Саймон Скэрроу

«Пророчество орла»

Эта книга посвящается моему другу и соседу Лоуренсу Колтону, погибшему в авиакатастрофе, когда я заканчивал работу над этим: романом.

Лоуренс принадлежал к тем немногим, кто не только сам умеет радоваться жизни, но и заражает своей радостью окружающих. Общение с ним было огромным удовольствием для каждого, кому посчастливилось его знать.

КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ УСТРОЙСТВЕ РИМСКОГО ВОЕННОГО ФЛОТА

Римляне не были склонны к проведению военных операций на море и обзавелись постоянным флотом лишь в правление Октавиана Августа (27–14 гг. до Р.Х.). Основные военно-морские силы были разделены на две флотилии, базировавшиеся в Мисено и Равенне, служившей основной морской базой.

Во главе каждой флотилии стоял префект. Этот пост являлся прежде всего административным, и опыт флотоводца не являлся обязательным условием для его занятия.

Префекту подчинялись командиры эскадр, именовавшиеся, на греческий лад, навархами, что свидетельствует о сильнейшем влиянии эллинистической морской традиции. Под началом наварха находилось десять боевых кораблей. Командная должность наварха приравнивалась к должности центуриона в сухопутных войсках. При желании наварх мог ходатайствовать о переводе в легионы на должность центуриона. Старший наварх флотилии, именовавшийся Navarchus Princeps, или первенствующий наварх, занимал положение, аналогичное таковому старшего центуриона в легионе, и в случае надобности являлся техническим советником префекта. Командиры военных кораблей (триер) именовались триерархами. Как и навархи, они выслуживались из рядовых моряков и несли всю полноту ответственности за вверенные им корабли, однако их роль отличалась от роли капитанов современного военно-морского флота. Триерарх отвечал за корабль, его состояние и оснастку и распоряжался корабельной командой. Боевые действия вели расквартированные на кораблях отряды пехоты во главе с центурионами. По этой причине я использую греческие наименования чинов и должностей, а не их английские эквиваленты.

Основу флота составляли корабли, именовавшиеся триерами или триремами. Каждая трирема имела около тридцати пяти метров в длину и шести метров в ширину. На борту находились команда из ста пятидесяти гребцов и матросов и центурия морских пехотинцев.

Существовали более крупные (например, квинквиремы) или, напротив, мелкие (биремы или либурны) корабли, но все имели схожую конструкцию и оснастку и создавались прежде всего как средства ведения боя, благодаря чему при достаточно высокой быстроте и маневренности не отличались отменными мореходными качествами и были решительно не приспособлены для длительных путешествий, так что плавание, продолжавшееся более пары дней, превращалось в сущую муку.

Глава первая

Три корабля приподнялись на мягкой волне, прошедшей под их килями, и на миг, прежде чем корпуса плавно ушли вниз, с высокой рулевой палубы торгового судна открылся вид на Равенну. Судно было зажато между двумя обтекаемыми либурнами и надежно зафиксировано несколькими швартовыми крючьями, переброшенными с кораблей по обе стороны. Пираты с обеих либурн втянули на борт весла, спустили главные паруса и ринулись на палубу купеческого судна. Абордажная схватка была жестокой и кровопролитной: на палубе, как доказательства злобной ярости пиратов, лежали мертвые, искромсанные тела матросов. Темные лужи крови растеклись по истертым до гладкости доскам палубы.

Однако среди погибших валялись тела и пары десятков пиратов, и лицо взиравшего на это с мостика захваченного судна капитана той либурны, что покрупнее, было угрюмым. Захват торгового судна стоил морским разбойникам слишком больших потерь. Обычно стоило атакующим с диким ревом, размахивая оружием, ринуться на палубу обреченного корабля, как его команда в ужасе прекращала и помышлять о сопротивлении. Но на сей раз все вышло иначе.

Команда транспортного судна при поддержке горстки пассажиров встретила атакующих у бортового ограждения, и те получили такой ожесточенный отпор, какого капитан не мог припомнить. И уж какого они точно не встречали в последние месяцы, с неизменным успехом захватывая торговые суда. Вооруженные баграми, крючьями, плотницкими топорами и лишь несколькими мечами, защитники держались до последнего, пока наконец не были смяты намного превосходящим их численно и лучше вооруженным противником.

Более всего внимание капитана привлекли четверо крупных, крепких мужчин в простых коричневых туниках с короткими мечами. Отступив к главной мачте и став спиной к спине, они дрались до конца и, прежде чем с ними удалось справиться, уложили добрую дюжину пиратов. Последнего из них капитан прикончил лично, но тот напоследок ухитрился полоснуть его клинком по бедру. Сталь лишь рассекла плоть: рана была не очень глубокая и не опасная. Ее плотно перевязали, так что она больше не кровоточила, но пульсирующая боль не унималась.

Капитан пиратов спустился с мостика на главную палубу, подошел к мачте, пнул сапогом одно из тел, а потом перевернул его на спину. То был мускулистый, солдатского вида мужчина, с несколькими шрамами на лице. Да и остальные были ему под стать: этим, наверное, и объясняется их умение обращаться с мечами.

Капитан распрямился, продолжая смотреть на мертвого римлянина. Надо думать, легионер, как и его товарищи. От этой мысли капитан насупился еще пуще. Откуда на обычном торговом судне легионеры? И не просто легионеры: судя по тому, как они дрались, отборные воины. Вряд ли это всего лишь случайные пассажиры, возвращавшиеся с Востока. И уж конечно, это они подбили команду на сопротивление, возглавили его и дрались до последней капли крови, даже не помышляя о сдаче. «А жаль», — подумал капитан, который был бы не прочь предложить таким отменным бойцам место в своей команде. Такое случалось: некоторые пленники становились пиратами, а остальных продавали в рабство. Разумеется, капитан имел дело с надежными торговцами, у которых хватало ума продавать таких рабов на невольничьих рынках на другом конце Империи. Легионеры представляли ценность и как пираты, и как рабы — за таких крепких мужчин платили хорошо, а если человеку отрезать язык, ему будет весьма затруднительно пожаловаться на несправедливое обращение в рабство… Впрочем, они все равно приняли смерть. «Погибли ни за что ни про что, — подумал капитан, — если только не были связаны клятвой защищать что или кого-то».

Что же все-таки они делали на борту?

Пиратский капитан потер повязку на бедре и обозрел палубу. Его люди уже открыли люки в трюм и вытаскивали на палубу сундуки, ящики и клети, которые тут же вскрывались и обшаривались в поисках того, что поценнее. Многие обыскивали помещения под палубой, разбираясь с пожитками пассажиров: снизу то и дело доносились глухие удары, треск.

Переступив через валявшиеся под главной мачтой тела, капитан двинулся вперед, куда согнали уцелевших: горстку матросов, по большей части раненых, и нескольких пассажиров. Они настороженно следили за его приближением. Капитан чуть не ухмыльнулся, заметив, как один из матросов, дрожа, пытается сжаться в комок, словно надеясь сделаться незаметным, но постарался, чтобы на его лице не было никакого выражения. Его черные глаза пронизывающе взирали из-под высокого лба, увенчанного всклоченной шапкой темных волос. Нос некогда был сломан и сросся криво; подбородок, губы и щеку пересекал глубокий, длинный, грубо зарубцевавшийся шрам. Капитан прекрасно знал, что его внешность производит должный эффект на тех, кому случается иметь с ним дело, однако все эти повреждения не имели никакого отношения к пиратскому промыслу, которым он занимался уже долгие годы. На самом деле все эти жуткие отметины были с ним с детства, когда родители бросили его в трущобах Пирея, а как, при каких обстоятельствах он их получил, капитан просто не помнил. Зато пассажиры и моряки торгового судна сникли в ужасе, когда столь грозного обличья пират остановился на расстоянии длины меча и вперил в них взгляд своих черных глаз.

— Меня зовут Телемах, я вождь этих пиратов, — произнес он по-гречески, обращаясь к устрашенным морякам. — Кто ваш капитан?

Ответа не последовало: лишь хриплое, нервное дыхание людей, осознающих жестокий и неминуемый конец.

— Я спросил — кто капитан?

Не сводя глаз с пленников, пират потянулся рукой к поясу и неторопливо обнажил фалькату — короткий, изогнутый иберийский клинок.

— Господин, пожалуйста… — прозвучал голос, и глаза Телемаха переместились на говорившего, в страхе отпрянувшего под этим грозным взглядом.

Матрос поднял дрожащий палец и указал на палубу.

— Капитан там, господин… Он убит. Я видел, как ты убил его, господин.

— Вот как? — Губы пирата изогнулись в усмешке. — Который из них?

— Вон тот, господин. У кормового люка, толстый.

Пиратский вожак оглянулся через плечо и в указанном направлении действительно увидел распростертое на палубе тело, выглядевшее очень коротким, потому что было укорочено на голову. Головы поблизости не наблюдалось, и Телемах на миг нахмурился, припоминая момент, когда запрыгнул на палубу торгового судна. Человек, оказавшийся прямо перед ним, — видимо, этот самый капитан, — завопил от ужаса и повернулся, чтобы бежать. Отточенный клинок фалькаты описал в воздухе дугу, почти без сопротивления рассек мясистую шею, и отсеченная голова отлетела за борт.

— Да… припоминаю. — Ухмылка пирата сделалась шире. — Ладно, а кто первый помощник?

Матрос, у которого уже развязался язык, повернулся и кивком указал на стоявшего рядом громадного нубийца.

— Ты?

Пират направил на того острие меча.

Нубиец смерил выдавшего его товарища по команде презрительным, испепеляющим взглядом и неохотно кивнул.

— Выйди вперед.

Первый помощник нехотя повиновался, настороженно поглядывая на Телемаха, которому понравилось, что у нубийца хватает мужества выдерживать его взгляд. По крайней мере, хоть один из выживших настоящий мужчина. Пират указал назад, на тела, валявшиеся под главной мачтой.

— Эти парни — ублюдки, перебившие столько моих людей, — они кто?

— Телохранители, господин.

— Телохранители?

Нубиец кивнул.

— Взошли на борт на Родосе.

— Понятно. И кого они охраняли?

— Римлянина, господин.

Телемах взглянул через плечо нубийца на остальных пленников.

— Ну, и где он?

Нубиец пожал плечами.

— Не знаю, господин. Не видел с того момента, как ваши попрыгали на палубу. Может, убит. Может, свалился за борт, господин.

— Нубиец… — пират подался к нему и заговорил ледяным, зловещим тоном: — Я ведь не вчера родился. Покажи мне этого римлянина, или я покажу тебе, как выглядит твое сердце… Где он?

— Здесь, — донесся из кучки пленников голос, и вперед протиснулся высокий, худощавый мужчина, отмеченный всеми отличительными признаками его народа: темными волосами, оливковой кожей и длинным носом, поверх которого римляне свысока посматривают на остальной мир. На нем была простая туника: явная попытка выдать себя за простого пассажира. Правда, его все равно выдало бы сверкавшее на пальце правой руки дорогущее золотое кольцо с большим, тут же привлекшим внимание капитана рубином.

— Тебе стоило бы помолиться о том, чтобы этот перстенек легко снимался.

Римлянин посмотрел на свой палец.

— Этот? Он передавался в моей семье из поколения в поколение. До меня его носил мой отец, а после меня будет носить мой сын.

— Не будь таким самоуверенным, — хмыкнул капитан, и его изуродованное лицо скривилось в усмешке. — Впрочем, ладно, скажи лучше, кто ты такой. Любой, кто путешествует в сопровождении четверки этаких головорезов, должен быть человеком влиятельным… и состоятельным.

На сей раз усмехнулся римлянин.

— И то и другое: больше, чем ты можешь себе вообразить.

— Сомневаюсь. Когда дело касается денег и сокровищ, воображение у меня весьма богатое. Однако хоть мне и выпало редкое удовольствие побеседовать с культурным человеком, боюсь, времени на разговоры у нас нет. Вполне возможно, что кто-то из наблюдателей в Равенне уже заметил наше маленькое морское приключение и передал донесение местному флотскому командиру; как бы ни были хороши мои корабли, я не уверен, что они одолеют в бою римскую эскадру. Итак, римлянин, кто ты? Спрашиваю в последний раз.

— Ладно. Гай Целлий Секунд, к твоим услугам. — Он склонил голову.

— Ну что ж, прекрасное имя, звучное и благородное. Думаю, столь знатная семья сумеет собрать достойный выкуп?

— Разумеется. Назови сумму — разумную сумму. Она будет уплачена, когда ты высадишь меня с моим багажом на берег.

— Так просто? — Капитан ухмыльнулся. — Мне нужно подумать.

— Капитан! Капитан!

Это кричал пират, выскочивший на палубу из люка, что вел в пассажирские каюты. Он бежал к вожаку, держа в руках что-то, завернутое в гладкую хлопковую ткань.

— Капитан, посмотри! Взгляни на это!

Все взоры обратились к пирату, который, подбежав к капитану, опустился на колени, положил узел на палубу и аккуратно развернул. Внизу находилась шкатулка из гладкого, темного, почти черного дерева, вытертая до блеска, свидетельствовавшего о древности и несчетном множестве прикосновений. Дерево скрепляли золотые ободки, а в места их пересечения были вставлены маленькие ониксовые камеи с изображениями самых могущественных эллинских богов. На крышке красовалась маленькая серебряная табличка с надписью «M. Antonius hic fecit».

— Марк Антоний?

На миг, похоже, пиратского капитана захватила красота вещицы, но потом он профессионально прикинул ее возможную ценность и снова воззрился на римлянина.

— Твоя? — Лицо Гая Целлия Секунда ничего не выражало. — Ладно: скажем так, не твоя… но в твоем распоряжении. Милая вещица. И должно быть, стоит целое состояние.

— Стоит, — подтвердил римлянин. — И ты можешь его получить.

— Могу… Надо же? Ты очень щедр, — иронически хмыкнул капитан. — Впрочем, думаю, я его и вправду получу.

Римлянин учтиво склонил голову.

— Почему бы и нет? Только позволь мне сохранить ее содержимое.

Темные глаза капитана сверкнули.

— Содержимое?

— Всего лишь несколько книг. Они помогут мне скоротать время в ожидании выкупа.

— Книги? Интересно, что же за книги можно хранить в такой шкатулке?

— Да так, выдумки, — поспешно ответил римлянин. — Ничего, что могло бы представлять для тебя интерес.

— А вот об этом позволь уж мне судить самому, — буркнул капитан и наклонился, чтобы получше осмотреть сундучок.

В передней части виднелась крохотная скважина для ключа, а сама шкатулка была сработана так тщательно, что зазоры между крышкой и нижней частью почти невозможно было различить.

Телемах поднял глаза.

— Дай мне ключ.

— Я… У меня его нет.

— Не вздумай со мной шутить, римлянин. Давай ключ, или тебя порежут на мелкие куски и скормят рыбам.

Несколько мгновений римлянин молчал и не шевелился. Клинок пирата, сверкнув, замер на ширине пальца от горла римлянина. Тот вздрогнул, выказав, наконец, страх.

— Ключ… — мягко произнес Телемах.

Секунд взялся пальцами левой руки за перстень и начал его снимать. Кольцо подавалось туго; длинные, покрытые лаком ногти царапали кожу. Кровь смазала ее, золотой ободок заскользил легче, и наконец римлянин, со стоном усилия и боли, снял кольцо. Однако не сразу отдал его Телемаху, а повертел, держа на ладони, пальцами. Перстенек оказался с секретом: с нижней стороны, параллельно пальцу, из него выступал маленький, тонкий стержень с изящно орнаментированной головкой.

— Это?

Плечи римлянина поникли, когда пиратский капитан схватил перстень и, не мешкая, вставил ключ в скважину. Нужное положение удалось подобрать не сразу, и пока Телемах возился, его товарищи, сгрудившись вокруг, наблюдали за происходящим. Наконец ключ с легким щелчком повернулся, и крышка подалась. Телемах нетерпеливо поднял ее и откинул на петлях, чтобы разглядеть содержимое. А увидев, нахмурился.

— Свитки?

В маленьком сундучке лежали три свитка, с креплениями из слоновой кости, в мягких кожаных чехлах. Кожа была истертой и истонченной, что навело капитана на мысль об их древности, но на его лице отразилось нескрываемое разочарование. В такой чудесной шкатулке должны были находиться драгоценности или золотые монеты, но уж никак не какие-то там книги. И с чего бы вообще человеку пускаться в путь с таким удивительным сундучком, засунув в него какие-то старые свитки?

— Я же говорил, — промолвил римлянин с натянутой улыбкой. — Всего лишь свитки.

— Всего лишь свитки? — Глаза капитана сверкнули. — Я так не думаю.

Он поднялся и повернулся к своей команде.

— Эй, перенесите сундучок и всю добычу на наши корабли. Живо!

Пираты без промедления принялись за дело, перетаскивая самое ценное из найденного на захваченном судне на палубы сцепленных с ним разбойничьих либурн. Основным грузом судна был мрамор, ценный, но слишком тяжелый для того, чтобы перегружать его на быстроходные корабли пиратов. «Зато, — с ухмылкой подумал Телемах, — этому грузу найдется другое применение. Когда придет время, он быстро увлечет ограбленное судно прямиком на дно».

— Что ты собираешься с нами делать? — спросил Секунд.

Пиратский капитан, следивший за работой своих подчиненных, обернулся и увидел, что пленные матросы таращатся на него, даже не пытаясь скрыть свой страх.

Телемах почесал подбородок.

— Сегодня я потерял нескольких хороших людей. Я бы сказал, слишком много хороших людей. Может, их заменят некоторые из ваших.

Римлянин усмехнулся.

— А что, если мы не захотим к тебе присоединяться?

— Мы? — Капитан ответил ему такой же усмешкой. — Какая мне польза от изнеженного римского аристократа? Ты останешься с остальными, с теми, кто нам не подойдет.

— Понятно.

Римлянин покосился в сторону горизонта и отдаленного маяка Равенны, прикидывая расстояние.

Неожиданно капитан рассмеялся и покачал головой.

— Нет, ты не понимаешь. Никакой помощи от вашего флота не придет. И ты, и все остальные будете мертвы задолго до того, как они смогут прислать сюда какой-нибудь корабль. Кроме того, им ничего не удастся найти: ты, как и эта посудина, будешь вместе лежать на дне.

Не дожидаясь ответа, Телемах развернулся, широким шагом пересек палубу и с привычной легкостью перепрыгнул на палубу своего корабля. Сундучок уже дожидался его у подножия мачты, но он, удостоив добычу лишь одного, хоть и жадного взгляда, принялся отдавать приказы.

— Гектор!

Над бортом торгового судна поднялась седеющая голова могучего моряка.

— Да, командир?

— Приготовься поджечь судно. Но после того, как заберешь лучших пленников. Отведи их на свою посудину, а остальных прикончи. Только пусть этот самонадеянный римский хлыщ умрет последним: хочу, чтобы он малость попотел от страха перед тем, как ты с ним разделаешься.

Гектор осклабился и пропал из виду. Вскоре после этого послышался треск: пираты выламывали доски и складывали в трюме ограбленного судна костер. Капитан снова обратил внимание на сундучок: присел на корточки и присмотрелся, любуясь вблизи чудесной работой. Его пальцы мягко скользили по блестящей поверхности, чуть приподнимаясь над золотыми скрепами и ониксовыми вставками. Телемах снова покачал головой:

— Надо же, свитки…

Действуя обеими руками, капитан осторожно поднял крышку, чуть помедлил, а потом осторожно извлек один из свитков. Тот оказался гораздо тяжелее, чем выглядел со стороны, и Телемах даже подумал, уж не спрятано ли внутри золото, а когда, взявшись пальцами за шнур, поднес свиток поближе, чтобы проверить свою догадку, вдруг ощутил исходящий изнутри тонкий лимонный запах. Узел развязался почти без усилия, и он, отбросив шнур в сторону и, держа за край пергамента одной рукой, другой развернул свиток, открыв первые страницы текста.

Письмена были греческие, явно очень старые, но вполне читаемые, и Телемах погрузился в чтение, пробегая взглядом по каждой строчке. Правда, первыми его ощущениями были смущение и раздражение.

Неожиданно с палубы захваченного судна раздался крик ужаса, быстро оборвавшийся. Последовала короткая пауза, потом новый крик, а за ним мольба о пощаде, тоже оборвавшаяся на полуслове. Капитан ухмыльнулся — какая уж там пощада? Он знал своего подручного, Гектора, достаточно хорошо и понимал, что тот получает удовольствие, убивая других людей, а причинять боль умеет даже лучше, чем командовать маневренной пиратской посудиной с самой кровожадной командой, какую только можно представить. Капитан вернулся к чтению, больше не обращая внимания на то и дело оглашавшие воздух крики.

Спустя несколько мгновений он обнаружил фразу, которая многое для него прояснила: накатило внезапное осознание того, что он держит в руках. Теперь он знал, где и кем это было написано, и главное, представлял себе, сколько эти письмена могут стоить. Но тут же до него дошло и другое: чтобы получить за это сокровище правильную цену, нужно найти подход к правильному покупателю.

Он бросил свиток обратно в сундучок, вскочил и закричал:

— Гектор! Гектор!

Над бортом захваченного судна снова поднялась седеющая голова. Гектор положил на бортовое ограждение руки, в одной из которых держал длинный, кривой кинжал. В разделявшую корабли воду с клинка капала кровь.

— Этот римлянин… — заговорил Телемах. — Ты его еще не прикончил?

— Нет. Оставил напоследок. А что — хочешь посмотреть?

Гектор ухмыльнулся.

— Нет. Он мне нужен живым.

— Живым? — Гектор нахмурился. — Он неженка, для нашего дела не годится. От таких, на хрен, вообще никакой пользы.

— Нет, приятель, польза от него будет, да еще какая! Он поможет нам сделаться богаче Крёза! Тащи его сюда, живо!

Спустя несколько мгновений римлянин уже стоял на коленях у мачты. Тяжело дыша, он смотрел на пиратского капитана и его кровожадного помощника, однако, как заметил Телемах, даже сейчас в его взгляде чувствовался вызов. Он был римлянином до мозга костей, и скрывавшееся за холодной маской презрение пересиливало даже ужас, который тот не мог не испытывать в ожидании смерти.

Капитан постучал носком сапога по сундучку.

— Я все знаю про эти свитки. Знаю, что они собой представляют. И догадываюсь, где ты их взял.

— Вот и догадывайся. — Римлянин плюнул на палубу у ног капитана. — Я тебе ничего не скажу.

Гектор поднял кинжал и злобно зарычал:

— Эй, ты…

— Оставь его! — рявкнул капитан, выбросив вперед руку. — Я же сказал, он нам нужен живым.

Гектор помедлил, переводя взгляд со своего капитана на римлянина и обратно и неуверенно переспросил:

— Живым?

— Ага… Нужно, чтобы он ответил на некоторые вопросы. Я хочу знать, на кого он работает.

Римлянин ощерился.

— Я ничего не скажу.

— Еще как скажешь, — промолвил, склонившись над ним, капитан. — Знаю, ты себя храбрецом считаешь. Только я видел целую уйму храбрецов, не тебе чета, но ни один из них не продержался долго, когда его обрабатывал вот этот малый, Гектор. Он очень хорошо умеет причинять боль, лучше, чем любой, кого я когда-либо знал. Своего рода гений, пыточный художник, можно сказать. И, как истинный художник, вкладывает в свое дело всю душу.

Телемах выдержал паузу, глядя пленнику в лицо, и, когда того передернуло, удовлетворенно улыбнулся, выпрямился и повернулся к подручному.

— Перебей остальных. Не затягивай с этим. Поджигай судно — и сюда, на борт. По пути домой нужно будет поговорить с нашим гостем…

В косых лучах вечернего солнца, освещавшего колышущуюся поверхность моря, были видны клубы густого дыма, обволакивавшие разграбленное судно. Затем из трюма на поверхность пробились первые языки пламени, и огонь начал быстро распространяться по палубе. Первой занялась оснастка: огонь стремительно пробежался по тросам и канатам. Рев пламени и треск горящего дерева были хорошо слышны на палубах обоих пиратских кораблей, удалявшихся в направлении, противоположном побережью Италии. Далеко за восточным горизонтом лежал берег Иллирии, с его лабиринтами узких заливов и множеством безлюдных, неосвоенных островов. Корабли быстро уходили, и скоро звуки пожара уже перестали доноситься до их палуб.

Единственным, что нарушало спокойствие скользивших по водной глади посудин, были безумные вопли человека, подвергавшегося таким пыткам, какие он не мог вообразить даже в самых жутких кошмарах.

Глава вторая

— Рим… Ну, ни хрена же себе! — проворчал, поднимаясь со своего матраса и морщась от страшной головной боли, центурион Макрон. — Я все еще в Риме.

Пробивавшийся сквозь треснувший ставень и пересекавший комнату луч света упал ему прямо на лицо. Он зажмурился, покрепче сжав веки, и сделал глубокий вздох. Накануне вечером Макрон опять напился до бесчувствия и теперь, как обычно, давал себе молчаливый зарок никогда больше не прикасаться к дешевому вину. Последние три месяца, можно сказать, прошли под знаком таких зароков. Правда, особенно тревожный характер эта тенденция стала приобретать в последние дни, когда Макроном начало овладевать сомнение в том, удастся ли вообще ему и его другу Катону получить новое назначение. Казалось, будто с тех пор, как они расстались со Вторым легионом и отплыли из Британии в Рим, миновала уже целая вечность.[1] Макрону не терпелось вернуться на военную службу, и он полагал, что уж где-нибудь, в одном из множества легионов, рассредоточенных по рубежам необъятной Римской империи, должны сыскаться вакансии. Однако походило на то, что все до единого центурионы, несшие армейскую службу, пребывали в добром здравии и в отставку не собирались. Или это, угрюмо размышлял Макрон, или некие силы сговорились не допускать его с Катоном до действительной службы, заставив дожидаться положенных выплат. По глубокому убеждению Макрона, так разбрасываться его знаниями и долгим опытом решительно никуда не годилось, не говоря уж о том, что было скверным началом и для Катона, возведенного в ранг центуриона меньше чем год назад.

Разлепив наконец веки, Макрон уставился через голый дощатый пол на другую сторону маленькой комнатушки, где из-под нескольких слоев покрывавших его плащей и одеял виднелись темные кудри его приятеля, растянувшегося на набитом соломой потертом тюфяке, бывшем, когда они сняли эту каморку, чуть ли не единственным предметом ее обстановки.

— Катон, — негромко окликнул друга Макрон, но ни отклика, ни даже шевеления не последовало.

«Крепко, должно быть, паренек дрыхнет, — подумалось Макрону. — Впрочем, и ладно, пусть себе спит».

Сейчас, в конце января, по утрам было холодно, и вставать до того, как солнце хоть немного прогреет этот битком набитый народом город, все равно не имело смысла. Ладно и то, что здесь не бывает такой стужи, какую им пришлось пережить прошлой зимой в Британии. Сырость, холод, вечно поднимавшийся над болотами туман овладевали сердцами легионеров, вызывая тоскливые мысли о доме. Но вот сейчас он, Макрон, был дома — и исходил раздражением и злобой из-за убогой, бессмысленной жизни, которую ему приходилось здесь вести.

Подняв руку, Макрон принялся чесать голову, проклиная вшей, населявших, похоже, каждый уголок этого старого, запущенного дома со сдающимися внаем комнатушками.

— Проклятые вши, как всегда, при деле, — проворчал он. — А кроме них, до нас, похоже, никому нет дела.

По сути, его сетования были более чем справедливы. Большую часть последних двух лет они с Катоном провели, сражаясь с дикими племенами Британии, и в том, что в конечном счете Каратак и его кельтские орды потерпели поражение, была и их заслуга. И что они получили в награду за все опасности и лишения? Сырую каморку в осыпающемся доходном доме, в трущобном районе Субура, где им приходится дожидаться возвращения на действительную службу. Хуже того, из-за всякого рода бюрократического крючкотворства им с самого возращения в Рим ничего не платили, так что Макрону с Катоном приходилось проживать те деньги, которые они привезли из Британии.

Между тем, несмотря на стылое, промозглое, зимнее утро, город за ставнями пробуждался, и с улицы уже доносился разноголосый гомон. Макрон поежился, поплотней запахнул наброшенный на широкие плечи армейский плащ, поднялся, морщась от пульсирующей боли в черепе, на ноги, прошел через комнату к окну и, отцепив шнур от косо вбитого гвоздя, удерживавшего две деревянные створки в закрытом положении, отвел одну из них, треснувшую, в сторону. Ржавые петли протестующе заскрипели, а в комнату влилось разом столько света, что Макрон от неожиданности прищурился. Правда, только на миг. Перед ним снова открылась, казалось бы, уже столь знакомая панорама Рима, и при виде величайшего из городов мира он не мог не ощутить благоговения. Доходный дом был построен на «простонародной» стороне холма Эсквилин, и из окон его верхних этажей был виден не только расстилавшийся внизу, переполненный народом грязный муравейник Субуры, но и высившиеся вдалеке, обступая Форум, дворцы и храмы, а за ними склады, теснившиеся у берегов Тибра.

Ему говорили, что в пределах городских стен Рима обитает чуть ли не миллион человек, и, глядя на город оттуда, где стоял сейчас Макрон, этому легко можно было поверить. Казалось, что ниже по склону все было хаотично застроено стоявшими впритык зданиями, о существовании проходов между которыми порой можно было лишь догадываться, поскольку узкие проулки перекрывались выступавшими вперед верхними этажами грязных кирпичных строений. Над городом постоянно висел густой дым бесчисленных очагов, печей и жаровен, такой едкий, что он забивал даже вонь, исходившую от сыромятни на дальнем конце улицы. Даже сейчас, после трех месяцев пребывания в столице, Макрон так и не привык к здешним запахам: улицы провоняли дерьмом и прогнившими объедками, к которым не прикоснулся бы и самый убогий нищий. И все эти улицы были битком забиты людьми: рабами, торговцами, купцами и ремесленниками. Собравшиеся со всех концов Империи, они одевались каждый на свой лад, создавая невообразимое смешение фасонов и стилей. В толпе выделялись сновавшие в поисках развлечений, если не стояли в очередях за раздаваемым бесплатно зерновым пайком, апатичные свободнорожденные римские граждане, а порой ее рассекали носилки богачей, которых рабы проносили над толпой. Те прижимали к носам флакончики с благовониями, перебивая гнилостную вонь более приятными ароматами.

Такова была реальность столичной жизни, которой Макрон к настоящему времени был сыт по горло. Он не переставал дивиться тому, как вся эта людская масса терпит подобное надругательство над своими чувствами и не бежит из города подальше в поисках свежести, чистоты и свободы. Самому ему казалось, что Рим скоро сведет его с ума.

Опершись локтями на истертый подоконник, Макрон высунулся в окошко и взглянул на затененную улицу, над которой высился доходный дом. Его взгляд скользнул по кирпичной кладке под окном вниз, к мостовой; двигавшиеся по ней люди с высоты верхнего этажа казались похожими на суетливых насекомых с четырьмя конечностями, никчемных и быстро пропадающих из вида, удаляясь по сумрачной улице в обоих направлениях. Комната находилось на пятом этаже: Макрону в жизни не доводилось бывать на большей высоте в строении, возведенном человеком, и хотя ему пора бы привыкнуть, он все равно ощутил легкое головокружение.

— Дерьмо…

— Это ты о чем?

Обернувшись, Макрон увидел, что Катон проснулся: потягивается, зевает и трет глаза.

— О себе. Чувствую себя полным дерьмом.

Катон окинул друга оценивающим взглядом и неодобрительно покачал головой.

— Ты и выглядишь полным дерьмом.

— Ну спасибо!

— Лучше бы тебе привести себя в порядок.

— Зачем? За каким хреном? Стоит ли утруждаться, если остаток дня все равно придется изнывать от безделья?

— Мы солдаты, нам распускаться негоже. Привыкнем, потом будет не отвыкнуть. Да и вообще, легионер всегда и везде легионер. Не ты ли сам мне это твердил?

— Я твердил? — Макрон поднял бровь. — Должно быть, это с перепою.

— С чего ты взял?

— Ладно, хватит, — проворчал Макрон, чувствуя, что головокружение усиливается. — Мне надо еще отдохнуть.

— Нельзя тебе отдыхать. Мы должны находиться в готовности. — Катон потянулся за сапогами, обул их и принялся завязывать кожаные шнурки.

— Готовыми? — фыркнул Макрон. — Готовыми к чему?

— А ты забыл?

— Забыл? Что это я забыл?

— Что нам назначено прибыть во дворец. Я же тебе вчера говорил, когда нашел в той таверне.

Макрон наморщил лоб, пытаясь восстановить в памяти детали прошлого вечера.

— В какой таверне?

— В «Роще Диониса», — терпеливо ответил Катон. — Ты хлестал винище с ветеранами Десятого легиона, когда я пришел к тебе и сказал, что нас ждут на собеседование к прокуратору, ответственному за служебные назначения. Через три часа. Так что у нас не слишком много времени на то, чтобы позавтракать, умыться и привести себя в подобающий вид. Кроме того, сегодня в Большом цирке скачки, и нам лучше выйти пораньше, чтобы не застрять в толпе. Тебе надо подкрепиться. Перекусить, чтобы успокоить желудок.

— Сон, — тихо отозвался Макрон, уже добравшись до своей койки и нырнув под плащ. — Сон успокоит мой желудок наилучшим образом.

Катон закончил шнуровать сапоги, встал и тут же пригнулся, чтобы не приложиться макушкой к потолочной балке: это был один из немногих случаев, когда то, что он на голову выше Макрона, оказывалось не преимуществом, а совсем наоборот. Потянувшись за кожаным мешком с ячменем, стоявшим у стены возле двери, вместе с прочими их пожитками, Катон развязал его и отсыпал по мерке в обе их оловянные плошки, после чего аккуратно встряхнул мешок и снова завязал, плотно, чтоб не залезли мыши.

— Пойду сварю кашу. А ты, пока меня нет, лучше бы почистил оружие.

Когда дверь за его другом закрылась, Макрон снова сомкнул глаза, пытаясь не обращать внимания на головную боль. Пустой желудок урчал и скручивался узлом: Катон был прав, если перекусить, глядишь, станет получше.

Тем временем солнце уже поднялось довольно высоко, и он, снова со стоном разлепив глаза, сбросил плащ и потащился к сложенным у двери доспехам и оружию. Хоть они и были равными по званию центурионами, Макрон прослужил на дюжину лет дольше Катона и порой сам дивился тому, с чего это он, ветеран, исполняет указания зеленого юнца. Но, тут же с горечью напомнил себе Макрон, они нынче не на действительной службе, так что ни ранг, ни опыт, ни послужной список сейчас значения не имеют. Сейчас они просто боевые товарищи, которым приходится бороться за выживание в ожидании положенных выплат, которые оттягивают скаредные писцы из Имперского казначейства. В результате до нового назначения им приходится экономить каждый сестерций. Что было не так-то просто: Макрона всю дорогу подмывало пустить все свои скромные сбережения на пропой души.

Свет на узкую лестницу падал через проемы в стене через каждые два пролета, и Катону приходилось спускаться по старым, скрипучим дощатым ступеням с осторожностью, балансируя с помощью рук. Вокруг слышались звуки пробуждения других жильцов: детский плач, раздраженные оклики родителей и угрюмое бормотание тех, кого впереди в городе ждал нелегкий трудовой день. Хотя Катон родился в Риме и провел здесь всю юность, пока не достиг возраста, позволявшего поступить в легионы, он жил во дворце и никогда прежде носа не совал в трущобы, не говоря уж о доходных домах, битком забитых столичной беднотой. Он был потрясен, узнав, что свободнорожденные римляне могут жить в таком невообразимом убожестве, ведь во дворце даже рабы и те жили в лучших условиях. В гораздо лучших.

У подножия лестницы Катон свернул в коридор, уходивший в глубь здания, и вышел в сумрачный внутренний двор, где находилась общая домовая кухня. Иссохший старец помешивал варево в стоявшем на жаровне большом закопченном горшке, наполнявшем воздух запахом овсянки. Даже в столь ранний час нашлась особа, оказавшаяся в очереди перед Катоном: тощая, бледная женщина, чья большая семья занимала комнату этажом ниже, как раз под каморкой центурионов. Муж ее работал на складах — то был рослый, угрюмый пьяница, частенько лупивший жену и детишек: их крики и его пьяная ругань были прекрасно слышны наверху.

Когда по мостившей двор плитке застучали подбитые гвоздями сапоги Катона, женщина обернулась на их звук. Нос ее было сломан, но давно уже зажил, но на щеке и под глазом красовались явно свежие кровоподтеки. Губы ее тронуло некое подобие улыбки, и Катон из жалости заставил себя улыбнуться в ответ. Возраста она могла быть любого, от двадцати до сорока: тяжкие семейные хлопоты и тирания жестокого, вечно пьяного супруга превратили ее в несчастное, забитое, заморенное существо. Босая, в рваной тунике, она держала в одной руке бронзовый горшок, тогда как другой прижимала к себе спящего младенца.

Катон отвел глаза и присел на дальнем краю скамейки, чтобы дождаться своей очереди к очагу. В дальней части двора, где находилась пекарня, рабы уже готовили печи к первой утренней выпечке.

— Привет, центурион.

Подняв глаза, Катон увидел вышедшую из своего заведения и смотревшую на него с улыбкой жену пекаря. Будучи моложе Катона на три года, она уже три года состояла в браке с немолодым владельцем пекарни: очень удачное замужество для миловидной, но грубой и необразованной жительницы трущоб, явно надеявшейся после кончины престарелого супруга заполучить пекарню в свои руки. Само собой, для реализации этих планов, когда придет время, ей потребуется партнер, о чем она без обиняков и сообщила молодому центуриону, едва тот поселился в доходном доме. Было очевидно, что Катон в этой роли вполне бы ее устроил.

— Доброе утро, Велина, — отозвался он. — Рад тебя видеть.

С другого конца скамейки донеслось отчетливо различимое презрительное фырканье.

— Не обращай внимания, — усмехнулась Велина. — Эта Габиния воображает, будто она лучше всех нас. Лучше бы следила за своим сорванцом Гаем: тот вечно сует нос куда не надо.

Тощая женщина отвернулась от жены булочника, не сказав ни слова. Та подбоченилась, горделиво, с видом победительницы, вскинула голову, после чего опять обратила свое внимание на Катона.

— Ну, как нынче дела у моего центуриона? Есть новости?

Катон покачал головой.

— Назначения пока ни один из нас не получил. Правда, сегодня у нас состоится встреча во дворце. Так что, вполне возможно, попозже я смогу поделиться добрыми новостями.

— Хм… — Велина наморщила лоб. — Как понимаю, я должна пожелать тебе удачи?

— Это было бы кстати.

Она пожала плечами.

— Видеть не могу, как ты изводишься. Сколько вся эта тягомотина продолжается — месяцев пять?

— Три.

— Ну а что, если так ничего и не найдется? Тебе надо подумать о возможности заняться в жизни чем-то другим. Может быть, тем, что лучше вознаграждается? — Она выгнула дугой бровь и на миг надула губки. — Такой молодой и похожий на мужчину малый, как ты, мог бы пойти далеко в правильной компании. Может быть.

Чувствуя, что краснеет, Катон отвел глаза, повернувшись к очагу. Неприкрытые знаки внимания со стороны Велины смущали его, и ему отчаянно хотелось убраться со двора, пока та не начала расписывать свои планы в отношении его еще подробнее.

Тем временем старик, варивший кашу, снял наконец свой котелок с железной жаровни и поплелся к лестнице. Габиния потянулась к своим горшкам.

— Извини, — произнес, вставая, Катон. — Ты не разрешишь мне пройти первым?

Та молча подняла на него глубоко запавшие, холодные глаза.

— Нынче утром у нас времени в обрез, — пустился в торопливые объяснения Катон. — У нас важная встреча, опаздывать нельзя, надо выйти из дома как можно скорее.

При этом он скорчил умоляющую гримасу и чуть-чуть склонил голову в сторону жены булочника. Худая женщина поджала губы, пряча улыбку, взглянула с почти нескрываемым удовольствием на явно раздраженную Велину и с готовностью сказала:

— Конечно. Раз ты так спешишь, проходи вперед.

— Спасибо, — промолвил Катон с благодарным кивком. Он поставил миски на решетку, добавил в ячмень воды из лохани и стал помешивать варево, дожидаясь готовности.

Велина фыркнула, повернулась и зашагала обратно к пекарне.

— Что, крепко она на тебя глаз положила? — спросил Макрон, выскребая дно своей миски корочкой хлеба.

— Боюсь, что так, — ответил Катон, уже покончивший с едой и сейчас с помощью старой тряпицы натиравший воском свое кожаное снаряжение. Несколько прикрепленных к ремням медальонов, полученных за боевые заслуги, сверкали, как только что отчеканенные монеты. Он уже надел свою плотную воинскую тунику и чешуйчатый панцирь и застегнул на икрах полированные поножи, а теперь, добавив на тряпицу еще воска, усердно добавлял блеска портупее.

— Ну и как, собираешься ты что-нибудь с этим делать? — гнул свое Макрон, изо всех сил стараясь подавить усмешку.

— Ну, точно уж не сейчас. У меня и без того есть о чем беспокоиться. Если мы не уберемся отсюда побыстрее, я с ума сойду!

Макрон покачал головой.

— Ты еще молод. У тебя впереди двадцать, а то и двадцать пять лет службы: времени более чем достаточно. Вот со мной дело обстоит иначе. Пятнадцать лет, это самое большее. Возможно, нынешнее назначение будет для меня единственным шансом поднакопить деньжат перед выходом в отставку.

В голосе его звучала такая озабоченность, что Катон прервал свое занятие и поднял глаза.

— Тогда нам тем более следует попытаться извлечь из нынешней встречи все, что можно. Я долго ее добивался, отираясь возле канцелярии, так что опаздывать нам никак нельзя.

— Ладно. Я тебя понял, парень. Сейчас буду готов.

Чуть позже Катон отступил на шаг и окинул Макрона оценивающим взглядом.

— Как я выгляжу?

Катон снова смерил друга взглядом и поджал губы.

— Сойдет.

— Тогда идем.

Когда два командира, спустившись по лестнице, вышли из доходного дома на улицу, их сверкающие доспехи и яркие красные плащи тут же привлекли к себе внимание. На головах у обоих красовались полированные шлемы с поперечными гребнями из плотного конского волоса. Катон, держа в одной руке трость и положив другую на рукоять меча, подтянулся и выпрямил спину.

Кто-то присвистнул: обернувшись, Катон увидел Велину, стоявшую в проеме двери, что вела с улицы в пекарню ее мужа.

— Да, на вас посмотришь, так поневоле захочешь иметь дело с военными, — промолвила она.

Макрон ухмыльнулся.

— Уверен, это можно будет устроить. Погоди только, когда мы вернемся из дворца.

Велина слабо улыбнулась.

— Буду очень рада видеть… вас обоих.

— Меня в первую очередь, — заявил Макрон.

Катон взял его за руку.

— Ну, пойдем, наконец. Не то опоздаем.

Макрон подмигнул Велине и бок о бок с Катоном зашагал вниз по склону, по направлению к Форуму и блистающей колоннаде огромного императорского дворца, высившегося на Капитолийском холме.

Глава третья

— Центурионы Макрон и Катон? — Преторианец наморщил лоб, всматриваясь в лежащую перед ним на столе таблицу. — Вас нет в списке.

Макрон широко улыбнулся.

— Посмотри еще раз, а? Как следует посмотри, если ты меня понимаешь.

Караульный пожал плечами, устало вздохнул, всем своим видом показывая, как ему надоели подобные, бесконечно повторяющиеся сцены, откинулся назад за столом и покачал головой.

— Прошу прощения, центурион. Я выполняю приказ. Никто не может быть допущен во дворец, если его нет в списке.

— Но мы должны быть в списке, — возразил Катон. — Нам было назначено на сегодня. У нас встреча в военном ведомстве, с прокуратором, который занимается служебными назначениями. Сейчас как раз подошло время, так что прошу нас пропустить.

Караульный поднял бровь.

— Ты знаешь, сколько народу пыталось проскочить мимо меня таким манером?

— Но я говорю правду!

— Правда может быть одна: если вам назначено, вы должны числиться в списке. Раз вас там нет, значит, вам не назначено.

— Да погоди же! — принялся пылко доказывать свою правоту Катон. — Если нас и нет в списке, то просто по ошибке, мы должны там быть. Нам назначено на сегодня: я лично договаривался об этом с писцом прокуратора не далее как вчера. Его зовут Деметрий. Пошли за ним, сообщи, что мы здесь. Он подтвердит мою правоту.

Дежурный помешкал, потом обернулся к кучке мальчишек-рабов, толпившихся в нише по одну сторону обрамленного колоннадой входа во дворец.

— Эй вы! Пусть кто-нибудь сгоняет в военную канцелярию, найдет Деметрия. Тут пришли два командира и говорят, что у них назначена встреча с прокуратором.

— Спасибо, — пробормотал Катон и, отведя Макрона, в сторонку от стола дежурного, направил его к скамьям, стоявшим вдоль стен по обе стороны. Когда они сели, Макрон заворчал:

— Хренова канцелярская крыса. О боги, вот бы мне вывести этого хлыща на плац да помуштровать пару часов! Сразу бы видно стало, каков он есть. Ох уж эти преторианцы — воображают, будто мир обязан им своим существованием. А дворцовая стража, те вообще наихудшие ублюдки из всех!

Он умолк, и они принялись ждать возвращения посланца. Катон поднял глаза на колоссальный, в несколько ярусов, дворцовый комплекс, возведенный на склоне холма и возвышавшийся над Форумом.

Он вырос в этих стенах. Когда-то они представляли для него чуть ли не весь мир — пока, уже больше двух лет назад, не умер его отец и Катон не поступил на службу в легионы. А сейчас эти, некогда такие знакомые, стены и колонны ощущались чужими и казались почему-то меньше, чем раньше.

Впрочем, Катон резонно рассудил, что покинуть дворец ему довелось почти мальчишкой. С тех пор он побывал в разных частях Империи, в том числе и за морем, повидал ужасы сражений: естественно, что это изменило его и заставило видеть мир иначе. Только вот оттого, что эти колоссальные стены и колонны, с которыми было связано столько воспоминаний, вдруг показались ему совсем чужими, у Катона потяжелело на сердце. Неожиданно он ощутил себя гораздо старше, чем был на самом деле, поежился и поплотнее закутался в военный плащ.

Вернувшийся мальчишка подбежал к преторианцу, что-то сказал ему, и дежурный, повернувшись, подозвал к себе центурионов.

— Ты был прав, — промолвил он, кивая Катону. — Деметрий вас примет, прямо сейчас.

— Надо же, неужели? — Макрон фыркнул. — Как это великодушно с его стороны.

Преторианец отреагировал кривой улыбкой.

— Ты и вообразить не можешь, насколько великодушно. Ну да ладно: следуйте за этим пареньком.

Они прошли по входному портику, пересекли маленький двор и вошли в главный корпус дворца. Топот их подбитых гвоздями тяжелых кожаных сапог эхом отдавался от высоких, обрамлявших коридор стен. Путь их пролегал мимо широких дверей, за которыми были видны корпевшие за письменными столами чиновники и писцы, чья непрестанная работа обеспечивала бесперебойное вращение колес управления Империей. Вдоль стен рабочих помещений высились стеллажи, сплошь уставленные свитками и табличками, причем каждая ячейка была аккуратно помечена и пронумерована. Свет попадал в помещения через высокие, зарешеченные окна, и Макрон невольно задумался о том, каково это: проводить год за годом, работая в тесном, замкнутом пространстве, отгороженном от внешнего мира?

Коридор вывел их к узкой лестнице, поднявшись по которой на четыре пролета они попали в другой коридор. Примыкавшие к нему комнаты были просторными и светлыми, в большинстве из них имелись широкие окна, откуда открывался вид на город. Наконец мальчик-раб остановился у широких дверей и постучал по деревянной раме.

— Войдите, — прозвучал изнутри высокий, визгливый голос.

Прежде чем ступить внутрь, Катон повернулся к своему другу и торопливо шепнул:

— Давай говорить буду я. Мне приходилось иметь дело с дворцовыми служителями.

Мальчик-раб провел центурионов за дверь, и те оказались в передней с двумя стоявшими у стен скамьями и тремя окнами, впускавшими достаточно света и воздуха.

«Более чем достаточно», — подумалось Катону, ощутившему холод. Напротив, в другом конце приемной, находилась закрытая дверь, а рядом с ней — большой, сработанный из какого-то темного дерева письменный стол. За ним сидел тот самый писец, с которым у Катона накануне состоялась краткая встреча. Деметрий был худощавым мужчиной в простой, но чистой, аккуратной тунике, с классическим греческим профилем и редеющими, но тщательно напомаженными и завитыми темными волосами. Весь его облик говорил о высоком самомнении и убежденности в важности своего положения. Рядом с ним стояла жаровня, от которой исходило тепло.

На скамье, поближе к жаровне, сидело еще трое военных командиров. Деметрий оторвал взгляд от лежавшего перед ним свитка и кивнул вошедшим:

— Центурионы Макрон и Катон? Вы опаздываете.

Макрон от возмущения аж щеки надул, но Катон заговорил прежде, чем тот успел выразить негодование.

— Нас задержали при входе. Дежурный не обнаружил наших имен в списке тех, кому назначен прием. — Он изобразил улыбку. — Вечно у них, дежурных, путаница. Но мы ведь пришли не слишком поздно, чтобы встретиться с прокуратором.

— Вы пропустили встречу.

— Пропустили?

Макрон уставил в писца палец.

— Послушай меня, приятель…

— Приходите завтра.

— Не дождешься!

Писец пожал плечами.

— Вам же хуже. — Он перевел взгляд на мальчишку-посыльного и добавил: — Покажи центурионам, где выход из Дворца.

— Мы останемся здесь! — взревел Макрон. — И увидимся с прокуратором. Лучше тебе с этим смириться.

— Прокуратор — занятой человек. Вам следовало явиться сюда в назначенное время.

Макрон склонился над столом, вперив в писца пылающий взгляд.

— А тебе следовало внести наши имена в список.

— Это не моя проблема.

— Ничего, сейчас будет твоя!

Макрон потянулся к мечу. Деметрий вздрогнул, увидев появившуюся из ножен полоску стали, вздрогнул и поднял глаза на исполненное холодной решимости лицо Макрона.

— Ты не посмеешь…

— А ты проверь.

Деметрий заколебался, воззрился, явно взывая о помощи, на других командиров, но те и не подумали вмешиваться: лишь насмешливо молчали.

— Я вызову стражу!

— Это ты можешь. Но задолго до того, как она здесь появится, я вышвырну твою тощую задницу за окно. Вниз лететь, должно быть, высоко… — По его лицу расплылась улыбка. — Так что, будь добр, пропусти нас к прокуратору.

Деметрий сглотнул, неловко вертя в руках навощенную табличку.

— Э… Дайте подумать. Хм, да, думаю, когда закончится текущая встреча, он сможет уделить вам чуточку времени. — Вид у него был растерянный. — Вы бы присели, а?

Макрон выпрямился и удовлетворенно кивнул:

— Огромное спасибо.

Когда они с Катоном уселись на скамью рядом с другими командирами, он подмигнул ему и шепнул:

— Теперь говорить буду я. Похоже, мой подход к дворцовым служителям — самый правильный.

Остальные трое военных повернулись к ним и представились. Двое были седовласыми, покрытыми шрамами ветеранами со множеством наградных медальонов на портупеях, а у одного на запястье красовался еще и крученый золотой браслет. Третий, совсем молодой, наградами отмечен не был и в обществе бывалых, заслуженных вояк чувствовал себя неуверенно. Один из ветеранов указал кивком на Деметрия и сказал:

— Хорошая работа, центурион, — ты, кстати, Макрон или Катон?

— Макрон. Служил во Втором легионе Августа, вместе с Катоном.

— Я Луллий Асиний. Это Хосидий Мутил. Переведены в Десятый легион, ждем подъемных. Ну а наш молодой товарищ, Флакх Соссий, дожидается первого назначения.

Молодой командир улыбнулся, с интересом глядя на новоприбывших.

— Второй Августа, говорите? Так вы, выходит, были в Британии. Ну, и каково там?

Макрон ответил не сразу, словно воскрешая в памяти время, заполненное самыми ожесточенными, какие ему только удалось повидать, сражениями. Столь многих павших товарищей — славных бойцов, которых он знал годами, и тех, кого так и не успел толком узнать, так быстро они сложили головы. И врагов: жестких, смелых, с их жуткими предводителями-друидами. Так каково же там?

— Холодно.

— Холодно? — Соссий выглядел удивленным.

Макрон кивнул.

— Ага, холодно. Лучше туда не попадать. Найди себе местечко поуютнее. Вроде Сирии.

Катон лишь покачал головой. Сколько он помнил Макрона, тот всегда говорил о Сирии как о лучшем месте службы во всей Империи. Его давней мечтой было погреть косточки где-нибудь на востоке.

— Сирия? — Асиний рассмеялся. — Мы как раз оттуда. Обучали в Дамаске вспомогательные когорты.

Глаза Макрона загорелись воодушевлением, он подался к собеседнику.

— Расскажи мне об этом, о Сирии. Там и правда так хорошо, как рассказывают?

— Ну, не знаю, что там рассказывают, но…

Дверь кабинета прокуратора открылась, и оттуда вышел человек. Катон с Макроном тут же вскочили и вытянулись по стойке «смирно», остальные быстро последовали их примеру. Деметрий встал последним, выдержав паузу, которая должна была подчеркнуть его привилегированное положение. Вышедший мужчина был облачен в церемониальную сенаторскую тогу с широкой пурпурной каймой. Кивнув центурионам, он покинул приемную, а Деметрий тут же отправился в кабинет своего начальника.

— Господин, центурионы Лициний Катон и Корнелий Макрон ждут приема, — доложил он.

— Они есть в моем списке?

— Недосмотр писца, господин. Виновный будет наказан.

— Ладно. Пусть войдут.

Деметрий пригласил центурионов, пропустил их мимо себя, а когда те вошли внутрь, плотно закрыл за ними дверь.

Они обнаружили, что стоят на толстом ковре, одном из нескольких, устилавших просторное помещение. Кабинет располагался в углу здания и имел два окна, выходивших на разные стороны.

«А окна-то застекленные!» — отметил про себя Макрон, с трудом пытаясь скрыть удивление, вызванное роскошной обстановкой рабочего места прокуратора. В дальнем конце комнаты, за огромным мраморным столом восседал прокуратор, полный мужчина с густой копной темных волос и множеством золотых перстней на коротких, толстых пальцах обеих рук. Он поднял на них глаза с нескрываемым раздражением.

— Ну, подходите сюда. Не тяните.

Катон с Макроном прошли вперед и встали навытяжку перед столом. Прокуратор фыркнул и откинулся в кресле, выставив напоказ обтянутый тонкой шерстью туники округлый живот.

— Что у вас за вопрос?

— Мы ждем нового назначения, командир, — ответил за обоих Катон.

Прокуратор постучал по стопке восковых табличек, лежавших перед ним на столе.

— Понятно. Ты, должно быть, центурион Лициний Катон? Уже несколько месяцев упорно добиваешься назначения в новый легион…

— Три месяца, командир, — уточнил Катон.

— Ага, видно, это из-за твоих бесчисленных прошений и обращений к моим писцам сложилось впечатление, будто это продолжается гораздо дольше. Но, должен сказать, я не могу принять решение по этому вопросу, пока не прояснится ваше положение.

— Наше положение? — встрял Макрон. — Что ты имеешь в виду, командир?

Прокуратор сцепил толстые пальцы и опустил на них подбородок.

— Несколько дней назад я получил сведения о том, что центурион Катон был приговорен к смерти Плавтием, командующим нашими силами в Британии. Это правда?

Катон, ощутивший холод в желудке, кивнул.

— Так точно, командир. Но я могу объяснить.

— Думаю, тебе лучше так и сделать.

Катон сглотнул.

— Наша когорта была приговорена к децимации за то, что нам не удалось выполнить приказ, в результате чего вражескому полководцу с некоторым количеством приспешников удалось ускользнуть. Но потом мы с центурионом Макроном сумели захватить его, и смертный приговор был отменен командиром Второго легиона.

— Понятно. Но должен сказать, что, аннулируя вынесенный тебе приговор, легат Веспасиан превысил свои полномочия. Должен также добавить, что в высоких кругах бытуют еще и некоторые подозрения насчет причастности вас обоих к гибели командира вашей когорты.

Он умолк, глядя на двоих центурионов, стоявших по стойке «смирно», изо всех сил старавшихся не позволить каким-либо чувствам отразиться на их лицах. Не смея переглянуться, те смотрели прямо перед собой. Выдержав паузу, прокуратор продолжил:

— Насколько я понимаю, после этой истории с децимацией вы испытывали не лучшие чувства по отношению к командиру когорты.

— А тебя это удивляет, командир? — воскликнул Макрон. — В том, что когорта понесла наказание, большинство бойцов винили именно его.

— Большинство бойцов? — прокуратор подался вперед. — И командиров тоже?

Макрон кивнул.

— В таком случае вы должны понимать, что смерть центуриона Максимия вызывала соответствующие подозрения. Дело это нешуточное, и мы здесь, в военном ведомстве, приняли решение провести полное расследование. Я отправил письмо командующему Плавтию с тем, чтобы тот представил обстоятельный доклад по этому вопросу. И жду его ответа. В зависимости от итогов расследования вы будете или полностью очищены от подозрений и получите новые назначения, или же взяты под стражу и познакомитесь с удобствами императорской тюрьмы… А до той поры я бы настоятельно рекомендовал вам не пытаться покинуть город.

Тот поднял глаза, увидел отчаяние на их лицах и, позволив себе на какой-то миг снять холодную чиновничью маску, сочувственно покачал головой.

— Очень жаль, но я на самом деле не могу больше ничего ни сказать, ни сделать. А встречу эту допустил лишь потому, что считаю: вы должны быть в курсе происходящего. Принимая во внимание ваши послужные списки, вы вправе рассчитывать хотя бы на это.

Макрон слегка улыбнулся.

— Я бы сказал, на это и на нечто большее.

— Может быть, — пожал плечами прокуратор. — Не мне судить. Но сейчас, думаю, вам лучше уйти.

Макрон с Катоном молча смотрели на него, пока прокуратор не потянулся за пустой восковой табличкой и стилосом, явно показывая, что разговор окончен.

Когда они вышли из кабинета, Катон медленно повернулся к Макрону, и тот увидел, что его молодой друг совершенно ошеломлен словами прокуратора. Он осунулся, худые плечи поникли.

— Пойдем, Катон. — Макрон взял друга за руку и повел на улицу.

Глава четвертая

Выйдя из дворца, центурионы двинулись через забитый народом Форум. Семьи, старавшиеся держаться вместе, и шумные компании молодых людей с кувшинами вина двигались по направлению к Большому цирку, чтобы занять хорошие места перед началом состязаний. С трудом протолкавшись через этот нескончаемый людской поток, они направились в таверну на ближайшем углу. Обычные утренние посетители, возницы и грузчики, работавшие в ночную смену, вымотавшиеся за ночь, а теперь еще и захмелевшие, уже начинали расходиться по домам, чтобы завалиться спать.

Макрон жестом подозвал подавальщика.

— Что угодно, господа? — спросил юнец, с виду большой проныра, с любопытством поглядывая на доспехи и снаряжение и явно думая, как бы содрать с центурионов побольше.

— Кувшин самого дешевого вина. Две чаши. И побыстрее.

— «Быстро заказали, мигом обслужили», — улыбнулся юнец. — Таков наш девиз.

— Здорово, — буркнул Макрон, подняв на него глаза. — Только если без девизов и прочей болтовни, то получится еще быстрее.

— Э… Да, наверное. Я сейчас.

Прислужник умчался, а Макрон снова обернулся к другу. Тот с отсутствующим видом уставился через заполнявшую Форум толпу дальше, на сурово возвышавшийся Палатин и дворец. С того момента, как они покинули кабинет прокуратора, Катон не вымолвил ни слова. Молчал он и сейчас.

— Веселее, парень, — промолвил Макрон, похлопав его по руке. — Вино уже заказано.

Катон повернулся и встретился с ним взглядом.

— У меня нет должности, почти не осталось денег, а теперь, оказывается, еще и могут казнить в самом скором времени. Ты и правда считаешь, что чаша дешевого вина способна мне помочь?

Макрон пожал плечами.

— Ну, хуже от нее тебе в любом случае не станет. Как ни крути, а вино — это лучший способ заставить вещи казаться лучше, чем они есть на самом деле.

— Тебе, конечно, виднее, — пробормотал Катон. — За последние три месяца ты вылакал столько, что хватило бы свалить с ног целую армию.

Вернувшийся прислужник со стуком поставил на деревянную столешницу перед центурионами две чаши самнитской работы, наполнил их из кувшина, после чего, с показной услужливостью поставив на стол и его, осведомился:

— Слыхали новость?

Макрон и Катон повернулись к нему с раздраженными физиономиями, всем видом давая понять, что лучше бы ему заткнуться да поживее от них убраться. Однако отделаться от юнца, рассчитывавшего поживиться, было не так-то просто. Прислонившись к крепкому деревянному столбу, служившему опорой для трех этажей, находившихся над таверной, он с заговорщическим видом объявил:

— Порций вернулся в город.

— Порций? — Макрон поднял бровь. — Кто он, на хрен, такой, этот Порций, и с какого перепугу его возвращение должно меня интересовать?

Юнец покачал головой, явно показывая, что удивлен подобным невежеством, да еще и со стороны армейских командиров.

— Он всего лишь лучший колесничий, когда-либо участвовавший в гонках за «синих». Общепризнанный фаворит сегодняшних состязаний: с упряжкой управляется так, словно родился с вожжами в руках. Я вам вот что скажу, — он подался к ним ближе, — сделав сегодня правильную ставку, можно сорвать хороший куш. И я готов вам в этом помочь.

— Кончай дурить людей, — донесся ворчливый голос из-за соседнего стола, и Макрон, обернувшись, увидел смотревшего на центурионов стражника. — Пустое место этот твой Порций, на него ставить все одно, что кости бросать. Да и вообще, ежели возница на что-то годен, то ездит только за «зеленых». Поберегите свои денежки, командиры. Ставьте на Непота, он «зеленый».

— Непот? — Служитель таверны возмущенно плюнул на пол и воззрился на стражника с той привычной враждебностью, которую всегда испытывали по отношению к своим соперникам агенты ипподромных партий. Затем отступил к своей стойке, не преминув, однако, напоследок пробормотать: — Чем ставить на этого Непота, лучше уж сразу выбросить свои деньжата в Клоаку.

— Я слышу твое вранье! — крикнул из-за стола стражник.

— Ох уж эти гонки, — вздохнул Катон. — Если что и погубит Империю, так это они.

Макрон, однако, своего друга не слышал: его взгляд был прикован к стражнику. Потом он развернулся и похлопал того по плечу.

— Привет, приятель, — с улыбкой промолвил центурион. — Эти скачки… Надеюсь, у тебя найдется добрый совет для товарища по оружию?

— Совет? — Тот обвел взглядом зал, но, похоже, никто больше их разговор не слушал. — Да, один совет у меня найдется. Ни за что не ставьте на этого прощелыгу Порция. Он постучал себя пальцем по носу. — Непот, командир, вот правильный выбор. Поставь на него всего несколько денариев, и тебе будет весело. Ну а сейчас прошу прощения, но я должен идти.

Заскрежетал по напольным плитам отодвигаемый табурет: стражник нетвердо поднялся на ноги, двинулся, пошатываясь, к дверям и, едва выйдя из таверны, исчез в заполнявшей Форум толпе.

— Сюда ему, надо думать, лучше не возвращаться, — пробормотал Катон. — Впрочем, это мелочи: мне бы его проблемы.

Макрон повернулся к другу: ему очень хотелось чем-то его утешить, но по этой части он никогда не был силен.

— Это просто невезенье, парень.

— Невезение? — Катон горько рассмеялся. — Нет, куда больше, чем просто невезение. Я что имею в виду: после всего, что нам пришлось испытать, после всего, что мы сделали для командующего, этот патрицианский ублюдок добьется-таки того, чтобы со мной расправились. Вот на это ты можешь ставить любые деньги без риска. И все только ради того, чтобы сохранить незапятнанной свою репутацию поборника строгой дисциплины. Ну а императорский секретарь, ясное дело, его в этом поддержит.

— Он может предложить помилование, — предположил Макрон.

— Ничего такого он не предложит, — отрезал Катон. — И в любом случае: ты ни о чем не забываешь?

— Не понял. Что ты имеешь в виду?

— Да то, что ты тоже под угрозой. Что, если командующему приспичит объявить тебя причастным к делу о смерти центуриона Максимия?

— Не думаю, чтобы он так поступил. Никаких свидетельств моей причастности к этому убийству у него нет — только слухи, распускаемые горсткой идиотов, почему-то не верящих, что Максимия убили враги. Нет, меня вовсе не это тревожит, я беспокоюсь о тебе.

Он вдруг смутился, отвел глаза и непроизвольно покосился на крепко привязанный к поясу кошель.

— Но и с тобой все, может быть, еще обойдется, а вот что меня беспокоит в первую очередь, так это тот факт, что мы вконец издержались, и если в ближайшие несколько дней не получим положенных выплат, нам придется голодать. А если не получим и до следующего месяца, то нас вышвырнут на улицу, потому как не сможем заплатить за комнату. Одно к одному, и все не радует. Верно говорю, парень?

— Верно.

— Стало быть, надо с этим что-то делать.

— Что, например?

Макрон улыбнулся и подался к нему через стол:

— Например, воспользоваться советом и отправиться, пока не поздно, в Большой цирк.

— Ты совсем спятил? У нас осталось несколько последних монет, а ты хочешь спустить их на скачках?

— Спускают деньги одни дураки. А мы будем действовать наверняка.

— Нет, ты, похоже, неисправимый оптимист. А я? Я реалист. Поставить деньги на скачках — это все равно что просто выбросить их.

Макрон хлопнул ладонью по столу с такой силой, что подскочили чаши.

— Да кончай ты, Катон! Просто выбросить — это одно, а воспользоваться советом и попытать счастья — совсем другое. Денег у нас все равно в обрез, но шанс выиграть есть всегда, и если повезет, мы еще некоторое время продержимся. Да и что мы рискуем потерять?

— Да ничего, кроме здравого смысла.

Макрон смерил его взглядом.

— Давай хоть раз положимся на судьбу и посмотрим, что из этого выйдет.

Катон задумался, но размышлял недолго. Макрон был прав: он уже потерял все, что имел в жизни, да почти наверняка и ее тоже. Так стоит ли переживать из-за нескольких монет? Еще неизвестно, что случится раньше: придет ответ командующего из Британии или костоломы хозяина дома начнут вышибать из него долги. Но пока он жив, надо, по крайней мере, попытаться прожить оставшиеся дни получше.

— Ладно, уговорил. Пошли.

Когда они, пройдя под огромной аркой, оказались в Большом цирке, в секторе, отведенном для военных, уже почти не оставалось свободных мест. Большая часть каменных скамей была занята преторианцами, пившими вино из кожаных мехов и делавшими ставки, но кое-где среди них виднелись и группы легионеров. То были отпускники или служаки, дожидавшиеся, как и Макрон с Катоном, нового назначения. Были и, совсем в малом количестве, отставники, уволенные по выслуге лет или по увечью и теперь жившие в свое удовольствие, получая пенсию и пользуясь всеми правами ветеранов.

Император Клавдий прозорливо изменил план рассадки так, что теперь по обе стороны и позади от императорской ложи располагались гвардейцы; сенаторам же была выделена особая, просторная зона, где те привольно расположившись на скамьях, потягивали подогретое вино из кубков, которые подносили им рабы. Озирая амфитеатр, Катон отметил небольшой изолированный сектор, предназначавшийся для дев-весталок, и не столь просторную, как сенаторская, но все же оставлявшую некоторый простор зону для всадников и почетных гостей. Почти все прочие скамьи были битком забиты простонародьем, а в самых задних рядах теснились иностранцы, вольноотпущенники и не связанные семейными узами женщины, многие из которых явно промышляли торговлей своей особой.

— Нечего тебе туда таращиться, — буркнул Макрон, проследив за взглядом друга. — Они не для тебя. Во всяком случае до тех пор, пока Непот не сделает свое дело.

Катон перевел взгляд вперед и вниз, туда, где должны были состояться скачки. Группа распорядителей направлялась на свои места, в то время как рабы завершали последние приготовления к первому заезду, посыпая песком, разглаживая и выравнивая дорожки. Жреческие помощники выкатили к центру площадки, туда, где напротив императорской ложи находился жертвенник, клетку с безукоризненно белыми козами.

Как обычно, вокруг арены сновали бесчисленные разносчики, торговавшие закусками, подушками, чтобы подкладывать на каменные скамьи, и яркими шарфами, какие надевали сторонники той или иной партии. Тут же вертелись и служки, принимавшие ставки: каждого из них, для уверенности в сохранности денег, сопровождал громила, а то и двое. Макрон, нервно сглотнув, поднялся и двинулся к смуглому испанцу, державшему узел с восковыми табличками. За его спиной маячили двое громил могучего сложения и устрашающего, как у большинства отставных гладиаторов, вида. У каждого из них имелся подвешенный на переброшенном через плечо ремне денежный ящик, а в руке толстый деревянный посох.

— Дай-ка догадаюсь, — промолвил принимавший ставки служитель, окидывая Макрона взглядом и оценивая его возможности. — Надо думать, ты хочешь поставить золотой на победу Порция.

— Хм, нет, — буркнул Макрон, чувствуя, как проступила на щеках краска смущения, и тихо продолжил: — Пять денариев на Непота.

— Пять денариев? — громко удивился служитель. — Всего-то? Заслуженный центурион наверняка может позволить себе большую ставку.

— Да, позволить могу. Но ставлю пять.

— На Непота? А ты слышал, что ставки один к десяти?

— На то и рассчитываю.

— Ну, деньги твои. Если ты уверен…

Макрон нахмурился.

— Ты принимаешь ставку или нет?

— Конечно, конечно, я с радостью приму твои деньги. Один момент… господин.

Служитель выудил табличку, взял стилос и, бормоча себе под нос, стал делать очередную запись.

— Пять ден. На Непота… Как твое имя?

— Центурион Макрон.

— Макрон… Прекрасно, все записано, давай свою ставку.

Макрон вручил ему пять серебряных монет из своего кошелька, а служитель опустил их в щель короба одного из своих охранников. Монетки глухо звякнули, упав на уже лежавшие внутри. Служитель кивнул человеку, несшему короб:

— Ставка номер сто сорок три.

Бывший гладиатор приподнял висевший на боку тяжелый металлический обод, нашел колышек с нужным номером и, высвободив из ячейки, вручил Макрону. Служитель ехидно улыбнулся.

— Приятно было иметь с тобой дело, хотя сомневаюсь, что мы увидимся снова. А сейчас, если ты меня извинишь…

Макрон сунул колышек к себе в кошель и вернулся к Катону.

— Сколько ты поставил на Непота? — поинтересовался тот.

— Достаточно, — беззаботно ответил Макрон и поверх голов зрителей указал на императорскую ложу. — Смотри, слуги Клавдия уже там. Должно быть, скоро сам будет.

— Так все-таки сколько? — стоял на своем Катон.

— Ну, пять денариев… Что-то вроде того.

— Пять? Макрон, это же почти все, что у нас есть.

— Это все, что у нас есть. — Макрон виновато пожал плечами. — Ну да, мы рискуем. Но ставки десять к одному.

— Вот как? А почему ты считаешь, что это хорошо? Как я понимаю, шансов на проигрыш у нас девять из десяти.

— Послушай, — понизил голос Макрон, — тот малый сказал, что дело верное. Мы с тобой получим пятьдесят полновесных серебряных монет.

— Спасибо, считать я умею. Пятьдесят монет. Это если Непот выиграет.

— Он выиграет, ты уж мне поверь. У меня на такие вещи чутье.

Катон покачал головой и отвернулся: взгляд его снова переместился к императорской ложе.

Слуги деловито расставляли на стоявшем рядом с императорским креслом столе закуски и вино. Даже с расстояния в полсотни шагов Катон рассмотрел аккуратно разложенные на большом плоском блюде куски дичи, глазированные чем-то, похожим на мед. От этого зрелища рот его наполнился слюной, а в животе заурчало.

В это время в ложу, проходя через отдельный вход, начали заходить и рассаживаться приближенные императора. Горстка избранных сенаторов устроились на табуретах с подушками, расставленных по обе стороны от тронного помоста. Вошедшие следом вольноотпущенники и писцы остались стоять в задней части ложи. И наконец, все увидели пучки седых волос и золотой венец, покрывавший голову Клавдия. Толпа разразилась восторженным ревом, отдававшимся от стен Большого цирка.

«Громче, чем шум битвы, — подумал Катон. — Гораздо громче».

Некоторое время император стоял неподвижно, греясь в лучах почитания. Лишь голова его слегка подергивалась: это происходило непроизвольно и не поддавалось никакому контролю. Наконец Клавдий медленно поднял руку, приветствуя собравшихся, которые откликнулись на этот жест еще более оглушительным ревом. Затем рука императора упала, он взошел на помост и неуклюже опустился на сиденье. Когда рядом с ним появилась его жена, Мессалина, ликование сделалось и вовсе безумным.

Макрон склонился к Катону и прокричал ему в ухо:

— Судя по тому, что я слышал, здесь найдется немало тех, кто знает ее чуть ли не так же хорошо, как и ее муж.

Он усмехнулся, тогда как Катон встревоженно огляделся, опасаясь, не подслушал ли кто это высказывание. Он прекрасно знал, что в любой толпе найдется немало желающих донести, за скромное вознаграждение, о крамольных речах дворцовым агентам. После такого доноса в дверь невоздержанного на язык человека стучались преторианцы. Его уводили, и больше его никто не видел и ничего о нем не слышал. К счастью, неосторожные слова Макрона потонули в реве толпы, так что Катон вздохнул с облегчением.

И тут в ложу вошел еще один человек: худой, темноволосый, в простой белой тоге. Клавдий улыбнулся вошедшему и указал ему на место рядом с помостом. Катон почувствовал у своего уха сложенную чашечкой ладонь Макрона: тот указал на новоприбывшего и спросил:

— Узнаешь, кто пожаловал?

Катон кивнул.

— Наш приятель, секретарь императора.

— Как думаешь, Нарцисс знает, что мы в Риме?

— Если еще и нет, то скоро узнает!

— Нам это ничего хорошего не сулит. Это ведь он, ублюдок, подбил командующего на то, чтобы подвергнуть нашу когорту децимации.

— Да уж, помню. Весть о том, что я жив, его не обрадует.

Глядя поверх голов зрителей на Нарцисса, Катон ощутил накатившую волну страха. Мало что могло укрыться от человека, контролировавшего тайные службы Империи и располагавшего, в силу доверия к нему Клавдия, почти неограниченными возможностями. И уж конечно, узнай Нарцисс, что Катон в городе, он уж постарается — чем скорее, тем лучше — обрубить все концы, удушив его в каком-нибудь темном, забытом каземате Мамертинской тюрьмы. Правда, при всех возможностях Нарцисса оставалась некая вероятность того, что его всевидящее око пока еще не обнаружило их с Макроном.

И в этот самый момент Нарцисс вдруг повернулся на своем сиденье и, прежде чем Катон успел среагировать, устремил взгляд поверх толпы именно туда, где сидели центурионы. Внутри у Катона похолодело: с задержкой всего на долю мгновения он распластался на скамье, уйдя с линии взгляда.

— Дерьмо… — твердил в отчаянии Катон. — Дерьмо… дерьмо… дерьмо!

Ничего не понимающий, но встревоженный странным поведением друга, Макрон присел на корточки рядом с ним.

— Что с тобой?

— Он нас засек! Нарцисс меня видел.

— Ну не хрена же себе! Но как это возможно? Мы всего лишь пара физиономий среди тысяч людей. Он не мог…

— А я тебе говорю, он видел меня! — вскричал Катон, чуть ли не ощущая грубую хватку преторианцев, которых Нарцисс, конечно же, пошлет его схватить. — Все может закончиться в любой момент.

Макрон медленно поднялся, бросил взгляд на императорскую ложу и тут же снова присел рядом с другом.

— Послушай, он даже не смотрит в эту сторону. Сидит, беседует с императором, ничего больше. Не мог он тебя узнать. Успокойся!

Ликующие крики быстро смолкли: жрецы приготовились совершить жертвоприношение в честь открытия состязаний. Двое жреческих помощников вытащили из клетки упиравшегося белого козла, подняли, схватив за ноги, по ступеням к алтарю и бросили на поблескивающую мраморную поверхность. Над площадкой разнесся едва достигавший зрительских рядов высокий голос жреца, возносившего хвалу Юпитеру, наилучшему и величайшему императору Клавдию, его домочадцам, Сенату и народу Рима, а также колесничим. Затем он воздел над блеющим животным кривой кинжал, выдержал паузу, дав солнцу блеснуть на клинке, и нанес удар. Отдаленное блеяние резко оборвалось. Жрец склонился над еще дергавшимся жертвенным животным, вскрыл ему брюшную полость и извлек печень, отливавшую пурпуром и испускавшую в холодном воздухе пар. Он внимательно рассмотрел извлеченный орган, потом подозвал коллегу, который подверг ее столь же пристальному осмотру. Жрецы посовещались, после чего первый из них воздел печень над головой в знак того, что Юпитер принял жертву, а стало быть, можно начинать состязания. По стадиону, замершему до этого в напряженном ожидании, прокатился облегченный вздох. Макрон хлопнул себя ладонями по коленям, ухмыляясь, как мальчишка.

Настал черед благочестивых речей отцов сенаторов, которые, впрочем, постарались сделать их настолько краткими, насколько позволяли приличия. Все сводилось к обычным цветистым похвалам в адрес устроителя состязаний, каковым в данном случае являлся император Клавдий, который, выслушивая славословия, нетерпеливо притопывал ногой и даже помахал рукой, давая выступавшим понять, чтобы те побыстрее закруглялись. Зрители вежливо аплодировали каждому оратору, а когда последний из них наконец спустился с помоста, вытянули шеи, обратили взоры к линии ворот в дальней стене цирка и замерли в ожидании.

На миг над ареной воцарилась тишина. Потом грянули трубы и ворота распахнулись: за ними находились темные тоннели, что вели к сборной площадке. В темноте угадывалось движение, а спустя долю мгновения оттуда на песчаную арену выкатили колесницы. Зрители, вскакивая с мест, разразились криками, сначала хаотичными, а потом довольно слаженными: сторонники каждой партии славили своих фаворитов и грубо поносили соперников. Преторианцы по большей части поддерживали «синих» и выкрикивали имя Порция, когда тот во главе своей команды проехал мимо императорской ложи, приветствуя Клавдия.

— Чтоб тебе проиграть, ублюдок, — проворчал себе под нос Макрон, но тут же нервно огляделся, набрал воздуху и заорал: — Порций, давай!

Катон удивленно поднял бровь. Макрон пожал плечами и пояснил:

— Это чтобы не выделяться. Драка нам с тобой ни к чему.

Между тем колесницы четырех различавшихся по цвету команд совершили приветственный объезд и теперь выстроились в одну линию, напротив императорской ложи. Вспомогательный персонал толпился вокруг, в последний раз проверяя и подправляя упряжь или нанося дополнительную смазку на оси. Сами колесничие проверяли поводья и в сотый раз убеждались в том, что острые, как бритвы, ножи при них, в своих ножнах. На каждом вознице была короткая туника без рукавов, на ногах легкие обмотки. И то и другое — цвета своей команды.

Все свое внимание Макрон сосредоточил на Непоте, жилистом, смуглом мужчине в зеленой тунике. Тот держался прямо и стоял неподвижно, как показалось Макрону, так неподвижно, словно боялся пошевелиться. А стоило бы.

Наконец все приготовления были завершены, вспомогательные команды покинули площадку, а колесничие взялись за вожжи, сдерживая своих скакунов. Выращенные специально для скачек животные нервно переступали и фыркали, их мощные лоснящиеся бока вздымались и опадали.

Даже Катон на какое-то время позабыл все свои тревоги: сидел на самом краешке скамьи и не сводил взгляда с колесниц, готовых сорваться с места. Император кивнул распорядителю, и тот выступил на подиум, напротив императорской ложи. В руках он держал маленький флаг, который аккуратно развернул, после чего медленно поднял, полностью выпрямив руку. Взоры тысяч собравшихся на стадионе людей были обращены к нему, над ареной висела тишина, нарушаемая лишь конским храпом. Выждав и убедившись, что упряжки выстроились в настолько ровную линию, насколько это вообще возможно, распорядитель резко взмахнул рукой, опустив затрепетавший флаг. Зрители откликнулись громовым ревом. Колесничие щелкнули вожжами, и из-под копыт рванувшихся вперед коней полетели фонтаны песка.

Состязания начались.

Порций, оправдывая репутацию, сумел-таки выжать из своей упряжки больше, чем другие, и на первом прогоне вырвался вперед. «Синяя» колесница с отрывом от других упряжек домчалась до поворотного помоста, на всей скорости стала огибать его, рискованно кренясь и взметая целые песчаные завесы, и на время пропала из виду. Крики окружавших Катона зрителей стихли, все взоры были обращены к сооружению, из-за которого ожидалось появление колесниц. И вот, разбрасывая песок, первая из них оказалась на виду. Преторианцы подскакивали от восторга, выкрикивая имя Порция. Однако оказалось, что прямо за ним следует Непот, и у Макрона едва не вырвался возглас одобрения: разрыв между соперниками был совсем невелик и, по мере того как они неслись обратно к императорской ложе, неуклонно сокращался. Это, однако, не укрылось от Порция, который, увидев опасность, принялся маневрировать так, чтобы его колесница преграждала сопернику дорогу. Сторонники «зеленых» взревели от ярости. Макрон что было сил сжал кулаки и закусил губу, стараясь не издать ни звука. Что же до сидевшего рядом с ним Катона, то он едва мог смотреть на то, как человек, в руках которого находилась судьба их последних денег, отчаянно натягивал вожжи, а потом, уже недалеко от поворота, резко забрал влево. Порций неверно оценил этот маневр и замешкался — лишь на долю мгновения. Непот не преминул этим воспользоваться: навалился на ограждение колесницы, подбадривая истошными криками свою упряжку, и отчаянным усилием вырвался вперед. Катон ощутил бурный прилив радости, хотя приложил все усилия, чтобы этого не выдать.

