Литагент «Эксмо»334eb225-f845-102a-9d2a-1f07c3bd69d8 Твой демон зла. Поединок Олма-Пресс Москва 2005 5-224-05091-X, 5-85197-338-2

Сергей Волков

Твой демон зла. Поединок

Нине Николаевне и Марии Егоровне

с благодарностью за веру и верность…

Есть время жить,

Есть время умирать…

Глава первая

Я выскочил из телефонной будки, очень плохо понимая, что же теперь мне делать. Всем моим существом в этот момент владело отчаяние. Взорвавшийся мотоцикл чадил густым, жирным дымом, уже привлекшим внимание людей на той стороне реки, и я понял, что надо скрываться с места пришествия, и чем быстрее, тем лучше…

Правда, в таком виде – весь мокрый, в грязи и крови, я далеко не уйду, меня задержит первый же встречный мент. Поэтому, пнув с досадой дверцу телефонной будки, я побежал обратно по Серебряническому переулку, свернул направо, пересек небольшую тихую улочку, заскочил на какие-то безлюдные задворки и остановился.

Первым делом я скинул куртку и занялся ранами. Рубашка под пиджаком промокла от крови, и я просто отрезал и закопал в рыхлый снег окровавленный рукав. Рана оказалась, как я и предполагал, не опасной – пуля прошла навылет, не задев ни кости, ни важных артерий, маленькое выходное отверстие практически не кровоточило, но из входного, невидимого мне, кровь продолжала сочиться.

Вытащив из наспинного клапана жилета индивидуальный медицинский пакет, я, как мог, обработал рану дезинфицирующей мазью, наложил повязку и проглотил две таблетки антибиотика, на тот случай, если все же какая-нибудь зараза попала в кровь.

С ногой все оказалось просто и не страшно. Она болела, но пуля лишь задела меня, содрав лоскут кожи, и я, обеззаразив бедро специальной салфеткой, пропитанной антисептиком, заклеил рану пластырем. Потом прошелся той же салфеткой по мелким царапинам на лице, и на ноге, протер порезы от стекла, оставшиеся на руках…

Голова гудела, меня тошнило, и почему-то безумно хотелось спать. Синее мартовское небо, рыхлый весенний снег, шум машин на бульваре, – все это я воспринимал как бы со стороны.

Глаза закрылись сами собой. Я привалился спиной к черному стволу липы, одиноко торчащей из сугроба, и закрыл глаза…

Наверное, это все же был обморок. Едва веки мои сомкнулись, как тут же в наступившей темноте закружились огненные птицы и звуки внешнего мира пропали в ватной тишине.

Мысли мои напоминали автомобили в пробке. Нелепо сгрудившись, они словно бы мешали друг другу сдвинуться с места.

Из мешанины мелькающих образов начали возникать картинки пережитого мною за последнее время:

…Вот президент охранной фирмы «Залп» Руслан Кимович Хосы предлагает мне из простого охранника стать телохранителем.

…Вот я прохожу вступительные тесты в престижной школе телохранителей «Щит» в Питере…

…Учеба в школе – и странные события, в которые я оказался вовлечен случайно. Роскошная девушка Ирина с замашками светской львицы, троица сумасшедших в мое гостиничном номере, нападение на меня в холле гостиницы с целью установить, кто я…

…Возвращение домой, мой первый клиент – инженер Научно-исследовательского института Экспериментальной Автоматики и Приборостроения Игорь Пашутин, на которого давит, пытаясь перекупить, некто неизвестный…

…Атака института некими опять же так и оставшимися неизвестными боевиками…

…Посещение вместе с женой Катей «Клуба интеллигенции»…

…Отставной полковник ФСБ Урусов, начальник Отдела охраны института, где работает Пашутин, его заверения в том, что все враги повержены…

…Сегодняшнее утро, рассказ Пашутина о Приборе. Его откровения о побочном эффекте аппарата, благодаря которому возможно не только определять скрытые возможности человека, но и влиять на его психику, полностью подчиняя ее…

…Нападение на нас прямо в пашутинском дворе. Смерть Игоря. Перестрелка с неизвестными, мой отчаянный прорыв – и все та же Ирина, представшая передо мной затянутой в кожу амазонкой на крутом байке. Ее слова о том, что моя Катя захвачена и что ей помогут родить раньше срока, если я не отдам Прибор и попытаюсь сообщить о произошедшем Урусову или правоохранительным органам…

…Наконец, огненный шар неудержимой ярости, возникший во мне, дергающаяся в моей руке беретта – и вспыхнувший «Харлей» Ирины, упавший вместе с седоком на лед Яузы…

(Подробнее об этих и других событиях читайте в романе «Твой демон зла. Ошибка»)

«Ну что, Сергей Воронцов? Куда ты теперь? Где твоя жена? Что собираешься делать?», – внутренний голос отрезвляюще зазвучал в моем сознании, и я рывком, резко, вынырнул из омута беспамятства…

Если я и терял сознание, то очень не на долго – стрелки на моих часах показывали, что прошло всего пять минут. Надо было срочно уходить, наверняка меня уже ищут по всей округе.

Я встал и тут же ухватился рукой за ствол дерева – в таком состоянии беглец из меня никакой. Подумав, я вколол прямо через брюки в ногу стимулятор из шприц-тюбика. Это вещество не только бодрило, но и создавало иллюзию положительных эмоций – я боялся, что раны, усталость и переживания за судьбу жены не дадут мне нормально, адекватно, как говорил «инструктор по ранениям» в школе телохранителей, оценивать ситуацию…

Стимулятор подействовал почти сразу же. Противный звон в ушах пропал, тошнота отступила. Я, намочив носовой платок в луже талой воды, расстелил на снегу куртку и как мог, стер подсохшие уже разводы на спине и плечах, следы моих кувырканий в Пашутинском дворе, замыл кровь, обагрившую левый рукав. Спрятав кровавые остатки салфеток в снег, я оделся и быстро пошел по направлению к Яузкому бульвару – надо было ловить машину и уезжать из центра города.

Машина «поймалась» достаточно быстро.

– Куда? – угрюмо спросил водитель, молодой парень в джинсовой курке.

– Бережковская набережная! – брякнул я первое, что пришло на ум, и тут же обругал себя – далеко и долго. Я даже закрыл было дверцу, ожидая, что парень все равно откажет, но тот лишь кивнул – садись!

Поехали. В машине, устроившись на удобном сидении, я полностью отрешился от всего окружающего мира, лихорадочно просчитывая в голове все возможные варианты выхода из создавшейся ситуации.

Главный вопрос: «Как освободить Катю?» не давал мне покоя, и не смотря на вколотый стимулятор, я все отчетливее понимал, что иного пути, кроме предложенного погибшей Ириной, у него нет.

Но как, как связаться с ними?! Возвращаться в Пашутинский двор нельзя – там уже наверняка милиция, да и задержавшийся или специально задержанный Иваныч тоже должен подъехать – а это означает, что Урусову уже доложили обо всем… Скверно!

На Бережсковской набережной Я вышел из машины, расплатился, и побрел вглубь домов, прикидывая, как же ему теперь найти похитителей жены.

«Надо звонить Борису! Все ему рассказать, вдвоем мы что-нибудь придумаем!», – неожиданно для себя решил вдруг я, а решив, круто развернулся и зашагал к ближайшему телефону-автомату – мой мобильник умер, похоже, навсегда…

Пока я набирал номер, где-то в глубине сознания шевельнулась мысль: «А не подставляешь ли ты Бориса, втягивая его в это дело? Ведь он-то тут ну совершенно не причем!» Эта мысль заставила меня даже повесить трубку, и отойти от телефона, но в следующую секунду я представил себе лицо Кати, представил, как один, раненый, пытаюсь ее освободить, и отчетливо понял правоту фразы: «Горе одному, один – не воин!»

– Извини, Боря, у меня нет другого выхода! – вслух сказал я, и решительно шагнул к телефону.

Борис ответил практически сразу же, видимо, сидел за рулем во «фри-хэнде». Он удивился моему хриплому, невеселому голосу:

– Алло, Серега! Что с тобой? Что-то случилось?

– Борь, я не могу по телефону… Случилось… В общем, ты мне срочно нужен! Бросай все и немедленно приезжай, встречаемся через час в том месте, где на девятое мая собирались, перед тем, как в Парк Победы пойти, помнишь?

– Помню! – ответил Борис серьезным голосом: – Серег, а нельзя отложить встречу на пару часов? У меня тут…

– Боря, речь идет о жизни и смерти! Без шуток… Я жду тебя!

Я повесил трубку, закурил, и пошел к троллейбусной остановке. В том, что Борис обязательно приедет, я не сомневался. По крайней мере, не хотел сомневаться!

Джип Бориса я заметил издали – тот ехал со стороны Кутузовского проспекта на приличной скорости и останавливаться не собирался. Пришлось поднять руку, и спустя несколько секунд, мягко шурша шинами, машина остановилась рядом. Борис перегнулся через сиденье, распахнул дверь, улыбаясь:

– Прошу вас, синьор!

Но улыбка исчезла с его лица, как только он увидел мои глаза. Я молча сел в машину, швырнул на заднее сидение коричневый дипломат, мгновение тупо смотрел перед собой, и неожиданно дыхание перехватило и слезы сами собой потекли из глаз…

– Ты чего… Серега! Что случилось?! – всполошился Борис, потряс меня за рукав. Потом он полез в сумку, достал оттуда початую плоскую бутылочку коньяка, отвинтил пробку, сунул мне в руку:

– Выпей! Выпей-ка, давай! Легче станет!

Я присосался к бутылке, глотнул, закашлялся, но обжигающий горло коньяк привел меня в чувства, и, размазывая рукавами куртки слезы по лицу, я выговорил:

– Они… Они забрали Катю! Суки! Ты представляешь?! Они сказали мне, что… что сделают ей…

– Как забрали?! Куда забрали?! Да кто «они»?! – всполошился Борис, ухватив меня за раненную руку, снова начал трясти и испуганно отдернулся, когда я вскрикнул от боли.

– Извини, Борь, я ранен! – сквозь зубы проговорил я, хлебнул еще коньяка, повертел головой и потянулся за сигаретой:

– Борис, давай поедем куда-нибудь, а по дороге я тебе все расскажу!

Мы уже с час колесили по Южному округу Москвы, по широким, слякотным улицам спальных районов Чертаново. Я выложил Борису все, что со мной случилось сегодня, и теперь мы думали, что же предпринять.

Признаюсь, меня удивила позиция Бориса относительно Прибора.

– Давай утопим его к чертовой матери, хреновину эту! Из-за нее уже человек погиб, а сколько еще погибнет! Да и мало ли что они с его помощью натворят!

– А как же Катя? – спросил я, наливаясь бешенством: – Ты о ней подумал, моралист занюханный?! Натворят они чего-нибудь или нет, это уже не мои проблемы! Мне жену и будущего ребенка надо спасать! И я ни перед чем не остановлюсь!

Я практически прокричал это, и Борис молча кивнул, мол, понимаю тебя… Потом он неожиданно предложил:

– А давай посмотрим, что это хоть за штуковина такая? Ты его открывал?

– Нет! – помотал головой я, потянулся назад, достал дипломат, положил его себе на колени, щелкнул замками…

Нашим взглядам предстал небольшой, серой пластмассы, плоский ящичек, вроде переносного компьютера ноут-бук. Борис удивленно присвистнул:

– И только-то! А я-то думал!

Я задумчиво разглядывал таинственный Прибор, потом вытащил его из дипломата, обратился к Борису:

– Ты это… Останови где-нибудь! Я загляну внутрь! У тебя маленькая отвертка есть?

Я открыл верхнюю крышку, присвистнул от удивления. Внутри прибор выглядел странно – десяток компьютерных клавиш, непонятные символы на них, светоиндикаторная панель, бегунки настройки, какой-то стрелочный датчик с делениями, но без цифр…

– Ума не приложу, что это такое, – пробормотал я, перевернул корпус прибора, отвинтил болтики задней панели.

– Ты же электронщик, Серега! Разберись, что там! – встрял Борис, наблюдавший за действиями друга.

– Тут скорее компьютерщик нужен! – покачал я головой: – Смотри: вот это – блок питания с аккумулятором! Это – усилитель, только какой-то странный… Сидюк под минидиск, платы с чипами – скорее всего, какой-то процессор! И еще – частотные генераторы, контуры, магниты, ловушки, преобразователи… Ни хрена не понимаю…

– А в чемоданчике больше ничего нет? – спросил Борис, и полез в дипломат: – Смотри, тут в кармашке две дискеты!

Дискеты были самые обыкновенные, на одной маркером рукой Пашутина было написано: «Осторожно! Не стирать!», другая, слегка поцарапанная, не имела никаких надписей.

– Ничего нам это не дает! – задумчиво сказал я, собирая Прибор и водворяя его на место, в дипломат: – Надо искать похитителей, но так, чтобы Урусов и его «ОО» раньше не нашли меня. Пока я с прибором не «засвечусь», они ничего не сделают Кате. Слишком уж, как я понял, они дорожат этой машинкой!

– Ну, а попробуй повспоминать, может тебе хоть что-нибудь про них известно? Хоть какая-то зацепочка? – Борис закурил, завел двигатель и мы снова поехали.

Я перебирал в уме все, что знал о своих таинственных врагах. Ирина и чернявый. Отпадает – Ирина мертва, а чернявого искать бессмысленно – где его найдешь в многомиллионной Москве? Коваль, встретивший нас с Пашутиным возле подъезда? Это вообще «пустышка» – по данным ФСБ он два года как мертв, Пашутин просто что-то напутал тогда, спьяну… А может и не напутал, но если даже предположить, что Коваль жив, искать его бессмысленно – он наверняка живет под другой фамилией, и вся эта история с утоплением – специальный ход, для того, чтобы исчезнуть…

Стоп, а «КИ-клуб»? Разговоры о всеобщем «осчастливливании» при помощи достижений НТР! Как раз то, о чем говорил Владимир! И вообще – наука, и все, что с ней связано, кто знает об этом лучше, чем «КИ-клубовцы». А если… А если Прибором интересуются именно они? Да ну, чушь! «Додики» из «КИ-клуба» – и эти боевики во дворе Пашутина, от которых я ушел просто чудом? Ничего общего! Но все же это – единственная возможная и реальная зацепка на данный момент… Проверить все равно надо.

А если так, то Наставник того клуба, в который ходила Катя, должен быть по крайней мере в курсе. Как его найти? Телефон, он же давал свою визитку!

Я радостно щелкнул пальцами:

– Есть! «КИ-клуб»! Борька, давай сюда свой аппарат, буду звонить!

Но тут нас подстерегало разочарование – я набрал номер, и вместо ответа услышал монотонный голос автоотвечика: «Вы набрали номер Московского городского „Клуба интеллигенции“. К сожалению, до пятницы к трубке никто подойти не сможет, если вам угодно, перезвоните позднее или оставьте ваше сообщение после звукового сигнала!»

– Ну, непруха! – зло процедил Борис, повернулся ко мне: – Давай, думай, думай еще! Ну, кто из твоих знакомых может знать этого… Наставника?

Долго думать не пришлось. Я посмотрел на друга, спросил:

– Ты знаешь, где живет Владимир?

– Какой Владимир?

– Здоровый такой, у тебя на свадьбе был, бородатый!

– А, Вовка! Конечно знаю! А он-то тут каким боком?

– Он ходит в тот же клуб, что и Катя! Они знакомы! Он должен знать, где можно найти Наставника!

– Давай! – загорелся Борис: – Я ему сейчас позвоню! Он парень хороший, только слегка… нудноватый… Но мне он всегда поможет.

Владимира дома не оказалось, а кто-то из его близких сказал, что он на работе.

– Ничего страшного! – улыбнулся Борис, засовывая телефонную трубку в гнездо возле сидения: – Сейчас поедем к нему на работу. Это тут в двух шагах, возле Третьяковки…

Владимир работал в одном из филиалов НИИ Архивного Дела, в отделе древнерусских текстов. Как и все бюджетные институты, НИИАД еле-еле сводил концы с концами, и поэтому не имел ни приличных помещений, ни сколько-нибудь серьезной охраны. Мы с Борисом безо всякого труда прошли прямо в рабочий кабинет Владимира, который он делил еще с четырьмя сотрудниками.

– Вовка! Эй! – окликнул Борис своего знакомого, склонившегося над японским сканвордом: – Здорово! Как дела? Слушай, выскочи на минутку, дело есть!

В коридоре Владимир поздоровался со мной, удивленно посмотрел на Бориса:

– В чем дело, ребята?

– Адрес и телефон Наставника вашего клуба! – сухо сказал я, совершенно не расположенный к длительным дискуссиям – уже вечерело, времени оставалось в обрез. Пока мы тут валандаемся, ЭТИ уже могли сделать с Катей все, что угодно! От таких мыслей у меня волосы на голове вставали дыбом и очень хотелось добраться до виновников всего этого кошмара и всадить им по пуле в переносицы…

Домашнего телефона Наставника Владимир не знал, но зато знал, где тот живет – как-то раз по просьбе Олега Александровича он помогал перетаскивать вещи при осеннем переезде с дачи в квартиру. Я записал адрес, попрощался, и пошел к машине, оставив Бориса разговаривать с приятелем.

Больше всего сейчас я боялся, что Урусов и «оо-шники» выйдут на меня раньше, чем я спасу Катю. Что будет потом, меня интересовала очень мало. Главное – я должен был спасти жену и своего будущего ребенка, а перед этим меркло все – громкие слова о гражданском долге, коммерческих и государственных интересах… Какие, к бесу, государственные интересы, если государство допускает, что его граждан захватывают неизвестные организации, интересующиеся последними разработками в сфере высоких технологий… То, что Прибор в дипломате – новейшее, уникальное достижение человеческого разума, технологии высочайшей высоты, я уже почти не сомневался…

Борис вышел из здания института буквально через минуту. Молча сел за руль, завел джип и вырулил на проезжую часть.

– Ты чего? – спросил я, видя, что друг стал вдруг мрачным и злым. Борис помолчал, потом сказал, не глядя на меня:

– Серега! Ты попал пальцем в небо… Ну, то есть, наоборот, я хотел сказать – ты попал с этим Наставником в точку! И еще… Им нельзя отдавать этот Прибор! Вовка мне сейчас рассказал кое-что… В общем, вчера у них в клубе состоялась закрытая беседа с Наставником! Были приглашены только взрослые, здоровые мужики – ни женщин, ни стариков! Так вот, этот Наставник сказал, что пришло время всем мыслящим людям России объединиться, наконец! Мол, довольно уже нами командовали те, чей интеллектуальный уровень ничем не отличается от уровня пещерного человека! Короче, он, говорил, что в новой России не будет больше ни коммунистов, ни фашистов, ни демократов, ни правых, ни левых, будут только мыслящие, разумные люди! Если только…

– Что «если только»? – напрягся я.

– Он сказал: «Если только нам не помешают выродки, для которых забота о деньгах и личных материальных благах главнее всего на свете!» Ты понял?

– Нет! – покачал головой я.

– Ну, выродок – это ты, скорее всего! Ну, и все твои «научники» из института, которые за деньги что-то делают на заказ, за рубеж! А это «что-то» как раз и может помешать планам тех, из «КИ-клуба»! Теперь понял?

Я выслушал Бориса, набычился и сказал, глядя в сторону:

– У них моя жена! Я должен освободить ее любой ценой! А что касается всех этих разговоров о всеобщем счастье и выродках… Я не очень-то в это верю! Не хочу верить!

Борис вздохнул, затормозил у светофора, повернулся к мне:

– Серега! Я прекрасно тебя понимаю. Но давай сделаем так – приедем сейчас к этому… Наставнику. И попробуем сначала надавить на него, пусть он расскажет, что они замышляют! Пригрозим уничтожить Прибор, ты же сам говорил, что даже не стреляли в тебя, боясь его повредить! Значит, они им очень дорожат, и пойдут на любые уступки, чтобы его заполучить.

– Я тоже… дорожу Катей, и пойду на все, лишь бы она была жива, здорова, и в безопасности! – отрезал я. Некоторое время ехали молча. Потом я сказал:

– На счет того, чтобы узнать побольше о их планах – это ты, пожалуй, прав, но только я не думаю, что Наставник одного из «КИ-клубов» много знает. Он просто что-то типа миссионера, «обратителя» в свою веру, этакий пропагандист-агитатор. Хорошо! Сделаем так: сперва мы с ним поговорим, спросим, зачем им Прибор, и что они вообще собираются делать, а потом пусть выходит на свое начальство и сообщает, что я готов обменять Прибор на Катю. Слушай, в конце концов, может, это все – ошибка, и Наставник тут совершенно ни причем?

– Причем, причем! – утвердительно покивал головой Борис: – Я чувствую!

Я помолчал, потом сказал:

– Ладно, разберемся на месте… Кстати, этот Владимир… Как он отнесся к идее о «новом порядке»? С одобрением?

– Что ты! – усмехнулся повеселевший Борис: – Он же нормальный парень, не дебил какой-нибудь! Нет, конечно! Но многие, он говорил, приняли «на ура»!

Наставник жил в большом, многоэтажном доме на Можайском шоссе. Мы вышли из машины, Борис включил сигнализацию, а я по бумажке принялся набирать код подъезда. Предстояло подняться на седьмой этаж, и как-то проникнуть в квартиру – почему-то я не был уверен, что Наставник, узнав, кто к нему пожаловал, с радостью впустит нас. Оставалось одно – войти без приглашения…

– Слушай, это же взлом! – забеспокоился Борис. Я лишь зыркнул на него, и Борис умолк, с тревогой поглядывая на меня. Ничего, ничего, сейчас не до взглядов…

Как и предполагалось, жил Олег Александрович за мабутной стальной дверью, снабженной не только глазком, но и скрытым в телефонном распределительном щитке над дверью объективом видеокамеры.

Я молча отстранил Бориса, заставив его прижаться к стене вне зоны видимости глазка, вытащил из кармана пластинку жевательной резинки, сунул в рот, пожевал с минуту, а потом, разделив жвачку наполовину, аккуратно залепил и глазок, и выносной объектив. Затем я вытащил из рукава тонкий, узкий нож, подарок «щитовцев», и перерезал телефонные провода, идущие в квартиру.

– А дальше что? – шепотом спросил Борис: – Он же догадается, что вся его система обзора ослепла неспроста!

Я молча показал другу кулак – молчи! Потом вытащил из кармана отмычку-вездеход, которая висела у меня на брелке с ключами просто так, на всякий случай… Поманив Бориса к себе, я тихо сказал на ухо:

– Ты, я помню, раньше, в бытность археологом-поисковиком, слыл крупным специалистом по вскрытию всяких замков. В этой двери замок очень простой, хотя и большой! На первом обороте две левые сувальды, на втором – наоборот, две правые! Я встану вот здесь, ты быстро открываешь дверь и прячешься за ней, я вхожу в квартиру, ты идешь за мной только по моей команде! Понял? Начали!

Оробевший Борис – одно дело открывать во время раскопок ржавые замки на подвальных дверях старых церквей, и совсем другое – вскрывать чужую квартиру, взял из моих рук стержень-отмычку, поозирался – в подъезде стояла какая-то особенная, напряженная тишина, и склонился над замком.

– Не возись! – прошипел я, стоя напротив двери с пистолетом в правой руке: – Он может услышать, вызовет подмогу! У него наверняка есть рация или мобила.

Борис весь вспотел, ковыряясь в замке, наконец, что-то щелкнуло, и дверь слегка отошла от косяка. В ту же секунду я отбросил Бориса в сторону, распахнул дверь и влетел в квартиру!

Длинный коридор, раздваиваясь, вел в кухню, и к комнатам. Олег Александрович мирно смотрел телевизор в самой дальней из них, но на шум шагов и лязг захлопнутой Борисом у меня за спиной двери среагировал сразу, выскочил в коридор и замер, уставившись на направленный ему в голову пистолет.

– Еще кто-нибудь дома есть? – тихо спросил я, твердо глядя в глаза Наставнику.

– Н-нет… – помотал тот головой: – Боже мой! Сергей Степанович! Но почему таким способом?! Я бы открыл вам дверь и так.

– Я в этом не очень уверен! – покачал головой я, чуть опустил пистолет, качнул стволом в сторону комнаты: – Идите! И постарайтесь без глупостей, я к счастью, от природы очень метко стреляю, а у меня, вдобавок, в последнее время была масса возможностей для тренировки.

Наставник вернулся в комнату, я вполголоса крикнул:

– Борис, как следует запри дверь!

Пройдя вслед за хозяином квартиры в комнату, я дождался Бориса, сунул ему пистолет:

– Присмотри за ним!

После этого, держа наготове нож, я пробежался по всем комнатам, заглянул на кухню, в ванную и туалет… Наставник не врал – в квартире он был один. Вернувшись, я забрал у Бориса оружие, сунул его в кобуру, сел на диван и сказал, обращаясь к сидевшему напротив Наставнику:

– Вы вчера в клубе призывали людей к государственному перевороту! Не качайте головой, это было именно то, о чем я говорю. Сегодня утром на Чистых Прудах произошел инцидент, в результате которого погиб охраняемый мною человек… и еще куча народа! Между этими событиями есть связь, и я уверен, что вам о ней известно. У меня крайне мало времени, и шутить я не намерен! Быстро выкладывайте все, что вы знаете…

Олег Александрович улыбнулся:

– Вас ввели в заблуждение, Сергей Степанович! Вас и вашего… Простите, мы не знакомы…

– Вам незачем знакомиться! – оборвал я его: – Говорите, или я вас заставлю!

– Вы что же, пытать меня будете? – усмехнулся Наставник: – Кто вы, Воронцов? ФСБ? ГРУ? Контрольная комиссия? Счетная палата? Военная разведка? Или ЦРУ?

Я поскучнел, взял стоящий возле застывшего в напряжении Бориса дипломат, щелкнул застежками:

– Вот тот самый полумифический Прибор, о котором ходит столько слухов! Его создал мой погибший клиент, сотрудник НИИЭАП. Теперь вы будете говорить?

От меня, внимательно наблюдавшего за Наставником, не укрылось, что тот занервничал. Забегали глазки, задрожали руки… Однако Олег Александрович быстро взял себя в руки и как можно более равнодушным тоном сказал:

– Что за прибор? О чем вы мне говорите все это время?

Я понял, что просто так Наставник нам ничего не скажет, забрал у Бориса беретту, передернул затвор, упер ствол в большой, сразу покрывшийся испариной лоб Наставника:

– Я считаю до трех! У вас моя жена, у меня – Прибор! Я не остановлюсь ни перед чем. Говорите! Раз!..

Олег Александрович комично скосил глаза на пистолет, отчего сразу стал похож на отнюдь не блещущего внешним интеллектом Савелия Краморова, и с его лица слетело всякое показное равнодушие. Теперь оно выражало только страх!

– Два!.. – мертвым голосом произнес я.

– Я… – проблеял Наставник, видимо, сдаваясь.

– Три!!!

– Я скажу! Я мало знаю, но я скажу все! Только уберите оружие! Так, знаете ли, как-то не ловко!..

– Не ловко гадить в бутылку! – безжалостно добил Наставника молчавший до этого Борис, и тоже попал – Олег Александрович затравленно посмотрел на него, последняя надежда потухла в его глазах, видимо, он решил, что второй «налетчик» – вообще зверь.

Я убрал пистолет и приготовившись слушать…

– Я просто Наставник! Я получаю материалы для работы и все директивы из Центра! – начал Олег Александрович дрожащим голосом…

– Ну и как ты думаешь, сможет этот Связной связать нас с заправилами Центра? – спросил Борис, когда мы выезжали из двора-колодца в переулок, ведущий к Ленинскому проспекту. Я утвердительно кивнул, задумавшись – сейчас меня беспокоило, не хватятся ли Наставника раньше, чем мы доберемся до Связного…

Наставника мы оставили в подвале одного из подготовленных к сносу домов, о котором вспомнил Борис. Место глухое, тихое, заброшенное. Олега Александровича, особо не мудрствуя, примотали скотчем к трубе недействующего водопровода, причем не освободиться, не позвать на помощь он не мог… «После того, как все уладиться, мы тебя освободим!», – пообещал ему напоследок Борис, скотчем обматывая спеленутое тело еще несколько раз – на всякий случай!

Связной, как сообщил Наставник, жил в своем доме на окраине Москвы, практически возле Кольцевой дороги. Только он знал, как можно выйти на Центр, на руководство всей организации, в которую входили «КИ-клубы». Раз в неделю Наставник приезжал к нему и получал всю необходимую информацию…

На улице совсем стемнело. Борис гнал джип по Ярославскому шоссе, к выезду из города, а я проверял снаряжение – у меня осталось всего две обоймы патронов, а кто знает, какие еще подарки преподнесет нам сегодня судьба?

Глава вторая

Дом связного, добротный пятистенок за высоким, глухим забором, мы нашли сразу – по указанному Наставником знаку, понятному только посвященным. На высоком столбе внутри двора, хорошо видная от дороги, крутилась вертушка, вроде бы – обыкновенный флюгер с пропеллером, а на самом деле знак, сигнал для своих…

– Борька, ты сиди в машине, не лезь. Я сам. Мне одному проще, да и тебе «засветки» меньше!

– Почему это тебе одному проще? – сварливо осведомился Борис, остановив джип на обочине.

– Потому что когда я один, мне не надо постоянно думать, случилось с тобой что-нибудь или нет! – жестко ответил я и вылез из машины.

Я отлично понимал, что дом Связного наверняка нашпигован всякой электроникой сверх меры, а по словам Наставника, никаких незнакомцев он к себе не впускает. Значит, в дом надо проникнуть скрытно, тихо и попытаться застать хозяина врасплох… Н-да, легко сказать!

Подойдя к забору левее ворот, я огляделся, прислушался, но гул машин сзади, на Кольцевой, заглушал все другие звуки. Осторожно, крадучись, я двинулся вдоль забора, обходя дом кругом. Забор, помимо дома, ограждал еще и довольно большой то ли сад, то ли огород, в котором росло несколько яблонь.

«Интересно, у них тут фрукты зреют какие – с высоким содержанием свинца, или оцинкованные? Со МКАДа, небось, столько дряни несет, что их и есть-то нельзя!», – неожиданно подумал я, и удивился собственному спокойствию. Видимо, появившаяся надежда спасти Катю заставила нервы прийти в норму – истерика могла испортить все дело.

Забор, метра два с половиной высотой, поверху был опутан колючей проволокой, но это меня не особо беспокоило. Есть ли во дворе собака – вот воистину гамлетовский вопрос… Если есть, то он своим лаем предупредит хозяина, а это в мои планы ну никак не входило. Время шло, а топтание у забора грозило затянуться. Я сплюнул в снег и решил действовать по-русски, на авось: перелезть забор со стороны огорода, прокрасться к окнам и попытаться выяснить, что происходит в доме.

«Наставник говорил, что Связной живет один, но у него часто бывают другие Наставники или курьеры из Центра! Не нарваться бы на целую кучу народа – вдруг опять придется стрелять!», – размышлял я, проверяя, легко ли вынимается нож из нарукавного чехла, затем достал пистолет, снял с предохранителя и переложил его в нагрудный карман.

Быстро подтянувшись на руках, я заглянул за забор и обмер – все пространство возле дома покрывал высокий, густой, сухой бурьян, тихо шуршащий на легком мартовском ветру. Вот тебе и сад-огород… Сделаешь один шаг – хрусту и треску будет на всю округу!

«Придется действовать по другому!», – подумал я: «Но как? Залезть на крышу? Послать все на хрен и просто постучать в дверь? Попробовать осторожно прокрасться вдоль забора, так, чтобы не задеть бурьян?»

Все способы не годились – слишком велик был риск провалить дело. Я завертел головой и вдруг заметил толстый электрический кабель, ведущий от столба в стороне от дома прямо на крышу. Кабель, как и положено, был подвешен к металлическому тросику, один конец которого прикреплялся к столбу, а другой – к «гусаку» возле чердачного окна.

Перебежав к столбу, я на ходу снял ремень, свернул из него петлю, закрепил на запястье правой руки – левая, раненная, вряд ли выдержала бы вес тела. Столб, бетонный, круглый, торчал из снега, напоминая ствол какого-то диковинного дерева. Я завел ременную петлю за него, натянул, уперся ногами в бетон и по-папуасски полез наверх, рывками передвигая ремень.

Столб, имевший в высоту от силы метров семь-восемь, все же существенно превышал высоту дома, и поэтому тросик с кабелем имел приличный наклон – на глазок градусов двадцать-тридцать.

Добравшись до верха, я ухватился руками за ржавую перекладину, к которой крепились чашечки изоляторов и, действуя одной левой, достал из кармана тюбик с оружейной смазкой. Щедро полив ремень, я поменял на секунду руки и заскрипел зубами от боли – рана, покрывшаяся уже корочкой, заныла, запульсировала, видимо, снова пошла кровь…

Перебросив ремень через тросик, я ухватился за свободный конец, и заскользил к дому, моля лишь об одном – чтобы изрядно проржавевшая струна тросика выдержала!

Уже над бурьянным садом-огородом, над сухостойным хаосом, я застрял – одна из металлических жилок тросика задралась и затормозила скольжение, но это препятствие все же было преодолимо – зацепившись за тросик ногами, я просто «перепрыгнул», перекинул ремень через заусеницу и продолжил свой путь по воздуху, вскоре мягко затормозив ногами возле самого «гусака» – изогнутой металлической трубы, в которую уходил кабель.

Ходить по крыше я не рискнул – хозяин мог услышать шаги и скрип снега. А вот проникнуть на чердак можно было попытаться, благо, чердачное окно было прямо перед ним. Маленькое, сантиметров сорок на пятьдесят, наглухо прибитое к раме, вместо стекла оконце было закрыто листом крашеного пластика.

Достав из чехла нож, я осторожно отодрал рейки, удерживающие пластик, балансируя на узеньком карнизе фронтона, а прямо под мной лежал на снегу освещенный светом из окна четкий квадрат – в комнате горело электричество, но никаких звуков не долетало, сколько я не прислушивался.

Вытащив кусок пластика, очень медленно, стараясь ни чего не задеть, я вполз в слуховое окно, включил маленький, как карандаш, фонарик, зажал его в зубах, чтобы луч света всегда падал туда, куда поворачивается голова, и двинулся по потолочной балке-матице к смутно белеющей в темноте печной трубе – через нее я надеялся подслушать, что твориться в доме, и есть ли там посторонние…

Внизу стояла удивительная тишина – не работал ни телевизор, ни радио, не слышалось звуков шагов, звона посуды, или еще каких-нибудь бытовых, обыденных для человеческого жилища звуков. Это насторожило меня – если в доме никого не было, тогда почему в окнах свет? Или хозяин уже знает о незваном госте, и затаился, готовя встречу?

Так или иначе, пора было спускаться вниз. Я нашарил лучом фонарика в темноте квадратную крышку люка в углу чердака, осторожно добрался до нее, надеясь, что меня все же не обнаружили, а хозяин просто спит. Люк имел в центре кривую деревянную ручку, сделанную из коряги. «Хозяин-то – эстетик, мать его!», подумал я, взялся за полированную кривульку, чуть потянул, и к величайшему моему удивлению, люк поддался!

Без шума, без скрипа крышка вышла из пазов. В освещенном снизу квадрате люка я увидел крутую лестницу с широкими ступенями, но без перил. В нос сразу же ударил запах недавно топленной печи, какой-то еды, и столь знакомый мне еще с институтских времен аромат расплавленной канифоли. По-прежнему было очень тихо…

Что ждет меня там, внизу? Хозяин дома мог расценить мое появления, как угодно, и надо было постараться, чтобы он не встретил незваного гостя пулями. «Если бы я знал, какие у него карты – имел бы квартиру в Адлере», – так перефразировал известную поговорку таксист-грузин, как-то подвозившись нас с Катей. Катя… Я почувствовал, что как во мне закипает злость. Суки!

Я поставил одну ногу на верхнюю ступеньку, к самому краю – чтобы не скрипнула, потом, медленно, опустил вторую на следующую, и так, не спеша и постоянно оглядываясь, спустился до половины лестницы.

Лестница находилась в самом углу узкого коридора, который, видимо, вел через весь дом, от входной двери до кухни. В коридор выходили несколько дверных проемов – комнаты. Я уже собрался было окликнуть хозяина, но тот сам, первым, вступил в «дискуссию».

Раздался какой-то еле слышный скрип, но мне он показался оглушающим. Нервы едва не подвели меня – беретта словно бы сам прыгнула в ладонь, и я с трудом сдержался, чтобы не открыть пальбу во все стороны.

Мягко спрыгнув вниз, я присел, и в тот же миг автоматная очередь вспорола воздух. Пули с противным визгом неслись вокруг, полетели отколотые от брусьев лестницы щепки…

– Не стреляйте, я – Воронцов! Мне надо поговорить с вами! – крикнул я, скрючившись под лестницей, за каким-то сундуком. Ответом была тишина. Тогда я повторил:

– Не стрелять! Я – Воронцов! Надо поговорить!

В ответ снова загрохотал автомат и полетели пули. «Убьет ведь так, к чертовой матери!», – пронеслось у меня в мозгу. Я прыжком пересек пространство коридора, влетел в комнату, судя по всему, спальню, закатился за шкаф, выставив пистолет, и снова крикнул:

– Эй, хозяин! Мне надо с тобой поговорить! Перестань стрелять! Что ты, как мудак, в конце концов!

Скрипнула половица, зазвенели раскатывающиеся по полу гильзы – видимо, стрелок молча менял позицию, не желая вступать в переговоры. «Он в дальней комнате!», – прикинул я: «А сейчас, наверное, переползает в коридор! Черт, что же делать? Надо как-то его обезоружить… Убьет ведь!»

Отчетливо лязгнул затвор. Автомат загрохотал вновь – хозяин, прячась за углом, всунул руку с оружием в комнату и принялся поливать ее очередями, методично передвигая ствол вверх-вниз. Патронов он не жалел, да и собственную мебель тоже. На мое счастье, стрелок начал с дальней части комнаты, прошив пулями кровать и тумбочку, и у меня появился шанс…

Выпрыгнув из-за шкафа, я одним прыжком пересек комнату, и наступил ногой на торчащий из-за угла калашников, укороченную «ментовскую» модель, заблокировав подошвой ботинка затворный механизм. Лежащий в коридоре хозяин дома выпустил автомат, от неожиданности вскрикнул, и прежде чем я успел что-нибудь предпринять, сиганул мимо меня на кухню.

– Стой, дурак! – закричал я, бросаясь за ним, и тут же получил по голове чем-то тяжелым, железным, да так, что упал, и пока вставал, пытаясь избавиться от огненных кругов в глазах, упустил время.

– Лежать! – загремел надо мной властный голос: – Руки поднять, пальцы растопырить, чтобы я видел! Не двигаться!

Прямо мне в лицо смотрели два ствола шестнадцатого калибра – хозяин дома был вооружен, словно бандит какой-то! Верная беретта валялась на полу в трех шагах от своего владельца, и дотянуться до нее под черными зрачками ружья я ну ни как не успевал… Но, с другой стороны, наконец-то появилась возможность нормально, без стрельбы, поговорить…

– Кто таков? – хмуро спросил хозяин дома, сурово глядя на меня поверх взведенных курков. Мужиком он был колоритным – кряжистым, плечистым, лысым, в меховой безрукавке поверх клетчатой фланелевой рубашки, с перебитым носом и безжалостными голубыми глазами.

«Вот так должны выглядеть маньяки!», – подумал я, а вслух ответил на вопрос:

– Моя фамилия – Воронцов! Ты – Связной! Мне надо связаться с Центром, у меня… У меня есть для них кое-что!

– Подстава… На хрен!.. – утвердительно, словно и не слыша меня, качнул головой голубоглазый Связной: – Вставай, пойдем на двор!

– Зачем? – удивился я.

– Не буду я твоею смертью свой дом поганить!

– Мужик, пойми – я тот самый Воронцов, у меня ПРИБОР! – сделав над собой усилие и стараясь не вникать в смысл последней фразы, отчаянно крикнул я, медленно поднимаясь – голова после удара чугунной сковородой гудела, как колокол. Мне начинало казаться, что Наставник обманул нас, дав неверный адрес, и сейчас передо мной стоит просто случайный человек, у которого почему-то дома оказался целый оружейный магазин. Правда, случайный человек сильно походил на вожака какой-нибудь банды типа «Черной кошки», а такие совпадения не бывают случайными…

Голубоглазый вновь никак не отреагировал на мои слова, спокойно дождался, когда я встану, качнул стволом:

– Иди, сука!

«А ведь точно – убьет!», – сжался вдруг я: «С такими глазами – убьет, как высморкается! Что делать, твою-в-три-бога-душу-мать!?»

– Пошел, я сказал!! – рявкнул мужик, ткнул меня стволами в бок. Надо было падать, словно бы от тычка, хватать беретту, и пока голубоглазый будет опускать ствол своего неуклюжего ружья, всадить в него пулю, но боязнь потерять единственную ниточку, связывающую меня с Центром, с Катей, помешала сделать это…

Я двинулся по коридору, спиной чувствуя, как елозит сейчас палец голубоглазого по спусковым крючкам двустволки. Пора было выкидывать последний козырь:

– У меня Прибор, которым интересуется Центр! Я готов отдать его, в обмен на свою жену, которую ваши захватили! – вновь в отчаянии крикнул я, но в ответ стволы ружья снова больно ткнули его в ребра:

– Иди, козел!

Когда мы с конвоиром проходили мимо открытой двери одной из комнат, я скосил глаза и увидел четыре серых монитора на столе, в которых четко «висели» передаваемые с обзорных камер картинки – подходы к дому со всех четырех сторон!

«Он все видел!», – понял я, заметив в левом мониторе джип, и даже разглядел огонек сигареты Бориса внутри машины. «Я ему не нужен! Он убьет меня, а потом пойдет за Прибором! Он наблюдал, как мы приехали, как я выходил из машины, как проникал в дом… Господи, какой же я наивный лох!»

Я аж заскрипел зубами от собственной тупости и бессилия. Надо было что-то делать… Близкое расстояние, на котором сзади шел голубоглазый, давало мне кое-какие преимущества, и я решил ими воспользоваться. Я не хотел ни убивать, ни калечить хозяина дома, но обстоятельства, ситуация снова поставила меня в условия, когда принцип «Убей, или тебя убьют!» стал главным.

Резко присев, практически упав на колени, я вырвал из левого рукава нож и из такого неудобного положения, снизу вверх, вполуоборота, метнул клинок. Прямо над головой грохнули выстрелы, но ружье выстрелило впустую, «волчья» картечь с воем врезалась в стену, разворотив в обоях две дыры с кулак величиной каждая.

Одновременно голубоглазый вскрикнул, загремела упавшая двустволка, а следом за ним и хозяин оружия завалился на спину и упал, разбросав руки. Из правой его глазницы торчала узкая, оплетенная кожей рукоять брошенного мною ножа…

«Что же теперь делать?!», – в сотый раз спрашивал себя я, мечась по дому. Уже обшарено все, найдена куча оружия, пачки листовок и воззваний к членам «КИ-клубов» возле ксерокса, но это все не то, не то…

Я осмотрел аппаратуру наружного наблюдения, радиопередатчик, разобранный хозяином. Видимо, когда мы с Борисом приехали, Связной как раз ремонтировал его – рядом с передатчиком на столе валялись инструменты, стоял паяльник, баночка с канифолью и припой…

«Что же теперь делать?! Связной убит, Наставник больше ничего не знает! Как теперь выходить на этот проклятый Центр?!», – я мерял шагами комнату, нервно куря уже третью сигарету. Вдруг из коридора послышался сдавленный стон. Я бросился туда, еще не веря, но увиденное потрясло – голубоглазый Связной не только ожил, он даже умудрился сесть, и теперь подтягивал к себе валяющееся по моему недосмотру рядом на полу ружье! А ведь когда я выдергивал из его залитой кровью глазницы нож, Связной казался мертвее мертвого.

– С…ука-а! – просипел раненый, разглядев единственным целым глазом меня, склонившегося над ним: – Тебе… Все равно… не жить! И… бабе твоей… тоже!

– Кому из нас уж точно не жить, так это тебе! – сурово сказал я, наступая на вороненый ствол ружья: – Я бы мог вызвать врача, и спасти тебя, если ты сейчас, безо всяких условий скажешь мне, как попасть в Центр, или хотя бы как с ним связаться!

Голубоглазый, привалившись к стене, покачал головой:

– Я… умру! Но я… Ты… все равно туда… не попадешь! Ирисограмма… замок открывается только… по ирисограмме моего левого… глаза!

– Какой замок? Где он находится? Говори! – Я встряхнул раненого, тот застонал, на миг потерял сознание, потом пришел в себя, и уже слабеющими губами прошептал:

– Все равно… Теперь уже все… равно! Ты… Камера связи… в подвале дома… улица Героев Панфилоцев, дом номер… пятнадцать.

– Что за камера связи?! – крикнул я, понимая, что Связной решил перед смертью облегчить душу, и говорит он правду – какой ему сейчас смысл врать? Связной прошептал:

– Камера связи за черной железной… дверью… Потом вторая… дверь… Тебе… все равно не пройти! Нужен я… А я помер… Помер! В камере… видеотелефон… и кнопка…Экстренный вызов… Но… Все!

Он вдруг выгнулся, как в судороге, захрипел, силясь еще что-то сказать, потом вытянулся, откинув голову, и перестал дышать. Все было кончено – Связной, имя которого я так и не узнал, умер!

С минуту я посидел над трупом, повторяя в уме все услышанное, что бы запомнить. «Что такое „ирисограмма“? „Ирисограмма левого глаза“? Неужели он имел в виду рисунок радужки? Устройство замка сканирует рисунок радужки, эту самую ирисограмму, а потом сличает с запрограммированной, и если совпадение – открывает замок! Фантастика! Но если это так, он прав – без него я туда не попаду! Или…»

Раздумывать особо было некогда. Жалости к покойнику в этот момент я не испытывал. В конце концов, Связной сам нарвался – я просто хотел поговорить, а в результате чуть было не погиб! Я сбегал на кухню, притащил первый попавшийся пакет и склонился над трупом… Возможно, за это на том свете меня ожидают вечные муки, но сейчас меня более всего заботил свет этот…

Потом я вскрыл провод, подключающий ксерокс к сети, вставил между оголенными проводками кусок свечки, воткнув в нее жало предварительно остуженного в воде паяльника. Две канистры бензина, обнаруженные в кладовки, пришлись очень кстати – я залил бензином пол в комнате, вокруг своего импровизированного запала, обильно полил коридор и труп Связного. После этого я воткнул паяльник в розетку, подошел к входной двери, и вдруг замер, пораженный – что-то изменилось в доме с того момента, как я проник в него. Нет, не вещи, разбросанные тут и там, не хитроумная машина для заметания следов – изменился запах. Что это был за запах, сказать было трудно, но так пах отнюдь не разлитый бензин или пороховой дым, стойко висевший в коридоре после перестрелки. Я физически ощущал, что теперь в доме ПАХЛО СМЕРТЬЮ…

– Ну что? Удачно? Ты с ним договорился? Почему так долго? – Борис, истомившись от ожидания, встретил меня кучей вопросов.

– Потом расскажу! Быстро поехали отсюда… Скоро тут будет жарко! – процедил я, садясь в машину. Мне в этот момент казалось, что я близок к сумасшествию. То, что произошло в доме Связного, походило на кровавый, ужасный сон, и мой мозг, так спокойно и четко действовавший там, теперь отказывался поверить в то, что я, я, Сергей Воронцов, был главным действующим лицом всего этого кошмара…

Борис хмыкнул, выжал сцепление, мотор взревел, джип тронулся и вскоре влился в поток машин на Кольцевой дороге.

– Куда едем?

– Улица Героев Панфиловцев. Кажется, это где-то в Тушино. Борька, давай поскорее, ужу поздно! – я перезарядил беретту, закурил, потом бесцветным голосом произнес:

– Он чуть не убил меня… Я защищался, и в результате убил… его! Но перед смертью он мне сказал, как связаться с Центром! Давай, жми, у нас мало времени!

