Шукшин Василий

Стенька Разин

Василий Шукшин

Стенька Разин

Его звали - Васека. Васека имел: двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос... и невозможный характер. Он был очень странный парень - Васека.

Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васека приходил в контору и брал расчет.

- Непонятный ты все-таки человек, Васека. Почему ты так живешь? интересовались в конторе.

Васека, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:

- Потому что я талантливый.

Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васека, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.

- Опять? - спрашивали его.

- Что "опять"?

- Уволился?

- Так точно! - Васека козырял по-военному - Еще вопросы будут?

- Куклы пошел делать? Хэх...

На эту тему - о куклах - Васека ни с кем не разговаривал.

Дома Васека отдавал деньги матери и говорил:

- Все.

- Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?

Васека пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать - куда пойти еще работать.

Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.

- Поедешь на бухгалтера учиться?

- Можно.

- Только... это очень серьезно!

- К чему эти возгласы?

"Дебет... Кредит... Приход... Расход... Заход... Обход... - И деньги! деньга! деньги!.."

Васека продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.

- Смехота, - сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.

Последнее время Васека работал молотобойцем. И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васека аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:

- Все!

- Что?

- Пошел.

- Почему?

- Души нету в работе.

- Трепло, - сказал кузнец. - Выйди отсюда.

Васека с изумлением посмотрел на старика кузнеца.

- Почему ты сразу переходишь на личности?

- Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? "Души нету"... Даже злость берет.

- А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.

- Может, попробуешь?

Васека накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.

- Прошу.

Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.

- Иди корову подкуй такой подковой.

Васека взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее - не тут-то было.

- Что?

- Ничего.

Васека остался в кузнице.

- Ты, Васека, парень - ничего, но болтун, - сказал ему кузнец. - Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?

- Это верно: я очень талантливый.

- А где твоя работа сделанная?

- Я ее никому, конечно, не показываю.

- Почему?

- Они не понимают. Один Захарыч понимает.

На другой день Васека принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку.

- Вот.

Кузнец развернул тряпку... и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени. Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человечка, под ситцевой рубахой - синей, с белыми горошинами - торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами. Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая.

Кузнец долго разглядывал его.

- Смолокур, - сказал он.

- Ага. - Васека глотнул пересохшим горлом.

- Таких нету теперь.

- Я знаю.

- А я помню таких. Это что он?.. Думает, что ли?

- Песню поет.

- Помню таких, - еще раз сказал кузнец. - А ты-то откуда их знаешь?

- Рассказывали.

Кузнец вернул Васеке смолокура.

- Похожий.

- Это что! - воскликнул Васека, заворачивая смолокура в тряпку. - У меня разве такие есть!

- Все смолокуры?

- Почему?.. Есть солдат, артистка одна есть, тройка... еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.

- А у кого ты учился?

- А сам... ни у кого.

- А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например...

- Я все про людей знаю. - Васека гордо посмотрел сверху на старика. - Они все ужасно простые.

- Вон как! - воскликнул кузнец и засмеялся.

- Скоро Стеньку сделаю... поглядишь.

- Смеются над тобой люди.

- Это ничего. - Васека высморкался в платок. - На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.

Кузнец опять рассмеялся.

- Ну и дурень ты, Васека! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?

- А что?

- Совестно небось так говорить.

- Почему совестно? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.

- А какую он песню поет? - без всякого перехода спросил кузнец.

- Смолокур-то? Про Ермака Тимофеича.

- А артистку ты где видел?

- В кинофильме. - Васека прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. - Я женщин люблю. Красивых, конечно.

- А они тебя?

Васека слегка покраснел.

- Тут я затрудняюсь тебе сказать.

- Хэ!.. - Кузнец стал к наковальне. - Чудной ты парень, Васека! Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки кукла.

Васека ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.

- Не можешь ответить?

- Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, - ответил Васека.

...С работы Васека шагал всегда быстро. Размахивал руками -длинный, нескладный. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал и в ногу - на манер марша подпевал:

Пусть говорят, что я ведра починяю,

Эх, пусть говорят, что я дорого беру!

