Свержин В. Железный Сокол Гардарики АСТ, АСТ Москва, Хранитель 2007 5-17-037119-5, 5-9713-3889-7, 5-9762-0357-4, 5-17-037119-8

Владимир Свержин

Железный Сокол Гардарики

Обнаруженный в шкафу скелет в умелых руках легко превращается в оригинальную подставку для вашего плаща и кинжала.

Наставление для домашних умельцев

Пролог

Наполеон в своей жизни так много работал, что смог отдохнуть только на святой Елене.

Из школьного сочинения

Крошка брауни – хранитель моего немудрящего институтского жилища – с укоризной взглянул на воткнувшийся в дверь толедский кинжал и со вздохом поднял маленькие ручки, принимаясь колдовать. Понятное дело, хладное железо его чарам поддавалось довольно слабо – то ли дело древесина, в которой недвусмысленным вызовом общественному вкусу торчал отточенный клинок.

Зная скверную манеру хозяина по возвращении в родные стены срывать зло на ни в чем не повинных предметах интерьера, брауни всякий раз встречал меня, обуреваемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он радовался, что милорду удалось покрыть себя очередным слоем неувядающей славы, с другой – вздыхал, предчувствуя многочисленные хлопоты. И предчувствие это никогда его не обманывало.

Глубокая рана на двери медленно затягивалась, постепенно выталкивая вредоносный металл. На маленьком личике брауни появились крошечные бисеринки пота. Он стоял, сосредоточенно глядя на медленно колеблющееся оружие, и, казалось, не дышал.

– Ладно, – сказал я, внезапно чувствуя запоздалый укус проснувшейся совести. – Погоди, сейчас вытащу.

Произнеся эту великодушную тираду, я уж было начал подниматься с кресла, но тут судьба, караулившая удобный случай в недрах телефонной сети, решила сказать свое веское слово. Бравурная мелодия телефонного звонка взорвала тоскливую атмосферу моего обиталища, как взрывает кавалерийский горн предрассветную тишину, давая сигнал к безудержной сабельной атаке. Брауни вздрогнул, забывая о кинжале, все еще торчащем в двери, и покосился на меня.

– Меня нет, – четко скомандовал я, вновь опускаясь в чипэндейловское кресло. – Я еще не вернулся, уехал на воды в Бат, ушел в монастырь, возможно, даже в буддийский.

Телефон между тем не думал униматься, и музыка его становилась все громче, так что стекла уже начали дребезжать ей в унисон.

– Это невыносимо, – возмутился я, и брауни, сочтя мои слова сигналом к действию, ловко прыгнул на кнопку громкой связи.

– Вас слушает брауни резиденции милорда Уолтера Камдейла, барона Камбертона. Его светлость еще не вернулись, они отправились на воды в Бат и ушли в монастырь, возможно, буддийский, – бестрепетным голосом праведника изложил все три версии хранитель нашего давно не топленного очага.

Ревностная забота преданного мажордома о моем покое не имела успеха. Уверенный, пожалуй, даже самоуверенный голос из аппарата безапелляционно проигнорировал его слова как несущественные и заговорил насмешливо:

– Так вот, Уолтер, куда б ты там ни ушел, мне на это наплевать с колокольни Святого Павла. Я тебя дождусь, и каждый час ожидания будет стоить тебе бутылки джина. Так что озаботься его приобретением безотлагательно, поскольку в горле у меня пересохло, как в колодце пустыни после ночевки каравана. Итак, не медли. В этот час я предпочитаю «Бифитер». Все. Отбой связи.

– Вас почтил своим обращением его светлость двадцать третий герцог Бедфордский лорд Джозеф Рассел, – уважительно доложил брауни. – Его светлость звонил из машины.

– Догадался, – поморщился я.

Шум переполненной трассы, доносившийся из динамика громкой связи, безоговорочно свидетельствовал о том, что встреча с другом моего безоблачного детства будет скорой и неотвратимой.

– У нас есть джин? – чуть помедлив, обратился я к малышу брауни, который несравненно лучше меня знал, что можно отыскать в закромах моего холостяцкого жилища, а что нет.

– У нас есть сосуд с рубиновой насечкой, милорд, – кланяясь, ответил маленький собеседник, за годы проживания со мной так и не отвыкший от подобострастного отношения к звонким титулам. – Ваша милость привезли его из Леванта и утверждали, что там джинн.

Я усмехнулся, вспоминая этот милый сувенир. Когда-то в одном из сопределов мой верный напарник по прозвищу Лис размахивал этим кувшином, точно ручной гранатой, и требовал у ошалевших мамелюков немедленно очистить галеру, или он выдернет пробку, ко всем шайтанам.

Позже, вернувшись в институт, он пытался вывезти сувенир на свою далекую родину, но таможня, сочтя бронзовый сосуд XII века до н э., запечатанный красным сургучом, национальным достоянием Британии, отказалась пропускать диковину. И с тех пор джинн (или что уж там было внутри) хранился у меня, ожидая часа, когда чья-нибудь неосторожная рука сломает наконец отмеченный соломоновой печатью сургуч.

– Боюсь, этот джин двадцать третьего герцога Бедфордского не устроит, – прокомментировал я.

– Так я распоряжусь? – Брауни покосился на компьютер.

– Да, конечно, – согласно кивнул я.

Оставалось лишь удивляться, как быстро этот родственник гномов научился пользоваться интернет-магазинами и моими кредитками.

Брауни молча согнул спину, отвешивая подобающий случаю поклон. И в этот миг кинжал, уже достаточно выползший из двери, рухнул на пол под собственным весом, предвещая скорое появление весьма необычного гостя.

* * *

Спустя десять минут на пороге возник Джозеф Рассел, живописно задрапированный в клетчатый плед клана Дугласов.

– Скажи, друг мой, – патетически начал он, выбрасывая вверх руку со свернутыми в трубочку бумагами, – я похож на статую Свободы?

– Нет, – честно сообщил я.

– А так? – Герцог достал из кармана дорогущего твидового пиджака в тонкую полоску зажигалку с гербом Бедфордов и поджег импровизированный факел.

– И так не похож, – незамедлительно ответил я, силясь понять, к чему клонит представитель ее величества в Институте экспериментальной истории.

– Какая жалость. – Рассел ткнул догорающими бумагами в заботливо подставленную брауни пепельницу. – Ну, не похож, так не похож, спорить не буду. Скажу тебе одно: другой свободы тебе в ближайшее время не видать.

– В каком смысле? – Я резко свел брови на переносице.

– В прямом. В прямом, как земная ось, которая, как известно, протыкает Землю через оба полюса. Вот эти тлеющие останки, – он указал на пепельницу, – твой рапорт об увольнении.

– Мне не сложно написать другой.

– Его судьба будет абсолютно идентична. Пожалей леса Амазонки, не переводи попусту бумагу. Я не понял, где мой «Бифитер»?! – рявкнул герцог, усаживаясь на стул. – Не трудись чернила тратить. До раздачи автографов ты еще не дорос, но отечество все равно нуждается в своих героях. В общем, Уолтер, к черту меланхолию, вопрос о твоей отставке закрыт на самом верху.

– Да ну. – Я пожал плечами. – А как же речи о том, что по моей вине была провалена операция с графом Бонапартием? Я помню, у определенной части руководства они имели успех.

– Прибавь сюда обвинения в волюнтаризме, авантюризме и нигилизме, – в тон мне продолжил Рассел. – Прибавил? А теперь все это помножь на ноль и забудь. У Наполеона все хорошо. Он там утвердил новый кодекс и во всю прыть занимается возрождением Французской империи после царствования базилевса Александра Дюма. Так что у него все просто замечательно, а вот у нас большая проблема.

– Что такое? – насторожился я.

– Резидент пропал, – сбрасывая беззаботность, словно шелуху, отчеканил Джозеф.

– То есть?

– Работал при дворе русского царя Ивана Грозного. Прикрытие надежное: астролог, алхимик, хиромант. Рядом с мнительным царем лучше не придумаешь.

– Откуда в Московской Руси астрологи? – поинтересовался я.

– Он приехал из Праги с рекомендательным письмом от императора Максимилиана, а тот, как известно, большой любитель подобных научных изысканий. Здесь вопросов нет. Он очень чисто внедрился и какое-то время прекрасно работал. Да и чего б ему не работать – агент опытнейший. Правда, некоторое время корпел над бумагами, так сказать, на руководящей работе, но мастерство не пропьешь. И вдруг – бац! Как в воду канул. Время от времени его средство закрытой связи дает маяк, но не более нескольких секунд. Все точки пеленга находятся на территории России, но каждый раз в новом месте, причем разброс довольно большой.

– Занятно. И как звали беднягу?

– При дворе Ивана Грозного – Якоб Гернель, а в наших стенах… – Рассел сделал паузу, – Джордж Баренс.

– Что? – Я подскочил точно ужаленный.

– То, что ты слышал. Поэтому руководство института считает целесообразным отправить на поиски тебя и Лиса.

Глава 1

Чтобы слыть пророком, порой достаточно просто быть пессимистом.

Джузеппе Бальзамо

Пар, рвавшийся к небесам из походного котелка, заставлял птиц замолкать, а окрестное зверье напряженно принюхиваться. Лесная полянка, где над веселым костерком булькало аппетитное варево, располагала к беззаботному пикнику и размеренной лени. Впрочем, ни того, ни другого не предвиделось. Заповедный лес, в котором находился наш импровизированный бивуак, среди окрестных жителей считался местом глухим и опасным. И хотя по ночам здесь вовсю хозяйничали волчьи стаи, а днем кабаны готовы были встать поперек тропы, хотя между густых ветвей таились рыси, и медвежий рев оглашал лесные малинники, те, кому волей судеб довелось жить в этих краях, более всего опасались не дикого зверя. Вот уже полвека здешние места считались спорными владениями, и слуги грозного царя Московии, равно как и сурового короля Речи Посполитой, лили чужую кровь куда чаще, чем бурый лесной хозяин.

Высокий худой мужчина помешал в котелке деревянной ложкой и, потянув дразнящий запах носом, в силу жизненных передряг приобретшим форму латинской буквы «S», удовлетворенно кивнул и поднял большой палец.

– Эй, ваш-бродь, вернись в семью! Кулеш готов.

Призыв друга заставил меня открыть глаза и отвлечься от сумрачных мыслей, вот уже который час сверливших голову.

Человек, исчезновение которого привело сюда нашу поисковую группу, при встрече в шутку именовал меня «дорогим племянником» и, по сути, действительно мог считаться почти родственником. Несколько лет назад, когда я впервые ступил на тернистый путь институтского оперативника, именно Джордж Баренс «принял роды» и обучил азам непередаваемого искусства жить чужими жизнями в иных, порою очень далеких мирах.

Сама мысль о том, что профессионал такого уровня мог где-то фатально проколоться, казалась мне предательством по отношению к нему. Но факт оставался фактом. Алхимик, он же астролог царя Ивана Грозного, бесследно исчез и вот уже неделю не подавал о себе никаких вестей. Если, конечно, не считать таковыми периодические включения маяка, дающие основание думать, что мой «родственник» жив. Но точки засветки сигнала были разбросаны по всей Московской Руси, точно вальяжный лорд Баренс носился от Вологды до Курска и от Суздаля до устья Невы подобно листку, гонимому суматошным ветром.

Откликаясь на зов друга, я поднялся, расстегнул седельную сумку, заменявшую мне подушку, достал небольшой ларец с серебряным столовым прибором, изысканным подарком принца Людвига Каринтийского своему храброму телохранителю, то есть мне. Вот уже полгода, как его высочество сложил голову в бою с турками, и этот скорбный факт толкал небогатого, но преуспевшего в воинских искусствах ротмистра Вальтера Гернеля искать нового покровителя, способного оценить его (в смысле, мои) многочисленные дарования.

Лис восхищенно поглядел на то, как я зачерпываю кулеш вычурной серебряной ложечкой, украшенной тонкой филигранью, и покачал головой.

– Да, капитан, ну ты даешь. А скажи, водяру при дворе царя Ивана ты из ковша через соломинку тянуть будешь?

– Лис… – Я собрался разразиться небольшой лекцией по поводу того, что аристократом нельзя быть от случая к случаю, и положение обязывает, но…

– Да не, я все понимаю. Порода хуже неволи… – Мой друг желал еще что-то добавить, но внезапно перебил сам себя: – Тихо! Ты слышал?

Попытки вслушаться не принесли сколько-нибудь заметных результатов. Тянувшийся на десятки миль лес устало шелестел под ветром. Где-то в отдалении стрекотали говорливые сойки.

– Послышалось, – предположил я.

– Как бы не так, – отмахнулся Лис, продолжая выслушивать в будничной лесной суете намек на угрозу. – Ты этой земли не знаешь. Здесь хошь посреди Днепра кулеш свари, вмиг чужой рот обозначится. Причем рот-то может быть и один, а жрать будет в три горла.

Точно в подтверждение Лисовских слов наши стреноженные кони как по команде подняли головы и, прядая ушами, заржали, приветствуя близких сородичей.

– Ну! Шо я говорил? – Раздосадованный Лис воткнул ложку в кулеш.

Из леса донеслось ответное ржание. Мой напарник будто невзначай положил руку на эфес богатой персидской сабли, лежавшей у него на коленях.

– Капитан, ты пока не вступай. Я сам перетру, шо до чего, глядишь, и обойдется.

Эти слова были произнесены негромкой скороговоркой, и я, стараясь демонстрировать полное спокойствие, продолжил уплетать кулеш серебряной ложечкой.

– Эй, люди чащобные, – провозгласил во все горло Лис. – Пошто таитесь, аки тати ночные? Коли с добром идете, подходите – с нами попотчуйтесь. А нет – мимо ступайте, не то будет вам от сабли булатной угощение – кровавая водица.

Вдохновенная речь моего друга имела несомненный успех. Стоило лишь смолкнуть встревоженному эху, как из-за ближайших кустов на поляну выступил некто в шароварах, байдане[1], надетой поверх холщовой рубахи и перехваченной в поясе широким алым кушаком. Лицо незнакомца, по татарскому обычаю, было едва ли не наполовину прикрыто кольчужной занавесью мисюрки[2], хотя видимыми чертами лица этот незваный гость мало походил на татарина.

– Вы чьих будете? – не отвлекаясь на приветствия, сурово осведомился незнакомец.

– Бога христианского, веры дедовской, – без промедления ответил Лис. – Да ты сам-то кто? Обзовись по-людски. Небось не святой Петр-ключник, шоб так вот вопросами сыпать.

– Ты, паря, не шуми, – оборвал его неведомый лесовик. – Здесь наш лес и наша правда.

– Да ну? – Лис поднялся во весь свой немалый рост. – А мне батька сказывал, шо в том кругу, где эта сабля пляшет, мое слово завсегда крайним будет.

Собеседник Лиса хмуро потянул из ножен свой клинок, но в этот миг из леса послышался приближающийся конский топот, и на полянку, едва не сбив котелок с обедом, вылетели полтора десятка всадников.

– О, блин, непруха!– раздался на канале связи голос Лиса. – Не додумал я с кулешом. Надо было на базе консервами запастись. Не будет теперь на Москву короткой дороги.

Всадники – все как один в кольчугах, увешанные оружием, точно елка шарами, – сдерживая горячих коней, топтались у костерка.

– Ну. – Один из них, на большом кауром аргамаке, смерив тяжелым взглядом нас с Лисом, обернулся к давешнему гостю. – Вызнал, кто да куда едут?

– По всему видать, лазутчики, – затараторил малый в начищенной байдане. – Особенно тот, – незнакомец ткнул пальцем в меня, – не иначе, как немчина.

– А по-нашенски понимают? – вновь глядя мимо нас, спросил ватажный атаман.

– Тот, у которого носопырка набекрень, – пустился в объяснения специалист по нашей части, – понимает. А тот, другой, который поглаже, как есть чужак.

– Чужаки нам здесь без надобности. – Главарь повернул ко мне тяжелое, в рытвинах оспы, лицо. – Чужаков гетман наказал, коли буйные – на деревьях вешать, а ежели тихие – в острог сажать. А тебя, жердяй, как звать-величать? Какого роду-племени?

– Племени местного, – без особой радости оглядывая земляков, четко, без суеты начал мой напарник, – бродник я с Хорола. Во святом крещении звать Сергием, а по прозвищу Лис. Человек я вольный и своего отца сын. Идем же мы с поклоном к славному князю Дмитрию Вишневецкому, коли знаете такого.

Всадники, окружавшие нас, хором заржали под удивленными взглядами собственных коней.

– Ты, бродник, думай, об чем молвишь, – постучал себя по лбу рябой. – Не видишь, что ли, казаки перед тобой.

– Да письмена у вас вроде по кольчугам не рассыпаны. Откуда ж видать?

– Говоришь, к князю Дмитрию шли? – не вдаваясь в полемику, перебил ватажник. – Стало быть, по пути нам. Мы с его двора люди. Сабли и пистоли отдайте. С нами пойдете.

– Ага. Может, и портки вам заодно постирать? Как это сабли сдать? Нешто ты ее мне вешал, чтобы отбирать?

– Не дури, крещеная душа. Без головы останешься. Не поглядим, шо из нашенских.

Я встал, готовясь принять деятельное участие в предстоящем выяснении отношений.

– Погодь, ротмистр, – остановил меня Лис, демонстративно засучивая рукава. Я смотрел на друга и не узнавал его. Во всех наших прошлых операциях, если существовал хоть один способ увильнуть от схватки, можно было не сомневаться, что Сергей не преминет им воспользоваться. Сейчас же он откровенно лез на рожон, причем, как мне казалось, с явным удовольствием.

– Шо ж ты, атаман, к седлу-то прикипел? Вот тебе моя сабля, слазь да бери.

Всадники загалдели, подбадривая вожака. Тот хмуро огляделся и соскочил наземь.

– С огнем шуткуешь!

– Ну так без огня каши не сваришь. – Лис распахнул объятия. – Иди сюда, мой сладкий сахар.

Упрашивать ватажника долее не пришлось. Он без промедления выхватил из ножен отточенную, с золотой арабской вязью по клинку саблю.

Заверши он свое быстрое движение, не петь бы Лису больше песен. Да только не судьба была казаку блеснуть ратным умением. Быстрее проворной куницы ушел Сергей под руку атаману, перехватил запястье, крутанулся волчком и встал, посмеиваясь, вращая, точно пропеллеры, оба клинка – свой и атаманский.

Сомневаюсь, что недавний хозяин второй лисовской сабли успел понять, что произошло, но звериное чутье старого вояки мигом подсказало ему близость смертельной опасности. Рыча недобро, выдернул казак из-за широкого пояса пернач, оскалился хищно и вновь бросился на Лиса. Я подсечкой сбил его с ног, не дав ему нарваться на жала вертящихся в гибельном танце сабель. И хотя сам ватажник, вероятно, не осознал этого, спас его от неминуемой гибели.

Зрители возмущенно загалдели, хватаясь за оружие. Что и говорить, командировка начиналась прескверно.

– В седло, – скомандовал я Лису, указывая на атаманского коня и высматривая на ходу, у кого позаимствовать коня для себя.

Прямо сказать, это был слабенький план. Пытаться уйти от полутора десятков взбешенных рубак, да еще на их же земле, ни сном ни духом не ведая, сколько таких казачьих разъездов разбросано по округе, – дело неблагодарное. Но других соображений, как спасти буйны головы, у меня не было.

Однако не зря говорят: «Хочешь рассмешить Всевышнего – поделись с ним своими замыслами». Внезапно живым горбом вздыбилась земля на лесной поляне и вмиг опала, а затем вздыбилась в пяти шагах от прежнего места. Взметнувшиеся на дыбы кони заржали испуганно, едва не выкидывая из седел прильнувших к длинным гривам всадников.

– Чаклун! Характерник[3]! – пронеслось над лесом.

И точно в подтверждение этих слов вырвался к небу из затухающего костра драконий язык алого пламени и исчез единым мигом, словно и не бывало.

Насколько мне приходилось видеть прежде, земляки Лиса, при всех их бесчисленных суевериях, не склонны в ужасе шарахаться от всякой нечисти. А уж накатив по чарке горилки, они и черта рогатого принимали на саблю, будто злого татарина или гонористого ляха. Вот и сейчас можно было об заклад биться, что стоит взбрендившей земле перестать ходить желваками, как, сплюнув, вернутся эти волки Дикого поля к прерванной охоте. И кто знает, не красовались бы наши головушки на пиках, когда б не вылетел на поляну на взмыленном коне разгоряченный скачкой наездник и, не переводя дух, не выпалил зычно:

– Татары по шляху полон ведут!

– Татарове! – пронеслось меж всадников.

А гонец продолжал, тяжело дыша:

– До пятидесяти конных будет. С ними мурза при бунчуке.

В воздухе мелькнула сабля, брошенная Лисом атаману, тот поймал ее на лету, зыркнул недобрым глазом из-под густых бровей на Лиса и, обернувшись, бросил через плечо нашему знакомцу в байдане:

– Чапеля, бродника и этого в крепость отведешь. Опосля поговорим. А вы, коль бежать вздумаете, – сквозь зубы процедил он, – крестом божьим клянусь, как есть, сыщу, да на кол понасаживаю – воронье пугать.

С этими словами атаман, не коснувшись стремян, взлетел в седло, и весь его небольшой отряд помчал в лесную чащу, в единый миг исчезнув из виду.

– Идемте, что ли, – с легкой неуверенностью в голосе проговорил казак, которого атаман назвал Чапелей. – Неча тут стовбычить.

– Да уж, чего уж там. – Лис сокрушенно вернул саблю в ножны. – Вот и отобедали, спасибо твоему старшаку на добром слове.

Сергей начал снимать путы с наших коней, и в моей голове немедленно прорезался сигнал мыслесвязи.

– Капитан, что ты тут начудил? Кто тебя просил вмешиваться? Я же сказал – сиди, не отсвечивай. Шо, я сам бы с этим орлом не разделался?

– Ты б его зарубил, и нам бы пришлось иметь дело со всей бандой.

– Аля-улю, гони гусей. Во-первых, не бандой, а куренем. А потом, я шо тебе – злобный монстр – потрошитель атаманов? Тут все ходы считаны: во главе куреня – самый лихой казак. Щас бы я над ним малехо поизмывался, затем дал бы шанс почти-почти отыграться, а дальше братание, песни, пляски и жбан зелена вина на утро, чтоб голова от ветра не качалась. А там, глядишь, я б уже к Вишневецкому куренным атаманом прикатил бы. Тоже не хухры-мухры.

– Извини, – озадаченно начал я. – Ты бы объяснил.

– Некогда было, – отмахнулся Лис. – Да, а шо это за землетрус ты устроил?

– Я устроил? – Мое удивление, видимо, отразилось на лице. – Я думал, это твоя какая-то домашняя заготовка.

– Как говорит Мишель Дюнуар: «М-да!»

– Ну, вы! Шо застыли, как байбаки? Шевелитесь, ехать надо.

– Ехать надо, – подтвердил я, бросая на Лиса вопросительный взгляд. – Полагаю, следует помочь казакам. Как я понял, их пятнадцать против пятидесяти.

– Ну, пятнадцать – не пятнадцать, а без драки теперь ехать в гости не годится. Слышь, дружаня, – управившись с путами, Лис развернулся к нашему конвоиру, – есть дельное предложение: а не пойти ли нам мурзу попотчевать чем бог послал?

Казак недоверчиво поглядел на Лиса и, явно не желая вступать с ним в пререкания, но и не решаясь переступить через атаманский наказ, сурово вымолвил:

– Гонта велел в крепость вас гнать.

– Так ты уже гонишь, – не замедлил выпалить мой напарник. – Ладно, в крепость так в крепость. – Он сделал несколько шагов к месту, где около затухающих угольев стоял едва отведанный мною кулеш, и, подняв с земли котелок, сунул его Чапеле. – Держи.

Тон которым были произнесены эти слова, не допускал возражений. Казак, на секунду опешив, выполнил приказ и смачно потянул ароматный пар, курившийся над образцом Лисовского кулинарного искусства. Этого мгновения нам было вполне достаточно, чтобы оказаться в седлах и пришпорить коней.

– А-а-а… – завопил Чапеля нам вслед, но было поздно. Расчет Лиса был верен: проведший большую часть жизни в поисках куска хлеба незадачливый конвоир разрывался между наличием еды и необходимостью ее бросить. Должно быть, уже через мгновение он догадался поставить «троянский казан» на землю, однако о том, чтобы догнать на своем жидковатом бахмете английских скаковых жеребцов, бедолага не мог даже мечтать. А на пересеченной местности, с незапамятных времен именуемой Змеевыми валами, и подавно.

Как повествует легенда, давным-давно, когда землями до самого Черного моря, звавшегося в ту пору Русским, властвовал великий князь Киевский, повадился разорять эти края некий дракон. Может, Змей Горыныч, а может, еще какой. Об этом легенды умалчивают, как и об имени князя, в годы правления которого происходила эта злая напасть. Куражился Змей, как хотел, и никто ему укороту дать не мог. Пока витязи брони наденут да к месту разбоя прискачут, гада летучего уже след простыл. Совсем извелись богатыри, по отчим просторам за этаким разбойником гоняючись. А он – то деревеньку спалит, то стадо княжье изведет под корень. Не было на поганого управы. Аж занемог надежа-князь от тоски да печали. Думал-думал, как беде помочь, да и объявил: «Кто поганого Змея изведет, того любое хотенье княжьей волей исполнено будет».

А в ту пору по берегам рек жили люди – неведомо, какого роду-племени были они, только ни Тугарину-царю в ноги не кланялись, ни в Киев-град дань не посылали. Сами по себе жили, бродниками звались. Как услыхали они слово княжье – враз пред очи государевы с речью такой явились: «Коли поклянешься, князь, что впредь от века быть нам, и детям, и внукам нашим от власти пришлой вольными, то изловим мы твоего кривдника и от земель русских его отвадим. А надо нам для того: коровенок сто голов да крепкого фряжского вина полста бочек». На том и по рукам ударили.

Уж сколько сами съели да выпили – не ведомо (как бог свят, без того не обошлось), а только и чудищу угощение приготовили: нажарили мяса, напарили, по всей степи дух пошел. Ни соли, ни кореньев ведовских не пожалели. Почуял Змей в дальнем ветре благоуханье лакомое, в брюхе у него заурчало – верст на пять слышно было. Расправил он крылья перепончатые и точно зачарованный к бродникам прилетел. Увидел яства приготовленные, на раз все сожрал, на два – что не сожрал, то доел. А на три стала его жажда мучить. Огляделся Змей вокруг – видит, чуть поодаль бадейка шестиобхватная стоит, доверху вином полна. Стал гад вино лакать… Пока все до капельки не выпил, не угомонился. Ну а как угомонился, так прямо головой в бадью. И уснул. Тут-то бродники из ухоронок тайных повылазили, запрягли Змея в плуг, которым, сказывают, еще Святогор-батюшка землю пахал, и ну бичами витыми дракона хлестать. Тот взревел было, попытался к небу взлететь. Да уж куда там. Сбруя крыльям распрямиться не дает, и лемех глубоко в землю всажен. Погнали Змея окаянного от днепровских круч к морю, чтоб навеки запомнил границу, за которую ему залетать заповедано. Только у самого берега выпрягли, так он, сказывают, как волю почуял, враз в волны кинулся, только его и видели.

Князь потом лютовал, что бродники голову Змееву не отсекли, ну так уговора о том не было. А и то сказать: ежели княжичи вдруг об отцовском слове позабыть удумали б, то живой дракон завсегда лучше мертвого.

Сказка то али быль – прадедам нонешних бродников неведомо, да только куда ни глянь, от седого Днепра и до земель хазарских валы стоят, тем змеевым плугом оставленные.

На одном из таких валов и стояли теперь мы с Лисом, наблюдая, как движется по пути, оставленному гигантским лемехом, татарский обоз. Верховые в ярких восточных халатах, скрывавших от палящего солнца металл доспехов, придерживали коней, чтобы не оторваться от груженных добычей возов, за которыми, едва перебирая ногами, тащился полон: сотни две парней и девушек. С нашей позиции было видно, как притаились в ожидании сигнала лихие братчики атамана Гонты. Теперь их оказалось раза в три больше, чем недавно на поляне. Должно быть, весь отряд, патрулировавший заветные тропы в окрестных лесных засеках, теперь собрался, чтобы проучить непрошеного гостя.

– Хорошая позиция, – из-под руки оглядывая дорогу, проговорил я. – Крымчакам здесь не развернуться.

В подтверждение моих слов из нависших над трактом кустов раздался разбойный свист и неукротимое: «Вали! Круши!» Крики «Ал-ла!» и звон сабель разнеслись над округой, созывая давно уже привычное к легкой поживе воронье.

– Капитан! Мы шо, туда полезем? – вопросительно глядя на меня, осведомился Лис, замечая, что моя рука уже легла на оружие.

– Будут другие предложения?

– Ага, – радостно кивнул Сергей, внимательно всматриваясь в ход боя. – Сейчас будут. Во! Глянь.

Я перевел взгляд туда, куда указывал палец напарника.

Во главе колонны бой разгорался особо жарко. Тот, кого недавний гонец назвал мурзой – статный воин в шлеме с высоким шпилем, – был драгоценным призом, но пока что христианская кровь без толку проливалась в дорожную пыль. Одного за другим он выбил из седел двух казаков, и сейчас его быстрая, точно гюрза, сабля скользнула по груди третьего, выпуская на волю его грешную душу. Еще мгновение – и горячий красавец-арабчак одним рывком вынес хозяина из схватки и яростным галопом полетел к желанному спасению.

– Шо и требовалось доказать. Глянь-ка, – удовлетворенно подытожил Сергей, – вон там дорога ведет к реке, причем кривая она, как тот собачий хвост. На кручи мурза не полезет, не дурак – таракана на стене изображать. А мы здесь по прямоходу срежем – и здравствуй, Вася, я снеслася!

Сцена, разыгравшаяся у сложенных из четырех бревен мостков, наверняка запомнилась знатному степняку надолго. Едва-едва успел конь унести из гущи боя ликующего хозяина, едва тот с облегчением увидел желанный путь к спасению, как вдруг поперек этого самого пути монументально воздвигся кавалерист европейского вида и, удивленным взглядом смерив крымчака, поинтересовался на безукоризненном английском:

– Простите, сэр, вы не подскажете, как проехать к Букингемскому дворцу?

От неожиданности мурза натянул поводья, силясь осознать увиденное. Но уразуметь, что происходит, не успел. Едва его скакун сбавил ход в нескольких шагах от диковинного незнакомца, на хребет седока опустилась тяжеленная дубина, еще недавно бывшая стволом молодого дерева.

– Салям алейкум, почтеннейший. – Лис в одно мгновение оказался в той же позиции, в которой недавно находился мурза по отношению к коню. И кинжал его, покинув голенище левого сапога, уперся в яремную вену пленника. – Не скрипи зубами, улыбку попортишь.

Система «Мастерлинг» обеспечивала моему напарнику замечательное бахчисарайское произношение, не оставляющее лежащему шансов изобразить непонимание.

– Не стоит волноваться. – Я по примеру друга перешел на татарский язык. – Вы наш пленник, никто не причинит вам зла.

– Ты еще про Гаагскую конвенцию заверни, – фыркнул Лис, но тут же насторожился, вмиг теряя демонстративную беззаботность. – Еще кого-то несет. Капитан, встречай гостя, я щас.

Я молча кивнул и потянул из ольстредей[4] длинноствольные пистоли. Но это оказалось излишним. Спустя мгновение к месту, где Лис тщательно упаковывал рычащего от злобы мурзу, подлетел атаман Гонта в сопровождении двух казаков.

– О, привет, – едва поворачивая голову, расплылся в щедрой улыбке Лис. – Вот видишь, ротмистр, а ты говорил, сбежали. Нашлись!

– Вы?! Здесь?! – Обветренное лицо Гонты стало перезрело-красным. – Какого лешего?

– Не пыли, атаман. Договорить бы надо.

Глава 2

Судьба всегда приходит, как случай. Птица выбирает дерево, а не дерево выбирает птицу.

Конфуций

Беседа с атаманом Гонтой не задалась. Увидев, что лакомый кусок уже попал в чужие зубы, ватажник полоснул коня нагайкой и, на ходу велев казакам сопровождать нас, устремился обратно, туда, где, судя по доносившимся крикам, догорал бой.

Смысл краткого разговора между «неверными» остался недоступным для знатного пленника, но суть его он уловил правильно, поскольку тут же затараторил на родном наречии:

– Ты с ним не ходи. Со мной пойдешь – много денег дам, коней дам, красавиц дам. К нему пойдешь – голова с плеч. Верь мне, мое слово крепче алмаза. Мое имя – Джанибек Седжут. Мой род – целый народ. Вместе придем – всем нам братом станешь.

– Не суетись под клиентом, – коротко отрезал Лис, потуже затягивая узел на запястьях пленника, и философски добавил, вздергивая Джанибека на ноги. – К тому же не в деньгах сила, брат. А в ньютонах.

Наш путь в крепость занял около трех часов. Из них минут сорок, а то и более, мы пререкались с атаманом, стоя у засечной черты[5]. Не щадя глотки, пугая окрестное зверье, Гонта требовал завязать нам глаза, а Лис слал его «пид тры чорты», заявляя, что и без всяких встречных-поперечных сызмальства все здешние тропы знает. В конце концов сошлись на том, что я дал слово дворянина ехать с закрытыми глазами, и Гонта, скрепя сердце, повел курень дальше к крепости.

Как я и ожидал, искомое долговременное укрепление, носившее загадочное название Далибож, было типичным образчиком старорусского крепостного зодчества. Стены в пять саженей высотой из толстенных дубовых бревен, башни под двускатными венцами, тяжелые ворота, надменно глядящие с высокого берега на стоящие у речной пристани челны.

Эта крепость значилась в нашем маршруте как перевалочная база и была одним из многих владений князя Дмитрия Вишневецкого. До недавних времен этот знатнейший польский магнат верно служил королю Речи Посполитой, но, как водится меж польских магнатов, что-то не поделил с государем и, побив горшки, со всеми своими владениями перешел на службу к царю Московии Иоанну. То, что сей властитель назывался Грозным, Вишневецкого не слишком беспокоило. В Москве он появлялся раз в год, чтобы привезти царю богатые дары, заверить в личной преданности, а заодно и нерушимости южных границ. Большую же часть времени князь Дмитрий проводил в своих владениях между Черниговом, Каневом и Новгород-Северским, в окружении беззаветно преданного ему войска, своеобразного ордена степных рыцарей, именовавшегося Запорожской Сечью. Собственно говоря, именно он выстроил на острове Хортица у днепровских порогов грозную крепость, ставшую мощной столицей казачьих земель. И если мог быть над вольнолюбивыми детьми южных степей законный государь, то им, несомненно, являлся мифический казак Байда – князь Дмитрий Вишневецкий.

Наши кони остановились у берега реки, ожидая, пока, скрипя воротом, переползет через широкую водную гладь дощатый перевоз. Я по привычке начал рассматривать крепость и ее окрестности, стараясь выглядеть безучастным, но это мне не помогло.

– Ишь глазища-то вылупил, чисто филин. – Атаман Гонта двинулся ко мне, норовя своей крупной фигурой загородить обзор. – Шо ты тут выглядываешь, шайтанское отродье? Прикрой очи, бисова душа, не то я тебе их сам прикрою.

Я, пожав плечами, отвернулся и перевел взгляд на воду в зеленых разводах проплывающей ряски. Ватажник явно искал ссоры, но поддаваться на его провокации никак не входило в наши планы.

– Ну шо б ото так кипятиться? – примирительно начал Лис. – Ну, посмотрел человек на твою крепость, полюбовался. Шо теперь, крыши с нее посдувало, что ли?

– Ты язык-то свой змеючий не разнуздывай. Оно еще проверить надо, с какого боку ты здесь взялся, – напустился Гонта на моего напарника.

– А не твоя забота, клещ ты въедливый, – начал заводиться Лис. – Сказано было, у нас к самому гетману дело. Глядишь, за дурь твою Вишневецкий не пожалует.

– Говорил я вам, уходить со мной надо, – вклинился Джанибек, дотоле молча наблюдавший разгорающуюся свару. – Послушали бы – на золоте ели. А теперь за вашу голову и аспера[6] не дадут.

Казаки насторожились. Мало кто из них свободно владел языком Гиреев, но уж как по-татарски «золото» – наверняка знал каждый.

– Ох, чую я измену злую, – патетически взвыл Гонта. – На сажень вглубь чую. Ну-ка вяжи их, хлопцы.

Паром, уже успевший отчалить от берега с нами на борту, залихорадило. Наверняка хитроумный мурза, тонко чувствуя обстановку, неспроста сделал свой каверзный ход. Нас с Лисом на перевозе было двое, да примерно дюжина казаков. Плюс к этому – он и паромщик. Завертись между нами и людьми Гонты рьяная свара – и кормить бы его пленителям местных карасей. А коли вдруг окажется, что и дюжине казаков с нами не совладать, то у меня и Лиса выбора иного не останется, как рубить канат и, покуда не опомнились оставшиеся на берегу соратники атамана, плыть, доверившись течению. А тут, по его разумению, спасаться лучше вместе с пленником. В любом случае татарин оставался драгоценным призом, и персона его была неприкосновенна. В отличие от моей и Сергея. Однако перспектива явиться перед Вишневецким, которому, по мысли институтского руководства, надлежало стать нашим союзником, с арканом на шее и ярлыком шпионов, не радовала абсолютно. Поэтому содержательный диалог, начатый посреди лесной полянки, вновь перешел от слов к активной жестикуляции. Лисовская плеть засвистела в воздухе и обрушилась на круп ближайшего коня, заставляя того возмущенно заржать и яростно взбрыкнуть, посылая копыта в грудь наиболее резвому исполнителю атаманской команды. Тот отлетел в гущу ватаги, сбивая с ног еще нескольких сорвиголов.

– Эх, жизнь мотузяная, – завопил Лис, продолжая сыпать удары плетью направо и налево.

Один из казаков бросился на Сергея сзади, но Джанибек, примотанный вожжами к бревну коновязи, изловчился пнуть сечевика ногами в живот, сбрасывая с парома. Гонта, уже имевший опыт неприятного общения с Лисом, оставил его на съедение своим братчикам и решил сосредоточить свое внимание на мне. Он выкинул пудовый кулак, метя в лицо. Наверняка этот немудрящий способ общения с людьми, ему неприятными, прежде давал вполне адекватные результаты, но не сейчас. Я резко ушел вниз, захватывая атамана под колено, и выпрямился, толкая его плечом. В ином случае мой противник непременно грохнулся бы наземь, но теперь за спиной бедолаги плескалась вода. Схватка начинала приобретать нешуточный оборот: холодной сталью блеснули в воздухе засапожные ножи, и свинцовые груши кистеней кружились над головами, подобно ворону, заметившему жертву. Я краем глаза отметил лицо Джанибека: улыбка, змеей притаившаяся на его тонких губах, выражала полное удовлетворение происходящим. С берега доносились крики, кто-то бросался в воду, норовя добраться вплавь до парома, чтобы принять участие в разворачивавшемся веселье…

– Прекратить! – раздался с берега резкий властный окрик с хорошо различимым немецким акцентом.

На пирсе, выстроившись в шеренгу, положив на бердыши пищали с зажженными фитилями, стояли два десятка стрельцов. Перед ними, водрузив руку на вызолоченный крыж[7] палаша, стоял высокий мужчина, одетый, точно монах, во все черное. Лишь на груди его длинного кафтана над сердцем была вышита серебром собачья морда. В оскаленной пасти пес держал растопыренную метлу.

– Кромешники! – разнеслось над паромом.

По всему видать, эта нежданная встреча вряд ли могла считаться дружеской. Ропот казаков, прятавших оружие за халяву сапога или широкий кушак, очень напоминала рычание крупных псов, у которых намереваются отобрать кость.

– Дело государево! – продолжил незнакомец в черном, и я наконец вздохнул с облегчением, осознавая, что опасность быть растерзанными немедля мне и Лису больше не угрожает.

Гонта, отфыркиваясь, влез на паром, зло глянул в мою сторону, затем, с неменьшим чувством, – на невесть откуда взявшегося крикуна.

– Тебе чего надо, долгополый? – с нескрываемой злобой гаркнул он. – Пошто в дела наши суешься?

– Эти люди под моей защитой, – поднимая руку, точно намереваясь скомандовать «Пли!», с угрозой ответил нежданный покровитель. – Указом государевым каждый, кто воспротивится опричному приказу, поименован будет вором и злодеем с клеймением, усекновением рук и вырыванием языка.

Атаман раздраженно сплюнул и начал стягивать промокший кафтан.

– Кто вы и откуда? – поинтересовался суровый опричник на чистом немецком, пожалуй, с вестфальским акцентом, когда паром наконец причалил к берегу.

– Прежде всего благодарю за помощь, – поклонился я. – Мое имя Вальтер Гернель. До недавнего времени я служил ротмистром императорской гвардии и состоял при особе принца Людвига Каринтийского.

– Вальтер Гернель? – перебил меня незнакомец. – Быть может, вы родственник Якоба Гернеля? – с неподдельным интересом в голосе спросил он.

– Вы знаете моего дядю? – улыбнулся я, стараясь продемонстрировать радость. Впрочем, после столь удачного избавления от возможной гибели это было несложно.

– О да, – кратко ответил наш спаситель, кивая головой. – Стало быть, вы едете к нему?

– Принц Людвиг погиб, и дядя обещал мне помочь устроиться при дворе московитского царя Ивана. Этот добрый человек, – я указал на Лиса, – вызвался проводить меня в русскую столицу. Он уроженец здешних мест и храбрый воин.

Мои славословия в адрес Сергея произвели на опричника куда меньшее впечатление, чем имя пропавшего царского астролога. Он кивнул, подтверждая, что мои слова услышаны, и произнес вопросительно:

– А знаете ли вы, что нынче вашего дяди нет в Москве?

– Как так?

Должно быть, мое изумление было вполне натуральным, поскольку опричник, покровительственно водрузив руку на мое плечо, заявил:

– Вам не стоит ни о чем беспокоиться. Я сам представлю вас государю, а с дядей, полагаю, вы увидитесь несколько позже.

– Я искренне вам благодарен.

– Не о чем говорить, – отмахнулся новоявленный благодетель. – Мы – чужестранцы в этом диком краю и должны помогать землякам. Кстати, вы родом откуда?

– Гернели – богемский дворянский род… – начал я. Мой провожатый сделал знак стрельцам, и те, положив на плечи бердыши, начали подниматься в крепость. Казаки тоже не замедлили вернуться к родным очагам. Только Лис с Джанибеком да мы с вестфальцем по-прежнему оставались на берегу.

– Ау! Господин хороший! – окликнул моего собеседника Лис. – А мне куда податься?

Кромешник молча смерил его взглядом и пожал плечами.

– Меня зовут Генрих Штаден, – запоздало представился он, оборачиваясь ко мне. – Я сотский опричного приказа.

– Ну вот. Я так и знал. Вот они, аристократские замашки! Поматросил и бросил. Сам, значит, отъедаться на опричных харчах. А я, так кулеша и не похлебавши, с муками голода в животе и кровавыми слезами в сердце, пойду искать по свету, где прищемленному есть чувству уголок! Котлету мне, котлету! В общем, капитан, если что – я в смертной обиде, а потому беру контроль за пожаром в свои руки и отправляюсь окучивать братьев-казаков на предмет Вишневецкого. Поделюсь с ними Джанибеком, хлебнем мировую, а там – не сегодня, так завтра они меня князю представят. Только помни: мы с тобой в ссоре.

– Хорошо, но смотри не пережимай, – согласился я.

– Папу Карлу поучи детей строгать, – хмыкнул Лис, и тут же я услышал татарскую речь моего напарника: – Пошли, мурза, знакомиться с местными красотами. Обеда на золоте не обещаю, но гарбузяная каша в горшике авось и найдется.

Я невольно усмехнулся, однако слова Лиса, обращенные к Джанибеку, нашли заинтересованного слушателя не только в лице нашего пленника.

– Это что же, ваша добыча? – Штаден перевел взгляд с меня на Сергея, а затем стал разглядывать то ли хищное лицо татарина, то ли его богатое платье.

– Мой проводник, которого я уже имел честь рекомендовать вам, самолично захватил его… – начал я расхваливать друга, точно намереваясь писать наградной лист.

– Я обязан допросить пленного, – заканчивая осмотр, безапелляционно отрезал кромешник.

– Так его, – согласился Лис. – А я, чур, буду толмачом.

– Я понимаю русский речь, – неожиданно вклинился Джанибек, пристально глядя на вестфальца.

– Вот и прекрасно. – Опричный сотник повернулся, кинув через плечо: – Следуйте за мной.

– За какой мной?! – возмутился Лис. – Сверни грабли! Этот басурман – моя собственность. Я его с бою взял! Нужен тебе – купи.

Лицо Штадена помрачнело. Он молча поддел носком сапога лежащий на земле замшелый камень и с досадой пнул его. Ни в чем не повинный булыжник с плеском ухнул в речные волны, в душе мой новый знакомец явно сожалел, что на месте камня не случился несговорчивый бродник.

– Разумеешь, с кем говоришь? – сквозь зубы процедил он.

– Шо ты меня пугаешь, голуба? Я таких пугачей на поле с горшком заместо головы видал. Нема грошей – на солому спать!

Штаден сделал шаг вперед, и рука его вновь сжалась на рукояти палаша. Однако, как ни быстро он двигался, действия Лиса опередили порыв опричника. Клинок Сергея замер у горла Джанибека.

– Мужик, не суетись. Поделим по-честному – тебе голову, мне доспех.

Прямо сказать, я весьма сомневался в намерении Сергея убить пленника, но выражение на лице моего друга было такое, что малым детям вечером лучше не показывать.

– Хорошо, сколько желаешь? – наконец, убежденный столь веским доводом, скривился вестфалец.

– Ну, если дело до самого царя дойдет, – начал подсчеты хозяйственный Лис, – то никак не меньше ста целковых за такого фазана запросят. Так я полагаю, чтоб и государя не обидеть, и себя не обокрасть – полсотни рубликов как раз справедливо было б.

– Десять получишь сейчас, – безапелляционно заявил сотник. – На остальные я напишу расписку. В опричном приказе выдадут.

– По рукам, – со вздохом согласился Лис. – Уболтал, черт языкатый. Ну тока ж ты, паныч, про себя учти – мне ж шо московский царь, шо крымский хан – все едино. Ежели обмануть вздумаешь, то и на твой загривок хомут сыщется.

Штаден смерил не в меру ретивого бродника ледяным взглядом и, сделав знак следовать за ним, размашисто зашагал к крепости.

Надвратная башня Далибожа хранила следы набегов, по всему видать – недавних. Любопытная зеленая ящерица удивленно рассматривала приближающихся людей, уютно пристроившись на торчавшем из толстого бревна обломке стрелы, но, стоило идущим приблизиться, всполошилась и бросилась прятаться в узкую щель, точно опасаясь, что все эти сабли и пищали в руках людей направлены против нее.

– …не сомневайтесь, Вальтер. Московитский царь умеет ценить преданных людей. А уж храбрые солдаты ему нужны постоянно, – дружески похлопывая меня по плечу, рассказывал Штаден.

– Да, Генрих, дядя писал мне об этом, – подтвердил я, надеясь попутно услышать какие-нибудь столичные сплетни о пропавшем «родственнике».

– Сам посуди, – продолжал опричник, не оправдывая возложенных на него надежд, – ежели с татарами и здешней шляхтой московитам воевать не впервой, то против шведов по-дедовски не больно навоюешь. Здесь одной удали мало, правильное военное искусство потребно, а взяться ему у тутошних бояр-воевод неоткуда. Вот царь нас и привечает. Так что и стол тебе будет, и дом…

– Я думаю, первое время дядя Якоб предоставит мне кров, – точно невзначай перебил я, все-таки надеясь перевести беседу в нужное русло.

– Это уж у него спросите, – мгновение помедлив, ответил мой собеседник. – А сейчас извините – дела государевы. Вы же тем часом ступайте в княжьи палаты. Скажите тиуну-дворецкому, чтобы поселил вас подле меня. Когда желаете – и слугу вашего с собой возьмите.

– Он не слуга, – пустился было в объяснения я. – Сергей все это время был моим соратником и проводником…

– Пустое, – отмахнулся сотник. – А теперь прощайте, мне еще пленника допросить надо.

Увы, как ни силился я вспомнить историю крепости, именовавшейся Далибож, сделать это не удавалось. Хотя, как мне кажется, название это упоминалось в атласе крепостного зодчества, хранившемся в библиотеке моего отца.

Беру на себя смелость предположить, что некогда шедшие по рекам славяне основали здесь, у быстрых норовистых порогов, небольшое поселение, ставшее позже крепостью. Так или иначе, среди городов, вошедших в историю как столицы удельных княжеств, Далибож не числился никогда. Сотни полторы домов внутри крепостных стен, да еще вдвое больше за ними, в посаде, – вот, собственно, и все, чем мог похвалиться сей населенный пункт. Однако именно его выбрал временной столицей могущественный князь Дмитрий Вишневецкий. Быть может, его тяготила излишняя опека присланных в его города царевых воевод – кто знает. В любом случае ныне гетман обитал здесь, хотя, прямо сказать, его местное жилье язык не поворачивался именовать хоромами.

Большой двор, обнесенный частоколом, был полон разномастного люда, словно восточный базар. Слуги князя в расшитых польских кунтушах переговаривались с ярко разряженными на османский манер казаками. Чуть поодаль, не смешиваясь с ними, сурово несли караульную службу московские стрельцы в долгополых багровых кафтанах. На высоком крыльце княжьего терема, облокотясь на резные перила, за всем происходящим во дворе наблюдали две мрачные фигуры в черном, точь-в-точь как у Штадена, платье.

– …сегодня ж Лука Ветреник, – услышал я неспешную речь одного из казаков и, миновав его, начал подниматься по лестнице. – Так что ежели, как теперь, с Крыму тянет – то жди хороших яровых.

– Тебе-то что? У тебя ныне коса иная. – Я услышал, как с шелестом выходит из ножен сабельный клинок. – Погляди-ка, чем не коса!

– Так-то оно так… – грустно вздохнул первый.

Узнать соображения вчерашнего хлебороба о применении холодного оружия в сельском хозяйстве мне не довелось.

– Чапеля! – раздался над двором недовольный крик атамана Гонты.

Я невольно оглянулся. Темные глаза ватажника, точно раскаленные сверла, вонзились в меня. И если б взгляд мог убивать – рухнуть бы мне сей же миг на ступенях бездыханным с двумя дымящимися дырками в груди. Я отвернулся, едва успев заметить, как лавирует среди толчеи, заполнявшей двор, наш лесной знакомец.

– Бдить неотступно, – то ли услышалось, то ли почудилось мне.

Тиун, узнав, что гостям опричного сотника необходимы отдельные покои, да еще и на двоих, скривил такую физиономию, как будто ему предстояло без пилы и топора сложить немедля здесь же новый терем. Однако, смирившись с мыслью, что иноземный гость его гримас не разумеет, отвел нам с Лисом каморку под лестницей с двумя убогими топчанами. Предоставленные нам лежанки скорее предназначались клирикам, изможденным постом и молитвой, а не широкоплечим воякам. Поэтому, как ни пытался я улечься поудобней, что-нибудь обязательно выпирало за край лежанки. Впрочем, особого выбора не было, а потому, стоически пытаясь уснуть, я стиснул зубы и начал вспоминать многочисленные ночевки в условиях, куда менее вольготных, чем эти. Над головой то и дело стучали чьи-то сапоги, и сквозь щели в ступенях осыпалась мелкая серая пыль. Сон не отступал, но и наступление его было затруднено максимально. Не теряя надежды хоть как-то отдохнуть, я принялся разглядывать витиеватую резьбу столба, поддерживающего лестницу. Такую резьбу именовали здесь «фряжскими травами». Едва-едва дремота начала брать верх, как на канале закрытой связи прорезался Лис, полный негодования и стремящийся как можно быстрее поделиться им с ближним.

– Капитан! Я знаю, за что твоего «земляка» изгнали из его далекого отечества. За скаредность и торгашеские замашки, порочащие высокое звание офицера.

– Что случилось? – нехотя отвлекаясь от созерцания орнамента, спросил я.

– Шо случилось?! Этот самый штангенциркуль пытался меня подло нажухать.

– То есть как это?

– Грязными инсинуациями. Он начал мне втирать, шо я продал ему бусурмана оптом, а не в розницу.

– В каком смысле? – насторожился я.

– Вот сразу чувствуется аристократ до костей своего мозга. Мало того что фишку не рубишь, так вообще не знаешь, шо с ней делать. Сам посуди, я когда мурзу за полсотни целковых уступал – я ж токо голову имел в виду… Ну, там, с ногами и всем, что к ним прилагается, – чуть помедлив, добавил Лис. – А всяко там – шмотки его златотканые, доспех, опять же, аргамак под седлом и в сбруе, шамшир булатный – это уж, извини-подвинься, мое. Так этот колбасник открыл свою хлеборезку и с пеной вокруг нее начал мне втирать, шо если он доставит царю Джанибека без всех этих наворотов, то кто ему вообще поверит, шо это мурза, а не какой-нибудь заштатный мурзик. Я тебе скажу, пены было, точно он выжрал флакон шампуня и закусил тотальным колгейтом. За каждую полушку в истерике бился. Но я победил! – гордо заявил мой напарник. – Сто рублей налом на руки получил. Двадцатку, гад, правда, выторговал. Но как пыжился, как пыжился – убегал, прибегал, с Джанибеком о чем-то чирикал… Кстати, мне показалось, шо ордынец лялякал на высоком языке Вольтера не хуже нас с тобой и всяко лучше этого долбаного жлоба, – перебил сам себя Лис.

– Ты уверен? – переспросил я озадаченно.

– Шо он жлоб – уверен. А остальное, честно говоря, мне было до фонаря. Зато теперь на пропой и дипломатию имеется неучтенная сотка, да плюс к тому – расписка на получателя в Москве. Так шо не журысь, щас хряпнем с казаками мировую, и все будет пучком.

Что именно будет пучком, выяснить мне так и не удалось, поскольку и на канале связи, и со двора послышались радостные вопли:

– Байда! Байда! Князь приехал! Многие лета!

Я поднялся с лежанки, спеша своими глазами увидеть легендарного основателя Запорожской Сечи. Но тут из резного фряжского разнотравья, как будто раздвинув деревянную поросль, образовалась крошечная бородатая голова.

– Тс-с, – шикнула голова, едва на ней проступил рот. – Не ходи туда. Меня слушай!

Глава 3

Если бы философы не топили истину в вине, то прочие бы там ее не искали.

Эпикур

Приветственные крики не смолкали. Судя по звукам, ликование толпы приближалось вместе с толпой. Спустя несколько мгновений над моей и без того раскалывающейся головой загрохотали десятки каблуков, напрочь лишая возможности услышать речь неожиданного гостя. Наконец топот сапог утих, и древесный бородач заговорил вновь.

– А второй-то где? – высовываясь наполовину из столба и пристально оглядывая каморку, поинтересовался он. – Мне сказывали, двое вас будет.

– Отлучился второй, – уклончиво ответил я. – А сами-то вы кто будете?

– Крепостной я, – гордо заявил представитель малого народца, радуясь случаю огласить свой громкий титул. – Самый что ни на есть столбовой крепостной.

– Кто? – переспросил я, пытаясь совместить услышанное с рассказами моей учительницы, княгини Трубецкой, и собственным опытом пребывания в России.

– Что тут непонятного? – возмутился кроха. – В домах – домовые, в банях – банники, а я, стало быть, – крепостной. Потому как и стены, и башни, и все здесь под моей опекой состоит. А живу я в этом столбе, выходит, что столбовой. Но тс-с. – Он еще раз цыкнул, прибывая меня говорить как можно тише, и резко продолжил: – Уходить вам отсюда надо. Недоброе тут задумали.

– Против нас? – уточнил я, не совсем понимая, о чем может идти речь.

– А то! – немедля подтвердил крепостной, а затем добавил тоном, не допускающим противоречия: – Уж как вы там хотите, а нынче за полночь я вас отсель выведу.

– Неужто вы полагаете, что мы не сможем за себя постоять? – возмутился я.

– О том мне ничего не ведомо, а только велено головы уберечь, как вот эту. – Он постучал себя крохотным пальцем по лбу.

– Кем велено?

– Кем надо, тем и велено! Нешто сам не знаешь, кто такое велеть может?!

Честно говоря, этого я как раз не знал, но счел за благо промолчать, опасаясь разрушить у крепостного иллюзию моего всеведения.

– Ох, много тут недоброго, – продолжил малыш, забирая бороду в кулак. – Ты вот сам погляди.

Его указательный палец обвел круг на стене, и тот моментально осветился, словно окно соседней избы. За «окном» появились какие-то лица, затем послышалась негромкая речь. Изображение сместилось, выискивая говорящего, и явило мне физиономию Гонты.

– Светлый княже! – горячился куренной атаман. – Истинно говорю, не к добру эти двое здесь появились. Как есть подсыльщики! А ну как супротив тебя, Байда, злоумышляют? Круль-то польский небось за твою голову немало золотой казны отвалит. В железа[8] бы их, да расспросить, каким ветром таких гоголей в наши края надуло.

– Это ты, Петро, дурного хватил.

Круг экрана сдвинулся, демонстрируя того, к кому обращался ватажник.

– Чтобы мою голову посреди Далибожа с плеч скроить, недюжинным удальцом надо быть.

– Не прогневайся, гетман, а только мы их давеча не смогли и дюжиной одолеть.

– Ишь ты. – Вишневецкий разгладил длинные, начинающие седеть усы. – Желаю своими глазами поглядеть на ухарей. Кликни мне их.

– А ежели смерти они твоей алчут?

– Пустое, – отмахнулся Байда. – Когда б убить меня желали, сюда б не пробирались. По лесам бы стерегли – там и ударить легче, и ноги унести сподручней. Потому желаю я их видеть, а в железа да на дыбу мы их всегда вздернуть успеем.

За дверью послышалась громкая речь Лиса.

– А шо это ты, голуба, к стене припал? Или притомился?

– Так я того… дремал я, – послышался в ответ голос Чапели.

– Не, ну на шо это похоже! – не унимался Лис. – Я его ищу. С ног сбился, сапоги по колено стоптал. А он тут ухом стену продавливает. Ты куда мой кулеш дел, цапель винторогий?

– В лесу оставил, – промямлил незадачливый караульщик.

– Шо?!! – Возмущению моего напарника, казалось, не было предела, однако на канале закрытой связи его голос звучал иначе. – Капитан, ты нас слышишь?

– Еще бы.

– Ну, тогда радуйся. В твоем как-бы-нете у стены как-бы-есть ухо. И шо уж совсем не кстати – язык. Но эту оплошность я щас исправлю. Ты оставил мой кулеш в лесу?! Одного?! Без присмотра?! Его ж там съедят белки и волки! Ты мне и всему трудовому народу этим в душу плюнул!

За этим воплем я ждал услышать звук падающего тела. Зная вес Лисовых кулаков, можно было предполагать, что разговорчивость его несчастной жертвы на пару недель снизится до минимума. Однако дело до расправы не дошло.

– Эй, ты! Шалый! – донеслось сверху. – Хорош рубаху в клочья драть. Тебя и немчину Байда кличет. Да поспешите, гетман ждать не любит.

Князь Вишневецкий сломал печать красного воска и неспешно развернул поданный мною свиток. Шествующий над короной грифон, оттиснутый на гербе, ясно свидетельствовал, что письмо вышло из-под пера вельможного Миколаша Эстергази, спутника юношеских забав Байды, а ныне правителя Венгерского королевства. Институтские мастера хорошо постарались, чтобы снабдить нас рекомендательными письмами.

– Миколаш расхваливает вашу храбрость, господин… – Хозяин Далибожа вновь опустил глаза к письму. – Гернель. Гернель? Вы что же, в родстве с Якобом Гернелем?

Французская речь князя звучала с довольно сильным польским акцентом, но все же была вполне понятна.

– Точно так, – поклонился я. – Он мой дядя.

– Забавно. – Вишневецкий резко свернул письмо, как будто сбился с мысли, а теперь старался придать разуму прежнюю ясность. – Вы давно получали известия от вашего родственника?

– Не более трех недель назад, – чуть помедлив, словно высчитывая дни, произнес я и отмахнул плащ, чтобы достать инкунабуларий[9].

Стоявшие у стен казаки схватились за сабли, торопясь защитить любимого вождя. Я медленно развел руки, демонстрируя отсутствие агрессии и благонамеренность.

– Вам не о чем беспокоиться, мой принц. Здесь не оружие, – заверил я.

– Не обессудь, а покуда человек ты новый, в этих местах неведомый, так что береженого Бог бережет. Пусть он возьмет.

Вишневецкий кивнул Гонте, и тот осторожно, точно в моей поясной сумке могла таиться гадюка, вытащил плоский ларец с письмами от моего «любимого дядюшки».

– Не боись, не укусит, – встрял Лис.

Гетман принял из рук верного стража изящную шкатулку и уже собрался открыть ее, но вдруг замер, будто забыв о своем недавнем вопросе.

– Это что? – озадаченно глядя на палисандровую крышку, негромко осведомился князь.

– Герб рода Гернелей, – гордо ответил я, искренне недоумевая, чем вызван столь неожиданный интерес.

– Оставьте нас! – грозно скомандовал хозяин терема, словно полагая, что кто-то может воспротивиться его приказу.

– Но-о… – затянул было Гонта.

– Ступай, – оборвал его Вишневецкий. – Я желаю побеседовать с глазу на глаз.

Едва закрылась дверь за гетманской стражей, как четкий, словно удар молотка по гвоздю, вопрос разорвал не успевшую сгуститься тишину:

– Что означает эмблема вашего герба?

– Прошу прошения. – Я с недоумением поглядел на собеседника. – Что непонятного?

– Вот эта крылатая дева с птичьим хвостом что означает? – с нажимом продолжил магнат.

– Это алконост – вещая птица, – удивленно пояснил я. – Мой предок Себастьян Гернель в годы правления Максимилиана I имел счастье предупредить императора о готовящемся против него заговоре. С тех пор алконост украшает наш герб.

– Ваш дядя, конечно, знал это, – проговорил князь, но, как мне показалось, слова его были обращены не ко мне. – Значит, вот что он имел в виду, – продолжая разговаривать сам с собой, негромко выдохнул он.

– О чем вы изволите говорить? – не сдержался я. – Почему и вы, и сотник Штаден упоминаете дядю Якоба так, словно его больше нет? С ним что-то случилось? Прошу вас, не томите меня неизвестностью!

Вишневецкий молча смерил меня взглядом, словно прикидывая, можно ли мне доверить государственную тайну. Наконец, решившись, он произнес негромко:

– Родич ваш, господин ротмистр, исчез чуть более месяца назад в Александровской слободе из мастерской своей, что при царевом дворце располагалась.

– Что?! – Я резко шагнул вперед, стараясь придать лицу ошеломленное выражение. – Не может быть.

– Это истинно так, – твердо проговорил властитель приграничья, угрюмо склоняя лобастую голову. – И быть может, я последний, кто с ним разговаривал.

– Но как же… – Я старательно изображал растерянность.

– Мы встретились в его лаборатории. Я задал ему вопрос, который тревожит меня последние годы. Он рассчитал ход звездных путей и заявил, что ежели я отправлюсь в свои владения, а если вернее – в Далибож, то вскоре найду вещую птицу на палисандровом дереве. По его словам, именно она поможет излечить мою душевную рану.

Если до того наш диалог был испытанием моих актерских способностей, то теперь пришла пора удивляться вполне искренне.

– Быть может, это все же ошибка? – неуверенно выдавил я, соображая, каким образом Джордж Баренс мог вычислить по звездам детали сегодняшней встречи.

– Я обшарил всю округу в поисках палисандрового дерева и не нашел ни одного. Что же касается вещих птиц… Ваша – первая, которая попалась мне в этих краях.

Вишневецкий озадаченно поднес к лицу шкатулку, выискивая, нет ли где кнопки, открывающей тайное отделение.

– Вы храните здесь письма своего дяди?

– Именно так.

– С вашего позволения я прочту их.

– Как пожелаете. – Я пожал плечами. – Хотя вряд ли мои семейные дела могут заинтересовать вашу светлость.

– Я ни от кого до сих пор не слышал, чтобы Якоб Гернель ошибался в своих предсказаниях. Стало быть, либо вы, либо содержимое этой шкатулки должны мне помочь. Вам знаком брат короля Швеции Эрика?

– Ни в малейшей степени.

– Странно, весьма странно. – Князь углубился в чтение одного из присланных мне институтом писем. Я готов был держать пари, что ничего полезного для себя он там не обнаружит. – Как бы то ни было, вы останетесь при мне. Если желаете, я могу предложить вам службу. Здесь, на границе, всегда нужны опытные офицеры. А в Москву, пан Вальтер, вам лучше не ехать. Царь Иван крайне раздражен исчезновением вашего родственника и, полагаю, не преминет сорвать злобу на вас.

В дверь постучали, и тиун, бочком втиснувшись в залу, пролепетал неуверенно:

– К вам кромешник – Генрих Штаден, московского царя вестовщик.

– Пусть войдет, – разворачивая сложенный лист с письменами астролога, бросил Вишневецкий. Как мне показалось, без особой радости.

Я сделал шаг к двери, дабы оставить его наедине с посланцем государя, но хозяин Далибожа молча поднял на меня глаза и с видом, не допускающим возражений, указал место подле себя.

Штаден вошел в залу быстрой походкой, точно спеша миновать скопившийся на лестнице и близ дверей казачий сброд. Он уже собрался было открыть рот для приветствия, но, завидев меня, так и остался стоять безмолвно.

– Отчего слово не речешь? – наконец оторвавшись от витиеватых строк, проговорил Вишневецкий, едва удостаивая взглядом опричника. – Или не для того тебя сюда послали?

– Светлому князю и владетелю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому от царя и великого князя всея Руси Иоанна братский привет и о здравии его попечение, – единым духом выдал сотник, не переставая искоса глядеть на меня.

– И ему от меня поклон земной и верности изъявление, – не отрываясь от текста, кивнул светлый князь-владетель.

– Я прибыл сюда по государеву делу, – с напором проговорил Штаден. – Оное же, как всем ведомо, без особого на то царского соизволения огласке предано быть не может.

– Человек сей при мне состоит, – не задумываясь, возразил Дмитрий Иванович, – а стало быть, доверием облечен. Но ты, коли желаешь тайности речей своих, молви по-русски. Языка сего этот бравый воин не разумеет.

Подобное утверждение было прямым вызовом системе «Мастерлинг», но разуверять говорившего мне казалось излишним. Вместо этого я уставился на высокое кресло, служившее Вишневецкому своеобразным троном. Насколько я мог судить, некогда оно украшало один из византийских дворцов, может, даже императорский. Тонкая резьба, подлокотники, увенчанные весьма натурально сделанными орлиными головами, – все это напоминало о державе, почившей уж более ста лет назад. После захвата Константинополя множество таких вещей разошлось по всему Причерноморью, а то и далее, обретя себе новых хозяев. Бирюзовые вставки, добавленные, видимо, позже, свидетельствовали о том, что кресло побывало у крымских ханов, более ценивших яркость и пышность, чем утонченное мастерство византийцев. Стало ли оно подарком могущественному вельможе, или же было захвачено в лихом казачьем набеге, но здесь, среди беленых стен и грубо сколоченных лавок, оно казалось мне воплощением судьбы его нынешнего владельца.

– Как государь – солнце для своих подданных, так послы его – светлые лучи, пред коими…

– Ну так ведь то послы, – перебил его Вишневецкий. – А ты – вестовщик. Я ж, поди, не чужой земли государь. Говори, с чем пришел, не томи душу.

– Царь Иоанн наслышан о ваших победах над степняками и выражает свое благоволение, – с неохотой выдавил посланец. – И в награду за то шлет: казны серебряной пять сотен рублев, да огненного зелья[10] сорок пудов, да зелена вина пять бочек. Вам же, светлый князь, со своего плеча шубу соболью да булаву в яхонтах и смарагдах жалует.

– То и вся тайна? – Вишневецкий отложил прочитанный текст и хлопнул в ладоши. Верный тиун князя возник в дверях точно по волшебству. – Огненное зелье вели в Зеленскую башню грузить, а вина царева бочки во двор выкати, да ковшики к ним приставь, дабы люд христианский потешиться мог.

– То не все, – исподлобья глядя на присутствующих, вновь заговорил Штаден.

– Иди, – кивнул тиуну князь, демонстративно оставляя меня подле своей особы.

– Государь вас к себе в Москву призывает, – смирившись с тем, что выгнать меня не удастся, продолжил вестфалец. – Мне велено вас туда сопровождать.

– О как! – Взор светлого князя потемнел. – На что я царю вдруг понадобился? Поди, из стольного града только-только вернулся.

– Мне царевы помыслы неведомы, я ведь, чай, не посол, – с затаенным злорадством проговорил Штаден. – Мое дело – наказ привезти.

– Наказ?! – В тоне князя послышался остро отточенный металл. – Я не смерд, чтобы царев ярыжка[11] мне наказы оглашал. Завтра же чуть свет в Москву выезжай да скажи государю, что дары его щедрые я принял с благодарностью. Отдарки тебе дворецкий мой вручит. О прочем передай, что по первому зову всевеликого царя нынче в дорогу собираться начал. К Воздвиженью, даст бог, поспею. А провожатые мне для того без надобности, не пьяный, чай, с тракта не собьюсь.

Лицо Генриха вытянулось и приняло озадаченное выражение. Не знаю уж, какие подсчеты вел он, но я-то помнил точно, что за обозначенные князем три с лишним месяца можно не спеша доехать до Урала.

– Воля ваша, – глотая наперченную пилюлю, поклонился опричный сотник, будто бы собираясь уходить. – Только слух идет, что этим летом государь Ливонию воевать собирается, а знаючи ваш опыт и военное умение – кого, как не вас, воеводой большого полка поставить.

– Стало быть, Ливония. – Чело Вишневецкого избороздили глубокие морщины. – Что ж, ты завтра в путь. Да поспеши. Нынче у нас пресвятая Параскева Пятница. На той неделе к субботнему дню с дружиной в Москве буду.

– Все исполню, светлый княже. – Штаден почтительно склонил голову, не трогаясь с места.

– Ну так ступай да выпей за мое здравие.

– С охотою. Да только тут вот какая закавыка образовалась… – Опричник кинул на меня быстрый взгляд.

– Что еще? – недовольно скривился Вишневецкий.

– Хотел бы просить сего дворянина, – он кивнул в мою сторону, – при особе вашей состоящего, со мной отпустить.

– Отчего вдруг? – нахмурившись, бросил князь.

– Я бы хотел о том наедине сказать.

– Ступай, – чуть помедлив, скомандовал запорожский гетман.

Я направился к выходу. У двери в ожидании приказа караулил дворецкий. Сквозь небольшую оставленную им щель доносились звуки голосов.

– …по исчезновении сего астролога и сам он, и ближние его, кои причастны быть могут к злодеянию, повинны…

Дальнейшее расслышать не удалось. Подступивший ко мне вплотную Гонта, набычившись и яростно жестикулируя, заговорил с угрозой:

– Шо замер, ирод заморский? Ступай себе. Иди, иди.

Я тут же залопотал по-немецки и, пользуясь языком жестов, начал объяснять, что с места не сойду без своей шкатулки.

– …оных выдать головой, – донеслась из-за двери резкая, словно удар бича, фраза Штадена.

– Со мной к царю прибудет, то мое дело, – отрезал Вишневецкий. – Эй, где ты там? Ворочайся.

Я провел в компании Вишневецкого еще часа два, в деталях и подробностях рассказывая ему о своих похождениях и странствиях, передавая сплетни императорского двора и повествуя о невероятных охотничьих успехах графа Миколаша Эстергази. Когда же наконец любопытство моего собеседника было удовлетворено, он отпустил меня, сообщив, что «утро вечера мудренее». Эта присказка всегда вызывала у меня глубокое недоумение. По роду службы проведя в разных эпохах России немало времени, я так и не увидел ни единого местного жителя, у которого бы утро сопровождалось большей ясностью ума, нежели вечер.

Но, как бы то ни было, я вышел во двор, спеша отыскать Лиса. Оставив меня, как обычно, общаться с князьями, Сергей без промедления затеял то, что в его лексиконе именовалось «винно-водочной дипломатией». И много в том преуспел. Я застал напарника у одной из бочек, когда он, хлебая вино из одной братины с Гонтой, норовил обменяться с ним крестами. Резкий окрик на канале связи несколько привел его в чувство. Однако появление «немчины» перед туманными взорами казачьей вольницы стоило мне изрядной чары зелена вина, поднятой Лисом «за мир и дружбу между народами, и шоб сдохли все гадюки, шо не с нами». Выпитое тут же ударило в голову, и без того раскалывающуюся после меткого попадания чьего-то кистеня по шлему во время схватки на пароме.

– Слаб пить немчина, – подытожил Гонта уже без прежней злобы, когда я, как мой соотечественник Гарри Поттер, отправился спать в каморку под лестницей.

Неведомо, который был час, когда внезапно появившийся в дощатом топчане сучок, продавив набитый соломой тюфяк, больно впился мне под ребра. Я попытался изменить позу, но не тут-то было. Сучок образовался в другом месте и на этот раз пырнул меня с такой силой, что я невольно вскочил и больно приложился к ближним ступенькам головой. Лиса, чьи козни я предположил в первую очередь, рядом не было. Зато из столба на меня с укоризной глядело мрачное лицо Крепостного.

– Здоров ты спать, – тихо проговорил он и тут же поинтересовался: – Второй-то где?

– Во дворе, должно быть, – неуверенно отозвался я.

– Ну так иди да сыщи его, – скомандовал столб с головой. – Мне велено обоих вас отсель вывести. Давай, давай. Поспешай. Уж скоро светать начнет. Не буду ж я прилюдно стену-то раздвигать.

– Да, да, – закивал головой я, все еще плохо соображая, и одной рукой активизировал связь, в то же время пытаясь другой надеть правый ботфорт на левую ногу. – Лис! Ты где? Нам пора уходить.

– Капитан, ты че?! Приболел с недопоя? Какой уходить? Куда? Зачем?

– Крепостной уже пришел, – поведал я.

– Какой крепостной?

– Маленький. С бородой. Столбовой.

– Капитан, ты токо не волнуйся – это белая горячка. Главное, ты его не лови. Иди лучше во двор, проветрись. А я тут щас землю остановлю и тут же приду тебя спасать.

– Недобрая туча повисла над вами, – будто радио со столба, прокомментировал Крепостной. – Поторопись.

Я наконец-то справился с сапогами и, напутствуемый обоими собеседниками, отправился во двор, пытаясь привести себя в чувство. Землю Лис еще не успел остановить, и устилавшие ее тела судорожно хватались руками за траву, чтобы не слететь на поворотах.

– Лис, ты где?

– Щас найдусь. Тут какие-то дрова… Не, это не дрова, это ноги. Ну, с точки зрения Аристотеля, тоже дрова. Так… А вот это крепостная стена, а вон ворота. Я у ворот. Кстати, это не ты их там открываешь?

– Что?! – Выработанная за годы службы реакция сработала, как детонатор, взрывая сонную пелену. – Ночью ворота не открывают – это измена!

– Шо?! – Взгляд Лиса начал приобретать резкость. У ворот некто, мучимый бессонницей, отвалив увесистый брус засова, изо всех сил налегал на окованную железом створку ворот, стараясь открыть ее.

– Рота, подъем!!! – заорал Лис голосом, способным поднять даже тех, кто умер вчера.

– Измена! – по-русски гаркнул я, выхватывая из ножен клинок, и бросился к воротам.

Глава 4

Никогда не следуйте дурным советам, опережайте их.

Правило краковской блондинки

Как я имел возможность убедиться за годы, проведенные в России, слова «Пожар!» и «Измена!» способны найти отклик в душе всякого истинно русского человека. Даже если он при этом не совсем русский, и душа его готова проститься с телом из-за обилия плещущегося в нем вина. Вот и сейчас крепость, минуту назад казавшаяся вымершей, оживала стремительно и грозно. Петухи, собравшиеся было прокричать свой первый утренний клич, торопились спрятаться за тынами и уже оттуда возмущенно призывать солнце взглянуть на происходящее безобразие.

– Всем выйти из сумрака! – во все горло командовал Лис, разряжая в сторону ворот оба пистоля. – Ночной дозор!

Уж не знаю, почему Сергею вспомнилось это полотно кисти Рембрандта, но распоряжение его было выполнено незамедлительно. Из-под арки надвратной башни с криком «Пся крев!» появилась толпа – человек двадцать, а то и более. Редкие выстрелы пищалей, донесшиеся из-за ближних заборов, не могли остановить ворвавшихся.

– Держись! – крикнул я, бросаясь на помощь Лису, уже скрестившему саблю с клинками первых жолнеров[12].

Чья-то карабель[13] свистнула у моего уха. Я развернулся, рубя с потягом. В сумерках послышался крик боли, и я, перескочив через падающее тело, помчался дальше. Что мудрить, среднему казаку бесполезно состязаться в искусстве фехтования на саблях со средним шляхтичем. Но мой напарник был отнюдь не средним казаком, в чем первый его противник смог убедиться сразу же, а второй – спустя секунд тридцать. Однако на место павших жолнеров встали новые, уже более осторожные. И поток их все нарастал.

Немногочисленные защитники крепости, подброшенные на ноги командой Лиса, с остервенением, вызванным тяжелой головной болью, бросались на штурмующих, норовя сложить буйны головы, но не пустить врага в крепость. И все же не устоять бы им, когда б ворота сами собой вдруг не захлопнулись с грохотом, точно ставни от нежданного порыва ветра. Было слышно, как сотрясаются они от тяжелых ударов, как снаружи негодующе кричат снесенные тяжелыми створками ляхи.

На колокольне, хороня останки безмятежной ночи, гулко рявкнул набатный колокол и безостановочно загремел, самозабвенно разгоняя демонов, внушивших недругам их коварные замыслы.

– За веру православную! – заорал над самым ухом казак в тягиляе[14] на голое тело, с утробным рыком вращающий двумя топорами.

– Не посрамим дедов-прадедов! – вторил ему другой, голый по пояс, с рогатиной в руках.

Теперь, когда приток новых сил к нападавшим прекратился, дело получило иной оборот. Но праздновать окончательную победу было еще рано. Польская шляхта почти неостановима в первом натиске, однако, встретив упорную оборону, быстро падает духом и теряет кураж. В такой момент она может обратиться в бегство не менее безудержное, чем недавняя атака. Но зажатые в угол шляхтичи обычно сражаются с отчаянной храбростью. Сейчас был именно такой случай. Поняв, что дальнейшее наступление бессмысленно, а отступление невозможно, поляки вновь оттянулись к воротам, стараясь одновременно вести бой и открыть невесть каким образом запертый проход. Звон сабель едва не перекрывал звук набата, а стоны раненых оглашали крепость, вспугивая окрестное воронье, спешащее занять лучшие места для близкой трапезы. Открыть ворота не удавалось. Краем глаза я видел, как ходят они ходуном под ударами извне, как цепляются за их створки ополоумевшие от ужаса жолнеры. И все впустую.

Понять, что именно происходит, мне сейчас было не суждено. Отклоняясь от очередного удара, я резко повернулся и, зацепившись за ноги лежавшего в луже крови сечевика, рухнул наземь. В ту же секунду надо мной возникла ликующе-остервенелая усатая физиономия и занесенный для удара клинок.

Точно сжатая пружина распрямилась во мне, заставляя моментально перекатиться. И очень своевременно, потому что на освободившееся место тут же рухнуло, звеня доспехом, мощное тело моего недавнего противника.

– Вы целы? – послышался встревоженный окрик Штадена.

– Вполне, – проговорил я, но мой ответ утонул в грохоте слитного залпа двух десятков пищалей. За ним почти без промежутка грянул еще один залп.

Воспользовавшись беспорядочной схваткой у ворот, московские стрельцы выстроились в шеренгу и ударили поверх голов, добавляя сизого порохового дыма в общую картину утреннего боя. В другой ситуации они стреляли бы прицельно, но теперь понять, где свои, где чужие, было просто невозможно. Теперь же это и не потребовалось. Прибытие на поле боя новой организованной силы положило конец сопротивлению потерявшей надежды на спасение шляхты. И когда после отгремевших залпов у ворот появился гетман на вороном коне, в окружении сердюков-телохранителей, поляки не замедлили воспользоваться его «любезным предложением» немедля бросить оружие и сдаться на милость победителя.

Предрассветный штурм не удался. Поляки, шедшие к Далибожу в надежде обнаружить ворота открытыми, не были готовы лезть на стены. После короткого боя они вынуждены были отступить, запалив соломенные крыши посада. И все же первая неудача вопреки ожиданию не обескуражила нападавших. Когда солнце взошло над кручами, мы увидели, как поляки становятся лагерем у подножия холма. Далибож сел в осаду.

– Ну что ж, – разглядывая в подзорную трубу лагерь противника, задумчиво произнес Вишневецкий. – Запасы продовольствия у нас в избытке, вода в колодцах изобильна… Боюсь только, как бы развлечения не стали чересчур однообразны.

Стоя рядом с князем, я наблюдал за суетой, царящей под крепостными стенами: кто-то устанавливал заточенные колья палисада, кто-то разбивал шатры, кто-то вязал фашинник[15], кто-то набивал мешки речным песком и галькой. Одним словом, все это очень мало походило на лихую вылазку из тех, что нередко позволяли себе окрестные магнаты со своими частными армиями.

– Тысяч до двух будет, – окинув взглядом лагерь, подытожил свои наблюдения один из атаманов, сопровождавших Вишневецкого.

– Поменее, эдак тыщи полторы с гаком, – возразил гетман и добавил, указывая рукой на шатер, над которым развевалось знамя с довольно странной эмблемой: – А командира их я уже не первый год знаю.

Посреди алого полотнища золотом была вышита тарелка, на которой красовалось пронзенное стрелой то ли сердце, то ли знак пиковой масти.

– Хоругвь Пржиятель, – точно сам себе негромко произнес Вишневецкий. – Не иначе как пан Юлиуш Стамбрусский, подкоморий коростеньский, в гости пожаловал.

– Светлый княже, – на боевую галерею, едва не споткнувшись, выскочил Гонта, – там внизу такое приключилось…

– Что еще? – резко повернулся хозяин Далибожа.

– Створки ворот… – ватажник помедлил, подыскивая подходящее слово, – …срослись!

– Да ты, что ли, бредишь с пьяных глаз! – взорвался и без того раздосадованный князь.

– Богом клянусь! Шоб мне горилки не пить! – выпалил, крестясь, запорожец.

– Горилки с этого дня вам, при сабле, всем не пить! На зимник пойдете – вот тогда и заливайтесь. И детям, и внукам о том заповедайте. Чтоб когда на сечи – о горилке и думать не смели. Не враг голову снесет, так я сниму. Нынче из-за нее, треклятой, чуть голыми руками нас не взяли. А этот вон, – он кивнул на Гонту, – и по сей час в ум не вернулся.

– Да вы хоть сами гляньте, – взмолился куренной атаман. – Ворота в землю корни пустили, а доски их промеж собой точь-в-точь ветвями переплелись.

– Экий ты чушебредень! Ладно, будь по-твоему, идем, – усмехнулся Вишневецкий. – Не до ночи ж тут стоять.

Отдав распоряжение выставить охранение на стенах, гетман начал спускаться по лестнице. Посреди двора лежали защитники Далибожа, павшие этим утром. Батюшка с кадилом ходил между ними, призывая Всевышнего даровать убиенным жизнь вечную взамен так нелепо потерянной земной.

В стороне, ожидая погребения, лежали сраженные поляки. Их было куда меньше, чем казаков. Пара десятков угрюмых пленников затравленно жались к частоколу княжьего двора, мрачно ожидая своей участи. Вокруг них точно вороны, предвкушающие близкую добычу, позвякивая саблями, прохаживались кромешники.

– Ну, где там твое чудо? – поворачивая к воротам, спросил Вишневецкий.

– Здеся, здеся, – забасил Гонта. – Сами гля…

Слова застряли в его горле, будто корень языка разросся, перекрывая дыхание.

– Гляжу. – Гетман пружинистым шагом подошел к створкам ворот и толкнул одну из них. Та как ни в чем не бывало заскрипела и, слегка поддавшись, начала открываться.

– Ворота-то не заперты, – озадаченно выдохнул один из атаманов.

– Шоб вам свиньи глаза повыели! – возмущенно заорал Вишневецкий. – Где засов?!!

Стражники, караулившие вход в крепость, перепуганно хлопая глазами и крестясь, попятились от ворот, едва не задев князя.

– Да вот же он. – Гонта ткнул пальцем в лежащий под стеной тяжелый брус.

– Как же такое быть-то может? – Один из атаманов вцепился в свой оселедец, точно пытаясь активизировать таким способом работу мозга. – В них же колотили, шо в тот бубен на вечорницах, а они, глянь-ка, открыты!

– Снова измена?! – взревел гетман, яростно выхватывая из-за пояса булаву.

Гонта, боясь навлечь на свою голову очередной взрыв княжьего гнева, ринулся поднимать тяжеленный засов, едва не сбив меня с ног, как игрок американского футбола, увидевший перед собой заветный мяч. Привратники собрались было последовать примеру атамана, но замерли, оглушенные его нежданным воплем.

– Это все он, – тыча в меня пальцем, орал ватажник.

– Да ты совсем, что ли, сбрендил? – нахмурился Вишневецкий. – Воин сей у ворот из первых был, и тревогу поднял, и рубился славно, и дружок его здесь же едва голову не сложил.

– Не о том речь, – не унимался возбужденный сечевик. – Может, и не предатель он, о том молчу, а только уж колдун – это как бог свят. Намедни в лесу этот немчина землю горбами ходить заставил, шо то море в бурю. Ныне вот ворота срастил, а еще… – Гонта замолчал, будто осознавая нечто, только что пришедшее ему на ум. – Вчера он по-нашему ни слова вымолвить не мог, а тут вдруг поутру горланил так, будто промеж нас родился. Чаклун он, как есть чаклун!

Пристальный взгляд князя впился в меня, точно вытряхивая из одежды.

– Что ты на то скажешь, ротмистр?

Спутники гетмана напряженно уставились на меня, все как один готовые схватиться за оружие.

– Ваша светлость… – начал я, старательно имитируя немецкий акцент того самого языка, которому еще предстояло распасться на русский, украинский и белорусский. – Я добрый христианин…

С этими словами я вытащил нательный крест, попутно активизируя связь. Насколько я помнил, в этой части Европы отношение к ведовству и всевозможной нечистой силе было довольно снисходительное. Здесь даже священнослужитель мог послать слугу получать оброк с чертей (так, во всяком случае, рассказывала леди Эйлин Трубецкая), и никому в голову не приходило тащить на костер из-за чересчур темных глаз или родинок в неположенном месте. В цивилизованной и просвещенной Испании, к примеру, с этим дело обстояло много хуже. Слава богу, червивый плод европейского просвещения еще не был подан к столу здешних жителей. Но как поведут себя возбужденные боем и обвинениями Гонты атаманы, оставалось только гадать.

– Лис, – вызвал я напарника.

Получивший в ночной схватке несколько царапин мой друг был героем дня. Если бы случилась возможность, его перевязали бы шелковыми бинтами, нарезанными из вражеского знамени. Но такой возможности не было. Сейчас мой напарник смущал душевный покой некой юной чернобровой особы, которая, затаив дыхание, слушала Лисовы побасенки, не переставая врачевать раны героя.

– …и вот мы с прынцем погадаем в султанский гарем. Тетки там – умереть не встать. Вот если б я тебя не видел, сказал бы, что краше в мире нет, – в упоении вещал Сергей, изображая токующего глухаря.

– Лис! – еще раз требовательно окликнул я.

– Капитан, ну шо за дела? – В тоне друга слышалось раздражение. – Дай мне покоя! Не видишь, что ли, я наскрозь ранетый и почти бездыханный почетный писающий мальчик Далибожа. Что за нетерплячка? Убивают тебя, что ли?

– Пока нет, но могут. Что у вас тут за колдовство полагается?

– На кол могут посадить. Как говорится, ближе к небу – дальше видно.

Такая перспектива меня не порадовала, тем более что пальцы атаманов на рукоятях сабель сжимались все крепче.

– Это тебя, что ли, в колдовстве обвинили?! – осенило Лиса. – Они там шо, посказились напрочь и навзничь? Какой из тебя колдун? Ты ж правильно щеки надувать не умеешь.

Пауза затягивалась. Я по-прежнему демонстрировал крест и не знал, что ответить.