Ехали молча. Я понимал, что сейчас должен чувствовать Борис – взялся помочь другу, а результате влип в дикую историю с убийствами, похищениями… Да и меня самого колотил нервный озноб – нелегко переступать через себя, нелегко из нормального человека становиться безжалостным убийцей… Но Катя! Не перед людским, так по крайней мере перед божьим судом я надеялся оправдаться – я делал все это, спасая свою любовь и своего будущего ребенка…

Вокруг проносились машины, мелькали дома, люди на тротуарах, столица жила своей обычной жизнью и ей не было никакого дела до загадочного Центра, фантастического Прибора, и жутких планов неизвестных благодетелей, вознамерившихся вдруг разом сделать всех жителей России умниками и умницами…

Чтобы отвлечься, я представил, что сейчас твориться в доме Связного – вот нагретый паяльник расплавил свечку, провода соединились, сыпанули искры, бензин вспыхнул, и в считанные мгновения пятистенок охватило пламя. Дом должен сгореть минут за двадцать, сгореть до тла, а пожарные и милиция, которые приедут часа через полтора, будут с умным видом ходить по пепелищу и ломать головы, что же тут случилось…

Джип несся по Сущевскому валу – дальше Борис предполагал свернуть на Ленинградский проспект, а с него уйти на Волокаламку. Машина летела на очень высокой скорости, я забеспокоился даже, не возникнет ли у нас проблем с гибдэдэнистым ГАИ, и как будто сглазил!

– Серега, менты! Гаишники тормозят! Что делать?! – крикнул вдруг Борис, поворачивая к мне встревоженное лицо.

– Спокойно, Боря! Останавливайся, выходи, если что – плати штрафы, давай взятки, только веди себя как можно естественнее. Я буду в машине. Если нас засекут – все, хана!

Борис остановился, вытащил из борсетки права, техталон, паспорт, доверенность и рысью подбежал к двум закутанным в тулупы важным гаишникам.

Я следил за другом в зеркальце заднего вида. Вот Борис подошел, что-то начал объяснять, вот отдал права… Только бы им не взбрело в голову проверить машину! Ага, вроде все нормально – Борис полез в бумажник, отдает деньги… Что за черт!!!

Неожиданно вспыхнул яркий свет, к Борису и гаишникам через сугробы бегом бросились какие-то люди, из остановившейся неподалеку «Газели» выскочил мужик в милицейской форме с видеокамерой на плече…

«Мать вашу!», – выругался я, наблюдая, как несколько человек крутят руки гаишникам, как «стражи дорог» пытаются закрыться от камеры…

Люди на тротуаре останавливались, подходили посмотреть, прибыл, мигая оранжевыми огнями, автомобиль с броской надписью «TV. Дорожный патруль», еще два оператора с камерами и шустрый парень с микрофоном засуетились в образовавшейся толпе, а потом вдруг луч прожектора метнулся к джипу, в котором сидел я. Объективы камер уставились на меня, и я едва успел пригнуться, чтобы не попасть в кадр.

Бледный Борис вернулся минут через десять, когда гаишников уже увезли на милицейском «Уазике», уехал «Дорожный патруль», и толпа начала расходиться.

– Зараза, думал – все! Засыпались! – Бориса колотила нервная дрожь, он закурил, судорожно затягиваясь, завел машину, сплюнул в открытое окно.

– У ментов, кажется, это называется «Служба собственной безопасности МВД», сегодня какой-то рейд по борьбе с поборами гаишников! Представляешь, как глупо мы влетели? Капитан, который нас остановил, мне говорит: «Вы превысили скорость!» Я ему: «Виноват, торопимся, жену встречаю, поезд через двадцать минут прибывает!» А он: «Придется заплатить штраф!» Ну, я спрашиваю: «Сколько?», а в ответ слышу: «Двести пятьдесят, если хотите разойтись миром. Иначе протокольчик будем составлять, а это как раз минут двадцать займет!» И ржет, тварь… Прикинь? Ну, делать нечего, достаю деньги, и тут… Опера, видать, даже в снег закапывались, так и выскочили, прямо чуть ли не из под ног! А из «Газели», она в стороне стояла, это все, оказывается, снимали! Во, блин! Расскажи кому – не поверят!..

– Ладно, пронесло, и слава Богу! – махнул я рукой: – А я уж решил, что это Урусов нас выследил!

– Кто такой – Урусов? – удивился Борис.

– Бывший полковник ФСБ, начальник Отдела Охраны института, до недавнего времени мой непосредственный начальник… – ответил я: – Давай, Борька, поехали быстрее!

До Тушино добрались без приключений. Пятнадцатый дом, длинная, изогнутая многоэтажка, из тех, что в народе называют «китайскими стенами», имел подвал только под четырьмя подъездами.

– Сиди в машине, жди! – бросил я Борису, захватил на всякий случай дипломат и полез из джипа, но потом подумал и как можно убедительнее сказал:

– Сдается мне, что твое участие во всем этом, старик, закончилось! Я просто не имею права дальше подставлять тебя! Если что-то случиться, я себе никогда этого не прощу! Давай, Борька, поезжай, дальше я уже сам!

– Ну уж нет! – решительно замотал головой Борис: – Ты мой друг, я тебя не брошу!

– Да пойми ты, дурило! Я не знаю, как все дальше пойдет, возможно, как только я освобожу Катю, мне сразу придется сдаться ФСБ! Я уже убил несколько человек! Это статья, срок! Ты же пойдешь, как подельник! Ты о Лене, о сестре, о племянниках подумал? Как они без тебя? Ты же единственный взрослый мужик в семье! И потом – если меня посадят, кто Кате будет помогать?

Борис внимательно выслушал меня, и снова отрицательно замотал головой:

– Все понимаю, сам не дурак, но тебя я не брошу! И не уговаривай, не брошу, и все!

– Ну ладно… – махнул рукой я, видя, что мне не переубедить друга: – Все равно тебе в подвале делать нечего! Давай, езжай к этому, спеленатому Наставнику, размотай его, освободи, но скажи, что наверх он выйдет только после того, как досчитает до тысячи! Он напуган, будет сидеть и считать, как миленький! А ты в это время дуй назад, сюда! Если меня не будет вот тут, на этом самом месте, значит, я вместе с теми, кто должен приехать, отправился в Центр. А если нет… Если нет, я буду стоять тут и ждать тебя. Но будь поосторожнее – вдруг Наставник освободился, и там засада. Ну, с Богом! Пока!

Я вылез из машины, джип взревел и умчался прочь, вздымая снежную пыль. С минуту постояв в задумчивости, разглядывая подъезды, запертые подвальные двери, я прикинул, откуда лучше начать, и решительно зашагал к крайней.

Дверь в подвал была заперта на простой врезной английский замок. Я без труда открыл его и нырнул в сырую, теплую, пахнущую гнилью темноту. Узкий луч фонарика лишь чуть-чуть рассеивал мрак, но с трех шагов освещал предметы достаточно четко, и я начал обследовать стены подвала в поисках черной двери.

Вскоре выяснилось, что подвалы под домом сообщаются между собой, но никакой черной двери я нигде не обнаружил. Пройдя насквозь три подвала, я всерьез начал подумывать, что Связной просто одурачил меня…

Четвертый подвал, самый грязный и мрачный, хранил следы пожара – бетон стен и перекрытий тут был основательно закопчен, проводка и термоизоляция труб обгорела, в воздухе ощутимо пахло застарелой гарью.

Черная железная дверь нашлась в самом дальнем углу – обыкновенная дверь в какое-нибудь электротехническое помещение, щитовую или трансформаторную. Светя себе зажатым в зубах фонариком, я склонился над замком, припомнив слова Связного: «Первая дверь обыкновенная!»

И действительно, простой замок легко открылся. Я с усилием распахнул громко заскрипевшую дверь и попал в небольшую, полтора на два метра, комнатку. Сырой кирпич, обрывок шнура под потолком, выпотрошенный электрощиток с отломленным рубильником на стене – никаких признаков скрытой второй двери…

Методично ощупывая и выстукивая стены, я вскоре наткнулся на фальшивый кирпич – металлическая пластинка с керамическим покрытием, расположенная на уровне глаз взрослого человека среднего роста, внешне ничем не отличалась от других кирпичей, если бы не гулкое эхо при ударе об нее.

Перехватив нож, рукояткой которого выстукивал кирпичи, я кончиком лезвия попробовал сковырнуть пластинку. Не сразу, но мне это удалось – раздался щелчок, пластинка, словно крышка маленького люка, откинулась на скрытых петлях, и тут же мне в лицо ударил луч холодного, мертвенного голубоватого света.

Из глубины образовавшейся ниши с тихим жужжанием выдвинулась металлическая трубка со стеклянным объективом на конце. «Замок открывается только по ирисограмме моего левого глаза!», – вспомнил я, полез за пазуху и достал свернутый пакет, который он не стал показывать Борису. Содрогаясь от омерзения, я развернул оглушительно шуршащий в тишине целлофан, запустил внутрь руку и достал, держа за хвостик нервного окончания, окровавленный шарик левого глаза Связного…

Приложив глаз к объективу, я на всякий случай свободной рукой достал пистолет. Жужжание сразу сменилось на тревожный сигнал зуммера, голубой свет вспыхнул ярче, а потом вдруг померк, трубка ушла в нишу, и тут вся стена, вместе со ржавым рубильником, кирпичами, и обрывками проводки начала медленно отползать в сторону!

Глазам моим открылся низкий, узкий проход, скупо освещенный несколькими тусклыми лампочками. Я на всякий случай прикрыл внешнюю, железную дверь и шагнул вперед. Проход заканчивался одной-единственной дверью, металлической, но без замка. Я открыл ее и оказался в квадратной комнате. Сразу бросился в глаза странный аппарат – микрофон, плоский экран монитора и видеокамера на кронштейне. «Так вот он каков, видеотелефон!», – подумал я, и заметил на стене, под стеклянным колпаком, большую красную кнопку, а рядом – изящный титановый молоток, такой же, какие должны быть в автобусах.

«Кнопка экстренного вызова!», – догадался я, без колебаний вытащил молоток из лапок держателя и разбил стекло. Кнопка легко утопилась в гнезде, и словно прилипла там. Все, дело было сделано, оставалось только дождаться посыльных из Центра.

Можно было бы воспользоваться и видеотелефоном, но куда и кому звонить, без номера, совершенно не разбираясь в этой мудреной технике?

Я постоял минут пять, ожидая, что кто-нибудь из загадочного Центра сам позвонит сюда, узнать, что случилось, но ничего не происходило, и решив, что будет лучше, если посланца или посланцев я подожду снаружи, в темноте, так, на всякий случай, я вышел из комнаты с рубильником.

Не смотря на всю ирреальность происходящего, я с интересом пронаблюдал, как стена сама по себе закрылась, потом вышел в темноту подвала, отошел от железной двери шагов на десять в сторону и присел на теплую канализационную трубу. Оставалось только ждать!

Он появился минут через двадцать пять – шел по подвалу к камер связи, в абсолютной тьме, и только тихие шаги и шорох катышков керамзита дали мне понять, что посланец появился. Я достал из нагрудного кармана жилета и одел захваченный с собой еще вчера прибор ночного видения – обещал показать его ребятам из «ОО». Пользоваться этим «ночным глазом» можно было только в экстренных случаях – аккумулятор разряжался слишком быстро…

Тьма вокруг сразу сменилась зеленоватым мерцанием, а из дальнего проема возникла человеческая фигура, тоже в каких-то странных очках и с полновесным армейским калашниковым в руках.

Я особо не прятался, даже встал и вскинул руку, давая понять идущему, что не собираюсь причинять ему зла, но как только меня заметили, человек без предупреждения вскинул автомат, прогрохотала очередь, и зеленоватый сумрак разорвали пятна мрака – так в «ночном глазе» выглядели вспышки выстрелов.

Пули процокали по стене, одна срикошетила от бетона и пробила куртку слева, почти напротив сердца. Только усиленная пластинка бронежилета спасла мне жизнь…

«Да что же они за люди – сперва стреляют, а потом разбираются!», – пронеслось у меня в голове, а тело уже привычно среагировало на опасность – я упал, откатился в сторону, выхватил пистолет, ловя на мушку посланников Центра, а на ум вдруг пришло: «Что-то слишком часто в последнее время…» Что «слишком часто», додумать я не успел – присмотрелся к манипуляциям «центровика» и обмер – тот вставлял в подствольный гранатомет цилиндрик гранаты.

«Ну все, сейчас шарахнет, и никакой „броник“ не спасет!», – подумал я и крикнул, как уже кричал Связному:

– Не стреляйте! Я – Сергей Воронцов! Мне надо связаться с кем-нибудь из руководства! У меня Прибор!

В ответ человек вскинул автомат, и я понял, что если сейчас ничего не предпринять, то смерть моя будет скорой и бесславной. Я дважды выстрелил, целясь в ноги, но после первого же выстрела стрелок упал и вторая пуля прошла мимо – я хорошо видел, как от стены за упавшим посланником отлетели бетонные крошки.

Он вскочил неожиданно, наугад дал очередь в темноту, потом бухнул подствольник и граната с диким грохотом взорвалась в ложной «электрощитовой»!

Посланник бегом бросился к выходу, петляя, как заяц. Я вскочил и устремился за ним, крича на бегу, и прижимая раненой рукой к телу дипломат с прибором.

Человек с автоматом добежал до выхода из подвала, на ступеньках дал еще одну очередь, едва не задев меня, и выскочил наружу. Выбежав вслед за ним, на ходу срывая с лица очки, я увидел, как тот садиться в стоящую неподалеку серую «Ауди».

«Все! Упустил! Где теперь его искать!», – в отчаянии подумал я. Вокруг уже останавливались удивленные необычным видом мужика с пистолетом, поздние прохожие, жильцы дома, выгуливающие собак…

«Ауди» взревела своим далеко не слабым движком и на дикой скорости, пугая собак и их владельцев, рванулась с места. И тут удача мне улыбнулась: сзади я услышал знакомый сигнал, – Борис вернулся! Это была удача, из тех, которыми крайне редко, но все же награждает судьба…

Я рывком открыл дверь, прыгнул на сиденье, указал пальцем на удаляющиеся габаритные огни «Ауди»:

– Борька, срочно за ним!

Борис не понимающе глянул на меня:

– Чего тут такое? Серега, нет на месте этого Наставника, выкрутился, гад…

Я махнул рукой – после, после, давай, вперед!

Борис хмыкнул, но послушно выжал сцепление, и джип рванулся с места – в погоню!

«Ауди» на предельной скорости уходило по Героев Панфиловцев, обходя редкие в это время суток – было уже к полуночи – машины. Борис довольно быстро сократил дистанцию до тридцати-сорока метров, но потом водитель «Ауди» понял, что его преследуют, и наддал так, что наш джип начал отставать.

Мы свернули вслед за преследуемой машиной сперва на Планерную, потом – на улицу Свободы.

– Ко МКАДу едет! – процедил Борис: – А за ним поселки – Новобутаково, Новые Барашки! Если он знает дороги, уйдет! Там всяких проселков – тьма-тьмущая… Во шпарит, гад! За сто пятьдесят, нет, вру! За сто восемьдесят!! Мы сейчас, похоже, взлетим!

Впереди показалась залитая оранжевыми огнями МКАД. Улица Свободы выходила на нее хитрой развязкой, и Борис надавил на газ, стремясь хоть тут «достать» «Ауди». Джип более устойчиво вел себя на поворотах, и Борису не пришлось сильно сбрасывать скорость, вписываясь в изгибы развязки.

– Как тут у тебя окна открывается? – спросил я.

– Там, на двери, клавиша есть такая! Нажми, стеклоподъемник автоматический!

Я опустил широкое окно джипа до предела, вытащил пистолет и до половины высунулся наружу, упершись ногами в сиденье. Ледяной воздух хлестанул по глазам, высекая слезы, мешая смотреть… Прищурившись, я вытянул вперед руки с зажатым в них оружием. «Стреляй, Глеб Егорыч!..»

– Куда, дурак?! – всполошился Борис: – Выпадешь, убьешься!

– Не лезь! – рявкнул я на него, поудобнее перехватил пистолет двумя руками, прицелился и выстрелил по колесам уходящей за поворот «Ауди». Мне обязательно надо было «добыть» посланника живым, иначе обрывалась и эта ниточка, и поэтому я стрелял очень аккуратно, тщательно, насколько это можно было на такой скорости в прыгающей на кочках машине, целясь…

– Серега! Погоди, хотя бы МКАД проскочим! – проорал Борис, дергая меня одной рукой за штанину: – Тут и менты могут быть, и вообще народу полно! Вдруг ты попадешь в кого-нибудь!

Я влез обратно, уселся на сидение, закурил:

– Я хотел резину ему попортить, на сдутом колесе далеко не уедешь!

«Ауди» тем временем выскочила с развязки на Кольцевую, и резко прибавив скорости, начала уходить к Ленинградскому шоссе.

– Где там следующий сворот со МКАДа? – спросил я, следя глазами за двигающимися впереди, метрах в пятидесяти, среди других машин, огнями «Ауди».

– Не помню! – ответил Борис: – Посмотри в бардачке, там есть карта! Но, по-моему, Ленинградка, она уже близка! А там ментов… Как грязи!

Однако Ленинградское шоссе «Ауди» проскочила, не снижая скорости, и свернула с Кольцевой только в районе платформы Левобережная.

– В Химки уходит, гнида! – определил Борис: – Ничего, там-то мы его и достанем, голубчика! В Химках сроду путных дорог не было, он себе все дно порасшибает об их колдобины!

Залитый огнями МКАД остался позади, теперь мы мчались по узкой, темной дороге, обсаженной с двух сторон чахлыми, голыми, как будто кастрированными тополями. Позади заревом на полнеба осталась Москва, а впереди уже виднелись огоньки Химок.

Кусок земли, по которому мы сейчас неслись со скоростью в сто пятьдесят километров в час, как бы отделял мегаполис от пригорода. Здесь было пустынно, тихо и темно. Я понял, что «Ауди» надо брать сейчас…

– Борька, постарайся не вилять! – крикнул я другу, открыл окно и снова до половины вылез наружу, вскидывая беретту.

Пистолет издал несколько сухих, отрывистых звуков, похожих на кашель, и сразу потонувших в бешеном реве двигателя и гуле шипованых колес джипа. Я увидел, как разлетелся вдребезги левый задний фонарь «Ауди», прицелился, и дал новую серию выстрелов.

Еще во время учебы в «Щите» стрелять из движущейся машины для меня всегда было сущим наказанием. Трясущиеся руки мешали нормально прицелиться, все прыгало и дергалось… Наверное, так себя ощущал бы скрипач-виртуоз, если бы ему предложили сыграть что-нибудь крутое и сложное, стоя на вибростенде!

Но на этот раз я попал! «Ауди» словно бы присела на задние колеса, потом вдруг резко пошла юзом, машину развернуло и подбросило в воздух. Пробитые колеса на скорости под сто восемьдесят сработали, как граната под днище…

– Тормози! – заорал я Борису, наблюдая за кувыркающейся по темной обочине «Ауди». «Только бы не взорвалась!», – подумал я – нельзя терять ниточку, связывающую с Центром, а значит, с Катей, никак нельзя!

«Ауди», к счастью, не взорвалась. Машину раз десять перевернуло, выбросило с дороги в кювет, где она наконец успокоилась, застыв вверх колесами помятой глыбой металла.

На дороге, и снова к счастью, по случаю глубокой ночи машин практически не было, и никто не бросился спасть несчастную жертву ДТП. Борис лихо остановил джип прямо над поверженной «Ауди», я с пистолетом наготове вылез из машины, и в ту же секунду из «Ауди», постанывая, выбрался человек, и прихрамывая, устремился прочь, в чистое, заснеженное поле.

Я не выдержал, рассмеялся, выстрелил в снег перед бегущим, так, чтобы ковыляющий в двадцати метрах от него беглец понял, что лучшей мишени, чем он, и придумать нельзя, и крикнул, вновь использовав фразу из популярного фильма:

– Ты не угомонился еще?! Я же показал тебе, как стреляю!

Человек на снегу замер, потом, понуря голову, побрел обратно.

– Давай руку! – я помог ему выбраться из кювета, быстро сковал руки наручниками, а сам спустился к «Ауди», заглянул внутрь, но раздувшаяся белая аварийная подушка не давала возможности что-либо рассмотреть.

«Концы – в воду!», – почему-то подумал я, отрезал кусок от ремня безопасности, сунул один конец в бензобак, другой поджег и в два прыжка вернулся к джипу, возле которого мялся неудачливый беглец.

– В машину! – скомандовал я, быстро обыскал пленника, не найдя при нем ничего, кроме пластиковой карточки водительских прав на имя Суховерченко Петра Павловича и авторучки, запихнул захваченного на заднее сидение, сам сел рядом, тронул Бориса за плечо:

– Поехали!

Отставной полковник ФСБ Урусов сидел в своем рабочем кабинете и пил третий за последние два часа стакан кофе. Было уже заполночь, а каких-либо фактов, указывающих на то, куда делся Сергей Воронцов и похищенный им прибор, не было. В том, что прибор похитил именно Воронцов, полковник, в общем-то, и не сомневался – слишком уж многое говорило ему об этом…

– Разрешите? – в дверь просунулась голова Федорова, тоже бывшего коллеги Урусова, «вычищенного» из рядов доблестной госбезопастности в звании капитана после известных летних событий, связанных с избирательной компанией одного из кандидатов в президенты. Федоров исполнял обязанности начальника импровизированной опергруппы, работающей «по Воронцову».

– Заходи, Илья! – кивнул Урусов, отодвигая стакан: – Ну?

– Дело плохо! Осмотр квартиры и двора, где проживал Пашутин, не прояснили обстановку! – Федоров вынул из портфеля протоколы осмотра места происшествия: – Милицией обнаружен труп Пашутина, труп его соседки по квартире, и еще три трупа неизвестных лиц мужского пола – в подъезде и во дворе! Все они не имеют документов, оружия и личных вещей, из чего не возможно ни установить личности погибших, ни их профессиональную принадлежность… Эти, трое, застрелены из беретты Воронцова, однако Пашутин и его квартирная хозяйка убиты из другого оружия, скорее всего, иностранного производства, марка устанавливается экспертами. Жильцы окрестных домов показали, что утром во дворе имела место массированная перестрелка с использованием автоматического оружия, слышались крики, звон разбитых стекол. В квартиру номер три, расположенную в доме напротив Пашутинского, на первом этаже, около десяти утра через окно вломился мужчина с коричневым дипломатом, по фотографии квартирная хозяйка и ее внучка опознали Воронцова. Из квартиры он выбрался через окно в соседний двор, после этого они еще слышали выстрелы, с крыши, и все, далее след Воронцова теряется!

– А его жена? – устало спросил Урусов, не услышав ничего нового для себя.

– Жена Воронцова, Екатерина Васильевна, с которой он в данный момент находиться в состоянии развода, но проживает вместе, около десяти утра покинула свое рабочее место вместе с каким-то мужчиной, и больше не появлялась ни дома, ни на работе, ни у своей матери!

– Все продумал, все подготовил… – пробормотал Урусов, вдруг шарахнул кулаком по столу: – Ну, сучек! Никогда себе этого не прощу! Где его теперь искать? Жену увез, сам ушел, и Прибор… Все, вся работа – псу под хвост! Говорил я этим немцам-шведам – не скупитесь, бляха-муха! Нет, им подавай результаты на минимуме средств! У-у, в Бога, в душу, в мать!

– Они – швейцарцы, товарищ полковник! – подал голос Федоров.

– Да хоть японцы, один хрен! – рявкнул Урусов, стукнул кулаком по столу: – Ну, а вы? Что, зря вам такие деньги платят? Мать вашу, сыщики! Ищите, думайте! У него должны быть сообщники! Проверьте все связи, всех друзей…

– Уже проверили, товарищ полковник! Под подозрением Борис Епифанов, археолог, бывший сотрудник НИИ Архивного Дела. Ныне работает водителем в коммерческой фирме «Билдинг-АРС». К нему домой отправлены наши люди, надеемся получить сведения уже к утру!

– Почему к утру? – спросил Урусов.

– В данный момент Епифанова дома нет! На работе сообщили, что он позвонил старшему менеджеру около двух часов дня и отпросился на весь оставшийся рабочий день – якобы встречать какую-то родственницу. Опрос домашних – сестры Епифанова и его жены, показал, что ни о какой родственнице они не знают, а отсутствием Епифанова встревожены…

– Илья, вы не запрашивали сводку – не было ли в течении дня еще каких-либо происшествий, косвенно связанных с Воронцовым?

– Суточная сводка будет готова минут через сорок!

– Давайте, как только – так сразу ко мне! – Урусов откинулся на скрипнувшую под его тяжестью спинку стула, отхлебнул остывший кофе, спросил:

– Устал?

– Есть немного, товарищ полковник! – улыбнулся Федоров.

– Кофе хочешь? Наливай сам, вон стаканы! – полковник кивнул на стоящую на боковом столике кофеварку и поднос со стаканами: – Воронцов, Воронцов… Вот что, запроси-ка Костянникова, из «нашего», ну, ты понимаешь, да? архива. Надо посмотреть материалы на него…

Глава третья

– Имя? Род занятий? – я ткнул захваченного кулаком в бок: – Да говори, что ты заткнулся, как…

– Он просто плохо понимает свое положение! – прервал Сергея Борис с переднего сидения: – Эй, братан! Мы не из всяких там МВД, ФСБ и прочих Рубопов! Мы сами по себе! У этого вот человека, который сидит сейчас рядом с тобой, ваши забрали жену, пообещав обменять ее вон на тот чемоданчик! Поэтому ты его не зли, спокойно и правдиво ответь на все вопросы и гуляй! Никто не собирается тебя убивать! Нам просто нужна связь с вашими шишками, понял?

– Да что ты ему объясняешь! – рассвирепел я, встряхнул молчаливого пленника так, что у того клацнули зубы: – Где находится Центр? Кто стоит во главе? Где моя жена?!

Ответом ему было молчание, и я пошел, что называется, ва-банк:

– Борька, останови!

Борис удивленно покосился на меня, но машину послушно остановил. Мы проезжали в этот момент какими-то глухими Химкинскими переулками, стремясь выбраться на Ленинградское шоссе, чтобы вернуться в Москву.

– Вылезай! – скомандовал я пленнику, вытащил пистолет, не выходя из машины, направил ствол в переносицу: – Если ты не будешь говорить, то ты мне не нужен! Я за сегодняшний день завалил столько ваших, что одним больше, одним меньше – мне уже все равно! Ты мог бы сохранить себе жизнь, но ты упустил эту возможность! Я не буду, как в дешевых фильмах, считать до трех, давать тебе последнюю возможность, я просто вот сейчас спрашиваю – ты скажешь мне то, что я хочу знать? Отсутствие ответа или слово «нет» означают, что ты уже умер!

– Я… – дрожащим голосом начал пленник, потом поперхнулся, и закончил уже более уверенно: – Я скажу! Но я ничего не знаю! Я всего лишь рядовой сотрудник из группы оперативного реагирования!

– Ладно! – кивнул я, убирая пистолет: – Садись в машину! Где моя жена?

– Я не знаю! Честное слово! Я даже понятия не имею, где она может быть! Хотя… В одном из превентариев!

– Где?! – хором спросили мы с Борисом.

– Ну, превентарий – это… Как я понимаю, это что-то вроде такого… Негосударственного института или лаборатории, где разные безработные ученые могут работать, как раньше, до перестройки!..

– И что же они там делают? – скептически хмыкнул я.

– Да всякое! – покрутил головой пленник, становясь все более разговорчивым: – Я осенью как раз два месяца охранял один, тут, в Подмосковье, так в нем, по-моему, химики трудятся, химичат чего-то там…

– А почему ты думаешь, что моя жена может быть в этом… превентарии? – спросил я.

– Ну, в офисе у нас ее нет! Это точно, я бы знал! А больше я мест, где можно было бы держать человека, не знаю! И потом: в превентарии же удобно – там и жилые корпуса есть, и столовая, и спортзал, и все остальное!

– А где находится этот… серпентарий? – спросил Борис, выехав, наконец, на Ленинградку и прибавив газу.

– Возле Ногинска! Там раньше был пионерский лагерь, а потом фирма его выкупила…

– А что за фирма и чем вообще она занимается? – после вопроса о Кате этот интересовал меня больше всего. Пленник приосанился и выдал:

– Поддержкой и развитием интеллектуального потенциала России!

– Чем-чем?! – переспросил я: – А на хрена же вам тогда такая охрана, с автоматами, и прочей амуницией?

– Так мозги сейчас в мире – самый ходовой товар! – важно объяснил парень, похоже, уверовавший в свое спасение: – На нас по началу столько наездов было! Ну, я тогда еще не работал, ребята рассказывали – страшное дело!

– Ладно, давай адреса офиса и этого… превентария, и можешь проваливать! – устало сказал я, и тут же спохватился – отпускать этого бойца было ни как нельзя, он сразу поднимет тревогу, хотя, тревога у них, наверное, и так уже по полной программе – Прибор, бойня во дворе пашутинского дома, Наставник, Связной, камера связи, исчезновение вот этого вот архаровца… Только бы они не решили отыграться на Кате!

– Вы меня отпустите? – потеребил меня за рукав пленник.

– Нет, посидишь пока в одном укромном месте! – покачал я головой, ткнул Бориса в плечо: – Давай в тот подвальчик, помнишь?

Борис кивнул:

– Еще бы!

Пленника, предварительно обмотав скотчем, так же, как и Наставника, посадили в теплый подвал одного из старых домов на Бутырской улице. Когда-то давным-давно, казалось, в какой-то другой жизни, мы с Борисом, недавно познакомившиеся, опробовали там самодельный миноискатель, собранный самостоятельно, по схеме из Интернета – Борис тогда всерьез увлекался кладоискательством, оставив свою археологию.

На счастье, никто не видел, как мы вывели из машины нашего пленника со скованными руками и увели вниз по узкой, выщербленной лестнице. Из этого подвала через тайный ход можно было попасть в обширные подземелья под центральной частью Москвы, где мы с Борькой немало поблуждали в свое время.

В сами катакомбы я решил не лезть, а так же, как и с Наставником, примотал пленника к какой-то ржавой железной конструкции, наказав сидеть тихо. «Он все равно будет кричать, и утром его, пожалуй, кто-нибудь да услышит! Так что за ним даже не придется возвращаться!», – подумал я, вслед за Борисом поднимаясь по лестнице наружу.

Мы вышли на улицу, закурили, сели в машину. Борис зевнул и спросил:

– А теперь куда? В этот… серпентарий, или как?

Я потер руками слипающиеся глаза:

– Давай в превентарий! Если там пусто, поспим часа три-четыре, и с утреца нагрянем в офис!

Борис вздохнул, пробубнил что-то про то, что его выгонят с работы, завел машину и мы поехали…

Где-то в центре Москвы…

Учитель пребывал в состоянии черной меланхолии. Действительно – срывалась генеральная акция, тут было от чего впасть в уныние – более идиотской ситуации представить было трудно. Он все продумал, все просчитал, все проверил, а в результате все его планы летят к черту из-за одного слишком эмоционального телохранителя, имеющего привычку сперва стрелять, а потом думать. Учитель в раздражении походил по кабинету, потом подошел к черному треугольному столу и резко ударил ладонью по панели вызова – надо было на ком-то отыграться, и чем скорее, тем лучше…

Спустя пару минут в кабинет вошли Андрей Эдуардович и Дмитрий Дмитриевич, подошли к столу, но не сели, молча уставившись на своего шефа – характер Учителя они оба знали достаточно хорошо.

– Итак, господа хорошие, где!? Я вас спрашиваю, где Прибор? Молчание – это не ответ! Извольте дать какие-нибудь объяснения!

– Данных пока нет, господин Учитель! – негромко произнес Дмитрий Дмитриевич: – Если бы они были, вы бы уже о них знали… Ищем, проверяем, анализируем…

– Ага, они анализируют! – взвился Учитель: – Они проверяют! Меня не интересует процесс! Меня интересует только результат! Зарубите это на своем носу! А вы что молчите, Андрей Эдуардович? Вам вообще нечего сказать? Хороши помошнички…

Учитель некоторое время молчал, расхаживая вдоль одной из сторон стола, потом повернулся к по-прежнему молча стоящим замам:

– Попытайтесь хотя бы выявить его связи – к кому он может пойти, к кому может обратиться за помощью, в конце концов, куда он пойдет спать этой ночью, домой-то ему нельзя!

– Работа по проверке связей Воронцова уже ведется, господин Учитель! Есть первые результаты, по ним проводиться работа!

– Хорошо… – Учитель нагнул голову, потом подумал и сказал: – Я думаю, надо подключить к этим поискам милицию – пусть поработают на нас.

– Господин Учитель! В отличии от ФСБ, у нас нет своих людей, сколько-нибудь значимых в иерархии МВД. Только низовые сотрудники…

– Я знаю! Мы, как говорил вождь и учитель мирового пролетариата, пойдем другим путем! Напишите заявление об… ну, скажем, об ограблении одного из «КИ-клубов» его бывшим членом Воронцовым С.С., укравшим ценный научный прибор! Да, да! Чем правдивее информация, тем лучше! Пусть Воронцова ищут все – и ФСБ, и МВД! Я все продумал – нам помогут их же собственные предрассудки и традиции, сложившиеся еще в советское время! Взаимно проникающей информации не будет – эти ведомства идут на совместные действия только по приказу высшего руководства, а мы «зарядим» их снизу! Главное – тщательно проработайте все нюансы, сделайте грамотное заявление, пусть сыщики повертятся! Передайте им фотографию, все приметы Воронцова, но только так, чтобы комар носа не подточил! И обязательно оговорите с муровцами момент задержания – на нем должны присутствовать наши люди! Ну, придумайте что-нибудь, мол, прибор очень ценный, нужна консультация, а то при неквалифицированных действиях возможно… не знаю, ртутное загрязнение какое-нибудь, или еще что-то, словом, придумайте – не мне вас учить! Все, свободны…

Превентарий находился почти на трех четвертях пути из Москвы в Ногинск, и сторонний человек ни за что бы не догадался, что скрывается в конце неприметной, узкой дороги, ни к селу, ни к городу вдруг ответвляющейся от основной магистрали.

Борис свернул на эту дорожку, переключил фары на ближний свет, а потом, по моему совету, и вовсе выключил их. Дорога шла изгибами, вокруг расстилались перелески, рощицы, блестел под луной снег. Борис вел джип медленно, вглядываясь в сереющую перед ним полоску асфальта.

Неожиданно за деревьями показались какие-то низкие строения.

– Тормози! – тронул я Борьку за руку: – Развернись и жди меня! Если что, уезжай! «Урусовцы» наверняка уже было у тебя дома, поэтому придумай что-нибудь, какую-нибудь отмазку, где ты был!

– Что значит «если что – уезжай»? – возмутился Борис: – Нет уж, или мы уедем вместе, или…

– Ладно-ладно, не кипятись! – Я усмехнулся: – Будем надеяться, что «если…» не произойдет! Ну все, я пошел!

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! – я вылез из машины, размял затекшие ноги, и быстрым шагом двинулся к белеющему в темноте, метрах в трехстах впереди, забору.

Дорога упиралась в железные ворота, едва освещенные двумя тусклыми оранжевыми лампами. Вокруг не было ни души, но я, притаившись в кустах, решил, что это кажущееся безлюдье обманчиво – если учитывать тот уровень технической оснащенности, с которым мне пришлось столкнуться, наверняка и ворота и забор под надежной охраной и пристальным наблюдением каких-нибудь видеоустройств.

Осторожно выбравшись из кустов, я, держась на почтительном расстоянии, двинулся вдоль забора, по колено утопая в снегу.

Вскоре выяснилось, что бетонные плиты тянуться только метров на пятьсот в обе стороны от ворот, а потом, поворачивая, уступают место обычной железной сетке-рабице, опутанной поверху колючей проволокой. Не веря в такую удачу, я приблизился к забору, и в самый последний момент заметил тоненькие проводки-струнки, натянутые между столбами. Сигнализация, колебательный контур! Как только колебания превысят норму, сработает сигнал, и тот час же примчаться толпы охранников «с пушками и перьями…»

Уныло присев на пенек, смахнув с него предварительно снег, я закурил, разглядывая виднеющиеся за забором строения. В принципе, это был бывший типовой пионерский лагерь, если не считать торчащих над одноэтажными кирпичными корпусами серебристых грибков труб вытяжки, тарелок антенн спутниковой связи и каких-то буллитов, соединенных тонкими трубопроводами друг с другом.

Вокруг стояла звенящая ночная тишина, только со стороны построек доносился еле слышный гул, наверное, работали насосы в котельной, да тихо шумел ветер в верхушках мерзлых берез.

Я расслабился, привалившись спиной к стволу дерева, и только сейчас почувствовал, как устал за эти сумасшедшие сутки. Безумно хотелось спать, все тело ломило, ныли раны, но хуже всех физических страданий была мучительная мысль о том, что Катя сейчас в руках неизвестных маньяков, полудурков-полугениев, собравшихся чуть ли не захватить власть в стране.

Все, хватит! Решительно встав, сдирая с себя липкую паутину сна, я еще раз внимательно осмотрел забор, прикидывая, как лучше через него перебраться, не потревожив сигнализации. Способ нашелся довольно быстро, простой и гениальный одновременно. Я взобрался на старую, раскидистую березу, росшую возле самого забора, перебрался на торчащий, нависающий над сеткой сук, побалансировал на гибких ветвях, раскачав их посильнее, и резко оттолкнувшись, перелетел через преграду, приземлившись в глубокий, рыхлый снег в полутора метрах от забора. Дедушка Дарвин был прав, человек произошел от обезьяны!

Все прошло гладко. Выбравшись из снега, я отряхнулся, и пригибаясь, двинулся к ближайшему корпусу – одноэтажному зданию, типичному бараку под заснеженной шиферной крышей, в двух крайних окнах которого горел свет.

Осторожно, стараясь не создавать много шума, я подкрался к освещенному окну, и попытался заглянуть внутрь. Тут меня ждала неудача – окно со стороны комнаты наглухо закрывали серые жалюзи, и как я не ловчил, разглядеть что-либо в просветы между «жалюзинами» так и не смог.

Ощутимо похолодало, ветер усилился. Серые, низкие облака расплывались по небу, как клочья ваты, в просветах показалась чернота, утыканная мириадами звезд. Я всегда поражался, как много их бывает видно вдали от города, где нет отвлекающего света фонарей, реклам, фар машин…

Неожиданно в морозной тишине послышался скрип открывшейся двери. Выглянув из-за угла корпуса, я увидел, как из соседнего здания вышел на низкое крылечко человек в тулупе и лохматой собачьей шапке. Был он высок, худ, лицо украшала светлая, редкая бороденка, на носу поблескивали очки.

Человек закурил, и что-то бубня себе под нос, двинулся по узкой тропинке в обход корпусов, медленно приближаясь к мне, притаившемуся за углом барака. Вскоре до моего слуха донеслось: «…И вовсе незачем тут использовать катализатор! Все это чушь, господин Селезнев! Вот так-то! Надо просто подогреть смесь и прогнать ее через абсорбирующую мембрану, и тогда мы получим… Черт, а ночка-то какая! Феерия! Н-да… А еще, господин Селезнев, вы заблуждаетесь относительно области применения нашего вещества! Им не только хорошо опылять колорадских жучков, им можно опылить и человечков, и тогда они, как и жуки, утратят способность к размножению и вскинут лапки кверху! Вот так вот… Нет, надо чаще вставать по ночам, до чего же хорошо…»

Человек, не переставая бубнить, неспешно прошествовал мимо меня, ничего не заметив, и начал удаляться в сторону изгороди, туда, откуда пять минут назад пришел я.

Решение созрело у меня в мозгу практически мгновенно, и я мягким, быстрым шагом, стараясь ставить ноги след в след, строго вертикально, чтобы меня не выдал скрип снега и шорох шагов, устремился за незнакомцем, на ходу вытаскивая из рукава нож.

Болтающий сам с собой человек, судя по всему, химик, уже скрылся за деревьями, подходя к затерявшейся меж них старой беседке. В советское время в ней, наверное, собиралось после отбоя покурить не одно поколение пионеров из старших отрядов, да и их вожатые наверняка не раз уединялись тут с рано повзрослевшими пионерками, польстившимися на накаченные мускулы…

Ныне беседка, восьмигранная, с изрезанными пионерскими ножиками, потемневшими перилами и полуобвалившийся крышей, явно заброшенная новыми хозяевами лагеря, стояла, утопая в сугробах, а низкий густой кустарник надежно преграждал все подходы к ней, оставив только узкую тропку, по которой и шел не прекращающий говорить сам с собой человек.

Вот он подошел к кустам, вот остановился, словно услышав вдруг что-то подозрительное, замер, оглядываясь, но вокруг было пусто, только шумели безлистыми ветвями, клонясь под ветром, молодые березки. Человек, решив, что ему померещилось, вновь повернулся к беседке, сунул руку под скамейку, вытащил поллитровую бутылку, заткнутую резиновой пробкой и лабораторную мензурку. Он уже было собрался откупорить вожделенный сосуд, как в ту же секунду почувствовал у своего горло узкое, холодное лезвие ножа, а мой хриплый голос прошипел в волосатое ухо:

– Дернешься – убью!

– А… я… Я молчу! – с готовностью отозвался химик, выронив стеклотару и мензурку в снег. Я, не убирая руку с ножом от горла, приказал в полголоса:

– Иди к забору!

Так мы и пошли – я сбоку, правой рукой с зажатым в ней ножом угрожая жизни захваченного мною обитателя превентария, а сам химик – по тропинке, чуть отклоняясь назад, словно боясь, что он может горлом надавить на лезвие ножа и порезать сам себя.

Возле забора я убрал нож и кивнул на росшее прямо рядом со столбом дерево:

– Лезь!

Химик поправил шапку, и в блеклом свете снега и звезд я разглядел, что он уже далеко не молод, скорее всего, ему лет пятьдесят, и еще – что химик очень боится…

– Я… староват для подобных упражнений! Не могли бы вы мне объяснить, молодой человек, кто вы, и что вам от меня нужно?

– Потом узнаешь! – грубо ответил я: – Снимай тулуп и лезь на дерево! Живо!

Химик повздыхал, послушно снял овчину и кое-как, комично оттопырив задницу, все же взобрался на первую от земли развилку. Я подхватил брошенный в снег тулуп, вскарабкался следом и уселся на ветку рядом с химиком:

– Теперь давай, ползи вот по этой ветке до конца и прыгай в снег на той стороне!

– Что вы!! Я боюсь! Там же высоко! – решительно заявил пленник: – Я сломаю ногу!

– Не сломаешь! Повиснешь на ветвях, они сами опустятся под весом тела! Давай!

– Ну… если вы настаиваете… – пробормотал химик и пополз по ветке, извиваясь всем телом и обдирая пузо о корявые сучки. Он преодолел метра два, оставив забор далеко позади, тут ветка согнулась, а потом с громким треском обломилась, и незадачливый древолаз безмолвно нырнул лицом вперед в снег и замер там, не издав ни звука.

Я, встревожившись – язык нужен был мне живым и здоровым – пробежал по гнущейся ветке следом, прыгнул, приземлился рядом и вытащил химика из сугроба.

– А… Мне… Очки! – пробормотал тот, близоруко шаря руками по снегу вокруг себя в поисках слетевших очков. Я быстро нашел треснувшие старомодные очки в толстой коричневой оправе, водрузил их на нос языка, помог ему подняться:

– Цел? Идти можешь?

– Я… У меня кружиться голова! – заявил химик, отряхивая с одежды снег. Я запахнул его в тулуп, похлопал по плечу:

– Руки-ноги целы – и ладно! А голова… Это от свежего воздуха! Ну, пошли!

Дорогой язык начал ныть – куда да зачем, это произвол, он будет жаловаться, это же киднеппинг, есть законы, он ничего не знает, это все ошибка, и нытье это продолжалось все то время, пока окольными путями я вел химика к джипу, поджидавшему их в полутора километрах от въезда в превентарий.

Борис, к моему удивлению, спокойно спал, и только громкий стук по двери машины разбудил его, заставил вскочить, и схватиться за монтировку.

– Свои, свои! – успокоил я друга.

– О! А это кто? – удивился Борис, уставившись на языка.

– Сейчас узнаем! – усмехнулся я: – Пока могу только сказать, что он химик и любит гулять по ночам под звездами! Борь, давай-ка отъедем отсюда километров на пять, кабы они не хватились нашего гостя, да не начали искать!

Джип остановился на уютной поляне, проехав вдоль неприметной заснеженной речушки прямо по полям несколько километров. Дорога с редкими, по ночному времени, машинами, осталась далеко позади, за лесом, а от превентария мы удалились вообще километров на семь-восемь.

– Ну вот! – зловеще сказал я, вылезая из машины: – Тут и будем разговаривать! Выходи! Имя?

– Горобко Валерий Константинович!

– Есть ли в вашем… лагере женщины?

Горобко изобразил на лице крайнюю степень удивления:

– Что вы! Какие женщины! У нас обитель чистой науки. Нам, простите, не до них…

Я упрямо нагнул голову:

– У меня есть сведения, что ваша организация захватила мою жену в качестве заложника! У меня так же есть подозрение, что ее могут содержать здесь, в превентарии!

– Нет-нет-нет! – быстро заговорил Горобко, блестя глазами: – Это ошибка! Ваша жена не может быть захвачена… нашей организацией, как вы изволили выразиться. Да нет, чушь! Абсурд! Мы же ученые! Зачем нам это!?

Я уже видел, что перед нами сидит человек, очень далекий не просто от всей этой истории с Прибором и похищением Кати, но и вообще от современной жизни. Он действительно был ученым, фанатом науки, наконец-то нашедшим свой рай в этом дурацком превентарии, где он занимался любимым делом в компании таких же, как он, блаженных «гениев». А может, и действительно, гениев безо всяких кавычек, кто знает?

– Хорошо! Борь, разведи костер, хоть тушенку разогреем, жрать охота! Горобко, давайте так: вы сейчас рассказываете мне все, что вы знаете о вашей организации, об этом… превентарии, как вы лично туда попали, чем вы там занимаетесь, и мы вас отпускаем, более того, даже подбросим поближе к воротам! О вашем согласии не спрашиваю – другого выхода у вас просто нет, вы разумный человек и понимаете это, да?

– Кто вы такие? – после минутного раздумья спросил химик, исподлобья разглядывая меня.

– Люди мы! – отозвался вернувшийся с охапкой хвороста для костра Борис: – Простые человеки! Друзья! У него жену похитили, следы вывели на ваше логовище, так что давай, дядя, колись, что у вас и как!

– Хорошо! – кивнул Горобко: – Я расскажу… Я – химик, кандидат наук, до восемьдесят девятого работал в лаборатории органической химии, при Академии Сельскохозяйственных наук СССР, мы делали препараты, так сказать, на стыке наук, способные влиять на механизм размножения различных насекомых-вредителей. Ну, тут начались новые экономические времена, нас перестали финансировать, а потом и вообще сократили, как убыточных – денег мы не приносили! В результате я и полтора десятка моих коллег оказались на улице… Многие уехали за границу – им происхождение позволяло, у них ТАМ – историческая родина, вы понимаете, о чем я говорю… Знаете, я тогда первый раз в жизни пожалел, что не еврей! Первый, но… в общем, и последний…

– Не отвлекайтесь! – прислушивающийся к рассказу Горобко Борис «столкнул» химика с антисемитской темы.

– Да, да, конечно! Это к делу не относится… Ну, так вот. После сокращения я год промытарился, подрабатывая халтурами, репетиторством, даже в школе преподавал. И как-то раз, случайно, встретил я своего старинного, еще институтского знакомого, и он предложил познакомить меня с одним человеком, который печется о российской науке!

