Уильям Николсон

Побег из Араманта

Давным-давно

Когда чужаки впервые пришли на землю мантхов, те еще жили в легких переносных палатках, сохранившихся с охотничьих времен. Хижины с куполообразными крышами теснились вокруг солевой шахты, которая сулила в будущем принести народу богатство и процветание. В те дни никто и не помышлял о великом городе, что высится нынче над огромными подземными пещерами.

Однажды в жаркий летний полдень прямо из пустынных долин появился отряд чужестранцев, и вскоре неподалеку выросла новая стоянка.

Длинные волосы пришельцев, равно мужчин и женщин, вольно развевались на ветру; двигались гости плавно и неторопливо, говорили спокойно и притом крайне редко. Между ними и мантхами завязалась кое-какая торговля: за хлеб, мясо и соль иноземцы платили серебряными украшениями, которые искусно делали собственными руками. Вреда от пришлых не было, и все же местные жители чувствовали уколы беспокойства. Кто они, эти чужаки, откуда и куда лежит их путь? Прямые вопросы оставались без ответа: странник или странница лишь улыбались, пожимали плечами, а то и просто качали головой.

И вот на глазах у новых соседей незнакомцы взялись за работу: начали строить башню. День за днем сооружение обретало форму и наконец превратилось в деревянный помост чуть выше человеческого роста; на нем возвели башенку поуже, из крепких брусьев и разных по величине железных труб. Трубы эти соединялись между собой, точно в музыкальном органе. Книзу они расширялись в виде рожков, образуя широкое кольцо, посередине были сплавлены в один пучок наподобие бутылочного горлышка и вновь расходились веером, заканчиваясь венцом из больших кожаных ковшей. Стоило подуть ветру, ковши ловили его и разворачивали всю постройку так, чтобы воздух попадал через горло в трубы и с нелепыми звуками вырывался наружу из рожков.

На что может сгодиться подобная безделица? Ясно же: ни на что. Первое время мантхи из любопытства глазели, как башня со скрипом ворочается туда-сюда. Однако при сильных порывах ветра сооружение печально завывало, быстро надоедая слушателям.

Неразговорчивые пришельцы так ничего и не объяснили. Похоже, бессмысленное строительство было их единственной целью, ибо, завершив его, странники свернули свои шатры и собрались в дорогу.

Перед самым уходом их вождь залез на башню и вставил в узкую прорезь на горлышке небольшой серебряный предмет. Тихим летним вечером, на закате, когда листья деревьев замерли, будто нарисованные, незваные гости молча отправились прочь по безлюдным долинам — исчезнув так же неожиданно, как и появились. Покинутым соседям оставалось лишь недоуменно таращиться на громадное бестолковое пугало с немыми жерлами труб и рожков.

Глубокой ночью, когда все крепко спали, откуда ни возьмись подул теплый ветер, и в души мантхов проникли неведомые звуки. Сами не зная почему, люди просыпались с улыбками на устах, выходили на улицу, вдыхали полной грудью ночную свежесть и радостно, изумленно слушали.

Поющая башня выводила свою первую чистую песню.

Глава 1

Отметка малышки Пинпин

Сагахог! Помпапрун! Сага-сага-ХОГ! Лежа в постели, Бомен Хаз чутко прислушивался к приглушенным маминым проклятиям, доносящимся из ванной. Высоко над городскими крышами струился золотой звон: «Бомм! Бомм!» Это колокол на башне Императорского дворца возвещал наступление шестого часа: просыпайтесь, мол, жители Араманта. Бомен протер глаза и прищурился на утреннее зарево, просвечивающее сквозь Мандариновые занавески. Отчего-то сердце сжимала тоска. Что же на этот раз? Э-эх, впереди еще целый день в школе! В животе у мальчика привычно похолодело. Но нет, сегодня душа печалилась по-иному, по-новому, будто бы оплакивала потерю. Только какую?

В соседней кроватке, на расстоянии протянутой детской руки, досматривала сны сестра-близняшка Кестрель. Несколько мгновений Бо слушал, как она сладко посапывает носом, затем послал короткую мысль:

Пора вставать!

Услышав ее сонное ворчание, досчитал про себя до пяти и выскользнул из-под одеяла.

На полпути к ванной мальчик задержался в коридоре, чтобы поздороваться с младшей сестричкой. Пинпин в кружевной сорочке уже стояла в кроватке и сосала большой палец. Она всегда ночевала здесь, на проходе, поскольку в спальнях не хватало места. Как ни крути, а семье из пяти человек нелегко уместиться в обычной двухкомнатной квартире Оранжевого округа.

— Привет, Пинпин.

Девочка выпустила палец изо рта, и ее круглое личико озарила блаженная улыбка.

— А в щечку? — радостно потребовала она. Брат поцеловал.

— А на ручки?

Бо обнял. Прижимая к себе теплое, хрупкое тельце, он вспомнил. Сегодня же первая контрольная Пинпин. Крошке только два года; она и не подозревает, что отныне и до последнего вздоха каждый шаг ее будет взвешен и строго оценен.

Вот почему сердце брата разрывалось на части. Плач подступил к самому горлу. «Вечно у этого ребенка глаза на мокром месте», — говорили многие. Что же поделать, если чужие беды касались его чересчур близко? Стоило Бомену пристально посмотреть на кого угодно — и мальчугану передавались чувства человека, чаще всего печаль или страх; чуть погодя Бомен проникал в их причину и неизменно заливался слезами. Пусть и невольными, но оттого не менее горькими.

Впрочем, этим утром его расстроили вовсе не страдания Пинпин: нынче в ее душе было безмятежно и по-летнему солнечно. А вот завтра? Слишком скоро она, как и все кругом, начнет бояться будущего — поначалу смутно, потом со всей остротой. Ибо в Араманте жизнь испокон веков измерялась итогами контрольных. Любая из них угрожала провалом, а те, что приносили успех, заставляли со страхом ожидать следующей проверки. И нет конца этой муке. От одной лишь мысли об этом Бомена переполнила жгучая любовь к сестренке. Он порывисто обнял малышку и осыпал ее пухлые щечки нежными поцелуями.

— Люблю Пинпин.

— Люблю Бо, — откликнулась крошка.

Из ванной донесся громкий треск разрываемой ткани, за ним разразилась новая вспышка проклятий.

— Сагахог! Бангаплоп!

И наконец извечное, семейное:

— О, пропащий народ!

Так восклицал еще великий пророк Аира Мантх, прямой, хотя и дальний мамин прародитель. Имя Аира переходило с тех пор по наследству, теперь дошло и до нее. Поэтому, если мама начинала блажить, отец подмигивал детям: «Ага, вот и наша пророчица вернулась».

Дверь ванной комнаты с грохотом распахнулась. На пороге стояла растрепанная Аира Хаз. От возбуждения, не сумев отыскать проймы в одежде, она сама прорвала новые дыры. Пустые рукава болтались у Аиры по бокам, и голые руки торчали сквозь распоротые швы.

— Сегодня у Пинпин контрольная, — подал голос Бомен.

— Что-что сегодня?

Аира нахмурилась, а затем приняла у сына малышку, прижав к сердцу так, словно кто-то собирался ее отнять.

— Девочка моя, — ласково приговаривала мать. — Моя девочка.

За завтраком никто, казалось, и не вспомнил о контрольной. И только в конце, отложив недочитанную книгу, отец поднялся чуть раньше обычного и произнес как будто в пустоту:

— Ну что, пора готовиться.

Кестрель вскинула голову, и глаза ее блеснули вызовом.

— Я не пойду.

Анно Хаз испустил тяжелый вздох и потер изборожденные морщинами щеки.

— Знаю, милая. Знаю.

— Это нечестно, — горько сказала дочь, словно папа вынуждал ее идти.

В каком-то смысле так и было. Дети совершенно не могли противиться доброму голосу и всепонимающему взгляду отца. От печи потянуло знакомым дымком.

— Сагахог! — вырвалось у мамы. Опять у нее подгорели гренки.

Утреннее солнце нехотя поднималось над высокими городскими стенами. Оранжевый округ утопал еще в густой сизой тени, когда Хазы вышли на улицу, ведущую к Залу Собраний. Впереди шагали мама с папой, за ними, держа Пинпин за обе ручки, — Бомен и Кестрель. По той же дороге, вдоль чистеньких террас и оранжевых домов, тянулись прочие родители с двухлетними малышами. Чуть поодаль семейство Блешей на ходу подучивало своего карапуза: «Раз, два, три, четыре, пять, кто там, в домике, опять? Шесть, семь, восемь, за ворота выйти просим!»

Уже на главной площади госпожа Блеш обернулась и помахала соседям — как всегда, в своей манере, едва заметно для других, словно поддерживала с Хазами особые секретные отношения.

— Умеете хранить тайны? — громко зашептала она, дождавшись, когда мама Бо поравняется с ними. — Если наш кроха отличится на контрольной, мы переедем в Алый округ.

— Да, это будет яркое достижение, — ответила после раздумья госпожа Хаз.

— А еще слышали? Вчера вечером наш Руфи занял второе место во всем классе.

— Второе? — тут же отозвался господин Блеш. — Второе? Почему не первое? Вот что мне хотелось бы знать.

— Ох уж эти мужчины, — притворно вздохнула его супруга и с видом заговорщицы подмигнула соседке. — Так уж они устроены, правда? Хотят быть лучшими, и все тут.

Ее глаза чуть навыкате на мгновение уставились на Анно Хаза. Все в округе, конечно же, знали: несчастный не продвигался вперед вот уже целых три года, хотя его бедняжка жена умело скрывала от людей свое разочарование. Кестрель перехватила этот жалобный взгляд, и ей захотелось швырнуть в соседку чем-нибудь острым. Или просто обнять папу и расцеловать его печальное, изборожденное ранними морщинками лицо. Ни того ни другого делать было нельзя, и девочка осыпала широкую спину госпожи Блеш градом нехороших мыслей. «Поксикер! Помпапрун! Сагахог!»

У входа в Зал Собраний леди Помощница экзаменатора отмечала в длинном списке имена пришедших. Блеши двинулись первыми.

— Ребенок чистый? — осведомилась Помощница, поставив галочку. — Мочится только тогда, когда нужно?

— Еще бы, — отвечала госпожа Блеш. — Он очень умный для своего возраста.

Настала очередь Пинпин, и леди повторила тот же вопрос:

— Ребенок чистый? Мочится только тогда, когда нужно?

Хазы переглянулись. Как тут было не вспомнить желтые лужицы на кухонном коврике? С другой стороны, как же не гордиться своей маленькой принцессой? Родители, Бо и Кестрель разом выпрямили спины.

— Когда нужно, мадам? — широко улыбнулась госпожа Хаз. — Да ее мочевой пузырь работает, как часы на городской ратуше!

Помощница экзаменатора сделала удивленные глаза, однако поставила необходимую пометку.

— Парта номер двадцать три, — возвестила леди.

Зал Собраний гудел, точно пчелиный улей. На огромной, в целую стену, доске были начертаны в алфавитном порядке имена девяноста семи младенцев. Надпись «ПИНТО ХАЗ», казалось, не имела никакого отношения к Пинпин и с непривычки резала глаз. На всякий случай — мало ли что — родные тесно сгрудились вокруг двадцать третьей парты, пока мама снимала с крошки подгузник. Девочке из «чистого» списка полагалось сидеть просто так. И она довольно заулыбалась, ощутив прохладу скамеечки.

Зазвенел колокольчик. Огромный зал погрузился в благоговейную тишину, ожидая экзаменаторов. Зачарованные внезапным молчанием родителей, братьев и сестер, которые сидели за их спинами на особых скамьях, без малого сто двухлеток тоже на время прикрыли ротики.

Экзаменаторы в развевающихся алых мантиях величественно прошествовали к подиуму и выстроились в ряд, грозные и ужасные. Их было ровно десять. Самый главный, Мэсло Инч, возвышался над всеми посередине. Ему единственному в этом зале дозволялось носить ослепительные белоснежные одеяния, положенные людям Высшей Оценки.

— Встаньте, чтобы принести Обет посвящения!

Взрослые вскочили на ноги сами и подняли малышей. Сотни голосов стройно отчеканили заученный с детства обет:

— Клянусь, что буду стараться больше, тянуться выше и любой ценой стану завтра лучше, чем сегодня. Во имя любви к императору и ради славы Араманта!

Когда все опустились на места, Главный экзаменатор произнес короткую вступительную речь. Мэсло Инч — мужчина, которому едва перевалило за сорок и который совсем недавно поднялся на высшую ступень, — держался так прямо и властно, будто всю свою жизнь ходил в белом. Анно Хаз только диву давался, наблюдая за старым знакомым.

— Друзья мои, — провозгласил экзаменатор. — Сегодня особенный день, день первой контрольной для ваших дорогих малюток. Представляю, как вы горды, ведь отныне ваш сын или дочь будут получать личные оценки. А как начнут гордиться они, когда осознают, что могут внести посильную лепту в достижения собственной семьи! — Тут он приветливо поднял руку и обвел присутствующих ледяным взором. — Однако не стоит забывать: оценка сама по себе — ничто. Важно другое: как вы ее повышаете. Стать сегодня лучше, чем вчера. Завтра лучше, чем сегодня. Вот истинный дух нашего города, и вот в чем секрет величия Араманта!

Экзаменаторы в алых мантиях разошлись по первым партам и занялись работой, медленно продвигаясь назад. Главный по-прежнему возвышался на сцене, точно неколебимая башня, и со строгостью озирал все вокруг. И вот его изучающий взгляд упал на господина Хаза. Искорка узнавания мелькнула, но тут же погасла, глаза торопливо метнулись дальше. Анно пожал плечами. Он и Мэсло были ровесниками, когда-то даже учились вместе. Да, много воды утекло с тех пор.

После каждой проверки на доске перед классом выставлялась оценка. Постепенно среди детей начали проявляться лидеры и неудачники. Малютка Блеш держался ближе к вершине: двадцать три балла из тридцати возможных, оценка семь целых и шесть десятых. Хазы, чья фамилия стояла в хвосте алфавитного списка, еще дожидались очереди, когда госпожа Блеш, улыбаясь, подплыла к ним с крохотным победителем на руках. Ей не терпелось похвастать успехами.

— Представляете, наш-то дурачок пятерку пропустил, — объявила она. — Раз, два, три, четыре, шесть! Четыре, пять, шесть, ясно тебе? — Женщина шутливо погрозила ребенку пальцем. — Ведь знал же, глупышка! Вот Пинто, я уверена, ни за что не спутает.

— Вообще-то она считает до миллиона, — подала голос Кестрель.

— Ах ты, выдумщица. — Госпожа Блеш рассеянно погладила девочку по голове, а затем опять оживилась: — Корову, книгу и чашку он почти сразу признал, только банан забыл. Ну ничего, семь и шесть — для начала тоже неплохо. Руфи, как сейчас помню, получил на первой контрольной семь и восемь, а полюбуйтесь на него теперь! Что ни проверка, то не ниже девятки. Не то чтобы меня заботили всякие там оценки…

Экзаменатор приблизился к парте Пинпин, уставившись на свои бумаги.

— Пинто Хаз, — наконец прочитал он и поднял голову, изобразив на лице дружелюбную улыбку. — И как нас называть, дружок?

Малышка встретила его взгляд — и тут же прониклась недоверием, на какое способны лишь младенцы.

— У нее есть имя, — вставила мама.

— Ну что же, Пинто, — человек в алом продолжал сиять, словно медный грош, — у меня тут картиночки. Давай-ка проверим, умеешь ты различать их или нет?

Он развернул перед малышкой целый лист разукрашенных рисунков. Девочка посмотреть посмотрела, но промолчала. Палец экзаменатора указал на лохматую собаку.

— И что это у нас?

Ни звука в ответ.

— Ну а здесь?

Тишина.

— Кажется, у него проблемы с ушами?

— Вовсе нет, — отрезала мама. — Она вас прекрасно слышит.

— Зато не говорит.

— Должно быть, просто не хочет.

Близнецы затаили дыхание. Экзаменатор нахмурился и поставил на листе какой-то росчерк. А потом вернулся к своим картинкам.

— Ну, давай, Пинто. Покажи мне песика. Где песик?

Пинпин самым внимательным образом посмотрела на мужчину, однако же отвечать не собиралась.

— Тогда домик. Покажи дяде домик.

Никакой реакции. Через некоторое время экзаменатор отложил яркие рисунки, мрачнея с каждой минутой.

— Может, посчитаешь со мной, малыш? Ну-ка, раз-два… Широко распахнутые глаза — и ничего больше. Мантиеносец сделал еще одну пометку.

— Последняя часть контрольной, — обратился он к матери Пинпин, — предназначена выявить уровень навыков общения. То, как ребенок слушает, понимает, отвечает. Дети, на наш взгляд, чувствуют себя спокойнее, когда их держат на руках.

— Вы что же, хотите взять ее?

— Если не возражаете.

— Уверены?

— Мадам, я проделывал это множество раз. Поверьте, ваш драгоценный отпрыск не пострадает.

Аира уставилась в пол и еле заметно сморщила нос.

Опять начинается! — тут же послал сигнал сестре Бомен.

Но мама лишь подняла Пинпин и бережно передала экзаменатору. Близнецы смотрели во все глаза. А вот папа, наоборот, прикрылся ладонью. Все шло наперекосяк, хуже и представить было нельзя, и что самое ужасное, он ничего не мог исправить.

— А ты славный парень, Пинто, верно я говорю? — Человек в алом пощекотал малышке шейку и надавил на кончик носа. — Что это у тебя? Носик, да?

Девочка хранила молчание. Экзаменатор затряс перед ней золотой медалью на цепочке; увесистая побрякушка заблестела на утреннем солнце.

— А? Красиво? Хочешь потрогать?

Пинпин не отзывалась. Доведенный до белого каления, мужчина покосился на мать.

— Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в случившемся, но, судя по тому, как обстоят дела, ребенок заработает круглый ноль.

— Неужели все так плохо? — сверкнула глазами Аира.

— Сами видите, из него и клещами ничего не вытянешь.

— Что, совсем ничего?

— Ну-у… Может, он выучил какой-нибудь стишок или игру, где нужны слова?

— Минуточку… — Госпожа Хаз потерла пальцами лоб и зашевелила губами, изображая глубокое раздумье.

Сейчас начнется! — мысленно предупредил Бо сестру.

— Ах, да. Есть одна игра. Любимая. Вот попробуйте, скажите внятно: «Писс, писс, писс».

— Как?

— Увидите, ей понравится.

Началось! - одновременно простонали про себя близнецы.

— Писс, писс, писс, — членораздельно произнес экзаменатор. — Слышишь, парень? Писс, писс, писс.

Малышка изумленно поморгала и заерзала у него на руках, устраиваясь поудобнее.

Ой! Еще чуть-чуть! - передали друг другу Бомен и Кестрель.

— Писс, писс, писс, — отчетливо повторил человек в мантии.

— Еще чуть-чуть, — улыбнулась мама.

Ну же, Пинпин, ну же, — мысленно теребили сестренку близняшки. — Постарайся!

Господин Хаз наконец решился открыть глаза. Внезапно до него дошло, что происходит. Подпрыгнув как ужаленный, отец умоляюще протянул руки.

— Позвольте, я… Только было уже поздно.

Молодчинка, Пинпин! — молча возликовали Бо и Кесс — Молодчинка-чинка-чинка!

С отрешенным выражением и блаженной улыбкой на круглом личике малышка выпустила долгую, непрерывную струю прямо на экзаменатора. Тот ощутил странное тепло, однако не сразу сообразил, что к чему. Потом заметил сосредоточенные взгляды Хазов и медленно опустил глаза. По алой мантии расползалось пятно. Не говоря ни слова, мужчина в алом передал Пинпин отцу, развернулся и сердито зашагал обратно по проходу.

Госпожа Хаз взяла у мужа дочку и осыпала ее нежными поцелуями. Между тем Бомен и Кестрель катались по полу, задыхаясь от смеха. Анно смотрел, как экзаменатор сообщает о неприятном случае Мэсло Инчу, и тихонько вздыхал про себя. Он уже знал то, о чем не подозревала семья: нынче утром хорошая оценка могла бы спасти их от переезда. Теперь же Хазы наверняка покинут Оранжевый округ и отправятся в более скромное жилище. В лучшем случае две, а скорее одна комнатушка, плюс общие кухня и ванная на несколько семей. Анно никогда не страдал тщеславием; его не заботило мнение соседей. Но мысль о том, что он подвел дорогих людей, ранила папу в самое сердце.

Аира крепко прижимала к себе малышку, не желая думать о будущем.

— Писс, писс, писс, — радостно бормотала Пинпин.

Глава 2

Кестрель заводит кошмарного друга

Уже в школе близнецы обнаружили, что забыли принести Домашнее задание.

— За-бы-ли? — рявкнул господин Бач. — То есть как это — забыли?

Близняшки стояли бок о бок у доски, глядя то на длинные ряды парт, за которыми сидели ухмыляющиеся однокашники, то на учителя, который важно поглаживал тяжелый живот и облизывал кончиком языка жирные губы. Господин Бач обожал наказывать оплошавших в назидание прочим. Он полагал, что в этом и заключается работа педагога.

— Итак, начнем по порядку. Почему вы забыли принести урок?

— У нашей маленькой сестры была первая контрольная, — отвечал Бо. — Мы рано вышли из дома и не взяли тетради.

— Ах, просто не взяли? Так, так, так.

Господин Бач питал особую неприязнь к неубедительным отговоркам.

— У кого еще, — обратился он к остальным, — дети в семье сдавали сегодня контрольную?

По рядам взметнулась дюжина рук; ладонь Руфи Блеша тянулась выше всех.

— А теперь, кто еще забыл уроки?

Руки тут же опустились. Все до единой. Учитель уставился на виноватых:

— Похоже, только вы.

— Да, сэр, — кивнул Бомен.

Хотя Кестрель не издала ни звука, однако брат прекрасно понимал, как бурлят ее мысли, чувствовал, как поднимается в ней дикая ярость.

Ни о чем не подозревая, господин Бач расхаживал взад-вперед и беседовал с учениками.

— Класс! Что случается с теми, кто не трудится?

— Нет работы — нет продвижения! — затвержено отчеканил пятьдесят один юный рот.

— А что бывает с теми, кто не движется вперед?

— Нет продвижения — нет баллов!

— А что будет с тем, у кого нет баллов?

— Баллов нет — и ты в хвосте!

— В хвосте, — с наслаждением повторил преподаватель. — В хвосте. В хвос-те-е-е!

Ученики содрогнулись. Как это — в хвосте? Как Мампо, самый глупый мальчик в школе? Кое-кто украдкой обернулся к нему, съежившемуся на задней парте — парте позора. Мампо — дурачок, с его вечно мокрой верхней губой, потому что мамы у него не было и никто не выучил его вытирать нос. Мампо — вонючка, к которому брезговали подходить, потому что папы у него тоже не было и мальчугану не говорили, когда мыться.

Господин Бач подошел к оценочной доске, где он ежедневно расставлял новые баллы и в соответствии с ними переписывал имена детей по порядку.

— Каждый из вас теряет по пять очков, — возвестил учитель и произвел нехитрые вычисления.

В итоге Бомену досталось двадцать пятое место, а Кестрель — двадцать шестое. Класс внимательно наблюдал.

— Ползем, ползем, ползем, — промурлыкал Бач, когда положил мел на место. — Дети, как мы поступаем, обнаружив, что сползли ниже?

И класс отчеканил хором:

— Стараемся больше, тянемся выше! Любой ценой быть завтра лучше, чем сегодня!

— Больше. Выше. Лучше. Надеюсь, вы больше не забудете дома тетради, — ехидно сказал Бач близняшкам. — А теперь займите свои места.

Шагая между долгими рядами, Бомен опять ощутил, как закипает в сердце сестры горячая ненависть к учителю, и к этой громадной доске, и к школе, и ко всему Араманту.

Ерунда, — попытался он мысленно утешить Кестрель. — Мы быстро наверстаем.

Даже не собираюсь, - прозвучало у Бомена в голове. — Мне без разницы.

Прежняя парта осталась позади. Вот и новая. Бомен остановился, но Кестрель пошла как ни в чем не бывало дальше — в самый конец, туда, где постоянно сидел в одиночестве несчастный Мампо, — и опустилась на свободное место.

Господин Бач выпучил глаза. У дурачка отвисла челюсть.

— При-ве-ет, — выдохнул он и окутал соседку облаком смрада.

Девочка отвернулась и зажала нос.

— Я тебе нравлюсь? — продолжал вонючка, подсаживаясь ближе.

— А ну, брысь! — прошипела Кесс — От тебя несет, как из помойки.

— Кестрель Хаз! — прорычал учитель из другого конца класса. — Сейчас же займи свое место!

— Нет, — отрезала девочка. Все окаменели.

— Что ты сказала? — сдвинул брови господин Бач. — Нет?

— Да, — отозвалась Кесс.

— Хочешь, чтобы я вычел еще пять баллов?

— Ну и пусть, мне не жалко.

— Ах, не жалко? — побагровел учитель. — Тогда я заставлю тебя пожалеть. Делай, как говорят, иначе…

— Что иначе? — перебила сестра Бо. Господин Бач лишился дара речи.

— Я и так уже в хвосте, — заявила Кестрель. — Что вы еще мне можете сделать?

Класс затаил дыхание. Учитель беззвучно разевал рот, не находя подходящего ответа. Тем временем самый глупый мальчик в школе склонился еще ближе к соседке; та невольно шарахнулась в сторону с гадливой гримасой. Господин Бач заметил это, и сердитое замешательство на лице педагога сменила злорадная ухмылка. Медленными шагами он измерил проход и встал, возвышаясь над нарушительницей спокойствия.

— Дети, — произнес учитель совершенно ровным голосом, — повернитесь и посмотрите на Кестрель Хаз.

Все глаза устремились на девочку.

— Кестрель нашла себе приятеля. Как видим, это не кто-нибудь, а наш общий любимец Мампо. Смотрите, они сидят бок о бок. Что ты думаешь о новой подружке, Мампо?

Мальчишка тут же закивал с довольной улыбкой.

— Мне нравится Кесс.

— Слышишь, Кестрель, ты ему нравишься, — продолжал господин Бач. — Можешь подсесть поближе и положить ему руку на плечо. Можете обняться, вы же теперь друзья. Кто знает, что принесет вам будущее? Люди вырастают и женятся. Наверно, ты мечтаешь превратиться когда-нибудь в госпожу Мампо и воспитывать его маленьких детишек? Дюжину мампонят, грязных и хлюпающих носами? Загляденье!

Послышались первые смешки. Учитель с удовлетворением почувствовал, что удар попал точно в цель. Сестра Бо сидела, устремив невидящий взор прямо перед собой, красная, словно вареный рак, от стыда и злости.

— Но может быть, здесь какая-то ошибка. Что, если Кестрель нечаянно села не на то место? Случается же такое.

И Бач замолчал, пристально глядя на бунтарку. Девочка поняла, ей предлагают сделку: повиновение в обмен на спасенную гордость.

— Думаю, Кестрель сейчас поднимется и пересядет за свою парту.

Несчастная задрожала как осиновый лист, но не двинулась с места. Господин Бач подождал еще немного, а затем процедил сквозь зубы:

— Ну-ну. Кестрель и Мампо. Сладкая парочка.

Все утро учитель не прекращал нападок. На уроке грамматики класс получил издевательское упражнение:

«НАЗОВИТЕ ВРЕМЯ ГЛАГОЛОВ: Кестрель любит Мампо. Кестрель любима Мампо. Кестрель полюбит Мампо. Кестрель любила Мампо. Кестрель будет любить Мампо».

На уроке арифметики на доске появилась следующая задача:

«Кестрель подарила Мампо триста девяносто два поцелуя и девяносто восемь объятий; половина из последних сопровождалась поцелуями, которые на одну восьмую часть были слюнявыми. Сколько слюнявых поцелуев с объятиями досталось Мампо?»

И все в таком же роде, без передышки. Дети то и дело хихикали, прикрываясь ладошками. А учителю только это и было надо. Не раз и не два Бомен тайком бросал выразительные взгляды на сестренку, но та молча сидела за партой, выполняя все задания.

Настало время школьного завтрака. Во время перемены Бо и Кестрель постарались незаметно выскользнуть из класса. Не тут-то было: Мампо увязался следом.

— Исчезни, — поморщилась Кесс.

Однако сопливый урод и не думал исчезать. Он просто семенил за ними, не отводя глаз от новой соседки. Время от времени, хотя его никто не спрашивал, дурачок бормотал: «Кесс хорошая». И утирал мокрый нос рукавом рубашки.

Девочка решительно пробиралась к выходу.

— Ты куда, Кестрель?

— Подальше отсюда. Ненавижу школу.

— Да, но ведь… — Бо не нашелся что сказать. Разумеется, сестра ненавидела школу. А кто из них любил? Однако все ходили.

— Как же оценка нашей семьи?

— Не знаю. — Маленькая мятежница ускорила шаг.

Мампо — дурачок первым увидел на щеках Кестрель дорожки от слез. И не смог этого вынести: бросился к «подружке», облапил ее немытыми руками, заскулил, полагая, что утешает ее:

— Не плачь, Кесс. Я твой друг. Только не плачь.

— Отвяжись! — сердито оттолкнула его девочка. — Ты воняешь!

— Я знаю, — смиренно потупился Мампо.

— Пойдем, сестренка, — сказал Бомен. — Сядешь на свое место, и Бач от тебя отвяжется.

— Нипочем не вернусь, — ответила Кестрель.

— Но ведь надо.

— Я расскажу папе. Он все поймет.

— И я пойму, — вмешался сопливец.

— Убирайся! — заорала ему в лицо новая соседка. — Убирайся, пока я тебе не надавала!

Она замахнулась кулаком, и мальчик упал на колени.

— Ударь меня, если хочешь, — захныкал он. — Пожалуйста, я готов.

Рука нарушительницы спокойствия замерла на полпути. Девочка удивленно уставилась на приставалу. Бомен похолодел. Внезапно, против своей воли, он ощутил, что это значит — быть вечным изгоем. Холодный ужас и пронизывающее одиночество сковали мальчика с ног до головы; ему захотелось кричать в голос, требуя хоть капли доброты и сострадания.

— Она пошутила, — промолвил Бо. — Она тебя не тронет.

— Пусть колотит, если ей нравится.

Полные немого обожания глаза дурачка заблестели, соперничая с мокрой верхней губой.

— Скажи, что не станешь его бить, Кесс.

— Не стану, — эхом откликнулась девочка и опустила кулак. — Руки марать неохота.

Она развернулась и быстро зашагала по улице. Бомен тронулся следом. Мампо выждал немного и тоже побрел за ними.

Не желая посвящать его в беседу, Кестрель заговорила с братом на языке мыслей:

Не могу я так дальше, не могу.

А что нам еще остается?

Не знаю. Надо что-то придумать. Что угодно, и поскорее, а не то я просто взорвусь.

Глава 3

Очень громкие грубости

Покидая ненавистную школу в компании брата и Мампо, Кестрель еще не знала, куда направляется. Ноги сами понесли ее по четвертой главной улице города к центральной арене — туда, где высилась Поющая башня. Арамант имел форму круга, вернее даже, барабана — из-за высоких крепостных стен, возведенных в незапамятные времена для защиты горожан от воинственных племен, обитавших на равнинах. Вот уже многие века никто не осмеливался бросить вызов жителям великого Араманта. И все-таки люди по-прежнему не стремились наружу. В самом деле, чего они там не видели, в этом широком мире, раскинувшемся за крепкими стенами? К югу расстилался усеянный камнями берег, и волны великого океана с грохотом накатывали на него днем и ночью, а далеко на север, до самых горных пиков, тянулись унылые, безлюдные пустыни. Ни еды, ни уюта, ни безопасности. Тогда как здесь, внутри, можно было найти все, что требовалось для жизни, — более того, для жизни очень даже неплохой. Любой в Араманте осознавал, какое это счастье — родиться в подобном редкостном приюте покоя, изобилия и равных возможностей для всех и каждого.

Город разделялся на кольца-округи. Крайний из них, Серый, вечно скрытый под тенью крепостных стен, состоял из больших зданий-кубов, рассчитанных на множество тесных квартир. За Серым плавно поднимался Коричневый округ с его некрупными домишками, а еще чуть подальше располагались Оранжевые односемейки с крохотными террасами — здесь и жили Хазы до сих пор. Ближе всего к середине лежало широкое Алое кольцо: ласкающий взгляд лабиринт из плавных дорожек, личных садиков и просторных особняков. Каждый из домов чем-то выделялся среди прочих, хотя, разумеется, все они были выкрашены в ярко-красный цвет. И наконец, в сердце города возвышался Белый округ. Здесь находился Дворец императора, и сам Креот Шестой, Повелитель и Отец Араманта, ежедневно взирал отсюда на своих детей и подданных. Внушительные в их чистой и строгой красоте дома властителей сияли мрамором или отполированным известняком. Слепили глаза величественные колонны Зала Достижений, в котором выставляли напоказ оценки каждой из городских семей, а напротив, по ту сторону площади с памятником императору Креоту Первому, сияли многочисленные окна Коллегии экзаменаторов: тут заседал Экзаменаторский совет, главный орган управления в Араманте.

Примыкая к Белой площади, сразу же за мощными стенами дворца, на перекрестье четырех основных улиц располагалась городская арена. В былые времена ее грандиозный округлый амфитеатр собирал на своих трибунах всех до единого жителей, когда требовалось обсудить какой-то важный вопрос или же избрать нового правителя. После введения системы оценок необходимость в этом отпала, да и нынешние горожане вряд ли разместились бы на девяти беломраморных ярусах. Так что теперь сюда приходили повеселиться и послушать музыку. Разумеется, здесь же проводился и Великий экзамен, на который ежегодно являлись главы всех семейств и от которого зависели их оценки.

Посередине арены, прямо на круглой мраморной сцене, стояло деревянное сооружение, известное как Поющая башня. Ничего более нелепого и придумать было нельзя: темная, несимметричная постройка, лишенная простоты и благородства формы, столь характерных для Белого округа, раскачивалась и скрипела с каждым налетевшим ветерком, а при сильных порывах издавала и вовсе тоскливый плач. Не проходило и года, чтобы на собрании Экзаменаторского совета кто-нибудь не предложил разобрать ненужную конструкцию и возвести на ее месте новый, более подобающий символ города, но всякий раз предложение отклонялось — поговаривали, будто бы самим императором. Простой народ относился к башне с почтением: все-таки она была ужасно старая и, казалось, вечно стояла на этом месте, к тому же, согласно древней легенде, в один прекрасный день она собиралась запеть снова.

Кестрель всегда любила башню — за ее непредсказуемость, за полную бесполезность и даже за протяжные унылые стоны, которые так не вписывались в общую благополучную картину Араманта. Порой, когда жизнь казалась особенно невыносимой, девочка сбегала вниз по девяти ярусам, садилась на булыжники у мраморного подножия и беседовала с башней час-другой. Конечно, та не понимала ее, и жалобный скрежет ничем не напоминал человеческую речь, однако странным образом утешал в печали. Иногда ведь нам достаточно просто выговориться, выплеснуть накопившиеся обиды, почувствовать, что мы не одиноки, верно?

Вот и в этот ужасный день Кесс невольно устремилась к арене. Отец еще не вернулся из библиотеки, а мама с Пинпин была в клинике: врачи оценивали здоровье малышки. Куда же еще оставалось идти? Позднее мятежницу обвинили в заранее подготовленном хулиганстве, но какая же из нее злоумышленница? Кестрель повиновалась порыву, не думая, что будет делать дальше. Вот Бомен, тот предчувствовал беду, шагая следом за сестрой. Что же касается Мампо, то мальчик попросту плелся за первой и единственной школьной подругой.

Дорога в центр миновала «Общество ткачей». Шел обеденный перерыв, и ткачи высыпали во двор на разминку.

— Тронем землю! Тронем небо! — кричал их тренер. — От себя все больше требуй!

Работники усердно сгибали спины и выпрямлялись, тянулись кверху — и снова к носкам ботинок, стараясь не отставать друг от друга.

Чуть позже детям повстречался дворник. Мужчина сидел у тачки и обедал.

— Надеюсь, у вас найдется немножко мусора, чтобы бросить на мостовую? — печально спросил он. Близнецы порылись в карманах. Бомен вытащил подгоревший гренок, взятый утром якобы на обед, чтобы не обижать маму.

— Просто урони его, — оживился уборщик.

— Зачем? Я сразу положу в вашу тачку.

— Ну конечно, делай за меня мою работу, — пригорюнился мужчина. — Какое вам дело, продвинусь я когда-нибудь или нет, когда никто ничего не выкидывает? Не спрашивайте себя, сведу ли я концы с концами. Вы из Оранжевого и всем довольны. Кого волнует, что я тоже хочу исправиться, как и любой другой! А вот попробовали бы некоторые пожить в Сером округе! Моя жена, к примеру, с ума сходит по тем хорошеньким квартиркам из Коричневого с их маленькими балкончиками.

Обугленный хлеб выпал из руки мальчика.

— Вот и хорошо, — обрадовался дворник. — Пожалуй, я сначала полюбуюсь, а потом уберу его.

Кестрель была уже далеко, и брату пришлось догонять ее со всех ног.

— Скоро мы будем обедать? — спросил Мампо.

— Заткнись ты! — отмахнулась девочка.

Пересекая главную площадь, дети услышали, как на высокой башне дворца колокол звучно пробил два раза: «Бомм! Бомм!» Это значило, что их одноклассники уже вернулись за парты, а господин Бач, должно быть, как раз отмечал в журнале троих прогульщиков. И разумеется, вычитал новые баллы. Беглецы прошли сквозь белую двойную колоннаду, окаймлявшую верхний ярус, и двинулись вниз по ступеням.

На пятом ярусе Мампо внезапно затормозил и объявил, усевшись прямо на каменную лестницу: — Есть хочу.

Кестрель и ухом не повела. Она продолжала спускаться, и Бо держался рядом. Мампо хотел пойти за ними, но голод пересилил все прочие чувства и мысли. Мальчик обхватил колени руками. Ему безумно хотелось кушать.

У подножия Поющей башни Кесс наконец остановилась. Маленькую мятежницу по-прежнему трясло от злости, стоило ей вспомнить утреннюю контрольную Пинпин или насмешки господина Бача. Девочке страшно хотелось нарушить удушающе — безупречный порядок Араманта, рассердить, возмутить, сломать — неважно, кого или что, лишь бы взорвать изнутри эту гладко прилизанную красоту. Хотя бы на краткий миг. Кестрель попала в беду и нуждалась в друге, вот почему она оказалась у Поющей башни. Но только здесь беглянка поняла, как намерена поступить.

И поняв, начала взбираться наверх.

— Не надо! — тревожно окликнул Бомен. — Тебя накажут. Упадешь. Разобьешься.

А мне плевать.

Оказавшись на помосте, она продолжала карабкаться — теперь уже на саму башню. Это было нелегко: постройка раскачивалась на ветру, ноги девочки поминутно скользили на покосившихся опорах между трубами. Однако гибкая и крепкая школьница взбиралась все выше и выше, прижимаясь к прохладному металлу.

— Эй ты! — послышалось с верхнего яруса. — Слезай немедленно!

Какой-то чиновник в алом заметил нарушительницу и торопливо побежал по ступеням. Наткнувшись на сидящего мальчишку, взрослый помедлил, чтобы допросить его.

— Ты чем это занимаешься? Почему не в школе?

— Есть хочу, — пожаловался Мампо.

— Есть? Да вы только что обедали!

— А я нет.

— Значит, сам виноват. Все дети обедают на часовой перемене.

— Знаю, — откликнулся бедняга. — Только я все равно голодный.

Тем временем Кестрель добралась до горла башни, где и обнаружила кое-что интересное. В широкой металлической трубе была прорезана щель, а над ней темнела загадочная гравировка: стрела, указывающая вниз, и рисунок в виде буквы «S» — только хвостик у иероглифа загибался кругом и накрывал вершину.

Добежав до подножия Поющей башни, чиновник в алом резко окрикнул Бомена:

— Эй, парень! Что она вытворяет? Кто это?

— Это моя сестра.

— А ты кто?

— Я ее брат.

Сердитый дядька слегка напугал Бо, а когда мальчик нервничал, то говорил очень и очень разумно. Сбитый с толку чиновник задрал голову и гаркнул:

— А ну спускайся, негодница! Сейчас же! Что ты себе позволяешь?

— Понго! — крикнула та, продолжая карабкаться.

— Что-о? — изумился взрослый. — Что она говорит?

— Понго, — повторил Бомен.

— Это она мне?

— Трудно сказать, — пожал плечами школьник. — Может, и мне.

— Так это же я к ней обратился. Я велел спускаться, а она ответила: «Понго»!

— Наверное, решила, что вас так зовут.

— Еще чего. Нет такого имени — «Понго».

— Ну, я об этом не знал. Может, и она не знает.

Запутавшийся взрослый опять запрокинул голову — Кестрель почти достигла вершины — и проорал:

— Эй, это ты мне сказала?

— Понго пооа-пооа помпапрун! — отозвалась нарушительница.

Чиновник обернулся к мальчишке, перекосившись от праведного возмущения.

— Слышал? Ты слышал! Вот наглость! — И он снова закричал: — Быстро вниз, а не то донесу!

— Вы и так на нее донесете, — робко, но вполне рассудительно вставил Бомен.

— Разумеется, — откликнулся взрослый. — Хотя если она не спустится, донесу еще больше. — Он опять повысил голос: — Эй! Я потребую, чтобы у твоей семьи отняли баллы!

— Бангаплоп! — откликнулась Кестрель.

Она как раз поравнялась с одним из огромных кожаных черпаков; грубое слово промчалось вниз по трубам и вылетело из рожков секундой позже и странно искаженным:

— Банг-анг-анга-плоп-оп-п!

Бунтарка сунула голову прямо в совок и крикнула:

— Сагахог!

И рожки протрубили гулко:

— САГ-АГ-АГ-А-ХОГ-Г-Г!

Мужчина в алом плаще побледнел от возмущения.

— Эта малявка помешает послеобеденному заседанию, — ужаснулся он. — Чего доброго, в Коллегии услышат!

— Помпа-помпа-помпапрун! — воскликнула девочка.

— ПОМП-П-ПА ПОМП-П-ПА ПОМП-П-ПА-ПРУ-У-УН! — прогрохотала Поющая башня.

Между тем из Коллегии экзаменаторов выскочили высокие чиновники в развевающихся белых одеждах — посмотреть, кто осмелился нарушить их послеобеденный покой.

— НЕНАВИ-И-ИЖУ ШКОО-ОО-ООЛУ! — разносилось над ареной. — НЕНАВИ-И-ИЖУ ОЦЕ-Е-ЕНКИ!

Экзаменаторы окаменели.

— Она спятила, — сказал один. — Совсем свихнулась.

— Уберите ее! Послать за городовыми!

— Я не буду стараться бо-о-ольше! — надрывалась Кестрель. — Не буду тянуться вы-ы-ыше! Не хочу быть завтра-тра-та-ра-ра лучше, чем сегод-ня-ня-ня!

На площади росла толпа зрителей, привлеченных необычным шумом. Среди белых колонн появились коричневые платьица и костюмы: это группа учеников, посещавших Зал Достижений, высыпала наружу послушать Кестрель. А арену все оглашали отчаянные вопли:

— Я не люблю своего император-тор-ора! Нету никакой слав-ав-авы в Араманте-анте-анте!

Дети дружно ахнули. Учитель и вовсе онемел от негодования. Вниз по ступеням уже сбегали серые городовые с дубинками в руках. — Снять ее! — приказал чиновник в алом.

Служители порядка выстроились вокруг Поющей башни, и капитан зычно рявкнул: — Ты окружена! Бежать бесполезно!

— А я и не собираюсь, — пожала плечами Кестрель. И опять сунула голову в совок.

— ПОНГО-О-О НА ВАШИ ЭКЗАМ-АМ-АМЕНЫ!

Школьники в коричневом начали хихикать в ладошки.

— Ах, мерзавка! — воскликнул учитель. — Уходим, дети. Не слушайте ее, она больная.

— Спускайся! — проревел капитан городовых. — Спускайся, или пожалеешь!

— Я и так жалею! — отозвалась Кестрель. — И себя жалею, и вас жалею, и весь этот жалкий городишко!

Тут она снова залезла с головой в черпак и завопила на всю арену:

— НЕ БУДУ СТАРАТЬСЯ БОЛЬ-ОЛЬ-ОЛЬШЕ! НЕ БУДУ ТЯНУТЬСЯ ВЫ-Ы-ЫШЕ! НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЗАВТРА-ТРА-ТА-РА-РА ЛУЧШЕ, ЧЕМ СЕГОДНЯ-ДНЯ-ДНЯ!

Бомен уже не пытался остановить сестру. Он чересчур хорошо знал Кесс. Если уж она разошлась, то не угомонится, пока не отведет душу. Учитель оказался прав: девочка и вправду заболела. Чудесная, волшебная горячка раскачивала ее из стороны в сторону, позволяла свободно выкрикивать крамольные слова, копившиеся на сердце годами. Теперь, когда маленькая мятежница преступила столько законов и наговорила столько ужасного, когда уже нельзя было повернуть назад, а будущее грозило самыми строгими карами, сестренка Бо могла вести себя так плохо, как ей хотелось.

— Понго на вашего императора! — ликовала она. — И кстати, где он? Что-то я его не видела! Может, никакого императора и нету?

Городовые решили взять нарушительницу силой и принялись карабкаться на башню. Опасаясь, как бы сестре не причинили зла, Бомен побежал за отцом, работавшим в подвальной библиотеке Оранжевого округа.

Как только мальчик покинул арену, с противоположной стороны появился Главный экзаменатор собственной персоной. Внушительный мужчина замер, озирая безобразную сцену в суровом молчании.

— ПОМП-ПА ПОМП-П-ПА-ПРУ-У-УН НА ИМПЕРАТОРА-ТОРА-ТОРА! — гремело над площадью.

Мэсло сделал глубокий вздох и степенно тронулся вниз по лестнице. На пятом ярусе чья-то слабая рука ухватила его за край белоснежных одежд.

— Пожалуйста, сэр, — послышался робкий голос. — Нет у вас чего-нибудь покушать?

Главный экзаменатор опустил свой взор. Чумазая, сопливая мордашка глупо моргала влажными глазами.

— Не трожь меня, грязное отродье! — зашипел мужчина в белом и яростно дернул за мантию.

Мампо давно привык спокойно принимать от людей брезгливость или насмешку, но чистая, без примесей, ненависть изумила мальчика до глубины души.

— Я просто хотел… — начал он.

Но Мэсло Инч не желал ничего слушать. Он уже нисходил к подножию Поющей башни.

Как и ожидалось, его появление породило настоящую панику среди чиновников и городовых.

— Ей велели спуститься… Делаем все, что в наших силах… Должно быть, она пьяна… Вы слышали это?.. Она не подчиняется… — наперебой принялись оправдываться они.

— Тихо, — властным голосом оборвал их экзаменатор. — Кто-нибудь, немедля уведите отсюда вон того замарашку и выкупайте. — Он указал через плечо на маленького Мампо.

Один из городовых кинулся вверх по лестнице и ухватил мальчика за руку. По дороге несчастный то и дело оглядывался на Кестрель, забравшуюся на вершину Поющей башни. Школьный дурачок не жаловался: не в первый раз его куда-то грубо тащили. У фонтана перед величественной статуей императора служитель порядка остановился и сунул голову Мампо прямо под холодную струю. Грязнуля визжал и изворачивался.

— Эй ты, осторожнее! — прикрикнул городовой, на мундир которого попало несколько брызг. Разжав наконец железную хватку, служитель порядка тщательно вымыл руки в фонтане. — Араманту не нужны такие неряхи.

— Да я бы и сам ушел, — честно признался мальчик, мелко дрожа от холода. — Только не знаю куда.

Между тем на арене Мэсло Инч наблюдал, как городовые неуклюже лазают по башне за худенькой и ловкой нарушительницей.

— Всё, слезайте, — внезапно велел он.

— Они непременно поймают ее, сэр, — возразил капитан городовых.

— Я сказал, пусть слезают.

— Как прикажете, сэр.

Городовые с багровыми лицами спустились на землю, тяжело пыхтя и отдуваясь. Главный экзаменатор обвел толпу зевак презрительным твердым взором.

— Вам что же, нечем заняться?

— Но мы не могли позволить ей говорить такие ужасные вещи…

— Вы — ее публика. Расходитесь, и девчонка сама замолчит. Капитан, расчистить арену.

Военные и чиновники неохотно потянулись прочь. По дороге они оглядывались, любопытствуя, как же мужчина в белых одеждах поступит дальше.

Кестрель не утихомирилась. Она сложила песенку из всех известных ей нехороших слов и теперь с удовольствием распевала:

Поксикер иоксикер помпапрун! Банга-банга-банга плоп! Сагахог сагахог помпапрун! Жук навозный понго плоп!

Несколько мгновений Мэсло Инч пристально смотрел на юную бунтарку, словно желая запомнить ее черты до конца своих дней. Девчонка насмехалась и открыто издевалась над всем, что было святого в Араманте. О, разумеется, ее накажут. Однако сей исключительный случай требовал больше, чем обычная кара. Мятежницу нужно сломить раз и навсегда. Невзирая на нежный возраст. Главный экзаменатор был не из тех, кто пасует перед жесткими решениями. Надо — значит надо. Он коротко кивнул своим мыслям, развернулся и пошагал прочь.

Глава 4

Готовимся в Коричневый

К тому времени, когда Бомен привел папу, арена уже опустела и Поющая башня умолкла. Городовые оцепили площадь и никого не впускали. Анно Хаз объяснил им, что маленькая мятежница — его дочь и что он собирается забрать ее домой. Служители порядка послали за капитаном. Тот не решился действовать без приказа свыше, из Коллегии экзаменаторов. Наконец оттуда пришел короткий ответ: «Отослать преступницу домой. С ней разберутся позже».

Спускаясь по мраморной лестнице, мальчик негромко спросил:

— Что они с ней сделают?

— Не знаю, — покачал головой Анно.

— Говорят, мы потеряем кучу баллов.

— Наверное.

— Она сказала «помпапрун на императора». И даже будто его вообще нет.

— Неужели? — тихо усмехнулся отец.

— Пап, а его правда нет?

— Об этом трудно судить. Лично я никогда не видел императора. Как и не встречал людей, которые видели. Может, верховный правитель — просто еще одна выдумка, полезная для общества?

— Ты ведь не злишься на Кесс?

— Что ты, конечно нет. Но лучше бы она этого не делала.

У подножия Поющей башни отец поднял голову и закричал, обращаясь к дочери, которая свернулась калачиком посреди кожаных черпаков:

— Кестрель! Слезай оттуда, милая. — Девочка выглянула через край и увидела папу.

— Ты сердишься, да? — спросила она тоненьким голоском.

— Нет, — ласково прокричал Анно. — Я люблю тебя.

Маленькая мятежница спустилась. На земле остатки храбрости покинули ее, и девочка зарыдала, дрожа всем телом. Анно Хаз подхватил дочку на руки, присел вместе с ней на белую лестницу и прижал к себе: пусть выплачет свой гнев и унижение на родном плече.

— Я знаю, я знаю, — только и повторял он без конца. Бомен сидел рядом, ожидая, пока сестра успокоится. Его трясло, как от озноба, и мальчику тоже захотелось прижаться к отцу. Придвинувшись ближе, Бомен положил голову на милую, крепкую, волосатую руку. И вдруг подумал: «Папа нам не поможет. Он хотел бы, да не в силах». Впервые в жизни мальчика посетила подобная мысль, такая простая и ясная. Он поделился ею с Кестрель:

Папа нам не поможет.

Знаю, — ответила девочка. — Зато он любит нас.

