Шукшин Василий

Ваш сын и брат

Василий Шукшин

Ваш сын и брат

...И вот пришла весна. Обычная -- добрая и бестолковая, как недозрелая девка.

В переулках на селе -- грязь в колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из Заготскота, то и останется он у него в руках, ибо дяди из Заготскота все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов мате-рятся на чем свет стоит.

-- Тебе, паразит, жалко сапоги измарать, а я должен каж-дую весну плетень починять?!

-- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.

-- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...

-- А, тогда не лайся, если такой умный.

А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подо-превшие серые снега.

А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ли-кующим звуком: "Пи-у".

Лед прошел по реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают ноздреватыми си-ними мордами на берег, разгребают гальку; разворачиваются и плывут дальше -- умирать.

Малый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет навозом, гнилым мокрым деревом и талой землей.

Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.

Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с варе-вом. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хво-рост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит еще один день. Вполсилы ведутся неторопливые необязательные разгово-ры -завтра будет еще день и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить всласть, поворчать на судьбу, за-думаться Бог знает о чем -- что, может, жизнь -- судьба эта са-мая -- могла бы быть какой-нибудь иной -малость лучше?.. А в общем-то, и так ничего -- хорошо. Особенно весной.

Степан

В такой-то задумчивый хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Воеводин Степан.

Пришел он с той стороны, где меньше дворов, сел на ко-согор, нагретый за день солнышком, и вздохнул. И стал смотреть на деревню. Он, видно, много отшагал за день и крепко устал.

Он долго сидел так и смотрел.

Потом встал и пошел в деревню.

Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне -- тесал дышло для брички. В завозне пахло сосновой стружкой, мах-рой и остывшими тесовыми стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки, по привычке ласково матерился.

...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его -- Степан.

-- Здорово, тять.

Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына.

-- Степка, что ли?

-- Но... Не узнал?

-- Хот!.. Язви тя... Я уж думал -- почудилось.

Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу. Обнялись, чмокнулись пару раз.

-- Пришел?

-- Ага.

-- Что-то раньше? Мы осенью ждали.

-- Отработал... отпустили.

-- Хот... язви тя! -- Отец был рад сыну, рад был видеть его.

Только не знал, что делать.

-- А Борзя-то живой ишо, -- сказал он.

-- Но? -- удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Он тоже рад был видеть отца. -- А где он?

-- А шалается где-нибудь. Этта, в субботу вывесили бабы бельишко сушить -- все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...

-- Шалавый дурак.

-- Хотел уж пристрелить его, да подумал: придешь -- обидишься...

Присели на верстак, закурили.

-- Наши здоровы? -- спросил Степан. -- Пишут ребята?

-- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?

-- А ничо, хорошо. Работали. Ребята-то как?..

-- Да редко пишут. Ничо вроде... Игнат хвалится. А Мак-сим -- на стройке. Ты-то в шахтах, наверно, робил?

-- Нет, зачем: лес валили.

-- Ну да. -- Ермолай понимающе кивнул головой. -- Дурь-то вся вышла?

-- Та-а... -- Степан поморщился. -- Не в этом дело.

-- Ты вот, Степка... -- Ермолай погрозил согнутым про-куренным пальцем. -- Ты теперь понял: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые, время драться.

-- Не в этом дело, -- опять сказал Степан.

В завозне быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и махрой...

Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.

-- Пошли в дом, покажемся.

-- Немая-то наша, -- заговорил отец, поднимаясь, -- чуть замуж не вышла. -- Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не приходило в голову.

-- Но! -- удивился Степан.

-- Смех и грех...

Пока шли от завозни, отец рассказывал:

-- Приходит один раз из клуба и мычит мне: мол, жениха приведу. Я, говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.

-- Может, зря?

-- Что "зря"? "Зря"... Обмануть надумал какой-то -- по-легче выбрал. Кому она, к черту, нужна такая. Я, говорю, та-кого те жениха приведу...

-- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...

А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" -- крупная девка лет двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у нее синие, как цветочки, и смотрит она до слез доверчиво.

-- Ма-ам, мм, -- мычала она и ждала, когда брат подой-дет к ней, и смотрела на него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что у мужиков навернулись слезы.

-- А от те "ме", -- сердито сказал отец и шаркнул ладо-нью по глазам. -- Ждала все, крестики на стене ставила -- сколько дней осталось, -- пояснил он Степану. -- Любит всех, как дура.

Степан нахмурился, чтоб скрыть волнение, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, мычала и целовала в щеки, в лоб, в губы.

-- Ладно тебе, -- сопротивлялся Степан и хотел освобо-диться от крепких объятий. И неловко было ему, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог оттолкнуть счастли-вую сестру.

-- Ты гляди, -- смущенно бормотал он. -- Ну, хватит, хватит... Ну, все...

-- Да пусть уж, -- сказал отец и опять вытер глаза. -- Вишь, соскучилась.

Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.

-- Ну, как живешь-то? -- спросил. Сестра показала руками -- "хорошо".

-- У ей всегда хорошо, -- сказал отец, поднимаясь на крыльцо. -- Пошли, мать обрадуем.

Мать заплакала, запричитала.

-- Господи-батюшки, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они до тебя...

Всем стало как-то не по себе и от ее причета.

-- Ты, мать, и радуисся, и горюешь -- все одинаково, -- строго заметил Ермолай. -- Чо захлюпала-то? Ну, пришел, теперь радоваться надо.

-- Дак я и радуюсь, не радуюсь, что ли...

-- Ну и не реви.

-- Было бы у меня их двадцать, я бы не ревела. А то их всего-то трое, и те разлетелись по белу свету... Каменная я, что ли?

-- Дак и мне жалко! Ну и давай будем реветь по целым дням. Только и делов...

-- Здоровый ли, сынок? -- спросила мать. -- Может, по хвори по какой раньше-то отпустили?

-- Нет, все нормально. Отработал свое -- отпустили.

Стали приходить соседи, родные.

Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, гладкая баба с круглым добрым лицом. Еще в сенях загово-рила излишне радостно и заполошно:

-- А я гляну из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И правда -- Степан...

Степан заулыбался.

-- Здорово, Нюра.

Нюра обвила горячими руками соседа, трижды прильну-ла наголодавшимися вдовьими губами к его потрескавшим-ся, пропахшим табаком и степным ветром губам...

-- От тебя как от печи пышет, -- сказал Степан. -- Замуж-то не вышла?

-- Я, может, тебя ждала. -- Нюра засмеялась.

-- Пошла к дьяволу, Нюрка! -- возревновала мать. -- Не крутись тут -дай другим поговорить. Шибко тяжело было, сынок?