– С этого места, пожалуйста, поподробнее! – вполголоса сказал я, наблюдая, как Борис вскрывает консервные банки с тушенкой и пристраивает их сбоку небольшого, потрескивающего костерка.

Пламя взметнулось вверх и осветило лица сидящих вокруг огня. Я перевел взгляд на Горобко, и только тут до конца разглядел этого человека – усталого, напуганного, умного, но какого-то… Я порылся в памяти, но так и не смог подобрать нужного слова. Ближе всего было – безвольного, покорного…

– Мы встретились в каком-то полуподвальном помещении, – продолжил свой рассказ химик: – Человек представился мне, как Учитель…

– Учитель? – переспросил Борис.

– Да! – кивнул Горобко: – Просто – Учитель! Без имени, без фамилии. Так вот, это Учитель сказал, что он представляет одну неправительственную, благотворительную организацию, или, если мне угодно, фонд, который главной задачей своей деятельности видит спасение, сохранение и развитие отечественной, российской науки! И для этого они создают по России сеть частных научно-исследовательских институтов, или, как он их назвал, превентариев, от английского «превентор» – «предотвращатель», Учитель имел в виду, что мы будем предотвращать полное отупение нации, полный распад и крах науки в нашей стране…

Поначалу, конечно, было трудно, это же был девяносто второй год! Мы сами делали ремонт в корпусах, сами монтировали оборудование… Многие не выдержали трудностей, ушли, уехали, бежали. Я к тому времени уже лет десять, как развелся со своей второй женой – характер у меня, знаете, не очень… Да и она… Так что жизнь моя ни кому, кроме меня самого, была особо не нужна. Ну, в общем, в девяносто третьем мы потихоньку начали разрабатывать темы, нащупывать идеи… И вы знаете, какое это, оказывается, счастье – работать самостоятельно, без оглядки на начальство, без госзаказа, без спущенных сверху тем, не думая о том, укладываются ли твои исследования в бюджет лаборатории на текущий квартал! Я как заново родился! Мы…

– На какие средства существует ваш превентарий? – перебил воодушевившегося было Горобко я.

– Ну, я же вам сказал – тот самый фонд по поддержке… И потом – мы же тоже кое-что зарабатываем. И немало, замечу! Нам всем идет зарплата, у меня за шесть лет скопилось довольно приличное количество денег, только тратить их не на что – у нас и так все есть…

– А каким образом вы зарабатываете? – поинтересовался любопытный Борис, помешивая оструганной палочкой дымящуюся тушенку в банках.

– Мы производим научные открытия, создаем новые технологии, синтезируем вещества… И реализуем их, в соответствии с новыми законами! Чаще всего тем людям или организациям, которые могут оценить нашу работу. Много сотрудничаем с заграницей…

– Ну-у! Теперь-то все ясно! – усмехнулся Борис: – Российскую науку спасаете – свои мозги за границу продаете! Лихо!

Горобко обескуражено посмотрел на Бориса, потом перевел свой взгляд на меня:

– Мы не продаем мозги… Мы производим продукт… Сами, без помощи государства! В конце концов, сейчас такое время, иначе не выжить! Вы меня понимаете?

– Понимаю… – кивнул головой я: – Понимаю и… не осуждаю, если для вас это важно. Ладно, все ясно. Еще несколько вопросов и все, вы свободны! Сколько всего превентариев в России?

Химик задумался:

– Мне кажется, десяток. Да, не больше! Четыре – здесь, в Подмосковье, один – под Ленинградом, ох, пардон, под Санкт-Петербургом. В Сибири есть, при Новосибирском Академгородке, и в Иркутске… Еще… Кажется, есть еще на Урале два или три, но это не точно!

– В каждом превентарии занимаются каким-то одним направлением науки?

– Да! У нас, как вы поняли, в основном – химики, в ленинградском – компьютерщики, чипы создают, микросхемы разные. У них был крупный скандал – тамошний начальник превысил полномочия, сделал из своего превентария чуть ли не закрытую зону, Гулаг какой-то, и у него сбежали несколько ученых, дошло даже до самоубийства! Ну, мерзавца наказали, все вернулось на круги своя…

– А вы все там… в превентариях… добровольцы? – спросил я, что-то припоминая.

– Конечно! – Горобко принял на рукав из рук Бориса банку с разогретой тушенкой, кивнул: – Благодарю вас…

– И последний вопрос! – решительно сказал я, вставая: – Где я могу найти Учителя?

– В главном офисе, конечно же… В Москве! – химик, уже успевший насорить в бороду тушенкой, искренне удивился: – Перекресток Олимпийского проспекта и Садового, новое, высокое такое здание! Вы – москвич? Ну, тогда вы его тысячу раз видели – оно все с фронтона как бы стеклянное, а наверху – черный зеркальный шар! Это и есть главный офис! Учитель и все руководство фонда сидит там!

Я аж застонал от собственного неведения – я проезжал мимо этого стеклянного «зубила» с шаром наверху действительно, едва ли не тысячу раз, но откуда мне было знать, что там расположен таинственный Центр?

– А как называется ваша организация? Фонд поддержки чего?… – спросил Борис у уплетающего тушенку химика. Тот озадачено посмотрел на Епифанова, подумал:

– По моему, Фонд Содействия Развитию Российской Науке! ФССРН – сокращенно. Но я не ручаюсь, я толком и не знаю, да и не надо мне этого…

Тушенку доедали в тишине. Потом я усадил химика в джип и отвез к повороту, где от магистрали отделялась дорожка, ведущая к превентарию. На прощание я хлопнул ученого по плечу:

– Спасибо вам! Обещания молчать я с вас не беру, не потому, что не доверяю вам, просто это не принципиально… Идите, и подумайте, так ли уж выигрывает российская наука от того, что созданное нашими учеными не используется на родине, а продается за рубеж! Всего вам доброго…

Я вернулся за Борисом, уступил ему водительское место и мы двинулись в сторону Москвы. Наступало утро следующего дня…

Где-то в центре Москвы…

– …И никогда вы меня в этом не убедите! – маленький лысый человек раздраженно ходил по огромному кабинету, то приближаясь, то удаляясь от треугольного, черного стола, за двумя сторонами которого неподвижными статуями застыли его собеседники.

– Пусть даже он очень хороший телохранитель, профессионал, хотя это и не так – Пашутин погиб именно по его вине, если рассматривать все происшествие со стороны, не предвзято. Но что бы один человек практически свел на нет усилия двух наших лучших опергрупп! Три трупа, двое ранены, Оса чудом осталась жива, но практически выведена из работы – даже после операции по пересадке кожи она вряд ли сможет выглядеть вполовину себя прежней! А потом – Связной, один из наших лучших работников. И, наконец – камера связи! И снова – провал, полное раскрытие механизма секретных взаимодействий, а где наш человек, посланный по тревожному сигналу, до сих пор не знает никто. Что ожидать дальше? Где Воронцов? Где Прибор? Мы собирались манипулировать им при помощи его жены, это, кажется, ваша идея, Дмитрий Дмитриевич? Отлично, давайте! Только как вы собираетесь это делать, если не знаете, где объект манипуляции!? Молчите? То-то! Слава Богу, Оса успела предупредить его, чтобы он не смел иметь дело со своим руководством и ФСБ. Но где гарантия, что Воронцов послушается, когда полностью осознает свое положение? Где гарантия, что он вообще поверил Осе? Я устал от всего этого! Мы не можем справиться с одним-единственным человеком, а замахнулись на глобальные деяния! А если Воронцов уничтожил Прибор?! Что тогда? На милицию у меня с самого начала было мало надежды – у них десятки тысяч людей в розыске, и они все никого найти не в состоянии… ФСБ тоже на сегодняшней день – хилая организация, ее «сожрала» перестройка, с кучкой горцев на курортах Северного Кавказа справиться не могут… Но я надеялся, что и они, и МВД, и мы «накроем» совместными усилиями все «поле» возможной деятельности Воронцова, и кому-то из троих он все же попадется. Даже не из троих, а из четверых – есть же еще Отдел Охраны института. Но результата – нет! Что он – супермен? Новый Бэтмен, Джеймс Бонд? Или этот… как его… Рэмбо? Да почему вы молчите, черт вас всех подери?! Андрей Эдуардович! Что вы думаете по этому поводу?

Андрей Эдуардович пошевелился в кресле, потер свои громадные руки друг об дружку, хмыкнул, и наконец пророкотал низким басом:

– Бардак в стране, господин Учитель! Уничтожить его надо было, паршивца. Застрелить, и все. Еще тогда, в самом начале…

– Очень умно! – издевательски покрутил рукой в воздухе Учитель, повернулся ко второму собеседнику: – Дмитрий Дмитриевич, слушаю вас!

Сухой, подтянутый, Дмитрий Дмитриевич не спеша выложил на стол несколько листов бумаги, покрытых какими-то графиками и диаграммами:

– Господин Учитель! Я собрал все данные о Воронцове и передал их в наш аналитический центр, на предмет создания полной картины возможного поведения Воронцова в неадекватной ситуации, в которой он сейчас и находится. По полученным мною все час назад данным, полностью совпадающим с разработанной моделью, Воронцов захватил человека из группы оперативного реагирования, допросил его и оставил в живых, временно нейтрализовав. То, что он не убирает свидетелей, говорит как раз о его непрофессионализме. Обгоревшую машину ГАИ нашло около шести утра за Кольцевой автодорогой, в районе Химок. Дальнейшие действия Воронцова, согласно прогнозу – проникновение в один из превентариев!

– А почему именно в превентарий? Почему не в «КИ-клуб»? – недоверчиво спросил Учитель.

– «КИ-клуб» для него – отработанный вариант! Вчера, по данным моей службы, вам, господин Учитель, еще не известным, Воронцов имел длительный контакт с Наставником одного из «КИ-клубов», того самого, в который ходила его жена, и только благодаря этому контакту смог выйти на Связного!

– Что?! Наставник рассказал первому встречному о Связном?! Считайте, что приказ о немедленной ликвидации Наставника уже отдан! Займитесь этим немедленно! – Учитель дернул щекой и выкрикнул, словно бы его должны были услышать тысячи людей: – Предателям нет прощения!!

– Ох, и страшный же вы человек, господин Учитель! – пробасил, с явно льстивыми нотками в голосе, из своего кресла Андрей Эдуардович, но осекся под гневным взглядом шефа.

– После посещения превентария, которое, скорее всего, произойдет сегодня ночью, Воронцов получит сведения о местонахождении Центра, если уже не получил их, а это значит, что около пятнадцати часов дня его следует ожидать здесь! – спокойно продолжил Дмитрий Дмитриевич.

– Почему около пятнадцати, а не сейчас? – удивленно спросил Учитель.

– Если ночью Воронцов «работал» превентарий, то у него должно быть время для сна – часов пять-шесть, больше ему не даст чувство опасности за жену! Поэтому, около пятнадцати, плюс-минус полчаса…

– Хорошо! – хлопнул в ладоши повеселевший Учитель: – Что дальше?

Дмитрий Дмитриевич извлек из своей папки новый листок бумаги:

– Как только Воронцов появится в здании, предлагаю использовать спецсредства, а именно – усыпляющий газ, поданный через систему пожаротушения! Наши люди будут наготове с противогазами. После изъятия Прибора Воронцова и его жену – ликвидировать. Так же важно проследить, как он появиться возле здания – у него возможен сообщник, этот Епифанов, причем на машине. Сообщника тоже ликвидировать…

Учитель поморщился:

– Слишком много трупов! Как бы не погореть… Вдруг Воронцов все же действует не один? Вдруг за ним стоит целая организация? Я уже начинаю верить в любую чертовщину – один человек уничтожил одну из цепочек нашей сети буквально за сутки – не может быть, чтобы он действовал один, без помощников. Епифанов этот не в счет – он просто водитель… Наверняка есть еще кто-то… Раз, два, мы Воронцова ликвидируем, а у них остаются все концы – куда он ушел, когда и зачем! И потом, Дмитрий Дмитриевич, почему вы так уверены, что он придет сюда с Прибором?

– Господин Учитель, он придет сюда освобождать свою жену! С его точки зрения, разумнее всего просто обменять ее на Прибор! В случае, если Воронцов придет без Прибора, придется вести с ним переговоры, одновременно мои люди установят на его одежде скрытый маячок, по которому мы проследим, где он скрывается и где хранит Прибор…

– Это все хорошо, но я предлагаю, и настаиваю на своем предложении – убрать воронцовскую жену из Центра! Куда-нибудь, скажем… в Комоляки! На нашу базу. Немедленно! Ликвидировать мы ее всегда успеем, а вот помешать этому архаровцу, если вдруг парни нашего Дмитрия Дмитриевича оплошают, как и раньше, будет гораздо труднее. – неожиданно пророкотал Андрей Эдуардович.

– Отлично! – Учитель вновь вскочил и прошелся по кабинету: – Значит так: жену Воронцова в Комоляки, отправить вертолетом, прямо сейчас! Андрей Эдуардович, ваша идея, вот и займитесь эти сами, лично! Дмитрий Дмитриевич, на вашу службу возлагается главная ответственность – отменить на завтра, вернее, уже на сегодня, все встречи, визиты, обслугу и персонал Центра – по домам, и лично, слышите, лично проверьте все системы и всех ваших людей – если Прибор не будет у меня на столе к завтрашнему дню, вся наша генеральная акция летит к чертовой матери! Ну, удачи всем, действуйте, господа!

Я спал тревожным сном, готовый в любой момент схватится за оружие. Вокруг стояла удушливая, влажная темнота, пахло землей – теплотрасса, давшая на остаток ночи и начало дня пристанище валившемуся с ног телохранителю-неудачнику, располагалась в укромной низинке неподалеку от восточной границы Москвы. Бориса я отправил домой – молодая жена, наверное, уже с ума сошла, да и не лишним было бы узнать, не наведывался ли кто-нибудь любопытный, не спрашивал ли, где Епифанов, когда будет, во сколько уехал? А на случай, если дома у Бориса засада ФСБ по наводке Урусова, я сочинил довольно правдоподобную легенду о любовнице, которую Борис должен был доверительно рассказать на ухо «фээсбэшникам», наотрез отказавшись назвать, кто она и где живет. Легенду придумал я, и очень убедительно показал, как ее надо рассказывать.

– По-моему, детский сад! – хмыкнул в ответ Епифанов, но на всякий случай пообещал использовать мою придумку, если что…

Мы договорились, что я буду ждать Бориса в час дня возле метро Новогиреево, и заодно проверю, нет ли за другом хвоста, со стороны всегда виднее…

В теплотрассе было тепло и сыро, и когда я выбрался из бетонного короба на яркий дневной свет, от моей одежды валил пар, словно я только что вышел из бани.

Перебравшись через МКАД по новому, недавно сооруженному прозрачному пешеходному переходу, примете времени, я сел на рейсовый автобус и вскоре уже прогуливался по оживленной «плешке» перед кинотеатром «Киргизия», превратившейся за последние годы из базарной площади какого-нибудь уездного городка в место тусовки молодежи на роликах, маунтин-байках и скейтах.

До приезда Бориса было еще примерно полчаса, и я, купив обжаренную сардельку, засунутую в черствую булку, и бутылку пива, пристроился у маленького, высокого столика на тонкой ножке – перекусить и подумать.

А подумать было над чем – демоны зла взялись за меня всерьез…

Глава четвертая

«Только бы Катя была жива! А все остальное как-нибудь образуется. Сегодня все решиться, сегодня, или никогда! Обменять этот дурацкий Прибор на нее… Господи, бред, менять пластмассовый ящик на живого человека! Надо бы подсобраться, как говорили в школе: „Оценить свои действия сторонним взглядом!“

Значит, так: в Центре меня наверняка ждут. И наверняка они постараются получить свой Прибор даром, каким-либо образом постаравшись обезвредить меня… А может, все пройдет нормально? Или ФСБ уже вышло на Центр, Катя давно освобождена, и только я один, как Неуловимый, и на хрен никому не нужный Джо, шарахаюсь тут от собственной тени…

С одной стороны Борька прав – этим козлам из Центра Прибор отдавать нельзя, если в нем заложены такие возможности, то с его помощью они наделают делов. У них же практически государство в государстве! Превентарии, „КИ-клубы“, связные, боевики, опергруппы… А какая система конспирации! Хм, интересно, а в Питере тогда, в гостинице – выходит, я столкнулся с бежавшими из превентария людьми? Вот как онобывает…

Ну где Борька?! А вдруг он уже на Лубянке? Пришьют ему какую-нибудь „…антигосударственную деятельность“, и привет! Интересно, а к Катиной мамочке ФСБ наведывалось? Надо бы позвонить, узнать…»

Я доел сардельку, выпил пиво, показавшееся мне кислым и затхлым, закурил и двинулся к телефонной будке – действительно, позвонить теще надо, а еще надо позвонить домой и Борису в машину – что-то уж слишком долго его нет…

Прежде всего я набрал свой домашний номер – и длинные гудки были мне ответом. «Чудес не бывает, а если и бывают, то только в голливудских фильмах!», – подумал я, и набрал номер тещи. Тут трубку взяли почти сразу.

– Алло!

– Алло! Лидия Семеновна? Здравствуйте, это Сергей!

– Какой Сергей… А-а! Воронцов! Где Катя?! Что происходит?! Куда ты дел мою дочь?! Ко мне приходили из люди… оттуда! Во что ты ее вовлек?! Откуда ты звонишь?! Я немедленно звоню на Лубянку…

Я поморщился, держа трубку в некотором отдалении от уха: насколько сильно я любил свою жену, настолько же сильно не любил ее «мамулечку», инициатора и идейного вдохновителя нашего развода, всегда твердившую дочери: «Катя, зачем ты связала свою жизнь с этим лимитчиком из глухой деревни? Опомнись, ты еще молода!», и так далее…

Не дослушав крики тещи, я набрал побольше воздуха, выпалил в трубку:

– Лидия Семеновна, не верьте никому, все будет хорошо, Катя скоро вернется домой!

И нажал на рычаг автомата. Главное я узнал – «урусовцы» или ФСБ, что в общем-то одно и тоже, были у Катиной мамы, значит, они тоже ищут Катю. Телефон тещи наверняка на прослушке, надо бы поменять, говоря военным языком, место дислокации, а то вдруг повяжут сейчас прямо здесь, у автомата, и все пропало!

Спустившись в подземный переход, я вышел на той стороне, и сразу заметил джип Бориса – он медленно ехал в крайнем правом ряду, явно выискивая место, где бы встать. Я пошарил глазами, стараясь не думать, а полностью положиться на интуицию, и вскоре мой взгляд, скользящий по потоку машин, словно бы зацепился за серую, ничем особо не приметную «Волгу», тоже притормаживающую метрах в двадцати позади джипа.

За тонированными стеклами «Волги» смутно угадывались силуэты людей, но я уже не сомневался – это хвост! Урусов времени не теряет. Эх, обидно и глупо видеть, как тебя ищут свои же, по сути, и прятаться от них!

Борис тем временем пристроил джип к обочине, закурил и начал оглядываться в поисках меня. Серая «Волга» так же припарковалась, из нее выскочил молодой парень, и смешался с толпой возле ларьков у остановки.

«Надо линять!», – подумал я: «Еще опознают, чего доброго! Наверняка у них есть моя фотография!»

Но прежде чем покинуть свой наблюдательный пункт и спуститься в метро, я купил в ларечке, продающем талончики на транспорт, проездные и лотерейные билеты, новую карточку телефона, пристроился под навесом у автомата, набрал номер Бориса, наблюдая, как тот достает мобильник, нажимает кнопку…

– Да! – голос Бориса был хриплым и не очень веселым.

– Алло! – как можно басовитее сказал я: – Мне господина Хвостенко!

– Вы ошиблись номером… – начал было Борис, но я перебил его:

– Да нет, не ошибся! Господин Хвостенко сидит в серой «Волге» сзади тебя! Все, конец связи!..

Усмехнувшись, я понаблюдал, как Борис завертел головой, пытаясь обнаружить своих «пастухов», повесил трубку и быстро двинулся ко входу в метро, лавируя между спешащими по своим делам людьми.

Я, конечно, отдавал себе отчет в том, что поступаю рискованно, но не предупредить Бориса не мог, хотя его сотовый телефон наверняка прослушивается, и агентам Урусова не надо быть семи пядей во лбу, что бы понять, где находился я в момент звонка, и куда я двинусь дальше. Теперь меня должна была спасти только скорость передвижения…

Практически бегом спустившись по лестнице, я проскочил турникет, чуть не уронив какую-то раскорячившуюся на ступеньках бабульку с огромной сумкой на колесиках, и буквально втиснулся в уже закрывающиеся двери уходящего поезда. Ну все, а теперь ищи ветра в поле, вернее, в метро!..

Доехав по Калиниской ветке до станции Площадь Ильича, я перешел на Римскую, оттуда перебрался на Пролетарскую и поехал как бы обратно – в сторону Выхино. Таким образом, как мне казалось, я надежно замел следы – скорее всего, «вычислять» меня будут в центре Москвы, а не на далекой окраине…

В метро, пока поезд проезжал всякие Кузьминки и Текстильщики, я думал, прикидывал, рассчитывал свои дальнейшие действия – такая переоценка была необходима, Борис выбыл из игры, и я всерьез беспокоился о судьбе друга.

Еще я твердо решил больше никого не втягивать в это грязное и кровавое дело – действовать надо было самому, быстро и решительно. Но вот – как?…

Выхино встретило меня гомоном огромной массы людей – станция метро тут находилась на поверхности, рядом, параллельно путям метро шли железнодорожные рельсы и был перрон электрички, а внизу, и с одной, и с другой стороны раскинулись стихийные и официальные рынки и толкучки, где продавали все, что душе угодно – от жвачек и детских игрушек до одежды и мотоциклов.

Я чувствовал, что мне надо хотя бы на час пропасть, исчезнуть из людных мест, и лучше всего это сделать, уйдя в глубь спальных кварталов в сторону улицы Красный Казанец – когда-то я уже бывал в этих краях, и хорошо помнил серые, типовые, похожие друг на друга, как пара кирпичей, дома, пяти– и девятиэтажки, даже без балконов, и замусоренные асфальтовые дорожки между ними.

Тут днем было тихо, почти не ездили машины, не ходили люди – взрослые еще утром разъехались по работам, пенсионеры разбрелись по магазинам и поликлиникам, а детей в последнее время в Москве вообще рожать стали мало, а в этом унылом районе их и вовсе не было, по крайней мере я не заметил ни одной мамаши с коляской, а единственный похожий объект оказался небритым алкашом, везшим в старой детской коляске кучу грязных бутылок – сдавать.

Я брел, особо не выбирая направления, по еще не до конца оттаявшим дорожкам, перешагивая лужи и собачьи экскременты – в Москве о том уровне культуры, когда владельцы собак убирают за своими четвероногими любимцами, оставалось только мечтать.

Временами на меня накатывали приступы необоримой тоски и отчаяния, временами, наоборот, мозг вдруг начинал мыслить очень трезво и здраво, и эти смены состояний доводили меня до исступления – я мог и, самое главное, должен был спасти Катю, но совершенно не знал, КАК это сделать…

Пару раз мне на встречу попались пешеходы, спешащие по своим делам, по дороге проехало несколько машин – и все, я практически был один среди голых березок и таких же голых зданий, возвышающихся вокруг.

Обогнув одну из девятиэтажек, я вышел на довольно оживленную улицу, машинально глянул на вывеску на доме, и внутренне сжался – улица называлась Снайперская.

Тут было уже достаточно людно, у перекрестка виднелись палатки, блестел стеклом витрин продуктовый магазин на другой стороне. Возле магазина топтались несколько бомжеватых личностей, одетых с подчеркнутым пренебрежением к моде и времени года – кто в трико, кто в пиджаке… Они живо напомнили мне «свою братву» из нашего двора – таких же спившихся, опустившихся типов, вечно торчавших возле магазина на углу.

Сзади послышался шум останавливающейся машины. Я внутренне сжался, приготовившись к немедленным действиям, но потом мысленно обругал себя – кретин, кому тут есть до меня дело? И тут же сзади, вслед за хлопнувшей дверцей послышалось:

– Гражданин! Одну минуточку!

Медленно, как можно равнодушнее и спокойнее, я обернулся и замер: в двух метрах от меня стоял сине-голубой «сорок первый» «Москвич» патрульно-постовой службы, а рядом с машиной возвышался, властно маня к себе рукой, здоровенный старшина с коротким автоматом-«сучкой» на шее.

Мысли мои заметались, как в лихорадке: «Попался?! Вряд ли, не со спины же они меня узнали! Тогда почему? Плохо выгляжу, ночь в теплотрассе точно не придала моему облику элегантности! Значит, обычная проверка документов! А документы…»

Додумать я не успел – старшина небрежно козырнул и проговорил, ощупывая меня недобрым взглядом выпуклых, круглых, наглых глаз:

– Экипаж пятнадцать-сорок семь, старшина Руленко. Ваши документы, пожалуйста!

«А документов-то у меня – только институтское „оо-шное“ удостоверение! Показывать или нет? А если обо мне уже сообщили, как говориться, всем постам? Что делать, что делать, мать твою?!», – я был в отчаянии, однако внешне старался сохранять равнодушное спокойствие, и с наигранной ленцой в голосе сказал, скорее по наитию, чем осознанно:

– Нету с собой, старшина, в пальто остались!

Милиционер внимательно посмотрел на меня, потом обернулся к машине, где сидели еще двое – сержант за рулем, и то ли лейтенант, то ли старлей – рядом:

– Нету у него! Что, берем?

Я увидел, как к стеклу приблизилась бледная от недосыпа или похмелья физиономия офицера, серые глаза ощупали меня, и последовал утвердительный кивок – берем!

– Садитесь в машину, вам придется проследовать с нами в отделение для установления вашей личности… – скучным голосом сказал старшина, и аккуратно, но крепко взял меня за раненную руку, сделав движение, мол, давай, мужик, садись.

Я медленно сделал шаг к распахнутой дверце, решая про себя новую дилемму – старшину я бы уложил с одного удара, ребром ладони по кадыку, благо, тот стоял очень удобно. Потом из пистолета – в водилу и «летеху» рядом… А потом? «А потом, в случае попадания в руки милиции ты автоматически становишься трупом – своих они не прощают!», – безжалостно прозвучал в моей голове «внутренний голос».

Я грустно усмехнулся и полез на заднее сидение «Москвича»…

Местное отделение милиции, в которое меня доставил патруль, двухэтажное кирпичное здание, серое и какое-то сиротливое, оказалось совсем рядом – на пересечении Снайперской улицы с улицей Молдагуловой. Доехали молча.

Следом за старшиной я вылез из «Москвича», и уже по пути к дверям отделения его вдруг обожгла тревожная мысль: «Пистолет!»

Я уже настолько привык к своей «пушке» под курткой, в кобуре, что как-то и забыл, что основная масса людей ходит без оружия, и что в глазах милиции любой вооруженный человек – потенциальный преступник.

«Сейчас меня обыщут, найдут пистолет, и тогда…» Что будет тогда, я не знал. У меня было разрешение на ношение оружия – на обороте «оо-шных» корочек, заламинированное под общую обложку. Но показать его – значит показать и удостоверение, а я очень сильно сомневался, что когда менты увидят надпись «Отдел Охраны НИИЭАП», у них не всплывут нехорошие ассоциации – все же Воронцовых много, а НИИЭАП – один…

В конце концов я решил действовать таким образом – обыщут, найдут оружие – придется показывать удостоверение и дальше действовать по обстановке. Не обыщут – значит, прокатило…

Старшина привел меня в дежурку, отделенную от вестибюля стеклянной решетчатой перегородкой. За перегородкой сидел толстый лысый майор и грыз яблоко. Он безо всякого интереса поглядел на меня, потом вопросительно – на старшину.

– Вот, товарищ майор, без документов! Куда его?

Майор опять посмотрел на меня, более внимательно и пристально, словно бы пытался узнать в небритом хмуром человеке кого-то знакомого, потом кивнул:

– Давай в «обезьянник»! – и лениво обратился к мне «официальным» тоном: – Место жительства?

– Город-герой Москва! – в том же тоне ответил я и шагнул в отделенную решеткой от основной дежурки каморку с низкой, грязной лавкой. Пахло тут так, что впору было одевать противогаз. Действительно, «обезьянник»!

– Где-то я его видел! – задумчиво сообщил майор неизвестно кому, потом посмотрел на старшину: – Руленко, ну-ка, посмотри на стенде – нет у нас такого персонажа?

Старшина поправил автомат, подошел к застекленному стенду с грозным транспарантом наверху: «В розыске», внимательно начал разглядывать фотографии, изредка бросая на меня преувеличено грозные взгляды. Продолжалось это все довольно долго, и все это время я сидел, сильно напрягшись – мало ли, вдруг я уже в розыске?

Но оказалось – нет. Добросовестно сличив мой фэйс с доброй сотней лиц на стенде, старшина отрицательно покачал головой:

– Не, товарищ майор, такого нет!

– Ладно, бес с ним! – пробурчал майор, вновь берясь за яблоко: – Но где же я его видел?…

Старшина ушел. Майор доел яблоко, сыто рыгнул и полез в коробок – за спичкой. Ковыряя в зубах, он достал из стола приложения к «Аргументам и Фактам» «Я – молодой!», и углубился в чтение.

– Товарищ майор! – подал я голос из-за решетки: – А со мной-то как? У меня дел полно, я же на работе!

Майор флегматично посмотрел на меня через плечо, потом с ленцой сказал:

– Через пять минут заканчивается мое дежурство. А с тобой мой сменщик разберется. Я-то все равно не успею. Пока запрос пошлют, пока ответ придет…

Майор зевнул, потом притянул к себе открытый пухлый служебный журнал, лежащий на столе, что-то записал туда, с хрустом потянулся и взялся за телефон.

Я сидел на краешке грязной скамейки – сесть нормально было противно, и с умилением наблюдал, как милиционер, вытирая платком потеющую лысину, врет жене про сверхурочную работу, а потом звонит какой-то Валюше и договаривается о встрече.

Смена пришла не через пять минут, а через полчаса. Худой, чернявый, нервный капитан, полная противоположность толстому майору, вошел в дежурку быстрым, порывистым шагом, на ходу глянул на меня, потом остановился у стола. Майор не спеша встал, сослуживцы пожали друг другу руки, о чем то недолго переговорили, и майор ушел.

Капитан перелистал журнал, потом долго звонил по телефону, потом разговаривал с зашедшими патрульными, потом снова звонил, и я вдруг понял, что если сейчас не привлеку к себе внимание, то просижу тут до вечера…

– Товарищ капитан, будьте добры, пожалуйста! – подчеркнуто вежливо, но настойчиво сказал я, вставая и подходя к самой решетке: – У меня работа, а ваш сменщик сказал, что не успевает, и что вы все вопросы решите…

– Документы надо С СОБОЙ носить! – сварливо ответил капитан, не глядя на меня: – Вы все думаете, нам делать больше нечего, как всех подряд с улицы тащить сюда, а потом время на вас тратить! Сиди пока, сейчас, разгребусь маленько с делами и займусь тобой.

Пришлось сидеть. Так прошло еще полчаса, и только тогда капитан «занялся» моей персоной. Он включил компьютер, что-то невообразимо архаичное, «486-ое», серое и пыльное, долго и кропотливо, одним пальцем набивал мои данные, потом входил в сеть, делал запрос в информаторий – мне хорошо было видно из-за худой капитановой спины весь этот процесс.

На пыльном экране монитора замигала зеленая надпись: «Ждите ответа!»

– А сколько ждать, товарищ капитан? – осведомился я.

– Иногда час, иногда – пять минут! Это – техника! – глубокомысленно изрек капитан, и снова занялся своими делами.

Ответ пришел минут через пятнадцать. Капитан закрыл монитор спиной так, чтобы мне не было видно, прочитал все, что выскочило на экране, потом выключил компьютер, и гремя ключами, двинулся к двери «обезьянника».

– Ну что, все в порядке? – улыбнулся ему я.

– В порядке, в порядке! – проворчал капитан, отпер решетку: – Выходите! И на будущее, чтобы не было больше подобных эксцессов – носите с собой паспорт. А то нехорошо – работаете в приличной фирме, я и начальника вашего немного знаю, и коллег, они тут, неподалеку, стоянку охраняют, хорошо охраняют! А вы – без документов – непорядок…

– Так уж получилось! – развел я руками. Капитан выпустил меня из дежурки, кивнул в ответ на мое: «До свидания!», и начал что-то вычеркивать из журнала.

По пустому, гулкому вестибюлю я дошел до входной двери, и едва не нос к носу столкнулся со спешащим майором, сдавшим дежурство час назад. Майор шарахнулся в сторону, освобождая проход, и тут же бросился к дежурке, вопя на ходу:

– Вспомнил! Я вспомнил! Он… Держи его!

– Что случилось, Антон Григорич? – всполошился капитан, вскакивая за своей перегородкой.

– Этот… этот… – майор никак не мог отдышаться, указывая толстым пальцем на дверь, которую я еще не успел закрыть: – Сегодня была оперативка, я забыл тебе сказать… Он был… во вводной, его лицо!

Капитан нажал кнопку на пульте, и на ходу расстегивая кобуру, бросился к двери. Одновременно с ним из коридорчика, грохоча сапогами, выбежали трое милиционеров из дежурной смены, с автоматами в руках и непониманием на лицах.

Капитан распахнул входную дверь, выскочил с «макаровым» в руке на улицу, здорово напугав случайного прохожего – пожилую бабульку с сумками, огляделся, но тщетно – я, Сергей Степанович Воронцов, бывший сотрудник охранной фирмы «Залп», исчез… Только меня и видели!

Я уходил от возможного преследования выхинской милиции по всем правилам экстренного отхода, теряясь в общественном транспорте, меняя маршруты, ловя такси и делая броски из одного района города в другой, а у самого в голове была полная каша. Одно я понял очень хорошо – меня теперь ищет не только Урусов, а значит – ФСБ, но и доблестная милиция, а это значило, что теперь я должен быть настолько острожным, чтобы исключить даже намек на провал – иначе Катя погибнет…

* * *

Катя Воронцова сидела на низкой, деревянной кровати и невидяще смотрела в экран телевизора. Пошли третьи сутки с тех пор, как ее, ничего не объясняя, захватили какие-то люди, назвавшиеся сперва друзьями Сергея, затолкнули в машину, привезли в некое здание в центре Москвы, а потом, после почти суточного заточения в настоящей тюремной камере, где-то в подвале, ночью, спешно вывезли за город и на вертолете перебросили сюда, в глухие леса…

Летели они ночью, и Катя, как ни пыталась, так и не смогла сориентироваться, в каком направлении движется вертолет, и поэтому сейчас понятия не имела, где она – на севере, западе, юге или востоке от Москвы. Вертолет летел два с половиной часа, а это значит, что сейчас Катя скорее всего была даже не в Московской области.

Место, куда ее привезли, что-то типа базы отдыха, расположенной посреди леса, не имела ни названия, ни вывесок, ни каких-либо указателей. Вертолет приземлился на заснеженную поляну, двое закутанных в полушубки людей вывели Катю из салона, и проводили до ближайшего дома, где и заперли в этой комнате, с кроватью, столом, двумя книжными полками, забитыми научно-технической литературой, и телевизором, настроенным на один-единственный канал – «Культуру».

Уже дважды ей приносили поесть – щи, макароны с курицей, компот – обыкновенный «столовский» набор блюд. Никто из персонала, даже женщины, не разговаривал с нею, никто не отвечал ни на какие вопросы, а все попытки сделать что-то, выходящее, по мнению ее тюремщиков, за рамки ими установленных, но неизвестных Кате правил, пресекались вежливо, но решительно.

Она уже знала, что территория этой «базы отдыха», огражденная высоким частоколом из целых, оструганных бревен и надежно охраняется целой стаей лохматых, рыжих собак, на вид – обычных дворняг, но очень крупных и свирепых.

Кроме дома, где содержали ее, на территории было еще несколько строений – небольшой одноэтажный корпус с антеннами на крыше, низкое, длинное сооружение, напоминающее казарму, пара деревянных домиков, похожих на обычные деревенские избы, и баня, большая, срубленная «в лапу» из огромных, в два обхвата, бревен.

Обслуживающий персонал, или, скорее, охрана, составляла человек двадцать. Оружия Катя не заметила, но это было и не мудрено – все ходили в толстых овчинных полушубках, так что понять, кто перед тобой, мужчина или женщина, практически не было возможности, не говоря уж о том, чтобы разглядеть, есть ли у человека при себе оружие.

Как только рассвело, Катя первым делом прилипла к окну, осмотрелась, надеясь, что ей удаться бежать, но всякие мысли о побеге оставили ее после зрелища дикой собачьей драки, возникшей из-за брошенной стае кем-то из персонала кости. Собаки буквально изодрали друг друга в кровь, из чего Катя сделала вывод, что несчастных животных специально держат впроголодь, чтобы злее были…

Тысячу раз задавала она себе вопрос – почему ее заточили здесь, кто это все организовал, и из-за чего? Версий было множество, поначалу Катя даже думала, что это ФСБ, дабы на Сергея с его сложной работой никто не смог повлиять, отыгравшись на ней, спрятало ее. Но она довольно быстро поняла, что в ФСБ так, как с ней, обходятся только с врагами народа, а она вроде ничего такого не совершала.

Тогда Катя решила, что ее похитили, но опять же было непонятно – кто и зачем? Крупных денег, которые могли бы заинтересовать потенциальных похитителей, у них с Сергеем никогда не водилось, на чеченского террориста ее тоже вроде бы не собирались менять, по крайней мере, все «захватчики» были русскими.

В конце концов Катя склонилась к мысли, что все это – из-за работы мужа, и похитив ее, кто-то таким образом хочет повлиять на Сергея. Эта версия, самая правдоподобная, пугала Катю больше всего, именно – полной неизвестностью.

Катя не знала, что будет делать ее муж в сложившейся ситуации, единственное – она очень надеялась на своего Сережу, уверенная – он ее любит, а значит – спасет!

* * *

Руслан Кимович Хосы, президент охранной фирмы «Залп», сидел в своем рабочем кабинете, невидящем взглядом упершись в полированную крышку стола, и уже почти час ломал маленькими, сильными руками кусок бамбуковой палки, служившей для задергивания штор на окнах.

Руслан Кимович был в ужасном гневе. Сегодня, с утра по раньше его очень вежливо попросили приехать в НИИЭАП для «кое-каких объяснений». Там, в кабинете полковника Урусова, в течении сорока минут на него, боевого офицера-десантника, тоже, между прочим, полковника, и тоже в отставке, орали, как на солдата-первогодка, обвиняя во всех смертных грехах, от неразборчивости в работе с кадрами, и до преступного сговора и государственной измены!

Сейчас, когда прошло время, обида от незаслуженной выволочки наконец улеглась, и Хосы, отшвырнув измочаленный бамбук, сделал несколько глубоких вдохов, наполняя все тело энергией Цы, привел чувства и разум в состояние покоя и начал размышлять.

«Не может быть, что бы я ошибся с Воронцовым! Что-то напутал этот толстый полковник с красными от бессонницы глазами! Не такой человек Сергей, что бы воровать чужой, дорогой и важный Прибор, да еще если при этом погиб его клиент!

Трупы, обнаруженные во дворе – это те, кто охотился за Прибором. Воронцов спасал его и своего клиента, но сумел только вынести Прибор. Так, а дальше? Почему он не пошел к Урусову, в милицию, ко мне, наконец, почему скрылся, да еще и вместе с женой? Что-то тут не так!»

Хосы встал, прошелся по кабинету, вдруг резко сорвал со стены ту самую шашку, про которую недавно рассказывал Сергею, сделал несколько стремительных выпадов, прыгнул, окружив себя в полете сферой сверкающей стали, и с пронзительным криком, вложив в удар всю свою отрицательную энергию, развалил две половины тяжелый дубовый стул…

«Ох, и разозлил же меня это полковник!», – подумал Руслан Кимович, вложил блестящий клинок назад, в висящие на стене ножны, отнес половинки стула к двери, снова сел за стол, положил перед собой чистый лист из папки и начал рисовать…

На дорогой голубоватой финской бумаге один за другим появлялись человечки, домики стрелки и буквы:

«Вот Воронцов и его клиент. Вот Прибор, а это те, кто Прибором интересуется. Они отправляют группу, а скорее всего, две группы, я бы сделал именно так, на захват Прибора. Как Прибор оказался вынесенным из стен режимного НИИ, этого я не знаю, и пусть это будет на совести погибшего клиента Воронцова…

Ладно, две группы берут клиента с Прибором, Воронцов пытается спасти и клиента, и Прибор, но спасает только аппарат. Клиента гибнет, вместе с ним гибнет соседка, и те, остальные – из группы захвата. Все-таки Воронцов молодец – в одиночку продержался против стольких… А они, наверняка, тоже не дилетанты!

А раз не дилетанты, должны же были они подстраховаться. Допустим, их шеф рассуждал так: мои люди не смогут отбить Прибор – телохранитель помешает, и Прибор остается у него! Как повлиять на телохранителя? Так, так, так!»

Хосы застыл, словно статуя буддистского божка, размышляя, потом достал телефон и набрал номер майора Павлова, начальника одного из отделов московского ГУВД, и своего старого приятеля.

– Алло, Костя? Хосы беспокоит, привет! Как дела? Как идет борьба с преступностью? Организованно?

– Привет, Руслан! Борьба с преступностью идет, мать ее! Я имею в виду преступность! – отозвался в трубке усталый голос.

– Слушай, Костя, я имею к тебе вопрос: не проходит ли у вас по какому-нибудь делу один мой сотрудник, некто Воронцов Сергей Степанович? Узнай, пожалуйста, очень мне нужна эта информация…

– Лады, погоди на трубке! – ответил Павлов, и Хосы услышал в телефоне, как защелкали клавиши компьютера. Прошло несколько минут, прежде чем Павлов снова заговорил:

– Слушай, Руслан, есть твой Воронцов! У нас на него «заява», я хочу сказать – заявление, из какого-то Фонда, что-то по поддержке науки там и еще… Не суть! Его обвиняют в похищении научного оборудования с целью продажи. Наши ищут, но пока – безрезультатно… Дома он не появлялся уже два дня, на работе – тоже. Извини, но и у вас, в «Залпе», его тоже не было – мы проверяли!

«Веселенькое дело!», – подумал Хосы: «Оказывается, у меня работает агент угро, а я и не знаю! Надо будет заняться…», а вслух сказал:

– Костя, если вдруг что-то будет по Воронцову, дай мне знать, будь ласков!

– Даю! – с готовностью отозвался Павлов: – Во-первых, вместе с ним исчезла его жена, с которой он в разводе, но живет совместно, а во-вторых – сегодня утром твой Воронцов был задержан в Выхино патрулем – у него не было с собой документов. Он попал очень «удачно» – в пересменку дежурных, поэтому его проверили, установили личность, и отпустили, представляешь? Дармоеды, мать их! Спохватились уже слишком поздно – он ушел. Слушай, а как он вообще, этот Воронцов? Ты за него собираешься хлопотать? Имей в виду – «заява» на него серьезная, не отмажешься…

– Да как тебе сказать… – уклончиво ответил Хосы: – Он такой, второстепенный сотрудник, я его знаю мало… Просто он, как ты уже сказал, два дня не появлялся на работе и дома, вот я решил проверить, а оказалось – он преступник. Но все же, когда вы его возьмете – дашь мне с ним переговорить, хочу в глаза посмотреть этому стервецу!

– Руслан, кому ты лапшу вешаешь? – проникновенно поинтересовался Павлов: – Мы же с тобой двадцать лет знакомы! Скажи уж лучше – не можешь мне всего рассказать. Ладно, как ты любишь говорить – «Пусть все твое будет в ладах с твоей совестью!» Если что узнаю, я тебе позвоню. Ну, давай, жму руку, привет Динке и ребятам!

– Пока… – сказал Хосы, убрал телефон, и усмехнулся – дурацкий получился разговор. Ай да Воронцов! «Ищут пожарники, ищет милиция…» Да, пожалуй, только пожарники его еще и не ищут…

Хосы вскочил, в возбуждении заходил по кабинету, потом снова уселся за стол, и продолжил рисовать и думать: «Значит, жену Воронцова захватили те, кто интересовался Прибором! И наверняка они поставили условие: никаких контактов с силовыми структурами, отдаешь нам прибор, получаешь назад жену! Иначе она пострадает…»

Руслан Кимович некоторое время посидел, закрыв глаза, потом медленно поднялся, скомкал изрисованный дорогим паркером листок, поджег его, держа двумя пальцами на весу, а когда в руке остался лишь маленький клочок бумаги, а все остальное превратилось в пепел, резким и быстрым ударом левой руки развеял этот пепел в невидимую пыль.

Потом он вышел в приемную, наклонился к молчаливой секретарше, что-то быстро сказал ей на ухо, получил в ответ утвердительный кивок, и вышел, аккуратно закрыв за собой дубовую дверь…

* * *

Я сидел в подъезде старого, поставленного на капремонт, а потому пустого, и находящегося в полной разрухе, дома на Садовом, и сквозь мутное стекло в половинку театрального бинокля, добытого полчаса назад за бутылку водки возле станции метро Сухаревская у какого-то ханыги, рассматривал поблескивающее, стеклянное, устремленное ввысь здание Центра.

Конечно, разглядеть что-либо через зеркальные, тонированные стекла было невозможно, но я все же подметил немало важного – например, то, что охрана у входа вооружена, видеокамеры просматривают не только площадку перед главным входом, но и участки тротуара и проезжей части по сторонам от здания, а также и то, что наблюдение с использованием видеоглазков, поворачивающихся на кронштейнах, ведется и с той стороны здания, которая выходит в переулок.

Никакого мало-мальски обоснованного и обдуманного плана – как действовать в Центре, – у меня не было. Все, на что хватало моего воображения – это войти внутрь, где меня уже ждут, сказать: «Вот ваш Прибор, где моя жена?», и все… Дальше, в идеале, мне должны были вывести Катю, и мы бы, взявшись за руки, пошли домой и жили бы счастливо, и умерили в один день… Тьфу, мать-перемать, херня всякая в голову лезет. Впрочем, может, и не херня. Последний пункт – про умерли в один день – это как раз вполне реально…

Соваться в Центр с таким настроем было безумием, но мне казалось, что я сойду с ума гораздо раньше, если не освобожу Катю. Иногда меня охватывало просто черное отчаяние – еще бы, я был один против всех, даже Борис, верный друг, выбыл из игры, раз за ним слежка, значит, ФСБ или «урусовцы» «пасут» его дом, и теперь там нельзя укрыться, передохнуть и спокойно подумать…

После того, как мне удалось бежать из выхинского отделения милиции, я впервые в жизни почувствовал себя так, как чувствует человек, объявленный «вне закона».

Ощущение постоянной опасности, слежки, боязнь совершить что-то, что привлечет к мне внимание милиции просто на улице или в метро, постоянно преследовало меня, и я стал замечать, что со стороны и впрямь уже вызываю косые взгляды людей – хмурый, небритый человек в не очень чистой одежде, с затравленным взглядом и суетливыми движениями заставлял прохожих сторониться, стараться не соприкасаться в транспорте, обходит на улице…

Я понимал, что в конечном итоге такое поведение может выдать меня, и тогда не избежать конфликта с милицией, но ничего с собой поделать не мог – нервы были на пределе, по-умному надо было бы «лечь на дно», затаиться, спрятаться, отсидеться где-то в укромном месте, но я не мог позволить себе этого – надо было спасть жену, и на сегодняшний момент я вступил в противостояние сразу с несколькими правоохранительными организациями, не считая Отдела Охраны Урусова и самого главного противника – «центровиков». Все ли противники мои были демонами зла? Наверняка нет, но к кому из них, не-врагов, обратиться за помощью, я не знал…

«А если опять попробовать связаться с Наставником?», – мелькнула шальная мысль: «Может, он чем-нибудь сможет помочь?». Это было, что называется, хватание за соломинку, но я все же пошел на это, – а вдруг повезет!

