Шукшин Василий

Билетик на второй сеанс

Василий Шукшин

Билетик на второй сеанс

Последнее время что-то совсем неладно было на душе у Тимофея Худякова -- опостылело все на свете. Так бы вот встал на четвереньки и зарычал бы, и залаял, и головой бы замотал. Может, заплакал бы.

Пил со сторожем у себя на складе (он был кладовщиком перевалочной товарной базы) -- не брало. Не то что не бра-ло -- легче не делалось.

-- С чего эт тебя так? -- притворно сочувствовал сторож Ермолай.

Тимофей понимал притворство Ермолая, но все равно жаловался:

-- Судьба-сучка... -- и дальше сложно: -- Чтоб у ней го-лова не качалась... Чтоб сухари в сумке не мялись... -- Тимо-фей, когда у него болела душа, умел ругаться сладостно и сложно, точно плел на кого-то, ненавистного, многожиль-ный ременный бич. Ругать судьбу до страсти хотелось, и по-этому было еще "двенадцать апостолов", "осиновый кол в бугорок", "мама крестителя" -- много. Даже Ермолай изум-лялся:

-- Забрало тебя!

-- Заберет, когда она, сучка, так со мной обошлась.

-- Ну, если уж тебе на судьбу обидеться, то... не знаю. Че-го тебе не хватает-то? В доме-то всего невпроворот.

Тимофею не хотелось объяснять дураку-сторожу, отчего болит душа. Да и не понимал он. Сам не понимал. В доме дей-ствительно все есть, детей выучил в институтах... Было вре-мя, гордился, что жить умеет, теперь тосковал и злился. А сторож думал про себя: "Совесть тебя, дьявола, заела: ха-пал всю жизнь, воровал... И не попался ни разу, паразит!"

-- Разлад, Ермоха... Полный разлад в душе. Сам не знаю отчего.

-- Пройдет.

Не проходило.

В тот день, в субботу (он весь какой-то вышел, день, нараскосяк), Тимофей опечатал склад, опять выпили со сторожем, и Тимофей пошел домой. Домой не хотелось -- там тоже тоска, еще хуже: жена начнет нудить.

Была осень после дождей. Несильно дул сырой ветер, морщил лужи. А небо с закатного края прояснилось, выгля-нуло солнце. Окна в избах загорелись холодным желтым ог-нем. Холодно, тоскливо. И как-то противно ясно...

Тимофей думал: "Вот -- жил, подошел к концу... Этот ос-таток в десять-двенадцать лет, это уже не жизнь, а так -- об-глоданный мосол под крыльцом -- лежит, а к чему? Да и вся-то жизнь, как раздумаешься, -- тьфу! Вертелся всю жизнь, ловчил, дом крестовый рубил, всю жизнь всякими правдами и неправдами доставал то то, то это... А Ермоха, например, всю жизнь прожил валиком -- рыбачил себе в удовольствие: ни горя, ни заботы. А червей вместе будем кормить. Но Ермоха хоть какую-нибудь радость знал, а тут -- как циркач на проволоке: пройти прошел, а коленки трясутся".

Шел Тимофей, думал... И взял да свернул в знакомый переулок. Жила в том знакомом переулке Поля Тепляшина. Когда-то давно Тимофей с Полей "крутили" преступную любовь. Были скандалы, битье окон, позор. Жена Тимофея, Гутя, семь лет отчаянно боролась с Полей за Тимоху. Гутю хвалили в деревне, она гордилась и учила молодых баб, ка-кие оказывались в ее положении:

-- Он к сударушке, а ты -- со стяжком -- под окошки к им. Да по окошкам-то, по окошкам-то -- стяжком-то...

Бывала в деревне такая любовь -- со стяжками. Теперь лучше -разошлись, и все. Раньше годами лютовали.

С Тимохиной любовью тогда все само собой утряслось: у вдовы Поли подрос сын Колька, Николай Петрович, и стал гонять Тимофея от матери. Тимофей набычился -- к Поле:

-- Уйми сосуна!

А та вдруг залепила:

-- Пошел ты!.. Чего я, сына на тебя променяю? На -- вы-куси.