-- Да нет, -- с удовольствием стал рассказывать Сте-пан. -- Там хорошо. Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там -- в неделю два раза. А хошь, иди в Крас-ный уголок -- там тебе лекцию прочитают: "О чести и совес-ти советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала"...

-- Что же, вас туда собрали кино смотреть? -- спросила Нюра весело.

-- Почему?.. Не только, конечно, кино...

-- Воспитывают, -- встрял в разговор отец. -- Дуракам вправляют.

-- Людей интересных много, -- продолжал Степан. -- Есть такие орлы!.. А есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...

-- А эти за что?

-- Один -- за какую-то аварию на фабрике, другой -- за драку. Дал тоже кому-то бутылкой по голове...

-- Может, врет, что инженер? -- усомнился отец.

-- Там не соврешь. Там все про всех знают.

-- А кормили-то ничего? -- спросила мать.

-- Хорошо, всегда почти хватало.

Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:

-- Да нет, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смот-рите? А мы -- в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало... А один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с водой...

Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, го-ворили "хм", "ты гляди!", пытались сами тоже что-то расска-зать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.

-- А насчет охраны -- строго?

-- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.

-- А бегут?

-- Мало. Смысла нет.

-- А вот говорят, если провинился человек, то его сажают в каменный мешок...

-- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то уркаганов, а нас редко.

-- Вот жуликов-то, наверно, где! -- воскликнул один про-стодушный парень. -- Друг у друга воруют, наверно?..

Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.

-- Там у нас строго за это, -- пояснил Степан. -- Там, если кого заметют, враз решку наведут...

Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в ту-еске -- праздник случился нечаянно, хозяева не успели под-готовиться. Сели к столу затемно. И потихоньку стало разго-раться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола, поворачивал-ся направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже пло-хо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им удовольствие доставил, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться. И, что-бы им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда прибыл.

Прости мне, ма-ать,

За все мои поступки -

Что я порой не слушалась тебя-я!..

На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство содеянного добра и любви к людям. Он за-метно хмелел.

А я думала-а, что тюрьма д это шутка.

И этой шуткой сгубила д я себя-я! -

пел Степан.

Песня не понравилась -- не оценили полноты чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их... И саму греш-ницу как-то трудно было представлять.

-- Блатная! -- с восторгом пояснил тот самый просто-душный парень, который считал, что в лагерях -- сплошное жулье. -- Тихо, вы!

-- Чо же сынок, баб-то много сидят? -- спросила мать с другого конца стола.

-- Хватает. Целые лагеря есть.

И возник оживленный разговор о том, что, наверно, ба-бам-то там не сладко.

-- И вить, дети небось пооставались!

-- Детей -- в приюты...

-- А я бы баб не сажал! -- сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. -- Я бы им подолы на голову -- и ремнем!..

-- Не поможет, -- заспорил с ним Ермолай. -- Если ты ее выпорол -- так? -- она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами -- она мне со зла немую девку при-несла.

Кто-то поднял песню. Свою. Родную.

Оте-ец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с им...

Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.

Три дня, три ноченьки старался -

Сестру из плена выруча-ал...

Увлеклись песней -- пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.

Злодей пустил злодейку пулю

Уби-ил красавицу сестру-у.

Взошел я на гору крутую,

Село-о родное посмотреть:

Гори-ит, горит село родное,

Гори-ит вся родина-а моя-я!..

Степан крепко припечатал кулак в столешницу, заматерился с удовольствием.

-- Ты меня не любишь, не жалеешь! -- сказал он громко. -- Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас со-скучился.

У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь -- кто-то предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Пес-ня погибла. Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в поло-вицу.

Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась -- она была счастлива.

-- Верка! Ве-ерк! -- кричал изрядно подпивший мужи-чок. -- Ты уж тогда спой, ты спой, что же так-то ходить! -- Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке -- про-сто закатывался.

Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:

-- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо ду-нула:

"К добру!"

Пожилая баба покачала головой.

-- К добру?

-- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.

-- Упредила.

-- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру, думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается -- он вот он, на пороге.

-- Господи, Господи, -- прошептала пожилая баба и вы-терла концом платка повлажневшие глаза. -- Надо же!

Бабы, плясавшие кругом, вытащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал:

"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.

-- Давай, Ермил! -- кричали Ермолаю. -- У тя седня ра-дость большая -шевелись!

-- Ат-та, оп-па, -- приговаривал Ермолай, а рабочая спи-на его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он плясал -- слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести -- долго ждал это-го дня, без малого три года.

В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, не-четкую дробь...

-- Давай, тять...

-- Давай -- батька с сыном! Шевелитесь!

-- А Степка-то не изработался -- взбрыкивает!

-- Он же говорит -- им там хорошо было. Жрать давали...

-- Там дадут -- догонют да еще дадут.

-- Ат-та, оп-па!.. -- приговаривал Ермолай, приноравли-ваясь к сыну...

Люблю сани с подрезами,

Воронка -- за высоту,

Люблю милку за походку.

А еще -- за красоту! -

вспоминал Ермолай из далекой молодости.

И Степан тоже спел:

Это чей же паренек

Выделывает колена;

Ох, не попало бы ему

Березовым поленом.

Плясать оба не умели, но работали ладно -- старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.

Так гуляли.

Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет -- оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.

-- Отстань, ну тя! Пляши вон.

Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.

-- Ты что, одурел, парень? -- спросил он, вглядываясь в лицо Степана.

Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмех-нулся.

-- Чудно?.. Ничего...

-- Тебе же три месяца сидеть осталось!

-- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.

Участковый дал ему папироску, закурил сам.

-- Пошли.

-- Пошли.

-- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...

-- Сегодня не надо -- пусть погуляют. Завтра скажешь.

-- Три месяца не досидеть и сбежать!.. -- опять изумился милиционер. -Прости меня, но я таких дураков еще не встре-чал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?

Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.

-- А?

-- Чего?

-- Зачем ты это сделал-то?

-- Сбежал-то? А вот -- пройтись разок... Соскучился.

-- Так ведь три месяца осталось! -- почти закричал участ-ковый. -- А теперь еще пару лет накинут.

-- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили-- каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?

-- Нда... -- раздумчиво сказал участковый.

Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.

-- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?

-- Трое.

-- А те где?

-- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.

-- И сколько же ты добирался?

-- Неделю.

-- Тьфу... Ну, черт с тобой -- сиди.

В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан си-дел у стола, напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.

-- Оружия никакого нет? -- спросил участковый, отвле-каясь от протокола.

-- Сроду никакой гадости не таскал с собой.

-- Чем же ты питался в дороге?

-- Они запаслись... те двое-то...

-- А им по сколько оставалось?

-- По много...

-- Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дер-нул? -- в последний раз поинтересовался милиционер.

-- Ладно, надоело! -- обозлился Степан. -- Делай свое дело, я тебе не мешаю.

Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:

-- Я думал, ошибка какая-нибудь -- не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.

Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.

-- Небось смеялись над тобой те двое-то? -- не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.

Степан не слышал его.

Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:

-- А по лицу не скажешь, что дурак. -- И ушел оконча-тельно в протокол.

В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата...

-- Мэ-мм? -- спросила она брата.

Степан растерялся.

-- Ты зачем сюда?

-- Мэ-мм? -- замычала сестра, показывая на милиционера.

-- Это сестра, что ли? -- спросил тот.

-- Но...

Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?"

Участковый понял.

-- Он... Он! -- показал на Степана. -- Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. -- Участковый показал на окно и "пока-зал", как сбегают. -Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно -- раз и ушел. И теперь ему будет... -- Ми-лиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Сте-пана. -- Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, -- растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. -- Два года еще!

Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловечес-ким страданием, такая в них отразилась боль, что милицио-нер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и за-мер -- тоже смотрел на сестру.

-- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди... Братья ваши небось не сделали бы так.

Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, по-висла у него на шее.

-- Убери ее, -- хрипло попросил Степан. -- Убери!

-- Как я ее уберу?..

-- Убери, гад! -- заорал Степан не своим голосом. -- Уве-ди ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!

Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рванулась к нему и мычала. И трясла головой.

-- Скажи, что ты обманул ее, пошутил... Убери ее!

-- Черт вас!.. Возись туг с вами... -- ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. -- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! -- пытался он втолковать ей. -- Счас он придет! -- Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вы-толкнуть. -- Ну, здорова! -- Он закрыл дверь на крючок. -Фу-у... Вот каких делов ты натворил -- любуйся теперь.

Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку -- в пол.

Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.

-- Вызываю машину -- поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные какие-то.

А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала -- плакала.

Летит степью паровоз. Ревет.

Деревеньки мелькают, озера, перелески... Велика Русь.

Максим

Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери.

Через поля, через леса, через реки широкие долетел род-ной голос, нашел в громадном городе.

-- Максим! Письмо...

Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал чи-тать.

В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего обще-жития зазвучал голос матери:

-- Здорово, сынок Максим!

Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы жи-вы-здоровы, чего и тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили маленько. Верка тоже ничо -- здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит -радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету. Походи, сынок, по апте-кам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу -- больно. Походи, сынок, не поленись... Игнату тоже написать хотела, а он прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать -- скажет: пристают. Он чо-то обижается на те-бя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж там поспокойней живите-то, не смешите людей -- не чужие небось... Походи, сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я...

Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце -- жалко стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще почувствовал гнетущую свою вину пе-ред ней. Все реже и реже думалось о матери последнее время, она перестала сниться ночами... И вот оттуда, где была мать, замаячила черная беда.

Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую аптеку.

В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилав-ком молодую хорошенькую девушку, подошел к ней.

-- У вас змеиный яд есть?

Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на Максима, сказала "нет" и снова принялась считать. Максим постоял немного, хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил -девушка была очень занята.

В следующей аптеке произошел такой разговор:

-- У вас есть змеиный яд?

-- Нет.

-- А бывает?

-- Бывает, но редко.

-- А может, вы знаете, где его можно достать?

-- Нет, я не знаю, где его можно достать.

Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым но-сом, с низеньким лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать "нет" и "не знаю". Он уставился на нее.

-- Что? -- спросила она.

-- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?!

-- Не знаю, -- опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина.

Максимом стала овладевать злость. Он не двигался с места.

-- Еще что? -- спросила женщина. Они были в стороне от других, разговор их никто не слышал.

-- А отчего вы такая худая? -- спросил Максим. Он сам не знал, что так спросит, и не знал, зачем спросил, -- вылете-ло. Очень уж недобрая была женщина.

Женщина от неожиданности заморгала глазами.

Максим повернулся и пошел из аптеки.

"Что же делать?" -- думал он.

Аптека следовала за аптекой, разные люди отвечали оди-наково: "Нет", "Нету".

В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилав-ком парня.

-- Нет, -- сказал парень.

-- Слушай, а как он называется по-научному? -- спросил Максим.

Парень решил почему-то, что и ему пришла пора пока-зать себя "шибко умным", -- застоялся, наверное, на одном месте.

-- По научному-то? -- переспросил он, улыбаясь. -- А как в рецепте написано? Как написано, так и называется.

-- У меня нет рецепта.

-- А что же вы тогда спрашиваете? Так ведь и живую воду можно спрашивать.

-- А что, не дадут без рецепта? -- негромко спросил Мак-сим, чувствуя, что его начинает слегка трясти.

-- Нет, молодой человек, не дадут.

Это снисходительное "молодой человек" доконало Мак-сима.

-- До чего же ты умница! -- тихо воскликнул он. -- Это же надо такому уродиться!.. -- Максим, должно быть, изме-нился в лице, ибо парень перестал улыбаться.

-- Что вы хотите? -- серьезно спросил он.

-- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек.

-- Что вам надо?! -- опять очень громко спросил парень, явно желая привлечь внимание других людей в аптеке.

Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось от-чаяние.

В одной очень большой аптеке Максим решительно на-правился к пышной, красивой женщине. Она выглядела при-ветливее других.

-- Мне нужен змеиный яд, -- сказал он.

-- Нету, -- ответствовала женщина.

-- Тогда позовите вашего начальника.

Женщина удивленно посмотрела на него.

-- Зачем?

-- Я с ним потолкую.

-- Не буду я его звать -- незачем. Он вам не сможет по-мочь. Нет у нас такого лекарства.

Максим засмотрелся в ее ясные глаза. Ему захотелось вдруг обидеть женщину, сказать в ее лицо какую-нибудь тяж-кую грубость, чтобы ясные глаза ее помутились от ужаса. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое "нет".

-- Позовите начальника! -- потребовал Максим.

И тут, вместо того, чтобы грубо оскорбить женщину, Максим жалобным голосом вдруг сказал:

-- У меня мать болеет.

Женщина оставила официальный тон.

-- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу дать вам пчелиный. У нее что, радикулит?

-- Ага.

-- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен.

-- Давайте. -- Максиму было стыдно за свой жалобный тон. -- Он тоже помогает?

-- У вас рецепт есть?

-- Нету.

-- А как же?...

-- Что?

-- Без рецепта нельзя, не могу.

У Максима упало сердце.

-- Это такой ма-аленький рецептик, да? Бумажечка такая...

Женщина невольно улыбнулась.

-- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы...

-- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дай-те, а?

-- Не могу, молодой человек, не могу.

На улице Максим долго соображал, что делать. Даже если он и наткнется где-нибудь на змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо сперва добыть рецепт.

По дороге домой зашел на почту и дал матери телеграмму:

"А пчелиный яд надо? Максим".