Близняшек охватило горячее, нежное чувство, и они, не сговариваясь, принялись целовать отца в уши, глаза и колючие щеки.

— Так-то лучше, — сказал Анно. — Узнаю своих милых пичужек.

Домой они шли молча, рука в руке, и никто не посмел остановить их. Аира Хаз ожидала семью на пороге, качая на руках Пинпин.

— Что с вами приключилось?

Ей коротко рассказали.

— О, как жаль, что я этого не слышала! — воскликнула мама.

Родители ни единым словом не упрекнули Кестрель. Хотя все, конечно, догадывались, что рано или поздно им придется платить за ее поступок.

— Нам будет плохо, пап? — спросила девочка, глядя ему в глаза.

— Да, наверное, — вздохнул тот. — Уж как-нибудь накажут, чтобы другим неповадно было.

— Нас переселят в Коричневый округ?

— Думаю, переселят. Разве что я потрясу мир своей гениальностью на Великом экзамене.

— Ты и есть гений, пап. Ты умнее всех на свете.

— Спасибо, родная. Скажи это проверяльщикам.

Анно скорчил потешную мину. Контрольные он терпеть не мог, и близкие отлично знали это.

Наступил вечер, а городовые все не являлись. Хазы поужинали, потом, как обычно, выкупали Пинпин. Однако прежде чем уложить ее в кроватку, в закатный час, когда в небесах повисла пыльная розовая пелена, семья собралась вместе — обняться и загадать желание. Они всегда так делали. Анно Хаз опустился на колени, раскинув руки в стороны, чтобы ласково обхватить прильнувших к нему Бо и Кестрель. Крошка Пинпин подошла к папе, уткнулась носиком ему в грудь и крепко обняла. Потом и мама встала на колени за спиной малышки, прижала к себе близняшек, и получился тесный, неразрывный круг. Все склонили головы, легонько стукнувшись макушками, и по очереди пожелали себе чего-нибудь перед сном. Очень часто это были забавные глупости. Раз, например, мама придумала, чтобы семейка Блешей пять ночей кряду носилась вприпрыжку вокруг дома, пока у них пятки не намозолятся. Только сегодня никого не тянуло на шутки.

— Хочу, чтобы никогда больше не было экзаменов, — промолвила Кесс.

— Хочу, чтобы с моей сестрой не случилось ничего плохого, — проговорил Бомен.

— Хочу, чтобы мои милые дети жили счастливо и безопасно, — сказала Аира.

В трудные для Хазов дни она всегда желала чего-нибудь подобного. А папа вдруг прибавил:

— Хочу, чтобы Поющая башня снова запела.

Бо легонько подтолкнул Пинпин, и девочка прощебетала: — Хочу, хочу!

После этого все расцеловались, смешно ударяясь носами, потому что никакого раз и навсегда заведенного порядка для поцелуев не было.

— Думаешь, это когда-нибудь случится, пап? — спросил Бомен, когда малышку Пинпин уложили в постель. — Думаешь, Поющая башня еще подаст голос?

— Это всего лишь легенда, — ответил отец. — Никто в нее больше не верит.

— А я верю, — вмешалась Кестрель.

— Так не бывает, — возразил брат. — И ты знаешь столько же, сколько и другие.

— Я верю, потому что другие — нет, — заметила девочка. Папа улыбнулся и развел руками.

— Со мной примерно та же история.

Дети помнили древнюю легенду почти наизусть, но в этот вечер Кестрель вздумалось послушать ее опять. Чтобы хоть как-то утешить дочку, Анно еще раз поведал о давным-давно минувших днях, когда башня пела на ветру и ее песни наполняли сердца людей счастьем.

И вот однажды их чистая радость разгневала властительницу духов, ужасную Морах.

— Морах — это выдумка, — рассудительно вставил Бомен.

— Да, — согласился отец. — Сегодня в нее тоже никто не верит.

— А я верю, — промолвила девочка.

Предание гласило, что Морах послала на жителей Араманта страшную, непобедимую армию — армию заров. Убоявшись за свой город, люди собственными руками вынули голос Поющей башни и отдали властительнице духов. Морах приняла жертву, и великая армия ушла из-под стен Араманта. Но и чудесных песен город уже никогда не слышал.

Нужно ли говорить, насколько разволновали Кесс папины слова?

— Так и есть! — с жаром воскликнула она. — Я была там, я видела щель для голоса на горле Поющей башни!

— Я тоже, — кивнул отец.

— Значит, легенда не врет.

— Кто же знает? — негромко откликнулся Анно. — Кто знает?

Замечание Кестрель напомнило всем о ее сегодняшнем бунте, и семья печально умолкла.

— А может, они просто забудут? — произнесла с надеждой Аира.

— Нет, — покачал головой папа. — Они ни за что не забудут.

— Подумаешь, ну и переедем, — подал голос Бомен. — Ничего страшного.

— Да, но квартиры в Коричневом такие тесные. Ведь нам придется спать в одной комнате.

— Вот и хорошо, — сказал мальчик. — Я всегда мечтал об этом.

Сестра благодарно посмотрела на него, а мама улыбнулась, поцеловав сына в лоб.

— Родной ты наш. Только знаешь, твой папа громко храпит.

— В самом деле? — удивился Анно.

— Я уже привыкла, — пожала плечами Аира. — А вот дети, пожалуй, станут просыпаться.

— Тогда почему бы не попробовать? — спросил Бо. — Прямо сегодня ночью?

И вот Хазы перетащили матрасы близняшек в родительскую спальню. В комнате стояла большая кровать, накрытая покрывалом из разноцветных полосок: розовых и желтых, синих и зеленых. Это мама, желая немножко посамовольничать, когда-то раздобыла маленькие лоскуты, окрашенные необычно для Араманта, и сшила из них чудесное украшение, которое так порадовало детей.

Большую постель сдвинули в дальний угол, и на полу нашлось место для двух матрасов. Правда, ходить стало негде и уж конечно некуда было поставить кроватку Пинпин. Немного подумав, семья решила уложить малышку между близнецами, на стыке матрасов.

Так и сделали. Оказавшись вместо привычной постельки на новом месте, девочка приоткрыла глазки, повернулась с боку на бок и довольно заулыбалась, увидев рядом брата и сестру.

— Люблю Бо, люблю Кесс, — пробормотала она, повозилась на матрасах и вскоре тихо засопела носиком.

Немного успокоившись, родители тоже пошли спать. Какое-то время они тихо лежали во тьме, обнявшись и слушая дыхание друг друга.

— О, пропащий народ! — промолвила вдруг Аира особым, «пророческим» голосом. — Завтра горе грядет!

Родные, как всегда, приглушенно засмеялись. Но каждый понял, что на сей раз мама не шутит, — и содрогнулся, как от озноба, сильнее кутаясь в одеяло. Ночевать в одной комнате казалось так уютно, так по-семейному, что Хазы удивлялись — почему они не додумались до этого раньше? А еще размышляли, доведется ли им когда-нибудь повторить столь восхитительный опыт.

Глава 5

Предупреждение Главного экзаменатора

Вызов пришел рано утром, когда семья еще завтракала. Зазвенел колокольчик, и на пороге появился посыльный от Коллегии. Главный экзаменатор желал немедленно видеть Анно Хаза и его дочь.

Папа встал из-за стола.

— Ну, давай, Кесс. Надо скорее разобраться с этим.

Девочка продолжала сидеть, упрямо нахмурив лоб.

— Мы не обязаны идти.

— Тогда за нами пришлют городовых.

Кестрель медленно поднялась и устремила на посыльного полный враждебности взгляд.

— Делайте со мной, что хотите.

— Кто, я? — изумился тот. — Я-то здесь при чем? Мое дело — передавать послания. Думаешь, кто-нибудь объясняет их суть?

— Ну и не делали бы то, чего не понимаете.

— Да, вот так просто? Знаешь ли, мы-то живем в Сером округе, не то что некоторые. А ты никогда не думала, каково это — один туалет на шесть семей? И больная жена, и два сына — топотуна в тесной комнатушке? Нет уж, я буду выполнять свою работу. И если когда-нибудь мы переедем в Коричневый, меня это вполне устроит, благодарю покорно.

Мэсло Инч ожидал посетителей в просторном кабинете, возвышаясь над огромным столом. Увидев Анно и Кестрель, экзаменатор выпрямился во весь внушительный рост и, к удивлению вошедших, поприветствовал их благодушной улыбкой. Он даже вышел из-за чудовищного стола, похожего на неприступную крепость, пожал посетителям руки и пригласил сесть в кресла с высокими спинками.

— Когда мы с твоим папой были такими же, как ты сейчас, — обратился он к девочке, — то играли вместе. Частенько мы даже сидели за одной партой, помнишь, Анно?

— Помню, — отозвался тот.

В школьные годы Мэсло кичился своим исключительным ростом и однажды поставил весь класс на колени. Но об этом папа Кестрель не сказал ни слова. Ему хотелось быстрее покончить с неприятным разговором. Белоснежные одеяния Инча нестерпимо резали глаз. Да еще эта жуткая улыбка!..

— Хочешь услышать нечто поразительное? — продолжал экзаменатор, глядя в глаза Кесс. — В те далекие годы твой папа был умнее меня.

— Я не удивляюсь, — пожала плечами девочка.

— Нет? — ровным голосом откликнулся Мэсло Инч. — Тогда объясни, почему же я — Главный экзаменатор, а он — рядовой библиотекарь?

— Потому что ему не нравятся контрольные, — ответила Кесс — Он любит книги.

Анно заметил, как по лицу экзаменатора пробежала тень раздражения, и негромко вставил:

— Мы знаем, ты вызвал нас из-за вчерашнего. Просто скажи, что должен сказать.

— Ах, да. Вчерашнее. — Улыбка на холеном лице Инча засияла пуще прежнего. — Твоя дочь устроила настоящий спектакль. Хотя всему свой черед…

Тут его мерцающие глаза захлестнула волна глубокой ненависти. Анно внутренне содрогнулся, однако не мог не изумиться. Чего боится этот человек, облеченный высочайшей властью в Араманте? За что так взъелся на безобидного товарища детства?

Главный экзаменатор снова поднялся на ноги.

— Прошу вас, пройдемте за мной. Вы, оба.

Мужчина в белоснежных одеждах двинулся прочь и даже ни разу не обернулся. Анно и Кестрель пошли следом, рука в руке. Дорога лежала через длинный коридор, испещренный с обеих сторон длинными рядами золотых букв. Отец и дочь не обращали на них ни малейшего внимания. Жители Араманта испокон веков привыкли, что любое их достижение записывалось на какой-нибудь стенке, так что в конце концов в целом городе не осталось чистых общественных зданий.

Коридор соединял Коллегию с Императорским дворцом и выводил во внутренний дворцовый дворик, туда, где уборщик в серой робе подметал дорожки. И тут Мэсло Инч начал свою явно отрепетированную речь:

— Кестрель, я хочу, чтобы сегодня ты внимательно выслушала мои слова, увидела то, что я покажу, и запомнила это на всю оставшуюся жизнь.

Девочка не ответила. Она наблюдала за дворником. Как четко двигалась его метелка: вжик-вжик-вжик.

— Я расспрашивал о тебе, — продолжал экзаменатор. — Говорят, вчера утром ты села в самом конце класса.

— Ну и что?

Кесс не сводила взгляда с уборщика. Лицо его казалось пустым и безжизненным, а глаза смотрели только под ноги. «Интересно, о чем он думает? — гадала девочка. — Бо непременно понял бы».

— Потом ты заявила учителю: «Теперь вы мне ничего не сделаете».

— Ну и что?

Зачем он метет? Все и так вылизано…

— А после, появившись не вовремя в общественном месте, закатила истерику, словно маленькая.

— Ну и что?

— Разумеется, ты понимаешь, как твое поведение отразится на общей оценке семьи?

— Ну и что?

«Вжик, вжик, вжик», — пела метелка.

— Вот это я и собираюсь тебе объяснить.

Главный экзаменатор остановился у двери в каменной стене, положил руку на увесистый железный засов и обернулся к девочке.

— Забавный вопрос: «Что еще вы мне можете сделать?» Забавный и неправильный. Думать нужно о другом: «Что я могу сделать и для себя, и ради тех, кого люблю?»

Мужчина в белом откинул засов и толкнул массивную створку. Сырой каменный туннель уходил вниз, во мрак и неизвестность.

— Я покажу вам соляные пещеры. Это своего рода честь. По причинам, которые станут понятны чуть позже, мало кто из горожан бывал здесь.

Троица проследовала по коридору, стены которого казались выдолбленными в белой, мерцающей скале. Шаги людей отдавались под сводами потолка, затерянного высоко в полумраке. Из уроков истории Кестрель помнила, что Арамант возведен на соляных залежах. Кочевое племя мантхов осело здесь, обнаружив следы ценного минерала. Мелкие разработки со временем превратились в солидные шахты, а те — в гигантские пещеры подземной сокровищницы. Бедные скитальцы обогатились и построили город.

— Никогда не спрашивали себя, что стало с древними соляными копями? — разглагольствовал Мэсло Инч, нисходя по длинному кривому коридору. — Когда всю соль извлекли на поверхность, под землей осталась пустота. Огромная дырка. Есть ли, по-вашему, польза от пустоты?

Теперь они стали различать, как где-то вдали неторопливо журчит поток, а в отсыревшем воздухе понемногу проявился резкий неприятный запах.

— Сотню лет мы брали от земли то, в чем нуждались больше всего. Другую же сотню — отдавали то, что нам совершенно не требуется.

Наклонный туннель неожиданно вывел троицу в огромную пещеру. Далекие стены неразличимо терялись во тьме. Сумеречное пространство переполнял сильный грохот, как если бы тысяча рек сливалась на этом самом месте в одно подземное море. Едкий и тошнотворный запах сделался отчетливым.

Главный экзаменатор подвел отца и дочь к длинным перилам и жестом велел посмотреть вниз. Туда, где закручивались медлительными водоворотами потоки широкого темного озера, похожего на гигантский кипящий котел, поскольку его грязевые волны то и дело взрывались очередями оглушительных пузырьков. Каменные стены вокруг озера кое-где лоснились, точно от пота. Здесь и там их пронзали железные трубы, откуда лилась некая серая жижа — то слабыми струйками, а то настоящими речками.

— Канализация, — с удовольствием проговорил человек в белом. — Не самая приятная вещь, но без нее не обойтись.

Анно и Кестрель невольно зажали носы.

— Итак, юная леди, ты думаешь, маленькой девочке можно делать все, что она пожелает. Даже не успевать в классе. Ведь тогда ее семья всего лишь переедет в Коричневый округ. Видимо, тебя это не смущает. Если продолжать в том же духе, рассуждаешь ты, однажды придется жить в Сером. Неудобно, конечно, зато уж там вас оставят в покое, ибо дальше опускаться некуда. Так или нет?

— Нет, конечно, — фыркнула Кестрель, хотя и в самом деле рассчитывала на это.

— Интересно. А разве нет кары пострашнее?

Девочка прикусила губу.

— Ты совершенно права. Бывает и хуже, гораздо хуже. В конце концов, Серый округ — тоже часть Араманта. А вот этот мир — иной, он лежит глубоко внизу.

Мятежница, широко распахнув глаза, смотрела на озеро, темная поверхность которого тянулась так далеко, что совсем исчезала из виду. Где-то там, посреди кромешного мрака, ей почудился едва заметный проблеск. Девочка устремила туда свой взор, и зловонные воды показались ей чуть ли не своеобразно красивыми.

— Перед вами Низменное озеро, куда сливается вся наша грязь, — сообщил Мэсло Инч. — Оно превосходит величиной сам город. Тут есть и свои острова, острова из отходов. Видите?

Он указал пальцем. Вдали над жирными, серовато-бурыми волнами темнели едва различимые курганы. Теперь, когда отец и дочь уставились туда во все глаза, им померещилось какое-то движение. Боясь поверить себе, они продолжали смотреть. Неясный силуэт медленно брел прямо по грязи, а потом вдруг исчез. Постепенно привыкая к темноте, Хазы начали замечать и другие фигуры, темные, как и мерзкая жижа, в которой они копошились, то появляясь, то пропадая в сумраке.

— Неужели здесь живут люди? — промолвил Анно Хаз.

— Вот именно. Многие, многие тысячи. Мужчины, женщины, дети. Отсталый, недоразвитый народ, ничуть не лучше животных.

Мэсло Инч знаком предложил отцу и дочери подойти еще ближе. Впереди, за воротами в перилах, тянулась узкая пристань. Примерно двадцатью футами ниже, привязанные к деревянным колышкам, качались длинные плоскодонные лодки, наполовину набитые всевозможным хламом.

— Эти люди живут среди мусора и пользуются нашими отбросами, — произнес экзаменатор, а затем снова обратился к юной мятежнице: — Ты спрашивала: «Что еще вы можете сделать?» Вот и ответ. Почему мы стараемся больше, тянемся выше, исправляемся с каждым днем? Потому что не желаем скатиться сюда.

Девочка пожала плечами.

— А мне все равно.

Главный экзаменатор смерил ее пристальным взглядом.

— Вот как? Тебе все равно? — с расстановкой проговорил он.

— Да.

— Не верю.

— Ну и не надо.

— Докажи.

Мужчина в белых одеждах открыл скрипучие ворота и придержал их, приглашая Кестрель вовнутрь. Девочка посмотрела на склизкие края причала.

— Давай пройди до самого конца. Тебе же все равно.

Маленькая бунтовщица ступила на пристань и замерла. По правде сказать, Низменное озеро пугало ее. И только гнев и гордость не позволяли девочке убежать со всех ног. «Что угодно, лишь бы стереть гаденькую ухмылку с этой довольной физиономии», — подумала она и сделала еще один шаг.

— Хватит, Кесс, — произнес папа. — Мы все поняли, Мэсло. А теперь отпусти ее и оставь нас в покое.

— Вы слишком долго прозябали в так называемом покое. — В размеренном голосе экзаменатора послышались резкие нотки неудовольствия. — Яблоко от яблони недалеко падает. В тебе есть какой-то изъян, Анно. Ты безвольный. Не хочешь бороться. Не стремишься к успеху.

Девочка услышала эти слова — и закипела от ярости. В тот же миг она отважно зашагала вперед. Глядя на дальний огонек, плывущий по волнам, и только на него, юная мятежница переставляла ноги, одну за другой, без остановки.

— Вернись, Кесс! — позвал отец и кинулся следом, однако Мэсло поймал его за локоть и сжал железной хваткой.

— Пусть идет. Пора ей получить урок.

Свободной рукой он повернул длинный рычаг у ворот. Послышалось шипение, где-то заурчало, забулькало, и вдруг столбы, на которых держался противоположный конец пристани, начали погружаться в темное озеро. Узкий причал превратился в крутую детскую горку. Взвизгнув от ужаса, Кестрель развернулась и хотела броситься обратно. Коварные, покрытые слизью доски оказались плохой опорой, и девочка неумолимо заскользила вниз.

— Папа! — кричала она. — Помоги мне, папа!

Анно рванулся изо всех сил, извиваясь в стальных тисках экзаменатора, но все было тщетно.

— Пусти! Что ж ты делаешь? Сумасшедший!

Взгляд Мэсло Инча был прикован к маленькой нарушительнице спокойствия, которая отчаянно пыталась удержаться наверху.

— Так-так-так, ползем, ползем, ползем! — воскликнул он. — Ну что, Кестрель, теперь тебе не все равно?

— Папа! Спаси меня!

— Пусти! Она же утонет!

— Теперь тебе не все равно? Будешь стараться сильнее, а? Скажи, чтоб я слышал!

— Папа! — еще раз прокричала дочь.

Руки устало разжались, и она съехала на животе в темную бездну. Как только ноги коснулись бурой жижи, раздался мерзкий сосущий звук, и лодыжки девочки исчезли в грязи.

— Тону!

— Скажи: «Мне не все равно!» — завопил Мэсло, продолжая удерживать отца девочки побелевшими от натуги пальцами. — Я хочу это слышать!

— Псих ненормальный! — ахнул Анно. — Ты спятил! — В отчаянии, замахнувшись свободной рукой, он влепил мучителю громкую пощечину.

Внезапно Инч утратил самообладание и затряс пленника, точно куклу.

— Не смей меня трогать! Червь ползучий! Крыса! Неудачник! Экзамены сдать не может! Позор своей семьи, позор для всего города!

Между тем Кестрель ощутила, что больше не тонет. Грязи оказалось лишь по колено, и вскоре ноги нащупали твердую почву. Вцепившись обеими руками в края узкой пристани, девочка полезла наверх. Она уже не кричала. Только двигалась по скользкому склону, прожигая глазами спину Инча.

А Главный экзаменатор визжал, забывшись от злости:

— Ты бесполезное ничтожество, Хаз! Хочешь прожить без усилий? Пускай другие делают всю работу, пока ты читаешь свои книжонки! Паразит несчастный! Зараза для общества! Лодырь! Терпеть тебя не могу!

Кестрель уже достигла железных ворот. В ушах у нее звенело от обиды. На самом верху девочка глубоко вздохнула и прыгнула на врага.

— Поксикер!

Ухватив его руками за шею, а ноги обвив вокруг пояса, она сжала их из последних сил.

— Отпусти папу! Сагахог! Пооа-пооа-пооа-банга-помпап-рун! Поксикер и жук навозный!

Захваченный врасплох экзаменатор выпустил руку Анно, а сам завертелся как юла, пытаясь избавиться от нахальной девчонки. Только как бы он ни старался, цепкие руки продолжали душить его, а чумазые ноги — колотить по ребрам.

Схватка была короткой, но яростной. За это время Кестрель успела как следует вымарать белоснежные одежды Мэсло Инча. Когда наконец тот поймал прилипалу за шиворот, чтобы оторвать от себя, девочка отцепилась сама. Поэтому экзаменатор отшвырнул ее намного дальше, чем намеревался. Оказавшись на безопасном расстоянии, Кестрель вскочила и дала стрекача.

Впрочем, ее противник и не собирался пускаться в погоню. Он оцепенел от ужаса, уставившись на свои одеяния.

— Ах ты, маленькая дрянь! — рявкнул он.

Девочка улепетывала со всех ног, направляясь к заветной двери наверху туннеля.

Главный экзаменатор брезгливо отряхнулся, вернул рычаг в обычное положение и посмотрел на бывшего товарища детства.

— Итак, Анно, — произнес он ледяным голосом. — Что скажешь?

— Не нужно было так поступать с ней.

— И только?

Анно Хаз промолчал. Не мог же он признаться в том, что безумно горд дочерью. Но и приносить извинения отец мятежницы не собирался. Поэтому он сохранял невозмутимое выражение на лице, с удовольствием глазея на черные пятна, оставшиеся на некогда чистых одеждах экзаменатора.

— Да, теперь я вижу, — тихо промолвил Мэсло. — С этой девчонкой придется куда сложнее, чем мы думали.

Глава 6

Особый урок

Кестрель выбежала из туннеля — и тут же угодила в руки дворника. Мужчина в сером, должно быть, издали услышал топот, ибо уже поджидал ее у входа, раскинув объятия. Брошенная метла валялась на дорожке. Уборщик поймал худенькую мятежницу и поднял высоко над головой. Девочка принялась извиваться ужом, визжа во все горло. Мужчина оказался сильнее и выше, чем выглядел прежде, ссутулившись над метелкой, и вопли маленькой пленницы оставили его равнодушным.

Когда Мэсло Инч и Анно вынырнули из темного прохода, еще два уборщика, привлеченные шумом, прибежали на помощь.

— Папа! — кричала Кестрель. — Папа-а-а!

— Отпусти ее, — взмолился отец.

— Тихо! — гаркнул Главный экзаменатор, и в его голосе прозвучала такая неоспоримая власть, что даже нарушительница спокойствия прикусила язык.

— Убрать его, — уже тише приказал Мэсло, и мужчины в серых робах потащили Хаза прочь. — А девчонку — на Особый урок.

— Нет! — воскликнул Анно. — Прошу вас, не надо!

— Папа! — снова завизжала Кестрель, отчаянно брыкаясь и дергаясь. — Папа-а-а!

Но ее уже уносили в другую сторону. Главный экзаменатор взирал на происходящее тяжелым и неподвижным взглядом.

— Значит, мы ничего больше не сделаем? — пробормотал он, усмехнувшись.

И царственно двинулся прочь. Пора было переменить одежды.

Здание, отведенное для Особых уроков, находилось внутри дворцового комплекса, сбоку от крохотной безлюдной площадки. Солидная постройка из камня как две капли воды походила на любую другую в благородном Белом округе. Высокая изящная дверь, к порогу которой вели три мраморные ступеньки, открылась изнутри, пропустила дворника и маленькую пленницу, а потом наглухо затворилась.

— Послана Главным экзаменатором, — произнес уборщик. Привратник в серой робе отвесил короткий поклон и отпер еще одну дверь. Кестрель протолкнули в узкую длинную комнату и молча покинули. За спиной громко щелкнул замок.

Девочка осталась одна.

Лишь тогда она почувствовала, что дрожит с головы до ног — от испуга, гнева и усталости. Сделав несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться, мятежница осмотрелась. Комната была пуста и не имела окон.

Конечно же, первым делом Кестрель заинтересовалась выходом. Дверь оказалась без ручек. Маленькая пленница ощупала ее сверху донизу, попробовала просунуть ноготь в тонкую, точно волос, щель косяка: все было бесполезно. Видимо, створка открывалась исключительно снаружи. Так что волей-неволей девочка снова принялась осматривать комнату.

Одну из стен от пола до потолка скрывал простой пыльный занавес. Кесс подумала — и заглянула под него. За серыми складками обнаружилось большое окно в другую комнату, а точнее, в класс. Девочка с осторожностью отвела тяжелую штору чуть подальше — и замерла на месте. За длинными рядами парт сидели спинами к ней ученики, целая сотня учеников, не меньше. Все они прилежно сутулились над книгами, не издавая ни единого звука, — по крайней мере, так могло показаться через толстое стекло. В дальнем конце темнела доска и высился большой стол, однако учителя в классе не было.

Дети на задних партах сидели так близко: неужели они не помогут ей? Пленница тихонько — на случай, если взрослые рядом, — постучала по стеклу. Никто не пошевелился. Девочка ударила погромче, потом забарабанила в полную силу, но так и не привлекла к себе внимания. «А все-таки странные они, эти школьники», — вдруг осенило ее. И в самом деле, пусть лица учеников оставались закрытыми от юной бунтарки, зато их руки… Сколько морщин! И эти седые волосы… А у некоторых — даже лысины! Приглядевшись, Кестрель удивилась, как вообще могла принять сидящих за детей. Хотя, судя по росту и по фигурам…

Дверь неожиданно распахнулась и быстро захлопнулась. Узница обернулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. В комнате стояла экзаменаторша средних лет в алых одеждах и с открытой папкой в руках и вполне дружелюбно смотрела то на юную мятежницу, то в какие-то бумаги.

— Кестрель Хаз? — осведомилась она.

— Да, мадам, — сказала Кесс и, сложив руки перед собой, скромно потупила взор.

Сама еще не зная почему, она решила стать паинькой. Женщина поглядела на нее в замешательстве.

— И что же ты натворила, детка?

— О, я так испугалась! — пролепетала девочка тоненьким голоском. — Если я что-то сделала, то, наверное, от страха.

— Главный экзаменатор послал тебя на Особый урок. — Леди бросила взгляд через толстое стекло и покачала головой. — А это не шутка.

Кестрель ничего не ответила. Только напустила на себя печальный и послушный вид.

— Особый урок, видишь ли, — продолжала экзаменаторша, — назначают самым несносным детям. Самым неуправляемым. И это, как бы тебе сказать, очень надолго.

Девочка подошла к леди в алом, доверчиво взяла ее за руку и посмотрела снизу вверх огромными невинными глазами.

— У вас есть дочка, мадам?

— Да, детка. Есть.

— Тогда, я уверена, вы не сделаете мне дурного. Как не сделали бы своей родной девочке.

Леди помолчала и, тихонько вздохнув, погладила маленькую ладошку.

— М-да. Как же нам поступить? Давай-ка вместе навестим Главного экзаменатора. Должно быть, в дело вкралась ошибка.

Она повернулась и громко произнесла:

— Откройте, пожалуйста.

Дверь отворилась, и женщина с девочкой, рука в руке, прошагали мимо серого привратника на площадь. Теперь, когда Кестрель не волокли силой, она могла спокойно оглядеться вокруг.

Неподалеку белела с тыльной стороны Великая башня — центральная постройка дворца и самое высокое здание в Араманте, заметное, представьте себе, уже из Оранжевого округа. В такой близи казалось, что ее пик уходит прямо под облака и уж точно виден даже над огромными городскими стенами.

Маленькая дверь у подножия башни отворилась. На площадь вышли двое людей в белом. Один из них недовольно нахмурился, узрев экзаменаторшу и Кестрель, которые мирно держались за руки.

— Почему здесь ребенок из Оранжевого? — окликнул он. Леди объяснила. Мужчина в белом полистал ее папку.

— Стало быть, Главный экзаменатор назначил девчонке Особый урок, — сердито крякнул он. — А вы приводите ее сюда, чтобы оспорить приговор самого Мэсло Инча?

— Полагаю, здесь какая-то ошибка.

— Вам что-нибудь известно об этом случае?

— Вообще-то нет. — Щеки леди заметно порозовели. — Но, понимаете, мне показалось…

— Показалось? — процедил сквозь зубы начальник. — И вы предлагаете решать вопрос, от которого зависит остаток этой детской жизни, на основании собственных неясных чувств?

«Остаток детской жизни»! Кестрель похолодела. И снова заозиралась. Позади — школа для Особых уроков. Только не туда. Впереди — мужчина в белом.

— Я лишь хотела переговорить с господином Главным экзаменатором и удостовериться, что правильно поняла его волю.

— Его воля изложена здесь и, по-моему, весьма недвусмысленно. Разве не так?

— Так.

«А дверь-то по-прежнему не закрыта», — обратила внимание Кесс.

— Или вы считаете, что ваше начальство способно подписывать приказы, не подумав?

— Нет.

— Тогда выполняйте, и без разговоров.

— Конечно. Прошу прощения.

Так юная мятежница лишилась последней защиты. Леди в алых одеждах посмотрела на нее с жалостью и повторила, теперь уже для подопечной:

— Извини.

— Бывает, — ответила девочка. — Спасибо, что попытались.

Тут Кестрель несильно пожала покровительнице руку, потом отпустила ее и бросилась наутек.

Когда взрослые наконец опомнились, нарушительница спокойствия была уже внутри. Башня запиралась на большой засов; девочка торопливо защелкнула его и с бешено колотящимся сердцем осмотрелась.

Небольшой коридор, две двери — обе заперты — и витой лестничный пролет. На площади раздавались резкие крики. Створка задрожала под градом ударов. Потом загромыхала сильнее: кто-то пытался сбить засов. У самой двери послышался голос:

— Ждите здесь. Я зайду с той стороны.

Выбора не оставалось: только наверх.

Все выше и выше бежала Кесс, и все темнее становилось на лестнице. Где-то внизу Кестрель мерещился стук отпираемых дверей, и девочка продолжала подниматься по крутым ступеням. Выше и выше, снова и снова по спирали, и вот уже над головой замаячил слабый просвет. Глубоко в каменной кладке башни было зарешеченное окошко. Беглянка бросила молниеносный взгляд наружу, на дворцовые крыши, на площадь и статую Креота Первого.

Но лестница вела дальше, и мятежница устремилась наверх. Теперь она задыхалась, и ноги болели от напряжения. Понемногу тихий свет растаял далеко внизу, откуда искаженным эхом доносились грозные голоса и грохот подкованных сапог. Все дальше взбиралась девочка, правда, шаг ее становился все медленнее. А в голове крутилась мысль: на самом верху — если она успеет — не ждет ли беглянку еще одна безжалостно запертая дверь?

Вот появилось второе окно. Изможденная, дрожащая от страха, Кестрель на пару мгновений прислонилась к холодной стене и болезненно поморгала, глядя на волю. Отсюда она могла различить элегантные дома и модные магазины Алого округа, а также прохожих, что сновали по улицам. Но тут до ушей беглянки донесся звук, до ужаса похожий на цоканье сапожных подков по ступеням. Слишком близко. Ужас придал девочке сил. Она выпрямилась и продолжила восхождение. Выше и выше; отяжелевшие ноги отказывались повиноваться, голова кружилась от усталости, а узкой витой лестнице, казалось, не будет конца. Клац, клац, клац — тяжким гулом отдавалось от каменных стен. «Уже недалеко, — утешала себя Кестрель. — У-же не-да-ле-ко, у-же не-да-ле-ко», — повторяла она в ритме шагов, хотя понятия не имела, сколько еще осталось.

Когда силы иссякли, когда мятежница поняла, что не может идти дальше, перед ней вдруг возникла крохотная площадка. И заветная дверь. Ладонь беглянки предательски задрожала, коснувшись ручки. «Пожалуйста, — взмолилась девочка про себя, — все, что угодно, только откройся!»

Ручка легко повернулась вокруг своей оси. Мятежница толкнула: дверь не поддалась. Обманчивый лучик надежды угас, и душу переполнил черный страх. По щекам побежали горючие слезы. Кестрель опустилась на пол, обхватила руками колени и разревелась над своей невезучестью.

Клац, клац, клац… Сапоги грохотали все ближе. Девочка раскачивалась из стороны в сторону и плакала, мечтая о смерти.

Но тут послышался новый звук. Где-то поблизости мягко шаркали ноги. Скрипнул засов. Дверь отворилась.

— Сюда, — произнес нетерпеливый голос. — Только быстрее.

Кестрель подняла голову. Над ней нависало красное, покрытое прыщами лицо с выпуклыми водянистыми глазами и неопрятной седой бородкой.

— Сколько можно ждать, — пробурчал незнакомец. — Входи давай, ты пришла.

Глава 7

Император плачет

Таинственный бородач задвинул засов и знаками приказал девочке вести себя тихо. По ту сторону двери явственно забухали шаги. Кованые сапоги поднялись по ступеням и встали.

— Разрази меня гром! — воскликнул некто. — Ее здесь нет!

Ручка судорожно заплясала, но дверь не дрогнула. Площадку огласил истошный вопль:

— Ее нет здесь, тупые поксикеры! Я лезу по этим, сагахог их порази, ступеням, а ее здесь нет!

И невидимый городовой громко потопал обратно по длинной лестнице — разумеется, осыпая сослуживцев отборной бранью. Мужчина с бородкой довольно ухмыльнулся:

— Поксикеры, надо же! Давненько не слышал. Отрадно, что старые ругательства до сих пор в ходу.

Он взял гостью за руку и подвел к окну, чтобы лучше рассмотреть. Девочка, в свою очередь, уставилась на него. Одежды незнакомца отливали синим. Какой необычный цвет! Никто в Араманте не носит подобного.

— Что же, — вздохнул мужчина, — по правде сказать, я ожидал другого. Хотя, может, и ты сойдешь.

Он подошел к столу посередине комнаты, взял из полной стеклянной вазочки три шоколадных батончика и съел их один за другим. Между тем беглянка изумленно смотрела в окно. Должно быть, комната находилась почти на самом пике Великой башни, потому что городские стены остались внизу. Справа за вытянутым клочком суши расстилался океанский простор. Слева тянулись бесплодные равнины, а на горизонте синели в дымке зубцы далеких гор.

— Ух ты, как высоко! — вырвалось у девочки.

— Да уж, не низко.

Кестрель окинула взором раскинувшийся перед ней город: вот Алый округ, вот Белый, знакомые Оранжевые улицы, Коричневый, Серый, а дальше — массивная каменная ограда. Впервые в жизни ей пришло в голову, что это по меньшей мере чудно.

— Зачем они, эти стены?

— В самом деле, — хмыкнул бородач. — Зачем нам разноцветные округи? К чему эти экзамены, оценки? С какой стати людям стараться сильнее, тянуться выше, быть завтра лучше, чем сегодня?

Девочка разинула рот. Незнакомец читал ее сокровенные мысли.

— Ради любви к императору, — затвержено выпалила мятежница. — Ради славы Араманта.

— Ха! Я и есть ваш император.

— Вы?

— Понимаю, не похож. Только это так: я — повелитель Араманта Креот Шестой. А ты — человек, которого я ждал долгие годы.

— Я?

— Вообще-то, если честно, я надеялся увидеть бравого, сильного парня. Задание-то не из легких. Но что же делать, пришла ты.

— Да нет, — всплеснула руками Кестрель. — Я вас совсем не искала. Даже не знала, что вы существуете. Я просто сбежала…

— Не болтай чепухи. Ты, кто же еще. Ни одна душа до сих пор не попадала сюда. Они держат меня взаперти, вдали от всех.

— Почему взаперти? Вы сами открыли дверь.

— Это совершенно другое. Главное, что ты здесь.

Мужчине с бородкой явно не нравилось, когда ему перечили, поэтому девочка замолчала, а он продолжал уписывать батончики. Казалось, он и сам не замечал этого. И разумеется, не подозревал, что ведет себя невежливо. Мог бы чуть-чуть поделиться. Кестрель еще не решила, верить ему или нет, хотя… Комната и впрямь была обставлена с императорской роскошью. Великолепная постель, окруженная тончайшими занавесками наподобие шатра. Письменный стол, сплошь покрытый искусной резьбой. Книжные полки, загроможденные томами в затейливых переплетах. Круглый столик, на котором и стояла ваза с конфетами. Глубокие кожаные кресла. Огромная ванна с высокими стенками. Мягкие коврики на полу, вышитые гардины. Окна были повсюду, а между ними красовались узорчатые двери. Восемь окон, восемь дверей. В одну из них девочка только что вошла. За двумя, распахнутыми настежь, находились гардеробные. Оставалось пять. Одна из них наверняка вела обратно в башню.

Наконец бородач оторвался от шоколада, подошел к письменному столу и принялся двигать ящички — видимо, что-то искал.

— Пожалуйста, сэр, — сказала Кестрель. — Можно мне пойти домой?

— Домой? О чем ты? Разумеется, нельзя. Ты отправишься в Чертоги Морах и принесешь его назад.

— Кого?

— Где-то у меня лежала… А, вот она.

Император расстелил на столе пыльный и пожелтевший от времени свиток.

— Конечно же, я сам должен был это сделать. — Мужчина вздохнул и ткнул пальцем в пергамент. — Но, пожалуйста… По-моему, все яснее ясного.

Девочка посмотрела. Свиток потрескался и порядком выцвел, однако это явно была карта. Старшая дочь Анно Хаза различила береговую линию, океан и небольшой план города. Прямой, как стрела, путь вел из Араманта через долины к нарисованным горам. По всей карте, особенно там, где кончалась дорога, темнели загадочные закорючки, похожие на слова неизвестного языка.

Беглянка недоуменно захлопала ресницами.

— Хватит ворон считать, — обиделся император. — Если что-то непонятно, спроси.

— Ничего не понятно, — призналась Кестрель.

— Ерунда! Все проще простого. Сейчас мы находимся здесь, видишь? — Он указал на знак Араманта. — Вот это — твоя дорога. — Палец бодро прочертил карту к северу от города. — Не отклоняйся от нее, иначе не найдешь мост. А он там только один, видишь?

Император провел по черному зигзагу, который пересекал всю карту справа налево. Линия имела свое имя, начертанное все теми же странными символами, похожими на паучков и неведомыми юной гостье.

— Зачем это нужно? — не выдержала она.

— Клянусь бородой моих предков! — вспылил император. — О чем они думали, когда посылали ко мне безмозглого младенца?.. Зачем? Чтобы вернуть голос Поющей башни!

— Голос Поющей башни!

Юная мятежница содрогнулась. Ничего себе! Значит, это правда?

Мужчина в синих одеждах перевернул карту: обратную сторону свитка испещрили таинственные надписи. Правда, один символ девочка все-таки узнала. Это был поблекший рисунок в виде буквы «S» со змеиным загнутым хвостиком. Знак, вытравленный на горле Поющей башни.

— Гляди внимательней.

Кестрель во все глаза смотрела на пергамент, чувствуя, как замирает сердце от восторга и неясного ужаса.

— А что будет, если башня опять запоет?

— Тогда мы навеки освободимся от Морах, что же еще?

— Морах?

— Избавимся от Морах, — громко, по слогам отчеканил властитель.

— Но ведь это сказка.

— Сказка! Клянусь бородой моих предков! Надо же такое сболтнуть! В городе живется хуже, чем в тюрьме, люди погрязли в зависти, в нетерпимости, а ты — «сказка»! Арамантом правит Морах, детка! Спроси любого.

— Неправда, — возразила гостья. — Все говорят, что это старая… легенда.

— Неужели? — Император недоверчиво покосился на собеседницу. — Тогда, значит, Морах умнее их, верно?

— Да, пожалуй, — согласилась девочка.

— Теперь ты мне веришь?

— Не знаю. Я только знаю, что ненавижу школу, и эти контрольные, и проверяльщиков, и весь Арамант.

— Еще бы. Как можно любить уродливые творения Морах? Совершенное общество? Ха! Справились они со страхами, со злостью? Ничего подобного! Повелительница духов и об этом позаботилась.

Забавно: белиберда, которую нес этот человек, начинала приобретать для слушательницы некий смысл. Кестрель еще раз посмотрела на карту.

— Где вы ее взяли?

— Отец передал мне, а ему — его отец, и так далее, вплоть до Креота Первого. Это ведь он оставил башню без голоса.

— Желая спасти наш город от нашествия заров.

— Видишь, не такая уж ты невежда.

— Зачем повелительнице духов голос башни?

— Чтобы она молчала, как ты не понимаешь. Ее песни хранили Арамант от Морах.

— Тогда почему император…

— И правда, почему? — Креот Шестой испустил тяжелый вздох. — Кто мы такие, чтобы судить? Мы не видели ужасного воинства, а он видел. Страх, дитя мое. Вот единственный ответ на твой вопрос. Поющая башня имела некую силу, но устояла бы она перед зарами? Тайна покрыта мраком. И кто пошел бы на подобный риск? Нет, не нам с тобой винить первого из повелителей за роковую ошибку, совершенную сотни лет тому назад. Вот, смотри, что здесь написано. — Бородач благоговейно провел пальцем по затейливым буквам. — «Всю свою жизнь он горько раскаивался в содеянном».

Кестрель из вежливости поглазела на завитки с волнистыми черточками, но ничего не разобрала.

— А если башня запоет, повелительница духов уже не тронет нас?

— Кто знает? Мой дедушка, очень мудрый человек, всегда говорил, что песни обладали великой силой. А то стала бы Морах так их ненавидеть? Читай эту строчку: «Голос Поющей башни принесет вам свободу».

— Свободу от…

— От Морах, от кого же еще? Может, нас летучие рыбки захватили? Опять ты зеваешь, глупый ребенок! — осерчал император. — Это мы уже уяснили!

— Нет, я думаю… Почему тогда никто не сходил за голосом, не принес его обратно?

— Почему? Полагаешь, все так просто?.. — Император осекся. — Нет-нет, я не сказал «трудно»! И сделать это необходимо. Только, видишь ли, долгое время людям казалось, что так лучше. Воинство заров ушло прочь, а перемены проникали в нашу жизнь так медленно, точно крадучись, так незаметно… И лишь мой дедушка сумел прозреть по-настоящему. Он понял жестокую ошибку своего предка, но уже глубоким старцем. Мой отец принял от него карту, однако, увы, вскоре слег от болезни. Перед смертью он отдал свиток мне. А я был маленьким, беспомощным мальчиком. Теперь настало время, и я вручаю карту тебе. Чего непонятного-то?

Мужчина в синем вернулся к письменному столу и снова задвигал ящички: щелк, щелк, щелк.

— Теперь-то вы не маленький, — рассудительно сказала Кестрель.

— Естественно.

— Почему же вы сам не пойдете?

— Не могу, и все тут. Я возлагаю задание на тебя.

— Простите, но я не гожусь, — потупилась девочка. — Во мне же нет ничего особенного.

Император с укором поглядел на нее.

— Ничего особенного? Да ты единственная, кто нашел дорогу сюда!

— Я просто убегала.

— От кого?

— От экзаменаторов.

— Ха! Вот и ответ! Ни единая душа в Араманте не носится по улицам, убегая от экзаменаторов. Все-таки ты особенная.

— Нет! Я не люблю проверяльщиков, не люблю школу и терпеть не могу контрольные! Это что, подвиг? — Кестрель была готова разреветься.

— Все сходится. — Бородач даже руки потер от удовольствия. — Ты именно тот человек, который нужен. Верни голос, и контрольных больше не будет.

— Никогда? — встрепенулась гостья.

— Да, и поэтому ты обязана пойти.

— Нет, вы обязаны. Вы наш император.

Глаза мужчины исполнились печалью.

— Если бы я мог. Если б я только мог… Но есть одна загвоздка.

Он торопливо прошел от двери к двери, отпирая их все. Три узорчатые створки вели на лестничные площадки.

— Иногда я и сам желал бы уйти. Допустим, из этой…

Креот Шестой сделал несколько неуверенных шагов — и замер, не доходя до порога.

— Еще один шоколадный батончик, на дорожку.

Бородач бодро возвратился к любимой вазе.

— Возьмите горсть, — посоветовала девочка. — Можно будет не ходить назад.

— Легко тебе говорить.

Мужчина в синих одеждах сокрушенно вздохнул, однако прислушался к ее словам и жадно ухватил конфет побольше. По дороге он сунул одну в рот, сразу же встал и начал пересчитывать оставшиеся:

— Две, три, четыре…

— Возьмите все, — подсказала Кестрель.

Бородач вернулся к столу и поднял вазу. Однако у самой двери он снова остановился.

— Это сперва кажется, что их много. А потом возьмут и кончатся.

— Когда-нибудь, конечно.

— Ну вот, видишь. Вазу-то каждый день наполняют. А если ее забрать, она опустеет.

Император пошагал назад и поставил сосуд на место.

— Пусть лучше здесь постоит.

Девочка изумленно уставилась на него:

— Зачем вам столько?

— Понимаешь, не сильно я к ним и привязан. Просто внутри такое чувство, что без шоколада никак нельзя.

— Нельзя?

— Это в двух словах не объяснишь. Только батончики должны быть под рукой, даже если я их не ем. Ведь иногда наше величество забывает про вазу на целые дни.

— Да вы же без конца жуете!

— Сегодня я немного разволновался. Сюда так редко заглядывают гости. По правде говоря, совсем не заглядывают.

— И давно вы так живете?

— Сколько себя помню.

— Это как же, все время? Всю жизнь в одной комнате?

— Да.

— Но это же глупо.

— Знаю.

Император поднял правую руку и неожиданно хлопнул себя по лицу.

— Я дурак. Я ни на что не годен. Еще одна звонкая пощечина — я позорю свою династию.

Мужчина принялся осыпать себя оплеухами, с размаху бить в грудь и в живот.

— Я только ем и сплю. Я жирный, дряблый и ужасно, ужасно безвольный. Нигде-то не был, ни с кем не разговаривал, ничего-то хорошего не видел! Разве это жизнь? Уж лучше удавиться! — кричал он, глотая слезы.

— Извините, — подала голос Кестрель. — Как вам помочь?

— Не обращай внимания, — прорыдал император. — Со мной постоянно так. Наше величество быстро утомляется. Сейчас посплю, и все пройдет.

С этими словами повелитель Араманта бесцеремонно забрался прямо в одежде на великолепную кровать и задернул полог.

Гостья ждала, что будет дальше. Комнату огласил раскатистый храп. Кестрель на цыпочках подкралась к открытым дверям и тихонько зашагала вниз, бережно сжимая под мышкой древний свиток.

Глава 8

Семья Хазов пристыжена

У самой двери Кестрель замерла и осторожно выглянула в замочную скважину. Двое городовых расхаживали по внутреннему двору с воинственным, но бесцельным видом. Юная мятежница запрятала карту подальше в карман, глубоко вдохнула и закричала, распахнув скрипучую створку:

— Помогите! Император… Помогите!

— Что? Где? — рявкнули в один голос военные.

— Там, наверху! Император! Помогите, скорее!

Она так душераздирающе вопила, что городовые без лишних вопросов бросились вверх по витой лестнице сломя голову. Девочке только это и было нужно: не теряя времени, она тут же припустила через дворик, вниз по длинному коридору — и вылетела стрелой на главную площадь, где красовалась величественная статуя Креота Первого.

В Оранжевый округ беглянка возвращалась окольными путями, стараясь не попадаться никому на глаза. Вот и родная улица. Надежды Кестрель незаметно проскользнуть к себе рассеялись как дым. Вокруг дома Хазов собралась приличная толпа зевак, и чуть ли не из каждого окошка торчала чья-нибудь любопытная голова. У двери стояли два городовых, покручивая в руках служебные медальоны и бросая по сторонам сердитые взгляды. Все явно чего-то ждали.

Кестрель направилась к дому, хотя от пережитого страха и дурных предчувствий ноги едва несли ее. Руфи Блеш, который уже издали заметил мятежницу, сам подбежал к ней.

— Эй, у вас такая беда! — восторженно завопил мальчик. — Твоего любимого папочку забирают!

— Что?

— Уводят на городские Курсы Обучения. — Руфи понизил голос. — Наш отец сказал, это все равно что в тюрьму, только зовется по-другому. А мать говорит, будто туда попадать ужасно стыдно и хорошо, что мы переезжаем в Алый, там уже не придется разговаривать с такими, как вы.

— А чего ж ты сейчас говоришь со мной?

— Ну, пока-то его не забрали, — беззаботно ответил сосед. Подкравшись поближе, девочка нырнула в подворотню и, прячась за мусорными баками, побежала к заднему крыльцу. В окно она увидела, как мама возбужденно расхаживает по кухне, качая на руках малышку. Бомена с ними не было. Беглянка послала ему беззвучный зов:

Эй, Бо! Я здесь!

Ответ пришел в ту же секунду, а с ним — огромная волна радости:

Кесс! Ты цела!

Брат выглянул в окошко детской спальни. Девочка помахала ему рукой.

Только не показывайся им, Кесс. Они пришли за тобой. И папу забирают.

Мне надо с ним кое-что обсудить, — отозвалась Кестрель. — Я захожу в дом.

Бомен оторвался от окна и быстро спустился в прихожую. Папа стоял посреди комнаты и упаковывал чемодан. На диване для гостей важно сидели школьный учитель близнецов господин Бач и член Коллегии экзаменаторов господин Миниш. Что один, что другой выглядели мрачнее черной тучи. Господин Бач извлек из кармана часы.

— Уже на тридцать минут выбиваемся из расписания, — объявил он. — Нет никакого способа узнать, когда вернется этот ребенок. Думаю, нам пора уходить.

— Как только ваша дочь явится домой, немедленно сообщите квартальному городовому, — предупредил господин Миниш.

— Как же я сообщу, если меня здесь не будет? — вежливо возразил Анно.

— Давайте-ка, сэр, поторапливайтесь.

Господин Бач весь извелся, наблюдая за этим взрослым растяпой, который рассеянно глазел на горы книг и одежды.

— Не забудь бритву, пап, — невинным голосом произнес Бомен.

— Бритву?

Отец округлил глаза. Полчаса тому назад мальчик сам уложил ее в чемодан.

— И зубную щетку. Там, на зеркале в ванной.

— В ванной? — Папа все понял. — Ах да, точно.

— Ну так несите их, и побыстрее, — рявкнул господин Бач, доведенный до белого каления.

— Да-да, конечно.

И Анно Хаз заторопился вверх по лестнице. В прихожую вошла мама с крошкой Пинпин на руках. Тревога, царящая в доме, передалась малютке, и та негромко хныкала.

— Не выпили бы вы чего-нибудь, чтобы скоротать ожидание? — спросила учителей Аира.

— О да, — обрадовался господин Миниш. — Стакан лимонада, если вас не затруднит.

— Господин Бач, а вам нравится лимонад?

