Широков Виктор Александрович

Дитя злосчастия

Виктор ШИРОКОВ

ДИТЯ ЗЛОСЧАСТИЯ

Готический роман смутного времени

1.

Последние годы жизни моей оказались отягощены разного рода несчастиями. И хотя мужество души моей поддерживаемо было философией стоицизма, чудилось нередко, что все равно невидимые трещины вот-вот сольются в ощутимый разрыв, и в образовавшийся пролом хлынет всевозможная нечисть и мерзость отработанной жизни.

Один лишь труд, порой бессмысленный и бесполезный, поддерживал меня в борениях с безжалостной судьбиной, и видимость внешнего спокойствия была единственной наградой моего постоянства. Когда выдавались редкие минуты передышки, кратковременного отдыха посреди налетевших несчастий, я начинал размышлять о первопричине оных, и описание сего предмета скрашивало мой досуг, обещая несуетливое внимание отдаленных потомков и воспитывая памятливость моего скромного семейства.

Дай Боже, они пригодятся и случайным читателям, если случится нечаянное обнародование записок, ибо преодоление невзгод, коим столь подвержен род человеческий, составляет основное содержание земного быта и бытия.

Конечно, давно следовало бы представиться, назвав не только имя, но и должности, которые выпало занимать, но ещё не время и не место для полного обнажения.

Начну издалека, с раннего детства. Родился я в благородной семье, в роскоши протекли мои юные годы; большой свет принял меня в свои лицемерные объятия и долго не отпускал на волю. Выпало мне побывать военным, но позументы мало привлекали меня, и я выбрал колею гражданского благополучия; благо, по наследству выпавшее немалое богатство позволяло развивать художественные наклонности и безоглядно шествовать по пути самосовершенствования и счастья.

По сердечной склонности я обвенчался с добропорядочной девушкой, подарившей мне дочь и сына. Однако супруга вскоре скончалась, оставив меня безутешным вдовцом, и, увы, это был не последний удар безжалостных обстоятельств.

Через некоторое время я лишился почти всех средств, казалось, рок не оставил для меня другого выхода нежели свести самому счеты с жизнью. Потеря супруги одна была способна довести до подобного решения, но присутствие двух малюток и необходимость их воспитания удержали меня от постыдного поступка.

И хотя прошло уже более двадцати лет, глубокая рана, нанесенная преждевременным уходом обожаемой женщины, никак не закрывается. И если днем я ещё могу сдерживать слезы, вспоминая драгоценный образ Амалии, то ночью рыдания постоянно сотрясают грудь и ливень, льющийся из очей, промочил насквозь не только наволочки, но и сами подушки.

Няни, появлявшиеся в доме, долго не задерживались. То одни пытались сердобольно воспитывать меня, наподобие дитяти, то другие открыто вынашивали матримониальные планы, наконец, третьи выказывали мало прилежания по части ухода за малютками.

А бедственное положение мое начало принимать совсем уж грандиозные размеры. Пришлось экономить по мелочам. Я сам научился не только кашеварить и заниматься постирушками, но и штопать детскую одежду, даже иногда перешивать для дочери наряды её матери.

2.

Шли годы, дети мои росли, все более угадывал я в них черты моей незабвенной супруги, самолично занимался их воспитанием и обучением, чтобы стали они, наконец, гордостью и утешением благородной старости моей. Ан не так повернулось, успехи их стали с возрастом причиною новых моих горестей и печалей.

Сын мой, студент престижного вуза, стал сначала жертвою злословия, а потом исчез, и все поиски мои оказались тщетными. Сколько бы я лично ни обращался в различные коридоры власти, сколько ни писал официальных прошений и заявлений, ответом было либо лицемерное обещание рассмотреть мою бумагу, либо настоятельное требование более не беспокоить власть предержащих.

Наконец один высокопоставленный друг объявил мне, что готовится похищение моей дочери и одновременно обвинение меня же в сем преступлении. Я почел за необходимость собрать скудные последние средства свои и с надежными проводниками переправил дочь в Северную Америку, договорившись обрести письменную или телефонную связь с нею не ранее, чем через три месяца.

Сам же в справедливом негодовании оставил столицу и отправился на родину своих предков по матери, в город П., где ещё оставалась у меня кое-какая недвижимость, сохранились надежные связи, и, казалось, можно было надеяться продолжить свои розыски не на виду у могущественных врагов.

Но и здесь нашелся супостат, бывший мой приятель по учебе и немаловажному увлечению, пользуясь моей растерянностью и отсутствием средств, вначале затеял против меня интриги, а потом, войдя во вкус, оклеветал меня и подал иск в суд. Судья же, то ли окончательно бездушная от природы, то ли подкупленная супостатом, приговорила меня к возмещению несоразмерных с моим положением претензий истца.

Немедленно уделом моим стала нищета, а главное замаячил призрак несвободы, то есть заключения. Совсем я был готов предаться отчаянию, и только усвоенная с первыми уроками чтения готовность сносить неожиданные переживания, бессознательная философическая нечувствительность к фантастическим перепадам бытия спасла меня от разрешения проблем старым и действенным способом самоустранения.

Честь и слава авторам рыцарских романов! Благодаря именно и только их искусству я сумел сдержаться и продолжить свое сопротивление року.

3.

Случилось так, что в городе П. я продолжил свои филологические занятия; помимо того, что сочинял стихи и регулярно вел дневник, возобновил переводы английских поэтов. Этот язык я изучал в далеком, увы, детстве, тогда же выполнил первые переложения, а наличие свободного времени и предпринятое намерение избегать людского сообщества довершили неожиданную выгодность моего положения.

Оказалось, что мои публикации не только перепечатываются различными газетами, но наличие "всемирной паутины" позволяет следить за моими скромными успехами любителям изящного в самых отдаленных точках земного шара. Лондон, одна из замечательных мировых столиц, тем паче принадлежал к самым информированным центрам мировой цивилизации.

Однажды я получил по почте длинный узкий конверт, оклеенный чудесными марками. Ознакомившись с его содержимым, я почувствовал шевеления души, дотоле погруженной в глубочайшую меланхолию. Предложение, содержащееся в письме, поразило своей простотой. Неизвестный мне благотворитель (или благотворительница) не только оплачивал перелет через Ла-Манш, но и уже заранее снял номер в приличной гостинице в Кенсингтоне, неподалеку от известного дворца принцессы Дианы (леди Ди), пообещав регулярно оплачивать жилье.

От меня требовалось только оплачивать свою еду (кстати, завтрак тоже входил в стоимость номера) и необходимые расходы по передвижению внутри города и другие мелкие бытовые нужды. Взамен я должен был взяться за перевод на русский язык полного собрания сочинений А.Э. Хаусмана, поэта начала XX века, дальнего родственника неведомого благодетеля.

Стоит заметить, что первые мои переводы из этого поэта появились в печати более четверти века назад и публиковались вначале в приложениях к тем или иным антологиям английской поэзии. Что ж, время многое расставляет на положенные места.

Я принял немедленное решение и отправил по электронной почте известие о согласии, присовокупив искреннейшую благодарность. На сборы ушли практически несколько минут, пожитки мои были невелики: смена белья, несколько любимых книг и блокнот с давними переводами. Перелет из города П. до Москвы занял два часа, переезд из аэропорта "Домодедово" в аэропорт "Шереметьево" и того меньше.

Два часа ожидания в зале международного аэропорта несколько напрягли, потому что мне показалось, что за мной следят.

То около меня ни с того ни с сего присела надолго эффектная блондинка, мелькнувшая среди пассажиров п-ского самолета; то неподалеку припавший к игровому автомату мент в форме чаще поглядывал на меня, нежели на объект своего вожделения; то подошли двое наголо обритых кришнаита с настойчивой просьбой купить у них набор священных книг.

Но посадка в самолет "Бритиш эйрлайнз" прошла безо всяких казусов, и целых три часа я развлекался беседой с шотландцем средних лет, летевшем из Новониколаевска на рождественские каникулы. Мы благодушно попивали с ним джин, красное и белое вино, лакируя блаженное послевкусие чистого алкоголя темным и светлым пивом.

И я вывалился на трап в весьма радужном настроении, узнав немало нового по части современной английской, вернее ирландской литературы.

После таможни среди встречавшей моих спутников толпы я обнаружил негра, державшего табличку с моей фамилией, подошел к нему, представился и был с ветерком доставлен в обещанный отель. В номере силы меня оставили, и предусмотрительно закрывшись на все замки и накинув дверную цепочку, я рухнул на двуспальное ложе.

Сон был глубоким как бездна.

4.

