Владимир Свержин

СЕЯТЕЛЬ БУРЬ

ПРОЛОГ

Количество дорогих твидовых пиджаков на квадратную милю аккуратно подстриженной лужайки наводило на мысль, что в Англии по-прежнему нет проблем с выращиванием тонкорунных овец, а стало быть, наш высокочтимый лорд-канцлер может преспокойно восседать на мешке шерсти, открывая заседания Парламента. Темная строгая клетка, делавшая костюмы утонченно-элегантными, сегодня была призвана стереть все различия, ибо в этот ясный весенний день не было ни служащего «Форин-офис» [1], ни директора банка, ни лорда-мэра, ни камергера двора – были мы, единые и сплоченные выпускники Итонского колледжа одного уже незапамятного года. «Гаудеамус игитур, ювенус цум сумус» [2] рокотало под сводами зала, помнящего еще прапрадедов нынешних запевал. Сегодня, как много лет назад, каждый из нас, сбросив дома или в кабинете свой официальный имидж, мог вновь ощутить себя частицей старинного мужского братства под названием Итонский колледж.

О, эта великая кузница государственных кадров, из горнила которой явился миру цвет британского общества! О, этот тайный клуб, в котором поколение за поколением вынашивались планы глобального переустройства мира и закладывались краеугольные глыбы будущих головокружительных карьер!… Так думал я, один из многих, примчавшихся сегодня на зов сигнальной трубы к воротам любимой школы. Думал, с невольной тоской оглядывая пиршественный стол и раскрасневшиеся от выпитого лица тех, кого в последнее время мог видеть лишь на страницах «Тайме» и «Кроникл».

В своих парадных мундирах мы с закадычным другом Джозефом Расселом, XXIII герцогом Бедфордским, смотрелись черными воронами в клетчатой великосветской толпе. Честно говоря, за годы, прошедшие с момента выпуска, это был первый случай моего появления в Итоне. Но когда нынче утром Зеф Рассел ввалился в мою холостяцкую каморку, оглашая ее криком: «Какого черта?! Сегодня юбилей!», что-то ностальгическое кольнуло в сердце, впуская туда полузабытые юношеские воспоминания…

И вот теперь я имел полную возможность расплачиваться за неуместный душевный порыв. За все прошедшие годы я, пожалуй, не вытерпел стольких похлопываний по плечу и снисходительных взглядов на мои капитанские погоны. «Оу, – точно говорил каждый подходящий вплотную однокашник, – неужели ты все еще капитан? Ну ничего, брат, всякое бывает. Зайди ко мне на следующей неделе – я созвонюсь, с кем надо…»

– Оу, Уолтер, старина! Сколько лет! Ты все еще капитан? Ну ничего, бывает! – Мэнис Стрикленд, некогда кудрявый юноша, ныне имеющий лоб, перетекающий в затылок, и в прежние годы не отличался тактом. Ныне же с высоты поста заместителя министра финансов он покровительственно поглядывал на обоих записных классных драчунов и не видел ни малейшей необходимости прятать едкую усмешку. – Впрочем, этого следовало ожидать. Хотя, – он словно по пальцам сосчитал звезды на моем погоне и перевел взгляд на знаки различия на погоне Рассела, – Зеф уже полковник. В мирное время чинопроизводство коммандос продвигается медленно. – Мэнис указал на объятую пламенем саламандру на моем мундире. – Первый отряд, если не ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – старательно глядя поверх головы Стрикленда, проговорил я.

– А мне, честно говоря, больше нравится Беллерофонт [3].

Мы с Расселом напряглись, как по щелчку. Историю о Беллерофонте каждый из нас слышал не одну сотню раз.

Мой прапрапрапрапрадед Роберт Монтегю был лейтенантом на фрегате «Беллерофонт», который вывозил из Франции самого Наполеона Бонапарта. И можете мне поверить, это злобное чудовище, доставившее столько бед Англии, было раздавлено, сокрушено, словно брокер, проигравшийся на бирже. Он был полным банкротом!

– Мэнис, – увещеваюше начал ХХШ герцог Бедфордский, – ты уже рассказывал эту историю.

– Нет-нет, вы послушайте! – хватая нас за руки, настаивал изрядно подвыпивший финансист. – Он был полным банкротом! Куда девалось его величие, его гонор? Это уже был не покоритель Европы, а толстый корсиканский недомерок в затасканном егерском мундире! Он предлагал моему пращуру сто тысяч фунтов и столько же каждому офицеру корабля, если они возьмут курс на Америку. Вы только представьте себе! Беглый император, разводящий индюшек в каком-нибудь Кентукки. А между тем могло быть и так. Но мой прапрапра…

– Прапрадед, – продолжил Рассел.

– Да, именно он, – утвердительно кивнул неуемный рассказчик. – Лейтенант Монтегю был в тот вечер вахтенным офицером. Он вошел к Наполеону и сказал ему: «Сир, императору не зазорно быть пленным. Это поворот судьбы, а она в руке Господней. Но стать беглецом и копаться в индюшачьем дерьме (да-да, он так и сказал – индюшачьем дерьме! ) недостойно императора».

– Замечательные слова, – не выдержав затянувшегося монолога, оборвал ХХШ герцог Бедфордский. – А когда император вернулся с Эльбы, он прислал твоему предку орден Почетного легиона. Замечательная история! Кстати, мы ее уже как-то слышали.

– Да? – Стрикленд наморщил лоб по всей его длине. – Разве?

– Абсолютно точно, – с военной четкостью подтвердил представитель ее величества в Институте Экспериментальной Истории, сотрудниками которого мы оба имели честь состоять. – А сейчас извини. Сам понимаешь, служба! К великому сожалению, мы вынуждены вас покинуть. – Мой друг развел руками, демонстрируя, что наше сожаление никак не меньше той рыбины, которую он вчера поймал, рыбача на берегу Темзы. – Капитан Камдейл, следуйте за мной!

Я, щелкнув каблуками, послушно последовал. Пожалуй, немного было в моей жизни приказов, которые я выполнил бы с такой охотой.

– Проклятие! – в сердцах проговорил я, открывая дверцу расселовского «ягуара».

– Вечер не удался, – констатировал герцог Бедфордский, поворачивая ключ зажигания в замке.

– Пожалуй, – согласился я. – Вино итонского братства безнадежно прокисло. А тут еще этот Стрикленд со своим предком.

– Забудь, – отмахнулся Рассел, – он всегда носится со своим незабвенным предком. А о чем, по-твоему, ему рассказывать? О баталиях в Палате Общин по поводу утряски бюджета на следующий год? А ты, если бы захотел, мог бы поведать этой публике, как был рыцарем Круглого Стола, флигель-адъютантом Екатерины Великой, личным другом Уолтера Рейли и по совместительству королем Франции. – XXIII герцог Бедфордский просигналил фарами, требуя открыть ворота. – А твои похождения с Наполеоном? Да ни Стрикленду, ни Роберту Монтегю с его «Беллерофонтом» такое даже не снилось.

Я невольно усмехнулся: мне эти похождения тоже не снились.

ГЛАВА 1

Редкий человек в наше время может с полной ответственностью сказать: «В гробу я видал Вильгельма Завоевателя!» Я могу. А еще я могу описать, как благодаря неосторожно оброненной фразе моего закадычного друга и напарника Сергея Лисиченко по прозвищу Лис в битве при Гастингсе король Гарольд стравил между собой нормандский десант с датскими захватчиками, и лишь когда столкнувшиеся в тумане армии вволю изрубили друг друга, ударил по ним свежим войском.

Впрочем, эту информацию, пока доступную немногим, я с возможной скрупулезностью изложил в отчете и теперь, идя по коридору в кабинет Отпрыска, искренне недоумевал, что могло вызвать столь острый приступ начальственного интереса. Я прикинул дистанцию, отделяющую меня от двери, за которой хранились консервированные громы и замороженные молнии, и снял с пояса старенький «Нокиа». Что и говорить, прибор закрытой связи – вещь куда более совершенная и удобная в обращении, но почему-то в нашем мире Льежская конвенция запрещает его использование. Приходится обходиться банальными мобилками, что, согласитесь, почти возвращение в каменный век. Голос Лиса в трубке звучал, как всегда, энергично и напористо:

– Капитан, шо опять случилось на этом черно-белом свете?

– Пока ничего, – честно признался я. – Просто его премудрое высочество Готлиб фон Гогенцоллерн потребовал меня пред свои ясны очи, а никаких иных причин для столь несвоевременного интереса, кроме наших с тобой отчетов, я лично не вижу.

– Да ну, расслабься! – обнадежил меня Сергей. – Может, его осенило или уж там озеленило, кто его знает, и он наконец дотумкал, какие мы классные парни. Решил сесть с нами вечерком, выпить, закусить, чтоб все по-людски, мол, заблуждался, был не прав, пелена с глаз обвалилась, узрел и прозрел! В общем, типичное осложнение после гриппа.

– Тогда бы он вызвал нас обоих.

– А, это ж другое дело! Я догадался об его коварном плане! Он выяснил, шо у меня скоро день рождения, буквально месяца через три, и решил сделать маленький, но душевный презент. Ну а так как странную жидкость для керосинок, шо вы именуете уиски, я не употребляю, поскольку не керосинка, то он хочет по буквам записать название благородного напитка, с которого Рассел вчера так насвинячился. Ты уж не подведи – самогон пишется через «о», в смысле «са-мо-гон». – Из трубки в моей руке послышался сдавленное «гы-гы».

– Лис, прекрати, – поморщился я и, рефлекторно оглянувшись на дверь, перешел на шепот. – Лучше скажи, ты в отчете о карте сокровищ острова Авалон, часом, не упомянул?

– Сэр рыцарь! – деланно возмутился Лис. – Я что-то не вдуплил, шо за немытые намеки? Неужто ты считаешь, что духовное прозрение и, опять же, замечательный пейзаж плюс физическая работа на свежем воздухе не стоят тех двух-трех золотых монет, которые я, заметь, для блага дела, получил с одного меркантильного герцога?

– Скажи лучше, трех тысяч.

– Да ну, не придирайся к цифрам! Что я, бухгалтер, что ли? – с укором отозвался Лис. – Темно там было, может, герцог и обсчитался чуток. Сам вон казенную безлимитку палишь – и ничего. Смело гляди в глаза начальству, запамятовал я об этом, с позволения сказать, незначительном эпизоде, когда отчет писал. Всякую глупость в голове носить – она ни в какой шлемак не влезет!

– Спасибо, успокоил, – облегченно вздохнул я.

– Да чуть шо – обращайся, – послышалось из трубки, и связь отключилась.

Итак, с этой стороны опасность, кажется, не грозила. Больше суровым плакальщикам из службы этического надзора придраться, кажется, было не к чему. Вернув телефон на прежнее место, я глубже вдохнул и решительно открыл обитую кожей дверь.

Кабинет Отпрыска мог служить небольшим музеем, когда бы вдруг Институт открыли для посещений любознательной публики. Я покосился на золотую, с перегородчатыми эмалями, фибулу [4] в аккуратном застекленном ящике на каминной полке. Совсем недавно этот дар византийского императора Константина Мономаха украшал мой пурпурный шелковый плащ. Теперь же ему была уготована роль экспоната в коллекции ученого светила, воссиявшего над нашим беспокойным отделом.

Вернуться из «командировки» без милого сувенира для старины Готлиба почиталось среди оперативников дурным тоном и плохой приметой. Очаровательные безделушки вроде этой или, скажем, портрета шефа работы Эль Греко, как жертвы древним богам, смягчали праведный гнев, непременно возникавший у высоколобого начальства по возвращении увенчанных славой героев из сопредельных миров. Да и как не возникнуть праведному гневу, когда люди, живущие по ту сторону камеры перехода, сплошь и рядом ведут себя совсем не так, как означенным начальством планировалось. Ну а нам, понятное дело, приходится импровизировать на ходу. Не всегда удачно и очень редко – в рамках писанных политкорректными теоретиками правил.

Вот и на этот раз лицо Гогенцоллерна было мрачно, морщины на его выпуклом лбу казались траншеями, в каждой из которых засело не меньше роты стрелков. Однако, к моему счастью, он был не один. У камина, картинно облокотясь на розоватый мрамор псевдоантичной колонны, озаряемой языками играющего в очаге пламени, стоял импозантный мужчина немногим старше пятидесяти лет. Он улыбался с приветливой мягкостью профессионального дипломата, в устах которого резкий отказ кажется изысканной похвалой. Впрочем, полагаю, гость нашего шефа был искренне рад меня видеть. Уж я-то его – точно.

– Сэр Джордж Барренс, – недовольно бросил Отпрыск, указывая рукой на стоявшего, – сэр Уолтер Камдейл. Впрочем, помнится, вы знакомы.

Да, мы, конечно же, были знакомы. Пару лет назад, когда я был всего лишь тренером, обучавшим местных кадетов обращению с оружием и рукопашному бою, именно его мне выпало сопровождать из Англии последней трети XVIII века в Санкт-Петербург. Это стало моим боевым крещением в должности институтского оперативника. А лорда Барренса, несомненно, можно было назвать моим крестным.

– Здравствуй, дорогой племянник [5], – бархатным голосом царедворца проговорил мой первый наставник в деле придворной интриги, – ты хорошо выглядишь. Откуда сейчас?

– Разбирались с королем Гарольдом, – уклончиво бросил я, косясь на мрачное начальство.

– Вот как! Значит, обратился к древности. Можно сказать, к истокам. А я тебя уже тут заждался! – Лорд Джордж отошел от камина и взял в руки лежавшую перед Отпрыском обтянутую малиновым сафьяном папку. – У тебя ведь, кажется, были приятельские отношения с тем молодым артиллерийским лейтенантом из корпуса Лафайета? Помнишь, с тем самым, который устроил парад в Нью-Йорке?

Вопрос старого интригана звучал небрежно, но, зная, что может таиться под маской безучастности моего доброго знакомого, я не замедлил уточнить:

– Вы имеете в виду Наполеона Бонапарта, сэр?

Лорд Барренс кивнул слегка удивленно, точно в корпусе волонтеров, сражавшихся за независимость Америки, был один-единственный лейтенант.

– Да-да, конечно, речь именно о нем.

– Не скажу, чтобы мы были особо дружны. Так, считались хорошими приятелями.

– Вот и замечательно, – улыбнулся Барренс. – Надеюсь, вы успели хорошо изучить этого рьяного корсиканца.

– Мне снова придется отправиться в Америку – Русь Заморскую? – с легким недоумением предположил я. – Но ведь мы с Лисом были расстреляны отрядом генерала Гоу.

– Мой мальчик, – вновь улыбнулся Барренс, – неужели ты думаешь, что я забыл об этом прискорбном факте? На этот раз тебе не придется присягать на верность Петру III Пугачеву. Но, вероятнее всего, с подвигами рыцарства временно придется распрощаться. Твои знания и умения вновь понадобятся в России.

– Я должен отправиться в Москву к императору Наполеону? – высказал я робкую догадку.

– О нет! – Барренс покачал головой, выдерживая паузу. – Ты должен будешь отправиться в Санкт-Петербург к генерал-поручику русской службы графу Наполеону Бонапартию.

Когда речь идет о дальнем путешествии потомка одного из знатнейших и богатейших родов Европы, пожалуй, вполне уместно вообразить золоченую карету на рессорах, запряженную шестеркой превосходных рысаков, а никак не седло боевого коня. Но камера перехода не рассчитана на транспортировку золоченых карет. Впрочем, и любых других тоже. А потому мне, графу Вальтеру Турну из Цеверша, чье имя в Богемии звучит как звон золотых монет, и моему секретарю и по совместительству управляющему, господину Сергею Лису, пришлось мчать по дороге в столицу Священной Римской империи германского народа верхом, точно простым фельдъегерям. Впрочем, теперь она более известна как столица Австрии, и ничего ни священного, ни римского в ней не осталось уже ко времени воцарения династии Габсбургов.

– Капитан, – придерживая коня, начал Лис, – ты только не подумай чего плохого, но ты б не мог кратенько так, концептуально, поведать, какого рожна от нас здесь требуется?

– Сергей, – я удивленно посмотрел на друга, – ты же вчера вместе со мной был у разработчиков!

– Ну, был, – согласился мой секретарь, считая неразумным отрицать очевидное.

– Своими ушами все слышал!

– На этом бы я, пожалуй, не настаивал, – буркнул Лис. – Главное, не где я был, а каков я был! Вот в чем вопрос, как говорил принц Гамлет, опоздав на похороны собственного шута.

– Но ты же кивал?! – возмутился я.

– Видимость обманчива, – философски заметил мой секретарь. – Я был шо былинка на ветру! После вчерашнего башка плохо держалась. Сам понимаешь, сели с ребятами, отметили благополучное возвращение. Опять же, Вилли, в смысле Завоевателя, помянули, царствие ему небесное.

– Но ты же кивал в тему!

– Ну так не первый год на службе! – Лис попытался гордо расправить плечи. – Могучая закваска отечественного производителя.

– Чего? – уточнил я.

– Производителя, – без тени сомнения отчеканил Сергей.

– Ладно, – я вздохнул, – запоминай. Надеюсь, сейчас у тебя с головой все нормально?

– Все путем. Я ее чувствую.

– Значит, так. – Я пустил коня шагом. – В 1792 году молодой лейтенант французской артиллерии Наполеон Буонапарте вместе с семьей был вынужден бежать с острова Корсика после неудачной попытки захватить цитадель Аяччо. Во Франции нашего старого приятеля ожидал суд за самовольное продление и без того затянувшегося отпуска из полка. Его многочисленные братья и сестры во главе с любимой матушкой ютились на крошечной съемной квартирке, живя на еще более скромную пенсию, которой даже при самом воробьином аппетите не хватало и на неделю. Именно в этот момент, когда жизнь казалась безнадежно неудавшейся, а у власти в стране стояла, как мы помним, ненавидимая Наполеоном чернь, он решился, возможно, на отчаянный, но, как показало время, правильный шаг. Придя к российскому послу Апраксину, маленький лейтенант подал его превосходительству прошение о переходе на российскую службу.

В нашем мире тоже случилось нечто подобное, но там, видишь ли, стороны не сошлись в звании. По тамошнему закону Наполеон мог вступить в российскую службу только чином ниже, чем имел во Франции. Закон этот был принят буквально за месяц до неудавшейся попытки Наполеона и перекроил всю историю в известном нам направлении.

Здесь же то ли закон был написан иначе, то ли совсем Буонапарта прижало, но очень скоро он, передав семье большую часть подъемных, направился в далекую Россию, причем на этот раз без великой армии. Как мы с тобой помним, государыня Екатерина всегда жаловала офицеров высоких да статных, а потому худощавый корсиканец, едва достававший до плеча ее лейб-гренадерам в Царском Селе, пришелся не ко двору.

И гнить бы ему в заштатном гарнизоне, когда б на каком-то смотре не попался на глаза графу Панину. Тот по достоинству оценил познания в баллистике юноши с горящим взглядом и странным для избалованного французской речью аристократического уха корсиканским выговором. В результате исторической встречи поручик артиллерии Бонапартий отправился прямиком в Гатчину к великому князю Павлу Петровичу и, невзирая на порывистый южный темперамент, сделал недурную карьеру. Смертный час Екатерины он встретил уже капитаном. Затем, блестяще проявив себя в итальянском и альпийском походах Суворова, возвратился в Россию полковником.

– Стоп! – Лис потряс головой. – Капитан, я, конечно, бешено извиняюсь, но с этого момента поподробнее. Если Наполеон на стороне Суворова, то кто ж в лавке остался? В смысле, кто отвечает за Францию?!

– За Францию, как ты выразился, «отвечает» Александр Дюма.

– О, точно! Я думал, это мне вчера с бодунища померещилось. Прикинь, беда какая! И шо, теперь в этом мире не будет «Трех мушкетеров»?

Я оторопел от неожиданного вопроса. Что и говорить, Лис всегда умел глянуть в суть проблемы.

– Надеюсь, будут. – Мои слова звучали не совсем уверен но, но, строго говоря, какая уж тут уверенность. – Видишь ли, речь идет не о писателе Александре Дюма, а о его отце, доблестном генерале. Этот двухметровый гигант, обладающий невероятной силой, прообраз господина Портоса, был живой легендой Якобинской армии. Однако в Париже этого яростного мулата не любили и, как показало время, небезосновательно побаивались. Когда его утомил парижский клуб болтунов, он поднял военную школу, которой в этот момент руководил, и быстро навел в столице порядок, несовместимый с дальнейшими разглагольствованиями записных политиканов. Теперь храбрый и талантливый потомок нормандского маркиза дела Пайетри и рабыни из Сан-Доминго назвался базилевсом-императором и мнит себя новым Александром Великим. Вот с ним-то здешнему Наполеону и пришлось столкнуться.

– Да… – ошеломленно почесал затылок Лис. – Чудны дела твои, Господи!

– Но это не все, – обнадежил я, не давая другу растечься мыслью о превратностях божьего промысла. – В 1801 году, в марте, когда заговорщики решили положить конец царствованию Павла I, полковник Наполеон был дежурным флигель-адъютантом при особе императора в Михайловском замке. Увидев вооруженную толпу офицеров на плацу перед воротами крепости, он не стал доискиваться причин ночного визита, а, развернув пару шестнадцатифунтовых орудий, плеснул навстречу мятежникам залпом картечи. В результате – золотоносная монаршая благодарность, безмерное доверие царя, графский титул, генеральские эполеты и множество замечательных безделушек вроде креста святого Андрея Первозванного, о которых, в сущности, можно и не упоминать.

– Наш пострел везде поспел, – не без гордости проговорил экс-генерал Закревский пугачевского розлива. – А помнишь, как мы с ним в Аппалачах на пум охотились?

– Это был другой, – задумчиво произнес я, вспоминая старого приятеля – беглого кадета Бреенской военной школы, дезертировавшего из экспедиции Лаперуза, чтобы лично принять участие в боях за свободу Америки.

– И шо теперь не понравилось нашим хранителям недреманного ока?

Я поднял брови, пытаясь сформулировать ответ:

– У них есть основания считать, что в данный момент фаворит рыцарственного императора Павла ведет какую-то свою игру. Проще всего предположить, что он сам желает захватить власть, но, честно говоря, каково бы ни было его влияние при дворе, такой поворот мне кажется сомнительным. Все-таки для России граф Бонапартий остается чужеземцем, и хотя ее история знает примеры восшествия на трон иностранцев, они так или иначе были связаны с царствовавшей фамилией. А это…

– Короче, фамилией не вышел. Зато имя хорошо прижилось. Такой замечательный тортик! Буквально – ежедневно по Наполеону в каждую семью! – громогласно провозгласил Лис. – Ладно, если без балды, шо он там не того наиграл?

– Судя по выдержкам из писем, которые вместе с немалыми суммами денег Наполеон посылает своим ненаглядным родственникам во Францию, он вербует сторонников. Каких и для чего – непонятно. Но факт остается фактом, и, как утверждали вчера, генеральское жалованье Бонапарта вместе с доходами от его имений куда меньше переводимых во Францию сумм. Пока это все, что есть у нас на руках. Впрочем, бумаги, я надеюсь, мы скоро увидим сами. Как бы то ни было, игра, которую ведет Наполеон, очень интересует наше с тобой руководство. Хорошо еще, если эта очередная финансовая афера или же через нашего с тобой знакомца император Павел решил поддержать тайную оппозицию во Франции. А если нет? В общем, разработчикам необходимо загодя выяснить, что на уме у генерала Бонапартия, чтобы знать, не ждет ли этот мир пришествие императора Наполеона I.

– А если ждет, то как долго оно еще согласно ждать! – поставил жирную точку в моем рассказе не любивший политических длиннот секретарь.

Дорога шла под уклон, что в гористой Австрии обычное явление. Насколько я успел заметить, большинство дорог здесь идет вверх или вниз. Маячившие вдали над кромкой леса отроги заснеженных Альп точно утешали, что это еще не худший вариант езды. Впрочем, слава Богу, карабкаться по горам мы не собирались. Наш путь лежал к голубому Дунаю и его жемчужине, роскошной столице оперных див – Вене. Но пока, увы, до ее залитых солнцем парков и волшебных дворцов оставалось порядка шестидесяти миль. Это если по карте. А учитывая спуски и подъемы, то и все сто.

Запах хвои, висевший над дорогой, напоминал о приближении рождественских праздников. И хотя в наших краях в эту пору еще не витают мечты о подарках Санта Клауса, холодный ветер, обгоняющий пущенных в галоп скакунов, безжалостно гнал одиноких путников в тепло. Забиться куда-нибудь под крышу, к горячему очагу, над которым, шкворча, обжаривается поросенок или хотя бы пара куропаток, а сдобренный пряностями глинтвейн уже готов разгорячить застывшую в жилах кровь.

– До жилья еще две мили телепаться, – словно подслушав мои мысли, бросил в пространство Лис.

– Что? – поворачиваясь к нему, переспросил я.

– Холлабрун. – Сергей указал на верстовой столб с резным указателем. – Если «холл» по-английски значит «дом», то по-нашему это что-то вроде халабуды.

Я усмехнулся столь вольному переводу и поспешил напомнить другу, что здесь пользуются другим языком.

– Один черт, – отмахнулся сообразительный напарник, втягивая морозный воздух. – Надеюсь, толковый постоялый двор у них здесь найдется.

Должно быть, у моего друга какое-то особое чутье на постоялые дворы, таверны, трактиры и прочие места, где наливают и подают закусить. Не было случая, чтобы, потянув воздух носом, приобретшим в ходе жизненных передряг форму латинской буквы «S», он не определил верного направления. Сегодняшний день не стал исключением. Полнощекая хозяйка заведения, носившего романтическое название «Серебряная кружка», расплылась в простодушной улыбке, по достоинству оценив бобровые воротники на плащах вновь прибывших гостей.

– Всегда рады! Господа желают заночевать?

– Господа желают заночевать, отужинать, согреться. – Сергей быстрым взглядом оценил сдобную фигуру трактирщицы. – Ну и, там, побеседовать о возвышенном после всего, упомянутого выше. Фрау все поняла?

– Фройляйн, – кокетливо поправила молодуха, накручивая на палец выбившийся из-под чепца светлый локон.

– И это замечательно. – Лис взглядом указал ей на горевший в глубине залы очаг. – Но беседы при луне катят только после ужина.

Если уж Сергей что-то обещает, то исполняет непременно. Вот и сейчас, насытившись пуляркой с грибами под белым соусом и пропустив чарки три жженки, он раздобыл у хозяйки некое подобие гитары и залился майским соловьем о том, как ноет разбитое сердце, когда предмет любви, ступая по нему, уходит прочь.

– Лис. – Я активизировал закрытую связь. – Пойми меня правильно, я не собираюсь читать тебе лекции о морали и нравственности, но у нас нет времени для твоих амуров.

– Ну шо за дела, Вальдар! Все будет пучком. Утром мы сядем в седла, а амуры, если захотят, полетят следом на собственных слабо окрепших крыльях. А не полетят, то кто им доктор? Кстати, ты, часом, не знаешь, кто доктор у амуров? Насчет же всех прочих, крыльев не имеющих, вроде нас с тобой, я бы порекомендовал присмотреть какие-нибудь путные колеса и на них отправиться покорять Вену. – Лис из-под ресниц глянул на миловидную трактирщицу, затуманенные глаза которой, подобно белому флагу над крепостными башнями, свидетельствовали о готовности сдаться захватчику без единого выстрела.

– О, ваше сиятельство! – приглушив ладонью струны, перешел на сухую прозу покоритель доверчивых простушек. – Да вы, я вижу, уже спатоньки хотите. Глазки-то, поди, совсем закрываются. Капитан, вали на боковую, – раздалось в моей голове. – Не видишь, что ли, фройляйн уже рвется из корсета! Ульрика, солнце мое закатное, готова ли опочивальня для графа? А то ведь у него строгий режим, все по часам. Сама понимаешь, голубая кровь, это тебе не в скатерку высморкаться.

– Один момент, – заверила расторопная Ульрика, с явной неохотой поднимаясь, чтобы проводить высокопоставленного гостя в его свежевыметенные, пропитанные лавандовым маслом покои. – Один малюсенький, крошечный момент.

Как утверждают ученые, поздняя осень – это время, когда женятся самые закоренелые холостяки. Действительно, если ветер, заглушая вой продрогшей волчьей стаи, завывает самым большим и самым голодным волком, если дождь, леденея от собственного холода, отчаянно стучит в окна, умоляя пустить его согреться, если горящие в шандалах свечи не разгоняют мрак, а лишь наводят на мысли о похоронах, – приходит время либо жениться, либо завести собаку. Стояли последние дни ноября, а у меня не было ни жены, ни верного пса.

Я недовольно ворочался в своей нагретой серебряными грелками постели и никак не мог заснуть. Крахмальные простыни все больше сбивались в комок, а сон, еще недавно такой желанный, никак не приходил. Снизу, то ли из зала, то ли из каморки, где находилась спальня хозяйки, доносился то приглушенный голос Лиса, то грудное похохатывание разбитной трактирщицы, то игривое взвизгивание.

«А некоторые развлекаются!» – с досадливой завистью думал я, покрепче зажмуривая глаза. Счет баранов давно уже перевалил за тысячу, и этой виртуальной отарой вполне можно было бы накормить городок, предоставивший нам убежище. Но в тот миг, как вспомнивший о своих обязанностях Морфей примчался на мой затянувшийся зов, с улицы послышался окрик, и в ворота постоялого двора забарабанили. Отметив про себя, что легкокрылый бог сна не пользуется столь приземленными методами проникновения в жилище, я огорченно перевернулся на другой бок, вновь пытаясь заснуть.

Стук закрываемых ворот доносился уже через дремотную пелену, превращавшую обыденные звуки в части разноцветного сна. Шаги по зале и голоса, доносившиеся снизу, и вовсе едва коснулись моего слуха, прежде чем исчезнуть в бездне ушедшего времени.

– Капитан. – Голос Лиса на канале связи звучал настороженно.

– Да вы что, сговорились, что ли? — непритворно возмутился я. – Только-только заснул – ты орешь.

– Должно быть, наблюдательный пункт моего друга находился на ложе фройляйн Ульрики, поскольку я отчетливо услышал характерный скрип, когда Лис прижимался ухом к тонкой деревянной перегородке, отделяющей спальню хозяйки от общей залы.

– Мне, пожалуйста, вина – все равно какого, но только хорошего, — явственно донесся до меня незнакомый мужской голос. – А даме – что-нибудь согреться и, конечно же, поесть. Что вы можете подать?

Судя по голосу, говоривший был мне не знаком ни в малейшей мере, но одно казалось несомненным: неизвестный отвратительно говорил по-немецки.

– Есть сардели с тушеной капустой, козий сыр…

– Лис, — с плохо скрытым возмущением начал я. – Ты разбудил меня, чтобы ознакомить с ночным меню заведения твоей подружки?

– Вальдар, ты зря не психуй. – В голосе Лиса сейчас не было слышно обычного ерничества. – Вникни, перед тем, как Ульрика подошла к гостям принять заказ, та подруга за стеной сказала бой-фраеру на замечательном французском языке, чтобы тот не сомневался, граф Бонапартий примет их с распростертыми объятиями.

ГЛАВА 2

Неожиданные встречи всегда наводят на раздумья. Иногда о провидении Господнем, но чаще о том, что случайно, а что нет. Дорога, по которой мы мчались в Вену, была кратчайшей для тех, кто хотел добраться в столицу Австрии из Брно, где находились старинные владения рода Турнов. Конечно, это вовсе не означало, что ею не могут пользоваться прочие иноземцы. Из Франции же в Вену такой путь мог считаться самым что ни на есть окольным. Однако у Лиса были основания полагать, что незнакомцы были французами.

Впрочем, с одной стороны, армии базилевса Александра I уже стояли в землях Богемии, а с другой – множество французских эмигрантов, жаждущих возвращения на трон династии Бурбонов, селились по всей Европе, в том числе и на моей, по версии Института, здешней родине. Наступление воинственного узурпатора могло вновь сорвать их с мест. Или, может быть, ветром дальних странствий на постоялый двор занесло каких-нибудь искателей лучшей жизни, которые, запасшись рекомендательными письмами к влиятельному фавориту российского императора, намерены искать доходное место вдали от объятого воинственным ражем отечества.

На моих губах появилась кривая усмешка: они ничуть не хуже, чем мы с Лисом. Если так, быть может, есть смысл двигаться в Россию совместно. Завтра поутру необходимо будет прощупать, что за птицы залетели в «Серебряную кружку», и если птицы ценные, то обаять их и не отпускать от себя, пока не доберемся до места. Лишние крылья в нашем деле не помеха. Удовлетворенный проделанным анализом ситуации я наконец смежил очи, и ночная тьма сомкнулась надо мной, как вода над брошенным в озеро камнем.

* * *

…Красные драгуны генерала Корнуолиса охватывали левый фланг бригады графа Огинского, напирая и угрожая сбросить наскоро сформированные милиционные части континенталов в холодные воды Онтарио. Удар казачьей сотни в стык между колоннами англичан захлебнулся, встреченный плотным ружейным огнем. Больше резервов не было. И ружейных зарядов, увы, тоже. Блестящие кентуккские стрелки со своими длинными ружьями хороши в огневом бою, но в штыковой атаке от них мало толку. Вместо трех часов мы держались уже почти сутки, а обещанного подкрепления все не было. Сквозь окуляр подзорной трубы я видел, как, в панике бросая оружие, прыгают в воду вчерашние свободные фермеры, и понимал, что при всем желании превратить их беспорядочное бегство в правильное отступление не представляется возможным.

– Капитан. – Голос Лиса во сне звучал гулко, заглушая вопли, доносившиеся с поля битвы. – Надо отходить – в лес англичане не сунутся.

– Отойти – значит пустить врага к Питтсбургу, – упрямо наклонив голову, цедил я.

– А не отойти – значит завалить ему дорогу своими трупами. Как сахар бел, корпус Лафайета еще не все кружева на портянки нашил!…

Мой друг собрался еще развить эту мысль, когда на лесную поляну с гиканьем вынеслось десять упряжек с взятыми на передки «единорогами». Не давая времени, чтобы лучше рассмотреть нежданное уже подкрепление, соскочившие наземь артиллеристы споро подготовили орудия к стрельбе, и спустя минуту все десять стволов изрыгнули гудящую картечь навстречу смешавшимся драгунам. «Что за храбрец!» – воскликнул я, наблюдая опустошения, раз за разом производимые пушечными залпами…

Картина давно забытого боя отступила, давая место новому видению.

…Юноша с длинными черными волосами, разметавшимися по плечам, с горящим взглядом южанина стоял передо мной, пытаясь утереть пороховую гарь с закопченного лица. Лейтенантские нашивки, наскоро прикрепленные к его некогда белой рубахе с распахнутым воротом, свидетельствовали о совсем недавнем производстве нашего спасителя в офицеры.

– Ваш подвиг заслуживает высокой награды! – с искренним восхищением пожимая руку юному волонтеру, горячо проговорил я.

– Сражаться за свободу – есть высшая награда! – по-мальчишески задорно выпалил мой собеседник. – А воевать под командованием генерала Лафайета для меня высшая честь!

– Сколько же вам лет, друг мой?

– Скоро шестнадцать, – с гордостью сообщил герой. – Но в роду Буонапарте взрослеют рано.

– Вы Буонапарте? – опешив, переспросил я. – Наполеон Буонапарте?!

– Господин генерал, неужели вы слышали обо мне? – в свою очередь не меньше моего поразился юный офицер.

– Доводилось, – как-то нелепо промямлил я, не зная толком, что и сказать. – Не желаете ли перейти под мою команду, скажем, капитаном?

– Капитан, — точно эхом раздалось у меня в голове. – Ты шо, здесь до весны дрыхнуть собрался?Медведь забуревший, вынь лапу из пасти и спускайся жрать нормальную человеческую пищу.

Речь генерала Закревского, начальника штаба императора Руси – Америки Заморской Петра III звучала как-то неуместно. Я повернулся было к нему, чтоб сообщить об этом, и лишь тут сообразил, что это уже не сон, а заработавшая мыслесвязь.

– Что? — потирая виски и пытаясь разлепить глаза, пробормотал я.

– Вставай, все остынет, — заторопил Лис. – Опять же, пока Ульрика со служанкой помелись на базар, у нас есть время без лишних ушей почирикать с соседями на их родном французском языке. Потому шо с таким немецким, как у того полуночного гостя, в патриотически настроенных районах местного рейха варежку лучше не открывать.

– Резонно, – согласился я, откидывая стеганое одеяло.

Поздняя осень – не лучшее время для путешествий, а потому постоялый двор был пуст. Из десяти комнат, расположенных на втором его этаже, заняты были едва ли три, считая с той, которая предназначалась для моего спутника. Вероятно, ближе к вечеру сюда могли приплестись окрестные жители пропустить пинту пива или стакан кислого рейнского вина, но сейчас городок едва пробуждался и начинал ежедневный суетливый круговорот, а стало быть, у нас была еще фора, чтобы разобраться с делами.

Лис ждал меня внизу, попивая небольшими глотками ароматно дымящийся кофе из тонкостенной чашечки мейсенского фарфора. Вид у него был вполне довольный, а свежий кофе сам по себе не мог не вызывать зависти.

– Завтрак подан, ваше сиятельство, – с напускной церемонностью громко изрек псевдосекретарь, и я не сомневаюсь, что звонкое «ваше сиятельство» было слышно в каждом уголке постоялого двора. Впрочем, возможно, я переоценивал сладкозвучность феодальных титулов для среднеевропейского уха начала бурного XIX века. Возможно, наших соседей больше заинтересовало сообщение о завтраке, но едва успел я занять место за столом, как на лестнице, ведущей в обеденную залу, появились ночные гости.

Галантный черноусый мужчина, подставив кончики пальцев под изящную ручку спутницы, сходил по ступенькам чуть впереди, всем видом демонстрируя высочайшее почтение к идущей вслед за ним миловидной особе. Затянутая талия незнакомца и приподнятые валиками плечи его фрака свидетельствовали, что постоялец захолустной придорожной гостиницы внимательно следит за модой и это стоит ему немалых денег. Дорожное платье его дамы также говорило не столько о большом доходе, сколько о крупных расходах. Вошедшая недавно в моду античность была замечательно явлена в складках ее подобранного в груди платья, оттеняющего мягкие изгибы тела француженки. Ее можно было бы назвать весьма хорошенькой: правильный овал лица, чуть припухлые губы, ровный носик и глаза цвета неба над Адриатикой – могли бы остановить взгляд мужчины и удерживать его бесконечно долго. Вот только слегка капризное выражение поджатых губ заставляло насторожиться, да и подозрительный взгляд кавалера, брошенный на нас с Лисом, наводил на мысль, что перед нами отчаянный ревнивец.

Что, интересно, должно было случиться, чтоб такие расфранченные особы пустились вдруг в дальнее странствие, да еще в ту пору года, когда хорошая собака хозяина без нужды из дому не вытащит? Возможно, эта парочка попросту скрывается от кредиторов? Модные парижские портные – короткий путь в долговую яму. Что ж, при случае деньгами можно помочь.

Я невольно улыбнулся, поднимаясь и склоняя голову в приличествующем поклоне:

– Мадам. Мсье.

Лис небрежно повторил мой куртуазный маневр, не забыв при этом сообщить по закрытой связи, что мысль о предстоящем совместном путешествии ему нравится все больше и больше. Правда, он еще не знал о моей идее финансовой помощи, но с этой новостью торопиться не стоило. Отважный и бесшабашно ловкий потомок запорожских казаков, Лис болезненно воспринимал идею безвозмездной передачи денег в недобрые, то есть в любые, кроме собственных, руки. И хотя, подготавливая графа Турна и его управляющего к натурализации, Институт побеспокоился обеспечить высокую платежеспособность агентов, моему другу казалось, что пускаемое в дело золото уходит из его собственного кармана. Гости фройляйн Ульрики заняли место у стола, и расторопный парнишка лет тринадцати, тут же материализовавшийся в шаге от модного франта, не замедлил сообщить, что сломанная коляска будет отремонтирована никак не ранее, чем послезавтра, а потому он рад услужить господину и госпоже и принести им завтрак.

– Сакр дье! – чуть слышно выругался француз и односложно потребовал у слуги. – Нести быстро!

– Прошу прощения, если мой вопрос неуместен, – начал я. – Судя по акценту, вы француз?

– Я из Эльзаса. – Незнакомец метнул на меня подозрительный взгляд.

С тем же успехом он мог бы назваться алжирцем или жителем Луизианы. Парижский выговор его служил если не паспортом, то, уж во всяком случае, визитной карточкой.

– Не доводилось бывать. – Я сокрушенно развел руками. – Должно быть, там очень красиво. – Мое наивное утверждение слегка успокоило напрягшегося светского льва. – Дидро, Вольтер, Корнель, Расин, великая Плеяда – это, быть может, лучшее, что создано человечеством за последние века. Я преклоняюсь перед вашей культурой! У нас в Богемии, знаете ли, не часто встретишь человека, способного отличить Декарта от Декамерона. – Я печально вздохнул. – Увы!

Судя по лицу моего визави, он и сам не был силен ни в энциклопедистах, ни в классической литературе. Но ряд французских фамилий ласкал его ухо, и моя лесть была вознаграждена благодарной улыбкой.

– Да, Франция – великая страна, – наконец вымолвил он.

– Позвольте представиться, – пользуясь случаем завязать беседу, вновь заговорил я. – Граф Вальтер Турн из Цеверша. Мой секретарь – кавалер Сергей Лис.

В глазах француза снова мелькнула едва заметная тревога, но он справился с ней в считанные мгновения.

– Рене Дювиль, негоциант, – отрекомендовался он. – Моя жена Сюзон.

– Счастлив знакомством, – вновь сладко промурлыкал я. – Вы направляетесь в Вену?

– Почему вы так решили? – скороговоркой выпалил мсье Рене. Хотя что-то мне подсказывало, что он не более Рене, чем я Вальтер.

– Прошу, мсье, прощения у вашей супруги, – улыбнулся я. – Это лишь мое предположение, но венская мода несколько отличается от французской. – Я чуть было не сказал «парижской», но решил не акцентировать внимание на подозрительных неточностях в словах собеседника.

– Положим, действительно, мы направляемся в Вену, – с легкой досадой в голосе ответил эльзасский негоциант.

– Дело в том, что мы с другом также направляемся туда и невольно слышали о вашей дорожной неприятности…

– Да, – нехотя сознался француз. – Оси на ландо оказались слишком слабыми.

– Ландо?! Но кто же ездит по нашим дорогам на ландо, да еще в ноябре?

– Вы, как я видел, тоже не в карете, господин граф, – парировал Дювиль.

– Да это все старик-отец! – с бесцеремонностью, достойной лучшего применения, вклинился в светскую беседу Лис. – Он опасается, что венские красотки вскружат Вальтеру голову. Там есть такие головокружительные дамы, шо просто всем стоять, остальным строиться. Не дамы – ка-ру-сель! Вот помню, была у меня одна… – он запнулся, – или две? Но это было в другой раз. А в этот – батюшка господина графа как узнал, что Вальтер собрался в Вену, так сразу впал в ярость и выпал в осадок – давай топать ногами, крушить фамильные сервизы, кричать, что сейчас всех кругом оставит без наследства, а себя – без наследника. Короче, форменный деспот и тиран, слышать ничего не желает, видеть никого не хочет, запер всю дюжину карет на замок и выставил полсотни османских янычар охранять ключ. Представьте себе, они целый день заняты лишь тем, что скалят зубы, крутят усы и точат ятаганы. Звери! Просто звери! – Сергей подпустил слезу и едва не всхлипнул, повествуя о жестокостях моего тирана-отца. – В общем, если б я не оторвал от сердца запасного коня, всё, туши свет, бросай гранату – пешком бы тащились, точно калики перехожие.

Когда хотел, Лис умел произвести неизгладимое впечатление на собеседника, правда, не всегда благоприятное, но это, как он говорит, издержки производства. Ошеломлённый стремительным, но беспорядочным потоком речи, обрушившимся на его неподготовленную голову, франт удивленно поглядел на меня. Я под столом пригрозил напарнику кулаком и сокрушенно покачал головой:

– Да, случилось небольшое недоразумение. Но это сущие пустяки, мои семейные дрязги не должны вас тревожить. Я намерен приобрести экипаж нынче же. Полагаю, в здешнем захолустье найдётся что-нибудь пристойное, чтобы скромно доехать до столицы. Кстати, если желаете, мы вполне могли бы отправиться в столицу вместе. Хорошая беседа съедает дорогу, как говорят у нас в Богемии, а я с великой радостью попрактиковался бы во французском языке.

– О нет, благодарю вас, мсье, не утруждайте себя, ваш французский и без того хорош. – Черноусый собеседник наклонил голову тем неподражаемым образом, которым вышколенные адъютанты встречают приветствие командующего. – Пожалуй, мы с женой…

Дверь трактира отворилась, и в залу, внося с собой капли моросящего дождя, один за другим втиснулись шесть человек в серых промокших плащах. Каскеты на головах, высокие сапоги и ружья с примкнутыми штыками не давали усомниться в роде деятельности новых посетителей фройляйн Ульрики. Вслед за стрелками вошел седоватый капрал с роскошными бакенбардами, держа под руку хозяйку заведения и по-кавалерийски придерживая волочащуюся по земле саблю в железных ножнах.

– Капитан, готовь билеты, компостер прибыл! — встрепенулся Лис. – Если я ничего не путаю, то щас эти фраера начнут трусить чемоданы и проверять справки от врача. Страна вроде как почти в состоянии войны: француз на порог, а двери нараспашку.

– Полагаю, к нам проверка не относится. Мы как-никак подданные его величества императора Австрии, — заверил его я.

– К нам – да, а парижан заметут за милые веники. У них готическим шрифтом на лбу написано, что они нелегалы и мечтают отлистать служивым наличных на заказ тёмных лорнетов. — Сергей покосился на побледневшую негоциантку. – А с поломанной телегой им просто дрова. Уехать они не могут, а здесь торчать – никакого бабла не хватит. Можно, конечно, отдать бонапартистов на съедение местным койотам. Но, чур, я против! Такие диковины ходячие и самим пригодятся. Давай, Капитан, не гужуйся, задави пехоту массой. Шо здесь понтуется какая-то добровольческая народная дружина, когда ты, цельный полковник местной армии, проводишь на глазах у всех и под носом у противника головоломную операцию в тайных интересах Генерального штаба? Зря, что ли, наши спецы тебе в поте лица залепухи вырисовывали?! Не посрамим отечества! Качаем на полную катушку!

– Потрудитесь предъявить документы, господа, – оставляя пухлую ручку фройляйн Ульрики, нахмурил брови капрал.

– Но в чем дело? – Мсье Рене вскочил с места. – Мы никому не причинили вреда. Я почтенный человек и направляюсь в Вену по коммерческим делам! Я не позволю…

– Согласно указу полицай-президента, я обязан досмотреть и проверить документы и багаж всякого, кто прибывает в наш город. В случае отказа, – не вдаваясь в пререкания, пробасил матерый служака, – мне велено взять нарушителей порядка под стражу и препроводить, заковав в железо, для разбирательства…

– Полагаю, господин капрал, в столь жестоких действиях нет абсолютно никакой надобности, – лениво макая мясо в острый соус, проговорил я.

– А вы, собственно говоря, кто таков будете? – нахмурился суровый начальник патруля, окидывая бдительным взглядом незваных заступников.

– Я?! – Тучи, с полуночи висевшие над округой, картинно сошлись на моём челе, и в воздухе ощутимо запахло грозой. – Кто я такой?!!

Этот вопрос для расторопного секретаря звучал точно команда «Вперед!».

– Шо за дела, граф! Куда мы попали? Я не узнаю родное отечество, а оно не узнаёт нас! Пока мы спали, здесь все на фиг подменили! Это уже шо, не империя и, подавно, не Священно Римская?! Подымите мне веки, я не вижу здесь германского народа ни на полпфеннига! Капрал, перестаньте жевать объедки своей бороды и слушайте сюда! Вернее, смотрите, если умеете читать.

Бумаги, скрепленные весомыми печатями, начали выпархивать из секретарской папки моего друга, точно цветные платочки из кулака фокусника:

– Вот любуйтесь: подорожная, офицерский патент, заемные письма банка Ротшильда… Ну, это вам неинтересно, это приятельская записка от эрц-герцога…

Мой офицерский патент перекочевал в короткопалые ладони городского стражника, и его бакенбарды опали, точно осенняя листва под первым снегом:

– С-с-с вашего позволения, полковник богемских стрелков принцессы Александры граф Вальтер Турн фон Цеверш?!

– Он самый, – высокомерно кинул я.

– Собственной персоной, – подтвердил Лис. – Любимый племянник фельдмаршала Коловрата и достойный сын своего отца. Чье имя не требует огласки, потому как у всех на ушах и, буквально, воочию. Ну а я, стало быть, управляющий, а это его кондитер с женой-модисткой. Так шо вы их уж лучше не трогайте. Себе дороже. Потому как, ежели граф в минуты грусти полный жбан суфле с бланманже не съест, он тут же приходит в ярость, и тогда начинается такое!… Трижды пришлось императорское помилование испрашивать. Весь в отца, губернатора!

– Но вы… – начал было старый вояка, в недоумении глядя на Ульрику.

– Она хозяйка этой гостиницы, – не замедлил пояснить Лис. – Если хотите, я могу присягнуть об этом на Библии, строевом уставе или уж что там у вас является священной книгой. А у нас коляска по дороге сломалась. Так что мы с его сиятельством на коней пересели, а они холодные, голодные, в смысле, не кони, а совсем напротив, только ночью притащились. Что тут непонятного, капрал? Что тебя гложет? Ты, браток, лучше мозгами не парься, скажи, где у вас можно приличную карету прикупить. Мы, ты ж понимаешь, в долгу не останемся.

– Но… – Капрал покосился на своих подчиненных, топтавшихся в зале в ожидании начальственных распоряжений.

– А вы шо стали?! – возмущенно набросился на стражников секретарь нашей светлости. – А ну марш на кухню сосиски хряцать! Ульрика, радость моя, ты угостишь этих смелых воинов своими замечательными сосисками?

К полудню небо над Холлабруном начало синеть, и уже через два часа от асфальтово-серых туч, едва не касавшихся высоких каскетов городской стражи, не осталось следа. Найденный в каретном сарае этого славного городка экипаж не слишком отвечал требованиям, которые существуют в отношении карет, въезжающих в императорский двор. Однако добраться до Вены, не вызывая нездорового интереса у встречных, в нем было можно, без всякого сомнения, и даже с некоторым комфортом. Пехотный майор, исполняющий в Ходдабруне обязанности коменданта, услышав о прибытии высокого гостя, вызвался проводить нас до границ своего округа. Сам того не подозревая, ревностный служака оказался тем последним козырем, который заставил «кондитера» с женой продолжать свой путь в нашей компании.

Миль двадцать майор, а с ним десяток драгун сопровождали экипаж фельдмаршалова племянника. Лишь после того, заверив в преданности и готовности к услугам, комендант церемонно откланялся, намекая, что ежели при случае замолвлю о нем словечко дяде, то он не заставит обвинять себя в неблагодарности. Я обещал оказать ему протекцию, не слишком, впрочем, желая встречаться с собственными «близкими родственниками».

Совместная поездка предрасполагает к легкой беседе, и потому, с улыбкой выслушав слова благодарности, я лишь отмахнулся:

– Ерунда! Дай этим солдафонам волю – они перегородят рогатками все дороги и будут требовать по кроне за каждый вздох.

– Но мсье, если не ошибаюсь, вы и сами военный, – кокетливо глядя из-под длинных ресниц, улыбнулась Сюзон.

– Вы абсолютно правы, мадам, я полковник богемских стрелков. Впрочем, это скорее дань традиции, – наклонил голову я. – Мы, Турны, перебрались в Богемию из Италии еще в XII веке и с тех пор в каждом поколении даем отечеству военачальников или просто храбрых офицеров. Но в мирное время у меня нет нужды состоять при армии. Согласитесь, вся эта муштра, оружейные экзерсисы – недостойное времяпрепровождение для воспитанного человека.

В голове послышался восхищенный голос Лиса:

– Капитан, где мой диктофон?! Послушал бы ты, шо сей час метёшь! «Ах, эти провонявшие потом мундиры! Ах, эти штыки – об них можно уколоться! Ффи-и-и!» – шарман, блин!

– Лис, мне кажется, вельможа при эполетах и связях для этой странной парочки куда более желанное знакомство, чем напыщенный богемский полковник.

– Что же, по-твоему, в них такого странного? — поинтересовался Сергей, скорее для того, чтобы уточнить свои наблюдения.

– Ну, что они не те, за кого себя выдают, – это ясно как божий день. Однако существует ли в мире хоть один негоциант, который бы направился в чужую страну, не имея соответствующих бумаг? Опять же – ландо. Это открытая коляска для прогулок в Булонском парке, никак не предназначенная для столь дальних поездок.

Между тем мои слова, брошенные с брезгливой гримасой привыкшего к роскоши дармоеда, имели немалый успех у французской прелестницы. Она поспешила томно взмахнуть ресницами и одарить меня обворожительной улыбкой, после которой не предпринять шагов по сближению было бы дерзостным непочтением к прекрасной даме.

– Вы надолго в Вену? – обратился я к мсье Дювилю, искоса поглядывая в сторону его супруги.

– Трудно сказать, – нехотя отозвался муж прелестной кокетки. – Как пойдут дела.

– Если пожелаете, вы могли бы остановиться в моем особняке. Он, правда, недавно куплен и еще не до конца меблирован, но мой управляющий, – я кивнул на Лиса, – утверждает, что при нем есть замечательный павильон, стоящий в прекрасном столетнем парке. Сейчас, правда, невозможно вдоволь насладиться его изысканными пейзажами; но весной, когда все расцветет…

– Весною, господин граф, мы, вероятно, уже будем в Санкт-Петербурге, – с явным огорчением вздохнула Сюзон. – Но ваше предложение…

– Мы не можем принять его, – дернув усом, резко ответил мсье Дювиль.

– Но почему, дорогой? – Госпожа негоциантка удивленно повернула головку к мужу.

– Это непристойно! – не задумываясь, выпалил тот. – И вообще, господа, у нас хватит денег снять жилье. Но даже если бы их не было, те нескромные взгляды, которые вы, мсье граф, бросаете на мою жену, заставляют меня подумать…

– Вот и подумайте. – Мрачнея на глазах, я прервал речь француза. – Милейший, вы несете полную околесицу. Я предложил вам свою поддержку, протянул руку – вы же плюете в нее. Я не намерен этого терпеть, мсье. Если мои наблюдения верны, вы носите фамилию Дювиль совсем недавно, должно быть, со времен переворота, и ежели у вас была нужда изменить прозванию ваших предков, то скорее всего вы дворянин, а стало быть, можете решать вопросы чести как принято между дворянами. Вам не составит труда найти меня в особняке Турнов, что близ дворца эрцгерцога Фердинанда. Однако, понимая всю тяжесть вашего положения, я бы имел честь рекомендовать вам очнуться от вашей беспочвенной ревности.

– Господа, господа! – попробовала вмешаться не на шутку встревоженная француженка. – Ну что же вы!

– Мадам, – отчеканил я, – все, что в моих силах, – это дать вашему мужу время одуматься. Полагаю, у него хватит чести не пользоваться моей добросердечностью, чтобы похитить этот экипаж.

– Но в нем есть часть и моих денег! – запротестовал Дювиль.

– Я помню об этом, но даже если бы он до последней колесной спицы принадлежал мне, я не заставил бы даму добираться до столицы верхом по такой морозной погоде. Жду вас нынче вечером, а сейчас, – я стукнул кулаком в стену кареты, за которой восседал нанятый в Холлабруне кучер, – остановите экипаж! Сергей, друг мой, велите берейтору подвести коней.

– Ну, шо ты здесь устроил? – досадливо спросил Лис, когда мы отъехали от кареты на приличное расстояние. – Опять пальцы веером – дуэль, шрапнель, мадмуазель! Сейчас французика мандраж пробьет, он на грунт ляжет, и ищи его потом частым бреднем.

– Незачем его искать, – поморщился я. – Он явно бывший офицер, и, судя по вздорному характеру, дуэли для него в новинку. Однако, помнится, о графе Бонапарте говорил не он, а его жена. Стало быть, эта очаровательная мадам негоциантка, вероятно, куда интереснее, чем ее муж.

– Другой бы спорил, – хмыкнул Лис. – Особа интересная со всех сторон!

– Я не в этом смысле!

– Да?! А в карете я было подумал…

– Неправильно подумал, – прервал я друга. – В общем, слушай меня внимательно. Здесь до Вены другого пути нет: справа Дунай, слева лес. Свернуть карете некуда, так что на этой дистанции можно не опасаться – с нашими подопечными ничего не случится. А вот от въезда в столицу за экипажем хорошо бы организовать слежку. Кто, что, куда… Опять же карета целее будет.

– Не боись, – обнадежил меня Лис, укоризненно качая головой, – сделаем! Мороз и солнце, ветер в харю, но я старательно… для дела.

Последние слова его речи были заглушены звуком разившегося за нашими спинами слитного залпа. Затем выстрелы ударили россыпью, как горох в жестяную кастрюлю. Лис с силой натянул поводья:

– Тпррру! Капитан, а ты уверен, что нашим клиентам действительно ничего не угрожает?

ГЛАВА 3

Грязь, ударившая из-под копыт во все стороны, еще не успела опасть, когда послышавшийся издали женский крик окончательно убедил нас, что добраться до Вены в идиллическом спокойствии не удастся. Кони намётом вынеслись на холм, и мы с Лисом воочию смогли разглядеть последствия лесной засады.

Усамой подошвы возвышенности, там, где дорога забирала вверх, заставляя экипаж замедлить ход, пару минут назад разыгралась нешуточная схватка. Берейтор, вооруженный карабином, лежал под колесом рухнувшего набок экипажа, и лужа крови расползалась из-под его неподвижного тела. Второе колесо еше крутилось над ним, словно пытаясь умчаться с места происшествия. Чуть поодаль, вцепившись намертво в поводья, лежал кучер. Должно быть, последние ярды кони волочили его по земле. Рядом бились в конвульсиях две из четырех упряжных лошадей. Пятеро вооруженных мерзавцев суетились вокруг кареты, и еще один готовился представить отчет о своих действиях святому Петру. Должно быть, берейтор все же успел выстрелить, прежде чем слететь с козел.

Дорога была усыпана распотрошенным багажом господ Дювилей. Однако те секунды наблюдения, которые мы смогли себе позволить, давали основание предположить, что парижские наряды не представляют для разбойников никакой ценности.

– Открываем огонь с дистанции пять-семь ярдов. Бьем с ходу на поражение. Если что – я дальше работаю шпагой, ты меня прикрываешь.

– Мог бы и не говорить, – в тон мне отозвался Лис, наматывая уздечку на запястье и взводя курки седельных пистолей. – Чай, оно не в первый раз! Ну что, Капитан, понеслась душа по кочкам!

Упоение победой – бич многих полководцев, куда более прославленных и опытных, чем устроители лесной засады. Занятые изучением шляпных картонок и баулов с платьями разбойники не позаботились выставить охранение, а потому заметили нас лишь тогда, когда кремни пистолей уже высекли искру, и язычок пламени скользнул к затравочному отверстию.

Три ствола выплюнули свинцовые орехи почти в упор, не оставляя надежды лесным бродягам. Еще один, пытавшийся было схватить прислоненный к кузову экипажа штуцер, сделал шаг в сторону, однако, наклонившись в седле, я все же достал его кончиком шпаги и промчался дальше, оставляя на горле несчастного глубокую кровавую рану. Последний нападавший, не теряя времени, устремился в лес, небезосновательно полагая, что всадники не рискнут преследовать его среди кустов, корневищ и поваленных деревьев. Расчет его был верен. Здесь, на дороге, мишенью был он, там же роли полностью менялись.

– Лис! – крикнул я. – Прикрой меня! Только осторожно, у сбежавшего бродяги за поясом было два пистолета. Я гляну, что там с французами.

– Да что с ними может статься? – укрываясь за перевернутой каретой, проговорил Лис, перезаряжая свои пистолеты. – Небось ласты склеили.

Меня невольно передернуло от такой бесчувственности. Насколько я мог знать своего храброго напарника, циничный порою на словах, он был надежным другом, когда доходило до настоящего дела. Оглядываясь на придорожные кусты и прислушиваясь, чтобы при случае отреагировать на вспышку или щелчок спускаемого курка, я начал поиски.

Карета была пуста, но выбитые стекла и следы борьбы свидетельствовали, что мсье Дювиль не утратил присутствие духа и после крушения экипажа. Валявшийся на полу жилетный пистолет был разряжен, а дверца кареты снаружи была заляпана кровью. Судя по глубоким бороздам в дорожной грязи, разбойники выволокли пассажиров и тащили их по земле в сторону обочины. Еще раз окинув взглядом кусты, я, настороженно озираясь, направился туда, куда вели следы.

Мсье Рене и его очаровательная супруга находились там, где я и ожидал их увидеть, – на обочине дороги. Господин Дювиль едва слышно стонал, его сюртук был сорван и валялся поодаль, жилет распахнут, и из-под него на белой рубашке с правой стороны расплывалось кровавое пятно. Мадам Сюзон была, кажется, невредима, но без сознания. Я поднял ее с холодной земли и, стараясь не оскальзываться, понес к экипажу. Расслабленное тело француженки обмякло в моих руках и оттого казалось вдвое тяжелее.

– Как успехи? – не сводя глаз с леса, поинтересовался Сергей.

– Плохо, – коротко проговорил я. – У мадам глубокий обморок, а мсье, похоже, не жилец. У него дырка в лёгком примерно с полдюйма. Надо попробовать поставить карету на колеса, может, удастся его спасти – до Вены недалеко, а там наверняка найдутся толковые врачи.

– Пока мы поставим карету, пока сбрую с четырех персон на две перемастрячим, покадо Вены доплетемся – француз уже наверняка в ящик сыграет. Причем заметь, Капитан, ты, конечно, мужик здоровый, но в одиночку ни тебе, ни мне карету не поднять. А если мы вдвоем ее на колеса ставить будем, тут нас из двух стволов и положат.

– Что же ты предлагаешь? Не оставлять же здесь раненого и женщину без чувств?

– Ну, без чувств – это поправимо. А раненый… Вальдар, ты только пойми меня правильно, ну шо он в этой галантерее на колесах откинется, шо мы его верхом повезем – разницы нет. Со святыми упокой. Давай-ка лучше по старинному тамплиерскому обычаю: по двое в седло и – гори оно все синим пламенем.

В словах Лиса, несомненно, был резон. И все же опасение растрясти тяжелораненого не давало силы согласиться с его предложением.

– Я перевяжу Дювиля и попытаюсь остановить ему кровь, – точно не слыша слов Сергея, бросил я, начиная спуск в кювет, за которым лежало тело умирающего француза.

Странна природа человека! Менее получаса назад я более чем недвусмысленно предложил ему наделать отверстий друг в друге, теперь же рисковал жизнью, чтобы, быть может, на считанные минуты продлить его существование. Но пока француз был еще жив и силился не терять сознание, а стало быть, оставлять попытки его спасти было недостойно.

– Благодарю вас, граф, – порывисто дыша, выдохнул он. – Прошу вас, снимите мне корсет. – Он прикрыл глаза, отдыхая после длинной фразы.

Я рванул его рубаху. Манера светских львов затягиваться в сбрую из костяных пластин, чтобы подчеркнуть талию, могла вызвать усмешку, но, судя по всему, сейчас эта импровизированная кираса, хоть и на самую малость, смягчила удар. Не имея времени разбираться с многочисленными крючками, я вытащил из сапога отточенный метательный нож, оружие последнего шанса, и начал быстро вспарывать им плотную ткань галантерейной упряжи. Почувствовав свободу, грудь француза начала вздыматься сильнее. Я откинул в сторону ставшую ненужной рванину, но в этот момент раненый снова открыл глаза.

– Не заботьтесь обо мне, рана смертельна. Я офицер, знаю, что говорю. В корсете… от крючков третья пластина слева… достаньте ее.

Я молча повиновался, и спустя считанные мгновения в руках у меня оказался зашитый в полотно длинный пакет, закрепленный на пластине китового уса.

– Прошу вас, граф, доставьте депешу генералу Бонапартию в Санкт-Петербург, и вы нанесете врагам своего отечества вред больший, чем все богемские стрелки разом. И еще, – француз замолчал, собираясь с силами, – я, лейтенант швейцарской гвардии Огюст Луи де Сен-Венан, умирая, прошу вас: спасите, – он снова умолк и прошептал уже на последнем дыхании, – Сюзон.

Я приложил два пальца к шее храброго офицера и прошептал сам себе: «Мёртв».

– Ты там скоро? – послышался сверху окрик Лиса.

– Уезжаем! – не отвечая на его вопрос, крикнул я.

– Понятно, – жестко проговорил Лис, не вдаваясь в подробности.

Подъем на вершину холма – недавний рубеж кавалерийской атаки – был куда более медленным, чем спуск. Импровизированные носилки, сооруженные мастеровитым Лисом из конской упряжи и сиденья кареты, мы закрепили между двумя оставшимися лошадьми, и это было максимально комфортным средством передвижения, на которое в эту минуту могла рассчитывать несчастная француженка.

Одежда ее была в грязи, но времени предпринимать что-либо по этому поводу не оставалось. Я наскоро бросил поверх бесчувственного тела валявшуюся на земле лисью шубу, которая могла хоть как-то согреть женщину, и оглянулся. Представшая взору картина вызывала печальные мысли о бренности жизни: восемь человек, еще недавно мысливших, любивших, страдавших, лежали теперь без движения, оставленные на корм воронью.

– Не смотри, – перехватывая направление моего взгляда, проговорил Лис. – Доедем до Вены, поднимем на уши всю королевскую рать. Пускай уж полиция занимается похоронами, если не может обеспечить безопасность у себя под носом.

Я отвернулся и пришпорил коня, но тщетно – гибель лейтенанта де Сен-Венана не шла у меня из головы. Зашитый в полотно конверт притягивал внимание точно магнитом. По словам смертельно раненного офицера, он таил информацию огромной важности, причем, вероятно, имеющую значение не только для российского генерала Бонапартия, но, возможно, и для успеха нашего дела. Служебный долг велел немедленно вскрыть тайную депешу, но слово, данное умирающему дворянину… Я покосился на верного спутника. Возможно, попади эта загадочная деталь корсета ему, вопрос бы решился проще. Но у провидения свои резоны. Размышляя таким образом, я не сразу осознал суть вопроса, донесшегося с конных носилок.

– Где я?

– В получасе езды от Вены, – бросил Лис.

– Где мой муж? – пытаясь чуть приподняться на локте, настороженно спросила госпожа Дювиль де Сен-Венан.

– Мне прискорбно сообщать об этом, сударыня, – начал я. – Но, увы, он мертв. Он сражался, как подобает офицеру, и умер от раны.

Лицо красотки помрачнело, но ни одна слеза не блеснула в ее огромных глазах.

– Убит, – лишь повторила она, откидываясь на трясущееся ложе.

Пожалуй, кто иной мог бы обвинить ее в бесчувственности, но мне доводилось видеть, какой шок порой вызывают сообщения о гибели близких людей у глубоко страдающих и любящих родственников.

– Мадам, – стараясь говорить как можно мягче, начал я. – Примите наши глубочайшие соболезнования. Мы готовы оказать вам любую помощь, которая только будет в наших силах.

– Пакет. При нем был пакет, – точно вспомнив что-то очень важное, перебила меня Сюзон. – Вы нашли его?

– Мадам, мы вам шо, почта? – бесцеремонно, как это зачастую бывало, вмешался Лис. Однако на канале связи я услышал совершенно другое: – Капитан, женщина спрашивает о каких-то почтовых отправлениях. Ты что-нибудь подобное надыбал?

– Да, — честно признался я.

– А почему молчал?

– Времени не было, – вяло попытался парировать я.

– Куда же это, интересно, мы так спешили?

Его вопрос остался без ответа, поскольку был заглушён категорическим требованием безутешной вдовы:

– Вы должны немедленно повернуть назад!

Тон, которым были произнесены эти слова, не допускал возражений. Так, будто супруга лейтенанта де Сен-Венана в родном Париже только тем и занималась, что командовала графами и определяла направление действий старшим офицерам.

– Это невозможно, мадам, – со вздохом ответил я. – Одному из разбойников удалось скрыться. Наверняка он отправился за подмогой.

– Неужто вы трусы, бегущие от встречи с врагом? – набросилась на нас взбешенная госпожа Дювиль, кажется, напрочь забывшая и об убитом муже, и о том, при каких обстоятельствах вновь оказалась нашей спутницей.

– Сударыня, – стараясь подавить обиду, отрезал я. – Я обещал умирающему лейтенанту де Сен-Венану позаботиться о вас и, можете не сомневаться, сдержу это обещание. Более того, я не оставлю этого дела без должного возмездия и приложу все силы и влияние, чтобы виновные понесли заслуженную кару. Но извольте понять, я состою на государственной службе, и у меня есть дела поважнее, чем подставлять голову под шальные пули.

– Но извольте понять, мсье! – не унималась разгневанная француженка. – В этом пакете, – она запнулась на короткий миг, – в нем все состояние нашей семьи.

– Я уже имел честь заметить вам, мадам, – увещевающе продолжил я, – что дал слово вашему мужу и, стало быть, не оставлю вас без средств к существованию. Можете быть в этом уверены.

– Мне не нужны ваши подачки! Поворачивайте коней! – не сдерживая себя, уже кричала Сюзон.

– Об этом не может быть и речи, – отрезал я. – Скоро мы будем в Вене, там я лично обращусь к полицай-президенту. Не сомневайтесь, он вышлет сильный отряд. Тело вашего мужа и все вещи будут доставлены в столицу…

– Вы!… Вы!… – Очаровательная Сюзон ткнулась лицом в шубу и неподдельно, от души зарыдала.

– Капитан, — голос Лиса на канале мыслесвязи звучал удивленно, – я был благодарным, то есть буквально молчаливым зрителем. Теперь мысленно изображаю бурные аплодисменты и горю желанием уразуметь суть разыгравшегося перед моим взором шекспировского этюда. Короче, шо это было?

– До сути еще далеко, — честно сознался я. – Но есть ряд заметок. Я могу понять и даже объяснить отсутствие стенаний по поводу безвременной кончины мсье Дювиля. В конце концов, мало ли какие отношения могли быть в этой внешне благополучной семье. Я могу списать на шок то, что мадам оставила без внимания упоминание офицерского званиямужа и его настоящего имени. Однако пакет, который бывший лейтенант королевской гвардии ЛюдовикаXVI, умирая, просил доставить генералу Бонапартию, вряд ли может содержать акции или банковские заемные письма. Во всяком случае, такие бумаги не могут быть опасны для базилевса Франции Александра. А мсье де Сен-Венан говорил именно об этом. Так что я полон решимости исполнить последнюю волю умирающего и доставить пакет в собственные руки Наполеона.

– Ну-ну, — отозвался Лис. – Великоват ты, прямо скажем, для почтового голубя. Но если уж ты твердо решил, то мне как человеку, которому придется кормить тебя с руки отобранным у местного населения зерном, хотелось бы уточнить, о каких таких миллионах стонет наша безутешная вдовушка.

– Лис, это бесчестно, – попробовал было возмутиться я.

– Ой, держите меня все разом! Шо я такое слышу?! —глумливо отозвался Сергей. – То, шо мы у скорбной вдовы конвертик со сбережениями потянули, – это нормально. То, шо мы тут самозванно графьев изображаем, – это все честно. А для пользы дела вскрыть ценный пакет – тут у нас хонор шляхетський во все стороны брызжет, шо то масло на сковородке.

– Лис,–  радуясь возможности переменить тему, оборвал его я, – поговорим об этом позже, а сейчас прими должный вид, на горизонте Вена.

Вена! Есть мало городов в нашем, да и в любом другом окрестном мире, столь же прекрасных, как она. Могли ли помыслить воинственные кельты, основавшие свое поселение на берегах голубого Дуная, каким много веков спустя предстанет нашему взору этот выросший из скопища жалких лачуг город. Впрочем, неизвестно, каким бы он стал, если б не железная поступь римских легионов, решивших провести по Дунаю очередную границу империи. Военный лагерь Вандо-бона – под этим названием разросшийся поселок начал впервые появляться в хрониках летописцев, чтобы очень скоро стать центром графства, герцогства, королевства, а затем и новой Империи. Какой смысл говорить о том, как прекрасна Вена, особенно весной, когда огромный венский лес, покрывающий отроги Альп, дышит свежестью, и птицы, упоенные красотой Дуная, соревнуются в майских серенадах. Может ли слово состязаться с резцом скульптора, возвышенным расчетом архитектора и кистью художника? Гуляя здесь аллеями винных садов Хойриге, невольно думаешь, что город этот создан для творчества, для музыки, наполняющей его в любое время года, для неспешной торжественности званых балов и веселых пикников добродушно-радостной молодежи. Вена дышит звуками Моцарта, и хотя в ней еще, увы, не слышны вальсы Штрауса, кто может состязаться с ней, поэтичной и галантной, готовой ласково принять всякого, любящего жизнь.

Но сейчас заканчивалась промозглая осень, берега Дуная были засыпаны листвой, а река затянута тонкой наледью. Все замерло и забилось в щели, лишь колокола собора Святого Стефана разгоняли висевшую над городом сонную тоску. Подраненная два года назад Австрия бредила войной, и этот бред заглушал пугливых муз.

Дом полицай-президента, куда мы отправились сразу по прибытии в столицу, встречал нас жарко натопленными каминами, пушистыми коврами и ароматными пирожными, выставленными в приемной его превосходительства на серебряных подносах. Выслушав мой страстный монолог, сопровождаемый яркими комментариями Лиса, государственный муж пришел в неистовство и, отправив на дорогу сотню жандармов, принялся со всей страстью христианского милосердия успокаивать всхлипывающую безутешную, но от того не менее очаровательную вдову.

– Ка-пи-тан, – прорезался на канале связи обеспокоенный Лис. – Пора отсюда валить. Этот генеральный мент так облизывается на Сюзон, шо щас, кажется, языком до затылка дотянется.

– Согласен.

Я приподнял шляпу, сообщая любезному чиновнику о своем намерении откланяться. Прощальная фраза уже готова была сорваться с моего языка, но так и осталась непроизнесенной. Поднявшаяся было с ложа скорби французская красавица ступила шаг в сторону его высокопревосходительства, повела вокруг себя туманным взором и обмякла, стараясь не рухнуть мимо объятий полицай-президента. Вокруг заезжей иностранки, без памяти опустившейся в мягкое атласное кресло, без промедления засуетилась охающая стайка встревоженных домочадцев с притираниями, примочками, нюхательной солью и многочисленными расшитыми подушечками, которые предлагалось мостить под голову, под спину и далее, далее, далее…

Очень скоро дурно уже было нам, поскольку едва пришедшая в себя мадам Дювиль была стремительно увлечена на женскую половину, где ей надлежало отдохнуть и немножко подкрепиться в ожидании лейб-медика императора, за которым послали экипаж, и он с минуты на минуту должен был быть здесь.

Полицай– президент, совсем недавно за свои старания возведенный в баронское достоинство, поначалу слегка робел и, встревоженно потирая руки, старался поддерживать беседу с титулованным посетителем, но вскоре, потеряв терпение, бросился к прелестной гостье, едва успев сообщить, что его ждут неотложные дела. В приемной остались только мы и пирожные на серебряных подносах.

– Ну шо, ваш сиясь? – решая за неимением других противников отыграться на пирожных и потирая руки, начал Лис. – Здорово нас тетка прокинула?

– Возможно, действительно у нее случился обморок. Все-таки пережитое, смерть мужа…

– Ага, держи карман шире. Пока ты исходил нога в ногу праведным гневом, я тут искоса следил за вдовушкой. Так шо я тебе скажу, она так глядела на президента с полицаем, шо у того чуть штаны по шву не лопнули.

– Лис, – с укором проговорил я.

– А шо Лис?! Я ему штаны не шил и баб на дом не поставлял, – возмутился Сергей. – Знаешь, далеко-далеко отсюда, за морем, на туманном острове Альбион есть странный обычай: уходить не прощаясь. Я вот думаю, может, стоит познакомить с ним господ венозников, в смысле – венцев?

Я было собрался напомнить ему, что обещал беречь мадам Сюзон и все еще намереваюсь предоставить ей кров и средства для жизни, но тут возникший на пороге лакей в напудренном парике с буклями и длинной косой объявил нам как заинтересованным лицам, не принимающим участия в общем веселье, что госпожа Дювиль еще слишком слаба и, по мнению доктора, ей как минимум дня три не следует оставлять постель. А посему она просит извинить ее и обещает дать о себе знать, лишь только почувствует улучшение здоровья.

– Н-да, – нахмурился я, – постель – дело хорошее. Нам тоже о ней следует подумать. Наше почтение господину барону. Завтра утром я пришлю справиться о здоровье мадам Дювиль.

Мы с Лисом, не теряя времени, размашистым шагом, точно меряя на ярды пресловутую российскую скатерть-дорогу, направились к выходу, и очень скоро ворота не в меру гостеприимного особняка захлопнулись за нами.

– Ну шо, Капитан, как дальше заботиться планируешь? – не смог удержаться от язвительного укола Лис.

– Да уж как-нибудь позабочусь, – отмахнулся я, не желая разговаривать на больную тему. – Меня вот другое сейчас интересует…

– Ну-ка, ну-ка, поделись. Я тоже поинтересуюсь. – Губы Лиса сложились в ехидную улыбку.

– Помнишь, когда я искал, куда разбойники утащили французов, то обнаружил нашего раненого лейтенанта без сюртука и в распахнутом жилете? Возможно, он успел выскочить из кареты, пытаясь оказать сопротивление. Как водится, он сбросил сюртук, чтобы тот ему не мешал, и, вероятно, пытался отстреливаться. Один жилетный пистолет лежал в карете, но такие обычно продаются парами.

– Не пойму, к чему ты клонишь, Капитан? Тебя интересует судьба второго пистолета?

– Нет, я о другом. Когда лейтенант сбрасывал сюртук, из кармана вылетел бумажник. Хороший бумажник, кордовской тисненой кожи, очень дорогой и довольно пухлый.

– Ну и что?

– Когда я подошел, бумажник лежал на земле в нескольких шагах от раненого офицера. Лис, ты когда-нибудь видел разбойника, который не интересовался бы содержимым кошелька?

– Не помню такого, – медленно проговорил мой хозяйственный друг. – Действительно, странно. Может, нападающие его просто не заметили?

– Но я же заметил. – Эффектная пауза продолжалась целую минуту. – Вот и получается, что господа Дювиль – не господа Дювиль, а разбойники, вполне возможно, – не разбойники.

– Может, и пакет – не пакет? – немедленно отреагировал догадливый напарник.

– Нет, вот как раз пакет, кажется, единственная настоящая вещь во всей этой странной истории.

– Тем более мы должны немедленно выяснить, в чем тут собака порылась!

– Сергей, давай без спешки, – покачал головой я. – Я еще раз постараюсь осмыслить все сегодняшние происшествия. Может, всплывет что интересное.

– Всплывет, – согласился Лис, – по весне, когда лед на Дунае сойдет.

Я молча пожал плечами, не желая продолжать беседу.

Особняк, недавно арендованный институтской резидентурой для графа Турна, ждал приезда хозяина. Условия натурализации в этом мире требовали от нас не просто богатства и громкого титула, но и реального влияния, реальных связей при дворе, знакомств и отношений, на которые можно ссылаться, которые легко можно проверить и подтвердить. Ведь не появишься же во дворце российского императора с командировочным удостоверением Института и требованием предоставить удобное местечко для работы, да и генералу Бонапартию влиятельный австрийский вельможа вдвойне интересней, чем обычный искатель приключений, желающий устроиться на службу в России.

– Господи, – возмущался едущий рядом Сергей. – Ну кто ж такое мог придумать? Они шо, издеваются? Улица на зывается «Тухлый бубен»!

– Тухлаубен, – автоматически поправил я.

– Да какая, на фиг, разница? Все равно звучит непристойно.

Я не стал спорить с напарником, тем более что впереди уже маячили ажурные кованые ворота особняка нашего сиятельства.

– Открывай, сова, медведь пришел! – радостно заорал Лис, обнаружив под козырьком над створками плетеный шнурок колокольчика. – Эй, заснули, что ли?!

– Чего изволите? – степенно донеслось из стоявшей неподалеку привратной сторожки.

– Всего изволим! И немедленно! – радуясь близкому отдохновению от нелегкого путешествия, снова заорал Лис. – Глаза разуйте, не видите, что ли, хозяин приехал.

– О, ваше сиятельство, ваше сиятельство! – Выскочивший из каморки привратник засуетился с тяжелым засовом. – С утра ждем-с!

– А мы тут дорогой слегка поохотились, – кокетливо подобрал губы мой ехидный секретарь, – так, для аппетита. Четыре башки отломали… Пустяки, в сущности.

Глаза привратника изумленно округлились, но он вышколенно промолчал, впуская нового хозяина, и лишь затем сообщил, почтительно наклонив голову:

– Ваше сиятельство, позвольте доложить: ваш старый друг ожидает господина графа уже более двух часов.

ГЛАВА 4

Широкие ступени парадной лестницы были устланы ковром, глушившим шаги, и все же серебристый звон шпор гулко разносился по анфиладам пустого особняка. Завтра поутру здесь все оживет и придет в движение. Лакеи под руководством дворецкого споро начнут готовить дом нашего сиятельства к приему, которым господин граф намерен почтить высшее общество столицы, повара займутся приготовлением угощений, а знаменитые на весь мир венские кондитеры будут состязаться за право подать свою непревзойденную сдобу и пирожные сливкам общества. Но это лишь завтра, а нынче…

– Бардак в почтенном семействе! – разорялся Лис. – Капитан, в смысле – полковник, где ты берешь таких друзей? Люди не спали, не ели, об седло себе всю задницу отбили, пока доскакали, тучу народу почем зря положили… И шо? Опять политесы разводить? Лучшая подружка – мягкая подушка! Я, между прочим, вторую ночь бдю неусыпно на службе отечеству, и это пагубно сказывается на моем цветущем организме. А если я счас прямо не приму ванну, то организм начнет не только цвести, но и благоухать, и страна от этого только пострадает. Как говорил классик мыслительного провеса, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!

– Лис, – одернул я напарника, – насколько я помню, пока что у нас в Вене один-единственный друг, и с ним еще предстоит познакомиться.

– Вот и я о том же, – вздохнул Сергей. – За завтраком бы и познакомились.

Наш таинственный друг ожидал появления хозяина особняка и его верного соратника, сидя в библиотеке. Его тонкое лицо казалось хронически недовольным и не выражало ни малейшей радости от долгожданной встречи. Стоявший перед ним на пюпитре том с золотым тиснением был небрежно заложен ножом для резки бумаг. Ручка из пожелтевшей слоновой кости торчала между страниц книги. Для полноты картины не хватало только черепа на столешнице и черного ворона на плече.

– Вы задержались, – вытаскивая из кармана золотой брегет и поднимая его крышку, недовольно заметил заждавшийся посетитель.

– Прошу прощения, – проговорил я, склоняя голову, – дороги, как всегда, полны неожиданностей.

– Отныне, господа, надеюсь, все ваши неожиданности прекратятся. Вы должны наилучшим образом исполнить то, что вам поручено. А приключения на дорогах, уж будьте так добры, оставьте гусарским ротмистрам и прочим ловеласам.

– Между прочим, наш уважаемый старый друг, – возмущенный столь холодным приемом, не замедлил вмешаться Лис, – мы тоже тут не ля-ля – тополя разводили. Провернули буквально на глазах у восхищенной публики сложнейшую агентурную операцию, раздобыли, проливая кровь, чужую ценную депешу. Между прочим, не кому-нибудь так, вообще, а одному небезызвестному вам фавориту российского императора.

Желчное лицо ответственного за нашу встречу, выхватываемое из темноты зыбким пламенем свечей, казалось, чуть просветлело.

– Если мы были вам нужны, можно было воспользовать ся закрытой связью, – стараясь заглушить возмущенную тираду напарника, проговорил я.

– Закрытой связью должны были воспользоваться вы, – жестко отрезал раздраженный собеседник, – чтобы известить меня о сложившейся ситуации и запросить разрешения на проведение оперативных мероприятий.

Мы с Лисом молча переглянулись.

Институт экспериментальной истории, в котором все здесь собравшиеся имели честь работать, был крупным научным и научно-практическим центром. В нем работали тысячи людей, имелся даже собственный закрытый поселок, но если бы какая-нибудь комиссия решила в любой будний день проверить наличие работников в стенах центральной базы, то не обнаружила бы на месте и трети сотрудников. А если бы членам комиссии вздумалось ожидать, пока «нарушители трудового распорядка» принесут им свое объяснение, они рисковали встретить старость, так ничего и не дождавшись.

Большая часть личного состава нашего почтенного заведения пребывает в иных мирах, причем подолгу, едва ли не пожизненно. Зачастую институтская агентура обзаводится семьями, многие «стаци» и оперативники становятся заметными историческими фигурами в местах своего нового проживания. Иногда они одиноки и незаметны, но всегда к ним тянутся невидимые информационные каналы, за содержание любого из которых многие короли и их министры готовы были бы широко распахнуть свои кошельки.

Агентами и резидентами становились люди весьма разных талантов и склада ума. А уж характеры их – дело и вовсе глубоко индивидуальное. Скажем, резидент Института, руководивший агентурой в этом мире, имел характер непримиримо требовательный и, мне показалось, вздорный. Возможно, до этого ему не приходилось иметь дела с оперативниками вроде нас, и он предъявлял к свежему пополнению те же претензии, что и к обычным стационарным агентам, но как говорил Лис, клиент хочет странного. Хороши мы были бы сегодня днем, запрашивая у резидента разрешения атаковать разбойников на лесной дороге.

Между тем пауза затягивалась, и новообретенное руководство, сочтя наше молчание признаком глубокого раскаяния, бросило хмуро:

– То, что вы говорили о депеше, – правда?

– Чистая правда, – признал я.

– Давайте ее сюда, – скомандовал резидент. Я со вздохом вытянул пакет из кармана.

– А позвольте узнать, ваше превосходительство, как вас тут звать-величать? – склоняясь в насмешливом поклоне, поинтересовался Лис.

Руководство бросило на любопытного агента недовольный взгляд, но, по зрелом размышлении сочтя вопрос резонным, решило сменить гнев на милость.

– Меня зовут дон Умберто Палиоли, – резидент вытащил из томика Горация нож с костяной рукоятью, – я совладелец и управляющий «Банко ди Ломбарди». – Он вонзил серебристый клинок в полотно, и я с грустью отметил для себя, что мои терзания по поводу корректности просмотра чужой корреспонденции господину Палиоли абсолютно не свойственны. Впрочем, чему тут удивляться?

– Итак, я возглавляю венский филиал банка и руковожу его операциями по всей Австрии. Так что можете не сомневаться – финансовых проблем у вас не будет. Вы, сударь, – он обратился ко мне, – должны жить на широкую ногу, но призываю вас помнить, что деньги, которые вы тратите, казенные, а потому расходуйте их экономно.

– О, будьте уверены! – улыбнулся я. – На этот счет вы найдете верного союзника в моем секретаре.

– Надеюсь, – коротко ответил банкир, доставая из холщевого пакета запечатанный восковой печатью длинный бумажный конверт. Не желая, должно быть, возвращаться к этой теме, господин Палиоли направился к бронзовому канделябру и поднес нашу добычу к пламени свечи. Затем, орудуя все тем же ножом для бумаги, аккуратно приподнял чуть растопившуюся печать.

– Ну-ка, что здесь? – Одним движением, каким обычно в банке извлекаются из конвертов вложенные чеки, он выхватил сложенные вдоль листки тончайшей рисовой бумаги, усеянные строчками каких-то символов. – Проклятие! Да это шифр! Интересно, что за шифровки передают Бонапартию из Парижа? Что тут у них на печати? – Банкир уставился на оплывший восковой кругляш. – Увы, мне это ни о чем не говорит.

– Можно ли мне поглядеть?

Маэстро Палиоли пожал плечами и протянул мне конверт.

– Это отпечаток перстня.

– А вы что же, ожидали увидеть большую печать базилевса?

– О нет, – я покачал головой, пропуская колкость мимо ушей, – как мне кажется, на печати изображена пчела.

– Вы что-нибудь об этом знаете?

– Немного. – Я пожал плечами. – Пчелы были на гербе, который Наполеон предполагал учредить для Франции, а еще они являлись эмблемой древней франко-германской династии Меровингов, а кроме того, пчела – символ общего дела и готовности погибнуть ради его успеха.

– Недурно. – Пожалуй, за сегодняшний вечер это было первое доброе слово со стороны нашего «старого друга». – Как вы полагаете, кому принадлежит сей таинственный знак?

Я развел руками:

– Возможно, кому-то, ведущему свой род от потомков Дагоберта III, а может, и организации заговорщиков, работающих на Бонапартия.

– Все это лишь домыслы, – недовольно поморщился резидент. – Ладно, может, расшифровка даст больше. Это я заберу с собой, завтра вы получите спасенное послание в прежнем виде. А теперь давайте вернемся к тому, что вам предстоит сделать.

Резидент пожевал губами невидимую соломинку, возможно, для коктейля, обдумывая, достойны ли мы быть посвященными в сокровенные тайны европейской политики.

– О том, как бедный корсиканский лейтенант стал российским графом и генерал-адъютантом императора Павла I, вас, полагаю, уже информировали.

Мы с Лисом молча кивнули.

– Конечно же, несмотря на такой оборот судьбы, мы не стали оставлять без внимания фигуру несостоявшегося императора французов. Благо его семья по-прежнему оставалась на родине, а Наполеон выказал себя любящим сыном и братом. При помощи нашего банка мы предоставили императорскому фавориту максимально выгодные условия для перевода денег и пересылки корреспонденции из России во Францию.

– А шо, почту здесь еще не изобрели? – вставил свои шесть пенсов Лис.

– Корреспонденция столь высокопоставленных особ немедля попадает в черный кабинет российской почтмейстерской конторы, – не моргнув глазом отозвался Палиоли. – А письма графа Бонапартия, как вы сами увидите, хоть и не зашифрованы, но изобилуют рядом иносказаний и аллегорий, вероятно, понятных лишь посвященным.

– Например? – не удержался я от вопроса.

– Так, он радуется очередным успехам Севера и обещает Апису, что в случае его преданности солнце над его головой не закатится никогда.

– Возможно, это какие-то масонские символы, – предположил я, вспоминая обстоятельные беседы лейб-медика императора Петра III Пугачева, по старинке пользовавшегося титулом графа Калиостро, и молодого артиллерийского офицера с неистребимым корсиканским акцентом. – Насколько мне известно, Наполеон с его математическим складом ума в юные годы был падок на геометрические системы мироустройства.

– Может, и так, – согласился маэстро Умберто, не особо, впрочем, уверенным тоном, – однако, по имеющимся у нас сведениям, ныне граф Бонапартий не состоит, во всяком случае, активно не участвует в деятельности какой-либо из масонских лож России. Но, полагаю, это также следует дополнительно проверить.

– Несомненно, – подтвердил я. – Но, вероятно, не для этого вы просили институтское руководство прислать сотрудников оперативного отдела.

– Конечно. – Губы многоопытного финансиста сложились в усмешку довольно неприятного вида. Примерно с такой обычно произносится коронная фраза при отъеме денег: «Ничего личного, только бизнес». – Семь месяцев назад граф Бонапартий, как я уже говорил, ежемесячно поддерживавший семью немалыми суммами, вдруг начал переводить во Францию деньги просто огромные.

– Можно ли конкретнее? – попросил я.

– За это время он перевел чуть больше миллиона рублей золотом.

– Сколько?! – переспросил я, сомневаясь – то ли в собственном слухе, то ли в акустике кабинета.

– Если быть точным, – отчеканил банкир, – один миллион семьдесят восемь тысяч триста пятьдесят рублей.

– Может, типа, семейные навороты? – неуверенно предположил Лис. – Ну, там, братья в карты проигрались или на скачках…

– Отнюдь, – ухмыльнулся господин Палиоли. – Как вы понимаете, семейство Бонапарте также является клиентами нашего банка, и я имею возможность отслеживать состояние финансовых дел его братьев, сестер и, что скрывать, весьма прижимистой матери.

– И что же?

– Все они занимают неплохое место в обществе, имеют постоянный доход, и с тех пор, как любимая сестра Наполеона, Полина, в очередной раз оставшись богатой вдовой, весьма удачно вышла замуж, никто из них, по сути, не нуждается в русских стипендиях.

– Лишние деньги лишними не бывают, – философски заметил Сергей, знавший толк в финансовых вопросах.

– Несомненно, – чувствуя родственную душу, улыбнулся банкир. – Но эти деньги, судя по нашим сведениям, берутся из секретного фонда русской тайной канцелярии. Как можно догадаться, они не идут ни на имения, ни на экипажи, ни на драгоценности, ни даже на платья красавиц Бонапарте, а эти дамы, поверьте, завзятые модницы. Золото снимают крупными суммами, после чего оно исчезает в неизвестном направлении.

– Вы предполагаете, что они идут на подкуп? – поинтересовался я.

– Возможно. Но кому и для чего?

Я вопросительно поднял вверх брови. Последняя фраза была определенно риторической.

– Может быть, он финансирует заговор против базилевса?

– Но зачем? – скептически отозвался Палиоли. – Смерть Александра Дюма ничего ему не даст. Он не станет новым государем Франции, да и близкие его, по сути, от этого тоже ничего не получат.

– Но, может быть, Наполеон лишь передаточное звено, а на самом деле заговор против не в меру ретивого базилевса финансирует Павел I? Если деньги идут из тайной канцелярии, то, вернее всего, так оно и есть.

– Я думал над этим. Это могло бы быть вполне похоже на правду, когда бы не одно несоответствие. – Резидент устало вздохнул. – У императора Павла масса недостатков: он горяч, жесток и склонен к истерикам. Но у него имеется свойство, которое можно оценивать и так, и эдак: государь всероссийский – неисправимый романтик, он вполне искренне видит себя великим магистром Мальтийского рыцарского ордена, а потому желает воевать как подобает благородному защитнику Гроба Господня – с мечом в руке и открытым забралом.

– Во времена крестовых походов забрало не применялось, – машинально поправил я.

– Вам виднее, – пожал плечами мастер финансовых афер. – Но к делу это не относится. О Наполеоне такого не скажешь, он не упустит случая ударить в спину, если это будет ему выгодно. Во время расследования покушения на Павла Бонапарт возглавлял комиссию тайной канцелярии, и я вполне допускаю, что с тех пор этот любимец императора практически бесконтрольно пользуется суммами ее секретных фондов. Конечно же, он как-то это дело аргументирует, но, вероятно, не слишком заботясь о возможных ревизиях. Я оставлю вам копии писем, перехваченных нами. Изучите их, может, отыщете что-нибудь важное для дела, во всяком случае, сможете лучше понять нрав вашего будущего подопечного.

Палноли замолчал, затем, решив, что предыдущая тема исчерпана, заговорил вновь, начав с решительного:

– Теперь о делах насущных. В Санкт-Петербурге вам понадобятся связи в высшем обществе, причем такие, чтобы благодаря им вы смогли неназойливо познакомиться с императорским любимцем и гением русской артиллерии Наполеоном Бонапарте. Как я уже докладывал в Институт, в Вене сейчас имеется особа, которая может предоставить вам соответствующие рекомендации.

– Но она стара и страшна собой, – не замедлил предположить худшее Лис. И в голове моей послышалось сочувственное: – Ну шо, Капитан, пожимать лапы светским львицам – это по твоей части. Мы ж так, по-простому, подальшеот начальства, поближе к кухне.

– Отнюдь, – в голосе резидента слышалась плохо скрытая мечтательная нотка, – она весьма хороша собой, исключительно обаятельна и едва-едва вышла из поры девичьей юности.

– А вообще-то, Вальдар, – услышав столь лестную рекомендацию, продолжил специалист по хозяйкам постоялых дворов, – нельзя зацикливаться на достигнутом, надо глубжевникать в них, в смысле – в проблемы.

– Какие проблемы? О чем ты? — с тоской отозвался я.

– Господа, не забывайте, чтоямогу вас слышать! — хлестнул по нашим мозгам начальственный окрик Умберто Палиоли. Затем речь его вновь приобрела обычное звучание. – Имя этой красавицы – Екатерина Павловна Багратион, в девичестве – Скавронская.

– О-о… – понимающе протянул я.

– Да-да, – подтвердил резидент, – по отцу она в родстве с Екатериной Скавронской – второй супругой Петра Великого; дядя ее матери – знаменитый Потемкин; муж, как вы, господа, вероятно, догадались, – князь Петр Иванович Багратион, связанный добрым приятельством с нашим корсиканцем.

– Даже так? – удивился я.

– Именно так, – утвердительно кивнул Палиоли. – Во время швейцарского похода Суворова Бонапартий так ловко умудрился приспособить батарею в день сражения у Чертова моста, что заставил бывших соплеменников открыть переправу гренадерам Багратиона. С тех пор они весьма дружны.

– Занятно, – резюмировал я.

– Но это еще не все, – обнадежил меня рассказчик, – мать Екатерины Павловны не так давно снова вышла замуж.

– И кто у нас муж? – радостно процитировал Лис слова известного принца-администратора.

– Граф Юлий Помпеевич Литта, – отчеканил совладелец «Банко ди Ломбарди» с таким пафосом, будто имя соотечественника звучало для него звоном золотых монет.

– Понятно, – кивнул я. – Командор Мальтийского ордена, адмирал орденского флота, а сейчас, если не ошибаюсь, шеф корпуса кавалергардов.

– Именно так, – подтвердил резидент, поглядывая на догорающие свечи. – Остается лишь добавить, что именно Литта привез Павлу I регалии великого магистра и с тех пор пользуется неизменной любовью у государя, чтобы портрет стал полным.

– Да, – протянул я, – эта княгиня – фигура высокого полета.

– Несомненно, – согласился наш непосредственный начальник. – Добавьте сюда еще и то, что с недавних пор она близкая подруга и наперсница супруги эрцгерцога Иосифа Александры Павловны, дочери императора Всероссийского. Вы сами понимаете, насколько высокого полета, эта птица.

– Замечательно, – почтительно заключил я. – Но к чему ей какой-то богемский граф? А кроме того, я питаю глубокое уважение к генералу Багратиону и, говоря по чести, не хотел бы заводить интрижки с его женой.

– Насчет этого можете не беспокоиться, – обнадежил Палиоли, – в последние годы князь озабочен разводом с ней и старается держаться подальше от любимой супруги. Дело в том, что при всех несомненных прелестях и достоинствах у княгини есть один маленький, но весьма аристократический недостаток: подобно всем Скавронским, эта особа не ведает счета деньгам. Она, ее мать и сестра уже давно промотали казавшееся несметным наследство именитых предков. Для того, чтобы Екатерина Павловна смогла выехать из России, князь Багратион был вынужден продать имение и погасить ее многочисленные долги. Но здесь эта прекрасная дама успела наделать множество новых. И хотя, по моим сведениям, она является негласным дипломатическим агентом российского правительства, суммы, которые ее светлость получает, смехотворны в сравнении с ее расходами. Так что, я полагаю, ей будет о чем пощебетать с графом Турном или же, если хотите, с его кошельком.

Я невольно отвернулся, чтобы скрыть досаду. Кому приятно слышать, что возвышенной прекрасной даме нужны от тебя не преданность, не любовь, не верная дружба, а нарезная бумага в цветных разводах и кругляши из металла, объявленного драгоценным.

– Однако, господа, время позднее, – банкир взял стоявший на столе колокольчик и требовательно потряс им, вызывая дворецкого, – я имею честь откланяться. Помните, завтра бал, смета его уже утверждена. Если хотите, поутру мой курьер доставит ее вам.

– Конечно, хотим, – встрепенулся Лис. – А как насчет всяких надбавок и подъемных для налаживания отношений и качественного охмурежа?

– Обговорим, – скороговоркой бросил финансист. – Главное, помните: княгиня приглашена, и завтра вы должны произвести на нее неотразимое впечатление.

– Легко сказать, – с сомнением заметил я.

– Война с Францией вот-вот начнется, – снова нахмурился резидент, – так что, сами понимаете, у нас нет ни времени, ни возможности устраивать эпопею с серенадами и терзаниями души. Вы не должны задерживаться в Вене, здесь вас могут случайно опознать.

Я тяжело вздохнул, демонстрируя согласие и понимание.

– Вот и славно. А теперь счастливо оставаться, меня еще ждут дела.

Дворецкий, образовавшийся из темноты в дверном проеме библиотеки, с подобострастным поклоном объявил, что экипаж его превосходительства коммерц-советника подан, и чопорный резидент, едва кивнув своим «давним приятелям», наконец покинул нас к вящей радости всего имеющегося в наличии оперативного состава.

– А еще говорят, итальянцы – пылкие, веселые люди, – глядя вслед удалившемуся гостю, прокомментировал Сергей. – Бессовестно врут! Не, Капитан, бывают в жизни огорчения. Я уж было раскатал губу: дворцы, экипажи, денег полная лопата… Мадам, месье, скажите, князь, милейший барон, а не соизволили бы вы пойти сексуально-пешеходным маршрутом…

– Сергей, – поморщившись, оборвал его я.

– Да не, я только в том смысле, шо сюда бы, скажем, Мишеля Дюнуара из отдела мягких влияний или, опять-таки, твоего крестного дядюшку лорда Барренса… а то этот позор итальянского народа кумарит меня по полной программе.