– Слушай, вали все на дядю, – заторопился напарник, увидев выражение лиц окружавшей меня казачьей старшины. – Как говаривал Мичурин, скрещивая кедр с арбузом: «Ньютон от яблони недалеко падает».

– …мне пока трудно подбирать слова, но, ваша светлость, вы знаете Якоба Гернеля. В нашем роду в считанные дни любой чужой язык делается своим. Это такая удивительная особенность… Но колдовать… – Я развел руками. В этот самый миг засов крепостных ворот – тяжеленный дубовый брус, окованный железными полосами, – взмыл, как сухой лист, подхваченный ветром, и мягко опустился на скобы.

– Гх-х, – выдохнули атаманы, обалдело глядя на вновь запертые ворота.

– Ротмистр, следуйте за мной, – с чувством произнес Вишневецкий, меряя меня весьма заинтересованным взглядом.

Княжеские покои больше напоминали арсенал, чем апартаменты богатого европейского аристократа, каковым, безусловно, являлся запорожский гетман. Шишаки и кирасы, сложенные у стен, прислоненные копья и алебарды, даже маленькая пушка-»сорока» у единственного окна служили убранством этих своеобразных покоев.

Дмитрий Вишневецкий расхаживал по комнате, оживленно жестикулируя в такт словам.

– Я не желаю вселять уныние в сердца казаков, но положение дел безрадостное. Этим утром мы понесли значительные потери: больше трех десятков убитых и без малого полсотни раненых. Спасибо вам, что закрыли ворота, хотя ума не приложу, как вы это сделали.

– Да, но… – начал было я.

– Не желаете говорить – не говорите. – Князь на мгновение остановился. – Речь не о том. У нас здесь едва наберется сотня здоровых казаков да полсотни человек у Штадена, но его люди мне не подчинены. Кто знает, что завтра взбредет в голову этому выскочке. Далибож – хорошая крепость, но ее надо кем-то оборонять. Пока к нападающим не подвезли пушки, я думаю, мы сможем продержаться. Потом же… – Князь широко развел руками.

– Чего же вы хотите от меня?

– Нынче я имел возможность убедиться и в вашей отваге, и в воинском искусстве, и… – гетман замялся, – …иных способностях. Не знаю, что именно хотел сказать ваш дядя, предрекая нашу встречу, но вижу теперь, что она действительно не случайна. А потому хочу просить вас о помощи.

– Просьба командира – это приказ в вежливой форме, – склоняясь, процитировал я.

– Рад, что вы меня понимаете, – кивнул Вишневецкий. – Тогда слушайте: отсюда в восьмидесяти верстах по реке на восход, у слияния Днепра и Струменя, крепость – Большой Струменец. Там стоит войсковой осавул Олекса Рудый с большим отрядом. Нынче, как смеркнется, мы сделаем вид, что вы бежите из крепости. Чтобы Юлиуш поверил, со стен по вам будут стрелять. Но это пустое, пуль в стволах не будет. Возможно, поляки захотят вас допросить. Более того, я уверен в этом. Но вы в здешних местах чужак, сюда прибыли лишь вчера, толком сказать ничего не можете. Вряд ли за вами станут пристально следить. Воспользуйтесь этим и что есть мочи спешите в Струменец да приведите сюда войско. И будьте осторожны. Стамбрусский – опытный вояка, он без малого пятнадцать лет служил под моим началом, так что если вам удастся не попасть ему в руки – не попадайте.

Я молча поклонился и отправился в свою каморку под лестницей – собираться в дорогу. Однако стоило мне войти в дверь этого убогого обиталища, как из столба появилась хмурая бородатая рожица и заговорила с укором:

– Ну вот, говорил я, уходить надо было. Так нет чтобы послушать, а мне теперь что ж – отвечай? Я ль вас не берег? И от боя оградить тщился, и ворота отпертые срастил, и брус летать заставил, когда вам силу свою показать надобно было…

– Вот спасибо… – начал было я.

– Да чего уж там. – Крепостной вытащил из столба руку и махнул ею, отметая возможный поток благодарностей. – К чему словеса городить. Слышал я, о чем вы с князем толковали. Опасная это затея. Моя бы воля – не пущал бы. Тут недолго и голову сложить. Но уж коли впрягся ты в сей хомут, то хоть напослед умное словцо послушай. Князь тебя захочет от надвратной башни к реке спустить – не соглашайся. Там ворог злой в засаде день и ночь караулит. Скажи, что в полночь темную пойдешь от Зеленской башни. Да чтоб вслед тебе не палили. Ни к чему это. Тихим шагом до леса дойдешь, там уж тебя встретят.

– Кто встретит? – не понимая, о чем идет речь, спросил я.

– Капитан, шо я тебе скажу. У соседа корова сдохла – мелочь, а приятно.

– Ты о чем? – удивляясь непостижимой извилистости славянской души моего напарника, спросил я. – От чего сдохла?

– От горьких слез! – возмутился моему непониманию Сергей. – Ящур загрыз! Приятель твой, Штаден, на бабки попал!

Система «Мастерлинг» судорожно напряглась, силясь осмыслить и адекватно перевести услышанное.

– Бабки – это пожилые женщины? Старушки?

– Бабки – это лавэ. Они же хрусты. Они же, в данном случае, ефимки.

Слово «ефимок» было мне знакомо. Происходило оно от весьма распространенной в это время в Европе монеты – «иохиместаллер». В России эта свободно конвертируемая валюта превратилась в «ефимок», а за океаном стала зваться «долларом».

– «Попал на деньги» – в смысле, обнаружил клад?

Это толкование озадачило даже Лиса.

– Ну, ты дал! – восхитился он.

– Кто надо, тот и встретит, – объявил в этот момент Крепостной и, должно быть, обиженный моим невниманием, исчез в столбе.

– Короче, – пустился в объяснения Сергей. – Штаден у меня мурзу выкупил. Денег за него выложил – немерено. Щас татарина хватились – а он был, да весь вышел, шо тот черт от рюмки святой воды.

– Убежал, значит…

– Ага, причем вместе с конем.

– То есть как это? – Я от удивления выронил тяжелую сумку с запасом свинца для пуль и едва успел отодвинуть ногу, спасаясь от увечья. – В эту крепость на коне не въедешь, в поводу вести приходится. А уж выехать, да еще в темноте?!.. Да и вообще, – перебил я сам себя. – Мы видели, как открылись ворота. Никаких верховых – ни татар, ни поляков – и в помине не было.

– Не было, – согласился Лис. – А Джанибека и след простыл. Штаден бушует шо похмельный тролль. Того гляди на тебя, известного колдунца, это чудо повесят.

– Спасибо за информацию.

Я окинул взглядом оставляемое имущество и отправился к Вишневецкому, попутно рассказывая Сергею о предстоящей таинственной встрече в лесу.

На счастье, опасения Лиса не оправдались. Побег мурзы, пусть даже весьма странный, был делом обыденным и не выходил за рамки казачьего разумения. А уж то, что подобная незадача произошла с опричниками, и вовсе забавляло сечевиков.

Следующим на очереди было мое бегство. Хоть и обещал Крепостной, что все будет хорошо, я невольно ежился, заглядывая в ближайшее будущее. В силу профессии мне частенько приходилось сидеть в осадах и участвовать во множестве вылазок, поэтому я готов был держать пари, что сейчас за стенами Далибожа наблюдают десятки внимательных глаз. Не пройдет и пяти минут после моего спуска, как почетный караул, подготовленный для встречи, будет готов принять меня в свои тесные объятия. Конечно, на этот случай у меня была заготовлена байка о сбежавшем наемнике, но окажись пан Юлиуш человеком недоверчивым – и дожидаться подмоги оставшимся в крепости довелось бы до второго пришествия.

Я глядел со стены на польский лагерь. За частоколом виднелось множество факелов, слышались возбужденные голоса и ржание коней.

– Может, все же лучше к реке? – спросил Вишневецкий.

– Нет, – я обвязал себя веревкой, – там не пройти.

Казаки ухватились за канат, готовые подстраховать мой прыжок со стены. Когда-то, при обороне небольшой голландской крепости, мне уже приходилось сталкиваться с казацкой манерой быстрого спуска и подъема на стены. Но сейчас перед прыжком я все же изрядно волновался, не придет ли в голову сечевикам проверять мое колдовское умение, чуток «не рассчитав» длину веревки. Глубоко вдохнув, я сжал зубы, чтобы не заорать, и шагнул в пустоту. Рывок! Обвязка выбила воздух из моих легких, и я открыл глаза. Земля колебалась в ярде подо мной. Два коротких движения кинжалом – и веревка исчезла в темноте, мелькнув змеей напоследок.

«Вперед!» – скомандовал я себе, плюхаясь на землю, как лягушка.

– Путь свободен, – прокомментирован Лис, наблюдавший со стены.

В считанные минуты я преодолел ров и вскарабкался на вал. Польский лагерь гудел. До ушей доносились обрывки речей и бряцанье оружия, но, казалось, никому не было дела до того, что творилось за частоколом.

– Все спокойно! – над моей головой прокричал часовой, и я опрометью бросился к темневшему впереди лесу, ожидая если не выстрела, то хотя бы окрика. Ветви кустарника приняли меня, как руки восторженных болельщиков – спринтера-чемпиона. Я упал в густую траву, переводя дух. Строго говоря, требование Крепостного было исполнено в точности. Вокруг, несомненно, красовался лес. Вот только как ни крутил я головой, как ни напрягал глаза, увидеть каких-либо встречающих не удалось.

Я вздохнул и поднялся. Таинственное свидание, похоже, не состоялось. Но это не отменяло поставленной задачи.

«Долго ли, коротко ли», как пишут в русских сказках, я шел в направлении далекого Струменца, моля Бога спасти меня от местных болот, оврагов и волчьих стай. Потому, когда позади раздался громкий треск ломаемых ветвей, я с досадой понял, что попусту тревожил небеса. Избежать погони не удалось, оставалось сбежать. Укрыться за толстым стволом дерева было делом секунды. Треск приближался. Я чуть выглянул, стараясь рассмотреть преследователей. Рассмотрел и отпрянул. Это не был польский дозор. Не был это и почуявший добычу зверь, во всяком случае, какой-либо известной породы. Ко мне резвым аллюром скаковой лошади, невесть чем ломая ветви, мчался огромный глаз. Вокруг него темнело нечто странной формы. Я выхватил пистоль, целя в яблочко светящейся мишени, и в тот же миг сильный удар отбросил меня в сторону. Я вскрикнул от боли и попытался вскочить на ноги, но было поздно. В свете обглоданной луны надо мной висела огромная, когтистая птичья лапа.

Глава 5

И у нечистой силы есть свои слабости.

Солоха

Если бы кто-нибудь обвинил представителя рода Камдейлов в трусости, ему бы пришлось иметь дело этак с полусотней джентльменов, овеянных ратной славой, представляющих ныне эту старинную фамилию. А уж если бы подобные обвинения достигли мира духов – отряды воинственных призраков выстроились бы в полуночной тиши, недобро фосфоресцируя и горя желанием разорвать бесчестного клеветника. Но одно дело – прямая схватка с противником, пусть даже очень свирепым, но вполне предсказуемым, совсем другое – с неведомым монстром, притаившимся в чащобной глухомани на самом краю Европы.

Холодный пот окатил меня точно из ушата. Неведомо откуда взявшиеся мурашки, преодолевая течение, ринулись метаться по всему телу, превращая высокородного аристократа в своеобразное чудовище – человек-муравейник. Одноглазый монстр, вероятно, почувствовав родственную душу, застыл с поднятой ногой, а затем, передумав расправляться с загнанной жертвой, а возможно, попросту опасаясь промочить лапы, аккуратно опустил конечность в паре дюймов от моей головы. Не могу утверждать, чем именно была вызвана такая гуманность, но она давала мне еще один шанс на спасение. Стараясь не дышать, я начал медленно выползать из опасной зоны, попутно шаря вокруг в поисках выбитого оружия.

– Опять за пистолем тянешься, сокол ясный! – раздался в ночной тиши скрипуче-насмешливый старческий голос.

Я шумно выдохнул. Самое время было потерять сознание от ужаса, что, возможно, и случилось бы, когда бы хриплый окрик, похожий на карканье простуженного ворона, не показался мне смутно знакомым.

– О, мадам, – прохрипел я, выползая на волю.

– Ну-тка, избушка… – послышалось из чрева монстра, теперь уже обретшего вполне ясные и довольно знакомые очертания. – Стань-ка, старая, как я поставила, повернись к молодцу крыльцом.

Стоило чуть замешкаться – и внезапная встреча с углом дома была бы неизбежна. Я едва успел отскочить в сторону. Самобеглое жилище опять пришло в движение, и вместо полыхающего во тьме круглого глаза-окна передо мной объявилась лестница в три ступени, удивительно похожая на отвисшую нижнюю челюсть.

– Заходи, касатик, – донеслось из избушки ласковое скрипение довольно жуткого тембра. – Заходи, Воледарий, друг милый!

Двух мнений быть не могло. Пожилая леди, столь настойчиво зазывавшая в гости ночного путника, величалась в здешних широтах Бабой-Ягой Костяной Ногой, хотя, по моим наблюдениям, с ногами у почтенной дамы все в полном порядка!

Надо сказать, что прежде нам с Лисом уже доводилось встречаться с этим ужасом детских сказок. Однако, как показал наш опыт, хозяйка бегающего домика оказалась женщиной хоть и эксцентричной, но весьма приятной во всех отношениях. Не знаю, что бы мы делали без нее во время первой моей командировки. По правде сказать, тогда неотразимой обаяние Лиса пленило не избалованную вниманием пожилую леди. И теперь, поднимаясь по лестнице, я шел почти без опаски. Нельзя сказать, чтобы эта встреча меня не радовала, но кое-какие мелочи все же удивляли несказанно.

Во-первых, прошлое наше рандеву состоялась на волжских кручах, и тогда Баба-Яга изъявляла желание искать себе пристанище за Уралом, в глухих алтайских урочищах. Во-вторых, те знаменательные события происходили на двести, точнее, двести четыре года позже нынешнего свидания. И что уж совсем, как выражался мой напарник, не лезло ни в какие ворота – описанное знакомство состоялось в совершенно ином мире. Если для нас, сотрудников Института экспериментальной истории, такие перемещения входили в обычный круг должностных обязанностей, то избушка, даже учитывая наличие курьих ног, весьма условно могла считаться «камерой перехода». Разве что с места на место.[16]

Ступени проскрипели нечто тревожное у меня под ногами – совсем в духе Хичкока. Уж не знаю, сама ли милая старушка была столь осведомлена в голливудских канонах, или просто дерево рассохлось в нужной тональности, но и на вид, и на слух «челюстное» крыльцо производило неизгладимое впечатление.

– Доброй ночи, мэм, Бабуся-Ягуся! – неуклюже кланяясь в пояс, елейно приветствовал я хозяйку, максимально пытаясь походить на Сергея. – Во здравии ли пребываете?

– Да уж прибыла, – радостно ощерилась «мэм», опровергая расхожее мнение о том, что Баба-Яга испокон веку обходится единственным зубом. Пожалуй, оскал собаки Баскервилей в сравнении с этим мог показаться наивной улыбкой ребенка. – А ты все воюешь, добрый молодец?

– Как придется, – уклончиво ответил я, на всякий случай оглядывая необычайное жилище.

– А дружок твой где?

– В крепости остался, – честно ответил я, включая связь. – Подранили его.

– Н-не хорошо, – нахмурилась Баба-Яга, и сидевший на лавке нечеловеческих размеров черный кот поспешил скрыться за печкой так быстро, что его приветственное «Мяу!» еще продолжало висеть на прежнем месте после исчезновения хвостатой твари.

– А ведь я Крепостному строго-настрого заповедовала беречь вас пуще глаза. – Ее тон не предвещал моему «столбовому» знакомцу ничего хорошего. – Ну а ты куда смотрел?! – напустилась она на меня, потрясая сучковатой клюкой. – Пошто ворон считал? Отчего не убег?!

Избушка, поежившись, нерешительно переступила с ноги на ногу. В воздухе отчетливо запахло кладбищенской сиренью.

– Врубай громкую связь! – завопил в голове Лис. – У нее ж семь пятниц на неделе, и все тринадцатого числа! Схарчит и шпоры не выплюнет!

– Миледи! – отступая к порогу, начал я, торопясь выполнить команду Сергея.

– Тамбовский волк тебе миледи! – не унималась разгневанная повелительница чащобной нечисти. Но это был последний раскат грома, потому что в это самое мгновение голос, звучавший в моей голове, «вырвался» наружу, превращая меня в своеобразного чревовещателя.

– Ба, какие нелюди! Шо за встреча! Бабусенька-Ягусенька, Роднуля яхонтовая! В счастливый час – счастливая минута!.. – Нежное воркование Лиса хлынуло из моих уст, как бальзам на раны из пожарного брандспойта. – А за меня не волновайся. То шо, раны? То тю, а не раны. Брился – порезался.

По мере Лисовых излияний яростная гримаса все больше превращалась в лицо милой, разве что очень зубастой старушки.

– Ой, а что ж это я тебя все в дверях держу? Заходи, гость дорогой, присаживайся. У меня как раз и самовар поспел. Извини, чай на Русь Московскую еще не завезли, так что по старинке – на смородиновом листе. Тебе с патокой али с медом?

Спустя час о легком недоразумении было забыто. Черный кот, свернувшись клубком, уютно мурлыкал, время от времени потягиваясь и пуская искры от ушей до хвоста. Выглядели эти электрические разряды впечатляюще: казалось, что происходит короткое замыкание, причем довольно длинное.

– Намедни у одного кудесника светильню новую приобрела, – заметив мой интерес к проявлению «животного электричества», пояснила хозяйка, прихлебывая смородиновый чай из отделанного серебром черепа. – Силы неимоверной! Две тыщи лучин, а то и больше. Да ты его уже, поди, видел – вон, у оконца стоит. Только вот беда – чаровник тот сказывал: «Есть где-то заветный источник, зовется он „Источник энергии“. А где его искать – кудесник и сам не ведал. Так что пришлось бедного котенку к делу приспособить. Днем он по лесу шастает, силы чудодейской набирается, а ночью о светильню трется, покуда та ярче пламени не запылает. Замаялась совсем животинка. – Старушка вздохнула и пододвинула блюдечко с малиной.

Как мне уже доводилось видеть в прежнее время, это блюдечко работало своеобразным телевизором, правда, с напрочь отключенным звуком.

– А и то сказать, – продолжала Баба-Яга. – Не шастай чернохвост по окрестным дубравам – глядишь, и не встретились бы. Вчера днем бегал, да на том берегу котелок близ кострища сыскал. Еле за уши его оттащила – знатный кулеш был. Ну я-то человечий дух за версту чую, а коли не мыться, то и далее. Принюхалась – не иначе как мил дружок Лис поблизости озорует. Глядь в блюдечко – и точно, вы тут. Откуда только взялись!

Признаться, тот же вопрос мучил меня, но только по отношению к собеседнице. Однако задать его я не решался, да и перебивать истосковавшуюся по общению хозяйку было бы крайне невежливо.

– Глянула я, как вас в Далибож везут, на бараньей лопатке погадала. Как ни кидай – неладное место выходит. А тут еще сорока на хвосте принесла, что ляхи в великой силе к крепости идут. Вот уж я всполошилась! Кабы вы Крепостного послушали, сейчас бы оба-два здесь в уюте и тепле сидели и горя себе не знали.

Баба-Яга глубоко вздохнула, откровенно сожалея, что вражья сабля ранила не меня, а Лиса. Честно говоря, сообщение о сороке, принесшей на хвосте весть о приближении польского отряда, меня несколько озадачило. Как, впрочем, и само по себе появление этого немалого войска посреди русских земель.

Конечно, я знал, что принцип «Речь Посполитая сильна раздорами» сводит на нет любые мирные договоры, подписанные королем Польши. Всякий магнат, имевший под своим началом сотню-другую верных сабель, мог пуститься в набег, нимало не заботясь о чьих-то там соглашениях и прочей чернильной ерунде. Но отряд, который привел к стенам Далибожа пан Юлиуш Стамбрусский, был куда больше двух сотен. А сам полководец не числился среди коронной знати. Стало быть, мы имеем дело не с банальным набегом и не с предательством одиночки, а с крупным заговором, войсковой операцией, имеющей целью ликвидацию или захват князя Вишневецкого. Кто-то показал дорогу полякам в обход бдительно охраняемой засечной линии, кто-то провел незаметно почти две тысячи всадников, кто-то открыл ворота…

В общем, мне было о чем расспросить сороку. И не ее одну.

– Вот, поди, не думала не гадала, – продолжала изливаться леди Яга, – что вас тут встречу. Оно ведь это ж мне вольно под разными лунами блуждать, препону и удержу не зная… А вы-то как?

Я набрал в легкие воздух, лихорадочно соображая, как объяснить вполне себе материальному персонажу местных сказок факт существования фантастического, по сути, Института экспериментальной истории. Но, похоже, разговорчивая дама ответа на свой риторический вопрос не ожидала.

– Э-эх, – грустно запустив когтистые пальцы в седые космы, проговорила она, глядя, кажется, сквозь меня. – А и то сказать, какие только чудеса в мире не творятся. Вот, к примеру, стояли мы с избушкой в чащобах близ Новогорода Великого. Леса там первостатейные, знатные, не чета тутошним. Но и там, случается, живая душа на огонек приходит.

Система «Мастерлинг» исправно сделала свое дело. Я тон ставил чашку на стол и в недоумении уставился на хозяйку дома.

– Да ты че подумал, касатик?! – Баба-Яга обиженно закряхтела и поставила череп на столешницу. – Это я не в смысле поджарить, а в смысле поговорить. Так вот, забрел ко мне надысь добрый молодец преклонных годов. Сам по себе землетоп из тех, что по ярмаркам ходят да за кормежку и ночлег сказания о былых днях сказывают. Есть я его не стала, и без того сыта была, а вот байку послушала.

Молвил он: копали в Новограде на прусском конце колодец, как вдруг лопата возьми, да и стукнись об что-то твердое. Хозяин решил было, что в яме клад обретается. Известное дело, те места до века богатыми слыли. Позвал работников сундук вытянуть – насилу достали. А оно и не сундук вовсе, а Перун деревянный. И таков он, будто в землю лег лишь вчера. В руках же у него не то чтобы ларец, но вроде как туесок березовый, пчелиным воском обмазанный. Вскрыли его – там грамота, самим Рюриком писанная да перстнем его опечатанная. Сказывает в ней князь, что в былые годы, когда еще он на стол новгородский зван не был, а промыслом варяжским богатство и славу добывал, случилось ему в набеге стоять под стенами большого алеманнского города. Сколько ни бились, а войти в него не могли.

Тогда Рюрик удумал хитрость. Как-то поутру пришел он под стены того города и говорит: мол, было ему видение – должен он принять ту веру, какая у алеманнов есть. Горожане долго рядили, однако же прислали Рюрику какого-то болтуна-книгочея, в их святом писании сведущего. Долго они промеж собой беседовали, а после конунгу в храме крест нацепили. За ним спустя день братья последовали – Синеус и Трувор, – а уж за теми и вся дружина запросилась. – Баба-Яга плотоядно ухмыльнулась, откровенно радуясь хитрому умыслу циничного викинга. – Горожане ворота открыли, тут-то им карачун и пришел. Под рубищем у варягов мечи припрятаны были. Добычу Рюрик захватил огромную, только не по горлу кусок вышел – настоятель храма, ставший конунгу отцом крестным, успел проклятие на него страшное наложить.

С тех пор не ведал Рюрик покоя. Недоброе с конунгом сталось: днем он, как и прежде, человеком был, ночью же соколом оборачивался и всякого, кто случался рядом, терзал без жалости. А едва солнце всходило, вновь обретал человеческий облик, только кровь пролитая душу его жгла.

Конунг в глухом краю в Ютландии жить стал – один-одинешенек, как перст, все тщился проклятие избыть. Да только и там для него жертвы находились. Скоро прокатилась по берегам Варяжского моря весть о смертоносном соколе, чей клюв крепчайшие шлемы пробивает, когти любые кольчуги в клочья рвут, а крылья разят, точно кинжалы булатные. И что приметно, рыбарей да поселян сей аспид крылатый не трогал, а стоило ему варяга узреть – бросался на него и разил до смерти. В глаза конунга никто обвинить не мог, но молва о нем шла недобрая, потому как из той дружины, что некогда с ним у стен алеманнских стояла, мало кто жив остался.

Однако же сколь ни быстро молва шла – за море, видать, не добралась. Как стал помирать в Новограде правитель словенский, Гостомысл, решил он избрать себе наследника. Его сыновья давно уж в боях сгинули, вот и призвал он сына дочери своей – Рюрика. Пришли гонцы к нему в Ютландию и молвят с порога: «Страна у нас богатая, порядка только нет, а потому иди к нам княжить». Не хотел конунг, отказывался, но тут из ряда нарочитых мужей сединами убеленный старец выступил, Корнила Сварожич, и речет в голос: «Когда хочешь судьбу злую избыть – путь тебе прямой к брегам Ильмень-озера, на высокое княжение». Послушал его Рюрик, взошел с послами на корабль и отправился с поклоном к Гостомыслу, перенимать бразды правительские. Только доплыл – старый властитель дух испустил. Стал новый князь править мудро и отважно. Злой ворог на его земли ступить опасался, а всем добрым людям в них покой и процветание были. Даже проклятие вроде как послабше стало – теперь лишь ночные лиходеи да разбойники ему в добычу попадали. Но тут по морю издалека приплыли к Новограду братья Рюриковы – Синеус и Трувор. Они уж давно сами в походы дружины водили, а тут прослышали, что старшак их в Гардарике[17], Новгородской землей правит, и пришли к нему братской доли от его владений просить.

Рюрик хоть и рад им был, но, увидев, закручинился. Вестимо, было от чего. В первую же ночь один из тех варягов, что с ними на алеманнов ходил, от железных когтей дух испустил.

Тогда Рюрик дал Трувору в правление землю Изборскую, Синеусу – Ладожскую. И велел из тех краев в Новоград не ездить. Послушали его братья, да ненадолго. Тесно им, вишь, стало в вотчинах своих. Кровь варяжская рекой полилась. Что ни ночь – кто-то из дружинников смертушку лютую находил. В недобрый час сговорились Синеус и Трувор извести железного сокола. Взяли сети да стрелы и отправились навстречу погибели.

Как ни силился Рюрик отвести беду от родичей, а все ж обагрил себя кровью их. Легли молодые ярлы на зеленый мох, в сыру землю, а сокол над ними все кружился, кружился, пока на ясной зорьке безутешным князем не обернулся.

Пал он на тела братьев – ни жив ни мертв. Тут-то и объявился пред его очами древний старец Корнила Сварожич и молвил правителю новгородскому слово мудрое, горним ветром нашептанное: «Прегрешения твои былые мудрым правлением и праведными деяниями искуплены. Все прочие разбойники, кои в Алеманнию ходили, тобою же смертельно и покараны, а чтобы душа княжья, кровью, точно яблоко червем, изъеденная, вновь обелилась, надлежит ей отдых дать. А когда придет час, отверзнутся вновь твои очи, и душа станет светлою да чистою. Покуда же в беспробудном сне пребудешь, как зерно под снегом». Так, ежели сказителю верить, записал князь, и печать свою на том приложил.

Баба-Яга вздохнула.

– Занятная история, – отозвался я. – Но мне уже доводилось слышать нечто подобное и о короле бриттов Артуре, и об императоре Фридрихе Барбароссе, и о герцоге Бургундии Карле Смелом. Спящие правители…

– То-то же и оно, – перебила хозяйка, не давая мне блеснуть познаниями. – И то сказать, я вот Корнилу за этим столом сколько раз потчевала, а истории такой от него не слыхивала. Да и Рюрика помню. Нрава он был крутого, на руку тяжел. Но чтоб соколом оборачиваться – такого за ним не водилось. Не желаешь ли еще чайку смородинового, гость дорогой? – Пожилая леди кивнула на пузатый тульский самовар, прихваченный явно из другого времени.

Я молча кивнул, обдумывая сказание. Специфика работы заставляла неоднократно убеждаться, что древние предания, порою казавшиеся детскими сказками, на поверку оборачивались ценнейшей информацией, куда более достоверной, чем, скажем, подобострастные монастырские хроники. Исследователи подобных текстов, несомненно, обратили бы внимание на совпадение ряда фактов с истинной биографией Рюрика Ютландского и «Повестью временных лет», сообщавшей о призвании Рюрика и братьев его на Русь. Ученые историки, в том числе – наши, институтские, непременно ухватились бы за этот документ, чтобы скрупулезно исследовать. А уже то, что имя Рюрика, собственно говоря, и означало «сокол», и вовсе стало бы для них непреложным доказательством его истинности. Но передо мной, прихлебывая из черепа, сидела живая свидетельница, по словам которой выходило, что какой-то древний новгородский купец просто вздумал разыграть будущих археологов и подсунул им заведомую дезу. С такими забавами мне прежде встречаться не доводилось.

– А что еще говорил сказитель перехожий? – заинтересовался я, чувствуя, что дремлющий в сердце каждого англичанина дух исследователя проснулся и требует пищи.

– Да всяко сказывал, – пожала плечами Баба-Яга. – Говорил, будто с той находки местный люд пробуждения Рюрикова ждет. Молвят: «Царь Иван-де роду чужеродного – не исконной крови. Оттого и злодействует. И, стало быть, коли идол Перунов нашелся, то в скором времени и сам Рюрик ото сна очнется и крылья железные расправит, чтоб злого ворога покарать».

– Вот как, – промолвил я и едва успел закрыть рот, чтобы не прикусить язык – в этот момент избушку тряхнуло с такой силой, будто посреди Среднерусской возвышенности произошло землетрясение. Самоходное жилище, до того мчавшее по лесной чаще подобно гигантскому страусу, замерло на месте, слегка завалившись набок.

– Ой, лихо недоброе! – всплеснула руками Бабуся-Ягуся, роняя сбой необычайный кубок на цветастую скатерть.

Лужа кипятка стала расползаться все шире, и в комнате раздался крик вроде того, которым орут албанские торговки жареными сосисками у стен Букингемского дворца:

– Ах вы, аспиды, псы поганые, байстрюки! Падаль исклеванная, навоз запревший…

«Скатерть-самобранка», – догадался я, вспоминая первую встречу с Бабой-Ягой на пути к Пугачеву.

– Твари безродные, ноздри рваные…

Сама бранится, никому слова вставить не дает.

– Шелупонь за…

– Цыть!!! – грозно скомандовала Баба-Яга, прервав разбушевавшийся текстиль. – Не гони суховей – цветы завянут! Просохнешь – неровно полиняешь.

Скатерка нервно дернулась, расправляя едва заметные морщины и демонстрируя вытканные букетики незабудок в их первозданной красоте. Когда возмутительница спокойствия угомонилась, Баба-Яга с дряхлым кряхтением вылезла из-за стола и тут же с неожиданной прытью рванула за порог конвульсивно подергивающейся избушки.

Когда я, едва поспевая за ней, выбрался на крыльцо, штормовое волнение улеглось, и пол уже не качался. Пожилая дама сидела на увитом плющом стволе поваленного вяза и сочувственно поглаживала левую курью ножищу своего дома. Диагноз был ясен: не разобрав в темноте дороги, избушка на всем ходу влетела, словно в капкан, меж толстенных ветвей развилки мертвого дерева. Насколько я мог судить о подобных травмах, здесь имелся вывих, а то и перелом. Избушка жалобно поскрипывала, ее хозяйка чуть слышно нашептывала слова не то утешения, не то заклинания.

– Все, отбегались, – заметив мое появление, прокомментировала раздосадованная старушка.

– Я могу чем-то помочь?

– Чем тут поможешь? Я уж Лешего кликнула. Куда только смотрит, шишкоед мохнорылый. Ни пройти, ни проехать! От самого Новгорода кочуем, а такого не было. Ужо взыщу с него, чтобы впредь знаки упреждающие подавал.

– Да как же тут подашь? – послышалось ворчание из кустов. Затем поваленное дерево начало само собой подниматься и, встав торчком, рухнуло в сторону.

– Как подашь, я вас спрашиваю?

Перед избушкой возник долгобородый лесовик в шапке грибом.

– Сов, почитай, вовсе не осталось. Бродит тут одна ведьма заморская, ловит их, да в свой чертог за тридевять земель отсылает. Сказывают, там из них вестовых птиц делают, наподобие голубей. – Леший недовольно потянул воздух носом. – Вот таким вот самым духом ведьма пахнет.

Он ткнул в меня корявым пальцем. Баба-Яга сверкнула темными очами.

– Эк вас тут развелось! И у Новограда ваш брат гуляет, и здесь нечисть пришлая колобродит.

– Так, может, этого… – он сделал многозначительную паузу, кивнув на меня, – …того?

– Нет, этот свой. Я его почитай двести лет тому назад… Тьфу… Тому вперед… Тьфу! В общем, давно знаю.

Она повернулась ко мне:

– А ты уж извиняй, касатик. Дальше пешим отправишься.

От кустов, где располагался Леший, послышалось довольно мерзкое хихиканье. Можно было только догадываться, что так повеселило хранителя чащоб, но отчего-то идти дальше в одиночку не хотелось. Во всяком случае, до рассвета. Наверняка Лис на моем месте не растерялся бы и быстро нашел общий язык со всей местной нечистью. Не сомневаюсь, он бы из такой переделки вернулся с полным лукошком грибов и ягод. Для меня же нравы этой публики были книгой за семью печатями. Однако в запасе оставалась закрытая связь.

– Шо опять не так? – Мой недовольный товарищ попытался отмахнуться от вызова. – Я полчаса назад ушел на боковую. Какие проблемы?

– Избушка Бабы-Яги ногу вывихнула, – не замедлил ответить я.

– Это не ко мне. Это на станцию ветеринарного техобслуживания. Там у них развал, свал и вулканизация когтей.

– Понимаешь, тут вокруг Леший бродит…

– Русалка на ветвях сидит…

Я удивленно огляделся.

– Нет, русалки не видно, впрочем, темно…

– Сам ты темный! – возмутился Лис. – Я тебе о нетленном, об А.С. Пушкине, об этом небьющемся зеркале местной натуры. Тут тебе и Черномор с «Беломором», и цепной кот с дипломом, и ступа с… Вальдар, а правда, шо ты паришься? Попроси у бабули ступу!

Вершины корабельных сосен мелькали вокруг точно вешки перед несущимся по склону лыжником. Сейчас я воочию мог убедиться в правоте и гуманизме любезной Бабы-Яги, сомневавшейся в моей способности пилотировать столь необычный летательный аппарат.

Полученный мною некогда опыт управления легкомоторным самолетом оказался в этом деле абсолютно непригодным. Начать с того, что я, как ни бился (в том числе – о деревья), так и не понял принцип работы двигателя. Каким образом механическая ударная обработка воды может поднять в воздух деревянное бескрылое устройство, так и осталось для меня загадкой. Но это было еще полбеды. Основная проблема началась тогда, когда выяснилось, что управление ступой осуществляется при помощи агрегата, никак не связанного с корпусом. Причем в наших краях этот агрегат использовался в качестве средства для воздушных перелетов сам по себе. Прежде мне доводилось читать о ведьмах, мчавшихся на шабаш, оседлав метлу. Теперь же представилась возможность искренне посочувствовать этим дамам. Одно неосторожное движение – и ступа летела под облака, как пробка из бутылки шампанского, или же норовила камнем рухнуть наземь.

К счастью, Струменец был уже в зоне прямой видимости, и я мчался к нему, распугивая рассветных жаворонков и моля небеса даровать благополучную посадку.

«На счет „три“ помело на вершок поднять, – лихорадочно повторял я наставления хозяйки агрегата. – О господи, кто б сейчас напомнил, сколько дюймов в вершке!»

Земля стремительно приближалась. Ступа как наведенная мчала к конечному пункту. Баба-Яга не зря шептала ей что-то перед вылетом.

«Хоть бы не промахнуться мимо сеновала», – прошептал я, пролетая над частоколами, длинными жилищами-куренями и коновязями, у которых, почуяв нечистую силу, рвали удила сотни лошадей.

– База вызывает Джокера-1, – прожурчало у меня в голове. – Джокер-1, ответьте базе.

Глава 6

Правда – это только сырье, из которого мы делаем истину.

Эдгар Гувер (шеф ЦРУ)

Никогда ранее мелодичный женский голос не был мне столь неприятен. Я нервно дернулся, помело ушло в сторону, и ступа, описав широкую дугу, устремилась в отдаленную соломенную крышу. Приземление обещало запомниться на всю оставшуюся жизнь, сколько бы там ее ни осталось.

Внизу суетились разбуженные испуганным ржанием лошадей казаки. Никому из них и в голову не приходило глянуть вверх, чтобы обнаружить причину внезапной побудки. Между тем «причина» со скоростью пушечного ядра врезалась в крышу и, разметав на пути этак центнер соломы, рухнула вниз. Не уверен, что Баба-Яга использовала для торможения такой же прогрессивный метод, но в этот раз Господь, который, как известно, хранит пьяных, дураков и американскую армию, оказался милостив и ко мне. Под крышей, на мое счастье, находился огромный сеновал. Я пробил его почти насквозь, во всяком случае, мне так показалось. В тот же миг ступа выплюнула меня, словно катапульта, и, избавившись от груза, взмыла к небесам сквозь пробитую нами амбразуру, с хлюпаньем всосав по пути застрявшее в крыше помело.

– База вызывает Джокера-1. Джокер-1, ответьте базе.

Барышня-диспетчер несказанно удивилась бы, услышав, какая брань может сыпаться из уст высокородного лорда Уолтера Камдейла. На ее счастье, итонское воспитание дало свои горькие плоды.

Выпустив пар, я взял себя в руки и обнаружил под ними забившийся в кольчугу запас сена, достаточный для прокорма некрупного шотландского пони.

– База «Европа-центр», я Джокер-1, – выплюнув небольшой букетик клевера, наконец отозвался я.

– Почему не отвечаете?! – накинулась на меня обладательница голоса, вновь ставшего приятным.

– Был немного занят, – продолжая доставать конский фураж из ноздрей и ушей, уклончиво ответил я.

– Чем? – возмутилась диспетчер. – Где вы вообще находитесь?

– На сеновале.

На канале связи воцарилось молчание. В этот миг казаки, наконец обнаружившие по следам разрушений место моего приземления, гурьбой вломились на сеновал, чтобы немедленно разобраться с залетным гостем. В руках встречающих не были замечены букеты цветов, их лица не отличались дружелюбием.

– Руби! – во всю мочь кричали одни.

– Вяжи! – орали другие, и это меня устраивало куда больше. Но голосу базы было не до моих неприятностей. Девушку явно занимали совершенно иные проблемы.

– Джокер-1, вы не один? – кокетливо раздалось на канале связи.

– Не один, – честно сознался я.

– И кто она? – завороженно вздохнула диспетчер.

– Не она, а они, – рубанул я правду, вылезая из сена навстречу слегка опешившим казакам.

Не знаю уж, что они надеялись увидеть, но мой внешний облик определенно вызвал у них недоумение. Видимо, такие европейские «птицы» нечасто залетали в Струменец, да еще через крышу.

– О-о-о?! – В тоне барышни слышалось удивление, смешанное с почтением.

– Не «о-о-о», а два десятка головорезов, – оглядывая толпу, возразил я. – Так что я еще занят.

В этот момент к одному из казаков вернулся дар речи, и сечевик кратко, но довольно емко подытожил результат общих наблюдений:

– Тю! Шпийон!

Это утверждение моментально расставило все точки над «i» в головах казаков, а способ транспортировки потерял особое значение. Самое время было что-то предпринимать, поскольку впредь подобный шанс мог и не представиться.

– Мне срочно нужен войсковой осавул Олекса Рудый, – командно рявкнул я без намека на какой-либо акцент. – Я гонец от гетмана Вишневецкого.

– Гонец от Байды, – пронеслось по рядам казаков тихое шушуканье. – Ишь ты…

Имя любимого отца-командира воистину творило чудеса. Вряд ли доставка гонцов авиапочтой была здесь обычным делом, но Вишневецкий для этой увешанной оружием голытьбы был воплощением Бога на земле. Связанные с его именем чудеса воспринимались сечевиками как нечто вполне естественное, почти обыденное.

Через считанные минуты я уже стоял перед войсковым есаулом.

Что скрывать, к казакам в Европе зачастую относились как к дикарям. Когда полуголые, в рванине, эти смуглолицые силачи вступали в города Германии, Голландии, Франции, местное воинство, делавшее перерывы в ходе боевых действий для стирки кружев, удивленно таращило глаза. Но когда дело доходило до кровавой схватки, курень запорожских сорвиголов стоил доброй сотни, все равно – рейтар или аркебузиров – всякой королевской армии. Сызмальства приученные не бояться ни бога, ни черта, ни вороньего грая, в любой час готовые рубиться с врагом, эти доблестные воины отличались еще одной существенной особенностью – не было в Европе войска такого быстрого, как это.

Как и предполагал Вишневецкий, стоило Олексе Рудому увидеть печать гетмана на доставленном пакете, и боевая труба протрубила казакам поход.

Утро следующего дня выдалось на редкость тихим. Лучи раннего летнего солнца наперебой соревновались, окрашивая в яркие радостные цвета мелкую речную зыбь. Над стенами Далибожа слышались окрики стражи. Из польского лагеря им вторили насмешливые голоса неторопливо завтракающих жолнеров.

– Ну шо, капитан, с меня бутылка! – раздалось на канале связи жизнерадостное восклицание Лиса. – Я уже вижу твой нос. То есть не твой, а корабля.

– При чем тут мой нос к бутылке? – насторожился я. – Что ты еще задумал?

– Хороший нос бутылку за версту чует. Но это не о тебе. Это так, взагали…

– А ну выкладывай!

– Да шо ты кипятишься, как одноразовый шприц многоразового использования? Я ж, буквально следуя твоему приказу, был яростным борцом за справедливость в полутяжелом весе.

– Что-то я не помню такого приказа, – с сомнением проговорил я.

– Ну как же?! – деланно возмутился мой напарник. – Ты распорядился сообщить Вишневецкому, шо утром вы прибудете. Он мне возразил, шо ты в лучшем случае вчера вечером только добрался, а значит, подкрепление может подойти не раньше завтрашнего дня. Ну, я ему натурально, крест на пузе, говорю, век статуи Свободы не видать. А он – ни в какую. Вот мы с князем и поспорили… – Лис засмеялся, – …и не только с ним.

– На что?

– Да какая разница. Так, по мелочи. Ну, в общем, если мы победим, то Далибож наш.

– А если не победим?

– Тоже наш, но воспользоваться этим мы уже не успеем.

Между тем нос корабля, да и весь корабль стали видны не только остроглазому Лису, но и всем защитникам крепости. И уж конечно, осаждающим ее ляхам. Большая двадцативесельная чайка неспешно шла по спокойной воде, явно собираясь пристать к пирсу под стенами Далибожа. Так делали все корабли, шедшие этим маршрутом. Как я уже говорил, ниже по реке находился довольно неприятный порог, и если легкое суденышко с опытным лоцманом еще могло его миновать, то весь груз приходилось везти по берегу – более тяжелые корабли, вроде днепровского байкака[18], и вовсе надо было тащить волоком, минуя опасную каменную гряду. Наше судно, если смотреть на него с берега, выглядело перегруженным, так что стоянка у пирса казалась неизбежной. Повеселевшее в ожидании легкой добычи панство с нескрываемым интересом глазело на большие винные бочки, которыми был заполнен корабль. Немалая часть шляхты, столпившись на берегу у самого обреза воды, оживленно размахивала руками, призывая нас поскорее бросить якорь. Но если бы поляки сейчас могли наблюдать, что происходит за бочками, пожалуй, они не стали бы так веселиться.

– Лей вар! – тихо скомандовал Олекса Рудый, и спорые казаки начали лить кипяток в пустые винные бочки.

– Забивай чоп! – последовала новая команда.

Поляков могли бы смутить доносившиеся с корабля глухие удары, но они были слишком поглощены сладким предчувствием легкой добычи, чтобы обращать внимание на подобную ерунду.

– Правь к берегу!

Корабль был уже совсем рядом с пирсом, когда прозвучала очередная команда.

– Сходни за борт!

Такая команда могла бы казаться музыкой для тех, кто ждал на берегу. Однако на сей раз для многих эта музыка стала похоронным маршем. Наполненные винными парами дубовые бочки, на треть залитые кипятком, от тряски взрываются не хуже пушечных ядер, а если принять во внимание размеры – даже лучше. Сходни, по которым они должны были катиться на берег, не доставали до земли всего-то одного ярда, но этот ярд дорогого стоил. Привязанный к каждой из импровизированных катапульт мешок с камнями, по команде сброшенный в воду, давал вполне достаточный импульс, чтобы взведенная тряской деревянная бомба прилетела в толпу и разорвалась с ужасающим грохотом и неисчислимым количеством острой дубовой щепы. Стоило отгреметь первому взрыву и первым раненным огласить пристань криками боли и ужаса, как утро вмиг потеряло безмятежную прелесть. Дождавшись сигнала, из крепостных башен гулко рявкнули гакавницы[19], им вторили пищали защитников Далибожа. Не успел пороховой дым развеяться над округой, как с борта чайки последовал новый залп, потом второй и третий. Засевшие на корабле сечевики не тратили времени даром, а оставшиеся там бочки не были простым антуражем. Часть из них, стоявшая у бортов, служила баррикадой, из-за которой велся огонь, в прочих же находилось загодя приготовленное оружие. Залп следовал за залпом, не давая полякам опомниться, чтобы изготовиться к обороне. Когда же из леса, развернувшись в лаву[20], ударили пять сотен верховых, сметая все на своем пути, паника в лагере Стамбрусского достигла апогея. Казалось, никто уже не помышлял отразить врага, по-прежнему еще довольно малочисленного. Единственное, что занимало вчерашних храбрецов, – это непреодолимое желание оказаться как можно дальше от места боя.

Отряд шляхты, охранявший подступы к Далибожу на противоположном берегу и не попавший под ураганный обстрел, собрался было прийти на помощь, но, увидев выходящие из-за речной излучины новые чайки с десантом, предпочел отступить в лес.

Следующий удар одновременно из крепости и с кораблей окончательно сокрушил и без того вялое сопротивление поляков. Бросая оружие, жолнеры побежали туда, где, как им казалось, опасность подстерегает их менее всего. Сломя голову они мчали в сторону порогов – туда, где вода с грохотом срывалась со склизких камней, туда, где с нетерпением поджидали их свежие казачьи сотни.

Беспощадная сеча переходила в заключительную фазу – охоту за пленниками. Редкие островки сопротивления постепенно исчезали под смертоносными молниями сабель охочей до добычи казачьей голоты. То там, то здесь были видны спешившиеся сечевики, обшаривающие трупы в поисках перстней, монет, снимающие драгоценное оружие и доспехи. Но один «остров» все еще продолжал держаться. Над ним реяла хоругвь Юлиуша Стамбрусского, и волна за волной атаки разбивались о непреклонную храбрость подкомория и его драбантов.

– Расступись! – пронеслось над полем, и я вовремя отпрянул.

Мимо меня, горяча коня в галопе, промчался Дмитрий Вишневецкий, склонив перед собой длинную пику. Двуцветный треугольный вымпел плескал на ветру, мельтеша перед глазами противника и мешая целиться. В этот миг мне почудилось, что я нахожусь не в стране, именуемой на европейских картах Укранией, а где-нибудь на благословенных полях Франции. Причем века на два ранее.

Навстречу князю, точно так же склонив древко, мчал пан Юлиуш собственной персоной. Вскоре они встретились, пики ударили в щиты и разлетелись. Кони пронесли наездников так близко друг к другу, что они вполне могли обменяться приветствиями после долгой разлуки. Всадники развернули скакунов и, обнажив сабли, вновь помчались навстречу друг другу. Вокруг все замерло. Те, кто оставался сейчас на поле, прекрасно осознавали, как много зависит от фехтовального искусства обоих вождей. Окажись Юлиуш Стамбрусский ловчее, и потрепанные остатки польского отряда без помех ушли бы, ощущая себя победителями.

Клинки зазвенели и закружили в стремительной кадрили, выискивая лазейку в обороне противника. Я невольно залюбовался, глядя, с каким мастерством оба бойца раздают удары и защищаются от атак. Но военная удача в этот день была на стороне Вишневецкого, и его противник, уже изрядно утомленный, заметно терял силы. Наносимые им удары становились все медленнее. Парировав один из них, Вишневецкий ушел под руку подкоморию и, перехватив того поперек корпуса, рывком выбросил из седла.

Неподвижная до той поры шляхта тут же с воем ухватилась за оружие, спеша помочь своему поверженному командиру. Гетман наклонился, пытаясь ухватить поднимающегося с земли соперника, и в этот миг у самого моего уха раздалась четкая команда:

– Пли!

От неожиданности я отпрянул в сторону. Слитный залп пяти десятков пищалей смел передний ряд жолнеров, точно буря – ветхий забор. Конь Вишневецкого поднялся на дыбы, едва не сбросив седока.

– Ты что творишь, пес смердящий?! – рявкнул князь, насилу успокаивая арабчака.

Только сейчас я увидел стоящего неподалеку Штадена с дымящимся пистолем в руке.

– Негодяй, ты же убил его!

– Я спасал вашу жизнь, – не меняясь в лице, возразил опричник. – Таков приказ государя.

– Проклятье! – выругался гетман и, пришпорив коня, помчал туда, где, склонив голову, бросали наземь оружие оставшиеся в живых драбанты.

Жаркое солнце встало над Далибожем, глядя из точки зенита на поле отзвучавшей битвы. Теперь все здесь дышало своей несуетливой, почти будничной жизнью: как безумные стрекотали кузнечики, отсидевшиеся в камышах утки начинали облет своей территории. Посадские копали ямы для могил, казаки стаскивали в кучи захваченную добычу для грядущего дележа, попы и ксендзы готовились отслужить совместный молебен над будущим захоронением. Одному Богу было ведомо, к какой вере принадлежали те, для кого зияла черной пастью вырытая могила.

Вопреки бытующему мнению о том, что Польское королевство испокон веку было католической державой, все обстояло не совсем так. С приходом к власти династии Ягеллонов, происходившей от изначально православного князя Ягайло, в Польше воцарилось двоеверие и, как ни странно, веротерпимость. Хотя сам Ягайло для вступления на трон принял католичество, православие еще долго удерживало свои позиции в этой части Европы. Так, в землях Великого Княжества Литовского назначаемые Римом епископы предпочитали не появляться вовсе, поскольку всех живущих здесь католиков можно было без труда собрать в одном храме. И лишь когда Польша едва не стала одним из центров лютеранства, спохватившийся Ватикан прислал туда свой передовой отряд, несокрушимое воинство Иисусово – иезуитов. С тех пор католичество прочно укрепилось в Речи Посполитой и подмяло под себя все прочие религиозные верования. Но сюда первый десант иезуитов прибыл менее года назад, и посеянное ими «разумное, доброе, вечное» еще не дало своих ужасающих всходов.

Сейчас в единой могиле лежали шляхтичи всех вероисповеданий, и местные священники, каждый по своему вероисповеданию, творили над ними заупокойную молитву. Но прах к праху, а живым надо было разбираться с живыми.

Оплакав смерть Юлиуша Стамбрусского, Вишневецкий, мрачный, словно грозовая туча, шагал перед отрядами пленных, распределяя их на три неравные группы. В первой стояли все те, кто выжил в последней схватке вокруг хоругви. Им было позволено, сохранив оружие, вернуться восвояси. Вторым – их было больше – сведущий в делах польской знати гетмане точностью кассового аппарата называл сумму выкупа. Последние, не выделявшиеся ни доблестью, ни богатством, были назначены в дар царю Иоанну. Этих было подавляющее большинство.

Понятное дело, сопровождать пленных должен был отряд Штадена. После боя гетман, и без того не жаловавший опричника, и вовсе с трудом терпел его. Крайним сроком отбытия было названо следующее утро, а когда бы позволяли законы вежества, князь выгнал бы кромешников в обратный путь и на ночь глядя.

Поэтому я несколько удивился, когда сотник появился в моей убогой каморке и, взяв меня под локоть, сообщил:

– Вы едете с нами.

Честно говоря, после моего полета и удачного снятия осады я надеялся и дальше держаться возле Вишневецкого. С легкой руки Костяной Ноги я уже начал становиться здесь признанным колдуном, а намерение царя отправить моего высокого покровителя воевать в Ливонию позволяло без особых хлопот добраться до того места, где был засечен последний сигнал «дяди».

– С вами? – не скрывая удивления, переспросил я.

– Да, – кивнул мой собеседник. – И вам следует этому радоваться.

– Отчего вдруг? – Я пожал плечами. – Насколько я знаю, мой дядя чем-то прогневил великого государя и пропал без вести. Теперь ярость правителя может обрушиться на меня. А как мне рассказывали, в гневе он страшен. Я готов рисковать своей головой в бою, но сложить ее на плахе невесть почему…

– Слушайте меня, Вальтер, и молчите о том, что сейчас услышите. Вам не следовало приезжать на Русь. Но уж если вы это сделали, то благодарите Господа за то, что он свел вас со мной. Царь действительно жаждет видеть Якоба Гернеля живым или мертвым, и по его приказу, любой, кто знает, где скрывается беглый астролог, и всякий, кто причастен к его делам, должен быть доставлен пред царские очи. Тот, кто станет укрывать означенных людей, будет предан пыткам, а затем казнен без разбора звания и чина. Князь Вишневецкий знает о том не хуже меня, а теперь и вас. Пытаясь уберечь вашу голову и не потерять свою, он шлет вас за себя, дабы сопроводить полон. С его стороны это мудро. Весть о победе над ляхами и крымчаками может умилостивить царя, а затем князь прибудет в Москву самолично, будет назван воеводой большого полка и сможет, как он думает, вытребовать вас к себе. – Штаден сделал паузу, чтобы оценить мою реакцию.

Я молча слушал опричника, не мешая ему говорить.

– Так вот, Вальтер. Ему не удастся вас спасти. Царь не доверяет Вишневецкому. И даже если бы вы не были племянником Якоба Гернеля, его величество не стал бы усиливать гетмана столь заметной фигурой, как вы.

– Царь не доверяет Вишневецкому и в то же время назначает его воеводой большого полка? – Я удивленно поднял брови.

– Именно так, – кивнул мой собеседник. – Но, заметьте, не куда-нибудь, а в Ливонию.

– Я не вижу в этом ничего странного – его полководческий дар известен по всей Европе.

– Да, но ливонские бароны намного менее опасны, чем, к примеру, крымский хан или король Сигизмунд. А царь не без основания полагает, что именно в Ливонии Дмитрий проявит себя более всего.

– Почему?

– Потому что там у него есть личные интересы.

– И что же это?

– Кто, – усмехнулся Штаден. – Это женщина!

– Вы полагаете, что в нашем просвещенном шестнадцатом веке есть место рыцарству?

– Образчик оного вы наблюдали сегодня на поле боя, – пожал плечами опричник. – Но есть женщины, достойные рыцарского подвига, а есть те, из-за которых ведутся настоящие войны. Это одна из них.

– Неужели?

– Вы наверняка слышали о ней. Это Катарина Ягеллон, сестра нынешнего короля Речи Посполитой, Сигизмунда II Августа. Когда-то она была увлечена Вишневецким, и поговаривали, что стала его возлюбленной. Князь просил ее руки, но получил отказ. Король счел более выгодным отдать сестру за брата шведского короля. Теперь ее муж, герцог Юхан, правит Эстляндией и южной частью ливонских земель. Именно после этого отказа гетман со всем своим воинством перешел под знамена русского царя. Теперь у него появится шанс сделать бывшую возлюбленную молодой вдовой, и, готов поспорить, он его не упустит.

– Романтическая история. Наши пражские кумушки были бы от нее в восторге.

– И не только пражские, – согласился не склонный к сантиментам вестфалец. – Но это еще не все. У Сигизмунда нет прямых наследников, а его здоровье не позволяет думать, что таковые появятся. Поэтому скорее всего новым королем станет муж одной из его сестер. Но супруг первой из них, Анны, – какой-то трансильванский воевода Иштван Батори. А Катарина… Попробуйте догадаться, кого изберет сейм: никому не ведомого трансильванского выскочку или, предположим, гетмана из рода Гедимина, за которым стоит огромная золотая казна и тысячи весьма острых сабель.

– Догадался.

– Поэтому, как вы сами понимаете, царь Иван не слишком доверяет такому вассалу. Он полезен, пока не опасен.

– Разумная предосторожность, – согласился я.

– Из этой предосторожности царь приказал следить за Вишневецким. И теперь он знает, что тот был последним, с кем общался ваш дядя в ночь своего исчезновения.

– Он что же, замешан в эту историю?

– Не знаю, не знаю. – Штаден развел руками. – Но вместе с ним исчезла еще одна вещь…

– Что же это? – презрительно скривился я, демонстрируя полную несусветность подобных обвинений.

– Шапка Мономаха!

Глава 7

Зачастую победа создает более проблем, нежели решает.

Мориц Саксонский

Толпа пленников, бредущая сейчас по щиколотки в пыли разбитым Московским трактом, мало напоминала то блестящее воинство, которое всего несколько дней назад подступило к стенам Далибожа. Когда лихим казакам, превозносившим свою оборванность как знак высокой добродетели, наступал час принаряжаться, лохмотья уступали место шелкам и бархату, златотканым восточным кушакам и драгоценным каменьям. Но поскольку портных и ювелиров в казачьих отрядах было до обидного мало, все, что красовалось на них, выглядело скорее выставкой боевых трофеев, чем образцом хорошего вкуса. Только недюжинная физическая сила помогала этим молодцам таскать на себе десятки перстней и браслетов, тяжеленные золотые цепи и прочие украшения, и все это – не считая кольчуг, сабель, кинжалов, пистолей. Но у пленных найти что-либо ценнее нательного креста никто не стал бы рассчитывать. Движимые христианским милосердием победители не оставили пленников нагими и, дабы не смущать встречных барышень, выделили им от щедрот то, что между собой уже считали обносками. Поэтому теперь вид колонны был столь плачевен, что даже нищие готовы были поделиться с бедолагами куском честно выпрошенного хлеба.

Мы с Лисом ехали шагом впереди медленно бредущего полона, временами теряя его из виду.

– Капитан, хоть в мусульмане меня окрести, я не врубаюсь, как ты общаешься со всеми этими феодальными недобитками. Это ж жлобье какое-то!

С того момента, как мы покинули крепость, мой напарник только и твердил о заведомой обреченности привилегированного класса в целом и его отдельных представителей, в лице Вишневецкого, в частности.

– Горбатишься тут, спасаешь отечество, а где обещанное спасибо в его материальном воплощении?! – Возмущению моего друга не было пределов. – И это – Байда!.. Нет, таки не по пути аристократии с мировым прогрессом!

Насколько я знал Лиса, в данный момент Московской Руси угрожала опасность, сопоставимая с внеочередным набегом татар. Он искренне страдал от несовершенства мира и жаждал исправить его любыми подручными средствами.

– Я шо его, за язык тянул? Сам же обещал, если вы вчера нарисуетесь – Далибож наш. Поматросил и бросил!

Эту историю я слушал уже в надцатый раз и потому сейчас лишь согласно кивал головой. Когда Лис явился за выигрышем, князь отсыпал ему ковшик серебряных рублей и велел отправляться вместе с караваном, дабы беречь мою персону. Уж и не знаю, что, собственно говоря, Сергей намеревался делать с крепостью, но сам факт утраты оной был для него нестерпим.

– Послушай, – начал я, пытаясь отвлечь друга от планов мести. – Зачем тебе крепость? У нас здесь совершенно другие задачи.

– Шоб-то ты понимал! Это ж у тебя в замке для каждого привидения личная комната с теплым сортиром полагается, а там, где я вырос, даже собственную тень некуда было пристроить. Считай, только пол и потолок не совмещенные. Короче, босоногое детство, чугунные игрушки, гвоздями прибитые к потолку, коляска без дна, памперсы из стекловаты… А теперь представь себе, как вытянулась бы физиономия лица далибожского мэра в нашем мире, когда б я сунул ему под нос дарственную на все эти земли со строениями и угодьями, подписанную лично Байдой-Вишневецким!

– Я думаю, на таких условиях этот вопрос можно решить, – усмехнулся я. – А сейчас давай вернемся к нашему заданию.

– Давай вернемся, – согласился Лис. – Но помни, ты обещал.

– На повестке дня две новости, – начал я. – Во-первых, позавчера утром база засекла выход в эфир маяка «дяди Якоба», а во-вторых… – Я замялся. – Как сообщил Штаден, лорд Баренс обвиняется в похищении шапки Мономаха.

– Ни фига себе раскладец… – присвистнул Лис. – Мы не ищем легких путей! А чего-нибудь попроще он попятить не мог?

Я невольно оскорбился за своего наставника.

– Лис, не забывай, что речь идет об английском лорде.

– Да хоть три раза лорде и два раза пэре. После того кидалова, которое мне устроил Вишневецкий, я утратил веру в голубую кровь. – Он сделал паузу. – Надеюсь, ты правильно меня понял.

– Ну знаешь ли… – возмутился я. – Воздержись от обобщений. Да и к чему Джорджу Баренсу шапка Мономаха?

– Шоб голову не напекло. А если серьезно – ты ж, когда Генрихом Наваррским работал, Отпрыску на день рождения орден Святого Духа за номером два притарабанил.[21]. Тоже, я тебе скажу, не слабый подарок. Может, и Баренс решил отличиться.

– Я, между прочим, этот орден получил на поле боя.

– Ой, не смеши мои тапочки. Полюбить – так королеву, воровать – так миллион! Кстати, там у вашей королевы юбилея, часом, не намечается?

Я возмущенно фыркнул, оценив намек Лиса.

– Что за ерунда. К тому же, если бы он похитил шапку Мономаха для подарка в нашем мире, с какой стати бы ему исчезать?

– Тогда есть другая версия. Твой «дядя самых честных правил» решил по-тихому свалить из конторы. А так как «кушать хочется всегда», отмутил царский венец. Ежели его на черном рынке даже за полцены загнать, то детям и внукам на шелковые подгузники хватит. Кстати к вопросу о детях… – Сергей остановился. – Хорошо бы выяснить, не было ли у твоего породистого «дядюшки» зазнобы в Москве. Может, седина в бороду – бес в ребро? Надо пробить по институтской базе данных, возможно, он сообщал что-нибудь о вербовочных контактах в зарослях вербы.

– Может быть, – медленно проговорил я, обдумывая услышанное. – Насколько мне известно, лорд Джордж не слишком склонен к романтическим чувствам, но чем черт не шутит. Попробую спросить у Штадена. Возможно, он знает о связях моего «родственника» больше, чем тот сообщал в центр.

Стук копыт за спиной заставил нас обернуться. Вряд ли кому-то могла прийти в голову идея напасть на опричников и конвой, сопровождающий дары русскому царю. Но после таинственного появления у стен Далибожа польского войска ожидать можно было всего. Однако всадник, догонявший нас, отнюдь не принадлежал ни к разбойному люду, ни к чужому воинству. Впрочем, сказать, что я был рад его видеть, значило бы покривить душой. Гонта, а это был именно он, по приказу Вишневецкого отвечал за сохранность подарков, которые щедрой рукой слал в Москву повелитель степной украйны. И то ли мы с Лисом значились в числе подарков, то ли князь нашептал что-то на ухо своему верному соратнику, но теперь казачий ватажник следовал за нами как тень, не спуская глаз.

– Привал, – заорал он, для убедительности размахивая плетью.

– Привал так привал, – вздохнул я, останавливая коня.

Солнце висело в зените и, пользуясь господствующей высотой, посылало на наши головы тысячи прицельных лучей, без промаха бивших в темечко. Всей-то тени было – только у нас под ногами, но укрыться в ней не представлялось возможным. Привычные к местному климату казаки и одетые в рванину пленники довольно непринужденно расположились на обочине, собираясь варить, как выражался Лис, «суп из топора». Но мне, одетому в плотный кожаный дублет, приходилось обливаться потом так, что к концу поездки ни о каком лишнем весе не могло быть и речи. Как говорится, положение обязывает. Не пристало дворянину ездить полуголым, точно разбойнику с большой дороги.

Отойдя в сторону, мы с Сергеем укрылись наконец в тени толстенного дуба и, продолжая неспешную беседу, стали наблюдать за работой кашеваров.

– «Дядя», конечно, подложил нам свинью, – продолжал я, вспоминая вчерашний разговор со Штаденом. – И все же я отказываюсь понимать действия Баренса.

– А шо тут понимать? – Лис отмахнулся от назойливой мухи и закрыл козырьком ладони глаза от палящего солнца. – Склептоманил твой «родственничек», шо плохо лежало и хорошо блестело. Вот и вся любовь.

– Да нет. – Я покачал головой. – Лежала шапка Мономаха хорошо, можно сказать, очень хорошо. И стража вокруг стояла – воробей за версту от нее чихнуть боялся. Как вдруг посреди ночи откуда ни возьмись «чудище каменное от земли двух саженей, обликом грозное и нравом ярое», – я процитировал слова опричного сотника, – разметало стрельцов, точно кегли, вышибло двери, железом окованные, из сокровищницы царский венец умыкнуло и невесть куда сквозь дыру в стене, им же проделанную, с оным подалось.

– Что ж не проследили? – поинтересовался Сергей.

– Пули и стрелы на чудище действовали не больше, чем комариные укусы. Гнаться же не получилось – от ужаса дикого оторопь на всех напала. И все же это нелогично – если Баренс решил сбежать из института, он должен был предполагать, что на его поиски будет отправлена специальная группа. Да и здесь царская корона – не пригоршня червонцев. Тут, как говорится, будет задействована вся королевская конница и вся королевская рать.

– Да ну, скажешь… Баренс же не сам копилку тряхнул, а послал какого-то мелкого тролля. Кстати, непонятно, откуда он его здесь выкопал и какими бубликами приручил. Ну, предположим, оказался тролль эстетом, шо уж тут попишешь. Может, дядя Джо велел ему золота черпануть своими ладошками-ковшиками, а он сувенир на память приволок. Да и вообще, кто решил, что его послал Баренс? Может, шел себе тролль по Москве, зашел на огонек, а там премудрый Якоб Гернель, как водится, золотишко из ртути варит. Схарчил монстер твоего «родственничка», надышался парами, возбудился на золото и попер, шо троллей-бас, в смысле, басовитый тролль, по маршруту.

– Как ты можешь? – Я покачал головой. – Речь идет о нашем сотруднике, наставнике и друге. Но можешь не сомневаться, я задал Штадену вопрос о том, почему нападение «каменного гостя» на царскую сокровищницу связывают с исчезновением Якоба Гернеля.

– И что он?

– Оба стражника, приставленные к лаборатории, были опоены сонным зельем и проспали бы даже конец света, случись он той ночью. А вот среди бумаг, оставленных премудрым астрологом, оказалось нечто вроде чертежей этого самого чудища.

– Стало быть, тролль отпадает?

– Стало быть, так.

– Ну, тогда… «Это же элементарно», как говорил твой великий соотечественник Шэ. Холмс. Нам остается только опросить местное население, буквально – народ, чтобы узнать, не видел ли кто алхимика в шапке Мономаха с двухсаженным каменным жлобом под руку. Мне жуть как интересно узнать, куда он планирует сбыть этот чепчик.

– Лис! – возмутился я, возможно, из врожденного почтения к коронам. – Между прочим, этот «чепчик», как ты выразился, – ваше национальное достояние.

– Да знаю я, – скривился напарник и продолжил тоном экскурсовода: – По легенде, этот головной убор подарен Владимиру Мономаху его дедушкой – византийским императором Константином IX. Так сказать, от деда Кости дорогому Вовочке в светлый день на именины. Правда, наши историки утверждают, шо соболя на шапке наши, исконно-посконные, а золотой колпак с каменьями вообще сварганили в одноименной Орде. Такой вот символ государственности.

– Ты ничего не путаешь? – невольно перебил я друга. – Как это можно – не отличить работу византийских мастеров XII века от работы ордынских умельцев, работавших минимум двумя веками позже.

– Капитан, не грузи. Я за шо купил – за то продал. Ты помнишь, кем я до института работал? Так вот, различные правительственные делегации по кремлевским музеям и выставочным залам я могу водить не хуже гида. Мне одних только заезжих президентов семь штук охранять довелось, а уж канцлеров с премьерами и туземными вождями – и вовсе несчетно.

Излияния моего друга могли продолжаться еще долго. Годы, проведенные в знаменитой «девятке», занимавшейся охраной первых лиц государства и почетных гостей оного, оставили старшему лейтенанту Лисиченко множество весьма колоритных воспоминаний. Но сейчас его воспоминания были бесцеремонно прерваны жизнерадостным «Мяу!». Если бы уссурийские тигры умели мяукать, их мартовский вопль вполне мог походить на то, что в данный момент раздалось у нас над головами. Лошади, пасшиеся неподалеку, испуганно присели, а расположившиеся на отдых казаки вскочили на ноги, хватаясь за оружие. Но более в наступившей тишине не раздалось ни звука. И только мы с Лисом увидели среди ветвей раскидистого дуба черную кошачью морду величиной с ушастый футбольный мяч. Кот смерил каждого из нас пристальным взглядом, заговорщически подмигнул и, указав лапой в направлении леса, исчез среди листвы.

– Вот тебе, бабушка, и лукоморье. – Лис удивленно посмотрел на меня. – Капитан, похоже, нас с тобой приглашают в гости.

Самоходная изба восседала на массивном стволе вывороченного некогда бурей дерева. Одна ее нога была страдальчески выдвинута вперед и стянута в лодыжке березовым лубком, перемотанным свежим лыком. Вокруг импровизированного кресла суетился местный леший, сглаживая малейшие сучки и старательно подкладывая ароматное сено под раненую ногу. Избушка недовольно поскрипывала, жалобно пыхтела и отдувалась темными облачками дыма каждый раз, когда Баба-Яга, шепчущая заклинания, взмахивала руками. Мне пришлось кашлянуть, обращая на нас внимание пожилой леди, но это оказалось лишним.

– Бабуля! – грянул Лис, раскидывая руки для объятий. – Пади ко мне на грудь! Забудь про трудовые мозоли своей жилплощади! Войдем в избу, не дожидаясь пожара, хлебнем кваску и мигом все уврачуем.

Баба-Яга расплылась в улыбке, в сравнении с которой изображение на табличке «Не влезай, убьет!» выглядело нежной пастушкой.

– Ястреб мой остроклювый! – нежно проворковала Баба-Яга, всплескивая руками. – А мне сказывали, будто изранили тебя. А ты вон орел орлом!

– Лис лисом, – гордо поправил мой напарник. – А зажило все шо на собаке – прикинь, какой парадокс!

– Ну, заходи, заходи в дом, касатик.

Я невольно почувствовал себя лишним, но тысячелетняя старуха, наконец удостоив меня вниманием, осведомилась не слишком любезно:

– А ты чего идолом застыл? Тоже сюда ходи.

Между тем Сергей уже подошел к крыльцу и, поглаживая широкой ладонью перила, сочувственно проговорил:

– Упала, милая?! Зашиблась?

Избушка вполне явственно подалась навстречу моему другу, встряхиваясь, точно приводя себя в порядок. Казалось, будь у нее ухо, она бы без промедления подставила его для ритуального почесывания.

Спустя несколько минут мы уже сидели за празднично накрытым столом, и Баба-Яга, все еще не наглядевшись на милого дружка, обратилась ко мне с явным недовольством:

– Ступа на тебя жаловалась, вахлак ты нерусский! Баяла, сквозь стены на ней проходил. Ты пошто невинную обидел? Пошто несуразицу злую сотворил?

– Это была крыша, – попытался оправдаться я. – Соломенная крыша.

Но хозяйка, кажется, не слишком была настроена выслушивать мои объяснения.

– Один разор от тебя. Изба вон посейчас хромает – насилу вас догнали.

– Да ну, кума! Не журысь – все будет пучком.

– Как?

– Как редиска на Сорочинской ярмарке – дешево и в сметане.

– Побойся Рога! Какие Сорочинцы! Их еще, почитай, лет через сто построят. А уж ярмарка…

– К делу, которым я в данный момент занят, это отношения не имеет, – с пафосом перебил ее Лис и, переходя на свой обычный тон, добавил: – Есть у меня немного чудодейственной мази по рецепту мадам д'Артаньян. Мазнем халабуду по конечности, и у нее вмиг наступит изначальность. Станет лучше новой.

– Ох, не доверяю я зельям заморским. Да и дух их на дух не переношу. И так на Руси уже места не сыщешь, где б чужаком не веяло. Вон этот вот, – она недобро покосилась на меня, – всю округу уксусом провонял.

Я невольно оскорбился. Да, при изготовлении дублетов, своеобразных кожаных доспехов-стеганок, использовалась вымоченная в уксусе овечья шерсть, призванная смягчить получаемые удары. Не будь уксуса, подкладка мгновенно превратилась бы в обиталище блох и прочих тому подобных насекомых. В институте вместо шерсти использовался кевлар, но обработка уксусом была оставлена, чтобы не привлекать внимания аборигенов отсутствием привычного запаха. Но, во-первых, ту же технологию использовали и на Руси, а во-вторых, я носил этот дублет уже четыре года, и почувствовать запах уксуса можно было, только сунув чей-то длинный нос под самую подкладку. Однако, вспомнив, как во время рейда в ставку Пугачева Бабуся-Ягуся учуяла слабую примесь шотландской крови в моих жилах, я сдержал возмущение и лишь осведомился сухо:

– Вы гнались за нами на хромой избушке, чтобы сообщить, как неприятен мой запах?

– Да ты не горячись, яхонтовый, – примирительно вздохнула она. – Вестимо, не в том печаль. Вы-то люди необычные, нездешние, и коли уж в наших местах объявились, то, видать, от дальнего пламени дымком потянуло. Вот я и подумала, раз уж я с вами вроде как в друзьях хожу, то, может, сгодится вам на что словцо далекое, из новгородской земли сорокой на хвосте принесенное.

Мы с Лисом переглянулись. Место последнего выхода в эфир лорда Баренса было как раз на границе новгородской земли и Ливонии. Но вряд ли наша милая хозяйка знала о цели институтской операции. Произведенный эффект явно порадовал сказительницу, и она продолжила:

– Ежели не запамятовали, в прошлую нашу встречу поведала я о железном соколе – храбром князе Рюрике.

– Было дело, – кивнул я.

– Так ныне, сказывают, объявился сей Рюрик в Новограде. Пришел по Волхову-реке на кораблях с воинством. Да под свою руку весь край и взял. Горожане на Софии в колокол ударили да на вече князем его признали. Молва идет, что лицом он пригож, ростом высок да статен. А по храбрости и силе – ни дать ни взять конунг варяжский. Поклялся сей Рюрик вольности новгородские и псковские свято почитать и прочим городам Руси от злого царя-кровопийцы волю дать. Нынче в тех местах он быстро шагает, и многие бояре и дети боярские, стрельцы и дворяне к нему на поклон идут. Всякого люда с ним несчетно – из чужих краев, из тутошних. Величает его народ с почтением, как есть – Железным Соколом.

– Очередной Пугачев. – Лис с тоской поглядел на меня. – Ох и везет нам с тобой на самозванцев.

Я принял вид знатока и собрался пояснить напарнику, что мы имеем дело со случаем довольно уникальным. Во-первых, почитание династии Рюрика было столь велико, что доселе на Руси не было ни одного самозванца. Во-вторых, его пришествие было тщательно подготовлено, чтоб не сказать – срежиссировано. Здесь имелся полный набор дешевых трюков, безотказно действующих на воображение толпы, неизбалованной средствами массовой информации. Тут и таинственная находка древнего идола, и чудо с его нетленностью, и прелестная легенда, отсылающая слушателей к истокам и корням. К тому же я, как ни силился, не мог вспомнить ни одного подобного случая в сопредельных мирах, вплоть до Смутного времени, до пресечения прямой царской династии Рюриковичей. Я уже открыл было рот, чтобы рассказать об этом напарнику, но тут же закрыл его, пораженный неожиданной мыслью.

– Простите. – Мои слова были обращены к Бабе-Яге. – В прошлый раз, перед тем как доверить мне ступу, вы говорили, что в тех краях вы встречали запах, похожий на мой.

– Так оно и было, – согласилась хозяйка.

– Это, вероятно, был кто-то из заморских наемников?

– Э нет, голуба! Ты мне, старой, колокола-то не лей.[22] Нечто я свейский али ливонский дух от вашего, приблудного, не отличу?

– Стало быть, вон оно как.

Мы с Лисом многозначительно переглянулись.

– Сыскался след Тарасов!

– Уж Тарас там или не Тарас – о том не ведаю, а только верно говорю: вашего он роду-племени. А народу, – она пристально глянула на меня, – как есть твоего.

– Ну шо. – Лис положил руку мне на плечо. – История болезни ясна – мания величия с элементами мании преследования. Щас дергаем или как?

Глагол «дергать», как, впрочем, и многие другие глаголы, в устах моего друга редко обозначал действие, прописанное в толковых словарях. Скорее всего сейчас он предлагал оставить медленно бредущий конвой и устремиться прямо к Новгороду, конечно, насколько это позволяли русские дороги.

– Нет, – покачал головой я. – Если мы уедем сейчас, то наверняка за нами будет отряжена погоня. Это ни к чему. Москва – город большой. Там нас никто не знает – легче будет затеряться и, как ты выражаешься, слинять.

– Ой, так вы в белокаменную едете? – всплеснула руками Баба-Яга. – Вот удача-то. А у меня там братец сродный проживает. Дедом Бабаем кличут, может, слыхали?

– А то, – взбодрился Лис.

– Так я уж гостинчик ему снаряжу – лукошко мухоморов сушеных. Передайте, коли не в тягость.

– Чего ж не передать мухоморов любимому с детства герою! Ты, если что, и поганок добавь побледней, я тоже передам.

Он хотел еще что-то сказать, но речь его была заглушена крупно-кошачьим рыком и последовавшим за ним воплем ужаса.

– А вот это, кажется, наш котик Баскервилей, – вскакивая с места, выдохнул Лис.

Глава 8

Никогда не показывайте карточных фокусов тому, с кем намерены играть в покер.

Закон Мэверика

Доносившийся из лесу крик превратился в глухое рычание, к которому примешивалось кошачье шипение и какой-то сдавленный хрип.

– Ой! – Старуха выскочила из-за стола точно ужаленная. – Какая ж погань котенку забижает?

Она повела недобрым взглядом в поисках то ли метлы, то ли ухвата, то ли еще какого орудия расправы.

– Бабуля, – Лис украдкой бросил на меня быстрый взгляд, – стойте здесь, мы все уладим. Не изводите себя так. – С этими словами он выскочил из избушки и одним прыжком оказался на земле. Я немедля последовал за ним.

– Кота Жмуриком зовут, – вслед нам прокричала Баба-Яга. – Все время жмурится.

Последние слова мы едва расслышали, поскольку опрометью неслись через лесное буреломье к источнику тревожных звуков.

– Мы вовремя, – крикнул Лис, выскакивая из кустов на крошечную полянку, вытоптанную следами ожесточенной борьбы.

На земле, рыча от боли и ярости, лежал Гонта. Его мускулистые руки крепко сжимали горло огромного, величиной поболее крупной рыси, кота. Тот злобно скалил острые клыки и все глубже вдавливал когти в окровавленные плечи поваленного казака. Будь на месте кота человек – стальной захват ватажника уже давно заставил бы его хрипеть от удушья, выкатывая глаза. Но густая шерсть и складки кожи на шее животного мешали пальцам дотянуться до гортани. С другой стороны, окажись вместо Гонты кто-нибудь более слабый – к нашему появлению «жмуриков» на поляне было бы уже два.

– Кыс-кыс-кыс. – Лис присел на корточки и стал аккуратно приманивать рассвирепевшего зверя. – Иди ко мне, Жмурик. Иди, мой Жмуреночек.

Голос его звучал нежно, но убедительно, как у воспитательницы детского сада, требующей от малолетнего бедокура не бить сверстников по голове лопаткой.

Мрачный огонь в глазах свирепого животного сменился обычным глумливым выражением, но Гонта все еще не торопился разжимать мертвую хватку.

– Эй, служивый, кончай обниматься. – Лис присел над казачьим атаманом. – Ты пошто, боец, животину тиранишь?

Глядя на нас, Гонта с явной неохотой разжал тиски сведенных пальцев, а огромный кот, оставив упущенную добычу, пулей взлетел на ближайшее дерево и, обведя благородное собрание недоуменным взглядом, начал с остервенением вылизываться, стараясь избавиться от посторонних запахов.

– С нечистью водитесь, – угрюмо процедил потерпевший, поднимаясь с земли и отталкивая руку Лиса, протягивающую сорванный лист подорожника. – Кабы не велел Байда вас стеречь…

– Не кочевряжься. – Лис снова протянул зеленый лист казаку. – Уйми кровь.

– Мне ваше ведовство ни к чему. Мне крестная сила помогает, – огрызнулся Гонта.

– Крестная сила… – хмыкнул Сергей. – А какого лешего тебя за нами потянуло?

Казак молча сплюнул под ноги, утер ладонью кровь с расцарапанной физиономии и, повернувшись, зашагал через кусты. Он совсем уже было скрылся из виду, когда вдруг, оглянувшись, жестко отрезал:

– Удумаете бежать – жив не буду, а вас изловлю.

Вид, открывшийся с холма, завораживал. Еще минуту назад казалось – не будет конца и края лесам, наполненным волчьим воем, и болотам, исторгающим из недр своих миллиарды тонко пищащих кровососов. И вот теперь… Словно чудо, содеянное могущественным чародеем, предстал нашим взорам окруженный тройным кольцом стен величественный город. Сотни улиц сбегались ручьями к его центру, где посреди холма высился мощный замок, именуемый затейливым словом – Кремль.

Когда бы сейчас перед рвом замка вдруг оказался какой-либо итальянец этой поры – одного взгляда ему было бы достаточно, дабы определить, что крепость принадлежит гибеллинам[23]. Вряд ли, конечно, об этом подозревали московские великие князья, с недавних пор начавшие величать себя царями. Но итальянец Марк Фрязин, выстроивший эти стены, делал свое дело так, как учили его на далекой родине.

Однако у меня вид стольного града вызывал свои воспоминания. Когда-то из этих мест начинался долгий путь в Америку – Русь Заморскую молодого флигель-адъютанта Екатерины Великой и, по совместительству, «особы, приближенной к императору» – Емельяну Пугачеву. Для меня та операция была первой, для Лиса – второй, а руководил этой работой наш теперешний фигурант – лорд Джордж Баренс.

Была еще одна причина, делавшая Москву городом, близким всякому истинному британцу. Любой образованный житель нашего острова знает, что столица нынешней России основана внуком последнего короля саксонской династии, Гарольда, убитого в битве при Гастингсе. Меня всегда удивляло, что русским историкам этот момент не слишком известен, однако дело обстояло именно так. После знаменитой битвы, приведшей на землю Британии армию Вильгельма Завоевателя, жена Гарольда, Эдит Лебяжья Шея, с детьми спаслась. И спустя два года, пережив множество злоключений, она и две ее дочери оказались при дворе их родственника – короля Дании Свена II. Здесь одной из них – юной бесприданнице Гите – несказанно повезло. Вместо монастырской кельи, которая ждала принцессу-изгнанницу, ей была уготована более счастливая участь – она вышла замуж за внука византийского императора, великого князя Владимира Мономаха.

Здесь стоит упомянуть яркий образец широты русской души. Дело в том, что браку Гиты споспешествовала жена датского короля, дочь Ярослава Мудрого, Елизавета Ярославна. Лишь за год до этого она сняла траур по своему первому мужу – королю Норвегии Харольду Суровому. Этот король, бывший некогда соратником Ярослава Мудрого, затем известным пиратом, а затем еще более известным византийским полководцем, был убит на земле Англии отцом Гиты. Но Елизавета, отказавшись от мести, взяла на себя заботу о беглянке и выдала ее замуж за своего родича. Правда, некоторые исследователи считали, что Юрий Долгорукий был сыном второй жены Мономаха, половчанки, однако новые изыскания показали, что основатель Москвы по материнской линии был все-таки англичанином.

Дорога с холма спускалась вниз, и вся длинная колонна нашего конвоя двинулась к воротам, сопровождаемая оглушительным чириканьем великого множества воробьев. Я поделился этим наблюдением с Лисом, но тот лишь пожал плечами.

– Что ты хочешь, Воробьевы горы – они и есть Воробьевы горы. А вон речушку видишь? – Я кивнул. – Это Сетунь, туда дальше, если идти километров… – он задумался, – …несколько, будет располагаться киностудия «Мосфильм».

Взгляд моего друга скользил по темным кронам вековых деревьев, и в голосе слышалась неприкрытая тоска. Не знаю уж, что связывало Лиса с этими местами, но только он все глядел вдаль, не желая отрывать взгляда от нехоженого леса.

– Вот и Москва, – услышал я за спиной голос Штадена.

Умчавшийся неведомо куда с несколькими опричниками своего отряда сразу же после выхода из Далибожа, он встретил нас нынче утром, чтобы сопроводить пред грозны царски очи.

– Отъедем. – Он поманил меня за собой и пришпорил жеребца. – Государь ждет тебя, – негромко проговорил Генрих, когда мы обогнали колонну. – Я доложил пономарю опричного братства о твоем приезде. Он царев любимец, и если уж кто может замолвить словцо за тебя, то, окромя его, почитай, некому.

– Пономарь? – удивился я. – Возможно, я что-то путаю, но мне казалось, что это церковный служка, который звонит в колокола.

– Служка?! – На губах опричника появилась насмешливая ухмылка. – Тот колокол, в который он бьет, по всей Руси слыхать. Ты, Вальтер, слушай да на ус мотай. Здешнее опричное братство при государе Иоанне создано по образу и подобию наших европейских рыцарских орденов. Местной знати туда путь заказан. Только лишь худородные дворяне да мы – иноземцы. У меня вон в сотне – Краузе, Таубе, фон Визен… Тех, кто царю беззаветно предан, он жалует и званием, и имением. Мы же за то должны усердствовать в вере христианской, «аки мнихи»[24], с мирянами-земцами не знаться и особе государевой служить неодолимой защитой. Над всем нашим братством, после Иоанна, который самолично в нем игуменом значится, пономарь стоит. Звать его Малюта Скуратов.

Я придал лицу задумчивое выражение, как будто пытаясь вспомнить услышанное имя. Конечно, я не мог не знать его прежде, но Штаден и не думал устраивать мне экзамен и лишь продолжал дальше:

– Как я уже говорил, тебе очень повезло, что мы встретились. Я рассказал Малюте о твоей храбрости и воинском искусстве. Такие люди нужны в особливой тысяче. Наш славный пономарь обещал замолвить за тебя слово. Я, конечно, не стал говорить ему ни о летающем засове от крепостных ворот, ни о других твоих геройствах. – Сотник заговорщически подмигнул мне. – Хотя здесь, слава Богу, и нет инквизиции, но все же не стоит дразнить местных святош. Малюта обещал убедить царя в том, что ты не причастен к делам своего дяди. Не было еще случая, чтоб государь ему не поверил. Ну а когда Иоанн дарует тебе свою милость, пойдешь служить под мое начало. Вместе мы развернемся!

Я согласно кивнул, все еще не понимая, чем вызвано столь пристальное внимание ко мне со стороны «земляка».

Длинный стол полутемной трапезной освещался лишь двумя десятками восковых свечей. Он не был покрыт, по московитскому обычаю, скатертью беленого холста, но его чисто выскобленные доски казались почти отполированными. Люди в черных одеждах входили один за другим в это темное помещение, низко опустив скрытые капюшонами головы и молитвенно сложив руки на груди. Молчаливые прислужники спешно установили вдоль пустого стола длинные скамьи, и чернецы, повинуясь раз и навсегда заведенному ритуалу, заняли свои места. Как только все расселись, слуги внесли объемистый чан, над которым вился пар. Я глядел на это действо сквозь щелочку приоткрытой двери, ожидая, когда, согласно традиции, царь-игумен отдаст распоряжение накормить страждущего путника. Сегодня вечером таковым был я. Согласно инструкции, полученной от Малюты Скуратова, я должен был дожидаться призвания на пир в соседнем помещении. Услышав, что вечером меня будет угощать государь всея Руси, Лис было возмутился, но сейчас, наблюдая вечернее застолье моими глазами, он вещал с деланным сочувствием:

– Не плачь, сиротка. Жратва – дело свинячье. Государевы орлы мух не ловят, они клюют просо.

Над принесенным в трапезную котлом действительно густо разносился дух просяной каши. Опричники как по команде достали из-под «сутан» крохотные деревянные плошки и заученным движением с грохотом поставили их на стол. Глядя на эту мелкую посуду, содержимым которой можно было накормить лишь малого ребенка, я пришел в легкое недоумение. Лоснящиеся румяные лица и мощное телосложение дежурного отряда «послушников» наводили на мысль либо о господней благодати, лежащей на этой скудной пище, либо о том, что наблюдаемая мной трапеза – лишь ритуал, предваряющий куда более обильный ужин.