Гостиница "Риджес" находилась почти рядом со станцией метро "Глостер роуд". Мой номер выходил на маленький балкончик на втором (по-английски это первый) этаже. Там стояли вечнозеленые пальмы, но выход на балкон был надежно прегражден стеклом двух окон, зашторенных богатыми занавесями.

Номер был достаточно просторен для одного человека.

Кроме огромной двуспальной кровати и двух тумбочек красного дерева с обеих её сторон, в комнате находился стилизованный под ампир бар с цветным телевизором наверху, яйцевидный столик под журналы или импровизированные возлияния, письменный стол с такой же настольной лампой, как и на прикроватных тумбочках, и гардероб, куда я сразу уложил дорожные сумки и развесил одежду.

Помимо того имелась небольшая ванная комната со всеми удобствами.

Я поселился в Лондоне глубокой осенью, в ноябре, и сразу же уяснил, что Гольфстрим делает невозможное: дни стояли теплые, солнечные; дождь лишь изредка моросил, в основном ночью или ранним утром. Это неожиданно напомнило мне Грузию, Тбилиси, где я однажды прожил целых полгода, точто также отвлеченный от рутинной службы и семейных уз.

Расположенный в семи минутах ходьбы Кенсингтонский парк ещё минут через пять переходил в Гайд-парк, и все это почти вечнозеленое блаженство ежесекундно предавалось приятности отдохновения.

Воздух был чист и прозрачен, тихое дуновение зефира едва колебало листы. В прудах плавали гуси, лебеди и постоянно вспархивающие белые чайки. Приятная меланхолия овладела моей душой.

Я постоянно вслушивался в тишину, которую всегда легче прочувствовать, нежели передать на бумаге. Тогда-то я и заметил, что любое несчастие или горе приближает нас к природе, и что только превратности судьбы дают представление об истинной ценности жизни.

5.

Я, будучи "совой", а не "жаворонком", тем не менее, начал рано просыпаться, заимел обыкновение прогуливаться в окрестностях. Неподалеку находилась русская церковь, где служил митрополит Сурожский Антоний, там слышалась русская речь, но я не выдавал свою национальную принадлежность, старался вообще не вступать в разговоры, а в неизбежных случаях отвечал строго по-английски.

Однажды, радуясь очередному восходу, глядя на перистые облака, продернутые огненными нитями рассвета, боковым зрением я углядел припаркованный к ограде особняка серебристый "лимузин", около которого суетилась группа лиц, возможно охранников. Прошло уже несколько месяцев моего пребывания в Лондоне, и ранее я никогда не видел подобной сцены.

Невольно я задумался о причинах появления странной машины в этом месте в столь раннее время.

Когда же я, пройдя несколько десятков метров, прислонился к стене, вернее, втиснулся в каменную нишу, чтобы перевести дух, и перевел взгляд на возвышенность внутри парка, то заметил одинокую женскую фигуру в длинной развевающейся белой одежде, поспешно спускающуюся с пригорка.

Меня поразила сама исключительность ситуации: женщина явно благородного происхождения, совершенно одна в пустынном месте в столь ранний час!

Какова же причина, побудившая её к столь безрассудному поступку? Мне немедленно захотелось проникнуть в её скорбную тайну, чтобы разгадать бессонный ребус бытия, а может быть оказаться полезным несчастной на пути гонения, спасти её от превратностей судьбины.

Меж тем женщина приблизилась к моему укрытию, и я, наконец, четче разглядел её черты. Поразило сочетание взрослой модной одежды и юного лица незнакомки. Несмотря на печаль и тревогу, взрослившие черты, ей нельзя было дать более тринадцати-четырнадцати лет. Только стройность фигуры и высокий рост заставили меня счесть её старше на отдалении.

Острое сочувствие немедленно вспыхнуло во мне. Все в одинокой девушке говорило в её пользу, благопристойность и благородство движений, скромный и одновременно повелевающий взгляд, чистота одеяния.

Мне захотелось немедленно спасти бегунью от несчастья, очевидно следовавшего поп пятам. Мысленно я сказал самому себе, что не могу оставить её без участия. Однако следовало бы убедиться в её намерениях, прежде чем предлагать свои услуги.

Вдруг девушка переменила направление и повернула к глубокому озеру, взошла на мостки, возвышавшиеся над водой, и замерла лишь на мгновение. Взгляд её, наверное, оценил глубину водоема. Она отступила на несколько шагов, словно объятая внезапным ужасом, но справилась с чувством, воздела руки к небу и снова подошла к кромке мостков, одновременно сбросив с себя одеяние.

Я тут же прекратил отдаленное наблюдение, убедившись в самых страшных своих подозрениях. Оставил свое укрытие и поспешно бросился к несчастной, стараясь, однако не шуметь, чтобы не быть обнаруженным.

И я успел перехватить гибнущую, уже склонившуюся над водой, которая в этом месте бурлила, втекая в довольно просторную трубу. Я схватил её за руку и, отбросив стеснения, возопил:

Господи! Что это ты удумала, деточка! Остановись!

Мои возгласы ничуть не удивили и не испугали девушку. Она спокойно поглядела на меня, не произнося ни слова, не сделав даже попытки вырваться. Она уже была за пределами человеческого бытия, за пределами разумного восприятия действительности, и намерение исполнить свое гибельное решение ещё не покинуло её окончательно.

Все ещё держа её за руку, накинув на неё белое одеяние и бережно приобняв за талию, я повлек её прочь от озера, приговаривая: "Все будет хорошо! Успокойся, дитя мое! Само провидение послало меня спасти тебя, неразумную. У всех бывают подобные минуты, когда хочется свести счеты с жизнью. Но нет таких несчастий, которых было бы нельзя преодолеть. И что за причина, заставившая тебя поступить столь дурно? Жертвование своей жизнью в такие молодые лета, конечно же, обдуманно. Ответь мне, деточка!"

Девушка спокойно поглядела на меня раз-другой, но так ничего и не произнесла.

Милая, положись на меня. Я постараюсь помочь тебе, чем могу. Я тоже несчастлив, горе мое велико, я в настоящее время одинок, следовательно беды наши равновелики. Расскажи мне о себе. Есть ли у тебя пристанище? Куда бы можно было тебя препроводить? - продолжил я свои расспросы.

Невольная спутница моя, наконец, испустила тяжелый вздох и часто-часто задышала. Спустя несколько мгновений, справившись с чувствами, она, наконец, ответила:

Увы, одна я осталась на свете, нет у меня и пристанища. Только умереть мне остается, тогда только успокоится мое сердце.

Неужели нет у тебя ни отца, ни матери? - прервал её я.

Я никогда их не видела и не знаю ничего о своем происхождении.

Но разве нет у тебя родственников? Тех людей, что о тебе заботились в прежние годы?

Нет никого. Я одна-одинешенька.

А друзья, подруги, покровители?

Нет никого, я одна на свете.

Но как ты очутилась здесь? Как тебя зовут?

Детство свое я провела в дальних краях, в другой восточной стране. Меня доставили сюда с завязанными глазами, и я не знаю, кто сопроводил меня сюда. Зовут меня Лара, Лариса.

Но кто воспитал тебя с младенчества? Кто-то ведь был тебе вместо матери?

Ее называла я Анной, Анютой. Она была мне не матерью, а скорее старшей сестрой.

Но где же она живет?

Далеко-далеко отсюда. Но мне запретили рассказывать о своем происхождении, обо всех моментах моей жизни.

Хорошо. Ты придешь в себя, успокоишься, и, может быть, захочешь мне рассказать о себе. Я постараюсь тебе помочь, дитя мое. И, пожалуйста, считай меня отцом своим. По возрасту я гожусь тебе в отцы, так что относись ко мне как к родителю своему.

Я попытаюсь, но мне трудно столь быстро переключать внимание. Я не могу сейчас владеть своими чувствами. Происшествия последних дней спутали мое сознание, извратили мысли и речь.

Верю тебе, дитя мое. Не бойся. Все уладится. Но где же твоя Анюта?

Она очень далеко, она...

Продолжай, продолжай.

Я сама не своя. Я не знаю, что произношу.

Бедное дитя! Как я понимаю тебя, малютка! Поправь свое платье, и пойдем ко мне.

К вам? А это удобно?

Вполне. Я живу один, в гостинице. У меня удобный номер.

Спасибо вам! Само небо послало мне вас. Я себя в ваши руки полностью, я доверяюсь вам.

Она оправила белое одеяние. Я взял её под руку, чтобы она могла изредка опираться на меня при ходьбе; и мы отправились в мою гостиницу, которая, к счастью, была неподалеку. Девушка была столь измучена происшедшим, что я почти нес ее; в столь нежном возрасте невозможно справиться с несчастьями, которые свалили бы и закаленного человека.