Две копейки - донышко,

Три копейки - бок...

- Здравствуй, Васека! - приветствовали его.

- Здорово, - отвечал Васека.

И шел дальше.

Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и не выходил оттуда до утра: вырезал Стеньку Разина.

О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарович, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Васека, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Васека талантливый. Он приходил к Васеке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы. Последнее время начал попивать. Васека глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился - слушал про Стеньку.

- ... Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу... чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу... и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Ну и конины не всем хватало. И увидел Стенька: один казак совсем уж отощал, сидит у костра, бедный, голову свесил: дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. "На, - говорит, ешь". Тот видит, что атаман сам почернел от голода. "Ешь сам, батька. Тебе нужнее". - "Бери!" - "Нет". Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе: "В три господа душу мать!.. Я кому сказал: бери!" Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек... душа у тебя была.

Васека, с повлажневшими глазами, слушал.

- А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицал он. - В Волгу взял и кинул...

- Княжну!.. - Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой, кричал: - Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.

... Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Васека аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда "делалось", он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:

- Сарынь на кичку.

Спину ломило. В глазах начинало двоиться. Васека бросал нож и прыгал по горнице на одной ноге и негромко смеялся.

А когда "не делалось", Васека сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову. Сидел час, два - смотрел на звезды и думал про Стеньку.

Приходил Захарыч, спрашивал:

- Василий Егорыч дома?

- Иди, Захарыч! - кричал Васека. Накрывал работу тряпкой и встречал старика.

- Здоровеньки булы! - Так здоровался Захарыч - "по-казацки".

- Здорово, Захарыч.

Захарыч косился на верстак.

- Не кончил еще?

- Нет. Скоро уж.

- Показать можешь?

- Нет.

- Нет? Правильно. Ты, Василий... - Захарыч садился на стул, - ты - мастер. Большой мастер. Только не пей. Это гроб! Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай...

Васека подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.

Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.

- Он не про Ермака поет, - говорил он. - Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен. - И он неожиданно сильным, красивым голосом запел:

О-о-эх, воля, моя воля!

Воля вольная моя.

Воля - сокол в поднебесье,

Воля - милые края...

У Васеки перехватывало горло от любви и горя.

Он понимал Захарыча. Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать... всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Васека, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.

- Захарыч... милый, - шептал Васека побелевшими губами, и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч... Я не могу больше...

Чаще всего Захарыч засыпал тут же, в горнице. А Васека уходил к Стеньке.

... День этот наступил.

Однажды перед рассветом Васека разбудил Захарыча.

- Захарыч! Все... иди. Доделал я его.

Захарыч вскочил, подошел к верстаку...

Вот что было на верстаке:

... Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька, в исподнем белье, бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их. Он знал этих, которые ворвались: он делил с ними радость и горе. Но не с ними хотел разделить атаман последний час свой. Это были богатые казаки. Когда пришлось очень солоно, они решили выдать его. Они хотели жить. Это не братва, одуревшая в тяжком хмелю, вломилась за полночь качать атамана. Он кинулся к оружию... но споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки... Завозились. Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому... Но чем-то ударили по голове тяжелым... Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.

"Выбейте мне очи, чтобы я не видел вашего позора", - сказал он.

Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам...

Захарыч долго стоял над работой Васеки... не проронил ни слова. Потом повернулся и пошел из горницы. И тотчас вернулся.

- Хотел пойти выпить, но... не надо.

- Ну как, Захарыч?

- Это... Никак. - Захарыч сел на лавку и заплакал горько и тихо. - Как они его... а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады! - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.

Васека мучительно сморщился и заморгал.

- Не надо, Захарыч...

- Что не надо-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. - Они же дух из него вышибают!..

Васека сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.

Сидели и плакали.

- Их же ж... их вдвоем с братом, - бормотал Захарыч. - Забыл я тебе сказать... Но ничего... ничего, паря. Ах, гады!..

- И брата?

- И брата... Фролом звали. Вместе их... Но брат - тот... Ладно. Не буду тебе про брата.

Чуть занималось утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах.

По поселку ударили третьи петухи.