Виктор Точинов

Аутодафе

ПРОЛОГ

Дела минувших дней — I

Кукушонок.

Подмосковье, лето-осень 1975 года

Битое стекло похрустывало под подошвами. Усыпавшие пол стреляные гильзы сплющивались почти бесшумно. После оглушительных очередей и двух взрывов казалось, что тишина стоит мертвая.

Существо, лишь отдаленно похожее на человека, опасливо забилось в угол. Напряженно прислушивалось к звукам, доносящимся из соседнего помещения. Происходило нечто, непонятное его крохотному мозгу. Существо давно (или недавно, счета времени для него не существовало) разобралось, что двуногие бывают разные. Были хорошие люди в белых халатах, приносившие еду. Были похожие на них, но плохие — те вытворяли всякие мерзкие штуки, и от них стоило ожидать любой гадости… Были и третьи — в странных коротких халатах темных расцветок, порой увешанных смешными блестящими побрякушками… От этих пользы никакой, но и вреда тоже — приходили, смотрели на существо сквозь толстое стекло, слушали белохалатников, кивали, изредка что-то говорили сами…

Сегодня налаженное, по кругу идущее бытие рухнуло. Никогда не выключавшийся яркий свет погас, глаза существа с трудом приспособились к полумраку аварийного освещения. Потом был грохот — оглушительный, страшный, и вспышки огня — тоже пугающие… Мимо пробегали люди — незнакомые, вообще без халатов, с невиданным железом в руках, с телами, усеянными зелеными пятнами (обтягивающий камуфляж существо увидело впервые). Потом один незнакомый направил свою железку на него, и снова по глазам ударили вспышки, а по ушам грохот, толстое стекло покрылось трещинами и не выдержало напора испуганного пленника, не знающего, что делать с нежданной свободой..

Существо притаилось в дальнем закутке. Охранник, стрелявший в него сквозь прозрачную стенку вольера, лежал с нелепо вывернутой шеей — существо убило его мимоходом, не понимая, что убивает…

Совсем рядом, за стенкой, прозвучал одиночный выстрел. Затем раздался голос:

— Беркут, я Сапсан. Второй ярус — еще трое холодных, одного доправили. И один из этих… По-моему, свои пристрелили.

* * *

— Водоплавающий какой-то… — протянул один из бойцов без удивления — способность удивляться атрофировалась начисто: за считанные минуты им пришлось увидеть немало удивительного, странного и омерзительного…

Сапсан кивнул, не тратя время на комментарии, — время операции просчитано ювелирно, ни секунды лишней. Скомандовал коротко:

— Выносите к машинам.

Двое оперативников без труда подхватили тельце маленького и тщедушного как бы человечка, торопливо пошагали к выходу. Одна рука мертвеца свесилась, волочилась по полу — было хорошо видно, что пальцы соединены полупрозрачными перепонками.

Три других тела — охранников — пришельцев не заинтересовали. Сапсан бросил взгляд на план лабораторного корпуса, кивнул оставшемуся с ним бойцу:

— Пошли. Последнее помещение…

Лучи фонарей заметались по стенам, по лабораторным столам, заставленным приборами, — и высветили сжавшееся в дальнем углу существо.

В ту же секунду оно вскочило на ноги, объятое диким страхом. И бросилось бежать. Дорогу преграждали страшные, бесконечно опасные пришельцы. Существо понеслось на них, надеясь проскочить…

Два автомата загрохотали одновременно, пули били в упор, в грудь, в живот и должны были остановить, опрокинуть существо — но поначалу не останавливали; боли оно не ощущало, не было к тому способно, просто неожиданно почувствовало, что ноги подгибаются, не держат, тяжело рухнуло на спину, грохочущие вспышки надвинулись, заполнив собой весь мир, слившись в сплошное море огня — и оно утонуло в этом море…

Существо умерло.

— Морфант? — неуверенно предположил оперативник.

— Хрен его знает… — отозвался Сапсан, глядя на огромную, облепленную гипертрофированными мышцами тушу. Ему было не по себе. Когда человекообразная тварь надвинулась почти вплотную и тянула к ним четырехпалые лапы, украшенные когтями-кинжалами, и, казалось, не реагировала на пули, — он был близок к тому, чтобы бросить автомат и удариться в паническое бегство… Ладно, хоть удержался, не опозорился перед подчиненным.

— Уносим? — спросил оперативник.

— Не знаю… В нем центнера три, тащить замаешься. Поглядим, нет ли чего еще интересного.

Оба говорили излишне громко — в ушах до сих пор стоял грохот выстрелов. И Сапсан не сразу услышал звук, совершенно здесь неуместный, — младенческий плач.

Метнулся в угол, разом позабыв про убитого монстра. Дверь — низенькая, неприметная, полураспахнутая и… не обозначенная на плане. За дверью — помещение, отличающееся от обыкновенной жилой комнаты разве что отсутствием окон и каких-либо мелочей, безделушек, обыкновенных там, где действительно живут. Безликая ширпотребовская мебель: стол, кушетка, три стула, двустворчатый шкаф. И детская кроватка, а в ней… Ребенок. На вид — самый обыкновенный человеческий ребенок. Полгода, не старше… Малыш плакал, разбуженный их стрельбой.

* * *

— Десять минут на эвакуацию всего ценного, — отрывисто приказал Беркут в микрофон.

Он не добавил, что через десять минут сработает механизм ликвидации объекта, — подчиненные и без того знали это из вводной информации, полученной перед операцией. Затянутые в камуфляж фигуры стремительно мелькали между машинами и главным корпусом. Голос кого-то невидимого громко отсчитывал: «Семь минут сорок секунд… Семь минут тридцать секунд…»

Рядом с Беркутом, не принимая участие в общей суете, стоял лишь Сапсан. Неловко держал завернутый в одеяло сверток. Сказал, перекрывая детский плач:

— Если бурильщики многого тут недосчитаются — землю ведь носом рыть будут, на три метра вглубь… Всю страну перевернут.

— Нечего считать будет, — ответил Беркут. — Тут у них система самоликвидации та ещё, в подвалах столько термита — ни камня, ни металла не останется, всё в один монолит сплавится…

На секунду задумался, стоит ли подкинуть подчиненному еще немного информации, которой полевому агенту знать не положено. И решил: стоит. Стремительно делавший карьеру суб-координатор Беркут имел достаточно поклонников среди оперативного состава — и Сапсан был из их числа. Даже псевдоним выбрал явно в подражание кумиру. Таких надо гладить по шерстке, считал Беркут, и внушать ощущение посвященности, сопричастности тайнам…

Он добавил доверительно, понизив голос:

— Дежурный на оперативном пульте столицы — наша креатура. Гипнограмму накладывали при помощи лучших технарей. Помудрит немного товарищ майор с аппаратурой — и получится, что полыхнуло почти сразу, через пару минут после атаки: дескать, напавшие ничего ни вывезти, ни даже понять не успели бы… Учти — информация закрытая, даже для своих.

— Понятно… — протянул Сапсан с ноткой восхищения. — После такой операции прямая дорога на повышение Координатора дадут, не меньше…

— Возможно, — сухо ответил Беркут. Он знал, что наград за совершенное сегодня ждать не приходится… Шумными силовыми акциями не выдвинешься: бегать и стрелять — большого ума не надо. Повышение наверняка ждет человека, без внешних эффектов провернувшего вторую закулисную операцию, которая создаст у двух-трех очень высоко сидящих людей убеждение, что за нападением на сверхсекретную лабораторию КГБ стоят люди Николая Анисимовича Щелокова — генерал-лейтенанта и министра внутренних дел СССР…

* * *

«Сейчас он скажет, что младенца надо уничтожить… — думал Семаго-младший. — И докажет мне как дважды два, что прав, что не имеет права рисковать сотнями и тысячами жизней ради того, чтобы жил один маленький человек, который даже и не поймет, что его убивают… Добрый дядя в белом халате сделает еще один укольчик, совсем не больно, как комарик укусит, — и всё…»

Но обер-инквизитор ничего такого не говорил. Продолжал терзать вопросами начальника Трех Китов, словно хотел, чтобы тот сам произнес роковые слова.

— Вы постоянно пеняете оперативникам филиалов и полевым агентам, — тяжело ронял слова Юзеф. — Дескать, материал чаще всего поступает в состоянии, исключающем полноценные глубокие исследования. Мол, доставьте нам не изуродованные останки, а живого тенятника, ликантропа, некровампира, уж мы тогда… Доставили. Провели аутодафе чуть ли не в белых перчатках… И что? Какой прок от всей вашей науки, сжирающей половину средств Конторы? Если вы не можете даже сказать, что перед вами… Или кто… Кто это, Илья? Кто?!

Он указал обличающим жестом на детскую кроватку — особую, со стенками из толстого пуленепробиваемого стекла, облепленную всевозможными приборами и оборудованную системой экстренной ликвидации. Обитатель кроватки отпрянул от резкого движения Юзефа, не устоял, шлепнулся на попку, сморщил личико, словно собирался расплакаться. Но передумал: с трудом вновь поднялся на ноги и продолжил крайне увлекательное занятие — пытался дотянуться до какого-то хитрого датчика…

— Не надо идеализировать науку, — огрызнулся Семаго. — Всеведением отличается лишь Господь Бог, в которого ты не веришь… И чудеса способен творить лишь Он. Я не утверждаю, что существуют в принципе не познаваемые вещи. Но нельзя требовать всех тайн мироздания разом, на блюдечке с голубой каемочкой… А именно этого, похоже, в последние годы ждут от всей науки, не только от Китов. Вперед, к тайнам Вселенной! Вперед, к загадкам микромира! Засеем мерзлоту яблонями и кукурузой! Да мне…

Трах! — кулак обер-инквизитора грохнул по лабораторному столу. Илья Модестович Семаго осекся. Малыш на сей раз заплакал…

— Ты мне зубы не заговаривай, — тихо и зловеще сказал Юзеф. — И волюнтаризм не поминай… Отвечай коротко и конкретно: что андроповские орлы сделали с мальчишкой?

— Коротко и конкретно — изменили генетический код. Предположительно — на ранних стадиях деления оплодотворенной яйцеклетки. Каким способом — не знаю. С какой целью — не знаю. За какие именно свойства организма отвечают модифицированные гены — не знаю. Всё. Коротко и конкретно.

— Ружич бы разобрался, — подковырнул обер-инквизитор.

— Сомневаюсь… У него была гениальная интуиция, не спорю. Но порой Константина Аркадьевича заносило не туда. И большинство гипотез Ружича остались гипотезами. Стройными, красивыми — но ничем не подтвержденными. Его идеи о том, что в геном собаки можно «вшить» ген, к примеру, каракатицы и получить на выходе нечто странное, — это, знаешь ли…

Илья Модестович неодобрительно покачал головой, словно не понимал, как взрослые люди могли всерьез воспринимать бредовые построения его покойного коллеги.

Юзеф не стал спорить. Как бы то ни было, главное теоретическое обоснование деятельности и Трех Китов, и всей Конторы принадлежало именно Ружичу. Он и никто иной первым додумался связать геном человека и появление на свет странных тварей, вроде бы ничего общего с людьми не имеющих.

Ученые-генетики выделили гены, отвечающие за рост, цвет волос и глаз и т.д. и т.п. Но предназначение не менее восьмидесяти процентов генов человека осталось неясным. Вроде бы информация из них никак не использовалась. Ружич предположил: именно эти гены-модификаторы при особых условиях способны вызывать трансформации людей в нечто чуждое… Впрочем, не всегда в опасное.

Ортодоксальные генетики поначалу не спорили с работами Ружича, опубликованными под псевдонимами: да, мол, в генокоде людей прошита вся история их эволюции как вида — от простейшего одноклеточного существа. Известно, что человеческий эмбрион на определенных этапах своего развития имеет и хвостик, и жабры наподобие рыбьих…

Но Ружич пошел дальше. Стал утверждать, что в геноме хомо сапиенса замаскированы латентные гены не только прямых предков человека, но и всех живых существ земного биоценоза. Как ныне здравствующих, так и давно вымерших. Как общеизвестных, так и почитаемых за миф официальной наукой. Самый банальный пример, утверждал Ружич, — свинья. Вроде бы никак в предках человека она не числится. Однако порой случается спонтанная девиация человеческих генов — и рождается ребенок с самым натуральным поросячьим хвостиком. Или со свиным пятачком. Или с двумя рядами сосков — точь-в-точь как у свиноматки.

О том, что порой рождаются и вампиры, и ликантропы, в открыто напечатанных работах Ружича, естественно, не упоминалось. Но и остального хватило, чтобы ученый мир встал на дыбы. Этак, знаете ли, и до сотворения человека дойти можно — Богом ли, инопланетным ли Высшим Разумом. На доктора биологических наук Милославского (под таким псевдонимом выступал в научных изданиях Ружич) обрушились со всех сторон, Мы сами! Сами зародились в теплом протоокеане, сами развились до нынешнего своего вида. Всё сами! Согласно законам марксистко-ленинской диалектики…

Ружич в бесплодную полемику не втянулся. Но спустя пару лет выделил Т-ген, активизация которого превращала людей в тенятников (научный мир, понятно, об этом открытии не узнал).

Потом пришел черед W-гена, гена ликантропии… А потом… Потом Ружич погиб. При обстоятельствах, до сих пор до конца не выясненных.

Теории его, конечно, продолжали и развивали, но… Но Семаго-младший (хотя дело иметь ему приходилось с вещами, куда как нетрадиционными) был приверженцем традиционного пути развития науки: накопить побольше фактов и уж затем выстраивать опирающиеся на них гипотезы. И в битве идей десятилетней давности находился на стороне противников Ружича.

Юзеф — сугубый практик — в научных дискуссиях участия никогда не принимал, терпеливо дожидаясь прикладных результатов. Однако сейчас именно ему предстояло решить, что делать с ребенком. С плодом чужих генетических экспериментов. С кукушонком, оказавшимся в гнезде хищных свирепых орлов…

Обер-инквизитор знал, какого приказа ждет от него Семаго. Возможно, будет возражать, но ждет… И выполнит с чувством внутреннего облегчения.

И он сказал неожиданное для руководителя Трех Китов:

— Ребенок будет расти под твоим плотным наблюдением. Не в этой стеклянной клетке, разумеется. Подберу ему бездетную семейную пару, мечтающую о ребенке, наложим папе-маме долгоиграющие гипнограммы… Но рядом всегда должен находиться кто-то из твоих спецов. Из самых лучших…

— Но… Как же… — недоуменно начал Семаго. Предложить ликвидацию ребенка самому у него язык не поворачивался.

— Почему я иду на такой риск? — Юзеф прекрасно понял смысл невысказанного вопроса. — Илья, ты, наверное, не поверишь… Но однажды я не мог, не имел права рисковать. И с тех пор мне часто снятся убитые дети. Иной причины нет.

Семаго-младший не поверил.

Часть первая

АУТОДАФЕ КАК АКТ ВЕРЫ

Непонятно, за что мы клянем инквизицию?

А. И. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», ч. 1, гл. 3

Глава 1

ГОРОД ДРЕВНИЙ, ГОРОД ДЛИННЫЙ…

1

Встретить цыганку поутру, едва выйдя из дома, — к чему бы это? Наверняка есть на сей счет какая-нибудь примета. И, сдается, ничего хорошего такая встреча не предвещает. Особенно мне. Особенно сегодня. Хотя цыганка на моем пути попалась нетипичная. Не похожая ни на ухоженных ресторанно-опереточных цыган, ни на чумазых «людей нездешних». И вела себя нестандартно — не предлагала погадать на суженую, не требовала позолотить ручку… Даже не вздымала городскую пыль подолом цветастой юбки — за отсутствием таковой. Была упакована в стильный брючный костюмчик с бейджем на груди. Но нечто неуловимо восточное в ее облике, иссиня-черные волосы и темно-карие с хитринкой глаза заставили немедленно окрестить подошедшую девушку «цыганкой». Дурную привычку — мгновенно прилеплять прозвища каждому новому объекту — я приобрел после полугода, проведенного в нашем «штрафбате» (иначе говоря — в службе наружного наблюдения).

Цыганка направила на меня длинный, навевавший фрейдистские мысли микрофон, и сказала с обаятельным напором:

— Несколько слов для регионального радио, пожалуйста. Передача «Ярмарка вакансий» проводит опрос населения. Вы не слишком спешите?

Трудно отказать девушке, которая умеет так улыбаться. Но я собрал бы волю в кулак и смог бы. Спешу на работу, дескать. Смог бы, но… Но не сегодня. Сегодня в радость любая отсрочка от ожидающей Голгофы.

Я тоже улыбнулся — поощрительно. Цыганка восприняла улыбку как сигнал к атаке:

— Как вас зовут?

— Сергей.

Фамилия и прочие анкетные данные ее не заинтересовали.

— Скажите, Сергей, вы довольны своей работой?

Ну и вопрос… За пять минувших лет служба в Конторе вызывала у меня самые разные чувства. А уж сегодня… Ладно, не буду врать ни себе, ни региональному радио.

— Доволен, — заявил я твердо.

— Вы довольны своим служебным положением?

М-да… Звание младшего агента и должность уполномоченного оперативного отдела — не предел карьерных мечтаний, что и говорить. Но если меня сегодня упекут на год в «наружку», то и наш отдел покажется райским местечком. И опять же — кто мешал подать рапорт на поступление в Академию? Никто не мешал. Наоборот, начальство не раз намекало — пиши, поддержим… Да всё как-то не складывалось…

— Доволен, — сказал я, не балуя «Ярмарку» разнообразием ответов.

— Вы довольны своим начальством? — с милой улыбкой резанула по живому девушка.

Я представил Шмеля, изучающего мой покаянный отчет о деле «Детей Сумрака»… И размышляющего, какие меры применить к автору отчета. Вздохнул:

— Доволен…

Но вот начальство мною… увы…

— А своей зарплатой довольны? — цыганка явно почувствовала слабину и поспешила нанести удар с другого фланга.

Вопрос не по адресу. Его стоило бы задать моей дражайшей теще, мадам Гришняковой. Уж она-то высказала бы всё, что думает и о моей зарплате, и о моих умственных и физических способностях, не позволяющих зарабатывать больше… Заодно присовокупила бы особое мнение о наивной доверчивости собственной дочери Светланы, отвергнувшей многие выгодные партии и связавшейся с этаким растяпой… И назло теще я заявил уверенно и твердо:

— Доволен!

Девушка удивленно приподняла бровь. Словно изумилась, как такой всем довольный человек до сих пор жив и на свободе. Спросила без прежнего напора:

— Сергей, вы не хотели бы поменять работу? — Тут уж удивился я:

— По-моему, вопрос излишен — после четырех предыдущих ответов. Нет, не хотел бы.

— Вы хотели бы прожить до ста лет?

Па-а-анятно… Вот вам и региональное радио… Угораздило попасть под очередной виток рекламной кампании «Уральского Чуда». И, сообразив, что в распространители новомодной панацеи я не пригоден, цыганка начала тестировать меня как потенциального покупателя.

— До ста — кто бы отказался? — пожал я плечами, теряя интерес к разговору.

— А сохранить до ста лет потенцию? — Судя по интригующему тону девушки, потенция в столетнем возрасте — мечта любого мужчины.

— Ни к чему, — отрезал я. — Кому интересен столетний дед с этой самой потенцией? Какой-нибудь замшелой восьмидесятилетней бабке?

Цыганка замешкалась. Надо понимать, маркетологи и рекламщики «Чуда» такой поворот беседы не предусмотрели.

— Извините, спешу на работу, — быстро заполнил я возникшую паузу. — Желаю успехов региональному радио.

И торопливо пошагал дальше.

В двухэтажное здание, украшенное неброской солидной вывеской «Уральская инвестиционно-финансовая компания», я вошел с пятиминутным опозданием. Ладно, семь бед — один ответ.

В здании, как вы уже догадались, обитает наша Контора. Солидная вывеска — чистейшей воды дезинформация, финансистов у нас не густо… Знающие люди именуют Контору иначе — «Уральско-Сибирский филиал». Но и они не добавляют, филиал чего именно… Потому что название «Новая Инквизиция» вслух произносить не рекомендуется.

2

Мой напарник и сосед по кабинету Генка Мартынов (иначе говоря — младший агент Мартин) уже сидел за своим рабочим столом и делал вид, что внимательно изучает какой-то документ.

— Опаздываете, сэ-э-э-р! — сообщил он, неудачно пародируя знаменитого дворецкого Бэрримора. Как будто я сам не знаю, что опаздываю…

— А тройка для рассмотрения твоего персонального дела уже собралась! — продолжил информировать агент Мартин.

Он всегда приходил на работу раньше положенного и все новости умудрялся узнавать первым в отделе.

— Почему тройка? — удивился я. — Мне бы хватило и одного Шмеля, честное слово.

Генка сделал непроницаемое лицо:

— Скоро сам всё узнаешь.

И включил свой раздолбанный двухкассетник. Сторонний человек и слов-то не разобрал бы в затертой до дыр записи, но мы знали их наизусть:

В золотые времена моего школьного детства песенка стала неофициальным гимном нашего города. Но Генка крутил ее каждое — без исключений! — утро отнюдь не оттого, что страдал уральско-республиканским патриотизмом. Лишь как напоминание об одной неприятной истории. Стряслась она несколько лет назад, когда финансирование весьма урезали зато разрешили филиалам Конторы подрабатывать на стороне, по договорам с частными и государственными структурами. И агент Мартин решил проявить инициативу. Тогда как раз шла великая пря вокруг романовских останков: где хоронить? Причислять ли к лику? Да и вообще — подлинные ли?

А Генку осенило: медицинские спецы Трех Китов без проблем, легко и быстро, подтвердят или опровергнут идентичность «Николаши» и всего царского семейства, есть у них методы…

Чем не приработок? Шмель, уже тогда занимавший должность начальника филиала, запретил. Не объясняя причин. Геннадий обозвал его ретроградом, не понимающим рыночной экономики, и — в полном соответствии с уставом — послал рапорт вышестоящему начальству.

Ответ получился быстрым и неадекватным. Можно сказать, асимметричным. Прикатившая из Москвы комиссия два месяца перетряхивала все былые дела агента Мартина. И, заодно уж, — личную жизнь.

С тех пор о судьбе последнего самодержца Мартынов не заговаривал ни с кем и ни разу — но каждое его утро начинается с этой песенки… У Генки вообще хватает странностей. Например, таскает в кармане кастет — память о хулиганском детстве. Говорит — сувенир, на счастье…

Я решительно нажал клавишу «СТОП». И спросил о насущном:

— Слушай, что за тройка такая? Ты меня не на пушку берешь часом?

— Уже трепещешь? Правильно делаешь. Во-первых, сам Шмель. Во-вторых, суб-командор, дорогой наш Альберт Иванович…

Он сделал зловещую паузу, чтобы я проникся.

Да уж… Не думал, что моими прегрешениями заинтересуется заместитель начальника Оперативного управления, курирующий наш филиал. Этак дело грозит закончиться не годом в «штрафбате»…

— Может, не по мою душу? — тоскливо предположил я.

— Может быть, может быть… — легко согласился Мартынов. — Прилетел попить водочки со Шмелем, потолковать за жизнь…

— А кто третий? — вспомнил я.

Генка округлил глаза и сообщил таинственным шепотом:

— Во-о-о-т такенная клизма! Трехведерная!

Тьфу… Высказать мнение об уровне юмора агента Мартина помешал телефонный звонок. Трубку я поднял с нехорошим предчувствием — и оно немедленно оправдалось.

— Зайдите ко мне, агент Хантер! — И Шмель дал отбой, не дожидаясь моего ответа.

Когда я уходил, Мартынов вновь запустил свой шлягер всех времен и народов:

Мостовые здесь видали

Марш победы, звон кандальный,

Жены верные рыдали,

Шли на каторгу вослед…

И я поплелся к начальству, как на каторгу. Под кандальный звон. Стать полным провидцем барду помешало лишь отсутствие рыдающей верной Светланки и злорадно улыбающейся мадам Гришняковой.

3

Трехведерная клизма в кабинете начальника филиала не обнаружилась. По крайней мере от порога в глаза не бросалась. Но и мой непосредственный шеф — начальник оперативного отдела суб-координатор Шаман — в заседании не участвовал. Тройка оказалась-таки двойкой.

Плохи дела. Шаман мог бы замолвить за меня словечко… Тем более что санкцию на операцию дал именно он. Хотя — каюсь, каюсь, каюсь — формулировку «провести профилактические мероприятия» я истолковал более чем вольно.

— Проходите, агент Хантер, присаживайтесь, — ледяным тоном пригласил Шмель.

Прошел. Присел. Суб-командор изучал меня с откровенным любопытством. Шмель, наоборот, так пристально уставился на раскрытую папку, словно она вместо служебных документов скрывала от посторонних взглядов журнал «Плейбой».

Я тоже изучал Альберта Ивановича, разве что не с таким явным интересом. Всех, кто считает, что столичные суб-командоры — двухметровые мускулистые супермены с саженным разворотом плеч и волевым подбородком, наш куратор разочаровал бы. Роста он был среднего, плечи вполне соответствовали росту. А подбородок… Обычный подбородок. Чисто выбритый, с ямочкой. И глаза, как в том анекдоте, — добрые-добрые.

Пауза затягивалась. Нарушил ее Шмель, оторвавшись наконец от «Плейбоя»:

— Докладывайте, агент Хантер. О вашей последней операции. Все узловые моменты, без мелких подробностей.

Как будто агент Хантер не набивал ему три часа отчет! Самолично, двумя пальцами… Но с начальством у нас спорить не положено.

И я начал докладывать о моем ночном позоре, стараясь излагать суть дела на отборнейшем канцелярите. Как ни странно, но даже самые авантюрные поступки приобретают некую весомость и осмысленность — если облечь их в сухие казенные формулировки.

Рассказал, как два года назад обнаружил в Интернете сайт, где виртуально тусовались эти самые «Дети Сумрака» — изображающие из себя персонажей романчика, довольно популярного среди старшего школьного возраста: «других», «вампиров», «магов» и даже — ха-ха! — «инквизиторов». Игра казалась безобидной — но год назад появились тревожные симптомы. Жившие в крупных городах «другие» начали переходить от виртуального к реальному общению. В том числе и у нас, в Екатеринбурге. Прослушивание разговоров, что вели «Дети Сумрака» в своем местном клубе «666», заставило сделать вывод: кое у кого из ребятишек крыша поехала всерьез. «Инквизиторы», к примеру, вполне конкретно обсуждали, как бы им наказать некую колдунью, нарушающую «великий договор между Светом и Тьмой». «Вампиры» на основании того же договора твердили, что имеют святое право в день совершеннолетия причаститься кровью первой жертвы… Назревала уголовщина.

Вообще-то уголовные преступления в сферу интересов Конторы не входят, но здесь случай был особый. К подобным сборищам внимательно приглядываемся не только мы. Но и наши противники — люди, всерьез практикующие кровавые мистические ритуалы. Приглядываются — и зачастую рекрутируют новых адептов…

Короче говоря, Шаман дал добро на профилактическую операцию. Спланировал я ее с размахом, что и говорить. И в случае успеха пожал бы заслуженные лавры. Но что выросло, то выросло… Никак не лавры.

Когда мой скорбный доклад коснулся технического обеспечения операции, суб-командор оживился, начал задавать вопросы.

Я тоскливо поведал, как накануне профессионального праздника «Сумрачных» (Вальпургиевой ночи) в их клубе негласно и незаметно была размещена необходимая аппаратура: голографический проектор, мощные динамики, инфра-звуковой генератор… И даже генератор запахов.

Одним из номеров праздничной шоу-программы у ребятишек числилось вызывание «Духа Бездны». Достаточно дилетантское вызывание — пресловутый дух объявился бы всего лишь в качестве замогильного голоса…

В этот момент и должен был сработать мой сюрприз. Настоящая, без дураков, Тварь из Бездны. Инфразвук и сам по себе наводит тоскливые эмоции — подавленность, страх, ожидание чего-то жуткого… А уж голограмма и прочие задуманные спецэффекты… Соплякам предстояло наложить полные штаны. Отнюдь не в переносном смысле — в состав газа, призванного изобразить «адское зловоние», входил и компонент, мгновенно действующий как сильнейшее слабительное. Я рассчитывал, что у ребятишек после такого надолго пропадет охота к сумрачным играм. Для верности с главным отморозком — «верховным магом Деменсисом» — и еще с парой-тройкой самых отпетых должны были чуть позже поработать наши суггесторы…

Всё рухнуло самым позорным образом.

В самом начале моей инсценировки, едва лишь заработавшие приборы проявили себя, — в клубе «Сумрачных» обрубилось электричество…

Тут Шмель не удержался — наябедничал, сколько стоила разгромленная и частично похищенная юными вандалами аппаратура.

— Неужели вы не предусмотрели подобный вариант, агент Хантер? — неодобрительно покачал головой Альберт Иванович.

Я изобразил смущенное раскаяние. Или покаянное смущение. Что толку теперь оправдываться… Предусмотрел, понятное дело, и со стороны подстанции никаких отключений ждать не приходилось. Самодеятельность проявил начальник местного ЖЭКа — отреагировал на жалобы тревожимых шумом жильцов и обесточил клуб ровно в полночь. Вот уж воистину услужливый дурак…

Вновь повисло тяжелое молчание. Начальники обменивались полными потаенного смысла взглядами. Я же занимался печальной арифметикой: вычислял, сколько лет мне придется рассчитываться с Конторой за канувшую в Бездну аппаратуру… Цифра получалась неутешительная. Если, конечно, суб-командор не примет решение оставить агента Хантера вообще без жалования — работающим за паёк и спецодежду.

— Ну что же, агент Хантер, — заговорил наконец суб-командор. — Я считаю, что…

Он многозначительно замолчал. Я затаил дыхание.

4

— Я считаю, что операцию «Дети» можно было бы включать в учебники… если бы она увенчалась успехом, — сказал Альберт Иванович. — Но она провалилась. Вопрос: что теперь делать?

Вопрос глобальный, с лету не ответишь… Но я попытался, предчувствуя, что сейчас прозвучит второй классический вопрос: «Кто виноват?» — причем с заранее известным ответом. Заодно стоит проверить, так ли страшен наш куратор, как его малюют…

— Может, скорректируем финал для учебников? — предложил я с самым невинным видом. — Дескать, всё закончилось по плану, как и было задумано. Учебники истории, например, именно так и пишут.

Ох, зря… Суб-командор ни слова не ответил на безответственное предложение, но его тяжелый, давящий взгляд подействовал лучше любых гневных тирад. «Тяжелый» и «давящий» в данном контексте отнюдь не образные эпитеты — я физически ощутил давление и покалывание в висках. Вопреки всем установлениям Конторы Альберт Иванович демонстративно попытался применить к сотруднику суггестию… Недаром говорится, что уставы пишут для подчиненных.

Впрочем, лишь попытался. Внешние симптомы быстро исчезли. А Шмель торопливо вступил в разговор:

— Принято решение по вашему делу, агент Хантер. Вы назначаетесь резидентом в город Лесогорск.

Я взглянул на карту, украшавшую стену кабинета. Название города ничего не говорило. Значит, какая-то тьмутаракань у черта на куличках, резидентура третьего ранга… Именно в таких медвежьих углах служат резидентами сотрудники, уже не способные ввиду преклонного возраста к оперативной и аналитической работе. Но и для ссылки проштрафившегося агента Хантера лучшего места не придумать. Уж там-то операцию не провалишь… Не случаются в Лесогорсках операции.

Шмель проследил направление моего тоскливого взгляда. Взял со стола лазерную указку. По карте поползло фиолетовое пятнышко.

— Вот он, Лесогорск…

Ох… Подозрения полностью оправдались. Не иначе как Шмель при помощи линейки и циркуля долго вычислял наиболее удаленный от Екатеринбурга городок. Зона ответственности нашего филиала протянулась от Урала до Енисея — далее на восток начинается епархия Восточно-Сибирского филиала с центром в Иркутске. Крохотный кружочек, изображавший Лесогорск, обнаружился почти на границе с территорией восточных соседей.

Хотелось спросить: «Надолго?» — но такие вопросы устав Конторы не приветствует.

— Слушаюсь… — вздохнул я.

— Как у тебя дела на семейном фронте, Сережа? — поинтересовался Шмель, бесталанно изображая отеческую заботу. Он давно намекал мне, что отягощенным семьей сотрудникам Конторы на бурный карьерный рост рассчитывать не стоит.

— Разошелся, но пока не развелся.

Шмель не подал виду, но наверняка обрадовался. Назло ему я добавил:

— Надеюсь, что всё еще наладится.

Едва ли что-то у нас наладится… Уверен — мадам Гришнякова уже хлопочет о новом замужестве дочери, на сей раз удачном.

— Отлично, — ответил начальник явно на первую мою реплику. — В Лесогорск в любом случае поедешь один, без жены. Резидентство твое долго не затянется. Три-четыре месяца, а потом… В общем, как там себя проявишь — так дальше служба и пойдет.

Ну-ну… Чем же я себя проявлю в заштатной дыре? Какими подвигами? Разве что сумею не спиться от тоски — и начальство в полной мере оценит мой героизм…

— Все незаконченные дела сдай агенту Мартину, — сказал Шмель. — Срок — час. Потом подойдешь сюда, Альберт Иванович введет тебя в курс дела.

5

Суб-командор покосился на дверь, закрывшуюся за агентом Хантером.

— Ушел? Включай…

Пальцы начальника филиала пробежались по кнопкам, тумблер переместился в другое положение. Акустическая защита включилась.

— И часто они у тебя так… инициативу проявляют? — Шмель загорячился:

— А что делать, что делать, Сапсан? — Именно такой псевдоним носил человек, известный младшему агенту Хантеру как Альберт Иванович. — Сам видишь, с кем работать приходится! Сколько я просил: дайте в штат хоть одного полевого агента! Про «ос» уж не говорю… Дети ведь! Детсадовцы, насмотревшиеся Х-файлов и мнящие себя круче Малдера. Этот еще лучший…

Сапсан пожал плечами. На лице оставалось сомнение.

— Действительно лучший? Говорлив слишком, если верить прослушке… Не боишься, что…

Суб-комаидор сделал многозначительную паузу. Закончить фразу пришлось Шмелю:

— Что кто-то или что-то сможет расшатать гипноблоки, страхующие от утечек информации?

Сапсан кивнул. Добавил:

— Или рядом окажется некто, кто сумеет за достаточно долгое время сложить головоломку из кусочков, обрывочков, обмолвочек…

Начальник филиала пожал плечами. От такого никакая суггестия не поможет — и оба это знали. Если агент Хантер начнет приоткрывать тайны Конторы по чуть-чуть, день за днем, и в мыслях не имея отступничать, — умереть в одночасье от сердечного приступа ему никак не грозит. Медицинские светила из Трех Китов проблему непреднамеренного и постепенного слива информации пока не решили…

Шмель вздохнул:

— А что делать?.. Присматриваем… Если что… Штат ликвидаторов, сам знаешь, всегда полон. Уж на это Юзеф не скупится.

Столичный гость на обсуждение скупости и щедрости обер-инквизитора не сбился. Помолчал, затем вернулся к предыдущей теме:

— И как же ты своего лучшего… Не жалко? — Шмель с изумлением воззрился на собеседника:

— Т-ты… — Он сделал паузу, сглотнул комок в горле, продолжил: — Так ты его без подстраховки хочешь отправить? Одного? Я-то, старый дурак, думал…

Он встал — вернее, сделал незаконченную попытку выкарабкаться из недр начальственного кресла.

— Сядь! — рявкнул Сапсан. Шмель плюхнулся обратно. Несколько секунд они мерялись взглядами. Потом субкомандор снова заговорил — и уже значительно мягче:

— Ты не представляешь, Степа, что творится в Москве и Питере… Я и сам не представлял, что такое возможно — сейчас, без войны, без каких-либо катаклизмов… Ты получал циркуляр о военном положении?

Шмель кивнул. Получал… Хотя какое может быть военное положение в их мирном захолустье? И — если уж честно — с его мальчиками? Ну, сидят теперь у входа два охранника вместо одного. Ну, забирают агенты табельные стволы домой со службы… Ну, чаще стали всевозможные проверки и учебные тревоги… И всё.

— Капитул приостановил свои полномочия, — медленно и тяжело сказал Сапсан. — Полетели такие головы, что… Короче говоря, при филиалах — не только при твоем — ни одного полевого агента, ни одной «осы» не осталось. Все оттянуты в центр, собраны в особые бригады и… В общем, поверь, — дел у них хватает. Как только появится хоть какая-то возможность — потребую перебросить сюда лучших спецов. А сейчас — извини.

Шмель сделал последнюю попытку убедить, уже достаточно вялую:

— А если там действительно Морфант? Ты видел снимки укусов?

— Я привез само тело, Степа… То, что осталось от тела.

— Ну и что сделает против Морфанта младший агент? У мальчишек ведь даже Дыевы ножи [1] — бутафорские, без начинки. Обычная железка, да еще не самой рациональной формы. И СКД-вакцинацию не проходили…

— Не скромничай, Степа. Кое-чему ты ребятишек своих научил-таки. Да и я помогу чем смогу. Для прикрытия людей нет — а для пригляда, думаю, найдутся… Если поскрести по сусекам.

Начальник филиала скорбно кивнул головой. Приглядят, разумеется… Когда роту или батальон посылают в разведку боем, на смерть, — обязательно должен кто-то засечь все вступившие в дело огневые точки противника. Найдутся наблюдатели, кто бы сомневался…

6

Вместо отпущенного от щедрот Шмеля часа я уложился в тридцать минут, благо Генка в общем и целом представлял, чем я занимаюсь. Сдача дел произошла просто: я опустошил свое отделение сейфа, вывалив кучу папок и дискет на стол Мартина, немедленно затосковавшего. Вот-вот, будет теперь знать, как злорадствовать над оступившимся коллегой.

Из содержимого сейфа в моем владении остался лишь Дыев нож, лежавший на нижней полке. Я вытащил его из ножен, скептически осмотрел лезвие с тремя выступами, напоминающими увеличенные зубья пилы… Архаичный клинок, повторяющий старинную форму, вручали младшим агентам после принесения клятвы — как кортик флотским офицерам. Дабы служил символом задач Новой Инквизиции и преемственности поколений.

Невелик арсенал… Преемственность преемственностью, но в реальной жизни мы с Генкой использовали свои ножи лишь для откупоривания пивных бутылок… А табельный ствол у меня изъяли. Сразу после провала операции против «Детей Сумрака». Надо полагать, дабы агент Хантер не застрелился от горя. Интересно, резидентам третьего ранга полагается боевое оружие? Едва ли. Это лишь здесь мы, опера, официально числимся охранниками в службе безопасности «Уральской финансово-инвестиционной»…

Одолжить, что ли, кастет у Мартынова? Так ведь не даст.

Генка искоса наблюдал за моими раздумьями с Дыевым ножом в руках. Но — редкий для него случай — удержался от ехидных комментариев.

Затем я вышел в коридор, раздумывая, чем бы заняться в оставшееся время. И оказался немедленно ухвачен за рукав доктором Скалли. Вопреки псевдониму, доктор был отнюдь не женщиной, а рослым мужиком сорока пяти лет. С одноименным телеперсонажем его роднила профессия, да еще рыжие волосы, бесшабашно торчавшие во все стороны. Впрочем, волос вокруг обширной лысины оставалось немного.

— Спирт будешь? — спросил Скалли, едва мы оказались в его заставленной лабораторными столами вотчине.

— Не хочу… Вернее, не могу. Через полчаса инструктаж у начальства.

— Сейчас захочешь, — пообещал доктор, вручая мне пачку цветных фотографий. — Полюбуйся на работу своих «Сумрачных деток».

Действительно захотелось… Не то выпить, не то умыкнуть со склада автомат с полным боекомплектом, отправиться в клуб «666» и выяснить, сумеет ли «верховный маг Деменсис» и вправду нырнуть в «сумрак», спасаясь от автоматной очереди. Он-то, подлец, в отличие от замороченных юнцов был взрослым человеком. И наверняка понимал, к чему приведут их дурацкие игры.

— Дракулы недоделанные, мать их… — пояснил доктор, разливая прозрачную жидкость в крохотные мензурки.

Именно что недоделанные… С классическими вампирами-некробионтами авторы изображенного на снимках непотребства ничего общего не имели. Юные дебилы, вообразившие, что жить не могут без человеческой крови, подзуживавшие друг друга и нашедшие-таки себе жертву… Судя по снимкам — девчонку лет пятнадцати-шестнадцати. Хотя пол и возраст окровавленного нечто лишь угадывался.

Если бы не этот самый начальник ЖЭКа…

Если бы меня хотя бы не отстранили от дел на минувшие четыре дня…

— Где они сейчас? — спросил я, чтобы хоть чем-то заполнить гнетущую паузу.

— Девчонка в реанимации, ублюдки в КПЗ… — пожал плечами Скалли. — Наверняка экспертиза признает невменяемыми. Полечат, полечат да и выпустят… Клуб, понятно, закроется — и всплывет на новом месте, под новым названием.

— Акция? — спросил я со слабой надеждой.

— Шмель не даст добро… Посмотри, вот здесь прикус отлично отпечатался. Ни малейших следов мутации. Не наши клиенты.

Я посмотрел.

Голливудские киношники безбожно обманывают нас в своих ужастиках. Кто им сказал, что вампир оставляет после себя лишь две аккуратные дырочки? На снимке глубокие ранки от зубов сливались в две дуги, вокруг — огромный кровоподтек. Я представил, как кричала и вырывалась девчонка, когда к ней присосался «упырь»… Представил — и, не раздумывая, осушил протянутую доктором мензурку.

— Закуси, — протянул Скалли комочек непонятной субстанции. — Покатай во рту — даже полевой агент ничего не унюхает.

«Полевой агент» доктор произнес с неприязненной интонацией. Отношения между спецами из Трех Китов и элитой оперативников всегда были натянутыми.

— Забери, подошьешь к делу. — Скалли собрал фотографии в аккуратную пачечку и протянул мне.

— Отдай Мартину. Все мои дела теперь ведет он.

— А ты — в «наружку»?

— Хуже… В ссылку. Резидентствовать в глухой дыре… — Ладно хоть доктор Скалли не занялся пустыми утешениями. Пожал плечами:

— Бывает…

Я знал, что и для него работа в Екатеринбурге — тоже своего рода ссылка. Чем-то прогневил свое начальство и загремел сюда, на радость Шмелю, — многопрофильные специалисты уровня Скалли редко работают в лабораториях при филиалах…

— Повторим? — провокационно подмигнул Скалли. Тут уж я решительно отказался. Хотя стоило бы… Я, кажется, сказал сегодня цыганке, что доволен своей работой? Соврал, каюсь…

Вспомнив о цыганке, оказавшейся пиарщицей новоявленной панацеи, я спросил у доктора:

— А что у тебя по «Уральскому Чуду»?

Теперь рутинной проверкой нигде не сертифицированного суперлекарства придется заниматься Мартынову, но мне было любопытно. Между потребителями «Чуда» ходили упорные слухи о действительно потрясающем эффекте, якобы излечивающем застарелые хвори и поднимающем на невиданную высоту общий тонус организма…

— Морские свинки не дохнут, —ухмыльнулся Скалли. — Значит, и для людей сойдет.

Затем добавил серьезно:

— Ничего особенного. Спиртовая основа, экстракты из десятка лекарственных растений… Еще присутствует какая-то животная органика, я до конца не разобрался. Отдаленно напоминает вытяжку из мускусной железы кабарги… Но в любом случае — не яд.

Ну и ладно, значит, через пару дней Генка благополучно закроет это дело. По крайней мере, если мадам Гришнякова втянет-таки Светланку в сеть распространителей «Уральского Чуда», отравительницей моя пока еще супруга не станет.

7

Место для введения в курс дела суб-командор выбрал странноватое.

Морг.

Не покойницкую одной из городских больниц — но небольшое помещение в двухуровневом подвале занимаемого Конторой особняка. Иные из хранившихся там тел были способны повергнуть в шок самого бывалого патологоанатома.

Мы стояли по разные стороны металлического стола, на котором лежали некие останки. Уже не труп, но еще не скелет… Я поглядывал на него украдкой и думал, вырвет меня или нет.

Наконец я не удержался — спросил, кивнув на тело:

— Кто его так?

Альберт Иванович выдержал долгую паузу, изучающе посматривая то на меня, то на патологоанатомический стол.

Вообще-то устав предписывает задавать начальству лишь относящиеся к делу вопросы. Особенно московскому начальству, со Шмелем можно порой поболтать на отвлеченные темы. Но, коли уж вновь назначенного резидента Хантера сюда привели и поставили рядом с этим — надо думать, тело к делу относится. Тело к делу, прямо стихи какие-то. Я сегодня определенно в ударе…

Попытка подбодрить себя незамысловатой шуткой удалась плохо. Мелькнуло подозрение: продолжил разговор именно здесь суб-командор с простенькой такой целью — сбить с меня излишнюю веселость.

И ему это удалось. При взгляде на останки мой природный юмор тут же убыл в самоволку…

Лица у трупа не оказалось. Вообще. Выгрызено… Мягкие ткани почти все содраны, кости черепа расколоты не то зубами, не то клыками, виднеется мозговое вещество. Остальное — не лучше. Неведомая пасть прошлась и по левому боку: торчат обломки ребер, розовеют легкие, брюшина выкушена — от мерзкого содержимого растерзанного кишечника я старался отводить взгляд особенно упорно, но куда денешься от запаха. Не помогала даже присущая моргу резкая вонь не то карболки, не то чего-то еще дезинфицирующего…

Левая рука отсутствовала. Правая частично уцелела, лишившись кисти и предплечья. Нижнюю часть тела рассмотреть не удалось (Альберт Иванович стянул прорезиненную простыню лишь наполовину). Но я об этом не жалел, честное слово.

Наконец суб-командор решил, что агент Хантер получил достаточное количество визуальных впечатлений. И дополнил картинку саунд-треком:

— Не знаю я, кто его так. Прикус вроде соответствует медвежьей пасти, но… Но спецы-зоологи не могут назвать конкретного представителя семейства медвежьих! Не бурый, и не белый, и не гималайский… Со слепками челюстей заморских медведей — гризли и прочих барибалов — тоже сравнивали. Не то! Или новый вид в окрестностях города Лесогорска объявился, или единичная мутация, или кто-то удачно имитировал укусы. Или еще один, достаточно маловероятный вариант…

Он не договорил. И без того ясно: или наш клиент. Первый за пять лет моей службы настоящий клиент Конторы. Вот вам и тихая заштатная резидентура…

— Принять дела от своего предшественника вам не удастся, Хантер, — продолжил суб-командор.

— Почему? — спросил я, не желая даже сам себе признаться, что догадываюсь об ответе.

— Потому что он перед вами. Наш резидент в Лесогорске — Вербицкий Юрий Анатольевич шестидесяти восьми лет…

Воображение тут же нарисовало мрачную картинку: мое тело, полуприкрытое прорезиненной простыней, и Альберт Иванович, вводящий в курс дела моего преемника: «Наш резидент в Лесогорске — агент Хантер двадцати семи лет…» Алиса, это пудинг; пудинг, это Алиса, всем очень приятно…

Суб-командор продолжал информировать:

— Тело нашли в лесу, в пятнадцати километрах от города. Несколько дней оно пролежало в морге как неопознанное, пока мы не хватились резидента…… На место выезжала бригада службы внутренней безопасности, но никаких улик в лесу не обнаружила. Ничего, свидетельствующего об инсценировке. Похоже на несчастный случай, в тайге и не такое бывает. Но этот неопознанный прикус… Вам, агент Хантер, предстоит еще раз всё проверить. Чтобы мы смогли вновь назначить туда резидентом аналитика пенсионных лет, мечтающего пожить на лоне природы. А теперь слушайте вашу легенду.

За несколько минут я помолодел на четыре года, вновь стал студентом, обзавелся старушкой-матерью и недавно умершей теткой, — именно после ее кончины мне якобы досталась в наследство однокомнатная квартира в богом забытом городе Лесогорске. Радовало одно: новое имя запоминать не придется. Звали студента Рылеева, как и меня, — Сергеем.

— Все данные о Лесогорске сегодня же закачают в ваш компьютер. Внимательно изучите — предполагается, что какое-то время вы там жили и с городом знакомы.

— Значит, и местные жители со мной знакомы… — сообразил я.

— Спустя четырнадцать лет достаточно легкого внешнего сходства, — отрезал суб-командор. — Между вами и настоящим Рылеевым оно имеется.

— А… хм… оригинал не заявится неожиданно на поминки любимой тетушки?

— Не заявится, — сказал суб-командор так, что мне сразу расхотелось задавать вопросы.

Глава 2

МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

1

Классики мировой литературы оставили нам предостаточно ярких портретов патологических скупердяев. Гарпагон, Шейлок, Скупой рыцарь, помещик Плюшкин…

И я поклялся себе: если когда-нибудь брошу нынешнюю свою службу, и стану писателем, и выбьюсь в мировые классики — то плеяду прославленных жадюг пополнит новый персонаж. Некто Шмель, в миру известный как Степан Васильевич Сурожский.

Эту торжественную клятву я принес, сделав несколько первых шагов по перрону вокзала славного города Лесогорска. Впрочем, название «вокзал» мало подходило к крохотной бетонной коробке, где имелся зальчик ожидания аж на шесть посадочных мест, расписание поездов с единственной строкой и одинокое окошечко вечно запертой кассы (билеты продавались прямо в «подкидыше»).

А если уж совсем начистоту, то и название «город» мало подходило Лесогорску — окрест, насколько хватало взгляда, раскинулись домишки самого сельского вида с приусадебными участками. Как я знал после дотошного изучения плана этой большой деревни, пара застроенных многоэтажками микрорайонов здесь имелась. Но на другом конце города — как раз там располагалась «унаследованная» мною недвижимость.

Именно туда придется топать на своих двоих. Топать, нагрузившись кучей вещей, — ни такси, ни граждан, промышляющих частным извозом, на привокзальной площади не наблюдалось. Судя по тому, как мои немногочисленные попутчики, закончив обниматься-целоваться с немногочисленными встречающими, бодро двинулись по разным направлениям в пешем порядке, прибытия рейсового транспорта ждать не приходилось.

Камер хранения на якобы вокзале не было. Я взвалил на себя вещи и тоже пошагал, ничем не выделяясь среди прочих аборигенов. Тоже бодро… Первый десяток шагов — бодро. Потом я соотнес тяжесть ноши с длиной пути — и дал сам себе упомянутую клятву.

Еще через сотню шагов у меня родилось название будущего шедевра мировой литературы: «Скупой координатор». Или, если Шмеля к тому времени повысят в звании, — «Скупой суб-командор». Оригинально, не правда ли?

2

Перед отъездом я получил информацию от Шмеля: студент Рылеев, которого мне предстоит старательно изображать, отдыхает сейчас на Кипре — «совершенно случайно» выиграл главный приз в какой-то пустяковой рекламной лотерее. И столь же «случайно» получит вскоре от опять же «случайного» курортного знакомого предложение о выгодной работе за границей… Настолько выгодной, что путь к диплому мой тезка предпочтет завершить заочно.

Сдается, что половины усилий, затраченных Конторой на эту операцию прикрытия, хватило бы, чтобы слепить мне вполне правдоподобную легенду, позволяющую разъезжать на служебной «Ниве-шевроле». Например, молодой бизнесмен, ищущий, чем можно поживиться в Лесогорске…

Ан нет. Скупердяй Шмель остался непреклонен и проигнорировал все мои намеки на то, что нынешние студенты порой вполне успешно подрабатывают в коммерции и могут владеть собственным автотранспортом… Надо понимать, ему был нужен для выполнения задания пеший агент Хантер. Безмашинный и безлошадный. Интересно, почему?

Зато в остальном начальник филиала проявил невиданную щедрость. Категорически отверг мою идею отправиться на задание без компьютера — и в технической лаборатории мне вручили ноутбук. Потрепанный жизнью корпус одной из первых моделей скрывал начинку стандартного «персика». Дескать, современные студенты не мыслят жизни без любимого компьютера… Мой скромный, состоящий лишь из кулаков и Дыева ножа арсенал пополнили еще две единицы оружия. Охотничий карабин с оптическим прицелом (отчего бы студенту не любить охоту?) и револьвер, внешне выглядящий как газовый — однако бутафорская перемычка в стволе вылетала после первого выстрела, а пластмассовые заглушки в якобы газовых патронах прикрывали боевые пули. Бумаги на оба ствола, разумеется, были в полном порядке, а в нестандартной начинке боеприпасов никто без лабораторных исследований не разберется…

Заодно безлошадного агента Хантера нагрузили компакт-лабораторией (отчего бы студенту на отдыхе не заняться подготовкой к диплому?) и толстенным талмудом инструкции к ней — я, в конце концов не полевой агент, это они назубок знают, как обращаться со всеми полосками-пробирками-реактивами-калибраторами…

На десерт Степа облагодетельствовал меня полным комплектом походного снаряжения, включая одноместную палатку. Надо думать, чтобы агент Хантер мог без помех отправиться с упомянутым карабином в многодневный поход по окрестностям — выслеживать медведя неизвестной науке породы.

И вот теперь я, нагруженный всем этим скарбом, тащился по бесконечно длинной главной улице Лесогорска, как верблюд по пустыне Сахара. И обдумывал планы страшной мести Шмелю. Улица, кстати, носила имя не Ленина, Маркса или Коминтерна, как от веку заведено в маленьких городках, — но некоего Баймеджона. Кто такой? — я понятия не имел. Подозревал, что национальный герой кетойского народа. Сей ничем не прославленный в истории этнос проживал в здешних местах, пока бледнолицые братья не пришли рубить лес и добывать газ, а потом куда-то подевался. Последние кетойцы, насколько мне известно, в количестве трех десятков человек образуют ансамбль национальной песни и пляски при Красноярской филармонии.

С этими грустными мыслями о незавидной судьбе малых народов Сибири я отмахал по улице имени таинственного Баймеджона около километра. Это если судить по количеству пройденных шагов. Конечности же и спина утверждали, что проделано втрое большее расстояние.

Вообще-то в походной аптечке имелись снадобья, мгновенно бы вернувшие мне резвость молодого жеребенка — но я выбрал самое простое решение. Устроил привал. Стряхнул со спины опостылевшую кладь и впервые внимательно посмотрел по сторонам — марш-бросок с запредельной выкладкой к лицезрению окрестностей не располагал.

И сразу встретился взглядом с чугунным человеком. С чугунным в самом прямом смысле слова, без всяких гипербол-метафор. Сей индивид в ином месте вполне смог бы именоваться памятником — если бы возвышался на каком-никаком постаменте или пьедестале. Этот же стоял по-простому, в глубине газона, больше напоминавшего некошеную лужайку, — трава доходила до чугунных коленей.

Заинтригованный, я подошел поближе, одним глазом поглядывая на оставленные вещи. Не сам ли это загадочный Баймеджон? Оказалось — не он… Тоскливыми чугунными глазами на меня смотрел Федор Михайлович Достоевский.

Интересная манера ставить памятники… Ладно, хоть не посреди капустных грядок.

В этом месте в сплошном ряду окруженных огородами домишек наметился широкий разрыв — не то большой сквер, не то маленький парк. А если не особо льстить — то просто-напросто луговина, кое-где поросшая редкими деревьями и пересеченная несколькими аллеями. Скамейки, впрочем, вдоль аллеек стояли — целых семь. Маленькие, двухместные, дабы никто не мог подсесть к решившей передохнуть парочке.

Местный парк культуры и отдыха, надо думать… Всё как у больших.

В глубине парка имелись еще какие-то скульптурные композиции, даже отсюда выглядевшие странновато. Абстракции, не иначе. То-то Федор Михайлович так понуро от них отвернулся.

Изучать дальше эту местную достопримечательность я не стал. Вновь вернулся к исполнению обязанностей вьючного животного…

3

Всё на свете имеет обыкновение заканчиваться. Хорошее раньше, плохое позже, — закончилась и бесконечная улица Баймеджона. Вернее, превратилась в проселок, ведущий неизвестно куда. Именно здесь, на окраине, портили сельский пейзаж унылые блочные пятиэтажки, в одной из которых обитала моя покойная «тетка». Тьфу, ну и сказанул… Конечно же, обитала, пока была жива, — а потом переехала обитать в другое место.

Эту часть Лесогорска я изучил лучше всего — заочно, по плану города. Грех плутать и спрашивать дорогу в местах, где якобы прошло твое детство. И студент Сергей Рылеев (то есть я) бодро свернул на вымощенную бетонными плитами дорожку, петлявшую между «хрущобами».

Надо сказать, несмотря на городской вид зданий, Лесогорск и здесь городом не выглядел! Под окнами пятиэтажек были разбиты аккуратные огородики — с грядками, с парничками, со смородиновыми кустами… На одной такой делянке стояла конура с посаженным на цепь бобиком вполне приличных размеров, на другой — несколько ульев. С балкона третьего этажа жизнерадостно кукарекал петух. Пастораль. Идиллия…

А затем я встретил весьма странную компанию.

Семь человек. Дети, все мальчишки, — на вид от двенадцати до четырнадцати лет. Но что-то не совсем детское было в их облике… Может, одежда? Вся, как на подбор, темных тонов — черная, серая, коричневая. Это в наше-то время, когда китайцы завалили всю Сибирь разноцветными яркими шмотками… Причем мрачные одежки юных лесогорцев приходились им вроде бы по размеру — не малы и не велики, но сидели как-то неловко, кургузо, словно были с чужого плеча.

Или меня зацепили лица парнишек? Серьезные, неулыбчивые… Не детские.

Пытаясь понять, что здесь не так, я не сразу разглядел непонятный предмет в руках одного из детей. Разглядев — удивился. Птица, мертвая птица… Из-за пестроты оперения показавшаяся не то рябчиком, не то куропаткой. Ошибочно показавшаяся — присмотревшись получше, я понял: добыча молодых птицеловов куда крупнее куропатки. Какой-то пернатый хищник. Пожалуй, ястреб, хотя я, конечно, не орнитолог.

Мальчик, на вид постарше других, тащил птицу за лапы, головой вниз… Нет, не так! Головы-то как раз и не было! Её, голову, нес отдельно другой мальчишка. Понятно… Банальное проявление банальной подростковой жестокости.

Но всё оказалось не столь просто.

Дети предпочитают свои экзекуции над безвинными животинами производить вдали от глаз взрослых. Эти же…

Компания остановилась шагах в четырех-пяти от меня. Парень, державший птицу, поднял ее повыше. Двое других вцепились в крылья, широко их растянули — и рванули изо всех сил! Раздался треск, в воздухе закружились мелкие перышки… Крылья оторвались. А юные натуралисты-вивисекторы неторопливо пошагали дальше, с такими же каменно-серьезными лицами. На свидетелей этой сцены — меня, двух копошившихся на огородиках женщин и оказавшегося поблизости старичка — внимания они не обратили. Ни малейшего.

Женщины поморщились, одна демонстративно сплюнула. Затем огородницы вернулись к своим занятиям. Старичок тоже шокированным не выглядел. Проследил направление моего недоуменного взгляда, пояснил:

— Известное дело — временные…

Последнее слово старик выплюнул так, словно оно было самым неприличным ругательством в местном сленге. Я ничего не понял. Временные кто? Временные где?

Но расспрашивать нельзя. Сергею Рылееву так близко от жилища тетки — нельзя. Нет, легенда чужака, ничего здесь не знающего, для работы оказалась бы куда пригоднее…

И я сделал единственное, что мог: вновь свалил тяжкую свою ношу на землю, изображая крайнюю усталость. И поощрительно улыбнулся старичку. Порой этого вполне достаточно, чтобы настежь распахнуть шлюзы старческой словоохотливости.

Дедок оправдал надежды в весьма малой степени.

— Все они такие… радиоактивные… — процедил он неприязненно. И пошагал куда-то по своим делам.

Радиация… Интересно. Ничего связанного с радиацией в Лесогорске не было. По крайней мере, по моим данным. Или старый приплел радиацию лишь для красного словца, или данные у меня, мягко говоря, неполные…

4

Однокомнатная квартира любимой моей тетушки Прасковьи Семеновны Касимовой (в девичестве Рылеевой) оказалась на четвертом этаже. «Интересно, был ли у нее огородик под окном? — подумал я, сбрасывая на пол прихожей опостылевшую ношу. — Может, еще остался какой лучок или петрушка?»

И тут в единственной комнате раздался звук, моментом выметший из головы полушутливые мысли о растительной закуске. Кто-то там, в комнате, не то поперхнулся, не то подавился.

Так-так-так… Я шагнул в помещение. За большим столом сидели два гражданина с небритыми лицами. И таращились на меня с неприкрытым изумлением. Стол украшала почти допитая поллитровка, буханка хлеба, какая-то зелень (не с теткиного ли огорода?) и вареная колбаса, нарезанная крупными кусками.

— Добрый день! — приветливо сказал я, подходя поближе. — Вы тоже родня тети Паши? Тоже за наследством приехали?

Один из свежеобретенных родственников повел себя совершенно не по-родственному. Швырнул мне в голову стакан с недопитой водкой. А пока я уворачивался, он подхватил со стола нож, которым только что пластал колбасу, — и пырнул меня в живот.

Ох…

5

Старший лейтенант милиции — невысокий, но плечистый, крепкий, со здоровенными кулаками — оказался для своего звания староват. Лет под пятьдесят, не меньше. Надо думать, перспективы для служебного роста в Лесогорске нулевые…

Он посмотрел на паспорт — дальнозорко отодвинув от глаз. Потом на меня — прищурившись. Снова на паспорт. Снова на меня. На лицо наползала улыбка.

— Серега, что ли? — В тоне старлея слышалась нотка неуверенности.

Не повезло… Не успел я приехать — и сразу натолкнулся на человека, знавшего в детские годы Сережу Рылеева… Да еще встреча произошла в таких щекотливых обстоятельствах.

Решать стоило быстро. Узнать? Или сослаться на ослабевшую за годы зрительную память?

Первый вариант показался предпочтительнее. Как там, кстати, зовут местного стража порядка? Сделав вид, что с головой погрузился в пучину давних воспоминаний, я пытался вспомнить, что было написано в быстро мелькнувшем удостоверении… Фамилия точно Кружаков, а вот имя… Григорий? Георгий?

По счастью, я углядел пять букв, синеющих на его широкой кисти — рядом с татуировкой, изображавшей якорь.

— Дядя Гриша?.. — В моем голосе неуверенности было куда больше. Вдруг все и всегда называли «дядю Гришу» не по имени, а по прозвищу, — и Сережка Рылеев тоже?

Обошлось. Старший лейтенант широко распахнул объятия… От него попахивало перегаром — несильно, вчерашним.

6

— А помнишь, как ты с Пашкой Филимоновым в пятом классе школу подвзорвать собирался? — спросил вдруг дядя Гриша, закончив посвящать меня в новости из нынешней жизни якобы моих детских знакомых.

Я внутренне напрягся. На таких-то вот вопросиках и сыплются даже самые матерые агенты — если кто-то задает их с целью проверки. Как легенду ни зубри, все факты из жизни подмененного тобой человека не заучишь…

Пришлось покаянно вздохнуть и изобразить на лице глубокое сожаление о детских шалостях Сережки Рылеева.

— Схоронили Пашку… — продолжил старлей. — Полгода как с Чечни в цинковом гробу вернулся…

Жаль парня, но… Но встречаться с кем-либо, кто начнет вспоминать с «Рылеевым» сокровенные детские тайны, совсем ни к чему.

Я тяжело вздохнул, скорбно помолчал, затем спросил:

— А что с этими? Протокол ведь надо какой-нибудь составить…

…Тип, неудачно пытавшийся зарезать меня хлебным ножом, отправился в камеру. Не прямиком — после того как в больнице ему наложили гипс на сломанную руку (отчего бы студенту и не владеть приемами единоборств?). Второй собутыльник отделался легче — парой ушибов. Его же я попробовал допросить до прибытия милиции: с любителем махать острыми предметами, потерявшим сознание от болевого шока, поговорить не удалось.

Пленник оправдывался более чем наивно: дескать, снял комнату у моей тетки — на словах, без договора. Заплатил за год вперед — и что же теперь, съезжать, если квартирная хозяйка в ящик сыграла? А с чего схватился за нож пришедший в гости дружок, понятия не имеет.

Врал, разумеется. Судя по внешнему виду и цвету лица, все излишки свободной наличности этот индивид немедленно пропивал — какая уж тут плата за год вперед…

Но до истины добраться не удалось — милиция приехала на удивление быстро. Да и не специалист я в экстренном потрошении, если честно…

— Эти-то? — пренебрежительно махнул рукой дядя Гриша. — Не бери в голову. Плюнь и забудь. Васька-Колыма — которому ты грабку поломал — у нас в розыске. Нападение на сбербанковского инкассатора… Сам знаешь, больше у нас грабить-то и некого. Думали, он в Ачинск подался, к железке, — и укатил. А он, видишь, пустую квартиру нашел и затаился. Небось с дружком своим, Петюней, еще что сотворить решил — сумка-то инкассаторская ему не досталась. Коли уж за жабры обоих взяли — всё выложат, друг дружку по самую маковку утопят. Так что спи спокойно — никаких протоколов, никаких допросов. И без тебя найдется, чем их прижать… Расскажи-ка мне лучше, как мать твоя там в столицах…

— Она не в столицах… В Екатеринбурге…

Глафира Петровна Рылеева действительно жила в Екатеринбурге — и уж про нее-то я мог рассказать предостаточно. Но к чему пассаж про столицы? Старлей не знает или проверяет?

— Так и я о том же — столица Урала как-никак… Рассказывай, рассказывай…

7

Наконец унаследованная жилплощадь освободилась и от незваных жильцов, и от стражей порядка.

Больше часа я потратил, чтобы распаковать и разложить вещи. Заодно провел некоторое усовершенствование входной двери — теперь любой маргинал ее согнутым гвоздем не откроет. А персик и карабин из шкафа-пенала сможет извлечь только весьма предусмотрительный вор — заранее надевший противогаз. Любой другой, не знающий секрета, вдохнет порцию усыпляющего газа и украсит ковер своей похрапывающей персоной.

Всё! Непосредственная база для проведения агентом Хантером операций готова! Можно доложить начальству…

Что я и сделал. Доложил. Отстучал сообщение на персике, закодировал и отослал Шмелю. Можно приступать к означенным операциям.

Легко сказать…

Отчего-то никакие светлые мысли в голову не приходили. И блестящие догадки о странной гибели резидента Вербицкого, и интуитивные подозрения — тоже не приходили…

В тоске и душевном расстройстве я вышел на балкон. С четвертого этажа открывался неплохой вид. Не на Лесогорск— в поле зрения попадала лишь самая окраина города, — но на его окрестности.

Надо сказать, местная топонимика совершенно не соответствовала местной топографии. Ни лесов, ни гор в ближайших окрестностях не наблюдалось. Лес синел широкой полосой поодаль, в нескольких километрах… В том же направлении, но гораздо ближе, поблескивала широкая речная полоса — Кеть… Именно ей городок обязан своим названием. Когда-то здесь стояли на реке запани, где сплавляемый лес извлекали из воды. Потом — лет двадцать назад — тайгу в верховьях Кети повырубили, молевой сплав стал невыгодным. И город медленно начал умирать, а подоспевшая перестройка ускорила процесс… Сейчас по железнодорожной ветке, предназначенной для вывоза древесины, два раза в неделю ходит лишь «подкидыш», население уменьшилось вчетверо…

Ну и кто в этих местах, скажите на милость, мог устранить резидента Конторы, хитроумно имитировав нападение дикого животного?

Никто не мог. Но нечто загрызло-таки Юрия Анатольевича Вербицкого… Загадка.

Тут кое-что в обозреваемом ландшафте меня заинтриговало. А именно, скопление одноэтажных домов за Кетью, как раз напротив города. Поселок? Пригород? Неважно… Важно другое — на моем весьма подробном плане города и окрестностей эти строения отсутствовали. Абсолютно. Однако новостройками при этом никак не выглядели.

Заинтригованный, я вооружился биноклем. Будь дома подлиннее, вполне можно было бы назвать их бараками — невысокие, словно приплюснутые, похожие как близнецы-братья. Доски, обшивавшие стены, явно никогда не красились и приобрели со временем темно-серый оттенок. В сочетании с черным рубероидом, покрывавшим низкие односкатные крыши, — колористика получалась унылая. Впрочем, рубероид кое-где оживляли зеленые пятна наросшего мха.

На первый взгляд казалось, что унылое местечко давным-давно позаброшено. Но нет — в небольших окошках поблескивали целые стекла, ни одного выбитого, и над парой труб вился дымок… Интересный штрих — кроме упомянутых труб, над крышами ничего не торчало, ни единой телевизионной антенны. Оказывается, и в наш век поголовной теленаркомании встречаются не подсевшие на останкинскую иглу люди…

Всё. Хватит. Хватит пустых дедукций. Надо работать по стандартному алгоритму. Осторожно выяснить все местные связи покойного резидента, перелопатить кучу его донесений-пустышек… Вдруг да найдется какая-то зацепочка — неприметная, ускользнувшая от орлиного взора Альберта Ивановича.

И я, вновь включив персик, открыл электронную версию досье Вербицкого. Работал он под прикрытием — удивительное дело! — учителя. Сеял разумное, доброе, вечное в Лесогорской общеобразовательной средней школе № 2, расположенной рядом, на окраине, неподалеку от «теткиной» квартиры. Удачно. Посетим храм знаний… Вот только какой предлог может использовать для расспросов студент Рылеев? На мгновение я позавидовал полевым агентам: сами выбирают себе легенду и всегда имеют наготове с полдюжины разных удостоверений… Ладно, придумаю что-нибудь.