6.

Прекрасно, что моя гостиница была поблизости от злополучного озера, где пыталась свести счеты с жизнью Лариса. Молча мы дошли до пристанища. Поднялись в номер. Никто из прислуги не встретился нам на дороге. Также молча я раздел Лару и уложил в постель. Она сразу же уснула и проспала до вечера. Хотела, было, встать, но я не позволил и подал ей заранее заказанный ужин прямо в постель. Сразу после еды она уснула и спокойно проспала до утра. Проснулась Лариса совершенно здоровой.

Я же никак не мог прийти в себя, внезапные события настолько разгорячили кровь, что я не мог сомкнуть век. Мысли, словно муравьи, разбегались в разные стороны, и я как ни старался так и не нашел разгадки Лариных бедствий.

Странным показалось и то, что в лице малютки было нечто хорошо знакомое; только я никак не мог вспомнить, где я видел эти черты.

Любопытство мое разожглось донельзя, воображение заработало в полную силу, и я поклялся самому себе всенепременно доискаться истины.

Одно только неудобство нахождения в одном номере с девушкой волновало меня. Требовалось что-то придумать в качестве объяснения и для администрации гостиницы. На мое счастье со мной оказалась ксерокопия метрики моей дочери, с которой Лара была как ни странно весьма схожа, и несколько наших общих фотографий в относительно недавнее время.

Я предупредил Ларису о том, что я буду выдавать её за свою дочь, что зваться она будет Юлей, и что вскоре мы переедем в более удобное пристанище. Гостиничные служители мне поверили, тем паче дотоле я не давал им повода думать обо мне иначе. Ранее я не приводил к себе посторонних женщин, и отношения наши с Ларой были настолько гармонично благородными, что покой был обеспечен. Хотя бы на какое-то время. В номер ко мне поставили раскладное кресло, и каждый вечер я раскладывал его в прихожей, чтобы не смущать малютку и не смущаться самому.

На третий день мы стали прогуливаться в окрестностях гостиницы. Однако я избегал прогулок к злосчастному озеру, чтобы ничем не напоминать Ларе об её прежних тревогах и страданиях. Как-то, гуляя в Вестминстере, мы вышли к Темзе, и вид реки погрузил девушку в глубокие размышления. Я сразу же понял свою ошибку, взял Лару за руку и попытался увести подальше вглубь домов. Она отняла руку, горько вздохнула, посмотрела на меня с тревогой, сморгнула хрустальную слезинку и произнесла:

Глубокоуважаемый благодетель мой! Не устали ли вы от меня, не надоело ли вам со мной нянчиться?

Не надоело! - горячо воскликнул я. - Пока тебе самой не надоест находиться возле меня. Участь твоя в твоих руках, знай и помни об этом.

Едва я произнес эту тираду, как Лариса упала передо мной на колени; она молитвенно сложила руки, щеки её заалели, глаза округлились, в них загорелись мерцающие огоньки; тоненький умоляющий голосок произнес:

Умоляю, мой властелин, не бросайте меня! Сжальтесь, иначе я пропаду. Без вас мне остается одно...

И она, не договорив, указала рукой на мощное течение реки, куда-то на самую её середину.

Что ты делаешь! Встань немедленно, детка моя! И никогда больше так не поступай. Я всегда буду около тебя, милая малютка. Мне ли, несчастному, не знать каково страдать безвинно. Я никогда не оставлю тебя своими заботами. А если ты что вспомнила, поделись со мной.

Я все уже рассказала о себе, что мне известно. Благодетельница моя Анна так мне ничего и не поведала. Иногда я слышала странные намеки, пыталась их как-то соединить; тревожные слухи царапали мне душу. Может быть, когда-нибудь я обрисую картину, но не сейчас.

Я понял, что не стоит больше беспокоить девушку, что нужно подождать подходящего момента. А сейчас спокойствие Лары было мне дороже собственной жизни, и я не задал ей ни одного вопроса.

Мы вернулись в гостиницу в полном молчании. Ларина ручка доверчиво лежала в моей руке.

7.

Я не знал, что и подумать; судьба Лары заставляла меня желать ей только добра; а мое участие, как бы оборотная сторона влечения, предполагало исторгнуть её из несчастия, удочерив её в моем сердце.

Я хотел бы закончить воспитание её души и сердца, чтобы вознаградить её наследованием остатков моего состояния. Истинная дочь моя была далеко и не подавала о себе сведений, сын мой, казалось, пропал навеки; и я считал Лару посланницей Провидения, решившего меня одарить существом, нуждающемся в попечении.

И вот пока я размышлял, как выразить наружно тайные движения моего сердца, Лариса, заливаясь слезами, вдруг начала исповедь своей трудной судьбины: "Благородный благодетель мой, я попытаюсь припомнить каждую секунду моей невеликой жизни, хотя известно мне очень немного. Само рождение мое - тайна, раскрыть которую я так и не смогла.

Воспитавшая меня Анна, Анюта, была вдовой директора домостроительного комбината, переселившейся в Англию задолго до моего рождения и жившей в Шотландии, дамой состоятельной, к тому же ей, как потом оказалось, выдали по договоренности крупную сумму денег, пообещав ежегодно выплачивать столько же.

Передал меня ей молодой человек интересной наружности, заявив, чтобы она никогда не смела доискиваться моего происхождения и настоящее имя, дескать, только хуже будет. Если тайна рождения моего разгадана будет, то погибнут не только мои родители, но и все, узнавшие её.

Этот же молодой человек оставил Анне половину разрубленной золотой монеты, чтобы в случае необходимости оставить её мне для признания правомочности обладателя второй её половины. Прийти за мной в урочный час должен был либо этот же молодой человек, либо незнакомец с золотым паролем.

С той поры мы жили-поживали, можно сказать, счастливо; мой пансион всегда выплачивался загодя, я ребенком не причиняла Анюте никаких особых хлопот. Рано научилась читать и считать, была послушной и предупредительной. Анна не вела никакого специального розыска моих родных и никогда более не встречала человека, меня привезшего.

Так прошло двенадцать лет, как вдруг колесо фортуны дало сбой и покатилось по дороге несчастия. Мы с Анютой гуляли неподалеку от своего дома и уже повернули назад, к ожидающему нас обеду, как вдруг я заметила на полпути следования две автомашины, сам вид которых вызвал во мне острое чувство тревоги. Издали видно было, что в одной из них находится несколько коротко остриженных молодцов разбойничьего вида, а вторая была пустой; около неё прогуливались трое мужчин. Первый был настоящим громилой, высокого роста и широк в плечах; квадратная голова едва поворачивалась на короткой толстой шее. Второй был более изящен, но странная печаль проистекал из его осанки. Третий казался стражем, приставленным ко второму. Он никуда не отходил от грустного пришельца и чуть ли не держал его за полу одежды.

Обогнуть эти машины мы не могли, да Анюта, видимо, и не собиралась переменять привычный маршрут. Когда мы подошли вплотную к этой троице, великан преградил дорогу моей благодетельнице, а третий, ранее стороживший печального мужчину, схватил меня за руку, не давая продолжить путь".

Тут Лара остановила исповедь, судорожные рыдания прервали её речь. Я попытался успокоить девушку и, достав носовой платок, стал вытирать её обильные слезы.

8.

Прошло минут десять-пятнадцать, пока она успокоилась и сумела продолжить рассказ о событиях недельной давности: "Великан показал Анне половину золотой монеты и задал вопрос относительно порученной её присмотру малышки. Анна кивком головы молча указала на меня. Великан ехидно улыбнулся, произнеся, что мог бы и сам узнать кто есть кто, приглядевшись. Дескать, я - вылитая копия своей матери. Печальный мужчина не только поглядел на меня с удвоенным участием, но и прослезился, хотя постарался не показать виду, насколько расстроен. Он сделал шаг в сторону великана, причем его страж насторожился и ещё сильнее сжал мою руку; и решительно проговорил несколько слов на непонятном мне языке, а потом произнес, мол, не стоит усугублять столь ужасное положение; неужели недостаточно лично его унижений; что ж, возьмите в придачу всю его бедную жизнь, но оставьте в покое несчастное дитя, у которой нет другой вины кроме самого факта рождения.

Великан сделал повелительный жест, и страж оставил меня в покое, подошел к печальному мужчине и препроводил его в машину. Затем вернулся за мной, подвел меня к машине и почти втолкнул внутрь её.

Я села на сиденье рядом с печальным незнакомцем. Тот, не говоря ни слова, тяжело вздохнул, провел рукой по моему лицу и сказал, чтобы я более не волновалась, что все будет хорошо, и поцеловал мне руку.