А вот у Макрона вырвался возглас: он даже вскинул над головой сжатый кулак, но тут же встревоженно огляделся. Некоторые преторианцы, похоже, заметили его жест и удивились, но скачки продолжались, и их взгляды снова обратились к арене.

— Осторожно, — пробормотал Катон. — Мне почему-то кажется, что мы не среди друзей.

Между тем на площадке Непот первым домчался до поворотного помоста и, огибая его, скрылся из виду. За ним, отставая совсем ненамного, умчалась «синяя» колесница. Остальные упряжки, «красная» и «желтая», скакали бок о бок, изо всех сил стараясь сократить разрыв, отделявший их от лидеров. И снова цирк замер, ожидая, когда колесницы появятся из-за поворота. Туда в нетерпении были обращены все взоры.

Впрочем, не все.

Машинально бросив взгляд в сторону императорской ложи, Катон увидел, что Нарцисс смотрит не на арену, а прямо на него. Их глаза встретились: тот был в этом уверен. Секретарь императора смотрел прямо на него, и Катону не оставалось ничего другого, как попытаться не выдать себя, сделав вид, будто он просто один из множества зрителей. Но Нарцисс указал на него пальцем, медленно помахал рукой и снова обратил взор к арене.

Молодого центуриона сковал холод страха. Сомнений не оставалось: Нарцисс увидел его, узнал, и уж теперь-то ему от секретаря императора не укрыться. Катон понимал, что может считать себя почти покойником.

Нарцисс подозвал к себе одного из командиров стражи и стал что-то оживленно говорить ему на ухо. Конечно, он мог говорить о ком и о чем угодно, но если у Катона и была такая надежда, то она угасла, поскольку Нарцисс, повернувшись, снова указал в его сторону. Стражник кивнул и направился к выходу из императорской ложи.

Катон схватил друга за руку.

— Уходим отсюда! Быстро!

— Ты спятил? — Макрон вырвал руку. — Уйти и оставить просто так свои деньги? У нас же ничего не осталось. Никуда мы не пойдем до конца состязаний.

— Но…

Мысли Катона метались в голове. Объяснять Макрону, в чем дело, не было времени, а просто так его отсюда не увести.

— Ладно… Я буду в той таверне. Найдешь меня там, я все объясню.

Он встал, подхватил свой шлем и поспешил вниз по ступеням к выходу.

— Катон, — слышался позади голос Макрона. — Погоди!.. Да ну тебя, на хрен!

Спустившись по ступеням, Катон вышел на опоясывавшую цирк снаружи, проходя под трибунами амфитеатра, крытую галерею, откуда широкий лестничный пролет выводил на улицу. Топот подбитых гвоздями сапог центуриона разносился по галерее, эхом отдаваясь от стен и сводчатого потолка. Сзади доносились приглушенные теперь толщей стен крики зрителей, но Катону казалось, что он уже слышит топот других солдатских сапог и голоса преследователей. Он припустил бегом, перепрыгивая через три ступеньки за раз, рискуя упасть и покалечиться в своем стремлении убраться из цирка, пока его не перехватили люди Нарцисса.

Сбежав по лестнице, Катон выступил из тени здания и увидел, что проходившая мимо стадиона оживленная улица, как и до начала состязаний, полна народа. Он сообразил, что если вздумает бежать и дальше, то сразу обратит на себя внимание, а потому, решив не выделяться, набрал воздуху и шагнул вперед, смешавшись с прохожими. Пересекая улицу по диагонали, центурион направился к проему между линиями лавок на противоположной стороне: то был створ узенькой улочки, выводившей к Форуму. Сзади, со стороны лестницы цирка, теперь уже отчетливо послышался топот сапог, и он чуть было не обернулся, однако усилием воли заставил себя не делать этого и продолжил пересекать широкую, запруженную народом улицу. Порой ему приходилось протискиваться или проталкиваться, но Катон, не задерживаясь, следовал дальше, с замиранием сердца ожидая оклика, который мог раздаться сзади в любой миг и означал бы для него только одно — конец. Наконец, перебравшись на ту сторону, он нырнул в узкий проулок и только оттуда, из его горловины, позволил себе бросить краткий взгляд в сторону Большого цирка. На ступенях чуть выше уровня улицы стояли четыре стражника, но в его сторону ни один из них не смотрел.

Катон поспешил дальше по старой, извилистой улочке, сбегавшей вниз по склону холма и, чем дальше, становившейся все уже, пока небо над головой почти не пропало из виду, поскольку карнизы и свесы крыш, теснившихся по обе стороны высоченных доходных домов, едва не перекрывали уличный проем. Оглушительный рев наполнявшей цирк толпы постепенно стихал за его спиной, зато тошнотворные запахи гниющих объедков и нечистот делались все сильнее. Он шагал быстро, благо людей по пути попадалось совсем немного: несколько угрюмого вида женщин, стоявших в дверных проемах, проводили его взглядами, да компания пьяных юнцов, тащившихся наверх, к цирку, шли навстречу. Чтобы разминуться с ними, ему пришлось прижаться к стене. Никаких знаков и указателей, которые помогли бы ориентироваться, в этом проулке не было, и Катону оставалось лишь полагаться на внутреннее чувство направления да на то, что, как улица ни петляет, она все равно идет на спуск. Наконец, после очередного изгиба она влилась в другую, более широкую и многолюдную. Выйдя на нее, Катон увидел, что Форум находится по левую руку, глубоко вздохнул и направился туда, стараясь шагать размеренно, дабы ничто в его облике не выдавало несчастного беглеца, каковым он, увы, и являлся.

Найти давешнюю таверну удалось довольно легко. Внутри он занял место у стены с расчетом на то, чтобы иметь возможность наблюдать за толпой снаружи, но оставаться в тени и не бросаться в глаза. Молодой служитель, вытирая грязной тряпкой руки, подошел к нему, и в глазах у него мелькнуло узнавание. Он ухмыльнулся.

— Что, на состязания так и не пошли?

— Да пошли мы, — буркнул в ответ Катон, прежде чем сообразил, что его уход из цирка в разгар скачек выглядит подозрительно и нуждается в объяснении. — Пойти-то пошли, но потом я вспомнил, что у меня здесь кое с кем назначена встреча. А потом и мой друг сюда придет.

— Понятно, — пожал плечами юнец. — Ладно, дело хозяйское. Что будем пить?

— Пить?

— Приятель, это таверна, а не комната ожидания.

— Чашу вина. Подогретого.

— Всего чашу?

— Это все, чего я хочу. Пока.

— Ладно.

Служитель перекинул тряпку через плечо и направился к прилавку, где стояли большие кувшины с вином. Налив горячего напитка, он вернулся и поставил испускавшую пар чашу перед Катоном.

— Один сестерций.

Катону стало не по себе: все их деньги хранились у Макрона, а тот остался в цирке. Он поднял глаза на юношу.

— Запиши в долг. Я рассчитаюсь, когда подойдет мой друг.

Юнец покачал головой.

— Никаких записей. В нашем заведении это не принято. Деньги сразу.

Катон прочистил горло, вперил в парнишку тяжелый взгляд и низким, похожим на рычание голосом произнес:

— Сказано тебе, заплачу позже. Оставь меня в покое.

Трактирщик собрался было возразить, но Катон откинулся к стене, скрестил руки на груди и кивком указал в глубь таверны. Юнец помолчал, холодно глядя на него, но потом все же удалился за свою стойку и принялся протирать чаши, то и дело посматривая на неудобного посетителя.

Катон снова принялся рассматривать толпу на Форуме. Хорошо бы, Макрон вернулся после первого заезда. Если победил Непот, ему только и надо, что забрать выигрыш и отправиться на Форум.

Миновал час. Вино в чаше давно кончилось: сделать новый заказ, не зная, когда и с чем ждать Макрона, Катон не решался и начал уже тревожиться о том, как ему вообще убраться из этой таверны.

И тут неподалеку плотная толпа раздалась. Какая-то женщина негодующе вскрикнула, отпрянув с пути человека в доспехах центуриона. Лицо его было окровавлено, и Катон не сразу признал друга, но, когда тот направился к таверне, вскочил из-за стола.

— Макрон! Проклятье, Макрон, что с тобой случилось?

Глава пятая

— Прочь с дороги! — проревел Макрон и, оттолкнув Катона в сторону, устремился к прилавку и размахнулся, метя тяжелым кулаком в физиономию подавальщика. Тот, однако, несмотря на молодость, давно работал в тавернах у Форума, навидался всякого и знал, как действовать в подобных случаях. Он поднырнул под руку центуриона, проскользнул мимо него и нанес ему сзади такой сильный удар, что тот, опрокидывая столы и табуретки, отлетел к прилавку и врезался в него так, что это столкновение вышибло весь воздух из его легких. Пока Макрон пытался прийти в себя, тряся головой, юнец метнулся за свой прилавок и выудил оттуда увесистую дубину. Остальные посетители вскочили из-за столов и выбежали наружу, однако в дверях остановились, с любопытством глядя, что же будет дальше.

— Надо кликнуть стражу! — предложил один из посетителей, и его дружно поддержала собравшаяся у входа толпа.

Вот уже чего Катон никак не хотел, так это оказаться в руках стражников из патрулировавшей улицы когорты. Он поспешил к прилавку и потряс Макрона за плечо.

— Макрон, они за стражей послали. Надо уносить ноги.

— Сейчас. Только разберусь с этим ублюдком.

— Не сейчас.

Катон оглянулся и увидел, что юнец стоит, держа дубинку наготове и глядя на них со злобой.

— Эй, сколько я должен тебе за выпивку?

— За выпивку? — Парень нахмурился. — Да ни хрена! Только забери отсюда этого урода.

— Ладно, ладно.

Катон осторожно подошел к Макрону, крепко взял его за руку и сказал:

— Пошли. Нам нужно идти.

Видимо, уловив настоятельность в его тоне, Макрон кивнул, и центурионы, пробравшись среди раскиданной мебели и утвари, вывалились на улицу. Толпа непроизвольно подалась назад, освободив пространство перед ними. Но в отдалении, за головами зевак, уже показались красные гребни из конского волоса, венчавшие шлемы направлявшихся к таверне стражников.

— Сюда!

Катон потащил Макрона к лоткам и прилавкам, обрамлявшим Форум по краям, спеша затеряться в плотной толпе покупателей и праздношатающихся гуляк. Лишь почувствовав, что непосредственная опасность миновала, Катон, затащив друга в узенький проулок позади Форума, позволил себе и ему остановиться и, привалившись к испачканной штукатуркой стене древнего святилища, перевести дух.

— Что ты тут, на хрен, устроил? — выдохнул Катон, когда к нему вернулось дыхание.

— А?

— Драка в таверне. На кой хрен ты ее затеял?

— Этот ублюдок из сторонников Порция.

— Знаю. И что с того?

— Порций победил.

— А при чем тут… Ох, дерьмо! — Катон уронил голову. — Ставка! Ты лишился всех наших денег.

— Что значит «ты лишился»? — возмутился Макрон. — Деньги были наши. В случае выигрыша ты получил бы честную долю.

— Но выигрыша-то нет.

— Знаю. — Макрон ударил себя кулаком в грудь. — Мне ли не знать, я ведь был там, когда Непот потерял управление своей хреновой колесницей и врезался в стену. Меньше, чем в сотне шагов от финиша. Преторианцы со смеху покатились…

— И?

— Что «и»? — Макрон опустил глаза. — Ну, врезал я одному.

— Одному?

— Ну двум. А может, и еще нескольким досталось, кто их разберет. Мне уже не вспомнить. Один так и остался лежать.

— Понятно, — процедил Катон сквозь сжатые зубы. — Стало быть, ты не только лишился наших денег, но еще и посадил нам на хвост преторианцев? А потом еще и устроил эту бучу в таверне, в результате чего нас также разыскивает и городская когорта. — Катон потер лоб, стараясь привести в порядок мечущиеся мысли. — Ну а вдобавок ко всем этим «радостям» Нарцисс знает, что мы в Риме.

Макрон вскинул глаза:

— Точно?

— Он меня видел. Там, в цирке.

— Ты уверен?

— Да уж так уверен, что дальше некуда. Он мало того что смотрел прямо на меня, так даже рукой помахал. Ну а потом послал за мной стражу. А ты как думал, почему я так поспешно оттуда убрался?

Макрон пожал плечами:

— Я гадал об этом, да так ни к чему и не пришел. Ладно, теперь-то что будем делать?

— Вопрос хороший. Плохо то, что на него нет ответа. Бежать из города — это не выход: они наверняка пошлют соглядатаев с нашими приметами к городским воротам. Но остаться в Риме и залечь на дно мы тоже не можем: на это нужны деньги, а их у нас нет.

Повисло молчание. Потом Макрон прикоснулся рукой к разбитому лицу и поморщился, когда его палец уткнулся в здоровенный кровоподтек.

— Ох ты! Больно!

— Ты это заслужил.

— Спасибо за сочувствие, — проворчал Макрон. — Тебе не кажется, что сейчас нам лучше убраться с улицы?

Ночью Катон лежал на боку, уставившись в стену, настолько близкую, что благодаря пробивавшемуся сквозь разбитый ставень лунному свету видел, как поблескивает на растрескавшейся штукатурке осевшая влага от его дыхания. За все предыдущие месяцы он ни разу не чувствовал себя таким вымотанным, однако уснуть не мог: мысли его вертелись вокруг событий минувшего дня. Неуверенность в будущем, изводившая Катона с самого возвращения в Рим, казалась сущей ерундой по сравнению с отчаянием, которое он ощущал в нынешней ситуации. Спасти его сейчас могло разве что чудо.

Терзаемый подобными мыслями, Катон лежал неподвижно, уставившись в стену, как ему казалось, час за часом. А вот толстокожий Макрон, по своему обыкновению, заснул чуть ли не сразу же, как только рухнул на свой тюфяк, и сейчас его мощный храп сотрясал весь доходный дом. Некоторое время Катон подумывал о том, чтобы подойти и перевернуть друга на бок, но для этого пришлось бы выбираться из теплого гнезда, которое он устроил себе с помощью туники, армейского плаща и одеяла. Катон постарался притерпеться к шуму, постепенно перестал его замечать и наконец тоже провалился в сон.

…Пробудил его резкий, грохочущий стук. Час был ранний: едва рассвело, и в сером утреннем мареве еще можно было видеть луну. Присев на койке, Катон повернулся как раз в тот момент, когда после очередного удара старая деревянная дверь расщепилась, щеколда вылетела из пазов, а несколько выбитых планок, пролетев по комнате, врезались в стену, осыпав пол штукатуркой.

— Какого хрена…

Макрон разлепил глаза, и тут в комнату ввалились четверо стражников, в полном вооружении, с обнаженными мечами.

— Оставаться на местах! — выкрикнул один из них, подтвердив серьезность своего приказа взмахом клинка. Катон с Макроном замерли, после чего тот опустил меч и обратился к ним уже не угрожающим, а официальным тоном: — Центурионы Макрон и Катон?

Катон кивнул.

— Вас желает видеть Нарцисс.

Глава шестая

Макрон выругался и потянулся было к лежавшему у стены мечу, но преторианец отреагировал мгновенно, ударив кованым сапогом по запястью и придавив руку к полу. Центурион вскрикнул от боли, но, прежде чем успел еще что-нибудь сказать или сделать, почувствовал у горла острие клинка.

— Командир, мне не хотелось бы проливать кровь, — урезонивающим тоном промолвил преторианец. — Мы превосходим вас числом, застали врасплох, и в случае сопротивления вы оба будете убиты, прежде чем успеете обнажить мечи. Поэтому давайте не создавать друг другу лишних проблем.

Он выжидающе умолк, а когда Макрон кивнул, медленно поднял сапог, хотя клинок продолжал держать нацеленным на горло, и, не сводя с центуриона глаз, распорядился: — Фронтин, забери их оружие.

Один из его людей вложил свой меч в ножны и, пройдясь по комнате, собрал мечи и кинжалы центурионов. Только после того как тот вышел из помещения, начальник стражи убрал клинок от горла и отступил на шаг.

— Одевайтесь. И соберите свои пожитки.

Катон нахмурился.

— Пожитки?

— Да, командир. Боюсь, сюда вы уже не вернетесь.

По жилам Катона разлился холод, он онемел. Походило на то, что их сейчас отведут на казнь, а их имена будут навсегда вычеркнуты из истории. Впрочем, последняя мысль едва не заставила Катона горестно рассмеяться вслух. Что за нелепая претенциозность: они с Макроном не заслужили и строчки в примечаниях. Двое второстепенных участников провинциальной драмы отыграли свое — и обречены на забвение. Их имена не сохранятся даже в памяти людей, которые отведут их на смерть.

Все шло именно к тому, и в Катоне внезапно всколыхнулась ярость из-за того, что его жизнь обрывается так нелепо и бессмысленно, фактически едва начавшись.

— Куда ты нас поведешь? — спросил он начальника стражи.

— Я же сказал, командир: Нарцисс желает вас видеть.

Катон горько усмехнулся. Ну конечно, секретарь императора не преминет попрощаться с ними, чтобы у них и в последний миг не оставалось сомнений в том, кто определил их участь. Пусть это и мелочь, но ему хочется прочувствовать свое торжество лично.

В не столь драматических обстоятельствах Катон, возможно, задумался бы о том, не является ли подобная мелочность признаком неуверенности в себе, однако перспектива неминуемой смерти не оставляла в его сердце места ни для чего, кроме ненависти и отчаяния.

— А сейчас, командир, прошу, поднимайся. У меня и так утро выдалось нелегкое; кроме вас, еще уйма других поручений. Так что, если не возражаете…

Катон встал с тюфяка. В голове его бешено крутились мысли: он пытался придумать способ спасения, а заодно гадал, когда и где преторианцы их прикончат, и почему бы им не сделать это прямо сейчас. Впрочем, на последний вопрос ответ у него нашелся немедленно: тогда стражникам пришлось бы уносить трупы, а им лень. Куда удобнее, если жертвы сами придут к месту назначения.

Стараясь не поворачиваться к преторианцам спиной, Катон натянул и зашнуровал сапоги, после чего собрал скудные пожитки и завернул в одеяло. Макрон по ту сторону комнаты проделал то же самое, благо уносили они с собой немного, а оставляли и того меньше: остатки еды да кое-что из одежды, заношенное и уже не подлежащее починке. Сначала Катон не понимал, почему преторианцы велели им собирать вещи, но потом решил, что, наверное, они полагают, будто имущество двух центурионов может представлять какую-то ценность.

Увязав одеяло в узел, он туго затянул концы и забросил узел на плечо, как вещмешок. Макрон поступил так же, после чего подошел к Катону, встал с ним рядом, на некотором расстоянии от следивших за их действиями преторианцев, и, глядя себе под ноги, словно проверяя, хорошо ли завязаны шнурки, шепотом спросил:

— Как думаешь, стоит попробовать прорваться?

— Нет!

Преторианец улыбнулся, давая понять, что хоть и не слышал этого обмена репликами, но догадывается, о чем речь.

— Прошу, не надо делать глупостей. Я и мои ребята здорово поднаторели в эскортировании людей.

— Ты хотел сказать арестантов, — буркнул Макрон.

Преторианец пожал плечами.

— Да мне все равно кого, командир. Наше дело простое: найти, кого приказано, и доставить куда надо. Люди попадаются разные, бывают сложные случаи, и я просто хочу предупредить, чтобы вы оба не пытались бежать. Толку от этого не будет, а вот неприятностей — куча. Вы меня поняли?

— До меня бы дошло быстрее, если бы ты говорил без обиняков, — заявил Макрон. — Мы, в легионах, не привыкли ходить вокруг да около и всегда называем вещи своими именами. Потому что нам приходится действительно иметь дело со «сложными случаями».

— Но мы ведь не в легионах, а, командир? В Риме все делаемся более утонченно.

— Смерть всегда смерть, парень. Ее ничем не замаскируешь.

— Ты бы удивился, узнав, сколько всего нам удается маскировать, — отозвался преторианец с холодной улыбкой, после чего отступил в сторону и указал на дверь. — А теперь, если вы не возражаете…

В сопровождении четырех, двое спереди, двое сзади, преторианцев с обнаженными мечами центурионы спустились по узкой лестнице на нижний этаж доходного дома. Приход стражников не остался незамеченным, и у выхода собралась небольшая толпа любопытствующих зевак. Когда арестованные и их стража ступили на мостовую, из пекарни выглянула жена булочника. При виде Макрона и Катона, несущих узлы с пожитками, глаза ее удивленно расширились, и она, сойдя с крыльца, преградила преторианцам путь.

— Катон, в чем дело?

— С дороги, женщина! — рявкнул стражник.

— Катон! — снова позвала Велина, заглядывая через его плечо, но конвоир без колебаний схватил ее за руку и отшвырнул к стене доходного дома. Арестованные и стража двинулись дальше.

Они прошли во дворец через один из служебных входов, открывавшийся на тихую боковую улочку в стороне от людных магистралей. Катон помнил эту дверь; он и сам пользовался ею в детстве, когда жил во дворце, там, где квартировали служители. Как они входили, почти никто не видел, и Катон вдруг понял, как легко может исчезнуть человек в самом центре огромного города. Миновав караул у входа, преторианцы провели их по длинному коридору к лестнице, откуда начинался путь в сердце императорского дворца.

— Так вы ведете нас не в казематы? — спросил Катон, повернувшись к старшему из стражников.

Тот поднял брови.

— Да уж, конечно. — На миг суровое выражение его лица смягчилось, и он почти добродушно пояснил: — Послушай, командир, нам было приказано доставить вас обоих к Нарциссу. Никаких других приказов, если тебя это заботит, мы не получали.

— Так вы нас не на казнь ведете?

— Нет, командир. Мы ведем вас к Нарциссу. Это все. Пока. Если он прикажет вас прикончить, дело другое: тогда мы отведем вас к ребятам, которые занимаются такими делами.

Катон вздохнул, глядя на служаку и гадая, как можно так относиться к подобным обязанностям. Впрочем, наверное, для преторианцев это просто дело привычки. Ему вспомнилось, как все три года правления императора Калигулы те только и делали, что хватали и казнили неугодных ему людей.

Одолев четыре пролета, они вышли в широкий коридор с узорчатой мозаикой на полу и большими, высокими окнами, заполнявшими его светом. Здесь Катону бывать не доводилось, а теплый ток воздуха под ногами дал ему понять, что пол подогревается.

Макрон поджал губы.

— Да уж, этот малый, Нарцисс, умеет устроиться.

Стража подвела их к впечатляющим, вдвое выше человеческого роста дверям, по обе стороны от которых стояли двое гвардейцев, а рядом, в нише, за большим ореховым столом сидел писец, плотно укутанный в тунику из мягкой шерстяной ткани. Заслышав шаги, тот поднял глаза. Старший из преторианцев кивнул ему.

— Центурионы Макрон и Катон доставлены по требованию секретаря императора.

— У него сейчас встреча с императором. Придется подождать — вон там.

Писец указал стилосом на нишу по другую сторону коридора, где стояли скамьи с мягкими сиденьями. Вся компания перешла туда, и оба центуриона, с облегчением опустив на пол свою поклажу, сели. Двое стражников встали по обе стороны от них. Здесь, поблизости от рабочих покоев секретаря императора, царила строгая аккуратность, и Макрон вдруг ощутил неловкость от того, как не соответствует этой обстановке его изрядно помятая, разукрашенная синяками физиономия. Он покосился на Катона и увидел, что тот сидит, уставившись на мозаику под ногами, видимо, полностью поглощенный тягостными мыслями.

Беседа секретаря с императором Клавдием все никак не кончалась. Солнце над городом поднималось все выше, пока, наконец, не засветило прямо в окна, заливая коридор, включая нишу с задержанными, не только светом, но и теплом. Макрон откинулся назад, закрыл глаза и, несмотря на всю сложность их положения, постарался извлечь максимум удовольствия из представившейся возможности погреться на солнышке, которое даже сквозь опущенные веки давало о себе знать оранжевым свечением. Зажмурившись, он не видел, как с легким скрипом отворилась дверь: стражи тут же вытянулись по стойке «смирно», писец вскочил и поклонился. Катон тоже вскочил, но прежде, чем успел растормошить Макрона, в коридор уже вышли император Рима и его самый верный и доверенный слуга, Нарцисс.

— Ттт-ак ты и правда считаешь, что это важно?

— Да, Цезарь, — заверил его Нарцисс, энергично кивая. — Это важнейший элемент всей работы. Обойтись без него — значит навеки обездолить потомков.

Клавдий воззрился на него расширенными глазами, голова его дернулась еще сильнее, чем обычно.

— Ддд-ействительно? Ты действительно так думаешь?

— Да, Цезарь. Без сомнений.

— Положим, так: и ччч-то я могу сказать? Я думал, что мои ддд-етские стишки не годятся для автобиографии. — Он улыбнулся, снова подернул головой и сжал руку Нарцисса. — Но ты меня убедил. Как всегда, показал свой отменный вкк-ус и способность судить о произведении искусства.

— Цезарь, — молвил Нарцисс, подавшись к императору, — я не заслуживаю твоей похвалы. Любой смертный, хоть немного чувствующий литературу, безошибочно ощутит божественную искру, отмечающую все, написанное тобой.

Просияв, Клавдий благодарно сжал руку Нарцисса и тут же замер. Его взгляд случайно наткнулся на клевавшего носом на скамье Макрона.

— Я почему-то сомневаюсь, что этот малый разделяет твою точку зрения.

Нарцисс воззрился на нишу.

— Поднять этого дурака на ноги, — прошипел он.

Стражники схватили того с обеих сторон и резко подняли.

Макрон открыл глаза и растерянно заморгал.

— Что? Что? Ох!

Узнав императора, он мигом вытянулся в струнку и замер, словно мраморная колонна. Клавдий подошел ближе и внимательно присмотрелся к нему.

— Этт-о те самые люди, о которых ты мне говорил, Нарцисс?

— Да, Цезарь.

— Не ссс-кажу, чтобы этот образчик производил благоприятное впечатление. Но, с другой стороны, таким человеком можно и пожертвовать, не лишившись сна, верно?

— Истинная правда, Цезарь. Ты, как всегда, прозреваешь мои мысли.

Клавдий повернулся к Катону, и на лице его отразилось удивление:

— А этот, другой: он ведь не может быть тем командиром, о котором ты говорил. Это почти мальчишка: с виду так он едва ли бреется.

Нарцисс выдавил смешок, угодливо подхваченный писцом. Клавдий тут же повернулся к столу.

— А тебя никто не просил подавать голос.

Писец застыл, побледнев и опустив взгляд.

— Вот так-то лучше, — бросил император, продолжая внимательно осматривать центурионов. — Ппп-олагаю, Нарцисс, ты знаешь, что делаешь. Второе дело, которое мы с тобой обсуждали, требует особого подхода. Ты уверен, что эти… эти люди годятся для такой работы?

— Если не они, то никто, Цезарь.

— Хорошо. Увидимся за обедом.

— Да, Цезарь.

Нарцисс поклонился: то же самое сделали преторианцы, писец и оба центуриона. Их головы оставались опущенными, пока Клавдий, пройдя по коридору, не исчез в боковой галерее, и как только император пропал из виду, у всех разом вырвался облегченный вздох. Макрон так и вовсе чувствовал себя так, будто разминулся со смертью только на волосок, и сердце его все еще отчаянно колотилось.

— Внутрь их! — приказал Нарцисс, окинув взглядом центурионов, повернулся и направился в свой кабинет.

Катон с Макроном подхватили поклажу и в сопровождении стражи проследовали в высокие двери, за которыми находилась канцелярия императорского секретаря.

Рабочее помещение было громадным с высоченным, как и в коридоре, потолком. Пол устилали звериные шкуры, от которых тянуло теплом подогрева. Стену по правую сторону занимал похожий на соты стеллаж, сплошь уставленный свитками и книгами, на левой красовалась картина: морской залив, уходящий к теряющемуся в дымке горизонту, а над берегом высилась колоссальная гора, по сравнению с которой жавшиеся к морю у ее подножия городки казались совсем крохотными. В дальней стене было четыре больших окна, из которых открывался впечатляющий вид на Форум и растянувшиеся позади склоны Субуры.

Нарцисс пересек комнату и устроился за дубовым письменным столом, по размерам вполне соответствовавшим помещению, если не огромному количеству громоздившихся на нем пергаментов, папирусов и табличек. От Нарцисса не укрылось удивленное выражение на лицах обоих центурионов, которые, выглянув в окна, впервые в жизни увидели столь широкую панораму города.

— Впечатляет, да? — с улыбкой промолвил он. — Это первое, на что обращают внимание все, впервые попадающие сюда. Я нахожу это зрелище воодушевляющим и в каком-то смысле пугающим. Даже устрашающим.

Отвернувшись от Катона с Макроном, он сам бросил взгляд в окно и задумчивым тоном продолжил:

— Империя управляется отсюда. Из этого дворца. Дворец — это мозг, который двигает мускулами Империи. Там внизу, на Форуме, можно узреть публичное воплощение этого могущества. Прекрасные храмы, посвященные дюжинам богов. Базилики, где создаются состояния и заключаются регулируемые законами сделки. Люди со всего мира собираются на Форуме и дивятся величию наших достижений. Вместе дворец и Форум представляют собой святилище могущества и порядка.

Он сделал паузу и взмахом руки указал на возвышавшийся склон Субуры, усеянный развалюхами, грозившими, казалось, сползти на Форум, словно грязевая лавина.

— С другой стороны, мы видим отсюда эти трущобы, воплощение хаоса, нищеты и порока, постоянно грозящие поглотить и уничтожить созданный и оберегаемый нами порядок. Субура — это постоянное напоминание о том, во что мы можем превратиться, если власть императора и тех, кто осуществляет его замыслы, будет сметена. Плебс — это те же варвары, но не за стенами, а внутри них. Пока мы кормим и развлекаем толпу, мы удерживаем ее в своей хватке. Но стоит допустить, чтобы плебс начал сознавать собственную силу… или, хуже того, позволить, чтобы кто-то другой стал играть на инстинктах толпы, на ее суевериях, — с нажимом произнес Нарцисс, — и нам всем перережут глотки.

Секретарь императора снова повернулся к центурионам с печатью усталости на лице.

— Так вот, моя задача, цель моей жизни в том, чтобы обеспечить сохранение порядка и пребывание Клавдия у власти. А это значит, что мой долг — выявлять и подавлять все возможные угрозы в отношении императора. Но это и ваш долг, ибо вы воины, принесшие ему клятву верности, а значит, обязаны помогать мне на этом поприще всеми способами, какие я найду нужными. Я ясно выражаюсь?

— Так точно, — в один голос ответили Макрон с Катоном. Конечно, последний понятия не имел, чего именно хочет от них секретарь императора, но в его словах прозвучал намек на какую-то службу, а казненные центурионы никаких услуг не оказывают. В его сердце начала воскресать надежда.

Нарцисс кивнул, одобряя их готовность, подался вперед, опершись руками о столешницу, и продолжил:

— Тогда слушайте внимательно. У меня есть для вас задание. Сразу скажу, опасное, связанное с большим риском. Но ведь вам нечего терять. Не так ли, центурион Катон?

— Прошу прощения?

— Юноша, только не надо прикидываться дураком! Твоя жизнь ничего не стоит. Я могу кликнуть стражу, и тебя убьют на месте. И тебя, да и твоего друга с тобой заодно. И никто даже не спросит меня, в чем причина. Раз я так поступил, стало быть, у меня имелись веские основания. Видишь? — Он поднял со стола свиток. — Это письмо прибыло вчера из Британии. Догадываешься, от кого оно?

Сердце Катона упало.

— От командующего Плавтия.

— Верно. И ты можешь догадаться, что он пишет, — промолвил Нарцисс с легкой улыбкой. — Смертный приговор остается в силе. Вдобавок командующий считает, что существует достаточно косвенных доказательств, чтобы вынести такой же приговор и центуриону Макрону по обвинению в мятеже и убийстве. Так что вы оба — покойники.

Он выдержал эффектную паузу, буравя центурионов взглядом глубоко посаженных карих глаз. Катон встретил его взгляд со злобой и страхом, ибо понимал, что их новые беды — дело рук императорского секретаря, преследующего какие-то свои цели. Молодой центурион нервно сглотнул и уточнил:

— Мы покойники, если не примем твоего предложения?

— Верно, — кивнул Нарцисс. — Вы примете мое предложение или до исхода сегодняшнего дня отправитесь кормить стервятников.

— А что за дело нашлось у тебя для нас? — скривившись, спросил Макрон. — Надо кого-нибудь убить? Сделать так, чтобы человек исчез? Что?

— Ну уж нет, — рассмеялся Нарцисс. — Стал бы я разглагольствовать тут с вами из-за такой ерунды. Исполнителей подобных услуг у меня более чем достаточно. Нет, для того, что у меня на уме, мне требуются не убийцы и костоломы, а два толковых командира, умелых, решительных и, опять же, находящихся в отчаянном положении, что заставит их добиваться успеха любой ценой. Нужны люди, знающие, что от выполнения приказа зависят их жизни. Короче говоря, именно такие, как вы двое. И учтите: то, что я намерен вам предложить, свидетельствует о моем уважении к вашим умственным способностям. Выбор за вами: либо соглашаетесь, либо умрете, здесь и сейчас. Все, что осталось, это сообщить вам детали. Все понятно?

— Так точно… почтеннейший.

— Вот и отлично.

Нарцисс откинулся в кресле, собираясь с мыслями.

— Так вот: месяц назад неподалеку от побережья, близ Равенны, был захвачен торговый корабль. Такое случается время от времени. Всегда находятся желающие попробовать свои силы на пиратском поприще и начинают грабить суда. Конечно, до поры до времени мы можем мириться с потерей посудины там, посудины здесь, но когда жадность морских разбойников становится чрезмерной, посылаем эскадру, чтобы их пугнуть. Тут, однако, случай особый: пираты захватили судно, на борту которого находился один из самых доверенных моих агентов, выполнявший очень важное и деликатное поручение. Он угодил в руки пиратов, был подвергнут пыткам, а потом они прислали требование уплатить за него выкуп. Приложив к нему палец, на котором тот носил перстень. Я так понимаю, это своего рода пиратская традиция.

— Ты хочешь его вернуть? — спросил Катон. — В этом твое поручение? Это все?

— Не совсем. У моего агента было при себе нечто, очень важное для императора.

— Сокровище? — нахмурился Макрон. — Ты посылаешь нас на охоту за сокровищем?

— Сокровище? Можно сказать и так, — ответил Нарцисс. — Но сокровище более ценное, чем все золото и драгоценности Египта.

— Правда? — Макрон фыркнул. — Как-то слабо верится.

— О какого рода сокровище мы говорим? — перебил друга Катон.

— О свитках, — ответил Нарцисс. — О трех свитках. Пираты требуют за них десять миллионов сестерциев.

— Десять миллионов? За три свитка?

Макрон рассмеялся и покачал головой.

— Ты ведь это не серьезно, почтеннейший.

— Напротив, я в жизни не был настолько серьезен.

Смех Макрона застрял в его горле: по выражению лица секретаря императора было видно, что тот и вправду не шутит.

— Да что в них такого, в этих свитках?

Нарцисс смерил центуриона взглядом.

— А вот этого вам знать не обязательно. Вы узнаете больше, если того потребует ситуация, а пока достаточно того, что обладание ими позволит мне отвести серьезную угрозу от императора. В настоящий момент вас должен беспокоить только успех вашей миссии. Вам необходимо найти свитки, вернуть их и доставить сюда. Желательно, конечно, вместе с моим агентом, но это уж как получится. Но если придется выбирать между ним и свитками, без агента можно и обойтись.

— Кто еще знает об этом? — спросил Катон.

Нарцисс задумался.

— Император. Мой писец… Ну, и еще один человек.

— Кто именно, почтеннейший?

Нарцисс улыбнулся и покачал головой.

— Этого вам тоже знать не нужно. Пока. Между тем я устроил для вас назначение в Равенну, на морскую базу. Мы направляем туда подкрепление для осуществления операций против пиратов, к этой колонне и присоединитесь. Префект получит приказ найти и уничтожить логово пиратов, но для вас главное, когда они будут разгромлены, найти свитки и моего агента. Да, и проследить за тем, чтобы никто из пиратов, читавших свитки или хотя бы имевших с ними дело, не остался в живых. И последнее, — он подался вперед. — Вполне возможно, что пираты послали предложение выкупить свитки не только мне. Если так, то мои враги в Риме не остановятся ни перед чем, лишь бы заполучить их в свои руки. Поэтому никому не доверяйте. Ясно?

Оба центуриона кивнули.

— Когда нам отправляться? — спросил Макрон.

— Без промедления. Подкрепление для Равенны выступило из Рима на рассвете. Закончим разговор, и отправляйтесь вдогонку.

— А как с нашими бумагами, приказами и всем таким?

Нарцисс махнул рукой.

— Все уже готово: выйдите из кабинета и получите у моего писца. Так что, если не хотите натереть мозоли, догоняя отряд, не затягивайте и отправляйтесь.

— Последний вопрос, почтеннейший, — промолвил Макрон.

— Что еще?

— Деньги. Нам надо на что-то жить, да и в Равенне могут потребоваться расходы.

— Это точно. Хорошо, получите мелочь на расходы у моего писца.

— Спасибо.

— Не за что, — улыбнулся Нарцисс. — Сделаете дело, и будем в расчете. Ну а сейчас — в дорогу.

Он откинулся назад и скрестил руки на груди, недвусмысленно давая понять, что разговор окончен. Катон с Макроном повернулись к дверям, и когда подошли, их распахнули перед ними стоявшие по обе стороны преторианцы. Писец поднялся из-за стола, держа в обеих руках восковые таблички, и, как только центурионы вышли в коридор, протянул им их. Взяв свою, Катон начал было засовывать ее в вещмешок, но, бросив случайный взгляд напротив, замер. Макрон, заметив это, проследил за его взглядом. В нише сидел крепко сбитый, полнеющий мужчина в тоге сенатора. При виде двух центурионов на его лице расплылась ухмылка.

— О, если не ошибаюсь, это мои давние товарищи по оружию, центурион Макрон и его юный оптион.

Потом его взгляд упал на гребень высовывавшегося из узла Катона шлема, и он развел руками:

— Не оптион, а центурион Катон! Глазам своим не верю.

Катон склонил голову, формально приветствуя старшего по рангу, и холодно отозвался:

— Трибун Вителлий? Вот уж не чаял, что мы встретимся снова.

Глава седьмая

— Какого хрена тут делает этот ублюдок Вителлий? — ворчал Макрон, на ходу прилаживая поудобнее поклажу. — Я уж надеялся, что после той истории в Британии никогда больше его не увижу. Так нет же, выплыл на поверхность… Сразу видно, что дерьмо не тонет и к такому же тянется.

Катон ворчливо согласился со своеобразным фатализмом друга. Так уж устроена жизнь: он повидал достаточно, чтобы это понять. И то, что Макрон обеспокоился, — правильно. Конечно, размышлял Катон, тот факт, что этот тип заявился к Нарциссу сразу после того, как их отправили выполнять навязанную им миссию, может быть простым совпадением: в конце концов, Нарцисс осуществляет великое множество всевозможных операций одновременно. Но, признавая такую возможность, центурион не мог отделаться от ощущения, что их встреча с вероломным Вителлием, бывшим трибуном Второго легиона, не случайна. Они помешали изменнику осуществить заговор, направленный на убийство императора Клавдия, но этот хитрец вышел сухим из воды, поскольку не оставил им доказательств своей вины, и тем принудил их к молчанию. Однако Катон был уверен: Вителлий ничего не забыл, и если на время и затаился, то лишь чтобы потом разделаться с ним и Макроном самым решительным образом.

Эта новая угроза добавилась к уже имеющимся страхам, и мысли о Вителлин не шли из головы Катона, пока центурионы торопливо шагали по Фламиниевой дороге. Хотя день был холодный и ветреный, на голубом небе виднелись лишь отдельные пятнышки облаков, а отпахав по дороге добрую милю, Катон так разогрел мышцы, что больше уже не ежился. Они покинули Рим в полдень, задержавшись у ворот близ храма Санка, чтобы пополнить фляги водой, и лишь когда городские стены, оставшись позади, пропали из виду, Макрон счел себя находящимся в достаточной безопасности, чтобы озвучить свои мысли. Мощеную дорогу по обе стороны обрамляли склепы и мавзолеи, теснившиеся рядом с более скромными надгробиями множества поколений умерших, погребенных за городскими стенами.

Движение по Фламиниевой дороге было оживленным: в сторону Рима нескончаемым потоком катили подводы и телеги, груженные снедью и различными товарами для продажи на огромных столичных рынках, а в обратном направлении двигался такой же поток пустых повозок. Центурионы шли со всей быстротой, на какую были способны, стараясь догнать маршевую колонну, выступившую из города за несколько часов до них и уже успевшую уйти далеко вперед, в сторону Окрикулума. Движение военной колонны облегчало и ускоряло то, что пешеходы и повозки обязаны были освобождать ей путь, тогда как двое идущих сами по себе центуриона такой привилегией не обладали, и им приходилось лавировать в плотном потоке.

— Этак мы и к ночи их не нагоним, при такой-то скорости, — проворчал Катон.

— Нагоним, — откликнулся, оглянувшись через плечо, Макрон. — Главное, не сбавлять шага. Давай, парень, не ной.

Катон стиснул зубы и ускорил шаг, догоняя друга, а когда поравнялся с ним, спросил:

— Слушай, ты знал кого-нибудь из флотских?

— Из флотских, говоришь? — Макрон сплюнул на землю. — Было дело, пересекался с некоторыми. С Рейнской флотилии. Они при выходе в отставку получали участки в Аргенторате, как и легионеры. Бездельники хреновы, вот кто они такие. Знай прохлаждались да дрыхли на своих палубах, пока наш брат легионер тянул лямку.

Катон улыбнулся.

— Я так понимаю, между легионерами и корабельной пехотой особой любви не было?

— И в помине! — с воодушевлением подтвердил Макрон. — А вот драки — да, бывали, да еще какие.

— Надо же, кто бы мог подумать. Однако раз мы с тобой нынче сами получили назначение в корабельную пехоту, все это придется простить и забыть, а?

— Простить и забыть? — Макрон поднял брови. — Хрен в глотку! На дух не выношу этих ублюдков, как и любой честный легионер. Попомни мои слова: хорошего человека среди флотских не сыщешь. Лентяи, бездельники, отребье — вот они кто. Все нормальные ребята поступили в легионы. Вот увидишь, нам придется иметь дело с никчемными отбросами.

— Ты, наверное, ждешь возможности подтянуть их муштрой?

— Катон, парнишка, нормальная муштра — это ведь не тот бестолковый хаос, который отличает службу на этих деревянных посудинах.

— Так что, служба на море уже и не служба? А ведь она нас ждет.

Макрон на миг прикрыл глаза.

— Катон, кончай испытывать нашу дружбу.

— Прости, я просто пытался поднять тебе настроение.

— Ладно, проехали. Просто имей в виду, что у нас и так все хреново, без твоих дурацких шуточек.

— Тут ты прав.

Взгляд Катона скользнул по веренице повозок, кативших по ту сторону дороги. В каждой сидело по несколько сурового вида крепких мужчин с мощной мускулатурой. Катон слегка подтолкнул друга локтем.

— Побольше бы таких ребят в легионах, а?

Макрон взглянул в указанном направлении.

— Таких? Это ты про гладиаторов? Ну нет. Такой малый в армии — последнее дело. Эти парни воображают, будто насчет сражения знают все на свете, а на деле их умения сводятся к красивым, танцующим движениям и картинным взмахам клинками. Обычный варвар уложит такого позера без затей, не дав ему покрасоваться. Гладиаторы… — Макрон устало покачал головой. — Нет уж, если ты хочешь стоять плечом к плечу с человеком, на которого можно положиться, всегда выбирай легионера. Ну, на худой конец, ежели его под рукой нет, сойдет и боец из вспомогательной когорты.

Катон внимательно посмотрел на него.

— Прости, но все-таки откуда у тебя такая неприязнь к корабельной пехоте? Наверняка ведь есть личная причина. Может, твоя сестрица дала деру с одним из них или что-то в этом роде?

Макрон взглянул на друга исподлобья.

— Сестрица? Нет, приятель, тут дело не в сестрице. А в моей матушке.

— В твоей матушке?

Макрон кивнул.

— Как-то раз в Остии остановилась трирема, подправить оснастку. Команда на несколько дней сошла на берег, и один из этих хлыщей охмурил мою мамашу так, что она бросила всех нас на хрен и уплыла со своим морячком навстречу долбаному закату, а я ее больше никогда уже не видел. Сам-то я тогда был почти мальчишкой: это случилось двадцать лет назад.

Катон был ошеломлен. За два года, что он знал Макрона, его друг почти не заговаривал о своем прошлом. И теперь вдруг такое! Правда, Катон уже привык ко всякого рода ветеранским байкам и не мог скрыть сомнений.

— Это правда?

— Я тебе когда-нибудь врал?

Катон беспомощно пожал плечами.

— Ну, всякое бывало. Я бы сказал, даже частенько. Солдатские побасенки, сам знаешь. Дело обыкновенное.

Макрон поджал губы.

— Ну, бывает… Но это чистая правда. Поэтому я на дух не переношу флотских, — признался он.

У Катона потяжелело на сердце. Если Макрон донесет свое предубеждение до Равенны, их жизнь на морской базе обещает стать весьма нелегкой. Обычное соперничество, существовавшее между разными родами войск, уже само по себе осложняло притирку в новой ситуации, но когда на это накладывалась еще и личная обида, все усугублялось.

Катон попытался урезонить друга:

— И ты правда считаешь, что по поступку одного из них можно судить обо всех остальных?

— А что, нет?

Катон аж присвистнул от досады.

— Это едва ли справедливо.

— А при чем тут справедливость? Один ублюдок сманил из дома мою мамашу. Сейчас пришла моя очередь, и я намерен отыграться. И не собираюсь морочить себе голову всякой ерундой насчет справедливости.

— Предубеждения не решают проблем, — спокойно возразил Катон.

— Чушь собачья! Какой из твоих дурацких философов это тебе напел? Предубеждения помогают разрешать проблемы, и очень быстро: надо только иметь для этого смелость. А как, по-твоему, нам удалось построить Империю? Может, играя в справедливость с ордами волосатых варваров? Думаешь, мы уговорили их сложить оружие и отдать нам свои земли? Как бы не так! Мы решили, что имеем право властвовать над ними, потому что они невежественные дикари. Все они. Что, по моему убеждению, правильно. Потому что при таком подходе куда проще лупить их по головам, а вот если начнешь задумываться о том, кто прав: они или мы, спорить сам с собой, выдвигая «за» и «против», тебя самого прикончат — глазом моргнуть не успеешь. Такой подход, как у меня, облегчает жизнь, а возможно, и удлиняет. Так что, Катон, дружище, избавь меня от своих соображений о справедливости, ладно? Если я терпеть не могу флотских, значит, мне так надо. Это упрощает жизнь. Ты можешь относиться к ним, как тебе заблагорассудится, но ко мне с этим не лезь. Договорились?

— Ну, если тебе так угодно…

— Мне так угодно. Все. Давай сменим тему.

Катон понял, что в этом вопросе ему друга с места не сдвинуть — во всяком случае пока. Возможно, со временем Макрона удастся убедить если не изменить свою точку зрения, то хотя бы вести себя осмотрительнее и сдержаннее, и тогда их служба на флоте станет не столь уж суровым испытанием. Если Нарцисс говорил правду (а сомневаться в этом оснований не было), Катона с Макроном и так ожидала чрезвычайно опасная миссия, и в такой ситуации раздоры со своими же людьми представлялись крайне нежелательными.

Чуть наклонившись вперед, Катон поправил поклажу на спине и молча зашагал дальше. Некоторое время Фламиниева дорога взбиралась на невысокий кряж к северу от столицы, а когда снова выровнялась, он сошел с обочины в тень пары высоких кипарисов и опустил свой узел на землю. Макрон, пройдя еще несколько шагов, остановился, неохотно покинул мостовую и подошел к другу.

— Уже устал?

— Есть немного, — признался Катон. — Давненько не участвовал в марш-бросках, вот и отвык.

— Правда? — ухмыльнулся Макрон. — Ну, тогда тебя можно причислить к долбаной корабельной пехоте.

— Очень смешно.

Катон отпил глоток из своей фляги и взглянул вдоль дороги назад, в сторону Рима, раскинувшегося на склонах семи холмов и прилегающем к ним пространстве. После того как он несколько месяцев прожил в городской толчее, Катон испытывал странное чувство от того, что теперь мог охватить столицу с миллионным населением одним взглядом. Огромный комплекс императорского дворца был прекрасно различим даже с расстояния в несколько миль, только отсюда он казался маленьким, словно детская постройка из кубиков. На миг Катон задумался о том, сколь малы все человеческие достижения во вселенском масштабе. Дворец со всей его властью и могуществом, кознями и интригами, город с муравейниками домов и лабиринтами заполненных людьми улиц — все это, стоило взглянуть с отдаления, виделось далеко не столь величественным и впечатляющим, как вблизи.

Молодой центурион покосился на друга. Макрону все виделось иначе. Он привык жить в конкретном, овеществленном мире, решая практические, непосредственно встающие перед ним задачи. В определенном смысле Катон завидовал ему и был бы не прочь и сам обрести такой же незамысловатый и деловой подход к жизни. Он тратил слишком много времени на отвлеченные размышления, а когда думал о том, что в легионах это может стоить жизни, перед ним снова разверзлась пропасть сомнения в себе. Будучи произведен в центурионы, Катон стал глубже осознавать свою ответственность, острее воспринимать оплошности, и оттого тоска по простой и незатейливой жизни, какую, по его мнению, вел Макрон, делалась еще сильнее.

— Ну как, налюбовался? — прервал его размышления Макрон. — Может быть, пойдем дальше?

— Да, да. — Катон заткнул флягу пробкой, глубоко вздохнул и вскинул поклажу на плечи. — Я готов. Пошли.

Ближе к вечеру облака начали сгущаться и темнеть, затягивая небо и постепенно скрывая солнце за завесой грязно-серого марева. После того как центурионы миновали пригороды Рима с полями, лугами и мастерскими, обслуживающими нужды столицы, движение на дороге сделалось не столь интенсивным. Склоны холмов по обе ее стороны все чаще покрывал лес, а вот дома и хозяйственные постройки, напротив, попадались на глаза все реже. Небо совсем помрачнело, и тучи пролились ледяным, жалящим дождем. Оба центуриона быстро промокли насквозь. Добравшись до маленькой придорожной таверны, Макрон с Катоном заказали по чаше подогретого вина, достали из узлов армейские водонепроницаемые накидки и набросили их на плечи.

Всмотревшись наружу сквозь завесу капель, падавших с нависавшей над краем дороги соломенной крыши, Катон покачал головой:

— Похоже, дождь зарядил надолго. Далеко еще до Окрикулума?

— Три часа ходу, — ответил Макрон после недолгого раздумья.

— Через три часа уже стемнеет.

— Стемнеет раньше, при такой-то погоде.

Катон обвел взглядом помещение.

— Мы могли бы остановиться на ночь здесь, а колонну догнать завтра.

Макрон покачал головой.

— Мне, знаешь ли, неохота выкладывать деньги за простой, когда впереди ждет бесплатный ночлег. Кроме того, если остаться здесь, завтра, чтобы догнать колонну, придется вставать ни свет ни заря, а в этом тоже радости мало. Так что, приятель, допивай вино, и пошли.

Катон бросил на него сердитый взгляд, но тут же оттаял. В конце концов, лучше отмахать еще несколько часов под дождем, чем всю ночь и утро слушать ворчание и жалобы Макрона. Вздохнув, он допил остаток вина, наполнив желудок теплом, закинул на плечи поклажу и вышел на улицу. Дождь за это время только усилился: длинные, серебристые бичи струй со свистом хлестали по мостовой, рассыпая брызги. Катон вдруг осознал, что на дороге они одни. Он обернулся, бросил последний, тоскливый взгляд на манивший теплом и светом трактир и прибавил шагу, догоняя темневшую впереди фигуру Макрона.

Они отмахали примерно милю, когда небо полыхнуло слепяще-белой вспышкой, а спустя миг в их ушах прогремел оглушительный раскат грома. Катон вздрогнул и окликнул Макрона:

— Нам надо найти укрытие.

Его слова заглушил следующий громовой удар, поэтому он прибавил шагу, догнал Макрона и, схватив его за плечо, крикнул снова:

— Давай найдем укрытие!

— Что? — Макрон усмехнулся. — Укрытие? Это еще зачем? Подумаешь, дождик капает.

— Дождик капает?

— Ну. А в чем дело? Ты совсем размяк от городской жизни или как?

— Нет.

— Ну а нет, так и пошли дальше, — крикнул Макрон, перекрывая грохот, повернулся и зашагал по дороге.

Катон проводил его взглядом, потом пожал плечами и двинулся по его стопам. Гром грохотал то и дело, его раскаты эхом отдавались от окрестных холмов, и они не слышали ни топота копыт, ни стука колес, пока маленький конный отряд на всем скаку не вылетел из сумрака чуть ли не прямо на центурионов. Катон едва успел отскочить и крикнуть, предупреждая об опасности Макрона, когда закутанные в плащи всадники, тоже в последний миг отвернувшие коней в сторону, во весь опор пронеслись мимо.

Макрон, в свою очередь, спрыгнул с дороги и свалился в сточную канаву, на небольшом расстоянии впереди Катона. Мимо пронеслись сначала двое всадников, за ними легкая крытая повозка и еще двое верховых. Они умчались вперед не то что не остановившись, но даже не оглянувшись на двоих путников, едва не угодивших им под копыта.

— Эй, вы! — заорал Макрон, приподнявшись из канавы. — Ублюдки!

Его крик потонул в шуме грозы, а спустя миг повозка с эскортом растворилась во мраке и пропала из виду, хотя Макрон еще некоторое время изрыгал ей вслед проклятья. Поднявшись и подхватив свой тюк, Катон направился вперед, чтобы помочь Макрону. Тот немного утих, лишь когда они оба, промокшие и испачканные, снова вышли на дорогу.

— Ты в порядке, Катон?

— В полнейшем.

— Если догоним этих ублюдков, я им такую взбучку задам, что они вовек не забудут.

— Мы их не догоним. Ты же видел, с какой скоростью они несутся.

Макрон бросил взгляд вдоль дороги.

— Ну, может, они остановятся на ночлег в Окрикулуме.

— Вот тогда и посмотрим, что да как.

— Ладно, пошли, а то мы вовек дотуда не доберемся.

Они подняли свои отсыревшие узлы и двинулись дальше по блестевшей под проливным дождем дороге.

Наступления ночи, поглотившей остатки дневного света, центурионы практически не заметили из-за грозового мрака. До Окрикулума путникам пришлось тащиться больше двух часов. Когда же они, мокрые, заляпанные придорожной грязью, появились у ворот, то в колеблющемся свете прикрытых от дождя факелов больше походили на нищих бродяг, чем на военных командиров.

Привратник неторопливо поднялся со своей укрытой под аркой скамьи и, засунув большие пальцы за поясной ремень, заворчал:

— Ну, кого еще тут по ночам носит? Надеюсь, у вас есть чем заплатить за вход?

— Пошел на хрен! — проорал Макрон. — Только сначала впусти нас!

— Ага, разбежались, — привратник нахмурился и положил руку на рукоять меча. — У нас правила простые: платите за проход — и попадаете в город. В противном случае… — Он кивком указал назад, на дорогу.

— Это к нам не относится, приятель, — ответил Макрон. — Мы центурионы, прибыли по службе. Давай, пропускай.

— Центурионы? — В голосе привратника звучало сомнение, и Макрон распахнул накидку, чтобы показать ему армейского образца меч и походное снаряжение, которое было ни с чем не спутать. Страж ворот перевел взгляд на Катона, который, промокнув, выглядел еще моложе своих лет.

— Что, и этот тоже?

— И этот тоже. Пропускай, не тяни!

— Ладно.

Он кивнул паре помощников, сидевших под аркой, и они отвели одну из створ ровно настолько, чтобы пропустить путников. Макрон кивком поблагодарил привратника, и они вступили в город.

Казармы временного размещения находились совсем недалеко от ворот: за небольшой аркой находилась площадка, по одну сторону которой тянулись конюшни, а по другую, вдоль остальных трех стен, жилые бараки. Изнутри, сквозь щели закрытых ставней, пробивался, падая под тупым углом на плитняк, свет. Прикрытые от дождя факелы давали достаточно освещения, чтобы сориентироваться. При входе центурионы предъявили таблички дежурному, и тот объяснил им, как пройти в комнаты для командиров. Проходя через двор, Макрон скользнул взглядом по выстроившимся у конюшен повозкам. В основном то были фуражные подводы, но его внимание привлек маленький возок, пристроившийся в конце их линии. Он остановился так резко, что Катон налетел на него.

— Тьфу! Ты что?

— Тихо, — шикнул на него Макрон, поднял руку и указал. — Ты только глянь.

Катон взглянул в указанном направлении — и охнул.

Там стояла крытая повозка, которую он сразу узнал. Ошибки быть не могло: именно из-за нее они за несколько миль до города оказались в придорожной канаве.

Глава восьмая

Катон поспешил за Макроном, который, распахнув толчком казарменную дверь, ввалился внутрь, в просторный питейный зал, освещавшийся и согревавшийся множеством вделанных в стены железных жаровен. В нем имелся прилавок и несколько столов, за которыми сидело около двух десятков командиров. Эффектное появление Макрона не осталось незамеченным, все взоры обратились к нему. Вспышка молнии высветила коренастую фигуру центуриона в дверном проеме, Катон маячил за его спиной. Молния погасла, но и в свете жаровен было видно, что Макрон улыбается.

— Добрый вечер. Центурион Луций Корнелий Макрон к вашим услугам. Может, кто-нибудь из вас скажет мне, какой сволочи принадлежит тот красивый возок, что стоит среди подвод во дворе?

На миг все замерли в неподвижности и молчании: лишь Катон протиснулся внутрь, подальше от холода и дождя, сбросил с облегчением свою поклажу и в довершение эффекта чихнул так мощно, что чуть ли не сложился вдвое, и этим разрушил заклятие.

— Это центурион Марк Лициний Катон. Продрог, бедняга. Ну так как насчет моего вопроса?

Трактирщик из-за прилавка поманил Макрона рукой.

— Командир, проходи, присаживайся, выпей вина. Только вот дверь надо бы закрыть.

Двое новоприбывших затворили дверь, отрезав непогоду, но сами, под молчаливыми взглядами прочих командиров, остались на пороге. С них стекала вода. Краешком глаза Катон приметил человека, поднявшегося из-за стола у дальней стены: тот торопливо направился к боковой двери и исчез за ней в темном коридоре. Хозяин заведения достал две чаши и аккуратно наполнил их из большого кувшина.

— Вот, пожалуйста. Проходите, угощайтесь, заодно и потолкуем: не стоит портить вечер другим посетителям.

Когда Катон и Макрон устроились за стойкой, хозяин кликнул одного из своих рабов, и из соседней комнаты выбежал, растирая глазенки, чтобы прогнать сон, тощий узколицый мальчишка.

— Возьми поклажу командиров и отнеси в комнаты. Потом вернешься за их плащами: их надо будет высушить. Шевелись!

Мальчишка-раб покорно кивнул, обогнул прилавок и поспешил к оставленным у дверей узлам. Под взглядом Катона он, напрягшись, взвалил поклажу себе на спину и, пошатываясь, удалился.

— Так вот, командир, — промолвил трактирщик, обращаясь к Макрону, — чтобы выпивать в моем заведении, нужно вести себя прилично, понятно? В противном случае я буду вынужден попросить тебя уйти.

— Попросить-то ты можешь, — промолвил Макрон со сладчайшей улыбкой. — Но почему ты думаешь, будто я тебя послушаю?

Не отводя взгляда от Макрона и не озираясь, трактирщик позвал:

— Урса!

Дверной проем примыкавшей к залу кладовки заполнила огромная фигура, светловолосая голова поднырнула под притолоку, а когда гигант, ступив внутрь, выпрямился, казалось, что его макушка достает до стропил. По бокам свисали огромные ручищи, туника обтягивала бугрящийся мышцами торс.

— Да, хозяин.

— Постой здесь, пока я беседую с командирами.

Урса кивнул и перевел взгляд на двух центурионов за стойкой, подозрительно сузив глаза. Трактирщик снова обратился к Макрону:

— Если я попрошу уйти, ты уйдешь. Понятно?

— Абсолютно, — кивнул Катон.

Макрон бросил на него неодобрительный взгляд и снова повернулся к содержателю заведения.

— Ладно. Так как насчет возка?

— Принадлежит старшему командиру. Он едет на север. Если хочешь узнать больше, можешь поговорить вон с теми ребятами. — Он указал на стол, из-за которого, как приметил Катон, только что встал и ушел человек. Остальные трое пристально смотрели на двух центурионов. — Поговори с ним, это сколько хочешь, но чтобы без глупостей. Иначе я велю Урсе выставить тебя взашей.

— Все понятно, спасибо за выпивку, приятель. Пошли, Катон.

К тому времени, когда они двинулись через зал, напряженное молчание уже разрядилось, и помещение вновь заполнилось обычным для таких заведений хмельным гомоном и гулом. Макрон подошел к указанному трактирщиком столу и кивнул сидевшим за ним людям:

— Добрый вечер.

Те кивнули в ответ.

— Может, потолкуем, а? Вы не против, если я поинтересуюсь, кто вы такие? И на кого работаете?

Люди за столом переглянулись, потом один из них прочистил горло:

— Уважаемый, мы не вправе это обсуждать.

— Позвольте мне самому попробовать догадаться. — Макрон склонил голову набок, оценивающе присматриваясь к собеседникам. — Для простых легионеров вы слишком хорошо одеты. И слишком боитесь драки, чтобы быть кем-нибудь, кроме преторианцев. Ну что, я угадал?

Один из компании кивнул и быстро заговорил:

— Да, командир. И ты знаешь порядок: без приказа мы не можем поднять руку на старшего по званию, пусть и из легионов. За это можно головой поплатиться.

Макрон улыбнулся.

— А что, если мы просто выйдем наружу и разберемся без всяких там чинов и званий: мы двое против вас троих? Уладим это недоразумение?

— Да какое недоразумение, командир?

— А вот это, — Макрон указал на измазанную грязью тунику. — Это память о канаве, в которую нам пришлось свалиться, чтобы не угодить под копыта одной компании, мчавшейся сломя голову по Фламиниевой дороге этак пару часов назад.

Глаза преторианца расширились: он припомнил происшествие на дороге.

— О, командир, мы приняли вас двоих за бродяг. Конечно, я приношу извинения. Надеюсь, все улажено?

— Еще нет. До тех пор, пока ты и твоя компания не согласитесь разобраться с этим, как мужчины.

— Разобраться с чем, центурион?

Голос донесся из дверного проема, ведущего в темный коридор. Макрон и Катон обернулись, но увидели лишь смутную, в тенях, фигуру. Говоривший выдержал паузу, потом продолжил:

— Ну и ну, до чего, однако, мир тесен! Надеюсь, ты согласен с этим, центурион Макрон?

— Вителлий, — выдохнул Макрон.

— Он самый.

Издав легкий смешок, Вителлий выступил вперед, на свет. Преторианцы вскочили так стремительно, что лавка, которую они оттолкнули, заскрежетала по полу.

— Но я предпочел бы слышать, как ты обращаешься ко мне не по имени, а сообразно чину: мне не по нраву, когда нарушают субординацию. Ты, наверное, это помнишь.

— Так точно… командир.

— Вот-вот. Точно.

Вителлий смерил центуриона холодным взглядом, после чего в четко рассчитанный момент на его губы вернулась улыбка.

— Но как я понимаю, ты хотел поговорить со мной. Из-за происшествия с моей повозкой.

— С твоей?

Катон удивленно поднял брови.

— Да, с моей. Привет и тебе, центурион Катон. Рад видеть вас обоих, как в старые времена. Нам непременно нужно выпить. Хозяин!

— Да, почтеннейший.

— Подай вина, самого лучшего. И три кубка. Настоящих кубка, понял?

— Да, почтеннейший.

Вителлий махнул рукой своим охранникам:

— Оставьте нас наедине. И проследите, чтобы моей беседе с друзьями никто не помешал.

Преторианцы салютовали ему и пересели за другой стол неподалеку, но не настолько близко, чтобы это позволило им подслушать разговор их господина с центурионами.

— Прошу садиться, — молвил Вителлий, указывая на освободившиеся места.

Макрон покачал головой.

— Спасибо, командир, но…

— Никаких «но», центурион. Садись. Оба садитесь.

Помедлив достаточно долго, чтобы показать свое нежелание, центурионы все же сели. Вителлий с ехидной улыбкой устроился напротив. Подоспевший трактирщик принес вино, поставил на стол, наполнил им три серебряных кубка и удалился, чтобы не мешать беседе. Первым заговорил Макрон.

— Что ты здесь делаешь, командир?

— Еду к месту нового назначения.

— Назначения? — Макрон нахмурился. — Значит, ты вернулся на военную службу. И трибуном какого легиона ты будешь теперь?

— Трибуном? — Вителлий взглянул на него с удивлением. — Почему ты решил, что я остался в прежней должности? За прошедшее время я многого добился, благо мне покровительствует сам Клавдий.

Макрон подался через стол и, понизив голос, сказал:

— Если бы он узнал, что ты злоумышлял против него…

— Да, он не знает. И никогда не узнает, уважаемые. Он полностью доверяет мне, так же, как и Нарцисс. Поэтому не советую вам даже думать о том, чтобы обвинять меня. Подкрепить свои слова вам все равно нечем, и я добьюсь того, чтобы вам от этих обвинений было гораздо хуже, чем мне. Надеюсь, мы друг друга поняли, уважаемые?

Макрон медленно кивнул.

— Вполне, командир. Так все-таки, что ты тут делаешь?

— Я же сказал, еду к новому месту назначения.

— И что это за место?

— Все-таки, центурион, не забывай об уставном обращении. Особенно с учетом того, что служить нам вместе: я назначен префектом флота, базирующегося в Равенне.

— Ты? — У Катона аж челюсть отвисла. — Быть не может!

— Еще как может, уверяю тебя! Да, конечно, никакого опыта проведения морских операций у меня нет, но в этом мне есть на кого положиться. На самом деле передо мной стоит куда более важная задача, и в этом мне потребуется полное сотрудничество со стороны вас обоих. Я хочу, чтобы вы это усвоили.

Катон потер лоб.

— Ты один из тех, о ком говорил нам Нарцисс.

— Правильно. С этого момента вы находитесь под моим началом. И как командиры, приписанные к флотилии, и как агенты Нарцисса. Я буду внимательно следить за вами, и если вы дадите хоть малейший повод усомниться в вашей верности императору или мне, я тут же отправлю донесение Нарциссу. А вы знаете, что это значит, не правда ли? Короткий допрос у дворцового дознавателя — и позорная смерть. Вам не оправдаться, уверяю вас. Ваши жизни в моих руках. Служите мне хорошо — и будете жить. Я вам больше того скажу: вы можете сохранить свои жизни, но не можете получить все. А я смогу — и в один прекрасный день получу. И когда этот день настанет, для вас же будет лучше оказаться на моей стороне.

— Ушам своим не верю, — шепнул Макрон Катону.

— А зря, — отозвался Катон, стараясь скрыть свою тревогу. — Он говорит вполне серьезно.

— Твой юный друг прав, Макрон, — с улыбкой промолвил Вителлий. — Ну а сейчас, когда мы разобрались в ситуации и поняли друг друга, пришло время немного выпить.

Он взял кувшин, до краев наполнил каждый из кубков, поднял свой и, с улыбкой глядя на них поверх поблескивающего обода, сказал:

— Уважаемые, за наше сотрудничество. Наконец-то, как мне кажется, мы на одной стороне. — Вителлий поднес кубок к губам и стал пить, глядя при этом на центурионов, кубки которых, когда тот поставил свой на стол, так и остались нетронутыми.

Вителлий улыбнулся.

— Как вам угодно, уважаемые. В данном случае я прощаю вам ваше неуважение. Но попомните мои слова: если вы еще раз попытаетесь выказать мне хоть намек на неуважение и презрение, вы за это поплатитесь.

Глава девятая

Походная колонна собралась во дворе на рассвете. Центуриону, с приписанной к нему целой командой оптионов, было поручено отвести подкрепление маршем в Равенну. Первым делом эти командиры двинулись по казармам, сдергивая дрыхнувших бойцов с тюфяков и осыпая бранью, выгонять на улицу. Особенно плачевно выглядели устрашенные новобранцы, многие из которых выскочили на утренний холод, не успев толком одеться. Некоторые натягивали одежду и снаряжение уже в строю. Когда, наконец, все заняли свои места, собрали поклажу и изготовились к маршу, Макрон, окинув это воинство критическим взглядом, обратился к Катону:

— Не слишком впечатляющее пополнение, а?

Катон пожал плечами.

— Не лучше и не хуже того, с которым я в свое время прибыл во Второй легион.

— Да что ты говоришь! — Макрон покачал головой. — Поверь мне, Катон, я новобранцев на своем веку повидал достаточно. Это мутный осадок, с самого дна бочки.

Молодой центурион повернулся к нему.

— Что в тебе сейчас говорит, опыт или предубеждение?

— Если честно, и то и другое, — улыбнулся Макрон. — Но мы скоро увидим, кто из нас прав. Бьюсь об заклад, мы потеряем четверть этого стада, прежде чем доберемся до Равенны.

Катон пригляделся к людям, собравшимся возле обозных подвод. Большинство новобранцев и впрямь имели никудышный вид, у некоторых даже не было сапог; почти все выглядели тощими заморышами, а их одежду составляли чуть ли не лохмотья. Макрон был прав: то были представители городского дна, не сумевшие устроиться в гражданской жизни и от полного отчаяния записавшиеся в корабельную пехоту. Да, можно сказать с уверенностью, что ни один легион такое пополнение не принял бы, да и из корабельной пехоты немалую долю этих доходяг вышвырнут до того, как закончится предварительное обучение. Так или иначе, для многих из них это был последний шанс, а в такой ситуации человек или быстро ломается, или находит в себе внутренние резервы, мобилизуя силы и волю, о которых, может быть, сам не подозревал. Как это в свое время произошло и с самим Катоном.

Он снова повернулся с Макрону.

— Так сколько, говоришь?

— Что, хочешь побиться об заклад?

Катон кивнул.

— Ну и дурак, — ухмыльнулся Макрон.

Они бились об заклад не раз, и почти всякий раз Макрон выигрывал. Его опыт в большинстве случаев брал верх над попытками Катона оценить шансы с позиций рассудка. По правде сказать, упорство и вера в свою правоту, присущие его юному другу, трогали Макрона. Но не настолько, чтобы тот отказался от легких денег.

— А вот посмотрим, кто дурак. Ставлю первое месячное жалованье.

Макрон поднял брови.

— А не многовато будет?

— Нет, в самый раз. Месячное жалованье. Годится?

— Годится!

С этими словами Макрон быстро, пока друг не передумал, пожал Катону руку.

Окрик центуриона, поставленного во главе маршевой колонны, заставил бойцов прекратить болтовню и толчею в строю, тем паче что оптионы принялись расхаживать вдоль шеренг, выравнивая их с помощью длинных, крепких посохов, которые безжалостно пускали в ход против тех, кто не выказывал должного внимания и сноровки. Макрон с Катоном прошли в голову колонны — командующему центуриону, костлявому ветерану по имени Миниций, они уже представились. Тот встретил их дружелюбно, рассказал, что начинал службу в корабельной пехоте, потом много лет оттрубил во вспомогательных когортах, а некоторое время назад был снова переведен ближе к морю, с повышением. Понятно, что такая служба сделала его приверженцем суровой муштры, и никаких поблажек своим новым подчиненным он давать не собирался. После того как Катон с Макроном представились по всей форме и показали ему свои сопроводительные документы, тот предложил им занять места в переднем фургоне. Одна повозка должна была ехать во главе колонны, и еще три — позади. Их груз состоял из провизии, палаток для ночлега в пути, небольшого денежного сундука и почты. Катон огляделся по сторонам.

— А где Вителлий?

Центурион Миниций пожал плечами.

— Отвалил. Отбыл еще час назад со своим эскортом. Такое впечатление, что префекту просто не терпится вступить в новую должность. Так что, боюсь, удовольствия проделать оставшийся путь в его аристократической компании мы будем лишены. Тот еще тип! — Он ухмыльнулся.

— Ты и половины про него не знаешь, — тихо промолвил Макрон.

— А есть такое, что мне стоит узнать?

— Да ерунда все это, — вмешался Катон, — ничего важного. Просто нам довелось раньше служить с Вителлием. В Британии.

— Ну и?

Катон нахмурился.

— Что «и»?

— Что он собой представляет? — От Миниция не укрылось, что центурионы озабоченно переглянулись. Он хмыкнул. — Да ладно, ребята. Мы ведь не мальчишки, и нам предстоит служить бок о бок не один месяц. Ежели знаете что-то про префекта, так поделитесь. В конце-то концов, кто будет вводить вас в курс дела по прибытии в Равенну, если не я?

Катон прокашлялся.

— Скажем так: по некоторым вопросам мы с Вителлием не сошлись во взглядах.

— Не сошлись во взглядах, а? — Миниций понимающе посмотрел на собеседников. — Короче говоря, этот Вителлий — ублюдок и сукин сын, верно?

Катон поджал губы и пожал плечами.

— Ты сам это сказал, — мягко промолвил Макрон, — а не от нас услышал. Верно?

— Я тебя понял, — добродушно ухмыльнулся Миниций. — «Предупрежден — значит, вооружен». Буду знать, что рядом с новым префектом надо держать ухо востро.

— Это точно, — пробормотал Макрон, когда Миниций уже зашагал к подводам, чтобы убедиться в их готовности отправиться в путь. — И тебе, и нам тоже. Нам — в первую очередь.

Из Окрикулума Фламиниева дорога шла прямо на север. Склоны холмов по обе стороны от нее почти сплошь покрывали виноградники. Сейчас, когда растительность была лишена листвы, окружающий пейзаж выглядел уныло, а то и дело возобновлявшийся и нещадно поливавший колонну ледяной дождь никак не добавлял новобранцам бодрости. Но, к великому разочарованию Макрона, за первые несколько дней марша никто от колонны не отбился.

На четвертый день после выступления из Рима колонна достигла подножия Апеннин и переправилась через несколько стремительных потоков, питавших в верхнем течении Тибр. Затем дорога пошла вверх по склону и вывела ее к городу Гиспеллуму. Тамошние виллы богатеев в холодный сезон пустовали в ожидании того времени, когда летний зной и духота заставят их искать прохладу и свежесть в горных имениях. Промаршировав по пустынным улицам словно вымершего городка, колонна остановилась в казармах за дальними воротами. Судя по расположению казарм, да и тем взглядам, которыми провожали проходивших бойцов редкие местные жители, они не хотели иметь с проходившими через их территорию воинскими подразделениями ничего общего. Катон относился к этому с пониманием. Воины императора привыкли считать себя в некоторых отношениях выше закона, к чему во многом поощрялись и самими императорами, которым хватало мудрости понять, что окончательным гарантом их авторитета и власти является именно армия. На такие проделки, как мелкие кражи, пьяные драки, неуплата за выпивку или обобранные товары, как правило, закрывали глаза, зачастую потому, что пострадавшие и не пытались искать защиты у закона, полагая, что сделают себе только хуже. Жители поселений, расположенных вдоль военных трактов, при прохождении очередной колонны предпочитали затаиться по домам и переждать это бедствие, как грозу, молясь о том, чтобы на сей раз все обошлось малыми потерями.

Казармы за стенами Гиспеллума содержались городским советом в отменном состоянии, так что бойцы и командиры, которым пришлось две ночи подряд провести в походных палатках из козлиной кожи, радовались возможности отдохнуть наконец там, где сухо и тепло.

Когда стемнело, командиры собрались в маленькой столовой, где раб разжег очаг и куда для новоприбывших, по распоряжению городского совета, доставили несколько объемистых кувшинов вина и приготовленных оленьих боков. Вне всякого сомнения, местные власти полагали, что лучше напоить вояк в казармах, чем дожидаться, пока те от нечего делать отправятся на поиски приключений в городских стенах. Здесь же оказался и торговец, не сумевший устроиться на ночлег в городе, но он сидел в сторонке от командиров, молчал и в их разговоры не встревал.

— Кто-нибудь сегодня отстал? — с надеждой спросил Макрон.

Миниций кивнул.

— Есть один. Старина Клавдий Афер. Отстал по дороге сегодня утром. Я ему сказал, что если он не догонит колонну до прибытия на место, с последствиями пусть разбирается сам. Но сдается мне, его можно вычеркивать из списков стоящих на довольствии.

— А много таких? — осведомился Макрон.

— Не считая Афера — дай-ка подумать… Восемь. Но их будет больше, когда мы двинем через горы. Так всегда бывает. От Гиспеллума до следующих казарм три дневных перехода, и две ночи нам придется провести в палатках — и не где-нибудь, а в горах. В это время года там стоит стужа, лежит снег, все заледенело, и новобранцы, ясное дело, от всего этого не в восторге. К тому времени, когда мы доберемся до Равенны, самые слабые отсеются, но зато из тех, кто останется, смогут получиться приличные бойцы. Ну, ваше здоровье!

В то время как Миниций припал к чаше, Макрон озабоченно производил в уме арифметические подсчеты. Потери в восемь человек от общего числа в сто пятьдесят, мягко говоря, разочаровывали: чтобы вчистую выиграть пари, ему требовалось, чтобы от колонны отбилось еще тридцать с хвостиком человек.

Миниций между тем осушил свою чашу и снова наполнил ее из кувшина.

— И сколько, по твоим прикидкам, отсеется в горах? — поинтересовался Макрон.

— Сколько? — Миниций надул щеки. — Ну, обычно отсеивается от пятой до четвертой части новобранцев. Конечно, с теми, кто предназначается для легионов, дело обстоит иначе, у них отборочные испытания строже. Требования к морской пехоте, увы, не так высоки.

— От пятой до четвертой, стало быть, части… — промурлыкал Макрон, ловя взгляд Катона. — Есть у меня подозрение, что первый месяц в Равенне кое-кому придется просидеть на бобах.

— Мы еще туда не добрались, — ответил Катон. — Так что не спеши радоваться монетам, они пока не твои.

Миниций воззрился на них с непонимающим видом.

— Что-то в толк не возьму, о чем вы, ребята?

— Да так, ерунда, — ухмыльнулся Макрон. — Ладно, поживем — увидим, — бросил он Катону и повернулся к Миницию. — Слушай, ты ведь служил во вспомогательных когортах, верно?

— Да. Четыре года в пехоте. В Сирии.

— В Сирии?

Лицо Макрона озарилось воодушевлением, и он передвинул табурет поближе к Миницию.

Катон закатил глаза.

— Ну вот, все по новой. Хренова Сирия!

— Затихни, парень! — рыкнул на него Макрон. — Дай старшим поговорить. Сирия, надо же… Расскажи мне о ней побольше. Особенно про тамошних женщин. Они там и правда такого вольного нрава, как рассказывают?

Миниций пожал плечами.

— Чего не знаю, того не знаю. Я почти весь срок проторчал в дерьмовой пограничной крепостце за Гелиополисом. Там, ежели раз в месяц издали женщину увидишь, и то хорошо. Вот овец да — полно.

— Ты хочешь сказать… — с кислым видом промолвил Макрон.

Миниций почесал подбородок.

— Потому-то когорту и прозвали «баранами».

— Ох, извини.

— Извини? — непонимающе переспросил Миниций. — Чего тут извиняться? С ними, чтоб ты знал, не так плохо иметь дело: и денег не просят, и вообще не болтливы. Я тебе так скажу: что, на хрен, самое трудное, так это их ловить. Легче подхватить от весталки дурную болезнь. Как подумаешь… Да, на это ушло время, но я все-таки открыл один фокус. Хочешь, поделюсь?

Отвращение Макрона уступило место похотливому интересу к непристойным подробностям, поэтому он, пригубив еще вина, кивнул. Миниций подался вперед и с видом заговорщика заговорил, понизив голос. Впрочем, не настолько, чтобы сидевшие за соседним столом оптионы не могли разобрать его слов, и Катон заметил, что те обменялись понимающими взглядами.

— Фокус в том, — пояснил Миниций, — чтобы подобраться к ним тихонько. Снимаешь сапоги и идешь на цыпочках, медленно, в направлении ветра. Поспешишь — спугнешь, и придется начинать все сначала. При наличии практики ты сможешь подобраться к ним локтей на шесть. Вот тут как раз и начинается самое главное.

Он выдержал паузу, глядя на Макрона. Тот кивнул.

— Ну, давай дальше.

— Ты припадаешь к земле, набираешь побольше воздуху и издаешь звук, словно шелест травы. — Он умолк и, глядя на Макрона, откинулся на табуретке.

Макрон нахмурился, помолчал и уточнил:

— Травы, говоришь?

— Ага, травы.

Макрон взглянул на Катона, чтобы убедиться, не тронулся ли тот умом.

— Но… Это ты так хохмишь, да?

— Я?!