– Во-первых, Ломбардия – не совсем Италия. Она была заселена лангобардами, а те, в свою очередь, выходцы из Скандинавии, а во-вторых, без ложки дегтя эту бочку меда записали бы нам как очередной отпуск, так что грех жаловаться. А посему, я полагаю, стоит принять ванну и… как ты говорил? Лучшая подружка – мягкая подушка?

– Ва-ан-на… – мечтательно протянул Лис, изображая на лице задумчиво-возвышенную гримасу, – шарман, блин.

Засыпая, я требовал у своего подсознания яркий, почти вещий сон о грядущем бале, о том, как в зажигательной мазурке я, зазывно поводя бровями, пленяю русскую красавицу, о том, как промозглый ноябрь сам собой сменяется маем. Ведь какие же страстные признания, когда в увитой виноградом беседке, гоняя сор, гуляет ветер, а соловья даже из-под палки не заставишь пропищать и пары амурных рулад. Но договориться с Морфеем не удалось, и он, очевидно, принимая в расчет, что не родился еще на венской земле Зигмунд Фрейд, словно туза из рукава, снова выкинул батальную сцену, разыгравшуюся сегодня на холмах Австрии.

Вот придорожный лес, пугающий голыми остовами деревьев, нежданно-негаданно взорвался вспышками ружейных выстрелов, вот барабанная дробь отмерила такт шагов сомкнутого каре, вот ощетинившийся штыками строй, ускоряя ход, ринулся в неудержимую атаку на обломки кареты, вдруг превратившейся в укрепленный редут.

– Мой генерал, пушки готовы к бою! – послышался у самого уха голос лейтенанта де Сен-Венана.

– Что? – Я обернулся, вздрогнув от неожиданности.

Лейтенант стоял передо мной, запахнувшись в серый плащ, из-под которого виднелся красно-бело-зеленый мундир конных егерей. Его руки были заложены за спину, и тяжелый взгляд, бросаемый на выжженную прерию из-под выгоревшей треуголки, был мрачен и угрюм.

– Нельзя атаковать плотный строй пехоты, не обработав его хорошенько артиллерией, – подняв на меня пронизывающие черные глаза, изрек офицер, а затем рывком сдернул завитые усы, и я тут же узнал в нем повзрослевшего лет на десять Наполеона Бонапарта из корпуса Лафайета. – Пли!

Грохот пушечного залпа заставил меня вновь ошарашенно поглядеть на старого знакомца. Вместо привычного орудийного рева, от которого грозят лопнуть барабанные перепонки, это был какой-то дребезжащий звон, точно кто-то случайно уронил канделябр. Канделябр?! Я дернул головой и открыл глаза. За стеной кто-то тихо выругался: «Доннер веттер!» [6]

– Лис, это ты? — Я активизировал связь.

– Шо, Капитан, заметить решил? — спустя несколько мгновений возмущенно прошипел Сергей. – Конечно, я. А ты кого думал застать?

– Ну, слава Богу, а то я думаю: кто там ходит?

– Вальдар, ты часом не переохладился? Шо я, лунатик – посреди ночи по дому шастать? Сплю я.

– Погоди, не шуми. За стеной вроде кто-то ходит.

– Ну, кто-то ходит, велика беда. Кошка, может быть. Тараканы. Часы. Привидения опять же…

– Вряд ли привидения, столкнув что-то тяжелое, ругаются по-немецки. – Я прислушался к собственным ощущениям. – Точно по-немецки. Кстати, к тараканам это тоже относится.

– Да-а… – Голос Лиса звучал встревоженно и уже значительно бодрее. – Сейчас буду.

Я откинул одеяло и, стараясь не создавать лишнего шума, уселся на кровати. Шелковый балдахин нависал над широченным ложем, превращая его в отдельный мир, отгороженный от житейских невзгод полупрозрачной кисеей. Тихие крадущиеся шаги за стеной не прекращались. В щель под дверью узким лучиком скользнул отблеск света, какой обычно дает потаенный фонарь, когда человек, держащий его, поворачивается на месте.

Шаги стихли, а вместо них послышался шорох бумаги. Мои глаза уже достаточно привыкли к темноте, чтобы без труда разбирать контуры окружающих предметов. Едва дыша, я осторожно протянул руку к изголовью кровати, за которым, по укоренившейся привычке, была спрятана шпага. Случаи всякие бывают, а уж если ничего не случится, рассказывают, что хладное железо хорошо помогает от злых духов. Отточенный клинок мягко вышел из ножен. Ощутив в ладонях холод рукояти, я тихо поднялся и крадучись начал приближаться к двери, ведущей в кабинет.

– А ну стой! – Лис возник в разделявшей нас комнате на секунду раньше меня.

Лающий хлопок пистолетного выстрела был ему ответом.

– Стоять! – Я ударом ноги распахнул дверь и, резко наклонившись, чтобы не получить шальную пулю, ворвался в кабинет.

Черная тень метнулась к приотворенному окну и, с силой толкнув створки, ухнула вниз.

– Ни фига себе призрак! – Дверь соседних покоев приоткрылась, на пороге во весь свой немалый рост появился Лис с карабином наперевес. – В гробу я его видал! Где он, Капитан?

– В окно выпрыгнул, гад! – с досадой изгибая клинок шпаги, процедил я. – Высоко здесь, считай, третий этаж, небось ноги переломал.

– У, скотина, чтоб ему тухлыми носками на собственной свадьбе подавиться! – цветисто выругался Лис. Затем, остановившись, хлопнул себя полбу. – Хрен он себе ноги поломал! Под нами колонна с козырьком! – Он рывком подскочил к окну, стволом карабина выискивая ускользающую мишень. – Ну, где ты, где ты? Покажись! Ага, вон, побежал, хорек падлючий. – Сергей аккуратно приложил орехового дерева приклад к плечу. – Ну-ка остановись, мгновенье! Давай-ка, роднуля, покажи-ка мне, как ты по заборам скачешь.

Конец последней фразы совпал с хлопком выстрела.

– Есть контакт! – жестко выдохнул стрелок. – Завалился, голубь сизый.

Вот в этом я нисколько не сомневался. На моей памяти еще не было случая, чтобы Лис, стреляя из чего бы то ни было, промахнулся.

– Ну шо, Капитан, пошли собирать добычу.

Слуги с зажженными свечами робко жались на площадке парадной лестницы, не решаясь заходить в кабинет, из которого слышались выстрелы.

– Ну, шо стоите? – набросился на них Сергей. – Вперед-вперед, дорогу освещать будете. Бардак в хозяйстве! Дом не охраняется! Ворье гуляет, шо на площади! Заходи кто хочешь – бери шо хочешь!

– Лис, – напомнил я напарнику, – нам бы что-нибудь надеть. Непристойно, знаешь ли, в одних подштанниках дворянам по столице бегать. Да и ноябрь все-таки.

– А если уйдет? – с сомнением поглядел на меня Лис. – Может, я его только подранил?

– Если подранил, значит, счастлив его воровской бог, – резюмировал я. – Но это не повод, чтобы мерзнуть и вести себя непристойно.

Привратник, маявшийся у ворот с дедовским протазаном в руках и испугом в глазах, немедля оповестил господ, что в доме стреляли, но, споткнувшись о взгляд Лиса, обалдевшего от подобного заявления, молча принялся отворять ворота.

– М-да… Живой он мог бы нам поведать, кто его послал, – разглядывая дыру в основании черепа, заметил я.

– А шо тут ведать? – возмущенно пожал плечами Лис. – Вор как вор. А ну-ка, кто тут побойчее? – Деловитый секретарь оценил взглядом замерших в нерешительности лакеев. – Давайте-ка мотнитесь за полицией, да побыстрее окороками вращайте! Не видите, что ли, тело мерзнет! – Он наклонился к трупу и начал ощупывать карманы его одежды. – Кажется, ничего попятить не успел. Эй, ты, с топором! Я тебе говорю! Охраняй тулово, пока блюстители не набегут. Ну что, отец родной, – Лис обратился ко мне, – пошли спатоньки. До утра еще далеко. – Он отобрал у лакея один из шандалов и, бормоча под нос нелестные эпитеты по поводу цивилизованной страны, где днем разбойничают на дорогах, а ночью грабят дома, зашагал вперед.

– Может, все-таки дождемся полиции? – предложил я, когда мы вошли в кабинет.

– Ты шо, – Лис старательно закрыл окно, – думаешь, они до утра заявятся? Успеем отоспаться. А труп уже вообще свое отбегал.

Я подошел к открытому секретеру и поднял лежавший на полу канделябр, недавно разбудивший меня своим падением.

– Бедолага, что, интересно, он тут искал?

– Карту сокровищ Флинта, – недовольно предположил Лис. – Что еще он мог искать? Деньги, конечно!

– Золото на месте, – сообщил я, снова закрывая на ключ дверцу резного шкафчика. – Постой! – Ключ выпал у меня из рук. – Здесь на секретере лежали копии писем Наполеона. Ты их не трогал?

– Сбрендил, что ли? – возмутился Лис. – Когда?!

– Писем нет, – озадаченно глядя на пол и за секретер, заключил я. – Отпуск обещает быть запоминающимся.

ГЛАВА 5

Покрытое зеркальным лаком палисандровое дерево секретера отблескивало тусклым светом, отражая колеблющуюся тень дрожащего на фитилях пламени.

– Ну вот, ядрена Матрена! – Раздосадованный секретарь нашего сиятельства уселся прямо на стол, едва не зацепив бронзовую чернильницу. – Кажись, влипли.

– Ты хорошо обыскал нашего застенчивого визитера?

– Ни фига себе застенчивый! – возмутился Лис. – Скажи лучше, «застеночный»! Я понимаю, шо он никак не решится сказать нам «здрасьте!», но если бы я, как нормальный человек, открыв дверь, сунулся вперед, то я бы не успел прошептать тебе «до свидания!». Дырка, которую этот хрен криминальный проделал в брюхе у ангелочка над моей койкой, была бы аккурат посреди лба у вашего покорного слуги.

– Так все-таки было ли у него с собой что-нибудь?

– Да ничего у него не было! – резко отозвался Сергей. – В кармане вошь на аркане! Был бы жив, я бы ему из жалости пару грошей сунул, чтоб с голоду не подох. Даже шпалер, из которого он в меня целил, и тот здесь валяется. – Он ткнул сапогом лежащий на полу небольшой пистолетик.

– Где? – отозвался я, глядя туда, куда указывал мой друг. – А ну-ка дай сюда. Какая интересная вещица!

– Шо ж в нем такого интересного? Ствол как ствол, – не унимался в своей досаде невыспавшийся борец с австрийской преступностью.

– Ствол хороший, кажется, работы мастерской Лепажа. Стоит немалых денег. Но – забавная штука получается – такой же точно пистолет мне сегодня видеть доводилось. Вернее, – я посмотрел на циферблат стоящих на камине массивных часов, – уже вчера.

– Где? – хмуро бросил Лис.

– На дороге, в карете Сен-Венана.

– Не понял, – удивленно проговорил мой друг. – Шо это еще за номер?

– Бери-ка лучше свечи, давай пройдемся по парку. Может, наш странный визитер обронил бумаги, пока бежал?

– Или когда прыгал. – Лис с шандалом в руках подошел к окну. – Нет, тут на крыше пусто.

– Ладно, пошли. По дороге поделишься своими высокомудрыми соображениями.

Осенний парк был пуст. Лишь вечнозеленые голубые ели, выстроившиеся караулом от въезда во двор до самого крыльца, с удивлением поглядывали на наши уныло бредущие фигуры с фонарями в руках. Легко было Диогену, искавшему подобным образом человека, да еще и белым днем, нам же, чтобы убедиться в бесплодности поисков, увы, понадобилось не менее часа.

– Пистолетов, как я уже говорил, вероятно, было два, – пытаясь согреться беседой, излагал я Лису. – Если память меня не подводит, тот, что у нас, – один из этой пары. А значит, возможны следующие варианты: это тот пистолет, что был в карете, или же его родной брат. Такое оружие делается на заказ в единственном экземпляре. В любом из этих случаев получается, что вчерашние бандиты, или бандит, вернулись к месту схватки до приезда жандармов и решили продолжить свои неудачные поиски депеши, которую везде Сен-Венан. Вероятно, преступники выследили нас, когда мы выезжали из дома полицай-президента, а стало быть, искали они не деньги и драгоценности, а именно бумаги, но по ошибке захватили не те, а другие.

– Ну, это если они знали, что в депеше.

– Резонно, – согласился я. – Но как бы то ни было, здесь писем нет.

С грустью убедившись в этом непреложном факте, мы перенесли свои поиски за ограду, где у распластавшегося на земле тела все еще сиротливо переминался с ноги на ногу привратник, пытаясь отгородиться от ночных кошмаров не точенным с момента ковки протазаном.

– Ну что, боец, как служба? – отечески хлопая неусыпного стража по плечу, осведомился Лис. – Мертвец не тревожит?

– Ник-к… нет, – перекосившись от упоминания о трупе, промямлил сторож.

– А скажи мне, храбрый воин, – переходя на эпический тон, измывался Лис, – когда в доме началась пальба, что, интересно, делал ты?

– Как велено, – вяло отбивался привратник, – ворота охранял.

– Ага! – деланно хлопая себя по лбу, точно вдруг уразумев суть происходящего, спохватился Лис. – Значит, ты стерег ворота, чтобы злой ворог их не похитил! И это правильно. Ты молодец, герой, неистовый Роланд! А скажи-ка мне, кандидат в фельдмаршалы, какова же была обстановка на вверенном тебе участке фронта?

– Чего-с изволите? – Ночной сторож был близок к истерике.

– Идиот плюгавый! Вахлак байстрючий! Я очень изволю желать узнать, что творилось по эту сторону забора в то время, как по ту нам пришлось перестреливаться с каким-то гадючим ворьем?

– Не могу знать, – пролепетал охранник, бледнея все больше. – Я с поста не уходил.

– Оставь его, Сергей, – окликнул я друга, – ему действительно запрещено покидать пост, кроме как по хозяйскому зову. А из сторожки эта часть улицы не видна.

– На это урки и понадеялись, – сплюнул Лис.

– Вот здесь, – продолжил я, – на земле следы подков. Судя по всему, две лошади.

– Ну, это, может, кто-то и днем твоими хоромами любовался. После того, как дождь кончился, мало ли кто наследить мог?

– Возможно, – садясь на корточки и поднося фонарь к самой земле, медленно продолжил я, – но лошади стояли здесь довольно долго: видишь, как натоптано?

Лис подошел ко мне и уставился на измятую следами подков землю.

– Да… Похоже, умчались наши бумаги в беспросветную мглу. Поди их теперь разыщи.

– Дело, конечно, непростое, но если понять, кому и зачем это было нужно…

– Вот и понимай! – Лис резко выпрямился. – Ты у нас умный, тебе и карты в руки.

Если бы не хорасанский ковер, глушивший шаги желчного потомка лангобардов, их можно было бы принять за стук плотницких молотков, подгоняющих доски на помосте эшафота.

– Я хочу знать, кому и зачем это было нужно?! Вы слышите меня?! Кому и зачем это было нужно?!

В моем сознании эта фраза сегодняшним хмурым утром повторялась столько раз, что я невольно передернулся, услышав ее вновь.

– Думаю, все дело здесь в фигуре лейтенанта де Сен-Венана, – поделился я своими соображениями. – Он скрывал свое имя, выдавал себя за негоцианта, ничего не смысля в купле-продаже…

– Эт точно! – подтвердил Лис. – Если бы не я, он бы свое ландо совсем за бесценок продал.

– К делу это не относится, – прервал его маэстро Палиоли.

– Он ехал из Франции в Австрию и, невзирая на то, что между странами лишь зыбкое перемирие, не запасся должными пропусками. Полагаю, необходимо выяснить, кем был этот де Сен-Венан и что он вез. Тогда мы, вероятно, поймем, кто за ним охотился.

– С шифром пока ничего не выходит, – скривился резидент. – Система простенькая, любой школьник о ней скорее всего слышал, но все же от этого она не менее эффективна. Как вы сами вчера могли видеть, листы исписаны сериями чисел. Каждая серия – три числа. Одно из чисел означает страницу, второе – строку, третье – номер буквы. Однако не зная, из какой книги взяты эти строки, прочитать текст почти невозможно, поскольку повторяющихся комбинаций нет и не может быть. Причем необходимо знать не только название произведения, но и год издания, и место, где книга была напечатана.

– А вдруг это контрразведка Дюма охоту на нас открыла? – неуверенно предположил Лис.

– Возможно, что и так, – с сомнением проговорил дон Умберто. – Но кто мог послать шифрованное сообщение Бонапарту? Почему таким странным образом? И отчего не через наш банк? Все это необходимо узнать как можно скорее. – Он опустил ладонь на столешницу тем жестом, которым ставят печать на указе о смертной казни.

– Мне вот что представляется, – стараясь хоть как-то успокоить высокое начальство, вновь заговорил я. – Наверняка те, кто охотился наСен-Венана вчера на дороге, и похитители ночью в этом особняке – одна группа. Я уверен, они знают, к кому направлялся убитый гонец, а следовательно, обнаружив у нас бумаги, относящиеся к Наполеону и его семье, могут принять их за ту самую депешу, которую вез лейтенант королевской гвардии. Или же, если они точно знают, что в пакете была шифровка, проникнуться мыслью, что наша встреча с де Сен-Венаном в Холлабруне была не случайна, и мы также посвящены в тайну переписки Бонапартия и его французских корреспондентов. В любом случае похитители должны будут заинтересоваться нашими персонами.

– Занятная перспектива, – криво усмехнулся Лис.

– Полагаю, живыми мы будем для неведомых конкурентов ценнее, чем мертвыми, – поспешил я утешить друга.

– То-то они Сен-Венану лекарство от кашля прописали! – Лис тяжело вздохнул.

Дверь кабинета приотворилась, и чопорный дворецкий, поклонившись господам, обратился к Лису так, будто сообщал об открытии Америки:

– Господин управляющий, мне велено было уведомить, когда прибудет вино для нынешнего бала.

– Ваше превосходительство, – Лис склонил голову, – мой граф. Прошу извинить, что я оставляю вас буквально в минуту скорби, но меня ожидают неотложные дела по хозяйству. Фигня – война, главное – маневры!

Подготовка к вечернему балу должна была занять все имевшееся время, ибо смысл устройства празднеств для организаторов их во многом и состоит в тех самых предуготовлениях, которыми сопровождается ожидание радостного торжества. Как бы ни был ярок и красочен бал, как бы ни блистали красотой и брильянтами очаровательные дамы, как бы ни были элегантны кавалеры, ожидание и предвкушение чего-то волшебного опьяняет не меньше, чем подаваемое к столу вино. Все эти суетливые и зачастую абсолютно бесполезные действия вроде одобрения работы драпировщиков, инспектирования занятых готовкой кулинаров и торжественный разгон, устраиваемый домашней прислуге, – не что иное, как ритуальное жертвоприношение богу Радости. Языческое поклонение ему, должно быть, в крови у человека, и кому бы он ни молился в урочные часы, мало кто забывает принести жертву на этот никогда не пустующий алтарь.

Честно говоря, я не любитель балов. У нас в Англии они настолько расписаны по ролям и предсказуемы, что более всего напоминают порядком надоевшие спектакли, где, опоздав на любой акт, безошибочно можно сказать, что здесь было прежде и что будет далее. Но что самое противное, на тех немногих балах, которые мне довелось посещать в командировках по иным мирам, мне отчего-то не хватало именно этой чопорности и предсказуемости. Однако к сегодняшнему балу моя любовь или нелюбовь отношения не имели.

Устройство подобных увеселений было священным долгом и почетной обязанностью высшей аристократии, к которой я имел честь принадлежать. Кроме того, где же еще знакомиться заезжим богемским графьям с ветреными российскими княгинями, как не на балу? А без знакомства отправляться в гости к северной красавице – абсолютный моветон [7].

Как бы то ни было, настроение, испорченное ночным происшествием, еще не забытым в предпраздничной суете, удалось окончательно доконать явлением полицейских ищеек. С пристрастно-внимательным видом обойдя дом, сад и часть улицы по ту сторону ограды моего особняка, они. изобразили на лицах подобающую им по роду службы подозрительность и начали расспрашивать меня и Лиса о деталях происшедшего.

– Что же пропало? – Этот вопрос, казалось, волновал полицию куда больше, чем личность и местонахождение преступников.

– Бумаги личного свойства, – заученно повторял я.

– Что в них содержалось? – не унимались ищейки.

– К поискам это не имеет ровно никакого отношения, – безбожно кривил душой я.

– Что же мы должны искать?

– Не что, а кого! – не замедлил возмутиться я. – Ваше дело – найти похитителей. Все остальное – наша забота.

– Ваше сиятельство забывает, что он живет в стране, где существует закон, – пытаясь сохранить важный вид, провозгласил полицейский.

– А вы, сударь, – резко ответствовал я, – забываете, что живете в стране, где имя графов Турн значит не меньше, чем какие-то пункты и параграфы! – Я спешил продемонстрировать крутой нрав, присущий, согласно Лисовым байкам, всем представителям рода Турнов. – Отыщите преступников и получите щедрую награду. Если же нет, я попрошу господина полицай-президента, моего доброго знакомого, чтоб вас без выходного пособия выгнали мести улицы.

– Мы выясним у наших агентов, – раскланиваясь подчеркнуто официально, сообщил начальник розыскной бригады. – Узнаем, не видел ли кто чего подозрительного в округе, не пытался ли кто-нибудь продать ваши таинственные бумаги. Но, ваше сиятельство, позвольте заметить, не ведая мотивов, которыми вызвано столь дерзкое ограбление, весьма сложно отыскать преступника, поэтому не стоит надеяться на удачный, во всяком случае, скорый исход этого дела. И я очень прошу вас, господин граф, если вдруг кому-то вздумается шантажировать ваше сиятельство, не сочтите за труд сообщить, ежели желаете, вашему другу господину полицай-президенту. Но лучше мне, в криминальную полицию. Всегда к вашим услугам, – носатый, похожий на таксу сыщик приложил два пальца к шляпе, – меня зовут Протвиц, Йоган Протвиц.

– Непременно, – кивнув, пообещал я, немедля выбросив из головы и обещание, и невесть зачем названное имя.

– Ну шо, – поинтересовался Лис, когда следственная бригада удалилась, оставляя хозяев наедине с полотерами, мебельщиками и прочей снующей из конца в конец особняка челядью, – кактебе понравился этот доморощенный Нат Пинкертон?

– Никак, – пожал плечами я. – Очередной мозгляк, пытающийся удивить мир своей невиданной проницательностью, которой наверняка нет и в помине. Почему ты спрашиваешь?

– Не нравится он мне, – печально вздохнул Сергей, глядя вслед удаляющимся полицейским.

– Отчего вдруг?

– Взгляд у него цеплючий, шо те репяхи на коровьем хвосте, – помедлив, высказался мой напарник. – И сам он на таксу похож.

– Ты тоже заметил? – усмехнулся я.

– Что тут не заметить? – удивленно хмыкнул Лис. – Ему только хвоста не хватает, а так – вылитая такса!

– Что ж, как мужчина мужчине я могу ему только посочувствовать.

– Капитан, – Лис печально вздохнул, – ты только правильно меня пойми, но как бы нам не пришлось сочувствовать.

– Ты это о чем? – удивился я.

– Такса – собака, выведенная для охоты на лис. Я задничным мозгом чувствую, шо лучше нам эту ошибку естественного отбора у себя на хвосте не иметь.

– Сергей, ну что за глупости? – Я удивленно поглядел на заметно приунывшего друга. – Чего нам опасаться? Легенда у нас отработанная, документы – лучше настоящих. Если вдруг что еще понадобится – сделаем. Не грусти! К тому же нас ожидает бал.

– А я и не грущу. – Лис досадливо почесал затылок. – Но сдается мне, этот криминалист и без отпечатков пальцев и проб слюны на ядовитость может нарыть слишком много лишнего.

Едва только солнце, показавшееся было в небе коротким осенним днем, окрасило заревом белые вершины Альп, особняк графов Турн гостеприимно распахнул кованые ворота перед венской популяцией светских львов и львиц. Приглашенный на роль распорядителя танцев французский эмигрант маркиз де Моблен, долгие годы служивший в этом качестве при дворе Людовика XVI, невзирая на свой преклонный возраст, имел летящую походку и грацию пастушка из версальского балета, какие были в ходу еще во времена Короля-Солнце. Его легкая, почти невесомая фигура порхала то здесь, то там по залу, где вскоре должны были зазвучать польки и менуэты, где озорная мазуркадол-жн а была сменяться величавым полонезом, вымеривая кружением и подпрыгивающими шагами длину и ширину места предстоящего действа. В отсутствие музыкантов эти странные танцы выглядели нелепо, чтобы не сказать – безумно, но в этом деле мне оставалось лишь положиться на богатейший опыт человека, с младых ногтей организовывающего придворные увеселения.

И вот наконец в парковых аллеях зажглись упрятанные в хрустальные шары свечи, пламя их, дробясь в бесчисленных гранях, приветливым мерцанием встретило первые кареты, въезжающие во двор особняка.

– Их высочества принц и принцесса Гогенлоэ! – потрясая жезлом, возглашал одетый в золоченую ливрею дворецкий. – Его светлость герцог Варбургский с дочерьми! Его светлость пфальцграф фон Цвейбрюкен-Ланцберг!…

Я встречал гостей у входа в дом, любезно кланяясь и приглашая в музыкальный салон, где уже звучала «Волшебная флейта» Моцарта.

– Капитан, шо там щас про брюки ляпнули? — послышался в моей голове голос умильно-медоточивого Лиса, придерживавшего дверь поднимавшимся дамам и сыпавшего верхнебогемскими комплиментами, которые, к счастью, благовоспитанные красавицы не могли перевести на свой родной язык. – Их там две пары, или я шо-то не врубился?

– Сергей, — оскорбился я, – это старинный аристократический род, между прочим, в родстве со шведскими королями.

– Ах, в этом смысле! – не унимался язвительно настроенный Лис. – Некисло, должно быть, иметь в родне пару брюк. Слышь, а Ланцбергу, у которого бакштаг звенит, как первая струна, они тоже родственники?

– Вот уж не знаю, – с сомнением отозвался я, пытаясь сообразить, как может звенеть подобно струне курс судна относительно ветра.

– Если родственники, то уважаю. Господин хороший, проходите наверх, скидывайте шубу, если у вас ее здесь не попрут, то на выходе получите ее обратно, хотя лично я вам гарантий не дам. Потому как тут и не такое стибрить могут!

Осанистый пфальцграф, казалось, только-только сошедший с полотна в золоченой раме, блестел множеством драгоценных звезд и крестов, которые иному полководцу не получить и за всю жизнь. Не понимая ни слова на языке, привычном для Лиса, он лишь согласно кивнул и расплылся в улыбке.

– Их сиятельства граф и графиня Понтолеоне!

– О, брюки кончились, панталоны пошли! – снова возрадовался мой бесшабашный секретарь. – Но вы, ребята, не огорчайтесь, со всяким может случиться, чувствуйте себя как дома. Мы гостям хорошим рады – вытирайте ноги, гады!

– Ее светлость княгиня Багратион!

– Капитан, ты глянь, какая хорошенькая пошла! Мадам, за такую талию я б покорил Италию!

Я замер с полуоткрытым ртом, ожидая звонкой оплеухи. Из-за фривольной шутки моего напарника та, ради которой и устраивалось сегодняшнее ночное веселье, вполне могла оскорбленно развернуться и навсегда покинуть и особняк Турнов, и наши оперативные разработки.

– Благодарю вас, мсье, – на прелестнозвучном языке Державина проговорила красавица, мило улыбнувшись. – Но, помнится, эта страна и так уже принадлежит дому Габсбургов. И все же, – не убирая обворожительной улыбки с чувственных губ, проворковала она, – если у меня появится необходимость в таких завоеваниях, я не премину напомнить вам о сегодняшнем обещании.

– А… – Сдавленный выдох моего друга, как красная лампочка за хоккейными воротами, неумолимо свидетельствовал, что ответные слова попали точно в цель.

– Лис! Придержи язык! Это же и есть Екатерина Павловна Багратион.

– Шо, правда? А предупредить было нельзя?

– О чем предупреждать?! Дворецкий же объявляет!

– Ну да, где-то так, – вынужденно согласился дамский угодник. – А, по фиг дым! По-моему, этой, подруге даже понравилось. В конце концов, нечасто встретишь на чужбине такого замечательного, не побоюсь этого слова, представителя родного отечества, с которым можно повдыхать его дым, покалякать на родном языке и попросту обсудить, как там царь… В общем, если ты еще не готов к решительному штурму, то я, так и быть, приму удар на себя…

– Что за ерунда? – возмутился я.

– Э-э-э, Капитан, еще рано выходить из окопов на амурном фронте. Отвлекись на лестницу, там какой-то почетный звездочет со своей Большой Медведицей идет.

– Его превосходительство барон фон Шолленфельд с супругой, посол его величества короля Баварии…

Замысловатые фигуры котильона следовали одна за другой к великому удовольствию порхающего среди залы маркиза де Моблена и его помощников. Закаленные балами танцоры и танцовщицы, сменяясь во главе колонны, расходясь и сходясь в изящных па, кружась, подавая друг другу руки и склоняясь в церемонных, полных величия полупоклонах, не нарушали своей неловкостью его грандиозных замыслов.

Наконец старинные, а потому изрядно набившие оскомину танцы закончились, уступая место новомодному вальсу, считавшемуся среди утонченных знатоков этикета верхом непристойности и простонародного вкуса, а потому столь желанному на всех танцевальных вечерах вне стен императорского дворца. Не имея ни желания, ни возможности медлить, я направился туда, где, обмахивая себя экзотическим для венского света веером из вологодских кружев, восседала ослепительная госпожа Багратион. Судя по всему, мне следовало поторопиться, поскольку возле княгини уже бесцеремонно топтался какой-то плешивый увалень. Причем, насколько я мог видеть, не слишком приятной беседой отвлекавший ее светлость от мыслей о танцах.

– Лис, – вызвал я напарника, —рядом с Екатериной Павловной стоит некто и мешает мне пригласить ее на вальс. Будь добр, отведиего в буфет, что ли, шик ломберному столу. Пусть в карты сыграет, можешь ему проиграть монету-другую.

– Капитан, меньше слов – дешевле телеграмма. Щас все организуем!

– …И помните, сударыня, я скупил ваши закладные и векселя, все до единого, а потому в ваших руках дать мне счастье до конца дней, в моих же – сделать вас несчастной.

– Прошу прощения, – я появился из-за плеча собеседника госпожи Багратион, заставляя того чуть отступить, – я вынужден прервать вашу беседу. Здесь танцуют, потому на правах хозяина дома я похищаю вашу обворожительную собеседницу.

Одарив толстячка со звездой святого Леопольда на груди абсолютно им не заслуженной обаятельной улыбкой, я подал руку Екатерине Павловне, и та с радостью вложила в мою ладонь свои длинные тонкие пальчики.

– А что, дружище, не хряпнуть ли нам по кварте пива? – раздался позади нас дипломатично-вопросительный голос Лиса. – Ну, в смысле – вина.

Дальнейшее нам услышать не пришлось, поскольку чарующий вальс уже кружил нас в своих безнравственно-тесных объятиях.

Честно говоря, ловко отбив прекрасную даму у неведомого зануды, я напрочь потерялся, не зная, с чего начать разговор, а потому молча пожирал глазами живые, задорные черты княгини Багратион, ее каштаново-золотистые локоны, скользящие у виска в такт вращению.

– О чем вы не решаетесь меня спросить? – первой заговорила Екатерина Павловна. – Хотите узнать, что за гиппопотам пытался испортить мне сегодняшний вечер?

– Сударыня, – переходя на русский и стараясь говорить с ощутимым акцентом, начал я, – в том, что вы сказали, самая важная часть именно та, где говорится про вечер. А далее, лишь скажите…

– И вы убьете его! – с насмешкой проговорила княгиня. – Не бахвальтесь, граф, ничего вы с ним не сделаете. Впрочем, о вас в Вене уже ходят слухи, вы, сказывают, опасный человек. Говорят, нынче ночью вы застрелили некоего карбонария, искавшего убежища в этом доме.

– Что за ерунда? – возмутился я, поражаясь причудливости сплетен, распространившихся за день по столице. – Во-первых, это был не карбонарий, как вы изволили выразиться, а обычный вор. Во-вторых, он не искал здесь убежища, а наоборот, пытался скрыться с добычей, а в-третьих, его убил не я, а мой секретарь.

– Тот самый, который обещал завоевать Италию? – вновь с легкой насмешкой спросила княгиня, но мне отчего-то показалось, что в тоне ее звучало скрытое разочарование. Должно быть, при всей своей экзотичности мысль отправить владельца неоплатных векселей к праотцам крепко засела в очаровательной головке.

Не желая расстраивать прекрасную даму развенчанием собственного кровожадного образа, я поспешил добавить словно между прочим:

– Правда, вчера по дороге в Вену нам пришлось прибегнуть к оружию, но в опасности была жизнь дамы.

– И что же? – В голосе княгини Багратион снова послышался нескрываемый интерес.

– Двое пали от моей руки, и еще двоих уничтожил, как вы, должно быть, уже догадались, ваш соотечественник и мой добрый друг.

– Итак, пять человек за день, – подытожил а красавица. – Совсем недурно! И что же, каково оно – убивать людей?

– Сударыня, – добавляя романтической печали в голосе, вздохнул я, – я офицер, и убивать людей – часть моей профессии. Но должен вам сказать, что каждый раз, когда я вынужден лить кровь солдат, даже вражеских, с горечью вспоминаются те, кто вырастил и любил несчастного, судьбою обреченного на смерть. Если же речь идет о моих солдатах, то сердце мое и вовсе обливается кровью при мысли о гибели любого из них. А те, что были вчера, – разве это были люди? Так, пустое… Шваль! Разбойники!

– Но ведь они тоже были людьми. Быть может, их толкнули на преступление голод и нужда. – Княгиня пристально взглянула мне в глаза.

– Что ж, со вчерашнего дня голод их уже мучить не будет. Впрочем, как и нужда. В конце концов, не я, а Господь когда-то сотворил всемирный потоп, а ведь его никто не упрекает в жестокости.

– Те, кто мог бы упрекнуть, на дне морском.

Музыка стихла, и скрипачи изящным росчерком подняли смычки, завершив последний аккорд. Я, вновь раскланявшись, повел княгиню к ее месту, обещая при первой же возможности продолжить начатый разговор. Толстяка со звездой святого Леопольда у дамских кресел уже не было. Вероятно, моему другу, способному под настроение уговорить даже скифского идола, удалось замкнуть на себе внимание назойливого поклонника. Я снова поклонился, собираясь промолвить дежурный, но еще не затертый комплимент очаровательному объекту разработки, но тут у самого моего плеча раздалось звонкое:

– Вы убийца, граф! Негодяй и убийца!

ГЛАВА 6

Грянувшее allegro moderato [8], как ведро воды – первый огонек пожара, погасило искру готового вспыхнуть скандала. Лишь я да те несколько человек, которые находились поблизости, услышали обвинения, раздавшиеся в мой адрес. Я едва не отпрянул от неожиданности. Но усилием воли сдержался и лишь резко выпрямился, чтобы открыто глянуть в глаза обвинительницы.

Слух не подвел меня. Звонкий женский голос, с неповторимым акцентом произносивший немецкие слова, принадлежал спасенной вчера Сюзон де Сен-Венан. Одетая в вызывающе скромное среди разноцветья блистающего празднества темное платье, она была живым воплощением Эринии [9], готовой метнуть в намеченную жертву испепеляющую молнию праведного гнева.

– Сударыня, – я стоял прямо, точно громоотвод, бестрепетно готовый принять натиск стихии, – мне неудобно напоминать, что вчера я и мой секретарь спасли вам жизнь. Теперь же мне с горечью приходится согласиться с утверждением древних, что ни одно благодеяние не остается безнаказанным.

– Вы лжец! – не унималась безутешная вдова, и в морской синеве ее глаз собирались валы сокрушительного цунами.

– О, простите, любезнейший граф. Простите, мадам так огорчена, что, вероятно, не в себе. – Появившийся рядом с разъяренной француженкой полицай-президент мягко взял под локоть разбушевавшуюся гостью и заговорил ей что-то тихо и увещевающе, затем, прервавшись, обернулся ко мне. – Надеюсь, ваше сиятельство не откажетесь завтра ближе к вечеру встретиться со мной и побеседовать о злоключениях, преследующих вас последние дни?

– Когда вам будем угодно, – склонил голову я.

– Вот и прекрасно, – округлое с обвисшими щеками лицо полицай-президента расплылось в улыбке, – тогда завтра перед вечерей я жду вас у себя. Умоляю, простите мадам де Сен-Венан, бедняжка так страдает. Асейчас позвольте откланяться, и поверьте – бал просто замечателен.

– Это уж точно, – пробормотал я себе под нос, глядя вслед удаляющейся паре. На секунду мне показалось, что у выхода из зала среди прочих незнакомых лиц мелькнула носатая физиономия Йогана Протвица, а может быть, я и ошибся.

– Кто эта дама, любезный граф? – Голос Екатерины Павловны звучал удивленно и заинтересованно, отвлекая меня от тяжелых мыслей. Обращенные ко мне слова помешали разглядеть, действительно ли въедливый сыщик околачивался в особняке, или же то было лишь видение. Перегруженное событиями подсознание порой готово на весьма странные штуки. – Я сгораю от любопытства. Неужели же мадам – вдова одного из разбойников?

– Увы, нет, – печально вымолвил я. – Вынужден признать, что это та самая дама, чью жизнь мы вчера защищали с оружием в руках.

– А нынче она яростно обвиняет вас в убийстве… уж не одного ли из тех, кто ей угрожал?

– Мне трудно судить, что взбрело ей в голову, однако, сказать по чести, слова этой несчастной весьма огорчили меня. Позвольте мне сейчас оставить вас. Если пожелаете, я бы с радостью завтра нанес ответный визит, дабы исправить свою нынешнюю бестактность и, быть может, изменить к лучшему ваше мнение обо мне.

– Откуда вы знаете, милый граф, каково мое мнение? Впрочем, отчего же, – она испытующе-насмешливо поглядела из-под длинных ресниц, – жду вас перед вечерей.

– Но…

– Или в этот час, или никогда!

Я галантно склонился в поклоне, оставляя при себе все, что мог сказать по поводу очаровательных женских капризов, и спеша вернуться к прямым обязанностям хозяина бала.

– Алле, Капитан, ты там еще донжуанствуешь? — Голос Лиса, раздавшийся в голове, отвлек меня от грустных раздумий.

– Какой там, – отозвался я, – тут все непросто.

– Но мы ж не ищем легких путей! — В тоне моего друга не слышалось обычной скрытой издевки. – А скажи мне, будь добр, шо за светлая мысль была пригласить на бал сыскаря?

– Ты имеешь в виду полицай-президента? — насторожился я.

– И он здесь? — Лис явно был возмущен. – Не, ну это не бал, это облава на базаре!

– Полицай-президент – заметная фигура в столице, я не мог вычеркнуть его из списка, тем более составленного резидентом.

– Ага, спасибо нашему Елипали.

– Кому? — переспросил я.

– Ну, этому, Палиоли. Получается, таксоида тоже он пригласил?

– Протвица? — уточнил я, удивляясь, что помню фамилию докучливой ищейки.

– Его самого, — подтвердил раздраженный напарник.

– Значит, не показалось. Должно быть, этого привел сам господин полицай-президент.

– Да уж, не показалось. Теперь сей мерзкий Противец торчит у меня за плечом и смотрит в карты, точно сова на картинную галерею. Между прочим, сдается мне, он глазливый – масть не прет, хоть шнурки закладывай.

Я усмехнулся ехидной оговорке Лиса, превратившей фамилию сыщика в производную от слова «противный».

– Это еще что! Его высокопревосходительство, кроме своей таксы, изволил привести мадам Сюзон, и та закатила здесь скандал прямо на глазах у княгини Багратион.

– Не врубился, ей-то что неймется? Я ж был не пьяный, я все помню! Она сама захотела сменять тебя на этот бурдюк в эполетах. То есть я не твои эполеты имею в виду…

– Надеюсь, что так, – оскорбленным тоном констатировал я. – Насчет же мадам Сюзон – очень похоже, что она втемяшила себе в голову, будто это мы убили ее мужа.

– С чего бы вдруг? – удивился Лис.

– Пока не знаю, но, кажется, господин полицай-президент ей верит.

– Ну, это как здрасьте. Красавицы не врут, это просто истина рядом не ночевала с их словами. Шо ж ты думаешь делать с этим пасьянсом?

– Пока не знаю. Завтра в районе пяти часов меня будут ждать у господина полицай-президента.

– Ну, без проблем, сходишь, пообщаешься. Видал рекламу: бритва «Жиллетт» в одно касание уберет любой пушок с вашего рыльца!

– Беда в другом – что на это же время я зван к Екатерине Павловне. И она, должно быть, начитавшись баллад Жуковского, желает устроить мне испытание рыцарской доблести. Так что либо к ней, либо, в тот же час, к их высокопревосходительству. Вот такая комбинация.

– Ежели я не путаю, то Жуковский еще только первые стишки кропает, но то, шо все бабы стервы, это точно, – со вздохом знатока заверил меня напарник.

– Лис, – не желая дальше развивать тему, продолжил я, – скажи лучше, ты выяснил, что за беспардонный кавалер мозолил глаза прелестной Катрин?

– Все выяснил, — бойко отрапортовал Сергей. – Хлипковат клиент. После третьего наката уже в размазню пошел. Короче, зовут его Густав, тоже финансист, как наш резидент. И тоже с недавних пор барон, что роднит его с грандполицаем. А кроме того, он уже битый час поет мне о стервозности всех его знакомых баб, и тут я с ним не могу не согласиться.

– А более конкретно?

– Про дамьё-с?

– Про векселя Екатерины Павловны Багратион, в девичестве Скавронской, которые сей финансист скупил все до единого.

– А-а, так не честно, ты уже все знаешь, – разочарованно протянул Лис.

– Только в самых общих чертах, — успокоил я друга.

– А тут все черты были общие, буквально по всей Вене растыканы, – сообщил Лис. – Пока их этот толстый бобер не прикупил на вес. А так ни дать ни взять – ударник капиталистического труда. Деловой человек, весь свой ненормированный рабочий день мозолистыми руками заколачивает деньгу, времени на серенады и променады не имеет, поэтому рубит по-простому. Ежели кто ему понравился, он нехило башляет, ставит красотку на прикол и ездит к ней со всякими бруликами, соболями и прочими милыми безделушками. Все бесхитростно и очень по-немецки.

Так вот живет он себе в полном шоколаде, но тут на несчастную австрийскую голову откуда ни возьмись обрушивается наша замечательная мадам. У финансиста отваливается челюсть, он начинает захлебываться слюной и бредет к ней на мягких лапах, предлагая финансовое покровительство. Екатерина Павловна, воспитанная при императорском дворе, решает, что нос банкира неприлично короток, и начинает его натягивать.

Брулики и подарки она с милой улыбкой принимает, во всем же остальном – «я не такая, я жду трамвая». При этом долги ее светлости растут со скоростью необычайной, так что изнемогающий от страсти барон решает нанести ответный удар. Он скупает векселя и предлагает: либо в койку ко мне, либо на нары в долговую тюрьму. В этот роковой час ты застигаешь его у ног прелестницы, и вы с нейуноситесь в ритме вальса, оставив бедного Густава в печальном неведении, каков же будет ответ.

– Ответ будет «нет», – гордо отчеканил я. – Завтра же мы выкупим векселя у этого баронишки.

– Капитан, не суетись, там долгов на семьдесят тысяч с гаком. Ты шо, полагаешь, командование одобрит такой скромный букет для первого свидания?

– Принцы, князья и графы Турн – одно из богатейших семейств Европы, и я не вижу, почему бы одному из его представителей не потратить с пользой для дела какие-то ничтожные семьдесят-восемьдесят тысяч.

– Ну, ты главный, тебе видней, — настороженно отозвался не склонный к расточительности Сергей. – Но ты еще мозгами покопти, может, более дешевый вариант охмурежа найдется?

– Здесь и думать нечего. Случай прекрасный, и упускать его не стоит.

– Ты – начальник, я – дурак, – обреченно вздохнул Лис. – О, ты гляди, такса ушла, и сразу карта попёрла. Господа, не хотелось бы вас огорчать, но у меня флеш-роял!

Бал догорал, и в предрассветных сумерках утомленные забавами гости разъезжались, нахваливая прием, замечательную кухню, прекрасный фейерверк и, конечно же, танцы, блестяще устроенные великим мастером котильона мсье де Мобленом. Сам распорядитель танцев с неизъяснимой изысканностью склонялся в прощальном безукоризненно аристократичном поклоне, секрет которого ему, должно быть, передали еще в детстве, а потому, сколько ни пытайся, повторить это незамысловатое движение с той же элегантностью и грацией все равно не удалось бы.

– Мсье, – выпроводив последнего гостя, танцмейстер приблизился ко мне, – надеюсь, вы остались довольны?

– О да, маркиз, ваше искусство выше любых похвал.

– Вы позволите задать вам один вопрос?

– Конечно, все что угодно.

– Нынче в зале я видел одну даму. Она была в трауре и, кажется, наговорила вам неприятных вещей.

– Признаюсь, да, – выдохнул я. – Вам она знакома? Впрочем, чему удивляться, вы же земляки. Ее муж был лейтенантом полка швейцарских гвардейцев. Скорее всего вы действительно могли видеть мадам де Сен-Венан в Версале.

– Мне и правда довелось знавать младшего лейтенанта фузелёрной роты четвертого батальона Огюста Луи де Форестье де Сен-Венана. Но в те времена он еще не был женат, хотя, помнится, слыл прекрасным кавалером и замечательным танцором. Но эту даму я видел спустя пять лет после смерти нашего несчастного короля и при совсем других обстоятельствах. – Де Моблен поднял руку, точно утирая слезу, и продолжил с печалью в голосе: – Впрочем, к чему я занимаю ваше драгоценное время своими пустыми воспоминаниями? Если вы больше ничего не желаете, я рад засвидетельствовать свое глубочайшее почтение…

– О, нет-нет, к чему торопиться? Я не спешу и с удовольствием вас послушаю. Не желаете ли выпить по бокалу вина за наше знакомство?

– Отчего ж, – маркиз неожиданно улыбнулся с тем неистребимым галльским задором, который позволяет сохранять юность даже весьма почтенным жителям Парижа, – с радостью!

* * *

– …Таким образом, мне чудом удалось избежать гильотины, хотя вся вина моя состояла лишь в том, что в XIII веке доблестный рыцарь Шарль де Ветрам храбро сражался под знаменами Людовика Святого против сарацин и добровольно остался при короле в часы его плена. Теперь же за преданность и отвагу первого маркиза де Моблена пришлось расплачиваться мне, его потомку.

Но мир не без добрых людей, я нашел себе место учителя танцев в доме одного известного депутата конвента от департамента… впрочем, к чему такие детали? Я преподавал свое искусство дочерям этого бывшего адвоката и был бы счастлив, если бы каждый день не дрожал за свою жизнь. Быть может, вам, суровому воину, это покажется трусостью, но я не мог подобно многим юным кавалерам моего звания ходить по улицам Парижа, выбрив затылок, чтобы подчеркнуть собственную родовитость и презрение к гильотине.

Я боюсь смерти, вернее, не ее самой, ибо, как это ни грустно, но она – заведомый конец человеческого бытия. Я боюсь, что какие-то грязные, пропахшие чесноком и потом мужланы с гавкающим смехом потащат меня по мостовой, точно ватную куклу, и повесят на фонаре. Я видел, как вспарывают животы прекрасным женщинам эти ревнители свободы, равенства и братства. Я видел, как упала в плетеную корзину голова короля Людовика.

Горькая ирония судьбы! Его величество потратил немало, золота для того, чтобы помочь обрести свободу мятежникам по ту сторону океана. И все это лишь затем, чтобы проникшиеся их зловредными идеями его собственные подданные обезглавили своего короля посреди улюлюкающей толпы!

Я хотел жить, и мой депутат обещал в этом помочь. Надо отдать ему должное, он не обманул. Этот почтенный господин рекомендовал меня рисовальщиком – я, видите ли, недурно рисую – в штаб бригадного генерала Дезе, направлявшегося в Рейнскую армию. По секрету вам скажу, этот генерал сам происходит из хорошего дворянского рода, а потому снисходительно отнесся к моим страхам и желанию покинуть дорогую моему сердцу Францию. Во время боев мсье Дезе против эрцгерцога Карла мне удалось бежать… И вот я здесь.

– Да-а, – протянул я, – печальная и поучительная история. Но мы отклонились в сторону от рассказа о госпоже де Сен-Венан.

– Простите старика! Я вечно начинаю говорить об одном, потом вязну в никому не нужных подробностях… Так вот, мсье граф, когда Шарль Антуан Дезе отправлялся из Парижа к войскам, проводить его пришла юная дама, которую молодой генерал, а ему, представьте, в то время не было и тридцати, называл своей невестой.

– Вы что же, хотите сказать, что моя сегодняшняя гостья и была той самой невестой генерала Дезе?

– Именно так, – без малейшего сомнения в голосе подтвердил де Моблен, – вот только звали ее не Сюзон.

– А как?

– Увы! – Маркиз развел руками. – Не могу вспомнить. Но Сюзон звали мою бедную жену, которую подняли на штыки какие-то парижские волонтеры лишь за то, что она была воспитательницей дофина.

– Примите мои соболезнования, маркиз. Но, быть может, вы перепутали госпожу де Сен-Венан с какой-нибудь другой девушкой, ведь прошло столько лет.

– Да, почти девять лет. С той поры, как я видел эту госпожу первый и единственный раз. Но… Вы позволите? – Маркиз подошел к письменному столу и, взяв лежащий в стопке лист чистой бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Пауза в разговоре затянулась минут на десять, может, чуть более того. – Вот поглядите.

Де Моблен протянул мне изящный набросок, недвусмысленно свидетельствовавший о великолепной художественной одаренности танцмейстера. С листа на меня глядела Сюзон, но только несколькими годами помладше и в платье античного покроя, какие были в моде в первые годы после французской революции.

– Не правда ли, похожа?

– М-да, – качая головой, подтвердил я, – одно лицо. Что ж, остается предположить, что свадьба могла не состояться или генерал погиб, оставив ее вдовой. Что же касается имени, возможно, Сюзон – лишь одно из тех, которые носит эта дама.

– Может быть, и так, – с милой улыбкой кивнул маркиз, – в жизни всякое случается.

– Капитан, где тебя носит? – Лис, судя по голосу, был в приподнятом настроении и спешил поделиться своей радостью. – Я тут выиграя полторы штуки в свободно конвертируемой валюте, и если бы за моей спиной полвечера не торчал полицейский бобик, я бы здешнее общество еще на столько же раскулачил. А твои успехи как?

– Да вот сижу в кабинете, беседую с господином танцмейстером. Оказывается, в прежние годы ему доводилось видеть нашу госпожу Сюзон Дювиль.

– И чего?– заинтересованно спросил Сергей.

– А то, что очень может быть, что эта госпожа не только не Дювиль, но и не Сюзон.

Ночь, которая, как известно, есть промежуток между отходом ко сну и пробуждением, вне зависимости от того, на какую часть суток она выпадает, была по-летнему коротка, но прошла сравнительно тихо, во всяком случае, без пальбы. Мне снились санкюлоты [10], танцующие на развалинах Бастилии, и маленький корсиканский лейтенант, с ужасом наблюдающий разгул национального самосознания. Утро внезапно наступило около полудня после настойчивого сообщения Лиса, что в то время, как я бесстыдно дрыхну, враг не спит. Возможно, это было правдой, но и в этом случае я был готов еще не один час изматывать врага бессонницей.

– Короче, – едва дав мне открыть глаза, распорядился Лис, – я уже добазарился с шефом, он выделяет бабло на твои лямуры. Но лично я по-прежнему терзаюсь сомнениями, по тому как, пойми меня правильно, старина Густав стоит далеко не в первом миллионе людей, которым я вот так, за здорово живешь, выдам семьдесят штук, причем не ассигнациями, которые сейчас только ленивый не печатает, а полноценным рыжьем.

– Ты имеешь в виду золото? – уточнил я.

– Ответ распадается на две части, – не унимался Лис. – Часть первая: я имею в виду золото; и часть вторая: я сильно имею в виду барона Густава фон Дрейнгофа. В общем, я тут ещё покумекаю, как все лучше обставить, а тебе, насколько я помню, уже пора заниматься высокой политикой.

– Лис, какая политика? – попытался было возмутиться я. – Еще только поддень. Даже и полудня нет, а у меня встреча с княгиней и полицай-президентом в пять часов.

– Да ну, не рви душу. Это шо ж, я буду на мозгах фурункул наживать, а ты массу топить? Вон ты уже подушку почти насквозь пролежал. Вставай, отечество в опасности!

Когда на Лиса находит желание повредничать, его не истребить ни дустом, ни керосином. Противиться ему можно долго, но безуспешно, а потому, неохотно расставаясь с мечтой выспаться перед ответственными встречами, я через силу поднялся и оглядел спальню, ища место для разминки. Удивительно, как законодатели мод умудряются захламить любое пространство великим множеством громоздкой мебели и никому не нужных изящных безделушек, которые так легко снести, разминаясь и отрабатывая технику бросков и ударов.

– В общем, жду тебя в фехтовальном зале, – с удовлетворением оценив плоды своей антигуманной деятельности, заявил Лис. – Что ваше сиятельство предпочитает в это время суток? Шпагу? Рапиру? Саблю?

– Пожалуй, возьмем сабли.

– Прикинь, – клинок моего друга описал замысловатую кривую и, начав путь из-за головы, блеснул острием у моего бедра, – нарыл здесь, в Вене, замечательную кофейню. Называется «Большой кофе, сваренный по-кульчицки».

– Наверно, кафе, – поправил я, парируя удар и перебрасывая саблю Лиса по широкой дуге влево от себя.

– Да один хрен. – Лис, уловив начало моей атаки, разорвал дистанцию и тут же резко сократил ее, пытаясь выхлестом достать меня из-под руки. – Главное, кофе там варят толково. И врубись, – сабля моего напарника рассекла воздух в паре сантиметров от моего лица, – этот самый Кульчицкий – он, оказывается, вообще первый начал готовить венский кофе.

– Я знаю, – вскользь нанося удар по обуху клинка, сообщил я.

– А то, шо он был из наших, из Хохляндии, тебе известно? Честно говоря, мне это было известно, хотя я не придавал этому факту особого значения. Действительно, около ста двадцати лет назад, когда Вена была взята в осаду турецким визирем Кари-Мустафой, дворянин из Галиции Юрий Франц Кульчицкий смог пробраться через турецкие позиции и доставить слезный крик горожан о помощи императору Леопольду.

Объединенная армия императора, герцога Лотарингского и короля Польши Яна Собесского подоспела вовремя. Турки бежали, оставив победителям лагерь и обоз. Подвиг храброго галичанина был оценен по достоинству, и ему щедро разрешили взять себе триста мешков темно-коричневых зерен, с которыми все равно никто не знал, что делать.

До того дня этот продукт нечасто попадал в Европу, да и то использовался лишь в медицинских целях. Но побывавший в турецком плену Кульчицкий, вероятно, технологию приготовления этого напитка, способного вернуть к жизни после бессонной ночи, освоил виртуозно. Он лишь начал добавлять в кофе сахар, а затем, потакая вкусам покупателя, и молоко. Именно с этого началось знакомство Европы с кофе вообще и с кофе по-венски в частности.

– Не, ну прикинь, подфартило мужику! Это ж триста мешков, ежели перевести в килограммы, где-то под полторы тонны выходит! Заморишься кофемолку ворочать.

Мой клинок скользнул по сильной части сабли Лиса и, Щелчком отбросив оружие в сторону, коснулся острием плеча фехтовальщика.

– Туше! – чуть обиженно произнес я. – Ты чего замер?

– Капитан, – глаза Лиса были подернуты легкой дымкой, свидетельствовавшей о происходящих в мозгу напряженных подсчетах вероятной прибыли, – я, кажется, придумал. Заканчиваем тренировку, мне еще надо слегонца порукодельничать.

– Что ты затеял? – с недоверием спросил я, отчетливо представляя себе, какой криминальный талант гибнет втуне из-за строгостей институтского начальства.

– Пока говорить рано, по ходу действия я буду задавать тебе наводящие вопросы.

– Ли-и-ис?!

– Ни о чем не волнуйся, это будет четыреста первый сравнительно честный способ отъема денег у населения. Пещера Али-Бабы и в то же время лампа Аладдина, совмещенная с шарманкой папы Карло. Кстати, тут поутру ходил шарманщик, или мне показалось?

– У меня по спальне он точно не ходил! – возмутился я.

– Ладно, тогда я пошел искать шарманщика. Можешь ни о чем не беспокоиться, сегодня ты будешь принцем на свежепобеленном коне, так шо можешь смело вбить гвоздь для скальпа бедного, впрочем, еще не бедного, но вскоре обеднеющего старины Густава над кроваткой госпожи Багратион. Ты уж будь добр, с Елипали свяжись и скажи, что мне нужно тыщ сто до завтрашнего утра.

Сергей вложил саблю в стойку и, насвистывая под нос «Какое небо голубое…», размашистым шагом устремился прочь из залы.

Институтская техника может очень многое, но даже она при всей своей изощренности не способна обеспечить присутствие оперативника в двух отстоящих друг от друга местах одновременно. А потому, резонно предположив, что визит к Екатерине Павловне нужен мне, а посещение полицай-президента выгодно защитнику угнетенной мадам де Сен-Венан, я решил свалять откровенного дурака и нежданно-негаданно завалиться к его высокопревосходительству значительно ранее указанного времени. В конце концов, мог же я средь шумного бала случайно перепутать час назначенного свидания и время допроса? Опять же, провинциальный граф в столице – как тут голове не пойти кругом?

Как я втайне и надеялся, господина полицай-президента в особняке не оказалось, он изволил инспектировать невесть кого невесть где. Я, изобразив на лице огорченную мину, пообещал, быть может, заехать вечером, когда откуда ни возьмись точно чертик из табакерки рядом со мной возник Йоган Протвиц. Потягивая воздух своим длинным носом, он попытался любезно улыбнуться, однако любезность явно не была в числе его привычных гримас.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, но мне кажется, вы были званы на более позднее время.

– Да? – удивленно переспросил я. – Разве? Я точно помню, что его высокопревосходительство звал меня после обедни.

– О нет, увы! – Таксоид развел коротенькими руками. – Но если бы вы были столь любезны и согласились ответить на мои вопросы…

– Отчего нет? – после некоторой паузы кивнул я, пожимая плечами. – В конце концов, не думаю, что мой друг господин полицай-президент позволит своим людям задавать мне некорректные вопросы.

– Тогда пройдемте, у меня в этом доме есть небольшой кабинет.

«Однако этот Протвиц совсем не такая мелкая сошка, как представлялось вначале, – мелькнуло у меня в голове. – А я еще пугал его опалой! Что ж, послушаем, что он спросит».

– Скажите, ваше сиятельство, – усевшись за стол, обложенный ровными стопками исписанных листов и канцелярских папок, начал сыщик, – при каких условиях вы познакомились с госпожой де Сен-Венан и ее покойным мужем.

– По дороге, на постоялом дворе, – небрежно бросил я. – У них сломалось ландо, я предложил довезти господина и госпожу Дювиль, как они себя тогда называли, до Вены. У мужа бедняжки Сюзон был замечательный парижский выговор, и я желал попрактиковаться во французском.

– Может быть, может быть, – как-то не в тему заметил Протвиц. – Но в момент нападения вас не было в карете.

– Мне бы не хотелось останавливаться на этом моменте, – кривясь точно от касторовых капель, заметил я.

– И всё же, граф?

– Увы, мне грустно об этом вспоминать, но мсье де Сен-Венан был отъявленный ревнивец. Ему почудилось, будто я заигрываю с его женой. Он устроил скандал, и мы с секретарем были вынуждены, чтобы,не раздувать ссоры и сберечь честь дамы, отправиться в столицу верхом.

– Очень хорошее объяснение, – мелко закивал сыщик. – Главное, оно почти совпадает с тем, что говорит мадам де Сен-Венан.

– Ну конечно же! – заслоняя рот ладонью, чтобы скрыть зевоту, согласился я.

– Вот только она утверждает, что это вы спровоцировали скандал своими весьма недвусмысленными намеками.

– Я?!!

– Да-да, именно вы, – часто-часто закивал Протвиц. – Ну, предположим, госпожа вдова наговаривает. Может, ей почудилось. Она сейчас так расстроена, что вряд ли может полностью отвечать за свои слова. Но как объяснить, что едва вы покинули экипаж, как на него напали разбойники?

– Возможно, это лишь совпадение. – Я дернул плечом. – Засада была организована у подножия холма, там, где карета вынуждена замедлить ход. Кроме того, негодяи могли видеть, что мы разделились, и решили этим незамедлительно воспользоваться.

– Но как вы снова оказались на месте преступления?

– Очень просто. Услышали выстрелы и повернули коней.

– Весьма благородно. – Таксоид взял из стопки исписанный лист и уперся в него взглядом. – А разбойники, должно быть, временно утратив зрение и слух, не заметили вашего приближения.

– Разбойники были заняты грабежом и потому не успели схватиться за оружие, когда мы атаковали их на галопе. Всякий уважающий себя дворянин и офицер поступил бы так же. Но кажется, сударь, вы меня в чем-то подозреваете?

– Вас подозревает мадам де Сен-Венан, а я лишь веду это непростое дело. И, согласитесь, в нем есть странности.

– Не вижу ни одной!

– Вы утверждаете, что уничтожили бандитов и спасли несчастную даму. Однако на следующее утро в вашем доме обнаруживается один из пистолетов ее мужа.

– Я мог бы сказать, что захватил его на память, скажем, в качестве трофея, и знать не знал, кому он принадлежит, но все значительно проще. Одному из разбойников, орудовавших у кареты, удалось скрыться. Должно быть, вернувшись до приезда жандармов, он и прихватил этот весьма дорогой и прекрасного качества пистолет.

– Вы хотите сказать, что разбойник, промышлявший в лесу, и вор, забравшийся в ваш дом, – одно и то же лицо?

– Возможно. – Я недоуменно поднял брови. – Хотя грабитель мог продать пистолет или обменять на что-нибудь.

– Еще одно совпадение. Вернее, даже два. Ваш лесной негодяй продает оружие городскому вору, и тот идет именно с ним и именно в ваш дом. Причем именно в тот день, вернее, ночь, когда произошло злодейское убийство на дороге. Когда же полиция обнаруживает труп, при нем нет ни оружия, ни орудий взлома, ни награбленного, ни вообще чего-либо, что бы указывало на преступные замыслы несчастного.

При этом вы говорите, будто из дома пропали некие бумаги личного свойства, отказываясь обнародовать их содержание. Мадам де Сен-Венан также утверждает, будто и у нее пропали бумаги. Правда, совсем иного толка. Но тем не менее на моей памяти, а я уже скоро двадцать лет служу в полиции, это первый случай, когда наших безыскусных преступников, радующихся золотым монетам и серебряным подсвечникам, вдруг всех до одного начинают интересовать какие-то бумаги. Поймите меня правильно, граф, я не желаю вас обвинять, но мне бы хотелось услышать внятные и исчерпывающие ответы на все интересующие меня вопросы.

ГЛАВА 7

Протвиц неспешно встал из-за стола и, сложив в замок руки, громко хрустнул пальцами. Должно быть, в этот момент он с наслаждением предвкушал, как будет искать спасения в уловках и неумелой лжи попавшийся в силки аристократ. По всей видимости, ему, всю жизнь проведшему в тесном полицейском мундире и лишь благодаря этому выбившемуся из самых низов, отчаянно хотелось заставить ползать на коленях потомка одного из знатнейших родов Европы.

– Что за бессмыслицу вы городите? Пистолеты, бандиты! – возмутился я. – Стоило мне согласиться помочь вам разобраться в деле, к которому я действительно имею касательство, как вы здесь вывалили три короба ерунды, пытаясь возложить на меня вину за вашу собственную неумелость. Это вы, милостивый государь, – мой голос обрел металлическую жесткость, – должны мне ответить, кто и почему охотится на меня и госпожу де Сен-Венан? Почему преступники пытались бросить тень на мое имя? Вам не приходило в голову, что пистолет и вовсе хотели подбросить, тайно засунув в секретер, а мы лишь спугнули преступника, заставив его действовать по обстоятельствам?

– А как же пропавшие бумаги? – ядовито глядя на мое возмущенное лицо, тихо проговорил сыщик.

– Это были письма, частные письма! – возмутился я. – Содержание которых ни вам, ни ему не важно. Во всяком случае, полиции не должно быть никакого дела до того, что это за письма и от кого они. Но я не исключаю, что вор надеялся отыскать в них что-либо, позволяющее шантажировать меня.

– Все это как-то… очень сложно, – с сомнением покачал головой полицейский чиновник. – Венские преступники не склонны к чрезмерному мудрствованию. А уж рисковать головой, чтобы раздобыть какие-то письма, они и вовсе могут согласиться только в том случае, если будут доподлинно знать, что и где искать и насколько весомый куш принесет им такое опасное дельце.

Под потолком кабинета дробно зазвенел колокольчик. Лицо Протвица моментально приобрело вид почтительно-благоговейный, так что у меня не оставалось сомнений, что вернувшийся полицай-президент вызывает на ковер свою любимую ищейку.

– Прошу извинить меня, ваше сиятельство, я должен вас оставить на несколько минут. Полагаю, это вам даст время оценить обоснованность моих вопросов. – Он поклонился с подчеркнутой церемонностью и вышел из кабинета.

Я услышал, как щелкнул дверной замок, и лишь недоуменно развел руками. Должно быть, господин Йоган Протвиц в меру своего разумения полагал, что сделал тонкий психологический ход, заставив подследственного нервничать. Оглядевшись вокруг и с грустью убедившись, что, кроме сборников законодательных актов и заметок самого следователя, читать в кабинете нечего, я вызвал Лиса, спеша принести ему радостную весть о своем аресте.

– В чем проблемы, Капитан? – энергично отозвался Сергей.

– Представь себе, я под замком, – меланхолично сообщил я.

– Шо, честно? – искренне поразился Лис. – Ну, все как обычно! Не лорд, а какой-то Аль Капоне! По улице не пройдешь, чтобы не загреметь на нары. А с каких, позвольте узнать, бодунов?

– Протвиц решил, что мы с тобой опасные душегубы, охотящиеся за сокровищами богатых вдовушек. Вернее, сначала оставляющие их вдовушками, а затем охотящиеся за сокровищами, — безрадостно пояснил я.

– Он шо, натурально с мозгами в разводе? — возмутился Сергей.

– Не то чтобы совсем. Определенная логика в его размышлениях есть. Он приплел к делу пистолет Сеп-Венана и теперь пытается доказать, что я от большого ума прихватил с места преступления улику против себя. Так сказать, в качестве милого сувенира. Но это все ерунда! В конце концов, из тех фактов, которые у полиции имеются, как ты выражаешься, не то что дело, а даже безделицу не сошьешь. Но все же будь готов, если полиция вдруг решит и тебя зацепить.

– Всегда готов! — бойко отрапортовал Лис. – Я ж родом из страны, где отсутствие закона не освобождает от наказания. Хотя как раз сейчас момент ни в дугу, ни в Красную Армию. Я здесь, понимаешь ли, изображаю из себя пикадора: трубы, барабаны, все понты… И тут – на тебе – гражданин начальник. Нарисовался, хрен сотрешь.

– Погоди, — остановил я речевой поток друга, – что за пикадоры? Что за коррида?

– Ну, я бы скорее назвал это не корридой, а разведением быков на капусту, вернее, одного быка, но пикадор-то всамделишный. Все как водится: главная задача – довести рогатую тварь до изнеможения, затем появляешься ты, пара изящных движений, и роковая сталь единым махом заканчивает бессмысленную жизнь никчемной животины.

– Лис, – я насторожился, – я не собираюсь никого убивать.

– Да ну, это фигурально. – Лис прервался, не договорив фразу. – Погоди, Капитан! Процесс, кажется, пошел. – Глаза моего напарника продемонстрировали кабинет Густава фон Дрейнгофа.

– О, нежданная встреча! — Бзрон устремился к моему другу, протягивая руку. – Рад снова видеть вас.

– А уж я-то как рад! — поспешил с ответом на приветствие Лис. – И не обскажешь.

– Что привело вас ко мне?

– Грубая проза, барон. Грубая, но жизненно важная. – Лис развалился в предложенном ему кресле, выставив вперед длинные мосластые ноги. – Не буду занимать ваше драгоценное время, скажу одно лишь слово: «деньги».

Взгляд финансиста, дотоле источавший любезность, закаменел, и глаза его стали напоминать два одинаковых дисплея микрокалькулятора.

– Вы желаете взять в долг? Для себя или для графа?

– Пустое, Густав, шо вы так напрягаетесь? Его сиятельство никогда не делает долгов, а я бы, может, и сделал, да граф категорически против.

– Тогда что же?

– Да мне тут знающие люди сказали, что вы недавно приобрели партию напрочь убитых векселей одной русской дамы. – Сергей жестом фокусника похлопал себя по оттопырившимся карманам. – Мне велено выкупить их у вас.

В голосе фон Дрейнгофа, поспешившего с ответом, слышалась настороженность:

– Могу я узнать, зачем они вам?

– Да уж, наверно, не затем, чтобы с их помощью красотку заарканить, — небрежно заметил Лис. – Мы-то с вами знаем, люди нашего круга на подобные вещи не способны.

– Тогда зачем же? – еще раз спросил барон, делая вид, что едкое замечание моего секретаря его вовсе не касается.

– Граф собирается по делам императора мотнуться в Россию, ему нужна крупная сумма наличными. Золотые червонцы его вполне устроят.

На лице финансового воротилы появилась чуть покровительственная усмешка.

– Вас, должно быть, ввели в заблуждение. У меня действительно есть векселя упомянутой вами дамы. Полагаю, речь идет о княгине Багратион. Но, во-первых, они нее рублях, а во-вторых, скажу вам по секрету, ни здесь, ни в России эта дама не имеет тех денег, которыми можно было бы оплатить ее долговые расписки. Это пшик, фикция!

– Прискорбнейший факт! — с напускной грустью вздохнул мой секретарь. – Буквально обнищание русской аристократии на фоне бурного экономического роста широких буржу-азныхмасс. Но скажу вам, также по секрету, раз уж мы пошли обмениваться тайнами, для моего графа платежеспособность мадам Багратион имеет значение не большее, чем ноты для канарейки.

– То есть как? — смутился финансист, мозг которого отказывался понимать, как может не волновать кредитора платежеспособность должника.

– Видите ли, барон, если бы вы были потомственным Розенкрейцером тридцать третьего градуса по Фаренгейту, для вас бы не составляло труда исчислить адиабату амплитудного склонения ирригации ноосферы в интервале корпускулярного метаморфизма. Но все дело в том, что это тайное знание доступно лишь немногим избранным, и не мне разъяснять вам сакральную суть специфических стагнации санкторума. Скажу лишь, что я готов заплатить вам за векселя княгини Багратион, ну, скажем, сорок тысяч крон прямо сейчас, не вставая из-за этого стола.

– Но у меня векселей на семьдесят тысяч, — почувствовав, что разговор от санкторумов и Розенкрейцеров вновь повернулся к деньгам, оживился Густав.

– Вот и замечательно! — прочувствованно заверил его мой напарник. – Но заметьте, что, в сущности, эти векселя стоят немного меньше, чем бумага, на которой они написаны. Вы, часом, не скажете, почем у вас нынче в опте фунт грязной бумаги?

– При помощи этих, как вы выразились, «грязных бумаг» я могу упечь ее светлость в долговую тюрьму, — резонно заметил ростовщик.

– Браво, господин барон! Еле сдерживаюсь, чтоб не сорваться на бурные аплодисменты, переходящие в овации! Какое ценное вложение макулатуры! – деланно восхитился Лис. – Да, вы действительно можете сделать такой узкий жест, это ваше святое и неотъемлемое право! Но давайте я навскидку озвучу вам ряд проблем, которые вы себе наживете, поступив таким образом. Во-первых, мадам Багратион – закадычная подружка эрцгерцогини. Они ж шо две плакучие ивы над голубым Дунаем. Соберутся, бывало, и тоскуют о покинутом отечестве. Конечно, эта тоска не заставит, — Лис ткнул пальцем в потолок, – Сами Знаете Кого оплатить чужие долги из своего кошелька, но я б даже на гроттен не поспорил, шо вы после этого тоже не будете стоять над голубым Дунаем, но уже вдалеке от Вены, и недобрым словом поминать отечество, покинувшее вас.

Дальше: такой антигуманный поступок по отношению к прекрасной даме закроет перед вами все двери в высшем свете. Я больше скажу, он их даже не закроет, он их забьет досками-из железного дерева и подопрет осиновым колом, а дальше вы можете стучаться туда хоть кулаками, хоть ногами, хоть головой, но света, в смысле – большого света, вам не видать. Разве шо в конце туннеля.

И наконец, третье, но отнюдь не последнее по значению. Даже если когда-нибудь, под влиянием действия солнечных лучей на алкогольные пары, российское правительство, списавшись с австрийским двором, приложит усилия к освобождению княгини, вы свои деньги увидите, взирая на землю, надеюсь, с облаков, если увидите вообще: в России дела быстро не делаются. Такой вот неутешительный расклад, — со вздохом подытожил мой друг. – Я же вам предлагаю сорок, ну, сорок две тысячи крон немедленно, прямо здесь и наличными.

– Семьдесят тысяч, – жестко отрезал фон Дрейнгоф.

– Ага, и свисток от чайника в подарок от императора Поднебесной! Барон, вы меня с кем-то спутали, я не состою в благотворительном обществе Призрения Обезумевших Банкротов. Если вдруг окажется завтрашним утром, что княгини вообще нет в Австрии, то вы своими векселями сможете разве что растапливать камин холодными зимними вечерами.

– Но вам-то они зачем? — вновь задал мучивший его вопрос финансист, похоже, не удовлетворенный рассказом о тридцать третьем градусе по Фаренгейту.

– Барон, мы же с вами деловые люди, – с легким раздражением в голосе проговорил Лис. – У меня есть действенный способ получить наличность по этим векселям, у вас его нет. И не будет никогда, кроме как здесь и сейчас. Я желаю сыграть на разнице ценных бумаг и их материального воплощения. Вы можете на них сыграть только в крестики-нолики. Сорок пять тысяч крон – и ни фартингом больше!

– Шестьдесят пять тысяч, — нехотя сбавил цену финансист.

– Ага, и китайскую тушь для крестиков и ноликов. Сорок пять – это последнее слово. Я чувствую, мое предложение вас не заинтересовало, – Сергей демонстративно положил руки на подлокотники, намереваясь встать, – поэтому не стесняйтесь, скажите громко: «Нет, эти бумаги дороги мне как память, я обклею ими сортир для улучшения процессов внутреннего сгорания внешних раздражителей», и мы расстанемся, полагаю, одинаково удовлетворенные сегодняшней встречей.

– НО ВАМ-ТО ОНИ ЗАЧЕМ?!! — с болью в сердце провозгласил финансист, едва не лопаясь от любопытства.

– А, о, ы, у. С утра мне казалось, что с дикцией вроде бы никаких проблем нет. Я что, шепелявлю или слоги глотаю? Если так, прошу прощения, ваша милость, постараюсь произнести внятно. Мне нужны векселя, чтобы получить по ним деньги. Надеюсь, такой способ их применения не вызывает у вас внутреннего протеста? Я могу это сделать сегодня же. При этом Екатерина Павловна о том, что деньги взысканы, даже не узнает. Вы такого сделать не можете. И не сможете никогда. Так шо есть два варианта развития сюжета: либо вы передаете мне долговые расписки зауказанную сумму, либо нет. Я вижу, вы склонны ответить «нет», а потому не смею вас задерживать. – Лис поднялся.

– Постойте! – Уязвленный в самом святом финансист боролся с собой изо всех сил, и, похоже, поражение уже было близко. Его любовь к наживе была омрачена безысходной ревностью, ибо на расстоянии вытянутой руки от него существовал способ обогащения, о котором он не подозревал. И возможность выведать этот способ могла ускользнуть через считанные мгновения и исчезнуть, по всей видимости, безвозвратно. На одну чашу весов сейчас были поставлены тысячи крон, вероятно, иллюзорных, на другую – таинственный способ, в котором его собеседник был незыблемо уверен.

– Хорошо, — давясь слюной от собственной щедрости, наконец простонал он, – я готов продать вам векселя за пятьдесят тысяч при условии, что вы продемонстрируете мне, каким образом получить реальные деньги из безвозвратных векселей.

Теперь, вероятно, наступила очередь арии Лиса. К сожалению, висевшее в кабинете зеркало оказалось сбоку, и потому я не мог оценить виртуозную мимику моего хитроумного напарника.

– Ах, Густав, Густав, – наконец вымолвил он, – на что вы меня толкаете! Буквально ж на растрату хозяйских средств к существованию! Ну да бог с ним! По рукам! Только, чур, вы накрываете поляну. В смысле – с вас обед. И главное, ни на шаг не отступайте от моих указаний, иначе… – Сергей обреченно махнул рукой, – хотя вам об этом лучше не знать.

Дверь за моей спиной открылась, и в нее было сунулся любопытный нос Протвица, затем физиономия сыщика исчезла, и в дверях показался сам полицай-президент, загораживая проход массивной фигурой. Повернувшись на звук открываемой двери, я придал лицу сонное выражение:

– Простите, я тут немного задремал. Сами понимаете, ночь вышла бессонной.

– О нет, это вы нас простите, – басистым соловьем залился полицейский начальник, – это ж надо было такое удумать! Оставить под замком графа Турна! Это все болван Протвиц. Он, знаете ли, видит преступника в каждом встречном. Пошел вон, дармоед! Идемте скорее, идемте ко мне, любезный граф. И простите, ради Бога, беднягу Йогана, он дельный сыщик, но разумения ему порой не хватает, – полицай-президент открыл передо мной дверь своей гостиной, – однако ж вы и сами посудите, душа у Ганса ранимая, а госпожа де Сен-Венан отчего-то взяла себе в голову, что именно вы главный виновник ее невзгод.

– Поверьте, это не так, – устало покачал головой я.

– Ну конечно же, – с охотой подтвердил мой сановный допросчик, – как можно всерьез воспринимать подобные обвинения? Но, с другой стороны, посудите сами, масса нелепых совпадений, какие-то бумаги… Будь вы не граф Турн, можно было бы предположить, что дело здесь нечистое!

Я пожал плечами.

– По нелепому совпадению, когда я ехал сюда, мне встретились два десятка калек, которые просили милостыню у храма Святого Стефана. Примерно столько же было мною встречено вполне здоровых людей. Должен ли я делать вывод, что население Вены делится на калек и здоровых людей поровну?

– Забавно! – одними губами усмехнулся мой собеседник. – Но я очень прошу вас, помогите нам разобраться с этим запутанным делом.

– Все, что в моих силах.

– Тогда ответьте, что за бумаги были похищены из вашего кабинета?

– Я уже имел честь сообщить об этом Протвицу – это личные письма весьма важного для меня содержания.

– Письма от женщины?

– Какое это имеет значение?

– Вероятно, имеет значение, если я об этом спрашиваю, – с нажимом в голосе настаивал полицай-президент.

– Нет, это деловые письма, в которых говорится о шансах на успех некоего предприятия, которое затевает наш род.

– То есть вы хотите сказать, что ваши письма несли коммерческую информацию?

– Можно сказать и так.

– По странному совпадению бумаги госпожи де Сен-Венан тоже были коммерческого свойства.

– В Вене делаются большие деньги, – едва не зевая от скуки, прокомментировал я, – что в этом странного?

– Нет-нет, абсолютно ничего. И все же посудите сами, встреча на постоялом дворе, ссора в карете, ваш отъезд и немедленная засада, затем ваше возвращение – бедная женщина склонна думать, что вы подстерегали ее и мужа, затем навязали свою компанию и подстроили нападение.

– Чтобы затем перебить разбойников и спасти ее? Где логика?

– Вы бы могли… впрочем, конечно, нет, не вы, но какой-нибудь негодяй на вашем месте мог нанять шайку бродяг для нападения, а затем хладнокровно отправить всех разбойников к праотцам, чтобы не делиться с ними добычей. – Осанистый вельможа остановился и впился недобрым взглядом в мои глаза. – Возможно, тот несчастный, который был убит вчера под утро, хотел отомстить за приятелей, а может быть, он был вашим – простите меня, граф, так считаю не я, а мадам де Сен-Венан, – помощником. Но вы пожелали разделаться с ним.

– М-да, чтение французских романов пагубно влияет на неокрепшие души, – вздохнул я. – Но должен вам заметить, что, если бы несчастный, застреленный вчера, пытался бежать через окно после неудачного дележа добычи, ему бы пришлось выбить стекла, поскольку мы не имеем обыкновения в такую погоду держать окна настежь.

– Предположим, но это если он был вашим, простите, граф, помощником. А если он хотел отомстить?

– Тогда бы он вряд ли взял один пистолет.

– Быть может, быть может… – Мой визави задумчиво покачал головой.

– Простите, ваше превосходительство, мне жаль прерывать такую занимательную беседу, но если вы не возражаете, я вынужден откланяться, меня ждет дама.

– Да, конечно, – мило улыбнулся полицай-президент, – я прошу вас только об одном: без предварительного уведомления не покидайте столицу.

Княгиня Багратион встречала своего гостя, запахнувшись в длинное, почти до пят, одеяние, кажется, в угоду античной моде именуемое хленой. Из-под темного соболя, мягкими волнами облегающего формы красавицы, временами показывался тончайший батист голубой туники, лишь слегка прикрывавший тело ее светлости.

Что мудрить, мне всегда нравились фасоны этого времени, подчеркивающие женскую красоту и не пытающиеся запечатать ее в посылочный мешок, дабы уберечься от соблазнов. Соблазнов от этого меньше не становится, но вид бесполых существ, населяющих города в нашем мире, приводит в уныние. Однако холод есть холод, и потворствовать вкусам толпы в ущерб здоровью – дело не только глупое, но и опасное. Мне были известны имена юных очаровательниц, умерших от воспаления легких после бала в значительно более южном Париже. Что же говорить о здешних альпийских предгорьях? Попытка слепо угождать французской моде здесь – прямой путь на лодку Харона [11], который тоже имеет прямое отношение к античности, но уж больно мрачное.

Впрочем, именитая северная красавица могла позволить себе причуды а-ля рюс и согреваться драгоценными мехами вместо приличествующего муслинового шарфа. Это лишь добавляло хозяйке дома своеобразного шарма, как и ее колкая, порою до язвительности, речь.

– Вы так пунктуальны, граф, – с улыбкой встречая меня, заметила она. – Я бы могла, пожалуй, принять вас за англичанина.

Я чуть склонил голову, стараясь не демонстрировать предательской усмешки:

– Поверьте, княгиня, немцы тоже верные почитатели бога Хроноса.

– О да, но делают это с таким тевтонским напором, что это невольно пугает. Надеюсь, я не обижу вас, граф, если скажу, что лишь англичане точны обаятельно.

Обед располагал к беседе, а легкое вино, приятно оттеняющее вкус экзотических в это время года фруктов, создавало атмосферу дружеского уюта, давая исток неспешному разговору.

– …И все же, граф, я ужасно любопытна. Признайтесь мне, что означала та вчерашняя сцена на балу, которой я была невольной свидетельницей.

– Увы, это престранная история, – начал я и в подробностях час за часом изложил и встречу в «Серебряной кружке», и все, происшедшее далее, упуская разве что моменты, касающиеся нашего задания… – Теперь же, как мне кажется, госпожа де Сен-Венан очаровала его высокопревосходительство, и он, не имея сил отыскать истинных виновников, вполне серьезно силится представить меня злодеем.

– Ах, мой бедный, бедный граф! Геройство в наше расчетливое время уступает рабскому трезвомыслию. Это примета времени, и с этим, к сожалению, ничего не поделаешь. Но что же вы намерены предпринять дальше?

Я брезгливо передернулся, точно вместо спелой груши на блюде передо мной сама собой образовалась бородавчатая жаба.

– Правда на моей стороне, мне нечего бояться. Хуже другое: если дело вдруг дойдет до суда, даже при самом благоприятном его исходе пятно на репутацию Турнов ляжет не на одно поколение. Всякий досужий болван станет болтать, что будто бы я ограбил несчастную, убил ее мужа, и сочинит еще сотни других нелепейших врак, на которые так охоче наше высшее общество.

– Вот ответ настоящего рыцаря, отважного в бою и такого беззащитного в салонах! – кокетливо улыбнулась гостеприимная хозяйка.

Я было сделал жест, чтобы отвести от себя незаслуженно горячее одобрение, но был остановлен деланно суровым выражением на личике княгини.

– Не смейте мне возражать, я знаю, что говорю. Недаром же мой отчим – главнейший рыцарь Европы, разумеется, после императора Павла. Ваша история действительно точно сошла со страниц очаровательного Кретьена де Труа. Если следовать хитросплетениям сюжета, то на помощь беззаветному храбрецу, попавшему в сети злой чародейки, должна явиться добрая фея. – Княгиня легко наклонила бокал, любуясь, как играет отблеск свечи в гранатово-алом вине. – Пожалуй, я бы могла хорошо справиться с этой ролью. Я бы увлекла вас на край света, туда, где у самой кромки вечных льдов точно по мановению волшебной палочки из хладных вод морских являются дворцы и парки, равных которым не сыскать даже здесь. Я бы привела вас в золотой чертог, где правит благороднейший ревнитель доблести и рыцарской чести, который бы по достоинству мог оценить столь храброго воина и учтивого кавалера. Но, увы, есть обстоятельства, которые удерживают меня на берегах замерзшего Дуная.

Я молча вздохнул, сочувствуя прекрасной даме, обремененной «неведомыми» обстоятельствами, и активизировал связь, чтобы выяснить, как обстоят дела второго благородного рыцаря, посвятившего часы досуга непримиримой борьбе со злым финансовым колдуном.

– …Барон, ради Бога, не снимайте повязки, все хорошо, я тут, я контролирую ситуацию. Так, слушайте меня внимательно. Три шага налево, три шага направо, шаг вперед и два назад… Капитан, шо-то случилось?

– Да, в общем, ничего особенного. Мы беседуем с княгиней о творчестве Кретьена де Труа в приложении к современности.

– Кретьен, Кретьен… А, это тот Кретьен из свиты графа Шампанского, который постоянно доставал тебя расспросами о коронной отмазке старины Персиваля?Да-да, я помню, как ловкач Перси прогружал жене, шо ему нужна какая-то чаша или блюдо, ну, шо-то там из посуды. Ну а щас-то чего нужно?

– Хотел узнать, как обстоят дела с векселями.

– Обстоятельно обстоят, не отключайся, сам увидишь, – пообещал Лис.

– Только ж ты не переусердствуй.

– Да все будет – зашибись! Как говаривал старина Калиостро, даже Господь Бог порою не прочь напустить туману… Густав, замрите. Если мы все сделали правильно, сейчас должна раздаться музыка сфер.

Уж не знаю, как там должны были звучать сферы, но из Лисова Зазеркалья послышался тихий звук шарманки, приправленный музыкальными спецэффектами, изобретенными моим ловким другом.

– Ну, слава Отцу-создателю! — с пафосом провозгласил Сергей, сдергивая непроницаемую черную повязку с глаз финансиста. – Вот он, ковчег нерукотворный, святая святых страны Советов!

В полумраке комнаты, драпированной черным бархатом, одна за другой словно по волшебству загорелись свечи, заставляя неофита, попавшего в храм Лисовых уловок, невольно вздрогнуть.

– Ибо сказано, — патетическим тоном продолжал Лис, – когда звезды утреннего неба поют вместе, такой орбиты даже малой нет, которая не пела бы голосами ангелов. Пифагор не дожил, уж он бы, старик, порадовался!

– Что это?! — завороженно глядя перед собой, спросил барон Дрейнгоф. И я бы на его месте, пожалуй, сделал то же самое.

Предмет, над изготовлением которого обещал порукодельничать Лис, мог бы заставить вождя какого-нибудь туземного племени дать в обмен не только остатки золота, припрятанные в святилище, но даже зеркала, бусы и цветные тряпки, приобретенные у европейских колонизаторов ранее. Более всего странный агрегат напоминал смесь игрового автомата, именуемого «однорукий бандит», с гигантской кофемолкой. Но все это сооружение было разукрашено какими-то лейденскими банками, песочными часами, хронометрами, астролябиями – в общем, всем научно-прикладным инвентарем, до которого за столь короткий срок успел дотянуться Лис.

– Что это? — нараспев переспросил он. – Вы слышали о графе Сен-Жермен?

– Да, – тихо пролепетал Густав.

– А шо тогда спрашиваете?Все ж перед вами! Обычнейший индукторный деньгоприемник. Граф построил его еще полтора века назад по расчетам Пифагора, Евклида и Лобачевского.

– И он действует? — заинтересованно осматривая замысловатую конструкцию, спросил финансист.

– Если все делать правильно, то без сбоев. — Сергей похлопал чудо концептуального искусства по циферблату часов, еще недавно красовавшихся на нашем камине. – Так, последняя проверка. Значит, по пунктам: день сегодня субботний, Сатурн почти не виден, тени исчезают в полдень. Кажется, всё! А, вот еще – угол падения равен углу отражения. Как же без этого! В общем, давайте сюда бумаги и держите себя в руках. А лучше возьмитесь за вон ту штучку и, когда я суну векселя сюда и дерну пымпочку, – Лис указал на прорезь в крышке огромной кофемолки, – начинайте бешено вращать. Готовы? Поехали!

До меня донесся хруст превращаемой в крошево бумаги. Между тем деловитый секретарь нашего сиятельства, напряженно шевеля губами, высекал молнии меж двух металлических шариков, переворачивал песочные часы и тихо шептал некую халдейскую тарабарщину:

– Растворитесь, скрижали ноосферы! О, танкодром поливинил! Тебя, орфоэпика вселенной, призываю я вернуть то, что было обещано и запечатано. Удержи поводок Цербера, всегда идущего по следу, восстанови кислотно-щелочной баланс, не вызывая резонанса. Пи аш пять и пять! А-ой, а-ой, а-ой! Ну шо, барон, – Лис победно глянул на клиента, – переходим к водным процедурам? Несведущие щас обольются горючими слезами, сведущие – холодным потом ожидания! Вот эту ручку видишь? Опускай ее резко вниз.

Зачарованный словами «чародея» финансист дернул ладонь однорукого бандита, и в тот же миг панель на нем опустилась, и в подставленный серебристый таз со звоном посыпались блестящие, точно прямо из под пресса, червонцы.

– Во, ну надо же, опять получилось! — прокомментировал Лис. – Если хотите, пересчитайте для верности, хотя пока сбоев не было.

Уж и не знаю, как там горючие слезы, но испарина, выступившая на лице финансиста, недвусмысленно говорила о том, что водные процедуры удались на славу.

– Верители, Густав, — между тем делился своими переживаниями Лис, – каждый раз волнуюсь: а вдруг не получится? Но пока, тьфу-тьфу, сен-жерменка не подводила. Я вот думаю, если сюда не векселя, а, скажем, акции совать, а затем оставлять их на ночь – может, он деньги с процентами отдавать будет?

Однако последние слова моего друга не достигли сознания изумленного барона. Он сидел на корточках возле таза, сомнамбулически зачерпывая из него пригоршни монет и по одному сбрасывая червонцы обратно.

– Эй, дорогуша, ты часом головой не подвинулся? А то тут, знаешь ли, животный магнетизм во все стороны так и брызжет.

– Но этого не может быть, — с трудом выдавил финансист.

– Граф бы с тобой не согласился. — Лис бестрепетно подхватил посверкивающее сокровище из-под носа пребывающего в ступоре фон Дрейнгофа. – Полагаю, и все семейство Турнов было бы с ним заодно. Ладно, тушим свечи, возвращаемся. На этой неделе больше делов не будет. Вот ведь тоже недоработка: ну почему такое ценное оборудование нельзя использовать каждый день?А наверняка ж Лобачевский с Пифагором…

Следующая краткая, но емкая фраза ополоумевшего финансиста, вероятно, была музыкой для моего друга:

– ПРОДАЙ!!!!

– Пифагора, что ли? Так он уже умер. — Сергей мастерски изобразил недоумение на своем хитром лице.

– Вот это!

– Да не-ет, ну как же… Капитан, дальше будет неинтересно. Пациент готов к ампутации мошны, а об исходе операции я доложу тебе позже. Привет от меня княгине, хотя нет, щас я этого меланхолика выставлю и сам с приветом явлюсь… Барон, как же я могу это продать, если оно стоит несусветных денег?

ГЛАВА 8

Мое вечернее рандеву с очаровательной княгиней продолжалось. Она не принадлежала к той категории кокеток, готовых привлечь всякого из одной лишь досужей страсти к обольщению. Наделенная живым, острым, но, пожалуй, несколько романтичным умом Екатерина Павловна желала видеть во мне героя среди серых, несмотря на румяна, светских лиц.

Я был экзотичен для нее, как заморский попугай, обладающий связной речью, но чем более ее светлость принимала участие в моих делах, тем более привязывалась к объекту своих благодеяний. Правда, таковые имелись еще лишь в воображении княгини, но подобно многим дамам она полагала действие если не свершившимся, то, уж во всяком случае, свершающимся лишь потому, что оно пришло ей в голову.

Сейчас, проникнувшись идеей доставить меня в Россию, княгиня с жаром расписывала прелести российского двора и выгоды службы у венценосного рыцаря. Пожалуй, не планируй я перебраться в Россию, и тогда б непременно задумался о словах вдохновенной русской вербовщицы. Но в тот момент, когда я уже выстроил в уме цветистую фразу о готовности сопровождать ее светлость, куда ей только заблагорассудится, затянутый в роскошную ливрею осанистый лакей доложил о прибытии кавалера Сергея Лиса. Вслед за церемонным слугой, придерживая дверь носком сапога, ввалился мой секретарь, торжественно держа в руках фарфоровую супницу, расписанную сценами королевской охоты на оленей.

– Ваша светлость, – стараясь придерживаться этикета, выпалил Сергей, – мой друг, который сейчас сидит перед вами, попросил доставить сюда вот эту посудину, шо я с радостью и делаю. – Он водрузил свою ношу на столик, едва не сбросив на пол блюдо с фруктами. – Вот! Получите и распишитесь.

– Что это? – внимательно рассматривая произведение севрских мастеров, озадаченно спросила Екатерина Павловна.

– Я так подозреваю, шо супница, – задумчиво обходя восточного стиля палисандровый столик, сообщил о плодах наблюдений Лис. – Не, ну, в принципе туда можно и щи наливать или, там, борщ… Да разве ж тут борщеца наварят?

– Вы принесли мне борщ? – удивилась княгиня Багратион. – Граф, что все это означает?

– Да так, – пожал плечами я, – небольшой сюрприз. Впрочем, вы можете увидеть все сами.

– Однако это странно. – Заинтригованная Екатерина Павловна чуть опасливо приподняла крышку супницы. – Но тут какая-то резаная бумага!

– Что такое вы говорите? – деланно изумился мой секретарь. – Ваша светлость, что за кощунство? Это не резаная бумага, это резаная ценная бумага! Вернее, бумаги. – Не спросясь, он запустил в супницу пятерню и выгреб оттуда искромсанные клочья своей добычи. – Нешто не узнаете?

Екатерина Павловна, обмерев, впилась немигающим взглядом в обрывки, на которых виднелись кусочки букв, иногда даже половинки слов.

– Неужто… Неужто это мои векселя?

– Ну, с точки зрения вульгарного материализма, – радуясь случаю покрасоваться, глубокомысленно заговорил Лис, – я бы счел этот факт несомненным. Но с другой стороны, поддерживая концепцию старины Декарта, как не подвергнуть сомнению ваш, княгиня, скоропалительный вывод? Да сунься я с этим конфетти к любому банкиру, он бы весьма удивился моему заявлению, что перед ним векселя, да еще на семьдесят тысяч крон!

Глаза Екатерины Павловны, и без того немаленькие, теперь занимали пол-лица, и читавшийся в них немой вопрос я мог бы рассмотреть из другого конца зала.

– Видите ли, сударыня, – точно оправдываясь, начал я, – вчера мне невольно пришлось быть свидетелем разговора вашей светлости с неким финансистом. Прошу извинить мне это ненамеренное нарушение канонов хорошего тона. Волею случая я узнал о тяготах вашего положения, и с моей стороны было бы неучтивым, имея возможность повлиять на обстоятельства, позволить им развиваться в огорчительном направлении.

– Знала бы мадам, сколько я на этом деле наварил, – с гордостью прорезался на канале связи мастер изъятия денег из окружающей среды, – она б пожалела, что не задолжала еще больше.

– Ну-ка, ну-ка, – осторожно начал я, – докладывай о доходах.

– Да ну, — начал картинно скромничать Лис, – так, ерунда… Густав пристал как банный лист: продай ему агрегат да продай. Я ему и так, и эдак, и Сен-Жермен обидится, и твое сиятельство в ярость придет. Ни в какую! Говорит, что ж ты жизнь свою кладешь, на доброго дядю горбатишься? Давай, мол, бабла налом отсыплю, а дальше мы так подстроим, что будто бы разбилось ценное оборудование при транспортировке. Ну и все такое…

– Ну и на сколько «все такое» потянуло?

– Да ну, сущая мелочь! В переводе на серебряные рубли, за вычетом кредита Палиоли и накладных расходов, чуть больше четырехсот тысяч. Но если вспомнить о ценах на механические игрушки началаXIXвека на аукционе Сотбис, то эдакий шедевр абстрактной механической архитектуры может затянуть и поболе.

– Как бы нам «поболе» не затянули, – с грустью усомнился я.

– Да ну, – отмахнулся Лис, – я ему там вкратце списочек обязательных условий накропал. Ну, типа, правила пользования. Так что, я тебе скажу, я бы с радостью глянул, как он их будет выполнять, но очень надеюсь, шо в этот момент мы будем шо те друзья, которых или нет, или далече.

Слушая речь довольного собой Лиса, я между тем принялся с жаром убеждать прекрасную даму, что считал бы себя бесчестным, поступив иначе, и потому искренне рад услужить ее светлости.

– Видимо, Богемия – последняя страна, где по сей день жив дух рыцарства, – с легкой грустью произнесла Екатерина Павловна, сдувая с ладони легкие клочки своего недавнего ярма. – Но мне, право, неловко… Я, пожалуй, ничем не могу отплатить за столь великодушный жест.

– Мадам, – прервал я княгиню, – ни слова больше! Я не приму от вас никакой платы. Иначе чем бы порыв моей души отличался от сухого расчета скряги-ростовщика, ищущего лишь выгоду.

– Эк, загнул! — послышался в канале связи голос Лиса. – Слушай, у нас нет времени куртуазии разводить. Пусть уж мадам черкнет семье пару строк, и к Елипали на отходную.

– Не суетись, – прервал я друга. – Здесь, кажется, получится более интересный вариант. Но вы обещали быть моей доброй феей в далекой стране…

– Где бурые медведи по пояс в снегу в буденовках танцуют гопак, аккомпанируя себе на балалайках. Да-да, при этом они жрут водку и заедают ее баранками с воблой.

– Лис, — возмутился я, – не сбивай меня с возвышенного тона!. … ваших предков.

Не стану подробно излагать нашу дальнейшую беседу, поскольку комментарии моего секретаря, которые сопровождали обращения княгини «мой нежный друг», неприемлемы в светском общении. Однако необходимое соглашение было достигнуто.

Отъезд был намечен на завтра. Чтобы не смущать общественное мнение и не давать лишней почвы для пересудов, мы уговорились выехать порознь, причем мне надлежало отправиться в сторону Богемии. Ее светлость во второй половине дня должна была отбыть в Галицию, где, по слухам, был сборный пункт союзных Австрии россиян, в рядах которых находился и генерал Багратион. Таким образом, у меня оставалось несколько часов, чтобы, отъехав от Вены, изменить маршрут и, сделав крюк вокруг столицы, ожидать княгиню в горном шале, используемом летом для уединенных пикников, зимой же обычно пустующем. Получив от княгини подробную схему расположения точки нашей встречи, мы с Лисом церемонно откланялись, спеша встретиться с маэстро Палиоли.

Посещение графом Турном и его управляющим «Банко Ди Ломбарди» не могло остаться без внимания клерков, занятых подсчетом чужих денег, но все же не было явлением из ряда вон выходящим. В конце концов, сеньор Умберто – доверенное лицо нашего сиятельства. Капиталы, вложенные родом Турнов в этот почтенный банк, исчислялись цифрами с шестью нулями, поэтому служители храма Афины-Монеты были предельно вежливы и провожали гостей поклонами, исполненными глубочайшего почтения к финансовому благосостоянию. Доведись им увидеть происходящее за резными дверями кабинета Умберто Палиоли, их представление о разумности мира могло изрядно пошатнуться. Во-первых, увидев перед собой возвращенный Лисом кредит, резидент подозрительно оглядел червонцы и задумчиво предположил:

– Дело сорвалось?

Выслушав объяснения Лиса, вполне довольного своей очередной проделкой, он помрачнел и, стуча кулаком по столу, начал выговаривать нашкодившим балбесам-оперативникам, что Институт не для того прислал их сюда, чтобы они промышляли аферами, что все траты уже были согласованы, и так далее, и так далее, и так далее…

Я глядел на бушевавшего резидента, пытаясь нарисовать в уме засыпанное метелью шале с едва протоптанной копытами в снегу тропинкой, огонь, пылающий в камине, и княгиню Багратион, сидящую на медвежьей шкуре с чашей глинтвейна в руках.