Тимофей хотел разок покуражиться, но нарвался на молодой Колькин кулак и после этого перестал туда ходить. Самое дурацкое положение настало потом: обе женщины, Поля и Гутя, вдруг подружились, и вместе смеялись над Тимохой.

-- Как там сударчик-то мой поживает? -- принародно спрашивала Поля.

Гутя смеялась:

-- На печке -- клопов давит.

Мстили, что ли.

Тимоха тогда же налетел на законную жену, но получил отпор на этот раз от своих детей.

Спроси сейчас Тимофей, зачем он идет к Поле, он не сказал бы. Не знал.

Поля удивилась.

-- Вона!.. Вот так гость. Зачем это?

-- А что? Что ты, заразная, что ли, что тебя обходить на-до? Посидим по старой памяти, выпьем вот... -- у Тимофея была с собой бутылка, он ее поставил на стол. -- Спомним былое...

-- Было бы чего!

Поля стала старая, некрасивая. Тимофей со злости поду-мал: "Она красивой-то и не была сроду". Стало вдруг жалко себя.

-- Хошь, анекдот один расскажу?

-- Вона!

-- Чего ты, как попка, заладила: "вона! вона!" Как дика-ри, честное слово. Ну, зашел... Ну и что? Глупые вы ка-кие-то, бабы, честное слово!

-- Чего же ходите -- к глупым-то?

-- А где вас, умных-то, взять? Так и меняешь -- шило на мыло.

-- Небось ревизия была -- злой-то?

-- На меня еще такой ревизор не родился...

-- Оно видно.

Тимофей выпил стакан -- закусить чем-нибудь не спро-сил, Поля не предложила. Зато и он Полю не пригласил с собой выпить.

-- Слушай анекдот. Приехал один мужик в город, идет по улице... А сам доходной-доходной -- мужик-то. Но все-таки думает: где бы тут подцепить какую-нито? Слыхал, значит, про городских-то, ну и мысли-то заиграли. И тут подходит к нему одна -- гладкая вся, тут -- полна пазуха, вежливая. "Пойдемте ко мне, я тут близко живу". Мужик радешенький -- сама навялилась. Приходит. Она говорит: "Раз-девайтесь, я счас приду". А сама -- в другую комнату. Ну, он разделся, сидит. Ждет. А она выводит детей малых и говорит им: "Вот, детки, если не будете хорошо кушать, будете та-кие же худые, как вот этот дядя".

Полю эта история не рассмешила. Тимофею тоже было не смешно. А днем, когда рассказали, смеялся с шоферами, и подумал еще, что историйка поучительная.

-- К чему эт ты? -- спросила Поля.

Тимофей пояснил:

-- Точно так со мной выкинула судьба-сучка. Живи, мол, Тимофей!.. Раз башка есть на плечах -- живи, никого не бой-ся! Ну, Тимофей и разлысил лоб...

-- Жил бы честно, никого бы и не боялся.

Это она больно уела.

Тимофей стал соображать, как бы ее тоже побольней укусить.

-- Не знаешь, кто это вот тут, -- показал на кровать, -- честно с чужим мужиком миловался? Не приходилось слы-шать?

-- Приходилось. А тебе не приходилось слышать, кто на этом же самом месте от живой жены с чужой бабой миловался? Я одинокая была, вдова, а ты семейный. Поганец ты...

Тимофей еще выпил. Вот теперь он, кажется, все по-нял: жалко себя, жалко свою прожитую жизнь. Не вышло жизни.

-- Сказка про белого бычка у нас получается, Поля...

Поля засмеялась.

-- Чего смеешься? -- спросил Тимофей.

-- А чего мне не посмеяться?

-- Не надо... Тебе не личит -- зубы кривые.

-- А ведь когда-то не замечал...

-- Замечал, почему не замечал, только... Эхма! Что ведь и обидно-то, дорогуша моя: кому дак все в жизни -- и обра-зование, и оклад дармовой, и сударка пригожая, с сахар-ными зубами. А Тимохе, ему с кривинкой сойдет, с гниль-цой...