По захламленному двору я, поминутно озираясь, вышел в какой-то узкий, тихий переулочек, нашел телефон-автомат, и скрючившись под квадратным, застекленным колпаком так, чтобы мне было видно все вокруг, взялся за аппарат.

Не повезло…

Я набрал номер Наставника, трубку взяла женщина с тихим, усталым голосом. Я попросил Олега Александровича, и едва не выронил из рук дипломат, услышав: «Его больше нет! Он… Он покончил с собой!»

События разворачивались стремительно, и совсем не так, как бы мне хотелось!..

Где-то в центре Москвы…

– Дмитрий Дмитриевич! Какие новости из милиции? Они отреагировали на наше заявление?

– Да, господин Учитель! Воронцов включен, как подозреваемый, в вводную на сегодняшний день, его фотография разослана во все отделения и посты. Опергруппа с Петровки уже побывала у него дома. И что самое интересное – он один раз попался!

– Вот как? И где же он сейчас?

– Бежал! Из-за халатности работников милиции он ушел прямо из-под их носа! Где он теперь, милиции неизвестно, ищут…

– Очень хорошо! Пусть ищут. Главное – не пропустить момент, когда найдут. Нам важен Прибор, вы головой отвечаете за него, Дмитрий Дмитриевич! А что слышно от службы наружного наблюдения?

– Все тихо, господин Учитель! Но интуиция мне подсказывает, что мы встретимся с Воронцовым раньше, чем органы правопорядка. Он где-то здесь. Я чувствую. Он уже пришел… И выбирает тактику!

– Хорошо! Люди все на местах? Ну, глядите в оба! И самое главное – при захвате не повредите Прибор!

Задней частью здание Центра примыкало к облезлым двухэтажным развалюхам, бывшим особнячкам каких-нибудь дореволюционных купчишек. В них располагались различные коммунальные конторы и мелкие городские службы, чудом выжившие под натиском нового русского капитализма.

Я со стороны переулка подошел к крайней двухэтажке, с узкими, откровенно грязными окнами, единственной дверью, и забеленными толстым слоем известки львиными мордами на фасаде. Этот дом вплотную граничил с «зубилом» Центра, и разумнее всего было попытаться что-то предпринять именно отсюда.

Войдя в низкий подъезд, я огляделся – влево вел прокуренный коридорчик, стояли какие-то ободранные кресла, висели замызганные плакаты. Слышался стрекот, подумать только! пишущих машинок, людские голоса, пахло чаем, пылью и духами…

– Мужчина! Вы к кому? – раздался у меня за спиной женский голос. Я обернулся – передо мной стояла довольно молодая, но уже весьма объемная дама с заварочным чайником в руках.

– Я… В общем, это… – начал было я, лихорадочно соображая, что мне говорить, но дама сама пришла на помощь моему косноязычию:

– Вы, наверное, к Михаилу Николаевичу? Так это на втором этаже, вот по этой лесенке наверх, третья дверь на право!

Я пробормотал: «Спасибо!», и двинулся по оплывшим ступеням вверх. Что делать там, на втором этаже, я не знал, и шел чисто по наитию, словно меня вел кто-то. Вычищенная и смазанная беретта привычно оттягивала кобуру, а Прибор я переложил в черный дерматиновый рюкзак, купленный на последние деньги в магазине «Школьные товары», и теперь обе руки у меня были свободны.

Второй этаж ни чем не отличался от первого – тот же табачный смрад, те же стулья, пожарный щит на стене, серый потолок в подтеках и разводах… Я быстро прошел по коридорчику, и обнаружил в самом его конце небольшую, крашенную синей краской дверь, явно ведущую на чердак.

С замком пришлось повозиться – его давным-давно закрасили, и я едва не сломал кончик ножа, пытаясь отколупнуть насмерть засохшую краску. Наконец замок поддался, дверь с противным скрежетом распахнулась, и на меня повеяло сухим, затхлым воздухом.

Быстро закрыв за собою дверь, я очутился на узкой железной винтовой лестнице, штопором уходящей вверх, в темноту. Пахло мышами, пылью и еще какой-то дрянью. По идее, лестница должна была вести на крышу, подходившую вплотную к стеклянному «зубилу» Центра. Конечно, и с этой стороны наверняка тоже стояла аппаратура слежения, но я очень надеялся, что проникнуть в Центр «с тыла» будет проще.

Стараясь не греметь ржавыми листами железа, отставшими от ступеней, я поднялся на маленькую площадку, увенчивающую лестницу. Узкий, вытянутый лючок в потолке, несколько ржавых скоб в стене – это и был выход на крышу.

Должно быть, пользовались им последний раз очень давно – как я ни старался, но мне не удалось приподнять крышку ни на сантиметр. Разозлившись, я даже попытался выбить ее ногами, упершись руками в пыльный, грязный пол площадки и ударив в гулкое железо подошвами ботинок, но люк держался мертво.

Я зажег фонарик и принялся внимательно осматривать помещение. Вскоре мои усилия увенчались успехом, правда, весьма сомнительным – под самым потолком, слева от выхода на крышу я обнаружил свежопросверленные, загерметизированные отверстия с пропущенными через них проводами в бронированной оплетке, явно современного производства. Качество работ не оставляло сомнений – работали «центровики», чахлой конторке, обосновавшейся в здании, явно не по средствам оплатить такой уровень выполнения.

«Эти провода здорово похожи на оптические световоды, ведущие к видеоглазкам. Если я и выбью люк и поднимусь на крышу, меня все равно обнаружат. Значит, тут тоже все перекрыто!», – подумал я. Надежда, что у меня есть хоть один шанс освободить Катю в одиночку, так и осталась надеждой…

* * *

Руслан Кимович отсутствовал на работе почти весь день, и вернулся только под вечер. Секретарша передала ему список звонивших, сводку по объектам охраны «Залпа» за день, и Хосы скрылся в своем кабинете, где и просидел до восьми вечера, никуда не выходя.

В девятом часу он покинул кабинет, спустился вниз, попрощался с охраной и, пройдя мимо офисной стоянки, свернул за угол, где в этот раз оставил свою машину, скромную, но изящную «Хонду», против обыкновения ставить ее на стоянке.

Хосы сел за руль, завел двигатель, прогрел его, выехал на проезжую часть, и только свернув с Садового на Новый Арбат, негромко сказал, ни к кому не обращаясь:

– Лежи, головы не поднимай! Я не уверен, нет ли за мной хвоста… Сейчас я помотаюсь, погляжу, а потом поедем… на дачу! Жену освободил?

– Нет! – глухо донеслось с заднего сидения: – Но я знаю, где она. Одному не справиться…

– Разберемся! – хищно оскалился Хосы, прибавляя газу.

В течении следующего часа он крутился по узким улочкам внутри Бульварного кольца, пару раз проскакивал перекрестки на красный свет, наконец, удостоверившись, что «хвост», даже если он и был, оторвался бесследно, выбрался на Беговую и погнал машину в сторону Рублевского шоссе…

* * *

– Это не моя дача, к себе я не рискнул тебя везти, вдруг там все под наблюдением! – Хосы прохаживался по просторной, отделанной деревом кухне, изредка с улыбкой посматривая на меня, уплетающего плов прямо из чугунной утятницы: – Сейчас ты поешь, а потом будем говорить. Если я смогу тебе помочь, то сделаю все возможное. Если ты нарушил закон, особенно корысти ради, как думают и этот твой Урусов, и на Петровке, я выдам тебя властям.

– Стоило для этого отрываться от хвоста, спасать меня!. – прошамкал я с набитым ртом.

– Ты сам залез ко мне в машину! – усмехнулся Руслан Кимович: – Так что…

– Ага! – перебил его я: – Как будто вы ее случайно оставили за углом, чтобы наши ребята, из охраны офиса, не видели…

– Ладно, ладно! – поднял руку Хосы: – Доедай, пей чай, я жду тебя в комнате.

Впервые за почти двое суток плотно поев, я ощутил приступ сытого блаженства и удивился, как мало надо, в сущности, человеку для того, чтобы испытать удовлетворение от жизни. Воистину, все познается в сравнении, и многое в этой жизни начинаешь ценить только тогда, когда оказываешься этого лишен…

Хосы ждал меня, сидя в кресле перед выключенным телевизором. В руках Руслан Кимович держал газету, но, войдя в комнату, я сразу заметил, что шеф не читает, а скорее пытается отвлечься, хотя это ему плохо удается.

– Поел? – спросил Хосы, указывая мне на кресло по другую сторону журнального столика: – Сыт?

– Да, спасибо большое! – кивнул я: – Еще бы поспать…

– На том свете отоспимся! – жестко сказал Руслан Кимович, сразу напомнив мне незабвенные армейские времена, когда это выражение было самым ходовым.

– Ну, давай рассказывай, медленно и по порядку, со всеми деталями и мелочами! – Хосы оторвал от края газеты длинную, узкую полоску и начал скручивать, складывать ее – в «Залпе» все знали, что их шеф любит вертеть оригами в минуты серьезных раздумий.

Говорил я долго, почти час, и даже охрип, а во рту пересохло – правда, не столько от разговоров, сколько от нервов. Я рассказал и про Пашутина, и про «КИ-клубы», и про Наставника, про нападение на Чистых Прудах, про Бориса, про слежку «урусовцев», про Ирину, а тут еще пришлось возвращаться к временам учебы в Питере…

Особенно Руслана Кимовича заинтересовали подробности, связанные со Связным, превентарием и камерой экстренной связи. Наконец, я рассказал про свои безрезультатные метания вокруг здания Центра, про то, как решил поговорить с Хосы, и поэтому забрался к нему в машину, и замолчал, выдохшись.

– Интересно, интересно… – покачал головой Руслан Кимович, встал, заложил руки за спину, и в своей излюбленной манере начал прохаживаться по ковру, покрывавшему весь пол в комнате, взад и вперед.

– Скажи, Сергей Степанович, а ты уверен, что твоя жена именно в этом Центре?

– Так сказал Горобко…

– Да, но тот парень, из группы оперативного реагирования, наоборот, сказал, что ее там нет!

– Он мог и не знать…

– Горобко тоже мог не знать! Хорошо! – Руслан Кимович резко повернулся на пятках, уставившись на меня своими узкими, рысьими глазами:

– Ты знаешь, что бы сделал я на месте руководства этого Центра? Я бы первым делом убрал твою жену из Москвы! Вывез бы ее, подальше! Они – не мелкие вымогатели, они – серьезная организация, и я думаю, у них есть возможности и средства для тайного перемещения людей по стране. Так что твой неподготовленный визит в Центр мог положить конец всему, в том числе и твой жизни, а может быть, и жизни твоей жены…

Я при упоминании о жене только скрипнул зубами, сжав кулаки, но промолчал – Хосы говорил правду, действительно, какой смысл им рисковать, держа заложницу в Москве, где полно возможностей для ее освобождения, да и малейший всплеск активности будет замечен органами правопорядка?

– Но где ее теперь искать? – глухим голосом спросил я.

– Этого я не знаю! – Руслан Кимович в задумчивости постоял у полки с книгами, словно бы выбирая, что взять почитать, потом повернулся ко мне: – Сергей Степанович, есть у меня одна мыслишка, но тут надо очень тщательно обмозговать все детали… Ты как, поспать вроде хотел? Давай так – ты сейчас отдохни часика два, а потом мы с тобой приступим, на свежую голову. А пока я переговорю кое с кем!..

Кивнув, я направился к дивану, и на ходу спросил у удаляющегося в другую комнату Хосы:

– Руслан Кимович, а почему вы мне помогаете?

Тот на секунду замер, потом повернулся, как всегда, улыбаясь, и сказал:

– Сталин, человек далеко не глупый, как ты знаешь, в свое время любил повторять: «Кадры решают все!» К слову – как управленец, говоря современным языком, менеджер, Иосиф Виссарионович до сих пор не имеет в мировой истории равных. Черчилль, которого трудно заподозрить в симпатиях к советскому строю, как-то сказал: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой!» Так вот: ты – один из лучших моих «кадров»! Должен же я бороться за своих работников! Понял?

Я кивнул, а про себя подумал: «Хитрая лиса, никогда не скажет всего, что думает! Вот уж точно: Восток – дело тонкое!»

Где-то в центре Москвы…

– Господин Учитель! В примыкающем к нашему здании обнаружены следы взлома замка на лестнице, ведущей на крышу! Это наверняка Воронцов! Но он, после попыток вскрыть заваренный люк, ушел! Мы не успели его засечь!

– Идиотская ситуация! – Учитель раздраженно смял лист бумаги, швырнул его в приемный лоток шредера, пронаблюдал, как в корзину посыпались тонкие полоски, хлопнул ладонью по столу: – Мы имеем заложника, но не имеем связи с человеком, на которого должны при помощи этого заложника влиять! Черти-что! Срывается вся генеральная акция! А что отдел охраны института? Милиция? ФСБ?

– Наш информатор, внедренный в отдел полковника Урусова, который занимается делом Воронцова, сообщил, что они вышли на его друга, уже известного нам Бориса Епифанова, допросили его, установили слежку и наблюдение, надеясь таким образом выйти на Воронцова, но тот, почуяв опасность, скрылся из-под самого их носа. Они тоже находятся в неведении относительно его планов и местонахождения.

– Известно, какую версию они отрабатывают?

– Да! В соответствии с нашими данными, Урусов считает, что Воронцов похитил Прибор и скрылся вместе с женой. Урусов связывался со своими бывшими коллегами, ФСБ уже выходило на представителя Интерпола в России, из чего следует, что они не отрицают возможности ухода Воронцова за границу.

– Так, это хорошо! Интерпол – пусть ищет там, где пусто, слишком серьезная контора! Что вы предполагаете делать дальше?

– Я считаю, что Воронцов все равно вернется и попытается либо проникнуть в Центр, либо захватить кого-то из руководящего состава, чтобы узнать что-нибудь, касающееся его жены.

– Я в этом не уверен… Он слишком осторожен! Кроме того, мне кажется, что Воронцов знает, или по крайней мере догадывается, ЧТО за Прибор находиться в его руках, и поэтому вряд ли готов просто так обменять его на заложницу. Все таки придется искать Воронцова самим… Что милиция?

– Реакция нулевая…

– Скверно… Ладно, идите, работайте! И еще – охрану Центра с усиленного варианта несения службы не снимать. Все, свободны!

Глава пятая

Я проспал почти три часа – Хосы не стал меня будить, давая своему подчиненному отдохнуть и выспаться. Сам Руслан Кимович долго разговаривал по телефону с разными людьми – с одними спокойно, с другими – грозным, суровым голосом, и лишь один звонок остался без ответа…

– Руслан Кимович! – я, взъерошенный со сна, появился в дверях комнаты, рукой поправляя волосы: – Я готов, можно приступать!

– Ты вот что, Сергей Степанович… В общем, думал я долго, и решил для начала, что огульно соваться нам с тобой в этот Центр не стоит. Погоди, погоди, не перебивай! Утречком я без тебя, но… с товарищами, нанесу им визит, прощупаю обстановку…

– Но Руслан Кимович! Как же так! А Катя!?…

– Да ты не волнуйся! Все будет сделано аккуратно и правдоподобно. Возьму я с собой кое-кого, пошумлю там, наеду, так сказать, а заодно осмотрюсь и проверю, что там и как. А ты пока посиди тут, отдохни, успокойся. И не волнуйся за Катю свою, я на них так надавлю, что они и не пикнут… У меня, слава Богу, есть полезные знакомства и влиятельные должники!

Где-то в центре Москвы…

– Господин Учитель! – в кабинет с треугольным столом бегом вбежал Дмитрий Дмитриевич, остановился перед лысоватым человеком, сидящим за столом: – У нас гости!

– Кто?! Воронцов? Наконец-то!..

– Нет! Четыре машины, всего восемнадцать человек! Их возглавляет руководитель охранной фирмы «Залп», где работает Воронцов, некто Хосы, бывший офицер-десантник, полковник в отставке. Он требует встречи с нашим руководством, говорит, очень важное дело. Они на улице, я отдал распоряжение охране не пускать их пока внутрь.

– Та-а-ак! Значит, Воронцов все же нарушил свое инкогнито, побежал к коллегам за помощью, когда понял, что сам, в одиночку, не справиться! – Учитель радостно потер короткопалые ручки: – Ну что же, посмотрим, что нам хочет предложить этот Хосы. Вы свободны, Дмитрий Дмитриевич! Обеспечьте охрану, контроль за действиями… гостей, и пусть в задание, по моему сигналу, войдет не более четырех человек.

Дмитрий Дмитриевич вышел, Учитель секунду помешкал, размышляя, потом снял трубку телефона, набрал номер, дождался, когда на том конце ответят и сказал:

– Андрей Эдуардович! К нам для переговоров прибыл руководитель фирмы, в которой работает Воронцов, некто Хосы. А, ты уже знаешь! Давай-ка, прими его, в Красном кабинете, он с руководством хочет говорить! Будь там пожестче, если что, припугни! Понял? Ну, действуй, я запускаю их через пару минут. Все, отбой!

Андрей Эдуардович, получив указание, повесил трубку, кряхтя, поднялся и отправился в Красный кабинет – встречать «гостей».

* * *

Красный кабинет был не просто помещением, весь интерьер и мебель которого были выдержаны в красных тонах – за портьерами, обивкой стен, в мебели, за зеркалами укрывались десятки видео и звукозаписывающих устройств, аппаратура слежения, датчики, металлодетекторы, блокираторы, «глушилки», не позволяющие гостям пользоваться записывающей аппаратурой, а также дозиметры, и новинка, разработанная совсем недавно в одном из превентариев – дистанционный полиграф, детектор лжи, способный на расстоянии до пятнадцати метров снимать показания физиологических параметров человека, определяя, лжет он или говорит правду.

Андрей Эдуардович уселся за огромный, полированный стол, темно-вишневый, украшенный пепельницей и чернильным прибором из красной яшмы с медью, нажал кнопку сбоку, давая знак секретарю – запускай!

Руслан Кимович во главе кортежа из троих молодчиков, каждый из которых чуть не вдвое превышал в росте низкорослого президента «Залпа», стремительно вошел в кабинет, быстро огляделся, усмехнулся, выдвинул из-за длинного стола для совещаний, торцом упирающегося в стол Андрея Эдуардович, стул, поставил его посреди кабинета, уселся, закинув ногу на ногу, прищурившись, посмотрел в тяжелые глаза хозяина кабинета, прячущиеся под кустистыми бровями.

Андрей Эдуардович недовольно помахал рукой:

– А мы не могли бы разговаривать… без конвоя?

Хосы улыбнулся, показав мелкие зубы, заговорил нарочито развязанно:

– Конвой зеков в зоне охраняет, командир! Обидеть хочешь? Полдня у дверей держал, в дом не пускал. Зачем? Ты что, думаешь, у меня времени свободного много? А?!

– Говорите, зачем пришли? – мрачно буркнул Андрей Эдуардович, пропустив вопрос Хосы мимо ушей. Руслан Кимович улыбнулся еще шире:

– Больно мрачный ты, командир! Разве так разговоры разговариваются? Чайком угости гостей, печенюшкой, а предложишь что покрепче, тоже не откажемся!

– Вера, организуй чайку! – приказал Андрей Эдуардович во встроенный микрофон секретарше, поднял глаза на Хосы:

– Итак, давайте без разводов… Раз уж тебе было угодно вести разговор на «ты», будем на ты! Что ты нам хочешь предложить? Ведь ты пришел что-то предлагать, так?

Хосы, блаженно жмурясь, как будто от невыразимого словами счастья, проговорил:

– Что-то ты больно быстрый, командир. А если я не предлагать приехал, а наоборот? А? Не дергайся, не дергайся, командир, шучу! Значит, вот что: мой хозяин знает, что ваша контора интересуется одной вещью. Все люди должны помогать друг другу, ведь так? Ну, мой хозяин решил подмогнуть маленько вашему – разыскать эту вещичку. Нам она без надобности, а вам, я слыхал, очень даже нужна!..

– Откуда такие у… вас такие сведения? – хрипло спросил Андрей Эдуардович. Вошла крутобедрая секретарша, покачивая обтянутым короткой черной бархатной юбочкой крупом, поставила на стол серебряный поднос с чаем, удивленно вскинула ресницы на откровенно зацокавших языками спутников Руслана Кимовича – видимо, к подобным гостям в этом кабинете она не привыкла…

Хосы, выдерживая паузу, взял стакан в чеканном серебренном подстаканнике, помешал ложечкой, глотнул, улыбнулся:

– Хороший чаек! Я, командир, очень люблю хороший чай. А мой хозяин… Он любит помогать ближнему. Не за даром, конечно!

– Оставьте, Хосы! – вдруг рявкнул Андрей Эдуардович, ударив кулаком по столу: – Что вы прикидываетесь?! Вы – Хосы Руслан Кимович, президент охранной фирмы «Залп», бывший полковник ВДВ! Вы приехали сюда, желая помочь вашему сотруднику Воронцову, ведь так?!

Хосы, не меняясь в лице, еще раз отхлебнул из тонкостенного стакана, покачал головой:

– Ай-я-яй! Как говорят некоторые мои друзья, не гони волну, командир! Да, я президент «Залпа», а еще генеральный директор фирмы «Арслан», а еще глава торгового дома «Руга», а еще… Слушай, командир, кто такой Воронцов? Для меня? А? Сглупил парень, хапнул лишку, а проглотить не смог! Вот и все! А ты мне начинаешь тут… Он свои проблемы должен был научиться сам решать, а если не смог, то – се ля ви. «Кто не может летать, как мы, пусть сидит дома!» Знакомая фраза? Ну, получиться у нас разговор?

Андрей Эдуардович устало кивнул:

– Ваши условия?

Руслан Кимович довольно рассмеялся, поставил пустой стакан на стол, снял с плеча своего дорогого костюма невидимую пылинку, хлопнул в ладоши:

– Так! Хозяин хочет иметь долю в вашем бизнесе! Не делай больное лицо, не большую – мы не мародеры.

– Но мы… не коммерческая структура, – несколько растерялся Андрей Сергеевич: – Мы – Фонд, существуем на благотворительные пожертвования частных лиц у нас и за рубежом.

– Не на-до трень-деть, командир, – буквально по слогам произнес Хосы и улыбка как-то разом исчезла с его лица: – Ты опять не понял – мы не рэкет, не бандиты, не группировки-муппировки всякие, врубаешься?! Мы – солидные люди, занимаемся легальным, серьезным бизнесом. Неужели бы я пришел к тебе, не имея всех данных о твоей конторе? А?! Что молчишь? Не веришь? Хорошо! Начнем с превентариев! Кстати, зачем такое длинное, глупое и не русское слово придумали? Назвать по-русски не могли, что ли? Знаешь, как по-русски ваши превентарии называются? «Шарашки»! Лаврентий Палыч Берия придумал…

Андрей Эдуардович растерялся еще больше. То, что разговор примет вот такой оборот, он предположить не мог, и теперь ему стало страшно – не ошибиться бы, Учитель потом голову снимет.

Неожиданно в кабинете раздался мелодичный звонок. Хосы вновь улыбнулся, достал из внутреннего кармана плоскую черную коробочку «сони», и не обращая внимания на хозяина кабинета, нажал кнопку:

– Да! Ничего, сидим, разговариваем, все в порядке. Да нет, пока ничего. А что он – сидит, нервничает. Пока! Что «пока»? Пока сидит! Нет, нервничать ему, я думаю, еще придется. Думаю, сговоримся… Ну, до связи!

Руслан Кимович убрал телефон, посмотрел на Андрея Эдуардовича:

– Ну, продолжаем разговор?

Вдруг на столе вспыхнула невидимая никому, кроме сидящего за столом, красная точечка – скрытый сигнал вызова. Андрей Эдуардович поднял руки, тяжело поднялся:

– Прошу… вас, подождите здесь, отдохните. Мне надо срочно отлучиться, минут на десять, а потом мы продолжим этот… разговор!

Учитель, сидя перед огромным, во всю стену, экраном, на котором был виден весь Красный кабинет, сейчас пустой, раздраженно, с хрустом, разминал пальцы. Он некоторое время молча сидел спиной к вошедшему Андрею Эдуардовичу, потом, не отрываясь от экрана, бросил:

– Не стой столбом, садись! Что делать будем? Если Прибор у них в руках… Этих орлов можно было бы взять, но их на улице еще десяток с лишним человек, да еще неизвестно, сколько готово по команде прибыть сюда. Не устраивать же гангстерскую войну! Тьфу, чертовщина какая… И это накануне акции! Все срывается, все летит к черту! Ну, допустим, о превентариях они узнали от Воронцова! Но я не верю, что их интересуют деньги. Они явно помогают Воронцову.

– Господин Учитель! Они… действительно похожи на крупных… не знаю, как сказать… На «деловых»! Вдруг Воронцов на самом деле – так, мелкая сошка, и им нет ни какого дела ни до него, ни до его жены. Они ведь про нее даже не упомянули.

– Правильно, когда упомянут, сразу станет ясно…

В кабинет Учителя быстро вошел Дмитрий Дмитриевич, как всегда, подтянутый, аккуратный, с идеальным пробором на голове, достал из папки несколько листков бумаги, положил на треугольный стол, ровным голосом произнес:

– Господин Учитель! Мы отсняли несколько лиц из сопровождения Хосы, проверили по нашему информаторию, подключились даже к сети МВД. Три личности идентифицировать не удалось, но это не сотрудники «Залпа». А один человек, вот он, на снимке, – это находящийся ныне в Федеральном розыске Савельев Олег Константинович, кличка «Савва», один из боевиков ныне действующей Вагатинской преступной группировки…

– Так что, это действительно… блатные? Бандиты, преступники? Хосы не врет? Бред какой-то… Есть у кого-нибудь идеи – что делать дальше? – Учитель выглядел растеряно: – Не брать же их, в самом деле, в долю! Я хочу сказать, не выплачивать же им дань. Это унизительно! Это невозможно, в конце концов…

Андрей Эдуардович хмыкнул, почесал в затылке, потом рубанул рукой:

– Тут разговорами не отделаешься! Надо… Ну, короче, поможем органам! Я думаю, сил у нас хватит! Назначим им встречу, и…

Дмитрий Дмитриевич покачал головой:

– Господин Учитель! Если начинать активные боевые действия, боюсь, все наши силы уйдут на это. Нам ничего не остается, как согласиться на их требования… Пока! А потом, получив Прибор, я думаю, мы сможем справиться и с ними, и с нашей основной задачей.

Учитель постоял, подумал, потом тихо спросил:

– Не хотите же вы, Дмитрий Дмитриевич, сказать, что мы согласимся на их условия?

– У нас нет другого выхода! – решительно сказал Дмитрий Дмитриевич. Учитель помрачнел:

– Дожили! Теперь мы, как какие-то торгаши, будем иметь «крышу»! Позор!

– Господин Учитель! Это – временно, – твердо сказал Дмитрий Дмитриевич…

Хосы сидел на кожаном у стенки и рассеянно листал цветной, глянцевый журнал, ожидая Андрея Эдуардовича. Тот появился неожиданно, улыбаясь, повел рукой, приглашая Руслана Кимовича к столу.

Когда гость уселся на стул, Андрей Эдуардович уклончиво извинился за задержку, а потом сказал:

– Я думаю, мы сможем договориться! Что еще, помимо вхождения в наш бизнес, вы хотели бы получить от нас?

Руслан Кимович стал серьезным, встал, пожевал воздух губами, бросил:

– За услугу по находке вашей вещицы хозяин хочет небольшую сумму, так, пустячок – в знак вашего согласия иметь с нами дело! И нашу сотрудницу, бывшую жену Воронцова, вы тоже будете обязаны вернуть, и чем скорее, тем лучше. Мы не в Китае живем, чтобы разбрасываться людьми, ценными специалистами. Кстати, передайте тому, кто придумал ее похитить – большей глупости сделать было трудно. Воронцов с ней в разводе, и вряд ли стал бы выручать ее, да еще в обмен на Прибор. Вы ведь на это рассчитывали?…

– Вы, наверное, ошиблись? – разыграл удивление Андрей Эдуардович: – Мы – уважаемая организация! Мы не похищаем людей…

Хосы нетерпеливо махнул рукой:

– Хватит, командир! Завтра утром я приеду обговорить детали. Воронцову Екатерину Васильевну доставить сюда, она уедет со мной! Иначе вам не видать ни вашей вещицы, ни вашего фонда, в работоспособном, я имею ввиду, состоянии. Все, до завтра.

И, задержавшись в дверях, улыбнулся:

– Grif won! Горе побежденным!

* * *

Я изнывал от неведения. Шел второй час дня, Хосы уехал еще утром, пообещав, что будет не раньше двенадцати, но не позже часа, и его контрольное время давно кончилось, прошло. В голове у меня возникали картины – одна ужаснее другой, лезли всякие аналогии из когда-то виденных импортных боевиков, словом, всякая дребедень…

Хосы должен был вернуться с результатами своей «разведки боем», и, возможно, привезти вести о Кате. Я просто с ума сходил, а в голове постоянно возникал образ Кати… Что с ней, где она?

Не переставая думать о Кате, я все время вспоминал ее, ее руки, походку, голос, любимые слова, выражения, взгляды, милые, интимные подробности, о которых знали только двое – я и она…

Эти воспоминания изводили меня еще больше, чем неведение – я чувствовал себя абсолютно беспомощным, и это чувство доводило меня до отчаяния! Иногда, правда, мне удавалось взять себя в руки, заставить отвлечься, почитать что-нибудь, но спустя какие-то десять минут я уже снова буквально бегал по комнате, выглядывал в окно, выскакивал на высокое крыльцо, всматриваясь в даль – не появилась ли там красная «Хонда» шефа?

Хосы приехал лишь к четырем. Я, оставив бесполезное метание по дому, сидел в кресле перед телевизором и пытался сосредоточиться на просмотре какой-то передачи, однако лишь только за окном раздалось урчание двигателя, как телевизор тут же был забыт, а я уже выскакивал на крыльцо.

– Ну, Руслан Кимович, как?! Как все прошло?! Что с Катей!?

Хосы, улыбаясь, выбрался из-за руля, запер «Хонду», пикнула сигнализация. Уже в доме, раздевшись, президент «Залпа» сказал, проходя на кухню:

– Томить не буду. Жива твоя Катерина, жива и здорова! Возможно, мы ее вызволим, но игра, которую я затеял, довольна опасная! В общем, заехал я к одному своему старинному дружку, который мне очень многим обязан, поговорил с ним, попросил помощи… Он… как это называется теперь? «Новый русский со старым бандитским прошлым»! Дал мне он людей, машины, и поехал я в твой Центр уже не как глава охранной фирмы «Залп», а как представитель могущественного преступного клана. А разговор у нас с «центровиками» получился вот какой…

Когда Хосы закончил свой рассказ, я еще несколько секунд помолчал, обдумывая услышанное, потом встал из кресла, подошел к окну, хлопнул кулаком по ладони:

– А если они упрутся и скажут, что меняют Катю только на Прибор?

– Думаю, что не упрутся, как ты выразился. Их сейчас гораздо больше тревожит то, что некая мафиозная структура пытается прибрать их к рукам, хочет контролировать их бизнес, их научный, «чистый» бизнес! А это значит, что к чертовой матери летят все их планы, связанные с политической деятельностью, ну, с тем, о чем ты рассказывал. Вот о чем они сейчас думают! Конечно, им нужен Прибор, но это уже для них не самый наиважнейший вопрос. И потом – ты вышел из игры, а это значит, что Катя утратила свой статус «заложника влияния». Теперь она просто – сотрудник «нашей» структуры, которого они обязаны выдать в знак доброй воли и желания сотрудничать. Так что не переживай…

– Ага, не переживай! Вам легко говорить! Я, наверное, успокоюсь только тогда, когда мы с Катей будем в безопасности, и вся эта идиотская история закончится, – я закурил, бросил взгляд на часы: – Руслан Кимович! Во сколько у вас очередная встреча?

– Завтра утром! Я поеду один, буду «пудрить мозги», выторговывая условия повыгоднее. Если все пойдет так, как я предполагаю, твоя Катя самое позднее – послезавтра будет с тобой. Ну все, давай чего-нибудь перекусим, с утра маковой росинки во рту не было…

Где-то в центре Москвы…

– Господин Учитель! Приехал Хосы! – Дмитрий Дмитриевич включил обзорный монитор, и стало видно Красный кабинет, Руслана Кимовича и Андрея Эдуардовича, о чем-то оживленно беседующих.

– Так, значит приехал… – задумчиво разглядывая гладкую поверхность стола, протянул Учитель, потом быстро поднял глаза:

– Вы проследили, куда он вчера поехал?

– К сожалению, господин Учитель, «повесить» датчики на Хосы и его охрану вчера не удалось, а от хвоста они ушли очень профессионально…

– Черт, опять прокол! – Учитель с досадой ударил кулаком по столу: – Ну что же! Жену Воронцова мы пока подержим, поторгуемся, я уже дал Андрею Эдуардовичу соответствующие указания, а вы, Дмитрий Дмитриевич, займитесь перебросом средств с наших счетов в другие банки – как бы не остаться без денежек, слишком уж много знает этот Хосы. Пустые счета не закрывать, оставить там копеечные вклады, пусть будет больше неразберихи. Так, далее – подключите людей из экономического и аналитического отделов, пусть как следует прощупают «Залп» – нам нужен контр-компромат, и чем скорее, тем лучше! Землю носом ройте, но чтобы завтра же у меня на столе были данные по «Залпу», которые, в случае чего заинтересовали бы прокуратуру или ФСБ… Не может быть в наше время, чтобы у преуспевающей фирмы все было чисто. Налоги, отмывка денег, незаконные коммерческие операции, взятки, превышение полномочий сотрудниками, в общем, не мне вас учить. И вот еще что – подтяните все наши силовые подразделения к Москве. Я думал сегодня всю ночь, и сдается мне, без драки у нас не обойдется! По крайней мере, сдаваться я не намерен. Все, идите!

Дмитрий Дмитриевич молча повернулся и шагнул к двери, но от него не укрылся тот лихорадочный блеск в глазах Учителя, который бывает у не совсем здоровых в психическом плане людей. Словно бы за ночь с Учителем произошла какая-то кардинальная перемена, он сделал выбор, и теперь твердо решил претворить свой новый гениальный план в жизнь. Вот только в гениальности и вообще – в разумности этого нового плана Дмитрий Дмитриевич почему-то впервые за время работы на Учителя усомнился…

Руслан Кимович Хосы приехал в Центр около десяти, и уже час сидел в Красном кабинете, разговаривая с потеющим Андреем Эдуардовичем. Разговор получался трудный – Центр не шел на уступки, вчерашнее замешательство, в которое вверг Хосы «центровика» своим наглым наскоком, улетучилось бесследно, и сегодня перед Русланом Кимовичем сидел жесткий, неуступчивый и ощущающий за своей спиной силу человек.

– Доля вашего участия в нашем бизнесе может составлять от одного до трех процентов, но не более того! Да, взамен мы получаем от вас Прибор и подписываем договор, в котором прошу особо обратить внимание на пункт, ограничивающий ваши права на вхождение в руководство нашего Фонда.

Руслан Кимович покачал головой:

– Не слишком ли мало вы предлагаете за столь ценную для вашего Фонда вещь? И потом, мой хозяин знает, что ваша деятельность, в частности, работы, проводимые в превентариях, мягко говоря, не очень законна! Если вы будете пытаться откупиться, кинуть нам подачку вместе мозговой, сахарной косточки, я не исключаю варианта, когда мы выйдем из контакта, но тогда вашим Фондом займутся специалисты из различных ведомств, от ОБЭПа до налоговой полиции и ФСБ. Как вам такой вариант?

– Прекратите угрожать, Хосы! – Андрей Эдуардович сдвинул брови: – В конце концов, и ваша деятельность, в «Залпе» и других организациях, тоже далека от законной! И мы тоже можем привлечь к вам внимание органов!

– Ну-у, Андрей Эдуардович! Что же вы так-то! – покачал головой Хосы: – Или ваш драгоценный Прибор вас уже не очень то и интересует? Да, кстати, а почему я не вижу здесь Екатерину Васильевну? Кажется, вчера мы говорили о том, чтобы она сегодня была здесь?

– Вчера было вчера! – отрезал Андрей Эдуардович: – Воронцову вы получите только после того, как представите нам Прибор в целости и сохранности! Вот вам текст договора, который ваш хозяин подписывает в течении ближайших двух дней, после этого мы получаем Прибор, вы – вашу сотрудницу, и начинаем работать. Если нет – Прибор мы все равно добудем, а печальная судьба, ожидающая Воронцову, будет целиком на вашей совести. Все, я вас больше не задерживаю, у меня еще масса дел!

Глава шестая

Я сидел за столом, перед мрачным, нахмурившимся Хосы и бездумно водил точильным бруском по лезвию своего и без того идеально острого ножа. На пустом столе лежал текст договора, который Руслан Кимович привез из «Центра», и мобильный телефон Хосы. Висело тревожное молчание…

– Так, пошли они все к чертям собачим! Я собираюсь и еду туда, буду договариваться об обмене Кати на эту их адскую машинку! – наконец сказал я, убрал нож в наручный чехол, встал, но Хосы поймал меня за рукав, вновь усадил на место.

– Погоди, Сергей Степанович, не горячись! Мало ли что они там сегодня наговорили! Хотя… Может ты и прав. Чтобы спасти твою жену, придется идти на обмен. Только я думаю, что законы чести в данном случае вряд ли следует соблюдать – с похитителями людей надо действовать соответственно!

– То есть? – не понял я.

– Мы постараемся сделать так, чтобы и Катю спасти, и Прибор не отдать! Только… Только надо все очень тщательно продумать, свести риск к минимуму. В общем, так! Я, от лица мифического «хозяина» подписываю договор, еду в Центр и договариваюсь об обмене. А когда они привезут Катю, мы подсунем им Прибор… без начинки! Только корпус. Ну, или так: корпус и часть начинки, без каких-нибудь важных элементов… Ты, я надеюсь, сможешь размонтировать его?

– Не знаю… – пожал плечами я: – Разобрать не трудно. Рискованно это все! Вдруг они что-то заподозрят? Тогда нам всем крышка, а я не могу и не буду подставлять Катю…

– Значит, надо сделать так, чтобы никто ничего не заподозрил! Хорошо бы, чтобы Прибором занялся специалист… – Хосы встал, прошелся по комнате, пригладил рукой ежик стриженых волос: – Есть у тебя на примете кто-нибудь, кто разбирается, хорошо, я имею в виду, разбирается в электронике?

Я задумался, потом решительно тряхнул головой:

– Есть один человек! Я знаю его мало, но мне кажется, что он сможет нам помочь… Если захочет, конечно. Но – попытка не пытка. Рискнем!

Хосы вынул из внутреннего кармана ручку, склонился над текстом договора, лежащим на столе, секунду помедлил и поставил внизу залихватскую подпись…

– Все, Рубикон перейден!

* * *

Саня Кох сидел за своим рабочим столом и угрюмо разглядывал листок с инструкцией по контактам с посторонними. Такую инструкцию сегодня получили все сотрудники института – смерть Пашутина и пропажа Прибора серьезно повлияла на заказчиков, и руководству НИИЭАП стоила не малых трудов уговорить швейцарцев не разрывать контракт и продолжать сотрудничество.

Кох покосился на соседний стол, еще несколько дней назад занимаемый Игорем Пашутиным. Сегодня Игорь лежал на глубине двух с половиной метров, в сыром сосновом гробу на Котляковском кладбище, а его детище, его Прибор исчез, как исчез и этот парень, Серега Воронцов, то ли не сумевший сохранить жизнь Игоря, то ли попросту убивший его…

Скомкав многомудрую инструкцию, Саня швырнул ее в корзину и отправился курить. Работники лаборатории молча проводили его понимающими взглядами. После смерти Пашутина руководителем работ, связанных с восстановлением похищенного Прибора, был назначен Кох, как ближайший помощник и правая рука погибшего, и вся ответственность легла на его плечи, а каждый в лаборатории, да что в лаборатории, в институте, прекрасно знал, что Кох заранее обречен на неудачу – покойный Пашутин не оставил практически ничего, чтобы могло помочь Сане в работе…

Бумаги, документация и описания пропали, сам Прибор тоже, и все, что имела сегодня лаборатория – данные по доводке отдельных узлов и Прибора в целом. Было от чего печалиться!

Рабочий день заканчивался. Кох собрал подлежащие сдачи в «первый отдел» бумаги, отпустил сотрудников, дождался прихода инспектора, они вместе, согласно новым правилам, проверили каждый лист, каждую дискету, составили акт, опечатали контейнер, и инспектор сам понес его в хранилище.

Саня оделся, спустился в холл, терпеливо дождался своей очереди, вошел в просвечивающую камеру – охранный гений полковника Урусова, получив дополнительные средства, развернулся вовсю, и теперь из института невозможно было не то что кусок припоя, скрепку вынести без специального разрешения!

Охранник отметил на пульте, что Кох чист и занес данные в компьютер. Саня вышел из камеры, прошел через тамбур с бронированными дверями и остановился на крыльце института, взглядом выискивая «свою» машину.

После печального случая с Пашутиным Урусов отказался от услуг «пришлых» телохранителей, оставив только «своих», из ФСБ, но опекали «фээсбэшники» лишь высшее руководство, видимо, Урусов здраво рассудил, что если их неведомые противники захотят кого-нибудь убрать, они сделают это, не смотря ни на что, в том числе не смотря и на телохранителя.

Поэтому ответственных работников НИИЭАП, а в их число теперь входил и Кох, развозили по домам на машинах, а за квартирами следили специальные агенты из Отдела охраны, которые только наблюдали со стороны – ведь, возможно, не окажись в ТОТ день с Пашутиным вооруженный Воронцов, Игорь мог бы остаться в живых…

«Волга» быстро, не смотря на обилие пробок, домчала Коха до Бауманской, Саня вышел, попрощался с шофером, и направился к своему подъезду. Сзади послышался шум отъезжающей машины, потом все стихло.

Во дворе было на удивление пустынно – вроде бы и не поздний час, половина восьмого, а ни одного человека не видно! Саня вошел в подъезд, по темной лестнице, пахнущей бомжами, поднялся на второй этаж, и уже достал ключи, приготовившись открывать дверь, как из темноты рядом с ним вдруг бесшумно возник человек, крепкая рука взяла Саню под локоток, и очень знакомый голос тихо произнес:

– Только не шуми! Мне надо с тобой поговорить!

* * *

– Почему ты думаешь, что я поверю тебе? – спросил Кох, вертя в руках чашку с недопитым, остывшим чаем. Я пожал плечами:

– Я рассказал все, так, как оно было на самом деле! У меня сейчас нет другого выхода…

Кох выщелкнул из пачки сигарету, закурил, посмотрел на меня. Осунувшееся лицо, круги под глазами, щетина – выглядел я, конечно, неубедительно…

Выпустив дым, Саня спросил, глядя в сторону:

– Что ты намерен сделать с Прибором? Я имею ввиду – с его демонтированными узлами?

– Мне было сказано, что у них, у этих, из Центра, в институте есть информатор! Если только они узнают, что Прибор, или его части появились у вас, мне обещали… Короче, моей жене будет очень плохо!

– А если никто ничего не узнает? – сощурил Кох свои голубые глаза: – Наша лаборатория сейчас работает над восстановлением этой штуки! Я мог бы принести узлы в лабораторию, на входе нас не проверяют так тщательно, как на выходе. Спустя какое-то время мы смонтировали бы Прибор, ты и твоя жена тут совершенно ни причем. Если ты согласен на то, чтобы отдать мне части, я соглашусь поехать с тобой и помочь тебе… вам всем.

Я посмотрел в полное решимости лицо Коха и кивнул:

– Пусть будет так, как ты говоришь! Но только… Хотя ладно! Но учти, Саня, ехать надо – сейчас, и в твоем распоряжении – только эта ночь.

Кох закатил к потолку свои небесно-голубые глаза, усмехнулся, потом перевел взгляд на меня и пошутил:

– Я помню, во время оно мы за ночь успевали выучить китайский язык, если узнавали, что утром экзамен!

В тот же вечер Хосы приехал в Центр. Его провели в Красный кабинет, и Руслан Кимович положил на стол перед Андреем Эдуардовичем подписанный договор.

– Я хотел бы оговорить детали завтрашнего обмена – Прибор на Воронцову! – сказал Хосы, усаживаясь на стул у стола.

– Вот это другое дело! – пробасил Андрей Эдуардович, смахнул договор в ящик стола, и расплылся в улыбке:

– А то угрозы, шантаж… Чайку не желаете?

Руслан Кимович кивнул. Хозяин кабинета заказал секретарше чай, откинулся в кресле:

– Теперь что касается обмена! Завтра, часов в одиннадцать, мы с вами встречаемся на пустыре возле Битцевкого лесопарка, там, где к нему подходит улица Инессы Арманд. Вас должно быть не больше двух человек, без оружия, прикрытия и разных хитростей вроде скрытых видеокамер – наши люди проверят машину и вас детекторами, предупреждаю сразу, любая попытка обмана или нарушения наших условий отразиться на заложнице!

Хосы кивнул, принял из рук вошедшей секретарши чашку с чаем, сделал маленький глоток. Андрей Эдуардович между тем продолжил:

– Обмен будет происходить следующим образом: вы или ваш человек с Прибором, и наш человек с Воронцовой отойдут в сторону и встретятся одновременно на одинаковом расстоянии от вашей и нашей машин. После обмена все возвращаются к своим машинам и… И мы прощаемся! Теперь – какие у вас вопросы?

Руслан Кимович сделал еще один глоток из чашки, посмаковал чай, улыбнулся:

– Какие вы можете дать гарантии того, что после обмена вы не предпримите действия, связанные с нашей ликвидацией?

Андрей Эдуардович рассмеялся:

– Всегда приятно иметь дело с профессионалом! Что касается гарантий, могу только сказать, что раз уж мы согласились дать вам долю в нашем бизнесе, нам вряд ли удастся ликвидировать вас бесследно – у вас, у вашей организации, есть все данные по нашему Фонду. Да и потом, я понимаю, что вы можете мне не верить, но мы – исключительно мирная контора, и никогда не занимались ничем, связанным с убийствами и прочими криминальными делами… И если бы ваш Воронцов не натворил таких дел, так жестоко обойдясь с нашими людьми, мы никогда не пошли бы на такой рискованный и не гуманный шаг, как захват его жены, пускай и бывшей, понимаете?

Хосы покивал, допил чай, поднялся:

– Значит, завтра в одиннадцать, улица Инессы Арманд! А жену Воронцова вы, между прочим, похитили до того, как он был вынужден, спасая жизнь своего клиента и свою собственную, вступить в перестрелку с вашими людьми! Всего доброго…

* * *

Саня Кох просидел на даче, колдуя над Прибором, всю ночь. Он что-то паял, клеил, сверлил маленькой, ювелирной дрелью, ввинчивал какие-то шурупы, чертыхался, или наоборот, восторженно всплескивал руками, бормотал что-то типа: «Ну надо же, до чего смело! Ни хрена себе, вот оно как! Ай да Игорек!» Я некоторое время посидел рядом, наблюдая за работой электронщика, потом отправился спать, наказав Коху разбудить меня, когда тот закончит.

Руслан Кимович вернулся из Центра уже после десяти вечера, рассказал, что обмен назначен на завтра, на одиннадцать утра, пообещал забрать нас в девять, и уехал, как он сам выразился: «В лоно семьи!»

Я спал беспокойно – мысль о том, что завтра я, возможно, увижусь с Катей, не давала мне покоя, наполняла какой-то внутренней радостью, и в то же время тревогой – а вдруг что-то не получиться, что-то сорвется, «центровики» заподозрят подвох?

Проворочавшись часов до двух, я встал, отправился на кухню – попить воды, и с удивлением увидел Коха, по прежнему сидящего за столом, и полуразобранный Прибор перед ним.

– Ну как? – спросил я хриплым спросоня голосом. Саня поднял покрасневшие глаза, кивнул:

– Классно! Блеск! Игорек тут такую штуку придумал – мы бы в жизнь не доперли!