В залу, вслед за слугами, несшими котел, вошли еще двое. В руках одного из вошедших был длинный посох, заканчивающийся подобием буквы «Т». Второй нес черпак с таким видом, как будто это был как минимум скипетр. Подойдя к котлу, раздатчик окунул его в густое варево и плюхнул ближайшему опричнику каши на донышко. Затем еще одному и еще… во время всей этой церемонии его спутник шел следом и наблюдал, чтобы все получили равное количество птичьего корма.

Церемония затягивалась, и потому в ожидании заветных слов я расслабился, восстанавливая в памяти события подходящего к концу дня.

Александровская слобода была отстроена лишь пять лет назад на месте некогда сгоревшей усадьбы царя Василия III. Ранее здесь обитали царевы служилые люди, да государь, время от времени отправлявшийся на охоту или богомолье, останавливался хлебнуть кваса да перевести дух. Теперь на месте обожженных руин высился современный замок, на его стенах дежурили сотни настороженных стрельцов. А близ ворот, смотревших в сторону Кремля, красовались оскаленные каменные львы, демонстрируя отношение государя-опричника к остальной части своего царства – земщине.

Сдав пленников и подарки всемогущему пономарю, мы с Лисом совсем уж было собрались безвозвратно «прогуляться» по Москве, когда неожиданно обнаружили неприятную деталь – выход из крепости был не менее затруднителен, чем вход. На вопли Лиса о том, что Вишневецкий просил его пройтись по магазинам и привезти новые джинсы, хмурое воинство отреагировало быстро и неадекватно. Отточенные крылья бердышей взметнулись над головами возмутителей спокойствия, и лишь своевременное появление Штадена спасло нас от крупных неприятностей. Как обычно, смерив моего напарника неприязненным взглядом, сотник ухватил меня за локоть и потащил за собой, приговаривая:

– Не желаете ли взглянуть на жилище вашего дядюшки?

Не то чтобы я не хотел этого делать, однако не собирался осматривать покои Джорджа Баренса в присутствии свидетелей. Но цепкие пальцы вестфальца впились в мою руку, точно абордажные крючья в борт корабля.

У дверей «дядюшкиных» апартаментов, как и у крепостных ворот, стояла вооруженная стража. Два молодца, точно на подбор, без малого семи футов роста едва не заслоняли дверь своими плечами.

– Никишка, – скомандовал Штаден одному из них, – отворяй палаты.

Ближний из стоящих на посту опричников молча снял с пояса ключ величиной с ладонь и, вставив его в замочную скважину, повернул два раза.

– Здесь у вашего дяди приемная была, дальше кабинет, за ними – спальня с гардеробной. А по ту руку – вход в лабораторию.

Сотник замолчал, испытующе глядя на меня. Вероятно, могущество Якоба Гернеля не давало ему покоя, и, зная о моих «магических способностях», он явно желал увидеть, что именно из «дядиного» наследства заинтересует меня в первую очередь.

– Тут все осталось как в злополучную ночь исчезновения мэтра Гернеля. Даже рисунки на место положили.

Он указал на чертежи, лежавшие на столе. Я мельком глянул на образчики графического искусства моего «родственника». Чем-то они напоминали эскизы изобретений Леонардо да Винчи. Честно говоря, ни эти изображения терминатора в разрезе, ни колбы с ретортами и перегонными кубами не могли меня заинтересовать. Я мало что смыслил в вопросах тайной науки, о чем лорд Баренс был прекрасно осведомлен. А потому, если у этого величайшего аса конспирации возникло желание оставить мне сообщение, вряд ли он стал прятать его там, куда мой взор не мог обратиться без суеверного ужаса. С удивлением я поймал себя на мысли, что действительно ищу послание Баренса не кому-либо вообще, а именно мне. Несомненно, старый разведчик прекрасно умел считать ходы и определенно знал, что институт отрядит группу на его поиски. Но мог ли он быть уверенным, что по его следу придется идти именно мне?

С деланным вниманием я стал просматривать лежавшие на столе бумаги. Значки, традиционные для средневековых алхимиков, перемежались в них с обозначениями, принятыми в таблице Менделеева. Понятное дело, для придворных царя Ивана эти письмена были китайской грамотой, но, честно говоря, и я немногое мог разобрать в них. Если здесь и скрывалась шифровка, то явно не для меня. Со вздохом отложив исписанные листы и оглядев богатую обстановку кабинета, я сосредоточился на полке, груженной толстыми фолиантами. Парацельс, Валентиниан, Афиний Тианский – эти имена много говорили адептам тайного знания, но и они, пожалуй, не годились для шифрованного сообщения. Библия с автографом Лютера… Я покачал головой милой шалости «родственника». Православный «Часослов»… Могло ли послание находиться в них? Я внимательно перелистал пергаментные страницы, точно любуясь красочными миниатюрами заставок. Не оно.

Книга за книгой разворачивались в моих руках, спеша приобщить к сокрытым в них знаниям. Но я лишь со вздохом откладывал их и под испытующим взглядом Штадена и одного из опричников-стражей брал с книжной полки следующую. «Жизнеописание Карла Великого» – не то. «Иллюстрированная рукопись Авраама-еврея» – вещь уникальная, но снова не то. Рене Декарт: «Геометрические основы высокого искусства и науки фехтования»! Я ухватил эту книгу с поспешностью почти неприличной… Мой «родственник» недурно владел клинком. В часы, свободные от работы, мы частенько встречались в институтском фехтовальном зале, чтобы скрестить рапиры, так что легендарный труд Декарта в этом наборе, похоже, был подсказкой. Мастера шпаги уже несколько веков судачили о нем, но в самом существовании произведения не были вполне уверены. Изданная крошечным тиражом, книга сия канула бесследно.

К тому же чисто английское чувство юмора подсказало моему родственнику идею поставить на полку фолиант, автор которого в этом мире даст себе труд родиться только через четверть века! Благо, что идея ставить в драгоценных томах год издания еще не пришла в головы книгоиздателей. Мгновенно забыв и о прочих фолиантах, и о соглядатаях, фиксирующих каждое мое движение, я уселся на табурет, разглядывая уникальное издание. Конечно же, если сообщение для меня имелось, то именно здесь.

Пары с фальчионами[25], шпагами и баклерами[26], алебардами и рапирами в живописных позах поражали друг друга в разные части тела с пояснениями, как они докатились до жизни такой. Все восхитительно, но никаких пометок. Я перевернул очередной лист. Мужчина со шпагой и кинжалом стоял посреди круга, разные части которого были разбиты на сектора, а клинок оружия был заключен во множество разнообразных треугольников с прописанной величиной углов. «Правила фехтования построены на такой геометрической основе, которая позволяет человеку с меньшей физической силой победить более сильного», – гласила подпись под рисунком. Витиеватые готические буквы были аккуратно подчеркнуты, точно в прочитанных словах таилась некая скрытая истина. Я разочарованно повторил выделенную фразу про себя, но вынужден был признать, что не вижу чего-либо, способного пролить свет на поиски. Надеясь обнаружить еще какие-нибудь указания, я перелистал трактат до конца – ни малейшей зацепки. Рядом со мной послышалась негромкая речь оставленного на страже опричника.

– Господин сотник, – произношение выдавало его иностранное происхождение, – велено было напомнить вам, что скоро будут звонить к вечерне.

– Да. – Штаден кивнул, отпуская стражника. – Ну что ж, – он обратился ко мне, стараясь поглубже спрятать разочарование, – нам следует поспешить. И будем молить бога, чтоб у государя было нынче доброе расположение духа.

Время шло, а я по-прежнему стоял у двери, наблюдая сквозь щелку происходящее в трапезной. Можно было залюбоваться той невиданной точностью, с какой черпак раз за разом отмерял равные дозы скудного монастырского пайка. Наконец очередь дошла и до смиренного игумена, надзиравшего за процедурой раздачи, и он, возглавив стол, воздел очи к потолочным балкам, призывая братию к благодарственной молитве.

«И все-таки что же хотел сказать Баренс, отметив фразу о геометрических построениях, помогающих слабому побеждать сильного? – размышлял я, вполуха выслушивая адресованные Всевышнему просьбы недобрых молодцев прибавить к скромному пайку кусок хлеба насущного. – Ведь что-то же он хотел сказать?!»

Между тем молитва закончилась, и настоятель воинствующего братства вновь обратился к пастве.

– А не след ли нам, братья, от скудных хлебов своих уделить толику страждущим и алкающим найти приют под нашими сводами?

– Истину речешь, отче! – громогласно рявкнула «смиренная братия», и материализовавшийся возле меня служка широко распахнул дверь.

Я ступил в трапезную, и точно по команде на конце стола, противоположном настоятелю, появилась еще одна миска, размерами напоминавшая средней величины блюдо. «Кормилец» Малюта Скуратов ловко подхватил ее и начал обход собравшихся, предоставляя им возможность проявить щедрость.

Надо сказать, опричники не преминули воспользоваться случаем, чтобы проявить лучшие черты своего благородного характера. Вскоре на блюде красовалась гора каши, напоминающая макет альпийского хребта. Меня с умильным почтением проводили к свободному месту и выдали деревянную ложку. Я с содроганием поглядел на варево, способное удовлетворить аппетиты царского курятника, на заинтересованные лица опричников и с тоской осознал, что все это мне предстоит съесть.

– С богом, дети мои, – провозгласил игумен, осеняя всех крестным знамением.

Ложки заскребли по пустым, разве что слегка испачканным мискам.

– Да, брат, – по достоинству оценив увиденное, с издевкой проговорил Лис. – Это от души, буквально от желудка. Ты не смотри, шо оно выглядит будто кто-то его уже ел. От него свиньи знаешь как жиреют!

Я задохнулся от оскорбления.

– Как ты можешь?!

– Да ты шо! – с деланным возмущением отозвался Лис. – Я ж тебе о святом говорю. Для каждого гордого хохландера, каковым и я являюсь, свинья одновременно и месторождение сала, и знамя борьбы с османо-гирейскими завоевателями в одном лице. Или в одном рыле.

– Ну знаешь ли! – не на шутку рассердился я, радуясь возможности сорвать хоть на ком-нибудь злость.

– Все, все, все. Осознал, прочувствовал, – насмешливо отозвался Лис. – Глупость брякнул. Дурак, ваш-бродь. В качестве добровольной ссылки иду передавать гостинчик Деду Бабаю.

– А разве не он должен тебя найти? – удивился я, несколько остывая. – Кажется, твоя подруга не указывала его адрес.

– Вальдар, ты дикий, шо собака динго, – вздохнул мой напарник. – В нашей стране любой ребенок знает, где искать Деда Бабая. В темном-темном городе есть темный-темный дом. В темном-темном доме есть темный-темный коридор. А в темном-темном коридоре под темной-темной лестницей есть совсем уж радикально-темная каморка. В ней-то и живет Дед Бабай. Впрочем, откуда тебе знать? У вас в таких местах обитают Гарри Поттеры. Все, я пошел.

Он отключил связь, и я с тоской предался своей роли странника, забредшего в монастырь в поисках пищи и крова.

Пересилив себя, я таки зачерпнул ложку каши и отправил ее в рот. Пожалуй, на вкус она была не столь отвратительна, сколь на вид. Вернее было бы сказать, что у нее вообще не было вкуса. Однако, поймав на себе пристальные взгляды царя и его верного подручного, я счел за лучшее не брезговать угощением.

Примерно десятая ложка стоящей передо мной замазки начала путь к желудку «бедного путника», когда тишину, доселе нарушаемую лишь монотонным чавканьем, разорвал звук колокола. Услышав его, опричники отложили ложки, а игумен, откинув капюшон, поднялся в полный рост, моментально превращаясь из кроткого слуги господнего в царя.

– Ну что ж, други мои верные. Легко и светло было душам нашим воспарять к горним высям. Ныне ж, памятуя о ратном призвании опричного братства, напитаем тела наши силою, откушав от щедрот господних. Ибо сказал Искупитель: «Отдай Богу Богово, кесарю же – кесарево».

Он хлопнул в ладоши. За стеной трапезной зазвенели рожки, ударили цимбалы, и в распахнувшиеся двери осанистые, точно павлины, стольники начали вносить давно ждущие своего часа яства.

Гастрономическое изобилие, представшее моему взору, могло свести с ума даже сытого. Те считанные ложки каши, которые мне удалось осилить, послужили спасательным кругом для ошеломленного увиденным рассудка. Жареные вепри горделиво высились на серебряных блюдах, кокетливо сжимая в зубах веточки сельдерея. По спинам осетров можно было кататься на велосипеде. Ушаты с черной и красной икрой расставлялись так густо, что на каждого из сидящих приходилось не менее половины каждой из этих емкостей. Чеканные кубки, мигом появившиеся на столе перед опричниками вместо деревянных мисок, тотчас наполнились вином, разливаемым расторопными кравчими с царской щедростью. Все это проносилось мимо меня, оставляя лишь аромат. Я недобро глянул на пару юношей, несущих лебедей с вызолоченными клювами, и, злорадно отметив про себя, что эта птица считается несъедобной, вызвал Лиса. Похоже, мой приятель знал, что делает. Он шел по какому-то темному коридору с низкими, по всему видать, мокрыми сводами. Капли то и дело падали на его факел и с шипением испарялись. В другой руке он держал лукошко, в котором, покрытые белой тряпицей, хранились сушеные мухоморы.

– Шо, соскучился?! Ты за меня не волнуйся, ешь все сам, – отозвался напарник. – Я как-нибудь без царских харчей перекантуюсь.

– Скорее всего. – Я включил изображение. На канале связи возникла нервная пауза.

– А че это я действительно нашего родного царя ниже плинтуса ставлю? – ни с того ни с сего осведомился у меня Лис. – Сразу ж видно – серьезный мужчина с разумным пониманием кулинарной стороны жизни. Щас я по-быстрому тут разбросаюсь и присоединюсь к вам.

– Не стоит. – Я перевел взгляд с богатого угощения на свое блюдо.

– Ага. Теперь ясно. Мимо носа носят чачу, мимо рота – алычу. Сплошная дедовщина… – Он хотел еще что-то добавить, но тут прямо из стены возникли две длинные тощие руки с когтистыми пальцами, имеющими заметно больше фаланг, чем принято среди людей. Пальцы вцепились в лукошко, точно клещи. – Ты кто такой?! – завопил Лис, отмахиваясь факелом.

От неожиданности я подскочил на месте…

– Давай иди, иди сюда.

Лишь тут я заметил, что развалившийся во главе стола государь подманивает меня пальцем.

– Ишь, разлакомился!

Опричники дружно заржали, сопровождая шутку государя жизнерадостным улюлюканьем.

Я шел, стараясь не обращать внимания на задиристые крики этой ряженой волчьей стаи. У меня в голове на экране внутреннего видения сгущался клубящийся мрак, сквозь который едва-едва проглядывало мечущееся пламя факела.

– Сейчас все от тебя зависит, – услышал я негромкий шепот оскалившегося вместе со всеми Штадена.

В этот миг изображение перед моим внутренним взором исчезло. Должно быть, Лис выключил связь. Во всяком случае, мне хотелось думать именно так.

Дойдя до государева места, я склонился в поклоне, ожидая дальнейших указаний самодержца.

– Слыхал, слыхал о тебе, – осушая кубок, проговорил Иоанн Васильевич. – Сказывали мне люди добрые. Выходит, ты злому разбойнику и татю Яшке Гернелю сродственник.

– Это так, – стараясь не обращать внимание на обидные слова и интонации, ответил я.

– Ты, бают, предо мною чист. Вины на тебе нет. А потому, во имя христолюбия, буду я к тебе милостив. Дам я тебе людишек да грамоту сыскную. Коли отыщешь дядю своего – награжу по-царски и златом, и шубою с плеча, и местом среди ближних своих. – Он обвел рукой собравшихся. – Ежели нет, на себя пеняй.

– Когда господу будет угодно – я найду его.

– Молодец, молодец. – Царь подозвал к себе кравчего. – А вот выпей-ка за то, чтоб господу угодно было.

Кравчий протянул мне двухпинтовую братину, полную вина.

– Пей, до дна пей! – В голосе царя звучала жесткая нотка. Я принял чашу и не торопясь осушил ее.

– А правду ли сказывают, – глядя на пустой сосуд, поинтересовался Иван Грозный, – что ты на кулаках боец из первых будешь?

– Я охранял принца Людвига Каринтийского и обучен сражаться как с оружием, так и без оного.

– Так ведь принц-то погиб, а ты вон жив?

– Он был сражен во время атаки турецким ядром. Подо мной в тот же миг была убита лошадь.

– Вон оно как. – Царь осушил еще один кубок. – Потешь нас умением своим. Да вон хоть Гераську Лихолета одолеешь?

Из-за стола поднялся чернец, статью похожий на медведя-гризли, и, оскалив щербатые зубы, двинулся ко мне. Кулаки силача вполне подходили для забивания свай в скальный грунт, и меня совсем не радовала перспектива свести с ними близкое знакомство. Поэтому, едва опричник приблизился, я без лишних реверансов ударил его носком сапога во внутреннюю часть бедра. Тело со стоном начало заваливаться вбок, однако не успел еще Гераська рухнуть на пол, как в грудь ему прилетел еще один удар. Он упал без движения. Пустой кубок царя с грохотом опустился на столешницу.

– Силантий, Карла! Скрутите-ка стервеца.

Новые противники были под стать первому. Но их тоже ожидала печальная участь. И если до этого момента штат опричной тысячи был полностью укомплектован, то теперь в нем появились две вакансии. На пару месяцев, а может, и больше.

– Да что ж ты вытворяешь, пес смердящий! – Порядком выпивший царь рванул из ножен турецкий кинжал и, вращая горящими, красными от злобы глазами, ринулся на меня.

Я перехватил руку государя у запястья и крутанулся на месте, используя захваченную конечность как рычаг. Иоанн Васильевич, сбив на пути еще двух вскочивших опричников, растянулся на столе. Я раздраженно воткнул в столешницу отобранное оружие.

– На государя руку поднял?! Смерти умышлял!!! – взорвалось единым ревом воинство, и на меня посыпались десятки ударов.

– В темницу! На кол его!

Глава 9

Чем ниже я нахожусь, тем глубже мои мысли.

Алиса (по мнению Льюиса Кэрролла)

Сотни маленьких серебряных колокольчиков раскачивались в моей голове, превращая ее в настоящую звонницу. Я дернулся, осознавая с неотвратимой определенностью, что все еще жив, и прикованные к стене запястья мучительно заныли. Впрочем, тяжело было сыскать ту часть тела, которая бы сейчас не отзывалась болью при малейшей попытке шевельнуться. Я застонал от бессилия, и потревоженные крысы, прогуливавшиеся у моих ног, на мгновение замерли, оценивая обстановку.

В незапамятные времена великий мастер боевых искусств Ю Сен Чу утверждал, что человека не может атаковать одновременно более восьми противников. Остальные желающие попросту не имеют возможности дотянуться до жертвы. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я искренне порадуюсь этому обстоятельству. Выставь царь против меня пять-шесть кромешников, я влетел бы в царствие небесное, как мяч в сетку ворот. Но поскольку количество участников избиения измерялось десятками, то вся эта яростная свора отчаянно мешала друг другу наносить точные удары. Хотя и того, что попало в цель, оказалось более чем достаточно.

«Господи, – думал я, вися на цепях, как Прометей, прикованный к скале. – Какая нелегкая дернула Баренса затевать весь этот балаган с бегством и похищением короны?!» Как вообще мог настоящий джентльмен (а именно таковым я его числил) покуситься на святое – символ королевской или, скажем, царской власти! У нас бы в Англии… Стоп!

События недалекого прошлого стали у меня перед глазами. Это могло показаться дежа-вю, когда б не было историческим фактом. Нечто подобное происходило именно со мной и именно в Англии. Я вспомнил призрак обезглавленной королевы Анны Болейн, выносящий из сокровищницы Тауэра священный золотой венец, и охваченную ужасом стражу. По сути, то же самое случилось здесь. Невесть откуда взявшийся тролль, шапка Мономаха… Похоже, дорогой мой дядюшка решил сыграть в шарады. И теперь, от души веселясь, подбрасывает ключи, заставляя искать замок. Я еще раз проверил все звенья цепи событий: похищение венца – калька с нашего Тауэрского дела; Рене Декарт – может ли что-нибудь значить именно его личность? Почему он, а не, к примеру, Агриппа – тоже известный мастер клинка? Возможно, дело в знаменитом декартовском принципе: «Подвергай сомнению»? Хотелось бы знать что! Если предположить сам факт исчезновения и похищения венца – что это нам даст? Пока ничего. А подчеркнутая фраза – возможно, это намек на оказываемую поддержку Рюрику? Так сказать, Баренс является тем геометром, который дает возможность слабому одолеть сильного? Но с чего бы вдруг такой опытный «стаци», как Джордж Баренс, начал решать, кому находиться ошуюю Господа, кому – одесную.

– Капитан, а чего это у тебя так темно? – прорезался в голове, увы, до боли родной голос Лиса.

В первый миг я даже не нашелся, что ответить.

– Должно быть, потому, что я не могу переключить связь на картинку, – в конце концов отозвался я. – Но если тебя это утешит, здесь и при свете смотреть не на что.

– Н-не понял. – В разухабистом голосе моего напарника сквозила тревога. – Ты уже куда-то вляпался?

– Не без того.

– Блин горелый! Дитя малое! Ни на минуту оставить нельзя!

– Кто бы говорил, – возмутился я. – Последний раз, когда я тебя видел, ты отбивался от какого-то монстра, лохматой помеси паука с осьминогом.

– Да ну, ты чего? Это все – пыль для моряка. Бабай с недосыпу обниматься полез. Сейчас мы уже все перетерли и ударили консенсусом по рукам или руками по консенсусу, как тебе больше нравится.

– Мне никак не нравится. Я прикован к стене в каком-то холодном, сыром каземате, и если надежа-государь намерен меня освободить, то лишь для того, чтобы посадить на кол.

– Ни фига себе! Вот, шо называется, любовь с первого взгляда! Поведай, о светоч дипломатии, где у него находится та больная мозоль, на которой ты умудрился станцевать качучу?

– Скорее уж это был акробатический рок-н-ролл. Царь выставил опричников потягаться со мной силой…

– Ну и ты…

– Ну и я…

– А потом?

– А потом царь сам решил поучаствовать.

– Эпическая сила, – проговорил мой друг, произнося первые две буквы как-то очень по-русски. – Тираноборец выискался. Он хоть жив? Впрочем, шо я спрашиваю? Если бы он дуба врезал, вы бы уже с господом на троих соображали.

– Так получилось, – хмуро отозвался я. – Он бросился на меня с ножом.

– Ладно уж, пламенный революционер, террорист-недоучка… Не переймайся. Щас мы с Бабаем из глубины сибирских руд тебя по-быстрому достанем. Кстати о Сибири, ты где находишься?

– Откуда мне знать. В каземате!

– Как сказал бы Шерлок Холмс, ты – прирожденный математик. Абсолютно точный, моментальный и, главное, совершенно бесполезный ответ. Ладно, на твое счастье, дедуля по здешним подземельям без пропуска шастает. Так шо храни гордое терпенье. Если тебя из Москвы не вывезли, то наш скорбный труд не пропадет. Готовь угощение, скоро будем.

Связь исчезла, оставляя меня наедине с баренсовскими головоломками. Со свода темницы капля за каплей сочилась вода и сползала по стене аккурат мне промеж лопаток. Я попытался зябко поежиться, и все тело отозвалось болью. «Скорей бы уж пришел Лис», – с тоскою подумал я, теряя сознание.

Мир не желал возвращаться в привычное вертикальное положение. Я бы с радостью ухватился руками за стену, если бы не был к ней прикован. Мое лицо опалило жаром, и сквозь закрытые глаза проступил свет. Я резко дернул головой и, ударившись о камень, застонал.

– Вы слышите меня?

Голос, достигший моего сознания, прозвучал требовательно, почти властно. Но странным казалось не это. Сам по себе голос был весьма приятного тембра и принадлежал, пожалуй, женщине. Однако женщина – здесь?! От абсурдности происходящего я усилием воли открыл глаза. Пламя факела извивалось подобно зачарованной кобре. Оно то и дело рвалось в мою сторону, норовя ужалить в лицо, но тут же возвращалось обратно. Сквозь разогнанный огненным танцем мрак на меня глядело девичье лицо, и его тонкие черты скорее напоминали черкешенку, чем русскую красавицу. Большие темные глаза, опушенные длинными ресницами, казались антрацитово-черными. И отблеск пламени жил в ее глазах своей привычной жизнью.

– Как зовут брата короля Генриха Наваррского? – не утруждая себя приветствиями и пояснениями, спросила незнакомка.

– Але, капитан! Ты там как? – прорезался в моей голове возбужденный голос напарника.

– Спасибо, уже лучше. У меня здесь гостья.

– Да ну! Хорошенькая?

– Пожалуй, да. Похожа на гурию султанского гарема…

– И чего хочет? – заинтересованно перебил Сергей.

– Спрашивает имя брата Генриха Наваррского.

– У-у, брат. Плохо дело. Надо было предупредить опричников, что голова – твое слабое место. Ты там пока полюбезничай, но без фанатизма – галлюцинация все же. Ща мы придем, я все развею. Бабай уже твой след взял.

Связь отключилась.

– Так вы знаете его имя? – продолжал настаивать черноглазый призрак. – Говорите, или я уйду.

– Вы полагаете, что у Наваррца есть брат? – прошептал я, по совету друга продолжая милую беседу.

– Брат-близнец, – дополняя вышесказанное, с легким раздражением ответила незнакомка. – Говорите быстрее, у нас мало времени.

Память услужливо отмотала старую хронику, возвращая меня на три года вперед, в одну из последних командировок. Знал ли я Генриха IV и его брата? Еще бы! Почти целый год я был ими обоими попеременно!

– Шарль, – тихо произнес я, ловя себя на том, что склонил голову, точно представляясь. – Шарль де Бурбон, герцог де Бомон.

– Ну, слава Богу. Это вы. – Девушка быстро вытащила из рукава увесистый ключ и отперла мои оковы. – Вы сможете идти?

– Постараюсь. Но куда?

– В безопасное место, – не вдаваясь в подробности, бросила освободительница. – Якоб Гернель просил позаботиться о вас.

Мои ступни коснулись пола, и я немедля почувствовал всю тяжесть избитого тела. Каждый грамм неуклонно тянул к земле, так что пришлось вцепиться в кандальную цепь, чтобы не рухнуть.

– Держитесь! – Неведомая спасительница подставила свое плечо и вновь заторопила: – Пойдемте, пойдемте. Здесь нельзя оставаться.

Она почти волоком дотащила меня до противоположной стены и, передав факел, потребовала:

– Светите.

Я безмолвно выполнил ее приказ, и девушка начала ощупывать камни замшелой кладки, пытаясь вдавить один из них.

– Где-то здесь, – донесся до меня ее шепот.

Неподалеку, должно быть, из караулки, послышался раскат громкого смеха, словно невидимые во тьме наблюдатели потешались над стараниями беглецов.

– Вот! – наконец радостно выдохнула незнакомка. Стена мягко подалась, демонстрируя скрытый проход. Метод, именуемый в Англии «step by step», то есть «шаг за шагом», предполагает совершение действия мелкими порциями, рекомендуя ставить перед собой легкодостижимые цели. Но сейчас даже такая несложная задача, как движение со ступеньки на ступеньку, казалась почти неразрешимой. И все же глаза боятся, а руки (в данном случае ноги) – делают.

Шатаясь из стороны в сторону и натыкаясь то на одну, то на другую стену, я начал медленный подъем. Факел в моей руке колебался, выхватывая из сумрака многослойные сети белесой паутины. Должно быть, она совсем недавно занимала практически весь проход, но после недавнего «прорыва» неведомой гостьи остатки мушиных силков клочьями свисали со всех сторон. Я постарался держать факел поближе к себе, чтобы не воспламенить ненароком эти смертоносные кружева и не превратить коридор в огненную трубу.

– Куда мы идем? – негромко поинтересовался я.

– Туда, где никому не придет в голову искать вас, – не вдаваясь в лишние объяснения, проговорила девушка.

Я скривил губы. В моем представлении, в России такое место могло быть только на кладбище.

– Могу я узнать хотя бы, как зовут мою чудесную избавительницу?

– Ни к чему это, – коротко произнесла знакомая лорда Баренса.

Мы поднимались все выше по лестнице, когда в моей голове опять прозвучал голос Лиса.

– Але, гараж! Ну шо там, тени забытых предков развеялись?

– Здесь нет теней, – попытался возразить я. – Мы уходим. Уходим в место, где нас никто не потревожит.

– Нет теней?! То есть как это нет теней?! – Голос моего друга звучал ошеломленно. – Капитан, да ты бредишь. Никаких уходов и особенно приходов. Багира, держись! Я уже лезу.

Я невольно представил себе худого, почти тощего Лиса в роли медведя Балу и усмехнулся.

– Держись, капитан! – между тем звучало у меня в голове. – Их тиозавры станут нашими тиозаврами.

Сергей упорно не желал принимать всерьез мои объяснения.

– Не надо сюда идти. Меня здесь уже нет, – проговорил я, стараясь достучаться до сознания друга.

– Держи себя в руках, Вальдар. Мы не из таких передряг выворачивались. Все. Скоро буду.

Связь исчезла. Если мой друг вбивал себе что-нибудь в голову, то выбить это «что-нибудь» не удавалось никакими средствами. А потому, предоставив событиям развиваться своим чередом и понадеявшись на опеку родственника Бабы-Яги, я сосредоточился на восхождении.

– И все-таки должен же я знать имя той, кому обязан жизнью.

– А правда ли, что в Англии правит женщина? – точно не слыша вопроса, поинтересовалась моя спутница.

– Да, это так, – несколько опешив, подтвердил я. – Королева Елизавета.

– И во Франции тоже?

– Там на престоле находится Карл IX… – И тут же перед глазами всплыл незабываемый образ моей «тещи» Екатерины Медичи. Я невольно поперхнулся. – Хотя, по сути, государством управляет его мать.

– Так же, как нынешним королем Речи Посполитой управляла его мать, Бона Сфорца, – как будто сама себе проговорила девушка.

– Совершенно верно, но…

– Якоб Гернель сказал, что тому, кто придет за ним, можно доверять, – внезапно меняя тему разговора, перебила меня незнакомка. – Что ж, быть по сему. Меня зовут Софья Скуратова.

Она произнесла эти слова точно отчеканила, должно быть, ожидая с моей стороны удивления или восторга.

– Вы, наверно, родственница Малюты Скуратова? – догадываясь о подоплеке недавних вопросов, выдохнул я.

– Как вы могли такое подумать?! – взвилась красавица. – Я – дочь князя Федора Бельского, внучка Ширван-шаха Махмуда Хаджи. Я не родственница этого безродного выскочки… – Она задохнулась от переполнявшего ее возмущения. – Я его жена.

Я молча покачал головой, не зная, что и сказать. Порою старому разведчику Джорджу Баренсу удавалось завербовать весьма ценных агентов, но такая удача могла считаться высшим пилотажем даже для него.

Наконец лестница закончилась. Я очутился перед дверью, едва заметной в обрывках густой паутины. По сути, это была даже не дверь, а узкая щель, протиснувшись в которую, мне пришлось пройти боком шагов десять, прежде чем оказаться в небольшой каморке с убогой, но все же лежанкой. О большем я в тот миг не мог и мечтать.

За спиной послышался какой-то неясный скрежет.

– Это куранты, – пояснила Софья, увидев мое замешательство. – Они отмеряют время, – с нескрываемой гордостью добавила она.

Я молча кивнул. В эти годы подобная механическая диковинка была редкостью, а здесь, в Московской Руси, так и подавно. Насколько я помнил, это чудо инженерной мысли поражало современников невероятной точностью, безошибочно отмеряя часы своей единственной стрелкой.

– Ложитесь, – указывая на топчан, скомандовала Софья. – Вам следует отдохнуть. Здесь есть запас еды на три дня. Я дам вам чудодейственную мазь, приготовленную Якобом Гернелем. Она быстро уймет боль и уврачует ваши раны.

– Благодарю вас, сударыня, – укладываясь на жесткое ложе, проговорил я. – Прошу меня извинить за то, что вынужден разговаривать с вами, нарушая законы приличия, но, увы, ноги отказываются повиноваться.

– Пустое, – отмахнулась госпожа Скуратова. – Хорошо еще, что царь Иван распорядился бросить вас именно в это подземелье.

Я попробовал было удивленно поднять брови, но от боли лишь сморщился.

– Что ж в этом такого хорошего?

– Реши государь упечь вас в иное место, все могло бы сложиться намного хуже. Дело в том, что о потайном ходе сейчас, почитай, одна я знаю. Когда дед нынешнего царя башню эту ставил, он ни о каких курантах не помышлял. Лестница соединяла верхнюю боковую галерею с подвалом, а оттуда ход вел к реке. Когда же начали устанавливать куранты, мастер Андреа из Падуи заложил стену, и, кроме него, никто не ведал, что здесь осталась комора. – Она произнесла это слово на итальянский манер, и у меня не осталось никаких сомнений о том, откуда ей известно о местонахождении тайной комнаты. – Я сызмальства жила в Кремле, а сеньор Андреа очень скучал по своей семье. Я напоминала ему дочь, и он баловал меня, как мог. Для всех прочих он был чужаком и никого, кроме меня, сюда не пускал. Незадолго до смерти он показал мне этот ход. Правда, сейчас там, внизу, все перегородили, поэтому выйти к реке не удастся. Но, когда все уляжется, я вас выведу, и вы сможете отправиться к Якобу Гернелю.

От неожиданности я чуть не подскочил на покрытых тюфяком досках.

– Вы что же, знаете, где он?!

– Увы, нет, – покачала головой Софья. – Но он сказал, что если среди тех, кто будет его искать, окажется человек, который среди всех книг обратит особое внимание на фехтовальный трактат, то мне следует указать ему место и время встречи.

– Узнаю дядюшку, – усмехнулся я, восхищаясь прозорливостью старого разведчика.

– Так вы его племянник?

Девушка впервые с момента нашего знакомства заинтересованно глянула на меня.

– Впрочем, да. Конечно. Якоб Гернель очень точно описал вас, хотя и не сказал, что вы родственники.

Еще бы! Откуда ж ему было знать, какую легенду дадут мне институтские разработчики.

– Он велел передать, – продолжала моя спасительница, – чтобы вы отправлялись на то самое место, где князь Изборский встречался с дружиной Володимира Муромца, – продекламировала она.

Я невольно усмехнулся, вспоминая перелесок неподалеку от Пскова, едва не ставший полем битвы между потомком легендарного Ильи Муромца и потомком не менее легендарного Трувора.

– …Правду сказать, я не поняла, о ком он говорил. В Изборске со времен Рюрика не было князя. А былинного витязя – защитника земли русской – звали Ильей. Как пророка, который своей колесницей небесные своды сотрясает.

Замолчав, Софья Федоровна требовательно воззрилась на меня, ожидая внятных объяснений.

– Это давняя история… – Я лихорадочно пытался сообразить, как объяснить неожиданно образованной девушке очевидную «нелепость» слов моего дяди.

Объяснений не нашлось.

– Как-нибудь я вам о ней поведаю. А сейчас вы, помнится, обещали мне еду и чудодейственное снадобье.

Мазь, «изготовленная по рецепту Якоба Гернеля», входила в медицинский комплект институтских оперативников и действительно прекрасно снимала боль и заживляла раны.

– Что это вам вдруг вздумалось на государя-то руку поднимать? – поинтересовалась Софья, глядя, как я с остервенением втираю мазь в черно-бурый кровоподтек на плече.

– Да не поднимал я. – Мои губы скривились – то ли от боли, то ли от нелепости вопроса. – Царь на меня с ножом кинулся. Вот все и завертелось.

Я с сожалением вздохнул.

– Он об том иначе сказывал. Говорил, мол, заслали ляхи упыря злого, чтоб, значит, его особу царскую живота лишить.

– Умно, – продолжая наносить мазь на избитое тело, ответил я. – И мне, стало быть, другого случая не нашлось, как на виду у сотни костоломов на него с ножом бросаться? Причем с его же собственным ножом.

Софья пожала плечами.

– Перед имперским послом царь иную речь держал. Я сама слышала, как он поведал о том, что вы, притаившись в трапезной, на него с ножом кинулись, а он, стало быть, саморучно вас на кулаках одолел. А уж после стражам передал.

Во мне взыграла профессиональная гордость.

– Забавно. А те трое поединщиков, которые до него со мной справиться не смогли, выходит, покалечились, о скамейки зацепившись? Нет уж… – Я прервал себя на полуслове. – Погодите! Вы только что сказали, что слышали разговор государя с имперским послом?

Вопрос отнюдь не был праздным. Предположить, что, в обход всех правил этикета и приличий, господствовавших при здешнем дворе, женщина могла быть допущена на дипломатический прием, было никак невозможно. В Московии конца XVI века подобный шаг показался бы куда более вопиющим, чем банальное покушение на царя.

– Каким образом?

– Секрет прост. Он под вашими ногами.

Я начал озадаченно рассматривать подстилку в области своих пяток. Но если там действительно хранился секрет, то раскрыть его мне не удалось.

– У вас что же, волшебный топчан? – заговорщически глядя на девушку, спросил я. После встреч с Крепостным, Лешим и Бабой-Ягой меня бы это не удивило.

Она сочувственно покачала головой и, наклонившись, отбросила край тюфяка. Лежанка была грубо сколочена. Шляпки гвоздей торчали вкривь и вкось, словно неизвестный плотник, сделавший этот топчан, впервые держал в руках молоток.

Выбрав одну из шляпок, Софья с видимым усилием нажала на нее, и лежак повернулся вокруг своей оси, совсем как щеколда на калитке. Я едва успел схватиться за дощатые края, чтобы не слететь на пол. Разгадка действительно оказалась проста – я попенял себе, что не догадался прежде. В те времена, когда часовая башня еще служила для военных целей, в полу галереи были проделаны бойницы, позволявшие защитникам стрелять вниз в случае необходимости. Впоследствии отверстия заделали, но не все. Одно из них, находившееся аккурат под лежанкой, было прикрыто цветным стеклом, позволявшим и видеть, и слышать происходящее внизу. Каноны же фортификации изначально предполагали делать бойницы в местах затененных, «дабы затруднить прицеливание по ним». Из залы, которая просматривалась сквозь темно-зеленое стекло, оно, должно быть, казалось небольшой трещинкой в каменном своде. А то, что происходило этажом ниже, виделось хоть и в мрачном свете, но вполне четко. Видимо, мастер Андреа не был чужд прагматичного любопытства, возможно, даже не совсем бескорыстного.

Картина, представшая моему взору, радовала глаз и огорчала слух. Царь Иван сидел почти точно под нами, имея вид не столько грозный, сколько угрюмый. Перед ним стоял его любимый «звонарь» и несколько помощников оного, среди прочих и Штаден.

– …Завтра же на лобном месте казнить стервеца, – вещал государь. – А пред тем ломом железным руки ему растрощить. Что молчите? Не вы ли мне за него слово молвили?

Малюта Скуратов под гневным взглядом царя подался назад, выдвигая на передний план Штадена.

– Мой государь, – склонил голову вестфалец. – То, что случилось вчера, – прискорбно, и нет слов, чтобы выпросить прощение. Лишь моя преданность вам – заступница мне. Однако же сердце обливается кровью при мысли о том, что вор и злодей Якоб Гернель останется непокаранным за свои преступления пред вами. Ибо никто не сможет тягаться в зловредном колдовском искусстве с этим негодяем. Только его злополучный племянник, возможно, сумел бы подобраться к нему.

– Ништо! – оборвал его царь. – Вы мне на кой, ежели одного душегуба-чернокнижника схватить не можете?! Что же касаемо земляка твоего, то ежели так он могуч да умел, как ты о нем сладко поешь, то что ему кандалы? Он и без тебя с ними управится.

Царь искренне порадовался удачной шутке, и его приближенные весело заржали вслед за ним. Я уже стал волноваться, чтобы от дружного хохота не начало дребезжать стекло, но тут в царский «кабинет» вбежал какой-то служка в долгополом кафтане и с порога рухнул на колени.

– Не вели казнить, государь-надежа!

И без того мрачное лицо самодержца потемнело, хмурые брови жестко сошлись на переносице, делая его лик действительно грозным.

– Докладывай! – рыкнул он.

– В Китай-городе неспокойно. Казаки мятежничают.

– Толком говори. – В тоне монарха чувствовался набатный гул.

– Люди Вишневецкого прознали, что одного из их посольства в железа взяли, а поутру казнят. Так они во хмелю и злобе толпой выступили к палатам царским. Требуют выдать им иноземца как есть и обиды ему не чинить. Впереди всех поручник гетмана – некий Гонта. По пути к ним всякого гулевого люда великое множество пристало. Лабазы многие пограбили, в палатах боярских ворота повышибали.

– Толпу батогами рассеять, – отчеканил царь. – Смутьянов же, заводил – изловить. На дыбе пытать. Затем, в мешки живьем зашив, прилюдно в реке утопить.

– Князь Федор Бельский о том распорядился. Выслал мятежникам навстречу стрелецкого голову Шевелева с войском. Так те, окаянные, ворвались в Богоявленский монастырь и там заперлись. Грозятся, ежели не отдадут им чужеземца да с миром не выпустят, запалить Москву.

– Ах оно семя гадючее! Охвостье волчье! Стращать меня вздумали! На господний дом покусились?! Да эти стены Тахтамыш жечь страшился. Христопродавцы басурманские! Кто этих святынь со злым умыслом коснется – и дня не проживет. Ступай да вели, чтоб этого дьяволова выкормыша – Гернелева сродственника – конями на площадь сволокли. Мы его враз на кол посадим, чтоб всякому хряку неповадно было!

– От монастыря до Кремля – чуть более ста саженей, – точно самому себе проговорил Малюта Скуратов.

Реакцию царя на столь пикантное географическое наблюдение я не успел отследить, поскольку в голове моей взорвался возмущенный голос Лиса.

– Але, капитан! Я не понял, шо это за прогулки при луне! То ты уходишь, то тебя нет? Отзовись, голуба!

– Я, как обещал, – ушел.

– Не врубился. – На канале связи зависла пауза. – Ты шо же, умудрился, вися на цепях, шо тот Кащей, закадрить какую-то Василису? Ну и темпы. Чисто европейский размах. Как ты вообще ее нашел? Я, например, с момента прибытия в Златоглавую еще ни одной путевой тетки не встретил.

– Это не я нашел. Это меня нашли. Так сказать, привет от Баренса.

– Дядя Джо оставил тебе маяк? – В голове Лиса слышалось возбуждение, какое бывает при удачной охоте. – Старый прохвост. А сейчас ты где?

– Наблюдаю свысока, как Иван Грозный дает указание посадить меня на кол… – Я осекся. – Сергей, вы в каземате?

– Ну.

– Быстро уходите оттуда. Стражники уже идут по мою душу.

– Ну е-мое, – возмутился мой напарник. – А я-то надеялся поиграть в детей подземелья. Ни сна ни отдыха измученной душе.

Правила этой игры были мне незнакомы, и поэтому, еще раз посоветовав уходить подобру-поздорову, я вернулся к созерцанию происходящего этажом ниже.

Царь Иван стоял, опершись на длинный золоченый посох с такой силой, будто желал вонзить его железное копьецо в каменный пол. Губы его нервно кривились, и то, что сходило в этот миг с царевых уст, более всего напоминало сдавленный рык. Сомнений в том, что отчаянные казачьи головы не остановятся перед тем, чтобы зажечь столицу, у него не было.

– Ну! Что ты, книгочей, скажешь? – наконец выдавил он, глядя на Штадена.

– Вокруг монастыря множество деревянных строений, – начал Генрих. – Они быстро займутся.

– Не о том речешь! – гневно прервал его царь. – О том, как полымя по Москве гуляет, и без тебя знаю. Скажи, что артикулы воинские об том глаголят.

– Штурмовать монастырские стены долго и опасно. Но это и ни к чему. Я рядом с Гонтой в бою был. Он воин смелый, но не умный. Ежели молодого Гернеля освободить да замирение пообещать, то казаки из-за каменных стен выйдут.

– Вот тут мы их и… – сжал пудовые кулаки один из сотников.

– Ежели смутьянов в Москве убить, – покачал головой Штаден, – Вишневецкий сюда шагу не ступит. Ежели и ступит, то против государя сабли да пики свои обернет. А их у него тыщ до тридцати будет. Посольство следует мягко пожурить да поскорее с дарами к гетману отпустить. Ну а по дороге много чего случиться может. Гернелев же племянник тем временем дядю своего искать будет…

Он сделал многозначительную паузу:

– …Пока не найдет.

– Будь по-твоему, – хмуро согласился Иван Грозный. – Но помни: и за казаков, и за этого немчину – головой отвечаешь. Пошли стремянного сказать, чтоб сюда его волокли.

Я поглядел на сидящую рядом Софью.

– Кажется, мне самое время возвращаться.

Глава 10

Король Уго II был непревзойденным фехтовальщиком, что позволяло ему блистательно выигрывать многие философские и поэтические споры.

С. Георгиев

В каморке над царскими палатами повисла недоуменная пауза. Софья Федоровна глядела на меня с явным состраданием, полагая, должно быть, что удары, пришедшиеся в голову, нанесли непоправимый вред моему разуму.

– Оставьте эту затею, – с напором проговорила она. – Когда стемнеет, я выведу вас отсюда. Верные люди снабдят вас конем, оружием и деньгами. Не забывайте – дядя ждет вас.

– Я думаю, звезды подсказали ему, когда меня встретить.

Восхваления астрологических талантов Якоба Гернеля были прерваны довольно неожиданным образом. Давешний слуга, посланный за мной, влетел пред грозные очи государя и заученным движением рухнул на колени.

– Не вели казнить!

– Молви слово, – с нескрываемой угрозой в голосе изрек Иван Васильевич, и его изборожденное глубокими морщинами лицо заранее потемнело.

– Убег, стервец, – крестясь на образа, со слезой в голосе выдохнул придворный.

– Толком говори, – взревел самодержец, замахиваясь посохом.

– Не губи, отец-кормилец! – рыдал служка. – В стену ушел, злодей окаянный, – не переставая креститься, всхлипывал он. – Одну лишь пяту со шпорой узреть поспели, да и та мигом исчезла.

– Да что ж ты брешешь, гнойный прыщ! – Царь и великий князь всея Руси собственноножно пнул и без того ошалевшего слугу.

– Сходить, разве, самим глянуть? – Малюта Скуратов вопросительно посмотрел на своего разъяренного «игумена». – С нами крестная сила.

«Крестная сила» в лице опричных сотников поддержала командира дружными возгласами одобрения.

– Вот теперь действительно пора, – проговорил я.

– Да хоть поешьте. – Софья быстро достала из стоящей рядом корзинки вареную курицу и сунула ее мне в руки. – И все равно я в толк не возьму, зачем вам возвращаться.

– Если я воспользуюсь вашим предложением и скроюсь, за мной будет гоняться весь опричный приказ. А Гонта с казаками и впрямь могут пустить по городу красного петуха. В противном же случае мы славно поиграем, – продолжал я, протискиваясь к потайной лестнице, – и, надеюсь, выиграем.

Дверь каземата была распахнута. Видимо, озадаченные видом скрывшейся в стене ноги стражники попросту не сочли нужным запирать пустую камеру. Поворотная часть стены, находившаяся в самом темном углу помещения, быстро отошла в сторону, пропуская меня. Со стороны должно было показаться, что я возник тем же странным образом, что и исчез. Однако зрителей не было. В первую минуту меня это даже порадовало, но спустя мгновение я с досадой осознал, что мое появление не произведет того фурора, на который я рассчитывал. Душа требовала аплодисментов с той же силой, что и желудок – прихваченного с собой мяса. Откашлявшись, я попросил с учтивостью, достойной выпускника Итона:

– Окажите любезность, закройте дверь. Очень сквозит.

Эффект не замедлил сказаться. Стремительно вбежавший на звук голоса стражник замер на ступеньках с отвисшей челюстью. А затем, усевшись прямо на холодный камень, с легким подвыванием начал биться головой об стену. Его сотоварищ, появившийся секундой позже, выпучив глаза, молча сполз по дверному косяку.

Именно в таком виде их и застала царская процессия.

– Тут у вас со стражей что-то случилось, – пожаловался я, обгладывая куриную ногу. – Перегрелись, что ли…

Глаза Ивана Грозного округлились. Он перевел взгляд с воплощенной рекламы куриных окорочков на стражников, которые напрочь проигнорировали появление монарха. Затем медленно кивнул Штадену и зашагал прочь.

Лорд Джордж Баренс любил жить с комфортом, поэтому апартаменты Якоба Гернеля, отведенные мне любезной волею царя, несомненно, были лучшим из того, на что мог рассчитывать в Москве благородный дворянин.

Пропахшая лавандовым маслом перина и наваристый бульон подарили желанное отдохновение избитому телу и измученной душе. Лис, иногда сам, иногда с Дедом Бабаем, навещали меня, делясь столичными новостями и слухами. За стенами Китай-города бойкий люд вовсю шептался, что вернувшийся издалека чернокнижник Яшка Горний у Богоявленского монастыря чудеса творил и тем спас город от пожара и разграбления. Отчасти эти слухи имели под собой основания. Все дело в том, что раздосадованный неудачной прогулкой по московским подземельям Сергей уговорил с «намухоморенным» Дедом Бабаем флягу «Лисового напоя», и когда мы со Штаденом появились у монастырских ворот, колокола всех кремлевских церквей дружно грянули что-то очень знакомое. Я вслушался, пытаясь определить мелодию, когда на канале связи раздался блаженно-прочувствованный голос напарника:

– Союз нерушимый республик свободных…

Едва удерживаясь от смеха, я крикнув Гонте, что в Москве нам более ничего не угрожает, и без сил рухнул на заботливо подставленные руки опричного сотника.

Если Иван Грозный рассчитывал отправить меня на поиски дяди сразу после освобождения, то он сильно ошибся. Я валялся без сознания около суток и когда наконец пришел в себя, лейб-медик государя вынес безапелляционный приговор – неделя постельного режима. Памятуя о средствах, при помощи которых придворные эскулапы врачевали бренную плоть своих несчастных пациентов, я категорически отказался от ртутных пилюль и кровопусканий. Мое упрямство вначале повергло лекаря в недоумение, но, оценив дядину лабораторию, он признал во мне человека посвященного. Это дало возможность моему верному помощнику выхаживать больного «тайными снадобьями Гернелей» из институтской аптечки.

– Красив. Буквально натюр морд работы Пабло Пикассо, – меняя свинцовую примочку под моим глазом, прокомментировал Сергей. – Что и говорить, обработали тебя на славу. Настоящие ударники феодального труда. Да ты лежи, не дергайся.

Он поправил подушку.

– Спешить нам некуда. Солдат спит, а сольдо капают.

– Спешить нам как раз есть куда, – отозвался я, переходя на закрытую связь. – Баренс назначил встречу. Он будет ждать нас около Пскова. Помнишь, там, где мы с изборским князем мировую пили.

– Ну, это не вопрос. Меня другое интригует. Скажи, пожалуйста, старина Джо, часом, не похитил в качестве разминки собрание идиотских детективов из библиотеки нашего общего друга Мишеля Дюнуара? Шо за тайны московского двора? Секретные встречи на болоте, связные под видом призраков…

– Не связные, а связная. И насчет призраков – это ты сам придумал, – поморщился я.

Увидев мое выражение лица, Сергей повернулся к дежурившему рядом опричнику.

– Але, дворник божий! Не видишь, человеку плохо. Воды принеси.

Однако на канале связи звучало абсолютно другое.

– Хрен с тобой, золотая рыбка. Ну и шо, эта Маша Хари объяснила тебе, откуда ноги растут? Не у нее, конечно, а у нашего беглеца.

– Похоже, она знает об этом не больше нас с тобой. Абсурдное какое-то дело получается, – вздохнул я. – Сам посуди: Гернель подбирается к Ивану Грозному ближе некуда, пользуется его совершеннейшим доверием, проводит блестящую вербовочную операцию. Его осведомительница – жена первого лица опричнины и дочь не менее первого лица земщины. Баренсу ничто не угрожает, его доступ к информации практически абсолютен. С такими картами на руках, с его опытом он может выиграть любой шпиль. И вдруг выкидывает такой фортель… Еще этот новоявленный Рюрик…

– Может, этот самый Железный Сокол Гардарики и есть Баренс?

– Сомнительно. Его описывали как настоящего викинга – косая сажень в плечах, горящий взор. К тому же лет ему никак не больше тридцати. Однако, судя по локализации последних мест засечки и назначенному месту встречи, Якоб Гернель может быть заодно с самозванцем. Хотя все это очень странно и пока – лишь мои предположения.

– То есть базу в известность ты еще не ставил.

– Не ставил, – честно сознался я. – И знаешь, у меня какое-то странное чувство, будто институтское руководство решило сыграть с нами втемную.

– Не вдуплил.

– Помнишь, у нас возник резонный вопрос о наличии женщин в окружении Гернеля?

– Помню. Все как водится, от ля фам добра не шерш.

– Именно. Так вот, в донесениях моего дядюшки ни о каких дамах не упоминается. Зато всплыла интересная деталь: оказывается, незадолго до своего исчезновения Баренс затребовал подкрепления – группу оперативников.

– А почему нам сразу об этом ничего не сказали?

Я едва удержался от того, чтобы пожать плечами. Довольно странно выглядит человек, который в полном молчании вдруг начинает корчить рожи или совершать нелепые телодвижения. В институте всегда из-за этого случаются накладки, особенно у итальянцев.

Дверь моих комфортабельных застенков отворилась, и на пороге возник Штаден. Лицо его казалось осунувшимся и мрачным. Он в упор уставился на Лиса, как будто пытаясь взглядом выдавить его из помещения.

– Я не понял, гигиене бой?! – деланно возмутился Сергей. – Сколько раз говорено, ноги вытирать и шпоры спиртом дезинфицировать! Ходят тут всякие, заразу разносят. Вы, кстати, на анализ дерьма, то есть кала, давно сдавались?

Опричный сотник нервно дернул щекой и процедил, едва шевеля губами:

– Извольте выйти.

Лис подскочил:

– Я уйду, но на мое место придут другие, и они продолжат дело Айболита, потому что оно бессмертно. А бессмертие – это высокая цель истинного адепта тайных знаний вроде меня.

Лис торжественно промаршировал мимо изумленного кромешника, напевая довольно громко: «Орленок, орленок, взлети выше солнца». Генрих проводил его недоуменным взглядом и закрыл дверь.

– Блаженный, – коротко резюмировал Генрих свое мнение по поводу разухабистого «лекаря». – И как вы терпите рядом с собой этого безумца?

– Мы вместе с ним бежали из османского плена, – пояснил я. – Под Белградом, когда убило принца Людвига, осколки ядра поразили мою лошадь. После боя меня выволокли из-под нее турки и отвезли в Стамбул.

Я говорил как можно более прочувствованно, но, по сути, весь мой рассказ сводился к вариации на тему нашего с Лисом рейда в Константинополь с целью освобождения Наполеона.[27] Однако для Штадена эти слова звучали как сказки «Тысячи и одной ночи». Он внимательно слушал, кивая в такт моим живописаниям султанского гарема и нашего дерзкого побега в компании грузинского царевича и барона Мюнхгаузена.

– С тех пор мы всегда вместе, – заключил я.

– И все же… – пожал плечами мой собеседник, – благородный дворянин и какой-то казак-бродник… Впрочем, – он вздохнул, – мне ли не понимать ваши чувства. Я ведь и сам пленник.

– Вы?! – Я удивленно поднял брови.

– Да. – Вестфалец грустно кивнул. – Уже более девяти лет я живу в Москве, но в отличие от вас мне случилось попасть сюда не по своей воле. Когда царь Иван начал первую кампанию в Ливонии, я состоял на службе в тамошнем командорстве Тевтонского ордена. В числе других рыцарей мне пришлось сложить оружие после того, как маршал Фаль попал в плен. Воевода Большого полка – князь Андрей Курбский – предложил нам, почитая наши знания и воинское искусство, перейти на русскую службу. Не желая разделить злополучную судьбу нашего маршала, коему по цареву указу отрубили голову, мы согласились. Когда же московский государь отделил земщину от опричнины, почти все из орденских братьев стали кромешниками. Я и прежде видел много непотребства, но то, что творится здесь, искушает долготерпение Господне.

Он оглянулся на своего подчиненного, подошедшего с ковшиком воды, и скомандовал ему резко:

– Никишка, выдь и стань на страже у двери.

Опричник поставил ковшик рядом со мной и, звякнув шпорами, быстро вышел.

– То, что я буду говорить, – наклоняясь к моему изголовью, тихо, но с нажимом проговорил Штаден, – не должно покинуть этих стен. И помните – это в ваших интересах не менее, чем в моих.

Я согласно кивнул, активизируя связь.

– Положение наше весьма опасно. Государь поручил мне поиск Якоба Гернеля. То есть искать будете вы, я же – надзирать за тем, чтобы «ищейка» не сбилась с верного пути. Я отношусь к вам по-дружески и не подряжался в псари. Но, кроме меня, будут и другие. Если поиск не увенчается успехом – вас убьют. А если увенчается… Скорее всего тоже убьют. Это дикий народ, здесь неизвестны законы чести.

– Что же вы предлагаете?

Мой собеседник медленно покачал головой, готовясь сказать что-то важное и, видимо, не решаясь это сделать. Наконец он заговорил.

– Мэтр Гернель сделал изрядную ошибку, пригласив вас сюда. Вы же, приходится это признать, – еще большую, ему поверив. Но я чувствую и свою вину за то бедственное положение, в котором вы ныне оказались, ибо наивно думал, что сумею оградить вас от царского гнева. Так бы оно и случилось, но нрав здешнего правителя буен и непредсказуем. И, стало быть, теперь мой долг пред Богом как честного рыцаря – постараться спасти вас.

Он на миг умолк, оценивая, какое впечатление произвели на меня его слова.

– Капитан, займи соответствующую позу, – тут же раздалось на канале связи.

– Какую еще позу? – недоуменно спросил я.

– Со-от-вет-ству-ю-щу-ю, – по-менторски произнес Сергей. – Сейчас из тебя будут делать слоника о двух ногах: ездить по ушам и водить за нос.

– Пока что он не солгал ни единым словом, – вступился я за опричного сотника.

– Тут-то собака и порылась. Уж больно сладко этот змей поет. Хотя, по змеиной натуре, петь бы ему и не полагалось.

Авторы цикла передач «Живая природа» были бы шокированы таким подходом к вопросу, но я уже привык выхватывать рациональное зерно из неудержимого потока Лисова велеречия.

– Однако надо понимать, что, помогая вам, я подвергаю свою жизнь крайней опасности. Надзирать будут не только за вами, но и за мной. А даже если вина и не сыщется, вряд ли такая мелочь остановит сбрендившего царя. Я видел, как здесь ломают на дыбе и мучительно казнят людей куда более знатных, нежели ваш покорный слуга, за куда меньшие провинности. Да что там провинности – всякий, чей вид не угодит Иоанну, уже виновен перед ним. Хотя к чему лишние слова, у вас была возможность прочувствовать это на своей шкуре. Из этой дикой страны надо бежать. И чем скорее, тем лучше.

– У вас есть план? – прошептал я.

– Есть. Вчера в Москву прибыл гонец из Новгорода. Это крупнейший город северной Руси. Там случился мятеж, но бунтовщики – забота царя. Нам же интересно другое: соглядатаи видели промеж смутьянов человека, сходного по описанию с Якобом Гернелем. Он ли это, или нет – еще предстоит уточнить, одно ясно вполне – от государева войска ваш дядюшка ускользнет без труда. Но вы, если он действительно там, сумеете отыскать его. У меня в том нет никаких сомнений. Это верно так же, как то, что магнитный камень притягивает к себе железо.

– Быть может, – согласился я.

– Из новгородских земель рукой подать до Ливонии. Вместе мы сможем добраться до Ревеля, а оттуда – прямая дорога в империю, подальше от этого паскудного быдла.

Он заговорил быстро и с напором, как видно, делясь наболевшим:

– Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Сегодня ты в фаворе, а уже завтра можешь оказаться на дыбе. Быть может, вы слышали о князе-воеводе Курбском, некогда одолевшем нас, ныне же бежавшем к королю Сигизмунду. В Москве ему грозила смерть. Но он – князь, известный полководец и, говорят, в родстве с польским королем, поэтому хорошо принят в Кракове. А у меня, кроме ума и отваги, ничего нет, однако, надеюсь, вы не будете спорить с тем, что в нашем мире такие достоинства заслуживают лучшей награды, чем плеть безумца. Если вы согласитесь на мое предложение, то, полагаю, справедливо ответить любезностью на любезность и по прибытии к императорскому двору представить меня влиятельным людям, с которыми, без сомнения, вы свели немало знакомств за время службы.

Штаден закончил свою вдохновенную речь и пристально уставился на меня в ожидании ответа.

Я молчал, устало прикрыв глаза. Сказанное опричником, несомненно, было правдой, и, как я ни старался, не смог уловить пробела в логике собеседника.

– Ну, что ты думаешь по этому поводу? – донесся тем временем до Лиса мой вопрос.

– На первую вскидку, этот стон у них песней зовется. То есть все ясно: участие в троцкистско-зиновьевском заговоре под руководством товарища Курбского; работа на ливонскую и польскую разведку и вполне резонное стремление ускользнуть от культа личности с мешком наличности.

– Для нас, похоже, это оптимальный выход. Мы находим Баренса, забираем его и возвращаемся в институт. Но…

– Шо тебя смущает?

– Видишь ли, за последний месяц Штаден трижды спасал мне жизнь и, помогая нам, снова рискует головой. Так что я просто обязан оказать ему содействие по ту сторону границы. Но, как ты сам понимаешь, составить ему протекцию, о которой он просит, выше моих сил.

– Прими успокоительное, капитан! – перебил меня Лис. – Не о том думаешь. Давай я озвучу вскидку номер два. А что, если твой спасатель «звонит», как Дед Бабай на колокольне, а на самом деле только и ждет, как бы дядю Джо на живца поймать? И этим живцом будешь ты!

– Если это так, то, боюсь, результат его не порадует.

– И то правда. А если не так – пусть Баренс, когда мы его найдем, думает, как выделить твоему благо-гадетелю бочку варенья и корзину печенья. Не хрен бегать и ныкаться по кущерям. Тоже мне казак-разбойник!

Я приоткрыл глаза и старательно придал взору пронзительность.

– Согласен. Когда выступаем?

– Чем скорее, тем лучше, – скороговоркой произнес Штаден с нескрываемым облегчением в тоне. – Как только вы сможете держаться в седле.

Не так давно, листая иллюстрированный журнал, я наткнулся на фотографию Европы, сделанную ночью со спутника. Залитые электрическим светом мегаполисы казались огромными звездами среди мириад крошечных огоньков. В этом искрящемся буйстве Москва смотрелась звездой первой величины. Представить это сейчас, когда бледная луна выползала на темнеющий небосвод, все еще претендующий на роль тверди, было никак невозможно. Город был мрачен, и жалкие лучины вкупе с факелами и масляными светильнями не могли разогнать этот первобытный мрак.

– Да ты пей, – ласково вещал Лис, вдохновенно исполнявший при мне обязанности лекаря и сиделки. – Этот отвар и безногого на ноги поставит. Бабкин брат мне зуб давал, шо ежели кто это пойло выпьет, то сразу встанет. Шо тот мухомор после дождя.

Напиток, булькавший в поднесенной к моим губам чашке, на вид казался отвратительным, и запах его был способен распугать всех комаров в округе, но это было ничто по сравнению со вкусом.

– А кому щас легко? – увидев мою гримасу, развел руками Сергей. – Буквально: sic tranzit gloria mundi, как сказал бы твой дядя на присущей ему латыни. Зато сейчас ты уснешь, увидишь зашибительные сны. Бабушкин дедушка за это ручался. Утром будешь готов к труду и обороне, а также к разгулу и нападению. Ни о чем не беспокойся, спи, за тобой приглядят.

При этих словах дежурившие в дверях опричники гордо развели плечи и раздвинулись, пропуская выходящего Лиса.

– Поспишь тут, – буркнул я себе под нос, прикрывая глаза.

Странное поведение Баренса не выходило у меня из головы. Он, несомненно, был гением политической интриги, и вся устроенная им каверза с побегом и похищением царского венца была первоклассной провокацией. Первое, что напрашивалось в ответ на зудящий вопрос: «Для чего?» – это желание короновать новоявленного Рюрика, номер второй. Однако такое объяснение было слишком простым. Тогда что же?

Я повернулся на спину, силясь вызвать образ дражайшего «родственника», каким я его знал прежде. Например, во время первой моей командировки на приеме в Царском Селе у императрицы Екатерины Великой.[28] Лицо Баренса начало проступать сквозь туманную дымку. Однако теперь почему-то он был с окладистой бородой, лежащей поверх зерцала богатого княжьего доспеха. Белый сокол, прилетевший из далекой земли, устало опустился на подставленную им руку.

«Уже лезет, идолище проклятое», – прислушиваясь к клекоту птицы, прогромыхал лорд Джордж. Впрочем, и не он вовсе, а Владимир Ильич Муромец. Или еще кто… Поди тут разбери. Я глядел туда, откуда прилетела серебристая белая птица. Небо на востоке алело, объятое заревом. Но вот показалась огромная, величиной с лабаз, драконья голова. За ней передняя лапа, потом другая. Шаги чудища грохотом разносились по округе, пугая лошадей и заставляя всадников поминутно натягивать удила.

– Ну, давай, родимая, – проговорил лорд Баренс, а может, и не он.

И нечто, спикировав из поднебесья, уронило на спину монстра два глиняных сосуда. Удар – и пламя разлилось по зубчатому хребту. Чудище завертелось с яростным ревом и, подняв вверх ужасающую голову на длинной змеиной шее, выдохнуло струю огня. Пикирующее Нечто резко ушло в сторону, и сразу за тем последовала новая команда Владимира Муромца, а может, Баренса:

– Вали!

Точно по мановению волшебной палочки вековые дубы, росшие у края широкого поля, начали колотить по чешуйчатым бокам и голове толстенными ветвями, словно завзятые рукобойцы. Но гнусная тварь подбиралась все ближе и ближе.

– Давай, – скомандовал долгобородый витязь, и византийской работы катапульты метнули смертоносные заряды навстречу чудовищу. Будто град, застучали неподъемные каменья по драконьей броне, но не остановили разъяренного гада.

– Стало быть, наш черед.

Баренс? Муромец? Или, может, Гарольд Суровый потянул из ножен меч, и те, кто стоял по обе руки его, последовали примеру воеводы. И я в их числе.

Сквозь дурман кружащего голову радостного предвкушения атаки я попытался осознать, откуда вдруг у меня взялись булатный меч, червленый щит и островерхий шелом. Но было уже поздно. Новый клич заставил вонзить шпоры в бока коней, и сотни копыт загрохотали по земле, выстукивая стремительный ритм смертоносной песни.

Я успел лишь отвести плечо для удара, когда драконий хвост, точно кузнечный молот, вышиб меня из седла и отбросил на полста саженей. Черная пелена сомкнулась над головой, раскачиваясь, как на качелях. Меня бросило в жар. Казалось, еще немного, и кожа не выдержит этого палящего жара и начнет обугливаться. Со стоном я открыл глаза. Тяжелое дыхание, вырывавшееся из темных скважин ноздрей, било вперед обжигающей струей. Драконья морда была все ближе, но теперь поверх мощной шеи красовался хомут, а во рту виднелись огромные зубчатые удила, мешавшие ему закрыть пасть. Глаза чудовища были подернуты серой туманной поволокой, словно он не осознавал, что делает. Змей приближался медленно и с натугой. Теперь в его движениях не было прежней неумолимой силы, и капелька ярко-алой крови, стекающая по чешуе из раненой пасти, вызывала невольную жалость. Кровинка упала в сухую траву и тотчас блеснула заточенным в камень пламенем. Я протянул к ней руку и, схватив, немедля отпрянул в сторону. Еще миг, и возле меня, едва не расплющив, опустилась огромная трехпалая лапа. Вслед за лапой двигался старец в длинном балахоне, когда-то, вероятно, белом. В руке он держал посох, а через плечо его висела объемистая сума. Он повернулся на звук и, не заметив меня, пошел дальше, внимательно глядя себе под ноги. Шагов через тридцать он наклонился и поднял что-то с земли, судя по красной вспышке, такой же камень, какой был зажат у меня в кулаке. Я напряженно глядел вслед старцу, пытаясь вспомнить, где мог видеть его прежде. В том, что уже видел, сомнений не было. Точно!

Картинка сменилась, вызывая из памяти пугачевскую ставку в заволжской степи. Волхвы, провожающие воинство в долгий поход…

Но вдруг крыльцо пугачевских «хором» обратилось высокими ступенями с резными перилами, и сам царь-государь всея Заморской Руси стал тем самым витязем-драконоборцем.

– Вот, – протягивая ему полотняную суму, от которой исходило переливчатое сияние, произнес волхв. – Когда же сберутся все капли драконьей крови в единый ряд…

Неведомая сила подбросила меня, точно кто-то с двух ног ударил в спину. От неожиданности я шумно выдохнул, распахнул глаза и едва успел уклониться от несущегося на меня острия кинжала.

Глава 11

Невозможно защититься неизвестно от чего.

Закон Борковски

– Х-х-х…

На выдохе я резко убрал плечо, и кинжал по рукоять вошел в набитую лебяжьим пухом подушку. Еще мгновение – и он взлетит вновь, чтобы исправить досадный промах. Но мгновение – слишком долгий срок в такой ситуации. Заученным движением моя рука обвила локоть неизвестного убийцы, выводя его на болевой прием.

Раз! Свободная рука захватила противника за пояс.

Два! Поворот. Бросок.

Неожиданно легкое тело, перелетев через меня, рухнуло на широкую кровать. Не глядя выдернув оружие, я занес его над сопротивляющимся злоумышленником и обомлел…

Из-под откинувшегося монашеского капюшона на меня глядело перекошенное ненавистью лицо Софьи Скуратовой. Я встряхнул головой, стараясь отогнать кошмарное видение. Явь начала обретать черты реальности, но от этого не потеряла своей абсурдности. Где-то вдалеке слышались крики: «Пожар!» За стеной в коридоре громыхали кованые сапоги, а прямо передо мной пылали злобой глаза моей недавней спасительницы.

– Вы?! – Моя рука с занесенным оружием застыла в воздухе. Ответ был кратким, но невразумительным. Если, конечно, ответом можно считать толчок обеими руками в грудь.

– Ненавижу! – выдохнула Софья, яростно пытаясь выбраться.

Звук шагов в коридоре начал быстро приближаться.

– Тихо. – Я прижал упирающуюся женщину к стене. – Это сюда.

– Так продайте меня им, Иуда! – Она хотела еще что-то добавить, но я рывком накрыл ее одеялом и повернулся к двери.

Это движение оказалось весьма своевременным. Два факела в дверном проеме осветили пару ошарашенных бородатых рож.

– Как вы смеете?! – гневно поднимаясь на локте, рявкнул я. – Вон отсюда!! Прокляну!

У-у-у, – протяжно завыло внезапно проснувшееся в комнате эхо, оборачивая последний звук моей угрозы в подобие волчьего воя.

– В пыль развею! – крикнул я вдогон, но это оказалось лишним. Кроме поднятой опричниками пыли, развеивать было уже нечего.

– Подлец! Негодяй! Гнусный переветник! – Эти слова были мне воздаянием.

Сразу за ними последовал увесистый толчок между лопаток. Я сцепил зубы, чтобы не ответить ударом на удар, и резко повернулся.

– Моя прекрасная госпожа, если вам во что бы то ни стало надо убить меня, – перехватывая ее запястья и крепко прижимая их к телу, тихо заговорил я, – возьмите свое оружие и простите, что помешал вам. Пожалуйста, сударыня, продолжайте. Если у вас в Москве принято спасать человека для того, чтобы потом зарезать его, мне остается только подивиться такой странной традиции. Но, быть может, вы объясните, с чем связана внезапная ненависть?

– Вы изменник, – прошипела Софья. – Отпустите меня, гнусный предатель.

– Ну уж нет. – Я начал всерьез злиться. – Я ничем не заслужил столь звонких титулов.

– Пустите, – гневно вырывалась неистовая внучка Ширван-шаха. – Я вам поверила! Я рассказала, где искать мастера Гернеля! А вы, как Иуда из Кариота, продаете этого великого человека царю Ироду.

Слова девушки были все еще полны гнева, но цветистость речи свидетельствовала о том, что в ближайшие минуты я могу не опасаться быть зарезанным.

– В Иудее нет селения с таким названием, – чуть ли не на ухо тихо прошептал я.

– Что? – Она явно сбилась с хода.

– Мне пришлось изъездить Святую Землю вдоль и поперек. Там нет и никогда не было населенного пункта, именуемого Кариот. Это так же верно, как то, что я никогда никого не предавал.

– Я слышала, как Штаден докладывал мужу, что вы дали согласие ехать с ним к Новгороду. Не станете же вы отрицать, – ввязываясь в полемику, начала она, – что именно этот гнусный тип отвечает за розыск и поимку мастера Гернеля.

– Конечно, нет, – пожал плечами я, отпуская руки, переставшие оказывать сопротивление. – Дядю заметил какой-то лазутчик, посланный в лагерь мятежников под Новгородом. Вот Штаден и решил использовать меня в качестве наживки. Мне же это даст возможность без особых хлопот добраться до места встречи. А уж в новгородских лесах и болотах я и один, ну а тем более с дядей Якобом сможем дать изрядную фору и Штадену, и всей его сотне.

– Это правда? – как-то совсем по-детски спросила она. Казалось, сейчас рядом со мной совсем юная девушка, а не та гордая львица, интересовавшаяся недавно правительницами Англии и Франции.

– Как то, что солнце всходит на востоке.

– Слава тебе, Господи. Ведь я могла убить вас. – Она порывисто обхватила мою шею руками и поцеловала.

Ах нет. Это был даже не поцелуй, всего лишь легкое касание губ губами. Но этого оказалось более чем достаточно.

Я задохнулся. Кровь ударила в виски, точно сокрушительный таран, вышибающий створки крепостных ворот.

– Не так, – выдохнул я, прижимая ее к себе и страстно приникая к вожделенным устам.

Кулачки Софьи уперлись мне в грудь. Мгновение, еще мгновение, сопротивление ослабло, и я почувствовал, что мы с размаху проваливаемся в бездну, в которой нет ни княгинь, ни оперативников, а только мужчина и женщина.

Я пришел в себя от тихого стука в дверь. Светало. В комнате царил сумрак, но уже не такой беспросветный, как раньше. Где-то вдалеке шарахнулся от дурного сна первый московский петух и загорланил в ужасе, призывая на помощь солнце. Моя ночная гостья была уже на ногах. Только сейчас я смог разглядеть, что ее темное одеяние было униформой опричника. Возможно, даже самого звонаря этого волчьего братства. Софья оглянулась и быстро исчезла за дверью. Я снова провалился в сон.

Проснулся я от собственного залпового чиха. Лебяжий пух хорош под головой, но не в носу. Солнце поглаживало веки, разукрашенное цветными стеклами, но все-таки вполне яркое. В его зыбком свете вечным хороводом кружили пылинки, где-то красноватые, где-то зеленоватые, плавно перелетая из одного луча в другой. В первый миг я не мог сообразить – то ли привиделось мне ночное приключение в чудесном сне, навеянном Бабаевой настойкой, то ли случилось наяву. Я повернулся, приподнимаясь на локте. Так и есть.

В подушке красовалось сквозное отверстие, из которого выбивался лебяжий пух.

«Значит, все-таки это был не сон», – глубокомысленно заключил я и невольно подивился банальности этой фразы. Но подумать что-либо еще не успел, поскольку, с обычной бесцеремонностью распахнув двери, в комнату вломился Сергей с утренней порцией лекарств.

– Пациент, знаете ли вы, – с порога радостно провозгласил он, – что выдающиеся ученые медики Пражского университета с полной очевидностью установили: стоит больному уснуть, как моментально сыщется лекарь, который разбудит его, чтобы дать пилюлю от бессонницы. Ну что, почтеннейший, желаете скушать ложечку или только ее содержимое?

– Ты это о чем? – поморщился я.

– О том, что состояние стояния вашего самочувствия в сравнении со вчерашним вечером значительно усилилось. – Лис изобразил на своей физиономии глубокомысленное выражение. Затем поднял кулак. – Больной! Глядя на этот молоток, скажите: «А-а!!!»

– А-а, – недовольно буркнул я.

– Прэлэ-эстно. – Напарник расплылся в улыбке. – Самое время говорить «бэ».

Сергей повернулся к маячившему у дверей опричнику.

– Братан, больной нуждается в уходе санитара.

– Чего?! – переспросил караульный.

– Не чего, а кого, – пояснил самозваный эскулап. – «Патриа о муэрте», знаешь? Не знаешь. Запор мозговых извилин. Короче, мне нужно два ведра теплой воды.

– Зачем?

– Мозги пополоскать. Но шоб обязательно тридцать шесть по Цельсию. Или по Кельвину?.. В крайнем случае по Фаренгейту, но это на худой конец. В данном случае, как я полагаю, это неактуально. Понял?

– Ага. То есть не-а…

– Ну, тогда бегом! Ключевое слово – теплая.

Лис подтолкнул стражника к двери:

– Давай, давай. Шевели окорочками.

Ошарашенный Лисовой трескотней опричник выскочил за двери, оставляя нас наедине.

– М-м-да, – усаживаясь рядом с кроватью, важно проговорил Сергей. – И еще раз м-да, как сказал бы Мишель Дюнуар. Больной! На вас поступают жалобы. Вы ведете себя атипично, шо та пневмония. Глубокой ночью, когда к вам приходит смерть с косой… Пусть даже не с косой, а с кинжалом – вы берете над ней верх. И, как сообщают хорошо информированные источники, делаете это неоднократно.

Лис отдернул одеяло. Смятая постель была густо усыпана белыми пушинками.

– Вот и переводи на него после этого ценное мухоморное сырье. Ну что, Казанова, рассказывай, как прошла встреча в очень тесной и углубленно дружеской обстановке.

Я с немым укором поглядел на Сергея. Пауза грозила затянуться.

– Вечная дилемма джентльмена: увидев даму у своих ног, протянуть ей руку помощи или лечь радом?.. Чего с ножом-то кидалась? – уже более серьезным тоном спросил Лис.

– Решила, что я сдал дядю Якоба, а вместе с ним и ее, Штадену.

– А-а-а. Вот, значит, с каких делов местное комсомольское подполье сеновал спалило. Чего дыбишься? Тебе амуры, а лошади не кормлены! Давай хряцай микстуру. Ты нам еще живой нужен. Опять же, если к тебе каждый раз на свиданку с такими разрушениями ходить будут, никакой Москвы не хватит.

– Погоди, – оборвал я словесные излияния друга.

Мои воспоминания, загнанные посттравматическим шоком в темные закоулки сознания, всплыли точно ил со дна. Я точно вновь увидел сцену разговора Ивана Грозного и опричного сотника, подсмотренную из каморки за курантами.

– Передай Гонте, что на обратной дороге к гетману его будет подстерегать опасность.

– Какая? Где? – Лицо моего друга моментально потеряло разухабистую веселость.

– Без малейшего понятия.

– Эт-то тебе местные звезды рассказали? – Он кивнул на висевшую у моего изголовья карту созвездий, украшенную множеством замечательных графических миниатюр.

Дверь тихо отворилась, и за спиной Лиса возникла фигура Штадена. Лицо его, как обычно, имело выражение брезгливо-недовольное, а от встречи с Сергеем настроение опричника никоим образом не улучшилось.

– Полагаю, вы уже заканчиваете? – с жестким напором проговорил он.

– Да не так чтобы очень, – взъерошился Лис.

– И все же я вынужден просить оставить нас наедине.

– Да вы шо! А вдруг он опять в буйство впадет, – всплеснул руками напарник. – Вот гладите! Буквально минуту не уследил, как он растерзал ни в чем не повинную подушку. Подозреваю вялотекущую, но резво протекающую аллергию на лебедей.

– Идите прочь, – прошипел кромешник, багровея на глазах.

– Подчиняюсь насилию, – собирая пузырьки со снадобьями в кожаную шкатулку с тисненым мальтийским крестом на крышке, объявил Лис со слезой в голосе. – Но общество «Врачи без предела» в моем лице гневно протестует против попрания и пенитенциарного попустительства!

Он сделал шаг к двери и тут же столкнулся с давешним караульным, волокущим на коромысле ведра с парующей водой.

– А что ж… Ведра-то куда? – переводя взгляд с командира на «лекаря» и обратно, несмело поинтересовался исполнительный страж.

– Отдай сотнику, – проходя мимо, гордо проговорил Лис. – Пусть умоется. Ладно, капитан, я к Гонте. А ты держись на связи.

Штаден с презрением глянул вслед удаляющемуся броднику и процедил, не скрывая эмоций:

– Мерзкий фигляр.

– Так а с водой-то что? – вновь открыл рот караульный.

– Вон!!! – рявкнул сотник, и опричник поспешил скрыться, расплескивая по пути содержимое ведер.

Штаден внимательно оглядел меня:

– Что этот шут гороховый нес о какой-то болезни? На мой взгляд, вы замечательно выглядите. На щеках появился румянец, взгляд посветлел…

– Капитан, откуда румянец? – раздался на канале связи насмешливо-встревоженный голос Лиса. – Ты что там, покраснел? Держи себя в руках. Ты не красна девица, ты белый молодец.

– Ночью мне снились кошмары, – вздохнул я. – Какой-то пожар, пламя вокруг… Так что я случайно разорвал подушку. А чувствую я себя действительно много лучше прежнего.

Я поднялся на ноги и прошелся по комнате, отвлекая внимание Штадена от развороченной постели.

– Это пустое, – махнул рукой собеседник. – Якобу Гернелю она больше не понадобится, да и вам тоже.

– Почему же вдруг? – насторожился я.

– Царь Иоанн настаивает, чтобы мы отправлялись завтра же поутру. Так что следующую ночь вам надлежит провести, увы, не здесь, а в наших хороминах. Но не беспокойтесь, вам будет отведена отдельная келья.

– Келья? – переспросил я с некоторым удивлением.

– Конечно. Не забывайте, у нас все-таки военно-монашеский орден. Без сомнений, жить в этих апартаментах куда приятней, но такова воля государя.

Я выразил неудовольствие на лице, но Штаден продолжал, казалось, не замечая его:

– Должен вам также сообщить, что орденские правила касаются и всякого рода челяди. Все братья обязаны помогать друг другу, но во время несения службы должны обходиться без какой-либо иной подмоги, нежели уставом предусмотрено. Вследствие чего драбант ваш повинен отправляться к гетману Вишневецкому вместе с атаманом Гонтой и его людьми.

– Но это невозможно, – начал было возмущаться я.

– Вальтер, послушайте меня. Слуга он вам или нет – сейчас не важно. Поразмыслите сами. На кону не только наш план. Стоит вам заартачиться – царь Иоанн решит, что вы не желаете искать своего беглого родича. И как только он так решит – ваша голова слетит с плеч, а следом – и моя, поскольку я этой самой головой за вас в ответе. Несчастный, подумайте если не о нас, то о тех иноземцах, которые спасли жизни свои, поступив на службу в мою сотню. Если уж мне несдобровать, то им и подавно! Ежели вы надеетесь, что люди Вишневецкого снова придут вам на помощь, то выбросьте это из головы. Нынче же днем они выступают в обратный путь.

– Разлучник коварный, – проклюнулся Лис, подпуская в тон глицериновой слезы. – Кстати, у Гонты по поводу отъезда никто не мычит, не телится.

– Но мы с Сергеем вместе уже несколько лет…

Генрих поморщился:

– Не забывайте, армия под командованием Вишневецкого очень скоро отправится в Ливонию. Если желаете, я могу назвать вам надежное место, где он отыщет нас, скажем, через месяц.

– Аукцион неслыханной щедрости, – восхитился Лис. – Буквально – засада по блату.

– Кстати насчет засад, – вмешался я. – Ты Гонту предупредил?

– Ага. Он рвется в бой. Может, поинтересуешься, какую программу увеселений твой корефан подготовил для сечевиков?

– Интересно, как ты себе это представляешь? «Дорогой Генрих, я тут намедни подслушал, что ты обещал царю извести казаков. Будь добр, расскажи, каким именно образом ты это намерен сделать, а то мне необходимо их предупредить».

– Отмазался – так отмазался. А еще лорд, называется! Все приходится делать самому. Долой угнетателей боевого казачества!

– Вы правы, Генрих. Но как же мы с вами встретимся в Ливонии?

– Там есть замок Феллин, – роняя гору с плеч, быстро заговорил опричник. – Рядом с ним поселок, у въезда – большой постоялый двор. Он называется «Три голубя». Его хозяин Гюнтер Мунк – мой старый приятель. Он поможет нам добраться до империи, и через него же ваш драбант отыщет нас. Я сам передам ему эту весть.

– Зачем же, не трудитесь. Как только он придет сюда…

– Вероятно, он больше сюда не придет, – перебил меня Генрих. – Все готово к отправке царских даров гетману. Приказ об отъезде Гонты у меня на руках. Будет лучше, если ваш соратник покинет Москву вместе со всеми этими голодранцами. Тем паче с рассвета запрещено впускать казаков в Александровскую слободу. Ваш же друг числится, как мы помним, в посольстве князя Вишневецкого.

– Что ж, если так, прошу вас сообщить ему все в точности, не держа в сердце прежних обид, – с грустью в голосе заявил я.

– Можете не сомневаться. – Опричник глянул мне прямо в глаза. – Я перескажу ему все в лучшем виде. А теперь позвольте откланяться.

– Капитан, а какой у Штадена лучший вид?

Дверь за моим гостем затворилась, и, опасливо высунувшись из-за двери, страж неуверенно поинтересовался, глядя на принесенные ведра:

– Быть может, умыться желаете?

– Пожалуй, – благосклонно кивнул я, стягивая рубаху. Связь пошла в тот самый момент, когда плотная струя воды ударила мне в ладони.

– База вызывает Джокера-1. Джокер-1, ответьте Базе.

– На связи, – плеская в лицо водой, отозвался я.

– Сегодня ночью и утром есть плотная засечка объекта, – без лишних эмоций, точно речь шла об угнанном автомобиле, сообщила барышня-диспетчер.

– Да ну! И где же?

– Семь пятнадцатисекундных выходов в эфир, – продолжала база. – Направление от Суздаля к Новгороду.

– О! Есть свежая версия, – вмешался в наши переговоры Джокер-2. – Баренса просто замумукал здешний коронованный вурдалак, и он решил оттянуться по всей длине. Проехаться по золотому кольцу, взглянуть на монастыри, крепостные стены, сувениров прикупить опять же…

– Джокер-2, – с досадой отозвалась девушка Европа-Центр. – Как не стыдно! Прекратите нести околесину.

– Не-е! Ну а шо? Ему наши святыни в падлу?

На канале связи повисла неоправданно долгая пауза.

– Странно… – Голос девушки на этот раз звучал озадаченно. – Джокеры, я укрупнила план-карту засечек. Первая располагается на территории Покровского женского монастыря.

– Вот она, истина после вскрытия, – не замедлил откомментировать новость Сергей. – Капитан, твой дядя буквально решил сорвать покровы с обитательниц монастыря… Ну, может, не всех. Возраст не тот. Но, как говорится, вектор направлен твердо.

– Погоди, – оборвал я друга. – Здесь что-то другое. Это наверняка какой-то знак…

– Плюс? Минус? Равно?

– Извлечь корень! – отмахнулся я. – База, необходимо проверить историческую подоплеку всех мест последних засечек.

– За какой период?

– Для начала – за последние сто лет. Возможно, что-нибудь и всплывет.

– Всплывают обычно трупы, – едко заметил Лис.

– Может, и трупы. Кто знает…

– Когда получим ответ – немедленно свяжемся. Отбой, – отозвалась база.