— Пожалуй, мадам. Холодный стаканчик был бы в самый раз.

И госпожа Хаз деловито направилась на кухню.

Между тем Анно раскрыл дверь ванной, увидел свою дочь и молча заключил ее в объятия. Целуя мокрое от слез лицо Кестрель, он испытал глубочайшее облегчение.

— Милая моя. Я уже начал бояться.

Девочка шепотом поведала ему о школе для Особых уроков. Отец испустил громкий стон.

— Не позволяй им сделать это с тобой. Никогда-никогда, слышишь, Кесс?

— Почему? Что там такого?

Но папа только печально качал головой и повторял:

— Не надо, не позволяй им, Кесс.

Потом она рассказала про человека, называющего себя повелителем Араманта.

— Император! Ты его видела?

— Он хотел, чтобы я раздобыла голос Поющей башни. И дал мне вот это. — Девочка показала старую карту.

Отец развернул шуршащий свиток — и уставился на него в изумлении.

— Кесс, это же очень, очень… — Руки мужчины задрожали.

— А еще император говорит, что Морах — настоящая и держит нас под своей властью.

Анно задумчиво свел брови, потом кивнул.

— Здесь так и написано. Это наречие древних мантхов. А карту, конечно же, рисовало племя Певцов.

— Какое племя Певцов?

— Известно только, что жили они в давние времена и построили Поющую башню. О Кесс, милая, дорогая Кесс! Как же мне выбраться на волю? И что станется с тобой?

Заразившись волнением отца, девочка крепко схватила его за руку, словно боялась отпускать одного.

— Так это все правда?

— Получается, правда, милая. Папа умеет читать на языке Древних мантхов. Гляди, тут сказано: «Великий Путь». А здесь: «Трещина-Посреди-Земли». Вот «Чертоги Морах», а эта надпись гласит: «В полымя».

Анно перевернул свиток. Буква с длинным хвостиком, похожая на «S», сразу же привлекла внимание опытного библиотекаря.

— Видишь, это символ, которым обозначало себя племя Певцов.

— А император называл его «голос башни».

— Выходит, они придали голосу форму собственного знака.

Мужчина впился глазами в поблекшие строки, медленно складывая буквы в слова.

— «Голос Поющей башни… принесет вам свободу. Ищите… родную землю».

Анно посмотрел на дочь, и глаза его ярко вспыхнули.

— Ах, если бы мне только вырваться…

Он принялся мерить шагами ванную комнату. В голове будущего узника один за другим рождались великие планы, каждый из которых рассыпался, будто карточный домик. Наконец папа горько покачал головой.

— Нет, они забрали бы Аиру и детей… От этой мысли его передернуло.

— Лучше пойти проверяльщикам навстречу. Не так уж и страшно меня наказывают. До Великого экзамена можно и потерпеть. Подумаешь, Курсы Обучения.

— Темница, ты хотел сказать?

— Ну уж, — ласково возразил отец. — Не делай из мухи слона. Может, если я постараюсь как следует и наберу много баллов, тогда и тебе по моей просьбе дадут еще одну попытку.

— Не нужна мне вторая попытка. Я их всех ненавижу.

— Но мама и я не вынесем, если с тобой… — Анно прикусил губу. — Ради тебя я пошел бы на все, милая. Умер бы, если надо. Только, кажется, господам экзаменаторам отлично известно, что я ни на что не годен.

Мужчина умолк, задумчиво глядя на карту. Снизу донесся недовольный окрик:

— Спускайтесь же, сэр! Мы ждем!

— Император сказал, стоит башне запеть, и контрольных больше не будет, — подала голос девочка.

— Так и сказал?

Печать безысходной тоски на миг покинула ясные глаза отца.

— Дорогая, тебе нельзя идти, ты еще маленькая. И вообще, из города просто так не выпустят. За тобой следят. Нет-нет, обязательно подожди, пока я не вернусь домой.

Тем временем внизу, в прихожей, учителя в нетерпении хрустели пальцами. В горле у обоих давно пересохло, а госпожа Хаз почему-то не спешила с обещанными стаканами. Наконец она появилась на пороге. Крошка Пинпин мирно спала на руках у мамы. Господин Бач так и прожег обманщицу испепеляющим взглядом, а господин Миниш нахмурился и в который раз посмотрел на часы.

— Мадам, вы что-то сказали про лимонад, — возмущенно промолвил классный учитель.

— Разве? — подняла брови Аира.

— Вы предложили нам выпить, — с нажимом продолжал мужчина.

— Неужели? — удивилась госпожа Хаз.

— Вот именно, мэм. Вы спросили, не мучит ли нас жажда.

— Как же, как же, прекрасно помню…

— И мы ответили утвердительно.

— Было и такое.

— Ну и где же он?

— Кто, господин Бач? Вы изъясняетесь загадками.

— Вы осведомились, нравится ли нам лимонад… «… глупая», — чуть не вырвалось у него по старой учительской привычке.

— Мы сказали, что не откажемся выпить. Теперь вы обязаны принести по стаканчику.

— С какой стати?

— Потому что… Потому что нам хочется.

— Господин Бач, боюсь, произошло недоразумение. В доме нет ни капли лимонада.

— Как это ни капли? Мадам, вы сами предложили нам напиток. Будете отрицать?

— Нельзя предложить то, чего у тебя попросту нет. Я только спросила, нравится ли вам лимонад. А это совсем другое дело.

— Славная шутка! Спрашивать человека, любит ли он что-то, не собираясь его этим угощать!

— Странно вы рассуждаете, господин Бач. Мало ли что кому по душе, а я — вынь да положь? Вам, без сомнения, приятны долгие летние вечера. И где же я их возьму?

Господин Миниш поднялся с места.

— Довольно цирка. Зовите городовых.

Классный учитель встал следом за ним.

— Мы непременно разыщем вашу дочь и побеседуем с ней по-своему. Увидите.

— Вы идете, сэр? — прокричал член Коллегии экзаменаторов. — Или привести вас силой?

Дверь ванной комнаты отворилась. Пока приговоренный спускался по ступенькам, учитель высунул нос на улицу и предупредил городовых:

— Господин Хаз уже выходит. Заинтересованные зрители подступили ближе.

Анно простился с родными: чмокнул уснувшую крошку Пинпин, поцеловал жену — в глазах гордой Аиры Хаз блеснули слезы. И нежно прижал к себе сына, успев напоследок шепнуть:

— Присмотри за Кестрель.

Но вот он поднял чемодан и шагнул за порог. Городовые тут же пристроились по бокам, а учителя угрюмо побрели сзади. Ротозеи молча попятились, пропуская маленькую процессию. Хазы стояли на переднем крыльце, держались прямо и махали вслед отцу, как если бы тот уезжал на выходные. Зрители качали головами, глядя на подобное унижение.

— Вот бедняга, — сочувственно перешептывались соседи. На углу Анно Хаз остановился, бросил прощальный взгляд на близких и помахал им в ответ. Бомен навсегда запомнил и широкий взмах, и особенную улыбку. В ужасный миг разлуки мальчик словно прозрел: он разом постиг чувства папы, ощутил его безграничную любовь к семье, горячую, сильную и неистребимую, но вместе с ней услышал безмолвный вопль отчаяния: «Увидимся ли мы когда-нибудь вновь?!»

Отец Руфи Блеша тоже заметил полный достоинства жест Анно и, наклонившись к уху жены, прошипел во всеуслышание:

— Пусть себе скалит зубы сколько угодно, родных ему больше не видать.

Тогда Бомен поклялся в самой глубине сыновнего сердца, что не остановится ни перед чем, лишь бы вернуть папу, — если придется, разнесет по камешку весь этот чистенький, прилизанный город. Ибо что значат судьбы Араманта по сравнению с одной-единственной улыбкой отца, полной отваги и нежности?

Глава 9

Побег из Араманта

В ту ночь у каждой двери дома стояли стражники. Предполагалось, что Кестрель попытается проникнуть к себе под покровом темноты. Мятежница, разумеется, была уже внутри, она просто не подходила к окошкам. Когда на небе высыпали первые звезды и стало возможно задернуть шторы, не вызывая подозрений, семья облегченно вздохнула.

Аира не проливала слез и не показывала страха. Вместо этого она так часто и с такой уверенностью повторяла: «Ваш папа скоро вернется», что близнецы почти утешились. Для начала мама покормила Пинпин, выкупала ее в маленькой ванночке, потом Хазы, как обычно, встали рядом на колени, чтобы пожелать чего-нибудь на ночь. Как же им не хватало теплых объятий отца! Выяснилось, что все хотят одного и того же — скорее увидеть папу, а значит, он по-прежнему был со своей семьей, хотя бы в мыслях. Малышку положили в кровать и нежно укутали одеяльцем. И только после того, как она уснула, мама присела на стул, сложила руки на коленях и сказала близнецам:

— Теперь выкладывайте.

Кестрель еще раз поведала о своих злоключениях, упомянув и последние слова отца. Потом развернула желтый пергамент и, пока не забыла, подписала на карте перевод каждого слова: «Великий Путь», «Трещина-Посреди-Земли», «Чертоги Морах», «В полымя».

Затем, тоже по памяти, на обороте: «Голос Поющей башни принесет вам свободу. Ищите родную землю».

— Ага, родную! — воскликнула Аира. — Я так и знала, что наше место не здесь!

— А где, мам?

— Ну… Это мы поймем, когда придем туда.

— Как поймем?

— Потому что дом — он и есть дом… — Она мечтательно вздохнула, потом свернула карту. — В любом случае, это подождет до возвращения папы. А сейчас пора заняться тобой.

— Я могу схорониться здесь.

— Солнышко, боюсь, нас уже скоро выгонят.

— Но я не хочу с ними… Ни за что!

— Конечно, милая. Мама тебя спрячет. Мы что-нибудь придумаем. Однако хватит на сегодня, утро вечера мудренее.

И в самом деле, за плечами остался тяжелый, бесконечный день, и всех, особенно Кестрель, клонило ко сну.

Только Хазы еще не знали, как быстро на них обрушится кара.

Наутро, ни свет ни заря, парадная дверь затряслась от громких ударов.

— Вставайте, вставайте! Нечего занимать чужой дом!

Открыв окно спальни, госпожа Хаз выглянула наружу. На улице стояла команда бравых городовых.

— Собирайте вещички! — гаркнул один. — Вас выселяют!

Оказалось, опальную семью ожидал даже не Коричневый, а Серый округ. Тесная комнатушка в десятиэтажном блоке на триста семей. Прежний же дом надлежало передать новым владельцам не позже полудня. Мама не дрогнула.

— И все равно сначала помоемся, — сказала она, доставая Пинпин из уютной кроватки.

Сейчас родных занимала главная беда: Кестрель. Девочку до сих пор искали. Как бы незаметно увезти ее с собой?

Очень скоро по мостовой загрохотала пустая тележка: ее прикатили стражники, чтобы отвезти пожитки Хазов на новое место. Соседи, все до единого, вышли на улицу и судачили, предвкушая занятное зрелище.

— Заплачут, как пить дать заплачут. Мать уж точно слезами обольется. Вечно эти Хазы что-нибудь да выкинут. Зато новички, те, конечно, будут скалиться до ушей.

— А малышка-то? Бедное дитя! Она еще и не догадывается…

— Зато близнецы хороши, один другого стоит.

— Слышали, каких дел натворила эта девчонка? Я всегда знал, что их семейка плохо кончит.

— Ну, теперь-то они пожалеют!

Между тем Аира предложила завернуть беглянку в одеяла и тайком пронести до тележки. Бомен выглянул в окно, посмотрел на толпу зевак, на суровых городовых, на ретивых стражников — и покачал головой.

— Слишком опасно.

Взгляд мальчика упал на фигурку ребенка, который слонялся поодаль от прочих, однако жадно следил за дверью — видимо, ждал Кестрель.

— О, даже Мампо здесь.

— Только не этот вонючка, — поморщилась Кесс.

— Погодите, я кое-что придумал.

Бомен бросился в спальню, перерыл теплые вещи сестры, пока не обнаружил длинный оранжевый дождевик с капюшоном, свернул его в узелок и сунул за пазуху.

— Пойду потолкую с Мампо, — бросил он сестре. — Жди меня и пока ничего не делай.

— Но, Бо…

Дверь захлопнулась.

— Готовы, что ли? — буркнул стражник на крыльце.

— Нет еще, — ответил мальчик и торопливо прошмыгнул мимо. — Мама у нас такая копуша.

Брат мятежницы пулей промчался по улице и остановился лишь за углом, невидимый для собравшихся ротозеев.

Как он и ожидал, Мампо вынырнул из-за поворота через несколько мгновений, тяжело пыхтя и шмыгая носом.

— Привет, Бо! — воскликнул вонючка. — Что творится-то? Где Кесс?

— Хочешь ей помочь?

— Еще бы! Где она?

Бомен вытащил и расправил дождевик.

— Смотри, что надо делать.

Прошел битый час, когда мама наконец распахнула дверь и пригласила стражников за свертками. К удивлению военных, вещи оказались упакованы не где-нибудь, а на самом верху, в родительской спальне.

— А что, в прихожей нельзя было все сложить? Таскайся теперь по ступеням! — ворчали и чертыхались мужчины.

Как нарочно, семья, к которой переходил дом, не выдержала и приехала заранее вместе с двумя нагруженными доверху тележками. Вармишам, так звали новых жильцов, разумеется, не терпелось увидеть долгожданное приобретение. Однако Аира застыла на пороге, точно изваяние, с ледяной улыбкой на лице.

— Надеюсь, кухня достаточно большая? — набросилась на нее госпожа Вармиш. — Перекусить-то можно или даже пустить гостя?

— О, там очень просторно, — сладким голосом ответила мама близняшек. — По праздникам у нас собиралось человек тридцать шесть, и всем хватало места.

— Силы небесные, тридцать шесть! Ушам не верю!

— Это что, видели бы нашу ванну! Восемь взрослых вытягиваются в полный рост и отмокают разом.

— Ну надо же!

От изумления новая хозяйка лишилась дара речи, хоть и ненадолго:

— Как у вас полы, полированные или чем-нибудь натерты?

— Чем-нибудь, мэм? — усмехнулась Аира. — Чистейший пчелиный воск, уверяю вас, как в лучших домах.

Тем временем военные выносили тяжелые тюки и грузили их на тележку. Мебель не перевозили: ей не уместиться в лачуге Серого округа. Когда последние вещи были уложены, госпожа Хаз, так и не пустившая чужаков на порог, подхватила на руки Пинпин и украдкой бросила взгляд на сына. Мальчик быстро кивнул, бодро зашагал к тележке, потом вдруг замер, обернулся и воскликнул, указывая вдаль:

— Эй, Кесс!

Все повернулись. В самом конце улицы маячила детская фигурка в длинном плаще с накинутым капюшоном.

— Беги, сестренка, беги! — прокричал Бомен. Ребенок вздрогнул и кинулся наутек.

И городовые, и стражники тут же ринулись в погоню. Толпа хлынула следом, надеясь на интересный спектакль.

Между тем настоящая Кестрель выскользнула из дверей и проскочила бы незамеченной, если бы крошка Пинпин, увидев ее, не запищала от восторга:

— Люблю Кесс!

Стражник, который к началу погони связывал поклажу и потому замешкался больше других, услышал малышку, остановился и разглядел-таки близняшек, удирающих вместе по переулку.

— Стойте! Девчонка здесь! — проорал он.

Брат и сестра, конечно, к тому времени уже успели убежать довольно далеко и к тому же были легки на ногу. Беда в том, что маленькие беглецы понятия не имели, куда направляются. Они ведь хотели просто вывести Кестрель из дома. О дальнейшем семья не думала, рассчитывала на удачу и подсказки внутреннего голоса.

Но вот по дороге попалась небольшая ниша, в которой стояли мусорные баки. Близнецы укрылись между ними, чтобы перевести дух и обсудить планы.

— Нужно выбираться из города, — заявила Кестрель.

— А кто откроет ворота? У нас же нет пропусков.

— Есть и другой путь, через подземные пещеры. Я видела. Только не знаю, как туда попасть.

— Ты вроде говорила, в пещеры сливают канализацию? — припомнил Бомен.

— Точно.

— Значит, из любого люка…

— Бо, ты гений!

Дети обшарили глазами переулок. Будто по заказу, неподалеку оказался колодец. А между тем топот погони и резкие окрики все приближались.

— Они прочесывают улицы.

— А ты уверена, что мы прорвемся через соляные пещеры?

— Нет.

Из-за дальнего поворота выбежал стражник. Выбора не оставалось, и близнецы кинулись к люку. Крышка была круглая, железная и очень тяжелая. Заржавелое кольцо прикипело к своему месту. Дети с трудом, еле-еле просунули под него пальцы. Мужчина конечно же заметил маленьких беглецов и тут же издал торжествующий клич:

— Эй, вот они! Все сюда! Я их нашел!

Близнецы поднажали. Страх придал им сил, и крышка все-таки сдвинулась с мертвой точки. Дюйм за дюймом дети оттаскивали ее прочь, пока не открылась обложенная кирпичом шахта с металлическими скобами в стенах. Где-то внизу шумела вода.

Кестрель полезла первой, брат последовал за ней и попытался задвинуть крышку, но руки уже ослабли.

— Брось ее, — велела сестра. — Пойдем так.

Бомен послушно пополз вниз и соскочил прямо в темные волны. Не будь мальчик так озабочен опасностями, поджидающими впереди, догадайся он бросить короткий взгляд наверх, то увидел бы, как щель над головой накрыла какая-то тень.

— Не бойся, здесь неглубоко, — сказала Кесс. — Нам туда, по течению.

И беглецы тронулись в путь по кромешному туннелю, идя по лодыжки в грязевом ручье, все дальше от света, что падал сквозь открытый люк за их спинами. Сумрак давно поглотил тусклые отблески дня, а дети продолжали двигаться вперед, и казалось, дорога никогда не закончится. Бомен молчал, хотя сердце его колотилось от недобрых предчувствий. Плотная тьма пугала незваных гостей разными звуками. Где-то журчали волны, оглушительно срывались капли, бродило гулкое эхо шагов. По дороге попадались другие ветви туннеля, и вот постепенно коридор начал расширяться.

До ушей близнецов долетели новые звуки, которые невозможно было с чем-нибудь спутать: «Плюх, плюх, плюх». Сама по себе вода так не плещет. Кто-то невидимый шел по следу.

Беглецы прибавили ходу. Теперь уже волны поднимались все выше. Впереди, хоть еще и не близко, мерцал огонек, стены гудели от дальнего грохота. А позади не умолкали чьи-то размеренные шаги.

Внезапно туннель оборвался входом в пещеру, разделенную надвое бурной грязевой рекой. В противоположной стороне грота виднелось широкое отверстие, в котором исчезал поток нечистот. Из отверстия на склизкие своды пещеры падали слабые отблески света.

Ручей из туннеля вливался в общую реку. Дети очутились на гладкой сухой скале. И тут жуткое ощущение накрыло Бомена с головой: что-то ужасное надвигалось на них, и было уже совсем близко…

— Нельзя тут стоять, — выдохнул он. — Идем, скорее.

— Домой, — промолвил низкий голос. — Возвращайтесь домой.

Кестрель подпрыгнула от неожиданности.

— Бо, это ты?

— Нет, — ответил мальчик, дрожа всем телом. — Здесь еще кто-то.

— Всего лишь друг, — отозвался голос. — Ваш добрый друг в беде.

— Где ты? — выдавила из себя девочка. — Мы тебя не видим.

В ответ во мраке чиркнула спичка, воздух прочертила яркая дуга, и крохотный факел упал на камень в нескольких футах от близнецов. Янтарный огонек шипел и потрескивал, отбрасывая на пол широкий круг света. Из непроглядной тьмы, ступая мелкими старческими шажками, вышел незнакомец. По виду — ребенок не старше самих близнецов, только с белыми как снег волосами и высушенным, морщинистым лицом. Какое-то время он молча взирал на Бо и Кестрель, потом глухо проговорил:

— Ну вот, теперь видите.

Низкий надтреснутый голос в сочетании с юной, не оформившейся фигурой производил еще более жуткое впечатление.

— Дети-старички, — вспомнила маленькая мятежница. — Это они сидели за стеклом.

— А мы так ждали тебя в своем классе, — с упреком произнес ужасный карлик. — К счастью, все хорошо, что хорошо кончается. Так ведь говорят? Пойдемте, и я отведу вас обратно.

— Да не собираемся мы обратно, — возмутилась Кестрель.

— Не хотите домой? — насмешливо переспросил чужак. — Поймите же: без нашей помощи отсюда не выбраться! В одиночку вы здесь погибнете.

Во мраке послышалось приглушенное хихиканье. Седовласый ребенок улыбнулся и покачал головой.

— Слышите? Вы позабавили моих товарищей.

В лужице желтого сияния один за другим появились до времени одряхлевшие детки с седыми, плешивыми, а то и просто лысыми головами. Сперва пришельцев было немного, но трясущиеся ноги продолжали шаркать во тьме: два, три десятка… Сколько же их?! Бомен широко раскрыл глаза, и его передернуло.

— Вы — наши маленькие помощники, — изрек главный, и чужаки опять зашлись сухим дребезжащим смехом. — Выручайте нас, а мы вас. Все по-честному.

Тут он придвинулся еще на один шаг и протянул морщинистую ладонь:

— Идем же.

Дети-старички неспешно зашаркали ногами, обступая близнецов и поднимая к ним тщедушные ручки. На вид карлики казались вовсе не злыми, скорее, им было просто любопытно.

— Мои друзья хотят вас погладить, — донесся откуда-то издалека уже знакомый гортанный голос.

«Бежать отсюда!» — переполошился Бомен и попятился от этих цепких, омерзительно трясущихся пальцев.

Но позади струилась река, чьи стремительные волны падали в какую-то подземную дыру. Снова это гадкое шуршание ног, и вот одна из ладоней коснулась руки ребенка. В тот же миг его с головы до пят пронзило мерзкое, непривычное ощущение усталости, бессилия и неодолимой сонливости.

Кесс! - беззвучно воскликнул он. — Помоги, сестричка!

— Отстаньте от него! — закричала девочка.

Она храбро выступила вперед и замахнулась на первого попавшегося коротышку, думая сбить его с ног.

И что же? Как только мятежница коснулась врага, пальцы ее разжались, рука повисла плетью. Кестрель замахнулась еще раз и снова ослабла. Воздух вокруг нее казался густым и тягучим, звуки — далекими и нерезкими.

— Бо! — испугалась девочка. — Со мной что-то не так!

На глазах у брата у нее подкосились ноги, а плечи ссутулились под неведомым бременем. Мальчик понимал: сестре нужна помощь, однако ужас пригвоздил его к месту.

Беги от них, Кесс! — умолял он молча. — Спасайся!

Не могу.

Она и вправду не могла, Бомен чувствовал это. Кестрель теряла силы, как если бы жуткие карлики навалились на нее всей толпой.

У меня ничего не шевелится, Бо. Выручай!

Мальчик смотрел, как чужаки окружают близняшку, дрожал от страха и не двигался. Лишь горькие слезы стыда бежали у него по щекам.

Внезапно послышался треск и плеск. Сзади, из туннеля, вылетело нечто непонятное. Оно ревело, словно дикий зверь, и молотило руками во все стороны сразу.

— Кракка-кракка-крак! — вопило странное существо. — Бубба-бубба-крак!

Дети-старички отпрянули в испуге. Ураган пронесся мимо Бомена и столкнул его в реку. Брызги потушили маленький факел. В наступившей темноте девочка почувствовала, как ее подкатили к обрыву и сбросили в реку. Раздался новый всплеск. Близнецов и неизвестного спасителя закрутил бурлящий поток, а потом их унесло в грохочущую дыру.

Холодная вода освежила Кестрель, и юная беглянка принялась барахтаться. Она даже вырвалась на поверхность и глотнула воздуха, но увидела впереди низкий каменный свод, опять нырнула, и ее засосало в какую-то воронку. Вокруг бушевала неистовая река, и вдруг — полет, свободное падение среди брызг и яростных струй далеко, далеко вниз. «Ну все, — промелькнуло в голове девочки. Ей никак не удавалось глотнуть воздуха. — Сейчас размажет». И тут — шлепок, мягкий удар — и под ногами захлюпала податливая грязь.

Глава 10

В соляных пещерах

Придя в себя после страшного падения, Кестрель потянула носом зловонный воздух и поняла, что свалилась не куда-нибудь, а прямо в Низменное озеро. Над головой мерцал высокий соляной свод, а в нем зияли отверстия, через которые в это мрачное царство теней струился дневной свет. Впереди блестели темные воды и тонны вонючего ила. За спиной ревел водопад. Девочка поискала глазами причал и длинные барки, но, должно быть, они скрывались где-нибудь еще, в иных бескрайних пещерах.

Рядом кто-то захныкал. Кесс обернулась и увидела брата, который барахтался в грязи.

— Бо! Ты цел?

— Цел, — откликнулся мальчик и разрыдался, не столько радуясь благополучному приземлению, сколько из-за мук совести.

— Не плачь, Бо, — сказала сестра. — У нас нет времени.

— Знаю. Извини.

«Я должен был помочь, — безмолвно каялся он. — А сам струсил!»

— Зато мы угодили в Низменное озеро, — промолвила девочка, чтобы направить мысли брата в нужное русло. — Сердцем чую, отсюда можно выбраться на равнины.

Она огляделась вокруг, и в это время из грязи, фыркая и отплевываясь, поднялся еще один силуэт, смутно похожий на… На кого? Человек утер лицо рукавом и радостно уставился на Кестрель.

— Мампо!

— Привет, Кесс, — просиял однокашник.

— Так это был ты!

— Вижу, ты лезешь в дырку. Ну, я следом. Я же твой друг.

— Мампо, ты меня спас!

— Они хотели тебя обидеть. Я никому не позволю тронуть свою подружку.

Девочка смотрела на Мампо и только диву давалась. Как можно выглядеть таким довольным, когда ты с ног до головы чумазый, словно поросенок? С другой стороны, близнецы сейчас тоже не блистали чистотой, и несло от них от всех одинаково.

— Ну, Мампо, — торжественно произнесла Кестрель, — ты очень храбрый и сильный, и я никогда не забуду, как ты защитил меня от врагов. А теперь возвращайся.

Лицо героя вытянулось.

— Я хочу с тобой, Кесс!

— Нет, — отрезала девочка жестко, хотя и не желая обидеть нового друга, наивного, как малое дитя. — Это меня ищут, а не тебя. Иди домой.

— Не могу, Кесс, — просто ответил Мампо. — У меня ноги приклеились.

Только тут близнецы осознали, что коварный ил тянет их в пучину. Не очень быстро, но все-таки…

— Ничего страшного, — успокоила товарищей Кестрель. — Я здесь уже была. Грязи тут по колено, не глубже.

Она попыталась вытащить ногу и не смогла.

Слушай, Кесс, — молча обратился к ней брат. - А если ОНИ придут за нами?

Девочка заозиралась. Дети-старички нигде не показывались.

Пусть попробуют. Влипнут раньше нас.

И троица продолжала стоять, шумно вдыхая зловонный воздух, тихо дрожа в сырой одежде и медленно погружаясь в грязь. Когда колени исчезли из виду, Бомен заметил:

— Мы по-прежнему тонем.

— Должно же здесь быть какое-то дно, — возразила Кестрель.

— Кто тебе сказал?

— Не можем же мы без конца тонуть.

— Да? И почему?

Некоторое время друзья молчали, увязая все глубже. Первым заговорил Мампо:

— Ты мне нравишься, Кесс. Теперь ты моя подружка.

— Ой, заткнись, а? Извини, конечно, со спасителем так нельзя, но…

Девочка не нашла нужных слов, и в пещере снова повисла тишина. Вскорости грязь поднялась по грудь.

— А я тебе нравлюсь, Кесс? — взялся за свое Мампо.

— Немного, — буркнула юная мятежница.

— Ура! — обрадовался самый глупый мальчик в школе. — Значит, мы настоящие друзья.

Не выдержав его дурацкой ухмылки, девочка выпалила то, о чем до сих пор и подумать боялась:

— Безмозглый понго! Когда до тебя дойдет? Мы же насмерть захлебнемся в этой мерзости!

Мампо уставился на нее, разинув рот.

— Это правда, Кесс?

— Протри глаза. Кто нас, по-твоему, выручит?

Одноклассник завертел головой по сторонам, однако не увидел ни души. Тогда он сморщился от ужаса и завопил во все горло:

— Помогите! Тону! Помогите! Вытащите меня! Помогите!

— Чего ты разорался? Никто не услышит.

И все же бедняга продолжал кричать. Как выяснилось, не зря, потому что Кестрель ошиблась. Их все-таки услышали.

В соседней пещере невысокий толстячок по имени Виллум сутуло брел по глади озера, высматривая листья дикой тиксы. Росла эта самая тикса там, где ей только вздумается, и единственный способ найти ее был таков: мерно шагать, иногда часами, и ни в коем случае не глядеть четко перед собой, иначе нипочем не заметишь темные кусты на темном фоне. А вот рассеянным взором, уголком глаза — очень легко. Обнаруженные листья надлежало складывать в мешок; впрочем, одну — две штуки толстяк запихивал в рот. Если долго жевать их, то станешь медлительным и полусонным, а так еще проще искать. Когда до него донеслись первые крики о помощи, Виллум выпрямился и попытался сосредоточить блуждающий взгляд.

— Что за ерунда, — пробормотал он себе под нос, улыбаясь.

Мужчина весь день провел на озере, угощаясь тиксой, и дома его, должно быть, уже заждались. К тому же на шее собирателя болтались чулки, полные грязевых орехов.

Однако вопли не умолкали, так что Виллум отправился на помощь. Обитатели солевых пещер с юных лет учились ходить по невидимым подводным тропам, которые сложной сетью тянулись иногда под самой поверхностью озера, иногда чуть глубже. Поэтому каждый местный житель уже с пеленок вырабатывал особую походку, неторопливую и основательную, ровную и слегка раскачивающуюся: одна нога осторожно вниз, другая вверх. Спешить не имело смысла, особенно после целого дня жевания тиксы.

А дети продолжали тонуть. Грязь доходила им уже до горла; меж тем ноги так и не могли нащупать никакой опоры. Кестрель перепугалась и наверняка закричала бы из последних сил, если бы не Мампо, который надрывался сразу за всех.

— Й-яа-аа уаа-ааа! — визжал он, точно младенец. — Й-яа-аа уаа-ааа!

Троица не слышала, как приблизился Виллум, пока тот не подал голос.

— О, землица моя сладкая! — воскликнул мужчина, остановившись на ближайшей тропе.

— Й-яа-аа уаа-буль! — ответил Мампо и затих — не потому, что заметил подмогу, а потому, что захлебнулся грязью.

Близнецы попытались обернуться, но уже не смогли.

— Спасите! — взмолился Бомен и тоже закашлялся.

— Да уж сам вижу, — отозвался Виллум.

Подобно всякому жителю соляных пещер, толстячок всегда носил крепкую бечевку, обмотав ее вокруг пояса. Вот и теперь он быстренько размотал один конец и аккуратно забросил его на поверхность озера как можно ближе к детям.

— Давайте, ребятки, хватайтесь. Только не спеша.

Беднягам стоило большого труда выпростать руки из мерзкой густой жижи, а затем поймать веревку. И тут Виллум заметил неподалеку от них целый куст заветной таксы с широкой, зрелой кроной — что называется, первый сорт.

— А вон листики, — мотнул он головой. — Их тоже заберите, ладно?

Чем отчаяннее дети ловили бечевку, тем быстрее погружались в пучину; они почти задыхались, но добряк Виллум забыл обо всем на свете при виде любимой поживы.

— Вон там, — указал он опять. — Возьмите, что вам стоит?

Бомен поймал веревку одной рукой, а другой рукой поддерживал сестру, пока и та не вырвалась из плена. Едва вцепившись в спасительную бечеву, Кестрель протянула дрожащую ладонь Мампо.

— Тащите! — прокричал Бо. — Тащите же!

— Да сейчас, — откликнулся мужчина, продолжая стоять спокойно. — Листочки-то мои не взяли.

По чистой случайности пальцы Мампо сомкнулись вокруг темного куста. В тот же миг Виллум уперся в землю необычайно крепкими ногами, склонился вперед и двинулся по тропе, вытягивая за собой нелегкую ношу, словно вьючный мул. С каждым его шагом дети понемногу освобождались из цепких объятий смерти.

Кестрель зафыркала, утерла с лица ил и жадно перевела дух. Мампо сплюнул грязные комья — и снова завыл. Бомен тяжко отдувался и старательно считал удары сердца, лишь бы заглушить назойливые мысли об ужасном конце, который ожидал их, не подоспей на помощь этот могучий коротышка.

Ощутив под ногами твердую почву, приятели рухнули как подкошенные от пережитого страха и полного бессилия. Виллум склонился над Мампо, разжал его пальцы и взял желанную добычу.

— В самый раз, — радостно заулыбался толстяк. — Спасибочки вам большое.

Он поспешил оторвать кончик большого листа, забросил его в рот, а все остальное припрятал в мешочек.

Потом задумчиво поглядел на детей, которых вытащил из пучины. Кто же они такие? Не местные, это точно. Больно уж тощие, да и не ходят пещерные жители без веревок. Должно быть, ребятки свалились «оттудова», сверху.

— Я понял, кто вы есть, — объявил спаситель. — Вы худышки.

Мужчина повел близнецов и Мампо за собой извилистыми подводными тропами, видными только ему. Слишком измученные, чтобы задавать вопросы, дети молча шагали гуськом, по-прежнему не выпуская из рук веревку. Непривычный способ передвижения — приходилось то погружать ногу в темное озеро, то с силой извлекать ее наружу — быстро утомил их, но ничего иного не оставалось, и троица продолжала путь, пока большие дыры в соляном своде затягивал сумрак.

По дороге Виллум тихонько напевал под нос и поминутно ухмылялся. Это надо же, найти настоящих худышек! Вот супруга-то удивится! Ему не терпелось увидеть, как Джум разинет рот от изумления.

За день толстячок успел забрести очень далеко от дома, поэтому и возвращаться пришлось долго. В конце концов тени сгустились так, что дети стали натыкаться друг на друга и непременно заблудились бы, если б не надежная бечевка. Внезапно Виллум остановился, довольно выдохнул и произнес:

— Все-таки дома — это не где-нибудь, верно?

Да уж, разом подумали юные беглецы, дрожа от холода и перепугано озираясь. Вокруг расстилалось темное озеро. Из небольшой дырки в земле почему-то тянуло дымком. Ни единого признака жилья, ни намека на укрытие. Это вам «не где-нибудь», верно.

— Давайте за мной, маленькие худышки. Осторожней на лестнице, — промолвил спаситель и шагнул куда-то вниз.

Кестрель бесстрашно двинулась следом. Нога провалилась в грязь, однако потом нащупала первую ступеньку. Ага, вот она, лестница!

— Рот закрыли, — предупредил хозяин. — Глазки тоже.

Мятежница ощутила мокрую грязь вокруг шеи, потом на лице, а в следующий миг девочка уже стояла в подземном жилище, где пахло дымом и ярко пылал огонь в очаге. Сверху появился Бомен, за ним вынырнул Мампо. Мальчики плевались и яростно терли глаза. Черный ил над их головами спекся в толстую корку, образуя потолок.

— Так-так, Виллум, — сердито сказал некто. — Долго же тебя носило.

— Зато глянь-ка, Джум, чего я нашел!

Мужчина отступил в сторонку. У огня сидела полная, перепачканная грязью женщина.

— И что же? — нахмурилась она, помешивая варево в котле.

— Это худышки, милая!

— Ах, значит, худышки?

Джум неуклюже поднялась со стула и подошла к гостям, погладила чумазой рукой их головы, ласково ущипнула за щеки.

— Бедненькие.

Тут она резко повернулась к мужу и рявкнула:

— Зубы!

Виллум послушно предъявил супруге желтовато-коричневый оскал.

— Тикса. Так и знала.

— Только самый малюсенький листочек, любимая.

— И ведь знает, что завтра сбор урожая. Стыда у тебя нет, вот что!

— А я тебе орешков принес, — проворковал мужчина, торопливо развязывая чулки, и вывалил из них на удивление солидную горку бурых комьев.

Джум затопала обратно к огню, отказываясь даже смотреть на плоды усердного труда супруга.

— Ну, милашка моя! Лапочка! Драгоценная!

— И нечего подлизываться! Надоел ты мне со своей тиксой!

Забытые всеми дети с любопытством глазели по сторонам. Комната, куда они попали, оказалась просторной норой под правильным округлым сводом, в отверстие которого уходил дым. Посреди жилища, на каменной платформе высотою с обычный стол, пылал очаг, окруженный решеткой из железных прутьев, на которых удобно было подвешивать котлы и кастрюльки — сразу с нескольких сторон и на разной высоте, по желанию. Большой котел висел выше всех и слабо дымился; горшочек для тушения подпрыгивал внизу, кипел и шумно плевался брызгами.

У очага стояла деревянная скамейка, на ней удобно расположились остальные члены семьи. Все они были одинаково круглые и чумазые, так что на первый взгляд отличались разве что ростом, и только. Но приглядевшись, юные беглецы распознали ребенка, тетушку и старого деда. Домочадцы Виллума изумленно таращились на нежданных гостей, один дедуля продолжал посматривать на мужчину и украдкой моргать ему глазом.

На утоптанном полу как попало валялись мягкие, истрепанные коврики, покрытые неизменной грязью; они придавали норе сходство с большой неубранной постелью.

— Поллум, еще миски! — велела хозяйка, помешивая в котле.

Пещерное дитя подпрыгнуло и кинулось к стенному шкафу.

— Что, Виллум, удался денек? — подмигнул старик.

— Не жалуюсь, — подмигнул в ответ мужчина.

— Стало быть, без ужина перебьешься, — буркнула жена, громыхая горшком для тушения. — Сегодня все равно витаешь в облаках тиксы.

Виллум подкрался к супруге и крепко сжал ее в объятиях.

— А кто у нас любит свою Джум? — промурлыкал он. — А кто пришел к своей ненаглядной?

— А кто весь день где-то шлялся? — проворчала ненаглядная.

— Джум, Джум, мое сердечко: бум!

— Ладно, ладно, — смягчилась жена и, опустив поварешку, позволила чмокнуть себя в шею. — Ну и что мне делать с этими твоими худышками?

Тут в разговор вмешалась молчаливая тетушка.

— Наполнить их бедные тощие животики, — объявила она.

— Так-то лучше, — ухмыльнулся Виллум и, пристроившись на скамейке с дедом, принялся с ним о чем-то шушукаться.

Поллум расставила по столу миски, и мать заполнила их густым горячим варевом из горшочка.

— Садитеся, худышки, — пригласила она заметно подобревшим голосом.

Изголодавшиеся приятели заняли свободные места, но подозрительно покосились на странную бурую смесь, не осмеливаясь попробовать.

— Ореховая похлебка, очень вкусно, — подбодрила хозяйка.

И сунула себе в рот пару ложек: вот, мол, как это делается.

— Простите, мэм, — учтиво промолвил Бомен, — какие именно здесь орехи?

— Грязевые, конечно, — несказанно удивилась Джум. Мампо загреб полную ложку. Он даже не поморщился, так что Кестрель подумала и тоже решила попробовать. Против ожидания оказалось и вправду вкусно. Грязевые орехи чем-то напоминали печеную на костре картошку. Вскоре все трое жадно уписывали сытную похлебку. Джум наблюдала за ними с довольной улыбкой. Маленькая Поллум обняла мать за колени и зашептала:

— Мам, а это кто?

— Худышки, доча. Оттудова, сверху. Бедные ребятки.

— А почему они здесь?

— Удрали, наверно. Сбежали к нам.

Горячий ужин поднял гостям настроение, и приятелей снова разобрало любопытство.

— Значит, вы живете на Низменном озере? — уточнила Кестрель.

— Этого не знаю, — пожала плечами хозяйка. — Внизу, да. Все мы внизу.

— А грязь, она… Ну, в смысле… — Девочка так и не придумала, как вежливо закончить вопрос, поэтому перескочила на другое: — А здесь почти не пахнет.

— Как это? — не поняла супруга Виллума. — Надеюсь, очень даже пахнет. Сладкой землицей.

— И… все?

— А чего еще надо?

Тетушка, сидевшая у огня, прыснула в ладонь.

— Сквоч! — воскликнула она. — Думают, наша грязь — это сквоч!

— Не-е, — протянула Джум. — Тупые они, что ли?

— А ты спроси, — подначила родственница. — Спроси, спроси.

— Худышки, вы же не приняли нашу грязь за сквоч?

— А что это? — вежливо осведомился Бомен.

— Не знаете? — поразилась вопросу хозяйка, а Поллум захихикала. — Сквоч — это… сквоч.

Виллум решил встрять в занятную беседу.

— Ну да, сквоч. А что такого? Все в конце концов уходит в землю и добавляет аромата. Один большой котел, вот что это.

Он зачерпнул из горшка половник наваристой похлебки.

— Когда-нибудь и я лягу и не встану, и сладкая землица заберет меня назад, и ей станет лучше. Это ничего, худышки, что вокруг сквоч. Все мы из него сделаны, ежели глянуть хорошенько. Каждый человек — только часть землицы.

И он шумно хлебнул из половника. Супруга одобрительно закивала.

— Ну и удивляешь ты меня порой, Виллум.

Мампо первым прикончил свою порцию варева. Усталый мальчик тут же повалился на пол, свернулся калачиком и немедленно заснул.

— Вот так и надо, худышка, — нежно сказала хозяйка и укрыла его драным ковриком.

Близнецы тоже падали с ног, но как же улечься, если все тело покрывает неприятная корка?

— Пожалуйста, мэм, — попросил Бо, — где тут можно помыться?

— Что, ванну захотели?

— Да, мэм.

— Поллум! Готовь ванну!

Пещерная девочка сняла с очага дымящийся котел и опрокинула его в некое углубление в земле. Горячая вода заплескалась меж грязных стенок ямы.

— Ну, кто первый?

Брат и сестра недоуменно переглянулись.

— Покажи им, Поллум, — вмешалась тетушка. — У них там, поди, и мыться не умеют. Бедняжечки.

Подземной девочке не часто доставалось нежиться в «первой» — самой чистой — ванне, поэтому она прыгнула без разговоров. Довольная, Поллум распласталась на дне, точно краб, заерзала и перекатилась туда-сюда, повизгивая от восторга, пока ее тело зарастало свежей кашицей из тепловатой слизи.

— Хватит, Поллум. Оставь немного худышкам.

Близнецы как можно учтивее объяснили, что им уже расхотелось: ноги, мол, совсем не держат. Хозяйка заботливо набросала две мягкие кучи половичков, и гости по примеру Мампо свернулись калачиками. Бомен, утомленный пережитыми ужасами дня, сразу же крепко заснул, а девочка все лежала, не смыкая глаз, и наблюдала за подземными жителями. Виллум поделился с дедулей какой-то травкой из мешка, и теперь они вполголоса хихикали в углу. Джум по-прежнему сидела у огня и зачем-то варила гигантский котел похлебки. А Поллум донимала ее расспросами.

— Почему они такие тощие, мам?

— Кушают мало, доча. У них там и орешков-то нет.

— Нету орешков?

— Понимаешь, наверху ведь и грязи нет.

— Нету грязи?!

— Вот и не забывай, Поллум, как тебе повезло. Не то что им.

Кестрель хотела послушать еще, но тут голоса смешались, поплыли, а теплые блики, плясавшие на потолке, завертелись у нее перед глазами. Девочка зевнула, укуталась поуютнее, подумала об уставших ногах и о том, как приятно лежать в постели, а через миг уже сладко спала.

Глава 11

Сбор урожая

Когда близнецы наконец проснулись, через дымное отверстие над очагом сочились тусклые серенькие лучи дня. Хозяева куда-то ушли, только маленькая Поллум тихонько сидела у огня, дожидаясь, пока гости откроют глаза. Мампо нигде не было видно.

— Ваш друг на озере, — сообщила девочка. — Помогает собирать урожай.

Поллум поставила на стол тарелку с аппетитным печеньем, которое оказалось не чем иным, как обжаренными ломтиками грязевых орехов.

— Вы что же, ничего другого не едите? — поинтересовалась Кестрель.

Поллум, казалось, не поняла вопроса.

За завтраком близнецы обсудили свое положение. Ясно, что мама сходит с ума от страха за них; ясно, что они заблудились и сами боятся. И все же Кестрель наотрез отказалась возвращаться в Арамант:

— Я скорее умру, чем опять пойду мимо этих ужасных детей-старичков.

— Тогда ты знаешь, как нам поступить.

— Да.

Юная мятежница достала карту императора и вместе с братом задумчиво склонилась над пергаментом.

— Сначала надо найти дорогу, — произнес Бомен, проводя пальцем по долгой линии, обозначенной как «Великий Путь».

— А еще раньше — выбраться отсюда.

Дети спросили у Поллум, знает ли она какой-нибудь выход из этих пещер. Девочка округлила глаза и удивленно замотала головой: нет, разумеется, нет.

— Должен быть выход, — настаивала Кесс, — есть же у вас дыры для света.

— Ну… - Поллум пораскинула мозгами. — Падают обычно вниз, а не наверх.

— Ладно, лучше спросить у взрослых. Когда они вернутся?

— Не скоро. Сегодня день урожая.

— И что вы собираете?

— Грязевые орехи.

Дочка хозяев поднялась, чтобы навести порядок на столе. Брат с сестрой оживленно зашептались.

— Как поступим с Мампо?

— Пусть идет с нами, — решил Бо. — По крайней мере, от него больше проку, чем от меня.

— Пожалуйста, не говори так, а то опять расплачешься.

И действительно, на глаза мальчика уже наворачивались крупные слезы.

— Прости, Кесс. Я просто трусишка.

— Храбрость — это еще не все.

— Папа велел за тобой приглядывать.

— Вот мы и заботимся друг о друге, — сказала Кестрель. — Ты умеешь чувствовать, а я — делать.

Бомен поразмыслил и кивнул. Он и сам ощущал нечто подобное, да только не мог выразить словами. Поставив тарелки отмокать в лужице мокрой грязи, Поллум вытерла руки об одежду и сказала:

— Ну, мне пора на озеро. День такой. Все занимаются урожаем.

Гости решили пойти с ней и поискать Виллума. Надо же выспросить дорогу на равнины.

Выбравшись из землянки, дети удивленно огляделись по сторонам. Вчерашний угрюмый вид совершенно переменился. Повсюду через дыры в серебристых сводах падали столбы дневного света. Блики отплясывали на волнах так, что больно было смотреть. Огромные сияющие лужицы у основания столбов источали мягкое сияние, которое разбегалось мелкой рябью по всей глади озера, теряясь где-то в туманной дали. Прямо по этому великолепию бродили взад и вперед сотни занятых делом людей. Некоторые трудились, построившись в длинные ряды, другие выгребали на огромных плотах. Кое-кто хлопотал у громадных костров, а кто-то — у странных, похожих на лебедки приспособлений. И где бы подземные жители ни сходились, они дружно затягивали песню — красивую, рабочую песню. Ибо какое же нелегкое дело обходится без нее? Кестрель изумленно потянула носом.

— По-моему, больше не воняет.

— Да нет, — возразил Бомен. — Это мы притерпелись.

Близнецы осторожно пригляделись: нет ли поблизости седовласых карликов? Затем, успокоившись, поискали глазами кого-нибудь из вчерашних знакомых. Как на грех, обитатели соляных пещер казались гостям на одно лицо: все одинаково круглые и перепачканные. Поллум отправилась вперед, показывая дорогу, и дети боязливо тронулись за ней — вдоль по каменной грядке, к одному из ближайших костров. По пути они начали понимать, чем же занимаются местные жители.

Грязевые орехи росли на полях неглубоко от поверхности озера, в мутной серовато-бурой жиже. Прилежные жнецы шагали по этим полям, низко кланяясь и погружая руки по локти в грязь. Сорванные орехи, каждый чуть больше крупного яблока, отправлялись в деревянные ведра, которые приходилось таскать за собой. Двигаться нужно было в одном ритме, поэтому каждый ряд хором тянул свою песню.

Близнецы, как завороженные, смотрели на эти бесконечные цепочки, раскачивающиеся вверх и вниз, точно морские воды в час прилива, и слушали мелодичные голоса, чей звон долетал до высоких пещерных сводов и возвращался обратно приглушенным эхом. Люди у больших костров тоже пели, однако не столь слаженно, сбиваясь то на один, то на другой мотив и ничуть не заботясь об этом. По-видимому, им досталась работа полегче, а некоторые, казалось, и вовсе бездельничали, поминутно заливаясь хохотом. Кое-кто жарил на углях орехи, а потом выкатывал их длинными палочками, иные счищали со скорлупы присохшую грязь, а большинство носилось по Низменному озеру с деревянными ведрами в руках.

Поллум тоже ухватила три посудины, для себя и для гостей.

— Идем, я покажу, что делать.

Она ни капли не сомневалась в готовности близнецов помочь. Да и Виллум куда-то запропастился… К тому же все вокруг столь усердно трудились, что Бо и Кесс показалось невежливым отлынивать от общих обязанностей. Они пошагали за девочкой, выслушивая нехитрые объяснения.

Детям соляных пещер надлежало менять у собирающих полные ведра на пустые. Работать приходилось быстро, кидаться по первому же кличу: «Готово!» Урожай сваливали большими кучами у костров, разложенных на каменных грядках вдоль ореховых полей, так что бегать было совсем недалеко. И все-таки уже через некоторое время близнецы взмокли от напряжения. Непросто, очень непросто носиться с тяжелым ведром по липкой грязи, особенно если та доходит почти до середины голени. Ноги и руки детей гудели с непривычки, а грязная корка пропиталась соленым потом. Впрочем, вскоре и к большому своему облегчению, юные гости поняли, что и в этой работе имеется свой четкий ритм. Тогда дружные песни собирающих несколько взбодрили приунывших брата и сестру. За тихими секундами покоя обычно следовал зов: «Готово!», и опять начинался бег с препятствиями. Возвращаясь к палящему костру и слушая хохот подземных жителей, которые выкатывали из углей печеные орехи, дети по-настоящему изнывали от жара. Но вот наступал счастливый миг: ведро опрокидывалось, поклажа высыпалась наружу и тело словно бы обретало крылья. Путешествие обратно по озеру казалось полетом наяву, танцем среди солнечных лучей и темной ряби.

Прошел, как почудилось детям, целый день; сияние в небесных дырах заметно поблекло, когда сборщики урожая начали выпрямляться, потирая натруженные спины и оглядываясь на костры.

— Обед, — сказала Поллум.

Работники потянулись к огромным лоханкам, в которых уже дымились печеные, с пылу с жару, орехи, а главное — рядом стояли кадки с чистой — ну, сравнительно чистой — водой. Первым делом каждый напился из ковшей с вытянутыми ручками, второпях проливая себе за шиворот. Потом все чинно уселись небольшими группками, а лохани пустили по кругу. Обедающие стали грызть орехи, точно спелые яблоки.

Близнецы уже никого и ничего не искали, кроме хорошего плода пожирнее. С полминуты брат и сестра изумленно жевали то, что досталось, потом их глаза встретились. Дети молчаливо кивнули: это самый роскошный обед в их жизни. Сладкая, вроде сливочного крема, но с привкусом орешков, мякоть нежно таяла во рту, после того как прокусишь хрустящую корочку с невероятно соблазнительным ароматом костра…

— Бесподобно, а? — Виллум сам нашел своих гостей и теперь ухмылялся от уха до уха. — Из милой землицы, а потом еще из огня. Я вот что скажу: кто не едал орешка в день урожая, тот не знает вкуса жизни.

Мужчина подмигнул и ни с того ни с сего расхохотался.

— Ой, пожалуйста, — испугалась Кестрель, видя, что Виллум собирается брести дальше, — не могли бы вы нам помочь?