– Да нет, муляж будет готов? – прервал я его сентенции, усаживаясь на табурет у стола.

– Само собой! – кивнул Кох рыжей головой: – Я сохранил корпуса всех внутренних блоков и узлов, вынул только начинку. Ну, понятно, настоящими останутся и CD-привод, и индикатор клавиатуры, и экран, и блок питания! В принципе, его даже можно будет включить, понажимать кнопки! Словом, не боись, все будет в ажуре!

– Поживем – увидим… – неопределенно ответил я, и вышел из кухни…

Где-то в центре Москвы…

– Господин Учитель, у нас проблемы! – Дмитрий Дмитриевич навытяжку застыл перед шефом, бестрепетно глядя своими холодными, стально-серыми за стеклами очков глазами в маленькие, масляные глазки Учителя.

– Только не говорите мне, ради Бога, что доллар стал стоить столько же, сколько и рубль! – попытался пошутить Учитель, но в голосе его явно проскользнули раздраженные нотки – слишком уж много проблем вдруг появилось у них в последнее время…

Дмитрий Дмитриевич на натянутую шутку начальства никак не прореагировал, положил на стол свою неизменную красную папку, деревянным, лишенным всяких эмоций голосом сказал:

– Сегодня ночью, во время метели, Екатерина Воронцова бежала с нашей базы в Комоляках. Сейчас ведутся поиски, но след взять не удается – снегопад, метель, все замело…

Учитель на секунду побагровел, даже открыл было рот, для того, чтобы сказать, что он думает по поводу этого происшествия и по поводу эффективности работы своих сотрудников, но сдержался, и даже вдруг улыбнулся:

– Какие у нее шансы выжить?

– Шансов очень мало – это же практически тайга, север Вологодчины, а она ушла без серьезных запасов пищи, без оружия. За несколько последних лет в окрестных лесах расплодилось большое количество волков, Воронцова станет их жертвой с вероятностью в девяносто восемь процентов!

– Хорошо, а может она выжить? – все с той же улыбкой поинтересовался Учитель.

– Да, но только в том случае, если ей удастся добраться до ближайшей деревни, что в шестидесяти километрах от нашей базы. А пройти за один день шестьдесят километров зимой, в лесу, в тяжелом тулупе, да еще и беременной – невозможно! Значит, ей придется ночевать, и эта ночевка станет для нее последней…

– Аминь! Слава Богу, на нас греха нет, – деланно закатил глазки к потолку Учитель, поднял было руку, намереваясь перекреститься, но не стал, а лишь махнул ею:

– Тут еще вот что, Дмитрий Дмитриевич! Как можно тщательнее проверьте местность, где будет происходить обмен, на предмет засады, и расставьте своих людей так, чтобы Воронцов и Хосы во время передачи Прибора были ликвидированы сразу, быстро и, по возможности, незаметно! В связи с побегом и многовероятной… м-м-м… самоликвидацией Воронцовой, дальнейшее сотрудничество с группой Хосы-Воронцов видится мне м-м-м… бессмысленным! И, наконец, самое главное! Если учесть, что Прибор практически в наших руках, то можно считать, что выполнению нашего основного плана уже ничего не помешает…

Дмитрий Дмитриевич медленно и спокойно наклонил голову, подтверждая слова шефа, потом снова застыл в прежней позе…

Глава седьмая

Утро началось для меня скверно – полубессонная ночь, проведенная в приютившем нас доме друзей Хосы, бесконечные мысли о Кате, о том, как все будет происходить завтра на улице Инессы Арманд, затаенная радость и надежда на предстоящую встречу с женой, и в то же время – предчувствие беды, страшные видения, окровавленные тела на сером московском снегу – все это к утру просто-напросто вымотало меня до самой крайности…

Когда рассвело, я поднялся с постели и в ванной увидел в зеркале свою отекшее лицо, красные, воспаленные глаза, щетину на щеках, словом, лицо полубезумца.

Почему-то мне вспомнилась свадьба Бориса и песня про памятник Свободе, которую пел один из гостей. «Какая эйфория была в конце восьмидесятых, в девяносто первом! Как все радовались тому, что „застою“ пришел конец, что можно теперь не бояться открыто выражать свои мысли и делать все, что хочется, и так, как хочется, а не так, как это кто-то решил за тебя! И что получилось в результате? Вместо Свободы наступил беспредел демонов зла!», – уныло думал я, плеща себе в лицо пригоршни холодной воды: «В принципе, сама идея „КИ-клубов“ – робкая попытка как-то возродить дух истинной Свободы, но и эту идею в конечном итоге подмял под себя все тот же демон – то святое, то истинное, что еще осталось в людях, несколько подонков использовали для достижения своих собственных, честолюбивых целей… И теперь идея дискредитирована, растоптана, и тысячи людей, искренне, всей душой поверивших, снова оказались у разбитого корыта… Ох, что-то меня спросоня на морализм потянуло! Сам-то я – тоже продукт и поборник этой извращенной Свободы, потому что… Потому что лучше уж такая Свобода, чем никакой! И тот парень, в конечном счете, – не прав! Или…», – я тряхнул головой и разозлился. Что за идиотские мысли лезут в голову?! И это накануне такой ответственной операции…

Я сунул голову под кран, поежился, когда струйки ледяной воды побежали между волосами, но вялость и разбитость после плохо проведенной ночи как рукой сняло, а вместе с ними вода «смыла» и грустные мысли. Вытираясь жестким махровым полотенцем, я почувствовал себя намного лучше. Ну что же, граф, нас ждут великие дела!

Умывшись, я вскипятил чайник, вяло пожевал бутерброд с колбасой, и занялся проверкой и подгонкой снаряжения. Саня Кох, всю ночь провозившийся с Прибором, безмятежно дрых на отведенной ему раскладушке, и будить его сейчас было совершенно бессмысленно, он и лег-то, наверное, от силы час назад.

Вычистив и смазав пистолет, я вложил беретту в кобуру, проверил «броник», еще раз осмотрел весь свой арсенал – цилиндрики «тарантула», нож, последнюю из оставшихся светошумовых гранат, баллончик с «паралитиком», потом перебинтовал заживающую рану на левой руке, и уселся на кухне, напротив окна – ждать Хосы.

За окном расстилалась заснеженная, поросшая купами серых, голых деревьев равнина. Февральские ветры намели у стволов длинные сугробы, мартовское солнце навело на них корочку наста, и теперь сугробы даже издали блестели, словно лакированные.

Через равнину, то ныряя в неглубокие овраги, то виясь по гребням холмов, шла дорога, весной и осенью, видимо, раскисающая и превращающаяся в непролазные топи, но сейчас, благодаря ночным морозцам, вполне проезжая. По ней и должен был приехать Хосы.

Красную «Хонду» Руслана Кимовича я увидел еще на далеких подступах к дому – возле некогда белой, а теперь серой будки с надписью «Осторожно, газ!» мелькнуло и сразу исчезло за холмом знакомое красное пятнышко автомобиля шефа.

«Почему он помогает мне?», – подумал я, разминая сигарету: «Ведь, казалось бы, что я ему и кто? Он – глава преуспевающей фирмы, человек со связями, с положением в обществе, при деньгах, причем настолько при деньгах, что может себе позволить их не считать! А я? Чуть ли не беглый каторжник, убийца, телохранитель-неудачник, да еще и с проблемами – похищенная Катя, убитый Пашутин, Прибор этот долбанный… Или все совсем не так, как я думаю, и я просто пешка в какой-то совершенно непонятной мне, сложной и кровавой игре? Пешка, которую вдруг стала опекать такая сильная фигура, как Хосы? Эх, хорошо читать детективы – если что и не понятно, посмотрел в конце, и все сомнения – как рукой… Интересно, какой конец будет у этой истории, и удастся ли мне его… прожить?»

Я прикурил от большой настольной зажигалки, выпустил кольцо дыма, встал и пошел открывать ворота – Руслан Кимович уже подъезжал к дому.

В отличии от меня, Руслан Кимович выглядел, как всегда, молодцом. Стройный, подтянутый, он лихо вылез, чуть не выпрыгнул из своей плоской машины, энергично пожал мне руку, улыбнулся:

– Ну, как спалось? Готов?

Я вяло кивнул.

– А как этот твой «паяло»?

– Спит. Всю ночь сидел, я в два встал, так он только-только разобрался во всем, а лег вообще недавно. Но дело сделал!

– Молоток! Только все равно придется его разбудить – надо получить у него кое-какие инструкции…

Взъерошенный Кох с красными глазами некоторое время не понимал, где он, и что от него хотят, но потом как-то разом очнулся, вскочил с постели, и пробормотал:

– А вы что, не ложились еще?

Хосы улыбнулся:

– Александр, нам пора, мы по дороге завезем вас домой, но прежде покажите, что вы сделали, и как нам с этой штукой теперь управляться.

– Нет-нет! Домой меня везти не надо! – Кох натянул свитер, потер лицо веснушчатыми своими руками, тряхнул рыжей головой: – Я… Мне в институт! Тут такое… А Прибор, ну, я имею в виду, то, что осталось… Он работает, только, так сказать, в холостом режиме! Вот смотрите…

Выехали мы через полчаса. Серый корпус Прибора уложили в кожаную сумку, сверили часы – было девять пятнадцать утра, и «хонда» отправилась со двора…

Руслан Кимович уверенно вел машину, и по его скуластому лицу было абсолютно невозможно определить, волнуется он или нет. А вот я, само собой, волновался, и не просто волновался, а откровенно мандражировал, меня буквально трясло, и даже сидевший сзади отчаянно зевавший Кох спросил, все ли в порядке, и как я себя чувствую…

Высадив рыжего электронщика через два квартала от института, Хосы прямо на тротуаре развернул машину и погнал ее на юг Москвы – опаздывать на обмен было нельзя ни в коем случае, мало того, мы предполагали приехать пораньше и осмотреться…

Улица Инессы Арманд поразительно напоминала сотни, тысячи подобных улиц, расположенных на окраинах крупных городов. На одной ее стороне возвышались грязно-белые шестнадцатиэтажки, а с другой щетинился серый, унылый в это время года Битцевский парк.

Улица, не очень длинная, с редким движением, шла перпендикулярно невидимой отсюда Кольцевой дороги. Примерно посредине деревья с одной стороны парка отступали, образовывая довольно большой, с пару футбольных полей, пустырь, заснеженный, пересеченный несколькими тропинками, с какой-то кирпичной будкой на краю, и редкими кустами, торчащими там и сям. Обмен должен был произойти на этом пустыре…

Хосы остановил «хонду» на обочине, и мы огляделись. Несомненно, за нами должны были следить, может быть, даже из вон того, торчащего в полукилометре от пустыря ближайшего жилого дома, похожего на старый, сточенный клык какого-то ужасного зверя…

Серое небо, серый снег, серые ветви деревьев – все вокруг было настолько серым, тусклым и безрадостным, что мне, не смотря на бивший тело нервный озноб, захотелось вдруг спать – завалиться под теплый, домашний плед, и спать, тупо, без сновидений, чтобы проснуться от звонка в дверь, вскочить, очумело метнуться, поцеловать свежую с морозца Катю в пахнущую духами и чистотой щеку, выслушать ее шутливый упрек по поводу его сна, а потом…

Я оборвал себя – кажется, действительно начинаю задремывать. Должно быть, перенервничал и впал в какой-то ступор, так бывает, это обратный эффект возбуждения. На память пришли чьи-то стихи:

«Ничего себе – серая жизнь!», – отстранено подумал я о происходящем, усмехнувшись, но все равно стихотворение очень соответствовало моменту, неизвестно, впрочем, почему. Я взглянул на часы – до срока, назначенного нам, оставалось полчаса с какими-то копейками…

Они появились внезапно – словно вынырнули из серого воздуха. Три роскошных, дорогих автомобиля, я так и не определил марку, все – цвета «мокрый асфальт», все – того редко встречающегося у нас в стране класса, когда на шасси джипа ставиться салон представительского класса и в результате получается машина, способная преодолеть российскую грязь и дорожные хляби, при этом оставаясь по уровню комфорта настоящим лимузином.

Машины свернули с дороги на самом краю пустыря, немного проехали по снегу и остановились. До них было метров двести, они застыли стально-черными слитками металла, практически неразличимые на фоне древесных стволов. Тонированные стекла отражали серость окружающего пейзажа.

– Приготовься! – тихо сказал Хосы. Я достал пистолет, снял его с предохранителя и передернул затвор, загоняя один патрон в ствол.

Из крайней машины «центровиков» вылез человек в черном кожаном плаще и не спеша пошел к «хонде». Он шагал, чуть проваливаясь в неглубоком снегу, аккуратно обходил замерзший собачий кал – пустырь, видимо, был излюбленным местом выгула собак у всей округи.

Не доходя до машины Хосы метров пяти, «черный плащ» остановился и махнул рукой, мол, на выход! Руслан Кимович повернулся ко мне:

– Пригнись, Сергей Степанович, пусть они пока тебя не видят!

Потом он приоткрыл стекло, вопросительно мотнул головой. «Черный плащ» негромко сказал:

– Один из вас, вместе с Прибором, идет к середине поляны, останавливается там и ждет. Мы выводим женщину, подводим ее, забираем Прибор, и расходимся! Понятно?

Хосы кивнул, потом сказал:

– У меня встречный план: мы выезжаем на середину на машине, а вы идете пешком и ведете Воронцову!

– Одну минуточку! – «черный плащ» вытащил рацию и что-то забубнил в нее, видимо, советуясь с начальством.

Я, по прежнему согнувшийся в три погибели на переднем сидении, с кряхтением спросил:

– Зачем все это?

– На машине мы можем сразу уехать, а пешком… В общем, нас может снять снайпер, пока мы будем идти к машине…

Посланник Центра закончил переговоры, спрятал рацию и крикнул:

– Медленно двигайтесь за мной!

«Хонда» тронулась, затрещал ломающийся под колесами наст. Хосы вел машину со скоростью пешехода, соблюдая дистанцию. Через минуту идущий впереди человек поднял руку – достаточно! А сам, не оглядываясь, ушел к своим.

Тянулось время. Я, выпрямившись, с хрустом разминал пальцы – мои нервы были на пределе, мне даже показалось – раздайся сейчас рядом какой-то громкий и неожиданный звук, и я умру от разрыва сердца…

Двери машин «центровиков» открылись одновременно, из одной вылез «черный плащ», а из другой двое вывели женщину в овчинном тулупе, с натянутой до подбородка вязаной черной шапочкой.

Секунду помешкав, «центровики» двинулись в сторону «хонды», ведя Катю под локотки, ведя бережно, и даже, как показалось мне, поглядывающему в просвет между сиденьями, предупреждая ее о ямках и рытвинах на тропинке.

В том, что это Катя, я не сомневался ни одной секунды – вон, под не застегнутым тулупом виднеются знакомые коричневые шерстяные брюки, водолазка, коричневый же жакет – в этом костюме Катя обычно ходила на работу. Но почему они закрыли ей лицо?

– Почему они закрыли ей лицо? – вдруг вслух спросил Хосы, и сам себе, и мне ответил: – Не хотят, что бы она видела их лица! Да… Но мы-то их видим! Что-то не так…

И вдруг бросил на меня быстрый и тревожный взгляд:

– Это – Катя?!

Я кивнул, но не так уверено и решительно, как хотелось бы – в самый последний момент что-то меня смутило! Но что?!

– Ты не уверен? – опять спросил Хосы, и глаза его вытянулись в одну узкую-узкую щелочку, прерванную посредине лица тонкой переносицей.

– Я… не знаю… Что-то… Одежда ее… Походка… На этих колдобинах не поймешь! Не знаю…

– Думай, вспоминай! – Хосы зачем-то с треском отстегнул клапан на бушлате, и опять обратился к мне:

– Какие-нибудь характерные детали, в походке, в одежде, в обуви!

Я на секунду замешкался, и вдруг до меня, что называется, «дошло»: «В обуви! Ну конечно! В тот день Катя ушла на работу в „нелюбимых“ полусапожках, черных, на среднем каблучке, продавали их с такими ныне не очень модными псевдозолотыми блямбами, я потом по Катиной просьбе эти блямбы снял! А у этой… которую ведут… Блямбы на месте!»

– Это не она! – крикнул я, выхватывая пистолет.

– Не дергайся! – железной рукой перехватил меня Хосы, внимательно посмотрел в глаза: – Уверен? Объясни!

Я объяснил. Руслан Кимович секунду помедлил, глядя на приближающихся людей, потом быстро вытащил из расстегнутого кармана плоскую черную коробочку – то ли телефон, то ли рацию, я не разобрал, нажал на кнопку и сказал одно единственное слово: «Пустышка!»

– Где моя жена? – деревянным голосом спросил я в пустоту. Это было похоже на какой-то транс: «Надежды наши не сбылись, и не надежны обещанья…»

– Спокойно, Сережа! Спокойно, я сказал! – рявкнул Хосы, тут же взревел мотор «хонды», и машина, отчаянно визжа колесами, задним ходом рванулась с места. Меня бросило вперед, я буквально «влип» в спинку переднего сидения, но успел заметить, что шедшие к нам люди, как только «хонда» двинулась с места, тут же упали в снег, выхватывая оружие, причем «Катя» упала едва не самой первой и так профессионально и мягко, что у меня исчезли последние сомнения и растаяла последняя надежда – моя жена никогда не стала бы, ТАК падать на жесткий снег, да еще будучи беременной!

Выстрелов не было слышал – выпрямившись, я с удивлением наблюдал, как возле машин Центра, казалось бы, прямо из грязного снега, выскакивали какие-то фигурки в камуфляже, с оружием. Вдруг что-то вспыхнуло, грохнуло, разбрасывая куски слежавшегося снега и мерзлую землю, несколько фигурок упало, остальные дружно ударили из всех стволов, и почти тут же взорвался один из шикарных джипов-лимузинов «центровиков».

«Хонда», по прежнему задним ходом, уезжала с места несостоявшегося обмена, и я видел завязавшийся бой «центровиков» с неизвестными камуфляжниками, как будто в перевернутый бинокль, который вдобавок удаляют от глаз. Внезапно я понял, что Хосы уже некоторое время что-то говорит мне:

– …мы с ним в Афгани еще служили – я командиром разведовательно-десантной роты, а он – зампоружем нашего батальона. Я с ним вчера встретился, говорю: «Леха, так и так, выручай!». Ну, он и выручил, «подмогнул», так сказать! Что будем делать дальше, Сергей Степанович?

– В Центр, мать его так! – хрипло сказал я и замолчал, тупо глядя вперед…

Где-то в центре Москвы…

…– Что, опять провал?! – визгливо выкрикнул Учитель в лицо Дмитрию Дмитриевичу, навытяжку стоящему перед шефом: – Где Прибор, вашу мать?! Вы – бездарь, Дмитрий Дмитриевич! Вы – болван! Идиот, кретин!!! Срывается, летит к чертовой матери все, что я планировал! И – по вашей личной вине! Погибли или захвачены пропущенным вами неизвестным спецназом лучшие наши люди! Это – все! Конец! Я увольняю вас! Считайте, что ваша карьера, как моего помощника по охране и обороне, закончилась! Убирайтесь с глаз долой!

Учитель протянул руку, намереваясь вызвать охрану, но его остановил спокойный голос уже бывшего с этой минуты помощника:

– Я думаю, вы ошибаетесь.

– То есть!? – вскинулся Учитель, и его маленькие глазки, словно буравчики, впились в ладную фигуру Дмитрия Дмитриевича.

– Вы изработались, Учитель! Вы в последнее время допустили ряд кардинальных промахов, поставивших под угрозу существование всей нашей организации! Вы, ваши псевдо-грандиозные и бредовые идеи были причиной наших неудач! Вы окружили себя полубезумцами, которых вы брали на работу в обход меня. Вам очень нравилось изображать из себя Учителя, эдакого фюрера от интеллекта! И вы очень правильно сказали – сегодня погибли или захвачены именно лучшие ВАШИ люди! Итак, пора подвести черту: я думаю, вам пора на покой…

Учитель еще в середине фразы сделал какое-то неуловимое движение, потом вскочил, сжимая в руке изящный вороненый револьвер, но буквально в тот же миг Дмитрий Дмитриевич отточенным движением выхватил из кармана небольшой, блестящий пистолет с тонкой трубочкой глушителя и выстрелил в голову своего шефа.

Учитель дернулся, рука с револьвером медленно опустилась, тело на секунду словно бы окостенело, а потом рухнуло назад, в кресло. Из небольшой дырочки, прямо посредине широко лба Учителя, вытекла тонкая струйка густой, практически черной крови. Дмитрий Дмитриевич достал из кармана носовой платок, развернул его и покрыл голову убитого, затем сунул в карман подобранный револьвер и отошел к столу.

Дверь в кабинет Учителя с треском распахнулась – на пороге застыл Андрей Эдуардович, за его спиной виднелись лица охранников. Окинув взглядом кабинет, Андрей Эдуардович быстро повернулся к охране, что-то отрывисто бросил, вошел и закрыл за собой дверь.

– Что тут произошло, Дмитрий Дмитриевич?

– УЧИТЕЛЬ УСТАЛ И ПРИЛЕГ ОТДОХНУТЬ! – очень спокойно ответил Дмитрий Дмитриевич, прошел к окну, потом повернулся:

– Андрей Эдуардович, на столе, в папке – план дальнейшего развития нашей организации. Если вы с ним согласны – там, внизу есть место для вашей подписи…

Тяжело дыша, Андрей Эдуардович подошел к столу, покосился на неподвижный платок, висевший на голове Учителя, на темной пятно посредине него, отвернулся, открыл папку и начал читать…

Читал он долго, и все это время в кабинете висела воистину гробовая тишина. Дмитрий Дмитриевич стоял спиной к столу, молча глядел в окно, и пошевелился только тогда, когда золотое перо «Пеликана» чуть скрипнуло, оставляя на бумаге твердую подпись Андрея Эдуардовича…

Руслан Кимович гнал свою «Хонду» по Профсоюзной улице, поглядывая на часы, и на его смуглом лице не было и тени обычной улыбки.

Я, сгорбившись, сидел рядом, сцепив зубы, и думал о Кате. После того, как «центровики» схитрили, и выяснилось, что Катю они с собой не привезли, мне все больше казалось, что я больше никогда не увижу свою жену… От этой мысли у меня просто переворачивало все внутри, хотелось завыть, и сдавить руками горло виновнику всех их бед.

Хосы, бросив на меня быстрый взгляд, негромко сказал:

– Не хорони ее раньше времени. Может быть, еще все обойдется!

Но по тону, которым это было сказано, чувствовалось, что Руслан Кимович сам не очень-то верит в свои собственные слова…

Красная «хонда» выскочила на Ленинский проспект, потом – на Садовое кольцо, и не снижая скорости, опасно лавируя в стаде забрызганных талым снегом пополам с грязью машин, понеслась к Центру.

Мы не знали, не могли знать, что в этот момент сразу несколько диспетчеров пожарной охраны Москвы получили сообщение о сильном пожаре в офисе Фонда Содействия Развития Российской Науки. Завывая сиренами, по столичным улицам понеслись пожарные машины, синие всполохи мигалок заставляли встречный транспорт шарахаться в сторону.

Одна из таких машин обогнала «Хонду» Хосы, по встречной полосе устремляясь куда-то вперед. Руслан Кимович нахмурился, потом вдруг решительно крутанул руль и пристроился за ярко-красным «камазом» с белой полосой и цифрами «01» на боку.

– По-моему, Сергей Степанович, наши «друзья» официально и торжественно погибли! – проговорил Хосы сквозь сжатые зубы.

– Вы думаете, пожар в Центре? – мрачно спросил я. Хосы кивнул, стараясь держать «хонду» за пожарным «камазом». Вокруг с недовольным гудением летели встречные машины, люди на тротуарах останавливались, глядя на отчаянно завывающий «камаз», прущий против движения, а впереди, в сером, грязном и пасмурном весеннем небе уже показались жирные клубы дыма, поднимающегося вверх…

Здание Центра горело все, целиком. Два десятка пожарных машин, милицейское оцепление. Не меньше сотни пожарников и стражей порядка суетились вокруг этого бывшего еще несколько часов назад воплощением архитектурной элегантности сооружения. Белые на фоне черных клубов дыма пополам с пламенем струи брандспойтов били в огнистую черноту, стараясь попасть в окна, но, казалось, что это только усиливает пожар.

Несколько человек, в серебристых термокостюмах, с похожими на акваланги изолирующими противогазами нового образца ушли в дым и пламя, и вернулись буквально через пять минут, закопченные, пошатывающиеся.

Хосы поставил машину прямо на тротуаре в переулке возле Центра, и мы слились с толпой зевак, на которым время от времени орал в мегафон толстый, усатый милицейский майор: «Граждане, расходитесь! Граждане, тут нет ничего интересного! Тут опасно! Расходитесь немедленно!»

Я стоял в этой вовсе и не собиравшейся расходиться толпе, довольно близко от барьера, сооруженного милицией из специальных вешек, соединенных ярко-оранжевой лентой, и слышал, как старший отряда, попытавшего проникнуть в здание, стянув с головы шлем термокостюма, содрал с лица маску противогаза и прохрипел:

– Хана! Там все горит, даже пол и потолок! И ни рожна не видать, мать твою, один дым!

Его облепили разные пожарные и милицейские чины, подошло несколько серьезных мужчин в гражданском, но пожарник был немногословен:

– Что? Какие, на хер, живые! В таком пламени даже трупы не сохраняться, сгорит все, к мебелям собачим! Нет, ничего я не думаю! Да пошли вы, я что, сыщик, причины устанавливать?! Я спасатель, и как спасатель вам говорю – здесь спасать некого! Если только на крышу кто-то сможет выбраться… Да товарищ генерал, я все понимаю, что вам важно мнение… Я двадцать пять лет работаю, сотни людей из огня вытащил, но такого никогда не видел! Не знаю, что такое напалм, но всегда думал, что он оказывает вот такое вот действие! У нас костюмы «поплыли»!

Тем времен с другой стороны здания, там, где ветер относил клубы дыма и огня в сторону, разворачивалась спецустановка со спасательной лестницей.

Расставив лапы аутригеров, это импортное чудо спасательной техники с урчанием выдвинуло из себя серебристую лестницу невообразимой высоты – не смотря на весь трагизм происходящего я удивился – и где только она поместилась в не очень-то большой, в общем-то, машине?

На вершине лестницы, на специальной площадке, стояло двое пожарных, тоже в серебристых костюмах, с какими-то, очевидно, несгораемыми, покрывалами в руках. Лестница выросла настолько, что стала выше здания, и тут один из спасателей подал вниз сигнал – на крыше человек!

Известие это взволновало толпу зевак, а меня резануло по сердцу, как бритвой – я вдруг представил, что там, на крыше проклятого Центра, мечется сейчас, задыхаясь в дыму, Катя!

Лестница со спасателями медленно наклонялась над горящим домом, видимо, пожарные таким необычным способом решили снять с крыши человека. Ветер, сырой мартовский ветер, к полудню набравший силу, помогал спасателям, сдувая пламя и дым, и это позволяло практически прислонить лестницу к крыше так, чтобы площадка с пожарными оказалась прямо над серединой крыши, на высоте пяти-шести метров.

Люди вокруг затаили дыхание, и в наступившей тишине, нарушаемой только глухим ревом пламени внутри здания и урчанием пожарных машин, стали слышны крики, доносившиеся с крыши. Слов было не разобрать, но голос явно принадлежал мужчине, и это хоть как-то успокоило меня.

Вдруг что-то произошло – разом засуетились, забегали люди, взревела всей мощью своего не слабого движка спасательная машина. Я задрал голову, и увидел, как серебристая лестница медленно отходит от здания, а на ней, уцепившись за спущенною пожарными с площадке гибкую лесенку, висит человек – молодой парень, в закопченной и обгорелой одежде.

Вокруг все облегченно и, как показалось мне, даже разочаровано, вздохнули. Тут ветер вдруг на секунду стих, и пламя внутри и снаружи дома с радостным ревом взметнулось вверх, а потом неожиданно подул холодный северный ветер, сиверко, как называли его в старину, и огонь потянуло в другую сторону, прямо на медленно ползущую спасательную лестницу с людьми на ней.

Первым в цепкие лапы огня попал снятый с крыши парень – волна колышущегося, раскаленного воздуха накрыла его, он закричал, закорчился на качающейся лестнице, и вдруг полетел вниз, прямо в черные, с проблесками огня, клубы…

Потом отклоняемый коварным ветром огонь, словно на пробу, лизнул лестницу – люди на площадке были пока гораздо выше, но для того, что бы спуститься, им все равно надо было пройти через огонь! Я вспомнил, что на конце пламя всегда горячее, и если представить себе, что все здание полыхало, как свечка, то самое жаркое пламя было именно там, где предстояло проползти спасательной лестнице.

«Если внизу у них не выдерживают термокостюмы, что с ними будет там, в самом пекле?», – успел подумать я, и тут, словно кто-то подслушал мою мысль, все увидели, что может сделать это самое пекло с творением человеческих рук…

От страшного жара спасательная лестница начала гнуться, потом защелкали лопающиеся в ней тросы, лестница затряслась, отдельные ее сегменты с грохотом стали сдвигаться, пожарные наверху закричали, и тут лестница вдруг сложилась пополам, точно гигантская соломинка, пережженная посредине. Спасательная площадка вместе с пожарными рухнула прямо в огонь, и словно бы от этого, с грохотом и треском, взметнув в серое небо миллиарды искр, просела центральная часть здания – оно словно бы обрушилось внутрь себя!

Многоголосый рев пронесся над толпой и затих… Люди, потрясенные тем, что на их глазах, вот тут, в нескольких десятках метрах, рядом, а не где-то на телевизионном экране, погибли живые люди, стали расходиться, пряча друг от друга глаза…

Я неловко переминался с ноги на ногу, ошалело глядя на похожее сейчас на огромный обгорелый ящик здание Центра. Руслан Кимович, все время простоявший где-то в стороне, возник рядом, тронул его за рукав:

– Все, Сережа! Пойдем, надо ехать домой, думать и решать! Не отчаивайся раньше времени! Пойдем!

Я, двигаясь как сомнамбула, дошел до машины, сел на сиденье, а у него в ушах все еще стоял крик летящих в огонь пожарных, и сквозь него словно бы слышался Катин голос: «Сережа! Спаси меня! Спаси!!!»

Красная «Хонда» вывернула из переулка, а к месту пожара подъезжали машины «Дорожного патруля», других телепрограмм, появился лимузин кого-то из городского начальства, и наконец-то закружил над догорающим зданием так необходимый еще двадцать минут назад, а сейчас уже абсолютно бесполезный спасательный вертолет!..

Мы приехали домой, как с некоторых пор начал я про себя называть дачу приятеля Хосы, усталые и разбитые. Катю не спасли, Центр сгорел – наш неведомый противник резко поменял все планы, повел себя крайне не понятно и не логично, обрубил все связующие ниточки, единственное, на что оставалось надеется – что «спецназ» друга Хосы захватит мало-мальски знающего языка.

Мы перекусили, почти не разговаривая, попили так горячо любимый Хосы чай, и после чая я вдруг почувствовал неодолимое желание лечь и уснуть, и не просыпаться, по возможности, никогда.

– Руслан Кимович… Я, пожалуй, прилягу… Что-то не важно я себя…

– Иди-иди, Сергей Степанович! – впервые после неудачного обмена на лице Хосы появилась его всегдашняя улыбка: – Иди, отдыхай!

Я уплелся в комнату, рухнул на кровать и провалился в черную яму сна. Это действительно было похоже на падение – я летел, летел, летел…

Вдруг все вокруг вспыхнуло ярко-красным, золотисто-желтым, изумрудно-зеленым. Я с удивлением понял, что мое неподвижное, спящее тело висит в пространстве, окруженное цветными сполохами, а я сам вижу себя со стороны!

Неожиданно в цветных пятнах родилось какое-то изменение – завихрились, заволновались гигантские щупальца, похожие на дымных змей, разноцветных, не имеющих ни головы, ни чешуи. Змеи эти со всех сторон оплели, опутали мое висящее тело, а потом вдруг разом дернулись, кто куда, и закрученное ими тело завращалось, закружилось вокруг своей оси. Я тут же ощутил приступ головокружения и подступающую тошноту, хотя на самом деле, конечно же, тело мое было неподвижно…

Изменения в этом удивительном сне произошли мгновенно. Теперь я видел себя стоящим на большой, оживленной улице какого-то огромного города.

Я стоял на тротуаре, а вокруг меня шли женщины, все, как одна, в натянутых до подбородка черных вязанных шапочках, и одетые в такие же, как у Кати, коричневые брючные костюмы.

Я бросился к одной, к другой, к третьей, попытался сорвать с их голов шапочки, но они словно бы приклеились к лицам, и тогда мне стало страшно – я стоял посреди улицы, а на встречу мне, вокруг меня, со всех сторон шли сотни, тысячи женщин без лиц, молчаливые, монотонно шагающие, и ужасные в этой своей монотонности!..

Следующая картинка – абсолютно плоская, зеркальная, гладкая, необозримая равнина предстала моим глазам. Посреди нее, километрах в пяти от меня, возвышалось какое-то здание, высотой превосходящее Останкинскую телебашню, наверное, втрое. При всем этом здание здорово напоминало Московский Университет и высотку на Котельнической набережной одновременно.

Циклопической сооружение словно бы подчеркивало всю ничтожность, не значимость крохотного человека, стоящего на бескрайней, зеркальной равнине, плоской, как грампластинка.

Обернувшись – я не знаю, почему, просто мне вдруг ужасно захотелось обернуться, словно бы сзади кто-то не слышно подошел ко мне и уставился в затылок – я увидел, что за моей спиной, на огромном, многометровом «Харлее» сидит затянутая в черную кожу женщина, ростом с американскую статую Свободы. Я знал, кто она, не смотря на то, что на ее голове тоже была знакомая вязанная черная шапочка, скрывающее лицо. Лицо лицом, а эти длинные золотистые кудри я не спутал бы ни с чем!

«Тебя же нет! Я же тебя убил!», – захотелось крикнуть мне в тот момент, но тут мотоциклистка повернула голову, захрустев блестящей кожей своего немыслимого костюма, повернула к мне свою безликое лицо, и у меня язык прирос к небу, зато в руке вдруг появился черный, большой, тяжелый и какой-то совершенно незнакомый пистолет.

Я не задумываясь, плавно, словно бы в замедленном кино, поднял пистолет и несколько раз выстрелил в черную амазонку на «Харлее», как стрелял уже однажды, на берегу Яузы.

Пули вылетели из ствола, хорошо видимые в прозрачном воздухе, и медленно, по дороге увеличиваясь в размерах, поплыли к мотоциклистке. Я удивился такой скорости движения того, что должно молниеносно пронзать пространство, принося в своих свинцовых или стальных граммах неотвратимое возмездие.

Но гигантская мотоциклистка и не думала трогаться с места. Она подняла руку – захрустела кожа, мне даже показалось, что я слышит скрип суставов огромной руки, и легким движением сняла с себя шапочку.

Упали под колеса «Харлея» золотые кудри, рядом бесшумно опустилась черная, вязаная шапка, несколько выпущенных мною пуль продолжали свой неотвратимый полет, почти достигнув мотоциклистки, а она сидела и спокойно смотрела на меня, смотрела Катиными глазами, Катиным лицом, на котором Катины губы изогнулись в чуть лукавой, такой знакомой мне Катиной усмешке…

«Не-е-е-ет!!!», – беззвучно заорал я, бросаясь вперед и не двигаясь с места, а пули с довольным, чавкающим звуком стали вонзаться в плоть, в черный и белый металл мотоцикла – одна ударила мотоциклистку в ногу, друга отскочила от никелированной стойки руля, третья пробила бензобак, и из образовавшегося отверстия выпорхнуло наружу рыжее, очень красивое на черном фоне, пламя.

Мотоциклистка продолжала спокойно смотреть на меня Катиным лицом, и тут мотоцикл бесшумно взорвался, стирая дымными росчерками все, что я видел – равнину, здание, голубизну неба, и улыбку сфинкса на милом и дорогом лице…

Последнее видение мне запомнилось лучше всего… Я снова видел себя со стороны, стоящего посреди залитого солнцем обыкновенного московского двора, очень похожего на тот, где жил Пашутин. Было лето, шелестели листвой деревья, чирикали и цвиркали птицы, в синем небе плыли маленькие, белые, пушистые облака. Я стоял на прогретом солнцем асфальте, явственно ощущая тепло, поднимающееся вверх, окутывающее все тело – ноги, туловище, пальцы рук. Было хорошо и спокойно, хотелось всю оставшуюся жизнь вот так вот простоять, задрав голову вверх, смотреть на небо, ощущать тепло и покой…

Неожиданно послышались шаги. Я повернул голову и увидел, как ко мне, точнее, к моему блаженствующему телу, идет по двору человек, небольшого роста, смешно подпрыгивающий при ходьбе. Человек был лысоват, строг, и насторожен. Он остановился, не дойдя до меня буквально метр, что-то быстро сказал, какую-то непонятную фразу, отрывистую и резкую, потом круто развернувшись, бросился назад, почти бегом, постоянно оглядываясь…

И то час же исчез двор, исчезло солнце, исчезло все вокруг, вновь поплыли разноцветные дымные змеи, и в наступившей после птичьего гомона тишине, словно эхом, повторились последние слова лысого, вдруг обретшие смысл: «…И закроем за собой дверь… Дверь-рь! В-верь-рь! Д-в-верь-рь! Дверь!!!»

Я проснулся и очумело обвел комнату мутным взором. Все, что приснилось мне в этом удивительном, так неожиданно навалившемся сне, я помнил отчетливо, вплоть до мельчайших подробностей, и это было очень странно – обычно я очень плохо запоминал свои сны.

Да и сам это сон, ни с того, ни с сего вдруг припечатавший меня к подушке, был странным – казалось бы, я должен был сейчас мучаться и страдать, думать о Кате, придумывать себе тысячу и один вариант ее местонахождения, а вместо этого вдруг лег и преспокойно заснул, смотря красивые, хотя и тревожные сны, а когда проснулся, то стал абсолютно спокоен за Катю – откуда-то вдруг появилась твердая уверенность, что она жива, и все будет в порядке!

Если душевно я чувствовал себя очень хорошо, и даже прекрасно, то телесно со мной творилось форменное безобразие. Поспав, я по идее должен был отдохнуть прежде всего физически, однако на деле все было наоборот – ватные руки и ноги еле-еле слушались меня, в голове звенело, а во рту чувствовался противный железистый привкус, словно я во сне лизал дверную ручку.

С большим трудом сев на кровати, я взглянул на часы и удивился – получалось, что я проспал без малого четыре часа, сейчас было уже почти шесть вечера!

Держась за стену, чтобы не упасть от слабости, кое-как я дошел до кухни, сел у стола, поглядел в окно и обнаружил, что во дворе нет красной «хонды» – Хосы опять куда-то уехал…

Глава восьмая

Руслан Кимович приехал почти через час после моего пробуждения. За это время я успел немного отойти от той физической немощи, которая вдруг навалилась на меня во сне, попил чаю, почувствовав себя достаточно бодро, попробовал закурить, но после первой же затяжки меня едва не уронило на пол с табуретки – во всем теле образовалась вдруг жуткая, неприятная слабость, голова поплыла, в ушах зазвенело…

Я затушил сигарету, посидел некоторое время, уткнув голову в сложенные на столе руки, и в таком положении меня застал Хосы.

Руслан Кимович вошел почти беззвучно, коротко глянул на меня, пододвинул к себе свободный табурет, сел и сказал:

– Был у пожарников, и у своего афганского друга. Есть информация. Как ты себя чувствуешь, Сергей Степанович?

Я с трудом поднял голову, посмотрел на Хосы мутноватыми глазами. Душевно, внутренне мне было очень спокойно, уютно и хорошо, и я вдруг почувствовал, что мне совершенно не интересно, какие новости привез Хосы, главное, я сам ЗНАЛ, что с Катей все в порядке, и этого хватало за глаза…

– Э-э-э! Да ты, я вижу, не отошел еще! – встревожился Руслан Кимович, вскочил и засуетился у плиты, раскочегаривая чайник.

– От чего… не отошел?… – с трудом ворочая языком, спросил я.

– Так я же тебе в чай успокоительного добавил! А то ты такой был… Я думал, сейчас уеду, вернусь, а тебя нету, усвистал освобождать свою благоверную! Ну, я и кинул в чашку крупинку опия…

– Чего? – вскинулся я: – Да вы… что! Наркомана из меня хотите… сделать… То-то я смотрю, сны… у меня таки… И сам я… как глиста, вялый весь!..

Хосы коротко рассмеялся, повернув ко мне смуглое лицо:

– Да ты не бойся, чудак! До того, как изобрели все эти реланиумы, элениумы, седуксены и феназепамы, опий был главным лекарством от нервов, и продавали его, между прочим, в каждой аптеке, по рецептам, разумеется! Я тебе дозу чуть-чуть не рассчитал – ты, оказывается, восприимчивый к опиатам, а я бухнул, как обычному человеку.

– А откуда… у вас опий? – пробормотал я, пытаясь усесться на табуретке так, чтобы поменьше напрягать мышцы. Руслан Кимович, вскипятив в серебряной турке какой-то отвар, быстро вылил его в чашечку, выключил газ и повернулся ко мне:

– Понимаешь, Сергей Степанович, и в йоге, и в даосизме, и во многих так называемых восточных единоборствах есть специальные асаны, тао, упражнения, медитации, требующие от адепта такой полной успокоенности и ясности духа, которую можно достичь только при помощи небольшого количества опия или других, подобных, препаратов. Разумеется, все эти тренировки не просто не частые, они проводятся раз-два в году, да и доля принимаемого опия вдвое меньше той, которую я дал тебе… Словом, не подумай, что я демагогствующий наркоман, я лишь использую то, что создали многовековой практикой сотни поколений моих предшественников. А сейчас выпей-ка вот это, и тебе сразу станет гораздо лучше!

Хосы поставил на стол передо мной чашечку с дымящимся отваром какой-то травы. Я недоверчиво покосился на шефа, потом про себя махнул рукой, все равно хуже не будет, взял чашку двумя руками и начал мелкими глотками пить обжигающую жидкость.

Сперва мне показалось, что отвар безвкусен, похож на простую, только очень горячую воду, со слабым, чуть ощущаемым привкусом веника, но потом, вдруг, на языке, в пищеводе, в желудке словно бы взорвались горячие бомбы, терпкий, острый вкус встряхнул все тело, вышибая ватную слабость из рук и ног, и сонливую одурь – из головы.

– Что вы говорили про пожарных? – спросил я у Хосы, с улыбкой наблюдавшим за мной. Руслан Кимович сразу перестал улыбаться, кивнул, и начал:

– Через своих знакомых я вышел на руководителя Управления Пожарной Охраны того района, или, как теперь говорят, префектуры, где находилось сгоревшее здание Центра. Короче говоря, пожарники и ФСБ считают, что это был поджег, причем практически все здание заранее к нему подготовили– везде пол, стены, и даже потолки были покрыты специальным составом, над секретом которого сейчас бьются спецы-эксперты. Здание вспыхнуло практически мгновенно. Эта дрянь горит, выделяя большое количество того самого черного дыма, а он, в свою очередь, при контакте с водой выделяет кислород, поддерживающий горение… Понимаешь, что там творилось! Пожарные заливают пламя, а выходит – разжигают его еще сильнее! Да и не тушиться это вещество водой, здание, вернее, две оставшиеся стены и груду обломков, потушили только когда пригнали пеногоны. Температура внутри здания достигала двух-трех тысяч градусов… Пожарные в шоке – в бетонных плитах поплавилась вся арматура, а сам бетон рассыпался на свои составляющие, песок и гравий! Вот такие вот дела… По данным МУРа, в момент пожара в здании находилось порядка тридцати восьми человек – сотрудников Фонда, все они, естественно, погибли, причем бесследно – при такой температуре от человеческого тела не остается ничего… Понимаешь всю «гениальность» задумки? Теперь господин Учитель и его сподвижники официально мертвы! А где, когда и под какими именами, и кстати, с какой внешностью они всплывут – это большой вопрос, на который никому не ответить…

– А о Кате… О Кате вы что-нибудь узнали? – помрачнев, спросил я, отхлебывая из чашки еще глоток «антиопия». Хосы прищурился и мелко, рассыпчато рассмеялся:

– Не торопись, Сергей Степанович! От пожарников я поехал к своему другу, афганцу, тому, который нам помог на улице Инессы Арманд. Взяли живым они, к сожалению, лишь одного из «центровиков», сопротивлялись те, как сумасшедшие, а когда кончились патроны, двое взорвали себя гранатами! Но одного, я говорю, все же взяли, и «раскололи». Вот что он сказал про Катю: ее нет в Москве, она очень далеко, где-то у черта на рогах, не то в Костромской, не то в Вологодской, не то в Архангельской области. Сам язык, кстати, простой боевик, ничего толком не знает, но он сопровождал ее туда, ночью, на вертолете, знает, что летели они на север, и запомнил лишь одно слово: «Комоляки», – так называется это место, то ли деревня, то ли хутор… От Москвы они туда летели два с лишним часа на «аугусте», это скоростной итальянский вертолет. Так что, вот такие дела! Надо искать!

– А этот… военнопленный, он про сам Центр что-нибудь сказал? – спросил я.

– Нет. Ну, почти ничего, по крайней мере, ничего нового для нас с тобой, – ответил Хосы, но мне показалось, что Руслан Кимович слегка… слукавил.

– А как вы объяснили вашему другу-спецназовцу, кто мы с вами и что, и какие у нас взаимоотношения с Центром? И кстати, спецназом какого ведомства командует ваш друг?

Руслан Кимович снова рассмеялся, но на этот раз в его голосе послышался звон самурайских мечей:

– Много будешь знать, Сергей Степанович… Надо искать эти самые Комоляки! Нужны хорошие карты страны, подробные и точные, с классической топонимикой, лучше всего – военные. В современных, продаваемых сейчас атласах России я уже проверил – никаких Комоляк там нет! Видимо, это даже не населенный пункт, а просто место, урочище, болото или урман… Есть какие-нибудь соображения?

Я с минуту подумал, потом решительно кивнул:

– Есть! Я знаю, где нам достать карты. Но для того, чтобы связаться с… картовладельцем, надо наконец разобраться в моих отношениях с полковником Урусовым!..

* * *

Катя проснулась рано – за заледеневшим окном еще было темно. Она встала, умылась над раковиной, привела себя в порядок, и уселась перед телевизором. После ночи Катя более-менее успокоилась, решив, что пока, по крайней мере, ничего ужасного с ней не произошло.

На улице рассвело, часов в девять появился угрюмый мужчина с парящими судками, и огромным тулупом в руках. Он, как всегда, молча кивнул Кате, поставил завтрак на стол, повесил тулуп на вешалку, и не обращая внимания на попытки Кати заговорить с ним, ушел, однако входную дверь не запер, видимо, для того, чтобы Катя смогла погулять возле дома.

В судках оказались макароны, салат и четыре котлетки. Катя без особого аппетита поела салат, поковыряла котлетину, и натянув тяжеленную овчину, вышла на крылечко.

Свежий воздух, легкий морозец. Метель, бушевавшая всю ночь, улеглась, завалив все вокруг сугробами. Заснеженный лес сверкал на солнце мириадами искорок, с крыш капало, где-то перекликались неведомые лесные птахи. С наслаждением вдохнув зимний, лесной воздух, Катя потянулась и огляделась.

Мощный забор стал как будто ниже из-за высоченных сугробов. Домики утонули в снегу, теперь ничего не стоила дотянуться до сосулек, висящих на кромках крыш.