Обещанные Штаденом изменения в моей участи не заставили долго ждать. Едва успел я одеться, как мимо стражника прошествовали трое орденских братьев, дабы помочь доставить вещи к месту нового обитания. Нависший прямо над головой свод убогой келейки, по замыслу архитектора, казалось, должен был давить на макушки статных обитателей этого диковинного монастыря. Сквозь узкое оконце, затянутое бычьим пузырем, пробивался тусклый дневной свет. Его бледные лучи, едва развеивавшие сумрак, наводили на мысли о бренности всего сущего. Я опустился на деревянную койку, покрытую жидким соломенным тюфяком. Пожалуй, улечься на ней удобно было попросту невозможно. Только боком и только скрючившись. На мой взгляд, подобная манера поддержания боевого духа царевой гвардии не оправдывала своего назначения. Но, видно, богомольный повелитель был на этот счет совершенно иного мнения. Оставалось надеяться, что мое пребывание в этих хоромах не затянется, и следующим утром мы, как было обещано, тронемся в путь.

Едва я подумал, что стоит осведомиться, когда здесь принято подавать завтрак, как на канале связи вновь появился Лис.

– О! Нарисовался хрен с бугра.

– Какого бугра?

– Тебя географическая привязка интересует? Щас вызовем Базу, уточним координаты. – Лис дал картинку. – Ежели быть совсем точным, то хрен забугорный, но на вкус – все равно редьки не слаще.

На дальнем плане, видимо, не замечая наблюдения, Генрих Штаден втолковывал что-то атаману Гонте, показывая на стоящие поодаль груженые возы. В руке опричник сжимал опечатанную красным воском грамоту, должно быть, личное послание царя Вишневецкому. Покончив с объяснениями, сотник торжественно вручил свиток гетманскому поручнику и, демонстративно повернувшись на каблуках, направился к Лису.

– Какой сюрприз на нашу голову. – Широко раскидывая руки, точно для объятий, Сергей устремился навстречу.

От неожиданности сотник даже попятился.

– Ну, шо наш больной? Чувствует ли он еще себя? – придавая лицу крайне озабоченное выражение, осведомился Лис.

На лице Штадена появилась досадливая гримаса.

– Мне надлежит сообщить тебе нечто очень важное.

Сергей всплеснул руками.

– Шо, к нам едет ревизор с тайным предписанием?

– Прекратите молоть чушь! – скривился кромешник.

– А ты вкинь в эту мельницу шо-нибудь другое, – тут же парировал бродник.

Когда мой друг был в приподнятом настроении, а сейчас наступил именно этот час, разговаривать с ним становилось совершенно невозможно. Во всяком случае, система «Мастерлинг» могла скорее прочесть критские письмена, чем адекватно перевести Лисовы велеречия.

– Слушайте и запоминайте, – не ввязываясь в дискуссию, заговорил Штаден, – нынче государь отправляет казаков обратно к Вишневецкому. Твой господин велел передать его светлости, что нынче с дозором отправляется в Ливонские края. Когда гетман пожелает отыскать его – пусть шлет тебя к замку Икшкеле. Там в окрестностях есть таверна «Коронованный лев»…

– Шо, эта вонючая дыра?! – В голосе Лиса чувствовалось неподдельное возмущение. – Я, кажись, оставил Вальтера в добром здравии. Шо ты с ним сделал, упырь лихой? Ну, короче. Ты уж напрягись, запомни и передай ему, шо хай он из берегов не выходит. Встречаемся, как обычно, в «Трех голубях» у старины Мунка, в шесть часов вечера после войны. Место встречи изменить нельзя. Чужие здесь не ходят…

Он приостановился, наблюдая, как вытягивается лицо опричника.

– Разве что дозор забредет по пьяной лаве. Вы-то, кстати, в какой отправляетесь? Дневной, ночной или сумеречный?

Штаден не давал ответа, все еще силясь прийти в себя.

– Лис! – послушался откуда-то выкрик Гонты. – Дэ тэбэ чорты лупати носять?

– Здеся, – отозвался Сергей, делая прощальный жест рукой. – Иду вже. Да, вот еще.

Он остановился, точно вспомнив что-то важное, и вновь обернулся к Генриху.

– Ежели доберетесь до «Голубей» раньше меня, передайте Гюнтеру, чтобы запас бочку моего любимого пива. А то будет как в прошлый раз.

– Какого еще пива? – выдавил Штаден, все еще пребывающий в состоянии нокдауна.

– «Балтика № 9». Запомни, девять – это такой кружочек с хвостиком внизу.

Лис, удовлетворенный произведенным эффектом, ласково проворковал: «Асталависта, беби!»

И зашагал прочь, насвистывая марш «Прощание славянки», что, впрочем, не помешало ему задать мне сакраментальный вопрос:

– Капитан, и какого рожна этот полицай нам тут горбатого лепил?

– Не знаю, – вздохнул я. – Но это действительно настораживает.

– Вот-вот, в самую дырочку, – отозвался Лис. – Кстати вести с полей. На ваш запрос о том, где таилась погибель моя, сообщаю, шо меры приняты в необходимом объеме. В рамках плана «Перехват» Дед Бабай собрал внеочередной съезд домовых, банников и пр. и раздал ориентировку на Штадена Генриха, характер нордический, гауптман местных СС. В общем, ждем результатов. Пока, до связи.

Ждать пришлось недолго. Оперативности подручных Деда Бабая вполне мог позавидовать Скотленд-Ярд. Как сообщал один из «агентов», прямо от Гонты опричный сотник направился в «Царево кружало» – первый московский паб или, как выражались местные жители, кабак. Насколько я знал, он был открыт для всех. Вот только с тех пор, как его облюбовали кромешники, мало кто из горожан отваживался пропустить в нем чарку зелена вина. Обычно это были смельчаки из стременного полка государя или же ногайских конных лучников.

Ссоры между ними нередко перерастали в кровавые побоища, но сегодня мир восторжествовал. Один из ногайцев, подкараулив у крыльца объект разработки, сообщил этому самому объекту, что его будут ждать на Останкинских топях у пруда, в три часа пополудни. Сообщив это, посланец вскочил в седло и исчез, подняв за собой тучу пыли.

– Внимание! Внимание! Внимание! – торжественно раздалось в указанное время на канале связи. – Наш я установлен, буквально усажен среди ветвей столетнего дуба, в том самом месте, где, по моим подсчетам, будет находиться знаменитая Останкинская башня. Отсюда открывается замечательный вид на грязную лужу, именуемую прудом, и всеми заброшенные могилы нищих, самогубцев и замученного пытками ворья. Окрестные жители не жалуют это живописное место, однако кое-кому приспичило забивать романтические стрелки именно здесь. «Но кто это?» – спросите вы. Об этом мы скоро узнаем. Гадают самые распоследние песчинки в хронометре нашей студии… – Лис осекся. – Оба-на! Нарисовался, хрен сотрешь! Какие люди и без конвоя!

Глава 12

Не говори своему другу того, что не должен знать твой враг.

Артур Шопенгауэр

Зоркие глаза моего напарника выхватили среди окрестных кустов быстро движущуюся фигуру. Легкость, с которой приближался мужчина, пробуждала в памяти цветистые восточные обороты, воспевающие ловкость барса, грацию оленя и прочие животные добродетели. Однако если бы сюда, на конспиративную встречу, явилась съемочная бригада CNN, я бы, пожалуй, удивился меньше. Во фряжском юшмане, в островерхом шлеме, покрытом золотой насечкой, с клычом у пояса, по заросшему ивняком берегу шел, почти летел, мурза Джанибек, наш далибожский пленник.

– Ни хрена себе гости в нашей студии! – обалдело проговорил Лис. – Шо-то я не видел в утренних новостях сообщений о неофициальном дружеском визите Орды на Русь.

В сущности, утверждение моего друга было чисто риторическим. С начала четырнадцатого века, когда в Золотой Орде возобладало мусульманство, поток выходцев из знатных и не очень татарских родов в Московию стал нескончаемым. Христианство, дотоле имевшее весьма крепкие позиции при ханском дворе, было сокрушено. Епископство саранское, интересовавшееся возможностью крестить песком вместо драгоценной воды, было упразднено. Толпам ордынских христиан пришлось искать спасения у ближайших единоверцев. Этот «исход» весьма способствовал укреплению Русской державы, привнеся в русское дворянство немалую толику татарской крови. Так, мать нынешнего царя, Елена Глинская, происходила по прямой линии от Мамая. Да и назначенный Иваном Грозным во время своего «отречения» царек Симеон Бекбулатович тоже был роду отнюдь не славянского. Теперь же, после покорения Казани и Астрахани, количество степняков на царевой службе возросло несказанно. Однако ни к одному из этих родов мурза Джанибек не принадлежал. Крым-Гиреи продолжали оставаться едва ли не самой большой угрозой для Московии, и вряд ли ему, представителю знатнейшего крымского рода Седжутов, даже в страшном сне могло привидеться, что его потомки могут оказаться под властью их традиционной добычи.

– Ну шо ж, дорогие зрители, – приходя в себя, продолжил комментировать Лис. – Пока что мы лишены возможности взять интервью у нашего первого гостя, но близок тот долгожданный момент… А вот, кстати, и второй участник ток-шоу. Не надо оваций, сдержите вопли неистовой радости!

Перед глазами Сергея возникла фигура опричного сотника. Штаден двигался крадучись, держа перед собой пистоль.

– Аллах да продлит твои дни, – приветствуя сотника на прекрасном французском, склонил голову мурза.

В тоне его слышалась насмешка.

– К чему оружие? – поинтересовался Джанибек. – Не доверяешь?

– Береженого Бог бережет, как говорят русские, – внимательно оглядываясь по сторонам, парировал его собеседник. – Не забывай, ты у самых московских стен. Мало ли кто может здесь объявиться.

– Так это мне следовало бы страшиться, – поигрывая плетеной нагайкой, хмыкнул татарин. – Однако же я перед тобой, как и обещал…

– Не о том речь, – с досадой оборвал его Генрих. – Вернемся к делу.

– Девлет-Гирей благосклонно принял слова твои, как я их ему передал, и готов дать то, что ты просишь, в обмен на ключи от столицы гяуров.

– Передай своему господину, что армия царя Ивана нынче отправляется в Ливонию. Поведет ее князь Вишневецкий. Скоро он будет в Москве.

– Это верно. Мои люди уже видели полки его под Серпуховом.

– Так близко? – Лицо опричника помрачнело. – Значит, времени совсем мало. Но об этом позже. Пока же слушай и запоминай. Нынче я выезжаю в Новгород. Ливонцы там мутят воду, местные жители подняли мятеж против царя. Ну да сил у них немного, так что мы этот скот быстро в стойло загоним. Царь, вестимо, последует за нами, дабы в Новограде на мятежную выю ногою стать. В тот момент в Москве оружного люда немного останется – городовых стрельцов горстка да из моих людей кое-кто. Они-то в нужный миг ворота и откроют. Но свершится это лишь тогда, когда до меня весточка дойдет, что золото уже на месте.

– О том не беспокойся, – заверил Джанибек.

– Да уж нет. – Лицо Штадена приняло хищный вид. – Я вашу породу хорошо знаю. Мне – мое, вам – ваше. Ежели желаете, чтоб ворота открыли, – платите. А нет, так тот путь, что я вам открыл, для вас кровавой рекой обернется.

– Ворота ты открывать умеешь, – усмехнулся мурза. – Что правда, то правда. А только пугать не надо. И без твоих услуг мы в эти земли прежде хаживали.

– Кто ж мешает? И нынче идите. Сколько народу на южных украинах положите, пока через каждую засеку да палисад прорубаться будете? А к тому времени, глядишь, и Вишневецкий с полками объявится. – Сотник для убедительности топнул ногой, точно предрекая скорый подход войск именно в это место. – Так что не больно хвост-то распушай. А теперь особо слушай да на ус мотай. Нынче из Москвы навстречу гетману посольство казацкое вспять идет. При нем дары богатые: меха, злато, утварь драгоценная, прочие царевы подарки. А везут те дары далибожские твои приятели.

Он недобро усмехнулся:

– Сергей Лис да Петр Гонта. Не запамятовал еще?

При упоминании этих имен глаза татарина метнули огонь, и зубы заскрежетали, как несмазанные амбарные петли.

– Вижу, помнишь, – удовлетворенно подытожил Штаден. – Так вот, ежели вдруг такое случится, что царевы дары до гетмана не доедут, то Иоанн хоть и осерчает, и лютиться будет, а все равно погоню за вами не пошлет.

– Добрая весть, – оскалился Джанибек.

– Не, ну ты слышал, капитан, какая падла? Сдал нас шо чихнул. – Возмущению Лиса не было предела.

– Слышал, – подтвердил я. – Впрочем, чему тут удивляться? Нам и до того было известно, что царь велел Штадену извести посольство. Разве что теперь мы знаем, кто будет непосредственным исполнителем царской воли.

Я умолк, и перед глазами у меня встала картина недавнего прошлого: предрассветное утро в Далибоже, польские жолнеры, врывающиеся в открытые ворота, казаки, полураздетые, едва успевшие схватить оружие… В этот миг в крепости было только два полностью одетых и экипированных человека – я и Генрих Штаден. Но со мной ясно, а сотник… Теперь все становилось на свои места. Ворота Далибожа открыли он и Джанибек. Для одного человека засов был неподъемен. И ляхи пришли путем, указанным Штаденом, и Стамбрусского он застрелил, чтобы имя его, не дай Бог, не всплыло. Не ясно только, свою ли он волю тогда исполнял или царево повеление. Но теперь этого, поди, и не узнать. А вот привести Девлет-Гирея на Русь… В этом уж точно царь не замешан.

Образ моего спасителя теперь представал в новом свете, играя красками отнюдь не радужными. Понятное дело, ливонский пленник, оказавшись при дворе варварского, по его мнению, государя, мог страстно мечтать о возвращении домой, и уж конечно, не с пустыми руками. Но открывать путь врагу в сердце державы, которой служишь, как ни крути – предательство.

Тем временем переговоры «на высшем уровне» подошли к завершению. Как сказал бы Лис: «Конец кина». Но сейчас его речь была малосвязна и обильно пересыпана выражениями непечатного содержания.

– Я дам знать тем же способом, что и прежде. Если же вам понадобится меня отыскать, на границе белгородского воеводства есть курган – могила царевича Марефа. Покажитесь там, я очень скоро об этом узнаю. – Джанибек традиционно восточным жестом приложил пальцы ко лбу, груди и животу. – Аллах да хранит тебя на всех путях твоих.

В сочетании с безукоризненным французским восточная пышность речей мурзы казалась странной, почти нелепой.

– Доброго пути, – с довольно сильным акцентом произнес Штаден уже в спину уходящему татарину. – Скатертью дорога. – С этими словами он поднял высверкивающий золотой насечкой ствол и направил его между лопаток своего недавнего собеседника.

Кто знает, о чем думал он в эту минуту, но, простояв так, покуда Джанибек не скрылся за кустами, вестфалец опустил свое оружие и зашагал прочь.

Время шло, и несколько успокоившийся Лис уже отправился принимать, как он выразился, «неконгруентные меры», а я, запершись в четырех стенах, продолжал осмысливать сговор, которому был свидетелем. Положение складывалось критическое. В момент, когда державность России была скреплена лишь фигурой грозного царя, подобный удар в мягкое подбрюшье мог оказаться смертельным. И хотя лично у меня от щедрости государя осталась лишь изжога, а спасение Московской Руси отнюдь не входило в наше задание, поставить институт в известность о происходящем я счел долгом оперативника.

– Джокер-1, – выслушав мои умозаключения, отозвалась база. – Переключаю вас на отдел разработки. – Спустя полминуты в голове звучал уже менторский тон одного из наших высоколобых корифеев. – Все, что вы говорите, – верно. И добавляет некоторые весьма серьезные штрихи к пониманию обстановки в данном секторе ответственности. Однако вам следует помнить, что в описанной реальности Девлет-Гирей тоже совершил успешный поход на Москву примерно в это же время. Его действия на Руси были столь ужасающи, что вплоть до нашествия Наполеона московиты считали годы до Девлетова набега и после него. А Иван Грозный был готов отдать татарам ранее отвоеванную у орды Астрахань. – Ученый муж сделал эффектную паузу, должно быть, готовясь сказать нечто особенно важное. – Увы, надо признать, что без этой скорбной вехи, как и без последовавшего за смертью Ивана IV Смутного времени, невозможно представить себе формирование российской государственности. Конечно, теперь нам известно, каким именно образом войско крымского хана беспрепятственно сможет миновать русские кордоны, однако вы вслед за лордом Баренсом допускаете ошибку, говоря о фатальности наблюдаемых вами событий.

– Джордж Баренс говорил о возможной гибели России? – перебил я разработчика.

– Говорил, – нехотя отозвался тот. – Однако…

– Постойте, – требовательно продолжил я. – Именно поэтому он требовал прислать оперативников?

– Да. Но отдел разработки счел его аргументацию недостаточной.

– А почему же нас перед отправкой не поставили в известность о подозрениях Баренса?!

– Руководство, – с трудом скрывая раздражение, произнес голос институтского разума, – исходило из необходимости оценить ситуацию на месте, так сказать, свежим взглядом. А паникерские настроения Баренса, вероятно, связаны с его переутомлением и пребыванием в состоянии непрерывного стресса.

– Насчет стресса – это верно, – криво усмехнулся я. – Однако же, как и требовал наш стационарный агент, институт прислал оперативников, и я, оценивая обстановку вышеупомянутым свежим взглядом, действительно нахожу ее критической.

– Я поставлю в известность руководство о вашем мнении, но предвижу, что ваше задание останется без изменений.

– И все же попробуйте, – с напором потребовал я. – Ладно, конец связи.

– Джокер-1, погодите, у меня для вас информация, – вновь появилась диспетчер.

– Весь внимание, – с трудом подавляя раздражение, отозвался я.

– Помните, вы спрашивали о женском Покровском монастыре в Суздале?

– Да-да, и что же?

– Если не считать духовных подвигов и мощей – почти ничего, но есть один факт, который, вполне вероятно, имеет отношение к делу.

– Я слушаю.

– Вы, должно быть, помните, Иван Грозный – сын второй жены царя Василия III, Елены Глинской. Первой его супругой была Соломонида Сабурова. После многих лет совместной жизни царь расторг брак, не принесший наследника, и заточил несчастную царицу в этом самом монастыре.

– Печальная история, но сомневаюсь, что лорд Баренс отправился туда, чтобы навестить пожилую леди.

– Она уже умерла, – успокоила барышня. – Но суть не в этом. В последние годы жизни Василия III ходили упорные слухи о том, что к моменту заточения царица была на сносях и родила в стенах монастыря ребенка.

– Это слухи или нечто большее? – насторожился я.

– Об этом никому точно не известно. Государь посылал в монастырь две комиссии, но одну из них попросту не пустили дальше ворот обители, другой же было объявлено, что ребенок и впрямь родился, окрещен Георгием, да только вскоре после рождения скончался от оспы. Колоду, известью обмазанную, будто бы гроб царева сына, к осмотру предъявили, да только бояре вскрыть не решились – неровен час оспу подхватишь.

– Вот оно как. Выходит, есть вероятность, что на самом деле царевич жив. И, похоже, каким-то образом Баренс его нашел.

– Не забывайте. Царевич, если таковой существует, старше Ивана Грозного. К тому же вряд ли он сумеет как-то доказать свое происхождение.

– Или да, или нет, – задумчиво проговорил я, – или… может быть. Информация занятная. Конец связи.

В дверь негромко постучали, вернее, этот стук подразумевался негромким, но кулаком, бившим по двери, сделать это тихо было просто невозможно. Едва я успел ответить, как в мою келейку, наклоняя голову, втиснулся обладатель пудовых кулаков – бородатый верзила с голубыми глазами наивного ребенка. Мне уже приходилось видеть его ранее. Он был одним из тех опричников, которые охраняли покои Якоба Гернеля.

– Вас сотник кличет, – громыхнул детина, и испуганные его голосом пауки в углах поспешили свернуть расставленные сети.

Я последовал за провожатым. Но вопреки моим ожиданиям мы не стали сворачивать ни в орденскую церковь, ни в царские палаты. Путь наш лежал к широкому кремлевскому рву, где возле камней строящегося храма толпился народ.

– Что здесь происходит? – встревожился я, когда мы прошли за оцепление стрельцов, замерших с бердышами наизготовку.

– С утра батогами секли, – не меняясь в лице, лениво пояснил мой проводник. – Потом пытки были, а сейчас, поди, казнить начнут.

Толпа горожан, собравшихся поглазеть на представление, должно быть, уже ставшее привычным, кричала, свистела и улюлюкала, заглушая стоны и вопли, доносившиеся с невысокого каменного помоста. Взоры собравшихся были прикованы к обнаженному по пояс громиле в кожаном фартуке, с молодецким выдохом опускавшему кувалду на руки приговоренных. По моей спине пробежал холодок.

– К-кого казнят? – выдавил я, не имея сил оторвать взгляд от потока крови, струящегося по камням.

– Изменщиков, – безучастно отозвался опричник. Между тем палач отложил свое орудие в сторону, давая возможность помощникам сбросить наземь едва живых мучеников. Заслышав громовой бас моего спутника и увидев его черное одеяние, народ вокруг нас умолкал и расступался. Перед нами спиной к лобному месту стояла густая цепь кромешников. Обнаженные сабельные клинки ждали случая вонзиться в тела неведомых противников, дерзнувших отбить терзаемых сотоварищей. Вряд ли таковые здесь могли сыскаться, но суровые лики опричного воинства были полны решимости не допустить нарушения царского замысла.

– Нам туда? – Этот вопрос едва не застрял в горле. Невольный спазм мешал говорить.

За годы военной службы и работы в институте мне значительно чаще, чем хотелось бы, приходилось участвовать во всякого рода кровопролитиях. Но сейчас… Сейчас, глядя, как, устало вытирая пот со лба, флегматичные заплечных дел мастера протыкают железными крючьями живую плоть, я едва держался, чтобы не рухнуть в обморок.

– Не-а, – мотнул головой недобрый молодец. – Сотник велел привести вас на забаву подивиться да ждать тут, когда сам он объявится.

Между тем на каменный помост два опричника под руки втащили немолодого статного мужчину в рваном, грязном рубище. Тело его было покрыто кровоподтеками, седая борода торчала клочьями, и все же через маску страдания на лице ясно просматривалось выражение гордое и несгибаемое. Молодая палаческая поросль втащила к месту предстоящей казни раскаленную жаровню и с деловым видом замерла по обе стороны ее. Душегуб-наставник взял лежащие тут же клещи и положил их на красноватые уголья. Я опустил глаза, не в силах дальше следить за предстоящей расправой.

– Не поворачивайте головы, – раздался за моей спиной тихий голос, едва различимый за воплями и стонами умирающих.

Больше всего в эту секунду мне хотелось как раз повернуть голову. За спиной, вне всякого сомнения, находилась моя ночная гостья.

– Вы едете к Новгороду вместе с Генрихом Штаденом, – продолжила Софья.

– Да, – едва слышно согласился я.

– Не верьте ему, он страшный человек.

– Это верно.

– Рада, что вы понимаете меня. – Она замолчала и мгновение спустя продолжила: – Стало быть, поймете и в другом. Ночью – это был сон. Забудьте и никогда никому о нем не говорите. Особенно вашему дяде. Так будет лучше и для вас, и для меня.

– Я… – Мои слова заглушил нечеловеческий вой отчаяния, и в воздухе смрадно запахло паленым мясом.

– Водой окати, – гаркнул с эшафота палач.

– Лютует, байстрючье семя, – разъяренной коброй прошипела Софья.

– Палач? – уточнил я.

– Ивашка, вылупок Телепнева-Оболенского. Оттого-то прямой крови боится. Недаром мономашья шапка от него ушла!

Голос смолк. Я обернулся, почувствовав движение за спиной. Женщина исчезла так же внезапно, как появилась. Перед моими глазами плыла однообразная масса бородатых лиц, пялящихся на жуткую казнь. Лишь краем глаза я увидел, как удаляется от места казни, проталкиваясь сквозь толпу, какой-то паренек в бараньей шапке.

– О, а вот и сотник, – раздался над головой зычный голос моего конвоира.

Штаден быстро шел, разрезая толпу, молча пятившуюся при его приближении.

– Вы здесь?

– Где же еще? Разве не по вашему повелению этот детинушка приволок меня сюда?

– Все верно, – кивнул Генрих. – Ну, как вам нравится то, что вы видите?

– Неуместная шутка, – оскорбился я.

– Какие уж тут шутки. Как вы полагаете, кто сей несчастный, коего сейчас рвут на части каленым железом?

– Не имею представления.

– Я вам скажу. Его имя – князь Воротынский. До недавних пор этот доблестный воин считался первейшим из московитских воевод. Ныне же – глядите сами.

– Царь уличил его в измене?

– Уличил. Только измены не было и в помине. Я сам участвовал в допросах и готов поклясться на Страшном Суде, что все, в чем обвиняют заговорщиков, – ложь. Царь попросту устрашился знаменитого полководца и оттого послал его на смерть. После очередной победы князь вернулся в Москву и вдруг узнал, что умышлял извести своего государя. Но поскольку ни о каких предуготовлениях к военному мятежу и под пытками выведано не было, в чем я могу вам поручиться, Малюта объявил царю, что этот старый медведь хотел сгубить его ворожбой. Догадайтесь, кто в том злом умысле князю Воротынскому был первый советчик?

– Якоб Гернель?

– Именно так. Полагаю, теперь у вас нет вопросов о том, что побуждает меня страшиться как за свою судьбу, так и за вашу. Ведь если такое происходит с первейшими, то какова цена наших жизней? А теперь уйдем отсюда, я не могу больше этого видеть!

Колокола звонили в московских церквях, и святые отцы с амвона возносили благодарственные молитвы, восхваляя милосердие Господа. Давно уже в их словах не было столько искреннего порыва, сколько в этот день. Под разухабистые песни и музыку гудошников казаки покидали Москву. С радостным облегчением крестились на колокольни хозяева лабазов, а мужья, глядевшие вслед обозу, кряхтя, почесывали проклюнувшиеся рожки.

– Не журись, капитан, – успокаивал меня Лис на канале связи. – Все будет пучком. И на нашей улице перевернется грузовик с конфетами. Щас я к Байде мотнусь, растолкую ему об останкинских видениях – и к тебе. Ты, главное, за это время сам дров не наломай.

– Каких еще дров?

– Преимущественно деревянных. А то ж тебя на минуту оставь – ты если не в застенок угодишь, так под… избушку попадешь.

– Ты сам будь осторожен. Джанибек, хоть и шальная голова, а храбрости и воинской сноровки ему не занимать. К тому же сколько у него людей – одному Богу известно.

– Утри слезу, – осадил меня Лис. – Я уже обо всем позаботился. Тут давеча котейка за рыбкой прибегал. Я ему слово ласковое на ухо шепнул. А потому ждет мурзу пиковый интерес, и чует мое сердце, шо скоро таки дождется.

Лис гарцевал на своем чистокровном английском скакуне впереди растянувшегося на полверсты обоза, с трудом сдерживая резвость застоявшегося коня.

– А вот интересно, – начал Сергей, переводя тему. – Если местный пахан Иван Васильевич Рюрикович, откликающийся на погонялово Грозный, знал, что конвой по дороге бомбанут, неужто он и впрямь загрузил его матценностями по полной? Штрудель напел, шо тут тебе и золотая казна, и меха, и всего, чего хошь, по три порции на каждое рыло.

– Да, – согласился я. – Здешний царь не слишком похож на председателя благотворительного общества.

– Мо-ло-дец! Секешь на лету. Буквально летучий секатор. Но я тебе вот шо скажу. Мы с хлопцами сундуки когда на возы грузили – чуть руки себе не поотрывали. Сомневаюсь я, чтобы царь туда банально кирпичей напихал.

– Да, кстати, – перебил я друга. – Мне тут госпожа Скуратова обмолвилась, будто бы Иван Грозный, как это она сказала: «вылупок Телепнева-Оболенского».

– Ай-ай-ай. Нехорошо сказала, но, по сути, верно. Когда царь Василий III женился на евойной матери, был он уже на излете, и потому, как ни тужился, с потомством у него выходил напряг. Так бы и остался трон без наследника, но тут князь Иван Овчина Телепнев-Оболенский решил грудью полежать за царя и, как мы видим, не посрамил отечества.

– Но, – вспоминая сеанс связи с базой, начал я, – кажется, у Василия III был еще сын от первой жены.

– И все-то он знает! – восхитился Лис. – Да. Ходили такие слухи. Помнится, когда я, прогуливая школьные уроки истории, читал Костомарова, наткнулся как-то на утверждение, что отринутый царевич выжил и стал известным разбойником Кудеяром.

– То есть получается, что Баренс решил короновать разбойника с большой дороги?

– Капитан, не делай большие глаза. Жизнь полна импровизаций. Ща… А ну-ка по-быстрому разубеди меня. Это выходит, что Баренс для него шапку Мономаха тиснул? Ну, это он лоханулся. Кудеяр уже хрен зна когда ласты склеил.

– Стой! Стой! – послышалось впереди колонны.

– Ох не ко времени мы братву помянули! Шо-то я не видел поблизости знака «дорожные работы»!

Он поднял глаза, демонстрируя мне дорогу перед собой. Там, выставив сучковатые ветви, точно оленьи рога, красовался глухой завал.

Глава 13

Проблемы любят тех, кто умеет их решать.

Гарри Трумэн

Обоз с царскими дарами остановился и тут же ощетинился, точно еж, пищалями, саблями и пистолями. Сороки, с интересом наблюдавшие за проезжими, увидев воинственные приготовления, сорвались с насиженных веток и понеслись стремглав по лесу с новостями на хвосте. Лес напряженно стих, только шорох листьев да сорочья трескотня нарушали его гнетущее молчание. Песчинка за песчинкой падали секунды в часах вечности, однако на дороге, ведущей из Москвы к Серпухову, ничего не происходило.

– Ну-тка, – скомандовал атаман Гонта. – Вы, пятеро, направо. Вы – налево. Гляньте по округе, кто тут шуткует.

Мы с Лисом видели, как, подчиняясь команде, сопровождающие обоз всадники скрылись в лесных зарослях, ища притаившегося врага.

– Ну шо, капитан. Как думаешь, это у Джанибека внезапный приступ острого пацифизма случился, или мы какой местный праздник прощелкали? Может, кто на Ивана Купала хворост заготовил?

Между тем Гонта шагом направил своего коня к преграде, оглядываясь поминутно и не опуская пистолетного ствола.

– От же ж бисове лайно! Тут ще и ям хтось накопав!

– Видишь ли, лесная дорога – не самое удачное место для татарской засады. Крымчаки – прекрасные наездники и, насколько я помню, предпочитают сражаться верхом. В лесу же для атаки лавой места нет. Мало того что не развернешься, так еще неровен час коням ноги переломаешь, – задумчиво проговорил я, наблюдая, как присоединившиеся к атаману казаки пытаются растащить поваленные деревья.

– Эт-то верно, – согласился Лис. – Сдается мне, Джанибек под московские стены ходил с небольшим отрядом, а где-нибудь здесь поблизости у него основные силы заныкались. Поэтому он на дороге намусорил, а сам за ними ушпарил. Так что главное наливайло еще впереди.

– Вероятно, так и есть.

– Роспрягайте, хлопцы, коней. Руками тут и до зорьки не управыться, – раздраженно скомандовал Гонта.

– Ну вот и славненько, – прокомментировал Сергей. – А я тут на всяк случай гляну, чем нынче московские цари гетманов жалуют. Шо-то этот кот в мешке подозрительно смахивает на мышеловку.

Между тем часть стражи бросилась выпрягать тягловых лошадей. Прочие, в немалом числе, остались в карауле. Лис повернул коня к ближайшему возу. На месте кучера сидел Гнат Чапеля, держа в одной руке кнут, в другой – обнаженную саблю.

– Вояка! – напустился на него мой напарник. – Герой-подводник, слезай с подводы! Чего сидим? Кого ждем? Я не разглядел, это у тебя шо, телега или ковер-самолет?

– Телега, – после минутного раздумья сообщил казак.

– Редкая сообразительность в столь юном возрасте, – всплеснул руками Лис. – Как, по-твоему, груженая телега по ямам скакать будет?

– Так ведь того… – задумался Чапеля. – А кто его знает.

– Да-а-а, – протянул Сергей, – такая голова болеть не может. Сплошная кость от чела до затылка. Мой близкий, не побоюсь этого слова, недалекий друг! Вынужден сообщить тебе, шо если мы щас эту тачанку не разгрузим, то перетаскивать ее на ту сторону ты будешь самотужки.

– Так атаман же ж не велел, – попробовал возразить опешивший от Лисова напора возница.

– Гнат, ты, часом, не сбрехал, шо горшок с кулешом в лесу оставил? Может, ты его вместо своей бестолковки приделал? Велел – не велел… Разуй глаза, – мой друг соскочил с коня, – давай берись за сундук. Токо ж аккуратненько.

Как и многие прочие, бежавшие на Сечь от холопьей доли, Гнат Чапеля мог безоглядно рубиться в бою, но стоило ему услышать резкий командный окрик – и в душе его что-то переворачивалось, точно и не был он вольным казаком. Сам, вероятно, не понимая, что творит, он бросил кнутовище, вернул в ножны отточенный клинок и схватился за ближайший сундук.

Насколько я мог видеть, сундуки действительно весили немало. Гнат был из породы «сила есть, ума не надо», а в Лисовой силе я был уверен не менее, чем в своей.

– Шо ж они туда поклали-то? – кряхтел запорожец, подавая очередной сундук моему другу.

– Вроде как чернополый говорил, шо меха, – принимая груз, ответил Лис и тотчас словно невзначай разжал пальцы.

Сундук рухнул наземь и развалился.

– Да как ты подаешь, – притворно напустился на казака Сергей и тут же умолк.

Среди разбитых досок, меж собольих шкурок валялись аккуратные двухфунтовые мешки из тех, что используются для засыпки пороха в крепостные мортиры.

– Это ж какого такого зверя мех? – растерянно почесывая затылок, пробормотал Чапеля.

– Это, друже, соболь, – поднимая шкурку, с видом знатока проговорил Лис. – А в мешках… Полный песец.

– Тю-у, – протянул возница. – Ото да…

– Какой «тю», – рявкнул Лис, – атамана зови!..

Если в армии Вишневецкого имелись проблемы с порохом, то по приходе этого обоза они должны были решиться надолго. Две трети всей поклажи, считая провиант и нехитрый скарб казаков, составляло именно огневое зелье.

– Это шо ж такое получается, – возмущался Гонта, потрясая зажатым в кулаке перначем. – То ж, по всему, зрада[29] выходит!

– Выходит, выходит, – успокаивал его Лис. – Это тебе от царя за монастырское сидение гостинчик. Неровен час налетели бы татары, экий бы здесь чертопляс вышел!

Слушая Лиса, я живо представил себе, как могли бы развиваться события в случае возможного боя. Первая же пуля, угодившая в сундук с царскими дарами, устроила бы такой фейерверк, что любой выживший должен был благодарить Всевышнего за чудесное спасение.

– Да ладно, атаман. Не горюй. Порох все же, не пыль с дороги. А такого еще не было, чтоб нам чужое добро не пригодилось!

Как обычно, Лис нашел верный подход к казачьей душе. Слова о чужом добре тут же успокоили Гонту, и обоз продолжил путь по расчищенной дороге, едва освещенной алым закатным солнцем.

При таком раскладе выходило, что в щедрости своей Генрих Штаден приготовил богатый сюрприз не только для казачьей вольницы, но и для Джанибека. Впрочем, насколько я помнил турецкую манеру боя (а татарская, вероятно, мало от нее отличалась), мурза не мчал на лихом коне впереди атакующего войска. Лишь когда победа казалась несомненной, он бросался во главе мюридов[30], чтобы поставить эффектную точку в выигранном сражении. А уж то, что татарских всадников при штурме обоза поляжет несметно, так это ж кому какое счастье. Что среди прочих грузов не окажется пороха, никто никому не обещал.

Дороги Московской Руси в эти годы были, пожалуй, самыми пустыми в Европе. Еще полвека назад, при суровом деде нынешнего царя, Иване III, по ним шла оживленная торговля, нынче же – за все время стояния здесь не появился ни один возок и ни один всадник. Лишь несколько пешцев, бредущих в Москву на богомолье, озадаченно глядя на занятых делом казаков, с опаскою прошествовали мимо.

По их словам, дорога впереди была свободна аж до Серпухова, где сейчас располагался лагерь гетмана Вишневецкого.

Наконец лес кончился, открыв взорам казачьей вольницы широкий заливной луг, поросший высоким разнотравьем. Луг тянулся от леса до горизонта, где, судя по туманной дымке, катила воды какая-то река.

– Далее не пойдем, – повернувшись к возам, скомандовал Гонта. – Здесь лагерем станем.

– Точно, точно, – поддержал его Лис. – Место славное – и коней в ночное выгнать есть куда, и самим привольно.

– Лис, – вмешался я на канале закрытой связи. – Пожалуй, не стоит здесь останавливаться. Темень густая, высокая трава. Татарам несложно будет подобраться к спящему лагерю.

– Правильно мыслишь, стратег, – с какой-то мурлыкающей интонацией в голосе проговорил Сергей. – И Джанибек, если он, конечно, тут, небось так же шурупает. А оно ж, как говорят в боксе, близок локоть, да кулак ближе. Ладно, не отвлекай, мне тут еще с Гонтой почирикать надо, а там вон уже заждались.

Лис перевел взгляд на одно из деревьев, красовавшееся на опушке. Среди листвы двумя зелеными маяками высвечивали огромные кошачьи глаза.

– Схожу прогуляюсь на сон грядущий…

Связь исчезла. От происходящего на Серпуховском тракте мысли обратились к делам московским. Картина пыток и казней не шла из головы, а в ушах звучали последние слова, брошенные растерзанным полководцем: «Благодарю тебя, Господи, что умираю безвинным!»

Жалкий свечной огарок, не доеденный милосердными крысами, едва освещал притаившийся в углу образ Спаса. Из узкой щели бойницы тянуло ночным ветром, и колеблющееся пламя бросало мрачную тень далекого пожара на высокое божье чело. В коридоре послышались тяжелые шаги и чьи-то голоса. Я напрягся, предчувствуя недоброе. Здравый смысл подсказывал, что, покуда царю есть нужда во мне, опасаться нечего, но рассчитывать на здравомыслие этого государя, увы, не приходилось.

В дверь грохнули.

– Эй! На молитву выходи.

– Какая еще молитва, – пробормотал я, понимая, что, хотя заботами дерптского пастора Векермана в Москве уже сооружен первый лютеранский собор, идея стоять всенощную меня вовсе не прельщала.

– Давай, давай! Выходи, – вновь послышалось из-за двери.

– Да что за ерунда, – тихо проговорил я, но тут дверь распахнулась. В темном проеме, освещаемом лишь зажатой в кулаке толстенной свечой, громоздился давешний опричник, водивший меня на «экскурсию».

– Нешто оглох?

– Почтеннейший, – начал я. – Полагаю, для вас не тайна, что я придерживаюсь иного церковного обряда, нежели вы.

– Велика забота. Богу слово человецей отовсюду слышно. А у меня повеление государево: кто есть в этих стенах – на молитву звать. Вот на. – Он протянул мне черное одеяние с капюшоном. – Поверх мирского платья вздень, и хорош будет.

Я с сомнением принял из рук опричника протянутый сверток. Конечно, можно было упереться, а при желании – и вовсе потребовать имперского посла, но, боюсь, ничем хорошим это не закончилось бы.

– Господь моя защита, – пробормотал я, облекаясь в бесформенный черный балахон.

Длинная вереница полумонахов-полуразбойников, с нищенской гнусавостью выпевая слова псалма, втягивалась в распахнутые ворота собора. Фунтовые свечи, зажатые в руках каждого молящегося, едва уступали по величине поясному мечу. Исходившее от них благовоние тяжелым облаком висело под сводами храмов. Может, это было странным оптическим обманом, но лица святых, изображенные на многочисленных иконах и фресках, украшавших стены, казались испуганными.

– Опустите немедленно очи долу, – послышался рядом тихий шепот Генриха Штадена. – Не рыскайте взором, точно конокрад на ярмарке. Здесь такого не любят. Шевелите губами вслед за всеми да погромче твердите: «Аминь!»

Между тем священник в митре, головном уборе, названном почему-то именем бога, долгое время конкурировавшего с Иисусом, начал распевное богослужение с раззолоченного амвона. Я поспешил исполнить рекомендацию Штадена.

– Аминь, – раз за разом твердил я, присоединяя свой голос к множеству иных.

Как по мне, этот слитный рев более походил на ответ, который следовал за приветствием на праздничном смотре войск. Но, кажется, до этого никому не было дела.

Внезапно голоса опричников стихли, и я вполне явственно услышал заунывные причитания, не слишком вязавшиеся с образом человека, именуемого Грозным.

– …Ибо многогрешен аз. Кровь на мне и лютость зверия. Душою осквернен есмь… и телом изъязвлен, ибо прельстился я багряницею светлости и злата блещанием… и в разбойники впал делом и помыслом… Аще и жив есмь, но богу скаредными своими делами паче мертвеца смраднейший и гнуснейший… сего ради, всеми ненавидим есмь…

Далее следовал обширный список ветхозаветных персонажей, на которых, судя по всему, равнялся царь и великий князь всея Руси в деяниях своих – от Каина-братоубийцы до Рувима, осквернившего отцовское ложе. Что касается последнего, то я слабо себе представлял, каким именно образом Иван, потерявший отца в трехлетнем возрасте, мог совершить такое преступление. Разве что в младенчестве с ним случился некий конфуз, о котором он вряд ли мог помнить.

– И часто здесь такое? – едва шевеля губами, поинтересовался я у истово кивающего головой Штадена.

– Почитай, каждый день, – ритмично выполняя упражнение для мышц шеи, прошептал сотник. – Но тс-с-с, скоро он угомонится, а затем будет трапеза.

При этих словах я с тоской оглядел толпу молящихся костоломов и задался вопросом, отчего, собственно, мне было не пойти на всенощную в кирху.

Как и обещал знаток местных обычаев, процесс самобичевания не затянулся надолго. Получив дежурное отпущение грехов от митрополита, царь со свитой направились в знакомую мне до боли трапезную, чтобы хорошенько выпить и закусить во славу долготерпения Господнего. Я собирался было сослаться на дурное самочувствие и потихоньку улизнуть, однако стоило отойти на десяток шагов от общей колонны, как навстречу откуда ни возьмись возник мой недавний провожатый.

– Не велено.

Я печально вздохнул. Объяснять что-нибудь не было смысла. Уж скорее бы скифская баба прошлась со мной в менуэте, чем этот ясноглазый детина дал себе труд задуматься над чужими словами.

Церемония размазывания каши по тарелкам повторилась в точности, за одним лишь исключением. Теперь все это собачье жорево предназначалось не мне. Нынче я восседал одесную от просветлевшего ликом государя между сотников и десятников опричного полка. Серебряные чаши кромешников быстро наполнялись вином и осушались почти с той же скоростью.

– Да ты пей, немчина, не робей, – грохая об стол драгоценным кубком так, что последние капли разлетелись в стороны, проговорил Иоанн. – Хвала Господу, яда здесь нет. Мне из той же бочки налито.

– Я не боюсь, ваше величество… – Мои слова были прерваны недовольной гримасой венценосца.

– А это вот зря. Пужаться всякий раб божий обязан. Без страху токмо что камень да праведники в раю обретаются. Кто не боится – долго не живет. Повсюду измена, повсюду умысел злой. Сродственник твой вон чародейским кудесьем извести меня пытался. Ну да я на тебя за то зла не держу.

– Поверьте, ваше величество, я не был причастен к делам Якоба Гернеля и сожалею…

– Ой, плутуешь. – Царь погрозил мне пальцем. – Не был, так можешь быть. Кровь-то родная. А я тебе вот как скажу: родная кровь, она похуже яда будет. Не всякий яд в могилу кладет, от иного спастись можно. – Иоанн залпом осушил вновь наполненный кубок. – А от гласа крови спасения нет. И умом-то ты, может, светел, а кровь иное говорит, бунтует в жилах, невесть чего жаждет. Вон коли хошь – глянь-ка. Князь Старицкий Володимир Андреевич, дядьки моего, Андрея, сынок. Уж на что кровинушка родная! Я ли его у сердца не держал? Я ль от наветчиков не берег? Ан нет – с ляшским королем снюхался!.. – Царь гневно сдвинул брови и грохнул кулаком об стол. – Измену злую сотворил с боярами да князьями заодно. А все ведь не псы шелудивые. Кто – рюриковой крови, кто – гедиминовой, а кто – из чингизов… Всякая тварь заместо меня, природного государя, помазанника Божия, на престол аспидом вползти алчет. Не против царя – против Господа злоумышляет!

Я невольно вспомнил утверждение Софьи, а вслед за ней – и Лиса, о том, что происхождение кровавого самодержца вызывает изрядные сомнения. И вынужден был признать, что претензии князя Старицкого на трон отнюдь не лишены оснований.

– Власть, – продолжал между тем изрядно уже охмелевший монарх, – не эта вот лепешка!

Он потряс перед моими глазами ломтем хлеба и, отломив кусок, макнул его в стоящую перед ним жирную похлебку:

– Ломоть тому, ломоть этому… Пожалуйте, чего там, откушайте… Власть – не то. Здесь все один съешь – и мало!

В этот миг царь, должно быть, прикоснулся к начищенной до зеркального блеска супнице и отдернул руку, обжегшись. Над ней вился пар, и стоявший наготове стольник еще ждал, когда содержимое посудины немного остынет, чтобы начать его разливать.

– А что это ты, дяденька, голодом себя моришь? – К царю подскочил горбатый карлик, по европейской моде исполнявший роль шута. – А вот хошь, я тебе от своей коврижки долю отжалею? – Он покрутил черным сухарем у самого носа государя. – Мне-то одному ее, поди, не осилить.

Кто-то из присутствующих собрался было засмеяться, но смешок застрял в горле и перешел в сдавленный кашель. Царь в молчании поднялся с места, багровея на глазах. Горбун попятился было назад, задним умом понимая, что шутка не удалась, но было поздно. С ревом ухватив супницу, повелитель выплеснул ее на несчастного смехача. Тот дико завизжал от боли и, рухнув на пол, начал метаться, корчась и продолжая выть.

– Помилосердствуй, дяденька! – простонал несчастный, но, видимо, это лишь разозлило государя.

– Пес смердящий, – рявкнул он и с размаху ударил мученика сапогом в голову. Тот конвульсивно дернулся и затих.

Лицо царя просветлело, и на устах его появилась странная победительная улыбка. Уловив знак, опричники заржали как по команде. Хохот не утихал до той поры, покуда натешившийся государь не пнул бедолагу в бок.

– Ишь разлегся! Вставай уж.

Но впервые в жизни шут ослушался приказа своего господина…

– А он, того, кажись, не дышит, – тихо пробормотал кто-то из кромешников.

– Что?! – Иван Грозный склонился над маленьким тельцем. – Бомелия ко мне! – взревел он, и ближние к дверям опричники, точно выметенные ураганом, исчезли из залы.

Доктор Бомелий Линсей, благовоспитанный англичанин и магистр высокой медицины, вошел в трапезную неспешно, как подобает настоящему джентльмену. В этот момент склонившийся над пострадавшим Иоанн пытался влить тому в рот вина из кубка. Завидев лекаря, царь обратился к нему с краткой, но прочувствованной речью:

– Излечи дурака моего, Бомелий. Я тут слегка зашиб его.

Эскулап присел на корточки возле распластанного тела, попытался найти пульс на руке, затем на горле. Потом, вздохнув, приложил зеркальце к губам несчастного и, покачав головой, произнес:

– Мой государь, я умею лечить многие болезни, но воскрешать мертвых – удел Господа.

– Стало быть, он мертв? – нахмурился игумен опричного братства и, осушив кубок, из которого минуту назад пытался напоить безвинную жертву, выдохнул умиротворенно: – Быть по сему. Упокой, Господи, душу раба твоего. Пожалуй за стол, Бомелий.

Пара опричников, не дожидаясь команды, подхватила труп и мигом выволокла его из трапезной. Царский ужин продолжился.

– …и все здесь такие вот дураки, – кивая в сторону дверей, проговорил самодержец. – Ни в ком ни ума, ни правды нет. Русская порода такова.

– Да ведь и вы, ваше величество, русский, – мягко заметил лекарь.

– Ай врешь, – одним глотком осушая очередную поднесенную чару, прогремел монарх. – Я тленной плотью русский, душой же – немец.

Он повернулся ко мне:

– И тебе, немцу, пользу разумеющему, так скажу. Я ведь чую, ты против крови своей не попрешь, хоть здесь и божьим именем поклянешься, а все едино, коли отыщешь сродственника, так спуск ему дашь. А за то мне тебя придется живота лишить. Но ты уясни, я ведь не о том горюю, что Яшка, устрашась гнева моего, из Москвы утек. Тьфу, да и бог с ним. А вот за то, что он шапку мономашью ворожбою увел, – татю гнусному пощады нет! Ежели вернет – может, и спасется, коли будет на то воля Божья.

Государь вновь потянулся за вином.

– А ты знаешь, что есть для Руси шапка мономашья?

– Корона, присланная в дар византийским императором Константином, знак цесарской власти, от коренного престола честно проистекающей.

– В том ли дело? – Царь снова взялся за чарку. – Нешто своих златокузнецов не сыскалось бы, лучше прежнего венец смастерить, но тот… Он же…

Царь воздел персты, мучительно ища подходящее слово, но, так и не найдя его, осушил кубок и рухнул щекой на стол.

– В опочивальню, – скомандовал Бомелий, и по всему было видно, что случалось такое не в первый раз.

Затянувшаяся трапеза была окончена. Я возвращался в келейку в толпе хмельных опричников, пытаясь догадаться, что имел в виду царь. Мысли, отчаянно упираясь, не лезли в голову. Потеряв надежду разобраться с пьяными царевыми откровениями в одиночку, я вызвал Лиса.

– Какая шапка?! Какие Мономахи?! Шо ты буровишь?! – возмутился Сергей.

– Я понимаю, время позднее… – начал оправдываться я.

– Время самое что ни на есть рабочее. – Напарник включил картинку.

В предрассветной дымке над луговыми травами то здесь, то там возникали и исчезали малахаи.

– У нас тут своих шапок выше крыши.

– Татары, – догадался я.

– Нет, блин, техасские рейнджеры!

– Так бей тревогу!

– Щас все брошу и изобью ее до полусмерти.

Он оглянулся. Рядом с Лисом у створки круглого глазообразного окна сидела Баба-Яга и недобро щерилась. Я поежился, вспоминая, к чему может привести подобный оскал.

– Ну шо, капитан, даю обратный отсчет. Десять. Девять. Восемь. Семь…

На счете «три» посреди луга, в полусотне ярдов от казачьего лагеря, грянул взрыв. За ним еще один.

– Пошла рубаха рваться! – выкрикнул Лис, потрясая кулаком.

Взрывы следовали один за другим, точно кто-то плотно накрыл площадку минометной батареей. За взрывами последовали залпы пищалей с возов и во фланг из леса. Воинство Джанибека, потеряв всякий порядок, в панике металось, ища спасения.

– Ну шо, бабанька, ваш выход.

– Э-эх, покачаемся-поваляемся! – взрыкнула пожилая леди и, с молодецким посвистом вскакивая в ступу, оттолкнулась метлой.

Еще миг – и она взмыла над лугом и прошлась над головами ошалевших татар на бреющем полете, сбрасывая вниз глиняные шары. Судя по столбам пламени, немедленно образовавшимся на месте падения, начинены они были «греческим огнем».

– Откуда?! – обалдел я.

– Бабуля говорит, со старых времен осталось, – отмахнулся Лис. – Не мешай, удалю из зрительного зала.

Прочистив горло, он приложил ко рту самоварную трубу и заорал во всю мощь луженой глотки:

– Гвардейцы-наездники мурзы Джанибека! Вы окружены! Сдавайтесь.

Вслед за этим Лис врубил уже известный мне прожектор и скомандовал избушке:

– Пошла, родимая! Ура!!! За Родину! Заколебали! Вали гадов!!!

Глава 14

Честные люди не лгут, когда не нужно.

А.П. Чехов

Сергей появился на канале связи спустя часа три, едва сны мои приобрели слабую видимость порядка. Прежде сознание выкидывало странные яркие образы, никак не связанные между собой, да и с этим миром. Точно опытный шулер метал колоду, сдавая ведомые лишь ему одному карты.

– Ушел, скотина! – поделился наболевшим Лис. – Верст десять я его гнал, а все-таки ушел.

– Кто? Куда? – спросонья не понимая, о чем идет речь, напрягся я.

– Ты там шо, дрыхнешь?! – возмутился Сергей. – Джанибек, конечно! Как татары врассыпную бросились, я ему на хвост упал, шо налоговая. В смысле, лягавая. По лесу, по пересеченке, хорошо шли. Избушка, шо танк, по буреломам скакала. А как он на дорогу выбрался, так звездец котенку и приснился.

– Что-то случилось со Жмуриком?

– Да шо с ним случится, разве что конины объелся. Не о том я. На большаке Джанибеков арабчак избушку на раз-два-три сделал. Была бы связь, я бы бабусю вызвал дорогу перерезать. А так… – Лис досадливо вздохнул. – Хорошая засада вышла. Засадили по самые не балуйся, а только все мимо.

– Ничего себе мимо. Настоящий огненный мешок.

– А все равно их до хрена ушло, – грустно признался Лис. – Это ж шо те тараканы. Чуть мы грюкнули – они врассыпную, гоняйся за каждым, как Бобик за хвостом. Парни говорят, под Вязьмой касимовский хан Шигалей стоит. Туда они и свалили. Хан типа московскому царю служит, но только кто ж отличит касимовского татарина от крымского. А может быть, и того хуже: разбежались здесь степняки, а верст через двадцать соберутся, да у самого Серпухова и навалятся.

– Предупрежден – значит вооружен, – высокопарно заявил я.

– Ну, если ты имеешь в виду предупреждения об отключении газа, света и воды, которые я каждый раз по возвращении нахожу в своем почтовом ящике, то мой дом – в точности Брестская крепость. Ладно, просыпайся. Солнце уже высоко. А мне еще ребятам сказку надо сочинить, откуда здесь эдакая группа поддержки образовалась. Они небось не меньше татар шуганулись, когда я по лугу на избушке рассекал. Да и летающая дворничиха – тоже зрелище не для слабонервных.

– Погоди, – остановил я Сергея.

– Ну, шо еще?

– На пиру с пьяных глаз Иван Грозный пытался мне поведать что-то важное о шапке Мономаха.

– По голосу чую – попытка не удалась.

– Так и есть. Количество алкоголя в крови оказалось несовместимым с адекватным восприятием окружающего мира. Но когда он спросил, в чем суть мономаховой шапки, а я заявил, что она есть залог права Рюриковичей на царский титул, он такую физиономию состроил, будто я ему сообщил, что солнце всходит на востоке…

– А шо, это действительно важно?

– Насколько я помню курс истории дипломатии, Иван Грозный первый из русских правителей настойчиво требовал в обращении к себе именно царского титула. Сохранилась обширная переписка русского посольства с английским королевским двором по поводу этого титулования. Уж не знаю, что было в голове у нашей тауэрской приятельницы, но Ивана она норовила обозвать то «рекс», в смысле, король, то «магнус-дукс» – великий герцог. Даже «губернатором» как-то обозвала, правда, по отношению к одной Сибири. А тут вдруг: цесарские права – ерунда, византийские корни – по боку, зато есть нечто ТАКОЕ…

– Какое ТАКОЕ? – с сомнением поинтересовался Лис.

– Не знаю, – сознался я. – Но Иван Грозный за это «такое» готов был простить Якоба Гернеля, если тот вернет ему похищенный головной убор.

– В натуре дело в шляпе, – хмыкнул Лис. – А может, это он по пьяной лаве напел?

– Возможно, – вздохнул я. – Но скорее, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Ладно, иди сочиняй сказку. А я попробую разобраться со здешними былями и небылицами.

Два стрелецких полка, да полтыщи сабель поместной дворянской конницы, да опричная сотня Генриха Штадена отправлялись из Москвы к Новгороду, некогда Великому, дабы оружной рукой извести укоренившиеся там мятеж и крамолу. Багровые кафтаны стрелецкого войска длинной чередой тянулись по пыльной дороге подобно кровавой реке, в которой рыбьей чешуей высверкивали лезвия бердышей. Мы ожидали прохода войск, поскольку иной дороги в северные уделы Руси не было. На этой же и воробью негде было сесть из-за всадников, пешей рати и обоза.

Перед самым отправлением в казарменном дворе Александровской слободы ко мне подошел Генрих, хмурый и, казалось, чем-то раздраженный.

– Царь велит мне следовать вместе с войском. Вам же в спутники дает одного из моих остолопов.

– Наш план под угрозой? – стараясь казаться не на шутку встревоженным, осведомился я.

– Ну уж нет. – Сотник нервно дернул уголком губ. – Этого я Ивану не позволю. Слушайте меня внимательно и запоминайте. При вас стражем назначено быть Никите Пораю. Вы его уже видели. Такая себе дубина стоеросовая с синими глазами. Он еще на карауле у покоев Якоба Гернеля стоял, а затем вас на площадь водил.

– Да-да, я помню.

– Силы в нем на четверых, а вот умишка, пожалуй, и на одного маловато будет. Когда час придет, его можно не жалеть. – Опричник коротко чиркнул пальцами по горлу. – С вами еще челяди пяток душ едет. Коли что передать нужда случится, есть промеж них один, Устин по имени. Что ему скажете – он птицей до меня донесет.

– Запомнил, – кивнул я.

– А пока, в дороге, вы с Никишкой ссор не затевайте. Пусть себе вас сторожит. Душегубов в тех краях много, а на него глядючи, всяк дурак задумается против вас козни строить.

Штаден положил руку на эфес сабли:

– И помните, чуть что – я неподалеку.

Теперь войско шло на Новгород. Я смотрел на эту движущуюся массу вооруженных людей, идущих в кровавую битву, и вспоминал совсем другие времена иного мира. Точно так же шли по направлению к Изборску новгородские полки, спеша подчинить своей воле последнего из князей Труворичей. Тогда именно Новгород был собирателем городов русских и оплотом российской государственности. Здесь, да и в нашем мире, все складывалось по-иному.

Новгородские земли, торговавшие с Ганзейским союзом мехами, медом, а пуще всего, доспехами – знаменитыми на всю Европу бронями, – немало обогатились и не слишком чтили ни московского царя, ни самое Русь. Этот обширный северный край видел себя вполне самостоятельным государством и был готов посылать в столицу Руси малую долю своих доходов в обмен на военную помощь в случае вражеских набегов. Как говорится – ничего личного, только бизнес. Долгое время эта малая толика новгородских богатств составляла изрядную часть государственного бюджета Московии, и ее великие князья нехотя мирились с таким положением дел. Они слали туда воевод и не вмешивались в дела торговой республики.

Конец могуществу столицы русского севера наступил в годы правления Ивана III, деда нынешнего государя. Этот великий правитель, положивший конец ордынскому владычеству, вовсе не желал терпеть своеволия в вотчинах и дединах. И город пал под копыта московской конницы. Лучшие люди его были либо казнены, либо высланы подальше от родных очагов, богатства их разграблены. Но даже того, что попало в казну, хватило на первые годы строительства русского государства.

Прошли десятки лет. Новгород отстроился и вновь набрал силу. Однако здесь хорошо помнили забытое прочими нелестное прозвище государя-завоевателя – Иван III Страшный – и, уж конечно, не почитали жестокоседного монарха. Ныне жителям Новгорода предстояло познакомиться воочию с Грозным, внуком Страшного деда.

Я смотрел вослед удаляющейся колонне, и невольная тоска грызла мое сердце.

– Уж дорога-то пуста. – На мое плечо легла тяжелая ладонь, и я невольно дернулся и обернулся. – Я баю, дорога-то пуста.

За моей спиной на мощном караковом жеребце возвышался Никита Порай.

– Можно и в путь.

– Да, – кивнул я. – Пора.

Русская дорога не баловала разнообразием. Леса сменялись полями, те – рощами. За рощами тянулись луга, разрезаемые ручьями, реками, речушками с неизменными убогими мостами. Чем дальше на север, тем леса становились гуще, и все реже встречались городки и села, в которых можно было отыскать горячий ужин и крышу над головой.

На первой же стоянке мы обогнали карательную экспедицию, стараясь все же не отрываться далеко от ее передовых частей. С одной стороны, это обеспечивало некоторую безопасность. Заслышав о приближении войск, разбойный люд уходил в чащобную глушь, пережидая «недобрые» времена. С другой же, когда б не предусмотрительно взятые с собой шатер и запасы снеди, не одну ночь нам пришлось бы скоротать с пустым животом да под открытым небом.

Отряды квартирьеров, в основном из поместной конницы, рыскали по округе голодными волками, изымая по крестьянским дворам провиант, овес и сено для лошадей, подводы для обоза и далее, далее, далее. Не дожидаясь случая возложить себе на плечи бремя военных расходов, «подлое» сословие тоже спешило укрыться подалее от Новгородского тракта. А потому на пути нам то и дело встречались опустевшие деревни, населенные лишь скрюченными дугой старцами и сторожевыми псами.

Каждый вечер мы старались по возможности добраться до какого-нибудь жилья. Ночевка в лесу была идеей не самой разумной. Волчья ли стая, или же лихие поместники, но поутру можно было не найти своих коней. К тому же, как утверждал мой сопровождающий, ночевать на лесном тракте – крайне дурная примета. Неровен час леший свадьбу играть начнет – потопчет, разметает, и поминай как звали.

Спустя неделю перехода зарядили дожди, и дорога, до того условно проезжая, превратилась в условно проходимую. Смеркалось; однако тому грязному месиву, что еще недавно именовалось дорогой, до этого факта не было никакого дела, и потому застрявшие в глубоком ухабе колеса нашей повозки уныло раскачивались вперед-назад, пытаясь выбраться из колдобины по брошенным наземь веткам. Пара коней с безысходной тоской налегала на постромки. Кучер же яростно хлестал их кнутом. Остальная челядь толкала, тянула злополучный воз, упрямо не желая оставлять его на память местному зверью. Все без толку.

– Ах вы, неживые! – напустился на слуг мой сопровождающий. – Тележку с места сдвинуть не можете? Нешто с Летавицей знакомство свести хотите? А ну-тка посторонись!

Он спрыгнул с коня и, отобрав у ближнего челядинца свежевыломанный ствол молодой березки, просунул его под ось и с хеканьем навалился на этот импровизированный рычаг.

Березка жалобно хрустнула и сломалась пополам. Кромешник, не удержавшись, рухнул в грязь. Но в этот момент точно по мановению волшебной палочки колеса выскочили из гнилой колдобины на остаток дорожной тверди.

– Ох, нелегкая ее побери, – подымаясь из хлюпающего месива, пробормотал мой неусыпный страж. – Ишь лешаки шуткуют.

– А может, Путя осерчал? – в тон ему заметил один из наших спутников.

– С чего бы? На дорогу не плевали, ругательными словами не поминали…

– Поминали, поминали. Как тут не помянешь?

– Ладно тебе, – нахмурился Порай. – Языком ржи не намелешь. Грузите поклажу, и в путь. А у тебя, Путя-дорожник, коли что не так, прощения просим.

Чернец опричного братства поклонился поясно на все четыре стороны, затем, утирая грязь с лица, рявкнул:

– Что зыркаете, ведьмино семя? Одежу мне новую подайте!

– А кто она такая, Летавица? – поинтересовался я, когда мы отъехали от места злополучной аварии.

– Нешто не слыхал? – подивился опричник, после истории с телегой несколько оттаявший и теперь вполне расположенный скоротать дорожные версты неспешной беседой. – Хотя где уж тебе слыхать. Летавица, чтоб ты наперед ведал, обликом вроде человек, а не человек. Коли глянуться хочет – оборотится девицей красоты невиданной. Глаза у нее майской ночи черней, а волосы аж до земли и золотом так и блещут. Это все потому, что душа ее не людская, не Богом вдунутая, а от падшей звезды, с небесного свода оборвавшейся. Ну а если вдруг осерчает Летавица – спасу тебе не будет. Обернется огненным змеем и все пожжет пламенем неугасимым.

Голос Порая звучал тревожно, но в то же время как-то мечтательно.

– Ты говоришь об этом так, будто сам с ней знаком, – усмехнулся я.

– Господь миловал, – перекрестился Никита. – Пред чьим взором та девица ночью покажется, тому вовек покоя не знать. Дом забросит, семью оставит, пойдет куда глаза глядят, токмо бы эту зазнобу из сердца выжить. Да как же ее, лихоманку, отогнать, когда она всякую ночь является и смотрит, смотрит так пристально, точно душу из тебя выймает. Так люди сказывают.

– Да кто ж сказывает? – удивился я. – Если все, кто эту чаровницу увидят, голову теряют?

– Оно так, да не так. Конечно, почти каждому встречному-поперечному Летавица душу на нет изведет. Но коли сыщется ухарь, который с белых ножек ее обманом или же удалью алые сапожки добудет, тому она в пояс поклонится и вовеки служить ему станет.

– Странный обычай. – Я покачал головой.

– А что ж тут странного? – флегматично пожал плечами опричник. – Издревле так заведано. Вот хотя бы батька мой сказывал, что у Кудеяра-разбойника женка как есть Летавица была. Так он ее как увидел, Кудеяр то есть, а не батька, так вмиг на траву повалил и разул. Ей-ей, говорю, – заметив мою усмешку, побожился Никита. – Чтоб мне на Велик день куличей не есть. Моему ль отцу не знать. Он, почитай, три года за Кудеяром гонялся, да схватить его Бог не сподобил. А все она – Летавица. Ей ведь что, обернется перед зорею сиянием неземным, да по всей округе вмиг и пройдет, а когда вернется – господину своему все порасскажет. Где, кто, с каким товаром идет, где засада притаилась, а где путь открыт. Люди царские только сунутся в берлогу Кудеярову, а его уж и след простыл. Такая вот женка.

– Занятная история.

– Еще какая занятная, – кивнул Порай. – А окромя того, отец сказывал, что для Летавицы ни замков, ни засовов нет. Где что без благословения положено – одним махом умыкнет, точно и не было. Она и Кудеяров меч так добыла. Он в кургане, что близ села Горбатое, с давних времен лежал. Я слыхивал, тот меч прежде Скиф носил.

В моей голове невольно всплыл образ скифского меча акинака – оружия некогда грозного, но теперь по боевой эффективности занимающего место где-то между разделочным ножом и бронзовым канделябром.

– Какой еще Скиф?

– Да уж вестимо какой, – удивился мой сопровождающий. – Тот самый, которого девица-змея Ехидна от витязя Еркулая родила.

Я напряг память. Витязем Еркулаем здесь, видимо, именовался Геркулес, вернее, его греческий прообраз Геракл. Насколько я помнил, этот полубог имел сокрушительную палицу и ходил в неуязвимой львиной шкуре, но каких-либо упоминаний о клинковом оружии в легенде о нем, кажется, не было.

– От того меча спасенья нет, – почти шепотом пояснил мой спутник. – Ему что дощатую броню пронзить, что холстину – разницы никакой.

– У страха глаза велики, – махнул рукой я. – И тебе жена Летавица, и меч зачарованный. Может, и конь у него был о шести ногах?

– А ты откуда знаешь?

Я молча развел руками.

– Нешто, думаешь, по-иному ему ото всех погонь удавалось бы, будто стрижу от коршуна, уходить? Я точно говорю. Я того Кудеяра своими глазами видел.

– И коня его, и жену с волосами до земли, и меч волшебный?

– Нет, – сознался мой собеседник. – Этого не видал, а только в ту ночь отец с иными оружными людьми к Кудеяровому городку на излов отправились. А он возьми, да посредь нашего двора и объявись. Всю ночь безотлучно в отчем тереме провел. Лишь под утро утек.

Я не стал озвучивать версии, откуда разбойник мог узнать о предстоящей облаве и что делал всю ночь в чужом тереме, поэтому перевел разговор на другую тему.

– Я слышал, Кудеяр на самом-то деле царя Василия сын и, стало быть, нынешнему царю единокровный брат.

Никита подозрительно глянул на меня, точно раздумывая, начать ли выламывать руки, допытывая, откуда взялись у иноземца эти крамольные мысли, или же выведать имена смутьянов хитрыми подходцами.

– Это все небывальщина. Где ж такое видано, чтоб царский сын на большую дорогу с кистенем пошел?

– Всякое бывает, – возразил я.

– Небывальщина, как есть небывальщина. Лиходей он был удалой, а только и его смертушка догнала. Как женка его отяжелела, он точно без глаз остался. Метался от Суздаля до Смоленска, как волк в облоге. Да только от судьбы не уйти. Свой же его и порешил. В спину. А меч… – Порай на минуту замолчал, словно раздумывая, доверять мне великую тайну или нет. – А меч, сказывают, разбойник меж иных сокровищ где-то неподалеку от Брянска припрятать успел. Если хошь, и примету тебе скажу. Там подле ямы липа стоит, у липы той вершина сечена, сковородой покрыта.

– А что ж сам не ищешь? Или клад мал?

– Куда как не мал, – вздохнул опричник. – Одних бочонков с золотом, отец молвил, двенадцать штук. А только простому человеку, вроде меня, там делать нечего. Кудеяр награбленное добро заклятием страшным обороняет. Это вот тебе, кудеснику, чары одолеть по силам, а мое дело – сторона. А то ведь, – Никита склонился ко мне и перешел на шепот, – может статься, что и не помер Кудеяр вовсе. Колдун-то он был нешутейный, а с нечистой силой всякое случается.

Лес кончился. Дорога спускалась вниз, в неглубокую лощину. Ее склоны, поросшие густым кустарником, невольно возрождали в памяти виденные мною прежде разбойничьи засады. Впрочем, не только разбойничьи. Стараясь отделаться от мыслей, навеянных разговором, я начал вглядываться в темнеющую даль. Там, раскрашенное уходящим солнцем, виднелось селение, должно быть, еще не тронутое войной.

– А вон глянь-ка. – Никита ткнул пальцем в один из дымов, поднимающихся над печными трубами. – Вишь, у самого камня дым точно ужом вьется?

– Вижу, и что?

– Как есть там колдун живет.

– С чего ты вдруг решил? – невольно усомнился я.

– У колдунов с нечистой силой завсегда крепкий уговор: нечисть до срока чародею верно служит, а тот ее всякий час к делу приставлять должен. Ежели вдруг зазевается, тут и уговору, и душе ведовской конец. Вот колдуны-то и заставляют чертенят над трубой дым в колечки завивать.

Он устало поглядел на меня:

– Да нешто ты не знаешь?

Я молча пожал плечами.

– Эй, – повернулся к слугам Никита. – А ну пошевеливайтесь, головы крещеные! Нам до заката в то селище добраться надо.

Прошло чуть более часа, и в деревне послышался громкий топот копыт и конское ржание. А спустя еще несколько минут в большую избу, выполнявшую здесь роль постоялого двора, быстрой походкой вошел Штаден.

– Проклятье! – выругался он, переступая порог. – Это не дороги – это след от чертова хвоста.

– Да как же можно поминать нечистого к ночи, – всплеснул руками хозяин избы.

Разъяренный сотник одарил его взглядом, от которого шляпки на гвоздях, пожалуй, могли стыдливо загнуться. Его рука привычно легла на рукоять сабли.

– Холопья морда! Разумеешь, кому перечишь?!

– Что-нибудь случилось? – вмешался я, понимая, что дело пахнет расправой.

– Случилось?! – Пружинистым шагом сотник прошел на белую половину к длинной скамье, стоявшей у стола, занимавшего полкомнаты, и рухнул на нее. – И ты еще спрашиваешь?! Можно подумать, ты с неба сюда опустился. Хотя, – он скривил губы в ухмылке, – глядя на твои сапоги, этого не скажешь. Войско увязло по колено в грязи. Колонна растянулась без малого на сотню верст. Ежели мы таким манером до новгородских стен и доплетемся, нас там дрекольем, ухватами забьют. Надо становиться лагерем и ждать, пока высохнет дорога. Ты понимаешь меня, Вальтер? Становиться лагерем здесь – ни шагу далее. Говорят, мятежники совсем близко. Еще день такого пути, и мы угодим в западню точно мышь в кувшин. У меня с собой не более трех десятков человек. Остальные, может, подтянутся к утру, а может, и не подтянутся. Однако же у воеводы, боярина Апухтина, приказ идти к Новгороду безостановочно. И к оному приказу сам царь-государь свою руку, будь она неладна, приложил.

Штаден вновь метнул яростный взгляд на хозяина.

– Что застыл, как идол поганый? Еду неси.

– Репа пареная, – заикаясь, начал оглашать меню бедный крестьянин. – Похлебка гороховая…

– Неси, скотина! – рявкнул опричник.

Он обхватил голову руками, точно пытаясь унять клокотавший гнев, и выдохнул:

– Господи, что приходится есть!

Штаден смерил критическим взглядом поставленные перед ним глиняные миски.

– А скажите, Вальтер, что нынче подают при императорском дворе?

– Когда я был там последний раз, мне особенно понравился суп с профитролями, угорь в коричном соусе, пастилка из бараньей лопатки, говядина а-ля Мод, а на десерт…

– Все, молчите, Вальтер, а то я не доживу до утра и подавлюсь собственным языком. Давайте лучше говорить о чем-нибудь другом.

– О чем, к примеру?

– Теперь вы выбирайте тему.

– Уж и не знаю. Хотя вот, пожалуй. Нынче я слыхал о разбойнике-чародее по имени Кудеяр.

– Да, я что-то о нем слышал. Как мне рассказывали, это был татарин огромного роста и силы, бывший ханский баскак. Как-то, собрав дань, он решил, что не имеет смысла возвращаться с нею в Бахчисарай, и остался на Руси промышлять грабежом. Лютовал он от Москвы до самой Волги. Сколько изловить его ни пытались, да все попусту. Говорят, жена у него была красавица, из здешних девиц. Едва ли не боярышня. Но уж несколько лет о том разбойнике ни слуху ни духу. Может, помер, а может, где поживает скрытно – деньжищ-то им накрадено немерено.

Штаден перекрестил миски, принимаясь за еду.

– Лихой человек был.

Утром мы вновь выбрались на большак. Дождя не было. Небо висело пыльной театральной декорацией, как сквозь мешковину пропуская солнечные лучи. Я не хотел ехать спозаранку, надеясь дождаться начала движения колонны, однако мой твердолобый сопровождающий, повинуясь царскому указу, казалось, готов был тянуть меня даже волоком. Сонно покачиваясь в седле, я ехал шагом, не желая ни смотреть вокруг, ни разговаривать с опричником. Впрочем, его это мало заботило. Он напевал что-то себе под нос да горячил коня, без дела пуская его в рысь. Брызги грязи разлетались во все стороны из-под копыт, но Порай словно не замечал этого.

– Вольно же вам… – начал было я, когда чернополый всадник вновь оказался рядом.

Мои слова были прерваны громким ржанием. Я оглянулся. На гребне недалекого холма сбоку от нас маячило с полсотни всадников, над которыми реяло червленое знамя с серебряным атакующим соколом.

– Мятежники!

Сон испарился в один миг.

– Отходим! Возвращаемся! – скомандовал я, понимая, что не желаю в этом бою участвовать ни на одной из сторон, и тут же почувствовал, как в мой бок уперся пистолетный ствол. Я обернулся. Глаза Никиты глядели холодно и жестко.

– Молчите! Следуйте за мной.

Глава 15

Познай истину, и истина сделает тебя свободным.

Апостол Иоанн, специально для ЦРУ

Я удивленно глядел на опричника, пытаясь сообразить, что происходит. Куда подевалась вся его флегма?! Голубые, в цвет морозного неба, глаза Никиты смотрели жестко, и у меня не было даже тени сомнения в том, что стоит лишь шелохнуться невпопад, как мой неусыпный страж, не задумываясь, спустит курок.

– Это измена? – тихо, чтобы не раздражать кромешника, уточнил я, придерживая коня.

Не то чтобы я ожидал прямого ответа, но мне нужно было несколько секунд, чтобы оценить сложившуюся ситуацию.

– Вперед, вперед, – не утруждаясь ответом, скомандовал Порай, кивком указывая в сторону леса.

Над нашими головами с холма раздался забористый разбойный свист, и, скосив глаза, я увидел, как в панике разбегается наша свита, ища спасения в окрестных буераках.

– Быстрее! – напористо торопил Никита. – Быстрее!

Мы двигались по лесу уже почти час. Я напряженно прислушивался, пытаясь различить вдалеке звук сигнальной трубы или боевые кличи столкнувшихся противников. Но битва на проезжем тракте, даже если она разыгралась, уже была слишком далеко. Лес становился все гуще, и нам пришлось спешиться, продолжая путь с конями в поводу. Никита шел чуть впереди, раздвигая гибкие ветки длинным пистолетным стволом. Пожалуй, сейчас мне не составило бы труда обезоружить кромешника, а то и вовсе вывести его из строя, но я отлично помнил, что такое новгородские леса. Здесь можно блуждать до конца дней, так никогда и не дойдя до людского жилья. Впрочем, при немереном числе медведей, рысей, волчьих стай и диких вепрей в этих местах ожидание конца дней вряд ли затянулось бы надолго. Однако уверенность, с которой шел мой вероломный проводник, заставляла думать, что он точно знает, куда мы направляемся. Поэтому, невзирая на встревоженные комментарии и энергичные советы Лиса на канале закрытой связи, я молча шел за Никитой, ожидая финишной ленточки нашего забега. Кроме всего прочего, меня смущала одна довольно странная деталь: под стволом пистолета заставив меня уклониться от прежнего маршрута, опричник даже не удосужился отобрать у меня оружие. Устав теряться в догадках, я остановился посреди крошечной полянки и заявил тоном, не терпящим возражений:

– Я требую объяснений!

Впрочем, опричник теперь и не думал упираться.

– У меня приказ: в живе и здравии доставить вас пред Гернелевы очи. Я за то головой отвечаю. Касательно же остальных – пусть их Бог охраняет. Разбойнички сейчас, поди, добро из возка делят, и, стало быть, нас ловить им недосуг. Пусть себе жируют напоследок, а той порой сотник им на голову, как беркут, и случится. Мы же покуда без хлопот до самого места доберемся.

Все это звучало довольно складно. По моим расчетам, до пункта, обозначенного дядюшкой для предполагаемой встречи, действительно оставался примерно день пути, во всяком случае, по хорошей дороге, но…

– До какого места? – уточнил я, сознавая, что самозваный претендент на роль Ивана Сусанина никак не может знать, куда именно я направляюсь.

– До того самого, где вам с родичем вашим увидеться надлежит, – не желая продолжать беседу, нахмурился опричник. – Отдохнули небось? Идем скорее, до тропы уж недалеко.

Судя по мрачному выражению его лица, дальнейшие расспросы были абсолютно бесполезны. Никита повернулся и зашагал, играючи обходя буреломные завалы и, по всему, вполне ясно представляя себе, где находится и куда путь держит. Как он и обещал, тропа, вернее, узенькая стежка, ужиным следом вьющаяся между деревьев, оказалась совсем рядом. Двигаться по ней было бы чуть легче, если б не туча комарья, гудевшая вокруг с назойливостью бродячих коммивояжеров. Правда, эти твари ничего не предлагали купить «почти даром», но все едино крови попили… Лошади судорожно отмахивались хвостами, пытаясь разогнать кровососов. У нас с Пораем хвостов не было, а жаль, сейчас как раз пригодились бы.

Долго ли, коротко, лес начал редеть. Впереди показалась большая прогалина, освещенная солнцем, наконец пробившимся сквозь клочковатую пелену туч.

– Стой. – Мой проводник решительно поднял руку, загораживая путь. – Дальше ходу нет. Дальше Шишигина гать.

– Что? – в недоумении переспросил я.

Опричник подобрал с земли валявшуюся шишку и швырнул ее в густую зелень, покрывавшую лесную опушку. Метательный снаряд описал широкую дугу и исчез из вида с чавкающим звуком.

– Шишигина гать – место недоброе. – Опричник задумчиво глянул в небо. – Скоро, Бог даст, совсем прояснится. Тогда, стало быть, через чарусу и пойдем.

Я удивленно глянул на спутника. Система «Мастерлинг», теряясь в догадках, предложила мне на выбор: Чаруса как географическое наименование, диалектное название болота или же некое зачарованное место.

– Через что пойдем?

– Через топь эту самую.

Никита открыл седельную сумку и стал вынимать из нее предметы, на первый взгляд, так же пригодные для переправы, как дамские прокладки с крылышками для трансатлантического перелета. Перед моими глазами появились бусы, алые ленты, колокольцы. Затем кромешник вытащил пару гребней и, протянув один из них мне, проговорил тихо:

– За кустами укройся, да не шелохнись. Как бы здесь дело ни пошло – молчи, будто каменный. А гребень зубцами к болоту держи, не опускай.

– Может, все-таки объяснишь, что происходит? – потребовал я.

Никита почесал затылок и еще раз глянул на тающие в небе тучи.

– Отчего ж, пока совсем не развиднеется, можно и объяснить. Я так мыслю, у вас по-иному ведется, а только у нас так сказывают. Когда Господь землю сотворил, велел он бысть воде – и стала вода. И ходил Бог по воде, аки посуху, ибо никакой иной суши не было. Тогда позвал Бог черта из пекла и велел ему земли со дна достать. Черт нырнул, схватил в пригоршни, сколько мог, да Господу в самые руки и принес, да только ж не всю. Горсть той землицы он за щекой припрятал – авось на что сгодится. Начал Всевышний землю по воде разбрасывать, и основалась суша великая и малая, и стала на той суше трава зеленеть, да деревья произрастать. И у черта во рту – тоже. Испугался нечистый, выплюнул ее. С той поры и встречается в иных местах такое самое что ни на есть гнилое месиво – ни тебе вода, ни тебе суша. По-нашему – чаруса. Хозяином в ней – чертов кум, Вир-болотник. С этим гадом трясинным никакого сладу нет. Ему большей радости не сыщется, как душу живую погубить. Ходит он впотьмах по топям с гнилушкою-светильней да путников, дерзнувших ночною порою в лес сунуться, к себе приманивает. Идет себе человек, идет. Вроде как твердь вокруг, березки вон растут, ан вдруг огонек гаснет, а под ногами самая бездна ненасытная. Однако ж днем, когда Болотник спит, чарусами заправляет полюбовница его. А та с чертом родства не водит – завсегда родом из земных девок. Бывает, пошепчет какой дурехе бабка-колдунья, что Вир за единую ночку вечной юностью платит, та уши развесит, да и пойдет с бесовым кумом блудить. А только в чертоге Вировом одна только ночь и есть. День там никогда не наступает. Так что не впрок девахе та плата выходит… А теперь нишкни! Заболтался я с тобой! Солнышко проглянуло. Самое время с болотницей поторговаться.

Порай резко повернулся и двинулся к краю трясины. Я глядел ему вслед, стараясь держать гребень зубами к болоту и не обращать внимания на тонко ноющий гнус, висящий вокруг плотной стеной. По неведомой причине опричником эти мерзкие вампиры брезговали, мной же лакомились с нескрываемым аппетитом. Никита подошел к поваленному дереву, должно быть, сваленному осенней бурей, и, усевшись у торчавшего лосиными рогами корневища, закричал во все горло, время от времени бросая перед собой шишки.

– Эге-гей, болотница-девица! Выходи подивиться! Летел сокол по белу свету с острова Буяна, через четыре стороны. Нес в когтях кольцо златое, а на крылах ленту шелкову, в клюве же остром – зеркальце заветное.

Голос Порая звучал распевно, без малейшей запинки, так что даже бегавшие по предательской прогалине кулики глазом не повели. Опричник пел и пел, когда вдруг зеленая ряска вздыбилась огромным мутным пузырем и пошла волнами. Достигнув критических размеров, пузырь лопнул, являя ту самую девицу-болотницу, к которой взывал мой проводник. Я невольно вздрогнул и покрепче сжал костяной гребень. Насколько я представлял, этот предмет обладал некими магическими свойствами, но, убей Бог, не помнил какими.

Никита, похоже, знал, о чем говорил. Девица, восседавшая на кувшинке огромных размеров, была когда-то молода и хороша собой. Но сейчас тело и лицо ее покрывала мертвенная бледность, точно в ней не осталось ни капли живой крови. Если не считать налипшей ряски да запутавшейся в волосах тины, болотная барышня была совсем нагой, но вид ее вызывал лишь жуть и отвращение. Никакое совершенство линий и форм ничего с этим не могло поделать. Опустив голову, точно задумавшись о чем-то, она плыла на своей кувшинке к тому месту, где сидел голосистый коробейник.

– Подходи, покупай! – зазывно кричал Никита, пристально глядя, как мне показалось, мимо потенциальной клиентки. – А вот ленты алые в косы русые…

Кос у девицы не было, волосы ее, длинные, нечесаные, отливали прозеленью, но это ничуть не останавливало крикуна.

– Гребешок резной из моржового клыка…

– Почем просишь? – вплотную подплывая к берегу, явственно прошелестела болотница.

– А что дашь? – без паузы включился в торг опричник.

– Хошь – злата, хошь – серебра, хошь – меха куньего.

– А давай, – махнул рукой Никита.

– Токмо нет их у меня с собой – в дому остались. Ступай за мной, все и получишь.

– Э нет. Так не пойдет. А ну у тебя дома муж с дубьем? Сама пойди аль пошли кого.

– Недосуг мне ворочаться.

– Так я иным разом приду, – громогласно заявил Порай, делая вид, что сгребает выставленный товар.

– А хошь, я тебя приголублю, а ты мне за то подарочек дашь?

– С твоих голубей ни пера, ни навара! У меня ж хозяин злой. За всяк лоскут пред ним ответ держать.

– Ты скажи – потерял, да и концы в воду. Небось не убьет.

– Ишь придумала! У него зеркальце есть чудодейное. Как он в него глянет, так все, что пожелает, увидит. Такое вот зеркальце.

Никита достал из-за кушака полированную до блеска пластину для зерцала и, поставив ее так, чтобы луч света отражался в сверкающей поверхности, навел на девушку. Солнечный зайчик весело заиграл на мертвенно-бледном лице болотницы.

– Продай, продай солнышко! – громко, так, что дернулись привязанные поодаль кони, взвизгнула утопленница.

– Так ведь как продать, когда у тебя нету ничего?

– А вот хошь – чернавок своих тебе в услужение отдам?

– Отчего ж нет! Давай!

– По рукам? – обрадовалась девица.

– Э нет! Ты мне – свое, я тебе – свое. А ручкаться – чур меня!

Лицо «покупательницы» мигом помрачнело, но, не в силах отвести взор от вожделенной забавы, она хлопнула в ладоши, и пейзаж, открывавшийся перед нами, мигом изменил свой вид. То есть на самом деле и сочная зеленая трава, и редкие деревца, и бегавшие кулики – все осталось на местах. Но то там, то здесь словно из воздуха начали проступать темные контуры уродливых, по-старушечьи сморщенных существ с руками, похожими на лапы, огромным зубастым ртом и широченным хвостом-ластом. Существа, должно быть, недоумевая, за какой надобностью их вызвали на поверхность, хлопали круглыми, подернутыми пеленой глазами, пытаясь укрыться от солнечных лучей.

– А ну спрямите-ка мне гать! – властно скомандовал Никита, упирая руки в боки.

– Как он велит, так и делайте, – прошелестела Вирова полюбовница, и ее мрачные чернавки в гнетущем молчании принялись за дело.

– Вот, получай!

«Коробейник» бросил болотной хозяйке отполированную пластину, и та, схватив ее на лету, исчезла под водой.

– Фу-ух! Кажись, обошлось, – подходя ко мне, перекрестился Никита.

– А могло не обойтись?

– Еще как могло. Зря, что ли, трясины чертовыми окнами именуют. Оттуда до самой преисподней рукой подать. Ну да теперь уж сладилось. Вишь – шишиги мостки ровняют. Ты ж только гляди, когда пойдем, уши да глаза коню прикрой, а то на гати нас эти твари не тронут, но неровен час шаг мимо ступишь – и поминай как звали. Шишиги-то на своих гатях завсегда в засаде сидят. Идет, бывало, путник по такой вот тропке и беды, его подстерегающей, не чует. Ступит он на чарусу – вроде как твердь земная под ногами, а то не земля вовсе, а западня. Шаг, другой, десятый, и вдруг – плюх! И под воду с головой. А сверху – тварь зубастая хвостом накроет. Из-под того хвоста никто еще жив не выходил.

Никита приложил руку козырьком к глазам. На болоте кипела работа. Морщинистые уродицы ныряли под воду за склизкими топляками и снова выныривали, чтобы перевести дух. Их лупоглазые головы то здесь, то там возникали среди травяной зелени и молча таращились на нас отнюдь не ласково.

– Ну вот, кажись, готово, – удовлетворенно проговорил опричник, указывая на шишиг, ровным строем, будто вокруг обеденного стола, рассевшихся по обе стороны гати. – Смотри ж, – еще раз напомнил знаток местных реалий, – что бы там ни случилось, и сам иди, и коня веди ровнехонько посередке. Упаси тебя Бог свернуть.