— Помочь, худышки? Это как же? — усмехнулся он, ощутимо раскачиваясь из стороны в сторону.

— Нам нужен выход из пещер — туда, на равнины.

Мужчина сморгнул, нахмурил брови, снова расплылся в улыбке.

— Из наших соляных пещер? На равнины? Шутники! Нет-нет-нет, вы меня не проведете!

И он заковылял прочь, негромко посмеиваясь себе под нос.

Близнецы огляделись: оказывается, многие работники вели себя похожим образом — шатались по полю и заливались хохотом. Здесь и там они сбивались в целые стаи, вместе качались и ржали в голос.

— Может, это из-за листьев, которые они жуют? — предположил Бомен.

— Истинная правда, — промолвил со вздохом знакомый голос — Сегодня все мужчины отправились в страну таксы.

Это была Джум, она как раз принесла новую лохань с печеными орехами.

— Мы, женщины, слишком разумные существа. И слишком заняты для всяких шалостей.

— Прошу вас, мэм, — взялась за свое Кестрель. — Как нам отсюда выбраться?

— Выбраться? Ну, это смотря куда.

— На север. В сторону гор.

— Вот оно как? — Джум изогнула левую бровь. — А чего там интересного, в горах-то?

— Нам нужно попасть в Чертоги Морах.

Вокруг повисла гробовая тишина. Люди стали подниматься и уходить, суеверно косясь через плечо.

— О таких вещах не говорят, — наставительно произнесла супруга Виллума. — Здесь их даже по имени не кличут.

— А почему?

Джум помотала головой.

— У нас тут ничего такого нет, и не надо. Довольно и сверху этого добра.

Она возвела глаза к потолку пещеры.

— В Араманте?

— Сверху, — повторила женщина, — живет народ этого… кого мы не называем. Да вы и сами знаете, худышки, раз убежали оттудова.

— Мы не… — начала девочка, но брат перебил ее:

— Знаем, знаем.

— Разве? — удивилась Кестрель.

Мальчик решительно кивнул, хотя и не смог объяснить свои слова. Кажется, впервые до него смутно дошло, что мир, который он принимал и любил от рождения, был не чем иным, как извечной темницей, а близкие и соседи — всего лишь узниками, заточенными за высокой стеной.

— Все они там, — продолжала Джум, указывая взглядом наверх, — так или иначе повязаны с этим… Только нас оно и не трогает, из-за милой, сладкой землицы.

— А вот когда проснется Поющая башня, — проговорил Бомен, — то и мы освободимся от… ну, кого вы не называете вслух. Навсегда.

— О, правда? Поющая башня?

— Вы слышали о ней?

— Всякие ходят басни. Старики у нас говорливые. Хотела бы и я порадоваться на эту самую башню. Песенки-то мы любим.

— Тогда, пожалуйста, помогите найти дорогу.

— Что ж, — промолвила супруга Виллума после короткого раздумья. — Наверное, вам лучше потолковать со старой королевой. Она чего только не знает.

Толстый палец женщины указал на дальний курган, на вершине которого красовался низкий деревянный частокол.

— Вон ее дворец.

— А нас туда пустят?

Джум удивленно заморгала.

— А как же? Ну, сходите да побеседуйте.

Близнецы поблагодарили ее и двинулись в путь по каменной грядке. Пещерные жители вокруг похохатывали, пели во все горло, а то и бесшабашно отплясывали на глади озера. Листья тиксы явно переполнили мужчин любовью к целому свету: оборачиваясь, дети повсюду видели теплые улыбки, приятельские взмахи рукой и даже страстные объятия.

Немного погодя брат и сестра миновали грязевые поля, где урожай созревал чересчур глубоко и для сбора требовались большие плоты, которые крепко держались на поверхности, перемещаясь при помощи больших веревочных лебедок. Собирающие лежали ничком по краям и погружали руки в грязь до самых подмышек. Теперь, когда работа остановилась на обед, стояли без дела и плоты, и лебедки, так что у наиболее безрассудных молодых людей появилась отличная возможность посостязаться в нырянии.

Зачарованные Бомен и Кестрель даже замедлили шаг. По углам деревянных плавучих сооружений были установлены двадцатифутовые столбы. Обвязавшись бечевкой вокруг пояса, смельчаки с обезьяньей ловкостью взбирались по ним и для начала раскачивались наверху, отрывая то правую, то левую руку, дабы похвастать ловкостью перед товарищами. Потом издавали дикий крик и бросались в озеро, а веревка змеилась следом. Грязь в этих местах была настолько жидкой, что ныряльщики немедленно пропадали из виду. Несколько мгновений ничего не происходило, и у зрителей замирало сердце. Но вот бечева еле заметно вздрагивала, дергалась посильнее, и на поверхность под радостные вопли выпрыгивал довольный храбрец-молодец. Самые бурные восторги зрителей доставались тем, кому удавалось продержаться на глубине дольше других.

Кестрель восхищенно следила за состязанием, когда вдруг заметила на столбе знакомый перепачканный силуэт.

— Эй, это же Мампо!

Так оно и было. Среди прочих ныряльщиков мальчик выглядел непомерно стройным и хрупким, но зато и самым бесстрашным. Казалось, он смеялся над чужой осторожностью — влезал, прыгал и снова карабкался обратно, как заводной, в пучину бросался дальше остальных, подолгу не выныривал и быстро превратился во всеобщего героя.

— Где он успел научиться? — поразились близнецы.

— Мампо! — громко позвала девочка. — Мы здесь!

— Кесс! Кесс! — Мальчишка еще раз покувыркался в воздухе, просто чтобы показать себя, потом отцепил веревку и затопал к своим друзьям по узкой грядке.

— Видели? — радостно вопил он. — Вы меня видели?

Чрезвычайно довольный собой, одноклассник чем-то смахивал на щенка, дождавшегося вечерней прогулки. Бомен первым разглядел желтоватые пятна у него на зубах.

— Опять эти листья.

— Кесс, любимая! — воскликнул Мампо и сграбастал ее в объятия. — Как же мне здорово! А тебе? Я хочу, чтоб нам обоим было здорово!

И он запрыгал вокруг девочки, хохоча и размахивая чумазыми руками.

Бомен посмотрел на ее лицо и тихо сказал, пока сестра чего-нибудь не отмочила:

— Не трогай его сейчас.

— Да он сам тронулся.

— Возьмем парня с собой, — решил Бо и, поймав расшалившегося товарища за локоть, внятно произнес: — Пошли, Мампо. Нам нужно поговорить со старушкой королевой.

— Мне так здорово! — повизгивал тот. — Здорово, здорово, здорово!

— Честное слово, скучный он мне больше нравился, — посетовала Кестрель.

Брат не ответил. Перед его глазами так и застыл однокашник, летящий с высоты в черную бездну. В тот миг Мампо выглядел таким грациозным. Презираемый всеми вонючка оказался диким гусем — неуклюжим на земле, но изящным и легким среди облаков. Бомену понравилась эта мысль: в ней не было прежней жалости, которая, как мальчик с отвращением понял, скрывала всего лишь равнодушие. Почему раньше никто не заинтересовался Мампо? В конце концов, этот изгой сам по себе — одна сплошная загадка. Откуда он взялся? И почему остался без семьи? Все в Араманте жили с родителями.

— Послушай, Мампо… — начал брат Кестрель.

— Здорово, здорово, здорово! — в упоении распевал тот.

Да уж, не лучшее время для расспросов. Троица друзей двинулась дальше. Всю дорогу Мампо без устали скакал, веселился и горланил залихватские песни.

Глава 12

Королева припоминает

Из дворца доносился престранный шум — там что-то лопотало, пищало и булькало. А еще там топали сотни ног и кто-то все время кричал:

— Хватит!

Или:

— Слезайте!

Высокий частокол не позволял заглянуть вовнутрь, а зайти можно было лишь через единственную дверь.

Даже Мампо, к великому облегчению Кестрель, притих от любопытства.

— Соберись и веди себя как следует, — предупредила она. - Мы не к кому-нибудь пришли, а к самой королеве, так что будь повежливей.

И девочка учтиво постучала. Конечно, из-за шума и гама никто ее не услышал. Кестрель подождала немного и решилась открыть сама.

Друзья очутились на просторном дворе, полном чумазых младенцев. Одни мирно спали вповалку на матрацах, другие шустро ползали на четвереньках, похожие на маленьких собачек, третьи неуклюже пытались ходить, каждую секунду на кого-то натыкаясь, четвертым это удавалось лучше, а пятые носились и орали как резаные. Одежды на детях не было, если не считать неизменного толстого слоя грязи. Но малышей это явно не смущало: даже сталкиваясь и наступая друг на дружку, они не пищали от боли, а продолжали упиваться жизнью, кто во что горазд. Посреди копошащейся массы неколебимые, точно скалы в бурном океане, высились дородные седые матроны. И так же, как по скалам, детишки ползали по ним, не встречая ни малейших возражений. Лишь изредка одна из почтенных дам поднимала для защиты руку или же повышала голос. Остальное время старушки сидели молча и ровным счетом ничего не делали.

Сбитые с толку близнецы вконец растерялись. Потом заметили в середине огороженного частоколом двора широкое отверстие и ступеньки, что уводили под землю — в королевские покои, должно быть. Однако спросить у кого-нибудь правильную дорогу все-таки не мешало, и Кестрель подошла к ближайшей почтенной леди.

— Простите, мэм. Нам очень нужно повидать королеву.

— Разумеется, кого же еще, — рассеянно ответила старушка.

— Не могли бы вы объяснить, куда нам идти?

— Лично я бы на вашем месте никуда не ходила.

— Тогда, пожалуйста, отведите нас к ней.

— Да ведь я и есть королева, — изумилась леди. — По крайней мере одна из королев.

— А, — только и сказала Кестрель, покраснев как помидор. — И много их у вас… э-э-э, вас у них?

— Предостаточно. Все, кого ты здесь видишь, и еще целая куча.

Девочка просто не знала, куда ей девать глаза.

— Ладно, юная худышка, не стесняйся, — покачала головой собеседница Кесс. — Просто скажи, чего ты хочешь.

— Дело в том… нам посоветовали обратиться к старой королеве…

— Ах, вот кто вам нужен!

В это время со спины влиятельной особы разом свалились на землю три грудничка и тут же подняли рев. Дама отряхнула их, приласкала и отправила ползать дальше.

— Скоро им будет пора в постель, — обратилась она к гостям. — Дождитесь, пока они заснут, и сможете поговорить без помех.

Прозвенел звонок, и пожилые леди, неловко поднявшись на ноги, принялись перетаскивать малышей вниз по лестнице. Бомен, Кестрель и Мампо, на которых почти никто не обращал внимания, пошли за ними. Юный ныряльщик в грязь присмирел как овечка: видимо, пары коварной таксы улетучивались из его головы.

Широкие ступени привели в огромную подземную залу, казавшуюся бесконечной из-за длинных-предлинных колоннад, на которые опирался всей тяжестью сводчатый потолок. Последние столбы таяли где-то в таинственном полумраке.

Младенцев уложили спать самым незатейливым и бесцеремонным образом: прямо на пол, мягко застеленный, как и в землянке Виллума, бесчисленными ковриками. Ребятишки повалились на них без разбора, принялись елозить и путаться в тряпках, лепетать и попискивать. Почтенные толстые дамы прохаживались между малышами: кого-то гладили по головке, кого-то заботливо укрывали, кому-то меняли подгузник, кого-то перекладывали поудобней, а в основном оставляли все как есть. Потом женщины важно уселись и скрипучими голосами затянули колыбельную. Когда негромкая протяжная песня заполнила это огромное «птичье гнездо», малышня повозилась, зазевала и быстро уснула.

— У меня в голове каша — малаша, — пожаловался Мампо.

А потом обвел глазами сонное царство, широко зевнул и решил «присесть на минуточку». Друзья и пальцем не успели пошевелить, как он уже сладко похрапывал в гуще младенцев, накрывшись половичком.

Поразительно скоро залой овладела тишина — если можно назвать тихой комнату, где сопят носиками сотни спящих ребятишек. Тогда старуха, с которой говорила сестра Бомена, поднялась и поманила близнецов за собой.

По пути королева Нум — так ее звали — поведала юным гостям, что на самом деле карапузы не спят во дворце каждую ночь. Обычно сиятельные особы приглядывают за ними только до вечера, но нынче особый день, и родители младенцев задержатся на жатве допоздна. Кестрель нашла весьма странным, что их величества вообще сидят с малышами.

— А зачем же еще мы, по-твоему, нужны? — рассмеялась королева Нум. — Не в поле же нам, старушкам, работать!

В дальнем конце гигантской залы дети увидели несколько дам совсем уж преклонных лет; их величества сидели вокруг очага и почти не моргали пустыми, невидящими глазами. Одна из них казалась и вовсе мертвой, такой дряхлой она была. К ней-то и подвела близнецов гостеприимная леди.

— Не спишь, дорогуша? — отчетливо произнесла Нум и шепотом пояснила: — Она туговата на ухо, наша старая королева.

Последовало долгое молчание. Потом из лиловой щели рта послышался тонкий скрипучий голос:

— Разумеется, не сплю. Который год уже. Вспомнить бы, что это такое — сон.

— Ну да, милая. Тяжело тебе приходится.

— Ты-то что понимаешь?

— Дорогуша, к тебе пришли юные худышки. Позволишь им задать парочку вопросов?

— Не загадки, надеюсь? — брюзгливо прошамкала старуха, даже не взглянув на Бо и Кесс, хотя те стояли прямо перед ней. — Загадки меня утомляют.

— Нет, им нужно другое, — ответила королева Нум. — Могла бы ты кое-что вспомнить?

— А, воспоминания… — Морщинистое лицо скривилось еще сильнее. — Столько всего… — Неожиданно маленькие птичьи глазки уставились на Кестрель, которая находилась ближе других. — Мне ведь целая тысяча лет. Веришь?

— Вообще-то не очень, — призналась девочка.

— Ну и правильно. — Старушка не то закашлялась, не то разразилась сухим смехом. Когда последние звуки утихли, она вновь недовольно поджала губы. — Все, можешь идти.

— Прошу тебя, милая, — вступилась королева помоложе. — Худышки прошли такой долгий путь.

— Тем хуже для них. Лучше бы сидели дома. — Ее величество закрыла глаза и даже зажмурилась из вредности.

— Ничего не поделаешь, — развела руками Нум. — Это теперь надолго.

— А можно, я с ней побеседую? — подал голос Бомен.

— Она уже не ответит.

— Не важно.

Мальчик опустился на пол и прикрыл веки, чтобы лучше сосредоточиться. Немного погодя в голове назойливо загудели, точно злые зимние мухи, мысли старой королевы. Сердито бормочущие голоса, запоздалые сожаления, и над всем этим — невероятная, пронизывающая до мозга костей усталость. Бомен терпеливо проникал сквозь вековые наслоения, все глубже и глубже, пока его разум не наткнулся на пласт чистейшего ужаса, безмолвного и черного, будто самая кромешная ночь. Леденящая бездна разверзлась перед его взором, и мальчик, сам того не ведая, закричал:

— А-а-а! Страшно!

— Что с тобой? — встревожилась Кестрель.

— Она умирает, — промолвил Бомен осипшим голосом. — Это очень близко и очень жутко. Никогда не думал, что смерть — такая…

Внезапно старая королева заговорила не столько для гостей, сколько для самой себя:

— И жить надоело, и туда - боишься.

В этом скрипе несмазанных пружин детям послышалась нотка удивления. Королева открыла глаза и внимательно посмотрела на мальчика.

— Худышка, маленький худышка, — по сморщенным бескровным щекам потекли ручьи слез. — Как же ты забрался в мою душу?

Бомен тоже заплакал — не от грусти, а потому что в этот миг сердца их были едины. Королева подняла трясущиеся руки; мальчик понял, чего от него ждут, и, приблизившись, позволил обнять себя. Мокрые щеки прижались к его лицу. Слезы ребенка и дряхлой, как мир, старухи смешались в один поток.

— Юный воришка, — шептала королева. — Ты украл мое сердце.

Кестрель смотрела на брата с гордостью и восхищением. Вот это да! Хотя порой близнецы понимали друг друга так, словно у них на двоих было одно тело и один разум, но фокусы с проникновением в чужие чувства всякий раз превосходили разумение девочки. За это она еще сильнее любила брата.

— Ну, ладно, ладно, — приговаривала старая королева, прижимая к себе юного гостя. — Что уж теперь плакать…

Ее величество Нум благоговейно вздыхала, глядя на них.

— Ничего не поделаешь. — Почтенная леди ласково погладила мальчика по грязным волосам. — Ничего не поделаешь.

— Пожалуйста, — промолвил Бомен. — Не могли бы вы нам помочь?

— Какой прок от развалины вроде меня, худышка?

— Расскажите о…

Кестрель беззвучно предупредила.

— … о том, кого здесь не называют.

— Ах, вот оно что.

С минуту старушка молча гладила мальчика по голове. Затем послышался ее тихий голос, будто бы долетевший из дальней страны воспоминаний:

— Говорят, он крепко спит и будить его нельзя, ибо… Как, бишь, там дальше? Была ведь причина! Столько лет прошло… погодите! Я знаю!

Глаза ее расширились, словно увидели давно позабытый кошмар.

— Они шагают, губят всякую жизнь и продолжают неудержимо шагать. Не ведая жалости. Не ведая поражений. О небеса, сжальтесь надо мной и позвольте покинуть этот мир прежде, чем они вернутся!

Королева уставилась в темный угол, окаменев от ужаса, точно враг уже явился оттуда.

— Зары, да?

— О, юные худышки! — дрожала старуха. — За долгие годы я вытеснила их из памяти, а нынче… Бабушка рассказывала мне то, что слышала от своей бабушки, а та воочию видела все эти черные ужасы. Последний марш заров — о, горе нам, горе! Лучше смерть, чем пережить подобное!

Тут она так часто и хрипло задышала, что Нум выступила вперед и положила ей руку на плечо.

— Довольно, милая. Передохни.

— Мы знаем, как заставить Поющую башню снова запеть, — вмешалась Кестрель.

— А-а, — протянула старая королева и заметно успокоилась. — Башня… Если б только ее услышать… Тогда бы я ничего не боялась.

Девочка развернула перед ней карту.

— Вот куда нам нужно идти. Правда, мы плохо разбираемся, что к чему.

Ее величество приняла свиток, несколько раз подслеповато изучила его, вздохнула, и взор ее затуманился, обратившись в ушедшие дали.

— Дитя мое, где ты взяла это?

— Император дал…

— Ха! Император! Чей он император, хотела бы я знать!

— Вам что-нибудь понятно?

— Понятно? А как же…

Трясущийся скрюченный палец указал прямую черту на пожелтевшем пергаменте.

— Когда-то здесь пролегал Великий Путь, настоящее чудо! Маленькой девочкой и я побывала там. Тогда вы ни за что не сбились бы с дороги: давным-давно ее указывали великаны…

Костлявая ладонь двинулась дальше.

— Не проглядите мост, потому что другого нет. Только он ведет через… как же оно называлось? Провалиться, ненавижу старость!

— Трещина-Посреди-Земли, — подсказала Кесс.

— Верно! А ты откуда знаешь?

— Мой папа читает на языке древних мантхов.

— Неужели? Должно быть, он еще старше меня. Ведь нас, таких, на свете раз, два — и обчелся. Да-да, видите, вот она, Трещина. Главное — мост не пропустите, он там один…

Голос начал угасать.

— Ты устала, милая, — промолвила королева Нум. — Переведи-ка дух.

— Успею еще наотдыхаться, — пробурчала та.

— А что потом? — спросил мальчик.

— Потом, потом гора… И пламя… И тот, кого не называют вслух. И нужно войти в огонь, а выхода уже не будет…

— Почему? Что с нами сделают?

— То же, что и со всеми, юные худышки. Он украдет ваши любящие сердца.

— У нас нет выбора, — потупилась Кестрель. — Или Поющая башня опять запоет, или зло овладеет миром навеки.

Глаза ее величества распахнулись и подслеповато прищурились на девочку.

— Зло овладеет миром… Это ты верно сказала… Пожалуй… пожалуй, так оно и есть… Нум, отведи худышек на тропы, ведущие к горним землям. Помогай им, чем только сможешь. Пошли за ними вслед нашу горячую любовь. Слышишь меня?

— Да, милая.

Скрип несмазанного железа увял до страдальческого шепота.

— Чему быть, того не миновать, — произнесла напоследок седая как лунь королева.

И задремала хрупким, беспокойным от грозных видений сном.

Ее величество Нум поманила детей и молча вывела их в иные покои дворца, где уже был подан поздний ужин.

— Утро вечера мудренее, — рассудила она.

После еды гостям предложили отдельный угол с мягкими ковриками. Сама же королева опустилась в кресло с высокой спинкой.

— Никогда не сплю в ночь урожая. Сижу вот так и до утра смотрю на малышей. Это умиротворяет мою душу.

Брат и сестра преклонили колени на разбросанных половичках и загадали желания на ночь. Ах, каким неправильным и горьким показался знакомый ритуал без надежных родительских рук и без теплого дыхания крошки Пинпин на лицах! Но лучше что-то, чем ничего, и близнецы тесно прижались лбами, вспоминая родной дом.

Первой заговорила Кестрель — тихонько, дабы не нарушить покоя этих чертогов, наполненных легким детским дыханием.

— Хочу, чтобы мы отыскали голос Поющей башни и поскорее вернулись.

— Хочу, чтобы мама, папа и Пинпин были невредимы, не расстраивались и знали, что скоро мы все увидимся, — отозвался Бомен.

После этого дети свернулись на ковриках, обнимая друг друга.

— Кесс, тебе не страшно? — шепнул мальчик.

— Страшно, — откликнулась сестра. — Зато, что бы там ни случилось, мы будем вместе.

— Все ерунда, главное — вместе, — серьезно кивнул брат. И дети наконец заснули.

Глава 13

Семья Хазов наказана

Аира Хаз не спала с того самого дня, как пропали близнецы. В первую же ночь, оставшись наедине с малышкой в их новой комнате Серого округа, мама, как всегда, уложила дочку, а сама просидела без сна до рассвета — все ждала, не послышится ли робкий стук в дверь. Аира не сомневалась, что дети скрываются где-то в городе и наверняка проберутся к ней под покровом спасительной темноты. Но этого не случилось.

Наутро явились два городовых, один угрюмее другого, задали кучу вопросов, касающихся Бо и Кесс, а затем велели cразу же сообщить властям, если беглецы объявятся. Выходит, их еще не поймали! В сердце матери затеплилась надежда. Ясно, что слежка-то и отпугнула смышленых детей от нового дома. А вот если побродить снаружи… Может быть, Бо и Кестрель увидят маму из своего укрытия и придумают, как подать ей весточку?

Едва появившись на улице с крошкой Пинпин, Аира начала ловить на себе косые взгляды прохожих. Новых жильцов обходили стороной и только в спину им недобро ухмылялись. Неподалеку располагалась пекарня, и мама решила купить кукурузных лепешек на завтрак. Жена пекаря уставилась на посетительницу в той же бесстыдной, не сулившей ничего хорошего манере и ядовито заметила, вручая товар:

— В Оранжевом-то, поди, такое и в рот не берут.

— Почему вы так говорите? — удивилась Аира.

— Ах, все у них там тортики да крем-брюле, — усмехнулась язвительная собеседница, откидывая засаленную челку. — А вот извольте, как мы: небось, несладко?

Между тем у входа шипела и озабоченно квохтала небольшая толпа унылого серого цвета. Навстречу Аире выступила, подбоченясь, самая бойкая и сердитая соседка.

— Нечего тут из себя строить! Если нам, простым людям, серый хорош, то и вы уж как-нибудь утретесь!

Лишь теперь Аира Хаз обратила внимание на свою одежду цвета мандаринов. Ну да, конечно, с этим переездом и треволнениями разве упомнишь каждую мелочь?

Из толпы проорали:

— Про ваше возмутительное поведение уже доложено! Пусть накажут, и поделом!

— Я просто забыла, — растерялась правнучка пророка.

— Ах, она забыла! Думает, она еще в Оранжевом!

— Чем ты лучше прочих, дорогуша? Наши детки не бегают по улицам, точно крысы!

Пинпин тоненько захныкала. Взгляд госпожи Хаз метался по лицам: на всех лежала одна и та же печать ненависти.

— Да я и не считаю себя лучше вас. Я только одинокая женщина, и мне нелегко.

По сути, это была мольба о снисхождении, но произнесенная таким ровным голосом, что лишь подлила масла в огонь.

— А чья вина? — выкрикнула госпожа Моль, соседка с нижнего этажа. — Благоверному твоему, видно, работать не хотелось! Ничего в этой жизни задарма не получишь!

«О, пропащий народ». Аира прикусила губу, подхватила расплакавшуюся малышку и молча тронулась в обратный путь. Бесчисленные ступени, сумрачный коридор, двадцать девятый блок Серого округа, комната номер триста восемнадцать — теперь это новый дом семьи Хазов.

Супруга Анно сумела удержаться от хлестких слов, однако внутри у нее все кипело. Мало ей отчаянной тоски по мужу и страха за пропавших детей, теперь еще и эта слепая нетерпимость!

Защелкнув замок, внучка пророка рухнула на кровать, занимавшую чуть ли не половину комнаты, и уставилась в окошко. Унылые здания из бетона. Некрашеные цементные стены. Сизая занавеска и сизая дверь… Как ужасно. Утешительную пестроту создавали только рыжие одежды да родное полосатое покрывало.

— Любимые мои, — горько сказала женщина в пустоту. — Когда же вы вернетесь домой? Пожалуйста, возвращайтесь…

Примерно в это же самое время Анно и еще сорок один кандидат покорно сидели за партами в огромном зале и слушали ректора Пиллиша.

— Моя единственная цель — помочь вам, — нудно бубнил он, как человек, которому многократно приходится разжевывать прописные истины. — Все вы провалили последний Великий экзамен. Подвели себя, своих родных, а теперь, конечно, горько сожалеете. И вот мы собрались здесь: вы — чтобы наверстать упущенное, и я — чтобы вас поддержать. Но в первую очередь вы сами должны этому поспособствовать. Надейтесь на себя, ибо исправить ваше прискорбное положение может одно — упорный труд.

Преподаватель резко хлопнул в ладоши, подчеркивая важность сказанного, и повторил:

— Упорный труд!

Затем опустил на стол четыре тома в скучных коричневых переплетах.

— Великий экзамен не так уж и страшен. Вопросы охватывают самый обширный круг знаний. Природные данные — это еще не все. Усердно трудитесь и непременно пожнете плоды.

Он поднял по очереди каждый том и потряс ими в воздухе:

— Расчеты. Грамматика. Основы науки. Основы искусства. Все необходимое для Великого экзамена вы найдете здесь. Читайте. Запоминайте. Повторяйте. Больше ничего и не требуется. Читаем. Запоминаем. Повторяем.

Анно Хаз не слышал ни единого слова. Его целиком занимали страхи за близнецов. На утренней перемене он вышел побродить по круглому, огороженному высокими стенами двору, успокоиться и привести в порядок мысли. С тех пор как Анно покинул дом, от родных не пришло ни весточки. О чем это говорило? Должно быть, Кестрель еще не обнаружена и прячется где-то в городе. А если так, ее поимка — вопрос времени, ведь из Араманта девочке не выбраться.

Мучительные мысли неустанно бродили по замкнутому кругу, повторяя тревожные шаги опального отца семейства.

Вдруг до него долетели приглушенные рыдания. Анно остановился. Один из кандидатов, невысокий человечек с редеющими седыми волосами, уткнулся лицом в стену и плакал.

— В чем дело?

— Так, ничего… — Мужчина провел ладонью по глазам. — На меня иногда накатывает.

— Неужто из-за экзамена? Человечек молча кивнул.

— Я же старался. А вот как сяду за парту — все, что выучил, из головы вон.

Кандидата звали Мико Мимилит, он работал ткачом и, по его словам, преуспевал в своем ремесле. Однако Великий экзамен по-прежнему оставался для него ежегодным кошмаром. Семья Мико проживала в Коричневом округе и уже не мечтала перебраться в места получше.

— Через пару месяцев мне стукнет сорок семь, — изливал душу бедолага. — Двадцать пять раз я сдавал Великий экзамен, и всегда одно и то же.

— Но хоть что-нибудь ты знаешь?

— Могу считать, когда не слишком волнуюсь. Вот и все.

— Счастливчик, — подал голос моложавый светловолосый мужчина, стоявший рядом. — Я и того не умею. Разве про бабочек порассказал бы…

— Лучше про облака, — вмешался третий кандидат.

— Я наизусть помню всех бабочек, порхавших когда-либо в Араманте, — серьезно промолвил белокурый. — Даже тех, которых не видели уже лет тридцать.

— Спросите у меня про облака, что угодно спросите, — не унимался третий. — Задайте любую температуру воздуха, силу и направление ветра, так я вам скажу, когда и где пройдут дожди.

— А я вот, например, обожаю ткани, — горячился Мико, всплескивая изящными ручками. — Нежный хлопок, прохладный лен, теплый шерстяной твид… завяжите мне глаза, дайте потрогать лоскут лишь кончиком левого мизинца — и я назову не только сорт материи, но и место, где она была соткана.

Анно изумленно смотрел на спорщиков, еще недавно совсем подавленных и безвольных, видел, как исчезает с их глаз тусклая пелена, уступая место мечтательному блеску, как вздергиваются гордо их вялые подбородки, как мужчины в запальчивости наседают друг на друга.

— Вот кабы каждого спрашивали то, в чем он дока, — вздохнул незадачливый любитель облаков. — Красота, да и только!

Однако он не успел развить свою мысль; воздух прорезал окрик Пиллиша:

— Кандидат Хаз! Срочно явиться в кабинет ректора.

Анно постучался и вошел в строгую комнату, стены которой скрывались за книжными полками. Пиллиш вел беседу не с кем-нибудь, а с Главным экзаменатором.

— А вот и он, — произнес ректор. — Мне удалиться?

— Нет необходимости, — возразил Мэсло Инч. И с холодной улыбкой обратился к вошедшему. — Что же, старый приятель. Ненавижу отрывать обучаемых от их занятий, однако тебе, без сомнения, интересно, что стало с твоими детьми.

Сердце Анно забилось с удвоенной силой.

— Порадовать не могу. Вчера пополудни люди видели, как они спускались в соляные пещеры. С тех самых пор близнецы точно в воду канули. Боюсь, уповать на то, что они еще живы, бессмысленно.

Говоря так, Мэсло пристально следил за товарищем детства. А тот изо всех сил сдерживался, чтобы не выдать разгорающейся в сердце надежды. «Туда проникал свет солнца! — сказал он себе. — И Кестрель тоже его заметила! Теперь они уже в пути!»

Анно Хаза охватила гордость за любимых детей, которым достало отваги пуститься в опасную дорогу… Впрочем, вскоре на смену гордости пришел ледяной страх. «Берегите их, — безмолвно взмолился отец, толком не зная, к кому взывает. — Они еще так юны. Храните их».

— Ты сам виноват, приятель.

— Да, — ответил Анно. — Теперь я понимаю.

Главный экзаменатор принес ему худые вести лично — видимо, хотел насладиться возмездием. Уж это-то кандидат понимал. И потому свесил голову как можно ниже. Только бы они ничего не заподозрили!

— У тебя осталось единственное дитя, Анно. Мой совет: отныне работай над собой не покладая рук. И пусть этот горький урок научит тебя ценить дисциплину, разумное честолюбие и упорный труд.

— Упорный труд, — почтительным эхом отозвался ректор Пиллиш.

— Я прослежу за тем, чтобы твоей жене сообщили о происшедшем.

— О нет! Эта новость убьет ее! — откликнулся отец близняшек. — Если позволите, я сам ей скажу.

Мэсло Инч переглянулся с ректором.

— Учитывая обстоятельства, думаю, короткую встречу можно разрешить, бросил он.

Аиру Хаз, облаченную, как подобает, в унылые серые одежды, сопроводили в комнату для свиданий. Анно уже ждал ее. На нем была такая же безрадостная сизая роба. По долгу службы господин Пиллиш наблюдал за супругами сквозь приоткрытое окошко. К удовольствию ректора, пара долго рыдала, сомкнув объятия. Чего надзиратель не мог услышать, так это негромких слов, которыми обменялись якобы сокрушенные горем родители. Убедившись, что близняшки, скорее всего, улизнули за стены города, оба воспрянули духом. Бомен и Кестрель рискуют собой не зря: они обязательно уничтожат ненавистную силу, изуродовавшую не один десяток жизней. Дети справятся, как же иначе?

— Я еще покажу этим проверяльщикам, — шепнул Анно.

— Я тоже, — кивнула жена. — Мы будем бороться.

Глава 14

Дети-старички возвращаются

Поутру, когда Бомен и Кестрель проснулись, подземных малышей уже разобрали по домам. Мампо сидел за столом и сиял как медный грош: видимо, позавтракал от пуза. По распоряжению королевы вскоре явился эскорт, который и должен был вывести детей наружу из соляных пещер. Среди сопровождающих близнецы узнали Виллума. Он еле стоял на ногах, морщился от жалости к себе и поминутно бурчал под нос:

— Эх, и тяжелая же работенка — сбор урожая. Все тело прям так и ломит.

— А мы отправляемся в путешествие! — похвастал Мампо. — Кесс — моя подружка.

Солнце вовсю струилось через дыры в потолке, так что близняшки позавтракали на скорую руку и начали прощаться. Ее величество Нум приласкала детей и вручила каждому по паре чулок, набитых орехами.

— Больше-то вам не снести, — с неожиданной грустью промолвила она. — Вы уж там поосторожней, худышечки. А то ведь мир наверху, сами знаете, жестокий…

Дети связали чулки по два и повесили себе на шеи. Поначалу тяжелые орехи больно колотили при ходьбе по животу, однако со временем путники приноровились к связкам и даже находили в мерных ударах некое успокоение.

Юная троица покинула дворец в обществе двадцати подземных жителей. Мало-помалу компания обрастала любопытными, и вот уже под светлеющими сводами топали враскачку более сотни пещерных людей.

— А мы друзья, друзья, друзья! — горланил Мампо. — А мы друзья, друзья, друзья!..

Кестрель велела ему заткнуться.

Дорога почти неуловимо, но все же вела наверх, грязь под ногами заметно твердела, и вскоре лица путников ощутили первые порывы свежего ветерка. Серебристая «крыша» разгоралась ярче и ярче.

Наконец вдалеке блеснула узкая полоска дневного света. Потом, когда друзья прошли еще с полмили, оставляя следы на сыром песке, она выросла в арку высотой с дерево. Путники протерли заслезившиеся глаза. Впереди расстилалась пустыня. Над ней сверкало бездонное синее небо.

Провожатые решительно застыли на границе, отделяющей сумрак от солнечного сияния. Дети поняли: дальше придется идти одним.

— Благодарим! — сказали все трое. — Большое спасибо, что помогли, приютили…

— Мы споем вам на дорожку, — отозвался Виллум. Помахав на прощание, пещерные жители затянули что-то нежное и очень трогательное, мелодию, которая не нуждалась в словах, но волна за волной омывала душу.

— Это и есть их любовь, — промолвила Кесс, припомнив разговор со старой королевой. — Она полетит за нами вслед.

И в самом деле, беглецы продолжали шагать по пыльной равнине, а песня, будто не желая отпускать их, согревала сердца, полная тепла и ласки, как те уютные норы, где спал ночами подземный народец. Протяжный мотив понемногу стихал на ветру, таял, уносился куда-то и наконец умолк. Подмога осталась позади.

Какими же необъятными показались равнины после укромной тени соляных пещер! Лишь далеко-далеко на севере серели зубцы горного хребта. Солнце поднималось к зениту, горизонт покачивался, расплывался в полуденной хмари, и вот уже юные путники очутились одни — одинешеньки среди безлюдного, мерцающего, однообразного мира. Некоторое время, оглядываясь через плечо, беглецы могли видеть черную арку — выход из подземных пещер, затем и она растворилась в пыльном, дрожащем от жары воздухе.

Утратив чувство направления, друзья продолжали шагать — как они надеялись, по прямой. Хоть бы какой-нибудь признак этого самого Пути! То и дело налетал ветер, подхватывал песок, и мнилось: пустыня шевелится. Близнецы не разговаривали; они и без слов разделяли тревогу друг друга. Один Мампо беззаботно топал, силясь попадать ногами в следы, оставленные Кестрель, и радостно выкрикивал:

— Я как ты, Кесс! Мы идем одинаково!

А ветер завывал все громче, швыряя в лица путникам жалящие пригоршни песка, затмевая раскаленное добела небо. Троица брела с трудом, отворачиваясь на ходу. И вот сквозь мутные вихри неподалеку замаячила невысокая постройка, походившая на хижину без крыши. Дети торопливо направились к укрытию.

Подойдя поближе, они увидели что-то вроде опрокинутой телеги с переломанными осями, колеса которой оказались наполовину погребены под золотистыми холмами. С подветренной стороны можно было укрыться, и юные беглецы скорчились в три погибели, надеясь переждать ураган.

Для начала развязали чулки, болтавшиеся на шеях, и набросились на долгожданный завтрак из жареных подземных орехов. Особый привкус дымного костра вызвал в памяти полюбившиеся сцены сбора урожая, блаженные лица подземных жителей, и на минуту детям страстно захотелось обратно, в уютные пещеры у Низменного озера.

Ветер не утихал, трогаться дальше не имело смысла, так что после еды близнецы склонились над картой. К сожалению, пустыня выглядела одинаково, куда ни посмотри; лишь солнце над головой да тонкая, неверная полоска гор позволяли пусть и с горем пополам, но все же определить стороны света. Однако найти Великий Путь было необходимо.

— Старая королева говорила, там водятся великаны, — припомнила девочка.

— Ну, это было давно, — махнул рукой брат.

— Лучше всего нам продвигаться на север. Вот переждем бурю…

Кестрель оторвала взгляд от свитка. Самый глупый мальчик в школе преданно смотрел на нее, улыбаясь до ушей.

— Ты чего такой довольный?

— Да просто.

Тут она заметила на земле подозрительно похудевшие чулки.

— Глазам не верю! Ты что, все слопал?

— Ну, почти, — признался Мампо.

— Нет, все! Здесь ничего не осталось!

Мальчик подобрал одну из этих странных «походных сумок», вывернул наизнанку, изумленно помял в руках.

— Правда ничего, — сказал он таким тоном, как если бы провизию уничтожил кто-то другой.

— Ты круглый понго, вот ты кто! Запасов могло хватить на несколько дней!

— Прости, Кесс.

Незадачливый однокашник попытался придать своей сытой мордашке виноватое выражение. Вышло неубедительно.

Между тем Бомену вздумалось изучить таинственную телегу и обломки, что валялись поблизости. Не считая колес, на удивление высоких и тонких, на песке лежали части огромного толстого шеста, обрывки снастей и растрепанные бечевки. Как будто после кораблекрушения. Болезненно жмурясь от ветра, мальчик обошел повозку. Ага, вот где крепились мачты. Сухопутный парусник, ну и ну! Вернувшись в укрытие, Бомен выкопал из-под барханов колесо шкива, приводной ремень из кожи, а потом чуть не обрезал руки, силясь извлечь на свет пару длинных железных лезвий. Интересно, зачем все это?

От нечего делать мальчик напряг воображение, пытаясь собрать воедино куски подвернувшейся головоломки, представить себе, как повозка работала. Две мачты, это понятно. Четыре невероятно высоких колеса. Нос, похоже, когда-то сужался в виде тарана. По сторонам торчали крепкие деревянные рычаги, а с них свисали частично уцелевшие сети. Должно быть, устройство катилось по ветру, таща за собой снасть и в ней — что же?

Бомен огляделся, словно в поисках ответа, и тут сквозь песчаную бурю ему привиделось нечто новое. Мальчик прищурился против ветра. Там, за густой пеленой, копошилась какая-то фигура. Или две. Нет, уже три. Смутные очертания медленно приближались к беглецам. У беглеца тревожно забилось сердце.

— Кесс, к нам кто-то идет.

Сестра отложила карту и напряженно вгляделась. Да, теперь сомнений быть не могло. Темные силуэты на фоне тусклого неба шли, вытянувшись цепью. Девочка завертела головой. Сбоку надвигались другие. А еще сзади.

— Это они, — нахмурился Бомен. — Сердцем чувствую.

— Кто? — не понял Мампо.

— Дети-старики.

Самый глупый мальчик в школе немедля вскочил на ноги и принялся молотить кулаками воздух.

— Пусть только подойдут, я им устрою!

— Мампо, не прикасайся к ним! — Резкий вопль девочки перекрыл даже вой ветра. — Не то случится что-то плохое! Держись подальше!

Шаркая усталыми ногами, темные фигуры плелись навстречу неумолимой буре, окружая разбитую повозку и юных беглецов. С очередным вихрем до слуха донесся знакомый голос, низкий и успокаивающий:

— Помните нас? Мы — ваши маленькие помощники.

Снова эти раскаты неприятного смеха, да еще со всех сторон разом.

— Все равно от нас не уйти, вы же знаете. Так давайте вернемся домой вместе, по-хорошему.

Мампо приплясывал от нетерпения, потрясая кулаками.

— Кесс моя подружка! Я отколошмачу любого, кто ее обидит!

Бомен заозирался: чем бы их отогнать? Потянул за обломок мачты; тот не дрогнул — видимо, прочно засел в песке. Враги подступали. Вот уже стали различимы их детские и одновременно по-старчески сморщенные лица, при взгляде на которые близнецов пробирала суеверная дрожь. Усохшие ручки жадно тянулись к добыче.

— А может, погладить вас перед сном-то? — насмешливо изрек грудной голос. — Раз, два, и готовы новые старички.

Остальные придушенно расхохотались. Воющий ветер подхватил их противный гогот, завертел и унес вдаль.

Бежать отсюда надо, - молча предложила Кестрель. — Ты, часом, не видишь бреши в их цепочке?

Нет, - откликнулся Бомен. — Нас окружили.

Должен же быть выход. Готова спорить, на бегу мы их в два счета обставим.

Тем временем карлики сжимали кольцо: шарк, шарк, шарк.

— Эге-ге-гей! — вопил Мампо. — Кому тут нос расквасить?

Если дурачок и вправду кого-нибудь стукнет, мы сможем удрать через брешь.

А он?

Не успел Бомен об этом подумать, как Мампо ринулся вперед и треснул первого же врага в переносицу. Мальчика сразу отбросило назад.

— Кесс! Кесс!

Мампо беспомощно повалился на руки одноклассницы, сотрясаясь от жалобных рыданий.

— Я, кажется, сломался, Кесс… Помоги мне!

Седовласые детки захихикали, а вождь повторил:

— Пора возвращаться. Вы и так пропустили столько уроков!.. Вспомните о своих оценках.

— Ни за что! — прокричала девочка. — Я лучше умру, не сходя с места!

— Не-ет, не умрешь. Ты просто состаришься.

Низкий вкрадчивый голос неумолимо приближался. Выхода не было. Бомен зажмурился и в ужасе ждал прикосновения костлявых пальцев. Шаги шуршали все громче.

Но вот завывания бури прорезал новый звук. Где-то протяжно трубили в рог. Песня то затихала, то вновь набирала силу — и с каждой секундой стремительно приближалась.

Внезапно шум раздался уже над головами беглецов, и еще что-то загрохотало, затрещало, защелкало, а затем прямо из пыльного урагана выкатил на высоких колесах новехонький сухопутный парусник, на растопыренных рычагах которого трепыхались рыболовные сети. Кестрель сразу смекнула, что делать. Миг — и она крепко схватила друзей за руки, второй — ринулась вместе с ними под колеса повозки. Почти сразу же троица взлетела на воздух и забилась-запуталась в крепких снастях на ветру. Загадочное устройство продолжало мчаться среди песчаного хаоса так быстро, что замирало сердце.

Едва успев отдышаться, Кестрель полезла по неразрывным ячейкам навстречу ревущим вихрям, к рычагу. Вцепилась в него обеими руками, оглянулась на мальчиков. Мампо, точно дикий зверь, попавший в западню, болтался вниз головой, ногами наружу, и громко визжал. Бомен уже опомнился и полз вслед за сестрой, подтягиваясь на сетке. Дело осложнялось тем, что неуклюжий парусник дергался и подскакивал на каждом корешке или камне, которые подворачивались под колесо, а ветер свистел и немилосердно впивался в кожу мелкими песчинками. Рог на вершине мачты выл и плакал, точно дух из потустороннего мира. На концах рычагов с ужасным шипением рассекали воздух два огромных, похожих на косы лезвия.

Как ни странно, повозкой никто не управлял. Не обнаружила девочка и руля. А она-то надеялась вывести парусник из этой жуткой бури. Дурацкая машина бестолково металась в песках; жутко было подумать, что случится, попадись на пути крупный камень или дерево. Нет-нет, повозку следовало замедлить любым способом!

— Бомен, ты цел? — позвала Кесс.

— Да вроде бы, — откликнулся брат.

— Затащи Мампо в телегу, я займусь парусами.

Близнец тут же развернулся и полез обратно — выручать товарища. Помогая друг другу, мальчики спустились на повозку и крепко прижались к мачтам, пока сухопутный корабль бесцельно громыхал по пустыне.

Кестрель обнаружила крепеж грота и принялась отвязывать веревку. Внезапно резкий порыв урагана выбросил девочку за борт; к счастью, она не выпустила каната и, несколько раз больно ударившись о мачты, понемногу забралась на прежнее место. Наконец тугие узлы начали поддаваться под ее руками. Еще чуть-чуть, и парус заполощется на ветру ненужной тряпкой… Не тут-то было: на волю вырвалась лишь одна сторона. Ткань оглушительно захлопала, повозка поднялась на два колеса и бешено завертелась, молотя по песку острыми лезвиями. Затем одно из них застряло, судно кувыркнулось в воздухе и со страшным грохотом покатилось по барханам, увлекаемое той мощной силой, что прежде несла его вперед. Лезвия с треском лопнули, хрустнули мачты, высоченные колеса разбило вдребезги, однако боковая рама, в которую вцепились перепуганные дети, все-таки уцелела. В конце концов сумасшедшее движение прекратилось. Судорожно переводя дыхание, друзья осторожно ощупали свои побитые тела: кожа ныла от бесчисленных синяков и ссадин, но кости остались невредимыми, а главное — все были живы и вместе.

Долгое время они просто лежали, прислушиваясь к тому, как понемногу успокаиваются измученные сердца. Ураган до сих пор неистовствовал, однако рожок почему-то молчал, и лишь паруса продолжали громко трепетать на ветру. Троица приятелей снова оказалась под защитой покалеченного судна. И что теперь оставалось делать? Только ждать, пока буря утихомирится.

Утомленные пережитыми кошмарами — нашествием седовласых карликов и путешествием на паруснике, — дети вскоре погрузились в тревожную дремоту. Во сне они поминутно вздрагивали всем телом: им чудилось, что они стремительно летят в сетке над песчаной равниной. Тогда они вскрикивали, пробуждались и крепче обнимали друг дружку. А ветер выл, ревел, стонал, мешая сны, явь и воспоминания…

Но вот наваждение рассеялось, разум беглецов прояснился. Буря стихла. Вокруг царила безмерная тишина. Троица выбралась из-под обломков. Воздух был чист, и небеса ласкали глаз нежной лазурью. Зато, куда ни посмотри, вокруг тянулся безрадостный пейзаж: однообразные барханы без конца и края, далекие горы на севере, до которых еще неделя пути, а то и больше… Если умело растягивать запасы, еды хватит на день-два. А что потом?

— Ладно, пошли, — сказала Кестрель. — Небось вывезет кривая.

Когда красное солнце повисло над горизонтом и продолжать путь не имело смысла, близнецы достали чулки с орехами. Как и ожидалось, Мампо тут же заявил, что зверски голоден.

— Орехов нам давали поровну, — наставительно промолвила Кесс.

— Да, но мои-то кончились.

— Очень жаль, — отрезала юная мятежница. — Моих ты не получишь.

— А как же, если я есть хочу!

— Раньше надо было думать.

Надо, надо преподать урок этому растяпе. Кестрель молча, с достоинством принялась жевать подземный орех. Мампо умильно глядел на нее, точно верный пес.

— И нечего пялиться, — не выдержала девочка. — Ты свою долю съел? Съел. А это — моя доля.

— У меня в животе урчит.

— Поздновато спохватился.

Мальчик захлюпал носом и жалобно захныкал. Бомен посмотрел на него, выкатил из чулка орешек и протянул товарищу.

— Спасибо, друг! — просветлел однокашник. Кестрель стало досадно. Добрый поступок брата пристыдил и рассердил ее.

— Какая же ты обуза, Мампо.

— Да, Кесс, — отозвался тот с набитым ртом.

— Ты же знаешь, нам еще столько идти.

— Не знаю, — просто ответил мальчик. — Вы не говорили.

И правда: ведь никто не удосужился растолковать товарищу, что к чему. Бомен залился краской.

— Покажи ему карту, Кесс.

Девочка развернула свиток и принялась терпеливо объяснять. Мампо слушал, преданно глядя ей в глаза. Когда она замолчала, мальчик спросил:

— Тебе страшно, Кесс?

— Конечно.

— Не беспокойся. Я тебе помогу.

— А почему ты сам не боишься, Мампо? — поинтересовался брат Кестрель.

— Так ведь нечего. Нас трое, и мы друзья. Буря кончилась. Кушать больше не хочется. Все в порядке.

— И тебя не волнует, что с нами будет потом?

— Потом? Да я же не знаю, что будет потом.

Бомен округлил глаза. Вот вам и дурачок! А может, не так он и прост, как им казалось? Может быть…

Внезапно мальчик напрягся. Сестра тут же уловила его тревогу.

— Что-то не так, Бо?

— Слышите?

Друзья навострили уши. Вдали перекатывался зловещий гром. Беглецы обратили взгляды на горизонт.

К ним приближалось нечто очень и очень большое.

Глава 15

Узники Омбараки

Над золотистыми дюнами взвился красно-белый флаг. Знамя реяло на длинном шесте, а его основание, пока что укрытое за окоемом, без сомнения, надвигалось на детей, потому что флагшток возносился все выше. Впрочем, оказалось, никакой это не флагшток, а самая настоящая мачта: ниже на ней трепетал парус. На всякий случай приятели забрались в разбитую повозку и продолжали наблюдать из укрытия.

За первым парусом появились другие. Их было множество, и чем ниже, тем крупнее — целый лес мачт. Позже выплыл и корпус невиданного сухопутного корабля — затейливо сработанная обшивка с бесчисленными окошками, хитро сплетенная паутина такелажа. На лестницах суетились толпы людей. А судно по-прежнему вздымалось над горизонтом. До юных беглецов долетал уже отчетливый, густой механический ропот. Как ни странно, из-за барханов показались новые паруса, под которыми обнаружилась еще одна палуба, гораздо шире и больше верхней: сумбурное нагромождение будок и маленьких домиков, соединенных деревянными и веревочными лестницами. Люди деловито сновали туда-сюда; теперь ветер доносил их обрывочные крики. При помощи веревок матросы в красиво развевающихся одеждах ловко перелетали с одного яруса на другой.

Корабль со скрипом полз вперед. Заходящее солнце окрасило багряным новую армию несметных, гордо выпятившихся на ветру парусов. Дети, охваченные благоговейным ужасом, разинули рты. Над песками воздвигнулся третий — если считать сверху — этаж деревянных построек. Этот выглядел еще диковинней прочих: классические ряды домов с изящными окнами над благородными портиками окружали три открытых зала с колоннадами. Громадные мачты пронизывали здания насквозь, возносились к следующим уровням и так далее, до самых верхних флагов. А меж тем гигантское судно росло и росло на глазах. Шум сделался невыносимым: стоны, лязг и скрип заполонили собой — как мнилось детям, спрятавшимся в развалине, — всю землю. Знамена полоскались уже где-то под небесами. А из-за дюн с грохотом выкатили колеса, каждое высотой со столетнее дерево. Представьте себе: между ними висела еще одна палуба, где располагались обширные склады, мастерские, кузницы, фермы!.. Нет, это был не простой сухопутный корабль, а целый город на колесах, целый мир, послушный вольным ветрам.