Миниций воззрился на собеседника с гневным выражением, которое, впрочем, тут же покинуло его физиономию, и он разразился смехом. Оптионы подхватили хохот, а сам ветеран разошелся так, что скоро по его обветренному лицу потекли слезы.

— А до тебя только сейчас дошло, да? Туго ты, я вижу, соображаешь.

Лицо Макрона опасно помрачнело, и Катон поспешил вмешаться.

— Остынь, не заводись. Ты сам его просил рассказать.

Некоторое время казалось, что Макрону не совладать с гневом, но потом он огляделся, увидел, что лица у всех вокруг добродушные, и его малость отпустило.

— Да. Очень, на хрен, смешно. Ты, я гляжу, шутник, Миниций.

— Ну, давай без обид.

Миниций похлопал Макрона по плечу и наполнил ему чашу.

— Давай выпьем. За гаремы Сирии. За лучшие кабаки и лучшее место службы, о каком только может мечтать истаскавшийся центурион-ветеран. — И он осушил чашу одним глотком. Макрон, что Катон отметил со вздохом облегчения, последовал его примеру.

— На сей раз без шуток, — продолжил Миниций. — Сомневаюсь, чтобы мне удалось снова там побывать. Я уже слишком стар.

— А сколько тебе?

— Пятьдесят шесть. Я поступил на службу в двадцать, чтобы отделаться от родни одной девчонки, которая от меня понесла. Эх, и давно же это было… Впрочем, все к лучшему: мне и с флотскими неплохо. Устроился, нашел себе хорошую женщину. Тихая, спокойная жизнь, — мечтательно заключил он и тут же нахмурился. — По крайней мере, так было до недавнего времени, пока несколько месяцев назад не завелись эти проклятые пираты. От них одни неприятности.

На сей раз вперед подался Катон.

— Расскажи-ка нам про этих пиратов.

Миниций, собираясь с мыслями, запустил пальцы в седые, редеющие волосы.

— Все началось с того, что несколько кораблей не прибыли в порт. Произошло это меньше года назад, зимой, когда судоходство не такое активное. Поначалу все думали, что они потерпели крушение. Дело забылось, да только ближе к весне, когда судоходство оживилось, корабли стали пропадать чаще, и это уже наводило на подозрения. Ну а потом, как-то вечером, в гавань вошло маленькое прогулочное судно. Знаешь, из тех яхт, на которых плавают богатеи. Так вот, они курсировали у берегов Иллирии, когда на них напали два пиратских корабля. Схватка продолжалась два часа: пираты повредили им такелаж и, обстреливая палубу, убили многих из команды, но уцелевшим удалось-таки оторваться от погони и оставить разбойников позади. Они пересекли море, подплыли к побережью Умбрии и бросили якорь в Равенне. От них-то первых мы и услышали про пиратов. Думаю, упустив эту добычу, разбойники поняли, что их существование больше не тайна, и начали действовать нагло, по большей части вдоль своего побережья, но иногда совершая набеги на маленькие порты и на нашем. Они совсем распустились.

— А что же флот? — осведомился Катон. — Командование должно было положить этому конец.

— Все не так просто, парень. Наш берег мы худо-бедно патрулируем, но дальние берега изрезаны заливами, возле них полно мелких островов, многие из которых никогда не были нанесены на карты. Там можно спрятать целую флотилию, и ее будет не найти месяцами. Пираты так и делают. Надо думать, они приспособили для своих надобностей некоторые захваченные суда. Как я слышал, им уже досталась пара трирем. Да что там, мы и несколько своих кораблей потеряли.

— Их тоже захватили?

— Они не вернулись с патрулирования, а что именно с ними случилось, никто не знает. Так что, — невесело заключил Миниций, — хлопот у нас нынче по горло. Но в конечном счете мы до этих пиратов доберемся. Так было всегда, причем без особой помощи из Рима. До сего случая.

— То есть?

— Кто-то в верхах, наконец, заметил, что мы делаем важное дело. Поэтому Рим принял решение пополнить несколькими центуриями личный состав корабельной пехоты и перебросить к нам из Мисенума две эскадры. Да и то сказать, эта пиратская шайка совсем распоясалась, и если разбойников не приструнить, они, чего доброго, начнут перехватывать морские караваны с зерном, идущие из Египта. И смогут требовать выкуп с Рима, угрожая ему голодом.

Катон откинулся назад.

— Я и не догадывался, что все так серьезно.

— Да, все серьезно. — Миниций улыбнулся. — Достаточно серьезно, чтобы расшевелить власти, потому что этого они никак допустить не могут. Уж что точно не нужно императору, так это хлебные бунты в столице. Нам было приказано к весне подготовить все для начала крупномасштабной операции. Так что прохлаждаться в ближайшее время никому из нас не придется.

Миниций потянулся за вином и нахмурился, обнаружив, что кувшин пуст.

— Подождите, ребята. Я сейчас еще раздобуду.

Старый центурион, пошатываясь, направился к составленным у дальней стены кувшинам, а Катон придвинулся поближе к Макрону.

— Мы в сложном положении.

— Да, я слышал.

— Дело тут не в пиратской угрозе, хоть это и плохо, что разбойники так распустились. Вопрос в том, как нам с тобой при таких обстоятельствах заполучить эти хреновы свитки, за которыми нас, собственно, и послали. Есть у тебя соображения?

Макрон пожал плечами.

— Полагаю, у Вителлия имеется план.

— Только на это и остается рассчитывать, — проворчал Катон.

Глава десятая

На следующий день колонна начала двигаться по гористой местности. Дорога шла на подъем, петляя по ущельям, между поросшими сосняком отвесными склонами. Потом подъем сделался столь крутым, что мулам потребовалась помощь, и новобранцам пришлось подталкивать подводы. Срывая спины, бедолаги напрягались несколько часов подряд, а когда объявили привал, под колеса подвод, чтобы те не скатились вниз, пришлось засунуть деревянные клинья. К полудню отряд пересек линию снегов: дальнейший путь пролегал по слякоти, а потом и по льду, что делало его еще труднее и опаснее. Местами проходившая под обледенелыми ветвями деревьев дорога оказывалась так завалена снегом, что, прежде чем идти дальше, приходилось разгребать сугробы. Но Макрона усталые, мрачные физиономии новобранцев только радовали. Все шло к тому, что спор с Катоном он выиграет. Ну а трудности — дело преходящее: еще несколько дней, и он окажется там, где тепло и сухо. «Впрочем, насчет „сухо“ — это не совсем точно, — с ухмылкой подумал Макрон, — потому что промочить горло на выигранные у Катона деньги можно будет очень даже основательно». Он едва ли не сочувствовал незадачливому другу, так упорно и опрометчиво стоявшему на своем. Но ничего, пусть парнишка на собственном опыте набирается ума.

С приходом сумерек Миниций приказал остановиться, благо они выбрались на относительно ровный участок дороги, к которому сбоку примыкала лужайка. Впереди дорога огибала скалистый выступ, представлявший собой часть горы, высившейся над выбранным Миницием для ночлега местом. Подводы стащили с дороги, и обессиленные бойцы попадали в снег рядом с ними.

— Это еще что такое? — грозно взревел Миниций. — А ну, встать, живо! Ставить палатки! Остолопы несчастные, да если вы заснете прямо в снегу, под открытым небом, половина из вас утром не проснется. Шевелитесь!

С трудом поднимаясь на ноги, люди потащились к подводам с лагерным снаряжением получать от оптионов палатки, растяжные веревки, крепежные колышки и колотушки. Началась метель, хлопья снега кружили над стоянкой, заглушая ворчание новобранцев, расправлявших задубевшую кожу палаток и пытавшихся забить в твердую землю колышки, чтобы эти палатки могли стоять на ветру. Работа с непривычки не больно-то спорилась, и к тому времени, когда все палатки выстроились ровными рядами и люди, набросав на мерзлую землю нарубленного рядом с дорогой лапника и укутавшись в одеяла, смогли наконец улечься, уже давно стемнело. Над лагерем с мягким шелестом падал снег; порой то здесь, то там хлопал на ветру кожаный полог.

Разводить костры ни сил, ни времени не было, поэтому поужинали всухомятку. Завернувшись в одеяла, новобранцы жевали сухари и полоски вяленой баранины.

В палатке центурионов Миниций, покончив с пайком, встал, поплотнее запахивая плащ. Катон взглянул на него с удивлением.

— Ты что, собрался наружу? В такую погоду?

— Ясное дело, собрался. Надо выставить ночной караул.

Катон покачал головой.

— Караул? Ты боишься, что на нас нападет стадо горных козлов?

— Козлы — это вряд ли, а вот разбойники напасть очень даже могут. Здешний горный народ не больно-то чтит законы. Говорят, здесь есть тайные обиталища, населенные потомками беглых рабов из армии Спартака.

— Ты правда этому веришь?

— Ну, такие слухи ходят. На мой личный взгляд, это чушь, но караул все равно выставить надо. На всякий случай — ну и чтобы приучать людей к порядку.

Миниций открепил полог, и центурионы зажмурились, когда в палатку ворвался, заметавшись по ней и надувая ее изнутри, ледяной ветер. Макрон бросился к выходу и снова закрепил полог.

— Стоит ли? — подал голос Катон. — Он ведь скоро вернется.

— А стоит ли нам мерзнуть, дожидаясь его?

Катон пожал плечами и поплотнее закутался в одеяло. Он сомневался в том, что в такой обстановке ему, несмотря на смертельную усталость, удастся заснуть. Через некоторое время у него начали стучать зубы, отчего он удостоился раздраженного взгляда Макрона, который вскоре завалился на бок и свернулся калачиком на толстом ложе из древесных ветвей, укрывшись непромокаемым плащом.

Вернувшийся вскоре Миниций кивнул Катону, желая ему спокойной ночи, устроился на своей охапке лапника, и скоро оба ветерана уже заполняли палатку мощным храпом.

— Дерьмо! — пробормотал Катон, отчаянно завидуя старшим товарищам.

Сам он ворочался, стараясь устроиться поудобнее, но, повернувшись на один бок, тут же подставлял другой холоду, ледяные пальцы которого каким-то образом проникали даже в закрытую палатку. После целого часа этих жалких попыток Катон перешел в сидячее положение, подтянул колени к груди и принялся яростно растирать плечи, чтобы хоть как-то разогреть мускулы. Ветер снаружи стихал, его постоянный напор и завывание уступили место случайным порывам, но продрогшему Катону от этого легче не становилось.

Он попытался заставить себя думать о чем-нибудь другом, о чем угодно, и его мысли вновь обратились к загадочным свиткам, столь много значившим для Нарцисса. Гораздо больше, чем угроза, причем нешуточная, исходившая от пиратов. Официальная цель — разгром разбойников — была лишь прикрытием, тогда как на деле масштабная морская операция затевалась именно ради свитков, за которые Нарцисс, по непонятным причинам, был готов заплатить жизнями множества людей. «Что же могло иметь для него такое значение? Список заговорщиков? Государственные секреты Парфии? Это может быть что угодно, — раздосадованно решил Катон. — Разве тут догадаешься?»

На миг ветер снаружи прекратился вовсе, так что даже обмякли стенки палатки, и Катон вдруг услышал крик — короткий, пронзительный, донесшийся с некоторого расстояния. Он отозвался эхом от окрестных склонов, но тут снова со стоном налетел ветер, и звук пропал. Катон сбросил одеяло с головы и навострил уши, напряженно прислушиваясь. И звук повторился: тонкий, пронзительный, едва различимый на фоне подвывания ветра да раздававшихся время от времени хлопков кожи. Протянув руку, он потряс за плечо Макрона. Реакции не последовало. Он потряс сильнее, сопроводив это еще и щипком. Это, наконец, пробудило ветерана.

— Что? Что случилось? Где мой меч?

Его рука привычно потянулась к клинку, и лишь потом он бросил взгляд на вырисовывавшийся в темноте силуэт сидящего рядом с ним на корточках Катона.

— Тише, — шепнул Катон. — Слушай!

— Слушать? Что?

— Тссс! Просто слушай!

Оба замерли в ожидании, но, кроме воя ветра, никаких звуков больше не доносилось.

— Можешь ты сказать мне, что я пытаюсь услышать? — проворчал через некоторое время Макрон.

— Я слышал крик.

— Крик? Здесь, в горах? Тебе почудилось, это был ветер.

— Точно говорю, крик.

— Может, местные горцы затеяли у нас под боком шумную пьянку?

— Тише! Опять!

На сей раз звук услышал и Макрон: то был человеческий крик, причем, несомненно, полный страдания и боли. Он резко оборвался, и Макрон почувствовал, как волоски на его загривке встали дыбом.

— Дерьмо! Ты был прав.

— Что делать будем?

Макрон сбросил одеяло и потянулся за сапогами.

— Проверим, что к чему, а как иначе? Пошли. Меч не забудь.

— А как насчет Миниция?

— Да пусть спит. Я не хочу выглядеть переполошившимся новобранцем. Выясним, что да как, а если потребуется помощь, вернемся. Пошли.

Выбравшись наружу, они увидели, что снегопад кончился, но и палатки, и подводы покрывает плотный снежный покров. Часовые, стоявшие с двух концов лагеря, топали ногами, чтобы не дать им онеметь. Ветер ослаб, тучи почти развеялись, открыв взору сияние созвездий.

— Туда, — молвил Макрон и с хрустом двинулся по насту к ближайшему часовому. Заметив командиров, тот вытянулся в струнку.

— Стой! — по-уставному выкрикнул он. — Приблизьтесь, чтобы быть узнан…

— Заткнись! — рыкнул на него Катон. — Тебя поставили останавливать тех, кто приближается к лагерю снаружи, тупой ублюдок. А не тех, кто идет изнутри.

— Виноват, командир.

— Это не имеет значения, — встрял Катон.

— Еще как, на хрен, имеет, — проворчал Макрон. — Если он уж и стражу толком нести не может, то значит, никуда не годен, даже в долбаную корабельную пехоту.

Не вдаваясь в спор с другом, Катон обратился к часовому.

— Ты слышал что-нибудь только что?

— Что именно, командир?

— Человеческий голос, крик.

Часовой насторожился.

— А я должен был?

— Сынок, кончай темнить, — молвил Макрон, ткнув новобранца пальцем в грудь. — Просто отвечай на вопрос, слышал или не слышал?

— Слышал, командир. Один возглас, он сразу оборвался. Донесся вон оттуда, — парень указал на склон, возвышавшийся над лагерем. — С вершины холма, а то и с другой стороны, я бы так сказал, командир.

— А почему не поднял тревогу?

— Из-за того, что я едва расслышал, и что могло мне почудиться, командир?

— Лучше проявить излишнюю бдительность, чем подвергнуть риску жизни товарищей. Дошло?

— Так точно, командир. Мне позвать подмогу?

— Нет, — заявил Макрон. — Мы пойдем, разведаем, что там. Если не вернемся к смене караула — тогда поднимай тревогу. Скорее всего, там ничего такого — может, волк завыл или еще что… Ладно, неси стражу.

Парень отсалютовал и повернулся кругом, спиной к лагерю.

Макрон указал на склон.

— Похоже, нам туда. Пошли.

Когда они удалились за пределы слышимости часового, Катон подтолкнул друга локтем.

— Волк, говоришь?

— А что, я слышал нечто похожее раньше.

Центурионы подошли к подножию холма и перебрались через снежный занос туда, откуда начиналась покрывавшая склон густая древесная поросль. Лишь немного снега смогло пробиться сквозь густые, раскидистые сосновые ветви, наполнявшие воздух запахом хвои. Скоро склон сделался таким крутым, что пришлось то и дело припадать на четвереньки, петляя между толстыми стволами по толстой, мягкой подстилке из опавших иголок, заглушавшей звуки шагов. Ветер сюда не проникал, и скоро они от напряжения разогрелись так, что, когда достигли дальней кромки деревьев, оба уже задыхались и вспотели. Лес кончился, выше находился заметенный снегом скалистый выступ, а дальше — гребень холма. Катон обернулся и бросил взгляд на раскинувшийся внизу лагерь: отсюда припорошенные снегом возы и палатки были почти неразличимы. И тут крик, на сей раз куда более отчетливый, прозвучал снова.

Центурионы переглянулись.

— Что думаешь? — спросил Катон.

— Звучит так, словно какому-то бедолаге приходится очень хреново, — отозвался Макрон и, переведя дух, принялся карабкаться по заснеженным камням. Катон двинулся по глубоким следам, которые оставлял в снегу его друг. Некоторые камни пошатывались, но там было куда поставить ногу и за что ухватиться, так что довольно скоро Макрон, протянув руку, помог Катону выбраться на плоский скальный выступ, откуда открывался вид на ущелье, по которому сегодня с таким трудом поднималась колонна. Внизу дорога огибала подножие холма и дальше снова шла на подъем.

Костер они увидели сразу: желтый огонь у края дороги, не более чем в сотне шагов внизу. Рядом топтались четыре стреноженных лошади, а на поваленном древесном стволе у огня сидели три человека. Четвертый склонился над чем-то у края ствола — и склоны вновь огласил вопль. Потом этот человек отступил, и центурионы увидели еще одного, пятого, которого до этого заслонял своей спиной предыдущий. Этот пятый был раздет до пояса и привязан к поваленному дереву. Костер осветил его, и Катон с Макроном разглядели черные отметины на его груди. Их происхождение прояснилось быстро: мужчина, до этого склонявшийся над пленником, подошел к костру и стал нагревать в его пламени острие меча.

Катон повернулся к Макрону.

— Я этого малого видел. Ну, который к дереву привязан. Это тот торговец.

— Торговец?

— Ну, из Гиспеллума… Что, по-твоему, происходит? Кто эти люди?

— Почем мне знать? Похоже, разбойники. Но я не собираюсь сидеть здесь и смотреть, как они развлекаются таким манером.

Макрон глянул вниз и на миг задумался.

— Можно вернуться и поднять остальных, но на это уйдет слишком много времени. Бедолага может испустить дух. Кроме того, сильно сомневаюсь, чтобы эта бестолковая команда сумела захватить разбойников врасплох. Услышав, что к ним приближаются, они прикончат беднягу, вскочат на коней и уберутся восвояси задолго до того, как мы до них доберемся.

— Понятно. — Катон медленно кивнул. — Ты хочешь сказать, что нам с тобой проще спуститься отсюда прямо туда.

— Быстро соображаешь, парень. — Макрон похлопал его по плечу. — Пошли.

Они слезли с выступа и проследовали по камням до кромки покрывавших склон до самой дороги деревьев, когда снова раздался крик:

— Умоляю, не надо! Не надо! Клянусь, я ничего не знаю! Умоляю вас!

Отчаянная мольба заставила Катона и Макрона ускориться. Они торопливо спускались в тени деревьев, порой чуть ли не съезжая по склону под обледенелыми сучьями, стараясь не упускать из виду мерцавший впереди, пробивавшийся сквозь завесу сосновых ветвей огонь. Через некоторое время Макрон остановился и поднял руку, давая Катону понять, что они уже достаточно близко. Костер мерцал за деревьями, шагах в пятидесяти от них, и в его свете были уже хорошо видны четверо мучителей и их пленник.

Макрон вытащил меч и шагнул вперед.

— Погоди! — шепотом окликнул его Катон. — Ты что же, собираешься вот так взять и напасть?

— А что еще делать? — прошептал в ответ Макрон. — Нас двое, а их четверо, так что окружить, боюсь, не получится.

— Надо было сходить за подмогой.

— Сейчас уже поздно об этом толковать.

— Ладно, тут ты прав. Но сначала попробуем уравнять шансы. Глянь.

Катон указал на узкое углубление в земле, тянувшееся вдоль края дороги, и Макрон понял, что это засыпанная снегом придорожная канава. Она проходила совсем рядом с поваленным деревом, и мужчины сидели на нем к ней спиной.

Макрон вложил меч обратно в ножны и понимающе кивнул.

— Дельная мысль.

Они подобрались к самой кромке деревьев, после чего припали к земле, преодолев по снегу расстояние от опушки до обочины, нырнули в канаву и, провалившись в снег, поползли по ней — Макрон впереди, Катон сзади — к костру, подавляя желание вскочить и припустить со всех ног, подогреваемое возобновившимися воплями пленника. Наконец, судя по оранжевым отблескам, центурионы поравнялись с костром.

— Не высовывайся, — шепнул Макрон, вытащил меч из ножен и, глубоко вздохнув, приподнял голову над краем канавы. Пред ним обрисовывались силуэты троих сидевших на бревне людей, молча смотревших на своего приятеля. Тот снова склонился над пленником, которого из канавы видно не было. Макрон про себя выругался: четвертый противник стоял к ним лицом. Стоит им подняться, и они мигом будут замечены.

Раздраженному Макрону не оставалось ничего, кроме как, осторожно выглядывая, продолжать наблюдение. Потом Катон подергал его за ногу. Макрон обернулся, увидел его вопросительно поднятую руку и отрицательно покачал головой. Потом он опустился вниз и, уже не рискуя быть услышанным, шепнул Катону:

— Придется ждать. Следи за мной. Как только подам сигнал, выбираемся, по возможности неслышно, и вперед. Атакую я — атакуешь ты. Не раньше.

— Понятно, — выдохнул тот.

Они лежали в снегу, с мечами в руках, дожидаясь удобного момента. Снег начал таять, и Катон чувствовал, как вода смачивает его тунику, холодя кожу. Он снова начал дрожать, хотя сердце его неистово колотилось от нервного напряжения. Макрон впереди был неподвижен, словно скала: лишь его глаза отслеживали каждое движение у древесного ствола. Мучитель продолжал свою безжалостную работу, и теперь они слышали все, что он говорил жертве:

— Давай, выкладывай. Все равно ведь расскажешь, так зачем зря мучиться? Конечно, тебе так и так подыхать, но ведь лучше, чтобы это произошло быстрее и легче. К чему тебе лишние страдания?

— Клянусь, я ничего не знаю! — простонал пленник. — Я вообще не понимаю, что вы ищете. Клянусь!

Его мучитель помолчал, а потом низким, угрожающим голосом произнес:

— Пожалуй, я сейчас поджарю тебе яйца. Может быть, это развяжет твой проклятый язык.

С этими словами он попятился, повернулся к огню и наклонился, чтобы сунуть острие меча в уголья. Макрон напрягся и махнул рукой Катону. Оба центуриона, с мечами наготове, поднялись из канавы и, низко пригнувшись, двинулись к поваленному дереву. Снег скрипел под сапогами, и Катон всякий раз ставил ногу медленно и осторожно, не сводя глаз со спины сидевшего перед ним человека. По левую руку от себя он скорее ощущал, чем видел, темный силуэт Макрона, нацелившегося на человека, сидевшего на краю ствола. Вскоре его ноздри заполнили запахи дыма, лошадей и, главное, тошнотворный запах горелой плоти. Тем временем мучитель разогнул спину и поднял перед собой раскаленный докрасна, тускло светившийся на фоне темного склона холма, клинок. Затем повернулся и замер, увидев две приближающиеся тени.

— Что за хре…?

— Бей их! — взревел Макрон, бросился, взметая снег, вперед и всадил клинок в спину сидевшего перед ним человека.

Катон, не имея времени ни на что другое, сделал длинный выпад, и, поскольку намеченный им противник уже начал оборачиваться, а молодой центурион взял высоковато, острие меча с хрустом вонзилось в ухо. Голова сидевшего человека дернулась от удара, а спустя миг тело рухнуло наземь. Третий, сидевший посередине, вскочил на ноги, отпрыгнул от бревна и мгновенно выхватил меч, готовый отразить любую атаку. Мучитель стоял на месте: он всмотрелся во тьму, а потом рассмеялся.

— Да их всего двое. Мы с ними справимся.

Устранив половину возможных противников, Макрон с Катоном остановились за древесным стволом. Возможности внезапной атаки были исчерпаны, и теперь им предстояла схватка на равных. Не отводя взгляда от стоявшего перед ним человека, Макрон бросил Катону:

— Тот, что с раскаленным мечом, твой. Я займусь вторым ублюдком.

Кивнув, Катон двинулся в обход древесного ствола, пригибаясь и готовясь к атаке, но противник не предоставил ему такой возможности, с ревом бросившись на него. Раскаленное острие описало в воздухе сверкающую дугу, но Катон успел блокировать удар. Лязгнула сталь, раскаленный кончик отбитого меча с шипением чиркнул по снегу. Катон тут же сделал выпад, целя недругу в грудь, но тот оказался слишком быстр и отскочил назад, так что меч центуриона пронзил лишь воздух. Соперники замерли, присматриваясь один к другому. Катон смутно сознавал, что Макрон рубится с другим разбойником, но не мог оглянуться, чтобы не упускать из виду непосредственного противника.

Мучитель, рассмотрев Катона, поманил его к себе свободной рукой.

— Давай, щенок, нападай, если ты вообразил, будто так уж хорош.

Катон усмехнулся: на такую дешевую приманку он не попадется.

— Пошел на хрен!

Враг рассмеялся, но уже в следующий миг на его лице отразилась смертоносная, злобная сосредоточенность. Последовало стремительное движение вперед и молниеносный финт. Катон, однако, понял, что это отвлекающий маневр, и лишь слегка подался назад корпусом, продолжая держать клинок перед собой. Противник хмыкнул и предпринял реальную атаку, обрушив на Катона град рубящих ударов и вынудив его под столь буйным натиском отступить к древесному стволу. Тот едва успевал парировать молниеносные удары, наносившиеся вдобавок с такой силой, что каждый из них отдавался в его руке волной боли. Затем Катон почувствовал задней частью бедра шершавую кору и понял, что отступать больше некуда. Противник, воодушевившись успехом, обрушился на него с еще большей яростью. Издав гортанный, торжествующий рев, он со страшной силой отбил клинок Катона вниз, так, что тот застрял в бревне, намереваясь обратным взмахом, вверх и в сторону, рассечь центуриону лицо. Однако сила удара оказалась чрезмерной: его собственный меч вонзился в дерево и застрял. Враг напрягся до дрожи в плече, но вырвать клинок не смог. Он нахмурился, и в это время Катон, не размышляя, врезал ему левым кулаком по переносице. Послышался хруст. Не медля ни мгновения, центурион выпустил рукоять своего меча, зажатую между деревом и клинком противника, и, высвободив правую руку, нанес еще не успевшему опомниться врагу новый мощный удар. Теперь удары кулаков посыпались на противника один за другим. Тот, пытаясь удержать равновесие, отступил на несколько шагов, но в конце концов рухнул в снег.

Только теперь Катон позволил себе взглянуть, как дела у друга. Но Макрон в помощи не нуждался: его соперник валялся в снегу, а центурион уперся ногой ему в грудь, чтобы вытащить торчавший между ребер меч.

Макрон оглянулся.

— Ты в порядке, парень?

— Ни царапины.

Катон повернулся к дереву, чтобы вернуть себе меч, но в этот миг рука ухватила его за лодыжку. Он упал, перекатился на бок и наугад нанес удар ногой, угодив врагу в ухо. Тот взревел сквозь стиснутые зубы, но, несмотря на расфокусированный взгляд, не только не ослабил хватки, но вцепился в Катонову ногу пальцами, как когтями. Катон нанес подбитым гвоздями сапогом новый удар, на сей раз по костяшкам пальцев. Брызнула кровь, но, несмотря на боль, пальцы не разжались. Тем временем человек, пытавший пленника, поднялся на ноги, посмотрел на Катона с Макроном, повернулся и бросился к лошадям.

— Останови его! — крикнул Катон.

Мгновенно сориентировавшись, Макрон припустил за беглецом по глубокому снегу. Катон тем временем дотянулся до застрявшего в дереве меча, ухватившись за рукоять, с усилием высвободил его и, перейдя в сидячее положение, полоснул клинком по запястью удерживавшей его лодыжку руки. На сей раз пальцы разжались, и Катон высвободил сапог. Лицо противника исказила гримаса боли. Потом его глаза закатились, и тот упал ничком: из раны сбоку головы на снег сочилась кровь и серое мозговое вещество.

Резкий возглас заставил Катона повернуться к деревьям.

Беглец-мучитель уже сидел верхом; припав к спине лошади, он развернул ее, перескочил канаву и оказался на дороге. Гнавшемуся за ним по снегу Макрону осталось лишь, остановившись у обочины, разочарованно хлопнуть себя мечом по бедру. Противник стремительно умчался в ночь и пропал из виду.

Катон обернулся к пленнику и опустился возле него на колени. Пострадавший был высоким, хорошо сложенным мужчиной средних лет, с короткими темными волосами, в штанах для верховой езды и мягких кожаных сапогах. На его обнаженной груди виднелось несколько ожогов, один запечатлелся на щеке. Когда над ним склонился Катон, он ухитрился выдавить улыбку.

— Мои спасители, я надеюсь?

Катон потянулся к путам, привязывавшим пленника к дереву, нащупал узел и распустил его. Освободившись от уз, пленник осел и принялся растирать запястья.

— Дерьмо, до чего же больно!

Он дрожал, и Катон, сорвав с ближайшего тела плащ, набросил ему на плечи.

— Идти сможешь?

В это время к ним, с хрустом топая по снежной корке, подошел Макрон.

— Ты в порядке, приятель?

Бывший пленник вскинул глаза и снова вымученно улыбнулся.

— Спасибо, теперь в порядке. А могу я спросить, кто вы такие? Мне кажется, я вас уже видел.

— Центурионы Макрон и Катон. Направляемся в Равенну с колонной пополнения для корабельной пехоты. А ты?

Мужчина поморщился и спустя момент ответил:

— Марк Анобарб, купец.

Макрон кивнул и жестом указал на три валявшихся в снегу трупа.

— А эти шутники кто такие?

Анобарб поднял глаза.

— Я обязательно вам все расскажу, но нельзя ли сначала найти какое-нибудь укрытие? А то я немного ослаб.

— Извини.

Макрон наклонился и протянул ему руку. Торговец ухватился за нее и поднялся на ноги; появившаяся было на его лице гримаса боли быстро сошла.

— Ну-ка, Катон, помоги мне, — попросил Макрон, осторожно, чтобы не потревожить ожоги, поддерживая пострадавшего с одной стороны. Катон поддержал его с другой. Втроем они выбрались на дорогу и зашагали в сторону лагеря корабельной пехоты.

Глава одиннадцатая

Центурион Миниций ждал их у лагеря. Когда они, поддерживая с двух сторон освобожденного пленника, приблизились, он, скрестив руки на груди, произнес:

— А это, стало быть…

— Марк Анобарб, — буркнул Макрон. — Мы с ним уже встречались. Он был в Гиспеллуме как раз, когда мы там ночевали.

— Ага, а потом вы вышли прогуляться посреди ночи и случайно на него наткнулись, я так понимаю? — промолвил Миниций, почти не скрывая подозрений. В связи с этим хотелось бы понять, кто же вы такие.

— Центурионы, направляющиеся к месту назначения. Как тебе было сказано.

— Вот именно, было сказано.

— Ты видел наши документы, — указал Макрон. — На них печать военной канцелярии, верно?

Подумаешь: подделать табличку сумеет любой мальчишка, был бы грамотный.

— Может, и сумеет, но кому и зачем это нужно? — отозвался Катон. — А сейчас позволь, мы отведем этого человека в палатку: надо позаботиться о его ранах.

— О ранах? Что еще за раны?

— Когда мы нашли Анобарба, кое-какие ребята забавлялись, придумывая для него разные пытки.

— С чего бы это?

Макрон пожал плечами.

— Давай отведем его в палатку, а там, глядишь, и выясним.

В палатке двое центурионов уложили торговца на постель Макрона. Спустя момент появился Миниций, прихвативший с подводы тяжелую коробку с бинтами и мазями. Он поставил ее рядом с постелью, в то время как Катон, осторожно сняв плащ, продемонстрировал ожоги.

— Дерьмо! — Миниция аж перекосило. — Зачем они это делали?

— Пытались развязать ему язык, — пояснил Катон. — Хотели, чтобы он ответил на их вопросы.

— Что за вопросы?

— Без понятия. Они что-то искали, а он твердил, что у него этого нет.

— Да, исчерпывающие сведения…

Макрон кивнул на торговца.

— Он шевелится. Давайте у него и спросим.

Анобарб снова открыл глаза, встревоженно вгляделся в склонившиеся над ним лица, но, когда узнал Катона и Макрона, страх покинул его глаза. Он облизал губы и через силу улыбнулся.

— Мои спасители. На миг мне показалось, что это снова… Что с ними?

— Один удрал, — ответил Макрон. — Трое мертвы. Может, расскажешь, кто они и чего хотели?

— Погоди, — вмешался Миниций. — Дай я сначала займусь его ранами.

Он поднял крышку лекарского ящика, в котором находилась подборка мазей, бальзамов и припарок. Порывшись внутри, выудил маленький горшочек, заткнутый пробкой. Внутри находилось маслянистое снадобье, которым он бережно смазал ожоги на груди и лице торговца.

— Гусиный жир, — пояснил центурион. — Способствует заживлению ожогов. Теперь приподнимите его, а я наложу повязку.

Пока Миниций обматывал его торс полоской чистой льняной ткани, которую завязал сбоку, торговец скрежетал зубами от боли. Наконец Анобарб смог с облегчением откинуться на постель, в то время как Миниций закрыл короб со снадобьями и отставил в сторону.

— Ну вот, все сделано, — промолвил Макрон. — Теперь расскажи нам, что случилось.

Анобарб прикрыл на миг глаза и заговорил:

— Как уже было сказано, я купец. Ехал в Равенну, чтобы переправить доставленный туда морем, купленный в Греции товар в Рим моим клиентам. Из столицы я выехал неделю назад, имея при себе немалую сумму денег, и путешествовал неплохо, но потом на Фламиниевой дороге меня настигла снежная буря. Когда она унялась и посветлело, я увидел на дороге, на некотором расстоянии впереди себя, этих людей. Должно быть, они подкарауливали путников. Я повернул лошадь и поскакал в обратном направлении, но они запрыгнули на своих лошадей и пустились в погоню. Со мной был денежный ящик, довольно тяжелый, и я понял, что, если не облегчу конскую ношу, меня догонят. Поэтому, оторвавшись от них, я остановился и спрятал золото.

— Спрятал золото? — прервал его Макрон. — Где?

Анобарб вскинул на него взгляд.

— С чего бы это я стал тебе говорить?

— Ну ни хрена себе! — вспылил Макрон. — Мы тебе жизнь спасли. И вообще мы центурионы на службе у императора, а не разбойники с большой дороги!

— Ладно, — промолвил после недолгого раздумья торговец. — Там, близ дороги, устроено маленькое святилище, а с ним рядом лисья нора, туда я и сунул деньги. И пусть лучше они остаются там, пока я за ними не вернусь, иначе я буду знать, кого винить. У меня есть связи. Очень серьезные связи.

Макрон печально покачал головой.

— Они у нас у всех есть, приятель, только не все ими без конца похваляются… Ладно, что там дальше-то было?

— Думаю, вы сами догадываетесь, — ответил Анобарб. — Лошади у разбойников оказались лучше, и они меня догнали. Хотели прикончить прямо на месте, но увидели, что денег со мной уже нет, и сообразили, что я их спрятал. Сначала меня просто отлупили, но я молчал. Их вожак пригрозил, что сейчас меня прирежет, но я понимал, что умру, как только они узнают, где деньги. Поняв, что побоями и угрозами ничего не добьются, они раздели меня, привязали к дереву и развели чудный маленький костерок. Я понятия не имел, что это значит для меня, пока не увидел, как один из них раскаляет на огне свой меч. Остальное вы сами знаете. Вы поспели как раз вовремя. Честно говоря, не уверен, что у меня хватило бы выдержки, займись он и вправду моими яйцами.

Катон поежился.

— А у кого бы хватило?

— Ну вот, я было совсем отчаялся, и тут появились вы. Вдвоем против четверых. И яйца остались целы. — Анобарб улыбнулся.

— Вот и радуйся, пусть они тебе еще послужат, — промолвил Макрон и повернулся к Миницию. — Мы напали на них неожиданно, так что первые двое вообще не успели отреагировать. Мы схватились с остальными двумя: своего я уложил, а от Катона его противник удрал.

— Эй, что ты несешь? — взмутился Катон. — Это ты за ним погнался, когда тот ублюдок ухватил меня за лодыжку. От тебя он и удрал!

Макрон умиротворяюще поднял руки.

— Ладно, парень, это просто фигура речи… Короче, он успел вскочить на коня и ускакал по дороге.

Катон повернулся к торговцу и, уставив в него палец, сказал:

— Ты вроде говорил, что торгуешь предметами старины.

— Ну? А что?

— Какими именно?

— Да разными. Обыкновенными вещами — старинными статуэтками, керамикой, мебелью, книгами — всем, за что можно содрать хорошую цену с коллекционеров в Риме. Ты бы ужаснулся, узнав, сколько они готовы выложить за некоторые старые вещицы. Правда, меня это не ужасает, а радует.

— А как насчет свитков? — поинтересовался Катон.

Его собеседник нахмурился.

— Свитков? Каких свитков?

— Да не знаю. Просто скажи мне, исходя из своего опыта, что делает свитки ценными?

— Смотря для кого. Есть люди, готовые заплатить целое состояние за подлинный сборник кулинарных рецептов. Другие собирают хроники, кто-то — легенды, кто-то — предсказания… Вкусы разные. Конечно, если смотреть с точки зрения перспективности вложения денег, лучше всего иметь дело с эротикой. Особенно хороши материалы с Дальнего Востока: по ним и шлюхи из Субуры могли бы научиться паре полезных трюков.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Катон. — Но все-таки хотелось бы знать, что может придать свитку чрезвычайную ценность?

Анобарб помолчал, потом пожал плечами.

— Прошу прощения. Пожалуй, я уже все… Ох! — Лицо его перекосило, он потянулся к груди.

— Не трогай! — крикнул Миниций, отбрасывая его руку. — Оставь повязку, как есть. Тебе нужно отдохнуть.

— Да. Отдохнуть. — Торговец закивал: — Отдохнуть — это то, что надо. Надеюсь, я ответил на все вопросы?

Макрон покачал головой, Катон надул щеки. Анобарб закрыл глаза и, хотя лицо его оставалось напряженным, постарался расслабиться. Постепенно дыхание его выровнялось, напряжение с лица спало, и он провалился в глубокий сон.

— Ну и что ты думаешь? — спросил Катон.

— О чем?

— О его истории? Она тебя устроила?

Макрон покачал головой.

— А почему нет? Катон, тебе, похоже, повсюду чудятся заговоры. Почему все не могло быть именно так, как он рассказал? История простая и вполне правдоподобная.

— Слишком простая, — задумчиво протянул Миниций.

Макрон воззрился на него.

— И ты туда же?

— А почему нет? — отозвался старый центурион. — Между прочим, у меня не только насчет этого малого уверенности нет, но и насчет вас. Похоже, вы тоже темните. Что, например, это была за муть насчет свитков?

— Ладно, с меня на сегодня хватит, — проворчал Макрон. — Мне надо поспать.

— Вон как дрыхнет, — заметил Миниций, кивком указывая на торговца.

— Это как раз то, что надо и мне, — буркнул Макрон, поднялся на ноги и двинулся к выходу.

— Ты куда собрался?

— Пойду отолью. Если ты не против. А потом попробую приткнуться и хоть немного поспать.

Глава двенадцатая

Два дня спустя, чуть задержавшись по пути, чтобы извлечь из-за святилища небольшой деревянный сундучок, колонна достигла Урбинума. Анобарб решил остаться с ними, объяснив, что ему лучше добраться до Равенны, где у него есть друг, который приютит его, пока он залечивает свои раны.

Во время перехода через горы пропали еще два человека: просто потерялись в ночи, видимо, решив от отчаяния предпринять попытку вернуться к своим близким в Рим. Миниций считал, что у них почти нет шансов спуститься с гор живыми, а Макрон мысленно подсчитывал, сколько ему еще осталось до выигрыша.

К тому времени, когда пополнение добралось до порта Ариминум, во всех придорожных гостиницах только и толковали, что о последних деяниях свирепствовавших в ближних морях пиратов. И хотя вторжение варваров Умбрии вроде бы пока не угрожало, местное население пребывало в состоянии паники. Расквартированный в Ариминуме гарнизон перебрался в цитадель, куда вслед за солдатами отправились от греха подальше и городские богатеи. Кораблей в порту стояло немного, а морской горизонт, сколько видел глаз, был свободен от парусов.

Спустя десять дней после того, как они подобрали Анобарба, колонна наконец вступила в ворота Равенны, лишившись на одного человека меньше, чем требовалось Макрону, чтобы выиграть спор. Тому потребовалось усилие, чтобы не попытаться на ночлеге потихоньку избавиться от одного из новобранцев, но, так или иначе, по вступлении в город он неохотно признал свой проигрыш.

— Ну что, записать за тобой должок? — ухмыльнулся Катон.

— Ага, если хочешь, чтобы я тебе зубы выбил… Получишь ты свои деньги, как только нам заплатят жалованье.

— Жду не дождусь, когда смогу потратить твои деньжата. Три сотни денариев на дороге не валяются.

— Три сотни? — Миниций рассмеялся. — Да вы, ребята, счастливчики! А я думал, у вас жалованье корабельной пехоты.

— Так и есть, — отозвался Макрон. — А что?

— Неужели чинуши, назначавшие вас сюда, не сочли нужным просветить насчет жалованья?

— Нет, — пробормотал Макрон, сердце которого сжалось от нехорошего предчувствия. — А что с жалованьем?

— Да то, что нам тут платят, как во вспомогательных когортах.

Макрон на момент воззрился на него с ужасом на лице, сменившимся нервной улыбкой.

— Опять разыгрываешь меня, да, Миниций? Может, уже хватит?

— Я серьезно.

— Не дури.

— Да нет, на сей раз я серьезно.

Макрон покачал головой и в ярости хлопнул себя по бедру.

— Дерьмо! Этот поганый ублюдок Нарцисс и тут нас вздрючил! Клянусь, рано или поздно я доберусь до него и сверну башку! Пусть это и будет последнее, что мне удастся сделать в жизни…

— Вот это более чем вероятно, — пробормотал Катон. — И не ори так насчет Нарцисса: не хватало, чтобы весь город узнал, кто нас сюда послал.

— Нет, я, на хрен, поверить в это не могу, — никак не успокаивался Макрон. — Он не только запихнул нас в эту долбаную дыру, так еще и ухитрился обсчитать!

Пока Макрон возмущался, колонна проследовала по главной улице Равенны к причалам. Как и в большинстве провинциальных городов, улицы здесь были узкими, а дома выше двухэтажного попадались редко. Зато еще до того, как они добрались до портового района, Катон увидел целый лес мачт, рей и оснастки заполнявших гавань судов. На главном причале сидели десятки моряков, с кислым видом поглядывая на теснившиеся на рейде, покачивающиеся на мягких волнах корабли. При прохождении новобранцев они поднялись, глядя на них с нескрываемой враждебностью.

— Не понимаю, — промолвил Катон. — Я думал, с появлением этих пиратов судоходство замерло. Вот, в Ариминуме была всего горстка кораблей, а столько, — он указал рукой на гавань, — я вообще в жизни не видел. Они что, не боятся пиратов?

— Конечно, боятся, парень, — усмехнулся Миниций. — Как раз поэтому здесь и находятся. Где еще можно найти более спокойное место, чем поблизости от базы военного флота? Вот что обеспечивает их безопасность.

Катон проследил за взмахом руки Миниция и увидел, на что тот указывал: в конце причала находились большие укрепленные ворота, за которыми находились военные, и там, в отведенной для них зоне, стояли на якорях их корабли; он насчитал десятка три. В основном то были небольшие патрульные суда, но присутствовала и эскадра трирем, составлявшая становой хребет грозного военного флота Рима. Триремы имели по три ряда весел с каждой стороны и укрепленные носовые и кормовые башни, где были установлены катапульты. Из носа каждого корабля выступал большой бронзовый таран.

Позади трирем виднелся один корабль еще большего размера. Катон привстал на подводе и, указав на него, спросил:

— Это что за громадина?

— Это «Гор», наш флагман. Квинквирема, или, как мы говорим, «пятерка». Когда-то «Гор» был флагманским кораблем Марка Антония, достался после Акциума Августу и был включен в состав императорского флота. Построен надежно, прочный, как старые сапоги. Соперников на море у него нет.

Некоторое время Катон продолжал смотреть на корабль, потом снова сел. Колонна проследовала под аркой на территорию военной базы: матросы и портовые рабочие, толпившиеся по сторонам, взирали на нее в горьком молчании.

— Эй, вояки! — прозвучал голос из толпы. — Вы собираетесь делать что-нибудь с этими проклятыми пиратами?

Следом послышались и другие возмущенные крики. Народ, подступая к колонне, гневно потрясал кулаками. Новобранцы нервно озирались по сторонам.

— Смотреть перед собой! — проревел Миниций. — Перед собой, кому сказано! Не обращать на негодяев внимания!

Ком грязи, описав дугу в воздухе, угодил центуриону в плечо. Он стиснул зубы, глядя прямо перед собой. Увы, пример оказался заразителен, и скоро на беспомощную колонну обрушился настоящий град из всяческих нечистот. Передние ряды сбились с шага, пытаясь прикрыться от этого обстрела, Миниций вскочил на ноги и, приложив ладони ко рту, проревел:

— Вперед! Не задерживаться! Держать шаг!

Оптионы подкрепили приказ своими палками, и марш продолжился. Миниций открыл было рот крикнуть что-то в одобрение, и тут, на глазах у Макрона, тому прямо в рот влетела какая-то гадость. Толпа покатилась со смеху. Миниций пригнулся, отплевываясь и вытирая губы рукавом.

— Ну, погоди! Вот поймаю гада, который это сделал, он у меня до конца дней дерьмо жрать будет!

Макрон, безуспешно силясь не дать ничему отразиться на лице, толкнул локтем Катона и шепнул:

— Не хотел бы я, чтобы что-то такое случилось со мной.

— Уже случилось. Смотри.

Катон указал вниз, на его тунику. Макрон проследил за его жестом и увидел расплывшееся на шерстяной ткани омерзительное коричневое пятно.

Начальник караула у ворот увидел, что творится на пирсе, и по приближении колонны отделение корабельной пехоты вышло из ворот, чтобы расчистить новобранцам путь на базу. Толпа раздалась, но взъярилась еще пуще: каждому хотелось напоследок залепить грязью в одного из тех, кого эти люди считали ответственными за свои невзгоды. Макрон с Катоном прикрыли головы и пригнулись, прячась за бортами подводы.

— Ну, на хрен, и встреча, — проворчал Макрон. — Чем дальше, тем веселее кажется наша новая работенка. Интересно, что припасено для нас на будущее?

Катон не ответил. Он неотрывно смотрел на море, впервые осознав, как на самом деле боится этой стихии. Мало того что пловец из него никудышный, так ведь при каждой встрече с морем он мучился от морской болезни. И вот теперь обречен провести все обозримое будущее, качаясь на волнах. Катона мутило от одной этой мысли.

Как только подводы в хвосте колонны вкатились на территорию базы, караул отступил внутрь. Ворота быстро закрыли, начальник караула, тоже центурион, широко улыбаясь, подошел к Миницию.

— Что, жарко встречают дома, а?

— Жарче некуда, — проворчал Миниций, потянулся за фляжкой, прополоскал рот и смачно сплюнул в сторону. — Варрон, что тут, на хрен, случилось, пока я был в Риме? Похоже, из-за этих пиратов вся Умбрия тронулась умом.

Улыбка караульного начальника растаяла.

— Так ты, стало быть, еще не слышал?

— Чего не слышал?

— Несколько дней назад они высадились под Лиссом, где поселение ветеранов, все разорили и разграбили, а население вырезали. Всех, под корень. Убивали даже женщин и детей, не говоря уж о мужчинах. Поселение предали огню.

— Лисс? — промолвил, глядя на собеседника, Миниций. — Я там кое-кого знаю.

— Знал. Больше там никто не живет.

— Дерьмо!

Миниций осел на скамью возницы. Начальник караула сжал его руку, после чего повернулся к двум другим центурионам.

— Вы Макрон и Катон?

Оба кивнули.

— Пойдете со мной. Префект приказал доставить вас к нему, как только прибудете.

— Погоди чуточку, — сказал Катон, слез с подводы и поспешил в хвост колонны, к повозке, на которой ехал Анобарб.

Торговец сидел и счищал грязь с плаща, а подняв глаза на Катона, вместо приветствия сказал:

— Приятный город Равенна, а?

Катон протянул ему руку.

— Нас вызывает к себе префект, так что давай попрощаемся. Дай нам знать, где ты остановишься.

— Непременно, — пообещал Анобарб, пожимая ему руку. — С меня выпивка.

Катон кивнул на его денежный ящик.

— Ты можешь себе это позволить.

Торговец ответил ухмылкой, но потом сделался серьезным.

— Я вам жизнью обязан, такое не забудется никогда.

— Смотри, поймаю тебя на слове. — Катон подмигнул ему и поспешил назад, к Макрону и Варрону, нетерпеливо вертевшему свой центурионский посох.

Повернувшись, начальник караула зашагал по направлению к возвышавшемуся над территорией базы массивному, обнесенному портиком строению.

— Где тебя носило? — прошипел Макрон. — Смотри, по эту сторону ворот тоже можно нарваться на неприятности.

— Может быть, но зато нас с тобой ждет выпивка, — отозвался Катон, указывая большим пальцем в направлении повозки торговца. — За счет нашего друга.

— Приятно слышать, — промолвил Макрон, и улыбка не сходила с его лица всю дорогу через учебный плац.

Резиденция префекта выглядела впечатляюще — длинное помещение открывалось на верхний ярус портика, с которого можно было попасть во все служебные помещения второго этажа здания. Оттуда открывался панорамный вид на военную гавань, казармы корабельной пехоты, теснившиеся за ними склады, мастерские и прочие служебные постройки. С одной стороны к гавани примыкала ремонтная верфь, на которой работники усердно покрывали днище вытащенной на берег триремы густой черной смолой из дымящихся чанов. Судя по всему, приготовления к операции против пиратов шли полным ходом.

Пол в кабинете префекта представлял собой искусное мозаичное изображение Нептуна, одной рукой с помощью трезубца поражающего в глубинах морского демона, а другой — насылающего бурю на флот Карфагена. Письменный стол Вителлия, небольшой, но очень дорогой, стоял у окна в одном конце комнаты, а противоположную стену покрывала огромная, подробнейшая карта зоны морских операций базирующегося в Равенне флота.

Подойдя к столу префекта, Макрон и Катон вытянулись по стойке «смирно». Вителлий, просматривавший какие-то документы, бросил на них взгляд, после чего вернулся к своей работе, неспешно завершил ее, вставил стилос в держатель и снова поднял глаза на центурионов.

— Ну, — промолвил он, с улыбкой откидываясь в кресле, — как я понимаю, вы совершили приятное путешествие по идиллической сельской местности.

— Так точно, командир, — без всякого выражения ответил Катон.

— Вот и прекрасно, поскольку на этом отдых заканчивается. Боюсь, в ближайшие месяцы мы будем по горло завалены работой. С той поры как Нарцисс давал нам наставления в Риме, произошли некоторые события. Ситуация серьезно осложнилась.

— Мы это заметили, командир.

— Правда? — с усмешкой промолвил Вителлий. — Сомневаюсь, центурион Катон, чтобы тебе была доступна целостная картина. Секретарь императора сообщает подробности лишь самым доверенным агентам.

— Ты имеешь в виду себя? — буркнул Макрон.

Мгновение префект сидел неподвижно, силясь совладать с гневом, и Катон испугался, что его другу придется поплатиться за несдержанность, но потом выражение лица Вителлия смягчилось.

— Мы должны сотрудничать. Прошу впредь воздерживаться от подобных выпадов.

Последовала пауза: двое мужчин буравили один другого полными неприязни взглядами, но в конце концов Макрон кивнул:

— Хорошо.

— Уже лучше. Но с этого момента, поскольку вы служите под моим началом, прошу проявлять подобающее уважение к моему рангу и обращаться ко мне по уставу. Называть меня «префект» или «командир». Понятно?

— Так точно, командир.

— Отлично. Подойдите сюда.

Поднявшись из-за стола, Вителлий прошел к карте, взял со стойки рядом с ней длинную трость и, как указкой, обвел ею побережье Иллирии.

— Пираты действуют с базы, находящейся где-то в районе этого побережья. До сих пор нам удалось разведать о них прискорбно мало, однако известно имя их вожака — Телемах. Он грек. Полагаю, старается заручиться поддержкой некоторых местных жителей. Это человек хитрый, смышленый, и справиться с ним будет не так-то просто.

Катон прокашлялся.

— Вернуть свитки тоже будет очень непросто, командир.

Вителлий повернулся и всмотрелся в его лицо.

— Что тебе известно о свитках?

— Достаточно, чтобы знать, какую ценность они представляют для императора, командир.

— В самом деле?

Вителлий окинул его испытующим взглядом.

— Сдается мне, юный Катон, ты блефуешь. Или пытаешься выудить дополнительную информацию. Неплохая попытка. Так или иначе, похоже, вожак пиратов еще тот игрок. Он проинформировал нас о том, что в получении свитков заинтересованы не только мы, и наши соперники готовы перебить любую цену, какую предложит уплатить Нарцисс.

— Кто эти люди, командир?

— Этого Телемах не сообщает.

— Может, он просто хочет максимально завысить цену?

— Не исключено. Беда в том, что рисковать мы не можем. Нарцисс желает заполучить эти свитки, какова бы ни была цена. Хоть в деньгах, хоть в человеческих жизнях.

— Но, командир, кому еще так нужны эти проклятые свитки? — спросил Макрон.

— Это не имеет значения. Кем бы ни были эти люди, они не должны им достаться.

— Послушайте, командир, нам было бы легче действовать, имей мы хоть малейшее представление о том, кто может чинить нам препоны.

— Вне всякого сомнения. Но подумайте сами: если эти свитки столь важны для самого императора, кто еще может быть заинтересован в их получении?

— Не считая тебя, командир?

— Может, хватит, Макрон? Не испытывай больше мое терпение.

— «Освободители», — тихо произнес Катон. И действительно, в первую очередь подозрение падало на тайную организацию республиканцев, ставившую своей целью свержение императора Клавдия.

Вителлий повернулся к нему, смерил его взглядом и пожал плечами.

— А кто же еще?

— Здорово! — промолвил Макрон, утомленно качая головой. — Только их нам, на хрен, и не хватало. Если они замешаны в этом деле, хлопот с ними не оберешься.

— Совершенно верно, — согласился Вителлий, пропустив пальцы сквозь напомаженные волосы. — Сами видите, действовать надо осторожно, понимая, что мы имеем дело не с единственным противником. Перво-наперво следует как можно дольше затягивать переговоры: это даст время, чтобы разузнать побольше о других охотниках за свитками, а заодно как следует подготовиться к масштабному морскому походу к побережью Иллирии. Необходимо найти и уничтожить пиратскую базу и захватить или пустить на дно все их корабли. Но главное, конечно, найти свитки. Возможно, и даже весьма вероятно, что «Освободители» имеют своих агентов и осведомителей и здесь, в составе флота. Операция против пиратов будет делом сложным и грязным, и можно сказать почти с уверенностью, что в столь сложной обстановке «Освободители» почти наверняка попытаются наложить лапу на свитки. Поэтому нам следует быть начеку и сделать все, чтобы их опередить.

Макрон вздохнул.

— Да уж, проще некуда.

— Не забывайте и о том, что вам предстоит действовать под прикрытием, то есть выполнять каждодневные служебные обязанности. И я хочу, чтобы вы делали это столь же добросовестно, как и в легионах, которыми вы так восхищаетесь. Вам предстоит подготовить корабельную пехоту к схваткам с пиратами наилучшим образом. Более того, когда люди и суда будут готовы к боевым действиям, я отдам под ваше начало по кораблю.

— По кораблю? — Макрон растерянно покачал головой. — Но, командир, я ведь ни хрена не понимаю в этих посудинах.

— Ну так учись, время еще есть. Но я бы на твоем месте так не переживал. Управлять кораблем в плавании и руководить командой — это задача триерарха. Ваше дело — сообщать ему, куда направлять посудину; ну а уж когда дойдет до схватки, настанет ваш час. — Вителлий улыбнулся. — Орать, командовать, гнать людей в бой. Не думаю, что это так уж сложно для тебя, Макрон; вся разница, что ты будешь делать это не в поле, а на палубе. Если что непонятно — справишься у триерархов и других командиров корабельной пехоты; вы познакомитесь с ними сегодня вечером. А сейчас, центурион Макрон, можешь идти. Предписание о размещении и постановке на довольствие получи у писца.

— Есть, командир.

Переглянувшись с Катоном, Макрон повернулся кругом, вышел из помещения и закрыл за собой дверь.

Вителлий некоторое время молча смотрел на карту, затем повернулся к Катону.

— Давай присядем.

— Слушаюсь, командир.

Они вернулись к письменному столу, и Катон отодвинул стул, чуть поморщившись, когда железные ножки заскрежетали по мозаичному полу. Он понятия не имел, зачем Вителлий задержал его, и испытывал естественные опасения, поскольку знал, на что способен этот коварный аристократ.

Скрыть свои чувства от Вителлия, прекрасно умевшего читать по лицам, ему не удалось: смерив молодого центуриона холодным взглядом, тот сказал:

— Центурион, то, как ты ко мне относишься, меня не удивляет: я прекрасно понимаю твои резоны. Но тебе следует понять, что мы с тобой в разных весовых категориях. Только попытайся навредить мне, и я раздавлю тебя, как таракана. Правда, убивать тебя будет жалко, поскольку ты способен неплохо послужить Риму, но в первую очередь мне приходится думать о собственных интересах, и я должен быть уверен, что могу положиться на тебя и не ждать подвоха.

Катон пожал плечами.

— Так вот, я предлагаю заключить между нами перемирие до выполнения задания. Для пользы и блага нас обоих: впереди и без того достаточно угроз и испытаний, чтобы усугублять их еще и своими распрями. Ты меня понял?

— Так точно, командир.

— Вот и прекрасно. Как только раздобудем свитки, будешь волен ненавидеть меня снова.

Катон покачал головой.

— С моими чувствами ничего не поделать, командир, от ненависти и презрения я избавиться не могу. Но могу пообещать не позволять им как-либо влиять на выполнение мной своих обязанностей.

Вителлий посмотрел на него и легонько кивнул.

— Сойдет на худой конец и это… Ладно, перейдем к другим вопросам. Ты нужен мне для одного дела, которое может оказаться очень опасным.

— Это срочно, командир?

— Боюсь, более чем срочно. В послании Телемаха содержится требование внести задаток, чтобы посильнее заинтересовать нас в исходе переговоров по свиткам — как он пишет, «в подтверждение обязательств». Так что тебе надо будет встретиться с ним, заверить в том, что наши намерения неизменны, и передать ему золото, которое он требует.

— Почему я?

— Потому что для нас очень важно выяснить, как выглядит Телемах. Когда настанет время поставить ублюдка на место, я хочу быть уверен, что это именно тот человек. Ведь возможно, только он один знает, где хранятся свитки.

— Но почему ты посылаешь меня одного? Вдвоем с центурионом Макроном нам было бы сподручней.

Вителлий улыбнулся.

— Спору нет, у твоего друга Макрона имеется много заслуживающих восхищения качеств, но вот дипломатические способности к ним никак не относятся. Эта работа требует более тонкого подхода. Я не решаюсь отправить его с тобой. И еще одно: ты очень молод, и это может заставить Телемаха решить, что он имеет дело с юнцом, не поднаторевшим в хитрости и коварстве. Глядишь, он расслабится и допустит какой-нибудь промах.

— Где состоится встреча, командир?

— На море, как и в прошлый раз. Он хочет быть уверен в том, что не угодит в ловушку. Ты поплывешь на разведывательном судне: корабль покрупнее может его спугнуть.

— Но плыть на маленьком может быть рискованно для нас.

— Правильно, я же предупредил тебя, что задание опасное. Уверен, ты не спасуешь.

— Спасибо, командир.

— Встреча состоится в десяти милях от мыса Мортепонтум, вскоре после восхода, чтобы он мог убедиться, что ты один, и скрыться, если это не так.

— Он осмотрительный малый, командир.

— Ему иначе никак: пираты бывают старые, а бывают отчаянно смелые, но те, последние, до старости не доживают.

Катон задумчиво кивнул и взглянул Вителлию в глаза.

— Знаешь, командир, судя по тому, что ты рассказываешь про этого Телемаха, у него и тебе было бы чему поучиться.

— Спасибо за совет, центурион. Однако предпочитаю обходиться своим умом. Ну что, мне кажется, у тебя остался по меньшей мере один вопрос.

— Да. Когда встреча?

— Через два дня. Ты отплываешь сегодня.

Глава тринадцатая

Бирема дрейфовала в предрассветном море. Она приподнималась на взбухавшей под ее кормой волне, а потом оседала, отчего Катона, стоявшего, ухватившись руками за бортовое ограждение, снова и снова выворачивало в маслянистую темную бездну за бортом. Тошнота подступала и тогда, когда был виден горизонт, ориентируясь на который еще можно было как-то сохранять равновесие, но когда маленькая, ходящая ходуном под ногами посудина двигалась неведомо куда в темноте, ему становилось в десять раз хуже. Практически всю ночь он провел у борта, свесив голову, то и дело содрогаясь от, казалось, выворачивавших наизнанку его желудок приступов рвоты.

Катон мог лишь порадоваться тому, что Макрону приказали остаться в Равенне. Стойкий, привычный ко всему ветеран воспринимал плавание по морю с той же легкостью, как и любой другой вид путешествия, и сейчас наверняка радовался бы «освежающему» холодному ветерку или еще чему-нибудь, присущему этому несносному плаванию.

Узнав о предстоящей встрече, друг напрямую обвинил Катона в том, что тот держал подробности в секрете. Если честно, молодой центурион и впрямь втайне гордился тем, что был избран для столь ответственного поручения, но сейчас с удовольствием поменялся бы с Макроном местами.

— Ну что, полегче?

Повернувшись, Катон увидел появившегося из темноты Децима, триерарха биремы, и покачал головой.

— Я думал, ты из центурионов корабельной пехоты.

— Так и есть.

— Ты только не сочти за обиду, но непохоже, чтобы это было твое призвание.

— На дух не переношу моря.

— Я так понимаю, ты малый сухопутный.

— Ага…

Тело Катона содрогнулось от очередного приступа: он отвернулся, перевесился через ограждение и вновь изверг за борт горечь и желчь из уже опустошенного желудка. Затем, отплевавшись и утерев с губ липкую слюну, снова повернулся к Дециму.

— Я переведен из легионов.

— Переведен? Понятно…

Децим кивнул, тактично не спросив, за что Катон сподобился фактического понижения.

— А вот мне, например, даром не надо этой вашей беспрестанной маршировки, рытья траншей да насыпки валов. Мне куда больше по душе жизнь на море, хоть на берег не сходи.

Катон уставился на него, думая, что предпочел бы собственными руками возвести акведук, чем провести лишний миг на проклятой посудине.

Децим прислонился к перилам рядом с Катоном, выше по ветру, и понюхал воздух.

— Свежий и соленый. Похоже, денек будет неплохим. Правда, с небольшой качкой, но точно без шторма.

— С качкой… — Катон сглотнул и сжал челюсти. — Где мы находимся?

— В нескольких милях от мыса. Я отдал приказ лечь в дрейф, чтобы не подходить к нему слишком близко в темноте.

— А почему?

— Почему? — Моряк рассмеялся. — Ты никогда прежде не видел мыс?

— Я до хрена чего до сих пор не видел. В том числе и твоего долбаного мыса Мортепонтум.

— А как думаешь, откуда у него такое название — Мортепонтум, «Мост Смерти»? Говорит само за себя, ты не находишь?

Катон нервно огляделся.

— Опасное место, да?

— Возле этого мыса погибло больше кораблей, чем в любом другом месте вдоль всего побережья.

— А что так?

— Думаю, когда солнце взойдет и мы подойдем поближе, ты сам поймешь, почему я предпочитаю держаться подальше. А сейчас извини, но мне надо к команде. Все должны поесть и занять свои места еще до рассвета.

— Беспокоишься?

— Ты серьезно? — Децим в удивлении покачал головой. — Тебе не случалось иметь дела с пиратами?

— Нет.

— Они заслуживают такого же доверия, как акула в колбасной лавке, только они вдвое опаснее.

Катон поднял брови.

— Колоритно. Но не когерентно.

— Чего? — не понял Децим.

— Сравнение у тебя странное: акула ведь не сухопутное существо.

Децим пожал плечами.

— Ты явно не встречался с моим кредитором.

Как только над восточным горизонтом забрезжил рассвет, Катон увидел туманные очертания гористого побережья.

— Вот это, — указал Децим на темный участок, — и есть мыс. Теперь мы можем к нему приблизиться. — Он повернулся лицом к корабельному носу, приложил ладони к рту и стал выкрикивать приказы: — Поднять парус! Подтянуть рифы!

Босые матросы вскарабкались к нок-рее и распределились по ней, а когда все были на местах и помощник выкрикнул приказ, распустили узлы и принялись разворачивать парус. Развернувшись, тот стал медленно наполняться ветром и надуваться, в то время как матросы на палубе, ухватившись за шкоты, крепили их к деревянным планкам бортов. Когда парус развернулся до нужной длины, матросы на рее, зафиксировав его, вернулись на палубу.

Бирема начала ощутимо набирать скорость, и Катон слышал плеск и шипение рассекаемой корпусом воды.

— Рулевой! — выкрикнул Децим. — Право руля, на три пальца от носа!

— Право руля, три пальца от носа — есть, командир!

Позади Катона, совсем рядом с ним, могучего сложения рулевой, упершись ногами, изо всех сил налег на тяжелое, прочное рулевое весло, подвешенное над бортом биремы близ кормы. Корабль начал медленно разворачиваться по ветру, носом к отдаленному берегу, и вскоре бирема уже неслась вперед, оставляя за кормой клочья пены.

Децим, явно пребывавший в своей стихии, повернулся к Катону с удовлетворенным блеском в глазах.

— Ну что, теперь тебе лучше?

— Намного.

— С попутным ветром мы скоро доберемся до места встречи. Другое дело, что, если он не переменится, обратно в Равенну возвращаться будет трудно. Парус придется свернуть, зато гребцам работа найдется.

Он кивком указал на палубную решетку, под которой в сумраке угадывались фигуры сидевших на скамьях людей.

— А смогут они, если что, уйти от опасности?

— Должны. Это быстроходный корабль, так что оторваться от возможного преследователя сможем и на веслах. Другое дело, насколько долго гребцы смогут выдерживать гонку. Я всегда слежу за тем, чтобы они были как следует накормлены и отдыхали и у них, если возникнет на то нужда, нашлось достаточно сил. Но лучше, конечно, чтобы такой необходимости не было. Будем на это надеяться, а?

— Лево по борту парус! — выкрикнул с мачты наблюдатель и указал рукой в названном направлении. Катон непроизвольно повернулся туда и прищурился, но не увидел ничего, кроме неразрывной линии горизонта.

— Эй, что ты различаешь? — крикнул Децим дозорному.

После недолгой паузы последовал четкий доклад.

— Парус черный. Теперь вижу и корпус. Судно большое.

— Это он? — спросил Катон.

— Скорее всего. Сейчас, зимой, судов в морях мало. А из-за этих пиратов нынче их даже меньше, чем обычно.

— Эй, на палубе!

Катон с Децимом подняли головы к верхушке мачты. Наблюдатель указывал на юг.

— Еще один парус!

По хребту Катона пробежал холодок.

— Это ловушка!

— Успокойся, — улыбнулся Децим. — У нас уйма времени, чтобы уйти в открытое море.

— Еще парус! И еще! — выкрикнул наблюдатель, указывая за корму биремы.

Катон понимающе кивнул и с натянутой улыбкой снова повернулся к Дециму:

— Так что ты говорил?

Триерарх не ответил: привстав на цыпочки, он всматривался в море на вздымающиеся за кормой корабля волны. Там, над горизонтом, маячили два едва различимых треугольных паруса.

— Хитро придумано, — проворчал Децим. — Должно быть, они начали следить за нами с востока задолго до того, как мы легли ночью в дрейф.

— Почему ты так решил?

— Они терялись в темноте, а наш силуэт был отчетливо виден на фоне заката.

— Ладно, а что теперь?

— Что теперь? — Он пожал плечами. — Нас схватили за яйца, вот что. Остается надеяться, что никакого вероломства они не затевают. Пытаться удрать бесполезно. Остается лечь в дрейф и ждать их подхода.

Бирема покачивалась на волнах, направление неспешного скольжения поддерживалось с помощью маленького фок-паруса и рулевого весла. Матросы освободили палубу вокруг Катона, бойцы приписанного к биреме подразделения корабельной пехоты заняли свои места. Установленную на передней палубе катапульту зарядили, рычаги оттянули назад и со щелчком поставили на боевой взвод. Вдоль бортов подняли абордажные сети, горстка лучников собралась за кормовым ограждением. Катон, облаченный в доспехи, стоял рядом с Децимом, держа руку на рукояти меча и глядя, как к биреме неуклонно приближаются сразу четыре корабля. Три из них, легко скользившие по серо-голубым волнам, были ненамного больше биремы, каждый под треугольным парусом восточного образца. Но когда четвертый корабль приблизился настолько, что можно было рассмотреть его толком, Децим сокрушенно покачал головой. Даже далекий от морского дела Катон и то распознал знакомый силуэт.

— Это ведь римский корабль, верно?

— Был римский. Это одна из наших пропавших трирем.

Малые судна легли в дрейф неподалеку от биремы, дожидаясь подхода четвертого корабля. Трирема, как и остальные пиратские корабли, шла под черным парусом; после последнего разворота на нок-рее появились крохотные фигурки, парус быстро убрали, а спустя мгновение из гнезд появились весла. Гребцы заработали ими, и трирема направилась прямиком к римскому кораблю.

Децим взглянул на Катона.

— Момент истины, я так думаю.

— Согласен.

Не отрывая взгляда от приближавшегося судна, Катон размышлял о том, была ли у Вителлия хоть одна причина дать ему это задание, кроме надежды на то, что он с него не вернется.

Подойдя примерно на сотню шагов, трирема развернулась против ветра. Весла замерли, потом втянулись в корпус, и почти сразу же с борта спустили маленький ялик. Он заплясал на волнах, явно стараясь не попасть в зону поражения катапульты, и, приблизившись, остановился возле римского судна. Высокий, тощий юнец во фригийском колпаке, из-под которого выбивались черные кудряшки, сидя на банке ялика, поднес ладони ко рту и крикнул по-гречески:

— Посланник на борту?

Катон подошел к ограждению и поднял руку.

— Я здесь.

— Деньги с тобой?

— Да.

— Поплывешь с нами.

Парень отдал приказ своим гребцам, и ялик направился прямиком к биреме. Один из пиратов держал наготове абордажную лестницу.

Катон обернулся к ближайшему бойцу.

— Ступай вниз. У меня под койкой сундучок. Принеси сюда.

Боец отсалютовал и поспешил к люку, ведущему к маленькой кормовой каюте. Катон перебрался через бортовое ограждение, свесился и нащупал ногами подставленную снизу лестницу.

— Эй, римлянин, — послышался голос снизу. Катон опустил взгляд, и юнец во фригийском колпаке погрозил ему пальцем: — Никаких мечей.

Крепко держась за перила одной рукой, Катон вытащил другой меч из ножен и бросил его на палубу.

— Думаешь, это разумно? — с тревогой спросил наблюдавший за ним Децим.

— Кто знает? — уныло откликнулся Катон. Он вдруг понял, что триерарх нервничает едва ли не больше, чем он сам, и заставил себя улыбнуться. — Смотри, я потребую его обратно, когда вернусь.

Он пригляделся к суденышку и тяжело спрыгнул вниз. Ялик качнуло так, что Катону показалось, будто тот вот-вот перевернется, все они упадут в море и он, будучи в доспехах, камнем пойдет ко дну. Но юнец на корме схватил его за плечо, удерживая на месте, и крикнул:

— Сиди ровно, дурак! Где золото?

— Несут.

Момент спустя посланный боец спустил с борта в сетке денежный ящик. Пират встал, удерживая равновесие с привычной ловкостью бывалого моряка, принял сундучок на вытянутые руки, поставил на дно лодки, освободил от сетей и, задвинув под банку, кивнул гребцам. Ялик развернулся и поплыл к триреме. Катон сидел, скорчившись, обдаваемый брызгами ледяной морской воды, и думал о том, что по сравнению с этой скачущей на волнах вверх и вниз лодчонкой палуба биремы может показаться устойчивой, как суша. Когда они подплыли к триреме, он ухватился за сброшенную с борта веревку, как утопающий за соломинку. На палубе триремы Катон оказался в самом жалком состоянии, но ее относительная устойчивость в какой-то мере успокоила его нервы. Центурион поднялся на ноги и выпрямился. Спустя мгновение у его ног на палубе оказался и денежный сундук. Молодой человек, поднявшийся из ялика, встал рядом с Катоном.

— Добро пожаловать, — послышался голос со стороны кормы, и Катон, повернувшись, увидел направлявшегося к нему рослого, широкоплечего мужчину, внешность которого безошибочно выдавала в нем грека. В ушах его сверкали золотые серьги, а лицо было так ужасно обезображено шрамами, что Катон невольно уставился на него. Пират, заметив это, улыбнулся и протянул центуриону руку. Катон, никак не ожидавший столь теплого приема, на миг чуть не потерял бдительность, но опомнился, сглотнул и решил, что должен выказать себя истинным римлянином. Он холодно взглянул на протянутую руку и покачал головой.

— Весьма сожалею, но я на службе и не могу позволить себе фамильярничать с пиратами.

Грек воззрился на него с удивлением, а потом расхохотался.

— До чего же вы упрямый народ. Неужели вам, римлянам, неизвестно, что такое учтивость?

— Отчего же, вполне известно. Просто у нас не принято проявлять ее по отношению к преступникам. Ты, как я понимаю, Телемах?

— Он самый. — Грек слегка склонил голову. — А это мой помощник, Аякс. — Молодой человек, стоявший рядом с Катоном, кивнул, а Телемах продолжил: — Нам нужно закончить все быстро, римлянин. У меня полно дел.

— Дел? Ты так называешь пиратство и грабеж?

— Ты можешь называть это как угодно, центурион… Прости, не расслышал твоего имени.

— Я его не называл.

— Ну, это как тебе угодно. Это наш задаток? — Он постучал по сундучку носком сапога.

— Да.

— Хорошо. В таком случае у меня есть послание для твоих начальников. Передай им, что товар все еще у меня, но другие покупатели также проявляют — и подкрепляют золотом — свой интерес к нему. Они внесут свой задаток в ближайшие дни.

— Кто они? — спросил Катон.

— Сам понимаешь, я не могу тебе этого сказать. Они желают сохранить анонимность — и жизнь.

— «Освободители», — хмыкнул Катон. — Больше некому.

— Ну, это ты зря. Разве в мире мало людей, имеющих причины ненавидеть Рим и все, за что он стоит?

— А как я могу быть уверенным в том, что ты не блефуешь, чтобы задрать повыше цену?

— Никак не можешь, — усмехнулся Телемах. — Разве могут твои хозяева позволить себе пренебречь возможностью того, что это правда? Зная предмет торга, думаю, что — нет, не могут. Так что передай им: конкуренты предлагают мне двадцать миллионов сестерциев. У пославших тебя есть два месяца, чтобы перебить цену.

Катон делал все, что мог, чтобы не выдать изумления столь непомерной суммой, которая могла бы составить выкуп за царство с царем в придачу. Он воззрился на Телемаха.

— Говоря о товаре, ты ведь имел в виду свитки, не правда ли?

Пиратские вожаки переглянулись, Телемах хмыкнул:

— Верно.

— Никакие свитки не могут стоить таких денег.

Телемах уткнул палец центуриону в грудь.

— Эти могут, уж ты мне поверь.

— Почему?

Теперь уже Телемах воззрился на него с удивлением.

— Так ты, выходит, не знаешь, что они собой представляют?

Катон подумал было о том, чтобы обмануть пиратского вожака, но, понимая, что его легко могут разоблачить, признался:

— Не знаю.

— А хотел бы знать?

Катон выдержал паузу, хотя и не мог пересилить свое любопытство. Телемах, однако, заговорил прежде, чем тот ответил.

— Думаю, хотел бы. Но пойми, римлянин, если я скажу тебе, что в них содержится… и раскрою тебе хоть одну деталь, ты окажешься в смертельной опасности. Так что, если хочешь жить, удовлетворись своим невежеством.

Он внимательно присмотрелся к Катону, убедившись, что молодой командир понял и прочувствовал угрозу, а потом продолжил:

— И вот еще что, пока ты не отплыл: у меня есть еще одно послание, которое тебе надо будет передать. — Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал нубиец с маленькой плетеной шкатулкой. Взяв ее, Телемах поднял крышку и продемонстрировал Катону содержимое — тот увидел прилипший к коже головы клок черных волос. — Позволь представить тебе бывшего наместника бывшей колонии в Лиссе, Гая Манилия — кажется, так его звали. Забери это с собой в Равенну как напоминание о нашей встрече и сообщи своим начальникам, что впредь я буду поступать так же и с другими колониями, если только те не станут выплачивать мне по десять миллионов в год золотом. — Телемах вперил в него взгляд. — Ты все запомнил?

— Да.

Чуть поколебавшись, пиратский вожак спросил:

— Парень, тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— А почему послали тебя?

— Если не вернусь, невелика потеря.

— И то верно, — хмыкнул Телемах и почесал подбородок. Затем послышался скрежет, последовало неуловимое движение, и Катон застыл, ощутив, что к его горлу приставлено острие кинжала. Глаза вожака пиратов сузились, превратившись в щелки.

— Я тебя запомню, запомню, наглый щенок, — мягко произнес он. — Можно было бы, конечно, перерезать тебе глотку прямо сейчас и отправить твою голову в Равенну в придачу к уже имеющемуся подарку.

Он подался к Катону ближе, обдав его запахом рыбы. Затем кинжал исчез.

— Радуйся тому, что я настроен завершить переговоры в разумные сроки, и мне некогда ждать, пока римляне направят вместо тебя посланника, обученного хорошим манерам. Но если мы встретимся снова, я своей рукой выпущу тебе кишки. Забирай это. — Он сунул шкатулку Катону в руки. — И проваливай с моего корабля. Имей в виду: если вы попытаетесь последовать за нами после окончания встречи, я потоплю вашу посудину и перебью всех, кто не пойдет с ней на дно. Убирайся!

Катон медлить не стал. Он спустился в ялик, следом спустили шкатулку с закрытой крышкой. Центурион торопливо задвинул ее под банку, стараясь не думать о ее содержимом.

Аякс смотрел на него не без удивления.

— А ты, я гляжу, не трус, римлянин. На свете немного людей, которые говорили с Телемахом в такой манере и остались живы, чтобы потом об этом рассказать.

— Правда? — Катон окинул его взглядом, а потом продолжил: — Непохоже, чтобы ты служил этому человеку так долго, чтобы хорошо его знать.

На лице Аякса появилась странная улыбка.

— Ты ошибаешься. Я знаю его всю жизнь. И он не пустослов, как ты о нем думаешь. Если вы встретитесь снова, он действительно тебя убьет.

— Если я не убью его первым.

Пират рассмеялся:

— Ох уж эти римляне! Нигде больше не встретишь такой самонадеянности.

Когда Деций помог Катону подняться на палубу, центурион передал шкатулку бойцу, которого посылал за денежным ящиком.

— Отнеси в каюту, но не открывай, если не хочешь, чтобы тебя выпороли. Понял?

— Так точно, командир.

Катон подошел к борту, и его опять вырвало.

— Что там было? — осведомился Децим.

— Не спрашивай. Лучше возвращайся поскорее в Равенну. Увези меня отсюда.

Глава четырнадцатая

— Так он, значит, дал нам два месяца? — уточнил префект Вителлий, выслушав доклад Катона.

— Так точно, командир.

Вителлий прикрыл глаза, размышляя вслух.

— Времени достаточно для того, чтобы послать донесение в Рим, к Нарциссу, и получить от него ответ для Телемаха.

— Прошу прощения, командир, но неужели секретарь императора и впрямь собирается предложить пирату больше, чем его конкуренты?

— Да. Ему просто некуда деваться. Если свитки попадут не в те руки, это может серьезно осложнить жизнь всего Рима. — Вителлий поднял глаза и увидел, что Катон качает головой. — Ты мне не веришь?

— Как я могу, командир? Мне ведь неизвестно, что в этих свитках. Просто мне кажется, это уж как-то чересчур.

— Ну, это как раз тебя не касается. Ты солдат, твое дело — исполнять приказы. Ничего больше от тебя не требуется. Об остальном позаботятся те, кто выше тебя. — Взгляд Вителлия вновь переместился к восковым табличкам. — Ладно, но тут добавился новый вопрос. Дань, которую он требует, чтобы не разорять наши колонии. Это его первая крупная ошибка.

— Не понял, командир.

— Телемах становится слишком жадным. Свитки — это одно дело, а его требование о дани — совсем другое. Такой вопрос даже поднимать нельзя: император никогда на это не согласится.

— Но почему, командир? Платим же мы некоторым племенам в Германии за поддержание мира.

Катон пытался осмыслить ситуацию: как возможно, чтобы Рим был готов заплатить двадцать миллионов за какие-то свитки, но при этом отказывался выделить вдвое меньшую сумму ради спасения тысяч жизней и десятков поселений?

— Тут есть разница. Германцы — это буфер между Империей и другими варварами, еще более дикими и злобными. А пираты — всего лишь шайка грабителей и убийц. Но я сразу могу тебе сказать, что Клавдий не унизится до того, чтобы поддаться на вымогательство со стороны пиратов. Он прикажет найти и уничтожить их, и не видать нам отдыха, пока приказ не будет выполнен.

— Даже если его выполнение будет сопряжено с риском утраты свитков, командир?