– Да я ж как лучше хотел! – пытался оправдываться Лис. – Казенные деньги сэкономить, на дорогу, опять же, подзаработать, на всякие там накладные расходы.

– Это не ваше дело, – стучал кулаком потомок лангобардов. – Ваше дело – согласовывать действия с руководством. В данном случае – со мной!

Затем, когда первый натиск бури стих и я уж было настроился завершить визит уточнением задач, последовал вопрос о письмах.

– Вы же понимаете, – выговаривал Палиоли, – эта переписка не должна попасть в чужие руки!

– Боюсь, что она уже туда попала, – резонно заметил я.

– Не надо умничать! – взвился банкир. – Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Нынче вы были у полицай-президента. Как продвигается расследование?

– Никак, – пожал плечами я. – Протвиц склонен обвинять нас в убийстве де Сен-Венана, в ограблении его вдовы, а также в истреблении собственных подельников. Но разговоры об исчезнувших письмах его, похоже, нисколько не трогают.

– Что ж, – немного успокаиваясь, вздохнул Палиоли, – в таком случае остается надеяться, что ваши, с позволения сказать, выводы были правильными и похитители действительно интересуются вами лично. Ладно, оставим пока эту тему, поговорим лучше о том, что вы должны предпринимать далее.

Я благодарно кивнул. Честно говоря, хотя пребывание в Вене затянулось пока лишь на двое суток, мне уже нестерпимо хотелось покинуть ее гостеприимные объятия.

– В России у вас будет официальная, вернее, тайная, но официальная миссия: вы должны будете встретиться с российским императором и передать ему сведения об организации заговорщиков, действующих в Шлезвиг-Голштейне с целью передачи этих наследственных земель Павла I под его руку. Вы, должно быть, знаете, что после дворцового переворота, который устроила Екатерина Ангальт-Цербстская, тогда еще не бывшая Великой, она вынуждена была пойти на ряд существенных политических и земельных уступок, чтобы заслужить лояльность европейских держав. Таким образом, российская государыня отказалась за своего сына Павла Петровича от прав на датскую корону и голштинские владения, принадлежащие тому как наследство убиенного отца.

Сейчас, когда узурпатор французского трона шагает по Европе семимильными шагами, немалая часть аристократии Голштейна считает себя вправе искать защиты под рукой наиболее могущественного противника самозваного базилевса. В свою очередь, Павлу это дает возможность контролировать выходы из Балтийского моря в Северное и таким образом фактически превратить Балтику во внутреннее море России. Можете не сомневаться, организация, о которой я говорю, существует и действительно ищет способа приватной встречи с российским императором. Я взял на себя смелость выйти с ними на связь и предложить им свои услуги.

Соответственно, у вас будут полномочия говорить от имени этих господ. Кроме того, вы немедленно получите от меня пакет, в котором содержится ваше направление в Россию как представителя Гофкригсрата [12] для изучения возможности закупки орудий для армии границы, расположенной в Богемии. Ваши бумаги подписаны моим добрым другом фельдмаршалом графом Колоредо, командующим бомбардирским корпусом. Замечу вам также, что Колоредо является великим приором Мальтийского ордена в Богемии, Моравии и Австрии, что даст вам возможность дополнительного контакта с отчимом вашей очаровательной пассии, который, помнится, правая рука великого магистра этих самых любителей старины.

Но важнее другое: распоряжение о покупке орудий позволит вам свести знакомство с генералом Бонапартием, который в скором времени, по нашим сведениям, должен занять пост генерала-фельдцейхмейстера. Деньги на проведение операции; как вы понимаете, всегда можно будет получить в любом филиале нашего банка. Они есть и в Санкт-Петербурге, и в Москве, и в ряде других губернских городов России. Но очень вас попрошу, не медлите! Сегодня получено новое послание, через пару дней оно будет во Франции и, возможно, в тот же день достигнет истинного адресата. В письме упоминается новая фигура – это некто Леденец, которого Наполеон благодарит за поддержку и предрекает ему славную будущность. Я полагаю, что действия императорского фаворита зашли уже весьма далеко, и если мы не сможем их предупредить, этот мир ожидает колоссальная война, рядом с которой завоевания Александра Дюма, возомнившего себя Великим, будут выглядеть лишь мелкими пограничными конфликтами. А сейчас ступайте, и больше никаких афер. Вы слышите?! Никаких!

Найти указанное княгиней Багратион шале оказалось делом непростым. В отличие от своего мужа Екатерина Павловна была никудышным картографом, да и снег, густо засыпавший лесные тропы вчерашней ночью, давал возможность двум странного вида охотникам вдосталь насладиться красотами зимних альпийских пейзажей.

Однако спустя два часа бесплодных поисков заваленный снегом домик на склоне горы был найден к великой нашей радости. Теперь, оставив коней в аккуратной конюшне, мы с Лисом грелись у камина, посмеиваясь над треволнениями сегодняшнего дня.

Ситуация действительно сложилась довольно забавная. Стоило обозу нашего сиятельства двинуться по дороге в Богемию, как возы, доставлявшие в родовой замок Турнов разнообразную венскую дребедень, были атакованы шайкой разбойников, нанятых контрагентом Лиса – бароном фон Дрейнгофом. Воспользовавшись тем, что мы, привычные к верховой езде, оторвались от неспешных груженых повозок, злодеи распотрошили перины на лебяжьем пуху, разгромили кресла и сервизы, а в тот экипаж, в котором, по уверению Лиса, должен был перевозиться агрегат работы графа Сен-Жермена, и вовсе угодила настоящая граната, превратившая возок в груду изломанных досок.

Стоимость наших потерь как раз входила в те самые накладные расходы, о которых говорил мой напарник. Но стоило разбойникам покинуть разграбленный обоз, а нам прибыть на место преступления, как со стороны Вены показалась кавалькада жандармов, возглавляемая таксоподобным Протвицем.

– Что здесь происходит? – бегло осматривая следы погрома, требовательно поинтересовался сыщик.

– Это вы меня спрашиваете?! – изображая на лице крайнее возмущение, гневно заявил я. – Это я вас хотел спросить, что происходит под носом полицай-президента и его пронырливых ищеек! Чем вы занимаетесь, господин Протвиц? Если мне не изменяет память, это третье преступление за последние четыре дня, которое происходит на моих глазах!

– Это-то и подозрительно! – взвизгнул сыщик. – Весьма подозрительно. К тому же я требую объяснений, почему вы покинули столицу без дозволения на то его высокопревосходительства господина полицай-президента?

– Я послал ему уведомление о своем отъезде, – абсолютно честно заявил я. – Должно быть, оно ждет его дома.

– Вы не имеете права! – взвизгнул Протвиц.

– Прекратите мне указывать, жалкая ищейка, на что я право имею, на что нет! – процедил я сквозь зубы. – Не забывайтесь, я офицер императорской службы, а потому имею начальство, помимо вашего. Так что будьте любезны, вернувшись в столицу, передать господину полицай-президенту, что я вынужден отбыть в Россию по приказу фельдмаршала графа Колоредо. Если у него возникнут какие-либо вопросы ко мне, пусть высылает их в Санкт-Петербург до востребования. А вы… – Я сделал эффектную паузу. – Кстати, а как так получилось, что вы оказались здесь, на месте преступления, сразу же после нападения разбойников? Уж не вы ли подстроили эту засаду, чтобы вдосталь покопаться в моих вещах? Потрудитесь ответить, господин Протвиц!

– Да! Да…

– Я вас более не задерживаю! Но все же подумайте над ответом, а я должен спешить. Служба, знаете ли!

– Но позволю себе заметить, граф, что ближайший путь к границам Российской империи в противоположной стороне.

– Благодарю за разъяснения, – сухо отрезал я. – Что вы можете знать о тех указаниях, которые были мной получены? А потому не говорите о том, чего не понимаете! Делайте свое дело, я же буду делать свое. И не задерживайте меня, война на пороге.

Протвиц поднял на меня удивленные глаза.

– Как, ваше сиятельство, вы ничего не знаете?

– Что еще мне следует знать? – презрительно бросил я.

– Утром в столицу прибыл гонец из Богемии. Война уже началась!

Я недоверчиво поглядел на сыщика.

– Это чистая правда! Я лично присутствовал в кабинете господина полицай-президента, когда туда прибыл посыльный из императорского дворца.

– Значит, война, – пробормотал я. – В таком случае мне тем более следует поспешить. Оставляю все это добро под ваше честное слово! – крикнул я, ставя ногу в стремя. – Будем живы – свидимся!

Честно говоря, на душе было противно, как после незаслуженной порки. Во-первых, в отличие от многих, знающих о войне понаслышке, я на себе испытал, что это такое, и блеск мундирного шитья не кружил мне голову. Во-вторых, печалило то, что местное руководство, занятое, строго говоря, поиском, сортировкой и первичным анализом информации, не удосужилось оповестить занятых сборами оперативников о таком «малосущественном» факте, как объявление войны. В игре, которую вел маэстро Палиоли, мы были лишь двумя фигурами, отнюдь не самыми ценными.

Вызванный по закрытой связи, он лишь сухо осведомился о ходе наших дел и как ни в чем не бывало, подтвердив известие Протвица, отказался от каких бы то ни было объяснений. Честно говоря, я давно не был в таком скверном настроении, и прогулка по зимнему лесу пошла мне только на пользу, несколько охладив брожение разгоряченных мыслей. Теперь, сидя у огня, я с улыбкой слушал анекдоты неунывающего Лиса, размышляя над тем, как бы поступил я на месте похитителя наполеоновских писем.

– Послушай, – Сергей перебил собственную цветистую тираду о некоем отце некой девушки и ее страстном воздыхателе, желавшем странного, – а если Протвиц заодно с похитителями? Оборотень в погонах, вампир в эполетах! Прикинь, крыша практически непробиваемая: он вроде как ведет следствие, присматривается, принюхивается, а сам только тем и занимается, что барабанит на нас в какой-нибудь закордонный центр.

Фраза «барабанит на нас» вызвала у меня некоторое удивление, но в общей канве понять, о чем была речь, все-таки не составляло особых проблем. Иногда меня восхищала манера напарника скрывать за беззаботной веселостью очень быструю работу мысли. Судя по его предположению, мы с ним думали об одном и том же.

Кто бы ни был таинственный охотник за рукописями, получив в свое распоряжение совсем не то, что ожидал, он не мог оставить без внимания наши скромные персоны. Такой поворот дел предполагал слежку, а я ее не заметил. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. В принципе наружное наблюдение и обязано быть таким, чтобы «пациент», как выражался Лис, ни за какие коврижки не мог догадаться о сопровождающих его лицах. Что и говорить, участие в охоте на нас полицейской ищейки давало таинственным противникам сильные козыри. Но так это было или нет, сказать пока не представлялось возможным, поэтому я лишь пожал плечами, не имея фактов, чтобы оценить предположение друга.

– Слушай, а что за погонялова такие: Север, Апис! А этот, новый, вообще петушок на палочке!

– Леденец, – автоматически поправил я.

– Да ну, какая, к хреням, разница, – отмахнулся Сергей.

– Кодовые имена, – начал пояснять я Лису так, будто он не знал этого прежде, – даются порою случайным образом, чтобы не наводить контрразведчика на разгадку личности хозяина позывного. Поэтому я сомневаюсь, что знание этих, с позволения сказать, псевдонимов сильно приблизит нас к разгадке.

– Не, ну, это и ежику будет понятно, когда он весной проснется, – с ласковой улыбкой прокомментировал Лис, это обычно свидетельствовало об очередной догадке, пришедшей в его голову, – но то ж в разведке. Там головы под другое заточены. А Бонапарт – артиллерист! Ему привычней, чтоб все было под линеечку и сверено с таблицей умножения.

Я молча уставился в огонь, отплясывающий на поленьях яростный танец вечной охоты. Красные искорки в обуглившихся трещинах подмигивали из своих укрытий, точно малютки эльфы, во множестве обитавшие в этих местах во времена почти сказочного средневековья. Невольно мне вспомнился другой костер, пылавший на берегу Миссисипи.

…– Тогда, в Бреенской школе, – помешивая уголья сучковатой веткой, рассказывал юный артиллерийский офицер с горящими не хуже ночного костра глазами, – я с друзьями грезил переустройством мира, казавшегося нам пустым и напыщенным. И, конечно же, лишь только представилась нам возможность претворить в жизнь эти детские мечты, я не мог позволить себе ею не воспользоваться.

– А как же присяга на верность королю? – подначивал я.

– Пользуясь своим невыносимым корсиканским акцентом, – усмехнулся артиллерист, – я произнес вместо латинского «rex», что значит «король», «res», означающее «дело». Мы вообще мнили себя отчаянными заговорщиками. Именовали друг друга тайными именами и строили планы, как получше воспользоваться двумя старенькими двенадцатифунтовыми пушчонками, которые предназначались в школе для проведения учебных стрельб. Я носил имя Цезарь. – Наш собеседник гордо расправил неширокие плечи, стараясь показаться больше…

– Лис, а ведь ты, похоже, прав! – Я хлопнул себя ладонью по ноге. – Как я раньше не додумался! Вспомни лагерь на Миссисипи, где Бонапарт рассказывал о юношеском заговоре, в который играли курсанты Бреенской школы.

– Ага-ага, – обрадованно заторопил меня Лис, – это то, как он себя без лишней скромности Цезарем прозвал?

– Как показала жизнь, скромность ему как раз была совершенно ни к чему. Но речь о другом. Я подозреваю, что Север – это прозвище все из той же Бреенской школы.

– С чего бы это вдруг? – не понимая логики моих построений, удивился Сергей. – Где Цезарь, а где Север?

– Север там же, где и прежде, – успокоил я друга, – но здесь, по всей видимости, речь идет не о географическом понятии, а о римском императоре Септимии Севере, известном военачальнике и энергичном государственном деятеле. Он был основателем целой династии Северов, но, вероятнее всего, речь идет о нем, а не о ком-либо из его потомков.

– Ну, предположим, ты прав. И что теперь? Бежать, роняя тапки, искать выпускников Бреенской военной школы и под видом корреспондентов «Ревю Паризьен» выпытывать у них школьные клички бывших учеников?

– Не стоит, – покачал головой я, придавая лицу загадочное выражение. – Я, кажется, могу сказать, о ком идет речь.

– Оба-на, выход в ноосферу через заднее крыльцо! Тряхни премудростью, Капитан, потешь замершую публику. Я уже приготовил ладони для рукоплесканий.

– Так вот в династии Северов лишь один ее основатель имел это странное прозвище не как родовое, а как личное. И означает оно «суровый», что вполне соответствовало характеру владыки Рима. Итак, нам известно доминирующее качество.

– Ну давай, не томи! – поморщился Лис. – Я ж по глазам вижу, шо ты уже прощелкал не тока доминирующее качество, но и доминошное количество.

– Конечно же, – обнадежил я. – Но должен же я насладиться моментом! Так вот у Наполеона в Бреенской школе действительно был приятель, отличающийся военными дарованиями, несгибаемой стойкостью, энергией и, как я уже имел честь заметить, суровостью, граничащей с крайней же стокостью. Это Луи Николя Даву! Если в этом мире не произошло чего-нибудь экстраординарного, то этот бреенский заговорщик в этом году должен был получить звание маршала Франции.

– И шо, по-твоему, разлука не убила нежных чувств? – радостно изображая обещанные аплодисменты, начал Лис. – Маршал Даву по-прежнему в одной упряжке со школьным корефаном?

– А почему нет? Много лет назад в какой-нибудь промозглой бреенской казарме они мечтали о переустройстве мира, и теперь время дает им этот шанс.

– Складно все лепится, Капитан. Значит, теперь у нас в руках есть ниточка. Ну что, сообщаем о твоем открытии Елипали?

– Почему бы нет? – Я широким жестом дал себе разрешение поделиться с начальством результатами своих изысканий, но едва успел поднести руку к груди, чтобы активировать закрытую связь, как в дверь шале застучали. – На всякий случай приготовь пистолеты, – бросил я Лису, направляясь к двери.

– А то б я сам не додумался, – хмыкнул мой напарник.

Мои пальцы легли на крючок засова, и сердце наполнилось трепетным ожиданием. Я уже предвкушал, что за дверью. Закутавшись в собольи меха, стоит замерзшая русская красавица, которую я тут же веду к жаркому камину и предлагаю горячего вина со специями, чтобы согреться…

Мои надежды не сбылись ни в едином пункте. Мех оказался лисьим. Обряженный в сшитую из шкур лесных хищников шубу мужчина уж никак не мог быть Екатериной Павловной. И вместо того, чтобы пройти к камину, он заявил с уважительным низким поклоном:

– Вас ждут, господа.

ГЛАВА 9

Я смерил взглядом почтительного незнакомца. Честно говоря, мы ожидали увидеть здесь не его, но, в конце концов, эпоха романтизма диктовала свои условности, и возвышенность нравов требовала покровов таинственности для самых обыденных дел.

– Шо, – послышался насмешливый голос Лиса, – гонец из Пизы?

Пришедший бросил на моего спутника недоуменный взгляд, но сделал вид, что прозвучавшие слова к нему не относятся.

– Этот господин с вами?

– Конечно, – пожал плечами я. – Вас что же, не предупредили?

– Нет. – Человек в лисьей шубе отрицательно покачал головой. – Мне было велено встретить вас здесь и проводить в нужное место. Полагаю, нет нужды знать ни имен, ни обстоятельств. Поверьте, моя скромность хорошо оплачена.

– Что ж, – я расправил грудную клетку, – в таком случае не будем медлить. В путь, таинственный проводник!

Немногословный гость сделал короткий жест рукой, призывая нас от теплого очага на мороз.

Навьюченные кони проваливались в глубокий снег, а потому ехать верхом не представлялось возможным. Оставалось двигаться пешком, ведя коней в поводу. Скрип под сапогами свидетельствовал о том, что температура воздуха продолжала падать, а уходящее солнце наводило на мысль о морозе, который из «скрипучего» вскоре намеревался стать «трескучим».

– Невольно чувствую себя партизаном Ковпака, – на чистейшем иностранном языке вещал Лис, не желая смущать откровениями нашего гида. – Буквально от Карпат до Путивля! Так и вижу: щас появится железная дорога, фрицы пачками, а мы, затаившись под красным флагом, конспиративно рвем железку в клочья. И потом из автоматов – «тра-та-та-та»! Получи, фашист, крестов на память! Я в детстве читал об этом с большим удовольствием.

– Не забывай, что фрицы здесь на нашей стороне. – Я поспешил восстановить историческую справедливость.

– Да ну, это частности, – отмахнулся мой напарник. – А если честно, меня это печальное обстоятельство круто напрягает. Война, конечно, давно была, но вот не люблю я немцев, хоть тресни.

– Сергей, – пристыдил его я, – это было в другом мире, другие люди. К тому же здесь той войны еще не было и она, вполне может быть, не произойдет. А кроме того, мы не в Германии, а в Австрии.

– Спасибо за географическую справку, – поморщился Лис. – Между прочим, фюрер тоже австрияком был.

– При чем здесь это? – спросил я в недоумении.

– Ни при чем, к слову пришлось. Хотя нет, при чем! Вот скажи, куда нас ведет этот доморощенный Сусанин? Какого рожна твоей княгине потребовалась такая конспирация? Она что же, в память о муже решила повторить в нашем исполнении переход Суворова через Альпы?

– В каком смысле? – не понял я.

– А в таком, что к дороге следовало бы спускаться вниз, а мы шо те пингвины – гребем по снегу в горы. Это нормально?

– Ты же знаешь, в горах прямая дорога не самая короткая.

Лис только вздохнул, подергивая уздечку своего коня:

– Ну, шо ты тормозишь? Иди, неживой, а то, глядишь, на фрицевскую засаду нарвемся.

Уже было совсем темно, когда дорога через заснеженный лес вывела нас к распадку, по которому четко прорисовывалась колея от полозьев саней.

– Уже недолго. Скоро прибудем, – обнадежил нас проводник, и это была самая длинная фраза, которую он произнес за время пути.

Действительно, не прошло и двадцати минут, как за поворотом, должно быть, пересохшего в незапамятные времена горного потока перед нами возник небольшой, аккуратный, точно сошедший с рекламной открытки замок. Лесмотря на его удлиненные готические формы, мне отчего-то казалось, что это тоже дань романтической моде, построен он каким-нибудь чудаковатым аристократом совсем недавно.

В замке, вероятно, нас уже давно ждали. Едва мы поравнялись с воротами, как они без всякого сигнала или окрика отворились, и слуги, судя по манере действовать безмолвно – близкие родственники нашего провожатого, приняли заледеневшие поводья из рук гостей.

– Зачудительное место для свидания, – оглядываясь, констатировал Лис. – Капитан, ты, часом, не знаешь, зачем ее светлости понадобилась такая драматическая обстановка? Шо ты ей такого наговорил в мое отсутствие?

– Вроде ничего особенного, – оглядывая переминающихся на морозе живописных стражников в кирасах и кабасетах, заверил я друга.

– Ладно. – Сергей небрежно положил руку на эфес сабли, словно ища точку опоры для ладони. – Сходим посмотрим, шо она тут накаруселила.

При этих словах двери стоявшей посреди двора башни картинно отворились, словно приглашая из промороженного двора в тепло. Мы едва успели переступить порог, как расторопные стражники вновь захлопнули их за нашими спинами.

В огромной круглой зале один за другим зажглись десятки факелов.

– Ни фига себе любовное гнездышко! Капитан, хочешь анекдот? Возвращается француженка домой, а там десять мужиков. Она им: «Месье, я так устала, так устала! Двоим последним придется уйти». Намек понимаешь?

Я оценил шутку друга. Да и что тут было непонятного? Вдоль стен с дистанцией примерно в ярд стояли одетые в черные балахоны джентльмены в непроницаемо-черных масках с прорезями для глаз. В одной руке каждый из них держал факел, в другой – обнаженную шпагу.

– По-моему, у нас проблемы, – задумчиво оглядывая вздымающиеся в салюте стальные острия, прокомментировал я картинку.

– Какое ценное наблюдение! – сквозь зубы отозвался Сергей. – А я всегда говорил – от ля фам добра не шерш!

– Приветствую вас, брат Эммануил! – звучным, хорошо поставленным голосом провозгласил один из чернецов, выступая на три шага вперед. – И вас, неизвестный брат.

– Вы, должно быть, нас с кем-то путаете, господа, – отвечая на приветствие, увещевающе начал я. – Наверняка путаете. Я, конечно, брат, но мое имя Вальтер.

– Кого ты привел, несчастный?! – В голосе, который выкрикнул эти слова, уже не слышалось недавней почтительности, хотя несколько мгновений назад его, по выражению Лиса, можно было намазывать на хлеб вместо масла.

– Мастер, они дожидались в указанном вами месте! – пустился в оправдания наш провожатый.

– Глупец! – яростно отрезал замаскированный, и десятки клинков по этому слову опустились, образовав вокруг нас сверкающее остриями кольцо.

– Капитан, ну хто тебя дергал за язык? Ну, потусовался бы вечерок Эммануилом, шо, от тебя б убыло? Не видишь, они тут все малахольные! Нинзи-переростки.

– Кто вы такие, господа? – Речь говорившего звучала жестко и была лишена всякого намека на дипломатичность.

– Не, ну, они еще спрашивают, – попробовал было возмутиться Лис. – Сами притащили…

– Погоди, – прервал я друга. – Господа, прошу вас принять наши извинения. Мы не желали потревожить уединенность вашего почтенного собрания и уж вовсе не хотели нарушить святость ритуала…

– Кто вы такие? – по-прежнему рубил вожак факельщиков, и его соратники, явно зная, что им надлежит предпринимать, начали смыкать круг.

– Вот сейчас, кажется, и согреемся, – оглядываясь по сторонам, пробормотал Лис, до половины обнажая саблю.

– Остановись, — прошептал я. – Двумя саблями против полусотни шпаг не отмашешься. Мое имя Вальтер! Вальтер Турн, граф фон Цеверш. Это мой друг, кавалер из Галиции Сергей Лис. Мы сожалеем о той ошибке, которая свершилась помимо нашей воли.

– Турн? – переспросил главарь. – Вы в родстве с прусскими князьями Турн унд Таксис?

– Буквально родный сын! Если, конечно, это в нашу пользу, – спешно отрапортовал Лис.

– В родстве, – подтвердил я.

Предводитель черных масок сделал знак своим людям, и те остановились.

– Что ж, предположим, вы говорите правду. В таком случае сдайте оружие! Сегодняшнюю ночь и завтрашний день мы будем вынуждены ограничить вашу свободу передвижения. Но если все сказанное подтвердится и вы действительно по чистой случайности попали в поле нашего зрения, послезавтра утром вы вновь обретете возможность отправляться куда пожелаете. Если же нет, ложь обойдется очень дорого.

– Какие милые люди, — прошептал Лис. – Интересно, что скажет малая британская энциклопедия по поводу того, к кому это нас, к бениной бабушке, занесло.

– Не знаю, — честно сознался я. – Но, похоже, выбора у нас нет. Во всяком случае, эта позиция для боя никак не подходит.

– А ты, брат Альберт, вновь займи свой пост. И постарайся вернуться не позже завтрашнего полудня, если не хочешь, чтобы на тебя легла кровь двух невиновных людей.

– Слушаюсь, мастер, – безропотно склонил голову наш провожатый, покидая залу.

– Брат Ульбрехт, брат Танкред, примите оружие этих господ и проведите их в комнату Уединенных созерцаний.

К нашей великой радости комната Уединенных созерцаний не оказалась каменным мешком, в котором древние феодалы мариновали нежданных гостей. По сути, это была обычная комната, разве что с зарешеченным узким оконцем и засовами снаружи.

Сказать, что помещение было скудно меблировано, значило польстить этому очаровательному уголку замка. Всей мебелью здесь был один-единственный соломенный тюфяк да выступ, образованный каминной трубой. Впрочем, и то, и другое трудно было назвать мебелью. Возможно, сообщество, обитавшее в горном убежище, придерживалось суровой аскезы, а быть может, в замке просто были перебои с углем и дровами, но камин не топился, и толку от него было не больше, чем от нагретого дневным солнцем железного переплета в окне.

– Замечательная прогулка! Офигительное любовное гнездышко! – критически оглядывая место нашего обитания, подытожил Лис. – Хотел бы я знать, чем заняты все эти люди в черном. А то меня терзают смутные подозрения, шо они нас приняли за пришельцев.

Я невольно усмехнулся, еще раз старательно оглядывая комнату и примериваясь, возможно ли пролезть в забранное решеткой окно, если, скажем, эту решетку из него убрать.

XIX век, особенно первая его половина, был временем расцвета тайных союзов. Потрясенная Европа, созерцавшая рождение новой державы за морем и крушение вековых устоев и традиций, была заражена, словно вирусом, страстью к всевозможным революционным сообществам. Большая часть их, рожденная в аристократических кругах, была лишь игрой в таинственность, но все же, воочию увидев, на что способны молодые люди, объединенные идеей, заговорщики во всех концах Европы грезили о всеобщем счастье, либеральной ерунде и, конечно же, смертоубийстве жестокосердных тиранов.

С победой над мировым злом обычно ничего не получалось, но вот для острастки мирных граждан, а главное, самих участников тайных союзов, нескольких человек можно было и укокошить. Требования не жалеть живота своего ради великой цели обычно выливались в безжалостность к чужим жизням, но сама идея была понятна и широко популярна во все века. Однако попадать в число поленьев на алтаре свободы и братства совсем не хотелось, как бы красиво ни горел жертвенный огонь.

– Ладно, – пытаясь смириться с положением, вздохнул я. – Бывали случаи и похуже. Давай-ка созерцательно поразмыслим о нашей дальнейшей судьбе. Поскольку я не удивлюсь, если вдруг окажется, что в здешних стенах установлены слуховые трубы. Ave Maria gratia plena… – завел я, делая знак Лису поддержать молитвенные песнопения. – Вне зависимости от того, приедет этот самый брат Эммануил или же нет, необходимо присмотреть возможные пути отхода.

– Ну, это и ежу понятно! — откликнулся Лис, начиная тихо обстукивать стены. – А то, не дай бог, споют нам отходную без нашего активного участия. Но я пока вижу только один способ, точнее, не способ, а один козырь в нашу пользу. Уж больно эти братья-факелоносцы занавешенные: маска, плащ с капюшоном, комбез, перчатки – тайный профсоюз радикальных трубочистов на отчетно-выборном собрании. Ежели пару этих деятелей сюда завлечь, то можно убедить их отказаться в нашу пользу от своих обносков. Глядишь, и прокатит, они тут такие таинственные, шо даже в сортире масок не снимают.

– А зачем им там маски снимать?

– За компанию, – беззлобно огрызнулся мой напарник. – А вообще, если без дураков, надо ставить в известность Елипали. В конце концов, все эти общества меча и орала по его части. Глядишь, среди здешних братцев у него тоже какой-никакой кузен отыщется.

– Разумно, – согласился я, – хотя и безрадостно.

Ожидания меня не обманули. С интересом выслушав мое сообщение о возможной причастности маршала Даву к заговору Бонапарта, суровый резидент разразился гневной тирадой, едва узнав о нашем плачевном положении.

– Мне рекомендовали вас как дельных и опытных специалистов, оперативников высокого класса! Вы же в последние дни заняты лишь тем, что создаете немалые проблемы как мне, так и самим себе. Здесь не увеселительная прогулка, и я не могу позволить, чтобы от ваших нелепых оплошностей страдало дело. Я напрягаю связи, чтобы создать вам необходимое для успешной деятельности положение, мы тратим на вас огромные деньги, и что в результате? Теперь я должен вытаскивать господ оперативников из заключения, причем невесть у кого.

– Очень даже весть, – обиженно вмешался Лис. – Это явная черная сотня, вернее, полусотня. Но к завтрему, может, еще с полста рыл подтянется, тогда будет полный комплект.

– Если говорить серьезно, то все здесь ожидают какого-то брата Эммануила.

– Эммануила? – скороговоркой переспросил маэстро Палиоли. – Вот как! Что ж, тогда, может, все еще и к лучшему. Значит, так: оставайтесь на месте и разузнайте, о чем будет идти речь, когда прибудет Великий Просветленный.

– Кто-кто? — переспросил я.

– Эммануил, Великий Просветленный!

– Похоже, вы знаете о здешних хозяевах нечто ценное, что следовало бы знать и нам.

– Кое-что мне известно, но, честно говоря, хотел бы узнать побольше. Вкратце дело обстоит так. Чуть больше четверти века назад в Баварии профессор церковного права иезуит Адам Вейсхаупт основал тайное движение, названное орденом иллюминатов. Это было своеобразной реакцией на буллу Папы КлементаXIV, отменившего их орден.

Суть движения сводилась к тому, что все божеские заповеди не имеют под собой силы Господнего закона, что они придуманы людьми для людей, живущих в тех или иных строго определенных условиях. С изменением же условий меняются и заповеди, а коли так, то нет ни малейшей необходимости в Господе как едином мировом законодателе, ежели с этим прекрасно справляется человек.

Стало быть, человек, стоящий во главе могущественной организации, пронизывающей все общество сверху донизу, может заменить собой Бога. Он сам великий демиург и сам решает, как преобразить лицо мира. Сторонники такого Бога-человека автоматически становятся апостолами, но апостолами не страждущими и претерпевающими боль и лишения, а побеждающими и несущими Царствие Божие на земле.

Но главный тезис иллюминатов состоит в том, что поскольку человек есть продукт общества, то, изменив общество, человечество неминуемо придет к высшему счастью. Как следствие этого – притязания на мировую власть. Добавлю лишь, что за время своего существования они подмяли под себя ряд европейских масонских лож, что это разветвленная организация, имеющая множество влиятельных членов, но вступить в нее по собственной воле невозможно.

Действительные члены местного бальяжа[13]могут обратиться к своему бальи с предложением направить свой взор на того или иного человека. С ним исподволь начинают вестись беседы, склоняющие возможного соискателя к вступлению в орден, затем следуют три года новицеата, в течение которых будущий апостол выполняет любую указанную ему работу, привыкая к безмолвному послушанию и сохранению тайны.

– А кто такой этот брат Эммануил?

– Неизвестно, могу лишь предполагать. Сам Адам Вейсхаупт, создавая орден, взял себе имя Спартак, чтобы подчеркнуть непримиримую войну, которую предстояло вести с папским Римом и всеми современными империями. Его же преемник, отказавшись от идеи прямого тираноборства, назвался Эммануилом в честь одного из библейских пророчеств, по которому таково будет имя Мессии, пришедшего спасти мир.

– Ни фига себе запросы! — восхитился мой напарник. – А шо, Иисуса им было недостаточно?

– В пророчестве было сказано, что Сына Божьего будут звать Эммануил, поэтому Христос для них, как и для мусульман, лишь предвестник истинного Мессии. Поэтому я призываю вас как можно более подробно выяснить, о чем будет идти речь на заседании австрийского бальяжа, и постараться нащупать связи в рядах иллюминатов.

– В гробу я видел такие иллюминаторы, — хмуро отозвался Лис. – И как, интересно, мы будем разузнавать, о чем эти чернушники базарить станут? Я так понимаю, шо пресс-конференции по результатам встречи не намечается.

– Вы же оперативники, вам и карты в руки, – отрезал Умберто Палиоли. – А пока включите маяк, я через базу выясню координаты вашего узилища и постараюсь что-нибудь придумать.

– Какая отеческая забота, – отключая связь, с умилением произнес Лис. – Особо радует требование не покидать гостеприимных стен. Можно подумать, шо нас отсюда выталкивают, а мы упираемся. Да и со всем остальным тоже – обхохочешься.

– Ладно, – вздохнул я, – утро вечера мудренее. Новый день откроет варианты действия. Пока же нам следует отдохнуть. Полночи сплю я, полночи – ты. Если что – сразу буди.

– Да уж можешь не сомневаться, – заверил Лис. – А что, если что?

– В каком смысле?

– Ну, если мне скучно станет или вообще, – Лис драматически понизил голос, – призраки невинно убиенных иллюминаторами жертв начнут вылазить из стен…

– Сергей, как бы ни обернулось дело, неизбежное лучше встречать хорошо выспавшимся. А если что-нибудь можно будет изменить, то и тут ясная голова нам не помешает. Так что можешь высматривать призраков, а я – спать.

– Хорошо, – со вздохом согласился Лис, – тока ты мне игрушку из сапога выдай. Тебе она во сне все равно ни к чему, а мне, глядишь, и пригодится.

Я выдернул из широкого шва голенища отточенную пластину метательного ножа и протянул ее напарнику. Слава Богу, адепты нового Мессии не слишком преуспели в искусстве обнаружения спрятанных предметов, поэтому, обыскивая нас, не обнаружили ни вспомогательное оружие, ни упрятанный во второе голенище меморандум де Сен-Венана.

Спать на полу было холодно и жестко, да и сном это можно было назвать лишь после очень долгого бодрствования. Замок, казалось, жил своей, отдельной от людей жизнью. В нем постоянно что-то шуршало, скрипело, гулко отдавалось в сводах, так что волей-неволей закрадывалась мысль об упомянутых Лисом призраках. Но все же после долгого ворочанья с боку на бок мне удалось отключиться, так что, когда Сергей начал трясти меня за плечо, я встревоженно подскочил, пытаясь разглядеть в кромешной тьме неведомых врагов.

– Что такое? Что-то случилось? – оглянулся я.

– Да так, ничего особенного, – тихо отозвался Лис. – Просто недремлющий брегет уже звонит тебе подъем.

– Ага. – Я сел и начал тереть виски. – Сейчас я буду готов.

– И это правильно, – голосом одного из былых лидеров своей державы напутствовал мое пробуждение напарник. – Давай быстрее, мне твоя помощь нужна.

– Что еще? – настороженно проговорил я.

– Тихо, не шуми. – Лис перешел на закрытую связь. – Пока ты дрых, я тут маленько стену расковырял. Если вдвоем взяться, часть кладки можно будет вытащить, а дальше есть шанс либо подняться на крышу, либо спуститься к очагу. Без веревки неудобно, но в распоре, глядишь, и получится.

– Надо оценить ширину трубы, – с некоторым сомнением ощупывая неработающее отопительное устройство, проговорил я.

– Вот заодно и оценим.

Кирпичей, выцарапанных из кладки Лисом, разумеется, не хватало, чтобы протиснуться в образовавшуюся на их месте дыру, Но до рассвета было еще несколько часов, и я еще вполне мог успеть расширить лаз. Пока же мы с Сергеем всматривались в черный провал, пытаясь сообразить, чем можно измерить расстояние до противоположной стенки трубы.

– …Я тоже об этом подумал, экселенц, – глухо раздалось откуда-то снизу. – Полковник богемских стрелков и сам по себе недурственный улов для французов. Бумажки же, обнаруженные в его вещах, свидетельствуют, что он направлялся к российскому императорскому двору.

– Это важно, – послышался другой голос, звучавший уверенно, но чуть надменно. – Но, однако, что он делал в шале, где, как вы утверждали, зимой никого не бывает? Почему он пошел за нашим смиренным братом, если не желал попасть сюда и вызнать расположение бальяжа.

– Не могу вам об этом ничего сказать, экселенц, – сконфуженно проговорил неизвестный, но голос его, даже искаженный каминной трубой, вызывал в памяти зловещий облик предводителя факельщиков.

– Что ж, следует это выяснить. Пока же я вижу, что при помощи вашего пленника мы сможем убить сразу двух зайцев. Во-первых, с таким презентом базилевс наверняка радостно примет нашего посланника. Кроме того, имея документы вашего незадачливого полковника, мы вполне можем направить одного из наших братьев к российскому двору под видом графа Турна.

– Это мудрая идея. Но если его раскроют?

– Россия – огромная держава. Там всегда есть где спрятаться, – отмахнулся от его вопроса достославный наследник иезуитской славы.

– Вы, как всегда, правы, экселенц, – послушно отозвался «глава профсоюза радикальных трубочистов».

– Несомненно, – проговорил тот, к кому обращался наш вечерний знакомец. – Я полагаю, стоит рискнуть. Наше влияние в этой империи еще слишком незначительно. Однако пренебрегать такой огромной державой с ее колоссальными ресурсами и царем, который мнит себя неистовым Роландом, было бы глупо. Не просто глупо, но и опасно. На наше счастье, здесь мы имеем хорошего союзника. Если не в этом году, то в следующем базилевс, расправившись с императором Иосифом, объявит войну России. Это нам очень на руку. До тех пор, пока она сильна, наши планы о единой всемирной державе обречены на неудачу.

– Экселенц полагает, мы должны поддерживать наглого узурпатора?

– Мы должны делать свое дело. Покуда узурпатор не знает поражений и сокрушает коронованных тиранов, точно спелые тыквы, он может быть нам полезен, а значит – должен быть нам полезен. Однако чем дальше этот наивный великан будет расширять свои завоевания, тем больше от них будут страдать сами французы. В какой-то момент наступит предел, и наследники Хлодвига и Карла Великого не захотят более терпеть вчерашнего кумира. Нам следует исподволь готовить этот час, заботясь о том, чтобы наши братья при любом повороте событий заняли все ключевые позиции. Но это будет позже, дорогой брат. – Говоривший сделал долгую паузу. – Сейчас мы должны помочь тираноборцу сокрушить Австрию, германские княжества и Россию. Пусть это ему удастся, но удастся с напряжением всех сил. Затем наступит черед Британии. – Он снова прервался. – Однако у вас тут холодно! Велите растопить камин.

Мы с Лисом тревожно переглянулись. Мысль о том, что угарный газ, поднимаясь по каминной трубе, сейчас заполнит нашу и без того неуютную камеру, посетила нас одновременно, не встретив радушного приема.

– Закладываем, – прошептал Лис.

* * *

Сколь бы старательно ни пытались мы заделать дыру в трубе, сизый дым сочился сквозь заткнутые известковой крошкой щели, поднимаясь к потолку и медленно превращая камеру в душегубку.

– Ни фига себе повеселились! – Лис с размаху запустил метательный нож в зарешеченное окно, стараясь выбить стекло.

Раздался отчетливый звон, дыра под потолком получилась куда меньше, чем хотелось бы, но все же скапливающийся дым струей начал вытягиваться из помещения. Пожалуй, это давало шанс протянуть еще какое-то время, лежа носом в пол и стараясь реже дышать. Но единственное наше оружие, к сожалению, красовалось сейчас в каком-нибудь сугробе, и до весны вряд ли кто-нибудь смог бы его отыскать.

– Капитан, – тараторил мой напарник, – думай скорее, что делать. А то спишут богемские стрелки своего полковника на нетрудовые расходы, в смысле – на небоевые потери. И меня вместе с ним заодно.

Я молча подполз к двери и начал что есть силы барабанить в нее ногами. Минут через пять страшного грохота дверь приотворилась.

– Уморить нас хотели! – Подъем Лисовой ноги зацепил обнаруженную в дверном проеме голень охранника, а пятка второй его ноги врезалась в коленный сгиб ненароком подвернувшегося цербера. Иллюминат с воплем рухнул, но в этот момент сознание оставило меня.

Реальность возвращалась ко мне звоном сотен маленьких колокольчиков. Чья-то заботливая рука приподняла мою голову и, расцепив сжатые судорогой челюсти, начала вливать до одури горький отвар. От неожиданности я закашлялся, дернулся и открыл глаза.

– Вот видите, капитан, это действительно полковник богемских стрелков граф Турн фон Цеверш. Он направлялся к российскому императору, теперь же попадет, с вашей помощью, в гости к базилевсу Александру.

Я прикрыл глаза и из-под ресниц постарался оглядеть комнату. Человек, к которому обращался неизвестный, стоящий у меня за головой, был одет в мундир офицера французских конных егерей, входивших, насколько мне было известно, в личную гвардию базилевса.

– Это дорогой подарок, – внимательно оглядев меня с ног до головы, резюмировал офицер, – и поверьте, мой государь умеет ценить преданных ему людей.

ГЛАВА 10

Я снова закрыл глаза. Голова кружилась, в висках стучало, все тело было ватным и, казалось, плавало в поту.

– К сожалению, сейчас его жизнь, как и жизнь его товарища, все еще под угрозой. Но дня через три они уже достаточно окрепнут, чтобы выдержать дорогу.

– Хорошо, держите их под охраной, – деловито проговорил офицер гвардии базилевса. – Я пришлю разъезд, чтобы сопроводить пленников.

«Пленников – это значит как минимум двоих. Следовательно, Лис тоже жив. Ну что ж, отрадно». Дикая боль кувалдой опустилась на взмокший лоб, вбивая голову в жесткую подушку.

– Давайте ему отвар через каждые полчаса и не забывайте поить молоком, – скомандовал некто. – Если он будет без чувств – вливайте через лейку.

– Как прикажете, брат Зигфрид, – с трудом расслышал я, снова проваливаясь в обморочную трясину.

К концу вторых суток я захотел есть. Желание это было скорее рассудочным, чем продиктованным возмущенным желудком, поскольку, чуть пригубив странного варева, поставленного на табурет возле моей лежанки, я понял, что толку от этого не будет.

– Это нормально, граф, – успокаивал меня некий смиренный брат, протирая мой лоб смоченным в уксусе платком. – Вам еще очень повезло. Останьтесь вы хоть на пятнадцать минут дольше, все обширные познания брата Зигфрида в медицине оказались бы для вас бесполезны.

– Где мой друг? – стараясь удерживать голову приподнятой, пробормотал я.

– Здесь, за стеной. Ему тоже пришлось несладко.

– Это уж точно, – прошептал я, активизируя связь. – Лис, как ты там?

– О-о-о, Капитан, здесь такое «там», что непонятно, как это я все еще тут. Слушай, почему у киношных героев всегда прокатывает идея с трубами, а мы так круто лоханулись?

– Не знаю, – коротко заверил я.

– Ты не смотрел, когда мы в камеру перехода маршировали, черная кошка дорогу не перебегала?

– Кажется, нет.

– А монах с пустыми ведрами в треснутое зеркало не бычился? — не унимался Сергей.

– Вот еще глупости! — отозвался я недовольно.

– Ну, может, число тринадцатое было?

– Сергей, ты же знаешь, что тринадцатого числа каждого месяца в Институте выходной день. Переброски не совершаются.

– А если по лунному календарю? – подавляя стон, предположил Лис. – Шо-то нам радикально не прет.

– Здесь ты не прав, мой медбрат сказал, что нам очень даже повезло.

– Ага, ему б с таким везением дорогу переходить! Он, кстати, не сказал, что нас французам передают?

– Что-то такое можно было предположить. К тому же я этого француза видел.

– Предлагаешь тоже в разряд везения занести? — едко поинтересовался Лис.

– Кто знает… Как по мне, так уж лучше в военном лагере, пусть даже и чужом, чем в здешнем каменном мешке.

– Капитан, идея сдернуть по дороге понятна и близка, но, боюсь, я тебе сейчас не помощник. Меня болтает, шо мыша в центрифуге.

– Мои дела не лучше, – с грустью сознался я. – Придется уповать на помощь Палиоли.

К исходу третьего дня я уже смог подниматься с лежанки без посторонней помощи, но далее нескольких шагов дело пока не шло. Появившийся как-то на канале связи резидент после дежурного разноса нерадивым подчиненным заверил, что предпринял надлежащие меры и, стало быть, мы можем не опасаться: по дороге из замка нас отобьют верные люди.

Несколько утешенные, мы приняли возвращение французских конных егерей с гордым достоинством римского консула, готового пред кинжалами преторианцев безропотно повиноваться воле богов. Запряженные тройкой сани, в которых, подобно укутанным в медвежий полог дровам, лежали мы с Лисом, лишь ждали сигнала тронуться с места. Вокруг, радуя глаз буйством красок, пестрели мундиры конвоя. Красные с золотым шнуром и белой меховой опушкой ментики на серебристо-черном фоне заснеженного горного леса блистали, казалось, излучая любовь к жизни и бесшабашную удаль. Султаны на медвежьих шапках колыхались в такт шагу тонконогих, серых в яблоках лошадей, черные усы бравых вояк задорно топорщились, точно антенны, выслеживающие в пространстве ближайшее скопление прекрасных дам.

– Господин полковник, – салютуя мне хищного вида кривой саблей, провозгласил начальник эскорта. – Вы пленены капитаном второго эскадрона полка гвардейских конных егерей Огюстом Буланже. Военная фортуна переменчива, мсье, но, поверьте, в знак почтения к рыцарским законам войны я сделаю все, что от меня зависит, дабы ваше пребывание в плену не стало чересчур обременительным и несносным.

– Ну шо, Капитан, а француз-то, кажется, ничего попался, вменяемый. Может, в память о старинных рыцарских законах забашляем ему, чтоб он нас отпустил? Ну, типа, благородный выкуп.

– Попробуем, — согласился я.

– Тогда это надо утрясти до того, как грозный Елипали покромсает тут всех в мелкие какаду.

– Я сделаю что смогу. Главное, чтобы слова француза не оказались пустой данью отжившей традиции. К сожалению, заявление, что именно он нас пленил, наводит на подобную мысль.

Кавалькада двинулась прочь от негостеприимного замка, даже название которого осталось для нас неведомым. Конные егеря двигались неспешно, их сабли и шпоры бренчали, задавая веселую мелодию дальнего перехода. Длинные алые шлыки на шапках развевались, и золотые кисточки на их концах, казалось, готовы были раскрасить ясный полдень в мундирные цвета доблестного гвардейского полка.

Впереди колонны двигался представитель иллюминатов, резко контрастировавший статским одеянием с мундирами его спутников. Вероятно, он ожидал, что капитан Буланже займет место рядом с ним. В таком случае его надежды не оправдались: лихой француз, непринужденно гарцуя на прекрасном андалузском жеребце, держался близ наших саней, желая, подобно большинству его соплеменников, украсить беседой долгий путь.

– Вы и вправду граф? – точно имея веские доводы против моего титула, поинтересовался он.

– Да, это так, – кивнул я.

– У нас лет десять назад вашего брата казнить было что высморкаться.

– У меня не было во Франции братьев, – сухо отрапортовал я.

– Да это все равно! Тогда казнили стольких дворян, что когда базилевс, дай ему Бог долгих лет жизни, пришел к власти, не нашлось и десятка воистину знатных аристократов, чтобы принять участие в его коронации. Так он недолго думая начал сам возводить в дворянское достоинство тех, кто этого более заслуживал, чем все эти хлипкие потомки крестоносцев, кичащиеся происхождением.

Дожил бы папаша Пьер Буланже до того дня, когда его непутевый сынок будет зваться шевалье Огюст Буланже де Мараццо и кавалером Ордена Гетайров Доблести Серебряного Венка! Покойный ведь был обычным булочником в Тулузе. Я с детства помню запах свежей сдобы и мучные облака, которые представлялись мне залпами орудий. Вообразите, мсье полковник, по сей день, а я уже не первый год в седле, стоит лишь вспомнить о какой-нибудь славной заварушке в Италии или в Илирии, как явственно чувствуется аромат свежей выпечки! – находя достойных слушателей, к тому же не имеющих возможности уклониться от ностальгических воспоминаний, самозабвенно вещал начальник конвоя. – Отец желал, чтобы сын продолжил его почтенное ремесло, но, вероятно, все родители таковы.

Да только мне деревянная лопата, которой отправляются в печь хлеба, представлялась алебардой, а сам я грезил о славе Баярда и Дюгеклена. И вот когда мне было шестнадцать лет, через наш славный город шел драгунский полк. Их блестящие на солнце каски с конскими хвостами, их палаши окончательно пленили мое сердце, и, как ни убивался папаша Буланже, вскоре его сын уже гарцевал в полковой колонне с горном, от одного звука которого у меня кружилась голова и сладко ныло в груди.

Потом мы славно дрались под Моденой, а во время перестрелки среди виноградников Бентиволио я от страху так осмелел, что повел за собой полуэскадрон и вышиб с холма целую роту савойцев. С вашими богемскими стрелками мне тоже пришлось столкнуться. Ну, это, я вам скажу, львы! Мы полдня штурмовали занятое этими храбрецами предмостное укрепление близ Арно. Впрочем, что я вам говорю, вы небось сами знаете об этом славном дельце…

Болтовня лихого капитана не требовала ответа и в общем-то звучала своеобразным гимном революционной эпохе, тем блаженным и жутким временам, когда сегодняшний висельник завтра мог стать обвинителем и судьей, а проснувшийся в канаве имел шанс уснуть на атласных простынях. На смену поколению, расправившему крылья, всегда приходит иное, стремящееся запереть в надежные клетки вчерашних орлов, львов и барсов. Можно было не сомневаться, что продлись карьера этого бравого офицера еще несколько лет, и Тулуза бы уже гордилась славным генералом Буланже, возможно, бароном, а то и графом Империи. Но кто знает, какая шальная пуля ставит точку в карьере самых отважных рубак!

Раздумывая о бренности жизни и неверности жребия, я молча кивал, слушая речи офицера, когда вспышка ружейного залпа безжалостно поставила точку в нашей довольно односторонней беседе. Точка была красная и расползалась кровавым пятном по лбу ехавшего рядом с капитаном егеря. Вслед за первым захлопали новые выстрелы, заставляя всадников разворачиваться в цепь, стараясь маневрировать, чтобы затруднить прицеливание неведомых стрелков.

– А вот, кажется, и люди Елипали, – пробормотал молчавший всю дорогу Лис. – А я уж было заскучал!

Засада была устроена на славу. На исходе первой минуты обстрела трое конных егерей уже лежали в снегу, не проявляя каких-либо признаков жизни, еще двое были ранены. Но, должно быть, не звался бы Огюст Буланже Гетайром Доблести, когда б спасовал перед банальной западней. Рассыпавшееся по снежной целине его небольшое войско представляло слишком хорошую мишень, чтобы продолжать удерживать эту нелепую позицию. Вздыбив храпящего андалузца, шевалье выхватил из ольстриди пистолет и, пригнувшись к холке, помчал вперед по дороге:

– За мной, храбрецы! Дюбуа, Масне, Вильер – спрячьтесь за санями! Стреляйте по всему, что будет двигаться среди тех камней!

Конные егеря – отменные стрелки. Это обязательное условие вступления в полк. Когда же наш экипаж внезапно превратился в импровизированную баррикаду, я вдруг с ужасом понял, что ежели, скажем, Палиоли не слишком четко объяснил задачу своим людям или же мы вовсе попали не в ту засаду, то в ходе завязавшейся перестрелки нас с Лисом прикончат, как говорится, в силу сложившихся обстоятельств.

– Сергей, – прохрипел я, – быстро выкатываемся – и под сани.

Валяться в снегу, даже укутанным в медвежьи шкуры, – занятие не из приятных, особенно когда над головой свистят пули, а ты лежишь со связанными руками и ничего не можешь предпринять. Когда же к выстрелам примешивается звон клинков, то понимаешь, что дело и вовсе принимает оборот нежелательный, поскольку одно дело – обстрел колонны из укрытия, и совсем другое – стычка на дороге. В конце концов, кругом война, и французский отряд движется по – уж не знаю, занятой или нет, – австрийской территории, а коли так, то вполне возможно, что перед нами, вернее – над нами, какая-то регулярная часть, выследившая передвижение вражеского разъезда.

Даже предположив, что нас с Лисом сейчас освободят бравые австрияки и вернут в расположение доблестных богемских стрелков, радоваться почему-то не хотелось. Представляю себе вытянутые лица однополчан при появлении нашего сиятельства. Точно желая дать мне пищу для новых размышлений, в сани рухнуло тело. Рука неизвестного свесилась, и зажатый в ней клинок очутился прямо у меня перед глазами.

– В круге лошадь, над ней корона, – прошептал я, разглядывая клеймо на пяте клинка. – Брауншвейг. Эти-то откуда здесь взялись?!

Пальцы раненого кавалериста разжались, затем конвульсивно задергались. Его оружие выпало, утонув рукояткой в рыхлом снегу.

– Лис, – встрепенулся я, – я сейчас попробую ухватить саблю, а ты пристройся и перепили себе путы.

– Идет, – коротко выдохнул Сергей, стуча зубами от холода.

Захватить лежащий в снегу клинок оказалось делом непростым. Во-первых, то и дело возле саней появлялись чьи-то ноги, но что хуже всего – некоторые из них были снабжены копытами. С третьей попытки я перекатился и, захватив коленями клинок, с максимально возможной скоростью вернулся в начальную позицию. Насколько я успел заметить, бой не утихал. Должно быть, сбив притаившихся за утесом стрелков, капитан Буланже вернулся к пленникам и сейчас во всю прыть орудовал саблей, обороняясь и атакуя каких-то всадников в черных, расшитых серебряным шнуром венгерках.

– Ну что, есть? – с надеждой спросил Сергей.

– Есть! – резко выдохнул я. – Давай режь.

Лис повернулся ко мне спиной, пристраивая стягивавшую запястья веревку на сабельном лезвии.

– Ну, давай рвись, черт бы тебя побрал! – бормотал он, пытаясь рассечь путы. – Рвись, кому говорю! О, кажется, пошло.

Над нашими головами послышался отчетливый грохот. Должно быть, кто-то соскочил из седла в сани. Затем к импровизированному укрытию стремительно начали приближаться высокие сапоги со шпорами. Не дойдя до саней полушага, они остановились, принимая широкую фехтовальную стойку. Вновь послышался скрежет клинка о клинок, сапоги дрогнули, и вслед за тем возле превращенного в полевое укрепление экипажа рухнуло тело, рассеченное от плеча до пояса.

– Господи, как я этого не люблю, – прошептал я, закрывая глаза.

Кровь заливала снег ярко-алой кляксой, мгновенно впитываясь и темнея.

– А ты не туда смотри, – жестко процедил Лис, освобождая мои руки. – Глянь, вон за голенищами стволы торчат бесхозные. Нам эти волыны сейчас в самый раз будут.

Сергей был прав: как бы ни складывалось сражение над нашими головами, как бы ни шатало нас при ходьбе, повороты судьбы стоило встречать как подобает настоящему офицеру – во всеоружии.

Манера кавалеристов носить дополнительные пистоли таким странным, на первый взгляд, образом не предусмотрена ни одним уставом. Однако, находясь в седле, выдернуть оружие из сапога можно одним жестом, перезаряжать же на скаку штатные пистолеты – занятие на любителя, а в бою, где каждая секунда на счету, подобное любительство может стоить жизни. Чуть больше полувека спустя эта манера сошла на нет, вытесненная многозарядными револьверами Кольта и Смит-Вессона. Пока же, на наше счастье, полковник Кольт не уравнял людей между собой, и бесхозное оружие немедленно перекочевало в наши руки.

– Вот так-то лучше, – пробормотал Лис, проверяя, заряжен ли пистолет. – Постой-ка, брат мусью!

– Сдавайтесь, господин капитан, – послышалось сверху. – Вы ранены, и вам против меня не выстоять.

– Как бы не так! – раздался поблизости возмущенный окрик Буланже. – Черта тебе двухвостого! Это не моя кровь, это кровь твоих ублюдков.

– Тогда почему она течет из твоего плеча, французский недоносок?

– А этого не хотел? – Я отчетливо услышал сухой щелчок взводимого курка. – Как видишь, мне и одной руки хватит, чтобы продырявить твою тупую башку.

– Ну что, Капитан, подождем, пока эти умники друг друга порешат, или как?

– Буланже жалко, – скороговоркой прошептал я. – Он хоть и сын булочника, а вел себя как истинный рыцарь. Да и тот второй, если дон Умберто послал его нам на подмогу, то неправильно было бы допустить, чтобы герою прострелили голову.

– Тогда возьмем их в плен обоих, а там разберемся.

– Идет, – выдохнул я. – На счет «три» выкатываемся. Ты влево, я вправо. Сил хватит?

– Справимся! – Губы моего напарника сложились в недобрую улыбку.

– Ну что, раз… два… Начали!

Снежная пелена мелькнула перед моими глазами, я перекатился, стараясь не забить льдистой пробкой ствол пистолета. Офицер конных егерей стоял в санях, одна его рука свисала вдоль тела, и зажатая в ней сабля уже не представляла серьезной опасности, в другой он держал пистолет, нацеленный во всадника в расшитой серебром венгерке, который, в свою очередь, держал на мушке карабина бравого тулузца.

– Сдавайтесь оба! – Мой ствол глядел аккурат меж лопаток Буланже. Пистолет Лиса целил в висок неизвестного кавалериста, и вид Сергея не оставлял сомнений в его намерении при необходимости спустить курок.

– Какого черта?! – На этот раз в выражении чувств австриец и француз были вполне солидарны.

– Бросьте оружие, – скомандовал я. – Вы оба – наши пленники.

Только сейчас я смог полностью оценить поле боя. Красные с золотом ментики конных егерей, черные с серебром венгерки их противников яркими пятнами темнели на снегу то здесь, то там, окруженные одинаково алыми ареолами крови. Некоторые из лежавших были живы, но требовали срочной медицинской помощи, другие уже не шевелились. Кем бы ни были все эти люди при жизни, цена нашего освобождения казалась мне непомерно высокой.

– Господа, господа! – Всадник поднял карабин стволом вверх. – Не стоит так горячиться. Меня послал ваш друг! Вы свободны!

– Ценное наблюдение, – хмыкнул Лис. – Ну, граф, шо с пленными делать будем?

– Капитану следует оказать помощь и, полагаю, дать свободу. А с этим…

– Господа! – Наш освободитель казался обескураженным. – Французы совсем близко, а большинство моих людей убиты. Если этот щеголь приведет сюда подкрепление, нас возьмут голыми руками!

– А он где-то прав, – охотно согласился Лис. – Капитан Буланже, признайте себя нашим пленником, по дороге мы окажем вам первую помощь. Это, как там его, согласно законам древнего рыцарства.

– И не подумаю, – насмешливо бросил французский офицер.

– Хотелось бы знать почему? – проговорил я.

– А вот почему. – Гвардейский егерь указал стволом на вершину утеса, преграждавшего саням прямоезжую дорогу.

Над ним, сверкая шитьем в лучах полуденного солнца, красовалась дюжина всадников, выцеливающих нас, как охотник – куропатку. Еще несколько мгновений – и другая группа верховых, куда больше первой, вынеслась из унылого, чернеющего голыми ветвями леса.

– Это конфланские гусары, – пояснил с улыбкой на устах Буланже. – И ведет их мой добрый приятель, первый фехтовальщик легкой кавалерии Этьен Жерар.

Французский военный лагерь напоминал огромный муравейник, когда бы вдруг муравьям вздумалось раскраситься во все цвета радуги, сесть на коней и воспользоваться пушками для истребления себе подобных.

Наша попытка уйти от преследования закончилась быстро и плачевно. Стоило многострадальным саням вынести беглецов за утес, как мы нос к носу столкнулись с полусотней гусар, без всякой суеты ждавших появления верной добычи. Ловушка захлопнулась, и жизнерадостные французы с улюлюканьем окружили мрачных пленников, зыркающих глазами во все стороны.

– Итак, вы снова мои пленники, господа! – радостно произнес Огюст Буланже и, покачнувшись, рухнул в снег, теряя сознание.

Конфланские гусары, обступив нас плотной стеной, невольно заставили отбросить всякую надежду спастись бегством. Их взгляды на мой полковничий мундир были недвусмысленны – в уме они делили награду, положенную за пленение вражеского старшего офицера.

Спустя два часа трое пленников в сопровождении бравых кавалеристов – Этьена Жерара и Огюста Буланже с рукой, красовавшейся на живописной черной перевязи, – ступили под свод шатра, над которым развевался флаг маршала Франции.

– О-о, друзья мои! – Хозяин шатра был молод, строен, и когда б не затканный ярким золотом мундир и черные тени, залегшие под глазами, его можно было бы принять скорее за старшего адъютанта, но уж никак не за маршала. – Вы ранены, Огюст?

– Увы, ваше сиятельство, мы попали в засаду, и когда б не Этьен, я бы сейчас, наверно, стоял перед каким-нибудь Маком, а не перед вами.

– Я патрулировал дорогу, господин маршал, когда услышал выстрелы, – пустился в объяснения командир гусарского эскадрона. – К счастью, мои орлы подоспели вовремя.

– Что ж, это замечательно. – Маршал, вероятно, сам в недавнем прошлом лихой кавалерист, широко улыбнулся, топорща усы. – Прекрасный улов! Вы, если не ошибаюсь, полковник богемских стрелков?

– Верно, – подтвердил я.

– Надеюсь, вы расскажете нам много интересного.

– Отнюдь, – честно пообещал я.

– Все так говорят вначале, – продолжал улыбаться француз. – А ваши друзья?

– Маршал! – не имея сил более сдерживаться, начал Лис. – Я вам такое расскажу! Вы тока, главное, записывайте, потому шо я ж потом не вспомню! Весь левый фланг нашего войска составляют жидкокристаллические терминаторы из сплава ртути с фазоплазменным кобальтом. Они в воде не горят, в огне не тонут. По центру пойдут бронеказачьи части на гидросамокатах…

– Мой друг – управляющий имением и не сведущ в военном деле, – вмешался я, останавливая речевые излияния Лиса, грозившие нам мерами, несовместимыми с продолжением успешной деятельности.

– А ваше имя? – теряя интерес к Сергею, задал вопрос нашему «освободителю» нахмурившийся маршал.

– Барон Конрад Вильгельм фон Мюнхгаузен, – щелкая каблуками, представился наш спутник. – Ротмистр брауншвейгских кирасир, командир отряда волонтеров. До сей поры имел счастье воевать против вас.

– О, ответ, достойный воина! – Маршал погладил ус. – Однако красивые слова оставим в стороне. Я хотел бы знать, господин полковник, куда и зачем вы направлялись.

– Уж во всяком случае, не сюда, – хмыкнул я.

– Ваше сиятельство, при нем был обнаружен вот этот пакет. – Буланже вытащил из-за лацкана мундира опечатанный сургучом конверт, подписанный маршалом Колоредо.

– О, это уже недурственно, совсем недурственно. – Сургуч хрустнул под маршальскими пальцами. – Что тут у нас?

– Его поймали какие-то черноризники, – продолжал объяснять раненый конный егерь, – с виду ни дать ни взять – монахи. Даже обращаются друг к другу «брат-брат», но вроде как не монахи, а кто такие – поди разбери! Со мной один из этих черноризцев ехал, так его первым залпом пристрелили. А так они вроде за нас.

– Угу, – не отрываясь от текста, кивнул маршал.

– Капитан, – услышал я в голове Лиса, – ты еще с Елипали не связывался?

– Нет, – нехотя сознался я. – Как представлю себе, что он начнет говорить, когда узнает об очередном нашем пленении, жалею, что вообще изобрели закрытую связь.

– Да-а… — протянул Сергей, – из огня да в полымя! Слушай, а мужика этого, я не ослышался, Мюнхгаузеном зовут?

– Абсолютно точно, – подтвердил я.

– Бред какой-то! Это ж кому скажи: нас пытался освободить барон Мюнхгаузен.

– Занятный документ, – складывая пополам лист с моим назначением, произнес маршал. – Если вас утешит, господин полковник, то смею вас заверить, армии границы в Богемии больше не нужны орудия. И вообще ничего не нужно, так что ваше задание… – Он развел руками.

– Ваше сиятельство, – речь хозяина была внезапно прервана явлением чернобрового красавца с адъютантскими аксельбантами, – прошу извинить, что прерываю, к вам прибыла супруга. Она рвется к вам и жаждет встречи.

– Каролина? Откуда она здесь? – Маршал выглядел обескураженным и, кажется, потерявшим интерес к стоящим перед ним пленникам. – Она же отдыхает на Адриатике!

– О, дорогой мой. – Отодвигая в сторону адъютанта, в шатер почти вбежала дама, скидывая песцовое манто на руки остолбеневшего порученца. – Счастье мое, как только я узнала, что ты снова подвергаешь себя опасности, я поспешила за тобой. Я мчалась без остановок прямо из Марселя! Дорогой мой, я должна быть рядом. – Супруга ошеломленного полководца подобно комете промчалась мимо, чтобы броситься на шею не чаявшему свидания мужу.

– Ка-пи-тан, – раздался в голове озадаченный голос Лиса, – чем дальше в лес, тем толще партизаны. Либо тут гастролирует шоу двойников, либо это наша мадам де Сен-Венан!

ГЛАВА 11

Походный шатер маршала Франции заполнился ароматом тонких духов, в которых радостная свежесть жасмина смешивалась с обольстительной горечью миндаля.

– Мой дорогой, – с томным придыханием ворковала Сюзон, на поверку оказавшаяся Каролиной, обвивая шею маршала нежными ручками. – Я так страшусь за тебя. Мне снятся дурные сны. В последнее время мы так редко видимся!

– Да-да, любовь моя…

Смущенный капитан Буланже отвернулся, стараясь лишь искоса наблюдать за лирической встречей. Его же друг только подкрутил залихватский ус, словно говоря: «Вот какие мы, французы, молодцы! Вот какие у нас страстные женщины!»

– Прощу прощения, господа, – отвлекаясь на мгновение от жарких объятий и поцелуев, выдохнул маршал, – сейчас у меня нет времени. Этих поместите на офицерскую гауптвахту, я допрошу их позже. Если комендант станет возражать, скажите, что таков приказ маршала Дезе.

Шпоры на сапогах французов дзынькнули малиновым перезвоном, демонстрируя готовность немедля выполнить приказ.

– Капитан! — Голос Лиса на канале связи был по-прежнему возбужден. – Вот за шо мне всегда нравились француженки, так это за то, шоу них при необходимости один-другой муж в загашнике всегда найдется. Ну, шо ты скажешь за эту многостаночницу?

– Не могу понять, она нас заметила или нет?

– Не тешь себя пустой надеждой! Женщине хватает шести секунд, чтобы влюбиться насмерть. Затем ожить и влюбиться в кого-нибудь еще. А за те полсекунды, которые были у нашей закоренелой подруги отведены на созерцание особ мужского пола, обнаруженных в округе, она не только срисовала гостей очередного муженька, но и всю мелочь у нас по карманам пересчитала. Короче, шо делать будем? Я в смысле того, шо русские и австрияки, должно быть, где-то совсем рядом.

– Это все понятно, но перебегать из лагеря в лагерь через поле боя – занятие, прямо скажем, крайне неблагодарное. Убьют и имени не спросят!

– Спасибо, объяснил, а то я вроде как не догадывался! – съязвил Лис. – А если перед боем?

– Перед боем может получиться, но тоже – или да, или нет, или может быть. Однако к чему торопить события? Нам еще с гауптвахты сбежать надо.

– Да ну, мы от иллюминаторов почти ушли… – начал бахвалиться Сергей. – А уж с гауптвахты-то и подавно уйдем!

– Господин полковник, – едва слышно проговорил Конрад, – полагаю, нам следует уносить отсюда ноги.

Тихая речь командира брауншвейгских волонтеров заставила маршальского адъютанта взорваться резким:

– Молчать! По-немецки не говорить!

– Дорогуша, а ежели он по-другому не умеет? Как узнать живому человеку, где у вас тут излить душу, в смысле – облегчиться? Но как скажешь, можно прямо здесь, в уголке, открыть миру свои нужды – хошь большую, хошь малую!

– У дежурного по гауптвахте спросите, – хмуро огрыз, нулся чернобровый красавец. – Тоже мне нашли место!

– Обязательно выясним, – заверил Лис.

– Ступайте, ступайте. – Лощеный порученец вытолкнул моего друга прочь из шатра.

Память высокого профессионала не обманула престарелого, маркиза де Моблена. Ни ужасы войны, ни тяготы еще более жестокого революционного мира не смогли изгладить из его памяти раз увиденный образ красивой женщины. Быть может, особая грация этой любвеобильной красавицы вскружила голову седовласого танцора; быть может, гармония ее тонких, наполненных страстью черт и чувственный взгляд, манящий в неведомые бездны, запечатлелись в сознании художника, но в одном этот печальный, робкий эмигрант был прав – наша с Лисом недобрая знакомая была замужем за генералом, а теперь уже маршалом Дезе.

Можно было считать случайностью, что судьба, подхватившая нас руками заговорщиков-иллюминатов, перебросила живые игрушки сначала офицеру гвардии базилевса, а затем капитану из корпуса именно маршала Дезе. Но я не верил в судьбу, а потому был склонен видеть определенную закономерность в цепочке нелепых случайностей. Как бы ни было грустно признавать это игрокам, выстроившим фигуры для бескомпромиссной схватки, в их поединке всегда участвует еще некто или нечто, скрытое от понимания, вызывающее то внезапную сонливость, то зубную боль, то просто чувство неуверенности у одного из поединщиков. С этим следовало считаться, но подобные обстоятельства вовсе не означали, что мы можем отступиться от решения поставленных задач.

Корпусная гауптвахта, куда приказом маршала мы были определены вплоть до продолжения допроса, представляла собой каменный дом приходского священника, прилепившийся сбоку от небольшой, но, кажется, весьма посещаемой церкви. Пожалуй, в какой другой армии такое капитальное помещение, да еще и расположенное на холме, было бы использовано под штаб или, уж во всяком случае, временную квартиру самого маршала, но непобедимое войско базилевса являло собой иную картину. Оно еще ждало своего вдохновенного Гомера, чтобы воспеть многочисленные подвиги, свершаемые здесь ежедневно и ежечасно, но сомнений в том, что они станут достоянием истории, быть не могло.

Базилевс Александр, двухметровый гигант невероятной силы и стойкости, желая закалить бойцов, категорически отказывался становиться на постой меж капитальными стенами под надежной крышей, если такие же условия не были предоставлены последнему из его солдат. А потому, невзирая на зимние холода, он жил в шатре, ел из солдатского котла и каждое утро обтирался снегом, заражая своим неунывающим жизнелюбием всю армию.

Удивленные столь неожиданным поведением завоевателя австрийские крестьяне, дома которых были определены под лазареты и жилища дам, следовавших за армией, гурьбой ходили смотреть на бронзовокожего громадину-базилевса, проникаясь почтительным восхищением и почти суеверным ужасом. В их понимании армию, ведомую таким невиданным человеком, не могло остановить ничто.

В сенях пасторского дома, развлекаясь игрой в карты, сидели два фузелёра, приставленные охранять злостных нарушителей воинской дисциплины. Лишь только с протестами коменданта лагеря было покончено, пожилой хромающий капрал открыл привешенный к двери амбарный замок, пуская нашу троицу в импровизированную камеру. Кроме нас, здесь уже находились два офицера, видно, решивших предыдущим вечером провести дегустацию всех найденных в округе вин. Не иначе знакомство с местными горячительными напитками прошло успешно, но последствия наложили на лица пехотного майорами артиллерийского лейтенанта неизгладимые, во всяком случае, в течение пары ближайших недель, темно-фиолетовые отпечатки.

– Гляди-ка, – окидывая нас взглядом, промолвил артиллерист, – а вот и новые пленные.

– Если так и дальше пойдет, то скоро здесь будет не продохнуть, – беззлобно оглядывая пришедших, поделился соображениями майор. – Интересно, говорит ли кто-нибудь из них по-французски?

Я перехватил вопросительный взгляд Лиса и немедля сообщил ему по закрытой связи о внезапной ущербности языковых способностей универсальной системы «Мастерлинг».

– Эй вы, жабы австрийские, – с милейшей улыбкой на лице приветствовал сокамерников лейтенант, – вляпались в дерьмо?

Мы как китайские болванчики затрясли головами, улыбаясь в ответ.

– Видишь, ни бельмеса не понимают, – поделился своими наблюдениями с приятелем артиллерист, – можешь продолжать.

– …Вот я и говорю, если австрияки с русскими оседлают высоты, а поверь мне, они их обязательно оседлают, то пытаться вышибить их оттуда будет безнадежно.

– Я слышал, в Италии базилевс брал и не такие склоны! Как-то с шестью гренадерами он обошел противника с тыла и, взобравшись по отвесной скале, наткнулся на стену. Недолго думая наш Александр перебросил своих молодцов во вражеский лагерь, затем перебрался туда и сам. Представь себе, каково было итальянцам увидеть, что мы уже у них в самом сердце!

– На то он и Александр Великий, – развел руками майор. – Но сейчас зима, склоны обледенели. К тому же дело, похоже, к оттепели, а если так, то с ночи будет висеть туман, а в тумане не повоюешь.

– Но ведь нас тоже не будет видно!

– Это тебе не будет видно, куда бросать свои ядра. А нам со штыками наперевес необходимо знать, куда идти.

– Майор Дюфорж, – вскакивая, повысил голос артиллерист, – вы что же, обвиняете меня в трусости?

– Лейтенант Понтевре, – тут же подскочил его собеседник, – я не сказал ни единого лживого слова! А что уж вы себе домыслили, меня не касается!

– Да как вы смеете! – Слова лейтенанта сопровождались звонкой оплеухой.

– Ну шо, граф, – с интересом наблюдая традиционную картину выяснения отношений между родами войск, проговорил Лис, – засиделись мы тут как-то, пора бы и честь знать.

– Рановато. – Я критически поглядел в забитое досками окно. Сквозь щели виднелись далекие костры. Ранняя декабрьская мгла, опустившись на землю, превращала в ночь короткий зимний день. Со двора слышались чьи-то оживленные голоса, а стало быть, время для побега еще не наступило. – Вызови пока конвой, пусть разнимут дебоширов.

Слушая, как вошедший в раж Лис колотит в дверь с криком «Полундра! Убивают!», я наклонился к уху барона Мюнхгаузена:

– Эти галльские петухи, судя по всему, сражаются уже не первый день. Когда всё в лагере утихнет, мы затеем очередную драку и, воспользовавшись сутолокой, перебьем охрану. Вы согласны?

– Можете рассчитывать на меня, – отозвался волонтер. – Но что вы намерены делать дальше?

– Вон на тех дальних высотах, – я кивнул в сторону окна, – судя по рассказу этих драчунов, русские позиции. Если взять мундиры караула и, скажем, майора, появится возможность добраться вплоть до передовых французских позиций. Ночью ожидается туман, так что короткий рывок – и мы вне зоны поражения. В сущности, французские пули будут опасны для нас на дистанции, которую можно преодолеть меньше чем за минуту. За это время опытный стрелок делает не больше двух выстрелов, и если нас не станут обстреливать целым батальоном, шанс попасть в такую мишень угасающе мал.

– Замечательный план, – тихо проговорил Мюнхгаузен. – Сейчас же, как я понимаю, необходимо притвориться, что мы вполне довольны своей участью.

Конвой, потревоженный грохотом и воплями Лиса, орудуя прикладами ружей, в течение нескольких секунд разнял дерущихся вояк, и почтительный капрал, не забыв извиниться перед вышестоящими командирами, потребовал у господ офицеров вести себя пристойно, тем более перед лицом врага. Лица врага, то бишь наши, были невозмутимы и выражали стоическую покорность судьбе.

Капральского внушения хватило часа на два. Затем сражение между артиллерией и пехотой разгорелось с новой силой, и опять изображающий панику населения Лис колотил в двери, истошно вопя и призывая конвой на помощь. Наконец шум, доносившийся из лагеря, стал утихать, однако не успел я обрадоваться наступающей тишине, как она была разорвана суровым голосом Умберто Палиоли, ни с того ни с сего возникшим в моей голове.

– Где вы, черт возьми, находитесь? – раздраженно вопрошал резидент, точно, уйдя в соседний трактир, мы позабыли вернуться пред его светлы очи. – Вы уже несколько часов назад должны были приехать!

– Ну, в общем-то мы уже приехали, — услышал я тираду напарника, также, как и я, ощутившего в голове повышенное давление начальственного гнева.

– Мы на гауптвахте, – пояснил я.

– Какой еще гауптвахте? – после долгой паузы возмущенно поинтересовался Палиоли.

– На французской, – честно ответил я.

– Вас что же, не освободили?

– Я бы сказал, не совсем.

– Как это понимать?

– Сначала нас пытались освободить, потом мы всех, – пустился я в объяснения, – взяли в плен, потом нас самих взяли в плен, и вот мы на корпусной гауптвахте маршала Дезе.

– А этот брауншвейгский волонтер?

– С нами, — заверил я.

– Пресвятая Дева! С кем приходится работать? — недобро процедил дон Умберто. – Что же вы теперь намерены делать?

В этот момент я уловил очередную фразу разговора, брошенную неугомонным лейтенантом в лицо разъяренного майора:

– …Но эти дурацкие синяки на лице позволят вам завтра отсидеться здесь, а не идти перед строем вашего батальона на позиции русских.

– Вы назвали меня трусом!!!

– Честно говоря, сейчас мы планируем уходить. Если небеса будут к нам благосклонны, завтрашнее утро я надеюсь встретить в лагере русских.

Как и большинство людей горячих, но по натуре беззлобных, французские офицеры, запертые на гауптвахте, отличались драчливостью, при этом совершенно не умея драться. Для того чтобы не опошлять высокое искусство приведения друг друга в полную негодность беспорядочным маханием рук и вульгарными пинками, необходимо иметь холодную голову и трезвый расчет. Или же мрачную, ледяную ярость, свойственную флегматичным скандинавам. Не обладая указанными свойствами, артиллерист и пехотинец попросту осыпали друг друга размашистыми оплеухами, то и дело стараясь схватить противника за лацкан мундира и лягнуть ногой. Честно говоря, у меня эти записные драчуны вызывали скорее усмешку и сострадание, чем злобу, а потому я тихо скомандовал Лису.

– Начинаем! Только без фанатизма! – строго предупредил я. – Пусть себе живут!

– Лады. – Лис подскочил к артиллеристу. – Мсье, же не манж па сис жюр!

Обеспокоенный столь бедственным положением моего друга и невесть откуда взявшейся французской речью лейтенант на долю секунды повернул голову в сторону Лиса, подставляя тем самым челюсть под его хлесткий правый крюк. Еще мгновение, и тело пушкаря устремилось в объятия его закадычного недруга, сбивая того с ног. Спустя еще несколько секунд дебоширы были успокоены всерьез и надолго. Сложив оглушенных офицеров так, чтобы казалось, будто они пытались удавить друг друга, и немало в том преуспев, мы перешли к следующей части плана освобождения. Привычный грохот кулаков моего секретаря в запертые двери не столько переполошил охрану, сколько заставил ее вновь со вздохом отложить карты и вернуться к выполнению прямых обязанностей.

– Барон, – прошептал я, слушая, как поворачивается в замке ключ, – мы с Сергеем берем на себя фузелеров, а вы, будьте любезны, обезоружьте капрала.

– Идет, – кивнул с улыбкой Конрад, расправляя широкие плечи.

– Погубили, ироды! – со слезой в голосе орал Лис. – Друг друга как есть погубили!

– А ну прекратить! – Ворвавшиеся фузелеры замерли на месте, увидев перед собой распластанные тела.

– Я же говорил. – Указательный палец Сергея ткнул в сторону офицеров, затем рука его, согнувшись, молнией устремилась назад, аккурат в нос остолбеневшему часовому.

Тот выронил ружье и, хватаясь за разбитую переносицу, рухнул на колени. Судьба моей жертвы была не менее плачевна, но о методах изничтожения охраны я намерен рассказать много позже, когда на старости лет возьмусь писать практическое наставление по рукопашному бою для королевской морской пехоты.

Выскочивший из камеры в поисках начальника караула барон отсутствовал минуты три, и я, зная, что в такой ситуации может означать задержка, уже начал волноваться, не случилось ли с ним какой-нибудь беды. Но на исходе пятой минуты он вернулся, несколько обескураженный результатами своих наблюдений.

– Господа, наружная дверь заперта, должно быть – засовом. Капрала нет.

– А окна? – поинтересовался я.

– Кроме этой комнаты, в доме еще четыре. В каждой арестованные офицеры, и насколько я мог видеть, все окна забиты досками.

– Проклятие! – досадливо процедил я, расстегивая мундирные пуговицы на груди поверженного фузелера.

– Может, дверь выбьем? – предложил Лис.

– На грохот сбежится весь лагерь, – резонно заметил я.

– Да ну, кому здесь бежать? Раненые, обозники да полковые шлюхи.

– А тех, кто сейчас в гостях у шлюх, ты в расчет не берешь?

– Ага, как же, станут они без панталон по морозу сюда ломиться! – скептически хмыкнул Лис. – Это ж тогда будет их последний визит!

– При помощи штыков можно оторвать доски на окнах. Это будет тише, – вклинился Конрад.

– Неплохая мысль, – кивнул я.

– Ладно, переодеваемся, – вытряхивая ближайшего поверженного француза из мундира, скорбно проговорил Сергей. – Кого только набирают в этот семидесятый линейный полк? Тут самый высокий пациент на полголовы ниже меня. – Мой друг с укором покачал головой. – Недомерки какие-то! Ну и шо теперь, ходить как клоуну?

– Ладно, не суетись, – успокоил его я, – все равно в штиблетах не видно.

– Кому не видно, а кому ноги мерзнут, – резонно заметил Лис. – Поверь мне, пока до своих до шкандыбаем, синий цвет мундиров будет очень гармонировать с нашими физиономиями.

В словах Лиса была немалая доля истины, но выбора не было. Переодевание не заняло много времени.

Когда гвозди, которыми были приколочены набухшие от сырости доски, начали медленно поддаваться, и просвет между ними и подоконником стал достаточным, чтобы просунуть ружейные приклады, со стороны двери послышался шум отпираемого засова.

– Тушите свечи, – скомандовал я, занимая место у прохода.

Засов с лязгом вышел из петель, и в образовавшуюся щель показалось затянутое пеленой низких туч небо, в котором, точно смутные воспоминания о полнолунных майских ночах, желтело грязное ночное светило.

– Что здесь за темень? – раздался с крыльца недовольный голос капрала. – Эй, Анри, Антуан, где вы?

– Темень – оттого что ночь, – деланно зевая, проговорил Лис, старательно копируя лангедокский акцент одного из солдат. – А ночью положено спать.

– Что-о-о?! – Возмущенный младший командир, забыв об осторожности, шагнул прямо мне в руки.

– Господин аджюдан! – попытался было завопить он, но абсолютно безрезультатно. Два штыка уперлись в грудь следовавшего за начальником гауптвахты офицера, призывая того не издавать лишних звуков.

– Ба! – Худое лицо бравого секретаря расплылось в недоброй улыбке, лишь только вновь зажженные свечи выхватили из тьмы лицо нового гостя. – Да никак это накрашенный адъютантик маршала Дезе. Шо, петух версальский, тебя тоже арестовали? Небось за отцом-командиром в щелочку подглядывал, когда он с женой тактические задачи решал.

– Маршал послал меня за вами, – стараясь держаться с гордой самоуверенностью, кратко сообщил побледневший хлыщ.

– А шо, он уже сам не справляется? – не унимался Сергей. – Ну, извини, помогли бы, конечно, но у нас другие планы.

– Господин адъютант, – перебил я друга, – окажите любезность следовать с нами, и я обещаю сохранить вам жизнь. И прошу вас, не делайте лишних движений. Наша смерть вам ничего не даст, ваша же собственная отберет все.

– Куда вы намерены идти? – едва расцепляя зубы, поинтересовался молодой офицер.

– Что за странный вопрос? – широко усмехнулся я. – Куда должен стремиться всякий уважающий себя офицер армии базилевса перед боем? Конечно же, навстречу опасности, поближе к врагу, к передовым постам авангардного охранения. Ступайте вперед, мсье, и помните, что мы неуклонно следуем за вами.

Обещанный майором туман грязной мешковиной укутал простиравшуюся между двумя грядами холмов довольно узкую равнину. На одном из склонов за нашими спинами виднелись стены и башни старинного замка, должно быть, служившие центром французской позиции. Плохая видимость была нам весьма на руку. Наблюдатели, вне всяких сомнений, разглядывающие в подзорные трубы передовую линию русских и австрийцев, в ясную погоду уж точно заметили бы перебежчиков. Пока же все шло как по маслу.

– Кто идет? – окликнули нас у авангардных постов, где, засев за плетеными турами, ждали утра фланкеры легкой пехоты.

– Отвечайте. – Я наклонился к уху пленника. – Вы что же, не слышите, люди ждут.

– Адъютант маршала Дезе, – нехотя отозвался черноусый красавчик.

– Пароль!

– Луара, – ощущая спиной дуло направленного пистолета, выкрикнул адъютант.

– Не забудьте спросить отзыв, – посоветовал я.

– Гаронна, – бойко отрапортовал невидимый в темноте часовой. – А с вами кто?

– Майор Дюфорж, третьего линейного полка, с охраной, – не заставляя себя упрашивать, представился я. – Проводим рекогносцировку! А скажите, почтеннейший господин адъютант, вот тот ручей, который делит долину пополам, не станет ли он, по мнению его сиятельства, помехой для продвижения наших колонн? Если тяжелая кавалерия решит пересечь его на полном скаку, тонкий лед не выдержит. Я вам больше доложу, – продвигаясь все ближе к рогаткам передового охранения, внушал я, жестикулируя свободной рукой. – Если в этом месте кирасиры замешкаются хотя бы на минуту, они станут отличной мишенью для русских, да и вражеские стрелки, стоит им чуть выдвинуться, тремя-четырьмя залпами могут завалить весь берег трупами, превратив его в своеобразную баррикаду.

Адъютант хмуро поглядел в мою сторону.

– Отвечайте, черт бы вас побрал! – прошипел я.

– Что же вы предлагаете? – вяло отозвался наш проводник.

– Конечно, не мое дело советовать маршалу Франции, но я бы счел разумным, пользуясь благоприятными для нас погодными условиями, ложно продемонстрировать активность наших войск. Когда же первые линии поравняются с берегом ручья и враг начнет беспорядочно палить, силясь поразить скрытую туманом мишень, начать трубить отступление, стараясь видимостью паники выманить противника с удобных позиций и заставить его самого форсировать эту предательскую речушку.

– Вот как? – кажется, искренне заинтересованный моими выкладками поглядел на меня француз. – Однако местные жители утверждают, что за неделю морозов Гольдбах промерз до дна.

– Может быть, – согласился я. – Но последние два дня заметная оттепель. Поверьте моему опыту, нет хуже дела, чем бултыхаться в ледяной каше.

– Вы правы, майор, – включаясь в игру, подтвердил молодой офицер. – Но если вот оттуда… – Он поднял руку вверх, указывая на какую-то возвышенность на том краю долины, и, резко оттолкнув меня, бросился наутек. – Стреляйте, стреляйте! – вопил он, петляя и шарахаясь из стороны в сторону. – Это перебежчики, это шпионы!

– Шпионы! – подхватываясь с мест, заорали французские стрелки, бросаясь к нам наперерез.

– Бего-ом! – прокричал я, хотя подгонять нас было совершенно излишне. Трескотня выстрелов за спиной прибавляла быстроты ногам, точно бич кучера уставшим лошадям. – Скорее, скорее, – торопил я себя, словно пытаясь обогнать надсадно визжащие около головы пули. Будь скорострельность дульнозарядныхружей повыше, возможно, минута, в течение которой мы находились в зоне досягаемости вражеского огня, стала бы для нас последней. Бег под пулями закончился довольно неожиданно, хотя и вполне закономерно. Словно по команде земля ушла из-под ног, и мы с Лисом, скользя, покатились вниз на мокрый лед, сковавший ручей с романтическим названием Гольдбах [14].

– Мамашу вашу! – вставая на четвереньки и пытаясь отряхнуться, пробормотал Лис. – Ау, граф, ты цел?

– Относительно, – нехотя отозвался я, стараясь подняться.

– Так, ружбайка на месте, ты на месте… – Сергей замялся. – А Мюнхгаузен где? Мюнхгаузе-е-ен! Ты где?

– Здесь, – раздалось из темноты. – Я не могу бежать, мне ногу прострелили.

– Вот же незадача. – Лис скорчил досадливую гримасу. – Ну шо, поползли обратно? – Он пнул носком штиблета комок подтаявшего снега. – Блин, ну как не вовремя, мокро, холодно, такие ломы на брюхе ползать. Змеи, и те по норам сидят.

– Но не бросать же человека в беде! Тем более, как ни крути, он из-за нас пострадал, – резонно начал убеждать я.

– Да это и ежу понятно будет, когда он проснется, – отмахнулся мой напарник. – Ладно, поползли!

На наше счастье, барон не добежал шагов тридцать до импровизированного укрытия, так что ползти пришлось недалеко. Да и рана его при должном медицинском уходе казалась неопасной. Пуля, навылет пробив ногу, не задела костей, лишь повредив икроножную мышцу.

– Сейчас отсидимся, – перетягивая рану жгутом из рукава майорской рубахи, заверил я, – и к своим. Не волнуйтесь, мы вас дотащим.

– Благодарю вас, господа, – кривясь от боли, улыбнулся раненый волонтер.

– А скажите, барон, – не удержался от мучавшего его целый день сакраментального вопроса Лис, – Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен вам, часом, не родственник?

– Дядя, – коротко и не скрывая досады, ответил брауншвейгский кирасир. – А вы, конечно же, читали его охотничьи байки.

– Доводилось, – честно сознались мы с Сергеем, отчего-то сконфуженно переглядываясь.

– Я так и думал! Он, между прочим, был храбрым офицером. Служил российской императрице Екатерине Великой! Был награжден орденами…

– Да не, я ж без обиды, – начал было оправдываться Лис. – Как по мне…

Гул артиллерийского залпа разнесся между холмами, и просвистевшее у нас над головами ядро с перелетом упало по ту сторону ручья.

– Это по нам, что ли, из пушек шмаляют? – встревоженно крутя головой, задал вопрос Сергей. – Ни хрена себе сбегали по воду!

– Вряд ли. – Мои слова были заглушены новыми залпами. – Похоже, базилевс Александр решил атаковать, не дожидаясь утра.

ГЛАВА 12

Канонада, звучная и раскатистая, была зажата между двумя грядами плоскогорья и оттого казалась особенно гулкой.

– По всему фронту лупят, – наблюдая вспышки разрывов, сообщил Лис, точно мы сами были не в состоянии оценить обстановку.

– Это верно, – подтвердил я. – Но, заметь, батареи расставлены вдоль боевых порядков. Мысль сосредоточивать огонь, должно быть, в головы французов еще не приходила.

– А чему удивляться, – Сергей пожал плечами, – Наполеон-то за нас играет. Тактику артиллерии переделывать некому, вот, слава Богу, и воюют по старинке.

Двенадцатифунтовое ядро, выпущенное из орудия системы Грибоваля, воткнулось черным мячом в подтаявший лед и, вращаясь на месте, рвануло в клочья, разбрасывая фейерверк осколков над головами беглой троицы.

– Вот те, блин, и «старинка»! – Лис замотал головой, стараясь вернуть слуху былую чуткость.

– Дьявольщина! Не могу понять, куда они стреляют? – поднимая лицо из снега и стирая со лба холодную наледь, крикнул я.

– Хотелось бы верить, что не в нас, – перенося вес тела на локти, с досадой бросил Мюнхгаузен, выплевывая изо рта снежное крошево.

– Но валить отсюда надо, активно шевеля ягодицами, – продолжил его фразу Лис. – Как-то не климатит быть записанным в число геройских французских солдат, безвинно павших на острие атаки.

Между тем канонада закончилась так же быстро, как и началась. На смену ей пришел мерный барабанный бой, каким обычно сопровождается движение маршевых колонн.

– Вот этого я совсем не понимаю. – Я попытался отряхнуть мундир. – Когда мы шли через лагерь, в нем определенно никто не планировал начинать атаку. Построить боевые порядки шестидесяти-семидесяти тысячной армии, а по моим прикидкам здесь именно столько, дело не трех минут.

– Базилевс всегда отличался стремительностью наступления и безудержной мощью своих ударов, – морщась от боли, проговорил брауншвейгский кирасир.

– Что ж, доживем – увидим, – грустно пошутил я. – В любом случае отсюда надо убираться, и чем скорее, тем лучше. Насколько я мог видеть через окно гауптвахты, на берегу речки расположено что-то вроде рыбацких деревушек, ближайшая примерно в миле отсюда на север от нас. Полагаю, там найдется какой-нибудь погреб, чтобы отсидеться.

Лис уныло поглядел во чисто поле между позициями, затянутое туманом, густо смешанным с приторно сладким пороховым дымом:

– А может, все же рывком к нашим?

– Конрад бежать не может, – покачал головой я. – А кроме того, после той побудки, которую сейчас устроили французы, наверняка союзники только и ждут, когда из тумана вынырнут фланкеры неприятеля.

– Это верно, – подтвердил барон, прислушиваясь к звукам надвигающегося боя. – Но послушайте, барабаны громыхают, однако, по-моему, никто не марширует. Вернее, нет, звук шагов слышен, но, похоже, он удаляется.

– Странные вещи здесь творятся, – приподнимаясь над обледеневшим берегом Гольдбаха в надежде рассмотреть происходящее, констатировал я. – В любом случае лучше перебазироваться к жилью. Там если не безопасней, то уж точно несколько теплее.

– К тому же после такой артподготовки хозяева точно не слупят с нас денег за постой, – поспешил деловито заметить Сергей.

Движение по руслу замерзшей речушки было делом малоприятным. Кое-где дорогу нам преграждали проделанные ядрами полыньи. Вот тебе и речка Гольдбах, промерзшая до дна! Местами лед предательски трещал, заставляя ускорять ход, что всякий раз заканчивалось неминуемым привалом, поскольку, как ни крепился мужественный племянник легендарного барона, рана немедленно давала о себе знать.

Кроме того, над нами, точно неотвязная муха, витало невысказанное сомнение – что ждало беглецов в этих рыбачьих хижинах. Скорее всего, узнав о приближении войск, местные жители укрылись подальше от роковой точки, где предстояло столкнуться двум армиям, решив предоставить свои убогие жилища господнему попечению. Но вместе с тем шанс, что в любой из бедных лачуг прибрежной деревеньки сейчас расположен наблюдательный пункт той или иной стороны, был весьма и весьма отличен от нуля. Если это, не дай Бог, было так, хорошо бы выяснить, французы здесь или же союзники, до того, как притаившаяся застава откроет прицельный огонь.

К счастью, ближайшая к месту нашего временного укрытия хибара оказалась пустой. Ее распахнутая дверь свидетельствовала, что в небогатом крестьянском жилище уже побывали мародеры, да и перевернутая скудная мебель тоже говорила о тщетных поисках неведомых охотников за чужим добром. Между тем, стоило нам прикрыть дверь изнутри, барабанная дробь стихла, как до того орудийная пальба.

– Огонь хорошо бы развести, – ёжась от холода, вздохнул Лис.

– А дым из трубы? – напомнил я.

– Да ну, в таком тумане кто его разглядит?

– Дым поднимается выше тумана, – вскользь заметил Конрад, – так что наблюдатели в замке его наверняка заметят.

– Тогда придется мерзнуть, – сокрушенно подытожил Сергей. – А скажите, барон, дядя вам случайно не передал каких-нибудь авторских штучек на тему бездымного огня или обогрева жилища мыслями о знойном лете?

– Сударь, – резко отчеканил Мюнхгаузен, загораясь точно шведская спичка, – я попросил бы вас без нужды не касаться имени моего покойного родственника. Каким бы он ни был, я не вижу в его жизни повода для насмешек.

– Да ну, Конрад, шо ты в самом деле? Я ж без обиды! Наоборот даже. – Он остановился и прислушался. – О, кажись, опять пушки ударили.

Свистопляска с артобстрелом и грохотом барабанов продолжалась до самого рассвета. Когда же выплывающее из туманной дымки солнце чуть видными проблесками лучей наметило свой восход, позиции союзников, до того лишь слабо огрызавшихся на ночные провокации, пришли в движение.

Наш импровизированный наблюдательный пункт давал весьма скудный обзор, позволяя видеть лишь небольшой участок правого фланга союзников – пологий склон высоких холмов, где расположились их фронтальные порядки. Насколько достигал взор, пространство перед нами было заполнено марширующей пехотой, кавалерией, пускающей лошадей из шага в неспешную рысь, и канонирами, старательно выкатывающими по склону вниз полевые орудия. Наверняка устроенный французами ночной тарарам не прошел бесследно для солдат и командиров союзных войск.

Я по себе знал, как важно хорошо выспаться перед боем, и воину при этом абсолютно не важно, громыхает ли где-то орудийная канонада, или же трещат ружейные выстрелы.

Если он знает, что может спать без тревоги, мозг его не воспринимает этих звуков, даже если палить над самым ухом.

Вероятно, французы, затеявшие ночной переполох, свидетелями которого мы оказались, рассчитывали именно на это. Вынужденные до рассвета ждать нападения русские и австрийцы не смыкали глаз, и теперь вместо необходимого в атаке яростно-бесшабашного куража их вела усталая озлобленность, мало пригодная для решительной схватки.

– Ну, шо, граф, блесни стратегическим гением, – перехватывая мой взгляд, поинтересовался Лис, – вот так, навскидку: каковы шансы на победу?

– Пока сказать трудно, – сознался я. – Мне кажется, союзники хотят передавить кавалерийским ударом левый фланг армии базилевса и, оседлав дорогу на Вену, выйти в тыл французам. По фронту, вероятно, командование союзников желает связать противника лобовым ударом в штыки. Прием, неоднократно использовавшийся генералиссимусом Суворовым, но, я бы сказал, в данном случае он довольно спорный. К тому же полки союзников почему-то забирают влево, подставляя собственный бок под французскую контратаку.

– Возможно, пытаются ударить встык между фронтом и правым флангом, – предположил брауншвейгский ротмистр.

– Может быть, может быть, – глядя, как шагают, опустив ружья с примкнутыми штыками, российские гренадеры, покачал головой я. – Но все же это не повод, чтобы оголять собственный фланг.

Точно дождавшись этой фразы, армия непобедимого базилевса устремилась в контратаку, спеша воспользоваться оплошностью союзного командования. Вновь зарокотали упрятанные за турами пушки, сшибая, точно кегли, марширующих в сомкнутом штыковом строю воинов, разрывая на части их до той секунды закаленные, сильные тела. Вслед артиллерийским залпам устремилась кавалерия, ждавшая, когда головы штурмовых колонн будут вынуждены опуститься на лед Гольдбаха. За ядрами полетела картечь, выкашивающая с каждым мигом ряды смешавшегося на глазах строя.

Навстречу легкой кавалерии французов с правого фланга союзников ринулись гусары и казаки, спеша отогнать вражеских шевальжеров и дать возможность пехоте пересечь злосчастный ручей. Всего-то несколько шагов по зыбкому льду да полминуты, чтобы выбраться на берег. Сейчас, похоже, эта невзрачная водная преграда грозила превратиться в непроходимый ров. Французские артиллеристы, и без Наполеона умеющие обращаться с пушками, на минуту оставили в покое истерзанных гренадеров и обратили жерла орудий в сторону разворачивающихся в лаву русских всадников. Грохот, и пронесшееся над головами гусар французское ядро с противным звуком шмякнулось в подтаявшую ледяную корку, покрывавшую крошечный огород рядом с нашим укрытием. Комья снега и земли взметнулись к небу, и убогий дом неведомого рыбака вздрогнул от ужаса. Еще взрыв, и подпертая колом дверь, сорвавшись с петель, влетела в комнату, точно пытаясь убежать от приближающегося боя.

– Ребята, кажется, пора-таки прятаться. – Лис обвел глазами комнатенку, ища лаз под полом. – Ага, вот, есть. – Он рывком преодолел расстояние до убежища, стараясь как можно меньше задерживаться на фоне оконных просветов. Крышка люка откинулась, Лис присел на корточки, наклоняясь над образовавшимся лазом. – О-о-о, господа аристократы, место, кажись, занято.

– Что ты имеешь в виду? – быстро спросил я в тот момент, когда очередное ядро, насквозь пробив кровлю, плюхнулось ярдах в двадцати от нашего убежища.

– Есть две новости, обе плохие. С какой начинать?

– С первой, – обреченно вздохнул я, понимая, что если уж мой друг внезапно утратил обычную невозмутимость, то новости действительно отвратительные.

– Номер раз, – опуская крышку подпола, хмуро проговорил Лис. – Подвал эдак по грудь залит талой водой. И номер два. В этой воде плавают вероятные хозяева этого дома. И, кажется, не они одни.