Несмотря на колоссальные размеры, судно держало курс прямиком на разбитую повозку. Юные беглецы не придумали ничего лучше, как съежиться внутри, горячо надеясь, что движущаяся гора пройдет себе мимо. Но их беззвучные мольбы пропали втуне. Едва лишь обломки накрыла огромная тень, воздух огласили новые крики, матросы взяли рифы, чудовище содрогнулось и встало будто вкопанное в нескольких ярдах от хрупкого укрытия.

Послышались резкие команды. Из последнего уровня выдвинулся длинный деревянный кран, с которого опустилась пара железных челюстей. Люди на корабле отлично знали свою работу. Не успели дети сообразить, что происходит, как челюсти захлопнулись вокруг парусника, выдернули его из песка и потащили вверх, под небеса.

Выше и выше взлетали друзья. Вот и нижний ярус; люди бегают по нему, тычут пальцами в покалеченное сухопутное суденышко; деревянная стрела втягивается вовнутрь и опускает добычу сквозь гулкую длинную шахту на палубу. Отдан приказ отправляться. Сухопутные матросы подняли паруса, и непомерная громадина, дребезжа, тронулась с места. Груду железа обступили сердитые мужчины. Все они походили друг на друга: высокие, в одеждах песочного цвета, подвязанных поясами из дубленой кожи, бородатые, с множеством длинных косичек, в каждую из которых искусно вплетена яркая нить.

— Вылезайте! — скомандовал один из людей, скрестив на груди руки.

Дети повиновались. В ту же секунду их крепко схватили.

— Шпионы — чаки! — объявил главный и с омерзением сплюнул. — Вредители!

— Сэр, прошу вас… — начала Кестрель.

— Молчать! — рявкнул бородач. — Презренные чака! Откроете рот, когда я скажу!

И он повернулся к маленькому паруснику. Кое-кто из мужчин уже осматривал судно, оценивая нанесенный ущерб.

— Итак, наш корвет разрушен?

— Да, сэр!

— Запереть их! Ну, вы за это заплатите, негодяи! Головами ответите!

Командир важно пошагал прочь. Подчиненные довольно загоготали. Троицу запихнули в какую-то клетку на краю палубы, стражник зашел следом и гаркнул:

— Вниз! До самого конца!

Клетка немедленно заскользила по рельсам из гладко струганных досок. Другие охранники уже поджидали внизу, косясь на детей с нескрываемой злобой и отвращением.

Подъемное устройство громыхнуло и встало. Узников провели по темному коридору и грубо, взашей, затолкали в трюм для пленных. Железная дверь захлопнулась, тяжелый ключ со скрипом повернулся в замке.

Друзья поднялись с пола, потирая ушибленные места, и осмотрелись. Темница была совершенно пуста, не было даже скамеечки, чтобы присесть. Единственное окно выходило на плац. Снаружи оглушительно топали десятки ног. Дети припали к решетке. По плацу маршировал отряд бородачей. Главный из них отдал приказ, и все извлекли из ножен длинные клинки.

— Убьем ненавистных чаков! — гаркнул командир.

— Убьем ненавистных чаков! — грянули хором остальные. Последовал ряд яростных воплей и движений, призванных, по всей видимости, обозначать смертоносную пляску войны.

— Баррака! — пронзительно прокричал главный. Отточенная сталь засвистела в воздухе. Мужчины взревели во все глотки:

— Рака! Ка! Ка! Ка!

И:

— Убьем ненавистных чаков!

Так повторялось много-много раз, и с каждой минутой бородачи все больше входили в раж. Вскоре они уже топали ногами, багровые от злости, готовые давить и сокрушать кого или что угодно.

Близнецы смотрели на эту сцену с нарастающей тревогой, и только Мампо восторженно вторил воинственным танцам. Больше всего ему понравились чудные прически.

— Как они это делают? — бормотал мальчик, накручивая на пальцы свои жесткие волосы. — Видали, а? В каждой косичке по нитке! Красные, белые, желтые, зеленые… Точно радуга!

— Заткнись.

Громыхнул увесистый замок. Дверь отворилась и впустила мужчину, в точности такого же, как и те, что маршировали по плацу, разве что чуть постарше и поприземистей. Охранник шумно пыхтел, держа в руках целую гору еды.

— Не вижу смысла, — бурчал он, опуская огромный поднос. — Все равно вас наутро вздернут. Верно, Морах так пожелала.

— Морах! Вы о ней знаете? — встрепенулась Кесс.

— Кто же не слышал про Морах? — хмуро усмехнулся бородач. — Она ведь приглядывает за каждым. Даже за мной.

— Вы хотели сказать, защищает?

Стражник расхохотался.

— Надо же, защищает! А как же. То бурю нашлет, то болезнь, то вдруг дойная корова без причины сдохнет. Вот погодите, она и о вас позаботится. Сегодня — как огурчики, а завтра болтаться вам в петле. Да-да, Морах приглядит за любым, будьте спокойны.

На подносе оказались кукурузные лепешки с сыром и молоком. Первым, разумеется, на еду накинулся Мампо. Немного подумав, близнецы обстоятельно присоединились к нему. Охранник прислонился к стене и подозрительно сощурился.

— Мелковаты вы для лазутчиков, — заметил он.

— Мы не лазутчики, — насупилась Кестрель.

— Презренные чаки, не так ли?

— Нет.

— Еще соврите, что вы барраки!

— Нет…

— А кто не баррака, тот и есть самый настоящий чака, — попросту рассудил стражник.

Девочка не нашла что возразить.

— Чаков мы убиваем, — солидно прибавил бородач.

— Красивые у вас волосы, — вмешался Мампо, разделавшись со своим ужином.

— Тебе нравится?

Похвала явно застала мужчину врасплох. Впрочем, нельзя сказать, чтобы слова юного узника ему не польстили. Стражник немилосердно подергал себя за косички.

— На этой неделе решил попробовать голубой и зеленый.

— А трудно их заплетать?

— Не то чтобы трудно… Надо лишь руку набить, должно ведь получаться равномерно и туго.

— Могу поспорить, что вы в этом дока.

— Да уж, не новичок, — ухмыльнулся охранник. — А ты, я гляжу, смышленый парень. Для презренного чаки, конечно.

Всякая враждебность улетучилась из его голоса. Близнецы только диву давались.

— Голубой идет к вашим глазам, — продолжал Мампо.

— Так и задумано, — кивнул бородач. — Многие предпочитают красные, горячие оттенки, а мне по душе холодные.

— Наверно, с моими волосами даже вам не справиться, — тоскливо вздохнул мальчик. — Хотел бы я походить на вас.

Мужчина смерил пленника задумчивым взглядом.

— Почему бы и нет. А чего, это без разницы, ты ведь почти что покойник. Тебе какой цвет?

— Не знаю. Какие у вас есть?

— Да любые, на выбор.

— Тогда я хочу все, — загорелся ребенок.

— Да уж, со вкусом у тебя нелады. — Охранник почесал в затылке. — С другой стороны, в первый раз…

И вышел из темницы.

— Честное слово, Мампо! — воскликнула Кестрель, когда Железная дверь затворилась. — Нас хотят повесить, а ты нашел, о чем думать!

— О чем же еще?

Стражник вернулся с расческой и мешком, полным пестрых мотков. Усевшись на пол со скрещенными ногами, бородач занялся волосами мнимого лазутчика. Чем дальше продвигалась работа, тем охотнее мужчина болтал с юными пленниками. Поведал, к примеру, что зовут его Салимба и что в обычное время он работает на ферме. Рассказал о несметных стадах Омбараки. Тысяча с лишком коров, а еще козы и длиннорогие овцы мирно паслись на лугах этого гигантского поселения на колесах. Девочка решила воспользоваться дружелюбием охранника и вытянуть побольше сведений: вдруг пригодится. Первым делом, кто такие чаки?

Салимба осклабился и погрозил пальцем.

— Меня не проведешь, хитрющая… Вот, какой пурпурный, как играет! Не мешало бы тебе иногда мыть голову, парень.

— Знаю, — вздохнул Мампо.

— И что, чаки давно враждуют с барраками? — не сдавалась Кестрель.

— Спросила, надо же! Не то слово — «враждуют». Вы, чаки, бессердечно истребляли нас веками! Думаете, мы забыли кровавую Резню Полумесяца? Или подлое убийство Раки Четвертого? Не бывать этому! Барраки не смирятся, пока дышит на свете хоть один презренный чака.

Мужчина так разволновался, что у него впервые дрогнула рука и косичка пошла наперекосяк. Выбранившись, охранник распутал тонкие пряди, чтобы начать сызнова.

Девочка повторила вопрос, только в более вежливой форме:

— Значит, барраки в конце концов победят?

— Это уж непременно.

По словам Салимбы, каждый местный юноша с шестнадцати лет числился на армейской службе и ежедневно проходил военное обучение. Стражник мотнул головой в сторону плаца, где только что завершились очередные занятия. Каждый из доблестных рекрутов имел еще и мирное ремесло — трудился матросом, плотничал или пас на лугах скотину, однако первым и главным долгом была защита Омбараки. Услышав боевой рог, любой мужчина бросал свои дела, цеплял на пояс острый меч и являлся в означенное место. И люди шли добровольно, многие даже бежали со всех ног. Ведь истинный баррака больше всего на свете мечтает увидеть крушение Омчаки. И великий день придет, придет обязательно, ибо на то воля Морах.

Охранник провозился целый час, зато и плод его усилий поражал воображение. Грязнуля смотрелся фантастически. Его жесткие, перемазанные волосы торчали над головой, как острые иглы. Салимба и сам никогда не видел подобного, однако же отметил:

— Что-то в этом есть…

И довольно причмокнул губами.

Зеркала в темнице, понятное дело, не оказалось, а мальчику очень хотелось увидеть себя со стороны.

— Ну чего, как? Тебе нравится, Кесс? Нравится?

Девочка потрясенно молчала. Радужный дикобраз — ну и ну!

— Ты совсем другой, — наконец выдавила она.

— Лучше, да?

— Просто… другой.

Тут охранник догадался перевернуть поднос блестящей поверхностью наружу и протянул его Мампо. Дурачок восхищенно замер, глядя на размытое отражение своей разноцветной головы.

— Большое спасибо, — выдохнул он. — Я так и знал, что у вас получится.

Громкий топот, раздавшийся в коридоре, вернул и стражника, и юных узников, так сказать, с неба на землю. Салимба поспешно скорчил мрачную мину и кинулся отпирать дверь.

— Пленные, встать! — рявкнул он. Дети повиновались.

В темницу вошел господин преклонных лет с длинными седыми косами, вплетенными даже в бороду. За его спиной, грозно сложив на груди волосатые руки, высилась дюжина бравых вояк. Старик покосился на радужноголового Мампо, но притворился, что ничего не заметил.

— Я — Кемба, советник Раки Девятого, Военачальника барраков, Сюзерена Омбараки, Главнокомандующего Ветряным флотом и Властителя Равнин, — провозгласил он. — Стражник, оставьте нас!

Салимба тихо удалился, дверь затворилась. Главнокомандующий прошагал к окну и выглянул на улицу, задумчиво теребя бесчисленные косички. Затем испустил вздох и повернулся к детям.

— Ваше присутствие здесь крайне нежелательно и создает массу неудобств, — промолвил он. — Хорошо, что завтра все будет исправлено.

— Мы никакие не чаки, — подала голос Кестрель.

— Конечно чаки, кто же еще. Не барраки же.

— Мы прибыли из Араманта.

— Не порите чушь. Вы чаки, а значит, поутру качаться вам на рее.

— Но вы не имеете права нас вешать! — горячо воскликнула девочка.

— Это ты верно заметила, — пробормотал Кемба. — Не имеем права, договор есть договор. Хотя, судите сами, не оставлять же вас в живых. Щекотливое положение. — Он еще раз протяжно вздохнул. — Ужасно, ужасно щекотливое. Но ничего, я что-нибудь надумаю. Как всегда.

Седовласый мужчина звонко хлопнул в ладоши, очевидно подавая сигнал тем, кто ждал снаружи.

— Открыть!

И прибавил, будто спохватившись:

— Придется показать вас самому Раке. Это чистая формальность, однако все приговоры он подписывает лично.

Дверь распахнулась.

— Отвести пленных ко двору, немедля! — приказал Кемба.

Детей под строгим конвоем прогнали по нижнему ярусу кочующей громадины, именуемой Омбарака, к центральной подъемной шахте. На сей раз клетка была такая просторная, что в ней разместилась еще и вся стража. Деревянная платформа со скрипом поползла вверх, мимо лестниц и переходов, на придворную палубу — туда, где роскошная площадь вывела процессию к одному из дворцов с колоннадами. Случайные прохожие, оборачиваясь на близнецов, злобно шипели вдогонку, но потом замечали Мампо — и только рты разевали от изумления. Даже конвоиры по дороге вполголоса обсуждали его прическу.

— Слишком уж пестро, — фыркнул один.

— А оранжевый! — подхватил товарищ. — Какая пошлость.

— Интересно, чем он их намазал для жесткости? Мне-то, конечно, такое и даром не нужно, а все же…

Высокий потолок над колоннадой громким эхом вторил шагам узников и стражи. В дальнем конце зала перед ними распахнулись двери, за которыми обнаружился вытянутый кабинет. Посередине громоздился стол, целиком накрытый военной картой. Вокруг него важно стояли с хмурыми лицами несколько бородачей; в том числе и господин, что встретил детей на палубе в первый день, — глава вооруженных сил Танака, пунцовое лицо которого сплошь изрезали глубокие хищные морщины. При виде Мампо тот удивленно крякнул и тут же воскликнул:

— Разве я не говорил! Один из них уже маскируется под нашего!

Самый низкорослый из мужчин с весьма напыщенным видом выступил вперед и враждебно уставился на пленников. Рака Девятый, Военачальник барраков, Сюзерен Омбараки, Главнокомандующий Ветряного флота и Властитель Равнин имел несчастье быть коротышкой. Этот природный недостаток он с лихвой возмещал взрывным характером и особо свирепыми замашками. Рака один во всем городе переплетал свои косы тончайшими лезвиями, которые опасно блистали при каждом повороте головы. От шеи до пят Властителя опутывали ремни с бряцающими ножнами, где размещался целый арсенал разнообразных мечей и сабель. Передвигаясь, Главнокомандующий напоминал бродячего пса, ощетинившегося на весь белый свет.

— Шпионы Омчаки!

Даже в его голосе отчетливо слышался лай.

— Нет, сэр, мы…

— Не сметь возражать! Я — Рака!

Кестрель съежилась и умолкла.

— Танака!

— Да, господин. — Глава вооруженных сил сделал шаг вперед.

— Это они разрушили боевой корвет?

— Так точно, господин.

— Презренные чаки дорого поплатятся! — Яростно заскрипев зубами, он топнул по палубе. — Доложить расположение Омчаки! Надеюсь, она в пределах нашей досягаемости?

— Никак нет, сэр, — ответил мужчина, склонившийся над картой, и быстро произвел на бумаге некие вычисления. — Еще день пути, сэр.

— Курс на перехват! — вскричал Рака. — Враг меня рассердил — теперь пускай пеняет на себя!

— Вы намерены дать сражение, господин? — приглушенно спросил Кемба.

— Да, шут их возьми! Пусть знают, что на любой подлый удар я отвечу вдесятеро!

— Истинная правда, мой господин.

Посыпались новые приказы; вскоре по грохоту и содрогающимся балкам даже близнецы поняли, что судно меняет курс.

— Танака! Приготовить атакующий флот к спуску!

— Есть, сэр!

— А как поступить с лазутчиками, господин?

— Вздернуть их, да и дело с концом.

— Я не уверен, что это мудро, — задумчиво подал голос Кемба.

— Мудро? Мудро?! — завизжал Военачальник барраков. — О чем ты? Разумеется, мудро. Что же еще делать с предателями?

Советник почтительно склонился и зашептал Раке на ухо:

— Допросите их. Выведайте секреты вражеского флота.

— А потом повесить?

— Именно так, мой господин.

Коротышка кивнул, прошелся по кабинету в глубоком раздумье. Подчиненные стояли, вытянувшись по струнке, и ждали распоряжений.

Наконец Властитель Равнин остановился и звенящим от натуги голосом объявил свое решение:

— Сперва допрос, а затем — вздернуть!

Кемба покачал головой и снова принялся нашептывать:

— Пообещайте сохранить им жизнь в обмен на ценные сведения. Иначе из лазутчиков ничего не вытянешь.

— А потом — в петлю их?

— Именно так, мой господин.

Рака встрепенулся.

— Мы не повесим их, если получим ценные сведения.

Танака чуть не подавился от удивления.

— Как — не повесим, господин?

— Это называется военная смекалка, — раздраженно бросил Сюзерен Омбараки. — Тебе не понять.

— Зато я прекрасно понимаю, что господин советник уклоняется от своих обязанностей, — процедил сквозь зубы глава вооруженных сил и гордо выпятил грудь.

Рака Девятый пропустил реплику мимо ушей.

— Ступайте, советник, — махнул он. — Уведите их, допросите…

И прибавил, шагая обратно к огромной карте:

— А мы с вами, Танака, займемся подготовкой к сражению.

Детей вернули в темницу. Кемба отпустил конвоиров, а сам остался.

— Что же, немного времени я выиграл, — промолвил он. — И уж конечно, не собираюсь тратить бесценные минуты на всякие расспросы.

— Мы не знаем никаких военных секретов, — тоненько сказала Кесс.

— Да это уже не важно. Главное сейчас — найти выход из тупика, в который мы все угодили. Видите ли, повесив вас, барраки нарушат договор. Отпустить — значит навеки опозорить своих предков и всю Омбараку. Ведь каждый из нас клялся отмстить за наших мертвых, обагрив пески неприятельской кровью. До сих пор ни единой трудности с этим не возникало, поскольку вы первые пленные за очень долгое время. И поверьте на слово, без вас было гораздо лучше.

Бородач продолжал объяснять. Как выяснилось, много лет тому назад, во имя прекращения бесконечной резни между двумя непримиримыми племенами, вожди заключили нехитрый договор, согласно которому ни один чака не падет от руки баррака, если только его соотечественник не будет убит вражеской стороной. И наоборот. Все просто как дважды два.

— И война завершилась?

— Ни в коем разе! Об этом и речи быть не могло! Война никогда не кончится. Ее вечным духом пропитана вся жизнь. Каждый из нас уже с пеленок растет бойцом, готовым с оружием в руках защищать свой странствующий остров. Любой имеет армейское звание. Даже во главе общества стоит не кто-нибудь, а настоящий командир. Так что битва продолжается. Прекратились только убийства. Вот уже целое поколение ни мы, ни наши противники не пролили ни капли чужой крови.

— Как же вы сражаетесь?

— При помощи машин.

Советник указал за окошко, на лес мачт, заметный позади плаца.

— Наш флот воюет с их флотом. Иногда побеждают наши, а случается, что и чаки. Но люди не страдают. Корветы, истребители, крейсеры ездят сами по себе.

— Так это всего лишь игра!

— Ну уж нет. Это жаркая сеча, и мы отдали ей наши сердца без остатка. Вам, чужакам, не растолкуешь… Рака и вправду надеется когда-нибудь уничтожить Омчаку и сделаться единовластным правителем Равнин. Все мы искренне верим ему, даже я в каком-то роде. Видите ли, без этой веры барракам уже не быть барраками.

— Ну вот, получается, необязательно казнить нас? Вы же не такие жестокие и бессердечные!

— Да нет, как раз такие… — отрешенно произнес Кемба. — Не заблуждайтесь, меня ни капли не заботит ваша судьба. Однако договор — дело серьезное. Как только чаки прослышат о том, что лазутчики повешены, они примутся мстить за вас, и реки крови польются снова.

— Ага! Значит, мы должны жить!

— Да, но вся Омбарака уже знает о проклятых шпионах. Люди жаждут вашей смерти, ох, как жаждут. Столько лет они мечтали убить хоть одного захудалого чака — и вот целых три неприятеля сами попали в руки! Нет-нет, убийство — дело решенное…

Мужчина рассеянно смотрел в окошко невидящим взглядом и говорил скорее самому себе:

— Знаете, я ведь лично обсуждал условия прославленного договора. Это был мой звездный час.

Он грустно вздохнул.

— Может, устроите нам побег? — сказал Бомен.

— Что вы! Это несмываемый позор.

— Тогда проведите казнь понарошку.

— А толку-то? Если обман удастся, чаки объявят наш договор расторгнутым, а если правда выплывет наружу, барраки растерзают вас голыми руками, да еще, пожалуй, и меня в придачу. Нет уж, или предложите что-нибудь дельное, или помолчите, не мешайте думать.

В темнице повисла тишина. Не считая, конечно, грохота и скрипа, с которыми Омбарака грозно катила по песчаным барханам.

Шли минуты. Внезапно советник замер и хлопнул себя по лбу.

— Разумеется! Каким же я был дураком! Вот он, ответ, глядит мне прямо в лицо!

Близнецы заторопились к окошку — посмотреть, на что он там уставился. Однако плац по-прежнему пустовал. Вроде бы ничего не изменилось.

— Боевой флот! Пусть кара сравняется с преступлением!

Кемба просиял от гордости.

— Я так и знал, что вывернусь! Ну что за светлая голова! Вы только послушайте…

И он изложил свой блестящий замысел. Назавтра Омбараку ожидала горячая пора. Флотилии столкнутся в беспощадной сече, бронированные парусники будут с огромной скоростью налетать друг на друга, вращая лезвиями. Можно ли желать лучшей смерти для подлых шпионов? Послать на поле брани в одном из корветов, и пусть сами чаки о них позаботятся, хе-хе!

— Нет, вы поняли, как изящно? Во-первых, лазутчики мертвы, а барракам того и надо. Во-вторых, наша совесть чиста и договор не нарушен! Ну, разве не прелесть?

Мужчина принялся расхаживать по темнице, размахивая руками, точно ветряная мельница.

— О, сколько поэзии! Какое безупречное чувство симметрии!

— Но что будет с нами?

— Умрете, конечно же! На глазах у всей Омбараки! Клянусь, это самая остроумная идея в моей жизни!

Советник Раки Девятого в возбуждении пробежал еще один круг и наконец направился к двери. Дети его больше не интересовали.

— Стража! Открывайте! Я ухожу.

— Постойте, — взмолилась Кестрель. — Мы могли бы…

— Молчать, презренные чаки, — спокойно бросил Кемба, не оборачиваясь.

Глава 16

Ветряная сеча

Видимо, вождь барраков одобрил затею Кембы, поскольку, по словам Салимбы, который вернулся навестить узников через час, племя Омбараки только и гудело слухами о предстоящей хитроумной казни.

— Представляете, настоящая битва! Кровищи-то будет! — рассказывал стражник, сверкая глазами. — Отродясь такого не видел! Да и прочие вряд ли упомнят. Ну, ребята, можете на меня рассчитывать: уж этой потехи я не пропущу!

— Почему вы так уверены, что мы погибнем? — спросила Кесс. — А вдруг наш парусник отнесет ветром куда-нибудь подальше?

— Не бойся, об этом непременно позаботятся. Командиры подождут, пока вся вражеская флотилия окажется на поле сражения, и тогда вас запустят аккурат в самую гущу. У чаков такие мощные крейсеры с тяжелыми резаками старинной закалки! Раз — и в клочья!

— И тебя не волнует наша смерть? — Бомен сверкнул глазами.

Салимба посмотрел на него и немного смущенно потупился.

— Ну, вам-то, ясное дело, несладко придется… — Тут его лицо прояснилось. — Зато нам какая радость!

Бородач ушел, и близнецы стали гадать о своей судьбе.

— Странное дело, — промолвил Бо. — Здесь только и говорят о крови да о виселице. А мне почему-то сдается, что в глубине души они, в общем-то, не злые парни.

— Бе-е-е! — проблеял мальчик с радужными косичками.

— Мампо?

— Да, Кесс?

— Ты хоть понимаешь, что происходит?

— Мы друзья, и я тебя люблю.

Тут он как-то странно моргнул, но девочка гнула свое.

— Завтра нас посадят в эти сухопутные парусники, а другие вроде них станут нападать.

— Хорошо, Кесс.

— Ничего хорошего. Все они машут огромными ножами, которые изрубят нас на куски.

— Большие куски-то? Или так себе? — Мампо захихикал. — А может, масенькие — малюсенькие кусочки?

Однокашница присмотрелась повнимательнее.

— Покажи зубы, Мампо!

Самый глупый мальчик в школе послушно раздвинул губы. Так и есть — желтые пятна.

— Ты откуда взял тиксу, а?

— Мне так здорово, Кесс!

— Я спрашиваю, где эта гадость?

Дурачок полез в карман и вытащил целую горсть серовато-зеленых листьев.

— Какой же ты никчемушный, Мампо.

— Знаю. Зато я тебя люблю.

— Ой, лучше заткнись.

Бомен уставился на тиксу; в его уме созревал некий план.

— А может, и выйдет, — пробормотал мальчик.

— Что выйдет?

— Помните, мы прятались от урагана в разбитой повозке? Я почти успел разобраться, как она управляется. Хорошо бы нашего ныряльщика Мампо привязали на самом верху мачты, тогда бы…

Наутро, едва на востоке забрезжил рассвет, дозорные с высоких смотровых башен подали долгожданный знак: Омчака на горизонте! Огромное судно с точно такими же парусами и палубами, похожее на зеркальное отражение Омбараки, неуклюже ползло по равнине, щетинясь острыми мачтами на фоне размытого розовато-золотого неба. Города на колесах встали напротив друг друга, собираясь сблизиться, когда солнце поднимется выше.

Рака Девятый занял свое место на командирской палубе. Далеко внизу гремели лебедки и подъемные мостики, готовясь в любую минуту вызволить боевую флотилию. Мастера погоды суетились на внешних галереях с множеством хитроумных инструментов, готовили самые подробные отчеты, стараясь предсказать направление и скорость ветра — два ключевых вопроса, которые определяли точность пуска, а, следовательно, исход подобных сражений. Нельзя было выстреливать сухопутный корабль ни слишком рано (ведь чем дальше цель, тем больше опасность промахнуться), ни чересчур поздно (иначе судно не успеет разогнаться для атаки).

Между тем гиганты медленно ворочались на поле боя, стараясь занять положение повыгоднее. Неизбежно, как и всегда, получилось ни нашим ни вашим. Впрочем, это не имело значения, ведь оба флота строились в расчете на подобный извечный расклад.

И вот ослепляющие лучи утреннего солнца расплескались по барханам.

— Трубите в рога! — отдал приказ Рака.

Первая боевая песня огласила равнину с дозорной вышки, мелодию подхватили стражники по всей Омбараке. Протяжные, глубокие ноты захлестывали одна другую, словно морские волны, эхом перекликались между палубами.

Кестрель, Бомен и Мампо прекрасно все слышали. Узники понимали, что несут им эти торжественные звуки. Снаружи загрохотали шаги, железная дверь отлетела к стене от удара ногой, в темницу ворвались несколько тяжеловооруженных бородачей и грубо, не говоря ни слова, выволокли «лазутчиков» в коридор, протащили по двору и вниз по наклонной рампе, на пусковую палубу. Здесь, насколько доставал взгляд, выстроился военный флот барраков: бескрайние ряды сухопутных крейсеров, корветов, истребителей, подвешенных на высоченных кранах. Вокруг муравьями хлопотали труженики — налаживали вертушки с острыми лезвиями, развешивали сети, выверяли приводные ремни, расправляли паруса. Для тех, кто своими руками строил корабли — а каждое судно имело целую команду, — наставал час прощания с бессловесными любимцами. Вскоре их заботливо выпестованные детища отправятся на сечу, чтобы уже не вернуться, унесут с собой надежды создателей, если удастся — разобьют неприятеля, прежде чем неизбежно пасть самим под ударами врага или природных стихий.

Троицу провели мимо колонны боевых крейсеров, приказали остановиться перед первым из легких парусников, которые здесь называли корветами. Повсюду солдаты — барраки, стоило им завидеть узников, плевались и выкрикивали ругательства:

— Презренные чаки! Полюбуемся, как ваши мозги брызнут фонтанами по ветру!

На подмостках толпились люди с длинными шестами в руках. Шесты эти заканчивались железными крюками, которые цепляли подвешенные судна и перемещали их в нужном направлении. Сейчас трое бородачей удерживали корвет поближе к палубе, дабы удобнее было сажать на борт пленных. Серебристые лезвия, неподвижно замершие перед битвой, ярко вспыхивали в лучах восходящего солнца.

Явился и седовласый Кемба — понаблюдать за гибелью шпионов. Мужчина по-приятельски подмигнул детям, затем обратился к угрюмому конвою:

— Привязать чаков к мачтам!

— Сэр, прошу вас, — вмешалась девочка. — Кажется, вы говорили, за битвой следит вся-вся Омбарака?

— Ну и что?

— Как же, ведь дело быстро кончится, неинтересно выйдет.

— И что вы предлагаете?

— Вот если бы нам позволили бегать по паруснику, получилось бы забавнее.

Советник смутился, потом задумался.

— Ну да! Спрыгнете — только вас и видели!

— Привяжите нас посвободнее, — посоветовала Кестрель. — И дайте какое-нибудь оружие, чтобы отбиваться. Вот тогда представление на славу выйдет!

— Нет, нет! — Кемба даже руками замахал. — Никакого меча предателям!

— А если багор? — Бомен указал на шесты с крюками, которые удерживали корвет на палубе.

— Это-то вам для какой радости?

— Ну… Может, мы прогоним вражеский флот.

— Прогоните? Палкой?

Старый советник ухмыльнулся. Мужчины загоготали. Они-то знали убойную быстроту и мощь, с которыми сухопутные суда врезались друг в друга.

— Хорошо, — промолвил Кемба. — Дайте пленным багор. Посмотрим, как они отпугнут флотилию чаков.

Под хохот и глумливый свист юных узников затолкали на корвет и привязали к срединной мачте (длинные веревки оказались тонкими, но ужасно крепкими, а те, кто завязывал узлы, постарались на славу). Следом, опять же под дружный смех, с корабля швырнули обещанную жердь. Кестрель что-то шепнула на ухо Мампо. Мальчик заулыбался, кивнул и подобрал оружие.

Воздух, казалось, искрился от напряжения. По всему западному флангу Омбараки флотилия ждала сигнала к бою. С качающейся палубы ведущего корвета близнецы могли насчитать четырнадцать огромных крейсеров перед собою и девять сухопутных парусников позади. А далеко-далеко, на разгорающемся востоке, мрачно вырисовывалась громадина Омчака, и ветер доносил звуки горнов.

Неприятельские суда на колесах начали медленно сходиться. Паруса военных кораблей еще не поднимали — не было распоряжения. Кестрель, задрав голову, смотрела на вздымающиеся палубы и галереи; сейчас там яблоку негде было упасть: мужчины, женщины и дети заполонили каждую свободную площадку и молча наблюдали. А под самыми облаками дозорные на вышках следили в подзорные трубы за подъемными мостами врага, готовые подать знак, если заметят первый же спущенный парусник.

Время невыносимо растянулось, оно давило на всех — кроме Мампо. Мальчик безмятежно размахивал багром над головой и похохатывал, не обращая внимания на лютую ненависть племени барраков. Пока те плевались, потрясали кулаками, он радостно махал им в ответ и продолжал смеяться в лицо смерти. Бомен и Кестрель, наоборот, вели себя тише воды ниже травы, старательно приглядываясь к управляющему устройству и к действиям команды, которая напоследок выравнивала курс корвета.

Наконец откуда-то сверху донесся первый клич, повторившийся эхом все ближе и ближе:

— Приготовиться к бою!

Люди на пусковой палубе встрепенулись и замерли в ожидании следующего приказа. Примерно в миле от Омбараки нечто схожее творилось на судне противника. Равнины огласил далекий, но полнозвучный, точно рокот водопада, воинственный крик:

— Ча-ча-чака! Ча-ча-чака!

В тот же миг на мачтах боевой флотилии врага затрепетали светлые квадраты материи. Ведущий крейсер сошел на землю. С обеих сторон на него устремились пылающие взгляды. Ветер надул парус и со страшной силой завращал изогнутые лезвия. На глазах у всех и каждого корабль стремительно набрал ход и ринулся в атаку.

— Первый пошел!

Короткий суровый оклик привел в движение целую палубу. Пусковая команда ведущего крейсера слаженно, словно один человек, выполнила давно отработанный круг обязанностей: поднять паруса, обнажить клинки, еще раз уточнить, как там ветер, неприятеля на прицел — и курс установлен. Дозорный отрывисто кивает, вождь отдает последний приказ:

— Вперед!

Затрещали, раскрываясь, удерживающие зажимы. Резкий порыв подхватил сухопутное судно, и высокие колеса покатили по песчаным барханам. Как только парус гордо надулся и захлопал, сверкающие лезвия принялись вертеться все быстрее. Когда же крейсер покинул защищенное пространство, мощный вихрь налетел на него, затрубил в рог на мачте и на полной скорости помчал в убийственную сечу. Палубы и галереи Омбараки разразились вослед боевым воплем:

— Рака-ка! Ка! Ка! Рака-ка! Ка! Ка!

Чаки спустили еще один крейсер, а за ним и третий. В то время как взоры зрителей оставались прикованы к ведущим кораблям, пусковую палубу оглашали новые приказы, и воинственные тяжеловесы выстреливали в долину один за другим. Между тем и сами города на колесах продолжали идти на сближение.

Ах, насколько же точно сработали обе стороны! Первые суда с налета столкнулись, сцепились огромными клинками и закружились в песках, калеча друг друга. Люди на палубах Омбараки завопили от радости. Такие же торжествующие кличи раздались и с Омчаки. Корабли столкнулись чересчур далеко, чтобы можно было разобрать, какой из них нанес больший урон: люди просто ликовали, увидев, что сражение началось.

Потом удары посыпались градом. Дозорные и мастера ветров прекрасно знали свое дело: крейсеры двигались на поле боя, будто внутри у каждого сидел умелый рулевой. Вскоре посередине между вражескими сторонами образовалось целое кладбище искореженных кораблей, чьи паруса уныло и бесполезно хлопали на ветру, а корпуса наполовину зарылись в песок.

А битва еще только разгоралась. Чаки не давали неприятелю передышки — видимо, надумали взять числом, оставив Омбараку без защиты в решающий момент схватки, когда города-гиганты сойдутся достаточно близко, чтобы флот повредил, если удастся, и главное судно. В этом-то и заключалась стратегия войны: как можно дольше удерживать в запасе стремительные и увертливые корветы.

Неумолчные крики зрителей тонули в реве сечи; крейсеры то и дело сшибались друг с другом, натыкаясь на останки уже изуродованных судов, повсюду царили грохот и разрушение. Невозможно было сказать наверняка, чья сторона берет верх, хотя в какой-то миг наблюдателям почудилось, будто флотилия Омчаки затопила всю равнину.

Однако над барханами по-прежнему звучали приказы:

— Вперед! Вперед! Вперед!

В воздухе стояла густая пыль и летали тяжелые обломки. Военачальники, обливаясь потом, выбирали цели, уточняли направление — и бросали сухопутные корабли в жестокую схватку. На верхней, командирской палубе Рака Девятый приник к смотровому окну, а вокруг него гремели, прерывая друг друга, взбудораженные возгласы:

— Ветер меняется: два градуса к западу!

— Чаки запустили тридцать первый!

— Попал! Убит!

— Сближение — тысяча двести ярдов!

— Чаки запустили тридцать второй! Тридцать третий!

— Сколько у нас осталось? — прокричал Рака.

— Крейсеры кончились! Корветы наготове!

Глава вооруженных сил подбежал к военачальнику.

— Ввести в дело корветы, господин?

— Нет! Врагам только этого и надо!

— Чаки запустили тридцать четвертый! Тридцать пятый! Тридцать шестой!

— Сближение — тысяча ярдов!

— Пора, господин! Крейсеры необходимо остановить.

— Проклятые чаки! — взорвался Властитель Долин. — Сколько же у них в запасе?

— Запустили тридцать седьмой!

— Нужно вводить корветы!

— Чтобы неприятель диктовал мне стратегию? — сверкнул глазами Рака. — Не дождется!

— Крейсер чаков прорвался! Крейсер чаков прорвался!

Ужасный вопль заставил похолодеть сердце каждого, кто находился на командирской палубе. Свершилось то, чего все так опасались: первый корабль, пробив линию обороны, устремился к Омбараке.

— Вычислить точку столкновения! — рявкнул Танака. — Трубите тревогу! — и, обращаясь к военачальнику, настойчиво повторил: — Господин! Корветы!

— Ладно, — скрипя зубами, сдался Рака. — Вы знаете, что делать.

Над пусковой палубой зазвенела новая, более резкая нота — рога трубили тревогу. Торжествующие крики начали затихать, когда по галереям, точно пожар, переметнулась невероятная весть: вражеский флот прорвался! Впрочем, гадать, что да почему, было некогда, ведь следом раздался другой сигнал. Настало время вводить в бой корветы.

— Вперед! Вперед! Вперед!

Оказалось, главное судно с юными узниками на борту решили приберечь на потом. За спинами детей опускались на землю и летели, точно из пушки, хрупкие на вид, но смертоносные парусники. Правда, и единственный уцелевший корабль чаков успел развить огромную скорость. Первый же попавшийся ему на пути корвет подпрыгнул от удара и, описав дугу, словно брошенный молот, с ревом упал на нижнюю палубу Омбараки. Омчака возликовала, увидев, как вертящиеся обломки пострадавшего крейсера сыплются градом на несчастных зрителей и те спешат укрыться.

Однако страх не заставил дрогнуть команду, которая занималась пуском. Сухопутные парусники продолжали выстреливать один за другим навстречу неприятельским тяжеловесам.

— Пошел! Пошел! Пошел!

Дети по-прежнему томились в ожидании своей судьбы. Серьезные близнецы молча следили за ходом битвы, а Мампо раскрутил над головой багор и визжал, захлебываясь от восторга:

— Бац! Бац! Эге-гей! Вон они, голубчики! Бум-тарарах-бах!

Меж тем послышались новые приказы, и матросы по всей Омбараке принялись убирать паруса. Великий город на колесах замедлил ход и с грохотом встал. Рака Девятый избрал место для последнего противостояния.

Потянулись долгие минуты; Омчака не останавливалась. Что это, разве удобно сражаться в такой близи? Наконец и на вражеском судне все до единого паруса взлетели кверху, на реи. Сухопутные гиганты замерли напротив друг друга на расстоянии каких-то пятисот ярдов: отсюда их жители будут следить за исходом ветряной сечи.

На командирской палубе рвал и метал Рака Властитель Долин.

— Что у них осталось? Я должен знать!

— Ничего, господин.

— Неужели они растратили все силы? Не верю, не верю!

— Попал, убит! Попал, убит!

— Ветер меняется: три градуса к юго-западу!

— В запасе три корвета, господин. Спускаем?

— Скажите, у них ничего больше нет?

— Нижняя палуба Омчаки пуста, господин.

— Тогда вперед! Вперед!

Сюзерен Омбараки заложил руки за спину и еще раз грозно блеснул глазами.

— Поторопились, приятели, а? Вот мы вам покажем, что такое прорыв!

Теперь, когда враги повстречались лицом к лицу, воинственные вопли сделались оглушительными. Племена до хрипоты старались переорать одно другое:

— Ча-ча-чака! Ча-ча-чака!

— Рака-ка! Ка! Ка! Рака-ка! Ка! Ка!

Флотилии перемешались в жестокой битве, и скрежет каждого столкновения тонул среди великого рева, который поднимали зрители. Больше ни единому кораблю пройти за линию не удалось. Когда силы чаков явно иссякли, раздался приказ:

— Спустить резервные корветы!

Судно с пленниками нарочно ввели в жаркое «дело» под самый конец: Кемба полагал, что их гибель достойно увенчает историческую победу барраков. Дети притихли, не показывая страха. Расправленные паруса тяжело захлопали на ветру, мачта напряглась, ворот заскрипел, и корабль плавно тронулся вниз. Советник помахал мнимым лазутчикам на прощание.

— Надо же, как я отлично придумал! — крикнул он. — Давайте, ребятки, устройте нам потеху!

Прозвучала команда:

— Пошел!

С треском раскрылись зажимы. Корвет сильно тряхнуло, так что узники повалились на дощатую палубу, и вот уже судно устремилось на волю. Завращались лезвия с обеих сторон, и рог на верхушке мачты издал первый жалобный клич.

Люди, столпившиеся на Омбараке, приветствовали корветы радостными воплями. Последние корабли остались за ними, а это верная победа! Но как только зрители углядели злополучную троицу, гул торжества перерос в яростный рев:

— Подлые чаки! Лазутчики! Умрите, умрите, умрите!..

Внезапно проклятия замерли на устах. В корпусе Омчаки распахнулась огромная дверь, за которой на потайных помостах выстроился новенький, с иголочки, флот.

Ледяная рука отчаяния сжала горло Раки Девятого. Что он мог поделать? Корветы уже посланы в сечу, их не вернуть обратно. Приходилось лишь молить судьбу и противника о пощаде.

— Сколько? — выдавил из себя военачальник.

Впрочем, он и сам прекрасно увидел, когда помосты выдвинулись наружу: целых восемь тяжелых крейсеров. На таком расстоянии они не успеют развить наибольшую скорость, а все же нанесут заметный урон. Ужасно сидеть сложа руки и ждать, когда твое судно покалечат, однако ничего другого военачальникам не оставалось. Вот она, беда!..

Зрители все поняли. Над галереями и палубами повисла гнетущая тишина. Корветы барраков еще крушили вражеский флот, но в городе на колесах никто не ликовал. И только ветер доносил неистовый клич:

— Ча-ча-чака! Ча-ча-чака!

Вдруг, ни с того ни с сего, на поле начало твориться что-то странное. Третий корвет, тот самый, на борту которого находились обреченные пленники, принялся описывать широкую дугу. Все глаза в изумлении обратились к непокорному судну. Вроде бы двое детишек возились с его гротом и кливером, а третий взобрался на мачту и размахивал багром. Сухопутный корабль вылетел стрелой из боя, сделал круг и вернулся назад.

Что же происходило на корвете? Кестрель и Бомен управляли парусами, чутко прислушиваясь к любому ответу судна. Поначалу они стремились плотно удерживать четыре колеса на земле, затем позволили себе вираж покруче, уже не обращая внимания на слабые толчки. Красота! Близнецы без слов передавали друг другу то, чему научились:

Ага, вот так! Перехлестни! Держи! Пошел, родимый!

К концу круга брат и сестра твердо знали, как управлять парусником. Дети переглянулись, глаза их сияли от восторга. Вот это сумасшедшая скорость, вот это сила!

— Ты в порядке, Мампо? — прокричала девочка.

— Здорово, здорово, здорово! — веселился тот, со свистом вращая шест над головой. — Пошли порыбачим!

Тем временем чаки спустили свой первый секретный крейсер. Пока тяжеловес, аккуратно обходя груды обломков, набирал губительную быстроту, близнецы обогнули его и пристроились рядом.

Люди на Омбараке не знали, что и подумать. Неужели хрупкое судно собирается атаковать их заодно с крейсером? Со стороны казалось именно так. Но и зрители с Омчаки недоуменно следили за маневрами ожившего корабля, и боевые их кличи звучали все неувереннее.

Ближе! Ближе! Еще ближе! - умоляла Кестрель, стоя на носу корвета.

Бомен с осторожностью, опасаясь отточенного клинка, подводил судно к тяжеловесу. Однокашник близнецов повис на верхней перекладине мачты вниз головой, уцепившись коленями. Он тянулся багром и орал во все горло:

— Еще чуть-чуть! Еще немножко!

Борт крейсера неуклонно приближался; вот уже стало слышно, как свистят, рассекая воздух, огромные лезвия.

— Ловись, ловись, рыбка! — визжал юный ныряльщик.

— Пора! — скомандовала девочка.

Ее брат резко повернул грот, парусник встал на дыбы, Мампо раскачался и зацепил крюком верхнюю оснастку корабля чаков.

— Отводи! Отводи! — прокричала Кестрель.

Бомен вернул грот на место. Корвет, упав на все четыре колеса, метнулся прочь, однако мальчик на вершине мачты продолжал обеими руками удерживать багор. Судно чаков дернулось в сторону. Тогда Мампо проворно отцепил крюк, и легкий парусник, снова поднявшись на дыбы, улетел в сторону, а крейсер тяжело рухнул на песок и собственными лезвиями раскромсал себя на куски.

Люди на Омбараке оглушительно затопали и засвистели. На сей раз корвет приземлился не так удачно: юный ныряльщик все-таки повалился на палубу, но тут же вскочил и воздел руки в победном жесте.

— Молодчина, Мампо! — воскликнула Кестрель.

Развернув судно, дети устремились обратно в сечу. Глаза их сияли от азарта, а сердца смелели с каждой минутой. Стоило чакам выпустить очередной крейсер, как друзья бросались к нему и травили, словно зайца. Дважды они промахивались, дважды с легкостью делали круг и возвращались прежде, чем тяжеловес успевал набрать приличную скорость. И с каждой победой Омбарака принималась громко ликовать.

Рака Девятый замер на командирской палубе, не веря своим глазам, и в сильном волнении теребил пальцами расшитый бисером пояс.

— Значит, они не лазутчики, — глухо промолвил военачальник.

Бедствие оборачивалось триумфом.

После того как четвертый новехонький крейсер был уничтожен, чаки решили не рисковать остальными. Двери потайной палубы затворились. Увидев, как неприятельское судно поднимает паруса для отступления, Рака велел трубить победу. Величественную песню боевых рогов подхватили мужчины, женщины и дети по всей Омбараке. Тысячи ликующих голосов приветствовали юных спасителей, когда те повернули обратно, к городу на колесах. Мампо соскользнул вниз по мачте, и троица крепко обнялась на радостях.

— Да ты у нас просто герой! Бо, ты тоже!

— Мы все герои, — возразил ныряльщик, счастливый, как никогда в жизни. — Три героя, вот!

Бывших пленников подняли на борт и долго подбрасывали в воздух. Под несмолкаемые возгласы детей торжественно провели по пусковой палубе, вверх и через открытые колоннады на командирский пост, где ожидал спасителей сам Рака Девятый.

— После того, что я видел сегодня, — возвестил он, — любому ясно, вы не чаки. А кто не чака, тот баррака. Выходит, вы наши братья!

— И наша сестра, — вкрадчиво улыбнувшись, прибавил Кемба.

Властитель Равнин обнял каждого из юных героев дрожащими от избытка чувств руками.

— Отныне я и мой народ в вечном долгу перед вами!

В знак особой благодарности Рака Девятый распорядился, чтобы Главный Мастер Косичек переплел волосы героев по последней моде. После серьезных обсуждений советники остановили свой выбор на золотых ленточках. Это была высшая честь на Омбараке, не считая, конечно, стальных лезвий в прическе самого правителя, и многие недоуменно выгнули брови, услышав столь необычный приказ. Дабы успокоить недовольных, Кемба пояснил, что дети все равно не задержатся на судне, а ленточки быстро поблекнут.

Затея с золотыми волосами привела Мампо в буйный восторг; близнецы не разделяли его настроения, однако из вежливости промолчали. И не пожалели, потому что все это оказалось очень даже интересно. Для начала их головы трижды промыли до блеска, наконец-то удалив надоевшую грязь с берегов Низменного озера. Затем умелые чесальщики гребнями разделили спутанные шевелюры на сотни тончайших прядей. Движения парикмахеров были осторожными, но сильными, отчего скальпы детей стало приятно покалывать изнутри. И вот за дело взялись лучшие подмастерья под присмотром Главного Мастера.

Каждый из локонов переплетали с тремя ленточками, а внизу вязали толстый блестящий узел. В отличие от «произведения» Салимбы эти косички должны были висеть прямо и только прямо, что требовало больших усилий и много времени. Строгий Мастер внимательно следил, чтобы не было заломов, узелков и изгибов, а в случае ошибки безжалостно приказывал расплетать все до самых корней и начинать сызнова.

Кропотливая работа близилась к завершению, когда появился Кемба.

— Мои дорогие юные друзья! — объявил советник. — Рака Девятый послал меня пригласить вас на праздничный пир в вашу честь, который состоится нынче вечером. Властитель Равнин желал бы также узнать, как он может выразить свою признательность, ибо еда — всего лишь еда и скоро забудется.

— Ну, если вы нас немного подвезете… — сказала Кестрель.

— И в какую же сторону?

— Видите ли, мы ищем дорогу, известную в прошлом как Великий Путь.

— Что-о? — Любезный голос Кембы внезапно посуровел. — Зачем он вам?

Девочка поймала взгляд брата и прочла в его глазах такое же подозрение, которым прониклась и сама.

— Да просто нужно, — уклонилась она от ответа. — Вы знаете, где эта дорога?

— Точнее, где она была раньше, — нахмурился советник. — Вот уже долгие-долгие годы никто не ходит Великим Путем. Места там опасные, гиблые. Волки рыщут целыми стаями. Встречается и кое-что похуже.

— Волки нас не пугают, — вмешался Мампо. — Мы же герои.

— Это я видел, — учтиво улыбнулся Кемба. — И все же полагаю, лучше будет отвезти вас на юг, в Арамант — родной, по вашим словам, город.

— Спасибо, не стоит, — твердо сказала Кестрель. — Нам нужно на север.

Советник не то поклонился, не то согласно кивнул и вышел вон, а дети продолжали сидеть, ожидая, когда им сделают прически.

Усилия Главного Мастера не пропали даром. Даже близнецы восхищенно замерли перед зеркалом. При каждом повороте их головы в золотом ореоле рассыпали вокруг бесчисленные слепящие блики. Мастер любовался ими, точно художник, завершивший чудесное полотно.

— Я так и знал, золото изысканно подчеркнет ваши светлые лица, — с гордостью произнес он. — Нам, барракам, требуются краски поярче. Видите?

Он указал на собственные косички — алые, оранжевые, ядовито-зеленые.

Почетный пир начался с того, что все приглашенные встали и приветствовали спасителей аплодисментами. Гости за длинными столами восторженно заахали, увидев, как золотое пламя свечей заиграло в волосах героев. Рака Девятый пригласил детей за свой стол и торжественно, думая, что делает им приятное, провозгласил:

— Омбарака отправляется на юг! Советник сообщил мне, что ваше единственное желание — вернуться в Арамант, и я уже приказал поднять паруса.

— Неправда, — возмутилась Кесс, — нам нужно на север.

Улыбка исчезла с лица Властителя, он повернулся к советнику за объяснениями, и тот развел холеными руками:

— Господин, я полагал, наша первая задача — заботиться о безопасности храбрых спасителей. Северный путь давно уже непроходим. Мост над бездной превратился в руины. Никто не осмелится пересечь его…

— Мы осмелимся, — с жаром перебила его Кесс.

— Это другой вопрос. — Кемба вздохнул, как если бы слова причиняли ему боль. — Как вам известно, господин, хотя наше племя и ведет войну с Омчакой, до сих пор судьба хранила нас от куда большего зла. Вы понимаете, что я имею в виду…

Мужчина помедлил, затем шепнул короткое слово.

— Зары? — громовым голосом повторил Рака. И по столам разнеслось испуганным эхом:

— Зары… Зары…

— Если дети ненамеренно разбудят…

— Конечно, конечно, — заторопился Властитель. — Уж лучше двинуться на юг.

Близнецы приуныли.