«А, пожалуй, я смогла бы перелезть через забор, если бы забралась на сугроб! При условии, что снег плотный, и я не провалюсь», – вдруг пришла в Катину голову шальная мысль. Правда, мысль эту пришлось сразу же и оставить – из-за соседнего дома с лаем вынеслась стая сторожевых псов, рыжих, здоровенных, крепкими лапами взрывающих пушистый снег…

Катя стояла и смотрела на собак, и в ее сердце вновь начала заползать тоска…

Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд. Резко обернувшись, Катя встретилась с желтоватыми, тяжелыми глазами огромной собаки, появившейся из-за сугроба возле дома. Сперва Катя испугалась – псина, с головой больше, чем у взрослого человека, выглядела устрашающе, но потом что-то во взгляде зверя заставило Катю вернуться в дом, взять миску с котлетами, и выйдя вновь на крыльцо, кинуть одну котлету собаке.

Собака, не смотря на явный голод, повела себя странно – при виде котлеты с желтых клыков сразу закапала слюна, но псина не спешила брать еду. Она походила вокруг, улеглась так, что вожделенная котлета оказалась между ее вытянутых передних лап, подняла лобастую голову и снова уставилась на Катю немигающим взглядом своих производящих впечатление удивительно умных, глаз.

– Ну чего ты, дурашка! – ласково сказала Катя: – Ты же хочешь есть! Бери котлетку, ну! Да не бойся! Не отравлю же я тебя!

Вряд ли пес понимал человеческую речь – Катя читала, что собаки, не смотря на весь их разум, не способны на это. Скорее всего, желтоглазая косматая собака, просто почувствовав ласковые интонации в голосе женщины и решила довериться человеку.

Она повернула короткую, широкую морду, чуть наклонила голову, словно вслушиваясь, потом очень медленно опустила черный, блестящий нос к котлете, и аккуратно, не проронив в подтаявший снег ни крошки, съела ее.

– Ну вот! Вкусно? – улыбнулась Катя и кинула собаке вторую котлету, при этом сделав к животному один, маленький, шажок. Если бы у Кати спросили, зачем она это делает, она скорее всего, и не ответила бы – просто ей было одиноко, тоскливо и страшно в этом Богом забытом поселении за высоким забором, и очень хотелось, что бы рядом была хоть одна живая душа, пусть даже и собачья, которая относилась бы к ней хорошо…

Собака съела вторую котлету, затем третью, а потом позволила, именно позволила Кате осторожно опустить руку на лобастую, тяжелую голову. Сперва, правда, собака оскалилась и вздыбила шерсть на загривке, но Катя, не переставая говорить ласковым голосом всякие нежности, провела рукой по жесткой темно-рыжей щетине, и волоски улеглись, собака зажмурилась, вздохнула, совсем как человек, когда Катя почесала ей за ухом, и слегка завалилась на бок, доверившись женщине.

Четвертую котлетку Катя припасла для собаки «на потом» – самой ей есть не хотелось, все же, хотя беременность ее и проходила достаточно легко, без сильных токсикозов, без приступов дурноты, но временами на Катю наваливалась слабость, отсутствие аппетита, и она могла по несколько дней не есть совсем ничего, или, наоборот, устраивать «праздник живота». Сейчас был как раз «постный» период поста…

Присев на корточки рядом с собакой, почесывая рыжий бок, Катя вдруг не столько на ощупь, сколько интуитивно, душой почувствовала, что собака скоро станет матерью, потому, в поисках пищи, она и пришла к незнакомому человеку. А может быть, сработал могучий инстинкт материнства, подсказавший собаке, что женщина, находящаяся в таком же положении, что и зверь, не обидит ее?…

Неожиданно из-за угла дома вышел тот самый, мрачный бородатый мужик, который приносил завтрак. Собака сразу вскочила и угрожающе зарычала, пригибая к земле мощную голову. Мрачный бородач нахмурился, довольно грубо подхватил выпрямившуюся Катю под руку и потащил через сугробы к дому.

Собака прыгнула, резко и быстро хватив зубами мрачного за свободную руку, и мотнув головой, уронила вскрикнувшего человека в снег! Катя от неожиданности потеряла равновесие и тоже ухнула в мягкий, пушистый сугроб…

Пока она вставала, отряхивая лицо от снега, послышался низкий крик, рычание, потом резкий, похожий на хлопок, звук удара, и рычание сразу сменилось визгом. Катя наконец встала на ноги и увидела, как мрачный второй раз замахивается на припавшую брюхом в снег собаку короткой, витой плеткой с блестящим железным шариком на конце. Удар! Собака взвизгнула, отскочила в сторону, и поскуливая, уползла за дом.

– Как вы можете! – закричала Катя, бросаясь к мрачному: – Она же беременна, ей же больно!

Бородач повернулся, занося плеть для удара, на секунду замер, встретившись глазами с Катей, потом опустил плеть, спрятал ее под свою длиннополую шубу и молча, но решительно указал пальцем на дверь дома.

Катя повернулась, вошла, закрыла за собой дверь и с тоской услышала поворачивающийся за ее спиной в замке ключ. Снова взаперти! К горлу подкатил тугой комок, Катя упала на кровать и впервые за время своего похищения расплакалась, горько и безутешно, как ребенок…

Под замком она просидела до четырех часов. Солнце начало клониться к закату, от деревьев по снегу пролегли длинные, сиреневые тени, на небе появились размазанные, равные облака – предвестники ненастья. Вскоре низкие тучи заволокли все, посыпался мелкий, не частый еще, снежок, задул ветер…

В пятом часу пришел мрачный, принес обед – компот, суп, второе. Катя похлебала жиденький бульон, выпила компот, как вдруг за окном послышался какой-то шорох. Катя оторвалась от еды, и невольно вскрикнула – положив лапы на подоконник, с улицы на нее смотрела та самая, избитая мрачным, собака!

– Пришла, голубушка ты моя! – охнула Катя, подхватила с тарелки пожаренный куриный окорочек, подошла к окну, открыла узкую форточку и кинула еду в снег. Собака на лету подхватила курятину, и быстро съела, помахивая хвостом.

– Попало тебе из-за меня! Эх ты, бедолага! Чем тебя еще угостить? На-ка вот, хлебушка! – Катя кинула в форточку недоеденный хлеб, прижалась лбом к стеклу:

– Оба мы с тобой взаперти сидим! Я в доме, а ты – за забором этим! Ну что, все, нету больше у меня ничего! А тебе кушать надо, щенят кормить в животе! Эх, собака-собака! Как хоть тебя зовут? Пальма, Найда, Герда?… Давай, ты будешь Рыжиком, а? Нравиться тебе? Эй, Рыжик! Была бы дверь открыта, я бы с тобой поиграла, погладила бы тебя, но извини, подружка, не могу!

Катя отошла от окна, села на кровать. Собака, внимательно слушавшая ее слова, положила голову на лапы, пристально вглядываясь в замершую на кровати женщину…

К вечеру, когда окончательно стемнело, снова разыгралась метель. Собака ушла, Катя решила, что она отправилась в какую-нибудь будку, укрываться от непогоды. Уныло свистел ветер, завывая в ветвях деревьев, переметая снегом тропинки, забрасывая в форточку пригоршни колючих снежинок…

Часов в семь вдруг замигало и отключилось электричество, потом включилось, но вполнакала, лампочка под потолком еле-еле светилась, а телевизору мощности тока не хватало даже для того, чтобы осветить экран.

Катя забилась на кровать, укуталась в овчинный тулуп, и тихонько плакала, глядя в темное окно, на гнущиеся, шумящие ели. Никто ее не освобождал, никто ей ничего не объяснял, всеми забытая и покинутая, сидела она в холодной комнате, несчастная и одинокая…

Постепенно, однако, в душе у нее проснулась холодная, стальная решимость. Катя еще не знала, что она будет делать, но словно бы кто-то нашептывал ей в ухо: «Встань, взбодрись, не время сейчас раскисать! Думай, думай, как вырваться отсюда! Ты сейчас во власти этих непонятных, жестоких людей, они могут сделать с тобой и твоим будущим ребенком все, что угодно! Надо действовать, надо бежать! Бежать!..»

– Бежать! – вслух повторила Катя, припала к окну, вглядываясь в виднеющийся сквозь пургу забор, до половины занесенный снегом. Если бы она не проваливалась в снегу, то можно было бы попробовать перелезть через частокол и уйти в лес, а там пурга заметет следы…

– Ну, думай, думай, дура! – прикрикнула на саму себя Катя, начала ходить по темной комнате, кутаясь на ходу в тулуп. Неожиданно взгляд ее упал на столик, где темнели на подносе миски и стакан с остатками обеда.

«Поднос! Конечно, как я сразу не догадалась! Если положить поднос на снег, и встать сверху, давление будет равномерно распределено на большую площадь, и я провалюсь на совсем маленькую глубину! Надо попробовать, вдруг получиться!»

Катя смахнула с подноса миски, стакан полетел на пол и разбился. Схватив поднос, она метнулась к двери – ах ты черт, заперто же!

«Окно! Надо разбить окно!», – подумала Катя, взяла с кровати тяжелую, ватную подушку, прижала ее к стеклу, навалилась всем телом, раздался хруст, стекло звякнуло и Катя вывалилась наружу!

Запахивая полы тулупа – ветер сразу же, как пьяный мужик, полез за пазуху, колючей холодной рукой зашарил по груди, Катя встала, подхватила выпавший поднос и заковыляла через глубокие сугробы к забору.

Она прошла уже почти все расстояние, отделавшее ее домик от забора, как скорее почувствовала, чем увидела через сплошную снежную завесу бегущих ей наперерез собак…

Несколько громадных, серых в темноте псов заступили дорогу, отрезая Катю от спасительного забора, до которого осталось не больше десяти шагов. Собаки не лаяли – порода, видать, не та. Они, опустив морды, тихо рычали, но это злобное рычание отчетливо слышалось даже сквозь вой ветра и шорох снега.

«Мамочки!», – в панике попятилась назад Катя: «Как же я забыла про этих тварей! Что же теперь делать?! Ведь разорвут же! Господи, Рыжик, помоги хоть ты, ведь я кормила тебя, мы же почти подружились!»

Тем временем вожак собачьей стаи уже приготовился к прыжку – низко-низко присел, блеснув в темноте безжалостными глазами, оскалил зубы… Катя в ужасе закрыла живот подносом, инстинктивно защищая своего будущего ребенка, пес прыгнул, но в самом начале его смертоносного прыжка на загривок пса обрушилась вдруг с грозным рычанием длинное, лохматое тело!

Собаки сцепились, вминая друг друга в рыхлый снег. Катя открыла зажмуренные глаза и с удивлением и восторгом узнала в своей спасительнице Рыжика, словно бы та услышала ее мольбу и поспешила на помощь!

Нравы собачьего племени не позволяют обижать матерей – Катя помнила это еще по Джеку Лондону, а сейчас убедилась воочию – после хорошей трепки, полученной от Рыжика, вожак, разобравшись, кто на него напал, с ворчанием отполз в сторону, освобождая дорогу. Остальные псы отбежали и сгрудились вокруг своего предводителя, молча наблюдая за Катей.

Катя опустилась на колени, поцеловала Рыжика в мокрый нос, погладила жесткую шерсть, выпрямилась и решительно пошла к забору, размахивая подносом. Возле грубо ошкуренных бревен она положила поднос на верхушку самого высокого сугроба, встала одной ногой – вроде держит, встала другой, ухватилась руками за колья, оказавшиеся на уровне ее груди, повернулась, и крикнула:

– Рыжик! Спасибо тебе, родная! Может быть, еще встретимся, не скучай!

Потом Катя перевалилась через частокол и ухнула в глубокий сугроб на той стороне. Все, впереди был темный, густой, страшноватый лес, но зато она была на свободе!

* * *

Безрадостным мартовским утром, практически еще лежа в постели, Урусов, прижав ухо к заботливо поданной женой телефонной трубке, был буквально поражен сообщением старшего дежурного охранника НИИЭАП о том, что у проходной института, его, Урусова, ожидают господин Воронцов, господин Кох, и господин Хосы, и очень, настоятельно просят поторопиться, так как у них совсем мало времени…

Урусов, далеко не молодой уже, а прямо сказать, так и староватый, как он сам себя называл, человек, вскочил с кровати с энергией двадцатилетнего. Впервые за последние десять лет он отказался от завтрака, прихватив с собой бутерброды, быстро оделся и бросился вниз по лестнице к уже ждавшей его машине.

На всякий случай Урусов поднял по тревоге весь основной состав своего Отдела Охраны, сообщил директору института, но на Лубянку пока звонить не стал – усеется, сперва надо поговорить с главным подозреваемым – с Воронцовым…

У ворот института стояло несколько машин, все – знакомые полковнику, и лишь красная «хонда» с узкими фарами и красивым, низким, зализанным силуэтом была ему неизвестна.

Велев водителю остановиться, Урусов по рации связался с охранниками, и вылез из машины. Одновременно из «хонды» появились Кох, Воронцов и невысокий человек в камуфляже, смуглый, похожий на монгола, не молодой уже, но двигающийся легко, с грацией готового ко всему тигра. «Ага, это и есть президент „Залпа“ Руслан Кимович Хосы», – подумал Урусов, подходя ближе. Из ворот института вышло несколько вооруженных охранников и остановились, держа оружие на виду.

– Здравствуйте! – Кох, тряхнув рыжей головой, решительно взял на себя роль посредника: – Товарищ полковник, с вами хотят поговорить… И я тоже!

– Что – «тоже»? – буркнул Урусов, не сводя своих тяжелых глаз с Воронцова, подчеркнуто смотрящего на полковника.

– Тоже буду присутствовать при разговоре – это важно!

– Для начала пусть все сдадут оружие! У вас, Кох, я думаю, его нет, а вот у этих…

– Уважаемый, мы сдадим оружие, но нельзя ли все это как-то убыстрить, время дорого! – подал голос Хосы, с готовностью вынул из кобуры пистолет, и держа его за ствол, протянул Урусову.

Урусов кивнул, двое охранников забрали оружие у Хосы и Воронцова, а потом к дверям института двинулась странная процессия: мрачный Урусов, а за ним – в кольце охраны – Кох, Воронцов и Хосы, единственный из всех, кто не выказывал своего волнения, и даже – улыбался.

* * *

Разговор получился долгим. Недоверчивый Урусов по несколько раз переспрашивал, звонил, уточнял детали, садился к компьютеру, проверял фамилии, и лишь час спустя удовлетворенно откинулся в кресле:

– Так-так-так! И что вы собираетесь делать дальше? В одиночку, как герои голливудских боевиков, отыскивать жену Сергея Степановича? Не проще ли подключить к этому делу наше ведомство, я имею в виду ФСБ? Ах, да, я же забыл – информатор, предупреждение… Черт, как низко мы пали – на Лубянке сидит информатор какого-то частного Фонда! Тьфу, мать его так! Но вам же все равно нужна помощь!

– И секретность, не забывайте – в институте тоже сидит… «кукшечка»! – подал голос Хосы.

– Да-а… – протянул Урусов: – Сидит. Чем могу помочь вам лично я, кроме того, что из дома вашего друга, Сергей Степанович, уже убрана засада, а сам он снят с наблюдения?

– Первая проблема – на Воронцова есть заявление в Муре о хищении у Фонда Содействия Развития Российской Науки ценной научной аппаратуры. Заявление ложное, но это дела не меняет – его ищут. Надо как-то уладить этот вопрос…

– Тэк-с, тэк-с, тэк-с… – задумчиво побарабанил пальцами по столу Урусов: – В Муре, говорите… Хорошо, я сам съезжу туда, подключу кого надо – заявление аннулируют! Еще просьбы?

Руслан Кимович усмехнулся:

– Когда это нам понадобиться, я имею в виду сегодня или завтра, сможете ли вы организовать вертолет?

– Хм?! – удивленно поднял брови Урусов, потом неожиданно посмотрел на Коха: – А что, Прибор действительно восстановлен заново?

– Практически готов к работе, товарищ полковник, только это большой секрет! Пока, по крайней мере! – весело ответил Кох: – Если бы не они, лаборатория наша, да и весь институт и через десять лет ничего не сделали бы! Покойный Игорь Пашутин, земля ему пухом, действительно создал нечто… гениальное!

– Ну, раз так, будет вам вертолет! «Камушек» не обещаю, но что-нибудь приличное подберем! В МЧС замом у Шойгу работает мой давний друг, кое чем мне обязан, так что… Далеко лететь?

– По расстоянию – неизвестно, по времени – часа три… С посадкой в лесу! – ответил я.

– Хорошо, считайте, что договорились! И… спасибо вам всем большое, а лично вам, Сергей Степанович, особое спасибо! Честное слово, я рад, что все мои подозрения относительно вас оказались ложными!

Мы уже собирались уходить – надо было ехать к Борису за картами, но уже в дверях Урусов вдруг остановил нас:

– Я тут кое-что вспомнил… Это касается пожара. Вы говорили о веществе, необычайно термоактивном, выделяющем большое количество тепла… Мы, я имею в виду наше ведомство, однажды сталкивались с чем-то подобным. В октябре девяносто третьего, я тогда еще работал… Тогда тоже был пожар, после известных событий, горел один очень знаменитый на всю страну дом белого цвета… Понимаете, о чем я говорю? Так вот, там тоже было что-то такое – выгорели целые этажи, правда, арматура не плавилась, но органика сгорела полностью, и никто так до сих пор и не знает, сколько человек там погибло…

– Вы хотите сказать, что есть какая-то связь? – спросил я.

– Я ничего не хочу сказать, просто… мне кажется, эта информация к размышлению будет не лишней! И вам, и мне!

Глава девятая

Метель все не утихала. Катя шла вот уже битых два часа, шла просто так, наобум, без пути, без дороги, стремясь просто уйти как можно дальше от проклятого забора. Снега в лесу оказалось еще больше, чем на территории «базы отдыха», поэтому двигалась Катя очень медленно – шаг, другой, ноги увязали в глубоком снегу, полы тяжелого тулупа мели сугробы, цеплялись за ветки кустарника, за торчащие из-под снега коряги.

Катя уже очень устала, хорошо хоть, мороз стоял не великий, и разгоряченная ходьбой, она не чувствовала холода. Постепенно метель начала стихать, наверху, меж ветвями деревьев, Катя заметила разрывы в облаках, сквозь которые проглядывали временами холодные звезды.

Силы оставляли ее, еще полчаса – и все, она не сможет сдвинуться с места! Отчаяние овладело Катей, в один момент она даже села в сугроб и разрыдалась от усталости и безнадежности своей затеи – куда ее понесло! Она даже не знает, где находиться… Может быть, это какой-нибудь легендарный Брянский или Муромский лес, по которому идти можно хоть неделю, никого не встретишь!..

Может быть, стоит вернуться? Ну уж нет, не для того она совершала такой дерзкий побег, чтобы потом унижено приползти назад! Да, сказать по правде, Катя и знать не знала, куда ей возвращаться – метель надежно заметала следы, а направление Катя давно потеряла, она даже специально несколько раз сворачивала, думая так обмануть возможную погоню.

Ветер стих окончательно. Еле-еле двигаясь, Катя выбралась из густой чащобы на довольно просторную прогалину, заросшую низкими, молодыми осинками. Прогалина вела слева направо, и там, в самом ее конце, Кате почудился просвет.

Взошла луна, осветив затихший лес своим таинственным, не живым светом. Катя шагала по прогалине, всматриваясь в просвет – вдруг там дорога или река? И то и другое в конечном счете должно привести ее к людям!

Снега на прогалине было гораздо меньше – тоненькие осинки не задерживали его, и ветер сдувал снежинки. Прошло минут двадцать, прежде чем прогалина кончилась, и Катиному взору предстала обширная низина, поросшая редкими, кривоватыми, заснеженными березками.

«Это болото!», – догадалась Катя: «Летом тут вода, трясины всякие, озерца, а зимой все замерзло! Ну что же, пойдем по болоту…»

Спустившись в низину, Катя бодро пошла по крепкому, надежному льду, обходя торчащие из-под снега заросли сухого камыша. Луна светила вовсю, можно было даже книгу читать, Катя повеселела – свет, он тем и хорош, что не тьма!

Неожиданно сквозь скрип снега, собственное тяжелое дыхание и шуршание тулупа Катя услышала еще какой-то, далекий и зловещий звук. Она замерла, боясь поверить своей догадки, и тут же над всей заболоченной, скованной льдом низинкой еще раз раздался тонкий, грозный и в то же время тоскливый волчий вой!

Льдистая, холодная луна висела теперь прямо над нею. Ветер, стихший было, вновь начал посвистывать в ветвях кустов. Блестел снег, блестели обледеневшие стволы деревьев. Катя шла по замерзшему болоту, поминутно озираясь, и хотя волчий вой больше не повторялся, ей все время мерещились в дальних кустах на краю болота парные огоньки волчих глаз.

Временами где-то раздавался треск, шорох или какой-нибудь другой лесной шум, и не смотря на то, что зачастую это была просто еловая ветка, сбросившая с себя снежную шапку, и резко выпрямившаяся, Катя вздрагивала и чуть ли не бегом бросалась вперед, стараясь как можно скорее миновать проклятое болото.

Наконец, низина кончилась. С левой стороны вплотную к болоту тут тоже подступал лес, густой и темный еловый бор, а справа тянулась светлая березовая роща с густым подлеском, щетинившимся, словно шерсть зарывшегося в снег гигантского кабана.

Ельник и рощу разделяла узкая, заросшая сухим бурьяном, просека, и Катя за все время своих лесных скитаний впервые увидела признак цивилизации – из снега в начале просеки торчал серый в лунном свете квартальный столб, остроконечный, темнеющий с двух сторон затесами.

Катя поплотнее запахнула тулуп и решительно шагнула на просеку. Болото осталось позади, а вместе с ним остался и страх. Вой больше не повторялся, Катя приободрилась и ходко зашагала, треща ломающимся бурьяном, по просеке, про себя, чтобы легче было идти, повторяя детскую считалку: «Раз-два, идут ножки… Три-четыре – по дорожке! Раз-два…»

Вой раздался внезапно, и совсем близко! Если до этого волки выли тоскливыми, голодными и жалобными голосами, то теперь Катя почудилось, что вой наполнило торжество – добыча была обнаружена и она уже никуда не денется!

Катя шарахнулась в сторону, чуть не упала, потом выпрямилась и бросилась вперед по просеке, лихорадочно озираясь. Мозг ее заработал с бешеной скоростью: «Укрытие! Надо укрытие! Как спасаются от волков? Дерево! Надо искать дерево, такое, чтобы на него было удобно взобраться, и чтобы на нем можно было долго просидеть!»

В детстве Катя была настоящей сорвиголовой, вместе с мальчишками лазила по стройкам, гаражам, крышам, подвалам и деревьям, и в принципе довольно легко могла взобраться практически на любую из торчащих из снега неподалеку берез и елей. Могла… месяца три-четыре назад! А теперь, когда в ней жила еще одна жизнь, Кате оставалось только молить Бога, чтобы ей попалось поблизости подходящее дерево, на которое она СУМЕЛА бы залезть.

Волки появились внезапно. Катя оглянулась, и замерла, захолодела от ужаса: за ее спиной, метрах в ста, в самом начале просеки, застыл низкий, приземистый силуэт хищника. Волк стоял и смотрел на свою жертву, потом он закинул голову и издал какой-то странный звук, словно бы зевнул или взвизгнул, выпустив из пасти облачко быстро таящего пара.

И тот час же из кустов, росших на краю березняка, появился второй волк, а за ним – третий, четвертый, и вскоре на просеке уже была вся стая. Катя, по прежнему стоявшая в оцепенении, машинально продолжала считать, и насчитала одиннадцать волков!

Звери кружились вокруг вожака, словно бы исполняли какой-то жуткий, подготовительный, перед броском к жертве, танец. Временами то один, то другой волк вдруг бросались в сторону и исчезали в темных зарослях. Вскоре возле вожака осталось лишь пятеро волков, и тут он наконец двинулся вперед, сперва мелкой, тряской рысью, но постепенно наращивая темп бега, взрывая лапами неглубокий здесь, на просеке, снег.

Катя вскрикнула, сбрасывая парализовавшую ее жуткую одурь, повернулась и помчалась по просеке, забирая ближе к ельнику – взобраться на раскидистую ель ей казалось более простым делом, чем пытаться влезть на гладкий ствол одной из росших справа берез.

Волки приближались очень быстро – их подгонял голод, а бег жертвы только усиливал охотничий азарт. Звери неслись вперед, иногда делая огромные прыжки, и Катя уже слышала треск сухих стеблей бурьяна и глухой стук лап о мерзлую землю.

Неожиданно из ельника выскочила еще пара волков – те, что не участвовали в кружении, а ушли раньше.

«Они обманывали меня, как, наверное, обманывают оленя – кружась вокруг вожака, незаметно прячутся в зарослях и обходят жертву с боков!», – поняла Катя, заметив, что и с другой стороны просеки, между стволов берез, появились серые тени.

Теперь ее гнали, медленно сжимая кольцо, или, скорее, подкову преследования. Ветер свистел в ушах, пот заливал глаза и мешал видеть, а на пути Кате так и не попалось ни одного дерева, на которое она смогла бы влезть.

Волки приближались, Кате даже казалось, что временами она слышит дыхание зверей, разгоряченных погоней. Надежда умирала, как ей и положено, последней – еще минута, и вожак великолепным прыжком завершит эту сумасшедшую гонку. Катя заплакала, рванувшись из последних сил, и сквозь застилающие глаза слезы вдруг увидела поляну – ельник здесь словно бы отступал метров на сорок в сторону, а посредине оголившейся земли росла огромная, очень корявая, такая, какие вырастают только на открытых местах, вековая сосна!

«Спасена!», – это слово забилось в Катиной голове, наполняя сердце радостью, даже скорее, восторгом, а тело само бросилось вперед, откуда только силы взялись?

Катя, что называется, единым духом подбежала к сосне, обхватила руками нижнюю, сильно и причудливо изогнутую ветвь, отходящую от ствола всего лишь в полуметре от земли, с трудом вскарабкалась на нее, тут же ухватилась руками за следующую, и не обращая внимания на сыплющийся за шиворот снег, полезла выше, выше, оставляя внизу еще ничего не сообразивших волков.

Вожак, недоуменно повертев мордой – куда девалась уже, казалось бы, обреченная добыча, оббежал исполинский ствол сосны кругом, потом сел на том месте, где обрывались Катины следы, задрал острую морду, зловеще блеснув глазами в свете заходящей луны, и низко, басовито завыл.

Катю, успевшую залезть довольно высоко, от этого воя пробрал такой страх, что она едва не выпустила из рук спасительную ветку, и не упала вниз, на головы зверей.

Волки, покружив вслед за вожаком вокруг сосны, не спеша, чинно расселись на поляне, и сверху казались совсем не страшными – маленькие, серые дворняги, ежащиеся от холода на пронизывающем ветру…

Катя, поднявшись метра на три-четыре, нашла, наконец, удобную, широкую развилку, уселась, упершись ногой в толстую ветку, а руками ухватившись за свисающие сверху сучья, и перевела дух – тут она в безопасности, по крайней мере, пока…

* * *

Я позвонил Борису прямо из машины Руслана Кимовича. Борис взял трубку немедленно – словно ждал с телефоном в руках.

– Алло… Серега! Что, все утряслось?! А Катя?

– Катю мы пока не нашли… Боря, мне… нам нужна твоя помощь! Нужны карты! Помнишь, еще осенью ты говорил, что у вашей археологической группы были подробные карты России, причем со своей системой ориентации?

– Да-а… Те, с системой ориентиров, они… пропали, а просто карты, километровки, у меня… – Борис, как мне показалось, был в некотором замешательстве: – Понимаешь, Серега… Давай так: мы завтра утром встретимся…

– Борька, у нас совсем нет времени – Катя в руках этих выродков. Встретиться нужно сегодня, сейчас, как можно быстрее!

– Хорошо. Ты на машине?

– Да!

– Тогда давай так: вы едете ко мне домой, я тоже в течении часа заканчиваю одно дело и подъезжаю. Дома Ленка, она вас встретит! Ну, давай, до встречи!

Я вернул Хосы мобильник – мой так и не ожил, – и задумчиво пробормотал:

– Что-то он финтит…

Хосы посмотрел на меня:

– Ну, что делаем дальше?

– Поехали, Руслан Кимович. Я объясню, куда.

Лена, увидев меня, расплакалась, а когда узнала, что Катя до сих пор не найдена, расстроилась еще больше.

– Ой, ты знаешь, Сереженька, у нас же засада на тебя была! – сквозь слезы говорила она, наливая гостям чай с ежевичным листом: – Трое вот такенных «шкафов», днем в доме сидели, в «Сегу» все рубились, а ночью во дворе, в машине дежурили, через сутки менялись! Ох, и надоели же! Но, правда, ребята вежливые, без дурости, не эти… не «братки»! А сегодня утром говорят: «Все, милые барышни, прощайте, невиновен ваш Воронцов!» И уехали! Борька-то чуть не бросался на них, все хамил специально, чтобы подраться… Ну, да Бог с ними. Ты-то как, рассказывай!

Покосившись на Руслана Кимовича – тот блаженно щурился, смакуя ароматный чаек, я начал говорить о наших делах, опуская «боевые» подробности. Пока суть да дело, во дворе раздался шум двигателя и гудок сигнала – приехал Борис.

Он уж и не чаял увидеть меня в живых – вся эта кутерьма со стрельбой, захватами заложников, засадами ФСБ, казалось, должна была в конце концов закончиться очень плохо, в первую очередь для меня.

Мы обнялись, и я даже вскрикнул от боли в раненой руке – так на радостях стиснул меня бывший археолог.

– Ну что, супермен, рассказывай! – улыбающийся Борис присел на табурет, потом резко посерьезнел: – Что с Катей?

– По нашим данным, Катя находиться где-то на севере России, в местечке под названием Комоляки! Да, кстати, познакомься – это Руслан Кимович Хосы, мой шеф, бывший боевой офицер-десантник и… и просто очень хороший человек!

– Ладно, ладно… – проворчал Хосы, пряча глаза за своей всегдашней улыбкой: – Давайте к делу, мужики, у нас мало времени!

Стоя на утоптанной площадке возле машины Бориса, я с улыбкой смотрел, как тот закрывает ворота, ведущие во двор, одновременно что-то рассказывая мне, причем из-за скрипа воротин я не понимал ни слова…

Отвлекшись на мгновение – на крыльцо дома вышли Лена и Хосы, я пропустил тот момент, когда появился ОМОН. Борис, не до конца затворивший вторую половинку ворот, вдруг полетел в снег, одновременно с этим несколько человеческих фигур метнулись через огород, заходя сзади, и даже с крыши дома буквально на наши головы спрыгнули трое крепышей в сером камуфляже, с автоматами и в масках.

– Всем лежать! Лежать, сука! – я получил сильный удар по голове, одновременно с грамотно проведенной подсечкой, и рухнул, как подкошенный, тут же получив сильный удар в бок – омоновец не церемонился с задержанным.

Кто-то прыгнул мне на спину, больно заломил руки, щелкнули, впиваясь в кожу, наручники.

– Встать! – приказ сопровождался чувствительным ударом тяжелого ботинка по спине. Кое-как я встал – с вывернутыми и скованными за спиной руками это было сделать довольно трудно.

Оглядевшись, я сплюнул с досады – точно так же скрученный Борис стоял у ворот, и двое омоновцев обыскивали его, проверяя карманы. Хосы и Лены нигде видно не было.

«Сейчас они обыщут меня и найдут нож и пистолет», – спокойно подумал я, а ловкие руки одного из троих стоявших вокруг меня людей в черных масках уже начали ощупывать одежду. Появился пистолет, потом нож, спецсредства из кармашков жилета. После каждой находки я получал сильный удар в живот от здоровенного камуфляжника с бычими, налитыми кровью глазами – лица его я, понятное дело, не видел из-за маски, но мог представить, что интеллект на нем вряд ли отпечатался. Омоновец стоял чуть справа от меня и бил так, словно я был виноват в том, что у меня нашли, и должен был понести телесное наказание немедленно.

Стоявший сзади боец перед каждым ударом задирал мне скованные руки так, что дыхание прерывалось от боли, и тут же следовал резкий хук в живот, и перед глазами все начинало плыть.

«Что ж вы делаете, суки!», – хотел закричать я, но посмотрел в глаза избивающему меня парню, и понял, что так я лишь разозлю его еще больше.

Обыск закончился. Бориса уже куда то увели, возможно, за воротами омоновцев ждала машина. Мне снова, до ломоты в суставах, вывернули скованные руки, и тоже повели со двора, и тут я услышал сзади:

– Стой, Хомяков! Отбой! Ошибка вышла – сняли с него обвинение!

Я почувствовал, что руки отпустили, и медленно повернулся – на крыльце стоял Хосы, а рядом с ним командир ОМОНА, молодой, довольно симпатичный парень с задранной вверх маской и рацией в руке. Он кивнул:

– Отбой, отбой! Открой наручники и верни ему все – у него есть разрешение!

Пока Хомяков, сопя под маской, доставал ключи и открывал наручники, во двор ввели Бориса, у которого под глазом уже наливался синевой приличный синяк. Командир повторил приказ, и с Бориса тоже «расковали».

Я, растирая запястья, молча огляделся – за все время нашего захвата я не произнес ни одного слова. Злоба, ярость и ненависть к омоновцам, ни за что, деловито и цинично избившим меня, клокотала в душе, и я даже испугался – сейчас вот вернут мне пистолет, а я вдруг не выдержу и перестреляю тут всех?…

Однако – сдержался, и не смотря на дружелюбный тон омоновца, отдававшего оружие и «причиндалы», промолчал. Хосы и ворчащий Борис о чем-то разговаривали с командиром ОМОНа, стоя у крыльца, с которого испуганными глазами смотрела на все происходящее Лена.

Спокойно рассовав всю свою амуницию по карманам и клапанам, я так же спокойно оглядел стоявших вокруг омоновцев в масках, ища те самые, бычьи глаза, наливавшиеся садисткой радостью в моменты, когда их хозяин бил меня в живот. Наконец, вычислив здоровяка, я деревянной походкой подошел к нему, с мстительной радостью заметил растерянность и тень мысли, возникшие в глазах омоновца, и нанес ему быстрый и точный удар, носящий в одной из школ у-шу весьма образное название: «Единорог возмездия лишает насильника мужской сути.»

Омоновец, два метра здоровой, тренированной плоти, замер, а его коллеги вокруг толком ничего не поняли – они, выученные и вышколенные для групповых захватов, в которых им не было равных, вряд ли знали у-шу, древнее искусство жить в гармонии с окружающим миром, а у меня, наоборот, был хороший учитель…

Бычеглазый сломался пополам и рухнул на снег, туда, где пять минут назад лежал я. Из его глотки вырвался дикий вопль, переходящий в стон, а я уже подходил к крыльцу, и только тут омоновцы бросились на меня.

– Отставить! – рявкнул опомнившийся командир, пропустивший начало инцидента, и решивший, что лучшим все же будет свести дело к миру: – Тарасуль, Симонов – помогите ему встать, и все – в машину!

Недовольно ворча, омоновцы подобрали своего товарища и ушли за ворота. Командир повернулся ко мне:

– Обычно мы не прощаем тех, кто нас задевает! Имейте в виду! А что касается жестких мер при задержании – так это просто тактика упреждающего удара, не более! Прощайте, надеюсь, больше не свидимся!

Он сбежал с крыльца и легкой, упругой походкой вышел за ворота. Я проводил омоновца взглядом, сел на ступеньки крыльца, дрожащей рукой достал сигарету, закурил и сплюнул в снег. Мне хотелось плакать от обиды – явное несовершенство мира вновь проявило свое жестокое мурло, оставив свой отпечаток на моем теле и, что важнее и серьезнее, душе.

– Что, Сергей Степанович, не сладко? – мягко спросил Хосы, присев на корточки рядом, и наблюдая за мной со стороны: – Надо уметь принимать такие внезапные удары…

– Да пошел ты! – рявкнул я, отшвыривая сигарету и переходя от полноты чувств на «ты»: – Глаза! Ты бы видел, какие у этого ублюдка были глаза, когда он меня бил! Как у кабана во время случки! Он, наверное, кончил в тот момент, когда долбил меня в живот, сука!

– Успокойся, Сергей Степанович! – резко бросил Хосы, вставая: – Таких людей ты в своей жизни встретишь еще не мало, так научись не просто бороться, а – не встречаться с ними!

– Легко сказать – научись… – буркнул я, остывая, потом тихо сказал: – Извините, Руслан Кимович!.. Я сорвался, нервы ни к черту! Что вы сказали их командиру? Ну, почему все это вдруг кончилось?

Хосы улыбнулся, подмигнул подошедшему Борису:

– Минимум ума, максимум смекалки! Я взял себя в заложники!

– То есть? – удивился Я.

– Когда омоновцы ввалились во двор и начали вас, опешивших, ломать, я прихватил Лену и отступил в дом. Надо отдать им должное – они вошли буквально следом за мной, но было поздно – я успел достать пистолет и приставить его к виску. Тем самым у меня появилось возможность начать разговор с их командиром, в процессе которого я его убедил связаться еще раз с руководством и все уточнить. Это был наш единственный шанс, учитывая, что Урусов выполнил свое обещание уладить это дело. Оказалось – выполнил, буквально за двадцать минут до нашего захвата! Омоновцам еще не успели передать, что операция отменяется. А вообще-то они сидели тут, вокруг, с утра вчерашнего дня – параллельно с ребятами Урусова. Только те были в доме, а эти – снаружи! Ну, а когда все выяснилось, я показал омоновцам документы – у них были претензии в плане оружия, и все. Что я еще могу сказать: хорошо, что никого не убили, не покалечили – методы работы у них действительно зверские!..

Мы еще посидели на крыльце, обсуждая удачно закончившуюся передрягу, потом пошли в дом. Лена, с трясущимися губами, молча накрывала на стол, потом утянула Бориса в соседнюю комнату. Проговорили они там не долго, но вернулся Епифанов назад сильно расстроенным.

Молча поели. Потом зашел разговор о деле. Борис первым поинтересовался:

– Ну что, куда вы дальше-то? Есть идеи?

Я кивнул, повернулся к Борису:

– Борька, я уже говорил тебе по телефону – нам срочно нужны карты! Архангельская, Вологодская, Костромская области! Может быть, даже Коми!

Борис минуту поколебался, потом решительно тряхнул головой:

– А… ладно! Пошли!

Мы вслед за хозяином вышли из дому, по залитому солнцем двору, хлюпая талой водой, подошли к большому каменному сараю за домом. Борис отпер дверь, шагнул в темноту, через некоторое время послышался скрип отворяемой крышки погреба, и раздался голос Бориса:

– Мужики, сюда!

Следом за Борисом мы с Хосы спустились по железным ступеням в очень глубокий, сухой и холодный погреб. Вспыхнула лампочка, осветив сложенные из бутового камня стены, паутину в углах, и огромные дюралевые ящики, много ящиков, стоявших вдоль стен, словно бы в каком-то госхране.

– Ни чего себе! – удивленно присвистнул я: – Как у Скупого рыцаря! А что, это все… – я обвел рукой ящики: – Это все – карты?

Борис помотал головой:

– Нет, конечно! Тут много… разного. Эти ящики мой дед, генерал-танкист, после войны привез из Германии. Тогда многие высшие офицеры пригоняли на родину чуть не эшелоны с барахлом – после сорок пятого года наша армия еще несколько лет стояла в Германии, и офицерство жило в особняках всяких саксонских баронов и прочих баварских герцогов. Когда пришло время уезжать, то оставляли только стены – все остальное, в качестве контрибуции, вывозилось в союз. Ну, и дед тоже постарался. А когда приехал сюда, через год буквально – умер. Причем, по-моему, не сам… Был сорок восьмой, очередная волна репрессий. Бабушка говорила, если бы дед не… скончался, его бы арестовали! Семье пришлось выживать, все немецкое барахлишко, а там были, между прочим, очень ценные вещи, антиквариат, картины, мебель – все продали за бесценок. Бабушке надо было поднимать троих сыновей. Остались только ящики, вот эти. Они валялись в сарае, а уж потом я приспособил их для своих нужд – они дюралевые, склепаны на заводе «Мессершмидта», практически не гниют, не портятся – идеальная тара для хранения чего угодно! Серега, помоги мне снять вот этот, верхний…

Я ухватился за холодную ручку ящика, вдвоем с Борисом мы поставили его на мощеный бетонной плиткой пол. Борис поковырялся в замочке, с лязгом отворил крышку:

– Вот тут – весь север Европейской части России. Только смотреть все это придется тут!

– Почему? – удивился я.

– Кажется, я догадываюсь, почему! – улыбнулся Хосы, перебирая сложенные пестрые карты-миллиметровки: – Борис! Такие карты в мою бытность командиром батальона шли под грифом «Совершенно секретно»! Это военная топография, созданная на основе спутниковых фотографий и инструментальных съемок военных топографов! Сейчас-то они такой уж бешеной секретности не требуют – в Генштабе, в ГРУ и прочих заинтересованных ведомствах есть компьютерные карты, да и спутники теперь позволяют рассматривать земную поверхность и днем, и ночью, но все равно – ФСБ с радостью «обратало» бы вас, как шпиона, попадись им ЭТО в руки!

Борис лишь угрюмо кивнул, закурил, присев на один из ящиков.

Сидя на корточках, я разворачивал карты, шаря глазами по мелким буквам названий деревень, дорог, ориентиров, рек, оврагов. На картах были отмечены не только отдельно стоящие деревья – даже крупные камни! А уж малейшие понижения или повышения рельефа указывались со скрупулезной точностью.

Карты были огромными по величине – квадрат десять на десять километров на местности соответствовал бумажному полотнищу величиной с небольшой парус. Определить с ходу, какая это область, где тут что и как, неподготовленному человеку было очень трудно. Я крутил бумажные листы и так, и эдак, читал названия, искал следующие листы, в глазах рябило от всех этих «Забугоровок, Покровских, Советских, им. Ленина», но никаких Комоляк мне не попадалось.

– Что ж ты, Сергей Степанович, так на запад уклонился? – раздался вдруг над ухом голос Хосы. Руслан Кимович вгляделся в рассматриваемую мною карту, и хмыкнул:

– Следующий западный лист – пригороды Новгорода Великого! Не туда заехал. Давай-ка вот что – ты покури, а я сам тряхну стариной – помню, была у меня по «воентопу» в Академии пятерка…

Я отложил лист карты, встал, прошелся по подземелью, разминая ноги, потом присел на ящик рядом с флегматичным Борисом, достал сигарету. Борис посмотрел на меня, потом вопросительно кивнул в сторону склонившегося над картами Хосы. Я понял это, как вопрос: «Ему можно доверять?», и тут же утвердительно кивнул, успокаивая Бориса.

Кивнул, а сам задумался: «Так ли уж хорошо я знаю Хосы, чтобы доверять ему Борькины тайны? Наверняка, в этих немецких ящиках у хозяйственного Бориса припрятаны очень занятные штуковины! Хотя… Руслан Кимович сделал для меня столько, что после этого всего не верить ему с моей стороны… подло? Или – гнусно? Короче говоря, кроме Хосы, мне все равно никто не поможет. А уж что там будет потом, посмотрим».

– Есть! – вдруг прозвучал в тишине голос Хосы: – Вот они, Комоляки! Далековато, однако!

Руслан Кимович ловко расстелил по полу полотнища карт, быстро складывая и разворачивая нужные. Мы с Борисом подошли ближе и в буквальном смысле склонились над бескрайними просторами России…

На бумаге зеленели сплошные, и судя по всему, совершенно дикие леса. Квартальные просеки лесоустроителей, работавших в южной части леса, лишь чуть-чуть продвинулись в глубь чащоб. Больше в округе не было никаких признаков цивилизации, только на востоке этого района проходила железная дорога Москва-Архангельск, связывавшая лежащий севернее поселок, или даже скорее, большое село Вожега с остальным миром.

На западе, в полутора сотнях километров лежало Белое озеро. На юге, опять же в полутора сотнях километров – Кубенское озеро и Северо-Двинский канал. И все – ни деревушки, ни поселка. Только прямо посредине лесов на карте значилось: «Комолякская горка. Высота „Комоляки“. 131 м. над у.м.»

– Н-да… – нарушил общее молчание Борис: – Вот уж куда Макар телят… Мы тут тоже никогда не работали – гиблые, надо сказать, места, одни болота да буреломы! Там и не живет особо никто, лоси да волки…

Он вдруг осекся, бросив быстрый взгляд на меня. Я только махнул рукой – мол, ладно, не обращай внимания, а у самого на душе кошки заскреблись…

– А никаких других Комоляк быть не может? – поинтересовался Борис у Хосы. Руслан Кимович, выписывая себе в блокнот координаты, ориентиры и названия, только пожал плечами:

– Я не самый великий знаток русского, но насколько я понимаю, «Комоляки» – от распространенного русского слова «комель», а потому не вижу причин, чтобы это название не встречалось достаточно часто. Только вот другие Комоляки не нужны! Это – именно то, что нам и надо – интуиция…

Борис глянул на меня, я на него, но возражать бывшему полковнику никто не стал…

Когда мы с Хосы собрались уезжать, Борис, выглядевший грустным и печальным, отвел меня в сторонку, и сказал, глядя в землю:

– Серега, ты не обижайся, но я с вами лететь не смогу… Пойми меня правильно – я Ленке обещал, что больше ни в какие истории ввязываться не буду. Она так переживает все это… Похищение Кати, потом засада у нас дома, ОМОН этот…

Я хлопнул друга по плечу:

– Да ладно, Борька! Что ты извиняешься! Это я должен просить у вас всех прощения – это из-за меня вы оказались втянуты в такую заваруху… Я Ленку прекрасно понимаю – она женщина, для нее главное – покой и порядок в доме, в семье. Было бы странно, если бы она не волновалась! Даже если бы ты и захотел лететь с нами, я бы тебя все равно не взял – ты и так натерпелся. Давай, «прикрывай тылы», и жди нас с победой!

Мы попрощались, и я сел в машину. Хосы нажал педаль газа, и выезжая со двора, спросил:

– Проблемы?

– Ну да! – кивнул я: – Лена переживает, волнуется за мужа. Я ее понимаю…

Руслан Кимович помолчал, а потом сказал:

– Понимание иногда оборачивается обратной стороной…

– Это вы к чему? – я удивленно уставился на шефа.

– К тому, что если всегда ставить себя на место всех других людей, чтобы понять их, от «себя» ничего не останется! А впрочем, в данном случае все правильно…

Всю дорогу до Москвы мы молчали, и только возле МКАД я попросил телефон и набрал номер Урусова.

– Алло! Это Воронцов! Товарищ полковник, во-первых, спасибо за своевременные объяснения с милицией!

– А что, что-то не так? – насторожился Урусов, сопя в трубку.

– Нет, я абсолютно искренне говорю – большое спасибо! Нас, правда, уже успели задержать, но если бы не вы, сидели бы мы сейчас в Рубопе каком-нибудь, без зубов и со сломанными ребрышками…

– А-а-а! – протянул Урусов, и тут же перешел к делу: – На счет вертолета! Значит так: сейчас вы приезжаете сюда, к институту, и мы едем на аэродром. Подробности изложу по дороге. И вот еще что: если кто спросит, отныне вы – сотрудники МЧС. Ну, жду, до скорого!

Я отключил телефон, вернул его Хосы, мотнул головой вперед:

– Он ждет нас, говорит, что все сделал! Поздравляю, теперь мы «эмчеэсовцы»!

– Не самая худшая участь! – пробормотал в ответ Хосы, прибавляя газу…

* * *

Холод становился невыносимым. Катя вспомнила вычитанное в журнале «Вокруг света» высказывание Амундсена: «Человеческий организм может привыкнуть ко всему, кроме холода!», и ей сделалось от этого еще хуже…

Замерзшие пальцы уже несколько раз теряли спасительные ветви, и Катя едва-едва не падала, что вызвало среди сидящих вокруг дерева волков радостный, как ей казалось, переполох.