– Да уж можешь не сомневаться, – кивнул я, крепко беря скакуна под уздцы.

Ноздри коня гневно раздувались, совсем близко он чуял хищных тварей, но воля хозяина жестко и неумолимо гнала вперед. Когда б не кушак, плотно закрывавший глаза благородного английского скакуна, вряд ли мне вообще удалось бы сдвинуть его с места.

Вопреки моим ожиданиям гать не просела под сапогом, обдавая голенище зловонной жижей, – под ногами была обычная поляна. Не видь я своими глазами, что происходило здесь всего несколько минут назад, и помыслить бы не мог, что шагаю по болоту.

– Щас пужать начнут, – обернулся ко мне идущий впереди Порай.

– Ух! – глухо, как из бочки, выдохнула ближайшая шишига слева.

– А-ха-ха-ха! – визгливо захохотала та, что сидела справа, и грохнула по воде широким, как лопата, хвостом.

Кони попытались вздыбиться, вырывая узду, но были принуждены к повиновению и нервно затанцевали на месте. Все пространство вокруг гати в один момент заполнилось хохотом, рычанием, утробным воем, заунывными стонами и плеском от ударов ластами по воде.

– Быстрее, быстрее, – торопил Никита, буквально волоча за собой упирающегося коня.

Когда наконец все стихло, я невольно оглянулся в недоумении, ощущая подвох. Слишком внезапной была эта тишина. За нашими спинами лежала замечательно красивая опушка, над которой меж редких березок вились бабочки и, заинтересованно крутя головами, бегали кулики. Мой конь, лишенный импровизированных шор, вырвался и возмущенно заржал, вздымаясь на дыбы.

– Стой, стой, – закричал я, ловя узду.

То ли мой крик, то ли безумная пляска разгневанного скакуна всполошили прятавшегося в кустах зайчонка. Он выскочил из своего укрытия и опрометью пустился через «поляну», по которой мы только что прошли. Его куцый хвост мелькнул в высокой траве. Десяток ярдов зайчишка мчал как угорелый, выпрыгивая высоко над землей, прижимая к голове длинные уши…

«Чвак!» – раздался знакомый уже хлопок.

– Э-эх, душа окаянная, побёг, – устало опускаясь на землю, вздохнул Порай. – Жаль зайчишку. – Он махнул рукой. – Все, привал.

Спорить с опричником было глупо, да и усталость давала себя знать.

– Никита! – укладываясь наземь и забрасывая руки за голову, начал я. – Все хочу тебя спросить, а куда мы, собственно, идем?

– Теперь уж, почитай, совсем пришли, – глядя в небо, промолвил мой провожатый, переходя от стиля эпических сказаний к своей обычной немногословности.

– А все же?

– На Яжий остров, – так, будто это название что-то могло мне сказать, пояснил опричник.

Название ничего не говорило, но слово «остров» почему-то не радовало.

– Что, интересно, мы здесь забыли?

– Можешь не сомневаться. Что забыли, то вспомним. – В голосе Порая зазвучала уже знакомая мне стальная нота. – Якоба Гернеля здесь ждать будешь.

– Отчего же вдруг здесь?

– А оттого, мил друг, что куда ни кинь – не в лад у тебя выходит. Вроде все так, да не так. Было дело, сказывал Якоб Гернель, что за ним человек прийти должен. А только про родного-то племянника он и словом не обмолвился. И насчет трактата по оружному бою тоже упредил, а вот про чародейства твои – запамятовал! Да только вот в чем закавыка получается: в Москве ты великим кудесником прослыл, а тут выходит, что простейших вещей не знаешь?!

– Кто сказал, что не знаю? – попробовал было возмутиться я, принимая самый напыщенный вид, который только можно принять, лежа на острове посреди болот.

– А чего ради гребень зубьями к трясине держал?

– А… – Я развел руками, признавая свою несостоятельность.

– То-то же. Да ты пока о судьбе своей не печалуйся. Побудешь до поры до времени в тихом месте, а я покуда за Гернелем отправлюсь.

– Ты что же, с ним в сговоре?

– Дотумкал наконец. – Никита скривил губы. – Вестимо. Я тебе, коли хошь, более скажу. И шапку мономахову я вынес за час до того, как родич твой истукана глиняного оживил; и Софью Федоровну оповестил о твоем прибытии; и сено запалил; и княгинюшку из гернелевых покоев утренней зорькой вывел… И когда б она хоть бровью повела, что ты непотребства какие умышлял, – не сидел бы ты нынче тут. Сообразил? Ладно, кудесник, вставай, пошли.

Твердь, на которой мы по милости Никиты оказались, действительно была островом, пожалуй, самым необычным из тех, что мне доводилось видеть. В поперечнике он был не более ста ярдов, однако с самого берега его поднимался вал, явно рукотворный, за валом тянулся ров, а за ним еще один вал, выше первого. Кому и для чего пришла в голову идея укреплять и без того неприступный клочок суши, похоже, было загадкой даже для моего конвоира. На мой вопрос он лишь пожал плечами и бросил, словно недоумевая:

– Издревле так было.

В середине островка красовалась довольно большая изба, казавшаяся буро-зеленой из-за мха, что покрывал бревна и торчал из щелей. Вокруг этого дома, точно зеваки, собравшиеся послушать сказителя, сгрудились еще несколько хижин куда меньших размеров.

– Яжья Весь, – с улыбкой на устах объявил кромешник. – Вот и добрались.

Из крошечной деревеньки послышался оглушительный собачий лай, и к нам устремилась изрядная свора огромных псов, каждый из которых, судя по внешнему виду, способен был отнять лакомый кусок у матерого волка.

– Не шелохнись, – кратко приказал опричник. Завидев гостей, лохматые стражи радостно завиляли хвостами и бросились облизывать Никиту. Правда, это не мешало им подозрительно коситься на меня, обнажая мощные желтые клыки. На шум из домов вывалил местный люд. Впереди шел бодрого вида старец с развевающейся по ветру бородой и волосами, схваченными кожаным ремешком.

– Доброго дня, Варсанофий Силантьевич. – Мой проводник склонился в низком поклоне.

– И тебе поздраву, Никитушка. – Старец обнял Порая и троекратно облобызал. – Откуда ж ты к нам явился, да еще не один, а с гостем?

– Из самой Москвы, – ответствовал кромешник.

– Отчего ж кривым путем?

– Так короче было.

– Заходите в дом, гости дорогие. Попотчуйтесь, чем Бог послал.

Старец тихо свистнул, и собаки послушно разбежались.

– Спасибо на добром слове, только я засиживаться не стану, – поблагодарил мой спутник. – Поспешать надо. А дружок мой, ежели не в тягость, пусть здесь останется. Я же, с Божьей помощью, скоро вернусь.

– Отчего же в тягость, пусть гостит, коли добрый человек.

– Добрый, добрый. Токмо вы за ним пригляньте, а то места наши – сами знаете какие.

– Об том не заботься. – Варсанофий Силантьевич махнул рукой коренастому мужичку, стоявшему чуть поодаль. – Агафоша, перевези-ка Никитку на дальний берег.

День сменила ночь, а ее – следующий день, что было не ново, но тем не менее приятно. На заре большая часть мужского населения острова радостными криками приветствовала восходящее светило и растворилась в тумане, висевшем над болотами. Никто не думал сторожить меня. Да и к чему? Стоило мне приблизиться к валам, семь-восемь кудлатых волкодавов усаживались в непосредственной близости и с молчаливым интересом наблюдали, что я собираюсь делать дальше.

Вся оставшаяся часть крохотной общины трудилась здесь же по хозяйству – в домах или на маленьких огородиках. Мне же решительно нечем было заняться. Я связался с Лисом, чтобы узнать, где в данный момент находится армия Вишневецкого. Гетман, не желая терять драгоценные летние дни, не стал набиваться к царю на пироги и, дав войскам краткий отдых, двинулся по дороге, недавно пройденной нами. Лис утверждал, что скоро появится в условленном месте, и был очень удивлен моим сообщением, что место вполне может измениться. Прочую же часть дня я провел, восстанавливая физическую форму, медитируя на пламя костра и отрабатывая технику блоков и ударов на мечущихся в ужасе тенях.

Вечером, когда солнце ушло за горизонт и небо приобрело светло-серый, как обычно в это время года, оттенок, все население Яжьей Веси собралось в большой избе. Под длинные, как стоявшие тогда белые ночи, песни шла, должно быть, ежедневная работа. Мужчины неторопливо мездрили[31] добытые шкурки пушного зверя, а женщины сортировали принесенные из лесу травы. Честно говоря, я ожидал расспросов, но их не последовало. Тогда я сам задал давно мучивший меня вопрос:

– Скажите, пожалуйста, любезный Варсанофий Силантьевич, откуда вы знаете Никиту?

– Бывал он здесь прежде, – откладывая скребок, объяснил старец. – Мальцом еще с меньшим братом в лесу заплутал, вот его охотники наши с ловитвы и привели.

Произнеся эту небольшую тираду, он опять принялся за работу. Разговор не клеился.

– Вы, должно быть, друиды? – поинтересовался я, указывая на травы и коренья, и моментально поправился: – Волхвы то есть?

– Древоведы, это да. Слово верное. Мы всяко древо, всякий злак, всякий цветочек знаем и понимаем. То, что нам ведомо, как есть издревле пришло. А вот волхвы – это не наше. У нас вера святая – христианская.

– Странно, я не видел в вашей деревне ни одного креста.

– Откель же ему здесь взяться? – Старец с усмешкой глянул ясными серыми глазами и забрал бороду в кулак. – Мы ни крест, ни дыбу, ни оковы не жалуем. К чему боль да погибель славить?

– Но Иисус принял мученическую смерть во искупление грехов наших…

– А вот прежде старцы говаривали, что в гостомысловы времена на этом самом месте капище было. Предки наши тут подземному змею Ящеру человеческие жертвы приносили. Нешто Господь небесный, имя коему Любовь, тоже жертв алчет? Нешто он лютый змей?

Вопрос был, как говорится, не в бровь, а в глаз. Я задумался, вспоминая, как Господь своею волей упразднил подобные жертвы, подставив под занесенный нож агнца вместо сына Авраамова. Получалось, что идея искупительной жертвы противоречила Его воле.

– …вот и выходит, что спустился наш спаситель в самое что ни на есть пекло и муку принял, дабы объявить и там, и здесь о милости Господней, о вечной жизни. Потому-то и славим мы Иисуса не на кресте, в минуты страдания его, ибо мгновения эти всякому, кто за Христом ступает, оплакивать должно, а в ясном солнышке, что всякий день встает и светом любви своей землю озаряет. От того и нет нам нужды ни во мнихах чернорясных, ни в церквах золоченых. На что Господу дом? Вся земля – обиталище его, и в каждой душе ему алтарь. А потому чего ж проще – живи мирно, люби крепко и тем, чем Господь в великой милости своей тебя наделил, не брезгуй. Иной раз ведь как бывает – станешь кого отварами да кореньями выхаживать, слова божьи нашептывать, а тут крик: «Ворожба! Колдун!» Где же тут колдовство, когда целебная сила в травах от их сотворения заложена. А в речах моих и подавно каждый звук Бога славит.

За стеной оглушительно залаяли собаки, рявкнули несколько раз и тут же унялись.

– Ишь, занялись, – покачал головой старец. – Идет, что ли, кто?

Он кивнул одному из мужчин. Тот молча поднялся со скамьи, подхватил рогатину, прислоненную к стене, и направился к двери. До нее оставалась пара шагов, когда она отворилась, и из темноты послышалось:

– Мир вам, добрые люди!

Глава 16

Лучший способ убеждать – это побеждать.

Александр Македонский

Сквозь открытую дверь в избу пахнуло ночной прохладой. Склоняя макушку, чтобы не задеть косяк, в общинный дом втиснулся Никита Порай. Лицо его выглядело усталым. Вероятно, по сей час он так и не нашел времени смежить очи, да и попросту отдохнуть. Под глазами залегли черные тени, серая дорожная пыль тонким слоем покрывала скулы. Мужчины на лавках, не задавая лишних вопросов, потеснились, освобождая место гостю, но тот лишь помотал головой:

– Недосуг.

– Поел бы чего с дороги, – глядя на утомленного опричника, проговорил общинный староста.

– Отчего ж не поесть, – кивнул Порай. – Непременно откушаю, токмо погодя чуток.

Он поворотился ко мне:

– Ходи сюда, муж честной. Разговор имеется.

Я молча встал и направился к выходу. Какие бы вести ни привез сейчас Никита – все лучше неопределенности.

Ночь была теплая, с болот тянуло сыростью, из-за валов надсадно заливались лягушки, и бледная, исхудавшая луна наблюдала за всем этим с непостижимой высоты. Порай безмолвно отошел от избы, не желая, должно быть, посвящать старых знакомцев в свои дела, и произнес негромко:

– Говорил с твоим дядей.

– И что?

– Стало быть, признает он тебя. Я как описал твой облик, он сразу признал. О дружке твоем еще спрашивал. О том самом, что в Александровской слободе тебя выхаживал. Как знал, что вы одвох приехать должны.

– Знать, положим, не знал. А предполагать мог.

– То-то же и оно, – усмехнулся кромешник, – что Якоб Гернель завсегда верно предполагает.

Никита опустился на пенек и вытянул ноги, давая им отдых.

– А насчет встречи дядя так велел передать. Коли желаешь с ним свидеться – крестик свой нательный сыми да мне отдай. Без того он тебя лицезреть не желает.

Я невольно усмехнулся. В том, что Баренс желал меня видеть, сомнений не было. Наверняка и кашу с появляющимся и исчезающим сигналом он заварил, чтобы выманить нас из института сюда. Теперь же агент-отступник хотел побеседовать «без свидетелей», лишив меня возможности связаться с базой. Конечно, это был шантаж. Неприкрытый, грубый шантаж. Будь на месте Джорджа кто-либо иной, я, пожалуй, не преминул бы вспомнить, что мы, англичане, не вступаем в переговоры, когда нам пытаются выкручивать руки. Но речь шла о моем учителе, друге и соратнике.

– Что ж, ладно, – кивнул я, вызывая Лиса. – Будь по-твоему.

– Шо, не спится юному ковбою? – Сергей явно был в приподнятом настроении.

– Погоди! – оборвал его я. – Срочно делай засечку сигнала.

– Что-то стряслось? – встревожился напарник.

Мои пальцы расстегнули пуговицы ворота и потянулись за шнуром антенны…

– Я отдаю передатчик. Это требование Баренса. Он где-то рядом.

– Вот же ж б… Баренс!..

Дальнейшего я уже не слышал. Никита сгреб в лопатообразную пятерню индивидуальное средство закрытой связи, оглядел со всех сторон и пожал плечами.

– С чего бы это?

– Без креста магическая сила лучше действует, – проговорил я. – Мог бы и знать.

– Идем, – делая вид, что не слышит моей реплики, скомандовал Порай. – Дядя твой уже, поди, заждался.

Сцена встречи блудного дяди с приблудившимся племянником удалась на славу. Если и оставались у опричника крохи сомнения в нашем близком родстве, то при взгляде на эти искренние проявления радости они должны были исчезнуть.

– Ну, слава Богу, дорогой племянник, это ты! – хлопая меня по плечам, воскликнул Якоб Гернель. – Я уж начал опасаться, что семья пришлет кого-нибудь другого.

– Конечно же, я, любезный дядюшка. Рад видеть вас в добром здравии. Все очень волнуются, мы давно не получали от вас никаких известий.

Я покосился в сторону Порая, но тот, похоже, и не думал оставлять нас наедине.

Место для встречи было подобрано весьма удачно. На валу с противоположной стороны острова, склонив ветки над окошками чистой воды, рос толстенный вяз. Рос он как-то криво, так, что большая часть его ствола буквально висела над болотом. Внутри его было обустроено внушительное дупло с тонкими смотровыми щелями. Должно быть, это дерево служило наблюдательным пунктом в том месте, где к острову можно было добраться путем менее опасным, нежели Шишигина гать. Именно здесь ждал меня беглый стационарный агент института.

– Ты осуждаешь меня? – переходя на английский, спросил он.

– Я должен что-то объяснять? Признаться, когда я наконец понял, что вас не похитили, не убили, что вы сами по доброй воле ушли в подполье, я был настолько шокирован, что в первые дни отказывался в это верить.

– Ушел в подполье, мальчик мой? Что ж, пожалуй, так оно и есть. Однако, надеюсь, ты не думаешь, что я решил попросту уйти в тень и отказаться от своих прямых обязанностей.

– Хотелось бы в это верить, – мрачно заметил я.

– Вот и поверь, Вальдар. Сейчас очень многое будет зависеть от того, поверишь ты или нет. Извини, что вынужден был отобрать связь, но весьма желательно, чтобы ты выслушал меня до того, как свяжешься с базой. Мой ход был удачен – ты стоишь передо мной. Теперь я раскрою все карты, а дальше сам решай, как поступить.

– Не слишком ли дорогой способ добиваться своего?

– Иных, увы, не было. Уже не было. Я неоднократно требовал у института прислать группу оперативников. Однако мои аргументы господам разработчикам казались неубедительными.

– Может быть, они в чем-то правы? – проговорил я. – Порою бывает, что даже самый опытный агент…

– …начинает принимать частности этого мира за предвестники глобальных полиорбических катаклизмов, – криво усмехнулся лорд Джордж. – Оставим теорию теоретикам. Скажи, ты часто видел, чтобы опытный стационарный агент делал опрометчивые выводы по поводу дел того мира, в котором он работает?

Я покачал головой.

– Куда более это свойственно разработчикам, пытающимся объяснить, почему их теоретические построения не совпали с реальностью. Нам же приходится оные несообразности разгребать.

– Вот именно, – кивнул лорд Джордж. – Только мы за их ошибки платим кровью, порою, увы, кровью многих тысяч людей, а они – одной лишь своей репутацией.

– Это ужасно, – согласился я. – Но таковы реалии. Не станете же вы спорить с тем, что наша работа спасает миллионы людских жизней.

– Не стану. В данном случае речь идет как раз о миллионах. Но – к делу. Скажи, Вальдар, доводилось ли тебе когда-нибудь слышать о Роксолане?

– Да, – усмехнулся я. – Вы, должно быть, не знаете. Во время последнего нашего дела мы с Лисом угодили в гарем турецкого султана.[32] Там как раз правила одна из трех европейских валиде-султан Айме…

– Все верно, – перебил меня Баренс. – Айме была третьей европейской девушкой, ставшей любимой женой, а затем и матерью султана Османской Порты. Первой была Роксолана…

– …которая, помнится, родом откуда-то из этих мест?

– Не совсем так. Скорее уж из той же земли, что и Лис.

– Вот как! Не знал. – Я развел руками. – Но какое это имеет отношение к вашему… побегу?

– Непосредственное. Мужем Роксоланы, как тебе известно, был султан, прозванный за свои достижения Великолепным.

– Да-а… – протянул я. – Сулейман Великолепный, нагнавший страху на всю Европу. Его с трудом отбили от Вены.

– Я бы сказал иначе. Защитникам с великим трудом удалось отстоять Вену, но вовсе не они заставили Сулеймана Великолепного повернуть вспять. Война затягивалась, а в Стамбуле ожидала любимая Роксолана с маленьким сыном. К тому же она имела неслыханную дерзость вдрызг разругаться с главным визирем.

– Действительно, неслыханная дерзость.

– Для визиря она закончилась смертью, но речь не о том. Роксолана, оказавшись в непосредственной близости от султанского трона, зарекомендовала себя редкой интриганкой. У Сулеймана был старший сын – Мустафа. Он проявил себя толковым военачальником и ловким политиком, управляя восточными провинциями империи. Роксолана обвинила его в сговоре с персидским шахом, и принца удавили. Трон унаследовал ее ничтожный отпрыск, прозванный Селим II Пьяница.

– И что же? – перебил я.

Джордж Баренс немного помолчал и, чуть усмехнувшись, продолжил:

– Так вот, в этом мире ничего подобного не было.

– То есть как?

– Не знаю. Быть может, Роксолана вовсе не родилась. Может, умерла в детстве. Возможно, она не попала в турецкий плен или же была продана в какой-нибудь иной гарем. Но только никакого Селима Пьяницы в этом мире не было и нет. Зато есть, – дядя Джордж вытащил золотую монету, – знакомься, лучезарный султан Османской Порты Мустафа.

На золотом диске красовался чеканный горбоносый профиль с характерной складкой губ, свойственной людям решительным и не терпящим возражений. Вероятно, именно таким и был нынешний правитель огромной империи, раскинувшейся от Евфрата до Гибралтара и от порогов Нила до Балканских гор.

– В отличие от выродка Селима, с которого начался закат Османской Порты, в этом мире Мустафа проявляет себя монархом, вполне заслуживающим достойное место в ряду своих прославленных предков.

– Да, я помню, – кивнул я. – От Османа Великого до Сулеймана Великолепного – непрерывная череда талантливых правителей и завоевателей. Абсолютный мировой рекорд.

– Во все времена и для всех народов. Но в этом мире, как мы видим, этот рекорд удалось побить.

– Можно порадоваться за турков. Но что из этого следует? – спросил я.

– Огромные проблемы, мой мальчик. Воистину огромные. Османы сейчас на пике своего могущества. Они намерены расширять свои пределы далее и вполне в силах это сделать.

– Но… – попытался возразить я. – Все же не стоит преувеличивать могущество Порты. Насколько я знаю, Сулейману Великолепному и в этом мире не удалось овладеть Веной, и никакая Роксолана здесь ни при чем.

– Счастливая случайность, – отмахнулся лорд Джордж. – Хотя, если судить здраво, случайность не столь счастливая, сколь несчастная. В то время как жители осажденного города уже были готовы открыть ворота, в нем вспыхнула эпидемия холеры. Сулейман, до того обчистивший всю округу под ноль, узнав об этом, поспешил уйти. Несмотря на то что многие европейцы его стремительное отступление расценили как бегство, поражения не было: султан вернулся живым и здоровым, сохранив армию. В Священной же Римской империи в тот год умерло более полутора миллионов человек. Но я о другом. Судя по всему, Мустафа не уступает в талантах своему отцу, а может, и превосходит его. В отличие от Селима Пьяницы он весьма тщательно вникает во все вопросы государственного управления. Для его великих замыслов нужно все больше и больше дешевой рабочей силы. Поэтому Мустафа решительно давит на Крым-Гиреев, требуя новых и новых партий живого товара. Ведь каждому известно, что основным промыслом крымчаков является работорговля. Ныне на крымском троне Девлет-Гирей, который и сам по себе не агнец божий, а понукаемый волей Стамбула, и подавно опустошил набегами все окрестные земли. – Баренс сделал паузу, должно быть, переводя дух. – А теперь самое главное. В нашем мире, где набеги на Русь все же не были столь массовыми, имел место поход Девлет-Гирея в 1571 году. Как ты понимаешь, это уже очень скоро…

– У меня плохая новость.

– Что такое? – насторожился дядюшка.

– В этом мире поход Девлет-Гирея будет несколько раньше.

– Когда же?

– Возможно, даже в этом году. Максимум – весной следующего.

– Откуда у тебя эта информация?

– Из самых достоверных источников. Лис был непосредственным свидетелем переговоров Генриха Штадена с посланцем Девлет-Гирея.

– Штаден! – с непередаваемым чувством произнес беглый звездочет. – Ушлый мерзавец! Я всегда подозревал, что он намерен играть по-крупному. Стало быть, нам тем более нужно спешить. В нашем варианте развития истории поход крымчаков на Русь едва не закончился исчезновением оной. Крымскому хану для этого просто не хватило сил. Но Москва была выжжена дотла, и больше двух веков летосчисление в этих краях велось от Девлетова нашествия. Через год крымчаки попробовали развить успех и привлечь к войне султана. На этот раз поход уже рассматривался не как набег, а как завоевание. И вся территория Руси была заранее поделена между участниками концессии. Но там все обошлось. На стамбульском троне восседал Селим II Пьяница, и ему не было дела, кто, где и за что воюет. Войска крымчаков были разбиты князем Воротынским – на счастье, и здесь есть этот талантливый полководец.

Я невольно глянул на Никиту, хмуро, но внимательно слушавшего иноземные речи, и перебил лорда Джорджа:

– Князь Воротынский казнен несколько дней назад по обвинению в заговоре с вашим участием.

– Час от часу не легче, – нахмурился Баренс. – Мало того что в предстоящей войне на стороне Гиреев обязательно примет участие экспедиционный корпус султана Мустафы, так еще и встретить непрошеных гостей будет некому. Выходит, все даже хуже, чем я полагал. Армия Вишневецкого завязнет в Ливонии, и татаро-турецкая орда попросту сметет Московскую Русь, как некогда чингизиды смели Киевскую.

– Значит, будущее России в опасности?

– России?! Мальчик мой, если бы речь шла об одной России, я, возможно, не стал бы предпринимать столь отчаянные меры. На кону будущее всей Европы. Представь себе Чингисхана в расцвете лет, угрожающего с тех позиций, которые может занять Мустафа, если покорит Русь. А теперь напрягись и как бывший король Франции назови мне силу, которая что-либо сможет противопоставить такому могуществу.

Я честно напрягся. Германские княжества, дерущиеся друг с другом за ручьи и огороды; Франция, объятая религиозной войной; Испания, обескровленная правлением Филиппа II. Список можно было продолжить, но, как ни крути, вывод был неутешительным. Полумесяц мог вознестись над собором Святого Петра в Ватикане так же, как он воссиял сто с небольшим лет назад над Софийским собором в Константинополе.

– Теперь прикинь в уме, к чему приведет такая экспансия, и если можешь сказать, что я поступил неправильно, требуя оперативного вмешательства, то скажи мне это прямо в глаза.

Я еще раз проверил логику изложенных доводов и не обнаружил в ней никакого изъяна. Только я все еще не готов был поверить, что в институте не понимают столь очевидных вещей.

– Что же об этом говорят аналитики? – нарушил я затянувшееся молчание.

Лицо Баренса приняло такое выражение, будто в рот ему случайно влетела муха.

– Этот ареопаг светлых умов и компьютерных гениев утверждает, что «в цивилизационных константах перманентно проявляются компенсационно-нивелирующие процессы, сводящие деформационную составляющую системы к допустимому минимуму».

Я напрягся, пытаясь выделить рациональное зерно в произнесенной цитате.

– А если перевести это на человеческий язык?

– Или шах помрет, или ишак помрет, или я помру. На все воля Аллаха, звездам виднее. – Бывший царский астролог развел руками. – Можешь поверить, я провел не один день, пытаясь рассчитать, какой такой «компенсационный процесс» может нивелировать данную ситуацию. Лично я таких не обнаружил. Ссылки института на то, что Вену спасла – спасла, мой мальчик! – холера, я считаю некорректными. Поэтому единственный ударно-нивелирующий фактор, который пришел мне в голову, – это ты, Вальдар. И твой замечательный напарник. Конечно, я не исключаю возможности, что лучший наездник Востока, султан Мустафа, сломает шею, упав с лошади, Девлет-Гирей примет христианство, а Иван Грозный, испив из волшебного колодца, станет уравновешенным, храбрым и мудрым правителем. Но высадка десанта зеленых человечков с Альфы Центавра мне представляется более вероятной.

– Хорошо. Какую же роль вы отводите нам, мой дорогой дядюшка?

– Дорогой племянник, как ты, несомненно, знаешь, я инициировал восстание новгородцев, предложив им фигуру харизматичного вождя, сочинив для этого довольно складную легенду, подтверждающую его права на престол. Пожалуй, она недостаточно хорошо проработана, институтские корифеи справились бы лучше, но народ всегда поверит в то, во что хочет верить. Самое забавное, что мой протеже и в самом деле, возможно, имеет права на Московское царство.

– По линии первенца Василия III от Соломонии Сабуровой? – предположил я.

– О, ты и об этом знаешь, мой мальчик? Да, именно так. Ты хорошо осведомлен, – похвалил меня старый разведчик. – Так вот, молодой Рюрик всем хорош, и поверь мне – государь из него получится куда более подходящий Руси в столь критический момент, чем выживший из ума Иван. Но опыта масштабных сражений у него нет. Здесь нужен человек, который сумеет организовать и возглавить армию повстанцев…

– Это должен сделать я?

– Безусловно. Кто же еще? Военные действия, строго говоря, – не моя специальность. Но до этого, Вальдар, необходимо предпринять еще кое-что.

– Когда же предпринимать? Карательная экспедиция, посланная для уничтожения мятежников, уже на подходе.

– По этим лесам и болотам царский воевода может гоняться за Рюриком до второго пришествия. Но без решения задачи, о которой я говорю, нам в любом случае не управиться.

– Хорошо, предположим, но о чем идет речь?

– Я полагал, это и так ясно. Разумеется, о гетмане Вишневецком и его казачьем войске.

– Сейчас они направляются в Ливонию.

– Мне это известно. Но нам Вишневецкий нужен здесь, на нашей стороне. И поверь мне, в душе он уже готов стать под знамена Рюрика. Звезды, с моей помощью, ясно сказали князю, что это будет первым шагом к его личному трону, но для того чтобы они не переменили решения, вам с Лисом придется немного потрудиться. Тебе известно, что толкнуло гетмана на эту ливонскую авантюру?

– Штаден утверждал, что поблизости от этих мест живет дама сердца князя – Катарина Ягеллон.

– Верно, мой друг. Эта женщина теперь жена Юхана, герцога Эстляндского, брата шведского короля Эрика XIV. Ваша задача – помочь двум любящим сердцам вновь объединиться.

– А-а… – Я с трудом подбирал слова. – А она об этом знает?

– Пока нет, – передернул плечом лорд Джордж. – Но какое это имеет значение? Я более чем уверен, что такой славный рыцарь, как ты, и такой сладкоголосый менестрель, как Лис, смогут вырвать прекрасную даму из лап провинциального чудовища. Тем более что на чудовище Юхан не слишком тянет.

– Это начало новой Троянской войны!

– В Эстлян-н-ндии во-ойн-ны нач-чи-и-на-аются оч-чен-нь ме-едлен-н-но, – с характерным эстонским акцентом проговорил Баренс. – Да и потом, если уж выбирать между Эстляндией и Османской Портой, лучше уж первая.

– Рискуем получить обе.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

– Это не самый серьезный довод, – парировал я.

– Зато все остальные очень серьезные. – Улыбка сошла с уст Баренса. – Подумай над ними, и, надеюсь, в твою голову придет светлая мысль, как не допустить кровопролития. А сейчас Никита отвезет меня. Когда вернется – отдаст тебе связь. В случае необходимости он знает, как меня найти. Сам решай, как поступить.

Дядюшка подал знак опричнику. Тот скрылся в ближайшем кустарнике, а спустя несколько минут из воды, поросшей ряской, вынырнул толстый канат. Он быстро натянулся, а вслед за тем по нему с берега спустилась небольшая плоскодонка. В этом допотопном плавучем устройстве уже сидел Никита с длинным шестом в руках. Он кашлянул, напоминая, что пора отправляться.

– Я сейчас, – кинул Баренс, протягивая мне руку. – Как бы то ни было, мальчик мой, мы с тобой всегда можем сочинить красивую легенду для института о том, где я находился, как вы меня спасли и почему у нас не было иных вариантов, кроме как активно вмешаться в дела этого мира.

Я молча покачал головой.

– Неужели мои слова тебя не убедили? – нахмурился дядюшка.

– Напротив, я склонен полностью доверять вашим оценкам, – не выпуская руки лорда Джорджа, негромко проговорил я. – Но я не стану обманывать институтское руководство.

– И позволишь утопить Европу в крови?

– Я доложу на базу, что мне удалось встретиться с вами, что ваши доводы вполне совпадают с моими личными наблюдениями, и потребую создать комиссию для пересмотра запрета на оперативное вмешательство.

– Мы рискуем потерять драгоценное время.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

– Каков наглец, – покачал головой мой дорогой родственник. – Ладно, делай, как считаешь нужным. Верю, наша следующая встреча уже не будет обставлена такими предосторожностями.

Он отсалютовал мне и двинулся к болотному перевозу.

– Дядя! – окликнул я его. – Скажите, а зачем вам понадобилась корона российского царя?

– Это длинная история, мой дорогой племянник, – развел руками непревзойденный мастер интриги. – Отложим ее до следующего раза.

Глава 17

Старайтесь получить то, что хотели, иначе вам придется хотеть то, что получили.

Бернард Шоу

По утверждению экспертов службы технического обеспечения, шанс выхода из строя аппаратуры закрытой связи настолько угасающе мал, что свет убогой лучины перед ним кажется северным сиянием. Поэтому, когда после моего доклада базе на канале образовалось устойчивое молчание, я встревожился – не выпал ли тот самый редкостный шанс.

– Что же, по-вашему, я должна сообщить руководству? – выдавила барышня Европа-Центр, вновь обретая способность говорить.

– Можете доложить, что это своеобразная забастовка на рабочем месте.

– Полагаю, начальство этому не обрадуется.

– Скорее всего, – согласился я. – Но мы здесь не для того, чтобы радовать начальство. Я настаиваю на том, что сложившаяся обстановка требует углубленного изучения и особого разбора на месте.

– Надеюсь, вы все же не собираетесь участвовать в этой, так сказать, забастовке на стороне Джорджа Баренса?

– Я полагаю необходимым быть рядом с ним и действовать согласно обстановке.

– Но вы обязаны задержать отступника и препроводить его в институт!

– Если таково будет решение специальной комиссии, то непременно. Однако я считаю подобные меры абсолютно неоправданными и, более того, фатальными для этого мира.

– Я изложу вашу точку зрения руководству, – завершая дебаты, недовольно отрезала диспетчер, окончательно теряя надежду на возвращение сбрендивших агентов в стойло. – Но советовала бы еще раз хорошенько подумать. Конец связи.

Молчание, снова воцарившееся в эфире, предвещало бурю. Оставалось лишь предполагать, как именно отреагирует высокое начальство на демарш сорвавшейся с цепи агентуры, но в том, что грозные небеса разверзнутся, роняя молнии и громы, сомневаться не приходилось.

– Капитан, ты это все серьезно? – раздался встревоженный голос Лиса. – Это ж мятеж на броненосце «Потемкин»! Я понимаю, шо, как всегда, хуже некуда, и местное прогрессивное человечество бьется в истерике, в один голос взывая о спасении, но нас с тобой из-за этих самых голосов с работы, на фиг, выкинут без выходного пособия.

– Могут, – честно сознался я и добавил после секундной паузы: – Я бы, наверное, так и поступил.

– Ай, молодца! Какой умный мальчик! Возьми на полке пирожок, – хмыкнул Сергей и заговорил неожиданно серьезно: – Шо на тебя нашло? Я, конечно, понимаю, крутить руки Баренсу и тащить его к камере перехода – занятие неудобопредставимое. Но в принципе, когда мы сюда подряжались, такой расклад оговаривался как один из теоретически возможных.

– Верно, – подтвердил я. – Но дело в том, что, как мне представляется, Баренс действительно прав в своих оценках.

– Прав, лев… Я шо-то запамятовал, ты по штату кто? Научный секретут или матерый опер? Откуда нам знать, какие резоны у разработчиков? Они, как водится, высоко сидят, далеко глядят, все видят.

– Несомненно. Но ошибка здесь и сейчас действительно грозит миллионными жертвами и кардинальным поворотом исторического процесса. И если воспрепятствовать этому – не наша с тобой задача, то зачем мы вообще нужны?

– О, именно этот вопрос скорее всего руководство и заинтересует. И пойдешь ты маршевым шагом в палату лордов – торговать фейсом, а я как личность, не представляющая более интереса для интересов британской короны, белым лебедем стартую в родные края. Не совсем ясно, чем я там буду заниматься. Ну да ничего, на страх врагам заделаюсь депутатом. Годочков пяток отсижусь, от работы отдохну за госсчет. Опять же, – он поднес к лицу свои кулаки и начал их внимательно разглядывать. Те были не слишком велики размером, но оказывали на противника сокрушительное действие. – Хоть будет на шо глянуть на заседаниях нашего Великого малого курултая. А то я как-то наблюдал эпохальную битву за микрофон. Бездарные пижоны! Полчаса рубки – и ни одного трупа. За шо народ деньги платит?

– То есть я так понимаю, – перебил я Лисово повествование, – что ты со мной.

– Ну, если взглянуть на глубину этого вопроса с высоты историко-философского нонконформизма, то в данный момент я с Вишневецким. Но оставлять тебя без присмотра – это же ж… приличные люди меня не поймут.

– А если серьезно?

– Серьезно… – протянул Лис. – Ты считаешь, что поступаешь так, как должен поступить?

– Да, – без тени сомнения подтвердил я.

– Ну шо ж, тогда пошел готовить далибожский электорат к выборам.

– Ты о чем? – настороженно уточнил я, теряя нить Лисовых рассуждений.

– Как о чем? Ежели пошла рубаха в клочья рваться, пора собирать пенензы на булавки. Надо же обеспечить внебюджетное финансирование будущей избирательной кампании.

Он снова впал в ироничную мечтательность.

– Вот приеду домой, организую партию любителей вкусной и здоровой пищи. Запишу туда по факту всех, разделяющих программные рецепты из фундаментальных трудов Е. Молоховец и В. Похлебкина, а дальше в качестве партийного митинга надо будет накрывать поляну…

– Лис! – раздраженно перебил я.

– Да ладно, чего ты злишься? Все путем, работаем. – Он перевел взгляд на машущего руками куренного атамана. – Кстати, меня тут гетман вызывает. Он что-то по тебе истосковался. Шо ни день, мытарит, нет ли от тебя вестей. Я пока отговаривался высыпанием пятен на солнце, нелетной погодой и повышением тарифов на голубиную почту, но его этой лабудой не проймешь. Он Гонту часа три чехвостил, что тот без тебя вернулся. Слушай, что такого ему Гернель напел, шо Вишневецкий без тебя как тот младенец без соски – ни заснуть, ни проснуться?

– Не успел расспросить подробно, – признался я.

– Ну, ты уж расспроси. А то у гетмана на тебя серьезные планы. Он мужик хваткий, сам знаешь.

Честно говоря, я догадывался, зачем нужен Вишневецкому. Идея Якоба Гернеля переманить гетмана на сторону повстанцев, бросив в его объятия бывшую возлюбленную, представлялась мне настолько дикой, что я все еще надеялся убедить дядю найти какой-либо иной способ. Мне были неизвестны подробности романа мятежного польского князя с сестрой короля Речи Посполитой. Возможно, эта история еще дожидалась пера местного Шекспира, но сама мысль прийти к законной супруге эстляндского герцога и сообщить, что мы увозим ее, чтобы вернуть прежнему возлюбленному, казалась мне абсурдной. Тем более что для династических планов Вишневецкого такая выходка была скорее вредна, нежели полезна. В глазах католической церкви Катарина Ягеллон по-прежнему оставалась бы женой Юхана II. А уж казачий гетман наверняка выглядел бы чудовищем, посягнувшим на святые узы брака. В прежние времена Его Святейшество отлучал королей от церкви и за меньшие провины. Конечно, имелся слабый шанс сослаться на то, что Вишневецкий из православных магнатов, но ведь не для одного Генриха Наваррского корона стоила мессы, а при таком повороте событий о троне можно было забыть навсегда.

Занятый этими грустными мыслями, я ехал вместе с Пораем по очередной лесной дороге. Леса здесь раскинулись на тысячи квадратных миль, а потому слова Баренса о том, что царским войскам придется немало потрудиться, прежде чем они смогут изловить мятежников, не вызывали ни малейших сомнений. Однако, представлялось мне, человека, претендующего на московский трон, игра в кошки-мышки с отрядом карателей ни на дюйм не приближала к цели. Будущий государь должен был явиться Руси в сиянии воинской славы победоносным витязем на белом коне. Пока же, если не считать взятия нескольких крепостей, гарнизоны которых перешли на сторону баренсовского протеже, побед за ним не числилось.

По мысли Якоба Гернеля, этот пробел в биографии кандидата на царский трон мне предстояло спешно исправить, хотя, убей бог, я слабо представлял себе как.

Мы ехали неспешной рысью. Никита, видя мою погруженность в неведомые раздумья, молчал, лишь искоса поглядывая то ли с радостью, то ли с подозрением. Когда я сообщил о своем намерении вступить под знамена Рюрика, в первый момент он не мог скрыть широкой улыбки, но тотчас же в синих глазах вновь мелькнул огонек подозрения. Поэтому, стараясь выглядеть беспечно, он все же не спускал с меня настороженного взгляда.

– Здесь деревенька рядом, – наконец прервал молчание Порай. – Заедем, пожалуй. Коней накормить надо, да и самим поесть не мешало бы.

При напоминании о пище у меня засосало под ложечкой. Солнце уже начало свой путь под горку, а первый и единственный за сегодня завтрак был еще на рассвете, когда мы отправлялись в путь. Я кивнул. Никита указал на широкую тропу, сворачивающую в лес от большака.

– Нам туда.

– Капитан, – послышался на канале связи возмущенный голос Лиса. – Ты токо не обижайся, но этот твой фанат меня заколебал.

– Ты о чем? – непонимающе переспросил я.

– О ком, – поправил меня Сергей, включая картинку. Гетман Вишневецкий был хмур и раздражен.

– Ну что, бродник? Получил ли весточку от дружка своего?

– Видишь ли, Вальдар, Дмитрий Иванович полагает, шо поскольку мы с тобой а-ах-хрененные характерники, буквально на всю голову чаклуны, то у нас, как это нынче выражаются, астральная связь. И не то шоб он ошибался, но не стану же я это во весь голос признавать. Поэтому ты уж яви мне благую весть, шо ему тут набрехать поскладнее. А то обрыдался весь, слезы по кольчуге в три ручья, скоро заржавеет, как железный дровосек.

– Лучше уж скажи ему правду. Что я нашел Гернеля, вернее, он меня, и теперь направляюсь в лагерь мятежников.

– За-ши-бись. И шо он будет делать с такими новостями?

– Откуда ж мне это знать? Легче спросить об этом у самого Вишневецкого.

– Ценное предложение. Ладно, раз ты настаиваешь…

Пока гетман выслушивал высокохудожественную белиберду Лиса о том, что показало вскрытие перелетной лягушки в связи с падением ее печени налево, лицо его становилось все суровей, и плечи начали вздыматься от нетерпеливого гнева.

– До мятежников мне ныне дела нет, – едва отзвучали слова моего напарника, рявкнул воевода большого полка. – На то особливое войско отряжено. А ротмистра твоего вынь мне да положь. Нечего ему почем зря голову складывать. Коли ведаешь, где его искать, бери ныне же полсотни казаков да езжай за ним. Рюрику он, поди, ни для чего, а мне сей молодец звездами нагадан. Уразумел?

– Ну так ясен пень, – развел руками Лис. – Буквально щас же тыгыдымской скоростью и выезжаю.

– Ежели чаклунство твое для дела потребно будет, так и перед тем не стой. Все на себя возьму, но только поспеши, – склонившись к Лису, потребовал гетман.

– А дальше пантомима, ее не спеть никак, – подытожил Лис. – Ладно, капитан, готовься.

Большак, разбитый копытами и покрытый свежезасохшими тележными колеями, сменился едва проторенной дорожкой, видневшейся среди высоченных корабельных сосен. По всему видно было, что местные жители нечасто ездят в гости и сами редко ждут гостей.

– А ну-тка тпр-ру, – тихо скомандовал Никита, спрыгивая наземь. – Что это еще за напасть?

– В чем дело? – осведомился я.

– Сам глянь, – опускаясь на корточки и разглядывая землю, негромко произнес бывший опричник. – Отряд здесь намедни прошел.

– Что еще за отряд?

– Да кто ж его разберет? Копыта все кованые, а числом несколько десятков будет. Густо наломано. – Порай указал на сухую хвою, устилавшую землю.

– Я не о том. Чей? – спросил я, понимая, что в принципе вопрос звучит нелепо.

Никита глянул на меня удивленно.

– На подковах, поди, имена не прописаны. Может, Рюриковы люди, а может, и царевы. Одно только ясно – без оглядки в деревню соваться нельзя.

Мы глядели из-за кустов ракитника, хмуря брови и не зная, что предпринять. Деревня, а вернее, крупный хутор, догорала. От колодца к дымящимся остовам срубов бегали с водой ее оставшиеся в живых обитатели, преимущественно тетки в годах и дети. Несколько изрубленных мужских тел валялось посреди улицы. Должно быть, их согнали в кучу и, не дав опомниться, изрубили без всякой пощады. Напуганные собаки выли у тел хозяев, заглушая вопли нескольких молодух в разодранных сарафанах.

– Узнать надо, кто такой разбой сотворил. – Никита поглядел на меня и тронул уздечку.

Кони вынесли нас из лесу на деревенскую окраину. Завидев всадников, испуганные поселяне шарахнулись к лесу, бросая ведра и багры.

– Стой! – поднимаясь в стременах, рявкнул беглый опричник. – Погодь, не обидим.

Большая часть населения, не слушая его, припустила в чащу, не желая испытывать судьбу. Лишь несколько стариков, давно утративших былую резвость, остались стоять, недоверчиво глядя на всадников. Мой трехчетвертной рейтарский доспех и карациновый[33] панцирь Порая выглядели столь необычно в этой новгородской глуши, что убеленные сединами старцы глядели с затаенной надеждой: авось чужаки не тронут.

– Нет у нас ничего, – опираясь на суковатую клюку, опасливо проговорил один из дедов. – Уж не обессудьте, все до вас забрали.

– Кто забрал? – поинтересовался я.

– Пойди пойми. – Старец развел руками. – По виду черные, как черти из ада, а по сути – так и хуже чертей. У каждого метла да песья морда вышиты.

Я невольно порадовался, что мы в данный момент одеты иначе. В противном случае разговор мог бы не состояться.

– Понаехали, лютые, людей побили, избы пожгли, скот увели. – Дед вздохнул и утер слезу. – Или Бог им на небе не свят? Ужо Рюрик до них доберется, настанет карачун супостатам.

К вечеру мы были в лагере повстанцев. По пути мы еще трижды натыкались на скорбные пепелища, где, честя на чем свет стоит кромешников, немногие выжившие неизменно поминали Рюрика как своего защитника.

Лагерь раскинулся на широкой равнине у обрывистого берега реки. По всему видать, мятежники тщательно пытались укрепить его. Вокруг шатров красовался довольно глубокий ров, а на валу громоздились стены, построенные из сосновых бревен. Со стороны импровизированная крепость выглядела довольно грозно. Однако случись рядом серьезный противник – и защитить она смогла бы только от сквозняков. Тем не менее враг жег деревни и села в округе, даже не пытаясь близко подойти к укреплениям. Как мне представлялось, местонахождение ставки мятежников уже не составляло для карателей секрета, но атаковать войско, по численности не уступавшее, да еще и окопавшееся, царские воеводы не хотели. А потому дразнили, провоцировали, вытаскивая с удобной позиции во чисто поле.

Уже перед самым рвом нас остановил разъезд, но, узнав, к кому мы направляемся, утратил всякий интерес. И то сказать, за несколько часов нашего пребывания в лагере сюда по одному, по два, а то и целыми отрядами стеклось немалое количество вооруженных людей. Увидев меня, Баренс радостно обнял «вновь обретенного» родственника и повел к местному штабу, по дороге вводя в курс дела.

– Как сам видишь, войско у Рюрика уже довольно большое – что-то около восьми тысяч копий и сабель.

Я недовольно поморщился.

– Дядя Якоб, мне нужно знать, сколько всадников тяжелой кавалерии, сколько – конных стрелков, и, конечно же, срочно провести смотр пехоте.

– Здесь все непросто, – вздохнул, обмахиваясь платком, «стаци». – Войско очень разношерстное. Избранная дружина Рюрика – три сотни всадников. Насколько я могу судить, отчаянные парни. Все же остальное, как здесь говорят, «с бору по сосенке». Вон там, видишь, – кивнул он, – это шатры новгородской рати. Полторы тысячи пеших и два десятка конных. Все в железе, не люди – танки. Вон, левее, три сотни дворян и детей боярских из полоцких земель. Их привел князь Щенятев – один из немногих уцелевших представителей местной знати. Несколько лет назад Иван Грозный провел здесь то, что в Советской России именовали «раскулачивание», только в этом случае вернее было бы сказать «раскняжение». В одну только Казань он выслал больше сотни представителей знатнейших княжеских родов. Вместо здешних вотчин им там поверстали крошечные наделы, позволяющие едва-едва не умереть с голоду. Разумеется, здесь осталось множество боеспособных джентльменов, недовольных тем, что их земли отданы в опричнину. С каждым днем их все больше, и, как сообщают гонцы, в разных княжествах Руси сейчас формируются отряды для армии Рюрика.

– Все это замечательно, – кивнул я. – Но должен вам заявить, милорд, что это не армия. Это сборище вооруженных людей, вышедших блеснуть удалью.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – огорченно проговорил лорд Джордж.

– Скажите, дядя, как вы отличаете всадника поместной конницы, преданного царю Ивану, от такого же всадника, решившего сражаться за вас?

– За нас, – поправил меня «родственник».

– Хорошо, пусть так. Сути дела это не меняет. Лагерь устроен безобразно. Охранение не выставлено, боевое дежурство не организовано…

– Дорогой мой, вот ты этим и займешься. Сейчас я тебя представлю Рюрику. Я уже давно обещал ему подмогу…

– Милорд, как вы могли? А если бы я не согласился?

– Мой дорогой племянник, я верил, что ты сделаешь правильный выбор.

Я лишь скривил губы. Иногда манера действий Баренса доводила до бешенства.

– Неужели же здесь, среди всех этих князей и детей боярских, не нашлось ни одного достойного военачальника?

– Отчего же? – горько усмехнулся мой собеседник. – Воеводы из бывших есть. Но, во-первых, никто из них не значится среди известных полководцев, во-вторых, все они норовят воевать по старинке, и в-третьих, невзирая ни на что, они грызутся между собой, споря, кому под кем состоять не пристало.

Мы дошли до штабного сруба и, миновав крыльцо, полное гридней Рюриковой стражи, оказались в широкой комнате, едва вмещавшей скопившихся в ней бородачей.

– На Новоград идти надо! – потрясая кулаком, громыхал один из них. – Кто как не он великого князя нашего Рюрика признал да в поход снарядил. Теперь, когда враг копьем в ворота стучит, нешто сын первейший не защитит отца своего?!

– Это Твердислав – сын Гнездилов, пятисотский прусского конца, командующий новгородской ратью, – тихо пояснил мне Якоб Гернель.

– Не время, – перечил ему другой. – У Новограда стены высокие да крепкие, а на стенах – пушки. Царевым войскам тех стен не одолеть, хоть цельный год в ворота копьем стучись. Покуда Ивановы полки в осадном лагере сидят, их сила слабнет, а наша – крепчает. Переждать надо.

– А это сын боярский Глеб Жеребятин, – звучал у меня под ухом тихий шепот «дядюшки». – В былые годы легким воеводой в Северской Украине служил, да только татары его отряд как-то ночью иссекли. За то был сослан в Кемь, а оттуда к Рюрику привел сотню местных ушкуйников.

– А чего дожидаться? Когда Ивашка – сын Телепнев – поместное войско супротив нас соберет? Так ведь это тысячи и тысячи. Нашей плетью эдакого обуха не перешибить. Верно Твердислав говорит, сейчас ударить надо, покуда Ивашкины полки дорогой растянулись.

– А это и есть князь Щенятев, – едва слышно продолжал пояснения лорд Баренс. – В прошлой Ливонской войне он у Курбского полком командовал. Лихой кавалерист, отчаянная голова. Кто знает, не будь он в прежние годы в большой дружбе с Курбским, может быть, сейчас эти самые полки к Новгороду и вел бы. А вот просидел три года на цепи острожной в Великом Устюге, и царь для него уже Ивашка.

– И что, здесь все стратегические вопросы так решаются? – Я кивнул на орущую и потрясающую кулаками и шестоперами войсковую старшину.

– А что поделать? – все так же тихо проговорил Гернель. – Конечно, последнее слово остается за Рюриком. Вон он, видишь, во главе стола, но, по сути, у каждого отряда свой голова.

– И свои ноги, – горько усмехнулся я. – В случае чего могут развернуться и уйти.

– Именно так, – грустно подтвердил мой «дядя».

Я глядел на предводителя этого сумбурного воинства и с тоской осознавал, что в данный момент мало чем могу ему помочь.

Рюрик сидел насупившись в золоченом кресле и, созерцая этот военизированный клуб по интересам, молча катал желваки на скулах. Можно было похвалить выбор Якоба Гернеля. Если бы я был режиссером, снимающим фильм о храбром витязе, освободителе народа, то лучшего претендента на главную роль можно было не искать. «Восставший от многовекового сна викинг» поразительно хорошо сохранился. Он был широк в плечах, статен, могуч. Из-под высокого чела глядели пронзительно синие глаза. Решительная складка губ немного смягчалась светлыми усами, которые вместе с такой же светлой бородой делали его старше, чем он был на самом деле. На первый взгляд, ему было что-то около двадцати пяти, хотя я мог и ошибиться.

– С этим войском выступать в поход нельзя, – едва слышно прошептал я. – В любой момент оно может разбрестись по местным лесам.

– Что же ты предлагаешь?

– Бить врага его же оружием. Мне кажется, опричники не зря жгут деревни под самым носом у повстанцев и в то же время демонстрируют марш на Новгород. Сил для штурма стен у них действительно маловато, но расчет верный. Новгородцы первые, кто поддержал Рюрика, и оставить их без защиты тот просто не сможет. А стало быть, за мятежниками не надо будет гоняться и искать их среди дремучих лесов. Они сами придут в приготовленное для них место расправы. Но у этого плана есть изъян. Имя этому изъяну – Генрих Штаден.

– Отменный мерзавец, – не замедлил отозваться Баренс.

– Несомненно, – согласился я. – Хотя справедливости ради замечу, что он трижды спасал мне жизнь. Так вот, Штаден спит и видит, как бы подороже продать царя с присными его и улизнуть в империю. Я полагаю, если ему предложить хорошие деньги и возможность получить место при дворе Максимилиана, он сам приведет царские полки в западню. И тогда на нашей стороне будет и внезапность, и удобная позиция, и численный перевес. Скажите, лорд Джордж, ваши связи при здешнем императорском дворе позволяют провернуть такую сделку?

– Позволяют, – усмехнулся Баренс. – Но кто сделает Штадену то самое предложение, от которого он не сможет отказаться?

– Я. Ни с кем другим он просто не станет разговаривать.

– А как ты объяснишь всем остальным свое возвращение?

– Очень просто: изменник Никита увез меня под угрозой оружия. Слуги, вероятно, это видели. И если кто-то из них выжил, то сможет подтвердить. При первой же возможности я освободился и вернулся под знамена царя Ивана. А уж когда мы с Генрихом останемся наедине, я напою ему песен, как выражается Лис.

– Что ж, это звучит разумно, – согласился мой наставник в науке классической интриги. – Но приготовься, еще не время песен, пока, увы, придется драть горло здесь. Сейчас я тебя представлю, а дальше – сам знаешь, не в первый раз.

Чтобы заставить местных воевод замолчать хоть на пять минут, нам с Баренсом действительно пришлось драть горло. Но едва смолкли мои слова, как их крики возобновились с новой силой, и я пожалел о бессмысленном насилии над голосовыми связками.

«Не верь чужеземцу, князь-надежа!» – разносилось в штабной избе. «Не ведом он нам!» «А ежели он супостату первый друг?!» «Ворога злого прямо на нас и выведет!»

– Тихо!!! – поднимаясь из-за стола, прогремел Рюрик, еще раз добавил чуть спокойнее: – Тихо. Говорю вам, князья, воеводы и честные люди торговые, решено дело. Завтра же поутру на Новгород выступаем.

Глава 18

Тот, кто не доверяется случаю, не многое сделает плохо, но и не многое сделает.

Маркиз Галифакс

Редкая птица с высоты своего полета могла рассмотреть, где начиналась колонна Рюрикова войска и где она заканчивалась. Движущаяся лесными дорогами армия растянулась на многие версты и более могла поразить воображение случайного очевидца, чем вероятного противника. Всадники, кипящие предвкушением битвы, молодцевато гарцевали перед взором самозваного великого князя, похваляясь развеять в дым царские полки и повыдергать бороды плененным воеводам. Вслед за конными отрядами устало шли пешие. Быстро осознав неудобства похода в железе, все, кто смог, перегрузили панцири и щиты на возы и телеги обоза. Теперь шагали налегке, поднимая боевой дух старинными былинами об Илье Муромце и его побратимах. За пехотой двигался обоз. Замыкали колонну охотницкие дружины, только-только собранные из многочисленных добровольцев и не получившие до сих пор четкого командования.

Мы с Баренсом двигались вместе со «штабом» сразу после конницы. Как родственник первого советника и военспец я щедрою рукою был пожалован Рюриком в думные бояре, но пока что ни с какой реальной деятельностью моя боярская задумчивость связана не была.

– А ты думаешь, ему легко? – убеждал меня Баренс. – Он ведь прежде армиями не командовал.

– Дядя Якоб, если отставить в сторону историю о древнем пророчестве, откуда вообще появился этот спаситель земли русской?

– О первенце царя Василия ты уже знаешь? – риторически поинтересовался Гернель.

– Наслышан, – подтвердил я. – Меня скорее интересует не то, какого он рода, а чем он занимался до того, как примериться к российскому трону.

– Всему свой черед, мой мальчик. Происхождение зачастую играет весьма значительную роль. Так вот, у отвергнутого царского сына, как водится, тоже родился сын. Причем, что немаловажно, от дамы из хорошей семьи. Но родственники ее, небезосновательно числя царевича разбойником, этому плоду любви не обрадовались и упекли бедную женщину в один из здешних монастырей. Рюрик, в детстве звавшийся Юрием, воспитывался у дальнего родственника, в этих же местах бывшего воеводой. Но в первую Ливонскую кампанию воевода погиб, и остался нынешний великий князь гол как сокол. Тут-то отцовские гены свое и взяли. Собрал он отряд и начал в ливонских землях свое «княжество» выкраивать. Лет ему тогда и семнадцати не было, но мальчику повезло. Обстановка в Ливонии сам знаешь какая – сплошная чересполосица. Где баронские земли, где епископские, где ливонского ландмейстерства. Слава его между тем росла, и отряд вместе с ней. Ливонские фогты, считая его русским партизаном, в Москву жалобы слали. Из тех слезных писем я о нем впервые и услышал. Начал уточнять родословную: действительно, выходит, не простая птица этот сокол. У Соломонии Сабуровой крест был заветный, дивной работы. Достался он ей от предка – царевича Чета, который на Русь из Орды выехал и здесь был крещен. Она этот крест сыну-младенцу на грудь повесила. Я специально в монастырь ездил, уточнял. Сын же ее, Георгий, прозванный Кудеяром, в свою очередь, завещал семейную реликвию отпрыску. Рюриком его, кстати, не я прозвал. А еще там, в Ливонии. Сам видишь, стать в нем не холопья.

– Действительно, похож на викинга, – кивнул я.

– Вот именно. Так что мне осталось через верных людей с ним связаться, назначить встречу и убедить, что для него как для законного наследника российского трона Ливония – слишком мелкая цель. Соколы мух не бьют.

– А история с царским венцом? – поинтересовался я. – Что за монстра вы задействовали в Александровской слободе?

Джордж Баренс лукаво улыбнулся.

– И это спрашиваешь ты, в который раз уроженец Богемии, представитель фамилии Гернелей – самой знатной на Золотой улице[34] Праги? Неужели ты не узнал это чудище по повадкам? Это же типичный Голем-2, ударный вариант. Подвижная система кована здесь, как устроено остальное – не знаю, но, спасибо сионским мудрецам, работает безотказно. Главное – правильно писать на табличке управления буквы их алфавита, а то может взбеситься. Кстати, я выяснил удивительную вещь: если на эту табличку капнуть хотя бы каплю моей крови, то положенное на нее средство закрытой связи прекраснейшим образом срабатывает в режиме маяка.

Он снова победительно улыбнулся, радуясь тому, как ловко провел базу.

– Мы отвлеклись. Вы начали рассказывать о царской короне.

– О шапке Мономаха? Не о короне, мой мальчик, а именно о шапке Мономаха! Это важно. Должно быть, тебе уже известно, как все обстояло. Я дал Никите сонного зелья, тот опоил им стражу и вынес царский венец, а вскоре в сокровищницу вломился Голем и превратил ее в руины. Ясное дело, похищение было приписано ему. Под шумок Никита, который так и остался вне подозрений, отдал мне похищенную реликвию, а дальше ты уже знаешь.

– Это все понятно. То есть в принципе в Софийском соборе Новгорода вы можете короновать Рюрика…

– Здесь дело не просто в коронации, – перебил меня Баренс. – Как ты знаешь, «Мономах» с греческого переводится как «единоборец». Так этот символ власти прозвали византийцы во времена прабабки нашего Рюрика – Софьи Палеолог. Позднее сей венец начали приписывать то Константину Мономаху, то Владимиру Мономаху. Но это лишь созвучие. Шапка существовала много ранее и принадлежала киевскому князю, защитившему свою землю от невесть откуда взявшегося дракона. Честно говоря, я ума не приложу, откуда берутся эти твари, но сути дела это не меняет. Дракона победили, впрягли в плуг…

– И там, где он прошел, возникли Змеевы валы, а кровь и слезы этого дракона превратились в драгоценные камни.

– Откуда ты знаешь? – поразился Баренс.

Я замешкался с ответом. Не рассказывать же «дядюшке» о видениях, вызванных мухоморной настойкой. Но, кажется, мой собеседник и не ожидал ответа.

– Шелом победителя был украшен этими камнями, и с тех пор они…

– Стрельцы! – донеслось из головы колонны. – Впереди войско Иваново!

Развернутый строй стрелецкого полка вытянулся вдоль берега неширокой речушки, пересекавшей дорогу. Еще совсем недавно поперек водной преграды лежали мостки, но сейчас только несколько вбитых в дно столбов-опор напоминали об этом. Рюриковы дружины все более втягивались в лощину, по которой протекал ручей, и, толпясь, растягивались вдоль него.

– Дозволь атаковать, государь! – требовал князь Щенятев, нервно сжимая и разжимая пальцы на рукояти сабли. – В клинки ударим – не устоят, ироды.

Рюрик мрачно глядел на застывшие шеренги в одинаковых багровых кафтанах. Стрельцы молча ждали приказа, положив на сошки тяжелые пищали. Между полусотнями, хищно уставившись на повстанцев ненасытными жерлами, стояли пушки. Застывшая рядом с ними обслуга с дымящимися пальниками наметанным взглядом вымеряла дистанцию выстрела, чтобы придать стволам нужный угол возвышения.

– Не дело это, князь, – мотнул головой Рюрик. – Покуда до стрельцов с клинками наголо домчишься, всю рать положишь. А ты как думаешь, боярин? – Он повернулся ко мне.

– Здесь не все войско царя Ивана, – начал я.

– Иные к Новгороду идут, – кипятился Щенятев. – Этих же в завесе оставили, дабы ранее нас к стольному граду успеть!

– Это было бы глупо, – перебил его излияния я. – Оказаться под новгородскими стенами в неполной силе в лучшем случае – пустая затея, в худшем – самоубийство. Одним полком нашу армию не остановить – по тем царевым войскам, которые у новгородских стен располагаться будут, мы ударим, как молот по наковальне.

– Что же ты предлагаешь? – заинтересованно глядя на меня, осведомился Рюрик.

– Охотницкий полк выставить на берегу – суматоху создавать. Новгородские дружины по лесу вдоль дороги расположить, ими же позади дорогу закрыть. Внутрь каре обоз загнать.

– И что ж, – возмутился лихой рубака, с укором глядя на Рюрика, – стоять да на ворога глазами лупать? Эдак ныне в чужедальних странах воевать учат?

– По-разному учат, – спокойно ответил я. – А только попусту людей губить – в этом ни проку, ни славы нет. Дорогу расчистить надо, это бесспорно, но чтобы головы не класть, следует лесом скрытно два конных отряда отправить: выше и ниже по течению. Чтобы они там переправились да стрельцам во фланги и ударили. Перестроиться царским войскам негде, да и некогда будет. А как враг дрогнет, можно будет и во фронт ломиться.

– По-ужиному лазить – честь невелика. Не так нам деды завещали! – рявкнул взведенный до предела князь. – Эх, да что тут говорить!

Он махнул рукой, выхватил из-за пояса шестопер и заорал:

– Бог храбрых любит! За мной, соколята!

– Стой! – вслед ему крикнул Рюрик, но было поздно.

Строй войска, если это можно было назвать строем, двинулся в едином порыве. И в тот же миг противоположный берег заволокло плотным дымом слитного залпа.

Кони тонули в грязном месиве, еще недавно казавшемся убогой речушкой. Упавшие всадники тщетно силились подняться, барахтаясь в мутном потоке, окрашивая темную воду алой кровью. Армия Рюрика исчезала на глазах. Таяла, как апрельский снег на крышах Самарканда. Лишь только кованая рать на всем ходу влетела в реку и застряла в размытом дождями русле, из чащи послышался лихой посвист, и на сгрудившиеся Рюриковы дружины обрушилась поместная конница, без разбору сыпля удары, разя саблями, топорами и чеканами тех, кто еще двигался. Сражение было проиграно. Бездарно и безнадежно проиграно.

– Отступаем! – прокричал Рюрик, поворачивая своего жеребца. – Спасайтесь, души христианские!

Некогда меня учили, что отступление не есть бегство. Это отступление было именно бегством – беспорядочным и суматошным. Оно могло бы и вовсе считаться паническим, когда б личная гвардия Рюрика, прорвавшись сквозь россыпь поместников, не столкнулась нос к носу с опричной сотней. Кромешники с видимым удовольствием грабили обоз, начисто позабыв, что тот, кто сражается, еще не побежден. Заметив приближающихся всадников под белым соколом, спешенные опричники засели между возами и открыли беспорядочный огонь, но Рюриковы гридни, увидев перед собой наконец реального противника, бросились ловить карателей, выкуривая их из-под колес телег и возов с провиантом.

– Отходим! Отходим! – кричал Рюрик.

И это была, несомненно, одна из самых верных команд, отданных за сегодняшний день. Среди деревьев замелькали багровые кафтаны стрельцов. Одна из пуль, вряд ли прицельная, ударила в голову белого коня, вздыбленного Рюриком, и жеребец, мгновенно обмякнув, начал заваливаться на спину.

– Держись! – послышался сбоку крик Никиты, и я едва успел заметить, как великий князь вылетел из седла, точно арканом вырванный рукой Порая.

– Вальтер! – раздалось сбоку. Рядом со мной на возу, подняв пистолет, стоял Генрих Штаден. Наши взгляды встретились. Он продолжал целиться, хотя и без того ствол его брешийского пистоля смотрел мне аккурат между глаз, но палец замер на спусковом крючке. Я опустил занесенную саблю и пришпорил коня. Выстрел грянул за моей спиной, но ни свиста пули, ни боли не было. Стрелял ли он в воздух, или попросту нашел другую мишень, было уже недосуг разбираться. Я сшиб конем негодяя, пытавшегося стащить с седла лорда Баренса, и, огрев его плетью вдоль спины, помчал дальше.

Бороды царских воевод были в полной безопасности. Менее чем за час восьмитысячная армия Рюрика прекратила существование. Большая ее часть сложила оружие, да что там сложила – побросала его, едва завидев приближающегося врага. Те, кто был пошустрее, бежали врассыпную, доверяя спасение головы скорости ног. Немногие пытались оказать сопротивление. Еще меньшая часть прорвалась вслед за нами, сохранив мужество в час испытания. Теперь нас едва набиралось семьсот человек, лишенных четкого командования, а порой и вовсе безоружных. Занятые довершением разгрома царские воеводы не позаботились отрядить погоню. И это было единственной радостной новостью в этот день.

Разгром – всегда хороший кнут. Пройдя форсированным маршем чуть менее пятидесяти верст, Рюрик стал лагерем в крепости Грудок. Жители ее, как и новгородцы, признавшие кудеярова сына своим повелителем, быстро сообразили, чем может закончиться для них такой визит. Снарядив к великому князю делегацию, слезно молившую взять деньги и свежих коней, они просили былого кумира не оставаться в крепостных стенах. Деньги и кони были приняты с благодарностью, однако же ответ «спасителя и заступника» горожан не порадовал: «Ни шагу назад!» А следующим утром в крепости уже кипела подготовка нового войска. Выстроенные на площади перед местным собором остатки полков спешивались, делились на десятки и сотни. Во главе сотен ставились командиры из опытных бойцов Рюриковой гвардии. Каждая из этих рот со временем должна была развернуться в полк, но сейчас они учились двигаться, удерживая строй, и производить оружейные приемы по стрелецкому образцу. Я целый день находился рядом с соискателем московского престола. Казалось, разгром лишь придал ему сил и уверенности. Он был везде, вникал в любую мелочь, находил верные слова как для ветеранов, так и для новобранцев, снова потянувшихся к решительному вождю.

Глубокой ночью, когда Рюрик, сжалившись, дал часа три на отдых, я, пошатываясь от усталости, добрался до сеновала, где надеялся смежить очи. Надежда оказалась тщетной. У предполагаемого ложа меня ожидал лорд Баренс с самым мрачным выражением лица, какое мне приходилось наблюдать с момента нашего знакомства.

– У нас проблемы, мой мальчик.

– Я это заметил. – Сил на вежливость уже не оставалось.

– Эти проблемы еще более фатальны, чем ты предполагаешь.

– В чем дело? – Я в изнеможении опустился на соломенную перину.

– В обозе, который попал в руки опричников, находилась войсковая казна, – скорбно произнес «дядюшка».

– И что, теперь нам нечем расплатиться за постой? – устало пошутил я.

– Оставь свои глупости. – Он поморщился. – Среди прочего в казне находилась и шапка Мономаха.

– Вот те раз! – От неожиданности у меня даже сон пропал. – Столько всего накрутили, и все попусту?!

– Лучше уж молчи, – отмахнулся лорд Джордж.

– А Рюрик об этом знает? – спросил я.

– Знает, – коротко вздохнул старый оперативник.

– И давно?

– Ты думаешь, он не ведал, где находится знак его верховной власти? – Баренс поднял на меня удивленные глаза.

– Да, вопрос глупый, – согласился я. – Но все-таки, может, хоть теперь ты мне расскажешь, чем таким особенным отличался данный царский венец от любого другого?

– Теперь это уже не имеет значения, – вздохнул беглый астролог.

– Ну уж нет! – взорвался я. – Это невыносимо! Что за дурацкая таинственность! Выкладывайте начистоту, в чем там дело.

– Ладно, не горячись. – Он потер пальцами виски. – Дракон, который в незапамятные времена нападал на Русь, оказался каким-то уж очень зловредным экземпляром. Ничего его не брало, ни в какие переговоры он вступать не желал, в общем, житья от него не было никому. Он даже нечисть местную допек до икоты. Всех этих леших, домовых, даже саму Бабу-Ягу. Так вот, со дня той битвы, где местные фольклорные элементы с людьми в едином строю держались, шапка мономашья наделена великой силой. Кто ее по праву на голове носит – обретает власть как над людьми, так и над нежитью, в этой земле обитающей. А без нее, без шелома воинского и камней волшебных, в стране такой разброд начнется, что никакой силой не унять. И в прежние времена, бывало, нечисть своевольничала, но в сравнении с тем, что случится, если древний завет нарушится, и подумать страшно. Каким-то образом, даже не проси, не могу объяснить каким, в драконьих камнях заключена огромная сила. Если хочешь, можешь именовать ее магической. Я же полагаю, что перед нами не изученный доныне вид информациесодержащей энергии. То есть она воздействует на некоторые виды организмов вполне определенным способом. Поэтому ни один из духов, призраков и прочих местных фэйри не может противиться силе, заключенной в шапке Мономаха. Но дело в том… – Баренс помолчал, то ли выдерживая паузу, то ли подбирая нужные слова, – что на данный момент этот генератор работает едва ли в половину от расчетной мощности.

– Почему? – Я удивленно поднял брови.

– Как ты можешь догадаться, камни на царском венце традиционно образуют полный круг, что символизирует высшую гармонию и совершенство. Однако не так давно какой-то ловкач умудрился выкрасть один из рубинов, украшавших символ верховной власти. Когда это произошло точно, достоверно сказать не может никто. В этой стране, если казнить всех казнокрадов, то чиновников попросту не останется. Так что могли украсть и в те годы, когда хозяйничала Елена Глинская, и намного позже. Мономаший венец надевают редко, только в особенных случаях. Обычно пользуются короной малого наряда, так что пропажа обнаружилась не сразу – всего несколько лет назад, во время подписания договора о мире с королем Сигизмундом II Августом.

– Неужели король заметил отсутствие камня в короне? То-то конфуз, наверное, был.

– Нет, – покачал головой Баренс. – Конфуза не было. Вор не просто выковырял камень из оправы. Он вставил на место рубина драконьей крови кусок граненого цветного стекла. Но суть не в этом. Как и всякий генератор, вырабатывающий энергию и оказывающий влияние на живые организмы, шапка Мономаха воздействует как на того, кто ее носит, так и на всех окружающих. Но в первом случае она усиливает волю, а во втором ее подавляет. Правда, и с усилением не все ясно, как мне кажется, длительное воздействие данного вида энергии влечет перегрев мозга. Но в тот раз, на переговорах, она попросту не сработала. Конечно, мир заключили и договор подписали, однако совсем не на тех условиях, каких бы желал царь Иван. Стоит ли говорить, что такая потеря весьма огорчила венценосца. Он учредил особую тайную комиссию, в которую, поскольку Грозный не доверял своим подданным, вошли два иноземца: ваш покорный слуга и…

– Позвольте мне догадаться, – перебил я родственника. – Неужели Штаден?

– Он самый, мой мальчик. Он самый. Этот ливонский перебежчик в те дни был в особом фаворе у царя. Со стороны могло показаться, что он специально прибыл из Вестфалии в Ливонию, чтобы оттуда попасть ко двору московитского государя, о котором слышал столь много лестного. Штаден был прекрасным образчиком нерушимой верности и служебного рвения. А служба ему выпала довольно странная, но весьма доходная. Поскольку Иван Грозный не знал, кто мог совершить вышеуказанное злодейство, но понимал, что прохожий с улицы в сокровищницу попасть не мог, под подозрением оказались все, кто имел доступ ко двору. А также их родственники, свойственники, друзья и знакомые – практически вся знать Московской Руси. Штадену было поручено проводить в домах и вотчинах этих князей и бояр повальные обыски и изымать без каких-либо пояснений обнаруженные там камни красного цвета. Совсем как у нас когда-то с «Черным принцем».

Я усмехнулся. История драгоценного камня, красовавшегося ныне в британской короне, была известна едва ли не каждому англичанину. В незапамятные времена испанской Реконкисты кастильский король Педро Жестокий во время переговоров убил правителя Гранады Абу Саида и похитил у него червленый яхонт в пол-ладони величиной. Даже в те недобрые времена, даже по отношению к иноверцам – такое преступление было из ряда вон выходящим. Рассказывают, что имам Гранады проклял этот камень, и с тех пор всем, кто владел им по праву, он давал власть и силу, у прочих же, дерзнувших к нему прикоснуться, очень скоро возникали проблемы неодолимого свойства.

Сообразив, что навлек на себя крупные неприятности, Педро незамедлительно избавился от камня, подарив его своему английскому союзнику – знаменитому Черному Принцу Эдуарду. Случайно или же нет, но дальнейшая история камня вполне оправдывала легенду о мавританском проклятии. Педро через два года был свергнут и убит, а Черный Принц, воин, наводивший ужас на французов, вдруг скончался от неизвестной болезни. Однако имя его намертво приросло к камню. Король-отец был безутешен и попытался зашвырнуть подальше проклятый камень, утверждая, что именно он виноват в смерти сына.

Дальше история Англии словно нарочно подлаживалась под древнее проклятие. Выброшенный камень достался сыну принца Эдуарда Ричарду, и тот стал последним королем династии Плантагенетов. Правда, следующий хозяин трона, запустивший яхонт в голову своему непутевому сыну, гуляке и пропойце, добился весьма неожиданного эффекта: получив серьезную черепно-мозговую травму, бестолковый отпрыск превратился в великого короля Генриха V, победителя при Азенкуре. Этот король объявил яхонт государственной реликвией, но его род тоже не задержался на престоле, и после войны Роз в Англии воцарилась следующая династия.

Неизвестно, где был камень при первых двух Тюдорах, но Мария Кровавая, хранившая его в своем ларце, умерла, состарившись в молодые годы, а ее младшая сестра Елизавета, носившая яхонт в качестве талисмана, оставила страну без законного наследника. Карл I нашел камню «достойное» применение, сделал из него пуговицу для своего камзола. Такого поругания «Черный принц» вынести не смог, вследствие чего коронованный модник расстался сначала с троном, а затем и с головой.

Кромвель, видимо, что-то знал о магических силах наследства Абу Саида, но вопреки приказу лорда-регента роскошная пуговица была выставлена на торги среди прочих королевских сокровищ. Не успев помешать распродаже, Кромвель, точь-в-точь как здесь – Иван Грозный, начал обложную охоту на яхонт. Все алые камни, попавшие в поле зрения его людей, были изъяты, но «Черный принц» как в воду канул. Говорят, не обошлось без друидов, хотя лично мне неясно – ни куда пропал камень, ни откуда взялись друиды. Так или иначе, впоследствии драгоценность обнаружилась у наследника престола, будущего Карла II. Неизвестный привез ее изгнаннику во Францию и скрылся, не вдаваясь в объяснения. В дальнейшем камень обрел подобающее ему место, украсив королевскую корону.

Однако совсем недавно ученые преподнесли Виндзору неприятный сюрприз – оказалось, что яхонт, столько веков наводивший суеверный ужас, строго говоря, не рубин, а красная шпинель. В нашем же случае – чем может оказаться драконья кровь, и вовсе остается только гадать.

– Так вот, – прерывая мою задумчивость, продолжил Баренс. – Твой знакомец прекрасно справился с порученным ему заданием. Правда, кроме рубинов, гранатов, яшмы, он также не брезговал изумрудами, жемчугами и сапфирами, но это, как говорится, издержки метода. Вскоре у Штадена образовался увесистый ларец, заполненный красными камнями, который мне предстояло изучить на предмет отыскания единственно нужного. Но тут свершилось «чудо». При транспортировке ларца из Кремля в Александровскую слободу все драгоценности таинственным образом растворились. Исчезли без следа. Поскольку стражники, бдительно охранявшие ларец, увидели, как над ним вдруг начал клубиться ярко-красный дым, то подозрение, увы, пало на меня. Кому же под силу совершить такое, как не алхимику?

– Но это была не ваша работа? – на всякий случай уточнил я.

– Отнюдь нет, – скривился лорд Джордж. – Но кто стал бы разбираться, когда есть готовый козел отпущения? Этот случай утвердил меня в мысли, что задерживаться при дворе Ивана Грозного не стоит.

– Але, капитан! Воспрянь из мрака! – неожиданно ворвался в нашу беседу радостный голос Лиса. – Зажги огни, мы с Гонтой на подходе!

– Что? – переспросил я.

– Посадку давай!

Глава 19

Переговоры должны считаться успешными, если все стороны расходятся, считая себя обманутыми.

Уинстон Черчилль

Встреча друзей всегда приятна, особенно после долгой разлуки и пережитых треволнений, особенно если, воспользовавшись случаем, можно вздремнуть на пару часов больше, чем было отмерено от щедрот командования. Пребывавший в развеселом настроении Лис еще что-то нес о следах невиданных зверей на партизанских тропах, о том, как созрел Вишневецкий в саду у дяди Вани… Но я, отчаявшись осознать эту околесицу, заявил, что во всем буду разбираться утром, и тут же рухнул без сил.

Чуть свет меня разбудил довольно фальшивый вопль напарника: «Под ольхой задремал ротмистр молоденький». При всем желании спать далее было невозможно. Крик души не смолкал. А когда припев яростно подхватил нестройный хор полусотни луженых казачьих глоток, я понял, что подъем неотвратим.

Спустя два часа, напутствуемый детальными инструкциями дяди Джорджа, я уже отправлялся в полевую ставку гетмана. Нельзя сказать, чтобы мой отъезд обрадовал Рюрика, но, быстро сообразив, какие выгоды он может получить, если армия Вишневецкого сейчас пройдет мимо, а впоследствии, возможно, примкнет к повстанцам, он все же отпустил меня, потребовав скорейшего возвращения.

Новгородская земля, и без того не слишком густонаселенная, теперь казалась вымершей. Торговля замерла до лучших времен, а в пустых избах брошенных деревень голодно завывали покинутые домовые. В одном из таких сел находилась штаб-квартира Вишневецкого. Пользуясь временной передышкой, казаки, более привыкшие к полевому бою, мастерили штурмовые лестницы и, повинуясь командам атаманов, учились стремительно взбираться по ним на окрестные мачтовые сосны. Впереди лежал Дерпт – бывший русский Юрьев, мощная, почти неприступная крепость.

Я застал князя Вишневецкого наблюдающим за ходом учебных штурмов.

– Каково? – кивнул он мне на полуголых верхолазов, взбирающихся под самые небеса с саблями в зубах.

– Отменно, – похвалил я, отвечая на приветствие.

– Вот и славно, коли отменно. – Дмитрий Иванович положил руку мне на плечо. – Идем, друг сердечный, поговорим. У нас свои дела имеются.

Он смерил меня долгим взглядом, точно ожидая каких-то заветных слов по поводу вызволения из цепей Гименея своей возлюбленной. Я лишь склонил голову, и мы с увязавшимся следом Лисом направились за суровым полководцем.

Вскоре уже все трое сидели в большой избе, вероятно, прежде бывшей постоялым двором, и потягивали из глиняных чаш ржаной квас.

– Слышал я, ты к мятежникам подался, – словно между прочим бросил Вишневецкий.

– Дмитрий Иванович! Отец родной! – поспешил вступиться за меня Лис, словно опасаясь верноподданнического гнева со стороны гетмана. – Он не подался. Ему поддали. Это ж душераздирающая повесть и в то же время слезный роман! Трагедия в трех действиях и полном бездействии. Брожение по мукам, одним словом. Душманские пули свистели у него в ушах, трясины, голодно чавкая, поджидали жертву… Или жратву…

– Уймись, балабол! – отмахнулся гетман.

– Так это я к чему, – вновь пустился в объяснения Сергей. – Это ж я только в целях преодоления языкового барьера, а то ж ротмистр по-нашему хоть и шурупает, но фишку конкретно не рубит.

Последняя фраза заставила предводителя казачьей вольницы всерьез задуматься о том, «рубит» ли фишку он сам и «рубил» ли ее когда-нибудь вообще.

– Ваша светлость, я отыскал своего дядю, – пришел я на помощь обалдевшему полководцу.

– Он с этим? – Вишневецкий, не называя имени, мотнул головой.

– Он с принцем Рюриком, ваша светлость, – негромко проговорил я.

– Уж так уж и принц? – ухмыльнулся вельможный собеседник. – Небось какой сын боярский в углу медвежьем озорует.

– Вы знали моего дядю не один день, – неспешно проговорил я. – А потому – стоит ли вам напоминать, что он человек в высшей мере осмотрительный и благородный и не стал бы пятнать свое имя, служа мошеннику? К тому же вам ли не ведать, что каждый шаг Якоб Гернель сверяет с ходом небесных светил.

Лицо гетмана помрачнело.

– Я свято верю, что звезды говорят ему только правду.

– Да не то слово, – давая мне время подготовиться к ответу, вклинился Лис. – Чистая, буквально дистиллированная правда. Не побоюсь этого слова, ее передовица и притом красная строка! Вот, помню, случай был в Праге…

– Умолкни! – нахмурился гетман, явно ждавший от меня последних звездных откровений.

– У Якоба Гернеля есть веские основания полагать, что Рюрик действительно царского рода и имеет право на русский престол, во всяком случае, не меньше, чем Иоанн Васильевич.

– Да неужто?! – Губы Вишневецкого сложились в довольно хищную улыбку. – Кому сейчас интересны его права? Я слыхал, войско этого новоявленного принца рассеяно. Царские полки вплотную подступили к стенам Новгорода. На что же теперь рассчитывает гордый Рюрик?

– На вас, – коротко выдохнул я.

Гетман поперхнулся на полувздохе и, выпучив глаза, уставился на меня, по-рыбьи открывая и закрывая рот. Такой наглости Вишневецкий никак не ожидал. Вновь обретя дар речи, он обернулся к моему напарнику и произнес тоном, не допускающим пререканий:

– А сходи-ка, бродник, глянь, чтоб возле хаты никто не отирался. Да чтоб на приступах лайдака не валяли.

– Все. Понял. Ухожу, ухожу, ухожу.

Он обернулся у самой двери и заявил со слезой в голосе:

– Ну вот так всегда. На самом интересном месте…

И продолжил по закрытой связи:

– Но я буду подслушивать.

Он шагнул за порог, и с улицы послышалось залихватское подвывание:

– Орленок, орленок! Взлети выше солнца…

– С какой бы это стати лесной голоштанник решил, что я захочу ему помогать? – Князь поднялся из-за стола и стал возбужденно расхаживать по комнате.

– Якоб Гернель утверждает, что звезды располагаются таким образом…

– …что стрелец стал раком, дева сошлась с водолеем, а лев лакает солнце в бокале и потому выглядит полным козерогом, – глубокомысленно изрек Лис, исполняя свою угрозу незримо участвовать в нашей беседе, и тут же добавил: – Спрашивается, какого овна это нужно?!

– Сергей, прекрати меня смешить, – скрывая улыбку под возвышенно-хмурым выражением, потребовал я. – У меня здесь высокая политика…

– Как обычно, преследующая низкие цели с далекоидущими последствиями.

Я напрягся, стараясь не слушать раздухарившегося друга.

– Что же вы замолчали? – пристально глядя на меня, нетерпеливо проговорил Вишневецкий.

– Ваше личное возвышение, как и возвышение Рюрика, обусловлены нахождением Солнца в активном парагенезе Юпитера, – неожиданно для себя самого выпалил я, понимая, что годы общения с Лисом не прошли даром. – Но в вашем случае солярный вектор тяготеет к Венере, в то время как вектор Рюрика направлен к Марсу. В целом вы образуете единый тригон, именуемый корпускулярным светочем…

– Ух ты, – восхитился Сергей. – Про подгон векторов – это ты круто завернул. А вот про соляру я чего-то не въехал.

Честно говоря, меня его непонятливость не слишком беспокоила. Главное, что властный предводитель казаков уразумел лишь несколько слов из произнесенной глубокомысленной тирады. Но это были те самые заветные слова, которых он так ждал. Венера, сиречь любовь, ожидала его. Марс – путь военной удачи – лежал у ног Рюрика. Вместе их судьбы были увязаны каким-то таинственным, лишь небесам ведомым способом.

– Все это лишь слова, – наконец после долгой паузы произнес он.

– Вовсе нет. – Я покачал головой. – Разве не встретились мы, как было предсказано, задолго до того часа, когда я решил ехать в Московию? Сказать по чести, это высшее предначертание является единственным объяснением того, что происходило со мной все последние недели. Затея с русской службой сейчас кажется мне крайне неудачной. Я бы при первой возможности оставил этот дикий край с его варварскими нравами. Но дядя Якоб утверждает, что путеводная звезда моей судьбы располагается аккурат посреди упомянутого уже вектора, направленного в сторону Венеры. То есть, – я развел руками, – по мнению небесных светил, каким-то образом я должен способствовать осуществлению вашей любви.

Вишневецкий испытующе поглядел на меня.

– Вы что-то слышали о ней?

– Немного. Князь Эстергази, помнится, рассказывал, что некогда вы сватались к Катарине Ягеллон, но это было давно. И сейчас, насколько мне известно, она замужем за герцогом Юханом Эстляндским.

Лицо Вишневецкого помрачнело.

– В этом-то вся и беда. Впрочем, – он сделал глубокомысленную паузу, разглядывая меня, как будто увидел впервые, – отчего же беда? Раз Якоб Гернель утверждает, что роль ангела-избавителя уготована вам, я не стану спорить. В тот час, когда его предсказание успешно сбудется, мои сомнения развеются окончательно…

– То есть? – Я вопросительно поглядел на гетмана.

– Если верно, что именно вы должны возвратить мне любимую, то, стало быть… верно и остальное.

– Кто даст больше? – взорвался на канале связи с трудом молчавший все это время Лис. – Не слышу предложений. Господин на третьей сосне слева хочет что-то сказать? А, это вы просто выронили саблю? Раз… Два… Три… Продано!

Точно подчиняясь молотку невидимого аукциониста, гетман притянул меня к себе за грудки и прошептал на ухо:

– Если ты вернешь мне Катарину, я поддержу Рюрика.