Неизъяснимое блаженство мной овладело, сравнимое только с тем, которое у меня возникает, когда вы держите меня в своих объятиях.

Почти сразу же страж снова взял меня за руку, вытащил из машины и подвел к великану. Тот внимательно поглядел на меня и равнодушно махнул рукой.

Жест его был истолкован следующим образом: меня немедленно отвели ко второй машине и насильственно усадили на заднее сиденье между двух молодчиков, пахнущих дешевым одеколоном.

Анне даже не дали со мной попрощаться. Великан также грубо и молча сунул ей стопку долларовых купюр, сказал, что к ней больше нет претензий, сел в машину впереди меня, и мы поехали. Куда делась вторая машина, я не успела заметить. Скорее всего, она уехала в другом направлении.

Мы ехали два дня и ночь между ними, изредка останавливаясь в кемпингах, чтобы я могла перекусить и привести себя в порядок; но ни разу не оставляли одну и не позволяли ни с кем разговаривать. Да и я собственно была настолько ошеломлена событиями, что даже подумать не могла о побеге. Думала я лишь о конце нашего страшного и странного путешествия; о том, что может ожидать меня, и осталась хотя бы частица надежды.

Наконец мы остановились прямо на дороге посреди каменных громад. Это был незнакомый мне город, но было темно, и я не могла разглядеть названия улицы и номера ближайшего дома. Кто-то отворил дверь машины и спросил у великана распоряжения по поводу дальнейших действий. Тот буркнул, что надо действовать согласно прежним инструкциям.

Меня вывели из машины, завязали глаза и куда-то повели. Сзади раздался пистолетный выстрел, который заставил меня вздрогнуть, но усилием воли я сдержала готовый вырваться крик.

Шли мы довольно долго. Ноги мои, отвыкшие за время длительной езды от хождения по земле, постоянно запинались и едва несли мое тело. С каждой минутой во мне укреплялась мысль, что это конец, но странным образом испуг не увеличивался, а наоборот пришло облегчение. Что ж, скоро мне не надо будет ни о чем тревожиться, я усну последним сном и возможно встречусь со своими родителями.

Вдруг мой будущий убийца остановился и остановил меня. Силы меня почти оставили. Он заговорил, почти зашептал. Речь его была темна и невнятна. Я едва различала слова и смысл услышанного странный и жестокий сверлом точил мой мозг.

Я поняла, что он не хочет убивать меня, несмотря на данное ему приказание; что не может брать греха на душу расправой над столь невинною жертвой и готов собственной жизнью заплатить за мое спасение. Он сунул в карман мне какие-то бумажки, добавив, что оставляет немного денег на первое время, и, не снимая с меня повязки, отошел в сторону.

Я услышала стук удаляющихся шагов, громкий пистолетный выстрел и тотчас же упала без чувств на землю.

Пролежала я, видимо, несколько часов, ибо очнулась с первыми лучами солнца, муравьями пробежавшими у меня по щеке. Я села, стянула с себя повязку и обнаружила себя на асфальтовой дорожке в глубине незнакомого парка. Нигде поблизости не было ни человека.

Я встала, собралась с силами и, пошатываясь, пошла в прежнем направлении.

Быстро светало, вскоре я уже легко могла рассмотреть деревья, кустарники, отдаленную железную ограду парка, в коем находилась. Я услышала птичью перекличку, шум ветра, недалекое шуршанье шин по асфальту шоссе и внезапно с отвращением поняла, что у меня нет впереди никакой жизненной перспективы.

Я была неизвестно где, навсегда оторвана от моей доброй Анны, убийцы гнались за мной по пятам. Я не могла противопоставить жестокости жизни ничего, ни ума, ни образования, ни сил, ни денег.

Впереди зияла одна бесконечная нищета, одиночество, наконец, дорога на панель. Я не могла позволить осквернить свою чистоту и, увидев с пригорка глубокий водоем, устремилась к нему, желая найти избавление от выпавших на мою долю несчастий.

Все остальное вам известно, мой благодетель, которого послало Провидение. Око Всевышнего заметило страдания несчастной малютки и направило вас на помощь. Не знаю, кого благодарить больше - вас или Небо.

Нет сейчас более родного человека, нежели вы; и я полностью отдаю себя в ваши руки. Я могу быть вам служанкой, могу стать дочерью; надеюсь, вы не усугубите мои сердечные и душевные терзания и не станете вновь переспрашивать меня о причинах, приведших слабую девушку на край бездны.

Вы были столь великодушны, проявив свое участие; продлите же милость на длительный срок, и я сумею отплатить вам своим служением и благонравием".

У меня не было слов, я молча погладив Лару по щеке и поцеловал ей руку.

9.

Лариса вспыхнула, слезы оросили её пылающие щеки; молодость, казалось, могла бы тронуть сердце самого закоренелого грешника; участие заставило меня выказать самое потайное. Я заключил Лару в свои объятия и произнес: "Дорогая моя девочка! Любимое мое дитя! Не страдай, Лара! Я с тобой никогда не расстанусь. На сегодняшний день у меня нет детей. Сын пропал, дочь находится в отдалении, не подавая вестей. Я решил быть тебе вместо отца, ведь у тебя нет родственников, и ты, конечно, хочешь найти свои корни. Ты одаришь меня дочерней любовью, и пусть твоя рука закроет мне глаза..."

Лара немедленно упала к моим ногам, потом встала на колени, взяла меня за руки и начала их целовать и обливать слезами. Я понял, что правильно поступил.

После этого иначе как доченькой я её не называл, старался при каждом удобном случае заключать её в объятия и целовал, может быть даже усерднее, нежели доподлинный родитель. Одновременно я решил проникнуть в тайну её рождения, проникнуть за завесу, покрывшую основные события её жизни. Само путешествие её с вежливыми похитителями, и уплата больших денег многим участникам почти театральной постановки её воспитания безусловно говорили о значительной усилий по сокрытию истины.

Вскоре я решил поехать вместе с Ларою на поиски Анюты. Однако она на удивление не обрадовалась. Она почему-то решила, что я обязательно с ней расстанусь, оставлю её у прежней воспитательницы, и стала протестовать.

Я заметил сие и спросил её откровенно, мол, неужели она более не любит своей Анюты.

Лара ответила, что любит и готова вернуться на прежнее место жительства, но то, что она может оказаться жертвой прежних обстоятельств совершенно отвращает её от рук вырастившей её. И опять неожиданно покраснев, добавила, что сердце её ныне говорит о почтении, благодарности и чувствовании к новоявленному её отцу, то бишь ко мне, ибо нежность моя рождает блаженство во всем её организме.

Лара чуть ли не возопила: "Батюшка дорогой, повелитель любезный, не бросайте меня в пустыне огненной, не лишайте своего общества, напоите меня живой водой!".

Я не нашел ничего более достойного, как не возражать на сии правдивые слова её сердца и снова молча обнял её крепко-прекрепко. И все-таки отменить свое путешествие в страну прежнего пребывания Ларисы не смог.

Однако предпринял все возможные меры предосторожности, переодев свою новоявленную дщерь в мужское платье, что настолько переменила истинные черты её, что иначе как за отрока мужеского пола её принять отныне не могли и, думалось, узнать её прежним знакомым было тоже невозможно.

10.

Решив отправиться в Шотландию, я предупредил администрацию гостиницы, что отъезжаю в Россию на время, примерно недели на две, и поэтому уплатил вперед. Намекнул также, что дела мои могут заставить пробыть на родине гораздо дольше; в таком случае не следовало бы беспокоиться и можно было бы считать мой номер свободным, перенеся немногие оставшиеся вещи в камеру хранения.

Уже на следующий день мы с Ларой, которую пришлось переименовать в Леона, а сокращенно Лео, отправились на поезде в Эдинбург. Прибыв в шотландскую столицу, взяли таксомотор и отправились в местечко, где проживала Анюта.

Там мы остановились в мотеле, я уговорил Лару не рисковать и не показываться на люди, чтобы её ненароком все-таки не узнали. Поэтому я запер номер на ключ и предупредил администратора не пускать в номер уборщиков и не будить моего сына, который очень устал с дороги.

Сам же отправился по указанному адресу, легко нашел по приметам дом, который оказался заперт. На звонки дверь не открывалась. Окна были закрыты ставнями.

У проходившей мимо женщины я осведомился, не знает ли она что-либо о владелице коттеджа, и услышал, что миссис Анн Гром отсутствует уже давненько. Буквально на следующий день после отъезда её воспитанницы за ней прибыл огромный автомобиль и увез её в неизвестном направлении.