– То есть как? – побледнел Мюнхгаузен.

– Я бы сказал, в зарубленном виде, – процедил Сергей, – Как это говорится, ужасы войны. Что за идиотизм? Зачем людей было почем зря гробить?!

Между тем бой становился, разгораясь, все жестче и жестче. Остановленная встречным ударом французской кавалерии армия правого фланга потеряла всякую надежду завладеть дорогой, ведущей к вражеским тылам, и теперь рубилась с отчаянной яростью, но без видимого успеха. Ослабленная потерей легкоконной бригады, отряженной на спасение штурмовых колонн пехоты, она не могла продвинуться ни на шаг вперед. Сзади же ее поджимал берег Гольдбаха, вернее, его берега, поскольку здесь речушка распадалась на два рукава, каждый из которых был пусть и небольшим, но досадным естественным препятствием.

– Да, попали, как зерно меж жерновов. – Лис хмуро глянул в зияющий дверной проем. – Вальтер, глянь-ка, кажется, фронту нашей кавалерии таки вломили. Точно-точно, гаплык! Их с двух сторон кирасирами зажали! – Слова моего «штатского» друга были чистой правдой. Его военному опыту мог позавидовать если не сам Наполеон, то уж многие из его генералов наверняка. – Смотри-ка, – Сергей вытянул указательный палец вперед, – похоже, совсем ататуй настал. Видишь, гусар сюда с полковым штандартом ломится, а за ним пять железнобоких, черта бы колченогого им под седло.

Зоркий глаз прирожденного стрелка не обманул Сергея. Гусар в красном ментике и синих чакчирах [15] мчал в нашу сторону на гнедом черкесском жеребце, едва касающемся поверхности земли своими копытами. Темно-серый плащ гусара развевался за спиной подобно дымному шлейфу за сбитым самолетом. Над головой всадника рвалось из стороны в сторону, точно в панике, тяжелое полотнище штандарта.

– Лейб-гвардии гусар, – рассматривая форму лихого наездника и знамя, проговорил я. – Штаб-офицер.

– Верно, – согласился барон.

Между тем сильный конь в два прыжка перенес седока через изрытую ядрами заледеневшую речушку и рывком выбрался на берег.

– Уйдет, – с удовлетворением созерцая бешеную скачку, прокомментировал Лис. – Гусарский конь на ходу куда легче кирасирского.

Его замечание было встречено согласными кивками. Пятеро кирасиров, изо всех сил погонявших своих рослых тяжелых лошадей, при всем желании не могли нагнать офицера, увозившего от них вожделенный трофей. Сознавая это, они силились поймать на мушку быстро движущегося всадника, но меткая стрельба на галопе – режиссерская вольность авторов голливудских вестернов, и потому французские кирасиры продолжали безнадежную погоню, втайне надеясь, что военная судьба подарит им нечаянный шанс. Увы, шальная надежда действительно не обманула их.

В тот миг, когда гусар единым махом преодолевал низкую изгородь, окружавшую рыбачью лачугу, очередное ядро воткнулось в снег в пяти ярдах перед ним. Взрыв потряс округу, точно удар кулаком по столу. Дом вздрогнул, роняя мох из щелей. Гнедой скакун вздыбился, последним движением закрывая хозяина от роя осколков, и рухнул на спину с невыразимым то ли ржанием, то ли стоном.

– Мамашу вашу! – Оттолкнувшись от пола, Лис бросился выручать соотечественника, точно бегун с низкого старта.

Впрочем, я был намерен предпринять то же самое, и потому дополнительная команда была излишней. Расстояние, отделявшее нас от поверженного офицера, исчислялось шагами. Но тут бежавший впереди Лис резко затормозил, останавливающим жестом вскидывая перед собой руки:

– Э-эй, приятель, шо за дела? Не надо глупостей!

Из– под рухнувшего коня, выцеливая грудь моего друга, поднималась рука, сжимавшая пистолет.

– Мы не французы, родной, мы свои. Из плена бежали.

– Окажите любезность, помогите выбраться, – послышалось в ответ, и рука с пистолетом опустилась. – Мне ногу придавило!

Мы подскочили к раненому, намереваясь совместными усилиями приподнять отяжелевшую тушу коня, и в эту минуту на берегу появились чувствующие уже на зубах вкус добычи кирасиры.

– Эй, пехота, что выделаете? – размахивая палашом, яростно заорал один из них с эполетами лейтенанта на плечах.

– Тупой лошадник! – немедля возмутился я, вновь становясь майором Дюфоржем. – Не видишь, что ли, мы достаем из-под коня нашего пленника.

– Это наш пленник! – в один голос завопили кирасиры, пытаясь наехать конями на бог весть откуда взявшихся конкурентов.

– Ага, держите карман шире, – припадая на колено и вскидывая ружье, заявил Лис. – С какой это бастильской колокольни он ваш, когда мы только что взяли его в плен?

– Но мы его преследовали!

– Если б все бабы, которых я преследовал, становились моими женами, у меня б был гарем больше, чем у царя Соломона. Валите отсюда и не мешайте работать!

– Да вы!… – Возмущенный лейтенант, уже числивший себя Гетайром Доблести, взмахнул палашом.

Я отскочил в сторону, наводя на него пистоль:

– Конрад, Гийом, Шарль! Возьмите-ка на мушку этих торопыг.

– Да, господин майор! – заорал Мюнхгаузен, производя максимальный шум внутри нашего хлипкого укрепления. – Уже сделано! Одно ваше слово, и они мертвецы.

– Господин лейтенант, – убеждаясь, что моя команда выполнена с блеском, сквозь зубы процедил я, – вы с ума сошли! Я доложу о вашем поведении маршалу Дезе! Как старший по званию я приказываю вам вернуться в строй вашей части.

– А вы-то сами что здесь делаете? – несколько охлаждая клокотавшее в укрытой железом груди возмущение, огрызнулся кавалерист.

– Я не обязан вам отчитываться! – гневно рявкнул я. – И уж подавно не обязан выслушивать дерзости от младшего офицера!

– Это вызов? – расплываясь в недоброй улыбке, холодно отчеканил кирасир. – Что ж, мое имя – Гастон Бувеналь, лейтенант второго эскадрона четырнадцатого кирасирского полка. Если нам суждено пережить сегодняшний день, я радостно встречусь с вами без лишних свидетелей, мсье…

– Майор Луи Дюфорж, командир батальона седьмого линейного полка, – четко отрапортовал я. – К вашим услугам.

– Командир, – не спуская пристального взгляда с наездников, проговорил Лис, – вроде бы базилевс запретил дуэли в действующей армии.

– Ничего! – успокоил я соратника. – Полагаю, вскоре после нынешней победы снова будет заключен мир.

Новое ядро рухнуло на лед, образуя в нем широкую прорубь и взметая фонтан холодной воды. Раздосадованные кирасиры поворотили коней, наперебой желая нам с лейтенантом скорейшей встречи. Должно быть, в своем кругу тот слыл отчаянным рубакой.

Бой продолжался, и лишь всевидящим Норнам, плетущим нити человеческих судеб, было ведомо, кому из храбрецов, сошедшихся грудь в грудь посреди узкой долины вблизи Моравских гор, суждено пережить клонящийся к перелому день.

Утренний туман развеялся, и небо, затянутое тучами, просветлело так, словно Господь Вседержитель наблюдал из заоблачных высей, на какие безумства способны его возлюбленные чада ради великих идей, не стоящих чернил, затраченных на их подробное описание.

Проследив за удалением незадачливых охотников, мы с Лисом вернулись к прерванному занятию: оттаскиванию убитого коня.

– Вы что же, действительно русские? – морщась от боли, поинтересовался раненый офицер.

– Не совсем. Я австрийский офицер, – признался я, наконец освобождая застрявшую в стремени ногу гусара и взваливая его себе на плечи. – Сергей, не забудь штандарт, – скомандовал я.

– Вот уж мог бы и не говорить, – оскорбился Лис, поднимая лежащее на земле древко.

– Позвольте мне представиться, господа, – склонил голову спасенный офицер, когда мы вновь очутились под изрешеченным кровом рыбацкой лачуги. – Полковник, князь Святополк-Четвертинский, Борис Антонович, командир эскадрона лейб-гвардии гусарского ее императорского величества полка.

– Граф Вальтер Турн фон Цеверш, – назвался я, – полковник богемских стрелков.

– Барон Конрад Вильгельм фон Мюнхгаузен, – последовал моему примеру наш боевой товарищ, – ротмистр брауншвейгских кирасир.

– А я, а у меня… – Лицо Сергея приняло несколько озадаченное выражение. – Да шо там! Зовите меня просто – Лис. Если мало, так и быть, добавляйте «Величайший».

Эта неожиданная шутка вызвала в гнетущей атмосфере боли и доведенных до предела человеческих сил взрыв гомерического хохота, скорее нервного, чем веселого, однако скопившееся за сутки напряжение требовало разрядки. Мы сгибались пополам от смеха, не имея сил его унять и не обращая внимания на то, с каким неподдельным удивлением глядят на нас сквозь выбитые окна люди в красных, расшитых золотым шнуром ментиках, точь-в-точь как у спасенного князя.

– Господин полковник, ваше сиятельство, – несколько сконфуженно произнесло одно из виднеющихся в окнах лиц, – у вас все в порядке?

– Все, все, – утирая рукой выступившие слезы, выдохнул князь Четвертинский.

– А-а-а, это… – Рука стоявшего по ту сторону стены лейб-гусара, показавшись в окне, вопросительным жестом указала на мнимых французов.

– Свои, – продолжая хохотать, выдавил спасенный.

– Вот нежданная удача. – Обескураженное лицо россиянина осветилось радостной улыбкой. – С вашего позволения, штаб-ротмистр, князь Багратион, Роман Иванович.

– О-ха-ха, – заливался жизнерадостным смехом Лис, – еще один князь!

* * *

Без лишних приключений удалось отряду, посланному отвоевывать полковой штандарт, добраться к расположению союзных войск на господствующих высотах. Положение дел на протянувшемся по равнине театре военных действий складывалось не в нашу пользу, но теснимые французами боевые порядки союзных войск еще держались, пятясь и заливая кровью каждую отданную пядь земли. В «ложе» театра было явно не до нас. Какие-то люди в русской и австрийской формах, в мохнатых генеральских эполетах, ожесточенно спорили между собой, вычерчивали что-то на разложенных поверх барабанов картах, выслушивали донесения вестовых, рассылали замерших в ожидании приказа адъютантов и снова спорили. Битва не складывалась.

Сейчас, когда я мог с высоты оглядеть картину боя целиком, суть ночного маневра французов казалась мне ясной. Продемонстрировав с вечера слабый и растянутый левый фланг своей позиции, базилевс и его полководцы резонно сочли, что именно сюда последовательные ученики Фридриха Великого нанесут главный удар. Цель действительно казалась легкодостижимой. В случае удачи зажатая в тиски французская армия попадала в крайне тяжелое положение. Единственное, чего не учитывал «гениальный» план операции, что враг перед лицом опасности неминуемого разгрома не станет оставаться на месте.

Ночью крупная группировка, располагавшаяся позади корпуса Дезе, под грохот пушек и бой барабанов скрытно была переброшена туда, где ожидался главный удар, и в момент атаки русско-австрийских войск эта «домашняя заготовка» смешала штабные планы наших стратегов, как ловкий шулер – колоду игральных карт.

Правый фланг армии французов, на который раз за разом безуспешно накатывались австрийские и русские полки, возглавлял маршал Даву. Я и отсюда видел флаг с его гербом. Железный, несгибаемый Даву, прозванный Севером в тайной переписке с бывшим однокашником, был лучшей кандидатурой там, где надлежало стоять до последнего. Я готов был спорить, что без приказа этот суровый гордец не отступит ни на шаг, даже если ему придется отбиваться от наседающих солдат противника маршальским жезлом.

Атака союзных войск захлебнулась, теряя четкость управления, и в этот момент удерживаемый маршалом Дезе фронт перешел в решительную контратаку, бросив вперед свежие части многочисленного резерва. Как я и опасался в самом начале боя, оголенный фланг атакующих русских колонн рухнул, не выдержав сокрушительного удара вышколенной пехоты базилевса. Отступление начало приобретать вид бегства, и я готов был поклясться, что еще несколько минут, и сражение будет проиграно окончательно и бесповоротно. Общую панику не в силах удержать ни один командующий.

– Капитан, – прошептал стоящий рядом со мной Лис, – по-моему, нашим не светит.

– По-моему, тоже, – признал я, и в этот миг, точно вступительные аккорды органного хорала, по атакующим порядкам корпуса Дезе грянули залпы притаившихся на замаскированных позициях российских батарей. Едва смолк залп первых орудий, как в тон ему громыхнули другие, а вслед им третьи, не оставляя и секундного зазора между очередными шквалами огня.

– А вот это, кажется, ария Наполеона, – озадаченно потирая затылок, предположил Сергей. – Густо бьют, черт побери, шо лук сеют! О, смотри-ка, а францы-то, кажется, задний ход дали.

Лис был прав. Оттесняемые стеной огня от прежних своих позиций дивизии корпуса Дезе вынужденно отступали, тесня боевые порядки собственного правого фланга. Теперь центр французской позиции был оголен, и я не сомневаюсь, командуй союзными войсками граф Бонапартий, немедля сыскались бы полки, чтобы обрушиться на рухнувший фронт и стремительным ударом завершить истребление расчлененных группировок. Но союзной армией руководил не он, а потому, с некоторым удивлением осознав, что французы, тщательно сохраняя боевые порядки, оставляют занимаемые позиции, командующий объединенной группировкой велел трубить отбой, призывая собственные войска повернуть к бивуакам.

– Отдали победу, – вздохнул я, разводя широко руками.

– Шо тот пятак нищему, – согласился Лис. – Чего, спрашивается, рубились?

Сражение было сведено вничью, что, впрочем, не уменьшило радости генералов и старших офицеров, собравшихся в ставке. Казалось, никому здесь нет абсолютно никакого дела ни до нас, томящихся в ожидании решения нашей судьбы, ни до полковых адъютантов, прибывающих с первыми известиями о потерях.

– Как называется вон тот замок? – указывал на виднеющиеся вдали шпили моложавый генерал с осиной талией и выбивающимися из-под треуголки светлыми локонами.

– Сокольниц, ваше высочество, – послышалось ответ.

– Замечательное название! В таком случае извольте отписать моему отцу реляцию о сокрушительной победе над узурпатором при Сокольнице. Вызовите мне генерал-квартирмейстера, я желаю перенести штаб под эти древние своды.

– Будет исполнено, ваше императорское высочество.

– А деревня позади наших холмов, – услышали мы с Лисом чью-то недовольную, тихую, но весьма жесткую речь, – именуется Аустерлицем, и когда б я слушал дурацкие бредни австрийских штабистов, то в реляции звучало бы именно это название.

– Прошу прощения. – Я повернулся на звук.

Ежели и были у меня какие-то сомнения, то при виде говорившего они рассеялись вмиг. Передо мной был тот самый беззаветно храбрый корсиканец, только ныне вместо лейтенантских нашивок армии континенталов на его плечах красовались генеральские эполеты. Доходившие некогда до плечей волосы были коротко острижены, и жесткая складка у губ сменила мальчишескую улыбку.

– Если не ошибаюсь, граф Наполеон Бонапартий?

– Он самый. – Невысокий генерал обвел нас с Лисом цепким, едва ли не подозрительным взглядом. – С кем имею честь? – услышав родную речь, поинтересовался императорский фаворит.

– Брат, брат! – раздалось неподалеку. – Пустите меня немедля! О, наконец-то! Я столько пережила, пока добиралась к тебе!

Я и Лис с ужасом оглянулись, услышав знакомый голос.

– Господи!!! – сокрушенно прошептал Сергей. – Ну почему из всех в мире женщин ты дал в сестры Бонапарту именно эту?!

ГЛАВА 13

«Свобода» кисти художника Делакруа, разгуливающая в неглиже по баррикадам посреди сонмища вооруженных людей, выглядела бы здесь не более экзотично, чем наряженная по вчерашней парижской моде ясноокая красотка, величающая Наполеона братом. Конечно, оголять свои прелестные формы ей было ни к чему, да и не по погоде, но десятки заинтересованных взглядов немедленно прилипли к этой псевдогречанке южнофранцузского розлива.

– Каролина? Что ты здесь делаешь? – На лице Бонапарта отразилось неподдельное удивление. – Ты же должна быть… – Голос раздосадованного генерала осекся.

– Я… – Набравшая в грудь воздуха корсиканка собралась было повторить сцену, виденную нами за день до того в шатре маршала Дезе, и тут увидела нас. – Наполесино, это изменники, это шпионы, арестуйте их! – в полной мере демонстрируя бурный корсиканский нрав, завопила гламурная красавица, меча испепеляющие молнии из своих резко потемневших глаз. – Я видела, как вчера маршал…

– Тише, карра миа [16]! Сделай одолжение, помолчи! – довольно резко оборвал сестру генерал, возвращая нам свое внимание. – Итак, господа, как я понимаю, вы французы?

– Отнюдь, – энергично покачал головой я.

– Даже Бонапарту свойственно ошибаться, – незамедлительно вставил Лис, спеша разбавить пресную речь доклада грубой, но сладкой лестью. – Буквально ж ничто человеческое ему не чуждо!

– Форма, которую ваше превосходительство видит на нас, была отобрана у противника, чтобы облегчить побег из плена. Разрешите представиться. – Я звонко щелкнул каблуками. – Вальтер Турн, граф фон Цеверш, полковник австрийской службы. Вместе с моим секретарем Сергеем Лисом, также бывшим офицером, мы были пленены неведомыми мятежниками и переданы в руки французов, откуда бежали при первой же возможности, захватив мундиры и оружие.

– Что ж, браво, господин полковник! А откуда вы знаете меня? – все так же, не спуская с нас подозрительного взгляда, неспешно выговорил Наполеон.

– В момент пленения мы направлялись к российскому двору с полномочиями осуществить закупку орудий для богемской армии, – пустился я в объяснения. – Маршал Колоредо настоятельно рекомендовал вас как величайшего специалиста в области артиллерии. Увидев же воочию тот небывалый погром, который ваше превосходительство только что устроили французам, и невольно подслушав произнесенные вами слова…

– Все ясно, – мгновенно теряя интерес к странной закавыке, кивнул военачальник. – Что ж, умение совмещать разнородные факты полезно для офицера.

Я молча поклонился, учтиво принимая высокую похвалу.

– Но чем же вы успели насолить Каролине? – продолжил Бонапарт.

– Какой там насолить! – не удержался от едких комментариев Лис. – Мы ее токо шо сахаром не посыпали, все попусту – бушует, как тот домовой в трубе с перепою!

– Не верь им, эти мерзавцы убили… – вновь сорвалась на крик разъяренная маршальша.

– О, вот вы где! – Высокий худощавый генерал с выдающимся изрядно вперед орлиным носом размашистым шагом приближался к нам. – Наполеон, друг мой, и вы здесь! Вот и славно! Вот и прекрасно! Что ж, в таком случае позволь представить тебе героев! – Его гулкий командный голос широко разносился над холмами, точно подошедший все еще продолжал глоткой перекрывать шум батарей.

– Вы что же, знаете этих людей, почтеннейший князь Петр Иванович? – удивленно поинтересовался герой нынешней баталии.

– Мой брат Роман – ты знаешь его, он служит в лейб-гусарах, – рассказал, что не более часа тому назад эти храбрецы спасли штандарт его полка и раненого князя Четвертинского.

– Бориса Антоновича? – В голосе Бонапарта появилась вкрадчиво-удивленная нотка. – Это правда, господа?

– Не стоит преувеличивать наши заслуги, – начал я.

– Действительно, право, неудобно – ну, там, спасли кое-что, кое-кому шо надо объяснили, князя вот из-под лошади выволокли, – ударился в показную скоромность Лис. – Но ведь, сами посудите, не княжеское это дело – в снегу под конем валяться. На нашем месте, будь оно неладно, так бы поступил всякий.

Лица боевых генералов выразили удивление столь бесцеремонной манере рассказывать о собственной доблести, но тут к нашей группе подбежал запыхавшийся флигель-адъютант с вензелем наследника цесаревича поверх капитанского эполета.

– Прошу извинить меня, его императорское высочество, великий князь Александр желает немедля видеть генерал-поручиков Багратиона и Бонапарта.

Глаза Наполеона резко сузились, точно от вспышки яркого света. Я уже как-то видел это выражение лица, правда, не здесь, а совсем в другом мире, и ничего хорошего оно не предвещало. Там с недоброй усмешкой молодой артиллерийский начальник расстрелял в упор из своих орудий шлюп, на котором пытался бежать генерал континенталов Марильон, продавший англичанам победу у Форт-Эванса. Здесь причина была другая, но взгляд был тот же.

– Сообщите его высочеству, что мы немедля прибудем, – с максимально возможной учтивостью обнадежил посыльного великий жрец бога войны. – А вас, господа, я буду рад видеть в своих «апартаментах» нынче вечером и охотно выслушаю рассказы о ваших подвигах. Честь имею!

– Это правильно, – глядя вслед удаляющимся генералам, проговорил Лис.

– Наполесино, а как же?…

Наполеон повернулся к одному из следовавших за ним адъютантов и чуть раздраженно бросил:

– Сделайте любезность, проводите даму в мои покои.

– Кажись, вырулили, – подытожил результаты первого контакта с подопечным Сергей. – Можно похвастаться Елипали, а то он небось совсем уже наповал убивается в ожидании весточки от нас. Ни золото ему не в радость, ни ценные бумаги. Я, конечно, себе этого представить не могу, но вдруг?

Грозноликий вершитель судеб Европы, покоритель золотых гор и строитель финансовых пирамид слушал нас с тем удовлетворением, с каким полководец встречает послов от готового капитулировать врага.

– Что ж, господа, вы потрудились на славу. Будем надеяться, ваши боевые знакомства окажутся весьма полезными. Князь Четвертинский отнюдь не последняя фигура при дворе: его сестра – фаворитка великого князя Александра. И хотя сам он не пользуется ее положением, Мария Антоновна, так зовут эту небесную красавицу, нежно любит своего брата. – Палиоли ненадолго задумался. – Особое спасибо вам за новости о победе. Насколько я могу судить, гонец с вестями о ней будет в Вене только завтра. Полагаю, за это время я успею заработать пару миллионов крон.

– Сколько? – У Лиса перехватило дыхание.

– Пару миллионов! Быть может, даже чуть больше, — кокетливо заверил его генерал финансовых баталий.

– Каким образом? — зачарованно выдавил мой рачительный секретарь, не упускавший случая выяснить очередной способ извлечения платежных средств из воздуха.

– Самым простым, — заверил предприимчивый банкир. – Я пущу слух, что союзники наголову разбиты, и тут же начну скупать по бросовой цене акции и прочие ценные бумаги австрийских и русских банков.

– Круто, – восхитился Сергей, – нам так не жить!

– Вы и так получаете средства на свои действия, – оборвал поток восхищения посерьезневший резидент и добавил, вероятно, желая сдобрить бочку меда ложкой дегтя: – Как там, кстати, похитители наполеоновской корреспонденции, не объявились?

– Пока нет, – с грустью констатировал я.

– Следите внимательно, – наставительно проговорил маэстро Умберто. – Эти люди отнюдь не простаки.

– Скорей всего именно так, но до сего часа – ничего подозрительного. Возможно, из-за всех наших дорожных перипетий злодеи потеряли след, – предположил я.

– Может быть, – согласился Палиоли. – Но будьте начеку.

– А то мы не знали, – пробурчал Лис, отключая связь. – Слушай, это ж какая вопиющая жизненная несправедливость! Я корячусь, чтобы раздобыть денег на дорогу, строю из себя Калиостро перед нудным ходячим кошельком, а меня обзывают мошенником и чуть шо в глаза не плюют. А дорогое начальство вот так, с полпинка, кидает толпень народу, причем, шо называется, не вставая с кресла, и после этого остается солидным уважаемым человеком, буквально примерный семьянин, истинный ариец, фонарный столп общества.

– Таковы законы рынка, – вздохнул я. – Нет в мире совершенства! Но это тема философских трактатов и проповедей с амвона, нам же следует показаться в австрийском лагере, поскольку при всех нежных союзнических чувствах, боюсь, россиянам покажется странным, если мы не проявим должного интереса к соотечественникам и почтения к родному командованию.

Сопроводить нас в австрийский лагерь вызвался один из адъютантов Багратиона. Невысокий, подвижный, с седой прядью меж темно-каштановых волос, он вел гостей короткой дорогой через невообразимую сумятицу армейского лагеря между полковых костров, палаток, коновязей. Гусарский мундир шел молодому офицеру и выглядел как-то особо по-ухарски, точно весь этот непростой день лихой кавалерист провел у зеркала, по-кошачьи топорща усы и придавая и без того картинному одеянию налет эдакой бесшабашной небрежности. Однако запекшаяся кровь на звончатых шпорах свидетельствовала совсем об ином времяпрепровождения бравого ротмистра. По дороге адъютант без умолку болтал, рассказывая о князе Борисе Антоновиче и его младшем брате, которых он знал со времен службы в лейб-гвардии гусарском полку. Его рассказ порой был занимателен и, в общем, не мешал слушать наставления резидента по поводу высшего командного состава австрийских войск и правил обращения с фельдмаршалом Колоредо.

– …И вот представьте себе, господа, – улыбаясь, говорил сопровождающий, – я на галопе подлетаю к его светлости и кричу: «Французы! Французы на носу!» А Петр Иванович в ответ: «Полно, друг мой, Денис Васильевич, горячиться. Что с того, что на носу? Нос носу рознь. Коль на вашем – на моем то есть, – гусар указал на свой явно не выдающийся орган дыхания, – то след выступать немедленно. А уж если здесь (ну, вы, господа, сами видели, каков у князя Багратиона нос), то еще и отобедать успеем». – Бравый кавалерист рассмеялся шутке своего командира. – Потом Багратион дал мне два эскадрона, и мы остановили французов.

Я невольно сдержал веселый смех, поскольку этот момент боя мне довелось наблюдать воочию, когда, покинув развороченное очередным ядром убежище, мы двигались в русский лагерь. Пытаясь отрезать правый фланг российских войск, которым командовал Багратион, французы бросили в прорыв конных егерей, навстречу которым и были отряжены упомянутые геройским адъютантом эскадроны. Очевидно, это был последний резерв князя Петра Ивановича, и, не останови яростная атака гусар пятикратно их превосходящего врага, на французской чаше весов победы оказался бы весьма неприятный для русских факт развала правого фланга.

Воистину мужество россиян не имело равных. Выйдя живьем из неистовой сечи, быть может, вырвав победу у противника, беззаботно распинаться о милой шутке, произнесенной любимым генералом, вероятно, в один из самых критических моментов сражения, – здесь нужна не заурядная отвага, а то, чему и названия, по сути, нет – огромная любовь к жизни и готовность умереть за нее в любой момент.

В австрийском лагере нас приняли не то чтобы с распростертыми объятиями и строем роты почетного караула, но и без особого удивления, благо кое-кого из господ, ныне блистающих крестами и звездами при штабе императорского главнокомандующего, еще совсем недавно я имел честь принимать в своем венском особняке. Всем им было не до меня, вышедшая из боя армия спешно приводилась в порядок, чтобы наутро быть готовой к возможному продолжению военных действий. Но все же приветствиями и удивленными вопросами, что привело меня сюда в мундире французского майора, эти господа создали должный фон, способствующий радушному приему у могущественного командующего австрийской артиллерией маршала Колоредо.

Выслушав доклад адъютанта о наших злоключениях, военачальник оторвал взгляд от многочисленных бумаг, устилавших стол перед ним, и задумчиво смерил нас взглядом:

– Да-да, припоминаю, мне рекомендовали вас как дельного офицера, к тому же весьма сведущего в русском языке. Вы что же, полковник, действительно безукоризненно говорите по-русски?

Я едва сдержал улыбку. Система «Мастерлинг» позволяла мне безукоризненно говорить на любом из существующих языков.

– О да, ваше высокопревосходительство. Насколько это возможно для иностранца, – поскромничал я.

– Что ж, замечательно. Императору необходим человек ваших знаний и положения в ставке русских. К тому же, граф, как мне доложили, нынче вы спасли российский штандарт.

– Я был не один, – честно сознался я.

– Ах, полно! Один, не один. Этот факт будет говорить в вашу пользу. Но объясните мне, как вы, храбрый боевой офицер, умудрились попасть в лапы каких-то мятежников? И не где-нибудь, а вблизи столицы!

– Была метель, – со вздохом начал я, подпуская драматизма в голос, – мы сбились с пути и попросили ночлега в каком-то забытом Богом замке. На беду, его обитатели оказались злокозненными мятежниками, именующими себя иллюминатами. Перевес в силах на стороне врага был чересчур очевиден.

– Иллюминаты? – Колоредо поглядел на нас исподлобья. – Никогда прежде не слышал! Ладно, ступайте в канцелярию, я распоряжусь, чтобы вам составили новые верительные письма. И помните, господин полковник, император и Австрия надеются на вас.

Я вытянулся во фрунт, как подобает ревностному служаке.

– Да переоденьтесь! Негоже разгуливать по нашим позициям во вражеской форме, а то еще подстрелят, не разобравшись.

– Ну что ж, обошлось, – приветствовал меня Лис, когда я покинул фронтовые апартаменты фельдмаршала.

– Да, – кивнул я. – Нас отправляют для связи в русский лагерь. Как это у нас называется, военным атташе.

– Зашибись! – Лис вскинул большой палец. – С таким раскладом можно играть. Все на халяву, главная задача – ходить в мундире и держать пальцы веером.

– Другой бы спорил, – усмехнулся я. – Сейчас в канцелярию за бумагами, а потом, как говорится, к новому месту службы.

– Стой! – Лис неожиданно схватил меня за руку.

– Что еще такое? – Я удивленно поглядел на друга.

– Там… я его отчетливо видел. – Лицо Сергея казалось бледным, точно перед ним вдруг образовался призрак.

– Кого ты там видел?

– Там был Протвиц… Клянусь тебе, минуту назад там была эта гнусная полицейская ищейка Протвиц! Он поглядел на нас и свернул за шатры!

Мы ускорили шаг, надеясь догнать таксоида, но в толпе солдат, радующихся, что жизнь продолжается и сегодняшние могилы вырыты не для них, это нам не удалось.

– Вальтер, что хочешь думай, – не унимался Лис, – но это точно был он!

– Я не спорю, – мои плечи удивленно поднялись, – хотя что бы ему здесь делать?

– Ты не понимаешь, он идет по следу, – нервничал Лис. – И он от нас не отстанет!

– Сергей, – я остановился, – мне все же хочется надеяться, что ты заблуждаешься. Вероятно…

Пистолетный выстрел, раздавшийся где-то совсем неподалеку, смешался с многочисленными разномастными шумами военного лагеря и не привлек ничьего внимания, кроме, пожалуй, нашего. Да и мы бы не озаботились им, когда б прошедшая в дюйме от моей головы пуля не застряла в шесте, поддерживающем одну из палаток.

– А это, к бабке не ходить, – настороженно озираясь в поисках неведомого стрелка, процедил Лис, – был случайный выстрел.

Тяжелый день, который должен был запомниться потомкам как битва при Сокольнице, подходил к концу, Передовые части русских заняли высящийся по ту сторону равнины замок – над ним, хлопая на ветру, развевалось полотнище российского императорского флага. В сумерках уже терялась его черная полоса, но желтая и белая все еще были видны. Исполнительные интенданты помогли мне принять вид, приличествующий полковнику, хотя мундир с чужого плеча не совсем вязался с высокой миссией, возлагаемой на меня австрийским гофкригсратом. Но так как отыскать в округе умелого портного было делом нереальным, оставив экипировку до лучших времен, мы с Лисом отправились в русский лагерь.

Дорога к шатру Наполеона, куда мы были приглашены на ужин, шла по ухабистым склонам, изрытым оспинами воронок. Подтаявший задень снег, измятый тысячами сапог и лошадиных копыт, к ночи подмерз, делая восхождение почти невозможным. Ругаясь себе под нос, скользя на каждом шагу, мы пробирались на «званый вечер», когда за спиною послышался звук взводимых курков и короткий окрик «Стойте!».

– Ну вот, – пробормотал Лис, нащупывая под полою выданной интендантами венгерки небольшой жилетный пистолет, – опять немецко-фашистские оккупанты!

Неизвестный действительно кричал по-немецки, что, впрочем, было в порядке вещей в трех шагах от австрийского лагеря.

– Ну, это, Капитан, — отчетливо послышалось у меня в голове, – на счет «три» резко уходим влево-вправо и стреляем в развороте?

– Стойте, не делайте глупостей, – между тем продолжил неизвестный, – одно ваше неловкое движение – и вы будете убиты, что среди общего количества трупов не вызовет особого интереса. Слушайте меня внимательно и запоминайте, поскольку то, что я вам скажу, два раза не повторяют. Вы, граф Турн, и вы, господин Лис, волею случая узнали слишком много о людях, о которых не должны были знать ничего. Теперь у вас есть выбор: либо присоединиться к ним, либо присоединиться к тем, кто сегодня не вышел живым из битвы.

– Капитан, ты гляди, какая наглая морда! Этот фрицевский выкормыш нас буквально вербует на корню!

– Я заметил.

– Ну шо, таки на «три» стреляем!

– Стрелять всегда успеем. Давай-ка с ними поиграем. Они, похоже, много знают и немало могут. К тому же маэстро Палиоли этими любителями света весьма интересуется. Да и каков резон стрелять?Убьем одного – придут другие.

– Думайте быстрее.

– Ваше предложение звучит весьма заманчиво, но я все же желал бы поговорить о нем более предметно, – стараясь говорить как можно спокойнее, произнес я. – Полагаю, это разумно.

– В свое время вы сможете поговорить, но запомните хорошенько: не все пули летят мимо. Посчитайте до десяти и поворачивайтесь.

– Раз, два… – начал медленно отсчитывать я, давая возможность наглецу-иллюминату скрыться.

Кем бы ни были эти люди, служба информации у них поставлена отменно. Нам лишь оставалось гадать, фельдмаршал ли Колоредо, или кто-то из его адъютантов, или некто, краем уха слышавший наш рассказ о пленении мятежниками, входил в число заговорщиков.

– …девять, десять, – закончил я и повернул голову.

– Граф, смотри-ка, – Сергей оказался чуть более проворным, – нам, кажись, подарок от зайчика под елочку кинули.

– Это наши баулы, – с недоумением и почему-то легкой досадой воскликнул я. – Господа черные братья делают широкий жест.

– Спасибо, друг, объяснил! – Лис примерился к поклаже, еще недавно перевозимой нашими лошадьми. – Вот уроды чернушные прикололись! А нам теперь, шо сивкам-буркам, на своем горбу весь скарб в гору тащить. – Он расстегнул один из баулов и внимательно оглядел содержимое. – Спасибо, хоть шмотки не тронули, а то еще могли кирпичей насовать.

У шатра Наполеона царило всеобщее оживление. По сути, императорский любимец был признанным авторитетом, и хотя общее командование оставалось за великим князем Александром, ни у кого не возникало сомнений в том, кому надлежало сказать решающее слово на военном совете. Вероятно, у наследника-цесаревича иллюзий по поводу собственных военных дарований также не было, поэтому, желая уменьшить влияние фаворита своего отца, он предоставил разработку плана генерального сражения штабным стратегам Австрии. Что из этого вышло, мы имели возможность наблюдать. Об этом нынче гудел весь лагерь, особенно же громко – та его часть, в которой находился крестьянский дом, занятый под штаб артиллерии.

– О, господа! – Наполеон двигался сквозь толпу офицеров, пришедших его приветствовать, словно крейсер между прогулочных яхт. – Вот и вы. Следуйте за мной, я желаю задать вам несколько вопросов.

Пожалуй, манеру графа Бонапартия говорить в приказном тоне можно было счесть некорректной, уж во всяком случае, по отношению к офицеру чужой армии, но эта резкость была лишь оборотной стороной его непоколебимой уверенности в правоте собственных действий и непогрешимости решений. В нашем мире эта вера на крыльях славы вознесла его на императорский трон. Она же сокрушила его и забросила на маленький остров в Атлантическом океане.

– Я так и знал. – Лис наклонился к моему уху. – Каролина уже напела песен.

– Ладно, посмотрим, – сквозь зубы процедил я. – В конце концов, ценная бандероль на имя Наполеона все еще у нас.

Солдаты у входа отсалютовали ружьями, и граф Бонапартий кивком ответил им на приветствие.

– Входите, пусть вас не смущают мои апартаменты, лучших в округе все равно нет. – Генерал обвел рукой крошечную аскетичную каморку, в которой не было ничего, кроме походной кровати и заваленного бумагами табурета. – Это единственное место, где мы с вами можем говорить без лишних глаз. Итак, я желаю слышать ваши объяснения.

– Ну, так, эта, – с места в карьер пустился Лис, – погоды в этом году стояли какие? Холодные. Урожай бобовых не выдался, пива, опять же, сварили на двести пятьдесят бочек меньше, чем обычно…

– Что вы такое несете?! – возмутился Наполеон.

– Ну, я ж, типа, о том, какие в сельском хозяйстве проблемы. А шо, шо-то не то? Так вы, если шо надо, вопросы задавайте.

Граф Бонапартий умел ценить ловкий маневр и потому лишь усмехнулся, сочтя забавной дерзость моего напарника:

– Я разговаривал с сестрой. Она сообщила мне, что вы организовали засаду и убили человека, направлявшегося ко мне с тайной депешей. Вы желаете что-либо сказать в свое оправдание, или же мне стоит позвать караул?

– Говорить в оправдание нам, собственно, нечего, – заверил я, – поскольку ни мне, ни моему секретарю не в чем себя винить. Мы встретили госпожу Дювиль, именно так в этот момент именовала себя ваша уважаемая сестра, с неким мсье, которого она называла мужем. Впоследствии, когда мнимый негоциант Дювиль и его мнимая жена подверглись нападению разбойников с большой дороги, мы, движимые честью и доблестью, имели неосторожность прийти им на помощь. Госпожа маршальша была в этот момент без сознания, ее же спутник тяжело ранен и близок к смерти. Он назвал себя лейтенантом де Сен-Венаном и просил доставить вам послание, о содержании которого мне ничего не ведомо.

Поскольку, умирая, этот храбрец взял с меня обещание передать бумаги лично вам, а не своей, с позволения сказать, жене, я счел возможным утаить от нее местонахождение депеши. Тем более что уже тогда у меня возникли сомнения в истинности их брака, да и мадам Дезе, которую мы доставили в Вену, приложила немалые усилия, чтобы раздобыть пакет своего погибшего спутника, в коем, по ее утверждению, были заключены все ее богатства. – Наполеон иронично усмехнулся. – Ваша сестра устроила нам полицейскую травлю, и, согласитесь, в таких условиях возвращать ей что бы то ни было казалось неразумным, да и опасным.

Как выяснилось позже, госпожа де Сен-Венан имела и другого мужа – французского маршала Дезе. Мысль же передать в руки врага некую секретную корреспонденцию, предназначавшуюся генералу союзной армии, представлялась мне тогда и вовсе абсурдной. Не скрою, появление госпожи Каролины здесь сбило меня с толку, но, видит Бог, моя совесть чиста, и с момента нашей встречи я считаю свою миссию оконченной. Депеша у меня. Если пожелаете, я вручу ее вам немедленно.

В дверь постучали.

– Ваше сиятельство, – отрапортовал бойкий ординарец, – к вам раненый немецкий офицер, он ищет своих друзей. Говорит, что они у вас.

– Зовите его сюда, – скомандовал Наполеон. – С кем имею честь? – меряя мощную фигуру,вошедшего оценивающим взглядом, поинтересовался генерал.

– Конрад Вильгельм фон Мюнхгаузен, барон и ротмистр брауншвейгских кирасир, – отчеканил наш соратник, опираясь на трость. – Мы бежали вместе с…

– Понятно, – кивнул военачальник. – А скажите, господин ротмистр, вы случайно не в родстве с Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном?

Лицо барона резко помрачнело.

– Ваше сиятельство, должно быть, слышали охотничьи побасенки, которые все как одна приписываются моему покойному дяде?

– Я не интересуюсь охотничьими побасенками, – жестко отрезал Наполеон. – Что же касается вашего дяди, мне, право, грустно слышать, что он скончался. Мы были с ним близко знакомы лет десять тому назад. Весьма близко знакомы.

ГЛАВА 14

Жителю современной Европы, проводящему дни в метаниях от жилья к офису, коротающему часы в автомобильных пробках и отдыхающему за строго регламентированным ленчем, трудно представить себе времена, когда город с населением в сотню тысяч человек считался крупным, а по дороге среди бела дня можно было ехать, не встречая других экипажей. В наши дни, когда в считанные минуты связываешься с самым отдаленным уголком планеты, почти невозможно понять, что значит месяцами дожидаться вестей. Кажется, за последние два века этот обитаемый шарик стал куда меньше, чем во времена фараонов. Да что там фараоны, даже сейчас, в роскошном XIX веке, когда научный прогресс едва начал победное шествие по миру, этот мир казался значительно больше привычного мне и моим современникам геоида, ежедневно наблюдаемого из космоса с будничной задачей уточнить погоду.

Это все еще были времена, когда на очень большой Земле жил очень маленький человек, а любая заранее не уговоренная встреча, по сути, могла считаться абсолютно случайной. И все же…

– Ваш дядя был храбрым офицером, – продолжал Наполеон. – Когда я поступил на российскую службу, он числился подполковником Нижегородского драгунского полка, однако находился в долгосрочном отпуске по ранению. Императрица Екатерина пожаловала ему и его супруге, урожденной графине фон Дунтен, дом в Гатчине и ренту в память о том, что сей офицер сопровождал ее от границ Российской империи ко двору ее величества Елизаветы Петровны.

Речь Наполеона была спокойной и уверенной. Чувствовалось: все перипетии русской истории последних десятилетий и тайные дрязги императорского двора ему известны досконально. Впрочем, так же досконально Наполеон Бонапарт соседнего мира делал все, за что брался.

– Барон любезно согласился приютить у себя молодого артиллерийского поручика, все состояние которого исчислялось скудным жалованьем, не превышавшим двухсот рублей в год. Он был очень умен и добр. Мы весьма много разговаривали с фон Мюнхгаузеном в те два года, которые я квартировал в этом гостеприимном доме. Затем он вернулся на родину. Насколько мне помнится, там открылось наследство его отца.

– Да-да, – улыбаясь и смахивая с уголка глаза слезу, проговорил Конрад, – так оно и было. Дядя после этого неотлучно жил в своем имении. Как вы знаете, он был счастлив в браке, но, увы, не имел детей. Затем тетушка скончалась, погрузив разум моего дорогого родственника в сумрак безысходной скорби. Должно быть, в этом неразумии, стараясь утолить боль, терзавшую его душу, почтеннейший Карл Фридрих Иероним, пребывая в годах изрядно немолодых, женился вновь на особе юной, однако же весьма распутной. К несчастью, она родила дяде ребенка, и хотя по всем свидетельствам сие дитя – плод ее преступной страсти к собственному кузену, герцогский суд все никак не может вынести справедливый приговор, разрешающий судьбу наследства покойного барона. – Храбрый брауншвейгский кирасир печально вздохнул. – А тут еще эти нелепые россказни! Что и сказать, дядя любил поболтать, сидя за кружкой пива в ближайшем трактире, однако же любой из его соседей готов был приврать о собственных похождениях не менее, а то и более, чем он.

– Не печальтесь, друг мой, – Бонапарт положил руку на плечо статного ротмистра, и бриллианты, украшавшие крест святого Андрея Первозванного на его груди, полыхнули в глаза переливчатым сиянием, – мы-то с вами знаем, каков он был на самом деле.

Конрад лишь молча щелкнул каблуками, выражая готовность верно служить под началом старого друга своего дяди. Однако в этот миг годами выработанная привычка бравого служаки оказала ему медвежью услугу. Простреленная нога сама собой подкосилась, и барон, нелепо взмахнув руками, пытаясь удержать равновесие, обрушился на заваленный бумагами табурет. Ситуация сложилась в высшей степени занятная. Сорвавшись как по команде с места, Лис начал поднимать боевого товарища, я – упавшие на пол бумаги, а Бонапарт – лежавшую на них подзорную трубу. Должно быть, оптика последней была несказанно хороша, поскольку, забыв о гостях, прирожденный артиллерист немедля бросился проверять, не разбились ли, не дай Бог, стекла.

– Простите, ваше превосходительство, – кривясь от боли, простонал Конрад.

– Пустое, друг мой, – отмахнулся генерал, не отрывая глаз от своего оптического прибора, – неудобства, причиняемые боевыми ранами, с лихвой перекрываются славой. У победителей же все заживает куда быстрее, чем у побежденных, Кажется, цела! Да вы садитесь, – вновь обращая внимание на присутствующих, велел гостеприимный хозяин. – В сторону условности.

– Ваше превосходительство, – начал я, едва усаживаясь на застеленную кавалерийским плащом кровать, – перед тем, как пришел Конрад, мы с вами говорили…

– Да-да, – не давая мне времени окончить фразу, торопливо произнес Наполеон, – оно при вас?

– Именно так, – склонил голову я. – Даже в плену эта депеша хранилась при мне неотлучно.

– Давайте скорей ее сюда. – Он требовательно протянул руку.

– Если позволите, я разуюсь.

Бонапарт кинул на меня несколько удивленный взгляд и согласно кивнул.

Заготовленная для меня в Институте экипировка, кроме штатного вооружения, отличавшегося от присущего эпохе лишь качеством изготовления да кое-какими техническими новшествами, включала и дополнительное, в частности, пару метательных ножей, гнезда для которых были оборудованы в задней части голенища моих сапог. С недавних пор одно из них пустовало, второе же хранило наследие безвестного швейцарского гвардейца, убитого по дороге в Вену.

– Наконец-то, – принимая из моих рук свернутую шифровку, пробормотал императорский фаворит, украдкой бросая взгляд в сторону поднятых мною бумаг. – Весьма своевременно.

Я проследил направление взгляда полководца и от волнения едва смог удержать дыхание в норме. Слова маэстро Палиоли о том, каков должен быть ключ к шифру неведомых сподвижников властолюбивого корсиканца, точно подводная лодка из океанских пучин всплыли в моей памяти. Среди бумаг генерала находилась единственная книга в дорогом переплете с супер-экслибрисом [17], изображающим герб рода Буонапарте – две перевязи и две звезды. Она точно драгоценная карета меж крестьянских подвод выделялась меж разрозненными записями, депешами командиров и картами окрестных земель. Я обратил внимание на нее, еще когда поднимал с пола. Сдержавшись, чтобы не выказать неуместной радости, я активизировал связь, чтобы поделиться своим предположением с суровым начальством.

– Это квадриум! — словно Архимед, выскакивающий из ванны, мысленно закричал я.

– Что квадриум? — оглушенный нежданным всплеском моих чувств, настороженно переспросил Палиоли.

– Сочинения, приписываемые Цезарю: записки о галльской войне, о гражданской войне…

– Да-да, – отозвался недовольный, вероятно, несвоевременным вторжением резидент, обрывая мой страстный монолог, – а также об александрийской и африканской войнах. Я знаком с этими сочинениями с юных лет.

– Квадриум – любимая книга Наполеона, он всегда ее возит с собой. Вероятно, именно эта книга служит ключом к шифру!

– Неужто? — В голосе Умберто послышался неподдельный интерес. – Вы заметили место и год издания?

– Генуя, 1770 год. Должно быть, это книга еще из библиотеки его отца.

– Данный факт к делу отношения не имеет, – пресек мои излияния деловитый мастер банковских махинаций. – Генуя, 1770 год. Тираж скорее всего мизерный, но все же не настолько мал, чтобы эту книгу было невозможно достать. Хорошо, благодарю вас. Держите меня в курсе событий. Если ваши предположения верны, я сообщу текст дешифрованного послания.

– И на том спасибо, – буркнул я, отключая связь, так и не дождавшись заслуженной похвалы.

– Ваше сиятельство, – в дверь снова постучали, – генерал-квартирмейстер велел передать, что столы в замке Сокольниц уже накрыты. Его императорское высочество ожидает вас, дабы начать праздничный ужин в честь победы.

– Дьявольщина! Молокосос! – процедил «виновник» сегодняшней победы по-итальянски и вновь обратился к нам: – Прошу извинить меня, господа! Поверьте, ужин с героями мне был бы куда приятнее, чем предстоящее торжество на костях. Но я вынужден оставить вас, ибо наследник-цесаревич желает высказать, насколько он благодарен мне за то, что я не слушал его идиотских распоряжений. Надеюсь, однако, что меню, подготовленное моим поваром, будет ничуть не хуже, чем в Сокольнице.

История человечества, знавшая множество блистательных полководцев, – яркое свидетельство тому, что, как и гениальные живописцы, они имеют свою неподражаемую манеру создавать эпические полотна сражений и картины войн. Невозможно перепутать стройность и слаженность действий стрелковых шеренг Фридриха Великого с быстротой, глазомером и натиском Суворова. Таким же образом тонкий расчет и стремительный маневр Наполеона отличались от яростного урагана, именуемого Александр Дюма.

Не получивший правильного военного образования, этот сын нормандского маркиза и черной рабыни больше верил в счастливую звезду и собственную несгибаемую волю, чем в толковые, но скучные построения своего генерального штаба. Ему ничего не стоило промчать верхом перед колонной гренадеров, не обращая внимания на свист пуль и вой ядер, с хохотом ворваться в центр вражеского каре, повергая в мистический ужас и панику отступающего противника.

В Европе всерьез поговаривали, что матерью базилевса Александра была не просто рабыня, а туземная колдунья, что он заговорен от любого оружия, что, вызванный из адской бездны, в него вселился дух покорителя мира – великогоязыческого царя Македонии. Десятки раз под ним убивали коня, пули сбивали с его головы треуголку и дырявили плащ, но он сам оставался цел. В последней битве уланская пика сорвала с плеча базилевса эполет, когда он вел в бой свою гвардию, чтобы сокрушить упирающийся правый фланг Багратиона, но и она даже не оцарапала повелителя французов.

Был еще один миф. Он гласил, что, ведомый неистовым духом Александра Македонского, базилевс непобедим. С этим мифом было покончено в долине невзрачной речушки Гольдбах. Конечно, вынужденное отступление боевых порядков Дюма трудно было назвать разгромом, но поле осталось за союзниками. Как стало нам известно чуть позже, узнав о праздничной вечеринке в Сокольницком замке, Дюма рвался в бой, желая под утро навестить чересчур опьяненных победой врагов. Маршалы наперебой твердили ему об усталости войск, отсутствии свежих резервов, необходимости переформировать дивизии и полки, скудном запасе пороха, пуль, зарядов для артиллерии… Он рычал, точно дикий зверь, топал ногами, рвал в клочья вызолоченный мундир, но потупившие взгляд генералы и маршалы были непреклонны – армии был нужен отдых.

Утомленные многими часами кровопролитного сражения войска отступали в хорошо укрепленный Бриен, где теперь должна была располагаться ставка повелителя французов. Именно туда и прибыл гонец из штаба союзников, предлагающий непобежденному Александру Дюма перемирие. Воодушевленные тем, что отныне в официальных реляциях именовалось «великой победой при Сокольнице», австрийцы и россияне всерьез собрались было преследовать отступившего неприятеля, но трезвый подсчет сил и резонные доводы влиятельного фаворита российского императора отвратили союзников от этой пагубной мысли. «Военная фортуна, – как заявил великому князю и австрийскому императору непреклонный корсиканец, – как и всякая женщина, благоволит дерзким, но не выносит дураков».

Мне не довелось видеть этой сцены, но оснований не верить князю Четвертинскому, слышавшему рассказ об этом казусе от Багратиона, лично на данном военном совете присутствовавшего, у меня не было. Гонец из Сокольница прибыл к Дюма в самый подходящий момент. Двойственная нормандско-африканская натура базилевса как раз дала сильный перекос в сторону его материнских корней, и переживая, должно быть, первую в жизни неудачу, Александр впал во флегматичную задумчивость и созерцание духов. Скорее всего именно они и подсказали грозному покорителю Европы согласиться на предложение своих венценосных противников.

Спустя три дня перемирие было подписано, мирные же переговоры должны были начаться в Вене в канун Рождества.

Видит Бог, как мне не хотелось возвращаться в столицу Австрии. Я уже видел себя разгуливающим по берегам Невы, вероятно, куда более обустроенным теперь, чем в разгар золотого века Екатерины, когда мне довелось побывать там в первый раз. Пожалуй, на взыскательный лондонский вкус град Святого Петра был воплощением истинно варварской роскоши, и поговаривали, что древняя столица еще пышнее, чем ее северная, овеваемая всеми морскими ветрами сестра. Но это яркоцветие в сочетании с российским хлебосольством радовали меня, воскрешая в памяти воспоминания о первой «самостоятельной» командировке в «сопределы». Здесь же, в Вене, элегантной и вычурно прекрасной, меня ждали лишь те, с кем я вовсе не горел желанием встретиться.

Первый досадный визит не заставил себя долго ждать. Господин Протвиц явился в особняк Турнов в сопровождении пары жандармов, захваченных, должно быть, для пущей уверенности.

– Граф, я желаю задать вам несколько вопросов, – содрогаясь от собственной наглости, заявил таксоид.

– Задавайте уж, коли пришли, – скривил губы я, досадуя, что ранний визит ищейки может вызвать нежелательные вопросы у генерала Бонапарта и князя Бориса Антоновича, квартировавших в моем особняке. Я также приглашал и Багратионов, но те сочли удобным занять опустевшие апартаменты Екатерины Павловны Багратион, оплаченные до конца года. У Конрада же и вовсе оказалось здесь то ли родство, то ли зазноба, и он лишь изредка заскакивал пропустить глоток «рейнвейна».

– У меня есть сведения, что вы мошенническим образом завладели деньгами барона фон Дрейнгофа, и я желал бы знать…

Я резко поднялся с места и навис над вжавшимся в кресло Протвицем:

– Что вы изволили сказать?! Мерзкий ублюдок! Да как вы посмели только помыслить себе такое?!

– Я на службе! – выкрикнул полицейский.

– Я, между прочим, тоже!

– Знаете ли вы, – затараторил сыщик, – что-либо о так называемом «чудесном аппарате графа Сен-Жермена», который извлекает звонкую монету из неоплатных векселей?

– Извлекал, – поморщился я, нервно расхаживая по кабинету. – Сей замечательный агрегат, увы, был разрушен в момент нападения разбойников на наш обоз близ Вены. Да вы сами были тому свидетелем!

– Среди имущества, утраченного вами на проезжем тракте вблизи столицы, не было означенного чудесного прибора. – На лице Протвица шипящей змеей скользнула недобрая ухмылка. – Я сам лично составлял опись того, что было уничтожено во время разбойничьего нападения. Однако скажу вам больше, ваше сиятельство, подарка Сен-Жермена в обозе не было вовсе.

– С чего вы это взяли? – Я сурово нахмурил брови.

– А с того, что у меня есть прямое свидетельство, что сия в высшей мере подозрительная вещица была продана вашим секретарем барону Дрейнгофу за полмиллиона золотом.

– Ну, каков мошенник! – с негодованием проговорил я.

– Секретарь?

– Барон!

– Почему?

– Мне странно, господин Протвиц, что вы задаете столь нелепые вопросы. Легко смутить такими-то деньжищами душу небогатого человека, ведь и сам прародитель греха искусил Адама и Еву в Эдемском саду, но скрытно посягать на чужое имущество, да еще подбивать на этот прискорбный шаг честного, хотя и слабого, – я скорбно вздохнул, – потомка райской четы – разве это не преступление? Знаете что, господин Протвиц, – мои пальцы решительно сомкнулись на гусином пере, торчавшем в чернильнице, – с секретарем я сам разберусь. Он, конечно, виноват передо мной, но все же он давно и верно мне служит. А вот барона, будь он хоть на йоту человеком истинно благородным, я бы, пожалуй, вызвал на дуэль! Но эти жалкие ростовщики лишь позорят звание дворянина, а потому я желаю возбудить против него дело о незаконном завладении чужим имуществом. Кажется, так это у вас называется?

– Вы что же, хотите сказать, что прибор, в который вкладывались неоплатные векселя, а высыпались золотые монеты, действительно существовал?

– Ну конечно, – удивленно пожал плечами я. – А что, собственно говоря, вам кажется странным?

– Но этого не может быть! – едва не закричал полицейский. – Это противоречит всяческим законам природы!

– К стыду моему, признаюсь, – сокрушенно вздохнул я, – мне совершенно неизвестен принцип, заложенный великим графом Сен-Жерменом в основу сего таинственного прибора. Но если желаете, я готов немедля отдать вам, ну, скажем, сотню монет, и вы сами убедитесь, что в них абсолютно никакой фальши, самое что ни на есть истинное золото.

– Граф, – Протвиц возмущенно поднялся с места, – если вы желаете подкупить меня…

– Кто здесь говорит о подкупе? Я сказал, что готов дать вам объект для экспертизы. Кстати, господин сыщик, раз уж мы заговорили о похищенном у меня имуществе… Если вы утверждаете, что оно не погибло, как я полагал, то мне интересно знать о его судьбе.

Таксоид вынужденно скривил физиономию, силясь изобразить проникновенное сочувствие:

– Увы, сей чудесный прибор был разрушен. Спустя день после вашего отъезда барон вознамерился испытать златоносную машину, однако та разрушилась с дымом и грохотом, похитив у господина банкира векселей почти на сто тысяч крон и нанеся ущерба пламенем еще на две тысячи.

– Через день после отъезда?! – Я всплеснул руками. – Но агрегат нельзя использовать чаще одного раза в неделю! Он должен был набрать силу.

Лицо Протвица обрело такое выражение, будто его вдруг начала мучить дикая изжога.

– Пока что больше вопросов к вам я не имею. – Он повернулся к двери, попутно добавляя: – Пока не имею.

Я молча глядел вслед удаляющемуся сыщику. Надеюсь, он остался недоволен визитом к подозреваемому. Стоило таксоиду удалиться, как в кабинет, стряхивая на ходу налипшие хлопья снега на персидский ковер, ввалился Лис.

– Капитан, шо тут за фигня творится? Опять это сурло здесь ошивалось?

– Ты ведь наверняка с ним столкнулся нос к носу, зачем спрашивать? – Я покосился на оставляемые талым снегом лужицы на драгоценном шедевре хорасанского ковроткачества.

– Шо он опять хотел-то?

– Дрейнгоф нажаловался, что ты ему некондиционный товар подсунул.

– Так я ж не желал продавать! – встал в гордую позу Сергей. – Отнекивался, грудь себе пяткой колотил, шо с чужого имущества не разбогатеешь! Он же меня слушать не хотел, чуть не силой уломал!

– Примерно так я и объяснил. Еще добавил, что желаю иск против банкира вчинить.

– А он?

– Расстроился, денег не взял.

– Это плохо, – опечаленно вздохнул Лис. – Это наводит на грустные мысли. Значит, с голодухи удила закусил, на принцип корявый пошел.

– Ладно, – отмахнулся я, – и не из таких передряг выходили. Что на улицах говорят?

– Да ну, все больше с Рождеством поздравляют, барышни с французами амуры крутят, в кофейне не протолкнуться. Хоть всю покупай…

– А если серьезно?

– Если серьезно, то нынче в три часа пополудни во дворце Бельведер начнется торжественная церемония, посвященная исторической встрече двух императоров и одного базилевса. Так шо ежели мы поспешим, то есть шанс занять места у трапа среди прочих официальных лиц.

– Разве император Павел уже прибыл? – коря себя за неосведомленность, спохватился я.

– Ты шо? Он еще вчера перед отбоем прикатил. Не видел, что ли, – салют бабахал.

– Сейчас в Вене салюты каждый день, – отмахнулся я, – благо и тебе встреча монархов, и Рождество. Но в одном ты прав: если мы желаем получить места с видом на государей, то стоит поторопиться.

Кони неспешной рысью шли по заснеженным улицам австрийской столицы, недовольно фыркая и пуская клубы пара от навалившегося морозца. Досужая беседа, которую вели мы с Лисом, была прервана самым бесцеремонным образом.

– Эй, майор! Дюфорж, черт вас подери!

Я резко повернул коня. Передо мной, обнимая за талию какую-то хихикающую девицу, стоял высоченный французский кирасир.

– О-ла-ла! Да вы такой же майор Дюфорж, как я китайский император!

– Лейтенант Бувеналь, если не ошибаюсь? – с усмешкой проговорил я.

– Он самый. – Лицо моего недавнего знакомца приобрело весьма жесткое выражение. – Значит, и я не обознался. Так что же, сударь, выходит, я имел дело с лжецом, присвоившим чужое имя и чужой мундир?

– Военная хитрость позволительна на поле боя, – незамедлительно парировал я. – Мое имя – граф Вальтер Турн фон Цеверш, я полковник богемских стрелков и весьма блюду свою честь и свое слово. Так что если вы толкуете о дуэли, как тогда в долине Гольдбаха, извольте прислать секундантов в особняк Турнов.

– Не премину, – коротко отчеканил кирасир, подернув усом. – И немедля же!

Вернувшись в отчие пенаты, я застал облаченного в парадный мундир шефа гвардейской артиллерии графа Бонапартия, старательно разглядывавшего себя в зеркало, чтобы устранить малейшие изъяны и без того безукоризненного одеяния.

– Вы что же, не собираетесь в Бельведерский дворец? – поигрывая наконечниками генерал-адъютантских аксельбантов, поинтересовался Наполеон.

– Еще полчаса тому назад собирались, – честно признался я, – теперь же – кто знает.

– Пустое, – неправильно истолковав мои слова, улыбнулся гений артиллерии, – я мигом достану вам приглашения.

– Что вы, не стоит беспокоиться! – Я покачал головой. – Графы Турн испокон веку были вхожи ко двору императоров Австрии. Дело совсем в другом. Просто в ближайшие часы мне предстоит дуэлировать с одним французским офицером, а это, как вы сами понимаете, может осложнить мое присутствие на приеме.

– У вас дуэль, граф? – Пылкий корсиканец насмешливо поглядел на меня. – Да еще с французом! Если не секрет, кто же эта прелестница?

– Я бы сказал, прелестник. Даже два.

– Что?!

– Это князь Борис Антонович и штандарт лейб-гвардии гусарского полка, отнятые у этого молодца при помощи военной хитрости.

– Забавный случай! – продолжая улыбаться, насмешливо проговорил Наполеон. – Прежде мне о таком слышать не доводилось.

– Честно говоря, мне тоже.

– Что ж, дела чести – это святое. И все же согласитесь, какая досадная заминка. Правда, смею думать – недолгая. За те дни, которые я у вас гощу, мне не раз приходилось быть свидетелем того, как вы фехтуете. Полагаю, стреляете так же хорошо. Я не завидую вашему противнику. Кстати, вы назовете мне имя этого несчастного?

– Думаю, оно ничего вам не скажет. Это некто Гастон Бувеналь, лейтенант четырнадцатого кирасирского полка.

– Как вы сказали? Бувеналь? – Улыбка мигом сошла с губ российского генерала. – Прескверная история!

– Вы знаете что-то такое, что следовало бы знать и мне, сражаясь с этим офицером?

Наполеон молча вперил свой тяжелый пронизывающий взгляд мне аккурат меж бровей, точно обдумывая, достоин ли его собеседник быть допущенным в ряды посвященных. Наконец уста его вновь разомкнулись.

– Гастон Бувеналь – двоюродный брат Марии Луизы Лябуре. В раннем детстве он лишился матери, и Мария Луиза заменила ее. Говорят, она души в нем не чает.

– Прошу прощения, – я удивленно поглядел на Бонапарта, – госпожа Лябуре, если мне не изменяет память, ныне зовется мадам Дюма де ла Пайетри.

– Именно так, – кивнул Наполеон. – Это жена базилевса Александра. Полагаю, если сегодня вы прикончите ее любимца, у союзников возникнут немалые трудности на переговорах. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

– Полагаю, да. Но в противном случае я рискую погибнуть сам, а этот вариант, признаться, меня тоже не устраивает.

– Все так, мой друг, все так. Решать вам, но помните о том, что я рассказал, и сделайте правильный выбор.

– Хорошо. – Я склонил голову. – Вы, несомненно, правы. Я приму надлежащее решение.

Общаться с прибывшими секундантами довелось Лису и князю Четвертинскому, любезно согласившемуся принять участие в столь необычной дуэли. После недолгих препирательств были приняты названные мной сабли как оружие, равно отстоящее и от пехотной шпаги, и от кирасирского палаша. Так как нанесенное оскорбление было сочтено легким, драться решили до первой крови, без фехтовальных перчаток и без колющих ударов – словом, классическая дуэль по австрийским правилам.

Узнав о предстоящем бое, князь Борис Антонович немедля послал за доктором, чтобы в случае необходимости тот мог оказать помощь раненому. Пришедший на его зов лейб-медик российского двора, высокий, тощий шотландец, носивший красивое русское имя Иван Самуилович Роджерсон, осмотрев клинки, велел обработать их карболовой кислотой, дабы не занести в рану какой заразы, после чего мы стали ждать Бувеналя с секундантами, любезно принявшими наше предложение дуэлировать в фехтовальном зале моего особняка.

Наконец дворецкий сообщил, что французы у ворот, и я, перекрестившись, начал спускаться, чтобы принять их по форме. У дверей апартаментов, занимаемых Наполеоном, мой шаг невольно сбился. Из комнаты доносилась громкая итальянская ругань.

– …Ты вернешься к мужу! – настаивал граф Бонапартий, сопровождая это утверждение эпитетами весьма нелестного свойства. – Ты вернешься и скажешь ему, что во время отступления французских войск твой экипаж захватили казаки, но ты вовремя назвала мое имя, и это спасло тебе жизнь.

– Я давно не люблю его и не желаю видеть этого мерзкого зануду! – раздавался ответный вопль Каролины Дезе, не уступавшей брату в проявлениях корсиканского темперамента.

– Я потратил на твое воспитание уйму денег, я позаботился, чтобы ты вышла замуж за аристократа и маршала Франции. И я желаю, чтобы ты делала, что тебе говорят, ибо от твоего послушания во многом зависит благо нашей семьи! Ты должна повиноваться! А не рассуждать! Запомни, в нашем роду все решения принимаю я! Кроме того, у тебя нет выбора. Если ты не желаешь возвращаться сама, я распоряжусь, чтобы тебя вернули в момент подписания договора вместе с военнопленными!

– Ты не посмеешь, брат! Не посмеешь поступить так мерзко со мной! Я не какая-нибудь полковая маркитантка!

– Вот и помни, что ты маршальша! Дьявольщина! Ты немедля вернешься к мужу! И не просто вернешься, а будешь всячески склонять его действовать заодно со мной, как и должна была с самого начала! Да не забудь, – должно быть, на лице Каролины все же отразилась видимость покорности, – расскажи ему как бы вскользь, что красавчик Бувеналь по своей отваге сунулся дуэлировать с твоим старым знакомцем графом Турном.

ГЛАВА 15

Весть о дуэли и последовавшей за ней пирушке облетела Вену со скоростью, с какой притаившееся в лесу эхо спешит на зов тоскующего в одиночестве путника. Конечно, самыми интересными новостями были слухи о ходе переговоров, просачивавшиеся из Бельведера, но все же они были слишком официальны, чтобы тревожить воображение публики, а потому, воздав должное торгам за контрибуции и передел границ, в салонах наперебой обсуждали подробности австрийско-французского поединка из-за российского штандарта.

Как оказалось, приглашенный князем Четвертинским доктор был не столько докой в лечении телесных недугов, сколько сплетником, каких свет не видывал. Упиваясь вниманием салонной публики, сей эскулап раз за разом пересказывал детали того, что видел своими глазами. С каждым очередным повествованием дуэль, продлившаяся не более трех минут, все более приобретала вид эпической битвы.

К вечеру следующего дня, если верить доктору, выходило, что из присутствующих не сражался лишь он, да и то потому что бинтовал раны, полученные неуемными задирами.

Свои версии происшедшего изложили и секунданты Бувеналя, а уж скорбную повесть Лиса и вовсе нельзя было слушать без содрогания. Должно быть, именно эта версия достигла ушей Екатерины Павловны Багратион, ни с того ни с сего прикатившей в мой скромный «военный лагерь».

Признаться, я по-прежнему числил ее в отъезде, хотя и понимал, что сейчас на переговорах ей как непревзойденному знатоку венского двора самое место. Выяснив, что вопреки россказням вся кровь из меня еще не вытекла и я не спешу произнести побледневшими губами фатальное «Прощай!», княгиня не замедлила обрушить на мою голову лавину упреков из-за отсутствия в указанное время в оговоренном месте. Не думаю, что ее полностью удовлетворили мои сбивчивые оправдания, но суть дела была в другом.

В одном экипаже с Екатериной Павловной, должно быть, для того, чтобы придать визиту видимость официальности, в особняк Турнов пожаловала еще одна дама. Как я уже говорил, княгиня Багратион небезосновательно считалась замечательно хорошенькой. Большие умные глаза и чуть насмешливая улыбка придавали ей особый шарм, но… в тот момент, когда спутница Екатерины Павловны лишь показалась в дверях кареты, выставляя изящную ручку, чтобы даровать поклонникам счастье оказать ей мелкую услугу, а заодно прикоснуться к нежным пальчикам, я едва не был сметен с пути резвым корсиканцем. Можно было держать пари, что не посторонись я вовремя – и в фехтовальном зале нынче же разыгралась бы очередная дуэль. Слова возмущения уже были готовы сорваться с моих губ, но в ту же секунду Лис сомкнул на моем плече железную хватку.

– Вальтер, не делай глупостей. – Его слова звучали очень тихо, но твердо. – Тебе шо, повылазило? Не видишь, что ли, старина Бони прет напролом, как бык на красный флаг. Ты ж его знаешь, недоглядит – затопчет! Потом жди, пока его на Святую Елену вышлют. А тут могут еще и не выслать!

Я недовольно отступил, убежденный логикой слов моего друга. Однако перестать смотреть, да что там, глупо пялиться на прекрасную гостью было выше моих сил. Да простит меня Бог, я не уверен в существовании ангелов, но если они действительно имеют место быть и таковы, как их описывают, то непонятно, отчего вдруг одному из них, вернее, одной вздумалось прикатить к особняку Турнов в карете светлейшей княгини Багратион.

– Кто это? – не отрываясь от созерцания видения, тем более дивного, что вполне материального, прошептал я.

– Это сестра моя, Маша, – раздалось в ответ.

Я зачарованно обернулся. Борис Антонович Четвертинский, все еще опирающийся на трость после достопамятного падения, спешил навстречу ясноокой красавице.

– Здравствуй, свет мой Мария Антоновна…

Вечером этого дня, когда любезные дамы покинули нас, оставив на память лишь воспоминания, от которых порывисто замирало сердце, мы с Лисом вновь отправились в фехтовальный зал, чтобы под звон клинков мало-мальски осмыслить происходящее.

– Капитан, по-моему, ты втюрился, – беря защиту, подытожил собственные наблюдения Сергей.

– Если ты имеешь в виду мои чувства… – Я продолжил атаку, не сбавляя темпа.

– Это я имею в виду твои чувства?! – Лис забирал вправо, стараясь зайти мне в бок. – Это она имеет в виду твои чувства, причем, скажу тебе как верный друг, правильно делает.

– Это еще почему? – Я скользнул под руку язвительного секретаря, демонстрируя укол.

– Да потому, господин полковник и, не побоюсь этого слова, граф, что, как говорится, что-то с памятью твоей стало. Так вот, напоминаю… – Клинок Сергея вскользь коснулся моего плеча. – Стареешь, раньше ты таких ляпов не пропускал. Эта самая красавица, сногсшибательная, как совместный удар обоих братьев Кличко, мало того шо мужняя жена, еще и верная и преданная возлюбленная великого князя Александра Павловича. И, судя по тому, как на нее сегодня бычился или, если хочешь, орлился наш пациент, у него с цесаревичем разногласия не только военного толка.

– Ты думаешь?

– Да что тут думать? У него ж на лбу не надпись, у него там светофор! Причем все три глаза пылают неестественным огнем. Вспомни крошку Мэрилин, ты же знаешь, на что способен сей пылкий вьюнош, когда мыслительный процесс от верхних полушарий смещается к нижним, ну, в общем, в ту область.

Я опустил саблю. Забыть такое было невозможно. Он был семнадцатилетним юношей, снискавшим вполне заслуженную славу храброго и умелого офицера, она – тридцатитрехлетней вдовой, уже год не дававшей проходу самому лихому из усачей армии континенталов, бригадному генералу техасских гусар Ржевскому. Страсть внезапно скосила будущего полководца, как посылаемая им картечь – шеренги английских гренадеров.

На удачу пылкого корсиканца, бригадир Ржевский был отправлен в Россию-матушку в составе посольства ко двору императрицы Екатерины, и в этот миг счастливая звезда Наполеона прицельно метнула один из своих лучей в сторону объекта страсти нашего горячего друга. Возок госпожи Мэрилин О'Хара был захвачен разъездом британских драгун, и она как организатор и командир туземного батальона армии государя Петра III была помещена в лагерь военнопленных на территории нынешнего Манхэттена. Все увещевания и резоны, приводимые молодым французским волонтером как своему прямому начальству, так и лично маркизу Лафайету, не привели ни к чему.

Военный лагерь в Новом Йорке был полон войск, и нападение, даже с целью освобождения пленных офицеров армии континенталов, рассматривалось как невозможное и, более того, вздорное. Из штаба добровольческого корпуса Бонапарт вышел, громко хлопнув дверью, и спустя три дня без единого выстрела «сдал» артиллерийский дивизион, которым в ту пору командовал.

Толпы британцев сбежались поглазеть на марширующую по главной улице колонну, на орудия, движущиеся одно за другим на конных упряжках. Ни разу еще столь крупное подразделение континенталов, да еще под командованием француза, не переходило на их сторону. Когда праздник был в разгаре и разгул достиг апогея, задыхающийся вестовой, примчавшийся из передового охранения, сообщил, что на город движутся команчи. Минутной паники было достаточно, чтобы пробки, которыми были заткнуты стволы орудий, вылетели прочь ничуть не хуже, чем из бутылок шампанского, а из заряженных, как оказалось, пушек в упор грянул артиллерийский залп. И без того переполошенная толпа, оглушенная грохотом и раздираемая в клочья бьющей в упор картечью, шарахнулась в стороны, воя от животного ужаса.

Город был взят за полчаса. Удерживавшие его полки сложили оружие, а радостный победитель заперся с освобожденной им красоткой в ближайшей гостинице, где его не могли отыскать следующие двое суток. Там-то в конце концов его и нашли ликторы Конгресса, присланные арестовать строптивого офицера. «Победителей не судят! – весомо заявил, глядя в горящие очи Наполеона, мудрый государь Америки – Руси Заморской. – Верните свободу молодцу!»

Крылатая фраза о неподсудности победителя, звучавшая в ином мире и по иному поводу, в сущности, могла служить девизом Бонапарта во всех известных мне сопредельных реальностях. Везде и всегда этот человек был готов сделать для победы все возможное, и все, что он совершал, в результате могло считаться возможным.

Храбрые вояки старой гвардии, видевшие в самовенчанном императоре живое воплощение бога войны, навряд ли задумывались о побудительных мотивах, заставлявших этого человека сокрушать царства и возводить новые державы. Полагаю, они были бы немало удивлены, когда бы вдруг узнали, до какой степени изгибы европейской политики соответствовали изгибам тела той или иной красавицы.

Мария Антоновна Четвертинская, в замужестве Нарышкина, несомненно, могла претендовать на роль музы природного гения, того самого легендарного камня, от которого в разные стороны разбегались пути-дороги, одна другой опаснее. О том, как низко ставит фаворит императора Павла белобрысого наследника-цесаревича, мы имели возможность убедиться лично в день роковой битвы при Сокольнице. Оттого вдвойне, втройне было несносно самолюбивому корсиканцу то безучастное небрежение, каким охлаждала пыл влюбленного божественная Мария Антоновна.

Что мог противопоставить ему великий князь Александр? Смазливое лицо? Стройную фигуру? Титул? Бестолковый лексикон светской болтовни? То ли дело он! Но очаровательной польке не было дела до гениальности безродного артиллерийского генерала, пусть и жалованного скорым на дары и расправу императором Павлом. Раз так, то несгибаемая воля к победе толкала вполне, кажется, благополучного царедворца графа Бонапартия на кардинальные изменения ситуации. Естественно, любыми доступными средствами.

Насколько было известно мне и Лису, маэстро Умберто Палиоли рыскал ныне, аки лев рыкающий, близ высоких переговаривающихся сторон, добывая из первых рук драгоценную информацию и заводя не менее драгоценные связи в ближайшем окружении сильных мира сего.

– Вы полагаете, — выслушав мой доклад, скептически заговорил резидент, – что весь сыр-бор, который затеял Наполеон, устроен с целью покорить сердце надменной красотки?

– Она вовсе не надменна, — запротестовал я. – У нее весьма приятная манера общаться…

– Ах, оставьте! — оборвал Палиоли. – Женщины – это, несомненно, замечательно, но послушать вас, так они являют собой ту ось, вокруг которой вертится мир. Да и к чему, спрашивается, Наполеону организовывать тайное общество во Франции, если он желает уложить в постель светскую даму в России?

– Мне кажется, речь здесь идет не о банальной интрижке. Похоже, он ее действительно любит и готов на все, чтобы добиться благосклонности.

– Похоже, не похоже… Это женщина, всего лишь женщина! И ничего более. И что бы ни твердили поборники морали, отношения между дамами и кавалерами все равно банально сводятся к постели.

– Это не так, — попробовал было возмутиться я.

– Глупости! — отмахнулся жрец золотого тельца. – К тому же его, как вы изволили выразиться, «любовь» не служит объяснением мною означенных действий. Организация, включающая как минимум одного маршала Франции, вряд ли годится для решения любовных проблем.

– Все это верно, но, во-первых, мы еще не знаем, какова поддержка Наполеона в России, вполне может быть, его сторонники там составляют немалую силу. Во-вторых, говоря о Марии Антоновне, я указываю лишь побудительный мотив, планы же заговорщиков нам, как и прежде, неизвестны. А в-третьих, быть может, сведения, находившиеся в достопамятном послании, доставленном нами объекту наблюдения, помогут разобраться в этой запутанной истории.

– Возможно, что так, — с нескрываемым сомнением в голосе проговорил банкир, – но я в этом изрядно сомневаюсь. Сама по себе расшифровка, несомненно, очень интересна, но о целях «бонапартистов» там ничего нет.

– Вы что же, – торопливо поинтересовался я, – уже прочли депешу Сен-Венана?

– Да, — разве что не отмахнулся резидент.

– Почему нам об этом ничего не сообщили? — обескураженно спросил я.

– Зачем? — искренне удивился начальник. – В этом тайном послании нет ровным счетом никакой оперативной информации. Там подробнейшим образом расписаны те статьи мирного соглашения, на которые базилевс Александр готов пойти, чтобы из гуманности и христианского милосердия прекратить кровопролитие в Европе.

– И что же, нас это не касается?

– Вы полагаете иначе? — продолжал недоумевать стационарный агент.

Я едва не задохнулся от возмущения.

– Мессир Умберто, и вы, и я, и Сергей Лисиченко работаем в Институте, каждый на своем месте. Оперативные мероприятия, которые заставили нас «посетить» этот мир, были разработаны не вами и не мной. Вы занимаетесь своим делом, мы – своим. И я настоятельно прошу вас в полном объеме все имеющиеся сведения доводить до нас.

– Вы много на себя берете! — вспыхнул Палиоли.

– Не больше, чем нужно! – огрызнулся я. – Мальчиков для побегушек можете искать в другом месте! Либо вы впредь обеспечиваете нас информацией, либо я немедля вызываю базу и заявляю о срыве операции по не зависящим от нашей группы причинам.

– Для вас это будет означать конец работы в Институте! — Начальство приступило к метанию яростных громов. – Можете поставить крест на карьере!

– Более чем сомнительно. — Я не замедлил продемонстрировать хищный оскал. – Оперативников не выращивают в оранжереях. А если бы я мечтал о карьере, то вряд ли пошел бы в Институт. Но если, господин резидент, вы не желаете сотрудничать, то на счет «три» можем вызвать базу одновременно.

– Пустое, — недовольно процедил сдавшийся банкир. – Вкратце речь в письме шла о том, что Александр Дюма, который спит и видит себя новым Александром Македонским, готов перенести военные действия из Европы на Восток. Более того, это его заветная мечта, и если европейские державы не будут угрожать ему ударом в тыл, он не преминет устремиться в новый, можно сказать, крестовый поход.

Османская Порта, иначе говоря, Турецкая империя, представляется ему достойным объектом приложения сил. Александр спит и видит захватить подвластный султану Иерусалим с его Гробом Господним и сокрушить зловредных сарацин, как подобает истинному потомку крестоносцев. Должно быть, вы понимаете, что ПавелI, будучи главой Мальтийского рыцарского ордена, целиком и полностью готов поддержать такое славное начинание. В том же пункте, где речь идет о Константинополе, который русские цари, по нелепому историческому курьезу, мнят своей законной вотчиной, император всероссийский и вовсе склонен продемонстрировать, на что способны рыцари его отечества.

В случае победы над османами формирующаяся европейская коалиция планирует движение в глубь Азии. Россия имеет виды на Персию, Франция – на Индию. Понятное дело, столь пристальный интерес Александра к нынешним британским владениям у вас на родине не может остаться без внимания, и вот здесь в дело вступает Австрийская империя. Она должна послужить своеобразным магнитом, собирающим воедино разрозненные германские княжества, так сказать, восстановить державу восточных франков времен Генриха Птицелова и Оттонов. Кроме того, венский кесарь желает присоединить к своей державе Балканские владения как минимум до Адрианополя.

Но в первую очередь Австрия должна нанести удар по Ганноверу, который, это вам, несомненно, известно, является родиной правящей ныне в Британии королевской династии. Боевые действия на континенте, по мысли неведомого нам автора сего дипломатического меморандума, неизбежно отвлекут Англию от войны в дальних колониях, что, в свою очередь, даст возможность рыцарственной коалиции, как именует ее автор проекта, своевременно принять меры для сокрушения британского могущества. Ну и так далее…

Я пришлю вам копию расшифровки, раз уж вы так о том просите, хотя и не знаю, чем она может пригодиться. Однако должен вам заметить, что именно эти предложения были озвучены сегодня российской стороной в ходе переговоров. И, как вы понимаете, нашли у базилевса абсолютную поддержку, чтобы не сказать – простодушную радость.

– Должно быть, неведомый корреспондент Наполеона вхож в ближний круг базилевса. Во всяком случае, он из первых рук знает ход мыслей своего монарха и его устремления.

– Да, это так, — согласился Палиоли. – Кстати, вечером сего дня триумвират под большим секретом обговаривал возможность союза не только политического и военного, но и родственного.

– То есть? — уточнил я.

– Александр должен развестись со своей деревенской супругой и заключить династической брак либо с одной из российских великих княжон, либо с дочерью австрийского императора. По моим сведениям, и те, и другая не против. Что и говорить, базилевс – очень видный мужчина. Но речь о другом. Вопрос о женитьбе в меморандуме также рассматривался.

– Да, — вздохнул я, – у Наполеона хорошая агентура.

– Ну, если уж на то пошло, ваше дело – назвать мне имена этих самых агентов! — Резидент дал волю сдерживаемым до того эмоциям.

– Только тем и занимаемся, – обнадежил его я, отключая связь.

Рождественская Вена сверкала огнями фейерверков, и невольно казалось, что сонмы ангелов дежурят на облаках, готовясь заливать Царствие Небесное в случае пожара. Торжественные молебны возносили благодарность к престолу Всевышнего, на все лады выражая признательность за скорый мир и умоляя Творца даровать успех новорожденному военному союзу.

Трудно было отыскать сейчас в столице Австрии кого-либо, не участвующего в небывалом празднестве. Вращающиеся в небе разноцветные колеса, разбрасывая в стороны снопы искр, точно шестерни в часах времени, приближали начало эры рыцарственного союза трех великих империй. Так, во всяком случае, гласили транспаранты, то здесь, то там украшавшие Вену. Гирлянды живых цветов, которыми они были увиты, к вечеру превращались в жалкие плетенки с поникшими от мороза лепестками, но в ночь их уже сменяли новые, дышащие необычайной для конца декабря свежестью.

В честь великого союза, Конкордата [18], призванного хорошенько нарумянить лицо мира, знаменитая Венская опера распахнула двери перед сановными любителями классической музыки, предлагая взыскательным зрителям творение местного корифея с интригующим названием «Клеопатра».

Должно быть, устроители празднества хотели подчеркнуть направленность будущих походов, но оперы, воспевающей деяния Александра Македонского, в репертуаре не сыскалось, а Клеопатра, если вдуматься, была прапрапра… внучкой одного из ближайших сподвижников этого великого завоевателя.

Перед входом в храм высокого искусства на страже восседали сфинксы, украшенные гербовыми связками трех империй. Золоченые кареты одна за другой останавливались перед вычурным портиком театра, выпуская благородную публику, съехавшуюся выгулять свои бриллиантовые колье, жемчужные ожерелья, диадемы, усыпанные сапфирами, серьги в рубинах и прочие милые дамскому сердцу безделушки. Повседневное ношение драгоценностей лицами светскими в это время считалось признаком дурного вкуса. Усыпанные яркоцветными каменьями атласные камзолы не так давно канули в прошлое, оставляя щеголям массивные перстни, часы на золотых цепочках и тому подобные изящные мелочи.

Однако люди военные, не видящие проку в столь нелепом самоограничении, охотно демонстрировали кресты и звезды разнообразных орденов, переливающиеся всеми цветами радуги и соперничающие яркостью с огромной хрустальной люстрой, красовавшейся под самым потолком зала.

Карете графа Турна подобало останавливаться прямо у самых морд грозных хранителей вечных тайн, имевших, впрочем, здесь обличье вполне безобидное. Но у самой цели нас поджидала небольшая заминка: молодые кони, запряженные в карету, двигавшуюся впереди, увидев в раструбе шор перед собою раскрашенных гипсовых монстров, храпя, подались назад, не желая водить знакомство с эдакими страшилищами. Карета повернула, загораживая путь.

– Ну шо там за козлина тупая за ру… на поводьях?! Шо, права за сало купил? Парковаться не умеешь? – Лис, как страстный поклонник оперного искусства, а еще пуще – быстрой езды, тяжело переживал невольную задержку перед встречей с прекрасным.

– Сергей! – одернул я его.

– Ну ладно, – мой секретарь захлопнул дверцу, – не козлина. Бычара.

– Как ты можешь, – покачал головой я.

– Всяко могу, – обнадежил меня спутник. – Могу бонбу кинуть, могу песню спеть. А ты сам глянь, на дверце бык намалеван. Почти шо рэдбуллс, тока желтый.

Я глянул в оконце кареты. Форейторы и кучер пытались справиться с норовистыми рысаками, но, правду говоря, эти животные меня сейчас мало интересовали. Я оценивающе глядел на герб, украшающий дверцу. На княжеской мантии расовался лазоревый щит с золотым быком, позади щита были накрест положены два маршальских жезла.

– Лис, побойся Бога, это герб князя Понятовского, маршала Франции.

– Что? – Конрад фон Мюнхгаузен, составлявший нам компанию, дернулся к окну.

– Князь Понятовский, – повторил я, – племянник Августа-Станислава, последнего короля Речи Посполитой.

На губах брауншвейгца появилась странная усмешка.

– Племянник.

– Да хоть сам король! – продолжил возмущаться Лис, – Чего мне бояться? Шо я, конь, что ли?

– Нет, ты – Лис, – заверил я друга.

– Вот видишь, – Сергей гордо расправил плечи, – я сам почти бог. Ну, шо ты лыбишься? Нам, истинно великим людям, мания величия не свойственна. В Египте, шоб ты знал, специальный бог был с головой лиса.

– Шакала, – уточнил я, пытаясь вспомнить диковинное имя звероголового божества. – Себек, кажется… – я замер, не договорив фразы. —…Апис!

– Так Себек или Апис? – не унимался раздосадованный своим промахом секретарь. – Ты уж уточни, а то сам не знаешь, а говоришь.

– Апис – это бог в виде быка, – прервал его я. – С солнечным диском между рогов.

– При чем тут бык?!

– При гербе Понятовского. Даву – это Север, — включая мыслесвязь, продолжил я, – соответственно, Апис, над которым будет сиять солнце, – это маршал, князь Понятовский. Вот так-то!

Я не великий ценитель оперного пения, хотя и люблю хорошую музыку. Но скажу честно, в подобных мероприятиях мне более всего милы антракты, впрочем, как и большинству собравшихся ныне под сводами этого чертога посвященных. Заветный миг смены декораций – прекрасная возможность завязать нужные знакомства, продемонстрировать пылкость чувств, замолвить кому надо словечко или просто-напросто перекинуться несколькими фразами и свежими новостями с приятелями и знакомыми. Едва смолкли звуки оркестра, демонстрирующие всю горечь слез безутешной царицы Египта, оплакивающей злодейски умерщвленного Цезаря, как в занимаемой нами ложе возник слуга в ливрее неизвестных цветов и, с поклоном передав мне надушенную записку, проговорил трагическим шепотом:

– Вас ожидает дама.

– О, граф! – восхитился Конрад. – Вы уже свели знакомство с красавицами венского балета?

– Бьюсь об заклад, это Каролина! – предположил Лис. – Не дождавшись помощи от брата, решила отблагодарить тебя по полной программе.

– Хотелось бы верить, что маршал Дезе кормит ее сейчас засахаренными фруктами и не отпускает от себя ни на шаг, – хмыкнул я. – Милейший, – я повернулся к лакею, – скажи-ка, что за дама тебя послала?

– Мне велено о том молчать, – разглядывая золотую бахрому на пунцовом бархате занавесей, ответствовал посланец. – Но только она велела, чтобы вы поспешили и что это в ваших же интересах.

– Вальтер, будь осторожен, беспорядочные связи ведут к порядочным расходам. Причем, заметь, не только на лечение.

– Пустое. – Я махнул рукой. —Я, кажется, знаю, кто это. Не думаю, чтобы в этом было что-либо непристойное.

– Ну, как скажешь, граф, как скажешь… Жираф большой, ему видней. Однако на всякий случай держись на связи.

* * *

Когда, пройдя салоны и залы, мы свернули на узкую неприметную лестницу, ведущую, как выяснилось, под сцену, я понял, что вряд ли это очередная выходка княгини Багратион. Я еще раз развернул записку с кратким и маловразумительным текстом «Жду вас немедля!». Если можно было еще допустить, что взбалмошная аристократка пишет в подобном тоне, то полагать, что какая-либо из оперных барышень решила заполучить таким способом богатого покровителя, было, пожалуй, глупо.

– Куда мы идем? – переспросил я, более не скрывая недоумения.

– Мы уже на месте. – Лакей толкнул невысокую дверь, в которую пришлось втискиваться, наклонив голову, и посторонился, вышколенно пропуская меня вперед.

По ту сторону порога в глубине комнатки горела свеча. От свежего притока воздуха пламя дернулось, как вздрагивают люди со слабыми нервами от резкого хлопка.

– Входите! – послышался из скудно обставленных апартаментов чей-то властный голос, и я почувствовал, как сталь клинка уперлась мне между лопаток. – Вот видишь, брат Клемент, каклегко было поймать этого ловкача. Входите, не стойте на пороге. Разделите с нами скудную трапезу. Какая жалость, что истинный граф Турн лишен возможности нынче присоединиться к нам.

ГЛАВА 16

Кусок столешницы, выхваченный из непроглядной тьмы робким огоньком, дрожащим на фитиле свечи, не удовлетворил бы придирчивый взгляд любителя голландских натюрмортов, привыкшего видеть трапезу обильной и сочной. Просяная лепешка и кружки из обожженной глины, наполненные, как принято у аскетов, ключевой водой, – вот все, чем собирался потчевать гостя щедрый хозяин.

Возможно, в комнатке, или же поблизости от нее, в ожидании сигнала притаились очередные братья хлебосольного конспиратора, но я их не видел и не слышал. Такая конспирация для людей, непривычных к устройству профессиональных засад, была почти невероятна. Вышедшие на тропу войны новички обычно порывисто дышат, пыхтят, сопят, бряцают оружием и переминаются с ноги на ногу, точно застоявшиеся кони. Ничего подобного под сценой не наблюдалось. Оставалось предположить, что либо против меня работают классные спецы, что маловероятно, либо же люди в черном избрали путь тихой вербовки с психологическим давлением на больные мозоли.

Когда б не высказанное некогда маэстро Палиоли требование проникнуть в среду иллюминатов (судя по обращению, именно их гостем я оказался), устроить наглую расправу здесь было бы пустяком, не отвлекающим от арий, звучащих над головой. Но уж если господа «строители нового мира» пошли на такие ухищрения, чтобы пообщаться без лишних глаз и ушей, к чему огорчать тайных адептов!

– Брат, уж не знаю, как вас по имени, – я активизировал связь, давая возможность Лису наслаждаться не только пронзительным меццо-сопрано недобитой Клеопатры, – если у вас есть, что мне сказать, я готов выслушать, несмотря на то, что ваша партия не входит в либретто сегодняшней оперы. А потому настоятельно прошу вас: прикажите своему названному родственнику убрать клинок от моей спины.

– Это всего лишь предосторожность, – учтиво пояснил таинственный незнакомец.

– Ну что ж, – я пожал плечами, – тогда из чистой предосторожности мне придется сломать ему запястье.

– Э-э, Капитан! – всполошился Лис. – Не надо кипятиться! Ты стоишь в просвете двери, а у кренделя, заныкавшегося в потемках, вполне может быть с собой волына. А то и две.

– Ерунда, хотели бы убить – не стали б устраивать весь этот цирк с запиской и встречей.

– А него вообще надо этому мальчику, который, судя по надушенной цидуле, решил, что он девочка?

– Сейчас узнаем. Но ему, кажется, известно, где находится истинный граф Турн.

– Интересное кино! – всполошился Сергей. – И шо он хочет за это знание?

– Ладно, – после минутной паузы вымолвил маститый иллюминат. – Проходите и садитесь. Брат Клемент, спрячьте кинжал!

Я послушно сделал несколько шагов и опустился на трехногий скрипучий табурет, должно быть, принесенный сюда еще при строительстве театра.

– Итак, – сохраняя театральный эффект, заговорил «невидимка», – полагаю, вы не будете настаивать, что передо мной граф Вальтер Турн фон Цеверш?

– Не видя вас, я затрудняюсь сказать, что именно находится перед вами. Но мое имя, несомненно, граф Вальтер Турн. Это так же очевидно, как то, что мы с вами находимся в Вене. И от той бессмыслицы, что вы говорили об «истинном» носителе этого имени, суть дела никак не меняется.

– Значит, вы упорствуете. – Голос звучал чуть обиженно. – Что ж, мы предполагали такой вариант. Но подумайте вот над чем. Когда в отчий дом в родной Богемии в один прекрасный день будут доставлены сразу два Вальтера фон Турн, один из них будет признан мошенником и брошен в тюрьму. И этим несчастным будете вы. Можете говорить сейчас что угодно, но мне достоверно известно, что истинный граф фон Турн в данный момент томится, в турецком плену. Он был захвачен два года назад во время кампании на Балканах.

Однако у меня есть радостная весть для его отца, который, должно быть, по сей день полагает сына пропавшим без вести. Его наследник не только найден, но одна богатая и влиятельная особа готова взять на себя все расходы по вызволению из-за решетки несчастного паломника, а вернее сказать, по упрятыванию за решетку вас и вашего помощника. Надеюсь, вы уже сообразили, о ком идет речь?

– Ума не приложу! – лениво пожал плечами я.

– Что ж, если вы решили упорствовать, я не буду настаивать. Скажу лишь одно: вы попали в лапы ищейки, быть может, не слишком умной, но несказанно цепкой.

– А! Что я тебе говорил?! — взорвался бурными комментариями мой напарник. – Этот таксоид от нас не отстанет, пока в глотку не вцепится!

– Погоди, выкидывать белый флаг тоже нужно вовремя, а то не поймут, решат, что простыня сушится. Кстати, судя по всему, особа, готовая нас упечь в каземат, – это тот банкир, которому ты копилку Сен-Жермена продал.

– Я чего-то не пойму, шо за беспочвенные наезды на болезненное самолюбие? Машина работала, ты сам видел. А за несоблюдение техники безопасности фирма-производитель не отвечает! Если дырка в голове, поздно пить зеленку.

– Мне невдомек, к чему все эти угрозы. – Я укоризненно посмотрел на темный силуэт собеседника. – Если вы хотите денег и для того похитили меня, то, полагаю, мы сможем обсудить этот вопрос как уважающие друг друга люди. Ваша организация, как я понимаю, ставит перед собой определенные цели, более возвышенные, чем грубый шантаж и запускание рук в кошелек ближнего своего. Для осуществления ваших грандиозных планов, несомненно, требуются большие средства. Так давайте говорить без экивоков! Я зачем-то нужен вам. Может быть, интересны мне и вы. Не знаю уж, для чего вам понадобилась нелепая выдумка про моего двойника, но угрожать мне бессмысленно! Даже если бы это было правдой, поверьте, у меня хватит сил уйти отсюда в любой удобный момент, возможно, через ваш труп, заключить в дом умалишенных вашу ищейку, разорить состоятельного благодетеля, желающего выкупить упомянутого вами христианского пленника из рук неверных, да и самому пленнику, если таковой, конечно, имеется, объяснить, кто он такой.

– Значит, вы все же признаете, что вы не тот, за кого себя выдаете?

– Не забивайте себе голову этими глупостями – мой вам совет. А то в вашей братской семье вдруг окажется на пару-тройку братьев меньше, чем было утром. Хотите сотрудничать – я готов вас выслушать. Желаете воевать – что ж, приступим немедля!

– Ну, Капитан, ты разошелся! А говорил – простыни, простыни… Так их, супостатов! Все правильно: кто съел – тот и охотник, кого съели – тот и дичь.

– Вы блефуете, граф!

– А вы проверьте, любезнейший брат.

Молчание затянулось. Где-то сверху по доскам сцены маршировали легионы Октавиана Августа, а смуглые прислужницы царицы Египта выискивали на рынке Александрии змей для эффектной прощальной арии покинутой всеми несчастной Клеопатры. Из темноты возникла рука в кожаной фехтовальной перчатке, сжимающая клинок шпаги под самым эфесом. Оружие легло на стол рядом с лепешкой, и голос, который только что сыпал угрозами в мой адрес, изрек торжественно:

– Перед вами сталь и хлеб. Они есть символ выбора, стоящего перед каждым человеком.

– Ага, это, типа, кошелек или жизнь! — язвительно вставил Лис, напряженно созерцающий сцену под сценой.

– …Преломив хлеб, вы можете стать одним из нас.

– А преломив шпагу – не стать.

– …Поднявши хладную сталь, вы обрекаете себя на гибель, неминуемую и скорую.

– Это предложение? – стараясь говорить как можно мягче, поинтересовался я.

– Да! – гордо изрек неведомый брат. – И оно делается отнюдь не каждому, ибо тем, кому суждено править миром, след возвышаться над суетной толпой, из коей состоят народы.

– Что ж, хорошо. – Я протянул руку к лепешке.

– Да, скудноват паёк у потоптателей вселенной. Слышь, может, я тут в буфет сгоняю, каких-нибудь бутербродиков настрогаю?Шо за люди? Ну почему, скажи, все, кто обещает сделать жизнь чище и светлее, шхерятся в темных и грязных подвалах? Ну шо, выпивку-закусон принести?

– Погоди, Лис. Не видишь, здесь не что-нибудь, а тайный обряд свершается! – оборвал я друга.

– Слушай, а шо, нельзя было для тайного обряда найти менее людное место?

– Думаю, мы об этом еще узнаем.

Рука из темноты перехватила скудное угощение с противоположной стороны и попыталась отобрать сухой паек. «Священная» лепешка сломалась почти ровно пополам.

– Вкушай черствый хлеб, обыденности, чтобы навсегда запомнить, от чего тебе предстоит отказаться, – прокомментировал действо иллюминат.

Я вонзил зубы в ритуальное «лакомство» и немедля пожалел, что не согласился на предложение Лиса сбегать в буфет. Хлебец наверняка был забыт в каморке под сценой кем-то из строителей в годы возведения этого храма искусств, и разборчивые венские крысы не покусились на древнее яство.

– Запей хлеб ключевой водой, она чиста, как помыслы наши! – продолжал свое поучение адепт.

Я подумал, что с такими помыслами воду стоило бы отправить на химический анализ, но послушно хлебнул несколько глотков. Вода действительно была чистой и холодной, а главное, с ее помощью мне удалось протолкнуть в горло «черствый хлеб обыденности». Между тем скрытый все еще темнотою собеседник вещал далее:

– Покорствуя великой силе, растворяясь в ней, сам будешь силою и могуществом земным. Буде же один аки колос на ветру – сгинешь втуне, и зерна даров твоих не дадут всходов. – При этих словах он зажег от горящей свечи тонкую лучину, и с ее помощью запалил одну за другой множество таких же восковых свечей. – Будь как они, ибо совместное их сияние разгоняет тьму, в одиночестве же слабый огонек разума лишь порождает глупые фантазии о круговерти земного бытия да пробуждает духов сомнения, кружащих над этим миром в поисках слабой души, обреченной на вечные терзания. Возгорись от мудрости единой – и обретешь истинный смысл всякого дня.

– И классный секс каждой ночью! Красиво глаголет, — обрадованно сообщил Лис. – Невнятно, но красиво. Как пить дать бабла на прокорм требовать будет.

– Ну ничего, дадим. От Палиоли не убудет!

– Точно-точно! Он сколько денег наварил на информации с поля боя, пусть теперь раскошеливается.

