулся, даже заглушив мотор при этом, и «жигуленок» умчался, чадя дымом из выхлопной трубы. Когда машина скрылась за поворотом, Костомаров пошел к причалу. Он еще не дошел туда, а уже знал, что мужичок дал ему верную подсказку. Увидел знакомые следы на мокрой земле. Где-то здесь Катя и пряталась.

Солнце уже скатилось за кромку леса. Краски поблекли. Все стало однообразно серым на этом мертвом причале. Костомаров бродил среди развалин и незавершенных конструкций. Он видел оставленные Катей следы, но их, этих следов, было слишком много. Костомаров явственно представлял себе, как беглянка в панике металась тут в поисках укрытия. Но он не представлял, где она в конце концов могла спрятаться. А времени у меня не так уж много, вдруг подумал он. Катя дождется темноты, и тогда ее уже не сыщешь. А на рассвете откроется паромная переправа, тут, на пристани, машины соберутся, людей будет много – и Костомаров окажется бессилен что-либо предпринять.

– Катя! – крикнул Костомаров. – Я знаю, что ты здесь! Выходи! Я не причиню тебе зла!

Он замер, вслушиваясь. Ни звука в ответ.

– Выходи!!! – закричал Костомаров, почти панически ощущая, как тает отпущенное время.

Он заметался по территории причала так, как металась здесь недавно, видимо, Катя. Заглядывал во все уголки, где мог бы укрыться человек. Потом снова возвращался к этим местам.

А увидел он Катю случайно. Там, где были в беспорядке свалены бетонные блоки, Костомаров задержался, сообразив, что в бездонных темных щелях между блоками вполне можно спрятаться. Он принялся исследовать эти катакомбы, в одном месте склонился, чтобы заглянуть под нависшую плиту, и вдруг увидел в лежащей на земле трубе, что находилась метрах в двадцати, нечто темное. Будто что-то там, в трубе, лежало.

Костомаров пошел, пригнувшись, к трубе. Взял автомат на изготовку. И тут вдруг из трубы выпорхнула перепуганной птицей Катя. Метнулась прочь.

– Стоять! – торжествующе заорал Костомаров.

Нашел ее! Нашел!!!

– Стоять на месте! Буду стрелять!

Он сгоряча действительно выстрелил в воздух одиночным. Но это Катю только подстегнуло. Она скрылась за недостроенным ангаром. Когда Костомаров завернул за угол, Катя уже взбиралась наверх по металлической приставной лестнице. Лестница была крутая, ступени из обрезков арматуры; того и гляди – голову свернешь. Костомаров закинул за спину автомат, стал взбираться вслед за Катей. Он скоро понял, что загнал ее в ловушку. Лестница вела все выше, от одной промежуточной площадки к другой, и дальше, над самой верхней площадкой, уже не было ничего. Одно только небо. Ей некуда бежать.

Катя поняла это, наверное. Но было слишком поздно. Путь к отступлению ей отрезал Костомаров. Катя выше не пошла, ступила на зыбкую площадку, сваренную из арматуры. Сквозь прутья была видна далекая земля. На такой высоте поверхность площадки казалась пугающе непрочной.

– Мамочка!!! – произнесла шепотом Катя и закрыла глаза.

Но снизу поднимался Костомаров. Она слышала его шаги – жесткие подошвы ботинок гулко впечатывались в металл. Катя, преодолевая страх, пошла вперед. Здесь некуда бежать. Небольшая площадка. Даже неогороженная. А дальше – пустота. Пропасть. Катя услышала шаги за своей спиной. Совсем близко. Резко обернулась. Костомаров был уже на площадке. И он снял с плеча автомат. Катя попятилась.

– Стоять! – тихо и страшно произнес Костомаров.

Катя сделала еще шаг. А там прутьев уже не было. Дыра зияла. Катя потеряла равновесие и рухнула вниз. Она упала в широкую щель между прутьями арматуры, но в последнюю секунду успела ухватиться за них, и теперь висела, вцепившись в прутья мертвой хваткой, а под ней было несколько десятков метров пустоты – до самой губительной земли.

И оттуда, снизу, издалека вдруг раздался крик:

– Катя! Держись! Я здесь! Только держись! Я тебя умоляю!

Она даже не решилась посмотреть вниз. Ей было страшно. Она боялась того, что увидит эту пропасть под собой и последние силы ее оставят. Она смотрела на Костомарова.

– Помогите мне!!! – произнесла умоляюще.

А он уже видел Корнышева и Никифора. Святославу осталось преодолеть последний десяток метров, отделяющий его лестницы. А старлей отстал.

– Помогите!!! – умоляла Катя.

Костомаров смотрел на нее остановившемся взглядом.

Странное дело. Он давно ее искал. Он посвятил этому несколько лет. Она была ему нужна. Он часто думал о том, как заживет, когда найдет ее. Можно сказать – мечтал. Потому что, как ему представлялось, с обнаружением Кати Ведьмакиной его жизнь должна была волшебно измениться. Она, эта жизнь, стала бы такой, какой бывает всего лишь у единиц на всем белом свете. Он хотел стать избранным. И вот он добрался до Кати. И обнаружил, что счастья как не было, так и нет.

– Не трогай ее! – крикнул снизу Корнышев. – Иначе я тебя убью!

Странное дело. Костомаров искал Катю и надеялся на то, что она жива. И вот она жива. А ему нет радости. Потому что те двое, что внизу, – они ему мешают.

Костомаров попробовал избавиться от помех. Он просунул ствол автомата сквозь металлические прутья и выпустил очередь в Корнышева. Лучше бы он этого не делал. Корнышев и Никифор ответили ему огнем, из двух стволов одновременно. Взбесившийся рой пуль заметался в хитросплетениях металлических конструкций, высекая искры. Катя закричала от охватившего ее ужаса.