— Возможно, нам удастся совместить обе эти задачи.

Префект поднялся с кресла и прошел через кабинет к карте. Катон последовал за ним. Некоторое время Вителлий обозревал береговую линию Иллирии, а потом спросил:

— Центурион, будь ты Телемах, где бы ты расположил свою базу?

Катон, сосредоточившись на подробной карте, собрался с мыслями и ответил:

— Если исходить из тех донесений разведки, с которыми ты позволил мне ознакомиться, это где-то в стороне от идущих вдоль морского побережья торговых путей. Не может он базироваться лишь там, куда купеческие суда пристают на ночь. Таким образом, побережье Либурнии, пожалуй, можно исключить, да и лежащую южнее Македонию тоже — слишком много там портов и прибрежных колоний. Но, с другой стороны, ему необходимо находиться если не в непосредственной, то в достаточной близости от торговых путей, которые он грабит. На некоторых из его кораблей есть команды гребцов. Если Телемах берет на борт такой же запас провизии, что и мы, это дает ему оперативный радиус в пять, максимум шесть дней плавания. То есть место базирования должно находиться где-то между Фланоной и, скажем, Диррачиумом. Скорее всего, на берегу одного из заливов или на одном из маленьких островов. Другое дело, что здесь их сотни. — Катон отвернулся от карты и заключил: — Это все выводы, к которым я могу прийти на основании имеющихся у меня сведений, командир.

— Согласен, — кивнул префект Вителлий. — Теперь посмотрим, как с этим можно работать. Мы оставим здесь гарнизон, а флот переместим к побережью Иллирии, выбрав в качестве временной базы, скажем… — Он еще раз пробежался взглядом по карте. — Скажем, Бирнисиум. — И снова повернулся к Катону. — Завтра в полдень я проинструктирую командиров. Можешь быть свободен, центурион. Да… на выходе скажи моему старшему писцу, чтобы зашел ко мне.

Катон отсалютовал и покинул кабинет, оставив префекта обдумывать его планы.

Вернувшись в командирскую казарму, центурион переоделся в свежую тунику и отправился в баню. При входе в калдариум, помещение для первого омовения, он увидел сидевшего на одной из мраморных скамей Макрона, который, заметив друга, тепло улыбнулся.

— Катон, рад тебя видеть. Как прошла поездка?

Он внимательно выслушал рассказ о встрече с пиратами, а потом, растираясь губкой, спросил:

— Каков он из себя, этот Телемах?

Катон описал пиратского вожака, даже на миг прикрыл глаза и представил его воочию, чтобы не упустить ни малейшей детали.

— Судя по всему, способный малый. Крепкий, ловко владеющий клинком. И корабли у него содержатся как надо. Конечно, в этом вопросе судья из меня никудышный, но это признал Децим. И ему неведома жалость.

Катон пожал плечами, вспомнив, как Вителлий, когда бирема вскоре после полудня вернулась в Равенну, приказал бойцу выбросить содержимое плетеной шкатулки в воду. Он потряс головой, прогоняя это воспоминание, и продолжил:

— Совершенно ясно, что его люди боятся своего командира.

— Судя по всему, это крепкий орешек, — пробормотал Макрон. — Драка нас ждет серьезная.

— Может быть, — пожал плечами Катон. — Но мне всегда говорили, что вера придает человеку большую стойкость в сражении, чем страх.

Макрон улыбнулся, окунул губку в кадку с теплой водой и выжал Катону на лицо.

— Скажи честно, Катон, ты большой специалист по тому, что движет людьми?

— Думаю, у меня есть об этом некоторое представление, — ответил Катон, утирая воду и пот со лба.

— Ладно, — уступил Макрон, — некоторое представление. Но я тебе так скажу: эти пираты, они вроде нас. Они бойцы, а лучший способ сделать людей настоящими бойцами — это суровая дисциплина. А воодушевление, идеи и тому подобное больше подходят для художников или философов-фантазеров вроде…

— Вроде меня?

Макрон пожал плечами.

— Ты сам это сказал. Так что нечего на меня дуться.

— Дуться?

Макрон рассмеялся.

— Ладно, пошли-ка отсюда.

— Куда?

Как следует выпить, вот куда. У нас сегодня в порту встреча с Анобарбом и Миницием.

— Да ну?

Предложение друга несколько озадачило Катона.

— Слушай, я устал. Пришел сюда отдохнуть и расслабиться, а ты хочешь заманить меня на попойку, и небось до утра…

— Ничего подобного: мы собираемся посидеть чинно-благородно. Миниций хочет познакомить нас со своей женщиной: она, к слову, владелица таверны. — Макрон улыбнулся. — Не женщина, а мечта любого солдата. — Потом присмотрелся к Катону и поправился: — Я хотел сказать — любого нормального солдата.

— Макрон?

— А?

— Хрен на!

Макрон рассмеялся и хлопнул друга по плечу.

— Так-то оно лучше, паренек. А теперь пошли, а то время идет, а мы не пьем.

Они переоделись в простые, неприметные туники вместо своих форменных, красных, поскольку с учетом господствовавших среди населения Равенны настроений военным не стоило привлекать к себе внимание, выскользнули с базы через боковые воротца и, следуя указаниям, полученным от Миниция, двинулись по узким улочкам к портовому предместью. Там было полно питейных заведений, борделей и дешевых, сдававшихся внаем каморок, а на улицах то и дело попадались пьяные моряки и бойцы корабельной пехоты с базы, на которых горожане, собиравшиеся группами у общественных питьевых фонтанчиков, посматривали откровенно недружелюбно. За порядком в районе следили патрулировавшие улицы немногочисленные провосты.

— Похоже на то, что драка может развязаться в любой момент, — пробормотал Катон. — Может, вернуться от греха подальше в казармы?

— Да ладно тебе! — Макрон подтолкнул друга локтем. — Ты что, кучки сопливых недоростков боишься?

— Представь себе, да, — признался Катон. — Во всяком случае, этих. Потому что, судя по виду, если уж они затеют драку, то будут драться насмерть.

Макрон заохал и сделал вид, будто дрожит.

— Страх какой, надо бы поскорее найти укрытие… Ну, мы почти пришли. Вот и Крабовая улица.

Они свернули на широкую улицу, по обе стороны которой теснились питейные заведения, а от пьяного ора посетителей у Катона чуть уши не заложило. Макрон что-то крикнул ему, силясь перекрыть шум и гам, и указал рукой через дорогу, на красовавшуюся поверх перепачканной стены броскую вывеску.

— «„Танцующий дельфин“ — мы не разбавляем вино водой», — прочел Катон. — Забавное название.

Центурионы пересекли людную улицу и вошли в таверну. Внутри висел запах дешевых курений, а света тусклые лампы давали ровно сколько, сколько требовалось, чтобы посетители могли найти дорогу к стойке или выбраться к нужнику. За стойкой управлялись крепко сбитый, крутой с виду мужчина и рослая седовласая женщина, в настоящий момент отвернувшаяся от входа и разбиравшаяся с пьяным посетителем, пытавшимся было ее пощупать. Кончилось тем, что на глазах у Катона один из служителей врезал пьянчуге так, что тот рухнул на пол.

Питейный зал был заставлен лавками и столами на козлах, за которыми кучки клиентов пили вино, шумно обсуждая новости или сделки. Вдоль стены тянулись альковы с занавесками, которые можно было задернуть, обеспечив себе некоторую приватность.

— Катон!

Оба центуриона повернулись на голос и увидели Миниция, подзывавшего их из углового, ближайшего к стойке алькова. Напротив него сидел Анобарб, приветствовавший протиснувшихся к ним сквозь толпу пьяниц Макрона и Катона дружеской улыбкой. Они уселись на лавки по обе стороны от видавшего виды стола. Миниций немедленно наполнил две кожаные чаши и передвинул их к центурионам, расплескав часть вина.

— Я уж думал, вы не придете.

— Выпивку я ни за что на свете не пропущу, — отозвался Макрон. — Но мы припозднились, так что нужно вас догонять. Поехали!

Он поднял чашу и отпил вина.

Катон, сидевший возле Анобарба, повернулся к нему.

— Как заживают твои раны?

— Неплохо. Но еще побаливают. Такое впечатление, будто кожа на груди села и теперь годится для человека в половину моего размера.

Катон кивнул.

— Знаю, у меня самого были ожоги. Все будет в порядке, надо только потерпеть.

— Вот и лекарь то же самое говорит. Будь здоров!

Они сдвинули чаши и выпили. Катон с одобрением отметил, что они с Анобарбом родственные души: тот тоже лишь пригубил вина, а не поспешил осушить чашу, как будто другого случая уже не представится.

— Миниций сказал, что тебе уже довелось побывать в плавании, — промолвил Анобарб, поставив чашу.

Катон вскинул на него взгляд.

— Было дело. В патруле.

Анобарб улыбнулся.

— Ну и каковы твои впечатления от жизни на море?

— Какие там впечатления: всю дорогу маялся от морской болезни.

— А куда плавали-то?

— Да просто патрулировали, — осторожно ответил Катон. — Прошлись у побережья Иллирии и обратно.

— Да ну? — удивился Анобарб. — Мне кажется, в нынешних обстоятельствах, когда свирепствуют пираты, соваться туда небезопасно. А ты, надо думать, непривычен к морю?

Катон покачал головой.

— Плавал до этого пару раз, и мне не понравилось. Да ладно, что мы все обо мне, ты-то как? Раздобыл редкостей для своих клиентов?

— Нет. Торговли сейчас, считай, никакой, но я все равно задержусь, пока полностью не поправлюсь. Возможно, побываю и в других портах вдоль побережья: глядишь, посмотрю, не найдется ли там что для продажи в Риме…

— Ну что ж, надеюсь, это твое путешествие будет удачнее предыдущего.

— Я тоже, — тихо ответил Анобарб. — Удача мне не помешает.

— Эй, ребята, — Макрон подался к ним через стол. — Давайте выпьем, мы ведь в питейном заведении! Предлагаю тост за женщину Миниция, да благословят ее боги!

Чаши сдвинулись, на стол пролилось еще больше вина, но остальное, как положено в таких случаях, осушили до дна. Вино, к удивлению Катона, было пристойного качества, и молодому центуриону хотелось, чтобы Макрон тоже смог оценить его вкус. Но тому, похоже, было уже не до букета: они с Миницием уже прикончили первый кувшин, и Макрон поднялся с лавки.

— Теперь я угощаю!

— Здесь это без надобности, — улыбнулся Миниций. Усадив гостя обратно на скамью, он полез под стол и вытащил оттуда второй кувшин.

Глаза Макрона расширились.

— И много их там у тебя?

— Ну, нам до поры до времени хватит. Выпьем!

— А где твоя женщина? — Макрон огляделся по сторонам, но стойку от него загораживала толпа посетителей. — Где она, хочу ее обнять.

— Обнимешь еще, она подойдет к нам позже. Когда тут все малость поутихнет.

— Тогда ладно. — Макрон повернулся к остальным. — Эй, слышали новости?

— Что за новости? — поинтересовался Анобарб.

— Префект собирается задать жару пиратам. Весь флот и корабельная пехота отправятся в Иллирию, охотиться за ублюдками.

Катон подался через стол и положил руку на запястье друга.

— Макрон!

— Чего?

— Это не для всеобщего сведения.

— Чего-чего? — не понял Макрон.

— Предполагается, что это тайна.

— Тайна? От кого тайна? Как только мы начнем загружать корабли, все, один хрен, станет ясно для каждого.

— Это не имеет значения. Префект хочет, чтобы пираты узнали о походе только тогда, когда им будет уже поздно что-то предпринимать.

— Но ведь мне ты сказал.

— Тебе я верил.

Макрон виновато поежился.

— Ладно, понял. Извини, парень. Все равно, кроме нас четверых, никто об этом не знает, верно ведь, ребята?

— Само собой, — улыбнулся Миниций. — Мы сейчас принесем клятву и скрепим ее тостом.

— Нет, — твердо заявил Катон, — просто не будем больше об этом вспоминать. Это всех касается, и тебя, Анобарб.

Торговец кивнул.

— Буду держать рот на замке. Не беспокойся.

— Не беспокойся? Легко сказать… Попробуй не беспокоиться рядом с такими двумя пьянчугами.

Неожиданно Миниций просиял и вскочил, так толкнув при этом стол бедром, что едва не уронил только что поставленный на него кувшин. Но Анобарб успел выбросить вперед руку и удержать его, прежде чем из него успела пролиться хоть капля.

— Отличная реакция, — восхитился Макрон.

— Вот она, ребята, — промолвил Миниций. — Моя подруга. Моя девочка. Любовь всей моей жизни.

Катон обернулся, всматриваясь в толпу, которая неожиданно расступилась перед высокой, стройной и элегантной, хоть и немолодой женщиной, на которую посетители посматривали с вожделением. Центурион узнал ее по одежде: та самая особа, которую он уже видел возле стойки. Она подошла к столу и улыбнулась Миницию.

Светясь от гордости, ветеран повернулся к собутыльникам:

— Ребята, разрешите представить вам Порцию, хозяйку этого заведения, которая скоро станет моей стыдливой невестой.

— Не слушайте его, — рассмеялась Порция. — Он уже лет двадцать как обещает сделать меня честной женщиной.

Миниций рассмеялся и повернулся к сидевшим за столом.

— Порция, это те люди, о которых я тебе рассказывал, как и про наше приключение в горах. Это Анобарб, молодого человека зовут Катон; ну, а этот безнадежный тип, ясное дело, центурион Макрон.

Анобарб с Катоном кивнули, но Макрон стоял как громом пораженный, с побелевшим лицом.

— Что с тобой? — встревожилась Порция.

Макрон нервно сглотнул, а потом пробормотал:

— Привет, матушка.

Глава пятнадцатая

Воцарившееся было гробовое молчание нарушила Порция, вскрикнув и тут же прикрыв рот ладонью. Глаза ее закатились, и она осела на пол. Миниций подскочил к ней, отчаянно взывая:

— Порция, что с тобой? Откликнись, любовь моя!

Пока он пытался привести женщину в чувство, взгляд Катона перебегал с нее на Макрона и обратно, в то время как сам Макрон смотрел только на Порцию, словно эта немолодая женщина представляла собой самое удивительное зрелище во всем мире. Наконец Катон сам осознал значение произошедшего, и реакция друга стала ему понятна.

— В чем вообще дело? — Ничего не понимающий Анобарб подергал Катона за рукав. — Как он ее назвал?

— Матушка. Он назвал ее матушкой.

— Она его мать? — Анобарб улыбнулся. — Но как она сюда попала? Я думал, вы оба явились из Рима.

— Не знаю, — покачал головой Катон. — Макрон рассказывал, что мать бросила его еще в детстве: сбежала с каким-то малым из корабельной пехоты… Ох!

Катон посмотрел на Миниция, который сидел на корточках и гладил седые волосы своей возлюбленной.

— О нет! Макрон!

Макрон все еще смотрел на Порцию с ошеломленным видом. Катон схватил его за руку и сильно встряхнул.

— Макрон, пошли отсюда. Нам пора.

Тот перевел на Катона непонимающий взгляд.

— Пора? Куда?

— Ты меня слушай: раз говорю, значит, надо идти. Прямо сейчас.

— Но это моя матушка.

— Я знаю. Вернешься и повидаешься с ней, когда будешь трезвым.

— Я ее двадцать лет не видел. — В уголках глаз центуриона выступили слезы. — Последний раз видел еще мальчишкой.

— Да, конечно… — Катон легонько похлопал его по руке. — Удивительная встреча, ничего не скажешь! Но ты ведь не хочешь, чтобы она после столь долгой разлуки увидела тебя таким пьяным? Тебе надо сначала протрезветь. Пошли!

Катон встал, подошел к Макрону и, встав между ним и его матушкой, попытался поднять друга с лавки.

— Анобарб, помоги.

— Да что тут происходит?

— Просто помоги. Нужно увести его отсюда.

— Это моя матушка, — бормотал Макрон, и по его щекам струились слезы. — Моя матушка. Она бросила меня, сбежала с каким-то флотским…

Неожиданно Макрон замер, и взгляд его переместился на Миниция.

— Он!

— О, нет! — Сердце Катона сжалось. — Да пошли же!

Невероятным усилием ему удалось-таки поднять Макрона с лавки, но унять его было уже невозможно.

— Это ты, ублюдок! — заорал тот во всю глотку, бросаясь на Миниция. — Ты сманил ее! Заставил ее бросить нас!

Миниций поднял глаза, напуганный таким приступом ярости, машинально прикрылся руками, и голова Порции стукнулась об пол. Она открыла глаза, увидела Макрона и закричала.

Прежде чем Катон успел что-то предпринять, Макрон налетел на Миниция, схватил за плечи и оттолкнул назад, в толпу посетителей. Люди отпрянули во все стороны, несколько столов опрокинулось, кувшины попадали на пол, разбиваясь и расплескивая красное, словно кровь, вино. Отчаянно завизжали шлюхи, толпу которых Макрон, толкая перед собой Миниция, пропахал, словно разъяренный бык, подцепивший на рога гибкого акробата.

Катон повернулся к Анобарбу и пожал плечами.

— Ну вот, опять…

Торговец нахмурился.

— И часто с ним такое?

— Не очень. Опять же: сегодня, как ни крути, особый случай. Воссоединение семьи.

В дальнем конце таверны Макрон прижал Миниция к деревянному столбу и колошматил что было мочи. Посетители, по большей части, рванули наружу: никто не хотел подвернуться под руку провостам, когда те явятся на шум, а некоторые вдобавок решили воспользоваться суматохой и свалить, не заплатив за выпивку.

Порция между тем оправилась, сориентировалась в происходящем и, прихватив по дороге железный ковш, устремилась к дерущимся.

— А ну оставь его! — кричала она на бегу. — Оставь, кому сказано, кошмар ходячий!

Макрон, однако, этим призывам не внимал и продолжал обхаживать его увесистыми тумаками.

— Ах так, неслух несчастный! Получай!

Размахнувшись изо всех сил, Порция приложила Макрона ковшом по макушке. Раздался звук, похожий на удар гонга. Колени Макрона подогнулись, хватка разжалась. Миниций, с разбитым в кровь лицом, зашатался и рухнул на пол. Порция уронила ковш и заверещала, как попугай, угодивший по неосторожности в мясорубку. Все ее тело содрогалось от рыданий.

— Эй там! — послышался испуганный голос с улицы. — Провосты идут.

— Надо убираться, — сказал Катон Анобарбу. — И его забрать, пока провосты не отходили как следует и его, и нас.

— Да ну, разве они тронут центурионов?

— Почем им знать, кто тут центурион? Мы ведь одеты не по форме.

Выход был забит торопившимися убраться посетителями, но Катон с Анобарбом проследовали через разгромленный зал не туда, а к Порции. Катон мягко взял ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал:

— Нам нужно их отсюда убрать. Есть в таверне какие-нибудь задние помещения?

Матушка Макрона сначала уставилась на него непонимающе, но быстро сообразила, что к чему.

— Есть, а как же. Вон туда.

Она указала на маленькую дверь позади прилавка. Анобарб с Катоном подхватили бесчувственное тело Макрона, оттащили туда и вернулись за Миницием: пока те переносили его в безопасное место, Порция держала возлюбленного за руку и гладила по волосам.

Между тем перед входом в «Танцующий дельфин» поднялся шум: вывалившие наружу пьяные морские пехотинцы столкнулись с вооруженными увесистыми дубинками провостами.

— Эй, — крикнула наружу Порция, — наведите порядок. Я плачу за это хорошие деньги!

— Все будет сделано, хозяйка, — кивнул один из провостов, не прекращая охаживать дубиной сбитого с ног моряка.

Оттащив обоих центурионов в безопасное место, Катон закрыл дверь, задвинул щеколду, чтобы никто за ними не последовал, и, оглядевшись, понял, что они находятся в большой кладовке, вдоль стен которой теснились большущие, чуть не в человеческий рост, амфоры с вином. В одну стену был встроен маленький письменный стол, на истертой поверхности которого лежала открытая счетная книга. Запертые ворота выходили отсюда прямо на улицу: за ними слышались крики, метались в панике тени, доносились удары. Но, как оказалось, за кувшинами находилась еще одна маленькая дверь. Порция махнула рукой, указывая на нее:

— Туда.

Кряхтя от напряжения, Катон поднял Макрона на ноги, обхватил за плечи и наполовину понес, наполовину поволок в дверной проем. Анобарб последовал за ним, таща тем же манером гораздо более легкого Миниция. За дверью находился длинный, узкий проход, освещенный в дальнем конце единственной масляной лампой. Звякая ключами, Порция открыла следующую дверь, и перед ними открылось скудно освещенное пространство. Катон опустил Макрона на вымощенный плитами пол, выпрямился и огляделся. Они находились в аккуратном, скромных размеров атриуме: в центре его поблескивал, отражая звездное небо, небольшой бассейн. В углу, над маленьким алтарем богов-хранителей домашнего очага светились масляные лампады. Из-за двери в заднем конце дворика доносилось мягкое журчанье воды.

— Удивительное местечко, — пробормотал Катон, переведя дух.

— Да уж, стараюсь хоть где-то поддерживать порядок, — с горечью сказала Порция. — Можешь сказать об этом своему приятелю, когда прочухается. И сразу же забери его отсюда.

— Моему приятелю? — Катон поднял брови. — Вообще-то, если не ошибаюсь, это твой сын.

Порция подняла на него глаза.

— Похоже на то… Ладно, тащи его в мою столовую, вон туда. Попробуем, когда придет в себя, потолковать с ним и вложить в его тупую башку хоть крупицу здравого смысла.

Столовая была так же опрятна и со вкусом оформлена, как и атриум. По римской традиции, здесь находился низкий стол и три ложа. На одно из них уложили Макрона. Миниция, по указанию Порции, унесли в спальню.

Анобарб в удивлении огляделся по сторонам:

— Вот уж не думал, что можно устроить себе такую жизнь на доходы от таверны, тем более такой, где вино не разбавляют водой.

Катон, не обращая на него внимания, посветил масляной лампой на затылок Макрона. Волосы слиплись от крови, однако череп, судя по всему, выдержал удар ковшом. Не приходя в сознание, Макрон стонал, вздрагивал и бормотал какую-то невнятицу.

Вскоре вернулась Порция с кувшином воды и старыми тряпками.

— Ну-ка, в сторонку, паренек, — бросила она Катону, усаживаясь на кушетку рядом с Макроном. — И не торчи без дела: раз взял лампу, так посвети ему на голову, вот сюда.

— Прошу прощения.

На глазах у Катона женщина осторожно смыла кровь, потом промыла ранку и приложила к ней тряпицу, а свободной рукой слегка потрепала Макрона по щеке.

— Вот уж не чаяла, что это повторится снова. Мальчишкой он вечно прибегал в порезах да ссадинах, и мне приходилось с ними возиться.

— Он что, был неуклюжим мальчишкой? — поинтересовался Катон.

— Неуклюжим? Ну, нет, я бы так не сказала. Другое дело, что он был сущим сорвиголовой. Вечно лез в драки, причем никогда не заботился о том, чтобы подобрать противника себе по росту и силе. Весь в папашу. Они меня чуть с ума не свели.

Катон нервно закашлялся.

— Поэтому ты их и бросила?

Порция смерила его ледяным взглядом.

— Паренек, а ты вообще кто такой?

— Марк Лициний Катон, друг твоего сына. Два года прослужил с ним вместе во Втором легионе.

— Легионер, значит.

— Нет, почтеннейшая, центурион. Как и твой сын.

— Макрон — центурион? Этот никудышный сорванец — центурион?

— И очень хороший, почтеннейшая.

Она погрозила ему пальцем.

— Меня звать Порция, так ко мне и обращайся. Никаких «почтеннейших», я не твоя бабушка, паренек.

— Как угодно, — кивнул Катон. — Только в таком случае, может, и ты, Порция, станешь называть меня не «паренек», а Катон?

Она вскинула глаза, но возмущение на ее лице быстро сменилось улыбкой.

— Хорошо сказано. — Снова повернувшись к сыну, Порция запустила пальцы ему в волосы и нахмурилась. — Это еще… Вот так шрам! Ужас! Удивительно, как он вообще жив остался.

— Да, досталось ему здорово, — подтвердил Катон. — Я был там, когда это случилось. Кельт едва не снес ему макушку. Он потом не один месяц провалялся в легионном лазарете. Мы лежали на соседних койках.

— Ты бывал в боях. По виду не скажешь, больно уж молод.

— Я бывал в боях. И если до сих пор жив, то во многом благодаря Макрону.

Порция улыбнулась.

— Вижу, ты хорошо к нему относишься.

Катон помедлил, а потом сказал:

— Да, очень хорошо. Сказать по правде, ближе его у меня никого нет. Отец мой умер.

Анобарб вдруг громко прокашлялся.

— Э… хм…

— В чем дело? — спросила Порция, вновь надев маску деловой, самоуверенной женщины. — Чего тебе надо?

— Мне бы… в нужник.

— Туда, по коридору, последняя дверь налево. И смотри смой за собой. Знаю я вас, мужчин, все неряхи.

После ухода торговца Катон хотел возобновить доверительный разговор о Макроне, однако короткий всплеск материнских чувств уже сошел на нет. Порция встала, забрала кувшин с окровавленной водой и, подойдя к росшему в кадке деревцу, полила его этой водой, а пустой сосуд поставила рядом с ложем Макрона.

— Придерживай тряпицу у его головы. Когда он очухается, его, скорее всего, потянет блевать. Пусть блюет в кувшин, а не на пол.

— А ты куда?

— Посмотреть, пережил ли мой суженый нападение твоего друга. Ну а потом пойду взгляну, что осталось от моей таверны. Ты-то в порядке?

Катон кивнул, и Порция удалилась в направлении атриума.

Опустив глаза и увидев, что кровотечение ослабло, он слегка прижал тряпицу к ранке. Макрон застонал и перекатился на бок.

— Ох, дерьмо… Кто это мне так врезал? Чувство такое, будто дом на башку грохнулся.

— Тссс… Лежи спокойно.

Макрон, однако, разлепил глаза и сморщил лоб, рассматривая окружающее его.

— Где это я?

— Ну, может, тебе тут не нравится, но похоже на то, что ты дома.

— Что?

Макрон быстро огляделся — как оказалось, слишком быстро. Глаза у него закатились, и его вырвало — конечно же, мимо кувшина, который Катон попытался подставить, подхватив с пола.

Глава шестнадцатая

— Похоже, я выставил себя сущим болваном, — простонал Макрон, сидя на койке и щурясь от света, падавшего в окно командирской казармы. — Катон, закрой эти хреновы ставни, а то свет меня прикончит!

Катон закрыл и зафиксировал ставни, чтобы те не распахивались от дувшего с моря ветерка, после чего вернулся к койке Макрона и склонился над его головой. Кровь над раной свернулась, образовав черно-пурпурную корку.

— Надо бы какую-нибудь повязку приладить.

— На кой она мне? Я не собираюсь походить на долбаного парфянина.

Макрон прощупал голову и вскрикнул, когда его грубые пальцы задели рану. Катон щелкнул языком.

— Вот на кой. Так что будь добр, не хватайся за башку, пока я не раздобуду повязку.

Оставив друга в комнате, он вышел в коридор и поспешил вниз. Гарнизонный лазарет находился напротив командирских казарм, по ту сторону плаца, не больно-то близко, но по пути Катон вспомнил про имевшийся у Миниция ящик со снадобьями и, остановившись перед дверью комнаты ветерана, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука, и Катон подумал, что Миниций, возможно, дома у Порции.

Он вздохнул. Случившееся сулило вылиться во вражду между Макроном и Миницием, а им, с учетом всех сложностей и опасностей, ожидавших их в ближайшие месяцы, только этого и не хватало. Осторожно приоткрыв дверь, молодой центурион заглянул внутрь; никого не увидев, зашел внутрь и оглядел довольно аккуратную комнату в поисках сундучка. Тот нашелся быстро, под кроватью. Катон наклонился, ухватился за ручку и потянул на себя. Он оказался неожиданно тяжелым и противно заскрежетал по полу. Открыв крышку, Катон принялся рыться в содержимом. Бальзамы и мази его не интересовали — он выискивал льняной бинт, чем длиннее, тем лучше, а найдя, задвинул ящик обратно и вернулся к Макрону.

— Не дергайся, может быть больно.

— Тоже мне, удивил…

Со всей возможной осторожностью Катон принялся бинтовать Макрону голову. Прикрыв рану несколькими слоями ткани и решив, что так она будет прикрыта надежно, он завязал бинт сбоку узлом, спрятал концы под повязку и удовлетворенно кивнул.

— Вот так-то лучше. Только не тереби.

— Конечно, мамочка, — решил поддразнить его Макрон, но тут же скривился, вспомнив события прошлого вечера.

— Как хоть я сюда-то попал? — морщась, спросил он Катона.

— Мы тебя принесли.

— Мы — это кто? — подозрительно уточнил Макрон.

— Порция выделила мне в помощь пару своих рабов.

— Ох, нет… — простонал Макрон. — Кто-нибудь видел мое возвращение?

— Несколько человек видели. Но болтать, возможно, не станут.

— Ты так думаешь? — холодно спросил Макрон. — А где этот ублюдок Миниций?

— Полагаю, у твоей матушки.

При этом слове Макрон вздрогнул и откинулся на койке.

— Нет, ну надо же было такому закрутиться…

Катон кивнул, подошел к окну и, чуть приоткрыв ставень, выглянул. Окна командирских казарм смотрели через военную гавань на укрепленный мол, за которым расстилалось поблескивавшее в свете позднего утра море. В безоблачном небе кружили чайки, оглашая воздух пронзительными криками. Приготовления к кампании против пиратов уже начались: у ремонтного пирса стояло несколько пришвартованных трирем, матросы деловито устанавливали на передних палубах какие-то мостки. Катон отвернулся и прислонился к стене.

— Что делать-то собираешься?

— Надо бы, конечно, придушить старого ублюдка и мою шлюху-матушку… А если серьезно, то не знаю. Во всяком случае, сейчас этого сказать не могу. Я слишком… растерян.

— Знаешь, мне казалось, ты должен бы обрадоваться, увидев ее после столь долгой разлуки.

— Да что ты в этом понимаешь? — буркнул Макрон. — Ты ведь своей матери вообще не знал.

— Не знал, — тихо подтвердил Катон, и в комнате повисло неловкое молчание.

— Прости, — буркнул Макрон, — это я не подумавши.

— Забудь.

— Ты пойми, она оставила меня, не сказав ни слова. В последний раз я видел ее в гавани Остии. Я ловил рыбу у входа в гавань и видел проплывавший военный корабль: она стояла на палубе, обнимаясь с этим проклятым флотским. Я звал ее, но, думаю, она не слышала, а может, и не хотела слышать. Сначала я пытался убедить себя, что принял за нее другую женщину, но когда вернулся домой, ее там не оказалось. Что тоже случалось: когда родители ссорились, она, бывало, уходила на денек-другой к сестре. Но время шло, матушка не возвращалась, и через некоторое время я рассказал папаше о том, что видел. Он взбесился, отлупил меня, а потом пошел и нажрался. Вернулся весь в слезах и наподдал мне еще. Это продолжалось долго, пока я не вырос и не решил, что с меня хватит. Ушел из дома под сень орлов… Я ее так и не простил.

— Извини.

Катон чувствовал себя беспомощным. У него не находилось подходящих слов, чтобы предложить другу в утешение, однако он чувствовал, что в этой истории все было не так однозначно. В ней имелась и другая сторона, на что Порция прошлым вечером намекнула. Другое дело, что сейчас было не лучшее время, чтобы говорить об этом Макрону.

— Извинить? — Макрон вскинул на него взгляд. — Тебе-то за что извиняться, приятель? Твоей вины тут и в помине не было. Эта история вообще к тебе отношения не имеет.

— Да, знаю. Но ты мой друг. И мне не нравится, когда ты в таком состоянии.

— В каком состоянии?

Макрон помолчал, потом сел на койке, а затем и поднялся на ноги.

— Хватит мусолить эту тему. Я одеваюсь. В полдень префект будет проводить инструктаж.

— Знаешь, тебе стоило бы попробовать поговорить обо всем этом с матерью. Не то чтобы прямо сейчас…

— Только через мой труп. Предпочтительнее через ее и, ясное дело, этого старого козла Миниция.

Катон понял, что расположение духа его друга никак не способствует продолжению разговора и лучше его до поры до времени отложить.

— Ладно, только пообещай, что не будешь наскакивать на Миниция.

— Катон, я не мальчишка, и нечего разговаривать со мной, как с ребенком. Пока дело касается службы, я буду нести ее бок о бок с ублюдком и слова не пророню. Но в свободное время — это уж извини. Ему лучше не попадаться на моем пути, если он хочет дожить до отставки.

С последним звуком полуденного сигнала весь командный состав Равеннской флотилии собрался у префекта. Обычную обстановку сдвинули к стенам и расставили в помещении скамьи, чтобы командиры могли рассесться на них лицом к занимавшей всю дальнюю стену карте. Присутствовали все центурионы и оптионы корабельной пехоты, равно как триерархи всех приписанных к флотилии кораблей. Катон сидел рядом с Макроном, ближе к центру помещения, и тайком озирался, высматривая Миниция, но того не было видно. Когда все командиры вошли и расселись, помещение заполнилось возбужденным гулом: по базе вовсю ходили слухи, которые подпитывала активность на пирсе, и каждому не терпелось узнать наконец точно, что же затевает префект.

Постум, старший писец Вителлия, выступил из дверного проема и возгласил:

— Командир базы прибыл!

Заскрипели скамьи: командиры встали и вытянулись по стойке «смирно». Префект вошел в совещательную комнату, прошел оставленным слева проемом между скамьями, остановился сбоку от карты, обвел собравшихся взглядом и сказал:

— Можете сесть, уважаемые.

Когда все сели, Вителлий присмотрелся к Макрону.

— Центурион, у тебя такой вид, будто ты уже успел побывать в бою.

По рядам собравшихся прокатился смех.

— Так что с тобой случилось, Макрон?

— Я… хм, оступился на лестнице, командир.

— Правда? — Вителлий ехидно усмехнулся. — А это было до или после того, как твоя мамаша устроила тебе взбучку?

Смех зазвучал снова, еще громче. Лицо Макрона побагровело.

— Сиди тихо! — шепнул ему на ухо Катон. — Поддашься на провокацию — доставишь ему удовольствие.

Заскрипели петли, дверь приоткрылась, и Миниций, проскользнув в щелку, занял ближайшее ко входу место. Нос его был сломан, все лицо разукрашено темневшими и багровевшими синяками и ссадинами.

— Ну вот и предполагаемый отчим явился. Теперь, когда все семейство в сборе, я думаю, можно приступить к делу.

Смех, прокатившись по рядам, стих: все выжидающе смотрели на префекта. Вителлий сцепил руки за спиной и заговорил:

— Как вам известно, в последние месяцы у побережья Апулии, Умбрии, Лигурии и Иллирии свирепствуют пираты. Они действуют как на море, так и на суше: всего несколько дней назад разорили и уничтожили колонию в Лиссе. Сегодня утром я получил донесение о налете на другую колонию. И это уже совершенно недопустимо. То, что пираты безнаказанно препятствуют торговому судоходству в прибрежных водах, уже достаточно скверно, но разорение наших колоний требует от нас самых активных действий. Они должны понести суровую кару. Их вожак, Телемах, недавно связался с нами и выдвинул требование об уплате ему выкупа взамен отказа от разорения колоний. Мой ответ был краток: Рим не ведет переговоров с пиратами. Я намерен устранить пиратскую угрозу, и сейчас мы предпримем первые шаги для достижения этой цели. Шесть бирем будут оставлены здесь, для защиты Равенны. Остальной флот должен будет в течение пяти дней принять на борт корабельную пехоту и, покинув порт, отплыть к берегам Иллирии.

Вителлий взял трость и указал на карту.

— Мы высадимся возле Бирнисиума и устроим укрепленный лагерь. Оттуда, с этой временной базы, флот начнет просматривать побережье, милю за милей, пока не будет обнаружено логовище пиратов. Оно будет найдено и уничтожено, их корабли захвачены, команды убиты или взяты в плен, а все пленники — проданы в рабство, кроме вожаков, которых ожидает казнь.

Макрон склонился к Катону и шепнул:

— А наш друг, вне всякого сомнения, стяжает себе славу.

К счастью, Вителлий, стоявший лицом к карте, этой реплики не слышал.

— Вопросы есть?

— Командир? — в задних рядах поднялась рука.

— Да, Децим.

— Я насчет тех работ, которые ведутся на триремах, у пирса…

— Один человек сказал мне, что там устанавливают «вороны».

Катон припомнил, что сам недавно видел проводившиеся на триремах работы. «Воронами» на флоте именовали вращающиеся подвесные абордажные мостки, используемые на некоторых кораблях.

— Так оно и есть. Нам предстоят морские схватки с пиратскими судами, а мне докладывали, что они очень маневренны. Значит, нужен способ, позволяющий лишить их подвижности, чтобы исход дела могла решить корабельная пехота. Поэтому я решил оснастить все наши корабли такими устройствами. Интересно будет посмотреть на физиономии пиратов, когда мостки с клювами пригвоздят их к месту. Это все равно что заколоть свинью.

— Но ты ведь не собираешься оснащать ими биремы, командир?

— Я же сказал — все корабли!

Триерархи стали озабоченно переглядываться, послышался приглушенный ропот. Вителлий постучал тростью по мозаичному полу, требуя тишины.

— Децим, с моим решением что-то не так?

— Э… хм, так точно, командир.

— Соблаговоли пояснить, что же именно, — снисходительным тоном произнес Вителлий.

— Командир, биремы, с учетом принимаемого на борт груза, недостаточно велики для «воронов». Это ведь не только сам пандус, но и уйма всяческого палубного оборудования, необходимого, чтобы поднимать его и орудовать им, а также прикрывать команду от обстрела. У биремы сместится центр тяжести, они потеряют устойчивость, что, в случае шторма или сильного волнения, может быть опасно.

— Я об этом думал, — без промедления промолвил Вителлий. — Корабли примут на борт дополнительный запас провизии и снаряжения. Этот балласт — так, кажется, принято говорить у вас, моряков, — уравновесит «вороны» и повысит устойчивость.

Децим на миг задумался и покачал головой.

— Что еще не так? — уже с видимым раздражением спросил Вителлий.

— Командир, если принять столько балласта, чтобы это уравновесило мостки, корабли будут перегружены и получат опасную осадку. У бирем слишком низкие надводные борта.

— Надводные?..

— Расстояние от ватерлинии до палубы, командир.

— А, ну да, конечно, надводные… Уверен, к новому месту базирования мы перейдем нормально, а там разгрузимся, так что проблема отпадет сама собой. Что же до нарушения устойчивости, то, когда придет время, мы проведем опыты и выясним, сколько надо балласта, чтобы уравновесить «вороны». Еще вопросы? Нет? Прекрасно. В таком случае, уважаемые, письменные приказы вы сможете получить у моего писца при выходе. Вам предстоит позаботиться о том, чтобы ваши люди были снаряжены и подготовлены к участию в длительной кампании. Нас ждут нелегкие дни и жестокие схватки. Но если эти пираты были хотя бы наполовину столь успешны, как о них толкуют, то и добыча нас ожидает завидная. На этой счастливой ноте я с вами и попрощаюсь.

Командиры снова вытянулись и позволили себе расслабиться лишь после того, как Вителлий, прошествовав по мозаичному полу, исчез за дверью. Когда все центурионы, оптионы и триерархи направились к выходу, Катон с облегчением отметил, что Миниций, проявив завидную прыть, покинул совещательную комнату одним из первых. Макрон проводил его ненавидящим взглядом.

Катон хлопнул друга по плечу и преувеличенно бодро улыбнулся.

— Слышал про добычу? Если все пойдет по плану, можно будет неплохо поживиться. И забыть про грязные трущобы — весь Рим будет к нашим услугам.

— «Если все пойдет по плану», — передразнил его Макрон, невесело качая головой. — Где ты видел, чтобы все шло по плану? И кстати, ты ничего не забыл?

— Свитки?

Макрон кивнул.

— Они самые: все это затеяно из-за свитков. И мы здесь из-за них. А то, что пиратам собираются дать пинка и отобрать у них награбленное, — это так, между делом.

— Да знаю я, — отозвался Катон, перестав изображать веселость. — Просто хотел малость тебя приободрить.

— Ну и ладно, спасибо. А сейчас пошли, у нас впереди уйма работы.

Глава семнадцатая

В последующие дни на морской базе царила хаотическая активность. Большая часть кораблей флотилии была поставлена на прикол до весны, а некоторые из них, преимущественно самые крупные, вообще не выходили в море уже несколько лет. Теперь их предстояло вытащить на берег и очистить корпуса от налипших ниже ватерлинии водорослей и ракушек. Отскоблив днища, их заново смолили, и едкий смоляной запах распространялся далеко от пирсов, заставляя людей морщиться и кашлять. Оснастку тщательно проверяли, все подгнившие или перетертые троса и веревки подлежали замене. Тяжелые паруса снимали, отвозили в мастерские, где их внимательно осматривали, в случае надобности ставили заплаты и затем возвращали на корабли.

Только после того как корабли были приведены в порядок и заново спущены на воду, началась погрузка снаряжения и припасов. На борт поднимали доспехи, связки метательных копий и стрел, тяжелые ящики со свинцовыми ядрами для пращей, запасную одежду и обувь и, наконец, провизию в количестве, достаточном, чтобы прокормить людей во время плавания и в первые несколько дней после высадки на берег.

Когда корабли привели в полную готовность, с корабельной пехотой были проведены учения, имитирующие морские сражения. Команды обучали обращению с «воронами», которые поднимались и опускались с помощью воротов и в подвешенном состоянии могли быть развернуты в любую сторону навстречу вражескому кораблю.

Катона и Макрона ознакомили с азами морского боя. При этом, чтобы предотвратить возможные стычки, Миниция отослали на север, в Гиспонтум, за новыми снастями, а вводить в курс дела Макрона и Катона поручили другому командиру.

— Я так понимаю, — поделился Макрон с другом после первого дня инструктажа, — тут все примерно так же, как и на суше, кроме того, что корабли доставляют людей к месту сражения и увозят оттуда. Нет надобности без конца месить ногами грязь, как приходится в легионах.

Катон пожал плечами.

— Ну, ежели после битвы меня отвезут обратно, я буду считать себя счастливчиком.

По окончании каждого тренировочного дня корабельная пехота возвращалась в казармы: кто чистил и приводил в порядок снаряжение, кто писал завещание, а тем, у кого в городе имелись близкие, разрешалось провести ночь в Равенне.

Чтобы, насколько возможно, сохранить подготовку операции в тайне, Вителлий закрыл порт, и ни одному судну, даже рыбацким посудинам не разрешалось покидать гавань. По этому поводу префекта осаждали разгневанные представители городского совета и торговых гильдий, но Вителлий был непреклонен, и горожанам оставалось лишь стенать по поводу окончательного упадка торговой и деловой активности, и без того страдавших из-за действий пиратского флота Телемаха. На пятый день погрузка припасов завершилась, и флотилия была готова к отплытию.

Море за молами было неспокойным; огромные серые волны разбивались о волнорезы, тучами рассыпая брызги. Резкий ветер подхватывал их и сносил на палубы близстоящих судов, так что палубным командам приходилось мокнуть, как под дождем. Воздух полнился хлопаньем фалов, к которому добавлялся стон ветра, подвывающего в снастях. Триерархам с огромным трудом удалось уговорить префекта не отдавать приказ ставить паруса. Корабли были перегружены, и в такую погоду многие из них пошли бы ко дну, не успев отойти за пределы видимости из гавани. Наконец Вителлий отменил для команд полную готовность и отпустил корабельную пехоту в казармы. Новички, радуясь отсрочке, играли в кости, пили и травили байки, тогда как более опытные бойцы старались отоспаться и набраться сил, зная, сколь нелегким может оказаться предстоящее плавание.

Весь день ветер усиливался, и море ярилось все пуще, горизонт затягивали темные тучи, а потом на побережье обрушилась настоящая буря. Град молотил по крышам и мостовым. Даже в относительно спокойной гавани ветер и волны раскачивали пришвартованные к пристани или стоящие на якорях корабли, а с наступлением темноты обеспокоенные триерархи заставили подчиненных вычерпывать за борт воду, которой набралось достаточно, с неба и из бухты. Матросы проверяли, не перетерлись ли якорные канаты, а некоторые корабли поставили дополнительные якоря. И все команды молили богов, чтобы те помогли им благополучно пережить эту страшную ночь.

Когда наконец над горизонтом забрезжил бледный рассвет, шторм потихоньку начал умерять свою ярость. Небо оставалось хмурым, но ливень и град унялись, ураганный ветер сменился бризом. Море уже не бесновалось, его маслянистая поверхность лишь мягко вздымалась и опадала. Высшие чины базы, пережидавшие непогоду в казармах, выбрались наружу, чтобы оценить повреждения. Град и ветер, ясное дело, нанесли урон крышам зданий, улицы были усыпаны осколками сорванной черепицы, однако больше всего, как всегда в бурю, пострадали корабли. Волнорезы усеивали осколки выброшенных на берег и разбитых судов, среди которых то здесь, то там попадались искалеченные, похожие на сломанные игрушки, человеческие тела. Несколько кораблей затонули прямо там, где стояли на якорях, и теперь над водой торчали лишь верхушки их мачт со свернутыми на реях парусами.

Озирая военную гавань, Катон с Макроном подсчитывали, скольким кораблям удалось пережить ночь.

— Каковы наши потери? — спросил Катон.

— Как я вижу, две триремы и четыре биремы, — ответил Макрон. — Похоже, моряки были правы насчет загрузки и бортовой оснастки. Зря Вителлий их не послушал. Может, учтет это в следующий раз?

Катон повернулся к нему и поднял брови.

— Ладно, — согласился Макрон. — Хм, может, и не учтет. Но согласись, это не лучшее начало для такого предприятия. Думаешь, он все равно продолжит?

— А ему деваться некуда. Он здесь затем же, зачем и мы. Нарцисс никаких отговорок не примет.

И точно, едва тучи начали редеть, над базой прозвучал сигнал сбора. Корабельная пехота высыпала из казарм и стала строиться по отрядам, готовясь подняться на суда. Посовещавшись со старшими командирами, имевшими опыт морских операций, Вителлий приказал распределить выживших членов команд вышедших из строя кораблей по уцелевшим, и, наконец, по сигналу бойцы начали подниматься на пришвартованные к пристани суда. Как только корабль принимал на борт приписанный к нему отряд, он отходил от причала, уступая место следующему. Подошла очередь биремы с написанным на носу названием «Трезубец», на которой предстояло плыть Макрону.

— Ну, увидимся по ту сторону моря, — промолвил он, протягивая Катону руку, словно для последнего прощания.

— Это ведь всего лишь море, не такое уж широкое и уж точно не Стикс, — улыбнулся Катон.

— Правда? — буркнул Макрон, обозревая горизонт. — Не знаю: отсюда, по-моему, особой разницы не видно.

— Ой, да ладно тебе. Завтра вечером уже снова ступим на твердую почву.

— Хм, а мне казалось, это ты боишься воды.

Катон снова заставил себя улыбнуться.

— Ну я.

— Я тоже… — Макрон покачал головой. — Клянусь, ежели мы сподобимся выпутаться из этой истории живыми, никогда больше не стану иметь дела с кораблями.

— Хочется надеяться, что у нас будет такая возможность.

Макрон кивнул, повернулся, поспешил к «Трезубцу» и поднялся по сходням на борт следом за последним из своих подчиненных. Как только его сапоги застучали по палубе, сходни втянули на борт, швартовые канаты отцепили от толстых деревянных столбов, и матросы налегли на длинные шесты, отталкивая корабль от пристани. Макрон бросил с борта взгляд на Катона, помахал ему рукой и занял полагающееся ему место возле капитана на кормовой палубной надстройке.

Бирема, на которой должен был плыть Катон, затонула, и его прикомандировали к триреме «Спартанец», отрядом пехоты на борту которой командовал Миниций. С лица ветерана еще не сошли синяки от кулаков Макрона, и Катону он не обрадовался.

— Мы перегружены. Отведи своих людей на нос. А я своих — на корму, это поможет выровнять корабль.

Катон помедлил, глядя на него, потом отдал приказ оптиону, а когда его люди перешли вперед и расселись на палубе, рядом со своей поклажей, снова повернулся к Миницию.

— Можно на пару слов?

Тот пожал плечами. Катон шагнул поближе к нему, чтобы их не могли услышать.

— Разлад между Макроном и тобой меня не касается. Это не мое дело.

— Постарайся держать его от меня подальше. В другой раз ему так не повезет.

— Повезет? — Катон усмехнулся. — Это тебе повезло, что ты хотя бы ходить можешь. Рука у Макрона тяжелая, и в драке он не шутит.

— Вот и его мать говорит то же самое. Похоже, он еще в детстве был сущим головорезом.

— В таком случае он нашел себе в жизни подходящее занятие. Не знаю, как ты, а он в этом деле очень хорош. Мой тебе совет: постарайся с ним не пересекаться. Я, конечно, как смогу, попробую его урезонить: у нас хватит хлопот с этими пиратами и без семейной вражды.

— Семья тут ни при чем, — процедил Миниций сквозь сжатые зубы.

— Да ну? — Катон подмигнул. — Ладно, посмотрим, что я смогу сделать.

Миниций бросил на него гневный взгляд, но потом его лицо смягчилось.

— Да уж, постарайся. Ради его матери.

— Ладно, с этим разобрались. Но есть еще одно дело.

— Ну?

Катон выпрямился и воззрился на корабельного пехотинца сверху вниз.

— Я легионный центурион. И, следовательно, имею здесь старшинство.

Миниций хмыкнул.

— Ты что, претендуешь на командование?

Катон кивнул.

— Хрен тебя раздери, ты ведь почти мальчишка! Я начал служить, когда ты еще на свет не родился! — гневно вскричал Миниций. — О чем ты вообще толкуешь?

— Миниций, — холодно промолвил Катон, — дело не во мне, а в Уставе, согласно которому первенство принадлежит тем, кто получал звание в легионах. Поэтому изволь впредь называть меня «командир». Во всяком случае, в присутствии подчиненных.

— «Командир»? — Миниций рассмеялся. — Да ты вконец ополоумел. Ни за что!

— Тогда, боюсь, ты не оставишь мне выбора. Я должен буду обвинить тебя в нарушении субординации. А то и в мятеже, время-то военное.

— Ты не посмеешь!

Катон глубоко вздохнул и громко позвал:

— Оптион Феликс!

Подчиненный Катона тут же поднялся с палубы и подошел к двум центурионам. На лице Миниция появилась растерянность: потом он уставил на Катона палец.

— Ладно. Твоя взяла, командир.

Оптион стоял навытяжку, ожидая приказа. Катон выдержал паузу, заставив Миниция понервничать, после чего повернулся к оптиону.

— Скажи людям, чтобы не болтались по палубе: пусть все остаются на местах. Вот этот центурион говорит, что корабль перегружен. Не в наших интересах ухудшать его устойчивость. Проследи за этим.

— Есть, командир!

Оптион Феликс отправился к носу корабля, а Катон вперил взгляд в Миниция.

— Я знаю, что ты опытнее меня, и готов воспользоваться твоими советами, коли возникнет нужда. Но пока я нахожусь на этом корабле, старшинство принадлежит мне. Понятно?

— Так точно… командир.

— Хорошо.

— Могу я идти, командир?

— Да.

Миниций отсалютовал и отправился к своим людям, некоторые из которых толпились у борта.

— Эй, в чем дело? Никогда не видели хренова моря? А ну, прочь от борта, придурки сонные!

Катон проследил за ним с облегчением: он опасался, что самолюбие не позволит ветерану признать его первенство. Однако старый служака, как ни было ему обидно, знал, что Катон прав. Командиры, служившие в легионах, имели преимущество перед таковыми из вспомогательных подразделений, и с этим Миниций ничего не мог поделать. Теперь, когда Катон утвердил свое первенство, между ними возникла дистанция, что вполне устраивало молодого центуриона, ибо не оставляло пространства для проявлений личной вражды в связи с его дружбой с Макроном. Конечно, любви к нему у Миниция не прибавилось, но это он как-нибудь переживет: пусть их отношения будут сугубо служебными.

Удовлетворенно кивнув, Катон повернулся и направился к своим людям.

Последним из командиров по золоченому пандусу на широкую палубу флагманского корабля, могучей квинквиремы «Гор», взошел сам префект. Поднявшись по узкому трапу на кормовую надстройку, он принял приветствие триерарха и распорядился:

— Подать флоту сигнал к выходу из гавани!

— Есть, командир!

— Как только мы выйдем в открытое море, пусть выстраиваются за флагманом.

— Есть, командир!

— Я иду вниз. Проследи, чтобы меня не тревожили. Выполняй!

Не дожидаясь ответа, Вителлий нырнул в люк, который вел в кормовую каюту, и, проигнорировав короба со свитками, загромождавшими, дожидаясь его внимания, стол, смонтированный вокруг ахтерштевня, плюхнулся на прикрепленную к переборке каюты узкую койку. Как и большинство его подчиненных, в ночь накануне он почти не спал, однако имел то преимущество, что хотя бы сейчас мог сделать для себя поблажку.

Сверху доносился топот ног по палубе. Команда отдала швартовы, весла выпустили из гнезд, и квинквирема пришла в движение.

Под длинным, лениво реющим на ветру вымпелом флагманский корабль медленно проследовал по военной гавани, прошел через просвет между двумя частично перекрывающими один другой, прикрывая рейд, молами. Тяжеленный бронзовый таран качнулся, нос разрезал мягкую волну, и гребцы, стиснув зубы, налегли на весла, направляя мощный военный корабль в открытое море. Следом за «Гором» Равенну, на глазах оставленного там немногочисленного гарнизона и высыпавшей на берег толпы, состоявшей по большей части из родных и близких отплывших моряков, покидали и остальные корабли. Провожавшие махали руками, глядя, как, выстроившись за флагманом, те медленно удаляются к горизонту.

Глава восемнадцатая,

В течение нескольких часов казалось, что недавний шторм лишь переводит дух для того, чтобы обрушиться на море с новой силой. Воцарившееся на море спокойствие с мягким волнением поверхности и почти полной неподвижностью воздуха казалось напряженным и зловещим. Небо оставалось затянутым серыми облаками, скрывавшими солнце так, что его местонахождение можно было определить лишь по пятну тусклого свечения. Матросы корабля, на котором плыл Катон, имели достаточно опыта, чтобы знать, как переменчиво зимнее море, и наблюдали за погодой с напряженным вниманием. Их тревога передавалась и пехотинцам, так что, когда «Спартанец», ритмично вздымая и опуская весла, следовал в кильватерной колонне за флагманом, обычной болтовни на палубе слышно почти не было.

Пытаясь унять неприятное ощущение угрозы, Катон прогуливался по палубе, сцепив руки за спиной. Он заставлял себя думать о чем-нибудь другом, но всякий раз, когда проходил мимо мачты в сторону кормы, в поле зрения оказывалась не радовавшая его фигура Миниция, так что в конце концов Катон поднялся на мостик к триерарху.

— Сколько времени, по-твоему, продлится плавание?

Тит Альбин поджал губы, помедлил, а потом ответил:

— Так сразу не скажешь, командир, это от многого зависит. При безветрии приходится полагаться на весла, а людские силы не безграничны. Поддерживая нынешнюю скорость, можно рассчитывать достичь побережья Иллирии завтра во второй половине дня — это если погода не переменится.

Катон окинул взглядом другие корабли, и его поразила неожиданная мысль.

— А что будет, когда стемнеет? Не может ли случиться, что суда потеряются?

Альбин улыбнулся и кивнул в сторону кормы триремы.

— Как только начнет смеркаться, на каждом корабле зажгут фонарь. Это позволит сохранять строй до рассвета. По крайней мере, в теории.

— В теории? — Катон резко повернулся к нему. — Что ты имеешь в виду? Это ведь не первое твое ночное плавание?

— Да уж, конечно, командир, — обиженно буркнул Альбин. — Это входит в базовую подготовку. Хотя по возможности триерархи всегда стараются подойти к ночи к берегу и найти удобную якорную стоянку. Но мне, конечно же, не раз доводилось плавать на «Спартанце» ночью. Правда, ни разу в составе флота.

— Ни разу? — изумился Катон.

— Ни разу, — улыбнулся Альбин. — Это будет интересный опыт.

Катон воззрился на триерарха, как на сумасшедшего.

По прошествии времени поднялся легкий северный ветер, и с флагмана по колонне передали приказ перейти с весел на паруса. Монотонный скрип уключин и плеск весел сменились шипением и свистом рассекаемого корабельным корпусом моря. Катону эти звуки показались успокаивающими.

Он стоял в сторонке, в то время как Альбин отдавал приказы управлявшимся с парусом матросам. Потом триерарх взглянул на шедший в нескольких сотнях локтей впереди флагман и крикнул:

— Первый помощник!

— Да, командир?

— Проследи, чтобы мы сохраняли место в строю.

«Спартанец», корабль более легкий, мог идти по ветру гораздо быстрее, чем массивная квинквирема, и, чтобы не обогнать «Гор» и другие шедшие впереди корабли, помощник должен был следить, чтобы большой квадратный парус не ловил полный ветер.

Когда стали сгущаться сумерки, море и небо начали сливаться в одну темную массу. Один из моряков принес снизу тяжелый бронзовый фонарь со стеклянной лицевой вставкой. Свет, горевший внутри масляной лампы, отражался от добавлявшего ему яркости, тщательно отполированного зеркала на задней стенке фонаря. Матрос повесил фонарь на железный крюк, вбитый в ахтерштевень. Фонарь мягко качнулся, вторя движениям корабля, и Катон увидал, как один за другим такие же огни зажглись и на судах, шедших впереди «Спартанца». Это напомнило центуриону факельное шествие почитателей Митры, которое ему довелось видеть в лагере Второго легиона.

— Эй, на палубе! Вижу парус!

Катон вскинул глаза к рее, на которой, держась одной рукой за мачту, стоял моряк: другая его рука указывала в сторону от курса колонны. Все взоры обратились в том направлении, но никто ничего не разглядел.

— Что ты видишь? — крикнул наблюдателю Альбин.

— Латинский парус, командир. Только что поднялся. Не более чем в двух милях.

— Две мили… — Альбин встревожился. — Можешь разглядеть его получше?

Быстро темнело, и наблюдатель ответил не сразу.

— Командир, он поймал ветер и ушел. Может быть, увидел нас… Я его больше не вижу.

— Дерьмо! — пробормотал Альбин.

— Думаешь, это пиратская посудина? — спросил Катон.

— Скорее всего, командир. Если он видел нас, то, надо думать, заметил и другие корабли и понял, что это движется флот. Торговому судну не было бы никакого резона поворачивать и бежать. Готов биться об заклад, что это был пират.

Катон взглянул туда, куда указывал наблюдатель.

— Не думаю, чтобы они посмели выступить против таких больших сил.

Альбин рассмеялся.

— Даже самые наглые пираты не настолько глупы, чтобы поступить таким образом.

Катон покраснел: ну надо же было ему ляпнуть этакое. Прямо как новобранец. Он невольно покосился в сторону Миниция, который качал головой. Ветеран явно слышал его реплику, и это не добавило ему уважения к Катону.

— Не беспокойся, — продолжил Альбин. — Мы в безопасности, по крайней мере до тех пор, пока враги не проведали, что заправляет всем этим человек сугубо сухопутный, вроде Вителлия.

Катон прекрасно понимал, что недоверие к неопытным в морском деле командирам распространяется не только на префекта, но и на него самого, а потому поджал губы, чтобы не сказать что-нибудь резкое.

— А что будет делать тот пират?

— Думаю, отправится с донесением к Телемаху. Но к тому времени, когда ублюдку о нас доложат, мы уже высадимся на берег и сможем начать за ним охоту.

— А что, если этот корабль все-таки следил за нами?

— Ну нет, — Альбин покачал головой. — Это случайная встреча. Откуда им знать о нашем выступлении?

— А если они знали? — не успокаивался Катон, обдумывая такую возможность. — Что, если этот корабль выслали нам наперехват?

— Зря ты волнуешься, командир, — отозвался Альбин с ноткой раздражения. — Точно тебе говорю, ничего не знали. Откуда им проведать, если префект принял такие меры предосторожности? Но даже если как-то и прознали, ты же видел наши корабли? Более того, ты как раз видел и некоторые из их судов и должен понимать, что им нас не одолеть… — Альбин огляделся и, убедившись, что никто из команды не услышит его последние слова, добавил: — Командир, давай лучше покончим с этой темой. Не нужно, чтобы мои ребята думали, будто некоторые командиры теряют голову, едва завидев чужой парус. Да и твои, полагаю, тоже.

— Ты прав, — кивнул Катон. — Больше это не повторится.

— Вот и хорошо. Ты уж извини, командир, но у меня впереди долгая ночь. Мне нужно вести корабль.

— Да. Да, конечно.

Отсалютовав, Альбин отвернулся и, шлепая босыми ногами по палубе, направился к носу. Катон проследил за тем, как его фигура слилась с темной массой других, сгрудившихся перед мачтой, сжал кулак и раздраженно стукнул себя по бедру. Ему не в первый раз случалось обнаруживать свою неопытность и невежество. Как ни старался он этого не делать, но всякий раз его прорывало, в результате чего центурион остро переживал собственную неполноценность. От которой следовало избавляться во что бы то ни стало.

Ночь для Катона тянулась мучительно долго. Звуки моря слышались совсем рядом, так что казалось, будто оно вот-вот всколыхнется и поглотит корабль. Катона изводили кошмарные видения: вот он один, брошенный, барахтается на вздымающейся поверхности безбрежного, темного океана, пока наконец последние силы не покидают его и он не проваливается в мрачное небытие.

Эти страхи изводили его, не давая ни малейшей возможности заснуть, и Катону оставалось лишь с искренней завистью смотреть на спавших вповалку на палубе бойцов его центурии. Некоторое время он расхаживал по палубе, потом облокотился о борт, присматриваясь к мигающим кормовым огням других кораблей. Случайные голоса, разносясь над поверхностью воды, звучали приглушенно, неразборчиво, а порой и совсем не по-человечески, заставляя его всматриваться в темноту, гадая, не содержится ли все же в мифах о морских чудовищах некое зерно истины.

— Спокойная ночь, командир.

Обернувшись, Катон увидел темную фигуру неподалеку от борта и, узнав говорившего по голосу, откликнулся:

— Да, оптион… Довольно спокойная, полагаю.

— Ты привыкнешь, командир, — заверил его оптион Феликс. — Всего несколько месяцев, и море будет казаться тебе родным домом.

— Честно говоря, я в этом сомневаюсь, — ответил Катон прежде, чем успел себя остановить. Он знал этого оптиона всего несколько дней и всяко не собирался с ним откровенничать, не говоря уж о том, чтобы выказывать свои страхи и слабость. Прокашлявшись, центурион выпрямился, взявшись за бортовое ограждение руками, и бесстрастным тоном произнес:

— Опыт, спору нет, интересный, но, кажется, это скоро мне наскучит.

— Наскучит? — В голосе оптиона прозвучало удивление. — Как может наскучить море, командир? Это странное существо, не ведающее неподвижности, переменчивое, как пьяная шлюха. Вроде бы думаешь, будто все о нем знаешь, ведаешь, как с ним совладать, — и тут получаешь от него такое… Нет, командир, наскучить море не может. Устрашить — другое дело; прав тот, кто уважает его силу.

Глядя на темную фигуру оптиона, Катон мысленно обругал подчиненного за то, что тот, пусть невольно, усугубил его страхи, но вслух сказал совсем другое.

— Это, хм, интересная мысль, Феликс. Я буду иметь ее в виду. Спасибо.

— Может, тебе стоит поспать, командир? Никто не знает, что готовит нам утро.

— Поспать? Да, пожалуй. Тебе тоже, оптион.

Отсалютовав, Феликс удалился туда, где темнели распростертые на палубе «Спартанца» тела бойцов. Катон проследил за ним взглядом, потом отвернулся и снова всмотрелся в ночь, еще больше упав духом.

В конце концов напряжение обессилило его, и Катон, найдя свободное местечко под скошенной фок-мачтой, устроился на палубе, закрыл глаза и притворился спящим, убеждая себя в том, что раз его люди способны спать в таких условиях, то сможет и он. И мало-помалу мягкое покачивание палубы, поскрипывание оснастки и плеск моря смогли-таки его убаюкать.

— Командир! — Чья-то рука потрясла его за плечо. — Командир, проснись!

Катон разлепил глаза и обнаружил, что смотрит на какие-то доски. На миг он растерялся, но потом вспомнил, что к чему, приподнялся, морщась от того, что рука, которую он подложил под голову, онемела, обернулся и увидел Феликса.

— В чем дело?

— Командир, наблюдатель доложил, что к северу от нас паруса.

Катон встрепенулся и поднялся с палубы. Его бойцы в большинстве своем уже стояли и смотрели на море. Центурион поспешил мимо них к мостику. Альбин кратко приветствовал его, Катон ответил кивком.

— Мой оптион сказал, наблюдатель что-то увидел.

— Несколько парусов. И к ним прибавляются все новые. Оттуда, — он указал рукой в направлении горизонта, — со стороны Иллирийского побережья.

— Пираты?

— Почти наверняка. Других флотов в этих водах нет. — Он отвернулся от Катона и прокричал наверх: — Эй, сколько их видно сейчас?

— Пятнадцать, командир, — послышался ответ после недолгой паузы. — Видно пока плохо, но некоторые, похоже, большие. Биремы, если не более того.

Катон прокашлялся.

— Похоже, они все-таки знали, что мы выступаем, чего я и опасался.

— Да, видать, знали с самого начала, — хмуро проворчал Альбин и добавил: — Кажется, ты был прав, командир.

— Спасибо.

Неожиданно Альбин вытянул шею вперед:

— Смотри!

Катон устремил взгляд к горизонту и, когда «Спартанца» приподняло на волне, увидел вдалеке, у самой кромки океана, крохотные темные пятна.

— Как скоро они смогут до нас добраться?

Альбин поджал губы.

— Часа через три, может, через четыре. Но до этого дело не дойдет. Префект прикажет повернуть на юг и идти к берегу.

— Но зачем нам отступать? Разве мы не можем разгромить их?

— Нет. Наши корабли перегружены, а их — имеют то преимущество, что ветер дует им в корму. Но стоит нам выгрузить на берег припасы и снаряжение, ситуация мигом изменится в нашу пользу. Увидишь, как они пустятся наутек.

Альбин усмехнулся.

— Капитан! — донесся крик дозорного. — Флагман сигналит!

Альбин повернулся к «Гору» и прищурился. Над мачтой флагмана взвился, трепеща на ветру, длинный красный вымпел. Альбин медленно покачал головой.

— Что там? — спросил Катон. — Что это значит?

— Это значит, что префект — хренов дурак, — тихо отозвался Альбин.

— Что?

Триерарх указал рукой на красный вымпел.

— Он подал флоту сигнал к атаке.

— К атаке? Но ты вроде бы говорил, что мы не можем…

— Вот именно.

Катон был растерян.

— Что он делает? Это, должно быть, какая-то ошибка.

Но пока он произносил эти слова, команда «Гора» уже сворачивала полотнище своего главного паруса. Матросы, чьи крохотные фигурки были видны на нок-рее, быстро закрепили его, после чего борта флагмана ощетинились веслами.

В то время как капитан Альбин громогласно выкрикивал приказы, адресованные его команде, Катону осталось лишь с ужасом следить за тем, как отворачивается от него корма флагмана. Весла вспенивали серую поверхность моря, и квинквирема, медленно набирая скорость, устремлялась вперед, прямиком к пиратскому флоту.

Глава девятнадцатая

— Следовать за флагманом! — заорал во весь голос Альбин. — Свернуть парус! Мочить весла!

Именно к таким моментам матросов и корабельную пехоту готовили годами: грянул корабельный барабан, и на палубе развернулась кипучая деятельность. Матросы взобрались по вантам на мачту и распределились по рее, чтобы свернуть парус. Катон устремился вперед, к своей центурии. Топот сапог по палубному настилу накладывался на донесшийся снизу стук и грохот вставляемых в уключины весел. Корабельные пехотинцы вокруг него поспешно облачались в доспехи, застегивали поясные ремни с мечами и кинжалами, надевали шлемы и брали в руки щиты. Подбежав к своей поклаже, Катон увидел там Феликса, который подал ему кольчугу. Катон кивнул в знак благодарности.

— Как только люди оденутся, пусть получат метательные копья. И пусть их вынесут на палубу с запасом.

— Есть, командир!

Теребя кожаные завязки шлема, Катон бросил взгляд назад, на кормовую надстройку, и увидел, что Альбин, перегнувшись через ограждение, смотрит в сторону «Гора». Когда «Спартанец» свернул парус, движение триремы начало замедляться, а потом снизу, из-под палубы, зазвучал молот павсария, отбивавшего ритм для гребцов. Лопасти весел с плеском опустились в воду, гребцы с явно слышным усилием налегли на них, потом поймали ритм, и корабль, снова набирая скорость, устремился вперед. Как только он оказался непосредственно за флагманом, Альбин выкрикнул приказ рулевому, который всем своим весом налег на мощное древко рулевого весла, свисавшего с кормы «Спартанца». Когда его широкая лопасть погрузилась в воду, Катон почувствовал, как под его ногами качнулась палуба, и непроизвольно ухватился за борт. Феликс заметил это и улыбнулся.

— К этому придется привыкнуть, командир. Когда мы сойдемся с пиратами вплотную, поворотов будет хоть отбавляй.

— Будем надеяться, что они не примут бой.

Феликс отреагировал осторожным взглядом.

— Почему это, командир?

— Мы перегружены. Они имеют преимущество если не в силе, то в скорости. Но я надеюсь, что они учтут наше численное превосходство и отступят.

Оптион посмотрел вперед, прямо по курсу, где над горизонтом маячили паруса. Всякий раз, когда трирема приподнималась на вспенившейся волне, пиратские корабли были уже вполне различимы на фоне поблескивающей синевы моря.

— Непохоже, чтобы они собирались бежать.

— Непохоже, — буркнул, поджав губы, Катон. Неприятельский флот сближался с римлянами и намерения менять курс не выказывал. — Передай Миницию, пусть готовит «ворон».

Отсалютовав, Феликс повернулся вперед. Спустя мгновение Миниций уже приказывал своим людям положить щиты и копья на палубу и следовать за ним к поднятому на борт и закрепленному на палубе напротив мачты устройству. Они взялись за дело, а Катон, бросив взгляд вдоль палубы, прикинул время, которое потребовалось «Спартанцу», чтобы в четверть оборота развернуться за флагманом. В его глазах трирема выглядела довольно громоздкой — во всяком случае, по сравнению с биремами, стремительно разворачивавшимися веером по оба фланга от «Гора». Про себя центурион отметил, что это напоминает сухопутное боевое построение: огромная квинквирема и тяжелые триремы в центре, подобно легионам, и легкие корабли по флангам, словно кавалерия, ждущая момента, чтобы стремительным броском преодолеть отделяющее ее от врага пространство. Два флота медленно скользили по морской глади навстречу друг другу. Римляне по ходу сближения перестроились из походной колонны в широкую атакующую линию, позади которой двигался оставленный на тот случай, если придется закрывать бреши в строю, небольшой резерв из двух трирем и четырех бирем.

Катон из-под ладони огляделся по сторонам, высматривая корабль Макрона, и увидел увенчанный трезубцем нос биремы на левом фланге, а напрягши зрение, смог рассмотреть и красный гребень на одном из шлемов столпившихся на корабельном носу бойцов. Он улыбнулся при мысли о том, что Макрону в кои-то веки выпало исполнить роль кавалериста. Не приходилось сомневаться в том, что его друг уже готов к бою и наверняка прикажет триерарху протаранить первое же вражеское судно, какое окажется в пределах досягаемости. На глазах Катона над Макроном и его бойцами поднялся и развернулся под атакующим углом, готовясь обрушиться на неприятеля, «ворон».

Миниций и его люди тоже приводили «ворон» «Спартанца» в боевую готовность. Корабль поднимался и опускался на волнах, и бойцам пришлось нелегко, однако в конечном счете мостки с железными клювами-наконечниками были подвешены на раме, подняты и зафиксированы в этом положении до того момента, когда потребуется навести острие на цель. При этом Катон отметил, что под совокупным весом боевой машины и управляющейся с ней команды корабельной пехоты нос «Спартанца» заметно просел, и, как ни налегали гребцы на весла, скольжение триремы по морю замедлилось.

Римский флот двигался прямо против ветра, разрезая носами кораблей встречные волны, которые, разбиваясь, осыпали тучами брызг стоявших на передних палубах бойцов. Моргая из-за летевших прямо в лицо соленых капель, Катон неотрывно следил за приближающимся противником. Пираты, по-прежнему шедшие под парусами, быстро сближались с римлянами и через час, подойдя на расстояние меньше мили, были уже прекрасно видны. В большинстве своем пиратские корабли относились к тому же классу, что и римские биремы, а в центре их строя находилась та самая трирема, которую Катон видел несколько дней назад. Ее темный вымпел извивался на ветру, как змеиный язык.

Несмотря на предостережение Альбина относительно того, что перегруженным кораблям опасно вступать в бой, Катону все равно казалось, что идущий им навстречу флот не сможет выдержать прямого столкновения с превосходящими силами римлян.

— Ну привет, — пробормотал оптион Феликс. — Это и есть большой ублюдок?

Катон бросил взгляд на трирему. Главный парус яростно затрепыхался, и распределившиеся по рее матросы принялись его сворачивать, а борта в следующий миг ощетинились всеми веслами. Биремы и еще более легкие либурны, шедшие по обе стороны, продолжали свой бег прямо в зубы римскому военному флоту. Однако как только пиратская трирема перешла на весельный ход, Катон нахмурился: что-то в маневре противника показалось ему странным. Потом до него дошло, что именно.

— Они гребут назад!

Феликс уставился в том же направлении и спустя мгновение кивнул.

— Точно, командир, назад. Что за игру затеял этот подонок? Неужто вправду решил уйти?

— Не знаю.

Внезапно Катон ощутил глубоко внутри ледяной укол тревоги. Что-то шло не так: он был уверен в этом, хоть и не знал, что именно. Отнюдь не будучи докой по части морской тактики, хоть он и усвоил все то, что ему успели преподать на краткосрочных курсах в Равенне, молодой центурион не сомневался, что они имеют дело с какой-то уловкой. Однако все вокруг — и матросы, и его подчиненные, морские пехотинцы, — откровенно радовались при виде отступающего пиратского флагмана, решив, что битва выиграна, еще не начавшись.

— Тихо! — рявкнул Катон. — Всем заткнуться! Кто откроет свой вонючий рот, тот у меня пожалеет!

Радостный гомон смолк, и центурион вновь пригляделся к кораблям противника, находившимся уже так близко, что на передних из них уже можно было рассмотреть носившихся по палубам людей. Трирема Телемаха продолжала отходить перед двигавшимся прямо на нее «Гором», и ликующие возгласы команды римского флагмана разносились над волнами, воодушевляя людей на остальных кораблях. Некоторые бойцы посматривали на Катона искоса, однако у всех хватало ума не нарушать приказ центуриона и держать рот на замке.

На высокой корме квинквиремы появилась фигура в алом плаще. В свете утреннего солнца сверкнул серебром меч, которым, посылая своих людей вперед, взмахнул Вителлий. Но внимание Катона привлекла другая цветная вспышка: яркий, желтый вымпел взвился и затрепетал на мачте пиратского флагмана. В тот же миг остальные пиратские суда принялись разворачиваться, ставя паруса под углом к ветру. Пиратская флотилия разошлась в стороны, выйдя из-под удара тяжелых кораблей, составлявших центр римского строя, и возобновила движение вперед, но уже против римских флангов, состоявших из легких судов.

Словно не замечая опасности, угрожавшей его биремам, Вителлий продолжал вспахивать волны, преследуя пиратского вожака. Катон мог лишь с нарастающим отчаянием наблюдать с передней палубы «Спартанца» за тем, как вражеские суда уходят с курса крупных кораблей Рима, хотя и ход мыслей префекта он понимал прекрасно. Если ему удастся убить или пленить Телемаха, с пиратским флотом будет покончено в первом же сражении. И действительно, «Гор» сближался с вражеским флагманом — правда, медленно. Слишком медленно.

Пират отступал, отвлекая на себя главную ударную силу римлян, выводя их тяжелые корабли из боя, которому предстояло разразиться на флангах. И этот замысел, как с отчаянием осознал Катон, срабатывал безупречно. Телемах мог оставаться вне досягаемости, но заманивать префекта обманчивой перспективой покончить с ним одним ударом и одержать триумфальную победу, что обеспечит тому блистательную карьеру. Фокус состоял в том, чтобы создать у римлян впечатление, будто они вот-вот догонят его корабль, а на самом деле сохранять дистанцию, позволяющую в любой момент оторваться и уйти от погони.

— Вот где они наступают, — пробормотал Феликс, и Катон повернулся в направлении корабля Макрона.

В полумиле в стороне над колышущимся морем паруса пиратов уже смешались с голыми мачтами римских бирем. Прямо на глазах у Катона один пиратский корабль, движимый ветром, прошел борт в борт с биремой, сокрушив и переломав корпусом все ее весла с одного борта и полностью лишив маневренности. При этом пират двигался так быстро, что у корабельной пехоты не было ни малейшего шанса подловить его на «ворона»: устройство только начали разворачивать, а вражеский корабль, переломав в щепки весла, уже пронесся мимо, оказавшись вне досягаемости. Между тем весла другого борта продолжали грести, и бирема начала поворачиваться вокруг своей оси и крениться. На глазах у охваченной ужасом команды «Спартанца» вода перехлестнула через ее борт, люди и снаряжение попадали за борт. Крен усилился, мачта треснула и переломилась, и корабль перевернулся. Над водой, поблескивая, выступало днище, окруженное отчаянно барахтавшимися, пытаясь уцепиться за какие-нибудь обломки, людьми.

Катон оторвал взгляд от погибшего судна, высматривая корабль Макрона. Как оказалось, «Трезубец» прошел сквозь пиратский строй целым и невредимым и теперь разворачивался, чтобы вступить в бой. Но на другом участке пират протаранил бирему: сила столкновения была такова, что у атаковавшего корабля переломилась рея, однако пираты, не мешкая, налегли на весла и оторвались от пробитой биремы за миг до того, как в пробоину хлынула вода. Еще миг — и поврежденный корабль тоже перевернулся.

Катон повернулся к «Гору», продолжавшему безнадежное преследование отступавшей триремы Телемаха.

— Что у него, на хрен, с головой, у этого префекта? — прорычал Феликс, с силой ударив кулаком по борту. — Неужели он не видит, что происходит?

— Все он прекрасно видит, — тихо отозвался Катон. — Он просто считает, что это оправданные жертвы.

— Жертвы? Да это просто долбаная бойня! Ты только посмотри… Еще один потопили!

Катон молча взирал на то, как пиратские корабли продолжали расправляться с флангами римского флота, где лишь немногие биремы смогли оказать им достойное сопротивление. Одна насадила вражеское судно на свой «ворон», и корабельная пехота уже ринулась на его палубу, обрушив на пиратов град яростных ударов. Совсем неподалеку другая бирема, продырявив корпус противника, оторвалась от него, и палуба пиратского корабля уже уходила под воду.

Еще несколько римских кораблей, оставшись невредимыми, пытались сблизиться и вступить с противником в схватку, но в целом обстановка на флангах складывалась далеко не в пользу римлян. Феликс был прав: если дело и дальше пойдет так, все обернется настоящей бойней.

Бросив последний взгляд на флагман, продолжавший бессмысленную погоню за Телемахом, Катон отвернулся и, протолкавшись сквозь своих подчиненных, поспешил на мостик к Альбину. Он пробежал мимо Миниция, и ветеран проводил его взглядом, в котором угадывалось презрение.

— Поворачивай! — крикнул Катон.

Триерарх воззрился на него пустыми глазами, словно ничего не слышал. Катон взлетел на мостик и указал рукой туда, где отчаянно дрались за свои жизни Макрон и другие.

— Поворачивай, я сказал!

— Не могу, — покачал головой Альбин и указал на вымпел на мачте флагмана. — Вот сигнал — мы должны следовать за ним.

— Наплюй на сигнал. Посмотри туда. Нашим товарищам нужна помощь! Прямо сейчас.

— У нас нет приказа.

— Какие, на хрен, приказы! Наши корабли крушат и топят. Если мы не вмешаемся, причем немедленно, враги перетопят их все!

— Но…

— Поворачивай! Это приказ!

На момент два командира сомкнули взгляды: матросы и морские пехотинцы, почуяв конфликт, начали оборачиваться к ним. Наконец Альбин кивнул.

— Ладно, центурион. Но я хочу получить от тебя письменный приказ.

— Получишь, если мы уцелеем, — усмехнулся Катон. — А сейчас действуй!

Альбин повернулся к рулевому.

— Клади налево, живо!

— Есть, командир!

Моряк всей мощью загорелого, мускулистого тела навалился на рулевое весло, и вода под кормой триремы вспенилась. Катону казалось, что нос корабля поворачивается нестерпимо медленно, однако в конечном свете он перестал следовать за «Гором» и направился к флангу, туда, где меньше чем в миле кипела схватка. Бросив взгляд на остальные триремы, Катон увидел обращенные к нему лица и даже, это касалось тех, кто смотрел с ближайшего корабля, смог рассмотреть на них неподдельное удивление. Выхватив меч, он взмахнул им, указывая вперед по курсу «Спартанца», и, приложив свободную руку чашечкой ко рту, прокричал:

— За нами! Ради спасения товарищей, за нами!

Поначалу ответа не последовало, но потом триерарх соседней триремы принялся отдавать приказы своей команде, и Катон с воодушевлением увидел, что нос триремы стал поворачиваться в направлении «Спартанца». Еще два крупных корабля изменили курс и двинулись к флангу, хотя остальные продолжили следовать за флагманом.