Долго в ту ночь не мог заснуть Максим -- думал о матери. Представил вдруг ее мертвой, да так ясно -- гроб на столе, белая простыня, руки белые на груди... Он вскочил и сидя выкурил подряд две сигареты. Кое-как отвязался от страш-ного наваждения.

Занималось утро. Спокойно, все шире и вольнее расте-кался над городом свет, и как-то ближе и роднее стали ка-заться люди, которых очень много в этих каменных домах... И все-таки никому нет никакого дела, что у Максима болеет мать.

Он оделся и пошел на вокзал -- к людям.

На вокзале выбрал себе местечко на диване, сел и стал наблюдать за пассажирами. И самому тоже захотелось вдруг ехать. И показалось, что он едет. За окном -- поля, леса, деревеньки, все мелькает. А в деревнях -- тоже люди. И так хо-рошо сделалось на душе, спокойно.

...Неожиданно прямо перед собой Максим увидел стек-лянную дверь, завешенную изнутри марлей, а над дверью -- табличка: "Медпункт". Он встал и пошел туда.

На белом стульчике, за белым столом, облокотившись, сидела белая старушка и дремала. Когда вошел Максим, она подняла голову.

-- Здравствуйте, -- сказал Максим.

-- Ну, -- ответила старушка. -- Чего?

-- Мне рецепт надо.

-- Какой рецепт?

-- На змеиный яд.

Старушка не поняла.

-- На какой змеиный яд?

Максима толкнула в грудь надежда: старушка хочет спать и, чтобы отвязаться, подмахнет рецептик.

-- На змеиный яд -- лекарство такое.

-- Я не выписываю рецептов.

-- А кто выписывает?

-- Врач.

-- А когда он будет?

-- В девять. -- Старушка начала терять терпение. -- А для чего те рецепт-то?

-- А вы не врач?

-- В больницу надо идти за рецептом. А мы не лечим.

-- Так это ж медпункт?

-- Ну и что, что медпункт. Мы -- по травмам. Или сердце у кого... В больницу надо идти.

-- А у вас печать есть? Больничная...

Старушка рассердилась.

-- Тебе чего надо-то? Что ты привязался ко мне?

-- Ладно, спи.

Максим вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

В девять часов он пошел на стройку, отпросился с работы и направился в поликлинику.

В бедой стеклянной стенке -- окошечко за окошечком -- белая девушка. Она долго "заводила" на Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим посмотрел -- четырнадцатая очередь, на тринадцать тридцать.

-- А поближе нету?

-- Нет.

-- Девушка, милая... -- Максим почувствовал, что опять начинает говорить жалостливым тоном, но остановиться не мог. -- Девушка, дайте мне поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста.

Девушка не глядя на него порылась в талончиках, выбра-ла один, подала Максиму. И тогда только посмотрела на него. Максиму показалось, что она усмехнулась.

"Милая ты моя, -- думал растроганный Максим. -- Смейся, смейся -талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов. У кабинета врача сидело че-ловек десять больных; Максим присел рядом с пожилым мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя на него, невольно думалось: "Все равно помрем все".

"Прижало мужика", -- подумал Максим. И опять вспом-нил о матери и стал с нетерпением ждать доктора.

Доктор пришел. Мужчина, еще молодой.

Вышла из кабинета женщина и спросила:

-- У кого первая очередь? Никто не встал.

-- У меня, -- сказал Максим и почувствовал, как его под-няла какая-то сила и повела в кабинет.

-- У вас первая очередь? -- спросил его мужчина с тоской в глазах.

-- Да, -- твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем веселым и, как ему показалось, очень ловким парнем.

-- Что? -- спросил доктор, не глядя на него.

-- Рецепт, -- сказал Максим, присаживаясь к столу.

Доктор чего-то хмурился, не хотел подымать глаза.

-- Какой рецепт? -- Доктор все перебирал какие-то бу-мажки.

-- На змеиный яд.

-- А что болит-то? -- Доктор поднял глаза.

-- Не у меня. У меня мать болеет, у нее радикулит. Ей врачи посоветовали змеиным ядом.

-- Ну, так?..

-- Ну а рецепта нету. А без рецепта, вы сами понимаете, никто не даст. -- Максиму казалось, что он очень толково все объясняет. -- Поэтому я прошу: дайте мне рецепт.

Доктора что-то заинтересовало в Максиме.

-- А где мать живет?

-- В Сибири. В деревне.

-- Ну?.. И нужен, значит, рецепт?

-- Нужен. -- Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему.

Доктор посмотрел на сестру.

-- Раз нужен, значит, дадим. А, Клавдия Николаевна?

-- Надо дать, конечно.

Доктор выписал рецепт.

-- Он ведь редко бывает, -- сказал он. -- Съезди в двад-цать седьмую. Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть.

-- Спасибо. -- Максим пожал руку доктору и чуть не вы-летел на крыльях из кабинета -- так легко и радостно сдела-лось.

В двадцать седьмой яда не было.

Максим подал рецепт и затаив дыхание смотрел на апте-каря.

-- Нет, -- сказал тот и качнул седой головой.

-- Как "нет"?

-- Так, нет.

-- Так у меня же рецепт... Вот же он, рецепт... Вот же он, рецепт-то!

-- Я вижу.

-- Да ты что, батя? -- с таким отчаянием сказал Мак-сим. -- Мне нужен этот яд.

-- Так нет же его, нет -- где же я его возьму? Вы же може-те соображать -- нет змеиного яда.

Максим вышел на улицу, прислонился спиной к стене, бессмысленно стал смотреть в лица прохожих. Прохожие все шли и шли нескончаемым потоком... А Максим все смотрел и смотрел на них и никак о них не думал.

Потом еще одна мысль пришла в голову Максиму. Он резко качнулся от стены и направился к центру города, где жил его брат.

Квартира у Игната премиленькая. На стенах множество фотографий Игната; и так и эдак сидит Игнаха -- самодо-вольный, здоровый, -- напряженно улыбается.

Максима встретила жена Игната, молодая крупная женщина с красивым, ничего не выражающим лицом. Привстала с тахты...

-- Здравствуй, Тамара, -- поздоровался Максим.

-- Здравствуй.

Максим сел в кресло, на краешек.

-- Ты что, не работаешь сегодня? -- спросила Тамара.

-- Отпросился, -- откликнулся Максим, доставая сигаре-ты. -- Можно я закурю?

-- Кури, я сейчас окно открою.

С улицы в затхленький уют квартиры ворвался шум города.

Максим склонился руками на колени.

-- Ты чего такой? Заболел?

-- Нет. -- Максим распрямился. -- У тебя знакомых ап-текарей нет? Или врач, может?..

-- Н-нет... А зачем тебе?

-- Мать у нас захворала. Надо бы змеиный яд достать, а его нигде нету. Весь город обошел -- нигде нету.