8

Зинаида Макаровна — завхоз школы, где трудился мой предшественник, — оказалась колоссальных размеров женщиной лет пятидесяти пяти. И — единственным школьным начальством, которое по летнему времени удалось застать на месте.

— Подработать? Нет, молодой человек… Не получится, — разрушила женщина-гора надежды студента Рылеева. — Вот кабы вы по литературной части… А то биология. Биолог у нас есть, на русский и литературу найти бы кого-нибудь… Да и то ставку раньше сентября директор не даст… И вообще скоро свои учителя без работы останутся. Детей мало, по десять человек в классе. Уезжают все и ребятишек увозят.

И она потянулась к затрезвонившему телефону, явно считая разговор законченным. Скамейка жалобно скрипнула. Именно скамейка — судя по всему, ни единое кресло не смогло бы вместить седалище завхоза, достойное внесения в Книгу рекордов Гиннесса. И возле рабочего стола Зинаиды Макаровны стояла скамеечка на два посадочных места, не иначе как позаимствованная в местном городском парке.

Завхоз бранила какого-то Федьку, не привезшего в обещанный срок кисти и валики — в школе назревал летний ремонт. Я стоял и терпеливо ждал. Ибо в нашей беседе только что прозвучало самое интересное: слова о вакансии учителя-словесника. Именно русский и литературу преподавал здесь покойный Вербицкий.

Наконец разнос незадачливого Федьки завершился. И я попытался повернуть разговор к нужной теме:

— Знаете, я ведь и до сентября здесь могу задержаться. Похоже, продать квартиру в Лесогорске — дело нелегкое. Жить на что-то надо… Может, справлюсь и с литературой? Хотя бы временно? У меня по этому предмету всегда были пятерки…

Я постарался улыбнуться как можно обаятельней. Женщина всегда женщина, даже если в ней полтора с лишним центнера веса.

Не сработало.

— Едва ли, — сухо сказала Зинаида Макаровна. — Выйдет директор из отпуска — с ним потолкуете. А я что? Я завхоз.

Разговор явно подошел к финалу. Я торопливо спросил о главном:

— А что с прежней учительницей? С литераторшей? Тоже уехала?

Не слишком изящный подход, ну да ладно. Вакансия в школе образовалась весьма необычным способом — и наверняка завхоз не удержится, посвятит приезжего в подробности…

Опять не выгорело.

— Не уехала… — сказала она еще суше. — И не учительница — учитель. Умер недавно.

Вот вам и словоохотливость жителей глубинки… Мадам с кряхтеньем поднялась на ноги, давая понять, что присутствие ищущего работу Сергея Рылеева ее утомило. Скамейка вновь скрипнула, совсем уж жалобно. Покидая кабинет, я подумал, что долго несчастный предмет меблировки не выдержит и скоро в городском парке станет одним приютом для влюбленных парочек меньше…

9

И всё-таки умеет работать этот агент Хантер! Хваткий парень, что и говорить…

Так подумал я о себе в третьем лице спустя час. Вот что значит настойчивость и умение найти подход к людям! Получив у завхоза от ворот поворот, я не ушел, а прогулялся по пустынным коридорам в поисках хоть кого-то, способного поведать о том, как именно в школе возникла вакансия учителя литературы.

И судьба меня вознаградила! Посланцем судьбы оказался мужичок в рабочей спецовке, с охапкой кистей и валиков в руках и выражением похмельной тоски на лице. Наверняка тот самый непутевый Федька…

Сориентировавшись в обстановке, я быстро совершил рейд в ближайший магазин и вернулся как раз в тот момент, когда Федька покидал кабинет завхоза. Кистей и валиков у него не осталось, а похмельная тоска усилилась. Четыре бутылки пива, купленные мной, совершили маленькое чудо с иссыхающим тружеником.

…Посочувствовав трудностям в продаже унаследованной квартиры, Федор, как и ожидалось, под пивко начал бойко излагать местные новости. И главной среди них оказалась трагедия с Вербицким — его любитель пива фамильярно именовал Толянычем.

Выяснилось: учитель никогда в одиночку в тайгу не ходил, да и в компании тоже, — не охотился, не кедровничал, не увлекался сбором грибов и ягод. Зачем он очутился в лесу в пятнадцати километрах от города — непонятно. Но очутился и напоролся на зверя… В том, что виновник — именно медведь, у Федора сомнений не было. Медведи в окрестности Лесогорска забредали нередко…

— Может, Толяныч приятелю своему тайгу показать решил? Тот-то не из местных… — задумчиво предположил Федька, приканчивая третью бутылку.

— Какому приятелю? — насторожился я.

— Да приехал тут к нему один, на лето погостить… Старичок, еще старше Толяныча, дунь — и рассыплется…

Имени старичка мой собеседник не знал. Откуда старичок приехал, остался ли в Лесогорске после смерти Вербицкого и что связывало его с покойным резидентом, Федор не знал тоже.

Одну более или менее ценную информацию выудить всё же мне удалось: поселился приезжий не в служебной квартирке учителя — снял домик где-то на берегу Кети…

— А кто такие «временные»? — спросил я, едва Федор начал сбиваться с истории Вербицкого на более общие проблемы здешней гнусной и безденежной жизни. — Слышал пару раз это название…

Реакция собеседника удивила. Взгляд его вновь наполнился неизбывной тоской, губы скривились — словно Федя хотел сказать нехорошее слово, но передумал.

Затем он поднялся с лавочки (разговор происходил в школьном саду, давно уже растущем дико и неухоженно). Посмотрел на полиэтиленовый пакет, четко обрисовавший очертания последней бутылки. Буркнул:

— Засиделись… Макаровна, она такая, сам знаешь… Бывай, увидимся…

И пошагал в сторону школы.

М-да… А ведь только что пару раз намекал открытым текстом, что пиво вещь хорошая, но для серьезного разговора за жизнь необходим напиток с несколько большим градусом…

Я остался задумчиво созерцать навеки пересохший фонтан, украшенный изображениями пионера и пионерки. Время и люди жестоко обошлись с алебастровыми фигурами — шея пионерки вместо головы заканчивалась торчащим обломком арматуры. На такой же арматуре держалась неестественно вывернутая правая рука пионера с зажатым в ней горном. Левой не было вообще. Скульптурная композиция неприятно напомнила беседу с суб-командором над расчлененным телом Вербицкого…

Ладно, продолжим ознакомление с местными достопримечательностями. Стоит совершить прогулку к Кети, подышать свежим речным воздухом…

10

«Не тот ли это старичок?» — подумал я, увидев сидевшего на плавучих мостках рыболова.

Подойдя ближе, усомнился. Возраст соответствовал, но мощная фигура удильщика никак не позволяла применить к нему определение «дунь — и рассыплется». Кряжистый был старикан, основательный.

Интересный факт: из всех лесогорцев, с кем сегодня довелось пообщаться, младше пятидесяти лет оказались лишь Васька-Колыма и Петюня — незваные жильцы теткиной квартиры. Вымирающий город, город стариков…

Пару минут я внимательно наблюдал за неподвижным поплавком и — искоса, но еще более внимательно — за его неподвижным владельцем. Затем начал разговор цитатой из классики:

— Говорят, рыбы здесь необыкновенное количество…

— Звездят, — веско ответил рыболов, бросив на меня быстрый взгляд. — Топляков тут на дне — и впрямь, количество так уж количество… Сорок годков, чай, лес сплавляли.

После чего мы вполне профессионально обсудили сравнительные достоинства различных снастей и приманок, влияние погоды на клев рыбы и пришли к совместному выводу, что рыбалка на реках Сибири не та, что была лет двадцать назад…

Потом разговор вынужденно прервался — по Кети, завывая подвесным мотором, пронеслась «казанка». И поплавок, и мостки, и мы вместе с ними закачались на поднятых ею волнах.

Затем, решив, что контакт налажен в достаточной степени, я тоже забросил удочку:

— Я в вашем городе, похоже, застрял на несколько месяцев: пока оформлю наследство, пока квартиру продам… Пожалуй, одно развлечение и останется — рыбалка. Скажите, можно ли арендовать какой-нибудь домишко здесь, на берегу? И лодку к нему в придачу? Неохота таскаться затемно со снастями через весь город…

Рыболов посмотрел на меня гораздо внимательнее.

— Выбирай на вкус, — сделал он широкий жест в сторону раскиданных по берегу строений. — Половина, чай, без пригляда стоит… Поразбежался народ, поразъехался… У меня, вон, ключи от пяти или шести хибар лежат. Ставь поллитру — и живи на здоровье.

— И что, никто на лето не приезжает пожить? Отдохнуть от больших городов? — провокационно удивился я.

Выбранная тактика принесла успех: рыбак поведал о старом чудаке, снявшем на два месяца хибарку некоего Кольки Евсеева, и даже указал на ее крышу, торчавшую над кустами. После чего предложил немедленно осмотреть другую, пока свободную недвижимость.

— На том берегу дома вроде капитальнее… — уклончиво ответил я, кивнув на однотипные строения правобережья. Отсюда они видны были даже лучше, чем с балкона теткиной квартиры.

— И не думай… Не сдадут тебе ничего временные…

— Да кто же они такие — временные? — спросил я с нехорошим предчувствием: сейчас рыбак скомкает разговор, смотает удочку и удалится.

Не угадал.

— Временные? — переспросил он с каким-то непонятным ожесточением. — Временные и есть… Как лиса к зайцу на время в избушку попросилась, так и они… Раньше там объект стоял, секретный. Проволока в пять рядов, вышки — и близко не подойти. Потом объект-то прикрыли, а поселок остался — ну и эти приехали, временно переселенные… Вот уж пятнадцать с гаком годков всё временные. Мутные люди, нелюдимые, у порога помирать будешь — дверь не откроют. Сколько жизнь по свету ни бросала — нигде таких не видал. Не суйся ты к ним, держись подальше. Мы так и живем — они там, мы тут. Сами по себе…

Он уставился на поплавок так сердито, будто в отсутствии клева тоже были виноваты пришлые временные.

Понятно… Судя по всему, временные поголовно принадлежат к какой-то старообрядческой секте и считают всех прочих граждан РФ «слугами Антихриста». И у окружающих к ним соответствующее отношение. Случается и в наше время такое в медвежьих углах… Но есть один момент, который обязательно надо выяснить.

— Почему их называют еще «радиоактивными»?

— Так объект-то какой там был? То-то и оно…

Вот так… Или всеведущая Контора сама не была информирована о «радиоактивном» объекте, или не сочла нужным информировать вновь назначенного резидента Хантера.

— Что же, они так и живут, словно на необитаемом острове? Ни моста, ни парома… Как же до них врачи добираются, почтальоны? Милиция, наконец?

— Кому надо, на лодках плывут… Да наши туда не больно-то, это они… Погодь! Глянь, вон, вон, поплы-ы-ыла…

Последнее слово рыбак протянул на редкость издевательским тоном. Я всмотрелся: через реку к противоположному берегу быстро двигалась деревянная лодка. Греб парнишка, показавшийся мне весьма похожим на встреченных утром юннатов, разве что чуть постарше. А на среднем сиденье вальяжно восседала… ну точно, моя добрая знакомая — завхоз Зинаида Макаровна. Тоже из временных? Странно… Хотя, конечно, ее темно-коричневое платье вполне гармонировало со стилем одежды ребятишек, не любящих птиц. Но работа школьным завхозом… Сектанты-раскольники «антихристовых школ» не признают, детей учат на дому по старым книгам. Если, конечно, активно не вмешиваются власти. Видел я детишек-староверов, силком отправленных в школы: всего дичатся, от всех шарахаются, держатся особняком, девчонки в платки закутаны, не хуже чем мусульманки в паранджи, — лишь глаза поблескивают… Лучше бы дома учились, честное слово.

11

К домику, снятому таинственным гостем Вербицкого, я прошел кружной дорогой. Вернее, тропой — прибрежные строения были раскиданы среди зарослей черемухи без какого-либо плана, не пытаясь даже выстроиться в подобие улицы.

Домик как домик: явно не для постоянного жилья — хранить снасти да порой переночевать перед ранней рыбалкой. Небольшое окошко, рубероидная крыша, низенькая дверь… Стоп! А вот с дверью как раз не всё в порядке — приоткрыта.

Ну и как это понимать? Жилец ушел, не заперев дверь? Или сидит внутри?

Ладно, незачем гадать на кофейной гуще… Продираясь сквозь заросли, я обошел вокруг. В задней стене тоже имелось окошко — причем распахнутое настежь. Никого внутри нет, если только здесь не обитает извращенный любитель ночевать в обществе гнуса…

Я взглянул на мостки — отсюда они хорошо просматривались — и не увидел фигуры рыболова. Ладно, будем считать, что направился он не сюда…

Распахнув дверь, я отпрыгнул в сторону. Пальбу никто не начал. Иных признаков жизни тоже никто не подавал.

— Есть кто дома? — поинтересовался я на всякий случай. И вошел, не дождавшись ответа.

Да-а-а… Единственную комнату хибары не обыскали — попросту разгромили, словно задавшись целью сделать непригодной для житья, а заодно нанести как можно больший убыток хозяину.

Скудная мебель разломана на куски — вся, даже железная койка. Повсюду разбросаны обрывки сетей и обломки других рыболовных снастей. Жестянки с сахаром, мукой, солью, еще с чем-то сыпучим — раздавлены, растерзаны, их содержимое рассыпано по полу. Точнее сказать, по немногим уцелевшим половицам — остальные выворочены, доски торчат во все стороны…

Проще сказать, что уцелело в этом погроме. Абсолютно неповрежденный предмет обнаружится один-единственный — керосиновая лампа, висящая на стене. Отчего-то руки у резвящихся вандалов до нее не дошли… Руки?

То, что я увидел на стене рядом с керосинкой, заставило усомниться, что посетители рыболовного домика действовали именно руками. Дешевенькие выцветшие обои оказались вспороты, и на досках под ними виднелись десять почти параллельных глубоких царапин — пять слева от лампы, пять справа. Конечно, может быть, что на руках у гостя были надеты перчатки а-ла Фредди Крюгер… Но больше всего это напоминало следы от двух звериных лап. Медвежьих лап. Стараясь наступать на сохранившиеся участки пола, я подобрался к изуродованной стене, попытался дотянуться до начала царапин. Тщетно. Порезвившийся здесь некто был как минимум на пятнадцать сантиметров выше меня… Бывают ли такие высокие медведи? Не знаю, как-то не доводилось мериться с ними ростом…

Поиски под обломками, осколками и обрывками результатов не принесли. Да я и сам не знал, что рассчитывал найти. Больше всего опасался натолкнуться на труп, изуродованный наподобие Вербицкого… Обошлось.

Уже собравшись уходить, в косяке двери я обнаружил кое-что интересное. Поначалу это показалось дыркой от выпавшего сучка, но, приглядевшись, я понял — пулевое отверстие. На мой неискушенный взгляд — калибр 9 мм, или, на заморский лад, 0.38 дюйма. Что в лоб, что по лбу — если в него, лоб, прилетит этакий свинцовый подарочек…

Следов крови не видно — или тщательно смыты, или стрелявший промахнулся. Я растерзал косяк лезвием перочинного ножа, выковырял пулю пинцетом и убрал в карман. Еще раз осмотрел пол, стены, даже потолок — больше ничего заслуживающего внимания.

Покинув хибарку, я не стал выстраивать никаких версий, связывающих произведенный в ней разгром и смерть резидента Вербицкого. Зато успел расстегнуть куртку и проверить, как вынимается из кобуры якобы газовый револьвер. Хотя против существа, шутя ломающего на куски железные койки, больше подошел бы рассчитанный на слонов штуцер… Больше я не успел ничего.

— Руки вверх!

Голос, произнесший у меня за спиной эту сакраментальную фразу, звучал негромко и уверенно. Столь же негромко и уверенно прозвучал металлический щелчок, сопровождавший слова.

Я медленно поднял руки, прикидывая, успею ли в падении достать револьвер и выстрелить раньше неведомого противника. По всему выходило — не успею.

Ладно, посмотрим, что дальше. Застрелить меня могли и не вступая в разговоры.

— Теперь повернись — медленно. Руки не опускай.

12

Без сомнения, это был он — гость покойного резидента Юрия Анатольевича Вербицкого. Невысокий, иссохший старичок. Морщинистое лицо, голый череп, покрытый старческими пигментными пятнами. Но проверять, рассыплется ли мой визави, если на него дунуть, не хотелось. Потому что его рука с узловатыми пальцами сжимала «парабеллум». Нацеленный мне в голову. Никогда не видел эту модель вживую, лишь в фильмах, посвященных Второй мировой войне. Выглядел «парабеллум» столь же древним, как и его владелец. Но я благоразумно решил считать ископаемый пистолет вполне работоспособным.

Пауза затягивалась. Выцветшие глаза старичка изучали меня цепко, внимательно. Я в ответ изучал его. И даже успел сделать кое-какие выводы… Неутешительные.

Настораживала манера старого хрыча держать пистолет — небрежно-уверенная, профессиональная. Ничего похожего на интеллигента, впервые взявшего в руки боевую железку. Кисть не напряжена — не стискивает пистолет так, что белеют костяшки пальцев. И рука не поднята, не вытянута на уровне глаз — всё правильно, тщательно целиться при стрельбе на таких дистанциях незачем. Локоть полусогнут, дает дополнительную точку опоры. А еще — старичок не сделал ошибки дилетантов, наивно уверенных, что страшнее всего для противника пистолет, вплотную приставленный к организму. Пугаться тут нечего, а отобрать куда удобнее… Стоял он в трех с половиной метрах от меня и не делал попыток приблизиться. Хватит времени среагировать на любое резкое движение. В том числе на попытку нырнуть в кусты или выхватить оружие…

В общем, меня угораздило напороться на матерого профессионала, дожившего до преклонных лет.

Не знаю уж, какие выводы сделал старик из созерцания внешности Сергея Рылеева. Но кивнул головой с видимым удовлетворением. И убрал «парабеллум» с прямой линии, соединявшей мушку, целик и мою голову. Не слишком далеко, впрочем, убрал.

— Кто такой? — спросил старый волк коротко и деловито. Я тремя фразами изложил легенду студента Рылеева. Он растянул губы в усмешке. Зубы оказались как на подбор — ровные, белые, наверняка вставные…

— Ну-ну… — прокомментировал старик мой рассказ.

Не поверил. Да и то сказать — оказавшийся под прицелом мирный студент наверняка совершит массу ненужных движений и произнесет массу ненужных слов. Прокололся агент Хантер, прокололся… Но больно уж всё неожиданно получилось.

— Коллега Юрия, что ли? — продолжил допрос владелец «парабеллума».

И это вычислил. Напрасно, дедушка… Контора ох как не любит граждан, сующих нос в ее дела.

— Пытался устроиться в школу, — не стал я лукавить. — Не взяли… Своих учителей девать некуда..

Он вновь продемонстрировал свою голливудскую улыбку. Опять не поверил…

Ну всё, достаточно. Еще один подобный вопрос — и придется проверить, как сохраняются рефлексы в таком почтенном возрасте. Отпрыгнуть в сторону, выхватить револьвер… Но старик не стал продолжать расспросы. Заговорил резким командным тоном — словно имел полное право приказывать агенту Хантеру:

— Слушай внимательно. Один ты тут не справишься. Прихлопнут как муху. Скликай своих на подмогу. Причем по всем каналам, какие знаешь. Где-то у вас сидит крыса. Может, и не одна. Юра попытался вызвать помощь — двух дней не прожил.

Он замолчал. Я тупо пытался осмыслить груду информации, уместившуюся в нескольких скупых фразах.

Что старик знает о существовании Конторы — не моя, в конце концов, забота. На то безпека и существует — пресекать возможные утечки информации. Моя задача — выжать из неожиданного источника как можно больше сведений. И не забывать при этом, что всё происходящее вполне может оказаться хитроумной проверкой той же безпеки…

— Не совсем понимаю вас… — обтекаемо сказал я. — Кто «прихлопнет как муху»?

— Еще не понял? — Старик кивнул в направлении разгромленного домика.

Я совершенно искренне пожал плечами. Старик, казалось, на мгновение заколебался. Потом сказал:

— Ладно… Коли ты тот, за кого я тебя принимаю, и тебя не прислала ваша крыса… Приведешь подмогу — отдам свой архив. Если эти раньше до меня не доберутся.

Он вновь кивнул — на сей раз в направлении реки.

— А если доберутся? — я наконец перестал играть роль студента. — Может быть, рискнете и сразу объясните, в чем дело?

— Если да кабы… Тогда к тебе придет человек и передаст чемодан. Скажет — от Синягина. Это я.

Сдается мне, никогда этакий матерый волк не ляпнет ничего с кондачка, не подумав… Или фамилия вымышленная, или он специально предлагает Конторе прокачать по своим каналам, кто же такой на нее вышел… Но зачем?

— Как я узнаю вашего человека?

— Узнаешь, — отрезал старик. — Всё, пора расходиться. Поворачивайся обратно. И не пытайся потом играть в Джеймса Бонда со своей пукалкой.

Я послушно выполнил поворот на сто восемьдесят градусов. Интересно, как старикан намеревается незаметно исчезнуть? И оторваться от слежки, если мне придет в голову ею заняться? Со своей пушкой он управляется профессионально, не спорю, но едва ли способен соревноваться с молодежью в беге по пересеченной местности. Надеюсь, старому не придет дурная идея завершить беседу ударом по моему затылку…

Затылок остался в неприкосновенности. Сзади затрещали ветви — и всё. Я обернулся. Синягин ушел. Судя по медленно удаляющемуся треску — совсем недалеко. Машинально я сделал несколько шагов в заросли, следом за ним, всё еще сомневаясь, стоит ли затевать преследование.

Какое-то движение сзади я скорее ощутил шестым чувством, чем услышал, — и тут на мой затылок обрушился-таки удар…

13

Сознание я не потерял. Просто уткнулся лицом в траву и на некоторое время утратил интерес ко всему на свете… В том числе, к вопросу: кто же меня так приласкал и куда уходит Синягин.

Потом я заставил себя подняться. Голова гудела, ноги подкашивались… Напавший сзади супостат оказался всего лишь брезентовым мешком, подвешенным на веревке и до сих пор покачивающимся на манер маятника с затухающими колебаниями… На ощупь мешок показался набитым обычном песком.

Ну старик! Кремень… Натянул проволоку-растяжку в едва заметном просвете между кустами, установил немудреную ловушку — и агент Хантер попался, как наивный первоклассник…

Хватит на сегодня сбора информации. Надо хорошенько обдумать уже имеющуюся, пока на голову не свалилось кое-что посерьезнее мешка с песком… И какими бы мотивами ни руководствовался Синягин, давая этот совет, — надо немедленно связаться с Конторой.

Дела минувших дней — II

Опер Синягин.

Томская область, лето-осень 1939 года

— Значит, морда? Медвежья? Оскаленная? — устало спросил Синягин.

Мурашов кивнул — столь же устало. Допрос длился три с лишним часа — и шел по кругу.

— Ну и почему же медведь на вас не набросился? Не растерзал? Не укусил? — вздохнул Синягин.

— Не знаю… — убито сказал Мурашов.

Геолог, казалось Синягину, и сам уже не был рад, что рассказал эту историю. Чего бы уж проще соврать: запил, дескать, в попавшейся на пути деревушке. Запил и не успел к предписанной дате вернуться с маршрута. Запил — и всё. Делайте что хотите. А что с ним в таком разе сделаешь? Завести дело, добавить пару лет к сроку? Так Мурашову и без того из Сибири не выбраться, отмотает свою «пятерку» ссылки — получит тут же следующую, даже без суда, в административном порядке… И Мурашов прекрасно об этом осведомлен. И вовсе незачем ему для оправдания своей задержки рассказывать такую дикую историю…

Однако — рассказал.

* * *

Семь лет назад Михаил Исаакович Мурашов носил иную фамилию. И жил в Москве. И работал отнюдь не полевым геологом, хотя и по родственному профилю — защитил кандидатскую по минералогии, успешно двигался к докторской…

Порушила и жизнь, и карьеру Михаилу Исааковичу фамилия — та самая, прежняя. Фамилия была простая, от родителей доставшаяся, — Троцкий.

Ни по какой линии родственником злейшему врагу мирового пролетариата Михаил Исаакович не приходился. Более того, как известно, Троцкий — лишь псевдоним идейного вдохновителя подкупленных буржуазными разведками вредителей, террористов и шпионов. Примерно так кандидат наук и объяснял всем праздно либо по долгу службы любопытствующим гражданам — вплоть до начала тридцатых годов. Потом объяснения помогать перестали… И в самом деле, носить в Советском Союзе подобную фамилию стало как-то неприлично. Студенты Горного института, идущие на лекцию Троцкого, — это, знаете ли, уже идеологической диверсией попахивает.

Михаил Исаакович всё понял и быстро перестроился — женился на собственной аспирантке и взял ее фамилию… Увы — поздно. Получил пять лет ссылки и отправился во глубину Сибирских руд — применять на практике теоретические познания.

Впрочем, и тут экс-Троцкий устроился не так плохо. Начальник 22-й ГРП обеими руками вцепился в неожиданный подарок судьбы — в московского специалиста; выхлопотал подчиненному разрешение не являться на еженедельные проверки к оперуполномоченному НКВД, но отмечаться раз в два-три месяца, вернувшись из маршрутов.

Геологоразведка развивалась бешеными темпами — в стране полным ходом шла индустриализация, добывающие и обрабатывающие комбинаты росли как грибы на только-только открытых месторождениях. Кадров катастрофически не хватало. Зачастую Мурашов выходил в поиск в одиночку — имея некоторый запас денег, дабы нанять двух-трех временных рабочих из местных. И оружие имел — карабин. Чтобы не убили и деньги не отобрали…

Но последний, почти двухсоткилометровый маршрут по тайге Михаил Исаакович проделал в полном одиночестве, так уж получилось. Когда идти оставалось всего ничего — километров тридцать, — геолог вышел к деревушке, отмеченной на карте «нежил.».

Вопреки пометке, деревня оказалась обитаемой. Вот только обитали там, если верить Мурашову, люди более чем странные…

* * *

— Не знаю, — повторил геолог. — Но не укусил… Обнюхал — аж паром из ноздрей меня обдало. И дух такой терпкий, звериный…

— Эх, Михаил Исаакович… Давайте заканчивать с этой историей, время позднее, — в очередной раз задушевно предложил Синягин. — Признайте прямо: выпили вы крепко в тот вечер. Я всё понимаю — вышли из тайги, людей полтора месяца не видели, под разговор и не заметили, как норму перебрали… Со всеми случается.

— Я не пью, — в очередной раз упрямо отверг путь к отступлению Мурашов, — не пью! С семнадцати лет, с тех пор, как… Впрочем, неважно.

Синягин с тоской подумал, что Клебанец, его предшественник, рассусоливать в подобном случае не стал бы. Двинул бы пару раз в рожу рукоятью нагана, выбив половину зубов, — и в погреб-камеру денька на три без воды и пищи. Мигом бы в мозгах посвежело… Но с «ежовщиной» партия раз и навсегда покончила — вот и приходится разговоры разговаривать.

— Хорошо, — сказал Синягин. — Допустим, хозяева действительно держали в избе ручного медведя. Или дикий как-то умудрился незаметно проникнуть с улицы…

Ему самому версия казалась шаткой. Зимой еще можно представить голодного медведя-шатуна, ищущего, чем поживиться в деревне. Но в изобильном августе? Зоопарк на дому еще менее вероятен..

Но надо же, черт возьми, написать что-то хоть относительно правдоподобное в рапорте. Отчего бы и нет: испугался геолог ручного медведя, сбежал в ночную тайгу, едва успев подхватить пожитки, — и заблудился. Всё. Состав преступления не обнаружен.

Но Мурашов упорно не хотел хвататься за бросаемый ему спасательный круг:

— Не мог он с улицы. Я на лавке лежал, ближе всех к входу. И не спал еще… Из-за занавески зверюга вылезла. Из-за той, за которой хозяйская лежанка стояла.

Синягин вновь вздохнул Не верилось, что хозяева держали под супружеской кроватью этакую зверюшку… Все остальные возможности они уже перебрали: геолог отверг, что это ему могло примерещиться, почудиться в ночном мраке… Медведь — и точка. Медведь, в которого превратилась хозяйка дома… Почему не хозяин, Мурашов толком объяснить не мог. Отчего-то интуитивно грешил именно на хозяйку — возможно, оттого, что отличалась женщина прямо-таки громадными размерами, а супруг у нее оказался мелкий и худосочный.

А самое странное и дикое во всей истории было то, что оперуполномоченный нутром чувствовал: геолог не врет! Не врет, рассказывая, как лежал на лавке, оцепенев от страха, не в силах потянуться ни к ножу, ни к карабину. Как бросился наутек, едва зверь отвлекся чем-то на другом конце избы, в закутке за печкой… И о странной ночной погоне — когда за Мурашовым сквозь подлесок с хрустом ломились не то пять, не то шесть тяжеленных тварей и отстали лишь после пары выстрелов в воздух, — и об этом не врет…

Может, действительно спятил от одиночества среди деревьев? Ладно, в любом случае пора заканчивать бодягу…

Закончил Синягин своеобразно. Потихоньку, незаметно расстегнул под столом кобуру. Резко выдернул наган и тут же выпалил в потолок, приблизив ствол к уху Мурашова. Заорал:

— Встать!!! Игры с органами вздумал играть, сука?!! Молчать!

Ошалевший Мурашов вытянулся по стойке смирно. Оперуполномоченный скомкал многостраничный протокол, поднес к носу геолога. Другой рукой сунул туда же наган — пускай вдохнет кислый запах сгоревшего пороха.

Заговорил уже тише, но резко и сурово:

— Знаешь, что в этом протоколе? Здесь, интеллигенция ты недотраханная, во весь рост рисуется пункт десятый статьи пятьдесят восьмой УК — контрреволюция в форме агитации. Клевета на советских колхозников. Союзники пролетариата по ночам в зверей превращаются, да? Десять лет лагеря. Жену твою и дочку — на спецпоселение. И не на здешний курорт. На север, в лесотундру. Зиму пятая часть переживает, по весне на барже новых завозят…

Готово дело! Сломался, интеллигентишка…

Синягин сунул бумажный комок в глиняную миску, полную папиросных бычков. Чиркнул спичкой, несколько секунд смотрел, как обугливается, корчится в пламени дикая история…

Пододвинул к геологу перо, чистый бланк, замызганную, всю в потеках, чернильницу.

— Садись. Пиши. Всё как было, пиши.

Мурашов опустился на стул — осторожно-осторожно, на самый краешек. Подрагивающими пальцами взял ручку. Промямлил:

— А-а… к-как оно было?

— Так и было… — хмыкнул Синягин. — Вышел из тайги в деревню, вроде как нежилую, а там люди непонятные поселились, советскую власть не признают, разговорчики ведут контрреволюционные… Переночевал, ушел — и заплутал, выходя к большаку. И всё. Всё, понял?! Убедительно пиши, интеллигенция…

…Через полчаса оперуполномоченный перечитал новый плод фантазии геолога. Похлопал по плечу одобрительно:

— Ну вот, можешь ведь, когда захочешь… С этой бумагой и к начальству не стыдно пойти. Разберемся, что за контра мракобесная под боком завелась. Усек? А начнешь снова байки свои болтать — «червонец» я тебе обеспечу. И семье твоей, что обещал, — обеспечу. Всё понял? Свободен!

* * *

До якобы нежилой деревушки, не имевшей на карте даже названия, спецотряд НКВД добрался лишь спустя месяц с лишним, осенью. Синягин настоял, чтобы в состав отряда включили и его, — утверждал, что подозрительное селение находится всё-таки на его участке. Границ по тайге никто не проводил, но начальство не препятствовало: хочешь — езжай, лишний штык в таком деле никогда не помешает.

На трех «полуторках» проехали, свернув с большака, сколько смогли, а дальше двинули на своих двоих по сильно заросшей просеке. Шагать пришлось верст пятнадцать. Когда, судя по карте, до деревушки осталось идти меньше трех километров, на просеке появилась тропа. Хорошо натоптанная тропа — кое-где даже были срублены ветви, мешавшие движению. Совсем недавно срублены. Пока рассказ геолога подтверждался…

Еще одно подтверждение — только Синягину известной части рассказа — оперуполномоченный увидел, когда тропа пересекла песчаную осыпь. Среди следов смазанных, неясных (обутые люди?) — четко отпечатались громадные медвежьи лапы. Вроде бы для тайги дело самое обычное, но… Но дальше Синягин шел, перекинув из-за спины на грудь винтовку с досланным патроном. И настороженно вглядывался в завесу желто-багровых листьев — здесь, в междуречье Улююла и Чулыма, тайга стояла низкорослая, смешанная…

К тому же — хоть и был оперуполномоченный неважным лесным следопытом — показалось: шел оставивший следы зверь на задних лапах. «Чтобы лучше видеть, что впереди…» — успокаивал себя опер. Но успокоения помогали слабо.

…А потом они пришли в деревушку. И сразу поняли: опоздали. Совсем чуть-чуть опоздали. Печи в избах стояли еще теплые.

Избы, кстати, оказались странные, совсем не похожие на ладные, с любовью и на долгие годы возведенные дома таежных деревень, где приходилось бывать Синягину. Тяп-ляп, на скорую руку сложенные из неошкуренных бревен срубы, никаких резных украшений. В узеньких окнах — ни единого стекла, не иначе как зимой наглухо затыкали чем-то… Никаких крылечек-приступочек — открыл криво сколоченную дверь и следующим шагом окажешься внутри, на земляном полу.

В общем, свинарники какие-то, а не людское жилье. Что удивительно — настоящих свинарников в деревушке не было. И хлевов — местные жители именовали их «стайками» — не было. Равно как и птичников, и других предназначенных для животины надворных построек…

«Сектанты какие-нибудь? — неуверенно подумал Синягин. — Толстовцы? Мясо не потребляют? Но почему тогда даже ни единой собачьей конуры нет?»

Огороды, впрочем, имелись. Вернее, не так… Огород — это нечто огороженное. А здесь никаких изгородей вокруг небольших делянок, где — неухоженные и непрополотые — росли картошка, морковка, свекла. Росли вперемешку, без какого-то намека на отдельные грядки. Овощи мелкие, выродившиеся — словно бы остались дички от давно вымерших или съехавших былых жителей… Но нет, в паре изб обнаружились горшки с варевом из этих самых плодов земли — причем нерезаных и нечищеных.

А самое странное — в деревне было полным-полно медвежьих следов! Больше того, во многих местах на бревнах срубов Синягин видел следы когтей!

Не по себе ему стало, неприятно и муторно. Не оставляло ощущение, что из обступившей дома тайги на незваных пришельцев устремлены взгляды. Тяжелые взгляды… Нелюдские…

Остальные чувствовали себя не лучше. Обыскивали деревушку настороже, не выпуская из рук оружия. И задерживаться не стали.

Уходя, все строения, ни одного не пропустив, подожгли. Благо ветерок тянул в сторону болотца, большого пала опасаться не приходилось.

Шагая обратно, к большаку, оперуполномоченный Синягин часто оглядывался на встающие над тайгой столбы дыма. Всё казалось, что неведомые хозяева странного места бросятся в погоню, отомстят кроваво и страшно…

Обошлось.

* * *

Организация, именуемая НКВД, славилась тем, что никогда и ни про кого не забывала.

Не осталась забытой и эта деревня. Выждав больше года, в ноябре сорокового предприняли новую экспедицию. Расчет был прост: если таежные отшельники не ушли с насиженного места, отстроились заново — можно прихватить всех. На снегу любой след виден, — на сей раз раствориться в тайге не получится.

Не вышло. Нашли лишь обугленные, коряво сложенные печи на присыпанных снежком пепелищах… Дело отправили в архив.

Синягин во втором походе не участвовал, но о результатах его знал. И поневоле мысли его часто возвращались к странному этому делу… В какую-такую тайну влетел ненароком Мурашов? Краешек какой загадки довелось увидеть их отряду?

Ответов не было.

Очень хотелось потолковать еще раз с геологом — по-простому, под бутылку, без протокола… Не довелось. Михаил Исаакович Мурашов погиб летом следующего года. Удивительное дело — сколько раз ходил по тайге в одиночку, и ничего. А тут в многолюдной экспедиции не уберегся. Плот, на котором переправлялись через верховья Кети геологи, снесло, ударило о камни… Утонул лишь Мурашов. Не то по-интеллигентски не умел плавать, не то запаниковал, не смог выпутаться из ремней тяжеленного вещмешка с образцами.

Синягин остался один на один с тайной… Кому и что тут расскажешь без единого доказательства? Даже копии первого протокола допроса геолога не сохранилось. Позже, правда, оперуполномоченный записал рассказ Мурашова по памяти и подшил в папку, не имеющую служебного грифа и номера — украшенную лишь надписью «Медвежий угол».

Потом туда же легли записанные впечатления оперуполномоченного о визите в странную деревушку… Потом была война, фронт, СМЕРШ, ранение, вторая война, необъявленная, — в Закарпатье с бандеровцами. Потом возвращение в Сибирь, на ту же службу, — работы хватало, папка пылилась сначала в дальнем углу «опер-избы», затем на антресолях городской квартиры Синягина.

Лишь в шестьдесят первом, уже уволенный из органов, он положил туда новые документы. А затем пошло-поехало — за сорок лет тощая папка разрослась в изрядный архив. Чего там только не было…

Рассказы очевидцев, то поражающие буйным полетом фантазии, то вызывающие доверие скупостью изложения и точностью деталей. Пожелтевшие вырезки из старых газет и журналов, повествующие о загадочных случаях на медвежьей охоте… Выписанные из исторических трудов намеки на странные факты давно минувших дней и непонятные обычаи давно умерших людей. И многое другое…

Затянувшееся на много лет самочинное расследование поначалу стало для экс-энкэвэдэшника, лишившегося привычного дела, отдушиной от новой постылой службы в охране занюханного завода. Потом — нешуточным хобби. Потом — просто-напросто манией.

Зачастую казалось: разгадка тайны «медвежьего угла» где-то рядом, достаточно сделать еще шаг, достаточно протянуть руку… Но так лишь казалось.

Глава 3

ОШИБКА РЕЗИДЕНТА

1

Закатное солнце произвело разительные перемены и с теткиной квартирой, и с расстилающимся за ее окнами пейзажем.

Квартира стала выглядеть еще неприглядней — лучи заходящего светила, протиснувшись сквозь давно не мытые стекла, словно театральным прожектором высветили убогие обои и трещины на пожелтевшей штукатурке потолка, безликую совковскую мебель и следы визита Васьки-Колымы и его товарища.

Панорама же окрестностей Лесогорска, наоборот, являла собой роскошное зрелище. Серебристо сверкала изогнувшаяся лента Кети, у горизонта наливались краснотой редкие пушистые облака, темнеющий вдали лес приобрел какой-то неземной, багрово-синий оттенок… Лишь дома поселка временных остались такими же — мрачными коробками.

Совещание личного состава Лесогорской резидентуры (в моем единственном лице) проходило на балконе. Мнения и версии совещавшихся, понятное дело, излагались мысленно.

А версий хватало…

Неизвестно, что хуже: недостаток фактов, не позволяющий выстроить сколько-нибудь цельную картину происходящих событий, или лавина информации, свалившаяся на меня сегодня, — когда картинки замелькали, словно на экране сошедшего с ума диапроектора…

Итак, резидент Хантер, попробуем разобраться в происходящем.

Но, сдается мне, начинать надо ab ovo. [2] Или, выражаясь по-русски, плясать стоит от печки. А печка эта никак не в Лесогорске. В Екатеринбурге…

И в самом деле, интересно получается: в Лесогорске при невыясненных обстоятельствах погиб резидент, на место происшествия выезжала бригада безпеки, ничего толком не установила… И что предприняло в такой ситуации начальство? Отправило сюда младшего агента Хантера, только что с блеском провалившего операцию… Отправило «еще раз всё проверить»…

Нет. Начать от яйца у меня не получилось… Потому что первая странность в следующем: почему и зачем в Лесогорске вообще сидел резидент? В Сибири сотни таких ничем не примечательных городков — позволить себе содержать во всех резидентуры, пусть и третьего ранга, Контора не может. Конечно, во все тонкости создания агентурной сети я не посвящен, но банальная логика подсказывает: резидентура в этакой глухомани может оказаться лишь по двум причинам. Либо здесь когда-то в прошлом стряслось нечто, входящее в прямую компетенцию Конторы, и существует вероятность рецидива. Ничтожная вероятность, иначе не приглядывал бы за Лесогорском шестидесятивосьмилетний отставник…

Либо имелась столь же малая вероятность, что события, требующие немедленного вмешательства, могут произойти в будущем. Пожалуй, этот вариант ближе к истине. Имеется готовый ответ, сам собой напрашивающийся в качестве решения… Поселок временных. Вернее, давно закрытый «радиоактивный объект», персонал которого обитал некогда в поселке.

Причем отнюдь не факт, что объект и в самом деле был как-то связан с атомными проектами. Насколько я знаю, в прежние времена мирным обывателям, живущим вокруг сильно засекреченных «точек», в обязательном порядке вбрасывалась дезинформация. Организовывались ложные слухи, утечки «секретной информации»… Граждане гордились сопричастностью к государственным тайнам — и понятия не имели, что на самом деле происходит у них под боком.

Хорошо. Пусть так. Но Контора-то не сборище мирных обывателей! Однако в материалах, полученных агентом Хантером, — ни единого упоминания о секретном объекте в Лесогорске…

А если объект был не ядерный? Если, к примеру, биологический? Если — фантазировать так уж фантазировать — военные тут пытались приспособить для своих целей каких-нибудь милых зверюшек? Медведей, например? А один из обитателей вивария сбежал в окрестную тайгу и…

Тут я оборвал дерзновенный полет своей фантазии. Этак можно до чего угодно додуматься. Час назад я зашифровал и отправил Шмелю конкретный запрос: что за объект находился под Лесогорском?

Придет столь же конкретный ответ — появится и материал для дедукций.

А не придет…

Тем более будет над чем поразмыслить.

2

Теперь пора перейти ко второму пункту повестки. А именно к обстоятельствам назначения агента Хантера резидентом.

Неполная информированность означенного агента — еще полбеды. Но была в беседе, начавшейся в кабинете начальника филиала и продолжившейся в нашем морге, еще какая-то нестыковка… Какое-то несоответствие… Но что именно — я никак не мог сообразить.

Я долго терзал память, пытаясь дословно восстановить в памяти информацию и инструкции, полученные в тот день от Шмеля и от суб-командора, — может, в чем-то и как-то они противоречили друг другу? Неявно, на первый взгляд незаметно?

Нет, не вспомнить… Сидит какая-то заноза в памяти — не дотянуться, не вытащить. Ладно, проехали.

Или я не там копаю? Что, если мое назначение в Лесогорск — случайность? Столь же случайно совпавшая со здешними странностями? Что, если предположить, будто начальство было озабочено не тем, куда отправить агента Хантера, — а откуда? Что, если в одном из своих рутинных расследований я вплотную подошел к проблеме, о существовании которой даже подозревать права не имел?

Мысленно я перебрал текучку последних дней. «Дети Сумрака»… Самозваный «верховный бокор вуду» Пауль Гроусс… «Уральское Чудо»… Не то. И опять же — передал дела я не кому-нибудь, а Генке Мартынову. Допуск у него тот же, что и у меня. Значит, агента Мартина спустя недельку тоже законопатят резидентом в какую-нибудь тьмутаракань? Успокойтесь, резидент Хантер, не надо переоценивать свое всемирно-историческое значение.

Но успокоиться никак не получалось. Одно дело, когда уверенно ощущаешь за спиной всю мощь Конторы, и совсем другое, когда…

Тут мне пришла неожиданная мысль. И весьма неприятная… Торопливо вынув из подплечной кобуры револьвер, я поспешил вернуться в квартиру.

3

Подозрение подтвердилось. В мой багаж входил небольшой футляр с инструментами, необходимыми в самых разных ситуациях. Воспользовавшись ими, через несколько минут я убедился: мой револьвер — гнусная бутафория.

Нет, не так. Бутафорией моему оружию надлежало быть. Но на деле оно оказалось именно тем, чем и выглядело, — самым обычным газовым револьвером. Без каких-либо доработок.

В мягком силлуминовом стволе отсутствовала вставка из оружейной стали, необходимая для стрельбы боевыми патронами. Перегородка в дуле, наоборот, была из твердого сплава и запрессована намертво — скорее взорвется оружие, чем она вылетит при первом выстреле…

Пластмассовую заглушку на патроне я расковырял уже из академического интереса. Так и есть — никакого намека на пулю… Кристаллический порошок, который под воздействием пороховых газов превратится в си-эс или си-эн — проще говоря, в слезоточивый газ.

Да-а-а… Хорош бы я был, решившись затеять с этим пугачом перестрелку с Синягиным. Никакая слезогонка мгновенно не действует, дедуля чихнул бы пару раз — и изрешетил бы наивного агента Хантера из своего «парабеллума».

Ладно, кто предупрежден — тот вооружен. Вернее, в данном случае — обезоружен. Хотя…

Я достал из шкафа охотничий карабин. Самый придирчивый осмотр ничего подозрительного не выявил. Патроны тоже казались настоящими. Но я уже никому и ничему не верил. Может, в оружии ударник укорочен и не разобьет капсюль. Или в гильзах патронов находится субстанция, ничего общего с порохом не имеющая…

Пришлось поставить следственный эксперимент. Выбрав самую большую из обнаруженных в квартире подушек, я притиснул ее к стене стволом карабина и нажал на спуск.

Выстрел прозвучал глухо, как и планировалось. Но отдача оказалась ничуть не слабее, чем положено. Пуля глубоко ушла в штукатурку.

Отрадно, что хоть половина арсенала в рабочем состоянии. Совсем с голыми руками я не остался… Вот только разгуливающий по улицам с карабином наперевес агент Хантер вызовет у окружающих реакцию, мягко говоря, недоуменную.

Но главное не это. Главное — Синягин оказался прав! В Конторе сидела крыса… И эта крыса со спокойной душой запланировала гибель агента Хантера при первом же огневом контакте.

Шмель?

Альберт Иванович?

Кто-то из техников, готовивших для меня снаряжение?

Кто???

4

Время, отведенное для сеанса связи, истекало… А я всё не мог решиться.

Дело в том, что связаться с Конторой по компьютерным сетям в любое время не представлялось возможным. Обычная проводная телефонная связь находилась в Лесогорске в состоянии первобытном, исключающем подобные попытки. Сотовая телефония вообще отсутствовала. В связи с чем мой персик был укомплектован антенной узконаправленного действия и усилителем, но всё это хозяйство могло функционировать лишь в часы, каким-то образом увязанные с пролетом над Лесогорском спутников связи (объяснения техника я, каюсь, пропустил мимо ушей, лишь запомнил график сеансов).

И вот сейчас я получил адресованное мне кодированное сообщение (неужели ответ на запрос? на удивление оперативно…), но всё никак не мог собраться отправить своё.

Причин тому я сам перед собой выдвигал множество.

Во-первых, могла произойти элементарная техническая накладка. Случаются и такие в Конторе… Кто-то ошибся, взял не прошедший доработки револьвер не из того ящика, а агент Хантер тут же завопит: «Измена!!!»

Во-вторых, я ничего толком не знал о Синягине и не мог слепо доверять его словам. Таинственный старикашка мог оказаться кем угодно. Например, провокатором безпеки. Отношения у службы внутренней безопасности с прочими подразделениями Конторы примерно как у мушкетеров короля с гвардейцами кардинала — вроде и одному знамени служат, но… Отделы безпеки при филиалах подчиняются лишь своему центральному начальству — хотя обязаны сообщать начальнику филиала собранную информацию и не ликвидировать отступников без его согласия. Но смещать сотрудников СВБ и вообще вмешиваться в их внутренние дела Шмель, к примеру, права не имеет…

В-третьих, если старик не врал, не ошибался и не работал на безпеку, то мое донесение об окопавшейся в Конторе крысе могло к этой самой крысе и угодить… К Шмелю, если называть всё и всех своими именами. Именно на нем сходились подозрения. В одиночку только он мог стоять за всеми странными событиями… Конечно, у суб-командора тоже хватило бы власти, чтобы распорядиться закачать мне в персик неполную информацию и всучить бутафорское оружие… Но подозревать в этом человека, еще три дня назад наверняка не знавшего о существовании агента Хантера, — явная паранойя. Равно как и версия о разветвленном заговоре среди сотрудников филиала…

Неужели всё-таки Шмель?

Черт возьми, моя карьера резидента могла оборваться уже сегодня утром! Если бы я схватился за револьвер, вместо того чтобы разобраться с Васькой-Колымой врукопашную…

Стоп! Кое-что я не учел в своих рассуждениях… Посчитал, что двое маргиналов чисто случайно оказались в квартире моей якобы тетки. Пусть так. Но как тогда объяснить их попытку тут же меня зарезать? У этой парочки и в мыслях не было попытаться как-то объяснить своё присутствие или хотя бы просто уйти, пригрозив ножом.

Неужели поджидали именно с целью убийства? Нет, моё появления явно стало для них неожиданностью…

И тут я всё понял.

Как просто… Да, они ждали меня. Да, появился я неожиданно для них. Всё потому, что с узловой железнодорожной станции — из Ачинска — я отправился не рейсовым автобусом, а «подкидышем», приходившим в Лесогорск на два часа раньше. Решение изменить запланированный еще в Конторе маршрут пришло спонтанно, хотя тащился поезд гораздо дольше, останавливаясь на всех полустанках, мне не хотелось проводить несколько часов в ожидании автобуса на жесткой скамейке автовокзала. А кто-то уже сообщил Колыме о точном времени моего прибытия…

Так… Одна деталь вроде бы прояснилась — но остальные запутались еще больше. С Альберта Ивановича и Шмеля моя версия снимала подозрения автоматически. Эти люди, — приди им в голову идея от меня избавиться, — могли бы привлечь к ее исполнению грамотных профессионалов и не стали бы связываться с уголовниками… Значит, у крысы служебное положение куда скромнее.

Едва я успел мысленно реабилитировать начальство, как в углу экрана персика погас значок, изображающий стилизованную антенну. До завтрашнего раннего утра связи не будет…

Не судьба… Была еще одна причина, по которой я не спешил отправлять рапорт. Ну подниму я тревогу, ну не окажется она ложной… И что? Прилетит из центра бригада полевых агентов, наведет порядок и в филиале, и в Лесогорске, вытрет сопли агенту Хантеру: мол, всё в порядке, малыш, резидентствуй дальше в своей песочнице…

Нет уж. Уголовник Колыма — отличная ниточка, ведущая к гипотетической крысе. И завтра, воспользовавшись знакомством с «дядей Гришей», я за нее потяну. Да и с шустрым дедушкой Синягиным надо бы продолжить беседу — второй раз трюк с мешком у него не пройдет.

Решено. С самого утра отрабатываю эти две линии — и днем выхожу на связь со Шмелем, вооружившись фактами, а не предположениями.

Решение казалось здравым и взвешенным. Но, как выяснилось впоследствии, было совершенно ошибочным…

5

Расшифрованное послание действительно оказалось информацией о бывшем секретном объекте.

Оказывается, рядом с Лесогорском (вернее, рядом с местом, где ему предстояло возникнуть) еще в конце пятидесятых были созданы громадные подземные резервуары, заполненные природным газом, — стратегический запас на случай войны. Причем полости, служащие газохранилищем, возникли в результате «мирных» атомных взрывов. Подземных. Бурили глубокие скважины, опускали маломощные ядерные заряды — взрывы выжигали в глубинах огромные каверны, но на поверхность не вырывались… Подобных хранилищ (как с газом, так и с нефтью) в свое время было создано несколько десятков в разных регионах страны — считалось, что тысячекилометровые трубопроводы при большой войне слишком уязвимы для диверсий и бомбардировок.

Спустя несколько лет после строительства объекта развернулись массовые лесоразработки в верховьях Кети, возник Лесогорск. Построили на реке запани, протянули от Транссиба железнодорожную одноколейку для вывоза леса, чуть позже автотрассу. Но растущий городок и небольшой поселок при секретном объекте на другом берегу развивались сами по себе, совершенно независимо, словно разделяла их не река в пару сотен метров шириной, но Атлантический океан. Хотя нет, морское сообщение между Старым и Новым Светом со времен Колумба куда интенсивнее…

В пору перестройки и нового мышления объект закрыли — заокеанские супостаты по мановению руки главного перестройщика обернулись вдруг лучшими друзьями. Ветку трубопровода и газонасосную станцию законсервировали, уволенный персонал разъехался, охрану передислоцировали… Однако газ под землей остался — полностью выкачать его из хранилища было невозможно.

Дальше шли технические характеристики сооружения, которые я просмотрел бегло, без особого интереса. О том, что в опустевшие дома вселились пришлые люди, послание не упоминало… Что интересно, отправителем значился лично Шмель, а не кто-либо из его референтов. Ну что же, мои догадки о причинах возникновения здесь резидентуры подтвердились. Контора всегда держала под наблюдением окрестности любых объектов, как-то связанных с радиацией. И, судя по доходившим до меня слухам, не всегда это было пустой перестраховкой. Хотя, раз уж спустя несколько лет тут возник город, — остаточное излучение, надо думать, уже не превышало допустимых значений… Но давно известно, что любая бюрократическая машина обладает громадной инерцией, и Контора в этом смысле ничем не отличается от прочих учреждений. Временно созданная резидентура преспокойно дожила до наших дней.

Естественно, всех этих выводов в документе не было. Равно как и объяснений, почему данную информацию предоставили резиденту лишь по его отдельному требованию.

6

Персик вновь приобрел облик ноутбука не первой свежести. Перед тем как отключиться окончательно, прибор издал громкий троекратный писк и на экране возникли огненно-красные цифры — дата и время выхода из системы. Запоминать эту информацию необходимо весьма тщательно. Если в течение трех суток агент вновь не включит своего электронного помощника, тот весьма эффектным и зрелищным образом самоликвидируется. Заодно ликвидирует всех, находящихся рядом…

У полевых агентов, наверное, навыки обращения с их персиками доведены до автоматизма — по крайней мере не слышал, чтобы кто-то из них отправился на небеса в результате собственной забывчивости. А вот я последний раз получал персик для выполнения задания два года назад, и то на несколько дней… И поневоле с опаской относился к своенравному чуду техники.

На всякий случай сверился со своими часами: правильно ли выставлен таймер компьютера? После лжебоевого револьвера стоит ждать любых сюрпризов. Но нет, всё в порядке — время местное, 01:37.

Однако… Как-то незаметно, пока я строил версии, направленные против безпеки и собственного начальства, проводил следственные эксперименты с оружием и ловил антенной сигнал от порхающего над Лесогорском спутника, давно уж перевалило за полночь.

Спать мне, впрочем, не хотелось — большую часть путешествия в скором поезде, катящем по Транссибу на восток, я провел именно за этим занятием. Да и организм не успел перестроиться на здешний часовой пояс.

Я вышел на балкон убрать аппаратуру связи. Если антенна пострадает от утренней сырости, резиденту Хантеру останется только вкладывать свои рапорты в пустые бутылки и швырять в Кеть — авось течение донесет до филиала…

Городок спал. Хотя время, по большому счету, не такое уж позднее — в Екатеринбурге в этот час на улицах еще весьма оживленно. Но в глухой провинции ритм жизни иной. Между пятиэтажками медленно проехала припозднившаяся машина — и всё, больше ни звука, ни движения. За парой окон в хрущевках тускло горели ночники — никаких иных признаков жизни не наблюдалось. Даже уличное освещение не работало.

За рекой, в поселке временных, тоже стоял кромешный мрак. Равно как и в рыбачьих домиках, разбросанных на этом берегу. Я подозревал, что в одном из них скрывается Синягин после разгрома первого своего жилища…

Вглядываясь в ночь, я подумал: каких только версий не приходило мне сегодня в голову касательно затаившейся в верхах измены и злоумышлении против агента Хантера… А поразмыслить о твари с медвежьими повадками, убившей Вербицкого и разорившей пристанище Синягина, времени не нашлось. Возможно, кто-то именно на такой вариант и рассчитывал? И завтра я ведь собрался первым делом вычислять крысу в филиале… Удивительно: впервые в жизни столкнулся с чем-то, что вполне может оказаться настоящим Морфантом, — и такое равнодушие. Чему-то не тому учит Контора своих сотрудников. Не тем приоритетам…

Раздавшийся звук мгновенно оборвал мои покаянные мысли. Выстрел. По-моему, пистолетный… Донесся он откуда-то слева, разглядеть то место мешала стена дома. Стреляли, пожалуй, неподалеку от школы, в которой мне довелось побывать минувшим днем.

Тишина.

Больше ни звука.

Может, подтвердилась пословица «у страха глаза велики»? Вернее, в нашем случае, велики уши. Загулявшая молодежь взорвала петарду или произошло еще что-то столь же безобидное, а взбудораженное воображение агента Хантера…

Успокоить сам себя я не успел.

Еще два выстрела — один за одним.

И — новый звук. Рев. Рев крупного разъяренного зверя.

Черт! Синягин?! Добрались-таки?!

Я бросился в комнату, схватил карабин — по счастью, завершив свои опыты, не успел запрятать его подальше. Разбрасывая вещи, отыскал прибор ночного видения, нацепил на лоб. Вроде бы на улице раздавались еще какие-то звуки, новые выстрелы… Но я уже не прислушивался.

Фонарь… Патроны… Заряжу на ходу… Вперед! Стоп… Проклятье, обувь… В шлепанцах особо не побегаешь… Еще насколько секунд задержки…

По лестнице я несся, перескакивая через несколько ступенек.

7

На улице — тишина. Не слышны выстрелы. Не слышен рев…

Не успел? Всё закончилось?

Опустив на глаза прибор ночного видения и с карабином наготове я пошагал в сторону школы. Мир в инфрадиапазоне казался сплошь состоящим из шевелящихся и опасных теней, окрашенных в разные оттенки серого цвета.

Низкая деревянная ограда школьного сада. Я помедлил возле нее, прислушиваясь и присматриваясь. Впереди — ни звука и никакого постороннего движения, лишь колышутся от ветра кусты, тихонько шелестят листвой…

Похоже, охота закончилась… Но с каким результатом? И кто на кого охотился? Синягин на неведомую тварь или она на него?

Хотя не факт, что стрелял именно неугомонный дедуля из своего древнего пистолета. Даже район стрельбы я локализовал достаточно произвольно — школа была примерно в том же направлении и сразу вызвала мысль о покойном резиденте и его таинственном приятеле, любящем гулять с «парабеллумом»…

Ладно, осмотреть прилегающую территорию в любом случае необходимо. Я перемахнул ограду, не утруждаясь поисками одной из многочисленных прорех, замеченных днем. Медленно двинулся вперед, стараясь держатся поодаль от густых кустов и прочих мест, способных послужить укрытием противнику.

Ничего. Никаких подозрительных следов… Безмолвная громада школьного здания четко обрисовалась на фоне неба, я стал забирать левее, в ту часть сада, где угощал пивом Федора. И замер, внезапно разглядев две человеческие фигуры. Медленно, осторожно поднял к плечу карабин — и через секунду опустил, шумно выдохнув. Фу-у-у… Чуть было не изрешетил алебастровых пионера с пионеркой.

Второпях покидая квартиру, я, понятно, не успел подогнать до нужного размера оголовье «ночного глаза», и прибор постоянно сползал мне на нос. Остановившись и взяв карабин под мышку, я решил исправить это упущение. Не хватает еще лишиться инфраоптики из-за какого-нибудь резкого движения… Подождал, пока глаза немного привыкнут к темноте. Так, тут должен быть какой-то винтик, ага, есть…

Яростный рев раздался неожиданно. Совсем рядом. Что-то огромное и бесформенное с треском ломилось ко мне сквозь кусты. «Ночной глаз» упал под ноги. Приклад прижался к плечу. Что за… Предохранитель!!! Готово… Получай!

Выстрел, второй, третий…

Промахнуться с такого расстояния было невозможно.

И я попал! Пули отбросили, развернули массивную тушу, она рухнула, тяжело заворочалась… Рев зазвучал иначе — теперь в нем слышались жалобные, скулящие звуки.

Но я уже не обращал на поверженного противника внимания. Потому что боковым зрением увидел при вспышках выстрелов большое темное пятно справа, на светлом фоне фонтана, — пятно, которого там только что не было…

Вторая тварь! Подбирается незаметно и бесшумно!

Я выстрелил. И промазал… Тварь свернула в сторону, устремилась прочь от меня. На темном фоне кустов я тут же перестал ее видеть, выстрелил вслед наугад, ориентируясь по звуку…

Сгоряча ринулся было следом — вспомнил, что карабин пятизарядный, остановился, вставляя новую обойму. В отдалении раздался громкий треск — куда громче, чем от ломающихся веток и сучьев. Ограда? Быстро бегает, гадина, похоже, обе пули прошли мимо цели…

Вскоре подозрения мои подтвердились. Так и есть: тварь проломила старые доски насквозь, оставив неровную дыру. Преследовать ее в одиночку в зарослях кустарника, тянувшихся до самого берега Кети, я не рискнул. Дичь легко могла заложить петлю, затаиться и превратиться в охотника.

Хватит и одного трофея сегодняшнего ночного сафари. Сейчас посмотрим, что за зверюшки гуляют по ночному Лесогорску. Ясно, что не заурядные медведи, случайно забредшие из леса. Не знаю, охотятся ли косолапые парами, но внимательно следить за будущей жертвой, выжидая, когда она отвлечется, снимет прибор ночного видения… Для такого не звериный разум нужен.

Разберемся. Вскрытие покажет…

8

Увы, разобраться ни в чем не удалось. Ввиду отсутствия объекта вскрытия.

Там, где я оставил подстреленную тварь, луч фонаря высветил лишь кровавое пятно на траве.

Подобрав «ночной глаз», по счастью не пострадавший при падении, я начал методично обшаривать окрестности. Смертельно раненное существо не могло уйти далеко…

Напрасная надежда. Торопливые поиски на территории с всё более расширяющимся радиусом результата не принесли. Раны оказались не смертельными или, по крайней мере, не нанесли поражений, влекущих достаточно быструю смерть… Известно, что насквозь простреленный лось или кабан может уйти за много километров, оторваться от охотников и околеть лишь спустя несколько дней…

Стоит продолжить засветло, по кровавому следу. Ночью придется слишком долго отыскивать кровавые метки, обозначающие путь твари.

Разочарованный, я вернулся обратно, взял образцы крови. Хоть какой-то результат. Если и утром найти подранка не удастся, спецы Конторы определят, с кем довелось столкнуться… Или хотя бы значительно сузят зону поисков.

Проходя мимо фонтана, я тоскливо улыбнулся, вспомнив, как чуть не обрушил град свинца на безвинную пионерку, и так уже безголовую…

Безголовоую???

Я медленно снял «ночной глаз», еще медленней достал заткнутый за пояс фонарь, сдвинул кнопку…

Головы теперь имелись у обоих участников скульптурной композиции.

Шею пионерки венчал не торчащий острый обломок арматуры — в мертвенном свете фонаря я разглядел морщинистое лицо и голый череп, покрытый старческими пигментными пятнами… Потеки крови на алебастровой шее напоминали сюрреалистический пионерский галстук.

Глава 4

КУСОЧЕК СЫРА И ПУГАНАЯ ВОРОНА

1

Я долго размышлял, каким способом добиться беседы наедине, без свидетелей, с томящимся в КПЗ Васькой-Колымой. Официальных возможностей для таких самочинных следственных действий у меня — свидетеля и потерпевшего — не было. Использовать неофициальные возможности Конторы? Наверняка в Томске, в областной прокуратуре, имеются агенты влияния, а то и прямые креатуры. Но, во-первых, долго… Во-вторых, встает та же проблема: информация о поиске изменника может к нему же и попасть…

Не мудрствуя лукаво, я решил использовать весьма эффективный в российской действительности прием под названием «блат». Не зря же я, в конце концов, битый час рассказывал старшему лейтенанту Кружакову — дяде Грише — о екатеринбургском житье моей якобы матери…

Для пущего правдоподобия слепил легенду: дескать, все невеликие семейные драгоценности моя почившая тетушка хранила в укромном местечке — в тайнике, ныне опустевшем. И я, мол, собираюсь побеседовать с Колымой по-простому, без протокола, — авось вернет похищенное в обмен на мой отказ обвинять его в вооруженном нападении…

На самом деле я намеревался предложить Ваське нечто большее — за информацию о заказчике… Предложить, если по какой-либо причине не удастся вколоть ему порцию «правдореза».

Но всё задуманное не пригодилось. И легенда, и тайные намерения, и шприц с сывороткой правды. Старший лейтенант Кружаков с утра находился на рабочем месте, не уехал куда-нибудь в дальний поселок расследовать какую-нибудь пьяную поножовщину — но сей факт оказался первой и последней моей удачей.

— Нехорошая история вышла, Серега… — Дядя Гриша посмотрел на меня странным взглядом — сочувствующим и испытующим одновременно.

— Что случилось?

— Умер Колыма… Сегодня под утро, в камере. Видать, слишком сильно ты его по затылку приложил. Или когда Васька падал, сам о стенку ударился… В общем, трещину в основании черепа медики вчера проглядели. Ночью кровоизлияние в мозг — и кранты. Гематома, говоря по-научному… Даже на сокамерников не списать — ночевал один, в медизоляторе при СИЗО.

Агента Хантера в этой новости опечалила лишь утрата ценного источника информации. А вот студент Рылеев… Студент должен запаниковать. Припаять ему статью о неумышленном убийстве легче легкого, было бы желание.

Я спросил, подпустив в голос соответствующую моменту дрожь и стараясь говорить не слишком связными фразами:

— Но я… Я и думать не мог… Это же законная самооборона, верно?.. И нож… И двое ведь их на одного было!

— Конечно, самооборона, — успокоил дядя Гриша. — Кабы ты законопослушного гражданина этак приголубил — ну, скажем, слегка выпившего да к тебе пристававшего. А Васька-Колыма… За убийство инкассатора ему так и так минимум пятнашка светила. Ни один суд, точно говорю, тебе даже условный срок не повесит.

Пока агент Хантер напряженно раздумывал над некоей несообразностью в рассказе старшего лейтенанта, студент Рылеев улыбнулся — обрадованно, хоть и несколько неуверенно. Однако дядя Гриша тут же на корню пресек невинную радость студента:

— Я-то всё понимаю, но вот прокурор наш районный, Панченко… У него не забалуешь. Налицо факт насильственной смерти — тут же дело завести прикажет. И хорошо, если я его на подписку о невыезде уговорю. А то может и в СИЗО упечь. Придется несколько месяцев, пока следствие тянется, в камере кантоваться. Всем будет ясно, что дело яйца выеденного не стоит, что суд в любом разе из-под стражи освободит, но Панченке это проще. А то укатишь в Екатеринбург — и шли тебе повестки, грози насильственным приводом.

Рылеев немедленно вновь запаниковал:

— Н-нет… Я не могу здесь, даже с подпиской… У меня защита диплома в декабре… Как же… Что-то ведь можно предпринять… Адвокат… Здесь хорошего не найти… Что, если из Екатеринбурга?

Агент Хантер прокачивал ситуацию более трезво. В любом случае избавиться от меня, усадив на нары, Кружаков не стремился. Иначе не я бы пришел в РУВД, а за мной бы прикатил «луноход». И держал бы себя дядя Гриша совсем по-другому. Но можно предположить, что у старшего лейтенанта чисто меркантильный интерес. Если сейчас выяснится, что грозного Панченко можно задобрить энной суммой… Но нет, намек на подобную возможность так и не прозвучал.

— Не знаю, Серега, что и делать. Рад бы помочь, но… Мой тебе совет — уезжай. Панченко сейчас в Томске, квалификацию прокурорскую повышает. Вернется через неделю… Здесь-то что — подмахнул постановление, тебя и замели. А в Екатеринбург ему за тобой дотянуться не так просто. Другой субъект федерации. Кучу бумаг составить придется. От угрозыска в том числе… Ну а тогда уж я расстараюсь — полную благодарность изложу: задержал ты, дескать, с риском для жизни опасного преступника…

Что я мог сказать в ответ на такую почти отеческую заботу? Не рассказывать же, что Контора вытаскивает своих сотрудников из куда более пиковых ситуаций… Пришлось изобразить ожидаемую реакцию перепуганного студента — пообещать, что в два-три дня нотариально оформлю право на наследство и немедленно покину пределы юрисдикции сурового прокурора.

Напоследок я попытался получить еще одну информацию: что думает милиция о жутком украшении, появившемся ночью на фонтане школьного сада? Интерес я проявил косвенным образом:

— Не знаете, дядя Гриша, что за пальба ночью случилась? Неподалеку, где-то у школы, чуть ли не под теткиными окнами. Никак уснуть не мог на новом месте, лежал, ворочался — вдруг «бах-бах-бах»… Потом еще несколько выстрелов, погромче.

— К нам сигналов не поступало, — сказал Кружаков. — И в сводке по городу ничего не отмечено. Да и то сказать: ружья охотничьи тут у каждого второго да газовые пистолеты — выпив, пострелять в воздух любят. Плюс детки отмороженные с китайскими петардами… Один вред от этих игрушек взрывающихся. На них хоть и пишут «Для детей со стольки-то лет», но покупают-то даже первоклассники. То ли дело раньше — ничего кроме слабеньких хлопушек не продавали, да и те лишь перед Новым годом.

Я согласился, что не иначе как молодежь развлекалась. И стал прощаться — ибо дядя Гриша с преувеличенным интересом начал изучать разложенные на столе документы, демонстрируя крайнюю занятость.