– Нарекаю тебя братом Октавианом. – Он опустил клинок шпаги мне на плечо. – Да будет отныне всякий удар тебе – ударом всем нам! И да обнажится твой клинок в тот час, когда преславнейшему ордену иллюминатов будет грозить опасность!

Покончив с импровизированным обрядом и выслушав мое обещание свято хранить и оберегать, замаскированный воспреемник чинно снял с головы колпак, закрывавший его лицо, и представился:

– Зовите меня братом Максимилианом. Здесь я представляю Великого Просветленного главу ордена – брата Эммануила, верного преемника брата Спартака. Все, что будет нужно, вы узнаете в свое время, пока же вашему сиятельству надлежит исполнить подвиг, коего от вас ждет Великий Капитул.

– Полон внимания, – чуть склонив голову, чтобы скрыть невольную усмешку, заверил я.

– Ого, уже и общественную нагрузку доверили, буквально почти шо действительный член тайной редколлегии! Растешь в рядах иллюминаторов, брат Проктопавиан! Ты ж смотри, будут нарезать участки по карте, берем Аляску. Она тут все равно на фиг никому не нужна, но мы-то знаем, как ею по уму распорядиться! — бушевал на канале связи мой развеселый напарник.

– Нам известно, что вы близко дружны с фаворитом императора Павла генералом Буонапарте.

– Я бы не сказал, что мы близко дружны, но действительно приятельствуем.

Что ж, в таком случае вам следует поближе с ним сойтись. Нас интересует каждый его шаг. Вернее всего, он сам. Такой способный и прославленный брат, пожалуй, был бы весьма полезен нашему ордену.

– Могу я полюбопытствовать, отчего вдруг благородное собрание иллюминатов проявляет столь бурный интерес к этому генералу? Если взять, скажем, русскую армию, то в ней немало военачальников, прославленных никак не менее, чем сей, несомненно, талантливый артиллерист. Вот, скажем, князь Петр Иванович Багратион…

– Сей человек неординарен, – перебил меня брат Максимилиан, не желая слушать восхваления звездам российского воинства. – Его дарования превосходят все мыслимые границы. Под благим руководством отцов нашего ордена ему суждена великая будущность.

– Бедный, бедный Бони! — смахнул невылившуюся слезу Лис. – Кто только его не хочет! Прям хоть разорвись! Алиса, девочка моя, тебе не уйти от большой спортивной славы!

– Это ты о чем?

– Бонапарт и слава – это ж натуральные близнецы-братья! Кто более матери Истории ценен?!

– Если же сей доблестный муж будет упорствовать в своей одинокой гордыне, близок час, когда грядущее царствование положит конец его успехам. А день этот близок, ибо благодетель графа Бонапартия тяжело болен, что ведомо нам из достоверных источников. Цесаревич же не жалует любимцев своего отца. Вам надлежит исподволь подготовить графа к вступлению в орден. В этом деле вам будет оказана всяческая помощь, но помните: кто, вкусив хлеб наш, изберет путь неблагодарности, сведет близкое знакомство с остротою наших клинков.

– Этого можно было не говорить, – пожал плечами я. – Но что вы предлагаете делать, если Буонапарте вдруг не пожелает сотрудничать с нами?

– Спросите его об услуге, два года тому назад оказанной новоиспеченному графу неким полковником Жаном Ландри, нашим добрым братом.

– Что за услуга? – попытался уточнить я.

– Это вас не касается! Если Наполеон откажется принять сделанное вами предложение, вы узнаете все, что следует. Ранее же это ни к чему. – Он замолк и повелительно хлопнул в ладоши. – Брат Клемент, сопроводите почтеннейшего собрата в его ложу.

Зимняя кампания 1805 года была окончена, и торжественное завершение ее заставило войска рыцарственной коалиции задержаться в роскошной Вене до самого Нового года. Однако едва уставший от праздников город погрузился в привычную дремоту, армии двинулись к местам постоянного расквартирования. Вместе с российскими войсками к берегам Невы отправлялись и мы с Лисом.

Насколько мне было известно из кругов, близких ко двору, указ о нашем с Сергеем и барона Мюнхгаузена награждении орденом Святого Георгия за спасение знамени при Сокольнице был уже подписан орденской Думой и представлен на рассмотрение его императорскому величеству Павлу I. Это было хорошее начало для карьеры военного атташе, в которой мне теперь предстояло испробовать силы. Хотя, как нам было известно, император всероссийский не больно-то жаловал ордена, учрежденные своей нелюбимой матушкой, пусть даже и пользующиеся в войсках особым уважением. Оставалось предполагать, что для иностранцев он сделает исключение.

В Санкт– Петербург мы добрались лишь к середине февраля. Зимние дороги вообще, а российские в частности, не слишком способствовали быстрой езде. К тому же армия довольно часто останавливалась на постой в крупных городах, давая бесценную возможность боевым офицерам порадовать губернских барышень и дам, а мне —свести личные знакомства с некоторыми крупными военачальниками и их окружением.

Прибыв в русскую столицу, я, как и положено, занялся представлением австрийскому послу, министру иностранных дел России – словом, всем тем, кто должен был с заученно-благосклонными церемониями принять в ряды дипломатической стаи нового волка. Закончив с официальной частью, я вернулся в особняк посольства, где нам с Лисом была предоставлена служебная квартира, в которой, впрочем, задерживаться не следовало. По роду службы я должен был иметь возможность широко принимать у себя нужных людей, а стало быть, вести образ жизни открытый и несколько барственный. Устроить подобный «мужской клуб» в казенных апартаментах из двух небольших комнаток, согласитесь, никому бы и в голову не пришло.

По моей просьбе и распоряжению Палиоли официальный представитель «Банко ди Ломбарди» в Санкт-Петербурге получил задание приобрести для нас не слишком большой, но достаточно комфортабельный особняк. В посольстве графа Турна ждала записка, извещающая, что подходящий дом готов принять новых хозяев, для чего нашему сиятельству след прибыть в местную контору палиолиевского банка, дабы получить ключи и адрес.

Закрытый возок на полозьях, любезно предоставленный мне послом во временное пользование, стоял у ворот. Бородатый кучер в опушенных рукавицах топтался подле дышащих паром орловских рысаков, пытаясь согреться. Завидев нас, он поклонился и поднял лежащее на козлах перевитое кожаными ремнями кнутовище, демонстрируя готовность тронуться в путь. Мы с Лисом удобно разместились в посольской карете, запахнувшись меховой полостью от пронизывающего сырого ветра, как всегда, дующего с Невы.

– Н-но! Пошли, родимые! – донеслось с облучка, и норовистые рысаки, храпя, рванули с места. – Гони-гони, савраски!

– Ну шо, Капитан, вот мы и в Питере. Есть авторитетное мнение, шо не сошел еще со стапелей тот крейсер «Аврора», шо наворотит здесь дел больше, чем мы с тобой, – отвлекаясь от созерцания особняков, вытянувшихся по обе стороны Невского проспекта, заявил Лис. – Давай запомним этот город весь в белом снегу, как в больничном халате.

– Что ты такое несешь? Слушать тошно, – поморщился я.

– Как это шо я несу? Я несу свет истины, а также суровую и опасную службу нашему обществу в лице его передового отряда под названием Институт Экспериментальной Истории, так шо хочу услышать кратенький список кровавых зверств и актов вандализма, которые нам предстоит совершить.

– Сергей, на этот раз наша миссия – сидеть тихо и наблюдать.

– Ну, примерно как в Вене, – язвительно вставил Лис. – Бал по поводу твоего прибытия станем организовывать? В прошлый раз, помнится, неплохо получилось.

– Повременим. Сначала осмотримся. Кстати, что еще за дом подобрал нам ломбардский банк?

– Ну, полагаю, для тебя, меня и Конрада местечко найдется, по очереди спать не будем.

– Хочется верить, – кивнул я. – Далее. У нас на повестке дня все тот же Наполеон, вернее, его окружение. Что это за люди? Каковы их цели? Что объединяет французскую часть заговора с русской?

– Если таковая вообще имеется, – вставил Сергей.

– Полагаю, имеется, но внятной информации пока нет.

– Да, кстати. – Лис почесал лоб. – Елипали какие-нибудь новые установочные данные насчет полковника Ландри скидывал?

Я вздохнул:

– Пока ничего определенного. Полковник Жан Ландри, до 1800 года командир драгунского полка, затем был переведен в главный штаб, но чем занимался – непонятно. Чуть больше двух лет назад выставлен из армии, месяц сидел под арестом, почему, за что – снова неизвестно. Затем приказом базилевса освобожден с пенсионом в размере полковничьего оклада, но спустя полгода исчез, и с тех пор о нем ничего не слышно. Что примечательно, этот доблестный муж не прикасался к пенсионным деньгам, которые исправно начисляются ему по сей день.

– Занятный фактик, – усмехнулся Лис.

– Тпру! Стой! Куда прешь?! Холера чухонская! – раскатистым басом заорал мастер кнута и вожжей, и я услышал, как в воздухе громко щелкнул бич. – Ослепла, что ли?!

– Умолкни, – послышался резкий, почти визгливый голос.

Крики возницы немедля стихли, и мы явственно почувствовали, как неведомо от чего вдруг начали пятиться кони. Я открыл дверцу кареты:

– Что еще за черт?

– Ау, тетя! – опередил меня Лис. – Шо вы тут себе позволяете? Шо, на хуторе Левые уклоны о проезжей части еще не слышали?

Женщина, к которой были обращены гневные слова моего друга, по виду казалась почти нищенкой, однако корзинка с небольшими букетиками цветов свидетельствовала об иных занятиях нарушительницы правил дорожного движения. И все бы в происходящем виделось абсолютно заурядным, когда б не кое-какие странности. Горячие, не знающие удержу кони ни с того ни с сего пятились назад, точно от языков пламени, медведеобразный возница, глядя на них, молча хлопал глазами, а сама виновница дорожно-транспортного происшествия не сводила презрительного взгляда с возка.

Как я ни силился – не мог определить для себя, какого возраста эта облаченная в бурые лохмотья цветочница. Может, двадцати, а может, и пятидесяти.

– Мамаша, – не унимался Лис, – ты шо, хочешь, шоб тебе из этих цветочков венок сплели? Глаза травою поросли?!

– Быть вам под брусьевым костылем, – пропуская мимо ушей слова неведомого барина, с полной безучастностью проговорила торговка и как ни в чем не бывало побрела своим, ей лишь ведомым путем. Она уже скрылась за каким-то щелястым забором, а возница по-прежнему молча сидел на козлах, опустив кнут, точно вовсе забыв о нем.

– Э-эй! – Лис потряс кучера, пытаясь расшевелить. – Тум-тум заело? Кому стоим? Чего ждем?

Бородатый мужик словно завороженный медленно взялся за вожжи, раздумывая, как они здесь оказались и что с ними делать, затем, словно опомнившись, резко крутанул над головой длинный хвост бича и, едва дав нам миг вскочить в карету, погнал ополоумевших от ужаса рысаков.

– Ни хрена себе «Формула-1», – прокомментировал Лис, когда стартовавший с места возок молнией перелетел горбатый мостик, едва не улетев через перила в замерзший канал. – Сдается мне, что в конце этой формулы полный минус. Эй, птица-тройка, куда тебя, блин, несет? Эдак мы определенно крылья склеим!

Карету болтало, трясло на заснеженных ухабах, кидало из стороны в сторону, в окнах то и дело мелькали высоченные сугробы, норовящие ввалиться в салон непрошеными пассажирами.

– Капитан, шо это за сафари-стиль? – орал Сергей, уклоняясь от собственных коленей, норовящих залепить ему в челюсть.

– Мне-то откуда знать?! – возмутился я, пытаясь удержаться хоть за что-нибудь. – Это ж ты тут почти абориген!

– Полный абориген!!!

Кони встали так же резко, как незадолго до этого рванули вперед. По ту сторону кареты виднелась чугунная изгородь в два человеческих роста, между литым кружевом которой чернели деревья укутанного снежным одеялом сада. За деревьями поднимал к небу высокую башню то ли дом, то ли замок, вид которого порождал воспоминания о клановых укреплениях южной Шотландии.

Когда– то мне доводилось бывать в Чевиотских горах, навещая троюродных кузенов со стороны матери. Мак Файдены, владевшие с XIII века довольно большим куском земли, располагавшимся, правда, более вверх, чем вдаль, жили в монументальном строении, отдаленно напоминающем то, к которому принесли нас кони. В незапамятные времена их дом был неприступной крепостью, но когда Джеймс Стюарт занял английский трон, наш общий предок лорд Кевин Мак Файден попытался было придать хмурой цитадели жилой вид. Правда, расставаться со стенами, помнящими набеги соседей и осаду Монт-Роза, ему не хотелось, да и не по-шотландски выбрасывать старые вещи, поэтому он пристроил к такой вот башне некое подобие господского дома и вполне удовлетворился полученным архитектурным курьезом.

С точки зрения придирчивого лондонца дом этот походил на шотландского джентльмена, пытающегося изо всех сил продемонстрировать отсутствующее у него богатство и потому хитро прицепившего роскошные, отделанные кружевами рукава и воротник прямо к помятой в боях кирасе. Таково было и это здание. То есть нет, оно не походило на родовое гнездо Мак Файденов, но стиль, пожалуй, был один и тот же.

Мы с Лисом вылезли из кареты и начали с тревогой осматриваться. Пожалуй, сбрендившие невесть отчего кони все же не унесли возок за пределы города. По обе стороны дороги, обступая неведомый замок, громоздились какие-то домишки вида скорее деревенского, нежели столичного, но таких было немало вдали от Невской прешпективы. Дворы казались пустынны, лишь двое подростков в старых, по всему видать, отцовских армяках лепили снеговика, не обращая внимания на заезжих гостей.

– По-моему, это все же не «Банко ди Ломбарди», – глядя на истоптанный воронами снег, толстым слоем лежащий от ворот странного владения до самого дома, резюмировал я. – Для банка здесь слишком мало народу.

– Резонно, – поддержал мои наблюдения Лис. – Шеф, ты куда нас привез?

Мужик на козлах молча пожал плечами.

– Содержательный ответ, – вздохнул мой секретарь. – А как отсюда до банка добраться?

Возница хранил молчание, как зеницу ока.

– Зашибись! Куда ты завел нас, Сусанин-герой? Эй, малые! – Лис повернулся к беззаботно катающим снежные шары юнцам. – Как это селение зовется?

– Брусьева слобода, – разглядывая богатый экипаж и невесть откуда взявшихся господ, щурясь, сообщил более расторопный мальчонка.

– Как-как? – переспросил я.

– Брусьева слобода! – громче, должно быть, полагая меня тугим на ухо, крикнул малец. – А дворец этот, стало быть, Брусьев Костыль.

– Чертовщина какая-то, – прошептал я, озираясь.

– Граф, ты что-нибудь понимаешь? – нахмурился Сергей.

– А куда вам надо, господа хорошие? – Осмелевший паренек резво подскочил к нам, чувствуя возможную наживу. – Ежели что, то за гривенник я вас куда хошь выведу.

– Да, пожалуй. – Я кинул сметливому проводнику какую-то мелочь, судя по его лицу, превышавшую запрошенную сумму. – Прыгай на козлы, расскажешь кучеру самую короткую дорогу к «Банку ди Ломбарди».

– Это который до Лампады, что ли? – усаживаясь поудобней, уточнил малец. – Так это мы враз домчим. Эй, дед, чего замер? Трогай давай.

Рысаки– трехлетки как-то очень устало двинулись с места и, позабыв о недавней резвости, потрусили рысцой прочь от странного замка.

– Кажись, на ведьму наехали, – с тоскою в голосе вымолвил Лис. – Видал, как она кучера сглазила? У него, бедняги, до сих пор кишки дыбом стоят и язык во рту не ворочается. А с этим Костылем? Шо-то мне не хочется под ним оказываться.

– Пожалуй, ты прав, – согласно кивнул я, пытаясь хоть как-то осмыслить происшедшее. – Странная история. Совсем странная. Надо будет порасспросить князя Бориса Антоновича, может, он как местный житель что растолкует.

– Слушай, а что за название такое, «Брусьев Костыль»? – продолжал гнуть свое Лис.

– Да уж, необычное, – согласился я. – Однако в России глупо чему-то удивляться!

Кони наконец остановились перед массивным крыльцом длинного трехэтажного дома, вытянувшегося на берегу канала, и безучастно замерли, точно пробежали до этого пару сотен верст.

– Вот ваш до Лампады! – соскакивая на землю, сообщил провожатый. – В самую тютельку к ступенькам подкатили!

* * *

Представитель маэстро Палиоли радушно принял высокого гостя, рекомендованного ему одним из совладельцев банка. Впрочем, в его медоточивом хлебосольстве чувствовалось то плохо скрываемое насмешливое презрение, которое питали финансисты былых времен к древней аристократии.

– Очень рад! Очень рад! – суетился он, приказывая слугам подать вино и закуску для немыслимо дорогого гостя. – Наслышан о вас! Дон Умберто велел позаботиться о достойном жилище для вашего сиятельства. Должен заметить, мы приобрели для этой цели замечательные хоромы. И недорого! Граф Василий Валентинович запросил чуть более половины той цены, которую мы согласны были ему заплатить! А дом воистину прелестный, вокруг парк с фонтанами да фруктовым садом. Весной, говорят, там даже соловьи поют. Асам особняк – это же не просто новомодные палаты, где людской глаз от пестроты да позолоты за день так утомляется, что и во сне кошмары видятся. Это настоящий замок. Графу Василию Валентиновичу он от деда его жены достался.

– Простите. – Я довольно невежливо прервал рекламные излияния банкира, вспоминая о виденном уже нынче замке. – Скажите-ка, будьте любезны, как фамилия этого почтенного вельможи?

– Василий Валентиновича-то?

– Его самого.

– Ну, так, граф Мусин-Пушкин-Брюс, председатель общества поощрения художников, обер-шенк [19] двора его императорского величества.

– А владение его, стало быть, именуется Замок Брюса, – начиная догадываться, вкрадчиво проговорил я. – Или по-английски «Брюс Кастл».

– Верно, верно, – заулыбался банкир. – Народ темный его Брусьевым Костылем окрестил. Ну да что с них возьмешь – дикость одна. А вы что же, о замке сем уже слышали?

– Доводилось, – вздохнул я, залпом выпивая налитый мне услужливым лакеем бокал крепкого вина.

ГЛАВА 17

Лис дожидался меня у возка. Порою я завидовал его способности также быстро отходить после нервных потрясений, как и приходить в возбуждение. Сейчас он беззаботно разговаривал с бойким мальчонкой невесть о чем, и тот, польщенный высоким доверием важного господина, тараторил без умолку, компенсируя молчаливость нашего кучера.

– Прикинь, ваше сиятельство, – завидев меня, начал Сергей, – местечко-то, в которое нас чертова ведьма послала, ой какое замороченное. Малец рассказывает, там еще с основания города колдун-чернокнижник жил. Люди болтают, что он с Петром I город строил, а потом вдруг невесть куда делся, шо растаял. Никто его больше не видел, а только в доме с тех пор нечисто: двери хлопают, лестница скрипит, огонь в камине сам собою загорается, свечи, что ни день, новые. А ночью видно, как огоньки в темных окошках, словно так и надо, разгуливают. Короче, чудернацкое место дальше некуда.

– М-да, – процедил я.

– Вальтер, ты шо, меня не слушаешь? Или тебе неинтересно?

– Отчего же, слушаю. Внимательно слушаю. – Я поддел носком комок снега и пнул его в сторону. – Могу даже имя этого зловещего некроманта тебе сказать.

– Да ну?! – искренне поразился мой секретарь. – Ну ты даешь!

– Его звали Яков Виллимович Брюс. Век назад этот родственник шотландских королей поступил на службу к царевичу Петру Алексеевичу, будущему Петру Великому.

– Подожди-подожди! – стремительно перебил меня Лис. – Я помню, он еще артиллерией командовал.

– Абсолютно верно. Большой в этом деле был специалист, – подтвердил я. – А кроме того, сей высокомудрый царедворец исчислял ход небесных светил, по его мнению, определяющих жизнь светил земных, варил тайные эликсиры, делал механические игрушки, поражавшие воображение зрителей, короче, со вкусом проводил свободное время.

Основное поместье его, насколько я помню, находилось под Москвой, однако и здесь, принужденный жить вблизи от императора, Яков Виллимович построил себе дом, который на английский манер назвал «Брюс Кастл». Иначе говоря, Брусьев Костыль.

– Ух ты! – не в силах удержать восхищение, звонко выпалил мальчишка. – Это что, правда?

– Да уж куда правдивей. – Я шагнул к возку. – Больше того, у меня есть новость.

– Хорошая? Плохая? – встрепенулся Лис.

– Да как сказать. – Я подошел к вознице, замершему с поводьями в руках, и щелкнул пальцами у него перед глазами. – Эй, милейший, ты часом не заснул?

– Не-е-ет, – с трудом выдавил кучер.

– Что ж, уже хорошо.

– Граф, не томи, – возмутился заждавшийся напарник. – Шо за вести с полей?

– Сущая ерунда! Полагаю, банальное совпадение, – точно вспоминая о нем, вновь заговорил я. – Именно Брусьев Костыль люди Палиоли купили для нашего проживания. Он по дешевке продавался, вот премудрые кроты и обрадовались.

– Тю, я не понял, – теряя еле заметное светское напыление, возмутился Лис. – С какого перехмурья мы туда полезем? Это ж заповедник барабашек, дом-музей нечистой силы!

– Зачем ты мне это говоришь?! – возмущенно пожал плечами я. – Полностью с тобой согласен! Надо сообщить Палиоли, объяснить ситуацию…

– Во-во, объясни, –  с нажимом потребовал Лис. – И добавь, шо если он этот Диснейленд не разрулит, то я здесь найду еще какого-нибудь Дрейнгофа и продам ему пасту для выращивания наличности на основе крутого бульона из яиц Калиостро.

– Что ты такое говоришь? – возмутился я.

– Ну, в смысле из яиц Феникса, подаренных мне Калиостро.

Я порадовался, что малолетний шалопай, стоящий около возка с открытым ртом, не в силах уразуметь суть разговора, да и кучер, похоже, еще не совсем в себе.

– Ладно, – отмахнулся я. – Покуда суд да дело, едем в посольство, там все обмозгуем.

– Дядь, а дядь, – услышав, что богатый клиент собирается улизнуть, всполошился наш проводник. – Вы там пока ходили, друг ваш ландринок мне обещал купить, ежели я ему о доме все, что знаю, порасскажу.

– Что купить? – переспросил я.

– Ландринок, – удивляясь моей непонятливости, повторил малец. – Ну, сластей таких. Вона коробейник ходит.

– С чего это ты так удивился? – возмутился Лис. – Мне шо, для пацана леденцов жалко? На, купи себе. – Он протянул юному вымогателю медный пятак, и тот с криком «Благодарствую!» помчал в сторону уличного торговца.

– Постой, как он их назвал? – полагая, что ослышался, переспросил я.

– Ландринки? Это леденцы такие из вареного сахара. Их еще монпансье называют.

– Ну конечно, – усмехнулся я. – Как все просто! Наверняка наш корсиканский друг тоже знает, как здесь именуют эти конфеты. Выходит, Леденец – это и есть искомый Жан Ландри! Остается выяснить, что же он такого сделал? Ладно, садись в карету.

Сергей открыл дверцу.

– Господа хорошие! – Моторный подросток уже мчал обратно с увесистым кульком. – А отсюда-то вам дорогу не показать ли?

– Сам управлюсь, – медленно пробасил начавший приходить в себя возница.

– А то я могу, – не унимался начинающий бизнесмен.

– Да это уж и медному всаднику ясно, – хмыкнул Лис.

– А вот, господин граф, ваше сиятельство, – сознавая, что источник щедрого финансирования вот-вот уйдет из-под контроля, затараторил алчный прилипала, – вещицу у меня не купите ли?

– Что еще за вещица? – досадливо спросил я, слушая, как золотой брегет призывает нас с Лисом в посольство на даваемый в честь новых сотрудников торжественный ужин.

– Вот извольте видеть, – бойкий парень запустил руку за пазуху и вытащил сильно потемневшую от пота тряпицу, – сейчас-сейчас. – Его пальцы начали суетливо разворачивать сокровище. – Глядите-ка, вещь знатная. Я ее по осени, перед самой зимой, в Костыле сыскал. Сам ходил, не убоялся! Видите, какая барская вещица – загляденье просто! Всего-то за червонец отдам.

Я взял в руки трофей юного воришки и…

– Да!

– Что да? – Лис с сомнением поглядел на меня, пытаясь осознать, в чем дело. – Да – вещь или да – деньги?

– Дай парню червонец, – выдавил я.

– А поторговаться? – возмутился Сергей.

– Дай червонец.

– Ну как знаешь. Ты начальник – я дурак. – В голосе друга слышалась оскорбленная нотка. – Держи, вольный охотник, пользуйся. Барин сегодня щедрый, у него от мороза мозги застыли. Ты, значит, тут будешь антиквариат скупать, а мне потом снова отгребать за незаконные трудовые доходы.

– Лис!!! – Я протянул напарнику ценное приобретение.

– Не понял! – Мой рачительный друг уставился на серебряное кольцо с печаткой в моих пальцах. – Я этого кошачьего знаю! Это ж твой герб!

– Этот, как ты выразился, «антиквариат» Карл II подарил Эдварду Камдилу, графу Брайчестеру, когда тот привел отряд в шесть сотен латников к высадившемуся в Англии престолонаследнику. Перстню четыреста лет. Это семейная реликвия нашего рода, и я оставил ее в сейфе, когда отправлялся сюда. Ты понимаешь это?

– Нет, – честно сознался мой секретарь.

– И я не очень. Но мне страстно хочется в этом деле разобраться.

– А вы теперь, ваши сиятельства, в Брусьевом Костыле жить будете? – полюбопытствовал юнец, с надеждой глядя на щедрых господ.

– Не, не будем, – не задумываясь, отозвался Лис.

– Будем! – перебил его я.

Возок тронулся с места, оставляя разбогатевшему мальчишке возможность добираться восвояси пешим ходом.

– Вальдар, ты шо, серьезно? – Лис в недоумении покрутил пальцем у виска. – Нам с тобой иллюминатов, полицейских ищеек и собственного начальства не хватает? Надо еще всякую чертовщину на шею вешать?

– Послушай, – медленно начал я, – наверняка ты сам понимаешь, что здесь все не так просто. Насчет цветочницы, конечно, стоит разузнать поподробнее, но подобные совпадения вряд ли могут быть случайностью. Да и моя печатка…

– Все это обалденно интересно, но стоит ли совать голову туда, откуда ноги растут, чтобы узнать, что они именно оттуда растут?

Я усмехнулся:

– Образ емкий, но, полагаю, выбор у нас довольно ограничен. Если это действительно колдунья накаркала, то нам потребуются какие-нибудь средства магической защиты. А если это судьба, то хоть ты нынче этот дом до фундамента снеси, а быть нам под Брусьевым Костылем.

– О-хо-хонюшки, – вздохнул Сергей. – Вот же не было печали! Слушай, может, избушку на Брюсовых ножках хоть святой водой побрызгать из брандспойта?

– Отчего нет? – пожал плечами я. – Вода – это хорошо. В доме наверняка давно не убирали.

– Да ну, я серьезно, – надулся Лис. – Запустим туда попа в качестве прерывателя минных заграждений, пусть сражается с нечистой силой.

– С попом я бы не торопился.

– Это еще почему? – удивился Лис.

– Кто знает, что за нежить проживает в особняке. Может, просто какой-нибудь призрак, душа неупокоенная. Заметь, Брусьева слобода по сей день стоит как ни в чем не бывало. Если бы в ней творилась какая-то чертовщина, малец бы непременно о ней поведал. А так – все тихо. Поэтому я предлагаю друг друга раньше временные пугать. Главное в общении с фантомами – спокойствие духа и уважительное отношение к представителям межмирового пространства.

– Ты англичанин, тебе виднее. У вас все призраки занесены в Красную Книгу и являются национальным достоянием. Однако Елипали надо фитиль вставить, а то его компания совсем от рук отбилась. В следующий раз нас в клетку со львом поселят, потому шо там место вообще ничего не стоило.

Я согласно кивнул и активизировал связь.

– Послушайте, Вальтер, – приняв к сведению доклад оперативной группы, начал раздосадованный упреками резидент. – Вы же современный человек. Что за дикие суеверия? Призраков и всей этой прочей воющей и бряцающей цепями белиберды не существует.

– Существуют, – упрямо стоял на своем я. – В родовом замке Камдейлов их штук пять. Двое буйных, трое вполне мирных.

– Тем более, – резво отозвался Палиоли. – У вас большой опыт, не надо будет привыкать. Особенно если окажется, что привидения действительно английского происхождения.

– Шотландского, – поправил я.

– Хорошо, пусть шотландского, – отмахнулся банкир. – Какое это имеет значение?

– Для вас, может, никакого, но кто знает, как поведет себя шотландец по отношению к англичанину за тысячи миль от родины?

– Полагаю, вы сгущаете краски. – Сеньор Умберто недовольно поморщился. – Тем более что здесь вы родом из Богемии.

– Думаете, призрак не почувствует фальшь?

– Вам должно быть виднее, мне не приходилось иметь с ними дела. А за Леденца спасибо, постараемся отследить его связь с Понятовским и Даву. Хотя, согласитесь, довольно странная компания: два маршала Франции, один из которых еще и претендент на польский трон, и какой-то отставной драгунский полковник.

– Быть может, – уклончиво согласился я. – Но следовало бы уточнить, чем он занимался в ставке базилевса, почему был арестован, почему отпущен и куда делся после этого.

– Мы делаем все возможное, – досадливо бросил Палиоли. – Вы же, сделайте одолжение, меньше занимайтесь ловлей призраков и больше – планами нашего подопечного.

– Не извольте сомневаться! – заверил я, отключая связь.

– Ну шо? – поинтересовался Лис, сосредоточенно наблюдавший изъезженную санями набережную Фонтанки, мелькавшую за окном. – Как отреагировало начальство?

– Сказало, что привидений не бывает, и пообещало выписать тебе премиальный целковый за ландринки, – резюмировав услышанное от вечно недовольного резидента, сообщил я.

– Спасибо на добром слове, – шутливо склонил голову Сергей. – Как устроимся на новом месте, непременно пригласим его переночевать в Брусьевом Костыле ночку-другую. А там, глядишь, я ему и сам чего-нибудь выпишу для полного удовлетворения.

Когда груженные нашей поклажей сани остановились у ворот занесенного снегом замка, резвый проводник уже топтался у чугунной ограды, переминаясь и подпрыгивая в своих непомерно больших валенках, чтобы согреться на пробирающем до костей ветру.

– Уж заждался, – с легким недовольством заявил он, точно мы просили мальчонку непременно встретить новых хозяев особняка с привидениями.

– О, привет, – как ни в чем не бывало улыбнулся Лис, выходя из кареты. – Шо нового расскажешь?

– Ну, это, я к тому, – попытался было для проформы смутиться оголец, – что, может, вам слуга в дом нужен? Вы не сомневайтесь, я парень честный, тут любой подтвердит. Чужого отродясь не брал!

– Складно поешь. – Сергей достал из кармана шубы массивный ключ с резными бородками, расположенными крестом, и вставил в замысловатую щель замочной скважины. – А колечко, которое ты нам давеча сбагрил, у тебя на огороде вместо репки выросло?

– Так ведь это что, – пустился в объяснения шустрый парнишка, – я как есть ни в чем не повинен. Заспорил с ребятами, что не испужаюсь ночь Дня Всех Святых в Костыле провести. Как вечереть начало, пробрался в дом, крестным знамением себя осенил, круг углем очертил, да и принялся ждать, моля солнышко поскорее в оконце заглянуть. Ух и страху натерпелся! Едва портки не обмочил!

– Что, действительно призраки колобродили? – заинтересованно спросил я.

– Колобродить, пожалуй, что и не колобродили, – отозвался храбрец, – а вроде как посмеивались. Сидишь ни жив ни мертв, а лестница, которая в башню ведет, поскрипывает, точно спускается по ней кто-то, и смешок такой: «Хм».

– Может, кошка шарилась? – с ходу предположил мой секретарь, с трудом раздвигая створки ворот.

– Не-а, что уж я, кошки не признаю? – оскорбился мальчонка. – А как светать начало, я домой засобирался. Собираюсь и думаю, как же мне подтвердить, что я тут всю ночь пробыл? Стою, чешу затылок, а тут вдруг бац – перстенек этот меня по макушке. Вот как Бог свят, на месте мне провалиться, ежели вру! Сам по себе прилетел! Вот чтоб мне под конем Петровским змеею стать, ежели я колечко скрал!

– Ладно, пацан, верю, – великодушно обнадежил рассказчика Лис.

– Так что, возьмете? – упрямо вернулся к существу вопроса настойчивый абориген. – Я весь город знаю, где какая улочка, где чей дом. И в лавку сбегать могу, и девице записку снести. А если что надо, то даже и к Смирдину в лавку за книгами мухой слетаю, потому как все до единой буквицы знаю. Вот святой истинный крест. – Малый размашисто перекрестился, испытующе глядя на господ. Должно быть, зачатки грамотности были тем козырным тузом, который он берег для решающего, сокрушительного удара.

– Ну шо, граф, – усмехнулся Сергей, – возьмем этакого орла на службу?

– Можно и взять, – пожал плечами я. – Парнишка, кажется, расторопный.

– А скока денег положите? – без промедления выпалил юнец, демонстрируя прекрасную деловую хватку.

– Сергей, это по твоей части, – вздохнул я.

– Ну так о чем речь. – Лис расплылся в улыбке. – Короче, так, малый. Работа сдельно-премиальная. Будешь вкалывать как след – рублем не обидим. А уж если расстараешься, так и мы в долгу не останемся – быстро поднимешься. К этому плюс, естественно, паек, одежа пристойная, горячий чай и наше радушие.

– Не извольте сомневаться! – радостно крикнул новоиспеченный слуга.

– Не изволю, – согласился мой секретарь. – А потому сгоняй-ка приведи сюда народ с лопатами, пусть дорожку от ворот к крыльцу по-быстрому расчистят. Успеют до темноты – каждому по алтыну дам!

– Это мигом. – Юнец сорвался с места.

– Ну, шо скажешь, Вальтер? – Лис кивнул в сторону убегающего подростка.

– Вроде неплохое приобретение, – вздохнул я. – Но меня сейчас больше заботит другое. В его рассказе есть необычная деталь.

– Это ты о перстне, что ли?

– Не совсем. Вернее, отчасти. Малец сказал, что печатка упала ему на голову, когда уже рассвело.

– И что?

– В конце осени в Санкт-Петербурге светает поздно, а призраки исчезают после третьих петухов.

– Ты хочешь сказать, что это был не призрак?

Я лишь молча пожал плечами.

Мальчишка и впрямь оказался ценным помощником. Услышав, что можно неплохо заработать на пустяковом деле, к особняку наперебой устремились окрестные жители, все больше юнцы и молодухи, но также и пожилые деды с темными, будто навеки загорелыми лицами.

– А мужики где же? – поинтересовался у подручного Лис.

– Знамо дело где, – удивился вопросу бойкий слуга, – пушки льют. Тут еще от царя Петра литейщики да пушкари отдельными слободами поселены.

– Ну да, конечно, – пробормотал Лис. – Как я мог забыть? Литейный проспект.

– Чего изволите? – прислушался к его тихим словам юнец, очень быстро признавший в Сергее непосредственного начальника.

– Ничего!

Вот наконец дорога к дому была расчищена, и мы поднялись широкими каменными ступенями к массивной двери, у которой в напряженном ожидании скалили грозные клыки два каменных льва.

– Здесь накрепко закрыто, – неизвестно зачем предупредил нас заботливый подросток. – Вон там, где виноград растет, на втором этаже оконце приотворено. Я через него залезал. – Он указал пальцем наверх и тихо ойкнул. – Глянь-ка, заперто.

Я удивленно посмотрел на говоруна:

– Как звать-то тебя, храбрец?

– Тишкой величают, Тихоном то есть. А отец мой Антип Прохоров. Вот я, стало быть, и получаюсь Тихон Антипов.

– Ты что ж, любезный Тихон Антипов, думаешь, мы в дом через окно ходить будем?

– Да нет, как же, – смутился мой собеседник. – Дверями, конечно! Я ж тока о том, что прежде окно не заперто было, а ноне вот…

– Голова твоя два уха, – хмыкнул рядом стоящий Лис. – Ты как думаешь, когда дом продавали, его осматривали или так, честным словом обошлись?

– Знамо дело обходили!

– Вот тогда-то окошко и закрыли.

– Оно, вестимо, так, – не унимался Тишка. – Да только как, извольте знать, его закрыть можно было, когда рама в нем рассохлась да перекосилась?

– Вот ты упрямый, – стоял на своем Лис. – Поменяли раму или поправили. Невелик труд!

– Сергей, двери открой, – напомнил я, перебив спорщиков. – А то ведь здесь до ночи стоять будем.

Мой друг, бурча, полез за ключами:

– А вообще-то это непорядок! Надо будет решетки на окна поставить, а то вон, помнишь, в Вене умелец отыскался, тоже мимо двери в гости ходил.

– Помню, – заверил я. – Открывай дверь.

Лис повернул ключ в замке, и мы наконец вошли в обещанные нам странной цветочницей хоромы.

– Занятно, – проговорил я, оглядываясь. – Как-то по-другому здесь все представлялось.

Открывшаяся нашему взору картина действительно вызывала удивление. Нет, здесь не стоял, посверкивая пустыми глазницами и скаля зубы, строй закованных в латы скелетов, и любимые читателями готических романов упыри не оставили посреди сводчатой прихожей следов недавней трапезы. Напротив, она была убрана, чисто убрана. Мебель, поставленная в доме, вероятно, еще в первой четверти прошлого столетия, блестела темным деревом, точно кто-то вытер с нее пыль нынче утром. Ни клочка паутины, ни грязи по углам – все опрятно и старательно выметено. Замок Брюса имел вид старинный, но вполне жилой.

– Забавно, – под нос себе проговорил я. – А скажи-ка, Тихон, прежний хозяин здесь часто бывал?

– Так… – замялся малец, – по правде ежели говорить, я его отродясь не видел. А в доме, сказывают, завсегда чисто, – поймав мой удивленный взгляд, пояснил он.

– Это призрак уборщицы, – заговорщицким тоном начал Лис. – Она умерла от разрыва сердца, когда увидела следы от грязных сапог посреди свежеубранной пиршественной залы. Следы приближались к камину и… О-о-о! Это был хозяин. Ну, тут, понятно, мизансцена, кровопролитная борьба чувства долга с чувством недолга. Тело хлоп в камин! А душа затаилась в дымоходе и стала коварно убирать по ночам и этим доводить хозяев до истерики.

– Что, правда? – спросил разинувший от удивления рот малец.

– Конечно, правда, – заверил генератор самой отборной галиматьи, которую мне доводилось слышать. – Так оно и было, я сам при этом присутствовал.

Нелепость Лисова утверждения начала доходить до развесившего уши мальчишки, когда мой друг ступил на покрытые ковровой дорожкой ступени и тут же растянулся во весь свой немалый рост.

– Я не понял. – Он сел, потирая ушибленный бок. – Кажется, на лестнице коврик поехал.

– Коврик на месте, – пожал плечами я, указывая на блестящие латунные штыри, удерживающие ковер на ступенях.

– А шо оно тогда?

– А ты подумай. – Я обвел взглядом помещение.

– Это ты, типа, насчет уборщицы намекаешь? – В голосе моего друга послышалась тревога.

– Я намекаю? Я вообще молчу.

– М-да… Виноват. – Сергей поднялся и, тяжело вздохнув, поплелся за мной по лестнице.

– А дальше-то что было? – поинтересовался удивленный малец.

– Дальше все было хорошо, – заверил мой напарник. – Все остались довольны.

Мы начали обход второго этажа, где находились жилые покои. Они также выглядели оставленными, но не заброшенными.

– Странно все это, – наконец сознался Лис.

– А в башне книг – уйма, – затараторил Тихон. – Красивые такие, переплеты кожаные, на них золотом всякое вытеснено, и по-заграничному тоже. Я их открывал, а там и те, что по-нашему написаны, мудреные, ну просто страсть! И картинки в них тоже непонятные. Одна – вот страшная: человек о двух головах, одной половиною мужик, другой баба.

– Это алхимический трактат, – пояснил я.

– Ух ты! – покачал головой Тишка. – А это про что?

– Про то, как золото из ртути варить, – бросил Лис. – Что ж, пойдем глянем, за какими занятиями прежний хозяин коротал белые ночи.

Деревянная лестница, ведущая в башню, скрипела под ногами, и наш сопровождающий, точно желая нагнать страху, комментировал противные звуки:

– И в тот раз тоже вот так скрипела… И дверь хлопала…

– Эта, что ли? – Сергей толкнул дверь в библиотеку. – Заперто!

– А в ту ночь хлопала, я точно помню, – не унимался впечатлительный мальчишка.

Сергей покачал головой и полез за связкой ключей. Дверь отворилась и хлопнула снова.

– Так, похоже, нас не хотят записывать в здешнюю библиотеку! Кто-то не желает выдавать нам абонемент! – Лис перехватил мой взгляд и решил не продолжать словесные эскапады. – Хозяин ласковый, – он вновь обернулся к башне, – уж не обессудь, ежели что. Вдруг сболтнул чего лишнего, так то, видит Бог, не по злобе. – Сергей слегка толкнул дверь. – А книги, вот честью клянусь, из дому выносить не буду!

Тихий скрип возвестил о том, что путь дальше открыт.

– Ну надо же! – негромко проговорил я. – Всякое мне видеть доводилось, но призрак-книголюб – это что-то новенькое!

– Ой! – любопытный Тихон Антипов, проскользнувший в библиотеку первым, замер на месте. – А этой диковины здесь прежде не было.

– Что там еще? – Я последовал за сорванцом.

В уставленной книжными стеллажами круглой зале меж непременным глобусом в массивном деревянном обруче и искусно сделанной моделью трехмачтового фрегата, заслоняя красочное изображение герба Якова Брюса с орлиными головами и стенчатыми перевязями, восседал на изящном насесте из черного дерева золотой, должно быть, механический петух.

– Ты глянь, – Лис попытался обойти забавную безделушку сбоку, и петух немедля повернул к нему голову, – экая хитрая штуковина. Слушай, граф, я, может, щас скажу глупость, но ты умный, ты простишь. А это, часом, не тот ли самый петушок, который старого царя в темечко клевал?

В отличие от барственной Москвы в Санкт-Петербурге утро наступало рано. Уж не знаю, чем занимался обитавший в старом замке призрак, но мы, утомленные перипетиями дня, спали без задних ног и даже без сновидений. Ровно в пять утра звон колоколов общим будильником призвал заспанную столицу покинуть согретые за ночь постели. В это время император Павел, как это было у него раз и навсегда заведено, пробудился ото сна, а никому, кроме смертельно больных, не подобало почивать в те часы, когда бодрствует деятельный государь.

Не имея понятия о расхожем утверждении, что Россию аршином общим не измерить, этот сумасбродный нервический властитель изо всех своих немалых сил отчаянно стремился подвести огромную державу под единую меру, единый порядок и единый ранжир. Как всегда, утро в Санкт-Петербурге начиналось с вахт-парада. Эта банальная, в сущности, церемония смены караула, которую в прежнее время мог провести всякий капрал и лишь для гвардии, по праздникам, – взводный поручик, теперь была возведена в ранг события государственной важности.

На памяти у двора и жителей столицы был случай, когда не угодивший Павлу гренадерский полк волею государя прямо с плаца был направлен в Сибирь маршевым шагом. Лишь когда тот был в шестидесяти верстах от Петербурга, император смилостивился и вернул войско в столицу.

Мундирный блеск и шагистика были настоящей страстью царя. Ими он желал исправить, как ему казалось, разболтанную победоносную армию Екатерины Великой. Однако хуже всего было то, что мне как военному атташе надлежало присутствовать при церемониальном прохождении войск, упиваясь зрелищем исправно производимых строевых эволюции и внимая слаженному топоту отчеканенных шагов.

– Вот же не было печали! – стараясь побыстрее обрести ясность во взоре, пробормотал я. – Тишка!!! Воды для умывания и мундир!

Грохот на плацу, как водится, стоял такой, что дремлющий генералитет, вынужденный, невзирая на возраст и чины, сопровождать императора на этой репетиции военных действий, не мог окончательно уснуть, а стало быть, замерзнуть в каком-нибудь безлюдном уголке. Генерал-адъютант его величества граф Наполеон Бонапартий присутствовал здесь же. Я все еще с трудом размыкал глаза, но запах одеколона, который он использовал в немереных количествах, вел не хуже света путеводной звезды.

Увидев меня, фаворит государя приветливо улыбнулся и, пользуясь тем, что Павел направился лично инспектировать блеск мундирных пуговиц в гвардейских шеренгах, довольно непринужденно обратился ко мне:

– Знаете, как нынче именуется сие действие?

– Должно быть, вахт-парадом, – предположил я.

– Так оно звалось до заключения рыцарственного союза. Нынче же вы присутствуете на «изготовке войск к великому крестовому походу супротив турецких басурманов-сарацин». Интересно знать, что я дальше Охты буду делать с такими молодцами?

– Вы снова в поход? – предположил я.

– Вчера император Павел изволил подписать указ, по которому я назначаюсь командовать экспедиционным корпусом против султана. А я и рад, лишь бы из великих князей никого не приставил. Толку от них не более, чем от любого из тех штабс-капитанов, что сейчас на плацу эспатонами [20] машут, а уж хлопот да забот не оберешься. Нашли, у кого уму разуму учиться – у пруссака Фридриха, которого россияне не раз смертным боем бивали!

– Когда же вы намерены отправляться? – словно между прочим поинтересовался я.

– Едва дороги укрепятся. Оно ж в России как: полгода дороги путнику в подмогу, а полгода – в помеху.

– Так, стало быть, еще успеете посетить новое мое обиталище.

– Слышал, вы Брусьев Костыль купили.

– Верно, – подтвердил я.

– О нем много чудес люди сказывают. Говорят, будто дух самого Якова Брюса тот дом сторожит.

– Покуда видеться не доводилось, – усмехнулся я.

– А было бы занятно, – усмехнулся Бонапартий. – Тише, государь идет сюда!

Я снял треуголку, приветствуя императора и в душе проклиная его нелепую манеру одеваться не по погоде. Самодержец, наметанным взглядом оценив мои пуговицы, кивнул и пошел далее.

– А то приезжайте, – я чуть наклонился к Наполеону. – Вот сразу же после вахт-парада к завтраку извольте быть.

– С радостью исполню сей приказ, – улыбнулся моей шутке генерал-адъютант. – Кухня у вашего сиятельства всегда отменная.

Тишка вбежал в библиотеку, запыхавшись от усердия.

– Хозяин, там к вам господин важный пожаловал. Граф Бонапартий.

– Так вели принять как подобает. – Я встал с высокого резного кресла и поправил теплый стеганый шлафрок.

– Ку-ка-ре-ку!!! – серебряным звоном разнеслось по библиотеке. – Ку-ка-ре-ку-у!

– Вальтер, чему ты там ребенка учишь? – появился в дверях удивленный Лис.

– Это не я. – Мое слабое оправдание, похоже, не достигло слуха обалдевшего Сергея.

– Ку-ка-ре-ку-у! – Сидевший на изящном насесте черного дерева золотой петух орал во все горло, широко разевая клюв, и громко хлопал крыльями.

ГЛАВА 18

Голосящий механизм сомкнул клюв после третьего крика и уставился на входную дверь ничего не выражающими бусинами эмалевых глаз.

– Это шо? Это он на меня так бурно реагирует? – Лис смерил металлическую птицу настороженным взглядом.

– Вряд ли, скорее на Наполеона, – предположил я.

– С чего бы это? Он вроде как на Москву не идет, – усомнился Сергей.

– Мне-то откуда знать? – Я дернул плечами.

– Да уж, сразу видно, измышление не здешних мозгов. Ладно, недосуг мне тут с вами кукарекать, двинулся-ка я на почтовую станцию встречать наши пожитки. А то, сам знаешь, здесь сплошняком одна Россия, чуть петухов заслушаешься – вмиг отечественный производитель сообразит, шо полезного можно у барина отвернуть. Все, ауфвидерзейн! Чуть шо – свистите! Птичку драгоценную не забудьте покормить червонцами, их все равно у нас куры не клюют, а она, глядишь, орать с голодухи перестанет. Ладно, я пошел, не поминайте лихом!

Мой секретарь, махнув на прощание рукой, скрылся из виду, насвистывая рулады из оперы имени нашей таинственной птички, я же остался созерцать оригинал, размышляя над его загадочными свойствами.

Наполеон энергичным, не знающим удержу шагом влетел в библиотеку.

– О-о! – Генерал-адъютант императора с видом знатока обвел взглядом ряды кожных переплетов, как в нашем с Лисом мире осматривал замерший строй овеянной славой старой гвардии. – Замечательный подбор! Аристотель, Платон… – Он взял книгу, лежащую передо мной на столе. – Что тут у тебя? «Государство»? Я тоже люблю почитать его на досуге. Написано словно вчера! А иные мысли я б и вовсе приказал на специальных досках вырезать да на городских площадях для всеобщего осмысления вывешивать. – Листы пожелтевшей бумаги отозвались возмущенным шелестом на бесцеремонное с ними обращение, замелькали под быстрыми пальцами. – Вот вернейшая из них: «Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство».

– Парадокс! – усмехнулся я.

– Отнюдь, граф. Все абсолютно логично. Возьмем, к примеру, моих взбесившихся земляков. Мне неприятно было узнать, что они отрубили головы королевской семье, но это, увы, закономерность нового времени. В Англии Кромвель отсек голову Карлу I. В России свистопляска с переворотами и умерщвлениями в царской фамилии и вовсе продолжалась без малого сто лет!

– Пока вы ее не остановили, – прокомментировал я.

– Дела былые! – Бонапарт улыбнулся, опускаясь в предложенное ему кресло. – В прежние времена новая власть стремилась показать свою преемственность от старой, даже если на деле не имела к ней никакого отношения. Стоит взглянуть на историю – и мы увидим это со всей определенностью. Первые в ряду правителей обычно происходят от богов, все последующие возводили свой род либо к божественным предкам, либо к их ближайшим сподвижникам. Но времена меняются! Новые властители судеб человеческих заявляют, что власть их не от Бога. Иные доходят до наивного в своей крамольности утверждения, что Бога и вовсе не существует. Те, что искренни в своем заблуждении, напоминают малого ребенка, который пытается убедить себя, что съеденной конфеты никогда не было. Отрицание любой очевидности – плохая зашита, прежде всего от самого себя.

Но есть иные. Эти говорят: наша власть от народа. Не от вас, граф, не от меня, не от первого встречного-поперечного, а от всего народа в целом. То есть, по сути, ни от кого. Все, что совершают эти мракобесы, оправдывается всеобщей необходимостью, но никто не в силах знать, в чем таковая состоит. «Ревнители народного счастья» полагают – неизвестно почему, – что именно им дано об этом судить. Эти шарлатаны не признают Божьего суда и провозглашают лозунги свободы, равенства и братства. Но что такое свобода в их понимании, я насмотрелся воочию. Вероятно, только чудо спасло меня и мою семью от гильотины.

Род Буонапарте, возможно, не столь знатен, как ваш, однако принадлежит к древнейшим в Италии. Там он известен с X века, а это, согласитесь, немало. И все же, несмотря на многовековые корни рода Буонапарте, потомки его корсиканской линии были весьма небогаты. Мой отец был адвокатом, но с практикой у него не клеилось. Лучше всего уважаемому папеньке удавались слезные прошения о выделении казенных пенсионов для обучения и содержания многочисленных детей. Может быть, крайняя скудость, в которой мы обретались к моменту переворота в столице, и спасла нам тогда жизнь.

Однако я на все свои будущие годы запомнил терпкий запах свободы. В нем ароматы страха и трупного смрада переплетаются с тонами сирени и дешевого вина, разливаемого всем желающим прямо на улице. Может ли говорить о свободе человек, который даже в воображении не способен подняться выше того, чтобы сделаться восставшим рабом? Что ведает человечество о свободе? В сознании миллионов свобода того, у кого есть в руках пистолет, куда очевиднее, чем свобода того, у кого его нет. Еще более гнусным обманом является равенство. Вот уж здесь низвергатели богов повеселились вволю!

Посудите сами, все мы рождаемся на свет одним и тем же путем, и в этом мы уже равны, но каждый из нас обладает своими талантами, своими воззрениями на мир. И ваши дарования отнюдь не сходны с моими. Важно не то, что вы богемский граф, а я сын корсиканского адвоката. Куда важнее то, что рассказывали перед сном наши добрые нянюшки, а еще то, что горы вашей родины не сходны с горами моей, и то, что вокруг Корсики куда ни кинь расстилается безбрежное синее море, и там нет непроходимых чащобных лесов, как у вас в Богемии. Все это важно, все это делает мальчика Вальтера не похожим на мальчика Наполеона. О том же, что происходит далее, и вовсе говорить не приходится, слишком много случайностей и закономерностей влияет на полнейшее неравенство всех живущих под солнцем.

– Но говорят, что должно быть равенство перед законом, – пустился я в полемику.

– Признаюсь, меня этот вопрос смущал с детства, я, как вы помните, сын адвоката. Вот скажите мне, граф, потомки небезызвестного рода Адама и Евы – не были ли они равны перед законом? Можете не отвечать, конечно, были. Но если верить словам Ветхого Завета, Господь откровенно предпочел Каину Авеля, тем самым фактически спровоцировав несчастного пастуха на кровавое убийство. Признаться, я слабо верю в эту старинную побасенку, но в ней суть древнейших представлений человека о справедливости. Кстати, друг мой, и о братстве тоже. Таким образом, закон людской не есть что-то всеобъемлющее, что-то, идущее свыше. Это мертвая буква, причем буква вчерашнего дня, призванная закрепить обычаи прошлого или же облегчить жизнь тех, кто имеет в руках упомянутый пистолет. – Наполеон скривил насмешливую улыбку и отбросил темную прядь со лба. – Уже одним существованием чувств и слабостей человеческих люди обречены на неравенство перед законом, ибо лишь для бездушных кодексов едино, кто стоит перед судом – герой или полоумный бродяжка. Судьям же отнюдь не все равно, как бы ни силились они доказать обратное.

По сути, каждый человек, говоря, что борется за равенство, стремится подчеркнуть свою особость и возвыситься над теми, кто рядом. Все те, что стоят ниже, в лучшем случае могут быть предметом жалости и умильно-слезливой благотворительности. Однако стоит появиться кому-либо, претендующему на более высокую ступень, вот тут-то и начинается крик. Эти свободные и равные люди, каковыми они себя почитают, не более чем рабы, пытающиеся стать вольноотпущенниками и самим заиметь рабов.

Что же в таком случае пресловутая демократия, сиречь народная власть? Строй, в котором всякий желает видеть соседа пусть на волосок, но ниже себя; в котором всякое инакомыслие расценивается как угроза обществу и государству, где может править лишь тиран, которому нет никакого дела до народных чаяний. В любом ином случае такая держава обречена на вечные склоки, в которых ни одна из сил не сможет полностью одержать верх, ибо прочие будут, забыв о пользе отечества и сохранении жизни, вставлять палки в колеса из все того же стремления к равенству. Вот и приходим к парадоксу древнего Платона, который в мудрости своей оказывается, как всегда, прав.

Итак, перед нами ясная перспектива: либо самовластная тирания, либо смутное безвластие. И все лишь потому, что кучке выскочек, не имеющих и намека на царское происхождение, желательно обрести неограниченную власть, которой, они мнят, знают, как распорядиться. Любая власть не от Бога, это миф. Вы не имеете власти надо мной, я не имею власти над вами, и никто не имеет власти над обстоятельствами. Каждый, утверждающий обратное и при этом зовущий к равенству, либо глупец, либо мошенник. Чаще второе.

Власть над ближним есть дело по природе своей необходимое, ибо подавляющее большинство живущих не менее хлеба насущного ждут указок сверху и готовы следовать за всяким, кто громко кричит. Но согласно тому же Платону, ее нельзя вручать человеку, влюбленному в эту самую власть. К примеру, возвращаясь к Франции, что представляет собой могущественный базилевс, с которым нынче в союзе и государь-император Всероссийский, и кесарь Священной Римской империи германского народа? Полукровка, наполовину французский маркиз, наполовину гаитянский неф. Ему что же, было дело до всех этих трескучих лозунгов, провозглашенных революцией? Отнюдь нет!

Он, так же, как и его нормандские предки, верит в себя и в собственное оружие и, как его колдунья-мать, свято убежден, что Божий промысел является в мир через его слова и деяния. А потому, следуя этой непреложной вере, он не моргнув глазом сметает все людские установления, топчет законы и весело смеется в лицо досужим болтунам, наивно полагающим, что от их многоречия зависит жизнь народа.

Жалкие глупцы! Так же, как солдат на поле боя глядит на командира, ожидая от него приказа и видя в нем залог спасения в пламени битвы, так и государь, осиянный светом Господней благодати, или же гением, как величали ее древние, глядит на Всевышнего и лишь с ним сверяет каждый свой шаг. О народе же истинному государю надлежит заботиться, как доброму командиру – о солдатах, не потакая их слабостям, но заботясь о пропитании и экипировке в часы мира и о возможном сохранении в годину войны.

Генералиссимус Суворов, которого во многом числю я учителем своим, говаривал: «Мне солдат себя дороже», и это правда. Но из любви к воинству своему надлежит честно и неусыпно печься о нем, а не перепоручать власть над жизнью и смертью храбрецам, идущим по велению полководцев в бой. Александр Дюма де ла Пайетри понял это и оказался достаточно отважен, силен и удачлив, чтобы добиться поставленной цели. Такое не раз случалось в истории. Скажем, тот же Гийом Нормандский, завоевавший Британию, да и Цезарь, вырвавший бразды правления у никчемного римского сената. Всякий раз закон точно пес спешил за хозяином, торопясь защитить его от посягательств чужаков, но в действиях господина своего не отмечая ровным счетом ничего предосудительного.

– Судьба Цезаря была печальна, – напомнил я.

– Да, – кивнул генерал, задумываясь на мгновение о чем-то своем. – Его настигли кинжалы тираноборцев. Что поделаешь, порою такое случается. Однако разве народ великого Рима, уже несколько сотен лет до того живший без единовластного владыки, поспешил вознести и прославить Брута, как некогда его давнего предка [21]?! Нет, он поспешил вновь предаться в руки тирана, быть может, худшего, чем победоносный Цезарь. Тут уж ничего не попишешь. Стезя монарха полна опасностей, но иные тропы для него ведут в тлен и бездну забвения. – Наполеон задумался. Его темные глаза заволокла едва заметная прозрачная дымка, говорящая внимательному наблюдателю, что в своих думах полководец находится сейчас далеко отсюда. – Вот и Александр…

– Что, – переспросил я негромко, надеясь развить подслушанную тему, – базилевс Франции в опасности?

– Ах, хитрец, – Бонапарт, вырванный из раздумий, улыбнулся и пригрозил мне пальцем, – хитрец! Вынюхиваешь, чтобы сообщить кесарю в Вену? Представляю, каково там встрепенутся, ежели ты им отпишешь, что над базилевсом нависла смертельная угроза.

Я чуть обиженно поджал губы:

– В предстоящей войне Александр Дюма де ла Пайетри выступает в союзе с нами и точно так же, как Россия и мое отечество, сражаются против турок в Османской Порте, Валахии и Греции, с приходом весны начинает боевые действия в Египте и Святой Земле! И если государю французов действительно грозит опасность, мой император не может пропустить такое известие мимо ушей!

– Тем более что базилевс того и гляди станет его зятем, – с усмешкой напомнил Бонапарт.

– Несомненно, – подтвердил я.

– Успокойся, Вальтер. – Генерал-адъютант уселся поудобнее, наконечники аксельбантов на его груди серебристо звякнули. – Опасность, грозящая базилевсу, конечно, велика. Не будем забывать, сей доблестный муж всегда норовит оказаться в самой гуще сражения и затмить отвагой Александра Македонского, коему тщится подражать. Должно быть, в библиотеке старого маркиза из жизнеописаний полководцев нашлась лишь книга, посвященная этому великому завоевателю. Но его беда в другом. Подобно древнему Эакиду [22] сей эпигон [23] спешит раздвинуть границы державы как можно шире. Однако же все это лишь очередные завоеванные владения, не спаянные воедино общим и повсеместно принятым государственным устройством.

Население его новорожденного государства не осознает себя единым народом, а власть, которую он насаждает вокруг, не освящена традицией. Стоит шальной пуле или же ятагану не в меру ловкого янычара прервать бег его дней, сподвижники базилевса раздерут в клочья огромную державу нового Александра Великого. Сражаясь между собой, они зальют кровью ее пределы и воспламенят крамольными идеями все соседние государства. Именно так было после смерти Александра Македонского, то же будет и после гибели Александра Дюма.

– Такое возможно?! – почти завороженно вымолвил я, глядя на возбужденное лицо полководца.

– Это случится непременно, если только Господь, в неизреченной милости своей, не даровал повелителю французов бессмертие или же, – генерал сделал паузу, – не случится чего-либо такого, что помешает державе базилевса рухнуть.

Он пристально глянул на меня, точно стараясь понять, насколько глубоко мне удается осознать смысл произнесенных слов. Я постарался выглядеть удивленным и даже подавленным знакомым яростным напором, той вулканической энергией, которая таилась обычно под маской наполеоновского холодного спокойствия.

К счастью, мне уже доводилось сталкиваться с этой особенностью нрава военного гения, потому я умел к ней примениться. Из того, что я услышал, можно было предположить, что Бонапарт неведомым способом готовится перехватить власть во Франции, едва смежит очи нынешний базилевс. Именно для этого, вероятно, и создана та самая организация, вершки которой попали в поле зрения институтской агентуры. Однако слабо верилось, что деятельный и страстный Наполеон будет ждать заветной шальной пули или же взмаха ятагана, уж больно такое смирение и покорность судьбе не вязались с известным мне образом действий полководца. Жажда власти, отсутствие которой только что так красноречиво декларировал сын корсиканского адвоката, плюс уязвленное любовными стрелами самолюбие неминуемо толкали Бонапарта к действию – быстрому, расчетливому и неотвратимому, как завтрашний день. Какому – вот в чем вопрос?

– Однако, друг мой, – Наполеон, по обретенной в России барственной привычке вальяжно развалившись в кресле, щелкнул пальцами, демонстрируя удивление, – мне казалось, что ты звал меня на завтрак, а выходит, что это я потчую тебя философскими построениями. Где же угощение?

– Да, конечно, – я сконфуженно кликнул Тишку, – извините, ваше высокопревосходительство, обоз с поварами и винами сегодня-завтра прибыть должен, так что нынче по-походному.

Ждавший моего вызова расторопный мальчишка, пыхтя, внес огромное блюдо с горячим хлебом, вологодским маслом, засахаренными фруктами и конфетами, изготовленными нынешним утром волшебниками-кондитерами знаменитого мастера «придворной услады» Шульца.

– Самовар поспел, – чеканно провозгласил он тем самым тоном, которым дворецкий объявляет прибытие в государевы хоромы очередного сановного вельможи. – Прикажете нести?

– Неси, – скомандовал я.

– А яства-то походные небось из кондитерской Вольфа Беранже? – осматривая произведения виртуозов кремов и мастеров десертов, спросил Наполеон. – Сам Шульц, поди готовил?

– Он самый, – подтвердил я.

– Хороший выбор, одобряю. Представляешь, – точно забывая о вершителях судеб народных и всецело предаваясь греху чревоугодия, начал граф Бонапартий, – нынче во дворце такие порядки заведены, что о прежних хлебосольствах, матушкою Екатериной Великой учиняемых, лишь вспоминать приходится. Император для поддержания рыцарского духа в подданных вслед основателям преславного ордена Святого Иоанна готов себя и ближних едва ли не на монастырских хлебах держать. Из еды все больше салатики легкие по тарелке разложены. Десерт: вчера были яблоко да груша ломтиками разрезанные, нынче – половинка апельсина, из коей нутро все вычищено да кисловатым желе залито. Мне остобрыдло в том желе ложечкой ковыряться, так я его вместе с кожурой съел.

Я усмехнулся, слыша подобные речи от великого полководца.

– То ли дело при матушке императора! – с ностальгической тоской в голосе продолжал граф Бонапартий. – Мне барон Мюнхгаузен о тех пирах много рассказывал. Как же ему не верить! Он-то на них частенько зван был!

– Неужто? – медленно намазывая масло на кусок ситного хлеба, покачал головой я. – Вот ведь не предполагал, что Мюнхгаузен был близок к Екатерине.

– Точно так. – Верховный жрец бога войны двумя пальцами взял из серебряной конфетницы шоколадную Гранаду с рельефным витым узором.

– Это он вам так сказал? – словно между прочим поинтересовался я.

– Да, – кивнул сокрушитель демократических ценностей.

– Мне бы не хотелось оскорблять память барона, но его не зря величали первейшим краснобаем как в России, так и в родном Брауншвейге.

– Разве он не из Ганновера?

– По-моему, из Брауншвейга. Во всяком случае, Конрад – офицер полка брауншвейгских кирасир.

– Странно. – Наполеон откусил конфету. – У меня отличная память, и мне казалось, что он родом из Ганновера. Хотя нет, барон прибыл к российскому двору в качестве пажа герцога Антона Ульриха Брауншвейг-Вольфенбюттельского, мужа императрицы Анны Леопольдовны. Почему же мне запомнился Ганновер? Странно… – вновь повторил он. – Но суть не в этом. Уже будучи офицером… Карл Фридрих, как и племянник его, был кирасиром – с его ростом и силой это было немудрено. Так вот, уже командуя эскадроном, статный красавец барон был назначен встречать и сопровождать юную принцессу Фике, будущую императрицу Екатерину II, от границ страны до Санкт-Петербурга с остановками для торжественных встреч.

Это две недели ходу, а следовательно, весьма близкого общения. Как я уже имел честь сказать, Карл был весьма хорош собой – широкоплеч, строен и большой мастак рассказывать забавные истории, причем на языке, понятном растерянной Ангальт-Цербстской принцессе. Он же служил ей переводчиком, ибо по-русски будущая матушка-государыня не могла тогда связать и двух слов.

Признаюсь, барон намекал, что между ним и Екатериной возникли некие амурные флюиды. Я бы мог в это поверить, когда б встреча произошла десятью годами позже, но в тот час нареченная русского престолонаследника была еще весьма скромна, рядом с ней находилась мать, да и количество лишних глаз не способствовало любовным страстям.

Но все же Екатерина запомнила барона. Когда б не его уход со службы, возможно, он мог дослужиться до тяжелых эполет. Однако и в частной жизни императрица его много жаловала: дважды распоряжалась погасить его немалые долги и частенько приглашала Мюнхгаузена в Царское Село, желая послушать новых баек. Он навсегда остался ее храбрым рыцарем и верным паладином.

– Но все же от царских щедрот решил вернуться в родной Брауншвейг! – напомнил я как бы невзначай.

– Да, – Наполеон сокрушенно кивнул, – в городок с забавным названием Боденвердер, где находилось имение его отца. Он говорил, что на то есть веские причины, хотя, видит Бог, мне было очень жаль расставаться с этим необычайным человеком. Большую часть жизни я провел в войнах, но поверьте, мне редко доводилось видеть людей столь же храбрых и ловких, как барон Мюнхгаузен.

– В таком случае Конрад – воплощенная память о вашем старом друге! – подбодрил я собеседника.

– Верно, – грустно вздохнул Бонапарт. – Увы, судя по тому, что он рассказывает, конец героя был печален.

Воспоминания о временах давно ушедших прервались неожиданным образом. Я бы, может, написал «самым неожиданным», однако сегодня с этой бестрепетной манерой вклиниваться в чужую беседу мне уже приходилось сталкиваться.

– Кукареку! – хлопая крыльями, заорал восседающий на резном насесте золотой петух. – Кукареку! Кукареку!

– Это еще что? – опрокидывая от неожиданности чашку, вскочил генерал-адъютант.

– Не обращайте внимания, – неуверенно попытался объяснить я, – он всех гостей так приветствует. Вероятно, одна из механических диковин старого чудака Брюса.

– Ах да, – немного успокаиваясь, подтвердил Бонапарт. – Когда я поднимался сюда, на лестнице действительно слышался подобный крик.

– …Да ты не волнуйся, это у тебя не глюки от переутомления разыгрались, это наша противоугонка заливается. Неотработанный образец. Знакомься, Петух Гамбургский, индийская модель. – Вошедший в библиотеку Лис указующим жестом выкинул руку вперед и только тут заметил наши удивленные физиономии. – Кхм! Прошу прощения, господа графы, я не вас имел в виду!

Однако извинения Сергея были пропущены мимо ушей. За ним, опираясь на темную лаковую трость, стоял Конрад фон Мюнхгаузен собственной персоной.

– О, как говорят в России, легок на помине! – воскликнул я. – Проходите, проходите, садитесь.

Улыбка на лице Бонапарта свидетельствовала, что он также рад видеть боевого товарища.

– Угощайтесь скорее, устали, поди, с дороги.

– Не откажусь. – Барон, прихрамывая, двинулся к столу.

– А мы только сейчас вспоминали дядюшку вашей милости, – заговорил Наполеон, в то время как расторопный Тишка ставил на стол новые приборы.

– Вот как? – Племянник славного барона милостиво кивнул, принимая из рук Тихона чашку с дымящимся чаем. – Занятно. Что же привлекло ваше внимание к его особе?

– Ну, полноте, полноте, – заговорил Бонапарт, успокаивая нашего приятеля, не в меру ревнивого к славе родственника. – Я рассказывал, что Карл Фридрих был дружен с императрицей Екатериной и, можно сказать, являлся ее доверенным лицом.

– Шо, правда? – Лис отхлебнул горячего напитка. – И шо, только лицом или… – начал он и осекся, наткнувшись на гневный взгляд Конрада. – Ну, я в смысле… Я об этом ничего не знаю. Про шубу взбесившуюся слышал, про коня на колокольне, а вот… – Сергей умолк, понимая, что чем дальше, тем больше его объяснения растравляют незаживающую рану в душе приятеля.

– Мой дядя, – едва сдерживая гнев, проговорил барон, – возможно, действительно любил приукрасить кое-какие события, с ним происходившие, но это лишь частные события. Что же касается дел государственных, военных или же тех, в которых затрагивается честь дамы, невозможно было отыскать человека более скромного и надежного, чем он.

– Об этом я и говорю, – подтвердил Наполеон, стараясь тоном и улыбкой несколько успокоить гостя. – Однако я засиделся, пора и честь знать. Император, поди, уж заждался. Кстати, господин атташе, в начале марта армия выдвигается в Крым, дабы, согласно договору, идти войной против турок. Я бы с радостью приветствовал вас и ваших друзей в ставке, которую, как я уже имел честь вам сообщить, назначен возглавить.

– С великим удовольствием, – принимая с поклоном официальное предложение, начал я, – полагаю, самое место военного атташе – в боевых порядках армии союзника. Однако же я обязан испросить на то соизволения посла, а тот наверняка пожелает отписать в Вену. Пока туда, пока сюда – возможно, мне придется нагонять войска на марше, если, конечно, мое начальство не будет против.

– А вы, Конрад? – Наполеон повернулся к нашему гостю. – Как ваша нога? Скоро ли она позволит вам сесть в седло?

– Надеюсь, да, – поднимаясь с места, точно по зову боевой трубы, отчеканил Мюнхгаузен. – Я почту за честь служить под вашим командованием и полагаю, дядя Карл был бы рад этому.

– Вот и отлично! – Бонапарт резко повернулся к двери, но затем, точно вспомнив нечто важное, обернулся к нам. – Да, и еще! Конрад, мы сегодня заспорили с вашим другом Вальтером, откуда же происходит род Мюнхгаузенов – из Ганновера или Брауншвейга?

На лице барона отразилось то ли удивление, то ли смущение, какое-то секундное замешательство, уж и не знаю отчего.

– По сути, вы оба правы. Род Мюнхгаузенов известен в этих местах с XII века, однако уже в XIII он разделился на белую и черную линии от двух братьев – Гизелера и Юстасиуса. Я и дядя – потомки черной линии и уроженцы Брауншвейга, но все же наш род имеет представителей и там, и там, а также в Фрисландии, Ольденбурге, Пермонте, Шаумбурге и много где еще.

– Да, конечно. – Наполеон обозначил поклон и размашистым шагом направился к двери.

Утреннее чаепитие подошло к концу. Тишка, выяснив, что господин барон также будет обитать под кровом Брусьева Костыля, отправился готовить комнату для гостя, и благодарный Конрад охотно принял мое предложение отдохнуть с дороги на мягкой перине. В том, что перина будет мягкой, я не сомневался: наш юный слуга действительно прекрасно знал город и, облеченный хозяйским доверием, стремился оправдать его, предоставив господам все самое лучшее. К тому же среди вещей, прибывших на отставших по дороге возках, было достаточно всего, чтобы вполне роскошно обустроить холостяцкое жилище для трех неприхотливых офицеров.

– Граф, – начал Лис, когда уставший в пути Конрад отправился почивать, – имеется интимный разговор на криминальную тему.

– Что такое? – насторожился я.

– Такого – хоть завались! Не хотел тебе с ходу настроение портить. Но теперь будем считать, что я тебя уже подготовил, следовательно, начнем с разэтакого. Тебя внизу еще один мужик дожидается. Я его разве что оглоблей не гнал – он ни в какую! Говорит, надо ему с тобой потолковать на всякие-разные темы.

– Что еще за мужик? – удивился я.

– Да ты его отлично знаешь. – Лис скривил брезгливую гримасу. – Фамилия у него такая противная – Про-отвиц.

ГЛАВА 19

Если бы внезапно проснувшаяся от механического крика золотого петуха зимняя муха решила вдруг немножко пожужжать, сетуя на чересчур нервную обстановку, в этот миг звук ее резонного недовольства прогромыхал бы в наступившей гнетущей тишине отзвуком приближающейся бури.

– Протвиц?! – Я остолбенел, не зная, что и сказать. – Откуда? Что ему здесь надо?

– Видишь ли, – физиономия Сергея приобрела вид такой, будто его долго насильно поили тем самым странным красителем, который в России отчего-то именуют портвейном «777», – эта надежда имперского сыска утверждает, что у нее на кармане ордер на наш арест, подписанный лично полицай-президентом. И по этому замечательному поводу он желает поглядеть в твои честные глаза. В мои, что показательно, он глядеть отказался, хотя я ему предлагал отойти за угол да зыркнуть друг на друга недобрым оком. Быть может, в последний раз.

– Это лишнее, – скривился я. – Но ордер на арест, пожалуй, тоже чересчур.

– Капитан, шо ты мою правовую безграмотность ликвидируешь, как Тухачевский кулачество? Ты это ему объясни! Хошь свистну? Таксоид дожидается в прихожей, стоя на задних лапках, и наверняка уже видит нас с тобой в виде «Педигри – двойная свежесть» в своей виртуальной миске.

– Ладно, зови, – пожал плечами я. – В конце концов, если сыщик направился к нам, а не в контору обер-полицмейстера, то, вероятно, желает о чем-то договориться. Во всяком случае, хотелось бы в это верить.

– Хорошо, сейчас засвистаем по-соловьиному, – кивнул мой секретарь. – Но тут есть еще пара слов на тему этого будильника. – Он кивнул на золотого петуха.

– Ну, что еще?

– Ты не кривись, сначала послушай! – торопливо перебил меня напарник. – Тебе в детстве сказку про золотого петушка не читали, а мне – читали. Я сначала даже не сообразил, что это тот самый петушок. А потом, когда я на почтовую станцию шел, меня как обухом по голове огрело! Брюс, тот самый, который в этом замке жил, был сподвижником Петра I.

– Да, я это знаю, – кивнул я.

– Возьми себе на полке пирожок! Не перебивай. А еще у Петра был другой сподвижник – крещеный эфиоп Ганнибал.

– Кажется, он был не эфиоп.

– Да хоть индус! К делу это не относится! Если Брюс сконструировал или откуда-то привез этот орально-клювальный агрегат, то очень может статься, Ганнибалу о необычайном предке «тамагочи» было известно, и, качая на коленке кудрявого мальчика Сашеньку, любимого своего внука, он поведал ему на свой африканский манер историю о чародее и золотой птице. А мальчик возьми, да вырасти в светило русской словесности – Александра Сергеевича Пушкина! И дедушкину сказку уже на свой лад и переложи.

– М-м… Арап Петра Великого – это начало XVIII века, – пытаясь восстановить в голове хронологию событий, начал я, – а маленький Пушкин – это как раз сейчас. Вероятно, он не внук, а правнук.

– Расслабься, то все наносное. Суть в другом. Петушок явно оповещает нас об опасности. Или не нас, а, скажем, все того же Брюса, который, я так понимаю, здесь где-то неупокоенный бродит. – При этих словах ложечка, которой помешивали сахар, вдруг сама собой поднялась в воздух и, звякнув, упала в пустую чашку. – Кхм! М-да, впечатляет, – прокомментировал увиденное Лис. – Сдается, я прав. Но прикол-то в следующем: на нас с тобой птичка певчая не среагировала, проигнорировала, шо кондор – муху. А потом вдруг ка-ак раскукарекалась!

– Что в этом удивительного? – не совсем понимая, к чему клонит мой друг, поинтересовался я. – Наполеон, нет сомнения, замышляет недоброе, если не по отношению к Павлу, то уж во всяком случае, к его наследнику. А во втором случае Протвиц…

– Или Конрад, – поправил меня Лис. – А может, оба сразу. Не исключено, конечно, шо этот проснувшийся от летаргии будильник просто нервно реагирует на иностранцев, но ведь и ты, и сам Брюс не из псковских будете. Короче, странно все это, не то слово! Вот бы с отверткой петушка раскурочить да глянуть, на что его перемыкает.

Услышав подобное, золотая птица возмущенно подняла голову и угрожающе растопырила крылья, однако ни единого звука при этом не раздалось под сводами библиотеки.

– Не-не, – Лис в останавливающем жесте выставил перед собой ладони, – никто тебя на металлолом пускать не собирается! Все путем, сиди чирикай. Но ты б хоть знак дала, против кого вопишь!

Птица молча сложила крылья и надменно уставилась поверх наших голов.

– Спасибо, хоть не плюнула, – хмыкнул Лис.

– Ладно, оставим странности для свободного времени, а пока зови Протвица – узнаем, чего ему в Вене не сиделось.

Йоган Протвиц стоял передо мной в долгополой серой полушинели-полуплаще с пелериной и старался придать себе вид если не победительный, то, уж во всяком случае, грозный.

– Должно быть, вы замерзли в дороге, господин Протвиц, – оглядывая ищейку с ног до головы, неспешно заметил я. – Русские зимы очень суровы. Тишка, дружок, забери у барина шинель да поставь еще самовар.

Расторопный слуга подскочил к полицейскому, на ходу протягивая руки за непритязательной верхней одеждой нового гостя.

– А вообще у нас раздеваются внизу.

– Полагаю, ваш секретарь уже передал, что у меня с собой все бумаги, достаточные для того, чтобы арестовать вас обоих и передать в руки закона! – надменно заявил сыщик.

– Вы что же, господин Протвиц, намерены арестовать меня самолично, прямо здесь? Забавно было бы узнать, как вы это себе представляете.

– У меня с собой пистолет, – исподлобья глядя то на меня, то на Лиса, предупредил таксоид.

– О, поверьте, этого добра в доме навалом, – усмехнулся я. – А еще здесь имеется обширный парк, где может упокоиться ваше тело, и замок, вполне пригодный для блужданий стенающей души. Однако не станем напрасно пугать друг друга! Я предвижу, что вы мне скажете. Конечно, вы позаботились, чтобы немало людей знало о том, куда вы направляетесь. Если вы не объявитесь своевременно, кто-нибудь обязательно примчится вам на замену и все такое прочее. А потому сразу перейдем к делу. Признаюсь, я вовсе не ожидал новой встречи с вами и, не буду скрывать, не рад ей. Итак, чем обязан?

– Вы самозванец и мошенник! – собравшись с духом, выпалил Протвиц. – Истинный граф Турн заточен в турецких застенках!

– Полагаю, он уже в ином месте, – усаживаясь поудобнее и глядя на стоящего Протвица, заверил я.

– Вы совершенно зря делаете вид, что для вас сие не имеет значения! Уверен, не только нам, но и правительству императора Павла будет интересно знать, что за негодяй скрывается под личиной полковника графа Турна.

– Возможно, это так, – согласился я. – Но что с того? Вы-то ведь пришли ко мне, а не к обер-полицмейстеру, стало быть, распоряжение о моем аресте – лишь повод для разговора. Или я не прав?

Разочарованный Протвиц, должно быть, немалую часть пути от Вены в Санкт-Петербург репетировавший обличительную речь, не найдя отклика у зрительской аудитории, стушевался и растерянно огляделся по сторонам.

– Шо, я лишний? – перехватывая довольно сконфуженный взгляд таксоида, патетически взвыл Лис. – Граф, меня выкидывают за борт пиратского корабля истории, а вы на это взираете, буквально невзирая ни на што. Я ща пойду рыдать и биться в истерике, с горя пробью вот этим самым лбом круглую лунку в дне Невы и утоплюся, как бедная Лиза, которую я знавал еще богатой.

Страстный монолог раздухарившегося секретаря, кажется, еще более потряс детектива, чем мое безучастное спокойствие.

– Он это серьезно?

– Он – да, – не давая мне вставить слова, выпалил Сергей. – Я – нет! А вы о чем?

– Друг мой, – обратился я к напарнику, – будьте любезны оставить нас с господином инспектором для конфиденциального разговора.

– А можно я буду подслушивать за дверью? – радостно ощерился Лис, выбрасывая руку в скаутском приветствии. – Вот честное слово, я вам не буду мешать! – Не дождавшись моего ответа, он со вздохом повесил голову на грудь и понуро, точно на эшафот, двинулся к выходу из библиотеки. – Все кончено, все порушено! Так мне и не узнать, быть или не быть! И я уже, наверно, в жизни никогда не стану президентом земного шара! Йоган Протвиц изловил меня на горячем, и я пошел собственной правой рукой писать чистосердечное признание, а не то это горячее, не дай Бог, остынет.

– Узнай-ка у Тишки, готов ли самовар, – напутствовал я друга.

Лис драматично вскинул голову и снова уронил ее на грудь:

– Слушаюсь и повинуюсь, о великий и, без сомнения, ужасный.

Оглушенный Лисовой ахинеей Протвиц удивленно проводил убитого горем секретаря недоумевающим взглядом и резко повернулся ко мне, должно быть, заподозрив какой-то подвох.

– Если вы что-то задумали…

– Да нет, это вы что-то задумали, – перебил я. – Давайте без обиняков. Вы желаете продать мне свое молчание и этот ордер? Назовите цену.

– Вы уже предлагали мне деньги в Вене!

– Теперь, насколько я понимаю, вы стоите больше или, во всяком случае, так вам кажется, – мило улыбнулся я, покачивая носком домашней туфли.

Сыщик набрал в свою тощую грудь побольше воздуха, будто собираясь возмутиться, но резко выдохнул и заговорил быстро, точно пугаясь собственной наглости и стараясь уменьшить время пребывания под моим пристальным взглядом.

– Не знаю уж, как вас именовать, милостивый государь, но вы находитесь под защитой людей весьма и весьма значительных. Только благодаря их влиянию я решился пренебречь требованиями службы и потому стою теперь перед вами, а не в кабинете генерал-полицмейстера.

– Трогательно, – смахивая несуществующую слезу, вздохнул я. – Мне следует быть вам за это благодарным?

– Вы, брат Октавиан, должны исполнить то, что обещали в обмен на защиту, вам оказываемую, – почти выкрикнул, точно выстрелил, Протвиц.

– Ах вот вы о чем! – Я досадливо нахмурил лоб. – Ну да, конечно! А скажите, господин сыщик, когда вы стояли там внизу, дожидаясь аудиенции, вам случайно не встретился такой невысокий генерал с вензелем императора на эполетах?

– Мне понятно, к чему вы клоните, – поблескивая недобрым взглядом, медленно проговорил таксоид. – Однако до сих пор ваши беседы с упомянутым лицом ни к чему не привели.

Я пожал плечами:

– Дорога, начатая вами из дома полицай-президента, в конечном итоге привела в мой петербургский особняк, но согласитесь, господин сыщик, это произошло не сразу. Для всего нужно время. Скажу вам как офицер, которым действительно являюсь, для того, чтобы идти в бой на противника, к тому же столь умелого, как интересующее наших друзей лицо, необходимо знать куда больше, чем имя какого-то полковника Ландри. Я делаю все, что от меня зависит.

– Господа, о которых вы только что упомянули, полагают, что порученное ими задание продвигается слишком медленно!

– Понятно, – кивнул я. – Стало быть, вас они прислали, чтобы надзирать за мной. Это опрометчивый шаг.

– Они считают, что вашему сиятельству может пригодиться моя помощь, – стараясь изобразить на лице максимально любезное выражение, кивнул Протвиц.

– Вот даже как! – Я сложил губы в ироничную усмешку. – Какая забота!

– Помните о принесенной клятве! – впадая в патетику, выдохнул гордый доверием иллюминатов таксоид.

– Не сомневайтесь, у меня замечательная память, – отмахнулся я. – Впрочем, пожалуй, мне действительно стоит воспользоваться услугами столь грамотного сыщика, каким являетесь вы. Но коль уж скоро, господин Йоган Протвиц, вам предстоит впредь работать под моим началом, то уж окажите любезность, смирите подозрительный нрав, вас здесь пока не намереваются коварно умертвить.

Я по– прежнему остаюсь военным атташе, графом Вальтером Турном фон Цевершем. Вы же будете, ну, скажем, делопроизводителем военной миссии, поэтому извольте выглядеть подтянутым и бодрым. Совсем разболтались в своем полицейском гадючнике! —Эти слова уже были произнесены тоном, столь же далеким от недавнего барственно-покровительственного, как прогулка при луне от вахт-парада. Сыщик невольно вытянулся в струнку, хотя струнка, честно говоря, была довольно кривой. – Так вот, Йоган, возвращаясь к интересующему нас господину. У меня есть информация, что вокруг этого генерала формируется некий заговор. Это, как вы, несомненно, понимаете, играет нам на руку. Но чтобы иметь возможность использовать столь ценную информацию, необходимо выяснить полный круг связей подопечного. Я желаю знать, кто еще из видных царедворцев, офицеров свиты, гвардии и тому подобных принадлежит к числу заговорщиков. Вы меня понимаете, господин Протвиц?

– Так точно! – стараясь говорить по-военному, запинаясь, пролепетал мой новый подчиненный.

– Вот и отлично. А сейчас отправляйтесь к моему секретарю, он напишет вам записку, которую вы отнесете послу. Для начала – получите квартиру в дипломатической миссии. И вот еще что, – я помедлил, глядя на вытянувшееся в ожидании распоряжений лицо полицейского служаки, – ради Бога, переоденьтесь. У вас, с позволения сказать, вид попа-расстриги, продувшегося в карты на ближайшей ярмарке. Не забывайте, что теперь вы дипломат и должны выглядеть соответственно. Если у вас мало денег, я распоряжусь, чтоб вам их ассигновали, но приведите себя в порядок!

– Яволь, – сдавленно крякнул Протвиц, окончательно превращаясь из злобного, идущего по следу таксоида в довольно-таки домашнюю таксу.

* * *

Лис был вне себя от негодования.

– Я не понял, Капитан, ты уже работаешь один? Мое мнение в деле роли не играет? Мы должны одевать, обувать, кормить этого, прости Господи, сотрудника?! Завтра по местным холодам ему нос придется вытирать! Платки для него мне прикажешь заготавливать?! Я для кого нечестным трудом деньги зарабатывал?! Для Протвица?!! Да он же мне за них чуть нары в полный рост не организовал! А теперь – шо? В кота Леопольда играем: ребята, давайте жить дружно?

– Уймись, Сергей, – пытался урезонить я друга. – Протвиц может быть нам либо вреден, либо полезен. Он уже здесь и так просто от нас не отстанет, значит, его надо перенацелить. Что и говорить, сюрприз нам иллюминаты преподнесли занятный, но будем исходить из реальности. Любимое дело свалившейся нам на голову ищейки – вынюхивать преступников. Не дадим ему захиреть, пусть этим и займется.

– Спасибо, хоть у нас стукача иллюминатского не поселил, – недовольно буркнул Лис, нехотя смиряясь с логикой моих слов. – То-то бы компания собралась под здешней крышей – теремок отдыхает! Золотой петушок горло бы сорвал, шипел бы на входящих.

– Да, кстати, – меняя тему разговора, вставил я. – Ты заметил, что Конрад замялся, когда Бонапарт спросил о происхождении его рода?

– Да ну, что за глупости? – Лис дернул плечом. – Это ж у нас с тобой «Мастерлинг» на всех языках лопочет, а тут старина Бони говорит на французском с итальянским акцентом. Конрад – на французском в немецкой версии. Я вообще поражаюсь, как они друг друга понимают.

– Может, ты и прав. – Мой взгляд скользнул по книжным полкам. – Но я бы хотел уточнить одну небольшую деталь. Однако для этого хорошо бы иметь подробный атлас германских земель. Интересно, у Брюса такой был в наличии или нет?

– Шо еще за деталь? – недовольно проговорил Сергей.

– Хочу посмотреть, где находится город Боденвердер,только и всего.

– А он-то тебе чем не угодил?

Лис не успел завершить фразу. Стремянка, без движения стоявшая в углу весь день, переместилась вдоль стеллажа с книгами, и мы услышали собственными ушами скрип ее ступеней под чьими-то тяжелыми шагами.

– Капитан, – задумчиво глядя на самодвижущуюся стремянку, выдавил наконец Лис, – а у тебя в замке привидения тоже среди бела дня по полкам шарят? Не, ну, то есть вы поймите меня правильно, – проговорил он в пространство, – ежели какой том достать или, может, свежих журналов принести – это завсегда пожалуйста!

Между тем скрип рассохшихся ступеней прекратился, и на четвертой сверху полке сам собой начал выдвигаться массивный фолиант, на котором золотом был вытеснен мускулистый бородач в неглиже, держащий на плечах исчерченный вдоль и поперек шар.

– Элиас Бек, – проговорил я, когда несомая чьей-то невидимой рукой книга спустилась ниже. – Издание Веймар, 1710 год. В собрании моего отца есть такой же.

Фолиант продолжал опускаться, затем лег на стол, и страницы одна за другой стремительно замелькали, шурша от радости после долгого забвения. Наконец шелест бумаги прекратился. Мы с Лисом, в задумчивости воспринимая происходящее, молча придвинулись к столу. Конечно, лежавшая перед нами карта не слишком напоминала привычные электронные, да и бумажные, сделанные при помощи спутников, но все же не нужно было сдавать на отлично военную географию, чтобы узнать окрестности Везера со всеми наличествующими здесь в начале позапрошлого века герцогствами, графствами, епископствами и прочими имперскими городами.

– А где, спрашивается, Боденвердер? – Я пристально уставился на карту. Одно из торчавших в чернильнице перьев взмыло и стрелой Робин Гуда уткнулось в едва заметный островок посреди реки. – Вот оно, значит, как. – Я мысленно поблагодарил любезного призрака за помощь. – Забавно! С одной стороны Брауншвейг, а с другой действительно Ганновер.

– Сногсшибательно! – подытожил мои наблюдения Лис. – Ты выглядишь сейчас как Колумб, обнаруживший среди купленных в лавке карт атлас ученика современной гимназии. Но должен тебе заметить, каждый населенный пункт где-нибудь, да находится. Будь добр, растолкуй для необразованных, в чем гениальная суть твоего открытия.

– Гениальная суть… – повторил я. – Сам не знаю. Просто какие-то несуразные совпадения.

– Да не томи ты! – возмутился Сергей.

– Не томлю, а пытаюсь сформулировать, – обиделся я. – Сам посуди, золотой петушок, который отреагировал то ли на Протвица, то ли на Конрада, заминка Мюнхгаузена по поводу местонахождения его владений…

– Но это мы, кажется, выяснили. – Лис ткнул пальцем в карту. – Учитывая подвижность границ в этом лоскутном государстве, уснуть можно подданным Брауншвейга, а проснуться по всей длине ганноверцем.

– В том-то и загвоздка! – поморщился я.

– Да в чем – в том?! – возмутился мой напарник. – Где ты тут загадку нашел?!

– Сергей, не горячись, а то неровен час Тишка услышит – по слободе разнесет, что ты на графа кричишь. Вспомни дело Пугачева и короля Британии Георга III.

– Ну, помню, – вопросительно поглядел на меня недовольный секретарь. – Шо с того?

– В Англии и по сей день правит все тот же Георг III. Он, правда, окончательно выжил из ума, и регентом при нем является старший сын – будущий Георг IV.

– Ай-ай-ай, какая неприятность в британском королевском семействе!

– Лис, все дело в том, что это ганноверское королевское семейство, – прервал я друга.

– То есть? – смутился мой напарник.

– На данный момент в Англии правит ганноверская династия, и титул принца Георга, правящего регента, – король Ганновера.

– О-бал-деть! – Лис взял в руки атлас и уставился на едва заметный островок. – Ты намекаешь, что Конрад фон Мюнхгаузен – английский шпион?

– Для этого у меня нет ни малейших оснований, – честно сознался я.

– Ну слава Богу! – облегченно вздохнул Лис. – А то я уж было подумал… Сам знаешь, противно друзей подозревать. А мы с ним как-никак из плена вместе бежали, на Гольдбахе куковали, он нас едва от французов не отбил.

– Да, – кивнул я, – все это так, но есть маленький червячок сомнения.

– Угу! Дай Бог, чтобы он сгрыз яблоко раздора.

– Помнишь, когда похитили наполеоновские письма, я предположил, что противник будет стараться прилепиться к нам, стать нашей тенью.

– Ну?

– Однако, кажется, никто не появился.

– Даже ты, о мудрейший, не застрахован от ошибок, – возразил Лис. – Тот, кто спионерил бумаги, мог резвым галопом помчаться в Англию, если это, конечно, был английский заказ. А когда вернулся – нас уже и след простыл.

– Может, и так, но если все же нет, то единственным кандидатом на роль вышеупомянутой тени приходится, увы, признать нашего соратника. Барона Конрада фон Мюнхгаузена.

– Да, Капитан, – Лис перехватил мое запястье, пытаясь сосчитать пульс, – случай клинический. Тебе это, часом, не напоминает болезнь с названием «паранойя»?

– Сергей, мне это так же неприятно говорить, как тебе слушать. – Я вырвал руку. – Надеюсь, все мои версии – лишь игра воображения, так что пусть они пока останутся между нами. Однако подумать здесь есть над чем. Пожалуй, стоит организовать запрос через военную миссию о прохождении службы ротмистром Мюнхгаузеном в связи с его намерением перехода под австрийские знамена.

– Но он вроде не собирался, – с сомнением произнес Лис. – Вернее, собирался, но не под австрийские.

– Откуда нам знать, может, хотел, а потом взял и передумал. А запрос официальный уже пошел.

– Ну-ну. – Сергей махнул рукой. – Лучше уж спроси Елипали, откуда господин резидент Конрада знает. Это ведь его протеже.

Я со вздохом активизировал связь.

– Вы, как я погляжу, не спешите с докладом, – сухо приветствовал меня дон Умберто, не слишком расположенный к нашей оперативной группе, особенно после недавнего выяснения отношений.

– Отчего же, вот спешу. – Я в деталях изложил резиденту суть утренней беседы с Бонапартом, опуская, конечно же, его речи на тему свободы и равенства и останавливаясь лишь на вероятном заговоре против базилевса.

– Кстати, – выслушав мое сообщение, проговорил резидент, – как удалось выяснить, не так давно человек, сходный по описаниям с полковником Ландри, встречался с одним из лидеров Комитета Действия. Есть такое аристократическое подполье, имеющее на территории Франции свою разветвленную сеть. Это был некто маркиз д'Антраг. Согласно моей информации, он руководит боевыми группами. Встреча продолжалась около трех часов, после чего Ландри, если это, конечно, действительно он, исчез, точно сквозь землю провалился.

– То есть можно предположить, что удар будет нанесен руками дворян-эмигрантов?

– Не исключено, однако возможно и другое. Стоит помнить, что французские короли поддерживали Турцию еще со времен династии Валуа, так что четко наведенный удар может последовать и со стороны Османской Порты.

– Ловкий ход, — оценил я. – В этом случае обвинить заговорщиков в организации покушения будет весьма проблематично. Однако я хотел бы сейчас уточнить другое: помните, офицер, которого вы наняли, чтобы освободить нас из рук иллюминатов. Вы давно его знаете?

– Нет, – с легким раздражением, точно я спросил что-то неприличное, ответил банкир. – Он из германских волонтеров, таких много прибывало в первые дни войны. Я лишь послал выяснить, найдутся ли желающие для подобной работы. Вызвались несколько человек со своими отрядами, этот запросил меньше всех.

– Поня-атно, — задумчиво протянул я. – Тоже не факт, но заставляет кое о чем задуматься. Был бы вам очень благодарен за любую дополнительную информацию о ротмистре Конраде фон Мюнхгаузене.

– Он что же, Мюнхгаузен?

– А вы не знали?

– Мне было не до того, — с раздражением отозвался Палиоли. – Еще какие-то вопросы?

– Нет, – честно сознался я. – Разве вот сообщение о том, что иллюминаты прислали к нам в помощь венскую полицейскую ищейку Протвица.

– Вам это мешает? — без особого интереса спросил резидент.

– Пока трудно сказать. Однако мы были бы вам признательны, если бы вы предупреждали нас о подобных неожиданностях. Все-таки на руках у Протвица распоряжение о нашем аресте.

– Приказ об аресте – лишь пугач, — отмахнулся Умберто. – Сейчас вы нужны иллюминатам, это несомненно. Постарайтесь выяснить о них как можно больше, заведите связи. Институту нужна такая информация!

– Обязательно займусь на досуге, — пообещал я, отключая связь, чтобы поскорее отделаться от щедрого на поручения начальства. – Как только будет досуг. Все слышал? – Я повернулся к Лису.

Тот молча кивнул. В дверь, негромко постучав, вбежал радостный Тишка.

– Господа хорошие, самовар поспел. Велите подать или что ж?

– Пожалуй, – кивнул я.

– И внизу еще лакей какой-то письмецо вам принес, так я сказал ему дожидаться.

– Что за письмо? – удивился я. – Зови!

– Сей момент. – Расторопный слуга выпорхнул из библиотеки.

– Шо, опять письма? – всплеснул руками Лис. – Граф, страсть к эпистолярному жанру тебя погубит. В прошлый раз ты ушел на зов любви – и вернулся иллюминатором. А в России с ее грубыми нравами и вовсе можно якорем на дно пойти.

Я лишь хмыкнул и двинулся навстречу входящему лакею.

«Мой славный рыцарь, – гласила благоухающая жасмином записка, – помнится, не так давно в Вене вы обещали быть моим паладином, однако же, как мне кажется, напрочь забыли свои клятвы. Ежели образ мой не окончательно стерся в вашем сердце, я жду вас с сего дня и ежевечерне в своем приватном салоне в доме графа Литта, что на Большой Миллионной улице. По-прежнему расположенная к вашему сиятельству Е.».

– Передай хозяйке, я непременно постараюсь быть. – Лакей молча склонил голову и поспешил к выходу.

– Кто пишет? Шо хочет?

– Екатерина Павловна, – скупо отозвался я. – Надо бы букет сочинить.

– Об чем будем намекать, исходя из того, шо погода не цветочная? Предлагаю следующую икебану: березовое полено как символ элегантности, обвитое дурманом, обозначающим, шо ты обезумел от ее красоты, и банку консервированного горошка – мол, судьба разлучает нас, но в сердце моем ты будешь жить вечно. Ну, еще можно все это припорошить репейником – типа, за все признательны.

– Замечательный букет, – усмехнулся я. – Но, пожалуй, стоит продемонстрировать непоколебимую приверженность традициям. Остановимся на розах.

– Австрийские? Дамасские?

– Ну, до страстной любви все же далеко, поэтому возьмем Дамасские, так сказать, тихое, невысказанное чувство. Цвет белый.

– Ох уж это рыцарственное почитание. Буквально весь в печали гляжу на предмет обожания. Подай мне знак, что ты моя, и скинь с балкона фикус в кадке! Хоть магнолию, что ли, прибавь: мол, хочу – не могу, а то сплошные клены с кипарисами. Господи, прости мне этот пчелиный язык!

– Нет, пока не стоит, – покачал головой я.

– С ударением все верно? – съехидничал Лис, но тут же перебил сам себя: – О, гляди-ка! Пошел, пошел!

Я повернулся туда, куда указывал мой друг. Золотая птица как ни в чем не бывало спорхнула с насеста и, загребая когтями по мягкому ковру, с непреклонным упорством двинулась в сторону двери.

ГЛАВА 20

Золотой петушок вышагивал по полу с таким видом, точно всегда совершал в это время предобеденный моцион. Он замедлил шаг у закрытой двери кабинета и повернул в нашу сторону голову, словно удивляясь нерасторопности двуногих, лишенных перьев и клюва и даже вынужденных специально прикреплять к своим ногам шпоры.

– Капитан, ты будешь смеяться, но, по-моему, это крикливое средство массовой информации зовет нас прогуляться.

– Я буду смеяться? – Мой удивленный взор перекочевал с механизма, пытающегося оставить наше общество, на секретаря. – С чего ты взял?