-- Во змей-то! -- изумилась Поля. -- Козел вонючий. Ну-ка забирай свою бутылку -- и чтоб духу твоего тут не бы-ло! А то возьму ухват вон да по башке-то по умной... Умник!

Тимофей аккуратно надел на бутылку железненькую ко-сыночку, устроил бутылку во внутренний карман пиджака и, не торопясь, пошел прочь. Стало вроде малость полегче. Но хотелось еще кому-нибудь досадить. Кому-нибудь также бы вот спокойно, тихо наговорить бы гадостей.

Пришел он домой, а дома, в прихожей избе, склонив-шись локотком на стол, сидит... Николай-угодник. По всем описаниям, по всем рассказам -вылитый Николай-угод-ник: белый, невысокого росточка, игрушечный старичочек. Сидит, головку склонил, смотрит ласково. Больше никого в доме нет.

-- Ну, здравствуй, Тимофей, -- говорит.

Тимофей глянул кругом... И вдруг бухнулся в ноги ста-ричку. И, стараясь тоже ласково, тоже кротко и благостно, сказал тихо:

-- Здорово, Николай-угодничек. Я сразу тебя узнал, ба-тюшка.

Угодник весь как-то встрепенулся, удивился, засмеялся мелко, погрозил пальцем.

-- Пьяненький?

-- А -- есть маленько! -- с отчаянной какой-то весело-стью, с любовью продолжал Тимофей. -- С тоски больше... не обессудь, батюшка. С тоски. Шибко-то не загуливаюсь, Ребятишек теперь вырастил -- чего, думаю, теперь не попить? Какой ты, батюшка, седенький... А чего пришел-то?

Угодник поморгал ясными глазами... Опять посмеялся.

-- С чего тоска-то?

-- Тоска-то? А бог ее знает! Не верим больше -- вот и тос-ка. В боженьку-то перестали верить, вот она и навалилась, матушка. Церквы позакрывали, матершинничаем, блудим... Вот она и тоска.

-- А ты веровал ли когда?

-- Батюшка!.. Вот те крест: маленький был, веровал. В ро-ждество Христа славить ходил. Не приди большевики, я бы и теперь, может, верил бы.

-- Сам-то не коммунист?

-- Откуда! Я бы, может, и коммунистом стал -- перед то-бой-то чего лукавить! -- но был у меня тесть -- ни дна бы ему, ни покрышки! -- его в тридцатом году раскулачили...

-- Ну.

-- Ну, я с той поры и завязал рот тряпочкой и не заикал-ся никогда.

Угодник больше того удивился. Горько удивился.

-- Ты что, Тимофей?

-- Как на духу батюшка! Дак ты чего пришел-то? К добру или к худу -как понимать-то?

Угодник потрогал маленькой сморщенной ладонью бе-лую бородку.

-- Чего пришел... Да вот попроведать вас, окаянных, при-шел. Ты, однако, подымись с колен-то.

-- Постою! Чего мне не постоять? Не отсохнут. Что, ба-тюшка, так вот походишь, поглядишь по свету-то: испаскудился народишко?

-- Маленько есть. Значит, говоришь, тесть тебе перешел дорогу?

-- Перешел. Да он и кулаком-то, по правде сказать, ни-когда не был, так -- заупрямился тогда, с колхозами-то, нашумел, натрепался где-то... Трепач он был, тесть-то. Дурак дураком. Ботало коровье. Жил, правда, крепко. А я середнячишко был... мне бы в партию большевиков-то можно бы...

-- И что же он, тесть-то?

-- Отпыхтел свое, пришел. Я его так и не видел -- далеко живем друг от друга. У сына он живет, балда старая. А сын далеко где-то. Так, говоришь, испаскудился народишко?

-- Здорово испаскудился, -- серьезно сказал Угодник.

-- Совсем никудышный стал народ! -- подхватил Тимо-фей. -- Пьют, воруют... Я и то приворовываю на складе. Знамо, грех, но поглядишь кругом-то -- господи-господи, что делается!

-- Приворовываешь?

-- Приворовываю, батюшка. Ребятишек вон выучил -- на какие бы шиши, так-то? Батюшка... -- Тимофей весь со-брался, подполз поближе. -- Чего я тебя хотел попросить...