Да, ему не дадут уйти, понял Костомаров. И, как ни странно, ему мертвая Катя полезнее живой. Если она мертва – Левочкин останется в силе. Никто его богатств не лишит. С Левочкиным можно помириться. Парню нужен надежный страж. Костомаров ему еще пригодится. И можно будет рядом с Левочкиным жить безбедно много лет. А вот если эти двое доберутся до Кати, тогда Левочкин – банкрот. И Костомаров вместе с ним.

– Помогите!!! – произнесла Катя слабеющим голосом.

Костомаров приблизился. Катя смотрела ему в глаза. И видела в его взгляде одну только жестокость. Сначала Костомаров хотел просто пустить ей пулю в голову, но потом поостерегся. Его преследователи могли вообразить, что это он по ним стреляет. Откроют ответный огонь, и Костомарову во второй раз уже может так не повезти. Уж лучше без стрельбы. Костомаров своим тяжелым ботинком ударил Катю по руке. По пальцам, вцепившимся в металлический прут.

– Не надо!!!

Он ударил еще. И еще. Боль была нестерпимой. После очередного удара пальцы Кати разжались сами собой. Она повисла на одной руке.

Корнышев был уже близко. Он видел все, что происходит. Костомаров уже занес ногу для очередного удара.

– Катя!!! – орал снизу Никифор, цепенея от ужаса.

Корнышев прицелился и выпустил в Костомарова короткую очередь. Костомаров упал.

– Катя!!! Держись!!! – кричал Никифор, ковыляя к лестнице.

Корнышев стремительно взлетел по ступеням. Ему оставалось лишь преодолеть несколько метров площадки. Он уже видел Катю. Видел ее руку, вцепившуюся в металлический прут. И на глазах у Корнышева эта рука пришла в движение. Она сползала, соскальзывала с прута, уже не в силах цепляться.

– Держись!!!

Корнышев рванулся вперед. Рука Кати сорвалась с прута. Черная тень полетела вниз, к земле. Последний, предсмертный крик. Обезумевший от ужаса Никифор отозвался с земли эхом.

И этот громкий безумный крик прервался глухим звуком падения.

Корнышев бросился по ступеням вниз. Он не бежал по этим ступеням, он летел над ними, пропуская по десятку сразу. Так спешил, как будто что-то еще можно было поправить.

Никифор уже был рядом с Катей. Когда Корнышев подбежал, старлей, бледный, как полотно, тряс бездыханное тело.

– Катя!!! Я столько тебя искал… Я Никифор! Я твой брат!!! Ты услышь меня!!!

Он был похож на безумца. И не отдавал себе отчета в том, что уже ничего нельзя сделать. Он даже хотел помочь сестре. Рванул тугой ворот платья.

– Дыши! Дыши… – умолял, рыдая. – Сейчас будет легче. Вот увидишь! Катя!!! Катенька!!! Сестра!!! Сестричка!!!

Он пытался заставить ее дышать. Припал к ее губам, выдыхал что было сил. Все тщетно.

– Дыши! Дыши!!!

Он ее тряс. Тело было безжизненно, как мешок. Никифор хотел услышать, бьется ли сердце. Припал ухом к груди. Платье ему мешало. Рванул ткань, снова припал ухом – теперь к оголенному телу.

Замер.

Будто что-то вспомнил.

Приподнялся медленно.

Провел ладонью по груди сестры.

Еще сдвинул платье.

И обернул к Корнышеву свое бледное лицо. У него был изумленный взгляд.

– Родимое пятно, – пробормотал Никифор. – Где?!

Он вдруг склонился над голыми ногами женщины. При ударе о землю обувь соскочила.

– Что? – спросил Корнышев.

– Катя в детстве ногу повредила. И у нее не было ногтя. На пальце левой ноги. Не рос. А тут есть!

Корнышев резко повернул голову женщины, заглянул ей за ухо и увидел характерные рубцы. Те, что от шрамов остаются. После пластической операции.

– Это двойник, – сказал потрясенный Корнышев. – Это не твоя сестра! Это не Катя!!!

Эпилог

Утро началось с того, что на черном небе погасли все звезды. Потом небо стало светлым. Потом над лесом появилось солнце.

Корнышев видел, как у пристани стали скапливаться первые машины. От противоположного берега двинулся паром. Святослав поднялся. Никифор сидел у бетонной стены и безотрывно смотрел на накрытое платком бездыханное женское тело.

– Надо Захарова попросить, чтобы похоронили с почестями, – сказал Корнышев. – Она до конца исполнила свой долг. До последнего, видно, делала то, что ей когда-то поручил Богуславский. Была Катей. Для того, чтобы настоящую Катю уберечь. А твоя сестра, я думаю, жива. Раз Богуславский так надежно прятал – где-то она и сейчас живет, поверь.

Никифор поднял голову.

– Мы ее найдем, – сказал Корнышев. – Я тебе обещаю, Ника, мы всех их победим!

– Катя меня так звала когда-то, – вдруг сказал Никифор. – Ника!

– Ты еще услышишь это от нее, – пообещал Корнышев.

Круг солнца уже поднялся высоко и казался нестерпимо ярким.

– Найдем! – сказал Корнышев. – Вполне возможно, что твоя сестра сейчас точно так, как мы, смотрит на это солнце. Мы видим его одновременно.

Помолчал.

– И пока мы его видим – у нас есть шанс.

Вот так.

Вот это правильно.

Можно сказать, что сформулировал закон.