— Да, Серега, поспешай, — напутствовал меня Кружаков. — Тебе до приезда Панченки быстренько всё прокрутить надо. Не откладывай, прямо сейчас к нотариусу и шагай. Адрес подсказать?

Я сказал, что знаю адрес нотариальной конторы. И незамедлительно туда пошагаю.

Старший лейтенант добавил напоследок:

— Мы вот про Пашку, дружка твоего школьного, вчера вспоминали. Так я его мать, Настасью Филимонову, сегодня встретил. Рассказал ей, что ты приехал, вырос, заматерел, не узнать совсем… Она просила передать, чтобы ты в гости непременно зашел — посидеть, поговорить, Пашку вспомнить. Сходил бы, а? Плохо ей сейчас, а вы всё-таки первые друганы когда-то были…

— Схожу, — соврал я. Вот не было печали — уж кто-кто, а мать школьного друга Сережки Рылеева имеет все шансы разоблачить самозванца. Интересно, остались в Лесогорске другие одноклассники Рылеева? Едва ли, своих ровесников на здешних улицах я почти не встречал. В основном люди за сорок да немногочисленная молодежь школьного возраста, наверняка мечтающая получить аттестат и дать деру из умирающего города. Но вот Настасья, возжелавшая вдруг меня увидеть… Проблема. Ладно, как-нибудь выкручусь.

2

Выходя из здания РУВД, я подумал: или Кружаков не считает нужным доводить информацию о сделанной кошмарной находке до широких слоев населения, или тот, кто первым (после меня, разумеется) ее нашел, не соизволил известить милицию… Первый вариант казался сомнительным. Даже если бы менты еще затемно убрали со скульптуры насаженную на штырь голову Синягина, наверняка утром в школьном саду работали бы эксперты-криминалисты.

Однако я, появившись там чуть свет, никого не обнаружил. И ничего. Потеки крови с шеи алебастровой пионерки были кем-то аккуратно смыты. Залитая кровью трава — там, где рухнула подстреленная мною тварь, — вырвана с корнем. Исчезли даже стреляные гильзы от моего карабина, сколько ни искал — не нашел ни одной. Равно как и гильз от «парабеллума» Синягина — если допустить, что ночью стрелял именно он.

Но всё-таки полностью следы не уничтожили.

Во-первых, осталась цепочка небольших кровавых пятен, не замеченная мною в темноте. Широкой дугой огибала школу, становилась всё менее заметной и пропадала. Кровотечение у существа прекратилось на удивление быстро. Факт сей наводил на нехорошие подозрения, но сам по себе ничего не доказывал — бывает такое и с человеком, и с животными: вокруг обильно кровоточащей, но неопасной для жизни раны мышцы напрягаются, пережимают сосуды…

Во-вторых, осталась дыра в ограде, проломленная второй тварью. Давно не крашенные бруски, составлявшие данную фортецию, снаружи выглядели подгнившими, но сердцевина дерева оказалась достаточно прочной. Версия о людях, вырядившихся в звериные шкуры, тут же приказала долго жить. Никакой человек на этакий лихой таран не способен. Ну разве что борец-сумотори в пару центнеров весом, умудрившийся разогнаться до скорости спринтера-чемпиона.

В-третьих, на расщепленном дереве ограды осталась прядка шерсти крайне интересной масти — волосы длинные, бурые, но на концах почти белые, словно поседевшие…

Всё. Улик набралось достаточно. В обязанности резидента не входит самолично выслеживать и уничтожать клыкастую нечисть, объявившуюся на его территории, — на то существуют полевые агенты. Задача резидента Хантера — вовремя протрубить тревогу. Что я и сделал — вернувшись с места происшествия, быстро отослал Шмелю рапорт с приоритетом «три стрелы».

Боюсь, стиль и логика послания получились несколько сумбурными, выбирать выражения было некогда — очередной спутник связи выходил из зоны приема…

Оставалось подождать, пока сработает отлаженный механизм тревоги первой степени: в Лесогорск срочно, по воздуху, перебросят пару полевых агентов с переданными им во временное подчинение ребятами из личного звена Шмеля.

Ожидать их прибытия сложа руки я не собирался. Вызванная подмога должна получить как можно больше информации о противнике.

Мне предстояло локализовать местонахождение тварей — на сей счет уже сложилась достаточно очевидная версия.

Предстояло выяснить как можно больше про два убийства — резидента Вербицкого и его приятеля Синягина.

Наконец, надо было осторожно нащупать ниточку, ведущую к засевшей в филиале крысе. О ней в своем сообщении я не упомянул ни словом. Пусть чувствует себя в безопасности… Утаить рапорт, помеченный значком высшего приоритета, нет власти ни у кого. Даже у Шмеля.

Я прекрасно понимал, что, как только здесь появятся полевые агенты, первую скрипку в расследовании начнут играть они. И старался успеть сделать как можно больше до их приезда.

Но визит к старлею Кружакову не очень-то обогатил меня новой информацией. Зато на горизонте появилось третье убийство. Нет, не совершенное агентом Хантером неумышленно, в ходе вынужденной самообороны.

Всё дело в том, что Ваську-Колыму в основание черепа вчера я не бил. И головой при падении ни о что твердое он не ударялся.

Убил Колыму кто-то другой — вполне обдуманно и целенаправленно.

Или в райбольнице, или в следственном изоляторе.

3

Сказав дяде Грише, что незамедлительно отправлюсь к нотариусу, я не соврал. Но утверждение в правах наследника заботило меня в последнюю очередь. Причина была в ином — резиденту Хантеру вконец опостылело ходить пешком по широко раскинувшемуся Лесогорску.

Решить проблему помогла случайность. Когда я возвращался из утреннего похода к школе, к теткиному дому подкатил «уазик» — изрядно потрепанный жизнью, но на вид вполне способный самостоятельно передвигаться. Из машины выскочил парень лет тридцати, бодро взвалил на плечо здоровенную коробку и потащил в дом.

Но меня заинтересовал не этот персонаж весьма редкой для Лесогорска возрастной категории, а лист бумаги, изнутри прикрепленный к лобовому стеклу «уазика». На нем крупными неровными буквами было выведено: «Продается». Чуть ниже цифра: 3000. И провокационный вопрос-предложение: «Поторгуемся?»

Валюта, в коей надлежало исчислять запрашиваемую сумму, не указывалась. В долларах получалось дороговато, в рублях — баснословно дешево. Заинтригованный, я подождал парня.

Выяснилось: Валерию — так звали моего нового знакомого — повезло несказанно. Его дядя, работавший на «Норильском никеле», помог устроиться туда же и племяннику. И тот сейчас готовится к переезду, срочно распродает ненужное барахло.

— Ну и зачем мне в Норильске эта таратайка? — риторически спросил Валера. — Знаешь, какая у меня там будет зарплата? Не поверишь.

И он назвал цифру. Я поверил-таки, но с трудом. Да-а, плавить никель куда выгоднее, чем служить резидентом Конторы…

Торг не затянулся. Договорились встретиться через пару часов у нотариуса и оформить генеральную доверенность. В финале разговора я с трудом отбился от попытки всучить мне по столь же бросовой цене холодильник.

4

Став автовладельцем, я первым делом окрестил свое приобретение Росинантом — люблю литературную классику.

Вторым делом не удержался — проверил ходовые качества рысака. От души газанул по длинной и пустынной улице Баймеджона. И тут же едва не угодил в аварию… Вообще-то странно. Давно замечено, что в маленьких городках культура вождения куда выше, чем в больших городах. У нас в Екатеринбурге бедняги пешеходы едва успевают выскакивать из-под колес выполняющего правый поворот транспорта. А в таких вот Лесогорсках водители законопослушно давят на тормоз, стоит пешеходу сделать шаг с поребрика. Тем более странной выглядела манера езды водителей двух джипов с тонированными стеклами: не притормаживая, они вылетели на хорошей скорости с второстепенной дороги и в считанных сантиметрах разминулись с Росинантом. Да и модели машин — «Гранд-Чероки» и «Мицубиси-Паджеро» — казались совершенно не характерными для Лесогорска, на улицах которого преобладали древние «москвичи» да «жигуленки». Джипы, пусть и не самые навороченные, выглядели здесь чужыми и чуждыми, как летающие тарелки галактических пришельцев. На таком транспорте и с такой манерой езды по родному Екатеринбургу раскатывают «уралмашевские» и прочие коротко стриженные личности, мнящие, что круче их нет никого на свете. Неужели и в Лесогорске обитают братки? Так ведь не развернуться им тут по-настоящему… Какой бизнес в Лесогорске можно всерьез доить? Единственное функционирующее предприятие — камнедобывающий карьер, едва сводящий концы с концами? Или какую-нибудь тетю Варю, разгородившую пополам свою выходящую на улицу Баймеджона избу и устроившую кафе? Зашел я в такое «коммерческое заведение» — приготовленные на домашней плите пирожки и блинчики оказались на диво вкусными. И на диво дешевыми. Долю братков в цены хозяйка явно не закладывала. Пожалуй, кто-то из здешних уроженцев вернулся показать друзьям детства, каким сильно крутым стал он в Красноярске или Томске…

Пусть их, решил резидент Хантер, у них свои игры, у меня свои. И вновь крупно ошибся.

5

Очередной спутник связи порадовал двумя сообщениями. Первое, за подписью Шмеля, оказалось лаконичным. Начальник сообщил мне канал связи для экстренных случаев. Канал прямого выхода на руководство СВБ. Проще говоря, безпеки.

И ни малейшего пояснения. Какие могут приключиться с резидентом Хантером «экстренные случаи», не позволяющие ему обратиться к собственному начальству? Случай такой возможен один-единственный: начальник оказался изменником. Вроде всё стыкуется с версией об окопавшейся в филиале крысе, но…

Но начальник-то надо мной один — сам Шмель! Из подчинения Шамана, курирующего оперативный состав, меня вывели после перехода на резидентскую работу…

Заинтригованный, я посмотрел на время отправки сообщения. В Лесогорске было еще раннее утро, в Екатеринбурге — глубокая ночь. Ожидаемый Шмелем «случай» показался начальнику до того «экстренным», что он поднялся ни свет ни заря. Либо вообще не ложился.

А вот в наличии в Лесогорске неведомых тварей, растерзавших Синягина и напавших на меня у школы, ничего необычного начальство не усмотрело. Ибо запрошенная подмога отправилась не авиатранспортом, как я рассчитывал, но обычным порядком — по железной дороге. Об этом извещало второе послание — и предписывало встретить и проинформировать прибывающую группу…

Любопытно, что вторая депеша, отправленная спустя четыре часа после первой — тоже на бланке начальника филиала — оказалась подписана псевдонимом Сапсан. Значит, суб-командор Альберт Иванович не укатил обратно в столицу, в чем я был уверен. Остался в Екатеринбурге и, удивительное дело, помогает Шмелю руководить заштатными резидентурами третьего ранга. Или…

Или не помогает. Вернее сказать, Шмель ничем уже не руководит. Крысой оказался всё-таки он, но крысятничал в интересах не внешнего противника, а родимой нашей безпеки. Нет. Не срастается. Незачем при таком раскладе Шмелю пытаться устранить меня, да еще руками двух местных уголовников (после поспешной ликвидации Васьки-Колымы последние мои сомнения в случайности встречи с ним развеялись).

Похоже, и в этом покойный Синягин прав. Не одна крыса в филиале. Угораздило же меня угодить на службу в этакий крысятник… Кто-то, рангом поменьше чем Шмель, активно работает отнюдь не на безпеку — на посторонних, имеющих свои интересы в Лесогорске.

Пожалуй, стоит последовать еще одному совету дедули — попробовать связаться с кем-то из Конторы, минуя официальные служебные каналы. А прямой выход на начальника безпеки оставлю для самой уж пиковой ситуации. Негоже мушкетеру короля просить о помощи гвардейцев кардинала…

Но с кем связаться? У нас не больно-то приветствуют личные контакты между сотрудниками. Списком домашних и сотовых телефонов коллег я не располагал. Вернее, в списке этом было лишь две строчки. Два человека.

Первый — Генка Мартынов. Агент Мартин. Одноклассник, друг детства… Именно он — осторожно, постепенно, намеками — рассказал мне шесть лет назад о существовании глубоко законспирированной организации, занимающейся удивительными делами. Удивительными, страшными и кровавыми… Именно с его подачи я оказался на нынешней своей службе.

Казалось бы, идеальное решение — немедленно созвониться с Генкой. Он сможет подключить к делу Шамана и весь оперативный отдел. Но пуганая ворона, как известно, шарахается от любого куста. А я после всех лесогорских приключений весьма напоминал упомянутую птицу. И решил не раскрывать лишний раз клюв с заветным кусочком сыра. Потому что кроме начальства лишь агент Мартин знал в подробностях, как и когда я прибуду в Лесогорск…

Если же Генка ни в чем не замешан, то наверняка за ним присматривают: к кому еще может обратиться потерявший доверие к начальникам Хантер?

Второй человек — доктор Скалли. С ним у меня как-то незаметно сложились самые дружеские отношения… Пожалуй, этот вариант куда интересней. Спецы из Трех Китов традиционно держатся в стороне от междусобойных разборок Конторы. И наши интриганы не принимают их в расчет при составлении своих хитроумных планов подковерных битв.

Однако, если Скалли передаст мою информацию высшему руководству Трех Китов, оттуда угодить она может в такие начальственные выси, о существовании которых мне и знать-то не полагалось (но я знал — исключительно понаслышке). В Капитул или в канцелярию самого обер-инквизитора — личности легендарной, в существовании которой многие младшие агенты сомневались…

Наверху узнают о дурнопахнущих событиях в Уральско-Сибирском филиале. И соответствующим образом отреагируют.

План показался мне хорош, и я немедленно приступил к его исполнению. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что и в Капитуле, и в канцелярии обер-инквизитора в тот момент тоже имели место события. Да такие, что высокое руководство едва ли оперативно отреагировало бы даже на сообщение о том, что начальником нашего филиала работает натуральный некровампир, пьющий по ночам кровь подчиненных. Работает — и пусть работает, не до него, после разберемся…

Но я, понятно, ничего не знал о текущих сложностях высшей политики.

Глава 5

СЛОЖНОСТИ ВЫСШЕЙ ПОЛИТИКИ

1

Просмотреть сообщения с мест — из зарубежных резидентур и семи территориальных филиалов — обер-инквизитор смог лишь под утро, после ночи, заполненной напряженной работой. Да и то просмотреть вполглаза, параллельно разговаривая по телефону.

— Стась, я полчаса назад побеседовал с господином Игнащенко, — вопреки обычной своей манере неторопливо и значимо ронять слова Юзеф говорил быстро, три последних дня и три бессонные ночи действовать ему приходилось в режиме жесточайшего цейтнота.

Одновременно карандаш обер-инквизитора пометил не то размашистым крестом, не то буквой «X» сообщение про семилетнюю девочку их Белгорода, предположительно обладающую способностями к суггестии на дальнем, до нескольких километров, расстоянии. Отложить. После разберемся, не до нее, начальник филиала и сам не маленький, знает, что делать в таких случаях…

— Сомнений никаких, — продолжал Юзеф, — этот финансовый господин — креатура. Чужая креатура, высшего уровня.

Тем временем карандаш пометил крестом тревожный сигнал из Южного филиала — о нецелевом использовании средств, предназначенных на оперативные расходы. Отложить.

— Работа филигранная, — делился обер-ииквизитор впечатлениями о господине Игнащенко. — Стереть гипнограмму мне не удалось, по крайней мере при телефонном общении. А на личную встречу Игнащенко ни в какую не согласен. Похоже, это часть гипнограммы — исключить контакты с посторонними до дня «Д».

За время этой тирады значком «отложить» украсился подробный отчет Оперативного управления о масштабной превентивной операции против граждан, пытавшихся возродить в России орден розенкрейцерского толка «Эмеш редививус». В другое время Юзеф прочитал бы отчет внимательнейшим образом, от корки до корки. Ибо сам руководил в далеком 1928 году первым разгромом ордена. В те времена люди из «Эмеша» занимались вещами сугубо практическими (в отличие, к примеру, от розенкрейцеров-манихеистов) — ставили лабораторные опыты по передаче мыслей на расстояние, черной инвольтации и другим проблемам боевой магии…

Донос на полевого агента Лесника, проявившего невиданное самоуправство за время своего недолгого — пятидневного — руководства Северо-Западным филиалом, обер-инквизитор отправил в бумагорезку, даже не тратя времени на карандашные пометки.

И завершил телефонный разговор:

— В общем, работай по варианту-три… Да, я в курсе, какая у него охрана… Нет, полевых агентов не будет. Задействуй резерв ликвидаторов…

Неожиданно рявкнул:

— Я не страдаю склерозом!!! И помню, сколько людей забрал из твоего подчинения! Всё, выполняй задачу! Срок — сутки! О результатах доложить немедленно!

В ближайшие сутки межбанковская финансовая группа лишится своего главы, ошибочно уверенного, что именно он задумал и спланировал грандиозную акцию: невиданно обвалить курс доллара и вызвать кризис почище приснопамятного дефолта…

Трубка шмякнулась на телефонный аппарат. Карандаш в правой руке продолжал привычно порхать над бумагами — крест, крест, крест… Впрочем, и левая рука недолго оставалась без дела — потянулась к клавише селектора, на котором уже несколько минут терпеливо мигал светодиод, извещая, что в приемной сидит посетитель — один из немногих людей, удостоенных общения с Юзефом в эти тревожные дни.

— Лесник? — полуутвердительно спросил обер-инквизитор.

— Так точно. Только… — начал было референт. Юзеф перебил:

— Пусть зайдет.

Карандаш повис над очередной бумагой, намереваясь украсить ее очередным крестом.

— Извините, Юзеф Доминикович, но он… уснул. Будить?

— Подожди… Сейчас выйду.

Он еще раз бегло просмотрел документ — и отложил карандаш. Взял другой, красный. Подчеркнул пару ключевых фраз и не стал отправлять бумагу в кучу других, не требующих срочного решения. Тяжело поднялся и пошагал в приемную.

2

Лесник спал, сидя в кресле для посетителей.

Референт искоса с любопытством наблюдал за Юзефом, ожидая, что сейчас раздастся громовой рык обер-инквизитора и проштрафившийся агент вскочит как ошпаренный.

Время шло — минута, другая, третья… Юзеф молча смотрел на подчиненного. Наконец протянул руку, легонько коснулся плеча. Глаза Лесника открылись мгновенно.

— Извини, — сказал обер-инквизитор, несказанно удивив референта. — Сам знаю, что ты и твои люди на пределе, но… Пойдем, доложишь. И получишь новое задание.

На слова «новое задание» Лесник никак не отреагировал. Ему было уже всё равно. Поплелся за начальником, от души надеясь, что исполнять задание придется хотя бы в паре часов езды отсюда. Вернее, в паре часов тревожного сна…

3

— Потери? — жестко спросил обер-инквизитор. Он знал цифру потерь, но хотел услышать, как объяснит ее руководитель операции.

— Семь человек, — нехотя ответил Лесник.

Семь человек… За одну разгромленную эргастулу. Которые вылезают одна за другой, как поганки после дождя. После кровавого дождя, прошедшего в прошлом месяце над Царским Селом.

Семь человек… Семь полевых агентов. А на подготовку каждого нужны долгие годы, и при этом никогда не известно, что получится из подготовленного после СКД-вакцинации — один из лучших бойцов Инквизиции или кандидат на немедленное уничтожение.

Устраивать разнос бесполезно — Лесник сделал, что смог. Если смог лишь такой ценой, значит, меньшей кровью победить было нельзя.

— Что случилось, Андрей? С кем вы столкнулись?

— Не знаю… Два тела отправлены в Три Кита, пусть разбираются. Внешне походили на обычных оперативников, подготовленных по средним стандартам, — неплохие навыки стрельбы, рукопашного боя. Не более того. Но при этом чудовищная способность к регенерации. Пулевые раны затягивались за одну-две секунды. Миостагнатор не подействовал. Вообще.

— То есть нечто на уровне наших «ос»…

Лесник промолчал. Вступать в драку с особыми агентами Конторы ему не доводилось. Но сегодня — в лабиринте подземных ходов под старой частью Москвы — пришлось тяжко.

— Буланский не терял зря времени, — задумчиво сказал обер-инквизитор. — Остается надеяться, что эти боевики были единственным его элитным подразделением, резервом на самый крайний случай…

Пододвинул к Леснику тоненькую папочку.

— Ознакомься. На составление чернового плана операции — час. Потом вместе пройдемся по узловым моментам, поднимаешь своих орлов — и вперед.

— Что там? — без всякого интереса спросил Лесник.

— Эргастула. В Генштабе.

— Час на проработку акции против высшего генералитета?! — Сонное равнодушие Лесника дало наконец трещину.

— Времени нет. Даже этого часа — на самом деле нет. Эргастула активизировалась вчера, судя по всему — спонтанно. Войска уже подняты, уже пришли в движение… Под самыми разными предлогами: традиционные летние маневры, чуть сдвинутые во времени; передислокация двух бригад ВДВ; превентивная акция летчиков на «неопознанных самолетах» в Кодорском ущелье… Но с генералами дело иметь не придется. Вся эргастула — офицеры среднего генштабовского звена. Майоры, подполковники, полковники… Те, кто подает большим шишкам бумаги на подпись. Но кто-то должен их прикрывать на случай попытки силового противодействия. Так что готовься к драке.

— Нужно подкрепление.

— Нет подкрепления. Мало того — звенья Мельника и Крысолова я у тебя забираю. Зашевелились регионы… Первая ласточка — в Казани.

— И какими силами прикажете действовать??!

— Есть у меня креатура… — с сомнением сказал обер-инквизитор: расставаться с последним резервом ему не хотелось. — Командир батальона вневедомственной охраны. Пустишь в дело его парней в самом крайнем случае.

Он протянул запечатанный конверт.

— Здесь его координаты и пароль активизации.

— Ребятишек на убой… Вместо батальона дайте хоть пару «ос».

— Нет.

— Хоть Диану…

— Хватит торговаться! Занята Диана! Приступай, времени нет!

Лесник взял папочку, направился к дверям. Юзеф сказал ему в спину:

— Кстати, в Сибири, похоже, нашлись следы Сморгони. Не вовремя… Но расхлебаем эту кашу — займешься ими. Всё-таки ты шесть лет пытался их разыскать. Тебе и заканчивать…

— Сморгонская Академия? Их же окончательно добили в семьдесят девятом? — переспросил Лесник.

Действительно, перед каждой его командировкой в Сибирь среди прочих заданий обер-инквизитор ставил и дополнительную задачу: брать на заметку любой след, способный привести к странным людям, весьма и весьма интересующим Новую Инквизицию. Но Лесник всегда считал Сморгонь мифом — вроде золотого эшелона Колчака или клада Чингисхана. А настойчивые напоминания Юзефа о ней — мнительностью.

— Значит, не добили. Значит, не окончательно. К тому же Академию и до того якобы уничтожали дважды — в восемнадцатом веке и в девятнадцатом… Ладно, не до них. Приступай к работе по Генштабу.

Юзеф потянулся к телефону, считая разговор законченным. Однако, когда за Лесником закрылась дверь, передумал. Вновь пододвинул к себе последний документ — тот самый, с пометками красным карандашом. Написал несколько строк быстрым почерком, нажал кнопку, вызывая референта…

В любом случае Инквизиция уже выиграла. Несмотря на всё дикое напряжение последних суток — сомнений в исходе схватки нет. Военный переворот летом этого года не состоится. И финансовый кризис, и кризис правительственный, и что там еще планировал покойный Буланский — не состоятся. Разрозненные эргастулы действуют без единого плана и руководства, спонтанно, никак не синхронизируя действия во времени, вступая в бой, когда на другом участке сражение уже проиграно… Они обречены. И можно бросить быстрый взгляд назад — проверить, что творится за спиной. Потому что самое опасное сейчас — получить предательский удар от своих…

Через пару минут Юзеф уже говорил в телефонную трубку:

— Алладин? Да, знаю, молодец… Но расслабляться не время. Через два часа борт в Казань. Спецрейс для твоей группы. Так что изволь прибыть за инструкциями… Что? Подкрепления? Алладин… кому сейчас легко? Лесник третьи сутки не спит, потерял половину личного состава — и не ноет, подкреплений не просит. Стась разве только девчонок-секретарш в бой не послал — и тоже не жалуется, работает. Один ты как сирота горемычная… Всё! Жду через тридцать минут! Поспишь по дороге!

Дела минувших дней — III

Сморгонская Академия

Машинописный текст без начала и конца из архива Синягина

(титульный лист отсутствует. Автор неизвестен).

…в основном в записках посещавших Русь иностранцев. Для кителей Европы «медвежьи потехи» были весьма необычным зрелищем.

Горсей, английский торговый представитель при дворе Иоанна Грозного, весьма подробно описывает подобные развлечения русского самодержца. Например, гладиаторские схватки опальных царских слуг с медведями. Посол приводит случай, как нескольких прогневавших царя монахов, вооружив коротенькими (5 футов) копьями, отправили биться один на один с голодными и разозленными зверями. Все бойцы оказались в результате растерзаны, но один умудрился перед тем заколоть косолапого.

Нередко людей для развлечения Иоанна Васильевича зашивали в медвежьи шкуры и травили собаками. Именно так, по версии одной из хроник, был растерзан архиепископ новгородский Леонид…

В Александровской слободе, у царского дворца Иоанна Грозного, перед входом несли караульную службу четыре свирепых «сморгонских медведя». Своих пропускали, на чужих бросались… Подобным же образом опричники обошлись с главой земской Боярской думы князем Милославским. У крыльца его терема были привязаны голодные топтыгины (тоже сморгонские?) — входить и выходить приходилось через заднее окно. Впрочем, Милославский остался жив — произошедшее можно рассматривать как добродушную шутку Грозного.

Термин «сморгонские медведи» нуждается в пояснении.

До конца XVIII века в Белой Руси (находившейся в то время в составе Речи Посполитой) в местечке Сморгонь функционировала так называемая Медвежья Академия — заведение, где профессионально дрессировали медведей. «Выпускники» вызывали такое изумление сообразительностью и чисто человечьим умом, что не раз высказывалось подозрение: в медвежью шкуру зашит человек… Неоднократные проверки не доказали справедливости домыслов.

В России до 30 деревень кормились исключительно «медвежьим промыслом», регулярно закупая медведей за границей, в Сморгони. Очевидно, в неволе сморгонские медведи не размножались либо секреты их дрессировки оставались исключительной собственностью сморгонцев… Известно, что касты «медвежьих скоморохов» всегда были весьма замкнутыми, наследственными.

Не всегда сморгонские медведи отличались столь свирепым нравом, как любимцы Иоанна Васильевича. Знаменитый раскольник протопоп Аввакум в своем «Житии» пишет, как изгнал из села под Нижним Новгородом «плясовых медведей». Причем с двумя медведями схватился врукопашную, одного «ушиб», другого «отпустил в поле». Странные там оказались медведи… Совсем не хищные. Очевидно, в Сморгони существовали различные методики дрессировки зверей — в зависимости от того, для каких целей они предназначались.

Известно, что выступавшие на публике с уморительными трюками сморгонские медведи находились среди густой ярмарочной толпы без ошейников и намордников, заходили вместе со своими вожатыми в кабаки и на постоялые дворы — и посетители этих заведений ничего не имели против такого соседства.

К сожалению, секреты Сморгони утеряны навсегда, а современная дрессировка медведей не идет ни в какое сравнение со сморгонской. В цирках косолапые выступают с малозаметными намордниками, когти сточены до основания. В мемуарах известного артиста Никулина упоминается характерный эпизод: в цирке на Цветном отмечали какой-то праздник, и не совсем трезвая воздушная гимнастка попыталась угостить «дрессированного» медведя куском торта сквозь решетку клетки. Эксперимент закончился плачевно — девушка осталась без кисти руки…

В середине XVIII века конкуренцию Сморгони пытались составить монахи Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. Сохранилось имя одного из исполнителей, непосредственно работавшего со зверями — келейник Карпов. Церковным иерархом, выступившим инициатором этой затеи, был архимандрит Феодосий. Последнее достаточно удивительно, если учесть, что Православная церковь всегда резко отрицательно относилась к «медвежьим потехам». (Рукописное примечание Синягина: Нашел чему удивиться! Лучше бы вспомнил, кто квартировал тогда в лавре!)[3] Но подвизавшиеся в роли укротителей церковники заметных успехов не достигли.

Дальнейшая же судьба Сморгони оказалась печальной. После раздела Польши и присоединения Белой Руси Сморгонская Академия просуществовала недолго. В начале XIX века упоминания о ней исчезают из хроник и документов эпохи. Судя по всему, учебное заведение, выпускники которого вызывали недовольство и церковных, и светских властей, было насильственно уничтожено.

Очевидно, либо у Сморгони существовали филиалы, либо владеющие старинными секретами дрессировки люди продолжили свое дело где-то в новом месте — окончательно медвежий промысел в России не заглох, продолжаясь и в первой половине XIX века.

По крайней мере в 1866 году Комитет Министров опубликовал положение «О воспрещении промысла водить медведей для забавы народа», а Сенат провел соответствующий указ. Воплощали в жизнь правительственные директивы крайне жестко: в 1867-1871 годах только в западных губерниях Российской Империи истребили в общей сложности несколько сотен дрессированных медведей. Для масштабной акции были задействованы силы полиции, жандармерии и даже армии.

На этом история уникальной, известной только в России методики дрессировки прекращается — отдельные «медвежьи вожатые», продолжавшие на свой страх и риск заниматься привычным делом до начала Первой мировой войны, действовали под постоянной угрозой полицейских санкций, а уровень дрессировки их зверей уже…

(Рукопись обрывается.)

Глава 6

ДЕЖА ВЮ И АРХИВ СИНЯГИНА

1

Я человек терпеливый. И прождал до середины дня.

Ждал, когда отмеривал пешком немалые расстояния между школой, милицией и нотариальной конторой. Ждал, когда — уже обзаведясь средством передвижения, — провел полтора часа на главной площади Лесогорска: звонил с главпочтамта доктору Скалли, обедал в близлежащей блинной, бесцельно сидел в кабине припаркованного там же Росинанта…

Ожидание оказалось бесполезным. Никто не подошел ко мне, воровато озираясь, и не сказал конспиративным шепотом: «Я от Синягина…».

Возможно, дедуля никак не предполагал, что до него доберутся столь быстро, и не успел отдать распоряжение о передаче завещанных мне бумаг. Или доверился человеку, которому доверять не стоило.

Впрочем, теперь уже не важно. Пойду и сам заберу архив. Затянувшееся ожидание имело свой плюс: я вычислил-таки, у кого он хранится.

Росинант неторопливо покатил в сторону берега Кети.

2

Дом не напоминал хибарки-развалюхи, стоявшие у самой реки, напротив поселка временных: ухоженный, недавно покрашенный, на окнах свежевыстиранные занавески, грядки на прилегающем огороде аккуратно прополоты.

Хотя, как я знал из результатов предварительной разведки (беседы со словоохотливой старушкой), живет хозяин одиноко, схоронив жену лет десять назад.

— Открыто! — прозвучал голос откуда-то из глубин дома в ответ на мой вежливый стук.

Я вошел, пересек сени, стучаться во вторую дверь уже не стал… Ничего подозрительного: горница, русская печь, разнородная мебель — самодельная деревянная соседствует с совковским ширпотребом…

Он сидел за столом и молча смотрел на меня, не пытаясь о чем-либо спросить или хотя бы поприветствовать.

— Здравствуйте, Василий Севастьянович, — сказал я. Именно так звали моего недавнего знакомца, с которым мы вчера обсуждали на плавучих мостках влияние погоды на клев рыбы.

Он пробурчал нечто невразумительное — не то приветствие, не то совет отправиться восвояси. Я не смутился. Сказал:

— Вы должны были мне кое-что передать от вашего знакомого… От Синягина.

Повисла пауза. Если Севастьяныч заартачится — не видел, не слышал, не знаю, — придется действовать быстро и жестко. Времени на деликатные подходы не осталось. Судя по разгрому, учиненному в хибарке Синягина, неведомый противник знает о существовании архива — и активно ищет его.

Артачиться и отрицать всё старик не стал. Кивнул, молча поднялся, пошарил за занавеской, обернулся и…

И прямо в лоб мне уставилось широченное дуло охотничьего ружья.

Второй раз за два дня я стоял под прицелом оружия, находящегося в руках человека чуть ли не втрое старше меня… Дежа вю какое-то.

3

Дробовик показался необычным — своими размерами. Больше всего он напоминал пушку-безоткатку, которую оружейники по рассеянности вместо лафета приклепали к ружейному прикладу. Мне довелось как-то держать в руках ружье не применяющегося у нас восьмого калибра — из таких африканские охотники на крупного зверя валят слонов с одного выстрела. Солидная штучка, но оружие Василия Севастьяновича выглядело еще внушительнее.

Смотреть в бездонное черное дуло было неприятно. Если этот музейный экспонат работоспособен, то выброшенный им сноп дроби легко и просто оставит меня без головы.

Долго любоваться своим раритетом любитель рыбной ловли не позволил.

— Как ты меня нашел? — голос звучал сурово, интонация вопроса чем-то неуловимо напомнила покойного Синягина…

И тут я всё понял. Василий Севастьянович и не должен был меня искать и что-либо передавать… Если я и вправду оказался бы тем, за кого меня принимал дедуля с «парабеллумом», то мне предстояло самому вычислить местонахождение архива — в качестве теста… Что я успешно и сделал. А теперь вторая проверка: не из тех ли я, что убили и резидента, и Синягина, — и могли выяснить контакты старого оперативника банальной слежкой…

— Нашел я вас очень просто. Описал приметы первой попавшейся здешней старушке — она дом и показала…

— Не крути динаму. Как понял, что искать надо меня?

Интересно, если мои ответы не удовлетворят Василия Севастьяновича — решится выстрелить? На всякий случай я пододвинулся поближе к стоявшей на столе тяжелой сахарнице. Швырну в старика, отвлекая внимание, и отберу пушку. Профессиональными навыками Синягина он явно не обладает, стоит слишком близко и не успеет повернуть своё громоздкое орудие вслед за стремительным движением. Но сначала стоит попробовать решить дело миром.

— Всё очень просто, — пояснил я. — Рыбная ловля.

— Это как?

— Рыбак вы опытный, не чета многим… Хотя ловили странно — в такое время и в таком месте ничего не поймать. При этом совсем рядом, в заводинке, окуни плескались, малька гоняли… Прошли бы туда — улов обеспечен. Но вы сидели и сидели на мостках, как приклеенный. Рыба не клюёт, зато отлично просматриваются река, поселок временных и подходы к разгромленной хибарке… Однако, поговорив со мной и дав наводку на дом Синягина, вы быстренько засобирались и ушли. А вскоре появился он сам. В общем — не бином Ньютона. Не могло у Синягина, скрывавшегося в незнакомом городе, оказаться много людей, которым он доверял.

— Ловко… — Старик опустил свой чудовищный агрегат. — Ладно, получишь чемодан. Но я тоже гляну, что внутри. За что живых людей убивают…

— Смотрите, не жалко. А мне можно взглянуть на ваше ружьецо? Всегда думал, что выражение «взять на пушку» — фигуральное. Блефовали ведь, признайтесь? Патронов к этакой бандуре днем с огнем не сыщешь.

— Ошибся, парень… Есть патроны. Несколько родных уцелело, да пару десятков гильз мне на заказ выточили, из нержавейки. Ничего, стреляет.

Чудо-оружие оказалось ружьем четвертого(!) калибра, выпущенным на Тульском заводе более века назад — в 1894 году. Похоже, и в те времена было оно уникальным — по крайней мере, на манер боевого корабля, имело собственное имя, выложенное потемневшим серебром на ложе: «ГРОМОВЕРЖЕЦЪ».

— И за какой же дичью вы с ним ходите? — полюбопытствовал я.

— Тут подходящей дичи для него не водится, в утку попадешь — в тушке больше свинца, чем мяса… Лежало, от деда оставшись. Иногда ворон шугал — расплодятся проклятые, каркают, по утрам спать не дают… Издалека по стае шарахнешь — как метлой выметает. А нынче, сдается мне, и настоящее дело для ружьеца найдется…

Я подумал, что моя ночная стрельба по неведомой твари, — будь у меня в руках не карабин, а «Громовержец», — могла закончиться куда успешнее… Особенно если зарядить сие оружие возмездия серебряно-ртутной картечью. Любая способность к регенерации имеет свои пределы. Груда кровавых ошметков не регенерируется.

…Мне в тот день везло на старые вещи, создатели коих питали склонность к гигантомании. Громадный чемодан, притащенный в горницу Василием Севастьяновичем, тоже был вполне достоин имени собственного — подобно ружью «Громовержец» и боевым кораблям. Но нарекать его, разбив бутылку шампанского о несокрушимую фибровую поверхность, я не стал — не терпелось ознакомиться с содержимым.

— Вы непременно хотите заглянуть внутрь? — спросил я, намекая: не любопытствуй, не надо, лучше забудь навсегда, что видел и держал в руках чемодан…

Старик намек проигнорировал — молча кивнул.

— Некоторые вещи знать опасно.

— Не знать, милок, еще опаснее бывает…

Ну ладно, я его предупредил. В крайнем случае с памятью Василия Севастьяновича поработают наши суггесторы. Или не с памятью… И не суггесторы… Ликвидаторы.

Ключи Синягин не оставил, замки пришлось взламывать. Впрочем, для конструкции столь внушительных размеров оказались они мелкими и несерьезными, легко поддавшись лезвию складного ножа.

Крышка поднялась. И я разочарованно вздохнул…

4

Чемодан оказался доверху завален бумагами, лежавшими кучей, без какой-либо системы. Вырезки из книг, газет и журналов, пожелтевшие машинописные тексты, фотокопии и ксерокопии архивных документов — старых, дореволюционных, и относительно недавних…

М-да, разобраться в этой груде с лету не удастся. Я взял наудачу одну вырезку (вернее, вырванную из книги страницу), бегло прочитал обведенный карандашом абзац:

«Слышу я, лежит надо мной тяжелое, слышу теплое над лицом, и слышу, забирает он в пасть всё лицо моё. Нос мой уж у него во рту, и чую я — жарко и кровью от него пахнет. Надавил он меня лапами за плечи, и не могу я шевельнуться. Только подгибаю голову к груди, из пасти нос и глаза выворачиваю. А он норовит как раз в глаза и в нос зацепить. Слышу: нацепил он зубами верхней челюстью в лоб под волосами, а нижней челюстью в маслак под глазами, стиснул зубы. Начал давить. Как ножами режут мне голову; бьюсь я, выдергиваюсь, а он торопится и, как собака, грызет — жамкнет, жамкнет. Я вывернусь, он опять забирает. „Ну, — думаю, — конец мой пришел“.

Перевернул — на обороте рукописная пометка: Л. Толстой, «Четвертая русская книга для чтения». Вот уж не знал, что у Льва Николаевича есть этакие натуралистичные, в духе Стивена Кинга, описания.

Василий Севастьянович тоже порылся в чемодане. Спросил удивленно, держа в руках тоненькую потрепанную книжечку:

— И за это людей убивают? За это???

Книга вышла двадцать лет назад в издательстве «Детгиз», в серии «Моя первая книжка», стоила в те времена пять копеек и именовалась «Маша и медведь». Как же, читали: не садись на пенек, не ешь пирожок… Действительно, хранить такую сказку — повод для убийства не слишком веский.

Проще всего подумать, что Синягин был маньяком, безобидно свихнувшимся на медвежьей теме. Валил в одно кучу всё, что хоть как-то касается косолапых… И зацепил невзначай ниточку, ведущую к чему-то серьезному и опасному. Однако моё недолгое знакомство с ним никак не позволяло поставить диагноз «старческое слабоумие». Излишняя самоуверенность — да, этим старый грешил. Переоценил запасы пороха в своих пороховницах…

Но при чем тут Маша и ее медведь? Даже при самом смелом полете фантазии я не мог предположить, что в наивной сказочке есть прямой намек на происходящие в Лесогорске события…

Запустив руку поглубже в рыхлую бумажную кучу, я нащупал нечто вроде картонной папки. Точно, вот и тесемочки-завязки. Еще одна, и еще… Вытащил первую на свет божий — пожелтевший картон, в углу дата — 1969 год. По крайней мере часть своего архива Синягин содержал в порядке. Как тогда понимать остальной кавардак? Лихорадочно искал какую-то информацию и не успел разложить бумаги обратно по папкам? Теперь уже не узнать…

Василий Севастьянович вскочил, потянулся к «Громовержцу». У меня, скажу не хвастаясь, рефлексы оказались получше: я уже стоял в углу, укрывшись за русской печью, держа наизготовку револьвер — и горько жалея, что карабин остался в кабине Росинанта.

Причина, вызвавшая нашу столь бурную реакцию, была проста — в горнице на несколько секунд стало чуть-чуть, но темнее. Или на безоблачном небе не пойми откуда объявилась тучка, закрыла солнце и тут же бесследно исчезла, или… Или кто-то заглянул в окно, застав нас за изучением архива Синягина.

Заглянул — и всё. Секунды шли. Ничего не происходило. Никто не пытался войти, никто не попробовал атаковать через окно… Я безуспешно напрягал слух. Эх, отчего я не поступил в Академию, не окончил ее и не получил СКД-вакцинацию…

Выжидать дальше не имело смысла. Может, соседка решила зайти за солью, увидела чужого — и заробела?

Но, выйдя на крыльцо, соседку мы с Василием Севастьяновичем не обнаружили. Торопливой походкой в сторону реки уходили два мальчика-подростка — в темной одежде словно бы с чужого плеча. Временные…

Мы переглянулись и молча вернулись в избу. Я стал торопливо укладывать бумаги обратно в чемодан. Василий Севастьянович больше не проявлял к ним интереса, о чем-то глубоко задумавшись…

— Лодку одолжите? — спросил я, кое-как застегнув искалеченные замки.

— За реку собрался?

— Да. Сплаваю затемно на разведку, не всё же им к нам ночью в гости ходить.

— Вместе поплывем, — решительно сказал старик. — Давненько не был на медвежьей охоте…

5

Я в очередной раз заглянул в дуло револьвера. Пожалуй, достаточно… Полтора часа кропотливой работы алмазным надфилем — и твердосплавной перегородки в стволе как не бывало.

Теперь пора заняться боеприпасами. В качестве тигля я решил использовать фаянсовый заварной чайник, аккуратно отколов у него носик. Загрузил в испорченную кухонную утварь все наличные запасы серебра, обнаруженные в теткиной квартире после тщательных поисков: три «нэповских» полтинника с изображением мускулистого пролетария-молотобойца, две цепочки, колечко и чайную ложечку…

Поставил всё это хозяйство на газовую конфорку, от души надеясь, что выдаваемая ею температура окажется достаточной для плавки серебра… Школьный курс химии, каюсь, начисто вылетел у меня из головы.

Пока моя импровизированная мартеновская печь медленно нагревалась, я занялся архивом Синягина. Попробовал отыскать жемчужные зерна в этой куче…

Обнаруженную Василием Севастьяновичем детскую книжицу я отложил в сторону — уж в ней-то жемчуг никак не найдется… А спустя пару минут раскопал вторую, точно так же изданную книжонку: «Три медведя». Следующей будет «Лиса и медведь», не иначе… Потом «Медведь-половинщик», а потом еще что-то в том же духе, в русском фольклоре немерено сказок про топтыгиных…

Зачем, черт возьми, Синягин коллекционировал такую макулатуру?

Однако чуть позже выяснилось, что внимание старика привлек лишь еще один образчик народного творчества: «Ивашка-медведка». Страницы с этой сказкой оказались выдраны из какого-то сборника. Трепетным отношением к книгам старый оперативник явно не отличался…

Затем я раскопал действительно интересный документ: рукописный рапорт штабс-капитана Виленского жандармского дивизиона [4] Клемчинского своему начальнику, графу Бенкендорфу. Не оригинал документа, конечно, — фотокопию. Датирован был рапорт 1831 годом.

Разбирать почерк жандарма пришлось долго — изобилие стилизованных завитушек, старые правила орфографии и длинные, неудобочитаемые фразы отнюдь не облегчали задачу. Неизвестно, какими оперативными и прочими талантами обладал Клемчинский, но способность к писательству среди них точно отсутствовала.

Дочитав, задумался… Едва ли произошедшая много лет назад в мятежной Польше история выдумана Клемчинским в целях произвести положительное впечатление на начальство. Бенкендорф, наоборот, мог усомниться в том, что подчиненный трезво и адекватно воспринимал происходившее…

Но если штабс-капитан сочинил свой рапорт не после многодневного запоя, то придется признать: о потенциальных противниках — в данном случае о Морфантах — наша Контора информирует младший оперативный состав более чем скупо. В лучшем случае. В худшем — сама не до конца информирована…

За такими печальными размышлениями я вертел в руках «Машу и медведя». Изображенный там простодушный Михайло Потапыч в лаптях, крестьянских портах и зипуне ничем не напоминал кровожадную тварь из рапорта Клемчинского. Машинально я отложил книжечку, машинально взял «Трех медведей», скользнул глазами по тексту…

И тут меня осенило — как, наверное, осенило в свое время Синягина. Я торопливо схватил «Ивашку», торопливо вчитался. Так и есть! Это ведь не три сказки! Но цельная история, искусственно разбитая на три части… Единая фабула проста: заблудившись в лесу, девушка попадает в жилище медведей — и с удивлением убеждается, что живут они совсем как люди… Хозяева застают ее, девушка остается жить с ними. В самом прямом смысле сожительствует с медведем, потому что после того, как ей обманом удается бежать, у нее рождается сын, Ивашка-медведка. Интересный мальчик, обладающий феноменальной силой: дернет сверстника за руку — рука прочь, дернет за голову — голова прочь. Такому Ивашке выворотить половицы и разломать на куски железную койку в хибарке Синягина — раз плюнуть. Самое любопытное, что поэтичная сказка идеально стыкуется с жандармским рапортом, облеченным в сухие казенные формулировки… И с другим документом — с записанной по памяти беседой участкового оперуполномоченного НКВД Синягина с геологом, бродившим по тайге в тридцатые. Бродившим неподалеку отсюда (по сибирским меркам) — километрах в трехстах. В общем, первые выводы назрели…

Из раздумий меня вывел запах нагревшегося металла, всё сильнее доносившийся из кухни. Черт! Совсем забыл про серебро на плите…

Увы, осваивать ремесло литейщика не пришлось. Серебряные предметы в чайнике почернели, но переходить в жидкое состояние решительно отказывались. Температуру плавления кухонная плита не выдавала… Формы для отливки, сделанные из собранной на берегу глины, не пригодились.

Пришлось заняться холодной ковкой. После двухчасовых стараний на столе лежали пять неровных комочков металла, способных кое-как заменить пули. Калибр их был значительно меньше, чем у револьвера, — дабы пороховые газы не разнесли хрупкий силлуминовый ствол. Ладно, большая убойная сила тут не нужна, достаточно пробить шкуру — а там уж серебро начнет свою губительную для Морфанта работу…

За окном смеркалось. Пора собираться, Василий Севастьянович будет ждать меня в условленном месте на берегу через час после заката.

Бросив взгляд на разложенные по полу стопочки бумаг, я усомнился: а ну как Морфанты, нашедшие пристанище в поселке временных (в этом я почти не сомневался), наведаются на этот берег, пока я произвожу разведку на том? Наведаются за архивом? Модернизированная мною дверь для существа с медвежьей силой и человеческим умом — преграда пустяковая. На усыпляющий газ тоже надежды мало: я понятия не имел, как он может подействовать на тварь, чей метаболизм весьма отличен от людского…

На подготовку тайника где-нибудь вдалеке времени не оставалось. Но я давно заметил, что чуть ли не половина квартир в теткином доме пустует, — и решил использовать при нужде сей факт. Нужда, пожалуй, пришла… Пора доставать из багажа набор отмычек.

Нельзя сказать, что ремеслом взломщика я владею в совершенстве, — лишь на втором этаже обнаружилась входная дверь, простенький замок которой удалось открыть достаточно легко. Судя по толстому слою пыли, никто не появлялся здесь очень давно. И не появится, надеюсь.

Вскоре чемодан переселился на два этажа ниже. На всякий случай я обильно опрыскал лестницу снадобьем, способным напрочь отбить чутье у самой талантливой собаки-ищейки. Теперь, как любит выражаться доктор Скалли, даже полевой агент ничего не унюхает…

6

— Зачем вы-то впутались в эту историю? — негромко спросил я. — Местные жители вообще про временных даже разговаривать не желают. Живут по принципу: мы вас не трогаем, и вы нас не троньте…

Василий Севастьянович перестал грести. Капли воды с замерших весел беззвучно скатывались обратно в реку.

— Не тронут, думаешь? Может, до поры и не тронут… А вот сына моего, Федора, тронули. Три года назад. В тайге его нашли, точь-в-точь как учителя школьного — хоронить в запаянном гробу пришлось. Зимой дело было, на медведя-шатуна грешили… Я все ноги исходил по лесу, зверя отыскивая, — ни следочка, как в воздухе растаял. Потом только понял, где искать надо было…

— Вербицкий сам на вас вышел?

— Не выходил он на меня… Хоть и знал, что с Федором дело нечисто. Скользкий был человек учитель, играл и вашим, и нашим. Ну и доигрался. Вот друг его правильным мужиком оказался…

И старик вновь мерно задвигал веслами, считая разговор законченным.

Интересно, интересно… Не знаю, как там «вашим», а вот «нашим» покойный резидент никаких сигналов не отправлял… Либо «наш», получавший сигналы, не совсем «наш». Расследование движется по какому-то замкнутому кругу, в какую сторону ни пойдешь — возвращаешься к засевшей в филиале крысе… Пора подумать о крысоловке. Завтра прибывают полевые агенты, думать придется не в одиночестве.

Нос лодки мягко ткнулся в береговой песок. Причалили мы поодаль от поселка временных — в километре выше по течению.

— Как думаешь берлогу найти? — поинтересовался Василий Севастьянович, извлекая из чехла «Громовержец».

Я не стал скрытничать. И так старик знает слишком много, без промывки памяти дело не обойдется.

— Берлогу с лету вычислить не надеюсь… И в одиночку соваться внутрь не хочу. Оценю расположение поселка, подходы… Завтра прибывают профессиональные охотники на странных зверей. Надо собрать как можно больше информации для облавы.

— Охотники… — протянул Василий Севастьянович. — Значит, не врал старый хрыч — имеются такие…

Старым хрычом был для него Синягин? Сам-то тоже не из молоденьких…

Я снял карабин с предохранителя, опустил на глаза прибор ночного видения. Шагнул на берег.

— С Богом! — напутствовал меня старик. — Не геройствуй там дуриком…

— Да какой из меня герой… Услышите пальбу — не ждите, отплывайте. Обернется дело плохо — к лодке прорываться не буду, попробую уйти вплавь.

— Смотри, Серега, даром что июнь — вода ледяная. Хватанет судорога — мигом сыграешь в Чапая.

— Ничего, приходилось и зимой плавать… — ответил я, от души надеясь, что открывать купальный сезон в Кети всё же не придется. И пошагал в сторону поселка временных.

Дела минувших дней — IV

Граф Браницкий.

Польша, Бронино, август-сентябрь 1831 года

Отрывки из рапорта штабс-капитана Клемчинского графу Бенкендорфу А. X., шефу жандармов и начальнику III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Любопытно, что рапорт вопреки тогдашней субординации отправлен в обход непосредственного руководителя — начальника Виленского жандармского дивизиона полковника Берга. Орфография оригинала приведена в соответствие с современными правилами написания.

(вводная часть рапорта опущена)

…Для проверки сообщения в сторону Бронинской пущи выдвинулся Атаманский казачий полк под командованием генерал-майора Кузнецова, каковым и был обнаружен арьергард неприятеля. Не сомневаюсь, что у Вашего Превосходительства имеется исчерпывающая информация о ходе воспоследовавшей за сим баталии, посему немедленно перехожу к докладу об исполнении поручения Вашего Превосходительства.

Следующим утром, 6 дня августа месяца, я выступил в направлении замка графа Ксаверия Браницкого, имея во временном подчинении команду в составе казачьего урядника Сугареева и 26 нижних чинов. В три часа пополудни в избранном якобы для привала постоялом дворе «Рудна Марийка» у меня состоялась встреча с лично известным Вашему Превосходительству агентом Лотосом, краткий отчет о коей прилагается для Вашего рассмотрения. В видах предотвращения нежелательного разглашения беседа проходила в общем зале, на французском языке, под видом разговора двух случайно встретившихся незнакомых людей благородного сословия. Среди прочего Лотос подтвердил информацию о том, что молодой граф Ксаверий получил за последние месяцы 3 или 4 письма из Варшавы, от известного Вашему Превосходительству государственного преступника Иоахима Лелевеля, именующего себя «председателем Патриотического комитета». О содержании сих писем агент Лотос мог лишь догадываться, но не сомневался в их подстрекательском характере. После чего агент Лотос сообщил мне своё приватное мнение, совпадающее, по его словам, с мнением других близко знавших графа Ксаверия персон. Граф Ксаверий Браницкий, по уверениям Лотоса, совершенно утерял былой интерес к политике и к прожектам восстановления Речи Посполитой после своей женитьбы, воспоследовавшей в августе позапрошлого, 1829, года. И к событиям, имевшим место после ноябрьского выступления врагов престола в Варшаве, отнесся равнодушно. На мой вопрос о политических симпатиях молодой графини Элеоноры Браницкой агент Лотос затруднился с ответом. По его словам, брак графа Ксаверия рассматривался в обществе как полнейший мезальянс (в оригинале последнее слово написано по-французски) и послужил причиной резкого сокращения круга знакомств молодой четы. Сам Лотос лишь дважды встречался с графиней, сколько-либо приватных бесед с ней не имел и опасается строить досужие домыслы о…

(две следующие страницы рапорта опущены)

…граф заявил неудовольствие по поводу обыска, произведенного казаками подчиненной мне команды в костеле местечка Бронино (подробности обыска и опись изъятого изложены рапортом на имя полковника Берга от августа двенадцатого дня сего года). В ответ мною были изложены резоны, вызвавшие вышеупомянутый обыск, вполне удовлетворившие графа Ксаверия. Имя агента Лотоса, сообщившего про тайный склад оружия мятежников, мною не упоминалось.

При нашей беседе присутствовала графиня Элеонора, но участия в разговоре не принимала, лишь сказала мужу два или три слова по-польски, позволив мне тем самым допустить, что ни русским, ни французским языками графиня не владеет.

Внешность графини заслуживает отдельного внимания Вашего Превосходительства. Высокая, мужеподобная, не менее одиннадцати вершков роста, [5] очень крупного телосложения. Черты лица, укрытого густой вуалеткой, мне разглядеть не удалось. Тем не менее можно было сделать вывод, что граф женился на женщине низкого сословия, отнюдь не прельстившись красотой невесты.

Вечером того же дня у меня состоялась очередная секретная встреча с агентом Лотосом. После получения оговоренного вознаграждения за предыдущую информацию Лотос сообщил следующее: граф Ксаверий, вопреки предшествующим наблюдениям, поддерживает связь с мятежниками и врагами престола, каковая связь осуществляется через графиню Элеонору. Согласно последним данным, полученным Лотосом, она не живет в замке, бывая там наездами, и почти постоянно находится в охотничьей усадьбе, расположенной в 11 верстах, на опушке Бронинской пущи. Означенная усадьба ранее весьма часто посещалась покойным отцом графа Ксаверия и им самим в видах охоты, но в последние три года забава сия совершенно заброшена графом.

Далее Лотос сообщил, что по полученным из самых достоверных источников сведениям в охотничью усадьбу неоднократно приезжали (всякий раз под покровом ночи) крытые груженые повозки, сопровождаемые людьми, никому в Бронино не известными. Имена своих конфидентов Лотос называть не стал, ссылаясь на предшествующую нашу с ним договоренность, но выразил уверенность, что владения графа Браницкого служат перевалочным пунктом для оружия и припасов, получаемых армией польских мятежников. И поелику он, Лотос…

(три следующие страницы рапорта опущены)

…с местным обывателем Кемьпинским, известным своим благонадежным образом мысли. Разговор происходил на польском наречии, в помещении принадлежавшей оному Кемьпинскому мельницы.

Отчасти Кемьпинский подтвердил рассказ покойного Лотоса об охотничьей усадьбе графа Ксаверия. Действительно, граф, доселе самозабвенно увлекавшийся охотой, незадолго до своей женитьбы забросил сие занятие, что нанесло местным обывателям немалый ущерб, выражающийся в растерзании расплодившимися волками и иными хищниками скота, принадлежащего означенным обывателям. Также Кемьпинский подтвердил сообщение о груженых повозках, скрытно проезжавших в охотничью усадьбу как раз мимо мельницы, и дополнил оное сообщение новым наблюдением: судя по глубине остающейся колеи, обратно повозки уезжали порожними. Помимо того, он высказал предположение, что в Бронинской пуще до сей поры скрывается крупный отряд поляков-инсургентов, испытывающий недостаток в провианте, ибо количество исчезающего скота трудно объяснить единственно прожорливостью волков, не проявляющих в теплое время года свои хищные наклонности в полной мере. На сём беседа моя с Кемьпинским завершилась. (Отдельно замечу Вашему Превосходительству, что, если прожект распространения жандармского надзора на замиренные губернии Царства Польского получит Высочайшее одобрение, преемнику моему имеет смысл произвести вербовку мельника Кемьпинского, ибо услуги, которые он может оказать нам, весьма важны вследствие его широких связей в польском среднем обществе.) После чего я в сопровождении доктора Викслера и урядника Сугареева отправился на осмотр места происшествия. С позволения Вашего Превосходительства опускаю описание растерзанного тела, подробности нанесенных повреждений изложены в прилагаемом медицинском заключении. Лишь отмечу, что носимый покойным, как лицом духовного звания, наперсный православный крест оказался прокушен(подчеркнуто автором документа) почти насквозь, что свидетельствует об изрядной силе челюстей зверя и никак не позволяет обвинить в убийстве Лотоса бродячую собаку, количество коих приумножилось за время проведения боевых действий.

Лишившись столь ценного источника сведений, я решил немедленно предпринять решительное выступление против мятежников, предположительно группирующихся вокруг графини Браницкой, ибо известия, поступавшие из ставки главнокомандующего гр. Паскевича-Эриванского, заставляли предположить, что штурм Варшавы начнется в самые ближайшие дни…

(две следующие страницы рапорта опущены)

…каковая облава проводилась силами местных жителей, широко оповещенных о появлении в Бронинской пуще хищника-людоеда (покойный агент Лотос и после смерти сумел оказать помощь делу борьбы с врагами престола и отечества). Поелику же имелись подозрения, что мятежники-инсургенты смогут невозбранно пройти сквозь кольцо оцепления, составленное из сочувствующих им соплеменников, в означенной облаве принял участие казачий полк под командованием войскового старшины Грекова 5-го.

Казаки же приданной мне команды под началом урядника Сугареева, имеющие уже некоторый опыт полицейских операций, устроили засаду в непосредственной близости от охотничьей усадьбы Браницких, где, как представлялось, попытаются найти пристанище бежавшие со своей стоянки мятежники.

Воспоследовавшие события показали, что изложенный Вашему Превосходительству план операции основывался на не подтвердившихся догадках Лотоса и мельника Кемьпинского.

К двум часам пополудни стало ясно — никаких признаков нахождения крупных войсковых отрядов либо разрозненных групп мятежников в Бронинской пуще не найдено. Местным жителям и казакам удалось обнаружить лишь укромную лесную поляну, изобильно усеянную обглоданными костями, причем оные кости, по видимости, оказались принадлежащими как животным, так и людям.

В четвертом часу пополудни прибыл вестовой от ур-ка Сугареева с сообщением, что в охотничью усадьбу только что проехала большая крытая повозка, двигавшаяся скрытно, окольными тропами.

Предположив, что неурочный час появления груза вызван проводимой облавой и зная из предыдущего сообщения Сугареева, что граф и графиня Браницкие с немногочисленной свитой прибыли поутру в усадьбу, до того часа пустовавшую, я попросил ст-ну Грекова отдать приказ на выдвижение казаков его полка в сторону усадьбы. Местные же обыватели, принимавшие участие в облаве, были распущены по домам.

Выдвижение казачьих сотен и полное окружение усадьбы завершилось спустя два часа. Несмотря на глубокие сумерки, граф, по сообщениям проводивших наблюдение казаков, усадьбу не покидал, что показалось мне странным, ибо, согласно полученным ранее сведениям, гр. Ксаверий в последние два года не только не ночевал в усадьбе, но и избегал здесь появляться.

После некоторых колебаний мною был отдан приказ занять усадьбу и задержать всех в ней находящихся лиц…

(следующая страница рапорта опущена)

…произвел два выстрела из принадлежавших мне пистолетов, не возымевшие, однако, никакого действия на упомянутого зверя, устремившегося к двери, ведущей на лестницу. Ввиду полученных ран я не смог немедленно последовать за ним.

Дежурившие внизу три нижних чина попытались остановить зверя, пустив в ход шашки, однако были отброшены, получив сильные увечья.

Когда, преодолев временную слабость, я спустился вниз, снаружи раздавались многочисленные выстрелы. Как выяснилось впоследствии, державшие оцепление казаки не сразу открыли огонь по выскочившему из усадьбы медведю, но лишь после того, как оный зверь сбил с ног и (два слова неразборчивы) их товарищей.

После чего было произведено свыше ста выстрелов, причем стоявшие поблизости казаки хорошо видели, как многие пули попадают в зверя, что не помешало ему скрыться в чаще. К сожалению, вой-й ст-на Греков настолько неудачно расставил своих людей, что густой перекрестный огонь привел к большим среди оных потерям.

Предпринять незамедлительное преследование зверя не удалось ввиду отсутствия надлежащего количества фонарей либо факелов, когда же трудность сия благополучно разрешилась, поисковой командой на расстоянии приблизительно четырехсот саженей от усадьбы было обнаружено единственно имеющее пулевые ранения мертвое тело женщины, опознанной мною как графиня Элеонора Браницкая. Очевидно, что графиня также стала жертвой шальных пуль, выпущенных казаками. Там же находился и гр. Ксаверий, обнявший тело супруги и пребывающий в состоянии духа, не располагающем к каким-либо… (три слова неразборчивы)

Проводившийся тем временем тщательный обыск усадьбы не принес результатов, позволяющих заподозрить гр. Ксаверия в связях с мятежниками. Единственной находкой, способной вызвать интерес, но никоим образом не упомянутые подозрения, стала выпотрошенная и освежеванная медвежья туша, обнаруженная в одной из надворных построек.

Вышеупомянутая крытая повозка обнаружилась во внутреннем дворе усадьбы и содержала лишь большую железную клетку, в которой, по видимости, и были доставлены оба медведя. Обращаю внимание Вашего Превосходительства, что клетка не имела ни замков, ни засовов, несмотря на очевидную свирепость означенных хищников.

Последовавшее требование графского управляющего (фамилия неразборчива) немедленно покинуть усадьбу пришлось удовлетворить ввиду отсутствия улик, оправдывающих наше дальнейшее там пребывание. Тем не менее, воспользовавшись соответствующими пунктами рескрипта о введении военного положения в Царстве Польском, мною был задержан для выяснения возница и двое сопровождающих вышеупомянутой повозки. Погрузив на подводы убитых и раненых, мы выступили в сторону Бронино, где мною немедленно был произведен допрос задержанных. В ходе означенного допроса возница назвался мещанином Белевичем, уроженцем и жителем Вильно, что подтвердилось наличествующими при нем бумагами. Далее Белевич показал, что, зарабатывая на жизнь дальним извозом, неоднократно был нанимаем для поездок в Бронино людьми, известными ему лишь по именам. В качестве груза при каждой поездке выступали клетки с медведями, подобные ныне обнаруженной. Никаких объяснений причин перевозок Белевич от нанимателей не получал, сам, однако, предполагая, что служат они восстановлению поголовья истребленных охотой зверей в Бронинской пуще. Более ничего по существу дела показать Белевич не смог. Арестованные, сопровождавшие груз в последней поездке, отвечать на какие-либо вопросы и назвать свое имя и звание категорически отказались, паспортов и иных бумаг при самом тщательном их обыске обнаружено не было. Поскольку внешность сих задержанных не позволяла заподозрить в них людей благородного звания, к ним были применены средства, предписанные в означенных случаях циркуляром Собственной канцелярии от апреля месяца 1829 года, не принесшие, тем не менее, никаких результатов. Вернувшись в арендуемый мною дом мещанина Ганецкого после допроса, затянувшегося до трех часов пополуночи, я обнаружил конверт с надписанным моим именем, принесенный, по словам Ганецкого, неизвестным ему человеком. В конверте оказалось адресованное мне письмо покойного Лотоса, написанное, судя по проставленной дате, накануне его смерти. Лотос сообщал, что провел расследование обстоятельств странного брака графа Ксаверия Браницкого и выяснил следующее. Во-первых, в костелах и иных храмах Белостока, где якобы имело место бракосочетание графа и графини Браницких, записи, подтверждающие означенное событие, отсутствуют. Во-вторых, неназванный конфидент сообщил Лотосу, что ему ранее доводилось встречать будущую графиню Браницкую, подвизавшуюся в те времена при труппе странствующих по западным губерниям ярмарочных лицедеев. Далее Лотос делал вывод, что брак графа Ксаверия таковым не является и что пресловутая «графиня Браницкая» лишь нанята своим «супругом» для исполнения означенной роли. О причинах столь странного поведения графа Лотос догадок не высказывал, намекнув, однако, в последующих строках письма, что оные догадки у него имеются и будут проверены в самое ближайшее время. Судя по всему, смерть Лотоса наступила именно в результате упомянутой им проверки.

Никоим образом не имея желания намекать, что граф Ксаверий-Август Браницкий противоестественным и богопротивным образом сожительствовал с дикими либо прирученными зверьми, доставляемыми ему в сих целях из самых отдаленных местностей, и сознавая, что открывшиеся обстоятельства выходят за пределы моей компетенции как офицера отд. корпуса, предоставляю вышеизложенные факты на благоусмотрение Вашего Превосходительства для принятия соответствующего решения.

Остаюсь покорным слугой Вашего Превосходительства

и ожидаю дальнейших Ваших распоряжений,

Николай Клемчинский, штабс-капитан

Виленского жандармского дивизиона.

1831 года сентября 3-го дня, Бронино.

Резолюция на рапорте (подпись отсутствует):

«Намекать не хочет — но еще как, подлец, намекает… За ранения, полученные при исполнении, представить к Станиславу III—й ст., препроводить дело в Св. Син.»

Между строк:

Ночная бабочка — крупная, больше вершка в размахе крыльев — влетела в приотворенное окно, прочертила комнату ломаным, рваным зигзагом. Тень ее, размером куда больше ночной летуньи, заметалась по дощатым стенам. Клемчинский вздрогнул, в первый момент показалось: нетопырь. Потом усмехнулся — только вот летучих мышей ему и пугаться после сегодняшнего…

Боль в разодранной когтями голове утихла — доктор Викслер уговорил выпить остатки лауданума, коим до того обильно попотчевал графа Ксаверия. На графа дурманное зелье подействовало не сразу, долго еще рыдал, прижимаясь к обнаженному женскому телу — разорванному, изуродованному пулями…

Потом, когда опий сделал свое дело, графа унесли в усадьбу. И штабс-капитан попросил доктора проверить мелькнувшую у него догадку — дикую, невозможную, нереальную… Догадка подтвердилась. Провозившись более часа с многочисленными ранами, Викслер извлек среди многих других и пистолетную пулю, расплющившуюся о лопатку графини. Именно туда метился штабс-капитан, когда стрелял в зверя, нежданно обнаружившегося в графском алькове.

Они долго стояли вдвоем над трупом гигантской женщины. Молчали. Клемчинский думал: как, какими словами объяснить случившееся начальству… О чем думал доктор Викслер — неизвестно. Но именно он начал трудный разговор:

— Существуют на свете факты, Николай Станиславович, в которые невозможно поверить в наше просвещенное столетие. И я не верю! Стою над телом — и не верю! Вложил персты в раны — и не верю! Не было никакого зверя, обернувшегося женщиной! Не верю! Возможно ли в таком случае предполагать, что в отчеты наши — по вашей жандармской линии и по моей медицинской — уверуют люди, не наблюдавшие сей феномен своими глазами?

Вопрос звучал риторически. Не стоило и голову ломать, как отнесутся Берг и Бенкендорф к изложению штабс-капитаном имевших место событий… Но и солгать в рапорте невозможно — слишком много свидетелей странного происшествия.

— Допустим, зверя-перекидыша не было, — медленно сказал Клемчинский (а перед внутренним взором вновь и вновь вставала оскаленная пасть, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки). — Зверя не было… А что тогда было?

— Была медведица, неизвестно для каких извращенных утех оказавшаяся в спальне графа. Была графиня, решившая прогуляться перед сном и угодившая под пули не умеющих толком стрелять вояк. Не ваших, имейте в виду, подчиненных, но казаков Грекова. И всё! Всё!

Штабс-капитан не стал спрашивать, чего ради графиня отправилась на вечерний променад голышом. В конце концов, можно и не помянуть в рапорте про одежду покойницы…

Он тогда ни словом не ответил доктору, лишь молча кивнул. Но сейчас вновь усомнился: достойно ли высокого звания офицера корпуса не солгать начальству — на ложь он не пойдет ни при каких обстоятельствах, — но изложить версию Викслера, которой сам не верит?

Ночная бабочка прекратила метаться по комнате, опустилась на стол, поползла к чистым листам бумаги. Клемчинский хотел прогнать, но рука замерла на полпути — увидел на толстом брюшке изображение, напоминающее череп и две перекрещенные кости. Неприятно удивился, затем вспомнил, что слышал про таких бабочек, называемых Мертвая Голова… Зачем, для чего мирное насекомое несет на себе грозный знак смерти? Зачем и для чего появляются на свет твари, подобные графине Браницкой?