-- А что с ней?

-- Радикулит, гад такой.

-- Нет у меня таких знакомых. Может, у Игната?..

-- Он скоро приедет?

-- А он не уезжал никуда.

-- Как?.. А мне мать написала...

-- Они хотели ехать... в Болгарию, кажется, а потом отме-нили. Он там сейчас -- в цирке.

-- Я тогда пойду к нему. -- Максим встал.

-- Ты что-то не заходишь к нам?..

-- Да все некогда... Ну, пока.

-- Господи, Максим!.. Я совсем забыла сказать: мы же за-втра домой едем. Туда -- к вам.

-- Да?

-- Конечно.

Максим долго стоял в дверях, смотрел на Тамару.

-- У нас Степан пришел, -- к чему-то сказал он.

-- Это который в тюрьме был?

Максим улыбнулся.

-- Он один у нас...

-- Ну да, я понимаю. Он пришел, да?

-- Ага, пришел. А вы когда едете?

-- В восемь, кажется.

-- Я, наверно, успею проводить.

-- Приходи, конечно, -- разрешила Тамара.

-- Ну пока -- до завтра.

-- До свиданья.

Игнат

Вахтер в цирке поднялся навстречу Максиму.

-- Вам к кому?

-- К Воеводину Игнату.

-- У них репетиция идет.

-- Ну и что?

-- Репетиция!.. Как "что"? -- Вахтер вознамерился не впускать.

-- Да пошли вы! -- обозлился Максим, легко отстранил старика и прошел внутрь.

Прошел пустым, гулким залом.

На арене, посредине, стоял здоровенный дядя, а на нем, одна на другой, -- изящные, как куколки, молодые женщины.

-- Але! -- возгласил дядя. Самая маленькая женщина на самом верху встала на руки. -- Гоп! -- приказал дядя. Ма-ленькая женщина скользнула вниз головой.

Максим замер.

Дядя поймал женщину. И тут с него посыпались все ос-тальные.

Максим подошел к человеку, который бросал в стороне тарелки.

-- Как бы мне Воеводина тут найти?

Человек поймал все тарелки.

-- Что?

-- Мне Воеводина надо найти.

-- На втором этаже. А зачем?

-- Так... Он брат мой.

-- Вон по той лестнице -- вверх. -- Человек снова запус-тил тарелки в воздух.

Игнат боролся с каким-то монголом. Монгол был устра-шающих размеров.

-- Э-ээ... Друг ситцевый! -- весело орал Игнат. -- У нас так не делают. Куда ты коленом-то нажал?!

-- Сево? -- спросил монгол.

-- "Сево, сево!" -- передразнил сердито Игнат. -- На ду-шу, говорю, наступил! Дай-ка я тебе разок так сделаю... Монгол взвыл.

-- А-а!.. Дошло?

Игнат слез с монгола.

-- Максим!.. Здорово. Ну, иди погуляй пока, -- сказал он монголу. -- Я с брательником поговорю. Здоровый, бугай, а бороться не умеет.

-- Неужели ты его одолеешь? -- усомнился Максим.

-- Хошь, покажу?

-- Да ну его. Игнат, я письмо получил из дома...

Пошли в уборную Игната.

-- ...Але! -- возвещает дядя на манеже. -- Гоп! -- Малень-кая женщина опять бесстрашно скользит вниз.

Человек с испитым лицом бросает вверх тарелки и поет под нос (для ритма, должно быть):

...Или я не сын страны, -

Или я за рюмку водки

Не закладывал штаны...

Какой-то шут гороховый кричит в пустой зал:

-- А чего вы смеетесь-то? Чего смеетесь-то? Тут плакать надо, а не смеяться. Во!

-- Ну, как они там? Я ж еду завтра к ним! -- вспомнил Игнат.

-- Мать захворала...

-- Но? Что с ней?

-- Радикулит. Степка пришел.

-- Пришел? Ну, это хорошо. А отец как? Верка...

-- Игнат, надо достать змеиного яда. Матери-то. Я вто-рой день хожу по городу -- нигде нету.

-- Змеиный яд... Это лекарство, что ли?

-- Но.

-- Тэк, тэк, тэк... -- задумался Игнат. -- Счас я отпущу своего чайболсана и пойдем ко мне. Попробую дозвониться до кого-нибудь.

Игнат ушел. Максим стал рассматривать фотографии брата на стенах. Их тут было великое множество -- Игнат так, Игнат эдак: сидит, стоит, борется, опять стоит и улыба-ется в аппарат. Лента через плечо, на ленте медали.

-- ...Ну а ты как живешь? -- вернулся Игнат. Стал оде-ваться.

-- Ничо.

-- Все на стройке вкалываешь?

-- На стройке.

-- Эхх... Максим, Максим...

-- Ладно, брось про это.

-- Чего "брось"-то? Чего "брось"-то? Жалко же мне тебя, дурака. Упрямый ты, Максим, а -- без толку. Так и загнешь-ся в своем общежитии!

-- Загнусь -- схоронишь. И все дело.

-- Дело нехитрое. А ты лучше подумай -- как не про-пасть! Такой красивый парнина, а...

-- На квартире жениться?

-- Да не на квартире, а -- нормально, чтобы не бегать по-том друг к другу из общежития в общежитие. Что, Нинка -- плохая баба?

-- Для тебя, может, хорошая, для меня -- нет. Вообще, не суйся в мои дела.

-- Ох ты. Господи!.. "Дела"... Пошли.

Опять прошли пустым залом.

-- Как жизнь, Савелий Иваныч? -- покровительственно-снисходительно спросил Игнат у вахтера. Игната просто не узнать: в шикарном костюме, под пиджаком нарядный сви-тер, походка чуть вразвалочку -- барин.

Вахтер заулыбался.

-- Спасибо, Игнат Ермолаич. Хорошо.

-- От это правильно! -- похвалил Игнат.

Пошли к троллейбусу.

-- Мне же тебе помочь охота, дура. Давай разберемся...

-- Сам разберусь.

-- Вижу, как ты разбираешься. Два года на стройке вка-лывать, и все разнорабочим. Разобрался, называется, что к чему.

-- Чем же моя работа хуже твоей?

-- Ну, конечно, -- научили. У тебя своя-то башка должна быть на плечах или нет?

Они разговаривают мирно, не привлекая ничьего внима-ния.

Сели в троллейбус.

Игнат оторвал билеты. Сели на свободное сиденье.

-- Ведь тебе уж, слава те Господи, двадцать пять. А ты еще -- ничем ничего: штанов лишних нету. Заколачиваешь девяносто рублей -- и довольный. Устроился бы по-челове-чески -- хоть вздохнул бы маленько. А то ведь на себя не похож стал. Я ж помню, какой ты в солдатах ко мне прихо-дил -- любо поглядеть.