Оставим это на потом, - беззвучно сказал Бо.

Так что девочка смолчала, и советник, в упор смотревший на гостей, вполне удовлетворился.

По окончании великолепного ужина Бомен попросил Раку Девятого еще об одной услуге — о недолгой беседе наедине.

— Разумеется, — тут же согласился подобревший после обильной пищи и питья Сюзерен Омбараки. — Почему бы нет?

Кемба подозрительно сощурился.

— Думаю, господин…

— Брось, — отмахнулся военачальник. — Меньше думай, тебе это вредно.

Разговор состоялся в личных покоях Раки. Советнику пришлось приложиться ухом к соседней двери, зато он не пропустил ни единого слова. И был обескуражен тем, что услышал.

Долгое время собеседники просто молчали. Казалось, Властитель Долин вообще заснул. Но вот раздался тихий голос мальчика:

— Я чувствую, как вы вспоминаете.

— Да… — Это произнес Сюзерен Омбараки.

— Вы еще малыш. Отец повсюду берет вас с собой. Поднимает над головой и улыбается. Его любовь и гордость изливаются на вас, как солнечный свет.

— Верно, верно…

— Проходит несколько лет. Отец глядит на вас и покрикивает: «Голову, голову выше!» Вы знаете, как он мечтает, чтобы его сын рос быстрее. Вы и сами желаете этого больше всего на свете.

— Точно, точно…

— Пролетают годы. Вы уже мужчина. Отец и не смотрит в вашу сторону. Низкорослый наследник — оскорбление, позор для него. Вы замыкаетесь в себе, но сердце кричит, обливаясь кровью: «Люби меня! Гордись мною!»

— Да, да… — Рака негромко всхлипнул. — Откуда ты знаешь? Откуда?

— Ваши чувства передаются мне, только и всего.

— Я никогда ни с кем не говорил об этом. Ни разу в жизни.

Кемба не выдержал. Он еще не догадывался, как эта сцена помешает его замыслам, но понимал одно: дело плохо, если железный повелитель плачет, словно ребенок. И Советник, забыв приличия, ворвался в запретную комнату.

— Что с вами, мой господин? Что случилось?

Рака Девятый, Военачальник барраков, Сюзерен Омбараки, Верховный Командующий Ветряного флота и Властитель Равнин, поднял мокрое от слез лицо. Глаза его были красны.

— Не лезь не в свое дело, — тихо промолвил он.

— Господин…

— Убирайся и плети косички! Вон!

Кемба удалился.

Немного погодя кормчие получили приказ повернуть на север. Гигантский город медленно развернулся и тронулся к дальним горам.

С восходом солнца Кестрель забралась на главную смотровую вышку, чтобы окинуть взглядом окрестности. Утро выдалось прохладным и ясным, воздух был прозрачен на мили вокруг. За пустынями начиналась возвышенность, поросшая лесом, а еще дальше, у горизонта, темнели неприступные горы. Девочка напрягала взор, пока не увидела сквозь пыль равнин, среди вековых деревьев, очертания давно заброшенной дороги, прямой и широкой, что уходила в горы. Кестрель расправила на коленях карту. Так и есть: вот он, Великий Путь, пересеченный зубчатой линией — Трещиной-Посреди-Земли. В конце дороги, у самого высокого пика, на свитке извивалась затейливая надпись. Отец перевел ее двумя словами: «В полымя».

Благодарный народ Омбараки устроил юным героям торжественные проводы. Собрались все до единого, разве что Кембы нигде не нашли. Рака Девятый по очереди заключил спасителей в объятия, особенно тепло прижав к своей груди Бомена.

— Если когда-нибудь вам потребуется помощь, — сказал правитель, — только позовите.

Салимба положил к ногам детей три удобные заплечные сумки, набитые едой для предстоящего странствия.

— А я раньше всех понял, что эти ребята за нас, — похвастал он. — Косички-то я им первый заплел!

Потом неразлучную троицу опустили на землю, и вся Омбарака прокричала троекратное «ура» в их честь. Радостные крики долго еще звенели в ушах путешественников, пока те шагали в предгорья. У кромки леса герои остановились и обернулись, чтобы помахать на прощание своим новым друзьям. С минуту они смотрели, как гигантский город на колесах поднимает бесчисленные паруса, со скрипом и грохотом разворачиваясь обратно к югу. Откуда ни возьмись налетел ветер и растрепал золотые косички. Дети зябко поежились. Холодало. Впереди простирались темные земли.

Глава 17

Семья Хазов не сдается

— Где Бо? — говорила Пинпин. — Где Кесс?

— Они ушли в горы. — Аира не любила обманывать людей, даже тех, кому два года от роду. — Подними-ка ручки.

— Где па?

— Готовится к экзамену. Постой тихонько, я уже заканчиваю.

Мама нарядила дочку и придирчиво осмотрела ее. Пестрого покрывала не хватило на одежду для обеих, и малышке досталась простая накидка без рукавов, наброшенная поверх рыжего костюмчика. Теперь, поглядевшись в зеркало, Аира с удовольствием отметила, что все получилось как нельзя лучше. Двое в одинаковых полосках — это уже чересчур.

Осталось подхватить приготовленную заранее корзину, взять Пинпин за ручку и вместе отправиться на прогулку. Проходя сумрачным коридором, Аира услышала скрип двери, а затем возмущенный возглас госпожи Моль:

— Смотрите-ка, что она еще удумала!

Три лица высунулись в щель, чтобы проводить соседку ошарашенными взглядами.

На улице многоцветные одеяния мятежницы вызвали настоящую бурю. Проходивший мимо городовой тут же вскинул руку, дунул в свисток и выкрикнул:

— Эй, так нельзя! Вы нарушаете правила!

Мужчина, мирно кативший тележку, нагруженную бочками, из чистого любопытства обернулся на его голос — и наехал на человека, который нес на голове тяжелую корзину. Бочки раскатились по дороге, а корзина пролетела по воздуху, опрокинулась и вывалила на улицу россыпь маленьких розовых крабов — изысканное лакомство для жителей Белого округа. Между тем две тучные матроны, засмотревшись на Аиру и Пинпин, с размаху грохнулись прямо на бочки, одна из которых лопнула от удара и залила мостовую черной патокой. Постовой заторопился на помощь, но наступил на разбегающихся крабиков, поскользнулся в лужице и шлепнулся прямо на одну из дам — ту, что была менее упитанной. Пытаясь подняться, он так отчаянно размахивал руками, что перемазал ей голову патокой, на которую сразу налипло несколько розовых отшельников.

Глазки Пинпин заблестели от восторга, как если бы все это представление устроили специально для нее. Зато Аира и бровью не повела. Ни перекошенные лица соседей, ни громкие проклятия стража порядка, ни даже визг несчастной тетки с крабами в волосах совершенно не трогали ее. С величественным Равнодушием статуи госпожа Хаз прошествовала по улице и повернула на главную городскую площадь.

Постепенно за женщиной с ребенком и корзинкой увязался целый хвост ротозеев всех мастей. Любопытные держались на почтительном расстоянии, перешептываясь между собой, словно боясь, как бы она их не услышала. Аира внутренне усмехнулась. Надо же, сколько власти дают безобидные полосочки!

К тому времени, когда мама близнецов достигла границы знакомого Оранжевого округа, процессия разрослась до пятидесяти с лишним голов. На полпути госпожа Хаз внезапно встала и оглянулась на своих последователей. Те притихли и замерли, точно бессловесное стадо. Разумеется, внучка пророка знала, почему эти люди пошли за ней. Они жаждали посмотреть, как ее накажут. Ничто так не грело сердце арамантца, как публичное унижение соседа. Аира посмотрела в их печальные, пустые глаза, и что-то в ней перевернулось. Кровь далеких предков нежданно взяла свое, и уста женщины заговорили сами собой.

— О, пропащий народ! — воскликнула она. — Завтра горе грядет! Но еще одна ночь унесет слезы прочь! Готовьтесь к разноцветной жизни!

И зашагала, высоко подняв голову. Душа Аиры пела от счастья. До сих пор ей нравилось быть супругой и мамой, но, оказалось, роль пророчицы таила в себе еще большие радости.

Вот и площадь перед Императорским дворцом. Похоже, всякий, кто шатался без дела, влился в толпу зевак. Строго говоря, праздных людей в Араманте не было и быть не могло, ибо власти заботились о том, чтобы каждый имел разумное занятие. Теперь вы понимаете, почему правителей не обрадовало, когда под самым окном Коллегии экзаменаторов прошаркала, шушукаясь, целая группа людей, которая тянулась вслед за ярко-полосатой дамой и маленьким ребенком.

А госпожа Хаз торжественно прошествовала между белыми колоннадами на городскую площадь, и спустилась по девяти ярусам (толпа неотрывно тянулась за ней, предвкушая потеху), и встала у подножия Поющей башни. Здесь она с важным видом подняла свою ношу на деревянную платформу. Затем подсадила малышку. Потом залезла сама. Достала из корзины одеяло, расстелила его на досках и устроилась вместе с дочерью поудобнее. Под конец извлекла на свет бутылку лимонада и пакет со сдобными булочками.

Зрители оторопело смотрели, ожидая следующей выходки.

— О, пропащий народ! — возгласила пророчица. — Настало время присесть и покушать!

Сказано — сделано.

Зрители терпеливо топтались внизу: что же дальше? А дальше явился Старший экзаменатор — весь в белом и в сопровождении четверки громадных городовых. Внушительный вид стражей порядка, нисходящих по ступеням арены, заставил ротозеев злорадно заулыбаться.

— Мадам, — пронзительным, холодным голосом начал доктор Грис, — здесь не цирк, а вы не клоунесса. Сейчас же спускайтесь и переоденьтесь подобающим образом.

— И не подумаю, — откликнулась женщина. Экзаменатор отрывисто кивнул городовым.

— Снять ее!

Аира Хаз поднялась во весь рост и возвысила свой пророческий голос:

— О, пропащий народ! Воззрите, нет воли в Араманте!

— Как это — нет воли? — поперхнулся страж порядка.

— Я — Аира Хаз, прямая наследница Аиры Мантха, и послана к народу с пророчеством!

Доктор Грис подал городовым знак подождать.

— Мадам, — произнес он во всеуслышание, — не порите чушь. Вам повезло родиться в истинно свободном обществе, единственном в своем роде. Только в Араманте женщины уравнены в правах с мужчинами, и каждый имеет возможность подняться на высшую ступень. Здесь нет ни бедности, ни преступлений, ни войн. И наш народ не нуждается в прорицателях.

— Тогда чего вы боитесь? — воскликнула госпожа Хаз. «Хитрая бестия, — мелькнуло в голове Старшего экзаменатора. — Тут надо поосторожнее».

— Вы заблуждаетесь, мадам. Какие страхи? Мы просто считаем, что вы могли бы не поднимать столько шума.

Толпа засмеялась. Доктор Грис перевел дух. Пожалуй, не стоит применять силу, иначе простаки возьмутся жалеть эту несчастную. Пусть посидит на жестких досках: надоест — сама слезет.

А пока не мешало бы разогнать зевак, чтоб не забывали, кто здесь главный.

— Что у вас, работы нет? — гаркнул он. — Марш за дело! Даме охота чесать языком, а вы и развесили уши!

Запертый, точно в тюрьме, на городских Курсах Обучения, Анно Хаз не сразу прослышал о мятеже своей супруги. Но когда настало время обеда, девицы из столовой, разливая по тарелкам кандидатов горячий суп, принялись судачить о какой-то сумасшедшей, что вырядилась клоуном, уселась на Поющей башне и обзывает всех пропащими. Трудно было не признать манеру милой Аиры. Перепуганный, хотя и гордый Анно решил выпытать подробности. Власти, конечно, увели дикарку прочь?

— Что вы, — откликнулась девица, которая накладывала рисовый пудинг. — Посмеялись, как и все остальные.

Эти слова не только успокоили отца близнецов, но и утвердили в его решении. До Великого экзамена оставалось два дня. Мало-помалу кандидаты соглашались присоединиться к небольшому восстанию господина Хаза. Один лишь уборщик по имени Скуч не позволял себя уговорить. Зато со временем настроение на Курсах переменилось как по волшебству. Те, кто поначалу тупо листал непонятные книги и со страхом в глазах внимал каждому изречению лектора, теперь горячо взялись за работу.

Господин Пиллиш довольно потирал руки. Он воображал, будто кандидаты помогают друг другу преодолеть неверное отношение к экзаменам и это непременно скажется на их оценках. От ректора не укрылось, что источником всеобщего воодушевления стал тихий, мягкоречивый Анно. Сгорая от любопытства, Пиллиш вызвал его в кабинет на личную беседу.

— Я впечатлен, Хаз. В чем ваш секрет?

— Все очень просто, — пожал плечами тот. — Мы тут нашли время, чтобы поразмыслить над истинным смыслом экзаменов, и поняли: главное — показать лучшие свои стороны. Их-то мы и проявим, дабы, независимо от итогов, гордиться тем, что сделали.

— Браво! — всплеснул руками ректор. — Вот что называется круто изменить взгляды. Честно говоря, Хаз, в вашем досье записано: «безнадежно унылое, отрицательное отношение к любого рода проверкам». Но это бесподобно! Показать лучшие стороны — именно так! Даже я не выразился бы лучше.

Анно скромно умолчал о том, как именно собирается проявить это самое «лучшее». Озарение пришло в тот миг, когда Мико Мимилит с жаром рассказывал о разных видах ткани. Если бы только бедняге позволили отвечать о тканях, он позабыл бы свои вечные страхи… Вслед за первой мыслью пришла другая. Зачем тому, чья страсть — сукно и шелк, отвечать по иным предметам? С какой стати мучить людей вопросами, на которые им все равно не ответить? Каждый должен сдавать лишь то, что его по-настоящему интересует!

Анно поделился задумкой с товарищами.

— Это, конечно, хорошо, — сказали они. — Да ведь так не бывает.

Великий экзамен содержал сотни билетов, и среди них едва найдется один, касающийся тканей или облаков.

— Наплюйте на билет, — посоветовал господин Хаз. — Пишите о том, что знаете лучше всего.

— Да мы же провалимся.

— Мы и так провалимся.

Товарищи закивали. Истинная правда! Потому они здесь и оказались, что ни разу не сдали экзамена. В самом деле, какая разница?

— Да, какая разница? — незаметно подначивал Анно. — Рыбы не умеют летать, но этого с них и не требуют! Давайте покажем наши лучшие стороны.

— Тогда на нас рассердятся…

— И пусть! Или вы хотите опять просидеть несколько часов, дрожа от испуга?

Напоминание подействовало, точно удар молнии. И верно, кандидаты страшились даже не оценок. Долгое унижение во всех ненавистных подробностях отпечаталось в сердцах, точно пылающее клеймо. Ноги неохотно бредут к пронумерованной парте. Громкий стук: это выдвигается разом тысяча стульев. Шуршат-шелестят сотни экзаменационных листов. Пахнет свежей печатной краской. Перед глазами пляшут черные буквы, никак не хотят складываться в разумные слова, одна тарабарщина. Скрип-скрип-скрип — скрипят перья: те, что поумнее, уже обдумали вопросы и начинают отвечать. Топ-топ-топ — мягко топают проверяльщики, расхаживая между рядами. Во рту пересыхает от страха. Надо что-то писать, ну хоть что-нибудь… А в голове пустота. И внутри тупо сверлит уверенность: старайся не старайся, выйдет глупо, неправильно, плохо. Наконец чья-то рука медленно тянет веревку колокольчика. Сердце заходится, на лбу выступает холодный пот…

Что угодно, только не это.

И кандидаты, один за одним, примкнули к тайному мятежу. Теперь на занятиях они строчили целые трактаты на избранные темы. Устройство канализации, выращивание капусты, игры со скакалкой… Чего там только не было! Мико Мимилит разрабатывал подробную таблицу видов переплетения нитей. Анно Хаз решил затронуть некоторые проблемы перевода старинных мантхских свитков. И лишь несчастный Скуч по-прежнему тупо глазел на стену, сгорбившись за партой.

— Но ты должен знать хоть что-нибудь, — не сдавался Хаз.

— Не-а, — мотал головой тот. — Я только делаю, что прикажут.

— А после работы?

— Посидеть люблю.

Анно вздохнул.

— И все-таки напиши что-нибудь. Расскажи про свой обычный день.

— А чего рассказывать-то?

— Ну, встал ты с кровати… И так далее.

— Завтракаю. На работу. Домой. Обедаю. Спать.

— Вот-вот. А теперь то же самое поподробнее.

— Скукотища.

— Все интереснее, чем пялиться на стену.

И Скуч принялся описывать свой день. Через час или два напряженного труда уборщик едва добрался до первого перерыва на чай, когда внезапно сделал ошеломляющее открытие. Он еле дождался настоящего перерыва, чтобы сообщить товарищу о своем озарении.

— Представляешь, а я знаю, о чем писать на экзамене! — похвастал неудачливый кандидат.

— Потрясающе! — обрадовался Хаз. — Ну и о чем же?

— Чаепития!

Скуч просиял от гордости.

— Оказывается, я люблю их больше всего на свете!

Около получаса он излагал терпеливому слушателю, с какою страстью мечтает об этом коротеньком отдыхе с той самой минуты, когда приходит на работу. Как нетерпение возрастает с каждой минутой. Какую неземную радость он испытывает, откладывая в сторону метелку и доставая термос с горячим чаем. Как втягивает носом аромат, отвинчивая пробку, и наливает божественный напиток в кружку. А потом не спеша разворачивает хрустящую жиронепроницаемую бумагу и любуется тремя овсяными печеньицами, которые поутру захватил с собой. А после начинает по очереди макать их в чай и откусывать. О, это макание! В нем-то и заключается самый смак, Минута вознаграждения за праведные труды, когда благодарное сердце трепещет, предвкушая встречу с неизвестностью! 3десь нужно подлинное умение и такт. Попробуйте-ка рассчитать время, чтобы донести сладкое, пропитанное чаем печенье до рта целиком, положить на язык, чтобы оно там нежно крошилось и таяло! Стоит слегка передержать, или чересчур быстро вытащить, или даже не под тем углом, и целый кусок рухнет на дно кружки. Эта непредсказуемость и наполняла чаепития поэтической прелестью.

— А знаешь, — неожиданно промолвил Анно, — кто-нибудь должен изобрести такой сорт, который намокал бы, но не обламывался.

Собеседник восхищенно посмотрел на него.

— Как это изобрести? То есть выдумать новое печенье?

— Ну, да.

— Ух ты!

У Скуча перехватило дух. Стать изобретателем печенья! Вот была бы красота.

Таким вот образом, незаметно для себя проникаясь духом творчества, под мудрым и ненавязчивым руководством тихого господина Хаза, кандидаты готовились к предстоящему экзамену. Впервые в жизни они покажут лучшее, на что способны, а там хоть трава не расти.

Мама с малышкой провели на Поющей башне всю ночь. Оказалось, Аира была готова к такому повороту событий: в корзине нашелся и ужин, и одеяла, и даже любимая подушка Пинпин, не говоря уже о распашонке.

Поутру вокруг собралась новая толпа злорадных зубоскалов.

— Давай напророчь нам чего-нибудь! — выкрикивали они. — А мы послушаем! Скажи свое любимое: «О, пропащий народ!»

— О, пропащий народ.

Аира произнесла это гораздо тише, чем им хотелось бы, и напускное веселье как-то само собой улетучилось.

— О, пропащий народ, — повторила она печально. — Ни бедности. Ни преступлений. Ни войн. Ни сострадания.

Это уже было совсем не смешно. Люди зашаркали ногами, избегая смотреть друг другу в глаза. И в третий раз, почти шепотом, промолвила внучка пророка:

— О, пропащий народ. Я чувствую, как плачут ваши сердца, умоляя о доброте и милости.

Никто никогда не говорил таких слов в Араманте. Толпа замерла от ужаса. А потом начала расходиться. Теперь уже Аира не сомневалась в собственном даре. Ведь только истинных пророков ни единая душа не желала слушать.

Коллегия экзаменаторов подняла вопрос о мятежнице на утреннем заседании. Доктор Грис продолжал настаивать на политике невмешательства.

— Долго этой даме не протянуть. Пусть другие увидят, насколько неплодотворно ее поведение. Скоро несчастная сама в этом убедится, и что ей тогда останется? Спуститься с небес на землю.

Говорящий улыбнулся, довольный емким и цветистым оборотом, который только что употребил. Однако губы Главного экзаменатора не дрогнули.

— Я знаю эту семейку, — промолвил Мэсло Инч. — Отец — озлобленный неудачник. По матери плачет сумасшедший дом. Старшие дети так или иначе нас уже не побеспокоят. Остается младенец.

— Боюсь, я не совсем понял, — осторожно начал доктор Грис, — согласны вы со мной или нет?

— Согласен в принципе, — изрек начальник. — Однако на деле мятежницу следует убрать оттуда до наступления дня Великого экзамена.

— О, непременно, и даже загодя.

— А потом ей придется загладить свою вину.

— Что именно вы предлагаете?

— Пощечину дали всему городу. Публичное извинение будет в самый раз.

— Но это очень отважная женщина, — задумчиво произнес доктор Грис. — Своенравная женщина.

— Нет такого нрава, который нельзя было бы сломить. — Главный экзаменатор холодно улыбнулся. — И любой отваге однажды приходит конец.

Глава 18

Трещина-Посреди-Земли

Теперь, когда близнецы стояли на земле, Великий Путь, так отчетливо заметный с главной вышки огромного корабля, снова скрылся из глаз. Вокруг сумрачно горбились покатые холмы и курганы, изрезанные Глубокими канавами; тут и там торчали низкорослые деревья; Широкой дороги не было и в помине. Только на горизонте по-прежнему высились зубчатые хребты - к ним-то и направились юные путники.

Мампо громко причитал на ходу. Во время битвы он сжевал слишком много тиксы, и теперь голова у мальчика гудела, во рту стоял мерзкий привкус, да вдобавок беднягу тошнило. Поначалу близнецы от души сопереживали товарищу. Однако нытье не прекращалось и со временем начало действовать на нервы. И Кестрель стала вести себя, как и раньше.

— Заткнись ты, Мампо.

Одноклассник принялся не только стонать, но и горестно подвывать. Из носа у него противно потекло, и попутчикам сделалось еще труднее жалеть грязнулю. А если честно, их занимали совсем иные заботы. Деревья постепенно густели, тропинка все чаще вела по темным прогалинам, и Кестрель крутила головой, разыскивая Путь, а Бомен… Бомен тревожно вглядывался в окружающие тени. Мальчику не впервые казалось, что за ними кто-то следит. Впрочем, могло быть и так, что это лишь разыгралось его бурное воображение. И юный странник молчал, не желая пугать товарищей раньше времени.

Но вот он увидел, точно увидел — и застыл будто вкопанный, безмолвно указывая вперед. Сквозь развесистые кроны друзья различили гигантскую фигуру, взирающую на них с высокого постамента. «Великаны!» — ужаснулись близнецы, вспомнив слова королевы. Троица притихла, боясь пошевелиться. Существо тоже не трогалось с мечта. Внезапно Мампо чихнул во весь голос и громко сказал:

— Ой! Прости, Кесс.

Великан ничего не услышал — или не подал виду. Дети подкрались к деревьям, осторожно раздвинули ветви… И страхи тут же рассеялись.

Гигант оказался статуей в два человеческих роста.

Древняя-предревняя, пострадавшая от ветров и непогоды скульптура изображала мужчину в длинных одеждах. Его правая рука указывала на юг, левой же вовсе не было, как не осталось ни пальцев, ни половины лица. Время беспощадно стерло даже острые углы каменного постамента.

Неподалеку высилась еще одна фигура, а там еще и еще, целых два ряда, ведущих в сторону гор.

— Так вот как они показывали Великий Путь, — догадалась девочка. — Наверное, раньше великаны стояли по всей дороге.

Наконец дети могли с уверенностью тронуться дальше. Но тут закапризничал Мампо:

— Давайте передохнем! Я устал. У меня голова болит.

— Лучше не останавливаться, — промолвил Бомен.

Мальчик завыл белугой.

— Домой хочу-у!

— Извини, - стараясь быть мягким, сказал товарищ. — Мы должны идти дальше.

— И чего ты никогда не утираешься? — вставила Кестрель.

— Да все равно же течет, — жалобно возразил одноклассник.

Редкие рощи сменились настоящим лесом, и стало окончательно ясно, что троица вышла на верную дорогу. На открытом пространстве укоренилась молодая поросль, а по краям, как и в те стародавние годы, когда Великий Путь еще звался Великим, шумели стены вековых деревьев. Обрадованная успехом, Кесс объявила короткий привал. Нажевавшийся тиксы нытик тут же рухнул без сил. Бомен раздал всем хлеба с сыром, и дети жадно набросились на еду.

За ужином Кестрель наблюдала за Мампо и заметила, как улучшается его настроение по мере наполнения желудка. Точь-в-точь крошка Пинпин, подумалось ей.

— Ты просто маленький, беспомощный ребенок, — строго произнесла девочка. — Плачешь, когда голодный. Даже спишь, как младенец.

— Это плохо?

— А тебе самому разве нравится?

— Главное, чтобы я нравился тебе, Кесс, — широко улыбнулся мальчик.

— Честное слово! С тобой говорить — как о стенку горох.

— Ну, прости…

— И вообще удивляюсь, как ты продержался в Оранжевом столько лет.

— А мы его об этом и не спрашивали, — тихо промолвил Бо.

Девочка изумленно посмотрела на брата. Верно: столько дней проведя бок о бок, близнецы до сих пор ничего не знали о своем попутчике. В школе от него шарахались как от чумы. Потом, когда самый глупый мальчишка в классе нежданно-негаданно сделался ее другом, Кестрель вовсе не стремилась поощрять эту навязчивую преданность. Ну а за время странствий девочка привыкла думать про него, словно про дикого зверя, который волей случая привязался к ним, нормальным людям, и стал почти любимцем. Но ведь это неправда: Мампо не животное. Он такой же ребенок, как и они с братишкой.

— Где твои родители? — обратилась Кесс к товарищу. Мальчик удивился вопросу, а потом обрадовался, что вызвал чей-то интерес.

— Мамка умерла, когда я был маленьким. А папки нету.

— Он тоже умер?

— Не уверен. По-моему, его просто нет.

— Как же, у всех есть отец. По крайней мере недолго.

— А у меня нету.

— Ты бы хотел узнать, что с ним случилось?

— Не-а.

— Почему?

— Не хочу, и все тут.

— Погоди, откуда же у тебя семейная оценка? — вмешался Бо.

— Да, и как ты умудрился столько лет проучиться в Оранжевой школе с такими… — Девочка запнулась, увидев глаза брата.

— С такими тупыми мозгами? — подсказал однокашник, ничуть не обидевшись. — У меня очень умный дядя. Благодаря ему даже такого дурачка, как я, держат в приличном классе.

Бомена окатила волна невыразимой печали.

— Ты ведь не любишь школу, Мампо? — спросил он, содрогнувшись.

— Конечно, — просто ответил мальчик. — Когда ничего не понимаешь и все над тобой смеются — чего уж тут любить? Близнецы переглянулись: оба вспомнили, как заодно с прочими дразнили странноватого грязнулю, и залились краской стыда.

— Зато теперь здорово, — просиял Мампо. — У меня появились друзья. Правда же, Кесс?

— Правда, — кивнула та. — Мы твои друзья.

Брат понимал, что она притворяется, чтобы не обидеть беднягу, — и готов был расцеловать ее за это.

Обожаю тебя, сестричка.

— А кто твой дядя, Мампо?

— Понятия не имею. Мы никогда не виделись. Он очень важный человек с высокими баллами. А я глупый, вот и не гожусь ему в родные.

— Постой, это ужасно!

— Да нет, он такой добрый. Госпожа Холиш всегда про него, говорит с почтением. Он бы обязательно взял меня в семью, если бы я был смышленым. Но мне хорошо и у госпожи Холиш.

— Ах, Мампо, — закручинилась Кестрель. — В какое ужасное, печальное место превратился наш Арамант!

— Ты тоже так думаешь? А я думал, я один…

Бомен покачал головой. Почему-то чем больше он узнавал товарища, тем сильнее изумлялся. Казалось, в душе этого мальчишки не было ни капли злобы или себялюбия. Как никто другой, Мампо умел наслаждаться минутными радостями, не заботясь о том, что ему неподвластно. Вопреки своим горестям он рос неисправимым жизнелюбом — а может, именно черствость и бессердечие окружающих научили его ценить малейшие знаке доброты?

Подкрепив силы, троица заторопилась в путь, ибо солнце клонилось к закату. Мампо, набив живот, заметно повеселел, и ничто не омрачало настроения друзей, спокойно шагающих по руинам некогда Великого Пути на север, в горы.

Дорога тянулась прямо, но, к сожалению, вверх по склону, забирая все круче. Уже не просто большие, а гигантские деревья плотнее смыкали свои ряды по обеим ее сторонам. Вечерело. В грозно сгустившихся сумерках близнецам чудились юркие тени, мерещился хищный блеск чьих-то глаз. Дети ускорили шаг, жались друг к дружке, и все им казалось — снует кто-то вокруг, а глазами его никак не ухватишь.

Нет уж, как ни спеши — придется, видно, в лесу ночевать. Стали посматривать, где бы получше. Мампо до того утомился, что повалился бы и на камень, лишь бы скорей.

— Давайте здесь. Отличное место.

— Что в нем такого отличного?

— Ну, тогда вон у тех больших корней.

— Нет, Мампо. Там нас легко заметить.

— Разве нас кто-нибудь ищет?

— Не знаю. Может, и никто.

Бомен спохватился, прикусил язык, да поздно. Однокашник задергался, начал подпрыгивать и озираться при любом шорохе. Потом не то разглядел что, не то пригрезилось — и вовсе забегал по кругу, пока товарищ не поймал его за плечи. Мампо затих, но продолжал трястись как осиновый лист.

— Все в порядке, успокойся.

— Там… глаза! Я кого-то видел!

— Да, и я тоже. Мы ведь не дадим ему обидеть Кесс?

— Не дадим, Бо. Она же моя подружка.

И Мампо тронулся дальше. Но теперь, стоило ему заметить подозрительную тень между деревьев, юный храбрец поднимал кулак и громко кричал:

— Только выйди, ты у меня получишь!

Близнецы потрусили следом, намереваясь пройти до ночи как можно дальше. Усталость, однако, брала свое: дети уже решились лечь где попало, и будь что будет. Только в этот миг далеко впереди между кронами и замаячили колонны.

Огромные столбы высились справа и слева от Великого Пути, отмечая вход на длинный каменный мост. На дальней стороне белели такие же. Там опять начиналась земля, но чтобы достичь ее, нужно было преодолеть две с лишним сотни ярдов над пропастью, а мост обратился в развалину. Его высокие увенчанные парапетами стены с головокружительно высокими каменными арками разделял двадцати футовый провал: полотно давно обвалилось. Глядя в жуткую бездну, куда уходили опоры, оставалось лишь удивляться, как они еще стоят без поддержки друг друга.

Остановившись под колоннами, друзья устремили взоры в ущелье. Земля обрывалась у них под ногами бесконечным рядом скалистых граней, а далеко-далеко, во мглистом полумраке, мерцали волны широкой реки, что бежала меж двух срединных арок. Противоположный склон избороздили глубокие трещины, поросшие травой и чахлым кустарником. Насколько хватало обзора, по правую и по левую руку от близнецов неровный край пропасти проходил сквозь темный лес, точно рваная рана на теле мира.

— Трещина-Посреди-Земли, — промолвила девочка.

Если верить карте, над страшной пучиной был единственный путь — и чем дольше дети смотрели, тем меньше он их привлекал.

— Мост осыпается, — глухо заметил Бомен. — Ему нас не выдержать.

За сотню лютых зим штукатурка облупилась, и ветры давно развеяли ее. Обнаженный камень опор с первого взгляда вызывал к себе недоверие. Впрочем, парапеты казались более Прочными. По крайней мере, эти ровные, узкие козырьки сохранились в целости.

Кестрель потрогала их поверхность: на ощупь — вроде надежно. Она измерила глазами длину прямой как стрела дорожки. О ширине говорить не приходилось: каких-то жалких два фута.

— У нас получится, — уверенно сказала девочка.

Брат промолчал: его тошнило уже при мысли о безумной высоте.

— Вы, главное, вниз не смотрите, — посоветовала сестра, прекрасно зная, о чем он думает. — Как будто шагаем по тропинке.

Я не могу, Кесс.

— Ну что, Мампо? Прогуляемся по карнизу?

— Если ты пойдешь, — ответил товарищ, — то и я пойду.

Кесс, я не могу…

Бомен еще говорил это, когда из леса послышались шаркающие шаги. Душу сковал ледяной страх. Мальчик медленно повернулся, уже зная, что он увидит. Ряды врагов заполнили собой Великий Путь. Неторопливо и осторожно надвигались они, вытянув руки вперед, то и дело прыская в маленькие ладошки, точно дети, затеявшие секретную игру. Только смех звучал по-стариковски, скрипел как несмазанное колесо.

— Далеко же вы ушли, — произнес их предводитель. — Но вот мы и снова встретились.

Мампо захныкал от испуга. Кестрель окинула взором долгие ряды карликов, обернулась на узкий парапет…

— Ладно, пошли!

Она легко запрыгнула на мост и зашагала над бездной. Однокашник двинулся следом, причитая:

— Не давай им меня трогать, Кесс!

Бомен помедлил, но выбора все равно не оставалось, и мальчик с глубоким вздохом ступил на коварные камни.

Первое время, пока внизу, под мостом, тянулся неровный склон, было не так страшно. Потом земля резко оборвалась, и троица зашагала над бездонной пропастью. Вечер быстро догорал, однако не столь быстро, как хотелось бы. Стоило Бомену забыть о собственной клятве и опустить глаза, перед ним серебряной нитью заблестела невообразимо далекая река. Мальчик зашатался от внезапного головокружения.

Кестрель на секунду остановилась, чтобы посмотреть назад. Дети-старички по одному карабкались на парапет: видно, решили продолжать погоню.

— Ничего не бойтесь, — сказала девочка. — Помните, они дряхлые, им тяжело передвигаться. Мы окажемся на том берегу задолго до них.

И она продолжала идти, ободряя товарищей, как только могла. Брат на миг обернулся: и правда, в сравнении с юными беглецами преследователи еле-еле ползли по мосту.

А Кестрель ровно ступала вперед — шаг за шагом, шаг за шагом, под ноги не смотреть, ни о чем не думать, полпути уже пройдено,еще немножко… И вдруг застыла, не веря своим глазам. Сердце подпрыгнуло к горлу. На том конце парапета, между колоннами, стояли десятки сморщенных карликов. Кое-кто из них уже забирался на мост.

Бо! Они впереди!

Мальчик увидел преследователей — и все понял. Некуда бежать. Старички надвигаются с обеих сторон. Когда они достигнут середины… Драться бесполезно: любое прикосновение отнимет силы. Внизу, на дне немыслимой пропасти, сгущался мрак. Каково это — бесконечно падать, а потом — шмяк?.. Поспешит ли смерть?

Мы будем сражаться, Бо!

Как?

Не знаю. Но мы должны их прогнать.

Брат ощутил знакомую волну ярости, захлестнувшую сестру, и почему-то успокоился. Надо найти выход, надо… Дрожащие ноги шаркали все ближе. Тут и до Мампо дошло, что происходит.

— Кесс! Бо! Они придут за нами! Не разрешайте им трогать меня! Что делать? Я не хочу быть старым!

— Не дергайся, Мампо! Стой спокойно.

— Помни, — повторила девочка, — они слабые и дряхлые и нападать могут лишь поодиночке. Главное — их не подпускать.

— И не касаться, — забывшись, вслух ответил брат.

— Только пусть не подходят!

Перепуганный однокашник заметался от страха, попробовал ухватиться за девочку и едва не опрокинул всех.

Как нам его утихомирить?

Накорми, - подсказал Бомен.

Ах, да. На шее Кестрель по-прежнему болтался чулок, в котором лежал последний грязевой орех.

— Держи, Мампо.

Девочка протянула чулок товарищу. Увесистый конец закачался в воздухе. Кесс проследила за тем, как он описывает дуги…

— Бо! У тебя остались орешки?

— Две штуки.

Мальчик распределил их по разным чулкам для равновесия.

— Вот как мы прогоним карликов!

Кестрель покрутила чулком над головой.

— Этим их не испугаешь.

— И не нужно. Зашатаются — сами попадают вниз.

— Ага, или мы попадаем…

— Слушай, мы молодые и гибкие. А они старые, окостеневшие.

Отнюдь не убежденный ее словами, Бомен попробовал раскрутить чулок — и чуть не свалился в бездну. Он тут же выпрямился, чувствуя, как звенит в ушах и льются за шиворот ручьи пота.

— Не выйдет. Я не смогу.

— Тебе придется.

— Есть хочу, — пожаловался Мампо.

Все эти разговоры об орешках заставили его позабыть страх.

— Заткнись.

— Ладно, Кесс.

Тем временем враги подбирались и спереди и сзади. Первый должен был подойти со стороны Бо.

— Давай сбей его, — подбодрила сестра. — Ты не упадешь.

Мальчик опустил глаза: под ногами зияла черная пустота.

Эх, если бы не ужасный обрыв, мелькнуло у Бомена в голове. И вдруг его осенило. Внизу не видно ни зги. Там может быть все, что угодно. Нет никакой Трещины-Посреди-Земли. Надо вообразить не пропасть, а близкую лужайку с шелковистой травой. Да, лужайку. Там пахучий клевер и маки, и даже куст едкой крапивы — для правдоподобия. К изумлению Бомена, страх высоты действительно прошел. Остался только враг, и он подходил все ближе.

Мальчик осторожно раскрутил над головой оружие. Затем завращал быстрее. И еще, и еще. Представил, где будет находиться голова противника. Нанес пробный удар.

Мягкая травка, нежная травка, повторял он сам себе. Пуховая, как перина.

— Осторожно, малыш, — проскрипел карлик. — Давай обопрись на меня.

Довольно хихикая, он протянул высохшую ручку, хотя еще не мог достать беглеца.

Кестрель напряженно смотрела в другую сторону, раскачивая самодельную пращу.

Ты первый, Бо. Выдюжишь?

Попробую.

Люблю тебя.

Брат не успел ответить. Даже молча, даже в голове. Враг подобрался совсем близко. Бомен раскрутил тяжелый орех, и тот просвистел в паре ярдов от карлика:

— Зачем же сопротивляться? — развел руками ребенок-старичок. — Ведь так повелела Морах. И вы это знаете.

Мальчик не ответил. Согнув колени, он слегка покачался на узком парапете, быстрее завертел чулком и прикинул на глаз расстояние до противника.

— Не бойся старости, — прошипел тот. — Это же лишь на время. Потом, по воле всесильной Морах, ты снова станешь юным и красивым.

Шарк, шарк, шарк… Уже рядом. Но для надежности можно еще подождать…

— Ну, давай же, — скрипел гадкий карлик. — Я всего лишь поглажу тебя.

Замахнувшись изо всех сил, Бомен выбросил руку вперед, метя в седую голову.

У-у-ух!

Праща просвистела, не причинив никакого вреда: старичок успел пригнуться. Мальчик зашатался и едва не упал.

— Ох ты, батюшки, — насмешливо протянул противник. — Будь осторожен, малыш. Ты же не хочешь…

Гнев распалил Бомена. Еще один замах. Шлеп! Орех угодил карлику в щеку, возле уха.

— Ай! Ай-яй-яй!

Седовласый ребенок ухватился за лицо, покачнулся на стене и потерял равновесие. Он выбросил руки вперед: уцепиться было не за что. Тогда замолотил воздух, отчаянно надеясь удержаться. И все же упал.

— Ааааах…

Тонкий, пронзительный голос верещал и верещал, стремительно удаляясь во мрак и в то же время не умолкая. Наконец все стихло.

— Молодчина-чина, Бо! — воскликнула сестра.

Кесс ринулась, размахивая чулком, на своего врага и попросту смела его с парапета в кромешную бездну.

Это лишь подстегнуло детей-старичков. С мстительными воплями устремились они на близнецов, но, к счастью, как и предвидела Кесс, нападали по одному. Старики двигались медленнее и постоянно хрустели окостеневшими суставами. Юные беглецы без труда скидывали врагов с моста в темное, словно чернила, ущелье.

Девочка ликовала, орудуя пращой:

— А ну, подходи, дряхлый, сморщенный старикашка! Тоже хочешь полетать?

— Врежь ему, Кесс! — радостно визжал однокашник. — Покажи им всем!

Кестрель бросалась вперед, наносила удар, и еще один враг падал, вопя от ужаса.

А Мампо кричал вдогонку:

— Сейчас тебя размажет! Бум-бац-хрясть, и в лепешку! Получайте, тупые вонючки, раз вы нам не друзья!

Вот уже семеро седовласых ухнули в пропасть. Прочие сгрудились, пошушукали между собой. Затем развернулись и поплелись прочь, каждая половина войска в свою сторону. Враг отступил.

Близнецы победно вскинули руки. Особенно торжествовал Бомен, которого переполняла непривычная гордость:

— Мы справились! Мы их прогнали!

— Больше нас никто не тронет! — подхватил товарищ. Однако дети-старички не собирались уходить далеко. Достигнув концов парапета, они там и остались стоять.

Мампо, конечно, верил, что победа избавит их от опасности, но брат и сестра с самого начала слабо надеялись на это. На земле карлики окружат их, как делали раньше. Тогда никакие орехи уже не помогут.

Итак, троица вновь оказалась в ловушке.

— Прогони их, Кесс! — воскликнул глупый однокашник. — Наваляй им по шее!

— Не могу, Мампо. Их слишком много.

— Много?

Мальчик удивленно уставился сквозь тьму на противоположный берег. Потом на тот, который покинул.

— Останемся здесь, — решила девочка. — По крайней мере до утра.

— Что? На всю ночь?

— Да. Мампо. На всю ночь.

— Как это? Здесь же спать неудобно!

— Мы не будем спать, Мампо.

— Как это? — повторил бедняга, не столько расстроенный, сколько сбитый с толку.

Сон был нужен ему не меньше, чем еда. Разве можно выбирать, хочешь ты отдохнуть или нет? Глаза слипаются сами, усталость накатывает на тебя, сбивает с ног, вот и все.

Близнецы понимали это не хуже товарища.

— Хорошо, — пожалел его Бомен. — Мы пристроимся по бокам, и если ты не выдержишь, можешь поспать.

Дети уселись рядком и положили приятелю руки на плечи, точно хотели загадать желание. Очутившись в объятиях товарищей, Мампо сомлел от счастья.

— Здорово, что мы друзья, — пробормотал он.

И то ли его наивность была тому причиной, то ли безграничное доверие, но он тут же и в самом деле уснул, сидя на двухфутовой каменной стене, тихо раскачиваясь над черным ущельем.

Близнецы не смыкали глаз.

— Может, мы все же отпугнем их? — с надеждой промолвил Бо.

— Не представляю как.

— Знаешь, что сказал мне первый старик? Старости, мол, не надо бояться, Морах опять вас омолодит.

— Еще не хватало! Я лучше умру!

— Но завтра мы пойдем вместе, правда?

— Всегда вместе.

Дети помолчали.

— Как там наши мама, папа и Пинпин? — вздохнул мальчик. — Если мы не вернемся, они будут ждать. И не узнают, что нас уже нет.

Почему-то горькая дума о родных, продолжающих долго-долго надеяться на чудо после их гибели, опечалила близнецов даже сильнее мысли о смерти. И раз уж брат и сестра сидели в обнимку, мальчик решил обратить свои страхи в желание.

— Хочу, чтобы мама и папа знали, что с нами.

— Хочу, чтобы мы спаслись от карликов, — отозвалась Кестрель, — нашли бы голос Поющей башни и вернулись домой невредимыми.

Снова наступила тишина. Один лишь Мампо сопел во сне, да ветер свистел и вздыхал глубоко в ущелье. Но что это там, вдали?.. Кажется, гром?

— Ты слышал, Бо?

Алая вспышка озарила небеса и угасла.

— Гроза идет?

Еще один раскат. И новый красный всполох. На сей раз дети увидели: огненная струя распорола мрак ночи сначала вверх, потом, изломавшись, — вниз, к земле.

— Это из гор.

— Смотри, Кесс! Старики!

Кррах! — затрещало в небе. Сияющий шар прочертил багровую арку. Потом другой и третий… Сморщенные дети заметались по берегам ущелья, громко крича и следя глазами за каждой молнией.

Теперь уже грохот не умолкал, огненные шары резали ночь во всех направлениях сразу. Пламя проносилось совсем близко. Одна из молний пролетела в нескольких ярдах от юных странников и низверглась в бездонные глубины, озарив их янтарными отблесками. А вот еще — ударила между колонн, высекла из земли пламя и быстро потухла.

Дети-старички вели себя точно безумные. Поначалу близнецам казалось, что это от ужаса, однако, приглядевшись, они заметили нечто странное: карлики жадно простирали руки к небу и бросались на каждую падающую вспышку.

— Эй, они хотят угодить под…

Кестрель еще не закончила, когда шаровая молния попала в седовласого ребенка. Тело взорвалось ослепительным оранжевым светом, который тут же погас, оставив после себя… пустое место.

Те, кто уцелел, забегали еще лихорадочнее, тянулись во тьму и молили:

— Возьми меня! Меня!

То здесь, то там небесный огонь — независимо от их воплей, просто наудачу — бил в этих странных людей, пожирая их.

Полночь сверкала зарницами, а гром гремел не переставая. Вскоре близнецы обнаружили источник блистающих шаров: им оказался пик самой высокой горы северного хребта. Брат и сестра восхищенно смотрели вокруг, забыв обо всем, даже о собственном страхе, а Мампо безмятежно спал у них на руках.

— Вот куда нам нужно, — сказала девочка. — В полымя.

Молнии сыпались смертоносным ливнем. Бомен и Кестрель не шевелились. Каким-то чудесным образом близнецы знали, что их не заденет. Внутренний голос твердил: это не для них — случайных свидетелей, а для сморщенных, седовласых врагов, которые все громче и громче взывали к огню:

— Меня, меня забери! Я желаю стать моложе!

Хотя моложе они не делались, а просто пропадали.

Но вот небесный рокот поутих, ночь опять потемнела, и ослепительные шары начали падать все реже. Последние полыхнули заревом где-то за лесом, и дети-старички, жалобно крича, устремились туда, словно надеялись на своих костлявых ногах обогнать молнию. Спустя какое-то время гора успокоилась, и юные странники поняли, что остались одни.

Тогда они с великой осторожностью разбудили Мампо, боясь, как бы тот спросонья не свалился с моста. Однокашник толком не проснулся, однако послушно пошел, куда ему велели, явно не представляя, где находится. На ощупь, шаг за шагом, друзья пересекли ущелье и наконец-то ступили с узкого парапета на твердую, надежную землю.

Мампо тут же свернулся калачиком и снова тихо засопел. Брат и сестра переглянулись. Лишь теперь они почувствовали, насколько измучены.

Кестрель растянулась на траве.

— А если они вернутся? — спросил Бомен.

— Мне все равно.

Девочка широко зевнула и закрыла глаза. Мальчик присел на жесткий камень. Кто-то же должен караулить… Голова отяжелела, веки предательски слиплись, и вскоре все трое забылись желанным сном.

Глава 19

Мампо испортился

Пробудившись, близнецы увидели, что день в разгаре. Дети-старички бесследно исчезли. Друзья проспали всю ночь и утро на самом краю пропасти, которую видели накануне лишь под покровом вечерней мглы. Теперь же, поднимаясь и разминая затекшие тела, юные странники смогли разглядеть провал во всем его пугающем великолепии, а также невесомую ниточку парапета, перекинутую над ущельем.

— Неужели это я там прошел? — потрясенно вымолвил Бомен.

Его сестра задумчиво смотрела на гигантские арки моста. Солнечный свет выявил подробности, которых нельзя было заметить прежде. Камень во многих местах опасно крошился. Одну из опор волны реки настолько подточили у основания, что казалось, она стоит на острие булавки. Девочка хотела обсудить это с братом, но спохватилась: им ведь еще возвращаться.

Однокашник протер глаза и объявил, что голоден.

— Видишь, Мампо? — Кестрель указала на живописную Трещину-Посреди-Земли, — Вот какой путь мы одолели!

— А поесть-то захватили?

Бомен поискал чулок, которым дрался вчера, и выкатил тяжелый орех. Тот, конечно, порядком раскрошился, но лучше так, чем ничего.

— На, держи.

Мальчик бросил еду товарищу. Растяпа неуклюже взмахнул рукой, орех пролетел мимо и скатился через край. Мампо ринулся следом и, преклонив колени, заглянул вниз.

— Вижу! — крикнул он. — Недалеко упал. Я достану.

— Да ладно, у меня другой есть, — сказал Бомен.

— Пусть вытаскивает, — возразила Кесс — Еда нам еще пригодится.

Близнецы присоединились к товарищу. Высоко на склоне, между камнями торчал пук упругой травы, на нем-то и лежал-полеживал грязевой орех. Чуть ниже темнел большой развесистый куст. Бомен отпрянул: от высоты закружилась голова. Мампо прилег на живот и вытянул руку. Ага, еще чуть-чуть… Мальчик подполз поближе.

— Осторожней там, ладно?

Голодный сирота уже ни о чем не заботился: аппетитное угощение лежало перед носом, дразня своей доступностью. Пальцы коснулись темной потрескавшейся скорлупы, но не смогли ухватиться.

— Ничего, сейчас, — пробормотал Мампо и заерзал на животе.

Внезапно тело заскользило вниз.

— Помоги-и-ите! — завизжал несчастный, поняв, что не сможет остановиться.

Кестрель метнулась вперед и ухватила товарища за ноги.

— Так-то оно лучше, — заулыбался мальчик, раскачиваясь над бездной.

Завтрак опять завладел его мыслями без остатка.

— Вылезай, Мампо! Скорее! — прохрипела с усилием девочка.

— Да я только…

Пальцы сомкнулись вокруг ореха. В то же мгновение из куста протянулась костлявая рука и крепко вцепилась мальчику в запястье.

— А-а-а! А-а-а! Помогите!

Бедолага задергался, и Кестрель едва не выпустила его.

— Бо! — взмолилась она. — Взгляни, что там?

Брат заставил себя посмотреть.

— Дай ему как следует, Мампо! — крикнул Бомен. — Ударь, укуси!

— Да что там такое? — воскликнула девочка, чувствуя, как резко потяжелел несчастный и как неумолимо ускользает от нее.

— Помогите! — жалобно верещал Мампо; голос его как-то странно менялся — делался глуше, грубее.

— Это карлик, — бросил Бомен, отвязывая второй чулок. — Затаился в кустах. Сейчас я его…

Сдерживая тошноту, мальчик замахнулся пращой с оставшимся орехом. Увесистый конец небольно ударил врага в плечо. Тот задрал голову и зашипел, перекосившись от злобы:

— Малыш-ш-шня! Глупая малыш-ш-шня!

Бо присмотрелся к противнику повнимательней. Жиденькие седые волосы, дряблые морщинистые щеки, тощая шея… А в груди — мальчик почувствовал это — холодная, неистребимая страсть калечить и разрушать. Бомен размахнулся от всей души. На сей раз орех угодил прямиком в опрокинутое лицо.

— А-а-а! — заверещал карлик и, выпустив запястье Мампо, рухнул обратно в кустарник.

Ветви согнулись от тяжести, задрожали, расправились, и ребенок-старик полетел вниз.

— А-аа-аа-аа-аа…

Жуткий вопль тянулся, казалось, до бесконечности. Потом раздался дальний шлепок о камни.

Оттащив друга от пропасти, Кестрель тут же разжала руки. Прикосновение отнимало у нее силы. Мальчик лежал ничком, не двигался и тихо стонал.