Рука решительно смахнула бабочку. Гусиное перо заскрипело по бумаге…

Часть вторая

АУТОДАФЕ КАК АКТ ЛЮБВИ

Бе же в граде том научением дьявольским множество скомрахов, иже хождаху по стогнам града с медведьми и злыя прелести бесовские деюща. Приидоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, во Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял — одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле…

Протопоп Аввакум, «Житие»

Глава 1

КАВАЛЕРИЯ ИЗ-ЗА ХОЛМОВ

1

«Подкидыш» запаздывал с прибытием, и ничего хорошего в этом не было. Моя задача в ходе операции «Встреча» состояла в том, чтобы со стороны, не вступая в контакт, аккуратно проследить: не вызовет ли прибытие спецгруппы в Лесогорск чьего-либо пристального внимания. Естественно, самому при этом светиться не стоило, посему визит на вокзальчик был спланирован по минутам. Но все расчеты пошли прахом: поезд упорно не хотел появляться на горизонте.

Из предлога для появления здесь я выжал всё, что можно. Разузнал в мельчайших подробностях, как отправить в Екатеринбург унаследованные от тетки вещи, извел бесконечными вопросами кладовщицу в грузобагажной кладовой: а как упаковать? а велики ли тарифы? а за какой срок доедет? Совсем уж было ушел, затем вернулся — якобы решив, что дешевле и проще заказать трехтонный контейнер; выпытал все детали и нюансы контейнерных перевозок, а «подкидыша» всё не было.

Вокзальные репродукторы мертво молчали. Немногочисленные встречающие относились к опозданию с тупым равнодушием, не делая попыток узнать у диспетчера о судьбе исчезнувшего поезда. Тем более подобное любопытство не к лицу мне, чьё появление на вокзале в момент прибытия должно выглядеть случайным…

Должно — но уже не выглядит. Пора отступить на заранее подготовленную позицию.

Неторопливым шагом я пересек заасфальтированное пространство, изображающее привокзальную площадь, — и оказался на автобусной станции. Это здание было куда внушительней вокзала и выглядело поновее. И людей тут оказалось значительно больше. Старушки с сумками и корзинками поджидали прибытия местных автобусов. В игровом зальчике несколько молодых людей терзали допотопных «одноруких бандитов». Здесь же имелся буфет, куда я и направился. Дескать, проголодался, пока тиранил вопросами кладовщицу.

Увы, заведение сие по качеству продуктов никак не могло конкурировать с памятным мне домашним кафе тети Вари. Бутерброды были свежими в те времена, когда я и слыхом не слыхивал о существовании города Лесогорска. Пирожки с морковью производили немногим лучшее впечатление… Затосковав, я заказал хот-дог — этот продукт кулинарного искусства на витрине выставлен не был. Вдруг окажется съедобным?

Как бы не так. Продавщица извлекла из холодильника замороженную до ледяного звона сосиску, поваляла ее недолго по сковородке (лед внутри наверняка не растаял), затем запихала в разрезанный вдоль пирожок с морковью. И вручила мне, прибавив издевательски: «Кушайте на здоровье!» Нет уж, на многие жертвы можно пойти конспирации ради, но не на такую…

По счастью, на перроне, за которым я искоса наблюдал через окно, наметилось явное оживление. Наконец-то прибыл «подкидыш».

Решительно отправив квазихот-дог в урну, я пошагал на вокзал. В спину раздалось злобное шипение буфетчицы-отравительницы.

2

Как выяснилось из возмущенных реплик граждан, покидающих вагоны, поезд чуть ли не час простоял совсем рядом, на семафоре, — отцепляли и перегоняли на запасной путь арестантский вагон. В одну из окрестных колоний прибыло пополнение…

Но я не прислушивался к сетованиям пассажиров. Я мысленно стонал, мысленно хватался за голову и мысленно же осыпал малоцензурными эпитетами Шмеля, Сапсана и прочее филиальское начальство…

Кем оказалось присланное ими подкрепление, как вы думаете? Что за кавалерия из-за холмов прискакала мне на помощь? Полевые агенты, матерые волкодавы-оперативники, профессиональные борцы с нечистью?

Не угадали.

На перрон города Лесогорска спустились мои добрые знакомые — Генка Мартынов и доктор Скалли. Только на них красовались кепи невообразимо яркой оранжевой расцветки с логотипом известной фирмы — по этой примете я должен был узнать прибывшую подмогу… Что-то сдвинулось в этом мире, и не в лучшую сторону, если ловить Морфантов присылают доктора Скалли.

Признаюсь честно: потрясенный увиденным, я на время позабыл о главной своей задаче — выявить потенциальных соглядатаев. Впрочем, всех встречающих я имел возможность изучить заранее, и никто из них подозрений не вызывал… Полгода в штрафбате имеет свой плюс — возможность на практике изучить всевозможные применяемые «наружкой» трюки. Но появление одного хорошо знакомого персонажа осталось незамеченным.

— Здорово, Серега! — пробасил знакомый голос, и на плечо мне опустилась тяжелая рука.

Как не вовремя… Сделав в сторону Генки малозаметный жест: мол, всё в порядке, встречаемся в условленном месте и в условленное время, я обернулся.

— Здравствуйте, дядя Гриша.

— Встречаешь кого? — задал Кружаков вполне естественный в подобных обстоятельствах вопрос.

— Я… — начал было студент Рылеев байку о нуждающихся в отправке вещах.

Но тут судьба послала агенту Хантеру подарок дала отличный шанс бросить камень в кусты. Проще говоря, произвести отвлекающий маневр.

— Встречаю, — быстро перестроился я. — А вот и она… Извините, дядя Гриша.

Устремившись вперед, я успел подать руку спускавшейся на перрон девушке, подхватил сумку. Улыбнулся как можно обаятельней:

— Добрый день, Эльза!

Имя я видел на бейдже совсем недолго, но запомнил хорошо — достаточно редкое, особенно при внешности его обладательницы… А вот вспомнит ли меня девушка? Сомнительно…

Опасался я напрасно.

— Здравствуйте, Сергей! — ответно улыбнулась цыганка. — Какими судьбами?

3

Старший лейтенант Кружаков не стал мешать нашей встрече — тактично пошагал на другой конец перрона.

Я же, излагая Эльзе сокращенный вариант легенды Рылеева, всерьез задумался о случайностях и совпадениях. Только дураки верят, что случайности действительно случайны; умные говорят, что две случайности подряд — уже закономерность и система. В Конторе же, где я имею честь служить, даже к единичным случайностям принято относиться с большим подозрением — и не успокаиваться, пока не разберешься, отчего всё случилось именно так, а не иначе…

Придется разбираться и с цыганкой Эльзой — сделал я вывод. Но отнюдь не расстроился — девушка понравилась мне еще при первом знакомстве.

— А вы как здесь оказались? — настал черед удивиться и мне.

— Пишу на заказ большую статью про «Уральское Чудо». Опрос для регионального радио был частью сбора материала.

— Хм… А при чем здесь Лесогорск? От Урала далековато…

— Именно здесь добывается большая часть сырья для «Чуда» и изготавливается полуфабрикат… Вы не знали? В Екатеринбурге лишь окончательная обработка, расфасовка. Ну и маркетинг, разумеется.

Я и в самом деле не знал… Черт побери, да я, похоже, вообще ничего не знал про Лесогорск! Хотя в отсутствии у меня именно этой информации ничего удивительного — компания «Уральское Чудо» возникла совсем недавно, выскочив, как чертик из коробочки.

Но дело не в компании, исследования Скалли не выявили никакого криминала в их чудодейственной панацее. Дело в девушке Эльзе, с непонятной регулярностью попадавшейся на моем пути в интересные жизненные моменты.

— Подвезти вас до их местного офиса? — спросил я. — Такси тут днем с огнем не сыщешь, поверьте личному опыту.

— Вообще-то меня должны встречать… — ответила Эльза, поглядывая по сторонам. — По-моему, вот они…

Я посмотрел в направлении ее взгляда. Прямо день негаданных встреч какой-то… На привокзальную площадь въезжали два знакомых джипа с тонированными стеклами — «Чероки» и «Паджеро». Номера на них — в первый раз я этого не заметил — оказались не местные. Екатеринбургские…

От остановившихся машин к нам неторопливо, вразвалочку двинулись четыре типа. Вернее сказать, вразвалочку шагали лишь три амбала, чья внешность вполне соответствовала транспорту: туповатые рожи, коротко стриженные затылки, конечности, бугрящиеся продуктом тренажерного зала… Ну и полуспортивный прикид, популярный в соответствующих кругах населения.

Четвертый — худощавый, лет сорока пяти, в дорогом костюме, — шел совершенно иначе. И пластика его движений мне весьма не понравилась… Дойди дело до драки — я предпочел бы иметь дело с амбалами, честное слово. Худощавый на порядок опаснее.

Однако птичку упускать нельзя. Укатит — и поминай как звали.

— Где вы остановитесь? — быстро сказал я. — Про планы на вечер не спрашиваю, наверняка их пока нет… Первый танец за мной, вы не против?

Скоротечность затеянного мною огневого контакта Эльзу не смутила. Скорее наоборот.

— Не против… — поощрительно улыбнулась она. — Но где поселюсь, сама пока не знаю. А вы подъезжайте в офис «Уральского Чуда» к концу рабочего дня. Улица Красного флота, дом семь.

Конечно, как же еще назвать улицу в сугубо континентальном Лесогорске, в тысячах километров от ближайшего моря…

Четверка из джипов приблизилась. Амбалы смотрели на меня набычившись. По штрафбатовской привычке я тут же мысленно окрестил их «Тремя богатырями». Худощавый господин тоже рассматривал меня с нехорошим интересом. Пусть сей объект отныне зовется «Черномором», имечко чуть из другой оперы, ну да ладно…

— Приезжайте обязательно! — снова улыбнулась Эльза. — Я не прощаюсь!

И она быстро поцокала каблучками-шпильками навстречу встречавшим.

Туфельки Эльзы — на вид совсем неброские — были, тем не менее, от Адами. Из кожи питона, между прочим, и стоили… Изрядно стоили. Моего годового оклада, может, и хватило бы, стукни в голову идея прогуляться в бутик за такой покупкой… Костюм от Керрути — под стать туфелькам, столь же неброский и столь же дорогой. Очки, на вид простые, дешевенькие, — и тем не менее от Гуччи. В линзах, кстати, диоптрий нет — деталь имиджа, не более того. Часики на дешевеньком (на вид дешевеньком) кожаном браслетике, сдается мне, — «Channel» белого золота, и одиноко поблескивает на коже браслета не бижутерия — бриллиантик карата на четыре…

«Да-а, интересный имидж, имидж-хамелеон…» — размышлял я, пока Эльза, о чем-то коротко переговорив с худощавым, усаживалась в джип. Большинство граждан, не разбирающихся в таких тонкостях, посчитают Эльзу за офис-дамочку невеликих доходов, одевающуюся на вещевых рынках. Да и я бы посчитал, не будь за плечами службы в «наружке» — там целенаправленно обучали определять (и отличать от подделок) вещи знаковые, позволяющие с первого взгляда узнавать людей высшего круга…

Любопытно… Сразу встает плебейский вопрос: а на какие шиши вы так хорошо живете? На доходы от журналистской деятельности? Ну-ну… Папа-миллионер? Попятное дело, дети олигархов тоже где-то учатся и потом кем-то работают, возможно, даже журналистами… Только едва ли при этом путешествуют в «подкидышах». Богатый любовник?

Или, выражаясь тактичнее, поклонник? При таких внешних данных — легко. Однако возникает та же проблема с выбранным транспортом… Но уже теплее. Самый реальный расклад: поклонник был, да сплыл, а подарки остались…

Жаль, если так. Отбить девушку у какого-нибудь Бориса Абрамовича — вполне достойная задача для агента Хантера. В конце концов, пример Жаклин Кеннеди показывает — нет ничего невозможного…

4

Драка шла жестокая, отнюдь не детская, — хотя дрались именно дети. Но со стороны казалось: бой идет не на жизнь, а на смерть.

Одну из бившихся сторон я опознал мгновенно — временные, четверо мальчишек в темной одежде, лет четырнадцати-пятнадцати на вид… Противники их ничем не выделялись среди прочих своих сверстников (разве что окровавленными лицами), было их шестеро, однако победа в битве явно склонялась на сторону обитателей заречного поселка.

Один из юных лесогорцев лежал на земле, скорчившись, прижав к руки к животу, — похоже, выбыл из строя надолго. Двое других были помладше противников — лет по двенадцати — и драться толком не умели. Оставшиеся трое отбивались изо всех сил, но временные обрабатывали их кулаками, почти не обращая внимания на противников-малолеток. И на достающиеся удары тоже не обращали внимания — работали молча, деловито, словно запрограммированные на мордобой роботы…

Битва народов происходила у трансформаторной будки, где я имел обыкновение парковать Росинанта. Собирался припарковать и сейчас — но угодил в гущу сражения.

Похоже, придется вмешаться, не то дело закончится не просто разбитыми носами, понял я, когда еще один из лесогорцев после пропущенного удара свалился на землю. Временный тут же начал бить его ногами — столь же расчетливо, без излишних эмоций, стараясь угодить в самые уязвимые точки. Троица его приятелей продолжала наседать на противника. Вмешаться я не успел. Едва распахнул дверцу — в битве произошел неожиданный перелом. Мальчишка — тот, что уже лежал на земле в момент моего приезда, — поднялся на ноги. И тут же ринулся в драку. Не с голыми руками — подхватил валявшуюся рядом доску. Джентльменскими правилами кулачного боя тут не пахло: хрясь! — доска с маху обрушилась на затылок временного, пинавшего сбитого с ног врага. Такой удар мог убить на месте. Но не убил — доска оказалась гнилая, с треском развалилась пополам. Парнишка не смутился: оставшимся в руках обломком ткнул — прямо-таки фехтовальным выпадом — в лицо другому противнику, только-только начавшему оборачиваться…

Кровь обильно залила лицо. Оставшиеся в строю лесогорцы воспряли духом и атаковали с удвоенной яростью. И временные дрогнули! В позорное бегство не ударились, отступали в организованном порядке: двое подхватили под локти контуженного доской, тот явно находился в состоянии, которое боксеры именуют «грогги» — с трудом волочил ноги и едва ли понимал, что вокруг происходит… Четвертый прикрывал отступление, но лесогорцы в погоню не кинулись — сами были потрёпаны не меньше противника.

М-да, вмешайся я — и довелось бы драться всерьез… С детьми… Времена…

Но в результате мое вмешательство свелось к оказанию первой помощи пострадавшим, оставшимся на месте сражения. И не только первой — мальчишка, которого с таким тщанием пинал временный, жаловался на острую боль в груди при каждом вдохе. Вполне возможно — сломаны два или три ребра. Росинанту пришлось переквалифицироваться в карету «скорой помощи»…

5

— Из-за чего дрались? — спросил я у Славки, когда мы вышли из приемного покоя.

Собеседник мой был не из болтливых. За пятнадцать минут, что занял путь до больницы, соизволил сообщить мне свое имя — и не более того. Но я не терял надежду разговорить парнишку — порой дети рассказывают то, о чем взрослые предпочитают не упоминать. А вокруг поселка временных в Лесогорске явно сложился заговор молчания…

— Из-за дела, — коротко ответил Слава и отвернулся, не желая поддерживать беседу. Левый глаз его заплывал огромным фингалом.

Но от резидента Хантера так просто не отвертишься. Работа у нас такая — задавать вопросы и добиваться правдивых ответов. До сих пор я подспудно надеялся: приедут полевые агенты — и наведут порядок. Приехали Генка и Скалли… Наводить порядок придется самим. Любыми доступными методами, быстро и жестко.

Шприц с «правдорезом» лежал наготове в кармане, однако вколоть его четырнадцатилетнему парнишке рука не поднималась… Попробуем иначе. Во время потасовки мне запомнился странный предмет, торчавший из кармана временного. Даже не столько странный, сколько неуместный. Если это был не собачий хвост, ранее принадлежавший песику самой «дворянской» породы, то я ничего не понимаю в собачьих хвостах. Можно вспомнить самую первую мою встречу с «радиоактивной» молодежью — и сделать кое-какие выводы…

— Они убили твою собаку? — спросил я напрямую. Дедуктивный метод не подвел. Мальчика прорвало, заговорил быстро, сбивчиво:

— Не мою, Таськину… Сеструхи моей… Прямо руками на куски порвали! Суки… Ничего, доберемся, не отсидятся за рекой… Жулька визжала, за три дома было слышно! Хоть бы кто в окно выглянул… А они лапы сначала, потом голову — когда мы уже подбегали… Звери! Звери, не люди…

Сдается мне, чтобы голыми руками оторвать голову — даже не самому крупному псу, — сила действительно нужна нелюдская… Хотя экспериментировать не доводилось.

— Ивашки… —сказал я задумчиво. — Ивашки-медведки…

— Какие Ивашки? — не понял Слава.

— Да так, вспомнилась одна сказка…

— Не слышал про такую… А вы не здешний?

— Почему ты так решил?

— Иначе бы и близко к нам не подъехали…

— Почти здешний… Когда-то жил в Лесогорске, еще мальчишкой. Теперь вот вернулся.

— Мальчишкой? Значит, еще до временных…

Надо было использовать момент — Славка в любой момент мог вновь замкнуться, уйти в себя.

— Скажи, у них все пацаны такие отмороженные: лапы у собак отрывают, крылья у птиц?

Лица сегодняшних противников Славы показались мне знакомыми. По-моему, в экзекуции над ястребом они тоже принимали участие…

— Ясное дело, все отморозки! Только на наш берег не все шастают… А эти в последнее время повадились.

Мне дело столь уж ясным не казалось. Действительно ли временные члены некоей старообрядческой секты? Ответа мне так и не удалось добиться, все расспросы утыкались в глухую стену молчания… Допустим, что так. Допустим, путем неких ритуалов временные научились активизировать дремлющие гены Морфантов… Но не могут же они быть Морфантами все поголовно?! Пожалуй, в оценке Славки проявтяется юношеский максимализм. Плюс потрясение от увиденной сегодня расправы над собакой…

— Ты во второй школе учишься?

— Ну…

— Ваш завхоз, Зинаида Макаровна — тоже из временных?

Не стоило задавать этот вопрос — Славка помрачнел и вновь начал отвечать неохотно, односложно… Но я вцепился железной хваткой в мелькнувший кончик следа. Резидент Вербицкий, как я знал от Василия Севастьяновича, никогда не бывал в поселке временных. Делал вид, что вообще понятия не имеет о его существовании. Даже на тот берег реки ни разу на памяти Василия Севастьяновича не переправлялся. Завхоз — прямой мостик от временных к учителю литературы… Вернее — к растерзанному трупу учителя.

С огромным трудом удалось мне вытянуть из Славы следующую историю.

Был у него школьный приятель, можно сказать, друг — Валерка Селезнев. Тот еще хулиган и двоечник. А когда его родители собрались уезжать из Лесогорска, вообще как с цепи сорвался. Иные прощальные «шуточки», что приготовил Валерка для допекших его за годы учебы педагогов, уже попадали под статьи Уголовного кодекса… На завхозиху (и в самом деле жившую за рекой) особого зла Селезнев не держал — и ограничился тем, что разнес «жиромясокомбинату» все окна в кабинете из рогатки. Стрелял ночью, в одиночку, без свидетелей (лишь Славка, как близкий друг, был посвящен в подробности предстоящей операции)… Однако Зинаида Макаровна каким-то безошибочным способом вычислила виновника. Утром заявилась в класс, постояла молча, обводя всех тяжелым взглядом, — и увела Валеру в свой продуваемый сквозняками кабинет на получасовую беседу. Вернулся он другим человеком. В полном смысле другим. «Как неживой, как… как робот какой-то…» Все хулиганские выходки словно ножом отрезало, с друзьями практически не общался — вообще ни с кем сам не заговаривал, отвечал лишь на прямые вопросы… Через две недели родители уехали и увезли Валерку в Ачинск. С тех пор о нем ни слуху, ни духу, даже писем не пишет, хоть и обещал…

Понятно… Банальный случай гипновнушения. В религиозных сектах нередки стихийные суггесторы весьма высокого уровня. Но один характерный момент в этой истории подтверждал мои подозрения… Я уточнил:

— Скажи, Слава… Когда тем утром завхоз молча разглядывала класс, тебе не показалось, что она попросту принюхивается?

— Точно… — после паузы протянул мальчик. — Как я сразу-то не просек… Вынюхивала! Натурально как собака носом водила…

Других подозрительных подробностей из жизни завхоза мне узнать не удалось. Но и услышанного достаточно. В самое ближайшее время придется плотно заняться Зинаидой Макаровной.

За беседой мы дошли до «уазика», доехали до дома — жил Славка в соседней пятиэтажке. Перед прощанием я вдруг вспомнил один момент из разговора, не сразу оцененный мною по достоинству. И быстро задал несколько вопросов.

Выяснилось: Слава в раннем детстве не читал (и не слушал в исполнении бабушки) не только «Ивашку-медведку». «Маша и медведь» и «Три медведя» тоже остались ему неизвестны. Даже названий таких не слышал… Любопытный штрих.

6

— Вам надо смываться с «аэродрома». Чем быстрее, тем лучше, — сказал я, не тратя время на долгие приветствия. И на расспросы — хотя расспросить Генку и Скалли было-таки о чём…

«Аэродромом» на нашем жаргоне именуется конспиративная квартира (в крупных резидентурах — особняк), которую снимает или покупает резидент, — и никак не использует. Которая предназначена для размещения группы быстрого реагирования, прибывшей по срочной тревоге. Лесогорский «аэродром» — просторный, несколько обветшалый дом в частном секторе, — был подготовлен Вербицким. И никакого доверия это жильё у меня не вызывало.

Мартынов уныло переглянулся со Скалли. Они только-только распаковали багаж (интересно, тоже тащили на своем горбу или умудрились найти автоизвозчика?). Срываться куда-то еще моим коллегам никак не хотелось…

— А в чем проблема? — поинтересовался Скалли, вертя в руках футляр с портативным микроскопом и явно не зная, убрать его обратно в объемистый чемодан или нет.

Я коротко объяснил, в чем мне видится проблема. Мартынов помрачнел. Но из вредоносной привычки вечно со мной спорить начал возражать:

— Незачем дергаться… Если всё так хреново, то ты тоже под колпаком, Сергуня. И квартира, что ты снял для нас, наверняка засвечена. Стоит изобразить, что пребываем в блаженном неведении. В конце концов, не мальчики, «наружку» засечем быстро. И разберемся: кто тут такой любознательный?

— Та-а-к… Давайте определимся, агент Мартин, с одним простым вопросом: кто командует операцией?

— Боюсь, Сережа, что вариант с единоначалием не проходит… — мягко сказал доктор Скалли. — Геннадий командирован сюда по линии оперативного отдела, я — по линии Трех Китов. Должны работать во взаимодействии с тобой — но никак не в подчинении. Санкций на проведение каких-либо крупных операций мы тоже не получали. Оперативная разработка подозреваемых и срочные экспертизы — не более того. Так что важные вопросы придется решать коллегиально.

— А ты, Серенький, уже строил бонапартовские планы? — издевательски поинтересовался Мартынов. — Корпус Нея — направо, кавалерия Мюрата — налево, а ты весь из себя такой важный, сидишь на барабане в нахлобученной на уши треуголке…

— Дурак, — сказал я Мартынову.

— Шмель окончательно спятил, — сказал я доктору. Они вновь переглянулись. Затем Скалли медленно произнес:

— Шмель не спятил… Шмель тяжело ранен. Выкарабкается или нет — неизвестно.

— Как?! Когда?!

Ответил на мои вопросы Генка, причем в обратной последовательности:

— Два дня назад, на рассвете. В собственном кабинете получил четыре пули в упор.

— Кто стрелял?! — изумленно выдохнул я.

— Неизвестно… — пожал плечами Мартынов. — Шмель в коме, аппаратура внутреннего наблюдения записала сплошные помехи. Охранники на входе за пять минут до пальбы уснули непробудным сном — сработала гипнограмма, причем самостирающаяся. Сапсан — он у нас теперь временно за главного — рвал и метал, да всё впустую…

Я никак не стал комментировать услышанное. И без того мы — все трое — понимали: успешно провернуть такую акцию мог только кто-то из своих…

Глава 2

ЧУДЕСА В РЕШЕТЕ

1

Улица Красного флота оказалась на дальней окраине Лесогорска. Офис «Уральского Чуда» я узнал издалека, даже не приглядываясь к табличкам с номерами домов. Он выделялся среди деревянных одноэтажных домишек — примерно так же выделялся бы Майкл Тайсон в толпе пигмеев-дистрофиков. Двухэтажный особняк нежно-розового цвета, стилизованный под средневековый замок: башенка с петушком-флюгером, край крыши украшен крепостными зубцами…

Неплохо устроились господа уральские чудотворцы. Но почему они обосновались именно в Лесогорске? Вроде бы никакими выдающимися целебными растениями здешняя тайга не славится. Главный ареал распространения женьшеня значительно восточнее… Маралий корень, золотой корень и прочие модные панацеи последних лет тоже здесь не произрастают.

Что там еще говорил Скалли о составе «Уральского Чуда»? А-а, мускус кабарги… Так ведь и основная популяция кабарги водится восточнее, в горах Забайкалья.

Про этих зверей, так уж сложилось, я знал достаточно. Странное животное, надо сказать… Относится к семейству оленьих и внешне напоминает маленького оленя, но рогов не имеет — вместо них у кабарги другое оружие для поединков в брачный период: торчат из пасти длинные, загнутые назад клыки…

Небольшой мускусный мешочек на брюхе самцов — главкая беда красивого и безобидного зверя. Издавна мускус кабарги использовался в восточной медицине как составная часть лекарств, излечивающих чуть ли не от всех болезней… В середине девятнадцатого века из России только в Китай вывозили по восемьдесят тысяч мускусных мешочков в год. Тогда же проявили интерес к кабарге и европейские парфюмерные фирмы — причем продолжают проявлять до сих пор. Мускус — лучший закрепитель запахов, ни один синтетический аналог не может с ним сравниться… Сырьё для самых элитных духов самых известных французских фирм вырезают из брюха бедного безрогого олешка. А тушу чаще всего бросают гнить в горах.

При таком подходе к делу кабарги осталось мало — и у нас, и в Китае, и в Монголии… Соответственно, до небес взлетела цена на ее мускус — до пятидесяти тысяч долларов за килограмм сырца, если мне не изменяет память. Что еще больше подхлестнуло охотников — мускусный мешочек самца содержит пятнадцать (а иногда и все тридцать) граммов заветного вещества… Конечно, получит за него браконьер куда меньше цены, установившейся на мировом рынке, но всё равно хватит и от егеря откупиться, и немалый штраф заплатить, и новое ружье взамен конфискованного приобрести…

Впрочем, судя по цене упаковки «Уральского Чуда» — немалой, но и не поражающей воображение, — доморощенные фармацевты добавляют туда мускус кабарги в символических количествах. Или нашли способ дешево разводить ее в неволе… Ага, и прячут кабарожью ферму в Лесогорске от завистливых глаз конкурентов.

Но зачем гадать на кофейной гуще, если можно узнать информацию из первоисточника? Я, в отличие от Эльзы, большую статью про «Чудо» сочинять не стану, но пару строк в своем резидентском отчете напишу обязательно… Тоже реклама, хоть и для узкого круга.

2

Я подозревал, что роль секьюрити в офисе исполняют те самые стриженые амбалы из джипов, что встречусь с одним из них сразу, едва пройдя входную дверь, — и ошибся.

Охраны — в человеческой ее ипостаси — у входа не наблюдалось. Лишь сканирующая видеокамера под потолком. А в остальном — офис как офис. Небольшой коридор оформлен в обычном бизнесменском стиле «евроремонт», ковролиновая дорожка упирается в преградившую путь конструкцию, прародительница коей именовалась в старые времена стойкой дежурного администратора. Всё как везде. Но за стойкой…

На мгновение я замер. Показалось — школьный завхоз Зинаида Макаровна подрабатывает в свободные часы в «Уральском Чуде». Но лишь показалось. Совсем незнакомая женщина — другое лицо, другая прическа… Но габариты точь-в-точь как у мадам Зинаиды. «Чудо» не стало позориться и умыкать двухместную скамеечку из парка — однако вращающееся кресло с гидропружиной, на котором восседала исполинская женщина, наверняка изготавливалось по спецзаказу. Так-так-так… Еще одна представительница временных? Судя по костюму темных тонов — вполне возможно. У них все дамы отличаются этакой монументальностью? Может, я напоролся на родственницу завхоза? На двоюродную сестру, к примеру…

— Здравствуйте, — оборвала женщина-монумент мои размышления. — Вы к кому и по какому вопросу?

Глубоким, звучным голосом она тоже напоминала Зинаиду Макаровну. И отчасти Монсеррат Кабалье…

— Здравствуйте. К госпоже Эльзе Серебряковой, по личному делу, — бодро отрапортовал я.

— Будьте любезны, сообщите вашу фамилию.

Да-а, стилем общения с посетителями завхоз Лесогорской средней школы № 2 безнадежно уступала своей кузине…

— Рылеев. Сергей Рылеев.

Мадам пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера, скользнула взглядом по экрану — не иначе как изучила список ожидаемых посетителей. Ткнула пальцем в клавишу пульта, произнесла негромко:

— Михаил Аркадьевич… — И уже мне:

— Подождите, пожалуйста.

Я подождал. Сурово тут у них, кого попало за здорово живешь не пропустят… Разительный контраст с екатеринбургским офисом «Чуда», где мне довелось побывать в ходе рутинной проверки. Там ко мне моментально подскочила обаятельнейшая девушка-менеджер — и тут же увлекла внутрь готовая до тех пор заливать потоком гладко звучащих, наизусть заученных слов, пока я не дрогну и не подпишусь на распространение чудодейственного снадобья…

Впрочем, девушка-менеджер появилась и здесь. Вполне обаятельная. Но увлекать меня куда-либо не спешила. Водрузила на стол своей монументальной коллеги пластиковый лоток, заваленный корреспонденцией. Попросила:

— Варвара Петровна, рассортируйте, пожалуйста. Благодарственные — обратно в лоток, Маша потом ответит и отберет подходящие для рекламщиков…

Толстенные пальцы женщины-горы мелькали с удивительным проворством, вскрывая конверты стилизованным ножичком. Что характерно, девять из десяти писем оказывались именно благодарственными. Самые разные: длинные многостраничные излияния и короткие записки на четвертушках бумаги; написанные от руки угловатым полудетским почерком и распечатанные на принтерах, на бланках каких-то учреждений…

Ну надо же… Я грешным делом был уверен: все письма чудесно излечившихся больных, постоянно публикуемые в газетной рекламе «Уральского Чуда», сами рекламщики фирмы и сочиняют… Ошибался. Маловероятно, что наблюдаемая сцена заранее подготовлена, отрежиссирована, — и исполняется для случайно заскочившего Сергея Рылеева…

— Господин Рылеев? — позвал негромкий голос.

Я оторвался от созерцания груды писем.

Сам Михаил Аркадьевич? Отчего-то ни один из увиденных мною сотрудников «Чуда» бейджа на груди не носил. В любом случае человека, неслышно возникшего за спиной Варвары Петровны, я уже видел. Именно он на вокзале возглавлял комитет по торжественной встрече Эльзы…

— Пойдемте, господин Рылеев, — улыбнулся вроде как Михаил Аркадьевич. Улыбка мне не понравилась — холодная, отрепетированная, натягиваемая привычно, как разношенная перчатка на руку…

3

— Студент-биолог? Интересно… Наша организация тоже некоторым образом связана с биологией…

— Хм… Это такая неявная форма приглашения на работу? — поинтересовался студент Рылеев, подпустив в голос легкую нотку раздражения: мол, пришел по личному делу, а угодил на слабо завуалированный допрос.

— Возможно, Сергей Васильевич, возможно…

При взгляде на моего собеседника так и подмывало спросить: «В каком полку служили?» Вернее, в каком управлении КГБ…

Если даже Михаил Аркадьевич Жебров — так он представился — украшал своей персоной не ряды наследников Железного Феликса, то наверняка схожей организации. Служба в аппарате иных контор накладывает неизгладимый отпечаток.

Для разговора со мной Михаил Аркадьевич выбрал образ недалекого старого служаки, раба должностных инструкций: дескать, предписано проверять всякого сюда входящего — не коммерческий ли он шпион, вынюхивающий бесценные ноу-хау, — вот Жебров и проверяет…

Но, странное дело, — казалось, экс-бурильщика совершенно не заботило, насколько я принимаю на веру его имидж. Более того, порой он сопровождал свои реплики двусмысленной улыбочкой, совершенно не гармонирующей со словами… Словно демонстрировал: он прекрасно знает, кто я такой, и знает, что я знаю о его знании, и вся словесная шелуха наших вопросов-ответов его весьма забавляет… Надо понимать, и таким приемам обучали в Высшей школе КГБ. Но вы, господин чекист, поищите кого-нибудь другого, кто купится на ваши дешевые подначки. Перед вами студент Рылеев, неровно задышавший на симпатичную журналистку. Студент, и точка.

— Вы давно знакомы с госпожой Серебряковой? — продолжил долбить меня вопросами старый служака.

Тут агент Хантер решил, что студенту Рылееву пора бы и возмутиться столь навязчивым любопытством. Даже похамить немного можно… Не старое, в самом деле, время. Не вызывают у раскованных современных студентов трепета гэбэшники, тем более отставные…

— Давно. Почти неделю. А вы давно? Наверное, старый знакомый ее отца и приглядываете за моральными устоями Эльзы?

Он разулыбался, как кот, сумевший наконец добраться до надежно укрытой крынки со сметаной. И тут же старый служака исчез. Испарился.

— Вы правы, господин Рылеев… Не стоит тратить мое и ваше время на пустопорожнее любопытство. Пора поговорить серьезно. У меня есть к вам деловое предложение.

И он сел на диван, сделав мне приглашающий жест — явно давая понять, что разговор переходит совершенно в иное русло. Для непринужденного допроса Жебров пригласил меня в комнату релаксации — назвать сие помещение курилкой язык не поворачивался. Фотообои с пейзажем африканских джунглей, мягкие диваны, фонтанчик с водопадиком в три каскада. На стенах лианы — правда, искусственные, пластиковые. В кадках три пальмы — тоже пластиковые. Другие сотрудники — курящие или релаксирующие — в ходе нашей беседы здесь не появлялись.

— Внимательно вас слушаю, — сказал студент Рылеев, усевшись на соседний диванчик.

И что же такое он мне предложит? Уйти в службу безопасности «Уральского Чуда», выложив в качестве вступительного взноса все секреты Конторы?

— Дело в том, господин Рылеев, что наша организация сейчас активно покупает квартиры в Лесогорске. Обеспечивает жильем сотрудников. Как я понял, вы столкнулись с обратной проблемой. Мне кажется, есть возможность договориться.

Только и всего… Разочаровал.

— Отчего бы и не договориться, если сойдемся в цене.

— Думаю, сойдемся. Для своих сотрудников мы не скупимся, поверьте…

Слова «своих сотрудников» Жебров выделил голосом — этак легко, без нажима. Немного помолчал, словно обдумывая, в какую цифру может вылиться продекларированное отсутствие скупости. И предложил:

— Двести тысяч долларов. Оформление за наш счет. И вы можете со спокойной душой вернуться к изучению биологии в Екатеринбурге. Сумма, как вы, очевидно, заметили, несколько превышает цены местного рынка недвижимости. Дело в том, что нам удобнее купить квартиру, уже готовую для проживания, со всей обстановкой: с диванами и шкафами, шифоньерами и чемоданами…

На последнем слове делать акцепт он не стал. К чему, в самом деле? И так всё ясно. Торг шел не о недвижимости в Москве, на Кутузовском, — в Лесогорске за такие деньги можно скупить половину квартир-хрущевок в теткином доме, хоть с обстановкой, хоть без таковой… Жеброву был нужен архив. Архив Синягина.

— Неожиданное предложение… — замялся студент Рылеев. — Мне необходимо подумать, поговорить со здешними риэлтерами…

Михаил Аркадьевич вновь улыбнулся, вовсе уж иезуитски:

— Думайте. Говорите. Если кто-то предложит больше — я готов поднять планку. В разумных пределах, естественно. Единственная просьба — не затягивайте с ответом. Ведь мы можем решить проблему с жильем для персонала своими силами, без вашей помощи… Всё, не смею больше вас задерживать. Вот моя визитная карточка, надумаете — звоните. Госпожа Серебрякова подойдет сюда через пару минут.

Забегая вперед, скажу: тем же вечером я обоснованно заподозрил, что решить проблему с жильем для персонала своими силами Жебров уже пытался. Крохотный датчик, укрепленный мною на балконной двери, отрапортовал: дверь дважды в мое отсутствие открывалась и закрывалась. Явных следов обыска не осталось. Узенький шкаф-пенал, хранивший много любопытного, но не способный вместить гигантский чемодан Синягина, незваные гости вскрыть не пробовали…

4

— Ваша красота и природный ум произвели неизгладимое впечатление на кого-то из уральских чудотворцев, — сообщил я Эльзе, стараясь говорить легко и непринужденно. — Настолько неизгладимое, что этот «кто-то» теперь ни на минуту не может выпустить из виду объект своего обожания…

Она удивленно посмотрела на меня. Затем — сообразив — в зеркало заднего вида. «Чероки», отъехавший вслед за Росинантом от розового особняка-замка, держался сзади как приклеенный. Катил себе в паре сотен метров за нами, не делая ни малейших попыток замаскировать слежку.

Есть у «наружки» и такой классический метод демонстративного наблюдения — пусть объект постоянно ощущает себя в фокусе пристального внимания, пусть нервничает, дергается, совершает ошибки. Пусть (если упомянутый объект зовут Сергеем Рылеевым) решит: лучше отдать по-хорошему то, что у него просят… Пока просят.

— Остановите машину, — попросила Эльза. — Такое хамство терпеть нельзя.

Нельзя, согласен. Но что вы можете предпринять в данной ситуации, милая барышня? Пригрозить связями своего папы, или поклонника, или кто еще вам покупает туфельки от Адами? Здесь, похоже, закон — тайга, а прокурор — медведь, до папы не докричишься, не дозвонишься…

Проигнорировав просьбу, я надавил на газ.

— Остановите! — повторила Эльза.

— И не подумаю. Стоит проучить ребят.

— Собираетесь поиграть в догонялки? — В ее тоне звучало глубочайшее сомнение в успехе подобного мероприятия. — У той машинки, между прочим, восемь цилиндров. Общим объемом пять с лишним литров… Шансов никаких.

Седоки «Чероки», похоже, придерживались того же мнения. И тут же восстановили увеличившуюся было дистанцию.

— В догонялки? Почему бы и нет? Отстоим честь отечественного автомобилестроения. Не на ровном асфальте, понятно… То, что считается бездорожьем на родине этого джипа, у нас сойдет за нормальную дорогу. Держитесь крепче!

И я выдал лихой вираж, с трудом вписавшись в поворот. Короткий переулочек, мимо мелькнули последние домишки Лесогорска — и Росинант вырвался на пересеченную местность. Ну-с, начнем вот с этого косогорчика, пожалуй… Догоняйте!

Спустя несколько минут я понял, что погорячился… Так вот с лету посрамить заграничных конкурентов Ульяновского автомобильного завода мне не удалось. Увы, Росинант не побывал в тюнинговой фирме, готовящей для работы на Контору внешне неказистые машины российских марок…

Никто не перебирая ему двигатель, не шлифовал впускные и выпускные клапаны, не балансировал с высокой точностью коленвал и не заменял все детали, какие только можно, на фирменные. И даже такой простенькой вещи, как платохонингование стенок цилиндров, бывший хозяин сделать не удосужился…

«Чероки» уже не мог, как прежде, играючи выдерживать заданную дистанцию, но и оторваться нам не удалось.

Единственный мой козырь — так называемые «армейские» мосты, дающие дорожный просвет аж в 30 сантиметров, позволяли нам быстро проскакивать попадающиеся на пути топкие лощинки, которые джип противника благоразумно объезжал… Но всё, что выигрывал Росинант на этих объездах, «Чероки» отвоевывая на более-менее ровных участках.

Однако агента Хантера голыми руками не возьмешь! Катил я не абы как, но к заранее присмотренному на случай таких экстремальных гонок местечку… Во время вчерашней разведывательной автопрогулки по окрестностям Лесогорска я обнаружил старый деревянный мостик через впадающий в Кеть ручей. Доски настила там совершенно прогнили, но проехать можно — ювелирно, по несущим балкам…

— А теперь коронный трюк! — объявил я Эльзе, выскакивая на заброшенную грунтовку. До сих пор нам было не до разговоров в «уазике», скачущем козлом по ухабам. — Следите за руками!

Преследователи явно вошли в азарт. И, тоже выскочив на дорогу, уже не пытались выдерживать дистанцию — понеслись за нами во весь опор. Росинант, наоборот, умерил аллюр — и ровненько, как по линеечке, проехал по балкам моста.

На секунду мне показалось, что и водителю «Чероки» знаком этот мостик. Но нет — заскочивший на мост джип просел, доски треснули, вздыбились обломанными концами. Машина, угодившая брюхом на балку, качнулась туда-сюда, на манер шалтай-болтая, и плюхнулась в ручей, проломив ветхие перила! Эффектное зрелище! Падать экстремалам-неудачникам пришлось с высоты не более двух метров. Дав задний ход, я убедился: жертв нет. Двое знакомых мне амбалов-«богатырей» — насквозь мокрых — выбрались из затопляемого средства передвижения… Отсалютовав им тремя короткими гудками, Росинант покатил дальше.

— Молодец! — только и сказала Эльза.

Сам знаю… Но не факт, что интерес господина Жеброва к моим передвижениям на этом исчерпался. К припаркованному возле розового особнячка «уазику» легко и просто можно было прилепить радиомаячок…

Я ткнул пальцем в клавишу автомагнитолы. Этот агрегат вместе с кассетами бывший хозяин приложил в качестве бонуса при продаже Росинанта. Штатная комплектация «уазика» установку подобных излишеств не предусматривала, но меломан Валерий прорезал гнездо в приборном щитке пилой-болгаркой. Сегодня утром я немного доработал магнитолу, впихнув в корпус портативный сканер-пеленгатор, имевшийся в моем багаже.

Хрипловатый баритон затянул под гитарный перебор:

А Киев — мать всех русских городов.

Верните маму, очень плачут дети…

Меня, собственно, интересовали не семейные проблемы сторонника славянского братства, а более прозаический факт: какой светодиод засветится на корпусе магнитолы — красный или зеленый? Засветился зеленый. Никаких посторонних источников радиоизлучения поблизости не выявлено.

Отлично. Можно без помех заняться личной жизнью.

5

Ресторан именовался «Заимка» — и был почти пуст. В Екатеринбурге, уверен, подобное заведение не пустовало бы: небольшой уютный зал, сплошь отделанный деревом, на стенах чучела птиц, головы зверей, прочий охотничий антураж… Однако клиентов оказалось всего двое. Если считать нас с Эльзой — четверо. Трудно сказать, на что рассчитывали люди, открывшие «Заимку» в городе, где полторы сотни долларов в месяц считаются весьма приличной зарплатой.

Ужин подходил к концу. К вполне логичному финалу. Подходил настолько плавно и естественно, что у меня мелькнула мысль: что-то всё больно уж гладко. В жизни я не страдал комплексом неполноценности, но и не переоценивал шансы раскатывающего на задрипанном «уазике» студента Рылеева мгновенно влюбить в себя такую девушку… Надолго эта мыслишка в голове не задержалась.

Из динамиков медленно лилась негромкая музыка. Мы столь же медленно кружились в танце. Два других посетителя — напоминавшие обликом негаданно разбогатевших таежных бродяг — казалось, решили перепробовать весь здешний ассортимент спиртных напитков, причем отнюдь не в символических, дегустационных дозах. Они не обращали на нас внимания. Один, впрочем, оторвался на миг от стакана, чтобы поощрительно подмигнуть мне: давай, мол, парень, не теряйся…

— Не пойму, почему при первой встрече ты показалась так похожей на цыганку… — удивился студент Рылеев. Агент Хантер мысленно присоединился к его удивлению — неуловимые восточные черточки в облике девушки напрочь исчезли. Да и цвет волос изменился: Эльза стала шатенкой.

— Вот так и смотрят мужчины на женщин, — вздохнула она. — Видят лишь одежду, макияж и прическу. Был такой период у меня в жизни, месяца три… Восточный. Тяга к древней мудрости и блаженному ничегонеделанию. Ну и соответствующий имидж.

— Блаженное ничегонеделание? По-моему, ты в то утро выглядела на редкость энергичной и напористой. Страшно представить, что бывает с жертвами твоих интервью в периоды деловой активности.

— Не помню… Наверное, ты мне сразу чем-то понравился… — Она сделала шаг ко мне — короткий-короткий, мы и так стояли почти вплотную. И я понял, что отвечать на ее последнюю реплику надо не словами.

Мы целовались посреди ресторанного зала, и никто на нас не смотрел, лишь кабанья башка на стене пялилась свирепым стеклянным глазом и напоминала в этом ракурсе мою тещу, незабвенную мадам Гришнякову…

— По всем канонам сейчас полагается сказать, что кофе у меня дома на порядок лучше, — вздохнул я, когда нам подали упомянутый напиток. — И что имеется уникальная коллекция музыкальных записей… Но увы. Кофе нет даже растворимого. Хотя музыка действительно уникальная — ламповая радиола с набором пластинок семидесятых годов.

— По тем же канонам мне полагается в ответ соврать, что я давняя фанатка Лещенко и Валентины Толкуновой… Но зачем? Мы взрослые современные люди, и каноны давно устарели. В ночных молодежных клубах наука обольщения сведена к минимуму: «А ты клевая чувиха! К тебе или ко мне?»

После этой реплики можно было решить, что Эльза постарше, чем выглядит, — моя ровесница, по меньшей мере. Но нет, из оброненного девушкой замечания следовало, что две недели назад ей исполнилось двадцать три…

— А ты ведь в натуре клевая чувиха, — сказал я так, будто и в самом деле прозрел сию секунду. — К тебе или ко мне?

— К тебе! — подыграла Эльза. — У меня предки в тему не включены, косят под моральных…

Нет, всё-таки в ухаживаниях по старинке было больше шарма.

6

На улице нас поджидали. Серый «Паджеро» стоял, вплотную припаркованный к Росинанту. Рядом — троица амбалов-«богатырей». Расположились так, что пройти мимо них к «уазику» не было никакой возможности.

В общем, следовало ожидать. В Лесогорске мест, куда можно отправиться вечером с девушкой, раз, два и обчелся. Я, конечно, мог оставить машину где-нибудь в неприметном местечке, подальше от «Заимки». Но понадеялся, что незапланированное купание в ледяной воде ручья остудит богатырский пыл и избавит нас от навязчивого внимания хотя бы на сегодняшний вечер…

Ладно. Предоставим инициативу противнику, пусть раскроется, пусть выложит на стол карты… Противником в тот момент я считал не «богатырей», а Жеброва. Он, по всему судя, тоже проводит разведку боем. В невинного и безобидного студента Рылеева экс-чекист не поверил… Тем лучше, в таком случае руки у меня не связаны — пусть ломает голову, на какую из частных или государственных служб я работаю.

— Держись сзади и слева, — быстро и негромко сказал я Эльзе, не меняя направление и темп движения, словно и не стояли на пути три недружелюбно настроенных качка.

Затем широко улыбнулся «богатырям»:

— Привет, ребята! Не повезло вам сегодня! Уже достали из ручья свою таратайку?

Такого начала разговора амбалы не ожидали. Самый внушительный — пусть будет Илья Муромец — открыл было рот. И закрыл, так и не придумав подходящую для начала конфликта фразу. Зато я тараторил без умолку:

— Сколько платили-то за ту развалюху? Тонн двадцать зелени с растаможкой? Мне тоже как-то предлагали «Чероки» девяносто шестого года, да что-то он не приглянулся…

Выдавая эту ахинею, я оказался в окружении амбалов, вынул из кармана ключи, словно и впрямь собирался отпереть «уазик» и спокойненько, без эксцессов, уехать. Эльза послушно держалась позади.

Они надвинулись с трех сторон, почти вплотную. Добрыня Никитич придумал наконец достойное начало разговора и прошипел:

— Т-ты, с-сука…

Ухватил меня за плечо, развернул и тут же вмазал в солнечное сплетение мощнейшим, заставляющим скорчиться от боли ударом. Вернее, удар был лишь задуман таковым. Кто бы ни учил амбалов приемам рукопашного боя — учил плохо. В Конторе инструкторы на порядок опытнее.

Раз! — ключи полетели в голову Алеши Поповича. Пусть отвлечется на пару секунд.

Два! — сломалось запястье Добрыни, лишь вскользь зацепившего меня своим молодецким ударом.

Муромец оказался самым здоровенным, но и самым заторможенным в этой компании. Он только-только сообразил, что драка уже началась и что проходит вовсе не по запланированному сценарию. Сообразил и стал отводить арбузообразный кулак для таранного удара.

Три! — туша Ильи начала падать медленно, словно рушащееся высотное здание.

Я прыжком развернулся, готовый разобраться с Поповичем. И удивленно замер. Алеша во весь богатырский рост уже распростерся на пыльном асфальте. Над поверженным телом стояла Эльза с электрошокером в руке. Богатырь, кстати, тоже успел извлечь оружие — рядом с его ладонью валялся выкидной нож, размерами вполне под стать владельцу.

Нагибаясь за ключами, я заодно подобрал нож. И тут же с маху воткнул в покрышку джипа. Затем во вторую. Машина осела набок.

Но Эльза-то какова… И шокер у нее интересный, никак не должна стандартная электрощекоталка сразить наповал этакого бугая. Надо будет рассмотреть игрушку повнимательнее. Наверняка куда мощнее, чем сертифицированные и разрешенные к продаже в Российской Федерации.

— Прошу вас, мадемуазель. — Галантным жестом я распахнул дверцу Росинанта.

Мадемуазель процокала каблучками, огибая по широкой дуге поверженного богатыря. Электрошокер уже вернулся в ее сумочку. Прежде чем сесть в машину, Эльза принюхалась и сказала, кивнув, как мне показалось, на Алешу Поповича:

— Странный парфюм… — Я поначалу не понял.

Дела минувших дней — V

Медвежий камень.

Польша, Белосток, май 1903 года

— Не стоит, Богдан Савельевич, к кликушам прислушиваться, — сказал Кривошеин, сделав перед обращением «Богдан Савельевич» крохотную, почти незаметную паузу. — Рыльце у этой Захаржевской в пушку по самые уши: и притоносодержание, и торговля контрабандой, а на Сахалин отправляться неохота, вот и ляпнула про волосинки заговоренные в гривах конских — авось поверят да снисхождение сделают. Всё, думаю, куда проще было — получил кучер рублей пять да и изобразил комедию. Пусть его жандармы потрясут — кто заказчик. А к компетенции Синода дело никоим образом не относится, уверяю вас.

Степан Мефодьевич Кривошеин служил в Десятом присутствии Святейшего Синода тридцать с лишком лет, был человеком степенным, обстоятельным и склонным искать самые простые житейские объяснения самым запутанным загадкам. К тому же дослужился Степан Мефодьевич до девятого классного чина, дающего личное дворянство, из самых низов, без каких-либо протекций, с великим трудом, — и настороженно относился к молодому коллеге, шутя взбегающему по карьерной лестнице.

Еще два года назад Даня Буланский — кому бы тогда пришло в голову именовать его Богданом Савельевичем? — даже не состоял в штате присутствия, служил агентом с половинным жалованьем…

Причем и на внештатную должность угодил-то лишь по рекомендации Степана Мефодьевича, давнего знакомца Буланского-отца, — кого попало на службу в Десятое присутствие не берут. Потом получил Даня синодского регистратора, и сидеть бы ему в регистраторах лет десять, как и положено, не высовываясь, дело свое на ять изучая… Ан нет. Приглянулся чем-то инспектировавшему Царство Польское по линии Синода статскому советнику Линевичу, тот забрал парня в Петербург, и пожалуйста: года не прошло — прыг-скок через два классных чина — коллежский секретарь.

За какие такие заслуги? Неизвестно. Но Даней по старой памяти уже не назовешь и не «тыкнешь»… Всего на одну ступеньку ниже титулярного советника Кривошеина. А учитывая «особые полномочия», с которыми прибыл новоиспеченный коллежский секретарь из столицы в Белосток, ступенечка та получается очень маленькой, почти совсем незаметной. И как держать себя с залетевшим в высокие чины сопляком, Степан Мефодьевич толком не понимал.

— Захаржевская лжет, ни секунды не сомневаюсь, — согласно кивнул Буланский. — Но и вашу версию, Степан Мефодьевич, принять не могу. Не стал бы кучер так подставляться — на него первого бы и подумали. К тому же случаи подобные и раньше происходили — но среди простонародья, внимания нашего не привлекая…

Действительно, пострадавшие к простонародью никак не принадлежали. Сын вильненского генерал-губернатора Алексей Томилин венчался с Ядвигой Браницкой — наследницей старинного магнатского рода. Ни жених, ни невеста веру отцов менять не хотели — Синод после двухлетних проволочек выдал разрешение на брак православного и католички. Чуть раньше тот же ответ поступил из римской курии…

Долгие хлопоты оказались зряшними. Свадьба не состоялась.

Венчание должно было происходить в православном храме Андрея Первозванного, но перед тем молодые намеревались получить благословение в старинном семейном костеле при дворце Браницких. На середине пути свадебный поезд встал: кони упирались, всхрапывали — и ни с места… Потом тройка с новобрачными понесла вскачь, на ухабе не выдержал, треснул железный шкворень. Богато украшенное ландо — от лучшего каретных дел мастера Варшавы — разлетелось чуть не в щепки… Кучер отделался испугом, княжна — сильными ушибами. Жених же серьезно повредил позвоночник, лежал парализованный и безгласный, и никакого улучшения доктора не обещали.

Степану Мефодьевичу очень не хотелось признавать, что дело относится к компетенции Десятого присутствия и лично титулярного советника Кривошеина. Даня вполне его понимал…

Начальник здешнего сыскного отделения и того хуже: даже слышать не желает о каком-либо злоумышлении — несчастный случай, и точка…

По счастью, жандармским пунктом командует подпоручик Сильвестров — молодой, энергичный, страстно желающий любой ценой выбраться из провинциального захолустья. С таким союзником можно добиться многого…

* * *

— Глупый мальчик… — сказал Богдан почти даже сочувственно. На вид студент Навроцкий был на пару лет старше Дани, но тот выбрал именно такое обращение. — Глупый мальчик… Найти тебя было проще, чем клопа на чистой простыне. Первое, что меня заинтересовало: а где училась панна Ядвига, в каком университете? Оказалось, получила весьма изрядное домашнее образование. Вот как, думаю… А не было ли у нее молодого учителя в последнее время? Был, оказывается, некий Навроцкий Сергей Геннадьевич. И вот ты передо мной, молодой и красивый…

Студент — и впрямь симпатичный парень — явно чувствовал себя не лучшим образом. Растерянный взгляд его перебегал с одного незваного визитера на другого. Затем Навроцкий обратился к жандарму (который, в отличие от пришедшего в партикулярном платье Дани, явился в съемную квартиру студента в мундире). Обратился, стараясь говорить уверенно, но на первом же слове голос предательски дрогнул:

— М-может быть, вы, господин подпоручик, соизволите объясниться? Я не желаю выслушать от вашего… О-у-х-х…

Сильвестров — здоровенный, квадратный в плечах, с простым крестьянским лицом и огромными кулаками — неожиданно врезал парню под дых. Тот согнулся, привалился к стене, безуспешно пытаясь ухватить ртом воздух.

— Тебя, мразь, никто не спрашивает, что ты желаешь или не желаешь, — прошипел подпоручик. — Ты, гнида, будешь делать, что тебе скажут.

И ударил снова — в лицо. Кровь из разбитого носа хлынула потоком.

— Это тебе аванс, — пообещал жандарм. — У меня внизу становой пристав с тремя полицейскими. Люди надежные, проверенные и оч-чень социалистов не любят… И улики у них кое-какие имеются: револьвер, бомб парочка, прокламаций пачка. В общем, устроят тебе такое «сопротивление при аресте» — долго кровью кашлять будешь. До самой смерти.

— К-каких социалистов… — прохрипел было студент. Сильвестров вместо ответа вновь замахнулся.

— Полегче, Жорж, — остановил его Даня, играя доброго следователя (они с подпоручиком перешли на «ты» вскоре после знакомства). — Думаю, мальчик просто не понял, с кем связался. Какие люди и сколько готовы заплатить, чтобы заполучить автора его «невинной шутки»…

А сам подумал: не те, давно уже не те жандармы… Канули времена Дубельта и Бенкендорфа, когда не то что руку поднявший — голос повысивший на арестованного офицер пулей вылетел бы из Отдельного корпуса. Может, оно и правильно, с волками жить — по-волчьи выть. В царствие Николая Павловича не вели нигилисты охоту на слуг престола, не отстреливали жандармских офицеров, не взрывали полицмейстеров вместе с семействами… Но всё равно казалось, что выбранный жесткий курс приведет в никуда, к бесславному краху.

Спустя несколько минут Богдан говорил тихо и спокойно, сунув студенту под продолжавший кровоточить нос кожаную папочку для документов:

— Здесь лежат все твои письма к панне Ядвиге. В том числе последние — где ты предлагал сбежать с тобой за границу, угрожал застрелиться или застрелить жениха… Глупый мальчик. Никто Ядвигу силком замуж не выдавал, речи твои гладкие вскружили ей голову совсем ненадолго. И Алексея она полюбила по-настоящему…

Навроцкий смотрел на них затравленным зверем — и, похоже, не верил. Трудно мужчине, даже такому истерику, сразу поверить, что ему предпочли другого. Буланский сделал незаметный знак жандарму. И отвернулся, не желая наблюдать, как продолжается избиение.

Услышав, что хотел, — расстроить свадьбу за немалую сумму в пятьсот рублей взялся жид-шинкарь Янка Мойзес, — Богдан вышел из комнаты. Стал медленно спускаться по длинной скрипучей лестнице. Дальнейшая судьба студента его не интересовала. Пусть Сильвестров сам решает. Если польстится на обещанную Браницкими немалую награду — горе-любовнику не позавидуешь. Поговаривают, что графы сохранили кое-какие магнатские замашки, и в их многочисленных замках в Польше и Малороссии остались пыточные комнаты вполне в рабочем состоянии…

Но наверху грохнул выстрел — едва Буланский успел присоединиться к ожидавшим полицейским.

— Решил-таки застрелить «социалиста» при аресте? — спросил Богдан спустившегося подпоручика.

— Зря, что ли, прокламации и бомбы тащили? — хмыкнул жандарм. И изложил свою версию произошедшего:

— Ниточка от нашего нигилиста в Петербург тянется. Ко мне ведь бумага приходила об установлении негласного надзора. Бывал он там в доме Благонравова — где потом кружок с типографией накрыли. Разговоры вел сомнительные, но ни в чем конкретном не замечен. Теперь же получается: проглядели столичные господа матерого волка. И боевую ячейку небось проглядели. Так что по всему выпадает мне командировка в столицу. А Викентию Федосьевичу с орлами его (кивок на станового пристава) тоже поощрение будет — за уничтоженного опасного преступника… Приступайте, ребята, не мешкайте.

Полицейские, бережно-бережно держа чемоданчик с уликами, потопали по лестнице — обставлять декорации жилища боевика-террориста.

Сильвестров, понизив голос, сказал:

— И панам Браницким бросим косточку с мясом — этого самого Янку Мойзеса. И здесь внакладе не останемся. К нему вдвоем сходим, без полиции. Нечего с жидком церемониться.

— Сходим, и немедленно, — кивнул Богдан, подумав с брезгливым восхищением: «Далеко пойдет подпоручик… Ведь действительно отправится в Петербург, и сумеет попасть под начальственный взор с неуемным своим и беспринципным рвением, и зацепится в столице, и начнет делать карьеру… Но когда-нибудь непременно свернет себе шею».

* * *

— Не пойму я, что за интерес имеют ваши благородия к бедному еврею? — тараторил Янка Мойзес. — Ну да, таки ходил ко мне пан студент, — так ведь кто ж не ходит к старому Янкелю? Приходил, выпивал, — а зачем люди еще приходят в шинок? Поначалу всё смирновскую спрашивал, потом на бимбер перешел — видно, не только у бедных евреев бывает плохо с деньгами… Или пан Навроцкий чем-то провинился перед благородиями? Ай-ай-ай, такой приличный молодой человек, пил всегда в меру, никогда не требовал налить в кредит… Ай-ай-ай… Что творится в этом мире, если за таких приличных юношей приходят спрашивать жандармы? Ничего хорошего не творится, скажу я вам, господа…

— Это точно, — осклабился Сильвестров. — Ничего хорошего с тобой не будет, жидовская морда. Оч-чень плохо тебе сейчас будет.

— Не стоит, Жорж, — сказал Даня тихо и серьезно, без игры в доброго следователя. — Тут, поверь, совсем другой подход нужен… Прошу — погуляй немного на улице. Я справлюсь.

Жандарм покачал головой с сомнением, но вышел из полутемного шинка. А Богдан обратился к шинкарю на беглом «жаргоне» — так в этих местах называли идиш:

— Ну вот, теперь — без гоев — мы можем поговорить с паном Янкелем спокойно, как деловые уважаемые люди…

По рождению он был православным (хоть в вере никогда не усердствовал, а в последнее время и вовсе стал атеистом) — иноверец на службу в Синод не мог попасть по определению. Но если детство твое прошло в Маневичах, за чертой оседлости, в самой разноплеменной среде, и товарищей по детским играм еще не считаешь «жидками» или «гоями» — сойти за своего не так уж трудно…

— Поймите, пан Буланский, — говорил Янка, — у меня есть своё дело, а времени на разные пустяки таки нет. Но что поделать, если ко мне приходят все и я знаю всех? И когда кто-то спрашивает, не сведу ли я с человеком, понимающим толк в тех или иных делах, — отчего бы не помочь и не поиметь свой маленький профит? Деловой человек должен жить в ладу со всеми.

Разговор продолжался в задней комнате шинка — место хозяина за стойкой заняла дочь Фая. Перед собеседниками стояли крохотные рюмочки, и налитая в них коричневатая жидкость оказалась отнюдь не бимбером — коньяком, чуть ли даже не французским…

— Допустим, я пришел и спрашиваю: пан Янкель, сведите меня с человеком, который может расстроить свадьбу. Потому что другой нехороший человек хочет-таки жениться на моей невесте.

— Допустим, старый Янкель тогда ответит: юноша, я много жил и видел много людей, всех не упомнишь. Голова, скажет вам старый Янкель, очень странная штука, иногда хоть бей по ней большим кулаком — таким, как у вашего друга, — ничего не вспомнит. Недаром люди придумали бумагу, чтоб доверять ей свою память… Правда, не только для этого.

— И чтобы печатать на ней ассигнации, пан Янкель? — подхватил Богдан.

— Приятно видеть молодого человека, который понимает-таки за жизнь… — вздохнул Мойзес.

Буланский тоже вздохнул. И полез во внутренний карман сюртука за бумажником.

* * *

— Надо было всё же с твоим жидком мне разбираться… — вынес вердикт Сильвестров. — Дурит голову, старый шельмец. Тебе охотой по зверю заниматься не приходилось?

Богдан молча покачал головой.

— То-то и оно, — продолжал жандарм. — Иначе сразу понял бы, что не бывает такого. Я ведь, грешен, с малолетства охотой балуюсь, отец приучил. И на топтыгиных хаживать доводилось… Не спорю, дух медвежий терпкий, лошадь напугает. Но камень, чуть кровью обрызганный и на дорогу брошенный? Не бывает. Кровушка, Богдан, она что у человека, что у лошади, что у медведя пахнет одинаково. Да и сколько ж ее там вылили? Уж никак не бадью.

— Не бадью, — согласился Буланский. — Но ведь Мойзес лишь посредник, мог что-то напутать… Допустим, на камень нанесли не кровь. Какую-то иную жидкость из медвежьего организма, с сильным запахом. Желчь, например… Да, всего несколько капель — но обоняние у лошадей куда острее нашего.

— Желчь… — раздумчиво протянул подпоручик. — Едва ли… Нет у косолапых такой жидкости. Вот если бобровую струю, скажем, в дело пустить — действительно, нескольких капель хватит и запах на камне хоть год продержится… Да только вот не испугаются лошадки-то, не встанут и вскачь не понесут, не слышал я, чтобы бобры коней и прочую скотину задирали…

— Что такое бобровая струя? — Богдан действительно ничего не понимал в охоте. — Нечто вроде мускуса?

— Вроде того, только вонючая до одури. Аптекари из нее лекарство делают для эпилептиков… Да только не при делах тут бобровая струя.

Буланский молча кивнул. Подозрения его подтверждались. Хотя никак невозможно, по мнению опытного охотника, сообщить неприметному, под копытами валяющемуся камешку сильный запах хищника — и тем не менее это было сделано… Кликуша Захаржевская неожиданно оказалась права: звучит как дурной каламбур, но в деле и впрямь появился некий мистический запашок. Похоже, дальше их с жандармом пути расходятся. Пусть занимается бомбистами, а Десятое присутствие займется своим прямыми обязанностями.

* * *

Титулярный советник Кривошеин умел при нужде не упорствовать в ошибках. А уж опыт имел богатейший и память отличную — ни в каких архивах не сыскать столько сведений о делах вроде как и не существующего подразделения Синода в пяти западных губерниях, где доводилось служить Степану Мефодьевичу.

— Вербицкий? — переспросил он, услышав сообщенную Янкой Мойзесом фамилию «медвежьих дел мастера». — Как же, помню такого… Неужто жив еще? Наверное, сын или внук, промысел у них всегда был семейный…

— У кого «у них»? — не понял Богдан.

— У сморгонцев…

Титулярный советник рассказал про Медвежью Академию в Сморгони и про то, как в юности принимал участие в масштабной операции, проводившейся во исполнение указа Сената о воспрещении медвежьего промысла. Даня не застал тех времен, когда всенепременной принадлежностью каждой ярмарки на его родной Волыни были медвежьи вожатые с парой-тройкой медведей. Не видел «медвежьих комедий» и потешных «медвежьих боев».

— С опаской шли, что уж греха таить, — вспоминал Кривошеин. — Звери здоровенные, клыки и когти не спилены, не сточены… Опять же намордники и ошейники отчего-то не в заводе были у сморгонцев. Но ничего, без жертв обошлось. Видать, слишком долго те звери рядом с людьми обитали, хитрость и свирепость природную вовсе утратили. Стали как коровы или свиньи — те тоже под нож резника идут без сопротивления. Хозяева их порой больше проблем доставляли…

Но один раз, по словам Степана Мефодьевича, коса Инквизиции нашла на камень. Камнем оказался не потомственный медвежий вожатый Вербицкий — невелика птица, — но графы Браницкие.

— Здешние Браницкие?

— Нет, у них четыре рода с одной фамилией, но с разными гербами… Не белостокские Браницкие, а белоцерковские, в Киевской губернии всё происходило… Вернее, старый граф Сигизмунд, племянник коронного гетмана Франциска-Ксаверия… Не пожелал расстаться с полюбившейся с детства потехой… Так при нем Вербицкий и состоял с тех пор. А чем всё кончилось, не знаю, перевели меня в Польшу, в Варшаву…

При словах о недолгом периоде своей варшавской службы Кривошеин вздохнул мечтательно — не иначе, было, что вспомнить. Даня спросил:

— Скажите, Степан Мефодьевич, — разные ветви рода Браницких не слишком между собой ладили? В те времена?

— Да кто ж мне тогда докладывал-то? Да и сейчас пойди сунься к ним с такими расспросами…

— Надо будет — сунемся, — твердо пообещал Богдан. И поинтересовался, вспомнив разговор с жандармом:

— Сморгонские медведи чем-либо отличались от обычных? Кроме исключительного миролюбия?

— Не знаю, не приглядывался. Не знаю отчего, но строжайший циркуляр пришел из Синода — туши застреленных зверей сжигать немедленно. И сжигали, чтобы мясом или шкурой попользоваться — ни-ни… Разве что… Да, живучие зверюги оказались на редкость. Бывало, по три десятка пуль всаживали — а всё ворочается, встать пытается. Те из наших, кто с охотой дело имел, — на простых медведей, не сморгонских, — дивились, помню…

— А что с вожатыми их дальше стало?

— Кто за оружие сдуру хватался, пошли под суд да на каторгу… Ну а кто не сопротивлялся — тех, согласно указу, в Сибирь, на поселение, в разные губернии, от Урала до Сахалина. Не знаю уж, как они там прижились — от веку ведь, от пращуров одним и тем же промыслом кормились, ничего иного и не умели толком…

* * *

Выследить Вацлава Вербицкого удалось лишь спустя пять месяцев на маленьком хуторе под Слуцком. Оказался он действительно сыном старого знакомца титулярного советника Кривошеина. И — как считал Богдан — последним сморгонцем, продолжавшим старинный промысел после смерти старого графа Сигизмунда Браницкого, продолжавшим на свой страх и риск.

Сопротивления Богдан не ожидал и взял с собой для подмоги лишь небольшую команду — унтера и трех солдат из Корпуса внутренней стражи… Ошибся. Сопротивлялся Вербицкий отчаянно.