Золотой петушок терпеливо подождал у порога, но видя, что мы не торопимся открывать двери, возмущенно заквохтал и угрожающе начал копать дыру в персидском ковре. При его металлических когтях драгоценному ковру оставалось жить считанные минуты.

– Дверь открой, – проговорил я, и в этот миг Тишка, вносящий самовар, приотворил ее ногой.

Заждавшаяся птица опрометью метнулась в щель, едва не сбив мальчонку, стоящего на пороге. От неожиданности парнишка громко ойкнул и выпустил грузный самовар из рук. Тот с грохотом понесся вдогонку улепетывающему петуху, шипя, паруя и разбрызгивая во все стороны потоки кипятка.

– Ты цел? – Мы с Лисом бросились к замершему в оцепенении юнцу.

– А… Ага, – выдавил, хлопая глазами, ошеломленный Тихон. – А оно, того…

Что «того», нам так и не удалось дослушать. Чертыхаясь и скользя по залитым горячей водой ступеням, мы бросились вслед сбрендившему механизму.

– Лови его! – орал Лис. – Грабят! Золото убегает! Эй, кто-нибудь, полундра! Двери заприте!

К радости моего друга, быстроходный певец зари, оказавшись на первом этаже, двинулся вовсе не в сторону выхода, а к кухне.

– Вальтер, – на секунду останавливаясь, промолвил Сергей, – кажется, у этого бегового агрегата соображометр работает четко в сторону кормушки. Сам видишь, он не поперся как скаженный на мороз, а нацелился на продукты.

– Думаешь, ему необходимо зерно для нормальной жизнедеятельности?

– А хрен его знает, чем эта тварь питается! Какой-то ж источник энергии должен быть! Может, он скрепки канцепярские хряцает, а может… Слушай, а он часом не заклевал, на фиг, своего хозяина? Его ж, кажется, так и не нашли!

– Сергей, по-моему, это перебор. – Я направился в сторону кухни.

– Перебор – это вид игры на гитаре. – Лис огляделся по сторонам и, вытянув из арматюры [24], украшавшей стенку, старинную шпагу, направился за мной. – А я помню, в первоисточнике четко сказано, что петух с шеста сорвался, накинулся на царя и заклевал его к фуруруям. Кто знает, может быть, если бы это условно пернатое существо не оттащили, глядишь, и схарчило бы оно царя-батюшку, шо тот гамбургер.

– Что ты предлагаешь?

– Тоже какое-нибудь дреколье себе отвернуть! – не моргнув глазом ответил Сергей.

– А петушок за это время куда-нибудь скроется.

– Куда он скроется? Дом заперт! Ну а даже свалит в туман, может, оно и к лучшему. Как говорил один мой знакомый стоматолог, всего золота в рот не вставишь.

– Послушай, – я оглянулся на мальчонку, по-прежнему в обалдении стоящего у дверей библиотеки, – то, что о нынешнем происшествии завтра будет судачить полгорода, это уж ты мне поверь. Но тут, пожалуй, еще скажут, что мы какой-то механической птицы испугались.

– Ваше сиятельство, вот как Бог свят, я никому о том не скажу, – затараторил Тишка. – А только б не ходили вы никуда. Брусьев Костыль – место мороченное! Здесь всякое случиться может!

– Отставить причитания! – крикнул я. – Неси сюда шпагу да пистоли, что в ларчике у глобуса лежат.

– Сей момент, – выпалил малец, скрываясь в библиотеке.

– Если не петуха ловить, то хоть поупражняться, – пытаясь доказать себе правильность отданного распоряжения, в пространство кинул, я.

– Верно, – согласился Лис. – Не догоню, так согреюсь! Пойду пока гляну, куда исчадие побежало.

Как сообщила разведка, направившийся в сторону кухни железный кур вовсе не собирался попасть в ощип. Задумчивый Лис, вернувшись ко мне из следопытского рейда, предположил, что птице, вероятно, стало невмоготу слушать на трезвую голову наши рассуждения, а потому она решила промочить горло.

– В винном погребе дверь распахнута, а я ее самолично на ключ запирал после того, как утром туда бутыли сгрузили, – пристально осматривая замок, сообщил бдительный напарник.

– Может, забыл? – предположил я.

– Щас! Буквально ж святое выплеснуть в помои, оставить на поток и разграбление, как это у вас по-модному говорится, источник живительной влаги? Там одного «Лисового напию» литров двадцать! Еще венского розлива!

– Когда ж ты успел? – изумился я.

– Когда я успел – это мои проблемы! Но дверь винного погреба открыта нараспашку, а шо там может успеть этот, не побоюсь этого слова, петух, одному его хвостатому богу известно.

– Ладно, идем. Тихон, прибери здесь все! И еще: если кто вдруг придет, говори, что мы скоро будем.

– Как прикажете, барин, – тихо проговорил малец и продолжил с просительной интонацией в голосе: – А не ходили б вы туда, не к добру это…

– Принеси-ка лучше фонарь, – отметая сомнения, произнес я. – А то действительно шеи себе на ступеньках поломаем.

В погребе было темно и холодно, как в погребе. Атмосфера, идеальная для содержания вин, на живого человека производила удручающее впечатление.

– Ну, где же твой петух, спрашивается? – поводя фонарем из стороны в сторону, тихо спросил я.

– С каких это бодунов он мой? – возмутился Лис. – Он тутошний. – Сергей немножко помолчал и добавил: – Я чувствую, вот задним мозгом чувствую, эта тварь где-то близко. – В ответ на его слова послышался характерный звон вдребезги разбиваемых бутылок. – Я ж говорил! – страдальчески выпалил Лис. – Дай сюда фонарь! Этот зверский петух-вредитель – наймит мирового закордонного общества трезвости. – Сергей выхватил из моих рук светильник, и огонек на фитиле шарахнулся в ужасе, точно не желая следовать впереди разъяренного секретаря. – Вот шо бывает, когда добрые мышки не разбивают своевременно золотые яйца! Хвостиком, хвостиком надо было вовремя махать! – В этот момент раздался новый звон битого стекла и плеск выливаемого наземь алкоголя. – Шо ж ты делаешь, тварь необразованная?! Это ж марочные вина, а не какое-нибудь «солнце в стакане»!

Едва эти страдальческие крики достигли темного свода винного погреба, как к их звукам примешался негромкий скрип, затем наши глаза ослепил яркий свет, вырвавшийся из приоткрывшейся щели в том месте, где еще минуту назад была заставленная ящиками стена.

– Туда! – скомандовал я, бросаясь на свет.

– Куда? На фига? – заорал Лис, кидаясь вслед за мной.

Я успел рассмотреть широкие ступени, идущие вниз, и даже, перепрыгнув через стоящую на полу корзину с пузатыми бутылями, кажется, ступил на край лестницы. Но тут свет погас, а вслед за этим мчавшийся за мной Лис врезался в препятствие, внезапно образовавшееся на его пути. К сожалению, это оказалась моя спина, поэтому дальнейшее продвижение вниз по ступеням получилось непреднамеренно ускоренным.

– А-а! – вдруг заорал летевший вслед за мной Сергей, и фонарь, который он все еще держал в руке, с жалобным звоном рухнул на каменный пол. – Капитан, он меня клюнул!!! – Звук Лисова голоса звенел возмущением, точно колокольной медью.

Мы оказались в кромешной темноте и, кажется, в этот миг достигли низа лестницы.

– Кто? – потирая ушибы, со стоном поинтересовался я.

– Кто-кто! Ну не ты же! Петух!! Может быть, даже жареный. – Сергей принялся руками ощупывать холодные стены. – Вальдар, слушай, а где мы находимся?

– Судя по количеству ступеней, метра на три ниже пола винного погреба, – сообщил я, потирая множественные ушибы.

– Очень содержательное замечание. – Лис озадаченно начал ощупывать стены. – А если серьезно?

– Не знаю, вероятно, какой-то подземный ход. В замках это обычное дело.

– Капитан, ты сбрендил, – с грустью констатировал мой напарник. – Может, в горах Шотландии поземный ход в порядке вещей, но в Питере на два штыка в землю уже болото. Здесь же все на сваях. Ход можно разве шо только к водяному рыть.

– Все может быть, – вставая на ноги и делая пару шагов, примирительно выговорил я. – Факт остается фактом, мы ниже винного погреба, и пол здесь идет под уклон.

– Блин горелый! – выругался Лис. – И петушка ж нигде не видно. Шо за засада?

Точно дожидаясь последних слов моего напарника, впереди ярким светильником вспыхнул, переливаясь золотом, профиль беглой птицы. Вспыхнул довольно-таки далеко и значительно ниже того места, где мы находились.

– Капитан, – без былой уверенности в голосе Сергей потянулся за лежащей на ступенях старинной шпагой, – по-моему, этот шайтан нас заманивает. В сказке, конечно, ничего такого не было, но даже там шуточки это чародейское существо отмачивало еще те. Может, он нас и вовсе к Шемаханской царице ведет?

– Что б ей под землей делать?

– Ей – не знаю, – немедля парировал Лис. – А нам точно нечего. Возвращаемся, пожалуй, наверх, а то неровен час лестница растает, и отыщут нас археологи лет через двести пятьдесят. Вот будут гадать, с какой ветки местной цивилизации мы сюда рухнули!

– Ладно, – я кинул прощальный взгляд на сверкающего вдали петушка, – Бог с ним. Пора выбираться. Захочет – сам вернется.

Подъем был настолько прост и безопасен, что это даже вызвало у меня невольное разочарование. Как-никак в подземелье мы оказались по весьма нетривиальному поводу, и столь простая концовка мало вязалась с загадочным происшествием. Узкий проход в стене, тот самый, через который мы попали на злополучную лестницу, оставался по-прежнему открыт, хотя по законам жанра ему надлежало бы захлопнуться с душераздирающим скрежетом.

– Вальдар, – окликнул меня Сергей, едва ступив в темное чрево винного погреба, – признайся, у нас с головой действительно все в порядке?

– Что еще такое? – всполошился я.

– Слушай, мы отсутствовали от силы пять минут, а закрома Родины пусты, как башка после экзамена.

– Объяснись! – Я втиснулся через проход в подвал и моментально перестал нуждаться в объяснениях Лиса. Ни ящиков, ни корзин, ни бутылей, ни даже осколков и влажных следов от недавно пролитого вина не было видно, сколько бы я ни напрягал глаза.

– Японский Бог! Как оперативно сработали – я хренею! Не, ну я знал, шо Питер – криминальная столица, но шоб вот до такой степени!

Столпы мироздания рухнули, безжалостно роняя небосвод на голову моего верного соратника. Три кита, на спинах которых держался плоский блин Земли, утонули в бездонном океане неумолимо и бесповоротно, а затем были съедены подводными комарами, вылупившимися из банки черной икры. Святая святых, храм божественного вдохновения, буквально сегодня утром наполненный Лисом и готовый к многочисленным возлияниям, был пуст. Рассудок не желал с этим мириться, но и ссориться по этому поводу было не с кем. Сергей, осунувшись, поднимался вверх по лестнице, будто там наверху его ждали гильотина и полное отсутствие благодарной публики, которой он мог сказать прощальное слово.

– Полно тебе убиваться, – попробовал утешить я собрата по несчастью, – в конце концов, мы не в Сахаре, здесь тоже процветает виноторговля.

Однако кидалово, как выражался мой друг, оказалось куда объемнее, чем виделось нам из подземелья. Кухня была чисто убрана, однако не хранила отпечатка недавней жизнедеятельности человека. Да и во всем остальном доме, кажется, не было ни души.

– Не понял?! – шалея от собственных наблюдений, пробормотал Сергей. – Где Тишка, где Мюнхгаузен? Где вообще кто? Шо деется, господа затяжные приседатели?!

Честно говоря, я не знал, что ему ответить. Какими-то неистовыми прыжками я взлетел по лестнице вверх. Дверь библиотеки была открыта, золотого петушка на прежнем месте не было. Не оказалось также оставленного атласа, да и лужа, еще недавно красовавшаяся на ступенях, осталась лишь в нашей памяти.

– Э-эй, а ну, кто здесь ныкается – выходи! – угрожающе заорал Лис. – У меня ж кулак шо менингит! Раз садану – будешь валяться в соплях, умолять, шоб добил! Капитан, сюда вали!

Я бросился на помощь соратнику, по пути обнажая шпагу, однако, не добегая ступенек трех до залы второго этажа, застыл на месте, так что едва не уселся от неожиданности. Прямо ко мне по блестящему полу двигалась мужская тень. Позади нее с пистолем и шпагой в руках стоял ошарашенный Лис, не зная, то ли выстрелить в темное пятно, скользящее по лощеному паркету, то ли оставаться на месте и не делать резких движений. Тень приблизилась к лестнице, на которой продолжал стоять я, и моментально изломалась о ступени.

– Ты что-нибудь понимаешь? – указывая на аномалию, обалдело поинтересовался Лис. – Это чья-то не наша тень. – Сергей для убедительности потряс рукой, демонстрируя, что его отражение на паркете повторило его движение.

Между тем я молча подвинулся, и темное пятно, благодарно кивнув, начало подниматься в обитель книжных знаний.

– Это тень Брюса, – наконец вымолвил я, опасаясь верить собственной догадке.

Тень беззвучно захлопала в ладоши и сделала приглашающий жест, точно прося следовать за ней. Мы, ни слова не говоря, повиновались, будто следуя за дудочкой легендарного крысолова. Очерченный солнцем абрис сподвижника Петрa Великого приблизился к одной из бойниц, имитирующих здесь окна, и замер, поджидая нас.

– Что такое? – Я остолбенел… и лишь молча кивнул Сергею, приглашая взглянуть в окно.

Роскошный парк увядал, ветви деревьев еще хранили остатки листвы, но большая часть ее, являя миру щедрое многообразие желтого и красного цветов, устилала землю сколь видел глаз.

– А мы вообще где? – пробормотал мой напарник. – Это что, оптические опыты? Галлюцинации? Обман зрения? – Он ринулся вниз к выходу, не желая верить увиденному.

Я продолжал стоять у окна и через минуту мог наблюдать, как говорят, в реальном времени, как Сергей выскочил во двор и побежал к выезду из усадьбы. Он притормозил у запертых ворот и, схватившись за толстые чугунные прутья, начал с силой их трясти, давая выход накопившемуся за время нашего короткого путешествия нервному возбуждению. Но тут мое внимание привлекла еще одна фигура, которая брела по заваленному палой листвой парку, не обращая на беснующегося мужчину ни малейшего внимания. Это была дама, скорее пожилая, одетая весьма просто, чтобы не сказать, бедно. Наклоняясь раз за разом, она поднимала с земли безжизненные засохшие листья, и те точно по мановению волшебной палочки обращались в диковинные цветы, отливающие червонным золотом.

Внезапно, словно почувствовав на себе мой взор, женщина остановилась и, выпрямившись, бросила внимательный долгий взгляд на островерхую башню, в которой располагалась библиотека. Я отпрянул от бойницы так, будто в каждом зрачке неведомой колдуньи таилось по молнии. Это была та самая букетница, которая не так давно обещала нам пребывание под Брусьевым Костылем.

– Вальдар, – послышался за моей спиной голос Лиса, – есть сообщение.

Я оглянулся. Увлеченный наблюдением за странной собирательницей гербариев, я начисто позабыл отслеживать Лисовы терзания.

– Слушай сюда и думай, шо нам с этим делать. Только думай быстро, потому как со временем тут какие-то завихрения. Сообщение первое. – Он вытащил из-за спины сложенную пополам газету, на которой виднелся знакомый шрифт названия «Санкт-Петербургские ведомости». – Подобрал вот, у ворот лежала, – пояснил он.

– Что пишут? – невольно спросил я.

– Еще не читал. Ты лучше глянь сюда. Вот дата. Если ей верить, то сейчас, кругом-бегом, 15 октября 1806 года. Судя по окрестному пейзажу, так оно и есть.

– М-да… Вот это мы влипли! Такой поворот событий многое объясняет. Уж и не знаю, что за темпоральный механизм расположен под Брусьевым Костылем, но, посуди сам, мы исчезли в феврале, сейчас вторая половина октября. С тех пор здесь, вероятно, никто не жил, потому-то и вино исчезло. Его попросту вывезли, как и наши вещи.

– Ценное наблюдение, – кивнул Лис. – Но давай-ка я тебе еще информацию для размышления подкину. Ты как, стоишь крепко? Если нет, то лучше сядь.

Я, не говоря ни слова, подошел к креслу и опустился в него. Когда Сергей предлагает сесть, к его словам, пожалуй, есть резон прислушаться.

– Так вот. – Лис, выдерживая паузу, тщательно сложил газету и засунул ее в карман. – Последние минут десять я попеременно вызываю базу и Палиоли. Угадай с трех раз, каков результат?

Я порывисто выдохнул, точно собираясь нырять в глубокий омут, и прижал руку к груди, активизируя связь. С тем же успехом я бы мог пытаться включить здесь радио.

– Ко-ко-ко-ко! – послышалось с порога торжествующее квохтанье.

Мы, не сговариваясь, обернулись на зов. Чертова птица во всей своей золоченой красе стояла у приоткрытой двери, поскребывая когтистой лапой дубовый порог.

– Он еще и издевается! – Сергей выхватил у меня пистоль, но выстрела не последовало.

Золотой стервец опрометью кинулся вниз, Лис – за ним, я – за Лисом. Через минуту мы снова были перед винным погребом, а поблескивающий хитрыми глазками беглый механизм смотрел на нас из подполья, требуя продолжения игры.

– Я, может, конечно, ошибаюсь, – кладя руку поверх ствола Лисова пистолета, вымолвил я, – но, по-моему, нам следует идти за ним.

– Следует, не следует… Мы вон уже последовали! Теперь одна надежда – поймать этого чертова бегуна и сдать по весу в ломбард, а то ведь у нас тут не только вещей и документов, у нас тут и бабла 0 рублей 0 копеек, так шо птаха – весь наш стартовый капитал. Хотя бы сто целковых за него получим, а там я уж шо-нибудь придумаю.

– В любом случае нам туда. Только, пожалуйста, не стреляй. Я ведь знаю, ты не промахнешься, а за поломанный механизм нам дадут куда меньше, чем за целый.

– Уболтал, – нехотя вздохнул Лис. – Спускаемся!

Щель в стене по-прежнему зияла незажившей раной, и золотой петушок вышагивал перед нами с видом триумфатора, ведущего за собой царственных пленников. Пол, как мне и показалось вначале, действительно шел под уклон, причем довольно круто. Однако чем ниже мы спускались, тем светлее делалось вокруг. Я уже отчаялся понять, откуда идет этот свет, когда внезапно, точно повернув за угол, оказался пред неким светящимся конусом, посреди которого стоял человек в длинном темно-зеленом камзоле, шитом золотом. Красные штаны, видневшиеся из-под верхнего платья, вероятно, свидетельствовали о принадлежности неизвестного к российской артиллерии.

– Вы заставляете себя ждать, милорд Вальдар, – донеслось из конуса на прекрасном английском, пожалуй, с чуть заметным гельским акцентом.

– Вам известно мое имя? – отбрасывая конспирацию, поинтересовался я.

– Известно! Но к черту расспросы! Я генерал Яков Брюс и живу вечно. Некогда я этого хотел, и, как видите, у меня получилось. Вы – Уолтер Камдейл или же Вальдар Камдил. Ваш друг – Сергей Лисиченко. Вы оба сотрудники некоего Института, цель которого, как я понимаю, – максимально сбалансировать энергетические потоки во множестве вероятностных миров, составляющих единую систему потоков божественной энергии.

Впрочем, сейчас это не важно. Можете считать, что для всех реальностей, где вы были известны, вы пропали без вести. Там, где вы находитесь сейчас, время движется по спирали, заключенной в обращенную вниз пирамиду. В центре ее, как видите, стою я. Если пожелаете, это и есть так называемый философский камень, а вместе с ним эликсир вечной молодости. Признаться, я сам до конца не ведаю, как он действует. Все, что мне известно, – я бессмертен, я существую одновременно в прошлом, настоящем и будущем и размазан по четырем мирам, точно по количеству граней пирамиды.

В одном мире вы имели возможность лицезреть результаты моего движения, в другом же – я лишь тень, еще в двух вы могли бы узреть мой облик или же услышать речь. Крайне неудобное состояние, доложу я вам. С одной стороны, весьма расширяет способности организма, с другой – же ужимает их до самой малости.

– Насколько я могу понять, ваше превосходительство, вы намеренно заманили нас сюда.

– Конечно же, – кивнул петровский вельможа, и на его сухом, довольно саркастическом лице появилась усмешка.

– Для этого вы использовали мой фамильный перстень!

– Не беспокойтесь, я не взламываю ларцы с драгоценностями. Ваш перстень, как и прежде, находится там, где вы его оставили. Но, как я уже сказал, творение рук моих не только эликсир молодости, но и философский камень. Мне было довольно увидеть перстень на вашем пальце, чтобы воссоздать его одной лишь волей мысли.

– Увидеть?! Когда? Где?

– Два с половиной века спустя в одном из миров, если вас это успокоит. Я же уже имел честь заметить, что живу единовременно в прошлом, настоящем и будущем, —не убирая улыбки превосходства с тонких уст, без запинки ответил потомок шотландских королей.

– Но зачем?!

– Затем, что вам надлежит спасти величайшее творение величайшего из современных императоров.

– Что вы имеете в виду?

– Великий мастер Ю Сен Чу учил вас: если ты соберешь в кулаке всю свою силу, то кулак окажется слишком слаб, чтобы воспользоваться ею, но дай ему в каждый момент ту часть силы, которая ему необходима, и он сокрушит любые стены.

– Короче, не напрягайся попусту, – за моей спиной подытожил Лис, понимая, что после оглашения Яковом Виллимовичем Брюсом имени моего учителя я еще не скоро приду в себя. – Ну а все-таки, товарищ генерал, если без дураков, шо вы от нас хотите? То есть шоу, конечно, замечательное, мы потрясены, шо та Помпея в свой первый вечер за последним днем, но раз уж вы так расстарались, то где-то ж мы должны заплатить, хотя бы за билеты, чтобы нас выпустили куда-нибудь обратно.

– Вы должны исполнить свой долг. Неукоснительно исполнить! – нахмурившись, отчеканил Брюс, и конус погас, точно его здесь не было вовсе. – У вас для этого теперь есть все, – донеслось из темноты.

ГЛАВА 21

Спираль времени, заключенная в опрокинутую пирамиду, выбросила нас из-под Брусьева Костыля на знакомый берег, точно приливная волна запечатанную бутыль с запиской. Если, конечно, можно было считать берегом винный погреб, в котором, к великому облегчению Лиса, по-прежнему красовались стеллажи с драгоценными бутылками, ящики с ординарным вином и плетеные корзины, в которых, заботливо укутанные в сено, хранились емкости, полные «Лисового напия».

– Кажись, обошлось, – размашисто перекрестившись, выдохнул Сергей, осматривая нетронутое коварным временем богатство. – Шо это было? Шо за невнятные завывания и прямые наезды?

Я отмахнулся. Ревизия запасов драгоценной влаги меня сейчас интересовала менее всего, а ответить на второй Лисов вопрос мог, пожалуй, только сам Яков Брюс. Но он в своей немногословности не желал этого делать. Я усиленно пытался вспомнить что-нибудь о подобных темпоральных агрегатах и вместе с тем силился понять, зачем все же «птенцу гнезда Петрова» вдруг понадобились именно мы, чужаки, лишенные в этом мире каких-либо реальных корней.

С первым вопросом было чуть проще. Уж и не знаю, из каких анналов памяти выплыла беседа с графом Калиостро на одном из привалов в отрогах Скалистых гор. Найдя многочисленные свободные уши, великий копт самозабвенно вещал, как в юные годы путешествовал в страну пирамид, и на месте некоего заброшенного храма близ вечных Фив ему из тонкого мира явился, привлеченный его молениями, дух некоего верховного жреца.

Должно быть, неудовлетворенный служением Осирису дух подрабатывал экскурсиями по фараоновым могилам и вызвался провести Калиостро туда, где не ступала еще нога живого человека. Снедаемый жаждой познания некромант устремился за духом и очутился в подобной опрокинутой пирамиде, скрытой под устремленным к небесам внешним строением. Из слов верховного иерарха оккультных тайн выходило, что именно в этой скрытой от всех пирамиде обитает бессмертная душа божественного фараона, надежно законсервированная, а потому вечно продолжающая незримое плавание между бесконечными мирами на золотой ладье Осириса.

Тогда, помнится, Калиостро утверждал, что провел в нижней пирамиде более трех лет, изучая великие тайны древних человекобогов. Однако когда призрак фиванского жреца вывел графа на поверхность земли, то наш добрый приятель с удивлением обнаружил, что явился в этот мир за день до упомянутого путешествия в глубь тысячелетий. Как утверждал великий любитель парадоксов, жрец потребовал от него тотчас же покинуть Египет навсегда, дабы будущий лейб-медик Пугачева не столкнулся с двойником, оставшимся блуждать где-то в дебрях синего Нила, протекающего, как известно, и в верхнем, и в нижнем мире.

Мысль о том, что, вернувшись, мы с Лисом можем столкнуться с парочкой собственных двойников, отчего-то меня не позабавила. Я не стал делиться с Сергеем плодами своих воспоминаний и, собравшись с духом, быть может, винным, толкнул дверь погреба. Она была не заперта. Хлопотавший на кухне поваренок обернулся на скрип и, выронив нож, которым он шинковал репчатый лук, заорал, утирая слезы:

– Вернулись!

Топот множества ног был ответом на вопль.

– А шо, на фиг? – Вылезший из погреба Лис удивленно захлопал глазами, наблюдая, как вокруг нас собирается толпа домочадцев. – Все на месте, все при своих! Ну, не было нас минут 10-15, так шо, уже пора оркестр гвардейских балалаечников вызывать? Чего суетимся, граждане?

– Вы отсутствовали три дня, – выступая из-за спин домашней прислуги, хмуро сообщил Мюнхгаузен. – Делопроизводитель военной миссии буквально с ног сбился, вас разыскивая. Он здесь все обшарил, дюйм за дюймом, однако, кроме двух разбитых бутылок в погребе, ничего не отыскал.

– А щель в стене? – невольно поинтересовался я.

– Ни малейшей щели!

– А золотой петушок? – обескураженно проговорил Лис.

– В библиотеке кукарекает.

– Тихон, – я обвел взглядом слуг, в глазах которых читалось немое сочувствие маленько спятившим господам, – но ты же сам видел!

– Я в толк не возьму, о чем вы, ваше сиятельство, – выступая из круга, пожал плечами малец.

– Ты же видел, как убегал золотой петух, ты еще самовар уронил!

– Да что вы такое говорите! – Лицо мальчугана выражало искреннее недоумение. – Самовар, было дело, выронил. Слава Христу, не опёкся! Я в библиотеку давеча отворил дверь, а вдруг оттуда крыса мне под ноги шасть, вот я и переполошился. А петушка, чтоб тот как живой бегал, Христом-Богом клянусь, не видел!

– Ладно, – я дернул щекой, – разберемся! А теперь все по местам, нечего глазеть, здесь не цирк!

Слуги начали расходиться с тихом ропотом, в котором слышались растерянность и страх перед этим странным домом.

– Господа, я хотел бы переговорить с вами, – барон Мюнхгаузен, дождавшись ухода слуг, обратился к нам с Лисом.

– Да, конечно, – кивнул я, пропуская Конрада вперед.

– Мне кажется, – без обиняков, с чисто немецкой прямолинейностью начал барон, – что вы меня в чем-то подозреваете.

В библиотеке, где мы находились в этот момент, воцарилась гнетущая тишина.

– Почему вы так решили? – наконец произнес я, стараясь по возможности сохранить видимое спокойствие.

– А что, по-вашему, я должен был подумать после всех этих вопросов о моем происхождении? К тому же, когда вы столь внезапно исчезли, на столе остался лежать атлас, развернутый как раз на той странице, где изображены Везерские земли. Не нужно было пользоваться увеличительным стеклом, чтобы рассмотреть чернильный след на Боденвердере.

– Не, ну, нормально! – поспешил возмутиться Лис. – Мы три дня буквально в погребе без света и еды просидели, блуждали в потемках, не могли найти выход, шо тот Моисей из пустыни, а ваша милость обижается, шо хто-то почеркал на карте его историческую родину! Конрад, в чем проблема? Ты шо, даже не спросишь, как мы провели время и почему без тебя? Хорошо, не спрашивай, я тебе и так скажу: отвратительно! И вот когда мы, шо называется, вернулись из пекла, ты нам устраиваешь допрос с пристрастием: кто, что, кого, чего, о ком, о чем…

– Прошу прощения, господа. – Лицо барона казалось суровым, как никогда дотоле. – Мне действительно надлежало расспросить вас, прежде чем пускаться в столь неприятные объяснения. И все же прошу меня понять! Обнаружив по случайности тайный интерес, который вы отчего-то питаете к моей персоне, я был столь взволнован, что все эти дни не находил себе места.

– Шо, как мы пропали, так замок ужался? – Лис страдальчески покачал головой. – Ничего, блин, нельзя оставить без присмотра!

– Мне не до шуток! – возмутился Мюнхгаузен. – Если вы действительно меня подозреваете, я бы хотел слышать – в чем? Если же вы не потрудитесь объяснить…

– Шо, опять дуэль?

– Постойте. – Я перебил на глазах заводящихся спорщиков. – Вы просите объяснений? Пожалуйста. Намедни генерал Бонапарт сделал нам всем предложение следовать за ним в действующую армию. Однако же, как вы помните, именно у него зародилось сомнение, являетесь ли вы уроженцем Брауншвейга или же Ганновера. А так как мы с вами были представлены ему как соратники, он просил у меня рекомендации относительно вас. Я рассказал его высокопревосходительству историю нашего знакомства, а для себя решил уточнить расположение Боденвердера. Вот, собственно, и все, барон. Вы удовлетворены?

– Вполне. – Мюнхгаузен отрывисто кивнул. – Прошу извинить, если был неучтив и дерзок. Треволнения последних месяцев сделали меня не в меру подозрительным.

– А чего вы боитесь, уважаемый барон? – тоном доброго следователя, выкладывающего давно заготовленный козырный вопросец, начал Лис. – Кто вас преследует? От кого вы бежите?

Конрад бросил на моего соратника резкий, точно оплеуха, взгляд.

– Вы меня в чем-то подозреваете? – Брови ротмистра сошлись на переносице, и кулаки рефлекторно сжались.

– Полно, Конрад! – прервал я возмущенную тираду боевого товарища. – Тебя никто не подозревает и не допрашивает. Однако стоит тебе, пусть даже как частному лицу, примкнуть к Наполеону – найдется масса охотников во главе с великим князем Александром Павловичем узнать, что ты за птица. А если учесть близость к императрице Екатерине вашего дядюшки, то интерес может быть весьма пристальным, И конечно же, недоброжелателей не оставят равнодушным ни спорное расположение имений вашего рода, ни причины отставки молодого, здорового и, кажется, вполне успешного офицера и отпрыска столь древнего и знатного рода.

– На что вы намекаете? – вспыхнул Мюнхгаузен.

– Я лишь констатирую факты.

– Э нет! – Мой собеседник явно начинал горячиться. – Вам кое-что известно о роде Мюнхгаузенов, и вы желаете посмеяться надо мной!

– Конрад, Конрад, здесь все свои, приди в себя!

– Проклятие! – Силач-кирасир до хруста сжал подлокотники кресла, затем, помолчав, добавил еще раз громче: – Проклятие!

– Да что стряслось? – вмешался Лис. – Барон, из тебя сейчас пар как из самовара повалит! Не томи! Ну, напортачил чего-то, с кем не бывает. Расскажи внятно, какие проблемы? Ща вмиг все разложим, шо называется, рубашками вниз.

– Я ни в чем не виновен, – коротко отрезал Конрад.

– Да это уже и вон тому петуху ясно. – Сергей кивнул на золоченую птицу, как ни в чем не бывало восседающую на своем насесте.

– Вся беда в предках, и, увы, я даже не могу сказать, в ком именно. Как я уже говорил, род Мюнхгаузенов весьма древний, и с XIII века он имеет баронский титул. Однако же далеко не у всех представителей нашей семьи по сей день сохранились какие-либо документы, подтверждающие законную принадлежность к родовитой знати.

Увы, у той ветви рода, к которой восходим мы с дядей, волей судеб таких бумаг не оказалось. Этот вопрос был впервые поднят на бракоразводном процессе Карла Фридриха Иеронима с той наглой авантюристкой, которая умудрилась стать его второй женой. Однако присяжные удовлетворились лишь апелляцией к древней традиции и тем, что ганноверские Мюнхгаузены имеют от королей Англии титул баронетов.

Но спустя полтора года по окончании судебного процесса некий мой сослуживец, завистливо мечтавший занять должность командира лейб-эскадрона, которую в то время исполнял я, подал в Герольдию Брауншвейга запрос о моих правах на титул. Разразился скандал, и я был вынужден либо стреляться с наглецом, либо бесславно покинуть армию. Мы стрелялись, – прикрыв глаза, негромко проговорил храбрый воин. – Мой выстрел был верен… Родственники погибшего настояли, чтобы герцог отдал приказ о моем аресте. Мне ничего не оставалось, как бежать. Когда жандармы уже стучались в двери особняка Мюнхгаузенов в Боденвердере, я вышел через запасной ход, перебрался по тонкому льду на другой берег реки и оказался в Ганновере.

Несомненно, меня тут же провозгласили дезертиром, а вслед за тем британским наемником, злоумышлявшим против особы герцога. Путь на родину мне был заказан. Пересидев что-то около недели у родственников, я узнал о готовящемся нападении базилевса. Это был мой шанс! Как вы сами могли видеть, меня не страшит поле боя. Получив некоторую сумму взаймы, я устремился в Вену, по пути собирая желающих зарабатывать хлеб не оралом, но мечом. Таких в германских землях всегда было немало. Дальнейшее вам известно. – Конрад замолчал, выговорившись, и, смерив нас испытующим взглядом, опустил голову.

– Да-а-а, блин, история! – протянул Сергей. – За шо тока люди себе жизнь гробят? О чем молчишь, атташе? – Лис повернулся ко мне. – История в общем-то дурацкая, но делать же шо-то надо! Придумай, как другу и боевому товарищу помогать будем? Если ж запрос на историческую родину пойдет – его здесь на полную катушку законопатят.

– Подумать надо, – честно сознался я.

– Ну так шо ж ты медлишь? Включай мозги, порадуй треуголку!

– В принципе, – после нескольких минут ожесточенного раздумья проговорил я, – все не так фатально, как представляется на первый взгляд. Дуэли в нашем кругу – вещь обычная, и месть родственников победителю, увы, тоже имеет многочисленные примеры. Особа герцога Брауншвейгского в России мало кого интересует, пребывание же на территории Ганновера само по себе ни о чем не говорит. Вы гостили у родственников, а не служили в армии врага. Несколько сложнее вопрос с баронским титулом, но, как мне представляется, и здесь можно помочь.

– Каким образом? – Лицо Мюнхгаузена приобрело удивленное выражение.

– Должен вам заметить, дорогой мой Конрад, – улыбнулся я, – что со времен герцога Бруно, старшего брата основателя саксонской династии Генриха Птицелова, Брауншвейг, иначе Брунсвик, крепость Бруно, являлся частью Западно-Римской, впоследствии Священной Римской империи германского народа. Поскольку же Мюнхгаузены известны со времени крестовых походов, я полагаю более чем вероятным, что в имперских архивах, а может, и в Герольдии отыщутся бумаги, свидетельствующие о вашем титуле либо напрямую, либо же косвенно. Например, упоминание кого-либо из ваших непосредственных предков в числе иных баронов между подписей на тех или иных хартиях.

– Капитан, ты шо, всерьез намерен отослать запрос в архив? Там на розыски больничного прапрадедушки Конрада и указа о разрешении его пращурам рисовать на пузе крест черной краской уйдут годы и годы. Мы тут состаримся и дождемся изобретения компьютеров на конной тяге.

– Лис, не паникуй, – отозвался я. – Конечно, связываться с архивами – дело малоперспективное, однако можно заказать изготовление документов века, скажем, шестнадцатого нашим специалистам. При нынешнем уровне криминалистики все равно их друг от друга никто не отличит.

– А шо? Дельно! – Сергей вскинул большой палец. – Давай, барон, не жмись, ставь бутылку! Обмоем светлое будущее потомков твоих предков, вытекающее из героического прошлого оных.

Начинание Лиса относительно благополучного возвращения и решения насущных проблем боевого товарища снискало успех лишь в малой степени. Должно быть, с момента исчезновения господ переполошенные слуги под видом поисков разнесли по столице весть о необычайном событии, происшедшем в Брусьевом Костыле. Потому, стоило нам появиться в родных пенатах, вал любопытствующих накатил на бывшее имение Якова Брюса, еще недавно всеми позабытое. Вельможи, положение которых позволяло беспрепятственно общаться с военным атташе союзной державы, спешили нанести визит, который в ином случае можно было назвать визитом вежливости, когда б не столь внезапный интерес к нашим с Лисом особам.

Среди общего потока мы едва успели перекинуться двумя-тремя фразами с Протвицем, который примчался из посольства, едва заслышав, что мы снова на месте. Казалось, он совершенно отказывался верить глазам и норовил пощупать каждого из нас своими короткопалыми ручонками.

Другим посетителем, интерес которого нельзя было считать досужим, был адъютант Бонапарта, приехавший засвидетельствовать радость командующего по поводу нашего чудесного возвращения и надежду, что его сиятельство будет иметь удовольствие встретиться с друзьями лично нынче же вечером в салоне Принцесс Ноктюрн – ночной принцессы Екатерины Павловны Скавронской-Литта.

Мы также на это надеялись.

Дворец Скавронских, построенный для родственников Екатерины I, казался, пожалуй, чересчур помпезным. Как и палаты Меньшикова, переданные Шляхетскому корпусу, он был призван возвысить недавних простолюдинов, а главное, их потомков. Но если в древности и знатности роду Скавронских могла дать фору большая часть российского дворянства, то привлекательность дам этой фамилии, некогда возведшая на императорский престол бедную воспитанницу пастора Глюка, продолжала оставаться неразменным сокровищем рода.

Светские кавалеры наперебой расхваливали и прелесть Екатерины Павловны, и замечательную красоту ее младшей сестры, да и матушка очаровательниц, не так давно вторым браком вышедшая замуж за графа Литта, по-прежнему была хороша собой и весьма приятна в общении. Стоило невским феям, как поспешила окрестить их льстивая молва, учредить во дворце своем приемы, в салон гурьбою ринулись все, кто стремился хоть ненадолго отвлечься от чеканных радостей вахт-парадов и утонченной поэзии фельдфебельских команд.

Здесь музицировали, танцевали, ставили домашние спектакли, читали стихи, атакже играли в карты, соблюдая, впрочем, тонкую грань между коммерческими и азартными играми. Рассказывали, что император Павел, на дух не выносивший любого свободомыслия, не раз пенял графу Литта на непристойные увеселения, происходящие под его крышей. Но дипломатичный итальянец резонно заметил государю, что пусть уж лучше молодежь упражняется в музыке и стихосложении под его рыцарственным надзором, нежели проникается якобитством, не имея иных путей для приложения младых сил. Император, выслушав любимца, махнул рукой, велев лишь бдить неусыпно, чтобы собрание сие насаждало во дворянстве куртуазное поклонение даме и дух непоколебимой преданности верховному сюзерену в его лице.

С тех пор, казалось, государь и думать позабыл о салоне, но, пожалуй, среди всей столичной аристократии лишь он один. Остальные же либо гордились принадлежностью к узкому кругу допущенных, либо втайне страдали от невозможности примкнуть к нему.

В этот вечер мне и Лису следовало примириться с мыслью, что взоры собравшихся будут устремлены к нам, как стрелка компаса к северу. Потому, мчась в возке по Невскому проспекту, мы с Сергеем спешно разрабатывали версию нашего исчезновения, предназначеннную для любопытствующей публики.

– Не, граф, – с жаром убеждал меня Сергей, – просто сказать, что мы спустились-поднялись, там пятнадцать минут, здесь трое суток – это не круто, это полнейший отстой. Нас затюкают и будут правы! Ты пойми, мы ж едем не в суд присяжных, так на фига народу правда, даже полуправда? Ему даже от полуправды скулы так сводит, шо торты в рот не пролезают.

Публика ждет волшебную сказку, поэтому я предлагаю в глубокой тайне сообщить всем желающим, шо мы попали в подземелье, где со времен царя Панька живет болотный ящер, который по-тихому хряцает сваи, на которых установлена столица. Если бы мы, особенно ты, не сразились с ним голыми руками и босыми ногами в непримиримой схватке, город бы превратился в ту самую подземную ловушку для Брюсов, тока б шпили над поверхностью трясины и виднелись. В общем, пару суток мы от ящера шхерились, потом выстругали из обломка сваи палицу… не, лучше кол, и заколбасили этот жуткий ужас славянских племен насквозь, как поганого упыря, на месте преступления. Питер был геройски спасен, мы чудом возвращены домой, жуткие раны заросли по дороге… Короче, есть с чем прогуляться по ушам!

Я лишь укоризненно вздохнул, дослушав предложение друга.

– Ладно, – обреченно махнул рукой он, – ни фига ты фишку не рубишь. Давай лучше так. Ты можешь на умняке разводить руками, мол, зашел-вышел, ничего не помню, хвостом ящеровым по башке долбануло, а я уж дам утечку информации по полной программе. Только все равно ж публика тебе не поверит! Чего напрягаться?

Пожалуй, Лис был прав. Светские львы и львицы, услышав мой краткий рассказ, понимающе кивали и устремлялись к Сергею, щедро потчевавшему их живописными подробностями наших подвигов. Всем было понятно, что господин атташе преднамеренно что-то недоговаривает, то ли из природной скрытности натуры, то ли из соображений высокой политики, о которой здесь принято говорить лишь в кулуарах и исключительно приватно.

Екатерина Павловна, обрадованная моим приездом, вежливо попеняла, что я забываю старых друзей, и умчалась, уносимая потоком рассыпаемых ей комплиментов. Что и говорить, местные кавалеры старались от души, недаром здешние остряки шутили о князе Багратионе, получившем не так давно орден Св. Анны II степени, что сия награда ему дана за победу над Синодом, не желавшим давать разрешения на развод. Теперь красавица графиня вновь была свободна и числилась заманчивой партией для многих придворных женихов.

Убедившись, что в общей суете перекинуться словцом с Екатериной Павловной не удастся, я отправился искать место более спокойное, каким обычно являются комнаты с ломберными столами. Подходя к двери, я услышал доносившийся из-за нее негромкий разговор.

– …Скажите, барон, – произнес с неистребимым корсиканским акцентом голос нашего подопечного, – цел ли еще архив вашего дяди?

– Кое-что удалось сохранить, – произнес второй голос, и я без труда узнал Мюнхгаузена.

Честно говоря, я и не предполагал встретить его здесь, а потому невольно остановился, вслушиваясь в беседу.

– Признаться, – вновь заговорил Наполеон, – я бы с радостью приобрел у вас некоторую его часть.

– Наверняка те бумаги, которые относятся ко времени службы дяди в России.

– Вы правы. – Бонапарт немного помедлил. – Это своего рода память.

– О да, я понимаю! Что же, вас интересуют все относящиеся к данному периоду рукописи или же только часть их?

– Пожалуй, я буду вам благодарен, если вы доставите мне все, что удалось сохранить, я же отберу интересное для меня. Поверьте, друг мой, вы не останетесь внакладе!

– Был бы счастлив исполнить желание вашего превосходительства, но быть может…

Увы, мне не суждено было услышать продолжения диалога. Раздавшиеся в коридоре шаги заставили меня толкнуть дверь и показаться раскладывающим карты собеседникам.

Игра в этот день не задалась. Поскольку крупные ставки были запрещены во избежание фатальных проигрышей, это не слишком ударило по бюджету операции, но все же что-то около червонца перекочевало в карманы моих соперников за те часа три-четыре, которые я не вставал из-за стола.

Когда же пол комнаты был окончательно усеян сброшенными колодами и лакеи стали многозначительно поглядывать на догорающие свечи, я счел возможным откланяться и отправился проститься с любезной хозяйкой. Мои заверения, что вечер был восхитителен, прелестен и обворожителен, были пропущены мимо ушей с той терпеливой улыбкой, с какой умные женщины принимают бесконечный поток светской галиматьи от небезразличных им мужчин.

– Вы что же, уж едете, милый граф?

– Второй час после полуночи, сударыня, – понимая, что кучера можно отпускать, напомнил я.

– Так что из того?! Из-за такой безделицы я не услышу рассказа о ваших таинственных приключениях?! Истинные друзья так не поступают! Вы же знаете, дорогой Вальтер, я страсть как любопытна.

ГЛАВА 22

Домой я вернулся ближе к полудню, давая повод имперскому послу огорченно пенять на мое пренебрежительное отношение к службе, но выбраться из нежного плена, в который я попал довольно неожиданно для себя, было выше моих сил. Мой рассказ о событиях трех прошедших дней был не так живописен, как роскошные сочинения Лиса, но и правдивое изложение фактов вызвало у Екатерины Павловны живейший интерес.

– Бедный граф. – Очаровательная хозяйка салона легко коснулась пальчиками моей щеки, точно пытаясь успокоить плачущего ребенка. – То, что вы рассказали, – весьма дивно, но одна вещь меня настораживает помимо воли. Та женщина с листьями, превращенными в цветы. Ведомо ли вам, что она и вправду существует, и более того, ныне проживает в Санкт-Петербурге?

– Да, – кивнул я. – По иронии судьбы мы едва не сбили с ног эту странную женщину в день прибытия в столицу. Именно она предсказала, что мы окажемся под Брусьевым Костылем.

– Все так и есть, – промолвила Екатерина Павловна, неожиданно порывисто хватая меня за руку. – Надеюсь, вы не брали цветов из ее рук?

– Нет.

– Слава Господу! Впрочем, можно ли здесь быть в чем-то уверенным?

– Да что такое? – Я переполошился не на шутку. – Можете ли вы рассказать мне?

– Это ужасная колдунья! Да-да! Поверьте, я знаю, о чем говорю. Этой женщине дана невиданная власть над всякими растениями. В народе ее именуют Траурной Букетницей.

– Странное название, – усмехнулся я.

– Но вполне уместное, – не давая мне развить мысль, вымолвила графиня. – Ее помнят еще со времен императрицы Екатерины, но никто не ведает, откуда она взялась и где живет. Уже тогда, в прежние времена, она погубила множество людей. Причем, как бы ни искала ее полиция, сыскать не удается.

Тем же, кто желает умертвить ближнего своего, она сама является будто из-под земли. Сказывают, деньги колдунья берет немалые, однако стоит будущей жертве получить в подарок собранные ею цветы, как она безвозвратно обречена на безумие и скорую гибель. Говорят, достаточно несчастному прикоснуться к букету, замечательно красивому и свежему, лепестки вмиг начинают обугливаться, точно объятые пламенем, и то ли от вида их, столь ужасающего, то ли от ядовитого аромата человек ближайшими днями покидает этот мир. Иные – от изъязвленных легких, иные – в буйном помешательстве. Вот что за ведьма стала у вас на пути, бедный, бедный мой граф. – Она тяжело вздохнула, чуть прикрыв глаза, и я почувствовал, что если немедленно не поцелую огорченную красавицу, то буду укорять себя до конца дней. Моя дерзкая попытка отнюдь не вызвала возражений…

В Брусьев Костыль я возвращался около полудня.

Стоит ли удивляться, что с этого дня я был частым гостем в особняке на Большой Миллионной. Это возбуждало немало разговоров в свете. Но подобные сплетни мне были скорее на пользу, чем во вред, поскольку завистливые взгляды, которые я зачастую ловил как на Павловских вахт-парадах, так и на разнообразных приемах, предназначались лишь удачливому баловню судьбы, а это давало серьезные возможности для конспиративной работы.

Когда б не Протвиц, который едва ли не ежевечерне допытывался, что нового было сделано для достижения великой миссии братства иллюминатов, положение дел можно было считать практически идеальным. Но таксоид был неизбежен, как ветер, постоянно дувший с Невы. Доставляемые им сведения были обширными, но безнадежно сырыми. Вокруг Бонапарта крутилось множество офицеров и генералов, но он был командующим армией, готовящейся выступить в поход, так что по-другому и быть не могло. Наполеон общался с сенаторами, вельможами, царедворцами, но он числился признанным фаворитом императора Павла, и в его многочисленных встречах не было ничего странного.

– Когда же? – твердил ретивый делопроизводитель, каждый раз являясь с очередной порцей добычи в зубах.

– Не сейчас! – кратко огрызался я. – Возможно, когда приедет маршал Понятовский.

Новость о том, что в Санкт-Петербург направляется один из виднейших полководцев базилевса, пришла по дипломатическим каналам вскоре после нашего прибытия в российскую столицу. Исходя из пунктов Дополнительного соглашения Венского договора о мире, племянник Августа Станислава Понятовского, злополучного последнего короля Речи Посполитой, Юзеф, или же, на французский манер, Жозеф, направлялся в Россию, дабы сформировать корпус из польских, литовских, белорусских и украинских добровольцев.

Во всех этих землях было немало храбрецов, не слишком жаловавших российского императора, однако готовых примкнуть к армии Наполеона в войне против турок. По стечению обстоятельств российский командующий был не только будущим вождем, но и родственником наследника польской короны – тот был женат на сестре Бонапарта Полине. И хотя это был ее третий брак, подобное родство не могло быть оставлено без внимания столичным бомондом, охочим до перемывания костей жертвам амурных стрел.

Как шептались в гостиных, увидев на одном из балов Полину, на тот момент княгиню Боргезе, Жозеф настолько пленился красотой горделивой корсиканки, что позабыл думать обо всем, включая стенающее под гнетом России, Пруссии и Австрии королевство. Такой нескрываемый интерес весьма огорчил командира эскадрона конных гренадер старой гвардии базилевса Камилло Филиппо Людовико де Боргезе, князя Россано и Сульмона, который в то время был мужем любвеобильной красавицы.

Между взволнованными аристократами состоялась краткая, но содержательная беседа на повышенных тонах, после чего, как водится у людей чести, зазвенели клинки, а спустя три минуты госпожа де Боргезе уже была вдовой. Ни одна крепость не сдавалась ее брату с той скоростью, с какой Полина открыла свои объятия страстному поляку.

Результаты схватки не вызвали бурной радости у базилевса, расположенного к потомку старинной итальянской фамилии. Но пребывание среди его свиты престолонаследника Речи Посполитой было ему выгодно, и он закрыл глаза на проделки князя Понятовского, поспешив, однако, удалить его от парижского двора.

Теперь эта скандальная пара ожидалась в России, и в кулуарах салона графов Скавронских-Литта оживленно судачили о предстоящей встрече. У нас же будущий командир добровольческого корпуса значился под кодовым именем Апис, и, судя по всему, в планах Бонапарта он играл роль не меньшую, чем в планах Александра I Дюма. Приезда грозного бретера [25] ожидали со дня на день и наконец дождались.

В тот вечер в салоне Екатерины Павловны было особенно людно. Отчасти такое столпотворение объяснялось присутствием великого князя Александра Павловича, отчасти же – вестью о желании князя Понятовского нанести визит в дом на Большой Миллионной. Находившийся здесь же Бонапарт казался сильно раздосадованным. Взоры, которые он метал на престолонаследника, сопровождавшего игрой на рояле пение Марии Антоновны Нарышкиной, не оставляли сомнений в чувствах командующего по отношению к продолжателю династии Романовых. Наш разговор с хозяином дома, Юлием Помпеевичем Литта, протекал неспешно между перепетиями карточных баталий.

– Вы, милейший граф, должно быть, не достоверно представляете обстоятельства, в коих ныне пребывает Россия, – выбирая из колоды произвольную карту и укладывая поверх нее пятак, ронял лейтенант магистра рыцарского ордена Святого Иоанна. – Конечно же, мне как флотоводцу известны выгоды, проистекающие из обладания Россией землями Голштинии. Это наследные владения, коими император Павел должен был править по единому факту рождения своего и которые покойная государыня-императрица по ей одной лишь ведомым причинам отторгла от российской короны. А ведь след помнить, что Голштиния – это не только часть Балтийского побережья, но и знатный город Киль, из коего проистекает контроль над окрестными проливами, связующими Балтику с Северным морем и океаном. Сама по себе идея возвращения отверженных вотчин, а уж тем более при условии собственного доброго желания оных земель, весьма заманчива, но, увы, нынешние наши обстоятельства не способствуют этому.

– Отчего же? – начиная метать карты, поинтересовался я.

– Государь болен, и хотя по-прежнему хорохорится на парадах, недуг быстро подтачивает его силы. Намедни я говорил с доктором Роджерсоном, лейб-медиком императора, он утверждает, что у государя воспаление мозга, и когда б не маковые отвары, Павел давно уже отправился бы к праотцам. Может, конечно, оно и так, но, как мне представляется, от тех отваров происходят многие чудачества, которыми славится император. Но, увы, в скором времени, быть может, России будет нужен иной государь, а ордену – новый великий магистр.

Как вы, несомненно, понимаете, – граф Литта смерил меня долгим испытующим взглядом, показывая, что доверие, которое он мне оказывает, имеет весьма глубокий смысл, – такой поворот дел огорчителен как для россиян, так и для мальтийских рыцарей, и смею вас уверить, не только для них одних.

Павел, со всеми его немалыми странностями, – великий государь, сплотивший разболтанную прежними царствованиями державу. Он проникнут идеями борьбы с распространением якобитства, он объявил крестовый поход против Османской Порты, он возродил угасшую было силу и славу рыцарства. Но его сын, как вы сами можете видеть, не таков. Беда не в том, что великий князь более интересуется содержимым дамских корсетов, чем делами государственными, сие не мешало ни Генриху Наваррскому, ни Сфорца, но он боготворит свою царственную бабушку и, не имея ее достоинств, так же проникнут пагубным вольтерьянством. Приходится всерьез опасаться за судьбу коалиции. Ежели Вена желает удержать будущего императора среди друзей, об этом необходимо позаботиться загодя и весьма настоятельно.

– Прибыли! Прибыли! – сквозь приоткрытые двери послышалось шушуканье из ближней залы.

– А вот и почетные гости этого вечера. – Граф Литта отложил выигрыш и смахнул на пол очередную колоду. – Желаете полюбопытствовать, или же продолжим?

– Любопытство к полководцам недавнего противника – качество, приличествующее военному дипломату, – с улыбкой заметил я, откланиваясь.

Радостное оживление, царившее в зале, свидетельствовало о том, что недавний враг – желанный гость у ступеней российского трона. В тот миг, когда Юлий Помпеевич Литта, обязанный положением хозяина дома лично приветствовать высокого гостя, устремился навстречу Понятовскому, усыпанный орденскими звездами принц уже мило беседовал с цесаревичем Александром к явному удовольствию обоих. Громогласное заявление мальтийского рыцаря о неслыханной радости, посетившей его скромный дом в связи с приездом столь дорогого и желанного визитера, заглушило нежное пение скрипок и флейт, не зря же голос этого огромного мужчины в придворных кругах именовался «трубой архангела Гавриила при втором пришествии».

– Не правда ли, они чем-то похожи? – услышал я за спиной обрывок речи некой юной девы, судя по усыпанному бриллиантами шифру [26] на плече – фрейлины императрицы.

– Вовсе нет, – ответствовала ей подруга, силясь получше разглядеть обоих принцев из-за моего плеча. – Но до чего ж хороши!

Я чуть скосил глаза на светских кокеток. Как по мне, ни великого князя Александра, ни Жозефа Понятовского нельзя было причислить к красавцам. А уж вместе они и подавно составляли довольно своеобразное для взора искушенного наблюдателя сочетание. Утонченно-элегантный светловолосый Александр, гордившийся своей осиной талией не менее, чем его божественная возлюбленная, казался мне полной и законченной противоположностью не менее стройному, но куда более мужественному Жозефу, весь облик которого был воплощением самозабвенной лихости и польского удальства.

– Да нет же, похожи!

Юная фея собралась было детально обосновать схожесть черт обоих принцев, но тут Жозеф, закончив положенный, согласно этикету, ответ на речь хозяина, обернулся к спутнице, вернее, спутницам.

– Позвольте вам представить и рекомендовать. Моя супруга ее высочество Полина Боргезе-Понятовская, урожденная Буонапарте. Ее сестра Каролина, графиня Дезе де Вуагу.

От неожиданности я замер на месте и, приложив руку к груди, как будто у меня закололо сердце при виде иноземных гостий, активизировал связь.

– О, Капитан! – не замедлил отозваться Лис, созерцая залу моими глазами. – Ты вспомнил о забытом друге, прозябающем среди терний будничной оперативной работы, пока ты вальсируешь на паркетах? Как это мило с твоей стороны! Ты принесешь мне тортик и пару апельсинок?

– Скорее пару лимонов! – перебил я речь друга, истосковавшегося в рутинной сортировке информации, доставляемой Протвицем.

– Шо, тебе кажется, у меня чересчур довольная рожа? Ха-ха три раза! Не смеши мои тапочки! — возмутился Сергей. – Вот послушай сам, с кем общался наш фигурант за последние дни. Аракчеев Алексей Андреевич, инспектор всей российской артиллерии и командир гвардии артиллерийского батальона; Багговут Карл Федорович, генерал-майор, шеф четвертого егерского полка; Багратион Петр Иванович, с этим мы уже встречались; Барклай де Томи Михаил Богданович… И далее по списку семьдесят четыре фамилии. Когда только Протвиц успел всех их накопать? Предлагаю обозначенную публику гуртом занести в число заговорщиков, включая императора ПавлаI, с которым старина Бони тоже встречался. Послушай, Вальдар, ты как хочешь, но таксоида необходимо как-то перенаправить. В какое-нибудь полезное русло, лучше всего, конечно, в русло Невы. Его донесения содержат едва ли не весь списочный состав генерального штаба плюс несколько дивизий армии, гвардию, а также императорский двор целиком и полностью!!! Кого ты намерен ловить по этим спискам, я лично не представляю!

– Пока не могу тебе сказать, — честно сознался я. – По частотности встреч ты пробовал отбирать?

– Пробовал, — хмыкнул Лис. – Полнейшая ерунда выходит. А у тебя шо там стряслось?

– Пока не стряслось, однако новости безрадостные. Во-первых, граф Литта дает понять мне, что император в скором времени может отбыть в иной мир. Сын же его, похоже, не склонен продолжать боевые действия в составе коалиции, так что Австрии следует принять меры, дабы не оказаться вдруг без союзников лицом к лицу с Турцией, а может, и с Французской империей.

– Ну, это не ко мне, это к послу. Еще что-то есть?

– Есть, – заверил я напарника. – Каролина приехала.

– Какая еще Каролина? — переспросил Сергей.

– Наша. Каролина Буонапарте, в замужестве Дезе.

– Капитан, сознайся, что ты там пьянствуешь и у тебя уже чертики по стенам бегают, — живо отозвался мой секретарь.

– Увы, нет.

– «Нет» – не бегают или «нет» – не пьянствуешь?

– Да какого черта?! — возмутился я.

– Понятно, – со вздохом констатировал засевший среди бумажных торосов оперативник. – Вопрос снимается как несвоевременный. Блин, только этого нам сейчас не хватало для полного, шоб не сказать, толстого, жирного счастья. Я фигею без баяна. Чего ей опять нужно?

– Вы что же, так и не пригласите меня на танец? – услышал я до оскомы знакомый южнофранцузский говор и только сейчас заметил, что музыка играет мазурку, а передо мной, улыбаясь с многообещающей щедростью, стоит грациозная супруга маршала Дезе.

– О, Капитан! — следуя моему взору, прокомментировал Лис. – Сдается мне, что выпирающие из декольте крупные приятности грозят нам еще более крупными неприятностями. Береги голову, похоже, у этой мадам дома стены увешаны очень милыми сувенирами с развесистыми оленьими рогами и прощальной улыбкой на губах.

Я сдержанно поклонился, заученно подавая требовательно ждущей даме руку.

– Неужели, граф, вы на меня по-прежнему дуетесь?

– О нет, я и думать забыл о тех днях! – Уже произнеся эти слова, я понял, что сморозил полнейшую глупость.

– Вот как? – Пальцы корсиканки едва не впились в мою ладонь.

– Капитан, ты шо, с переполоху забыл азбуку тривиального охмурёжа? Да она ж тебя счас со шпорами схарчит и даже подковки с сапог не выплюнет. Давай валяй на полную, типа, все кануло в минулое, изгладилось, истерлось, и только ваш нежный облик будит меня по ночам до полного изнеможения. — Сергей явно намеревался продолжить детальное описание терзаний моей измученной души, но тут в дверь библиотеки без стука вломился Протвиц.

– Йоган, ты шо, еще тут? – наблюдая появление сыщика, удивился мой напарник. – А как же твой подопечный, он же уйдет из-под опеки! За это время Бони с его темпами обработает бригаду-другую гвардии да плюс дипломатический корпус без нашего, можно сказать, всевидящего ока. Прекращай шляться где ни попадя! Не блымай очами, ступай на работу!

– Я только хотел сказать, господин Лис, – досадуя от необходимости вести беседы с неучтивым графским секретарем, едва двигая губами, вымолвил Протвиц, – что на лестнице минуту назад я столкнулся с неким человеком…

– Уже хорошо, – не дал ему закончить Сергей. – Некоторые тут с призраками встречаются.

– Этот человек знаком мне по Вене.

– Ну и шо с того? – Мой друг в недоумении развел руками. – Мы с тобой ведь тоже не в туманном Сингапуре познакомились.

– Сей господин встречался с неким Джоном Морстоном, британским негоциантом, а данный торговец известен венской полиции как тайный соглядатай британской секретной службы.

– Ты не Конрада, часом, имеешь в виду? – насторожился Лис.

– О нет, что вы! Я говорю о некоем докторе Роджерсоне.

– Тю! Вот ты открыл Америку через форточку! – отмахнулся мой напарник. – Понятное дело, встречался. Роджерсон с кем только не встречался, он медицинское светило, лейб-медик императора. А кроме того, эмигрант, кажется, шотландский. Шо уж он, по-твоему, с земляком на родном языке почирикать не может?

– Но этот земляк – тайный агент короля Георга!

– Слушай, Ганс, у тебя от полицейской службы уже мозги набекрень, как та шапка у казака! Пора на отдых, надо беречь себя, лечиться гальванической батареей, магнетизмом опять же, – с деланным сочувствием покачал головой мой не слишком жалующий полицию секретарь. – Вот скажи мне, этот самый Морстон шо, ходит по улице с табличкой «Я – английский шпион»?

– Нет, конечно! Однако я видел его личное дело в архиве полицай-президента.

– И шо, в этот момент доктор Роджерсон стоял у тебя за плечом и подсматривал? Роднуля, ты сам прикинь, этот Айболит, в смысле – эскулап, один из самых популярных и грамотных лекарей столицы. То, шо он согласился наблюдать, как заживает рана Мюнхгаузена, – это просто удача. А вообще-то он ставит клистиры всем светским львам и вычесывает блох из шерсти львиц. У него, между прочим, сам император среди клиентов!

– Стоп! — Я перебил Лиса.

– В каком смысле – стоп? – оторопело переспросил Сергей.

– Перестань клевать Протвица, здесь весьма неприятная история получается.

– То есть?

– Совсем недавно граф Литта приватно сообщил мне, что государь смертельно болен, что у него воспаление мозга и Роджерсон для смягчения боли поит его маковым отваром.

– Ни фига себе! – восхитился Лис. – Это ж получается, шо пока мы тут, как тот рыбак у синего моря, плетем сети, Пашу банально посадили на дозу?

– Выходит, так, – нехотя согласился я.

– Вот-вот, а там, глядишь, и до передозировки недалеко. Главное, все шито-крыто! Хто ж будет оспаривать диагноз пейб-медика? Знаешь шо, Йоган, я тут пораскинул мозгами из стороны в сторону и вот как тебе скажу. Может, Роджерсон и не при делах, а может, и в теме по самую макушку, и если твои подозрения верны, то нам это ученое светило будет стоить не одного теплового удара, так шо, как это у вас говорится, наблюдать за ним неотлучно. Бонапарта пока оставь в покое, ты на него и так накопал столько, шо лопатой не разгребешь. Капитан, я те говорю, мы занимаемся полной хренотенью. Не знаю, как сыскари на пути такого потока информации решето ставят, а у меня уже в башке полный чайник, того и гляди пар из носа пойдет.

– Граф, вы совсем не слушаете! – не скрывая раздражения, возмущенно бросила Каролина, выводя меня из долгой задумчивости.

– Прошу извинить, сударыня, – я виновато улыбнулся красавице, – я невольно размышлял о превратностях судьбы, так необычайно столкнувшей нас.

– Мой брат говорит, что судьба – любовница победителя.

– Быть может, быть может. Ему виднее, – рассеянно ответил я.

– Однако вы немногословны, – надула губки прелестница. – Разве уж я так досадила вам, что мои бесхитростные заблуждения лишили ваше сиятельство былой учтивости? Или же то, что вы могли позволить по отношению к скромной жене негоцианта по дороге в Вену, непозволительно по отношению к супруге маршала Франции?

– А разве я себе что-то позволил? – изумился я. Музыка стихла, давая танцующим перевести дух, и Каролина распахнула веер.

– Как здесь душно, граф, вы не находите? – сменила тему мадам Дезе.

– Отнюдь. – Я протянул Каролине руку, чтобы отвести ее к месту. Она легко оперлась на нее и… ах, с чувством рухнула мне в объятия, деланно лишаясь этих самых чувств.

– Воды! Воды! Воздуха! Принесите нюхательную соль! Немедленно следует послать за доктором Роджерсоном! – услышал я вокруг, продолжая удерживать картинно повисшую красотку.

Ее грудь в глубоком вырезе декольте была чуть прикрыта прозрачным муслином, и взоры присутствующих мужчин сошлись на этом вырезе, точно стрелы наступления на вражеской столице.

– Надо расшнуровать корсет, – предложил кто-то.

– Вот нюхательная соль, – железной рукой бесцеремонно раздвинув круг сочувствующих, приблизилась к пребывающей в обмороке гостье Екатерина Павловна Скавронская. – И одеколон. Граф, натрите виски и лоб вашей партнерше! – Я поймал испепеляющий взгляд хозяйки дома и почувствовал, как на спине начинает дымиться рубаха. – Отчего же вы медлите, окажите даме помощь, которую она с таким нетерпением ждет!

Молнии, посылаемые подчеркнуто безмятежной Принцесс Ноктюрн, могли бы испепелить средних размеров город. Однако это было лишь начало. Продолжение бури ожидало меня глубокой ночью, когда гости разъехались и мы с Екатериной Павловной наконец остались одни.

– Для чего же вы остались, любезный граф? – остужая мой пыл ледяным взглядом, поинтересовалась хозяйка дома.

– Но, Катрин…

– Примите мои извинения! Признаться, у меня ужасно болит голова, и я бы сейчас не хотела никого видеть! – хлопком складывая веер, сообщила Екатерина Павловна.

– Вы что же, ревнуете? – предположил я.

– Сударь, ревновать можно лишь то, что достойно ревности. Вы же попросту дурачили меня все это время! – В голосе северной красавицы слышался полярный холод. – Не так давно в Вене я имела неосторожность поверить вашим рассказам о коварстве данной особы. Нынче же я своими глазами видела, как вы беззаботно порхали с этой пошлой выскочкой, нимало не заботясь о правилах хорошего тона и приличия!

– В чем же вы, сударыня, видите непристойность? – попробовал было возмутиться я.

– Вы что же, полагаете вполне пристойным танцевать с бывшей любовницей в моем доме? – Моя возлюбленная кипела от возмущения. – А эта сцена с обмороком?! Разве вам не известен сей прием светских кокеток, желающих дать кавалеру вполне ощутить свое тело в их объятиях?

– Катрин, я заверяю, эта женщина никогда не была моей любовницей, – пытаясь снизить накал страстей, взывал я к разуму. – А нынешняя ее выходка скорее всего призвана рассорить нас с вами.

– Что же тогда вы поддались на ее уловку, сударь?

– А что, по-вашему, я должен был сделать? Уронить на пол вашу гостью?

– Хотя бы и так. – Екатерина Павловна топнула раздраженно ногой. – Как бы то ни было, я прошу вас, граф, нынче оставить меня. Я желала бы побыть одна.

– Но я уже отпустил экипаж! – возразил я.

– Весьма досадно, граф! – безразлично отрезала госпожа Скавронская. – Однако же вам придется либо уехать, либо Уйти. Всего вам доброго!

Холодный ветер дул от Невы, свистя раскрученной нагайкой по заснеженному проспекту. Унылый будочник высунул нос глянуть на запоздалого прохожего, но, сочтя хмурого мужчину в медвежьей шубе достаточно состоятельным, а следовательно, благонадежным, не стал выходить на мороз, чтобы проверить документы.

Я шел, пытаясь отвлечься от гнетущих событий нынешнего вечера, раскладывая в уме пасьянс из наших странных дам, королей и тузов. Наполеон готовил заговор, это ни на минуту не вызывало сомнения. Он понимал, не мог не понимать, что скорый приход к власти цесаревича Александра грозит ему и всем «наполеоновским» планам абсолютным и безоговорочным фиаско.

Конечно, поход к Стамбулу, вожделенному Константинополю православия или же Царьграду русских сказок, мог покрыть гениального полководца новой славой, и войско в его руках стало бы огромной силой. И не подумал бы честолюбивый корсиканец кричать подобно Суворову, когда тому предложили возглавить мятежников: «Помилуйте! Русская кровь!» Кровь, будь то русская, турецкая или французская, – для него одного цвета и состава. Таким образом, временно отдалившись от столицы, Бонапарт, кажется, демонстрирует непричастность к дворцовым интригам и борьбе за власть. Однако же формирующийся у стен Петербурга корпус Понятовского может стать Бонапарту хорошим подспорьем, если в какой-то момент придется решительно вмешаться в хороводы вокруг опустевшего трона.

– Алле, Капитан! Я тебя ни от чего такого самоценного не отвлекаю? — внезапно прервал мои размышления Лис. – Прости, если не вовремя, но уж очень хочется поделиться с понимающим человеком. А кроме тебя ж, не с кем!

– Если не считать того, что я, как побитый пес, бреду в сторону дома по Невскому проспекту, думаю и как бы наслаждаюсь природой, то все просто замечательно, — заверил я друга.

– Ага, вечерняя свежесть у нас повышенная. Шо, подруга дней нам больше не подруга? Выкинула в ночь на мороз и тонкой ножкой в морду бьет? Никакого почтения к графскому титулу и старинному происхождению, буквально демократический на все плюрализм. Ну шо, скорбный путник, может, тебе сани навстречу выслать?

– Это дело, я как раз до Литейного дойду.

– Заметано! Но давай я с тобой новостями поделюсь, потому шо аж корчит, буквально разрывает в клочья, как того пони, сглотнувшего каплю никотина.

– Выкладывай, что там еще стряслось, — обреченно вздохнул я.

– Ну, короче. Венская полиция на небывалой высоте, хотя сама еще о том не подозревает.

– В каком смысле? — удивился я.

– Рассказываю по порядку. Как я уже имел честь доложить, Протвиц развил такую бурную деятельность, шо как бы от такого завихрения полярная шапка Земли не сорвалась с оси.

– А если серьезно?

– Да уж куда серьезней! Пока мы тут политесами занимались, таксопотам где-то надыбал шайку гоп-стопников, и после того, как я навел его на доктора Роджерсона, Йоган решил слегка пощупать его за вымя. Нанятые им оглоеды стали на ударную вахту и так ударили, шо достигли впечатляющих успехов в этом непростом и ответственном деле. В общем, сперли они у доктора Роджерсона его инструментарий вместе с сундучком, с чем я нас и поздравляю.

– Господи, зачем нам понадобился врачебный инструментарий? – Я едва не всплеснул руками от возмущения.

– Не поверишь, но тот же самый вопрос я задал Йогану. Типа, на хрена козе баян? Но этот таксоид не зря грызет свою мозговую косточку, он знал, шо ответить! Сундучок местного Парацельса и Гиппократа в одном флаконе оказался с двойным дном, и вот тут-то, готовьте фанфары, обнаружилась занятная вещица: стопка писем на папиросной бумаге, содержащая кодовые имена Апис, Север и тому подобное.

– Наполеоновская переписка?!

– Абсолютно в дырочку! Похищенная у нас в Вене любимая игрушка маэстро Елипали.

– Не может быть! – У меня перехватило дыхание.

– Ха! Вполне даже есть! — заверил меня напарник.

– Ладно, сейчас приеду – будем разбираться.

– Э-эй, приятель! Куда бежишь? А ну стой! А шубейка-то у тебя знатная! А ну скидавай, если жить хочешь!

ГЛАВА 23

Прозвучавшая в темноте фраза вывела меня из задумчивости, словно упавшая к ногам петарда. Выскользнув из-за колонн Гостиного двора, ко мне резвой трусцой направлялась ватага диковатого вида личностей с дубинками и ножами в руках.

– Только этого не хватало, – пробормотал я, поспешно расстегивая пуговицы. Нет, конечно же, расставаться с удобной теплой одеждой я вовсе не планировал, но принимать бой в долгополой меховой шубе – занятие малоперспективное. – Да-да, конечно! – Я быстро выскользнул из рукавов, искоса поглядывая, как охочая до легкой добычи публика начинает притормаживать, стараясь поточнее оценить вероятную стоимость загулявшего барина.

– И шапку скидавай!

– Вот, пожалуйста! – Шуба, раскинув рукава, планером выпорхнула прямо на голову ближайшего грабителя, в то время как заждавшаяся в ножнах шпага скользнула из тоскливой неволи, устремляясь в развеселую пляску.

– А-а-а! – Суковатая дубина попыталась было рухнуть мне на голову.

Я скользнул вбок, бросая вперед острое жало золлингенского клинка. Хищное острие нашло себе добычу, и плечо разбойника окрасилось багрянцем. Еще движение – следующий негодяй выронил нож, хватаясь руками за рассеченное лицо.

– Бей, бей! Вали его!

Сказать это было проще, чем сделать. Широкая улица предоставляла достаточно места для маневра, а непривычные к серьезному отпору бандиты в реальном бою слабо умели использовать численное преимущество.

Душегубы пытались атаковать гурьбой, невольно теснясь и мешая друг другу. Теперь же, вынужденные преследовать несговорчивую жертву, они растягивались цепочкой, так что по фронту передо мной находилось едва ли больше двух головорезов кряду. В течение ближайших минут несколько злодеев получили ранения, но остальные продолжали упорно нападать.

Пожалуй, мне не составило бы труда расправиться с любым из них, но все же силы были не равны. Дважды я ощутил, как длинные ножи разбойников вспарывают мундирное сукно и рассекают кожу. В пылу схватки такие раны нечувствительны, но потом зачастую долго еще дают о себе знать. Я продолжал неспешно отступать, стараясь выстраивать противников в колонну и, пользуясь всяким случаем, пускать ближайшему из них кровь.

Угол Невского проспекта и Садовой улицы был, вероятно, не лучшим местом для разбойничьих наскоков. В каких-то ста ярдах отсюда находилась резиденция императора – тот самый Михайловский замок, на плацу перед которым наполеоновская картечь некогда сорвала планы заговорщиков. Пожалуй, стоило увлечь преследователей именно сюда, под клинки и пули дворцовой стражи. С момента попытки военного переворота бдительность охраны здесь всегда была на высоте. Посещая любимые императором вахт-парады, я имел возможность убедиться в этом лично. Сделав финт и уходя резко влево, я рассек бедро очередного нападающего и в этот момент услышал быстро приближающийся скрип полозьев за спиной.

– Пли! – раздалось совсем близко, но еще до перевода «Мастерлингом» я осознал, что команда звучит на чистейшем французском языке.

Вслед за этим над головами бандитов грянул залп тромбонов [27], затем пара вооруженных шпагами гайдуков бросилась мне на помощь, оглашая всю округу яростными воплями: «Круши! Руби их в песи!» Ошеломленная прибытием неожиданной помощи разбойничья ватага устремилась под навес Гостиного двора, а затем ринулась наутек, оставляя раненых на произвол судьбы.

– У вас кровь. – Ко мне подскочил один из спасителей. – Пойдемте, пойдемте скорее!

Он и его напарник буквально подхватили меня под руки, и спустя пару секунд я уже находился в возке. К моему удивлению, он был пуст.

– Господа, прошу вас, – обратился я к одному из гарцевавших рядом гайдуков, – доставьте меня в Брусьев Костыль.

– Вы ранены, – не обращая внимания на мои слова, быстро проговорил всадник. – Не волнуйтесь, сейчас вам окажут помощь. Н-но, пошел, пошел!

Возок рывком тронулся с места, и кучер в полушубке, расшитом золотым шнуром, погнал коней, ухарски свистя и щелкая в воздухе бичом. «А ведь это похищение! – внезапно подумал я, прокручивая в голове картину недавней схватки. – Причем те голодранцы, которые на проспекте дубинами махали, были лишь загонщиками, призванными заставить меня прыгнуть в западню».

Я глянул в окошко на скачущих рядом гайдуков. Спасители, как же! Тромбон – оружие легкой кавалерии, заряжается крупной дробью. При выстреле с такого расстояния едва ли кто из нападавших мог остаться цел и невредим, однако же, кроме шума, никакого другого эффекта залп из трех стволов не произвел. Такое могло случиться лишь при выстреле в воздух. Да и откуда бы взяться среди ночи на Невском проспекте бесхозному охраняемому возку? Я активизировал связь.

– Ну шо, – радостно поинтересовался Лис, – как говорят ветераны Голливуда, птичка в гнезде?

– В гнезде, – подтвердил я. – Только, похоже, не в своем.

– Не понял, шо за понты такие? Поясни! — напрягся мой напарник.

– Меня тут, кажется, немного похитили, — стараясь не слишком волновать друга, сообщил я.

– Это как – похитили? — В голосе секретаря чувствовалось изумление.

– Тебе интересен способ?

– Да в общем-то не очень, — скороговоркой выпалил Сергей. – Но ты жив-здоров?

– Легко ранен, но сущие пустяки.

– Шо за энтузиасты надумали свести счеты с жизнью таким экстравагантным способом?

– Представления не имею, — заверил я.

– А чего хотят?

– Об этом, полагаю, кто-нибудь из нас скоро узнает. Но, как мне кажется, вряд ли похитители решили таким образом разжиться карманными деньгами. Наверняка у них для подобного шага есть веские причины.

– Понял! Буду готов, держись на связи.

Кони встали, и немедленно ближайший гайдук распахнул дверцу экипажа, приглашая меня выйти. Как я успел заметить, едва бросив взор наружу, количество вооруженных людей здесь было куда больше, чем минут десять назад вблизи Михайловского замка. Кто бы ни был похититель, скорее всего он верно рассчитал, что по дороге я догадаюсь о его замыслах.

– Пойдемте, ваше сиятельство. – Говоривший это гайдук уже даже не скрывал, что прекрасно знает, с кем имеет дело.

Я безропотно повиновался, решив, что непременно устрою дебош при малейшей попытке отнять у меня шпагу.

Ворота, через которые въехал доставивший меня возок, летом, должно быть, едва виднелись среди виноградных лоз. Сейчас же их плети свисали тоскливой занавесью, не скрывая «потайного» хода. Наш путь лежал через небольшой, однако весьма уютный фруктовый сад, разбитый позади массивного трехэтажного здания вычурной итальянской архитектуры. Гайдук приблизился к небольшой двери, скрытой под железным навесом, и трижды негромко стукнул.

В здании, должно быть, только и дожидались условного сигнала. Спустя минуту я уже поднимался вверх по лестнице, крутой и неширокой, скорее всего предназначенной для прислуги. К моему удивлению, все обстояло настолько буднично, что я уж было усомнился в правильности собственных выводов. «А может, „спасители“ палили в небо, чтобы избежать последствий лишних разбирательств: кто напал да почему ранил? Да нет, пустое! Экипаж без седока глухой ночью просто так не посылают. Но кто мог знать, что я пойду один, пешком с Большой Миллионной на Брусьеву слободу? А может, ждали вовсе не меня? Это вряд ли. Любезный проводник именовал меня сиятельством, а стало быть, знал, с кем имеет дело. Не факт! Мало ли в столице графов, а также князей, не имеющих титула „светлейший“. Ладно, к чему мудрить, сейчас все само собой разъяснится».

– Прошу вас, граф, входите. – Мой сопровождающий толкнул дверь комнаты и посторонился, с почтением уступая мне дорогу, быть может, ту самую, выложенную благими намерениями.

– О, какая неожиданность! Это вы, мой друг? – Нежный женский голос звучал столь испуганно, что мне в пору было напугаться самому. – На вас кровь! О Боже! Вы ранены?

– Кажется, – только и смог выдавить я.

Уж не знаю, насколько глупо прозвучал мой ответ в быстрой череде задаваемых вопросов, но больше мне нечего было сказать. За низким, должно быть, турецким столиком, украшенным вычурной золотой мозаикой, на расшитых подушках в прозрачном газовом пеньюаре восседала настоящая Шемаханская царица в исполнении грациозной мадам Дезе. Ничто уже не напоминало о той внезапной дурноте, которой страдала корсиканка несколько часов назад. Позади меня послышался тихий шорох закрываемой двери. Вышколенный слуга торопился выполнить повеление хозяйки и оставить нас вдвоем.

– Что же вы стоите? Присаживайтесь. – Она повелительным жестом указала на подушки рядом с собой. – Это куда удобнее, чем стоять точно на плацу. К тому же вы теряете силы! Вот глотните вина. – Каролина наполнила стоящий между блюдами со сладостями, фруктами и виноградом пустой кубок. – Поскорее снимайте ваш сюртук, я перевяжу раны. Пейте же, это поможет.

Я пригубил из кубка. Вино было густым, терпким, с чуть заметным смородиновым вкусом.

– Сударыня, насколько можно понять, вы намеренно заманили меня сюда, – пытаясь не терять самообладания, заявил я. – Этот стол, накрытый на двоих, тому очередное подтверждение. Могу ли я узнать, зачем вам это понадобилось? Повторяю, если пожелаете: это не мы убили господина де Сен-Венана. Бумаги же, взятые у него, как вы сами знаете, были доставлены по назначению. Факт же, что сей господин, умирая, назначил своими душеприказчиками меня и моего друга, вероятно, объясняется тем, что ваш спутник хотел оградить, несомненно, любимую им женщину от множества опасностей, поджидавших гонца на пути к вашему брату…

– Друг мой, к чему ворошить былое, – нежно проворковала красотка, придвигаясь ко мне поближе. – Разве сейчас это имеет какое-то значение? Оглянитесь кругом – здесь нет ни войны, ни моего брата, ни императора, ни базилевса, есть лишь сильный мужчина и красивая женщина. Что же молчите, несносный? Разве я не красива?

– Вы обворожительны, – констатировал я.

– Капитан, – взорвался яростной тирадой Лис, – поосторожней на поворотах! С такими подругами возможен только безопасный секс, и чем дальше от нее ты будешь находиться, тем он безопаснее.

– Ну что же вы медлите? – Тонкие пальцы мадам Дезе впились мне в плечи. – Будьте нежны со мной. Я полюбила вас, едва увидев! Там, в крошечном австрийском городке, на постоялом дворе. А вы, вы были столь жестоки со мною тогда, по дороге в Вену. И потом… Как вы могли быть столь глухи и слепы? – Она прильнула ко мне всем телом и требовательно подставила губы для яростного, точно встречный штыковой бой, поцелуя.

– Капитан!!!

– Я-а-а-а… – Комната резко крутанулась перед моими глазами, смешивая пол и потолок в единое раскачивающееся целое.

– Иду на помощь!

Сотни маленьких серебряных колокольчиков звенели тревожно и настойчиво, вызывая в памяти годы, проведенные в Итоне. Тогда подобные звуки призывали расшалившихся сорванцов к занятиям, принуждая будущих министров и членов палаты лордов покидать тенистые закоулки обширного парка, вплотную примыкавшего к колледжу. Но сейчас даже они не могли заставить меня подняться и приступить к каким бы то ни было занятиям. Я чувствовал себя мозгом, размещенным внутри громоздкой ватной куклы, мозгом, которому едва-едва подчинялись лишь глаза. Немного, но уже хоть что-то.

Силясь приподнять голову, я медленно начал осматривать место, где нахожусь. Мое вялое тулово возлежало на широченной кровати под балдахином среди тщательно смятых простыней и разбросанных подушек. Из одежды на мне был лишь нательный крест, все остальное разбросано в художественном беспорядке. На краю ложа как ни в чем не бывало восседала Каролина в уже знакомом мне пеньюаре, который давал полнейшую возможность наблюдателю убедиться, что и до изобретения пластических операций женщины могли иметь замечательно красивые формы. Однако теперь это легчайшее одеяние было изодрано в клочья, а на скуле красавицы виднелся тщательно нарисованный синяк. Раздался тихий стук, дверь чуть приотворилась, и негромкий женский голос произнес:

– Он уже здесь.

– Прекрасно. – На губах соблазнительницы появилась недобрая ухмылка. – Проследи, чтобы в коридоре он никого не встретил.

– Я уже распорядилась.

– Тогда спрячься, прибежишь на крик, – жестко приказала мадам.

– Слушаюсь, моя госпожа!

«Кажется, это все», – мелькнуло у меня в голове. Я попробовал двинуть рукой, но еле смог примять непослушными пальцами батистовую простыню.

Негромкий, но очень требовательный стук достиг моего слуха, затем дверь едва ли не в то же мгновение распахнулась, и я услышал нетерпеливую скороговорку французской речи.

– О, мой нежный ангел, сердце мое, наконец-то мы снова вместе… – Пылкая тирада внезапно прервалась на полуслове. – Кости Господни! Что это с тобой?!

– Он там, там! – не менее страстной трещоткой затараторила, всхлипывая, Каролина. – Этот негодяй! О-о-о!!!

Уж не знаю, утирала ли коварная прелестница услужливо выступившие слезы или же с немым рыданием заламывала руки, но глухое рычание, сопровождавшее ее последние слова, ярко свидетельствовало о том, что отравленные стрелы лжи достигли цели.

– Я разорву его!!!

– Он был у моего брата, затем напился, ввалился ко мне и пытался меня обесчестить! Этот подлец бил меня, Огюст! Вот погляди!!

– Жалкая тварь!!! – взревел тот, кого обольстительница назвала Огюстом.

Сквозь колеблющуюся пелену обморочного сознания передо мной возникло смутно знакомое лицо, блеснула в пламени свеч хищная стальная полоса отточенной сабли… Я попытался напрячься, но плодом моих недюжинных усилий была лишь едва заметная конвульсия, пробежавшая по телу.

– Э-э, да я, кажется, знаю этого малого! – Острый кончик отливающего серебром клинка уперся мне в нос. – Это австрийский полковник, граф. Я же вез его в ставку базилевса.

– К чему все это, Огюст? Убей его! Он покусился на нашу любовь, он избил меня!!

– Конечно же, сердце мое, я непременно убью его! – Француз схватил руку красавицы и принялся усыпать ее поцелуями. Затем, с неохотой отрываясь от любимого дела, грозно обратился ко мне: – Я знаю, ты слышишь меня, подлец! Второй раз ты попадаешься мне бесчувственным, но скоро ты придешь в себя, змеиное отродье, и мы будем с тобой драться, как положено дворянам и офицерам! Будь уверен, грязный ублюдок, я изрублю твою свинячью шкуру, и мне это доставит величайшее удовольствие!

– Что же ты медлишь?! Убей его сейчас, Огюст! – настаивала клеветница. – Погляди на меня, любимый! Что он со мной сделал?!

– Прикажи облить его водой – он быстро очухается. Жалкая пьянь!

Сабля офицера конных егерей Огюста Буланже опустилась куда ниже моего носа, и я бы с радостью очухался без всякого душа, если бы только мог.

– Огюст, я прошу тебя, не медли!!! Этот негодяй – опасный фехтовальщик, я достоверно это знаю, он может ранить или даже убить тебя! Как я смогу пережить это?! О Боже! Как?!

Пожалуй, в этом была коренная тактическая ошибка маршальши Дезе. Если бы только мог, я непременно б усмехнулся. Каролина, несомненно, знала своего любовника как сильного мужчину и пламенного воздыхателя, но ей в отличие от меня не приходилось сталкиваться с лейтенантом Огюстом Буланже на поле боя. Убить человека в порыве ярости этот сын булочника вполне мог, но поразить безоружного и беспомощного противника, чтобы избежать опасности… Вот это нет! Это поступок труса, а пылкий возлюбленный Каролины, вне всяких сомнений, был храбрецом и человеком высокой чести.

– Он придет в себя, мы с ним сразимся, и я зарублю его, будь уверена. Правда на моей стороне, и Господь не дозволит совершиться несправедливости! – В голосе лейтенанта звучала железная непреклонность, та самая, с которой он собирал не так давно своих егерей для лобовой атаки на позиции Мюнхгаузена.

– Убей сейчас! – требовательно завопила Каролина.

– Нет!!!

– Слюнтяй! Тряпка! Булочник!

– Каролина, Каролина, любовь моя! – Быть может, впервые отчаянный рубака отступил, едва не выронив из рук оружие.

– Оставь меня, жалкий парвеню! Ты не достоин прикасаться ко мне! Не достоин и секунды того счастья, которое я тебе дарила! – брызгала ядовитой слюной мадам Дезе.

– Но…

– Я отдала тебе в руки своего врага, ты же только и смог, что помахать сабелькой у него перед носом. Убей его!

– Ну нет!

– Ах так! – Каролина схватила с ближайшего стула длинный персидский халат и, набросив его на себя, чтобы скрыть активно выпирающие из всех прорех соблазнительные округлости, неистово дернула за свисающий шнур сонетки. Коридор наполнился топотом ног, и в тот же миг в спальню ворвались шестеро вооруженных гайдуков, должно быть, только и ждавших сигнала.

– Прикончите обоих, – процедила сквозь зубы графиня Дезе де Вуагу. – Хотя постойте. – Она вперила в замершего офицера холодный немигающий взгляд. – Жалкий недоумок! Я приблизила тебя, чтобы ты, пропахший конским потом болван, зарубил этого негодяя! Только для этого! Ты не оправдал моих надежд, а значит, сейчас ты умрешь. И ты, и он! Мои сербские гайдуки не болтливы, а я скажу, что ты застал нас с графом, и вы зарубили друг друга.

– Ну, это мы еще посмотрим! – Усы Буланже взметнулись, точь-в-точь как у Кота-в-Сапогах, и обнаженные в оскале зубы не предвещали нападавшим легкой участи.

– …Да мне по барабану, шо это частная собственность! – раздалось из коридора. – Спрячься и не отсвечивай, а то щас тут вся собственность будет несчастной, и ты в первую очередь! Мальчики, оружие на изготовку, если вдруг кто будет пырхаться – валить, шо ель под Новый год!

Дверь в который раз за сегодняшний вечер распахнулась. На этот раз, как выражался Сергей, с пинка.

– Привет честной компании! Извините, шо в одежде. – Мой друг стоял на пороге, вскинув пистоли на уровень груди. – Алле, башибузуки, металлолом на пол бросайте! Глаз во лбу понаделаю! – Эти слова, произнесенные на чистейшем сербском наречии, произвели на гайдуков неизгладимое впечатление. Однако стража марщальши Дезе по-прежнему хмуро косилась то на Лиса, за спиной которого виднелась толпа нашей домашней прислуги, вооруженная кто чем, но полная решимости не посрамить отца-командира, то на Буланже, который и один-то в яростной рубке стоил немало.

– Мадам, у вас проблемы такие, шо Красная Шапочка по сравнению с вами буквально победительница игры «О, счастливчик!». Тюрьма по вам плачет навзрыд, но я спешу ее утешить! Статьи, по которым срок мотать будете, сами пересчитаете, или мне вам пальцы загибать? Покушение на убийство – раз, покушение на двойное убийство – два, нарушение дипломатической неприкосновенности… Чует мое сердце, вы таки измерите глубину сибирских руд!

– Да как вы смеете? Вы знаете, в чьем вы доме?! – завопила Каролина, выпуская когти и бросаясь на Лиса. Ствол пистолета, удлинявший и без того не короткие руки моего друга, уперся ей аккурат между глаз.

– Мадам, пока мой друг слегка в отключке, я вам скажу прямо ртом прямо в глаза. Лично мне вы глубоко параллельны, живите себе где-нибудь, вышивайте маршалу парадно-выходные кальсоны, но портить жизнь достойным людям – это лишнее. Они испортят ее вам, и будут правы. Что же касается хозяина дома, то за ним я уже послал. Думаю, ему тоже будет забавно взглянуть на эту сцену!

– Как я всех вас ненавижу! – гневно срывая занавес балдахина, надсадно взвизгнула разъяренная маршальша.

– Братцу своему расскажете.

В этот миг я услышал негромкий быстрый шепот вынырнувшего из-под руки Сергея Протвица.

– Что? – переспросил Лис. – Мадам, ваш брат уехал посреди ночи? – В голосе моего друга слышалось настороженное удивление.

– Меня это не касается! А вас – еще менее того, – злобно заявила Каролина.

– Блин, тетка, шо ты выделываешься? – теряя последние капли терпения и связанного с ним светского тона, рявкнул Сергей. – Вот глянь, эту записку старая ищейка Йоган Протвиц нашел только что на столе в кабинете твоего брата! В ней черным по белому значится, что некая любящая Ч. просит любезного генерала пожаловать в укромный домик, что близ Летнего дворца, за час до утреннего вахт-парада, то есть буквально вот-вот, через каких-то тридцать минут. Ничего так себе, красивая, надушенная записка, завитушки, как в модной лавке, но это полнейшее фуфло, понимаешь ты? Потому что черновики этой записки сегодня были найдены в таком месте, шо ни о какой «любящей Ч.» речи быть не может. Я спрашиваю, коза драная, когда уехал твой брат?

– Час назад, – выкрикнула, отворачиваясь, Каролина.

– Интересно, куда его понесло в такую рань? Здесь пятнадцать минут езды. Не дай Бог, он решил побродить на досуге вокруг заветного гнездышка, тогда можем не успеть! Так, старина Огюст, извини, сразу не поздоровался, я те честью клянусь, граф Турн здесь не при делах. Побереги его, будь добр, до моего возвращения. Твоя подруга беспардонно пыталась подставить и его, и тебя. Не веришь – я тебе оставлю этого красавца, – Сергей кивнул на Протвица, – и он, как фокусник, отыщет бутылку вина, которое бьет в голову не хуже, чем свинчатка. По старой дружбе советую, плесни сначала на пробу этой милой крошке. Теперь вы, мадам. – Он повернулся к маршальше. – Все ополчение я забираю с собой, не фиг тут подушки караулить. А вы пока молитесь, чтобы на дорогах не было заторов, потому как, ежели мы не поспеем, вашу судьбу оплачут читательницы дамских журналов. В общем, господа, всем пока. Вальтер, приходи в себя! Я тут ненадолго, спасу Наполеона – и обратно. Вперед, негодяи! За царя, за родину, за веру!

– Господи, как мне все надоели. – Каролина опустилась в кресло, закрывая лицо руками. – Я ненавижу большую политику, ненавижу всех этих надутых министров и расфуфыренных маршалов. За что, Всевышний, ты закинул меня на эти выси? Здесь душно, здесь нечем дышать! – Она зарыдала, на этот раз, кажется, непритворно. Мрачная пауза затягивалась. Волнения сегодняшней ночи окончательно разбередили и без того вспыльчивую корсиканку, и теперь она билась в истерике, не находя сочувствия ни в презрительно сморщившем нос Протвице, ни в хмуром, точно ноябрь в Лапландии, майоре Буланже. Тот и вовсе слонялся из угла в угол спальни, бросая вокруг себя недобрые взоры, и не зная, чем заняться.

Лишенный возможности хоть как-то принимать участие в столь необычайной драме, я лежал, удовлетворившись хотя бы тем, что нагота моя наконец была прикрыта. Чтобы отвлечься, я уставился на мир глазами Лиса, бдительно разглядывая быстро меняющиеся пейзажи за окнами возка. Наконец впереди замаячила ограда Летнего сада.

– К забору швартуйся! – закричал Сергей, и кучер в нарушение всех правил движения направил тяжелый экипаж прямо к стройному ряду чугунных решеток. – Так, – скомандовал Лис набившемуся в кузов нашего экипажа вооруженному люду, – объезжать далеко, сейчас по одному вылазим на крышу, дальше на забор и вниз. Там сугробы, так шо не побьетесь. Дальше чешем по кругу в сторону Невы к дворцу широким веером. Но не теряйте друг друга из виду! Сейчас зеленки нет, если убийцы решили стрелять, то приготовили сижи за постаментами статуй. Кого увидите – кричите, вопите, гоните на меня. Так, гайдуки, вы – аллюр три креста, быстренько перекрыли выход из сада к Неве. Кто бы отсюда ни рвался – хватайте, там разберемся. Вы не местные, вам простят. Ну шо, на раз-два-три – начали!

* * *

Окошко флигеля, примыкавшего едва ли не вплотную к Летнему дворцу, было освещено. Единственного взгляда сквозь морозные кружева было достаточно, чтобы понять, на что потратил граф Бонапартий лишний час. Как истинный полководец, готовясь к сражению, обустраивает поле грядущей битвы, возводя редуты, копая флеши и огораживая турами позиции батарей, так и Бонапарт готовил любовное гнездышко к долгожданной встрече с ненаглядным предметом своих восторженных грез.

Небольшое здание внутри напоминало пиршественную залу и выставку цветов одновременно. Казалось, атмосферу изысканных ароматов можно почувствовать даже через мыслесвязь. Я невольно вспомнил рассказ Екатерины Павловны о Траурной Букетнице, но постарался отогнать мрачный образ зловещей ведьмы. Наполеон сидел за роскошно накрытым столом и ждал, уставившись на едва движущиеся стрелки золотых часов, когда же наступит заветная минута.

– Тихо, – скомандовал Лис, поднося к губам палец. Вооруженная челядь, так и не обнаружившая затаившихся убийц среди голых деревьев и не слишком одетых статуй, поспешила сама занять все укромные места. – Кажется, сюда кто-то идет.

Острое зрение не подвело моего друга. По расчищенной днем тропинке, слегка запорошенной ночным снегом, к дому быстро приближался человек. За ним чуть поодаль следовали еще двое.

– А вот, кажись, и наши вольные стрелки пожаловали. Шо нынче за ночь такая, буквально ж никому не спится?! Ну-ка, ребята, приготовились! – Он тихо повернулся к ближайшему из слуг. – Как приблизятся, выскакивайте с гиканьем и свистом, валите гостей наземь. Тока ж без фанатизма! С мертвяками беседа клеится хреново!

Его приказание было выполнено без лишнего шума. Образцовый тарарам был отложен ровно на две минуты, когда вооруженная толпа с воплями устремилась на любителей ночных прогулок, не давая им времени опомниться и спеша завалить в глубокий рыхлый снег. Дверь флигеля немедля распахнулась, из дома, привлеченный шумом, выскочил Наполеон со шпагой в руках. В этот миг звон разбитого стекла вмешался в общую какофонию звуков, и спустя долю секунды из окна второго этажа Летнего дворца грянул сухой пистолетный выстрел. Заметив вспышку, граф Бонапартий резко дернулся в сторону и, поскользнувшись, хлопнулся наземь. Круглая свинцовая пуля тут же вонзилась в дверь где-то на уровне человеческого роста, щедро разметывая по сторонам золоченые щепки. Очередной выстрел был за Лисом, и ответом ему служил отчетливый вскрик боли.

– Один есть, – подытожил Сергей, выхватывая очередной пистолет, и вдруг завопил: – А ну стой!

Из– за угла дворца к флигелю приближался высокий статный мужчина, немного припадающий на левую ногу. В опущенной руке его был зажат пистолет. Он шел неспешно, точно на ходу решая, что надлежит предпринять. Еще мгновение —и он, выйдя из-за угла, оказался бы в пяти шагах от цели. Я видел, как барахтается в снегу Бонапарт, пытаясь встать на ноги.

– Капитан, ядрена матрена, ведь это Конрад! – прерывающимся голосом проговорил мой напарник.

– Сам вижу, – глухо отозвался я.

– Ой, мама дорогая, роди меня обратно, шо ж, блин горелый, на свете деется! – Лис стволом пистолета сдвинул шапку со лба. – Лучше б я не видел того, шо вижу. В общем, держите за меня кулаки, я пошел наперерез. Господи, я у тебя ничего не прошу, но если щас меня грохнут, ты не услышишь моей исповеди. А ее стоит послушать! Однажды барон пошел на охоту, но, как водится, не взял с собой ружья. На беду, навстречу ему попался бешеный волк…

Негромкий речитатив Сергея с пронизывающей четкостью звучал в морозном воздухе точно диковинное заклинание. Услышав речь Лиса, барон Мюнхгаузен резко повернулся, вскидывая оружие.

– Но храбрый российский офицер не испугался, он бесстрашно сунул руку в оскаленную пасть волка и, схватив его, уж и не знаю за что, вывернул наизнанку, шо пустой карман. Доброй ночи, барон. Вам не спится?

ГЛАВА 24

Круглый зрачок пистолетного ствола тускло отсвечивал букетным Дамаском, не выражая, как водится, никаких эмоций. От него до Лиса было от силы пара шагов, так что, реши сейчас бывший наш собрат по оружию спустить курок, вряд ли Сергею удалось бы уйти в сторону. И все же он медленно приближался, закрывая в поле зрения барона приподнявшегося уже Наполеона.

– Шо, друг ситцевый, доволен? Всех обманул? Стреляй, шо ты рукой дрожишь! Мы его на Гольдбахе по морозу, шо гады ползучие, на себе тащили, грамоту баронскую для него выискали, а он палит в чужих генералов, точно в кроликов. Молодец, шо и говорить!