— Ты цел, Мампо?

Послышался глухой, надтреснутый голос:

— У меня все болит.

Однокашник попробовал встать. Но тут же сел на землю как подкошенный и тяжело задышал.

— Я сломался, Кесс.

Близнецы потрясенно уставились на спутника, стараясь не показывать своего ужаса. Косички Мампо, все еще переплетенные золотыми ленточками, стали совершенно седыми. Кожа иссохла и покрылась морщинами. Спина сгорбилась. Их друг превратился в маленького немощного старика.

— Все будет в порядке, — произнесла девочка, сглотнув ком. — Мы тебя починим.

— Я заболел, Кесс?

— Да, немножко. Только мы что-нибудь придумаем.

— У меня все ноет. — Мальчик расплакался.

Не так, как прежде, — громко, в голос, а слабо и беззвучно. Лишь пара скупых слезинок поползли по глубоким морщинам, избороздившим лицо.

Что нам делать?

Двигаться дальше, - откликнулся Бомен. А вслух сказал, обращаясь к Мампо:

— Идти можешь?

— Наверное.

Однокашник осторожно поднялся и неуверенно шагнул вперед.

— Только не быстро.

— Ничего. Как сумеешь.

— Поддержи меня, Бо. Дай опереться на твое плечо.

— Нет, Мампо. Ты не должен к нам прикасаться, пока не поправишься.

— Не трогать вас? Почему?

Бедняга так и не понял, что с ним произошло.

— Чтобы мы тоже не заразились.

— А, ясно. Конечно. А скоро я выздоровею?

— Да, Мампо. Скоро.

Друзья отвернулись от роковой Трещины-Посреди-Земли и двинулись по Великому Пути к северному хребту.

Идти стало до обидного сложно. При всем старании одряхлевший товарищ передвигался еле-еле, да и то поминутно присаживался перевести дух. Потом поднимался и шагал дальше. И ни слова жалобы не слетало с его уст.

Близнецы уже и не чаяли добраться до вершины. И не только бедняга Мампо затруднял им путь. Лес начинал нехорошо меняться. На самой дороге деревья не росли, зато по сторонам шумела непроходимая чаща. Под сенью ветвей странники самым уголком зрения замечали какие-то проворные тени. Кто-то скрытно следовал за ними, молча, не отставая, но и не забегая вперед. Бомен кожей чуял чужое присутствие, однако стоило ему обернуться, посмотреть в упор — никого и ничего.

Шло время, и новые тени принялись кружить высоко над головой. Сперва дети не обращали на них внимания — птицы бесшумно парили, простирая огромные крылья и постепенно опускаясь все ниже. Сначала их было пять или шесть. А вот примерно через полчаса, когда Бо покосился вверх, он уже не сумел сосчитать жуткие пятна, текущие по небу черной рекой. В памяти всплыли недобрые истории о диких зверях, что преследуют путешественников, выжидая, пока кто-нибудь не ослабеет, не отобьется… Мальчик ускорил шаг.

— Мампо притомился, — сказала сестра. — Надо бы потише. Давай переведем дух.

— Нет! Только не теперь!

Девочка услышала в голосе Бомена страх — и резко обернулась.

— Ни… чего, — пыхтя, прохрипел однокашник близнецов. — Я догоню.

Бо, так нельзя.

Что нам еще остается?

И дети продолжили путь. Глядя, как медленно они бредут, птицы смелели с каждой минутой. Теперь огромные крылья плавно рассекали воздух над самыми верхушками деревьев, накрывая землю тенями. Хищники чем-то смахивали на гигантских орлов, но были черны как смоль.

Мампо споткнулся о камень и растянулся ничком, да так и остался лежать. Кестрель склонила колени рядом, желая убедиться, что мальчик не пострадал. Оказалось, тот всего лишь свалился от усталости.

— Бо, ему нужен привал. Хотим мы этого или нет.

Брат понимал, что она права.

— Покормим для начала, — сказал он и, развязав чулок, вытащил последний орех из своих запасов. — На, отдай Мампо…

Внезапно зашумел ветер, мальчика быстро накрыла тьма, и ладонь полоснуло, будто ножами.

Бомен вскрикнул — больше от изумления, чем от боли, — и сжал пострадавшую руку. Кровь заструилась меж пальцев. А черный орел с клекотом уносился прочь, зажав грязевой орех в острых, точно клинки, когтях, оставивших на ладони жертвы три четких неглубоких пореза. Мальчик потрясенно смотрел вослед хищнику. Между тем невысоко над головой парили еще трое, вглядываясь, не появится ли на свет еще какая-нибудь еда. Когда птицы летели рядом, их распростертые крылья накрывали собою Великий Путь.

Мампо лежал на земле, широко раскрыв глаза от ужаса, и было слышно, как бьется его сердце. Кестрель невольно прикрыла беспомощного друга. А птицы опускались все ниже.

— Брось его, Бо! — крикнула девочка. Опомнившись, брат зашвырнул чулок настолько далеко, насколько смог. Один из великанов спикировал с небес, громко щелкнул когтями и улетел с добычей на маковку столетнего дерева. Прочие — им не было числа — молча продолжали кружить, высматривать, ждать.

Детям грозило небо, поэтому они не сразу заметили зверя, который, мягко ступая, появился из чащи. За ним — другой. Хищники чуяли запах крови, текущей из ран, душный аромат слабости. Стая бесшумно вышла на дорогу и застыла, сверкая желтыми глазами. Мампо увидел новых врагов первым.

И закричал в голос.

Бомен вздрогнул, посмотрел вокруг — и окаменел. В каких-то двух десятках ярдов от троицы плотным кольцом стояли волки. Поджарые, косматые, ростом с крупных оленей, с отвисшими громадными челюстями, высунув языки, они часто дышали и в упор смотрели на путников.

— Все хорошо, Мампо, — совершенно забывшись от страха, произнесла Кестрель, лишь бы заставить однокашника замолчать.

Черными призраками низко парили орлы, предвкушая поживу. Гигантские птицы затмили небо, и дорога погрузилась во мрак. Волки подкрались ближе и снова замерли. Может быть, добыча покажет спину и бросится бежать?

— Не подпускайте их ко мне!

Визг несчастного постаревшего мальчишки перерос в привычные всхлипы, но только гортанные и надтреснутые.

Вот уже ветер от орлиных крыльев овевает лица близнецов; вот они уже слышат, как пахнут горячие, мокрые волчьи шкуры. Дети прижались друг к другу, наблюдая, как хищники обнажают клыки — острые, гладкие, белые, точно сметана, и беззвучно надвигаются на добычу.

Из чащи донесся протяжный, леденящий душу вой. Волки остановились. Птицы снова взвились над лесом. Вой повторился, скорбный, исполненный силы. Звери устремили к лесу призывные взоры.

Из-за деревьев медленно выступил огромный, седой от старости волк. Даже в сравнении с остальными он выглядел великаном. Любое его движение излучало мощь и власть, однако лета брали свое, и в широкой груди что-то глухо рокотало при каждом вздохе. Высокий, словно откормленный вол, хотя по-прежнему тощий и жилистый, хищник пошел прямо на Бомена, не сводя с него желтого взгляда.

Мальчик не дрогнул. Звери почтительно расступились, вожак миновал их и встал над храбрым ребенком. Внезапно долгое, лохматое тело содрогнулось, волк припал на задние ноги, а потом и вовсе растянулся ничком. Голова тяжело возлегла на вытянутые лапы, глаза неотрывно жгли душу Бомена. Стая последовала примеру седого предводителя. Все как один улеглись на дорогу вокруг неразлучной троицы.

Внезапно Бомен осознал, что нужно делать. Он медленно протянул вперед окровавленную руку; отец волков обнюхал ее, подняв морду. После чего высунул длинный нежно-розовый язык и лизнул рану.

Мальчик уселся на землю со скрещенными ногами. Хищник опустил ему голову на колени. Взгляды скрестились, и в эту минуту человек и зверь поняли друг друга, как никогда.

— Они ждали нас, — проговорил Бомен, сам еще до конца не веря, что проник в мысли волка.

— Для чего?

— Чтобы сразиться с Морах.

При звуке ненавистного имени стая ощетинилась. И словно потянуло холодом. Вожак поднялся, за ним покорно встали прочие. Старый волк задрал голову к небесам и снова тоскливо завыл. Услышав древний клич, орлы-великаны принялись быстро снижаться, выписывая круги; в конце концов, несколько раз обмахнув головы детей могучими крыльями, они сели на землю вторым защитным кольцом.

Бомен посмотрел в черные глаза птиц, в желтые очи волков: они сияли мужеством и гордостью.

Мы долго ждали. Настал час для битвы с давним врагом.

— Они помогут нам, — промолвил мальчик, поднимаясь на ноги. — Пора.

Друзья без лишних слов последовали за ним. Что и говорить, Бомен обладал даром проникать в недоступное для остальных. Расправив сильные крылья, орлы взмыли в воздух. А звери и дети двинулись дальше по Великому Пути, в горы.

Мампо еле переставлял измученные костлявые ноги. Зная, как пугает товарища одиночество, близнецы старались держаться рядом. Но слишком скоро наступил миг, когда Мампо почувствовал, что не может больше идти. Несчастный уселся наземь и горько заплакал.

— Не бросайте меня! — жалобно скулил он. Предводитель стаи увидел это и все понял. Повинуясь его мудрому взгляду, один из сильных молодых самцов подбежал и прилег рядом с Мампо.

— Залезай, он тебя повезет.

Близнецы не осмелились подсадить мальчика. После пары неудачных попыток тот кое-как взобрался хищнику на хребет и крепко вцепился в косматую шкуру. Путешествие продолжилось гораздо быстрее.

Со временем Кестрель и Бомен сбили ноги, и волки приняли их на свои спины. Наконец-то звери смогли покинуть открытую дорогу, побежав знакомыми только им тропами. Став седоками, дети стремительно помчались к цели, окруженные серой стаей, под сенью из непроглядных крон и под небесным прикрытием крылатых великанов.

И вот они достигли студеных высоких склонов, где клочья тумана цеплялись за маковки длинных сосен. Лес поредел, и теперь, оглядываясь через плечо, странники видели несметное волчье воинство, что струилось за ними по земле, насколько хватало зрения. А небеса казались черными от бесчисленных птиц.

Гора, цель всего долгого путешествия, уже ясно вырисовывалась впереди. Такой огромной выглядела она, что в душе близнецы отчаялись достигнуть немыслимо высокой, ровной, как стол, вершины. Хуже того: одолев очередной крутой подъем, юные странники увидели далеко под ногами лесистую долину и с ужасом поняли, что толком и не начали восхождения.

Тропа змеилась вниз и наконец пропадала, огибая скалу. Волки замедлили бег, затем и вовсе пошли, меж тем как орлы кружили ниже и ниже. У поворота хищники встали будто вкопанные и разом, легли на землю, явно приглашая седоков сойти. Троица так и сделала. Крылатая стая опустилась на склон, на траву и деревья.

Кестрель посмотрела на брата: что дальше? Но мальчик не знал ответа. На сей раз первым тронулся с места Мампо.

Едва оказавшись опять на ногах, он, к изумлению близнецов, зашаркал вниз по дорожке со всем проворством, на которое был способен, словно тайная неодолимая сила подгоняла его.

— Постой, Мампо!

Не слыша друзей, постаревший мальчик шагал себе дальше и даже вытянул руки, как будто впереди находился мощный магнит. Бомен обернулся на великое серое воинство. Некоторые хищники сидели, другие продолжали лежать с высунутыми языками, тяжело дыша и не сводя желтых глаз с вожака. Тот чутко принюхивался, задрав голову, и чего-то ждал. Мальчик потянул носом воздух.

— Дымом пахнет.

— Все равно пошли, мы же не предатели.

Мампо уже скрылся за скалой. Брат и сестра двинулись следом. Резкий поворот — и перед ними раскинулся необычайный пейзаж. Прямо под ногами вновь лежал Великий Путь, просторный и открытый всем ветрам, а по нему брела целая процессия. Мампо слился с толпой постаревших детей, одинаково ссутулившихся, прихрамывающих от слабости, но так же, как и он, протягивающих куда-то костлявые руки. Забывшись, друг близнецов чуть ли не бежал вперед, громко стонал на ходу и взывал, задыхаясь, хрипловатым старческим голосом:

— Возьми меня! Возьми меня!

Седовласые дети стремились к источнику дыма — расщелине шириной с дорогу, той самой, где Великий Путь уводил в скалу. Точнее — в яркое пламя. Языки огня взвивались к небесам и дымными струйками растворялись в воздухе. К этим-то огненным вратам и спешили сгорбленные карлики, обгоняя друг друга, размахивая высохшими руками, поминутно испуская один и тот же страдальческий клич:

— Забери меня! Я хочу вернуть юность!

Теперь Мампо и впрямь побежал, неуклюже и тяжело, но так, как если бы от этого зависела его жизнь.

Кестрель бросилась за ним, однако было уже поздно. Недавний школьник торопился в костер, словно ему не терпелось поскорее свести счеты с жизнью. Постаревшие дети вокруг вели себя столь же безумно: ковыляли все быстрее, спотыкались и продолжали бег. У самого входа их жадно протянутые руки повисали плетьми, и несчастные жертвы шагали вперед, не выказывая ни страха, ни боли. Что происходило с ними потом, девочка не могла разглядеть, ибо фигуры бесследно таяли в ослепительном пламени.

Бомен догнал сестру и встал подле нее. Близнецы безмолвно смотрели на гигантскую расщелину, изрыгающую дым и огонь. На глазах у товарищей Мампо ринулся в полымя.

— Возьми меня! Верни мне юность!..

Мольбы умолкли, дряхлый ребенок перешел на сбивчивый шаг и наконец позволил ярким языкам поглотить себя без остатка. Отчаянные вопли замерли на устах брата и сестры, так и не вырвавшись наружу. Потрясенные близнецы молча стояли рядом. Девочка взяла холодную ладонь брата.

Мы тоже пойдем туда. В полымя.

Главное - вместе, - отозвался мальчик, твердо зная, что это их единственный путь.

Вместе, как всегда.

И дети, рука в руке, отважно двинулись к ревущему огню. Великий Путь подходил к концу.

Глава 20

В полымя

Приближаясь к огромной расщелине, близнецы все явственнее чувствовали немилосердный жар и удушливый запах гари. Почему же седовласые карлики ничего не боялись? Почему без единого вскрика устремились в самое пекло?.. Бомен и Кестрель неуклонно шли вперед, и лишь сильнее сжимались их переплетенные пальцы.

Когда сияние сделалось невыносимым, брат и сестра зажмурились. Странным образом горячее пламя не обжигало кожу.

Шумы леса и горных ручьев внезапно умерли, проглоченные тишиной. Даже собственные шаги казались брату и сестре совершенно беззвучными.

Отступать поздно. Осталось еще чуть-чуть…

Неожиданно жар отступил, и близнецов волной окатила прохлада. Огонь по-прежнему нестерпимо сиял, терзая закрытые веки кроваво-алыми всполохами. Не нужно было смотреть вокруг, чтобы понять: странники вошли прямо в костер, языки которого больше походили на струи студеной воды.

Брат и сестра продолжали идти, не ощущая ни малейшего вреда. Свет уже не так резал зажмуренные глаза, а вскоре начала спадать и прохлада. Мало-помалу сияние вроде бы стало угасать. Близнецы решились приоткрыть веки: пламя и в самом деле бледнело. Шаг, другой, третий… и дети покинули огонь, чтобы вступить неизвестно куда, в царство сумрака.

Привыкнув к тени, Бомен и Кестрель различили плиточный пол, обшитые деревом стены просторного коридора и дверь в дальнем конце. Больше всего это напоминало прихожую огромного особняка.

Близнецы обернулись — и разинули рты в изумлении. Пламя все еще бушевало за их спинами, но теперь это был обычный камин, обрамленный каменной резьбой, и только. Неужели они прошли насквозь?

Долгий коридор без окошек вел от камина к двустворчатой двери. Оставался лишь один путь. По-прежнему не разжимая сомкнутых ладоней, потрясенные донельзя брат и сестра тронулись вперед. Бомен осторожно потянул за ручки, дверь оказалась не заперта. Что там?..

Еще один коридор. Скорее даже, продолжение первого. По сторонам были видны бесчисленные распахнутые двери. Мягкие блики свечей танцевали на панелях из темного дерева, украшенных резными цветами и листьями, на поблекших гобеленах между дверями, где были изображены древние сцены охоты и состязания лучников. Пол устилал затейливо сотканный ковер.

Близнецы осторожно пошли вперед, заглядывая во все двери. За каждой из них темнела пустая гостиная с роскошной мебелью в пыльных чехлах.

Дети двигались как можно тише, опасаясь того, что могут найти. Что-то подсказывало им идти дальше, мимо этих неосвещенных комнат. Как и в прошлый раз, коридор оканчивался затворенными дверями, в щелку между которыми пробивалось теплое мерцание.

Вокруг стояла такая тишина, что Бомену и Кестрель чудилось, будто можно расслышать стук собственного сердца. Особняк выглядел заброшенным, разве что свечи горели в настенных канделябрах и ковер под ногами кто-то недавно вымел дочиста. Подкравшись к самым дверям, дети замерли и прислушались. Ни звука. Кестрель мягко повернула ручку, подтолкнула створку вперед. Петли негромко скрипнули. Брат и сестра похолодели. Однако ничего не случилось: никто не закричал, не окликнул их, не затопал по коридорам. Девочка открыла дверь, и близнецы вошли в комнату.

Это оказалась украшенная для приема столовая. Посередине, на прелестном обеденном столе мерцали серебро и хрусталь. Двенадцать приборов. С потолка свисала дивная люстра с пылающими свечами, а по углам красовались ветвистые подсвечники. В прозрачных, точно слеза, кувшинах стояла вода. В серебряных корзиночках лежали мягкие булки. С обеих сторон горели чудесные камины. Лишенные окон стены были увешаны старинными портретами величественных лордов и леди, живших не одно столетие тому назад. Единственная, не считая входной, дверь опять находилась в дальнем конце столовой. И, как всегда, была закрыта.

Не то, совсем не то ожидали найти Бомен и Кестрель. Трудно сказать, что именно воображали они увидеть в конце пути, но это нечто непременно должно было напугать их. Впрочем, запущенное великолепие удивительных комнат по-своему тоже внушало страх, хотя скорее иного рода — страх перед неизвестностью. Не понимая, что творится вокруг, нельзя было догадаться, что последует дальше. А значит, и подготовиться к испытанию.

Мягко ступая по ковру, близнецы миновали ряды бархатных кресел, блистающий стол и приблизились к очередной двери. Тут Кестрель вновь помедлила, прислушиваясь, и все же не уловила ни единого шороха. Девочка толкнула створку.

Пара масляных ламп освещала гардеробную какой-то дамы. Высокие, под самый потолок, шкафы с распахнутыми дверцами заполняла прекрасная одежда. Выдвинутые ящики комодов являли взору восхитительно выглаженные и тщательно сложенные сорочки, ажурные чулки, нижние юбки. Вдоль стен бесконечным строем стояли парадные туфли, атласные тапочки, изящные ботинки для дождливой погоды. На манекене висело недошитое бальное платье, скрепленное по швам серебряными булавками. Кушетку покрывали неубранные лоскуты тончайшего шелка. На инкрустированном столе лежали всевозможные инструменты портняжного искусства: иглы, ножницы, нитки, пуговицы, тесьма… Длинное зеркало показало детям их собственные, бледные как смерть лица с широко распахнутыми глазами, тревожные позы и по-прежнему крепко сцепленные руки.

Из этой комнаты вели уже две разные двери, и обе оказались распахнуты. Первая вела в пустую и темную ванную. Вторая…

Брат и сестра замерли на пороге, настороженно прислушиваясь. В открывшейся перед ними огромной спальне, на низеньком столике у кровати горела еще одна лампа. Обшитые деревянными панелями стены украшали боевые трофеи. Словно в гостиной какого-нибудь воина-героя, гордого своими подвигами, повсюду висели мечи, шлемы, знамена и стяги. Вот только вместо кожаных кресел для гостей и дубовых столов, заваленных газетами, в комнате, точно посередине натертого до блеска пола, находилась одна-единственная кровать под высоким пологом. Невесомая ткань красивыми складками струилась от кольца в потолке, подобно просвечивающей юбке, и полностью окружала постель. На столике кроме лампы стоял стакан воды и тарелка с апельсином, а рядом — серебряный ножичек. А на кровати, еле видная сквозь тюль полога, под белыми льняными простынями с пеной кружев по краям и узорчатыми покрывалами полусидела, откинувшись на гору подушек, старая-престарая леди и крепко спала.

Очень-очень медленно, опасаясь потревожить сам застывший воздух комнаты, ребята вошли в открытую дверь. Широкие доски под ногами не издавали ни звука. Мальчик и девочка заставляли себя дышать глубоко и ровно. Так потихоньку они подобрались к постели и снова замерли, глядя сквозь полог на спящую старуху. Та не пробуждалась.

Гладким и спокойным было ее лицо. Кости черепа четко вырисовывались под желтой, будто пергамент, кожей. Чудилось, что когда-то, в незапамятные времена, женщина блистала безупречной красотой юности. Бомен всматривался в ее черты, и его сердце наполнялось новой, неведомой доселе страстью.

Между тем взгляд Кестрель метался по комнате, отыскивая какой-нибудь стенной шкаф или коробку, где мог бы лежать голос Поющей башни. Столь маленькую вещицу легко спрятать где угодно — в этой ли комнате, в любой другой или там, куда близнецы вовсе и не заглядывали. Впервые за все путешествие девочка позволила отчаянию охватить ее душу. Ничего-то они не отыщут. Сердце пронзила черная, злая печаль. Бомен ощутил ужас сестры. И, не отрывая глаз от спящей леди, безмолвно сказал:

Он там. В ее прическе.

Кестрель посмотрела — и увидела. Мягкие, словно пух, белые волосы старухи придерживала серебряная заколка в виде буквы «S» с длинным хвостиком — той самой, которую в древности вытравили на Поющей башне, а потом нарисовали на обороте карты. Девочка воспрянула духом; ее окатила волна нежданной радости и одновременно внезапного испуга.

Вытащишь так, чтобы не разбудить ее?

Попробую.

Бомен утратил обычную застенчивость, а может, просто забыл о ней, завороженный загадочным лицом. Недрогнувшими пальцами он осторожно сжал заколку. Затаил дыхание, словно окоченел всем телом; медленно потянул на себя. Так медленно, как только мог. Престарелая леди не просыпалась. Заколка еле ощутимо дрогнула и освободилась из плена редеющих, белых, точно снег, волос. В приглушенном свете лампы-ночника Бомен разглядел нити серебряной проволоки, из которых сплетался голос Поющей башни. Мальчик облегченно выдохнул и поднял руку. В тот же миг пальцы ощутили слабое сопротивление. В заколке запутался один-единственный тонкий волосок. Теперь он напрягся и лопнул.

Бомен окаменел. Кестрель взяла серебряное сокровище из его застывшей ладони.

Идем отсюда!

Но брат не шевелился, глядя на старуху. Сморщенные веки задрожали и распахнулись. Поблекшие голубые глаза уставились на незваного гостя.

— Зачем ты разбудил меня, дитя? — произнес мягкий грудной голос.

Мальчик силился отвести взор от этих водянистых зеркал — и не сумел.

Уходим, Бо!

Я не могу.

Мутная голубая поверхность будто подернулась рябью, и в глубине брат Кестрель увидел совсем иные глаза, их были сотни, а в них мерцали другие, а из тех смотрели третьи, и так до бесконечности, и все они вытягивали душу из Бомена, неодолимо звали его. В сердце мальчика потоком хлынул новый Дух — яркий, словно солнце, чистый и сильный.

— Мы и есть Морах, — пели ему тысячи глаз. — Имя нам легион. Мы — все и во всем.

— Ну вот, видишь, — промолвила старая леди. — Уже не страшно.

И это была истинная правда. В самом деле, чего бояться, если, глядя в несметное множество зрачков, чувствуешь себя частичкой величайшей силы во Вселенной? Нет уж, пускай трепещут другие.

Откуда-то издали донеслись звуки музыки: барабаны, трубы, флейты. И топот ног, который невозможно спутать ни с чем. Где-то маршировали отряды.

— Бо! — испуганно закричала сестра. — Бежим отсюда!

Однако мальчику не хватало ни сил, ни желания оторваться от выцветших голубых озер; погружаясь в их бездну, он сливался с легионом, с самой Морах. А ноги топали все ближе, и залихватская мелодия проникала в уши, отравляла слух.

— Они скоро придут, — изрекла седовласая леди. — Их уже не остановить.

Девочка потянула брата за руку. Тот проявил недюжинную силу и не шелохнулся.

— Уходим, Бо!

— Мои прекрасные зары, — прошептала старуха. — О, как же они любят убивать!

«Убивать! — восхищенно подумал Бомен, содрогнувшись от избытка собственной мощи. — Да, убивать!»

Мальчик поднял глаза: на стене висел чудесный изогнутый клинок.

Топ, топ, топ! - грохотали тяжелые шаги.

— Возьми его, — промолвила леди.

— Нет! — воскликнула Кестрель.

Бомен потянулся и снял вожделенный меч. Рукоятка удобно легла в ладонь; лезвие оказалось легким, но явно смертоносным. Кестрель в испуге отпрянула. И, как выяснилось, не напрасно, ибо в тот же миг мальчик развернулся и с улыбкой, которой Кесс никогда не видела прежде, полоснул воздух там, где только что стояла она.

— Убить! — с наслаждением выговорил он.

Братец мой! Что она с тобой сделала?

Топ! Топ! Топ!

Били барабаны, ревели трубы. Кестрель оглянулась и с ужасом увидела, как резные стены спальни, увешанные трофеями, тают во мраке. Дверь в гардеробную тоже пропала, и вскоре тьма поглотила все, кроме постели под высоким пологом да еще столика и лампы с ее бледным ореолом, за которым разверзлась черная бездна.

Топ! Топ! Топ!

— Больше никакого страха, — произнесла старуха. — Пускай другие трепещут.

Девочка вне себя от ужаса попятилась в кромешную ночь, продолжая взывать к любимому брату: Бо! Милый мой! Вернись ко мне!

— Убить! — ответил он и еще раз рубанул сплеча. — Пускай другие трепещут!

— Мои прекрасные зары вышли на битву, — сказала седовласая леди. — О, как же они любят убивать.

— Убей, убей, убей, убей! — пропел мальчик, подражая развеселой мелодии марша. — Убей, убей, убей!

— Любимый! — умоляла Кестрель, чувствуя, как разрывается сердце. — Не покидай меня! Я не смогу без тебя жить…

И вот наконец они появились из мрака. Впереди всех, ловко размахивая золотым жезлом, четко вышагивала высокая красивая девочка в накрахмаленной белоснежной униформе. Длинные золотистые локоны свободно струились по ее плечам, обрамляя миловидное юное личико. Девочке было не больше пятнадцати лет. Маршируя и вращая жезл, она улыбалась. О, эта улыбка! Белый камзол с широкими плечами, туго стянутый на стройной талии, блестел золотыми пуговицами. Безупречно чистые брючки слепили глаз, черные ботинки сияли. Лихо сдвинутая набок остроконечная белая шапочка блестела огненной тесьмой, а за спиной развевался длинный, молочного оттенка плащ, отороченный золотом. Девочка смотрела прямо перед собой, куда-то вдаль и с улыбкой шагала к неведомой цели. За нею вышла из тьмы колонна трубачей, облаченных в такую же форму. Они были столь же юны: тринадцать-пятнадцать лет, не старше — все как на подбор красивы, и все до единого улыбались. Дети бодро маршировали, без запинки играя на ходу. Следом из густой ночи соткались ряды барабанщиков. За ними, распевая во весь голос, держа отточенный шаг и улыбаясь, явились юные солдаты.

Постепенно до потрясенного сознания Кестрель начало доходить, что именно выкрикивают эти красавцы и красавицы в белоснежно-золотых мундирах. Бомен пел ту же самую песню, в которой было всего лишь одно слово.

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Воинственный мотив обладал какой-то особой привлекательностью, и тот, кто хоть однажды слышал его, уже не забыл бы. Мелодия качалась то вверх, то вниз, и затихала, и неумолимо возвращалась вновь.

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Мрак порождал все новые марширующие ряды. Сколько же их? Казалось, воинство готово заполонить Вселенную.

— Мои прекрасные зары, — повторила старуха. — Теперь их ничто не удержит.

Девочка с блистающим жезлом остановилась и зашагала на месте. Оркестр послушно выстроился за нею широкими рядами и сделал то же. За музыкантами прервали равномерную поступь и солдаты. Песня умолкла, однако равномерный топот продолжался, разве что армия никуда не продвигалась. Далеко позади, во тьме, куда не доставал свет лампы, подтягивались к ожидающим новые и новые ряды солдат. Юных, красивых, улыбающихся.

Кестрель отступала во мрак, к пустым коридорам и спасительному камину. Рука ее по-прежнему сжимала серебряный голос, но бедняжка забыла о нем. Не замечала она и того, что горько плачет, глядя только на брата, на нежно любимого брата, который был ей роднее самой себя, а теперь разбивал на части юное преданное сердце.

Братик! Милый! Вернись ко мне!

Бомен и ухом не повел. Как он переменился! Мальчик занял место во главе строя, и клинок его со страшным свистом рассекал воздух, а на устах играла все та же жуткая улыбка… Вообразите: даже сквозь пелену слез Кестрель различила в колонне еще одно знакомое — и одновременно чужое — лицо. Это был Мампо. В бело-золотом мундире заров, уже не дряхлый старик, но и не прежний грязнуля, он сиял от гордости. Поймав заплаканный взгляд девочки, юный красавец радостно помахал ей рукой.

— А у меня новые друзья, Кесс! Смотри, сколько их!

— Нет! — прокричала девочка. — Нет! Нет! НЕТ! Однако мольбы остались не услышанными. Бомен поднял меч над головой, и за его спиной засверкали остальные клинки. Обнажив оружие, армия снова тронулась с места. Красавица с жезлом прошла, чеканя шаг, за братом Кесс, следом двинулись трубачи, флейтисты и барабанщики, а следом, с бравой песней на устах, глядя прямо перед собой и улыбаясь, замаршировали солдаты.

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!.. — пели они.

Кестрель повернулась и в слезах побежала, спасая свою жизнь.

У кровати воинство разделилось пополам. Холодно заблестели мечи, разрубая на части апельсин на серебряной тарелочке; полетели во все стороны клочья воздушного полога; один из них попал на светильник и загорелся. Спустя мгновение пламя охватило постель. Зары неколебимо шагали вперед, и жаркий костер лишь на миг озарял их красивые юные лица. На пылающей постели недвижно, опираясь на подушки, сидела старуха и любовалась уходящей армией.

Захлебываясь рыданиями, Кестрель выбежала из Чертогов Морах с голосом Поющей башни в руке. Следом, уничтожая все на пути, шагали зары. Изящные платья, развешанные в гардеробной, и стол, накрытый для так и не состоявшегося обеда, погибли под сияющими лезвиями клинков и навеки обратились в прах.

О братик, любовь моя, душа моя!

Девочка громко плакала в отчаянии, убегая неведомо куда, пока не увидела камин с чугунной решеткой. Позади маршировали миллионы ног и пели миллионы разудалых голосов. Некогда задавать вопросы, некогда размышлять. Даже не замедлив хода, беглянка ринулась прямо в огонь, и…

Тишина. Столбы холодного пламени. Яркое сияние. Задыхаясь, трясясь от пережитого ужаса, Кестрель заставила себя остановиться. Жуткий ледяной огонь остудил ее голову, и девочка поняла, что хочет совсем другого. Зачем убегать от родного брата? Разве сможет она жить без него? Если уж Бо изменился, они выпьют эту чашу вместе.

«Никуда я не уйду, — подумала сестра. — Только вместе, навсегда».

Она обернулась. Армия заров наступала сквозь белое пламя, и во главе ее шел любимый брат Кесс. Удивительный костер замедлил его шаги, а кроме того, почти поглотил музыку, и улыбающиеся рты едва шептали, словно издалека:

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Кестрель твердо посмотрела в лицо Бо и распахнула объятия, так что отточенный меч, который взмывал и опускался с каждым шагом, должен был разрубить ее грудь.

Мы останемся вместе, братик, — беззвучно промолвила девочка. — Даже если ты убьешь меня.

Их взгляды встретились. Бомен все еще улыбался, но песня затихла на его устах.

Я тебя не брошу, — сказала Кесс. — Никогда больше не брошу.

Мальчик приближался. Клинок без остановки взлетал и падал, грозно сверкая.

Я люблю тебя, — плакала Кестрель. — Милый мой брат.

Улыбка погасла, и меч уже не так уверенно рассекал холодный огонь. Близнецы сошлись настолько, что Бомен мог видеть слезы на щеках сестры.

Убей меня, любимый. Только бы остаться вместе.

В его взоре мелькнула растерянность. Клинок поднялся. Один взмах — и смерть… Однако удара не последовало. Мальчик застыл будто вкопанный. Юная красавица с золотым жезлом, чеканя шаг, прошествовала мимо, не моргнув и глазом. Грозное войско невозмутимо двигалось за ней, играя песню и неизменно улыбаясь ледяному пламени. Брат и сестра не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Кестрель чувствовала, как понемногу, точно ныряльщик, всплывающий из глубин, к ней возвращается прежний Бомен, которого она потеряла.

Кесс, - промолвил он наконец, узнавая девочку.

Рука разжалась, уронив клинок. Мальчик обнял сестру и крепко прижал к себе. Армия заров с веселой песней маршировала мимо.

О Кесс…

Его плечи задрожали, а из глаз потекли первые слезы. Девочка нежно поцеловала мокрые щеки брата.

Вот и хорошо, вот и чудесно. Ты снова со мной.

Глава 21

Марш заров

Ухватив сестру за руку, Бомен ринулся сквозь белый холодный огонь, и Кестрель побежала с ним. Некогда было обсуждать пережитое. Дети обогнали миловидную блондинку с жезлом (та по-прежнему не обращала на них внимания, как если бы пламя надежно застило ей взгляд) — и внезапно вырвались из огня. В лица подул свежий ветер. С обеих сторон возвышались лесистые горы, под ногами лежал Великий Путь, а небо затмили черные тучи. Хотя нет, не тучи. Кестрель подняла взгляд и увидела их. Орлы кружили над головой целыми сотнями. Девочка потянула брата с дороги, под сень деревьев.

— Сейчас нападут!

Могучие крылья хищников уже задевали верхушки сосен. А между деревьями, сверкая желтыми глазами, тихо стояли ряды косматых волков.

Красавица-блондинка появилась из огня, по-прежнему ловко размахивая жезлом. За ней, под разудалую песню, колоннами по восемь, вышли на Великий Путь юные зары. Орлы, словно только этого и ждали, молниями спикировали с небес. В последний миг они вновь расправляли крылья, выбрасывали вперед гигантские когти, взмывали под облака, крепко сжимая извивающиеся тела в бело-золотых мундирах, а поднявшись, бросали их на самые высокие деревья. Ни одна из жертв ни разу не вскрикнула. Да и прочие зары не дрогнули, даже не потрудились взглянуть наверх. Орлиные стаи волна за волной налетали на воинскую колонну, однако места погибших тут же занимали уцелевшие, и марш продолжался. Длинные клинки равномерно вспыхивали, поднимаясь и опускаясь без остановки. Для многих птиц эти взмахи оказались роковыми. Но страшнее любых ударов было то, что зары будто и не замечали ни собственной боли, ни мучительной гибели товарищей. Ни на мгновение не угасали их улыбки. Ни единый красавец не сбился с четкого шага. А между тем из туннеля текла нескончаемая белоснежно-золотая река.

И вот орлы выбились из сил. Настал черед волков. Задрав голову к небу, седой вожак издал дикий воинственный клич. Из-за деревьев, кровожадно завывая, на врага устремился первый серый отряд. Огромные челюсти впивались в тела заров, вырывая их из тесного строя. Но и длинные мечи вращались быстро и смертоносно: многие из хищников уже не поднялись с земли.

Битва разгоралась. То гигантские птицы, то звери попеременно устремлялись в кровавую атаку. Да только промежутки в сияющей, белой с золотым колонне сразу же заполняли уцелевшие и продолжали маршировать под беспечную музыку, шагая по телам орлов, волков и своих же товарищей без разбора.

Топ! Топ! Топ!

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Песня не прерывалась ни на секунду.

Бомен следил за воинством заров с восторгом и ужасом.

— Они направляются в Арамант, — произнес он и, повернувшись к сестре, торопливо спросил: — Голос у тебя?

— Да. Вот он.

— Идем скорее! Мы должны попасть в Арамант раньше их!

Мальчик был готов броситься прямо сейчас и бежать перед этим неутомимым строем, если понадобится, до самого города, но Кестрель поймала его за руку:

— Посмотри! Там же Мампо!

В гуще колонны, красуясь возвращенной юностью и, конечно же, бело-золотой формой в алых брызгах, маршировал их друг и довольно улыбался, взирая на резню вокруг.

— Уходим! — крикнул Бомен. — Нужно спешить!

— Мы его не бросим, — ответила сестра.

Девочка пробилась сквозь строй, схватила одноклассника за локоть и чуть ли не выволокла на обочину. Завороженный громкой музыкой и маршем, мальчик не сразу понял, что происходит.

— Кесс! Погляди на моих друзей! Правда, здорово?

Подхватив его под руки, близнецы потащили Мампо к лесу.

Oт колонны немедленно отделился небольшой отряд и устремился в погоню.

Дети мчались, пока не обессилели. Остановившись, Кестрель повернулась к товарищу.

— Послушай, Мампо, они тебе не друзья. Мы твои друзья, а зары — враги. Выбирай, с кем ты.

Мальчик удивленно поморгал.

— Разве нельзя быть и с вами, и с ними?

— Спокойно, Кесс, — вмешался Бомен и, взяв ладонь товарища, негромко заговорил: — Я знаю, каково тебе, Мампо. Я тоже это чувствовал. Кажется, что ты уже не одинок и совсем не боишься. И больше никто тебя не обидит.

— Да, Бо, все так.

— Мы не можем обещать тебе то же самое. Но ведь ты с самого начала держался нас, а мы были рядом с тобой. Не покидай нас теперь.

Одноклассник посмотрел в добрые глаза товарища, и его затуманенный далекими грезами взор понемногу прояснился.

— Значит, я опять буду бояться?

— Да, Мампо. Я бы мог посулить, что мы защитим тебя от любой опасности. Но это ложь. Мы не такие сильные, как они.

Кестрель слушала брата — и восхищалась. Он стал каким-то иным: старше, печальнее, увереннее в себе. Да и Мампо, заметила вдруг она, испытания не оставили прежним. Даже в смущении он больше не выглядел дурачком.

— Вы первые стали моими друзьями, — спокойно сказал Мальчик. — Я никогда вас не брошу.

Близнецы кинулись обнимать его, радуясь воссоединению. А за деревьями уже мелькали белые мундиры. Оказалось, что зары не просто преследовали троицу, а коварно окружали ее. Дюжина врагов, а то и больше медленно сжимала кольцо.

— Лезем! — выдохнула Кестрель и первой начала взбираться на дерево.

Мальчики стали проворно карабкаться за ней. Все выше и выше… Наконец они очутились на самых высоких ветках. Отсюда прекрасно был виден Великий Путь и жаркая схватка. Орлиная стая заметно поредела, да и силы волков уже иссякали. Седой вожак стоял на большой скале и протяжным воем призывал серое воинство на битву.

Детям оставалось беспомощно смотреть, как хищники устремляются в бой. Уцелевшие волки, худые и гордые, ожидали в лесу своей очереди, зная, что найдут смерть под беспощадными клинками. И все же они кидались вперед с единственным желанием: убить как можно больше заров, прежде чем падут под ударами мечей. Ни один противник не устоял бы перед свирепой мощью этих диких зверей, однако воины в белом и золотом продолжали прибывать, чтобы занять места ушедших.

— Остановитесь! — прокричала Кестрель с вершины дерева. — Остановитесь! Не надо!

Если матерый вожак и услышал ее слова, то не придал им значения. Вот он затряс косматой гривой, вновь завыл, и самый последний отряд ринулся в кровавую сечу. Патриарх отважной стаи наблюдал, как умирает его семья, и кровавое зрелище утоляло извечную боль волчьей души.

Наконец-то мы встретили давнего врага. Что же нам остается, кроме достойной гибели?

Задрав седую голову, седой волк огласил долину боевым предсмертным кличем и, собрав остаток сил, ринулся в гущу сражения. Бросок — и убийственные клыки сомкнулись, вонзаясь в податливую плоть, рванули в сторону… Второй — и еще один противник рухнул наземь. Хищник развернулся на третьего, но успел увидеть лишь яркий блеск отточенного лезвия, прежде чем клинок прошел сквозь его плечо и рассек уже готовое разорваться сердце.

А зары продолжали шагать и петь. За ними тянулось багровое месиво из покалеченных тел. Орлы-великаны камнями падали с небес. Однако вражеская колонна маршировала не сбиваясь, и единственным, что могло бы напомнить о павших, были яркие пятна на белых развевающихся плащах.

Тем временем преследователи окружили дерево, на котором укрылись беглецы. Хохоча, словно дети за веселой игрой, юные зары сбросили накидки и остроконечные шапочки, чтобы удобнее было лезть по стволу.

Карабкались они с изумительной легкостью насекомых, умеющих прилипать к любой поверхности. Мальчик не старше тринадцати лет первым забрался на верхние ветви, запрокинул сияющее лицо и добродушно прокричал:

— Эй! Сейчас я вас убью!

И бодро двинулся дальше, напевая себе под нос мелодию марша:

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

За ним карабкалась пепельная блондиночка.

— Оставь мне хоть одного! — умоляла она. — Ты же знаешь, как я люблю убивать!

Троица отползла на середину ветки. Теперь зары не нападут все разом, только поодиночке. Кестрель покосилась вниз. Прыгнуть? Верная гибель. Бомен поднял глаза к небесам. Лишь оттуда могло прийти спасение. Мальчик послал протяжный беззвучный зов, и его услышали. Под облаками захлопали тяжелые крылья.

В это время юный зар ухватился за последнюю ветку.

— Ну вот, еще немного, — с улыбкой промолвил он и достал длинный меч.

— И мне! — крикнула блондиночка. — Хочу девчонку!

— Она мне самому нужна. Ни разу не убивал девчонок…

Вдруг с шумом налетела тьма, и, ощутив сокрушительный удар, юный воин взмыл к небесам в когтях гигантского хищника. Прежде чем дети сообразили, в чем дело, над их головами зависли еще три птицы. Бомен вскинул руки вверх. Мампо, не задумываясь, повторил его жест. Орлы огромными лапами осторожно схватили мальчиков за запястья и унесли прочь. Кестрель помедлила, испуганно глядя на красавицу блондинку, что подбиралась к ней по ветке, вращая клинком. Птица уже приближалась, и сестра Бо с готовностью подняла руки. Полыхнул острый меч, орел промахнулся, девочка прыгнула в пустоту. Так она падала, падала, падала, пока над головой не зашумели крылья, когти не сомкнулись вокруг по-прежнему вытянутых рук, и падение не перешло в полет.

Могучие птицы уносили всю троицу прочь от марширующей колонны, следуя Великому Пути по воздуху. Ветер освежил разгоряченное лицо Кесс, а гигантские крылья затмили палящее солнце, и в сердце снова затеплилась надежда. Девочка обернулась и посмотрела вниз. Какими крохотными казались отсюда зары! Впрочем, конца бело-золотой реки она так и не увидела. Вскоре юная путешественница почувствовала, что орел-великан выбивается из сил. Хищник, державший ее брата, тоже мало-помалу терял и скорость, и высоту. Какими бы крупными ни были гордые птицы, любая мощь когда-нибудь иссякает. Что же дальше? Если дети приземлятся прямо сейчас, зары в два счета нагонят их.

«Интересно, насколько мы их опередили?» — задумалась Кестрель и опять обернулась. Позади, не отставая, летели еще три могучих орла. На глазах у девочки они разделились и приблизились к утомившимся соплеменникам.

Все произошло так быстро, что Кесс не успела испугаться. Один из пернатых великанов оказался прямо под ней. Крепко сжатые когтями руки вдруг обрели свободу. Путешественница камнем устремилась вниз. В то же мгновение орел внизу перевернулся на спину и ловко поймал девочку за руки. Удар больших крыльев — и полет продолжался как ни в чем не бывало.

Кестрель завертела головой: как там ее товарищи? Гигантские птицы как раз проделывали тот же маневр с Мампо. Недавний старичок взвизгнул от ужаса и беспорядочно замахал руками. Но умный орел и его исхитрился поймать на лету.

Тем временем Бомен уже сменил крылатого спасителя и мчался по воздуху слева от сестры. Девочка обернулась через плечо. Где-то вдали колонна заров продолжала свой путь, нимало не смущаясь нападениями последних уцелевших птиц. Кестрель отвернулась. Перед нею зияла зубчатая Трещина-Посреди-Земли с высокими арками полуразрушенного моста. Ах, как далек родной Арамант! А новые орлы, очевидно, не собирались прилетать на помощь. Оставалось только одно.

— Бо! — воскликнула девочка. — Надо сломать мост! Брат проследил за ее взглядом и, поняв, о чем она думает, подергал свою птицу за ногу. Утомленный хищник охотно снизился.

Дети приземлились на южном берегу пропасти, у высоких колонн, которые отмечали начало моста. Едва опустив непосильную ношу, орлы взвились к небесам, торопясь обратно, на битву. Как будто сама судьба предрекла им погибнуть вместе со стаей, прежде чем весь этот ужас закончится.

Бомен принялся бегать по берегу и собирать камни.

— Надо устроить лавину, — пояснил он, отдуваясь. — Это разрушит мост.

Несколько валунов мальчик скатил с обрыва и внимательно проследил за их падением. Наконец один из камней ударил в основание самой шаткой из колонн. Бомен заметил нужное место.

— Мампо, меч!

Одноклассник с готовностью подал длинный клинок. Бомен вонзил острие глубоко в землю.

— Давайте все булыжники, сюда, быстрее! — отрывисто приказал мальчик и начал собирать у меча целую груду.

Между тем друг близнецов скинул пояс вместе с ножнами, расстегнул золотые пуговицы и сбросил белоснежный камзол. А за ним — блестящие ботинки и лилейные брючки с изумительной золотой тесьмой на швах. Под ослепительным мундиром оказались прежние оранжевые одежки школьника. Правда, мальчику снова пришлось обуться, ведь его собственные ботинки остались далеко позади. Затем он собрал окровавленные белые тряпки и швырнул их в бездну.

— Ну, вот и все, — довольно сказал Мампо.

И тут же ринулся помогать своим друзьям. Постепенно на берегу вырос целый курган из камней. Ребята трудились не покладая рук, пока не сложили груду выше собственного роста. Солнечный свет понемногу таял в небесах, а марширующая колонна, разумеется, приближалась. То и дело какой-нибудь из камней скатывался вниз, Бомен бежал посмотреть за его падением и всякий раз возвращался с одними и теми же словами:

— Еще! Этого не хватит!

Когда дневное светило раскраснелось и стало клониться к закату, враги, чеканя шаг, подошли так близко, что дети смогли разглядеть их предводительницу с неизменным жезлом. Хотя Бо и не был уверен, что камней достаточно, время для их собирания явно вышло.

— Давайте!

Троица поднажала на курган изо всех сил. Предзакатный ветер уже доносил до них звуки военного оркестра и грохот бесчисленных ног.

Топ! Топ! Топ!

— Начали! — выдохнул Бомен и отвел рукой клинок. Дети продолжали налегать на каменную груду. Часть валунов осыпалась и шумно сорвалась вниз.

— Сильнее! Навались! Нужно, чтобы они скатились разом.

Друзья уперлись ногами в землю и напряглись. Внезапно гора поддалась и с медленным рокотом начала сползать в пропасть. Тысячи камней, собранных детскими руками, потекли через край небольшою лавиной, поднимая пыль и тучи осколков. Точно каменная река с длинным хвостом из дыма неудержимо обрушилась вниз. Троица смотрела и слушала, затаив дыхание. В Трещине-Посреди-Земли сгущалась холодная мгла, и было уже не разобрать, куда же направилась лавина. Прошло время. Гораздо больше времени, чем близнецы могли ожидать. Наконец из бездны донесся ворчливый рокот. Валуны ударялись, но во что? Угодили они в опору или же бессмысленно стучали по склонам? Послышался новый грохот. Что это — остатки лавины? А может, крошится штукатурка с хрупкой, подточенной временем и волнами опоры? Дети вглядывались в верхнюю часть моста, в тонкий парапет, на котором недавно дали бой седовласым карликам. Ничто не менялось. Бело-золотые мундиры заров на том берегу засверкали в косых лучах вечерней зари.

— Не вышло, — горько сказала Кестрель. — Придется спешить, чтобы успеть раньше их.

— Нет, — возразил ей брат спокойно и глухо. — Они нас точно опередят.

— Ну и что же делать?

— Уходите, оба. Я остаюсь. По мосту может пройти зараз только один. Я их задержу.

Враги уже достигли бездны. Юная предводительница маршировала на месте, поднимая и опуская блестящий жезл. Справа от нее построился, не прекращая играть, военный оркестр. Пока Кестрель судорожно подыскивала правильные слова, чтобы удержать брата от верного самоубийства, блондинка указала жезлом вперед и легко ступила на парапет. Трубы и барабаны продолжали выводить мелодию марша у края пропасти, а юные зары по одному принялись восходить на мост.

Бо наклонился и взял острый меч.

— Нет! — вырвалось у сестры.

Мальчик повернулся, одарил ее странной улыбкой и проговорил тихо, но с такою силой в голосе, какой Кесс никогда не слышала прежде:

— Уходите в Арамант. Иного пути нет.

— Но я не могу без тебя…

— Я уже изведал мощь Морах. Разве не ясно?

Бомен отвернулся и побежал к мосту. Предводительница одолела половину дороги, по-прежнему бодро чеканя шаг, словно под ногами до сих пор тянулся надежный Великий Путь. За ней, улыбаясь, шли другие зары. Любимый брат Кестрель на бегу замахнулся мечом и, сам того не зная, закричал нечто яростное, нечленораздельное, похожее на дикий вой, и по его щекам потекли слезы.

Девочка кинулась следом, взывая из последних сил:

— Не надо! Не уходи без меня!

Один лишь Мампо стоял на месте, озадаченно глядя в пропасть. Он и заметил случившееся первым.

— Мост! — воскликнул мальчик. — Он зашевелился!

Его товарищ достиг парапета, когда срединная арка медленно закачалась, точно дерево в бурю, и раздался треск лопающейся штукатурки. Столь же медленно, медленно тонкая линия, соединявшая берега, лопнула, словно натянутая струна; полуразрушенная стена содрогнулась, и началось крушение. Первой в непроглядную пучину полетела часть моста, ближайшая к детям; затем, все быстрее и быстрее, посыпался и остальной парапет. Половина, по которой уверенно маршировали враги, изогнулась дугой и повалилась следом. Предводительница и прочие ухнули в бездонную Трещину, из-под последних солнечных лучей в царство мрака. Никто не вскрикнул, не выказал ни малейшего испуга. Меж тем товарищи погибших продолжали шагать и падать через край.

Потрясенный Бомен застыл, не веря своим глазам. Кестрель подошла и обвила руки вокруг его шеи. Так, обнимаясь, они в ужасе наблюдали, как зары, перестроившись, как раньше, по восемь, маршируют вперед и валятся в пропасть как подкошенные. Шеренга за шеренгой, под музыку развеселого оркестра, прямо к смерти.

— Мы их остановили, Бо. Теперь все будет хорошо.