Он оттолкнул меня обратно на лавку и процедил, кладя руку на эфес сабли:

– Вот так. И никак иначе.

– Но, ваша светлость, – попробовал возразить я. – Ведь она же законная жена герцога Эстляндского! Если даже мне удастся похитить ее…

– Дерьмо! – отмахнулся Вишневецкий. – Ты сделаешь ее вдовой.

– Но… Юхан – брат шведского короля, и тот наверняка не пожелает оставить эту смерть без последствий.

– Ты воин, ротмистр, вот и оставайся воином. Или уж колдуй, если неймется. А о королях не тебе судить. Но если желаешь, я скажу. – Гетман вновь стал расхаживать по комнате. – Юхан и Эрик – братья лишь по отцу. Эрик – старший, но его мачеха прочила в короли собственного отпрыска, и всю юность кронпринц жил под страхом яда или кинжала. Он жутко подозрителен, и ему действительно есть чего бояться. Мои друзья в Кракове сообщают, что Юхан состоит в тайной переписке с Сигизмундом, и тот обещает поддержать его выступление против брата. Честно говоря, Эрик и впрямь безумный кровопийца и мало чем отличается от царя Ивана, но если вдруг он узнает о готовящемся заговоре, то Юхан и Катарина окажутся в застенках Упсалы. Так что поторопись. У шведского короля много соглядатаев, и он может узнать о планах заговорщиков в любой момент. А потому не сомневайся, Эрик XIV не станет лить слезы над могилой сводного брата, но… – В голосе Вишневецкого послышался едва сдерживаемый рык. – Катарина не должна оказаться в каменном мешке. Поспеши! – еще раз произнес он, давая понять, что разговор окончен. – Если вдруг тебя постигнет неудача, я двину войска на Ревель и сровняю его с землей. А потому для всех будет лучше, если твой дядя не ошибся.

Я поднялся со скамьи и склонил голову, демонстрируя покорность воле князя. Мысли толпились в голове, точно новобранцы, заслышавшие сигнал тревоги, суетясь и не зная, за что хвататься. Конечно, путь, который предлагал гетман, был понятен и сравнительно прост. Охрана герцога Эстляндского вряд ли могла представлять собой преграду, способную остановить двух матерых институтских оперативников. Смерть от рук наемного убийцы в эту эпоху настигала даже французских королей, а они были не чета захолустным северным принцам. И телохранители у них были отборные.

Но, во-первых, становиться киллером не хотелось даже ради спасения Европы, а во-вторых, как правильно заметил Вишневецкий, Эрик XIV действительно был кровавым мерзавцем. Не ошибался гетман и в другом. Доведенные до крайности подданные действительно плели заговор против тирана. В нашем мире в результате дворцового переворота на трон взошел именно Юхан, и время его правления по сей день называют шведским возрождением. Лишать молодую державу такого короля я как работник института просто не имел права. Должно быть, прочитав сомнение на моем лице, Вишневецкий нахмурился и потянул из ножен узкую персидскую саблю. Пламя, горевшее в очаге, отражаясь в узорчатом Дамаске, казалось рассеченным на части. Я отступил назад и едва не упал, зацепив скамейку. Клинок свистнул в воздухе десятком перекатившихся в пазу жемчужин и обрушился на кувшин с квасом, стоявший на столе. Тот распался на две аккуратные части, точно был едва склеен посредине.

– Вот так и ты, ротмистр, Вазу[35] разобьешь, – с нажимом проговорил он, утирая рукавом капли с сабельного жала.

– Да. Это от души, – с интонацией тонкого ценителя восхитился Лис. – Жаль, Штаден не увидел.

– При чем тут Штаден?

– При сабле, – ничтоже сумняшеся объяснил Сергей. – И направляется к вам.

Перед моими глазами встала картина, на которую был направлен взор Лиса. У коновязи хмурый Гонта, набычившись, преграждал дорогу на постоялый двор опричному сотнику. За спиной первого толпились уже с десяток казаков, а вокруг второго – примерно столько же верзил в черном одеянии.

– Уразумел? – возвращая оружие в ножны, криво усмехнулся Вишневецкий.

– Сюда идет Генрих Штаден, – глядя в глаза князю, объявил я.

– О чем ты баешь?

– Гляньте в окно.

Гетман рывком преодолел пространство, отделявшее его от распахнутого оконца.

– Черт, – выругался Вишневецкий. – Принесла нелегкая! Только его тут и не хватало. Затаись-ка покуда за печью да гляди ж не сопи.

Скомандовав это, он тут же потерял видимый интерес к, моей персоне и зычно крикнул в окно:

– Петро, а ну-ка веди ко мне гостя!

Штаден стоял перед Вишневецкий, безмятежно жевавшим баранью ногу. Мысль пригласить опричника к столу, похоже, не приходила ему в голову.

– По именному рескрипту государя, всем русским воеводам надлежит оказывать мне помощь, будь то людьми, лошадьми, провиантом или же фуражом…

– Поди ж ты. – Гетман на секунду оторвался от жареного мяса. – И у меня такая грамота имеется. – В его тоне слышалась нескрываемая издевка. – Я тут глянул, кони у вас славные. Они моим ухарям в Ливонии в самый раз будут.

– Царь послал нас искоренять крамолу…

– Ишь каково! А у нас бурьяны полоть баб посылают.

– Вы что же, князь, – оскорбленный прозрачным намеком Генрих вытянулся, точно его хлестнули по спине кнутом, – царской воли не почитаете?!

– Да упаси Бог. – Брови Вишневецкого сдвинулись на переносице. – Я по воле царской, коли не знаешь, ныне в Ливонию иду, злого недруга воевать. Ежели я людей своих отдам, с чем останусь? Там ведь не мужичье с дрекольем, а королевские полки. Да и то сказать, как я слышал, супостата вы уже одолели. На что тебе еще войско? Уж лучше под мою руку поступай. Помнится мне, ты из ливонских земель в Московию перебежал. Кому ж лучше твоего в тех землях все крысиные дыры знать?

Лицо Штадена вновь дернулось, но он продолжил, не повышая голоса:

– По воле случая, ваша светлость, самозванцу удалось вырваться из кольца. Ныне он вновь собирает полки. Вам как военачальнику, несомненно, должно быть ясно, что, ежели оставить разбойника хозяйничать на дорогах, то все обозы попадут ему в руки, и армия в Ливонии останется без тыла.

– Вот спасибо, надоумил! – всплеснул руками гетман. – Вот ты-то, стало быть, дороги мне и обеспечь. Тебе царь и стрельцов с пушками отрядил, и конницы поместной, и грамотку к воеводам дал, да и твои черножупанники в базарный день чего-нибудь да стоят. Вот и потрудись во славу надежи-государя.

Лицо опричника было мрачным, но он продолжал гнуть свое.

– Ворота Новгорода закрыты. Псков, Изборск, Ладога – все присягнули самозванцу. Того и гляди коронуется мономашьим венцом. У меня же под рукой нету сил, чтобы штурмовать какую-либо из этих крепостей.

– А это не твоя забота. Пусть воеводы штурмуют, – отмахнулся Вишневецкий. – Ежели Рюрик этот за стенами укроется – беды от него великой не будет. Пущай сидит в облоге, пока не околеет. Глядишь, как хлеб с водою жрать надоест, горожане его сами с поклоном выдадут. Что ж до мономашьего венца, так его еще отыскать надо. Бог весть, куда его демон каменный уволок.

– Как нам доподлинно известно, чернокнижник Якоб Гернель, коий того демона из преисподней вывел, ныне пребывает в лагере самозванца меж его ближних людей. И венец, стало быть, при нем. А кроме того, – на лице кромешника появилось слабое подобие ухмылки, – в лапах у изменников ныне и родич гернелев – тот самый ротмистр, которого вы в свите числили.

– Да неужто? – Князь с трагическим видом покачал головой.

– Его предательством заманили в западню. Но если вы дадите людей, я приложу все силы, чтобы освободить Вальтера Гернеля.

Я невольно усмехнулся, наблюдая разворачивающуюся мизансцену. И вдруг почувствовал легкое постукивание по плечу – тук-тук-тук.

«Крыса!» – подумал я, рефлекторно дернувшись, и, стараясь не производить шума, медленно повернул голову. К моей великой радости, это была не крыса. С бревенчатой стены на меня глядело крохотное личико, судя по чертам – близкородственное далибожскому Крепостному.

– Как все уляжется, – не открывая рта, заговорил малютка, – вы за полночь до ветру выйдите. С вами говорить желают. И дружку своему передайте.

Бородатый кроха подался назад и тут же слился с бревном. На месте, где только что было его лицо, красовался обрубленный сучок.

– Лис, ты это видел? – ошарашенно поинтересовался я.

– Ага, – выдохнул Сергей. – Неужто бабуся опять нарисовалась? Вроде ж она собиралась на юга податься, в Диком поле косточки погреть.

– Ладно, – между тем промолвил Вишневецкий. – Утро вечера мудренее. Ступай покуда. Я распоряжусь, чтоб тебя и людей твоих напоили, накормили и на ночлег устроили. Утром волю свою объявлю.

Штаден звонко щелкнул каблуками, шпоры его звякнули малиновым звоном, и он, придерживая саблю, направился прочь из избы.

– Ну что, сверчок запечный, – выждав, пока смолкнет за дверями звон шпор, обернулся в мою сторону легендарный Байда. – Ходи-ка сюда, догутарим. Слыхал небось. Сотник войско просил – тебя из плена вызволять.

Я молча подошел к столу.

– Да ты садись, не стовбычь. Ну, что скажешь? – Он смерил меня насмешливым взглядом.

– А что говорить? – пожал плечами я. – О том, что войско его слишком малочисленно для того, чтобы осаждать любую из названных крепостей, да к тому же ловить маневренный отряд Рюрика – в этом он прав. В остальном же – сплошная ложь. Генрих видел меня во время злополучной битвы у лесной переправы верхом и с оружием в руках.

– Я о другом речь веду, – отмахнулся Вишневецкий. – Где он тебя видел – не моя забота. Сам небось слыхал, опричник подмоги ждет. Что б я там ни говорил, а отказать ему не в праве. Он ведь тоже не дурак, правильно подметил – нельзя тылы без охраны держать. До царя дойдет – полечу я с воевод черным вороном в дальний острог.

Князь вперил в меня сверлящий взгляд.

– Воля ваша, – я склонил голову, – но звезды не предвещают князю Вишневецкому пути в острог.

– Ой, хитер ты, ротмистр. – Суровое лицо гетмана расплылось в улыбке. – Да и я, поди, не дура лапотная. Так сделаю – выпишу на Рюрика твоего грамоту, что состоит он при моем войске легким воеводою. А отряд его, стало быть, мой отряд, для охраны дорог отряженный. Кого уж там Штаден с его людишками гоняет – не ведаю, не моя забота. Мне о том царь ничего не сказывал.

Он хлопнул пятерней по столу:

– На том и порешили.

Я восхитился элегантности принятого решения. Старая истина о том, что все гениальное просто, вновь нашла себе блестящее подтверждение. Мне живо представились глаза Генриха Штадена, читающего подобный исторический документ… Картина не для слабонервных.

– А теперь, ротмистр, говори, что тебе для дела надобно?

Посерьезнев, я на пару минут задумался.

– Ваша светлость, прежде всего я просил бы отпустить со мной Сергея Лиса.

Гетман поморщился и махнул рукой.

– Будь по-твоему, забирай бродника. Еще что?

– Окажите любезность написать одно небольшое дружеское письмо.

– Какое такое письмо?

– Адресованное шведскому королю Эрику, в котором вы сообщаете его величеству о переговорах герцога Эстляндского с Сигизмундом II Польским. Это объяснит наше пребывание в шведских землях, если мы попадем в руки людей Эрика, и позволит подойти вплотную к герцогу Юхану.

Похоже, Вишневецкому тоже понравилась эта мысль. Он рассмеялся и погрозил мне пальцем.

– Ох и хитер ты, ротмистр!

– Ну что вы, ваша светлость. Куда мне до вас. Я просто много времени провел, служа при императорском дворе.

– Хорошо, все будет сделано. Завтра же чуть свет выезжайте.

– Еще одна мелочь, ваша светлость.

– Ну, что там такое?

– Хорошо бы получить какой-либо предмет, который позволит Катарине Ягеллон опознать во мне вашего посланника.

В полночь мы с Лисом пошли «до ветру». Ветер и вправду решил не ко времени проснуться и теперь жалобно завывал, впотьмах натыкаясь на сосны.

– …Может, на югах шо-то не склеилось? – оглядываясь по сторонам, предположил Лис, когда мы буквально уткнулись в дощатое строение с трогательным сердечком, вырезанным на двери. – Может, обидел кто?

– Ее обидишь, – поежился я. – Кто такую обидит, тот и дня не проживет.

– А вообще, чего это бабуся вдруг решила через тебя в гости звать? – неожиданно взревновал Лис.

– Ты постоянно с казаками был, – предположил я.

– Котейку могла послать, а то б…

Дверь с шумом распахнулась, и на нас глянули огромные, пылающие огнем глаза с вывороченными наружу белками.

– Это не бабуся!!!

Глава 20

Открытое лицо, милосердие и доброта приносили мне любовь народа.

Тамерлан (Уложение Тимура)

Темень, висевшая над ставкой русской армии, казалась непроглядной. Лишь быстрые тучи, проносившиеся по небу, демонстрировали украденный грош луны сквозь редкие прорехи. Но там, где стояли мы с Лисом, света, увы, было даже больше, чем хотелось бы. Существо, глядевшее на нас из ветхой халабуды, освещало подходы к ней не хуже автомобильных фар. Неизвестный (наличие всклокоченной бороды говорило о принадлежности существа к мужскому полу) имел вид на редкость мерзкий. Выпученные глаза без ресниц, слипшиеся пегие волосья, зубы-клыки с широким «пробором», кривые ноги и руки с длинными крючковатыми пальцами… Словом, встреча не радовала. Впрочем, как еще должен был выглядеть обитатель таких апартаментов? Тяжела участь нечисти, которой ежедневно и многоразово гадят на голову.

– Это еще что за туалетный утенок?! – возмутился Лис.

– Уходим, – предложил я, но сказать это было куда легче, чем сделать. Попытка сдвинуть ноги с места не увенчалась успехом.

– Ступайте к немчине чернорясному… – гадюкой монотонно зашипел обитатель клозета.

С подобными «увещеваниями» мы с Лисом уже сталкивались.

– У лукоморья дуб зеленый, – вдохновенно начал Лис. – Златая цепь на дубе том…

– Быть иль не быть, вот в чем вопрос, – в тон другу вторил я. – Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль стоит оказать сопротивленье…

Прочувствованное декламирование классики, как показывала практика, было прекрасным средством от гипнотического воздействия. Клозетный не унимался, мы с Лисом тоже. За Пушкиным последовал Лермонтов, а за Шекспиром – Байрон.

– Так, значит? – насупился разочарованный владыка выгребной ямы и умолк, зыркая на каждого из нас по очереди.

– А ты как думал?! – вспылил Сергей. – Шо, блин, в сказку попал? Тоже мне доктор Чум-Шпировский нашелся. Чем нас морозить, лучше б в своем допотопном клозете water заряжал.

– А ты мне не указывай, – буркнул мерзкий злыдень, хмуро озираясь. – Щас оберну жабой или гадом ползучим, то-то заговоришь.

– Мамашу свою от бесплодия лечи! – не на шутку разъярился Лис. – А мне тут по ушам ездить не надо! Ежели б ты мог нас двоих сразу одолеть, мы б с тобой уже не разговаривали. А стоит тебе попробовать нас поодиночке взять – второй тебе вмиг в башке сквозняк устроит. Пистоли видишь? В одном стволе – серебряная пуля, в другом – пуговица медная.

– Верно говорит, – подтвердил я слова друга.

Когда Сергей начинал вести переговоры с нечистью, мое вмешательство обычно не требовалось.

– Врете, поди, – с сомнением в голосе огрызнулся сортирный.

– А ты проверь! – подзадорил его мой напарник.

Как мне показалось, проверять убойную силу пистолетного заряда мерзкой твари не хотелось.

– Ладно, жуть толчковая. Покочевряжился и хватит! – продолжал напирать Лис. – Какого хрена звал-то? Шо те надо?

– Вещица тут одна есть, – убирая из голоса шипение, медленно проговорил обитатель гальюна. – Здесь она ничейная, лиходейством добытая, у немчины в шатре под кошмою лежит, в плащ завернута. Коли принесете ее мне, так я вас озолочу.

– Ну-у, ты-то золотарь известный! – не унимался Лис. – А только нам ни твоего, ни иного чьего добра не надо. Тебе нужно – сам и иди.

– Кабы я мог… – Клоачник махнул когтистой лапой. – А давайте так. Есть у меня картишки. Перекинемся. Ежели выиграете – отпущу подобру-поздорову, а проиграете – так вы мне ту вещицу сюда и доставите. Коли согласны, то давайте, а если нет, то к рассвету ваши ноги отнимутся и руки отсохнут.

– Во что играем? – нахмурился Лис.

– Есть такая заморская игра – Черный Яшка.

– Блэк Джек, – автоматически перевел я.

– Очко, по-нашему. А я все думал, откуда ж такое название! Вот оно, где собака порылась. Лады, очковытиратель, играем, – произнес Сергей, и я тут же почувствовал, как в руках снова начала пульсировать кровь.

– Только, чур, я сдаю.

– Ты тут не чуркай, – оскалился злобный нелюдь. – На вот, сдавай.

Если бы меня спросили, что сейчас произойдет, я мог бы предсказать дальнейшее развитие событий не хуже дельфийского оракула. Карты в руках у моего друга вытянулись длинной змеей, потом снова сложились в ровную колоду, та распалась на две половины, которые вновь срослись воедино. В институте с Сергеем обычно садились играть, либо надеясь заметить, когда он передергивает, либо полагая таким способом дать ему безвозвратный кредит. Одалживаться даже в самых безденежных ситуациях Лис не любил.

– Срезай. – Сергей протянул сопернику колоду, тот подцепил с десяток карт ногтем и сдвинул в сторону.

Колода в последний раз смешалась, и мой друг начал раздавать.

– Еще, – скомандовал отхожий местник, а затем вновь: – Еще. Хватит. Себе.

– Три карты! Три карты! – трагически взвыл мой напарник, отмеривая вышеуказанное число раскрашенных листов.

– Все путем, кэптэн. У него там шушвали на восемнадцать, – прости за каламбур, очков. Ну шо, вскрываемся? Тройка, семерка, ту… – Лис поперхнулся и поднес к глазам карту, не веря увиденному.

Хищного вида брюнетка в короне плотоядно усмехалась, глядя на него.

– У меня двадцать одно, – злорадно объявил нужничий. – Гляди-ка.

Сергей оторвал взгляд от пиковой красотки, но рассмотреть карт противника не успел. Какой-то сбрендивший петух, должно быть, увидевший во сне то, что мы сейчас видели наяву, заорал благим матом на своем петушином языке нечто такое, после чего все имевшиеся в округе куры снесли по красному от стыда яйцу. Дверь халабуды с грохотом захлопнулась, карты вылетели из растаявшей руки, и полночный ужас исчез, как не бывало.

– Я не понял, шо за петухи? До рассвета еще как до победы коммунизма – спать и спать. Во скотина, факир-надомник! Нажухать хотел. Я ж ему как честный человек восемнадцать сдал. А он: «двадцать одно, двадцать одно»…

Лис возмущенно тряс зажатыми в кулак собственными картами. Вместо пиковой дамы уже вполне явственно красовался бубновый туз.

– Спасибо, хоть карты остались, будет чем на привале заняться. С бешеной собаки хоть мыла кусок.

– Эй, – послышался рядом чей-то тоненький голос. – Быстрее идите сюда.

– Карт не отдам! – гордо заявил Лис. – Чур, чья потеря – моя находка.

– Идите-идите, неровен час, он опять появится.

Мы с Лисом начали вглядываться туда, откуда шел голос. На первый, впрочем, как и на второй взгляд, он раздавался из строения, именуемого в честь столицы Золотой Орды сараем.

– Ну шо, – Лис оценивающе поглядел на хранилище сельхозинвентаря, – сходим, может, еще коробку домино подкинут.

Вопреки моим ожиданиям дверь открылась без скрипа.

– Вот и аюшки, вот и славненько, – проговорил уже знакомый нам голосок. – Избавились от веритника.

– От кого? – переспросил я, оглядываясь на Сергея. Похоже, тот понимал не более моего.

– Веритник – это колдун такой. Силы необычайной. Чтоб таковым стать, нужно в ночь под Семин день прийти на перекресток шести дорог да принести в жертву черного петуха, коего надлежит стащить у попа, когда тот в церкви молитвы читает. А потом вдругоряд прийти, уже с овцой…

– Але, – перебил говорившего мой напарник. – Здесь, кажись, никто в эти самые веритники не мылится. Какого рожна ты все это рассказываешь? Хрен ли нам такая жизнь – сидеть в дерьме по уши и прихожан шугать.

– Тс-с, – послышался испуганный голосок. – Неровен час – услышит. Это же веритник.

– Да что ты все заладил: «веритник, веритник»? Сам-то ты кто?

Над дверью зажегся маленький огонек, едва заметное свечение.

– Домовой я местный.

– Погоди. – Я уставился на чуть видную в зыбком свете бородатую физиономию. – Так это ж ты меня к колдуну этому на встречу выманил!

– Я, – со вздохом сознался кроха. – А что мне делать-то было? У него силы ого-го сколько. Он же от самого мушиного царя мечен. На руке следок такой, навроде шрама…

– Вернись в семью! – прервал его Сергей. – Дались нам его шрамы.

– Мне от Бабы-Яги накрепко заповедано от всякого лиходейства вас оборонять да помогать, сколь возможно. А я вот…

– Толком говори, – попросил я.

– Веритник – он не из наших. Людской породы, – заверил домовой. – Как есть чужак. Уж полвека, поди, как помер, а все жив.

– Не вдуплил, – замотал головой Лис.

– Когда веритник с мушиным царем рядил-договаривался, сроку ему отпущено было шестьдесят годов, да еще шесть лет, а к ним еще шесть месяцев. Так он, покуда жив был, пятнадцать солнцеворотов всю округу в кулаке держал. Что я? Перед ним и леший шелохнуться не смел, и водяной бы не булькнул. А потом глянулась ему Кузнецова женка, захотел ее к себе присушить. Но та ни в какую. До того довел – руки на себя наложила. Так кузнец его железным ломом оглоушил, наковальню на шею обручем приковал, да в нужнике его и утопил. Но вот беда: утопить-то утопил, а срок веритнику не вышел. От сего дня ему аккурат шесть дней остается до того часа, как в пекло идти. А тут, на беду, этакая удача…

– В смысле, нашлось с кем в картишки перекинуться? – язвительно предположил Лис.

– Венец заветный – шапка Мономахова – почитай, самоходом прибыла. К тому венцу нежить со злым умыслом подойти не смеет. Так что, коли шапка при веритнике будет, глядишь, и черти по его душу не явятся.

Аргументация казалась мне странной, но, должно быть, у мертвого колдуна были свои резоны. Однако, стоило мне представить давешнее страшилище в мономаховом венце, как предательский комок подкатил к горлу так, что пришлось массировать грудину.

– И за что ж, спрашивается, нам такое доверие? – по достоинству оценив мои ощущения, поинтересовался Лис.

– Так ведь у нас всякому известно, что вы и с Бабой-Ягой дружбу водите, и с Бабаем. Вот он, поди, и решил, что коли не удастся вас зашептать, так и договориться можно – свои ж вроде как.

Услышав такое заявление, я чуть было не задохнулся от возмущения. Но попробуй объясни провинциальному домовому, что полеты в ступе, рейды на избушке и хождение сквозь стены – еще не доказательство «семейной близости» с местными фэйри. Если можно счесть пожилую леди, разъезжающую в коттедже на птичьих лапах, фэйри…

– …вот он и приказал мне зазвать кого-нибудь из вас. Отказать я не посмел, а только все одно его перехитрил. Мне ж вас охранять велено было. Так я и подумал: ежели вы оба-два пойдете, так веритнику, может, вас и не одолеть. А на меня сил и подавно не останется. Так оно и вышло. Покуда вы лясы точили, я тишком-нишком в курятник пробрался да петуху, почитай, весь хвост повыдергал. То-то он заорал. – В голосе домового была слышна неподдельная гордость. – Я потом насилу утек. Хорошо еще, веритнику «чур» положен. Лишь до первых петухов в силе быть, а то б мне никак не извернуться. Склевала бы птица злая, она ж вон какая, а я какой.

– Ну спасибо, – усмехнулся Лис находчивости малыша. – Ай, молодец! Пособил.

– Так вы уж, как с Ягой Виевной увидитесь, не премините пересказать, что я наказ ее исполнил, головы своей не жалея.

– Передадим, передадим, – заверил Лис и повернулся ко мне. – Ну, что скажешь?

– Конечно, надо передать.

– Да это-то понятно, – перебил Сергей. – Я о шапке Мономаха. Ясное дело, колдуну в сортире она ни к чему. Ему и цепи с наковальней для украшения достаточно. Но и Штадену без нее голову не надует.

– Что ты предлагаешь? – спросил я.

– Как писали у нас в постановлениях: «удовлетворить просьбу товарищей с мест частично».

– То есть?

– Никаких «то есть». Спионерить шапку, и дело с концом.

Система «Мастерлинг» немедленно выдала различные версии перевода: пионер – первооткрыватель; пионер – солдат инженерных частей XVIII–XIX веков; пионер – участник детско-юношеской молодежной организации (аналог бойскаутов); «Пионер» – роман Фенимора Купера. Ни к одному из этих терминов глагол «спионерить» явно не подходил, о чем я и поспешил сообщить Лису.

– Что такое «спионерить»?

– Ну ты темный, шо тот дым, – покачал головой Сергей. – Спионерить – это то же самое, что скоммуниздить, только в меньших размерах, потому что пионеры – это еще неоперившиеся коммунисты.

От такого объяснения ясности у меня не прибавилось, и сжалившийся напарник отыскал наконец более понятный вариант.

– Короче, экспроприировать надо у Штадена нечестно награбленное им добро, являющееся к тому же бесценным национальным достоянием. Этим самым, как я уже сказал, частично удовлетворим просьбу колдуна, ну а шапка сама, как водится, найдет достойную голову.

– Это верно, – согласился я, – но как ты предлагаешь осуществить такую операцию? Вряд ли получится взять под стражу опричного сотника в лагере Вишневецкого. Он, конечно, Штадена не любит, но тем не менее арестовывать царского эмиссара и обыскивать его вещи вряд ли позволит.

– Капитан, тебе, часом, мозги не отморозило? – сокрушенно поинтересовался Сережа. – Какой обыск? Какой арест?! Тебе здесь шо, улица разбитых фонарей? Подойдем по-тихому. Опричникам, как ты понимаешь, с мирскими под одной крышей ночевать не положено. Поэтому стоят они на отшибе. Стражу я возьму на себя, а ты нанесешь своему корефану неофициальный, но очень дружеский визит. Место, где искать головной убор, нам клозетник сдал, так что на «раз-два-три» – прыгаем, хватаем, исчезаем.

– Так нельзя, – покачал головой я.

– Да чего ты боишься? – хмыкнул Лис. – Ясен пень, когда Штаден обнаружит, что у него корону тиснули, – на дерьмо изойдет. Но крик-то не подымет. Не пойдет же в самом деле стучать гетману, что у него памятный сувенир куда-то пропал. Погрызет локти и успокоится.

– Я не о том, – перебил я. – Как бы тебе это объяснить…

– У тебя опять гонор играет? Хоть облезь, но оближь![36] Чужое брать некрасиво?

– И это тоже, – кивнул я. – Но, видишь ли, корона – это не просто головной убор, украшенный драгоценными камнями. Это вещь священная, ее нельзя красть. Вся эта суета с похищениями ее просто оскорбляет, унижает, что ли.

– Ага, это ты верно подметил. А дядя твой, выходит, ее сюда на выставку прихватил. Так сказать, в целях культурного просвещения масс.

– Нет, – покачал головой я. – Но с этого все проблемы и начались. Помнишь, что царь Иван говорил, если б не шапка Мономаха, он бы на побег Гернеля плюнул и забыл.

– Ты его больше слушай, он много чего говорил. Лучше скажи, что ты предлагаешь.

– Можно сообщить Вишневецкому, что венец здесь, у него под носом. Главное, проследить, чтобы Штаден не успел его кому-нибудь передать или спрятать. Обнаружение похищенной короны – достаточно веское основание, чтобы взять кромешника под стражу. Пусть до поры до времени венец остается у гетмана. А когда мы вернемся с Катариной, он сам преподнесет шапку Мономаха Рюрику. По-моему, это очень даже символично.

– Тоже ничего, – кивнул Сергей. – А если не преподнесет? Предлагаешь его за это отчитать и поставить в угол? Не горячись, капитан. Таких козырей Вишневецкому давать не стоит. У него и без того полная колода тузов. Да к тому же – ну, положим, арестует он Штадена, узнает об этом Грозный, начнет суетиться, тут-то шапочка и выплывет. И хана всему, как говорят в Орде.

– Пожалуй, ты прав, – вынужденно согласился я. – Тогда я вижу единственный вариант.

– Какой же?

– Нужно заставить Штадена бежать в Ливонию вместе с короной и по дороге создать такие условия, чтобы он был вынужден добровольно передать нам царский венец.

– Ни фига себе задачка! Как ты это планируешь провернуть?

– Пока не знаю, может, ты что придумаешь. Но ясно одно – пришло время снова явиться пред ясным взором сотника.

– Зашибись. – Лис иронично зааплодировал. – Назначь ему романтическое свидание на лесной опушке.

– А что, хорошая мысль, – усмехнулся я. – Напишу ему записку, что срочно хочу его видеть по неотложному делу.

– По большой нужде, – фыркнул Лис.

– Не остри, – поморщился я. – Все может получиться очень даже здорово. Записку, – я кивнул на домового, продолжавшего смотреть на нас из дверного косяка, – вот он теперь же и доставит.

Как бы ни относился я к Генриху Штадену, как бы ни оценивал его поступки, но числить среди трусов отчаянного вестфальца не приходилось. Здоровый авантюризм толкал этого человека на действия, которые граничили с преступлениями и зачастую переходили эту границу. Рожденный в семье довольно бедной, он страстно рвался к богатству и власти, не жалея ни себя, ни тем более окружающих. Та игра, которую он задумал в Москве, грозила Руси разорением и гибелью тысяч и тысяч жизней. Но Штаден, похоже, был в восторге от собственной затеи, и сейчас, когда по воле случая в его руках оказался царский венец, он, должно быть, расценивал это как знак свыше.

Так по крайней мере полагал я, назначая встречу опричному сотнику. Мне была неведома причина, по которой во время недавнего разгрома Рюриковой армии Генрих оставил мне жизнь, не нажав вовремя на спусковой крючок. Как утверждал позже Лис, кромешник попросту опасался, что пуля не свалит меня сразу, и я успею дотянуться до него клинком. Может быть, и так, но мне почему-то казалось, что он по-прежнему связывает со мной часть своих планов. Сейчас мне предстояло убедиться в этом или же быть наказанным за самонадеянность.

Я стоял на лесной поляне, невдалеке от проезжего тракта, ожидая появления «старого приятеля». Солнце, еще не отошедшее от ночной истомы, карабкалось вверх по небосводу, едва-едва проглядывая сквозь верхушки деревьев.

– Во, капитан. Картина Саврасова «Грачи прилетели», – раздалось на канале связи. – В смысле, черноперые нарисовались.

В этот же миг над лесом прозвучал хриплый крик старого ворона, и откуда-то неподалеку ему вторил другой, почти такой же. Это наблюдавший за дорогой Лис подавал сигнал казакам Гонты изготовиться к бою, на случай, если долгожданные гости окажутся чересчур бескомпромиссными.

– Остановились, – комментировал напарник. – Штаден кого-то отряжает назад в лагерь, с понтом, чего-то забыли. Вот же продувная бестия! Все, надень улыбку на лицо. Наш мальчик мчит к тебе буквально на крыльях любви к чужому имуществу.

Наблюдения моего друга были, как всегда, верными. Штаден появился на поляне и, увидев меня, тут же спешился.

– Вальтер! Уж и не надеялся снова тебя увидеть. Тем более здесь.

– Отчего же. – Я шагнул к вестфальцу, протягивая руку для приветствия. – Неужто ты и впрямь решил, что я примкнул к мятежникам?

– Честно сказать, – усмехнулся сотник, – после нашей последней встречи у меня для этого были веские основания.

– Пустое, Генрих. Видит Бог, пустое, – отмахнулся я. – Ваш человек – Никита Порай – оказался предателем. Это он помог в свое время бежать моему дяде и все последующие месяцы был глазами и ушами самозванца. Именно Никита под дулом пистолета заставил меня следовать за ним. Согласитесь, в этот момент было глупо ему перечить.

Генрих молча кивнул. У меня не было сомнений, что он, как и большинство европейцев, в подобной ситуации поступил бы точно так же.

– Порай довез меня до лагеря мятежников, и там, спасибо дяде, я был принят вполне радушно. К вашему сведению, Якоб Гернель тоже отнюдь не в восторге от своей участи. Как он мне рассказывал, причиной его побега из Москвы стала некая темная история с пропажей каких-то драгоценных каменьев. Он давно уже собирался покинуть Россию. Теперь же, когда мы наконец встретились, это сделать будет намного легче. – Я широко улыбнулся. – Смею вас заверить, Генрих, при императорском дворе дядя имеет намного больший вес, чем ваш покорный слуга. Можете быть уверены, теперь, – я лукаво подмигнул опричнику, – нам будет обеспечен самый радушный прием.

Штаден усмехнулся в ответ одними губами.

– И все же, Вальтер, как вы оказались здесь?

– Что в этом странного? – Я пожал плечами. – Когда вы столь блистательно разгромили мятежников – у меня нет ни малейших сомнений, что именно вы разработали план боя, – я попросту развернул коня и помчался к Вишневецкому.

– Черт, а я наговорил ему вчера… – Сотник осекся.

– Да. – Я кивнул. – Мы с князем беседовали после вашего ухода. Он рассказал, что вы собирались отбить меня у самозванца, и это укрепило уверенность в том, что мы с вами по-прежнему единомышленники. Я нынче же отправляюсь в Ливонию с поручением от гетмана. Едемте вместе, дядя присоединится в ближайшие дни. Мы исчезнем незадолго до начала военных действий. О нас и не вспомнят, а если даже вспомнят – запишут пропавшими без вести. Сейчас, когда у нас в руках царский венец, можно не беспокоиться о средствах.

Лицо моего собеседника приняло такое выражение, что я усомнился, была ли свежа его утренняя трапеза.

– Не беспокойтесь, друг мой, ни Вишневецкий, ни кто бы то ни было еще, кроме нас, – я указал на Штадена, – да Лиса с дядей Якобом представления не имеют о том, где теперь находится шапка Мономаха. Когда же мы встретимся с моим дражайшим родственником, он облачит корону заклятием личины, и никто до самой Вены не сможет распознать в ней символ верховной власти.

Я замолчал и вперил безмятежный взгляд в Генриха. В нем не на жизнь, а на смерть боролись разноречивые чувства, и до победы любого из них было еще далеко.

– Мне надлежит завершить кое-какие дела, – наконец выдавил опричник.

– Хорошо, – кивнул я. – Я буду ждать вас через неделю на постоялом дворе близ Феллина, как мы и договаривались.

Прощальное рукопожатие знаменовало полное взаимопонимание высоких договаривающихся сторон. Я смотрел в удаляющуюся спину искателя приключений, слушая, как над лесом вновь насмешливо кричит ворон. О том, что произойдет дальше, этому «ворону» было известно не хуже, чем мне. Вскоре после того, как опричники тронутся, их догонит отряд кошевого атамана Гонты с именным приказом князя Вишневецкого неотступно следовать за Генрихом Штаденом, дабы защитить его от всякого лиходейства.

Глава 21

Любовь к родине не знает чужих границ.

Станислав Ежи Лец

Лица встречных были круглы, румяны и приветливы. Земля, по которой мы ехали, по мнению царя Ивана, испокон веку принадлежала его предкам, а следовательно, и ему. Правда, большинство местных жителей придерживались на этот счет иного мнения, но, как водится в делах сильных мира сего, мнение народа лишь тогда бывает правильным, когда совпадает с мнением правителя. Как бы то ни было, на данный момент еще мало что говорило о подготовке к войне. Кое-где нам встречались отряды одоспешенных горожан с алебардами на плечах, неумело марширующих под барабан. В паре мест мы заметили строителей, неторопливо латающих обветшавшие крепостные стены. Вот, собственно, и все, чем встречала Ливония надвигающуюся царскую армию. Впрочем, первое впечатление могло оказаться обманчивым.

По сути, история Ливонских войн началась задолго до Ивана Грозного и теперь насчитывала не менее пяти столетий. Все эти века она не приносила русскому оружию особой славы. В 1060 году обитавший здесь народ солов отказался платить дань сыну Ярослава Мудрого Изяславу. Не ограничившись этим, солы разграбили и сожгли построенный за тринадцать лет до этого Юрьев и подступили ко Пскову. С помощью новгородцев псковитянам удалось разгромить восставших. На стороне русов было неоспоримое превосходство в вооружении: множество лучников и доспешная княжья дружина. Им противостояли храбрость и увесистые дубины солов. Как развивалось сражение, увы, неизвестно, однако русские умудрились потерять тысячу человек – цифра по тем временам запредельная.

Именно отсюда можно начинать историю вооруженного конфликта между балтийскими соседями, зачастую прерываемого грабительскими перемириями. В то время когда в русских и ливонских землях не хозяйничали вражеские армии, здесь вовсю промышляли шайки соседских разбойников. Бессмысленно перечислять все набеги русских князей на земли балтов. Да и походам ливов, латов, эстов в сопредельные земли тоже нет счета.

Вхождение этих воинственных язычников в Европу, по легенде, имеет довольно ясную отправную точку. В 1158 году в устье Западной Двины штормом занесло бременский торговый корабль. Чудом спасшиеся купцы сошли на берег и решили заняться привычным делом – поторговать с местным населением. Правда, местное население тоже решило заняться привычным делом и отобрать все бесплатно, но доводы купцов оказались увесистее. В результате аборигены впервые были ознакомлены с благами европейской цивилизации. Торговля в устье Двины оказалась столь выгодной, что вскоре бременцы основали здесь поселение, получившее впоследствии статус города и наименование Рига.

Вслед за купцами в земли ливов двинулись и кроткие пастыри божьи. Первые ливонские подвижники Мейнгард и Бартольд были скорее кроткие, чем пастыри, а потому успеха не добились. В обмен на обещание креститься они строили в этих краях каменные замки, однако же стоило им отвернуться, как новообращенные вновь приносили жертвы идолам. Судьба подвижников была трагична, но им на смену пришел настоящий пастырь – епископ Альберт, и местное население сполна ощутило на себе тяжесть его посоха. При нем несение истинной веры балтийским дикарям было приравнено к крестовым походам в Иерусалим. За отпущением грехов в Ливонию отправилась изрядная часть разбойного люда из германских княжеств, что немало укрепило священную миссию Альберта. Вчерашние душегубы и грабители с большой дороги с удовольствием превращались в местных баронов, готовых с оружием в руках отстаивать захваченные земли, а при случае – и владения епископов.

Случая долго ждать не пришлось. В 1203 году полоцкий князь, недовольный тем, что какие-то чужаки хозяйничают в его лесах, а ливы с латами прекратили выплачивать дань, двинулся к Риге. И был с позором от нее отбит. Однако уже тогда стало ясно, что для противостояния столь грозным соседям, как Новгород и Псков, горсткой баронов не обойтись.

Тогда по инициативе того же Альберта был создан Ливонский рыцарский орден меченосцев. Правда, орден получился маленький, численность его и в лучшие годы не превышала шести десятков рыцарей. Но в этих местах он почитался грозной силой.

Уже при наследниках Альберта с таким трудом выстроенная система начала давать сбои. Бароны отказывались подчиняться епископам, орден заявлял о своих политических и земельных интересах, а местные жители, уже влившиеся в ряды католической паствы, желали видеть правителями не пришлых разбойников, а собственных племенных вождей. По сути своей, Ливония превратилась в весьма аморфную конфедерацию, где повиновение верховной власти было понятием абстрактным. Следует, однако, сказать, что даже в таком виде Ливония сослужила Руси весьма недурную службу, став щитом, закрывшим северные русские княжества от куда более опасного противника – Литвы. Против этого врага русичи и ливонцы зачастую выступали в едином строю.

Так, в битве при Сауле (нынешнем Шауляе) вместе со всеми пятьюдесятью пятью ливонскими рыцарями сражался отряд из двухсот псковитян. Для меченосцев это была фатальная битва. Шестеро выживших влились в Тевтонский орден. А поскольку побоище произошло в 1236 году, то это исключает возможность разгрома ливонских псов-рыцарей на льду Чудского озера в 1242 году.

К слову, эта знаменитая битва развивалась несколько иначе, нежели гласит расхожая легенда. Новгородскую дружину, возвращавшуюся из набега на земли Дерптского епископа, догнал наскоро собранный отряд, в котором действительно имелось какое-то количество рыцарей местного тевтонского ландмейстерства. Число их было невелико. Созданная вскоре после разгрома Ливонская Рифмованная Хроника упоминает в боевых потерях всего двадцать божьих воинов. Этому источнику вполне можно доверять, поскольку для рыцаря смерть в бою считалась высшей честью, а потому не могло быть ни нужды, ни желания занижать количество павших героев. Удивление вызывает другое: согласно все той же Ливонской Хронике, убитые падали в траву.

Нашествие орды надолго прервало череду войн. Интересы потомков Александра Невского приобрели совершенно другое направление. Когда же в конце концов наследники Рюрика укрепились настолько, что смогли противостоять ослабевшей Орде, потерянные некогда северные земли вновь стали камнем преткновения. Дерпт снова начал фигурировать в царских бумагах как Юрьев, а Ревель[37] именоваться Колыванью. Русь усиленно рвалась к морю, и былые притязания активно поднимались на щит.

Первая война из названных Ливонскими произошла не так давно и сложилась для царя Ивана довольно успешно. Множество замков добровольно открыли ворота московским полкам. Но все же боевые действия затягивались, а на их продолжение ни Ивану Грозному, ни полякам не хватало средств. Перемирие не дало спокойствия Ливонии. Не желая находиться между царским молотом и королевской наковальней, ландмейстер ливонских рыцарей Готтард Кетлер передал все права на орденские владения владыке Речи Посполитой и получил взамен титул герцога Курляндского. Теперь на территории Ливонии Москва должна была столкнуться с Краковом – старый «щит» рассыпался в прах.

В обозе Ивана Грозного находился датский принц Магнус, которого государь всея Руси уже видел послушным ливонским корольком. Однако трон для него еще нужно было отвоевать. А по этому поводу у ближайших соседей – Польши и Швеции – имелось свое, аргументированное клинками и пушками мнение.

Копыта звонко стучали по мощеной улице. Там, где большак переходил в городские предместья, нас встречали относительная чистота и порядок. Конечно, ливонским городам было далеко до голландских, где мытье улиц было возведено в ранг священного обряда. Но зато Парижу, где вонь стекающих на ратушную площадь нечистот лишала чувств и заставляла придумывать тонкие парфюмы, они могли дать сто очков форы.

На нас с Лисом, казалось, никто не обращал особого внимания. Да и с чего бы, собственно? Лис в шитом золотом кунтуше с плетеными шнурами смотрелся благородным шляхтичем. Мой доспех, сработанный институтскими мастерами по образцам знаменитого Филиппо де Негроли, также не оставлял сомнений в знатном происхождении его владельца. Сложнее всего было миновать приграничье, но и здесь наш внешний вид, золотые монеты и непревзойденное умение Лиса вести переговоры дали замечательный результат. Впереди маячил Феллин, у въезда в который нас, сам того не зная, ожидал Гюнтер Мунк – хозяин постоялого двора «Три голубя». Если Генрих Штаден говорил правду, а мне представлялось, что на сей раз доля правды в его словах присутствовала, этот корчмарь был именно тем человеком, который требовался, чтобы приступить к решению стоящей перед нами неразрешимой задачи. Кому, как не ему, было знать окрестные новости и слухи – словом, все то, без чего ввязываться в бракоразгромный процесс герцога Эстляндского было по меньшей мере неразумно.

– Скажи мне, о рыцарь печального образа действия, – прервал молчание Лис. – Шо ты нахмурился, как середа на пятницу?

– Честно? – вздохнул я.

– Да уж постарайся. – Лис скосил на меня глаза. – Понимаю, с непривычки тяжело, но ты попробуй – может, еще понравится.

Я отмахнулся. Даже прибаутки напарника сейчас не радовали.

– Ума не приложу, как подступиться к делу. Юхана убивать нельзя – это вне всяких сомнений.

– Может, в лобовую? Прикидываемся горными абреками, с криком «Всем лежать, остальным строиться!» врываемся в покои герцогини, хватаем ее, бросаем поперек седла и на горячих скакунах уносимся в туманную, но в то же время светлую даль?

– Конь тоже прямо в покоях будет? – на всякий случай уточнил я. – Это к тому, что с такой добычей из замка не выйти. Я тебе больше скажу: даже если герцогиня пойдет, скажем, к ручью полюбоваться природой и мы там ее захватим – проблемы это не решит. Конечно, Вишневецкого, ясное дело, интересует Катарина сама по себе, но и права на трон Ягеллонов, с нею связанные, гетману тоже отнюдь не безразличны. Благодаря Якобу Гернелю звезды предвещают ему счастливый брак и личное возвышение, с этой женитьбой напрямую связанное. В случае же похищения Катарины, впрочем, как и добровольного побега, ни о каком браке речь идти не может. Она по-прежнему останется законной женой Юхана. Да и поляки никогда не признают королем человека, демонстративно поправшего святые узы католического брака.

– Слушай, а может, состряпаем дезу, что, мол, Катарина с Байдой, предчувствуя отъезд безутешной красавицы в юханные края, темной сырой ночью, у малознакомого попа… Как там – «Венчается раб божий» и далее по списку.

– Мысль неплохая, – вздохнул я. – Если нечто, препятствующее свадьбе, произошло до нее, брак считается недействительным. Но, во-первых, в таком случае Катарину упекут в тюрьму за двоемужие, а во-вторых, даже если этого удастся избежать, Речь Посполитая все равно не допустит к трону православную чету.

– Капитан! – Лис остановил коня и хлопнул себя по лбу. – Есть светлая идея.

Я насторожился.

– Лис, может, не надо?

– Нет, ты сначала послушай! – возмутился мой друг.

Я смирился. Когда Сергея с неофициальным дружеским визитом посещали светлые идеи, ему лучше было не перечить. Чаще всего они не лезли ни в какие ворота, но иногда в них удавалось рассмотреть блестки рациональных зерен.

– А давай, – дождавшись соответствующего выражения на моем лице, продолжил он, – сделаем ее девственницей.

В первый миг я даже не нашелся, что ответить. Предложение звучало настолько нелепо и так противоречило его обычному образу действия, что я счел необходимым уточнить:

– Ты, часом, ничего не перепутал?

– Не боись, все учтено могучим ураганом. Операцию по возвращению кое-куда кое-чего ненужного уже научились делать хрен зна когда. А если медицинский осмотр покажет, что цельность сохранна, то брак можно признать несвершившимся.

– Ну, знаешь ли… – Я развел руками, не находя слов. – Конечно, несвершившийся брак – мысль хорошая, но не думаю, что ты представляешь, как ее осуществить.

– Да как? – дернул плечом Лис, явно увлеченный красотой своей идеи. – Запросим на базе инструкцию…

– Все! Хватит! Достаточно! Не желаю больше тебя слушать!

– Ну во-от. Дискриминация. Тогда предлагай что-нибудь лучшее.

– Я предлагаю доехать до «Трех голубей», перекусить, а там, может, что в голову и придет.

Над входом в корчму «Три голубя» красовалась странная вывеска, созвучная, впрочем, направлению наших мыслей. Две белые птички умильно взирали друг на друга, демонстрируя влюбленность. Еще одна косо глядела на эту парочку, своим присутствием создавая воспетый поэтами тупоугольный треугольник. Может быть, конечно, вся эта амурная дребедень мне лишь почудилась, лишь одно было несомненно – мы действительно находились во владениях Гюнтера Мунка.

Сам хозяин постоялого двора встречал гостей с распростертыми объятиями, словно вновь пришедшие были его старинными друзьями, долгожданными и дорогими. Его широкая улыбка была столь подкупающей, что сама по себе вызывала подозрение у борцов с коррупцией; зато в ясных голубых глазах щелкал кассовый аппарат, о возможности существования которого он и подозревать не мог.

– Наш старый друг Генрих Штаден, – начал я, усаживаясь за стол, – рекомендовал вас, сударь, как человека деятельного и весьма надежного.

– О, Генрих! – услышав знакомое имя, еще шире заулыбался корчмарь. – Его друзья – мои друзья. Чего пожелаете?

– Для начала обед и комнату с двумя кроватями, причем хорошо бы без клопов…

– Да-да, – подключился Лис. – И шоб обязательно джакузи, шампанское в холодильнике и вид из окна на Средиземное море. Это, знаете ли, успокаивает.

– Конечно-конечно, – абсолютно не смутившись, закивал радушный хозяин. – Только с морем придется немного обождать, но я все устрою.

– Отпад! – восхитился Лис. – Пять звезд на ворота.

– Как изволите, – невозмутимо кивнул Мунк и, сделав знак служанке накормить гостей, буквально растаял в воздухе.

Официантка оказалась на редкость расторопна, а предложенные блюда как на подбор вкусны и свежи. Мы с удовольствием уплетали за обе щеки жаркое из дикого гуся, когда до нашего слуха донесся разговор из-за соседнего стола. Двое, по виду – состоятельные купцы, говорили на одном из диалектов голландского, абсолютно не таясь. Их земляков поблизости не водилось, но система «Мастерлинг» услужливо переводила фразу за фразой.

– С торговлей у нас сейчас плохо, – рассказывал первый. – Король Филипп схватил всех за горло и готов вытащить последний гроттен[38] даже из зубов мертвеца.

– Да что ему в Мадриде, – поддакивал второй. – Ему ж только деньги наши нужны, а подохнем мы или живы будем – на это наплевать.

– Верно говоришь, – продолжал первый. – Золота ему сейчас много нужно, он к войне готовится. Я только-только из империи, там неспокойно. Германские князья друг на друга ножи точат, во Франции так и вовсе брат на брата пошел. Не поделили, вишь, на каком языке Библию читать. – Он поднес к губам кружку с пивом. – Впрочем, мне с этого только навар. В Париже сейчас становится опасно. Ломбардские купцы закрывают лавки и продают свой товар по таким низким ценам, что просто о-ла-ла.

– Ну ты и хват, – уважительно покачал головой собеседник.

– Теперь вот собираюсь открыть торговлю в Швеции, там спокойнее. А поскольку шведские короли на троне без году неделя, даже корону им всего несколько лет назад в Антверпене заказывали, они, верное дело, захотят придать себе блеска. Все выскочки любят золото и драгоценные каменья. И тут мне есть что им предложить. – Он прищелкнул пальцами.

– Ты собираешься ехать прямо ко двору короля Эрика? – встревожился второй торговец.

– Ну не к папаше же его на тот свет! – Негоциант заржал, радуясь собственной шутке.

– Не советую. – Его собеседник отрицательно покачал головой. – Эрик – мужлан. Недаром же ему отказали все принцессы, к которым он сватался. А к кому он только не сватался – и к Елизавете Английской, и к Марии Шотландской, и к Кристиане Гессенской, и к Ренате Лотарингской… Так и женился, чурбан стоеросовый, на солдатской дочке.

– Да ну? – протянул обескураженный прожектер.

– И это еще что, – продолжал второй. – У Эрика с головой, рассказывают, большие нелады. Он, если вдруг рассердится на кого, – казнит и имени не спросит. Нрав у него волчий.

– Вот незадача, – вздохнул специалист по драгоценностям. – Что ж делать-то?

– Могу посоветовать по старой дружбе. У Эрика при дворе гостей мослами кормят, а вот у братца его, Юхана, – дело иное. Да и все красивое герцог, как дитя малое, любит.

– А ведь точно, – хлопнул себя по лбу фрисландец. – Неровен час Юхан и королем стать может, и жена его – польская королевишна. Значит, до драгоценностей падкая. У меня на такой случай как раз диадема имеется – не только принцессе, а и самой московской царице носить не зазорно. Предложу я эту вещь Ягеллонке…

– Предложи, предложи, – усмехнулся знаток местных нравов. – Да только получишь ты от нее не больше, чем с ветра сдачи. Если хочешь, чтобы дело состоялось, иди прямо к прекрасной Гуниле, она у Юхана в самом сердце лежит, а жена – так. Одно слово, что жена. Сидит одна в старом герцогском замке – морем любуется. Денег у нее, как у церковной мыши…

Слова благодарности еще звучали, однако нам было уже не до того. В корчму, вызвав прилив энтузиазма у окружающих, вошла группа странно одетых личностей с музыкальными инструментами в руках. Местные виртуозы на ходу подстраивали инструменты. Впереди всех шагал хозяин «Трех голубей» с пузатым бочонком, рядом с ним семенил поваренок с ведерком колотого льда. Остановившись рядом с нами, Гюнтер Мунк вновь одарил дорогостоящих клиентов бонусной улыбкой и объявил:

– Вино из Шампани и холодильник! Все как вы просили. Желаете лить вино в лед или в кубки?

– Хорошо еще, что я не просил кофе в постель, – пробормотал обалдевший Лис.

Но это был не последний удар.

– Скажи-ка, любезнейший, – давясь от смеха, поинтересовался я, – а музыкантов – это тоже мы заказывали?

– Конечно, – не моргнув глазом подтвердил Гюнтер. – Маэстро Джакози – личный концертмейстер его светлости герцога Курляндского.

– Н-ну… – выдавил Лис, разводя руками и беспомощно глядя на меня.

– Не извольте беспокоиться, – обнадежил его корчмарь, – я обо всем уже договорился. Капитан Роде завтра поутру пришлет человека, дабы препроводить вас на корабль, следующий для увеселительного путешествия в Средиземное море.

Это был нокаут! Окончательный и бесповоротный. Никогда еще Сергей не был сокрушен столь быстро и эффектно. Он молча хлопал глазами, ловил ртом воздух и делал какие-то странные движения руками, как будто пытался куда-то уплыть.

– Хотите ознакомиться со счетом? – по-своему оценивая произведенный эффект, осведомился любезный хозяин и жестом фокусника выдернул из рукава свиток.

Появление финансового документа подействовало на моего напарника подобно нашатырному спирту. Он взял себя в руки и в этой позе начал изучать расходные статьи.

– Звезды – это они, что ли? – поднимая глаза на аккомпаниаторов великого Джакози, обреченно уточнил Лис. – Сколько там? Гуртом один талер? А, ладно, хрен с ним. Сгорел сарай, гори и хата!

Я украдкой глянул в графу «итого»… Пожалуй, начни мы с порога разносить корчму в духе голливудских вестернов, компенсация ущерба, включая моральный, составила бы меньшую сумму.

– Ефимками возьмешь? – смирившись с необходимостью платить, буркнул Сергей.

– Я с радостью их вам обменяю, – широко улыбнувшись, обнадежил Мунк. – Прошу вас, следуйте за мной.

Хозяйская комната была ярко освещена. Лис, на всякий случай включивший закрытую связь, отчаянно торговался.

– Але, начальник. Я так гляжу, курс у тебя верный. От победы – к победе. Обмани прохожего, на себя похожего. Ты ж, голуба, на моем горе себе на поминки собираешь!

– Такой, как вы изволите говорить, курс здесь нынче у всякого менялы, – не моргнув глазом сообщил ловкач. – Если желаете, я всего за талер отведу вас к любому из них.

Похоже, эта идея моего напарника не вдохновила.

– На кой хрен мне другие?! Мне Штаден на привале, бывало, рассказывал: «Есть у меня в „Трех голубях“ корешок заветный – большой души козырек. Он за друга пузо на портянки пошматует…» Кстати, Гена, как я его зову, скоро будет здесь. А ты…

Упоминание о старом приятеле оказало на кабатчика магическое воздействие. Вероятно, он не совсем понял, почему его именуют корешком, да и с козырьком не все было ясно, но к кучке талеров, лежащих на грубом сукне, прибавилась еще пара монет.

– Да ты не жмись, не жмись! – перехватывая инициативу, продолжил атаку Лис. – Чего руки трясутся? Замерз, что ли? Раскинь мозгами из стороны в сторону, может, согреешься! Не сегодня-завтра русские придут – твои монеты на сбрую приклепывать будут, а ефимки самыми рулевыми монетами станут.

Гюнтер со вздохом прибавил еще пару монет и начал не спеша двигать по одному талеру в сторону Лиса, плотно прижимая их к сукну.

– Але! – возмутился Сергей, перехватывая руку. – Ты меня за лоха-то не держи. Я тебе не аристократ какой-нибудь.

Я невольно оскорбился, но в словах друга был резон. Мошеннический трюк, которым сейчас пользовался Мунк, был старым фокусом. Если по сукну таким образом перемещать золотые монеты, то часть драгоценного металла от такой интенсивной шлифовки остается на сукне. Впоследствии дерюжка сжигается, даря хитрому хозяину золотые крупинки. За годы странствий мне доводилось видеть монеты, протертые едва ли не до дыр.

Лис хотел еще что-то добавить, но в эту минуту дверь резко, точно от удара, распахнулась. На пороге стояли трое в длинных коричневых сутанах. Лица их были суровы, в глазах светился огонь, не предвещавший ничего хорошего.

– Вы Гюнтер Мунк? – с угрозой в голосе спросил один из них.

– Он самый, – бледнея, но по-прежнему радушно глядя на посетителей, подтвердил корчмарь.

– Мы разыскиваем ведьму, именуемую Раганой. О вас было показано, что если кто и знает в Феллине, где ее искать, то это вы.

Старший ткнул пальцем в грудь трактирщика.

– Да что вы, я ни сном ни духом не ведаю, – запричитал тот.

– Не станете же вы утверждать, что никогда не слышали о Рагане!

– Слышал, но…

– Значит, вы лжете, говоря, что ничего не ведаете о ней.

Главарь агентов инквизиции достал из сумы и развернул перед глазами свиток, на котором красовалась печать, с апостольскими ключами.

– Согласно папскому эдикту, мы имеем право брать под стражу и вершить суд над каждым, заподозренным в связи с колдунами, ведьмами и иными прислужниками дьявола. Вы уличены в укрытии истины и возможной связи с Раганой, а стало быть, завтра поутру будете подвергнуты допросу. Если станете запираться – допросу с пристрастием. Это же касается и всех ваших так называемых постояльцев.

– И не вздумайте бежать! – Инквизитор зыркнул в сторону Лиса. – У всех дверей стража.

Глава 22

Давать всегда приятней, чем получать.

Золотое правило бокса

Закончив угрожающую тираду, оратор в коричневом перевел взгляд на моего напарника.

– Кто вы такой?

Вопрос не грешил куртуазностью, а потому моментально настроил Сергея на нужную волну.

– Не узнаешь?! – жестко глядя в глаза инквизитора, спросил он. – А ведь мог бы. С дороги. – Он отстранил монаха, не собиравшегося двигаться с места, и шагнул из комнаты.

– Капитан, – тут же раздалось на канале связи. – Шо ж ты не предупредил, шо к нам тут свидетели обвинения Иеговы ломятся?

– Через зал они не шли, – ответил я. – Видимо, черным ходом просочились.

– Ни хрена ж себе зашли перекусить!

Лис пробрался к выходу на задний двор и приоткрыл дверь. Между хозяйственных построек прохаживались пятеро боголюбов в кирасах, с алебардами в руках и с мечами-кошкодерами[39] на боку. Еще двое с пищалями сидели у ворот. Судя по красным и желтым полосам, в которые были раскрашены торчавшие из-под кирас рукава, – это была магистратская стража Риги.

– Слушай, Вальдар, – оглядывая сквозь щелку расположение постовых, проговорил Лис. – Тебе не кажется, что наш визит неоправданно затянулся? С этим пора уже шо-то делать. В противном случае случай может оказаться исключительно противным.

Между тем в обеденную залу, топая тяжелыми коваными сапогами, вломились еще с десяток ландскнехтов. Потребовав у постояльцев разойтись по комнатам, они начали пристальный отсев посетителей, зашедших пропустить кружку-другую пива. Руководил «кастингом» один из давешних «гостей» Гюнтера Мунка.

– Что-то я не слышал прежде о разгуле инквизиции в этих широтах, – поднимаясь по лестнице, пробормотал я.

– Шо ты хочешь, – хмыкнул присоединившийся ко мне Лис. – Ватиканский десант. Как сказал ихний и в то же время римский папа: «Все на прополку колдунистической скверны!» Буквально нормальная работа по выведению безрогого поголовья доброкачественной паствы. Ежели какой агнец рогами упрется – на шашлык. Ну шо, какие будут предложения по локализации набухших проблем?

– Задерживаться не стоит, – начал я.

– О, уже одна умная мысль имеется. С почином, капитан. Развивай успех.

Я примерно знал, чего ожидал от меня напарник. Конечно, мы оказались в ненужное время в ненужном месте. Поиски ведьм и происки инквизиции не интересовали нас никоим образом. Отсюда следовало уходить, если придется – то с боем. Хотя, как мне представлялось, кровопролития можно было избежать. В конце концов, к полуночи рвение стражи обычно шло на убыль. Да и вряд ли кто из охранявших постоялый двор вояк нашел бы в себе силы отказаться от десятка полновесных талеров. Волновало другое: если инквизиторы действительно были настроены арестовать и пытать беднягу Мунка, то вряд ли назначенная здесь встреча со Штаденом состоится. Мне приходилось видеть жилища еретиков после нашествия борцов за истинную веру. Иные города, преданные огню и мечу, выглядели лучше. Мысль о том, что Генрих, явившись с драгоценным венцом на убогое пепелище, может исчезнуть и затаиться где угодно, не давала мне покоя. Я уже корил себя за то, что затеял этот шпиль с выдергиванием сотника, а не организовал попросту казачью засаду посреди чащоб. Мои размышления прервал Сергей.

– А интересно, шо это они раздачу слонов и материализацию духов на завтра отложили? Неужто с дороги устали?

– Кто их знает? – пожал плечами я. – Может, начальство ждут, а может, надеются, что у кого-нибудь нервы не выдержат. Вон, скажем, те же голландские купцы. У них на родине костры пылают – ночью светло. Испугаются – начнут указывать, что все вокруг колдуны, и лишь они одни – случайно забредшие на огонек невинные бараны господни. Ты же знаешь, как это бывает.

– Да уж повидали, – скривился Лис. – Так шо? Как обычно, ближе к утру уходим, не тревожа снов? Как говорится, пусть солдаты немного поспят…

Мы заперлись в комнате, поджидая урочного часа и доедая прихваченные Сергеем остатки нашего шикарного ужина.

– Слушай, а кто такая эта Рагана? – уминая за обе щеки паштет из гусиной печени, спросил мой напарник. – А то у меня, кроме роганского пива, ничего похожего в памяти не всплывает.

– Могу прибавить сюда еще герцогов Роганских, – усмехнулся я. – Однако это все не то. Рагана, если мне не изменяет память…

– Шоб она изменяла такому мужчине? – не удержался от реплики Сергей. – С тем, как ты ее употребляешь…

– Могу не рассказывать, – оскорбился я.

– Да ладно, не дуйся, – примирительно начал Лис. – Просто эти ваши английские примочки – «если я не ошибаюсь», «как я полагаю», «как мне кажется» – лезут из тебя на любом языке. Хорошо еще, аборигены на эту тему не заморачиваются.

Я насупился, размышляя, не обидеться ли мне, но за окном быстро смеркалось. Свеча давала больше копоти, чем света, и сидеть в полумраке молча вовсе не хотелось. Выдержав паузу, я начал, стараясь придавать голосу тревожное звучание:

– Где-то в горах покрытой дубовыми лесами Тюрингии, стоит замок, созданный из дикого камня самим властителем преисподней. Этот замок он подарил своей возлюбленной, которую именуют Рагана…

– Погоди, погоди, – неожиданно перебил меня Лис. – Есть такое умное слово, типа… Эксгибиционист…

Мои глаза округлились.

– Ты это к чему?

– Не-не. Экзорцист, во!

– Изгоняющий дьявола, – автоматически перевел я.

– Во, так вот это о тебе, потому шо ты беса гонишь. Дальше, чем видишь. У нас тут шо, святейшая инквизиция или клуб юных землетопов имени Миклухо-Магеллана? Где Тюрингия – где Ливония? – Лис постучал себя пальцем по лбу.

– Если б ты меня не перебивал, – оскорбился я, – то уже бы знал, что Рагана – уроженка здешних мест. Судя по описанию, ни дать ни взять родная сестра твоей Бабуси-Ягуси. Большая специалистка летать на метле, превращаться в кошку, ворону, крысу, особенно в щуку. И что уж совсем непонятно – в стаю мышей. Хотя под настроение может и человеческий облик перенять.

– Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд! А Тюрингию ты зачем приплел?

– Вот именно что пляшут. И именно что в ряд, – с напором проговорил я. – В подаренном замке Рагана организовала базу подготовки и повышения квалификации молодых ведьм. Вальпургиева ночь у них – что-то вроде прощальной вечеринки. Так сказать, выпускной бал.

– Вот это женщина! Буквально образчик бескорыстного служения обществу, воспитательница юных душ. Жаль, не спросил Бабусю-Ягусю на предмет наличия родственников за границей. А то б свели знакомство. Может, чем бы и помогла…

– Окстись! – прервал я Лисовы сожаления. – Ознакомились уже. Тебе веритника мало?

– Да ну, вспомнил. Бывают в жизни огорченья. Однако ж и там не без пользы время провели вокруг пальца. Опять же, картишки отвернули… – Он достал колоду. – Кстати, не желаешь перекинуться?

Я почувствовал зудящую потребность испытать фортуну.

– Нет, – сквозь зубы процедил я, невероятным усилием воли заставляя себя встать из-за стола. – Пойду лучше посплю. Через пару часов разбуди.

– Как знаешь, как знаешь, – хмыкнул Сергей.

Я почувствовал вторую волну, захлестывающую и неумолимо влекущую к столу, чтобы наказать зарвавшегося напарника.

– Спокойной ночи, – почти выкрикнул я и обессиленно рухнул на кровать.

Я лежал с закрытыми глазами, но сон не приходил. Он маячил где-то на ближних подступах к сознанию, рождая в голове хоровод неясных образов, подобный тому, что водили колдуны в ночь на Лысой горе. Штаден в шапке Мономаха, какая-то красотка, парящая среди облаков; черти в доминиканских сутанах с вполне ясно выпирающими на лбу рогами. Все мелькало, не желая останавливаться. Пожилая дама с метлой вдруг оказывалась благородной леди в сияющей диадеме. На месте Штадена появлялся Рюрик, и все вновь и вновь изменялось, как в сумасшедшем клипе. Когда прямо передо мной оказался домовой с бородою, заплетенной в аккуратные косицы, я даже не подумал удивляться, смирившись с тем, что все два часа, отмеренные на сон, в голове будет продолжаться такая свистопляска.

Домовой сидел прямо на столе и, подпрыгивая от азарта, играл в карты с Лисом.

– Не идет карта, – пискнул он, подталкивая моему другу серебряный кругляш.

– Ничего, приятель, в любви повезет! – заверил его Сергей, тасуя карты.

«Ну вот, кажется, и сон пошел», – подумал я.

– Гульденами возьмешь? – не обращая внимания на замечание Лиса, проговорил малютка.

– Можно и гульденами. – Лис начал сдавать. – Мы не привередливые.

Фортуна вновь отказалась улыбаться крохе, и монеты перекочевали в загребущие руки его противника.

– Еще сдавай! – потребовал домовичок.

– Нэма пытань[40], – заверил Сережа, смешивая карты. – Шо ставишь?

– Что ставлю? Что ставлю… – Крошечный хранитель постоялого двора подскочил и забегал по столешнице.

Не найдя, должно быть, ответа на этот роковой для всякого проигравшегося вопрос, он хлопнул в ладоши, и спустя мгновение перед ним оказалась довольно упитанная серая мышь.

– Не понял, – возмутился Лис, убирая драгоценную колоду подальше от зубов грызуна. – Это шо за смена состава в ходе игры?

Однако состав игроков остался прежним. Мышь, поднявшись на задние лапки, огорченно пискнула и уронила на стол небольшую потертую серебряную монетку. Лис поднес ее к глазам.

– Погоди, это что, динарий Альбрехта Медведя? – удивленно разглядывая монетку, отчеканенную еще в самом начале покорения этих земель, спросил мой друг.

– Его, его. Сдавай скорее! – потребовал малыш.

– Откуда он у тебя? – поинтересовался Сережа.

– В щель завалился, – дрожа от нетерпения, выдохнул домовой и одну за другой начал поднимать карты.

– Если дырка в голове – поздно пить зеленку, – с непонятным злорадством проговорил Лис, придвигая к себе выигрыш.

Кроха с досадой глянул на убийственную комбинацию в руках Лиса и закряхтел от досады.

– Давай разок в долг, я поутру все как есть отдам! – Маленький бородач хлопнул себя ладонью по груди. – Вот чтоб мне с этого места не сойти!

– Э не, где я тебя утром искать буду? Играем только на наличные. Чеки и воздушные поцелуи не беру.

– А столовое серебро возьмешь?

– Давай, засвети.

В следующие полчаса мой друг стал счастливым обладателем десятка разнокалиберных ложечек, ножа для вскрытия устриц и крошечной емкости для перца, украшенной десятком мелких жемчужин. Каждый раз, когда ставка домового была проиграна, вновь появлялась уже виденная мной упитанная мышь с очередным предметом в лапах. За столовой утварью были проиграны разрозненные пуговицы с какими-то блестящими камнями, золотая цепочка, должно быть, от нательного креста, и пряжка от туфель.

– Ну, – домовой с надеждой глянул на вновь появившегося грызуна, – давай же, давай!

Та развела лапы в стороны и, чуть присев, сокрушенно пискнула.

«Дивная вещь эти сны, – мысленно усмехнувшись, подумал я. – Такое, бывает, привидится!»

Страстная комариха, изнывая от кровавой жажды, спикировала и закружила над головой, выбирая место для посадки.

– А у меня тут еще крест есть, – вспомнив что-то, быстро заговорил домовой. – Его лихие разбойнички тут на стропиле припрятали, тому назад уж почти десять лет. Я его коснуться не могу, а тебе, если выиграешь, место укажу. Большой такой крест, золотой, с каменьями.

– А не брешешь?

– Да чтоб у меня вся борода клочьями повылазила, – клятвенно заверил малыш, поглаживая лохматое украшение своей физиономии.

– Ну, лады. Поверю на слово.

Лис снова начал метать карты. Между тем комариха перестала изнывать, устраиваясь на поздний ужин. Я хлопнул себя по лбу, невольно привлекая этим внимание Лиса.

– Шо, капитан, не спится?

– Поспишь тут с вами, – буркнул я.

Так называемый сон не желал рассеиваться. Лис действительно сидел за столом с колодой в руках, а перед ним, нервно потирая руки, стоял кроха домовой.

– Ну, сдавай же, сдавай, – потребовал он, обращая на меня внимания не более, чем на комариное нытье.

Я вновь прикрыл глаза. Как ни странно, тело чувствовало себя вполне отдохнувшим, и мозг готов был работать на полную мощность. Можно было не сомневаться, что в предутреннее время, именуемое «волчьим часом», никакая стража не сможет помешать нам вырваться из этой западни.

Констатируя этот факт, я невольно почувствовал досаду. Моя надежда найти в Феллине хоть какие-то зацепки для решения стоящей перед нами задачи терпела крах. В какой-то момент мне показалось, что фортуна высветлила на секунду то самое звено, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь целиком. Мне еще ничего не говорило имя прекрасной Гунилы, покорившей сердце принца Юхана, но сам факт ее существования обнадеживал. Вполне могло статься так, что в деле избавления герцога Эстляндского от брачных уз мы с ним окажемся союзниками.

И вот теперь, когда пасьянс, казалось, начал складываться, бежать от каких-то «псов господних»[41]! Вновь оказаться у разбитого корыта, как говорят в ближнем отсюда зарубежье. Без корабля, без сведений, без сколько-нибудь внятного плана действий.

Ну, положим, доберемся мы до Юхана, передадим ему письмо Вишневецкого, адресованное королю Эрику, и он, полный благодарности, оставит нас при своем дворе. Дальше-то что? Дурацкая ситуация. Возможно, и сам Юхан был бы рад избавиться от польской королевишны, да только сделать это – не в его силах. Разводы на таком уровне может разрешить только сам римский понтифик, а для него Катарина Ягеллон – добрая католичка, а Юхан, подобно многим германским князьям, сегодня католик, а завтра, стоит ему расстаться с супругой, может оказаться кальвинистом. Ни за какие коврижки его святейшество не даст разрешения на развод!

Окажись мы сейчас в Риме, может быть, нам и удалось бы убедить ключника святого Петра… У меня мелькнула шальная идея: не подсказать ли Юхану прием, использованный в нашем мире английским королем Генрихом VIII? Обиженный отказом папы расторгнуть его брак с нелюбимой женой, он, не мудрствуя лукаво, объявил себя главой Британской церкви и обошелся без благословения Рима. План был всем хорош, за исключением трех мелочей: во-первых, требовал много времени; во-вторых, благодаря родовому упрямству Камдилов во времена уже упомянутого короля мы так и остались католиками, а поэтому нести в массы лютеранскую веру мне было не к лицу; и, в-третьих, даже при этом раскладе в глазах Ватикана и его приверженцев Катарина по-прежнему считалась бы законной супругой герцога Юхана.

Давно я уже не чувствовал себя таким беспомощным. Не могло быть, чтобы наша задача не имела решения, но от меня оно по-прежнему ускользало. Более того, я даже не знал, как к нему подступиться. Эта противная мысль зудела в мозгу не хуже убиенной комарихи (понятное дело, пока та была жива). Перебрав, казалось, все разумные варианты и не найдя целесообразных, я перешел к иррациональным. Вот если бы наше с Лисом чародейство не было дутым… К сожалению, прибытие в эти места Бабы-Яги было весьма маловероятным, а ее здешняя коллега находилась в розыске. У домового, что ли, выяснить, как ее найти? Я поглядел на крошечного бородача, никак не решающегося поднять сданные ему карты.

– Ну, шо ты топчешься? – с непонятной мне безжалостностью заторопил Сергей.

– Хватит, – выдохнул взопревший малютка, плотоядно уставившись на кучу проигранного добра. – Себе.

Должно быть, на этот раз карта ему пришла серьезная.

– Нэ буду дывыться – нэхай козырыться.

Лис постучал ногтем по колоде и отсчитал себе три листика.

– Ну шо, вскрываемся?

– Двадцать, – выдохнул домовой.

– Салабон, – расслабленно констатировал Сергей. – Очко!

– Проиграл, опять проиграл! – взвыл малыш и с неистовством вцепился в торчавшие из-под алого колпачка волосы. В комнате подозрительно заскрипели половицы и, как мне показалось, зашевелились стены.

– Ну-ну, уймись, – попытался успокоить его Лис.

– Давай еще разочек, – взмолился проигравшийся в дым хранитель здешних стен и перекрытий. – Вот хоть на них. – Он ткнул пальцем в сидящую рядом мышь.

– Да ты че, роднуля, с головой поссорился?!.. – начал было Лис.

– Хорошие мыши, воспитанные, послушные…

В этот момент соломинка переломила наконец спину верблюду. Пасьянс (надеюсь, не из этих странных карт) сложился внезапно, но безукоризненно ясно.

– Лис, – поднимаясь, выдохнул я. – Играй!

Стук в дверь поутру сопровождался окриком:

– Выходи без промедления!

– Я щас кому-то выйду! – потягиваясь, рявкнул Лис. – Ща-аз так выйду – потом всю жизнь под себя ходить будешь.

Уж не знаю, при чем тут столь замысловатая манера хождения, но если Лис чего-то обещает – он это, как правило, выполняет.

Мы появились на лестнице в холодном молчании, как появляется на горизонте безжизненный остов парусника, именуемого «Летучим Голландцем». И, подобно ему, наше появление предвещало бурю. Между тем ничего не подозревавшие доминиканцы потрошили голландца вполне сухопутного.

– Откуда вы родом? – вопрошал один из псов божьих.

– Из Антверпена, ваше преподобие, – с трудом выдавил купец.

– Что вас привело сюда?

– Й-й-я здесь по торговым делам, – заикаясь, начал оправдываться подследственный.

– Где ваш товар?

– Со мной. Я торгую ювелирными изделиями…

Доминиканец сделал знак стражникам, и те подтащили довольно крупный и тяжелый сундучок.

– Ваш?

– Да, ваше преподобие.

– Откройте.

Торговец, не попадая в замочную скважину ключом, принялся отпирать хранилище драгоценностей.

– Что это вы так дрожите? – процедил инквизитор. – Вам есть чего бояться?

Замок наконец клацнул, и стражники, отстранив трясущегося бедолагу, подняли крышку. Из сундука по зале разлилось сияние золота и драгоценных камней.

– Что это? – выхватывая сверху вещицу, с напором произнес обвинитель.

– Извольте видеть, диадема с рубинами…

– Наглый лжец, – оборвал его суровый обвинитель. – Всякому, имеющему глаза, ясно, что это полумесяц. Признавайся, несчастный, служитель ли ты нечестивого Магомета, сторонник ли культа Луны, во главе коего стоит противозаконная шлюха Елизавета Английская, или же погряз в колдовстве и ереси, осенив себя знаком Кибелы?

– Приказываю всем остановиться!!! – нарушая царившую внизу идиллию судебного произвола, гаркнул Лис.

– Кто вы такой? – Инквизиторы недоуменно воззрились на голосистого наглеца.

– Ты так и не узнал меня, каналья?! – включаясь в свою излюбленную игру, грозно рявкнул мой напарник. – А ведь среди добрых католиков мой облик знаком каждому, ибо я – одно лицо со своим племянчатым дедом. Шо, влипли, кони педальные? Оборотни в сутанах! Внимайте и вынимайте! Мое имя, – Лис принял особо торжественный вид, – Кондратий Лойола! И если вам кажется, что я вам приснился, то ущипните себя немедленно. Я пришел!

Фамилия основателя ордена иезуитов произвела на публику должное впечатление.

– Как вам, конечно же, известно, я являюсь следователем по особо важным делам конгрегации кардиналов и опорным столпом престола Святого Петра.

Слово «конгрегация» Лис учил сегодня все утро, а последний титул сочинил по ходу действия. Судя по всему, он не видел особой разницы между опорными столбами и столпами веры.

– Я уполномочен, – продолжал Сергей тем же грозным тоном, – найти и обезвредить шайку преступников, которые, разбойным путем раздобыв форму и документы сотрудников инквизиции, принялись бомбить фраеров ушастых в местах их естественного скопления. Как-то: рынки, магистратные ратуши, постоялые дворы, ювелирные лавки и меняльные конторы.

– Это самозванцы! – взвизгнул один из монахов и тут же завопил, обращаясь к страже: – Взять их!

Мне осталось лишь развести руками, но сделал я это быстро и прицельно. Клятвенно сложенные пальцы хлестнули плетью по глазам первых же не в меру ретивых служак, минут на десять лишая их возможности думать о чем-либо, кроме острой боли.

– Козырь, наш мандат, – насмешливо глядя на инквизиторов, обратился ко мне Лис.

Я без промедления вложил в протянутую руку письмо Вишневецкого, которым мой напарник издали помахал перед восхищенной общественностью.

– В связи с особой опасностью банды у меня есть приказ в случае оказания сопротивления живыми вас не брать.

Рижские стражники расступились, освобождая пространство между конфликтующими сторонами. На лицах священнослужителей, правильно оценивших реакцию конвоя, проступила бледность.

– Итак, – делая шаг вперед, вновь заговорил Лис. – Согласны ли вы чистосердечно сотрудничать со следствием?

Монахи упорно отмалчивались. В руках Сергея блеснул и заиграл драгоценными каменьями выигранный у домового крест.

– Сейчас увидим, как действует на этих пособников сатаны, подобно антихристу, облаченных в сутаны, крестное знамение.

Он выставил перед собой символ веры и зашагал к недавним обвинителям, ставшим теперь обвиняемыми. Те, вскочив, попятились.

«Дзынь!» – раздалось в гнетущей тишине. Затем еще: «Дзынь! Дзынь! Дзынь!» На пол из-под сутаны доминиканца посыпались серебряные ложечки и отделанная жемчугом емкость для перца.

– Это же мое! – охнул присутствовавший здесь же Гюнтер Мунк, но тут же осекся, поскольку из-под сутаны второго на пол с глухим стуком выпал кистень. Он был обнаружен Лисом на стропилах рядом с крестом, и, вероятно, некогда служил орудием преступления. Но апофеоз наступил через мгновение.

Доминиканец, исполнявший в этой троице роль главного, внезапно рухнул на пол, истерически захохотал, забился в конвульсиях, изгибаясь самым неестественным образом. Тут же из-под его одеяния плотным серым потоком хлынули мыши. Народ в ужасе шарахнулся в стороны.

– Вот что крест животворящий делает! – торжественно резюмировал Лис. – Полагаю, комментарии излишни. С бандой «Серая мышка» покончено. Стража! – Он поманил пальцем еще не пришедших в себя от увиденного ландскнехтов. – Провести личный досмотр. Все обнаруженные вещи, бумаги и, конечно же, незаконно присвоенное служебное обмундирование в присутствии понятых будет принято по описи. Они изымаются и будут фигурировать в деле в качестве вещественных доказательств. Этих, – Сергей кивнул на уже схваченных под руки доминиканцев, – в кандалы, и вплоть до особого распоряжения – в каменный мешок. Колдуна посадить отдельно и бдить неотступно.

Перепуганная стража действовала с особой расторопностью, и спустя пять минут только валявшееся на полу коричневое одеяние и личные вещи инквизиторов напоминали о пережитом кошмаре.

– Я не понял, Гюнтер, – обращаясь к хозяину заведения, спросил Лис. – А шо, у вас тут гостей завтраком кормить на принято?

– Да, да! Ну как же! – всполошился Мунк, вновь обретший дар речи и осмысленность взгляда.

В этот миг двери корчмы распахнулись, и на пороге появился верзила с абордажной саблей у пояса.

– Хозяин! – найдя глазами не добежавшего до кухни Гюнтера, через весь зал крикнул моряк. – Кто тут корабль в Средиземное море фрахтовал?

Глава 23

Доехал Илья Муромец до камня с письменами, посетовал, что читать не умеет, и, как водится, пошел налево.

Кот Баюн

Верзила обвел взглядом посетителей корчмы, еще не пришедших в себя после шока, и уткнулся взглядом в сундучок с золотом, по-прежнему стоявший на столе. Брови его удивленно поднялись, но в этот миг я прервал затянувшуюся паузу.

– Мы фрахтовали корабль.

– А-а-а, – протянул морской волк, оскаливая в улыбке клыки. – Ну так поторопитесь. Завтра чуть свет под бризом в море уходим.

Я кивнул и тут же услышал в голове голос напарника.

– Слушай, капитан, я вот шо подумал. Ежели мы этого галантерейщика с собой прихватим, так под это дело можно красиво подойти к Байдиной зазнобе.

– Я об этом еще ночью подумал, – заверил я друга. – Вопрос только, как убедить купца действовать с нами заодно.

– Да ну, ты даешь… – удивился Лис и без лишних раздумий произнес, оборачиваясь к голландцу: – Собирайтесь, вы следуете вместе с нами.

На лице успокоившегося было торговца отразился неподдельный ужас. Упомянутое путешествие по Средиземному морю в его представлении наверняка заканчивалось мрачными застенками инквизиции. А тут уж доминиканцы или иезуиты – разница невелика.

– За что? – жалобно простонал он.

– Сударь, – придавая голосу мягкую суровость, начал я. – Вам не причинят вреда…

– Но я честный человек… – не дослушав, начала оправдываться жертва произвола. В душе купец явно сожалел, что вообще родился в христианской стране.

– И как честный человек должны помочь следствию! – продолжил его тираду новоявленный иезуит. – Пока вы проходите по делу в качестве свидетеля, но…

– Я понял, понял, – закивал потерпевший, захлопывая крышку и тщательно запирая замок.

– Ну а теперь завтрак! – широко улыбнулся Лис, точно фокусник, снабдивший кроликами всю ресторацию. – И этому, – он кивнул на моряка, – с ножом для разделки китов, тоже.

Сборы были недолги, и вскоре после утреней трапезы наша команда двинулась к Риге. Купца в его странствиях сопровождала пара слуг, которые, вероятно, значились охранниками, однако, по моим наблюдениям, не слишком оправдывали это гордое звание. Судя по взгляду, которым одарил эту парочку наш проводник, он придерживался того же мнения.

Вообще меня всегда поражала невиданная храбрость охотников за прибылью. Одно дело – мы, люди меча, для которых рисковать головой – занятие привычное, к тому же у нас всегда найдется под рукой какой-нибудь весомый аргумент, чтобы за эту голову вступиться, а если уж не вышло – такова судьба. Но у купцов – ни навыка, ни отточенных рефлексов, ни желания во что бы то ни стало одолеть противника. И вместе с тем, очертя голову, рискуя жизнью и товаром, они пускаются через полмира в зыбкой надежде заключить выгодную сделку. При этом все их упования – на божий промысел и такую вот немудрящую стражу.

Сокровища, которые вез наш спутник, стоили целого состояния. Вероятно, он мог нанять и большую стражу, однако в этом случае разбойники, будь то с земных или морских больших дорог, быстро вычислили бы в нем предмет своего корыстного интереса. А следовательно, искали бы способ обойти конвой или же как-нибудь посноровистей отправить его к праотцам.

Выезжая из владений гостеприимного Мунка, я оглянулся и невольно осадил коня. Увиденное поразило меня настолько, что я едва успел окликнуть Лиса, прежде чем захохотать.

– Шо это тебя на хи-хи пробило? – Сергей последовал взглядом за моим указательным пальцем.

Вывеска трактира имела теперь вид иной, нежели прежде. Над голубиной троицей дугою красовались пять звезд, тех самых, за которые с несвойственной ему щедростью заплатил мой напарник.

– Ах-хренеть! – Физиономия Лиса, полагавшего рубль в чужих руках личным оскорблением, приняла страдальческое выражение. – Ободрали, шо макака банан. Буквально за наш счет евроремонт сделали. Впрочем, – он задумался, выискивая обратную сторону у этой медали, – если считать, шо мы ночевали в пятизвездочном отеле, то еще дешево отделались!

Должно быть, огорчение из-за бездарно потраченного талера заставило моего друга забыть о том, что запас продовольствия, выданный нам Гюнтером в дорогу, не стоил нам ни гроша, а сделанные нам подарки многократно превышали наши финансовые затраты.

Мы отъехали уже довольно далеко, когда я чуть придержал коня, поворачиваясь к Лису.

– Слушай, есть одна закавыка.

– А может, без нас обойдется? – с укоризной поглядел на меня друг.

– Погоди, дай сказать. Предположим, Штаден действительно клюнет на удочку и, бросив все, вместе с шапкой Мономаха примчится в Феллин…

– Ну, подождет, не маленький. Это ж тебе не под дверью в сортир, когда в брюхе буря и натиск…

– Речь не о том, – поморщился я, не желая углубляться в затронутую напарником тему. – Штаден приедет на постоялый двор, Мунк расскажет ему о наших «подвигах», которые тот скорее всего примет за очередной сеанс магии, но дальше кабатчик сообщит, что мы отправились в Средиземное море…

– Вот тут-то Штаден и офигеет, – предположил Лис. – Вот таким фиганутым мы его по возвращении и застанем.

– Я серьезно, – попытался я урезонить друга.

– Да ну, не парься. Черкни старине Генриху пару слов, мол, жди меня, и я вернусь, свято храни тайну золотого ключика и будь всегда готов!

– К чему готов? – не понял я.

– Да какая разница. К борьбе за дело Ленина и шо-то там коммунистической партии! Лишь бы с места не двигался.

Он повернулся к слугам негоцианта и, глубокомысленно оценив ездовые качества каждого, сообщил тому, кого счел более пригодным к несению фельдъегерской службы:

– Эй, парень! Назначаю тебя мимоденежером по связям с общественностью.

– А? – прозвучало в ответ.

– Короче, сейчас вот он, – не вдаваясь в обсуждение начальной литеры алфавита, показал на меня Лис, – выдаст тебе записку, и ты – одна нога здесь, то шо между – там, а вторая – снова здесь, – метелишься обратно в «Три голубя» и отдаешь ее хозяину. Затем бегом, прыжками, шо та блоха на кенгуру, – в рижский порт.