Миссис Гром выглядела несколько испуганной, но против отъезда не протестовала, хотя взяла с собой дорогу только небольшую дорожную сумку, рассчитывая, видимо, быстро вернуться. Так как родственников у неё здесь не было да и соседских отношений она тоже практически не поддерживала, то спустя несколько дней о ней быстро забыли.

Ну, уехал человек и уехал, искать его все равно, что иголку в стоге сена.

Я возвратился в мотель и рассказал Ларисе, что миссис Анн Гром отправилась в путешествие, что соседи представления не имеют о маршруте её поездки. Как ни странно, Лариса ничуть не опечалилась, наоборот она даже повеселела.

Путем логического умозаключения я пришел к выводу, что она просто боялась, что я захочу от неё избавиться и передам её с рук на руки прежней воспитательнице. Возможно, она была и права, я одновременно и не желал с ней расставаться, испытывая странное чувство неожиданного отцовства, эйфорию от вновь обретенной семьи; и хотел, благополучно устроив несчастное дитя, избежать всевозможных треволнений.

11.

Пообедав, мы сразу же уехали назад. Неожиданно выяснилось одно обстоятельство, о котором я не проронил ни звука Ларисе.

Некий не назвавшийся человек почти сразу же по нашему приезду расспрашивал администратора обо мне, не называя меня по имени, но очевидно с полным набором сведений утверждая, что я остановился в мотеле со своим сыном.

Администратор, не подозревая о подмене, подтвердил наше нахождение и сказал, что я пробуду ещё несколько дней. Незнакомец пообещал хорошее вознаграждение администратору, если тот сумеет задержать нас подольше, и просил специально передать мне его просьбу о личной встрече.

Мне очень хотелось узнать, кто этот человек и о чем он хотел со мной поговорить, но внутренний голос предупреждал меня об опасности. Все-таки мы почти мгновенно собрались и уехали.

Сколько раз потом я раскаивался и переживал, что не пообщался с незнакомцем. Моя мнительность, недоверчивость, возможно, стали истоком многих несчастий. Однако даже сегодня, когда я пишу эти строки, я не могу однозначно сие утверждать. Что ж, не было бы случившихся несчастий, были бы другие.

Администратору же я ответил, что встретился с означенным незнакомцем, гуляя недалеко от мотеля и решил все необходимые проблемы. После этого я вызвал по телефону такси и съехал с Ларисой, как говорится, от греха подальше.

Мы ехали довольно долго, не останавливаясь даже на ночь. Ранним утром я остановил такси на развилке дорог, сказал, что плохо себя чувствую, что решил передохнуть на свежем воздухе, и, не зная, сколько уйдет на это времени, отпускаю машину.

Я щедро рассчитался с водителем, выгрузил наши вещи, благо, их было немного, и в течение получаса выдерживал встревоженные расспросы Ларисы, пораженной моим непонятным решением.

Наши объяснения прервала пустая частная машина, владелец которой пообещал подвезти меня в некое местечко, расположенное в часе езды от перекрестка по дороге, косым углом врезавшейся в оставленную нами трассу.

Действительно, через час мы оказались в поселке городского типа, где я легко разузнал, кто сдает квартиры в поднаем и ещё через полчаса я и Лариса обживали небольшой коттедж, принадлежавший опрятного вида даме, проживавшей на соседней улице.

Дом, нам понравившийся, был, скорее всего, столетней давности, но снабжен вполне современными удобствами.

Нулевой этаж занимала обширная гостиная, через окно которой, когда отдергивалась плотная широкая штора, были видны деревья, посаженные вдоль садовой ограды и часть улицы, а также небольших размеров кухня. Второй этаж делился на два кабинета, и окна одного в хорошую погоду были видны предместья Лондона, а окно другого позволяло рассмотреть петлявшую поодаль реку; мансарду почти полностью занимало огромное супружеское ложе, напомнившее мне аналогичное лежбище в номере гостиницы. Имелся ещё и подвал, обследовать который в первые часы пребывания я не сумел.

На всякий случай рассказал хозяйке уже апробированную легенду о совместном путешествии со своим сыном Леоном. Мне почему-то казалось, что подобная предосторожность необходима, ибо после выхода набоковской "Лолиты" люди, даже не читавшие этого романа, с подозрением относились к одиноким мужчинам, путешествовавшим в сопровождении юной леди, неважно - дочери или внучки.

Должен признаться, что чем более я находился в обществе обворожительной Ларисы, тем привлекательнее она мне казалась. Печаль полностью исчезла с её чела, она не хмурила бровки, глаза её широко раскрылись и небесный голубой цвет их как бы умолял о немедленном погружении в женские чары.

Лара стала настоящим удовольствием моей жизни. Дочь моя была далеко, сын обретался неизвестно где и сам я, отвыкший от беззаботного женского смеха после кончины незабвенной Амалии, постоянно открывал в Ларисе новые разнообразные качества, только умножающие мою привязанность к их обладательнице.

Одно только свойство характера её немного расстраивало, это была необыкновенно величавая гордость или же гордое величие, обыкновенно присущие особам королевской крови. Она старалась держаться от людей в отдалении и ни с кем коротко не сходилась, за исключением меня, которому она стремилась особо угождать и нравиться, считая меня спасителем и благодетелем.

Опять же она почитала меня как заботливого и нежного отца и стремилась отдарить теми же чувствами. Доверчивость её ко мне была беспредельной, и я порой старался отстраниться от её объятий и безотчетных касаний, боясь подпасть полностью под власть её очарования.

12.

Так мы прожили в покое и довольстве три недели, которые могли показаться тремя годами, если бы не постоянные угрызения размышлений, которые со мной родились и со мною уйдут в могилу. Однако приятность во всех отношениях превалировала: нежные удовольствия, приятные упражнения обыденных занятий занимали минуты и часы. Бесконечно благодарил я случай подаривший мне обворожительную и чувствительную Лару, почитая чуть ли не ангелом небесным, посланным единственно для увеселения мой старости, наслаждался возможностью сотворить добро дитяти злосчастия, каковым она, в сущности, являлась, одно её присутствие утешало меня в превратностях судьбы.

Таковое течение времени не может не прерваться самым грубым образом, и вот однажды в доме раздалась трель электрического звонка, и выйдя на зов, увидал я у калитки двух незнакомцев, пожелавших говорить как со мною, так и с моей воспитанницей, которую они назвали княжной Нарышкиной.

Я препроводил их в гостиную, подал им чай и растворимый кофе на выбор, отойдя переодеться и разбудить Ларису, которая имела обыкновение не просыпаться с зарей. Ей на всю жизнь хватило тех ранних рассветов, которые едва не стоили жизни.

Несколько минут я терялся в догадках. Что им нужно от Ларисы? Как они узнали об её убежище? Неужели они отберут у меня сие сокровище?

Я не знал, что предпринять конкретно, но собрал волю в кулак и решил выйти к посетителям как ни в чем ни бывало. Отменив фрак или смокинг, я вышел к непрошеным гостям в махровом халате.

Один из незнакомцев прихлебывал чай из блюдечка, второй цедил кофе, уже засмолив сигарету.

Я без околичностей вопросил: "Могу ли я узнать, любезные судари, причину, побудившую вас посетить мое скромное жилище? Если я могу удовлетворить ваше любопытство, я с удовольствием исполню ваше желание".

Незнакомец, куривший сигарету, ответствовал: "Имеете ли вы дочь?"

Имею, государь мой!

Присутствует ли она дома?

Естественно. Вскоре вы увидите её. А можно ли полюбопытствовать, какую нужду до неё вы имеете?

Я имею ордер на ваш арест и на обыск.

Я могу на него взглянуть?

Пожалуйста.

И незнакомец, достав из внутреннего кармана бумагу, небрежно протянул мне документ. Действительно, на гербовой бумаге значились обе наши фамилии, имена и отчества, причем я только сейчас узнал, что Лариса по отцу Алексеевна. Когда я перевел взгляд на незнакомца, он был исполнен презрения, негодования и равнодушия к новому удару судьбы.

Внутренне я был готов вскричать, возопить, выказать несогласие с ордером, но одумался, ибо доставлять ещё и это удовольствие тупым исполнителям безжалостного и несправедливого решения было бы явно чересчур.

И кто это невидимый и отвратительно прилипчивый враг, почему он стремится добить меня? Уже пропал мой сын, вдалеке скрывается дочь, от которой я тоже не получаю весточки, возможно, что и супруга моя стала жертвой супостата. Мало того, что у меня осталась только тень свободы, он хочет лишить меня последнего, что ещё имею - доброго имени, а, следовательно, и жизни.