Выяснилось, что солдаты в КВС никудышные. «Одно название, а не солдаты», — думал Буланский, прижимаясь к холодной, усыпанной осенними листьями земле и глядя, как палят его помощники — стараясь высунуть из укрытия лишь кончик винтовочного ствола, не целясь, чуть ли не зажмуриваясь при выстреле. Утешало одно — противник тоже оказался отнюдь не призовым стрелком.

Сам Богдан в перестрелку не ввязывался, хоть и сжимал в руке браунинг — новую, этого года, модель с увеличенным калибром и удлиненным стволом. Совсем недавно сии смертоносные игрушки начали поступать на вооружение жандармского корпуса.

Данино оружие, кроме стандартной надписи «Моск. Стол. Полицiя», украшала дарственная гравировка — министр Плеве наградил за помощь в раскрытии группы боевиков-террористов. Была ли та группа полностью выдумана или измышления подпоручика Сильвестрова негаданно совпали с истиной, Буланский не имел понятия.

Стрелять в людей ему до сих пор не приходилось. Знал, что должен и сможет, но… Но какой-то липкий холодок внутри оставался. И сомнение: сумеет ли не промахнуться?

Сомнений не было в другом — вступить в дело придется. Иначе дурная перестрелка продолжится до сумерек, благо осталось недолго, посылать за помощью смысла нет… Солдатики расстреляют содержимое подсумков и наверняка упустят в темноте врага. Или случится чудо — поганое, ненужное чудо, — и шальная их пуля случайно угодит в цель.

А Вербицкого надо взять живым и только живым. Да и зверю его без нужды шкуру дырявить не стоит. Стоит вдумчиво разобраться с загадочным медведем.

Титулярный советник Кривошеин так никогда и не узнал, почему Десятое присутствие Синода требовало немедленно сжигать туши убитых сморгонских медведей — и неукоснительно следило за исполнением странного требования…

Есть тут какая-то тайна, загадка… Тайна даже от своих — и обладание ею вполне может поставить на куда более высокую ступень служебной лестницы. Вернее — ввести в куда более узкий круг посвященных. (Знакомство со статским советником Линевичем убедило Богдана: не всегда высокий чин есть гарантия полной информированности.) Даня Буланский был весьма предусмотрительным молодым человеком, без колебаний строившим грандиозные и далеко ведущие планы. Сейчас для воплощения этих планов предстояло подставить себя под пули… И он медлил. Впрочем, совсем недолго.

…Только отсюда, от задней стены осажденной сторожки, Даня понял, что выстрелы его соратников и Вербицкого звучат по-разному: трехлинейки вояк из КВС — сухо и резко, оружие медвежьего вожатого — раскатисто и гулко. Потом понял другое: обратил внимание и задумался об этом, чтоб хоть чуть-чуть оттянуть момент, когда надо будет нырнуть в небольшое незастекленное оконце…

«В руку… Или в ногу… А зверюга… Ладно, поверим Кривошеину, что сморгонские медведи совсем не хищные… Пора!»

Сунул браунинг за ремень, подпрыгнул — легко, каучуковым мячиком, вполне оправдывая псевдоним «Гимнаст», полученный во время внештатной агентской службы. Подтянулся — и рыбкой нырнул внутрь.

Вербицкий был низкорослым, седым, с изможденным лицом. Оружие в руках тщедушного владельца смотрелось громадным — стреляющая патронами с дымным порохом винтовка Бердана, десять лет назад снятая с вооружения.

Даня мягко спрыгнул на земляной пол. Ствол берданки, казалось, поворачивался к нему медленно-медленно… И так же медленно, тягуче Богдан выдергивал браунинг из-за пояса. Выстрелил — как и планировал, в плечо. Промах! В ответ берданка с грохотом выплюнула огромный клуб белого дыма. Всё внутри сжалось в ожидании резкой боли. Боль не пришла. Тоже промах. Второй раз он нажал на спуск, уже не целясь — да и не прицелиться было толком в затянувшем сторожку дыму. Результата выстрела не разглядеть, и некогда приглядываться — из угла с ревом надвигалась громадная туша. Мирные?! Не хищные?!

Сквозь дым, совсем рядом — оскаленная пасть. Выстрел. Второй. Третий. Четвертый… Вставшая на дыбки тварь надвигалась, пули лишь замедляли ее движение — словно дружеские толчки в грудь.

Подоспевшие стражники моментом вынесли плечами хлипкую дверь, ударили по зверю в упор из четырех стволов… Потом пустили в ход штыки. Лишь после этого всё закончилось.

— Не стоило горячку пороть, ваше благородие, — рассудительно говорил унтер с седыми, по моде времен Александра-Освободителя, бакенбардами. — Берданка-то у него однозарядная, пока бы новый патрон запихал… Могли не торопясь его, как на стрельбище…

Вербицкому девятимиллиметровая пуля браунинга разнесла левую сторону груди. Умер он мгновенно.

— Болтаешь много, Пришибеев, — процедил Богдан. Унтер не понял. Начал было:

— Киреевы мы, ваше… — осекся, натолкнувшись на яростный взгляд Буланского.

Тот заговорил резко, отрывисто:

— Этого, — кивок на труп Вербицкого, — на дрожки и в Слуцк, в полицейский стан. Езжайте все четверо. Записку приставу сейчас напишу, утром пришлет подводу за тушей. Я останусь, постерегу.

— Дык можно ведь… — начал унтер и вновь осекся. И зарекся впредь лезть с советами к странному благородию из Синода, занимающемуся совсем не богоугодными делами.

* * *

Свечей в сторожке не нашлось. Найденные в сундучке медвежьего вожатого записи Богдан читал при мерцающем и коптящем свете фитилька, опущенного в плошку с каким-то прогорклым жиром. Читал и убеждался: самого главного — как сморгонцам удавалось создавать очень похожих на медведей тварей — из разбросанных в тексте обрывочных намеков не понять…

Загадка медвежьего камня — вернее, нанесенного на камень пахучего вещества, для организма обычных медведей не характерного, — прояснилась. Но теперь она Богдана совершенно не интересовала. Он проклинал себя за поспешный выстрел. Решено: отныне при любой возможности — в тир. Не жалеть ни времени, ни денег, пока не научится попадать в монету с тридцати шагов… Главное, понятно, голова, но порой и от руки с пистолетом зависит слишком многое. И подобрать другое оружие — чтоб работало аккуратно, не оставляло дыры, в которые можно легко пропихнуть кулак…

Браунинг, вновь полностью заряженный, лежал наготове. Потом, когда в туше — меняющейся на глазах, сбрасывающей шерсть и комья зловонной розоватой слизи — почудилось шевеление, Богдан отложил исписанные выцветшими чернилами листки, взял пистолет в руки. Но пустить в ход не спешил…

Утром прибывшие с подводой полицейские обнаружили на месте сторожки лишь пепелище. В ответ на недоуменные вопросы станового пристава Богдан сослался на так и не отмененный циркуляр, предписывавший незамедлительно сжигать туши уничтоженных сморгонских медведей. И отказался от каких-либо других объяснений.

На обратном пути кони вдруг встали, даже шарахнулись назад, задрав дышло.

«Опять медвежий камень? Всё сначала?» — недоуменно подумал Буланский. Но возница, успокаивая своих питомцев, пояснил: ничего необычного, всего лишь шустрой змейкой метнулась под копытами ласка. Крохотная вроде зверушка, но хищная и зловредная не по росту: с голодухи, бывает, на стреноженных или привязанных лошадей прыгает — жилу перекусить, кровушки напиться… Вот и пугаются коняшки.

Подивившись смелости маленького вампира, Богдан задумался вдруг: а не осталось ли после Вербицкого сыновей или внуков, которых он не возил с собой ввиду рискованности нынешнего своего промысла? Потомки могут владеть древней тайной, если старик не нарушил сморгонскую традицию преемственности поколений…

В любом случае эта слабенькая нить — единственная. Негласно наведя справки по линии Десятого присутствия, Богдан убедился: никто из сосланных в Сибирь сморгонцев в местах определенного им проживания ныне не числится. Все рано или поздно скрылись из-под надзора полиции. Все до единого.

* * *

Десять лет спустя — Богдан Савельевич дослужился к тому времени до чина коллежского советника [6] — у него мелькнула надежда: Вербицкий был не последним из сморгонцев, и удастся, наконец, использовать его обрывочные записи (отнюдь не угодившие на хранение в архив Синода).

Тщетная надежда. Арестованный в Барановичах медвежий вожатый ничего общего со Сморгонской Академией не имел, самочинно попытался возродить старый промысел. И зверь у него оказался самым заурядным медведем, по науке выражаясь, Ursus'oм — со сточенными кпыками и когтями, дурно дрессированный… Тушу, правда, всё-таки сожгли во исполнение старого циркуляра. Бюрократические бумаги куда живучее породивших их обстоятельств.

Глава 3

ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ ПИРОТЕХНИКИ И ПАРФЮМЕРИИ

1

Всё-таки первая жена оставляет в жизни мужчины неизгладимый след. Не просто первая женщина, имя и облик которой спустя годы могут исчезнуть из памяти бесследно, но именно жена. И многие стереотипы, наработанные в первые годы супружества, автоматически, неосознанно проявляются в общении с другими женщинами. В том числе кое-какие весьма специфические привычки.

Я подумал об этом, когда осторожным, до микронов выверенным движением поддерживал голову спящей Эльзы и не менее осторожно вытаскивал из-под ее затылка другую руку. Сколько раз приходилось ускользать таким способом из объятий спящий Светланки на ночные операции, а утром бодро говорить: «Ну ты и соня, я уж час на ногах, завтрак приготовил, а ты всё спишь и спишь, даже будить жалко…»

Конечно, Эльзу мадам Гришнякова к ревнивым выходкам подстрекать не станет, но после запланированной на сегодняшнюю ночь операции хоть какое-то алиби не помешает, пусть и такое шаткое. Сдается мне, у родной Конторы есть сейчас дела поважней, чем вытаскивать резидента Хантера из лап правоохранительных органов.

Задумали мы с Генкой и Скалли ни много ни мало — похитить человека. Или кого-то, очень на человека похожего. По-западному говоря — совершить киднэппинг. Деяние возмутительное и попадающее под суровую статью Уголовного кодекса.

Единственным смягчающим обстоятельством мог послужить лишь тот факт, что выкуп с родственников завхоза Зинаиды Макаровны вымогать никто не собирался. Будущими похитителями (то есть нами) двигало бескорыстное научное любопытство.

Из рапорта жандарма Клемчинского и из рассказа геолога Мурашова следовало, что медведи-морфанты в человеческой своей ипостаси выглядят именно как женщины более чем внушительных размеров. Скалли был уверен, что тестирование Зинаиды Макаровны покажет немало любопытного. А я подозревал, что при ее визуальном осмотре обнаружатся пулевые отметины, оставленные выстрелами из моего карабина или «парабеллума» Синягина, — дедуля не производил впечатление человека, имевшего обыкновение промахиваться.

Первая фаза операции «Тихий уход» прошла успешно — из постели я выскользнул, не потревожив Эльзу. Столь же бесшумно оделся, рассовал по карманам необходимые мелочи… На столе лежала женская сумочка. Полюбопытствовать шокером? Люфт времени есть, можно потратить минут двадцать, повозиться на кухне с инструментами.

Едва я потянулся к сумочке — понял: ее владелица не спит, исподтишка наблюдает за мной. Понял пресловутым «шестым чувством», дыхание девушки оставалось тем же — ровным дыханием спящего человека.

Обернулся — Эльза лежала в той же позе. Мнительность? Возможно… Некоторое время я рассматривал спящую. Подумал, что расположенные ровным треугольничком оспинки — следы прививок — на плече девушки очень напоминают шрамы от трех пуль, кучно попавших в цель… Странные у вас ассоциации, агент Хантер. Профессиональные.

Исследование шокера я всё-таки провел, удалившись на кухню. Игрушка оказалась еще любопытнее, чем мне представлялось…

…Спускаясь по лестнице — в одной руке карабин, в другой персик — я услышал эхо дальнего взрыва. Не обратил внимания и ничего не заподозрил: порой с расположенного в нескольких километрах карьера долетали похожие звуки… Вспомнить про взрыв пришлось очень скоро — когда Росинант подъезжал к «аэродрому»…

Добраться до жилища Генки и Скалли не удалось.

На тихой улочке небывалое столпотворение, суета людей в форме и белых халатах, машины вспарывают светом фар ночь — пожарные, «скорые», милицейские «луноходы»…

Внутрь оцепления посторонних не пропускали. Выведывать слухи у толпящихся зевак не хотелось, наверняка они ничего толком не знают и яростно обсуждают извечный русский вопрос «Кто виноват?» — взрыв баллонов с бытовым газом или чеченские террористы. Недолго думая я подъехал поближе к толпе и торопливо залез на крышу «уазика».

Мышцы живота откликнулись на сей акробатический трюк тягучей болью — похоже, кулак Добрыни зацепил меня не так слабо, как сгоряча показалось. Но я не обратил на боль внимания, ибо увидел то, что подспудно ожидал увидеть: фары освещали обгорелые руины — всё, что осталось от «аэродрома». Стволы-пеногоны пожарных продолжали поливать пепелище, но уже явно по инерции — языков пламени не было видно…

Заторможенно я слез с наблюдательного пункта, вернулся за руль. Тупо смотрел перед собой, не понимая, что можно и нужно делать… Что уж тут сделаешь… Нечего тешить себя несбыточными надеждами — при пожарах люди зачастую спасаются, но если пожару предшествует мощный взрыв… Генка… Скалли… Не представить, что их больше нет. Что никогда не услышу дебильных шуточек Мартынова, не увижу, как Скалли ерошит характерным жестом остатки шевелюры… Не прощу гадам… К чертям Контору с ее инструкциями! С сегодняшней ночи охота пойдет без правил. Никаких вам тестов, никаких пестрящих намеками разговорчиков с экс-чекистами — стрельба на поражение с безопасной дистанции, и точка.

— Если ты закончил нас оплакивать, то потихоньку отъезжай, — негромко прозвучал сзади знакомый голос. — Выруливай на Баймеджона и хорошенько проверь, не прицепится ли хвост.

Дав задний ход, я совершенно замотивированно обернулся и обнаружил доктора Скалли, распластавшегося на днище «уазика».

2

— А ведь у тебя, Сергунька, случаются в виде исключения здравые мысли, — сделал мне комплимент Мартынов. — Задерживаться на «аэродроме» нам действительно не стоило.

Я не обратил на издевку внимания.

— Что случилось? Как вы выбрались?

— Обыкновенно выбрались, ножками. Через дыру в заборе, огородами — и к Котовскому.

Агент Мартин расхохотался собственной дебиловатой шутке. Я тогда подумал — шутке. Но впоследствии выяснилось: всё всерьез. Владелец весьма запущенного дома и еще более запущенного огорода оказался однофамильцем известного бессарабского налетчика, прославившегося в гражданскую войну. Сейчас «красный командир» мирно дрых, водрузив лысеющую голову на стол, как вполне естественный компонент натюрморта из недопитой литровой бутыли водки, неровно вскрытой банки килек и обкусанной зачерствелой горбушки. У стены стояла коробка с такими же бутылями. По всему судя, весь полученный от Генки и Скалли аванс хозяин тут же потратил на закупку продукта первейшей необходимости.

Ладно, спит — и пусть спит. Разговору нашему не помешает.

— Рассказывай, рассказывай, — понукал я Генку.

— Что тут рассказывать? Как ты уехал, я первым делом решил на окрестности полюбоваться. Засел на чердаке, бдю. Бинокль, инфраоптика, в две не просматриваемые зоны микрокамеры вмастрячил, экранчик — тоже к себе на чердак. Всё по науке… Рассудил так: наблюдать-то за «аэродромом» можно, так что и мышь к нам незаметно не проскочит, а мы — ни сном, ни духом. Но расставить наблюдателей, не засветившись, трудно. Не верилось, что пустующий дом долгие месяцы под колпаком держали — дожидались, пока мы приедем. Вот… В общем, логично рассудил. Да только следить за нами никто не собирался. Минут сорок я просидел — вроде всё тихо, никто подозрительный не шатается. Потом глядь — здоровеннейшая тетка по улице вышагивает. Такую проще перепрыгнуть, чем обойти. Меня как стукнуло: на ловца и зверь выбежал. Не иначе, думаю, твоя завхозиха — одна небось тут такая…

— Не одна, — перебил я. — Две по меньшей мере.

— Ну, не знаю… Короче, я во все глаза за ней смотрю — ну как к нам завернет? Тут бы мы ее… Не завернула. Идет медленно, туда-сюда поглядывает, ничего подозрительного вроде как не делает… Мимо нас прошла — так же медленно. До соседнего дома дошагала, развернулась — и назад. Торопливо, окрестностями уже не любуясь. Ага, думаю, значит, скоро и «наружка» появится. Не появилась. Час, другой — никого… Сижу скучаю, Скалли внизу с пробирками возится, шерсть и кровь твою изучает… Ну не твою, понятно, а…

— Ясно чью. Ты о главном говори…

— Так я и говорю, Сергуня. В общем, стемнело уже, от пустого сидения в брюхе у меня забурчало, а тут как раз доктор свою возню закончил.

Я не утерпел, прервал Генкин рассказ о чудесном спасении и полюбопытствовал результатами анализа.

— Кровь и волосы человеческие. Почти человеческие… — туманно ответил Скалли. — Честно говоря, лишь один раз встречал такие…

Где и когда встречал, доктор рассказывать не стал. Надо думать, не только в оперативном отделе есть свои секреты…

Вывод был столь же неопределенным: исследуемые образцы вполне могут принадлежать морфанту-оборотню. А могут и не принадлежать. Стоило ли гнать в такую даль специалиста по экспертизам…

Мартин вернулся к своему рассказу:

— Закончил доктор, ну мы с ним и поменялись — он наверх, я вниз — перекусить. Не успел продукты достать — Скалли зовет: пожаловали, мол, гости дорогие. Парнишки, двое, точь-в-точь как ты рассказывал — в темной одежде, словно монахи в штатском. Сзади подобрались, скрытно, — не будь там камеры, мы бы и не заметили. Коробку притащили, тяжелую, вдвоем волокли. Нырнули в прореху в заборе — и к дому, чуть ли не ползком. Так-так, думаю… Не иначе нам какой подарочек пиротехнического плана. Подкрались они к крыльцу, а там дверца деревянная, снаружи в подпол ведет… Вернее, вела. Один туда нырк, вместе с коробкой. Вылез уже без нее. И так же осторожненько смылись.

— И вправду фугас оказался?

— Самый натуральный. Но простенький… Или дилетант слепил, или профи в жуткой спешке — из того, что под руку подвернулось. Я тут же в подвал, коробку аккуратненько сбоку разрезал: мало ли какой сюрприз на неизвлекаемость? Не было сюрпризов. Набита шашками ТП-2000, сверху будильник кварцевый — дешевый, китайский. Детонатор и батарейка «Крона». Примитив, но шарахнуло через два часа — сам видел — так, что любо-дорого.

Понятно… Понятно, что задумали Генка и Скалли: не стали обезвреживать бомбу — пусть противник остается в уверенности, что достиг цели. Вот только…

— Боюсь, закосить под покойников у вас не получится, — сказал я. — Даже такой взрыв человека бесследно на молекулы-атомы не распылит. И слушок, что во взорванном доме никого не было, скоро поползет.

— Ничего не поделаешь, Сергей… — вздохнул Скалли. — Какой-нибудь полевой агент решил бы проблему просто — пригласил бы пару маргиналов выпить водки и ушел бы, оставив их за столом с бутылкой. Вот вам и неопознаваемые останки… А я всего лишь потолкался в толпе, что собралась после взрыва, и сказал так, чтобы несколько бабулек услышали: мол, в доме два изуродованных трупа нашли, сведения самые верные, от милиции. Если сработает, два-три дня форы мы получим. Должны успеть… Сами всё успеть, помощи не будет.

Не будет. Я уже знал, что потери нашего филиала не ограничились Шмелем. Оперативный отдел почти пуст — всех агентов во главе с Шаманом срочно вызвали в Москву. В кабинетах сотрудников безпеки тоже тишина и запустение. Но всё-таки до чего же не любит Скалли полевых агентов… Пожалуй, куда сильнее, чем среднестатистический сотрудник Трех Китов. Отчего бы?

Но сегодня доктор отличился, сработал не хуже матерого оперативника. Наверняка ведь проскользнул в машину, пока я рассматривал с крыши пожарище. И лежал, ничем себя не выдав. Вполне логично: если кто-то наблюдал за мной со стороны, наверняка поверил в неподдельное отчаяние… А мои душевные терзания в тот момент — дело десятое, сам бы поступил точно так же.

— Не знаю, имеет ли теперь смысл проводить акцию за рекой, — сказал я. — Попробуем прокачать всю появившуюся информацию и составить новый план действий. Коллегиально — не морщись, Генка, — коллегиально…

Тут «герой гражданской войны» неожиданно оторвал голову от стола, обвел нас мутным взглядом и проинформировал, кем, по его мнению, является прекрасная половина человечества. Мнение оказалось коротким, емким и нелицеприятным.

Скалли вздохнул и достал из футляра шприц.

— Снотворное? — полуутвердительно спросил Генка и жесткосердно посоветовал: — Вкатить бы тройную дозу, чтоб уж сразу — вечным сном. Мы уйдем, а он проснется с похмелюги и не вспомнит, что пустил нас квартирантами. И понесет выменивать на водку компакт-лабораторию. Нам это надо?

3

Как выяснилось, коллегиально лучше решать вопросы, не имеющие отношения к оперативному планированию. В армии и спецслужбах куда уместнее нормальное единоначалие.

Мартынов, по тянущейся с раннего детства привычке, по всем вопросам имел мнение, кардинально отличавшееся от моего. В результате право решающего голоса получил доктор Скалли, имевший богатейший опыт головоломных экспертиз, но слабо разбиравшийся в тонкостях оперативной работы.

— Ты на «Чудо» стрелки не переводи, — упрямо твердил Генка. — Я их дело перед отъездом закрыл, пусть Министерство налогов и сборов занимается — думаю, поводы найдутся. А то, что они мешали тебе ухлестывать за девицей, — это, извини, личная проблема младшего агента Хантера.

— А то, что вас пытались отправить на небеса посредством полуцентнера тротила, — это личная проблема младшего агента Мартина и суб-аналитика Скалли, — ехидно подхватил я. — Правильно понимаю твою логику?

— Да при чем тут «Чудо»? — возмутился Мартынов. — Ясно, чьих рук дело. И тетка эта, и пацаны… Ты просто-напросто засветился перед временными своими контактами с Синягиным и интересом к судьбе мертвого резидента Вербицкого, которого, надо думать, они расшифровали и ликвидировали. Следовательно, знали про «аэродром» и ждали гостей.

— Всё не так просто, Генчик. Заложить заряд на вычисленный «аэродром» проще всего заранее. Если у дилетанта-взрывника хватило ума смастрячить часовой механизм — уж смог бы разобрать детскую игрушку с радиоуправлением. И собрать другую, для взрослых. А сегодня спокойно подорвал бы радиофугас дистанционно, даже не приближаясь к дому. Так что про «аэродром» узнали лишь вчера. И не временные…

— Кто же?

Я вопросительно посмотрел на доктора Скалли. Если доктор не способен сделать очевидный вывод, значит, в моих построениях концы не сходятся с концами и Мартынов спорит не единственно из глупого упрямства. Скалли не подвел.

— Господин Жебров, начальник службы безопасности «Уральского Чуда», — ответил доктор на Генкин вопрос. — В общем-то логично… Временные сидят тут полтора десятилетия и никак не засветились перед резидентурой. Появился Жебров — и вскоре мы получаем растерзанный труп Вербицкого.

— Вскоре после его появления не значит вследствие появления, — стоял на своем Генка. — Как он изобразил укусы? Науськал пару болонок на гуляющего по лесу резидента? Может, никакого Морфанта вообще тут нет? У Сереги в школьном саду приключилась алкогольная галлюцинация, а Синягина убили, чтобы завладеть раритетным изданием сказки «Маша и медведь»?

— Морфантов тут два, по меньшей мере, — постарался я не сбиться на такой же сарказм. — Почему Вербицкий предпочел политику мирного сосуществования с ними и не информировал Контору — вопрос отдельный. Жебров — профессионал тот еще. И, думаю, немедленно сделал стойку на странные дела, творящиеся в Лесогорске. Вычислил Морфантов и вошел с ними в контакт. Уверен, что по меньшей мере один наш клиент служит сейчас у него в безопасности. Возможно, Жебров даже продумал план, как выгодно продать тайну — тому же «Чуду», или былым коллегам, или кому-то еще… А начал с самого простого и логичного — с ликвидации потенциальных конкурентов. Вербицкий, Синягин, потом вы со Скалли…

— Тебя, значит, он конкурентом не считает?

— Архив. Архив Синягина. Единственная причина моего «долгожительства» в роли резидента.

Похоже, мои доводы поколебали Мартынова. После паузы он предложил:

— Давайте-ка потратим несколько часов и все вместе изучим архив. В три пары глаз можем углядеть что-нибудь, чего Серега не заметил.

— Давайте, — кивнул я. — Но сначала изучим вот это…

Я водрузил на стол свой трофей. Скалли посмотрел на него с одной стороны, с другой… И выдал авторитетное мнение специалиста:

— М-да-а-а…

На столе стояла трехлитровая банка, наполненная прозрачной жидкостью. Ладно, чтобы не интриговать понапрасну, скажу прямо: наполненная водой из-под крана. На дне банки болталось смутно-серое нечто. У Генки, похоже, возникла ассоциация с китайской водкой, в бутылках с которой заспиртованы порой то какие-то корешки, то цветы, то вообще животные класса пресмыкающихся. Потому что мой друг детства бодро спросил:

— Закуску доставать?

— Достань лучше вилку… И вообще, это не пьют, а нюхают… — Мартин ничего не понял, но порылся в хозяйстве Котовского и протянул вилку — алюминиевую, с обломанным зубцом.

Я выудил нечто, ножом разрезал бесформенный кокон из многочисленных слоев полиэтилена. Внутри оказался цилиндрик немногим длиннее и толще пальца — поверхность его испещряли многочисленные крохотные отверстия.

— Ничего, нюхать можно… — повел носом Мартынов. — Но зачем?

По хибаре Котовского немедленно разлился легкий запах. Достаточно приятный, не какой-нибудь изысканный аромат, но и не зловоние. Странный парфюм, как выразилась Эльза.

— Эту штучку прилепили под днище «уазика», — пояснил я. — Вместо радиомаячка, надо понимать. Вот так они и вычислили «аэродром», Генка. Тебе не показалось, что та женщина, что прошла мимо, — попросту принюхивалась?

— Хм… Пожалуй… И ты хочешь сказать, что от машины, проехавшей с такой фитюлькой, останется…

— Хочу, — перебил я. — След останется четкий, как лыжня на снегу. И надолго… Это мускус, Генка. Закрепитель запахов, сырьё для самых дорогих духов. Меня Эльза надоумила — сказала, что встречала похожий аромат в производственном цеху «Кристиан Диор — Москва», делала о них репортаж. Между прочим, в Иране есть одна мечеть — там в глину для кирпича-сырца подмешали мускус. Шестьсот лет благоухает святостью.

— Так что же, в Лесогорске какие-то парфюмеры объявились?

— Плохо работаете, агент Мартин, — не удержался я от шпильки. — Папку с делом «Уральского Чуда» в архив сдал, а заключение по составу их пилюльки прочесть внимательно не удосужился. А там прямо указан один из компонентов — мускус кабарги. Понял теперь? За какую ниточку ни потяни — все ведут к «Чуду».

— Ты ошибаешься, Сережа, — неожиданно вмешался Скалли в наш спор. — Я ведь тебе сказал тогда: «что-то вроде мускуса кабарги…». Не более того. Это не «кабарожья струя». Стопроцентная гарантия.

Черт возьми… Глупый агент Хантер зациклился на кабарге, а всё значительно проще… И сложнее.

Вывод витал в воздухе — и в прямом смысле, и в переносном. Озвучил его Мартынов:

— Мускус Морфанта… Человекомедведя. Вот вам и секрет суперлекарства. Твоя версия, Сергунька, накрылась медным тазом. И «Чудо», и Жебров появились тут уже вполне информированными. С конкретной целью. И скажи на милость: мог ли отставной гэбэшник организовать и раскрутить этакое дело? Сомневаюсь я что-то…

Скалли зашел с другого фланга:

— К тому же Жебров наверняка не стал бы работать так грубо: полусожранный труп, насаженная на штырь голова… Зачем ему ажиотаж вокруг убийств? Представь: шестидесятивосьмилетний резидент умирает от сердечного приступа. Никто в Конторе и не почесался бы… Заслали бы сюда другого отставника — в самом лучшем случае. А скорее всего законсервировали бы резидентуру. Боюсь, расклад сил в Лесогорске куда сложнее, чем тебе представляется, Сережа… Многие игроки нам неизвестны — и мы стараемся приписать их дела уже засветившимся.

Убедил. Я смиренно поинтересовался, какие объекты разработки мои мудрые и проницательные коллеги могут предложить вместо Жеброва с компанией и Зинаиды Макаровны (близкое знакомство с ней после взрыва-покушения откладывалось, но отнюдь не отменялось).

Ничего и никого предложить Генка и Скалли не смогли. Неконструктивные критиканы, вот кто они такие.

— Сергей, с тобой всё в порядке? — неожиданно спросил Скалли.

— В смысле?

— Да порой у тебя лицо становится… страдальческим… Словно не то голова болит, не то зуб ноет.

— А-а-а… Ерунда, зацепил по пузу богатырь земли русской.

— Снимай-ка рубашку, посмотрим…

Доктор он и в Конторе доктор, думал я, пока Скалли мял и тискал мой живот. Хлебом не корми, дай полечить кого-нибудь.

4

Балконная дверь растворилась с пронзительным скрипом, словно холодным лезвием ножа провели вниз по хребту. Казалось, мерзкий звук прокатился над всем спящим в предрассветных сумерках Лесогорском и перенесся через Кеть, в поселок временных… И каждый, кому это интересно, теперь знает: агент Хантер явился за архивом.

Что-то нервы у меня расшалились…

Привязав к ручке чемодана бельевой шнур, я потихоньку стал опускать ценный груз. Веревка ослабла, и почти сразу взревел двигатель принадлежавшего Котовскому мотоцикла. Генка уехал вместе с архивом…

Я же отправился домой. Окна в квартире, приютившей бумаги Синягина, выходили на другую сторону дома, и вся операция заняла чуть больше минуты — оставалась надежда, что если за теткиной квартирой приглядывают, то эта затянувшаяся пауза никого не насторожит. Может, я не сразу сумел попасть ключом в замочную скважину, случается такое с поздно возвращающимися домой гражданами.

Теперь хорошо бы изобразить перед Эльзой…

Мысль осталась незаконченной.

Я выдернул револьвер, метнулся в комнату, перепрыгнув через опрокинутую вешалку и разбросанную по полу прихожей одежду.

Всё перевернуто вверх дном. Эльзы нет. Шкаф-пенал взломан. Чемоданчик с компакт-лабораторией исчез…

Глубоко воткнутый в стол нож бросался в глаза сразу. Хлебный нож, которым пытался зарезать меня Васька-Колыма. Лезвие пришпилило к столешнице визитную карточку господина Жеброва. Из трех наличествовавших на ней телефонов один — местный, лесогорский, — был подчеркнут красной ручкой. Той же ручкой на карточке была изображена картинка из трех иероглифов: стилизованный чемоданчик (так их рисуют на вокзальных указателях, направляющих к камерам хранения); две черточки, надо понимать, математический знак «равно»; женская фигурка, тоже донельзя стилизованная — треугольничек, над ним кружочек, снизу две ножки-палочки…

Экс-чекист в одностороннем порядке изменил правила игры. И весьма кардинально. Иначе пририсовал бы ко второй части своего уравнения плюсик, число с энным количеством нулей и значок, изображающий доллар…

5

Генка и доктор не отсыпались после бессонной ночи. Не утерпели — зарылись в архив Синягина.

— Я тут раскопал кое-что интересное, — приветствовал меня Скалли, показав мне пачечку машинописных листков, газетную вырезку и аудиокассету. Если свести эти три источника, можно понять, откуда…

— После, не до того, — перебил я, торопливо подсоединяя к персику антенну. До ухода спутника из зоны приема оставалось меньше десяти минут.

— Что случилось? — хором спросили Генка и Скалли.

— Эльза похищена. Жебровым. Взамен требует архив, — ответил я отрывисто, манипулируя клавишами со всей возможной быстротой.

На экране появилось изображение виртуального телефона. Надеюсь, ошарашенные новостью коллеги не успели заметить набираемый длинный номер. Едва ли начальник безпеки — личность загадочная и нам неизвестная даже по псевдониму — обрадуется, если канал прямого доступа к нему широко распространится среди персонала Трех Китов и среди младших агентов.

Да-да, именно так. В иных ситуациях и мушкетеру короля не грех обратиться за помощью к гвардейцам кардинала.

— Куда… — начал было Генка, но я остановил его резким жестом, — в наушниках зазвучал голос. Густой, уверенный — похоже, действительно Сам, а не кто-то из референтов.

— Слушаю.

— Резидент Хантер, Лесогорская резидентура, Уральско-Сибирский филиал, — торопливо представился я. — Мне необходимо поговорить с начальником СВБ.

Повисла пауза. Я с тоской ожидал, что сейчас голос холодно посоветует обращаться по инстанции, через начальника филиала. Оставалась слабая надежда, что Шмель не просто так сунул мне этот номер, что шеф безпеки имеет хоть какую-то информацию о странных делах, происходящих в Лесогорске…

— Начальник СВБ — я, — проинформировал голос. У-ф-ф…

— Как мне к вам обращаться? — поинтересовался я. Этакий пост должен занимать командор, никак не меньше.

— Можешь звать меня Юзефом.

Глава 4

СЛОЖНОСТИ ВЫСШЕЙ ПОЛИТИКИ (продолжение)

1

— Пригласи, — скомандовал обер-инквизитор в селектор. По должности ему полагалось знать всё и про всех, но зачем Семаго-младший третий раз за последние дни добивается личной встречи с ним, Юзеф не имел понятия. Начальник Трех Китов прекрасно понимает, из какой масштабной передряги только что — с трудом и потерями — выбралась Новая Инквизиция. В любом случае третий раз подряд отказывать в приеме не стоит.

Что же такое неординарное могло стрястись в области фундаментальной науки? На всевозможные прикладные мелочи Илья Модестович разменивается редко и с неохотой… Долго гадать не пришлось. Вошедший в кабинет глава инквизиторской «Академии наук» произнес всего два слова:

— Проект «Кукушонок».

Юзеф молча ждал продолжения, но Семаго-младший повел себя странно. Уселся в кресло, положил на край стола толстую кожаную папку и отнюдь не торопился поделиться новостями.

— Что случилось? — поинтересовался обер-инквизитор. — Мне уж казалось, что ключик к этой заводной игрушке никто и никогда не отыщет…

Он порылся в своей бездонной памяти, коротко приказал в селектор:

— Архив, дело «Омега-75-бис», мне на экран.

Приказание выполнили почти мгновенно. Юзеф пробежался пальцами по клавиатуре, вводя личный код доступа, — нечитаемая мешанина цифр и букв превратилась в связный текст. В ходе дальнейшего разговора обер-инквизитор время от времени поглядывал на дисплей.

— Так что всё-таки стряслось?

— Активация. Пока неясно, спонтанная или кем-то инициированная. Подозрения, что процесс начался, у нашего куратора возникли несколько дней назад. Окончательное подтверждение я получил вчера вечером.

— Ну что же, не он первый, не он последний… — равнодушно сказал Юзеф, манипулируя «мышью». — Или получим еще одного особого агента, или…

Он осекся. Несколько секунд вглядывался в экран, словно не в силах поверить в увиденное.

— И ты заметил, — удовлетворенно констатировал Семаго. — Как тебе такое место его службы? Информация обо всех кадровых перемещениях проходит через аппарат твоей канцелярии, если не ошибаюсь?

— За всеми не уследишь… — буркнул обер-инквизитор. Повернулся — всем телом, вместе с креслом — к Илье Модестовичу. Уставился своим знаменитым давящим взглядом. Мрачно сказал:

— А теперь выкладывай всё. Я же вижу, что пришел ты не только и не просто с этим…

Семаго побарабанил пальцами по своей толстой папке. И выложил:

— Я получил информацию — по линии Трех Китов, как ни странно, — что на самом верху у тебя, в Оперативном управлении, сидит изменник. Как вы любите выражаться, «крыса». И связь его с проектом «Кукушонок» несомненна.

— Кто?

Илья Модестович кивнул на экран:

— Посмотри, кем подписан самый первый документ в деле… И вспомни, кто из полевых агентов на месте курировал операцию «Амга» в семьдесят девятом.

2

— И всё-таки ты сказал не всё… — задумчиво протянул обер-инквизитор. — Что-то оставил за душой. Я не понимаю, в чем дело, Илья.

Семаго-младшему трудно было вести разговор с Юзефом в задуманном ключе. Но он попытался

— Я долго, несколько лет, работал по официально закрытой Капитулом теме. Не делай суровое лицо — на общественных началах, не разбазаривая вверенных сил и средств…

— Закрытых тем много… По какой именно? — спросил обер-инквизитор, хотя и сам догадывался, по какой.

Семаго вновь кивнул на экран:

— По исследованиям, проводимым в лаборатории Андропова.

— Хм… Не ты ли в своё время на Капитуле утверждал, что надо быть Кювье, чтобы по уцелевшим остаткам восстановить полную картину? И пенял оперативникам на их топорную работу?

— Я и сейчас не отказываюсь от тех слов. Сработали они топорно. Пытаться восстановить методы и результаты действительно было почти нереально. Решение Капитула оказалось правильным.

— Та-а-ак… Насколько я понимаю, ты в одиночку свершил нереальное. И результаты принадлежат лично тебе. Ноу-хау профессора Семаги… И просто так ты их Конторе не отдашь. Не пойму лишь, что ты хочешь взамен.

Юзеф и в самом деле недоумевал: это какие же должны быть ставки, чтобы Семаго решился затеять такую опасную игру с обер-ииквизитором? Семаго, никогда не проявлявший никаких политических амбиций, с головой погруженный в научную деятельность..

— Я хочу узнать, как погиб мой отец, — сказал Семаго.

— Хм… Ты ведь и тогда был кандидатом в члены Капитула, и читал отчет СВБ, и…

— Ты тоже можешь почитать официальный отчет Трех Китов, — парировал Семаго.

3

На столе лежала папка из личного архива Юзефа (на компьютерные носители эти документы никогда не переносились). Дело, повествующее о гибели Семаго-старшего, одного из четырех отцов-основателей Новой Инквизиции, первого и бессменного, до самой своей смерти, руководителя Трех Китов…

— Ты уверен, что хочешь всё это прочитать? — спросил обер-инквизитор. — Любая месть запоздала, да и мстить уже некому… А неудовлетворенная жажда мести — страшная вещь и может принимать самые странные формы. В двадцатом году Первая Конная отступала через Волынь после разгрома в Польше. Буденовские орлы искали, на ком бы сорвать злость за поражение, и устроили еврейский погром в Маневичах, на малой родине Богдана Буланского. Вся его семья погибла — пытаясь спасти знакомых евреев… Детали трагедии Богдан узнал только в двадцать пятом, когда выплыло кое-что из архивов Фрунзе. Имена лично ответственных командиров в том числе. В живых к тому времени никого из троих не осталось. Представляю трагедию Дани — есть огромные возможности для мести, самой жуткой, самой утонченной, — а мстить уже некому. И он возненавидел меня — за то лишь, что состоял в одной партии с убийцами. Чем всё закончилось, ты знаешь… Да и не закончилось еще толком… Порой я думаю: он ведь мог до сих пор остаться с нами, если бы знал лишь, что родные погибли в Гражданскую, без подробностей… Уверен, что тебе необходимо знать всё изложенное в этих документах?

Семаго не ответил. Вернее, ответил действием: распустил завязки папки, начал изучать пожелтевшие листы — то быстро проглядывая и откладывая, то вчитываясь внимательно. Юзеф, откинувшись в кресле, наблюдал за ним. Обер-инквизитор знал, что никаких мистических тайн в папке Семаго-младший не обнаружит. Его отец, несмотря на специфику своей работы, погиб по причине бытовой, заурядной, житейской…

Старый как мир любовный треугольник: более чем пожилой ученый, его молодой, подающий большие надежды коллега-ученик… И лаборантка — умная, красивая, вскружившая головы обоим и вопреки романным традициям выбравшая не рай в шалаше, а личный ЗИС, пятикомнатную квартиру и дачу со штатом прислуги. И гнусный финал: убийство, неумело замаскированное под несчастный случай, и страшная смерть изобличенного убийцы — гибель немногих своих друзей Юзеф не прощал никому…

Курлыкнул телефон — ни наборного диска, ни панели с клавишами на его корпусе не было. Обер-инквизитор взглянул на Семаго. Тот, с головой уйдя в дела минувших дней, казалось, не замечал ничего вокруг.

Юзеф поднял трубку, сказал одну короткую реплику, другую… Вновь быстро взглянул на Семаго. Проговорил, медленно роняя слова:

— Можешь звать меня Юзефом.

4

Закончив разговор (говорил в основном собеседник), Юзеф подавил секундный порыв — отдать папку Семаго и выставить его из кабинета. Ни к чему нарушать заведенный порядок — документы из личного архива можно изучать лишь в этих стенах. Один раз проигнорируешь — и пошло-поехало…

Обер-инквизитор тяжело поднялся, вышел в приемную. Бросил референту:

— Связь с Лесником. Срочно.

Глава 5

ИСТОРИЯ ВОПРОСА

1

Горек хлеб архивариуса, понял я после нескольких часов напряженной работы. Веки слипались, но стоило опустить их — перед глазами прыгали буквы, буквы, буквы… Фантомное зрение, будь оно неладно.

Но дело сделано. Архив рассортирован на две неравноценные части — большую, состоявшую из материалов, доступных для любого, обладающего избытком свободного времени и умеющего пользоваться библиотечными рубрикаторами. И меньшую — эксклюзивные факты, раскопанные за тридцать с лишним лет неутомимым следопытом Синягиным. Ворох малоценных бумаг вернулся в чемодан, призванный послужить наживкой для господина Жеброва. Вообще-то я надеялся, что отдавать и эту часть архива не придется. Но следовало учитывать возможность того, что старая гэбэшная щука перекусит леску и спокойненько уплывет с живцом в пасти…

Что рассчитывал найти в архиве экс-чекист, я так и не понял. Прямых указаний на деятельность «Уральского Чуда» и лично господина Жеброва ни я, ни Генка со Скалли не обнаружили. Кое-какие сведения (например, историю доктора Бомелея) можно было истолковать как туманные намеки на то, что организм медведя-морфанта способен послужить источником лекарственных средств, но не более того. Кстати о Бомелее…

Все, уверен, читали (или слушали от мам и бабушек) историю доброго ветеринара Айболита и преследовавшего его африканского бандита-беспредельщика Бармалея. Но мало кто знает, что «бармалей» — слово нарицательное, вышедшее из употребления к началу двадцатого века и воскрешенное Корнеем Чуковским. И ведет свое происхождение Бармалей от исковерканной фамилии известного европейского астролога и алхимика, прорицателя и чернокнижника, приехавшего в Московию и ставшего личным лекарем Ивана Грозного.

Карьера придворного мага оказалась бурной, но недолгой, закончившись на костре инквизиции, именовавшейся на Руси в те дни Святой Расправой. А преувеличенные молвой слухи о жутких колдовских экзерсисах доктора стали причиной того, что «бармалеями» много десятилетий, даже столетий спустя именовали лихой и разбойный люд, пусть и не грешивший чернокнижием. Схожим образом «вольные каменщики», сиречь франкмасоны, стали «фармазонами» — мошенниками-аферистами…

Любопытная наука языкознание

2

Пополнились и мои сведения о медведях-оборотнях. Правда, в основном в области фольклорной и мифологической… Как выяснилось, архетип истории о Маше, медведе и сыне их Ивашке-Медведке впервые появляется аж в сказаниях давным-давно вымерших древних хеттов — и присутствует в мифологии чуть ли не всех народов мира… От обских угров, возводящих свою родословную к божественному предку-медведю Пору, снизошедшему до связи с земной женщиной, до североамериканских индейцев — гуронов и ирокезов, появившихся на свет подобным образом. Южноамериканские же индейцы племени квакиутль (и многие другие), наоборот, вели своё происхождение от брака медведицы с первопредком-мужчиной… Что в лоб, что по лобку, как выразился Генка, волком взвывший под конец от штудирования легенд.

Покойный Синягин присовокупил к своему собранию и схожие легенды здешних аборигенов — кетойцев. Среди кетойцев в оные времена жили два Ивашки — братья Кэйгус и Кэйотбыль, не отличавшиеся, как и их русский коллега, благонравием и воспитанностью…

Характерно, что заговор молчания, сложившийся в Лесогорске вокруг странных соседей, имел куда более глубокую историю, чем представлялось… Как утверждала в своей статье (вырезанной Синягиным из оставшегося неизвестным сборника) дамочка — кандидат филологических наук, во всех языках мира(!) истинное имя медведя затабуировано. Все и всегда называли его лишь прозвищами-синонимами, происходящими от тех или иных качеств и привычек зверя. Русские — медведем, ведмедем — «знающим, где мед», либо косолапым и топтыгиным — намекая на характерную походку… Немцы Ваг'ом, англичане bеаr'ом, то есть попросту «бурым»… Римляне ursus'oм — «косматым, лохматым» (причем обитавшие на другом краю тогдашней Ойкумены древние индийцы пользовались полным синонимом: rksa — «косматый»). Менее известные народности называли медведя «отец», «дед», «дедушка», «старик», «дядя», «отчим», «мать», «бабушка», «старуха», «лесовой человек», «зверь», «хозяин леса», «владыка», «князь зверей» и т.д.

Термин «Морфант» в архиве не упоминался, да и появился он на свет относительно недавно — когда слово «оборотень» стало отождествляться почти исключительно с ликантропом, вервольфом, человеком-волком… Упомянутое отождествление произошло не стараниями ученых, всерьез изучавших проблему, но благодаря писаниям европейских литераторов, досуха выжавших тему волков-оборотней.

А вот люди-медведи чем-то господам писателям не приглянулись. И остались в основном в фольклорной и мифологической традиции. По крайней мере дотошный Синягин сумел обнаружить лишь два литературных произведения — рассказ Проспера Мериме «Локис» и куртуазную поэму Гильома де Палерно, сочиненную еще в тринадцатом столетии…

На поэтический шедевр присутствовала лишь ссылка. Но, по всему судя, творение мэтра Гильома отношения к делу не имело — влюбленная парочка под его шаловливым пером обернулась белыми медведями. И в тринадцатом веке люди знали толк в экстремальном сексе…

— Во всей этой лабуде я нашел лишь один действенный способ борьбы с Морфантами, — сказал Мартынов. И провокационно замолчал.

Но мы со Скалли не стали допытываться, какой именно… Слишком устали.

— Пенек! — возвестил Генка. — Спилить сосну, расщепить пень, уговорить Морфанта засунуть в щель лапы — и быстренько вышибить клин!

Глаза у агента Мартина были воспаленные, покрасневшие, голос звучал тоскливо. Я не стал комментировать его открытие… Скалли же отреагировал своеобразно — достал из кожаного футляра три шприц-тюбика и скомандовал:

— Засучивайте рукава! Иначе работать сегодня не сможете. А дел, как я понимаю, у нас хватает.

Причем мне вкатил аж две инъекции — и вторую отнюдь не в руку. Предлогом послужила производственная травма, полученная мною от «богатыря» земли русской, Брюшной пресс и в самом деле побаливал, но седалище от лечения Скалли пострадало сильнее…

Все доктора садисты. И Бармалей мне чем-то даже симпатичнее, чем его оппонент в белом халате.

Тут я вспомнил, что еще вчера хотел проконсультироваться со Скалли по одному вопросу. И немедленно спросил:

— Не помнишь, в каком году Всемирная организация здравоохранения объявила оспу окончательно побежденной?

Он посмотрел на меня задумчиво — не то действительно вспоминал дату, не то прикидывал, есть ли в его запасах снадобье от умственных расстройств, вызванных переутомлением. Наконец ответил:

— Точно не помню… В середине семидесятых вроде бы — в семьдесят пятом, семьдесят шестом…

— И куда подевали все огромные запасы вакцины? — полюбопытствовал я. — Ведь ежегодно миллионы прививок по всему миру делали.

— Уничтожили, я думаю… Поддерживают небольшой запас живой культуры на всякий случай — а остальное хранить незачем. Ты хочешь сказать…

Взгляд доктора метнулся в сторону трехлитровой банки, где по-прежнему хранилась капсула с мускусом.

— Не хочу. Просто так вспомнилось, без всякой связи с нашим делом, — почти не соврал я.

3

— Видал вроде бы… — протянул Славка. — На двух джипярах гоняют — только из-под колес успевай шарахаться. И морды шире собачьих будок… Они?

Я кивнул. Характеристику «богатырям» мальчишка дал вполне исчерпывающую.

— Так они что, заодно с теми гадами заречными? — Я вновь кивнул, хотя сам уверенности не испытывал. Но, в конце концов, орлы господина Жеброва и женщина-монумент Варвара Петровна работают в одной конторе…

Но тут и сам Слава подкинул еще одну связующую нить:

— То-то я думал: зачем они на своих бронеходах к школе пару раз приезжали? К завхозихе, значит…

Вполне может быть, что к ней, к Зинаиде Макаровне. Зачем, для каких целей, я понятия не имел. Если наша с Генкой и Скалли гипотеза верна и уральские чудотворцы в самом деле используют некое вещество из организма медведей-морфантов, всё равно остается неясным принципиальный вопрос: имеет ли место добровольное и оплачиваемое донорство? Или можно сыграть на неких противоречиях между нашими противниками?

В любом случае привлекать в качестве союзника двенадцатилетнего мальчишку не стоило — если бы мы ощущали за спиной всю мощь Конторы. Но увы… После утреннего разговора с человеком, представившимся Юзефом, стало окончательно ясно: война у нашей троицы будет партизанская. Причем не как у партизан Великой Отечественной, получавших помощь с Большой земли, — но как у последних самураев, продолжавших тридцать лет драться в филиппинских джунглях после капитуляции Японии…

Сказать, что Юзеф скептически отнесся к моему рассказу о Лесогорске и творящихся в нем событиях, — ничего но сказать.

Вообще никак не отнесся.

Полностью проигнорировал.

Зато до самого выхода спутника из зоны приема выпытывал мельчайшие детали и нюансы, способные помочь в охоте на засевшую в филиале крысу. Одно слово — безпека. Что им до Морфантов…

— Ты знаешь, как умер Вербицкий — учитель литературы из вашей школы? — спросил я у Славы.

Он знал.

— На куски порвали… Их работа?

Ни малейшего страха на его лице не наблюдалось. Лишь ненависть. Я вспомнил, как он ткнул обломком доски в лицо временного, и наконец-таки решился втравить Славу в нашу войну.

— Думаю, их. Четыре дня назад, ночью, в школьном саду погиб еще один человек. Растерзали и насадили голову на штырь.

— Подпалить бы их поселок с четырех концов… И десяток пулеметов с разных сторон, чтобы в лес не сбежали…

По тону чувствовалось: ни малейшей рисовки в словах мальчишки нет. Были бы подходящие силы и средства — так бы и поступил. Совершил бы аутодафе в поселке временных. Именно так, старинным, из средневековья пришедшим словом, именует в наши дни Контора акции по массовому уничтожению своих врагов. Крайне редкие акции — о любом аутодафе вспоминают долгие годы, и обрастают те воспоминания массой слухов и сплетен. Я бросил третий пробный шар:

— Сегодня собираюсь предпринять кое-что. Наверное, после этого стану ближайшим кандидатом в расчлененные трупы. Но боюсь, что один не справлюсь…

Я сделал провокационную паузу. И тут Слава удивил. Не спросил, как ожидалось: что именно я надумал предпринять против временных? И не может ли он чем-нибудь помочь? Вопрос оказался неожиданным:

— На кого вы работаете? Не на милицию — милиция с ними заодно… Так на кого?

— Я не работаю. Я учусь. На биолога. Но есть вещи, мимо которых нельзя проходить, даже если всем наплевать. Если хочешь уважать себя и дальше, — нельзя.

Не поверил… Криво улыбнулся и не поверил. Впрочем, любая улыбка получится асимметричной, если левая половина лица настолько распухла, — последствии драки с временными пройдут у парня не скоро.

— Что я должен сделать? — деловито спросил Слава. — Вернее, мы — человек десять из наших на что угодно подпишутся, кого временные вконец достали.

М-да… Из мальчишки вполне может вырасти матерый волк вроде покойного Синягина. Для тактических, сиюминутных целей это хорошо, а в перспективе… Страшновато жить рядом с этаким подрастающим поколением.

— Видишь эти руины? — показал я рукой на какой-то недострой, явно заброшенный несколько лет назад, — стены выложенные на высоту человеческого роста, несколько успевших порости мхом бетонных плит, груды битого кирпича…

— Вроде кафешку когда-то начали строить, — пояснил Славка. — Да что-то не сложилось.

— Тогда скликай приятелей, кто согласится. И пусть возьмут какие-нибудь сумки — не полиэтиленовые пакеты, а крепкие, надежные. Можно рюкзаки, небольшие, в глаза не бросающиеся…

Слава слушал внимательно и вопросы задавал исключительно по существу. Приятно работать с человеком, не то что с вечным оппортунистом Мартыновым.

Дела минувших дней — VI

Доктор Бомелей.

1572 год[7]

Времена пришли такие, что задушевный, для чужих ушей не предназначенный разговор старым приятелям пришлось вести в «пытошной избе», выгнав оттуда хозяина с подручными, — иного подходящего места не нашлось на всём Опричном дворе Господина Великого Новгорода.

Времена…

Семь лет людишки всех званий — от последнего холопа до первейшего думского боярина — дрожали перед всадниками в черных сутанах, возивших у седел метлы и отрубленные собачьи головы. Перед верными государевыми слугами, пусть и худородными, не внесенными в Бархатную книгу, перед опричниками. Никто и думать не мог, что можно искать и находить управу на «кромешников», — это, врагами придуманное, прозвище всадники в черном носили с немалой гордостью.

А ныне…

Ныне всё чаще поговаривают, что решил Иоанн Васильевич вновь объединить земство и опричнину — и готов задобрить родовитых земцев, отдав тем на расправу кое-кого из врагов. И осмелели сынки боярские, по упущению недобитые: донос, навет — и конец еще одному кромешнику. Любое неосторожное слово могло оказаться роковым.

Вот и сидел Суббота Осорьин по прозвищу Осетр со стародавним дружком своим Гаврилой Ртищевым в пытошной — к этому редко пустовавшему заведению своей волей кто ж приблизится? Потрескивала лучина в каганце. Баклага с винным зельем — добрым, немецкой очистки — медленно пустела. Застарелый, въевшийся запах крови и нечистот терзал ноздри — собеседники не замечали, привыкли.

Говорил в основном Ртищев — наболело:

— Все мы псы государевы, но Леонид самый смердящий и мерзопакостный. Потерял разум последний от жадности. Слыхали на Москве, как он софийских дьяков на правеж выставлял?

Осетр покачал головой. Он прибыл вчера с особым поручением царя и разминулся в пути с последними новгородскими новостями.

Ртищев пояснил:

— Собрал всех на двор владычный, кровопивец, ризы ободрал прилюдно, ни на седины, ни на заслуги не взираючи. По полтине с головы потребовал — не ходят, дескать, в церквы к началу службы… А владычные ярыжки стараться рады — всех батогами язвили, пока последний не заплатил.

— Ехидна трупоедная, — согласно кивнул Суббота.

За речи свои оба могли угодить в эту же самую пытошную избу, но уже в качестве клиентов заплечных дел мастеров. Ибо адресатом тех слов был владыка Леонид, архиепископ Новгородский.

Но ирония ситуации состояла в том, что именно Гавриле Ртищеву и его кромешникам надлежало следить за тем, чтобы не звучало хулы в адрес архиепископа. Ибо руководил Гаврила новгородской Святой Расправой, ведающей сыском по всем богопротивным делам.

Леонид был поставлен Иоанном Васильевичем взамен убиенного Пимена — как еще одна кара ненавистному городу. И бывший архимандрит кремлевского Пудового монастыря старался как мог. Новгород и пятины стоном стонали от притеснений нового архипастыря — поведанные Ртищевым беды софийских дьяков не шли в сравнение с тем, что творили с мирянами по приказу владыки. Стонали, но терпели. Славу Расправа заслужила жутковатую…

— Тягловые людишки вконец обнищали, — продолжал обличать Ртищев, — многие с сумой пошли, кто остался — Юрьева дня ждет, как Второго пришествия… Но ему, кровопивцу, неймется — все недоимки за старые годы велел собрать в одно лето. А потом с кого брать будем? Когда народец по зиме повымрет да поразбежится?

Помолчал, приложился к баклаге, продолжил:

— Или вот ежели холопы боярские али дворянские тягот не снесли, за кистени взялись да в лес подались — так они по Разбойному Приказу числятся. А ежели владычные али монастырские — так по Расправе. Ртищев, дескать, недоглядел…

— Даже теляте, допрежь как под нож пустить, на лугу травки пощипать дают, — подтвердил Осетр. — И овце остриженной завсегда время надобно, чтобы новую шерсть отрастить…

И тут же Суббота перевел разговор в практическую плоскость:

— Может, владыка-то того… преставится во сне Божьей волею? А потом холопов его теремных в пытошную — сами же и сознаются, как подушкой спящего удавили. Али кары небесной стесняешься? Малюта, вон, самого митрополита этак же приголубил — и ни грома ему с небесей, ни молнии…

Ртищев вздохнул с нешуточным сожалением.

— Времена другие были, Субботушка… Наши времена. Ныне же с холопов владычных не мы — земцы спрос держать будут. А затем и я на лавку эту лягу…

Он похлопал ладонью по предмету меблировки, служившему им сиденьем, — бурое от въевшейся крови дерево, сыромятные привязные ремни, наружные края досок неровные, волнистые, изъязвленные сотнями и тысячами ударов кнута…

Помолчали

Затем Ртищев спросил:

— Тебя-то по какому делу государь прислал? Ужели мы измену в Новограде просмотрели?

Осетр покачал головой:

— Жениться вдругорядь государь надумал… Смотрины на два месяца затянулись, во всех видах суженую приглядывал… Да и мы не в накладе остались — кои девы царю не показались, слугам верным жаловал. Не везти ж обратно?

И Осетр молодецки подкрутил длинный ус — носил он их на польский манер, оставляя подбородок бритым, кромешникам такое позволялось…

— Из чьих царицка новая будет? — спросил Ртищев без всякого почтения.

— Худородная, из Собакиных.

— Тьфу! — кратко прокомментировал Гаврила. — А с наших-то палестин что потребовалось? Гол и нищ Господин Великий Новгород, жирок токма у медведей в лесу остался да у Леонида, борова ненасытного…

— Медведи и нужны. Плясовые да со скоморохами. На Москве своих-то и не осталось — какие сдохли, каких государь в потешных боях извел. Ватаги две-три нужны для пира свадебного, а с Белой Руси не выписать, сам ведаешь — который год с Литвой замириться не можем… Пособишь?

— Людей в помощь дам. Да только и у нас медвежьих вожатых не осталось — народец всех кошек с голодухи сожрал, где уж зверя этакого пропитать… Подале езжай, в Тотьму или Вагу — их государь из-под Леонида под вологодского епископа переверстал, хоть как-то людишки там дышат… Может, и найдешь кого.

На том и порешили. Через два дня Суббота Осетр двинулся во главе отряда кромешников дальше на север…

* * *

Про второе свое задание Осетр так и не сказал старинному приятелю. Про заказ, полученный от придворного лекаря, немца Бомелея. Тому для знахарских дел тоже потребовалась пара живых медведей, да не каких-либо — непременно сморгонских.

Поди сыщи таких ныне…

А еще просил Бомелей привезти старух-ведуний, которые, был отчего-то уверен знахарь, непременно при тех медведях окажутся… Хорошие деньги сулил немчура. Причем, странное дело, ни имен, ни где искать тех ведуний, не знал. А вот внешность описал в подробностях, будто сам где-то видывал… Загадка.

И попахивало явственно от той загадки запашком горелой людской плоти, прямо как от сруба-кострища… Суббота знал, что Расправа давно точит зубы на доктора Бомелея. Соратники Гаврилы иначе как «волхвом Елисеем» и не зовут немца. А волхвам на Святой Руси одна дорога — на костер.

Осетр и сам был не против такого исхода — нечего заниматься рядом с государем волхованием да чернокнижием непонятным, добром не кончится… Но пусть сначала немчура расплатится.

Потому и не сказал ничего Гавриле Тем более что ходили по Москве и Александровской Слободе [8] слухи, что между приезжим немцем и Леонидом согласие самое сердечное. А Ртищев любому поводу рад будет, лишь бы до шеи архиепископской добраться..

* * *

Осетр уехал и пропал. Обещал вернуться через неделю, много через две — месяц уж на исходе, а он словно в воду канул.

Ртищев недоумевал: с огнем играет дружок, этак-то волю государеву исполняючи… Ладно, хоть пришла со Слободы весть, что свадьба откладывается — невеста занедужила. Гаврила от надежных людей знал и подробности: ровнехонько в тот день, как объявил царь свой выбор, его избранница Марфа Собакина —молодая, крепкая девка, кровь с молоком — начала сохнуть; не обошлось без сглаза или порчи, дело ясное, и Святая Расправа начала уже розыск…

Но Осетр, незнамо чем занимавшийся в глухих северных лесах, то известие получить никак не мог. И на что надеялся — непонятно.

Гаврила, дабы пособить старому приятелю, если дело у того не заладилось, даже выпросил двух медведей у юрьевского архимандрита Феоктиста — правда диких, лесных, трюкам никаким не обученных. Но хоть что-то — псами можно затравить для потехи или на гостей напустить негаданно в разгар свадебного пира, любит государь такие шутки…

К концу четвертой недели в Новгород прибыл целый обоз — несколько десятков саней да верховая охрана. Привезли не только медведей с вожатыми — и песельников, и дудошников, и скоморохов, и гудошников… Не приехал лишь Осетр и семеро ближних его кромешников, сопровождавших Субботу из Александровской Слободы.

Ртищев изумился еще больше: выполнить задание и не спешить за наградой? Не похоже, совсем не похоже на Субботушку… Изумился, но проследил, чтобы груз отправился в сторону Москвы без задержки.

Через шесть дней явился и Суббота Осетр, а с ним опять несколько крытых груженых возов: еще одна ватага медвежьих вожатых да полтора десятка где-то схваченных старух-ведуний… Пленницы удивили Ртищева — огромные ростом, необъятные телесами, словно и не было в окрестных землях мора и голода. Зато Осетр исхудал, лицо, посеченное холодным зимним ветром, покраснело, шелушилось… А глаза… Первым делом подумал Ртищев, что на подъезде хорошенько приложился дружок к фляге, от мороза спасаючись, но винным зельем от Осетра не пахло.

«С чего ж так черти-то в очах расплясались?» — удивился Гаврила, крикнув младшим служкам, чтоб растопляли побыстрей баньку.

А Осетр продолжал удивлять.

— Леонид, говоришь, жизни не дает? Земцы вконец заели? — сказал, кривя губы в нехорошей усмешке. — Пособлю, дело недолгое… Завтра с утра и займусь.

* * *

С земцами — государевыми чиновниками, управлявшими не вошедшей в опричнину частью Великого Новгорода, — Осетр разобрался на редкость просто.

Заявился на Софийскую сторону в компании своих кромешников и медвежьих вожатых, вышиб двери земской избы [9] — и запустил внутрь зверей. Главный земской дьяк Бартенев попытался было увещевать, грозить карами государевыми — был заперт в подклете с одним из медведей. Дьяка на его подворье унесли изодранного когтями, чуть живого… Перепуганные писцы и подьячие затворились наверху, в сытнице. Осетр и там велел вышибить двери. Спасаясь от когтей и клыков, земцы прыгали в окна, расшибались, ломали ноги…

Осетр — как в лучшие опричные времена, на коне, в черной рясе, со свежеотрубленной собачьей головой у седла, — кричал им:

— На верных слуг государевых доносить вздумали, бляжьи дети?! Гуляй, робята, что у выблядков в закромах найдете — всё ваше!

Затем вошедшая во вкус компания двинулась по приказным избам, где история повторилась. Молва шла впереди Осетра — и в большинстве изб чиновники поспешно разбежались по домам, даже не заперев присутствий. Новгород остался без земской администрации.

Завершился погром грандиозной пьянкой. Выпивший Осетр хвалился, что назавтра тем же манером разберется и с владыкой Леонидом…

Но архипастырь не стал дожидаться, чем обернется пьяная похвальба опричника, — той же ночью возок Леонида, запряженный лучшей в Новгороде четверней, куда-то укатил — не то в Москву, не то в Слободу.

Суббота обещанное исполнил, но резвились похмельные кромешники на архиепископском подворье уже без давешнего куражу…

А город замер в тревожном ожидании. Чем всё обернется? Любому, хоть он трижды опричник, не уйти за этакие дела от дыбы и плахи.

Осетр, надо думать, тоже всё понимал — и засобирался к царю, рассчитывая верхами опередить Леонида.

На прощание сказал Ртищеву:

— Ну вот, Гаврилушка, правь в свое разумение. И духа Леонидова тут не будет, поверь. И до волхва Елисея доберусь, на дыбу вздерну, хватит чернокнижием царя морочить… Кого на Новограде наместником видеть хочешь?

Ртищев недоуменно молчал. Субботе от пытошной бы отвертеться, а он наместников назначать собрался… Осетр продолжал, не смущаясь:

— А что, если наследника посадить? Ивана? Люб ты царскому сыну, всем ведомо…

Гаврила ухмыльнулся. Еще бы не люб, когда лежали у него в укромном месте два перехваченных письма наследника к Хоткевичу — Иван Иванович втайне от отца, стремящегося усадить на опустевший польский престол младшего сына Феодора, предлагал польским магнатам свою кандидатуру, обещая уступить немалые земли…

— Точно, пусть Иван сидит, — постановил Осетр. — Дело делать тебе не помешает. А ты за главным следи: чтобы до старух-ведуний, что я в башне Детинца запер, никто чужой не добрался. Без них моя голова тут же полетит да и твоя на плечах не задержится…

* * *

Как говорил Осетр, так и вышло… Никаких кар за самоуправство царь на него не обрушил. Наоборот, гулял Суббота в Слободе на государевой свадьбе, заведовал на брачном пиру столовой рухлядью да застольными потехами.

Не то сглаженная, не то порченая царица на свете не зажилась — и, по дошедшим до Новгорода слухам, кандидаток на роль очередной государыни подбирал именно Осетр, чьи дела неожиданно и круто пошли в гору…

Леонид и в самом деле не вернулся — сидел тише мыши на своем московском подворье, а тем временем сразу в трех Приказах неспешно разворачивалось следствие сразу по трем его делам…

А наместником действительно стал царевич Иван — бывал в Новгороде наездами, не мешая Гавриле править по собственному разумению. Земские чиновники ни одной сколько-то важной бумаги подписать без одобрения Ртищева не решались…

Лишь предсказывая скорую смерть «волхва Елисея», сиречь доктора Бомелея, Осетр поспешил. Или передумал… Алхимик и чернокнижник вошел в еще большую силу, но дружбу водил теперь с Осетром (к опальному Леониду, понятное дело, носа не казал).

А Гаврила нежданно-негаданно получил от государя жалованную грамоту на три тысячи десятин в Шелонской пятине — с деревеньками, с людишками, по соседству с поместьем самого Скуратова. Богатым помещиком стал…

Казалось, чего еще желать? Живи спокойно, коли уж старый дружок в «царевы ласкатели» выбился… Лови по глухим лесным урочищам волхвов и ведунов, выпытывай у чухны, где последние колдуны их скрываются, а про главного волхва и колдуна, что при царских палатах окопался, позабудь. Не твое дело… Не получалось.

Не получалось у Ртищева жить богато и спокойно. От лукавого искушение сие — и Осетр не выдержал, поддался. Что за тайны открыли ему старухи-ведуньи? Не раз жалел Гаврила, что не попытался добраться до них в Детинце. Хоть и несли там стражу кромешники, лишь Субботиных приказов слушавшие, и никого к подземельям башни не подпускали, а всё-таки надо было попробовать, Теперь поздно. Едва Осетр в силу вошел, забрал колдуний из Новгорода — и, как с трудом вызнал Ртищев, попали они отнюдь не в застенок Святой Расправы, но прямиком к Бомелею…

К лету Гаврила Ртищев не выдержал. Отправился в Троицу, долго беседовал со старцем Иннокентием — сей великий знаток всякоразной нечисти и бесовщины состоял при Святой Расправе кем-то вроде доброхотного советника; затем съездил в Слободу — самочинно, без царского вызова, — рассказал всё Богдану Вельскому и Малюте Скуратову.

Первые люди Расправы долго колебались: стоит ли идти против воли государевой? Коли уж сам Иоанн Васильевич волхва Елисея да Субботу Осетра привечает… Но в конце концов решились. Подкоп под царских любимцев постановили вести медленно, осторожно, издалека — Малюта в таких делах слыл мастером.

А Ртищева отблагодарили кошелем, туго набитым ефимками, да и отправили обратно в Новгород, — и он понял, что от тайны, раскопанной Осетром в глухих северных лесах и дающей неясные пока нити управления грозным и непредсказуемым самодержцем, его аккуратно оттирают… И что история Субботы может повториться с двумя новыми персонажами.