-- Ну?

-- Ты там к господу нашему, Исусу Христу, близко си-дишь... К деве Марии... Посоветуйтесь там сообча да и... это... Шибко уж жалко, батюшка! До того жалко, сердце обмира-ет. Ведь я мужик-то неглупый, ведь у меня грамотешки-то совсем почти нету, а я вон каких молодцев обвожу вокруг пальца...

-- Не пойму я.

-- Родиться бы мне ишо разок! А? Пусть это не считает-ся, что прожил, -- родите-ка вы меня шло разок. А?

Угодник опять невольно рассмеялся.

-- То жалуется -- тоска, а то... Ну и сукин ты сын, Тимоха!

-- Да потому я жалуюсь, что жизнь-то не вышла! -- Ти-мофей готов был заплакать злыми слезами. -- Ты вот сме-ешься, а мало тут смешного, батюшка, одна грусть-тоска зеленая. Ведь вон на земле-то... хорошо-то как! Разве ж я не вижу, не понимаю, все понимаю, потому и жалко-то. Тьфу! -- да растереть, вот и вся моя жизнь.

-- А как бы ты, интересно, жить стал? Другой-то раз...

-- Перво-наперво я б на другой бабе женился. Про любовь даже в Библии писано, а для меня -- что любовь, что чирей на одном месте, прости, господи, -- одинаково. Или как все одно килу смолоду нажил -- так и жена мне: кряхтишь, а но-сишь. Никудышная бабенка попалась. Дура. Вся в папашу своего. Хайло разинет и давай -- только и знает. Сундук пле-теный, не баба. Из-за нее больше и приворовываю-то. Жад-ная!.. Несусветно жадная. А с моей-то башкой -- мне бы и в начальстве походить тоже бы не мешало... Из меня бы прокурор, я думаю, неплохой бы получился, -- Тимофей за-смотрелся снизу в святые глаза Угодника. -- Тестюшку, на-пример, своего я б тада так законопатил, что он бы и по сей день там... За язычину его...

-- Цыть! -- зло сказал старичок. -- Ведь я и есть твой тесть, дьявол ты! Ворюга. Разуй глаза-то! Допился?

Тимофей, удовлетворенный, поднялся с колен, отрях-нул штаны и спокойно и устало сказал:

-- Гляди-ка, правда -- тесть. Тестюшка! Ну, давай вы-пьем. Со стречей. Вишь, за кого я тебя принял...

-- Допился, сукин сын!

-- Все секреты свои рассказал тебе. Тц! Ну, ничего -- знай. Вот ведь как обознался! Это ж надо так вклепаться... А-я-я-яй.

...Потом, когда выпили, тесть, оскорбленный за себя и за дочь, тыкал под нос Тимофею опрятный кукиш и твер-дил скороговоркой:

-- Вот тебе, а не другую жись! Вот тебе -- билетик на вто-рой сеанс! Ворюга...

А Тимофей, красный, удовлетворенный, повторял:

-- Ах, как я вклепался!.. А-я-я-я-яй! Это ж надо так!

-- Я тебя самого посажу, ворюга!

-- Кто, ты? Господь с тобой! Кто тебе поверит, ли-шенцу?

-- Вот, вот тебе -- билетик на второй сеанс! Хе-хе-хе! Другой раз жить собрался!.. На-ка! -- тесть-угодник хотел опять угодить под нос зятю белым кукишком, но зять вылил ему на голову стакан водки и, пугая, полез в карман за спич-ками.

-- Подожгу ведь...

Тесть-угодник вытерся полотенцем и заплакал.

-- Чего ты, Тимоха?.. Над старым-то человеком... Бес-стыдник ты! Дешевка... Приехал к нему, как к доброму...

-- В том-то и дело, что не знаю, -- миролюбиво уже ска-зал Тимоха. -Не знаю, тестюшка, не знаю. Я б все честно сказал, только не знаю, чего такое со мной делается. При-стал, видно, так жить. Насмерть пристал. Укатали сивку... Жалко. Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко -- песня-то была хорошая. Прости за комедию-то. Прости ве-ликодушно.