Сошли с троллейбуса, пошли двором к подъезду.

-- Там, глядишь, курсы бы какие-нибудь кончил... Жить надо начинать, Максим. Пора.

Стали подниматься в лифте.

-- Я старше вас и больше вашего хлебнул. Поэтому и го-ворю вам... А вы -- что Степан, что ты -- упретесь как бара-ны и ничего слушать не желаете.

Приехали.

Игнат позвонил.

Открыла Тамара.

-- Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты сидишь-то? Я думал, у тебя тут дым коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то!

-- А у меня все собрано.

-- А подарки! Верке-то надо взять чего-нибудь. Давай, давай, а то магазины закроют, останемся на бобах. Быстро! Не скупись -- платье какое-нибудь.

Тамара стала одеваться.

-- Вот сапоги купил тяте! -- похвалился Игнат. -- Глянь. Обрадуется старик. А это шаль -- матери... Она здорово хво-рает-то?

-- Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит.

Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво:

-- Я хочу, чтоб Воеводины жили не хуже других. Что, мы у Бога телка съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собра-лись мы, допустим, с тобой на праздник погулять, так не ху-же разных там... Чтоб семьи были -- все честь по чести. А то придешь -- голодранец голодранцем, аж совестно...

-- Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет.

-- Але! -- заговорил в трубку Игнат. -- Коля? Коль... у меня мать, оказывается, приболела... Ты бы не мог там до-стать змеиного яда... Ага. Ну-ка, поинтересуйся. Жду. Совестно, Максим, совестно -- честно тебе говорю...

Максим резко встал и пошел к выходу.

-- Куда ты?

Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью.

Так же решительно, как шел от двадцать седьмой аптеки, Максим пошел снова туда.

Подошел к старичку аптекарю.

-- Я к вашему начальнику пройду.

-- Пожалуйста, -- любезно сказал аптекарь. -- Вон в ту дверь. Он как раз там.

Максим пошел к начальнику.

В кабинете заведующего никого не было. Была еще одна дверь, Максим толкнул в нее и ударил кого-то по спине.

-- Сейчас, -- сказали за дверью.

Максим сел на стул.

Вошел низенький человек, с усами, с гладко выбритыми, до сияния, жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока.

-- Что у вас?

-- Вот. -- Максим протянул ему рецепт.

Заведующий повертел в руках рецепт.

-- Не понимаю...

-- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце защемило.

-- У нас его нет.

-- А мне надо. У меня мать хворает. -- Максим смотрел на заведующего немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами.

-- Но если нет, что же я могу сделать?

-- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена-вижу, гадов!

Заведующий улыбнулся.

-- Это уже серьезнее. Придется найти. -- Он сел к теле-фону и, набирая номер, с любопытством поглядывал на Мак-сима. Максим успел вытереть глаза и смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу.

-- Алле! -- заговорил заведующий. -- Петрович? Здоров. Я это, да. Слушай, у тебя нет... -- тут он сказал какое-то не-понятное слово. -- Нет?

У Максима сдавило сердце.

-- Да нужно тут... пареньку одному... Посмотри, посмот-ри... Славный парень, хочется помочь.

Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведую-щий беспечно вытянул губы трубочкой -- ждал.

-- Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..

Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, ко-го-то сняли и хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Мак-сим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать -- плакалось. Он крепко устал за эти два дня. Он молил Бога, чтобы заведующий подольше говорил, -- может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь зем-лю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, зна-чит, надо пошевелиться и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.

"Вот морда! Вот падла!" -- ругал он себя. Он любил сей-час заведующего, как никого никогда, наверное, не любил.

Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал.

-- Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь, поправится ваша мама.

-- Спасибо, -- сказал Максим. Горло заложило, и полу-чилось, что Максим пискнул это "спасибо". Он нагнул голо-ву и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику.

"Вот те ж морда!" -- - поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень благодарен начальнику.

На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов.

-- Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?..

Максим вскочил с кровати.

-- Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас...

-- Давай. Только -- одна нога здесь, другая там! -- орал Игнат. -Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру ме-чет в вагоне. Я тоже достал флакон.

-- Она уже там, Тамара-то? -- Максим прыгал по комна-те на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину.

-- Там.

-- Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже каких-нибудь подарков...

-- Да ты что! -- взревел Игнат. -- Я что, по шпалам жену догонять буду?!

-- Ладно, ладно...

Побежали вниз, в такси.

-- Друг, -- взмолился Игнат. -- Десять минут до поезда. Жми на всю железку! Плачу в трехкратном размере.

Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы мину-ты. Она вся изнервничалась.

-- Игнат, это... это черт знает что такое, -- встретила она мужа со слезами на глазах. -- Я хотела чемоданы выносить.

-- Порядок! -- весело гудел Игнат. -- Максим, пока! Крош-ка, цыпонька, -- в вагон.

Поезд тронулся.

-- Будь здоров, Максим!

Максим пошел за вагоном.

-- Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!

-- Не-ет!

Максим остановился.

Поезд набирал ходу.

Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:

-- Не забудь, Игнат, скажи -- приеду!

-- Передам!

Надо было уже бежать за вагоном.

-- Игнат, скажи!..

Но Игнат уже не слышал.

Уже расходились с перрона люди.

А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.

...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.

Летит степью поезд.

Кричит...

...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело:

-- Здорово, родня!

Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:

-- Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!

-- Ничего-о, -- загудел Игнат. -- Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заме-тил. Степка с отцом развернулись...

Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.

-- Игнаха, хрен моржовый, -- сказал он и пошел навстре-чу Игнату.

Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест -поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.

-- Как надумал-то?

-- Надумал...

-- Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас за-хворала, знаешь?.. В спину что-то вступило... -- Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре со-всем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.

-- А это жена, что ли? -- спросил наконец Ермолай.

-- Жена, -- спохватился Игнат. -- Познакомься.

Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.

-- Тамара.

-- Ничего, -- сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару -Красивая.

-- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.

-- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Ермолай первым двинулся к дому. -- Степка-то наш пришел, окаянная душа.

-- Как мне называть его? -- тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.

-- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, -- сказал он. Ермолай тихо засмеялся.

-- Отцом вроде довожусь. -- Он взошел на крыльцо, за-орал в сенях: -Мать, кто к нам приехал-то!

В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.

-- Игнаша, сынок... приехал?

Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.

-- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, -- сапоги. А это -Верке. А это -- Степке. Все тут живы-здоровы?..

Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщив-шись, с интересом наблюдали за движениями сына -- он все доставал и доставал из чемодана.

-- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром. -- Ничего товар... Степ-ка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.

-- Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. -- Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?

-- Соскучился, так раньше бы приехал.

-- Дела, тятя.

-- "Дела"... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. -- Какие уж там дела-то!

-- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и то слава Богу.

-- Ты говоришь -- какие там дела! -- заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, -крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. -- Игнат встал, прошелся по комнате. -- Откуда что берется! В плечах -- са-жень, грудь как у жеребца породистого -- силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревно-ваниях -- Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела -- никакого представления. Физ-культуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.

С последними словами Игнат обратился к жене.

Тамара заскучала и стала смотреть в окно.

-- ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.

-- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невнимательно. -- Мать, где там у нас?.. В лавку пойду...

-- Погоди, -- остановил его Игнат. -- Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что -- сразу в лавку. -- Но отец так глянул на него, что он сразу от-ступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумаж-ник, шлепнул на стол. -- На деньги.

Отец обиженно приподнял косматые брови.

-- Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости, -- значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?

Игнат засмеялся.

-- Ты все такой же, отец.

-- Какой?

-- Ну... такой же.

-- Да ладно вам -- сцепились. Что вас лад-то не берет? -- вмешалась мать. -- Иди в лавку-то. Пошел -- дак иди.

Ермолай ушел.

-- Сынок... не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то?

-- Максим?.. Честно говорить?

-- Господи, ну дак а как же?

-- Плохо.

Мать вздохнула.

-- А что шибко-то плохо?

-- Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс -сильный, конечно, парень... Приходит как-то с де-вушкой -- ничего, хорошая девушка... -- Игнат повернулся к жене. -- А? Нинка-то.

-- Да.

-- Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре -- это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. "Ты, -- говорю, -- опять не сваляй дурака". А девка -- без ума от него. Ну и что? Через неделю -- конец: горшок об гор-шок -- и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. "Вы, -- говорит, -- скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил". Скажи ему -- хлопнет дверью и поминай как звали.

Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.

-- Осподи, осподи, -- опять вздохнула она. -- Помог бы уж там ему как-нибудь.

-- Да не хочет! -- искренне воскликнул Игнат. -- Ну ска-жи ей: не стараюсь, что ли!

-- Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать.

-- Отцу-то уж не говорите про него.

В сенях загремело ведро. Шаги...

-- Верка идет, -- сказала мать.

-- Она где работает-то?

-- Дояркой.

Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кину-лась к нему. Расцеловала.

-- От она... От мы как. От как, -- приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. -- От мы как брата любим... Ну та... Ну, хватит... Познакомься вот с женой моей.

Вера поглядела на Тамару. "Спросила": "Вот это твоя жена?"

-- Ну. А что?.. -- Игнат показал: "Хорошая?"

Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.

-- Пойдемте, я вам платье привезла, -- сказала она. Вера не поняла.

-- Верка, иди в горницу -- платье мерить.

Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.

Все были довольны.

-- Да хватит скакать-то! -- притворно рассердилась мать. -- Прям уж обрадуется, так удержу нету.

Тамара с немой ушли в горницу.

-- Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство при-вез -- змеиный яд-то, ты просила.

-- Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, поды-мусь теперь. Радикулит -- измучилась вся. А сказали тут...

Пришел Ермолай.

-- А Степан все плотничет? -- продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей в избе.

Отвечал теперь отец:

-- Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!

-- Не закладывает?

-- Бывает маленько... Так ведь оно что -- дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.

-- Жениться-то собирается?

-- А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девает-ся... Садись, пока суд да дело -- пропустим маленько.

-- Подождали бы Степку-то.

-- Мы по маленькой... Садись.

Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торже-ственная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. По-том побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить -какая она добрая, хорошая, умная.

Тамаре неловко стало.

Игнат был доволен.

Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.

...Выпили маленько.

Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдель-ной грустью:

-- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко.

-- Почему такое пессимистическое настроение?

Отец посмотрел на сына.

-- А ты, Игнат, другой стал, -- сказал он. -- Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.

Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.

-- Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие сапоги...

-- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнат. -- При чем тут сапоги?

-- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой... Он плотни-чает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там...

Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная весе-лость-снисходительность.

-- Посмотрим, посмотрим, тятя.

-- Давай еще по маленькой, -- предложил отец.

-- Нет, -- твердо сказал Игнат.

-- Вот сын какой у тебя! -- не без гордости заметил ста-рик, обращаясь к жене. -- Наша порода -- Воеводины. Сказал "нет" -- значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.

-- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста-рика. -- Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.

Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то "рассказывать" матери. Мать часто повторяла "Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты Господи!"

-- Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, -- по-вернулся он к Тамаре. -- Он сын мне. Только другой он стал.

-- Перестал бы, отец, -- попросила мать.

-- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле-жи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас пере-биваешь.

Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было не-ловко.

Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили "Грушицу".

Все замолчали. Слушали.

Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.

Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводи-ных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он дав-ненько поджидал этого дня -- думал, будет большой празд-ник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не та-кой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.

-- Сейчас Степка придет, -- сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.

Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.

-- Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вооб-ще-то.

-- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби-во сказал отец.

Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику. А праздник все не наступал. Приходили, здоровались со ста-риком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игна-та сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.

-- Сейчас Степка придет, -- сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут.

Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный...

-- Игнаша наш приехал, -- встретил его отец.

-- Я уж слышал, -- сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами.

Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:

-- Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то не-удобно даже.

-- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на-рядный весь, как это... как артист.

И тут из горницы вышел Игнат с женой.

-- Брательник! -- заревел Игнат, растопырив руки. -- Степка! -- И пошел на него.

Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, -- видно, застеснялся Тамары.

Игнатий облапил его.

-- Замараю, слушай, -- Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.

-- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.

Братья поцеловались.

Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились свет-лые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался.

-- Он тебе подарки привез, Степка, -- громко и хвастли-во сказал он, направляясь к чемоданам.

-- Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то? Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных? -- Игнат легонько подтолкнул жену к брату. -- Знакомьтесь.

Степка даже покраснел -- не знал: подавать яркой жен-щине грязную руку или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала.

-- Он у нас стеснительный перед городскими, -- пояснил отец. -- А мне -- хоть бы хны!

Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов был провалиться сквозь землю от таких объ-яснений отца.

-- Тятя... скажет тоже.

-- Иди умывайся, -- подсказал отец.

-- Да, пойду маленько... того... -- обрадовался Степан. И пошел в сени. Игнат двинулся за ним.

-- Пойдем, полью тебе по старой памяти.

Отец тоже вышел на улицу.

Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за огородами.

-- Искупаемся, -- предложил Игнат и похлопал себя ла-донями по могучей груди,

Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве. Отец -- сзади сыновей.

-- Ну, как живете-то? -- басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями.

Степка улыбался. Он был рад брату.

-- Ничего.

-- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город-ских.

-- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнат. -- Степан, ты, говорят, нагулял тут силенку?

-- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?

-- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?

-- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни-чего.

-- Хорошая баба, -- подхватил Игнат. -- Человек хороший.