Но что сделала ему невинная девочка, которую он хочет погубить вместе со мной? Я уже решил было открыть незнакомцам истину, что Лара не является моей дочерью, что она просто случайная жертва гонения, адресованного мне одному, но снова удержался, властно сдержал свои чувства. Я сказал самому себе: "Что ж, такова, видно, воля Господня. Бедная девочка была обречена со дня рождения. Спасая дитя от преждевременной кончины, я только ускорил приближение гибели Лары непосредственно от рук гонителей. Но я не выдам своей тревоги за нее, пусть тайна наших отношений умрет вместе с нами".

13.

Наверное, приставы даже не подозревали о моих размышлениях. Они, видимо, решили, что предъявление ордера парализовало меня, отняло волю к сопротивлению, и ничуть не удивились, когда я попросил дать дочери время на сборы и увезти нас уже с наступлением ночи. Предъявитель ордера, очевидно старший по положению, ответил молчаливым кивком, что означало согласие.

Тогда я пошел к Ларисе. Узнав от меня о новой беде, она не проронила ни слезинки и немедленно стала собирать вещи в дорогу. Лицо её по-прежнему светилось неземной радостью и спокойствием.

Я даже попытался дать ей выговор за её хладнокровие, но она ответила, мол, нечего горевать; разве не будет она с любимым батюшкой, которого она не хочет расстраивать. Если я подаю ей пример стойкости и отваги, то и она должна явить достоинство быть моей дочерью не на словах, а на деле. Она сказала, что готова жить где угодно, лишь бы не разлучаться со мной.

Я спустился к приставам и задал вопрос относительно дальнейших их планов, намерены ли они разлучить меня с дочерью и какой ещё ужасный жребий предлагает принять судьба. Как ни странно, будущие конвоиры наши вели себя пристойно. Старший даже нарушил молчание и постарался успокоить меня, заявив, что нет приказа нас разъединять.

Тогда я набрался смелости вопросить, в какую темницу нас препроводят, и получил уклончивое объяснение, что вот этого знать мне не разрешено, но бояться за жизнь свою не следует, меня с Ларой приказано лишить только свободы.

Я подумал: "Экие мерзавцы! Им велено усыпить мою бдительность, понапрасну не озлоблять нас и доставить к месту заключения в целости-сохранности. Что ж, ответим сообразно им равнодушием и хитростью".

Я предложил приставам отобедать вместе с нами. Предложение было принято с благодарностью, и обед прошел веселее, нежели можно было ожидать. Лара шутила и смеялась по поводу и без повода, причем веселье её не было нервическим.

День закончился рано. В Англии вообще начинает темнеть около четырех часов пополудни, а в пять вечера темно, как у кашалота в желудке. Так говаривал один из моих прислужников, в молодости изведавший китобойный промысел.

Машина приставов оказалась весьма вместительной. Мы с Ларой сели сзади, поставив дорожные вещи в багажное отделение, а конвоиры наши сели по бокам и спереди. Шофер, дотоле поджидавший в машине, проиграл только в том, что не отобедал с нами.

Никто не провожал нас. Улучив момент, Лара шепнула мне, что жалеет лишь о том, что я страдаю по её милости, за что она благодарна мне безмерно. Я не мог ей ответить соответственно, ибо плотный комок перекрыл мне дыхание, и я чуть не задохнулся от любви и преданности к своей злосчастной деточке. Впрочем, её настроение явило мне во всеоружии стойкость и твердость её характера. Неожиданно я почему-то подумал о будущем её муже и отчаянно позавидовал ему: "Вот бы такую подругу моему сыну, но, увы, чудес в мире не бывает".

14.

Отправились мы затемно и ехали всю ночь. Остановились в мотеле, в сдвоенном номере. Весь день нас продержали за закрытыми шторами окнами, с закрытой дверью и с помощником пристава, осуществлявшим постоянное наблюдение. Кормили, правда, исправно и не очень докучали разговорами. Мы с Ларой, приняв условия как бы игры, тоже молчали и, в основном, отсыпались. Сказалось душевное напряжение последних дней, даже недель.

Чуть стемнело, мы опять отправились в путь и ехали до рассвета. С первыми солнечными лучами все повторилось до ужаса однообразно. Ели. Спали. Снова по темноте ехали. Стекла в машине были тонированы и к тому же закрыты створками, похожими на жаллюзи. Ни нас не было видно снаружи, ни мы не могли различить, куда нас везут. Возможно, петляли или возили по кругу, то ли чтобы сбить нас с толку, то ли чтобы уйти от возможного преследования.

Я уже потерял счет времени, как на четвертые или пятые сутки мы остановились опять на рассвете, но на этот раз нам завязали глаза темной плотной материей и поехали дальше. Ехали около часу и, преодолев какое-то дорожное препятствие, очевидно, въехали во двор или подземный гараж.

Затем двери машины открылись, нас с предосторожностью вывели и как слепых провели несколько метров, ввели в лифт и провезли несколько пролетов. Было непонятно вверх или вниз.

Когда нам развязали глаза, мы очутились в закрытом со всех сторон помещении, где было несколько дверей, как потом оказалось в отдельные спальни. Когда довелось заглянуть в них, то это были каменные мешки, убранные, однако, опрятно, с письменным столом, стулом и диваном, накрепко привинченными к полу. Имелся кондиционер. Нам были предложены книги, бумага, карандаши. Когда я спросил, нет ли компьютера, сторож, любезно осклабившись, ответствовал, что это не предусмотрено правилами нашего содержания, но обещал похлопотать перед вышестоящим начальством.

Нам предложили толи обед, толи ленч; еда оказалась весьма вкусной, а возможно сие почудилось с устатку и прежней дорожной стряпни.

Наш охранник дал мне понять, что относится к нам с сочувствием, и был бы готов позволить некоторые послабления режима, но за ним тоже присматривают, хотя и не являются его начальниками. Главное, что он пообещал нам раз в день прогулку и тут же вышел, оставив нас наедине. Впрочем, я ничуть не удивился бы, узнав, что за нами наблюдают через систему видеокамер.

Удивительно было другое. Лара прошептала мне, что она вроде бы видела где-то нашего стража, более того его голос был ей хорошо знаком. У меня не было сил разгадывать новую загадку.

Мы с Ларисой разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть, набраться сил.

Уснуть я так и не смог, меня одолели самые мрачные размышления. Я не мог понять, что с нами происходит.

Конечно, я не боялся утратить свою жизнь. Что ж, я славно пожил, кое-чего добился и вполне мог бы убраться на тот свет, где, по крайней мере, меня никто не будет мучить и принуждать к нежеланным поступкам.

Я не дорожил существованием своим, но желал бы жить только для очередного спасения той несчастной, которую один раз уже уберег от гибели и не хотел, чтобы она страдала от одиночества или вновь не прибегла к самоустранению, которое губит не только тело, но и душу, что гораздо ужаснее.

Я встал и прошел в спальню Ларисы. Она спала как убитая, говоря высокопарно, наслаждалась плодами Морфея. Цвет лица её был свеж, но на щеках блестели засохшие следы слезинок. "Вот это я вам, мерзавцы, никогда не прощу!", - неожиданно весело подумал я и вышел из комнаты, громко стукнув дверью.

Стук это видимо разбудил Ларису. Она немедленно выбежала вслед за мной, догнала меня и трепетно прижалась, обняв меня со спины и нежно поцеловав в шею.

"Милый мой батюшка! Что ж вы ушли? Поцелуйте же свою дочь! Не пренебрегайте своими родительскими обязанностями!", - прожурчали её ручейковые слова.

Она так крепко обнимала меня, словно кто-то уже выдирал меня из оных.

И снова быстро-быстро заговорила: "только что я видела очень страшный сон. Меня с вами хотели разлучить. Причем, приемы были самые разнообразные. Я пыталась задержать вас, отбиться от жестоких разлучников, но вдруг проснулась и увидела только закрывающуюся дверь. Но я успела вас догнать и сообразить, что это был только ужасный сон".

Лара снова крепко обняла меня, на этот раз спереди и прижалась ко мне с неожиданной гримасой счастья и боли одновременно.

Я тоже нежно поцеловал её в щечку, погладил по головке и бережно увел в её комнату, положил на постель, сел рядом с ней и, убеждая, проговорил: "Остережемся, друг мой, даже всуе поминать столь страшные вещи, как разлуку. Будем сдержаны, око Всевышнего наблюдает за нами и в то же время за нами следит глаз Сатаны. Оба они знают наши слабости и выжидают, куда склонится вектор судьбы и кто из них победит в поединке за наши души".

15.