— Это лучше, чем ничего, — с кривой усмешкой пробормотал Катон и повернулся к Альбину. — Держи курс прямо на этот сброд. Атакуем первую же подходящую цель.

— А ты куда?

— Надо облегчить корабль.

Альбин кивнул.

— Правильно. Но действуй быстро.

Катон сбежал вниз по трапу и, найдя центуриона Миниция, распорядился:

— Отправь своих людей вниз, в трюм. Все, что там сложено — во всяком случае, все подъемное, — нужно вытащить наверх и выбросить за борт.

Брови Миниция полезли на лоб.

— Но ведь все это нам потом понадобится.

— Если мы не избавимся от лишнего груза, никакого «потом» у нас не будет.

Миниций покачал головой.

— У тебя нет такого права.

Катон вперил в него горящий взгляд.

— У меня есть право отдавать приказы. А ты должен их выполнять, или я отправлю тебя в трюм, а командование отрядом передам твоему оптиону. Я не шучу!

Миниций, отсалютовав, принялся отдавать нужные приказы, тогда как Катон повернулся к своей центурии, ища Феликса.

— Оптион!

— Да, командир.

— Возьми отделение и бегом вниз. Тащите на палубу ядра для пращей.

— Сколько?

— Все, что есть. Давай!

Оптион прослужил достаточно долго, чтобы привыкнуть не обсуждать приказы, сколь бы неожиданными они ни были.

— Щиты и копья на палубу! — распорядился он, повернувшись к ближайшим бойцам. — Следовать за мной!

Феликс нырнул в носовой люк и исчез под палубой, за ним поспешно последовали другие. Скоро они появились наверху, нагруженные небольшими, но увесистыми мешками со свинцовыми ядрами для пращей. Потом из люка высунулась голова Феликса.

— Командир, пращи тоже тащить?

— Что?.. А, давай. Почему бы и нет? Может, сможем и их использовать, и корабль облегчить.

В то время как его люди складывали мешки в центре палубы, подчиненные Миниция уже вовсю выбрасывали за борт провиантское зерно и запасные доспехи. Оглянувшись на триремы, шедшие позади, Катон увидел, что там тоже поняли необходимость облегчить корабли перед боем, и, с удовлетворением кивнув, вышел на самый нос «Спартанца». Под ним, то зарываясь в воду, то поднимаясь над ней, был виден нацеленный сейчас в самое сердце шедшей менее чем в трети мили впереди битвы массивный бронзовый таран триремы.

Там, среди обломков и барахтающихся в воде людей, продолжалась битва. «Трезубец», проскочивший сквозь вражеский строй, развернувшись, бросился в атаку и протаранил корму пиратского корабля, успевшего перед этим всадить свой таран в борт биремы. Команды всех трех сцепленных таранами кораблей сошлись в ожесточенной схватке на палубе пиратского судна, в которой, насколько мог видеть Катон, римляне брали верх.

Потом он услышал пронзительные крики и увидел в воде, прямо по курсу «Спартанца», людей — как римлян, так и пиратов. Центурион чуть было не закричал, зовя Альбина, но успел сообразить, что сделать для этих людей уже ничего нельзя: трирема была слишком громоздкой, чтобы успеть отвернуть в сторону и обойти их. Катон видел отчаяние на лицах людей, прямо на которых надвигался тяжелый корабль, видел, как те отчаянно пытались отплыть в сторону, но многие были тяжело ранены и не могли плыть быстро или просто цеплялись за дрейфовавшие деревянные обломки и могли лишь в ужасе взирать на нацеленный прямо на них бронзовый таран. Кучка людей, цеплявшихся за обломок мачты, пропала из виду, когда нос корабля налетел на нее с глухим ударом. Часть пошла на дно, часть раскидало по обе стороны от триремы, и те угодили под лопасти тяжелых весел.

Пытаясь игнорировать их вопли, Катон огляделся, снова отыскал взглядом «Трезубец» — и замер. К кораблю Макрона стремительно шло на веслах находившееся уже совсем рядом пиратское судно. Римляне увидели новую угрозу, над водой разнеслись тревожные крики. Корабельная пехота продолжала схватку с командой судна, которого «Трезубцу» удалось зацепить «вороном», но теперь бойцы растерянно озирались, не зная, что будет с их собственным кораблем. Пираты, завидев подмогу, торжествующе взревели и стали драться с удвоенной силой.

— Туда! — закричал Катон, указывая рукой в направлении корабля Макрона. — Поворачивай туда!

Альбин передал приказ рулевому «Спартанца», и корабль, ставший, избавившись от лишнего груза, несколько более проворным, развернулся в направлении трех кораблей, сцепленных вместе, к которым, нацелившись на «Трезубец», уже приближался четвертый.

— Пращи готовь! — выкрикнул приказ Катон, указывая на мишень. — Целиться по тем ублюдкам! Остальные расступитесь, дайте пращникам простор.

«Спартанца» и сцепленные суда разделяло не больше пары сотен шагов, когда пиратский корабль со всего разгона врезался в бирему Макрона. Раздался оглушительный треск расщепляемого дерева, бирему встряхнуло так, что полопались троса оснастки. На всех трех сцепленных кораблях люди от мощного толчка попадали с ног, и на миг воцарилась тишина. Потом они опомнились, вскочили и продолжили бой. Пираты с прибывшего на подмогу судна зацепились за борт «Трезубца» абордажными крючьями и теперь подтягивались к нему. Абордажная команда уже собралась на передней палубе, размахивая оружием в нетерпеливом ожидании момента, когда можно будет перескочить на бирему и смести с нее прочь римскую команду.

Отвернувшись, Катон набрал побольше воздуху, взглянул сквозь палубную решетку на тонущие в сумраке лица гребцов и заорал:

— Быстрее! А ну, быстрее, бестолковые ублюдки! Налегай!

Павсарий участил ритм, гребцы налегли на весла изо всех сил, и «Спартанец» рванулся вперед, сближаясь с соединенными воедино римскими и пиратскими кораблями.

Неожиданно Катон увидел, что нос триремы стал уходить в сторону, и, взъярившись, повернулся к Альбину, уже сжимая кулак, но вовремя сообразил, что триерарх хочет обогнуть корму «Трезубца», чтобы ударить пирата в борт.

Как только они оказались на расстоянии полета ядра из пращи, Катон закричал:

— Пращники — начинай! Задайте им, парни!

Засвистели раскручиваемые над головами пращи, и свинцовые заряды, описав низкую дугу, обрушились на столпившихся на передней палубе пиратов. Глухие удары, треск ломающихся костей, крики боли и ярости были прекрасно слышны на палубе «Спартанца», команда которого отозвалась нестройным ревом, выражавшим злобное удовлетворение. Затем на пиратов обрушился следующий залп, повлекший за собой новые жертвы. Несколько человек упали в просвет, остававшийся между сближающимися кораблями, и были раздавлены, когда те сошлись вплотную. Но этого Катон уже не видел, ибо трирема обогнула корму «Трезубца» и стал виден беззащитный бимс пиратского судна. Теперь и пираты увидели новую угрозу: одни в полной растерянности и ужасе взирали на несущийся прямо на них мощный боевой корабль, другие, быстрее оценив обстановку, заметались, ища укрытие от очередного залпа из пращей, ядра которых снова обрушились на палубу. Расстояние между кораблями стремительно сокращалось, и Катон, смотревший на врагов с высоты борта, заскрежетал зубами, с нетерпением ожидая столкновения.

В этот момент оптион Феликс, оглянувшись, увидел, что его центурион перевесился через ограждение на носу триремы, подскочил к нему, схватил и что было сил рванул назад. Оба они покатились по палубе, а в следующий миг произошло столкновение. Затрещали ломающиеся доски, люди попадали с ног. Сила толчка швырнула Катона вперед так, что он приложился шлемом о носовую перегородку, вскрикнул от боли, а когда обернулся к своим людям, то увидел, что большинство его людей уже вскочили и с оружием в руках спешат к сходням. Правда, не обошлось без потерь: нескольких приложило так, что они лишились чувств, кому-то переломало конечности, а снизу доносились стоны и ругательства гребцов, которых посшибало с их скамей.

Феликс уже стоял на ногах и протягивал Катону щит.

— Вот, командир. Вставай.

Пока центурион тряс головой, пытаясь справиться с ошеломлением и болью, оптион направил людей к «ворону». Трирема налетела на пиратское судно под углом, но люди Миниция у кормовой мачты уже перебрасывали на его борт крючья, чтобы стянуть корабли вместе. Выпрямившись и подняв щит, Катон осторожно приблизился к носу и взглянул вниз. Таран пробил деревянный корпус пиратского судна, войдя внутрь на четыре, если не больше, локтя: вода, бурля и клокоча, вливалась в пробоину. Уловив движение слева, он пригнулся, и легкий дротик с резким стуком отскочил от края его щита.

Пираты на передней палубе уже тоже оправились от столкновения: часть из них развернулась, чтобы с оружием в руках встретить атакующих, но остальные ринулись на «Трезубец». Катон понял, что пиратский триерарх — человек сообразительный и хладнокровный, и понял, что может одолеть защитников «Трезубца», прежде чем им на выручку поспеют бойцы с триремы. Катон видел, что Макрон с парой десятков человек отчаянно защищаются, сбившись в тесный круг у мачты.

— Спускайте мостки! — закричал Катон. — Скорее!

Пока люди Миниция, налегавшие на троса крючьев, постепенно подтягивали трирему к пиратскому кораблю, команда «ворона» привела в действие свое устройство. Подвесные мостки со скрипом поднялись над бортом «Спартанца», преодолели полосу воды между судами, и их тень пала на пиратскую палубу.

— Отпускай! — крикнул Феликс.

Как только бойцы отпустили канаты, тяжелые железные зубья, торчавшие снизу из мостков, с треском пробивая и расщепляя настил, обрушились на вражью палубу, и корабельная пехота с торжествующими криками устремилась по ним вперед. Несколько метательных копий и стрел полетело им навстречу, но угодили в защитное деревянное ограждение, не причинив атакующим вреда. Феликс, стоя у края мостков, погонял людей.

— Вперед! Шевелитесь, лентяи, а то для вас и дела не останется! Живо!

Выхватив меч, Катон буквально втиснулся в плотный людской поток, скатывавшийся с триремы. Часть его людей устремилась к носу пиратского корабля, сметая противников со своего пути. Катон повернулся к корме, где собралась небольшая группа крепких, хорошо вооруженных людей.

— Эй вы! — призвал он пехотинцев, оказавшихся с ним рядом на абордажных мостках. — За мной!

Они направились к корме, расчищая себе путь среди обломков такелажа. Палубные решетки были откинуты, и, заглянув вниз, Катон увидел, что скамьи гребцов пусты. Все они, бросив весла и похватав оружие, перебрались на «Трезубец», в то время как внизу уже поблескивала вливавшаяся сквозь пробоину вода. Кучка людей перед ними сомкнулась теснее, прикрываясь от римлян круглыми щитами. Времени для перестроений и тактических маневров не было. Набрав побольше воздуху, Катон что было мочи заорал: «Бей!», пригнулся за щитом и устремился на пиратов.

По обе стороны от него бойцы сошлись с врагами вплотную: резкие выкрики перемежались с лязгом стали. Один из пиратов с диким криком устремился на Катона. Яростный удар обрушился на его щит, тяжелая фальката взлетела вверх в мощном замахе, чтобы обрушиться на шлем центуриона.

Катон вскинул свой меч, со звоном парировал удар и, прежде чем пират успел замахнуться снова, резко ударил его рукоятью в оскалившуюся в рыке физиономию. Голова противника дернулась, тот охнул, из глубокого рассечения на лбу брызнула кровь. Не теряя времени и не давая врагу опомниться, Катон отдернул руку и нанес еще один удар по лицу, но уже клинком, полоснув по переносице и глазам. Пират с криком отлетел к бортовому ограждению. Резким ударом щита Катон столкнул его за борт и повернулся к другому противнику.

Коренастый, широкоплечий мужчина со светлыми, выбивавшимися из-под кожаной шапочки волосами стоял в низкой стойке и, прищурившись, отслеживал движения римского центуриона. Когда он, подняв острие своего меча, сдвинулся на скользящий шаг вперед, Катон напрягся, ожидая взрывной атаки. Но ее не последовало: пират вдруг остановился и удивленно уставился на свою грудь, откуда, пробив кожаную безрукавку, выступило окровавленное острие меча. Колени под ним подогнулись, и он повалился вперед. Стоявший позади него боец корабельной пехоты с удовлетворенной ухмылкой вырвал клинок из спины поверженного врага. Катон открыл рот, чтобы поблагодарить воина, но в этот миг сверкающая полоса стали обрушилась на шею бойца с такой силой, что его голова отлетела на несколько локтей и покатилась по палубе. Пират с торжествующим ревом прыгнул навстречу Катону, снова занося меч в широком замахе.

Катон вскинул щит, и рубящий удар пришелся по его обитой металлом кромке, рассыпав искры и отбросив Катона к ахтерштевню. Пират чуть отступил, готовясь обрушить новый удар, а центурион, быстро оглядевшись, к своему ужасу, обнаружил, что других римлян на этом участке палубы пиратского корабля нет. Все бойцы, последовавшие за ним, лежали, распростертые, на досках, среди тел поверженных врагов. Центурион остался один против двух пиратов.

Один из них, темнокожий толстяк, вращал над головой длинный клинок. В нескольких локтях от него стоял другой пират, тощий и смуглый, в чешуйчатом панцире, с небольшим круглым щитом и сверкающим кривым мечом, с которого на выбеленный солнцем палубный настил капала кровь. Глаза Катона метались от одного противника к другому; он принял низкую стойку, готовясь отразить атаку.

Худощавый пират выкрикнул приказ, и длинный меч со свистом рассек воздух, взлетев над головой Катона. Центурион резко присел, и клинок по инерции глубоко вонзился в ахтерштевень. Так глубоко, что его заклинило, и толстяк надсадно закряхтел, пытаясь высвободить свое оружие. Но прежде чем Катон успел воспользоваться обретенным преимуществом, пират помоложе устремился вперед, осыпая римлянина градом яростных ударов. Толстяк тем временем подобрал с палубы другой меч, и молодой пират, тяжело дыша, отступил.

Катон понимал, что находится в отчаянном положении, и в его мозгу промелькнула мысль, что спасением для него мог бы послужить прыжок за борт. Однако ему было понятно и то, что тяжесть доспехов мигом утянет его на морское дно. Ему не осталось ничего другого, как, сжимая меч и выставив перед собой щит, ожидать следующей атаки.

— Командир! — раздался вдруг, перекрывая шум шедшего на соседнем корабле боя, голос Феликса. — Вниз!

И Катон, и оба его противника услышали свистящий звук одновременно, но только римлянин осознал опасность своевременно: он бросился на палубу и прикрылся щитом. Град свинцовых ядер обрушился на палубу, молотя по доскам: несколько зарядов угодили и в атаковавших центуриона пиратов. Оба они с криками упали на палубу.

— Стоп! — скомандовал Феликс своим пращникам.

Катон выждал, удостоверившись, что обстрел прекратился, и взглянул на двоих недавних противников. Толстяк, которому ядро раскроило череп, был уже мертв. Его молодому соратнику заряд размозжил лопатку и сломал пару ребер. Он задыхался, из уголка его рта вытекала кровь, но, бросив взгляд на Катона, он потянулся к рукояти выпавшего меча. Центурион пинком отшвырнул оружие подальше и, склонившись над пиратом, спросил по-гречески:

— Ты вожак?

Раненый ничего не ответил, лишь злобно воззрился на Катона и плюнул ему в лицо кровавой слюной. Центурион вытер плевок.

— Ну, дело твое.

Катон поднял меч для завершающего удара: пиратский вожак зажмурился и дернулся. Улыбнувшись, центурион направился обратно к абордажным мосткам, у которых толпились последние бойцы Миниция. Почти две центурии корабельной пехоты собрались на тесном корабельном пространстве, так что Катону пришлось протискиваться сквозь толпу, ища Миниция и оптиона Феликса.

— Надо действовать быстрее. Эта посудина тонет, да и остальные вряд ли продержатся на плаву долго. Вперед!

Катон протолкался к носу, откуда кучка бойцов перестреливалась с пиратами, находившимися на «Трезубце». Прыгать через разделявшее их узкое водное пространство, чтобы сойтись врукопашную, не рвались ни те, ни другие.

— Назад! Расчистить пространство! — крикнул Катон, расталкивая людей так, чтобы у бойцов возле борта появилась возможность произвести эффективный замах. Выхватив у одного из них копье, он метнул его в пиратов и выкрикнул приказ: — Метать копья! Расчистить палубу!

Корабельные пехотинцы, вооруженные метательными копьями, пустили в ход свое оружие. С такого расстояния промахнуться было невозможно, и пираты, которым не хватило разумения мигом пуститься в бегство, оказались словно насаженными на вертела. Как только палуба соседнего корабля очистилась от врагов, Катон взобрался, балансируя, на бортовое ограждение и, прыгнув, тяжело приземлился на палубу «Трезубца». Тут же вскочив на ноги, центурион подхватил щит и взмахнул мечом, призывая бойцов:

— Сюда! За мной!

Не дожидаясь и не оглядываясь, он устремился вперед, туда, где продолжалась схватка у мачты.

Некоторые пираты, осознав новую угрозу, развернулись навстречу волне римской корабельной пехоты, а за их спинами гремел голос Макрона, подбадривавшего своих и поносившего последними словами пиратов. Катон улыбнулся, но тут же стиснул зубы и, выставив перед собой щит, налетел на ближайшего пирата. Толчок отдался по его руке до самого плеча. Тут же отдернув щит, центурион сделал выпад мечом, отбил в сторону пытавшийся парировать удар клинок врага и вонзил острие противнику в живот. Вырвав его, он ударил сложившегося пополам пирата щитом, сбив его с ног, и устремился на следующего врага. Им оказался гигант, вооруженный боевым топором и метнувшийся навстречу центуриону с пронзительным боевым кличем. Удар топора, со страшной силой обрушившийся на щит, заставил Катона пошатнуться, и пока он восстанавливал равновесие, пират успел размахнуться снова. На сей раз он нацелил топор вниз, с намерением подрубить римлянину ноги. Катону пришлось отскочить назад, а великан с торжествующим ревом вознес топор высоко над головой. Сзади наседали свои, так что отступать Катону было некуда. В последний момент он пригнулся, проскочил под ударом и боднул пирата в лицо железной крестовиной шлема. Тот рухнул без чувств.

Римляне наседали, рубили, кололи, и пираты не выдержали этого яростного напора. Они дрогнули, подались назад, а потом повернулись и бросились кто куда, в нелепой надежде укрыться от преследователей. Но бежать было некуда, и в конечном счете все они полегли под безжалостными ударами. Некоторые бросали оружие и молили о пощаде, но римские бойцы, которым пришлось идти в атаку через тела убитых пиратами товарищей, были не в том настроении, чтобы брать пленных.

Когда Катон отступил из гущи сражения, чтобы перевести дух и оглядеться, он увидел, что сражающихся врагов осталась лишь горстка и они зажаты близ мачты между бойцами Катона и уцелевшими воинами из центурии Макрона. Когда последний пират пал, Катон стал проталкиваться вперед, желая удостовериться, что его друг цел.

То, что творилось у мачты, потрясало. Вся палуба пропиталась кровью, мертвые тела римлян и пиратов валялись вперемешку, а в самом центре всего этого, у подножия мачты, сбились в тесный кружок около дюжины израненных, выбившихся из сил бойцов. Макрон, весь в крови, продолжал яростно озираться по сторонам, пока наконец не увидел Катона. На его физиономии медленно расплылась улыбка.

— Какого долбаного хрена ты так долго тянул?

Нахлынула волна облегчения, и Катон рассмеялся:

— Если это вся твоя благодарность, в следующий раз я вообще не стану встревать.

— Ну ты скажешь!

Вытерев клинок о плащ одного из павших пиратов, Катон вложил его в ножны, протянув руку, пожал Макрону запястье и сказал:

— Ладно, во всяком случае, мы встретились. А сейчас надо идти.

Макрон нахмурился.

— Идти?

— Надо убираться с корабля.

— Это еще зачем? Мы ведь расколошматили этих недоносков.

— Корабль тонет. Точнее, все три, сцепленные вместе. Пошли.

Не дожидаясь ответа Макрона, Катон повернулся к остальным бойцам и, набрав побольше воздуху, крикнул:

— Ребята, живо обратно на «Спартанца»! Шевелитесь!

Приметив в нескольких шагах малого, обшаривавшего тело богато одетого пирата, центурион шагнул к нему и пинком отшвырнул от трупа.

— Некогда заниматься мародерством! Эй, оптион! Проследи, чтобы никто не мешкал.

Бойцы стали отходить туда, где пиратский таран засел в борту «Трезубца», и перебираться обратно, помогая раненым товарищам. Однако происходило все это медленно, и Катон в раздражении ударил себя кулаком по бедру. Макрон, видя это, покачал головой, глядя на друга с кривой улыбкой.

— Чем ты так недоволен, а?

В этот миг воздух наполнил глубокий, стонущий звук, и палуба под ногами качнулась так, что Катон едва устоял, а выравнявшись, кивнул в сторону корабля, протараненного «Трезубцем».

— Вот! Чего я и боялся.

Палубу судна уже захлестывало водой, а спустя момент море сомкнулось над бортовым ограждением. Тонущий корабль увлекал за собой и «Трезубец». Рангоут трещал от напряжения, корпус содрогался. Бойцы, чувствуя, что конец близок, бросились, толкаясь и теснясь, искать спасения на другом пиратском корабле. Но тут послышался страшный треск, палубный настил «Трезубца» позади носа проломился, словно снизу, из глубины, по корпусу нанес удар кулак великана. В пробоину тут же хлынула вода, корабль накренился, палуба вздыбилась. Остававшиеся на «Трезубце» люди хватались, кто за что мог. Катон отбросил щит и изо всех сил вцепился обеими руками в борт. На палубе еще оставались раненые, и их стоны переросли в крики ужаса: они были беспомощны перед лицом неминуемой гибели. На какой-то миг ледяные клещи страха сжали и сердце Катона. Затем он увидел Макрона, тоже цеплявшегося за борт в нескольких локтях от него. Заметив его взгляд, друг подмигнул ему и сказал:

— Самое время сваливать, я так понимаю.

Почти все бойцы обоих центурионов уже убрались с гибнущего судна, перепрыгнув с его борта на соседнюю палубу, где были благополучно подхвачены руками товарищей. Ожидая, когда последние римляне покинут «Трезубец», Катон и Макрон услышали крик, раздавшийся на палубе пиратского корабля, и Катон, оглядевшись, понял, что судно погружается, увлекаемое под воду совокупным весом двух остальных. Передняя палуба уже просела почти до уровня воды. Потом волна прокатилась по палубе биремы, обдав Катону ноги.

— Дерьмо! — пробормотал он. — Это в наши планы не входило.

Глава двадцатая

— Да не стой ты, на хрен, столбом! — заорал Макрон. — Прыгай!

На глазах Катона его друг взобрался на борт, выпрямил ноги, балансируя, чтобы не упасть, и, прыгнув через водный просвет, уцепился рукам за бортовое ограждение у носа соседнего корабля. Бойцы тут же схватили его за руки и втянули на переднюю палубу. Между тем вода уже дошла Катону до талии, и он понял, что «Трезубец» вот-вот пойдет ко дну.

— Командир! — раздался оклик позади.

Катон оглянулся через плечо и увидел молодого корабельного пехотинца, цеплявшегося за борт одной рукой. Вторая беспомощно болталась на нескольких сухожилиях из-за страшной, глубокой раны в плече. Он смотрел на Катона с мольбой во взоре, но, увы, предпринимать что-либо было уже поздно. На глазах Катона вода сомкнулась над «Трезубцем», и молодой боец исчез в окрашенном кровью водовороте. Но это страшное зрелище пробудило в Катоне жажду жизни. Он взобрался на ограждение и прыгнул на соседний, приподнимавшийся над водой на несколько локтей корабль. Столкновение выбило из его легких весь воздух, но пальцы судорожно вцепились в борт, а спустя мгновение сильная рука схватила его за запястье, подтянула наверх и перекинула через борт. Катон свалился на палубу.

Макрон стоял над ним, тяжело дыша.

— В следующий раз не хрен тянуть. Сказал я тебе — прыгай, так и прыгай!

— Я думал, мне надо спросить, высоко ли подскакивать.

Макрон вперил в него взгляд.

— Парень, шутки-прибаутки хороши, но в подходящее время, а не сейчас. Двигаем!

Он схватил Катона за предплечье и поднял на ноги.

За бортом молодой центурион еще мог разглядеть очертания уходящего под воду «Трезубца». Но его сцепка с пиратским кораблем никуда не делась, и спустя несколько мгновений, послышался страшный треск: вес тонущего судна выламывал засевший в корпусе таран. Палубу под ногами римлян встряхнуло, кусок обшивки, так и оставшись насаженным на таран, выломился из корпуса биремы, и «Трезубец», более ничем не удерживаемый, ушел в темные морские глубины. На поверхности среди обломков осталась горстка барахтающихся, зовущих на помощь людей. Макрон оттащил друга от борта, и центурионы поспешили к перекидным мосткам, по которым их бойцы торопливо поднимались на надежную, безопасную палубу «Спартанца». Что же до пиратского корабля, то, даже освобожденный от веса «Трезубца», он был обречен. Вода устремилась в пробоины, быстро заполняя проседавший корпус, и поблескивала уже неподалеку от решетки главной палубы. Потом судно накренилось, вода перехлестнула через левый бимс, и крен сделался еще сильнее.

Макрон свободной рукой обхватил основание передней мачты.

— Корабль опрокидывается, — понял Катон. — Быстро! Через борт!

Макрон уставился на него в недоумении.

— Через?..

— Это наш единственный шанс!

Зацепившись ногой за основание мачты, Катон расстегнул поясной ремень, кряхтя от напряжения, стянул через голову панцирь и швырнул на палубу. Доспех тут же заскользил вниз и плюхнулся в воду.

— Давай и ты!

Пока Макрон избавлялся от оружия и доспехов, Катон цеплялся за мачту. Остальные бойцы уже поднялись на борт «Спартанца» и теперь выбирали трос, чтобы отцепить мостки от пиратского корабля и вернуть на трирему.

— Готово! — Макрон бросил под ноги кольчугу. — Я первый. Ты за мной: надо, чтобы эта посудина, перевернувшись, нас не накрыла.

Каркас судна трещал и стонал от напряжения, и когда крен усилился еще больше, Макрон соскользнул в воду, уже накрывшую бортовое ограждение. Плюхнувшись, он тут же развернулся и вскинул руки, чтобы подстраховать друга. Катон нервно сглотнул, отпустил мачту, съехал по палубе и налетел на Макрона. Оба они оттолкнулись от борта, и на них накатила морская волна. Катона тут же накрыло с головой: уши его наполнились приглушенным шумом собственного надсадного кряхтения, сопровождавшего его отчаянные попытки вынырнуть на поверхность. Рядом появилась смутно осознаваемая тень: рука крепко схватила его за предплечье и потянула наверх, навстречу мерцающему свету.

Макрон с Катоном вынырнули на поверхность, отчаянно глотая воздух. Недалеко впереди виднелся выветренный борт «Спартанца», отсюда, с воды, казавшийся высоченным, как дом. Позади оглушительно били волны, потом на центурионов пала тень. Оглянувшись, Катон увидел темный, поблескивающий корпус пиратского судна, вот-вот готового перевернуться.

— Плывем! — отплевываясь, прокричал он. — Плывем туда.

Оба отчаянно устремились к триреме, неловко дергая в воде обутыми в сапоги ногами. Уши заполнил шум падающей воды, и на миг течение догнало Катона, но он подналег, старясь не отставать от Макрона. А в следующий миг пиратский корабль перевернулся, подняв фонтан брызг и взметнув волну, которая подхватила обоих и пронесла на несколько локтей вперед, к триреме.

Оглянувшись, Катон увидел выступавшее над водой темное, покрытое, как скала, наростами корабельное днище. Макрон выплюнул попавшую в рот соленую воду и убрал со лба мокрые волосы.

— Дерьмо! Совсем близко!

— Слишком близко, — пробормотал Катон, ожесточенно дрыгая ногами, стараясь удержать голову как можно выше над поверхностью и, в свою очередь, выплевывая морскую воду. — Тьфу! Только для рыб и годится! — Он поднял руку и, замахав ею, закричал смотревшим на них с борта триремы людям: — Веревку! Бросьте нам веревку, живее!

Чтобы оставаться на плаву в тяжелых, промокших шерстяных туниках, Макрону с Катоном приходилось беспрерывно совершать энергичные движения руками и ногами. Конец сброшенной с триремы веревки упал в воду на небольшом расстоянии от них: Макрон протянул руку, и его пальцы крепко сжали шершавый конопляный трос.

— Тяни легонько! — крикнул он, и веревку начали осторожно выбирать. Она натянулась, а тем временем с борта спустили абордажную сеть. Двое матросов ловко соскользнули вниз, и каждый протянул руку барахтающимся в воде командирам.

— Какого хрена вы ждете? — заорал Макрон. — Ниже давайте, нам до вас не достать!

Помедлив, матросы плюхнулись в воду и помогли Макрону с Катоном ухватиться за сеть. Спустя несколько мгновений оба центуриона уже стояли на палубе, тяжело дыша. Вокруг них растекались лужи. Альбин, глядя на них, с шутливым неодобрением качал головой.

Убрав лезшие в глаза мокрые волосы, Катон оглядел окружавшие «Спартанца» корабли, некоторые из которых сошлись вплотную в битве. Более половины бирем оставались на плаву и, похоже, в руках римлян. Один из пиратских кораблей был подожжен зажигательной смесью и теперь полыхал от носа до кормы: над ним поднимались клубы черного дыма.

Еще один, видимо, получив пробоину, явно погружался в воду. Остальные пиратские суда спешили выйти из боя и, лавируя между поврежденными и перевернутыми корпусами и уцелевшими римскими кораблями, уйти в открытое море. Причина их бегства была очевидна: надвигавшийся флагман префекта, за которым следовали остальные тяжелые корабли. Тем временем трирема Телемаха, так и оставшаяся недостижимой, уходила в сторону, в обход основных сил римского флота, к другому флангу, где небольшая группа пиратских судов устроила основательную встряску перегруженным биремам римлян.

— Хвала богам, все кончилось, — пробормотал Катон, потирая лоб.

— Ничего не кончилось, — тихо отозвался Альбин. — Только прервалось, причем ненадолго. Они перегруппируются и будут вертеться вокруг флота, выжидая момент для внезапного, быстрого удара, как горные волки вокруг стада овец. И если мы не доберемся до суши к сумеркам, они приблизятся под покровом темноты и начнут нападать на слабые суда прямо у нас под носом.

— Сигнал с флагмана! — раздался крик с мачты.

Альбин поднял голову к наблюдателю.

— Что приказано?

— Всем кораблям строиться за «Гором».

В то время как крупные боевые суда покачивались на волнах, корабли поменьше устремились вперед, под защиту квинквиремы. Триерарх «Гора», стоя на передней палубе с рупором, принялся выкрикивать приказы, которые по цепочке передавали с корабля на корабль, пока каждый из них не поднял вымпел в знак того, что приказы приняты к исполнению. Флагман по-прежнему двигался впереди, но на сей раз триремы выстроились позади него растянутым ромбом. Внутрь него, под охрану, собрались по большей части легкие суда, в той или иной степени пострадавшие в недавней схватке. Повсюду виднелись рваные паруса, поврежденная оснастка, а порой тянувшиеся по бортам из шпигатов красные полосы.

Построившись, флот двинулся по морю к все еще скрытому за горизонтом Иллирийскому побережью. Битва вконец вымотала гребцов, и корабли поставили паруса; триерархи молились о том, чтобы северный бриз продержался подольше.

Пираты, перегруппировавшись, пустились вдогонку за неповоротливым противником. Их темные треугольные паруса маячили с обеих сторон от римского строя: как и предвидел Альбин, они выжидали удобного момента, чтобы нанести удар. То и дело один из них менял курс и шел на сближение с римлянами, норовя проскочить в просвет между триремами. Правда, пока это не удавалось: римские дозорные вовремя замечали опасные маневры, и триремы сближались, перекрывая пиратам путь.

С течением времени небо расчистилось до безукоризненной, незапятнанной синевы, ветерок устоялся. Два флота продолжали движение по морю, причем пираты дважды предпринимали прорыв. Однажды два их вертких суденышка, сумев обогнуть тяжелые триремы, атаковали с двух сторон уже поврежденную и отставшую от остальных примерно на полмили бирему. Они взяли ее на абордаж, перебили команду, вытащили из трюмов все, что могло представлять ценность, подожгли судно и ушли в море, оторвавшись от триремы, которая повернула было на выручку попавшему в беду кораблю. Более того, совершая этот маневр, трирема открыла брешь, позволив пиратам совершить новую атаку и протаранить римский корабль. Их обратили в бегство, но корабль получил пробоину, и римлянам пришлось перевести команду и перегрузить часть припасов на другие суда, а остальное, вместе с поврежденной посудиной, пошло ко дну.

С палубы «Спартанца» Макрон с Катоном, как и остальная команда, созерцали разыгрывавшуюся над колышущимися волнами драму. Несмотря на понесенные жертвы, Катон мысленно восхищался тем, как ловко устроил Телемах эту ловушку. Его разведка сработала превосходно, позволив ему напасть на Вителлия и его флот в самом уязвимом положении, и Катон был уверен, что здесь не обошлось без предательства. Чем еще можно было объяснить столь уверенные действия пиратов, обычно серьезно уступавших императорскому военному флоту и количественно, и качественно? Задолго до сближения с римскими судами они знали о своем превосходстве в маневренности и даже сейчас использовали любую возможность довести атаку до конца, не дожидаясь ночи, когда темные силуэты снующих между римскими кораблями легких суденышек станут невидимы для трирем.

Правда, восхищение Катона Телемахом развеялось, стоило ему подумать о последствиях этого бедственного столкновения. Оно обернется потерями сотен жизней, не говоря уж об огромном количестве припасов и оборудования, столь необходимых Вителлию, чтобы развернуть кампанию после высадки в Иллирии. Более того, возможно, потери уже столь велики, что от операции придется отказаться.

Впрочем, стоило этой мысли зародиться, как Катон тут же выбросил ее из головы. Он знал Вителлия достаточно хорошо и понимал, что префект не допустит такого удара по своей репутации. Бывало, высокопоставленных командиров отправляли в ссылку, а то и на казнь за оплошности меньшего масштаба. У Вителлия не было выбора: он вынужден был продолжать кампанию, хотя обстоятельства теперь складывались явно не в его пользу. Префект должен был привести своих людей к победе — либо к поражению и смерти. Для всех них существовали только две эти возможности, об отступлении не приходилось и помышлять.

Катон молча взирал на то, как в отдалении огонь поглощал бирему, и его наполняло тяжелое, мрачное предчувствие. Угрюмое настроение лишь усугубилось после того, как, ближе к вечеру, дозорный с мачты прокричал, что видит землю. Для него было очевидно, что даже благополучная высадка на берег всего лишь обозначит собой начало следующей, еще более опасной фазы проводимой Вителлием кампании.

Глава двадцать первая

Вителлий уставил палец вперед.

— Центурион Катон, каков был смысл той задержки, которую ты устроил?

— Командир?

Катон стоял навытяжку перед столом префекта в командном шатре. Сидевшие вокруг на табуретах старшие командиры внимательно и настороженно следили за происходящим.

— Не прикидывайся дурачком, юноша! Там, на море, во время стычки ты увел из строя половину моих трирем.

— Командир, мы должны были спасти легкие суда. Без нас неприятель порвал бы их в клочья.

— Возможно, но мы упустили шанс захватить Телемаха и закончить эту операцию одним ударом.

— Командир, у нас ведь даже не было уверенности в том, что он действительно находится на той триреме. Ведь в конечном счете он просто использовал ее как приманку, чтобы увести наши лучшие корабли от остального флота.

— Это все догадки, центурион. А тебе не приходило в голову, что атака на биремы могла быть маневром, призванным отвлечь значительные силы от защиты моего флагмана?

Катон пожал плечами.

— Командир, на войне все мы рискуем. В любом случае «Гор» и оставшиеся с ним рядом суда вполне могли отбить любую атаку. По моему убеждению, главная опасность грозила нашим биремам.

Вителлий смерил его злобным взглядом.

— По «твоему убеждению»? Здесь тебе не дискуссионное общество, а императорский флот. Каждый обязан выполнять приказы вышестоящих, а не вытворять что ему вздумается.

— Прошу прощения, командир. Я проявил инициативу, а с твоей стороны никаких отменяющих ее распоряжений не последовало. Кроме того, не приди эти триремы на помощь остальным кораблям, наши потери были бы гораздо выше… — Катон выдержал паузу, чтобы придать весу последним словам, и закончил фразу: —…чем имеющиеся.

Губы Вителлия сжались в тонкую линию. Он обвел взглядом командиров и увидел, что не только Макрон, но и большинство из них кивают, явно соглашаясь с молодым центурионом. Неизвестно, чем бы это закончилось, но снаружи раздался голос часового, а потом в шатер, сдвинув полог, нырнул писец со связкой табличек под рукой. Выпрямившись, он подошел к префекту, отсалютовал и доложил:

— Список потерь, командир.

Писец протянул таблички Вителлию, и тот махнул рукой, давая Катону понять, что разговор окончен. Пока префект просматривал список, Катон и остальные командиры сидели в молчании. Все они были вымотаны, поскольку даже после того, как, ближе к вечеру, корабли достигли залива, отдыхать особо никому не пришлось. Сначала им пришлось проплыть около мили вдоль берегового изгиба и обогнуть скалистый, окруженный нагромождением камней мыс, прежде чем взору открылось побережье, поросшее кустарником и чахлыми деревцами, к которому вплотную подступали крутые, поросшие густым лесом холмы, тянувшиеся в обе стороны, сколько мог видеть глаз. Недалеко оттуда находилось давно заброшенное поселение, развалины которого ныне мало отличались от простого нагромождения камней.

В то время как триремы встали на якорь на некотором расстоянии от берега, мелкие суда были вытащены на берег, после чего команды немедленно приступили к разгрузке припасов и снаряжения. Отряду морской пехоты под началом центуриона Макрона выпала нелегкая задача возвести возле мыса укрепленный лагерь. В отличие от легионеров бойцы, служившие на флоте, не имели навыка фортификационных работ, так что Макрон буквально выходил из себя, в то время как его люди надрывали спины. Им пришлось, не покладая рук, работать и после захода солнца, прежде чем, уже в колышущемся свете факелов, был выкопан оборонительный ров и насыпан земляной вал. В то время как основная масса бойцов исходила потом на земляных работах, вокруг места строительства были выставлены пикеты. Караульные настороженно всматривались в сумрак, ожидая, что дерзкие пираты могут продолжить свои нападения и на суше.

Как только триремы встали на якоря, образовав линию нос к корме, Вителлий отдал приказ установить на палубах и развернуть к морю метательные машины. Теперь, попытавшись атаковать римский флот, корабли пиратов попали бы под обстрел десятков катапульт и понесли тяжелейшие потери прежде, чем смогли бы приблизиться к триремам. Но Телемах не предпринимал таких попыток: его суда курсировали в отдалении, наблюдая за римлянами и дожидаясь захода солнца. Затем, когда горизонт осветился заревом заката, пиратский флот отошел дальше в море и удалился вдоль побережья, оставив потрепанного противника подсчитывать понесенные за день потери.

Префект Вителлий положил таблички и уставился на стол: весь облик обычно невозмутимого аристократа выдавал отчаяние. Катон едва не проникся к нему сочувствием, но тут же вспомнил, что во всех бедах прошедшего дня виновен сам префект. Малые корабли ни в коем случае нельзя было так перегружать припасами и снаряжением, большая часть которого теперь покоилась на морском дне. Если бы для этой цели собрали караван транспортных судов и повели его под охраной, все необходимое было бы доставлено на побережье, а любые попытки пиратов помешать транспортировке грузов — легко отбиты. Да, конечно, сбор и переход такого каравана занял бы больше времени, но зато это не пришлось бы оплачивать столь страшной ценой.

Однако, размышляя о том, что могло бы быть, Катон пришел к заключению, что виноват в случившемся не только префект. То, что его флот посреди дня подвергся атаке, не могло быть результатом несчастливой случайности. Даже если какой-то пиратский корабль заметил, как римский флот покидает Равенну, времени на то, чтобы он доложил об этом Телемаху, а тот успел собрать воедино свои суда и перехватить римлян в открытом море, в наиболее уязвимом положении, все равно бы не хватило. Телемах явно был предупрежден заранее.

Вителлий глубоко вздохнул и встал.

— Новости — как, я уверен, вы и сами понимаете, — отнюдь не радуют. Мы потеряли восемь бирем, а вдвое большее их число получили тяжкие повреждения. И одну трирему — у нее пробоина, и ей потребуется ремонт в доках. Кроме того, мы лишились большей части метательных и осадных машин. Провизия, по большей части, была погружена на триремы, так что голод, по крайней мере, нам не грозит. — Он слабо улыбнулся, но никто из командиров его не поддержал, и улыбка растаяла, когда префект, оставивший самые болезненные известия напоследок, продолжил: — Около восьмисот человек погибли вместе с кораблями; еще шестьдесят были убиты, а восемьдесят три на уцелевших судах получили ранения.

Катон оглядел других командиров и увидел на лицах большинства мрачную озлобленность. Людские потери были ужасны, и многие из присутствовавших лишились товарищей, которых знали годами. Но для Вителлия, напомнил себе Катон, это еще более тяжелый удар. Фактически он потерпел поражение, и скрыть этот факт, докладывая о ходе операции в Рим, ему не удастся. Правда, пока этот доклад достигнет Рима, будет прочитан да по нему примут решение и направят гонца к префекту, пройдет примерно месяц, за который Вителлий попытается выправить ситуацию.

— Это, на хрен, катастрофа! — послышался голос.

— Кто это сказал?

Никто не шелохнулся. Повисло молчание. Однако спустя момент поднялся Миниций.

— Это я сказал, командир. Озвучил то, что думают многие. Пираты задали нам основательную трепку, и ходят слухи, что тут не обошлось без предательства.

— Предательства?

Вителлий поднял бровь, сообразив, что он может обратить поиски предателя себе на пользу.

— Так точно, командир. Кто-то продал нас. Сообщил им, где нас искать.

Заявление ветерана было подхвачено хором гневных голосов, и он, чувствуя поддержку, продолжил:

— Надобно найти негодяя. И пусть он за все заплатит как следует. Долгой, мучительной смертью!

Командиры одобрительно закивали: некоторые стали высказывать конкретные предложения относительно расправы над еще не выявленным изменником. Вителлий переместился ближе к очагу, так что был ясно виден на фоне свечения, и поднял руки, чтобы унять гомон.

— Хорошо. Даю слово, как только мы найдем мерзавца, он ваш. Делайте что хотите, но с одним условием.

Большинством эти слова были восприняты с подозрением, и Миниций, прочистив горло, уточнил:

— Что за условие, командир?

— Вы обещаете мне, что его смерть будет настолько мучительной, насколько это только возможно.

Командиры с облегчением рассмеялись, а когда смех стих, Миниций торжественно кивнул. Воцарилось неловкое молчание, все ждали Вителлия. Наконец затянувшуюся тишину нарушил, прокашлявшись, Макрон:

— Командир, а что мы будем делать сейчас?

— Действовать согласно первоначальному плану, — твердо заявил Вителлий. — У нас достаточно кораблей, чтобы совладать с пиратами.

— Никак нет, командир! — Все обернулись к триерарху, подавшему голос из задних рядов. Альбин встал, так что все могли его видеть и слышать. — Нам нужно больше кораблей. Больше бирем.

— Это еще почему? — холодно отозвался Вителлий. — Судя по тому, что мне довелось увидеть сегодня, эти корабли более чем бесполезны.

Альбин покачал головой.

— Это несправедливо, командир. Люди на этих кораблях сражались превосходно и сделали все, что могли. В том, что преимущество было на стороне пиратов, их вины нет. А не измени мы курс и не приди к ним на помощь, я вообще сомневаюсь, чтобы у нас осталась бы хоть одна бирема.

Катон резко вздохнул и оглядел командиров. Вряд ли Альбин мог высказаться в адрес префекта еще более критично, и теперь все центурионы и триерархи ждали, как отреагирует Вителлий.

Некоторое время тот молча смотрел на Альбина, но потом кивнул и промолвил:

— Альбин, то, что ты сказал, звучит, спору нет, красиво, но все это общие рассуждения, а я хотел бы услышать конкретный ответ на свой вопрос: зачем нам больше бирем? Триремы, основная ударная сила нашего флота, в основном не пострадали. Если мы обрушим всю их мощь на пиратов, то быстро с ними покончим.

— Так точно, командир. Но лишь в том случае, если пираты будут сидеть на месте и ждать, пока к ним нагрянут триремы.

— То есть? — уточнил префект с нескрываемым раздражением. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ты ведь служил в легионах, командир?

— Что с того?

— Значит, достаточно хорошо знаком с тактикой. Легкие формирования нужны, чтобы отыскать противника и сковать его движения до подхода основных сил. Во всяком случае, так обстоит дело на море. Но мне кажется, вы и на суше поступаете так же.

— Конечно, на хрен, так же, — буркнул Макрон. — Мы что, в легионах, дураки, что ли? Уж во всяком случае, наши парни способны построить настоящий лагерь. — Макрон махнул рукой в направлении темневших валов. — А не эти долбаные кучки земли…

— Спасибо, центурион, — прервал его Вителлий. — У тебя все?

Альбин постоял с открытым ртом, явно желая продолжить свое обличение, но потом закрыл его и кивнул.

— Вот и хорошо, — промолвил префект. — Так, стало быть, нам нужны биремы?

— Никак нет, командир. Нам нужно больше бирем! И уж в крайнем случае не меньше, чем у пиратов. Я насчитал у ублюдков не меньше дюжины, и все они хорошо управлялись. А значит, на каждой хорошая команда и толковый триерарх. Честно говоря, командир, они нас превосходят. Поэтому нам нужно больше кораблей. Нам необходимо преимущество, чтобы при следующем столкновении с ними можно было рассчитывать на успех, — твердо заключил Альбин.

— Может, и так, но больше бирем нам взять неоткуда, — отрезал Вителлий. — Я не волшебник и не могу сотворить их из воздуха.

— Ты оставил шесть кораблей в Равенне, — указал Альбин.

Катон встал, прокашлялся и добавил:

— Кроме того, командир, это еще тысяча бойцов корабельной пехоты.

— Нет! — Вителлий в раздражении ударил себя рукой по бедру. — Я не оставлю Равенну без защиты. Если с городом что-нибудь случится, в Риме с меня снимут голову.

— В Риме могут решить сделать это и сейчас, как только узнают о сегодняшнем бедствии, — спокойно произнес Катон. — Но если мы хотим продолжить операцию против пиратов, нам потребуется каждый корабль и каждый человек, кого только можно использовать.

Вителлий шагнул ему навстречу.

— А что, если они нападут на Равенну?

— Командир, нам отдан приказ, — промолвил Катон, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. — Операция — прежде всего.

— А Равенна? — тихо спросил префект.

— Равенну придется предоставить ее участи, командир.

— Понимаю. Это твой совет. Зафиксировать его в письменном виде?

Катон стиснул зубы, чтобы не высказать вышестоящему свое презрение, сглотнул и произнес:

— Таков мой совет, командир. Он соответствует полученным приказам. Но решение принимать тебе. Сообразно рангу.

— Понятно.

Вителлий опустил взгляд и задумался. Остальные командиры тоже молчали, ожидая его решения.

Префект отдавал себе отчет в том, что находится в весьма затруднительном положении. Вителлий потерял примерно четверть своих сил, а также значительную часть припасов и снаряжения. Поход, начавшийся как демонстрация мощи, направленной на устранение возросшей пиратской угрозы, обернулся фактическим крахом, создававшим опасность дестабилизации всего региона. Если он прервет операцию, это будет однозначно воспринято как поражение, а император не отличался терпимостью по отношению к незадачливым военачальникам. Под угрозой окажется его карьера, а возможно, и жизнь. Вителлий нахмурился: по существу, карьера и была всем, что имело для него смысл в жизни: лишиться надежды на власть и богатство было равносильно смерти. А стало быть, о том, чтобы прервать операцию, не могло быть и речи. Это однозначно: кампания должна продолжаться.

Вопрос сводился к тому, хватит ли ему людских и материальных ресурсов для достижения успеха. Да, Вителлий понес урон, но если пираты в итоге будут разбиты, а свитки возвращены, это вполне загладит неудачное начало. А если удастся возложить вину за поражение на некоего предателя, то его вообще никто ни в чем не упрекнет. Главное — добиться конечного успеха. Но есть ли у него необходимые для этого силы? Такой уверенности у префекта не было. Альбин явно в этом сомневался, и, судя по лицам остальных триерархов, те тоже считали, что для успеха дела необходимо больше бирем. А ведь они, рассудил Вителлий, свое дело знают. Корабли и люди, оставшиеся в Равенне, могут почти возместить понесенные потери, но как можно оставить порт и военно-морскую базу вообще без защиты? Нужна уверенность в том, что пираты окажутся под таким нажимом, что не смогут позволить себе предпринять рейд на Равенну. Потому что, если это произойдет и они все же разорят город, на милосердие императора Клавдия Вителлию рассчитывать не придется.

Затем ему вспомнились слова Катона: напоминание о том, что перед ними стоит еще более важная задача, чем расправа с пиратами. Нарцисс приказал добыть свитки любой ценой.

Любой ценой…

Однако письменных приказов на сей счет Вителлий не получал. Иначе у него, на худой конец, была бы возможность в случае чего объяснить отзыв кораблей и людей из города полученными распоряжениями. Однако проклятый Нарцисс и здесь, как всегда и во всем, проявил осмотрительность и ум: вздумай Вителлий переложить вину на него, он не сможет представить никаких доказательств. Так же, как не сможет ничем оправдаться, если не сумеет добыть свитки.

Ему не осталось ничего другого, кроме как выбрать рискованную, но казавшуюся наиболее эффективной стратегию, как бы ни было трудно решиться на то, чтобы отдать необходимые приказы. Вителлий оглядел замерших в молчании командиров, и сердце его сжалось при виде их выжидающих взглядов. Он должен изложить им план действий, и после того как это будет сделано, пути назад у него уже не будет.

Префект прокашлялся, и все присутствующие замерли в напряженном внимании.

— Мы обязаны продолжить кампанию. Если нам не удастся разделаться с пиратами, кто знает, какую силу они смогут набрать. Это чревато полным удушением нашей торговли, чего никак нельзя допустить. Я согласен с доводами триерарха Альбина, считающего, что для успешного противостояния противнику нам необходимы достаточные силы, а потому намерен послать в Равенну одного из вас с приказом отправить сюда наши резервные силы и снаряжение.

Он оглядел собравшихся и, когда его взгляд задержался на худощавой фигуре Катона, решил, что этого малого желательно вывести из дела. Разумеется, Вителлий намеревался сделать все возможное, чтобы добраться до свитков, однако в этой ситуации перед ним могли открыться новые, непредвиденные возможности, и вовсе не нужно, чтобы агент Нарцисса заглядывал ему через плечо. Конечно, оставался еще и центурион Макрон, получивший то же задание, но старшего из двух командиров Вителлий не опасался, уж больно тот простодушен. А вот разделить эту парочку вовсе не помешает. Так что пусть Катон отправляется в Равенну.

— Центурион Катон!

Тот выпрямился.

— Да, командир.

— С рассветом ты отплывешь с Альбином на «Спартанце» в Равенну. Корабельная пехота останется здесь, чтобы на обратном пути вы могли принять на борт и доставить сюда пополнение. Твоя задача — привести сюда остальные корабли, бойцов, а также припасы и снаряжение взамен утраченного. Я прикажу писцу подготовить документ, удостоверяющий твои полномочия действовать от моего имени. Все ясно?

— Так точно, командир.

— Хорошо. В таком случае на сегодня все. Первую стражу несет центурион Макрон. За ним остальные, каждый в свою очередь. Все свободны.

Командиры поднялись и потянулись к выходу из шатра, к лагерным кострам своих подразделений. Катон, однако, задержался и кивнул Макрону, который, хоть и неохотно, присоединился к другу, когда тот подошел к префекту.

— Ну что еще? — раздраженно спросил Вителлий. — Быстрее, если можно. Я устал.

Макрон кивнул.

— Думаю, командир, на нашем флоте все устали.

— Ну, в чем дело? — повторил свой вопрос Вителлий, игнорируя его и обращаясь только к Катону.

— Почему ты отсылаешь меня за подкреплением, командир? Уж конечно, здесь от меня пользы больше. Особенно с учетом приказов, полученных от Нарцисса.

— Мне нужно отправить секретарю императора депешу, — невозмутимо ответил префект. — Доложить обо всем произошедшем. Нарцисс наверняка захочет знать все подробности. Ты должен будешь удостовериться, что мое послание благополучно доставлено в Равенну и отбыло в Рим.

— Почему я?

— Тебе я могу доверять. Любой из остальных, — он указал жестом на уходивших в ночь командиров, — может оказаться не столь уж верен императору. Как я могу доверить тайное послание для Нарцисса кому-то, кроме того, кто получил от него тайное задание? Что же до центуриона Макрона, то такие опытные командиры необходимы мне здесь на случай очередной вылазки этого мерзавца Телемаха.

Катон взглянул на префекта с холодной горечью во взоре, но затем отсалютовал.

— Я могу идти, командир?

— Конечно. — Не ответив на салют, Вителлий кивком указал в сторону палаток Катоновой центурии. — Сейчас в тебе надобности нет. Отдохни, поспи. Моя депеша будет готова к рассвету, когда «Спартанец» поставит паруса. — Он повернулся к Макрону: — Ну а тебе лучше отправиться к караулу.

Когда двое центурионов, уже покинув шатер, шли через лагерь, Катон, оглянувшись через плечо и убедившись, что никто их не слышит, тихо сказал:

— В мое отсутствие будь осторожен.

Макрон нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Да сам не знаю. Просто не доверяю ему.

— Тоже мне новость. Да этому ублюдку ни один человек в здравом уме не доверится. А что, по-твоему, он затевает?

Катон покачал головой.

— Понятия не имею. Просто вижу, что он по какой-то своей причине хочет нас разделить. И одно могу сказать с уверенностью: послание здесь ни при чем. Так что будь осторожен, понял меня?

Макрон улыбнулся:

— Ты говоришь прямо как моя матушка.

Катон поднял на него взгляд.

— Буду в Равенне: зайти к ней, передать от тебя привет? — Едва сказав это, Катон пожалел о том, что вообще открыл рот: на друга нахлынули воспоминания о случившемся в «Танцующем дельфине».

— Нет. Оставь это, — тихо сказал Макрон. — И вообще больше о ней не заговаривай.

Некоторое время они шли в молчании, потом Катон сменил тему.

— Не помешало бы найти изменника поскорее. Пока он не предал нас снова.

Макрон кивнул:

— Беда в том, что им может оказаться кто угодно.

— Это верно, — согласился Катон. — Но кем бы он ни был, у него должна иметься возможность передавать сведения пиратам. А это сужает круг.

Макрон улыбнулся: он почти слышал мысли Катона.

— Уже есть кто на уме?

— Не уверен пока. Но соображения насчет того, откуда начинать поиски, уже имеются.

Глава двадцать вторая

— Твои приказы.

Вителлий вручил Катону пергамент с печатью. Они стояли на берегу, и лодка уже дожидалась молодого центуриона, чтобы доставить его на борт «Спартанца», стоявшего в отдалении на якоре. Отсюда, с суши, очертания триремы лишь угадывались в первых лучах поднимавшегося над горными вершинами солнца.

— По прибытии в Равенну ты будешь иметь полномочия действовать от моего имени. Делай все, что необходимо, без промедления. Если кто-то из местных попытается тебе воспрепятствовать, будь безжалостен. Особые обстоятельства требуют особой решительности, понял?

— Так точно, командир.

— Прекрасно. — Вителлий вручил Катону маленький запечатанный пакет и, понизив голос, сказал: — Это мой доклад. Проследи, чтобы он был отправлен в Рим как можно скорее.

Катон принял пакет и спрятал его в свой вещмешок.

— Так, хорошо. Вроде бы все? — пробормотал Вителлий, кивнув сам себе. — Надеюсь увидеть тебя через несколько дней вместе с подкреплением. Тебе следует доставить его сюда при первой же возможности, не затягивая. Имей в виду: за любую неоправданную задержку с тебя будет спрошено.

— Я понял, командир, — отозвался Катон с холодным презрением.

— Да уж надеюсь, центурион. Было бы жаль вот так взять и положить конец нашей долгой неприязни. Впрочем, уверен, у меня скоро нашлись бы новые недруги.

Губы Катона тронула легкая улыбка.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, командир.

Вителлий напоследок смерил его долгим взглядом, потом повернулся и зашагал прочь. Как только префект исчез среди палаток, к Катону подошел Макрон. Двое командиров крепко пожали друг другу предплечья.

— Счастливого плавания, — ухмыльнулся Макрон. — Учитывая наш недавний опыт морских путешествий, тебе может потребоваться вся удача, какая только возможна.

— Думаешь, я этого не знаю? — улыбнулся в ответ Катон. — Макрон, коли нам вообще удастся пережить эту историю, можешь из меня дух вышибить, если я до конца жизни взгляну с одобрением хоть на какой-нибудь корабль.

— Да уж будь спокоен, не премину.

Катон улыбнулся. В этом капризном, переменчивом мире постоянство Макрона служило обнадеживающим фактором. Катон похлопал друга по плечу и повернулся к поджидавшей лодке. Он перебрался через транец, и матросы направили суденышко сквозь линию мягкого, шипевшего и пенившегося прибоя. Вытолкав лодку за черту прибоя, они забрались внутрь, взялись за весла и стали грести в направлении к темневшему в отдалении корпусу «Спартанца».

Обернувшись, чтобы бросить прощальный взгляд на друга, Катон увидел, что Макрон помахал рукой, повернулся и зашагал назад, туда, где между побережьем и темневшим массивом вала теснились палатки.

К тому времени, когда солнце взошло над горами, трирема уже вышла из залива и устремилась в открытое море. Небо над головой затягивали тучи, серые, со стальным отливом волны тяжело вздымались и опадали. Устойчивый ветер дул вдоль побережья, и, чтобы уловить его, моряки поставили главный парус под углом. Стоя на палубе, Катон приметил, что команда поглядывает на горизонт с опаской, как будто боясь, что едва трирема окажется в отдалении от основных сил римского флота, как в погоню за ней тут же устремятся пираты. Повернувшись, он медленно прошел к Альбину, выглядевшему столь же обеспокоенным, как и его люди. Видя это, Катон попытался изобразить то бесстрашное спокойствие, которое часто восхищало его в Макроне.

— Думаешь, они все еще там?

Альбин кивнул.

— Должны быть. Они наверняка оставили несколько судов следить за нами.

— Нам грозит опасность?

Альбин смерил его взглядом.

— В море всегда грозит опасность. И со стороны пиратов, и со стороны богов, и со стороны стихии.

Катон слабо улыбнулся.

— Я имел в виду врага.

— Да, знаю. Но море нынче неспокойное, а при такой волне мы, пожалуй, можем чувствовать себя увереннее, чем они. — Альбин взглянул на свинцовые тучи над головой. — Сейчас меня больше беспокоит погода. Есть опасение, что мы угодим в поддув.

— Угодим в поддув? — Катон поднял брови. — Это, похоже, какое-то флотское выражение, мне незнакомое.

На сей раз улыбнулся Альбин.

— Ладно, объясню. Дело пахнет бурей. Штормовой ветер, вздымающиеся волны. Жуть, да и только.

— Коли так, пусть лучше будет «поддув», — хмыкнул Катон, оглянувшись через плечо в сторону Иллирийского побережья, и обнаружил, что оно уже фактически пропало из виду; лишь линия гор еще окаймляла горизонт.

— Вижу парус!

Все взоры вскинулись к мачте, а потом переместились в направлении, куда указывала рука наблюдателя.

— Два… нет, три паруса!

Альбин сложил ладони у рта и прокричал:

— Куда они направляются?

После недолгой паузы наблюдатель с фатализмом, очевидным для всех на палубе, ответил:

— Наперехват нам, командир. Теперь они уже достаточно различимы: это те самые пираты.

— Ладно. Сообщай обо всех их маневрах! — Триерарх Альбин опустил руки, крепко сжал кулаки, а потом убрал их за спину, чтобы те не выдавали его состояние никому, кроме Катона и рулевого.

— Их три, — пробормотал Катон. — Этого достаточно, чтобы с нами справиться?

— Более чем, если ими хорошо управляют. Они поймают ветер и попытаются подойти к нам под углом.

— А мы можем от них уйти?

Альбин поджал губы, сопоставляя скорость своего корабля и пиратских судов.

— Нет, если только погода не ухудшится. Если этого не случится, они настигнут нас к полудню. Преимущество в числе и скорости на их стороне. Но им придется попробовать взять нас на абордаж: пытаться протаранить при таких условиях было бы опасно. «Спартанец» — корабль крепкий, борта имеет прочные, из отличного мореного дерева. — Триерарх горделиво кивнул. — Нет, им нас не продырявить.

Почувствовав в этих словах не просто браваду, но и некую толику уверенности, Катон, слегка успокоившись, перешел к борту и вместе с другими моряками стал всматриваться в даль, высматривая на горизонте пиратские паруса.

Не прошло и часа, как те появились: три маленьких темных треугольника, то возникающих, то пропадающих из виду в зависимости от того, поднимался или опадал на волнах боевой корабль.

Альбин озабоченно наблюдал за вражеским продвижением и, когда пиратские паруса оказались полностью в поле зрения, отдал приказ:

— Наверх! Развернуть два последних рифа!

В команде нашлись такие, кто уставился на него с недоумением, что, однако, не помешало им взобраться наверх, к главной рее, распределиться по ней поперек палубы и начать распускать узлы рифов. Парус, натянутый туго, как барабан, вырвал из их рук тяжелые, кожаные концы, а когда отвязанное полотнище заплескалось и захлопало на ветру, матросы подхватили их, подтянули и прикрепили к деревянным палубным клиньям. Напор был таков, что трирема сильно накренилась в наветренную сторону; Катон схватился руками за бортовое ограждение, глядя на пенящуюся всего в нескольких локтях внизу, чуть ли не заплескиваясь в весельные порты, морскую воду. Скорость заметно возросла, и через некоторое время Катон заметил, что расстояние между «Спартанцем» и пиратскими парусами, до сих пор неуклонно сокращавшееся, стало медленно увеличиваться. Он двинулся по наклонной палубе к триерарху, смахивая с лица брызги от рассекаемых корабельным носом волн.

— Это не опасно?

Альбин похлопал по корабельному борту.

— «Спартанец» выдержит, если только ветер не усилится. Тогда нам придется убрать эти рифы, если мы не хотим лишиться мачты.

Катон лишь хмыкнул, глядя на дрожащие от напряжения, туго натянутые ловившим в себя каждую крупицу северного ветра главным парусом снасти. Затем он снова оглянулся на пиратские корабли и хлопнул ладонью по борту, издав торжествующий возглас:

— Мы уходим от них!

Альбин кивнул:

— Да, но если маневр может проделать кто-то один, значит, сможет и кто-то другой. Смотри!

Он указал на пиратские корабли, и Катон различил крохотные фигурки, устремившиеся наверх, откреплять рифы от парусов. Вскоре после этого противник вновь начал сокращать дистанцию.

Катон повернулся к Альбину.

— И что теперь?

— Продолжим гонку. Пойдем по ветру и будем надеяться, что наш корабль лучше. — Он повернулся к рулевому: — Разверни по ветру!

— Есть, командир!

Пока нос корабля разворачивался в указанном направлении, Альбин выкрикивал приказы матросам, управлявшимся с парусом так, чтобы, когда ветер стал дуть прямо в корму, полотнище улавливало его целиком. Теперь, когда корабль шел прямо по ветру, на палубе его дуновение почти не ощущалось, зато то, как летела по волнам, то взбегая, то устремляясь вниз, трирема, вызвало у Катона радостное возбуждение. В кои-то веки ему удалось до известной степени понять, какие ощущения дарит море людям вроде Альбина и его команды. Потом он бросил взгляд за корму и увидел, что пиратские корабли тоже сменили курс и идут теперь прямо за «Спартанцем», отставая не больше чем на милю, и непроизвольно схватился за рукоять меча.

— Как скоро они нас нагонят?

Альбин прищурился, глядя на преследователей, и спустя мгновение ответил:

— Часа через четыре, если нам повезет. А уж до сумерек, это в любом случае.

В то время как корабли продолжали нестись по серой, с шапками пены, поверхности моря, ветер неуклонно усиливался, и скоро снасти уже буквально гудели от напряжения. Пройдя вперед, Альбин прикоснулся рукой к полотнищу, обеспокоенно присматриваясь к прочным парусным швам. Затем вернулся на кормовую палубу и взглянул на пиратов. Было очевидно, что те догоняют, а возможности для нового маневра с рифом в нынешней ситуации не было. А вот горизонт сзади пиратов затягивало серой пеленой, и небо над ним быстро темнело.

— Что там? — спросил Катон. — Собирается шторм?

— Скорее шквал. Дождь, ветер и все такое. Погоди…

Неожиданно лицо триерарха сосредоточенно напряглось: оценив дистанцию между «Спартанцем» и пиратами, он устремил взгляд дальше, туда, где позади преследователей быстро сгущался мрак, потом повернулся к Катону и ухмыльнулся:

— Возможно, нам повезет. Как только шквал нас настигнет, я сменю курс. В темноте наши приятели потеряют корабль из виду, так что появится возможность оторваться от них и уйти.

Вскоре завеса дождя догнала, а затем и поглотила пиратов, так что с борта триремы их больше не было видно. Команда разошлась по местам, готовая действовать, как только прозвучит приказ триерарха. За миг до того, как их настигла серая пелена, Катон ощутил мгновенное усиление, а потом перемену ветра. Главный парус затрепетал, издал громкий хлопок, но спустя мгновение ветер снова выровнялся, и натянувшиеся снасти снова загудели от напряжения.

Почти внезапно обрушился дождь: капли забарабанили по палубе, мигом образовав под ногами матросов поблескивающий ковер из брызг. Катон быстро запахнул плащ и набросил на голову капюшон, свободной рукой держась за бортовой поручень.

— Отпустить полотнища! — проревел Альбин, перекрывая шум шквала. — Рулевой! Поворачивай!

Трирема накренилась, снова беря курс на берег Италии. Главный парус затрепетал и захлопал, словно крылья огромной птицы.

— Наверх! Выбрать рифы!

Катон с тревогой смотрел, как матросы взбираются по канатам и расходятся в стороны, распределяясь по рее. Корабль раскачивался из стороны в сторону, и ему казалось, что в следующий миг моряков сбросит в бурлящее море. Как только все заняли свои места, триерарх проревел приказ, и матросы принялись подтягивать парус, пока не добрались до рифовых концов, ухватив которые быстро обмотали вокруг реи, закрепили и, вернувшись к мачте, стремительно соскользнули вниз, тяжело дыша от напряжения и возбуждения.

— Отличная работа, ребята! Теперь главное — оторваться как следует от этих ублюдков!

Под углом к шквалистому ветру трирема шла, раскачиваясь и кренясь, так что Катона снова замутило. Он бросился к борту.

— Не на ту сторону! — крикнул ему Альбин, указывая рукой в противоположном направлении. — По ветру!

Катон развернулся, прикрывая рот рукой, скользя, пересек палубу и успел подскочить к левому борту прежде, чем его начало выворачивать. Казалось, это продолжалось целую вечность: он стоял, изо всех сил вцепившись обеими руками в шершавое дерево и снова и снова извергая за борт содержимое желудка, который словно выворачивало наружу. Все это время его немилосердно поливало дождем, так что и плащ, и туника под ним промокли, и в конечном счете его, вдобавок ко всем радостям, стало еще и пробирать холодом.

По прошествии некоторого времени Катон заметил, что вокруг вроде бы посветлело, и дождь, хоть и не прекратился, уже не хлещет по его плечам с прежним неистовством. Подняв голову, центурион Катон огляделся по сторонам и увидел, что серый саван шквала уходит — а потом исчез, словно его и не было; умчался на юг столь же стремительно, как и обрушился на них. Дождь прекратился, и над морем воцарилась казавшаяся после недавнего буйства ветра и ливня неестественной тишина. Луч солнца, пробившись сквозь облака, высветил участок моря, по которому шел «Спартанец», и капли воды, стекавшей с оснастки, засверкали, словно алмазы. Утерев едкую слюну с уголка рта, Катон повернулся к Альбину.

— Ну как, удалось? Мы ушли от них?

Альбин пожал плечами:

— Пока не могу сказать. Подожди немного.

Оба командира перешли к ахтерштевню, внимательно озирая расчистившееся после ухода шквала море. Никаких признаков пиратов видно не было, и через некоторое время триерарх испустил глубокий, облегченный вздох, удовлетворенно кивнул, а потом взглянул на Катона с нервической улыбкой.

— Похоже, мы…

— Эй, на палубе! Вижу вражеские паруса!

Триерарх с центурионом повернулись к корме как раз в тот момент, когда из-за серой пелены уходящего шквала, примерно в миле позади, появились поблескивающие паруса пиратов. Морская болезнь Катона временно отступила, ей на смену пришла горечь отчаяния.

— Дерьмо! — Альбин стукнул кулаком по ахтерштевню. — Ублюдки угадали наш маневр. Кто бы там у них ни командовал, этот мерзавец умен и не совершает ошибок.

— Надо подготовиться к встрече, — промолвил Катон, чувствуя себя еще слишком плохо для того, чтобы самому принять командование. — Отдай пока нужные приказы. А я сейчас, только приду в себя.

Альбин кивнул и, повернувшись к команде, приказал морякам вооружаться и готовиться отбивать нападение. Катон продолжал следить за догоняющим «Спартанца» под полными ветра парусами врагом. Казалось, что пиратские корабли движутся быстрее, чем когда бы то ни было. А потом центурион заметил, что у них не подобран ни один риф, и мысленно проклял медлительность Альбина. Почему триерарх не посылает людей наверх, управляться с широким главным парусом «Спартанца»?

Альбин тем временем вернулся к нему, опасливо взирая на неуклонно догоняющих свою добычу хищников. На передних палубах пиратских судов уже теснились люди, и светившее с расчистившегося от туч неба солнце сверкало на их оружии и доспехах. Пираты держались вместе и, лишь когда подошли к противнику на максимальное расстояние выстрела из катапульты, раскрыли свой план атаки. Два корабля стали заходить триреме с правого борта, а один — с левого, чтобы взять ее в клещи и атаковать с двух сторон одновременно. Это означало, что защитникам придется разделить свои силы.

— Боевая тревога! Боевая тревога! — призывал Альбин, в то время как матросы торопливо вооружались, доставая из рундуков под передней палубой щиты и шлемы. Младшие командиры выстраивали своих людей вдоль обоих бортов триремы, но Катон понимал, что для успешного отражения атаки их слишком мало. Конечно, будь они подготовлены и обучены, как корабельная пехота, у них имелся бы шанс, но эти люди были в первую очередь матросами, а бойцами — даже не во вторую. Единственное, что играло на их стороне в предстоящей схватке, — это отчаянное желание выжить. Отступив от борта, Катон почувствовал, как что-то натянуло на шее, и раздраженно сбросил на палубу тяжелый, намокший плащ, крикнув ближайшему матросу, чтобы тот принес из каюты его шлем и щит. А сам повернулся к Альбину.

— Если со мной что-то случится, но «Спартанец» все же выиграет схватку, проследи за тем, чтобы депеши были отправлены в Рим. — Он похлопал по висевшему на боку вещмешку. — Если я почувствую, что наша гибель неминуема, то сам о них позабочусь. Но в любом случае они не должны попасть в руки врага.

— Я понял. Давай сделаем все, чтобы до этого не дошло.

Катон улыбнулся.

— Можешь не сомневаться, я заберу с собой столько врагов, сколько смогу.

— Можешь не сомневаться и насчет всех них, — молвил Альбин, кивая на своих моряков. — Они знают, что пощады от врага ждать не приходится.

— Ладно.

Говорить больше было не о чем, и триерарх с центурионом молча стояли бок о бок, в то время как пиратские корабли подходили все ближе и море оглашалось криками толпившихся на их палубах, уже готовых к абордажному бою разбойников.

Посланный в каюту матрос вернулся со щитом и шлемом. Катон спокойно надел и застегнул шлем и, взяв щит, перехватил его несколько раз, чтобы держать поудобнее.

— Ну ладно, сделаем все, чтобы они никогда не забыли людей со «Спартанца»…

Он еще не успел закончить фразу, как вдруг услышал на расстоянии громкий треск. Повернувшись на звук, к ближайшему из пиратских кораблей, Катон вдруг увидел, как его мачта содрогнулась, а потом выгнулась дугой. Парус и снасти были сорваны в сторону, словно их схватила невидимая рука великана. Обломки дерева, обрывки канатов и клочья парусины упали в море, а корабль резко развернуло так, что он встал бортом поперек дороги второму, полным ходом следовавшему за ним. Сворачивать в сторону было уже поздно: корабль, шедший сзади, с разгону налетел на передний и протаранил его. Толчок сбил с ног людей на обеих палубах.

Альбин оглушительно расхохотался и хлопнул Катона по спине.

— Видел ты когда-нибудь такое, а? Тупые ублюдки! Ох, да ты только посмотри!

Мачта второго корабля закачалась, а потом завалилась назад и рухнула прямо на валявшихся на палубе людей, породив новую волну криков и воплей.

Физиономия Альбина светилась радостью.

— Так им и надо, подонкам!

Катон, понимавший лишь то, что ситуация внезапно коренным образом изменилась, недоуменно спросил:

— Что случилось?

— Да то, что всегда случается, если набираешь в паруса слишком много ветра. Мачта не выдержала напора!

Третий корабль некоторое время шел прежним курсом, но вскоре его триерарх понял, что в одиночку трирему ему не захватить. Он сбросил скорость и развернул судно, направившись на помощь товарищам.

Альбин с нескрываемой радостью потирал руки.

— Думаю, сейчас самое время с ними покончить.

— Нет!

Альбин повернулся к Катону с удивленным видом.

— Прости, не понял?

— Оставь их.

— Оставить их? Но они не заслуживают пощады. Нам только и нужно, что повернуть и обрушиться на них. Да ты только представь, что с ними будет, когда они увидят, что мы идем на них!

Катон прекрасно понимал Альбина: после всего, что довелось пережить в предыдущий день, сокрушительное мщение виделось особенно сладким. Триерарх подался ближе и понизил голос:

— Послушай, центурион, мы ничем не рискуем. Слово даю… Жизнью своей могу поклясться.

Но Катон был неумолим.

— Нет. Мы не вправе испытывать судьбу. Я получил приказ отправиться в Равенну за подкреплением и не допущу ни малейшего риска без крайней необходимости. Наши товарищи рассчитывают на нас. — Чувствуя, что триерарха его слова не убедили, он попробовал прибегнуть к иным доводам: — Послушай, положим, мы развернемся и налетим на них, а они — у них ведь все равно не будет другого выхода — прорвутся к нам на борт. Их ведь больше, чем нас. А если мы погибнем, что будет с Вителлием и остальными?

Альбин перевел взгляд с Катона на пиратские корабли, с каждым мигом остававшиеся все дальше позади, и его лицо исказило горькое сожаление. На миг Катону показалось, что ему придется использовать власть. Внутренне напрягшись, он набрал воздуху, но, прежде чем успел заговорить, Альбин повернулся и крикнул своим матросам:

— Отбой боевой тревоги! Отбой!

Возбужденные, восторженные крики на палубе стихли, сменившись разочарованным ворчанием повернувшихся к своему триерарху матросов.

— Отбой! Вернуть оружие в рундуки! Все по местам! Живо! Шевелитесь, шевелитесь!

Приказы были подхвачены младшими командирами, и спустя несколько мгновений все, свободные от вахты, скрылись внизу, а палубная команда заняла свои места, ожидая дальнейших приказаний.

Альбин повернулся к Катону.

— Ну? Теперь доволен?

Центурион воздержался от резкого ответа и лишь молча смотрел триерарху в глаза, пока тот не отвел взгляд, снова обернувшись туда, где, теперь уже вдалеке, покачивались на волнах пиратские корабли.

— Альбин, — тихо промолвил Катон, — мы получили приказ. Наш долг выполнить его без малейшего промедления.

— Да знаю я, будь оно проклято… Мне просто хотелось задать жару этим подонкам.

— Еще задашь. Не сейчас, но скоро. Посмакуй эту мысль.

Альбин ответил ему коротким кивком, повернулся и молча зашагал по палубе, распугивая сердитым взглядом попадавшихся по пути матросов. Катон испустил легкий вздох облегчения, радуясь тому, что, как бы то ни было, но моряка удалось урезонить. Но в другой раз он его сдерживать не будет, и когда Альбин снова дорвется до пиратов, то пусть те просят пощады у богов, потому что от триерарха, жаждущего посчитаться с ними за товарищей, им ничего подобного не дождаться.

Неожиданный порыв ветра заставил Катона зябко поежиться: он насквозь промок, а теперь, когда возбуждение спало, понял, что еще и продрог. Затем его ударила страшная мысль: он торопливо сунул руку за спину и перетянул вещевой мешок вперед. Мешок потемнел от морской воды, а замерзающим пальцам пришлось изрядно повозиться с завязками, прежде чем он открыл клапан и заглянул внутрь. Свиток с приказами находился на месте, в кожаном футляре и, надо думать, остался достаточно сухим, а вот пакет с докладом Вителлия промок насквозь. Когда Катон потянул его из вещмешка, печать отвалилась и обертка чуточку приоткрылась. Внутри были видны восковые таблички с текстом донесения.

На миг он замер: первым его побуждением было сделать то, чего, как он знал, ему делать не следовало. Это было достаточно просто. Катон мог подождать до их возвращения в Равенну, а затем, пока оставшиеся биремы принимают на борт людей и припасы, улучить момент, чтобы прочитать донесение, вернуть печать префекта на место и отправить его Нарциссу в Рим. Так просто — и он сможет узнать, что на уме у Вителлия. А возможно, в тексте найдется и что-нибудь насчет свитков, что-нибудь, способное помочь ему понять, почему они ценятся выше стольких человеческих жизней. Правда, внутренний голос тут же напомнил Катону, что поступить таким образом — значит подорвать оказанное доверие, не говоря уж о том, что если факт прочтения им тайной государственной депеши откроется, это может быть чревато весьма печальными последствиями.

Но ведь, в конце концов, он имеет дело с Вителлием…

Тихонько выругавшись, Катон снова застегнул клапан, решив, что прочтет доклад, как только доберется до Равенны.

Глава двадцать третья

Население Равенны пребывало в ярости. У ворот морской базы собралась толпа, и люди в гневе осыпали злобными оскорблениями стоявших на караульных башнях над входом часовых. Сами ворота были закрыты, тяжелые задвижки в скобах. Катон благоразумно решил, что от толпы лучше отгородиться и избегать каких-либо контактов. Людей, которым не нравилась сложившаяся ситуация, можно было понять, но поделать с этим он все равно ничего не мог, поэтому действовал в соответствии с полученными приказами. На территории базы центурионы корабельной пехоты и триерархи остававшихся здесь бирем руководили спешными работами по погрузке провизии и снаряжения и скорейшей подготовке к отплытию.

Катон намеревался вернуться в Иллирию как можно скорее, невзирая на мольбы городского совета. Прибывшая к нему депутация потребовала объяснений в связи с тем, что город остается без защиты. Выслушав выступившего от имени местных властей высокомерного и самонадеянного, как все провинциальные чиновники, человека по имени Руф Поллон, Катон вежливо пояснил, что связан полученными приказами и ослушаться их не имеет права.

Новость быстро разлетелась по городу и порту, и скоро множество бездельников и завсегдатаев питейных заведений собралось у гавани, понося людей за закрытыми воротами многокрасочной бранью. Скоро к ним присоединились любопытные ребятишки, и, прежде чем настал вечер того дня, когда «Спартанец» доставил центуриона в Равенну, все широкое пространство между гаванью и складами было набито разъяренными горожанами.

— Может, мне взять центурию и разогнать их? — спросил центурион Метелл, стоя рядом с Катоном и глядя через зубчатый парапет стены на бушующую толпу. Катон обдумал предложение и покачал головой.

— В этом нет необходимости. Они скоро сами разойдутся, как только уразумеют, что попусту теряют время. Какой смысл вызывать в них еще большее озлобление, чем уже имеется?

— Звучит разумно, командир, — промолвил Метелл, стараясь скрыть разочарование. — Но, с другой стороны, надо бы преподать им урок. Они ведут себя непозволительно. С тех пор как появились эти пираты, они только и знают, что поносить да оскорблять нас.

— Пусть кто-нибудь другой преподаст им урок, — устало проворчал Катон. — Но не мы и не сейчас. Мы слишком заняты.

Метелл пожал плечами.

— Если ты так считаешь, командир…

— Я так считаю! — отрезал Катон. — Проследи, чтобы никто из твоих людей не вздумал провоцировать горожан. Наши бойцы находятся здесь, чтобы охранять ворота. Это все. Понятно? Я пошел к себе. Если обстановка изменится, немедленно меня извести.

— Есть, командир.