– Уйди с дороги, – тихо вымолвил Конрад.

– Ага, щас! Ты шо, дружаня, окончательно с головою в ссоре? – Лис постучал себя пальцем по лбу. – Если я отойду – ты ж пальнешь и не промажешь. А мне тогда шо делать? Качучу танцевать?! У меня здесь тоже ствол, и в туза я бью не хуже твоего. Вот и считай, пара трупов нам тут обеспечена. Стреляй уж лучше ты в меня, потом на досуге сказочку придумаешь, мол, я на тебя напал, покусал, а ты в припадке самообороны дырку у меня в лобешнике проделал. Я в тебя верю, складно получится! Ну, шо ты глаза потупил? Убей старого приятеля!

– Дьявольщина! – Мюнхгаузен поднял ствол пистолета и, дернув щекой, выстрелил в обвисшее хмурыми тучами небо.

– Фух! Так-то лучше, – с нескрываемым облегчением выдохнул мой напарник, тщетно пытаясь унять грохочущее под ребрами сердце.

– Что? Что стряслось? – Вопя на ходу, к месту очередного выстрела бежали вооруженные челядинцы и спешившиеся гайдуки.

– Да все нормально! Шо за переполох? – отмахнулся Лис. – Все наши! Конрад, ты еще кого-нибудь там обнаружил?

– Нет, – односложно выдавил Мюнхгаузен, ловя спасительную Лисову реплику. – Больше никого.

– Ваше сиятельство, – Лис бросился к Наполеону, – вы-то хоть целы?

– Цел. – Бонапарт хмуро огляделся вокруг, силясь постичь умом причины нежданного многолюдства. – Что здесь, черт возьми, происходит?

– Да ну, пустое дело. – Мой друг успокаивающе махнул рукой. – Банальное покушение, буквально повседневная суета придворных будней. Але, орлы, волоките сюда пленных. Вот, генерал, у нас тут небольшой трофейчик образовался.

Силуэты трех незнакомцев с заломленными руками маячили все ближе и по мере приближения становились все более знакомыми, во всяком случае, тот, кого наши слуги вели первым.

– Ой, блин, шо ж это мы такое наделали? Это ж цесаревич! – пробормотал Лис.

Действительно, я уже вполне мог разобрать искаженное болью лицо великого князя Александра Павловича и двух сопровождающих его адъютантов.

– Ва-а-аше высочество, ну, ёшкин дрын! Ну, слава Богу, вы живы! – Лис устремился навстречу потенциальному наследнику престола, размахивая пистолетом точно дирижерской палочкой. – Алле, архаровцы, отпустите руки! Я ж сказал – к земле прижать, а не ломать, шо братский веник. Отпустите, кому говорят! Ваше высочество, рапортую как есть. Устроенное на вас Антантой покушение героически сорвано благодаря замыслам генерала от артиллерии графа Бонапартия и нашими ревностными стараниями. Враг напрочь изведен, справедливость торжествует, и мы с ней заодно!

Ошеломленный наследник престола хмуро созерцал затянутую утренним туманом панораму Летнего сада, не находя слов, чтобы выразить то ли возмущение, то ли, наоборот, благодарность. Раздавшиеся несколько минут назад выстрелы неумолимо свидетельствовали о нешуточном обороте дела, однако представить себе Наполеона и всю находящуюся здесь толпу неведомой черни своими неожиданными спасителями?… В этом явно чувствовался какой-то подвох.

– Так, значит, граф, – обращаясь к подошедшему Бонапарту, наконец выдавил Александр Павлович, точно не замечая многословного Лиса, – вы и мне спасли жизнь, – он сделал небольшую паузу, – совсем как батюшке моему пять лет тому назад.

– Всегда к услугам вашего императорского высочества, – с натужной вежливостью отозвался Бонапарт, сгибая непослушную спину в поклоне.

– Можете поверить, я запомню это. – Наследник престола гневно зыркнул на замерших поблизости Лисовых соратников, и те отпрянули, внутренне ужасаясь недавно содеянному. – Возвращаемся!

Царственный отпрыск и сопровождающие его неофициальные лица повернулись спиной к присутствующим и быстро зашагали прочь, спеша покинуть сцену разыгранного траги-фарса.

– Фух, кажется, на первый случай обошлось, – выдохнул Лис. – Ну шо, Конрад, оставляем тулово полиции?

– Тело – да, – тихо проговорил Мюнхгаузен. – А вот пистолет рядом с ним следует забрать.

– Ты шо? Это ж вещдок! – удивленно глянул на него Сергей, но барон молча протянул ему свой пистолет и добавил чуть слышно, едва оружие перекочевало в руки моего напарника:

– Там второй.

Лис поднес орудие несостоявшегося убийства к глазам чтобы получше его рассмотреть, и я отчетливо увидел на рукояти увитый лаврами золоченый вензель «А.П.» под императорской короной.

– Ни хрена себе! – Мой друг ткнул пальцем в спину уходящего престолонаследника. – Это его, что ли?

Мюнхгаузен молча кивнул.

– Алле! Ты и ты, – Лис обернулся к своим подручным, – а ну-ка мухой слетали во дворец, нашли на втором этаже дохлое тело и отобрали у него ствол. Если шо, можете оторвать с руками. Ну, шо вы застыли?! Статуй и без вас здесь до хренячей мамы! Бего-ом марш! Капитан, ты, блин, достал! Приходи в себя и возвращайся к родному очагу. Царские особы – это твой контингент. А то шо получается: ты пьянствуешь, а я отдуваюсь! Бери шинель, вали домой, тут без тебя не разобраться.

Огонь в камине обдавал жаром, но я все жался к нему поближе, не в силах согреться. Оставив взбешенного Наполеона разбираться с семейными безобразиями, мы отправились в Брусьев Костыль, чтобы наконец-то по душам поговорить с бароном Мюнхгаузеном.

– Картина маслом, – крутя в руках те самые роковые стволы, констатировал Лис. – Как я понимаю, к тому моменту, как будущий самодержец добредает, весь в неистовых предвкушениях, сладостно поворковать наедине с прелестной фавориткой, его радостно встречает еще не остывший труп командующего российской армией на восточном фронте. Причем не важно, останется великий князь на месте или, услышав выстрелы, ломанется домой из сада. Его наверняка срисуют караулы, стоящие у Зимнего дворца. А потом на месте преступления обнаружат труп Наполеона со шпагой в руке и орудие убийства, которое, слава Богу, нынче таковым не стало. Кстати, любезный Конрад, поведай мне как старому боевому товарищу, на каком блошином рынке ты приобрел эти занятные экземпляры оружейного искусства?

Мюнхгаузен, все еще не пришедший в себя окончательно после недавних событий в Летнем саду, бросил на говорящего загнанный взгляд.

– Ладно, не трудись, – продолжил Лис, – давай попробую догадаться. Тебе их выдал доктор Роджерсон по собственному рецепту?!

– Верно, – с тяжелым вздохом проговорил сидящий в кресле ротмистр брауншвейгских кирасир, сжимая пальцами виски. – Он самый.

– Ну, я так и думал. Скажи, Вальтер, какой у нашего милого лекаря забавный хирургический инвентарь! Причем рупь за сто даю, эти стволы он у Александра после очередного визита отмутил. Так шо надо будет Тишке сказать, шоб он серебряные ложечки в буфете пересчитал, а то знаем мы таких клептоманов!

– Да, – проговорил я, содрогаясь то ли из-за мучившего меня озноба, то ли от полного осознания произошедшего, – если бы задумка Роджерсона удалась, ситуация при российском дворе могла сложиться пренеприятнейшая. Власть, как известно, никому и ничего доказывать не любит, а уж при императоре Павле так и подавно. Если сам Павел, воодушевленный своим великим предком, сына Александра сгоряча и не казнил бы, то скорее всего издал бы манифест, что престолонаследник к убийству непричастен. Но кому в свете подобные царевы указы интересны? Слухи бы поползли самого нелестного свойства. Наполеон в армии и гвардии – фигура влиятельная и популярная, тут и до очередного дворцового переворота недалеко. Таким образом, российское войско лишается гениального полководца, брожение при дворе расшатывает трон, и в результате при самом оптимальном повороте дел империя вынуждена заниматься собственными проблемами. В новом переделе мира в рамках Венских соглашений для нее уже места нет. Конрад, – я устремил на приятеля испытующий взор, – будем откровенны! Доктор Роджерсон – британский резидент?

– Да, – чуть слышно выдохнул Мюнхгаузен.

– А ты, боевой офицер, ты-то как угодил в это болото?

– Это долгая история, – негромко проговорил барон. – Долгая и запутанная. Когда я шел сегодня к флигелю, то надеялся, что Сергей выстрелит первым и, как обычно, не даст промаха. Я надеялся, что сегодня все кончится, вся эта ложь, эта мышиная возня… Но увы!

– Конрад, расслабься, какое увы? – Лис подбросил в огонь дров. – Ну, всяко бывает, нога попала в колесо.

– Все началось давно, за много лет до моего рождения.

– Уже хорошо, – усмехнулся я.

– Когда мой дядя служил в России, он довольно часто использовался императрицей Екатериной для выполнения поручений весьма приватного свойства. Государыне очень нравилась та легкость, с какой Карл Фридрих Иероним справлялся с заданиями, подчас весьма непростыми. Кроме того, она любила перекинуться словцом с ним, мой дядя на самом деле был замечательным собеседником.

В 1762 году, как вам, должно быть, известно, ее императорское величество добилась того, что на престол Речи Посполитой взошел ее бывший возлюбленный Август-Станислав Понятовский.

– Это дядя маршала, что ли? – уточнил Лис.

– Отец, – мотнул головой Мюнхгаузен.

– То есть как отец? – Я непонимающе вскинул брови, быстро восстанавливая в памяти страницы Готского альманаха. – Он же сын австрийского лейтенант-фельдмаршала Понятовского!

– Как бы не так! Лейтенант-фельдмаршал-то как раз здесь ни при чем! Когда Август-Станислав взошел на трон, императрица пожелала лично поздравить его. Встреча была назначена в Вильно, там после бала и фейерверка былые чувства вновь захлестнули любовников, а через девять месяцев на свет родился Иосиф.

– То есть ты хочешь сказать, что маршал Понятовский – сын Екатерины Великой и Августа-Станислава? – отказываясь верить собственным ушам, переспросил я.

– Это правда! – подтвердил барон.

– Ни фига себе раскладец! Вальтер, но он же прав на российский престол не имеет? – настороженно уточнил Лис, вспоминая историю самозванца Петра III. – Или все же имеет?

– В истории всякое случалось, – пожал плечами я, – но по закону – нет. Тем более что впоследствии у Екатерины были и другие бастарды. Скажем, те же графы Бобринские, насколько я помню, восходят к сыну императрицы и Орлова.

– Не, ну, это понятно…

– Здесь есть одна загвоздка, – как-то странно усмехнулся наш собеседник. – Екатерина была женой Понятовского.

– Что-о-о?!! – хором выпалили мы с Лисом.

– Ты, часом, ничего не путаешь? Какой женой?! Шо ты грузишь?

– Дело в том, что вскоре после бракосочетания с Петром III новоиспеченный супруг застал ее в любовных играх с красавцем поляком. Как вы, должно быть, помните, Петр III с первого взгляда невзлюбил невесту, но интересы империи оказались выше личных симпатий. Теперь же у него был прекрасный шанс избавиться от нее. Чтобы отрезать Екатерине пути к отступлению, Петр без промедления велел послать за священником-иезуитом. Поскольку этот ревностный католик не признавал таинство брака, свершенное по православному обряду, то он, к великой радости обманутого мужа, обвенчал принцессу Софию-Федерику Ангальт-Цербстскую и графа Августа-Станислава Понятовского. Стоит ли говорить, что эта свадьба проходила под дулами пистолетов! Но она свершилась.

Вероятно, среди иных причин, в конце концов приведших к свержению и гибели несчастного Петра, унижение того брачного фарса и необходимость сохранить его тайну сыграли не последнюю роль. Однако даже боги не могут сделать бывшее не бывшим. Бумаги, подтверждающие законность бракосочетания, были отправлены генералу ордена иезуитов. До самой кончины своей Екатерина поддерживала этот орден, полагая таким образом купить молчание. Даже после того, как римский понтифик упразднил Воинство Иисуса, оно продолжало активную деятельность в российских землях под эгидой православной Екатерины.

Ей действительно было чего опасаться. Всплыви документы иезуитов где-нибудь в Париже, и в глазах Европы самодержица Всероссийская становилась в лучшем случае королевой Полонии. На трон России в этом случае нашлось бы немало претендентов. Уж и не знаю, каким образом, но сейчас злополучные свидетельства в руках у генерала Бонапартия и, возможно, не только они. – Барон умолк, переводя дух.

В моей голове сама собой всплыла фраза вербовщика иллюминатов о благодеяниях доброго «брата» полковника Ландри. Не о том ли шла речь в маленькой каморке под сценой Венской оперы? Кто знает, кто знает.

– Чем дальше в лес, тем толще партизаны, – качая головой, прокомментировал Лис. – Ну а ты-то тут при чем?

– Мой дядя был назначен отвезти младенца в Краков. Ясное дело, его миссия была окружена завесой тайны, ведь, по сути, новорожденный младенец был сыном польского короля и российской императрицы. При благоприятных условиях он вполне мог претендовать на российский трон и объединить под одной короной земли двух извечных противников. Стоит ли говорить, что в Европе, да и в Османской Порте, могло найтись немало охотников заполучить в свои руки этакий козырь.

Екатерина написала Августу-Станиславу письмо, в котором рекомендовала воспитать Жозефа под видом племянника, сына одного из родственников, что тот и сделал. Однако, кроме этого письма, существовала еще записка, в которой некоему офицеру, командовавшему эскортом царственного ребенка, предписывалось на обратном пути ликвидировать и моего дядю, и кормилицу младенца. – Конрад умолк, переводя дыхание.

Подобная жестокость слабо вязалась с привычным образом радушной государыни-матушки, однако я припомнил собственную историю и разговор с Джоном Полом Джонсом на Змеином острове и со вздохом признал вероятность подобного факта.

– На счастье Карла Фридриха, – продолжал свой рассказ Мюнхгаузен, – офицер, которому было поручено убийство, по неведомым дяде причинам собирался бежать из России. Возможно, он резонно опасался, что по возвращении его самого будет ждать та же участь. Так или иначе, человек императрицы взял с дяди немалую сумму в обмен на жизнь и скрылся с деньгами. Барон также решил обезопасить себя. Путь домой в Брауншвейг ему был заказан, в России его дожидалась любимая жена. Тогда Карл похитил у Августа-Станислава то самое письмо от Екатерины, в котором весьма подробно описывалось происхождение Жозефа Понятовского и те меры, которые польскому королю надлежало предпринять незамедлительно для сохранения в тайне подробностей виленского свидания. Письмо было спрятано в надежном месте и могло быть передано англичанам или французам, если бы вдруг с дядей или его близкими что-то случилось.

Екатерина решила не дразнить гусей. Она поселила барона Мюнхгаузена неподалеку от столицы, чтобы надзирать за ним и контролировать всякий его шаг. Об остальном вы уже слышали от Наполеона. Но здесь есть одна деталь, которая вполне даст вам возможность убедиться в коварстве российской императрицы, коварстве, не знающем границ.

Не зная, где хранится компрометирующий документ, эта женщина наняла двух писак, Распэ и Бергера, которые насочиняли всякой отсебятины под названием «Приключения барона Мюнхгаузена», и щедро оплатила как сами издания, так и последующее их распространение. Борзописцы оказались, увы, не бесталанными, и с этой поры доброе имя Мюнхгаузенов было навек опорочено. Вот такая история. – Конрад вопросительно глянул на Сергея, и тот, молча кивнув, налил ему стакан «Лисового напию», которым до этого потчевал меня, как сам он выражался, «для сугреву». – Дальнейшее вам, господа, в общих чертах известно. Я действительно убил на дуэли сослуживца и был вынужден бежать в Ганновер. Но дело в том, что мой ганноверский родственник Хилмар фон Мюнхгаузен – глава тайного кабинета министерства иностранных дел этого королевства.

От неожиданности я попытался было подняться, но, коснувшись раскаленных прутьев каминной решетки, судорожно отдернул руку и уселся мимо кресла.

– То есть, иными словами, начальник политической разведки? – скривившись, переспросил я, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное место.

– Именно так, – печально кивнул Мюнхгаузен. – Он предложил мне службу и хорошие деньги. Я мог бы сказать, что у меня не было выбора, и это было бы почти истинной правдой, но это самое «почти» и отличает правду от лжи. На самом деле я был рад отомстить сыну императрицы Павлу, если уж не имел случая мстить ей самой. Мне дали людей, с которыми я должен был проникнуть в Австрию, чтобы перехватить тайный меморандум, направленный графу Боиапартию одним из его сторонников в Париже. Дело казалось пустяковым. Я точно знал, кого мне следует изловить, и поверьте, без труда справился бы с этим, когда б не ваше вмешательство.

– Елкин гриб! Значит, тогда, на дороге под Веной, это ты устроил тарарам? – Лис возмущенно хлопнул себя по колену.

– Конечно, я. Вернее, мои люди. Я разбил отряд на две части и караулил посменно. По моим сведениям, господин де Сен-Венан должен был ехать ночью. То, что с ним окажется спутница, как и то, что этой особой будет сестра Наполеона, мне никто не сообщил.

– Вряд ли об этом кто-то мог знать. Каролина просто-напросто сбежала с очередным любовником от надоевшего ей маршала. Оттого, вероятно, де Сен-Венан и подорожную не показывал, что в ней он значился один-одинешенек.

– Быть может, – согласился Конрад. – Но все пошло наперекосяк с самого начала, и ваше с Лисом вмешательство только усугубило неудачу. Но теперь это уже не важно. Как бы то ни было, я последовал за вами, а ночью мой человек залез к вам в дом, чтобы похитить бумаги, которые вы достали из корсета де Сен-Венана. Ему не повезло. Не повезло дважды. Во-первых, он похитил не те документы, во-вторых, имел неосторожность потревожить вас.

Исход дела известен. Мой ганноверский родич, увидев раздобытые записи, наотрез отказался платить и потребовал именно меморандум Сен-Венана. Я был вынужден снова вернуться к охоте за этими чертовыми бумагами. Мне повезло, вы угодили в плен к заговорщикам, и ваш банкир искал головорезов, которые бы взялись освободить узников. Я вызвался добровольцем, вследствие чего и произошло наше знакомство.

– Так шо, – Лис сокрушенно покачал головой, – значит, все это время ты шпионил за нами?

– Можно сказать и так, – нехотя согласился Конрад. – Хотя, признаться, шпион из меня никудышный. Я солдат и, если бы не обстоятельства, ни за что не пожелал бы себе иного жребия. К тому же моя шпионская миссия закончилась бесславно в ночь после Сокольницкой битвы. Я своими глазами видел, как вы передали меморандум Наполеону. Таким образом, задание было успешно провалено.

– Ну извини! Ты б раньше сказал – мы б шо-нибудь придумали, – развел руками Сергей.

Конрад хмуро усмехнулся его шутке.

– Когда я отправлялся в Россию, у меня не было с собой ни средств к существованию, ни каких бы то ни было связей, кроме, пожалуй, вас и того же графа Бонапартия, против которого я невольно злоумышлял. В Брауншвейге меня ожидали судебные приставы, а в Ганновере – разгневанный дядя Хилмар, перед которым я должен был отчитаться и за деньги, и за людей. Правда, оставались еще похищенные записи, но что мне было с ними делать? Я уж думал сжечь их или же подкинуть вам, но тут ко мне явился доктор Роджерсон и, передав наилучшие пожелания и родственный привет из Ганновера, предложил выкупить хранящиеся у меня письма.

Движимый отчаянием и безденежьем, я согласился. К тому же доктор намекнул, что если я не продам выкраденный архив, то его запросто могут «случайно найти». Он, несомненно, знал, о чем говорил. Увы, я сделал выбор – взял деньги и дал в том расписку. Это оказалось роковой ошибкой. Через пару дней господин Роджерсон сообщил, что письма сами по себе не представляют какого-либо интереса, уж во всяком случае, для Англии. Но граф Бонапартий может быть очень раздосадован, если вдруг узнает, что переписка, содержащая финансовые секреты его семьи, оказалась в чужих руках, да еще не в чьих-нибудь, а в моих. Он заверил, что имеющиеся в бумагах факты порочат Наполеона и он, не торгуясь, выкупит ценные письма. Меня же в этом случае ожидала весьма горькая участь. Вы сами знаете, Бонапарт вспыльчив и мстителен.

– У них в семье все такие, – вспоминая бурные события прошедшей ночи, вклинился я. – Однако это не повод охотиться на командующего российской армией.

– Роджерсон предложил мне на выбор: либо я участвую в убийстве Наполеона, либо он выдает меня как английского шпиона. На оговоренном месте сегодня вечером меня ждал еще один участник покушения. Никогда прежде я его не встречал. У него были ключи от черного хода Летнего дворца и пистолеты, вот эти самые. Видит Бог, я бы не спустил курок! Я шел на смерть, желая погибнуть, ибо участвовать в этой драке скорпионов был не в силах!

– Вот такие скелеты водятся у нас в шкафу, – с деланной радостью подытожил Лис. – Слава Богу, шо мы там друг друга не поубивали! Конрад, ты вот только скажи, глядя прямо в глаза вон тому золотому петуху, мы сейчас услышали все, что нам следовало бы знать?

Мюнхгаузен, не говоря ни слова, пожал плечами.

– Будем надеяться, что все.

– Погоди, – я прервал друга на полуслове, – с покушением вроде бы ясно. И бумаги, хвала Господу, нашлись. Однако битва скорпионов продолжается, я бы сказал, с новой силой. Если Жозеф Понятовский сможет доказать свои права на трон России, он будет представлять весьма серьезную опасность для цесаревича Александра. Хотя по закону Российской империи сын государя имеет несомненные преимущественные права в сравнении с его братом, тем более сводным, но в скором будущем у самого Понятовского, который известен как отчаянный рубака, будет целый корпус у стен Петербурга. И, прошу вас заметить, этот корпус будет состоять из ревностных недоброжелателей нынешней династии. К тому же Понятовского наверняка поддержит Бонапартий, так что все только начинается, капкан взведен.

– Неужели россияне потерпят своим правителем какого-то польского королевича? – Брови Мюнхгаузена в недоумении поползли вверх.

– Как-то раз уже терпели, – напомнил я. – В годы смутного времени. Правда, недолго. А вообще и Рюрик не ближних корней, и Анна Леопольдовна, и Екатерина Великая, и Петр III – все они гости издалека. Трудно ответить на ваш вопрос. В любом случае малой кровью здесь не обойдется.

– Что же можно предпринять? – обескураженно спросил Конрад.

– На данный момент – спать. Быть может, решение явится во сне откровением Божьим, а если нет – всегда лучше думать утром на свежую голову.

Новый день не принес желанного решения, хотя и наполнил дом свежими известиями. Генерал от артиллерии Бонапарт по первопутку спешно выехал к войскам на юг. Его неистовая сестрица вновь отправилась холить и лелеять беднягу маршала. Великий князь Александр Павлович, дабы выказать подобающие случаю почтение и радость, направился в Вену, где должно было состояться бракосочетание увенчанного славой базилевса французов с дочерью кесаря Священной Римской империи Марией-Луизой.

Что же касается доктора Роджерсона, то «Петербургские ведомости» извещали с дежурной безучастностью: «…в связи с отбытием в Митаву тайного советника и лейб-медика двора его императорского величества Роджерсона Ивана Самойловича всем особам, имеющим к оному счета и иные дела всякого свойства, рекомендуется прибыть на квартиру его высокопревосходительства».

Уж не знаю, была ли газета сверстана еще вечером, или же утром, прознав о неудаче дела, британский резидент поспешил свернуть работу, но факт оставался фактом. По указанному в газете адресу лейб-медика не оказалось. Его по-английски учтивый секретарь любезно заверил, что готов оплатить векселя хозяина, ежели таковые у нас имеются, но сказать нам о его местонахождении не имеет ни полномочий, ни возможности. Без особой надежды я отрапортовался Палиоли о событиях прошедшей ночи и попросил сообщить, когда беглый эскулап окажется в Митаве. Полагаю, его с тем же успехом можно было искать на Берегу Слоновой Кости или в загадочной Шамбале, но, впрочем, чего не случается под солнцем.

Мы же остались в Санкт-Петербурге наблюдать, как чахнет среди марширующих солдатиков император Павел, как собирает полки его сводный брат Жозеф, как все более и более печальной выглядит Принцесс Ноктюрн, ожидая решенного уже в Вене дозволения об отбытии моем в действующую армию.

Кончался март, воздух был наполнен предвкушением весны, которая здесь наступает много позже, чем в наших широтах, и потому особенно дорога и ожидаема. Но теперь столица казалась пустой, едва ли не вымершей. Как только неспешные дворники заканчивали управляться с широкими скребками и метлами, как только чиновный люд разбегался по департаментам и присутственным местам, улицы пустели точно в полночь. Лишь изредка по главным проспектам трусцой проезжали хмурые от безделья извозчики, да кое-где в ближайшую лавку пробегали расторопные служанки. Гвардейские полки, столь нелюбимые императором Павлом, едва ли не поголовно были отправлены в Крымский поход, и накрепко связанная с ними столица в напряжении ожидала новостей, моля Бога сохранить и уберечь близких, кормильцев и друзей.

Эта напряженная и тягостная неопределенность, казалось, передалась мартовской погоде, которая никак не могла решиться обогреть российскую столицу и подарить ей хоть пару солнечных дней. Каждое утро я исправно приезжал на службу, присутствовал на вахт-парадах, скучал на официальных приемах, общаясь с оставленными в столице генералами, коих, по выражению Наполеона, «вес крестов и звезд мешает быстрому передвижению». Ссылаясь на авторитет генералиссимуса Суворова, Румянцева и Потемкина, они самозабвенно рисовали мне картины скорого отвоевания у басурман исконно православного Константинополя и наперебой по секрету сообщали, что брат цесаревича Константин уже готов венчаться на царствие короной Палеологов под именем Константина X. Я внимательно слушал, одобрял планы разгрома далекого противника, с грустью понимая, что ни один из паркетных храбрецов не сумеет остановить корпус Понятовского.

Мои попытки разъяснить послу суть возможной угрозы наткнулись на дипломатичное, но твердое пожелание либо представить в том неопровержимые доказательства, либо не совать нос куда не следует. Так что в день, когда наконец прибыл рескрипт о моем назначении представителем Кесаря в полевую ставку графа Бонапартия, оба человека, присутствующих в кабинете посла, вздохнули с затаенным облегчением.

– Бристоль, друзья мои! – процитировал Лис неизданного еще Стивенсона. – Мы едем искать сокровища! Ладно, хрен с ним, с Бристолем. – Он дозволяюще махнул рукой. – В Константинополе тоже есть много чего отвернуть!

ГЛАВА 25

«Любая война популярна в течение первых тридцати дней», – сказал один американский ученый и был по-своему прав. Но победоносные войны популярны значительно дольше, особенно до тех пор, пока убитых хоронят близ места их гибели, а по городским улицам не расхаживают, прося милостыню, увечные инвалиды в потрепанных солдатских мундирах. Однако эта кампания была, пожалуй, одной из самых необычайных среди тех, которые мне довелось видеть.

Все началось с того, что, едва Бонапарт вступил в Крым, туда из критского заточения бежал хан Вахт Гирей с предложением возглавить набранную здесь татарскую армию и повести ее на Константинополь. Это само по себе имело вполне разумное объяснение: в конце концов, жизнь затворника, пусть даже среди благоухающих садов райского острова, – тоскливая штука для деятельного правителя, лишившегося трона согласно беспощадным статьям Ясского договора. Теперь у хана был шанс отыграться, и последний Гирей не желал упускать его.

Но особое веселье началось тогда, когда войска Бонапарта ступили на земли самой Османской империи. Собственно говоря, наступление шло с трех сторон. На левом фланге через земли Аджарии двигалась армия генерала Багратиона, на правом, смыкаясь с австрийскими войсками, шел вспомогательный корпус потомка господарей Молдавии князя Кантемира, в центре же ударная группа самого графа Бонапартия при поддержке Черноморской эскадры адмирала Ушакова двигалась прямо на Константинополь.

Успех, с которым развивалась эта десантная экспедиция, с точки зрения военной науки являл собой нечто диковинное и необычайное. В то время как австрийцы, поддерживаемые сербскими повстанцами Карагеоргия, упорно прорубали себе путь на Софию, Бухарест и Адрианополь, как победоносный базилевс в поте лица гонялся по долине Нила за неуловимыми мамлюками египетского паши Мухаммада Али, – Наполеон продвигался вперед, собирая ключи от сдающихся крепостей примерно с той же скоростью, с какой в наше время собирает их команда в форте Байярд. Несоответствие это, казавшееся почти мистическим в глазах наивных современников, для нас имело объяснение, далекое как от волшебства, так, впрочем, и от военного искусства. Секрет был прост, и таился он в фигуре турецкого султана, хранимого Аллахом Селима III.

Придя к власти, этот государь обнаружил армию, особенно же ее костяк – знаменитый корпус янычаров, в таком запустении, что волосы невольно зашевелились у него под чалмой. Многие из некогда грозных воинов, взращенных близ трона точно сторожевые псы, теперь не то что ятаганом не владели, но и порох в ствол засыпали после того, как забивали пулю.

Султан– реформатор бодро взялся задело и в кратчайшее время создал корпус дворцовых стрелков по европейскому образцу. Памятуя о традиционной дружбе между Францией и Османской Портой, Селим III пригласил для этого множество офицеров-инструкторов из армии Людовика XVI. Весть о казни французской королевской семьи вызвала шок у султана, но, с другой стороны, он охотно стал принимать на службу беглых аристократов, расставляя их на всевозможные командные должности в новом войске. Теперь же брошенные на убой янычары пытались отстоять балканские перевалы, а французские военачальники, приближенные к Селиму III, сдавали крепости своему бывшему соотечественнику одну за другой.

Вести о замечательных победах Наполеона застали нас по дороге в Крым, невольно давая почву для раздумий о путях решения государственных вопросов в эпоху просвещенных монархий. Сам по себе всплыл в памяти драгунский полковник Ландри, который не так давно о чем-то весьма содержательно беседовал с одним из лидеров французской эмиграции маркизом д'Антрагом. Теперь, похоже, плоды этой встречи обильно пожинал Бонапарт.

В тот момент, когда мы наконец достигли его ставки, он обсуждал систему обороны Константинополя с генералом Себастиани, до недавних пор главным военным советником при дворе Селима III. Он то и дело отмечал ключевые точки для штурма на подробнейшей карте, любезно предоставленной бывшим главным инспектором саперных войск турецкой армии Жюшеро де Сен-Дени, и линии его стремительного карандаша чертили ярко-красные стрелы, направленные в сердце Османской Порты.

Заветный локоть был уже близок, однако укусить его, не дожидаясь подхода союзников и войск Багратиона, не представлялось возможным. Начиная с Константина Великого, поколения византийцев, а затем турок-осман укрепляли столицу, желая сделать ее неприступной для любого врага. Во многом им это удалось. Наполеон, безусловно, являлся гениальным артиллеристом, но большая часть его орудий находилась на кораблях Черноморского флота, а адмирал Ушаков вовсе не горел желанием разоружаться вблизи ожидаемого врага. Его бомбардирские суда раз за разом обрушивали град ядер на бастионы, запирающие вход в бухту Золотой Рог, но те, построенные в лучших традициях французского крепостного зодчества, упрямо огрызались, не давая русскому флоту прорваться к мягкому подбрюшью столицы. Обстрел стен, проводимый с суши, давал столь же малые результаты. Казалось, военная удача решила капризно отвернуться от своего любимца, использовавшего коварные уловки вместо своего несомненного гения.

Битва за Константинополь затягивались. То и дело я принимал гонцов из австрийской ставки с просьбами, оставив султана в осаде, перенести удар на Адрианополь, чтобы облегчить наступление союзных войск. Но упрямый корсиканец, твердя, что ключ к победе хранится в Босфорской цитадели, только-то и пошел на то, чтобы отослать в сторону первой османской столицы три тысячи нукеров [28] Вахт Гирея. Однако вреда от такой помощи было куда больше, чем пользы. Непригодные для штурма крепостей всадники-татары начисто подмели фураж и провиант, встреченный ими на пути, да и привычка не оставлять без внимания чужое имущество, выработанная в многовековой практике набегов, дорого обошлась еще недавно состоятельному населению Османской Порты.

У нас с Лисом теперь было достаточно времени, чтобы изучать чудом возвращенную корреспонденцию нашего подопечного. Чем больше я задавался вопросами о личности того или иного фигуранта, тем больше понимал тревогу руководства по поводу содержащейся в письмах информации.

Каждый новый псевдоним скрывал какую-либо значимую фигуру европейской политической игры, размах заговора поражал воображение. Казалось, не хватает только детонатора, чтобы накопленный заряд взорвал и без того неустойчивый мировой порядок и привел к власти нового всемогущего правителя. Кто должен был им стать, у меня не вызывало сомнений. В довершение всего услужливый случай подбросил мне занятную книжицу, изданную в мае 1804 года в Реймсе, уж не знаю, каким ветром занесенную к турецким берегам.

Замечательное исследование весьма тщательно разбирало происхождение Бонапартов, отыскивая корни этой раскидистой генеалогической липы среди римских Юлиев, Сильвиев, византийских Комнинов и Палеологов. Между ветвей уютно гнездились короли Арагона и, что самое милое, достославный брат-близнец Людовика XIV, известный под романтическим прозвищем Железная Маска. Увидев в моих руках сей капитальный труд, Бонапарт состроил недовольную гримасу и деланно отмахнулся, но, как мне показалось, теперь он искоса поглядывал, пытаясь оценить, какое впечатление произвело на меня, несомненно, заказное творение неведомого генеалога.

Майская ночь, висевшая над узкой перемычкой между Черным и Мраморным морями, опаляла духотой, от которой не спасал ни едва проснувшийся бриз, ни аромат жасмина, густо растворенный в качающемся воздухе. Бессонный военный лагерь российской армии жил своей походной жизнью. Сколько видел глаз, вдоль городских стен шаманский танец выплясывали острые языки костров, где-то слышалось ржание, окрики часовых и рожки дежурных трубачей, поднимающих в стремя очередные патрульные разъезды. С другой стороны, темнея сквозь предутреннюю дымку, качались силуэты кораблей эскадры, блокировавшей Константинополь с моря. Все было наполнено ожиданием решительных действий, и каждый новый день снова обманывал эти ожидания.

Мы лежали на плоской крыше некогда богатой турецкой виллы, стараясь вдохнуть как можно больше тягучего цветочного воздуха, которого днем так не хватало для нормального дыхания. Было самое время сна, но как тут уснуть, когда в иные часы язык прилипает к гортани и голова кружится от жары.

– Кто идет? – окликнул часовой, дежуривший неподалеку от нашего временного убежища, но, заслышав пароль, успокоился и через минуту приветствовал знакомого офицера. – Здравия желаю, ваше благородие.

Еще через несколько минут упомянутое благородие уже красовалось на обжитой нами плоской крыше, позвякивая наконечниками аксельбантов, положенных адъютанту командующего.

– Что, господа, не спится? – с истинно германской бесцеремонностью проговорил Конрад фон Мюнхгаузен, разглядывая нас с Лисом, погруженных в томную дремоту.

– Ну, шо надо-то? – Сергей недовольно приоткрыл глаз. – Не видишь, что ли, – тихий час! Размышляем о великом!

Словно подслушав его слова, где-то в отдалении гулко рявкнули мортиры, закидывая в османскую столицу пудовые ядра.

– Я пришел вас порадовать, – не замечая Лисовой интонации, заверил барон.

– Считай, шо тебе это удалось. – Мой напарник поднялся с расстеленной на коврах перины и сладко потянулся. – Шо стряслось? Турки отрастили крылья и улетели зимовать в Исландию? Или лично пророк Магомет спустился и посоветовал своим фанам не связываться с Бонапартом?

– Нет, – покачал головой новый адъютант командующего, – но, кажется, очень скоро мы уже будем ночевать в Константинополе.

– Что такое? – Я рывком поднялся, отгоняя навязчивую дремоту. – Багратион перешел горы? Армия кесаря взяла Адрианополь?

– Ни то, ни другое. – Конрад огляделся кругом и понизил голос. – Как сказал Наполеон, самые неприступные крепости легче всего брать изнутри.

– Опять чья-то измена? – поморщился я.

– Бери выше! – Ротмистр ткнул указательным пальцем в небо. – За-го-вор! Час назад к нам перебежал некий Джабраэль Али Паша, в прежней жизни виконт Габриэль де Пантавьер. Как вы сами можете догадаться, он из французских эмигрантов и, более того, когда-то служил в том самом артиллерийском полку, в котором начинал и Бонапартий.

– Вот как? Забавно. – Я кивнул, подтверждая интерес к столь «неожиданной» встрече старых знакомых.

– Этот француз принял мусульманство и сейчас командует местной военной школой.

– Отец солдатам, мать сержантам! Не абы что, но тоже неплохо, – вставил Лис. – Хотя я б себе за такой лаваш ничего обрезать не позволил.

– Так вот, – не сбиваясь на пререкания с приятелем, вещал наш соратник, – как вам, конечно же, известно, нынешним султаном в столице очень недовольны.

– Их можно понять, – слушая, как в очередной раз гулко взрыкивает осадная батарея, констатировал я.

– Но у Селима III есть брат – Мустафа. По словам виконта де Пантавьера, этот Мустафа прекрасно сознает безвыходность положения и готов заключить мир с коалицией на единственном условии: поставить его на трон вместо брата. Мустафа готов даже стать формальным вассалом российской короны, – пояснил барон.

– Вот даже как? – Я нахмурился, вспоминая о должности представителя австрийского двора. – Но это противоречит условиям Венского договора!

– Мустафа не имеет перед собой текста этого документа и уж подавно не ведает содержания его тайных статей! Но он готов нынче же на рассвете встретиться и обговорить условия капитуляции.

– Шо-то я в этой жизни не понимаю! То ли мы еще недогрелись, то ли они уже перегрелись насовсем. Поведай мне, Конрад, – Сергей демонстративно поскреб затылок, – а шо, прежний султан еще на месте или уже, того, для встречи с Аллахом обулся в сандалии с белыми помпонами? Его брат под носом обсуждает план досрочной сдачи любимой столицы, а султан, как водится, в дуду не дует?

– При чем тут дудка? – смутился Мюнхгаузен.

– Селим III действительно замечательный флейтист и к тому же весьма способный композитор, – напомнил я, – но к делу это не относится. Лис прав, каким образом заговорщики намереваются согласовывать планы на глазах у действующего, причем весьма активно, государя?

– Мустафа предлагает следующую хитрость: сегодня утром он проведет вылазку на заранее оговоренную часть нашего лагеря. Брат султана лично возглавит отряд. А пока его сипахи [29] и янычары будут для вида штурмовать ограду лагеря, он сможет увидеться с Наполеоном без лишних свидетелей…

– И там все полюбовно перечирикать! – завершил Лис.

– Что-то вроде того, – после короткой удивленной паузы согласился адъютант командующего.

– Заковыристо! – Сергей опять почесал затылок. – А если его по ходу прений немножко грохнут?

– Кого – его? – уточнил Конрад.

– Да без разницы! Шо так, шо эдак – непруха полная!

– Что и говорить, дело, возможно, не самое безопасное, но с другой стороны – на кон поставлена власть над Османской Портой и победа России. Так что я не удивлен решением Наполеона играть ва-банк!

– Вот оно как. – Я задумчиво прикрыл глаза. – Что ж, в таком случае, думаю, мне как представителю союзников обязательно стоит присутствовать на переговорах. Когда начало вылазки?

Мюнхгаузен вытащил часы, и упрятанный под крышкой механизм завел трогательную песнь о милом Августине.

– Примерно через пять минут.

– Черт побери! – нахмурился я и хлопнул в ладоши, вызывая слуг. – Эй, лежебоки! Мундир! Шпагу! Коня! Бы-ыстро!!!

Переполошенные ранним подъемом слуги с испугом и укором глядели на возбужденных господ, собравшихся в путь с утра пораньше, даже не побрившись и не выпив утренний кофе.

– Что, что случилось? – Йоган Протвиц, запахивая халат, выскочил во двор, тревожно хлопая глазами и втягивая сладковатый воздух своим острым носом.

– Еще ничего, – бросил я, одной рукой хватая луку седла, другой наспех застегивая пуговицы мундира. – Но может случиться!

– Вот так всегда, – под нос себе, но так, чтобы его слова долетели до моего слуха, скорбно пробормотал Лис. – Ничего не произошло, хрен его знает, будет или нет, а мы уже летим вперед быстрее ветра. Спешка хороша только при ловле блох! Скажите, граф, у вас есть блохи?

– У меня есть подозрения, – выкрикнул я, перенося ногу через седло. – Н-но! Вперед!

– Да что происходит? В конце концов, ты объяснишь, в чем дело? – Мюнхгаузен пришпорил жеребца, пытаясь держаться рядом со мной.

– Это не переговоры! – сглатывая ворвавшийся в легкие воздух, прокричал я. – Это западня!

– Отчего ты так решил?

– Мустафа, брат султана, – никчемный, слабый, едва ли не придурковатый неженка. Он всю жизнь провел в специальном дворце для родни государя и без разрешения главы черных евнухов не смеет выйти со двора, а уж тем более провести вылазку за стены Константинополя во главе отряда янычаров.

– Откуда ты знаешь?

Я осекся, едва успев поймать себя на мысли, что собираюсь рассказать боевому товарищу о том, как примерно через год-полтора многотысячная толпа взбунтовавшихся янычар свергнет реформатора Селима и посадит на престол этого самого Мустафу. Прославленный трон османов никогда еще не видел такой слабовольной марионетки. На счастье или несчастье, правление его было очень коротким.

– Мне положено знать, – уклончиво бросил я, и в этот миг утренняя тишина огласилась трескотней ружейных выстрелов, и вопль «Алла-инш-Алла!» загремел над округой, призывая небесного покровителя и защитника правоверных обратить внимание на происходящее у древних стен.

– Началось. – Лис сплюнул, придерживая коня. – Вальтер, я знаю твою дурную привычку соваться в самую гущу драки, но в этот раз фарта не будет. Народ дикий и твоего геройства может не оценить. Вон палатки лейб-гусар. Если уж мы решили гулять в ту сторону, давай-ка гульнем вместе с ними, а то, как Бог свят, нам втроем там очень быстро станет одиноко.

Я поморщился от вынужденной задержки, но в словах моего напарника был резон. И все же те несколько минут, за которые поднятые тревожным ревом труб гусары вскакивали в седла, были огромным сроком, промедлением, возможно, фатальным. Перестрелка на передовых линиях не утихала. Казалось, действительно бросившиеся в схватку турки внезапно потеряли интерес к штурму лагеря и теперь, засев между камней, ограничивались гортанными криками, бряцанием оружия и довольно быстрой, но отнюдь не прицельной стрельбой.

– Вон, вон шатер! – Мюнхгаузен указал на большую палатку с хлопающим на ветру пологом. – Черт возьми! Вальтер, Сергей, глядите, глядите скорей! Вокруг него одни трупы!

– Это уж точно! – процедил Лис. – Переговоры не затянулись. Кажется, нас таки прокинули!

– Они не могли далеко уйти, – давая шпоры коню, выкрикнул я. – Иначе янычары бы уже отступили назад в крепость.

– Глядите-ка, там, на склоне! Я их вижу! – Лис ткнул стволом пистолета в сторону густых кустарников, тянувшихся по склону ближайшего из семи холмов, на которых был разбит град Святого Константина.

Группа всадников на быстроногих арабских скакунах уносилась вдаль от места событий, то появляясь, то скрываясь среди зарослей.

– Перехватим? – Лис с азартом поглядел на меня.

– Попробуем!

Эскадрон князя Четвертинского резвым галопом домчал до самого подножия холма, не встречая сопротивления. Но лишь возбужденные стремительным аллюром кони замедлили шаг, кизиловые чащобы резанули беглым огнем, заставляя лихих гусар осадить скакунов, а затем поворотить их вспять. Здесь, между камней, ветвей и листвы, даже не слишком умелые турецкие стрелки имели существенное преимущество перед блестящей, но, увы, чересчур приметной русской кавалерией. Пули свистели вокруг, изредка в клочья прорывая мундирное сукно гусарских ментиков и выбрасывая из тела наружу кровавые брызги. Всадник на лошади был крупной мишенью, мы же иногда могли видеть лишь вспышки янычарских выстрелов. Сами турки, едва разрядив в нашу сторону ружье, отбегали за очередной куст или валун, откуда вновь стреляли и вновь перебегали на очередную позицию.

– Черт! Черт! Черт! – Князь Борис Антонович Святополк-Четвертинский теребил георгиевский темляк сабли, не видя способов прорваться сквозь линию огня. – Здесь нужны егеря, мы тут все поляжем без толку!

– Это верно. – Я хмуро оглядел покрытый огненными точками холм. – Но поздно. Смотрите-ка, янычары отходят, значит, скорее всего Наполеон уже в крепости.

Тело, лишенное головы, обречено на гибель, но армия, потерявшая своего полководца, еще имеет кое-какой шанс. У русских войск под стенами Константинополя такой шанс был, и звался он Михаил Илларионович Кутузов. До недавнего времени командовавший армией в Молдавии этот, несомненно, талантливый военачальник был человеком совсем иного склада, нежели его предшественник, и, что греха таить, он весьма недолюбливал корсиканского выскочку.

Не любил за то, что Бонапарт стремился наносить быстрые, решительные удары, а не завлекать противника в сети, маневрируя и провоцируя на ошибки обманными ходами; за то, что тот был молод; за то, что Бонапарту, а не ему было поручено командовать армией, действующей против Константинополя; за то, что тот был в фаворе у императора; за его французское происхождение и еще бог знает за что. Быстро наведя порядок среди опешивших от нежданной вылазки противника российских войск, Кутузов собрал в шатре генералитет и, гневно осудив авантюру графа Бонапартия, заговорил о необходимости тщательно подготовиться к планомерной осаде. По лагерю немедленно пополз слух о неизбежном скором отступлении. По долгу службы я был обязан присутствовать на военном совете, но вскоре подобное же собрание, хотя и не столь высокого уровня, состоялось в моей резиденции.

– Быть в трех шагах от победы и отступить?! – горячился князь Четвертинский, размахивая сжатыми кулаками.

– Кутузов говорит только о необходимости подготовиться к осаде, – напоминал ему пунктуальный Мюнхгаузен.

– А это значит: уйти от стен, оставив здесь лишь блокирующий отряд дожидаться прибытия тяжелой артиллерии, изматывать турок, заставлять их попусту тратить силы, – не унимался князь.

– Но ведь это разумно! – возражал Конрад.

– Здесь можно окончить войну одним сильным ударом, может быть, за считанные дни, от силы – неделю! С топтанием же на месте на это уйдут месяцы, а возможно, и годы.

– Ну уж годы!

– Александр Великий осаждал Тир двенадцать лет, – напомнил я.

– Это было давно, – Борис Антонович наконец вставил трубку в зубы и полез за огнивом, – к тому же Тир стоял на острове.

– А нынешний Александр, сказывают, уже взял Иерусалим, – вставил один из присутствующих гусарских офицеров.

– Если базилевс Александр придет сюда, то победу необходимо будет делить с ним, – начал ротмистр Багратион.

– А победу, как женщину, – теребя ус, перебил его невысокий гусар с седой прядью в темно-каштановых волосах, – мы ни с кем делить не намерены.

– Что же вы предлагаете, Денис Васильевич? – поинтересовался у лихого подполковника князь Четвертинский.

– Отбить командующего, не будь я Денис Давыдов! – Лейб-гусар стукнул кулаком по столу.

– Ну, так вы себе лишь кулаки отобьете! – радея за ценную мебель, вставил Лис. – Шо делать-то надо?

Я слушал перебранку офицеров, вспоминая события иного времени и иного мира.

…Это было неподалеку от Форт-Невилла, когда войска генерала Корнуолиса, ловким маневром отрезав штаб армии и один из полков континенталов от основных сил, замкнули окружение, грозя полностью уничтожить наш крошечный отряд. На счастье, континенталы, обычно не склонные терпеть лишения в продолжительных осадах, на этот раз держались весьма достойно. Но и они приуныли, узнав, что части, посланные нам на подмогу, рассеяны войсками племенного союза шошонов.

Чудом выбравшись из рук индейцев, канонир, добравшийся до форта, рассказывал, как на марше колонну атаковали тысячи краснокожих, и большая часть бригады волонтеров корпуса Лафайета была уничтожена, не успев даже перестроиться. Среди захваченных в плен был и командовавший артиллерией юный полковник Бонапарт. Новость о разгроме деблокирующей группы повергла континенталов в шок. Они все еще стояли у бойниц и стреляли в сторону англичан, однако не надо было иметь прорицательские данные Калиостро, чтобы понять: в головах недавних фермеров засело накрепко заковыристое и противное, точно сколопендра, мрачное слово «капитуляция».

Патроны и заряды к орудиям были уже на исходе, генерал Корнуолис, должно быть, готовил свой напудренный парик для свежих лавров, когда вдалеке показались мундиры волонтеров и… украшенные перьями боевые наряды шошонов. Пытаясь разгадать, что же за войско движется к Форт-Невиллу, английский военачальник потерял драгоценное время. Мы ударили в штыки и с фронта, и с тыла. Диковинную армию вел побратим вождя, грозный воин с загадочным именем Раздвижной Глаз или попросту Наполеон Буонапарте…

Однако сейчас обстоятельства складывались иначе. Перед нами были турки, а не индейцы, а их, как выражался Лис, привести к единому знаменателю было куда сложнее, и подзорной трубой здесь было не обойтись. Между тем споры не унимались ни на миг.

– …А если по-казачьи, на бурдюках ночью между фортами в бухту пробраться? – горячо рубил Денис Давыдов.

– Малым числом смысла нет, а коли многие пойдут, то стража на стенах враз углядит, – остужал его пыл Борис Антонович. – Вот ежели бы отвлечь их…

– Можно, скажем, камышинки использовать да под водой проплыть, – недолго думая предложил Роман Иванович Багратион.

– Положим, что так, – вмешался Конрад, спеша возвратить спорщиков из-под босфорских вод на твердую землю. – Возможно, в крепость некоторое количество добровольцев и проберется, но где искать командующего?

– Где-где! Конечно же, в султанском дворце! – не задумываясь, рубанул Денис Давыдов. – Где же ему еще быть?

– Во дворце следует искать султана, – покачал головой я, с сомнением глядя на высящиеся над стенами минареты Айя-Софии.

– Капитан, а Конрад дело говорит. Не зная броду, соваться в воду – шо на морозе топор лизать. Начать можно, а вот дальше проблем не оберешься. У нас сейчас два варианта. Первый: доложить начальству, шо объект попал в силок и все его планы накрылись медным тазом.

– Ты же понимаешь… — тут же начал я.

– Понимаю, – прервал меня Сергей. – Тогда человечек внутри нужен, причем желательно с большими завязками.

– У меня такого нет. Да и откуда?

– Ой, беда-невзгода злая. — Лис деланно сглотнул горючую слезу. – Это ж надо такому случиться! Шо ж ты загодя не подсуетился? Надо было султана вербануть – щас бы горя не знали!

– Ну-у…

– Ладно, вернись к жизни. То, шо у нас в отсутствии, у других, может быть, вполне даже в наличии. Остается лишь равномерно перераспределить блага в нужном отечеству порядке. Короче, вызывай Елипали. Быть того неможет, чтоб у ломбардских банкиров в таком рыбном месте не сидел какой-никакой рыбачок.

Честно говоря, меня не особо радовала перспектива вновь слышать напутственные речи стационарного агента, однако в словах Лиса действительно был резон. При всей внешней непримиримости христианского Запада и мусульманского Востока тайная связь между ними не прекращалась ни на день. А если не прекращалась торговля, то и негласные представители ведущих банков наверняка должны были обитать в столь крупном центре мировой экономики, как Стамбул-Константинополь.

– Ну, что тому вас? — как обычно, нервно отреагировал резидент на канале связи.

– У нас, вашими молитвами, все в порядке. А вот у Наполеона большие неприятности.

– То есть? — напрягся финансист.

– Его захватили в плен турки.

– Что-о?!

– Османы поутру сделали вылазку и захватили Бонапарта, — повторил я, понимая, что столь шокирующая новость скорее всего повергла диспетчера европейской политики в состояние глубокого ступора. – Мы пытались отбить его, но попали под обстрел и были вынуждены отступить.

– Проклятие! — Барственно-вальяжный в обычное время банкир смачно выругался по-итальянски, нимало не заботясь о том, что система «Мастерлинг» исправно переводит его замысловатую ненормативную лексику. – Впрочем, – он на минуту замолчал, – может, это и к лучшему. У нас в Палермо говорят: «Нет человека – нет проблемы».

– А у нас утверждают, что автомобиль с мертвым водителем опаснее, чем автомобиль с живым. Организация, созданная Наполеоном, а возможно, даже и не им, обладает сегодня огромными силами. Неужто вы полагаете, она растворится точно призрак, если ее лидер вдруг по какой-то причине исчезнет?

– Не ваше дело, что я полагаю!

– Да, целиком не мое. Но рассудите сами, у стаи появится новый вожак, и у него будут свои задачи, свои цели. Сейчас, потратив целых полгода, мы приблизились к сердцу тайного союза почти вплотную, а что будет завтра, если Наполеона вдруг не станет?

– Проклятие! — снова выругался сеньор Умберто. – Чего же вы хотите от меня? Вы что же, полагаете, СелимIIIзахочет отпустить столь опасного врага за выкуп?

Я молча подивился бредовой мысли финансового воротилы. Честно говоря, мне она даже в голову не пришла.

– О выкупе речь не идет, — заранее утешил я скаредного банкира. – Я хочу узнать, есть ли у вас доверенный человек в Константинополе? Нужно ли пояснять, что мне необходим кто-то с хорошими связями, а не просто клерк.

– Вы понимаете, что это большой риск? – после минутной паузы вновь заговорил Палиоли.

– Конечно! — кратко ответил я, удивляясь, что в кои-то веки начальство заинтересовала наша участь.

– Если вдруг связь нашего человека с вами будет раскрыта, его ожидают большие неприятности.

– Учту, – саркастически усмехнулся я. Мир снова сел на ось, и Земля не сошла с орбиты. Конечно же, резидента беспокоила судьба представителя ломбардского банка, а вовсе не наша. – И все же я вынужден настаивать.

– Хорошо, – нехотя отозвался Палиоли, – вы получите имя этого человека. Но помните, этот агент на вес золота, вы не должны подвергать его опасности.

– Мы будем дорожить им как собой, – двусмысленно пообещал я. – Итак, дон Умберто, его имя?

– Это Эфраим бен Закрия, ювелир с Пшеничной улицы. Его лавка находится под вывеской с двенадцатью золотыми полумесяцами.

– Огромное спасибо, – закончил я сеанс закрытой связи.

– Но помните, вы обещали его беречь!

– …Здравствуйте, я ваша тетя! С какого перехмурья белые евнухи станут нам помогать? Это они до того были греками и черкесами… – Фраза Лиса прервалась на полуслове, он обвел собравшихся хитрым взглядом своих темно-зеленых глаз, и на губах его появилась усмешка, не предвещавшая будничного развития событий. – Ребята, кажется, у меня родилась мысля!

ГЛАВА 26

Пылкая речь моего напарника вдохновенно звучала под крышей старинной виллы, помнящей, возможно, еще времена последних византийских Палеологов, и чем ярче живописал мой друг вероятный ход операции, тем больше вытягивались лица видавших виды лейб-гусар.

– Конрад, – Сергей окинул внимательным взглядом боевого товарища, – явно не попадает в число претендентов на звание мисс Стамбул, поэтому будет евнухом.

– Что-о?! – взвился с места щепетильный в вопросах мужской чести адъютант командующего.

– Да ты не мандражируй! – поспешил утешить его Лис. – Отрезать тебе ничего не будем. Ты, главное, рта не открывай: типа, ты не просто евнух, а немой евнух. Наденем халат, под халат примотаем штуки две подушки, в них спрячем пистоли – и готово дело! Молчи и кланяйся, пока шефа не освободим.

– А если ваш человек в Константинополе не сможет провести тебя в зиндан [30], где томится его сиятельство? – Младший Багратион внимательно поглядел на Сергея, затем на меня.

– В таком случае, – резонно ответил я, – нам предстоит обнаружить его самим. И, согласитесь, будучи внутри столицы, это сделать куда проще, чем находясь за ее стенами.

– Опасно! – Гусар с седой прядью обвел глазами присутствующих. – Чертовски опасно!

– Да, но… – попытался вновь заговорить я.

– Но это ж замечательно! – не дал мне высказаться Денис Давыдов. – Я согласен. Если Кутузов даст добро…

– Я тоже иду с вами. – Молодой князь Багратион расправил плечи и подался вперед.

– Хорошо бы еще хоть одну девушку, – оглядывая добровольцев, вымолвил я. – А не то, кроме немого евнуха, у нашего аги будет и немой гарем.

Период деятельной подготовки к назначенной на следующее утро операции был краток и оттого весьма насыщен делом.

– Что ж это вдруг вы решили запрашивать отставку? – разглядывая мое прошение, настороженно поинтересовался генерал Кутузов. – Нешто при мне состоять много хуже, чем при графе Бонапартии?

– О том судить не имею возможности, – склонил голову я. – Быть может, что и лучше, но волей судеб я числю сего человека среди друзей своих, у вас же, русских, издревле ведется «живота не пожалеть за други своя».

– Это верно, – грузный полководец, опираясь на стол, с кряхтеньем поднялся с места, – так и говорится. Но и то разуметь надобно, что на верную смерть идете.

– О том Господу лишь ведомо, на его милость уповаем.

– У Господа милости безмерно, но ведь и разум у человека должен наличествовать. – Кутузов протянул мне исписанный лист с прошением об отставке. – Помилосердствуйте, батюшка. Что ж мне в столице-то скажут? Мало того что свои ухари-гусары очертя голову в самую шайтанскую прорву лезут, так еще и кесарский посланник заодно с ними жизни себя лишить норовит. Уж вы, граф, сделайте любезность, заберите эту цидулу.

Я молчал, хмуря брови.

– Не желаете? – Кутузов по-стариковски покачал головой. – Под монастырь меня подвести хотите! Ну да что тут поделаешь, Господь с вами. Коли живыми вернетесь – то, стало быть, вам слава и почет, а ежели головы сложите, – генерал сокрушенно развел руками, – не обессудьте. Все, что сделать для вас могу, так это письмецо ваше покуда без движения сохранить и, ежели все добром разрешится, вам назад возвратить. А теперь, господин полковник, ступайте, пожалуй, с Богом! Мне, старику, покой нужен.

На вилле австрийской миссии кипела работа. Гусарские офицеры, получившие от командующего добро на проведение диверсионно-спасательной операции в лагере противника, веселились от души, примеряя обновки и упражняясь в цветистости восточных славословий.

– Дайте свету! – возмущался Лис, старательно выводивший на листе веленевой бумаги арабскую вязь. – Шо вы меня обступили, как дети елку! Не видите, что ли, запорожцы в моем лице пишут салям турецкому султану. Не путайте с салями, его они в моем лице не пишут. И нечего гоготать, а то я щас такого накарябаю, шо нас с этой залипухой ни в одной аптеке не обслужат!

Конечно же, познания Лиса в турецком языке ограничивались тем, что предоставлял в его распоряжение «Мастерлинг», но, кроме того, он мог пользоваться практически неисчерпаемым объемом информации Базы. Сейчас перед его внутренним, так сказать, сокровенным взором аккуратно вырисовывались цепочки арабской вязи, переснятые с посланий Ибрахим-Паши, сына повелителя Египта. Лису оставалось только старательно воспроизвести загадочно витиеватый почерк неведомого писаря, что он и делал, от старания высунув между зубами кончик языка.

– Кажись, так! Ну шо, печать разогрели?

– Разогрели, – ответил кто-то за моей спиной.

– Значит, делаем следующее: аккуратнейшим образом поддеваем ее бритвой… По самой бумаге ведем, не дай Бог вам сургуч повредить! Ну шо, Вальтер, щас пересадку органов печати совершим – и можно ехать в гости. Ты как, уже с нами или, типа, не при делах?

– С вами, – кивнул я.

– Ну, вот и славно. – Хитрое лицо Сергея расплылось в улыбке. – Тогда команда играет в полном составе.

Остроносая фелука [31] по-кошачьи бесшумно кралась между тяжеловесных линейных кораблей эскадры адмирала Ушакова, стараясь не вызвать лишнего интереса у дремлющих на каждом из кораблей вахтенных начальников. Нанятые за немалые деньги контрабандисты прекрасно знали свое дело. Не ведали они лишь одного: опасность, с которой было связано проникновение в осажденный город, была минимальной, едва ли не призрачной.

Дувший с берега ветер заставил мореходов убрать паруса и пробираться на веслах. Любо-дорого было глянуть, как тихо входят в темную, покрытую трехбалльной рябью воду длинные весла и как появляются они вновь, роняя клочья пены без плеска и малейшего звука. Высокий худощавый ага в огромном тюрбане стоял близ фок-мачты, едва ли не у самого бушприта, и шептал нечто, со стороны, должно быть, казавшееся очередной сурой Корана, но до меня сбегающий по холмам к морю бриз все же доносил обрывки его «молитвы»: «…А ветер как гикнет, как мимо просвищет, как двинет барашком под звонкое днище…» Все десять весел фелуки поднимались точно невидимым механизмом, и по бортам суденышка уже виднелись ощетинившиеся пушками бастионы турецкой столицы. «…Так бей же по жилам, кидайся в края, бездомная молодость, ярость моя…»

Дальнейшие строки я уже не слышал. Нервной утренней птахой серебристо зазвенела боцманская дудка на мрачном утюге линейного корабля «Три святителя», и пушечные порты обращенного к нам борта начали открываться безжалостно-злобными глазами дремлющего чудовища. Залп! Многофунтовые ядра с грохотом и воем рванулись вслед за остроносым суденышком и рухнули впереди него, взметнув к едва светлеющим небесам фонтаны соленых брызг. Второй залп – и вода по левому борту закипела от новых взрывов.

– Быстрее, быстрее греби! – во все горло заорал ага, выхватывая из ножен кривую саблю и взывая к гвардии шайтана с требованием обратить в прах чересчур бдительных гяуров. Надеюсь, ни сам шайтан, ни его подопечные, однако, не слышали цветистой ругани Лиса, хотя бы по той причине, что горбоносый ага, чья переносица в силу жизненных передряг напоминала латинскую букву «S», не был мусульманином.

Нам грех было жаловаться на канониров адмирала Ушакова, скорее уж дивиться их мастерству. Со стороны, вероятно, казалось, что маневрирующая под обстрелом фелука лишь милостью Аллаха Всеблагого уворачивается от прямых попаданий. Жены аги, дотоле составлявшие компанию «мужу» в созерцании утренней бухты, опрометью бросились вниз, чтобы, не дай Бог, не попасть под случайные осколки. Им бы полагалось убегать с визгом и душераздирающими воплями, но какой визг могли издать Денис Давыдов, Роман Багратион и ваш покорный слуга, каким воплем огласить напряженно следящую за исходом «боя» округу?

Но вот критический рубеж был пройден, и тяжелые крепостные орудия босфорских фортов басовито вступились за храбрецов, посмевших нарушить морскую блокаду.

– Фух, кажется, пронесло! – Лис едва удержался, чтобы не осенить себя крестным знамением. – Крошки мои, вылазьте! Злые люди отгребли к шайтанской бабушке, никто вас больше не тронет!

Я с невольной ухмылкой поглядел на возвышенно-нежное лицо самозваного потомка янычар. Впрочем, запорожские корни моего друга позволяли предполагать всякое. Быть может, кто из удачливых предков Лиса прихватил в качестве трофея из заморских краев луноликую Зейнаб, а может, какой осман на долгую память оставил дитя черноокой Оксанке, но из песни слова не выкинешь. Профиль моего друга чертовски напоминал известный портрет Сулеймана Великолепного – поэта, султана и полководца. Хотя кто знает, ведь супругой именно этого султана была землячка моего напарника, знаменитая Роксолана.

Вход в гавань был перекрыт массивными цепями. Мы уже видели, как суетятся на берегу турки, опуская под воду этот своеобразный шлагбаум, как строятся у причальных тумб бдительные левенды [32], готовые принять неведомых гостей.

– Салям-алейкум, братья мои! – во все свое луженое горло орал Лис, приветствуя собравшихся в гавани. – Да продлит Аллах ваши дни, как бороду возлюбленного султана, благоуханного макового цветка пред очами его, могущественного и необоримого Селима III. – Такую заковыристую галиматью Лис мог нести бесконечным речитативом, нимало не смущаясь ее содержанием. – Да раскинет над вами удача крылья линялого кречета, точно небесная ширь – лазурь благословенного небосклона.

На непривычную к подобной декламации публику речи Сергея оказывали почти магическое воздействие. Минут через пять непрерывного прослушивания этой стремительной тарабарщины иные начисто переставали осознавать, где они находятся, прочих же мучила занозистая мысль: что, собственно говоря, они здесь делают?

Но вот швартовы накрепко соединили легкое судно с турецким берегом, и осанистый ага, поправив тюрбан, ступил на кинутые с твердой суши дощатые сходни.

– Зульфия, Зухра! Гюльчатай, – этим имечком Лис наградил меня, – не отставай! Аллах не приведи, в воду свалишься! Тут знаешь какие ужасные крокодилы водятся? Как у нас в Ниле, тока в три раза больше. Касым, гляди, чтоб никто не потерялся!

Касым фон Мюнхгаузен, стараясь двигаться по возможности медленно и плавно, чтобы не тревожить примотанные к телу подушки, молча сложил перед собой руки и послушно склонил голову.

– Так, кажется, все на месте. Жены любимые, слушай сюда! Провожу инструктаж, два раза повторять не буду! Чадры не поднимать, с незнакомцами на улицах не разговаривать. Увижу, не приведи Аллах, кто лодыжку из-под фериджей покажет, или вдруг замечу, шо с какими-то янычарскими мордами заигрываете, – немедленно секир-башка. А ну-ка быстренько все тут же вспомнили мою четвертую жену Фатиму! Она уже допоказывалась! Теперь «фати» отдельно, «ма» отдельно. – Лис для устрашения положил руку на усыпанный драгоценными каменьями эфес персидской сабли. – Чувствую себя почти холостяком. Кстати, надо будет об этом здесь настоятельно подумать. Так, – мой напарник закончил смотр «гарема» и наконец повернулся к встречающим. – Ну-ка, кто старший?

Офицер левендов, молча наблюдавший представшую его взору картину, выступил на два шага вперед:

– Кто вы, почтеннейший?

– Я Ахмад Акбар ибн Батик, сын принцессы Нури, узбаши бастанджи [33] осиянного славой и овеянного неисчислимыми победами Ибрахим-Паши, старшего сына и наследника Мухаммада Али, великого правителя Египта. У меня срочное донесение от моего господина вашему султану. По велению осиянного славой и все такое прочее я должен его доставить своими собственными ногами в его собственные руки.

Мюлаземи– эввель [34] морского батальона в своем вызывающе красном мундире и белом, хлопающем на ветру плаще смотрел на старшего по званию со смешанным чувством недоумения и восхищения. Чтобы прорваться в осажденную крепость под носом у врага, требовалась недюжинная отвага, а уж тащить с собой гарем мог человек, как выражался сам объект восхищения, абсолютно бескрышный.

– Султан в Диване, он не сможет вас принять.

– В лучших домах Каира и Иерусалима принято говорить «на диване», – не замедлил поправить его дальний потомок Сулеймана Великолепного. – Тогда чего стоим? Где у вас тут дежурный визирь или хотя бы уж какой-никакой трехбунчужный паша? Я не вижу должного уважения! Я посланец великого правителя или так, за рыбой в море вышел? Либо мне тут щас незамедлительно начнут оказывать соответствующие почести, либо я разворачиваюсь и ухожу по морям, по волнам, куда Аллах ишаков не гонял. Но тогда вы не узнаете, шо наши разгромили базилевса Александра и уже идут сюда… я вам об этом ни за что не скажу! Да преклонятся колени у всякого, слышавшего о доблести славнейшего из сыновей, зерцала правоверных Мухаммада Али. Чего ждешь?! – Лис выхватил из-за пазухи скрученный фирман [35]. – Я шо-то не ясно сказал? Султан занят – веди к визирю! А вы, курочки мои, погуляйте часок-другой по городу, прикупите там золотишка, жемчугов, рубинчиков… в общем, шо я вас буду учить! Касым, за подруг моего сердца отвечаешь тем, чего у тебя уже нет.

Саженного роста немой евнух сложил руки на груди и старательно поклонился в пояс не на шутку разошедшемуся повелителю.

– Капитан, — зазвучал в голове спокойный и хладнокровно-собранный голос Лиса, – держись на связи, если шо – я на тебя рассчитываю!

– Да уж можешь не сомневаться, – усмехнулся я, зыркая из-под чадры по сторонам.

Кавалерийская походка с характерным шаркающим по земле шагом – хорошее подспорье, когда пытаешься изобразить закабаленную женщину Востока. Как еще ходить, если не желаешь потерять остроносые туфли без задников и каблука? В сопровождении широкоплечего стража нашей скромности мы двигались гуськом по заполненным народом улицам Константинополя, выискивая ювелирную лавку с дюжиной полумесяцев на вывеске.

Объемная карта древнего города, предоставленная в мое распоряжение Базой, демонстрировала и наше расположение, и неведомую Пшеничную улицу, и возможные маршруты движения в лабиринте узких кривых улочек и закоулков. Это было неоценимое подспорье для прогулок в огромной столице Османской Порты с застройкой не менее витиеватой, чем строки арабского письма. Однако никакая карта не могла учесть поставленной среди узенького пешеходного русла между двумя высоченными заборами груженой арбы, толпы ямаков [36], сооружающих баррикаду, а то и просто галдящей банды торговцев, наперебой пытающихся всучить «красавицам» трубку с длинным чубуком вишневого дерева, фунт прекрасного опиума или же опаловые бусы «из дворца Крым-Гиреев».

Нам то и дело приходилось сворачивать, уклоняясь от кратчайшего пути, чтобы затем выискивать нужную дорогу, петляя в грязной паутине бесконечных переулков. Иногда мы останавливались, точно прицениваясь, но, молча оглядев выставленные товары, шли дальше. Неизвестно, снарядили ли местные «органы контрразведки» за нами соглядатаев, но пренебрегать мерами конспирации все же не следовало. Мы плелись по городу, усиленно шаркая ногами и сожалея о том, что среди нас нет хотя бы одной настоящей женщины, чтобы банально попросить воды у бойкого уличного разносчика. Наконец, вдосталь находившись по улицам, мы достигли «явочной квартиры».

Ювелирная лавка с двенадцатью полумесяцами в круглом зеленом щите располагалась в череде десятков подобных торговых заведений, опаляющих непривычные взоры блеском дешевого золота и самоцветных каменьев. Только непосвященный европеец мог счесть константинопольскую ювелирную лавку обычным магазином драгоценностей, каких множество в любой цивилизованной точке земного шара. Местные лавки одновременно с прямым назначением являли собой весьма странную помесь дома свиданий, конторы менялы и курительных комнат, навеки пропахших опиумным духом.

– Чего пожелаете? – засуетился любезный, точно сахарный, хозяин, быстро оценив богатство нарядов посетительниц. – Вино, шербет, халва, кальян?

Торговля драгоценностями в осажденном городе шла не лучшим образом, но все же в лавке Эфраима бен Закрии толклись, кроме нас, еще человека три. Бессловесный Касым фон Мюнхгаузен очень внятно ткнул пальцем в каждого из наличествующих в лавке ротозеев, затем на дверь, после чего столь же вразумительно звякнул в воздухе увесистым кошелем.

– А, понимаю! Да-да! – засуетился сообразительный хозяин. – Извините, уважаемые, если желаете купить что-то – покупайте, а нет – так я сейчас закрываюсь.

Недовольные любители ювелирных изделий, не склонные, впрочем, тратить ни аспера [37] на их приобретение, недовольно бормоча, отправились в другую лавку. Затем дверь, закрывшаяся за спинами ушедших, была заперта на засов. Как бы ни ругались выдворенные посетители, такое поведение ювелира было делом вполне обычным и могло означать лишь одно: высокородные дамы желают потратить сегодня неприлично большую сумму денег на побрякушки и украшения. Мнимый евнух, ни слова не говоря, обошел помещение лавки и, убедившись, что, кроме нас, в ней действительно никого нет, стал у двери на страже.

– Господин Умберто Палиоли велел кланяться вам и напомнить о тех дружеских чувствах, которые он к вам питает. – Я отбросил покрывало, дотоле оставлявшее открытыми только глаза.

Любезный торговец, собиравшийся выпалить очередную медово-приторную тираду, замер с открытым ртом, увидев вместо прекрасной черкешенки суровое мужское лицо.

– Пойдемте-ка лучше в курильню, – смиряясь наконец с тем, что я не порождение опиумных паров, выдавил хозяин лавки. – Это вы одна такой? Или же все, на горе вашего мужа?

Из– под ближайшей чадры послышался смех князя Багратиона. Кроме меня, он единственный из присутствующих свободно понимал турецкую речь.

– Значит, таки все, – сокрушенно заключил Эфраим бен Закрия. – Я прошу вас, идемте подальше от окон, мне не нужны лишние неприятности, точно также, как и вам. Итак, господа, – продолжил он, когда мы оказались за плотными занавесями, отделявшими торговую часть заведения от приватных помещений. – Как я понимаю, вас не интересуют серьги и браслеты, и колье вам тоже ни к чему. Чем же я могу быть полезен? Очень хотелось бы верить, что деньгами, – не давая вставить слова, тоскливо вздохнул он. – Потому что ежели нет, то за что такое несчастье на мою седую голову в такой светлый день?

– Вы не спросите, кто мы? – несколько обескураженный приемом поинтересовался я.

– Упаси Бог, зачем мне лишняя головная боль? Вы друзья моего доверителя, этого вполне достаточно, чтобы я решил, будто вы честные люди и не хотите зла старому Эфраиму, у которого в жизни и без того было так мало того, что хотелось бы вспомнить. Скажу только одно: мне отчего-то кажется, что вы больше похожи на тех, кто стоит по ту сторону крепостных стен, чем на тех, кто сидит по эту.

– Верно, господин бен Закрия, – согласился я, усмехаясь экстравагантной манере представителя «Банко ди Ломбарди» изъяснять свои мысли. – Вы правы, мы офицеры союзной армии. Нам очень нужна ваша помощь.

– Давайте попробую угадать! – едва дождавшись завершения моей фразы, с неизъяснимой грустью проговорил ювелир. – Вы бежали из плена и хотите перебраться к своим.

– К своим нам действительно нужно перебраться, – утвердительно кивнул я. – Но чуть попозже.

– Это можно, – обрадованный, должно быть, незначительностью предполагаемого ущерба, затараторил ловкий торговец. – Кому же придет в голову идти среди бела дня? Я поведу вас ночью…

– Речь не об этом! Мы должны освободить из плена нашего товарища.

– Ну да, – безрадостно кивая, вздохнул Эфраим бен Закрия, – как я мог надеяться на лучшее? Вчера по небосклону катилась алая, точно кровь невинно убиенного, луна, а сегодня поутру у самых дверей лавки разлеглась большущая черная собака! Как я мог надеяться? Что я себе думал? Ну, да что говорить, господин Палиоли столько сделал для меня, что я много ему обязан. Будь по-вашему, назовите имя того несчастного, которому надо помочь, и мы вместе подумаем, что можно сделать.

– Генерал от артиллерии граф Наполеон Бонапартий, – отчеканил я.

– Я спрашивал, кто этот несчастный? – всплеснул руками торговец драгоценностями, должно быть, проклиная день и час, когда он познакомился с доном Умберто Палиоли. – Неужто я мог быть так слеп?! Этот несчастный – я! Лучше бы вы уже взяли город и не вешали мне на шею такие заботы, как ваши хлопоты. Ладно, хорошо! Раз Эфраим бен Закрия сказал полновесное слово, то из этого слова можно чеканить монету, и ни один кади [38] не сочтет ее фальшивой! Я не буду говорить, что все сделаю, но скажу вам так: попробую. Сейчас я уйду. Ради Бога, не беспокойтесь, не ходите зря по лавке, не открывайте никому двери. Если я смогу быть вам полезным, открою их сам, а нет, – он развел руками, – мне не хочется об этом даже на минуту подумать. Но ежели вдруг к вечеру я не вернусь, можете передать дону Умберто, что я ему уже больше ничего не должен.

– К нам могут еще присоединиться люди, – предупредил я.

– Если вас тут целая армия, чего ж вы мучаете одного бедного торговца, пусть даже не самого бедного? Идите на штурм, кричите «Ура!» и размахивайте саблями. Я такое уже видел несколько раз. Как вспомню, так вздрогну, как вздрогну – так мороз по коже.

– Нам очень нужна ваша помощь, – вновь настойчиво повторил я.

– Ох как я не хотел слышать эти слова. – Любезный хозяин печально махнул рукой и направился к выходу. – Ладно, собирайте у меня в лавке свою армию, не щадите здесь ничего! Что вам судьба и жизнь какого-то иноверца? Но все-таки помните, что я вам сказал, и уж как могу, я постараюсь сделать все, на что изъявит согласие Царь Небесный.

Между тем путь Лиса по турецкой бюрократической лестнице закончился в покоях главного визиря. Тот сидел на подушках, уютно поджав под себя ноги, а грозного вида эфиопы в высоких шапках, алых шароварах и расшитых золотом жилетках на голое тело сторожили его покои, сурово держа перед собой двулезвийные топорики с далеко выдающимися острыми копейными наконечниками.

– О благословенный свет мудрости! – Лис распластался ниц перед визирем, с наслаждением вытягивая ноги на мягком персидском ковре. – Сияние, исходящее от посещающих вас небесно-возвышенных мыслей, слепит мне глаза. Позвольте я буду продолжать говорить, не поднимаясь.

– Зачем же? – Визирь Селима III, впитавший наряду со вкусом к турецким славословиям и роскоши глубокое почтение к французскому этикету, был несколько смущен раболепством моего друга. – Садитесь рядом со мной и расскажите все подробно.

– Ну вот, – обреченно вздохнул Лис на канале связи, – отлежаться не удастся, а я так надеялся. У меня от местных тапочек ноги гудят, шо труба архангела в последний день. Это ж, мама дорогая, как они здесь ходят?!

– Желаете чаю или кофе, уважаемый Ахмад Акбар ибн Батик? Или, быть может, трубку?

– Кофе, трубку и чего-нибудь поесть! А то ж с утра без маковой росинки… – Лис осекся. – Ну, в смысле, не ел ничего.

Визирь хлопнул в ладоши, и дожидавшиеся сигнала молчаливые слуги быстро уставили ковер перед собеседниками угощением, от которого в моем животе возмущенно начали ворочаться кишки.

– Нам передали ваши слова, из которых мы узнали, что храбрейший Ибрахим-Паша наголову разгромил армию недостойного французского мятежника Александра Дюма, именующего себя базилевсом.

– Да-а! – радостно взорвался Сергей, торопясь блеснуть воинственным красноречием. – Это было у стен Кейсарии. Армия французов двигалась по направлению к Хайфе, стремясь захватить этот важнейший порт и тем самым обеспечить переброску войск к Сирии. Батальоны зефиров [39] двигались по холмам, отделяющим побережье от возвышенной части страны. Они пытались заранее углядеть, когда появятся наши храбрые мамлюки, но Аллах отвратил их взгляды. Мы каждую ночь, пока французы двигались от Яффо к Кейсарии, гнали поблизости от их охранения табуны кобылиц, чтобы приучить врага к постоянному топоту копыт. Но вот когда генерал Дюма был возле старой крепости, мы обрушили на его голову свои острые сабли, как неумолимые молнии, которыми Аллах испепеляет бесчисленное воинство шайтана.

Мы сбросили нечестивцев в море и даже самозваного базилевса не смогли затем отыскать между раненых и убитых. Видевшие говорят, что он сгинул в морской бездне, как и подобает бунтовщику и злодею. Теперь армия победоносного Ибрахим-Паши в неисчислимой силе идет на помощь отцу правоверных. И когда б не корабли французского гяура, адмирала Перри, заставившие меня сменить палубу шебеки на седло коня, а затем – вновь на палубу корабля, я бы еще позавчера был здесь. Стало быть, не успеет солнце трижды взойти над холмами Стамбула, как зеленые флаги пророка будут видны на горизонте.

– О храбрейший узбаши, весть, принесенная тобой, драгоценна, точно волшебный эликсир для смертельно больного! – Визирь радостно ухватил рукав Лисова халата. – Нынче же вы самым подробным образом представите ваши вести пред солнечным ликом несравненного Селима III. Поверье, султан щедро наградит вас!

– Любая награда величайшего из великих неоценима и щедра! – гаркнул Лис так, что телохранители визиря невольно вытянулись по стойке «смирно». – Аллах свидетель, я готов драться за него, как лев! То есть спать по шестнадцать часов в сутки, жрать, как не в себя, и посылать за хавчиком кого-нибудь другого. Кстати об охоте! Вы там с этим Беном шо-нибудь накопали?

– Агент Палиоли не слишком обрадовался нашему вызову, но сказал, что поможет, — сообщил я. – Сейчас он пошел разведывать обстановку…

– И обещал вернуться, шо тот Карлсон, – не дал мне договорить Сергей. – Ладно, я так понял, вы пока сидите, ждете возвращения Будулая, и это правильно. Надеюсь, мне сейчас в честь дня победы какую-никакую жилплощадь выделят, и я тут же мотнусь за вами. Заметано?

– Заметано, – согласился я.

– Тока ж – жди меня, и я вернусь.

Ждать пришлось долго, мы уже стали опасаться, не случилось ли чего. Я вновь активизировал связь, когда в замке повернулся ключ, и в дверях показался долгожданный Эфраим бен Закрия.

– Почтеннейшие господа, – тихо произнес он, закрывая двери. – Сейчас вам снова предстоит стать дамами, и, ради Бога, постарайтесь выглядеть не так, будто вы целую ночь гребли в шторм на галере. Вас ожидает валиде-султан [40].

ГЛАВА 27

По ювелирной лавке Эфраима бен Закрии прокатился сдавленный негромкий смешок. Лихие гусарские усы Дениса Давыдова и молодого князя Багратиона вздыбились, демонстрируя неподдельный интерес к будущему визиту.

– Ой, я умоляю вас, тихо! Без ваших глупых шуточек! – видя реакцию моих спутников, взмолился торговец драгоценностями. – Не искушайте свою удачу – эта девица с легкостью отворачивается от всякого, на ком только что останавливала взор, уж поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Все будет хорошо, эффенди, – заверил я, делая знак гусарам взять себя в руки.

– Хотел бы я знать, во что мне обойдется ваша уверенность, – вздохнул агент ломбардского банка. – Ладно, идем. И заклинаю, чем скромнее будете вы, тем живее останемся мы все.

Стража у Врат Наслаждений внимательным недоверчивым взглядом осмотрела странную процессию, направлявшуюся в старый дворец сераля [41], где, окруженная почетом и роскошью, обитала валиде-султан, мать возможного престолонаследника Османской Порты.

– Славнейшая и возвышенная Накшидиль, да продлит Аллах дни ее и усладит ночи, пожелала видеть возлюбленных жен посланца Ибрахим-Паши, храбрейшего Ахмада Акбара ибн Батика. Кроме того, валиде-султан желает явить им свою воспетую поэтами щедрость. – С этими словами ювелир распахнул переметную суму, которую нес на плече, демонстрируя стражникам груду золота и драгоценностей, слепящую глаза подобно сокровищам Али-Бабы.

Начальник караула, не глядя, должно быть, по устоявшейся традиции, запустил в бесценную россыпь лопатообразную пятерню и, выхватив из нее все, что уместилось в кулаке, молча кивнул на открытую калитку в огромных воротах. Закутанные в покрывало «жены» гуськом проследовали за провожатым, скромно потупив взор, и лишь известный насмешник князь Багратион не удержался от кокетливого жеста своими тонкими белыми пальцами, вполне соперничающими по красоте с руками иной прелестницы.

Мы пересекли широкий двор, полный забавляющихся странной игрой евнухов. Одетые в разноцветные картонные головные уборы с множеством колокольчиков, эти стражи прокисшего целомудрия с визгом носились друг за другом, пытаясь сбить колпак с бегущего впереди и не дать собственной шляпе упасть наземь. Суетливая куча мала, в которую все больше и больше превращалась эта игра, дала нам возможность пройти, не привлекая внимания, до самого дворца.

Здание, где ожидала нас валиде-султан, было, несомненно, роскошным, однако хранившим ощутимые черты запустения. Позолота, обильно украшавшая тонкую резьбу, покрывавшую стены и колонны, сильно облуплена, мебель, расставленная в анфиладе дворцовых покоев, казалась случайной, точно ее приносили сюда откуда только могли и расставляли без какого бы то ни было порядка. Скучающий сквозняк одиноко гулял среди множества пустых комнат, пытаясь играть тканью занавесей и тончайшими шелками покровов. Однако даже ему здесь жилось тоскливо.

– Перед валиде-султан следует преклонить колени, – предупредил нас любезный Эфраим. – Я отвлеку евнухов; которые охраняют покои государыни, и у вас будет минут десять, чтобы переговорить с ней с глазу на глаз. – Он толкнул очередную дверь, и мы оказались в зале, который среди всеобщего запустения являлся замечательным оазисом порядка и утонченного европейского вкуса.

– Добро пожаловать, господа, – отбрасывая тонкую кисею чадры, проговорила славнейшая и возвышенная Накшидиль на прекрасном французском языке с едва заметным акцентом, но не турецким, а тем, с которым говорят выходцы из дальних французских колоний.

Любимые «жены» узбаши ибн Батика, отвесив челюсти, глядели на стареющую красавицу. В том же, что мать престолонаследника, несмотря на возраст, очень хороша собой, мог убедиться всякий, имеющий глаза. Лицо ее, тонко очерченное, с пухлыми, чуть капризными губами, освещалось прямым и ясным взглядом ярких черных глаз. Золотистые же волосы, убранные в замысловатую прическу, будучи распущенными, должны были ниспадать изрядно ниже середины ее спины. Что и говорить, женщина, восседавшая перед нами на резном золоченом кресле, была несказанно хороша, но… она не была ни турчанкой, ни грузинкой, ни черкешенкой, ни…

– Вижу, мой облик смутил вас, – любуясь произведенным эффектом, шаловливо проговорила валиде-султан. – Не ломайте себе голову! Конечно же, я француженка. Мое настоящее имя Мари Марта Айме Дюбук де Ривери. Больше двадцати лет назад корабль, на котором я возвращалась из Нанта к родителям на Мартинику, был захвачен пиратами алжирского дея [42].

Этот правитель так был поражен моей красотой, что послал драгоценный трофей в подарок турецкому султану Абдул-Гамиду. Не скажу, чтобы я обрадовалась такому повороту судьбы, но меня никто не спрашивал. И все же, говоря правду, мне грех жаловаться. Престарелый султан был утонченным сластолюбцем, и я скрасила его последние годы, хотя, возможно, несколько их сократила. Теперь у нас растет сын Махмуд. Если Господу нашему и Аллаху будет угодно, в свой час он также станет властителем Османской Порты, как и его отец. Во всяком случае, пока султаном остается мой добрый приятель Селим III, Махмуду ничего не угрожает, а потомков мужского пола у Тени Аллаха нет и, смею надеяться, не будет. – Айме сделала паузу, старательно разглядывая глаза каждого из нас, затем, остановив взгляд на рослой фигуре Мюнхгаузена, неспешно произнесла: – И все же я не могу сказать, что любила Абдул-Гамида или его племянника Селима. Они были добры со мной, я платила им тем же. Но сейчас в Стамбуле тревожно: русская армия стоит у стен Константинополя, угрожая разрушить мой покой и будущее моего сына. Правда, сегодня пришло известие, что Ибрахим-Паша разгромил где-то в Святой Земле друга моего детства Александра Дюма дела Пайетри, но… – Она подняла бровь, испытующе глядя на нас.

– Ваша догадка верна, – нарушил я молчание, – битва у Кейсарии придумана нами вчера ночью, и победоносный Ибрахим-Паша не идет спасать Константинополь от неверных.

– Я так и подумала, – грустно вздохнула пылкая креолка. – Что ж, тогда перейдем к делу. Какую помощь вы хотите получить и что за это в случае успеха будет гарантировано мне?

– В плену у султана оказался российский полководец граф Бонапартий, – тихо проговорил я, стараясь не привлекать внимания копающихся в золоте евнухов по ту сторону двери.

– Я слышала о нем, – кивнула валиде-султан, загадочно улыбаясь. – Мне об этом человеке писала одна наша с Александром общая знакомая.

– Жозефина де Богарне? – предположил я, вспоминая довольно часто употребляемый в переписке Наполеона позывной «Морская лилия».

Судя по тому, что нам удалось прочесть, человек, скрывавшийся под этим странным именем, знавал базилевса задолго до его восшествия на престол и теперь обладал информацией достаточно приватного свойства. Жозефина, немало преуспевшая в искусстве любви креолка с далеких островов, вполне годилась для исполнения подобной роли. Ее муж, виконт де Богарне, казненный в мрачные годы Директории, по сути, был невинной жертвой, и чудом спасшаяся от гильотины подруга валиде-султан с высокой долей вероятности могла числить среди виновников террора и бывшего генерала Республики Александра Дюма. Жизнь порой весьма причудливо разводит дороги юношеской дружбы.

– Жозефина, – с легким удивлением глядя на меня, подтвердила француженка. – Вы знакомы с ней?

– Наслышан, – уклончиво ответил я.

– Так вот моя подруга рекомендовала мне помочь генералу Бонапартию найти общий язык с Селимом III до того, как Александр Дюма придет под стены Константинополя.

– По сути дела, я повторю слова госпожи Богарне, – проговорил я. – Положение Османской Порты безнадежно. Оно даже хуже, чем можно предположить. Изменники внутри столицы готовят переворот, чтобы посадить на трон Мустафу, брата султана. Об этом мне известно достоверно. Им чуждо все европейское, и вы как едва ли не главная виновница реформ, можете стать первой жертвой их мести.

Вне стен Константинополя обстановка для вас также безрадостна. Крепость окружена, подхода ваших союзников ждать не приходится. Если венская коалиция овладеет землями Порты, ваш сын унаследует только кровь османов и ничего более. Если же вы согласитесь помочь и Константинополь откроет ворота российской армии, Турция как держава останется на карте, хотя, вероятно, под совместным протекторатом рыцарственного союза. Что делать, мадам, есть время взлета и часы падения.

Я, в свою очередь, могу обещать, что Мустафа будет вывезен в одну из европейских столиц и никогда уже не вернется в Османскую Порту. Если хотите, Селим III тоже может быть поселен где-нибудь в Крыму, скажем, в Бахчисарае. Вы же получите султанские богатства, титул королевы-матери и полную возможность жить в свое удовольствие там, где вам заблагорассудится.

– Хорошо, – после трехминутной задумчивости спокойно и деловито произнесла Айме Дюбук де Ривери. – Вы говорите дельные вещи, но у меня есть одно условие.

– Какое же? – торопливо поинтересовался я, понимая, что и так наобещал столько, что едва ли смогу исполнить.

– Селим III по-прежнему останется султаном.

– Для чего вам это? – спросил я, искренне удивляясь.

– Россия, Австрия и Франция наверняка поделят Османскую Порту, как до того Россия, Австрия и Пруссия разделили Речь Посполитую. Кто бы ни был в этот момент султаном, ему придется на это пойти и поставить свою подпись под унизительным договором, разрывающим в клочья великую империю. Селиму III это не впервой, он уже терял земли и в Валахии, и в Крыму, и на Балканах. В истории страны на голову этого султана будут обрушены проклятия, так же как сейчас восхваления. Но я не хочу, чтобы яд людской ненависти пролился на голову моего сына. Он придет к власти, когда настанет его черед, и, если даст Господь всемилостивейший и великий, Махмуд создаст новую державу, и я ему в этом всемерно помогу. – Бывшая наложница замолчала, пытаясь разглядеть в наших глазах, какое впечатление произвела на «тайное посольство» ее речь.

Я беззвучно кивнул, признавая справедливость и умеренность требований нашей союзницы.

– Что ж, в таком случае я вам помогу. – Айме громко хлопнула в ладоши, призывая евнухов. – Накройте этим госпожам стол в моем киоске и укажите им путь к нему, а я вскоре к ним присоединюсь.

Киоск, или, более правильно, кёшк – своеобразный павильон, небольшой летний дворец, был расположен на склоне холма, сбегающего к морю и упирающегося в обрез воды мощными крепостными стенами. Это было одно из множества подобных тенистых мест, где, по замыслу архитектора, можно было есть сладкий шербет, запивая его тонким хиосским вином, расслабленно глотать ароматный дым кальяна и любоваться попеременно спокойным голубым морем или нежными прелестями исполняющих танец живота невольниц. Должно быть, эту летнюю резиденцию облюбовала для себя красавица Айме, хотя и лишенная по закону права зваться любимой женой правящего султана, но вместе е тем сохранившая огромное влияние при дворе и потому легко позволявшая себе подобные вольности.

Двое белых евнухов, судя по внешности, греков или фракийцев, охраняли киоск в отсутствие властной хозяйки, но, услышав распоряжение госпожи, засуетились, спеша открыть нам двери, расстелить персидские ковры и набросать расшитые подушки для удобного сидения высокородных дам. Угощение появилось едва ли не сразу после того, как мы расположились в комнате с прекрасным видом на Босфор, где как на картинке, заключенной в огромную резную раму, красовались фрегаты некогда грозного флота неудачливого султана. Между кораблями туда-сюда быстро сновали ялики и лихтеры, где на веслах, а где под косым латинским парусом.

Ждать подругу самовластного повелителя Османской Порты нам пришлось не менее трех часов. Привычные к быстрым решительным действиям гусары, да и Мюнхгаузен, вынужденный актерствовать перед лицом неприятеля вместо того, чтобы встретить его во всеоружии, раздраженно перешептывались, должно быть, подозревая нашу союзницу во всех тяжких грехах. Пытаясь скоротать время, я вызвал Лиса.

Визирь султана не бросал слов на ветер, и теперь Сергей, на радость собравшемуся Дивану, расцвечивал сообщения о полном разгроме Александра Дюма множеством колоритнейших деталей.

– …И тут я заметил, как Гетайры Доблести окружают своего базилевса железною стеной и пытаются пробить дорогу сквозь наш строй, пусть даже и ценой собственных жизней. Я крикнул им: «Сдавайтесь, неверные! Аллах любит храбрецов, мы сохраним вам жизнь!» Но эти безумцы, вскормленные молоком дикой волчицы, кричали в ответ: «Как бы не так! Гетайры умирают, но не сдаются!»

– И что же? – с замиранием сердца переспросил Селим III, внимавший довольно своеобразному, но весьма эмоциональному пересказу последнего этапа битвы при Ватерлоо.

– Пророк Мохаммед свидетель мне, это был тот редкий случай, когда гяуры сказали правду. Они полегли все до одного, прокладывая кровавый путь к спасению того, кого они величали базилевсом.

– О-о-о! – почтительно вздохнул султан, качая головой. – Какие храбрецы! Мне бы столь верных и преданных воинов.

– О величайший из великих! О гром молний Аллаха! Солнце, Луна и все прочие светила, даже те, которые не видны простым оком, служат тебе, предвещая сокрушительные победы. Как же можно усомниться в непоколебимой верности твоих подданных?

– Все это слова, только слова, – пренебрежительно отмахнулся Селим III. – Кругом измены и предательства! Мне стоило бы казнить всех, кто осмеливается противоречить моей воле, пусть даже шепотом, даже наедине с собой. Я же пытаюсь увещевать неразумных, говорю им, что сам Аллах велел побивать неверных их же оружием. Но тем, кто желает сытно есть и мягко спать, нет дела ни до султана, ни до Аллаха. Однако я перебил тебя, храбрый узбаши, поведай, чем же закончился этот бой?

– Зная, как опасен может быть враг, я оставил за грядой холмов отряд в сотню отборных мамлюков. Когда же базилевс Искандер с гетайрами уже пробился к дороге, я обрушил клинки правоверных на его голову и головы тех, кто был с ним. Они не могли больше драться и бежали до самого моря, не желая испытать милость Ибрахим-Паши.

Дальнейшего я не видел сам, но, как мне говорили, даже бездна не остановила неистовых франков! Они бросились в кипящие воды, точно ища в них спасения, и нашли там неумолимую гибель.

– То, что рассказываешь ты, мой славный ага, наполняет сердце мое радостью и одновременно скорбью…

– Господа, – послышался тихий голос Мюнхгаузена, прервавший мои созерцания, – по тропинке, идущей сюда, стражники ведут Наполеона.

– Много охраны? – скороговоркой выдохнул Денис Давыдов.

– Три человека, и все евнухи.

– Черные? Белые?

– Черные, – доложил Конрад.

– Это хуже, – вздохнул я. – Черные вполне сохраняют ловкость и силу.

– Нас тут четверо! – напомнил Денис Давыдов. – И все отчаянные рубаки! Неужто мы не одолеем каких-то евнухов?

– Скорее всего одолеем, – усмехнулся я недобро. – Однако это надо будет сделать тихо, быстро и одновременно. Становимся у дверей и начинаем по щелчку!

Черные евнухи, подойдя к роскошному павильону Айме, остановились, выслушивая доклад своих белых собратьев, затем, вероятно, желая выяснить, какого черта на месте встречи почтенной султанши с ее недостойным земляком делают жены приезжего узбаши, оставили пленника на попечение греко-фракийцев и устремились по лестнице на второй этаж, намереваясь испортить нам трапезу.

Это было не совсем то развитие событий, которого мы ожидали, но что поделать. Едва массивные фигуры черных евнухов ввалились в гостевые покои, я негромко щелкнул пальцами. Атака была стремительной и короткой, как это обычно бывает у кавалеристов. Мюнхгаузен обрушил свои немалые ладони на уши ближайшего недомужчины, я рубанул второго ребром ладони по кадыку, Давыдов с Багратионом сшибли с ног третьего и теперь, набросив на голову плотную накидку, готовили свою жертву к предстоящей встрече с Аллахом.

– Их надо закатать в ковры, – распорядился я. – Конрад, необходимо быстро пригласить сюда тех, кто снизу.

– Как? – удивился Мюнхгаузен. – Если я начну говорить с ними по-турецки, они будут шокированы дважды.

– Покажи им жестами, – предложил я, – и не забывай при этом мычать.

– Хорошо, – вздохнул Мюнхгаузен, спускаясь вниз.

Белые евнухи топтались у входа в киоск, ожидая возвращения собратьев по несчастью, но по несчастью дождались совершенно иного собрата. Язык жестов бравого наследника крестоносцев был четок, выразителен и не допускал разночтений. Едва успел он приблизиться к скучающим охранникам, в его руках появились короткоствольные пистоли. Взведенные курки не оставляли сомнений в намерениях адъютанта командующего. Греко-фракийцы немедля подняли руки, мудро рассудив не искать геройской смерти.

– Девиз нашего рода, – весело повествовал Мюнхгаузен, когда вся команда, включая освобожденного графа Бонапартия, собралась наверху, – гласит: «Одежда не делает монаха», и клянусь причастием, если бы у нас был иной девиз, после сегодняшнего маскарада я бы непременно принял этот. – Он радостно сложил перед собой руки и начал кланяться Наполеону. – О великий, да продлятся ваши дни! Это ж кому рассказать!

– Не беспокойтесь, барон, эту историю все равно запишут в число подвигов вашего дяди, – шутливо бросил Денис Давыдов. Лицо Мюнхгаузена немедля помрачнело.

– Тише, сюда идут! – шикнул освобожденный генерал.

Мы устремились к окнам. По тропинке, ведущей к роскошному киоску, двигался отряд уже человек в десять, а за ними четверо рабов несли паланкин, в котором, развалясь, восседала укутанная в покрывала валиде-султан.

– Здесь тихо управиться, кажется, не удастся, – разглядывая процессию, скривился Наполеон. – Но выстрелы – это шум, а на шум прибежит вся дворцовая стража.

– Это наши союзники, ваше высокопревосходительство, – рапортовал подполковник Давыдов.

– Союзники?! У нас здесь есть союзники?

– С Божьей помощью. – Я склонил голову, стараясь придать лицу максимально скромное выражение. – Не только русские умеют тайно устраивать свои дела.

Бонапарт тихо хмыкнул, должно быть, припоминая историю с меморандумом Сен-Венана.

– Что ж, это замечательно. – Перед нами вновь был известный мне Наполеон – быстрый, решительный, готовый к самым рискованным, едва ли не авантюрным действиям.

Стража валиде-султан рассыпалась по округе, дабы удержать всякого, кто вдруг пожелает незваным посетить место уединенного отдыха солнцеокой Накшидиль. Созерцание босфорских вод, которому предавалась валиде-султан, тяжело было назвать пустой тратой времени. Умная и практичная француженка, отбросив восточную мишуру, сейчас торговалась с Наполеоном за каждый пункт уступок ее сыну, за каждую выплату, за каждую пядь земли Османской Порты. Вероятно, будь на ее месте весь султанский Диван, ему бы не удалось добиться большего.

– …Но все это возможно лишь тогда, когда Селим III выбросит белый флаг, а он еще достаточно силен, чтобы обороняться, – напоминал стареющей красавице граф Бонапартий.