Понял и стал продумывать свой собственный план.

* * *

Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, в миру больше известный под прозвищем Малюта, и в самом деле был непревзойденным мастером придворных интриг — и притом (уникальный случай!) отважным воином, не раз доказавшим доблесть в битвах с крымцами, поляками и литовцами. Причем тактику на обоих поприщах применял одну и ту же — Малюта умел удивительным образом сочетать лисью хитрость и осторожность в период тайной подготовки решительного удара с волчьей решительностью и силой в момент его нанесения.

А еще очень хорошо знал все тайные, из детства идущие, страхи царя…

Началась интрига издалека, с малого: опричники Малюты повязали по доносу дворового холопа Ивашку Стригаля, принадлежавшего стольнику Протасию Захарьину, давнему Бомелееву доброжелателю. Холоп варил некие зелья из найденных в его сундучке трав и кореньев. Вполне возможно, были то безобидные средства от простуды и лихоманки, но на дыбе Стригаль признался, что именно его эликсиры извели прежнюю царицу Марфу Собакину и привели к бесплодию царицу нынешнюю, Анну Колтовскую. Заодно назвал и заказчиков — людей тоже невеликого звания, но рангом повыше… Повязали и тех.

Обнаруженный заговор разрастался, всё новые и новые оговоренные «государевы изменники» попадали к заплечных дел мастерам, писцы на Пытошном дворе без устали скрипели перьями.

Люди Скуратова хорошо умели добиваться нужных ответов… Круг вовлеченных не просто расширялся — выявленные нити вели высоко, к самому подножию трона. К Захарьиным, Бутурлиным, Куракиным… К Субботе Осетру и доктору Бомелею.

Малюта не торопился, не обвинял прямо главных своих врагов — хорошо знал, что рано или поздно потрясенный масштабами «заговора» царь начнет искать изменников среди ближних людей, сам отдаст их в руки опричников.

Но кончилось всё иначе. Очередной поход в нескончаемой Ливонской войне, на сей раз на крепость Пайда, неожиданная вылазка гарнизона — русское войско дрогнуло и ударилось было в бегство, бросая обоз и «пушечный наряд»… Дело спасла отчаянная контратака конного отряда кромешников Малюты Скуратова — в яростной рубке пали почти все, и командир тоже… Главный палач Иоанна Грозного сумел-таки погибнуть честной солдатской смертью.

Богдан Вельский — племянник и преемник Малюты — не обладал многими дядиными качествами, в том числе умением выбирать момент для неотразимого беспощадного удара. И поспешил, поторопился… Субботу Осетра отравили прямо на царском пиру в Слободе — и тут же Богдан обвинил в отравлении стольника Протасия Захарова, злоумышлявшего, дескать, на царя, да промахнувшегося. И Бомелея — сварившего отравное зелье. Заодно взяли и Леонида — благо было за что. Опричным пытошникам не приходилось самим выдумывать и подсказывать допрашиваемым показания на архиепископа — по всему выходило, что владыка действительно по уши погряз в колдовстве да волховании.

Но с Бомелеем коса нашла на камень…

* * *

Бомелей был битым волком, не раз избегавшим ловушек и капканов. Уроженец Вестфалии, доктор вдоволь поколесил по Европе, спасаясь от католической инквизиции. До приезда в Московию жил в Англии, получил докторскую степень в Кембридже, успешно сбывал придворным королевы Елизаветы лечебные и приворотные зелья, магические эликсиры, заговоренные амулеты, составлял гороскопы — на удивление точно сбывавшиеся.

Но в конце концов и в протестантской стране, куда инквизиции хода не было, земля загорелась у чернокнижника под ногами. Слишком часто и регулярно умирали загадочными смертями враги клиентов Бомелея… Отъезд в Москву стал очередным бегством.

В общем, опыт ухода от преследователей доктор имел богатый. И явившиеся в его дом опричники Богдана Вельского обнаружили лишь опустевшее гнездо. Из допроса слуг выяснилось, что доктор раздобыл на какое-то чужое имя подорожную до Риги, прихватил нажитые неправедными трудами драгоценные каменья да золото — и исчез. Ни одну из застав человек с его приметами не проезжал… Старухи-ведуньи, захваченные Осетром в Тотьме и содержавшиеся в подвале Бомелеева дома, исчезли еще раньше.

Имя, вписанное в подорожную, слуги не знали. Русским языком доктор успел овладеть в совершенстве. У беглеца были все шансы незаметно покинуть страну.

Ни преследователи, ни сам «волхв Елисей» не догадывались, что подьячий Посольского Приказа, оформивший доктору подложные документы, работал на новгородского инквизитора Гаврилу Ртищева…

* * *

Захватили и беглого Бомелея, и его ведуний в Пскове люди Ртищева. Подорожная так и была составлена, чтобы путь беглеца привел в ловушку… Богдан Бельский попытался наложить руку на пленника, но наследник Иван заявил, что сам займется делом чернокнижника, и самодержец поддержал сына.

…Допрос «волхва Елисея» Ртищев вел лично. И строго наблюдал, чтобы в пытошной избе доктор никого не сумел прельстить бесовскими искушениями и чтобы каты не перестарались — не замучили узника раньше времени.

Палачи старались в меру немалых своих умений, но маг упорно молчал. Редко кто мог выдержать дольше двух-трех дней допроса — Бомелей молчал неделю. И вторую. И третью. Ему вывернули на дыбе руки и ноги — он молчал. Измочалили спину кнутом — он молчал. Привязав к бревну, поджаривали на медленном огне — доктор так и не произнес ни слова.

Уже в Москве обезглавили стольника Захарьина и других «заговорщиков», уже погиб лютой смертью архиепископ Леонид, а допрос Бомелея так и не сдвинулся с мертвой точки. Порой Ртищеву казалось, что пленник попросту не чувствует боли. А истерзанное его тело заживает подозрительно быстро…

Заговорил доктор спустя три месяца — сам. Обратился к Ртищеву перед началом очередного допроса и сказал, что расскажет всё. Наедине… Гаврила, ожидая какого-либо подвоха, всё же подстраховался — два глухонемых палаческих подручных в пытошной избе остались.

* * *

Тайна небывалого упорства доктора оказалась проста — крохотные, из воска скатанные шарики, прилепленные в промежутках между зубами. В каждом содержалась малая толика некоего зелья, позволявшего не чувствовать боли, успешно справляться с любой болезнью и быстро заживлять тяжелейшие раны…

Неделю назад Бомелей раскусил последний шарик — и действие его истекало. Чернокнижник предложил Ртищеву свое зелье в любом количестве — в обмен на жизнь и свободу. А пыткой, дескать, у него секрета не выведать — потому что остался еще один шарик, со смертельным ядом. Ядом, кстати, может оказаться и чудодейственная панацея — при передозировке. Очень удобным ядом — действующим даже через кожу и не оставляющим видимых следов отравления, лишь стократно усиливающим любую хворь…

Бомелей не сомневался, что Ртищев согласится на сделку. Даже намекнул, какие твари, очень похожие на людей, служат источником сырья для чудо-снадобья. И заклинал пуще глаза беречь схваченных вместе с ним старух-ведуний…

Ртищев раздумывал три дня… Было о чем… Раскрылся секрет небывалого влияния на царя Бомелея (и Субботы Осетра, сумевшего взять доктора за глотку): лиходей в буквальном смысле играл здоровьем Грозного, давно подверженного многим застарелым хворям, и при этом в своих гороскопах удивительно точно предсказывал царские болезни. Ртищев мог легко и просто продолжить ту же игру, стать первым человеком в государстве — первым после царя, разумеется…

* * *

В узилище доктора Бомелея он явился один, пряча под полой кафтана здоровенный тяжелый пистоль— заряженный, готовый к бою. Достал оружие, поджег фитиль от огонька свечи, приставил дуло к голове волхва — тот ухмыльнулся криво: нашел, дескать, чем пугать после трех месяцев в застенках Расправы.

Но что-то в глазах доктора дрогнуло, и Ртищев знал отчего. Одно дело — катать ко рту шарик с ядом и считать, что жизнь и смерть в твоей лишь воле. А совсем другое — почувствовать холодок прижавшейся ко лбу стали, знать: одно движение чужого пальца — и мозги твои выплеснутся, размажутся по каменной стене…

Именно так, не отнимая пистоля, Гаврила сделал свое встречное предложение: легкая смерть в обмен на оставшееся, уже готовое зелье — по словам Бомелея выходило, что небольшой его запас где-то припрятан.

Пленник снова ухмыльнулся и напомнил про яд. Ртищев медленно отодвинул пистоль, словно бы призадумавшись, — быстро перехватил за ствол и тут же огрел Бомелея по затылку. Разжал у обмякшего доктора зубы ножом. Преодолевая брезгливость, нашел-таки во рту последний восковый шарик…

Торопливо стал приводить в чувство. Времени терять было нельзя — взмыленный гонец только что привез известие: государь со всем двором направляется в Великий Новгород. А с ним Богдан Бельский, наверняка не оставивший намерения добраться до Бомелея.

* * *

Выданного Бельскому доктора перевезли в Москву и сожгли после нескольких дней новых, еще более жестоких пыток. Он мог перенести их так же стойко — три шарика из найденного запаса Ртищев успел-таки передать Бомелею.

Но «волхв Елисей» не молчал, оговорив множество людей, — и непричастных, и действительно замешанных в его тайные дела.

На казнь доктора собралась огромная толпа людей — проклятья вслед повозке с осужденным бросали вполне искренне, свято уверенные, что именно маг-иноземец виновен во всех бедах последних лет, что именно его наущениями монарх стал «немилостив на кровопролитье». Имя чернокнижника надолго осталось в памяти народной словом-пугалом…

Возможно, доктор мог избежать костра — или хотя бы отсрочить его Но не сказал Бельскому ни слова про свое зелье и сделку с Гаврилой. Потому что тремя неделями раньше в Новгороде были сожжены его старухи-ведуньи. Казнь произошла без особой огласки, и никаких дошедших сквозь века легенд не вызвала, осталась лишь краткая запись в царском Синодике убиенных: «В Новгороде [10] 15 женок, сказывают, что ведуньи, волхвы…» Немногочисленные свидетели говорили, будто из охваченного пламенем сруба — открытые костры для своих аутодафе Русская Инквизиция никогда не использовала — доносились не людские крики, но прямо-таки звериный вой…

* * *

Опричнину Грозный всё-таки отменил — впрочем, верные псы государевы лишь сменили название, составив так называемый Удельный двор. А в Святой Расправе с тех пор установилось двоевластие — формальным главой оставался Богдан Бельский, но всё большую реальную власть забирал Гаврила Ртищев. И все знали, кто после смерти царя (всё чаще и чаще хворавшего без снадобий Бомелея) станет единоличным главой инквизиторов на Руси: прошли те времена, когда Ртищев держал в руках наследника Ивана лишь посредством двух перехваченных писем, — многие тайные дела связали их ныне накрепко…

Бельский тоже знал и никак не хотел смириться с таким развитием событий. И рискнул-таки — подмешал на одном из пиров дурманное зелье в питье самодержца. Царский кравчий, по обычаю делавший первый глоток из кубка Иоанна, не подозревал ни о чем, но негласно и загодя получил противоядие…

Когда царь вынырнул из наполненного кошмарами забытья, рядом лежало неподвижное, окровавленное тело старшего сына. Царевич был еще жив, но Бельский не сомневался, что истинных обстоятельств дела рассказать умирающий не сможет: получил первый страшный удар по затылку, не успев обернуться на послышавшиеся сзади шаги… Затем кровью наследника измазали конец посоха, с которым не расставался Грозный, туда же аккуратно прилепили несколько волосков из шевелюры Иоанна Иоанновича..

* * *

Авантюра Богдана Бельского, сделавшая следующим русским царем кроткого и богобоязненного Феодора Иоанновича, осталась первой и последней удачей главного русского инквизитора… Вся последовавшая его жизнь — до бесславного убийства в 1611 году в Казани — стала сплошной чередой провалов.

В последний год жизни Грозного ездил Бельский во главе посольства в Англию, вел переговоры об очередном, восьмом браке государя с королевской сестрой Марией Гастингс — неудачно. В начале царствия Феодора попытался было возродить опричнину — вновь неудачно. После смерти Феодора Иоанновича, не оставившего наследников, попытался вновь впихнуть на престол псевдоцаря Симеона Бекбулатовича — тщетно, самодержцем нежданно-негаданно стал Годунов, который не простил попытку Бельского — спустя четыре года приказал выщипать по волоску бороду и отправил в ссылку. Затаивший бешеную злобу Богдан сделал главную жизненную ставку на Самозванца — и вновь проиграл всё…

Но тогда, после смерти царевича, Бельский свято верил в свою звезду. И стал исподволь убирать с ключевых постов в Расправе людей Ртищева, подбираясь к главному своему неприятелю. И был близок к успеху — нрав у Грозного в последние годы и месяцы стал уж вовсе непредсказуем, летели головы самых ближних, самых верных…

Гавриле ничего не оставалось, как пустить в ход последние восковые шарики из запаса Бомелея. Подкупленный теремный холоп натер извлеченным из них зельем белые фигурки в комплекте царских шахмат… Холопа, бравшего зелье голыми руками, даже не пришлось убивать — тучный, одышливый, он сам умер в тот же день от приступа удушья.

Ртищев терпеливо ждал, зная, что ждать недолго, — порой на царя находил стих сыграть после обеда в шахматы. Причем Грозный всегда выбирал белые фигуры…

Глава 6

БЫСТРОТА И НАТИСК

1

Рабочий день в здешнем офисе «Уральского Чуда» завершался в шесть часов вечера. Но я позвонил Жеброву на два с лишним часа позже, уверенный: никуда он не уехал, сидит на месте, ждет моего звонка… И хотелось бы надеяться, что долгое бесплодное ожидание не пошло ему на пользу, что экс-чекист занервничает, сделает какую-либо ошибку…

— Сергей? — сказал Жебров, едва сняв трубку. Утверждения в его тоне было больше, чем вопроса.

Ладно, автоматическим определителем номера никого ныне не удивишь… Но фокус состоял в том, что звонил я не из унаследованной квартиры — с улицы, с трехсотметрового расстояния от теткиной хрущевки. Телефоны с «базой» и переносной трубкой — тоже весьма полезные приспособления.

— Сергей, Сергей… — подтвердил я.

— Слушаю вас внимательно, — Жебров явно предоставлял мне инициативу в разговоре.

— Я поразмыслил и решил принять ваше предложение. Насчет продажи квартиры. Со всеми шкафами, шифоньерами, чемоданами…

Вот так. Словно и не было ночного визита и пришпиленной к столу визитной карточки. Не интересует студента Рылеева девушка Эльза. Вернее, двести тысяч долларов интересуют куда больше…

— Как и когда мы сможем оформить сделку? — настойчиво спросил я. — У меня, честно говоря, есть и другие покупатели на примете…

Сработает или нет? Если за теткиным домом наблюдают — Жебров наверняка уже получил информацию, что я двадцать минут назад вошел в подъезд, влача огромнейший чемодан. А вот про мою эвакуацию через окно пустующей квартиры на втором этаже он едва ли догадывается.

После короткой паузы прозвучал ожидаемый ответ:

— Рабочий день уже закончился, Сергей, а денежные вопросы я единолично не решаю… Попробую связаться с финансовым директором. Оставайтесь у телефона, я перезвоню в ближайшие полчаса.

— Жду.

Запиликал отбой. Ждать я не стал — нельзя было терять ни минуты. Но и от телефона не отлучился — трубка так и оставалась в кармане, пока я торопливо пересекал два двора и садился в притаившийся за какими-то сараюшками «уазик». Не успел завести двигатель — ожила портативная рация. Единственное кодовое слово Скалли подтвердило — все наши расчеты оправдались. Жебров купился…

Я торопливо покатил в сторону «Уральского Чуда».

2

События, ставшие следствием телефонного разговора, воочию наблюдать мне не довелось. Жаль, зрелище того стоило…

Дело происходило так.

Спустя десять минут после того, как Жебров повесил трубку, к теткиному дому подкатили две машины: знакомый мне «Паджеро» и «Форд»-микроавтобус. Как и ожидалось, экс-чекист сделал выводы из моей стычки с «богатырями» у «Заимки» — из машин выгрузились аж восемь человек. Во главе с самим Михаилом Аркадьевичем. Была там и троица амбалов-богатырей (Добрыня бережно пестовал загипсованное запястье), были люди менее внушительных габаритов. К дверям подъезда они даже не успели направиться, кое-кто еще вылезал из салонов, когда раздался странный звук — свист, затем удар твердого о твердое…

Крыша микроавтобуса украсилась огромной вмятиной. В центре вмятины гордо возлежала половинка кирпича.

Изумленная пауза тянулась недолго, кто-то лишь успел начать матерную тираду — и не закончил. Кирпичи посыпались градом. Сверху, с крыши пятиэтажки.

Стрельба велась в основном по машинам, но отдельные шальные снаряды попадали и по стоявшим рядом людям. Одному из бойцов кусок кирпича угодил в плечо, другому рассек щеку, отрикошетив от «Паджеро».

После короткого оцепенения Жебров отдал команду — и его орлы рванули к парадной с высокого старта. Сам шеф предусмотрительно остался сзади, задрал голову, пытаясь высмотреть неведомых стрелков — точнее говоря, метателей. Не преуспел ни он, ни его подчиненные. Разглядеть кого-либо под таким углом оказалось невозможно, мешал обрамляющий крышу высокий поребрик. К тому же вглядываться Жеброву было некогда, приходилось уворачиваться от новых и новых снарядов — правда, в сторону машин летели они теперь пореже.

Зато бойцы натолкнулись на настоящий заградительный огонь. Кирпичи сыпались прямо-таки градом у самой двери. Вероятность разминуться с ними была ничтожна, желающих испытывать свое везение не нашлось… Вернее, нашелся один — мой старый добрый знакомец Ильюша Муромец. Не иначе как страстно желал поквитаться за купание в ручье и за поражение у «Заимки».

Пригнув голову, с бычьим ревом Муромец устремился вперед. Тут же небольшой острый обломок приземлился на его череп, но эта часть организма Ильи отличалась повышенной твердостью. Не сбавляя темпа, он несся дальше. И почти проскочил! Но лишь почти… В полушаге от спасительного козырька подъезда на богатыря обрушился приберегаемый на крайний случай снаряд — бумажный мешок, почти на треть заполненный окаменевшим цементом. Муромец рухнул как подкошенный. И остался лежать без звука, без движения. Зато теперь взревел Алеша Попович. Выдернул из-под полы пистолет и попытался прицелиться в неприятелей. Едва ли он сумел бы попасть, да и Жебров не дал такой возможности. Гаркнул на Алешу страшным голосом и скомандовал остальным отступление — в пешем порядке: как средства передвижения джип и микроавтобус явно никуда не годились. Ветровые стекла и фары разлетелись, из пробитого радиатора «Паджеро» валили клубы пара, про состояние кузовов и говорить не приходится… Бросив поверженное тело Ильи на поле боя, его коллеги отступили к трансформаторной будке. Последним отходил Алеша Попович, с большой неохотой убравший пистолет. Происшествие не осталось незамеченным. Со стороны раздавались визгливые женские голоса, кричавшие про хулиганов-отморозков, про немедленный вызов милиции и «скорой». Две добросердечные бабульки, коротавшие в отдалении вечер на лавочке, поспешили на помощь Муромцу. Тем временем бойцы Жеброва, выполняя приказ шефа, перекрыли выходы из всех четырех парадных дома — аккуратно, издалека, не попадая в зону обстрела. Затем двое из них, прижимаясь к стене, проскользнули в самый дальний подъезд. Никто на них не покусился. На бабулек, доковылявших наконец до Ильи, тоже… Обстрел прекратился. На крыше, куда поднялся разъяренный Жебров в сопровождении своих архаровцев, обнаружился лишь не до конца использованный запас битого кирпича. Злоумышленники как в воду канули… Могу лишь подозревать, какими выражениями комментировали происшествие охранники «Уральского Чуда» и их бравый шеф. Свидетелей и слушателей тому не нашлось: Славка и его приятели были уже далеко…

Дверь квартиры студента Рылеева оказалась гостеприимно раскрыта. Чемодан лежал в прихожей, на полу, — тоже раскрытый. И абсолютно пустой.

3

Росинант подкатил к розовому особняку на улице Красного флота аккуратно, несмотря на мое желание подлететь на полной скорости и остановиться с визгом и скрипом тормозов… И на высокое крыльцо я поднялся не мешкая, но и не привлекая внимание ненужной торопливостью.

Входная дверь была не заперта, в офис я проник беспрепятственно. На полу, возле преграждавшей путь стойки, вытянулась громадная туша Варвары Петровны. Над ней хлопотал доктор Скалли, делая инъекцию за инъекцией…

Надо было спешить, но я против воли задержался, рассматривая женщину. Неужели действительно к нам в руки попал Морфант? Не верилось… Несмотря ни на что — не верилось. Женщина как женщина, разве что чересчур большая.

Скалли тут же оторвался от своей жертвы и вцепился в новую. Проще говоря, в меня. Бесцеремонно задрал рубаху, стал щупать и мять живот — тот откликнулся резкой болью.

— Сергей, дело неладно… Тебе надо в стационар, пройти полный курс функциональной диагностики…

— К черту, не до того! Где Генка?

— В пультовой…

Я устремился было туда, но так просто отделаться от доктора не удалось. Вкатил на сей раз уже два укола, ладно хоть штаны спускать не заставил, ограничился засученным рукавом…

4

Кроме Мартынова в пультовой — небольшой комнатушке, сплошь заставленной аппаратурой, — присутствовал еще один персонаж. Обмякшее тело в пятнистом камуфляже мирно лежало в сторонке и в действии не участвовало.

— Где Эльза? — спросил я первым делом. Подробности проникновения в оставшийся почти без охраны особняк можно будет разузнать позже.

— Ищу, — коротко откликнулся Генка, манипулируя клавишами и тумблерами пульта.

Через секунду я присоединился к нему, благо система внутреннего наблюдения оказалась стандартная и знакомая. На мониторах возникали всё новые и новые помещения «Уральского Чуда» — Эльзы нигде не было…

— Кх-ммм.. не она, часом? — хмыкнул вдруг Генка.

— Не она… — бросил я быстрый взгляд на экран. Знакомая мне симпатичная девушка-менеджер — та, что принесла Варваре Петровне целый ворох благодарственных писем, — обнаружилась в комнате релаксации, на фоне джунглей, водопада и прочей африканской экзотики. Лица не было видно, но я узнал блузку с запоминающимся рисунком. Иных деталей туалета на менеджере не наблюдалось. Релаксировала девушка не в одиночестве, но в компании камуфлированного индивида — еще одного охранника, без промедления воспользовавшегося отъездом шефа. Они настолько увлеклись своим занятием, что проворонили бы не только захват офиса, но и пожар, наводнение, землетрясение…

— То-то именно этот экран отключен был… — тихонько сам себе пробормотал Гена. И громко добавил, обращаясь уже ко мне: — Держат ее не здесь. Не грусти, Сергуня, не сами отыщем, так выменяем… Я сейчас быстренько поломаю кайф этой парочке и разберусь с директорским и Жебровским сейфами. А ты займись компьютерами, времени в обрез. Все кодовые замки на дверях я разблокировал.

Скалли, как исправно докладывали нам мониторы, уже закончил возню с пленницей и находился сейчас в помещении, заставленном лабораторными столами и приборами, — быстро, почти не глядя, сгребал в большую сумку всевозможные баночки-скляночки и папки со стеллажей.

Агент Мартин вышел, на ходу доставая баллончик с усыпляющим газом.

А его коллега Хантер, торопливо переходя из кабинета в кабинет, занялся ремеслом компьютерного взломщика — причем слово «взломщик» характеризовало мою деятельность отнюдь не в переносном смысле. Аккуратно, подбирая пароли и коды доступа, скачивать информацию было некогда. И я самым варварским способом выдирал жесткие диски из раскуроченных ломиком-фомкой корпусов.

Работал машинально, голову занимали мысли об Эльзе — отчего-то я не сомневался, что мы обнаружим ее именно здесь… А теперь…

Стоп! Фомка повисла в воздухе. Нет, размышлять в режиме цейтнота мне явно противопоказано… Кто сказал, что все охранники «Чуда» полностью посвящены в тайные делишки Жеброва? Мы понадеялись на подглядывающую электронику, но наверняка тут есть какой-нибудь закуток с хорошей звукоизоляцией, не оборудованный видеокамерой, где человека можно приковать наручниками к водопроводной трубе…

5

Генка и Скалли встретили мою идею без энтузиазма — отведенное на операцию время истекло. Но можно было бы и рискнуть. Во избежание неприятных случайностей мы предпочли считать, что Жебров, едва столкнувшись с кирпичным обстрелом, всё поймет и тут же помчится обратно в офис. А Славка и его приятели не успеют или не сумеют вывести транспорт чудотворцев из строя.

Однако в реальности нам вполне мог достаться бонус — лишних минут тридцать или сорок. Достаточно, чтобы с минимальной долей риска обыскать оба этажа и подвал особняка. И найти заложницу.

Но мои коллеги рисковать захваченной добычей не пожелали. Да и в самом деле — что для них значила Эльза? Контора благотворительностью не занимается…

Кончилось тем, что я отдал Мартынову ключи от «уазика», взамен забрав пластит и детонаторы, оставшиеся после вскрытия сейфов. Помог загрузить пленницу и трофеи в машину. Росинант растворился в густеющих сумерках…

На улице Красного флота царили тишина и спокойствие.

Похоже, для местных обывателей остался незамеченным наш махновский налет на «Уральское Чудо».

Торопливо вернувшись в особняк, я первым делом открыл аварийный, пожарный выход. Главный вход, наоборот, запер — причем не только электронным кодовым замком, но дополнительно использовал в качестве засова металлическую ножку стула… Пока прикатившие орлы Жеброва будут ломиться в дверь, резидент Хантер тихо и незаметно покинет место действия.

Затем немедленно приступил к повторному обыску, начав, естественно, с наиболее удаленной от пожарного выхода части особняка.

На втором этаже обнаружилось лишь одно не оборудованное следящими системами помещение — примыкавшая к начальственным кабинетам комната отдыха. Ни Эльзы, ни кого-либо еще там не оказалось.

Внизу пришлось потратить больше минуты, сковыривая ломиком-фомкой навесной замок с неприметной двери. Результатом трудов стало лицезрение каморки, заставленной ведрами, швабрами и тому подобной ерундой…

Оставался подвал. Я поглядел на часы, прислушался — вроде всё тихо — и решил, что минут пятнадцать у меня в запасе есть. Успею.

Могучий врезной замок подвальной двери оказался фомке не по зубам. В пультовой, помнится, имелась доска со штырьками, на которых болтались украшенные бирками ключи. Но возвращаться и искать нужный я не стал — напихал в скважину пластита, раздавил головку детонатора с десятисекундным замедлением, прижался к стене — не хватало еще схлопотать в лоб обломком замка…

Мини-взрыв прозвучал в замкнутом помещении громко, резко, — оставалось лишь надеяться, что толстые стены не позволили звукам вырваться наружу. Впрочем, особой разницы уже нет. Так или иначе, но очень скоро все подробности нашего визита перестанут быть тайной.

Подвал в особняке был под стать прочему внутреннему убранству «Уральского Чуда» — обширный, чистый, с отделанными кафелем стенами, с аккуратно подметенным бетонным полом. Яркий свет вспыхнул автоматически, едва я распахнул раскуроченную дверь. Взгляду тут же предстало новенькое сверкающее оборудование: автономный дизель-генератор, что-то еще — не то водопроводное, не то отопительное… У стены зачем-то стоял кожаный диван, над ним — вовсе уж непонятно для чего — висело громадное зеркало.

Эльзы нигде не было видно. Надеясь всё же отыскать её, — судя по всему, имелись и другие подвальные помещения, — я торопливо стал спускаться по широкой лестнице.

И тут меня прохватило…

6

Боли не было. Просто ноги да и вся нижняя часть тела неожиданно куда-то делись, исчезли, испарились — и в следующее мгновение я увидел стремительно приближающийся к лицу бетонный пол…

Хрясь!

Во рту соленое, горячее — кровь. И твердое, острое — обломки зубов. Боли всё еще нет. Вместо нее удивление: как можно оказаться таким идиотом? Дебил… Кретин…

Руки — чужие, не мои, бесчувственные — упираются в гладкий бетон, пытаются приподнять отяжелевшее тело. Впустую. Крыса рассчитала всё точно…

Идиот, какой же я идиот… Грешил на Шмеля, на Сапсана, даже на Генку Мартынова — и просмотрел очевидное.

Скалли! Достаточно было подставить этот «икс» в уравнение — и всё решалось легко и просто… Доктор знал, когда и каким транспортом я поеду в Лесогорск. И запросто бывал в техлаборатории филиала — легко мог подменить предназначенный для резидента Хантера револьвер. Револьвер…

Револьвер… Рука не слушается, никак не хочет оказаться под полой куртки, или уже давно там, но бесчувственные пальцы не ощущают кобуру… Что же мне вколол Скалли?

Просто парализующее или…

Как можно было купиться на такую дешевку?! Пусть я не медик, но в ударах по организму и в их последствиях немного разбираюсь. Никак не требовало легкое повреждение от кулака Добрыни серьезного медикаментозного лечения… Идиот.

И эти его невнятные результаты экспертизы крови и шерсти Морфанта — у специалиста высочайшего класса (непонятными, кстати, путями попавшего в провинциальный филиал). Сразу надо было догадаться, что доктор играет не в нашей команде…

Пакет с пластитом лежит совсем рядом, руку протянуть, — только вот рука упрямо не желает никуда тянуться… Ползет медленно, незаметно, со скоростью часовой стрелки, и к тому времени, когда Жебров спустится в подвал, как раз преодолеет половину пути…

Время… Часовая стрелка… Вот оно что… До чего же проясняют голову удары о бетонный пол… Вот что за неправильность не давала мне покоя при воспоминаниях про то утро, когда младший агент Хантер стал резидентом в Лесогорске… Кретин, трижды кретин…

Время! Разнос у Шмеля начался в десять часов с какими-то минутами и долго не длился, потом я получил час на сдачу дел, потом был инструктаж в морге, тоже не затянувшийся… Каким образом я попал в отдел матобеспечения лишь в три часа пополудни? Куда подевались почти два часа?

Всё очень просто. Между разносом и инструктажем имел место визит в лабораторию Скалли, и мензурка якобы со спиртом, и комочек непонятной субстанции, якобы отбивающей запах спиртного… Не знаю, как там с запахом, но память о двух часах жизни она отбила напрочь. Можно лишь догадываться, что провел я те часы на кушетке в вотчине Скалли, провел тихо и мирно, не мешая доктору провернуть аферу с револьвером…

И я готов поспорить на все свои крохотные шансы выбраться живым из нынешней передряги: доктор, известный трудоголик, наверняка проработал до раннего утра в своей лаборатории — до того самого утра, когда «неизвестный» всадил четыре пули в Шмеля… «Неизвестный» не иначе как ловчее управлялся с микроскопом, чем с пистолетом, — и лишь потому начальник филиала остался жив.

…Пальцы наконец дотянулись, доскреблись до пакета с взрывчаткой. Но с детонатором совладать уже не смогли. Я стиснул крохотный металлический цилиндрик зубами, пятная кровью из разбитых губ, вдавил в податливую мягкую поверхность пластита… Теперь достаточно сжать покрепче челюсти, раздавить головку и… Но чего же добивался подлец Скалли? Именно этого? Или…

Похоже, всё-таки «или»… Челюсти немеют, теряют чувствительность… Еще немного — откажут и они. Взорвать пластит немедленно, пока есть возможность? А если Генка, отогнав «уазик» с трофеями подальше, всё же вернется? Вернется раньше Жеброва?

А потом я вдруг понимаю, что стою на ногах, стою с небывалой воздушной легкостью во всём теле, пакет с взрывчаткой куда-то делся, да уже и не нужен, я легко, словно и не касаясь грубого бетона, пересекаю подвал и смотрю в огромное зеркало, я знаю: в нем разгадка, в нем самое важное и главное, смотрю и не вижу там себя — гладкая зеркальная поверхность мутнеет, расплывается радужными разводами, сквозь них надвигается — всё ближе и ближе — оскаленная морда Зинаиды Макаровны, её клыки растут, уже не помещаются в пасти, и это смешно, и я смеюсь, но смех не слышен, лишь хрипло и страшно каркают вороны, много ворон, откуда их тут столько собралось? Медведица Зинаида исчезает, испугавшись, вместо нее теперь Жебров, молча и неодобрительно качает головой, в его руках чемоданчик с нарисованным значком доллара и длинным-длинным числом, я пытаюсь сосчитать нули и сбиваюсь, их всё больше и больше, они не помещаются, падают на пол и разбегаются, мерзко подхихикивая, и я знаю, что денег в чемоданчике нет, там Эльза — разрубленная на куски, но отчего-то живая, почти вся, не хватает лишь головы; голова вернулась в школьный сад, на свое законное место, говорит мне Жебров, ту пионерку лепили с твоей подружки, ты не знал? — она куда старше, чем выглядит; он говорит что-то еще, но я не слушаю, у меня проблема: тело стало вовсе уж невесомым и пытается взлететь к потолку, я с трудом удерживаюсь, когти на задних лапах вцепляются, крошат бетон пола, надо же, знать не знал, как это удобно, носил всю жизнь обувь, словно последний дурак; ты и есть последний дурак, хочет сказать мне Жебров, у него ничего не получается, лишь губы вытягиваются трубочкой и выдувают огромный мыльный пузырь, а может, и не мыльный, но он растёт и заполняет собой весь мир, и выпуклая его поверхность всё ближе, и я догадываюсь, что это бетонный пол, только отчего-то нежно-розовый, рядом, у самых глаз, я вижу мельчайшие багровые трещинки в бетоне, они удлинняются, ширятся, и я падаю в одну из них, падаю вверх, странно, почему никто до этого не додумался раньше, ведь падать вниз так больно, боль легка на помине, зависает рядом, трепеща стрекозиными крылышками, запускает зубы в меня, но я уже не я, меня нет, я обманул ее, я от бабушки ушел, от дедушки ушел, от зайца ушел, от медведя не уйти, не садись на пенек, не ешь пирожок, медвежоночком станешь, но я ведь не ел, не ел, я выбросил отравленный пирожок в урну, так за что же, за что, за что…

7

— Разгрузимся и сгоняю за Серегой, — сказал агент Мартин, с трудом затаскивая на пару с доктором неподъемную тушу женщины-морфанта на крылечко. — Я ж его знаю, втемяшится что в голову — пиши пропало. Будет там искать свою девицу до упора и спалится.

Владения «красного командира» Котовского располагались в семи минутах не привлекающей внимание езды от особнячка на улице Красного флота, и родившийся экспромтом план Мартынова не выглядел заведомой авантюрой.

У доктора Скалли, похоже, имелось другое мнение.

— По-моему, Сергей достаточно осторожный человек, — возразил доктор, закончив возиться с дверным замком и вновь подхватывая пленницу. — Мне кажется, нам сейчас надо…

Что казалось его коллеге, агент Мартин, первым вошедший в дом, так никогда и не узнал — нашарил выключатель, зажег свет, и тут же человек, неподвижно стоявший у стены, шагнул вперед. В руке тускло блеснул пистолет Геннадий дернулся было за оружием, но не закончил движение — узнал суб-командора Альберта Ивановича. Узнал с немалым удивлением — исполняющий обязанности начальника Уральско-Сибирского филиала почтил неожиданным визитом Лесогорскую резидентуру без обычной в таких случаях свиты. Даже не прихватив с собой хотя бы пару оперативников из личного звена.

— И чем же тут занимаются господа инквизиторы? — не здороваясь, поинтересовался суб-командор, без всякого любопытства разглядывая добычу своих подчиненных. Тон вопроса ничего хорошего не предвещал.

Мартин несколько растерялся. Он собирался на досуге хорошенько обдумать формулировки доклада, доказывающего, что их троица просто-таки вынуждена была совершить налет на «Уральское Чудо».

— По-моему, вам недвусмысленно запретили проводить в Лесогорске какие-либо операции, — продолжил Сапсан медленно и задумчиво, словно решая, какие именно кары немедленно обрушить на головы ослушников.

— Господин суб-командор… — начал Геннадий и не закончил.

Бах! — дернулся пистолет в руке Сапсана. Мартин, не в силах осознать произошедшее, оцепенело смотрел, как сползает по стене тело доктора Скалли.

Лишь когда ствол начал поворачиваться к нему, — медленно-медленно, казалось Мартину, — он вновь потянулся к кобуре, прекрасно сознавая, что не успеет…

Часть третья

АУТОДАФЕ КАК АКТ НАДЕЖДЫ

Задача инквизиции — истребление ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики, еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники.

Бернар Ги, инквизитор XIV века

Глава 1

ЗДОРОВЫЙ ДУХ В ИЗБИТОМ ТЕЛЕ

1

Болело всё. Наверное, именно так ощущает себя отбивная котлета, побывав в руках повара, сублимирующего на кухне свои садистские наклонности…

Меньше всего боли вызывали движения языка, им-то я не без содрогания пересчитал зубы. На месте двух передних торчали острые обломки…

Я лежал на спине, ухо и щеку что-то мерзко щекотало, и даже сквозь плотно сжатые веки ощущался направленный в лицо свет.

Надо было открыть глаза и понять, где я и что со мной происходит, но совершенно не хотелось. Казалось, стоит шевельнуть веками — и приступ боли убьет агента Хантера на месте.

К тому же имелось подозрение, что ничего утешительного увидеть не придется. Я сразу вспомнил обстоятельства, при которых отрубился в подвале «Уральского Чуда», — хотя, конечно, последние видения стоит признать явным бредом… Но в любом случае ясно, что предстоит весьма неприятный разговор с господином Жебровым и его мордоворотами.

Проще выражаясь — допрос. И финалом его запросто может стать прогулка на дно Кети — без маски, ласт и акваланга, но с привязанным к ногам грузом…

Полностью осознав неприятные перспективы, я рывком поднял веки. И удивился, узрев вместо железобетонных подвальных перекрытий бездонную синеву неба. И в лицо мне бил свет отнюдь не фонаря, сжимаемого кем-либо из подручных Жеброва, но полуденного солнца.

Чуть скосив глаза — поворачивать голову совершенно не хотелось, — я увидел высокую некошеную траву, именно она щекотала ухо и щеку. По стеблю тимофеевки проползла божья коровка, затем расправила крылышки и улетела.

Интересные дела…

Посмотрел, опять-таки двигая лишь глазными яблоками, в другую сторону. И встретился с осуждающим взглядом Федора Михайловича Достоевского. Так вот где я оказался непонятно почему и зачем… В местном парке как бы культуры и отдыха. Лежу на травке. Культурно отдыхаю.

— Влетел ты, паря, — проинформировал меня памятник. — Тут одна карга тя заметила и в ментовку звонить намылилась… Вот-вот хмелеуборочная подкатит. Рвал бы ты когти, если встать могёшь.

Голос у великого писателя оказался хриплый, пропитой, с характерным местным выговором. Я рискнул и двинул-таки шеей — легонько, осторожненько, проверяя свои мрачные подозрения о работоспособности мышц.

Подозрения подтвердились, зато в поле зрения возник мужичок неопределенных лет и бомжеватой наружности. По всему судя, именно он суфлировал чугунному классику.

«Рвать когти» не было ни сил, ни желания… Хотелось лежать и лежать, любуясь небом и вдыхая запах цветущего разнотравья. И пусть меня заберет «хмелеуборочная», и пусть доставит куда положено, и пусть — мечтать так уж мечтать! — там окажется молодой талантливый врач, капризом судьбы занесенный в Лесогорск, и пусть он определит, что за гадостью накачал меня Скалли, и очистит кровь от остатков этой гадости…

Откуда-то со стороны послышался скрип тормозов. Ханыга-доброхот подозрительно быстро дематериализовался, и я понял — мечты начали сбываться.

— Ну и ну… И впрямь ты, Серега… — пробасил знакомый голос. Кружаков? Он и есть. — Давай-ка, поднимайся, поднимайся, сейчас пособлю…

Я попробовал подняться — единственно для того, чтобы продемонстрировать старшему лейтенанту, что затея эта абсолютно бессмысленная. К моему удивлению, всё оказалось не так плохо. Ноги подкашивались, но потихоньку шагали в сторону «лунохода». Дяде Грише даже не пришлось меня слишком сильно поддерживать…

— Хорошо, хоть Васька Колупаев тебя видел, когда ты к нам в РУВД приходил, — говорил минуту спустя дядя Гриша, заводя машину и трогаясь с места. — Запомнил и мне позвонил — мол, приятель твой тут на травке разлегся, не ровен час заберут…

Он говорил что-то еще, но я уже не понимал, что значат скользящие мимо сознания слова, хотел перебить журчащую речь, сказать, что мне срочно надо в больницу, к хорошему токсикологу… Хотел и не смог. Снова провалился в беспамятство.

2

Не знаю, какое время спустя ко мне снова вернулась способность к восприятию окружающей действительности. Похоже, я опять провалялся без сознания достаточно долго. Хотя наверняка утверждать трудно. Но судя по тому, под каким углом падали в окошко солнечные лучи, — вечерело.

Я вновь лежал — на сей раз на чем-то мягком. И болезненные ощущения несколько поумерились. Больница? Возможно… Кружакову вполне логично было бы отвезти меня именно туда.

Но это оказалась не больница — убедился я с первого взгляда. Даже в патриархальном Лесогорске стены в больничных палатах едва ли обшивают некрашеными, грубо обструганными досками. Равно как и в вытрезвителях, и управлениях внутренних дел… Куда еще мог отвезти меня Кружаков? Или встреча с ним и разговаривающим памятником мне лишь примерещилась? Тоже вариант…

Тем не менее — где я?

Визуальная разведка ни в малейшей степени не прояснила сей животрепещущий вопрос. Небольшая комнатушка — дощатый пол, дощатый потолок, дощатые стены — оказалась вызывающе, демонстративно пустой. Единственный предмет обстановки — топчан с лежащим на нем агентом Хантером.

И больше ничего. Даже лампочки под потолком нет, источник освещения — небольшое окно…

Столь же пустыми оказались мои карманы. Что револьвер исчез из подплечной кобуры, я убедился еще в парке. Теперь и сама кобура куда-то подевалась…

Вздохнув, я попробовал сесть. Получилось. Топчан громко скрипнул, и тут же скрипнула дверь комнатушки. Вошел Кружаков.

— Ну слава богу, оклемался вроде, — приветствовал он меня.

— Где я?

— У меня в гостях, где же еще… Покушать не хочешь? А то ведь двое суток с лишком не живой и не мертвый валяешься.

Я покачал головой. Встал — голова кружилась, ноги подкашивались; пришлось вновь опуститься на топчан.

Старший лейтенант молча, но с интересом наблюдал за моими попытками. Стиснув зубы, я вновь поднялся. И на сей раз устоял.

— Пошли в горницу, поговорим… — сказал Кружаков. И вышел.

Я последовал за ним — поначалу не без труда, но каждый шаг давался легче предыдущего. Мышцы явно возвращались в рабочую форму.

3

На большом обеденном столе лежали принадлежавшие мне вещи: карабин, револьвер, персик, всевозможные изъятые из карманов мелочи, вроде шприца с «правдорезом»… Патроны из оружия вынуты и разложены аккуратными рядочками — либо для придания большей внушительности композиции, либо во избежание каких-нибудь авантюр с моей стороны.

При виде сего натюрморта я понял: разговор предстоит нелегкий.

Но начал его старший лейтенант с неожиданного пассажа:

— А к Настасье-то Филимоновой, Пашкиной матери, ты так и не зашел…

— Да заходил я, дома не застал, — соврал я абсолютно бездумно, торопливо выстраивая версию, объясняющую появление у студента Рылеева коллекции любопытных предметов.

— В самом деле?! — наигранно изумился Кружаков. — Не знаю уж, к кому ты заходил и не застал кого, да только у Сережки Рылеева не было одноклассников с фамилией Филимонов. У настоящего Сережки.

Провал… Но почему?! Почему провинциальный мент с ходу, на первых минутах знакомства учинил мне этакую проверку? Вполне достойную матерого контрразведчика?

В любом случае сознаваться в самозванстве нельзя. Документы никакая экспертиза поддельными не признает…

— А какая же у Пашки фамилия? — изумился я не менее наигранно. — Хоть убей, не помню. Вы сказали: Филимонов, я и повелся… А к дому Пашкиному по памяти шел, дорогу не спрашивал.

Ни малейшей надежды, что Кружаков поверит в мои провалы памяти, не было. Но поскольку разговор наш протекает не в РУВД, можно предположить, что есть у старшего лейтенанта далеко не служебный интерес… И неплохо бы выяснить — какой.

— Забыл? Случается… — благодушно согласился дядя Гриша. — Имя-то дружка небось тоже позабыл? Не учились вместе с тобой Павлы, вот ведь какое дело. Не повезло…

Я тяжело вздохнул. Ну что поделаешь, коли у человека такая плохая память?

— А какого цвета глаза у тебя в детстве были, хоть помнишь? — продолжал давить Кружаков. — И как дразнили тебя из-за этого?

У меня глаза серо-голубые — что сейчас, что в детстве.., А у Сергея Рылеева, надо понимать, другого оттенка. Удружил Альберт Иванович. «Достаточно легкого внешнего сходства…»

Только ведь врет дядя Гриша, как сивый мерин. Все близкие знакомые семьи Рылеевых в досье перечислялись. Кружаков в их число не входил. Не верю, что он столько лет помнил глаза моего альтер эго…

Для проверки я попробовал вспомнить цвет глаз настоящих своих одноклассников — и не сумел… Точно врет.

И тут же в памяти всплыла еще одна деталь первого знакомства со старшим лейтенантом… «Скорая», приехавшая очень уж быстро, совсем чуть-чуть отстав от милиции. Я звонил лишь «02» и не сказал, что на месте происшествия имеется пострадавший и нуждается в госпитализации. Тогда я всё списал на невеликие расстояния Лесогорска и небольшую загруженность здешних экстренных служб. А сейчас вдруг усомнился: не за мною ли приехали санитары с носилками? Не ожидал ли, часом, Кружаков вызова к трупу Сергея Рылеева, зарезанного Васькой-Колымой? Такая версия заодно объясняет и смерть незадачливого уголовника в одиночной и хорошо охраняемой палате медизолятора… Его подельник ничего о контактах Колымы со старшим лейтенантом не знал — и остался жить.

Дядя Гриша наблюдал за моими размышлениями с доброй улыбкой. И одновременно перекладывал украшавшие стол предметы — словно придавал им наиболее выгодный ракурс в ожидании журналистов с телекамерами. Перекладывал, что характерно, левой рукой. Правая всё время оставалась под столом. И я отчего-то не сомневался, что она сжимает пистолет, нацеленный мне в живот…

— Врете вы всё, дядя Гриша, — сказал я. И объяснил почему.

4

— Хватит резину тянуть и комедию ломать, — жестко сказал Кружаков. — Вляпался ты, парень, по самые уши. Не мечтай, что я тебя в камеру отправлю и дело заведу. Для таких, как ты, законы не писаны. И чтобы живым уйти — расскажешь всё. И всё, что тебе прикажут, — выполнишь.

Я и в самом деле тянул резину и ломал комедию: попытался изобразить, что вновь, как в «луноходе», вот-вот потеряю сознание… Причиной тому послужил некий звук, донесшийся с улицы.

Кружаков не купился. Не то я оказался бездарным актером, не то, пока валялся в беспамятстве, получил необходимые антидоты. Или всё гораздо проще — старший лейтенант играет в одной команде со Скалли и прекрасно знает, что за гадость вколол мне доктор и какой у нее срок действия…

— Хорошо. Не будем тянуть резину, — ответил я столь же решительно, выпрямившись на стуле. А сам решил тянуть резину до победного конца — но иным способом.

Потому что звук, донесшийся с улицы, оказался удаляющимся ревом подвесного лодочного мотора. И я понял, где находится дом дяди Гриши (если, конечно, это действительно его дом), — в поселке временных. Нет в окрестностях других столь близко к реке расположенных строений. Времянки, в одной из которых обитал покойный Синягин, — не в счет. Горница таких размеров в них не разместится.

А значит… Значит, река слева и светившее в окно солнце, которое я недавно посчитал закатным, — на деле утреннее, рассветное. Что в сочетании со словами Кружакова о времени моей отключки дает весьма интересную арифметику.

— Но мне хотелось бы внести ясность, — продолжил я. — На кого вы работаете? И чего, собственно, добиваетесь?

Первый вопрос Кружаков проигнорировал. Но на второй ответил:

— Добиваюсь я, парень, одного — чтоб людям здесь тихо и спокойно жилось. Чтоб всякая мразь вроде тебя тут не шлялась.

— Насаженные на штырь головы — признак тишины и спокойствия?

— Опять шарманку крутишь… — несколько раздраженно констатировал борец с мразью и защитник спокойствия. Повертел в пальцах шприц с «правдорезом» и задумчиво, словно сам себя, спросил: — А вот интересно мне: как ты через несколько часов запоешь, чтобы баян свой получить?

Так-так-так… Похоже, я поспешил объявить Скалли и Кружакова сообщниками. Старший лейтенант наверняка видел у меня следы уколов и, обнаружив в кармане футляр со шприцем и карпулами, сделал вполне логичный вывод: перед ним или ширяющийся наркоман, или серьезно больной человек, нуждающийся в регулярных инъекциях… Прекрасный рычаг для давления. Что можно попробовать добиться результата проще — вколов мне «правдорез», — дядя Гриша не подозревал. Можно надеяться, что тайной для него остается и кое-что другое…

Едва прозвучали слова про «несколько часов», я словно бы машинально взглянул на запястье. Хотя прекрасно помнил: мой хронометр исполняет роль экспоната на мини-выставке Кружакова.

— Часы верните, — попросил я. Постарался подпустить тревоги в голос, как будто инъекция в определенный час и в самом деле жизненно важна.

— Может, сразу уж карабин с патронами? — хмыкнул Кружаков. Взял часы (опять левой рукой), повертел так и сяк. — Перебьешься. Мало ли с каким секретом твоя тикалка?

Затаив дыхание, я смотрел, как он возвращает часы на прежнее место… Ура! Циферблат оказался теперь повернут ко мне. Перевернут вверх ногами, но это мелочи жизни. Семь часов ноль три минуты с секундами… До чего же вовремя я очнулся! Теперь самое главное — постараться не выдать свой интерес к текущему времени.

Хотя нет… Гораздо важней другой вопрос: насколько отразилось на моей памяти знакомство с ядовитой химией Скалли?

5

Меня, разумеется, учили и методам ведения допроса, и другим способам добывания информации. Но сложившейся ситуации педагоги предусмотреть никак не могли: необходимо было в самый сжатый срок вытянуть максимум сведений из человека, уверенного, что все козыри у него на руках, что это он допрашивает меня…

Один момент я прояснить уже успел: наша филиальская крыса — доктор Скалли — ведет свою, независимую от Кружакова игру. Теперь надо выяснить, что связывает милиционера с Жебровым и его командой…

И допрос внутри допроса продолжился.

Естественно, молчать я не мог — что-то отвечать приходилось. В ход пошла запасная легенда, сочиненная загодя: я, дескать, сотрудник одной из частнодетективных контор родного Екатеринбурга. Получил задание: собрать максимум сведений об одном здешнем предприятии. Кто заказчик информации, понятия не имею, моё дело маленькое, меньше знаешь — крепче спишь…

Объект своего якобы промышленно-шпионского интереса «Уральским Чудом» я не назвал. Хотя, конечно, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем речь… Но пусть Кружаков сам произнесет это название. А я послушаю, как и в каком контексте он это сделает…

Не сложилось.

— Брехня! — коротко оборвал Кружаков мою исповедь. — Если ты частный розыскник, то я королева английская. Похоже, полюбовного разговора у нас не выйдет. Придется по-плохому…

И он начал медленно подниматься со стула. Интуиция меня не подвела — в правой руке дядя Гриша и в самом деле сжимал пистолет.

В иное время я только обрадовался бы возможности поговорить «по-плохому» Но не сейчас. В нынешней моей форме лучше и не пытаться отобрать оружие или предпринимать что-либо подобное

Секундная стрелка на циферблате моих часов успела обежать пять кругов и начала шестой…

— Хорошо, — быстро сказал я. — Вижу, придется рассказывать всё… Но я предпочел бы получить некоторые гарантии. Причем хочу услышать их лично от Михаила Аркадьевича.

Кружаков скроил удивленную физиономию: что, дескать, за Михаил Аркадьевич? — но сделал это на редкость неубедительно.

— От Жеброва, — уточнил я.

Нечего старлею тут изображать сироту казанскую. Без сговора этих двух господ ничем не объяснить мою загадочную телепортацию из подвала «Уральского Чуда» в городской парк, прямиком в объятия Кружакова.

Дядя Гриша хмыкнул и бросил быстрый взгляд на дверь — не на ту, за которой имела место крохотная комнатушка с топчаном, на другую. Неужели Жебров за стенкой слушает нашу милую беседу?

Угадал!

Почти без паузы дверь распахнулась, и в горницу вошел Михаил Аркадьевич. А вместе с ним… Вместе с ним внутрь проникло кое-что нематериальное. Странный парфюм, как выразилась некогда Эльза.

6

Легкий привкус крови я ощущал постоянно — обломки передних зубов царапали язык и губы Но сейчас, после удара дяди Гриши, рот обильно наполнился ею. Я смачно сплюнул — свежевымытый пол украсила кровавая клякса. А в мозгу размеренно звучал словно бы чужой голос: «Тридцать девять… Тридцать восемь… Тридцать семь…» Истекала последняя минута.

— Мы ведь можем сами найти специалиста по компьютерному взлому, — сказал Жебров, барабаня пальцами по персику. — И сами вычислим, где ваши друзья-приятели спрятали похищенные в офисе материалы. Тогда наш интерес к общению с вами, господин псевдо-Рылеев, значительно снизится.

«Тридцать пять… Тридцать четыре…»

Эти два придурка не нашли ничего лучшего, кроме как сыграть в старую игру «добрый и злой следователь». Причем мне показалось, что в последний момент, экспромтом, они поменялись ролями. После того, как я обвинил Кружакова в откровенной лжи.

«Двадцать семь… Двадцать шесть…»

— Сам расскажет, сука… — пообещал дядя Гриша, вновь сжимая кулак.

Жебров демонстративно поморщился, будто и впрямь не одобрял провинциально-ментовских методов допроса. «Двадцать один… Двадцать… Девятнадцать…»

— Я думаю, близкое знакомство с Зинаидой Макаровной быстренько развяжет язык молодому человеку, — задумчиво предположил экс-чекист. И пояснил, обращаясь ко мне: — Известный вам Вербицкий тоже пытался изобразить стойкого комсомольца, угодившего в гестапо. До тех пор, пока клыки нашей знакомой не прошлись по его гениталиям. Жаль, словоохотливость его оказалось недолгой… Но у вас-то, мой юный друг, сердце молодое и здоровое…

Он добро улыбнулся, намекая: не будь дураком, расскажи, что спрашивают, — и знакомство с челюстями Морфанта не состоится. Гуманный выстрел в затылок, и никаких мучений.

«Пятнадцать… Четырнадцать…»

Черт возьми! Кружаков отправился к двери, приоткрыл ее, негромко сказал что-то… Да так там и остался. Как не вовремя…

— Идите в задницу! Оба и быстро! — сказал я, намеренно обостряя обстановку.

«Девять… Восемь…»

Ставка на ментовские замашки дяди Гриши оправдалась. Не привык старший лейтенант слышать этакие слова от допрашиваемых. Быстро пересек горницу, направляясь ко мне.

«Пять… Четыре…»

А за дверью послышались шаги. Вновь прибывший шагал грузно, но в то же время достаточно тихо… Словно огромная туша передвигалась на мягких лапах. Впрочем, прислушиваться было уже некогда.

«Три… Два…»

Высокий ботинок дяди Гриши завершал траекторию, конечной точкой которой служила моя голова. Но не завершил. Вместо этого в полет отправился обладатель убийственной обуви — поближе к столу и Жеброву.

А резидент Хантер, едва успев прикрыть лицо локтем, рыбкой сиганул в окно. На лету мелькнула мысль: обидно будет, если снаружи у стены лежит что-либо не подходящее для мягкого приземления. Борона зубьями вверх, к примеру…

«Один… Ноль!!!»

Приземлился я на мягкую грядку. Саднил рассеченный осколком стекла лоб. В покинутой горнице ничего не происходило… Вернее, происходило, но далеко не то, что я ожидал: хрипел раненым мастодонтом Кружаков, ему вторил рык, который при всём желании трудно было признать за человеческий.

Твою мать!!! Или я в чем-то просчитался, или противники хитрее, чем казались… А может, в дело вступило вечное проклятие всех до секунд просчитанных планов — случайность. Например, Кружаков вертел в руках часы и случайно перевел стрелки… И со времени моей последней работы с персиком прошло вовсе не семьдесят два часа.

Все эти мысли пронеслись за какое-то мгновение — пока я поднимался на ноги. Зачем — непонятно. Шансов уйти от погони и переплыть Кеть — никаких, короткая вспышка двигательной активности съела остаток сил… Но не сдаваться же просто так?

Я поковылял к низенькой, из горизонтальных жердей ограде, тоскливо предчувствуя дальнейшее развитие событий: сейчас Кружаков подскочит к окну и неторопливо, как на стрельбище, прострелит мне бедро. А дальше всё по плану: мадам Зинаида, отгрызенные гениталии…

Взрыв за спиной грохнул негромко. Гораздо тише ожидаемого пистолетного выстрела. Но я знал: температура вокруг покойного персика подскочила до нескольких тысяч градусов. Стоявшие рядом мгновенно обуглились, находившиеся поодаль корчатся от дикой боли, вызванной обширными ожогами. Почти одновременно раздалась серия хлопков — взорвались лежавшие на столе патроны.

Переваливаясь через оградку, я обернулся. Из окон приземистого дома валил густой дым, дерево вспыхнуло мгновенно. Никакого сочувствия к оставшимся в избе-крематории я не испытывал. Свое аутодафе они заслужили.

7

Возможно, Скалли врал не во всём. Возможно, Добрыня Никитич и в самом деле умудрился нанести мне очень неприятную травму… По крайней мере после километрового бега по пересеченной местности легкая ноющая боль в животе значительно усилилась. А когда я попытался ощупать поврежденное место — обнаружил под кожей большую, с кулак ребенка, опухоль. Весьма болезненно реагирующую при надавливании… Или это украшение — дело рук (вернее, шприца) Скалли? Дабы замотивировать сделанную в нужный момент инъекцию?

Раздумывать над этим не хотелось. Хотелось остановиться, прилечь на траву, дождаться, когда утихнет режущая боль…

Но останавливаться нельзя. Тварь, выкатившаяся из пылающего дома, не прекращала погоню. Впервые я мог подробно рассмотреть при солнечном свете одного из своих ночных противников — но не стал. Точнее, не успел… Не знаю, где находился Морфант в момент взрыва персика. Судя по обширным подпалинам, проредившим густую шерсть с левого бока, — не так уж далеко от эпицентра. Но полученные ожоги прыть зверюги почти не убавили…

Я всё-таки остановился на несколько мгновений, переводя дыхание. Прислушался. Хруст ломаемого молодого подлеска раздавался всё ближе и ближе. Похоже, заложенная мною петля не обманула тварь — и она уверенно срезала изгиб, пользуясь верхним чутьем.

Лес в окрестностях поселка мало заслуживал такого названия — мелкорослый, перемежающийся полянами, зарослями кустарника и болотистыми луговинками. Но, однако, от погони укрыть мог — если бы гнались за мной люди… Но по следу шел Морфант.

Бегал он (она?) не слишком быстро и не мог потягаться со мной в спринте. Но скудный запас сил не оставлял никаких шансов на длинной дистанции…

Пришлось вновь бежать, пытаясь па ходу продумать варианты спасения. Возвращаться в поселок временных в поисках помощи бессмысленно. Помогут, да вот только никак не мне…

Дорог, где можно было бы подсесть в какой-нибудь транспорт, поблизости нет.

Единственная возможность разминуться с пастью морфанта — описать широкую дугу и добраться до берега Кети поодаль от поселка. Примерно в том месте, где причалили мы с Василием Севстьяновичем во время ночного разведывательного рейда.

Глупо мечтать, что там обнаружится лодка, да еще с веслами, да еще и не прикованная прочной цепью к прибрежному дереву… Однако давно известно: при заплывах на скорость человек способен с успехом тягаться с сухопутными тварями, легко догоняющими его на твердой земле. К тому же я надеялся, что ледяная вода Кети окажется хорошим анестетиком. Умерит боль в животе и поможет продемонстрировать преимущества изобретенных людьми стилей плавания… Проклятая тварь словно читала мысли. Спрямляла описываемую мною дугу, настойчиво отрезая от реки… И — подбиралась всё ближе и ближе. Несколько раз, оборачиваясь, я видел мелькающую между кустами громадную тушу.

Это зрелище придавало сил. Увы, ненадолго. Боль терзала уже не один лишь брюшной пресс, расползлась по всему телу, добралась до ног — переставлял я их из чистого упрямства.

…Впереди в разрыве деревьев сверкнула речная гладь. Полторы сотни шагов, не больше… Каждый из них давался с трудом и жуткой болью. Ветки хлестали по лицу. Я не замечал. Оборачиваться уже не имело смысла — сзади слышался не только топот погони, но и шумное дыхание.

«Всё! Конец!» — понял я, споткнувшись о корень и не удержав равновесия. И всё-таки попытался вскочить на ноги…

Не успел.

Казалось, совсем рядом выстрелила пушка — и прямо по мне. От акустического удара заложило уши. Над головой пронесся раскаленный вихрь. Оглушенный, я сидел на земле и был способен лишь на судорожные глотательные движения…

Затем медленно обернулся.

Огромная туша — разодранная, окровавленная — скребла лапами по земле. Наверное, из распахнутой пасти вырывался рев или предсмертный хрип, — я не слышал ничего. Завороженно наблюдал за агонией Морфанта… И лишь спустя несколько секунд повернулся к источнику убившего его катаклизма.

Сначала из кустов показалось пушечное дуло, словно по недоразумению приделанное к ружейному прикладу. Затем владелец «Громовержца». Губы Василия Севастьяновича беззвучно шевелились. Я сделал жест в районе уха — ничего, дескать, не слышу… Он пояснил (опять-таки жестом): отодвинься чуть в сторону. Переломил свое чудовищное оружие и вставил новый патрон, размерами напоминающий гильзу от пушки-сорокапятки.

Но контрольный выстрел уже не требовался.

Глава 2

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО АЛКОГОЛИЗМА

1

— Пей, пей, — настаивал Василий Севастъянович. — Хуже не будет. Ничего, окромя спирта, нынче тебе не поможет…

Покорно вздохнув, я задержал дыхание и одним духом опустошил стакан с обжигающим, на каких-то целебных таежных травах настоянным напитком. О-у-у-х… Подцепил на вилку маринованную черемшу, отправил в рот, не почувствовав вкуса. Подцепил еще — неуверенно, убежденный, что сейчас первая порция полезет обратно. Черемша уныло свисала с вилки и, казалось, разделяла убеждение резидента Хантера. Обошлось… Мой спаситель, тоже не преминувший принять дозу, уже пододвигал тарелку с нежными ломтиками малосольного хариуса.

— Закусывай, закусывай… У вас, в Европах, спирт пить не научены. В глотку вольют, чем ни есть сверху притиснут — думают, так и надо. А закусь, милок, это первейшее дело… Если правильно закусить, спирт как вода идет, и пьян человек по-хорошему, без дурости и озверения.

Сюрреализм… Полчаса назад мы схоронили в неглубокой, чуть прикрытой дерном могилке тушу Морфанта — а теперь сидим в избе, и хозяин поучает меня, как надо пить спирт.

Как ни странно, универсальное русское лекарство и сейчас не подвело. Спустя недолгое время сонное отупение, не покидавшее меня после неожиданного финала погони, отступило. Никакие иные признаки опьянения не проявлялись. Бывают такие состояния тела и духа, когда спирт и в самом деле идет как вода.

Второй стаканчик лишь усилил положительный эффект. От третьего я решительно отказался. Спросил о главном:

— Как вы умудрились оказаться так удачно в нужном месте в нужный момент?

— Сдается мне, это ты, парень, удачно в нужное место подбежал… А я, сам знаешь, за рекой да поселком ихним порой приглядываю. А нынче ночью вообще не спалось что-то, поставил пару сетей-сороковок в заводинке, сам в лодке, в камышах сижу — нынче всякой шушеры развелось немерено; раньше-то как бывало: коли снасть чужая, так и не трогают, есть ли хозяин вблизи, нету ли… В общем, видел, как в лодку тебя затаскивают, — едва-едва развиднелось. Ну, думаю, всё, кончилось мое терпение… Федор, потом Юрий, потом дружок его… Теперь вот ты… Я ж ведь много ночей не спал, думал, как бы с нечистью этой разобраться. Не в газету ж писать… К Гришке Кружакову письмецо и вернется, закатают в дурку — и рассказывай там санитарам про бабищ, что медведями оборачиваются. В общем, сходил домой за ружьем — и на тот берег. Решил: завалю хоть одну тварь, и будь что будет. Скока ж терпеть-то можно?

— За сына вы рассчитались… Теперь уезжайте, переждите где-нибудь, пока всё не закончится. Если труп найдут, сразу поймут, кто тварь прикончил. Одно такое ружье во всём Лесогорске.

— Э-э-э, нет… Не дождутся. Мои деды-прадеды тут охотничали, когда Лесогорска и в помине не было. Это они пришлые и временные. Пусть они и уходят.

Я не стал спорить, хоть и понимал: победой одинокая война старика едва ли закончится. Расспросил, кто именно грузил меня в лодку. Выяснилось — Кружаков и еще двое незнакомых Василию Севастьяновичу мужчин. Скалли, судя по описанию, среди них не было.

Сколько продлится прилив сил, вызванный снадобьем старика, я понятия не имел. Ввиду малого опыта поглощения настоянного на травах спирта. И поспешил откланяться, еще раз посоветовав уехать куда-нибудь на время…

На прощание Василий Севастьянович, не слушая протестов, вручил мне литровую солдатскую флягу со своим эликсиром. Второй его подарок порадовал больше — длинный и острый как бритва охотничий нож с рукоятью из лосиного рога.

С этой экипировкой я вновь шагал пешком по бесконечной улице Баймеджона, совсем как неделю назад. Шагал и думал: смешно получится, если резидента Хантера заметут коллеги покойного Кружакова за незаконное ношение холодного оружия…

2

Странное место этот Лесогорск… Неприятное. Пора бы уже мне привыкнуть к зрелищу последствий взрывов, пожаров и погромов, возвращаясь в избранные для проживания места, — но всё никак не привыкну.

Такая мысль пришла в голову, едва я переступил порог хибары Котовского.

План действий до сего момента у меня имелся непритязательный: ничем не выдавая Скалли своих подозрений, улучить момент и поговорить наедине с Мартыновым. Потом вдвоем повязать предателя — и немедленно связаться с Юзефом. Пусть получит столь желанную крысу, а заодно обеспечит безопасный вывоз из Лесогорска наших трофеев.

Мечты, мечты…

В избе — полный разгром: поломанная мебель, битая посуда, вдребезги разнесенный старенький черно-белый телевизор, на полу небольшая лужица подсохшей крови. Ни Генки, ни Скалли… И никаких следов захваченной в «Уральском Чуде» добычи.

«Красный командир» Котовский, как ни удивительно, пребывал на своем законном месте. Спокойненько дрых, сидя на табуретке и опустив голову на стол, лишившийся скатерти. Рука «героя гражданской войны» сжимала литровую водочную бутылку, полностью опустошенную. Точно такие же — порожние — бутылки обильно усеяли пол, некоторые были разбиты. Коробка, служившая вместилищем водочным емкостям, опустела.

Да-а-а… Следующие четверть часа были посвящены приведению Котовского в пригодное для беседы состояние. Не помогало ничего. Я разболтан в литровом ковше воды изрядное количество нашатырного спирта, найденного в аптечке, и попробовал влить эту адскую смесь в глотку «красного командира», — тщетно. Вылил ковш ему на голову — Котовский пробормотал нечто невразумительное и вновь отключился. Бил по щекам, энергично массировал уши… Безрезультатно. Отчаявшись, я налил в стакан толику содержимого фляги Василия Севастьяновича.

Котовский, не открывая глаз, цепко ухватил емкость. Поднес к губам, осушил… Заморгал, сфокусировал взгляд на мне. Спросил хрипло:

— Еще есть?

— Есть. Но не налью, — безжалостно ответил я. — Пока не расскажешь, что тут приключилось.

Намучались оба — Котовский, пытавшийся заработать еще толику спирта, и я, пытавшийся выделить рациональное зерно в его посталкогольиом бреду.

В конце концов обрисовалась следующая картина: вчера (или позавчера, или три дня назад — чувство времени мой собеседник совершенно утратил) он не то очнулся, не то проснулся от оглушительного выстрела, прозвучавшего над самым ухом. Открыл глаза и увидел незнакомого человека, хладнокровно расстреливающего из пистолета квартирантов.