-- Шибко нарядная только. Зачем так?

Игнат оглушительно захохотал.

-- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотставали вы в этом смысле.

-- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста-рик, -- как дурак какой.

-- Рад, поэтому смеюсь.

-- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается -- и все.

-- Ты когда жениться-то будешь, Степка? -- спросил Игнат.

-- Не уйдет, куда торопиться.

Пришли к реке.

Игнат первый скинул одежду; обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул.

-- Мать честная! Вот это водичка!

-- Что? -- Степан тоже разделся. -- Холодная?

-- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался.

-- Есть, -- закончил Игнат. -- Есть, братишка. Давай по-пробуем?

-- Да ну! -- Степка недовольно тряхнул волосами.

-- А чего, Степка? Поборись! -- Отец с укором смотрел на младшего. -Не под бабой лежать...

-- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска-зал Степка. -Чего ради сгребемся? На смех людям?

-- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас -- всего стесняется.

-- А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дох-лые были, тогда действительно стыдно.

-- Объясни вот ему!

Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по-плыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним.

-- Силен! -- с восхищением сказал Игнат.

-- Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил.

-- Не знаю, -- не сразу ответил Игнат. -- Силы у него больше, это ясно.

Отец сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще немного и тоже полез в воду А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка. Когда тот вышел на берег, они о чем-то негромко и горя-чо разговаривали. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они замолчали.

Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на дале-кие синие горы, на многочисленные острова.

-- Катунь-матушка, -- негромко сказал он.

Степка и отец тоже посмотрели на реку.

На той стороне на берегу сидела на корточках баба с вы-соко задранной юбкой, колотила вальком по белью; ослепи-тельно белели ее тупые круглые коленки.

-- Юбку-то опусти маленько, ай! -- крикнул старик.

Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и про-должала молотить вальком белье.

-- Вот халда! -- с возмущением негромко сказал ста-рик. -- Хоть бы хны ей!

Братья стали одеваться.

Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало.

-- Чего ты такой? -- спросил Степка, у которого, наобо-рот, было очень хорошее настроение.

-- Не знаю. Так просто.

-- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два ни полтора получилось.

-- Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте поси-дим, покурим...

Сели на теплые камни... Долго молчали, глядя на волны. Солнце село на той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое... Игнат присмирел.

-- Что, Степа? -- негромко сказал он.

-- Ничего, -- Степка бросил камешек в воду.

-- Все строгаешь?

-- Строгаем.

Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали.

-- Жена у тебя хорошая, -- сказал Степан. -- Красивая.

-- Да? -- Игнат оживился, с любопытством, весело по-смотрел на брата. Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится.

-- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно посмотрел на Игната. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.

Игнат захохотал.

-- Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то?

Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к Степке и сказал сердито:

-- Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь?

-- Вот привязался! -- удивился Степка. -- Ты что?

-- Заело что-то тятю, -- сказал Игнат. -- Что-то не нра-вится ему.

-- Что "не нравится"? -- повернулся к нему отец.

-- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.

-- Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь, все понимаешь!

-- Будет вам! -- сказал Степка. -- Чего взялись? Нашли время...

-- Да ну его! -- Отец высморкался и полез за кисетом. -- Приехал, расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь!

Игнат даже растерялся.

-- Тять, да ты что, на самом деле?

Степан незаметно толкнул его в бок -- "не лезь".

-- А то -- уехали, на метре там разъезжают!.. "Хорошо живем!" Ну и живите, хрен с вами! Тот дурак молодой -- то-же... Чего ты его сманил туда, Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник!

-- Ну и тут тоже -- не рай, -- рассердился и Игнат. -- Что он тут будет делать, молодой парень? Ни выйти никуда...

-- А Степка что делает?

-- И Степке, думаю, не сладко... Привык просто. Невели-ка услада -топором всю жизнь махать.

-- Дак если уж вы там такие умные стали -- приезжайте, садитесь на машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И жизнь счас здесь вовсе не та-кая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не гоняться за руб-лем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете? Трепа-чи!.. Да еще хвастаются приезжают... Подарки везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся.

-- Ну тять... я не знаю. Я хотел как лучше...

-- "Лучше"... Умные люди делом занимаются -- вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить -- там нуждаются. Кто ее тебе дал, силуш-ку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты -- хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я силь-ный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе пока-зал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У него вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. "Культура тела"! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой, -- Ермолай показал на Степана, -- а то бы ты улетел со своей культурой тела... в воду вон.

-- Ну хватит. -- Степан поднялся. -- Тять, пошли домой.

-- У тебя деньги есть? -- спросил тот.

-- Есть. Пошли.

Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам. Игнат и Степан шли сзади.

-- Чего он? -- Игната не на шутку встревожило настро-ение отца...

-- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь.

-- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?

-- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.

Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину.

-- У него, что, слушай, -- действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит? -- спросил Игнат тихонько.

Степан посмотрел на отца, пожал плечами.

-- Не знаю. Что-то не замечал.

...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой во-ротный столб.

Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались.

-- Чего это вы? -- спросил один из плотников. -- С утра пораньше...

Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмех-нулся.

-- Братенъ вчера силенку пробовал.

-- Неужели выдернул? Не может быть...

Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился.

-- Может, попробуешь поборешься с ним?

-- Из меня борец...

-- Он с женой приехал?

-- С женой, -- ответил Степан. -- Жена мировая.

-- Здорово гульнули вчера?

-- Маленько гульнули, -- хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: -- Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили.

Посмеялись.

-- Ну-ка, помогите.

Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.

-- Будь здоров, Игнаха, -- сказал при этом один из плот-ников. -- Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.

Ермолай разгладил бороду.

-- У его шешнадцать орденов одних, -- сказал он. -- Вче-ра фотокарточку показывал.

-- Медалей, -- поправил Степан.

-- Ну -- медалей. Какого-то немца так, говорит, прило-жил -- у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, -- он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот...

-- Ну, доделаешь тут, -- сказал Степан. -- Пойду. -- Он пошел в дом за топором.

-- Красивая, говоришь, жена?

-- Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ух-нули вчера, -опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. -- Было дело.

-- А где жена-то работает? Тоже циркачка?

-- А шут ее знает, я не спросил. Ничо, уважительная ба-бенка. Меня -"папаша", "папаша"... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо. -- Ермолай кивнул на дом.

Вышел Степан. Улыбался.

-- Проснулся. Рассол дует.

Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчераш-нее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. По-том ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном.

...Шли по улице неторопливо. Разговаривали.

-- Про Москву-то рассказывал? -- все пытали Степана.

-- Говорил маленько...

-- А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо? -- спросил один невысокий, болезнен-ный на вид мужичок.

-- Я слыхал -- больше, -- возразил другой.

-- Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?

-- Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть.

Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце. Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу. Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники -- строить.