Он повернулся к провожатому:

– Как ваш корабль называется?

– Пинас «Саламандра».

– Запомнил?

Слуга кивнул, но тут в разговор вмешался купец, несколько удивленный тем, что Лис распоряжается его работниками:

– Э-э-э, да как же так можно? – пересиливая страх, заговорил он. – Это ж мои люди, они мне здесь нужны…

Голландца можно было понять. С этакими сокровищами без хотя бы мало-мальски пристойной охраны он чувствовал себя неуютно. А уж тем более – отправляясь невесть куда с «иезуитским следователем по особо важным делам».

– Не пыли, пехота! – отозвался Лис.

– Сударь, – произнес я, доставая из седельной сумки пергамент и письменные принадлежности. – Если вы опасаетесь за свою поклажу, даю вам слово дворянина, что рядом с нами она будет в полной безопасности. Насколько такая безопасность вообще существует в подлунном мире…

Коммерсант с тоской смерил меня взглядом, оценивая «за» и «против», и нехотя кивнул подручному.

Пинас «Саламандра» покачивался на швартовах у самого пирса. Это рожденное в далекой Голландии судно с первого взгляда привлекало к себе внимание гармоничностью очертаний и стройностью линий. Можно было не сомневаться ни в быстроходности корабли, ни в его остойчивости. Сомнение вызывало другое: во-первых, на крупном тридцатипятиярдовом корабле не было видно ни флага страны, ни вымпела той или иной торговой компании. Полотнище с золотой саламандрой, объятой пламенем, говорило о том, что капитан работает сам на себя и, вероятно, является хозяином судна. Но это было еще полбеды. В конце концов, почему бы какому-нибудь старому пенителю морей не купить себе этакого красавца и не заняться частным извозом, полагаясь на свою удачу. Однако, кроме десятка кулеврин, торчавших из пушечных портов, на палубе красовалось еще шесть фальконетов[42], что, несомненно, превращало пинасу в боевой корабль.

Лис, за годы странствий также немало побывавший в морских походах, поинтересовался, окинув «Саламандру» скучающим взором:

– Скажи, Вальтер, тебе что-нибудь известно о ледовой обстановке на Балтике?

– Лето же, – удивленно глянул на него я.

– Да шо ты говоришь? – Он сокрушенно покачал головой. – Тогда получается, шо тот выдвижной таран – не для раскалывания льдин.

– Получается, – согласился я, но времени продолжать разговор, во всяком случае, в явной форме, не было. К нам приближался высокий, скандинавского вида человек, одетый с претензией на роскошь.

– Карстен Роде, – подойдя, представился он. – Капитан и хозяин этого корабля. Как я понимаю, вы и есть пассажиры. Мой старый друг Гюнтер сообщил, что вы желаете идти в Средиземное море. Не соблаговолите ли сказать, куда именно?

– В Ревель, – коротко ответил я.

– Да-а? – удивленно протянул капитан. – Но ведь Ревель здесь, на Балтике. При хорошем ветре – день пути.

– Видишь ли, дружище, – вмешался Лис. – Тут пока то да се – концепция переменилась. Поэтому есть два варианта: либо перетаскивать Средиземное море сюда, либо плюнуть на условности и идти, не сворачивая с этих самых волн, в Ревель. – Лис указал на серые со стальным отливом валы, плещущиеся о пирс.

– Что ж, в Ревель так в Ревель. Только денег я вам назад не верну. Мы ж к дальнему походу изготовились: провиант купили, воду запасли.

Возможно, в словах капитана Роде и была доля правды, однако, как мне казалось все больше и больше, хозяин «Саламандры» предпочитал разживаться провиантом, и не только им, на любых встречных кораблях, так что большая часть полученного золота легла балластом в его карманах.

– Ну, не форменный ли грабеж! – услышав, что деньги за «вид на Средиземное море» ухнули безвозвратно, возмутился Лис.

– Да как пожелаете. – Шкипер насмешливо пожал плечами. – Подряжались за Геркулесовы столбы идти, так поутру и выйдем. Хотите – в Неаполь, хотите – в гости к тунисскому бею, а хотите – я здесь на якоре стоять буду. Воля ваша. Меня Гюнтер по дружбе уговорил, я ему кое-чем обязан, но если что не так – можете и на берегу оставаться.

Я глядел на саркастическое лицо капитана. Его глаза цвета балтийской волны смотрели беззлобно, но с нескрываемым презрением. Идея удачно облапошить бестолковых пассажиров казалась ему весьма удачной. И действительно, деньги были уплачены, да и шанс столкнуться на другом корабле с таким же пройдохой был, к сожалению, более чем вероятен. Здесь у нас имелась хотя бы рекомендация, записка признательного нам Мунка, там же – лишь Божье попечение.

– Грузимся, – скомандовал я.

– Так мы направляемся в Ревель? – пролепетал окончательно сбитый с толку голландец.

– В Ревель, именно в Ревель, – подтвердил я.

– Да-да, – тут же нашелся Лис. – И половину фрахта оплачиваете вы.

На просиявшем было лице торговца вновь появилась гримаса уныния. Как любой представитель своей профессии он умел быстро считать деньги, а поэтому хорошо понимал, что за эту самую половину фрахта из Риги до Ревеля можно нанять три корабля. И все же, посетовав на злую судьбу и переменчивую фортуну, он приказал нести заветный сундучок в предоставленную каюту.

Пинас, или же, если угодно, пинаса, – замечательное судно, настоящий продукт своей эпохи. Возникшее в нидерландских провинциях, оно представляло собой удачную помесь боевого корабля с маневренным и быстрым купцом. Кажется, Вильгельм Оранский, осматривая на верфи новый пинас, заявил, что в трюме этого корабля поместится все жито герцогства, да еще и место останется. Если же возить зерно не предполагалось – по бортам ставились пара десятков пушек, превращая корабль в воплощенную мечту корсара.

На «Саламандре» зерно не возили отродясь. Карстен Роде при ближайшем рассмотрении оказался человеком довольно приятным в общении, почти светским. Убедившись, что обманутые туристы не собираются хвататься за оружие, требуя деньги назад, он принял на себя роль любезного хозяина прогулочной яхты и весь день потчевал нас рассказами о своей жизни и вполне сносными блюдами работы корабельного шеф-кока.

Жизнь капитана Роде стоила отдельной повести. Уроженец Дании, он успел побывать шведским офицером, командиром ганзейского рейдера, корсаром, контрабандистом, тюремным жителем и вновь капитаном. На этот раз, как утверждал хозяин «Саламандры», он состоял на службе рижского магистрата. Однако же готовность отправиться в любой конец света, как и отсутствие соответствующего флага на грот-мачте, заставляли усомниться в правдивости его слов.

Ночь была тепла. Ветер лениво копошился в снастях, надувая полуобвисшие паруса. Воздух пропах йодом, и свет луны настраивал на идиллические размышления и возвышенный тон речи. Но усталость брала свое, и, не утруждая себя речами, мы завалились спать в предоставленной нам гостевой каюте на корме за шканцами.

Утро встретило нас криками на палубе и характерным звоном железа, от которых наши с Лисом надежды на спокойное путешествие моментально улетучились.

– Капитан, – доставая из-под подушки два пистоля, произнес Сергей. – По-моему, у нас образовался грандиозный шухер.

Лицо купца моментально побледнело, физиономии слуг тотчас же последовали его примеру.

– Вы обещали мне безопасность, – счел уместным напомнить торговец.

– Насколько возможно это в подлунном мире, – доставая из ножен клинок, уточнил я. – Нас пятеро, и все мы можем драться, поэтому не стоит унывать раньше времени.

– Точно, – добавил Лис, забивая шомполом пулю в ствол одного из запасных пистолетов. – А позже времени волноваться уже будет некому.

Незамысловатая шутка «иезуитского следователя» не слишком порадовала наших спутников, но сообщить ему об этом они не успели. В дверь постучали – негромко, но требовательно. Сергей удивленно поглядел на меня:

– Стучать перед штурмом? В моей практике это что-то новенькое.

Стук повторился уже громче и настойчивей.

– Нельзя, нельзя, – томно проворковал Лис. – Я не одет.

– Входите, – крикнул я, отодвигая засов и быстро отстраняясь.

В словах напарника был резон. Обычно в таких случаях дверь вышибали, не слишком церемонясь. Однако сейчас нападающие, должно быть, не хотели портить собственное имущество.

На пороге стоял капитан Роде с неизменной глумливой ухмылкой, чем-то напоминающей гримасу Веселого Роджера. За его плечами маячила группа поддержки, ощетинившаяся топорами и абордажными саблями.

– Господа, – с деланным удивлением глядя на мой клинок, Лисовы пистолеты и боевые приготовления наших спутников, мягко проговорил он. – Окажите любезность, опустите свое оружие.

– А то шо? – отозвался Лис.

– Полагаю, вы не умеете управлять кораблем, а у этих берегов великое множество подводных скал. Не стоит испытывать судьбу. – Он отвел острие моей шпаги от своего горла. – К тому же смею напомнить, на корабле полторы сотни матросов, большая часть которых пережила не одну абордажную схватку. Неужели вы всерьез намерены сражаться с ними? К чему это геройство? Как говорят британцы, будем джентльменами.

– Хорошо, – согласился я. – Джентльменами – так джентльменами…

– Как говорят французы, не будем красить жирафа! Шо надо? – перебил меня Лис.

– Единственное мое желание – когда-нибудь сойти на берег и зажить в своем доме, в любви и достатке… – идиллическим тоном утренний визитер начал излагать концепцию светлого будущего.

– Это что же, и есть причина вашего неотложного визита? – усмехнулся я.

– Разве это смешно? – нахмурился Карстен Роде. – По-моему, нет. Скорее всего и вы мечтаете о чем-либо подобном.

Его голос вмиг утратил мягкость.

– Слушайте меня внимательно и постарайтесь не искать в вашем покорном слуге кровожадного волка. Только я сейчас могу помочь вам.

– Помощничек, – хмыкнул Лис.

– Команда бунтует, – не обращая внимания на реплику, продолжал капитан, указывая на свирепые рожи своего почетного эскорта. – Матросы шумят о том, что вы, господа, везете целый сундук с драгоценностями.

Мне вспомнился хищный взгляд, брошенный вестовым «Саламандры» на сокровища голландца, и я запоздало пожалел о том, что доверился рекомендации корчмаря.

– Пусть даже так. Однако на каком основании ваши головорезы смеют претендовать на них?

– На шатком основании, сударь. Весьма шатком. На палубе этого славного пинаса.

– Шо-то это мне напоминает, – вмешался Лис. – Как там было?.. «По какому закону вы меня вешаете?» – «По закону всемирного тяготения».

Карстен Роде, явно не знакомый с достижениями маэстро Ньютона, недоуменно поглядел на Сергея.

– Никто не собирается вас вешать. Более того, если вы не вздумаете губить себя, оказывая бесполезное сопротивление, купцу и его слугам будут оставлены все их личные вещи. Ваше же имущество, господа, памятуя о рекомендациях моего друга Гюнтера, и вовсе останется неприкосновенным. Мы высадим вас на ближайшую землю, где вы сможете продолжить свой путь, благодаря Бога, что легко отделались.

Уж не знаю, действительно ли имя Мунка затрагивало в сердце галантного пирата какие-то потаенные струны, или же своим предложением он попросту хотел вбить клин между нами. Однако последствия его ловкого хода открывали непредусмотренную капитаном лазейку в коварной мышеловке.

– Ваше предложение ясно, – возвращая шпагу в ножны, кивнул я. – Положение действительно безвыходное. Позвольте нам немного посовещаться…

– Пять минут. – Капитан Роде выставил вперед ладонь с растопыренными пальцами. – Ровно пять минут. Дольше я не смогу удерживать команду от штурма.

– Вы очень любезны, сударь, – поклонился я. Капитан подал знак, и матросы недовольно попятились, освобождая каюту.

– Господа, – взмолился перепуганный купец. – Я не знаю, кто вы на самом деле, и не желаю о том знать, но вы же не покинете меня?! Я могу рассчитывать?..

– Все в руке Господней, – переадресовал я поставленный вопрос. – У нас есть крошечный шанс.

– Неужели? – В глазах торговца блеснула искра надежды.

– Но запомните, – продолжал я. – Прямо сейчас вы подарили, нет, лучше проиграли сундук вместе со всеми драгоценностями вот этому господину.

– Как?! – В глазах несчастного отразился неподдельный ужас.

– Как водится – каком к низу, – ловя на лету мою идею, заверил Сергей.

– Сударь, у вас есть два варианта, – продолжал я. – Потерять все прямо сейчас или, в случае успеха моего плана, получить свое имущество обратно…

– Естественно, за вычетом десяти процентов комиссионных, – не давая мне скатиться в бездну альтруизма, перехватил инициативу Лис.

Голландец обреченно кивнул, с болью в сердце подсчитывая убытки.

– Ну шо, Вальтер, – Сергей порывисто выдохнул, как будто перед затяжным прыжком с парашютом, – понеслась душа по кочкам!

Капитан Роде слушал мои слова, мрачнея на глазах.

– Я благородно дал вам время обдумать мое предложение, но вы использовали эту щедрость во зло.

– Отчего же? – возразил я. – Вы объявили себя джентльменом и обещали в знак дружбы с господином Мунком не трогать нашего имущества.

– Я, несомненно, джентльмен, но джентльмен удачи, а здесь свои законы и своя честь. Вынужден признать, что моя попытка спасти вас оказалась безрезультатной.

– Быть может, Карстен. Быть может. Но останемся джентльменами до конца! Если ваша удача до сих пор с вами, то испытайте ее.

– Одна партия, – подхватил Лис, веером разворачивая колоду. – Пинас против сундука.

Перед глазами капитана Роде мелькнула растянувшаяся ядовитой змеей пестрая лента карт. Серые глаза корсара блеснули хищным азартом, точно под холодной балтийской волной проснулся вулкан.

– Идет, – оскалился он.

Честно говоря, я не сомневался в ответе корсара. Уж и не знаю, какими точно волшебными способностями обладали карты веритника, но если мне, отнюдь не любителю азартных игр, вчера ночью нестерпимо хотелось обыграть напарника, то что уж говорить о столь рисковом представителе рода человеческого, как господин Роде! «Представители общественности», окружавшие его плотным кольцом, приветствовали мудрое решение предводителя радостными криками.

– Не идет, а едет, – тасуя колоду, возразил Лис, изображая на лице ухмылку весьма ядовитого свойства. – А если присмотреться, – он начал сдавать, – то и не едет, а везет. Но тут уж кому как – кому везет, а кому один как. Ну, шо, Роденуля, вскрываемся? Шо называется, вскрытие покажет…

Вскрытие показало. Рев окружавших капитана абордажников возвестил о решительном нежелании экипажа любоваться румяными ягодицами фортуны.

– Назад! – хватаясь за рукоять сабли, заорал Карстен Роде, в мгновение ока превращаясь из охотника в жертву.

Но вооруженный сброд не желал слушать, мигом развенчав былого кумира. Выстрел в воздух заменил Лису председательский колокольчик. В каюте повисло облако порохового дыма, в ушах зазвенело, но все же в результате этого действия воцарилось слабое подобие тишины, которое уже можно было перекрыть голосом.

– Джентльмены, а шо это мы так суетимся? Не будем переводить Библию на черные метки! У кого-то есть возражения? Казино открыто. «Саламандра» на кону. Ваши ставки против этого замечательного пинаса!

Чародейские карты делали свое дело. Очевидно, для тех, кто видел их, страсть к игре была практически необорима. Я сам с недоумением чувствовал, как тянет меня выиграть уже выигранный нами корабль. Протолкнуться к столу было невозможно.

Поход в Ревель получился довольно однообразным. Казалось, даже чайки, парящие за бортом, пикировали к иллюминаторам, позабыв о рыбе, чтобы хоть одним глазком взглянуть на безумную картежную вакханалию. С большим трудом, пинками и угрозами Карстен Роде, получивший вновь звание капитана из рук нового владельца судна, заставил два десятка окончательно проигравшихся неудачников вернуться к исполнению своих обязанностей. Когда впередсмотрящий наконец крикнул: «Земля!», штурман готов был вновь отправить «Саламандру» в открытое море, чтобы продолжить партию. От этого неприятного казуса нас спасло одно лишь обстоятельство: все, что можно было проиграть, вплоть до корки, отобранной у корабельной крысы, было уже проиграно.

Деморализованная команда была окончательно сражена актом неслыханной щедрости, а учитывая, что речь идет о Лисе, – неслыханной вдвойне. «Саламандра» и львиная доля выигрыша были возвращены бывшим владельцам. Как ни глотал в душе слезы мой друг, он попросту не мог захватить с собой всего этого.

В благодарность капитан Роде согласился выполнить небольшую просьбу и доставить гетману Вишневецкому мою записку, а затем ждать нас на траверзе ревельского порта. Как и всякий датчанин конца XVI века, отчаянный корсар недолюбливал шведскую королевскую семью, посмевшую оторвать изрядный кусок от его любимой родины.[43]

Голландский негоциант мелко крестился, глядя, как отходит от берега злополучный пинас.

– Куда вы теперь? – ощутив себя наконец в безопасности, поинтересовался он.

– Вопрос неверен, – покачал головой я. – Куда мы теперь? Отвечаю. К герцогине Эстляндской. Вы, как можно догадаться, – торговец драгоценностями. Я – ваш переводчик. Остальные – телохранители.

– Но я знаю точно, там не заплатят, – попробовал урезонить меня купец.

– Если вы хотите, чтобы десять процентов от стоимости вашего товара, по соглашению, принадлежащие моему другу, вновь вернулись к вам, то на время забудьте о прибыли.

– Не, ну это безобразие! – возмутился Лис на канале связи. – Силен ты чужим добром разбрасываться, шо тот сеятель – облигациями. И трех процентов хватило бы выше крыши!..

Замок был в запустении, а неусыпный страж у ворот очень хотел спать.

– Вам тут не заплатят, – как будто сговорившись с купцом, уныло твердил он, с тоскою глядя на неожиданных гостей. – Я уже два месяца не видел ни единого талера.

– Мы представители голландской оптовой компании «Питер, Пауль и Рубенс». – Лиса было непросто сломить. – Сегодня у нас рекламная акция в честь десятилетия проведения последней рекламной акции, посвященная священному обряду посвящения!

От сплошного «священия» в ушах на лице у неторопливого стражника появилась непривычная для него задумчивость.

– Это вам как первому нашему клиенту на этом квадратном метре. – Лис протянул сторожу выигранные у одного из пиратов янтарные четки. – Сходите помолитесь о процветании всех цветов… Ну шо, капитан, – усмехнулся напарник, делая ручкой вслед удаляющемуся привратнику. – Путь свободен! Самое время взглянуть, из-за кого весь сыр-бор.

Глава 24

Брак – самый лучший повод для развода.

Генрих VIII Тюдор

Когда Господь создавал Эстляндию, он, вероятно, был в дурном расположении духа и не слишком заботился о том, насколько удобно будет жить здесь местному населению. В принципе, равнинная территория, поросшая лесами и усеянная обломками скал, как булка кунжутом, позволяла эстам прокормить себя. Море давало рыбу, остатки ледников – пресную воду. Но за рамками натурального хозяйства жизнь этого северного обрывка Европы была тосклива, однообразна и промозгла. Холодные ветры, большую часть года завывавшие в здешних трубах, леденили душу и заставляли кутаться в меха. Давным-давно рыцари-крестоносцы, искавшие для Ливонского ордена новые земли, принесли сюда христианство. Население, издревле промышлявшее охотой и рыболовством, воинственным соседям почти не противилось, но и поддерживало без энтузиазма. Новые церкви строились под опекой рыцарских замков, откуда «уполномоченные Богом» меченосцы бдительно следили, чтобы не оскудела рука дающего.

Ослабление рыцарского ордена привело эстляндские владения в полнейшее запустение. Когда же Швеция захватила эту территорию, каменные твердыни еще с горем пополам годились для обороны, но отнюдь не для комфортабельного жилья. Толстые стены, сложенные из дикого камня, покрывал мох. Сквозь щели в окнах свободно врывались все упомянутые на картушке компаса ветра. С потолков то и дело капала вода, образуя на полу невысыхающие лужи.

Именно в таком «загородном имении» и жила сестра польского короля, супруга герцога Эстляндского и дама сердца предводителя казачьей вольницы Катарина Ягеллон.

Пройдя сквозь темную пещеру двойных ворот, мы очутились в замковом дворе. Если бы перед нами стояла задача похитить объект пылкой страсти запорожского гетмана, это не вызвало бы особых трудностей. Кроме пары унылых собак, подставляющих скупым лучам неяркого северного солнца лохматые бока, во дворе не было ни единой живой души. Псы лениво поднялись с нагретых плит и вопросительно уставились на нас, не то пытаясь догадаться, что мы тут делаем, не то интересуясь, нет ли у неожиданных гостей чего-нибудь съедобного. Дождавшись подачки, они жадно принялись за еду, потеряв к незнакомцам всякий интерес.

– Может, нужной вам дамы здесь вовсе нет? – настороженно оглядываясь по сторонам, предположил голландец.

– В портовом кабаке утверждали, что она здесь и никуда отсюда не выезжает, – отмел я его подозрения.

– Спит небось. На массу давит, – поддержал меня Лис. – Вчера, как водится, Ронсара обчиталась. От него всегда спать хочется. Было бы с кем.

Опровергая тезис моего друга, дверь угловатой башни донжона уныло заскрипела, и на высокое крыльцо медленно вышла дама. Она была монументальна, как айсберг, и впечатляюща, как нотрдамская химера в полнолуние. Пожалуй, среди борцов сумо она бы чувствовала себя в своей компании. Не исключено, правда, что многие из них не рискнули бы приблизиться к этому порождению страны троллей, устрашенные причудливой негармоничностью ее черт. В целом лицо незнакомки напоминало корму боевого корабля, только под пером руля, изображавшего нос, имелось отверстие, похожее на след от тарана. Установленные в глазницах орудия смотрели на нас угрожающе.

– Кто есть? – на ломаном шведском подозрительно спросила женщина-монумент.

– Мы есть, – отозвался Лис – также на шведском, но уже не просто ломаном, а зверски изувеченном. – И пить тоже, ес-сли дади-т-те.

Дама задумчиво уставилась на посетителей и после долгой паузы уточнила:

– Кто вы есть?

– Нас не ест никто, – не унимался Сергей. Насколько я знал, такая дуэль могла продолжаться до заката, однако нам следовало управиться пораньше.

– Почтеннейшая фру, – начал я на пристойном шведском. – Мой хозяин – знаменитый торговец ювелирными изделиями из Антверпена – недавно прибыл в Ревель и, прослышав о несказанных достоинствах ее светлости герцогини, поспешил засвидетельствовать свое почтение и предложить лучшее из того, что у него есть, той, которая по праву более всех достойна носить это.

– Фрекен, – хлопнув глазами, ответила дама, и я понял, что все мое красноречие, следовавшее за приветствием, было растрачено на обогрев атмосферы.

Догадавшись о неуспехе моей дипломатии, сноровистый в торговых приемах голландец достал откуда-то увесистые серьги и потряс ими, как стеклянными бусами перед папуасами.

– Ней, ней, – сопровождая отказ ленивым движением головы из стороны в сторону, произнесла «девица». – Не платить.

Она собралась было развернуться и уйти, однако, на наше счастье, ее разворот занимал достаточно времени, чтобы обдумать дальнейшие наступательные действия.

– Лис, твое отечество в опасности! – напомнил я. – Выручай!..

– Вот так всегда! – оскорбился Лис. – Кому по клавишам бренькать, а кому мебель двигать!

Он осенил себя крестным знамением:

– Эх, постоим за родные очаги, – и тут же взлетел на крыльцо со страстным воплем: – Необходимая ты моя!

Обойти будущую жертву Лисова обаяния, ошеломленно застывшую в дверях, действительно было невозможно.

– Мадемуазель, – вспоминая лучшие времена в образе Сержа Рейнара Л'Арсо д'Орбиньяка, взвыл он, припадая к руке, которой без труда можно было обхватить средних размеров глобус. – Все кончено! Я пропал без этих глаз! Вы приобрели мое сердце оптом! Откройте же кредит вашего доверия под десять процентов годовых! Я высек бы ваш памятник на площади, но не нахожу достойных площадей! Вы идеал грандиозной формы, полной содержания…

Сергей сделал попытку обхватить руками фигуру, которой легко было бы закрыть даже окно в Европу. Лицо девицы неожиданно покраснело и стало похоже по расцветке на верхний глаз светофора.

– Не понимать, – сконфуженно пролепетала она.

– Я объяснять, – многозначительно заверил Лис. – А пока отведи-ка этих господ к своей хозяйке, чтоб они нам не мешать.

Он мягко подтолкнул ее вперед, существенно увеличивая понятливость перспективной сумоистки.

Герцогиня Эстляндская приняла нас на крепостной галерее, которую теперь можно было именовать зимним садом. Небольшие апельсиновые деревца в кадках, фикусы, горшки с геранью придавали каменной твердыне вид довольно обжитой, почти домашний. Катарина действительно была хороша собой, как бывают хороши только польские аристократки. В предыдущей командировке мне довелось увидеть одну из таких красавиц – возлюбленную императора Александра I Марию Антоновну Святополк-Четвертинскую.[44] В привычной нам истории ей противостояла графиня Валевская, возлюбленная Наполеона. Оба вершителя судеб мира были сражены красотой прекрасных дам и находились под весьма сильным влиянием этих грациозных созданий. Так что гетман Вишневецкий был не одинок в своей всепоглощающей страсти. В мировой истории подобные случаи не были редкостью.

Я бы затруднился ответить на вопрос, сколько лет ее светлости. Она была молода той необыкновенной молодостью, которая утренним светом проглядывает иногда даже в чертах дам весьма преклонного возраста. Однако до этих лет польской королевишне было еще далеко. Ясные глаза смотрели на мир немного удивленно, не в силах понять, за что ей такой удел. Выбивавшиеся из-под крахмального чепца золотистые локоны притягивали к себе жадные взоры, манили провести рукой, ощутив шелковистость волос. Во всем ее облике, в мягкой грации черт были какие-то хрупкость и беззащитность, которые, подобно магниту, притягивают сильных, уверенных в себе мужчин. Князь Дмитрий Вишневецкий, несомненно, был одним из них.

– Прошу мне простить убогость обстановки, – отвечая благосклонным кивком на наши поклоны, мягко проговорила она по-французски. – Гости здесь – большая редкость.

Маячивший за спиной герцогини молодой человек смазливой наружности, с чернильным прибором и шпагой у пояса, произнес негромко, но довольно властно:

– Прошу вас, моя госпожа, говорите, пожалуйста, по-шведски или по-польски.

Катарина со вздохом поглядела на него через плечо, затем вновь обратилась к нам:

– Мой паж, секретарь, телохранитель и тюремщик барон Олаф фон Руслаген спрашивает, не знаете ли вы польского или шведского языка.

Я вздохнул. Конечно, ни одному уроженцу Швеции не под силу понять речь коренного поляка, если тот говорит с привычной для себя скоростью. С тем же успехом можно попытаться сосчитать вылетающие из пулеметного ствола пули.

Беда в том, что и мой речевой аппарат тоже не был приспособлен для таких перегрузок. Возможно, смог бы Лис, но он все еще был занят.

– Быть может, его устроит язык великого княжества Литовского? – кланяясь, спросил я, переходя на тот диалект русского языка, который все еще был в ходу от Минска до Киева и Вильнюса.

Герцогиня, достойная представительница литовской династии Ягеллонов, с улыбкой кивнула. Секретарь-надсмотрщик еле заметно напрягся, пытаясь вникнуть в малознакомые слова. Тем временем я подтолкнул локтем купца, давая ему знак начать торг.

– Можете нести любую околесицу, – разрешил по-голландски я. – Главное – показывать товар и кивать.

Антверпенец хлопнул в ладоши, подзывая слуг, несших заветный сундук.

– Мой господин, – начал я, делая неопределенный знак рукой, – имя которого созвучно ветви вишни, поручил мне засвидетельствовать, что сила его чувств не одолима ни временем, ни расстоянием.

– Это браслет, – доставая из сундука вышеупомянутое ювелирное изделие, объявил торговец. – Он золотой и с каменьями.

Должно быть, еще никогда в жизни ему не приходилось участвовать в подобных торгах. Я принял украшение из рук «хозяина» и протянул герцогине.

– Это всего лишь золото и камни, ничего более. Просто красивая вещица.

– Это цепь. – Голландец вытащил из сундука длинную тяжелую золотую цепь изящного плетения, недавно введенную в моду герцогиней Киевской. – Многие знатные дамы считают ее изысканным украшением своего платья.

– Он говорит, – я указал рукой куда-то вдаль, – что даже золотые цепи не смогут удержать его даму.

Катарина понимающе кивнула.

– Для вас эта цепь будет стоить всего пятнадцать талеров, хотя с другой я бы запросил все двадцать. Но из почтения к вашей небесной красоте я готов сделать хорошую скидку… – Купец вошел во вкус и продолжал растекаться соловьем.

– Он говорит, – я указал куда-то в неопределенную даль, где, по моим представлениям, должен был находиться князь Вишневецкий, – что если ваши чувства по-прежнему горячи, то все готово к скорой встрече.

Паж-телохранитель, поначалу тративший силы на поддержание умного лица и попытки вникнуть в неожиданный диалект «польского», видя, что речь идет всего лишь о ювелирных изделиях, несколько расслабился.

– Увы, – печально вздохнула прекрасная дама, возвращая мне драгоценность, – я бы с радостью приняла все это, но мои возможности сильно ограничены.

– Зато безгранично милосердие Господне, – возразил я, передавая цепь владельцу. – И он всегда благоволит тем, кто достоин его милости. Если госпоже в тягость цепи, то, возможно, ее заинтересует вот такая вещица?

Я принял из рук купца перстень, выданный мне гетманом перед нашим отъездом. Всадник Ягеллонов на нем соседствовал в гербовой связке с опрокинутым полумесяцем и торжествующими крестами Вишневецких.

– У этого перстня долгая история. Когда-то он являлся залогом пылких чувств, питаемых некой дамой к достойному кавалеру. Залогом же его чувств является мое появление здесь.

– Я бы очень хотела носить такой перстень, если бы это было возможно…

– Он ваш, – сделал я широкий жест, и купец согласно закивал головой, радуясь, что речь не идет о его имуществе.

– К сожалению, я пока не могу его принять, – скосив взгляд в сторону вновь напрягшегося соглядатая, ответила герцогиня. – Но если судьба будет милостива ко мне…

– О, я уверен в этом так же, как и в своей преданности вашей светлости. Как утверждает мой дядя, знаменитый астролог, желаемое вами произойдет намного раньше, чем это возможно предполагать. Главное – верить, – я хлопнул себя по груди, подсказывая, кто в данном случае служит объектом веры, – и ничему не удивляться.

Дворец был в лесах. Впрочем, шумные ели не устилали подходы к нему иголками, и дубы не стучали по окнам шрапнелинами желудей. Эти леса были строительными. Известный любовью к новым архитектурным формам герцог Юхан стремился придать мрачному убежищу ливонских командоров более изысканный вид. На мой взгляд, получалось не слишком, что в принципе было вполне объяснимо. Для достижения желаемого результата старый замок Юхану следовало до основания срыть и на его месте построить новый. Однако средств на это у герцога хронически не хватало. Денег вообще было отчаянно мало. Причем если в строительных работах заседавшие в ревельском магистрате торгаши еще могли поучаствовать, то все, что выходило за рамки крепостных стен, лежало вне зоны их интересов. Если бы владетель эстляндских земель нашел способ взимать арендную плату с разномастных пиратов, обретавшихся на сотнях принадлежащих ему островков, он бы, пожалуй, стал одним из богатейших людей Европы. Но ни войск, ни флота для этого у Юхана не было. А безнаказанные морские разбойники ни в грош не ставили шведского выскочку.

Прежде чем отправиться во дворец, мы сняли номера в ближайшей гостинице, чтобы принять вид, подобающий благородным дворянам. Но тут нас ожидало неожиданное, впрочем, скорее уж долгожданное сообщение:

– База Европа-Центр вызывает Джокеров.

– Джокер-1 на связи, – отозвался я.

– Та не переймайтесь, усе тут. Оба-два на месте.

Европа-Центр традиционно проигнорировала отзыв Лиса и заговорила подчеркнуто официально:

– О ваших требованиях доложено руководству.

– И шо, мы уже в неоплачиваемом отпуске? – радостно вмешался Лис. – Можно идти делать неоплатные долги?

– Джокер-2, будьте добры выслушать. По вашему требованию организована специальная комиссия. Сегодня она отправляется к вам, готовьтесь к встрече.

– Нынче точно не мой день, – обреченно вздохнул Лис. – Сначала корабль пришлось за так отдать в чужие руки, потом невинность свою за так же (Амур, скотина, из камнемета долбанул – контузило навылет). Теперь начальство кучей навалило… Сегодня, часом, не пятница, тринадцатое?

Я покачал головой.

– Не имеет значения. Покуда действуем согласно намеченному плану.

– Все как обычно, – отозвался мой напарник. – Ты паришь мозги коронованным особам, я ломаю веники. Ну что? – Он оглядел меня со всех сторон. – Хорош! Кружева, подвязки, шо тот пудель-медалист. Буквально лев!

– Да ну тебя. – Поправив шпагу, я вышел на улицу.

К воротам гостиницы приближалась четверка алебардиров во главе с сержантом. Я посторонился, давая им дорогу, однако продолжать путь вояки не стали.

– Вы нынче прибыли в город, сопровождая голландского купца? – остановившись в паре шагов от меня, торжественно спросил сержант.

– Можно сказать и так, – кивнул я. – Однако чем обязан?

– Его высочество принц Юхан требует вас к себе незамедлительно, – объявил мой собеседник.

– Это арест? – включая связь, поинтересовался я.

– Это настоятельная просьба, – с напором пояснил начальник конвоя. – Нам приказано сопроводить вас к его высочеству, даже если вы не захотите идти добровольно.

– Строго говоря, именно туда я сейчас и направлялся, – пожал плечами я. – Что ж, вместе будет веселее.

Последнее мое утверждение оказалось, увы, ошибочным. Почетный эскорт холодно молчал на протяжении всего пути, тем самым давая мне возможность обдумать ситуацию. Судя по всему, столь внезапным интересом к своей персоне я был обязан усердию секретаря-надзирателя Катарины Ягеллон. Однако, насколько мне виделось, ничего компрометирующего этот господин сообщить не мог. Да и задуманному плану такая бдительность и расторопность была скорее на пользу, чем во вред.

Его высочество встречал «дорогого» гостя в небольшом зале, в котором, должно быть, принимал жалобы и прошения своих немногочисленных подданных. Вокруг него толпились десятка полтора вельмож при шпагах и кинжалах. С точки зрения личной безопасности, несомненно, это был немалый риск, но во времена, когда дворянин не мыслился без оружия, требование, допустим, оставить шпагу где-нибудь в специальной комнате было бы злодейским посягательством на исконные права дворянства. Да что там шпаги – кинжалы еще долгое время рассматривались как неотъемлемая деталь костюма и часть столового прибора при всяком застолье. Только спустя полвека, при кардинале Ришелье, было приказано использовать во время королевских трапез ножи со скругленным концом. Но до сего распоряжения ударами кинжалов были отправлены на тот свет два подряд французских короля – Генрих III и Генрих IV, впрочем, не во время трапез.

Принц Юхан, дородный рыжебородый мужчина, сидел на троне и с интересом смотрел на меня. Вероятно, он ожидал увидеть перед собой человека по меньшей мере смущенного или растерянного и теперь не знал, с чего начать.

– Ваше высочество, – не дожидаясь позволения говорить, начал я. – Прошу вас принять мое оружие.

Я вытащил из лопасти перевязи шпагу вместе с ножнами и шагнул вперед, протягивая ее герцогу Эстляндскому рукоятью вперед. Придворные, в первую секунду схватившиеся было за эфесы, успокоились и теперь в недоумении глядели на меня.

– Вы что же, сдаетесь? – принимая клинок и разглядывая на его пяте золингеновского волчка, спросил Юхан.

– Отнюдь нет, – покачал головой я. – Но то, о чем я хочу поведать, столь щекотливо, что приходится целиком признать ваше священное право либо вернуть мне впоследствии шпагу, либо пронзить ею эту грудь.

Принц недоуменно поднял бровь.

– Однако я смею просить вас о возможности переговорить с глазу на глаз.

Если у герцога и имелся какой-то предварительный сценарий нашей встречи, то столкновение с реальностью поставило на нем крест. Заинтригованный моим поведением, он кивнул, отсылая советников и комнатных дворян.

– Мое имя Вальтер Гернель, ваше высочество, – начал я, когда прикрылась дверь за последним из них.

– Вы что же, в родстве с известным чародеем Якобом Гернелем?

– Именно так, ваше высочество. Это мой дядя, и именно по его поручению я сейчас нахожусь здесь.

– Что же привлекло внимание достойного магистра астрологии и доктора всех прочих тайных наук к моей скромной особе?

– Положение звезд и планет, ваше высочество, – не моргнув глазом ответил я. – Ибо сейчас, как утверждает мой дорогой родственник, в вашей жизни наступает момент, когда только от вас зависит, обратится ли ваша судьба к возвышению или же краху.

– Поясните, – насторожился Юхан.

– Я, конечно, обладаю некоторыми дарованиями, присущими всем мужчинам нашего рода, и порою могу предвидеть кое-какие события, но, увы, не силен в астрологии. Могу сказать лишь, что, по дядиным вычислениям, вас ожидает малый парад планет – владыка подземного царства Плутон станет в линию с кровавым Марсом и коварной Венерой. В ближайшие дни светила предрекают вам ужасную опасность. Но если вы сможете пережить ее, то благополучно станете королем Швеции, и ваше имя золотыми буквами будет записано на скрижалях ее истории как имя великого короля.

Юхан задумчиво молчал, покусывая губы. Не нарушая затягивающуюся паузу, я ждал знака, удался ли мой блеф.

– Говорят, ваш дядя покинул московского царя?

– Это верно, – кивнул я. – Он знает, что грозного владыку ожидает недобрая участь, кстати, как и вашего сводного брата, поэтому не желает оставаться при особе царя Ивана.

– Разумно, – согласился Юхан. – Что ж, возможно, мэтр Гернель передал, откуда мне следует ждать угрозы?

– Более того, – усмехнулся я, доставая из рукава запечатанный свиток. – Об этом я могу сообщить не хуже дяди. Прочтите, и вам самому все станет ясно.

Герцог Эстляндии принял из моих рук пергамент и, тщательно рассмотрев герб на печати, сломал ее.

– Там по-польски, – предупредил я. – Если желаете, могу перевести.

– Я вполне свободно владею этим языком.

Юхан углубился в чтение, и чем дальше он читал, тем сильнее бледнело его лицо.

– Вы знаете, что здесь написано? – наконец ознакомившись с бумагой, спросил он.

– Знаю, – подтвердил я. – Скажу больше. Во-первых, мне неизвестно, единственный ли я гонец к вашему брату или же есть еще. И второе – в руках у гетмана Вишневецкого немалая часть вашей переписки с краковским двором.

– Но откуда?.. – не скрывая тревоги, чтобы не сказать – страха, выдавил повелитель эстов.

– У князя великое множество сторонников в окружении старого короля Сигизмунда. А потому, когда он пишет, что может подтвердить свои обвинения в ваш адрес, не сомневайтесь, он действительно может. Однако вы лучше меня знаете, что это вряд ли потребуется. Всем известно, что брат не слишком вас жалует, поэтому скорее всего даже не станет искать доказательства вашей невиновности. Завтра, в крайнем случае послезавтра, когда войска гетмана окажутся под стенами Ревеля, король Эрик попросту не пошлет вам подмогу, а без нее Ревелю не выстоять. В армии Вишневецкого около сорока тысяч воинов и сотни пушек, у вас же не наберется и пятой части от этого количества.

– Проклятье! – Юхан встал с кресла и заходил по комнате, чуть обнажая и вновь посылая обратно клинок моей шпаги. – Будь неладен тот день, когда я подчинился воле Эрика и согласился на этот брак! Это все из-за нее. Вишневецкому не нужен Ревель, ему нужна она! Покуда жив, он не оставит меня в покое… – Юхан остановился. – Скажите, что бы вы ответили, если бы я предложил вам поспособствовать смерти гетмана?

– Не так давно князь спрашивал о подобной услуге относительно вас. Отвечу так же, как и ему. Я не наемный убийца и высоко ценю свое честное имя.

– Но разве, передав мне это письмо, вы не предаете его?

– Ни в малой степени. Я ротмистр имперской гвардии. Злая судьба и несчастная любовь заставили меня покинуть отечество. Я отозвался на приглашение дяди Якоба, но по дороге был вынужден остановиться в крепости, принадлежащей Вишневецкому. Нам пришлось совместно отражать нападение поляков, но я никогда не присягал ему на верность…

Дверь залы резко отворилась, и пред наши очи без стука и доклада явилась пухленькая блондинка с быстрым лукавым взглядом и ямочками на розовых щеках. Прекрасная Гунила – вспомнил я, подметая пол перьями шляпы. Дама и впрямь была хороша собой, однако совсем иной красотой, нежели та, какой блистала Катарина Ягеллон.

– Юхан! – едва кивая мне в ответ, с укором произнесла возлюбленная герцога. – Все собрались на ужин, ждут только тебя.

– Я скоро буду, мое сердце. – Принц нашел в себе силы улыбнуться. – Очень скоро.

Дама еще раз кивнула, как мне показалось – презрительно, и удалилась.

– Я понимаю вас, ваше высочество, – глядя вслед уходящей прелестнице, с чувством произнес я. – Такая женщина может заставить забыть обо всем.

– Вот и прекрасно, что понимаете. – В голосе Юхана звучало раздражение. – Вишневецкому нужна Катарина – пусть забирает ее. Эта гордячка мнит себя едва ли не сестрой Девы Марии! Если хотите, можете ее похитить и отвезти гетману. Клянусь, я не буду вам препятствовать!

– Князю Вишневецкому она нужна в качестве жены, а не наложницы.

– Тогда необходимо уличить ее в супружеской неверности. Это будет достаточным поводом для Ватикана, чтобы дать разрешение на развод.

– Гетман не простит вам такого скандала. К тому же процедура развода может длиться годами и ничем не кончиться. Но у меня есть иной план. Полагаю, он удовлетворит всех.

Глава 25

Он был из тех людей, кто даже после смерти готов был с блеском сыграть новую роль… Пусть даже и в анатомическом театре.

А. Счастливцев

Передовые полки армии Вишневецкого появились в окрестностях Ревеля спустя три дня. Они двигались быстрым маршем, но впереди них катилась испуганная молва о том, как невесть откуда взявшиеся казаки с лету врывались в приграничные крепости, не давая гарнизонам схватиться за оружие. Столица лихорадочно готовилась к обороне, но еще более лихорадил ее упорно ширившийся слух, что над городом висит проклятие и все усилия защитников тщетны.

Герцог привселюдно опровергал эти слухи и клеймил позором изменников и паникеров. Правда, выглядел он при этом встревоженным, и расходившийся с ратушной площади народ знал уже почти наверняка – проклятие существует. Беженцы из окрестных замков и селений, перешептываясь, даже сообщали имя виновницы грядущих бед – ужасающая и беспощадная ведьма Рогана. Причиной злодейского проклятия, как говорилось в слухах, было усердие ревельцев в истинной вере и нежелание поддаваться искусам лютеровой ереси!

Как по мне, это был некоторый перебор. Но изготовлением «пиар-бомбы» занимался Лис, четко воплощавший аксиому: «Чем наглее ложь, тем быстрее в нее верят!» или, как выражался он сам, «Дикие враки очень быстро становятся домашними».

Как бы то ни было, ревностность желающих вознести к престолу Господа свои молитвы в эти дни возросла несказанно. И, понятное дело, заступник не оставил без защиты малых сих.

Мы с Лисом сошли на берег при большом скоплении народа, спешившего запасти побольше рыбы в предчувствии осады. В отличие от московитов казаки слыли превосходными мореходами, и как гласили очередные слухи: «Из Волхова в Ревель направляется тьма-тьмущая казачьих чаек». Если бы кто-нибудь из взбудораженной толпы задал себе вопрос: «Откуда бы им здесь взяться?», то вряд ли нашел бы разумный ответ. Но, как водится, в городе уже имелись десятки «очевидцев», подтверждавших скорое прибытие вражеской эскадры.

– Бог с нами и болт с ними! – ступая на трап, громогласно возопил Лис.

В данном случае, как объяснял он, под словом «болт» имелась в виду арбалетная стрела, а вся эта конструкция должна была символизировать поражение злого супостата. Мне такой вариант не слишком нравился, но все прочие нравились еще меньше.

Едва затих этот крик, в воздухе отчетливо разнеслось благоухание роз и мускуса. Это подкупленные напарником слуги голландца незаметно раздавили каблуками флаконы с драгоценными маслами. К сожалению, перешибить запах рыбы все же не удалось, но тем не менее тонкие ароматы чувствовались отчетливо.

Взоры толпы стали медленно обращаться в сторону высокого, аскетического вида доминиканца, державшего в одной руке крест, а в другой – Библию. Нос подвижника свидетельствовал о нелегких испытаниях, перенесенных в борьбе за веру, а возможно, даже в мордобое за нее. Я стоял за спиной Лиса и своим мрачным видом оттенял вдохновенный облик пламенного оратора.

– Вы думали, конец близок?! – потрясая выигранным у домового крестом, вопрошал он. – Не думайте о конце! Он у каждого свой, и Богу единому о кем ведомо! Вы думали, Папе до вас нет дела?! Так вот что я скажу вам. У Папы есть дело до вас, и после вас, и кроме вас… Но Папа с нами!

Толпа зачарованно внимала изливаемой на ее голову ахинее.

– Все вы пришли сюда, – продолжал Сергей, переходя от мелодекламации к задушевной отеческой речи, – пришли сюда, чтобы приумножить свое добро. А стало быть, вы добрые прихожане. Но спрошу я вас, если все вы – люди доброй воли, то чьей же злой волей наложено проклятие на этот город? Грехи ваши, я повторю еще раз, грехи ваши тому виной! По ним, как по мостовой, в открытые ворота пришла беда! Ибо, когда глядите вы в мошну ближнего своего, как узрите вы лик Божий?! А ежели Господь не хранит стены – напрасно бодрствует стража!

Слушатели, устыдившись, смиренно опускали очи долу. Удовлетворившись достигнутым эффектом, Лис продолжал хорошо поставленным голосом:

– Звоните в колокола! Бейте в барабаны! Трубите в трубы! Бубните в бубны! Я пришел, чтобы спасти вас, и кто не согласен, пусть вспомнит, что стало с женой Лота, и не пожелает себе подобной участи.

Лис неспешно надвигался на замерший в обалдении народ.

– Призовите Господа и сокрушитесь душой. Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Мне отмщение и аз воздам, – проникновенно голосил Лис, точно фокусник из шляпы, выпуская очередных голубей трескучей риторики. – Настал час испытания! Санитарный час!

Он передал мне крест и книгу и вытащил из-за пазухи согнутый глаголем металлический пруток.

– Щас как испытаю! – Он подступил вплотную к ближайшему горожанину.

Торчащая из кулака стрелка качнулась влево-вправо.

– Ничего-ничего. Сойдешь. Лет пять общего режима в чистилище – и будешь как новенький. – Сергей отодвинул в сторону облегченно вздохнувшего бюргера и повторил операцию со следующим. Затем еще и еще.

Возле одного из испытуемых Лис задержался. Немудрящий указатель ткнулся ему в грудь, как стрелка компаса в магнитный полюс.

– Грешник! – с угрозой надвинулся на жертву самозваный доминиканец.

– Помилосердствуйте, – охнул тот.

– Кошелек верни, нечестивец! – рявкнул напарник, и его жертва рухнула на колени, протягивая срезанный в толпе кошель.

Когда остроглазый Лис успел заметить это в общем-то стандартное преступление – осталось для меня загадкой.

– Не нужно мне твое золото! – Сергей гордо поднял подбородок, и за эти слова Господь, возможно, простил ему многое из прежде содеянного. – Хозяину верни!

Происшедшее было воспринято толпой как чудо и встречено ревом одобрения.

– Здесь, среди вас, нет той ужасной скверны, – обнадежил бюргеров Лис, – которая, подобно темной ночи, окутывает ваш город. Но я уже иду по следу, расступитесь, освободите дорогу! Господь моя защита!

Он зашагал вперед, держа перед собой чутко настроенный прибор, и все, кто был в этот миг в порту, бросились за ним. А над городом уже плыл колокольный звон, возвещая жителям о чудесном пришествии невесть кого.

По всему маршруту движения неумолимого борца с происками темных сил ревельцы толпами вываливали на улицы и следовали за ним. Пожалуй, даже начни сейчас русские войска штурм городских стен – и это не смогло бы отвлечь переполошенный люд от охоты на ведьм. Время от времени дорогу Сергею преграждали разнообразного вида бюргеры, с мольбой упрашивая проверить на «роганистость» их жен. Но, неизменно разочарованные результатом, присоединялись к объятой священным безумием толпе. После десятой остановки Лис сообщил, что в принципе Рогана могла принять и мужской облик. Но достиг этим результата, противоположного ожидаемому. Теперь уже бойкие жены тащили на освидетельствование упиравшихся мужей.

Путь от порта до герцогского замка, занимавший не более двадцати минут прогулочным шагом, в этот раз отнял часа полтора. И то благодаря вмешательству ударного отряда местных пастырей, которые, выстроившись свиньей, самоотверженно прокладывали дорогу посланцу его святейшества.

Когда процессия наконец остановилась у запертых ворот цитадели, толпа недовольно зароптала, требуя впустить ее.

– Отворяйте! – Лис картинно бухнул кулаком по окованной железом створке.

В воротах открылось зарешеченное окошко.

– Что надо? – вдумчиво поинтересовался появившийся за железными прутьями стражник.

– Вот я щас кого-то прокляну, – пригрозил Лис. – Шо надо, шо надо? Не видишь, что ли, стерилизация, то есть дезинфекация, в смысле, дезинфекция. В общем, выдавайте сюда змею подколодную. Будем ее дезактивировать – напрочь и навзничь.

Окошко закрылось. Предупрежденный заранее страж отправился за герцогом Юханом.

– Отец-сегрегатор! – повернулся ко мне Лис. – Все ли готово для сублимации эманации в контексте конфронтации?

– Истинно так, ваше высокопреосвященство, – проговорил я, скромно возводя Сергея в кардинальский сан.

– Тогда пускайте стрелки на песочных курантах. Обещанный санитарный час объявляю открытым!

Должно быть, со времени своего основания Ревель еще не слышал столь пустозвучной латыни. Едва замолкли слова моего друга, ворота со скрипом начали отворяться. За ними виднелась опускная решетка, за решеткой – принц Юхан с алебардирами дворцовой стражи.

– Что здесь происходит? – поддельно хмурясь, поинтересовался он.

Лис, ни слова не говоря, достал изъятый у бывших хозяев наших сутан розыскной ордер и, продемонстрировав его коронованному сообщнику, объявил с придыханием:

– Ваша жизнь и участь под угрозой! Душа болит, а сердце плачет. Вы слышите его рыдания! Прислушайтесь и внемлите, ибо завтра будет поздно. Видите в моих руках священный нахренометр? Он неумолим, как меч правосудия, и точен, как дата конца света. Так вот, – Сергей вдохнул побольше воздуха, выдерживая паузу, – его показания недвусмысленно свидетельствуют, что контра засела в штабах, и змея угнездилась на вашей груди. – Он приложил руку к уху, точно ловя угасающий звук. – Слышу коварное шипение! А ну-ка, кто тут шипел?..

Толпа отпрянула.

– Открывайте немедленно! Здесь таится корень всех бед, постигших Ревель! Я должен срочно его извлечь! Хорошо, если это квадратный корень, но, может быть, и кубический! Тогда всем лучше держаться подальше, потому шо неровен час станется такое, шо Георгий с его драконом покажется сорванцом, мучающим ящерку.

Лис, пригнувшись, нырнул под медленно поднимающуюся решетку.

– Кстати, герцог, надеюсь, замок застрахован? А то надысь мы в Трансильвании одного кровопийцу ловили – страна в руинах…

Юхан молча посторонился, давая Лису дорогу.

– Ну шо, – мой напарник повернулся к застывшей в воротах пастве, – добровольцы есть? Тем, кто желает идти со мной, даю ровно три минуты – попрощаться с родными и близкими. На составление завещания времени нет. Святые отцы, братья мои, немедленно возвращайтесь к покинутым алтарям и служите мессы! Заступничество абсолютно всех святых нам скоро будет необходимо, как хорошее вино для причастия.

Лис свел пальцы и хрустнул ими столь убедительно, что у люда, толпящегося в арке ворот, не осталось ни малейших сомнений: речь идет о нешуточной схватке.

– Ну шо, капитан, – включил связь Лис. – Первый раунд наш?

– Похоже на то, – отозвался я. – Лишь бы Катарина теперь все сделала правильно.

– Не боись, она вчера до полуночи репетировала. В сорок пять секунд пока не укладывается, но если ты установил все путем, то минуты полторы у нее будет.

Лис гордой поступью зашагал в сторону жилых строений старого замка. Я с не менее решительным видом следовал за ним.

С того самого часа, когда стало известно о вступлении московитских войск на земли Эстляндии, супруга герцога была под конвоем возвращена в столицу и поселена в одном из крыльев бывшего командорского замка. Лис, встречавший радушный прием у дуэньи ее высочества, взял на себя роль связного и отчасти режиссера будущего шоу. Сейчас, когда публика была доведена до нужного градуса разогрева, все зависело исключительно от слаженности действий и мастерства «актеров».

Дворцовые чины, державшиеся в изрядном отдалении, двигались за нами, готовые в любой миг пуститься наутек, но для задуманного свидетели были необходимы.

Череда темных коридоров завершилась у массивной двери, на потемневшем дереве которой при свете факелов поблескивали слюдяные капельки. У людей с богатой фантазией и мистическим складом ума вполне могло возникнуть впечатление, что дерево плакало, чувствуя злые чары. А всех-то дел, как говорил Лис: «Чуток слюды, банка рыбьего клея и пятнадцать минут работы».

– Это верный знак, – завопил Сергей, указывая на «слезы». – Она здесь!

Он толкнул дверь, но та не поддалась. Он толкнул сильнее – тот же результат.

– Ага! Колдовское заклятие! – Он выхватил у меня крест и стал махать им из стороны в сторону. – Именем закона божьего заклинаю: отворись!

Произнеся это, мой друг потянул дверь на себя, и та без труда поддалась, что было вполне объяснимо: в замках не ставили дверей, открывающихся внутрь помещений. Так их было тяжелее выбить.

– Узрели, что крест животворящий вытворяет?! – гордо расправил плечи Лис. – Ну шо, за мной!

Герцогиня сидела за вышиванием. Увидев на пороге грозных доминиканцев, она вскочила и отпрянула.

– Сдавайся, Рогана! Я настиг тебя! – подвывая для пущей убедительности, закричал Лис. – Ты не укроешься от меня под чужой личиной!

Катарина заметалась по комнате, роняя на пол резные поставцы с посудой и пытаясь распахнуть окно.

– Врешь, не уйдешь! – гремело под высоким потолком ее светлости. – Отец-сегрегатор, отрезай ведьму от окна!

В конце концов в комнате воцарился высокохудожественный разгром. Не на шутку разошедшаяся Катарина, похоже, готова была разнести вдребезги вообще все, что попадалось ей под руку. Для пущего эффекта она, с воем крутанувшись на месте, незаметно вставила в рот полый грецкий орех, набитый тлеющей паклей. Это изготовленное моим напарником средство использовали еще мошенники и фокусники в Древнем Риме. Тем не менее этот трюк выглядел эффектно и по сию пору. Струя пламени ударила на полметра, едва не опалив мне волосы.

Прижавшиеся к стене придворные мелко крестились, уворачиваясь от пролетающих кувшинов и чашек. Но сила была на нашей стороне. Схваченная Лисом герцогиня сразу вдруг обмякла, и всем стал явственно слышен цокот ее зубов. Мы потащили свою добычу во двор.

– Все помните? – грозно вращая глазами, тихо проговорил Лис.

– Да, да, – строя дикие гримасы и извиваясь ужом, едва слышно выдохнула Катарина.

– Лишь только оказываемся перед воротами, вырываете руку и опрометью мчитесь к стартовой площадке, она прямо под теми окнами. – Он кивнул, указывая направление.

– Я видела, как ваш друг готовил ее.

– Умоляю, не мечитесь по двору, – продолжал Сергей, – шо та блоха на собачьем хвосте. Я смогу отвлечь толпу на полминуты, не больше. Потом они с перепугу схватятся за камни.

– Я все сделаю, – тихо пообещала Катарина Ягеллон, еще раз подтверждая старинную истину, что юношей любовь делает робкими, а девушек – храбрыми.

Толпа за воротами загудела, забурлила и налегла на цепь алебардиров, желая то ли получше разглядеть исчадие ада, то ли разорвать на части.

– Пора, – тихо скомандовал Лис и тут же загорланил: – Признавайся, кондуктор тебе в редуктор, куда дела настоящую Катарину Ягеллон!

В этот миг пленница резко дернулась и, вывернувшись, опрометью бросилась через крепостной двор. В кулаке Сергея осталась лишь тоненькая кисть и часть руки выше запястья. Толпа охнула и отшатнулась назад. Когда же из рваного ошметка «живой» плоти повалил густой дым, публика и вовсе шарахнулась, точно опасаясь взрыва.

– Отец-сегрегатор, держи ее! – закричал Лис, подбирая длинные полы сутаны и бросаясь вслед за беглянкой. – Стой! Сопротивление бесполезно!

Несколько алебардиров – то ли наиболее отчаянных, то ли наименее подверженных эмоциям – бросились наперерез улепетывающей герцогине.

– Назад! – резко скомандовал им Лис. – Не троньте! Она может вселиться в любого из вас в одно касание! Даже если хоть взгляд поймает…

Между тем, добежав до стартовой площадки, Катарина остановилась, развернулась и, резко взмахнув руками, что-то бросила на землю в нашем направлении.

Наиболее внимательные могли заметить, что руки у герцогини снова в полном порядке. Но, во-первых, чему удивляться, когда речь идет о ведьме, а во-вторых, услышав громогласное предупреждение святого отца, вряд ли кто-то решился бы пристально вглядываться в происходящее.

Яркая вспышка заставила всех присутствующих зажмуриться, а то и вовсе закрыть глаза. Это был стандартный набор из арсенала ниндзюцу, позволявший воинам-теням бесследно исчезать прямо из-под носа противника.

Стартовую площадку моментально заволокло стеной дыма, а спустя мгновение по двору, извиваясь, с шипением понеслись огненные змеи. Это нехитрое приспособление для фейерверков я обнаружил прямо здесь, в замке. Вряд ли ревельцы испугались бы, увидев знакомый им бегущий огонь в ночном небе, но сейчас толпа вновь откатилась и заметно поредела.

– Все стойте на местах! – громогласно провозгласил Лис. – Не приближайтесь! Мирское оружие здесь бессильно! Это наша работа! – Он швырнул в дымный пламень отыгравший свое муляж руки и с криком: «Изыдите, силы бесовские! Хай вам грець!» – ринулся сквозь стену колдовского дыма, а я – вслед за ним.

Если бы сгрудившимся у ворот зевакам удалось рассмотреть, чем занимается наша троица, вряд ли они смогли бы связать воедино хоть пару слов, поскольку с отвалившимися челюстями разговаривать крайне неудобно.

– Быстрее, быстрее, – командовал Лис, помогая натянуть Катарине поверх ее скромного платья весьма живописные лохмотья. – Горб держится?

– Держится, – ответила возбужденная Ягеллонка.

– Личину давай.

Это сооружение было предметом особой гордости моего друга. Лично я, хранивший ее с начала «священнодействия» в специально приспособленной сумке, изображающей пивное чрево под сутаной, без содрогания на эту маску глядеть не мог. Особенно нервировали мясо с червями, торчавшее из-под ошметков кожи, и окровавленные козьи рога.

– Порядок. – Лис удовлетворенно оглядел перевоплотившуюся герцогиню. – Жаль, Байда не видит… Все, выходим!

Мы шли по городской улице, ведя декоративно связанную пленницу под радостное кликушество Лиса.

– На колени, – кричал он. – Всем молиться. Вы не боитесь геенны огненной? Вы забыли о божьей каре?!

Если ревельцы до этого и умудрились позабыть об ужасах адского пламени, то сейчас, несомненно, вспомнили. По всему маршруту движения к городским воротам коленопреклоненные бюргеры с ужасом и облегчением следили за нашей процессией.

В казачьем войске царило оживление. Все было готово к паническому отступлению. Все ждали сигнала. И дождались.

Лис стоял перед жерлами пушек на кромке вала, держа перед собой плененную Рогану, и вещал заученный ночью текст.

– Расточитесь в дым, аки моавитяне пред грозными полками Навина. Обрушьте гордыню вашу, как Господь обрушил стены иерихонские. Бегите прочь, устрашитесь гнева Божьего!

Столько заумных фраз кряду было для напарника явным перебором, поэтому дальше он импровизировал напропалую:

– А то щас всем будет худо. Подобно Самсону, вломившему филистимлянам отломатой у осла челюстью, я щас выкорчую эти зубья, и тут все начнется! – Он указал на жуткую маску.

Зубы были позаимствованы у крупного волка и вполне годились для рукопашной схватки.

Запланированный ужас объял казачье войско, и они, не забывая в панике орудий и обозов, бросились прочь от городских стен.

Идею бегства войска агрессоров от слуг Божьих подсказал мне как-то Лис, впрочем, сам того не ведая. Во время одной из институтских посиделок он поведал о судьбе ордынского хана Тохтамыша. Этот потомок Чингисхана не пользовался особым почетом в Орде, хотя и был ее законным правителем. А мятежный темник (что-то вроде генерал-лейтенанта кавалерии) Мамай так и вовсе гонял его по степи, как борзая зайца. В конце концов Тохтамыш сбежал под крыло железного хромца Тамерлана.

Тамерлан вновь посадил Тохтамыша властвовать в Сарае. Тогда Мамай решил не связываться с центральной властью, а основать себе царство к западу от Орды. Овладев землями от Астрахани до Крыма, он направил войска на Русь. Верный Тохтамышу вассал, великий князь Дмитрий Московский, перехватил Мамаевы полчища у Дона и в тяжелой битве разгромил его. И радоваться бы по этому поводу хану, но довольно скоро он сообразил, что разбивший ордынских мятежников великий князь легко может возомнить себя сильнее верховного правителя. Ведь его самого, Тохтамыша, Мамай бивал неоднократно.

Тогда он самолично повел Орду на Русь и выжег Москву почти до основания. Стоит ли говорить, что прочим городам, попавшимся на пути его войска, досталось не меньше. Окрыленный успехом хан решил повернуть оружие против своего благодетеля Тамерлана. Такой наглости могущественный хозяин Востока стерпеть не мог. Армия зарвавшегося чингизида растаяла, как халва во рту. А разогнавшийся Тамерлан по расчищенной дороге домчал аж до Ельца. Город, едва зализавший раны после недавнего татарского набега, безропотно открыл ворота и предложил непобедимому полководцу взять все, что он считает нужным. Считать пришлось недолго – брать в Ельце было нечего, да и за Ельцом тоже.

Между тем к Руси на мягких лапах подкрадывалась осень. Дороги грозили превратиться в болота, да и светлая мысль кормить войско свежим ветром не радовала Тамерлана. Тем более что богатой добычи за Ельцом не предвиделось. Не задерживаясь, он повернул назад. И надо ж было такому статься, что именно в те дни в Москву доставили некую икону, слывшую чудотворной. Естественно, бегство Тимура приписали Божьему покровительству, а почитаемый образ стал признанным защитником Руси от угрозы с Востока.

Кто знает, не причислят ли ревельцы теперь к подобным хранителям и нас с Лисом?..

– В грехе живешь, – печально покачал головой Сергей, глядя на Юхана, провожавшего нас у трапа корабля. – Нехорошо это, не по-божески. Вот вызнаем доподлинно, куда эта вражина лютая настоящую Ягеллонку упрятала, и вернем ее тебе. А ежели уж что, то не обессудь. Участь ее нам доподлинно неведома, может, и сгинула… Тебе же без жены нельзя, наследник трона нужен. Нечего бастардов плодить. Да вот хоть на полюбовнице своей женись, и то Богу угодней.

– Я женюсь, – искренне радуясь участию в любительском спектакле, пообещал Юхан. – Завтра же… Сегодня же женюсь!

Корабль отчалил от берега и вышел в открытое море, но стоило ему скрыться в туманной дымке, как на горизонте показались паруса боевого пинаса. На грот-мачте, извиваясь, плескал по ветру вымпел с объятой пламенем саламандрой.

Через день мы уже сидели в таверне «Голуби под звездами» и радостно обмывали успешное окончание нашей авантюры.

– Послушай, Гюнтер, – подозвал я к себе хозяина постоялого двора, – скажи, есть ли у тебя знакомая настоятельница какого-нибудь женского монастыря?

– Блондинка, брюнетка, средних лет или молоденькая? – переходя на шепот, заговорил Мунк.

– Мне для дела! – возмутился я. – Найди мне толковую аббатиссу и скажи, что один из твоих клиентов желает сделать крупное пожертвование ее монастырю за ерундовую услугу.

Глава 26

Те, кто любит бороться за правое дело, правдой, как правило, не злоупотребляют.

Уильям Хэзлитт

Зеленый мелколистный вьюнок раскачивался на ветру, то открывая, то вновь пряча каменный лик Мадонны, стоящей в глубокой нише у ворот. Со стороны могло показаться, что молоденькая Божья Матерь играет с кем-то в прятки. Однако же так лишь казалось. Как показывала практика, ей попросту не было дела ни до нужд окрестных бедняков, пришедших к монастырю за ежевечерней милостыней, ни до всадников, мчащихся сюда во весь опор.

– С дороги! С дороги!

Наездник, мчавший на крупном караковом жеребце, твердою рукой направил коня к воротам. Оборванцы, усевшиеся было отужинать с миской дармовой похлебки в руках, бросились в стороны, чтобы не угодить под копыта и нагайку яростного незнакомца. Если бы они могли узнать в нем князя Дмитрия Вишневецкого, чьи войска нынче подступили к Феллинскому замку, они бы и вовсе припустили отсюда со всех ног.

– С дороги! – крутя над головой плеть, продолжал кричать он. – Отворяй ворота!

Мы с Лисом и сердючная[45] сотня едва поспевали за воеводой Большого полка русской армии. Калитка в воротах смиренной обители приотворилась, и пред взорами казаков-запорожцев явилась женщина средних лет с лицом строгой классной дамы. Белые одежды настоятельницы монастыря были ей весьма к лицу, о чем госпожа Матильда (именно так звали аббатиссу), несомненно, знала. И при случае старательно подчеркивала.

– Кто вы? – на чистом польском произнесла она. – И что нужно вам здесь, в доме невест Христовых?

Глаза благочинной Матильды смотрели на гетмана с таким искренним укором, что Лис, не сдержавшись, продемонстрировал мне свой большой палец.

– Я ищу женщину, – не смущаясь ни в малой степени, крикнул Вишневецкий, останавливая коня в полуярде от настоятельницы.

– Для этого вам не следовало приезжать сюда, – в холодном спокойствии возразила она. – Их вы найдете во множестве вне этих стен. Здесь обитают голубицы Божьи.

Обескураженный военачальник осадил танцующего под ним горячего жеребца. Он ожидал другого приема. Но мы-то с Лисом, имевшие уже немалое удовольствие пообщаться и поторговаться с матерью-настоятельницей, знали, что характер у нее – гремучая смесь расчетливости бременских купцов и стойкости рыцарей-крестоносцев.

– Послушай-ка, хозяйка голубятни, – с трудом сдерживая волну шляхетного гнева, нахмурился Вишневецкий. – Я ищу женщину. Ее зовут Катарина. Катарина Ягеллон. И я точно знаю, что она находится в этих стенах. Если ты скажешь, что ее здесь нет, я велю разнести по камешку этот птичник и лично общипаю всех твоих голубок!

– Не мне грозишь, но Господу, – грустно и строго покачала головой аббатисса. – Касательно же поисков твоих – так скажу. Есть здесь девица, именующая себя Катариной Ягеллон. Уже, почитай, три года, как белые сестры отыскали ее, сирую, убогую и бесчувственную, неподалеку от здешней мельницы. Долгое время казалось, что она не выживет, но искренняя молитва и лекарское искусство одержали верх над хворью…

Матушка Матильда картинно запнулась:

– …и колдовскими чарами. Когда же сознание вернулось к ней, несчастная стала утверждать, что она сестра короля Речи Посполитой. Мы сочли это сущей нелепицей, ибо всем было достоверно известно, что вельможная панна незадолго до того вышла замуж за герцога Эстляндского. Однако же в остальном, что не касается ее титула и имени, бедняжка проявляет признаки весьма здравого и весьма развитого рассудка. Она не принимала постриг и живет послушницей в стенах обители, находясь под моей неустанной и заботливой опекой…

– Почтенная госпожа, – резко меняя тон, ворвался в ее плавную речь нетерпеливый гетман. – Я знаю – это она! Велите привести эту даму. Клянусь, я никогда не забуду того, что вы сделали – для нее, для меня, для нас. Покуда я жив, ваш монастырь не будет нуждаться ни в чем. Вот, – он сдернул с шеи массивную золотую цепь, – держите. – Князь начал стаскивать с пальцев драгоценные перстни. – И это только начало!

– Ваша щедрость делает вам честь, – с удовлетворенной, но величественной улыбкой кивнула аббатисса. – А глубина раскаяния показывает человеком благородным. Я позову ее, чтобы она глянула сквозь окошко в воротах, и если…

Ах это великое «если»! Как много подчас скрывается за таким коротеньким словцом… Я не стану описывать встречу двух влюбленных – встречу, к которой они стремились все последние годы. Скажу лишь, что если это именуется «взглядом из-за зарешеченного оконца», то при открытых воротах сие могло бы значиться под рубрикой «Детям до 16-ти вход запрещен».

– Возвращаемся! – подсаживая Ягеллонку в седло, скомандовал гетман.

По сути, эта команда означала полное окончание второй Ливонской войны.

«Пошли девки, да покупаться», – ревел хор песельников, веселя сердца вельможной четы. Мы возвращались в Феллин, и вся округа сбегалась послушать залихватское пение, а заодно собрать монеты, щедро разбрасываемые Вишневецким и атаманами его свиты.

– Отчего, мил-друг, невесел? – толкнул меня ехавший рядом Лис.

– Муки совести. – Я скривился, пытаясь хмурым выражением лица пресечь дальнейшие расспросы.

– Занятно, – ухмыльнулся напарник. – И шо это она у тебя мучается? Угрызла чего-нибудь не того?

– Перестань, – отмахнулся я.

– Да ну что ты в самом деле? Мы – победили, враг – бежит!

– Послушай, за эти дни мы обвели вокруг пальцы тысячи, десятки тысяч людей. Но ведь Господа не обманешь. Перед ликом его Катарина – по-прежнему жена Юхана…

– Капитан, не надо путать «Орбит» и орбитальные станции. Во-первых, не перед Богом, а перед церковью, но о ней можно не переживать, она своего не упустит, чужой кусок мимо рта не пронесет. А с Богом как раз – все зашибись как хорошо! Бог есть любовь, правильно?

– Правильно.

– Стало быть – любовь есть Бог! Любовь всегда стремится к счастью. У Юхана с Катюхой это счастье было? Не было. Стало быть, дело это не божеское. А значит, мы, как обычно, способствовали торжеству справедливости и буквально воплощали Божий промысел в действие… – Он осекся. – Слушай, там, впереди, – это, часом, не Гонта?

Острое зрение не знавшего промаха стрелка и на этот раз не обмануло Лиса. Перед нами действительно был старый товарищ по московскому сидению. Прослышав о «стратегическом успехе» обожаемого гетмана, он спешил навстречу, чтобы вместе с казаками своего куреня приветствовать счастливую пару. Округа наполнилась грохотом выстрелов и пороховым дымом. Если в феллинской цитадели, по-прежнему державшей осаду, слышали эту беспорядочную пальбу, то, наверное, предположили, что в округе идет кровопролитный бой.

В конце концов, оставив в покое сильно изрешеченный воздух, запорожцы выстроились по обе стороны дороги, салютуя обнаженными клинками любимому вождю.

– Гонта, – замахал рукой Сергей, когда гетманские сердюки проследовали под сводом блестящих на солнце сабель. – Ты здесь откудова взялся?

– Известно откуда, – радуясь старому знакомцу, подкрутил ус атаман, – из-под Дерпта.

– Не врубаюсь, – мотнул головой Лис. – Ты ж за Штаденом должен был приглядывать.

– А то, – усмехнулся сечевик. – С ним же и примчал. Он попервах тихо утечь хотел. Ну да от меня ж не укроешься! Он сюда – и я сюда. А тут, сказывают, Дмитрий Иванович…

– Штаден уже здесь? – переспросил я.

Казак поглядел на меня с сочувствием, как будто сожалея о моей глухоте.

– Так я же сказываю все, теперича, здеся. И он, и я, и хлопцы мои. А хотел тихой сапой улизнуть, шельмец. Ныне вон у дружка своего в кружале отъедается.

– У Мунка, – повернувшись к Лису, бросил я.

– Понятно дело, – хмыкнул напарник. – Ты с ним кого-нибудь оставил? – вновь обратился он к Гонте.

– Чапеля там, ногу сбил, так я ему наказал присматривать.

– Этот присмотрит, – скривился Сергей, пришпоривая коня. – Ладно, догоняй.

Постоялый двор «Голуби под звездами» был заполнен народом. Казаки, стрельцы, дворяне поместной конницы ели, пили и украшали столы хитроумными пирамидами из обглоданных костей.

Завидев нас, Гюнтер приветливо замахал рукой из-за стойки, но тут же отвлекся, выслушивая новый заказ.

– Генрих приехал, – радостно сообщил он, ожидая, когда уляжется пена на глиняной кружке. – Вас спрашивал.

– И что ты сказал?

– Как есть, – не отвлекаясь от процесса, бросил хозяин корчмы. – Сказал, что бы с князем в монастырь Трех Марий поехали.

Я оглядел помещение, надеясь увидеть в каком-либо углу опричника, коротающего время за кружкой пива, ко сколько ни силился отыскать его лицо в толпе – все напрасно.

– А сейчас он где?

– Отдыхает, должно быть, с дороги, – быстро подсчитывая очередные медяки, ответил кабатчик. – Я ему от вашей комнаты ключ дал.

– Понятно. – Я сделал знак Лису, и мы, расталкивая гуляющее воинство, бросились вверх по лестнице.

Дверь была заперта изнутри на засов. Стук, который мог сойти за дробь полкового барабана, разбудил бы и мертвого. Но из комнаты не доносилось ни звука.

– Проклятье! – выругался я. – Ну что, попробуем выбить?

– Ты че, капитан? Это ж тебе не Голливуд. – Лис постучал пальцем по лбу. – Здесь на века строят. Дверь дубовая – без тарана не обойтись. Лучше уж через окно попробовать…

– Через окно – хорошо бы, только все лестницы в округе князь под замковые стены приказал отправить. Так что придется играть в человека-паука.

В этот миг массивный дверной косяк стал неуловимо изменяться, точно по нему побежали волны, и из глубин древесины глянула уже знакомая рожица домового.

– Сыграем? – почти умоляюще спросил он.

– А есть на шо?

– Ага, – радостно закивал малютка.

– Заметано, – согласился Лис. – Но не здесь же играть будем! Дверь открой.

Покуда Лис, верный обещанию, выигрывал у хранителя здешнего очага скопленные за время постоя армии монеты, я, ругаясь, наводил порядок. Штадена в комнате не было. Судя по всему, не было довольно давно. Из распахнутого окна свисала импровизированная спусковая система из двух связанных простыней и некоторых деталей наших костюмов. На высоте поднятой руки «лестница» заканчивалась. Судя по нехватке пары штанов, кто-то уже успел воспользоваться этим нежданным подарком судьбы.

– Ну шо, – в очередной раз демонстрируя карты домовичку, спросил Лис. – Шо попятил этот сучий вылупок?

– Если не считать пропавших штанов, исчез ларец с письмами Гернеля. И, кажется, все.

– Вот же ж коллекционер хренов. Интересно, шо он там вычитать собрался?

– Он сам, наверное, не знает… На всякий случай прихватил – может, что сыщется.

Я застегнул дорожную сумку и накинул ее на плечо.

– Выкладывай, капитан, какие еще открытия чудные подсказывает тебе неуемный дух твоего просвещения? – Напарник собрал колоду и вновь начал тасовать ее.

– Подсказывает. Идти надо. Заканчивай играть, а то, пока суд да дело, очевидцев не сыщется.

– У меня есть еще монеты, – встрял домовой.

– Не грусти, малый. Как-нибудь другим разом игранем. А это, – он вздохнул, помолчал и сделал широкий жест, указывая на выигрыш, – так и быть, оставь себе. О, черт!

Сергей выронил карты и в недоумении уставился на ладонь:

– Прикинь, оно меня обожгло!

– Что оно?

– Не знаю! Карты.

– Ладно, позже разберемся. Рука действует?

Лис кивнул.

– Тогда – вперед. Где там этот Чапеля с его сбитой ногой?

Разговор с незадачливым конвоиром не внес ясности. Он лепетал, что «злыдень чернополый токмо-токмо был туточки», и озадаченно хлопал глазами. Впрочем, догадаться о том, что спугнуло Штадена, было несложно. В корчме только и разговору было, что «царь не настоящий», и кровушки русской он попил безмерно, пора, мол, ему укорот сделать. Уже не шептались, а в полный голос твердили, что истинному государю имя – Рюрик. Кое-кто даже утверждал, по баренсовой легенде, что сей Рюрик и есть «тот самый, издревле Русью владевший». Кто-то верил, кто-то отмахивался, но все как один готовы были оружной силой выступить за нового царя.

Должно быть, быстро оценив, что находится в самом центре мятежного лагеря, Штаден понял, что угодил в западню, и решил уносить отсюда ноги, а заодно и мономаший венец. В окрестностях Феллина, которые он прекрасно знал, у беглого опричника, верно, имелось не одно убежище. Это обстоятельство делало наши поиски почти безнадежными.

Я кружил по двору, как собака, потерявшая след, силясь представить себе ход мыслей этого ловкого авантюриста. Затаиться и выждать? Добраться до Риги и сесть на корабль, уходящий в Европу?.. Я повернулся к Лису.

– Он вернется в Россию. Скорее всего предупредит Ивана Грозного, а затем попытается скрыться. Ему еще надо получить золото Девлет-Гирея.

Воистину судьба – не Санта-Клаус, и, раздавая свои подарки, она не требует ни прочитать стихи, встав на табурет, ни хороших отметок за поведение. Пожалуй, родись Генрих Штаден в семействе герцогов Вестфальских, он стал бы прекрасным царедворцем. Возможно – дипломатом, возможно – генералом. Но судьба поскупилась на шелковые пеленки с коронованным вензелем, и все, чего этот отчаянный пройдоха не смог получить по праву рождения, он спешил урвать по праву сильного и ловкого. Жизнь, полная невзгод и опасностей, воспитала в нем изворотливость и храбрость, ясный ум и изощренное коварство. Я бы не назвал его человеком злым. Ему попросту не было дела ни до кого. Уж во всяком случае, до тех, кто был ему бесполезен.

Мои опасения насчет прекрасного знания Штаденом местности, увы, оказались верными. Его заметили выезжающим из ворот постоялого двора, далее же он словно провалился сквозь землю. Никто не встречал его, не видел и не мог вспомнить. Косвенный след беглеца отыскался в Дерпте, ныне снова Юрьеве. Как сообщили встречные обозники, стоявшая там опричная сотня вдруг в одночасье поднялась по тревоге и, покинув крепостные стены, умчалась в неизвестном направлении. Причастен ли был к этому Штаден, или они получили приказ от кого-то другого, оставалось только гадать. Однако теперь охота становилась куда более опасной.

Раздосадованные этой глупой неудачей, мы двинулись в Грудок, по-прежнему занятый армией Рюрика.

Военный лагерь встретил нас обыденным шумом войскового учения. Вчерашние крестьяне, привыкшие к вилам и рогатинам, приноравливались к пикам и алебардам. Иные практиковались с пищалями. К своему удивлению, здесь я увидел немало «инструкторов»-ливонцев. Впрочем, судя по говору, это скорее были германцы из разных княжеств и герцогств империи. С древнейших времен и по сей день в Ливонии охотно предоставляли работу всем, кто был готов сражаться за деньги. Должно быть, Вишневецкий в обмен на регулярно присылаемые обозы с продовольствием и боевыми припасами слал в Грудок пленных и трофеи, в том числе излишки оружия. И тому, и другому Рюрик быстро нашел применение.

Джорджа Баренса мы отыскали в шатре, где проходил военный совет. Чуть в стороне была установлена виселица, на которой покачивалось исклеванное воронами тело. На шее у мертвеца болталось витое золотое украшение, которое Лис назвал гривной. В несчастной жертве мы без особого труда опознали одного из бывших Рюриковых воевод – князя Щенятева.

– За что его? – спросил я у скучавшего поблизости стражника.

Тот, опознав во мне гернелева племянника, мотнул головой в сторону трупа.

– Так ыть, как у ручья нас побили, князь жив остался, ранен только. Отлежался у ведунов, рану подлечил – и вновь к Рюрику подался. Тот его принял, за верность наградил, а за ослушание наказал. Справедлив у нас батюшка, ох справедлив. Спасу нет.

Меж тем в шатре кипели бурные споры.

– …нынче же Ивашка будет у стен Новгорода с полками, – докладывал Никита Порай, заглушая чьи-то реплики о том, что московский царь-де «кишкою тонок» и в бой не рвется. – Я его намедни как вас теперь видел и с ним войско тысяч до двенадцати. Пушки, штурмовые лестницы, тараны. С теми дружинами, что уже под стенами новгородскими стоят, – сила великая будет. Не устоять горожанам.

Сидевший во главе стола Рюрик, заметив у входа в шатер нас с Лисом, остановил говорившего.

– Вы от гетмана?

– Так точно, – вытянулся я. – Его светлость со всей армией на вашей стороне. Они направляются сюда.

– Слава Богу всеблагому! – Рюрик осенил себя крестным знамением и повернулся к лорду Баренсу, сидевшему одесную. – Так вот о чем звезды твои толковали, дядюшка Яков! Составь-ка, мил-друг, князю Дмитрию Ивановичу послание. К Новгороду идем. Пусть ударит по Ивашке-кровопийце с лету, а мы погоним его в хвост и в гриву. В клещи возьмем.

Окончание военного совета было ознаменовано трогательной встречей старых друзей, практически родственников.

– Давай, мой мальчик, рассказывай, – заторопил меня Баренс после традиционных приветствий и хлопаний по плечу.

– Все в порядке, – заверил я. – Вероятно, сейчас гетман Вишневецкий сочетается браком с Катариной Ягеллон, которая все эти годы обитала в безвестности в монастыре Трех Марий близ Риги. И, едва покончив с торжественной церемонией, сыгранной по обоим христианским обрядам, отправляется под знамена выпестованного вами Железного Сокола.

– Ловкачи! – переводя с меня на Лиса полный отеческой нежности взгляд, восхитился придворный звездочет.

В устах лорда Баренса это слово могло считаться наивысшей похвалой.

– С короной хуже, – продолжал я, проходя между многочисленными возами, являвшими собой некое подобие улицы. – Штадену удалось сбежать вместе с ней.

– Это плохо, очень плохо, – покачал головой дядюшка. – Шапку Мономаха следует добыть во что бы то ни стало.

Мы направлялись к воротам крепости, вокруг которой был разбит лагерь Рюрика. В отличие от большинства военачальников Якоб Гернель старался не утруждать себя радостями и тяготами полевой жизни, поэтому квартировал не в шатре, а в предоставленных Рюрику каменных палатах. Еще совсем недавно там обитал посадник, однако теперь он бежал в Москву, и единственные в городе хоромы оказались в полном распоряжении привыкшего к удобствам астролога.

– Лорд Джордж, у меня есть еще одна новость, – смиряясь с мыслью, что отлов Штадена и изъятие у него царского венца будет нашим следующим заданием, произнес я.

– Что еще? – Баренс заинтересованно поглядел на меня.

– Институт согласился прислать комиссию, и в данный момент она уже здесь.

– Вот даже как… Ты их уже видел?

– Нет, – покачал головой я. – Работают в автономном режиме.

– Что ж, будем надеяться, что они пока не станут вмешиваться.

Якоб Гернель достал из сумки на поясе увесистый ключ длиной с ладонь и направился к большому терему, глядевшему на улицу пятью застекленными окнами.

– Знаешь, мой мальчик, в чем состоит настоящая трагедия?

– В чем же? – внутренне напрягся я.

– В этой стране ни за какие деньги не найдешь хорошую прислугу!

Я облегченно расхохотался.

– Мы не рабы, рабы не мы! – с чувством проговорил Лис. – Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей! Да и те на самом деле не их, а империализма…

– Напрасно смеетесь, – обиделся лорд Баренс. – Вот где носит этих лоботрясов? Уже почти ночь. – Он указал рукой на пустой двор. – Девки… как их, дворовые… вероятно, амуры крутят; мужики ходят с алебардами на плацу и мнят себя невесть кем!.. Даже привратника не осталось дверей открыть!

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, где располагались хозяйские комнаты. Дядюшка толкнул ближайшую дверь, и стоило нам войти, как она захлопнулась за нашими спинами. Резкий свет электрических фонарей ударил в глаза.

– Господа! От лица комиссии, занимающейся расследованием дела о Железном Соколе Гардарики, выездное заседание объявляю открытым!

Глава 27

Если в первом акте на стену небрежно повешено ружье, то к третьему кое-кого из актеров можно недосчитаться.

Правило К. Станиславского для театра военных действий

Освещенная электрическим светом комната была неожиданно многолюдна. Кроме нас троих, здесь находился представитель ее величества в институте (а заодно и мой друг детства) Джозеф Рассел, XXIII герцог Бедфордский, и еще несколько сотрудников различных подразделений нашей конторы. Среди них я увидел пару знакомых лиц – ребят из отдела ликвидации, способных заровнять под асфальт средней величины империю. Так что в случае неудачного для нас решения «военно-полевого трибунала» восстание Рюрика могло захлебнуться совершенно неожиданным образом. Хотите знать каким?.. Я бы тоже не отказался, но у ликвидаторов свои методы работы.

– Господа! – начал Рассел. – Мы имеем дело с вопиющим нарушением внутреннего регламента и должностных инструкций, принятых для сотрудников института. Что желает высказать по этому поводу представитель отдела этического надзора?

Отдел этического надзора – подразделение института, введенное, по настоянию ООН, в условия Льежской конвенции об орбитемпоральных исследованиях. Именно эти светочи благочестия при разборе каждой акции, каждой нашей командировки пьют кровь оперативников и разработчиков с такой яростью и въедливой дотошностью, что знаменитый граф Дракула рядом может показаться беззубым вегетарианцем. Их рассуждения на темы, как хорошо было бы действовать увещеванием и утомлять противников, исправно подставляя щеки под удары, – жестокая расплата за те маленькие радости, которые мы позволяем себе вдали от начальственного глаза.

Двадцати минут, в течение которых, не переводя дыхания, вещал этичный надзиратель, как именовали их между собой в институте, было достаточно, чтобы осознать, как глубока бездна скверны, в которую падал Джордж Баренс, увлекая за собой нас.

Все это было тоскливо и банально. Хотелось бы знать, как повел бы себя этот благонамеренный вещатель, отстань он вдруг от катера, доставившего сюда комиссию… А потому я заинтересованно разглядывал прочих членов комиссии, стараясь предугадать, каково будет решение нашей участи.

Наконец этический надзор закончил произносить свое веское слово, и эстафетная палочка, вернее, эстафетная розга перешла к отделу разработки. Строго говоря, именно от того, что должен был сказать этот седоватый мужчина с пронзительным взглядом, зависела дальнейшая участь операции. И наша, естественно, тоже.