Я ещё не закончил утешать Ларису, как приоткрылась дверь и к нам заглянул охранник, который вежливо осведомился, не желаем ли мы перекусить. Следом он присовокупил извинения в беспокойстве, ссылаясь на полученные им наставления. Опять же извинившись, он особливо выделил, что не собирается употреблять свою власть нам в излишнее зло, что он целиком на нашей стороне, что он прекрасно понимает, что мы не заслужили подобного обращения, что несчастье наше очевидно временно и остается только набраться терпения, и переспросил снова о желаемом блюде или напитке.

Я затребовал кофе, так как заметил, что именно кофе умеряет головную боль и оживляет чувства. Страж снова извинился и ответил, что кофе на сей момент отсутствует, но, дескать, он сейчас же пошлет за ним порученца и в течение сносного времени желанное питье объявится, а пока он имеет возможность угостить нас цейлонским чаем.

Я отказался от чая и, уложив Ларису, отправился к себе, где обнаружил на столе книгу в любительском сафьяновом переплете. Это был роман Пастернака "Доктор Живаго". Когда-то я пробовал одолеть столь нашумевший опус, но события отдаленных времен совершенно меня не заинтересовали. Я пролистнул страницы книги, и только волшебное имя Лара ожгло мое сознание и усилило ток крови во всем организме. Вознамерившись освежить и даже переосмыслить прежние впечатления, я увлекся розыском стихотворения о Вифлиемской звезде, как ко мне вошла невымышленная обладательница этого имени.

Лара так и не смогла уснуть и решила продолжить разговор о предстоящем будущем. Тут как тут объявился охранник, принесший поднос с двумя чашечками дымящегося кофе. Напиток оказался выше всяких похвал, истинной амброзией. Если бы не наше бедственное положение и полная неясность предстоящего, лучшего времяпрепровождения нечего было бы и желать.

Отнеся поднос с пустыми чашками, охранник вернулся и предложил нам прогуляться. Он провел нас узким слабоосвещенным коридором к встроенному в стену лифту. Поднявшись вверх и выйдя из летающего шкафа, мы очутились в великолепном зимнем саду, расположенном очевидно на крыше, так как стеклянный потолок демонстрировал голубое небо в полном его великолепии с кучевыми облаками, медленно фланирующими в одну сторону.

Сад был геометрически засажен японскими деревцами-подростками, стены были затканы виноградными лозами и вьющимися растениями с необыкновенными розовыми цветами, названия которых я не знал и вообще видел впервые. В центре растительного царства бил изукрашенный античными скульптурами фонтан, а напротив его у глухой стены находилась беседка в виде классической ротонды.

Страж пояснил, что сад в полном нашем распоряжении, что все плоды годны к употреблению, единственная просьба - ничего не ломать в приступе возможной ярости или злобы, что стекло стен и потолка наипрочнейшее и не поддастся никаким воздействиям, и удалился восвояси.

Мы провели в саду несколько часов, время летело стремительно. Мы гуляли. Взявшись за руки и порознь, играли в импровизированные прятки, аукались, пели песенки, в общем, оторвались на славу. В беседке мы обнаружили минеральную воду и трехлитровый пакет красного вина. Не скрою, я был рад осушить несколько бокалов тонизирующего питья. Лара пила только минеральную воду, она была убежденной трезвенницей и за всю жизнь не выпила и стакана чего-нибудь алкогольного.

Когда охранник вернулся и сказал, что прогулка закончена, Лариса спросила позволения нарвать и взять к себе в комнату цветы, каковое было получено незамедлительно, с теми же изысканными извинениями и акцентом на то, что мы вольны поступать, как соблаговолим. Все за исключением свободы передвижения снаружи нашего узилища.

Так потекли дни и ночи. Единственно через прогулки мы могли судить о времени суток, ибо ни наручных, ни стенных часов у нас не было; лишение их было, видимо, одним из условий нашей изоляции. Телевизор и радио отсутствовали. Газеты к нам не поступали. Завзятый книжник, я скоро наскучался бессмысленным чтением. Беллетристика меня не увлекала, философские труды наводили уныние и меланхолию, поэзия оборачивалась механической трещоткой. Только любимый Тютчев порой выводил меня из пессимистического настроения, да какой-то его эпигон с самодовольным собранием сочинений, озаглавленным "Иглы мглы", вызывал нередко усмешку неуклюжими словесными выворотами и палиндромами.

Лариса не разделяла моих критических инвектив, но тоже не любила читать книги. Она возжелала было обзавестись фортепиано и скрипкой, чтобы скрасить досуг, ибо довольно прилично играла на последней, а я с грехом пополам мог подыгрывать, вчитываясь в ноты. Начальным музыкальным образованием был я обязан незабвенной матушке, насильно вколачивавшей в меня сольфеджио, а также ещё более незабвенной супруге, любившей слушать мои клавишные эскапады и немало поощрявшей своего ленивца и байбака разрешением выпить рюмочку коньяка в завершение музыкального процесса.

Страж в просьбе окончательно не отказал, но заметил, что должен согласовать появление инструментов со своим начальством и это займет определенное время. Зато он с удовольствием поддержал разговор о музыке и вскоре принес флейту, в игре на которой оказался невероятным искусником. Играл он безо всяких нот и репертуар его был воистину неограничен. Увертюры из старых и новых опер, мелодии опереток и модных мюзиклов звучали в его исполнении вполне профессионально.

Лара поддерживала его своим пением. Голос её был хрустально свеж, мелодичен и всегда верно попадал в тон.

Так помимо прогулок у нас по вечерам появилось новое отдохновение. Может когда-нибудь я решу, что это был наиболее счастливый период моей жизни. И что, собственно, нужно для счастья: возможность лицезреть любимого человека, вести с ним душевные беседы и слышать его радостное пение. Омрачало наше блаженство лишь стойкая тень несвободы.

А вскоре в импровизированной гостиной появились фортепиано и скрипка, и уже новоявленное музыкальное трио проявляло чудеса сыгранности и оттачиваемого мастерства.

16.

А все же жизнь наша с Ларой была печальной, даже удовольствия отдавали казенщиной и мертвечиной. За стеклянными стенами нашего сада сменилась погода: почти постоянно лил дождь, иногда уже налетали снежные "мухи", солнце почти не показывалось, и лишь багровые отсветы заточенного в непроглядные тучи светила позволяли едва-едва отличать день от ночи.

Неизвестность, бывшая впереди, делала ожидание невыносимым.

Я очень боялся, как бы не подвело Лару её здоровье. Все-таки отсутствие свежего воздуха, относительно долгое заточение, а главное отсутствие ярких положительных эмоций могли привести к вспышке туберкулеза, который был у неё в очень раннем возрасте.

Сама Лара никак не выказывала ухудшение состояния, нежность её ко мне даже возросла, ласки её порой могли показаться вызывающими, если бы я не был уверен в её благонравии и порядочности. Она меня постоянно утешала и поддерживала колеблющееся мужество. К стыду своему я обнаружил, что уступаю девушке в твердости характера и философической выдержке.

К тому же я внезапно занемог, а вскоре слег окончательно. Непонятно откуда взявшаяся "испанка" взялась за меня всерьез и надолго: почти отказали легкие, словно старая дырявая гармошка, хрипящая всеми мехами; поднялась температура, и мозг мой переполнился причудливыми видениями, я стал видеть сны наяву или же проводить жизнь только во сне; сердце колотилось так быстро, словно у сжатой силками птицы.

Лариса не отходила от меня ни на минуту. Она меняла холодные компрессы на лбу, подавала лекарства через строгие интервалы. Это притом, что часов у нас так и не появилось. Она находилась на ногах днем и ночью, я и в редкие минуты просветления умолял её пойти отдохнуть. Она устраивала мне постоянные обтирания спиртом, чтобы не образовалось пролежней. Если бы я мог убежать, скрыться от её внимательных глаз, то немедленно так и поступил. Каким же жалким и отвратительным наверное я представал перед ней в эти минуты, часы и дни!

Наш охранник пытался ей помочь, но безуспешно. Когда я попросил его вызвать лекаря, он горько усмехнулся, дескать, неужели бы он дожидался моей просьбы, если бы сие было разрешено и возможно. Я попытался в это время вызнать, насколько далеко мы находимся от Лондона или какого-либо другого большого города, чтобы понять дальнейшие перспективы нашего заточения, но получил только отказ в удовлетворении моих вопросов.

Наконец, когда я почти умирал, а Лариса была при смерти от невозможности мне помочь, у постели моей появился наш страж в сопровождении незнакомца, оказавшегося дипломированным врачом и мастером нетрадиционной медицины. Он немедленно устроил мне кровопускание, и как ни странно потеря крови вдохнула в меня необходимые силы. Он дал мне гомеопатические пилюли, которые буквально на второй день поставили меня на ноги, и прописал физические упражнения по специальной методе для укрепления организма.