Центурионы отсалютовали друг другу, и Катон, повернувшись, спустился по узкой лестнице на мостовую позади ворот и, шагая через плац, бросил взгляд на военную гавань. Четыре биремы были пришвартованы к пристани; еще две стояли на якорях, ожидая своей очереди на погрузку. Поток людей, подгоняемых резкими криками командиров, беспрерывно двигался между кораблями и портовыми складами. При таком темпе погрузку удастся завершить к ночи, а стало быть, на рассвете корабли смогут отплыть в море. Северный ветер унялся, но дул равномерно, и если он продержится достаточно времени, Катон с подкреплением сможет вернуться к Вителлию через пять дней после отплытия «Спартанца» из Иллирии.

Но перед этим Катон собирался кое о чем позаботиться. Мысли его вернулись к докладу префекта, лежавшему сейчас на рабочем столе в здании его резиденции. Отдав необходимые распоряжения гарнизонным командирам, Катон вернулся в кабинет Вителлия и открыл распечатанный пакет, не забыв о том, чтобы сохранить в целости и сохранности льняную обертку и печать. Текст на табличках не пострадал от воды, и Катон, разложив их по порядку, приступил к чтению. Увы, текст оказался полной бессмыслицей. Слова не складывались во фразы да и сами представляли собой ничего не значащий набор букв. То есть, как сообразил он тут же, на самом деле очень даже значащий. Послание было зашифровано, что не вызывало удивления, учитывая возможность того, что по пути в Равенну оно будет перехвачено врагом.

Поняв, что имеет дело с шифром, Катон припомнил, что агенты императорского дворца предпочитают использовать так называемый код Августа — перестановку букв в алфавите согласно оговоренному ключу. Метод простой, но достаточно эффективный, чтобы уберечься от тех, кто с ним незнаком и не настолько сообразителен, чтобы подобрать ключ. Впрочем, последнее оказалось делом непростым: Катон потратил большую часть утра, пробуя различные способы однозначной взаимозаменяемости букв, и все впустую. Кодировка оказалась сложнее. Однако, уразумев это, он уже после полудня выявил-таки ключевые цифры: четыре, два и пять. Дальше дело пошло: с помощью торопливо набросанной копии алфавита центурион уже успел расшифровать все таблички, кроме последней.

В самом начале доклада префект, смекнувший, что городские власти не преминут обратиться в Рим с протестом, пояснял, что был вынужден оставить город и порт без военной защиты, поскольку только такие меры позволяли рассчитывать на скорую и решительную победу над пиратами. О состоявшемся морском сражении Вителлий докладывал кратко и утверждал, что пираты были отбиты с тяжелыми потерями для обеих сторон; это место Катон прочел с горькой усмешкой. Далее префект сообщал об имеющихся в его распоряжении силах и своих намерениях, но тут Катону пришлось оторваться от документов, поскольку Метелл послал за ним в связи с собравшейся у главных ворот толпой. Результаты недавней стычки с пиратами в докладе вульгарно искажались, а планы на будущее грешили избыточным оптимизмом, но решительно ничего зловещего там, во всяком случае, пока не обнаружилось. И к сожалению, ничего, способного пролить свет на тайну свитков, из-за которых уже пролилось столько крови.

Сейчас Катону не терпелось вернуться и закончить расшифровку, а потом он собирался предпринять рискованную вылазку в порт, чтобы разобраться с еще одним обременявшим его вопросом.

Войдя в здание резиденции, центурион поспешил по лестнице к личным покоям префекта. За столами в прихожей работала лишь горстка писцов, корпевших над описями всего того, что загружалось на биремы. Катон проследовал мимо них, нащупал в кошеле ключ, достал его, вставил в замок, отпер дверь, но с порога оглянулся и сказал:

— Я буду занят. Без крайней необходимости не беспокоить!

— Есть, командир!

Закрыв за собой дверь, Катон уселся за украшенный изысканной резьбой письменный стол префекта. В чаше еще оставалось налитое им ранее, разбавленное водой вино: молодой центурион отпил глоток перед тем, как взять стилос и приступить к работе над последней табличкой. Каждая буква в докладе соответствовала другой букве алфавита, и в процессе дешифровки Катон наносил новый, уже понятный текст на чистую табличку, которую для такого случая извлек из рабочего ящика префекта. Когда ему стала ясна суть последнего раздела доклада, первым его чувством был леденящий страх, постепенно уступивший место гневу и жажде мщения. Доведя расшифровку до конца, он отложил стилос и перечитал текст.

В завершение считаю себя вправе указать, что достигнутому нашими силами к настоящему времени некоторому успеху мы не в последнюю очередь обязаны тщательности и усердию, проявленным мною при планировании подготовки и проведении операции. С тем большим сожалением я вынужден отметить, что решение поставленных перед нами задач по ликвидации пиратской угрозы и возвращению Дельфийских свитков было осложнено несанкционированными действиями центуриона Катона, имевшими место в ходе морского столкновения, о коем докладывалось выше.

В решающий момент битвы, когда флагман пиратской флотилии отступал под натиском «Гора» и эскадры трирем, Катон самовольно приказал триерарху своего корабля прекратить преследование и атаковать легкие вражеские суда, сражавшиеся на фланге с нашими биремами.

Впоследствии центурион объяснил свой поступок «благородным» стремлением прийти на помощь оказавшимся в тот момент в несколько затруднительном, положении товарищам. Однако представляется вероятным, что на самом деле им двигало стремление к личной славе, честолюбие, заставившее его забыть о долге и необходимости повиноваться приказам. Нельзя исключить и возможности того, что названный центурион просто предпочел иметь дело с более слабыми вражескими судами, нежели с их гораздо более мощным флагманом. Так или иначе, он самовольно разорвал строй, и несколько трирем, командиры которых оказались сбиты с толку, последовали за ним. Это нарушило план боя, лишило меня сил, достаточных для окончательного разгрома врага, и вынудило прекратить преследование.

Итог плачевен: из-за безрассудства центуриона Катона операция продлится значительно дольше, нежели мною предполагалось. В связи с изложенным я прошу вывести названного центуриона из-под моего командования и отозвать в Рим для дисциплинарного расследования.

Учитывая особый характер миссии, возложенной тобой на меня, а также центурионов Макрона и Катона, я вынужден заявить, что не могу рассчитывать на ее успешное завершение, будучи обременен присутствием человека, не обладающего ни опытом, ни отвагой, необходимой для такого рода работы. Мне больно писать тебе об этом, Нарцисс, ибо я знаю, что ты придерживаешься иного мнения о способностях обсуждаемой личности, однако ставки слишком высоки, а потому, уверен, ты поймешь мою глубокую обеспокоенность и дашь согласие как можно скорее тем или иным способом избавить меня от этой обузы.

Вителлий.

Катон положил табличку и глубоко вздохнул. По сути, этот доклад был для него чем-то вроде смертного приговора, и первой его реакцией на завершающие строки письма Вителлия был сковавший внутренности леденящий страх. И, конечно, горькое озлобление. Заключение, к которому подводил этот доклад, не имело даже отдаленного отношения к справедливости. Эта лживая, своекорыстная попытка оправдать собственный провал, переложив вину за неудачное морское сражение на Катона, по сути, выдавала намерение префекта добиться смерти молодого центуриона. Для Катона было очевидно, что при определенном стечении обстоятельств Вителлий, возможно, даже не станет дожидаться разрешения от императорского секретаря.

Катон снова налил себе вина, но разбавлять его водой на сей раз не стал. Прежде чем попытаться сообразить, что лучше предпринять в связи с обнаружившейся угрозой, желательно понять, почему префект вдруг захотел его смерти. Возможно, это было как-то связно со свитками. Дельфийскими свитками… Неужели и вправду Дельфийскими?

Как бы то ни было, императорский секретарь считал их настолько важными, что готов был рискнуть ради них немалым числом и кораблей, и человеческих жизней. Судя по всему, их чрезвычайная важность очевидна и для Вителлия, который, надо думать, вознамерился избавиться от Катона, чтобы никто не помешал ему самому прибрать свитки к рукам.

Центурион понимал, что оказался в отчаянном положении, из которого необходимо найти выход. Он мог, конечно, написать собственный доклад и отослать его в Рим вместе с докладом Вителлия. Мог попытаться объяснить, что именно произошло на море и каковы были истинные мотивы его действий. Мог также поделиться сомнениями относительно того, можно ли доверять Вителлию в деле возвращения свитков Нарциссу. Но едва эти мысли промелькнули в его сознании, он сразу же понял, что любая его попытка открыть правду будет обречена на провал. Вителлий являлся любимцем Клавдия, считавшего, что во время визита императора в Британию тот спас его от клинка убийцы. Кроме того, он являлся одним из наиболее доверенных агентов Нарцисса. Что может значить слово простого центуриона против свидетельства аристократа? Скорее всего, любые обвинения в адрес Вителлия сочтут в лучшем случае наветом завистника, а в худшем — злонамеренной клеветой истинного виновника. Кроме того, далеко не факт, что все это вообще дойдет до разбирательства: по ходу дела Катон может просто тихо пропасть со сцены. Еще один анонимный труп будет выловлен в Тибре, брошен в общую могилу и предан забвению.

Катон осушил чашу вина, снова посмотрел на доклад префекта, и постепенно на его лице появилась улыбка. Прекрасно, вместо того чтобы собственноручно помогать Вителлию оклеветать себя, он переделает этот донос так, что виноватым окажется сам префект. Склонившись над столом, Катон потянулся за новыми табличками и принялся за писанину…

По прошествии некоторого времени, когда уже стало темнеть, он выпрямился и с удовлетворением оценил свою работу.

«Пусть теперь Вителлий выкручивается», — подумал центурион, сложил таблички вместе и аккуратно завернул в льняную упаковку. Затем сильными движениями обратной стороны стилоса стер текст с подлинных табличек, накапал на них немного воска и дал ему растечься.

Наконец, растопив еще немного воска, он капнул им на пакет, вдавил в подлинную печать префекта флота да так и оставил. Оценив последним взглядом результаты своей работы, молодой центурион удовлетворенно улыбнулся и поднялся из-за стола.

Перед уходом у Катона возник порыв оставить расшифрованную версию доклада на столе, чтобы префект по возвращении обнаружил его. Приятно было представить себе, как вытянется физиономия у Вителлия, когда тот узнает, что человек, которого он хотел погубить, переиграл его. Потешив себя воображаемой картиной, Катон, однако, с сожалением отказался от этой идеи и тщательно уничтожил все следы своей работы: нагрел обратный конец стилоса над масляной лампой, чтобы удалить оттуда следы воска. О том, что его затея не удалась, Вителлий узнает довольно скоро, вот пусть и поломает себе голову над тем, как это могло случиться.

Открыв дверь, Катон вышел в просторное наружное помещение.

— Эй ты! — он поманил одного из сидевших за столами писцов. — Иди сюда!

— Что угодно, командир?

— Отнеси эту депешу в службу доставки. Она должна быть немедленно отправлена в Рим.

— Есть, командир.

— Да, и пусть лучше гонец выедет прибрежными воротами. От толпы можно ждать чего угодно, не стоит испытывать судьбу. Проследи за этим.

Писец отсалютовал и, держа послание в обеих руках, торопливо покинул помещение, а Катон задержался, борясь с охватившим его нервическим возбуждением: больно уж приятно было представлять себе, каково будет Вителлию, когда тот поймет, чем обернулось дело. Теперь спасти его карьеру и репутацию могли лишь боги.

Глава двадцать четвертая

Пребывая в хорошем настроении, Катон, как только стемнело, покинул территорию военной базы через неприметные боковые воротца. Сыпал мелкий дождь, усугублявшийся гнавшим брызги по улицам холодным ветром. Катон натянул на голову капюшон и сгорбился, кутаясь в шерстяную ткань. От толпы у главных ворот осталась едва ли сотня злобных, пьяных горожан, однако рисковать жизнью, пробираясь сквозь это сборище к задним улочкам Равенны, не имело смысла, и Катон переоделся в простую тунику, плащ и дешевые сандалии. То была обычная одежда наполнявших портовый район матросов, так что, когда он свернул от гавани в лабиринт улочек и проулков в самой запущенной части портовой зоны, его вид совершенно не привлекал внимания.

Улица, на которой находился «Танцующий дельфин», выглядела тише, чем когда Катон был здесь в прошлый раз, поскольку военные моряки и корабельные пехотинцы, составлявшие большую часть посетителей здешних питейных заведений и борделей, находились в отлучке. Оставшиеся без клиентов шлюхи сидели в своих альковах с кислыми физиономиями, оживившимися и повеселевшими, стоило им завидеть появившегося в створе улицы Катона. Однако тот проследовал мимо, опустив голову и никак не реагируя на их оклики и призывные жесты.

Войдя в «Танцующий дельфин», Катон обнаружил там лишь горстку посетителей и, придержав капюшон на голове, огляделся. Единственным, кого он узнал, был здешний служитель, с тоскливым видом облокотившийся о прилавок. Он с надеждой взглянул на нового посетителя, а Катон, лавируя между хаотично расставленными столами и лавками, направился к стойке. Служитель одарил его широкой улыбкой.

— Добрый вечер. Что угодно?

— Мулсум.

— Хорошо.

Он окунул ковшик в дымящийся жбан, зачерпнул вина с медом и, наполнив бронзовую чашу, передвинул ее по прилавку Катону.

— Три асса, пожалуйста.

Центурион извлек из кошелька три мелкие монетки и бросил их на прилавок. Несмотря на цену, напиток оказался разве что приемлемым, а отпив глоток теплой жидкости, Катон ощутил во рту осадок.

— Не угодно ли чего-нибудь еще?

Черпак снова отправился в жбан.

— Да, — ответил Катон, отпивая еще глоток. — Порцию. Мне надобно поговорить с ней. Дай ей знать о моем приходе.

— «Твоем» — это чьем?

— Я центурион Катон. Она меня знает.

Отступив от прилавка, служитель смерил Катона взглядом и, явно решив, что этот посетитель внимания не заслуживает, покачал головой.

— Не получится. Ее нет на месте.

— Прекрасно, дорогой. И где же она?

На физиономии служителя отобразилась работа мысли: он пытался придумать подходящую отговорку.

— Она, это, отправилась к винному оптовику.

— А, понятно. У него ведь только по ночам открыто, не так ли?

— Ну да… То есть нет… Он специально открылся для нее.

— Да ну? — Катон улыбнулся и подался к нему. — Послушай, приятель, не морочь мне голову. Она здесь. Просто иди и скажи ей, что пришел Катон, друг Макрона, и очень нужно с ней поговорить. А сейчас двигай, не выводи меня из себя.

Сердце Катона колотилось, но он изо всех сил изображал из себя человека, не терпящего слова «нет». Однако и служитель оказался упорным: глядя на Катона, он долго молча вытирал руки грязной тряпицей, потом поджал губы и с презрением процедил:

— Сказано же тебе, нет ее. А сейчас, думаю, тебе лучше всего допить и свалить, пока тебя не вышвырнули.

Катон отодвинул полу плаща, показав меч, и словно между делом вынул клинок из ножен.

— А я думаю, тебе все-таки лучше позвать ее.

Не сводя взгляда со сверкающего острия, служитель быстро закивал и забормотал:

— Да, конечно, я и запамятовал. Она здесь, счета проверяет. Сейчас я ей о тебе доложу.

Катон кивнул.

— Спасибо.

Меч оставался в его руке, так что служитель прошел по стеночке и поспешно нырнул в маленькую боковую дверцу. Катон вложил клинок в ножны и обвел взглядом заведение. Некоторые из немногочисленных посетителей с любопытством поглядывали на него, но остальные, и таких было большинство, вели свои застольные разговоры или просто таращились перед собой в пьяном ступоре. Он отвернулся обратно, взял свою чашу с мулсумом, но потом припомнил осадок и с гримасой поставил ее на место.

— Что тебе не нравится?

Застигнутый врасплох, Катон резко обернулся, силясь придать облику собранность. Стоявшая в тени в дверном проеме Порция издала смешок.

— Мой человек сообщил про гостя, но не доложил, что это мальчишка.

— Не мальчишка, — процедил Катон сквозь сжатые зубы. — Центурион.

— Надо же, какой обидчивый молодой человек.

Она выступила вперед, и в тусклом свете заведения Катон увидел насмешливую улыбку, которую женщина даже не пыталась скрыть.

Он почувствовал, что краснеет, в то время как Порция, подойдя, встала по другую сторону прилавка.

— Я думала, ты в Иллирии, гоняешь пиратов, — промолвила она с горькой иронией, заставившей ее слова прозвучать как обвинение.

— Я там и был. Но префект послал меня сюда за подкреплением.

— Слышала, как же. Видать, дела у нас идут неважно. А теперь ты еще и оставишь нас беззащитными перед возможным нападением.

Ответить на это Катону было нечего, и он промолчал, виновато опустив взгляд.

— Ладно, центурион, чего это ты вдруг ко мне заявился? Из-за этого идиота, моего сыночка?

Катон кивнул.

— Да. Но не только. Есть и другое дело.

Порция подняла выщипанные брови.

— Звучит многообещающе… Ну, выкладывай, что там с моим мужчиной?

— С Миницием-то? Он в безопасности. — Потом Катон вспомнил про ненадежный вал, прикрывавший место высадки флота, и уточнил: — Во всяком случае, когда я отплывал, с ним все было в порядке.

— В порядке, — тихонько повторила Порция и пробежалась рукой по волосам, стянутым сзади в простой конский хвост. — Ладно. К завтрашнему дню я совершу за них жертвоприношение.

— За них? — Катон улыбнулся.

— Да, а почему нет? Даже этому дуралею, твоему другу, не помешает помощь богов.

Повисло неловкое молчание, пока наконец Катон не набрался храбрости, чтобы сказать, что хотел:

— Знаешь, мне кажется, маленькое примирение никому бы не помешало.

— Ты это лучше ему скажи, — холодно откликнулась Порция. — Когда я видела своего сына в последний раз, он выказывал явное намерение расколошматить моего будущего мужа в ошметки и разрушить весь уклад моей жизни.

Катон оглядел непрезентабельное питейное заведение, и та, мигом уловив его пренебрежение, сказала:

— Думай что угодно, но это заведение годами кормило меня хлебом с маслом. Мы с Миницием вкладывали в него каждый свободный сестерций, и если бы не полученные недавно деньги, я в жизни не простила бы Макрону устроенный здесь погром. Но суть в том, что заведение продано. Как только Миниций вернется, мы с ним покинем Равенну.

— Покинете?

— Катон, я не собираюсь до конца своих дней стоять за прилавком. Мы с Миницием собираемся купить маленькую усадьбу и спокойно встретить старость.

Катон поднял брови.

— Неужели подобное заведение может приносить такую прибыль?

Порция фыркнула.

— Хотелось бы. Но, увы, нет. В основном это деньги Миниция. Несколько месяцев назад скончался его дядюшка, у которого хватило ума не заводить детей, и все наследство он оставил племяннику. — Она слегка улыбнулась. — Это выглядит насмешкой после всех тех лет, которые я угробила на это заведение, не правда ли?

Катон пожал плечами.

— Лучше поздно, чем никогда. Это, кстати, относится и к тому, чтобы уладить отношения с Макроном.

— Ты ничего не забыл? Я покинула его и его папашу: просто бросила их и сбежала с другим мужчиной. Ты можешь представить, каким ударом это было для ребенка его возраста? Хоть у меня, конечно же, были на то свои причины, я все равно никогда не прощу себе этот поступок. Я без конца воображала себе, как он переживает, изводила себя этим. И все это время была уверена, что, как бы плохо мне ни было, ему, этому никчемному пропойце, моему мужу, пришлось еще хуже. Ты должен понять, что Макрон никогда не сможет меня простить.

— Смог бы, — возразил Катон, — дай только ему возможность.

Порция нахмурилась, потом похлопала его по руке.

— Похоже, ты славный паренек, Катон. Но на самом деле тебя это не касается.

— Макрон — мой друг. Это меня касается.

— Может, тогда сам с этим и разберешься?

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, но потом она отвела взгляд:

— Ладно, передай ему, что я поговорю с ним, когда закончится вся эта заваруха с пиратами. Нужно дать ему последний шанс подрасти. Но если он не сможет вести себя по-взрослому, я умою руки. В конце концов, мое будущее связано с Миницием. И мне нет необходимости ковыряться в прошлом.

— Справедливо, — кивнул Катон. — Я ему это передам.

— Ну, если у тебя все… Погоди. Ты вроде намекал еще на что-то?

— Да.

— Ну?

— Помнишь тот вечер, когда мы сюда заявились?

Порция выгнула брови.

— А ты как думаешь?

Катон пристыженно опустил глаза.

— С нами было один человек, торговец Анобарб.

— Помню его. Симпатичный мужчина.

— Ты видела его с той поры?

— Несколько дней после драки он сюда носа не казал, а потом появился снова. Заходил два или три раза, выпивал да толковал с флотскими. На деньги не скупился. — Порция улыбнулась. — В последний раз так и вовсе угостил всех за свой счет.

— Да ну? — Катон поднял брови. — А ты не знаешь, где я могу найти Анобарба? Мне бы надо с ним перемолвиться.

Она указала на человека, спавшего за столом у двери, уронив голову на руки.

— Это кто?

— Лик, мастер складских и погрузочных работ. Через него купцы и судовладельцы договариваются с грузчиками. Если кто и знает, где остановился твой малый, так это он.

Глава двадцать пятая

— Лик!

Катон стоял над пьяным, морщась от запаха вина и пота. Плащ его валялся рядом, на лавке, сам заправила грузчиков был одет в кожаную тунику без рукавов, потертую и запятнанную за годы нелегкого труда в порту. На оклик центуриона Лик не отреагировал, и Катон слегка потряс мощное, татуированное плечо.

— Эй, Лик!

На сей раз мужчина на миг приоткрыл глаза и разлепил губы, пробормотав что-то невразумительное и попутно обдав Катона мощным запахом вина и чеснока.

Катон ухватился за плечо и потряс сильнее.

— Лик! Да проснись же ты, малый!

— Отвали! — пробормотал Лик, отмахиваясь от Катона. — Оставь меня в покое, ублюдок! Не видишь, что ли, мне спать охота!

Катон потряс его снова, еще сильнее.

— А мне охота с тобой поговорить. Так что давай просыпайся. — Он повернулся к прилавку и крикнул служителю: — А ну, дай сюда кувшин воды.

Дожидаясь кувшина, Катон отпустил плечо мастера, и тот опять впал в ступор, лишь бурчал что-то неразборчивое, в то время как центурион морщился. Наконец, из задней комнаты появился служитель с кувшином и двумя чашами, которые поставил на стол перед Ликом.

— Налить, уважаемый? — спросил он у Катона.

— Да. Выливай все.

Служитель воззрился на чаши и нахмурился.

— Да не в чаши, дурак ты хренов! На башку! Вылей кувшин на этого пропойцу.

Служитель неуверенно ухмыльнулся.

— На башку?

Он поднял кувшин, наклонил его и опустошил на голову пьянице, после чего мигом отступил подальше. И вовремя: Лик вскинул голову, в ярости отплевываясь, и заорал:

— Какого хре…? — Взгляд его упал на Катона. — Ты! Ты что это…

— Тихо! — рявкнул Катон. — Сядь и отвечай на вопросы! Сиди смирно!

— Смирно? — загоготал заправила грузчиков. — Хрен дождешься! Я тебе башку откручу, недоносок!

Лик подался вперед, раскинув над столом огромные ручищи, так что обе задетые им чаши отлетели к стене и разбились вдребезги. Однако прежде чем тот успел встать и броситься в драку, Катон, отступив на шаг, выхватил меч и показал его задире со словами:

— А ну уймись! Сядь, кому сказано!

Лик замешкался, фокусируя пьяный взгляд сначала на острие меча, а потом уже на стоявшем позади клинка молодом центурионе. Но поскольку на голову ему опорожнили целый кувшин, и вода до сих пор стекала с мокрых волос, он протрезвел достаточно быстро, чтобы понять: в данном случае преимущество не на его стороне. Лик подался назад, снова рухнув на скамью и прижавшись спиной к оштукатуренной стене.

— Вот и хорошо, — кивнул Катон. — Теперь слушай меня внимательно. Я сейчас буду задавать вопросы, а ты — на них отвечать. Итак: имя Анобарб тебе что-нибудь говорит?

— Анобарб? — Погрузочных дел мастер потер подбородок кулаком. — Нет, в жизни о таком не слышал.

— Подумай получше, — прорычал Катон. — Он немолодой, худощавый, торгует произведениями искусства, статуэтками и всем таким.

— А хоть бы и знаю: что мне будет за то, что я о нем расскажу?

— Тебя не отведут на базу и не станут допрашивать с пристрастием, — с тонкой улыбкой пояснил Катон. — Поверь, лучше ответить на мои вопросы здесь, добровольно, чем дождаться, чтобы эти ответы выбили из тебя мои люди. Итак, еще раз — знаешь ты этого малого?

— Погоди, дай сообразить… Анобарб, говоришь… Он объявился в порту несколько дней назад?

— Ага, похоже, этот тот самый малый. Ты на него работал?

— Нет.

— А знаешь кого-нибудь, кто работал?

— Нет.

— Лик, советую тебе не темнить, если не хочешь провести несколько неприятных часов в компании моих ребят. Я ясно выражаюсь?

Катон взглянул ему в глаза, и его собеседник опустил взгляд.

— Ясно, уважаемый, куда яснее. Ну да, знаю я этого малого. Мне по работе необходимо знать и его, и всех прочих купцов да торговцев, которые отираются в порту. Я как услышал, что он человек в Равенне новый, так и пошел взглянуть.

И тут Катона осенила неожиданная мысль: ведь в порт торговец попал в составе воинской колонны, а потому не платил взноса и обошелся без регистрации своего имени и цели прибытия.

— Как ты о нем услышал?

— Да проще некуда: этот Анобарб, как прибыл, несколько раз шнырял по своим делам туда-сюда, между портом и городом. Ну а у меня у ворот мальчишка прикормлен, присматривается к тем, кто может быть мне интересен, и старается о них разузнать. Обычные вещи — как зовут, зачем прибыл, где остановился…

— Понятно.

— Ну, по всему мне казалось, что с этого Анобарба можно кое-что поиметь, поэтому, когда мальчишка вызнал, где он поселился, я решил к нему наведаться.

— А что тебе известно о его делах?

Лик пожал плечами, потирая мутные глаза.

— Да так, ничего конкретного. Он говорил, что торгует всякими цацками — статуэтками там, кувшинами, мебелью… Хорошими вещами. Это его слова.

— А сам ты его товары видел?

— Немного видел. Он под свои манатки арендовал складские места у моего кузена. Ничего особенного, если ты меня понимаешь. Так, вещички, купленные у жителей окрестных городков. — Он ухмыльнулся. — У нас ведь тут захолустье, сущая задница Италии. Богатеев да знати, таких, как в Риме, днем с огнем не сыщешь, да и предметов старины тоже. Мне казалось, все, что было можно, агенты римских антикваров давным-давно выискали, скупили и вывезли, а нынче, чтобы угодить своим клиентам, выметают подчистую Грецию с Азией.

Катон почесал подбородок.

— Ну а если с товаром здесь глухо, зачем, по-твоему, этот Анобарб тут торчит?

Лик посмотрел на него в удивлении.

— Да по той же причине, что, почитай, и любой другой купчина в городе. Из-за пиратов: ждет, когда с ними разберутся. К нему должен прийти корабль с изваяниями из Греции.

— А название у этого корабля есть?

Лик кивнул.

— «Приап». Та еще старая посудина, не быстрая, но прочная.

— А ты откуда знаешь?

— Да как же мне не знать, когда там капитаном мой родич. Ему уже месяц как пора бы вернуться.

— Думаешь, его захватили пираты?

— Все может быть. Но вообще-то Кассий тот еще хмырь. Насколько я его знаю, он скорее сидит где-нибудь в порту и напивается вдребезги, дожидаясь, пока вы, вояки, наконец пошевелите задницами и разгоните пиратскую свору.

Насмешка задела Катона, и он, кивнув на пустой винный кувшин на столе, проворчал:

— Вижу. Это у вас, видать, семейное: хлестать вино, пока другие умирают. Скажешь, я не прав, а?

Лик осторожно поднял глаза, встретил холодный взгляд Катона и ворчливо промолвил:

— Не сочти за обиду, уважаемый, но за что вам, воякам, деньги платят?

Катон был вынужден признать, что, по существу, пьяница прав, тем паче что флот покуда со своей задачей не справился. Он пожал плечами, отгоняя эту несвоевременную мысль, и сосредоточился на насущном.

— Как, по-твоему, Анобарб бывал раньше в Равенне?

— Возможно. — Лик запустил пятерню в стриженые волосы. — А мне почем знать? Тут столько всякого народа отирается.

— А где он остановился, ты знаешь?

Лик кивнул.

— Да, местечко он себе нарыл приличное. Гостит в доме Руфа Поллона, члена городского совета.

— Его я знаю, — заметил Катон с легкой улыбкой. — Уже встречались. Похоже, у нашего друга Анобарба имеются здесь кое-какие связи. А где, говоришь, живет Руф Поллон?

Лик неопределенно махнул рукой:

— Там, за водокачкой.

— Отлично. Вот ты меня туда и отведешь. Вставай.

Лик уставился на Катона и покачал головой.

— Никуда не пойду, пока все не допью.

Катон кивнул на пустой кувшин.

— Ты уже давно все допил. Давай шевелись.

Лик, однако, не торопился. Он смерил Катона взглядом и хмыкнул.

— Ладно, А что мне за это будет?

— Еще кувшин вина — и удовлетворение от того, что ты послужил императору. — Катон улыбнулся и показал большим пальцем на дверь. — Пошли, пошли…

К дому главы городского совета они добрались уже за полночь, когда город стих, и в лабиринте темных улиц Равенны им попадались лишь редкие, спешащие домой прохожие. Вокруг водокачки, откуда вода под напором подавалась в фонтаны, располагался более богатый квартал, и стоило им выйти из узкого прохода на широкую, чистую улицу, как навстречу тут же попался бдительный патруль.

После того как Катон назвал свое имя и должность, их пропустили, а патруль двинулся дальше по середине улицы, топоча сапогами, видимо, чтобы предупредить о своем приближении всех возможных преступников.

Дом Руфа Поллона, как и большинство домов состоятельных горожан, выглядел неброско: гладкие, оштукатуренные стены по обе стороны от тяжелых, обитых гвоздями деревянных дверей. Изнутри, приглушенные ею, доносились голоса, обрывки смеха и нежные ноты флейты.

— Ну вот ты и на месте, — проворчал Лик. — Давай деньжата: ты обещал кувшин вина. — Он произвел в уме быстрый подсчет, удвоил результат и протянул руку. — Шесть сестерциев.

Катон отбросил его руку в сторону.

— Ничего не получишь, пока не закончим дело.

Он ступил к двери и дважды постучал железным дверным молотком. Почти сразу же в двери приоткрылся глазок, и изнутри блеснул чей-то взгляд.

— Кого это принесло в такой час? — Прежде чем Катон успел ответить, привратник уже обозрел одежду пришедших и сердито продолжил: — Шли бы вы себе и не беспокоили порядочных людей, пока я стражу не кликнул.

— Не стоит, — отозвался Катон. — На твоем месте я бы лучше пошел и доложил своему хозяину, Руфу Поллону, что его хочет видеть исполняющий обязанности командира морской базы.

Привратник снова присмотрелся к Катону, на сей раз более внимательно.

— Исполняющий обязанности командующего? Валяющий дурака мальчишка, так оно точнее будет.

Катон вмазал кулаком прямо по глазку, заставив привратника отпрянуть.

— Я центурион Марк Лициний Катон, в настоящий момент старший из командиров находящегося в Равенне флота. Именем императора требую встречи с Руфом Поллоном. Немедленно!

Привратник заколебался, снова пригляделся к нему и, проворчав: «Погоди», исчез, закрыв глазок и оставив Катона и Лика перед запертой дверью. Центуриону было неловко перед портовым дельцом, и он старался не смотреть в его сторону, опасаясь, что тот не преминет позабавиться смешным положением, в котором оказался пытавшийся козырнуть своим высоким положением командир. Отвернувшись, Катон уставился на небо, благо тучи на нем разошлись и смолисто-черные глубины были усыпаны крохотными светящимися звездами.

— Похоже, завтра можно ждать хорошей погоды, — произнес Катон будничным тоном. — Прекрасный день для плавания.

— Может быть. — Лик плюнул в сточную канаву. — А может, и нет. В это время года погода страшно переменчива.

— Правда? — Катон все-таки взглянул на спутника. — Приятная мысль, особенно перед отплытием.

Портовый мастер с отсутствующим видом почесал бок и сказал:

— Я лично нипочем бы снова в море не пошел, даже за хорошие деньги. Ну, разве только за очень хорошие деньги… Уж больно оно капризно и своевольно, это море.

Катон поднял брови.

— Хорошо сказано. Я так понимаю, ты с морем имел дело. Торговец? Или моряк?

— Ну моряк, и что с того? — Лик поднял взгляд к звездам и пожал плечами.

— Почему бросил это занятие?

— Слишком люблю жизнь. Или, можно сказать, слишком люблю выпивку, чтобы наплевать на жизнь. Море, оно не для человека. Не на месте он там: оно для рыб и демонов, что живут в глубинах.

Катон посмотрел на него и впервые за этот вечер увидел в глазах пьяницы глубоко затаенный страх.

Лик прокашлялся, пытаясь заставить свой голос звучать спокойно.

— Да, демоны. А еще пираты: эти, пожалуй, будут еще хуже. Захватывают корабли, убивают моряков или продают в рабство и исчезают. Всякий раз, когда военный флот собирается с ними покончить, ничего не выходит. Такое впечатление, будто им ведомо, где и когда должен объявиться этот флот. Возможно, тут замешано колдовство.

— А возможно, хорошая разведка, — высказался Катон.

Загромыхал засов, и дверь на хорошо смазанных петлях без скрипа распахнулась. За ней находился длинный, с высоким потолком, темный коридор: свет был виден только в его конце, там, где тот выходил во внутренний сад. Привратник жестом пригласил их внутрь и запер за ними дверь.

— Прошу сюда, уважаемый. Хозяин примет тебя за столом.

Катон замялся.

— Но в этом нет надобности. Я ведь по делу, у меня и в мыслях не было отрывать его от трапезы или развлечения.

— Так или иначе, уважаемый, ты это уже сделал, — проворчал привратник. — Прошу за мной.

— Ладно. Лик, подожди здесь. Эй, привратник!

Тот, уже двинувшийся вперед, обернулся, силясь убрать с лица раздраженное выражение.

— Да, уважаемый? — буркнул он.

— Принеси этому человеку кувшин вина.

Брови привратника от такого нахальства поползли на лоб, однако он совладал с собой и подобострастно улыбнулся:

— Я только доставлю тебя к хозяину, уважаемый, а потом позабочусь о твоем человеке.

— Спасибо.

Привратник отвернулся, чуть помедлил, ожидая, не прозвучит ли еще какое-нибудь неожиданное пожелание, и повел Катона по коридору. Толстые ковры заглушали их шаги. Из узких ниш, расположенных с равными интервалами по обе стороны коридора, на идущих взирали искусной работы бюсты, как понял Катон, фамильные.

Коридор вывел их в обнесенный колоннадой внутренний двор с садом, украшенный статуями, с фигурно подстриженными растениями, ветви которых легонько покачивались в свете множества ламп, подвешенных к натянутой над двором сети. Сейчас, ранней весной, ночи были холодными, и по всему саду горели, добавляя чаду к дымку от масляных ламп, жаровни. В сад выходила просторная трапезная, уставленная множеством столов, за которыми на скамьях возлежали богато разодетые гости. Они уже отведали яств, и сейчас домашние рабы, не смея вымолвить слово или поднять глаз, стараясь оставаться для пирующих невидимыми, убирали со столов пустую посуду. Иные гости и сами встали из-за столов и теперь прогуливались по саду, ведя громкие и дерзкие разговоры, выдававшие в них людей, слишком много выпивших и вообразивших, будто здесь, среди своих, они могут позволить себе любые вольности. Небольшая группа музыкантов, стоявших в стороне от стола, настраивала инструменты. Катон пытался углядеть среди гостей Анобарба, но того не было видно.

— Центурион!

Оглянувшись на голос, Катон увидел, что возлежавший во главе стола Руф Поллон приподнялся, сел и поднял руку, чтобы привлечь внимание Катона.

— Прошу сюда! Присоединяйся!

Протиснувшись сквозь группу возбужденных юнцов, Катон подошел к хозяину дома и приветствовал его. Поллон указал гостю на свободное место слева от себя и жестом подозвал раба.

Катон присел на край пиршественной кушетки.

— У тебя прекрасный дом, Руф Поллон.

Поллон скромно улыбнулся.

— Уверен, моему убогому жилищу далеко до блистательных домов Рима.

— Далеко? — Катон покачал головой. — Уверяю тебя, я бы так не сказал.

— Ты очень добр, — вежливо промолвил Поллон. — К сожалению, трапеза уже завершилась, но я прикажу своим людям подать тебе…

— Не надо! — Катон замахал рукой. — Я уже ужинал.

— Вот как? Хорошо.

Поллон щелкнул пальцами и жестом велел рабу убираться. Тот склонил голову, попятился на два шага, повернулся и поспешно удалился.

— Что у тебя за праздник? — поинтересовался Катон.

— Праздник? — Поллон невесело хмыкнул. — Помилуй, центурион, если мы и можем что-то отмечать, так это тот факт, что ты отбываешь из города со всеми силами, оставляя нас на милость пиратов. Праздником это не назовешь, но я решил устроить последнее пиршество, перед тем как вместе с семьей покину Равенну и отправлюсь в свое имение. Оно находится далеко от берега. Хвала богам, очень далеко.

— Тебе не кажется, что это похоже на паникерство? — тихо спросил Катон.

— А тебе кажется? — Поллон рассмеялся. — А ты знаешь, сколько людей собирается покинуть город? Я не удивлюсь, если завтра к этому времени в здешней части города останется не больше трети домовладельцев. И как их можно винить? Ни одного бойца не осталось на базе, чтобы оградить их от пиратов, когда те нагрянут!

— Если те нагрянут.

— Когда нагрянут, — упрямо повторил Поллон. — С чего бы им отказаться от такой возможности.

— Но вы не совсем беззащитны. Я оставляю на базе центурию корабельной пехоты.

— Чтобы защищать базу, — отрезал Поллон. — Не нас. Собственно говоря, я склонен считать, что ты оставляешь их защищать базу от нас…

Катон оставил этот выпад без внимания и спокойно продолжил:

— Во всяком случае, они остаются. И если повезет, это позволит одурачить Телемаха, внушив ему, что Равенна имеет серьезную защиту.

— Сомневаюсь, чтобы его удалось провести таким манером.

— Правда? — Катон присмотрелся к собеседнику. — А почему? Откуда вообще Телемаху знать, что тут происходит?

— Послушай, центурион, я старый человек. И не дурак. Кто-то снабжает пиратов информацией обо всех передвижениях флота. Это не тайна. — Он уставился себе под ноги, помолчал, покачал головой, снова поднял взгляд на Катона и изобразил улыбку. — Ладно, принять тебя толком как гостя я сегодня не смог. Но что я могу для тебя сделать?

Катон ответил не сразу, гадая о том, как много его собеседник может знать о пиратском осведомителе. С одной стороны, изменник вряд ли позволил бы себе подобные намеки в присутствии Катона, под началом которого находятся сотни корабельных пехотинцев. С другой стороны, в настоящий момент центурион здесь один, и бойцы, сколько бы их ни было, не у него под рукой. Неожиданно он ощутил собственную уязвимость, а оглядевшись по сторонам, приметил, что иные из гостей Поллона внимательно за ним наблюдают.

Его дискомфорт не укрылся от хозяина дома, который повторил:

— Итак, что я могу сделать для тебя, прежде чем ты покинешь мой дом?

— А кто сказал, что я ухожу?

— Уж поверь мне. Уйдешь, и очень скоро.

— Ладно. У меня к тебе только один вопрос. Я ищу одного человека, друга. Мне сказали, что он гостит в твоем доме.

— Ну, — Руф развел руками, — сам видишь, у меня тут столько народу, что дом еще вмещает, хотя некоторые, конечно, дерзновенно отправятся спать в собственные дома. А как зовут твоего друга?

— Анобарб.

В глазах Поллона промелькнула искорка, выдавшая удивление, но тот быстро совладал с собой, смерил, склонив голову набок, центуриона пристальным взглядом и, подавшись к нему, понизил голос:

— Твой друг, говоришь? А если бы я спросил тебя, чего ищет слепец, что бы ты ответил?

Катон нахмурился. Вопрос показался ему более чем странным. Он покачал головой.

— Понятия не имею. Слепец?.. Что ты имеешь в виду?

— Да так, ничего. — Поллон отвел взгляд и жестом указал на выход. — Анобарб был здесь, но сегодня вечером ушел рано. Задолго до твоего прихода.

— Куда он направился?

— Не знаю.

— Ясно. — Катон помолчал, а потом спросил: — А могу я поинтересоваться, как вышло, что он стал гостем твоего дома?

— Конечно. Все очень просто. У нас есть общие друзья в Риме. Узнав, что он отправляется в Равенну, они посоветовали ему заглянуть ко мне.

— Что за друзья?

— Просто друзья. — Поллон улыбнулся. — Скажи, центурион, ты подозреваешь Анобарба в каком-то преступлении?

— Разве я сказал что-то подобное?

— Нет. Но мне лично кажется странным, что ты, явившись в такое время, задаешь подобные вопросы. Зачем тебе понадобился Анобарб? Ты подозреваешь его в преступлении? В измене?

Помедлив, Катон ответил:

— Мне просто хотелось бы вычеркнуть его из моего списка подозреваемых.

Поллон моргнул.

— У тебя есть список?

— Я не могу раскрывать служебные сведения.

— Понимаю. — Поллон откинулся, не сводя взгляда с Катона, потом сделал вид, будто зевает. — Но теперь, пожалуй, тебе действительно пора идти. Боюсь, больше я тебе ничем полезен быть не могу. Разве что прикажу человеку показать тебе выход.

— Без надобности. — Катон встал и отступил на несколько шагов. — Дорогу я запомнил. Желаю тебе доброй ночи, Руф Поллон. Еще увидимся.

— Это вряд ли.

Поллон помахал рукой двум стоявшим у стены трапезной могучего сложения рабам и указал им на центуриона. Катон отвернулся и быстро двинулся по коридору, а оглянувшись, увидел, что рабы торопятся следом, но им приходится лавировать между гостями. Оторвавшись от них, Катон припустил бегом, не обращая внимания на удивленные взгляды оборачивавшихся на топот бегущих ног гостей.

— Лик! — крикнул он на бегу. — Поднимайся! Мы уходим.

Впереди него из теней поднялась массивная фигура портового мастера, державшего в руке маленький винный кувшин.

— Что случилось, уважаемый?

— Открой дверь!

Катон устремился вперед и, пока Лик пытался сообразить, что за срочность, шарил руками по двери, пытаясь нащупать железный засов. Наконец ему это удалось. Позади в коридоре слышался топот обутых в сандалии ног. Ухватившись за засов, они выдвинули его: дверь открылась вовнутрь.

— Давай! — крикнул Катон, выталкивая Лика наружу. — Беги!

Они сбежали по ступеням на выложенную плитами туфа мостовую и устремились к центру Равенны, однако не успели еще убежать далеко, когда из дома Поллона вывалили отправленные в погоню рабы. Они сжимали в руках кинжалы, сверкнувшие в падавшем изнутри бледном свете.

— Туда! — Один из них указал на беглецов.

— Да в чем, на хрен, дело? — пропыхтел бежавший рядом с Катоном Лик. Центурион промолчал, лишь стиснул зубы, устремляясь в узкий проулок и молясь, чтобы тот не оказался тупиком. Улочка оказалась темной, как душа парфянина, и вся завалена кучами мусора, которые Катону с Ликом пришлось преодолевать на бегу, спотыкаясь. Отчаянно пытаясь оторваться от погони, они, увидев поворот, бросились направо, потом на другом перекрестке свернули снова, в еще более узкий проход, провонявший фекалиями и гнилью. Увидев на бегу вход в маленький дворик, Катон, потянув за собой Лика, метнулся туда и скрючился за маленькой повозкой.

Они сидели на корточках и пытались отдышаться. В ушах стучала кровь. Вытащив меч, Катон всматривался в темноту за аркой двора. Все было тихо, головорезы Поллона не появлялись.

Лик потянул Катона за тунику.

— Эй, может, ты все-таки скажешь, в чем дело?

— Хотел бы я знать, — шепнул Катон. — Сиди тихо!

Они выждали время, но преследователи не давали о себе знать. Откуда-то издалека донесся оклик, ответ на него, а потом все смолкло. Катон отдышался, сердце вернулось к нормальному ритму, и хотя его тело оставалось неподвижным, мысли в голове стремительно вертелись вокруг недавних событий. Его подозрения относительно Анобарба стали теперь более вескими, но каковы отношения между торговцем и Руфом Поллоном? Последний явно боялся, что центурион найдет его гостя, и хотел заставить Катона умолкнуть. Они что, оба поставляли сведения пиратам?

Катон нахмурился: эта версия казалась ему малоправдоподобной. Но если ни Поллон, ни его приятель Анобарб не связаны с пиратами, кто же тогда снабжает разбойников информацией?

Глава двадцать шестая

Катон расстался с Ликом возле постоялого двора, вручив ему несколько монет.

— На, выпей напоследок вина и ступай домой, — сказал он на прощание. — Ты это заслужил.

— Заслужил? Да мне это позарез необходимо, после такой-то беготни с прятками. Не говоря уж о вонище: чтобы о ней забыть, мне нужно выпить очень много. — Он приподнял полу туники и сморщился. — Только вот домой меня в таком виде жена хрен пустит.

Хмыкнув, Катон похлопал его по спине и направился к морской базе, держась в тени и прислушиваясь к каждому звуку. Остерегаясь погони, он, однако, не переставал размышлять обо всем случившемся. Его подозрения относительно связи Анобарба с пиратами возникли не на пустом месте и явно имели смысл: в конце концов, любой торговец мог польститься на дополнительный приработок, который давала продажа сведений пиратам. Но какова связь между Анобарбом и Руфом Поллоном? Представлялось очевидным, что в доме городского главы торговец был не просто гостем, иначе Поллон не переполошился бы так и не послал людей в погоню за Катоном. И насколько это было серьезно: он хотел отпугнуть центуриона или отделаться от него раз и навсегда? Катону легко было представить себе такой вариант: быстрый удар кинжалом в темном, грязном переулке — и конец затеянному центурионом расследованию. Но тогда получалось, что Поллон заодно с Анобарбом, а это казалось бессмыслицей. Какая Поллону выгода в том, что пираты подрывают морскую торговлю Равенны, главный источник его доходов? Более того, Поллон собирался покинуть порт из опасения возможного набега пиратов. Он их боялся, и ему было что терять. Вряд ли этот человек мог быть заинтересован в разграблении города. Но если Анобарб с Поллоном не работают на Телемаха, то на кого они работают?

Задержавшись на углу, Катон потер глаза. За последние дни ему едва удалось урвать лишь несколько часов сна. Голова раскалывалась, но, что еще хуже, мысли путались и туманились, и ему было все труднее сосредоточиться, разбираясь в запутанной ситуации.

Снова открыв глаза и взглянув в сторону моря, молодой человек заметил над хаосом черепичных крыш окружающих зданий первые проблески рассвета. Небо над головой было чистым, суля подходящую для плавания погоду. Ну что ж, его маленькая, состоящая из бирем флотилия уже через час будет готова к выходу в море.

Собравшись с силами, Катон поспешил вперед.

К тому времени, когда он вернулся на базу, солнце уже поднялось над горизонтом, и его слепящие лучи через окна резиденции префекта освещали дальнюю стену. Катон, прищурившись, смотрел в окно на военную гавань. Все биремы стояли на якорях, на палубах темнели фигуры спящих людей. Только «Спартанец» стоял пришвартованный у пристани, с опущенными сходнями, поджидая, когда Катон поднимется на борт и примет командование. Но для начала ему требовалось завершить дела на берегу.

Заглянув к себе и спешно переодевшись, Катон отправился в командную резиденцию и, войдя в канцелярию, подозвал ближайшего писца:

— Постум, возьми табличку — и ко мне.

— Слушаюсь, командир. Прошу прощения…

— В чем дело?

— Некоторые командиры всю ночь норовили к тебе попасть.

— Что ты им сказал?

— Ничего, командир. То есть как было приказано. Что ты у себя, но не велел беспокоить без крайней надобности.

— Хорошо. Это все, что им требовалось знать. А сейчас поторопись, у нас дело.

Писец с табличкой устроился на табурете за столом, и Катон начал диктовать приказы:

— Первое: купец по имени Анобарб подлежит взятию под стражу. Он может находиться в доме Руфа Поллона, поэтому дом подлежит осмотру. По задержании Анобарба надлежит содержать в изоляции до возвращения префекта и флота из Иллирии. Посетителей к нему не допускать, от него ничего никому не передавать.

Второе: установить наблюдение за Руфом Поллоном. Фиксировать все: кто к нему приходит, куда он ходит, с кем разговаривает. Отчеты о наблюдении подавать в письменном виде и хранить в целости, чтобы я мог ознакомиться с ними по возвращении.

Подняв глаза, Катон увидел на лице писца удивленное выражение.

— Проблема?

Писец поджал губы.

— Руф Поллон, командир… богатейший, самый влиятельный человек в Равенне. С серьезными связями в Риме. Если он узнает, что мы шпионим за ним….

— Прекрасно, значит, надо позаботиться, чтобы не узнал. Используй лучших соглядатаев. Даже в городе такого размера не может не быть сети толковых осведомителей.

— Будет исполнено, командир.

Катон присмотрелся к лицу писца, выискивая намек на коварство. Вполне возможно, что паутина плетущегося в городе заговора уже затронула и базу… Но в следующий миг центурион рассердился на себя за излишнюю мнительность. Ему уже в каждом углу враги мерещатся. Впрочем, может быть, излишняя бдительность лучше недостаточной: желательно перед отплытием предпринять шаги, направленные на то, чтобы, пока флот борется с пиратами, разоблачить предателей. Но в этом деле ему придется полагаться на верность слуг императора. Больше не на кого.

Подавшись к писцу, Катон указал на лежавшую у того на колене табличку.

— Где-то здесь, в порту, завелись предатели, сообщающие пиратам обо всех наших действиях. Это уже стоило нам многих кораблей и сотен человеческих жизней. Я хочу найти их и разделаться с ними. Если выяснится, что пираты были предупреждены, я прослежу за тем, чтобы ответственные заплатили за это своими жизнями. Понял? Хранить все в строжайшей тайне! Вводи в курс дела лишь тех, кого будешь использовать, и лишь настолько, насколько это необходимо в каждом конкретном случае. Я оставляю это дело в твоих руках, Постум. Постарайся не подвести меня.

— Есть, командир. Что-нибудь еще?

— Нет.

Постум кивнул:

— Хорошо, командир. Но могу я поинтересоваться, как мне действовать, если исполнение твоих приказов вступит в противоречие с позицией командира, которого ты оставишь во главе гарнизона?

— Погоди.

Катон достал чистую восковую табличку и торопливо набросал дополнения к данным писцу инструкциям, а закончив, пододвинул к себе стоявший на краю стола ларец с печатями префекта, поднял тиковую крышку, извлек печать командующего флотом Равенны, твердо прижал ее к воску и, проверив отпечаток, передвинул табличку через стол к писцу.

— Вот. До возвращения префекта ты получаешь в этом вопросе всю полноту полномочий. Но используй их только в том случае, если приказы центуриона станут мешать расследованию.

— Понятно, командир.

Писец, отсалютовав, покинул кабинет, а Катон на миг замешкался за столом, разрываясь между двумя обусловленными чувством долга стремлениями. Больше всего ему хотелось найти того, кто продал своих соотечественников пиратам, ибо, по его мнению, не могло быть человека более мерзкого и презренного, чем тот, кто ставит личную корысть выше блага Империи и народа. Коварные изменники должны поплатиться своими жизнями. Однако в настоящий момент он в этом отношении ничего больше предпринять не мог. В сотнях миль отсюда, на Иллирийском побережье, товарищи отчаянно нуждались в подкреплении, чтобы иметь возможность совладать с Телемахом и его разбойниками. Вполне возможно, они уже атакованы, а может, даже разбиты и уничтожены.

При этой мысли Катон сжал кулаки, но потом прогнал ее, сочтя глупостью и, хуже того, паникерством. Да, при первом нападении пираты получили преимущество, но именно благодаря предательству. В другой раз римские корабли не будут перегружены припасами и снаряжением, их будет больше, и следующее сражение пираты проиграют. Даже Вителлию.

Катон попытался вспомнить все, что мог, о Телемахе. Он явно человек хладнокровный, собранный. Безжалостный реалист. Такой не ввяжется в схватку, в которой нельзя победить. Куда более вероятно, что он сменит тактику: станет атаковать отдельные снабженческие или патрульные суда, выматывая римлян до тех пор, пока те не прекратят операцию или не ослабнут настолько, что с ними можно будет покончить, нанеся новый, сокрушительный удар.

Противоборство между непомерными амбициями Вителлия и расчетливым коварством Телемаха в любом случае обещало дорого обойтись личному составу флота Равенны.

Раздраженно стукнув по столу кулаком, Катон поднялся, вышел из кабинета и покинул здание резиденции. За плацем у пристани стоял готовый к отплытию «Спартанец». Боец, стоявший на часах у трапа, по приближении центуриона вытянулся по стойке «смирно» и ударил по земле древком копья. Едва ступив на палубу, Катон окликнул триерарха:

— Отчаливаем немедленно!

Он перешел на корму и стоял там в то время, как матросы и гребцы втягивали на борт трап и отдавали швартовы. Несколько человек, упершись в толстый шест, оттолкнули нос корабля от пристани, а потом, несколько раз сместившись назад по длине корпуса, повторили это действо несколько раз, пока полоса воды между кораблем и причалом не оказалась достаточно широкой, чтобы можно было спустить на воду весла. Павсарий начал отбивать размеренный ритм, весла задвигались, и «Спартанец» заскользил по направлению к стоявшей в гавани на якорях флотилии. Завидев это, триерархи бирем стали отдавать приказы поднимать якоря и заворачивать, чтобы занять место в строю позади «Спартанца».

Флотилия вышла в главную гавань, сопровождаемая взглядами нескольких ранних пташек с причалов и палуб укрывшихся в ней торговых судов. С кормы триремы Катон бросил взгляд на портовые склады, и видневшиеся за ними черепичные крыши городских домов с такого расстояния казались уже игрушечными.

Солнце поднялось над горизонтом, когда «Спартанец», держа курс прямо на его слепящий шар, вышел в открытое море. Нос корабля приподнялся на вспенившейся волне, и Катон ощутил щекой холодок бриза. Как только корабль удалился от суши, триерарх приказал убрать весла и поставить главный парус.

Глаза Катона на миг закрылись, открылись снова, опять закрылись, и он совсем было поддался теплой, убаюкивающей усталости, но каким-то чудом встрепенулся и все-таки избежал падения на палубу.

— С тобой все в порядке, командир? — спросил рулевой.

— Да я в норме, просто устал. Думаю, мне стоит присесть на минутку.

Центурион опустился на палубу и привалился спиной к борту. «Отдохну час, — твердо сказал он себе. — Не больше».

Спустя мгновение Катон уронил голову вперед, так что подбородок уперся в складки плаща, и задышал глубоко и размеренно, совершенно не замечая ни того, как качается палуба, ни того, как хлопочет на ней команда, направляя бег «Спартанца».

Рулевой смерил его взглядом, улыбнулся, покачал головой и снова сосредоточился на своей задаче, поддерживая курс к далекому берегу Иллирии.

Глава двадцать седьмая

— Они тут сложа руки не сидели, — промолвил Альбин, и Катон, проследив за его взглядом, увидел, что за несколько дней его отсутствия береговые защитные сооружения увеличились в размерах и улучшились качественно. Неподалеку от побережья выросла самая настоящая крепость, заключенная в треугольник глубоких рвов и высоких земляных валов. От нее к берегу тянулись две деревянных заградительных стены: эти частоколы прикрывали от возможной атаки с суши корабли, большая часть из которых сейчас была вытащена на берег, и лишь горстка стояла на якорях. На ближней к берегу возвышенности была возведена наблюдательная вышка, и на глазах у Катона над ней взвился, затрепетав, сигнальный флаг, на что в крепости тут же отреагировали подъемом своего флага. В тот нее миг на палубах остававшихся на воде кораблей поднялась суматоха: солнце поблескивало на оружии и полированных доспехах. Очень скоро триремы ощетинились веслами и двинулись от берега навстречу «Спартанцу» и следовавшему за тем плотному строю бирем.

Альбин повернулся к Катону и улыбнулся.

— Похоже, с нами они испытывать судьбу не собираются.

Катон кивнул.

— Вот и хорошо. Флоту уже достаточно сюрпризов. Думаю, префект кое-чему научился.

Альбин посмотрел на Катона.

— Ты ведь, как я понимаю, с ним служил?

— Было дело. В Германии, затем в Британии. Он был одним из трибунов.

— Понятно. Ну и как он справлялся?

Катон ответил не сразу. Он припомнил, как дрался бок о бок с трибуном Вителлием, защищая маленькое германское селение от орды варваров, сумевших ловко заманить когорту Второго легиона в засаду. В те отчаянные часы Вителлий проявил немалую отвагу. Другое дело, что, как выяснилось потом, он был коварным изменником, не ведавшим сострадания ни к кому: ни к мужчинам, ни к женщинам, так или иначе оказавшимся между ним и столь вожделенной им властью. Ныне путь молодого аристократа уже усеивали трупы. Он был опасен почти для всех и смертельно опасен для каждого, в ком мог увидеть для себя хоть малейшую угрозу. Для блага Альбина Катон не стал говорить ему всю правду. Он прокашлялся и, глядя не на собеседника, а на берег, промолвил:

— Справлялся-то он неплохо. Храбрости ему не занимать. Но не становись на его пути.

Катон чувствовал, что Альбин ждет продолжения, однако центурион молчал, и в конце концов триерарх, отвернувшись, тихонько пробормотал:

— Ладно, центурион, я понял. На мой счет не беспокойся. Я буду держаться подальше.

— Да уж, постарайся.

— Сигнал из форта! — прозвучал голос с мачты.

Оба командира обратили взоры к суше и увидели поднятый на сигнальной мачте и затрепетавший, вытянувшись на ветру, зеленый вымпел.

— Это запрос, — пояснил Альбин и, приложив ладони ко Рту, выкрикнул приказ: — Подать сигнал опознания! Поднять наш флаг!

Двое матросов не мешкая вытащили из бортовой клети рулон красной материи и припустили с ним по выбленкам наверх, где закрепили полотнище. Поднятое полотнище развернулось и, похлопывая, заполоскалось на полуденном ветру. После недолгой паузы зеленый флаг над крепостью опустился и пропал из виду. Корабли в гавани развернулись обратно, убрали весла и встали на якоря. Почти сразу же после этого над флагштоком крепости взвился новый вымпел. Альбин, стоявший рядом с Катоном, напрягся и обернулся, обозревая горизонт.

— Что такое? — встревожился Катон.

— Из крепости заметили парус.

— Парус?

Катон прикрыл глаза ладонью, всмотрелся в линию горизонта и почти сразу же заметил крохотный темный треугольник, почти неразличимый на фоне дальней береговой линии. Он поднял другую руку и указал:

— Вон там! Видишь?

Альбин взглянул в указанном направлении, напрягая глаза, чтобы рассмотреть подробности.

— Не, ничего… Погоди… Ага, вижу! Похоже, галера! — Он перевел взгляд на Катона и поднял брови: — Ну у тебя и зрение: самому бы мне ни за что его не углядеть! Старею. — Повернулся в сторону дальнего паруса. — Может, это пират, надзирающий за нашим флотом? Ну и ладно, пусть видят, что, понеся потери, мы сделали из этого выводы. Не думаю, чтобы Телемах рискнул дать второе сражение.

Катон кивнул.

— Если он такой толковый, каким кажется, то ты прав. С настоящего момента начитается состязание силы с хитростью.

Альбин почесал подбородок.

— Вопрос только в том, на чьей стороне сила, а на чьей — хитрость.

Под потускневшим синим небом эскадра подкрепления медленно проследовала к берегу. Матросы готовили крепкие причальные канаты, чтобы надежно пришвартовать трирему. Пехота и свободная от вахты команда собрались на кормовой палубе, чтобы облегчить при подходе к суше нос корабля, а потом раздался плеск: с кормы в воду сбросили якорь. Набежавшая волна сместила корабль вперед, и якорный канат натянулся, но вновь обвис, когда со следующей волной судно выровнялось. С высоты берега прибывшие корабли обозревал человек, облаченный в алый плащ и сверкающий панцирь, позволявшие издалека узнать в нем префекта.

На лице Катона, вспомнившего о клеветнических измышлениях в докладе Вителлия, отразилась горечь, но потом его губы изогнулись в легкой улыбке. Доклад уже на пути в Рим, и префекту невдомек, что его содержание отличается от первоначального.

Нос корабля заполз на сушу, и палубный настил под ногами Катона содрогнулся: трирема осела, замерла, и все стоявшие на корме двинулись к носу.

— Кончай грести! — проревел Альбин. — Поднять весла на борт! Спустить сходни!

По обе стороны от «Спартанца» суда маленькой эскадры тоже приставали к суше, после чего с носа каждого корабля спускали на берег наклонные сходни. Как только был сброшен трап, Катон спустился вниз и, хрустя сапогами по гальке, направился прямиком к префекту, стоявшему среди жесткой травы, обозначавшей границу подъема морской воды во время прилива. За почти два дня плавания ноги Катона успели отвыкнуть от твердой почвы, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы ступать по возможности твердо. При приближении центуриона префект Вителлий сделал шаг ему навстречу, и Катон отсалютовал начальнику.

— Центурион Катон! Ну наконец-то! Я уж начал гадать, что там с тобой случилось!

Хотя все это префект произнес с улыбкой, сам факт упрека сомнения не вызывал, и Катон гневно стиснул зубы, однако, совладав с собой, ответил в подобающей, сдержанной манере.

— Мы прибыли так скоро, как смогли. Спроси у моего триерарха.

— В этом нет надобности. — Вителлий похлопал его по плечу. — Я рад тебя видеть: у меня найдется применение этим людям. — Подавшись вперед, он понизил голос: — По правде сказать, так они мне позарез нужны. Все обернулось так, что я уж и сам не знаю: мы охотимся за пиратами или они за нами.

— Не может же все быть настолько плохо, командир.

Вителлий издал горестный смешок.

— Думаешь, не может? Ну, вообще-то да, сейчас я несколько воодушевился… — Префект умолк, глядя на море. — Проклятые пираты! Юпитер свидетель, я заставлю их заплатить за наглый вызов Риму.

— Так точно, командир.

— Пошли. Нам нужно поговорить. У меня в шатре.

Повернувшись, префект зашагал к воротам укрепленного лагеря, и Катон последовал за ним. За валами, по обе стороны прямой главной дороги, выстроились ровные ряды палаток. По большей части они были из козьих шкур, но попадались и другие, из потертого, видавшего виды полотна. Катон догадался, что на них пошли старые, пришедшие в негодность паруса. Люди, сидевшие перед палатками, при появлении командиров вскакивали и салютовали, но лица у всех были мрачные, и Катон не мог не задуматься о том, что же такое приключилось в его отсутствие.

Когда они подошли к установленному на небольшом возвышении в центре лагеря командному шатру, налетел, всколыхнув его полог, порыв свежего ветра. Катон поежился, а в следующий миг скривился: в его ноздри ударил принесенный этим ветерком едкий запах горелой плоти. Когда они вошли внутрь, Вителлий оглянулся и, увидев выражение лица Катона, пояснил:

— Это погребальные костры. Мы кремировали павших несколько дней назад.

Катон пригляделся к префекту, и ему, к собственному удивлению, показалось, что тот скорбит о погибших. Впрочем, возможно, Вителлий огорчался из-за того, что их гибель могла иметь для него нежелательные последствия.

Префект поморщился.

— То еще было зрелище. И увы, не последнее. Нынче ночью мы потеряли еще восемь человек. Один из них вопил от боли до последнего вздоха. Фактически мы даже не могли перевести дух между налетами.

— Налетами, командир?

— Ими самыми, — устало улыбнулся Вителлий. — Наши приятели не ослабляют нажима. Три дня назад они высадили отряд выше по берегу и принялись обстреливать из пращей наших часовых и фуражиров, а как только я высылал людей, чтобы с ними разобраться, они пускались наутек и исчезали в горах. Признаюсь, сейчас там за ними гоняется твой друг Макрон. Он сам вызвался, мне и приказывать ему не пришлось.

— Могу себе представить, командир.

— Но это еще не все. Они пытались совершать диверсии и против кораблей: подходили под покровом ночи на лодках и даже норовили захватить одну трирему. — Вителлий тяжело сел на кушетку — предмет роскоши, прихваченный из Равенны, и развел руками. — К счастью для нас, последние ночи были светлыми, лунными, и все их поползновения удалось отбить. Но следующие ночи обещают быть темнее, а что дальше?.. — Он покачал головой.

Катон чувствовал навалившийся на его плечи смертельный груз усталости и отчаяния. Префект ничего не сделал, чтобы сразиться с пиратами. Он просто засел за валами укреплений, полностью уступив инициативу Телемаху.

— А как же твой план, командир?

— План?

— Патрулировать берег. Обнаружить их базу.

— А… На следующий день после высадки я направил вдоль берега шесть трирем, да только ничего они не нашли. Все побережье изрыто заливами, вокруг масса мелких островков. Тут можно весь Мисенский флот спрятать, и никто не найдет ни единого суденышка. Это безнадежно.

Катон молча присмотрелся к префекту. Вителлий явно зашел в тупик. Он уже потерпел поражение на море, а теперь операция грозила провалиться и на суше, что было невыносимо для амбициозного аристократа. Но главное, это ставило под вопрос возможность возвращения свитков, а Катон прекрасно понимал, что от того, будут ли они добыты и благополучно вручены Нарциссу, зависит будущее, причем не только Вителлия, но и его самого.

Но если префект рискует карьерой и положением при дворе, то для Катона с Макроном последствия провала могут оказаться куда серьезнее. Стало быть, ему придется убедить или спровоцировать префекта предпринять атаку.

Кроме того, напомнил себе Катон, ставки в этом деле высоки для всех без исключения. Людям, служащим под началом Вителлия, нужна победа. Нельзя позволить, чтобы они спасовали перед врагом. Если случится худшее и Равеннский флот потерпит поражение, практически вся Адриатика окажется в безраздельной власти пиратов, а на то, чтобы собрать, оснастить и вывести в море новый, достаточно сильный, чтобы совладать с противником, флот, уйдут месяцы. За это время тысячи людей сложат головы, множество поселений будет разорено, и лишь редкий торговый корабль отважится покинуть порт. А стало быть, морская торговля, кровеносная система, обеспечивающая процветание Рима, будет удушена так же верно, как сам Катон — руками преторианского палача.

При этой неприятной мысли центурион поежился. Да, судя по всему, его личная судьба намертво связана с судьбой Рима. Значит, необходимо убедить Вителлия действовать быстро, что сейчас отвечает общим интересам. Он прокашлялся, прочищая горло.

Вителлий взглянул на него, подняв бровь.

— Что?

— Свитки, командир. Мы должны их добыть.

— А то я без тебя не знаю.

— Но мы не сможем найти их, если будем просто сидеть здесь и ждать, командир. Нельзя допустить, чтобы они закупорили нас в лагере и выигрывали время. Сейчас превосходство на нашей стороне. У нас больше людей, больше кораблей…

— Это сейчас, — буркнул Вителлий. — Но впереди темная ночь, и такими будут все ночи до самого новолуния. Можешь не сомневаться, как только стемнеет, они снова нападут на наши корабли.

И тут Катона обуяла мыслительная активность. В мозгу его зароились версии, варианты различных действий с их возможными последствиями и последствиями этих последствий, настоящий поток мыслей. И очень скоро из всего этого родился конкретный план — надо признать, не грандиозный, но позволяющий флоту Равенны перехватить инициативу у пиратов и перейти в наступление. Когда центурион взглянул на префекта, его взор светился воодушевлением, которое невозможно было скрыть.

— А раз так, командир, — улыбнулся Катон, — так пусть они приходят. Более того, нужно сделать так, чтобы пираты обязательно нагрянули. Предложить им наживку, от которой они не смогут отказаться.

Глава двадцать восьмая

— Это была не самая удачная идея, — проворчал Макрон, щурясь в темноту.

За бортом судна был слышен мягкий плеск разбивавшихся о корпус на некотором расстоянии волн. Небольшой залив, выбранный в качестве места для засады, расстилался вокруг них сплошной чернотой, а впереди, в направлении, противоположном берегу, небо и море сливались в мрачном, грозном единстве.

— Тут же ничего, на хрен, не видно, — гнул свое Макрон.

— Так в том и задумка, — терпеливо отозвался Катон. — Это сработает на нас, поверь мне.

Сам он едва различал усталое выражение лица сидевшего с ним рядом на палубе друга. Вокруг в строгом молчании вдоль бортов биремы сидели, держа оружие наготове, бойцы корабельной пехоты. Над палубой были подняты легкие фальшборты, чтобы придать боевому кораблю облик торгового судна. После шестидневного поиска вдоль побережья в замаскированном виде они наконец привлекли внимание алчных пиратов. И то сказать, с расстояния, тем более в темноте, мягко покачивавшуюся на волнах бирему вполне можно было принять за нечто куда более беззащитное, а стало быть, и соблазнительное.

Признаки жизни виднелись только на берегу — несколько костров, возле которых вповалку спали матросы с биремы. Двое, их фигуры смутно вырисовывались в свете огня, стояли на часах: на фоне того же свечения обрисовывался, если смотреть с моря, силуэт биремы. Как раз на этом и строил Катон свой расчет. Где-то там, в море, затаились три корабля, которые следовали за биремой всю вторую половину дня. Они проявляли осторожность, держались на горизонте и не спешили наброситься на казавшуюся подозрительно легкой добычу. Правда, на биреме делали все, чтобы развеять их подозрения. Сначала пиратов подпустили близко, якобы в силу того, что их проворонили наблюдатели. Потом, в последний момент, «обнаружив» угрозу, пустились наутек и удирали до наступления темноты.

Пираты, в свою очередь, вели свою игру. Сначала устремились в погоню, потом «прекратили» ее и даже повернули вдоль берега в обратном направлении. Как только те оказались вне видимости, Катон приказал править к берегу и бросить якорь в заливе, который присмотрел за день до того и счел подходящим для ловушки. На берегу, у самой воды, были укрыты готовые вести стрельбу катапульты, а неподалеку в тени утеса дожидались своего часа, чтобы сняться с якорей и устремиться на веслах в бой, еще две биремы. Если пираты попадутся на наживку, их шансы на спасение будут весьма невелики.

Когда Катон в очередной раз прокручивал в голове детали этого плана, его вдруг ударило страшное сомнение. А что, если пираты не притворно, а на самом деле прекратили погоню и сейчас не таятся во мраке, готовясь к нападению, а спокойно дрыхнут где-нибудь во многих милях отсюда? Тогда поутру все — и корабельная пехота, и моряки, издерганные донельзя всеми этими гонками, маскарадом и близостью противника, — вконец взбесятся и сочтут своего центуриона никуда не годным болваном. А после поражения на море и недавних пиратских набегов на побережье это будет еще одним тяжким ударом по воинскому духу. Катон не сомневался, что если засада закончится неудачей, других попыток Вителлий предпринимать не станет, и, таким образом, Телемах одержит победу над флотом Рима. Это опять же может послужить опасным воодушевляющим примером для других пиратов, затаившихся в заливах и бухтах Средиземноморья. И уж конечно, император не проявит милосердия к тем, кто будет в ответе за такое положение дел.

Поерзав, Макрон приподнялся, вгляделся в темноту за бортом и, раздраженно фыркнув, вновь опустился на палубу рядом с Катоном.

— Говорю тебе, они не полезут, — тихо произнес он. — Мы и так уже шесть часов дожидаемся, только время попусту теряем.

— Терпение! — шикнул на него Катон. — Они явятся.

— С чего ты взял?

— Они ведь пираты, верно?

— Очень даже, на хрен, толковые пираты, — угрюмо буркнул Макрон. — Они это показали с самого начала. Что заставляет тебя думать, будто они клюнут на твою приманку?

— Ты вот о чем подумай. Они месяцами потрошили суда. Но в результате все меньше и меньше купцов стало решаться покидать порты, и этим грабителям крупно повезло, если за последний месяц или около того им вообще досталась хоть какая-то добыча. Бьюсь об заклад, до нас они уже долго в глаза не видели торгового судна. Ну не устоять им перед таким соблазном: я жизнь готов на это поставить!

Макрон хмыкнул.

— Ты уже поставил. И свою, и мою заодно.

Катон пожал плечами.

— Тогда тем более молись, чтобы я оказался прав.

— А если они не явятся?

Но Катон не ответил, он замер и напрягся, чуть склонив голову в сторону.

Макрон толкнул его локтем:

— Ну?

— Тссс! — Катон, не двигаясь, всматривался в море.

— Что там?

— Не уверен… Вот там, глянь!

Катон указал на темный массив ближайшего мыса. Макрон, напрягая взгляд, посмотрел туда, куда указывал его палец.

— Ничего не вижу.

— Ничего?

Макрон покачал головой.

— Я тоже, — признал Катон и издал легкий смешок.

— Очень, на хрен, весело. А уж как будет весело, когда император велит нас… — Макрон осекся и ткнул Катона локтем: — Глянь-ка, похоже, ты все-таки был прав.

Катон повернулся — и вдруг, словно тот материализовался из сумрака, увидел вражеский корабль. Пираты, чтобы быть менее заметными, укоротили составную мачту и обернули весла тканью, чтобы приглушить их плеск. Они медленно скользили по заливу менее чем в полумиле от цели.

— Передай по цепи! — шепнул Макрон на ухо ближайшему бойцу. — Враг на виду. Всем быть наготове, но без сигнала не двигаться. Давай!

Боец наклонился в темноте к соседу, чтобы передать приказ, а оба центуриона вновь повернулись к приближавшемуся кораблю. Катон сжал руку другу.

— Там… смотри. Еще два. Похоже на то, что мы разделаемся с ними всеми.

— Собираешься атаковать первым?

— Да.

Они следили за тем, как вражеские корабли продвигались по заливу, становясь все различимее по мере того, как каждый взмах весел подносил их ближе. Скоро уже стал слышен приглушенный плеск воды, в которую опускались и поднимались весла и которую рассекали носы пиратских кораблей. На носовых палубах виднелись темные тени: там уже сгрудились в неподвижности и молчании абордажные команды. Макрон медленно обнажил меч, крепко взялся левой рукой за борт и посмотрел на Катона.

— Нет. Рано! — шепнул тот и взглянул мимо Макрона на ближайшего бойца, державшего наготове абордажный крюк, прикрепленный к свернутому на палубе тросу. Поймав его взгляд, он указал рукой вниз, и боец, сообразив, пригнул голову.

Враг был уже близко, и сердце Катона в ожидании неминуемой схватки билось все быстрее, мысли мелькали в голове, во рту пересохло. Еще чуть-чуть, и вокруг него разразится яростный хаос. Три центурии корабельной пехоты неподвижно скрючились за надстройками, и Катон ощущал их смешанные чувства: возбуждение, ярость, готовность убивать и страх. Около двухсот пятидесяти воинов, все с белыми повязками на головах, чтобы их не путали с чужаками. Но сколько пиратов находится на тех судах, что идут сейчас на сближение? Примерно по сотне на каждом? Битва будет нелегкой — во всяком случае, пока не подоспеют на помощь еще две затаившиеся биремы. Но зато, когда те подойдут, участь пиратов будет решена.

Теперь сквозь мягкий плеск воды Катон уже слышал приглушенные приказы: в голосе отдававшего их вожака отчетливо звучало возбуждение. Центурион улыбнулся. Пираты считали, что их приближение никем не замечено, и надеялись оказаться на палубе торгового судна прежде, чем там поднимут тревогу. И вот нос шедшего первым пиратского корабля глухо ударился в корпус биремы, заставив его содрогнуться. Два других судна двигались соответственно к ее носу и корме, с тем чтобы, высадив абордажные отряды, зажать команду в клещи.

Катон набрал побольше воздуха и вскочил на ноги.

— Вперед!

С дружным, гортанным ревом бойцы поднялись из теней, сбрасывая маскировавшие боевой корабль и служившие ложными бортами льняные ширмы. Те, кому доверили абордажные крючья, раскручивали их над головами и швыряли в темноту, где они со стуком падали на палубы вражеских судов. Матросы тут же тянули на себя трос и, зацепив вражеские корабли крючьями и намертво скрепив их с биремой, подтягивали к ней ближе. Над кормой вспыхнул свет: один из бойцов зажег приготовленный заранее масляный маячный фонарь. Его колеблющийся свет вырвал из мрака фигуры устремлявшихся вперед бойцов и ошеломленные, растерянные физиономии пиратов на борту судна, сцепленного с кормой биремы. Спустя мгновение в отдалении зажглись и другие огни. Сигнал был принят, ловушка захлопнулась.

Мгновение пираты пребывали в молчании, затем их вожаки, опомнившись, принялись выкрикивать приказы. Волна морских разбойников с яростными криками перехлестнула через борта их кораблей, устремляясь навстречу римлянам.

— Бей их! — послышался рядом громовой голос Макрона, а потом корабельные пехотинцы и пираты столкнулись.

Еще мгновение назад противники были четко разделены — одни по эту сторону, те — по другую; теперь же все смешались, и на палубе биремы воцарился неистовый, яростный хаос. Сошедшиеся в смертельной схватке люди рубили и кололи, орудовали мечами, кинжалами, топорами и дубинами. В бледном свете кормового фонаря лишь белые повязки на головах корабельных пехотинцев позволяли разбирать в этом месиве, где свои, где чужие. Тонкая линия бойцов рядом с Катоном распалась под стремительным напором рвавшихся вперед пиратов.

— Берегись! — раздался над самым ухом Катона крик, и пять или шесть темных фигур, промелькнув в прыжке по воздуху, обрушились на римлян.

Катон вскинул свой маленький круглый щит и сделал им выпад навстречу ближайшему врагу. Они столкнулись, оба не удержались на ногах и упали на палубу. Катона пронзила острая боль, падение выбило из легких весь воздух. Он задыхался, но, ощутив на своем лице жаркое дыхание врага, отбросил щит и, нащупав горло противника, вцепился пальцами в его кадык. Пират захрипел, забился, стараясь врываться. Катон с надсадным звуком всадил ему под ребра острие своего меча. Пират, отчаянно дернувшись, обмяк, руку Катона обдала горячая струя крови. Центурион оторвался от поверженного врага и, оставаясь в низкой стойке, огляделся по сторонам. Всюду кипела схватка, звенела сталь, звучали стоны и боевые кличи, но над всем этим шумом возвысился голос оравшего изо всей мочи Макрона:

— Бей! Убивай гадов! Убивай!

Катон подхватил с палубы свой щит и устремился в гущу боя, протиснувшись между двумя корабельными пехотинцами, которых теснили наседавшие пираты. Прямо перед Катоном на палубу римского корабля со стуком спрыгнул здоровенный громила в стеганом холщовом панцире, с тяжелым кривым мечом, который, увидев перед собой римского командира, занес руку в мощном замахе.

— Как бы не так! — рыкнул Катон, подставляя круглый щит под вражий клинок и нанося колющий удар своим мечом.

Острие угодило врагу прямо в грудь, и тот отшатнулся на шаг, но жесткий панцирь ослабил удар, так что меч лишь рассек под ним мышцы, не повредив кость. Но это лишило удар, обрушившийся на щит Катона, большей части силы. Отскочив от щита, клинок чиркнул по палубе. Левую руку Катона пронзило болью, пальцы онемели и разжались, щит выпал из них. Катон отдернул меч и совершил новый выпад под другим углом: на сей раз клинок угодил пирату под подбородок и глубоко вонзился снизу в его череп. Враг стал заваливаться назад.

Катон с хрустом вырвал клинок, выпрямился и огляделся, но определить, чья берет верх, не представлялось возможным: казалось, вся палуба была забита ожесточенно дерущимися пиратами и бойцами корабельной пехоты. Над головами сражающихся он увидел свет фонаря. Одна из засадных бирем приближалась к месту боя.

В следующий миг на Катона устремился очередной враг. Тот размахивал топором, и на его лице кормовой фонарь высвечивал свирепый оскал. И в это самое время в толчее сосед справа притиснулся к Катону так, что, к его ужасу, рука с мечом оказалась прижатой к боку. Пират со злобной усмешкой занес топор над головой, чтобы обрушить его на беззащитную шею. Отшатнувшись, Катон упал на палубу, а взмах топора снес находившемуся с ним рядом бойцу голову, которая отлетела за борт. Стоявшего на четвереньках центуриона обдало жарким потоком крови. По палубе снова прокатилась волна дерущихся: Катона сбили на бок, и он испугался, что его просто-напросто затопчут до смерти. Прикрывая, насколько можно, голову онемевшей левой рукой и держа меч наготове для выпада, центурион попытался встать на ноги, но опять оказался на пути у толпы — и снова полетел на палубу. Кто-то наступил ему сапогом на грудь.

— Убери ногу! — заорал Катон. — Сойди с меня!

Человек изумленно посмотрел вниз и поспешно убрал сапог.

— Извини, командир, — промолвил он, но, прежде чем Катон успел что-то ответить, в горло бойца вонзился широкий наконечник копья, и его отбросило назад.