– Господа, – тихо начал он, не переставая сверлить в нас отверстия водянисто-голубыми глазами. – Как говорили древние, практика без теории слепа, но теория без практики мертва. Всем известно, что я был против действий, предпринятых уважаемым коллегой Баренсом. И сейчас продолжаю утверждать, что подобное разрешение спорных вопросов недопустимо и в корне подрывает основополагающие принципы работы института. Однако же я вынужден признать, что ситуация на данный момент близка к тому, чтобы выйти из-под контроля. Отчасти я не снимаю ответственности за это с вас, лорд Джордж, и ваших, как я понимаю, единомышленников. И все же надо признать, что отнюдь не на институтской группе лежит вина за создавшееся положение дел. Объективная реальность вносит коррективы в самые точные расчеты. Именно поэтому в них вводится коэффициент лямбда, обозначающий вероятность альтернативной конверсации процессов. В данном случае, согласно показателям сегодняшнего дня, значение этого коэффициента приближается к 0,7, что делает тенденцию развития описываемой ситуации близкой к той, которую представляет в своих выводах уважаемый коллега Баренс. Однако это происходит вовсе не потому, что предпосылки, на которые он опирается в своих вычислениях, изначально верны. В нынешний момент конфигуративность восточного угла по оси Фаррела определяется коллаптичностью отношений Персии и Турции, вероятностная оценка разрешения которых рассматривалась как угасающе малая. Но положительный фактор матримониальных связей вкупе с обозначившимся разложением янычарского корпуса…

Лис обалдело поглядел на меня. Возможно, впервые в жизни он почувствовал себя на месте тех, кому, как он выражался, «ездил по ушам» на разнообразных колесных турусах.

– Капитан, это он сейчас с кем говорил? – тихо прошептал Сергей.

– С нами, – так же тихо ответил я.

– А о чем?

– Если я правильно понял, – мой голос выражал явственное сомнение, – он полагает, что Роксолана здесь ни при чем. Все дело в том, что нынешний султан Мустафа, еще принцем воевавший с Персией, неожиданно для всех женился на дочери персидского шаха. И заключил с тестем вечный мир.

– Ну и чего?

– Турция воевала с Персией сотни лет и еще столько же воевала бы. Но Мустафа, кажется, всерьез полюбил черноокую Гюльнару, поэтому решил не тревожить по пустякам ее отца и отвел войска. Однако же янычарский корпус действительно перестал быть просто личной гвардией султана и начал превращаться в самостоятельную политическую силу. Янычары хотят денег и владений. Если их не посылать в бой, они могут обратиться против своего кормильца. С Европой Османская Порта уже давно сражается, и там к очередным атакам всегда готовы. Русь же им представляется легкой добычей, тем более что Девлет-Гирей наверняка обещал свободный путь до Москвы.

– Вы слушаете меня? – недовольно перебил меня и себя разработчик.

– Да-да. Вы говорили о векторе экспансии, – включая «эффект радио», подтвердил я. – Я с вами полностью согласен. Он будет обращен именно сюда.

Разбор полетов и порка ослушников продолжались еще не менее полутора часов. Наказание, ожидавшее раскаявшихся отступников по возвращении в институтские стены, должно было казаться нам весьма суровым, однако же для тех, кто ходит под ежедневной угрозой гибели, это было сущим баловством. Главное, что лично я уловил где-то на сороковой минуте велеречивых рассуждений о «конгруэнтности ситуативного ряда и процессах религиозной диффузии», а также о «концептуальности грядущей цивилизаторской миссии рода Романовых», – мы останемся в деле. Джордж Баренс, кажется, понял это еще ранее и потому изображал воплощенное смирение и готовность броситься к очагу, чтобы набрать полные ладони свежего пепла для посыпания головы.

– Вот еще что, джентльмены, – двадцать третий герцог Бедфордский дождался ухода последнего члена комиссии и чуть притормозил в дверях, – я сделал все, что мог. Вы не отстранены от работы, хотя, скажу честно, в институте раздавались такие голоса. Но радоваться особо нечему. Миссия у вас непростая. Из наших источников в Стамбуле сообщают, что Мустафа согласился принять участие в походе на Москву. Ожидаемая численность войск, которые он приведет, не менее двухсот пятидесяти тысяч. Уже намечены активные приготовления к боевым действиям в Кафе, Гизелеве и Аккермане. Очень надеюсь, у вас есть, чем ответить.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и начал спускаться вниз по лестнице к заднему двору, где стоял замаскированный спасательный катер.

Армия форсированным маршем двигалась к Новгороду. Теперь это была уже не та сумбурная толпа вооруженных людей, которая шла этим путем совсем недавно. К Новгороду отправлялись стройные полки, пусть и не обстрелянные еще, но уже собранные в единый кулак железной дисциплиной.

– А что, дядюшка Яков, – Рюрик повернулся к ехавшему рядом Баренсу. – Люди сказывают, за полночь над Грудком зарево полыхало. А потом – точно звезда огненная в небе мелькнула и пропала. Как мыслишь, к чему бы это?

– Звезда огненная кометою зовется, – с задумчивым выражением на лице произнес астролог. – И мне ее наблюдать довелось. Летела она не как водится, сверху вниз, а снизу вверх. А стало быть, знаменует сие то, что сегодня небываемому быть. Нынче истина восторжествует – не устоять против тебя нечестивому кровопийце!

– Что ж, твои б слова, да Богу в уши, – удовлетворенно проговорил Рюрик. – Только бы новгородцы не сплоховали!

Я невольно усмехнулся столь вольной трактовке такой в общем-то тривиальной вещи, как старт катера, и активизировал связь.

– Шо уже опять не так? – быстро отреагировал на мой запрос Лис.

Желая передохнуть и разрядиться после «налета высоких гостей», мой напарник вызвался добровольцем в передовой отряд. Предводительствуемый им разъезд уже находился в виду новгородских стен. И сейчас я мог обозревать картину вражеского лагеря глазами Сергея, замаскировавшегося в зарослях кустарника. Стрелецкие полки, укрываясь за щитами гуляй-города, обтянутыми бычьими шкурами, все ближе и ближе продвигались к крепости. Со стен в нападающих летели камни и стрелы. Кое-где гулко взрыкивали орудия и одинокими вспышками били пищали.

– Вы уж там пикники не устраивайте, – наблюдая картину разворачивающегося боя, попросил Лис. – Я так погляжу, народ уже конкретно притомился отмахиваться.

Наблюдениям Сергея можно было доверять. Да я и сам видел, что силы защитников на исходе. Новгородцы оборонялись упорно, озлобленно, но без того радостного воодушевления, которое обычно свойственно первым дням осады.

Казалось, еще чуть-чуть – и приставные лестницы прочно лягут меж каменных зубцов, а вслед за тем по ним словно тараканы полезут штурмующие. Рев труб прервал стрелецкую атаку.

– А это еще что за обеденный перерыв? – Сергей перевел взгляд туда, откуда доносились звуки сигнала.

Поодаль, вне зоны досягаемости выстрела с городских стен, на холме за высоким частоколом красовалась полевая ставка русского царя. У ее ворот виднелись люди в длинных черных кафтанах опричной гвардии. Между тем, повинуясь команде, стрельцы начали быстро откатываться назад, подгоняемые радостными криками, доносившимися со стен. Но победному кличу не долго было разноситься над древней твердыней. Ужасающий грохот молотом ударил по барабанным перепонкам, заставляя нас с Лисом синхронно схватиться за голову. Часть куртины[46] между двумя башнями заволокло клубами сизого дыма, и высоко над городом взлетели каменья взорванной в хлам стены. Тут же вновь утробно завыла труба, посылая стрелецкие полки в очередную атаку.

– Эгей, воевода! – глянул на меня Рюрик. – Что это с тобой вдруг приключилось?

– Видение у меня было, – морщась, выговорил я. – Худы дела под Новгородом. Царевы минеры крепостную стену взорвали.

Железный Сокол испытующе глянул на Баренса, пытаясь выяснить, можно ли доверять моим видениям.

– Правду он говорит, государь-надежа, – подтвердил астролог, также успевший активизировать связь с Лисом. – Новгородцы спину врагу не кажут, на камнях бьются. Но долго ли выстоят?

Лицо Рюрика помрачнело.

– Напиши-ка, мил-друг, гетману, – обратился он к своему звездочету. – Чтоб с подмогой шел быстро, как только может. Я же покуда, не дожидаясь его, ударю.

– Так у царя ж против нашего вдвое больше будет.

– А и пускай. – Рюрик поднялся в стременах. – Но голова-то одна. Вот по ней и ударю!

Летние ночи севера России – плохие союзники для осажденных. Когда за полночь вокруг не темнее, чем пасмурным днем, – не передохнешь, не спрячешься. Но коли поднялся в рост, постоять за вольности исконные, то не склонить уж головы, покуда держится она на плечах.

Ярдов двадцать стен было обращено в руины. На них волна за волной накатывали стрелецкие полки, силясь обратить в бегство изможденных защитников города. Те пока держались.

– Пора, – скомандовал Рюрик, глядя на движение войск в сооруженную Баренсом дальнозорную трубу.

Сигнал команды пронесся по рядам его армии. Заждавшиеся этого мига полки ринулись вперед, опустив пики и изготовив к стрельбе пищали. Три плотные баталии[47], охватывая царевых людей с флангов и тыла, шли, сметая с пути редкие очаги сопротивления.

– Сокол! – неслось над рядами. – Железный Сокол!

Столпившиеся у бреши стрельцы, уже предвкушавшие богатую добычу, дрогнули под неожиданным холодным натиском.

– Руби! – горланили в стройных шеренгах рюриковцев.

– Бей! – вторили им со стен.

Утомленные недавней атакой царские вояки местами строились в линии, готовясь принять бой, местами охотно бросали оружие, не желая сражаться за царя Ирода. Довольно крупный отряд поместной конницы, с толком используя превосходство в скорости перед пехотой, бросился прочь с поля боя.

– Ну же, – прошептал Рюрик так, что его могли слышать только самые ближние. – Подавай-ка чернополых.

Будто повинуясь его приказу, из-за дубового палисада царской ставки вынеслись несколько сотен опричников на крупных вороных конях. Строй баталии развернулся и ощетинился пиками, готовясь принять удар.

– Вперед! – коротко отдал команду предводитель мятежников, и в сторону импровизированной крепости помчалась груженная мешками телега.

На козлах сидели два отчаянных добровольца в одеждах кромешников. Один из мундиров некогда принадлежал Никите Пораю, другой – мне. Оставшаяся при царе стража прекрасно видела приближающийся экипаж, однако стрелять по своим не стала. Между тем колесный брандер[48] поравнялся с дубовыми воротами. Возницы, на ходу спрыгнув на землю, опрометью бросились вниз с холма. Стражники метнулись к воротам, спеша закрыть их, но не тут-то было. Одинокий выстрел, неразличимый в шуме перестрелки, поставил крест на их бесплодной попытке. Мешки с порохом, лежавшие на возу, рванули, в щепу разнося надвратную башню.

– Какой-то праздник фейерверков! – недобро улыбнулся Лис, вытягивая из ножен саблю.

– Круши!!! Сокол! Сокол!

Три сотни отборных рубак личной гвардии Рюрика сквозь дым и пламень вломились в пробитую брешь. У коновязи, в панике взмывая на дыбы, теснились угольно-черные кони резервных опричных сотен. Кое-кто из кромешников уже был в седле, большая же часть засела в сборной деревянной хоромине – походном царевом тереме. Оконца этого строения окрасились пламенем слитного залпа, выбрасывая из седел нескольких седоков, но было уже поздно. За всадниками в пролом втягивались пешцы, сбрасывая с насыпи орудийную прислугу и разворачивая бомбарды против единственного оплота царя Ивана.

– За мной! За царя!

Коренастый всадник на превосходном ахалтекинском жеребце повел поредевшую опричную рать в клинки на пушки.

– Малюта! – бросаясь наперерез атакующим, крикнул я.

С момента первой трапезы у царя меня не оставляло желание встретиться с воинствующим пономарем в таких вот условиях. Но Господь не судил нам скрестить клинки. В тот миг, когда я уже заносил руку для удара, между нами вклинился холодно-яростный Никита Порай.

– Иуда! – заорал Скуратов, обрушивая на голову бывшего своего подчиненного тяжелый удар палаша.

Никита ответил молчанием и, кратко повернув запястье вооруженной руки, парировал атаку. Еще удар! Порай низко пригнулся к лошадиной холке, пропуская за спину вражеское оружие, и, поднимаясь, резко выбросил вперед руку. Кольчужное оплечье Скуратова чуть смягчило удар. Лишь самую малость. Голова командира опричной гвардии мотнулась вперед и безжизненно упала на грудь. Казалось, бывший опричник готов еще и еще погружать острое сабельное жало в уже мертвое тело, но следующий противник мчал ему навстречу. Для Никиты наступил день отмщения, а это совсем не то же самое, что заурядный бой. Он рубил быстро и холодно, как будто вынося приговор и тут же приводя его в исполнение.

– За государя! – раздалось за нашими спинами.

Я оглянулся, поворачивая коня и нанося очередной удар атаковавшему меня кромешнику. Вверх по склону тем же путем, которым пришли мы, неслась опричная сотня. Посреди нее наметанный взгляд выхватил чертовски знакомое лицо – лицо Генриха Штадена. Военная фортуна, еще минуту назад, казалось, однозначно решившая отдать нам победу, глянув на поле боя, задумчиво пожала плечами. Вероятно, почувствовав изменение в ходе сражения, опричники, засевшие в осажденном тереме, через двери и окна бросились в контратаку, стреляя на ходу.

Теперь мы оказались между двух огней, и в каждом из них могла сгореть надежда на благоприятное будущее России.

– Царь, царь убегает! – разнеслось над холмом.

Чуть скосив глаза, я увидел снежно-белого скакуна, уносившего с поля боя долгобородого человека в драгоценной золоченой броне. Быстро вывернув коня, позабыв о недобитом противнике, Никита бросился вслед за ним. Чья-то пуля сбила шапку с его головы. Он, казалось, даже не заметил этого, яростно нахлестывая витой нагайкой коня. Но времени наблюдать, чем закончится скачка, не было. Опричники Штадена врубились в наш строй и смешались с Рюриковыми «соколиками».

Многого я мог ждать от Генриха Штадена, но такой беззаветной преданности русскому царю – никогда. Отражая и раздавая удары направо и налево, я силился прорубиться к неистовому вестфальцу. Мне было видно, как он прокладывает себе путь, но куда?! Не сбежавшего же Ивана он пришел сюда искать!

Между тем Генрих и еще пяток всадников его отряда, прорвавшись сквозь боевые порядки врага, галопом миновали опустевший терем и устремились к разбитым поодаль шатрам и палаткам опричного полка.

– О, чемоданы забыли! – выкрикнул возникший рядом Лис, на ходу вгоняя пулю в ствол пистоля.

Мысль, короткая точно выстрел, пронзила мозг. Лишь потом я смог обратить ее в слова. В тот момент она лишь дала моментальную команду – и я, пришпорив коня, устремился за Штаденом.

Как говорил мой гениальный земляк Артур Конан Дойль: «В случае пожара человек всегда пытается спасти самое ценное». Та драгоценность, ради которой Генрих был готов положить всех своих людей и рисковать собственной головой, могла быть только царским венцом.

Сквозь строй прорвались пятеро. До шатров доскакали трое. Фамилию одного из них я помнил точно – Краузе. Имя еще одного мне было неизвестно, но он, как и первые двое, был из немцев. Соскочив с коней, они бросились к одному из шатров. Здесь мы с Лисом их и настигли.

Схватка была короткой и ожесточенной. Соратники Штадена прекрасно владели оружием, но вскоре они были оставлены за спиной – живые, однако полностью утратившие желание и возможность продолжать бой. Я ворвался в шатер, когда Лис еще разделывался со своим противником. Генрих стоял на коленях у перевернутой лежанки и доставал из скрытой под ней ямы замотанный в плащ сверток.

– Вот и свиделись! – проговорил я, делая шаг вперед.

Ни один мускул не дрогнул на лице вестфальца. Стремительно подхватив лежавший рядом с ним пистоль, он нажал на спусковой крючок. Механизм пистолетного замка исправно щелкнул, кремень высек огонь, и тот, пробежав пороховой дорожкой, нырнул в ствол, воспламеняя заряд и выталкивая пулю. В современных пистолетах на это уходит доля секунды, но кремневые дают крошечный шанс на спасение.

Уйдя перекатом через плечо с линии выстрела, я оказался почти у самых ног Штадена. Прижимая к себе сверток, он быстро перевернул пистоль и, действуя им как булавой, попытался размозжить мне голову. Я вскинул саблю, и рука Генриха окрасилась кровью, выпуская оружие.

– Веселитесь? – Лис с пистолетом наизготовку откинул полог шатра.

Если действительно в миг смерти перед глазами стремительно проносятся самые яркие моменты жизни, уверен – взгляд, которым одарил нас раненый сотник, привидится мне и тогда. Ненависть затравленного хищника, готового к последнему броску, вот что было в этом взгляде.

Раз. Увесистый сверток полетел в голову Лиса. Два. Ударом ноги Штаден сбил шест, поддерживающий купол шатра. Три. Я услышал звук разрезаемой материи и ржание коня.

– Лис, он уходит!

Увы, этот крик был бессилен остановить беглеца.

– Гетман! Гетман! – неслось над полем, над холмом, над стенами Новгорода.

Сражение было выиграно. Передовые казачьи полки одним своим появлением решили исход боя, бросив на чашу весов неодолимый аргумент. Сложившие оружие стрельцы теперь с радостью откликались на призыв Рюрика послужить «законному» государю. Немногие выжившие опричники, на которых это предложение не распространялось, мрачно ждали своей участи. Штадена среди них не было. Мы обыскали весь лагерь, расспрашивали тех, кто сражался бок о бок с нами, но он как сквозь землю провалился.

Единственным, хотя и весьма достойным утешением для нас было то, что, как и ожидалось, в свертке оказалась шапка Мономаха. И, кстати, не только она. Готовясь покинуть родину-мачеху, Генрих решил прихватить на память немалое количество и других ценных вещей.

В разгар всеобщего веселья на поле появился уставший и хмурый Никита. Он вел в поводу снежно-белого скакуна под драгоценным персидским седлом, но без седока.

– Ну что? – бросился к нему Рюрик. – Сказывай, как дело было.

– Утек, гаденыш, – с досадой бросил Порай. А затем, почесав затылок, добавил: – Хотя, может, и не утек. Коня я у самой кромки топи непролазной изловил.

Глава 28

Прежде чем принимать решение, убедитесь, что именно вы должны его принимать.

Марк Юлий

Москва ликовала. Сквозь распахнутые Боровицкие ворота Кремля под колокольный звон и громогласное «Ура!» многих тысяч голосов в царские палаты входил победоносный спаситель отечества, славный и справедливый Рюрик. Правда, из его побед скрупулезный историк мог назвать лишь одну – ту самую, совсем недавнюю, у новгородских стен. Вырвана она была с великим трудом, и, не появись вовремя гетман со своими полками, кто знает, чем бы все закончилось. Но не успела еще крылатая богиня Ника сплести венок для триумфатора, как точно по мановению волшебной палочки с глаз воевод и наместников спала пелена. Стоило появиться Железному Соколу у очередных крепостных стен, его немедля приветствовали хлебом-солью как законного государя земли Русской. С церковных амвонов во всю мощь неслись проклятия предтече антихриста Ивашке-грязному, царю Ироду. Конечно, искренности в этих славословиях и ликованиях было негусто, но и особого возмущения по поводу наглой узурпации престола тоже слышно не было.

Московские ворота распахнулись перед Рюриком, стоило лишь ему показаться в прямой видимости от стен земляного города. Царевичи Иван и Федор пытались склонить гарнизон к выполнению прямых обязанностей, однако эта затея им не удалась. Земские полки, подчиненные князю Бельскому, и не думали защищать права «зверенышей». Малолетние принцы хотели было укрыться в монастырских стенах, но, по приказу князя-наместника, а всего верней, Софьи Скуратовой, были изловлены вооруженной челядью малютиного двора и умерщвлены «каменьями и железом». Сама же молодая вдова встречала кортеж победителя в кремлевских воротах хлебом-солью. Ее по-византийски роскошный сарафан был заткан жемчугами и золотом, а высокий кокошник переливался на солнце ладами и яхонтами. Этот традиционно русский наряд выгодно оттенял ее необычную для этих широт восточную красоту, выделявшую черноокую внучку Ширван-шаха среди множества хорошеньких славянских девиц.

Рюрик ловко спешился, чтобы принять каравай из рук красавицы, и, едва вкусив от угощения, троекратно с жаром расцеловал Софью.

– Ах, хороша! – в голос произнес он.

Софья немедля зарделась, как маков цвет, и потупила очи. Но когда она вновь поднята их, я увидел в темной глубине уже знакомый обжигающий пламень, в котором мужчинам суждено было сгорать без остатка.

Чуть сбоку от меня раздался зубовный скрежет, словно кто-то намеревался перегрызть якорную цепь. Но звук утонул в гомоне и воплях ликующей толпы, приветствующей своего нового правителя. Я чуть скосил глаза: по правую руку от меня как ни в чем не бывало гарцевал Никита Порай. За ним находились Лис, Баренс и прочие.

Колокола вновь заходили ходуном, знаменуя всеобщее ликование, но, честно признаться, мне было не до него. Я вспоминал ночную беседу с институтским разработчиком, вернее, конструктивную ее часть. Институт считал непременным условием дальнейшего успешного развития данного этноконтинуума естественное воцарение в России династии Романовых. В сущности, это было следующее задание и возможность индульгенции для Джорджа Баренса. Нас с Лисом этот вопрос пока что напрямую не касался. Но, по въевшейся привычке, я уже невольно размышлял над путями выполнения следующего задания. Насколько я помнил, и в известной-то нам истории шансы не слишком знатного боярского рода Романовых занять московский престол были сравнительно невелики. Скажем, у князя Пожарского, чистокровного Рюриковича и спасителя России от поляков, их было не в пример больше. Однако же теперь…

Головы убиенных царевичей, по дикому азиатскому обычаю, красовались на пиках, и эта кровавая расправа ставила крест на иллюзорных правах родственников первой жены Ивана Грозного на престол.

Город жил новым зрелищем, дышал новым воздухом и ждал коронации, предвкушая богатые дары и дармовое угощение. Раздухарившиеся горожане собрались было спалить Александровскую слободу, но Рюрик воспрепятствовал этому, чтобы не допустить всеобщего пожара. Теперь в городе только и разговоров было, что о доброте и справедливости «природного» царя.

Между тем жизнь в белокаменных палатах шла своим чередом. Третий день гудел пир на весь крещеный мир. На грядущую коронацию съезжались предстоятели православной церкви, коим надлежало огласить имя государя на своем очередном Соборе. В этом загвоздки не было. Как выяснилось, мой дядя не зря ездил в Покровский монастырь Суздаля. Происхождение Рюрика по старшей линии от царя Василия III, кажется, ныне ни у кого не вызывало сомнений. О таких мелочах, как разбойник-отец и никому не ведомая мать, сейчас предпочитали не вспоминать. В народе и вовсе гуляла легенда о князе Рюрике, очнувшемся от многовекового сна, и никому не было дела, как все обстояло в действительности.

Однако нас праздник не касался. Я сидел в апартаментах, отведенных моему дяде, обсуждая с ним ожидавшееся нашествие с Востока.

– По утверждению Штадена, еще месяц назад все было готово для того, чтобы провести орду Девлет-Гирея к стенам Москвы. Генрих обещал, что верные ему люди откроют ворота столицы, и я практически уверен, что он не блефовал, – говорил я, постукивая по развернутой карте юга Руси, Дикого поля, крымских и турецких земель.

– Хорошо бы знать, как они пойдут, – разглядывая междуречье Днепра и Днестра, покачал головой Баренс. – Если они двинутся с юга по Днепру, их можно попробовать остановить у порогов. А если через Валахию… Обычно здесь можно ждать драки османов со шляхтой, но сейчас недовольный взгляд Сигизмунда II Августа обращен на Вишневецкого. Так что королю польскому не до стычек на границе. Здесь турки могут отыскать брешь.

– Разумно предположить, что с такими силами они ударят и по Днепру, и через Валахию, и из Крыма – через Дикое поле. А может, еще и с Волги, от Астрахани. Не зная хода мысли Штадена, вычислить, где именно он обещал татарам окно на границе, не представляется возможным. Единственное, что у нас действительно есть, это время и место, где Штаден должен обменять золото на карту маршрута.

– Хочешь попробовать там его изловить?

– Быть может, – кивнул я. – Но – скорее – заманить.

– Да, но, мой мальчик…

Дверь скрипнула, мы, не сговариваясь, замолчали и обернулись на звук. На пороге стояла Софья Бельская, не упоминавшая более фамилии своего погибшего мужа.

– В добром ли здравии, Софьюшка? – вставая с места, расплылся в улыбке Якоб Гернель.

Я тоже поднялся, приветствуя ее. С момента приезда мне довелось несколько раз видеть свою недавнюю спасительницу, однако, по большей части, лишь издали. То в воротах Кремля с хлебом-солью, то на великом совете, где, в нарушение всех традиций, она стояла за плечом своего отца, то вчера на пиру, по правую руку от Рюрика. За это время мы не перекинулись и парой слов, но попытки поймать ее взгляд наталкивались на холодное отчуждение. Вот и сейчас она лишь вежливо ответила на поклон и тут же обратилась к Баренсу.

– Надо бы с вами, Яков Егорьевич, с глазу на глаз потолковать.

Свернув карту, я поспешил удалиться. Столь внезапное окончание беседы не входило в мои планы, но спорить с дамой в такой ситуации – в высшей степени некуртуазно. Я притормозил у полуоткрытой двери, раздумывая, направить ли стопы туда, где Никита Порай устраивал смотр прибывающим в Москву полкам, или же отправиться к Лису, чтобы продолжить обсуждение дальнейших планов.

– …Нынче я разбирала послания, те, что намедни были доставлены в посольский приказ. Из Речи Посполитой пишут, что король Сигизмунд уже совсем плох…

Я зашагал по коридору, но стоило мне пройти лишь десяток шагов, как на канале связи возник голос Баренса.

– Мальчик мой, что там у вас вышло с этой милой леди?

– Ну-у… Если не считать того, что она спасла мне жизнь, – замялся я. – Ну…

– Ах вот в чем дело…

Лорд Баренс включил звук и изображение.

– …так почему же вы, сударыня, полагаете, что моему дорогому племяннику непременно следует вернуться в империю? Неужто он посмел чем-то обидеть вас?

– Ну что вы, никто мне обиды не чинил. Ваш родич – воин храбрый и, как мне сказывали, в делах спорый. Он в нонешнем походе и при ревельском дворе отменную ловкость явил, кому ж, как не ему, при кесаре нашим послом быть? Человек он там известный и, по всему видать, со многими нарочитыми мужами при тамошнем дворе дружбу водит.

– Быть может, быть может, – уклончиво согласился мой дорогой родственник.

– Вы же сами наставляли, – продолжала Софья, – что заручиться поддержкой сильного – значит сохранить от распыла собственную мощь. Нынче Речи Посполитой будет не до нас. Поди и месяца не пройдет, как горлопаны в сейме вновь схватятся за сабли, выбирая, кому ляхами править. Вишневецкий нам друг, и, стало быть, мы ему сегодня поможем. А завтра он нас поддержит, да уже не казацкими полками, а всеми ратями Речи Посполитой. А ежели тому статься, чтобы племянник ваш римского кесаря на дружбу с нами склонил, то и вовсе наш верх будет. Крым-гиреевым разбойникам давно укорот сделать пора. И кому ж, как не Рюрику, это под силу? Вот и мыслю я, ежели кесарь с нами союзно выступит – османы, как водится, на него пойдут. На берегах же Русского моря лишь по крепостям останутся. Вот тут-то государь всею силою на татаровей злых и ударит, аки сокол, добычу бьющий.

– Государю самолично на врага выезжать не годится. Ему о державе помышлять следует.

– Рюрик – витязь, – не помедлила с ответом Софья. – Что Соколу нашему до прочих забот? Ему на белом коне полки в бой вести, а об иных делах защитнику земли русской печься не след. Тут мы в подмогу станем. – Софья сделала указующий жест, кратко, но емко обрисовывая состав будущего правительства России. – Сам же ведаешь, я у трона взрощена, и отец меня уму-разуму учил, и ты. Вон даже Малюта, на что волчина злой был, и то в делах без меня шагу ступить не мог. Коли мы с тобой, друг милый, у трона станем, то быть Руси. А ежели иначе как – не летать Соколу под синими небесами.

– Я так гляжу, ты в царицы метишь?

– Нешто я Рюрику не пара? – выпрямилась гордая красавица. – Во мне царской крови не менее, а то и поболее будет. На что же нам иную какую искать? Тут уж все едино, чужая ли принцесса, али своя дуреха – ее хотения кто ж знает? К чему она нам?

– А если Рюрик кого сам присмотрит?..

– Рюрик с меня глаз не сводит, – перебила его Софья. – Не о том речь. След ему растолковать, что коли желает он сердце мое заполучить, то не только в церковь под венец должен меня вести, но и корону царскую со мной разделить.

– Такого прежде на Руси не бывало… – начал было лорд Джордж.

– Бывало, – упрямо возразила Бельская. – Княгиня Ольга в Киеве, давней столице Руси, еще в незапамятные времена вместо мужа своего правила и великие дела творила. А она, сказывают, роду была ничтожного – псковского перевозчика дочь.

– А как же Никита? Я прежде думал, ты за него идти хочешь.

– К чему? Никита силен и собой пригож, да только ни брату своему, ни мне он не ровня.

Я застыл посреди коридора, и вид у меня, если поглядеть со стороны, был абсолютно дурацкий. Открытие, которое свалилось мне на голову, сбивало с ног, хотя все это время лежало на поверхности. Конечно же! Непонятно, как я мог не видеть этого раньше. Одинаковый рост, похожая стать… Рюрик и Никита Порай – родные братья! Во всяком случае, по матери. Мне вспомнилась история, некогда рассказанная беглым опричником: разбойник Кудеяр, скрывающийся в покоях молодой жены своего преследователя. Ох неспроста он там скрывался!

Я поспешил к Лису, чтобы поделиться с ним новой информацией. Конечно, можно было воспользоваться закрытой связью, но я не мог отказать себе в удовольствии увидеть глаза напарника после моего сообщения.

Сергей, уполномоченный охранять драгоценный трофей, азартно резался в карты. Впрочем, резался – не самое верное слово. Когда я открыл дверь, он сидел перед столом, на котором громоздился средних размеров холм выигранного имущества. На столешнице лежали сданные карты, однако вопреки ожиданию даже намека на еще чье-либо присутствие в комнате не было.

– О, привет. – Лис мельком глянул в мою сторону и повернулся к пустующему табурету напротив. – Але, дружаня! Ты, часом, не знаешь, за шо в Европе бьют канделябром по морде?

Откуда-то из пустоты послышалось возмущенное «хм».

– Ты шо, его испугался? – Сергей кивнул на меня. – Это ж наш капитан! Не узнал в небритом виде?

Я было забеспокоился, не переутомился ли мой друг, но это самое «хм» развеяло мои опасения. Однако же лишь смолк его вопрос, как из воздуха проступило нечто такое, что могло испугаться лишь собственного отражения в зеркале. Дед Бабай недовольно зыркнул на меня и подхватил карты.

– Тайницкую башню ставлю, – глухо выдохнул он.

– Принято.

– На все. – Дед Бабай ткнул змееподобным, разве что не шипящим пальцем в проигрыш.

– Обижаешь! Ясное дело, на все. – Лис не спеша, по одной продемонстрировал свои карты и повернулся ко мне. – Как думаешь, удастся мне новой власти Кремль в аренду сдать?..

– Сергей… – поморщился я. – Брось свои глупости. Ответь лучше – откуда, по-твоему, дядя Якоб узнал о существовании Рюрика?

– Капитан, ты меня пугаешь. – Мой напарник сделал большие глаза. – Неужели действительно от верблюда?

– Вот еще! – Я недовольно фыркнул. – Я серьезно тебя спрашиваю.

– Ну, у тебя, барин, и загадки. – Лис забрал у насупившегося Бабая карты и начал их опять тасовать. – Софья напела?

– Допустим. А она откуда узнала?

– БМП. В смысле, без малейшего понятия. Может, ейный отец этим делом занимался.

– Держи карман шире. Никита Порай Рюрику – старший единоутробный брат.

– Погоди! – Лицо Сергея моментально посерьезнело. – Ты хочешь сказать, шо это не Гернель завербовал Порая с Софьей, а наоборот, Порай вербанул твоего дядю, чтобы усадить братца на престол? Зашибительский мужик! Снимаю шляпу! А он, часом, не из конкурирующей организации?[49] Имперский департамент координации… Или как его там?

Я задумался. Подобная мысль ранее не приходила мне в голову.

– Скорее всего нет. Его в этих местах знают с детства.

Я хотел еще добавить, что в таком случае и Рюрика можно было бы числить агентом, но вдруг Дед Бабай, до этого нервно подпрыгивавший в ожидании новой сдачи, ни слова не говоря, развеялся в воздухе.

– Во, блин, ну, я так не играю! – Лис раздраженно бросил карты на стол.

В караулку быстрым шагом вошел царский брат и ближний воевода Никита Порай. Расшитая золотым узорочьем ферязь[50] шла ему куда больше опричного мундира. Но лицо его было еще более хмурым, чем в прежние дни, словно долгожданное воцарение брата его нисколько не радовало.

– О, – приветливо раскинул мосластые руки Лис. – Легок на помине. Шо там войска?

– Собираются, – коротко ответил Никита. – А вы тут, стало быть, в карты играете?

– Есть такое дело, – подтвердил Сергей. – Вроде царева указа не было, шоб в карты не играть.

– Отчего ж, пожалуйте. Играйте. – Никита подернул плечом, абсолютно безучастным взглядом скользнув по зачарованной колоде.

– Может, сам желаешь? – Лис жестом фокусника растянул карты змеей.

Однако на бывшего опричника это движение не произвело ни малейшего действия.

– Недосуг мне. Дело есть.

– Дело так дело. – Сергей озадаченно уставился на колоду. – Выкладывай.

– Мне венец мономаший нужен.

– Эк, удивил, – хмыкнул мой напарник. – Ты пойди поищи, кому он не нужен.

– Мне для особливой цели, – еще больше нахмурился Порай.

– Кузнечиков ловить нечем? – делая наивные глаза, спросил Лис.

– Думай, с чем шуткуешь! – сурово оборвал Никита. – Да ты не боись, я из этих стен его выносить не стану. Да и надобен он всего на миг.

– На миг, говоришь… – Сергей почесал затылок. – А, была не была! Давай так. Сыграем круг. Твоя возьмет – дам за чепчик подержаться, а нет – ваш кафтан – наш кафтан.

Царский брат недобро зыркнул исподлобья, однако, не вдаваясь в споры, буркнул:

– Сдавай.

– Ой, гляди, без портков останешься, – тасуя колоду, предупредил Сережа.

Я отвернулся, чтобы не видеть привычной уже картины беззастенчивого грабежа, и вновь углубился в мысли о предстоящей схватке с Девлет-Гиреем.

– А, черт! – раздался за спиной ошарашенный голос Лиса.

Я резко повернулся. Карточная колода в панике разбегалась по столу, все больше теряя вид привычных мастей и превращаясь в каких-то странных насекомых.

– Стало быть, вот оно как, – мрачно проговорил Никита, поднимаясь со своего места. – Стало быть, чародейские карты.

– Ой-ой-ой, какие мы нежные, – обиженно бросил мой напарник, разглядывая клочья серой шерсти, оставшиеся в руках. – Сам-то чем лучше? Испортил полезную вещь, а еще обзываешься. Между прочим, если б не эти карты – хрен бы сейчас твой братец на троне сидел!

– Тебе-то откуда ведомо, что он брат мне? – внезапно успокаиваясь, проговорил новоявленный воевода.

– А вот ведомо!

– Ну да ладно, все едино я выиграл, так что шапку давай.

Лис тяжело вздохнул, бросая тоскливый взгляд на внезапно пересохший источник быстрого обогащения, и направился к запертой на висячий замок кладовой. Спустя минуту он вернулся, держа в руках бесценный символ царской власти.

– Хорошая шапочка. Не красная, правда, но тоже ничего. Хотя в морозы наверняка в ней уши мерзнут. На вот, держи, любуйся.

Никита бережно принял из рук моего напарника эксклюзивный головной убор и, поставив шапку на стол, неспешно стал расстегивать кафтан.

– Мужской стриптиз перед короной. Это шо-то новенькое, – не замедлил откомментировать Лис, но Никите до его слов не было дела.

Он снял с груди небольшой бархатный мешочек, в каких обычно носят локоны возлюбленных или же мощи святых. Ни слова не говоря, развязал ладанку и вытряхнул на руку крупный алый камень, переливающийся скрытым внутри огнем, точь-в-точь как те, что горели сейчас на царском венце. В полном молчании он поднес рубин к куполу шапки…

Произошедшее далее, вероятно, озадачило бы самых рьяных сторонников материалистического объяснения чудес. К счастью, мы с Лисом к таковым не относились. Как мне показалось, шапка Мономаха просто выплюнула один из камней, и тот, скатившись на пол, разбился вдребезги. Затем рубин, лежавший на ладони Никиты, поднялся, точно притянутый магнитом, и буквально врос в освободившееся место.

– Драконья кровь, – выдохнул мой напарник. – Вот от чего мои картишки разбежались!

– Постой, – отходя от первоначального удивления, проговорил я. – Это что же, тот самый камень, который пропал много лет назад?

– Сам, что ли, не видишь? – повернулся ко мне Порай.

– И давно он у тебя?

– А тебе-то до этого что за дело?

– Дело как раз самое прямое. Насколько я помню, камень этот не так давно по всей Руси искали. А ты в ту пору при Штадене состоял, который за транспорт с каменьями отвечал. И надо ж такому случиться, что все эти рубины, гранаты и прочие вдруг красным дымом развеялись…

– Не суй нос, куда не просят! – жестко оборвал Никита. – Никуда они не развеялись. Или ты думаешь, что оружие, кони и доспехи для Рюриковых людей с неба, аки манна, свалились?

– Если честно, я думаю, что драконью кровь похитил Софьин отец или еще кто из ее близких. А вы, чтобы от них подозрение отвести, дядю моего чуть на дыбу не отправили. Он ведь из-за камешка этого от Ивана сбежал.

– Нашел о чем тужить. Теперь он при Рюрике первый советник, – криво усмехнулся мой собеседник.

Наши пререкания были прерваны самым неожиданным образом.

– Не такая уж она и тяжелая, – крутя в руках шапку Мономаха, объявил Сергей. – Крыжацкий шлемак – и то тяжелее.

С этими словами он водрузил царский венец себе на голову.

– Не сме… – предостерегающе закричал Порай, но было поздно.

Лицо друга мучительно исказилось, как будто голову его сжали раскаленными клещами.

– Ой-й-й! Еханый бабай! – выдохнул он, едва не теряя сознание.

Подскочивший Никита резким движением сорвал «сильнодействующий» головной убор с покрытого испариной чела.

– Куда башку суешь, олух?!

Очевидно, Сергей не слышал этих слов. Он сидел на полу, ощупывая голову руками, точно проверяя, вся ли она в наличии.

– Шо это было?

Я подал ему руку, помогая встать.

– Это я у тебя хотел спросить.

– Улет! Представь, шо тьма-тьмущая людей, зверей, нечисти всякой наперебой горланят тебе на ухо о своих делах и проблемах. Так вот, лучше уж на стреляющей пушке вздремнуть. – Он еще раз ощупал свою ударопрочную голову. – Мозги всмятку!

С осторожностью, точно мину, Лис возвратил заветный венец под замок и, вернувшись, спросил Никиту:

– И шо, цари такое носят?

– Для того, чтобы ТАКОЕ носить, – в тон ему ответил государев брат, – сызмальства готовиться надобно, да и то без толку, если в жилах твоих царской крови нет. И надевают они ее только в особливых случаях, а не для красы на всякий день. Сказывают, Ивашка по малолетству венец сей на головенку напялил, с тех пор умишком и повредился. Ты правильно разгадал, – повернувшись ко мне, продолжил он, – князь Бельский тогда камень этот отсель изъял. Только не корысти для, а дабы царенок несмышленый вовсе рассудок не утратил.

– Да-а, – усаживаясь на табурет, резюмировал Лис. – Как говорят заморские заморыши – не по Хуану сомбреро.

Но стоило ему усесться, как ножки табурета, до того казавшиеся непоколебимо устойчивыми, разъехались, вновь роняя Сергея на пол.

– Блин, – выругался он. – Не стоило Бабая поминать…

Пир громыхал если не на весь мир, то на пол-Москвы – точно.

– Тише! – поднимаясь из-за уставленного яствами стола, крикнул Рюрик.

– Тихо, тихо, – во все горло закричали придворные, распугивая шумом кремлевских ворон.

– По зрелому разумению, – наконец, дождавшись тишины, заговорил Рюрик, – решил я, что негоже хозяину быть без хозяйки, а царю русскому без царицы. А посему – при вас при всех, людях моих ближних, нарекаю супругой моей и царицею княгиню Софью, дщерь Федора Бельского.

Глава 29

Если долго глядеть на облака – можно рассмотреть отпечатки наших пальцев.

Генерал А. Лебедь

Якоб Гернель критически оглядел меня со всех сторон.

– Увы, мой мальчик. Это не Париж и даже не Лондон. Шить здесь не умеют.

Я скосил глаза, пытаясь разглядеть то, о чем говорил дядюшка. Мой торжественный наряд, предназначенный для участия в завтрашней коронации, по блеску шитья и сиянию яхонтовых пуговиц был пределом мечтаний какого-нибудь вождя дикарского племени. Я привык к одежде менее броской, но эпоха не разделяла моих взглядов.

– Сам погляди, – продолжал между тем лорд Баренс, – под мышкой морщит, по бокам топорщится. К тому же, как мне кажется, алый цвет тебе не очень к лицу. И фигура подкачала.

Я невольно оскорбился. Быть может, я и не готов был выступать на конкурсе «Мистер Олимпия», но телосложение имел атлетическое и вполне мог им гордиться, о чем и не замедлил уведомить своего придирчивого «родственника».

– Твоя мускулатура нужна на поле боя. А здесь, среди людей знатных, особо ценится дородность. Вот скажи, где твое брюшко?..

Я был вынужден согласиться, что данный атрибут высокого положения мною еще не приобретен.

– С этим надо бороться, – развивал свою мысль царский советник. – Можно, конечно, что-нибудь подложить… Но попробуем по-другому. Оденем-ка на опашень соболью шубу. Сходи погляди в моем гардеробе. Может, там найдется что-нибудь пристойное…

Он еще раз критически оглядел мою фигуру:

– Нет, этому закройщику положительно нельзя позволять шить ничего, кроме саванов.

Я нехотя повиновался. Идея скинуть десяток фунтов, напялив на себя целый шкаф драгоценных одеяний, отнюдь не радовала. При том, что во всем, что касалось моды и стиля, авторитет лорда Баренса был незыблем. Где бы и когда бы он ни работал, его наряды были верхом совершенства и образцом безукоризненного вкуса. Сейчас мне предстояла нелегкая задача подобрать что-либо подходящее из того множества костюмов, которые хранились в его гардеробной комнате.

Но стоило углубиться в это занятие, как за стеной послышался скрип открываемой двери и удивленный голос дядюшки.

– Ты? Но почему в таком виде? Что-то случилось?

Я было насторожился, но прозвучавший ответ расставил все на места. Гостем Якоба Гернеля был Никита.

– Вот, зашел проститься, – проговорил он. – Хорошо, что вы один.

Бывший опричник заблуждался, но, поскольку дядюшка не бросился его разубеждать, я счел за лучшее не привлекать внимание к своей персоне.

– Ты едешь по приказу Рюрика?

– Это для прочего крещеного люда он царь. Мне же – брат меньшой, – отозвался Порай. – И не ему мне указы давать, когда и куда ездить. Он-то меня при себе удержать хотел, да я не пожелал.

– И куда теперь?

– Нынче на Яжий остров – со старцем потолковать да злой дурман из головы повыветрить. А затем в Новгород – воеводой-наместником, границу ливонскую на замке держать. А то ведь рати наши в тамошних землях пошалили, народ раззадорили. Так что того и гляди ливонцев копьями привечать надо будет.

– Неужто и коронации не дождешься?

– И ждать не буду. Вот зашел к тебе повиниться, а там и в путь.

– Повиниться передо мной? В чем же?

– Нешто племянник твой ничего не сказывал?

– О чем ты говоришь?

– О камне алом из царского венца. У меня он был все это время. Я о нем сызмальства знал. История старая, коли время есть – поведаю.

– Да уж сделай одолжение. – В голосе Джорджа Баренса звучал неподдельный интерес.

– Сам знаешь, шапка мономашья силу имеет великую. Всякому-якому надевать ее – так недолго и без топора головы лишиться. Но и тому, кто из царского корня происходит, пред тем, как на чело ее возложить, великую науку превзойти должно. Иным же смертным познать ее не дано. Для научения истинного государя при шапке хранители приставлены, числом трое. Как сам ведаешь, Иван, сын Глинской, не от царя рожден. И когда пришла она за венцом царским, ей о том в глаза сказано было. Та осерчала, да в гневе хранителей велела жизни лишить. О том, что из-за шапки с Иваном приключилось, мы уже прежде говаривали. А вот что далее было, я не сказывал.

Князь Бельский в те годы еще молод был, при Глинской служил исправно. Ему-то она и поручила за венцом надзирать и промеж хранителей дознание вести. Когда же выведал князь, что за сила в мономаховой шапке таится, враз дотумкал, какая беда с государем станется, ежели он носить ее будет. Зашил он ночью глухой туши свиные в мешки да прилюдно в Яузе их и утопил. Хранителей же по дальним монастырям тайно развез. А вернувшись, узнал, что той порою Ивашка-малец шапку уже примерял. Тогда-то он камень и подменил, чтоб впредь худшей беды не сталось.

Никита перевел дух. Джордж Баренс молчал, но я очень ясно представлял, как сосредоточенно глядит он на рассказчика, раскладывая по полочкам все детали повествования. Сомневаюсь, чтобы услышанное добавило ему хорошего настроения.

– Неведомо мне, как далее у прочих хранителей сложилось, но один из них, именем Варсанофий Силантьевич, на Яжем острове доныне живет. Он-то Рюрика признал да обучил. А раз уж я рядом стался, то и меня кое-чему. Не знаю, откуда старцу Варсанофию про камень изъятый ведомо, может, и сам он то Бельскому присоветовал, а только когда вошел я в силу, чтоб в Москву ехать, так он мне словцо заветное и шепнул. К князю Федору в ту пору хоть со словцом, хоть без словца – не подступиться было. Высоко поднялся. А камень заветный дочь его Софья меж прочих сокровищ отыскала, да в ладанке всегда при себе и носила. А когда подмена обнаружилась, Иван сыск объявил. Тогда-то она отцу и открылась, ну а я тем временем, все доподлинно зная, к князю Федору подался. Мне старец заповедовал: коли вдруг что, спасти Бельского, как и тот его когда-то спас. А затем – увидел я Софью, и не стало мне житья без нее.

– Из-за этого и едешь?

В ответ я услышал тяжелый вздох.

– Прежде Софья мне говорила: я мужняя жена, и муж мой – первый у царя человек. Нынче он, постылый, у чертей на вилах, а при царе первый человек – я. Да только Софье уж того мало, она завтра сама царицей станет. Помешать я этому не могу, а видеть – тем паче. Так уж прости за то, что из-за меня опала тебе вышла. Ежели можешь, не суди строго да не поминай лихом.

Ночью шел дождь, но утро выдалось ясным. Спозаранку по мощеным улицам Китай-города суетились люди с метлами, разгоняя образовавшиеся лужи и засыпая мелким гравием то, что разогнать не удалось. На всех перекрестках дежурили стрельцы, получившие в честь грядущей коронации по серебряному рублю и чарке зелена вина. Покуда солнце не поднялось еще достаточно высоко и соборный колокол не подал сигнал к началу церемонии, задача их была весьма несложной – отгонять любопытствующих коз, дабы те ненароком пути царского не испоганили. Толпы желающих полюбоваться незабываемым зрелищем должны были заполнить улицы и переулки ближе к полудню. Пока что лишь редкие праздные зеваки стягивались к Кремлю, надеясь занять самые лучшие места.

Наконец час пробил, и многоголосое пение зазвенело над округой, дабы привлечь внимание царя небесного к возведению на трон царя земного. Процессия святых отцов во главе с митрополитом Кириллом двинулась из кремлевских ворот в сторону Благовещенского собора. Сколько ни силился я вспомнить что-либо определенное по поводу церковного владыки, возглавляющего ныне крестный ход, ничего не шло на ум. Он стал первым лицом русской православной церкви в годы правления Ивана IV и все эти годы ничем не мог, а может, и не хотел помешать расправам кровавого богомольца.

Теперь он величественно шествовал впереди колонны. Одежды его сверкали золотым шитьем, посох – золотым навершием, диковинного вида шапка, в честь языческого бога именуемая митрой, горела червонным золотом и каменьями. Если бы не длинная седая борода, до половины закрывавшая тоже золотой наперсный крест, он весь сиял бы, как и положено жрецу солнечного бога.

За спиной митрополита дюжие священники бережно несли икону Божьей Матери. А уж дальше количество всевозможных крестов, образов и кадил было таково, что невольно казалось, будто, радуясь погожему дню, священники вынесли проветрить всю церковную утварь. Слитный хор архиепископов, епископов и настоятелей основных монастырей завернул в Благовещенский собор, провел там службу и, вновь сомкнув ряды, отправился далее.

Следующим на очереди был собор архистратига божьего воинства архангела Михаила. Ликующая толпа подхватывала молитвенные песнопения, нестройно подтягивая в тон хоралу. За передовым отрядом духовенства следовал Рюрик – великий князь Юрий Георгиевич с молодой женой. Скоропостижное бракосочетание этой августейшей четы произошло всего два дня назад, а потому новобрачные выглядели несколько устало, хотя и старались держаться, как подобает в столь торжественном случае. Они величественно ступали по расстилаемым перед ними хорасанским коврам, и мех собольих шуб, в которые они были для пущей важности обряжены, искрился на солнце. Честно говоря, я никогда не понимал манеры здешних вельмож носить многочисленные одеяния из меха, невзирая на летнюю жару. Свита Рюрика была одета под стать государю, и ни солнце, ни здравый смысл ничего с этим не могли поделать.

По дороге из храма архангела Михаила, где будущий царь вновь прослушал содержательные поучения на библейские темы, я уже начал было опасаться, что торжества могут затянуться. Даже если исключить домовые церкви в усадьбах бояр и князей, список московских храмов был преизряден. Следующим на очереди оказался собор Пречистой Девы. На подходе к нему я уже вздыхал, сожалея о том, что, по усвоенной с детства привычке, утром выпил только обнаруженный в запасах дяди Якоба кофе. Время шло к обеду, а завтрак для меня еще не наступил. Противное урчание в желудке отвлекало от пения святых отцов и сбивало с торжественности момента.

За время работы в институте мне приходилось участвовать в нескольких коронациях. Так, однажды в Риме глава католической церкви, подкравшись к королю франков, коварно, без объявления Божьей воли, короновал его императором. Я помню шокированное лицо новоиспеченного светского главы западного христианского мира, тогда еще не ставшего легендарным Карлом Великим. Минут пять император просто не знал, что и сказать. Такого подвоха от понтифика он никак не ожидал.

Помнил я и коронацию Емельяна Пугачева в Новом Амстердаме, где Джордж Вашингтон от имени и по поручению Большого Казачьего Круга, вкупе с парламентом, возлагал на чело отныне не самозванного Петра III железный лавровый венок. Но то, что сейчас открывалось моему взору, являло собой диковинный сплав византийской чопорной пышности с разухабистой восточной тягой ко всему яркому и цветному.

Переступив наконец порог храма Девы Марии, я невольно вздохнул с облегчением. Здесь под балдахином из золотой парчи красовался двойной трон, и два десятка рынд[51] с ритуальными топориками на плече охраняли его от всяких желающих передохнуть на покуда вакантном месте. Чуть в стороне от амвона располагалось три стола с царскими регалиями. На центральном лежала шапка Мономаха, возле нее дежурил неожиданно серьезный Лис с клинком наизготовку. Митрополит, приняв из рук служки нечто вроде кисточки, начал отчаянно махать ею в воздухе, смачивая царский путь каплями святой воды.

Наконец Рюрик и Софья заняли свои места. Пришедшая с ними свита расположилась по обе стороны от них. Справа – миряне, слева – духовенство. Глава православной церкви, удостоверившись, что все заняли соответствующие места, напоследок брызнул святой водой на будущих царя и царицу. После этого с водными процедурами было покончено, и началась церемония.

Боярская соболья шуба Рюрика была скинута у подножия трона, символизируя, что отныне сей достойный муж – не ровня даже самым высшим из своих слуг. Сын Кудеяра как истинный внук Василия III был обряжен в порфиру – длинное, до пят, расшитое платье. Затем на него возложили бармы[52], после вручили скипетр. И наконец настал черед царского венца. Я внимательно смотрел на лицо Рюрика, силясь угадать, какие ощущения испытает он в то мгновение, когда шапка Мономаха опустится на его голову. Лис, уже покинувший свой пост и занявший место среди прочих ближних людей, также не сводил глаз с нашего подопечного. Мгновение тянулось, как растаявшая жевательная резинка, прилипшая к рукаву. И вот шапка коснулась чела, синие глаза Рюрика широко распахнулись, и рот приоткрылся, точно он пытался судорожно вдохнуть наполненный ладаном церковный воздух.

– Ф-фух! – услышал я рядом вздох облегчения Якоба Гернеля.

Вряд ли кто-либо из присутствующих придал значение изменениям, происходящим на царском лице, а если и заметил, то отнес их на счет осознания государем торжественности момента.

Все вокруг потонуло в ликовании и колокольном звоне. Мрачная эпоха Ивана Грозного канула в прошлое. Спустя несколько минут церемония повторилась, но уже с регалиями малого обряда. Приняв из рук митрополита уменьшенную копию шапки Мономаха, Рюрик собственноручно возложил ее на голову жены. Россия обретала новую, еще никому не ведомую историю.

Карта, над которой мы работали в апартаментах Баренса, попади она в руки будущих исследователей, рожденных в этом мире, наверняка вызвала бы нескончаемые споры. Они строили бы многочисленные гипотезы, откуда взялась такая точность во второй половине XVI века. И вряд ли кто-нибудь из этих ученых мужей сможет предположить наличие спутниковых данных у некоторых картографов отдаленного прошлого.

– …Что сообщают из Астрахани? – разглядывая бескрайние просторы своих владений, поинтересовался Рюрик.

– Воевода, князь Хованский, прислал гонца с известием, что войско, числом до десяти тысяч верховых, озорует вблизи крепости. Князь просит выслать ему подкрепление, – без запинки ответил Якоб Гернель.

Опыт офицера разведки сейчас ему пригодился не менее, чем новоприобретенное искусство читать судьбы по движению небесных светли.

– Кабы те силы были, отчего ж не послать, – угрюмо отозвался государь. – Сколько у нас нынче войска под рукою?

– Семьдесят тысяч в кулаке, да еще пятьдесят тысяч по крепостям гарнизонами стоят.

– А у гетмана?

– Казаков тысяч до тридцати. Вот ежели б он еще шляхту за собой повел… – Докладывающий воевода грустно вздохнул. – Да ему нынче, поди, некогда. Он нынче на Краков идет.

– Все едино след ему гонцов послать. Ежели теперь мы не сдюжим, то после и ему не устоять. Что из Дикого поля доносят? – меняя тему, продолжал царь.

– Много нынче татар у наших границ объявилось. Поди угадай, откуда главного удара ждать.

– Где им Штаден дорогу проложил, тоже неведомо, – добавил еще один из присутствовавших на военном совете полководцев.

– Вряд ли Девлет-Гирей и его союзник Мустафа II станут пытаться скрытно провести такую огромную армию потайными тропами. Скорее можно предположить, что они выставят свое войско широким фронтом, угрожая одновременно десятку пограничных крепостей. А в это время, когда мы, пытаясь угадать, где будет наноситься основной удар, двинем полки к границе, отборные татарские рати, обойдя указанным Штаденом путем наши кордоны, ударят в самое сердце. – Я указал на Москву.

– Что ты предлагаешь? – пристально глядя на меня, спросил Рюрик.

– Я предлагаю воспользоваться планами Штадена.

Могила татарского царевича Марефа находилась в землях, официально принадлежавших московскому царю, однако же его люди в этих местах появлялись нечасто. Изредка, отлавливая беглых крестьян, сюда заезжали приказные с сыскными грамотами. Но как не было выдачи с Дона, так не было и с Донца. Никого из жителей окрестных слобод не интересовало, кем доселе был пришлый и чем занимался. Числил ли он себя однодворцем, сыном боярским или же вовсе Иваном, родства не помнящим, а только холопов здесь не водилось.

Уж и не знаю, кем был загадочный татарский царевич и при каких обстоятельствах он сложил голову, а только насыпанный курган над его могилой почитался крымчаками как святыня. Они ездили сюда без пролития крови и обычного грабежа, позволяя жителям расположенной неподалеку слободы существовать вполне привольно. А потому привыкшие к виду кочевников селяне безучастными взглядами провожали мчащихся по степи наездников, даже не задумываясь о том, что привело их в эти края.

Лучшего места для встречи нельзя было придумать. Правда, мне пришлось, спрятавшись в малиннике, переодеваться, чтобы предстать во всей красе опричного мундира. Как заверял Лис, слобожанам, так именовал он местное население, до одежды пришлых дела было, «шо тому папе римскому до папы Карло». Но вряд ли Джанибек, разглядев меня издали, подъехал бы, будь на мне другой наряд. Ждать пришлось долго. Порой у меня создавалось впечатление, что за одиноким наездником, уже который час торчащим на вершине холма, издали наблюдают. Но ни подтвердить, ни опровергнуть это впечатление не представлялось возможным. В конце концов, когда я уже совсем отчаялся дождаться беглого мурзу, на горизонте показался всадник на буланом коне. Он стремительно приближался, и через несколько минут сомнений уже не было: Джанибек не забыл о назначенной встрече. Скакун вынес лихого седока на вершину кургана, и он, завидев меня вместо Штадена, удивленно натянул поводья, вздергивая коня на дыбы. Если шестое чувство меня не обманывало и чьи-то цепкие взгляды действительно ощупывали меня на протяжении одинокой прогулки, то Седжуту, несомненно, донесли, что его ожидает кромешник.

– О Аллах всемогущий! – Рука мурзы как бы невзначай легла на эфес сабли. – Ты?! Вот негаданная встреча.

– Гаданная, – усмехнулся я. – Не так давно на кладбище у пруда за стенами Москвы ее нагадали.

Мурза еще раз смерил меня озадаченным взглядом. В голове его, должно быть, крутились варианты дальнейшего развития ситуации. Можно было попробовать рубануть саблей чересчур осведомленного чужака. Но тут уж – как получится. Можно попытаться взять его в плен. Но и здесь, как говаривал Лис, бабушка надвое сказала. Оставался третий вариант: все-таки выслушать, что привело меня в такую даль.

– Что ты об этом знаешь?

– Только то, что рассказал Генрих.

– Отчего же он сам не приехал?

– Он ранен в схватке под Новгородом и сейчас отлеживается там, где его никто не сыщет.

– Почему я должен тебе верить? – не спуская с меня пронзительного взгляда темных глаз, поинтересовался он.

– Можешь не верить. – Я пожал плечами. – Тогда – прощай, не поминай лихом. Но ты ведь примчал сюда очертя голову не для того, чтобы повидаться со старым приятелем. Штаден обещал тебе безопасный проход мимо русских полков. Он держит слово. Однако хотелось бы узнать о судьбе обещанного золота…

– Об этом можешь не беспокоиться.

Я сделал большие глаза.

– А о чем же мне тогда беспокоиться? Мурза, да ты в своем ли уме? Уж не об участи ли сбежавшего царя Ивана?

– Где карта?

– Где золото?

– В империи, в надежном месте.

– Прекрасно. Карта тоже в надежном месте. Неужели ты меня и Штадена глупее себя держишь? Если деньги в Европе, отдай мне банковскую расписку. Тогда получишь то, что тебе нужно.

– Я хочу видеть, что покупаю.

– А я – что получаю. Мы оба рискуем и потому вынуждены доверять друг другу.

Похоже, эта мысль не слишком вдохновляла собеседника. Он метнул недобрый взгляд из-под густых бровей, так что наблюдавший за происходящим моими глазами Лис невольно забеспокоился.

– Капитан, у тебя выходит хороший Мальчиш-плохиш, но не пережимай. Эх, говорил я, мне надо было идти. Ты ж ни хрена торговаться не умеешь.

– Джанибек, – продолжал увещевать я. – Мы ведь уже прежде встречались. Ты знаешь, что эта страна мне чужая, и ни меня, ни Генриха здесь ничто не держит. Вам нужна Москва, нам – золото. Это честная сделка. Тем более сейчас, когда царь Иван пребывает невесть где. Какой мне смысл здесь оставаться? Генрих тоже спит и видит, как бы убраться из Московии подобру-поздорову. Но уезжать нищими – это уж дудки. Постарайся это уразуметь, и договоримся как достойные люди.

– А сберкнижку мне отдашь. Она мне душу согреет, когда на дело пойдем, – разродился очередной цитатой Сергей.

– Тебе нужна карта? Вот она.

Я достал из сапога туго свернутый пергаментный лист с замечательным образчиком графического искусства Джорджа Баренса. По данной схеме с одинаковым успехом можно было искать сокровища Флинта и затерянную в горах Тибета Шамбалу. Только названия русских городов, в художественном беспорядке набросанные между рек, лесов и болот, несколько сужали круг поисков.

– Я мог бы отдать тебе эту карту в первую же минуту и отправиться восвояси. Пусть даже и без нашего законного вознаграждения. Однако без шифра, который знаем только мы двое, я и Генрих, это всего лишь раскрашенный кусок телячьей кожи. На, держи! – Я протянул Джанибеку пергамент и сделал вид, что разворачиваю коня.

– Постой! – скомандовал мурза.

– Настоялся уж.

– Стоять! – уже тоном, не допускающим возражений, взревел мой собеседник. – Будет тебе золото. Со мной к Девлет-Гирею поедешь. Если все и впрямь так, как ты говоришь, наградит он тебя по-хански, а нет…

– Передавай от нас со Штаденом Девлет-Гирею пламенный привет! – Я дернул узду.

Но тут Джанибек оглушительно свистнул – так, что у меня от неожиданности заложило уши. Из красовавшегося неподалеку леса наметом[53] вылетел отряд верховых, чей вид не оставлял сомнений в его восточном происхождении.

– Добром пойдешь, или на аркане тащить?

– Невелик выбор, – усмехнулся я, выслушивая на канале связи рекомендации напарника по ведению дел с крымчаками в подобной обстановке.

Кольцо вокруг меня сжималось, точно затянутая петля.

– Ладно, – вздохнул я. – Поехали к Девлет-Гирею.

– О благословенный! – Один из батыров степного войска подался вперед, выезжая из строя. – Недавно в Москве я видел этого гяура. Во время коронации он шел в пяти шагах за спиной нового царя.

Глава 30

Это было в те запамятные времена, когда голуби мира, собираясь в стаи, разрывали в клочья ястребов войны.

Присказка

Походный шатер Девлет-Гирея напоминал цирк шапито. Здесь вполне хватило места для полусотни ханской стражи. Вокруг нее гурьбой толпились мурзы четырех знатнейших родов Крыма: Ширинские, Мансуровы, Седжуты и Барыны.

Джанибек, приведший меня в сие высокое собрание, распластался ниц перед ханской кошмой и, поприветствовав грозного правителя Крыма, указал на меня.

– Этот человек привез обещанную карту.

Девлет-Гирей смерил меня отчужденным неприязненным взглядом, точно мерзкого уродца.

– Зачем ты привел его сюда, Джанибек?

Длинное сухое лицо хана выражало крайнюю степень презрения.

– Если ты уже получил карту, заплати, пусть не застит мне свет. Распорядись, чтоб в Кафе его посадили на корабль.

– О благословенный! – дождавшись, когда правитель удостоит его взором, начал мурза. – Я бы и помыслить не смел отвлекать ваше драгоценнейшее внимание, но карта гяура запутана, как шайтанов хвост. К тому же Алган, воин моего отряда, посланный соглядатаем в Москву, видел его там в свите нового царя.

– Ах вот оно что. – Тонкие губы Девлет-Гирея чуть приоткрылись, обнажая в оскале темные зубы. – Я люблю измену в лагере врага и гнушаюсь изменниками. Однако ты не изменник, ты смельчак, который решился отдать жизнь за своего государя. Будь по-твоему. – Он поднял руку, подавая знак кому-то из своих приближенных. – Ты ее отдашь. Но я уважаю храбрецов, а потому можешь выбрать, какой смертью ты желаешь умереть.

– От старости, ваше величество, – без запинки выпалил я. – Но если вам угодно будет выслушать слова, которые я принес к трону мудрейшего из Гиреев, возможно, необходимость в казни отпадет.

Взгляд хана впервые выразил интерес к моей особе.

– Что ж, говори.

– Во-первых, я вынужден отклонить титул, которым вы удостоили меня столь незаслуженно. Я не изменник и никогда таковым не был. Я чужак в Московской Руси, как и мой боевой товарищ Генрих Штаден, и многие из тех, кто нам помогает. Сейчас бегство, а возможно, и смерть царя Ивана освободила их от клятвы верности, которую я, кстати сказать, не давал никогда.

Я сделал паузу, проверяя реакцию на свои слова, однако Девлет-Гирей молчал, ожидая, вероятно, дальнейших объяснений.

– Да, – продолжил я, – человек Джанибека действительно мог видеть меня среди тех, кто окружал нового царя московитов во время его коронации. Мне пришлось потратить немало сил, чтобы добиться этого. Когда в Москве стало известно о новгородском бунте, мы с Генрихом договорились, что я отправлюсь в лагерь повстанцев, он же останется при царе Иване. Победа досталась Рюрику, и я помог Штадену скрыться. Распорядись военная фортуна иначе, то же самое он сделал бы для меня. Но главное – не это, а то, что все наши люди остались на местах, и если вы гарантируете им безопасность, готовы помочь отобрать власть у наглого выскочки.

Девлет-Гирей сощурился:

– Что же ты покинул двор того, кто удостоил тебя своих милостей?

– Милость – это всего лишь милость. Сегодня она есть, а завтра ее нет. А золото – всегда золото. Я имперский дворянин, и мне нет дела до того, кто здесь будет править.

– Значит, ты из наемников, – подытожил услышанное хан. – Что ж, это меняет дело. Я заплачу тебе, а ты пойдешь с нами в Москву. Но смотри, если я хоть раз усомнюсь в том, что поступаю сейчас верно, то расплавленное золото польется тебе в глотку.

– Полагаю, этого не произойдет, ваше величество, – поклонился я.

– Так что там говорил Джанибек о твоей карте? – резко меняя тему, продолжил владыка Крыма и щелкнул пальцами.

Согнувшийся пополам мурза протянул своему повелителю взятый у меня свиток. Девлет-Гирей развернул его и уставился на шедевр абстрактной картографии, пытаясь сообразить, какую часть света символизирует эта тщательно прорисованная абракадабра.

– О Аллах всемогущий! Что это ты мне подсунул, неверный пес?!

– Это карта, ваше величество. И если бы Рюрик знал, что она сейчас в ваших руках, то много дал бы, лишь бы получить ее назад.

– Безумец! Когда б я приказал своим женам в Бахчисарае нарисовать путь в Московию, они и то сделали бы это вернее.

– Не мне судить об их талантах. Но от сих трудов вряд ли было бы много пользы, в то время как тот небольшой кусок пергамента, что вы держите в руках, может привести вас к стенам Москвы столь же просто, как если бы она уже была вашей. Если, конечно, знать секрет.

– Так чего ты ждешь?

– Денег, которые нам обещаны.

– Да будет так. – Девлет-Гирей повернул голову в сторону Джанибека, и тот нехотя вытащил из-под шелкового халата свиток с черной восковой печатью.

Я развернул его, пробежал взглядом по заверению банка «Лионский кредит» о том, что означенная сумма от пожелавшего остаться неизвестным была принята, сосчитана и определена на хранение. Предъявитель сего документа имел право забрать ее в любой миг, по своему усмотрению, за вычетом одного процента банковских услуг. Сумма впечатляла. Что и говорить, Штаден высоко ценил Россию.

– Я жду, – напомнил Девлет-Гирей.

– Все очень просто, – почтительно начал я, сворачивая банковскую расписку и засовывая ее за голенище сапога. – Видите, в левом верхнем углу нарисован Московский Кремль, вокруг него аккуратный квадрат.

– Все так, – найдя указанную отметку, подтвердил Гирей.

– Теперь следует разделить карту на такие же квадраты и разрезать ее.

– Я и сейчас еще не уверен, что твоя карта стоит заплаченных денег. А после того, как ее разрежут, клочки и вовсе не будут стоить ничего.

– Осмелюсь сказать, ваше величество, что это не так. После того, как я обозначу, в каком порядке разрезанные квадраты следует заново склеить, вы увидите совсем иную карту. Дорога на Москву в ней будет обозначена в точности. Когда же клей окончательно засохнет, на пергамент следует положить, скажем, хорошо нагретые каменья. Тогда на ней проступят все засечные линии с тайными проходами в них, броды на реках, крепости с численностью гарнизонов и многие другие полезные сведения.

– Ты хитер, как змея, христианин. – Девлет-Гирей хищно оскалился. – И если все действительно так – ты честно заслужил награду.

– В этом не только моя заслуга, государь, – скромно объявил я. – И с картой, можете проверить, все так, как было сказано. Но самое главное по-прежнему остается здесь. – Я постучал себя пальцем по голове.

Как будто в ответ на этот стук на канале связи раздался вальяжный голос Джорджа Баренса:

– Как дела, мой мальчик? Надеюсь, с процессом внедрения проблем не было?

– Спасибо, пока все благополучно, – отозвался я.

– Вот и замечательно. У меня, слава Богу, тоже все идет как по маслу.

В тот же миг я увидел иной шатер и иные лица. В сравнении с открывшейся мне картиной ставка Девлет-Гирея отличалась суровой, почти спартанской простотой. Шарообразный незнакомец в высокой чалме и длинном парчовом халате расплывался по золоченому подобию трона. Перед ним, отражаясь во множестве венецианских зеркал, стоял Якоб Гернель. Впрочем, мало кто из видевших его в Москве узнал бы сейчас в этом роскошном французском аристократе недавнего звездочета. Объемный круглый воротник его лазурного пурпуэна[54], носивший среди парижских модников изящное название «блюдо святого Иоанна», сиял белизной. Под ним, почти теряясь в блеске драгоценностей, на муаровой ленте свисал орден святого Михаила. Из-под коротких округлых штанов виднелись шелковые чулки. Словом, вид мой дорогой «родственник» имел такой, будто только-только вышел с королевского приема в Лувре.

– Мое имя – Жозеф Гаспар Антуан Барневуа, граф де Понтавьез, – с безукоризненной элегантностью представился он, описывая беретом изящную восьмерку перед сановным турком. – Хвала Всевышнему, я догнал вас!

Завершив приветствие, Баренс сделал знак стоящему за ним слуге, и тот протянул ему резной ларец красного дерева, в котором поверх золотых экю и жемчугов лежала верительная грамота с печатью христианнейшего короля Франции Карла IX. Совсем недавно этот документ был подлинным и принадлежал французскому поверенному в делах, исполнявшему роль консула в России. Изъяв его из архива посольского приказа, Лис аккуратнейшим образом смочил перенасыщенным раствором сахара чернильные строки. Затем он положил развернутый лист на блюдо, запустил туда же отловленных тараканов и накрыл крышкой. Этот алхимический опыт удался с блеском, к утру следующего дня у нас в руках был чистый пергамент с королевской печатью. Заполнить его не составило труда.

Турок углубился в чтение, явно не нуждаясь в переводчике для того, чтобы разбирать витиеватые французские письмена.

– Кстати, мальчик мой, поскольку сей достойный господин невольно совершил бестактность, не представившись, спешу исправить ее. Это сераскер[55] турецкой армии Хаджи Аслан-паша. Возможно, нам очень повезло, что султан назначил командовать армией именно его.

– Почему?

– В прежние годы Хаджи Аслан действительно был славным полководцем. Сулейман Великолепный ему очень доверял, однако дворцовая лень Стамбула отучила сего военачальника от тягот дальних походов. Зато у него обнаружился весьма ценный для паркетного генерала дар: он с необычайной ловкостью приписывает себе заслуги подчиненных и столь же легко сваливает на них все промахи и неудачи. За последние десять лет паша впервые покинул столицу и вряд ли станет тягаться в доблести с Мехмедом Завоевателем[56].

Между тем сераскер дочитал верительную грамоту, недавно подписанную самим Баренсом, по случаю временно исполнявшим обязанности Екатерины Медичи.

– Ваша королева пишет о некоем срочном поручении, которое она не может доверить бумаге. Что же это за поручение?

– Ее величество, – почтительно склонив голову при упоминании королевского титула, начал Баренс, – неизменно верная союзническому долгу, повелела мне и графу де Вержену, направленному в Стамбул, без промедления упредить вас о коварной измене, замысленной татарским ханом Девлет-Гиреем.

– О чем идет речь? – насторожился Хаджи Аслан, и все его три подбородка пошли волнами.

– Послы Девлет-Гирея, подкупив начальника черных евнухов Гиацинта, сумели прельстить молодого султана безмерными выгодами похода на Москву. Однако это всего лишь призрак. Фата Моргана. – Баренс свел большой и указательный палец и дунул, точно развеивая иллюзорное видение. – Моя королева допускает возможность, что сам по себе поход может принести богатую добычу, если, конечно, Господу будет угодно даровать вам победу над многочисленной и хорошо обученной армией царя Рюрика, получающего, к слову, немалую помощь от императорского двора. По сообщению нашего агента, – словно отвлекаясь, продолжил Баренс, – количество пушек в русских войсках за последние полгода утроилось.

Я отметил, что на лицо паши наползла темная грозовая туча.

– Но я не о том… – как ни в чем не бывало заливался соловьем Баренс. – Если даже поход будет удачен, что принесет он нашему доблестному союзнику, благословенному султану Мустафе? Неисчислимые потери и столь же неисчислимые расходы. Конница Девлет-Гирея годится лишь для набегов. Чтобы штурмовать сильные русские крепости, нужна пехота и пушки. У крымского хана нет ни того, ни другого. Зато каждому известно, что лучшей пехоты, чем янычарский корпус, не сыщется во всем мире. Я знаю, что в своем послании Девлет-Гирей уверял султана, будто поход на Москву станет увеселительной прогулкой. Это ложь! Под стенами русских крепостей вы положите цвет своей армии, что, несомненно, позволит усилиться нашему общему врагу – императору Максимилиану. Однако и это еще не самое худшее для вас.

Если даже предположить, что в конце концов Москва будет взята, победа может стать для султана пирровой. Стамбул – по ту сторону Черного моря, Бахчисарай – по эту. Крым-Гирей никогда не позволят управлять московским царством через их голову. Если же разрешить им властвовать в покоренных землях, то очень скоро они настолько усилятся, что непременно вспомнят, как их предок Чингисхан владел половиной мира. Против кого тогда они повернут свое оружие?

– Ваша королева воистину светоч мудрости, – задумчиво кивая головой, проговорил сераскер.

– …Что же вы умолкли? – Голос Девлет-Гирея звучал раздраженно, долготерпение явно не входило в число его достоинств.

– Я жду приказа говорить, ваше величество, – произнес я, обводя многозначительным взглядом представительное собрание татарской знати. – Мне пришлось немало потрудиться, чтобы ни Рюрик, ни кто-либо из его ближних людей не проведали о моем исчезновении. Если каким-то таинственным образом в лагере русского царя станет известно, что ключ к Москве у вас в руках, все труды – и мои, и Генриха Штадена – пойдут насмарку. После исчезновения царя Ивана нам уже пришлось менять все планы. Вряд ли такая возможность представится вновь.

Девлет-Гирей огляделся и жестом повелел удалиться всем, кроме стражи.

«Раскладка пасьянса» и прогревание пошли на пользу обновленной карте. Теперь, глядя на нее, хан довольно теребил седеющий ус и бормотал слова благодарности Аллаху.

– Мне удалось внушить Рюрику мысль, что, зная о претензиях князя Вишневецкого на корону Ягеллонов, вы направите основной удар сюда. – Мой палец провел линию между Черниговом и Новгород-Северским. – Я также посоветовал царю заключить военный договор с гетманом, у которого, к слову сказать, по мнению Рюрика, ныне и пребываю. Гетман заверил меня, что ударит во фланг вашей армии, как только вы окажетесь севернее Чернигова. Здесь, – я отчеркнул ногтем линию, – как вы сами видите, расположены основные русские силы. Так что удар будет нанесен с двух сторон. Единственный путь, который вам остается, – это нескончаемые болота и леса, именуемые Беловежью. Там может без следа раствориться любая армия.

– Что же ты предлагаешь? – посмурнев, выдохнул хан, скорее всего собиравшийся наступать именно в направлении Чернигова.

– Удар следует нанести в этом месте! – Я ткнул в карту, указывая на междуречье пяти рек.

– Ты обезумел! Кони – не рыбы, да и развернуться в этом месте невозможно.

– Так полагает и Рюрик, и поэтому он снял здесь почти все кордоны и увел к Чернигову практически всю рать Белгородского воеводства. От Белгорода же – прямая дорога к Москве. Если вы последуете моему совету и ударите здесь, держа турок на левом фланге, – османы столкнутся с основными силами Рюрика и Вишневецкого, а вы попадете в столицу Руси уже через неделю.

– Я вижу, ты не слишком любишь турок, – хищно усмехнулся Девлет-Гирей.

– Мне довелось побывать на турецких галерах. И не скажу, что воспоминания об этом радостны. Кроме того – я уже имел честь сказать, что являюсь имперским дворянином и патриотом своего отечества. Чем больше янычар ляжет на землях Московии, тем меньше их окажется у меня на родине. Поэтому я готов стать вашим проводником.

В древнем персидском трактате «Диковинные творения», написанном в XII веке восточным энциклопедистом Наджибом Хамадани, упоминаются основные города страны русов: Киев, Чернигов, Сарук и Харка. Неизвестно доподлинно, что имел в виду средневековый географ, описывая Сарук – возможно, бывшую хазарскую столицу Саркел, а может быть, и Новгород-Северский, – но перед развалинами городища Харки мы сейчас находились. Его крепостные стены протянулись на 530 саженей и, несмотря на то, что о былой их мощи сейчас можно было лишь догадываться, все же представляли величественное зрелище.

– Пока все так, как ты обещал, христианин. – Девлет-Гирей из-под руки поглядел на высокий берег реки, по городу именуемой Харьков.

Раннее сентябрьское утро радовало прохладой, но обещало новый жаркий день. Солнце, поднимаясь над верхушками расположенного в низине леса, озаряло безоблачное небо.

Девлет-Гирей выглядел довольным. Встреченная на пути сторожевая крепостица Донец, едва завидев на горизонте тучей надвигающуюся орду, распахнула ворота. Ее гарнизон – все десять ногайцев, поставленные здесь на прошлой неделе, – без колебаний перешел на сторону крымчаков. Как мы и планировали.

Сейчас огромная полторастатысячная армия, сгрудившись между реками Уды и Нетечь, толпилась на берегу, спеша напоить коней. Сегодняшний марш обещал быть долгим. К вечеру Девлет-Гирей ожидал получить ключи от Белгорода.

– И налево наша рать, и направо наша рать. Не пора ли с перепою кистенями помахать! – звучал на канале связи возбужденный голос Лиса. – Так, капитан, все зашибись! Я тебя вижу! Держись ближе к берегу. А ну-ка, подвинь вон того хрена в зеленом халате… Есть! Здорово! Поехали!

При этих словах земля у ног моего коня вздыбилась, и из-под нее, отбрасывая в сторону зазевавшегося татарского всадника вместе с лошадью, воздвиглось Нечто. Мнения зрителей по поводу увиденного кардинально разделились. Одна половина кричала: «О Аллах!», другая: «Вах, шайтан!», но материализовавшийся из ниоткуда десятиярдовый монстр не был ни тем, ни другим. Житель Праги вполне мог опознать обычнейшего Голема, но среди татар не было жителей Праги. Не медля ни секунды, чудовище выхватило меня из седла, и, как ребенка, прижимая к себе, ринулось вброд через реку. Обезумевшие татарские кони рванулись в противоположную сторону, усиливая суеверный ужас.

– Стреляйте! Стреляйте! – завопил Девлет-Гирей, и туча стрел ударила в спину бороздящего волны предка терминаторов.

С тем же успехом можно было засыпать его розами. Через пару минут я уже был среди друзей. И в тот же миг идиллический пейзаж существенно преобразился. Густо насаженный кустарник, еще недавно радовавший глаз буйством листвы, покатился вниз с обрыва, демонстрируя таившиеся за ним жерла орудий.

«Ба-бах!!!» – слитным хором произнесли свое веское слово пушки, осыпая картечью противоположный берег. Артиллерийская засада удалась на славу, но это был лишь первый аккорд симфонии начинающейся битвы. Опешившие в первую минуту крымчаки подались назад, но, подпираемые с тыла многочисленными отрядами свежих всадников, быстро изготовились к бою. Девлет-Гирей, увы, чудом выживший после артиллерийского залпа, был, несомненно, опытным военачальником. В подзорную трубу мне было отлично видно, как он отдает приказы мурзам и как татарская конница, преодолевая хаос, отходит, разворачиваясь вне зоны поражения артиллерийского огня. Сейчас татары образовывали широкий полукруг, стараясь охватить фланги русских позиций. Как и выдвинутый углом фронт, те были прикрыты реками и недавно построенными редутами, но мощные крылья ордынской конницы, случись им переправиться и одолеть сопротивление полков завесы, запросто могли взять нас в клещи.

Укрывшись вместе с остальными ближними людьми Рюрика в развалинах старой крепости, мы наблюдали за ходом боя. Нам одним покуда было известно то, что должно было решить его судьбу. На флангах силы противника, переправься они через реку, превосходили наши втрое. Стоило в этот момент вступить в бой турецкой армии, и все, что мы смогли бы, – это геройски сложить головы.

– Подавать знак гетману? – спросил у Рюрика, напряженно вглядывающегося в картину боя, один из воевод.

– Рано еще, – отрезал тот.

– Мальчик мой, – раздалось в моей голове. – У меня есть довольно пикантное сообщение. Впрочем, погляди сам.

Изображение, появившееся у меня перед глазами, радовало несказанно. Пятеро огромных янычар, держа ятаганы наизготовку, преграждали дорогу в шатер Хаджи Аслан-паши взмыленному от скачки татарскому гонцу.

– Пускать не велено! – громыхнул один из них.

– Хан Девлет-Гирей приказал мне…

– Пускать не велено!!!

– Передайте ханское послание мне. – Из-за полы шатра выступил янычар со знаками различия узбаши[57].

– Я должен видеть Хаджи Аслан-пашу!

– Это невозможно, он болен и только уснул. Никто не смеет его будить.

Я подивился здоровому сну больного турецкого командующего. Полторы сотни грохочущих пушек и полмиллиона копыт, сотрясающих землю, могли заставить проснуться даже Белоснежку, не дождавшись воскрешающего поцелуя.

– Если вы ударите сейчас…

Узбаши покачал головой.

– Без приказа благословенного сераскера армия не ступит ни шагу.

– Мне было видение, – повернулся я к Рюрику. – Дядя Якоб совершил обещанное: турки не тронутся с места.

Между тем бой продолжался, накаляясь все больше и больше. Крымчаки волна за волной накатывали на берег перед городищем и тут же отступали, заставляя московитских пушкарей напрасно тратить заряды. Берег уже был усеян телами убитых и раненых лошадей и всадников. Количество их исчислялось сотнями, но многие тысячи по-прежнему упорно лезли на штурм главной позиции.

– Ядра на исходе! – примчался к ним нарочный пушкарского головы. – Не более десяти на ствол осталось.

– Скверно, – выдохнул Рюрик. – Что на флангах? – обернулся он к давешнему воеводе.

– Стрельцы держатся, но того гляди дойдет до рукопашной.

– Прорвались! Татары прорвались! – зазвучало на левом фланге.

– Развернуть баталии! – скомандовал Рюрик. – Пищальники в центр, копейщики – на фланги.

«Войско нового строя», сформированное еще в Грудке, разворачивалось, готовясь принять удар татарской конницы.

– Сомкнуть гуляй-город! Подавайте сигнал Вишневецкому!

Три слитных залпа выбросили свинцовый град навстречу приближающимся всадникам. Крики «Алла!» смешались с воплями боли, но атака продолжалась.

– Прорвались! – вновь раздалось над рядами. – По правому флангу прорвались!

Взгляды свиты устремились на Рюрика. Лицо его было мрачно, и рука медленно потащила из ножен саблю.

– Стременной полк на коней!

– Мальчик мой! Что, все так плохо? – на канале связи послышался взволнованный голос Баренса.

– Да, мы в окружении.

– Это еще не все! Турки выступают, а стало быть, дело пахнет скорым дележом военной добычи!

– Проклятье! – вырвалось у меня.

– Что еще? – повернулся ко мне государь.

– Османы идут сюда.

– Но ты же говорил… – Он махнул рукой и приказал подвести коня.

Секунда – и он был в седле. Один из оруженосцев царя подал ему блистающий золотой насечкой шлем.

– Нет. – Рюрик мотнул головой. – Венец мономаший!

– Государь, опомнись! – выпалил один из воевод. – В шапке царской тебя за версту видать.

– Все едино. Или на голове, или без головы!

То, что произошло далее, еще ждет своего вещего Баяна, способного в эпических строках изобразить сие невиданное дотоле сражение. Стоило Лису подать нашему подопечному шапку Мономаха, а тому водрузить ее на чело, как привычная картина мира резко изменилась.

Деревья, сгибаясь, ветками-бичами выбивали из седел татарских всадников. Невесть откуда взявшиеся мелкие зубастые существа прыгали на ордынцев, вгрызаясь им в руки и ноги. Вокруг переправлявшихся через реки наездников Девлет-Гирея из воды внезапно появились девушки с зелеными волосами, и… Вы когда-нибудь видели, как извивается страдающая от щекотки лошадь? Я видел – зрелище не для слабонервных.

Дома ближайшей деревушки вдруг разом сбросили свои крыши, и те, полыхнув высушенной соломой, обрушились на головы крымчаков.

– Байда! – раздался издали боевой клич сечевого войска. – Байда!

Мы мчались, рубя во все стороны. Впереди летел Рюрик в шапке Мономаха, за ним едва поспевал Голем. Сверху с гиканьем и свистом неслась Баба-Яга, умудряясь одной рукой рулить, а другой – метать в сгрудившихся татар горшки с греческим огнем…

Эпилог

Ловкий политик всегда успеет схватить за край одежды пролетающую мимо Фортуну.

Талейран

Спустя час населению Крыма оставалось лишь оплакивать судьбу великой армии Девлет-Гирея. Сам хан был найден под целым курганом трупов. Возле него лежал Джанибек и десятки иных мурз. Характер ранений ужасал. Почти у всех было перекушено горло, а доспехи разодраны будто железными когтями. Кого только не вел сегодня в бой государь всея Руси Рюрик Славный!

Турецкое войско под умелым руководством внезапно проснувшегося Хаджи Аслан-паши стремительно отступило со скоростью, восхитившей даже видавших виды солдат. Сераскеру было чем похвалиться перед султаном. В этой ужасной сече он сумел полностью сохранить армию для новых подвигов. Правда, в ходе отступления куда-то подевался французский дипломат… Но такая потеря не могла испортить впечатление от успешно проведенной операции.

Белый сокол кружил над полем боя, пугая отяжелевшее воронье.

– Хороший мой. – Лис, стоя на подпертой штурмовой лестнице, вытирал первую букву надписи, красовавшейся на лбу Голема.

Едва буква исчезла, каменный монстр рассыпался кучей песка.

– Бедный Голем! Я знал его. Вот и с нами так, – философически оглядывая кованый остов, вздохнул Лис. – Пока нужны… А потом…

– Пока еще нужны, – утешил я впавшего в мрачность напарника. – Институт настаивает на воцарении династии Романовых…

Взгляд Сергея уперся куда-то вдаль, почти в линию горизонта.

– Что такое? – невольно всполошился я.

– Никита, – удивленно ответил Лис.

Едва не падающий от усталости из седла новгородский посадник остановил взмыленного коня возле нас.

– Где Рюрик?

– Отлеживается после боя, – начал я.

– Он в шапке был, – добавил Лис. – Его теперь плющит, шо Бог камбалу.

– Что случилось?

– В Вологде бунт. Мятежников тьма-тьмущая. Ведет их как будто Иван Грозный.

– Что, действительно Иван?

– Нет, – покачал головой Никита. – Штаден!