— Городской крендель, фу-ты ну-ты, — описывал «краском» внешний вид пришельца. — Костюмчик отглаженный шкары начищены, сам побритый-завитый…

Жебров? Подтвердить либо опровергнуть догадку не удалось. Ни лица, ни фигуры стрелявшего Котовский не запомнил. Даже на вопрос о росте не смог толком ответить Городской отглаженный костюмчик стал для него главной приметой незнакомца…

А дальше произошло следующее. Котовского до глубины проспиртованной души возмутило такое обхождение с людьми, на добрую неделю избавившими его от хлопот по добыванию насущной выпивки. Да и городской костюмчик вызывал глухую классовую ненависть. Сам «герой гражданской» всё время нашего знакомства носил неимоверно грязную тельняшку с длинными рукавами (черные полосы почти не отличались по цвету от белых), армейские штаны той же степени чистоты и бесформенные кирзовые сапоги.

Возмущение претворилось в немедленные действия — Котовскому в тот момент, что называется, море было по колено, не испугался бы и десятка пистолетов.

— Гляжу — тот, что постарше, лысый такой, — на пол уже шваркнулся. А энтот хмырь в молодого палить давай… Ах так, сука?! У меня под рукой сковородка случилась — хвать ее, да как шарну гада по кумполу! Закуси не пожалел даже, вся картофля по полу разлетелась… Наповал уложил, так рассерчал. Лежит, сучара, не дышит, не шевелится.

Улики подтверждали странную историю — по полу действительно рассыпалась жареная картошка, ныне частично раздавленная. Там же валялась алюминиевая сковородка с длинной ручкой. На днище ее красовалась огромная вмятина. Удар «по кумполу» и впрямь получился качественный.

Но, пардон, где жертвы побоища?

Как выяснилось, для Котовского сей факт представляет не меньшую загадку.

— Я осмотрелся маленько — глядь, еще трупешник на полу болтается: бабень здоровущая… Всё, думаю, пропал Котовский, прямая дорожка на кичу рисуется. Эх, решил, была не была, зарою всех четырех в огороде, авось да пронесет…

Понятное дело, «герой гражданской» не мог приступить к столь масштабному мероприятию, хорошенько не подкрепившись. Однако, добив литровку водки и начав вторую, почувствовал усталость — решил немного подремать и сделать дело глубокой ночью, гарантированно без свидетелей…

На этом короткий период относительно адекватного восприятия действительности для Котовского завершился. Просыпался ли он с тех пор, оставались ли при этом тела на прежнем месте — решительно не помнил. Судя по тому, что водочные запасы полностью иссякли, всё же просыпался.

Заподозрив, что алкоголик-одиночка исполнил-таки роль могильщика и напрочь забыл об этом, я вышел на подворье. Свежих следов земляных работ не обнаружилось. Да и наши исчезнувшие трофеи — документы, компьютерные диски, склянки, прихваченные в лаборатории чудотворцев, — «красный командир», по его словам, зарывать никак не собирался. Так что же, черт побери, здесь произошло?! Котовский как источник информации выжат досуха. Может, соседи заметили что-то подозрительное? Не могут же тут обитать сплошь алкоголики… Я подошел к дощатому заплоту, выглянул на улицу, пытаясь вычислить по внешнему виду домов, хозяева которых из них менее склонны к чрезмерным возлияниям. И замер. В сторону обиталища Котовского шагала девушка. Госпожа Эльза Серебрякова собственной персоной… Увидев меня, она ничуть не удивилась.

3

— Похищение? Ерунда какая… Никто меня не похищал.

— Вот даже как… Тогда просвети, куда и зачем ты исчезла из квартиры. А то я немного встревожился.

— Хм… По-моему, это ты исчез среди ночи, не оставив прощальной записки. А мне в тот день предстояла поездка на объект «Уральского Чуда», за сто пятьдесят километров отсюда — туда, где непосредственно добывают сырьё для эликсира. Дорог там никаких, попутный вертолет вылетал на рассвете, пришлось вставать очень рано, ночью. И, скажу честно, я немного на тебя обиделась. Потому и сама не написала записку.

— Понятно.. Ты одна летала на объект?

— Нет, со мной были двое сопровождающих из «Чуда».

— Много интересного увидела?

— Достаточно… Представь: тайга, предгорья, крохотная деревушка староверов. Живут, как жили их предки пару веков назад. Электричества нет, прочих благ цивилизации нет… Но в кое-каких товарах из внешнего мира нуждаются — и заготавливают целебные травы. Про некоторые из тех растений медики и слыхом не слыхивали. Причем заготовленное «Чуду» не продают, лишь выменивают — нельзя им держать в руках «антихристовы деньги».

История с похищением прояснилась… Жебров, наверняка принимавший участие в организации экскурсии для Эльзы, рассчитал всё точно. Да и я весьма облегчил ему задачу своим незаметным ночным уходом. Конечно, действовала бы в окрестностях Лесогорска мобильная связь — такой номер у экс-чекиста не прошел бы. Но чего нет, того нет…

— А как ты очутилась здесь?

— По просьбе твоего друга Гены. Он сказал, что по некоторым причинам не может сюда прийти, а ты, скорее всего, тут объявишься.

— Когда он тебя об этом попросил? — медленно, чуть ли не по слогам выговорил я.

— Вчера вечером…

Вот как… Всё-таки история Котовского — сплошной алкогольный бред. Мало ли каким способом могла деформироваться сковородка?

— Не знал, что вы знакомы с Генкой.

— Вчера и познакомились, — пожала плечами Эльза. — Пришел ко мне, сказал, что вы попали в трудную ситуацию… По-моему, Сергей, тебе стоит многое мне объяснить.

— Объясню, объясню.. — пообещал я. — Скажи сначала, зачем Мартынов просил разыскать меня?

— Чтобы передать устное сообщение. Дословно: «Как в кабинете у Бормана, только слева».

И она улыбнулась, словно не понимала, как взрослые люди могут играть в этакие мальчишеские шпионские тайны.

4

Для меня, впрочем, ничего тайного в послании Генки не оказалось. Во времена нашего детства была весьма популярна ролевая игра «в Штирлица», порожденная сверхпопулярным телесериалом. У нас даже имелась своя «рейхсканцелярия» в одном из предназначенных на снос домов Екатеринбурга — с кабинетами Мюллера, Бормана, Шелленберга… Роль Бормана исполнял как раз круглолицый второклассник Гена Мартынов.

— Ну, раз твое дело сделано, пошли отсюда, — непринужденно сказал я. И столь же непринужденно добавил: — Подожди минутку, захвачу кое-что в доме.

Так… «Кабинет рейхсляйтера Бормана» в те далекие годы был не слишком респектабельным — располагался в каморке под лестницей, некогда служившей для хранения дворницкого инвентаря. Похожее, но меньшее помещеньице нашлось и в апартаментах Котовского, под лестницей, ведущей в оборудованную на чердаке летнюю комнату. Третья слева половица оказалась не прибита. Подцепив ее клинком охотничьего ножа, я запустил руку в от крывшийся тайник. Есть! Пакетик с какими-то документами, завернутый в промасленную тряпку пистолет Макарова… Тоненькая пачечка купюр — не зашикуешь, но и голодная смерть не грозит… А это что за сверточек? Ага, портативная рация, точь-в-точь как канувшая в «Уральском Чуде».

Быстро просмотренные документы украшала моя фотография и ставшая привычной фамилия Рылеев… Удостоверение екатеринбургского охранного агентства и лицензия на право ношения оружия. Отлично, повоюем…

Никакой проясняющей дело записки нет. Лишь крохотный клочок бумаги с текстом, поражающим своей лаконичностью: «№2» — и всё. Понимай как знаешь. Я понял так: Мартин ждет меня на второй запасной явке.

А теперь можно объясниться и с Эльзой. Причем ей придется объяснить мне куда больше странностей…

— Пообедаем где-нибудь вместе? Заодно и поговорим, — предложил я.

— Сережа.. Ты давно смотрелся в зеркало? — спросила Эльза.

Действительно давненько — в подвале «Уральского Чуда». И то узрел в нем не себя, а оскаленную пасть завхозихи школы №2, а затем и господина Жеброва, изрекавшего весьма странные сентенции… Хотя одна его фраза мне хорошо запомнилась.

Но и без зеркала я подозревал, что смогу в нем увидеть. Покрытые трехдневной щетиной щеки, следы знакомства с кулаком дяди Гриши, свежий порез на лбу… Да и одежда после всех приключений выглядела не лучшим образом. Мало удовольствия обедать в обществе столь потрепанного жизнью молодого человека.

— Поехали ко мне, — решительно сказала Эльза. — Поедим, заодно и тебя в порядок приведем…

— Твое «поехали» значит, что ты обзавелась своим транспортом?

— В некотором роде… — туманно ответила Эльза. Туман рассеялся, лишь когда я увидел стоявшего за углом Росинанта.

5

Спустя два часа накормленный и принявший душ резидент Хантер отплатил гостеприимной хозяйке самой черной неблагодарностью. А именно — изложил вслух все свои подозрения, касавшиеся оной хозяйки, то есть Эльзы.

— Я согласен допустить, что первая наша встреча стала случайностью. Даже согласен сделать такое же допущение касательно второй встречи… Но с тех пор, милая девушка, вы прокололись как минимум дважды.

Эльза не проявила ни малейшего любопытства к тому, на чем могла проколоться. Лишь попросила:

— Ты не мог бы излагать свои параноидальные домыслы, направив пистолет куда-нибудь в сторону от меня?

— Повременю. После того как ты эффектно уложила Алешу Поповича — повременю.

— Что за Попович? Впервые слышу.

— Тот молодой человек, которого ты так лихо отправила в нокаут у «Заимки».

— С электрошокером в руках это мог сделать пятилетний ребенок.

— Сомневаюсь… С тем шокером, что ты носишь в сумочке, — не смог бы. Если так уж желаешь скрыть боевую подготовку, смени хоть батарейки в щекоталке. А то совершенно разряжены…

Лицо девушки не дрогнуло. Но вот взгляд… Я и впрямь счел бы свои подозрения паранойей, если бы не этот взгляд — холодный, цепкий взгляд опытного бойца, хладнокровно прокачивающего ситуацию и выбирающего момент для нанесения беспощадного удара.

— Многие молодые девушки увлекаются единоборствами, — пожала она плечами. — Но не все любят это навязчиво демонстрировать.

— Молодые девушки? Возможно… Хотя господин Жебров утверждал, что не так уж ты молода. Но дело происходило в наркотическом бреду, и верить тем утверждениям не стоит — если ты как-нибудь объяснишь причину появления на твоем плече следов прививок от оспы… Дело в том, что эту вакцинацию перестали проводить не то за пять, не то за шесть лет до даты твоего якобы рождения.

— Бестактно спрашивать женщину о возрасте…

— Если женщина пользуется документами с заведомо фальшивой датой рождения, о такте говорить не приходится.

Я подозревал, что в ее паспорте не соответствует действительности не только дата рождения… По крайней мере, почти целиком потратив на поиски в Интернете время спутникового сеанса связи, я установил: Эльза Серебрякова не числится среди постоянных и внештатных корреспондентов Уральского регионального радио. Равно как и не сотрудничает с парой печатных изданий, упомянутых девушкой.

Выкладывать на стол этот козырь не пришлось. Эльза коснулась плеча, словно хотела нащупать сквозь тонкую ткань предательские звездообразные шрамчики. И тихо сказала:

— Это не следы прививок от оспы… Это следы СКД-вакцинации. Если, конечно, вам знаком этот термин, младший агент Хантер.

Дела минувших дней — VII

Бывший опер Синягин.

1984 год

Эту пивную не украшали столь обычные для заведений общепита таблички «У НАС НЕ КУРЯТ» — и посетители вовсю пользовались либерализмом администрации. В воздухе стояло сизое марево. Голоса посетителей сливались в негромкий монотонный гул — впрочем, не мешавший беседе. Синягин много лет не вел допросов, лишь беседовал… А так порой хотелось — например, сейчас — пустить в ход что-либо из старого доброго арсенала. Вместо этого приходилось тайком, под столиком, взбадривать пиво собеседника водкой из припасенной бутылки. Разговор того стоил.

С какого-то момента Синягин перестал на ходу анализировать детали рассказа — успеется, дома не раз прослушает и разберет по косточкам диктофонную запись. Перестал задавать вопросы… Пытался понять одно: врёт или нет бывший пилот международных линий, бывший пилот сельхозавиации, бывший… Много должностей сменил в своей катившейся под уклон карьере Василий Груздин, прежде чем стать Груздем, записным тунеядцем и алкоголиком.

Здраво рассуждая, принимать всерьез слова экс-авиатора не стоило. Подобная публика отличается невероятными способностями к сочинительству, особенно если имеется стимул — бесплатная выпивка

Но интуиция, никогда не подводившая бывшего опера, твердила иное: Груздю можно верить.

Синягину казалось, что всё вернулось на сорок лет назад, и он, молодой, двадцатипятилетний, сидит в прокуренной опер-избе и слушает дикий рассказ геолога Мурашова.

Обе истории совпадали во многих деталях. Хотя рассказанная бывшим пилотом произошла далеко от таежной деревушки, где некогда довелось побывать Синягину, — почти в полутора тысячах километров к северо-востоку…

* * *

Отрывки из рассказа Груздина В. С.

(расшифровка диктофонной записи).

…Так этот Омельченко тот еще директор был — ни Бога, ни черта, ни прокурора не боялся. А что ему? — половина крайкома к нему ездила лосей да медведей стрелять, подступись-ка к этакому кренделю… Что хотит, то и вертит.

И ровным счетом ему насрать было, что за штурвал мне решением суда садиться запрещено аж на пять годиков. У него план горит, а тут пилот с аппендицитом слег, пока еще нового пришлют… Второй пилот, Генка Карбышев, — сопляк сопляком, только-только с училища.

В общем, продержал Омельченко меня три дня в черном теле — ни капли в рот взять не позволял, сука, а потом: давай, мол, лети в Пеледуй, там у промысловиков продукты кончаются… Заодно и Генку поднатаскаешь. И к «аннушке» меня чуть не под конвоем — чтобы по пути не остаканился.

Ну а я чего? Мне «аннушка» как жена родная… Полетели. В Пеледуе разгрузились, письма забрали, заодно и халтура наметилась — один охотник-штатник попросил свояку в Воронцовку тушу сохатого забросить. Что ж не срубить капусты по-легкому? Генка тоже не возражает. В общем, дали крюка на обратном пути пару сотен кэмэ — у Омельченки бензин немереный, несчитанный.

Рассчитался свояк честь по чести, и полетели мы обратно. Но тут какая закавыка вышла: в Пеледуй мы вдоль Лены летели — тут ни карта не нужна, ни штурман, не заблудишься… И в Воронцовку тоже вдоль реки, вдоль Витима. Но если обратно тем же манером лететь — вдвое дольше выйдет. Решили мы с Генкой напрямик срезать.

В общем, летим, места внизу незнакомые, тайга сплошняком — ни дорог, ни деревень, карту привязать не к чему… Летим по компасу — даже если чуть а сторону собьемся, всё равно с Леной-матушкой никак не разминемся. Вдруг Генка деревню внизу углядел. Что за чудеса? Куда ж нас угораздило, нет тут никаких деревень на карте… А я еще, грешным делом, у свояка на грудь принял малёхо — неужто, думаю, с двух стопарей заплутал в чистом небе?

Ладно, закладываю круг, снижаюсь — поглядеть, куда занесло нас. Странно — место вовсе незнакомое, а уж я в тех краях налетался, все деревни да поселки наперечет знаю. Да и неправильная какая-то деревня оказалась. Ни одной дороги, представь? Даже грунтовки самой занюханной — и то нет. Только троп нахоженных пара-тройка в разные стороны от домов ведет… Дома тоже непонятные. Сверху-то крыши лучше всего видать — и ни одной среди них, чтоб там из шифера или жести оцинкованной. Все по-дедовски дранкой крытые. И антенн — не единой штуки. Тут меня как стукнуло. Лет за десять-пятнадцать до того вокруг этаких деревенек большой шум случился. Запустили товарищи ученые спутники — глянуть, значит, из космоса, чем богата страна родная. По науке выражаясь, глобальную космическую фотосъемку произвесть. Глядь — то там, то тут живут по медвежьим углам людишки, никому не известные. Налогов не платят, детей в школу не шлют, в армии не служат, за кандидатов в депутаты не голосуют…

Словно у них своя страна, от народа отдельная. Ну, значит, авиацию на них бросили — не бомбить, понятно, а разглядеть поближе по наводке из космоса. Чтоб потом на земле разобраться, кто есть ху. И староверы попадались, и недобитки кулацкие, от колхозов сбегшие. Не сами кулаки, понятно, — дети, внуки. Поговаривали, что даже в Туве «республику» беглых зеков отыскали — Белую Юрту… Но и пустых деревень хватало, брошенных. Причем некоторые — совсем недавно брошенные… После самолетов пролетавших.

А самое-то главное: если летчики этакую деревеньку никому не известную отыскали, жилую, им тут же премию — по двести рубчиков, не шутка. На бумаге, понятно, совсем за другое давали — за экономию горючки или еще за что…

Ну, в общем, я быстренько Генке ситуёвину разъясняю: фарт, мол, попёр, деньга к деньге липнет… А сам снова над домами, низенько, на бреющем. Халупы вроде целые, не рассыпаются, но хочу кого живого увидеть, чтоб уж без ошибки.

Смотрю — никто из домов не вылазит, головы к небу не задирает. Тут Генка мне: «Ну-ка, ну-ка, еще раз, вроде мелькнул кто-то…» Думаю: если тут контра какая засела или староверы мракобесные, так на свет Божий им выползать ни к чему. Тише мыши сидеть им надобно. И схитрить решил: в сторону отвернул, высоту набираю, вроде как восвояси собрался… Подальше отлетел, а потом на малом радиусе обратно и вниз. И, заметь, правильно всё рассчитал — если тут и в самом деле прячутся, так обязательно должны люди из домов после такого повылезть, что к чему обсудить, обкашлять… Так и вышло. Только там не совсем люди оказались. Вернее, совсем не люди. Гляжу: возле хибары медведь стоит! Здоровенный, на дыбки поднялся, морду вверх задрал… А неподалеку еще один — тот, значит, на четырех лапах. И еще, и еще… В середине деревеньки не то чтобы площадь была, скорее поляна вытоптанная — там зверюг этак с десятка три собралось. Словно съезд медвежьих депутатов наметился… Нехорошо мне стало. Вот, думаю, и допился ты до белки, Владимир Семёнович… «Савсэм бэлый, савсэм гарячий…» Но тут слышу: Генка охает, бормочет что-то — то же самое, значит, видит… А медведи не разбегаются, не прячутся. Морды задирают, на «аннушку» нашу пялятся. И — не знаю уж, как я сверху понял и прочувствовал, — неприятные взгляды очень. Словно… Ну как сказать… Словно на тебя сквозь прицел зенитки глазеют. И в брюхо сейчас пальнут… Мне еще муторней. Белка — дело житейское, с каждым случиться может, а тут… Неправильно всё. Не бывает. В общем, отвернул я уже без дураков, на серьёзе, — и дай Бог крылья… И странное дело — вроде после этакого случая должны бы мы с Генахой обсуждать взахлеб, что же такое увидеть довелось… Ан нет. Летим, как в рот воды набравши. Всю дорогу — ни словечка. Потом, конечно, потолковали. И решили: никому ни гугу. Потому как тут не двумя сотнями дело пахнет, а палатой в дурдоме. Скажут ведь: Груздин и сам до мохнатых чертей допился, и парня туда же втянул…

Решить-то решили, да недолго то решение продержалось. Недели не прошло, разболтал я всё по пьяни… В большой компашке пили, и никто мне не поверил, понятно. Мало ли баек за стаканом травят, и не такого наслушаешься.

Только чуть опосля говорят мне ребята: «Ты при Мишке-то Жеброве за базаром следи поаккуратней». — «Какой-такой Жебров?» — удивляюсь. А тот, говорят, паренек молоденький, что тебе подлизал да вопросиками недоверчивыми подначивал. «Что за фрукт?» — спрашиваю. Думал, практикант какой, из новеньких, всех не упомнишь…

Практикант-то практикант, объясняют, да не из той конторы… А надо тебе сказать, при любом авиаотряде гэбэшники прям пасутся — бдят, чтобы кому в голову идея не стукнула за кордон перелететь… Хотя от Ленска до заграницы далеконько, но порядок есть порядок.

Тут струхнул я изрядно. Не из-за истории рассказанной — никто, понятно, такой байке не поверит ни на трезвую голову, ни на пьяную. А из-за того, что я без всяких на то прав незаконным пилотированием занялся… Омельченке-то что? — на него где сядешь, там и слезешь, всяко Груздин крайним окажется… Как в воду глядел.

Вызвали куда положено и впендюрили по полной программе. Кодекс раскрыли, статейку показали — мол, если хоть каким боком возле самолетов отираться будешь, пять лет общего режима мы тебе обеспечим.

Ну да это ладно, дело житейское… Хотя, получается, я в том рейсе на Пеледуй последний разок в небо поднялся. Но главное не в этом. Потому что, сдается мне, и к байке моей про медвежью деревню кое-кто с вниманием отнесся…

Через полгода странную историю мне Генаха Карбышев рассказал. Он к тому времени пооперился, поднатаскался, летал сам, без всяких инструкторов… А у самого мысль в башке гвоздем засела — про деревеньку, значит, медвежью. Любопытно, значит, ему, что за тайна нам с воздусей приоткрылась. Молодой еще, романтика в жопе играет.

В общем, старался Генка при любой оказии вновь над той деревней пролететь. Глянуть еще раз… И напоролся-таки по осени на место то самое. Да вот только смотреть не на что оказалось. Не осталось домов. То есть вообще — ни развалин каких, ни пепелищ. И место то, и тайга вокруг — сплошные воронки. На три метра вглубь всё перекопано…

С воздуха бомбили, дело ясное. Но удивительно… Не тридцатые вроде годы, чтобы этак вот. Даже со староверами, в тайге найденными, сейчас разговоры ведут, потихоньку-помаленьку к жизни нормальной приохотить пытаются. А тут…

Я тебе одно скажу: от таких загадок лучше подальше держаться. Спать спокойней будешь, и вообще…

Кстати, что у тебя с правой рукой-то случилось? Всё в порядке? Так наливай, не стесняйся… Вобла — она тоже рыба, а рыба посуху не ходит…

* * *

Информация, идеально стыкующаяся с рассказом авиатора-алкоголика, государственной тайной не являлась.

Напротив, пять лет назад многомиллионным тиражом в газете «Красная Звезда» была опубликована небольшая, на два десятка строк заметка о завершении учений авиации Дальневосточного военного округа. Никакой, конечно, конкретики: поставленные задачи выполнены успешно, доблестные защитники Родины в очередной раз продемонстрировали отличную боевую выучку и высокую морально-политическую подготовку. Всё как всегда.

Но в одном безымянный собкор «Красной Звезды» прокололся. Проговорился. Дважды помянул некий N-ский полигон, где демонстрировалась означенная выучка и подготовка, а затем назвал город Ленск, где командующий авиацией ДВО поведал журналисту о достигнутых успехах…

Стоп, сказал себе Синягин. При чем тут Ленск? Какие, интересно, тактические или стратегические задачи отрабатывали дальневосточные летчики в тысячах километрах от мест базирования? Их дело — небо над Тихим океаном прикрывать да над китайской границей… А в центре континента, в бескрайней якутской тайге или лесотундре, — что им делать? И полигонов там нет — ни N-ских, ни иных… Прииски золотые есть. Госпромхозы, пушнину заготавливающие, есть. Оленеводческие хозяйства имеются. А вот полигоны как-то отсутствуют.

Или Ленск был взят с потолка, в целях высшей секретности, или…

Или полигоном стала найденная Груздиным деревушка, стертая бомбами и ракетами даже не до основания — на несколько метров глубже.

Дата последнего рейса сильно пьющего летчика идеально стыковалась с датой учений. Вернее, стыковалась бы, если не знать, что планы всех масштабных учений составляются и утверждаются в Генштабе загодя, в лучшем случае за несколько месяцев до их начала.

И Синягин призадумался: это кто же заинтересовался находкой воздушного извозчика? Даже для бывшей его службы масштаб был крупноват. Ну никак не смогла бы провернуть родимая контора этакую акцию экспромтом, почти мгновенно. Не тридцатые годы, в самом деле. Это тогда нарком внутренних дел снимал трубку «кремлевки», просил соединить с наркомом обороны — и дело решалось в пять минут. Нынче попробуй всё утрясти да согласовать — полгода потратишь, не меньше…

Кончик следа оставался — имя, фамилия и место службы Михаила Жеброва. И место проведения учений… Но Синягин подбирался к разгадке осторожной и медленной поступью не раз избегавшего капканов волка. Хорошо понимал: стоит проколоться хоть в чем-то — сметут и не заметят. Словно и не было никогда на свете отставного майора госбезопасности Синягина.

Прошло несколько лет, пока он сумел найти подходы к непосредственным участникам тех загадочных учений.

Времена настали уже иные, журналюги на весь мир трубили о вчерашних государственных тайнах. Однако собеседники бывшего опера отчего-то никак не желали делиться воспоминаниями о загадочном человеке в штатском, все учения проведшем на командном пункте… Более того, порой Синягину казалось: очень хотят вспомнить, но не могут. Не получается…

Удалось — и то случайно — узнать лишь имя, на которое откликался таинственный человек: Альберт Иванович. Псевдоним Сапсан отставной гэбэшник так и не услышал.

А след Михаила Жеброва привел спустя пятнадцать лет в окрестности города Лесогорска…

Глава 3

СЛОЖНОСТИ ВЫСШЕЙ ПОЛИТИКИ (окончание)

1

Материалы дела Лесник изучал в буквальном смысле на лету — в самолете. Впрочем, переносный смысл выражения тоже соответствовал моменту — читать приходилось очень быстро.

Внутри папки лежал большой конверт из черной светонепроницаемой бумаги. Лесник по одному извлекал листы дела, торопливо изучал — буквы при этом всё больше бледнели и через три-четыре минуты исчезали.

Конечно, обойти такую примитивную уловку не проблема — поработать с бумагами в фотолаборатории, при свете красной лампы, подобрать фиксаж… Но едва ли Юзеф применил эту хитрость из недоверия к подчиненному — просто понимал, что украшавшую папку директиву «По прочтении уничтожить» в воздухе исполнить затруднительно: огонь развести никто не позволит… Не тащить же с собой бумагорезку.

Документы подбирали явно второпях и не приложили какую-либо сопроводительную записку. В конверте вперемешку лежали отдельные страницы из отчета Семаго-младшего, из личного дела резидента Вербицкого, разрозненные документы по проекту «Кукушонок» и операции «Амга»… Картина, тем не менее, вырисовывалась однозначная. В 1975 году Инквизиция разгромила секретную лабораторию, работавшую под эгидой КГБ, хотя мало кто даже из высшего руководства комитетчиков подозревал, над какими проблемами там трудились чекисты в белых халатах.

А занимались они вещами интересными — пытались найти боевое применение людям с самыми различными паранормальными способностями. И не совсем людям. И совсем не людям…

В ходе штурма охране лаборатории удалось уничтожить значительную часть оборудования, документов и подопытных объектов. Удалось захватить несколько мертвых Морфантов. И живого ребенка — мальчишку нескольких месяцев от роду.

Никто из специалистов Трех Китов так и не смог дать ответ: что за изуверские опыты ставили на малыше. И кто из него вырастет… Насколько мог понять Лесник, обер-инквизитор принял тогда соломоново решение — если вырастет нечто опасное, то пусть уж стоит в их строю. Станет очередной «осой». Особым агентом.

Расти мальчику предстояло под самым плотным наблюдением — и в свой срок оказаться на службе в Конторе. Вне зависимости от того, сработают или нет латентные гены-модификаторы.

Но, похоже, за Кукушонком заинтересованно наблюдали не только люди Юзефа. Но и кое-кто еще.

2

— Можно я по-прежнему буду звать вас Эльзой? — попросил я.

— Зови, — согласился особый агент Диана. — Можно даже на «ты». Мы ведь, кажется, пили на брудершафт?

Не часто в Конторе доводится пить на брудершафт с начальством, не говоря уж про ночь, последовавшую после ужина в «Заимке». А Эльза для меня являлась прямым начальником — и по званию, и согласно привезенным ею предписаниям… Вот и пойми теперь, как держать себя с экс-журналисткой.

Если учесть, что в момент этих размышлений агент Хантер сидел в одних трусах, а прямое и непосредственное начальство гладило его брюки, — ситуация складывалась сюрреалистичная.

— Какие будут приказания? — Она пожала плечами:

— Что делать со сморгонцами, решать не нам. Директиву Капитула предсказать нетрудно, но… В общем, наша задача номер один — вычистить здешний крысятник. Считай, что ты перешел во временное подчинение СВБ.

— Юзеф — твой начальник?

Эльза посмотрела на меня странно. И туманно ответила:

— Не только мой…

Однако хорошую комедию разыграл перед агентом Хантером шеф безпеки. Я-то, дурак, распинался ему про Морфантов в Лесогорске и про измену в филиале… А сам, оказывается, был под колпаком еще до того, как узнал о своем назначении резидентом… Бродил тут, как ежик в тумане. А большие дяди издалека наблюдали за метаниями бестолковой пешки. И спокойно ожидали, кто из противников засветится, ликвидировав меня… Волчьи всё-таки порядки в Конторе.

— Крыса — доктор Скалли?

— Отчего ты так решил?

Я коротко изложил все основания подозревать доктора.

— Ни слова никому, — предупредила Эльза. — Держи себя с ним как обычно.

И добавила после паузы:

— Всё, одевайся. Вид достаточно презентабельный… Выезжаем на вторую запасную явку.

Я не стал спрашивать, читала ли она лаконичную записку Мартынова…

За руль Росинанта села Эльза. И спросила, прежде чем тронуться с места:

— А почему ты, собственно, решил, что мы имеем дело лишь с одной крысой?

3

Лесник прилетел в Томск в одиночестве — и первым, Вскоре должны были прибыть группа Алладина из Казани и подтянуться другие подкрепления, перебрасываемые со всей страны.

Лесник не стал их дожидаться — сразу же пересел на вертолет и вылетел в Лесогорск. Если там действительно окопалась целая стая Морфантов, Диане — практически в одиночку — придется нелегко.

На борту МИ-8 он продолжил изучение документов из папки — на сей раз повествующих о деталях операции «Амга». Операции, двадцать три года назад якобы полностью уничтожившей Сморгонь. В очередной раз уничтожившей…

Акцию тогда провели с размахом. Лесник удивился: зачем было привлекать столько лишних, ни во что не посвященных людей? Вполне можно было сработать аккуратно, без бомбежек, наземной группой полевых агентов… Тем более что окончательной цели операция так и не достигла.

Похоже, Капитул имел аналогичное мнение — следующим в папке лежал приказ о разжаловании координатора Сапсана, курировавшего акцию, обратно в полевые агенты. Причины понижения, тем не менее, названы не были. Сапсан…

Лесник потянулся было к первым просмотренным листам, выругался, увидев чистую бумагу… Попытался восстановить в памяти список исполнителей налета на гэбэшную лабораторию в 1975 году. Если память не занялась дезинформацией, то среди них числился некий полевой агент Сапсан…

Увидев подпись опять же Сапсана — находившегося уже в чине суб-командора — под приказом, назначавшим Вербицкого резидентом в Лесогорск, Лесник не удивился.

4

— Нет, Сергунька, до белой горячки Котовский не допился, — сказал агент Мартин. — Всё как было тебе изложил.

— В самом деле? Для застреленных что-то вы слишком бодро держитесь… — подколол я, искоса поглядывая на доктора Скалли. Он держался хорошо, ничем не выдав своего изумления при виде живого и здорового агента Хантера. — Объясни толком, что это за буффонада со стрельбой и чудесным воскрешением?

— Никакой буффонады, всё на полном серьезе…

И Генка рассказал о неожиданной встрече с Альбертом Ивановичем и не менее неожиданном ее финале.

Я не поверил. Чтобы человек, служивший некогда полевым агентом, в упор стрелял в двоих — и оба живы-здоровы?

Надо думать, суб-командор давненько не проходил курс СКД-вакцинации, да и кабинетная работа подпортила ему форму — но не настолько же?!

— Доктор ему зачем-то живьем потребовался, — объяснил Мартынов. — И пальнул в него Иваныч капсулой с парализатором. А вторым в обойме шел боевой патрон. Для меня. И всадил, гад, пулю ровнехонько в сердце…

Я изумленно уставился на него. И увидел на пиджаке, слева, аккуратную дырочку. Так вот они какие, зомби…

Генка хитро разулыбался, полез во внутренний карман, вытащил свой знаменитый кастет и протянул мне. На гладком металле виднелась пулевая отметина,

— Я же говорил: талисман на счастье… Правда, когда пуля в него угодила, счастья было мало — словно Майкл Тайсон прямой в корпус провел. Раз — и в нокдаун. Упал, голову не поднять, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. В общем, контузия. Лежу, жду контрольного в голову, с белым светом прощаюсь… А тут Котовский со своей сковородкой. Думал, каюк суб-командору, но нет, лишь оглушил. Очень вовремя.

— Ни пули тебя не берут, ни взрывы… Потому что суждено агенту Мартину помереть, подавившись вишневой косточкой, — сказал я и тут же сменил тон. — Где вы его держите? Уже допросили?

— Если бы… Всё куда хуже. Я полежал, полежал да и поднялся кое-как — шатаюсь, как былинка на ветру, ноги подгибаются, в ушах колокола звенят… А самое главное — не понять: то ли Контора отчего-то в расход нас решила списать, то ли Иваныч личную инициативу проявил… Решил я, что лучше смыться, а потом уж разбираться, что к чему. Дотащил доктора до «уазика» — не поверишь, трижды передохнуть останавливался… Обратно в дом поковылял — заберу, думаю, Иваныча да трофеи наши, а дамочку нынче мне одному не стащить… На крыльцо поднялся, слышу — очухался суб-командор. В рацию кому-то командует, чтоб приезжали немедленно, адрес называет… А я сдуру у него даже пушку не забрал. В общем, не стал судьбу пытать в этаком состоянии — дополз до машины и по газам. Едва успел за угол свернуть, вижу фары — подъезжает к дому кто-то, на всех парах несется. Ладно, хоть не заметили. Короче говоря, остались мы при своих: ни Морфанта, ни улик, ни доказательств… — Мартынов помолчал и закончил неожиданно оптимистичным тоном: — Выход один — повязать Сапсана и всё вернуть.

Вот как всё повернулось… Крысой действительно оказался непосредственный начальник, но отнюдь не Шмель. Причем, по мнению Эльзы, не единственной крысой. Оптимизм Генки едва ли оправдан. Скорее всего, Альберт Иванович уже отправил подробный рапорт об измене агентов Мартина, Хантера и примкнувшего к ним Скалли… И очень скоро по нашу душу приедет команда ликвидаторов Уральско-Сибирского филиала. Нам достанутся безымянные могилки в окрестной тайге, а Сапсану — все лавры за успешное разоблачение гнезда Морфантов. Или не достанутся — если именно он фактический глава «Уральского Чуда». Что, впрочем, на нашу судьбу никакого влияния не окажет.

Изложив эти свои соображения, я спросил у Эльзы:

— Ты можешь срочно связаться с Юзефом? Мой персик взорвался вместе с парой очень неприятных типов…

Особый агент Диана, молчавшая в течение всего разговора, ответила не сразу. Сказала после короткого молчания:

— Юзеф знает всё. И помощь на подходе. Вернее, на подлете. Через несколько часов будут здесь.. Беда в том, что за эти несколько часов Сапсан может уничтожить все доказательства измены. И у нас будут слова против его слов. А к словам суб-командоров Капитул прислушивается внимательно…

Она не добавила: внимательней, чем к речам младших и даже особых агентов. Но мы поняли.

— Что предлагаешь? — спросил я.

— Есть неподалеку местечко, где Сапсан мог спрятать всё, что вернул после стычки у Котовского. Километрах в пятнадцати вверх по реке… Именно там донорский пункт и производство полуфабриката. А деревня староверов, заготовляющих травы, — для журналистов. Катер я достала. Охрана у них небольшая, человек пятнадцать, — я управилась бы и сама. Но, честно говоря, боюсь оставлять вас одних. Опять во что-нибудь вляпаетесь.

Интересно, подумал я, все особые агенты такие снобы? Доброй маме Эльзе не с кем оставить малышей — упадут, расшибутся, заплачут. Вот и берет с собой на службу — но чтобы сидели в уголке тихо, не мешали работать.

— Нужен Морфант, — вмешался доктор Скалли. — Живой. В крайнем случае свежий труп. Пока снова в бега не ударились.

— Нет спецпуль, спецснаряжения, — вздохнула Эльза. — В офисе «Чуда» вам повезло за счет эффекта неожиданности. Ваша пленница не успела даже начать перекидываться. Иначе рассчитанные на людей парализаторы не сработали бы. А сейчас все они настороже… А чтобы убить из обычного оружия, придется буквально измочалить свинцом — исследования, мягко говоря, затруднятся.

И опять она говорила тоном воспитательницы детского сада, вразумляющей малышню. Попробую-ка сбить спесь с госпожи особого агента…

— Есть свежий труп, — заявил я с невинным видом. — Морфант в звериной ипостаси, застреленный сегодня утром. Одним выстрелом. Устроит?

Получилось! Ничего, кроме растерянности, в голосе Эльзы не осталось:

— Но как… Из чего? Ведь обычными пулями…

— Это смотря какой калибр, — наставительно сказал я.

5

Заряд оказался совсем небольшой, если измерять в тротиловом эквиваленте. Фактически пиронож. Но свое черное дело сделал — перерубил топливный шланг. Горючка вспыхнула мгновенно…

Жизнь и Леснику, и обоим пилотам спасла низкая облачность: летели бы буквально на несколько сотен метров выше, и аварийная посадка стала бы весьма проблематичной. И без того в последнюю секунду выпрыгнули из объятой пламенем и затянутой удушливым дымом кабины.

Огонь, получив извне доступ наружного воздуха, тут же рванулся наружу. Через минуту вертолет превратился в большой костер.

Ай да Сапсан… Вот что значит старая гвардия. Не стоило надеяться, что он сидит в Лесогорске и тоскливо ожидает, когда прилетит полевой агент Лесник и поставит точку в затянувшейся игре. А ведь вертушка-то не из курируемого им филиала — от соседей, из Иркутска.

Впрочем, регулярные инспекции входили в прямые обязанности суб-командора… Вполне мог осмотреть авиапарк Конторы в Восточно-Сибирском филиале. И распихать небольшие, с шариковую ручку размером, подарочки — срабатывающие от сигнала определенной частоты. Например, от выдаваемого передатчиком Лесогорской районной телестудии. Летайте где хотите, но в Лесогорск не суйтесь.

Пока Лесник анализировал причины происшествия, пилоты попытались было бороться с последствиями. Сунулись к грузовому люку, надеясь спасти хоть что-нибудь из груза. Безуспешно… От погребального костра винтокрылой машины приходилось отодвигаться всё дальше — внутри что-то начало стрелять-взрываться, спецбоеприпасов среди перевозимого снаряжения хватало.

Когда малоцензурные комментарии происшедшего исчерпались, Лесник спросил:

— Где ближайшая дорога?

— Впереди, километрах в трёх, я сверху видел, — понуро махнул рукой один из пилотов. — Да только попуток там не дождаться. Старая грунтовка, от лесовозов оставшаяся.

Лесник огляделся. Действительно, тайга стояла вокруг низкорослая, лиственная, наросшая на месте былых вырубок. Кедры, сосны, лиственницы на голом месте не вырастают — исподволь тянутся вверх под сенью березово-осинового леса, чтобы войти в силу и задавить, заглушить приемных родителей. Так что в ближайшие десятилетия лесорубы и их транспорт здесь не ожидаются.

— Грунтовка должна куда-то выводить, — сказал Лесник полувопросительно-полуутвердительно.

— Если по ней налево двинуть, попадем на трассу Лесогорск—Ачинск. Наверное… — ответил пилот без энтузиазма.

Километров двадцать пять, решил Лесник, припоминая карту. Это по прямой, по полету ворона. Если же огибать все неровности рельефа, еще десяток верст можно накинуть смело. То-то у летунов такой вид тоскливый: в небе и на земле — на своих двоих — расстояния совсем по-разному измеряются.

— Я двину к большаку, вы остаетесь здесь, — сказал он приказным тоном. — Ждете двое суток. Если никто не прилетит — выбирайтесь сами. В распадке журчит что-то — от жажды не умрете.

Поколебавшись, вынул из кармана портативную рацию, протянул. Всё равно сейчас от этой игрушки с ее радиусом действия толку никакого.

— Чуть услышите вертолет, включите вот здесь. И дадите с земли корректировку.

…По-новому рассовывая по карманам остатки снаряжения, — чтобы не мешались на бегу, — Лесник с сомнением оглядел большой конверт из черной бумаги (как сидел с ним в руках, так и выскочил из кабины). Уничтожить, не читая? Ладно, груз невелик, будет чем заняться на привалах.

Сложил конверт вчетверо, положил во внутренний карман пиджака. Взмахом руки отсалютовал пилотам и побежал неторопливой, мерной, сберегающей силы рысью.

Глава 4

ПИРАТСТВО БЕЗ «ВЕСЕЛОГО РОДЖЕРА»

1

Неглубокую могилку мы раскапывали уже затемно, в свете фонарей. Долго возиться не пришлось.

— В звериной, говоришь, ипостаси… — нехорошо протянул Мартынов, осторожно счищая землю с бока Морфанта.

Кожа была гладкая, ни единой шерстинки. Вполне человеческая кожа. Зато земля оказалась липкая, почти жидкая, перемешанная со зловонной слизью и клочьями длинных волос.

Через несколько минут сомнений не осталось: в яме лежит человек. Почти человек… Почти женщина… Никакой вытянутой морды, никаких торчащих из пасти клыков — обычные зубы, испачканные земляной кашицей. Искаженные гримасой черты лица вполне узнавались: Зинаида Макаровна, завхоз средней школы № 2.

Самое удивительное, что громадная рана на груди морфанта затянулась, зарубцевалась… Неужели жива? Или, по меньшей мере, была живой в момент погребения?

Но нет — Скалли, повозившись, обьявил: клиент мертв, мертвее не бывает… А процессы регенерации, дескать, порой продолжаются и после смерти — точно так же растут у мертвых людей ногти и волосы.

Всё так, но зрелище жутковатое — казалось, сейчас исполинская женщина зашевелится, откроет глаза, сядет в могиле.

Мне вдруг остро захотелось, чтобы все события последних дней оказались сном, кошмаром, наваждением, — проснуться в своей квартире, и пойти на службу, и обмениваться традиционными подколками с Генкой, и приглядывать за милыми, невинными «Детьми Сумрака», и привычно собачиться с мадам Гришняковой…

Мартынову тоже было не по себе — хоть и старался держаться спокойно, но я-то Генку с малых лет знаю… Неизвестно, какие эмоции испытывали Эльза и Скалли. Внешне это никак не выражалось, работали уверенно, деловито — два профессионала, повидавших всякое. Знающих о своем деле всё. Умеющих всё. Не умеющих лишь сомневаться, бояться, жалеть.

— Пакуйте, — коротко скомандовала Эльза, кивнув на здоровенный кусок брезента, принесенный с катера. — И тщательно, чтобы очертания тела не прорисовывались. С памятью капитана я потом поработаю, но сейчас смущать его незачем.

…Кожа Зинаиды Макаровны на ощупь показалась на удивление теплой. Я даже заподозрил, что Скалли мог ошибиться. А мог и солгать… Крыса он или нет, пусть разбирается особый агент Диана. В общем-то всё равно — по приказу Конторы или по личному почину он вколол мне парализатор, подбросив щуке-Жеброву живца-Хантера в бессознательном состоянии…

2

Если имеется в наличии судно, у него должен быть капитан. Даже если он по совместительству исполняет обязанности и штурмана, и всех капитанских помощников, и моториста, и рулевого, и палубного матроса… Пусть и единственный член экипажа — а всё равно капитан.

Хотя, судя по размерам посудины, меньше чем вдвоем-втроем с ней не управиться. Трудно, к примеру, в одиночку даже попросту причалить к пирсу на Кети с ее достаточно быстрым течением — кто-то должен маневрировать, не выпуская штурвала, кто-то отдавать концы (в морском значении, естественно)…

Но Эльза, похоже, позаботилась убрать лишних свидетелей нашего пиратского рейда — и экипаж сократился до одной штатной единицы. Надеюсь, «убрать» — в переносном смысле. А я, помнится, еще жалел бедную девушку, угодившую в лапы Жеброва. Нашел кому сочувствовать…

Объединенными усилиями мы кое-как загрузили на борт неподъемный брезентовый сверток. Надо думать, капитан (нам он никак не представился, лишь молча кивнул) получил все инструкции заранее — катер тут же двинулся вверх по течению.

Мы сидели в каюте вчетвером. Молчали. Время от времени Эльза включала портативную рацию — и недовольно хмурилась… Не иначе как и в ее планах какая-то нестыковка. Интересно, понимает ли она, что при необходимости пожертвовать и полевым агентом, и даже особым — для Конторы не проблема? Весь вопрос в том, по каким ставкам идет игра. А ставки нынче немалые. Кто сказал, что авантюра с «Уральским Чудом» — дело рук одиночки Сапсана? За спиной Альберта Ивановича могут таиться руководители Конторы куда более высокого ранга… И противостоят им такие же зубры Инквизиции, и они улыбаются друг другу на заседаниях Капитула, и в своих подковерных войнах шлют на убой ничего не понимающих пешек вроде нас… Пауки. Пауки в банке… Черт возьми, даже Сморгонь симпатичнее! Пусть мутанты, но не виноваты же, что такими родились, много десятилетий никого не трогали, развлекали народ на ярмарках… Так нет же, вцепилась в них Инквизиция мертвой хваткой и трижды пыталась уничтожить под корень, а под конец превратила в живые источники сырья. И не стоит утешать себя тем, что Сапсан крыса, ренегат и изменник. Остальные не лучше.

Пока я предавался мрачным мыслям, Скалли достал свой — печально мне известный — кожаный футляр, извлек из него шприц-тюбик. И сказал совершенно обыденным тоном:

— Сергей, пора сделать инъекцию.

3

Под дулом моего пистолета доктор держался хорошо, словно ему не впервой было попадать в похожие ситуации.

И я в очередной раз заподозрил, что Скалли не совсем тот, за кого себя выдает. Нет, многопрофильным экспертом он не притворялся, такую квалификацию профан не изобразит… Но и боевая подготовка, и практический опыт ее применения у доктора наверняка имелись.

Генка смотрел на пистолет ошарашенно. У него явно не укладывались в голове обвинения против Скалли, излагаемые мною подробно и доказательно.

А вот Диана… Она слушала спокойно, даже несколько скучающе. И порой обменивалась с доктором непонятными взглядами. Непонятными мне — эти же двое, кажется, прекрасно общались без слов.

Вот оно как…

Сдается мне, сладкая парочка решает, не пора ли сбросить маски. Еще до того, как мы доберемся до убежища Сапсана. Их шефа Сапсана.

И никто ведь в целом свете не знает, куда отправилась наша экспедиция…

Ствол пистолета переместился медленным, почти незаметным движением. Хотя, если слухи о феноменальной реакции «ос» правдивы, шансов у меня немного. Разве что…

Обвинительная речь агента Хантера завершилась. Повисло тяжелое молчание.

Затем Диана медленно сказала:

— Ты ошибаешься, Сергей… Необходимо сделать инъекцию. Поверь, это очень…

Она не договорила. Потому что я выстрелил ей в грудь.

4

Катер медленно, на малых оборотах, полз вдоль темного берега. Мы вдвоем стояли на открытой корме. Правая кисть до сих пор болела. Попытка потягаться с особым агентом в скорости реакции не удалась…

Впрочем, и не могла удаться. В пистолете вновь оказались бутафорские патроны. Даже не газовые… На сей раз вычислять виновника подмены не пришлось. Оружие в тайник положила Диана (Эльзой называть ее больше не хотелось, даже мысленно). О чем сама поведала без утайки. И много еще о чем поведала…

Причем предварила повествование словами:

— С тобой хотел побеседовать сам Юзеф. Обер-инквизитор, если ты не в курсе. Но я имею полномочия в критической ситуации открыть тебе правду. Чтобы не было метаний, шараханий и неправильных решений.

После этого говорила в основном она. Уверенно разбивала все робкие попытки возражении, даже не дослушав. Вколачивала мне в голову аргумент за аргументом — словно гвозди в крышку гроба…

— А теперь вспомни своего школьного врача, Бориса Семеновича. Вспомнил? Ничего сегодня не кажется странным? Это был очередной твой куратор от Трех Китов.

Еще бы не казалось… Мужчина, работающий на этакой должности, вообще редкость. Особенно если за ним порой приезжают машины с обкомовскими номерами и увозят на консилиумы то в областную больницу, то в номенклатурную поликлинику… Можно, конечно, допустить, что в школьную ссылку угодило медицинское светило, по случайности отрезавшее что-то не то партийному боссу. Но почему — как вспоминалось задним числом — я бывал в его кабинетике куда чаще одноклассников? И почему, заглянув в школу спустя год после выпуска, обнаружил в медкабинете лишь предпенсионных лет женщину-врача?

— Пойми, если бы тебя априори считали врагом — никто не стал бы так долго возиться, — говорила Диана, и голос ее стал как-то мягче, душевней. — В Конторе служат люди с самыми разными паранормальными свойствами. Причем зачастую «осами» — если имеют хоть какое-то предрасположение к оперативной работе…

Она говорила что-то еще, я почти не слушал. Смотрел вниз, на Кеть. Хотелось перевалиться через фальшборт и проверить, нет ли среди моих паранормальных свойств способности дышать холодной речной водой… Наверное, так и поступают с морскими свинками, не оправдавшими надежд экспериментаторов. Топят в ведре и отправляют в муфельную печь… Хотя в Конторе, наверное, сразу в печь, без ведра. Мини-аутодафе…

Особый агент… Большой такой пряник — перескочить разом несколько должностных ступенек, получить звание, приравненное к координатору. Неужели она, дура, считает, что это предел мечтаний младшего агента Хантера? Черта с два. Потому что я не Хантер. И не агент. Я сам не знаю кто, но не тот, кем считал себя всю жизнь…

Что ни вспомнишь — всё ложь, фальшивка, декорация… Особенно погано оказалось вспоминать маму — которая никогда ею не была. И вся ее любовь к сыну — результат стараний накладывавших гипнограмму суггесторов… Ее странный взгляд, порой устремленный на меня — задумчивый, непонимающий… Ее недельные поездки якобы в санаторий — после которых она возвращалась переполненная лаской и нежностью к своему Сереженьке… Оказывается, не к своему. И не к Сереженьке.

— Кто мое родители? Настоящие? — резко оборвал я Диану.

Она ответила. Я не поверил. Хотя, может, всё так и было — хорошие большие дяди отбили несмышлёныша у плохих больших дядей. Чтобы, когда вырастет, не превратился в оружие, нацеленное в неправильную сторону. Чтобы стрелял куда надо. Может, всё именно так. Но я не поверил. Когда-то турки захватывали славянских детей — сербов, болгар, русских, украинцев. И с раннего детства воспитывали из них воинов ислама. А потом ставшие янычарами выросшие дети приходили на землю отцов — и убивали, убивали, убивали… Не хочу.

Она говорила и говорила — про выбор, который надо делать в жизни, и про знамя, которому присягаешь один раз…

Нет у меня выбора. Всё решено заранее. И не мной. Прощайте, младший агент Хантер. Добро пожаловать в строй, особый агент Кукушонок.

— У нашего знамени нет цвета, — сказал я тихонько, почти неслышно за рокотом двигателя.

Она услышала. Но не поняла.

— Оно насквозь пропитано кровью, — пояснил я. И спустился в каюту, на ходу засучивая рукав…

5

Второй выстрел из гранатомета угодил в борт, совсем рядом с ватерлинией. В здоровенную пробоину тут же хлынула вода. Катер не утонул на прибрежном мелководье — лишь опустился, просел на полметра ниже, но средством передвижения служить уже никак не мог…

«Да и не потребуется нам такое средство, — подумал я. — Потому что нас очень скоро убьют…»

Пули ударяли в гальку и давали замысловатые рикошеты, и я всё ждал: какая из них моя? Но вскоре заподозрил, что в мою — именно в мою — сторону стреляют отнюдь не с целью убить. Прижимают огнем к земле, не более того. Похоже, меня ожидает беседа с Альбертом Ивановичем, который докажет как дважды два, что остальные подлецы, а уж его-то знамя чистое и святое…

Рассветало, и можно было оценить диспозицию… Слева лежал капитан, имени которого я так и не узнал. Теперь никогда не узнаю — невозможно живому человеку пролежать долго в такой неестественной позе, с расползающимся вокруг головы кровавым пятном.

Справа звучали пистолетные выстрелы — Генка и Скалли вели ответный огонь, всё более редкий. А может, уцелел лишь один из них — изгиб берега не позволял разглядеть.

В любом случае у них шансов никаких. Стоит выйти из-под прикрытия невысокого берегового откоса, — неважно, броситься вперед в самоубийственную атаку или попытаться уйти вплавь по Кети, — не первая, так вторая очередь противника достигнет цели.

А наша супергерл, особый агент Диана, похвалявшаяся шутя одолеть полтора десятка охранников, даже не сумела добраться до берега… Рухнула в воду, первой попав под пули. И не успела вернуть мне пистолет и нормальные патроны. Хотя зачем? Когда экспериментаторы выясняют отношения, морским свинкам вмешиваться не положено… Но с оружием в руках появился бы призрак выбора. Пустить пулю в висок и оставить всех в дураках. Жгучее желание — пусть всё хоть как-то кончится! — росло и крепло.

Стрельба стихла — замолк один автомат, второй, третий… Тишина. Звенящая, пронзительная. Голос Дианы:

— На катер, за грузом, быстро! Ничего еще не закончилось!

6

На ее насквозь мокром комбинезоне пятна крови. Чужой, наверное. Неважно.

Здание зарылось в землю — с реки виден невысокий холм, поросший травой. Лишь вблизи можно разглядеть замаскированные амбразуры. Сектора обстрела во все стороны. Настоящий дот. Вдалеке еще пара небольших бетонных строений.

Ступени ведут вниз. Намокший брезент выскальзывает из пальцев. Скалли матерится. Под ногами куча тряпья, недавно бывшая человеком. Рядом оружие. Я выпускаю груз, поднимаю автомат, перебрасываю через плечо. Он странно легковесен — словно муляж, фальшивка, имитация… Так и должно быть. Вся моя жизнь — фальшивка. Имитация.

Скалли матерится еще громче — в мой адрес. Я не слушаю, я сдираю с трупа подсумок с запасными магазинами. Жду резких возражений Дианы. Она молчит. И молча подхватывает выпущенный мною край огромного свертка…

Внизу полумрак. И снова мертвецы. Агент Диана хвастать не любит — на берегу остались еще шестеро.

Генка изучает трофеи, вновь к нам вернувшиеся. Они самые — груда бумаг, безжалостно выдранные из компьютеров диски. Я рассматриваю убитых. Сапсана среди них нет. Значит, действительно ничего не закончилось.

Именно так, подтверждает Диана. Здесь стоит передатчик, большой, дальнобойный, и она уже успела послать сигнал о помощи. Но мертвецы успели сделать то же самое раньше. Надо продержаться…

Зачем я здесь?

В углу огромное кресло с привязными ремнями. Мое место — там. А рядом стол с разложенными железками хищного вида — это для меня. На стене зеркало — точь-в-точь как в подвале «Чуда». Для чего? Неважно…

Мартынов деловито собирает оружие и боеприпасы, подтаскивает к амбразурам. Герой-панфиловец… Умрем за родную Контору, но не сдадимся! Умрем, Гена, умрем…

— Вертолеты, — говорит Диана без всякого выражения. Я давно слышу рокот, но молчу. Мне всё равно.

— Наши? — спрашивает Генка с тоскливой надеждой. Она молча качает головой. И берется за штурвал броневой двери.

7

Для начала нам отключили электропитание. Экраны кругового обзора погасли, автономные аккумуляторы поддерживали лишь освещение, вентиляцию и связь. Но связью пользоваться тоже не придется — вторым пунктом программы мы лишились наружной антенны.

Что будет дальше, понятно. Измором нас брать не будут. Подберутся поближе, вынесут бронедверь зарядом направленного действия — и всё. А чтобы нам не пришло в голову помешать установке заряда, выбросив наружу пару ручных гранат через крохотный лючок на двери, как раз для этого предназначенный, — для начала закачают в систему вентиляции усыпляющий газ. Если подходящего заряда нет — пустят в ход ацетиленовые резаки. Вариантов мною, результат один.

Диану этот результат не устраивает. Она быстро отдает команды — и в итоге обнаженное тело Зинаиды Макаровны располагается на столе, над ним хлопочет Скалли — готовится к экстренному вскрытию в режиме цейтнота. Генка и наша начальница занимают оборону у ближайших к двери амбразур, остальные закрыты бронезаглушками. А я цифровой камерой торопливо переснимаю документы: щелк! — следующий лист — щелк! — следующий лист…

Я догадываюсь, что задумала Диана. В одиночку она, пожалуй, сможет прорваться. Судя по результатам ее разборки с гарнизоном дота, наверняка сможет. И результаты рейда не пропадут для Конторы. А мы с Генкой и Скалли станем неизбежным производственным расходом.

Но мне всё равно… Щелк! — следующий лист — щелк! — следующий лист… Интересно, какой она была, моя мать?

Пальба начинается неожиданно. Стреляет Генка, стреляет Диана. Сапсан начал действовать, у него тоже цейтнот, и он это понимает.

Скалли тянет за рукав — ему нужна моя помощь. Откладываю камеру, бумаги, иду к столу… Длинным зажимом с защелкой оттягиваю в сторону край рассеченной брюшины завхоза. Вниз стараюсь не смотреть. Но иногда опускаю взгляд… Странно — никаких эмоций и омерзения, ничего. Доктор бубнит что-то в диктофон, я не вслушиваюсь, но потом смысл сказанного неожиданно доходит до сознания.

И я внимательно вглядываюсь в разверстое чрево морфанта. Вот он — странный, ни на что не похожий орган — бесформенный, словно скомканный, с губчатой ноздреватой поверхностью… Длинные отростки тянутся от него вниз, к паху. В брюшной полости человека нет ничего подобного.

Очереди гремят всё чаще, Скалли не обращает внимания, с увлечением орудует скальпелем, что-то подсекая, отрезая… Наконец с торжеством извлекает неведомый орган. Тот лежит на окровавленной ладони доктора — и лишь тогда мне становится по-настоящему мерзко…

Доктор машет рукой: мол, возвращайся к своему делу… Я отхожу, всё так же сжимая в руке хирургический зажим, но не к бумагам и камере. К зеркалу. Мне опять — как когда-то в подвале «Чуда» — кажется, что в нем разгадки и ответы. Разгадки чего, я и сам не понимаю.

Резкий запах заставляет обернуться. До меня доходит, что аромат мускуса давно уже пробивался через кислую вонь сгоревшего пороха. А сейчас внезапно усилился… Оказывается, Скалли рассек пополам свой трофей и изучает внутреннее строение с радостной улыбкой на лице.

Я возвращаюсь к зеркалу. И тоже улыбаюсь. Вернее, просто приподнимаю верхнюю губу. Так и есть: вместо обломков — ровненькие, целенькие передние зубы… Первая ласточка. Что дальше? И неожиданно осознаю — что. Пальцы ощупывают опухоль на животе — увеличившуюся, уплотнившуюся. Кулак богатыря не стал ее причиной… Просто угодил по зреющему органу. По такому же, какой сейчас рассек Скалли… Я вглядываюсь в отражение своего лица, совершенно человеческого лица, и вдруг понимаю: оно не моё, очень похожее, но не мое. Да это вовсе и не отражение — старая черно-белая фотография, покрытая мельчайшей сеточкой трещин, и я догадываюсь, кто изображен на ней, здравствуй, отец, говорю я, но он молчит, он мертв, и я, наверное, мертв тоже, просто мы умираем долго, не сразу, мы еще долго ходим, и говорим, и считаем себя живыми… Ты прав, внучок, подтверждает мертвая Зинаида, а еще мертвым бывает больно, как мне сейчас, жаль, что так получилось, что я тогда не догнала тебя и не объяснила всё… Ты лжешь, лжешь, лжешь, самозваная бабушка, — зачем тебе такие большие зубы? — ты не хотела ничего объяснять, ты хотела меня сожрать, ты выбрала свое знамя — окровавленную грязную тряпку — и убивала всех, кто стоял на твоем пути. Зачем? Зачем? Зачем? Потому что я человек, другой, но человек, и хотела жить как люди, а люди всегда убивают друг друга, даже чаще, чем нас… Ты лжешь, они не люди, они такие, как ты, только шерсть растет внутрь, хочу сказать я, но понимаю, что она не слышит и не отвечает, что она наконец умерла, и я остался один, совсем один, никого вокруг, лишь тишина и темнота… Потом в темноте что-то сверкает — металлическое и опасное. Я вижу его — оскаленного монстра, стоящего над растерзанным трупом. В лапах окровавленная железка, направленная в мою сторону…

Дела минувших дней — VIII

Кукушонок.

Восемь дней назад

Нос лодки мягко ткнулся в береговой песок. Причалила она поодаль от поселка временных — в километре выше по течению

Хантер снял карабин с предохранителя, опустил на глаза прибор ночного видения. Шагнул на берег.

— С Богом! — напутствовал его Василий Севастьянович. — Не геройствуй там дуриком…

— Да какой из меня герой… — улыбнулся Хантер. Улыбка была хорошая, мальчишеская. — Услышите пальбу — не ждите, отплывайте. Обернется дело плохо — к лодке прорываться не буду, попробую уйти вплавь.

— Смотри, Серега, даром что июнь — вода ледяная. Хватанет судорога — мигом сыграешь в Чапая.

— Ничего, приходилось и зимой плавать… — ответил Хантер. И пошагал в сторону поселка временных.

Старик недолгое время сидел, тревожно прислушиваясь… Потом не выдержал: подхватил чудовищных размеров ружьё, вылез из лодки, до половины втянул ее на берег. И пошагал следом за Хантером — бесшумной походкой таежного охотника. Ущербная луна давала мало света, но разглядеть дорогу позволяла.

* * *

Поселок временных казался необитаемым — в окнах ни огонечка. И не слышалось звуков, привычных для ночной деревни, — ни гавканья потревоженных чем-либо собак, ни мычания скотины в стайках, ни хлопанья крыльев курицы, увидевшей на насесте кошмарный сон про острый нож и раскаленную сковородку…

И тем не менее за молчаливыми фасадами низких домов чудилась какая-то жизнь — скрытая, неявная, безгласная.

Хантер терпеливо выжидал. И дождался — тихонько скрипнула входная дверь, смутно видимый силуэт скользнул в сторону. Человек? Не похоже… Слишком низкий контур. И слишком массивный.

Движения любителя ночных прогулок различались с трудом — лишь тени, отбрасываемые в лунном свете кустами, становились гуще, непрозрачнее… НЕЧТО медленно и бесшумно скользило в сторону дальней от реки окраины поселка. Хантер двинулся следом, постаравшись как можно точнее запомнить расположение логова в ряду безликих домов.

Еще одна дверь скрипнула — совсем рядом. Потом еще, еще, еще… Темные громоздкие фигуры проскальзывали на улицу. Некоторые оказались совсем близко, можно было хорошо разглядеть огромные мохнатые туши… Казалось, загадочные обитатели поселка получили сигнал: «Чужак! Все на облаву!»

Охотник замер — стиснув оружие, не дыша, не шевелясь. И с тоской ожидая, что сейчас превратится в дичь… Черный ночной комбинезон и полная неподвижность могли укрыть от глаза и уха, но не от чуткого обоняния.

Однако даже ближние твари не обращали внимания на неподвижного человека. Безмолвно двигались в ту же сторону, что и первая.

Хантер попытался было пойти вслед за удаляющейся странной процессией. Шагнул раз, другой — и замер. Потому что рядом прозвучал голос — тихий, на пределе слышимости:

— Спокойно. Не дергай карабином. Хотел бы добраться до твоей шеи — уже добрался бы. Обернись. Медленно.

Сергей обернулся — именно так, как просили. Отчего-то убежденный, что увидит огромную мохнатую тварь, заговорившую человеческим голосом…

Но позади стоял человек, лицо смутно белело в лунном свете. И было с этим лицом что-то не в порядке…

— Не надо туда ходить, — сказал человек. — Не наше дело. Не людское. В хату пошли. Есть о чем потолковать.

Короткие тихие фразы звучали уверенными приказами. Хантер подчинился, держа указательный палец в скобе карабина, рядом со спусковым крючком.

* * *

Электричества в доме не было. Даже керосиновой лампы не было. Горела одинокая свеча, но ее крохотный трепещущий огонек позволил разглядеть хозяина…

Он оказался стар, или так лишь казалось из-за белоснежных седых волос — по чертам лица ничего не понять, черт на искореженном лице фактически не осталось… Лишь одиноко поблескивал уцелевший глаз. Судя по всему, изуродовали человека давно.

— Кто вы? — первым делом спросил Хантер.

Человек пожал плечами. Мимику лица он старательно контролировал, старался не допускать движений разорванных и кое-как сросшихся лицевых мышц. Знал, какое неприятное впечатление производят его попытки улыбнуться или нахмурить лоб.

— Я здесь живу. А ты сюда пришел. Ночью, с оружием. Тебе и представляться первому. Но незачем… Ибо не знаешь, кто ты. И как тебя зовут — не знаешь.

— С утра еще помнил, — попытался пошутить Хантер. Слова прозвучали угрюмо, настороженно. Снятый с предохранителя карабин лежал на коленях, и направить ствол на хозяина было секундным делом.

Человек оставил его слова без внимания. Помолчал, затем спросил:

— Как считаешь, почему они (последовал кивок куда-то в сторону) тебя не учуяли?

Хантер, похоже, за короткую паузу собрался с мыслями и проанализировал недавние события.

— Потому что кто-то приказал им не обращать внимания и отвлечь меня этим ночным шествием. Чтобы незаметно подобраться сзади и изобразить благородного героя, брезгующего бить в затылок. Уточнить, кто именно?

— Никто никому ничего не приказывал. Ты пахнешь, как свой. У меня, к примеру, другой запах. И порой это… — Человек резко оборвал фразу. И столь же резко оборвал жест — словно хотел коснуться рукой изуродованного лица, но неожиданно передумал. Закончил иначе: — А мать назвала тебя Стасем. Станиславом — в честь деда.

— Ложь.

— Родимое пятно. У тебя на боку. Чуть выше поясницы. Похожее на букву «Y». С возрастом, вероятно, расплылось. Стало напоминать трилистник клевера, где один лепесток непропорционально вытянут.

Рука Хантера непроизвольно дернулась к указанному месту, но тут же вернулась на цевье карабина. Человек отметил жест и не удержался-таки от улыбки. Собеседник торопливо отвел взгляд. Человек вновь усмехнулся, но уже мысленно. Добавил:

— На пляж ты в Лесогорске не ходил. В общественную баню тоже. И других поводов снимать одежду при свидетелях не нашлось. Вывод?

— Вывод я сделал давно. Дураку ясно, что меня с самого Екатеринбурга ведут, и весьма плотно. Неясно другое — к чему вся мыльная мелодрама с родимыми пятнами, потерянными родителями и забытым родством… За дверью ждут папа с мамой, готовые прижать к груди и оросить слезами?

— Они умерли. Погибли. Оба. Давно, в семьдесят девятом.

— Хм… Если я не стану упорствовать и утверждать, что отец умер в двухтысячном, а мать жива до сих пор, — вы ответите на несколько вопросов?

Человек долго молчал, глядя на непроглядную темень за окном.

* * *

Василий Севастьянович тоже наблюдал за направленным непонятно куда шествием мохнатых тварей. Сам остался незамеченным: долгий опыт охоты не подвел и сейчас — встал,так, чтобы легкий ночной ветерок дул от зверей к нему.

Стоял, крепко стиснув ружье. Понимал: успеет сделать один, в лучшем случае два удачных выстрела. Потом навалятся и растерзают.

Да и как понять, разобраться, какая из зверюг повстречала в недобрый час Федора? Подстерегать по одной, валить всех без разбору не хотелось…

Человека, незаметно подбиравшегося к Сергею, старик увидел издалека. Ни крикнуть, ни предупредить — твари далеко уйти не успели. Василий Севастьянович поднял «Громовержец», прицелился. Ничего дурного незнакомец предпринять не успеет. Огромной двухсотграммовой пуле достаточно попасть куда угодно, хоть в кисть руки, — колоссальная кинетическая энергия снаряда мгновенно опеспечит шок и потерю сознания. Терминами внешней баллистики старый охотник не владел, но действие пуль «Громовержца» представлял неплохо.

Стрелять не понадобилось. Короткий разговор прошел без эксцессов, затем собеседники отправились в дом. Василий Севастьянович подумал, что его новый знакомый рассказал далеко не всё, что знал. Без всякого осуждения подумал — в этаком деле чем меньше язык распускаешь, тем дольше живешь.

* * *

Человек долго молчал, глядя на непроглядную темень за окном. Ничего не мог разглядеть там — пять поколений его предков прожили рядом со сморгонцами, но многих их умений перенять не сумели. Умение видеть в темноте, например.

Человек был стар, белоснежные волосы вполне соответствовали возрасту. Он сам лишь полтора десятилетия назад узнал подлинную историю своих предков. Не слишком удивился и поверил сразу: отец, доживший до ста с лишком лет, не раз намекал, что вполне мог бы претендовать на графский титул и обращение «ваше сиятельство», повернись всё по-другому в истории и страны, и их рода.