– В городе действительно немало войск, но мое дело было пригласить султана в этот киоск, ваше же – все остальное. Впрочем, если хотите, в гареме есть люк, через который нечестивцев, отважившихся взглянуть на султанских наложниц, или жен, уличенных в неверности, а то и просто чересчур склочных, сбрасывают в морскую пучину. Я распорядилась держать возле этого места ялик, кто знает, как может обернуться судьба. Можете воспользоваться этим способом, чтобы вырваться на волю, но когда еще вам удастся встретиться с султаном лицом к лицу?

– Это верно, – подтвердил Наполеон. – Сегодня мы сильнее в нужный момент в нужном месте. Что же касается янычар, хорошо бы на это время каким-то образом удалить их из города.

Я активизировал связь, полагая, что, ежели идея отослать войска еще не пришла в голову потомку легендарного османа, то Лису следует приложить все усилия, чтобы направить течение его мыслей в нужную сторону.

– Если десятки тысяч янычар, ямаков и сипахов останутся в крепости, они могут не признать капитуляцию и устроить мятеж. В этом случае несдобровать ни султану, ни нам. Вот только что может подвигнуть Селима бросить армию в атаку?

– Притворное отступление, – предположил я. – Когда-то в этих местах греки, демонстрируя невозможность более осаждать Трою, погрузились на корабли и вышли в море, оставив на берегу знаменитого коня.

– Дело преславное, – кивнул Наполеон, – а в нашем случае троянский конь уже внутри стен. Но как дать знать Кутузову, чтобы он устроил демонстративное отступление? Да и Селим III, поверит ли он в необходимость этого маневра?

– Непременно поверит, – без стеснения пообещал я. – А сообщить – думаю, с наступлением ночи это будет не сложно. В нашем распоряжении есть ход, ялик и, даст Бог, удача.

– Ага, намек понят, удачей сегодня работаю я, — отозвался на мою реплику Лис. – Хорошо, ближе к выходу. Рассказывай, шо ты уже там удумал, а я буду здесь это транслировать.

Султан и весь его совет с величайшим интересом слушали речи храброго Ахмада Акбара ибн Батика, призывавшего Селима III к активным действиям.

– Аллах, всемилостивый и мудрый в неизменном величии своем, щедро дарует победу возлюбленному правителю и защитнику правоверных, чей лик одним видом повергает врага ниц, – на одном дыхании тараторил Сергей. – Как поведали мне нынче, славные багатуры славнейшего из славных пленили нечестивого пашу урусов Бонапартия. Это был опасный враг, весьма опасный.

– Кутуз-ага, который теперь командует войсками, тоже не слеплен из халвы и немало пролил турецкой крови, – со вздохом отозвался визирь.

– Это так. Но предки его из наших, ему можно предложить золото, девственниц, чтобы он отвел войска от стен великого Стамбула. К тому же победоносный Ибрахим-Паша, разящий меч в руке Пророка, рассказывал, что Кутуз хитер, но осторожен. Вряд ли он решится штурмовать вечный город такими малыми силами. Когда ночью я крался сюда, то видел, как лодки возят что-то, а может, кого-то с берега на корабли эскадры. Возможно, Кутуз и сам готов отойти прочь от стен, и если это так, нынче же ночью следует ударить по расстроенным порядкам русских и, завершив славной победой дерзкую осаду, раз и навсегда отучить неверных приближаться к рубежам Османской Порты.

– Твоими устами говорят истина и отвага, – милостиво склонил высокое чело Селим III. – Не зря Ибрахим-Паша отличил тебя из многих и приблизил к себе. – Расчувствовавшийся султан обвел взглядом диванных советников и начал стаскивать с указательного пальца крупный золотой перстень с массивным изумрудом в окружении жемчужин. – Думает ли кто иначе, нежели этот храбрец?

Когда– то, еще в Итоне, нас учили, что в любом вопросе кроется половина ответа. В султанском вопросе ответ содержался полностью. Абсолютно не таясь, с тем чтобы даже самый тупой советник мог безошибочно уловить ход начальственной мысли. Шум одобрения огласил своды белокаменной палаты высочайшего совета.

– Что ж, – дождавшись, когда утихнет гул единогласного восторга, резюмировал Селим III, – тогда перед рассветом, если подтвердятся известия о готовящемся отступлении Кутуза, мы ударим по неверным всею силой, и да хранит Аллах оплот правоверных!

– Просто аж неудобно, – вздохнул Лис на канале мыслесвязи, – повелись, шо дети малые! Вот уж действительно Восток – дело тонкое, а где тонко, там и рвется. Стало быть, дела не будет. Ну шо, вы там уже готовы к болевому приему высокого гостя?

– Вполне, — отозвался я.

– Но только ж, ради Бога, шоб этот прием не оказался удушающим!

Записка, отправленная «дорогому Селиму вечно помышляющей о нем, оставленной и позабытой Накшидиль», кроме просьбы о немедленной встрече в уединенном киоске, содержала пожелание явить пред ее очи посланника Ибрахим-Паши и сообщение, что жены этого храбреца дожидаются своего господина под ее кровом в том же летнем павильоне. Как заверяла Айме, султан никогда не отказывал ей в подобных мелких прихотях, и нам оставалось лишь дождаться часа встречи.

И вот наконец этот час пробил. Стражи вокруг прибавилось, но теперь уже ни один из вооруженных ятаганами и пистолями черных гигантов не решался приближаться к месту отдыха валиде-султан. Мышеловка была готова захлопнуться, и вместе с тем приходилось давать себе отчет, что количество «мышек» в ближайшей округе таково, что раскатать наше убежище по бревнышку для них не составит особого труда.

Благословенный султан, мудрейший Селим III, приближался к месту засады, любезно беседуя с Ахмадом Акбаром ибн Батиком о женской красоте, методах выявления неверности и способах достойного наказания вероломных существ, которыми шайтан владеет не менее, чем Аллах. Евнухи из охраны прекрасной Накшидиль, склоняясь в раболепном поклоне, открыли дверь защитнику правоверных, и спустя миг взведенная мышеловка захлопнулась, не издав ни единого лишнего звука.

– Х-ха! – в ужасе выдохнул Селим III, увидав перед собой усатые физиономии Дениса Давыдова и младшего Багратиона вместо прелестных лиц наложниц своего гостя. Твердая рука моего напарника с силой налегла на запястье султана, возвращая клинок его кинжала в ножны.

– А вот этого не надо. Будете махать ножиком – можете пораниться.

– Измена! – сдавленным голосом просипел избранник Пророка, тщась вырваться из крепких объятий моего друга.

– Можете назвать это изменой. – Я пожал плечами, давая знак соратникам тащить упирающегося Селима на второй этаж. – Я бы это именовал военной хитростью. Вы пленены сводным австро-российским разведывательным отрядом. Но можете поверить, если бы сегодня вас не захватили мы, очень скоро об этом позаботились бы те, кто желает воцарения безумного Мустафы, вашего единокровного брата. Поэтому умоляю вас, государь, смиритесь с очевидным и воспользуйтесь тем шансом, который дает в ваши руки судьба.

Сраженный известием Селим III метнул полный укора взор на Лиса, но тот лишь стянул с пальца массивный перстень с изумрудом и жемчугами и, протянув его недавнему хозяину, выдохнул короткое, но емкое словцо «Кисмет» [43]. Одинокая слеза, выкатившись из уголка темного султанского глаза, быстро прокатилась по щеке, скользнула по усам и заблудилась в длинной черной бороде Османа.

– Вокруг измена и предательство, – чуть слышно прошептал он и, отворачиваясь, повторил за Лисом: – Кисмет.

Наполеон вышагивал по коврам точно так же, как по изрытому ядрами склону Праценских высот, и, казалось, не замечал окружавшей его роскоши.

– У вас нет иного пути, государь. К завтрашнему утру ваша армия перестанет существовать. Если войска союзников войдут в город, по закону войны он будет на три дня отдан им на разграбление. Ваша капитуляция перед силами превосходящего врага спасет не только столицу, но и султанский трон.

Я имею полномочия от Павла I предложить вам протекторат над Османской Портой Российской империи. Но это предложение остается в силе лишь до того, как здесь появится базилевс Александр Дюма. В первом случае вы сохраните трон и владения в Малой Азии, во втором же – вас и весь султанский двор проведут в золотых цепях по европейским столицам. Вы будете рабами сопровождать колесницу триумфатора. Думайте быстрей, выбирайте между неразумием и рабством, с одной стороны, и смиренной мудростью, а следовательно, троном султана под эгидой великого российского императора – с другой.

– Я вынужден капитулировать, – прошептал Селим III, роняя голову на грудь и сокрушенно усаживаясь на ковер.

– Давно бы так, – пробормотал Сергей, подбрасывая в ладони драгоценный перстень. – Ну шо, картина «Алаверды» – турецкий султан пишет анонимку на запорожских казаков. У кого тут почерк хороший? Исторический документ все же!

– Уж во всяком случае, не у тебя, – оборвал я «секретаря».

– А шо? – возмутился Лис. – Я ж такое напишу, ученые обрыдаются! В школах этот договор будут заучивать наизусть и цитировать на редких свиданиях любимым учителям.

– Свидания переносятся, – вмешался я в бурлящее течение потока Лисова красноречия. – Не забывай, что под утро янычары снова обрушатся на русский лагерь. Хорошо бы, чтобы Кутузов об этом узнал до того, как турки начнут штурмовать, потому как даже с подписанной капитуляцией мы здесь долго не высидим, особенно если вдруг османы на радостях разобьют почтеннейшего Михаила Илларионовича, как ты говоришь, «вдребезги и пополам».

– Ну вот, опять я, – почти с тем же чувством, что недавно султан, обреченно вздохнул Лис. – Опять я! Ни одного ж эпохального события мимо не прокатится! Шо, всё? Я уже не товарищ узбаши, а своя же собственная жена? Вот она, награда за труды и невзгоды! Все порушено, покинуто, поросло быльем, и потомок не придет всплакнуть на безвестный холмик среди долины ровны-ыя…

– Сергей, но ты же понимаешь, – начал увещевать я, – дело ответственное, нужна будет связь…

– Да ладно, не лечи мне голову! Мне как, одному идти или что?

– Я иду с вами. На веслах вдвоем сподручнее. – Князь Багратион начал поспешно заматываться в длинное покрывало. – Надо только поточнее выяснить у мадам Айме, где находится описанный ею ход. И как он открывается.

Две нежные пери, скромно потупив взор, спускались ко двору султанского гарема в сопровождении пары евнухов – то ли греков, то ли фракийцев. Со стороны могло показаться, что оставшийся с прекрасной Накшидиль султан и его собеседник решили продолжить сладостное времяпрепровождение после заката, и отважный узбаши оставил при себе любимую жену. Ибо, как ведомо каждому, державшему в руках смертоносное оружие, женщина – отдохновение воина. Как бы, должно быть, удивились досужие наблюдатели, узрев под одним из непроницаемых покрывал робких путниц того самого лихого узбаши, прорвавшего нынче утром морскую блокаду столицы.

– И не забудьте написать в договоре, шо отныне и вовеки челноки из любимого отечества должны обслуживаться вне очереди, за полцены и без всяких пошлин. Дальше еще про турецкий крем для бритья…

– Лис, что ты несешь, — возмущался я, – какой еще крем для бритья?

– Я несу тяжкий крест борьбы за права отечественных потребителей! А крем, ну, скажем, «Арко».

– Здесь решается судьба империи!

– А мне от ее судьбы ни холодно, ни жарко, – быть может, моргнув глазом, а может, и нет, отозвался Сергей. – А крем, между прочим, неплохой. Можно было бы осчастливить соотечественников, забить в качестве дани. На каждую православную рожу мужского населения во исполнение воли Петра 1 о бритье бород поставлять, скажем, по двенадцать тюбиков в год.

– Оставь эти глупости! — злился я.

– Это не глупости, – не унимался Лис, желающий хоть так «замстить» мне за необходимость плескаться в водах Босфора. – Я спасаю отечество от кровопролития!

– Какого еще кровопролития?

– От бритвенных порезов.

Ворота гарема закрылись позади мелко семенящих «жен» Ахмада Акбара ибн Батика, определенных волею султана ночевать вместе с его собственными наложницами. Тяжелые ворота затворились, и в тот же миг Лис умолк, позабыв о щетинистости соплеменников, да и я, наблюдавший происходящее его глазами, признаться, тоже.

Вокруг обширного бассейна, посреди которого с нежным журчанием ронял высокие струи прохладный фонтан, в весьма живописном беспорядке сидели, лежали, ходили десятки разномастных красавиц, одежда которых резко контрастировала с облачением Лиса и Багратиона хотя бы уж тем, что на резвящихся девушках она почти отсутствовала.

– Ой-ё! — выдохнул мой напарник, перебегая взглядом по замечательному цветнику с той скоростью, с которой хороший спринтер пробегает стометровку. – Капитан, слушай, ты думаешь, Кутузов сам не дотумкает, шо ему под утро собираются холку намылить? Я ж по учебнику школьному помню, он мужик бдительный, в эту голову палец в рот не клади!

– Сергей, опомнись! Что ты такое говоришь?

– Не, ну що опомнись! Каждый раз – опомнись! — поспешил возмутиться Лис. – Дай мне хоть немного побыть в беспамятстве! Слушай, здесь имеются весьма соблазнительные экземпляры! Как только перестану быть собственной женой, не премину заняться. Как думаешь, султан не сильно обидится, если я у него пару-тройку красоток отверну? У него их вона сколько! Он, поди, даже не заметит.

Русская пословица рекомендует не будить лихо, но, судя по всему ходу истории, оно страдает хронической бессонницей. Хотя закрытая связь не слышна и уж подавно не видна постороннему взгляду, порою даже мысли имеют форму и вес. Стоило Лису пожелать вновь превратиться в мужчину, как прекрасные одалиски стайкой бросились под навес, где таились укутанные «незнакомки», желая, должно быть, привести неведомых скромниц к единообразно-раздетому виду.

Багратион с Сергеем метнулись в ближайшую дверь, завешенную тяжелым бархатным пологом, и немедля оказались в ловушке. Небольшая четырехугольная комнатка, вероятно, служила опочивальней одной из местных красавиц, однако в отличие от спален наших милых дам здесь не было ничего, кроме шелковых подушек. Бежать дальше было некуда. Десятки шаловливых рук схватились за края фериджей, и через мгновение радужная мечта напарника осуществилась к его крайнему неудовольствию.

– И-и-и! – попробовали было завизжать нежные гурии, пытаясь закрыть длинными черными волосами лица и все оставшиеся без прикрытия прелести.

– Тихо! – негромко, но очень четко скомандовал гусарский ротмистр, метнув на переполошившихся девиц гневный взгляд. – Тихо, вам говорю! Я – Багратион.

Происшедшее далее могло быть внесено в хроники султанского гарема, ежели таковые когда-то велись. Увидевшие незнакомца прелестницы разом вдруг замолчали и начали почтительно склонять головы в поклоне.

– Да-да, он Багратион, – подтвердил для пущей убедительности Лис. – Честное слово, Христом-Богом клянусь! Капитан, а шо это они?

– Ты что же, не видишь, — пояснил я, – это сплошь грузинки и черкешенки, их всегда охотно приобретали в гаремы за изысканную красоту.

– Кто спорит! Ну и шо?

– А то, что Багратион в России князь, а у себя, в горах Кавказа, – он царевич, причем из очень уважаемого и в тех местах рода.

– Не, ну где ж справедливость? — возмутился Лис. – Шо ж мы тогда в киоске парились? Барышни, не толпимся, не создаем очередь, Багратиона на всех хватит. Давайте-ка без суеты и шума! Нам отсюда нужно по-тихому выбраться, я думаю, вы не откажете в такой малости своему законному без пяти минут государю. Барышни, не надо отламывать от его высочества кусочки на память! Князь, ну скажите им, в самом деле! Сударыни, я запомнил ваш адресок, мы непременно вернемся.

Слабо одетые Лис и Роман Багратион стояли посреди небольшой залы, и десятка два соплеменниц бравого гусара с грустью провожали царевича и его спутника.

– Блин, Капитан, видел я это все в саркофаге под мумией! Это ж беспредел какой-то! Меня тут общупали, точно я их гашиш под кожей вывожу! Ну шо, мадамы, всему хорошему приходит конец, мы с вами прощаемся, но, даст Бог, ненадолго. Давайте, подруги, нажимайте пружины на раз-два-три. Раз! Два! – Сергей обернулся к стоящему рядом Багратиону. – Ну шо, князь, через мусоропровод к славе и победе!!

ГЛАВА 28

Ясное безоблачное утро 25 мая 1806 года стало последним в жизни многовековой империи, известной как Османская Порта. Селиму III не пришлось наблюдать воочию побоище, разыгравшееся перед рассветом у стен Константинополя, но доносившиеся в уединенный киоск вопли и стоны с каждой минутой все более добавляли седины в его черную дотоле бороду.

В начале боя все развивалось именно так, как сулил почтеннейший ибн Батик. Примерно с полуночи русские войска начали грузиться на корабли, и шумная суета, царившая в лагере, не оставляла сомнений, что время для решительного удара выбрано абсолютно точно. Но всякий обман лишь тем отличается от правды, что слишком на нее похож.

Когда опьяненные аракой [44] и парами гашиша воины султана рванулись в атаку, находившиеся в лагере обозники бросились наутек, суматошно отстреливаясь, но вовсе не стремясь найти смерть под ятаганами турок. Успех и трофеи кружили головы нападавших, и наступление их, с самого начала не особо стройное, вскоре напрочь утратило порядок и управление. В этот-то момент заранее отошедшие за линию горизонта основные части Кутузова в жутком молчании под барабанный бой двинулись навстречу смешавшемуся противнику.

Янычары и сипахи попытались бегством спасти жизни свои, но в этот момент посреди лагеря один за другим начали взрываться загодя установленные фугасы, а на берег с кораблей эскадры Ушакова устремились полки морской гвардии, отрезая пути к отступлению потерявшим голову османам. Всадники Бахт-Гирея довершили разгром, беспощадно и хладнокровно торопясь свести кровавые счеты с бывшими господами за сотни лет вассальной покорности.

Когда петухи, радуясь наступившей тишине, начали свой ранний концерт у багрово-алых стен Айя-Софии, на залитых кровью выжженных склонах близ «сладких вод» Европы все было кончено. Армия султана перестала существовать, и души брошенных в мясорубку янычар наверняка остались бродить по тернистым зарослям, пугая отдыхающую публику будущего стонами и бряцанием призрачного оружия.

Через три дня мы были свидетелями того, как пушки, еще недавно турецкие, обращенные в сторону Мраморного моря, отгоняли от берега пришедшую на помощь Стамбулу эскадру адмирала Нельсона. Сражение у древних стен было жестоким и кровопролитным, но, по сути, изменить уже ничего не могло. Несолоно хлебавши, вернее, щедро нахлебавшись соленой морской воды, британский флот был вынужден отойти, чтобы в узких проходах Босфора и Дарданелл не угодить в западню между эскадрами Ушакова, Сенявина и Перри.

Вскоре после этого седой как лунь Селим III, окруженный представителями союзников, подписывал документ, отторгавший от раскинувшейся еще совсем недавно от Тигра до Гибралтара империи османов земли Аравии, Египта, Иордании, Ливана, Месопотамии, Эмиратов, Палестины, Сирии, Судана, Триполитании, Македонии, Сербии, Черногории, Болгарии, Румынии и Греции. Казалось, собственный приговор султан, обреченный на проклятие современников и потомков, подписал бы с куда большей охотой. Но даже захоти он сейчас противостоять союзникам, ему нечем и не с кем было это сделать.

Конечно, формальное сокрушение колосса не было окончательной победой. Еще вовсю сражался против французов Мухаммад Али, спешивший под шумок установить свое владычество на всех землях Ближнего Востока. Аравийские правители, еще недостаточно хлебнувшие крови и потому не знавшие удержу, стремились обагрить шамширы [45] во славу Пророка. Да и Британия, чересчур поздно открыто вступившая в эту войну, была готова драться с истинно английским упорством.

И все же победа была оглушительная, почти невероятная. Рокот восторга прокатился по христианскому миру в час, когда мечеть Айя-София, убрав полумесяцы с минаретов, вновь точно по мановению волшебной палочки обратилась в Софийский собор, и Патриарх Константинопольский освятил ее во славу Божию и русского оружия.

Наша компания заслуженно числилась среди героев великой победы. Правда, отчасти в силу высочайшей государственной необходимости, отчасти благодаря легендам Дениса Давыдова и Лиса история с пленением султана приобрела несколько иной вид – вполне достойный учебников, но мало совпадающий с реальностью. В ней отсутствовали и Ахмад Акбар ибн Батик с его женами, и практичная Айме, зато повесть о том, как мы крались подземным ходом, прорывались сквозь гарем, освобождали любимого командующего, разбросав сотню-другую янычар, а затем походя брали в плен султана вместе с его «диваном, кушеткой и прочей мебелью», будоражила умы слушателей не хуже, чем сказки Шехерезады. Остросюжетное повествование звучало как сплошная выдумка, но, как говорится, результат был налицо.

Поражение Турции вызвало неподдельный интерес в Европе ко всему, хоть отдаленно турецкому, и теперь барышни щеголяли в кокетливых тюрбанах с перьями диковинных птиц, элегантно кутались в необъятные восточные шали, демонстративно курили булькающие кальяны, мешая их ароматный дым с неистребимым запахом мускуса, амбры и кошенили.

Законодательницей мод этого сезона по непререкаемому праву считалась гостившая у родителей в Нанте, а затем путешествующая от двора к двору вал иде-султан, несравненная и благословенная Накшидиль. Этот пункт не был учтен в статьях нашего тайного договора, но, пожалуй, его можно было считать достойной наградой госпоже Айме Дюбук де Ривери. Ликование Европы, вернее, той ее части, которая принадлежала или спешила примкнуть к рыцарственному союзу изливалось на участников недавних событий обилием почестей и орденов. Даже Протвиц, старавшийся не казать носа на передовые линии, гордо щеголял новенькой серебряной медалью, на которой выходящая из облацей рука утверждала крест на святыне православия. «Свершилось!» – гласил короткий девиз на блестящем диске награды.

Сокрушителя Порты, «великого Бонапарта», ждали лавры совсем иного рода. Ближе к середине июня, когда мы едва только пристали к берегу Севастопольской бухты, гонец принес вести, мигом облетевшие крепость и давшие очередной повод оживленным разговорам обывателей. Во-первых, народ Черногории и Македонии в едином порыве смиренно преподнес венец принцепса Александру Дюма. Теперь, к великой радости последнего, он мог по праву именоваться Александром Македонским, чем и не замедлил воспользоваться.

Но едва успели мы подивиться столь забавной прихоти славного полководца, как вслед за одним гонцом примчался другой. Его сообщение гласило, что освобожденный народ Эллады и Архипелага желает видеть королем не кого иного, как победоносного Наполеона Бонапартия, графа Российского и священной Римской империи, светлейшего князя Боспорского и прочее, прочее, прочее…

Я видел, как вспыхнули при этой новости глаза избранника, но внешне он продолжал хранить невозмутимое спокойствие. Не дав однозначного согласия, Бонапарт велел писать, что выйдете этим изъявлением народным к императору Павлу, у коего на службе ныне имеет честь состоять, однако же, не дожидаясь окончательного решения государя, он готов был принять титулы принцепса Спартанского и герцога Афинского, как того желали обретшие свободу греки.

Третья новость поджидала нас уже в столице. Я узнал о ней по дипломатическим каналам едва ли не в тот же день, что и Наполеон, и был вынужден попросить некоторую паузу, чтобы осмыслить услышанное. На графа, князя, герцога и принцепса в одном лице это известие произвело куда меньшее впечатление. Речь шла о личном письме базилевса Александра королевскому высочеству и любезнейшему брату принцепсу Спартанскому с предложением скрепить узы взаимного почтения, рожденного на поле брани, родственным союзом. Драгоценным призом увенчанному лаврами победителю Османской Порты и будущему королю всех эллинов предлагалась нежная и трепетная рука младшей сестры повелителя французов и македонян. Лицо европейской политики вновь исказила гримаса не то удивления, не то испуга.

Июльские дожди сбивали чужеземную дорожную пыль с омытых в Босфоре сапог полков русской армии, заменяя ее исконной отечественной грязью. Армия возвращалась на родные квартиры. Мы с «Отцом Победы» заседали у жаркого камина Брусьева Костыля в компании «Вдовы Клико» и закусок, присланных от Шульца.

– Говорят, мулатки бывают весьма хороши собой, – рассматривая на свет золотистое шампанское в хрустале, без особого энтузиазма заметил Наполеон. – Смешение кровей, смешение нравов…

– Шо-то не вижу радости во взоре, – рубил сплеча Лис, еще с утра начавший обмывать по очередному кругу все полученные ордена. – Ты ж без пяти минут король! Причем не какого-нибудь там укутанного снегами вьюжного приполярья, а вполне себе курортной страны, где сплошь руины, гречанки и Олимпийские игры в очко и на дудке.

– Сергей, ты пьян, – тщетно пытался я осадить друга.

– Да ну, скажешь! – отмахнулся Лис. – Скока я там выпил? Не, ну, принцепс, в принципе сам мозгами разбросай, дела здесь, прямо скажем, не фонтан. Ты Павла утром на разводе видел? Его уже скоро будут выносить, как знамя части, только на носилках! А Сан Палыч – еще тот ушлёпок, я тебе авторитетно заявляю, жизни тебе при ём не будет.

Щека Бонапартия нервно дернулась.

– Еще бы, – не унимался Лис, – братец Александра уже небось спал и видел себя Костей Византийским, уж не помню, каким по счету, а мы ему своей гаремной дипломатией всю малину под корень обломали. Но кто ж ему доктор? Меньше надо было в губернских собраниях на балах кобелировать и коня белого до блеска полировать. Глядишь, и ему бы при разборе шапка-друтая обломилась. Теперь поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились! Так он и сам на локоть зубами общелкался, и братца своего подзуживает.

Лис, несомненно, хватил лишнего, но все же в словах его был резон. Он мягко обошел щекотливую тему божественной Марии Антоновны Нарышкиной. Но даже и без нее зависть великих князей была достаточно сильна, чтобы обеспечить увенчанному лаврами полководцу вечную опалу и почетную ссылку, к примеру, губернатором в Тобольск.

– К чему кривить душой? Я вовсе не жажду этого брака, – делая вид, что слова моего друга обращены к золотому петуху, вымолвил Наполеон. – Но мир стремительно меняется, более чем стремительно. У меня создается впечатление, что прошлый век унес с собой прежние законы, прежних королей и императоров. Сейчас все делается по-новому, все пишется с чистого листа.

– С чистого ли? – усмехнулся я.

– В истории человечества чистота – понятие относительное. У победителя всегда есть время позаботиться о белизне одежд. Что нынче являют собой вершители людских судеб? Чего стоят их короны, мантии, их громкие титулы?! Не обижайтесь, граф, вы один из тех, кому слава давным-давно усопших предков не застит очи и не сковывает разум.

– Не я один, – возразил я. – Взять, скажем, князя Багратиона, или же Бориса Антоновича Святополк-Четвертинского, или вот, к примеру, Конрада.

– Поймите же, я не об этом! Вы родились и выросли графом, очередной король или император может сделать вас герцогом или князем, может прибавить новых полей в ваш родовой герб и украсить его новой короной, но, по сути, вы играете по древним-древним правилам, имя которым – традиция, и суть коих – продолжать все так, как велось при дедах и прадедах.

Но посмотрите на базилевса, посмотрите на меня! Отец Александра Дюма, хоть и был маркизом, все его достояние легко помещалось на дне кошелька, мать же и вовсе была рабыней, черной, как мундир брауншвейгских драгун. Что из того? Он поступил в кавалерию рядовым и спустя несколько лет уже принимал изъявления покорности от монархов, чей род насчитывает не одно столетие! Новое время зовет к действию, и перед тем, кто услышит этот зов, расстилается широкая дорога. Мир требует новых людей и сокрушает привычные традиции!

– Это верно, – кивнул я, – традиция вряд ли поможет завоевать чужие земли, но она дает возможность их удержать. Государство Александра Великого рухнуло, едва великий полководец отдал Богу душу. То же, что осталось от державы, еще сотни лет делили его приспешники, а затем их дети, внуки и правнуки. Тяжелый воз нелегко разогнать, говорят у нас в Богемии, но еще трудней остановить.

– А у нас на Корсике утверждают, что тот, кто поднимается в гору, обернувшись назад, наверняка сломает шею. Все человечество, как и единый человек, имеет свой возраст, у всех народов он разный, но что касается Европы, то она уже вырастает из юношеской любви ко всему яркому.

– Глядя на мундиры генералитета, этого не скажешь, – отозвался я.

– Все это игрушки, – махнул рукой Спартанский принцепс. – Не более чем игрушки! Но они помогают тем, кто указывает пути, гнать вперед козлов, за которыми толпою бредут прочие бараны.

– Ёмко, – хмыкнул я. – И немилосердно.

– Но точно! – перебил меня Бонапарт. – А это главное.

– Послушать вас, Наполеон Карлович, так скоро дождемся проповеди идеалов французских инсургентов [46]! – Я пошевелил кочергой угли в очаге, и они полыхнули мне в глаза алым заревом. – Это они сбросили Всевышнего с амвона, заменив его мифическим богочеловеком, имеющим право карать и миловать.

– Не дождетесь, граф, не извольте беспокоиться! – Генерал от артиллерии привычным жестом заложил руку за отворот сюртука. – Человек не есть бог – утверждать иное либо глупое мальчишество, либо, того хуже, мошенничество. Но Господь, создавая первых людей, даровал им не только образ, но и подобие свое. В том и суть человеческого бытия, чтобы, постигая мир и совершенствуя его, стать не коленопреклоненным рабом Божьим, но со-творцом! Отцу Вселенной тоскливо в одиночестве среди умильных святош, и он ждет, когда же возлюбленные чада его дерзнут встать рядом и с радостью осознания взглянуть в лицо предвечного. Ибо также, как блаженны нищие духом, коим завещано царствие небесное, и сильные духом будут восславлены. Их удел – созидать царствие земное!

Я не якобинец и, упаси Господи, не либерал. Мне чужда идея даровать права всякому, кто взял на себя труд выйти из материнского чрева. Права есть своего рода награда, и как на поле боя зазорно жаловать недостойных, так и в прочих случаях воздаяние без деяния лишь развращает человека.

Мне странно и, не скрою, противно слушать о неких особых интересах личности, коими так любят потрясать легковерных простофиль салонные ораторы. Их послушать, оные почти всегда противуположны интересу государства, ибо, так же как власть пытается охватить всех и направить силы общества в одном лишь ей ведомом направлении, так и всякая частная персона для себя полагает верным от всеобщего дела уклониться и жить своими, пусть даже и самыми мелкими, потребностями. Но зрелая личность умеет видеть дальше собственной миски и жертвовать малым для достижения великого. К чему же искать пример в мелких душонках, их путь ведет ниоткуда в никуда!

– Это вечная диллема, – философически вздохнул я. – Как говорят в России: «Своя рубашка ближе к телу». Так было всегда: и при фараонах, и при цезарях, и при королях с султанами, и нынешние времена не исключение.

– Да, но каждое время и каждое общество находило те приводные ремни, которые заставляли народы возводить пирамиды, рыть каналы, строить дворцы и храмы. Когда эти ремни истирались, государство разрушалось. По сути, хотим мы того или нет, сегодня происходит именно такой процесс. Сейчас в муках и крови по всей Европе рождается новое общество, которое будет весьма отличаться от привычного. Оно в клочья порвет все кружевные пелены старого мира! То, что происходило доныне в Америке и Франции, лишь предродовые схватки…

– И вы уготовили себе роль повивальной бабки?

– Быть может, граф, быть может. – На устах Бонапарта скользнула неопределенно-уклончивая тень улыбки.

– Не-а, повивальной бабкой был Дюма. – Придремнувший у камина Лис вскинулся при последних словах Наполеона и поспешил вмешаться в беседу. – Вы будете кормилицей. Я уже буквально вижу, как происходит этот умилительный процесс.

Наполеон фыркнул, всем своим видом негодуя против такой вольности.

– Занятно, занятно, – вороша уголья в очаге кочергой, проговорил я. – Не так давно мне уже доводилось слышать подобные речи. Там разговор шел о некой тайной организации, которая способствует хирургическому излечению общества от присущих ему язв и нагноений темного прошлого. По сути, та же медицинская тема.

– Вы говорите о масонах? – Наполеон криво усмехнулся и разочарованно покачал головой. – Мне доводилось встречаться с ними. По глубочайшему моему убеждению, если когда-то в их учении и было зерно истины, то в суматохе напыщенных обрядов и пустой таинственности оно полностью иссохло, не дав всходов.

– Нет, – я поспешил успокоить герцога Афинского, – насколько мне удалось заметить, в этом обществе ритуалы не играют особой роли. Так, больше для проформы.

– Да? И кто же это, если не секрет?

– Возможно, секрет, – я пожал плечами, – но если бы никто не имел к нему доступа, как бы сия организация пополняла свои ряды?

– И что же, она велика и могущественна? – насторожился Бонапарт, должно быть, чувствуя, что до сего дня упускал из виду одну из движущих народами пружин.

– Да, пожалуй, что силы их действительно велики. Они именуют себя иллюминатами и ставят перед собой цель превратить земли людских страстей в царство чистого разума. Быть может, именно они – тот самый приводной ремень, который вы ищете?

– Быть может, – снова повторил Наполеон, и лицо его приобрело на какой-то миг задумчивое выражение. – Очень может быть!

Судя по тону, которым были произнесены эти слова, досужая беседа у камина закончилась.

– Пожалуй, было бы интересно встретиться и побеседовать с этими людьми.

– Что ж, – я отложил кочергу, – я постараюсь устроить вам свидание, но полагаю, вы помните, что у любой медали две стороны? Подумайте, что вы потеряете, обретя воочию обещанное царство!

– Не пытайтесь изображать Мефистофеля, граф. Дела людские решаются людьми, а такой путь все лучше, чем смирением и умерщвлением плоти искать себе Царство Божие.

Утро следующего дня началось для меня не с привычной чашечки крепкого турецкого кофе, а с ликующей скороговорки Протвица:

– Я все слышал!

– О чем, собственно, речь? – не совсем понимая, чему радуется таксоид, спросил я.

– О вашей беседе с принцепсом Спартанским, – нимало не смущаясь, пояснил Йоган.

– Что ж, это не делает вам чести, – нахмурился я. – Подслушивать дурно.

– Напротив. – Въедливо-хитрая физиономия Протвица озарилась победительной ухмылкой. – Вам бы это действительно чести не сделало, а как мне, так и вполне даже. Мне ж зато деньги и платят, чтоб я слышал и видел поболе всего, а чего не видел, то вызнавал. Так что извольте понять: мне за подслух укора нет. Вы, граф, очень ловко подвели его высокопревосходительство к нужной мысли. Уж можете поверить, я в этом толк знаю. Вам бы у нас служить, так и цены бы не было!

– Нет уж, увольте, – оскорбился я.

– А зря, – усмехнулся Протвиц. – Нынче же, можете быть уверены, я кому след весточку подам, и встречу для будущего нового брата мы организуем в лучшем виде.

– Не сомневаюсь, – кивнул я не в меру расторопному делопроизводителю, показывая, что желаю выпить свой кофе в гордом одиночестве. – Не сомневаюсь… – Дверь за довольным таксоидом наконец закрылась. – Вот только кому из вас от этого польза будет, еще большой вопрос.

Время шло, боевые действия против англичан принимали все более активную форму. Базилевс Александр не успел перехватить эскадру Нельсона у Гибралтара, и спустя месяц она едва не ворвалась в ничего не подозревающий Санкт-Петербург. Лишь узкое горло Маркизовой лужи, перекрытое орудиями Кронштадта и Ораниенбаума, спасло российскую столицу от повторения участи Константинополя. Тогда-то и всплыла из небытия доставленная мной слезная просьба гол-штинских дворян о принятии их герцогства в русское подданство.

Сначала в Гольштейн был отправлен с корпусом принцепс Спартанский, затем его сменил не столь отважный, но весьма методичный генерал Барклай де Толли. С этой поры бои продолжались на дальних подступах, но поговаривали, что император Павел готовит поход в Средиземное море против Неаполитанского королевства, союзного англичанам, и потому держит в столице лучшего из своих генералов.

По сути, Неаполитанское королевство не представляло для России особого интереса, и тот же базилевс мог расправиться с ним примерно со скоростью прохождения маршевых колонн через территорию этой страны, но король Неаполя давал приют британскому флоту, а кроме того, имел неосторожность послать свои войска для участия в штурме Мальты. После заключения Венского договора остров был вновь предоставлен ордену Святого Иоанна Иерусалимского, однако не прошло и года, как резиденция мальтийских рыцарей снова была захвачена иноземцами. Этого преступления император и Великий Магистр не мог простить никому.

Очередной поход готовился со всей тщательностью, присущей Наполеону. Застать его дома не представлялось возможным, его видели то на литейном заводе, то в артиллерийском депо, то в гвардейских казармах, то в корпусе Понятовского, уже почти укомплектованном и готовом выступить против далекого неприятеля. Донесения о встречах и маршрутах передвижения Бонапарта исправно складывались Протвицем на Лисовом столе к великой печали моего секретаря. Работа с бумагами никогда не числилась его любимым занятием.

И все же время от времени мы встречались с наместником Зевса и столпом российской государственности в салоне Екатерины Павловны Скавронской, где я продолжал бывать регулярно в отличие от Наполеона. Фигура его являлась предметом обычных толков и пересудов в этих гостеприимных стенах, и потому, в очередной раз взлетая в залитую огнем тысячи свечей залу, я ничуть не удивился рокочущему голосу сиятельного графа Литта, втолковывавшего кому-то:

– Что же тут странного, дорогой мой? На то Павел Петрович императором и зовется, чтобы вокруг его трона цари да принцы стояли. Эллины, поди, не один век без государя жили, даст Бог, еще поживут! Для России же в том, что Бонапартий по сей день здесь обретается, лишь польза да почет, а и Павлу Петровичу вернейшего, нежели он, поди, не сыскать. Со временем все образуется. Я своими ушами слышал, как государь-император Наполеона Карловича царским величеством именовал, а это знак, помяните мое слово, верный знак!

– Вы слышали, граф? – едва поздоровавшись, начала Екатерина Павловна. – Говорят, в Санкт-Петербурге зреет новый заговор!

– Да ну? – удивился я, немедленно обращаясь из любезного кавалера в австрийского военного атташе.

– Мне о том доподлинно известно. – Графиня Скавронская понизила голос и начала обмахиваться веером, точно намереваясь развеять в воздухе едва отзвучавшие слова. – А чему, по сути, удивляться? Англичане против императора уже давно злоумышляли. Не вышло у них через Роджерсона зельями его опоить, вот и хотят, как тогда, в 1801 году, силой оружия государя извести.

– Откуда же такие слухи? – точно между прочим с улыбкой поинтересовался я.

– Нынче утором Юлий Помпеевич был на приеме у императора. Обсуждался будущий поход. Так вот там-то господин от артиллерии генерал Бонапартий непреложные доказательства и привел, что британские шпионы близ дворца его величества гнездо свили и буквально ежеутренне на вахт-парадах присутствуют, – невольно цитируя отчима, сообщила Екатерина Павловна.

Я едва не поперхнулся от такого заявления, но вовремя осознал, что представляю здесь интересы совсем другой страны, и взял себя в руки.

– Там звучали имена? – тихо спросил я.

– Пока нет, – точно так же заговорщицки отвечала моя нежная подруга. – Сами должны понимать, где основания полагать, что измена не угнездилась среди тех, кто был на совете?

– В любом случае им теперь известно, что заговор уже не кромешная тайна, – возразил я. – Стало быть, сейчас они будут таиться.

– Граф Литта об том говорит, что, ежели будут таиться так, что и глаз на императора поднять не посмеют, тогда можно сказать, что и заговора никакого нет. А ежели всполошатся и станут дергаться, как марионетки в цирке, то себя тем самым и выдадут. В любом случае Бонапартию поручено следственную комиссию возглавить и все досконально о заговоре вызнать.

– Надо будет уступить ему своего делопроизводителя, – сводя разговор в шутку, бросил я. – Эта ищейка чужой кусок за три версты чует.

– А все же, определенно вам скажу, заговор есть, – тихо проговорила Екатерина Павловна, направляясь к гостям. – Но, полагаю, он не помешает вам остаться нынче вечером?

От каменных стен Брусьева Костыля уже вовсю тянуло осенней сыростью, и потому каждый день здесь жарко пылал камин, пытаясь обогреть продрогших хозяев.

– О, наше северное лето, карикатура южных зим, – бросая тоскливый взгляд в окно, с чувством процитировал Лис замечательную фразу, еще не вышедшую из-под пера юного царскосельского лицеиста. – Слушай, граф, я уж не знаю, кому здешняя осень – болдинская, но лично мне это «пышное природы увяданье» абсолютно не в тему. Пора уже наконец в поход на Неаполь, там хоть тепло, – во всю прыть тосковал мой напарник. – Как хорошо было в Турции! Море, солнце, воздух – хоть по чашкам разливай. Дамочки в неглиже у фонтана курлычут… Я, кстати, обещал им вернуться, а до сих пор околачиваю тут не пойми что не пойми чем. Это правильно? Можешь не отвечать, я тебе и так скажу: это неправильно. Они там, поди, уже новый фонтан слез наплакали, а мы все ни ухом ни рылом. Харэ балдеть! Поехали в разведку!

– Что разведывать? – Я, усмехнувшись, прошел через библиотеку и, водрузившись на подоконник, уставился на улицу. – Осень здесь действительно наступает слишком рано. – Я обернулся к тоскливо развалившемуся в кресле Сергею. – Знаешь, у меня такое ощущение, что я уже эту картину видел.

– В последние дни – каждое утро, – хмуро глядя в огонь, парировал Сергей.

– Нет, не сейчас, хотя и здесь. Помнишь, когда ты газету притащил.

– Какую газету? – не спуская глаз с огня, лениво спросил напарник.

– Из другого мира. Когда нас под Брусьев Костыль завлекло.

– А-а-а, это. – Лис неопределенно кивнул.

– Точно так же, – продолжал я, – листья падают, вся земля желто-красная, повсюду запустение, и вдруг гляжу… – Я осекся, вскакивая с подоконника. – Черт!

– Какой еще черт? Что там стряслось? – обернулся Лис.

– Снова она!

– Кто?

– Траурная Букетница!!!

ГЛАВА 29

Холодная испарина выступила у меня на лбу, и звуки невысказанных слов, мгновенно сбившись в тугой комок, встали поперек горла.

– Граф, ты не приболел? – быстро оценивая мою внезапную бледность, переполошился Лис.

Я продолжал указывать в парк, туда, где по желтым листьям брела неведомая колдунья, собирая яркоцветные экспонаты для своего ядовитого гербария.

– Оба-на! – Сергей напрягся, точно хищник, готовый к броску. – Слушай, это «жу», ни фига, ни разу, неспроста. Пора бы потолковать с мадамой о видах на урожай! В конце концов, здесь частное владение, а не парк культуры и отдыха.

Мы устремились во двор одновременно, не совсем понимая, что, собственно, намереваемся делать с нарушительницей границ приватной территории и о чем с ней разговаривать. Мы не спустились, а буквально ссыпались вниз, едва не сбив с ног кого-то из прислуги. Но, к величайшему удивлению, осенний парк был пуст, и лишь опавшая листва с унылой безысходностью шелестела под ногами.

– Не врубаюсь! – Лис пристально оглядел унылую картину увядания и запустения.

Между ветвей деревьев, спешивших окончательно расстаться с последними клочьями летнего наряда, уже вовсю просматривались дома Брусьевой слободы, но ни за воротами, ни перед ними Траурной Цветочницы не наблюдалось.

– Шо за на фиг? – Сергей досадливо пнул обломанную недавним штормовым ветром сухую ветку. – А где ж тетка? Минуту ж назад здесь была. Выдуло ее, что ли? Эй, паря! – окликнул он привратника, как ни чем не бывало старательно прошивавшего дратвой старый башмак. – Тут вот щас мадама с листиками шастала. Не видел, куда сквозанула?

– Не было никого-с! – резво вскочил сторож, одной рукой хватая прислоненную к забору алебарду, а другой продолжая удерживать ремонтируемую обувь.

– То есть как это? – обескураженно вытаращился я. – Мы сами ее только что видели!

Привратник глянул на взбеленившихся господ то ли с удивлением, то ли с испугом, должно быть, полагая, что предоставленные сами себе баре изрядно перебрали вчера и не могут дать ладу голове сегодня.

– Никто не проходил-с, – точно оправдываясь, повторил он. – Ни одна живая душа.

– А неживая? – тут же выпалил Лис, и сторож, окончательно убеждаясь в правоте своей ужасной догадки, попробовал судорожно перекреститься башмаком.

– Не иначе, как дом опять шутки начал шутить!

– От Брюса с приветом, – себе под нос пробормотал мой напарник.

– Это уж точно, – скривился я, собираясь возвращаться. – Но если так, то наверняка сие видение имеет какой-то тайный смысл.

– Да ну, – вяло отмахнулся Лис, не слишком жаловавший мистические объяснения неподвластных его бойкому уму событий. – Наверняка где-то спряталась. Волхвов помнишь? У них вон какие примочки имелись на тему маскировки! Прильнут к дереву – с двух шагов не заметишь. Букетница наша очень может быть, что из того же корня. Места здесь сам знаешь какие – на всю голову шаманские!

– И все же, по-моему, это определенно некий знак.

Наша странная беседа грозила вылиться в спор абсолютно бездоказательный, а потому громкий и бестолковый.

– А вот извольте видеть, ваше сиятельство, по тракту гусар во весь опор мчит, – окликнул уходящего хозяина обувшийся наконец привратник. – Не к нам ли?

Я обернулся туда, куда указывал страж ворот.

– Никак это младший Багратион! – разглядывая лихого наездника из-под руки, констатировал Лис.

И точно, стоило всаднику приблизиться, как мы воочию смогли разглядеть нашего храброго соратника по набегу на султанский гарем. По возвращении в столицу грузинский царевич был зачислен старшим адъютантом в ставку главнокомандующего и теперь красовался в новом, с иголочки, мундире подполковника лейб-гвардии ее императорского величества гусарского полка и Анной II степени на шее.

– Добрый вам день, милейший Роман Иванович! – Я подошел к воротам, у которых вовсю суетился охранник.

– И вам того же, ваше сиятельство! – Князь Багратион по-ухарски осадил горячего ахалтекинского скакуна у кружевной решетки парка.

– В гости или по делу? – с удовольствием глядя, как ловко спрыгивает наземь прирожденный кавалерист, спросил я.

– Когда пожелаете, то и так, и так, – улыбнулся молодой подполковник.

– Отчего ж, конечно, пожелаем. – Я сделал приглашающий жест рукой, и князь Багратион повел коня в поводу через опустелый парк. – Что-то произошло? – глядя на поднимающиеся и опадающие бока тонконогого гнедого жеребца, поинтересовался я. – Вы так мчали!

– Пустое, – отмахнулся желанный гость. – Мне шагом ходить непривычно, оттого и мчал. А новости мои самого что ни на есть мирного свойства. Привез вам, господа, приглашение на бракосочетание, кое состоится в нынешнее воскресенье, то бишь через пять дней, в соборе Святой Екатерины, по Невскому проспекту, в три часа пополудни.

– Не вы ли жениться решили?

– Помилосердствуйте! – криво усмехнулся Багратион. – Чтобы из столичных барышень невесту взять, подполковничьего жалованья маловато, тут расходов не оберешься. А дела наши после брака моего старшего брата с небезызвестной вам Екатериной Павловной идут не лучшим образом. Император, правда, обещал после возвращения из турок имением наградить, да, видно, подзабыл. Спасибо уж на том, что долги мои и Петра Ивановича распорядился заплатить. Наполеон Карлович, принцепс Спартанский, венчается с девицей Мадлен Дюма де ла Пайетри, герцогиней Иллирийской и Эпирской.

– Значит, все же решился, – констатировал я.

– Ну вот, еще один собрался кануть в бездну! – демонстративно смахивая несуществующую слезу, вздохнул Лис. – А ведь известно же, что любая цепь начинается с пары колец. Роман, скажи честно, ты ее видел? Она хоть стоит того, чтобы отец-командир сменил боевого коня на домашнюю кобру?

Усы Багратиона дернулись в невольной усмешке.

– Еще не довелось лицезреть. Сказывают, невеста будет в столице лишь завтра, а вместе с ней и Конрад. Бонапартий выписал ему две недели отпуска для поездки к родным очагам с тем, чтобы по возвращении он встретил кортеж сестры базилевса в германских землях и сопровождал его как проводник и представитель жениха до самой российской столицы.

– Наполеон отпустил Мюнхгаузена на побывку домой? – переспросил я, стараясь не показывать удивления.

– Именно так, – кивнул гусар. – Он же, поди, год как в родных местах не был.

– Чуть поменьше, – машинально поправил я, вспоминая рассказ Мюнхгаузена об обстоятельствах, заставивших его покинуть замок предков.

– Думаешь, опять к англичанам перекинется? — раздался у меня в голове настороженный вопрос Лиса.

– Хочется верить, что нет, – проговорил я. – Иначе не видать Наполеону своей невесты как собственного затылка. Полагаю все же, здесь иной расклад. Помнишь, Конрад рассказывал об архиве старого барона? Вот за ним-то, вероятно, он и поехал. То самое письмо к Понятовскому, в котором Екатерина дает указание насчет их общего сына и говорит о своем тайном браке с Августом-Станиславом, – мощный козырь в игре Бонапарта против цесаревича Александра.

– Морем, понятное дело, скорее было бы, ну да осенью в этих широтах всякую неделю штормит. Опять же, англичане у входа в Балтику рыщут аки волки, – продолжал рассказывать Багратион, не ведая, какое впечатление производят на слушателей его бесхитростные слова.

– По всему выходит, что Наполеон готовится к новой баталии, только на этот раз отнюдь не против внешних супостатов, — размышлял я. – Оно и понятно, не он – так его. Но мы-то что должны предпринимать в этой ситуации?

– Ты меня спрашиваешь?! – удивился Лис. – Ты ж у нас старшой – тебе решать! Но только я вот что скажу: нас послали выяснить, что ж такое замышляет Наполеон, – мы выяснили: подмять под себя Европу и окрестности. Нам было велено разузнать, шо собой представляет его тайная организация, – и с этим вопросом мы, как говорится, плюс-минус трамвайная остановка, справились. Теперь что же, мы должны в две глотки задуть мировой пожар? Так у нас губы раньше посинеют, и щеки от переусердия лопнут! В конце концов, для чего тогда внедряются стационарные агенты, если только оперативникам доверена немерено высокая честь таскать каштаны из огня?

Честно говоря, я не знал, что ответить напарнику, да и разговор с Багратионом тоже не вязался. Я был склонен приписывать свое оглушенное состояние визиту Траурной Букетницы, но, как бы то ни было, минут через двадцать Роман Павлович, должно быть, почувствовав какую-то неловкость положения, тактично поспешил откланяться. Перед самым выездом он хлопнул себя по лбу и обернулся ко мне.

– Да, едва не позабыл! Принцепс велел передавать вам братский привет.

– Что? – выходя из задумчивости, переспросил я.

– Братский привет. Так и сказал: «Передай графу Вальтеру мой братский привет». – Он дал шпоры коню и помчал галопом через Брусьеву слободу, оставляя меня озадаченно глядеть ему вслед.

Каждое время рождает своих героев, и каждому времени на эти роли нужны весьма разные люди. Нам с Лисом, как никому в этом мире, было известно, чьими именами будет прославлен век, но сами носители этих гордых имен, по сути, должны были втискиваться в прокрустово ложе безликой машины государственного устройства. Порода героев мстила без зазрения совести мелкотравчатому чиновничеству всех рангов, организуясь в тайные общества, союзы и братства, ставившие перед собой, в сущности, одну-единственную цель – изменение общества таким образом, чтобы в нем снова было место для тех, кто был рожден с солнцем в крови.

Но и здесь негромкая, но мерная поступь чиновных правителей столов и хранителей печатей заглушала всякий шаг переживших эпоху истинных рыцарей. Этому веку было суждено остаться в истории эпохой тайных обществ, в одинаковой мере могущественных и бессильных что-либо изменить.

Прощальные слова Багратиона свидетельствовали, что в кругу иллюминатов появился очередной замаскированный брат. Или же о том, что в руках у этого приверженца новых времен появился еще один рычаг, чтобы перевернуть мир. Теперь дело оставалось за малым. Однако сомнений, что Наполеону удастся найти точку опоры, лично у меня не было.

Желтые листья, сорванные очередным порывом ветра, закружились в осеннем холодном воздухе, спеша исполнить последний танец до скорого прилета белых мух.

– Слушай, – ко мне подошел задумчивый Лис, – здесь, похоже, традиция складывается. Один Мюнхгаузен везет невесту из Германии, теперь и другой туда же. Буквально семейный промысел! Вторая, правда, транзитом идет, но, по сути…

– Погоди. – Я перебил друга. – Через пять дней свадьба!

– До тебя это только дошло?

– Послушай! – оборвал я напарника. – Свадьба – это место, где дарят огромное количество цветов. Где чей букет – не разобрать. А что, если тот гербарий, который нынче старая ведьма здесь собирала, и есть праздничный букет для нашего подопечного? – Я остановился, задумавшись. – Или для его подруги.

– Ты хочешь сказать, шо кого-то из них реально заказали? – насторожился Сергей.

– Очень может быть. Поправь меня, если я в чем-то ошибаюсь. Наполеон сейчас и сам по себе без пяти минут царь Греции, а породнившись с Александром, и вовсе обретает такую силу, какой в Европе, почитай, ни у кого больше нет. Этот факт наверняка беспокоит как цесаревича, так и его окружение. А от понимания до действия путь короткий!

– Надо предупредить Наполеона, шоб, окромя кактусов, он на свадьбе никаких цветов в руки не брал.

– Резонно. – Я зашагал к крыльцу. – Значит, так. Я, пожалуй, направлюсь во дворец. Если Бонапарта там нет, буду искать его в штабе гвардии или же в артиллерийском депо. А ты попробуй найти его в корпусе Понятовского, он вполне может быть там.

– Ясно, понял. Ну шо, по коням? – Лис быстро направился к конюшне, но вдруг остановился и повернулся ко мне. – Слушай, Вальтер, мы с тобой два умника, буквально энциклопедисты. К Понятовскому во дворец… А может, он в своем особняке?

– Полагаешь, такое может быть? – с сомнением возразил я. – Белый день на дворе, что б ему там делать?

– Готовиться к свадьбе! – четко отрапортовал многоопытный напарник. – Стоять перед зеркалом в гордой позе и прочувствованно шептать: «Мадам, в смысле – мадмуазель… Эти ясные глаза – погибель всей моей холостой жизни. Как я вообще дышал без вас и на шо ж я перевел тот кислород, который вдохнул до нашего знакомства?»

– Оставь, Лис, – поморщился я, – это политический брак.

– Когда от политического брака рождаются обычные дети, так есть подозрение, шо высокие договаривающиеся стороны чем-то не тем занимались на столе переговоров. – Сергей расплылся в улыбке, но, увидев мою нахмуренную физиономию, тут же выставил руки вперед. – Все, никаких пошлых шуточек о таком возвышенном предмете! Я ускакиваю отсюда быстрее лошади! А ты б все же съездил проверить, может, он таки дома? А то глупо получится: мы, как ужаленные бобики, носимся, его ищем, а он зеркальцу глазки строит.

– Да ну тебя, – отмахнулся я. – Хотя… Ладно, пошлю Тишку с запиской.

Наши поиски были абсолютно безуспешными. Почтеннейший Наполеон Карлович свободно мог претендовать на роль существа мистического. Он был повсюду, где появлялись мы, буквально за пять минут, полчаса, час, вот-вот… К концу дня, злые и уставшие, мы с Лисом возвратились в Брусьев Костыль несолоно хлебавши, однако здесь нас ожидал радостный Тишка.

– Все передал, как вы велели, – бойко выпалил он, встречая нас у ворот. – Уж и потомился я, покуда их высочество домой вернулись. Там, за голландкой, угрелся и придремать успел.

– Понятно, – устало кивнул я.

– И что же принцепс Спартанский? Как отреагировал на записку?

– Велел благодарить вас и кланяться. Сказал, что распорядится все цветы на свадьбу в оранжерее государыни-матушки закупить да под особливою сторожей прямиком в его палаты доставить.

– Это не выход, – поморщился я, не слишком задумываясь, что обсуждаю вопрос едва ли не общеевропейской важности со слободским подростком. – На свадьбе легко подменить один букет другим. К каждому цветку гренадера не приставишь.

– Так, ить, может быть, что никакой свадьбы и не будет, – ни с того ни с сего самодовольно заявил Тишка.

Мы с Лисом недоуменно переглянулись. В библиотеке повисла долгая молчаливая пауза.

– Ты шо, дружаня, похитил невесту принцепса?

– Не-а, – захихикал смышленый парнишка. – На что мне она? Такая девка небось в дому ни к чему не пригодна.

– Ладно, про твой дом позже толковать будем, – прервал его Сергей. – Давай колись, что ты вынюхал?

– Я, покуда его высокопревосходительство ждал, как уже докладывался, приспал маленько. Прислуга тамошняя меня, почитай, не первый день знает, потому и не тревожила. Вот я соплю, значит, себе в две дырки, а вдруг через дрему слышу, как заходит господин принцепс, а с ним еще кто-то. Мне его из моего закутка видно не было, только слышно все. Ну, сначала они о делах толковали, а потом Наполеон Карлович возьми, да и скажи: «Сигналом, мол, ко всему моя свадьба будет».

– К чему – «ко всему»? – настороженно переспросил я.

– Да мне ж почем знать? – Тишка ошалело поглядел на господ. – А только я себе подумал, что ежели правду люди говорят, что Бонапартиева зазноба у цесаревича в полюбовницах ходит, то, может, он ее похитить удумал? – Лицо мальчишки приняло загадочное выражение. – Сообщников к ней подошлет, а сам, мол, я не я, всякому ведомо, что я по той поре при многолюдном собрании в церкви Божией венчался.

– Господи, – всплеснул руками Л ис, – шо делают книжки с незамутненной душой! Тихон, где ты начитался этих глупостей?

– А что?

– Постой. – Я перебил собравшегося было надуться мальца. – Вернись-ка лучше к тому, что ты слышал. До разговора про свадьбу о чем речь шла?

– Ну-у… – Тихон задумался. – Там, в общем, какое-то дознание поминалось. Мол, у цесаревича в ближних людях что ни человек, то душегуб и лиходей, против государя Павла Петровича злоумышляющий. Ну и тот, с кем Бонапартий разговор говорил, ему, стало быть, и молвит: «Коли их в один присест в кандалы взять, то непременно великая суматоха начнется». А Наполеон ему: «Вот и держи офицеров своих в готовности, чтобы как переполох станется, так в нужный миг и ударить».

– Кого ударить? Куда ударить? – почти выкрикнул я.

– Не могу знать, ваше сиятельство, – сконфузился наш посланец, – об том они не сказывали. Только дальше молвили, что, мол, знаком ко всему будет свадьба.

Я поморщился. Источник ценной информации из парня получался, что и говорить, быстро пересыхающий.

– Еще что-нибудь запомнил? – хмуро бросил я.

– Тот, второй, еще, кажись, сказывал, что, мол, скорбно ему на верную смерть кого-то обрекать, на что принцепс возьми, да скажи, мол: «Кто жалеет фигуру, не жалеет короля». Я только не понял, об чем это он.

– «Кто жалеет мелкие фигуры, не жалеет короля», – с усмешкой процитировал я. – Это из книги «Наставления к шахматным баталиям» Отто Рациуса.

– А-а, – почтительно глядя на меня, протянул Тишка. – Стало быть, вот оно что! Не взаправду, стало быть…

– Ладно, – оборвал я парнишку, – иди-ка лучше поставь самовар.

Мы с Сергеем молча глядели вслед удаляющемуся гонцу, не зная, что и подумать.

– А что это за гнетущая тишина, Берримор? – в конце концов проговорил Лис, нарушая затянувшуюся паузу, и продолжил, не дожидаясь ответа: – Местные жители говорят, что это рыбка Баскервилей, сэр! Ну шо, Капитан, я готов к рукоплесканиям. Есть какие-нибудь соображения по поводу той пурги, которую принес на своих неокрепших крыльях этот, блин, почтовый воробушек?

Я угрюмо пожал плечами:

– Можно предположить, что Наполеону действительно удалось выйти на след крупномасштабного заговора. В конце концов, насколько я помню, это отнюдь не противоречит известной нам истории. Александр I был, несомненно, причастен к убийству своего отца. Тогда, в 1801-м, ему это не удалось. Теперь же, спустя пять лет, ситуация может измениться.

– Ну, это вряд ли, – усмехнулся Лис. – Если старина Бони уже решил пощупать их за жабры, то рупь за сто, шо он им чешую от хвоста до головы напрочь очистит.

– В этом-то, наверное, все и дело. Я действительно склонен думать, что недовольные группируются вокруг цесаревича и прочих великих князей. Поскольку император Павел дышит на ладан, к этой камарилье можно причислить и ряд сановников, озабоченных сохранением своих постов. В любом случае власти в их руках сосредоточено немало, и просто так заговорщики ее не отдадут. – Я задумчиво потер невесть от чего занывшую переносицу. – Я, кажется, понимаю, о чем речь. Все на самом деле гениально, и, как это водится у Наполеона, проблема решается одним стремительным ударом, так сказать, генеральным сражением.

– Ты о чем?

– Санкт-Петербург хоть и столица, но довольно маленький город. Как ни пытайся здесь провести аресты одновременно, все равно где-то пойдут сбои. А среди таких «сбоев» могут оказаться влиятельные лица, имеющие в своем распоряжении не одну сотню, а то и тысячу штыков и сабель. Таким образом, если что-то не заладится, может начаться крупная бойня.

– Логично, – согласился Сергей. – Ну а свадьба-то тут при чем?

– Лис, свадьба завтрашнего царя Эллады и любимой сестры базилевса – достаточно веский повод, чтобы собрать под одной крышей весь петербургский бомонд, в том числе мятежников в полном составе. А скажем, на выходе из храма всех их одним махом взять под стражу и заключить в Петропавловские казематы.

– Обалдеть! – резко выдохнул Лис. – Ты шо, Капитан? Это ж скандал на всю Европу!

– Ha то он и Наполеон, а мы с тобой нет, чтобы обращать внимание на решение задачи, а не на скандалы. К тому же, вполне может быть, скандал ему только на руку.

– Это, типа, поляну на меньшее количество народу накрывать?

Я усмехнулся прагматичности Лисова предположения.

– Нет, я о другом. При шумном скандале куда проще добиться отрешения от власти Александра Павловича и всех разом великих князей. Павел I – государь взбалмошный, так что участие в заговоре собственных его сыновей может, с одной стороны, толкнуть его на слабо обдуманные поступки, и в этом ему, несомненно, поможет Наполеон; а с другой стороны – окончательно подорвать то, что осталось от здоровья его императорского величества. Таким образом, Бонапарт убивает всех прыгающих в округе зайцев.

Во– первых, наглядно демонстрирует божественной Марии Антоновне Нарышкиной, какое дерьмо ее возлюбленный; во-вторых, обламывает этому самому возлюбленному крылья, так что выше крепостных подземелий тому уже больше не взлететь; и, в-третьих, здесь-то как раз и складывается тот самый покер, который столь тщательно собирал все эти годы наш подопечный. Тайное послание Екатерины своему второму супругу вполне оправдывает притязания Жозефа на русский престол, и с горя Павел может признать эти притязания законными.

Вот тут– то и выстраивается занятная ось: Жозеф I, или уж не знаю, как он будет зваться, вступив на российский трон, женат на сестре Бонапарта. Сам Наполеон —царь Греции и бог весть чего еще – в самом ближайшем времени – на сестре базилевса, а тот, в свою очередь, состоит в браке с дочерью правителя Священной Римской империи. Вот такая милая семейка получается! Но я уверен, и это еще не предел. Достигнув описанных рубежей, Наполеон, по сути, только-только вырывается на стратегический простор. А что будет дальше? – Я сокрушенно покачал головой.

– Да-а, – протянул Лис, – круто завернуто! Я вот о чем подумал. Это ж приди в прелестную головку госпожи Нарышкиной, урожденной Святополк-Четвертинской, светлая идея отфутболить Александра Палыча в туманную даль и лучистым взором обласкать своего корсиканского почитателя, и спала бы себе Европа безмятежно, не зная, возможно, даже имени генерала Бонапартия.

– Вряд ли, – с сомнением произнес я. – Во-первых, он и сам по себе незаурядный полководец, и этой славы у него не отнять. А во-вторых, в любовном треугольнике вопреки законам геометрии каждый угол по-своему туп. Если бы Бонапарт не начал охоту на цесаревича, то уж цесаревич не упустил бы такой возможности. В любом случае, по-моему, в нашей версии концы с концами полностью сходятся, так что можно докладывать начальству о сути намеченных предуготовлений… – Я сделал паузу. – Знаешь что, найди-ка, пожалуйста, ту газету, которую ты подобрал у ворот дома, так сказать, в соседнем мире.

– Где ж я ее теперь найду?! – возмутился Лис. – Это ж полгода назад было! Ее, может, уже дворня на самокрутки пустила.

– Все-таки поищи. Мне почему-то кажется, что ее сюда занесло не только для того, чтоб мы дату посмотрели.

– Ага, – скривился Лис, – а чтоб мы дату посмотрели, сюда должно было отрывной календарь пригнать!

– Кто знает? У этого дома мозги Якова Брюса.

– Жуткая история! – фыркнул Сергей. – Страшусь представить, где остальные его органы! Ладно, порыскаю, но только, чур, сначала мы идем пить чай, затем на боковую, а уж потом – утро вечера мудренее.

Я с детства обожал органную музыку. Не знаю, какова сила молитв, возносимых из-под сводов храма к престолу Всевышнего, но то, что эта божественная музыка способна смягчать жестокие сердца и волшебно излечивать душевные хвори, у меня никогда не было сомнений. А потому, оставив клиру заботиться о благолепии и ортодоксальности церемонии венчания, я почти всецело погрузился в звуки музыки, наполняющей зал храма Святой Екатерины. Конечно, если строго придерживаться канонов веры, то на венчание в католический собор должно было съехаться не более четверти всех приглашенных, однако царствование православного государя-императора, являвшегося по совместительству главой католического рыцарского ордена, уже наложило экзотический отпечаток на пластичные нравы придворного общества.

На свадьбу принцепса и августы собрались люди самых различных вероисповеданий. Как мне показалось, я даже видел длинную бороду османа Мустафы, находившегося в русской столице в качестве почетного заложника, но, быть может, это была и не его борода. И все же вопреки моим ожиданиям здесь собрались не все.

Александр Павлович и братья его, в полном единодушии сказавшиеся больными, отсутствовали, и вместе с ними немалое число вельмож их свиты. Когда примчавшийся чуть свет из посольства Йоган Протвиц доложил, что шталмейстер [47] Нарышкин, а вместе с ним его троюродный брат, князь Дмитрий Волынский, командир второй бригады гвардейской кавалерии, шефом которой был наследник-цесаревич, арестованы, я немедля отправил Лиса прояснить обстановку и теперь ждал его, пытаясь хоть на время отрешиться от проблем строительства нового мирового порядка. Инструкции руководства на эту тему были кратки и довольно бессодержательны. Проверить достоверность информации и правоту моей гипотезы можно было, только дождавшись урочного часа, а потому оставалось гадать, когда институтские аналитики сложат наши два и два, чтобы получить свою загадочную цифру.

Лис появился не скоро. Я услышал его приближение по тихому шипению: «Пардон, пардон, шо вы суетитесь, без вас никто тут не женится». Сергей плюхнулся на оставленное для него место и зашептал, утирая пот со лба:

– Короче, граф, я все досконально выяснил.

– В церкви шушукаться непристойно, – оборвал его я.

– Ага, понял. – Лицо моего друга приняло умильно-благостное выражение, и у меня в голове немедля зазвучала Лисова скороговорка: – В общем, так. Аресты шуруют полным ходом! Полиция, от имени и по поручению следственного комитента пересажала хренову тучу всякого распальцованного народа, так шо где-то шо-то у нас не срастается.

– Ладно, – досадливо морщась, проговорил я, – пока докладыватъ не будем, посмотрим, как будут развиваться события.

– Да, кстати о «событиях». Я тебе газетку отыскал. Знаешь, где она была?

– Понятия не имею.

– В сапоге! У меня как-то сапоги промокли, ну, я недолго думая туда какую-то прессу набил, шоб поскорее сохли, и эта под горячую руку туда угодила. Слава богу, не сильно помялась! И так уж вышло, шо с тех пор я эти сапоги не надевал, а ныне кинулся наряжаться – и, нате, пожалуйста!

– Ну, ты даешь! — возмутился я. – Газета из иного мира, а ты ее в сапог!

– Так уж вышло, — нимало не смутился Лис. – Карма у нее такая.

– Читать-то ее хоть можно?

– Можно-можно, я ее между двумя атласами распрямил. Она, понятное дело, кое-где пятнами бурыми пошла, но в принципе разобрать текст получается без труда. И я тебе скажу, ты был прав, там есть весьма занятные вещи.

– Ну, не томи, — поторопил я Лиса, но, видно, мои неслышные для широкой публики слова разбудили дремлющих Норн [48], и они спросонья стали немилосердно дергать нити человеческих судеб, рискуя разорвать их, не дожидаясь отведенного срока.

Грянувший пистолетный выстрел разом скомкал мирное гудение органных труб, и дамы в роскошных платьях взвизгнули, пытаясь рухнуть в обморок, не измяв многочисленных юбок. Зал храма наполнился гренадерами Измайловского полка. Колеблющиеся огоньки мерцающих в церковном полумраке свеч шаловливо играли на начищенной стали примкнутых штыков.

– Принцепс Наполеон Бонапартий, – из толпы солдат выступил офицер с обнаженной шпагой, – извольте следовать за нами. Вы арестованы!

ГЛАВА 30

Возмущенные крики мужчин и женский визг в единый миг смолкли, точно кто-то захлопнул музыкальную шкатулку. Зеленые с красной оторочкой мундиры измайловцев казались столь несуразными и дикими в торжественном величии храма, столь резко контрастировали они с богатством и роскошью облачения придворных и дамскими нарядами, что все происходящее в эту минуту представлялось невероятным, невозможным.

Наполеон Бонапарт, стоявший у алтаря вместе с нареченной, едва успевшей сказать «Да!», медленно обернулся, устремляя свой тяжелый, до нутра пронизывающий взгляд на офицера. Полковничьи эполеты на плечах того невольно дернулись, точно от удара бичом.

– Да как вы смеете?!!

Гневная тирада принцепса была внезапно прервана самым бесцеремонным образом, однако среди присутствующих не нашлось бы ни единого человека, который мог сделать это по законному праву. Император Павел, исполнявший на свадьбе роль посаженного отца, дернулся всем телом и заорал срывающимся тенором:

– По чьему приказу, канальи?! Немедленно сложите оружие! Пред вами, сукины дети, ваш государь!

– По личному приказу императора Александра I! – звонко отчеканил измайловец, салютуя имени правителя шпагой. – Иных же над собой мы не числим. Потрудитесь сесть, Павел Петрович.

– Да я!!. Да я!!.

– Вот текст вашего отречения, – перебил задыхающегося от гнева монарха офицер. – Подпишите, и мы сохраним вам жизнь!

– Нагле-е-ец, – дергаясь в конвульсии, прохрипел император. Лицо его налилось багровой кровью, руки тряслись, он выхватил свернутый в трубку документ и, отшвырнув в сторону, потянулся к золотым эполетам полковника. – Солдаты, я вам приказываю…

Дождаться последующих слов государя замершим от ужаса измайловцам не было суждено. Едва выкрикнув начало команды, Павел схватился одной рукой за грудь, другой – за горжет [49] командира мятежников и рухнул на пол. Его тело била дрожь, губы посинели и зубы скрежетали, точно в час Страшного Суда. Однако странная, довольно жуткая усмешка, застывшая на его лице, и зажатый в руке знак офицерского достоинства, содранный с груди бунтовщика, заставляли думать, что рыцарственный монарх умирает со спокойной душой.

– Помогите ему! – выкрикнул Бонапарт.

– Назад! – заорал разжалованный полковник. – Солдаты – опустить штыки!

– Солдаты, не слушать изменника! Слушать меня! – попытался было перехватить инициативу принцепс Спартанский, но тут какой-то бравого вида штабс-капитан огрел его по голове эфесом шпаги, и неистовый корсиканец, обливаясь кровью, свалился на руки кардинала Габриэля Грубера, которого весь католический люд столицы почитал как нового святого.

Вопль ужаса заставил задребезжать цветные витражи в стрельчатых окнах храма, и отъевшиеся голуби Невского проспекта взмыли к небу, разнося весть об ужасном злодеянии. Штабс-капитан, сбивший с ног Бонапарта, занес над ним шпагу, но тут его запястье было перехвачено главарем мятежников.

– Нет! Он нужен нам живой!

– Во, блин, влипли! – Лис вцепился в мою руку. – У меня с собой пара стволов, но этим здесь, похоже, не обойдешься.

– Попробуем иначе! – крикнул я, но мой голос был заглушён воплем животного ужаса, вырывавшимся из сотен глоток.

– Молчать!! – отчаянно пытался обуздать всеобщую панику командир измайловцев. – Дам прошу на выход, мы не воюем с женщинами. Не суетитесь, не создавайте давки!

Солдаты в темно-зеленых мундирах выстроили живой коридор, глядя на разодетую публику не столько грозно, сколько ошарашенно. Происходившее в стенах храма не укладывалось в их головах.

Испуганные дамы, придерживая одной рукой шлейфы и прикрывая другой обширные созвездия драгоценностей, озираясь, потянулись к царским воротам, у которых толпилось множество солдат и офицеров различных полков. Устоявшийся порядок мироустройства рушился, и смириться с такой резкой переменой было выше сил беззаботных светских дам.

– Все остальные будут удерживаться здесь! – кричал полковник, размахивая шпагой. – Вплоть до особого указания императора!

– Лис, – я повернулся к другу, – ждать до указания нам абсолютно не с руки. Начинаем песню о дипломатической неприкосновенности.

– Заметано, – кивнул Лис. – Щас грянем.

– Господин полковник, – стараясь придать голосу испуганные нотки, завопил я что есть мочи. – Я австрийский военный атташе! И я протестую самым энергичным образом!

– Да-да! – вторым голосом завел Лис. – Мы энергично протестуем! Ща как порвем все отношения! Тут вам такая война начнется, шо никакой империи не хватит! Слава Кесарю, идущие на смерть приветствует тебя! – Последнее утверждение к происходящему имело весьма отдаленное отношение, и все же Лисова мелодекламация произвела желаемое действие.

Крики о дипиммунитете послышались с разных сторон, заставляя мятежников воочию осознать, что угроза войны против большей части Европы – отнюдь не пустой звук и что вряд ли император Александр I будет доволен столь плачевным началом своего царствования.

– Тихо! Тихо! – Измайловец поднял руку. – Господ иностранцев также прошу удалиться. – Полковник едва сдерживался, чтобы не обрушить на головы дипломатов поток отборной казарменной брани, однако нам с Лисом до этого не было ровно никакого дела. – Отпишите своим государям, что император Божьей милостью Александр I желает продолжать с ними дружбу и мир, как то было при его великой бабушке.

– Так, выбраться, кажись, выбрались, – констатировал мой напарник, когда мы наконец очутились на забитом людьми пятачке у ворот собора. – Ну, шо, командир, – протискиваясь сквозь толпу, обернулся Лис, – какие будут предложения на тему спасения дружественного отечества?

– Хорошие вопросики ты задаешь! Можно, конечно, запросить Вену, – проговорил я, имея в виду, естественно, не императорский двор Франца II, а дона Умберто, – но боюсь, пока наверху будут совещаться и принимать решения, здесь уже все определится без нас.

– Так, может, того, – Лис выразительно кивнул в сторону Аничкова моста, – попросим заезжего дядю повлиять на разбушевавшегося племянника? Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец!

– Ваше сиятельство! – Кто-то сильно дернул меня за рукав. Я резко обернулся. Передо мной в толпе зевак стоял Тишка, раскрасневшийся и возбужденный.

– Ты что здесь делаешь? А ну-ка пулей беги домой! Не ровён час стрелять начнут.

– Ваше сиятельство! – вновь повторил мальчишка. – Я только сказать хотел.

– Ну, что еще? – невольно продолжая тащить парнишку за собой, раздраженно спросил я.

– Вот тот офицер, что нынче в церкви горланил…

– Ты знаешь его? – остановился я.

– Ни-ни, чур меня, я знакомства с бунтовщиками и душегубами не вожу! – испуганно махнул Тишка.

– Что же тогда? – Я не удержался от резкого тона.

– Посторонись, расступись! – орал впереди Лис. – Блин, ну почему все мятежи начинаются с того, шо какая-то падла угоняет экипажи?! Теперь на слободу пешкодралом телёпать придется. Куда прешь, рыло свинячье?! Не видишь, хрен моржовый, дипломаты идут!

Мужик, к которому были обращены эти полные достоинства слова моего друга, отпрянул в сторону, и мы наконец очутились на Невском проспекте у самой башни ратуши.

– У-у, гоблины! – поминая невесть кого, выругался Сергей.

– …Так офицер тот, – не унимался вцепившийся в мой рукав настырный малец, – как раз и есть тот самый, который давеча с Наполеоном Карловичем разговаривал, когда я в запечке приспал.

Я внезапно остановился, опуская на смышленого юнца настороженно-удивленный взгляд:

– Ты ничего не перепутал?

– Вот как Бог свят! – перекрестился Тишка. – Я этот голос враз узнал, когда он еще у церкви роту строил. Как только он слово молвил, так меня точно молнией шарахнуло!

– Ты слыхал? – одернул я Лиса.

– Шо? – не понимая, обернулся тот. – Кого тут молнией шарахнуло? Его, что ли? Да брешет!

– Нас с тобой молнией шарахнуло!

– То есть? – На плутоватом лице моего друга отразилось глубочайшее недоумение.

– Тихон утверждает, что Измайловский полковник – соучастник Наполеона.

– Шо-то я не врубаюсь. – Лис затряс головой. – Поясни! Что ж это получается – старину Бони по голове навернули от избытка дружеских чувств?

– Бони, как ты выразился, навернул не он, а штабс-капитан. А тот, как раз, вероятно, ни сном ни духом не в курсе происходящего. Весь этот переворот – банальная провокация!

– Ляхи! – заорал кто-то вдали со стороны Литейного проспекта. – Ляхи идут!

Толпа, оглушенная происходящим, схлынула к Неве, торопясь спастись бегством от быстрых на расправу иноземцев.

– Так, – я схватил Тишку в охапку, и мы с Лисом ринулись к крыльцу ратушной башни, – игры клоунов, похоже, окончились! Вот занавес и поднят!

Вдоль Невского проспекта, опустив пики, неслись уланы в сдвинутых набок польских конфедератках [50]. Бивший с Балтики осенний ветер трепал флюгерки на пиках, и воинственный клич не оставлял сомнений, для какого парада из Царского Села примчались сюда эти всадники. Сбившиеся на плацу у собора измайловцы, подгоняемые криками младших офицеров, начали было строить каре, но чересчур суматошно и без особого воодушевления.

– Обложили! – ревел впавший в панику народ, откатываясь назад от Дворцовой площади. Со стороны Невы, сколько видел глаз, двигались всадники корпуса Понятовского. С Садовой, Михайловской, Думской улиц и Екатерининской набережной, развернувшись в колонны по три, к месту венчания мчали эскадроны под алым знаменем с серебряным орлом.

– Вот это номер! – пробормотал Лис. – Вот это мы конкретно лоханулись!

Проезжающий мимо уланский хорунжий, заметив нас на ступенях крыльца у запертых дверей башни, придержал коня и, направив мне в грудь наконечник пики, резко выкрикнул:

– Кто есть той пан?

– Я граф Турн. – Моя рука отвела стальное острие в сторону. – Друг принцепса Спартанского. А это мои люди! Я требую доставить нас к маршалу Понятовскому!

Оценив уверенный тон и парадный мундир австрийского образца, улан кивнул и, приказав что-то следовавшему позади жолнеру, дал шпоры коню.

– Следуйте за мной!

Тот, к кому были обращены слова умчавшегося офицера, остановился перед нами и для облегчения понимания ткнул себе в грудь и задвигал пальцами, демонстрируя быстрое движение ног.

Маршал Понятовский расхаживал по драгоценному паркету Зимнего дворца, звеня серебряными шпорами и от волнения покусывая длинный, тронутый сединой ус. Его затянутая в белую лайковую перчатку рука уверенно лежала на эфесе маршальской сабли, украшенной головой разъяренного льва. Крест Гетайра Доблести брильянтового венка подрагивал на его груди в такт шагам, пуская зайчики в глаза офицерам свиты.

– Ваше высочество, – один из соратников наследника Речи Посполитой, сменивший нашего провожатого, вытянулся во фрунт перед командующим, – к вам просятся какие-то господа. Один из них именует себя графом Турном.

– А, это вы. – Понятовский двинулся в мою сторону. – Какие новости?

– Я был в соборе во время венчания. Это было ужасно! Император Павел, кажется, мертв. Наполеон Карлович ранен.

– Да, я знаю. – Маршал быстро кивнул. – Сейчас там бой, но полагаю, что принцепс вне опасности и вскоре будет здесь.

– Уланы прибыли как нельзя кстати. Я уж намеревался скакать к вам во весь опор.

– Нам вовремя сообщили, что в полках брожение, – на ходу бросил Жозеф. – Слава Всевышнему, мы не опоздали!

Со стороны Невы послышался гулкий орудийный залп. Величественное здание, кажется, вздрогнуло, и многочисленные окна его жалобно дзынькнули, грозя треснуть.

– Что там еще? – недовольно обернулся к замершей свите маршал.

– Фрегат «Аврора», ваше сиятельство, – вытягиваясь под грозным взором командира, отрапортовал один из адъютантов. – По приказу его высочества принцепса Спартанского с ночи пришвартован у Английской набережной на случай попытки мятежников скрыться морским путем.

– А отчего палят? – Усы Понятовского недовольно вздыбились.

– Не могу знать, ваше высочество!

– Так узнай! – рявкнул полководец.

– Слушаюсь! – Адъютант опрометью бросился к выходу.

– Пржздецкий [51]!

– Я, ваше высочество! – Седоусый поляк в уланской форме с генеральскими эполетами вытянулся и замер, поедая взглядом командующего.

– Вы обещали доставить сюда принцепса с супругой в течение пятнадцати минут! Так вот, – Понятовский демонстративно открыл крышку золотой луковицы часов, – они уже истекли.

– Ваше высочество, я послал Литовский и Волынский уланские полки. С ними шесть пеших когорт легиона «Висла».

– Я не спрашиваю вас, каковы были ваши действия! Где результат?

Подошедший к замершему Пржздецкому ординарец что-то прошептал ему на ухо, и пожилой генерал просиял, затмевая золотое шитье мундира и Станиславовский крест на груди.

– Он уже здесь, ваше высочество!

Наполеон ворвался в залу быстрым размашистым шагом, едва не обгоняя новость о своем прибытии. Голова его была перевязана, слева на бинтах ярко проступало красное пятно, но казалось, это ничуть не беспокоило наэлектризованного принцепса. Шумные, радостные крики огласили Зимний дворец, однако Бонапарту, похоже, было не до них.

– Где великие князья? – едва кивнув приветствующим его офицерам и генералам, быстро проговорил он.

– Константин, Николай и Михаил взяты под стражу, – выступил на шаг вперед один из корпусных генералов. – Я велел поместить их в Петропавловскую крепость. Ее гарнизонный батальон целиком на нашей стороне.

– Заметь, – наклонился ко мне Лис, – никто и словом не обмолвился о Павле.

– Почему-то это меня не удивляет, – столь же тихо проговорил я.

Я глядел на происходящее, и, если бы еще имелись какие-то иллюзии по поводу организатора нынешних «свадебных увеселений», теперь они спешили развеяться без следа. Однако среди офицеров, сопровождавших Наполеона, царило возбужденное оживление, они, видно было, искренне боролись против коварных изменников, пожелавших захватить власть силой оружия. Среди толпы следовавших за вождем соратников я увидел и Конрада, и Романа Багратиона, и князя Четвертинского. Лица их были разгорячены, и на каждом из них читалась неуклонная готовность сражаться и погибнуть за правое дело.

– А где Александр Павлович? – нетерпеливо перебивая докладывавшего генерала, поинтересовался Наполеон.

– Мы уж почти взяли его, однако он успел взбунтовать роту лейб-гвардии Семеновского полка.

– Так! – недовольно отчеканил Наполеон. – Далее!

– Великий князь повел их на Петропавловскую крепость, надеясь укрыться там, но был отбит. Как я уже сообщил, гарнизонный батальон крепости на нашей стороне.

– Где Александр?! – уже не сдерживая себя, рявкнул Бонапарт.

– Отступил к Арсеналу и заперся там, – готовясь, кажется, провалиться сквозь пол, выдохнул генерал. – С ним не более полутора сотен штыков, – точно оправдываясь, добавил он.

– А если мы промедлим, то могут подтянуться и другие! – Хрусталь люстр жалобно зазвенел, пугаясь раскатов Наполеоновского гнева. – Чего вы ждете, господа? Свадебный обед будет накрыт на кронверке! Вперед!

Ружейная пуля, тяжелая, как удар нокаутера, ударила в грудь маршала Понятовского, вышибая его из седла, и стать бы ей роковой, когда б не оказался на ее пути гордый крест «Вертути милитари».

– Здесь становится горячо, – держась рукой за ушибленное место, выдавил, морщась от боли, воинственный сын Екатерины Великой, пытаясь встать на ноги. – Редкий случай: былые заслуги спасают жизнь спустя много лет!

Спешившиеся ординарцы и адъютанты торопились помочь любимому командиру, наперебой предлагая ему перевязать кровоточащую рану.

– Ерунда, ребро сломано. После боя перевяжем! Все после боя!

Встревоженный Наполеон удивленно глядел на боевого товарища, словно лишь теперь осознав его смертность.

– Поберегите себя, друг мой, – наконец тихо обратился он к маршалу.

– Пустое, не задерживайтесь! – отмахнулся Понятовский. – Если нам суждено выйти из этого боя, то бинт и примочки мы купим в ближайшей аптеке. А честь – честь не купишь! Ржевусский, подведите-ка мне коня!

Его последняя фраза была заглушена барабанной дробью и мерным шагом гвардейской роты семеновцев – по сути, всего невеликого войска великого князя Александра.

– Безумцы, что они делают? – глядя на ощетинившиеся штыками марширующие шеренги, сквозь зубы процедил Наполеон.

Однако подготовленный несколькими ружейными залпами натиск был неудержим, стрелки, пытавшиеся ворваться в широкий двор Арсенала через проломы в стенах, в каком-то суеверном ужасе попятились и схлынули в разные стороны, отдавая семеновцам набережную. Но, по сути, такая победа была сродни поражению. Теперь фронт гвардейской роты был развернут прямо под стволы орудий, защищавших мост и ворота Петропавловской крепости. Те незамедлительно рявкнули, выплевывая навстречу пехоте заряд картечи.

– Самоубийцы, – чуть слышно пробормотал Наполеон. – Кто только их ведет?

– Кто бы ни вел их, их ведет доблесть, – метнув на полководца гордый взгляд, промолвил Борис Антонович Четвертинский. – Глядите, они закрывают собой великого князя! – Он указал подзорной трубой вверх по набережной, туда, где у каменной лестницы стояла маленькая, почти игрушечная бригантина, обычно служившая посыльным судном императорской фамилии. – Вон он, уже почти у трапа «Вестника». – Голос князя внезапно оборвался и тут же зазвучал вновь с какой-то яростной силой: – Дьявольщина! И моя сестра с ним!

Спартанский принцепс, бледнея на глазах, выхватил подзорную трубу из рук Бориса Антоновича.

– Только этого не хватало! – не отрывая глаз от окуляра, выдохнул наконец он, и в ту же минуту два ядра легли ярдах в трех от борта «Вестника», обдавая кораблик фонтанами брызг и едва не сплющивая его о каменную стену набережной.

– Глупая, никчемная смерть, – произнес кто-то из стоявших позади офицеров. – В крепости заметили маневр инсургентов, теперь «Вестнику» не уйти из Невы. Если даже бригантине удастся счастливо увернуться от крепостных пушек, в устье ее перехватит «Аврора».

Я глядел на маленькое суденышко, готовое погибнуть ради спасения родовитого красавчика, все достоинства которого заключались в смазливой внешности и громком титуле. Еще одно ядро перелетом ударило по мостовой у самого парапета набережной, и град каменных осколков со свистом обрушился на кораблик, проделывая дыры в парусах, разрывая снасти и окрашивая палубу кровью первых жертв. Мне и без всякой подзорной трубы было видно, как вздрогнувшая при звуке выстрела Мария Антоновна Нарышкина каким-то неуловимо-кошачьим движением в единый миг вклинилась между берегом и замершим в монументальной позе цесаревичем, закрывая его собой от гранитных осколков. Наполеон видел это не хуже нас.

– Не стрелять!!! – единым мигом теряя самообладание, заорал он и, пришпорив коня, помчал к мосту, ведущему к крепостным воротам. – Не стрелять!!!

Очередной ружейный залп потряс округу, и военной фортуне, дотоле свято оберегавшей своего неистового любимца, пришлось изрядно потрудиться, чтобы пули, летевшие в мчавшего перед вражеским строем корсиканца, не достигли цели. Шляпа Наполеона, пробитая сразу в нескольких местах, улетела в Неву, его конь, жалобно заржав, рухнул наземь, но сам он, перекатившись через голову мертвого скакуна, с неожиданной резвостью вскочил на ноги и, хромая, побежал к крепости:

– Не стрелять!!!

– На караул! – послышалась команда в семеновских шеренгах, и ружья гвардейцев, точно на утреннем вахт-параде, со слитным звоном подняли штыки к небу и замерли у плеча.

– Не стрелять!!! – продолжал вопить Наполеон, хотя и без того заметившие командующего канониры замерли у орудий, подняв вверх пальники [52].

Бригантина, распустив паруса, неспешно двинулась к стрелке Васильевского острова, словно великий князь с несравненной возлюбленной решили немного развлечься морской прогулкой. А Бонапарт все продолжал стоять на мосту, глядя им вслед. Со всех сторон вокруг него толпились примчавшие вслед за принцепсом офицеры. Не зная, что и сказать, они тоже провожали «Вестник». Напряжение боя вдруг спало, точно из туго надутого шара разом выпустили наполнявший его воздух.

– Рота! – послышалось от ворот Арсенала. – Повзводно в колонну по четыре – стройся! В казармы шагом марш!

На поле боя, если только набережную можно было считать таковым, происходило что-то несуразное, в истории войн невиданное. Противники, дотоле яростно атаковавшие друг друга, вдруг утратили интерес к беспощадному кровопролитию, и теперь одна сторона маршевым шагом покидала место схватки, прихватив с собой раненых и уложив аккуратно во дворе Арсенала убитых, а вторая и не думала ей в этом препятствовать.

– Ваше высочество, – обратился к Наполеону тот самый адъютант генерала Пржздецкого, которого недавно отсылали выяснить, что за артиллерийская пальба под окнами Зимнего дворца. – Не извольте беспокоиться, «Аврора» не выпустит бригантину в море.

– Что? – напрягаясь, переспросил Бонапарт.

– Фрегат, который пришвартован у Английской набережной, – торопливо напомнил, отчего-то пятясь, адъютант.

– Этого нельзя допустить! – нимало не смущаясь чьим бы то ни было мнением, заорал разъяренный корсиканец. – Бумагу мне! Немедля! Какую-нибудь бумагу!

– Ну шо, Капитан, постоим за Русь святую?

– В каком смысле? – недоумевающе спросил я.

– В смысле – за Русь святую можно либо постоять, либо посидеть. И первое, на мой взгляд, куда лучше. – Мой друг шагнул вперед из свитской толпы, протягивая сложенный вчетверо газетный лист. – Такая устроит?

– Что это? – Бонапарт рывком выхватил из рук Лиса печатное издание.

– Средство массовой информации. Называется «Санкт-Петербургские ведомости». Сегодняшний номер.

– А, плевать, – очень по-русски выругался гений мировой стратегии, хватаясь за карандаш, прикрепленный к аксельбанту ближайшего из адъютантов, но его пальцы так и застыли в воздухе.

– Конрад! – Наполеон отыскал взглядом статную фигуру Мюнхгаузена. – Немедленно скачите на «Аврору», пусть не трогаются с места без моего приказа. Если вздумают своевольничать, разрешаю их утопить.

– Слушаюсь, ваше высочество! – щелкнул шпорами Мюнхгаузен и, расталкивая толпу, бросился к своему коню.

– Жозеф, друг мой, мне срочно нужен ваш конь! – Наполеон стремительно бросился к маршалу Понятовскому.

– Он ваш, – широким жестом указывая на белого арабчака, вымолвил тот. – Но что случилось?

– Свершилось! – рывком поднимаясь в седло, крикнул ему Бонапарт. – Но как бы эта похотливая дура не испортила мне всю мессу!

Адъютанты Понятовского в полном непонимании поспешили за военачальником, оставляя нас в одиночестве у ворот Петропавловки.

– Может, все же объяснишь, что это было? – облокачиваясь на перила крепостного моста, спросил я напарника.

– Да я еще раньше хотел объяснить, – точно оправдываясь, начал Сергей. – Если б в церкви весь этот тарарам измайловцы не устроили, там бы все досконально и изложил. Помнишь, я начал говорить, что газетка, которую мы в соседнем мире подобрали, оказалась весьма содержательной?

– Помню!

– Ну так вот. Передовица там оказалась такого содержания: мол, дорогой, всеми уважаемый базилевс Александр Дюма, обрадовавшись возможности дальних туристических полетов в заморские земли, ранее страдавшие под султанским игом, с неофициальным дружеским визитом посетил развалины славного города Вавилона, где польщенная этим фактом общественность на радостях преподнесла ему огромный букет невероятных по красоте золотистых лилий. Но, увы, тот стал внезапно увядать, лишь оказавшись в руках базилевса. Потрясенный случившимся Александр Дюма буквально не пережил этого факта и уже к следующему утру предстал у ворот святого Петра, но уже не во главе штурмовой колонны, а сам по себе, с длинным списком грехов под мышкой, о чем незамедлительно было доложено в Париж по гелиографу.

Маршал Дезе, оставленный комендантом Парижа, от расстройства впал в такую печаль, что не пускает в столицу ни супругу покойного базилевса Марию-Луизу, ни его сына от первого брака, юного Александра. Вроде бы как он ждет решения Национального собрания о том, кто будет следующим повелителем франков. Кстати, среди претендентов упомянут муж сестры базилевса, знаменитый генерал и по совместительству принцепс Спартанский Наполеон Буонапарте.

– Вот, значит, как! – Я хлопнул ладонями по перилам.

– Однако журналист на этом не успокаивается, он тычет пером в самое что ни на есть сердце проблемы и пишет ее струящейся кровью. Он ставит вопрос ребром, и мы даже с этим ребром местами знакомы.

– Я, кажется, опять потерял нить твоего повествования, – замотал головой я.

– Так найди ее немедленно, потому что это красная нить! Ладно, шо тебе прогружать, ты все равно не ценитель. Далее волк отечественной журналистики спрашивает: что же на самом деле является причиной столь рьяной деятельности маршала Дезе? Верность долгу или же бурный роман его жены Каролины с любимцем покойного Александра, кавалерийским генералом Иохимом Мюратом? Ну, что-то вроде того, шо этот маршал опасается склонить голову, дабы не демонстрировать рога.

– Какой моветон! – нахмурился я.

– Шо попишешь, сторожевые псы демократии совсем оголодали в эпоху монархического засилья! Буквально от лап отбились! Да ну, шо я тебе буду рассказывать, вон гляди.

Пробегавший мимо парнишка с увесистой пачкой газет надрывно горланил во всю мощь:

– Экстренный выпуск! Покупайте экстренный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей»!

– Эй, малый, – свистнул Лис. – Вали сюда.

Медный пятак мгновенно перекочевал в руки малолетнего рупора свободной прессы.

– Великие князья-заговорщики заключены под стражу! – заученно протараторил юнец. – Принцепс Спартанский и маршал Понятовский спасают Россию!

– Да я в общем-то умею читать, – забирая пахнущий типографской краской лист, кивнул Сергей. – Все, свободен, неси свет в массы. – Лис развернул купленную газету, затем молча свернул, потряс головой, снова развернул и уставился на газетную шапку. – Дата вроде та же.

– Что еще? – Я выхватил «Санкт-Петербургские ведомости» из рук друга.

– Все путем, – успокоил меня Лис. – Одна мелкая такая фигня – совершенно другой текст!

ЭПИЛОГ

Ученый совет нашего Института – отнюдь не самое любимое мною место в Англии, и даже если между его участниками расположены толстые стекла мониторов, лирического настроения он у меня никак не порождает.

– Они провалили все, что могли! – бушевал дон Умберто Палиоли, обвиняя нас в допущении российского переворота, неправильной оценке действий Наполеона и массе других смертных – и не очень – грехов. Однако я глядел на него довольно безучастно, изредка кивая в такт возмущенным речам и оставляя Лису роль адвоката. У меня из головы не шло прощание с Екатериной Павловной Скавронской-Литта в тот день, когда доведенный до бешенства нашим сообщением о бегстве Наполеона из Санкт-Петербурга резидент все-таки добился нашего отзыва в Институт.

– Я обязательно напишу вам, кактолько прибуду на место, – уверял я Екатерину Павловну, силясь отдалить миг, когда придется отпустить ее из своих объятий.

– Зачем эти слова, мой друг? – убирая с моего лба непослушную прядь, грустно проговорила она. – Мы оба знаем, что этого не произойдет никогда.

– Почему же? – невольно попробовал возмутиться я.

– Потому что этого, мой славный рыцарь, требуют непреложные законы вашей работы.

– Какой работы? – смутился я.

– Вашей. Отдайте должное моей скромности, я никогда не расспрашивала о ней. Я также не интересовалась вашим истинным званием, именем и тем, почему вы должны их скрывать.

– Вы… – Я чуть отстранился, вглядываясь в печальные глаза моей возлюбленной.

– Я знаю, что вы не граф Турн, – прикладывая к моим губам палец, нежно проворковала она. – Я заподозрила это еще на балу в вашем особняке, когда не встретила там множества известных богемских сановников, в те дни пребывавших в Вене. Потом же, когда вы столь любезно выкупили мои векселя, я послала верного человека уточнить, что за птица столь щедрый поклонник моей неотразимой красоты. Как вы сами понимаете, доставленные мне вести говорили не в вашу пользу.

– Значит, вы знали?!. – Я вскочил на ноги точно ужаленный.

– К тому моменту, когда посылала верного человека в лесной домик, что поблизости от Вены, уже знала.

– Но почему? Почему вы сделали это?

– Должна же была я проверить, кто вы: ловкий мошенник, добивающийся признания в свете, или же фигура таинственная, но вполне благородная.

– И что же вышло?

– Наглец! Он еще спрашивает!

– …Ученый совет выслушал обе стороны, о своем решении он сообщит дополнительно. – Бесстрастная фраза спикера завершила экскурсию по первому кругу институтского ада, и монитор потух. Я нажал кнопку на пульте управления, и на место темного пластика экрана опустилось батальное полотно, на котором мы с Лисом водружали стяг над поверженным Иерусалимом.

– Знаешь, Сергей, – я повернулся в кресле, – я, наверно, буду уходить в отставку.

– Это ты из-за яйцеголовых, что ли? – Лис кивнул на скрытый за картиной монитор. – Да ну, попустись! В конце концов, покажи мне, кто застрахован от неудач! Я хочу знать адрес его страхового агентства!

– Нет. – Я покачал головой. – Пора, наверно, искать другую работу.

– Замечательная идея! – Лис с размаху уселся на стол. – И куда ж ты пойдешь? Швейцаром в Палату Лордов? Где тут у вас объявления о вакансиях печатают? – Он протянул руку к давно не открывавшимся пакетам с доставленной в наше подземелье прессой. – Что тут у нас? «Таймс», «Морнинг пост», «Трибьюн», погоди, а это чего?! – Лис с удивлением вытащил из плотного конверта желтоватый листок, усеянный старинным кириллическим шрифтом. – «Санкт-Петербургские ведомости»?! Откуда бы им здесь взяться? – Он впился глазами в текст передовицы. – Опять шутки Брюса! Так, базилевс всех франков Наполеон Буонапарте сразу после коронации толкнул речь о пользе мирного сосуществования и взял непримиримый курс на усиление государства и прекращение бессмысленной войны. Император Александр I Всероссийский отослал в Париж согласие выступить с Наполеоном единым фронтом на тему восстановления Польского королевства под властью принца Жозефа Понятовского. О-бал-деть! А вот еще, мелким шрифтом. Назначенный послом в Париже бывший шталмейстер Дмитрий Львович Нарышкин отбыл к месту новой службы со своей очаровательной супругой Марией Антоновной, урожденной Четвертинской.

В комнате воцарилась мертвая тишина.

– Капитан, ты шо-нибудь понимаешь? – не сводя с газеты завороженного взгляда, наконец проговорил Сергей.

– Нет, – честно признался я.

– Так, в конце концов, мы выиграли или проиграли?!

– Знаешь, что я тебе скажу… – Мои руки сами собой вытащили «Санкт-Петербургские ведомости» из пальцев друга, и я старательно начал складывать из газеты довольно большой самолетик. – Все зависит от того, прессе какого мира мы будем верить…