Катон понимал, что если он не сможет быстро подняться на ноги, то непременно погибнет, а потому сделал, собираясь с силами, глубокий вздох и вскочил, нанося вслепую кулаком и мечом удары, под которые мог попасть как чужой, так и свой. Спустя миг он уже стоял в стойке, расставив ноги, с мечом наготове. Сейчас центурион находился уже не в самой гуще схватки, ее центр переместился за мачту, ближе к корме. Он отошел в сторону, пропустив мимо нескольких устремившихся туда бойцов. Тяжело дыша, улучил момент, чтобы оглядеться, и увидел, что одна из засадных бирем уже совсем рядом. Бойцы сгрудились на носу, готовые ринуться в битву и определить ее исход. А чуть сзади, вспенивая веслами морскую гладь, неслась, спеша принять участие в схватке, и вторая бирема.

Но в это время и один из пиратских триерархов осознал новую страшную угрозу для себя и своих людей. Катон увидел, что один из вражеских кораблей, атаковавший его бирему, попытался отойти от нее, а когда его удержал трос абордажного крюка, триерарх проорал приказ, и один из пиратов, подскочив к борту, принялся яростно рубить его топором.

— Дерьмо! — выругался Катон, понимая, что этак, пожалуй, разбойник может увести свое судно. Правда, дальняя галера могла его перехватить, но между ним и кормой, откуда можно было подать сигнал, все еще кипела схватка.

Вложив меч в ножны, Катон бросился к борту, перебрался за ограждение, держась за поручень и нащупывая внизу опору носками сапог, начал смещаться к корме. Под ним на некотором расстоянии опасно поблескивало море, с палубы по-прежнему доносились крики, вопли и звон оружия, так что центурион, проделывая свой опасный путь, низко пригибал голову. Когда борт начал изгибаться в сторону рулевого весла и ахтерштевня, Катон, стиснув зубы, напрягся и подтянулся, но, едва его голова поднялась над бортом, тощий пират с усмешкой на беззубом лице, бросился к нему, отводя кинжал, чтобы полоснуть по горлу. Катон уже готов был отпрянуть и упасть в море, когда кто-то, подскочив сзади, перехватил врага рукой за горло и повалил на палубу. Послышался стон, тело разбойника дернулось и застыло, а Макрон, перевернув пирата набок, вырвал свой клинок из-под его плеча.

При виде появившегося из-за борта друга он поднял брови:

— Ба, кого я вижу — центурион Катон. Какими судьбами?

— Заткнись и дай мне руку.

Снова оказавшись на палубе, Катон увидел, что схватку на палубе биремы выигрывают римляне. Пиратов оттеснили к середине корабля, и те отбивались, сбившись вокруг мачты под предводительством вычурно разодетого малого, на пальцах которого в свете фонаря сверкали золотые перстни. Удовлетворенно кивнув, Катон указал на пиратское судно, норовившее ускользнуть во тьму.

— Ублюдок пытается от нас ускользнуть.

— Ничего у него не выйдет, — усмехнулся Макрон, в то время как Катон, повернувшись к еще не успевшей присоединиться к схватке биреме, сложил ладони у рта и закричал через разделявшее их водное пространство: — Меняйте курс! Остановите его! — Он указал рукой на уходящее пиратское судно. — В погоню!

После недолгой паузы нос биремы начал медленно разворачиваться, и она, пройдя на веслах совсем рядом со сцепленными судами, устремилась за пиратом-беглецом. Два корабля направлялись к выходу из залива, где сейчас были зажжены факелы, обозначая места установки ранее маскировавшихся катапульт.

Треск и клацанье прокатились над водой: расчеты катапульт оттягивали рычаги, ставя машины на боевой взвод для обстрела. Корабли теперь почти сливались с темной поверхностью моря, и лишь напрягая взгляд, можно было увидеть стремившееся в открытое море пиратские судно и преследовавшую его римскую бирему. Потом черноту ночи прочертил пролетевший по дуге с ближайшего мыса огненный шар, высветивший, прежде чем упасть в воду и потухнуть, силуэт пиратского корабля.

— Скоро они поймают цель, — заметил Катон, в то время как тьму прочертили еще три огненных дуги. И точно: наведенные на освещенную цель катапульты защелкали сначала по одну, а затем и по другую сторону залива. Еще миг, и первый зажигательный снаряд, рассыпав искры, упал на пиратскую палубу. Издали донеслись, отразившиеся эхом от прибрежных утесов, ликующие возгласы. Обстрел продолжился.

Макрон ткнул Катона локтем.

— Знаешь, у меня есть неприятное ощущение.

— У меня тоже, — горестно откликнулся Катон. — Мне следовало предвидеть опасность.

Центурионы умолкли, глядя, как новые и новые зажигательные снаряды пролетают над водой. Еще миг, и бирема вошла в зону обстрела и почти сразу же получила попадание. Затем последовали еще два.

— Дерьмо! — Катон ударил кулаком о борт. — Я должен был об этом подумать!

В то время как на пиратском судне начался небольшой пожар, и команда бросилась его тушить, триерарх биремы прекратил погоню и развернул свой корабль обратно в залив, чтобы выйти из-под обстрела, оставив под огнем лишь пиратов. Увы, последний снаряд угодил ей в парус, который тут же занялся. Одновременно новый, более сильный пожар вспыхнул и на пиратском судне. Огонь начал быстро распространяться, и скоро гребцы, повскакав со скамеек, стали бросаться за борт, покидая свой корабль, превратившийся в плавучий ад, освещавший теперь горловину залива ярким, устрашающим ало-оранжевым заревом. Ближе к берегу команда биремы боролась с собственным пожаром: матросы по цепочке поспешно передавали ведра с водой людям, оседлавшим рангоут и отчаянно пытавшимся залить огонь.

Катон снова ударил по борту, терзаемый раздражением и чувством вины. Макрон легонько потрепал его по плечу.

— Кончай переживать, тут мы все равно ничего поделать не можем. И как бы то ни было, нами сегодня сделано немало. Пришло время покончить и с этими, — он махнул в сторону кучки пиратов, прижатых к мачте.

Немногих врагов, остававшихся в носовой части, смела волна высадившихся со второй биремы бойцов. Пробираясь между разбросанными телами, оба центуриона спустились на главную палубу. Вложив меч в ножны, Макрон растолкал окружавших место последней схватки бойцов.

— А ну назад, — кричал он. — Назад, кому сказано. Дайте им малость простору!

Приказ был подхвачен младшими командирами, и в конечном счете тесная толпа бойцов отхлынула, так что между ними и сбившимися у мачты пиратами образовалось свободное пространство. Пятились римляне осторожно, стараясь не скользить на мокрой от крови палубе и не наступать на мертвые тела под ногами.

В центре их расширившегося круга осталась горстка окровавленных людей с горящими злобой глазами, держащих оружие наготове. Схватка прервалась, обе стороны выжидали, и над палубой воцарилась тишина. Катон с Макроном, протолкавшись сквозь кольцо корабельной пехоты, остановились в нескольких шагах перед пиратами. Высмотрев примеченного им раньше вожака, Катон указал на него:

— Вели своим людям сдаться.

Пиратский главарь лишь презрительно фыркнул. Что-то в нем показалось Катону знакомым, и он нахмурился, пытаясь вспомнить, где мог его видеть, но, прежде чем ему что-нибудь пришло на ум, разбойник взмахнул кривым мечом и крикнул по-гречески:

— Мы не сдадимся, римлянин. Мы не станем подыхать, как собаки, распятые на ваших крестах.

Катон поднял руку, старясь утихомирить человека, и на том же языке откликнулся:

— Могу дать слово, что никого не казнят. Вы будете обращены в рабство, но останетесь живы.

— Никогда! — вскричал пиратский вожак, но в это самое время один из его подручных бросил меч на палубу и склонил голову. Его товарищи переводили взгляд с него на вожака и обратно, а потом оружие застучало по доскам, и спустя миг меч остался лишь в руках у затравленно озиравшегося по сторонам заправилы.

Катон вытянул руку.

— Сдавайся. Битву ты проиграл. Какой смысл лишаться еще и жизни?

Молодой пират заскрежетал зубами, и на мгновение Катону показалось, что тот продолжит битву один. Но затем решимость покинула его, меч выпал из дрожащих пальцев, и он уставился на римлян в бессильной злобе. И тут Катон точно вспомнил, где его видел: на палубе триремы Телемаха. Вспомнил и то, как близок этот человек к главному пиратскому вождю.

— Аякс, — пробормотал Катон.

Глава двадцать девятая

— Но я дал слово! — возразил Катон и оглянулся на Макрона, ища поддержки. Старший центурион слегка пожал плечами.

— Ты дал слово, — повторил Вителлий с тонкой улыбкой, глядя мимо Катона на скованных вместе цепями пленников, стоявших на берегу тесной кучкой, под охраной окружавших их со всех сторон бойцов корабельной пехоты. Потом покачал головой. — Но с чего ты взял, что мы должны исполнять обещания, данные таким убийцам и головорезам, как эти пираты?

— Таковы были условия, на которых они сдались. Я оговорил их с пиратским капитаном, Аяксом.

— Ну, стало быть, ты его одурачил. Кстати, надеюсь, вожака отделили от остальных? Если он, как ты, кажется, говорил, является одним из ближайших сподвижников Телемаха, мы можем выжать из него весьма полезную информацию. Доставь Аякса ко мне, и я с ним поработаю. Но остальные, разумеется, будут распяты. Наши люди будут рады увидеть этих злодеев прибитыми к крестам. — Он огляделся по сторонам и указал на выступающий мыс: — Вот там: и враги смогут их увидеть, и наши ребята полюбоваться зрелищем.

— Командир, я должен возразить.

— Прекрасно. Ты уже возразил. Я тебя выслушал, а теперь будь добр, дай мне заняться приготовлениями к казни.

Катон открыл рот, закрыл его, открыл снова и, качая головой, произнес:

— Это нечестно.

Префект Вителлий с готовностью кивнул.

— Согласен, нечестно. Это война. И на этом дискуссия окончена. Проследи лучше за тем, чтобы твои корабли вытащили на берег, а люди получили дополнительную порцию вина. Они это заслужили. И пусть знают, что это сделано по моему распоряжению. К концу дня жду подробных докладов, от вас обоих. Явитесь с ними после того, как мы допросим пленного. — Он махнул рукой. — Свободны!

Катон с Макроном отсалютовали, повернулись кругом и с хрустом зашагали по гальке к линии прибоя.

— Спасибо за поддержку, — буркнул Катон.

Макрон пожал плечами.

— Прости, но в этом вопросе я заодно с префектом. Они пираты, и им нечего рассчитывать на милосердие Рима. Когда эти ублюдки решили напасть на нас, они знали, на что идут и что им грозит. И потом: представь себе, что удача улыбнулась им, и пленниками оказались мы. Ты что, всерьез считаешь, что они проявили бы к нам снисхождение?

Макрон уставился на него с вызовом, и Катон, не решаясь встретиться с ним взглядом, опустил глаза.

— Нет, конечно, не проявили бы. Но должны же мы иметь перед ними моральное превосходство. Именно то, почему и стоит воевать за Рим.

— Моральное превосходство? — Макрон остановился, воззрился на Катона и после некоторой паузы расхохотался. — Ну, ни хрена же себе, ты, похоже, это серьезно! Обалдеть можно!

Катон сердито оглянулся через плечо.

— Ладно, может, хватит об этом, а? В конце концов, мы оба только исполняем приказы.

— Вот именно! — Макрон доброжелательно похлопал друга по спине. — Я тебе так скажу: порой выполнять приказы очень даже приятное занятие. — Катон вскинул взгляд, и Макрон опять рассмеялся: — Да шутка это, шутка. Не кипятись. Пошли.

Толпа бойцов из укрепленного лагеря высыпала к берегу, посмотреть на пиратов: их поносили, высмеивали, а некоторые принялись швыряться в пленников галькой. Как раз при приближении центурионов брошенный камень угодил в лоб Аяксу.

— Эй! — заорал Макрон так, что ближайший к нему боец подскочил. — Прекратить! Этот малый нужен нам невредимым!

Бойцы расступились, пропустив Макрона и Катона к пленникам. Вдобавок к ранам, полученным во время схватки в заливе, некоторые получили повреждения еще и от брошенных камней. Обычно корабельная пехота обращалась с пленными куда осторожнее, потому что здоровый раб дороже увечного, а с продажи пленных бойцам полагались выплаты. Но пираты имели немного шансов быть оставленными в живых, а потому и церемониться с ними никто не собирался.

Макрон подозвал к себе оптиона, командовавшего караулом.

— Префект собирается устроить с этой компанией маленькое представление. Отведи их к плотницким мастерским. Кроме вон того, — он указал на пиратского вожака. — Он пойдет с нами. Отцепи его от остальных.

— Есть, командир, — отсалютовал оптион.

Пленников согнали в тесную колонну, тогда как их молодого предводителя отвели в сторону под присмотром бойца, державшего одну руку у него на плече, а другую — на рукояти меча. Аякс в угрюмом молчании проводил взглядом своих товарищей, удалявшихся, звеня сковывавшими их босые ноги цепями, к лагерю.

Центурионы тем временем направились к вытащенным на мелководье биремам: Катон принялся отдавать распоряжение относительно ремонта корабля, пострадавшего от пожара, а Макрон организовал вынос на берег раненых; заодно он порадовал бойцов сообщением о дополнительной винной порции. Эта весть была встречена шумным одобрением. Люди с удвоенной энергией взялись за свои дела, стремясь поскорее привести все в порядок и отдохнуть от трудов за доброй чашей дешевого, но отменно крепкого вина, выдававшегося личному составу военного флота. Катон наблюдал за ними с нарастающим презрением. Наверняка в этот вечер прозвучит немало тостов во славу расщедрившегося на выпивку Вителлия, того самого Вителлия, из-за которого всего несколько дней назад сотни их товарищей сложили головы в морском бою. Неужели их память так коротка? Опять же, удачная засада на пиратов позволила им в значительной мере восстановить самоуважение, и Катон видел, как это подняло боевой дух, когда команды трех бирем с двумя захваченными вражескими судами и пленниками возвращались вдоль побережья к месту базирования основного флота. Теперь Вителлий пытался купить приверженность бойцов, и Катон не сомневался, что ему это удастся. Как только дармовое вино ударит бойцам в головы, они, в большинстве своем, проникнутся к нему благодарностью и пьяной любовью.

Повернувшись к пленнику, Катон снова оглядел его с головы до ног. Вне всякого сомнения, это был тот самый человек, которого он видел на борту пиратского флагмана вместе с Телемахом и которого предводитель пиратов, кажется, называл своим помощником. Но всякий раз, когда Катон вспоминал этот эпизод, ему, хоть он и сам затруднился бы сказать, почему именно, казалось, что тут нечто большее. Аякс не просто помощник и уж явно не мелкая сошка. Он один из первейших приближенных пиратского предводителя — и вот теперь угодил в руки римлян. Неудивительно, что Вителлия такой результат порадовал. В кои-то веки они сумели весьма серьезно уязвить своего доселе неуловимого врага.

Аякс, повернувшись, обозревал римские корабли и хлопотавших на них людей с явным интересом, но, встретив взгляд Катона, тут же отвел глаза, повесил голову и понурился, изображая крайнюю степень уныния.

Катон улыбнулся. Малый был хитер и собирался вести со взявшими его в плен свою игру.

Убедившись, что по его части все в порядке, Макрон направился к Катону.

— Готов? Тогда давай отведем этого красавчика в командный шатер на беседу. — Он шагнул к Аяксу и ткнул его пониже спины своим жезлом. — Шевелись, сейчас тобой займутся.

Пленник, звеня цепями, рванулся вперед, вскинул голову и плюнул в Макрона, который тут же залепил ему оплеуху тыльной стороной ладони.

— Вот тебе! Чтобы вел себя как следует. Туда! — Центурион указал жезлом вверх по береговому склону, на ворота лагеря, и все трое двинулись в том направлении.

Вителлий ждал их в шатре, где в сторонке стояли двое весьма сурового вида мужчин, по догадке Катона, не иначе как мастера дознания. Как и у большинства специалистов такого рода, их облик сразу же выдавал род деятельности, и Катону с первого взгляда показалось, что на нехватку практики им жаловаться не приходится.

Когда двое центурионов и пленник вошли в шатер, Вителлий кивком указал на крепкое деревянное кресло с высокой спинкой, стоявшее посередине освобожденной от всей прочей утвари зоны. Даже ковры, обычно покрывавшие пол, скатали и разместили у стен, чтобы не испачкать. Макрон направил пленника к креслу.

— Погоди здесь!

Двое дознавателей тут же подступили к нему, сорвали с него перепачканную, изодранную одежду и швырнули в сторону, тогда как его самого один из них сильным толчком усадил в кресло. Руки Аякса накрепко пристегнули кожаными ремнями к подлокотникам, лодыжки — к ножкам.

— Готов?

Вителлий неспешно прошелся вокруг кресла и остановился прямо перед пленным.

— Думаю, запороть его до смерти будет самым верным решением.

Аякс воззрился на префекта расширившимися от ужаса глазами, и тот усмехнулся.

— Ну вот, оказывается, мы знаем латынь. Это несколько упрощает дело.

Улыбка растаяла, и префект вперил в пленника суровый взгляд.

— Слушай меня. Сейчас я задам тебе несколько вопросов. Я хочу знать, где базируется ваш флот. Я хочу знать, из скольких кораблей он состоит, как защищен и сколько у вас под рукой людей. И еще я хочу знать, где свитки. Если то, что рассказал мне о тебе центурион Катон, — правда и ты действительно не последний человек в окружении Телемаха, ты прекрасно понимаешь, о чем я сейчас говорю. Вопросы ты слышал. Я желаю услышать ответы. Если дашь их мне сразу, то избавишь себя от лишней боли и мучений. Станешь упрямиться, и эти люди, — он указал кивком на дознавателей, — начнут с тобой работать. Они умеют причинять такие страдания, каких ты пока даже вообразить не можешь. И знай: так или иначе, но ты все равно заговоришь.

Аякс фыркнул.

— Ты судишь обо всех по себе, римлянин.

Вителлий улыбнулся.

— Ах, какая непреклонность и отвага перед лицом угрозы. Производит впечатление… почти. Ну что ж, тогда приступим. Мне даже интересно посмотреть, насколько тебя хватит. — Префект отступил в сторону. — Он ваш, уважаемые.

Палачи взялись за дело без какой-либо преамбулы. Никто не стал раскладывать пыточные инструменты, в расчете на то, что воображение само развяжет допрашиваемому язык. Могучий заплечных дел мастер просто шагнул к креслу и врезал Аяксу кулаком по лицу, с хрустом расквасив нос. Молодой человек стукнулся затылком о спинку и после мгновения тишины вскрикнул от боли. Правда, он тут же собрался, стиснул зубы и воззрился на палача с вызовом, хотя кровь заливала ему губы и по подбородку стекала на грудь. Последовал второй глухой удар. На сей раз сбоку, в челюсть.

Катон с Макроном молча стояли в стороне, глядя, как заплечных дел мастер делает свое дело. Удары так и сыпались — то по голове, то по корпусу; и хотя Катона от этого зрелища мутило, он убеждал себя в том, что в данном случае насилие необходимо. Аякс обладал информацией, которая могла спасти его и Макрона, оправдать Вителлия, положить конец разгулу пиратов на море — и все это, разумеется, стоило страданий молодого разбойника. Правда, Катону все равно было противно, и он предпочел бы не иметь к этому отношения, но взять и уйти не мог. Это означало выказать свою слабость, а поскольку весть об этом быстро разнесется по лагерю, — сделаться всеобщим посмешищем. Ему надлежит воспринимать происходящее перед ним с холодной отстраненностью. Правда, все это было не так-то просто осуществить на практике: когда брызнувшая кровь запятнала Катону щеку, он почувствовал, как желчь подступает к горлу, и нервно сглотнул.

По прошествии некоторого времени Вителлий жестом велел дознавателю отойти в сторону и выступил вперед. В шатре было тепло, и кожа отступившего от обмякшего в кресле пирата мастера допросов поблескивала от пота.

— Спасибо, Требий, для начала этого достаточно, — промолвил Вителлий, улыбаясь дознавателю. — На этой стадии мы не хотим сильно его калечить.

— Знаю, командир, но я ничего такого и не делал, — пробурчал палач. — Говорить он в состоянии, и с ним вполне можно было бы еще потрудиться…

Вителлий поднял руки.

— Прости, я совсем не хотел тебя обидеть. Но прежде чем мы продолжим… Аякс, паренек, ты ничего не хочешь мне сказать?

Сначала казалось, что тяжело, хрипло дышавший пират не слышал вопроса префекта, но потом его голова склонилась на сторону: он открыл глаза и, выплюнув кровь, процедил:

— Ты за это заплатишь, римлянин. Погоди, я воздам тебе за все… А если ты убьешь меня, то мой… — Аякс осекся, умолк, а потом его лицо снова исказила гримаса ненависти. — Он заставит тебя заплатить.

Макрон взглянул на Катона и тихонько шепнул:

— Он?

Катон пожал плечами.

— Телемах, надо думать.

Вителлий подступил поближе к пленнику, наклонился и мягко промолвил:

— Кто, по-твоему, заставит меня заплатить? Твой друг, пиратский вожак? Ты вправду так думаешь?

— Ты умрешь, римлянин.

Вителлий издал легкий смешок.

— Друг мой, мы все умрем. Другое дело, что одни из нас умрут раньше других. И значение как раз имеет только это. Но вернемся к вопросам. Ты их уже слышал. Я жду ответов.

— Пошел ты!.. — Аякс откинул голову и плюнул префекту в лицо.

Вителлий инстинктивно отпрянул, потом вытер с лица кровавый плевок тыльной стороной ладони и улыбнулся.

— Нет, это ты пошел… Отребье пиратское! — Он кивнул дознавателю. — Требий, за работу. И пусть теперь ему будет по-настоящему больно.

— Есть, командир. — Дознаватель повернулся к помощнику. — Подай-ка мне лезвие…

Аякс продержался всю вторую половину дня, и даже Макрон был восхищен стойкостью молодого пирата. Конечно, он вопил что было мочи, когда палач отнял ему мизинец, а потом вырезал несколько кусков плоти, но о пощаде не молил и на заданные Вителлием вопросы не отвечал. Пытки продолжались час, другой, и Катон чувствовал себя все хуже и хуже. Дошло до того, что он уже собрался вмешаться и попытаться положить конец этому бесполезному, как казалось, мучительству, но тут наконец пират не выдержал. Содрогаясь от ужаса и боли, он еле слышно прошептал:

— Земля Вектис.

— Что-что? — Вителлий подался вперед, напрягая слух. — Громче!

— Вектис… отец там… Вектис.

В шатре воцарилась тишина, и римляне обменялись удивленными взглядами. Катон покачал головой, злясь на себя за недогадливость. Как он сразу не сообразил, чем объясняются столь близкие отношения между Аяксом и Телемахом? И внешнее сходство между ними есть, да и вообще, как еще мог бы такой молодой человек занять столь высокое положение среди пиратов?

Первым заговорил Вителлий.

— А вот это уже интересно. Стало быть, ты его сын.

Аякс промолчал, лишь уронил голову, стараясь не встречаться взглядом с римлянами.

— Хорошо! — протянул Вителлий, не скрывая, насколько доволен этим открытием. — Теперь, Аякс, я вижу, что ты будешь нам даже более полезен, чем мы рассчитывали. Интересно… Интересно, на что будет готов пойти твой отец ради твоего благополучного возвращения?

Аякс сплюнул на пол кровь.

— Я лучше умру!

— Да кто бы спорил, но это твое мнение. А меня больше интересует, что думает по этому поводу он. Вот в чем вопрос. — Вителлий прошелся по шатру, развернул карту и пробежал пальцем вдоль темной черты, обозначавшей береговую линию, пока не нашел нужное место. — Вектис, говоришь… Хм, сомневаюсь. Это слишком далеко от торговых путей. Чтобы попасть в охотничьи угодья, вашим кораблям пришлось бы плыть не один день… — Он снова повернулся к пленнику и усмехнулся. — Хорошая попытка, Аякс. Но я предвидел, что ты начнешь с вранья. А теперь будь добр, выкладывай правду.

Пленник в отчаянии поник головой. Префект вернулся через шатер к нему и сказал:

— Давай, Аякс. Мы все равно добьемся от тебя правды, как бы долго это ни продолжалось. Ты можешь спросить себя только об одном: насколько еще тебя хватит, прежде чем в результате мы так и так узнаем правду. Прояви рассудительность, и, даю слово, ты останешься в живых. Продолжишь эти дурацкие, бессмысленные попытки сопротивления, и тебя будут ждать все новые и новые мучения, пока не откроешь правду. А потом — неминуемая смерть. — Вителлий протянул руку и приподнял подбородок пирата. — Пойми, паренек, так или иначе, раньше или позже, но ты расскажешь все, что мы хотим узнать. Никуда не денешься… Требий!

— Да, командир?

— Ты готов?

— Так точно!

— Тогда за работу.

Аякс в ужасе посмотрел на палача, на миг зажмурился и прошептал:

— Петрапиле…

Вителлий улыбнулся и похлопал его по голове.

— Молодец. — Префект вернулся к карте, снова просмотрел прибрежную линию, а потом выпрямился и вернулся к пленнику с гневным выражением на лице. — Такого места нет. Говори правду, не то…

Катон ступил между ними.

— Командир, это наша карта.

— И что?

— Его родной язык греческий. Петрапиле — это Скальные Врата или что-то в этом роде. Можно я взгляну на карту, командир?

Вителлий махнул рукой.

— Будь моим гостем.

Катон подошел к карте, разгладил ее и стал осматривать прибрежную линию, начиная от места их нахождения. Через некоторое время он уткнул палец в пергамент.

— Вот. Каменные Ворота. Похоже, то, что нам надо.

— Ну-ка, дай я взгляну. — Вителлий поспешил к карте, взглянул, куда указал Катон, и его губы тронула улыбка. — Думаешь, это здесь?

— Похоже на то, командир. В стороне от основных путей, но не слишком далеко. Когда-то тут находилась греческая колония, но она давно заброшена. Горловина узкая, так что ее удобно защищать. — Катон пожал плечами. — Конечно, вдоль побережья можно найти уйму других мест, столь же пригодных для размещения пиратского флота.

Вителлий оглянулся через плечо на пленника.

— Думаешь, он опять соврал?

— Командир, нужно просто оставить его в живых до тех пор, пока мы не проведем разведку. Если он пытается сбить нас с толку, придется допросить его снова.

— Ты прав. Но есть кое-что еще. — Префект повернулся к Аяксу. — Свитки. Они хранятся там?

Последовала пауза, потом Аякс кивнул. Некоторое время Вителлий смотрел на пленника, затем повернулся к Макрону и Катону.

— Вы верите ему?

Макрон пожал плечами.

— Похоже, командир, это для них самое подходящее место. Телемах хорошо спрятал от нас свои корабли, а свитки он наверняка предпочитает держать под рукой и не выпускать из виду. Если они и вправду такие ценные, как толкуют.

— Ценные? — Вителлий усмехнулся. — Бери выше, центурион. Они бесценные.

Прежде чем кто-то из центурионов успел закинуть еще один пробный камень, полог шатра сдвинулся и внутри появился один из телохранителей префекта. При виде окровавленного пленника его брови слегка поднялись.

— Что такое? — сердито спросил Вителлий.

— Прошу прощения, командир, но с моря приближается лодка.

— Лодка? Что еще за лодка?

— Ну, вроде яхты, командир. Небольшая, но быстрая.

— Правит к нам, говоришь?

— Так точно, командир. Прямо к нам.

Вителлий перевел взгляд на Аякса, помедлил и принял решение.

— Так, ладно… Катон, Макрон — передайте дежурному командиру, чтобы поднял две центурии. Береговые метательные машины привести в полную готовность. Чтобы, если понадобится, могли начать стрелять, как только лодка подойдет на дистанцию поражения. Ступайте, я подойду чуть позже!

Те отсалютовали и вынырнули из шатра. Вителлий повернулся к дознавателю.

— Так, а сейчас еще несколько вопросов…

Выйдя наружу, Катон с Макроном оказались на вершине склона, откуда был виден находившийся внизу вал и лежавший за ним берег. Солнце светило ярко, и всматриваться в водную гладь им пришлось из-под ладони, прищурившись. Бегущая под латинским парусом к берегу лодка находилась еще далеко, так что обрисовывался лишь смутный силуэт. Центурионы спустились к побережью, передали начальнику караула приказ префекта и вновь обратили взоры к приближавшемуся суденышку.

— Кого это, на хрен, к нам несет? — спросил Макрон.

Катон пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Но кто бы он ни был, похоже, он страшно спешит. Может, курьер из Рима или кто-то в этом роде? — размышлял вслух Макрон.

У Катона похолодела кровь — он вспомнил о депеше, которую отправил в столицу. Позади захрустела галька. Катон неожиданно ощутил на себе взгляд префекта и лишь усилием воли смог заставить себя стоять спокойно и не обернуться к Вителлию. Вместо этого он сосредоточился на лодке, но потом боковым зрением приметил какое-то движение на выступающем в залив мысу и увидел темневшую на фоне западного неба линию крестов. На каждом висела крохотная человеческая фигура. Прямо у него на глазах последний крест с распятым на нем извивающимся в агонии человеком подняли и установили на место.

Катона едва не передернуло от страха. Если Вителлий узнает, что тот распечатал его депешу, не исключено, что и ему придется разделить участь пиратов, прибитых гвоздями к воздвигнутым над заливом крестам.

Глава тридцатая

Легкое суденышко вошло в залив, как раз когда диск солнца уходил за горизонт. С берега Катон видел кучку людей на палубе: косые закатные лучи освещали их красные плащи и сверкающие доспехи.

Стоявший рядом с ним Макрон хмыкнул.

— Похоже, большие шишки. Что это их сюда занесло?

Оба центуриона повернулись к префекту. Стоя на некотором расстоянии от них, тот, тоже прищурившись, следил за приближавшимся судном с обеспокоенным выражением на лице. Макрон подался ближе к другу.

— Как думаешь, это не связано с тем докладом, который он отправил в Рим?

— Понятия не имею, — ответил Катон, прилагая все усилия, чтобы заставить голос звучать спокойно. — Подождем, скоро увидим.

Макрон с любопытством присмотрелся к нему, огляделся и, убедившись, что их никто не слышит, тихонько спросил:

— Катон, ты ведь об этом что-то знаешь?

— О чем?

— Не пытайся меня дурить, парень. Я ж тебя знаю.

На какой-то миг Катону страшно захотелось облегчить душу, но он счел, что не вправе подвергать Макрона еще большей опасности, чем та, что уже ему грозит. Он обязан сделать для друга хотя бы это.

— Извини. Мне нечего тебе сказать.

Макрон присмотрелся к молодому другу и покачал головой.

— Ты имеешь в виду, что ничего не хочешь говорить. Ладно, дуралей упрямый, держи свое при себе. Ты ведь вечно так делаешь. — Ветеран легонько похлопал его по руке. — Только будь осторожен, ладно?

Макрон спустился ближе к берегу, не сводя глаз с лодки, где уже спустили парус, и команда, чтобы преодолеть оставшееся до суши расстояние, взялась за весла. В последний момент гребцы подняли весла, чтобы нос суденышка заехал подальше на сушу. Небольшая волна, качнув суденышко, с хрустом опустила его на гальку, и люди, стоявшие на корме, облегчая нос, поспешили по палубе вперед, чтобы сойти на сушу. Их было шестеро, большинство — молодые штабные командиры, вне всякого сомнения, аристократы, делающие первые шаги на военном поприще. Чуть позади за ними следовал мужчина постарше, в простой тунике и толстом военном плаще. Его Катон с Макроном узнали мгновенно и изумленно переглянулись.

— Веспасиан? — Макрон покачал головой. — Он-то что здесь делает?

У Катона на сей счет не имелось даже догадок; увидев своего прежнего командира, он удивился ничуть не меньше, чем его друг. Несколько месяцев назад оба центуриона сопровождали легата по возвращении из Британии и с тех пор с ним не встречались. Оба непроизвольно покосились на Вителлия. Несколько лет назад тот тоже служил под началом Веспасиана в качестве трибуна, и этот период был отмечен ожесточенным соперничеством между двумя командирами.

Вителлий резко выдохнул и махнул рукой окружавшим его командирам:

— За мной!

Верхушка флотилии направилась вниз по склону навстречу прибывшим. Между тем Веспасиан и его трибуны, собравшись вместе, остановились в ожидании на несколько шагов выше линии прибоя.

— Командир! — окликнул его Вителлий с вымученной улыбкой на лице. — Что привело тебя сюда?

Веспасиан со столь же сердечным видом протянул руку, и военные чины обменялись рукопожатием.

— Меня прислал секретарь императора. Своих спутников я представлю позже, а сперва нам надо поговорить. Нарцисс желает знать, как продвигается операция.

Вителлий нахмурился.

— Но я послал доклад. Он должен был прибыть в Рим несколько дней назад. Если только… — Префект обернулся к Катону.

— Доклад благополучно прибыл, — промолвил Веспасиан. — Нарцисс благодарит тебя за информацию, но, принимая во внимание сложность ситуации, решил послать кого-то оценить твои достижения на месте. Ну а поскольку мы уже раньше служили вместе, он поручил это дело мне. Так и вышло, — Веспасиан улыбнулся, — что я против своего желания оказался здесь.

— Понятно.

— По пути я заметил, что у тебя явно наметился прогресс, — продолжил Веспасиан, указывая на мыс.

— А, это? Да, мои люди устроили для пиратов ловушку. Мы захватили три их посудины и некоторое количество пленников, включая одного, близкого к их предводителю Телемаху. Я как раз допрашивал его, когда мне доложили о твоем приближении. Ну а остальных казнил, чтобы их участь послужила предостережением для пиратов и поддержала дух наших людей.

— Предостережением для пиратов? — удивился Веспасиан. — Они что, находятся так близко?

— Они держат нас под наблюдением, — осторожно признался Вителлий.

— Правда? Ладно, не будем терять времени, — непринужденно продолжил Веспасиан. — Наше плавание было долгим и нелегким. Могу я со своими трибунами надеяться чем-нибудь подкрепиться?

— Конечно! — Вителлий повернулся к сопровождающим: — Кто-нибудь, бегом в лагерь! Пусть приготовят пиршественный шатер и накроют столы для старших командиров и наших гостей. И побыстрее!

Посыльный убежал, а Веспасиан обвел взглядом прибрежные укрепления и корабли, вытащенные на галечный берег или стоящие на якорях в заливе.

— Ты провел неплохие фортификационные работы. Это похоже на базу, с которой можно производить серьезные операции.

Вителлий благодарно склонил голову.

— Могу я с моими людьми немного здесь оглядеться, прежде чем мы сможем воспользоваться твоим гостеприимством? Я дам твоим людям возможность все как следует подготовить.

Вителлий улыбнулся.

— Конечно. Я буду счастлив…

Веспасиан поднял руку, прервав префекта.

— Я и так уже злоупотребил твоим вниманием, поэтому… — Он оглядел сопровождавших префекта командиров и воскликнул: — О, центурион Катон! Рад видеть тебя снова. Не будешь ли ты любезен послужить нашим проводником?

— Сочту за честь, командир.

— Спасибо. Префект Вителлий, очень скоро я присоединюсь к тебе в шатре.

— Буду ждать, командир.

Не промолвив больше ни слова, Веспасиан зашагал вдоль берега. Катон держался с ним рядом, сопровождающие — чуть позади. Вителлий проводил их улыбкой, предвидя суровое наказание, которое должно в скором времени постигнуть Катона: раз доклад, обвиняющий центуриона в злостном неисполнении приказа, в Риме получен, то Веспасиан, скорее всего, привез ему смертный приговор. Но если избавление от центуриона Катона вполне удовлетворяло префекта, тот факт, что Нарцисс счел нужным прислать сюда, чтобы проконтролировать ход операции, Веспасиана, внушал глубокое беспокойство. Конечно, он постарался умело завуалировать не слишком приятные подробности начальной стадии операции, однако прозорливому Нарциссу так просто голову не заморочишь. Надо думать, он послал Веспасиана оценить истинный размер понесенного урона и выяснить, что не вошло в донесение.

Вителлий обернулся и подозвал Макрона.

— Командир?

— Отправляйся к пленнику. Приведи его в порядок и забери куда-нибудь, так чтобы он не попался на глаза Веспасиану.

— Есть, командир.

Некоторое время Вителлий смотрел вслед удаляющемуся в сопровождении свиты Веспасиану, а потом повернулся и зашагал к лагерю.

Закончив осмотр оборонительных сооружений, Веспасиан отпустил своих трибунов, а Катону велел остаться и провести его с наружной стороны валов. Когда они удалились на достаточное расстояние от частокола, Веспасиан повернулся к нему и заговорил напрямик:

— Времени на предисловия нет, так что слушай. Когда императорский секретарь прочел доклад Вителлия, он подскочил до потолка. Флот Империи чуть ли не разгромлен шайкой пиратов, сотни людей сложили головы, ценное снаряжение отправилось на дно моря. А проезжая через Равенну, я застал город на грани анархии. Мне пришлось послать Арминия за вспомогательной когортой, чтобы просто удерживать ситуацию в рамках. Когда весть об этом достигнет дворца, Вителлию стоит привести дела в порядок и написать завещание.

— Все настолько серьезно, командир?

— Шанс уцелеть у префекта еще есть, но для этого нужно быстро покончить с пиратами и раздобыть свитки. Хорошо уже то, что доклад, по крайней мере, был достаточно честным, и он не попытался скрыть произошедшее. Это может сыграть ему на руку.

Катона передернуло. Походило на то, что везению Вителлия не было предела. Его можно было сбросить с Трапейской скалы, и он благополучно приземлился бы на ноги.

— Центурион, — продолжил Веспасиан, — я хочу точно знать, как обстоят здесь дела. Предполагается, что префект Вителлий осуществляет карательный поход, чтобы покончить с пиратами в их логове, но по прибытии сюда у меня возникло ощущение, будто я нахожусь в осажденной крепости. Как вообще могло дойти до такого? Говори прямо. Полагаю, учитывая твой прежний опыт службы с Вителлием, убеждать тебя в том, что покрывать начальника не стоит, мне надобности нет.

Катон ответил легату понимающей улыбкой и в то время, как они медленно обходили оборонительный периметр, сжато изложил свои соображения.

— Если считать с ранеными, наши потери составили до четверти личного состава. Многие корабли повреждены, а то, что Вителлий решил спрятаться за валами, не больно-то способствовало поддержанию высокого боевого духа. — Помедлив, Катон указал на лесистый склон холма не более чем в миле от лагеря. — Хуже того, враги обосновались вон там, нападают на наши фуражные отряды, а по ночам подбираются близко и обстреливают караулы. Корабли у пиратов быстрее, да и команды на них лучше, так что они постоянно уходят от погони. Правда, — Катон указал на маячившие над мысом кресты, — один раз с начала кампании мы все же смогли добиться успеха.

— Как именно?

— Устроили для них ловушку, дальше по побережью. Они клюнули на наживку и поплатились.

Веспасиан пробуравил его взглядом.

— А идея была чья? Твоя?

— Я в этом участвовал, — ответил Катон. — Мысль-то немудреная.

— Может, и так. Но ты все это задумал и осуществил, а префект просиживал задницу в лагере. Вот в чем суть.

— Ну, у каждого своя работа, командир.

— Кончай придуриваться! — оборвал его Веспасиан. — Но не извиняйся, Катон. Насколько я вижу, ты тут чуть ли не единственный, кто делает что-то полезное. Хотелось бы знать, хоть что-то еще удалось?

— Ну, командир, похоже, мы выяснили, откуда проводят свои операции пираты.

Веспасиан остановился и воззрился на него.

— И ты говоришь мне это только сейчас? Ну-ка, подробнее!

— Один из пленников, захваченных ночью, оказался сыном Телемаха. Сегодня днем с ним поработал дознаватель Вителлия. Он раскрыл нам место.

— Ты уверен, что он сказал правду?

Катон пожал плечами.

— Полной уверенности нет, командир. Это смелый парень. Он может врать нам под пыткой, чтобы выиграть время для своего отца и его людей. С другой стороны, дознаватель потрудился над ним основательно и, скорее всего, парня сломал.

Веспасиан взглянул Катону в глаза.

— Он говорил что-нибудь о свитках?

Центурион почувствовал, как участился его пульс, и решил не упускать шанса.

— Свитки? — уточнил он, стараясь заставить голос звучать спокойно. — Дельфийские свитки?

Веспасиан помолчал, после чего промолвил:

— Так ты, стало быть, в курсе? А мне говорили, что только префект обладает нужной информацией.

— Императорский секретарь Нарцисс, отправляя на задание, ввел нас в курс дела, — мигом ответил Катон.

— Нас? Ты хочешь сказать, что центурион Макрон тоже осведомлен на сей счет?

— Так точно, командир! — ответил Катон, не имея времени придумать иную правдоподобную версию и мысленно молясь, чтобы из-за этого его друг не оказался в опасности.

— Понятно… Будьте осторожны, вы оба. Сведения о свитках — это опасное знание.

— Но, командир, не может же быть, чтобы никто не знал ни о них, ни об их содержимом. Жрецы храма Юпитера сверялись с ними сотни лет.

— Да, с первыми тремя книгами. Но представь себе, как бы они обрадовались возможности наложить руки на три оставшихся и, таким образом, получить возможность обозревать полную картину? — Веспасиан перевел взгляд на море, в сторону Италии и Рима. А когда заговорил снова, в голосе его звучала тоска: — Думаю, некоторые люди отдали бы все за обладание недостающими свитками.

Катон торопливо осмысливал то, что только что услышал от Веспасиана. Три других Дельфийских свитка? Но это невозможно, они ведь уничтожены, сожжены Сивиллой. Во всяком случае, так считалось. А если они сохранились, то и впрямь могут оказаться мощным оружием в руках какого-нибудь амбициозного вельможи, умеющего использовать суеверие толпы в своих интересах. Такого, как Вителлий или… Катон взглянул на Веспасиана, и по спине его пробежал холодок. Именно в этот миг сенатор вновь обернулся к центуриону, и Катон вроде бы приметил на лице Веспасиана намек на сожаление. Впрочем, на него тут же вернулась обычная бесстрастность.

— Ладно, у Нарцисса могли быть свои соображения; раз сказал — значит, сказал. В любом случае ты осознаешь важность задачи. И понимаешь: ни в коем случае нельзя допустить попадания их в чужие руки, я уж не говорю о врагах императора.

Катон кивнул.

— Вот и хорошо. — Веспасиан обвел взглядом ближние холмы с лесистыми склонами, потом посмотрел в сторону лагеря, где над частоколом виднелись фигуры несших в постоянном нервном напряжении караул бойцов, и покачал головой. — Я увидел достаточно. Пора действовать.

Вителлий потрясенно взглянул на сенатора.

— Не может быть! Ты шутишь?

— Ничуть! — твердо заявил Веспасиан. — Властью, данной мне императором Клавдием, а также Сенатом и народом Рима, я отрешаю тебя от командования и принимаю на себя чин префекта и полномочия командующего флотом Равенны.

В шатре воцарилось ошеломленное молчание: никто из собравшихся командиров не смел проронить ни слова. Вителлий был так ошарашен, что не сразу нашелся с ответом, но потом встрепенулся, покачал головой, выпрямился и заявил:

— Нет! Ты не имеешь на это полномочий.

— Напротив, имею. — Повернувшись, Веспасиан щелкнул пальцами, подзывая одного из своих трибунов: — Деций, будь добр, — подтверждение моих прав.

Трибун запустил руку под панцирь, вытащил оттуда сложенный лист папируса и передал Веспасиану, который, в свою очередь, протянул документ Вителлию.

— Прочти.

Какой-то момент Вителлий смотрел на папирус словно на что-то ядовитое, потом протянул руку и взял его. Вся полнота власти вверялась Веспасиану подписанным лично императором Клавдием указом. Он был непривычно краток, однако то, что все полномочия переходят новому командующему флотом Равенны, явствовало из него однозначно. Прочтя пергамент, Вителлий сложил его и протянул обратно.

— Мои поздравления, командир. Флот в твоем распоряжении… Могу я спросить, что ожидает меня?

Веспасиан предвидел этот вопрос, и ответ у него был готов заранее. Полученные полномочия давали Веспасиану право заключить бывшего префекта под стражу и даже, если он сочтет это необходимым, подвергнуть того казни, однако и в том и тем более в другом случае по возвращении в Рим ему пришлось бы отвечать на ряд весьма настоятельных вопросов. Несмотря на явный провал порученной тому операции, с расправой над фаворитом императора торопиться не стоило. Клавдий по-прежнему был к нему расположен, расположен настолько, что уничтожить Вителлия означало навлечь на себя мстительный гнев владыки Рима. Однако не приходилось сомневаться и в том, что, оставшись в живых, столь ловкий интриган, как Вителлий, рано или поздно снова влезет в доверие, вернет себе прежнее положение и будет представлять собой угрозу. По существу, особого выбора у Веспасиана не было: Вителлия следовало оставить при флоте до окончания кампании, где за ним, по крайней мере, был бы пригляд. Ну а при некотором везении и разумном распределении обязанностей Вителлий мог и погибнуть, что решило бы проблемы Веспасиана само собой.

Он смерил Вителлия долгим взглядом, словно обдумывая решение, и наконец ответил:

— Ты остаешься здесь. Из-за потерь, понесенных по твоей вине, мне понадобится каждый человек, способный держать меч. Для начала я припишу тебя к своему штабу. Но когда начнутся боевые действия, ты можешь потребоваться в строю.

Вителлий склонил голову.

Веспасиан оглядел собравшихся в шатре командиров, многие из которых еще не оправились от неожиданности всего произошедшего, и обратился к ним:

— Поскольку вина за понесенные потери целиком возложена на бывшего командующего, никому из вас обвинения предъявлены не будут и, соответственно, все вы остаетесь на прежних должностях. Имейте, однако, в виду, что в Риме недовольны тем, как здесь идут дела, и для вас, уважаемые, было бы весьма желательно исправить положение. Одержать победу и восстановить тем самым свою честь и честь флота. Советую вам помнить об этом. С завтрашнего дня мы поведем с пиратами войну.

По рядам командиров прокатился одобрительный гомон. Затем Веспасиан кивнул в сторону Макрона и Катона.

— Здесь есть люди, которым уже доводилось служить под моим началом. Они знают, что командир я строгий и поблажек от меня лучше не ждать. Но знают также и то, что я справедлив. Служите так же, как служили под моим командованием они, и мы победим. Мы перебьем или возьмем в плен всех пиратов до последнего, а их корабли и базу уничтожим. И когда операция закончится, всем тем из нас, кто не погибнет, достанется богатая добыча. Но к тем, кто каким-либо образом подведет меня, снисхождения не будет. Все понятно?

Командиры закивали, некоторые пробормотали «да».

— Вот и прекрасно. Трапеза завершена. Расходитесь по своим подразделениям и готовьтесь к отбытию. Завтра утром мы снимемся с лагеря и отплываем вдоль побережья. Думаю, уважаемые, вопросов тут быть не может. Все свободны… А вас, центурионы Катон и Макрон, попрошу задержаться. У меня есть для вас маленькое поручение.

В то время как остальные командиры потянулись к выходу из шатра, Макрон склонился к Катону и шепнул:

— Есть соображения насчет того, что ему нужно?

— Ни малейших.

— Здорово! Просто здорово. — Макрон покачал головой. — Готов побиться об заклад на хорошие деньги, что нам опять преподнесут дерьмо на палочке.

Глава тридцать первая

Через две ночи посланная Веспасианом яхта высадила двух центурионов на полосу прибоя в десяти милях от Каменных Ворот. Оба были в серых туниках, с мечами и трехдневным запасом провизии. Инструкции, полученные от нового префекта флота Равенны, были однозначны: провести разведку местности и попытаться установить точное местонахождение пиратской базы. Если, конечно, она и вправду там находится. Аяксу в случае, если его слова не подтвердятся, были обещаны новые, еще более страшные мучения. Подвигов от Катона с Макроном никто не просил; им следовало сделать все, чтобы не попасться противнику на глаза. Яхта должна была ждать их в условленном месте, в заливе на несколько миль ближе к Каменным Воротам.

В то время как два центуриона занимались разведкой, основные силы медленно продвигались вдоль побережья позади них. Боевые корабли были готовы к неминуемому сражению. Все снаряжение, которое Веспасиан не счел необходимым для операции, оставили на мысу, а пять бирем, получивших при столкновении серьезные повреждения, сожгли на берегу, чтобы им не нашли применения пираты. Одна бирема, приняв на борт тяжелораненых, от которых в ходе кампании все равно не было толку, отправилась обратно в Равенну.

То и дело с кораблей флота замечали появлявшиеся на горизонте паруса, но враг ограничивался наблюдением, не рискуя завязать схватку. Веспасиан предполагал, что у пиратов могут быть осведомители не только в Равенне, но и здесь, среди флотских, а потому приказал удвоить ночную стражу. Часовым было приказано отслеживать все подозрительные передвижения не только снаружи, но и внутри на тот случай, если кто-то попытается вступить в контакт с пиратами. Сейчас, конечно, в любом случае трудно было бы сообщить разбойникам что-либо, кроме того, что они и сами видели, но Веспасиану требовалась уверенность в том, что, когда наступит решающий момент, он сможет, действуя стремительно, застать врагов врасплох, поскольку осведомители не смогут их предостеречь.

Веспасиан отдавал себе отчет в том, что рискует, а пиратской базы в указанном месте могло и не оказаться, однако то, что она все же там, казалось достаточно вероятным. Дальше, по направлению к Рисинуму, побережье становилось все более населенным, и укрыть там базу было гораздо труднее, а вот в противоположном направлении побережье было изрезано узкими заливами, которые обступали отвесные скалы, близ него теснилось множество островов. Здесь вполне мог угнездиться Телемах со своими пиратами: с одной стороны, достаточно далеко от торговых путей, чтобы базу не заметили с проходящих кораблей, а с другой — достаточно близко, чтобы предпринимать набеги, вызвавшие в конечном счете такое раздражение Рима. Если информация Аякса верна, кампания, скорее всего, завершится через несколько дней. Ну а если нет, Веспасиану придется снова прибегнуть к пыткам и добиться правды, сколько бы времени и мук это ни потребовало.

Проведя ночь под открытым небом, а весь день карабкаясь по узеньким козьим тропкам, высматривая какие-либо признаки человеческого присутствия, Макрон с Катоном в качестве укрытия на следующую ночь присмотрели себе маленькую пещеру у вершины горы. Лаз в нее был узким и почти незаметным со стороны, потому что его заслонял каменный выступ. Они и сами бы его не заметили, не проходи тропка, по которой они двигались, в непосредственной близости от пещеры. Ее размеры вполне позволяли двоим людям разжечь маленький костерок и улечься с ним рядом. Опустив на землю поклажу, друзья уселись рядом, чтобы перевести дух. Через некоторое время Макрон устало покачал головой.

— Ну почему мы? Почему он послал сюда нас? Неплохо бы и еще кому-нибудь поработать.

— Ты же слышал, что он сказал, — отозвался Катон. — Для этой работы мы подходим лучше всех.

— А ты ему поверил? — усмехнулся Макрон. — Легко же тебя задурить.

— Почему это «задурить»? — возразил Катон. — Мы служили под началом легата, и он знает, что на нас можно положиться. Мы никогда его не подводили.

— Погоди. — Макрон выпрямился. — Насколько припоминаю, ты сам вызвался идти за нас обоих; правда, иначе пришлось бы топать по приказу. Так что одно из двух: или мы завзятые дуралеи, или он считает, что нас и потерять не больно-то жалко. В любом случае это не тот вид службы, который бы мне нравился, — сколько бы мне ни осталось служить.

Катон ответил ему усталой улыбкой.

— Не морочь мне голову, делая вид, будто тебе это не нравится.

— Что? Две ночи без сна, двадцать миль по горам! Я продрог, оголодал и вдобавок, возможно, нахожусь чуть ли не под носом у сотен кровожадных пиратов. Что тут может нравиться?

— Ну вот, понеслось… Узнаю своего Макрона.

— Узнает он, на хрен… Может, тебе и по нутру ночевать в промозглой каменной дыре, а я… Я, на хрен, хотя бы разведу здесь огонь.

Пока Макрон собирал на склоне валежник, а потом складывал костер, Катон достал из вещмешка перо, маленькую чернильницу и нарисованную на козьей шкуре карту, которую разложил на полу пещеры, и в тусклом, падавшем снаружи свете принялся вносить дополнения в чертеж, скопированный писцом с одной из штабных карт. Стараясь ничего не упустить, он обозначил холмистую гряду, через которую они перевалили в этот день, указав все тропы, а потом просмотрел ту часть карты, которую им предстояло подправить на следующий день. Взобравшись на вершину горы, они с Макроном смогут увидеть вход в залив, после чего спустятся по ее противоположному склону и вернутся к флоту.

Позади него, в глубине пещеры Макрон высекал кремнем искры над маленькой коробочкой с трутом. После нескольких попыток занялся маленький огонек, который Макрон, раздувая, перенес к кучке ветвей и продолжил раздувать до тех пор, пока пещера не озарилась светом и не огласилась потрескиванием костра.

— Вот так! — Он откинулся с довольной улыбкой. — Скоро здесь будет тепло.

— Хорошая работа, — промолвил Катон, заставляя себя улыбнуться в ответ, хотя его мучило чувство вины перед другом, которого он, без его ведома, объявил посвященным в тайну Дельфийских свитков и тем самым подверг дополнительной угрозе. Теперь, ради их дружбы и ради блага Макрона, он считал себя обязанным открыть другу правду. Сделанного назад не воротишь, так пусть хоть знает о содержимом свитков и об их важности.

— Макрон…

Старший из центурионов оторвал взгляд от костра.

— Ну?

— Я должен тебе кое-что рассказать. Насчет свитков, за которыми охотится Нарцисс.

— Вот как? — Макрон явно ощутил озабоченность в его голосе. — А что с ними такого?

— Не знаю, право, с чего начать.

— Да с начала, парень, вот с чего. А детали и красоты можешь оставить на потом.

— Ладно.

Макрон покачал головой.

— Хрена ради, Катон, ну что ты жмешься, словно руки моей просишь.

— А что? — рассмеялся Катон. — Тут есть о чем подумать. Вон как ты лихо с костерком управился: прямо образцовая хозяйка!

Макрон погрозил ему пальцем.

— Ты говори, да не заговаривайся.

— Извини, ты прав…

Макрон помолчал, потом вздохнул.

— Так свитки?..

— Ах да, свитки. — Катон пересел поудобнее, лицом к огню и подтянул ноги. — Я выяснил, что это такое. Ты слышал о трех Дельфийских книгах?

Макрон закатил глаза и с нарочитым смирением ответил:

— О да! Думаю, я о них слышал.

— А историю, с ними связанную?

Теперь Макрон выглядел не столь уверенно.

— Их получил от прорицательницы Оракула царь Тарквиний, вроде так? Давно это было.

Катон кивнул.

— Почти пятьсот лет назад. Но жрица не отдала их ему, а продала, получила целое состояние. Причем продала только три книги.

— А было больше?

— То-то и оно. Всего их шесть. Шесть книг, из которых можно узнать все о будущем Рима и его народа. Согласись, ценность немалая. Ну так вот, жрица явилась в Рим и потребовала за них с Тарквиния столько, что он бы ни с чем остался. Ясное дело, царь отказался. Она ушла, сожгла одну из книг и вернулась на следующий день, предлагая уже только пять. Снова получила отказ, снова сожгла книгу и опять вернулась все с тем же требованием. Короче говоря, получив три отказа, пророчица сожгла три книги, а когда предстала перед царем снова, тот в отчаянии уплатил требуемую сумму. Именно эти три свитка и хранятся у нас в храме Юпитера. Всякий раз, когда Рим сталкивается с трудностями, жрецы пытаются разобраться в ситуации, сверяясь с пророчествами. Но это не так-то просто, поскольку в их распоряжении только половина текстов.

— Понятно, — пробормотал Макрон, глядя на колеблющееся пламя. — Но какое отношение имеют свитки, которые ищем мы, к тем, давнишним Дельфийским свиткам?

Катон подался к нему.

— Еще не дошло? Это и есть Дельфийские свитки!

— Что?! Ты хочешь сказать, что это свитки из храма Юпитера?

— Нет, нет. Подумай. Пророчица знала, что свитки бесценны. Так с чего бы вдруг ей приспичило их уничтожать?

— Ты ведь сам сказал: чтобы выжать денежки из прижимистого царя Тарквиния.

— Этого она добилась, — признал Катон. — Но не было ли бы умнее с ее стороны припрятать где-нибудь свитки и лишь объявить, будто они сожжены. По прошествии времени, при другом царе, пророчица или ее преемница могли объявить о том, что недостающие свитки целы. В Риме в ту пору уже бы поняли, что в неполном виде пророчества почти бесполезны, и были бы готовы заплатить за три недостающие книги сколько угодно.

— Ну и почему же она так и не предложила их купить?

— Этого я не знаю. Может быть, не дождалась подходящего времени. Ждала, когда Рим разбогатеет достаточно, чтобы выплатить назначенную ею цену. И хранила местонахождение свитков в тайне, а потом померла, не успев раскрыть ее преемникам. Но это все только догадки. Ходили истории о людях, которые вроде бы видели эти свитки. Я даже слышал, будто они попали в руки Марка Антония незадолго до битвы при Акциуме. Он мог победить Августа, но по какой-то причине в решающий момент храбрость изменила ему, и он бежал, бросив на погибель свой флот. Говорят, что перед битвой он прочел пророчество, предвещавшее его поражение.

— Думаешь, это правда? — Макрон посмотрел на него с сомнением.

Катон хмыкнул.

— Кто знает? Его флот погиб, потому что он бросил его и бежал. Если Антоний поступил так из-за пророчества, то он еще больший дурак, чем это преподносится историками. Наши судьбы не прочесть по звездам или чему-то там еще. Мы вершим их сами. А остальное — просто россказни.

— Может, россказни, а может, и правда, — возразил Макрон. — На небесах, да и на земле много такого, о чем не написано во всех тех книгах, которые ты прочитал.

— Может быть, — пожал плечами Катон. — А может, Антоний был столь же неудачлив в командовании флотом, как и в выборе возлюбленной.

Макрон уставился на огонь, и Катон подумал, что, пожалуй, зашел слишком далеко, разоблачая глубоко укоренившиеся в сознании друга суеверия, и, решив изменить подход, прокашлялся:

— Но то, что произошло потом, очевидно.

— Да?

— Кто-то нашел свитки, понял, что они собой представляют, и вступил в переговоры с императором или, что более вероятно, с Нарциссом. Была заключена сделка, и императорский секретарь отправил своего агента с золотом для выкупа свитков и доставки их в Рим в дополнение к имеющимся. Это открывало для правителей возможность знать, что предначертано Риму, и принимать соответствующие решения, исходя из содержания пророчеств.

— А если они неверны? — спросил Макрон.

Катон пожал плечами.

— Это не имеет значения. Все, что потребуется Нарциссу, это объявить о наличии у него всех свитков: большинство врагов не осмелятся интриговать против него, считая, что он будет заранее осведомлен об их намерениях. Это чрезвычайно полезный политический инструмент, сам по себе сущее сокровище… Так или иначе, в Рим свитки не попали. Неподалеку от Равенны судно, на котором плыл с ними агент Нарцисса, было атаковано и захвачено пиратами Телемаха. Ну, а поняв, что попало в его руки, тот решил потребовать колоссальный выкуп. Более того, сообразил, что если о свитках узнают и другие, можно будет заставить их перебивать цену и содрать как можно больше. Ведь наложить руки на пророчества хотели бы не только Нарцисс с императором. Есть и другие желающие — например, наши друзья «Освободители». Телемах стал играть на этом соперничестве, проявляя непомерную жадность. Нарцисс же решил, что свитки следует добыть во что бы то ни стало. Поэтому он и послал нас и флот Равенны с заданием покончить с пиратской угрозой.

— И добыть свитки, — кивнул Макрон. — Выходит, это все только из-за свитков?

— Не совсем. С Телемахом вели переговоры и могли сторговаться, однако кампания против пиратов была прекрасным прикрытием для настоящей операции по возвращению свитков. Главная сложность тут в том, что Нарциссу требовалось сохранить все в строжайшей тайне из опасения, что соперники могут узнать не только о существовании свитков, но и об их местонахождении.

— Понятно. Но ежели это такая великая тайна, как ты смог ее выведать?

Катон покраснел.

— Я прочел доклад Вителлия. Тот, который он послал в Рим.

— Что ты сделал? — Судя по виду, Макрон пришел в ужас.

— Ну, мы попали в бурю. Пакет промок, печать отстала. Я не верил ему и решил заглянуть в доклад.

Макрон смотрел на него округлившимися глазами: то было неслыханное нарушение дисциплины. Опытный служака прекрасно знал, что легионеров предавали смерти за куда менее тяжкие проступки. Он нервно сглотнул.

— Ну, продолжай. Что ты там вычитал?

— Зная нашего приятеля Вителлия, ты, наверное, не удивишься, что он преподнес историю того, как мы оказались в дерьме после того морского сражения, в искаженном виде. Он попытался возложить вину за понесенные нами потери на меня.

— На тебя?

— А почему нет? Ему нужно было переложить вину на чьи-то плечи. Ну а если я убран с дороги, то здесь остались бы лишь двое, знающие о свитках: ты и он. Ну а избавившись заодно и от тебя, он мог бы придумать любую историю, с тем чтобы оставить свитки себе.

— А ему-то они зачем?

— Ну, их ведь можно продать. Хотя, скорее всего, он хочет использовать свитки для продвижения своих интересов. Ты ведь знаешь, как он честолюбив.

— Да уж как не знать, — проворчал Макрон. — Ублюдок, вот он кто.

— Так или иначе, — улыбнулся Катон, — я внес в доклад кое-какие изменения и отослал его в Рим.

— Ты переписал доклад? — Макрон был потрясен.

— А что мне оставалось? — пожал плечами Катон. — В противном случае меня можно было бы считать покойником. А так я подправил донесение, чтобы в нем было больше правды.

— Так вот почему сюда прибыл Веспасиан! — воскликнул Макрон.

Катон кивнул.

— Ну ни хрена же себе, Катон! Ты здорово рискуешь. Если это откроется, они тебе каждую косточку переломают.

— По крайней мере… — Катон посмотрел на друга в смущении. — Послушай, мне, правда, очень жаль. Извини, что я втянул тебя в это.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, мне хотелось выпытать у Веспасиана побольше про эти свитки. О том, что они Дельфийские, было сказано в докладе Вителлия, и когда Веспасиан расспрашивал меня о состоянии дел здесь, я в подходящий момент ввернул это словечко. Легат заглотил наживку, поверив в мою осведомленность, но получилось так, что я и тебя объявил осведомленным в той же мере.

Макрон нахмурился и покачал головой.

— Ну? Что с того?

— Да то, что пока все это не закончится, всякому, знающему о свитках, будет грозить серьезная опасность. Ставки слишком высоки, так что все причастные, во избежание риска, будут обрубать концы.

— Понятно, — кивнул Макрон. — Спасибо, приятель. Большущее спасибо. Знаешь, хоть ты мне очень нравишься, и я правда верю, что со временем из тебя выйдет настоящий солдат, иногда мне хочется, чтобы мы с тобой вовсе не были знакомы. Я пятнадцать лет служил себе и служил, пока ты не подвернулся. Нет, ясное дело, мне и раньше случалось получать царапины, но за последние два года, с тех пор как ты оказался рядом, я столько раз был на волосок от смерти, что и представить трудно. А теперь еще и это…

— Извини.

— Да ладно тебе извиняться! Нынче с этим уже все едино ничего не поделаешь. — Макрон свернул свой вещмешок в плотный узел и улегся у огня, спиной к Катону. Некоторое время он молчал, потом пробормотал: — Только дай мне одно обещание.

— Какое?

— Если выпутаемся из этой заварушки, больше никаких приключений.

— Ладно, я постараюсь.

— Хм.

…Они проснулись, едва в пещеру пробрался первый рассветный луч. Макрон потянулся, разминая затекшие мышцы, и закашлялся, глотнув холодного воздуха. Катон после вчерашнего признания все еще чувствовал неловкость. Они уложили провизию обратно в вещмешки, натянули сапоги и вылезли из пещеры. Небо затягивали свинцовые тучи, обдувавший гору холодный ветер сулил скорый дождь.

— Куда теперь? — спросил Макрон.

— Прямо наверх. Нам нужно на вершину, туда, откуда откроется вид на гавань и базу.

— Это ежели у нас верная информация, — уныло буркнул Макрон. — Вполне возможно, что мы не там ищем.

— Вот скоро и узнаем.

Катон закинул торбу за плечи и двинулся по прорезавшей каменистый склон тропе. Мгновение спустя, пробормотав непристойное ругательство, за ним последовал и Макрон.

Чем выше они поднимались, тем плотнее становился туман. Впечатление было такое, будто центурионы добрались до нижней границы облаков, к тому же теперь их поливал мелкий, моросящий дождь. Крутизна склона стала уменьшаться, среди камней и гравия здесь и там проглядывали пучки прибитой ветром травы.

— Дивное местечко, — буркнул Макрон. — Но надо думать, вид стоит того, чтобы сюда забраться.

— Вид? — Катон огляделся. — Не рассчитывай на это.

Макрон покачал головой.

— Думаешь, ты тут единственный шутник?

Катон улыбнулся.

— Извини.

— Вот ведь заладил…

Найдя укрытие от дождя и ветра под скалистым выступом, они уселись, завернулись в военные плащи и принялись жевать выуженное из мешков сушеное мясо. Тянулись часы, а небо оставалось все таким же серым, не сулящим ничего хорошего. По прикидкам Катона, было уже хорошо за полдень, когда облака начали наконец истончаться, пропуская слегка осветившие гору лучи солнца. Дождь прекратился, между облаками стали появляться просветы. Склон под ними тоже постепенно расчищался от тумана, становясь видимым, пока наконец в самом низу, где гора омывалась заливом, не стал заметен проблеск воды. Под конец налетевший бриз окончательно развеял облачный покров, и перед центурионами открылся превосходный вид на другую половину Каменных Ворот, замыкавшую горловину залива с другой его стороны. Кряж, глубоко вдававшийся в сушу, изгибался в форме подковы, на противоположном конце которой и сидели сейчас Макрон с Катоном. Внизу поблескивала спокойная гладь залива, дальше в открытом море вспенивались белыми шапками волны.

— Ну что я говорил? — заявил Макрон. — Вид стоит того, чтобы лезть на этакую крутизну.

— Точно, — подтвердил Катон. — Особенно с учетом вон того аспекта.

Он протянул руку, указывая на гору напротив, у подножия которой в залив вдавался скривленный мыс, а на краю над самым заливом находилось укрепленное поселение. А внизу под ним темнели полоски стоявших на якорях двумя четкими рядами галер.

Глава тридцать вторая

— Вот они! — вскричал Макрон, ударив одним кулаком по другому. — Наверняка это те хреновы пираты!

Катон присмотрелся к стоявшим в заливе кораблям. Два из них определенно были триремами, а большинство остальных, судя по либурнской оснастке, были такими же, как те, что атаковали флот Равенны. Два похожих пиратских судна были захвачены несколько дней назад.

— Они самые, верно.

Молодой центурион потянулся за спину и снял вещмешок. Макрон уставился на него с удивлением.

— По-моему, сейчас не время перекусывать. Чем скорее мы вернемся с докладом к Веспасиану, тем лучше.

Катон покачал головой, вытаскивая карту и стилос.

— Сначала я должен нанести это все на карту.

— Ладно, — не стал спорить Макрон. — Только давай побыстрее.

Катон быстро набросал контуры залива и мыса, обозначив укрепления и стоявшие в бухте корабли, и убрал принадлежности обратно в мешок.

— Пошли?

До самой вершины горы оставалось совсем немного, и двое центурионов принялись карабкаться туда с таким душевным подъемом, какого давно уже не испытывали. Если все пройдет гладко, то уже через несколько дней флот Равенны войдет в залив, и с пиратами будет покончено. Тогда они смогут вернуться в Рим с победой, и Нарцисс заберет все обвинения в их адрес и, кто знает, может, даже расщедрится на награду. Жизнь начинала снова казаться прекрасной, причем настолько, что Макрон принялся сначала мурлыкать мелодию походной песни, что обрела популярность в Британских легионах незадолго до того, как им с Катоном пришлось покинуть остров, а потом, набрав воздуху, и вовсе затянул во весь голос:

Внезапно Катон схватил его за руку и шикнул:

— Тихо!

Макрон вырвал руку и сердито посмотрел на спутника:

— Ты что, на хрен, делаешь?

— Тссс! — зашипел Катон с отчаянием во взоре. — Слушай!

Они присели на корточках на тропе: Макрон склонил голову, напряг слух и почти сразу же услышал голос, доносившийся с совсем близкого расстояния, с вершины. Оба центуриона подняли глаза, глядя вверх по тропе, что уходила за каменный выступ шагах в пятидесяти впереди. Прозвучал оклик или зов на незнакомом языке. Потом он повторился, словно окликавший ждал ответа. Послышался звук осыпающихся из-под сапог камней, а потом снова тот же зов, уже ближе.

— Дерьмо! — прошептал Макрон. — Он, наверное, меня слышал.

— Он ведь пока не поднял тревогу, — указал Катон, торопливо оглядывая склон в поисках укрытия. С этим здесь, увы, дело обстояло плохо. Так или иначе, человек на вершине, надо думать, их слышал, но, судя по тону его голоса, никак не ожидал обнаружить на тропе внизу затаившихся врагов. — Быстро! Туда! — Катон указал на камень.

Двигаясь настолько быстро и бесшумно, насколько это позволяла тропа, центурионы уже почти добрались до выветренного камня, когда из-за него вынырнул навстречу и застыл, как вкопанный, не более чем шагах в пяти впереди, мужчина. Смуглый, в толстом плаще, перехваченном ремнем с висевшей на нем тяжелой фалькатой. Пират уставился на них, разинув рот, однако не издав ни звука. На миг все трое замерли в неподвижности. Первым опомнился Катон: он бросил мешок и, выхватывая на бегу меч, устремился на пирата. Охнув с перепугу, тот потянулся за мечом, но неловкие пальцы никак не могли ухватиться за рукоять. Катон налетел на него, с разбегу схватив левой рукой за горло, а правой, пронзив плащ, изо всех сил вогнал острие меча ему в живот. Пират сложился пополам над клинком, отшатнулся и завалился назад, увлекая за собой Катона. Падение на противника выбило из него дыхание, так что некоторое время он не мог издать ни звука и лишь судорожно ловил ртом воздух. Между тем пират, даже на последнем издыхании, вскинул руки и, пытаясь вцепиться римлянину в глаза, расцарапал ему щеки крепкими, обкусанными ногтями.

Катона обдало запахом вина и чеснока, однако он, игнорируя вонь, нанес новый удар мечом, из-под ребер вверх, целя в сердце, чтобы положить конец сопротивлению. Враг неожиданно замолотил руками и ногами, конвульсивно содрогнулся, угодив при этом Катону коленом в пах, тело его на миг напряглось, а потом обмякло.

К тому времени, когда подоспел Макрон, Катон, выпустив рукоять меча, откатился в сторону, схватившись рукой за яйца.

— О… дерьмо! — простонал он. Следом за болью всколыхнулась тошнота, и его вывернуло на тропу.

Макрон убедился в том, что пират мертв, после чего повернулся к своему другу и ухмыльнулся.

— Не повезло!

Но посмеяться над Катоном, скрючившимся на земле, зажав руками промежность, он не успел: оба они услышали оклик. Потом еще один голос.

— Их тут никак полно, — шепнул Макрон Катону. — Оставайся здесь!

Макрон расстегнул застежку плаща, дав ему упасть на землю, обнажил меч и взобрался на камень, откуда, низко пригнувшись и осторожно балансируя, огляделся вокруг. Тропа вела через каменистое плато к небольшому укрытию на утесе, с одной стороны которого открывался вид на залив, а с другой — на подступы к морю. Пиратский наблюдательный пункт был сложен из грубых, необделанных камней, щели между которыми для защиты от дождя и ветра были заткнуты землей. Над крышей из дерна вился дымок, а перед входом стоял человек. Издав еще несколько раз нетерпеливый оклик, тот, вытянув шею, всмотрелся в тропу, прихватил копье и двинулся по направлению к Макрону.

Центурион осторожно соскользнул с камня и, прячась за ним, шепнул Катону:

— Один малый тащится сюда. И в сторожке у них, по крайней мере, один да остался. Ты тут лежи тихо: я им займусь.

— Тихо? — Катон охнул и заскрежетал зубами: его снова стало выворачивать наизнанку.

Макрон присел и выставил меч вперед, готовый броситься в атаку в тот миг, как пират появится из-за камня. Сердце его бешено стучало в груди в то время, как он, когда шаги противника звучали уже совсем рядом, силился затаить тяжелое дыхание. Потом шаги стихли, и снова прозвучал оклик: на сей раз в нем безошибочно угадывалась озабоченность. Пират двинулся дальше, но уже медленнее и осторожнее, а Макрон, взглянув вниз, понял, что тело убитого может в любой миг оказаться в поле зрения приближавшегося врага. Он отреагировал инстинктивно: с резким выдохом выскочил из-за камня и оказался локтях в шести перед пиратом, держащим наперевес копье.

— Дерьмо! — выругался Макрон и, помедлив лишь долю секунды, бросился в атаку.

Пират, поначалу застывший и ошеломленный, в последний момент опомнился и, держа копье двумя руками, сделал выпад, целя в римлянина. Макрон отбил наконечник в сторону и устремился на врага, направив меч ему в горло. Однако острие копья застряло у него в рукаве, и сила толчка сбила с ног. Макрон грохнулся на спину, да так, что из его легких вышибло весь воздух.

С торжествующей усмешкой пират выдернул копье из рукава Макрона и, шагнув вперед, замахнулся, чтобы нанести удар в грудь. Стальное острие пронзило кожу, и центурион содрогнулся, однако удара не последовало. Нападавший что-то прокричал, указывая кивком головы на все еще зажатый в руке Макрона меч. Тот мигом его понял и разжал пальцы, выпустив рукоять.

— Все, все! Сдаюсь! Я сдаюсь!

Пират, стараясь не выпускать пленника из поля зрения, слегка обернулся и открыл рот, чтобы позвать подмогу из сторожки, но, прежде чем он успел издать хотя бы звук, в воздухе промелькнуло что-то темное, и большой, с кулак размером, камень задел по касательной его висок. Охнув, тот отшатнулся, непроизвольно схватившись одной рукой за голову. Макрон мгновенно откатился в сторону, схватил свой меч и, совершив бросок к ногам пирата, полоснул его по подколенному сгибу, разрубив поджилки и задев кость. Враг тяжело грохнулся навзничь, приложился при падении затылком о камень, дернулся и обмяк. Из глубокой раны на голове текла кровь. Подняв взгляд, Макрон увидел стоявшего, привалившись к скале, Катона.

— Славный бросок, парень.

Катон помахал рукой, принимая похвалу, и снова согнулся, морщась от боли. Макрон бросил последний взгляд на пирата и припустил к сторожке, до которой было локтей тридцать. Его подбитые гвоздями сапоги громко топотали по каменистой тропе, но на внезапность больше рассчитывать не приходилось, а стало быть, быстрота являлась решающим фактором. Прежде чем он успел добежать до хижины, рука отбросила в сторону кожаный полог, и наружу высунулась увенчанная тюрбаном голова. Темнокожий, желтоглазый человек обернулся к Макрону. На лице его отразились изумление и страх, а в следующий миг центурион налетел на него с диким ревом. Упав, оба они залетели обратно в сторожку, грохнувшись на висевший над огнем котелок. Пират заорал, обжегшись огнем и содержимым котелка. Воздух тут же наполнился запахом каши, смешанным с вонью жженых волос. Меч Макрона застрял в бедре пирата, и римлянин, выпустив рукоятку, навалился на противника, одной рукой сдавив ему горло, а другой перехватив запястье. Тот продолжал орать, хотя Макрон сжимал горло все сильнее. Несколько показавшихся вечностью мгновений пират дергался, вырывался и выворачивался, но в конечном счете все же лишился сил, а заодно и сознания. Макрон выждал время и, лишь убедившись, что с врагом покончено, разжал удушающую хватку и, тяжело дыша, скатился с него в сторону.

Свет в проходе сторожки загородила тень: Катон облокотился на грубо сколоченную дверную раму, взглянул на притушившее уголья тело и поморщился.

— Не было необходимости его запекать. Сам-то ты как, в порядке?

— В полном. Лучше не бывает.

Присев на корточки рядом с трупом, Макрон обеими руками ухватился за рукоять своего меча, рванув из всех сил, высвободил оружие, вытер клинок поношенной туникой пирата и вложил в ножны, после чего устремился, оттеснив Катона, к выходу, на свежий воздух, подальше от отвратительного смрада горелой плоти и волос.

— Ты-то как? — Макрон кивком указал на промежность Катона.

— Остался жив, как видишь, но в том, что у меня будут наследники, не уверен.

Макрон улыбнулся.

— Не бойся, я еще расскажу им про твои железные яйца.

— Спасибо на добром слове.

Катон сел, оглядел маленький наблюдательный пост и на миг задумался.

— У нас проблема.

— Да ну? — Макрон кивнул в сторону лежавшего в хижине мертвого пирата. — По-моему, уже нет. Кажется, мы перебили здесь всех.

— Перебить-то — да, перебили, но проблема никуда не делась. Подумай о том, что будет, когда пираты обнаружат, что их наблюдатели убиты. Они мигом смекнут, что мы побывали здесь, а стало быть, их база обнаружена.

Макрон кивнул, мигом осознав последствия.

— Они удерут отсюда. А мы опять останемся в дураках, вместе с хреновым префектом Веспасианом, который этому не обрадуется. Но слушай, если мы поскорее вернемся к флоту, то, может быть, он успеет накрыть их в заливе до того, как они обнаружат трупы.

Катон покачал головой.

— Увы, трупы они обнаружат гораздо раньше.

— С чего ты взял?

— Тот, первый малый… У меня такое впечатление, что он ждал кого-то, когда заслышал твое пение. Смотри, тут нет никаких припасов, а ведь дозорные на наблюдательном пункте должны кормиться. Кто-то приносит им еду. А раз они кого-то ждали, стало быть, тот наверняка окажется здесь достаточно скоро, увидит покойников и поднимет тревогу. Вероятно, подаст сигнал прямо отсюда, а значит, у Телемаха будет уйма времени, чтобы исчезнуть задолго до того, как мы успеем добраться до Веспасиана.

— Дерьмо! — пробормотал Макрон. — И что же делать? Дождаться тех, кто доставляет провизию, и покончить с ними тоже?

— Нет. Возвращение с докладом откладывать нельзя.

— Здорово! — Макрон в раздражении хлопнул себя по бедру. — И как тогда поступить?

— Есть только один выход, — ответил Катон. — Ты отправляешься назад и докладываешь обо всем. Возьмешь мою карту, чтобы все было понятнее. А я останусь здесь и буду ждать людей с провиантом.

— Это сумасшествие! — возразил Макрон. — Ты ведь не знаешь, сколько их сюда явится.

— Вряд ли больше, чем один или двое, — промолвил Катон. — Чтобы провести по тропе вьючного мула, больше не требуется.

— Так-то оно так, но что, если сюда явится еще и смена этим наблюдателям? У тебя против них не будет ни малейшего шанса. Не сочти за обиду, Катон, но ты не чемпион-гладиатор.

— Да какие уж тут обиды, — буркнул Катон. — Мне остается только надеяться, что они не меняют дозор так часто.

Некоторое время Макрон молча смотрел на друга, ища доводы, чтобы переубедить его, но так и не нашел. Катон был прав. Они просто обязаны были не дать врагу знать, что его тайное логово обнаружено. «Эх, если бы я сдуру не запел», — с горечью подумал Макрон. Они могли бы увидеть этот пост, обойти его стороной и вернуться к своим, не поднимая шума. Он посмотрел на Катона.

— Ты прав. Но останусь я. Это из-за меня нам пришлось их убить.

— Нет, — замотал головой Катон. — Мы все равно должны были заткнуть им рты, иначе эти парни предупредили бы пиратов о появлении флота. Нам повезло, что их вовремя удалось обнаружить. Так что винить тебе себя не в чем.

Макрон пожал плечами, так все-таки и не освободившись от чувства вины.

— Иди, — настаивал Катон. — Веспасиан должен узнать о том, что пираты здесь. Донесение необходимо доставить, и лучше тебя с этим никто не справится. А я сделаю свое дело здесь.

— Понятно. Но даже если тебе удастся разделаться с тем, кто доставит провизию, как ты после этого собираешься вернуться к флоту?

— Никак. Я буду ждать прибытия флота здесь. Если нам удастся застать пиратов врасплох, спущусь вниз, и ты скажешь, чтобы за мной прислали лодку. Если сюда явится столько врагов, что мне явно будет с ними не совладать, постараюсь убежать и спрятаться. А потом подожгу наблюдательный пункт: для наших это будет знаком того, что пираты знают о наступлении. Не думай, Макрон, попусту я рисковать не собираюсь, — добавил Катон, пытаясь успокоить друга. — Мне больше нравится быть живым центурионом, чем мертвым героем.

Макрон рассмеялся.

— Это самые мудрые слова, какие я когда-либо от тебя слышал, Катон. Ладно, когда мне отправляться?

— Лучше всего прямо сейчас.

— Что, даже не передохнув после схватки?

— Макрон, иди, а? — со вздохом промолвил Катон и, вытащив из-за пазухи карту, протянул ему: — На, возьми.

Макрон подался вперед и взял карту.

— До встречи, Катон.

— Смотри только, не останавливайся. Будь осторожнее. Да, и больше не пой.

— А что плохого в моем пении? — Макрон ухмыльнулся, повернулся и зашагал через плато.

Катон проводил его взглядом, пока тропа не пошла под уклон и его друг не пропал из виду, и остался один, если не считать троих убитых пиратов, чьи тела лежали на вершине горы неподалеку от него. Вокруг неподвижного, погруженного в тишину наблюдательного пункта уныло подвывал сырой, холодный ветер.