Мальчик, сидевший напротив, не хотел верить ничему. Так, наверное, хорошо натасканная собака-волкодав не поверит рассказу волка про общих предков…

— Ситуация странная, — сказал человек. — Ты желаешь задать вопросы. Но заранее объявляешь ложью ответы.

— Не так. Вопросы никоим образом не касаются моих так называемых родителей и их якобы гибели — уже догадываюсь, кого вы объявите ее виновником. Меня интересуют обстоятельства смерти двух других людей, убитых недавно и поблизости.

— Корни лежат в прошлом… — задумчиво протянул человек. И впервые заговорил не короткими взвешенными фразами — живо, эмоционально: — Именно тогда, в семьдесят девятом, ренегат Вербицкий рассказал о нашем поселении — в Якутии, в истоках Амги… Спасаясь, пришлось уходить поодиночке и мелкими группами — уцелевших искали с воздуха. И убивали. Ты представляешь, каково выдержать путь в тысячу километров — зимой, через Приленское плато, через полюс холода? Где птицы на лету замерзают? Где стволы деревьев раскалываются от холода? Выдержать одному и почти без продуктов…

Рука человека вновь потянулась к изуродованному лицу. И вновь отдернулась. Словно устыдившись вспышки эмоций, он закончил в прежней бесстрастной манере:

— Многие не дошли. Твои родители тоже. Ты даже не сможешь сходить на их могилу.

— Старая песня о главном… Может, сменим пластинку? Поговорим про старичка, чью голову ваши друзья насадили на штырь в городском парке. Или он тоже виновен в смерти моих «родителей» и голодном марше по Приленскому плато?

Человек помолчал. Сказал задумчиво:

— Пойми, Станислав… (Хантер недовольно дернул щекой.) Если ты услышишь всё, что хочешь, — уйти отсюда ты не сможешь. Вернее, уйти нашим врагом. Или станешь одним из нас, или… Но я опасаюсь, что ты опять ничему не поверишь.

— То есть я могу сейчас — не задавая вопросов — распрощаться, встать и уйти?

— Можешь, Никто не поджидает за дверью. Но ты всю жизнь будешь вспоминать этот незаконченный разговор. И когда-нибудь попытаешься узнать ответы. У своих командиров… И на этом всё закончится. Для тебя. Решай сам. Уйдешь — в следующий раз мы встретимся как враги.

— Чудненькая альтернатива… Решай, дескать, сам… Чтобы принять решение, предстоит услышать некую информацию. Услышав же ее, надо вливаться в ваши стройные ряды или украсить своей головой статую пионерки. Пожалуй, отложим беседу. А до реки вам придется меня проводить. Во избежание непредвиденных сложностей. Если что… — Хантер сделал легкое движение стволом карабина.

Человек, казалось, не слышал его последних слов. Долго раздумывал над чем-то, потом сказал:

— Есть еще один вариант. Ты услышишь всё. Полностью. Всё, что захочешь узнать, и даже больше. Без каких-либо неприятных последствий. Но — в несколько измененном психическом состоянии.

— Под гипнозом?

— Не совсем… Твоё «я»: и черты личности, и способность принимать решения — останутся в тот момент неизменными. Но наш разговор ты напрочь позабудешь. У нас есть… э-э-э… люди, способные на коррекцию чужой памяти. Научились. Когда охота на твоих предков и тебя тянется семь веков, научишься и не такому. Вопрос выживания.

Хантер изобразил сомнение, стараясь ничем не выдать радость. В Конторе имелись люди, хорошо умевшие помочь вспомнить — даже прочно забытое, даже стертое из памяти. И совсем неважно, что из памяти исчезнет даже само осознание необходимости что-либо вспоминать. Регулярный гипноконтроль — обязательная для младших агентов процедура — всенепременно зацепит след чужой суггестии. Остальное — дело техники.

Спустя приличествующее для раздумий время он согласно кивнул:

— Хорошо, попробуем. Приглашайте вашего гипнотизера.

…Женщина, весьма напомнившая Хантеру завхоза Зинаиду Макаровну, вышла. Он произнес недоуменно:

— Это не блеф? Что-то я никаких изменений не чувствую. Пришла, посмотрела, ушла…

— Взгляни на часы.

— Черт побери…

— Время дорого. Приступим.

* * *

— Похоже на правду… — задумчиво сказал Хантер. — Звучит непротиворечиво и стыкуется с известными фактами. Хотя тенденциозность лезет из всех щелей вашего рассказа: Сморгонь живет тихо и мирно, никого не трогает, во всём виноваты нехорошие дяди из Конторы и отщепенцы-кэгэбэшники, обложившие вас данью в уплату за их молчание. Данью в виде живого сырья… А вы все в белом.

— Люди везде разные. И не-люди тоже. Сморгонь не исключение. Но с нашими, как вы любите выражаться, отморозками мы разберемся сами. А ты, Станислав, должен сейчас решить главное: где и с кем твое место.

— Не называйте меня Станиславом! Как раз эта часть истории наименее доказательна. Да и не всё ли равно, где ты родился и как тебя называла в детстве мать? Какая разница, если ты этого не помнишь? Главное — во что ты веришь сейчас! И какому знамени служишь… Я своему знамени присягнул. Один раз и навсегда. В любой войне, кто бы ни победил, дети побежденных будут плакать. И считать отцов погибшими за правое дело. Даже если отцы приемные…

Хантер говорил и говорил, не замечая, что речь звучит всё горячее, всё бессвязнее. Не обращая внимания, что карабин давно лежит не на коленях, а на полу рядом со стулом…

Эдуард Браницкий — прямой потомок графа Ксаверия-Августа Браницкого — смотрел на него с грустью. На любой войне все средства хороши… Даже такие. Бедный мальчик не подозревает, что только что превратился в живую бомбу. Которой предстоит взорваться очень скоро. В признаках возрастной мутации Браницкий не мог ошибаться. Хотя и не представлял, какое химическое или иное воздействие настолько ее задержало. И с какими отклонениями от нормы она будет проходить. В любом случае едва ли бедняга сообразит, что можно снимать приступы неконтролируемой агрессии, разрывая на куски птиц и животных… И что стоит держаться подальше от зеркал.

Неслышно вошла женщина. Браницкий торопливо стер с лица грустную усмешку. Взял Станислава за руку, заглянул в глаза… Тот не отреагировал — голова клонилась к груди, бормотание стало вовсе уж неразборчивым.

Браницкий с усилием приподнял своего недавнего собеседника, поставил на ноги. Перекинул через плечо ремень карабина. Вопросительно взглянул на женщину. Она кивнула:

— Пора. Дойдет до околицы и проснется. Словно на секунду в глазах потемнело… Никого не встречал, ни с кем не говорил.

— Шагай… — Браницкий легонько вытолкнул Хантера в дверь.

Долго смотрел, как тот удаляется — медленно, слегка пошатываясь. И вспоминал, как…

* * *

…Как много лет назад брел по звенящей от мороза лесотундре — тоже пошатываясь, но от истощения. А рядом брёл зверь, очень похожий на медведя. Они шли вместе не один день и на ночевках засыпали, плотно прижавшись друг к другу, — длинная шерсть спасала от холода обоих. И оба одинаково обессилели от голода.

И обезумели…

Однажды, к исходу месяца кошмарных странствий, Браницкий проснулся от дикой боли — зверь грыз его лицо. Находящегося в полной силе «соседушку» — так и только так иносказательно называли своих зверей сморгонцы — ни один человек не одолел бы в рукопашной. Но по огромной твари, сжигающей слишком много энергии, голод ударил куда сильнее, чем по ее спутнику. Браницкий бил и бил ножом в навалившуюся тушу, не замечая, что она перестала двигаться, что кровь уже не струится сквозь шерсть.

А потом…

Самое страшное случилось потом. Наверное, он мог успеть, если сразу бы занялся разделкой. Но сил осталось слишком мало, и надо было позаботиться о страшных ранах, сплошь покрывших лицо… Затем тугорослый кедровый стланик никак не хотел поддаваться ножу, а уложенный в костер, никак не хотел вспыхивать…

Жевал он неторопливо, медленно, прекрасно зная, как опасно набивать утробу после длительной голодовки. Желудок выл от нетерпения и счастья. Почти всю трапезу Браницкий не открывал уцелевший глаз — лежавшие у костра куски мяса ничем не отличались от расчлененного человеческого тела…

* * *

— Думал, не дождусь… Ну как, удачно? — тихонько спросил Василий Севастьянович.

Хантер молча кивнул головой. И на следующий вопрос ответил неопределенным жестом. Старик не стал расспрашивать дальше. Ежику понятно: служба у парня такая, что болтливые на ней не задерживаются.

Глава 5

ЗНАМЯ ЦВЕТА КРОВИ

1

Агент Мартин полностью потерял чувство времени — ему казалось, что бой длится много часов и будет длиться еще вечность. Всю оставшуюся жизнь. Их жизнь.

Раскалившийся металл автомата обжигал руки, правое плечо превратилось в сплошной синяк, Мартынов стрелял по фигурам, короткими перебежками приближавшимся к доту, они вжимались в землю и стреляли в ответ, потом снова перебегали но некоторые, не сумев разминуться с буравящим воздух свинцом, оставались лежать неподвижно.

Казалось, так будет бесконечно. Но лишь казалось: вычислив «мертвые», непростреливаемые зоны, противник подбирался всё ближе..

Дышалось тяжело — систему принудительной вентиляции Диана отключила почти сразу. Пропитанный пороховой гарью воздух впивался в легкие тысячами крохотных зазубренных крючочков. И отчего-то оставлял кислый металлический привкус во рту…

Потом — неожиданно — всё закончилось. Вернее, замерзло в неустойчивом равновесии. Смолкла стрельба, пятнистые фигуры не попадали больше в прорезь прицела.

Небольшая пауза — и зазвучал голос. Холодный, спокойный, усиленный мегафоном голос Сапсана.

Им давали пять минут на раздумья — не больше и не меньше. А потом в действие будет дистанционно приведена система самоликвидации дота. Если, конечно, они не предпочтут отпереть дверь и убраться по оставленной им дорожке отхода…

— Блефует, — сказала Диана, не отрываясь от амбразуры. Ни она, ни Мартынов не расслаблялись, понимали: переговоры — лучший способ отвлечь внимание. — Ему просто нечем вскрыть дверь, а время работает на…

Она не договорила. Обернулась прыжком, вскидывая автомат.

Стол, исполнявший сейчас функции патологоанатомического, опрокинулся. По полу, сцепившись, катались два человека. Хотя один из них человека напоминал уже мало…

2

Шансов никаких, но я бросаюсь вперед, монстр вцепляется в меня, когтистые лапы полосуют мне плечи, мир со звоном раскалывается на миллион кусков, острых, режущих до кости, это зеркало, я всего лишь разбил зеркало, не стоит воевать с отражениями, настоящий монстр за спиной — поворачиваюсь, и вижу его оскал, и скалюсь в ответ… Потом он оказывается рядом, или я оказываюсь рядом с ним, густая шерсть забивает мне глотку, я пытаюсь дотянуться, добраться зубами до его горла и добираюсь, крик сменяется хрипящим бульканьем — или это журчит кровь? — неважно, Скалли лежит на спине и смотрит вверх мертвыми глазами, он весь в крови, но жив, так просто они не умирают, потом я оборачиваюсь: надо мной Диана — нет, Эльза, ее зовут Эльза! — оружие в ее руках тянется ко мне и никак не может дотянуться, лишь черный провал дула становится всё больше, всё шире, наползает бездонной темной пропастью, потом в нем вспыхивает обжигающе-яркая звезда, и еще, и еще, если звезды зажигают, это кому-нибудь нужно; спасибо, Эльза! — хочу крикнуть я, но не…

3

Одежда лопалась, расползалась по швам. Мышечная масса существа прирастала стремительно, и столь же стремительно вытягивалась, густела темная, почти черная шерсть.

Диана, мгновенно оказавшаяся рядом, медлила непозволительно долго. Секунды две или три. И лишь когда из глотки доктора Скалли ударила струя крови — тугая, ярко-алая, автомат взорвался очередью.

Мартынов застыл, оцепенел.

И, казалось ему, так же застыло и оцепенело всё вокруг. Автоматные гильзы медленно, тягуче летели к полу, словно воздух стал густым и вязким сиропом. Медленно наклонялась Диана, протянув руку к Скалли, — и всё не могла дотянуться. Но медленнее всего умирало существо…

Наверное, в эти резиново растянувшиеся секунды их могли прикончить легко и просто. Подобраться к покинутым амбразурам и забросать дот гранатами или вымести всё живое автоматным огнем. Не подобрались, не забросали, не вымели…

Потом Геннадий понял, что взрывы и стрельба отнюдь не застрявшее в ушах эхо недавнего боя, что снаружи и в самом деле что-то происходит, — понял и никак не отреагировал. Не мог оторвать взгляда от темно-красного провала глотки Скалли — Диана наконец вытащила доктора из-под агонизирующего существа.

Прошла целая вечность, пока он опустился на колени рядом с затихшей тушей, осторожно взялся не то за лапу, не то за руку — пальцы из густой шерсти торчали почти человеческие, лишь ногти странно утолщенные, начавшие менять форму, заостряться…

Он рассматривал эту руку-лапу, словно ничего важнее её не осталось на свете, — а на самом деле просто не мог заставить себя взглянуть на лицо (морду?), взглянуть и увидеть, во что превратились знакомые черты.

Гена не обратил внимания, что звуки боя снаружи стихли. Проигнорировал стук чем-то тяжелым в бронедверь и тягучий скрип штурвала. Лишь когда бункер наполнился шумом и движением, агент Мартин медленно повернул голову.

— Герои Бреста, часть вторая, — констатировал вошедший первым человек в камуфляже и с оружием, обежав цепким взглядом бункер,

— Не слишком ты спешил, — сказала Диана с неожиданной злостью.

— Техническая накладка, — пожал плечами человек, нимало не смущаясь. Несмотря на внешнюю молодость, у него были седые виски. И когда-то сломанный «боксерский» нос… И, показалось Мартынову, глаза убийцы.

Гена ничего не понял из их разговора, смысл знакомых слов куда-то ускользал… Человек с глазами убийцы нагнулся над существом, сказал одобрительно:

— Удачно сработала, успела… Только-только перекидываться начал.

Агенту Мартину остро захотелось выстрелить в голову человеку. Не выстрелил. Так и стоял на коленях над телом Морфанта. Над телом давнего друга Сереги. Над телом кукушонка, оказавшегося в гнезде хищных свирепых орлов…

4

Сумерки подкрадывались к Лесогорску медленно, осторожно, словно хищник к мирно пасущейся корове.

Во временном штабе сидели двое — Лесник и Мартынов, и Гене уже не казалось, что у руководителя операции глаза убийцы, — просто глаза смертельно уставшего человека.

Впрочем, руководить Леснику осталось недолго. В Лесогорск вскоре прибывали высшие чины Инквизиции — взять на себя руководство финальным этапом полностью подготовленной операции и вставить фитиль растяпам— подчиненным за как-то сумевшего ускользнуть изменника Сапсана… Лесник ожидал грядущих служебных неприятностей с философским спокойствием, могло обернуться и хуже…

Время тянулось тягуче, медленно. Лесник перебирал разрозненные листы из архива Синягина. Гена Мартынов сидел рядом. Просто сидел молчал, смотрел в никуда отсутствующим взглядом.

Лесник не приставал с вопросами, понимал: парню надо прийти в себя.

Когда друг детства превращается в косматую тварь и пытается добраться клыками до горла, хорошего настроения ждать не приходится… И если бы не выстрел Дианы… Вернее, полтора десятка выстрелов — новое тело Кукушонка отличалось кошачьей живучестью.

И тут же, словно откликом на недавнее воспоминания, под руку Леснику попала пожелтевшая вырезка, повествующая о не боящемся пуль медведе. Он прочитал, хмыкнул, протянул Мартынову, помаленьку выходящему из прострации. Пусть хоть чем-нибудь отвлечется.

— Прочти. Если отделить мух от котлет — любопытное совпадение получается.

Мартынов начал читать…

5

ШАЙТАН-МЕДВЕДЬ[11]

Во время охотоведческих экспедиций по Западной и Восточной Сибири в тридцатых-сороковых годах мне приходилось довольно часто охотится на бурого медведя. Любопытный случай произошел в 1929 г , когда экспедиция работала в бассейне реки Елогуя, притока Енисея. Экспедиция должна была выбрать место для выпуска ондатры и организации производственно-охотничьей станции. И вот на факторию, где мы расположились, приехал местный охотник и рассказал, что он встретил шайтан-медведя, что трижды стрелял в него, но пули не берут зверя — отскакиваю!.. Я посмотрел его одностволку и поинтересовался патронами. Он почувствовал, что я ему не верю и предложил поехать с ним отыскать зверя, которого он оставил в 20 километрах от фактории. У Василия, так звали охотника, была лайка по кличке Шангома, у меня был молодой кобель. Захватив обеих собак, мы на двух оленьих нартах на следующий день отправились искать шайтан-медведя.

Проехав около 25 километров, наткнулись на свежий след медведя. Привязали оленей и пустили по следу собак. Было начало зимы. Снег выпадал и стаивал, сменяясь дождем. Примерно через час впереди раздался лай собак. Мы побежали к собакам и на небольшой полянке увидели, что они облаивают медведя, который стоял за большой поваленной елью, опершись на нее передними лапами. Не доходя до зверя метров 15-20, я прицелился из своей двустволки 16 калибра и почти одновременно с Василием выстрелил. Но, увы, наши выстрелы на него не подействовали. Тогда я подбежал шагов на 10, и, облокотившись на дерево, выстрелил прямо в грудь зверю. Он рухнул, и собаки бросились к нему. Сделав еще выстрел и убедившись, что он мертв, мы подошли. Это был молодой самец, очень худой и, очевидно, поэтому не залегший в берлогу. Прошедший несколько дней назад во время оттепели снег смочил его шерсть, а грянувший затем мороз сковал ее в ледовый панцырь. Пули, попадавшие в него по касательной, рикошетом отлетали, откалывая кусочки льда. И только пуля, попавшая прямо, пробила ледовый панцырь и поразила зверя. Так раскрылась тайна шайтан-медведя.

Э. Шерешевский

6

— Господин Шерешевский занимался художественным свистом, — сумрачно прокомментировал Гена Мартынов. — Причем бесталанным. Где это видано, чтобы промокший зверь так и ходил, пока не обледенеет? Любое животное, если шерсть намочит, тут же отряхивается. Но допустим даже: медведь им повстречался с придурью, не отряхнулся. Всё равно «панцирь» не получится! Ледяные сосульки из смерзшейся шерсти! Какой тут, к чертям, рикошет, для рикошета гладкая поверхность нужна… Думаю, дело было так: старый экспедишник прислал письмо про медведя, которого пули не брали. Стреляли по нему, стреляли — так и не застрелили. А редактор, сам в жизни в лесу не бывавший, сочинил другую концовку, с «научно-материалистическим» объяснением… Повезло охотоведу, что они с якутом не на самку напоролись, та дала бы им прикурить. А этот был вроде… вроде…

Он так и не смог заставить себя произнести: «Вроде Сереги», сбился и замолчал.

Лесник, казалось, не слушал агента Мартина. Сказал задумчиво:

— Шайтан-медведь… Встречал я зверя с похожим именем, тоже пуль не боялся… Только назывался чуть по другому: шайтан-манул…

Мартынов ждал продолжения, но больше Лесник не скачал ничего.

Дела минувших дней — IX

Шайтан-манул.

Иранская граница, осень 1998 года

Тварь прорвала внешнее кольцо оцепления легко, не напрягаясь. Играючи.

Ладно, хоть обошлось почти без жертв — парнишке-пограничнику когти глубоко разодрали бедро, второго шайтан-манул просто опрокинул. Оборотень не тратил время на убийства — лишь прорывался. Спасался…

Впрочем, менее опасным от этого он не стал: разорванная артерия вполне могла прикончить погранца, Леснику пришлось применить методы первой помощи, которым на Курсе молодого бойца не учат. Да и врачей-профессионалов — не учат. Оставалось надеяться, что в суматохе никто не заметил весьма странной остановки кровотечения…

Крокодил тем временем торопливо бросал кодовые фразы в рацию. Операция входила в завершающую стадию. Шайтан-манул прорвался — но примерно там, где этого от него и ожидали. Лесник поднялся с колен, посмотрел на побледневшее, даже скорее посеревшее лицо паренька — был тот скуластенький, темноволосый, смуглый. Из местных — границу по договору охраняла российская ФПС, но по тому же договору призывали в пограничники и туркменов. Ладно, жить будет. Довезут до госпиталя, сделают переливание… Вдалеке грохнул взрыв. Почти сразу — еще один. Ага, сработало! Тварь напоролась-таки на растяжки — и начиненные серебряными шариками мины-лягушки наверняка убавят ей прыти.

— Пошли, Эдик, — сказал Лесник. — Пора заканчивать.

— Может, всё-таки.. — неуверенно начал капитан Ильченко. Хотя заранее был предупрежден — его люди используются лишь на начальных этапах операции. Точку поставят звероловы-профессионалы. По легенде, объектом охоты был крайне опасный зверь-людоед — не то реликтовый азиатский леопард, не то спустившийся с гор ирбис. А то даже и туранский тигр, полвека считавшийся истребленным.

— Займитесь раненым, — отрезал Лесник. — Подойдет наш спецтранспорт — обеспечьте подъезд как можно ближе к предгорьям. Вы ведь тут каждый закуток…

Фразу оборвал третий взрыв. И полевые агенты устремились на звук.

Пробежали сотню метров — рвануло еще дважды. Судя по удаленности взрывов, тварь всё-таки уходила… И достаточно быстро.

Это тревожило. Такое количество серебра давно стреножило бы даже ликантропа… Но с шайтан-манулом никому дела иметь не приходилось. По крайней мере из нынешнего состава Конторы. Недаром охоту на легендарную тварь возглавил лично обер-инквизитор. И кто знает, на какие еще сюрпризы способен известный лишь по старым книгам монстр…

Радецки, похоже, тревожился и опасался не меньше. Потому что, как всегда в таких случаях, отпустил мрачную шуточку после очередного взрыва:

— Ох, влетит он Конторе в копеечку. Чует мое сердце — заставит Юзеф нас по кустам ползать. Шарики серебряные собирать…

Лесник ответил на бегу коротко, чтобы не сбить дыхание:

— Юзеф может. Легко.

Потом оба замолчали. Дальше бежать предстояло с крайним вниманием — дабы не напороться на собственную растяжку.

* * *

Здесь, среди скал, мин не было. Но и без того скорость шайтан-манула резко снизилась — с вертолета увидели тварь, выскочившую ненадолго на открытое место, передали: движется по ущелью впереди, метрах в пятистах, не более. Шел оборотень прямиком к границе. Конечно, Юзефу наплевать на суверенность чужой территории: если что, люди из родственной службы шейх-уль-ислама нажмут на нужные рычаги и замнут скандал. Но лишних проблем не хотелось…

Они прибавили темп, хотя это и казалось уже невозможным.

Но — что казалось еще менее возможным — тварь тоже ускорилась. Промежутки между кровавыми пятнами увеличились.

Впереди послышалась стрельба. Длинные автоматные очереди. Скалы искажали звук, точно расстояние не определялось — но неподалеку. Совпадение? Иранские пограничники? Именно здесь и сейчас?

Прояснилось всё быстро. Клипса-наушник ожила голосом Юзефа:

— Лесник! Мы нашли пятачок и выбросили десант! У меня потери, но тварь мы завернули. Идет прямиком на вас! Сработайте аккуратно. Семаго не простит, если не возьмёте живьем!

— Разберемся… — неопределенно пообещал Лесник вшитому в воротник микрофончику. И отключил связь. Нечего тут под руку…

Синхронными движениями они с Крокодилом перекинули из-за спин оружие — весьма напоминавшее стандартные АГК, [12] лишь вместо подствольных гранатометов крепились портативные сетеметатели. Разберемся… А живьем или нет — как уж получится…

* * *

Вопреки названию, ничего общего с манулом — некрупным диким котом, живущим в горах и предгорьях, — тварь не имела.

Окраска шкуры весьма напоминала снежного барса: белую шерсть испещрял сложный узор темных пятен и других — свежих, кровавых…

Впрочем, приглядываться долго не пришлось. Едва увидев, ударили в два ствола… И всё равно едва не проиграли.

Очередь Крокодила не остановила прыжок зверя — длинный, больше похожий на полет. В последнюю долю секунды Эдик успел отпрянуть, разминуться с когтями-кинжалами. Откатился в сторону, целый и невредимый — но на пару секунд вышел из схватки. Шайтан-манулу их хватило, чтобы обрушиться на Лесника…

Автомат грохотал, прыгал в руках. Смерть смотрела в глаза — бездонными желтыми зрачками. Красивая, грациозная, безжалостная смерть…

…Три десятка серебряных спецпуль, снаряженных миостагнатором, стоили, надо думать, вообще целое состояние. Но дело свое те пули в конце концов сдепали. К обрыву шайтан-манул едва полз, оставляя на камне широкий красный след, от грациозных стремительных движений не осталось и следа. Надеялся уцелеть, рухнув с сорокаметровой высоты? Или предпочел смерть плену? Неважно…

Крокодил прицелился, теперь уже неторопливо. Метатель выстрелил — совсем негромко после рвущих уши очередей. Сеть опутала зверя. Он сделал слабую попытку вырваться, разорвать путы — но тут же был накрыт второй сетью.

Они не сразу поняли, что означают продолжавшиеся судорожные движения шайтан-манула — не приближались, опасаясь любых сюрпризов. Лишь когда сквозь ячеи сетей полезли окровавленные клочья шерсти, догадались…

— Перекидывается… — констатировал Крокодил, подходя. И спустя несколько секунд добавил: — Да ведь это…

Фраза осталась незаконченной Но Лесник и сам всё видел.

* * *

— М-да… — задумчиво протянул Юзеф. — На вид лет четырнадцать-пятнадцать… В звериной ипостаси процессы старения замедляются, но не так уж сильно. Стало быть, родилась она лет девятнадцать-двадцать назад, никак не больше.

Затянутая в сеть, у их ног лежала девчонка — худенькая, смуглая, ничем не отличающаяся от местных жительниц. Если, конечно, девушку-туркменку догола раздеть и изрешетить автоматным огнем с близкой дистанции.

Впрочем, раны исчезали, затягивались. Куда медленнее, чем в зверином облике, но затягивались… Хотя миостагнатор оставался в крови. Никакой опасности девчонка сейчас не представляла. Если не ввести антидот, естественно.

— А это значит: прайд, — продолжил свою мысль Юзеф. — Целый прайд таких зверюшек жил у нас под самым носом — а мы ни сном, ни духом…

— Нереально, — усомнился Радецки. — Уж заметили бы. Не было нападений на людей. Даже на скот — не было. Может, забрела с той стороны? — Он кивнул в направлении границы.

— Нет, — отрезал обер-инквизитор. — Я связывался с шейх-уль-исламом. И там всё тихо.

— Значит, латентный W-ген… — не сдавался Крокодил. Лесник в дискуссии не участвовал. Внимательно наблюдал, как сокращается смуглая кожа рядом с маленькой, остренькой девчоночьей грудью — выталкивая кусочек серебряной оболочки пули…

— Дремавший два века ген? — сухо спросил Юзеф. — Не бывает. — И добавил с вовсе уж странным выражением: — Ладно, вскрытие покажет… Семаго-младший будет доволен…

Лесник вспомнил небольшой и загаженный лесок неподалеку от подмосковного Реутова. И девчонку-вервольфа, так же лежавшую у их ног. Тогда Семаго-младший остался весьма недоволен. Труп Ядвиги ему не достался. Сгорел на сооруженном там же погребальном костре. Труп дочери Юзефа…

— Значит, приспособились, — предположил Лесник. — Или охотятся лишь на диких животных, или вообще не питаются в звериной ипостаси. Тогда здесь, в глухом углу, вполне мог выжить прайд… А эта совсем молоденькая — и засветилась. Иных вариантов нет. Ну что, вызываем вертушку?

Ему хотелось поскорее покончить с этим делом. И забыть. Если сумеет…

— Не охотились, — согласился Юзеф и надолго молчал. Тоже вспомнил Ядвигу? Потом обер-инквизитор заговорил с тем же, так и не понятым Лесником выражением: — Видел я там, за поворотом, вроде как подходящую площадку. Схожу посмотрю ещё раз. А вы тут приглядывайте за ней…

Лесник изумленно посмотрел на Крокодила. Что за ахинея? Отчего бы им не подняться на борт зависшего вертолета точно так же, как спустился полчаса назад обер-инквизитор? И не поднять груз на тросе?

А Юзеф продолжал удивлять:

— Внимательно приглядывайте! Попадались мне свидетельства, что у этих тварей и в человеческом облике сила феноменальная. Чуть оклемается — может разорвать сети…

Крокодил изумленно посмотрел на Лесника. Оклемается? Разорвет прочнейшие, к тому же армированные серебром сети? Оклемается без введения антидота?!

Юзеф ничего не добавил. Пошел прочь тяжелым размеренным шагом. И скрылся за поворотом.

* * *

— Упустили… — процедил обер-инквизитор, переводя тяжелый взгляд с одного агента на другого.

Те стояли с самым печальным и покаянным видом.

— Виноваты, не уследили… — попытался объяснить Радецки. — Чуть отвлеклись, а она..

— Куда? — перебил Юзеф.

Крокодил кивнул на почти отвесную стену ущелья:

— Наверх… Мы глазам своим не поверили, пока за пушки схватились, она уже…

Лесник стоял молча, демонстрируя медленно намокающий кровью бинт на руке: мол, пытались, делали что могли…

— Достаточно, — вновь перебил Крокодила Юзеф. — От операции я вас отстраняю. Объяснять продолжите дисциплинарной комиссии Капитула. Думаю, по месяцу ареста вам обеспечено… Пошли, вертушка на подлете.

Радецки подобрал обрывки сетей, понуро пошагал за обер-инквизитором. Месяц в подвале скита, на хлебе и воде, — бр-р-р..

Лесник же чуть задержался. Сделал несколько шагов к обрыву и выбросил использованный шприц-тюбик из-под антидота.

Глава 6

АУТОДАФЕ В ИСТОРИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ

1

Стемнело. Свет не был включен. На столе подмигивала двумя зелеными светодиодами рация — Мартину казалось, что это глаза затаившегося в темноте хищника. Безжалостного, готового прыгнуть, убить…

По рации должен был поступить приказ, состоящий из одной кодовой фразы. Приказ на аутодафе — в современном понимании этого слова. В понимании Новой Инквизиции. Приказ на уничтожение нескольких сотен людей, родившихся другими и живущих по-другому. Или не-людей — чтобы выполнить приказ, наверное, стоило думать именно так. Но у Гены Мартынова думать так не получалось. После того, как Серега… Не получалось.

Впрочем, могла прозвучать и отмена приказа. Но агент Мартин не верил в подобный исход. Огромная машина Сибирского военного округа уже пришла в движение — машина, подавляющее большинство людей-винтиков в которой понятия не имеют, чем и в чьих интересах будут заниматься… Учебная тревога, учебная цель, нажатая кнопка — ракеты «воздух-земля» поползут по экранам безобидными светящимися точками, где-то вдали, в десятках километров, к небу взметнется пламя, и всё закончится. Цель отработана на отлично. Можно спокойно ожидать благодарности командующего СибВО в приказе по итогам учений…

Но Мартин знал. Знал, что именно им — ему, Леснику, другим солдатам Инквизиции — придется здесь, в Лесогорске, сделать главное. Сделать так, чтобы не повторилась ошибка семьдесят девятого года. Чтобы живым не ушел никто.

Лесник словно чувствовал настроение младшего коллеги. Говорил негромко, как будто рассуждая сам с собой. Говорил слова, вроде и не относящиеся напрямую к делу, — любопытные исторические аналогии, не более. Но Мартин чувствовал: его убеждают. Мягко, но настойчиво. А если убеждения не подействуют, то…

— Аутодафе стало для людей словом-пугалом… — говорил Лесник. — Услышав его, все тут же морщат нос от вони горелого мяса и не желают задумываться, что же за реальные причины стояли за аутодафе, за актами веры… И об их реальных последствиях не желают вспоминать. Хотя достаточно знать историю в объеме школьного курса, чтобы произвести корелляцию между числом аутодафе в той или иной стране — и числом убитых в междуусобных религиозных войнах. Про средневековую Испанию рассказывают глупые страшилки — можно подумать, что осужденных там приковывали к столбам, обложенным поленьям, каждый день, а по праздникам — в удвоенных количествах… Не к ночи помянутый Солженицын однажды произвел нехитрый расчет — поделил количество осужденных испанской инквизицией на количество лет ее существования… Занялся арифметикой буревестник контрреволюции не из любви к инквизиторам, естественно, — для сравнения с ГУЛАГом. И получилось меньше ста сожженных в год. От ударов молниями люди гибли чаще, по крайней мере до изобретения громоотвода. А результат очевиден: Испания не знала религиозных расколов и, соответственно, религиозных войн и смут. Во Франции инквизиторы оказались куда либеральней — и в результате французы постоянно резали французов в войнах за веру. Хорошо, хоть нашлись люди, сообразившие, что малой кровью уже не отделаешься, и организовавшие акцию, известную в истории как Варфоломеевская ночь. Первое массовое аутодафе — аутодафе в современном понимании слова… И до сих пор либералы всех мастей стонут над несчастными, безвинно зарезанными гугенотами: жестокость! кошмар! варварство! Тридцать тысяч убитых! Никто не вспоминает, что гугеноты резали при любой оказии католиков с не меньшим рвением. И мало кто задумывается, что в соседней Германии инквизиция тоже поначалу благодушествовала и не задавила процесс Реформации в зародыше. А потом, когда зараза распространилась, не нашлось никого, способного организовать свою Варфоломеевскую ночь. Результат известен: тридцатилетняя резня между германскими католиками и протестантами втянула в себя все соседние страны. Счет жертв пошел не на сотни и даже не на десятки тысяч — на миллионы. К концу Тридцатилетней войны Германия потеряла почти половину населения А если считать лишь мужчин, то четыре пятых. Вот тогда они спохватились. И «Молот ведьм» сочинили, и даже в маленьких городках сжигали по нескольку сотен в год… Причем, заметь, «Молот ведьм», а не «Молот колдунов»! Большинство сожженных оказались именно женщинами. Исправляли демографическую ситуацию, как умели… Кстати, любопытный факт: именно в десятилетия, последовавшие за той войной, во многих немецких католических общинах де-факто установилось многоженство. Жаль, Церковь и государство не закрепили эту практику. Всё-таки лучше, чем изводить дрова на избыток женского населения…

2

Он ведь историк по образованию, вспомнил вдруг Мартынов от кого-то слышанное. Значит, сможет доказать всё, что угодно. Выбрать из безбрежного моря известных ему и неизвестных мне исторических фактов лишь те, что подтвердят любую его концепцию.

Даже не его, всё придумано задолго до Лесника… Кто только ни оправдывал себя тем, что лучше сжечь (расстрелять, уморить в лагере смерти, уничтожить высокоточной бомбой с лазерным наведением) десяток, сотню, тысячу — и спасти на порядок большее число людей. Гибель же случайно попавших под удар невинных — неизбежное и простительное зло… Печальная необходимость.

Спорить с Лесником на исторические темы не хотелось. И Геннадий вернул разговор к современности:

— Сейчас ведь не семьдесят девятый год. Это тогда могли взрываться космические ракеты на пусковых установках и тонуть атомные подлодки — а страна ни сном, ни духом… Скрыть уничтожение целого поселка вместе с жителями не удастся. Мы засветим Контору, черт возьми! Вы же имеете прямой выход на высшее начальство! Попробуйте втолковать этим старым маразматикам, что они рубят сук, на котором сидят. Есть еще время…

— Думаешь, в Политбюро дураки собрались? На Солнце ночью полетите… — мрачно процитировал Лесник бородатый анекдот. Потом добавил серьезно: — Скрывать никто ничего не будет. Версия простая: катастрофа. Самая обыденная техногенная катастрофа Подземное газохранилище под поселком. Остатки газа смешались с просочившимся снаружи воздухом. И как раз сегодня процентное содержание газовой смеси достигло критического значения. Достаточно самой слабой искры для взрыва… Журналисты посмакуют кровавые подробности, ритуально оплюют ядовитой слюной тоталитаризм, оставивший этакое недоброе наследство, помянут десятки подобных хранилищ, разбросанных до сих пор по стране… А потом всё потихоньку забудется.

— И мы забудем? Те, кто будет знать? Скажите, Лесник, — это ведь не первое ваше аутодафе?

Лесник помолчал. Потом ответил — сухо, коротко, одним словом:

— Третье.

— И как? Всё забыли?

— Сплю спокойно.

3

Тебе-то точно придется всё забыть, думал Лесник.

Никогда агент Мартин не вспомнит о командировке в Лесогорск… О том, что однажды ему пришлось заниматься не своим делом. Делом, не терпящим жалости — ни к себе, ни к другим. К себе в первую очередь. Снова будет работать с играющими в сатанизм детками да с шарлатанами, выдающими себя за колдунов и магов…

И будет младший агент Мартин свято уверен, что Сергей Чернецов (псевдоним Хантер тоже придется позабыть) — одноклассник и друг детства Серега — уехал после школы учиться в столицу да так и не вернулся в родные края.

И только на медведей — на экране телевизора или за решеткой зоопарка — Мартынов будет смотреть с каким-то неприятным, неосознанным ощущением. Эмоции, впечатавшиеся в подсознание в момент смертельной опасности, трудно стереть до конца даже самым опытным суггесторам…

Но зачем он произнес целую речь о великой исторической пользе аутодафе, Лесник сам не понимал. Не себя ли хотел убедить? Смешно стараться для человека, обреченного всё забыть.

Запищала рация. Лесник нажал кнопку приема, поднес наушник к голове. После короткой паузы отрывисто бросил в микрофон:

— Вас понял.

Геннадию почудился оттенок недовольства в тоне старшего коллеги. «Неужели всё-таки отбой?» — мелькнула надежда. Но Лесник произнес сумрачно, без всякого выражения:

— Аутодафе.

Эпилог

АУТОДАФЕ КАК АКТ УНИЧТОЖЕНИЯ

Лесогорск, перед рассветом

Оказалось, что ГО (гражданская оборона, перешедшая в новые времена в ведение МЧС), вроде всеми прочно позабытая, вроде ныне никому не нужная, всё ещё вполне дееспособна. По крайней мере в Лесогорске.

Развешанные по городу репродукторы, когда-то давно, в иной жизни выдававшие бодрые песни на первомайских демонстрациях и в дни всенародного голосования за блок коммунистов и беспартийных, казалось, уснули навеки, став безгласной ржавеющей деталью пейзажа.

Но так лишь казалось.

Сначала грохнул взрыв — оглушительный, содрогнувший здания даже на далеких окраинах. На самом деле взорвался совершенно безобидный, хоть и весьма мощный заряд взрывчатки, заложенный далеко в стороне от эпицентра грядущих событий, — но никто из пробужденных внезапным толчком людей этого не знал.

Спустя полминуты взрыв повторился, еще более мощный, — и тут же предутреннюю тишину разорвал рев сирен. Завывающие звуки катились волнами над городом, со всех сторон обрушиваясь на разбуженные взрывами дома. Репродукторам вторили гудки тепловозов со станции, динамики милицейских, пожарных, эмчеэсовских и медицинских машин. Все приемники, не отключенные на ночь от местной сети радиотрансляции (многие привыкли вставать на работу в шесть утра под Гимн России), разразились тем же мерзким звуком сирен. Одновременно затрезвонили все городские телефоны — непрерывным, без пауз, звонком. Тревога! Тревога!! ТРЕВОГА!!!

Галайба — седой подполковик-отставник, на чистом энтузиазме руководивший умирающей городской системой ГО, — гарантировал: мирно спящих в этот час в Лесогорске не останется. Похоже, подполковник не преувеличил свои возможности…

Тревога без объяснения ее причин продолжалась ровно пять минут — чтобы люди поняли: дело серьезное, но в большинстве своем не успели впасть в панику от неизвестности, от непонимания, какой конкретной опасности подвергаются их жизни и что тут можно сделать.

Затем сирены стали завывать тише, а в половине репродукторов зазвучал голос диктора. Те же слова транслировали в эфир районные радио— и телестудия.

Запись, много лет пролежавшая без дела среди себе подобных, была хороша. Именно таким тоном и надо сообщать об угрозе техногенной катастрофы (какой именно, не уточнялось) — тоном серьезным, тревожным и вместе с тем исполненным бесконечной уверенности.

Да, опасность есть, — казалось, слышалось между слов диктора — серьезная, реальная опасность, но впадать в панику незачем, всё продумано, надо лишь быстро и четко выполнить все приказы знающих свое дело людей. И ничто, граждане, не будет тогда угрожать вашей драгоценной жизни.

Тем не менее паники хватало.

Диктор приказывал ясно и недвусмысленно: одевайтесь, берите с собой не более пяти килограммов личных вещей на человека (документы, продукты, предметы первой необходимости, смену белья), спокойно выходите из домов, перекрыв все краны и отключив все электроприборы, — выходите, и вас встретят, скажут, что делать, отведут, куда положено…

Из домов не выходили — выбегали, в многоэтажках давились на узких лестницах и в узких дверях парадных. Одни не брали дозволенных пяти килограммов вещей, в панике забывали даже документы — полуодетые люди хватали в охапку детей и бежали, сами не понимая, куда и от кого. Другие, казалось, задались целью эвакуировать всё ценное движимое имущество — выскакивали из домов с телевизорами и музыкальными центрами, компьютерами и меховыми шубами… Один чудак, согнувшись в три погибели, влачил на спине холодильник (не то совсем ополоумел, не то не нашел в квартире ничего более цепного), застрял в двери подъезда, сзади напирала матерящаяся толпа, сбили, уронили, полезли наружу прямо по белой скользкой поверхности, из-под «Индезита» раздался вопль, перешедший в быстро смолкнувший хрип…

Подобных случаев в ту ночь хватало, и на фоне их смешными мелочами выглядели не выключенные электроприборы и истекающие водой краны.

Выбравшись, отнюдь не все спешили за распоряжениями к дежурившим у домов сотрудникам МЧС. Рвались к гаражам, к стоявшим под окнами машинам — рассудив, что дело собственного спасения надежнее доверить себе, а не государству. Успевшие сесть за руль далеко не уезжали, все до единой улицы оказались перекрыты, не считая кольца оцепления по периметру города — милиция, ОМОН, военные, спецназовцы всевозможных ведомств.

Неразумных граждан вразумляли, иных не слишком ласково, — и мало-помалу загнали хаотичные людские потоки в заранее подготовленные русла. Грузили в машины (все автобусы и грузовики в Лесогорске и окрестностях были временно реквизированы у владельцев) и вывозили далеко за город, в палаточный лагерь, срочно развернутый МЧС.

Вывозили не всех, транспорта и палаток не хватало, Для части жителей использовали бомбоубежища, расположенные на далеких от поселка временных окраинах. Иные из убежищ пребывали стараниями Галайбы в приличном состоянии, в других за годы реформ разломали и разворовали всё, что можно. Одно — четырехсотместное, под зданием хлебокомбината, — вообще было залито грунтовыми водами, глубина оказалась по щиколотку Спецназовцы, матерясь, всё равно загоняли людей — приказ есть приказ, жизнь дороже промоченных ног и простуды. Еще больше матерясь, лезли в воду сами, поднимали на руки детей и старушек, сооружали импровизированные помосты из притащенных откуда-то кирпичей и досок…

А в городе шла зачистка. Граждан, посчитавших тревогу учебной (либо фаталистов, не желавших бегать от судьбы), тоже хватало, особенно в секторе индивидуальной застройки. К тому же многие опасались мародеров, и вполне обоснованно — проводившие зачистку военные и спецназ уже несколько раз наталкивались на грабивших квартиры и частные дома. Лупцевали пойманных жестоко, вплоть до сломанных челюстей и треснувших ребер, — ЧП таких масштабов спишет всё не хуже войны…

Законопослушных граждан, обнаруженных в подвалах частных домов, оставляли на месте, наскоро проинструктировав: заткнуть все отверстия и щели влажными тряпками, наверх не подниматься ни под каким видом, слушать настроенные на местную волну приемники, ждать отбоя тревоги…

С упорствующими обитателями многоэтажек не церемонились: стоило ищейке гавкнуть под дверью, моментом вышибали и быстренько волокли упрямых дураков в спецтранспорт.

Вектор операции был направлен в сторону от поселка временных — первыми окончательно зачистили прилегающие к берегу Кети микрорайоны и пригороды. Затем гигантский бредень продолжил стягиваться в сторону станции — процедив центральные районы…

Управились на удивление быстро. Через час пятьдесят три после первого взрыва в штабном вагоне спецпоезда подполковник Галайба — помолодевший, казалось, лет на двадцать — докладывал начальству:

— Закончили, товарищ генерал-майор! На сорок семь минут норматив опередили!

— Молодец, подполковник, — как-то равнодушно и заторможеино похвалил эмчеэсовский генерал.

Галайба вновь встретился с его пустым взглядом лунатика и вновь тоскливо подумал: «Неужто дожили? Неужто не только солдатики, но и генералы под кумаром ходят?..»

Впрочем, вопросы оперативного руководства генерал решал достаточно толково, хоть и производил впечатление не до конца проснувшегося. Галайба, естественно, не знал, что именно так обычно выглядят недавно активизированные креатуры.

И еще одна неясность томила дождавшегося своего звездного часа подполковника: о взрыве было известно заранее, оставленные в гигантской подземной каверне датчики-газоанализаторы еще два дня назад отрапортовали, что процентный состав газовой смеси достиг критического значения, что кошмарный взрыв может произойти от самой незначительной искры, вызванной статическим электричеством или подвижкой горных пород…

Так почему же ничего не сделали для предотвращения? Не закачали инертный газ через скважину, в конце концов… Подполковник отвечал сам себе: именно потому, что работы по расконсервации скважины и дали бы немедленно упомянутую искру, но ответ самому казался неубедительным.

Впрочем, долго предаваться сомнениям не пришлось — подскочил молоденький энергичный лейтенант с очередной проблемой: полевые кухни в палаточном городке нового образца работают на газовых баллонах, а топливо завезли для кухонь старых — угольно-торфяные брикеты…

Ну что тут скажешь? Россия-матушка, всё всегда через задницу… Галайба матернулся: газу чуть не под ногами миллионы кубометров — будь он неладен, — а вот попробуй отыскать подходящие баллоны до утренней раздачи пищи… Матернулся и поспешил куда-то бодрым, вовсе не старческим шагом.

Поселок временных, час спустя

Наверху, под облаками, вовсю уже светило солнце — но земля еще тонула в рассветном сумраке, приходилось вглядываться, чтобы различить сливающиеся серые контуры домов и деревьев.

Пилот, управлявший вертолетом, тоже оказался креатурой, но в отличие от давно и заботливо подготовленного генерала МЧС гипнограмму капитану наложили наскоро и простенькую: не замечать ничего творящегося на земле, беспрекословно выполнять все указания, не задавая никаких вопросов. И по завершении операции напрочь о ней забыть — словно и не было командировки в Лесогорск этим летом… Дешевка, первый уровень суггестии.

Но человек, сидевший на штурманском месте, изредка поглядывал на капитана с легкой тревогой. Иной раз у креатур, не проходивших предварительных тестов, случаются самые непредсказуемые срывы. Конечно, идеальным вариантом стал бы пилот из своих, но после трех подряд аварий воздушные машины Восточно-Сибирского филиала проходили сейчас всестороннюю проверку. Из других регионов в спешке не успели перебросить, сосредоточившись в ходе ударной подготовки на том, что должно происходить на земле. И под землей.

Порой человек бросал взгляд на второго своего спутника — несколько сомневающийся. «Хочет спросить, могу ли я в случае чего управиться с вертушкой, — понял Лесник (он мог). — Хочет и не спрашивает, престиж уронить боится… Командор с особыми полномочиями от возобновившего работу Капитула, важная птица, фу-ты ну-ты…»

Штабное начальство он не жаловал, как и положено уважающему себя полевому агенту. Хоть и знал, что многие из нынешних столпов Инквизиции перешли на кабинетную работу с оперативной, — но всё равно не жаловал.

Слишком быстро они забывали, что конкретно стоит за безобидно звучащими словами: акция, операция, аутодафе… Забывали, как бьется в агонии простреленное или заколотое Дыевым ножом тело, — неважно, людское или нет. Забывали запах свежепролитой крови. Забывали — и бестрепетно отдавали соответствующие приказы.

Любой кровавый кошмар, воспринимаемый через сухие строчки казенных документов, перестает быть кошмаром. Юзеф как-то рассказал, что в конце двадцатых ОГПУ почти не содержало расстрельных команд — следователь-чекист, обеспечивший «вышак» клиенту, сам спускался с маузером в руке в подвал, к испещренной пулями стенке. Оно и правильно, наверное…

Вот и сегодня командор решил полюбоваться на аутодафе с воздуха. Сверху понаблюдать, как рушатся кукольные домишки и падают кукольные фигурки людей. Зрелище вполне эстетичное, ничуть не страшнее, чем в компьютерной стрелялке.

Вертолет описал широкий круг над затихшим Лесогорском. Город казался мертвым — ни звука, ни движения, ни огонька. Жители эвакуированы, силы проводивших операцию оттянуты в район станции.

— Быстро и грамотно управились, — сказал командор. И скомандовал: — К поселку!

Человека, руководившего (что бы там себе ни воображала свита эмчеэсовского генерала-креатуры) операцией «Сморгонь», Лесник не знал. Ни в лицо, ни по имени. Даже не был уверен, что Ацхель — так представился командор — постоянный псевдоним, а не взятый лишь для этой операции.

Член Капитула, не иначе. Леснику доводилось бывать на их заседаниях — привозили непонятно куда в микроавтобусе без окон, затем в освещенном факелами подвале он отвечал на вопросы людей, по традиции одетых в черные рясы с глухими, без прорезей капюшонами. Хотя, конечно, громадную фигуру Юзефа ничем не замаскируешь. Акустика в подвале была странная, голоса звучали искаженно — и Лесник не мог понять, слышал ли там мягкий баритон командора Анхеля.

Впрочем, особо эта проблема его не заботила. Не отрываясь, смотрел на циферблат часов и думал о другом: получится или нет у Дианы задуманное? Она сидела в дальнем конце кабины тише мыши, ничем не напоминая командору о своем присутствии.

Поселок временных с воздуха тоже казался вымершим, хотя там никакой эвакуации не проводилось. По сообщениям командиров наземных групп, сморгонцы никак не отреагировали на отзвуки взрывов и сирен, наверняка слышимые и за рекой.

— Дрыхнут, твари, — сказал командор. Злобы в голосе не слышалось, лишь констатация факта. — Ничего, сейчас подпалим гадючье гнездо. Сколько еще?

— Девять минут с секундами, — ответил Лесник.

Где-то уже с ревом рассекают воздух реактивные машины, и огонь и смерть пока дремлют, стиснутые металлом боеголовок. Дремлют, чтобы очень скоро проснуться.

Девять минут тянулись бесконечно. Вертолет наматывал круги, поднявшись по приказу командора выше и отлетев чуть в сторону. Солнце наконец перевалило невысокие восточные холмы и залило первыми лучами поселок — и с воздуха можно было рассмотреть самые мелкие детали.

— Время «Ч-1», — негромко сказал Лесник.

Все замерли в тревожном ожидании, кроме капитана-вертолетчика, — у того разговоры пассажиров скользили мимо сознания. Несколько секунд не происходило ничего. Затем началось.

Звуков они не услышали — поначалу. Звуки пришли позже. И хищную вытянутую тень, прилетевшую с запада, не увидели. Внизу беззвучно, словно в немом кино, ударил огненный всполох, сметая дома.

Потом до вертолета дошла ударная волна, машину сильно мотнуло, капитан крепче вцепился в штурвал, но так и не взглянул вниз.

Командор не отрывался от иллюминатора.

— Забегали, засуетились, — спокойно констатировал он, переждав акустический удар. — Ну-ка поддайте им жару!

Далекие летчики словно услышали негромкий приказ. Второй взрыв, третий, четвертый…

— Отлично! Ровнехонько бегущих к лесу накрыли!

Лесник бросил быстрый взгляд на Диану. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, в иллюминатор не заглядывала… Бледная, глаза полуприкрыты, на лбу мельчайшие капельки пота…

— Мазилы… — зло процедил командор, когда стало ясно: воздушный налет завершился. — Пяток крайних домов даже не зацепили.

Схватил микрофон, щелкнул тумблером на пульте, заговорил быстро:

— Алладин, быстро три мобильные группы из квадрата три-семнадцать на окраину поселка. Разнести уцелевшие дома, кто вылезет — добить, чтоб ни один не уполз! Головой отвечаешь! Затем на исходную.

Лесник быстро переглянулся с Дианой, взглянул на циферблат. Сказал:

— Господин командор! Командуйте посадку на окраине! До «Ч-2» — двадцать две минуты, мы с Ди успеем. У Алладина молодняк, Морфанта в глаза не видывали, упустят — и снова где-нибудь сморгонцы вынырнут…

Анхель на секунду задумался — приближаться к земле, готовой спустя четверть часа подняться на воздух от подземного взрыва, ему явно не хотелось. Но резонам Лесника внял, торопливо отдал приказ пилоту; тот слышал сейчас лишь фразы командора, начинающиеся с кодового слона…

Приземляться, впрочем, не стали. Вертолет завис, разгоняя воздушной струей облака дыма и пыли, затянувшие поселок и окрестности, Леснику и Диане пришлось прыгать с пятиметровой высоты. Ничего, не привыкать..

Винтокрылая машина тут же рванула вверх и в сторону

В то же время, в тридцати километрах от Лесогорска

Они шли всю ночь. Обессилев, остановились на привал — в самой чащобе, хотя на пути попадались удобные поляны, но путники прикрывались кронами деревьев от возможных поисков с воздуха. Скинули тяжелую кладь, лежали на лесном мху, на поросших брусничником кочках.

На ногах остался один человек — с изуродованным лицом и белоснежными седыми волосами.

Он неторопливо обходил лежащих и наконец нашел нужного — мальчишку лет четырнадцати. Тот лежал рядом с громадной, тяжело дышащей тушей, пальцы перебирали длинную шерсть — темную, на концах шерстинок словно поседевшую.

— Вставай, Яцек, — сказал человек. Мальчишка поднялся с видимой неохотой.

— Переодевайся, быстро. — Многословием человек не страдал.

Паренек недоуменно смотрел на извлеченные из холщовой сумы вещи — футболку яркой, пестрой расцветки, светло-голубые, почти белые джинсы и такую же куртку.

— Зачем? — столь же коротко спросил мальчишка, не делая попыток снять свою одежду — темных, почти черных тонов. — Не надену это…

— Наденешь. Надо. Мы пойдем дальше, а ты — в город. Лодка спрятана на берегу, объясню где. В городе найдешь одного приезжего. Трудно, но сумеешь, он был у нас вчера.

Мальчишка прикрыл глаза, будто вспоминая что-то. Ноздри чуть заметно раздувались. Уточнил:

— Тот, что ли, с носом ломаным?

— Тот.

— Найду… Зачем?

— Отдашь вот это.

Юному сморгонцу явно не хотелось шагать в одиночку обратно. Совершенно не хотелось… Он сделал последнюю попытку отвертеться, кивнул на зверя:

— А как же бабуся? Надо ведь…

— Прослежу, — отрезал человек. И протянул небольшой кожаный мешок. Там лежал круглый предмет, может, кочан капусты, может, еще что-то… Горловину мешка стягивал кожаный ремешок, завязанный хитрым узлом, — не зная секрета, не развяжешь. Но мальчишка догадывался, что внутри…

Через полчаса обремененные поклажей люди пошагали к востоку. Рядом, налегке, брели звери — десятка два, и даже взгляд опытного охотника не отличил бы их от самых заурядных медведей.

Мальчишка, уже экипированный по-новому, обреченно вздохнул. Закинул мешок за спину и пошагал обратно. Заплутать в малознакомых местах не боялся — назад вел след, заметный (если можно так выразиться про обоняние), как наторенная дорога.

Поселок временных, сутки назад

В сенях Лесника поджидали — две огромные мохнатые твари, наверняка считавшие, что стоят совершенно бесшумно. Но он хорошо слышал их дыхание. И ощущал запах — легкий запах вещества, похожего на мускус… Вещества, из-за которого сморгонских зверолюдей большие чины Инквизиции считали не людьми и даже не животными, а лишь источником ценного сырья для фармацевтической промышленности.

Лесник предполагал: если разговор не сложится, звери мигом окажутся здесь, в горнице. Он мог бы пристрелить, их не сходя с места, через тонкую дощатую перегородку. Но к чему? Слишком часто за десять лет приходилось стрелять, а потом сомневаться…

Именно сомнения привели его в поселок временных этой ночью, а дом, где довелось побывать бедняге Хантеру, указал старый охотник Василий Севастьянович.

— Не трудитесь зря, — сказал Лесник громадной женщине. — На меня эти трюки не действуют.

Та издала нечленораздельный звук, явно с недоверчивой интонацией. Но попытки активной суггестии прекратила.

Для Браницкого полное отсутствие внушаемости у пришельца стало неприятной неожиданностью. Пожалуй, сейчас старик жалел о многом сказанном в ходе разговора.

— Значит, пятнадцать лет вы живете тут как заложники… — медленно проговорил Лесник. — Сидите на пороховой бочке, а спички в руках у чужого дяди. И никто предавать гласности ваши странности не собирался. Стоило вам заартачиться, чирк — и нету Сморгони. На этот раз окончательно. Я правильно понял суть вашего рассказа?

— Почти… Совсем уж насильно нас бы здесь никто удержать не смог, не впервой уходить, бросив всё. Процесс шел отчасти по согласию. Потому что у нас тоже есть… были люди, которым не хотелось прятаться всю жизнь по медвежьим углам. Которые стремились конвертировать старые знания — превратить в деньги, во власть…

— Их не стало, как я понимаю?

— Не стало… Не стало и «чужого дяди» — вашими молитвами. А его спички в руках у вас. И сейчас мне предстоит услышать новые правила игры. Излагайте…

Лесник долго молчал. Потом поднялся со стула, продолжил стоя:

— Нечего излагать. Игра окончена. Получены сведения, что газохранилище на грани взрыва. Его можно ждать в любой момент, но от чего-то мне кажется, что рванет завтра на рассвете. МЧС, естественно, начнет спасательную операцию: оцепят район, эвакуируют людей… — Последнее слово Лесник выделил голосом. — Но не раньше чем через двенадцать часов. А теперь мне пора. Много дел. У вас, полагаю, тоже…

Браницкий проводил его, вышел на улицу. Звери в сенях остались неподвижны и безгласны.

— И еще одно… — сказал Лесник напоследок. — «Чужой дядя» — уж не знаю, как он вам представлялся, — сумел ускользнуть. Не исключено, что объявится рядом с вами и попробует начать всё сначала. Возможно, очень скоро, в ближайшие часы, — он тоже информирован о взрыве. Я не хочу требовать его голову, но сделайте так, чтобы история не повторилась…

И он, не прощаясь, пошагал в сторону реки.

— Надеюсь, больше не встретимся, — сказал вслед Браницкий.

Поселок временных, пятнадцать минут до «Ч-2»

— Лихо ты его, — на ходу сказал Лесник, имея в виду командора Анхеля. — Я и сам, пока в иллюминатор не взглянул, сомневался: вдруг не поверили, не ушли.

— Знал бы ты, чего это стоило… — ответила Диана. — Давай-ка поднажмем, перехватим Алладина подальше от домов.

Они поднажали, и стало не до разговоров. В Академии Лесник по физподготовке в своей группе всегда делил первое-второе места с Крокодилом, но даже ему трудно было угнаться за напарницей.

Успели. Три открытых джипа только-только вынырнули из кустарника.

— Ди?! Живая?! — удивился Алладин. — А я слышал…

Леснику он лишь коротко кивнул, виделись сегодня ночью.

— Живее всех живых, — торопливо подтвердила Диана. — Отводи своих. Ближайшая полость с газом чуть в стороне, но и здесь будет жарко.

— Но командор… — начал было Алладин.

— Уводи! — рявкнул Лесник. Добавил негромко, чтобы не услышали оставшиеся в джипах бойцы: — Что командору твои мальчишки — пешки, расходный материал.

Он быстро взглянул вверх — вертолета не видно и не слышно. Не любит рисковать господин Анхель. Никто не может с уверенностью сказать, какие последствия будут после взрыва исполинского газового пузыря, притаившегося под землей.

Отлично. Всё по плану. Никаких неожиданностей — полевых агентов среди ребят Алладина нет.

Поселок временных, семь минут до «Ч-2»

Напрямую нарушить приказ Алладин не рискнул. В возможностях Дианы он не сомневался — как и многие, видевшие «ос» в деле. Но если хоть один морфант прорвется к лесу и ускользнет, голову господин командор оторвет никак не Диане…

Три пятерки бойцов разместились неподалеку, на опушке, отрезая путь к лесу. Лесник с ними — лишний движущийся объект среди домов мог помешать затеянному спектаклю.

Отвести глаза полевому агенту, прошедшему курс СКД-вакцинации и владеющему методикой фасеточной аккомодации, очень трудно. Почти невозможно. Но Лесник едва не купился, наблюдая, как с неимоверной быстротой мелькает между уцелевшими домами женская фигурка.

Подствольник рявкает, зажигательная граната не успевает еще долететь до окна, Диана уже стреляет по второму дому, оба вспыхивают — медленно, неохотно. Или так просто кажется на фоне ее стремительных движений. Две объятые пламенем фигуры вырываются наружу. И тут же, напоровшись на автоматную очередь, падают, корчатся в агонии… Еще трое спасающихся, новая очередь…

Лесник напряг «стрекозиный глаз» — наблюдаемая картинка подернулась легкой рябью, люди исчезли — и бегущие к лесу, и пылающие на земле… Осталась лишь Диана, азартно палящая в пустоту.

— Морфант, — выдохнул Алладин.

Лесник торопливо взглянул обычным зрением, увидел огромную тушу — пластика ее движений отличалась от реальных Морфантов, но Алладин и его ребята едва ли заметят разницу.

На фантом, изображающий Морфанта, Диана истратила почти два магазина, соблюдая точность даже в деталях. Алладин уже понял, что доправлять после нее не придется. Наблюдая, как вспыхнул последний дом, произнес со странной смесью уважения и какой-то брезгливости:

— Грамотно работает…

Махнул своим подчиненным. Те споро расселись по двум джипам, отъехали. Третья машина осталась, поджидая Диану, Алладин сказал с тревогой:

— Пора бы ей отходить, через пять минут рванет.

Он ошибся. Может, произошла техническая накладка. Или Анхель решил перестраховаться, пожертвовав людьми и отдав команду на подрыв, не дожидаясь результатов зачистки… Но рвануло сразу после слов Алладина.

Над поселком временных, время «Ч-2»

Командор Анхель допустил ошибку. Не посоветовался со знающими людьми, со специалистами в химии и взрывном деле, утверждая общий план операции.

Подвела командора инерция мышления. И в самом деле, взрыв каких-то нескольких кубометров бытового газа, смешавшегося с воздухом на кухне, квартиру разносит вдребезги. Вышибает перекрытия и стены…

А если счет кубометров идет на миллионы? Ясное дело, эффект усилится пропорционально. Не стоит тратить время на кропотливые расчеты, и без того понятно — шарахнет с большим запасом.

Никто и не занимался вычислениями. Просто-напросто расконсервировали скважину и закачали внутрь сжатый воздух, доведя газовоздушную смесь до взрывоопасной концентрации.

Исполнители-эмчеэсовцы, естественно, были уверены в обратном: считали, что пытаются снизить удельное содержание газа в смеси, отвратить катастрофу… Они ошибались.

Но ошибся и Анхель. Понимающий дело специалист объяснил бы командору: действие любого взрывчатого вещества основано на том, что небольшое количество взрывчатки мгновенно превращается в громадный объем раскаленного газа — и ударная волна распространяется в стороны, сметая всё на своем пути. При взрыве газа процесс идет с точностью до наоборот: значительная часть реагентов дает на выходе воду, занимающую куда меньший объем, — и взрыв направлен «внутрь». Действует на манер вакуумной бомбы, и стены пострадавших от бытового газа квартир разрушает именно резкий скачок наружного давления… Но полукилометровая толща горных пород неизмеримо превосходит прочностью любую стену.

Всё это специалист по взрывотехнике растолковал бы командору Анхелю и непременно бы прибавил: последствия, разумеется, будут. И весьма неприятные. Возможны сейсмические толчки (достаточно слабые), трещины и карстовые провалы земной коры. Какая-то часть не взорвавшегося газа вырвется наружу и вспыхнет уже в атмосфере, без взрыва, — вполне вероятны пожары. Но огненного Апокалипсиса, после которого останется лишь многокилометровая воронка, ждать не приходится.

Знакомство с подобными выкладками могло бы подвигнуть Анхеля каким-либо иным способом избавиться от полевого агента Лесника, чья непонятная близость к обер-инквизитору стала в последнее время тревожить старых членов Капитула…

Поселок временных, время «Ч-2»

Земля содрогнулась. Лесник не устоял на ногах, рухнул. Инстинктивно сжался и столь же инстинктивно закрыл глаза, ожидая мгновенного, страшного и испепеляющего удара — последнего ощущения в своей жизни.

Удар отдался во всём теле, но оказался не так уж и страшен. Словно в бронежилет угодила пистолетная пуля невеликого калибра. Приятного мало, но не смертельно. Мгновенье спустя по ушам ударил грохот — тоже не поражавший воображение. Звуковое сопровождение ударившей неподалеку молнии порой бывает мощнее.

Сообразив, что отчего-то остался жив, Лесник не стал раздумывать над причинами странного явления. Вскочил с единственной мыслью: что с Дианой?

И застонал…

Земля, доселе ровная, встала под уклоном, понижаясь к центру поселка. Впереди, где между крайними домами лицедействовала Диана, почву рассекла громадная трещина. Из нее тянулась к небу огромная, в десятки метров высотой, стена пламени — ревущего, чадного, коптящего.

Рядом матерился Алладин.

— Уводи ребят. Ничего не кончилось, — отрывисто бросил ему Лесник. Действительно, толчки продолжались, но устоять было можно. Поселок располагался не над самым газохранилищем — и эпицентр был в стороне. Но огненная стена не позволяла разглядеть, что там происходит.

— А ты? — спросил Алладин.

И тут же понял, что задумал коллега: Лесник торопливо вылил воду из фляги на шапочку-чеченку, торопливо натянул на голову…

— Сдурел, Андрюха?! — от волнения Алладин напрочь позабыл жесткое правило Конторы: при любых обстоятельствах обращаться лишь по псевдониму. — Сам сгоришь и ее не вытащишь!

Лесник не слушал. Побежал к трещине, пытаясь разглядеть, найти разрыв или прореху в огне. Пытаясь — и не находя… Под уклон бежалось легко. Сзади топот — лишь изощренный слух полевого агента мог расслышать их сквозь рев пламени. Жесткие пальцы Алладина вцепились в плечо.

— Стой, дурак!!!

Лесник ударил — назад, не глядя. Попал. Пальцы разжались, топот смолк…

Тут же, как по сигналу, единая огненная стена исчезла. Пламя еще вырывалось из трещины — отдельными языками, вспыхивающими то там, то тут через неравные промежутки времени.

Диану среди догорающих обломков домов Лесник не разглядел.

Трещина оказалась достаточно широкой. В самом узком месте — метра четыре с половиной. На стадионе, в секторе для прыжков, — ерунда, меньше, чем норма значкиста-ГТО-шника… Но не в тяжелом снаряжении и не с усыпанной обломками дорожкой для разбега.

Лесник помедлил несколько секунд, пытаясь понять периодичность появления огненных всполохов. Таковой не оказалось. Лотерея… Бездонный провал, казалось, улыбался — как черный беззубый рот. Улыбался ехидно, издевательски приглашая: рискни, парень, попробуй…

Он прыгнул. Почти без разбега. Приземлился на самый край трещины, мягкая почва подалась под ногами, поползла вниз, но Лесник вторым прыжком покинул опасную зону. Обогнул пылающие руины. Замер. На земле — обугленное тело. В позе эмбриона, сжавшееся, колени подтянуты к груди… Вместо кожи — черная ломкая корка. Запах — как от сковородки с мясом, по рассеянности забытой на огне… Лицо выгорело почти полностью, губ не стало. На страшной дымящейся маске белели зубы, словно оскаленные в последней усмешке.

Лесник медленно опустился на колени. И тут рвануло снова. Совсем рядом.

Поселок временных, десять минут спустя

Он говорил не то мысленно, не то вслух, но в любом случае сам себя не слышал, в ушах стояло эхо недавнего взрыва.

— Ты столько раз умирала и столько раз воскресала, что я мог бы и привыкнуть, да вот что-то не получается, и каждый раз думаю: теперь уж навсегда, а я, дурак, так и не сказал, что люблю тебя…

Пласты обугленной кожи трескались и отваливались, и становилась видна новая — гладкая, младенчески-розовая… Сгоревшие волосы восстанавливались медленнее, но уже показались первые волоски — короткие, тонкие, едва заметные…

Вспомнились слова Браницкого, с горечью сказанные минувшей ночью: «Вы не представляете, молодой человек, что значит любить женщину, знать, что она не совсем человек, — и всё равно любить…»

Лесник тогда промолчал.

А сейчас, наверное, он всё-таки говорил вслух. Потому что губы ее шевельнулись — сначала беззвучно, но затем Лесник разобрал тихие слова:

— Дурак ты, Андрюшка. А то я не знаю…