— Нет, — отозвался мальчик, взирая на страшную картину широко раскрытыми глазами. — Не думай, что битва окончена. Мы только выиграли время.

— Да ведь мост разрушен! Им не пересечь эту Трещину.

— Заров ничто и никогда не остановит, — сказал Бомен. Мампо приблизился к друзьям, заворожено глядя на воинов, беспечно шагающих в ужасную бездну.

— Им что, не жалко умирать?

— Разве ты забыл, каково это? — произнес одноклассник. — Пока на земле дышит хоть один, живы все. Они продолжают существовать друг в друге. Неважно, сколько их погибнет: кто-то всегда придет на смену.

— И много их?

— Бесконечно много.

Так вот что за кошмар пережила старая королева! Можно было убить зара, но не всю армию. Это бесчеловечное воинство нельзя остановить. Если падут одни, их место займут другие.

— Вот почему мы должны попасть в Арамант раньше их…

Бомен встрепенулся от собственных слов и явно собрался отправиться в дорогу сейчас же. Однако последний сердечный порыв — защитить друзей и Арамант ценою собственной жизни — вконец истощил его силы. Уже через пару шагов мальчик медленно опустился на землю.

— Не могу, — простонал он. — Мне надо поспать. Кестрель и Мампо прилегли рядом, и скоро все трое уснули, обнимая друг друга.

Глава 22

Семья Хазов сломлена

Накануне Великого экзамена ректор Пиллиш собрал кандидатов, чтобы произнести перед ними обычную предэкзаменационную речь. Это была его особая гордость. Ректор столько раз повторял эти слова, что давно уже выучил их назубок. Он свято верил, будто настраивает кандидатов на контрольную особым, самым эффективным образом. И хотя все без исключения члены его маленькой группы год за годом проваливали пересдачу, кто знает: может статься, без этой вдохновляющей речи каждый из них сел бы в еще большую лужу?

Сказать по правде, в глубине души ректор Пиллиш лелеял одну мечту. Человек он был неженатый и вдобавок посвятил свою жизнь довольно неблагодарной работе. Так вот, он грезил о том, как однажды хотя бы один из кандидатов удивит и самого себя, и весь Арамант, получив отличные оценки на Великом экзамене. Счастливец, разумеется, придет к нему, к господину Пиллишу, вместе с женой и детьми, чтобы, заливаясь радостными слезами, рассыпаться в благодарностях за свое просветление. Красавица супруга смиренно преклонит колено перед чудотворцем, наконец-то избавившим ее семью от прозябания, и поцелует ему руку; малыши вручат букетики, собранные своими руками, а сам кандидат произнесет нескладную трогательную речь о том, как на веки стал должником ректора за простые ободряющие слова накануне Великого экзамена. Тогда уже, думал Пиллиш, можно будет с чистой совестью отойти от дел, зная, что все усилия не пропали даром.

И кстати, в этом году, отметил он про себя, оглядывая лица собравшихся, в этом году как никогда можно надеяться на удачу. В самом деле, ни разу еще кандидаты не проявляли подобной сплоченности и стойкости духа. Ни разу они не дотягивали до великого дня без единого нервного срыва. Похоже, наконец ректор Пиллиш обретет своего способного ученика.

— Господа кандидаты, — начал он, излучая жизнелюбие и твердую уверенность. — Завтра вам предстоит Великий экзамен. Вы, без сомнения, нервничаете. И это естественно. Все кандидаты нервничают. Не думайте, что ваша нервозность — это недостаток. Напротив, здоровая нервозность непременно поможет вам. Ваши натянутые нервы — ваши друзья.

Тут он одарил обучаемых сияющей улыбкой. Вот оно, его главное откровение, преобразующее души! В тайных мечтах ректора удачливый экзаменуемый с глубоким чувством превозносил: «Стоило вам сказать, что нервы — наши друзья, как я увидел мир в совершенно ином свете. Словно пелена упала с глаз и все прояснилось!»

— Возьмем, к примеру, атлета перед состязанием, — продолжал развивать любимую тему Пиллиш. — Он, конечно, нервничает. И эта нервозность превращает его тело в тугую тетиву. Звучит сигнал: «На старт!», и вот он мчится по беговой дорожке! В нервозности он обретает силу, скорость, победу!

Честно говоря, после этих слов ректор надеялся увидеть во взорах обучаемых огонь понимания и восторга. Но кандидаты лишь спокойно улыбались в ответ. Странно. Все предыдущие участники Курсов Обучения подавленно хмурились, избегая смотреть ему в глаза. А эти… Сидят себе, будто и горя не знают. Может, они вообще все прослушали?

Преподаватель решил на минуту отступить от привычной речи, дабы проверить свои подозрения. Первым делом он вызвал того, на кого возлагал самые радужные надежды.

— Кандидат Хаз, чувствуете ли вы, что готовы к завтрашнему испытанию?

— Да, сэр, полагаю, готов. Я покажу лучшее, на что способен.

— Так-так, — пробормотал ректор.

Почему-то этот бодрый ответ лишь усилил его беспокойство.

— Кандидат Мимилит! Как настроение?

— Спасибо, сэр, не жалуюсь.

Ну вот, опять, подумал Пиллиш. Тут что-то нечисто… Нутром учителя он безошибочно выбрал самого слабого из обучаемых.

— Кандидат Скуч! Остался последний день. Рветесь в бой, а?

— Ага, сэр, — беззаботно заулыбался тот.

Это уже не лезло ни в какие ворота. «И что же, собственно, здесь не так?» — спросил себя Пиллиш. И неожиданно понял: они все спокойны.

Сердце бешено заколотилось от гнева. Кто им дал право? Зачем нужны его ободряющие речи, если никто не нервничает? Это неуважение. Это наглость! Черная, да, черная неблагодарность. Хуже того, теперь они точно провалят Великий экзамен и навредят своим семьям. Одна лишь нервозность могла им помочь! Как учитель и наставник он обязан запугать эту не к месту довольную собой группу. Ради блага самих обучаемых и во имя счастья их близких.

— Кандидат Скуч, — промолвил Пиллиш уже без улыбки, — меня восхищает ваша вера в собственные силы. Почему бы нам теперь же не скрестить умственные клинки, просто так, для пробы?

Он поднял один из учебников и раскрыл его наугад.

— Назовите химический состав поваренной соли.

— Не знаю, — отозвался Скуч. Пиллиш перевернул пару страниц.

— Опишите-ка мне жизненный цикл тритона.

— Не могу, — пожал плечами Скуч.

— Хорошо. Если шестьдесят четыре кубических ящика сложить опять же в форме куба, сколько ящиков составят его ребро?

— Понятия не имею.

Пиллиш резко захлопнул книгу.

— Я задал вам три вопроса, типичных для Великого экзамена, кандидат Скуч, и вы не справились ни с одним. Только не говорите, что вас это не смущает.

— Нет, сэр, не смущает.

— Позвольте узнать почему?

— Видите ли, сэр, — начал уборщик, не замечая подмигиваний Хаза, — я и не собираюсь отвечать на все это.

— О чем же вы будете писать на Великом экзамене, кандидат Скуч?

— О чаепитиях.

Перед глазами ректора поплыл розоватый туман. Рука невольно ухватилась за край стола за спиной.

— Чаепития? — безжизненным голосом повторил Пиллиш.

— Ну да, сэр, — довольно продолжал Скуч, не догадываясь, какое впечатление производят его слова. — Уж в них-то я разбираюсь. Интересная штука: мы тут со многими потолковали на Курсах, оказывается, далеко не все пьют чай во время перерывов. Только представьте, сэр, как можно продержаться от завтрака до самого обеда без этой полезной, а главное, удивительно приятной мелочи? Первую половину трудового утра вы можете сладко мечтать о чае, сэр, а вторую — тешить себя воспоминаниями…

— Довольно, — оборвал его ректор.

И обвел кандидатов тяжелым взглядом. Потаенная мечта, казавшаяся такой близкой, разбилась на тысячи блестящих осколков. Сердце преисполнилось горечи.

— Кто-нибудь еще намерен описывать чаепития на экзамене?

Молчание.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Анно Хаз поднял руку.

Ректор дослушивал его уже у себя в кабинете. Анно со всей горячностью изложил достоинства своей новой системы. «Ахинея какая-то», — крутилось в голове у Пиллиша.

— С таким же успехом вы можете проверять, как летает рыба! — воскликнул господин Хаз.

Ректор закрыл глаза ладонью.

— Я не обучаю рыб.

Наконец Анно умолк. Некоторое время Пиллиш сидел, обхватив руками голову. Его жестоко обманули. Сквозь страстный поток речей ректор чутьем угадал ясную и громкую нотку мятежа. Нет, это не плод ленивого или переутомленного экзаменами ума. Это бунт, и ничто иное. По крайней мере, теперь понятно, как поступить. Немедля известить о случившемся Главного экзаменатора.

Мэсло Инч выслушал сбивчивый доклад целиком, затем очень медленно повел головой из стороны в сторону и произнес:

— Я сам виноват. Этот кандидат — паршивая овца, и вот она испортила все стадо.

— Но что же мне делать, господин Главный экзаменатор?

— Ничего. Я сам разберусь.

— Ужасно то, что Хаз не раскаивается. Наоборот, считает себя правым.

— Я заставлю его пожалеть, — промолвил Мэсло ледяным тоном, прозвучавшим словно музыка для поруганного самолюбия Пиллиша. Ректор жаждал увидеть воочию, как беззастенчивая улыбка Анно Хаза превратится в гримасу страха и боли… Пора бы усмирить заносчивого мятежника. Разумеется, в его же собственных интересах.

Новый поворот событий заставил Мэсло действовать быстро. Он вызвал капитана городовых и отдал необходимые приказания. Той же ночью, через два часа после заката, отряд вооруженных мужчин, бесшумно спустившись по арене, окружил Поющую башню. Аира Хаз мирно спала, обнимая малышку.

Пророчицу захватили врасплох. Она и опомниться не успела, как теплую сонную дочурку вырвали из материнских объятий грубые руки. Аира хотела закричать, но огромная ладонь зажала ей рот. На глаза легла черная повязка, и железные пальцы сжали ее за локти.

— Мама, мама! — заплакала Пинпин.

Аира брыкалась и яростно извивалась, однако стражи порядка знали свое дело: женщина так и не вырвалась из безжалостных тисков.

Наконец жалобные крики малышки затихли где-то вдали, изможденная, задыхающаяся Аира замерла в отчаянии.

— Угомонилась? — прорычал кто-то над ухом. Пророчица кивнула.

— Сама пойдешь — или волоком тебя тащить?

Она еще раз кивнула: пойду. Шершавая рука отлепилась от ее лица. Аира судорожно втянула воздух.

— Где моя дочь?

— Ничего с ней не станется. Хочешь увидеться — делай, как мы скажем.

А что еще оставалось? Ослепленная черной тканью, мятежница безропотно позволила мужчинам увести себя с огромной арены, потом на большую площадь и внутрь какого-то здания, сквозь множество комнат и коридоров. Наконец мужчины остановились.

— Пустите ее, — промолвил знакомый голос. — И снимите повязку.

Перед Аирой за длинным столом восседал Мэсло Инч. А справа, почти на расстоянии вытянутой руки — жаль, что почти, - стоял ее муж.

— Анно!

— Молчать! — рявкнул Главный экзаменатор. — Первым здесь буду говорить я.

Аира прикусила губу. Взоры супругов встретились, и они без слов сказали друг другу: «Ничего, вместе мы как-нибудь переживем и это».

В комнату вошел слуга с аккуратной стопкой серой одежды.

— Положи на стол, — велел Мэсло. Слуга выполнил приказание и удалился.

— А теперь, — внушительно произнес Инч, буравя пленников глазами, — вот что должны сделать вы, оба. Ты, Анно Хаз, исполнишь обязательства перед своей семьей, явишься на Великий экзамен и постараешься заработать как можно больше баллов. Ты, Аира Хаз, будешь сидеть среди зрителей, как подобает ответственной супруге и матери семейства. Пусть все видят, как ты болеешь за своего мужа. Естественно, в соответствующей твоему положению одежде. — Он кивнул на стол. — Далее. Когда экзамен закончится, вас вызовут для короткого публичного заявления. Вот слова. За ночь вызубрите их наизусть.

Начальник городовых передал супругам по листу бумаги.

— Эту ночь вы проведете под арестом. Там никто не помешает вашим раздумьям.

— Где моя дочь? — сорвалась, не выдержав, Аира.

— Дитя в надежных руках, у одной доброй женщины. Его принесут в детскую ложу, понаблюдать за Великим экзаменом. И если завтра вы проявите себя добропорядочными гражданами, способными правильно позаботиться о впечатлительном ребенке, дочь вам вернут. В противном случае ее воспитает город.

К глазам пророчицы подступили горячие слезы.

— Чудовище. Вы просто чудовище, — глухо проговорила она.

— Что же, мадам, раз вы так это воспринимаете…

— Нет, — сказал Анно, — мы все поняли. И сделаем, как вы прикажете.

— Посмотрим, — холодно изрек Мэсло Инч. — Завтрашний день покажет.

Оставшись наедине в арестантской комнате, супруги долго и горько рыдали в объятиях друг друга. Наконец Анно утешил жену и, утирая собственные слезы, произнес:

— Что поделаешь… Мы должны повиноваться.

— Мне нужна моя Пинпин! О деточка, где ты?

— Нет, нет, успокойся. Не надо. Это лишь на одну ночь, вот и все.

— Я ненавижу, ненавижу, ненавижу!

— Конечно, дорогая. Но сейчас мы поступим так, как нам велят.

Анно развернул первый листок и прочел текст, который ему предстояло выучить и повторить перед всем городом:

«Уважаемые сограждане, позвольте мне от чистого сердца и по собственной воле сделать это заявление. Вот уже несколько лет я не стремился улучшать свои достижения. В итоге пострадал не только я сам, но и мои близкие. Стыдно признаться, однако вину за собственные неудачи я перекладывал на других. Теперь я вижу, что вел себя как избалованный, самовлюбленный ребенок. Каждый сам отвечает за свою судьбу. Я горжусь тем, что живу в Араманте, и обещаю вам, начиная с сегодняшнего дня, всеми силами стремиться к тому, чтобы оправдать эту великую честь».

— Что ж, могло быть и хуже, — вздохнул Анно, закончив читать.

Признание Аиры гласило:

«Уважаемые сограждане, многим из вас известно, что не так давно я потеряла сразу двоих детей. Боль утраты на время повредила мой разум, и я вела себя вызывающе, но теперь раскаиваюсь и стыжусь этого. Прошу вашего прощения и снисхождения. Обещаю впредь проявлять должную скромность, соблюдая приличия, подобающие жене и матери».

Госпожа Хаз швырнула бумагу на пол.

— Чтобы я сказала такое!

Супруг поднял исписанный листок.

— Это всего лишь слова.

— О, мои детки, миленькие, — запричитала Аира, опять заливаясь горькими слезами. — Когда же я снова обниму вас?

Глава 23

Гроза Песчаных Равнин

Бледные лучи рассвета разбудили спящих детей, и первым же звуком, который они услышали, стала мелодия марша; зары все так же шагали через край — и все так же, без криков, падали вниз. Троица в ужасе подошла к пропасти. Далеко внизу русло реки побелело, точно заметенное снегом, разве что среди мнимых сугробов тут и там поблескивало золото. Прекрасные лицами, улыбчивые воины продолжали валиться будто подкошенные, и с каждой минутой лилейный поток набирал полноту, а главное, высоту. Настанет миг — и кто знает, как скоро, когда бездна переполнится и колонна беспрепятственно перейдет на другой берег по еще не остывшим телам.

Дети без лишних слов развернулись и, пользуясь бодрящей прохладой утра, зашагали по Великому Пути обратно в Арамант.

Голос Поющей башни Кестрель привязала к золотой ленточке, которую выплела из своей косички, и повесила на шею, под кофточку. Серебро нагрелось на теле и приятно щекотало кожу. Дорога назад незаметно, сама собой настроила близнецов на мысли о доме, о родителях и Пинпин, и на душе у них повеселело. Появились даже лишние силы, чтобы ускорить шаг, хотя Бомен и без того торопился, часто повторяя:

— Мы должны, должны успеть раньше их!

Зары уже не следовали за детьми по пятам, однако вскоре путникам пришлось заглянуть в лицо другой, не менее страшной опасности. Долгое время они не говорили об этом. Терпел даже Мампо — и его молчание красноречивее всего выявило перемены, произошедшие в сердце, ибо желудок мальчика час от часу терзали все более тяжкие муки. Троица изнывала от голода. Вот уже полтора дня у детей во рту не было и маковой росинки. Заплечные сумки давно опустели, а на ветвях деревьев, что росли вдоль дороги, будто назло, не висело ни единого плода. Кое-где у обочины журчали ручейки с чистой водой, но и они иссякнут, как только вокруг потянется безрадостная пустыня. Долгим ли будет переход по сухим пескам? Два, три бесконечных дня? Точно друзья не знали, ведь в первый раз они проделали его под несметными парусами Омбараки. И сколько же они продержатся без еды?..

Просторный Великий Путь плавно струился вниз, и впереди, под ногами детей, лежали бескрайние равнины. К полудню друзья ослабели настолько, что даже Бомен еле брел по дороге. Испугавшись голодного обморока, он сдался и объявил привал. Троица с радостью рухнула наземь под сенью широколистного дерева.

— Как же мы попадем домой? — спросила Кестрель.

И тут же с удивлением поймала себя на том, что говорит со своим близнецом, как со старшим.

— Не знаю, — просто сказал Бомен. — Но если нужно, значит, попадем.

Ничего нового девочка не услышала, однако странным образом ответ успокоил ее.

— Может, у него листья съедобные? — предположила Кесс, наклоняя ветку дерева.

— Придумал! — воскликнул Мампо и, пошарив по карманам, извлек последние листья тиксы, оставшиеся еще с дней, проведенных на Низменном озере.

— Это не настоящая еда, — пояснил он, разделяя угощение на три кучки, — зато она поможет нам забыть про голод.

Мампо оказался прав. Дети пожевали серую кашицу, глотнули резкого на вкус, ароматного сока, и хотя их бедные животы от этого не наполнились, печали как-то сами собой улетучились прочь.

— Горьковато, — поморщилась Кестрель.

— Горько-горько вата-вата! — нараспев отозвался Мампо.

Троица нетвердо поднялась на ноги, чтобы, приплясывая и подпрыгивая, тронуться дальше. Куда подевались их неразрешимые заботы? Подумаешь, пустыня! Стоит замахать руками, ветер отнесет друзей, куда они пожелают, словно беспечных птичек. Или как те смешные облака над головой.

Одурманенные тиксой, друзья выделывали разные коленца и вскоре принялись насмехаться над своими страхами.

— Ха-ха-ха, зарьки! — заливался хозяин листьев.

— Зарьки-зарьки-заречки! — подхватили близнецы.

— А Мампо был дедусей! — фыркнула Кестрель.

— Дедусей-дусей-дусей! — пропели все.

— Ну и что, понравилась тебе старость, Мампо?

Однокашник начал еле передвигать ноги, изображая себя в недавнем прошлом.

— Ой, и как же тяжело! — запричитал он, снова пускаясь в пляс. — Вот так вот ме-е-едленно шаркаешь, потихонечку, чтобы не притомиться.

— Томиться-мицца-мицца! — кричали брат и сестра.

— Как будто весь облеплен грязью.

— Грязью-рязью-рязью!

— А потом как будто грязь отвалилась, и… — Мальчик подскочил на месте, бешено замахал руками. — Ура-ура, я — зар!

— Ура-ура, он — зар! — веселились дети.

Затем приятели подцепили друг друга под локти, чтобы втроем передразнить марширующих врагов. Они даже напели назойливую мелодию, потешно надувая губы:

— Тарум-тарум-тара-рара! Тарум-тарум-тара!

Вот так, то важно вышагивая, то покатываясь со смеху, друзья покинули спасительный лес, вышли на равнины — и нерешительно замерли. Стоило им окинуть взглядом бесплодные пески до самого горизонта, как опьяняющие пары тиксы бесследно рассеялись. Дети поняли, что голодны, что просто умирают с голода и что отчаянно далеки от родного дома.

Легче всего было бы лечь, уснуть и не вставать, потому как дикие прыжки и громогласное пение вконец обессилили троицу, но Бомен велел идти дальше. Упрямо, безжалостно мальчик гнал и себя, и остальных к заветной цели.

— Это же так далеко. Нам никогда не добраться.

— Все равно нельзя останавливаться.

И друзья поплелись вперед. По правую руку неторопливо садилось солнце, в ушах насвистывал резкий пустынный ветер, а троица тащилась вперед без всякой надежды, благодаря одной лишь воле Бо, нежданно-негаданно ставшего их предводителем.

Смеркалось. Тяжелые темные тучи накрывали небо, когда Кестрель остановилась, бережно сняла через голову золотую ленточку и передала серебряный голос брату.

— Иди без меня, — тихо промолвила она. — Я больше не могу.

Взгляды близнецов встретились. Мальчик ясно понял, как стыдится его сестра собственной слабости, но глубочайшая усталость была сильнее стыда.

Я не сделаю этого без тебя, Кесс. Тогда все кончено.

Бомен отвернулся. Мампо жадно смотрел на него, ожидая каких-нибудь ободряющих слов. Однако мальчику нечего было сказать. Он зажмурился и мысленно взмолился, не ведая сам, к кому или чему обращается.

Помоги мне.

И словно в ответ, очередной порыв ветра донес издалека полузабытый треск и скрип. Троица изумленно распахнула глаза. Из-за песчаных дюн медленно вырастала на фоне сумерек длинная мачта с гордо реющим флагом. Над краем земли понемногу воздвигались тугие паруса, оснастка, дозорные башни, верхние, потом главные палубы, а вслед за ними выплыл и весь гигантский корпус города-корабля.

— Омбарака! — вскричала Кестрель. Новая надежда подстегнула скитальцев; дети ринулись навстречу сухопутной громадине, размахивая руками и громко крича на бегу, чтобы привлечь к себе внимание.

Их быстро заметили. Город-великан загрохотал и остановился. С борта спустилась маленькая шлюпка. Друзья забрались в нее и крепко обнялись, плача от радости. Цепи лебедки со скрипом потянули шлюпку вверх. Дети миновали нижние ярусы и были высажены на командирской палубе. Перед ними распахнулись ворота, за которыми уже стояли вооруженные до зубов мужчины с наголо выбритыми головами.

— Шпионы — барраки! — воскликнул их предводитель. — Запереть их! На рассвете вздернем, как бешеных собак!

Друзья запоздало поняли, что угодили в руки чаков.

Троицу загнали в тесную железную клетку, где они только и могли, что сесть бок о бок, поджимая колени к самой груди. Арестантов немедленно заперли и подвесили в нескольких футах над палубой. Пленники крутились и покачивались на ветру, а матросы, которых оставили стеречь мнимых лазутчиков, плевали на них и злобно глумились.

— Презренные барраки! Причесались, точно куколки!

— Пожалуйста, — молили дети. — Мы очень голодны…

— Еще чего, еду на вас тратить! Все равно утром сдохнете!

Почему-то чаки смотрелись воинственнее барраков — может быть, из-за бритых черепов? — но в остальном ни капельки не отличались от своих злейших недругов. Те же робы песочного цвета, те же чванливые манеры, та же привычка обвешиваться оружием с головы до пят.

Услышав, как узники плачут, стражники довольно расхохотались и принялись тыкать в них палками сквозь прутья клетки.

— Развели тут нюни, девчонки! — издевались они. — Завтра вдоволь нарыдаетесь.

— Мы не дотянем до завтра, — прошептала Кестрель. — Мы несколько дней не ели.

— Нет, уж лучше дотяните! — пригрозил самый рослый из мужчин. — Предупреждаю: найду вас мертвыми — убью!

Над палубой раскатился громовой хохот. Высокий охранник побагровел.

— А вы чего предлагаете, умники? — набросился он на товарищей. — Сказать Аке Чаке, мол, публичное повешение не состоится?

— А ты их еще раз прикончи, Пок! — веселилась охрана. — Глядишь, напугаются и больше не будут!

Матросы заржали пуще прежнего. Великан, которого назвали Поком, насупился и забормотал себе под нос:

— Думаете, я такой дурень, а сами-то… увидим еще, кто в дураках-то окажется, вот погодите у меня…

Тем временем настала ночь, ветер завывал все громче, и стража решила караулить пленных по очереди. Первым вызвался громила Пок. Как только все прочие ушли спать, он подкрался к железной клетке и хрипло позвал:

— Эй, лазутчики! Как вы там? Живы?

Дети не отвечали. Мужчина громко застонал.

— Пожалуйста, мерзавцы, поговорите со мной. Нечего тут помирать.

— Есть… — еле слышно пролепетала Кестрель. — Есть…

Последнее слово жалобно затихло на спекшихся губах.

— Да ладно вам, — занервничал Пок. — Сидите тихо. Достану чего-нибудь. Только спокойно, ждите здесь. И не умирайте, хорошо? Обещайте дотянуть до утра невредимыми, а то я и вовсе не пойду.

— Уже близко… — надломленным шепотом пожаловалась девочка. — Перед глазами какая-то пелена…

— Нет, нет! Этого еще не хватало! Не вздумайте у меня, а то… а то…

Не найдя чем припугнуть пленников, громила принялся канючить:

— Ребята, ну вам же все равно помирать. Какая разница: часом раньше, двумя позже? Вот отбросите копыта в мою смену, а мне за вас отдуваться? Где же справедливость? Скажете, я не буду в этом виноват? А свалят на кого, по-вашему? На старину Пока, это уж как пить дать. Опять, мол, этот Пок. Доверь ему дело — непременно дров наломает, тупица непрошибаемый. Вот как они скажут, а разве же это по-человечески?

Дети молчали. Охранник забил тревогу.

— Ну все, только не отдавать концы. Держитесь. Еда уже идет. Я пошел.

И он бегом удалился. Троица сидела не шелохнувшись — на всякий случай, ведь за ними могли следить со стороны. Впрочем, навряд ли: вокруг стояла кромешная тьма, хоть выколи глаз, а ветер стонал и ревел так яростно, что все попрятались по домам. Довольно скоро явился Пок с полной охапкой провизии.

— Вот вам, — пыхтел он, просовывая в клетку сдобные булки. — И чтобы все съели! Слышите, до крошки!

И стал напряженно смотреть, как дети кусают хлеб.

— То-то же, — облегченно вздохнул он. — Вот вам еще фрукты. Теперь уж точно дотянем до рассвета, правда?

Чем больше пленники ели, тем веселее делалось у него на душе.

— Ага! Стало быть, ничего старина Пок и не испортил. К завтрему будете как огурчики, так что любо-дорого повесить, на радость Аке Чаке! Как говорится, конец — делу венец.

Пища придала Бомену сил, а с ними пришла надежда. Мальчик задумался о том, как избежать казни.

— Знаете, а мы ведь вовсе не барраки, — сказал он, откусив яблоко.

— Ой, да хватит тебе, — поморщился громила. — Стреляного воробья на мякине не проведешь. Даже я вижу, что вы не чаки. А кто не чака, тот баррака.

— Мы прибыли из Араманта.

— Вот уж нет. У вас и волосы как у них.

— А если бы мы расплели косички? — вставила Кестрель.

— А если бы мы побрились наголо?

— Ну-у… — неуверенно протянул Пок. — Тогда… Тогда бы вы смотрелись… Э-э-э…

Подобная мысль сбила его с панталыку.

— В точности как вы, — закончил Бомен.

— Может, оно и правда. — Мужчина хмыкнул. — Только за ночь вам ни за что не побриться, а утром — виселица. И готово.

— Вы же не хотите повесить нас, а потом обнаружить, что сделали ошибку?

— Приказы отдает Ака Чака, — с довольным видом возразил Пок. — Раскиньте мозгами: разве может Родной Отец всея Омчаки, Великий Судья Справедливости и Гроза Песчаных Равнин делать ошибки?

Как ни странно, дети крепко уснули той ночью — уснули в неудобной, качающейся клетке, под завывания ветра, прекрасно зная, что их ждет на рассвете. Измождение и полные желудки оказались сильнее страха. Но вот лучи солнца, пробившись из-за края земли, разбудили юных узников.

Ночные вихри заметно поутихли, однако хмурые, будто налитые свинцом небеса готовились разразиться грозой. Группа вооруженных стражей торжественно промаршировала по палубе и окружила клетку. Пленников опустили на скрипучих цепях. Замок был открыт; дети, пошатываясь, выбрались наружу. Военные выстроились с обеих сторон и повели приговоренных на главную площадь, по сторонам которой уже теснилась огромная толпа. С верхней палубы любопытные свешивались прямо через перила. Стоило детям выйти на свет, как зрители зашипели от негодования и принялись выкрикивать:

— Повесить их! Негодные барраки! Вздернуть их!

Посреди площади стояла свежевыструганная виселица, и ветер раскачивал три веревочные петли. Позади построились командующие омчакского воинства и целая шеренга барабанщиков. Пленников подвели к виселице и поставили на скамеечку, каждого перед своей петлей. Над палубой рассыпалась барабанная дробь, и Главнокомандующий возвестил:

— Всем встать! Приготовиться к выходу Аки Чаки, Родного Отца всея Омбараки, Великого Судьи Справедливости и Грозы Песчаных Равнин!

Никто не шелохнулся: толпа и так уже стояла. На площадь важно вышел Ака Чака с небольшой свитой. Он оказался стариком внушительного роста с выбритым черепом. Но широко распахнутые глаза детей смотрели вовсе не на него. Бок о бок с Родным Отцом стоял не кто-нибудь, а бритый советник Кемба.

— Эй, он же баррака! — возмущенно воскликнула Кестрель, указывая пальцем. — Его зовут Кемба, и он с Омбараки!

Советник улыбнулся, с виду ни капли не потревоженный неслыханным обвинением.

— Ваше высочество, еще минута, они и вас объявят лазутчиком.

— Пусть говорят, что им угодно, — нахмурился Ака Чака. — Сейчас мы оборвем их болтовню.

Гроза Песчаных Равнин подал знак военным, которые держали детей, и на шеи мнимым шпионам накинули петли.

Мампо только сглотнул, хотя прежде наверняка расплакался бы.

— Прости, — сказала ему Кестрель. — Мы так и не смогли помочь тебе.

— Ну что ты, — смело улыбнулся мальчик. — Вы стали мне друзьями.

Ака Чака взошел на высокий помост и провозгласил, обращаясь к толпе:

— Народ Омчаки! Морах предала этих недругов прямо в наши руки!

Неожиданно Бомена осенило.

— Морах пробудилась! — вскричал он.

Толпа изумленно умолкла. Сизые тучи заворчали; приближалась гроза. Кемба уставился на мальчика пылающими глазами.

— Зары уже маршируют! — не унимался Бо.

В зрительских рядах началась суматоха. Со всех сторон поднялся возбужденный ропот. Ака Чака повернулся к своим советникам.

— Это может быть правдой?

— Они идут за нами! — надсаживался Бо. — И найдут вас где угодно!

Послышались испуганные крики. Будто нарочно, внезапный порыв ветра затрепал снасти, усиливая шум.

— Заров ничто и никогда не остановит!

— Они нас поубивают, всех до единого!

— Скажите матросам, пусть поднимают паруса!

— Глупцы!

Голос Кембы перекрыл гул толпы. Советник говорил громко, но спокойно и даже как будто успокаивал народ.

— Вы что же, не в состоянии разгадать уловку презренных барраков? С какой стати Морах просыпаться? А зарам выходить на марш? Этот парень лжет, пытаясь спасти свою презренную шкуру.

— Я сам разбудил Морах! — объявил Бомен. — «Имя нам легион», — вот что она мне сказала.

Зрители похолодели. Кемба смотрел на мальчика с ненавистью, однако на дне его глаз таился страх.

— Вранье! — повысил голос советник. — Посмотрите на них, это наши враги! Почему вы их слушаете? Повесить их сейчас же, и дело с концом!

Толпа согласно взвыла, желая заглушить собственный испуг.

— Вздернуть их, вздернуть!

Петли затянулись плотнее на шеях детей. По краям высокой скамейки встали военные, готовые в любой момент выбить ее из-под ног приговоренных. Ака Чака поднял руки, прося тишины.

— Чего нам бояться? — воскликнул он. — Мы — Омчака!

Великое ликование поднялось при этих словах.

— Пусть Омбарака трепещет! Вот как мы поступаем со всеми врагами Омчаки!

Советник взмахнул рукой. Оставалось опустить ее и… Над кораблем повисло мертвое молчание. И тут ветер донес новые звуки: далекий топот марширующих ног, музыку оркестра и пение множества юных голосов.

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Жители Омчаки безмолвно переглянулись в испуге. И жуткие слова слетели у всех с уст:

— Это зары! Зары!

Советник встрепенулся.

— Ваше высочество, — настойчиво проговорил он, — отпустите шпионов! Велите посадить их в парусник и отправить на юг. Зары уйдут за ними. А Омчаке следует немедленно взять курс на запад.

Ака Чака все понял. И отдал нужные приказы. Матросы кинулись их выполнять. Как только зрители начали расходиться, Кемба приблизился к детям и злобно прошипел:

— Сорок лет мира псу под хвост, и все из-за вас! Разрушено дело моей жизни! Единственное, что меня утешает: вам уже не спастись от заров. Как и вашему ненаглядному Араманту!

Освобожденную троицу поместили на сухопутный парусник. На беду, это был не один из легких, маневренных корветов, а неуклюжее судно с ужасно низкой посадкой и единственным, раз и навсегда закрепленным парусом. Тяжелую посудину с помощью лебедки опустили за борт, в то время как огромный город лихорадочно бурлил, готовясь поменять курс. Матросы на палубах перекрикивались между собой, проворно лазали по мачтам, и вскоре нарастающий ветер захлопал тысячами тугих парусов. Омчака загрохотала и тронулась с места.

Когда колеса маленького парусника ударились о землю, колонна заров показалась вдали. Ровными шеренгами по восемь они чеканили шаг по равнине вслед за военным оркестром. Налетевший северный вихрь подхватил грузную посудину. По сизому, стальному небу прокатился гром, и на бывших пленников Омчаки хлынул проливной дождь.

А сухопутный кораблик разгонялся все быстрее, стуча по каменистой почве, и детям ничего не оставалось, как только вцепиться в мачту и мчаться очертя голову сквозь бурю. Ветер превратился в настоящий шторм, а струи дождя — в сплошной поток, за которым нельзя было разглядеть ни зги. Снова и снова синевато-багровое небо полосовали слепящие молнии, снова и снова над головами рокотал оглушительный гром. Вода заливала судно, плескалась у самых ног. Судорожно вцепившись в мокрую мачту, качаясь и подпрыгивая на камнях, несчастные пассажиры неслись вперед, не в силах ничего изменить.

Но вот колесо налетело на крупный валун. Две деревянные спицы тут же треснули. Несколько секунд колесо продолжало вертеться, затем обод погнулся, и оно сломалось окончательно. Посудина дернулась вбок, ветер нещадно затрепал парус, закружил кораблик, и сразу же второе колесо разлетелось вдребезги. Сухопутный тяжеловес накренился, немного проехал за счет прежнего разгона и наконец остановился.

Между тем буря не унималась. Дети по привычке забрались под искалеченный корпус — переждать жалящий ливень. Бомен потрогал серебряный голос Поющей башни у себя на груди и вдруг подумал: еще недавно они втроем были на волоске от гибели… Казалось, некая сила хранила их на пути; что-то или кто-то не знакомый мальчику хотел, чтобы они вернулись домой.

— Мы справимся, — уверенно произнес Бо.

Кестрель и Мампо кивнули: сердца подсказывали им то же самое. Должно быть, Арамант уже где-то рядом.

Со временем сильные потоки воды уступили место тоненьким, иссякающим струйкам, ветер совсем утих, а небо стало проясняться. Дети выбрались из укрытия, чтобы осмотреться. Буря уходила на юг — туда, где над горизонтом высились различимые даже сквозь серую пелену дождя каменные стены родного города.

— Я же говорил, что мы справимся! — ликуя, повторил Бомен.

Топ! Топ! Топ!

Не страшась ни бури, ни ливня, непобедимые зары маршировали по равнине с улыбками и громкой песней.

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Не сказав друг другу ни слова, юные путники со всех ног припустили к Араманту.

Глава 24

Последний Великий экзамен

Настал день великой проверки. Правда, в нарушение всех традиций начало экзамена пришлось отложить из-за непредвиденного ливня, однако сразу же после него парты и скамьи на городской арене быстро вытерли насухо, и ежегодный ритуал пошел своим чередом. За столами сидели, склонившись над бумагами, которые определят судьбу их родных на следующий год, главы всех семейств Араманта. На каждой из девяти круговых террас помещалось триста двадцать парт, то есть почти три тысячи взрослых работали в мертвой тишине, лишь перья скрипели по бумаге да мягко ступали по мраморной арене туфли экзаменаторов.

А вокруг этих главных террас, на круто возвышающихся трибунах наблюдали за ходом проверки родные экзаменуемых. Присутствовать полагалось всем, почти без исключения. Во-первых, это поднимало дух кормильцев, а во-вторых, лишний раз напоминало им об ответственности перед семьей, на жизни которой скажутся плоды их сегодняшнего труда. Зрителей, как всегда, рассадили по разным секторам согласно цвету одежды. Крохотная белая и более многочисленная алая группы важно взирали на происходящее со стороны дворца. Просторную середину занимали жители Оранжевого округа с одной стороны и Коричневого — с другой. Статую же Креота окружало серое море. Главный экзаменатор Мэсло Инч восседал за кафедрой, возведенной на постаменте с высеченным на древнем камне Обетом Посвящения:

Экзаменатор посмотрел на свои часы: прошло шестьдесят минут. Поднявшись из-за кафедры, он медленно тронулся вдоль арены, скользя глазами по склоненным головам. День Великого экзамена являлся для Инча еще и днем приятных раздумий, причем в этом году — особенно приятных, если учесть недавние треволнения. Вот они, жители Араманта, — аккуратно рассортированы по порядку и все до единого подвергаются самому честному и правильному из возможных испытаний. Здесь нет ни любимчиков, ни несправедливо обойденных. Одни и те же вопросы, одна и та же система оценок. Способные и усердные движутся вперед, как и положено, а глупым и ленивым дорожка прямиком на дно, каждому свое. Разумеется, неудачники чувствуют себя ущемленными, переезжая из привычного округа в худший, но и в этом есть определенная справедливость, ведь зато более трудоспособный и талантливый будет вознагражден за старания. А главное, не стоит забывать (в уме Мэсло уже репетировал затверженную речь, которую произнесет после экзамена), не стоит забывать о том, что грядущий год несет и новые шансы, честную надежду вернуть утраченное. Да уж, если вдуматься, лучшего жизнеустройства и желать нельзя, с этим никто не поспорит.

Блуждающий взгляд Инча наткнулся на участников городских Курсов Обучения, что сидели поодаль от прочих под особым наблюдением. На их унылых лицах он прочел извечное замешательство и отчаяние, мучительную борьбу с вопросами, к которым эти несчастные так и не сумели подготовиться. Все как всегда. И останется по-прежнему. Ну почему, в который раз спросил себя Инч, почему некоторые люди никогда не учатся? Что им стоит немного поднапрячься, сделать небольшое усилие?.. В самой середине, обхватив руками голову, тихонько раскачивался Анно Хаз. Вот уж воистину позор Араманта. Хорошо хоть теперь угомонился.

Глаза экзаменатора устремились к Серой трибуне, туда, где в одеждах цвета дорожной пыли, чинно-благородно сложив на коленях руки, сидела «вторая половина» усмиренного мятежника. Посмотрите на нее: ну просто воплощенное смирение. Так-то, дамочка. А где там их ребенок? Не бузит? Нет, совсем затих на коленях надежной женщины госпожи Холиш — видимо, зачарован торжественным молчанием, воцарившимся на арене.

Отличная работа, поздравил себя Мэсло Инч. Бунтарская семейка сломлена окончательно и бесповоротно.

А в белой башне, высоко над мраморным дворцом, император жевал шоколад, угрюмо взирая на опустевшие городские улицы. Конечно же, он видел утром, как шли по ним экзаменуемые со своими семьями, чувствовал тревожное биение каждого перепуганного сердца. Креот всей душой ненавидел эти Великие экзамены! Но тысячи голосов ежегодно, снова и снова читали отвратительный Обет Посвящения. Когда доходило до слов: «Во имя любви к императору», он привычно затыкал себе уши. Потом наступала гробовая тишина. Город словно вымирал.

Однако на сей раз Креоту почудились какие-то звуки: далекие, слабые, приглушенные, и все же… Где-то играл оркестр? Не может быть, кто посмеет… Император обратился в слух. Впился тоскующим взглядом в безлюдные улицы. Ему открылось поразительное зрелище. Внезапно посреди дороги открылся люк, из которого стрелой вылетел чумазый ребенок. За ним еще двое. Дети пару секунд озирались по сторонам, после чего опрометью кинулись к амфитеатру. Креот изумленно всматривался в беглецов. Кого-то они ему напоминали. Кажется, там девочка…

Но тут люк отлетел в сторону, и на улицу выскочил юный красавец в белоснежно-золотом мундире. Следом появился другой, и третий, и… Император похолодел и схватился за сердце.

Зары. Их нельзя было не узнать.

А между тем новые и новые воины выныривали прямо из люков, строились, маршировали по улицам и сливались с главной колонной. Их грозная песня состояла из единого слова:

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Остановить их? Как?! Император не мог даже сдвинуться с места от ужаса. Рука невольно потянулась к вазочке, загребла большую горсть батончиков и сунула их в рот. Креот смотрел в окно, жевал — и обливался слезами.

Троица миновала белую статую, пролетела сквозь колоннаду и, отдуваясь, замерла у входа в амфитеатр. Даже в минуту опасности, когда враг дышал им в спины, дети благоговейно приросли к полу при виде тысяч взрослых, серьезно склонившихся над партами.

В эти роковые потерянные секунды и заметил маленьких хулиганов Мэсло Инч. И преисполнился ярости. Никто не имел права нарушать священную тишину великого испытания. Издалека экзаменатор не мог признать грязных оборвышей с чудными прическами. Достаточно и того, что они ворвались без спроса. Мэсло Инч отрывисто подал знак своим помощникам.

Экзаменаторы в алых мантиях хмуро двинулись на детей. Внизу, посреди арены, Поющая башня беззвучно крутилась туда-сюда на ветру. Бомен достал из-под рубашки серебряный голос и разорвал золотистую ленточку на шее.

Держись рядом, — безмолвно сказал он сестре. — Поймают меня — заберешь его.

Друзья разделились, но не слишком далеко, и тронулись вниз по террасам, к заветной цели. Экзаменуемые начали поднимать головы, и по трибунам пронесся взволнованный шелест. Нестерпимая наглость, возмущался Мэсло Инч, восходя обратно на кафедру.

Мантиеносцы наступали сверху и снизу, полагая, что сурового шепота будет достаточно, чтобы отпугнуть непрошеных гостей. Однако стоило им приблизиться, как маленькие негодники прыснули в разные стороны и, ловко проскочив между стражами порядка, припустили по террасам.

— Взять их! — прорычал экзаменатор городовым, наплевав на священную тишину. — Остановить их!

И тут до него долетел страшный шум, уже совсем невообразимый в такой великий день: где-то на улице под музыку маршировала колонна. Топ! Топ! Топ!

Бомен выписывал зигзаги между партами, опрокидывая стопки бумаг, перепрыгивая с одной террасы на другую. По левую руку бежала сестра, всеми силами стараясь не отставать. Мальчик пролетел мимо отца, даже не заметив его. Зато Анно узнал сына — и с бешено колотящимся сердцем поднялся за партой… Один из городовых изловил Кестрель. Девочка больно укусила его за руку и вырвалась на свободу. Позабыв о бумагах и вопросах, экзаменуемые задрали головы и во все глаза следили за погоней.

На Серой трибуне Аира вскочила с места. Она еще не была уверена: волосы у них какие-то странные, но это же…

— Молодчинка, Кестрель! — заорала пророчица вне себя от восторга.

На другой стороне арены ее милый супруг, так же стоя, радостно прокричал:

— Молодчинка, Бомен!

Мальчик обернулся помахать ему — и налетел на городовых. Стражи порядка тут же крепко сжали его за шею и ноги.

— Кесс! — завопил он, высоко подбросив серебряный голос.

Девочка услышала, увидела и оказалась на месте: поймала сокровище, даже не дав ему приземлиться. Она продолжала мчаться к Поющей башне рука об руку с Мампо.

Во всей этой суматохе госпожа Холиш забыла о Пинпин; малышка соскочила с ее колен и бросилась прочь.

— Эй! — завизжала женщина. — Держите младенца!

Пинпин извивалась под скамейками, проползала у людей под ногами, видя перед собой только странные коричневые фигурки, в которых она мгновенно признала сестру и брата. Одолев последнюю террасу, Кестрель устремилась прямо к цели, удирая от пары огромных городовых. У самого основания деревянной башни девочка почувствовала, как сильные руки хватают ее и тащат вниз.

— Мампо! — крикнула она и швырнула серебряный голос. В какое-то мгновение ока Мэсло Инч разгадал, что происходит. И ринулся ловить сокровище. Но мальчик успел первым.

— Отдай сейчас же, грязное отродье! — рявкнул мужчина самым что ни на есть устрашающим голосом, железными руками сжав хрупкого ребенка.

Их взгляды скрестились. И вдруг что-то стряслось в душе экзаменатора. Что-то, над чем он оказался не властен. Мужчина в белом коротко ахнул… В горле сделалось горячо, лицо запылало.

— Ты!..

Маленький пленник вырвался из цепких рук Инча и метнулся к Поющей башне, сжимая в ладони серебряный голос.

Тут и толпа на арене услышала оркестр. Люди начали подниматься, вытягивать шеи: кто осмелился? В такой-то великий День! Бомен и Кестрель бились в руках городовых, с отчаянной надеждой глядя на своего друга, пока тот забирался на деревянный помост.

Давай, Мампо, давай!

Ловкий, как обезьянка, мальчик карабкался все выше. А дальше-то куда?

— Перемычка! — надрывалась Кесс — Щель в перемычке!

Музыка доносилась уже совсем отчетливо. Топали, топали, топали несметные ноги! Мампо лихорадочно шарил по ржавой перемычке башни.

Анно готов был отдать этому отважному ребенку остаток своей воли и сил.

Давай, Мампо, давай!

Аира Хаз следила за мальчиком, дрожа всем телом.

Давай, Мампо, давай!

Внезапно пальцы нашарили нужную выемку — чуть выше, чем ожидал Мампо. Серебряный голос легко скользнул внутрь; раздался негромкий упругий щелчок. И в тот же миг из-за колонн появились зары. Клинки их грозно сверкали на солнце, а с юных губ слетала знакомая песня:

— Убей, убей, убей, убей…

Поющая башня со скрипом повернулась на ветру. Кожаные черпаки поймали воздух, и тот устремился по трубам вниз. Серебряные рожки несмело вывели первую ноту.

Зары затряслись и словно окаменели. Так и застыли с улыбками на сияющих лицах, с воздетыми мечами в руках. А люди по всей арене стали поеживаться, будто от озноба.

Послышалась вторая нота — высокая, нежная, безумно трогательная. Поющая башня еще раз крутнулась на ветру. Мотив невесомо взмыл к облакам и плавно снизился до глубокого гула. Но вот рожки пропели высочайшую ноту, чистую, как трели небесной птицы, как журчание хрустального родника. А звуки все росли, набирали силу и, казалось, обретали неодолимую власть над мраморными террасами, над крутыми трибунами и, наконец, над целым городом. Городовые, державшие Бомена и Кестрель, ослабили хватку. Экзаменуемые изумленно смотрели на свои бумаги, семьи недоуменно переглядывались.

Анно Хаз покинул ненавистную парту. Аира Хаз сбежала с Серой трибуны. Крошка Пинпин выбралась из-под нижней скамьи и затопала к любимым близнецам, заливаясь радостным смехом. А башня все пела, глубже и глубже проникая в сердца людей, и те начинали меняться.

— Что мы здесь делаем? — изумленно спрашивали друг друга главы семейств.

Один даже взял бумаги с парты, разорвал их на мелкие клочья и подбросил над головой. Прочие стали делать то же самое, хохоча и радуясь, как Пинпин. В воздухе закружила настоящая белая метель. На трибунах люди кинулись обниматься, не обращая внимания на цвет одежды. В серое море устремились коричневые потоки, оранжевые перемешались с алыми.

Услышав у себя в башне новую, прекрасную песню, император настежь открыл окно — и выбросил вазочку с шоколадными батончиками. Конфеты рассыпались под ноги окаменевшим зарам. Креот развернулся и кинулся через дверь наружу, вниз по витой лестнице.

А тем временем на арене Аира пробивалась через толпу горожан, которые менялись разноцветными деталями одежды и сами весело удивлялись незнакомым сочетаниям. Наконец пророчица увидела Анно, идущего к ней с распростертыми объятиями. Добравшись до среднего круга, мама подхватила Пинпин, прижала к себе и осыпала поцелуями, а когда подняла глаза, перед нею стоял Бомен и радостно протягивал руки. Спустя мгновение к родным присоединилась Кестрель, и подошедший отец заключил всех в объятия, а по его добрым щекам побежали ручьи слез. Тогда и Аира впервые заплакала, не веря своему счастью.

— Мои храбрые пташки, — говорил Анно, горячо целуя семью. — Мои храбрые пташки вернулись.

Пинпин запрыгала и завозилась на руках у матери, не в силах выразить свой восторг.

— Люблю Бо! — выкрикивала она. — Люблю Кесс!

— О мои милые! — Аира еще раз прижала к себе детей. — Мои самые дорогие на свете!

Неподалеку, забытый ликующими горожанами, бывший Главный экзаменатор пробился к Мампо и рухнул на колени.

— Прости меня, — дрожащим голосом вымолвил он.

— Простить? За что? — удивился юный путешественник.

— Ты мой сын.

Несколько долгих мгновений мальчик потрясенно молчал. Потом застенчиво протянул руку. Экзаменатор пылко схватил ее и прижал к губам.

— Папа, — просто сказал Мампо, — а у меня теперь есть друзья.

По щекам Инча побежали слезы.

— Правда, мой мальчик? Правда, сынок?

— Хочешь, я вас познакомлю?

Бывший Главный экзаменатор кивнул, не в силах произнести ни слова. Мампо взял его за руку и отвел туда, где собралась семья Хазов.

— Кесс! Посмотри, я нашел своего папу.

Мэсло понурил голову: как он мог смотреть им в глаза?

— Ты уж за ним приглядывай, Мампо, — тихо произнес Анно и крепче обнял детей. — Знаешь, сколько нам, родителям, нужно вашей заботы?

Миновав двойные ряды беломраморных колонн, император остановился на верхней террасе и удивленно уставился на суматоху внизу. Мелодия Поющей башни плыла над Арамантом, и ее освобождающая сила вливалась в людей, как солнечное сияние после долгой зимы. Креот раскинул руки, блаженно улыбнулся и прокричал:

— Вот как надо! В городе должно быть шумно!

А юные зары, застывшие точно идолы, неожиданно принялись дряхлеть на глазах. Их прекрасные лица сморщились, кожа поблекла, горящие страстью глаза погрузились во мрак. Гордые спины ссутулились, а золотые локоны поседели, потускнели и начали выпадать. Годы пронеслись за минуты. Один за другим зары в корчах валились наземь и умирали. Время и разложение, так долго служившие им, теперь одолели своих хозяев. Плоть истлела и обратилась в прах, и ветер, певший в серебряных трубах башни, развеял его по улицам Араманта, по сточным канавам и зеленым садам, и вскоре единственным, что напоминало миру о неустрашимой армии заров, был длинный ряд желтых скелетов да острые клинки, ярко блестевшие на солнце.