Временами Кате очень хотелось просто броситься вниз, и погибнуть от волчих клыков, потому что это была быстрая смерть – замерзать же на дереве оказалось очень мучительно…

Время шло к утру. Уже закатилась луна, стало темно, и как будто холоднее. Волки теперь виделись Кате сверху почти черными на фоне серого снега тенями, мечущимися без всякого порядка и цели у ствола сосны, и лишь изредка долетающее поскуливание или повизгивание напоминало Кате о том, что внизу не бесплотные призраки, а свирепые, и вполне материальные животные из плоти и крови.

Наступило предрассветье. Небо на востоке уже заметно посерело, хотя на западной его стороне, аспидно-черной, еще светились стылые звезды. Не смотря на лютый, цепенящий, вползающий, казалось бы, прямо в душу холод, Катя вдруг с удивлением обнаружила, что у нее до сих пор не окоченели пальцы ни на руках, ни на ногах. То есть, окоченеть, они конечно, страшно окоченели, прямо-таки скрючились все от холода, но чувствительности не потеряли, впрочем, так же, как и уши, нос, щеки – те части тела, которые, по слухам, чаще всего отмораживают полярники и строители БАМа.

Катя до изнеможения шевелила пальцами рук и ног, рискуя сорваться, часто пересаживалась, разминая затекшие колени, но мороз все равно брал свое, и все начиналось сначала. Она даже боялась думать, как это все отразиться на ребенке…

«Все же ему теплее, чем мне, ведь его грею я сама, и со всех сторон!», – думала Катя, и от этих мыслей ей становилось чуть-чуть полегче.

В предрассветной мгле, серым саваном покрывшей все вокруг, знакомые, известные вещи вдруг стали выглядеть жуткими и таинственными – темный лес, обычный ельник, окружавший со всех сторон поляну, превратился в сборище угрюмых монахов, в серых плащах и серых островерхих капюшонах-клобуках.

Березняк за просекой издали походил теперь на плывущий над землей сонм приведений, бесплотных, белеющих во мгле белыми костями стволов…

Волки внизу, словно бы почувствовав произошедшую с миром перемену, перестали кружить вокруг ствола сосны, опять смирно уселись на снег, и лишь изредка Катя ловила краем глаза вспыхивающие огоньки звериных глаз.

Ворочаясь на своей развилки, стараясь не упасть, и в то же время не давая себе замерзнуть, Катя нечаянно отломила ветку, и сухой треск грянул в утреннем безмолвии пушечным выстрелом. Катя судорожно ухватилась за толстый сук, зажмурила глаза, про себя забормотав: «Господи, спаси и сохрани меня от всего этого! Я устала, я замерзла, я хочу спать, есть, пить, я в туалет хочу, в конце концов! Ну сделай что-нибудь, не дай пропасть, за что мне, простой русской бабе, наказание такое?! Что я, главная грешница страны? Дочка Гитлера? Подруга Иуды? Что я, хуже всех? Да, безгрешных людей не бывает, но я-то не хуже других… Или у тебя мода такая – на русских за всех отвязываться, Господи?!»

Катя разговаривала с Богом, так, как обычно разговаривала с начальством у себя на работе – то жалуясь, то напирая – такая тактика ее часто выручала, но сейчас, конечно, это все было глупо и бесполезно, просто утопающий хватается за… А она, замерзающая, хваталась за толстый, холодный сосновый сук, и молилась, молилась…

В какой-то момент Катя открыла глаза, и тут же вскрикнула – прямо перед ней застыла приготовившаяся к броску серая, огромная змея! Правда, через секунду Катя поняла, что серая мгла предрассветья сыграла с ней очередную шутку, и ни какая это не змея, а обыкновенная, уже, наверное, сотни раз виденная за время сидения на сосне ветка, но ощущения ужаса и ирреальности происходящего усилилось.

«Когда горланят петухи, и нечисть мечется в потемках!..», – некстати вспомнила Катя кусок стихотворения кого-то из классиков. Сказано было как раз о таком вот времени…

Теперь уже волки не очень пугали ее. Честно сказать, после того, как она взобралась на спасительное дерево, волки, оставшись внизу, перестали быть какой-то реальной, осязаемой угрозой. Их место занял холод. Потом и холод отступил – то ли потеплело, то ли Амундсен ошибся…

Но новая напасть – безотчетный страх, ужас, мистический, дремучий, первобытный ужас, овладевший Катей сейчас, был хуже всего, хуже одиночества, хуже волков, хуже холода, голода и усталости. Этот страх порождало что-то неизвестное, и от того он делался в тысячу раз хуже!

Катя озиралась по сторонам, и ей временами казалось, что серый, безмолвные монахи-ели вдруг начинают двигаться, направляясь к дереву, на котором она сидит. Вот сейчас сверкнут из-под капюшона красные, беспощадные глаза, протянуться к ней корявые руки-ветви с загнутыми когтями… Откуда люди там, в городах, знают, что происходит глухими зимами в серые предутренние часы в далеких, дремучих лесах? Какая наука проводила такие вот исследования? Эти леса стояли тысячи лет, да что тысячи – сотни тысяч, миллионы лет, и все это время они жили по своим, им одним известным законам, и любой, нарушивший эти законы чужак должен был умереть. И она умрет, ведь она нарушила, ведь она как раз тот самый чужак!

Катя вдруг поняла, что бредит наяву. Она, уцепившись за ветку сосны, нараспев несла вслух, на весь лес, какую-то ахинею, мало-помалу сползая с развилки. Волки внизу возобновили свою бесконечную пляску, кружась вокруг сосны – мудрый инстинкт подсказывал им, что жертва, раз уж она впала в бред, скоро свалиться к ним в пасти.

Но тут что-то изменилось. Катя сама не сразу поняла это, а поняв, приободрилась, собралась с силами, и даже запустила в одного из наиболее часто задиравших голову волков сосновой шишкой.

Подул ветерок, посвежело, и словно бы этот ветерок утащил, разорвал и развеял колдовской серый морок – стало светлее, четче проявились ветки у деревьев, теперь было видно, что это обыкновенные елки да березы, а не монахи и призраки.

Небо на востоке стало совсем светлым, налилось бирюзой, зеленоватой прозрачностью, а случайно проплывающее у горизонта облачко окрасилось багрянцем, золотом и еще какими-то огненными цветами, и стало похоже на сгусток пламени, солнечный протуберанец, выброшенный в атмосферу.

А потом меж острых верхушек елей пробился первый, ярко алый, неестественно цветной луч солнца! И тут же Катя услышала громкий, уверенный треск кустов в березняке за просекой – через лес кто-то шел, шел быстро, не таясь и напролом!

Волки внизу заволновались, засуетились, поднимая узконосые морды, принюхиваясь и поскуливая. Потом пара матерых волчар поднялась и не спеша затрусила прочь от сосны – к просеке. Треск усилился, и Катя, сперва обрадовавшаяся, поняла, что человек так идти не может. И точно – секунду спустя на просеку вынесся окутанный паром, тяжело дышащий, длинноногий, неуклюжий в своей огромности лось!

Волки и лось увидели друг друга практически одновременно. Катя сверху следила за этой встречей, уже понимая – заинтересуются волки лосем – он уведет их за собой, нет – через несколько часов она все равно погибнет.

Волки, казалось, опешили. Лось тоже замер, только могучие бока его вздымались, да белесый пар валил от нелепой, верблюжачьей морды.

Вожак волчьей стаи первым нарушил это оцепенение – он коротко тявкнул, совсем как собака, и в тот же миг лось прянул в сторону и бросился по просеке туда, откуда волки ночью пригнали Катю. Длинные, мускулистые ноги делали гигантские прыжки, копыта глухо ударяли о мерзлую землю.

Волки молча бросились следом, разворачиваясь в цепь, прошло несколько секунд, и поляна опустела. Катя тупо посмотрела на взрытый волчьими лапами снег и тихонько заплакала…

* * *

Мы подъезжали к зданию НИИЭАП, и я еще издали увидел кряжистую фигуру Урусова, нервно расхаживающего возле своей служебной «Волги».

– Ну где вас носит! – вместо приветствия рявкнул он, садясь в машину, опустил окно и крикнул:

– Оставьте вашу «хонду» здесь, наши ребята о ней позаботятся, и давайте, быстрее садитесь – время дорого!

В «Волге» Урусов первым делом закурил, потом сказал, не оборачиваясь, глядя на меня и Хосы в зеркальце заднего вида:

– Главное – поменьше самодеятельности! Все – молчком! Говорить везде буду я. Теперь так: вертолет вас ждет, в Кубинке, сейчас мы едем туда. Вертолет МЧС-вский, поэтому для всех вы – спасатели, летите на поиски пропавшего человека, ясно? Пилот о настоящей цели полета ничего не знает, расскажите ему по дороге, что сочтете нужным, они там, в МЧС, привычные ко всяким неожиданным вылетам! Но до взлета – ни слова о вашей жене, о террористах этих, или как их там, мать-перемать…И обо всем этом деле, иначе будут неприятности – Кубинка закрытый аэродром, так всегда полно «гэбья»… э-э-э… я хотел сказать, сотрудников ФСБ! Ладно, перед Кубинкой еще остановимся – надо будет обговорить «легенду» более досконально! Ох, и вляпаюсь я с вами, мужики… И еще целая куча всякого народа вместе с нами!

Однако – не вляпался! Все прошло на удивление гладко, и я даже заподозрил было подвох, но потом понял, что ошибался – никакого подвоха тут не было, просто выбить вертолет, пользуясь личными связями, которых у бывшего полковника Урусова хватало, в наше время оказалось не проблемой, все же контора, носящее ныне «америкосовское» название ФСБ, еще вчера была всесильным монстром по имени «Кей-Джей-Би», и полковник Урусов являлся одной из далеко не самых беззубых голов этого монстра!

После того, как Урусов «сбегал» к начальнику полетов, получил разрешение, предъявил документы об оплате полетного времени, мы, все вместе, пошли к вертолету. Яркий, оранжево-бело-синий «МИ– 8» с грустно обвисшими лопастями винта ждал нас на самом краю летного поля, а оно, это поле, было в Кубинке не маленьким.

Пилоты, видимо, получили уже от диспетчера «радостную» новость о внеплановом вылете, и сейчас угрюмо слонялись возле своей винтокрылой машины, куря и переругиваясь с двумя техниками, ковыряющимися в потрохах вертолета.

– Здравствуйте, товарищи пилоты! – очень официальным голосом грозно рявкнул Урусов: – Полковник Урусов! Вы на сутки поступаете в распоряжение сотрудников «отдела по розыску» полковника Хосы и капитана Воронцова! Вот документы на полет.

Пилоты, двое битых жизнью и возрастом мужиков, без энтузиазма выслушали Урусова, кивнули, потом один из них, лысый, с красным, обветренным лицом, спросил у Хосы:

– Маршрут полета?

Руслан Кимович вынул из кармана бумагу с координатами, молча протянул обветренному. Тот секунду пытался осмыслить, потом сунул листок своему напарнику и захохотал, а сквозь смех донеслось:

– Ой, не могу, честное слово! Я что, Жюль Верн, градусы и минуты вычислять?! Да вы что, мужики, в самом деле! Вы по-русски можете сказать?

– Вологодская область, километров сто пятьдесят к юго-западу от Вожеги! – спокойно сказал Руслан Кимович.

– Ну, вот и все! А то координаты, градусы, широты… По сорок пятому азимуту от Вожеги в ста пятидесяти тормознемся, оглядитесь на месте! Ну, полетели, что ли?

И пилоты полезли в вертолет. Мы попрощались с Урусовым, тот пожелал им удачи, и заспешил по продуваемой всеми ветрами бетонки к серому зданию наземных служб аэродрома. Я проводил взглядом мощную когда-то, а сейчас слегка оплывшую фигуру полковника, и противоречивые мысли закружились в моей голове в этот момент. С одной стороны – «гэбэшник», чересчур суровый и даже злой мужик, с другой стороны Урусов вызывал у меня чувство уважения, главным образом тем, что все же был профессионалом, и с этих позиций четко делил людей на «своих» и «врагов», и уж «своим» помогал и поддерживал всегда…

Но мысли мыслями, а надо было лететь, и я повернувшись, заспешил к вертолету, возле которого стоял, что-то говоря по телефону, видимо, прощаясь с женой, Руслан Кимович.

Закончив разговаривать, Хосы убрал трубку, открыл дверцу и первым забрался в пахнущее керосином, железом и пластмассой гулкое нутро вертолета. Я влез в салон следом, поглядел на пилотов, чьи головы в серых шлемах, до сих пор трясущиеся от хохота, виднелись через пластиковое окно стальной двери, отделяющую кабину от салона, сел на жесткое откидное сидение, поглядел в иллюминатор…

И в ту же секунду над нашими головами с мощным, стальным чавканьем заворочались турбины вертолетного двигателя, зашелестел воздух, разрезаемый огромными лопастями винта, а потом все звуки потонули в ровном, рокочущем грохоте заработавших двигателей. Ну, Господи, спаси и помоги!

«Ми– 8» взлетел довольно стремительно – я, никогда до этого не летавший на вертолетах, ощутил в желудке неприятную, холодную пустоту, вспомнил подъем на скоростном лифте в главном здании МГУ – ощущения были похожи, с той лишь разницей, что лифт не качало и он не трясся, словно больной в лихорадке.

Вертолет набрал нужную высоту, накренился вперед и полетел, забирая к северу. За мутноватыми стеклами иллюминаторов было хорошо видно остававшуюся позади Москву, большое, багровое солнце, клонящееся к заходу, и серые, рваные облака.

Мы специально подгадали со временем отлета – что бы подлететь к Комолякам в темноте. Вертолет планировалось оставить километрах в трех-четырех, в сторонке – судя по карте, в северных вологодских лесах повсюду были болотца, достаточно безлесные, и как очень хотелось верить мне, не смотря на весну, еще достаточно промерзлые, для того, чтобы туда смог сесть тяжелый «Ми– 8».

Полет проходил нормально. Хосы дремал, привалившись к огромному, занимающему половину салона сварному дополнительному топливному баку с полутонной керосина, крашенному в оранжевый цвет. На баке крупно было написано: «Не курить!», и очень по-русски валялись смятые сигаретные окурки.

Я смотрел в окно, на проплывающие внизу дороги, деревушки, поселки, какие-то стройки, столбы, машины. Вертолет летел невысоко, можно было даже различить отдельных людей там, внизу. Но постепенно пейзаж начал меняться – Подмосковье, обжитое и цивилизованное, осталось позади, и под оранжевым брюхом вертолета поплыла серая щетина бескрайних лесов, изредка, как полоски на голове рейвера, разделяемая просеками и дорогами.

В голове у меня царил сумбур. После неудачного обмена и пожара в Центре я почему-то не мог, даже заставляя себя специально, представить Катино лицо. Это было ужасно, но это было так: до этого, в любой, даже самой безнадежной ситуации, когда жизнь моя висела на волоске, я всегда внутренним зрением ВИДЕЛ милое, до боли милое и родное лицо. Теперь в голове вместо этого мерцала какая-то серая пустота…

«Куда летим? Что нас там ждет? Вдруг эти самые Комоляки – хорошо укрепленная база, на которой сидит отряд каких-нибудь наемников, которые покрошат нас еще на подлете? Или, наоборот, вот мы сейчас прилетим – а там давно занесенное снегом пепелище, и все? А если мы вообще попросту не найдем этих Комоляк? Или их вообще не существует, и мы стали жертвой хорошо продуманного обмана?», – я думал, прикидывал, пытался просчитать все возможные ситуации, особенно негативные. Мне отчего-то верилось – просчитай я их действительно все, и эти ситуации не воплотятся в жизнь, не станут реальностью…

Дремавший Хосы вдруг шевельнулся, мельком глянул на часы, перегнувшись через свободное сидение, наклонился к мне, к самому уху, чтобы не перекрикивать рокот двигателей, и сказал:

– Через полтора часа будем в заданном районе! Ты бы поспал! Мыслями только взвинтишь себя, а толку ни какого, слышишь?! Ты мне нужен спокойный и уверенный! Психовать – значит проиграть! Понял?

Я, конечно, слышал и понял, но ничего с собой поделать не мог – мысли о Кате, как я не гнал из головы, все равно постоянно возникали, ломали и калечили мою душу, то бросая ее в безжалостную кипень лютой злобы, то – в серую апатию, неподъемно-вязкую, от которой хотелось выброситься из вертолета, потому что все это – зря, бессмысленно, Кати уже давно нет, ничего они не найдут, никого не спасут… И так – до бесконечности!

Хосы посмотрел мне в глаза, покачал головой, сунул в руку темно-коричневые, тяжелые четки с крупными бусинами, показал жестом – посчитай, и вновь откинулся, закрыв глаза.

За бортом вертолета вечерело. Солнце еще висело над горизонтом, хотя было ясно, что через час оно уйдет, скроется, и наступит ночь. Внизу, на земле, наступали сумерки. Я видел, когда вертолет пролетал над полянами, какие длинные тени отбрасывают деревья, и сердце его сжималось от неприятных предчувствий.

В конце концов я отвернулся от круглой льдины иллюминатора, и машинально покрутил в руках четки Хосы. Сглаженные, как будь-то теплые и словно бы живые бусины четок плавно перетекали между пальцами, и постепенно я увлекся ими, считая про себя: «…Восемь, девять, десять…»

Глава десятая

Катя слезала с сосны почти час. Затекшие ноги и руки, ставшее вдруг непослушным, словно бы деревянным, тело не подчинялись ей, и приходилось подолгу разминать, растирать конечности, что бы они потом не подвели, не соскользнули с облетающих желтой, похожей на луковую шелуху, сосновых веток. Падать Кате было никак нельзя, это она понимала отлично…

Наконец, после долгого, улиточного спуска, Катя оказалась на земле. Без сил, она привалилась к сосновому стволу, и тяжело дыша, огляделась. День набирал полную силу и обещал быть теплым, по-настоящему весенним. Вовсю чирикали по веткам птицы, и от их гомона Кате казалось, что у нее поднимается настроение…

Надо было идти – второй ночи в лесу она не переживет. Должны же быть тут какие-то дороги, деревни, поселки! Нельзя сидеть, вперед, только вперед!

Катя с трудом, опираясь на удачно подвернувшуюся, кривую, но надежную и удобную ветку, встала, и пошатываясь, двинулась к просеке. Ноги не слушались, Кате казалась, что она идет на протезах. Каждый шаг больно отдавался во всем теле, терялось равновесие. Если бы не импровизированная клюка, она давно бы упала.

Однако, постепенно кровь начала циркулировать по жилам, проникать во все положенные природой для нее капиллярчики, к ногам, рукам, спине вернулась чувствительность и сила. Катя зашагала довольно бойко, хрустя корочкой наста на подтаявшем снегу.

Мартовское солнышко припекало, слепя глаза, Кате приходилось все время жмуриться, но зато она сделала для себя маленькое открытие, в духе давным-давно забытой науки «природоведение», которую она изучала в третьем классе – солнце встает на востоке, а поскольку встало оно часа два назад, вон там вон, то идет она сейчас в восточном направлении.

Это открытие как-то окрылило Катю. Все же бесцельное шатание по лесу – это одно, а поход в конкретном направлении – совсем другое!

Спустя минут двадцать Катя вдруг поняла, что она безумно голодная. Ей хотелось есть, причем не просто картошки, супа или каши – перед Катиным мысленным взором плыли блюда с вареными креветками, маринованными мидиями, салатами из кальмаров, устрицы, нежно подрагивающие в створках своих раковин, а также – ломтики истекающей жиром семги, бутерброды с красной икрой, раковые шейки в собственном соку и прочие водно-морские деликатесы, которые они с Сергеем иногда позволяли себе купить в коммерческих магазинах.

Чтобы не расплакаться от бессилия перед собственным организмом, заставляющим ее воображать себе самые изысканные деликатесы, Катя начала обдирать прошлогодние, пощаженные птицами ягоды с попадавшихся на просеке кустов шиповника, и жевать, грызть, плющить зубами скукожившуюся темно-красную кожицу, содержащую, судя по книгам о рациональном питании, все мыслимые и не мыслимые витамины.

Постепенно голод утих. Правда, колючие семена шиповника, или «шепшины», как его называют на Украине, здорово ободрали ей язык, но зато все эти омары и анчоусы с лангустами, бесстыдно демонстрировавшие свои округлые, аппетитные тела в Катином воображении, куда-то исчезли…

Солнце стояло в зените, а просека, по которой брела Катя, и не думала кончаться. Правда, она здорово сузилась, на ней стало больше кустов, а кое-где торчали из снега тонкие стволики березок и осин.

Местность снова пошла под уклон – видимо, Катя приближалась к очередному болоту. Конец просеки возник внезапно – впереди встала стена непроходимого ельника, а чуть правее, за чахлым лесочком корявых березок виднелась равнина – голая, то понижающаяся, то повышающаяся, со всех сторон ограниченная темной щеточкой леса. И самое главное – посреди равнины, или, скорее – поля, вилась, отмеченная вытаявшей из-под снега глинистой обочиной, дорога!

Катя, чуть ли не крича от радости, бросилась вперед, продралась через хлещущие по лицу березовые ветки, и бегом помчалась по полю – к дороге! Дорога, сколько бы длинной она не была, гарантировано выведет ее к людям…

Катин восторг несколько поутих, когда она увидела вблизи, что это за дорога. Судя по всему, ездили по ней последний раз очень давно – осенью, а может, и летом, по крайней мере, между глинистыми валиками, оставшимися от ножа грейдера, и вытаявшими из-под снега, лежала нетронутая, девственная снежная целина.

Но все равно, дорога, даже если ею не пользовались с лета, ведет к человеку, вот только в какую сторону по ней надо идти? Катя задумалась, повертела головой, всматриваясь то в одну, то в другую сторону, потом решительно махнула рукой, и пошла налево – тут дорога, некоторое время петляя по полю, круто загибала к лесу и дальше вела в том же направлении, в котором Катя шла по просеке – на восток.

Поле она прошла довольно быстро – вскоре вокруг Кати вновь высились островерхие, темные ели. Дорога, по счастью, не очень заросла бурьяном. Громкий треск, с которым ломались сухие стебли, пугал Катю – ей казалось, что ее слышно на двадцать километров вокруг.

Густой ельник, стоявший непроходимой стеной, угнетал одним своим видом – темно-зеленая хвоя, мертвые нижние ветки, которым не хватило солнца, строго коническая форма каждого дерева – словно бы их нарисовал какой-то мрачный художник, иллюстрировавший книгу ужасов…

Солнце мало-помалу стало клониться к заходу. На Катю несколько раз обрушивались приступы голода, однажды она даже присела на вытаявшую из снега корягу – закружилась голова. Может быть, местный житель и нашел бы, чем подкрепить свои силы в этом мрачном лесу, но Катя всю свою жизнь прожила в Москве, с природой общалась только на даче, или во время редких вылазок «на волю», происходивших еще в золотые студенческие годы…

«Если сегодня я не выйду к людям, я погибну! И вместе со мной погибнет мой маленький… Катька, думай! Надо что-то делать», – такие безмолвные диалоги из серии «сама с собой» Катя проводила чуть ли не ежечасно, и каждый раз после внутреннего приказа принималась усиленно думать, соображать, прикидывать, но постепенно ее мысли уходили в сторону, и она сама не замечала, как принималась вспоминать маму, Сергея, подруг, какие-то моменты из жизни… Так продолжалось довольно долго, пока в мозгу вновь не звучало: «Катька! Думай!..» И все начиналось с начала…

Солнце теперь светило Кате в спину, и по тому, что ее тень на снегу становиться все длиннее и длиннее, Катя поняла, что вечер настигает ее с неумолимостью волчьей стаи. Уже исчезло сопутствующее ей весь день ощущение тепла – опустившееся солнце перестало припекать, и из под еловых лап, торчащих со всех сторон, потянуло холодом.

«Еще два, ну, от силы – три час, и все! Дальше начнется ночь, появятся волки, ударит морозец, и…» Катя вдруг прервала свои безрадостные рассуждения и прислушалась. Что-то, неуловимое, на грани слуха, очень-очень далекое, но в то же время очень-очень знакомое, шумело далеко впереди! Или это шумит в ушах от голода и усталости? Катя на секунду замерла, вытянулась, вся превратившись в слух – нет, абсолютно точно – шумит! Что-то шумело впереди, причем шум этот двигался, но не к ней, а от нее, постепенно затихая.

«Что же это такое?», – размышляла Катя, прибавив, насколько это можно, шагу, благо, дорога вела именно в направлении, откуда доносился таинственный шум. «Самолет? Вряд ли – его слышно как-то сверху, что ли, а это шумело на земле. Машина – тоже не похоже – уж больно громко…» И тут Катю осенило: «Поезд! Там – железная дорога!»

Теперь она почти бежала. Железная дорога – это спасение! В Катиной голове вставали картины будочек путевых обходчиков, какие-то депо, закопченные, полные людей, пьющих горячий ароматный чай в перерыве между работой. Вообще, железная дорога в Катином понимании была даже не дорогой, а таким, очень сложным и непонятным сгустком построек, вагонов, столбов, людей, дрезин и электричек. Все это жило своей, особой, железнодорожной жизнью, и сейчас, в тяжелую для Кати минуту, обязательно должно было ее спасти.

Вдруг стремительно стало темнеть. Нет, солнце еще не зашло, но оно уже на половину скрылось за верхушками елей, и тут же в низинах, ямках и ложбинах залегли густые темно-синие тени. Впереди по-прежнему был только лес, лес без конца и края, и Катя, хрипло дыша, бежала, спотыкаясь, туда, – к спасению…

Грохот следующего поезда она услышала уже совсем явственно – можно было даже различить стук колес на стыках рельс. Солнце к тому времени уже скрылось за зубчатой кромкой леса, и дорога, по которой бежала Катя, стала похожа на овраг – небо над головой еще золотили солнечные лучи, а вокруг уже сгущался мрак.

Дорога начала петлять. Поворот, другой, третий, и вдруг лес отступил, открыв Катиному взору довольно широкую равнину, покрытую снегом, и прямо по средине, словно бы перечеркивая это белое пространства, чернела тонкая ниточка железной дороги. Дошла!

И только когда Катя, перейдя поле, подошла к рельсам, она поняла, как ошиблась в своих предположениях. Железная дорога вряд ли спасет ее – в обе стороны до далекого горизонта тянулись бесконечные рельсы, и больше Катя не увидела никаких признаков присутствия человека – ни нарисованного ее воображением домика путевого обходчика, ни полустанка, ни деревни, ни станции…

Можно было пойти по рельсам, они неминуемо привели бы ее к людям, но сколько придется так идти, десять километров, сто, пятьсот? Катя не знала…

Она села на рельсы и задумалась. Радость, возникшая в ее душе в тот момент, когда она увидела железную дорогу, постепенно улетучилась, знобкий вечерний ветерок вызывал дрожь во всем теле, а голодный организм настойчиво просил пищи. Ночь стремительно опускалась на мир, а Катя по прежнему была одна в этом, чужом ей, лесном краю…

Поезд она услышала, а может, скорее почувствовала по вибрации рельсов задолго до того, как там, где сошедшиеся в серебренную ниточку рельсы терялись из поля зрения, появилась движущаяся точка.

Катя вскочила и не помня себя побежала по заснеженным шпалам навстречу поезду, надеясь на какое-то невероятное, но, как ей казалось в этот момент, вполне реальное чудо – вдруг остановиться, вдруг машинист заметит ее и притормозит ход…

Машинист и в самом деле заметил Катю – метров за двести тепловоз загудел, но поезд не только не сбросил скорость, но и наоборот, как показалось Кате, прибавил ее. Она отскочила с рельсов, успев заметить удивленное лицо за стеклом высокой кабины локомотива, и сразу же грохот колес ударил ей по ушам, в лицо полетела снежная пыль, запах креозота и колесной смазки заполнил все вокруг, и перед Катей замелькали освещенные окна купейных и плацкартных вагонов.

Там, за серенькими шторками с синими эмпээссовскими штампами, ехали в тепле и покое несколько сотен человек, спали, ели, смотрели в грязноватые окна, пили чай, скучали, но самое главное – они были там все вместе, а она тут – одна…

Поезд пронесся мимо, и вот уже Катя увидела удаляющиеся красные фонарики последнего вагона. В воздухе еще стоял неповторимый железнодорожный запах, запах, всегда так раздражавший Катю, а сейчас казавшийся ей самым желанным, самым родным из всех ароматов мира. Он, словно последняя, самая тонкая ниточка, связывал ее с миром людей, с цивилизацией.

Но вот и запах растаял в холодном воздухе, а вместе с запахом исчезли и серенькие сумерки, плавно и незаметно перешедшие в ночь. На западе небо еще светилось ультрамариновым, прозрачно-зеленоватым светом, а на востоке, над угрюмыми верхушками леса уже сгустилась настоящая ночная темень.

Катя сидела и плакала. У нее не было шансов – не волки, так голод и холод доконают ее в эту ночь, и все… Жизнь, в общем-то только начинающаяся, только-только наладившаяся, сгорала быстро-быстро, как церковная свечка, и не было сил и возможностей поддержать угасающий огонек…

«Мой последний шанс – любой ценой остановить следующий поезд!», – как заведенная, повторяла про себя, а может быть, и вслух, Катя. Время утратило для нее свой привычный, понятный ход, сгустилось в круглые, маслянистые шарики, плывущие внутри холодной, безжизненной воды. «Я должна остановить следующий поезд!»…

* * *

Я не заметил, как задремал, и очнулся от забытья, когда вертолет ухнул в воздушную яму, и по всей винтокрылой машине прошла судорога дрожи.

Хосы молча показал мне на часы, потом полпальца – стало быть, до ориентировочной цели было еще полчаса. В салон вертолета вошел пилот, нагнулся к Хосы, что-то спросил у него, перекрикивая рев винта, махнул рукой в сторону кабины. Руслан Кимович кивнул, встал, наклонился ко мне:

– Они говорят, пора кому-то из нас следить из кабины, чтобы не пропустить место посадки! Я пойду, а ты посиди пока!

Я утвердительно кивнул, проводил Хосы взглядом, повернулся к иллюминатору. Внизу чернели сплошные леса. Не было видно ни огонька, ни просвета. «Как мы тут найдем эти Комоляки?», – в очередной раз подумал я и тут же погнал от себя эту непрошеную мысль – должны найти! Просто обязаны, иначе…

О том, что будет иначе, я старался не думать…

Вертолет еще пару раз тряхнуло – машина набирала высоту. Я встал, подошел, прижался лбом к окну в двери, ведущей в кабину пилотов, и застыл, вглядываясь в темноту за выпуклыми окнами.

Пилоты и Хосы о чем-то говорили, пользуясь внутренним переговорным устройством. Обветренный вертолетчик достал карту, развернул, что-то показал на ней, кивнул вниз. Хосы помотал головой, повел рукой, словно очерчивая район поисков. Вертолет слегка накренился, поворачивая, и пошел по огромному, в полсотни километров, кругу. Поиски Комоляк начались…

В нетерпении я мерял шагами пустой салон вертолета. Уже час мы «утюжили» ночь, пытаясь разглядеть внизу признаки человеческого жилья. Пару раз Хосы выходил из кабины, советовался со мной, спрашивал, что я чувствую, потом все повторялось. Наконец, решено было взять восточнее, и проверить район вдоль железной дороги.

Комоляки мы заметили сразу, все вместе, хотя я стоял в салоне и наблюдал за местностью оттуда.

Посреди сплошных лесов, на небольшой поляне виднелись несколько тусклых огоньков. Судя по полетной карте, которая была у пилотов, в этом месте ничего быть не должно. Не должно, – а было! Ну, вот и нашли…

Вертолет медленно снижался. По настойчивой просьбе Хосы вертолетчики сажали машину в трех километрах от обнаруженной базы, прямо в лес. И Руслан Кимович, и я прекрасно отдавали себе отчет в том, что обитатели Комоляк наверняка нас засекли, услышали шум от вертолетного двигателя, и фактор внезапности как бы утрачивается, но с другой стороны – за то время, которое мы будем идти от места посадки вертолета до Комоляк, тревога должна поутихнуть – ну, пролетел вертолет и пролетел, мало ли чего в небе летает…

Снизившись до полусотни метров, вертолет завис над лесом. Руслан Кимович, я видел это из салона, что-то настойчиво доказывал летчикам, махал руками, горячо жестикулируя. Наконец вертолет качнулся и пошел ниже.

В иллюминатор было хорошо видно приближающуюся землю, черные на фоне белого снега деревья, большую проплешину в лесу, видимо, одно из указанных на карте болот. Вертолет садился прямо на снег.

– Значит, так! – Хосы и пилоты стояли по колено в снегу перед так же увязшим вертолетом, словно бы лежащим на пузе – стойки шасси полностью утонули в белой каше: – Мы уходим часа на четыре. Сейчас двадцать один сорок… Если к двум ночи мы не вернемся, заводитесь и уходите назад! Все… Сергей, пошли!

И мы пошли. Особо продуманного плана у нас не было с самого начала, Руслан Кимович просто сказал тогда, еще на даче своего приятеля, где мы отсиживались, скрываясь ото всех на свете: «Доберемся до этих Комоляк, а там, на месте, сориентируемся, что и как! Может, там и делов-то…»

Направление после посадки вертолета мы взяли верное, и теперь спешили – трехкилометровый пробег по рыхлому снегу, помимо траты драгоценного времени, еще и трата сил, а раз их все равно приходится тратить, по крайней мере надо сделать это быстро.

Я бежал левее Хосы, и то и дело отставал – деревья, словно специально опускали ветки, высовывали из-под снега корни, какие-то коряги, в то время как Хосы бежал, как по проспекту – не задев ни одной веточки, ни разу не чертыхнувшись.

Минут через двадцать сумасшедшего бега впереди показались огоньки и замаячил высокий, весь в сугробах, деревянный глухой забор-частокол.

– Стой! – вполголоса приказал Хосы: – Теперь идем медленно и тихо! Подойдем к забору, оглядимся. Только бы у них собак не было, иначе поднимут хай – все, придется штурмовать с криком «полундра»!

Мы, пригибаясь, прячась за деревьями, крались к забору, и я пытался представить, что же ждет нас там, впереди. Нет, собаки, сторожа, танки, пушки… – это все ладно. Меня волновало другое: как там Катя, что с ней, только бы она была жива, только бы…

Руслан Кимович первым подобрался к забору, жестом показал мне – пригнись! Я уперся руками в колени, нагнулся, почувствовал, как нога шефа уперлось спину в спину. Хосы ухватился за заостренные верхушки частокола, несколько секунд оглядывался, потом бесшумно сполз с моей спины, сел в снег, приложил палец к губам – тихо!..

– Там несколько избушек, в двух горит свет. Собаки есть, целая стая… – одними губами прошептал Руслан Кимович, покрутил головой: – Что делать будем, а?

Я осторожно опустился в снег рядом с Хосы, достал пистолет, снял его с предохранителя:

– Хорошо бы было захватить кого-нибудь… кого-нибудь разговорчивого!

– Исключено! – отрезал Хосы: – Все строения стоят слишком далеко от забора, скрытно не подобраться – собаки учуют. Идеальная охрана. Если бы мы не против ветра подошли, они бы нас уже обнаружили и лаяли бы сейчас у забора всей сворой. Думай, Сергей Степанович, и я буду думать, ничего другого нам не остается!..

Мы молча сидели, привалившись спиной к забору, и в голове у меня как-то уж очень лениво ползли мысли. Эх, сюда бы человек двадцать! Пятнадцать устроили бы штурм с одной стороны, отвлекли комолякинцев, а пятерка оставшихся под шумок… Даже не пятерка – и двоих бы хватило…

И тут я вдруг даже не просто понял, а как бы увидел внутренним зрением, что мы должны сделать. От неожиданности у меня даже перехватило дыхание, и я едва не закашлялся, забывшись. Кое-как справившись с кашлем, я повернулся к Руслану Кимовичу и зашептал:

– Есть! Нужен отвлекающий маневр! Мы подожжем лес и забор с одной стороны, а когда они все повылезают тушить, или хотя бы проверить, что там твориться, осторожно проберемся с другой стороны, и собаки нам не помешают – они все равно будут носиться туда-сюда, как угорелые, собаки на пожаре всегда ведут себя так, страх перед огнем у животных в генах, я видел! Ну как?…

Хосы кивнул:

– Годиться! Только вот что – огонь надо разжечь большой, и чтобы вспыхнуло все разом, как раньше говорили, дружно. А у нас ни бензина, ни черта! Придется готовить лапник, стружек настругать копну… Это долгое дело, так что давай, делай, как я!

Достав ножи, мы убрели в лес, отойдя от забора метров на триста, и начали готовить пищу для будущего «пожара». Благо, ночные морозы вымораживали влагу, скапливающуюся за день на ветвях и стволах деревьев, и древесина была почти сухой. Я щепил и стругал стволик упавшей года два назад елки, а Хосы чуть в сторонке осторожно срезал разлапистые ветки ели, и, стараясь не выдать себя треском, аккуратно складывая их одну на другую…

Провозившись почти час, мы ободрали десяток елей, и заготовили приличную горку стружки и щепы. И все это – без шума, очень тихо, и от того – медленно. Потом еще минут пятнадцать переносили заготовленное к забору, не туда, где мы сидели в снегу, а чуть в сторону, там густые молодые елки подходили к забору особенно близко, и их ветки должны были быстро вспыхнуть.

Обложив забор и стволы окрестных деревьев лапником, Хосы осторожно напихал под хвою сухие стружки и щепки, потом кивнул мне:

– Давай, дуй вдоль забора, только не туда, где мы сидели, а метров на сорок подальше, и жди меня!

Пригнувшись, я заковылял в глубоком снегу вдоль частокола, и вскоре уже сидел, приникнув к щели между ошкуренных бревнышек. Отсюда хорошо было видно ладные, срубленные «в лапу», домики внутри, и спящих в снегу у крылечек собак, похожих на обрывки рыжего меха, разбросанного по белому.

Собаки заволновались первыми. Я увидел, как одна, потом другая, потом третья подняли головы, прислушиваясь и принюхиваясь. Сам я ничего, признаться, не слышал и не видел, но собак обмануть было трудно – вот матерый кобель встал, тревожно поводил головой, потом сделал несколько шагов по направлению к тому месту, где Хосы, видимо, уже поджег нашу заготовку.

И тут же вспыхнуло так, что все вокруг осветилось, как днем! Молоденькие елочки мгновенно охватывало пламенем, хвоя сгорала с громким треском, рассыпая тучи искр, а снизу, от корней уже полз по стволу плотный огонь, пожиравший саму древесину.

Собаки с лаем метались по огороженной частоколом площадке, из домов стали выскакивать полуодетые люди. Я считал: «Один, два, три, четыре… Семь, восемь…» Всего на улице было с десяток человек, почти все вооруженные автоматами, и все – мужчины. Разгоравшийся пожар осветил окрестности, и тут я заметил за крайним домиком то, чего они не увидели сразу – там, прикрытый брезентом, припорошенным снегом, тщательно замаскированный, стоял небольшой вертолет!

«Эх, что ж мы сразу-то его проглядели, ешкин корень! Вот бы и его рвануть – там, в баках, наверняка топлива до черта!», – подумал я, наблюдая, как, на удивление быстро утихла паника и неразбериха у домов. Высокий, подтянутый мужчина в сером, стеганом комбинезоне, властным голосом отдавал команды, и вот уже разворачиваются пожарные рукава, затрещал двигатель маленькой помпочки, и по пламени ударила тугая струя воды.

Одновременно с этим пятеро автоматчиков кинулись к воротам, видимо, посланные проверить территорию с внешней стороны. Я огляделся – куда в случае чего отползать? Из багровой темноты вынырнул Хосы, с пистолетом в руках. Косо мазнув взглядом по оружию, я невольно крякнул от восторга – «супер-питон», двацатизарядный длинноствольный монстр, для боя в лесу лучше и придумать трудно!

– Ну что, Сережа? Начали! – Хосы уже готов был ринуться через забор, но я отрицательно помотал головой и коротко рассказал шефу о вертолете, увиденном мною в щель.

– Т-а-ак! Значит, вот что… Разделимся! Я встречу автоматчиков, уведу их за собой, чуть в сторонку, и повоюю там, с ними. А ты обойди забор с той стороны, где вертолет, ну и проникай внутрь! Если их там всего десять… Я постараюсь сделать так, чтобы этим архаровцам было послано подкрепление. Как только найдешь Катю, вот тебе сигналка, дернешь, это будет мне маячок, – и уходите к нашему вертолету. Ждать меня не больше двадцати минут, понял? Если нет меня – все, улетайте! Ну, с Богом!

Хосы, с пистолетом в руке, двинулся навстречу пятерке автоматчиков, а я, достав свою беретту, побежал в обход забора с другой стороны – времени было мало!..

Огонь, усмиренный потоком воды из брандспойта, постепенно утихал. Сгорела хвоя на ветках, обуглился забор и стволы елочек, чадили и шипели головешки. Я взял правее, под прикрытием темноты обогнул пожарище, суетящихся в дыму людей, и вышел прямо к тому месту, где за забором стоял укрытый брезентом вертолет.

Ловко перемахнув забор, никем не замеченный, я упал в снег, приподнял голову, огляделся и пополз к ближайшему домику, стараясь двигаться так, чтобы вертолет закрывал меня от ненужных глаз.

Возле крайнего дома я, прижавшись к бревенчатой стене, встал и осторожно заглянул в ближайшее окно. Моему взору предстала освещенная комната, вся заставленная каким-то оборудованием. Тут были и компьютеры, и всякие периферийные устройства, небольшой аппаратик спутниковой связи, какие-то, еще не подключенные серые блоки, мониторы, на столах валялись кучи разноцветных проводов, разбросанные инструменты и детали. В комнате не было людей, а единственная дверь, плотно прикрытая, сделанная из толстых досок, наверняка не пропускала посторонние звуки.

Я осторожно надавил рукой на стекло, потом резко ударил по руке кулаком – и окно с тихим звоном выдавилось внутрь. Секунду помедлив, с пистолетом наизготовку, я уже занес ногу, намереваясь забраться в комнату, как вдруг почувствовал чей-то недобрый взгляд, упершийся мне в спину.

Одновременно с этим издалека ветер принес звуки выстрелов – сухие, одиночные щелчки калашниковых, и изредка отвечающие им тугие, смачные бухания «супер-питона» – Хосы начал свою игру.

Резко обернувшись, я замер – прямо передо мной, на снегу, прижав короткие уши к лобастым мордам, и оскалив клыки, приготовились к прыжку два матерых рыжих пса.

«Стрелять нельзя – выдам себя раньше времени!», – быстро подумал я, чувствуя, как кровь отхлынула от лица, а сердце бешено заколотилось – собак я боялся с детства. Медлить тоже было нельзя, сейчас псы прыгнут, и собьют меня с ног, а на что способны вот такие, очень похожие на кавказских овчарок собаки, я догадывался – смотрел как-то по «видику» взятую у ребят кассету с собачьими боями. Там вот такие «милые» песики выступали вне категории, вне конкурса, так сказать – просто им не было равных ни среди булей, ни среди хваленых мастифов и стафордширров.

«Хорошо, хоть не лают!», – подумал я, сунул пистолет в кобуру, и потянулся за ножом, но не успел буквально на долю секунды – псы прыгнули разом, с низким, утробным ворчанием, переходящим в злобный рык.

Видимо, собаки были приучены «работать» в паре. Один из псов буквально повис на мне, в клочья раздирая крепкую ткань бушлата, а другой, целивший в горло, промахнулся всего на миллиметр, зацепив-таки своими страшными клыками кожу на шее.

Висящий мертвой хваткой с боку пес весил килограмм шестьдесят, и все эти килограммы извивались, бились, драли зубами и лапами уже не бушлат, бушлат был почти моментально разодран, а мое тело…

Я, не удержавшись на ногах, упал, и на меня с другой стороны навалился второй пес, вцепившийся в левую руку. Кое-как, изо всех сил стараясь в панике не начать кататься по снегу, чтобы оторвать от себя собак, и терпя адскую боль – меня буквально рвали на части заживо, я дотянулся до ножа, выхватил его и три раза резко всадил в бок первой собаки. Пес заворчал, один раз даже взвизгнул, не разжимая зубов, но не только не отпустил меня, а наоборот, с еще большой лютостью вцепился в мой бок.

Другой, как мне показалось, практически перегрыз руку, от боли звенело в ушах, первобытный, животный ужас сковывал движения и я с трудом контролировал себя. «В глаз! Бей в глаз!», – истошно завопил внутренний голос, и я, изогнувшись, как смог, ударил собаку ножом в глаз, стараясь бить под таким углом, чтобы лезвие попало в мозг.

Пес захрипел, и практически сразу умер, но челюстей так и не разжал. «Если сейчас сюда прибежит хотя бы еще один такой Джульбарс, мне конец!», – вдруг ясно даже не подумал, а ПОНЯЛ я, и сам, откуда только силы взялись, словно озверел… Я кромсал рвущую меня собаку, а собака кромсала меня, и победителем в этой схватке должен был стать тот, у кого было больше ярости…

Пес перестал шевелиться буквально за мгновение до того, как я хотел сдаться и закричать – боль в изуродованном боку, в искусанной руке были просто невыносимыми…

Тяжело дыша, я столкнул с себя окровавленного, покрытого ранами от моего ножа волкодава, шатаясь, попробовал подняться, но адская боль заставила меня снова скрючиться на взрытом лапами кровавом снегу. Это был конец – в таком состоянии я не только не смогу отыскать и спасти Катю, я вообще ничего не смогу! Я выронил нож, кое-как дотянулся до пистолета и начал медленно доставать его из кобуры…

Очнулся я почти сразу, потеря сознания была мгновенной. В чувства меня привел холодный снег, в который я ткнулся лицом. Тупо посмотрев на пистолет, зажатый в здоровой руке, я зачем-то зажал его в зубах и полез в карман жилета – за перевязочным пакетом. Умирать было еще не время!

Кое-как перетянув разрываемую дергающей, пульсирующей болью руку, я занялся ранами на боку. Для того, чтобы перебинтовать себя, мне надо было скинуть бушлат и бронежилет – собака легко разодрала прочную ткань, а по воле конструкторов жилета бока, как наименее уязвимые места, не были снабжены защитными пластинами, иначе зубы пса никогда не добрались бы до тела.

Я наложил на жуткие, зияющие раны тампоны, пропитанные антисептиком, скрипя зубами от боли, перетянулся ремнем, зафиксировав их, потом, лежа на боку, как учили, вколол себе прямо через штанину промедол и стимуляторы из шприц-тюбика, полежал еще несколько секунд, дождался, когда препарат начнет действовать, и медленно, со стоном, сел.

До моего слуха донеслись звуки отчаянной стрельбы, во время схватки с собаками я как-то не обращал на нее внимания, и только сейчас понял, что буквально весь лес грохочет от выстрелов. Калашниковы лупили теперь длинными очередями, «питон» бухал гораздо реже, но судя по редким выстрелам, Хосы держался, отвлекая на себя все силы противника.

Надо было действовать, причем действовать быстро, а вот этого-то как раз я и не мог – каждое движение отзывалось новыми вспышками боли, корежившими все мое тело.

Кое-как, по стеночке, я поднялся, с трудом, держа раненную руку на отлете, перевалился внутрь дома, и сел на пол – отдыхать. Стимулятор действовал, давая иллюзию всемогущества, но даже сквозь лекарственную заглушку боль напоминала о себе после любого движения, и я считал про себя секунды, отдыхая.

Минута пролетела, как мгновение. Встав, я прошел по комнате к двери, ткнул в нее здоровой рукой с пистолетом, и безо всякой осторожности шагнул вперед – на осторожность у меня просто не осталось сил…

За дверью оказался коридорчик, видимо, ведущий на улицу, и еще пара дверей, таких же мабутных, как и та, которую я только что открыл.