И действительно, уже на третий день после кровопускания я стал передвигаться по комнате, а на следующий день сумел выбраться в зимний сад. Окружающая здание местность была пустынна, и вся завалена снегом. Казалось, совершенно нет дорог, и сообщение поддерживается только по воздуху.

И тут я попал в самую точку. Когда я задал прямой ответ охраннику, он подтвердил, что смена персонала, который совершенно невидим, и доставка провизии происходит при помощи вертолетов.

Итак, здоровье мое поправилось настолько, что мы втроем опять возобновили наши вечерние концерты.

Одно точило меня, как все-таки выбраться из узилища. Радовало, что охранник ради спасения моей жизни осмелился привести лекаря, нарушив тем самым строжайшие инструкции. Может быть, в очередную критическую минуту жизни он встанет на нашу с Ларой сторону.

17.

Долго ли, коротко ли, но прошел уже год заточения. Неожиданное происшествие в очередной раз смешало мысли и чувства и повергло меня в бездну неизвестности относительно нашего будущего, о коем я тщетно делал предположения.

Заполночь дверь моей комнаты отворилась, и на пороге возник благородный тюремщик, который давненько в такое время меня не навещал. Десятки мыслей, одна другой ужаснее, пронеслись в моей голове и не оставили эпилога.

Охранник подошел к постели и торопливо заговорил: "Это я, не пугайтесь, сударь! Мое внезапное появление означает только хорошее известие. К вам с визитом дамы",

Какие дамы, - возопил я. - В столь позднее время? Что им понадобилось?

Я точно не знаю, но они, я уверен, вам обо всем сами расскажут.

Ясное дело, такой добрый человек, неоднократно подтверждавший сие определение делами, не мог ввергнуть меня в щекотливое, а тем более недостойное положение. Я накинул халат и приготовился к чему угодно. Тюремщик отправился за посетительницами, гостями назвать их язык не поворачивался.

Прибыли три неразличимые между собой фигуры. От их осанки веяло благородством и чем-то неуловимым, что я обычно называл про себя "запах денег". На каждой было плотная черная вуаль. Войдя в комнату, они аккуратно поклонились.

Я также отвесил общий поклон, попросил прощения за беспорядок в комнате и ненамеренную простоту в одежде, и вопросил, что угодно столь приятным дамам. Та из них, что была поменьше ростом, села на предложенный мною стул, а две другие отошли поодаль и сели на мою постель, ибо других стульев у меня не было. Я остался стоять, а охранник вышел, чтобы сохранить конфиденциальность беседы.

Первая дама подала мне знак подойти ближе, и когда я исполнил её пожелание, она начала говорить почти шепотом, так тихо, что я едва разбирал смысл произносимого; две другие посетительницы уж точно ничего не могли слышать.

Вы ли господин Роман Романов, русский князь и писатель?

Именно так, - ответствовал я столь же тихо, завороженный таинственностью визита.

Сопровождает ли вас юная девушка по имени Лариса?

Совершенная правда, ваша милость. Она спит в соседней комнате.

Я хорошо знакома с её родственниками и желала бы принять в её судьбе посильное участие.

Ничего против этого не имею.

Можете вы сейчас же проводить меня к ней?

С сердечным расположением, ваша милость.

Я подал руку даме и вывел её из моей комнаты. Когда мы подошли к двери, за которой почивала Лара, моя ночная гостья остановилась и совершенно по-мужски обменялась со мной рукопожатием.

Это самое малое, чем я могу отплатить за вашу доброту и отзывчивость. Вы столь много сделали для несчастной девочки, что я никогда не смогу с вами расплатиться. Я все знаю, не отрицайте.

Тут я попытался молча помотать головой, все отрицая.

Нет-нет, даже не старайтесь. Я буду вам благодарна до гробовой доски.

Она отклонилась, возможно, хотела снять покрывало, но, видимо, опомнилась и продолжила:

Это не только мои слова. Я очень хотела передать вам слова и чувства ещё одной жертвы злосчастия, коей в свою очередь Лара обязана жизнью, и я отвечаю за точность этих слов, как за свои собственные.

Я превратился в соляной столб. Язык мой онемел и не мог пошевелиться. Только красноречивый взгляд выказывал мои мысли.

А ведь вы не всегда носили это имя - Роман Романов, не так ли?

Сущая истина, ваша милость, - пробормотал я, леденея каждой жилкой.

Не волнуйтесь так. Я никогда никому не раскрою вашу тайну. Если бы лучше меня знали, то не сомневались бы, что я согласно природе своей не способна причинять даже малое зло.

Более не проронив ни слова, дама зашла в комнату Лару, подошла к её постели и застыла, разглядывая спящую. Ее спутницы остались в моей комнате, и так получилось, что только я стал невольным свидетелем объяснения. Дама сдвинула вуаль, обнажив лицо, но так, что я не мог разглядеть черты.

Лариса спала как убитая. Приглушенный свет мягко обрисовывал её светлые волосы, высокий лоб, голубые глаза, слегка курносый носик, что не портило общей картины, спелые губы цвета клубники и нежный овал подбородка.

Дама наклонилась к спящей и опять же приглушенно заговорила:

Милая моя девочка! Ларочка! Бедное дитя злосчастия! Прими мой скорбный поцелуй, может быть, мы больше никогда не свидимся.

Лариса тотчас проснулась от слов и прикосновений и, протянув руки, раскрытые для объятья, радостно воскликнула: "Мамочка, дорогая, любимая! Наконец-то ты нашла меня! Я чувствовала, что это рано или поздно произойдет. Ты подарила мне жизнь, а сегодня подарила вторую жизнь, второе дыхание. Сбылась моя мечта!"

"Что ты говоришь, Лара? Опомнись, ты не одна. Что с тобой?" - перебил её я и этим привел в чувство реальности.

Она отстранилась от дамы с вуалью, приподнялась, и села на постели и вежливо произнесла:

Простите меня, госпожа, если я вас оскорбила или вывела из себя. У меня не было такого намерения. Я крепко спала и видела сон, в котором наконец-то встретилась с матерью и она была похожа на вас. Я не разобрала, что сон уже сменился явью и, обнимая вас, думала, что это продолжение сна и я обнимаю свою родную мать; целуя вас, я верила, что целую именно её. Простите меня, пожалуйста, если я причинила своим необдуманным поведением неудобство вам.

Дама ей ничего не ответила, а только крепко обняла её и, сама, обливаясь слезами, осыпала поцелуями. Сцена эта длилась минут пять, не меньше и не больше. Наконец незнакомка отошла в сторону, опустила вуаль и, оборотясь ко мне, сказала: "Я очень вам благодарна за эти мгновения. Пожалуйста, сударь, будьте этой девочке вместо отца. Оставайтесь всегда её благодетелем и покровителем, не оставляйте её никогда своими заботами и своим вниманием. Бог непременно вознаградит вас! Если бы вы только знали, кто она на самом деле... но не пришло ещё время открыть эту тайну, даже краешек тайны; ибо сама попытка открытия может немедленно погубить всех нас. Нужно немного подождать. Простите и прощайте, князь!"

Она в последний раз поцеловала Лару в лоб, подошла ко мне и снова по-мужски крепко пожала мне руку. Затем вышла из комнаты, позвала своих спутниц и в сопровождении благородного тюремщика удалилась.

Я остался с Ларисой, лицо которой было заплаканным. Она спросила меня:

Кто нас навестил? Кто эта женщина? Почему её участие показалось мне знакомым?

Я ничего не мог ей ответить, я сам терялся в догадках; однако собрался с силами и попросил Ларису успокоиться и попытаться уснуть. Время было позднее, надо было беречь свои силы для новых испытаний, которые, я был убежден, вскоре нам предстоят.

Когда Лара стала поправлять подушку, из-под неё выпала сумочка наподобие косметички, в которой оказалось десять тысяч фунтов, записка и золотой медальон на золотой же цепочке. Медальон был усыпан бриллиантами в форме сердца, а внутри находился вензель из волос в виде латинской буквы V. В записке значилось, что деньги переданы мне на первый случай и нисколько не искупают моих материальных затрат и тем паче моральных, что охраннику нашему можно во всем доверять и скоро через него поступит важное сообщение. А медальон предназначен Ларисе, он - подарок её матери, а вензель сплетен из её волос".

Лара несказанно обрадовалась подарку, она наговорила множество мало связанных между собою слов, смысл которых сводился к установлению связи с её драгоценной матерью, которая и так всегда пребывала в её сердце, но сейчас медальон является неоспоримым доказательством скорейшей встречи их в будущем. В самом ближайшем будущем.

Я тоже был готов поверить в это.