За одной из дверей обнаружился чулан или кладовка – полки, ящики, какие-то мешки, лопаты… Я толкнул другую и очутился в больничной палате, или даже скорее, в операционной. Пахло лекарствами, стояли стеклянные шкафы, медицинское оборудование, что-то пикало, редкие зеленоватые зигзаги проносились по экранам дисплеев. Кипел на столике в углу стерилизатор, а прямо посредине комнаты, окруженная стойками с капельницами, опутанная проводами и шлангами, возвышалась пластиковая лежанка, на которой я увидел неподвижное, без признаков жизни, женское, судя по формам, тело. Лицо женщины покрывали бинты, лишь там, где должны были находиться глаза и рот, в бинтах имелись узкие просветы.

«Катя!», – обожгла меня первая мысль, тут же куда-то далеко отшвырнувшая боль. Я бросился к лежанке, вгляделся и… и вздохнул с облегчением – эта женщина была выше, или, в данном случае – длиннее Кати, да и рука, видневшаяся из-под края простыни, явно принадлежала другому человеку.

Еще раз окинув комнату взглядом, я проковылял к окну, выходящему на улицу, осторожно выглянул из-за белой занавески.

Огонь, разожженный нами, давно потух, и в темноте даже не было видно, дымиться ли там что-нибудь, или комолякинцы залили пламя окончательно. На фоне белого снега хорошо просматривался валяющийся пожарный рукав, неподалеку стояла помпочка. Вокруг не было ни души, зато стрельба в лесу отчетливо слышалась даже сквозь двойные стекла. Скорее всего, с Хосы сейчас воевали все обитатели Комоляк, и я начал всерьез опасаться за шефа – один против десятерых, да еще собаки в придачу!

«Пока есть время, надо искать Катю по другим избам!», – подумал я, и двинулся к двери, как вдруг за моей спиной раздался сдавленный стон. Я, насколько мог быстро, повернулся, держа беретту в вытянутой руке – тело на лежанке пошевелилось, и сквозь бинты до меня донесся сдавленный, свистящий шепот:

– А-а-а! Нечаянная встреча, чаянная радость! З-здравствуй, мистер… Бука! Вот уж судьба, где свиделись! Что смотришь? Не узнал? С-с-ссука!..

Я потряс головой, словно отгоняя наваждение – судя по всему, передо мной была Ирина, та самая, с которой я познакомился еще в Питере, и которую, как я думал, убил на набережной Яузы почти неделю назад…

– Узнал… – между тем прошипела женщина, пытаясь приподнять голову: – А поз-зволь спрос-сить, что тебе тут надо, с-с-сволочь?…

Я молчал. Надо было уходить, надо было искать Катю, но я словно прирос к полу, словно оцепенел. Передо мной лежал страшно изуродованный человек, причем изуродованный ни кем-нибудь, а мною, и в душе я почувствовал вдруг такую вину, такую жалость к Ирине, что у меня подкосились ноги…

– Что же ты встал столбом? Небось, за ненаглядной своей прискакал, а? – Ирина наконец дотянулось рукой до кнопки сбоку лежанки, и подголовник с жужжанием приподнялась так, что сквозь щели в бинтах на меня блеснули полные ненависти глаза.

– Нету тут твоей… Сбежала! Наверное, волки догладывают сейчас ее косточки в лесу! Ух, как ты вскинулся, глазки заблестели! А ты чего такой… ободранный? В кровищи весь! Больно тебе, наверное? Может, укольчик хочешь? Тут такие ампулки есть – кольнулся, и ничего не болит, все небо розовое, а по телу дрожь приятная ползет, словно ты только что кончила…

– Это правда, что Катя… сбежала? – хриплым голосом спросил я, делая шаг к лежанке.

– Правда, правда! Когда – не скажу, не знаю, мне тут, под укольчиками, время считать нет надобности! Так что зря ты сюда приперся… И дружка своего притащил! Вас ведь двое, я правильно слышу?

– Куда пошла Катя? – спросил я. Во мне боролись жалость и непонятно откуда вдруг накатившая лютая злоба. Я буквально трясся от этой внутренней борьбы, скрипя зубами и сжимая кулаки…

– Откуда ж я знаю… – Ирина двинула плечом, и тут же зашипела от боли: – Ты! Скотина! Ты же изуродовал меня, стрелок хренов! Не умеешь стрелять – так не берись, мудак! Я же была… – она всхлипнула: – Я же была Барби, мужики штабелями падали, а теперь…

Ирина вдруг выгнулась дугой, задрала руку и потянула с лица свою белую маску, которая не охватывала всю голову, лишь покрывала ее.

Я увидел красную, вздувшуюся, местами лопнувшую кожу, лишенный волос череп, страшную рану на месте носа, жуткие шрамы на подбородке и щеках…

– Что, нравиться? – выкрикнула женщина, швырнула в меня повязку, откинулась на лежанку и разрыдалась в голос.

Пауза затянулась – я с ужасом смотрел на, воистину, дело рук своих, а Ирина плакал, все тише и тише. Наконец она замолчала и шепотом сказала:

– Исправь свою ошибку, Воронцов! Застрели меня, слышишь?! Я не хочу больше жить! Я не хочу жить вот с такой рожей, с таким телом, и с мыслью, что убогая! Убей меня, гнида! Ты, слышишь меня?!

Она еще что-то кричала, билась в истерике, не в силах поднять свое тело с лежанки, кричала, молила, но я больше не мог этого видеть. Попятившись к двери, я вывалился в коридор и заковылял, придерживая рукой раненый бок, к двери, ведущий на улицу. Слишком, слишком сложно и прихотливо устроен этот мир, если схватка с твоим демоном зла делает тебя подобным ему…

Так, нужно успокоиться, нужно собраться и прийти в себя. Я тряхнул головой, скрипнул зубами от боли, пронзившей все тело и огляделся.

Внутри ограды по прежнему никого не было, сиротливо распахнутые створки ворот наводили непонятную тоску. Я, не таясь, обошел все три жилых домика, заглянул в баню, в сарайчик, стоявший на отшибе, и только тогда поверил, что Ирина говорила правду – Кати тут действительно не было.

Действие стимулятора кончалось. Вытащив из клапана жилета последний шприц-тюбик, я секунду помедлил, вспомнив, что мне говорила Ирина про «укольчики», потом решительно вколол иглу в бедро, выжал содержимое, и заковылял к вертолету, хвост которого торчал из-под натянутого на ребристый сборный каркас брезента. Выберемся мы с Хосы из этой дыры или нет, это еще вопрос, а вот эти гады отсюда точно не улетят!

Глава одиннадцатая

Руслан Кимович Хосы пропадал… То, что он пропадает, стало понятно, когда он попытался, изрядно потаскав за собой противников по заснеженному лесу, оторваться и уйти от них. Ничего не вышло. Преследователи висели на хвосте, как привязанные, словно стая легавых, обложившая кабана. Они не давая Хосы уйти, и в то же время сами не подставляли свои головы под пули – за все время перестрелки ему удалось всего раз попасть в одного из боевиков, да и то, скорее всего, Хосы лишь ранил автоматчика.

«Профессионалы, мать вашу!», – внешне оставаясь совершенно спокойным, внутренне психовал президент «Залпа», переползая от дерева к дереву. Пули с противным хрустом ударяли в стволы, от чего все деревья вздрагивали, и сверху сыпался снег. Хвала всем богам, какие есть на свете, что в него до сих пор не попали, хотя один раз он здорово подставился, неосторожно высунувшись из-за заснеженной коряги, и остался живым лишь чудом…

У комолякинских боевиков были калаши, но не устаревшие «весла», не «пять-сорок пятые» армейские мухобойки, не АКМСы, а какие-то странные, неизвестной Руслану Кимовичу модели – с лазерными прицелами, вспышки красных нитей которых то и дело слепили Хосы, сбивая его с толку.

Преимущество в динамичной перестрелки, когда противник все время перемещается, «лазерники» не давали, но стоило только Хосы задержаться на одном месте больше, чем на десяток секунд, как он сразу замечал ползущие к нему по снегу красные пятнышки, и приходилось тут же менять дислокацию. Он прекрасно понимал: если такое пятнышко перепрыгнет со снега или ствола дерева на него – все, он – труп…

Хосы не мог уйти далеко в лес – он ждал Воронцовской ракеты, а ее все не было и не было, хотя времени прошло уже не мало. Руслан Кимович гнал от себя плохие мысли. Все же Воронцов – парень не промах, да и на базе, судя по стреляющим сейчас в него стволам, осталось от силы пара человек, а то и вовсе никого! Эта уверенность подкреплялась еще и тем, что со стороны базы не слышно было ни звука, а Воронцов, случись что, вряд ли сдался бы без боя.

Комолякинцы охватывали Хосы широким полукругом, искусно прячась за сугробами и стволами громадных елей, а вперед лезли и лезли, не взирая на стрельбу, громадные, рыжие псы, оскаливающие длинные желтые клыки. Хосы кидал светошумовые гранаты, стараясь отпугнуть, сбить с толку волкодавов, но они не обращали на его гранаты никакого внимания – вспышка, рев, визг, и вновь по снегу мчаться рыжие тени, прижав уши и оскалив зубы.

И тогда пришлось делать то, чего делать не хотелось ни под каким видом – убивать собак. Руслан Кимович через всю жизнь пронес в своей душе любовь к Хуге – огромному тянь-шанскому волкодаву, который катал его на себе, когда маленький Руслан еще не мог самостоятельно ходить, который охранял его на улице их маленького дунганского поселка, затерянного в отрогах Тянь-шаня…

А сейчас очень похожие на Хугу собаки перли через снег прямо на него, и Хосы ничего не оставалось, как в упор убивать преданных своим хозяевам, свирепых зверей, которые не знали, что значит трусость…

У Хосы было две боевые гранаты, припасенные на «черный час», с помощью этих гранат, модернизированного варианта «лимонки», он мог бы уменьшить за раз количество противников вдвое, но кидать гранаты в лесу, где деревья растут так часто, что человеку и встать-то не где из-за ветвей – полное безумие. Правда, один способ все есть – надо встать, и изо всех сил метнуть гранату так, чтобы она перелетела деревья и упала на противника сверху. Этому способу гранатометания Руслана Кимовича научил веселый лейтенант-пограничник, еще в семьдесят девятом, когда их только-только ввели в ту Богом забытую страну исполнять свой интернациональный долг. Но, во-первых, в афганской «зеленке» бросить гранату выше их скрюченных саксаулообразных деревьев мог и ребенок, а тут вокруг стояли десятиметровые ели, а во-вторых, для того, чтобы так кинуть гранату, надо было встать, а вставать-то как раз и нельзя – тут же получишь пулю.

Он попробовал контратаковать – его отчаянный бросок на встречу группке из трех автоматчиков едва не закончился плачевно для него самого, боевики упали в снег на долю секунды раньше, чем он выстрелил в переднего, и тут уж Хосы пришлось нырять в сугробы, словно куропатке – стрелять его противники умели и делали это очень часто, не жалея патронов.

Был еще один, самый крайний способ выпутаться из этой передряги, но Хосы тянул время, ожидая, когда над лесом взмоет выпущенная Воронцовым ракета. А ее все не было…

Стрельба стихла как-то разом, одновременно. Руслан Кимович, ожидая каких угодно подвохов, осторожно выглянул из-за ствола могучей ели – тишина! Кое-где были заметны шевеления, и опытный глаз Хосы сразу определил – отползают. Что-то случилось, но что?

Руслан Кимович попробовал сделать пару вылазок – ему не дали, пресекая любые попытки двинуться в сторону Комоляк. Боевики окопались в снегу, темноту пронзали ярко-красные линии лучей лазерных прицелов, высвечивающих то дрожащие хвойные ветки, то колонны-стволы, то вихри снежинок, образовавшиеся на месте упавшего сверху снега.

Хосы отполз назад, переменил обойму, и затаился, выжидая. Как там Воронцов? Не связано ли это неожиданное затишье с тем, что его взяли? Или, наоборот, он оттянул на себя часть сил комолякинцев, и Хосы теперь стараются не пустить на помощь напарнику? Но тогда почему так тихо?

Руслан Кимович осторожно двинулся по сугробам, ползя вдоль притихших автоматчиков, держась от них метрах в пятнадцати, и стараясь, чтобы его не заметили раньше времени. Постепенно он продвинулся далеко к западу, оставив комолякинцев сторожить сугробы.

Тут можно было встать, и бегом бежать к базе – в любом случае Воронцова надо выдергивать оттуда, слишком много времени прошло, пора было уходить…

Автоматная очередь прозвучала, словно гром среди ясного неба – противник Хосы оказался даже большим профи, чем ожидал Руслан Кимович, который посчитал, что он уже в безопасности, и бездарно напоролся на выдвинутый в сторону «секрет», который частыми очередями прижал Хосы к земле, и держал теперь под прицелом. Пришлось отступать назад…

* * *

Я забрался под вертолетный брезент, натянутый на легкий каркас из пластиковых трубок, кривясь от боли, отдышался и выкатив из кармана маленький, похожий на карандаш фонарик, включил его и зажал в зубах. Тонкий луч метнулся по серой, стальной обшивке вертолета, и я невольно присвистнул, чуть не выронив фонарик изо рта…

А удивляться было чему. Передо мной стоял на специальном стальном щите изящный, вытянутый, словно акула, вертолет со сложенным винтом, стремительный, красивый, если это слово можно было применить к винтокрылой машине. Я, приволакивая ногу – боль в боку почему-то рикошетом ударяла в бедро, видимо, собачьи клыки задели какой-то важный нерв, обошел вокруг вертолета, пытаясь увидеть, где у этого чуда топливный бак.

Ничего похожего я не нашел, поэтому решил распотрошить вертолет со всех сторон. Но сдвижные двери пилотской кабины были закрыты, и сколько я не пытался, так и не смог найти на гладкой поверхности хоть какой-нибудь намек на замок или хотя бы ручку.

Вообще, вертолет казался выточенным или отлитым из единого куска металла образованием, и я все яснее начал понимать, что вот так, обычными, варварскими, так сказать, методами мне с ним ничего сделать не удастся. Надо было спешить – до того, как стимулятор закончит действовать, хорошо бы было выбраться за забор, а потом придется ползти, как Маресьеву, теряя сознания от боли, но это уже будет потом…

О Кате я старался вообще не думать, но какая-то часть моего мозга настойчиво подсовывала воспоминание о карте. На ней в радиусе шестидесяти с лишнем километров не было никакого жилья…

Отчаявшись что-либо сделать с вертолетом, я разозлился, отошел на несколько шагов и – а, будь что будет! – пару раз выстрелил в лобовое стекло кабины. Пули, срикошетив, пробили в брезенте дырки и ушли в белый, вернее, в черный, по ночному времени, свет. На тонированном стекле осталось лишь еле заметные царапины!

«Эта хреновина наверняка еще и не горит!», – подумал я и вспомнил поговорку одного из своих институтских друзей: «Что нельзя сломать, то можно починить!» К данной ситуации эта, в общем-то достаточно глубокомысленная фраза не имела никакого отношения, но что-то в ней подтолкнула меня к тому, что бы бросить пустые разглядывания вертолета, а заняться непосредственно его винтом, сложенные лопасти которого кокетливо свисали чуть на бочок.

Единственная часть механизма вертолета, не защищенная внешней, пуленепробиваемой, как оказалось, обшивкой, была именно тут – я увидел, что основания лопастей нанизаны на общий вал, и весь этот узел оплетен трубками, шлангами, и прочей авиационно-гидравлической ерундой.

С первого же выстрела я перебил один из шлангов, и вниз полилась тонкая струйка синеватого, пахнущего почему-то стиральным порошком, масла.

«Хрен вы у меня куда полетите!», – про себя повторял я, стреляя в крепежный узел винта. То, что мои выстрелы услышат, я уже не боялся – Хосы и его преследователи устроили в лесу такую канонаду, что вряд ли кто-то расслышал бы за ней хоть один посторонний звук.

Я стрелял до тех пор, пока не опустела обойма. Лишь после того, как в ответ на нажатие спускового крючка беретта сухо щелкнула, я остановился и замер, в неожиданно наступившей тишине. Словно бы одновременно с мной кончились патроны и у стрелявших в лесу…

У меня сжалось сердце – это означало лишь то, что Хосы погиб. Пора было уходить. Я, неловко действуя одной рукой, поменял обойму в пистолете, и уже собрался было выбираться из-под брезентового шатра, под которым стоял вертолет, как вдруг что-то подсказало мне, что я тут не один…

Осторожно двинувшись в обход серебристого корпуса вертолета, я замер – по ту сторону кабины виднелся силуэт человека, одетого в серый комбинезон. Человек, видимо, знал, что я здесь, и ждал меня. Он не делал ни каких резких движений, и в руках у него не было оружия. В тишине мы стояли друг против друга, пока я не нарушил этого молчания какой-то нелепой фразой:

– Брось оружие и… пару шагов назад, иначе я буду стрелять!

Незнакомец пошевелился – он поднял голову и посмотрел на изуродованный крепеж винта. Потом взгляд его блеснувших в полумраке глаз уперся в меня, и он негромко произнес ровным, бесстрастным голосом:

– Вы – Воронцов Сергей Степанович. Вы ищите тут свою жену. Ее здесь нет. Не моя идея была – перевезти ее сюда. Она бежала – у людей, ныне пытающихся разобраться с вашим другом там, в лесу, нет опыта работы тюремщиками! Я не несу ответственности за ее судьбу. Тот человек, который затеял всю эту комедию с похищением, был психически нездоров, и сейчас его нет среди живых. Я наслышан о ваших стрелковых способностях, но у вас двоих нет никаких шансов уничтожить нас, поэтому мой вам совет – уходите! Вам тут делать нечего! Ваш друг загнан сейчас в лес, обложен, и в принципе, ему не дадут подобраться близко к базе. Если вы подадите условный сигнал отступления, вам обоим дадут уйти. Эта база тоже будет ликвидирована, как и московский Центр. Мы сворачиваем ту деятельность, которой занимались под руководством ныне покойного… неважно, как его звали! Выбор за вами – уходить, или остаться. Вы ранены, чем скорее вам окажут медицинскую помощь, тем лучше. На раздумье вам – минута, время пошло…

Я стоял и думал. С одной стороны – ни на какие договоры и компромиссы с этими подонками, какими бы покладистыми они сейчас не были, идти было нельзя. С другой стороны – Кати здесь нет, Руслан Кимович мало что не погиб, да и сам я не в лучшем положении…

Наконец, я сказал, глядя поверх вертолета на своего собеседника:

– Мы уйдем, но только после того, как вы ответите на несколько моих вопросов!

Незнакомец утвердительно кивнул:

– Только поторопитесь, Сергей Степанович – с минуты на минуту из лесу могут вернуться мои люди, и тогда я не гарантирую вашей безопасности…

Я быстро спросил:

– Как… убежала Катя?

– В метель перелезла через забор и ушла в лес. Следы замело.

– Почему ее не остановили собаки?

– Я не знаю, видимо, она нашла с ними общий язык.

– В каком направлении она пошла?

– Я повторяю – метель замела след. До ближайшей деревни отсюда – три дня пути на лыжах. Она ушла без запаса еды и теплых вещей. Шансов у нее мало…

Я скрипнул зубами, но тут же погасил в себе неистовое желание всадить в незнакомца всю обойму, и снова спросил:

– Зачем вам так был нужен тот Прибор?

– С его помощью мы собирались выявить…

– Кого?

Незнакомец покачал головой – нет ответа. Я секунду помедлил, потом спросил еще:

– Кто вы? И зачем вам было нужно все ЭТО?!

– На этот вопрос я тоже вам не дам никакого ответа, скажу лишь: мы изменяем вид нашей деятельности, не меняя сути. Науке должен быть присущ аскетизм и трезвый расчет. Вся та мишура, которой до сегодняшнего момента мы занимались, вряд ли способна оправдать те высокие цели, которые мы ставим перед собой. Мы уходим в глубокое подполье, наше время еще не пришло. Но оно… – незнакомец выдержал паузу и закончил: – Обязательно придет! Да, вот, возьмите! – он протянул руку и положил на капот вертолета паспорт: – Это – вашей жены. Все, переговоры окончены, прощайте!..

Я взял красную книжечку, подавил в себе желание открыть ее и посмотреть на Катину фотографию. Хотелось еще что-нибудь спросить, но я лишь кивнул на вертолет:

– Вы едва ли сможете воспользоваться этим… средством передвижения!

– Не беспокойтесь, ваши действия вызвали поломки, устраняемые в течении пяти минут!

Я молча двинулся к выходу из-под полога, потом качнул стволом беретты:

– Сначала вы!

Незнакомец молча шагнул вперед, и так мы – я сзади, с пистолетом наготове, вышли на истоптанный снег.

Вокруг стояла темнота. Колючие звезды равнодушно смотрели на двух людей, медленно идущих по тропинке среди сугробов. Было тихо. Холодный ветерок доносил смрад потушенного «пожара», в одном из домов горел свет – видимо, как раз в палате у несчастной Ирины. Я посмотрел на освещенное окно и спросил в спину идущего впереди незнакомца:

– Та женщина… Ирина, которую я… Она будет жить?

– Зачем вы спрашиваете? Вы же видели. Наши специалисты буквально достали ее с того света… Могу лишь сказать – такой, какой она была, ей, видимо, уже никогда не стать…

И через мгновение негромко произнес совсем другим, «живым» голосом:

– Вы понимаете, какое это жестокое слово – НИ-КОГ-ДА?

– Что вы сказали?! – переспросил я.

– Нет, ничего. Надеюсь, вы сможете перелезть через забор. Ищите вашу жену в восточной стороне – там железная дорога, возможно, она смогла до нее дойти. Все, Воронцов, прощайте. Надеюсь, наши пути расходятся навсегда…

Я молча шагнул к забору, потом повернулся к незнакомцу:

– Я… ранен. Вашими собаками! Подсадите меня – я не в состоянии…

Незнакомец молча наклонился, подставляя мне плечо. Я с трудом вскарабкался на верх, перевалился через заостренные колья и сполз по шероховатым кольям на снег. Бок отозвался вспышкой резкой боли, запульсировала успокоившаяся было рука. Я полулежал на боку и слышал, как незнакомец удалился, хрустя настом. Демон зла, черный носитель разрушительного начала в этом мире? Нет, скорее, просто – демон, один из многих. Серый, бесцветный, никакой…

Почему я не убил его? Не знаю… Наверное, время его смерти просто еще не пришло…

Звуки шагов серого человека стихли в стороне, и тогда я достал из кармана сигналку, которую дал мне Хосы, зажал зубами шнур и дернул рукой – в темное небо ушла ярко-зеленая, ослепительно сверкающая ракета. Поднявшись на высоту около сотни метров, она начала издавать пронзительный, режущий свист – это был «маячок» для Руслана Кимовича.

Тяжело поднявшись, я побрел в ту сторону, откуда полтора часа назад полные надежд, пришли мы с Хосы. Надежды наши не оправдались – Катя пропала, и искать ее было практически бессмысленно, хотя именно в этот момент я понял – искать ее я буду всегда, всю свою жизнь, пока не найдет, живую или…

* * *

Через некоторое время Катя успокоилась, слезы на щеках высохли, и она прекратила повторять фразу про поезд. Понятно, что его надо остановить, но главное – КАК?!

Наверное, если бы у нее была возможность, если бы она могла, то взорвала, разобрала, разрушила бы рельсы – тогда поезд точно остановиться, пусть даже ценой крушения. Но что могут сделать слабые женские руки с стальными рельсами, костылями, шпалами?

«Наконец, можно завалить пути! Набросать бревен, веток, еще чего-нибудь…», – подумала Катя, и тут же отбросила этот вариант – такое ей тоже не под силу. Какие могут быть бревна, она сейчас не поднимет и килограмма, ноги подкашиваются от голода, усталости и… и беременности! Катя за всеми разочарованиями последнего часа как-то «забыла» про ребенка, не то, что бы забыла, а скорее ее мозг специально заблокировал эти мысли – что бы не отвлекаться от главного, от спасения себя, а значит – и будущего малыша…

Катя начала вспоминать все, что ей было известно о поездах, о железнодорожных катастрофах, рассказы знакомых, статьи из газет и журналов. Постепенно в голове стали проявляться забытые образы, какие-то далекие, давным-давно узнанные и отброшенные, как ненужные, истории. Катя даже вспомнила свое детство, то время, когда еще отец жил с ними, и по субботам у них дома была традиция – мама вешала на стену огромную белую простыню, отец доставал из коробки старый, черный, какой-то пупырчатый фильмоскоп, еще сороковых годов, с отливающими фиолетовым линзами и золотой эмблемой завода «ЗИФ» на боку.

В комнате гасился свет, в фильмоскопе зажигалась лампочка, и на простыне появлялся яркий желтоватый квадрат, в котором, пока отец заряжал диафильм, они с мамой показывали друг другу теневые картинки, сложенные из пальцев.

А потом начиналось настоящее волшебство. Ползли по экрану красивые картинки, мама нараспев читала подписи под ними, а Катя, затаив дыхание, следила за приключениями героев различных сказок и переложенных для детей «взрослых» романов…

Диафильмов у них было великое множество – четыре больших, полных коробки. Современному ребенку, взращенному на видео и бесконечных мультиках, никогда не понять того счастья, которое приносили двадцать пять лет назад такие простые, в общем-то вещи, как фильмоскоп и диафильмы.

Был в Катиной коллекции целый раздел, где находились фильмы не просто сказочные, но и, так сказать, поучительные. Истории про пионеров-героев, про всяких Валей Котиков и Зин Портновых, разом отправлявших на тот свет по двести фашистских офицеров в годы войны, перемежались фильмами о ребятах, в мирное время совершивших какие-нибудь героические подвиги.

Вот тут-то Катя и вспомнила диафильм, повествующий о мальчике, внуке путевого обходчика, жившем на маленькой станции где-то в Сибири, и предотвратившем крушение поезда. Мальчик этот, возвращаясь поздно вечером пешком по шпалам с ближайшей речки, где он рыбачил, обнаружил поврежденные пути – ручей подмыл часть железнодорожной насыпи, она обрушилась, и рельсы расползлись.

Мальчик жил на полустанке, прекрасно разбирался в графике движения поездов, и знал, что через десять минут должен проследовать курьерский поезд. Не раздумывая, героический подросток разорвал на себе рубашку, сделал какое-то подобие сигнального флажка, и помчался навстречу приближающемуся поезду.

Запомнила Катя и еще одну подробность – чтобы остановить поезд, нужно не просто махать флажком, а обязательно совершать круговые движения, и самое главное – флажок, а в темное время суток – фонарь, обязательно должны быть красными!

Мальчик из старого диафильма поступил, как и подобает пионеру-герою – порезал руку и пропитал импровизированный флажок своей кровью. Машинист движущегося поезда в свете мощного тепловозного прожектора увидел отчаянно машущего красной тряпкой подростка, и включил экстренное торможение. Поезд остановился в полусотне метров от размытых путей, люди были спасены, а о подвиге мальчика узнала вся страна.

Теперь, почти тридцать лет спустя, Кате предстояло проделать то же самое – чтобы спасти свою жизнь и жизнь своего будущего ребенка. И она начала действовать…

Первым делом Катя оторвала рукав от белой блузки, надетой под кофточкой. Теперь нужно было порезать руку. У мальчика-героя был с собой складной нож. У Кати не было ничего режущего или колющего – пилка для ногтей, щипчики и прочие косметические штучки остались в сумочке, отобранной у нее еще при похищении.

Если бы она была в городе, можно было бы попробовать найти стекло и использовать его, но здесь, в глуши, стекло, равно как и консервные банки, и прочие острые предметы, являлись великой редкостью.

Катя на всякий случай пошла бродить вдоль рельс, вглядываясь в сгустившейся тьме в промежутки между шпалами – мало ли какую острую дрянь могли выкинуть из проходящего состава.

Долго ей не удавалось ничего найти, пока наконец она не разглядела в снегу расплющенную пробку от пива или минералки. Зубчатый край пробки был достаточно острым, и Катя принялась отмывать покрытую засохшей или замерзшей грязью жестянку в снегу – все же какая-то дезинфекция.

Она еще терла плоский кружок пробки, когда из-за дальнего, уже неразличимого в темноте леса до его слуха долетел гудок тепловоза – приближался поезд, и надо было спешить.

Закусив губку, Катя закрыла глаза и изо всех сил полоснула по оголенной руке повыше кисти. Резанула боль, но терпеть ее было можно, хуже, что кровь не полилась ручьем, как предполагала Катя, а лишь выступила по краю царапины. Пришлось резать по ране…

Боль теперь стала постоянной, тупой и ноющей. Кровь наконец-то пошла, и Катя принялась пропитывать ею рукав блузки. На белой материи расплывались черные в темноте, вытянутые пятна, и вскоре весь будущий сигнальный флажок стал пятнистым.

Катя стояла на рельсах, и луч света от приближающегося поезда «накрыл» ее тогда, когда она еще не закончила красить кровью лоскут ткани. Поезд приближался – запели рельсы, тугой, глухой стук разкочегаренного двигателя тепловоза слышался вполне отчетливо.

Катя схватила лоскут двумя руками, растянула его так, чтобы было лучше видно красные пятна, и начала махать им по кругу, одновременно двинувшись навстречу поезду.

Вскоре тонкий лучик света превратился в яркую, слепящую точку, быстро увеличивающуюся в размерах. Несомненно, ее уже заметили, но наверное машинист еще не понял, в чем дело, потому что, судя по звуку, тепловоз не собирался тормозить, по прежнему несясь сквозь темноту навстречу Кате.

Потом, когда до состава оставалось уже совсем немного, что-то изменилось – грохот и бубухание двигателя сменились пронзительным скрипом, рельсы словно бы прогнулись, и Катя, едва успев отскочить в сторону, оступилась и упала с невысокой насыпи, выронив свой сигнальный лоскут, а мимо с ужасающим визгом, скрипя и сыпя искрами из-под колес, единым слитком угловатого, тяжелого железа пополз бесконечный товарняк,…

Состав остановился. Вагоны протащило по путям еще метров на двести вперед, и теперь Катя, которая успела за это время подняться, едва видела их в темноте – все же товарный поезд, в отличии от пассажирского, не имел ни фонарей, ни освещенных окон.

Выбравшись на рельсы, Катя со всех ног бросилась бежать в сторону застывшего в стороне, довольно далеко от нее, состава. Она очень боялась не успеть – вдруг неизвестный ей машинист решит, что женщина на рельсах ему почудилась, и тронет свой поезд? Катя бежала на слабеющих ногах, и не остановилась даже тогда, когда увидела плывущий вдоль вагонов ей на встречу желтоватый огонек фонарика…

Грохотали колеса, подрагивала жестковатая скамья, на которой, свернувшись калачиком, укрытая все тем же овчинным тулупом, спала беспокойным сном Катя.

В кабине тепловоза было тепло и сильно накурено – машинист, пожилой, седоволосый и седоусый, курил ядреную «Приму» одну за другой, изредка поглядывал на спящую женщину, вздыхал и снова делал глубокую затяжку.

Его напарник, мужичок лет тридцати, сидел сбоку, у светящегося красным электротэна, и вглядывался в непроглядную темень за окном. Потом он повернулся к машинисту:

– Егорыч! Может, я чего-то не понимаю, но объясни мне, как такое вообще может быть, на фиг? Что бы молодая девка ночью, одна шаталась по лесу, да еще тут – тут же ни хрена нету, ни деревни, ни поселка на двести километров!

Машинист затушил окурок, сплюнул в угол кабины, нахмурил брови и нехотя ответил:

– Боюсь я, не договаривает она чего-то! Ты это, вот что: не вейся вокруг нее, как уж, а то начал: «Ах, прекрасная незнакомка, вы явились, чтобы скрасить одиночество нашей поездки!» Тьфу, кобель!

– А что такого-то? – ухмыльнулся молодой: – Раз поезд остановила, значит должна… Ну, мы же чуть из графика из-за нее не выбились! А могли бы вообще, аварию устроить. Дело-то такое… Ха-ха!

Машинист молча показал напарнику красный, волосатый кулак, размером с кочан капусты, потом тихо пояснил:

– На сносях она! Думаю, пятый месяц уже!

– Иди ты… – удивился молодой, покосился на спящую Катю: – Да ну! Не видно же ничего!..

– Вот тебе и «Да ну!», трепач! Вырасти сперва пятерых, как я, потом спорить будем. И погляди потом – у нее рука порезана, а махала она нам не флажком, а тряпицей какой-то, красной. Я думаю, в крови она эту тряпицу вывозила, молодец, сообразила! Приедем в Вожегу, ты сразу чеши к Красикову, ну, слева от диспетчера сидит, знаешь?

– Это к менту что ли?

– Ну. Скажешь, так мол и так, вот такие дела. А я ее покараулю, чтобы с перепугу не наделала чего…

– Так ты думаешь, Егорыч, что она – беглая?

– Красиков пусть разбирается, кто она и откуда… Не верю я, чтобы баба, да еще в положении, через здешние леса к железки вышла вот так, без еды и одежонки нормальной. Отсюда до ближайшей зоны – километров триста. Да и не похожа она на зечку… Думаю я, выкинули ее из поезда, и дело это – уголовное! Она, вишь, как в тепле оказалась, сразу сомлела да уснула, значит намерзлась, а беременной это точно не хорошо… Давай-ка, сгоноши-ка чего-нибудь похавать, супчик какой никакой, чайку вскипяти. До Вожеги еще полтора часа, может, проснется, так есть захочет!

Молодой напарник машиниста ушел в заднюю, закабинную каморку, где имелась небольшая электроплитка, а сам машинист еще долго рассуждал сам с собой о наступивших неправильных временах, когда посреди России по чащобам бродят ночами молодые беременные бабы…

Катя спала, и впервые за последнюю неделю ей было спокойно и надежно – это чувство появилось у нее тогда, когда она, еле цепляясь ослабевшими руками за поручни, взобралась в кабину тепловоза, и седой машинист, поглядев на нее суровым, и в то же время добрым взглядом, усадил на скамейку, и сказал: «Отдыхайте, девушка! Разговоры потом будем разговаривать!»

И Катя сразу же уснула, сидя, прислонившись спиной к железной, подрагивающей стенке кабины. Она не почувствовала, как с нее, спящей, осторожно сняли тулуп, как ее уложили и заботливо укрыли. Ей снился бесконечный лес, бесконечный снег, и рыжие собаки, сидящие под деревьями.

Поезд, грохоча и покачиваясь, приближался к станции Вожега…

Я брел через лес, падал, с трудом вставал, хватаясь за ветки, и снова шел. Бок кровоточил, и после каждого падения на снегу оставался кровавый отпечаток. Направление я потерять не боялся, потому что шел по своим собственным следам. Гораздо больше меня страшило другое – голова кружилась, действие промедола закончилось и рана вновь налилась нестерпимой болью.

К вертолету я вышел почти через час – «восьмерка» по прежнему стояла по брюхо в снегу, мигал над кабиной красный огонек, а рядом с вертолетом о чем-то разговаривали трое. Я сперва решил, что мне почудилось – вертолетчиков должно было быть двое, откуда третий?

Потом я понял – Хосы вернулся раньше меня, хотя ему и пришлось делать по чащобе изрядный крюк. Руслан Кимович засек мою шатающуюся фигуру за сотню шагов до вертолета, поспешил навстречу:

– Вот и Сергей! Ну, что? Почему один?! Э-э, да ты ранен! Быстро – в вертолет! Мужики, помогите…

Меня затащили в салон, уложили на низкий оранжевый топливный бак и я вдруг как-то сразу расслабился, проваливаясь в звенящую пустоту. Глухо, словно из-за перегородки, долетали до меня голоса вертолетчиков и Хосы:

– Аптечка есть? – это Руслан Кимович.

– Держите! Взлетаем? – краснолицый вертолетчик.

– Да. – снова Хосы.

– Ох, и попадем мы с вами, мужики!.. Знали бы, что вы тут устроите, ни за что бы не полетели, хоть и замминистра приказал! – это, видимо, другой вертолетчик.

Заворчали турбины, зашелестел разрезаемый винтом воздух, Я почувствовал, как вертолет мелко затрясся, завибрировал, готовясь к взлету. Потом услышал, как один из пилотов крикнул:

– Ну что, в Москву?

– Да! – крикнул в ответ Хосы.

Я приподнялся на своем импровизированном ложе, из последних сил сказал, крикнуть не получилось:

– Летим в Вожегу! В милицию! Надо организовать поиски – она двое суток назад ушла в лес!..

И тут же повалился на разосланный бушлат, без сил и сознания. И уже не слышал, как Руслан Кимович ругался с вертолетчиками, как доказывал им необходимость лететь в Вожегу, как грозил пистолетом, и как потом, когда вертолет взлетел и пошел над лесом на северо-восток, Хосы перевязывал меня, останавливал кровь, как зашивал рваные раны на руке и боку, делал антибиотиковую блокаду, словно заправский врач…

Ничего этого я не видел, и потом не помнил. У меня в памяти осталось только ощущение бесконечного падения в какую-то пульсирующую, грохочущую тьму, багрово-красную, удушливую, и бесконечную…

Очнулся я уже на подлете к Вожеге, от громкого голоса второго пилота, который зашел в салон спросить у Хосы, куда садиться – аэродрома в Вожеге не было.

– Давай поближе к железной дороге, вон на ту площадку. В таких городках и милиция, и больница и райком обычно на одной площади, возле вокзала! – прокричал в ответ Хосы, тыча рукой в стекло иллюминатора. Пилот кивнул и вернулся к себе. Хосы перевел на меня тревожный взгляд. Я улыбнулся и попытался сесть.

– Ну как ты, ожил маленько? – спросил Руслан Кимович, наклоняясь к самому моему уху.

– Да… Получше! – кивнул я: – Как я, сильно… пострадал?

– Нормально. Крови потерял не очень много, раны глубокие, но, как говорят врачи, жизненно важные органы не задеты! Жить будешь, я тебе гарантирую!

Я снова кивнул, облизнул запекшиеся губы, и проговорил:

– Надо, как сядем, сразу в милицию! Я заявлю о пропаже, объясню все! Эти… из Центра… Я говорил с их главным…

– С Учителем?! – удивленно вскинул брови Хосы.

– Нет, Учителя они… убрали. У них там что-то вроде перестройки… Они уходят в подполье – так мне сказали. Этот мужик, ну, с которым я говорил… Он утверждает, что Учитель был… ненормальным, короче. И в похищении Кати… Словом, это была его идея! Теперь надо искать…

Вертолет медленно садился. Пилоты вглядывались в полумрак под ними, следя, что бы на пути снижающейся туши вертолета не попались провода, столбы, деревья. Наконец, сели…

Поддерживаемый Хосы, я выбрался из вертолета и огляделся. Мы приземлились на заснеженной площади у самого здания вокзала. Оттуда, привлеченные необычным зрелищем, уже бежали в сторону вертолета какие-то люди. Справа виднелся закрытый по ночному времени магазин, сквозь тусклые витрины которого светились желтым светом лампочки сигнализации.

Я оглянулся – в дальнем конце площади высилось двухэтажное здание, возле которого стояла пара сине-желтых «Уазиков». Интуиция не подвела Хосы – это явно была милиция.

Один из «Уазиков» как раз тронулся с места, и включив синюю мигалку, лихо подрулил к замершему вертолету, у которого винты продолжали крутиться на холостом ходу.

Из машины выпрыгнул молоденький сержантик, явно недавно демобилизованный, из тех, кому играть в армию не надоедает никогда. Он сурово оглядел меня, Хосы, вертолет, лихо козырнул:

– Сержант Плющин! Кто, откуда, по какому праву, объясните!

Выдержав паузу, зачем-то добавил:

– Пожалуйста!

Хосы еле заметно усмехнулся, тоже отдал честь в ответ:

– Полковник Хосы, Министерство по Чрезвычайным Ситуациям! Ведем поиски пропавшей женщины. Сержант, давай-ка погрузим капитана в машину, он ранен, и доедем до вашего Управления.

Сержант службу знал – при слове «полковник» он вытянулся в струнку, сказал: «Есть!», споро помог мне залезть на жесткое сидение «Уазика», и уже спустя минуту мы сидели в дежурной части Вожегинского Отдела Внутренних Дел.

Дежурный, старлей, с красными, явно не от бессонницы, глазами, придирчиво изучил удостоверение Хосы, потом мельком глянул на корочки сотрудника Отдела Охраны НИИЭАП, которые ему показал я, и сложил руки на столе:

– Слушаю вас, товарищ полковник!

Хосы опять чуть заметно усмехнулся, потом заговорил:

– Дело вот в чем: в вашем районе два с лишним дня назад, точнее сказать не могу, пропала женщина, Воронцова Екатерина Васильевна! Это случилось километрах в ста отсюда, в местечке под названием Комоляки…

Я заметил, что при упоминании этого названия старлей напрягся, а Руслан Кимович между тем продолжал:

– Там, в лесу, нами было обнаружено какое-то городище, скит, или подпольная база, на которой Воронцову незаконно удерживали неизвестные люди. Ей удалось бежать, и с тех пор о ней нет никаких известий. В Комоляки ее доставили из Москвы, на вертолете. Все. Да, вот ее паспорт!

Старлей, плохо скрывая вдруг охватившее его волнение, взял паспорт, открыл, пролистал, остановившись на фотографии. Сержант, встречавший нас и Хосы у вертолета, тоже перегнулся через стол, глянул, и тут же вскочил:

– Знаю я ее! Товарищ старший лейтенант, эта же та самая, которая у Красикова на станции в КПЗ сидит! Ну, поезд которая «голосонула»! Точно, она!

Я вскочил, опрокинув стул, не обращая внимания на резкую боль в боку, схватил сержанта за рукав:

– Где она?!

Сержант растерянно посмотрел на дежурного, тот лишь устало кивнул, протягивая ему паспорт, мол, проводи. Руслан Кимович тоже поднялся, но не вышел сразу, вслед нами, а задержался в дверях. Я услышал, как он спросил:

– Старлей, они тут были?

Тот помолчал, потом сказал:

– Они представили документы, что проводят научные исследования. От Академии Наук России! А потом там стал вертолет частенько летать, не наш, шустрый такой, серый, остроносый, как веретено… Ну, мне участковый из Багрянки – деревня там есть, недалеко, шестьдесят с лишним километров, и говорит – не похожи они на ученых! Ну, я и сам думал – не похожи, а теперь вишь как… Придется в область звонить, вызывать «следака» из прокуратуры, ОМОН…

– Не придется! – покачал головой Хосы и вышел из дежурки.

В здании вокзала, расположенное напротив, через площадь от Управления, было тепло и пусто. В отделении транспортной милиции заспанный дежурный долго не мог понять, что от него хотят, а когда понял, наотрез отказался что-либо предпринимать без своего начальника, какого-то уже упоминавшегося Красикова. Я, наливаясь бешенством, заорал на него, попытался что-то доказать, но тут как раз в отделение зашел задержавшийся Хосы, и уже спустя пять минут за разбуженным по телефону Красиковым была отправлена машина, а еще через двадцать минут этот самый Красиков вывел из камеры Катю. Она спросоня ничего не понимая, огляделась, щурясь от яркого света, потом увидела меня и только и смогла, что обнять мужа – от радости Катя впала в какое-то странное оцепенение, и только крепче прижималась к моей небритой щеке, повторяя: «Сережа, Сереженька!..»

Эпилог

Время все лечит. И раны тела, и раны души. Отзвенел капелью март, отворковали апрельские голуби. Зазеленело, пахнуло майским теплом. Мы с Катей к тому времени уже полностью оправились от тех грозных и опасных потрясений, которые нам преподнесла злодейка-судьба.

Кате пришлось две недели пролежать в больнице, вроде как на сохранении – после всех ее лесных приключений врачи опасались за здоровье ребенка, но оказалось, что ничего страшного. Как сказал Хосы: «Они очень надеялись, что Катя родит им новую работу, но ошиблись!»

Видимо, не зря говориться о том, что в экстремальные моменты даже самый слабый, самый хилый и безвольный человек способен на сверхъестественные подвиги, а Катя к тому же, как и всякая русская баба, отнюдь не была слабой и безвольной. В больнице она познакомилась с какой-то бабулькой-акушеркой, и та поведала Кате о настоящих чудесах выживаемости, которые демонстрировали беременные женщины в годы войны.

«Ты, дочка, знай – бабу на сносях Богоматерь за ручку водит! Ни один мужик ни в жизнь не поверит, что беременная на ТАКОЕ способна, что даже этот, как его… „Щварцнегр“ не сделает!»

А вот мне пришлось лечиться долго – раны от собачьих клыков заживали медленно и неохотно. Ни смотря на требования Руслана Кимовича, просьбы Бориса, уговоры Кати, в больницу я не лег, и врачевался дома, народными средствами, с трудом и не очень успешно…

Дело шло к заражению крови, и тогда Хосы нашел для меня по своим каналам какого-то, как две капли воды похожего на него самого, узкоглазого то ли тибетца, то ли монгола, и тот за десять дней при помощи вонючих мазей, горьких отваров, серебряных иголок и хитрых массажей совершил настоящее чудо – раны зарубцевались, сухожилия срослись, и я всерьез уверовал в чудодейственные силы восточных учений.

О разгромленном Центре не было ни слуху, ни духу. Хосы как-то, когда я еще не начал вставать, заехал проведать своего сотрудника, и как бы между прочим, сообщил, что одновременно с нами деятельностью Центра заинтересовались некоторые спецслужбы, и сегодня он узнал от знакомых, что полоумный Учитель собирался выбрать при помощи Прибора из массы «ки-клубовцев» лидеров, пассионариев, и совершить с ними государственный переворот. Кроме того, под его руководством в превентариях, помимо всего прочего, велись разработки генераторов, которые, будучи подключенными к Прибору, создавали поля, влияющие на характер и психику людей, практически везде, где была электропроводка. Прибор, созданный Пашутиным, был основным звеном в этих дьявольских планах…

Правда, как оказалось, создать реальную установку «центровикам» все же не удалось – в превентариях нашлись благоразумные люди, потихоньку саботировавшие работу. После пожара в здании Центра превентарии частично были разогнаны, частично успели самораспуститься, «КИ-клубы» тоже растаяли, как дым, нигде больше не видели и Дмитрия Дмитриевича с Андреем Эдуардовичем… Пару человек осудили по плевым экономическим статьям, часть ученых из превентариев взяли под крыло в возрождающийся ВПК…

Как-то раз, уже в самом конце мая, полностью оправившись от ран, я, возвращаясь домой с работы, купил у метро газету, и трясясь в душноватом вагоне подземки, наткнулся в рубрике «Из-за бугра» на набранную мелким шрифтом заметку:

«…По сообщению корреспондента ИТАР-ТАСС, в Женеве (Швейцария), в здании, принадлежавшем фирме „FJR“, накануне вечером произошел сильнейший взрыв. По данным антитеррористического отдела швейцарской полиции, сила взрыва равнялась двум килограммам в тротиловом эквиваленте.

При взрыве погибли трое сотрудников фирмы, и находящийся на стажировке по приглашению руководства „FJR“ молодой российский ученый Александр Кох. Зданию и лабораториям нанесен сильный ущерб, полностью уничтожен ряд ценных приборов, материалов и технической документации. Возникший в здании фирмы в результате взрыва пожар подразделениям швейцарских пожарных удалось потушить лишь к утру следующего дня.

Ни одна из действующих ныне в Европе террористических организаций не взяла на себя ответственность за столь варварское преступление. Фирма „FJR“ известно во всем мире, как производитель медицинских приборов и материалов. Непонятно, кому могли помешать швейцарские медики и их российский коллега. Но это показательный пример той беспрецедентной волны терроризма, охватившей весь мир, и докатившейся даже до благополучной Швейцарии…»

Дальше я читать не стал. Свернул газету и закрыл глаза.

«Санька Кох. Он занимался Прибором после смерти Пашутина. Прибором, помогающим определять: кто гений, кто злодей, кто лидер, кто ведомый. А после некоторых доработок способным делать из людей господ и рабов… Как это сказал Дмитрий Дмитриевич на прощание? „Наше время еще не пришло! Но оно обязательно придет!“»

© Сергей Волков, 1997–2004