Глава тридцать третья

Катон дождался, пока боль в паху унялась настолько, что он смог двигаться свободно, однако на смену ей теперь, после ухода Макрона, пришли сомнения в мудрости принятого решения. Если на тропе появятся трое противников, у него против них не будет шансов. Он мог надеяться вывести из строя одного врага, захватив его врасплох, и сразиться потом со вторым один на один, а если их будет двое? Центурион повидал достаточно схваток и знал, что двое против одного, если они хоть немного владеют боевыми навыками, побеждают почти всегда. Им ничего не стоит разделиться и атаковать одновременно, но порознь, так, чтобы, отвлекаясь на одного из них, противник не мог уследить за другим. Подумав об этом, Катон принял решение — ежели на тропе появится больше двух человек, он подожжет хижину и сбежит.

Мысль о поджоге вернула его к действительности: от пирата, упавшего в костер, страшно тянуло горелым. Набрав побольше свежего воздуха, Катон нырнул в задымленную хижину, стиснул, борясь с тошнотворной вонью, зубы и, ухватив мертвого пирата за лодыжки, стянул его с костра и вытащил наружу. Если он хотел получить возможность захватить противников врасплох, нельзя было оставлять тела на виду. Поискав, куда бы их можно было деть, Катон углядел локтях в тридцати от хижины яму отхожего места, отволок тело туда и спихнул вниз. Вернувшись за пиратом, которого он сшиб камнем, Катон обнаружил, что тот еще жив, хотя едва дышит. Он даже задумался, добивать ли его. С одной стороны, смерть ждала разбойника даже в том случае, если он доживет до прибытия римлян, потому как Веспасиан никого из пиратов явно не помилует. Да и полученная им рана, скорее всего, прикончит его сама по себе. А вот решиться добить совершенно беспомощного человека Катону, ни мгновение не колебавшемуся, нанося смертельный удар в схватке, было непросто, хоть он и отдавал себе отчет в том, что такого рода колебания неразумны. В конце концов центурион подхватил слабо стонавшего раненого под плечи, протащил по каменистому плато и отправил в яму вслед за его товарищем.

Развернувшись, Катон без промедления отправился туда, где оставался первый из погибших пиратов, тот, которого он убил на тропе. Сдвинув тело, Катон увидел, что почва под ним пропиталась кровью и основательно запятнала каменный выступ. Отправив тело следом за остальными, Катон разорвал на тряпки валявшийся близ хижины плащ, нашел мех с водой и, вернувшись на место схватки, принялся торопливо, опасаясь появления врага, оттирать кровавые пятна. Наконец он удовлетворенно оглядел результаты своей работы, решив, что следы стычки удалось скрыть. Вода быстро впитывалась, и скоро от нее не должно было остаться и следа. В любом случае, убеждал себя Катон, пираты никак не ожидают встретить опасность на вершине горы. Они ждут вторжения со стороны моря. Горы, охватывавшие разомкнутым кольцом залив, даже двигавшимся налегке Катону с Макроном удалось одолеть с немалым трудом, и нельзя было предположить, чтобы по этим тропам могло подняться незамеченным тяжеловооруженное войско.

Позаботившись о телах и избавившись от кровавых пятен, Катон решил воспользоваться возможностью и осмотреть как следует наблюдательный пункт. Неподалеку от хижины плато сужалось и заканчивалось обрывом, с которого был прекрасно виден берег по обе стороны. Пираты устроили там сигнальный пункт с мачтой, под которой стоял сундук. Катон поднял крышку и увидел там набор свернутых в рулоны ярких вымпелов. Толку от них ему не было никакого, поскольку он не знал, что каким цветом принято обозначать у здешних пиратов. Кроме того, близ мачты находилось установленное на опоре любопытно выглядевшее устройство: две тщательно отполированные металлические пластины, закрепленных под углом одна к другой. Катон предположил, что это нечто вроде гелиографа.

Вернувшись к хижине, центурион собрал копья дозорных и отправился к выступу следить за тропой, уходившей вниз по склону и примерно через четверть мили пропадающей из виду за небольшим скальным выступом. Копья он оставил позади валуна, а сам устроился так, чтобы было удобнее наблюдать за тропой и приближение противника было бы заметно еще издалека. Катон привалился к камню, в то время как с неба, омывая горы теплом, вовсю светило солнце, а легкий ветер гнал вдоль побережья остатки облаков, так что с вершины, наконец, открылся полный обзор.

Некоторое время Катон ощущал себя обитателем Олимпа, созерцая залив у подножия высившейся напротив горы. Крохотные фигурки роились вокруг трех вытащенных на берег кораблей. Они были повалены набок и заклинены в таком положении, что открывало доступ к нижней части корпусов. Дальше, на берегу, дымились костры, и Катон решил, что пираты заново смолят днища кораблей. Его взгляд медленно переместился вдоль узкой прибрежной полоски суши к находившейся в самом ее конце цитадели: это был единственный подступ к ней, поскольку с трех других сторон она была защищена обрывавшимися в море скалистыми утесами. Со стороны, обращенной к суше, ее прикрывали внушительная с виду каменная стена и ров, через который из ворот был переброшен деревянный мост. За стеной множество оштукатуренных домишек теснились на скальном склоне, чью вершину венчала надзиравшая над проливом небольшая башня.

Вряд ли пираты могли построить такую крепость — они захватили ее либо просто нашли, давно заброшенную прежними обитателями. Но как бы то ни было, Телемах выбрал прекрасное место для расположения базы — во всех отношениях, кроме того, что единственный выход из залива мог быть перекрыт подошедшим с моря врагом. Вот почему, понял Катон, пираты позаботились о том, чтобы устроить на вершине горы пост, откуда вели наблюдение за открытым морем. Приближение крупных вражеских сил не могло остаться не замеченным дозорными, и пираты успели бы покинуть залив до того, как им перекроют путь к отступлению.

Переведя взгляд на море, Катон приметил вдали, на расстоянии нескольких миль треугольный парус: команда торгового корабля, наверняка опасавшаяся пиратов, пребывала в блаженном неведении насчет того, что они проплывают возле самого пиратского логова. До него вдруг дошло, что, если бы не он и Макрон, дозорные сейчас уже просигналили бы вниз о появлении судна и тем самым определили его участь. Молодой центурион улыбнулся: во всяком случае, одного приза они Телемаха и его шайку точно лишили.

По мере того как солнце поднималось к зениту, становилось все теплее, так что скоро Катон снял плащ и сложил у камня, продолжая наблюдение. Затем, незадолго до полудня, до его слуха донесся оклик. Центурион обнажил меч и напрягся, но потом осознал, что звук донесся не снизу, с тропы, а с противоположной стороны, где находилась хижина. Обернувшись и обозрев плато, он почти сразу увидел над землей темную фигуру. Сердце его сжалось. Крик повторился; в нем звучали боль и мольба о помощи, и стало ясно, что это приподнялся над краем ямы сброшенный им туда недобитый пират.

— Дерьмо! — процедил Катон сквозь стиснутые зубы.

Ну кто мешал ему добить этого типа раньше? Теперь придется отвлекаться на него, иначе в решающий момент этот недобиток превратится в серьезную угрозу. Правда, на его глазах тужившийся выбраться враг сорвался и со стоном отчаяния и боли свалился, пропав из виду. Однако не успел Катон этому порадоваться, как над краем провала снова появилась его голова.

Потом он услышал отдаленный ослиный рев, повернулся и увидел, как на тропе, обогнув скальный выступ, появился человек. Он вел в поводу мула, навьюченного двумя объемистыми корзинами. Следом появился другой мул, а за ним — трое людей с копьями. При виде медленно поднимавшихся по тропе людей у Катона скрутило желудок. Их было слишком много.

Скрывшись за камнем, центурион совсем уж было собрался отправиться в хижину и поджечь ее, но замешкался, когда его взгляд упал на подножие камня, за которым он прятался. То был не выступ, а здоровенный обломок вроде валуна. Охваченный внезапным воодушевлением, Катон уперся в него ладонями и, отталкиваясь ногами, надавил из всех сил. Несколько секунд ничего не происходило, потом глыба чуть подалась, и на тропу из-под нее покатились мелкие камушки.

И тут сброшенный в клоаку пират снова подал голос, на сей раз громче. Если не заткнуть его, то идущие по тропе люди услышат крики прежде, чем доберутся до плато. Бросив последний взгляд на склон и прикинув скорость их подъема, Катон развернулся и припустил назад, к яме, в нескольких шагах от которой, однако, замедлил шаг. Солнце разогрело отвратительную смесь кала, мочи и крови, так что разило оттуда нестерпимо. Раненый продолжал кричать, и центурион, осторожно склонившись над краем, резко скомандовал по-гречески:

— Тихо!

Пират уставился на него снизу расширенными от ужаса глазами, разинул рот и заорал еще громче.

— Заткнись! — шикнул на него Катон и для наглядности прижал палец к губам. — Тсс! Будь хорошим пиратом и держи свой хренов рот на замке! — Тот не умолкал, и Катон провел пальцем по горлу. — Заткнись или тебе крышка! Понял?

Он в отчаянии оглянулся на валун. Времени было в обрез, и оно стремительно уходило, а раненый и не думал умолкать. «Или я, или он», — вдруг осознал Катон. Выхватив меч, он вонзил его во врага и сказал:

— Прости. Но ты меня не послушал.

В последний миг пират сцепил руки в мольбе, закрыл глаза и отвернул лицо. Лезвие, сверкнув, рассекло ему горло, хлынула кровь, пират дернулся и захрипел. Выждав и удостоверившись, что враг мертв и больше не причинит ему беспокойства, Катон развернулся, помчался к хижине и, вложив меч в ножны, ухватился за дверной косяк, рванув из всех сил на себя. Тот слегка шевельнулся. Центурион толкнул его в противоположном направлении, снова на себя и так раскачивал, пока не вывернул из гнезда. Отскочил, когда обрушилась, лишившись опоры, часть крыши. Прихватив крепкую деревяшку, Катон, с рвущимся из груди от напряжения сердцем, припустил к валуну.

Оказавшись там и бросив взгляд на тропу, он с ужасом увидел, что враг уже всего шагах в пятидесяти ниже по склону от того места, где он прикончил первого из дозорных. Присев, Катон подсунул деревяшку как рычаг под основание валуна, стараясь забить как можно глубже, потом подсунул под нее большой камень, что должен был послужить осью вращения. Затем выглянул из-за края валуна: осторожно, чуть-чуть, но так, чтобы видеть тропу. Слышны были цокот копыт поводивших ушами мулов и усталые, но непринужденные голоса пиратов, болтавших о чем-то, не подозревая о нависшей угрозе.

Они приближались к плато, а Катон все еще гадал, не дурак ли он и не пуститься ли ему наутек прямо сейчас. В конце концов, поднимавшиеся сюда с подножия горы пираты слишком устали и не смогут долго продолжать погоню. Если Катон рванет немедленно, то наверняка добежит до края плато, не будучи замеченным, и припустит вниз по склону следом за Макроном. Однако спустя мгновение он взял себя в руки, совладав со своим страхом. То, что сейчас, в преддверии схватки, его одолевали сомнения, было естественно, но, собравшись, центурион вспомнил о том, что поставлено на кон. Если он потерпит неудачу, эти люди поднимут тревогу, пираты будут предупреждены, покинут залив до прихода флота Веспасиана и со временем найдут себе новую базу для грабежей. Хуже того, Нарцисс, желающий добыть свитки любой ценой, на этом не успокоится, и кампания будет продолжаться вне зависимости от того, сколько жизней моряков и бойцов корабельной пехоты она унесет. Нет, бежать Катон не имел права. Более того, он не имел права на неудачу.

Человек, ведущий мула, вступил в поле зрения. Катон нырнул обратно за камень, взялся за рычаг и, склонившись над ним, выждал, пропуская мулов мимо.

Когда погонщик ступил на плато и увидел Катона через край валуна, его рот раскрылся от удивления. В тот же миг центурион, надсадно закряхтев, всем весом навалился на деревянный рычаг. Валун покачнулся, из-под него покатились мелкие камушки, а затем огромный, тяжеленный камень, увлекаемый своим весом, покатился, ускоряясь, вниз по тропе. Испуганный крик резко оборвался, когда камень с глухим ударом налетел на пирата, сокрушил его и застрял на тропе, обрушив вниз осыпь из пыли и гравия.

Схватив одно из копий, Катон развернулся к погонщику мулов. Тот был безоружен и при виде римлянина вскинул руки и закричал на латыни:

— Нет! Пощади! Пощади!

Катон замешкался, но, увидев на запястьях погонщика страшные белые мозоли, указал на землю и крикнул:

— Вниз! Лежать и не шевелиться, если хочешь жить!

Тот отпустил повод и бросился на тропу. Мул, не обращая на него внимания, испуганно раздувая ноздри, таращился на валун. А вот второй, шедший позади, пострадал: катящийся камень сбил его, и если передние ноги еще дергались, то задние, раздробленные, не шевелились. Позади мула, из-под валуна, торчала нижняя часть тела пирата, голову и грудь которого расплющило в пульпу. Один из его спутников сидел рядом на земле, ошарашенно уставившись на свою сломанную ногу: из кровавой раны на голени торчал белый осколок кости.

Третий пират был невредим. Скованный ужасом, он таращился на товарищей и увидел Катона, едва тот, спотыкаясь, вывернул из-за валуна, крепко сжимая занесенное для удара копье. Замешкавшись лишь на долю мгновения, пират резко развернулся и, спотыкаясь и скользя, бросился вниз по склону.

— Ублюдок! — заорал Катон и, перепрыгнув через раненого, устремился за беглецом.

Зная, что того нужно остановить любой ценой, он рвался вперед из последних сил, но скоро понял, что, хоть фора у врага и невелика, с копьем в руках догнать его не удастся. Центурион резко остановился, тяжело дыша, отвел руку с копьем назад и, прицелившись и вложив всю силу в бросок, метнул оружие в пирата. Копье полетело по низкой траектории и должно было вонзиться беглецу в спину, но в последний момент тот оглянулся на преследователя, и стальное острие вонзилось чуть ниже левого плеча и, пронзив сердце, прошило грудную клетку насквозь, так что острие показалось спереди. Толчок сбил пирата с ног, и он покатился по тропе, пока не замер, не подавая признаков жизни.

Катон наклонился, упершись руками в колени, перевел дух и подошел к телу — убедиться, что противник мертв. Тот таращился на солнце невидящими глазами, не подавая никаких признаков жизни. Катон повернул обратно, и тут сверху донесся крик: раненый пират пытался защититься от погонщика мулов. Тот подхватил с земли тяжеленный камень и прямо на глазах у Катона размозжил пирату голову. Издав стон, тот рухнул на дорогу. Погонщик, склонившись над ним, принялся обхаживать его каменюкой снова и снова, разбрызгивая кровь и ошметки мозга.

Обнажив меч, Катон подошел к погонщику и спокойным тоном промолвил:

— Мне кажется, ему уже хватит.

Он кинул взгляд на то месиво, в которое превратился череп убитого. Погонщик посмотрел туда, потом перевел взгляд на Катона, и глаза его расширились от страха.

— Стой на месте!

Катон остановился, а спустя момент вложил меч в ножны.

— Вот, пожалуйста. Видишь, я тебе зла не желаю. — Он поднял пустые руки. — Видишь?

Погонщик некоторое время смотрел на него, потом опустил руки, бросил на землю окровавленный камень и выпрямился над убитым им пиратом. Но на Катона все равно смотрел настороженно.

— Ты кто?

— Центурион Катон, флот Равенны. Мы прибыли сюда, чтобы покончить с пиратами.

Некоторое время погонщик молчал, потом закрыл лицо руками, и все его тело заходило ходуном от судорожных рыданий. Ступив вперед, Катон положил руку его на плечо.

— Все конечно. Теперь ты свободен.

Погонщик кивнул, — или его все еще трясло? Этого Катон не знал и, ища нужные слова, чтобы утешить погонщика, повторил:

— Ты свободен. Все кончилось, ты больше не раб.

— Раб? — Он стряхнул руку Катона с плеча и посмотрел на него с негодованием и горечью. — Раб? Я не раб! Я римлянин… римлянин!

Катон отступил на шаг.

— Извини, я не знал… Как тебя зовут?

— Как зовут? — Он выпрямился и взглянул на Катона со всей гордостью, какая была только возможна при столь жалком обличье. — Меня зовут Гай Целлий Секунд.

Глава тридцать четвертая

Когда яхта достигла расположения флота и причалила возле флагмана Веспасиана, уже пала ночь. Флот стоял на якорях на небольшом расстоянии по побережью от горного массива, на котором пираты устроили свой наблюдательный пост. Корабли покачивались неподалеку от берега в полной темноте, потому что Веспасиан запретил зажигать костры или лампы. Укрепленный лагерь на берегу тоже тонул во мраке: бойцы, разойдясь по палаткам, уминали свой паек холодным. Макрон дождался, пока команда надежно сцепила яхту с флагманом крючьями, и поднялся по ступенькам бокового трапа квинквиремы на борт, где был встречен младшим трибуном и немедленно препровожден в каюту.

Новый префект сидел за маленьким столом, едва освещенным крохотной лампадкой, которой он позволил себе воспользоваться. Когда послышался стук в дверь, Веспасиан поспешно сглотнул и лишь потом ответил:

— Да?

Трибун открыл дверь, просунул голову под низкую притолоку и доложил:

— Вернулся центурион Макрон, командир.

— Давай его сюда.

Трибун отступил в сторону, пропуская Макрона. Тот шагнул вперед и встал навытяжку.

— Вольно. Где центурион Катон?

— Держит врага под наблюдением, командир.

Глаза Веспасиана вспыхнули предвкушением, он подался через стол.

— Стало быть, вы их нашли?

— Так точно, командир. И флот, и базу. Не больше чем в десяти милях отсюда. Я покажу на карте, командир.

Веспасиан убрал со стола кувшин и чашу, а Макрон тем временем вытащил из-за пазухи карту Катона, положил на стол и аккуратно развернул. В тусклом свете оба склонились над ней пониже. Макрон указал на гору, куда они с Катоном взобрались в это утро.

— У противника там был устроен наблюдательный пункт, командир. Нынче утром мы случайно наткнулись на него и убили наблюдателей.

Веспасиан покосился на центуриона.

— И много их было?

— Всего трое, командир.

— Всего трое? — Веспасиан улыбнулся. — Тебя послушать, так это было совсем просто.

— Мы обрушились на них внезапно, командир. А когда фактор внезапности на твоей стороне, это весьма упрощает жизнь.

— Вполне согласен. Прошу, продолжай.

— Есть, командир. — Макрон провел пальцем по карте, указывая на залив у подножия горы, напротив наблюдательного пункта. — Вот здесь они угнездились, командир. Мы насчитали двадцать три корабля: две триремы, восемь бирем, Девять либурн и четыре малых судна.

Веспасиан поджал губы.

— Да они, вижу, собрали настоящий флот. Этот Телемах, Должно быть, способный предводитель.

— Мы в этом уже убедились, командир, и заплатили немалую цену.

— Да, верно… Что еще вы видели?

— Вот здесь, на этом скальном отроге, командир, находится укрепленная цитадель. С трех сторон к ней не подобраться из-за обрывов, а со стороны суши там ров и довольно крепкая стена.

— Ну, это не так важно, — решил Веспасиан. — Наша первоочередная задача — захватить и уничтожить флот, а после этого можно будет не спеша разобраться и с цитаделью.

Макрон взглянул на префекта.

— Мне кажется, командир, что Телемах хранит свитки именно там. Мы должны проявлять осторожность. Вдруг возникнет пожар?

— Разумно, — кивнул Веспасиана. — Мы не будем использовать при осаде зажигательные снаряды, и я отдам корабельной пехоте строжайший приказ при прорыве ничего не поджигать.

— А можно ли на нее положиться, командир? Эта, с позволения сказать, пехота не отличается отменной дисциплиной.

— Но тогда мы, легионеры, должны подавать им пример, не так ли?

— Так точно, командир.

Макрон улыбнулся. Подобные слова, произнесенные любым другим сенатором, были бы восприняты им как попытка заигрывания с простонародьем, однако Веспасиан был опытным воином, настоящим полководцем и, Макрон это нутром чуял, действительно ощущал себя легионером. Он прекрасно знал нужды простых бойцов и делил с ними все походные тяготы, насколько позволял это его высокий ранг. Недаром Второй легион Августа под его началом сражался так доблестно и стяжал такую славу в ходе Британской кампании. Макрон осознавал, что в этом коренятся истоки и его собственной преданности Веспасиану. Тот действительно был человек, способный вести за собой.

Задумчиво глядя на карту, Веспасиан почесал широкий лоб, и до Макрона дошло, что командир смертельно устал — может быть, больше, чем любой другой человек на флоте, и подумал, что это, увы, одно из обременений высокого сана. Кроме того, внимательно изучавший карту префект флота Равенны напомнил Макрону Катона, с его неуемной умственной активностью, и в какой-то миг центурион позавидовал мыслительным способностям их обоих. Однако, рассудил он спустя мгновение, талант у тебя или есть, или нет, и ежели человек в каком-то отношении не одарен, то тут все равно ничего не поделаешь. Он, Макрон, создан для службы, ему нравится незамысловатая солдатская жизнь, а всяческим умствованиям пусть предаются другие, кто метит выше. Он своего служебного потолка уже достиг и ни на что большее не рассчитывает. И если вдуматься, то по сравнению с бесконечным самокопанием Катона и ему подобных это сущее благословение.

Веспасиан похлопал по карте.

— Ну что, можно считать, мы их накрыли, осталось только быстро захлопнуть ловушку. Одна проблема — подход к заливу. Благодаря тебе и центуриону Катону мы сможем подойти довольно близко, не вызвав тревоги, но, как только флот обогнет гору, они нас увидят. И у них будет еще добрый час на то, чтобы убраться восвояси и подготовиться к обороне. Нужно найти способ подобраться как можно ближе, незаметно для них.

Макрон прочистил горло:

— Ночная атака, командир?

— Нет, — покачал головой Веспасиан. — Не подходит: в темноте очень трудно координировать действия на открытой воде. Мы можем потерять корабли на прибрежных камнях. Флот будет подтягиваться к ним по частям, и они подготовятся к обороне задолго до того, как мы соберем в кулак достаточно сил, чтобы одержать уверенную победу. Нет, атаковать надо днем. И, возможно, с суши. Если мы высадимся на берег по ту сторону горы, наши люди смогут ночью подняться на нее и атаковать их в тот миг, когда флот появится у них на виду. — Довольный найденным решением, Веспасиан поднял взгляд и заявил: — Да, так и сделаем.

— Прошу прощения, командир, но ничего не получится.

— Вот как? — Веспасиан нахмурился. — Почему?

— Там такие горы, командир, что мы с Катоном на них еле взобрались. Корабельные пехотинцы — ребята, может, и крепкие, но к маршам по такой местности не приучены: подобный бросок их угробит. Даже если им удастся взобраться наверх, это займет очень много времени, не говоря о том, что они будут слишком вымотаны для атаки на врага. — Встретившись взглядом с начальником, Макрон почувствовал, что тот раздражен, но упрямо повторил: — Прошу прощения, командир. Я правду говорю.

— Ладно, — проворчал Веспасиан, — вижу… Но нам позарез нужно найти способ незаметно подобраться к ним поближе. Нужно что-то вроде Троянского коня.

Макрон надул щеки, и Веспасиан хмыкнул.

— У тебя нелады с греческой мифологией, центурион?

— Никаких, пока она остается в книжках, командир.

— А ты не любишь книги?

— Так точно, командир. Мне достаточно историй, которые рассказывают другие.

— Ну, возможно, тебе не помешало бы кое-что прочесть, центурион. Чтобы расширить кругозор и дать пищу воображению.

Макрон пожал плечами.

— Как прикажешь, командир. Но не думаю, что у нас есть время сколачивать деревянного коня. Кроме того, его затруднительно доставить на место. Штуковину настолько большую, чтобы в ней мог спрятаться штурмовой отряд, просто так не погрузить на корабль. Даже на твой флагман.

Веспасиан выслушал рассуждения центуриона не без удивления, а когда тот закончил, не смог сдержать улыбки.

— Что я такого сказал, командир? — обиделся Макрон. — Я просто не думаю, что это сработает… Как бы хороша ни казалась идея, — поспешно добавил он. — Да и вообще на такие хитрости одни греки способны.

— Бывает, центурион, что и греки поступают, как надо… Но нет, в данном случае ты вполне прав. Это не сработает. Нужно придумать что-то другое.

Макрон закивал, радуясь, что сумел убедить командира, и думая, что другой стороной умственной одаренности таких людей, как Веспасиан или Катон, является слишком богатое воображение. Порой оно чересчур разыгрывается, и их приходится урезонивать, спуская с небес на землю.

Веспасиан бросил на карту последний взгляд и слегка кивнул, после чего снова с неожиданным огоньком в глазах посмотрел на Макрона.

— Ладно. Троянский конь не годится — пусть будет Троянский кит.

Макрон заморгал: что такое он несет?

— Те два пиратских судна, которые вы с центурионом Катоном недавно захватили…

— А что с ними, командир?

— Сдается мне, пришло время найти им хорошее применение.

Глава тридцать пятая

Пробудившись вскоре после заката, Гай Целлий Секунд испуганно огляделся, и лишь потом на него накатила волна воспоминаний о пережитом вчера, когда его выручил римский центурион. Над головой у него находилось то, что осталось от обвалившейся крыши наблюдательного пункта. Протянув руку, он подхватил оставленный для него рядом плащ, закутался в него, а затем с тяжелым вздохом поднялся и, пригибаясь, двинулся к выходу. Помедлив, Секунд сдвинул кожаный полог и выглянул наружу. Совсем неподалеку горел маленький костерок, и отблески его огня играли на лице центуриона Катона. Вчера, после схватки, когда тот отвел его через плато к хижине, они почти не говорили: Секунд был слишком измучен долгим подъемом на гору и ошеломлен внезапным освобождением из пиратского плена. Вся злоба, накопившаяся за месяцы страданий и унижений, прорвалась в тот миг, когда он обрушил камень на голову пирата, а потом остались лишь опустошение и изнеможение. Катон понял это и отвел его туда, где тот мог отдохнуть и прийти в себя.

Сейчас, при его появлении, молодой командир поднял глаза и улыбнулся.

— Ну как, лучше?

— Гораздо.

Выбравшись наружу, Секунд выпрямился. Ноздри его защекотал запах варившегося мяса, и он тут же почувствовал мучительный голод: наесться досыта ему не довелось ни разу за все время пребывания в плену. Секунд проследовал к костру и уселся напротив центуриона. Между ними, на треноге над огнем, висел видавший виды железный котелок, почти до краев наполненный густой булькающей жидкостью.

— Здорово пахнет. Что там у тебя?

— Ячмень и мясо мула, — ответил Катон. — Вчера вечером я разделал животину, которую придавило камнем. Другой убежал.

Повисло молчание. Секунд поднял глаза к небу и увидел, что оно чистое: оранжевое зарево над горизонтом угасало, сменяясь темной синевой, а то и чернильной чернотой. Самые яркие звезды уже проступили на небосводе, поблескивая, как крошечные вкрапления серебра. Здесь, на вершине горы, было холодно; Секунд поплотнее запахнул плащ и подался ближе к огню, глядя на сидевшего напротив центуриона.

— Я даже не поблагодарил тебя, юноша.

Катон чуть поморщился от упоминания о его возрасте, но потом склонил голову.

— Всегда рад помочь.

Снова последовала пауза, после чего Секунд спросил:

— Можно узнать, что ты здесь делаешь? Довольно странно встретить в таком месте центуриона, причем одного.

Катон уловил в тоне спасенного недоверие и улыбнулся, понимая, что на месте этого человека чувствовал бы нечто подобное.

— Нас послали сюда на разведку.

— Нас?

— Меня и моего друга. Он тоже центурион, служит на Равеннском флоте. Командование получило сведения о том, что где-то в этой местности угнездились пираты, и нас послали проверить. Сейчас, надо думать, Макрон уже докладывает префекту. Тот нагрянет сюда со всеми силами, и с пиратами будет покончено.

— Ты, я вижу, вполне уверен в победе.

Катон усмехнулся.

— Я просто уверен в префекте Веспасиане. Он не станет терять время, узнав, что враг под носом и можно задать ему хорошую взбучку.

— А ты почему здесь остался?

— Пришлось, — ответил без затей Катон. — Когда мы наткнулись на этот наблюдательный пункт, стало ясно, что нужно не дать пиратам возможности предупредить Телемаха о приближении нашего флота. Ну а когда корабли появятся, мы спустимся с горы, и нас подберут.

— Понятно.

Катон посмотрел на него.

— А теперь, если ты не против, я тоже задам тебе несколько вопросов.

— Буду рад удовлетворить твое любопытство, — ответил Секунд, указывая жестом на дымящийся котелок. — За едой.

— Конечно. Извини.

Катон снял котелок, склонился над костром, наливая варево в оловянную миску, передал миску Секунду и сел обратно. Спасенный римлянин поднес миску к губам.

— Осторожно! — предостерег центурион. — Очень горячо. Подожди, пусть чуток остынет. Вот, возьми, — он передал Секунду свою ложку.

— Спасибо, — отозвался Секунд, удерживая горячую миску с варевом в складках своего плаща. — Спрашивай.

— Прежде всего — ты агент Нарцисса?

Секунд вскинул глаза.

— С чего ты взял?

— Нарцисс рассказал нам о том, что с тобой случилось: так вышло, что именно из-за этого мы с Макроном и получили нынешнее задание. Нас, под началом префекта Вителлия, послали разгромить пиратов и вызволить тебя.

— Мне показалось, ты раньше говорил о префекте Веспасиане?

— Да, сейчас командует он. Вителлий в самом начале операции допустил оплошность, и Нарцисс заменил его, как только об этом узнал. — Катон прокашлялся и добавил: — Помимо разгрома пиратов, перед нами стоит задача добыть свитки.

Секунд на мгновение напрягся, потом поднес ложку с похлебкой ко рту и подул на нее, чтобы остудить. Все это время он не поднимал глаз.

— Свитки? Какие еще свитки?

— Те самые, которые ты вез в Рим.

— Когда меня захватили, я вез в Рим только несколько писем.

Катон пожал плечами.

— Все может быть. Но, думаю, ты вряд ли мог забыть о свитках, которые вез. О Дельфийских свитках.

Секунд вытаращился на него:

— Ты знаешь о них? Кто еще в курсе?

— Макрон, Вителлий, а нынче, разумеется, и Веспасиан. Вот весь список официально допущенных к этой тайне лиц, — без зазрения совести заявил Катон. — Нам было приказано вернуть их любой ценой. Ну и тебя, конечно.

Секунд не удержался и улыбнулся.

— Но Нарцисс в первую очередь велел позаботиться о свитках, мое вызволение было лишь побочной задачей. Верно?

— Ты ведь знаешь Нарцисса.

— Да, хорошо знаю… А тебе не кажется, что ты пошел не тем путем, центурион Катон? Меня освободил, а свитки остаются внизу, у Телемаха… Как я понимаю, он хочет получить за них выкуп?

— Их бы и выкупили, будь все так просто. Но это не то чтобы выкуп, а скорее аукцион.

Секунд осторожно проглотил ложку варева и удовлетворенно улыбнулся, прежде чем вернуться к размышлениям о политической ситуации.

— Я так понимаю, нашлись и другие желающие наложить руки на свитки. И «Освободители», надо думать, в этом списке первые.

— Я тоже так думаю, — согласился Катон. — Но давай признаем: кто угодно с достаточным количеством денег и связей может проявить более чем мимолетный интерес к обладанию свитками. Не каждый день будущее Империи предстает перед твоим взором.

— Потому и нужно, чтобы их получил Нарцисс.

— Вряд ли он в данном случае представляет собой нейтральную силу.

— Ты прав. Но в его руках они безопаснее, потому что он служит императору, связывает свое положение и благополучие с его властью и не имеет личной заинтересованности в использовании свитков. Иначе, конечно, я не стал бы на него полагаться. Нарцисс тот еще ублюдок, тут спору нет, но это наш ублюдок. — Секунд прервался, чтобы проглотить еще ложку. — Однако мы пока забегаем вперед. Свитки еще у Телемаха.

— Ты знаешь, где он их хранит?

Секунд кивнул.

— Думаю, да. Сразу после пленения он держал меня в цитадели, в крохотной клетушке. Несколько дней подряд меня пытали, чтобы выжать все возможное насчет этих хреновых свитков. Сначала просто били, потом отволокли в его покои, где за допрос взялся он сам. Он и его хренов сынок. У молодого Аякса сильна палаческая жилка.

Катон улыбнулся.

— Тебе, наверное, приятно будет узнать, что он повторил твою судьбу. Несколько дней назад мы захватили его в плен вместе с парой пиратских кораблей.

— Рад слышать, центурион. Ублюдок заслужил свою участь после того, что проделывал со мной… Но ладно, ближе к делу: я их там видел, свитки. На его письменном столе. Телемах доставал их несколько раз, когда они меня пытали. Свитки хранятся в небольшом сундучке. — Секунд помедлил, восстанавливая картину в памяти: — Он черный, отделанный золотом и камеями из оникса. В последний раз меня допрашивали больше месяца назад. Думаю, Телемах и сейчас хранит их для верности поближе к себе, в своих покоях. Но тебе не помешает узнать кое-что еще. Я думаю, у Телемаха на вашем флоте имеется шпион. Он как-то сказал, чтобы я оставил всякую надежду на то, что меня вызволят, и похвалялся тем, что о Равеннском флоте ему известно все, до мельчайших подробностей. Более чем достаточно, чтобы обеспечить его победу.

— Они ждали нас, — подтвердил Катон. — Мы потеряли несколько кораблей и сотни людей. Насчет шпиона ты совершенно прав. Пираты точно знали маршрут, чтобы перехватить нас, где им удобнее, и были осведомлены насчет того, что наши корабли перегружены припасами и снаряжением. Если только нам удастся выловить этого соглядатая, его не убережет никакая земная сила. На куски порвут.

— Да, они похвалялись тем, что разбили Равеннский флот, но я им не верил. — Секунд печально повесил голову, переживая поражение, ибо, как и все римляне, был воспитан в убеждении, что Рим непобедим. Что же до Катона, — ему, побывавшему на дальних рубежах Империи, то, что разбросанные, растянутые на огромные расстояния легионы и флоты ухитряются успешно защищать эти немыслимой протяженности границы, казалось почти чудом.

— Похоже на то, что не зря Телемах так в себе уверен, — тихо продолжил Секунд.

Катон покачал головой.

— Ему до сих пор везло, но вечно это продолжаться не может. Его время вышло или кончится очень скоро. Вот увидишь. А теперь скажи мне, что было после того, как они покончили с допросами?

Секунд свободной рукой указал на свое истощенное тело.

— Меня отправили на конюшни, присматривать за мулами. С тех пор я каждые три дня готовил тюки с припасами, грузил на долбаную лодку, садился на весла, переправлялся через залив и лез с мулами на эту проклятую гору.

— Когда остальные вас хватятся?

— Нас будут ждать назад нынче к ночи.

— Прекрасно, — сказал Катон. — Вообще-то я удивлен тем, что они не держали тебя где-нибудь в надежном месте, откуда не убежать.

— Я был под постоянным присмотром.

— Тоже верно. Но ведь ты основательно ознакомился с этой базой, а значит, представлял бы для пиратов угрозу, если бы тебя выкупили.

Секунд взглянул на Катона.

— А с чего ты взял, что они вообще собирались меня отпускать? Ну и потом, один из них как-то сказал, что они собираются покинуть этот залив и обосноваться на новом месте, найти другие охотничьи угодья.

— Телемах когда-нибудь поминал «Освободителей»?

— Он говорил, что есть разные партии, заинтересованные в получении свитков.

— А имя своего человека не поминал?

— Ни разу. Но мне кажется, я его как-то видел. — Секунд наморщил лоб, припоминая подробности. — Я грузил провиантскую лодку, когда прибыл корабль, и высадил римлянина. Стража тут же отвела его в цитадель. Имя его мне неизвестно. Ему за тридцать, может, под сорок. Телосложение среднее… Внешность ничем не примечательная. Если не считать шрама.

— Шрама? Ну-ка, поподробнее.

— У него на щеке красная отметина, как от ожога. Прости, это все, что я могу припомнить.

— А больше и не надо. Если я тебе его покажу, узнаешь?

— По шраму, думаю, да.

— Его зовут Анобарб. Это имя тебе что-нибудь говорит?

— Извини, ничего. — Секунд опустил голову и принюхался к содержимому миски. — Я тебе не говорил, что ты великолепный повар?

— Варева достаточно, ешь, сколько хочешь. Смотри только, не перегрузи желудок. Как я стану объяснять Нарциссу, что спас тебя от пыток и рабства, чтобы угробить, перекормив?

Секунд рассмеялся, и ему попало не в то горло: он закашлялся, разбрызгивая похлебку. Катон в тревоге вскочил и, обежав костер, стукнул его по костлявой спине. Потом поднял руку, чтобы повторить удар, но тут Секунд уклонился и закричал:

— Эй, хватит! Хорош! Я в порядке. — Он прокашлялся, а потом издал смешок. — Прости, что так получилось, но я не смеялся уже несколько месяцев. Не осмеливался. Спасибо тебе, — улыбнулся Секунд. — Благодаря тебе я почувствовал себя гораздо лучше. Почти человеком. Спасибо, центурион Катон.

В какой-то миг чувство облегчения было почти непереносимым, и к Секунду подступили слезы, но он быстро утер их, поставил миску на землю и поднялся.

— Пойду посплю.

— Тебе не помешает, — улыбнулся Катон. — Сдается мне, завтра нас ждет трудный день.

Молодой центурион проснулся с рассветом, мигом перейдя от глубокого сна к полному сознанию, благо прослужил в войсках уже достаточно долго, чтобы привыкнуть к резким пробуждениям. Откинув пиратское одеяло, найденное в хижине, он спустя мгновение уже стоял на ногах, потягиваясь и разминаясь. Из сторожки доносился храп, и Катон решил дать агенту поспать еще. Малый натерпелся в пиратском плену, и ему надо дать время оправиться и окрепнуть.

Пройдя к сигнальной мачте на краю утеса, Катон сел, прислонившись к ней, и обозрел чистый, без каких-либо признаков парусов, горизонт. А ведь прежде, пока не начали свирепствовать пираты, здесь процветало торговое судоходство.

Переведя взгляд на противоположный берег залива, Катон увидел вьющиеся над пиратской цитаделью тонкие дымки и несколько темнеющих, вытащенных на берег кораблей. На первый взгляд мирная картина. Но все изменится с прибытием Веспасиана.

Чем дольше всматривался с высоты Катон, тем больше захватывала его открывавшаяся величественная панорама. Там внизу люди готовились приступить к дневным работам по починке вытащенных на сушу кораблей, а где-то за пределами видимости моряки с флота Равенны готовились к решающей схватке с ничего не подозревающими пиратами. Однако отсюда все это казалось мелочной суетой по сравнению с высившимися по обе стороны залива горами и простирающимся до горизонта без признака какой-либо, даже дальней, земли океаном. Таким необъятным и безмятежным.

Но потом нечто, появившееся на периферии зрения, мигом вернуло его к суровой реальности. Далеко внизу, по блестящей синеве моря, примерно в полумиле от скалистого берега и пиратского логовища, скользили пять кораблей. Они уже некоторое время как на виду, сообразил Катон и мысленно выругал себя за то, что отвлекся на созерцание пейзажа и не заметил суда в момент их появления. Пять галер, заключил он, замечая по обе стороны от каждого корпуса сопутствующие их продвижению двойные линии весельных всплесков. Еще пристальнее центурион присмотрелся к ним, когда те свернули в узкий залив и направились прямиком к дальней горе и пиратской базе. Когда они подошли ближе, центурион напряг зрение и увидел, что в голове и в хвосте маленького каравана идут либурны, а между ними — три биремы.

Катон нахмурился. Что это значит? И где флот Равенны?

Как раз в это время, когда передовая либурна вышла из тени на освещенное солнцем пространство, на палубе произошла яркая вспышка. Катон, ничего не понимая, всмотрелся пристальнее. Вспышка повторилась еще два раза. Потом последовала недолгая пауза, а за ней опять три таких же вспышки. Сигнал — понял Катон. Пираты передают сигнал на наблюдательный пункт. Его охватила паника: он понял, что они ожидают ответа или подтверждения, что сигнал принят. Вскочив, он помчался к хижине, крича на бегу во весь голос.

— Секунд! Секунд! Вставай скорее!

Спустя мгновение кожаный полог откинулся, и Секунд, протирая глаза, вывалился наружу. Едва он увидел лицо спешившего к нему центуриона, как от его сонливости не осталось и следа.

— В чем дело? Что случилось?

— Пиратские корабли входят в залив. — Он махнул рукой в сторону края утеса. — Они сигналят нам. Ты должен мне помочь. Быстрее!

Поманив Секунда за собой, Катон повернулся и помчался обратно к мачте, а когда Секунд, запыхавшись, поравнялся с ним, то увидел, что корабль продолжает подавать сигналы.

— Давай, ты же с ними хрен знает сколько времени проторчал и должен знать их повадки. Что значит этот сигнал?

Секунд нахмурился.

— Соображай быстрее, приятель! Должен быть какой-то сигнал подтверждения. С помощью которого они дают знать, что увидели прибывших, признали в них своих и все такое. Вспоминай! Мы должны заставить пиратов в заливе как можно дольше считать, что они в безопасности. В любой момент кто-то может увидеть эти корабли. Если мы не сообразим и не подадим нужный сигнал, они обеспокоятся и поднимут тревогу. Ну, давай, давай — что я должен делать?

— Я пытаюсь вспомнить, — отмахнулся Секунд, прокручивая в памяти все, виденное на пиратской базе. — Ага, вот оно! Так и есть! Доставай черный вымпел.

Катон воззрился на него.

— Черный? Ты не путаешь? А гелиограф не использовать?

— Не надо, он здесь для связи с цитаделью. А для обмена сигналами с кораблями используют флажки. Когда их корабли возвращаются с рейда, поднимают черный.

Катон вытащил из сундука рулон черной ткани, пропустил завязки в петли на фале мачты и, надежно закрепив вымпел, стал выбирать фал, поднимая флаг вверх вдоль деревянного древка. Наверху тот развернулся во всю длину, и шесть локтей черной ткани затрепетали на утреннем ветру, ясно различимые на фоне голубого неба.

Катон повернулся к Секунду:

— Надеюсь, ты прав.

Тот нервно сглотнул.

— Это мы скоро узнаем. Не так, так этак.

Глава тридцать шестая

— Что это там?

Макрон указал на гору. Стоявший с ним рядом на палубе либурны моряк прикрыл глаза от солнца ладонью, присмотрелся, щурясь, и ответил:

— Думаю, вымпел, командир.

— Какого цвета? Ну, живее!

— Да не разобрать толком, командир. Больно уж далеко. Темный… или черный.

Макрон развернулся и, приложив ладони ко рту, выкрикнул:

— Пленника наверх!

Пока моряки, исполняя приказ, выводили Аякса из трюма на палубу, Децим подошел к Макрону и встал рядом с ним. Никто из команды не носил форменной одежды или снаряжения моряков императорского флота. Напротив, одеты и вооружены люди были по большей части тем, что досталось им на двух захваченных либурнах. Децим обрядился в тюрбан из тонкого шелка и яркую желтую тунику, а Макрон, в соответствии со своей натурой, надел неброский коричневый плащ и кожаные штаны, а когда триерарх поднялся на переднюю палубную надстройку, лишь покачал головой при виде его яркого наряда. Оба они вгляделись в крохотную темную полоску, трепетавшую на фоне восходившего за горой солнца.

— Стало быть, он увидел наш сигнал, — сказал Децим.

— Кто-то точно увидел, — тихо ответил Макрон. — А вот Катон там, наверху, или кто другой, нам никак не узнать.

— А ты как думаешь?

Макрон поскреб заросший щетиной подбородок.

— Я не уверен. Если Катон там, откуда ему знать, как правильно откликаться? Да и, скорее всего, он оттуда уже свалил. Так что, похоже, наблюдательный пост снова в их руках.

Позади послышался шум, и командиры обернулись навстречу Аяксу, которого бесцеремонно вытолкали из люка. Корабельные пехотинцы подняли его на ноги и потащили вперед. За водозащитным порогом вокруг люка Макрон приметил блеск оружия скрывавшихся под палубой бойцов. Либурна то взлетала на волнах, то опадала, и он представлял себе, каково приходится теснившимся там в полном вооружении воинам. Но деваться было некуда. Для успешного осуществления плана префекта они должны были оставаться там до последнего момента.

Бойцы поставили Аякса перед командирами, заломив за спину руки. Тот посмотрел на них с вызовом, и Макрон, покачав головой, вздохнул.

— Славная попытка, приятель, но со мной это не сработает. Я ведь видел, как тебя сломали. Так что кончай актерствовать.

— А пошел ты… римлянин!

Аякс попытался плюнуть Макрону в лицо, но во рту у него пересохло от страха, и вместо плевка получился лишь резкий дующий звук.

— Ну что за манеры! — промолвил Децим, сжимая здоровенный кулак. — Дай-ка я преподам ему урок правильного поведения.

Молодой пират испуганно взглянул на триерарха. Макрон выдержал паузу, чтобы его побольше проняло, и покачал головой.

— Оставь его. Он свое еще получит, чуток попозже. А сейчас он нужен мне в хорошей кондиции.

— А жаль, — пробормотал Децим и повернулся к открывавшейся впереди горловине залива, уходящего в глубь окруженной горами суши. Благодаря карте Катона они знали, где должна находиться база, и сейчас Децим озирал подножие отдаленной горы, высматривая признаки цитадели.

— Не напрягайся, — сказал ему Макрон. — Рано еще, отсюда нам крепость не увидеть. — Он повернулся к пленнику и показал на наблюдательный пункт. — Видишь, вот там — вымпел. Мы подали сигнал, какой ты нам сказал, а в ответ там подняли это. И что это значит?

Аякс всмотрелся в даль, нервно сглотнул, повернулся назад к Макрону и усмехнулся.

— Не вышло у вас, римляне. Это черный флаг. Тревога. Они знают, что вы приближаетесь. Мой отец будет уже далеко, прежде чем вы доберетесь до гавани.

Макрон не ответил. Он вообще никак не отреагировал, только смотрел на молодого пирата, пытаясь сообразить, врет он или нет. Децим, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:

— А ведь точно, флаг черный. Или почти… Макрон?

— Тихо!

— Да черный он. Они нас раскрыли.

— Это он так говорит.

— Я отдам приказ поворачивать.

И тут Макрон увидел промелькнувшее лишь на долю секунды на лице пленника выражение облегчения и торжества. И понял, что Аякс солгал.

— Держи прежний курс, Децим.

— Но ведь ты его слышал.

— Держи курс. Это приказ. Он врет. Сигнал означает, что мы их обдурили.

Децим открыл было рот, желая возразить, но привычка к дисциплине взяла свое, и он отсалютовал.

— Есть держать курс, командир…

Макрон повернулся к двум бойцам.

— Пленника вниз. Постарайтесь по пути его не покалечить, а?

— Виноваты, командир, не удержались. Больно уж он задиристый.

Макрон воззрился на пленника с показным удивлением:

— Он вроде как связан, да и не в лучшей форме. Неужели бойцы корабельной пехоты, пусть их всего двое, могут увидеть в нем угрозу?

Бойцы покраснели и быстро, но теперь аккуратнее повели пирата вниз.

Децим кивнул в сторону сигнального поста.

— Значит ли это, что сейчас там, наверху, не Катон, а кто-то другой?

Макрон пожал плечами.

— Не думаю, чтобы это мог быть он, если только ему не удалось захватить одного из пиратов и заставить того рассказать, как подавать сигналы. Но, сдается мне, ожидать от него такого было бы чересчур.

Макрон мрачно улыбнулся.

— Даже Катону порой приходится уклоняться от драки. И надеюсь, что он убрался оттуда благополучно.

— Да, парень он, похоже, толковый, — согласился Децим.

— Да, но иногда этого оказывается недостаточно. Порой не обойтись еще и без везения, а Катону уже везло чаще, чем человек может ожидать… Ладно, скоро все узнаем.

Макрон переместил внимание к горе по ту сторону залива, не более чем в шести-семи милях от них. Пять кораблей под его командованием должны добраться до гавани еще до полудня. Сразу после этого флот Равенны, продвигаясь вдоль побережья, окажется виден с наблюдательного поста и устремится к заливу со всей возможной быстротой. Вот тут-то ему и его небольшому отряду надо будет стремительно ударить по пиратам, завязать бой и сковать их до подхода основных сил. Если Веспасиан замешкается или пираты достаточно быстро опомнятся и сорганизуются для решительного отпора немногим морякам и корабельным пехотинцам, Макрону придется более чем туго.

По мере того, как утреннее солнце поднималось все выше, ветер крепчал, и Децим обратился за разрешением поставить парус.

— Ветер благоприятный. Он загонит нас прямо в гавань.

Макрон бросил взгляд на гребцов, напрягшихся на своих скамьях.

— Правильно я понимаю, что если мы поставим парус, но оставим и гребцов, то доберемся туда быстрее?

— Да, командир, только не вышло бы слишком быстро, — предостерег его триерарх. — Мы можем оказаться на месте гораздо раньше прибытия флота Веспасиана.

— Чем раньше мы там будем, тем больше шанс застать их врасплох. Ты это знаешь не хуже меня, Децим.

— Это правда, командир. Но если гребцы вымотаются на веслах, бойцы из них будут никакие. У нас впереди нелегкая работа, и нет смысла утомлять людей раньше времени. Извини, я понимаю, как тебе не терпится ударить по ним, но дела обстоят именно так.

Макрон неохотно кивнул.

— Ладно. Передай на все корабли, чтобы ставили паруса и убирали весла. Но молись о том, чтобы ко времени нашего прибытия они не подготовили нам теплую встречу, разгадав нашу маленькую уловку. В таком случае мы все можем считать себя покойниками.

Стоя на носу либурны, Макрон смотрел на медленно приближающийся мыс и даже при своем вроде бы не больно богатом воображении представлял себе пиратов, вышедших порыбачить или просто прокатиться подальше от суши за пределы загрязненных вод якорной стоянки. Кто-нибудь из них увидит входящие в залив суда и тут же сообщит об увиденном на берег Телемаху. Пираты, зная, что за ним охотится римский флот, поднимут тревогу, вооружатся, подготовятся к встрече, и когда его корабли приблизятся к ним, их встретит готовая к бою флотилия. Римляне будут перебиты, и воды пиратской гавани окрасятся их кровью.

Разумеется, Макрон пытался выкинуть из головы эти пугающие картины, убеждая себя, что хитрость Веспасиана имела все шансы на успех. Несколько дней назад пираты выслали в грабительский рейд практически такие же с виду либурны. Они ожидают их возвращения и, увидев, обрадуются явным свидетельствам их успеха. Более того, если Макрон не ошибся насчет черного вымпела, пираты уже признали корабли за свои, так что с этим все в порядке. Пока удача склонялась в пользу Рима, но Макрон чувствовал, что ему совсем не повредила бы еще и помощь богов. Он молча молился Марсу и Фортуне, обещая каждому божеству жертвенное копье, если он выйдет из битвы живым, а флот одержит победу.

До мыса оставалось уже не более мили, когда он приметил двоих людей, наблюдавших за приближавшимися кораблями с вершины утеса. Макрон ожидал, что те вот-вот повернутся и побегут, но оба оставались на месте, глядя на корабли. Когда они приблизились уже на полмили, один из странных наблюдателей приветственно поднял руку, и Макрон, заподозрив в этом своего рода проверку, нервно сглотнул и помахал в ответ. Никаких признаков тревоги по-прежнему не наблюдалось, и корабли начали огибать мыс. Макрон знал, что позади них, вдалеке, остальной флот уже получил приказ, и сейчас боевые корабли Веспасиана устремляются к заливу со всей скоростью, какую способны придать им ветер и весла.

Над утесом висела легкая дымка, а когда корабли обогнули скалистый выступ, взорам открылась цитадель. Макрон кожей почувствовал, как напряглись позади него моряки, и, обернувшись, сердито рыкнул:

— Эй, расслабьтесь, чтоб вас ветром сдуло! Вы что, на хрен, забыли, что это наши добрые друзья? Улыбайтесь, машите им руками и все такое. Дошло?

Переодетые моряки и бойцы на палубе неуверенно закивали и занялись своими делами, тогда как свободная смена собралась у борта, глядя на открывшуюся перед ними гавань. С первого взгляда казалось, что все водное пространство за мысом буквально забито вражескими кораблями. Но Макрон быстро пересчитал их и убедился, что число судов не изменилось по сравнению с тем, что они нанесли на карту пару дней назад. Здесь почти не было волнения, и темные корпуса галер отражались в поблескивающей водной глади, теперь всего в нескольких сотнях локтей от них. К бортам ближайших судов высыпали люди, с любопытством и радостью глядя на товарищей по промыслу, возвращавшихся с плывущими между двумя либурнами захваченными римским биремами.

За вражескими кораблями, над заливом, высилась цитадель, и Макрон различил рамы нескольких катапульт, установленных на стенах и на нескольких платформах, смотревших на якорную стоянку. Однако скрипа и щелчков, сопровождающих постановку метательных машин на боевой взвод, слышно не было. Это уже хорошо, успокоил себя Макрон, повернулся в сторону кормы, поймал взгляд Децима и кивнул.

— Убрать паруса! — выкрикнул Децим. — Весла на воду!

Один за другим римские корабли проделали этот маневр и медленно развернулись в сторону стоявших на якорях пиратских судов. Матросы сворачивали и крепили паруса нарочито неспешно, чтобы усыпить, ежели такие имеются, подозрения пиратов и создать у них впечатление, будто прибывшие просто готовятся встать на рейд. Для пущей убедительности Децим приказал палубной команде приготовить и держать на виду якорный канат. В сумраке под открытой палубой Макрон видел напряженные лица людей, готовых устремиться вперед, в битву. Но время еще не настало. Он должен был отдать приказ лишь в самой последний момент, приблизившись к противнику настолько, насколько будет возможно.

Децим получил приказ атаковать в первую очередь триремы и сейчас тихонько нашептывал рулевому распоряжения, чтобы тот приближался к пиратскому флагману, но не шел прямо на него, чтобы это не бросалось в глаза. Весла равномерно поднимались и опускались в спокойные воды гавани, поднимая брызги и вспенивая поверхность.

— Аякс!

Подскочив от неожиданности, Макрон обернулся и увидел улыбающееся лицо человека, стоявшего на корме триремы. Тот прокричал что-то еще на языке, которого Макрон не знал, но решил, что это греческий. Он заставил себя широко улыбнуться в ответ, сопровождая это дружескими жестами, тогда как его сердце бешено колотилось, грозя выскочить из груди. Грек повторил ту же фразу, что и до того, и Макрон рассмеялся, вызвав у пирата замешательство. Тот перевел взгляд с Макрона на других людей на палубе, старавшихся не встречаться с ним взглядом, и вдруг резко выпрямился, устремив взгляд прямо в люк на палубе либурны. Макрон отвернулся от триремы, сложил ладони у рта и, набрав побольше воздуху, взревел:

— К бою!

Глава тридцать седьмая

Его голос еще не успел отразиться эхом от утеса, а приказ уже был подхвачен на палубах всех пяти кораблей. Корабельная пехота ринулась из трюмов на палубы. Матросы схватились за абордажные крючья. Гребцы направили корабли прямо на намеченные для атаки суда противника.

Макрон указал на одну из трирем. Децим кивнул и передал приказ рулевому. Гребцы изо всех сил налегли на весла, и полоса воды, отделявшая римлян от пиратских судов, теперь стремительно сужалась. Противник отреагировал не сразу: некоторое время пираты взирали на происходящее в изумлении, потом, поняв, что корабли несутся прямо на них, — в ужасе. Корабельной пехоте было приказано до соприкосновения с врагом хранить молчание, и при сближении противников над заливом висела зловещая тишина. Но потом, после показавшейся очень долгой паузы, пираты пришли в себя. Командиры принялись отдавать приказы, люди поспешно вооружались. На берегу, куда были вытащены три судна, пираты реагировали еще медленнее, растерянно взирая на идущие в атаку римские корабли. Но потом с цитадели взревел рог, и сигнал тревоги окончательно дал понять всем, что происходит. Однако для ближайших к Макрону и его маленькой эскадре судов было уже слишком поздно.

В последний момент рулевой изо всех сил налег на свое огромное бревно, и весла левого борта замерли в воде. Либурна резко развернулась и с ударом, от которого задрожал весь ее рангоут, впечаталась в борт триремы.

— Крючья бросай! — проорал с кормы Децим, и три острых, закрепленных на прочных тросах стальных крюка перелетели на палубу триремы. Матросы мгновенно натянули тросы, закрепили их и, похватав легкое вооружение, прямо по натянутым тросам устремились на вражеский корабль. Бойцы корабельной пехоты, вооруженные тяжелее, поспешно подняли абордажные трапы и стали взбираться по ним вслед за своими товарищами. Макрон, протолкавшись к ближайшей лестнице, взобрался по ней, ухватился за бортовое ограждение триремы и, подтянувшись, перебросил свое тело на палубу. Он тяжело приземлился на полусогнутые ноги и выхватил из-под плаща меч.

Участь триремы была уже решена. На борту, как и предвидел Веспасиан, находилась лишь вахта, а большая часть команды сошла на берег, разместившись в цитадели или в домишках, покрывавших во множестве склон над прибрежной полосой.

Три тела были распростерты на палубе, четвертый человек привалился к мачте, харкая кровью. Двое, сразу за мачтой, попытались было сдаться, но бойцы без жалости зарубили их на месте и устремились дальше, к проходу под палубу. Приказ, доведенный до всей штурмовой команды, был однозначен: пленных не брать! Римляне не могли позволить себе выделять людей для охраны сдавшихся, не говоря уж о том, что возня с пленниками сбила бы инерцию атаки.

Некоторые пираты при появлении римлян мигом пустились наутек и успели попрыгать с противоположного борта в море; теперь со всей возможной скоростью они плыли к берегу. Люди Макрона швыряли в них с корабля все, что попадалось под руку: кофель-планки, горшки, кувшины и собственное оружие пиратов, брошенное в отчаянной попытке убежать от атакующих.

Оставив своих бойцов за этим занятием, Макрон бросился к корме, одним прыжком взлетев по короткому трапу на рулевую надстройку, и, подбежав к ограждению, огляделся проверить, удостоверяясь, как идут дела у его маленькой эскадры.

Ближайшая бирема уже почти полностью захватила свою добычу, да и дальше, на палубах других судов, вовсю развивалось наступление. От избытка радостных чувств Макрон стукнул кулаком по ограждению: на начальной стадии атака проходила успешно. Теперь главное — не потерять импульс. Перегнувшись через перила, он высмотрел Децима и помахал мечом, привлекая внимание триерарха.

— Будь готов отплыть. Отведи команду обратно на борт. Я тут и с пехотинцами разберусь.

Отсалютовав, Децим принялся выкрикивать приказы своим матросам, а Макрон помчался обратно на главную палубу.

— Первые два отделения — за мной! Остальным вернуться на корабль!

Потребовалось несколько мгновений, чтобы разгоряченные схваткой люди уразумели приказ и поспешили к абордажным трапам. Как только команда, зачищавшая трюм, вновь появилась на палубе, Макрон схватил оптиона за руку.

— Возьми несколько человек, спустись вниз и подожги судно. Как следует, чтобы не погасло. Потом вернешься на корабль.

— Есть, командир!

— Мы тебя ждать не сможем. — Макрон кивнул на палубную шлюпку. — Воспользуешься их лодкой. Выполняй!

Он повернулся, перебрался через борт и спустился на либурну, палуба которой была заполнена возбужденными, радостными бойцами. Пока Макрон проталкивался к Дециму, команда убрала абордажные трапы и отцепила крючья.

Децим широко ухмыльнулся.

— Один погибший, десятка два получили царапины.

— Хорошая работа! — рассмеялся Макрон. Он повернулся и указал на бирему, ближайшую к только что захваченному кораблю. — Это последний. Туда, как можно быстрее.

Гребцы, упершись веслами, оттолкнули либурну от борта триремы, после чего она снова легла на курс. Когда они отходили от военного корабля, Макрон заметил вьющийся над палубой дымок, становящийся все гуще по мере того, как по трюму распространялся огонь.

Между тем команда биремы, к которой они направилась, делала все возможное, чтобы подготовиться к отражению атаки. Пока римляне вели бой на триреме, пираты успели вооружиться и рассредоточиться вдоль борта своего корабля. Среди них было несколько лучников, другие держали под рукой готовые к использованию метательные копья. Как и в предыдущем случае, на борту находилась лишь часть команды, однако Макрон насчитал двадцать пиратов. Достаточно, чтобы оказать яростное сопротивление.

Прочистив горло, Макрон обратился к бойцам:

— Ребята, сейчас нас ожидает настоящая схватка. Но действовать будем так же, как и в прошлый раз. Атакуем быстро, наваливаемся всей силой и пленных не берем.

Большинство корабельных пехотинцев откликнулись радостными возгласами, но ветераны понимали, что впереди их ждет непростое дело, и, пока либурна приближалась к вражескому судну, прикидывали свои шансы на успех. Когда корабли сблизились на тридцать локтей, Макрон услышал, как на пиратской палубе отдают приказы, и через водное пространство полетели первые копья.

Центурион едва успел выкрикнуть предупреждение:

— Поднять щиты!

В следующий миг тяжелые стальные наконечники забарабанили по палубе и щитам. Раздался крик — одному зазевавшемуся бойцу копье угодило в живот, пришпилив его к борту.

— Вытащите копье из раны и унесите его вниз! А остальные — прячьтесь, на хрен, за щитами! Децим, пусть твои ребята тоже постреляют.

Сближаясь, корабли успели еще несколько раз обменяться пущенными стрелами и копьями, прежде чем Децим приказал табанить, и гребцы погасили скорость либурны. Впрочем, лобовое столкновение кораблей все равно было таким сильным, что большинство людей попадали на палубу, разразившись криками боли и ярости.

— На абордаж! — взревел, вскакивая на ноги, Макрон. — Вперед! Вперед!

На вражескую палубу снова полетели абордажные крючья, матросы натянули тросы, притягивая вражеское судно, и первые бойцы уже начали перебираться на бирему. Но тут им навстречу выскочил пират, державший в руках огромный топор. Первый же его удар, обрушившийся на голову атаковавшего римлянина, разрубил шлем и раскроил череп до самых плеч. Тело, дернувшись, упало в узкий просвет между бортами. Атакующие замешкались. Видя это, Макрон подхватил с палубы копье, прицелился и метнул его в пирата с топором. Тяжелое стальное острие угодило тому прямо в грудь, и тот, завалившись навзничь, пропал из виду.

— Чего вы ждете? — заорал Макрон корабельным пехотинцам. — Хотите, чтобы я проделал за вас всю работу?

С яростным ревом центурион ухватился за веревку, подтянулся и перепрыгнул на вражескую палубу, готовый разорвать на части первого же пирата, какого увидит.

Он первым из римлян оказался на вражеской палубе, и на него тут же, с безжалостной яростью во взорах, набросились сразу четверо пиратов. Макрон подхватил с палубы окровавленный топор убитого им пирата и, вращая его обеими руками над головой, закричал:

— Ну, кто смелый? Давайте!

Веревка позади него дрожала: по ней взбирался следующий римлянин. Один из пиратов с криком устремился к Макрону, целя в него мечом. Топор обрушился ему на предплечье, чуть выше запястья, и отсеченная кисть, так и не выпустив рукоять, со стуком упала на палубу. Пинком отбросив кричащего от боли врага в сторону, Макрон ринулся на его приспешников. Один из них вскинул навстречу топору маленький щит, но удар оказался таким сильным, что враг отлетел в сторону, упал и покатился по палубе. Центурион занес топор для нового удара: один из оставшихся пиратов, повернувшись, бросился бежать — не иначе как на поиски не столь грозного противника. Но другой полоснул Макрона по груди тонким, кривым клинком. Удар рассек плащ, тунику и плоть: ощущение было такое, словно грудь обожгло раскаленным докрасна железом.

Выругавшись сквозь стиснутые зубы, Макрон отскочил обратно к корабельному борту. Пират, ухмыляясь, прыгнул на него, целя мечом в горло, но взобравшийся в этот миг на бортовое ограждение боец корабельной пехоты отбил клинок в сторону копьем, спрыгнул на палубу и залепил пирату кулаком в лицо, сбив его с ног. Тут же перехватив копье, римлянин вонзил его упавшему врагу прямо в сердце, вырвал из раны и огляделся в поисках следующего врага.

Бойцы, соскакивая один за другим, разворачивались на палубе, так что Макрон позволил себе взглянуть на собственную рану. Рассеченная на груди туника пропиталась кровью. Снова выругавшись, он бросил на палубу топор, скинул плащ, осторожно прощупал рану и скривился от боли, ощутив под пальцами лоскут кожи. Разрез на груди был неглубоким, но длинным и сильно кровоточил.

— Это хреново, — проворчал Макрон, стягивая через голову тунику.

Вытащив меч, он отрезал от нее полосу ткани и обмотал ею грудь — плотно, чтобы умерить кровотечение, но не настолько туго, чтобы это затрудняло дыхание.

Все больше бойцов перебирались на палубу и вступали в бой. Пиратов теснили к корме. Однако, как заметил Макрон, эта команда дралась ожесточенно и слаженно, исполненная мрачной решимости спасти свое судно. Даже когда римляне превзошли их числом, пираты отходили к корме медленно, уступая каждую пядь лишь с боем. Три корабельных пехотинца пали, и прямо на глазах у Макрона на палубу рухнули еще двое: одному подсекли поджилки, а другому засадили прямо в глаз широкий кинжал.

— Вперед, ребята! — закричал Макрон своим людям. — Задайте им!

Так или иначе, со временем численное превосходство римлян решило дело. Сомкнув щиты, они навалились на пиратов своим весом, нанося колющие удары, когда те, пытаясь устоять под напором, оказывались в пределах досягаемости коротких мечей. Сапоги бойцов скользили по залитой кровью палубе. Один за другим пираты падали, и скоро на корме осталась лишь горстка защитников. Те еще держались, но это не помешало Макрону отрядить бойцов в трюм, чтобы поджечь судно. Спустя мгновение снизу донесся громкий шум, и центурион, придерживая повязку, крикнул в проход:

— Эй, что там у вас?

Один из бойцов выглянул наружу и, щурясь на солнце, доложил:

— Пленники, командир. Под замком.

— Выпускайте их! Ломайте запоры и выпускайте!

— Есть, командир!

Боец нырнул под палубу, и оттуда донесся треск ломающегося дерева. Римляне еще приканчивали последних пиратов, а из главного люка на палубу стали выбираться оборванные, грязные люди. Прикрывая глаза от солнечного света, они растерянно озирались по сторонам. Макрон указал им в сторону борта.

— Живо с корабля! — прокричал он. — Перебирайтесь на либурну. Эту посудину мы подожгли. Шевелитесь!

Снизу уже доносилось потрескивание пламени, наверх начал пробиваться дым. Матросы, корабельные пехотинцы и освобожденные пленники поспешили перелезть на римский корабль. Ожидая своей очереди у троса, Макрон снова оглядел залив. Четыре корабля были объяты пламенем. Трирема, захваченная им незадолго до этого, полыхала так, что жар чувствовался даже на таком расстоянии. Еще на четырех судах продолжались схватки: бойцы теснили пиратов. Один из пиратских кораблей пытался уйти из зоны боевых действий: его немногочисленная команда отчаянно налегала на весла.

А вот на берегу теснились люди, торопливо спускавшие на воду маленькие лодки. Некоторые из них уже неслись по водной глади к ближайшим судам, еще остававшимся в руках пиратов. Расчеты катапульт в цитадели поспешно разворачивали и наводили боевые машины. Поднимавшийся дым говорил о подготовке зажигательных зарядов.

Поняв, что враги готовят обстрел, Макрон усмехнулся: пусть себе стреляют. В такой сутолоке шансов поразить римский корабль у них не больше, чем свой собственный.

Так или иначе, спустя мгновение над водой раздался глухой стук, и Макрон увидел прочертивший небо огненный шар. Взлетевший по дуге из цитадели и нацеленный, казалось, прямо в Макрона, он, достигнув высшей точки, начал стремительно снижаться. Рев пламени заглушил звуки битвы.

Но в результате снаряд с плеском и шипением упал в море примерно в дюжине локтей от биремы.

— Хрен собачий! — выругался один из бойцов. — С первой попытки чуть не попали. Если и дальше так пойдет, мы покойники.

— Им просто повезло, — заявил Макрон с деланым спокойствием. — Вот увидишь, в следующий раз они промажут на милю.

— Мне бы не хотелось торчать здесь, чтобы проверить, так ли это, командир, — буркнул боец.

Макрон рассмеялся.

— Мне тоже. Давай-ка убираться отсюда.

Как только все вернулись на либурну, Децим приказал отчаливать, и Макрон указал ему на ближайший римский корабль, команда которого еще вела бой на палубе пиратской биремы.

— Туда. Подойдем с другого борта и покончим с ними.

— Есть, командир! — Взглянув на окровавленную повязку на груди центуриона, Децим озабоченно осведомился: — Ты в порядке?

— А что, на хрен, не видно, в каком я порядке? Пришли ко мне лекаря и займись своим делом.

Триерарх вернулся на свое место рядом с рулевым, а Макрон сел, привалившись спиной к борту. На миг он почувствовал слабость, взгляд его затуманился, но центурион тут же собрался и сердито стукнул кулаком по дощатому настилу. Не хватало только, чтобы какая-то там рана помешала ему вести своих людей в бой. Сейчас этого допустить нельзя ни в коем случае. Он должен продержаться до тех пор, пока не появится Веспасиан, который покончит с пиратским отребьем.

Пока галера неслась к двум сцепленным биремам, подоспевший лекарь осторожно размотал на Макроне окровавленную тряпицу и наложил свежую льняную повязку. Пока он занимался своим делом, катапульты цитадели произвели еще несколько выстрелов, но ни в один римский корабль так и не попали, а либурна Макрона сейчас вообще находилась вне зоны обстрела. Потом метательные машины прекратили стрельбу, чтобы не попасть по наполненным людьми лодкам, двинувшимся во множестве к кораблям. Кто-то сообразительный приказал им не приближаться к судам, на борту которых уже полыхали пожары или шел бой, а высаживаться на стоявшие на якорях, еще не захваченные римлянам корабли и готовить их к сражению. Когда все эти суда со множеством разъяренных, жаждущих мести людей на палубах обратятся против эскадры Макрона, у них будет преимущество два к одному. Нужно было что-то делать, чтобы улучшить свои шансы.

Заметив поблизости оптиона корабельной пехоты, Макрон подозвал его:

— Раздать людям луки. Развести огонь — будем пускать зажигательные стрелы по любому пиратскому кораблю, который окажется поблизости.

Оптион отсалютовал, опустил щит и поспешил исполнять приказ, а центурион тем временем уже отдавал другому подразделению распоряжение забрасывать лодки с людьми, направлявшиеся к еще не атакованным кораблям, метательными копьями. Но ни то, ни другое особого урона врагу не нанесло. Зажигательные стрелы с легкостью гасили, едва те падали на палубы, да и от копий жертв было немного, хотя это позволяло отвлечь противника и выиграть для римлян немного времени.

Либурна подошла к борту биремы, и бойцы устремились в атаку с таким ревом, что пираты отпрянули, потеряв драгоценное мгновение, хотя тут же опомнились и вступили в ожесточенную схватку. Однако Макрон заметил, что их уже немного, да и те, что продолжали сопротивление, были или ранены, или вконец вымотаны. Пока римляне, пользуясь численным превосходством, сметали врагов с палуб, Макрон приказал подать доспехи. Лекарь помог ему надеть чешуйчатый панцирь и поверх него кожаную портупею. Центурион натянул на голову подшлемник, надел и застегнул шлем. Знакомая тяжесть боевого снаряжения тут же придала ему уверенности.

— Не напрягайся сверх меры, командир, — предостерег лекарь. — Эту рану лучше не тревожить, иначе опять откроется кровотечение.

— Ага, возьму несколько деньков отдыха, отлежусь в постели, так, что ли? — раздраженно буркнул Макрон, отвернулся и, поспешив к ближайшему трапу, стал неловко карабкаться на палубу. Сразу же стало ясно, что битва за этот корабль была ожесточенной и кровопролитной: на палубе валялось множество тел, среди которых, как с тревогой отметил Макрон, было немало бойцов корабельной пехоты. Но, по крайней мере, римляне и здесь взяли верх.

Поискав взглядом командира римского корабля, он увидел центуриона Миниция, вытиравшего свой клинок о тунику убитого пирата. Для этого задания того выбрали за опыт и надежность: Макрон был доволен, что такой бывалый служака принял участие в походе вне зависимости от их личных отношений.

— Миниций! Сюда!

Центурион подбежал к нему и, обведя жестом кровь и трупы на палубе, сказал:

— Похоже, они под конец оправились от неожиданности и стали драться по-настоящему.

Макрон кивнул. Действительно, пираты справились с первоначальным потрясением и, кроме того, уже имели реальное представление о численности нападающих. Не приходилось сомневаться в том, что скоро они перейдут в атаку. Уже сейчас один из избегнувших нападения пиратских кораблей выбрал якорь и табанил веслами правого борта, чтобы развернуться носом туда, где на другом конце якорной стоянки кипела схватка. Скоро к нему присоединится и несколько других, на палубах которых толпились вооруженные люди.

Миниций проследил за взглядом Макрона, потом перевел взгляд на мыс. Никаких признаков появления римского флота не наблюдалось.

— Зря вертишься, — буркнул Макрон. — Раньше чем через час они не прибудут.

— Да знаю я, — отозвался Миниций со слабой улыбкой. — Весь вопрос в том, останемся ли мы через этот час в живых.

Глава тридцать восьмая

— Как там у наших дела? — спросил, тяжело дыша, Секунд.

Они начали спуск с горы, как только пять кораблей атаковали пиратский флот. Растерянность от столь неожиданного поворота событий продолжалась недолго: Катон живо сообразил, что происходит. Теперь центурион и имперский агент спускались по крутой тропе со всей быстротой, на какую были способны. Из-под ног постоянно осыпались камни, что делало спуск опасным и вызывало нетерпеливое раздражение у Катона, которому приходилось еще и помогать старшему спутнику. Через каждую милю они останавливались, делая короткую передышку, и каждый раз Катон озирал гавань, где, далеко внизу, кипело сражение. Сюда, наверх, не доносилось ни звука: видны были лишь крошечные, как муравьи, фигурки, копошившиеся на казавшихся игрушечными кораблях.

— Катон, как дела? — повторил свой вопрос Секунд.

Центурион, привалившись к скале и прикрывая обеими руками глаза от солнца, смотрел вниз, на залив.

— Отсюда не больно-то разберешь. Несколько кораблей горят. Один, по-моему, сорвало с якоря и сносит на утес. Некоторые суда сцеплены, и на них идет бой, но кто берет верх, сказать не могу. Да что там, по правде, так мне теперь даже не отличить наших от не наших…

Секунд покачал головой.

— Он часом не спятил, ваш префект: это ж надо, взять да послать пять кораблей против целого флота. Чистой воды самоубийство!

— Не думаю, — возразил Катон. — Напрасные жертвы вовсе не в духе Веспасиана. Должно быть, это своего рода начальный ход.

— Начальный ход? — Секунд посмотрел на Катона из-под поднятых бровей, потом горько рассмеялся. — Может, и начальный, только вот я сомневаюсь, что эти люди, там, внизу, доживут до его главного, победного удара. Если тот вообще будет.

Катон пожал плечами.

— Положись на командира, до сих пор он никого не подводил. И пошли: нам надо спускаться.

— Все когда-нибудь случается в первый раз, — проворчал Секунд, с усилием поднимаясь на ноги.

Они снова двинулись вниз по тропе. При такой скорости, быстро прикинул в уме Катон, им не спуститься до побережья раньше заката. А как стемнеет, придется остановиться, потому что двигаться по такой коварной тропе ночью опасно. К тому времени битва так и так закончится. Если она кончится неудачно для римлян, им незачем будет двигаться дальше: единственным путем к спасению станет дорога назад, обратно в гору.

— Катон… Что будет, когда мы доберемся до подножия?

— Если наш флот одержит победу, возьмем твою лодку и поплывем к ним.

— А если они проиграют?

— Они не проиграют. Береги дыхание и смотри под ноги.

Они продолжили спуск в тишине, если не считать тяжелого дыхания Секунда да то и дело доносившихся снизу пронзительных криков чаек. По пути стали попадаться чахлые деревца, а потом впереди и вовсе показался самый настоящий сосновый лес, под сень которого уходила тропа. Катон остановился.

— Ты хорошо знаешь эту дорогу?

— Слишком хорошо, — скривился Секунд. — За последние два месяца мне приходилось спускаться и подниматься по ней столько раз, что вспоминать тошно.

— И далеко вниз по склону тянется этот лес?

— Практически до побережья.

— Сплошняком? То есть у нас больше не будет возможности взглянуть, что творится внизу?

Секунд, ненадолго задумавшись, утвердительно кивнул.

— Дерьмо! — Катон закусил губу. Чего ему вовсе не хотелось, так это проделать весь путь вниз по склону, пребывая в полном неведении относительно хода битвы. Однако выбирать не приходилось. Таков был местный ландшафт, и им осталось только спускаться по лесистому склону, надеясь на поражение пиратов. Но, взглянув напоследок в сторону противоположного берега, Катон увидел, что зона сражения сузилась до изгиба залива, куда направляются во множестве лодки и малые суда. Перевес явно клонился не в сторону римлян. Если в ближайшее время ничего не произойдет, пираты попросту задавят их числом.

— Что это? — спросил Секунд, указывая пальцем на море. — Боевой корабль?

Катон взглянул туда, где горный массив круто обрывался в море, и увидел обтекаемый нос выплывавшей в поле зрения триремы. Следом появились и другие корабли, шедшие для пущей быстроты под парусами и веслами одновременно. На глазах Катона и Секунда флот Равенны со всей возможной скоростью спешил к пиратскому логовищу.

Катон с улыбкой повернулся к агенту.

— Говорил же я тебе, что у Веспасиана наверняка есть план.

— Ты прав, — отозвался Секунд, виновато улыбнувшись в ответ. — Но, на мой взгляд, расчет времени у него малость рискованный.

Снова повернувшись к морю, Катон убедился, что его собеседник прав. Чтоб обогнуть мыс и войти в гавань, флоту потребуется около часа, а судя по тому, как оборачиваются там дела, уцелевшим бойцам с первых пяти кораблей столько не продержаться.

…С надстройки на передней палубе своего флагмана Веспасиан отчетливо видел полосу морской воды между двумя горами. Над отдаленным, вдававшимся в залив мысом клубились облака дыма.

У него за спиной барабан павсария отбивал ритм, и каждый очередной всплеск весел отдавался легким вздрагиванием палубы под сапогами. Парус наполнял устойчивый попутный ветер, наиболее благоприятный для выбранного флотом курса. Однако префект волновался едва ли не больше, чем когда-либо за всю жизнь. В нескольких милях впереди сражались и умирали его люди, и он должен был поспеть им на помощь как можно быстрее. Но не только судьба подчиненных тяготила его мысли. Если план провалится и пираты сумеют вырваться из ловушки, Телемах продолжит свирепствовать в Адриатике и перепрячет свитки, за которые сможет затребовать любую цену. А он, Веспасиан, впадет в немилость.

— Похоже, центурион Макрон, как это у него в обычае, устроил там изрядную заваруху, — заметил со смешком Вителлий, поднявшись наверх. — Будем надеяться, что твой план сработает, командир.

— Он уже работает, — отрезал Веспасиан.

— Это хорошо, — кивнул Вителлий. — Потому что, если по какой-то причине все пойдет не так, как мы… как ты надеешься, мне даже не хочется думать о последствиях.

Веспасиан стиснул зубы, подавляя гнев и заставляя себя не поддаваться на провокацию. Вителлий, однако, решил воспользоваться моментом и разбередить больное место, сколько будет возможно.

— Конечно, — протянул он, — план был рискованный. Я-то понимаю, что на войне риск неизбежен, но вот в том, одобрят ли в Риме такую опасную игру, не уверен. Буду лишь надеяться на то, командир, что они поймут твои побудительные мотивы так же, как и я.

Веспасиан поднял руку.

— Думаю, так оно и будет, трибун. Ты ясно выразил свои чувства.

— Не уверен, — отозвался Вителлий так тихо, что слышать его мог лишь Веспасиан. — Не знаю, как тебе удалось, но ты еще пожалеешь о том, что лишил меня командования. Рано или поздно. Вот увидишь. Так что прости, если я не хочу, чтобы твой план удался.

Веспасиан взглянул на него с нескрываемым отвращением и презрением.

— Ты правда хочешь, чтобы операция провалилась?

— Конечно.

— А люди, которые там дерутся? Их жизни ничего для тебя не значат?

Вителлий пожал плечами.

— Всего какая-то тысяча римлян. Какое это может иметь для меня значение? На весах истории они ничто. Помнить, дорогой Веспасиан, будут лишь тех, кто эту историю вершит. Кем ты считаешь себя? Одним из толпы или вершителем судеб? — Он испытующе взглянул на префекта и усмехнулся. — То-то и оно. Так что не нужно морализировать насчет этих людей: они гибнут ради тебя, чтобы ты смог занять свое место в истории. Будь любезен не лукавить и признать свои мотивы такими, каковы они есть… командир.

Прежде чем Веспасиан нашелся с ответом, Вителлий отступил на шаг, вытянувшись, отсалютовал префекту, сопроводив это кривой улыбкой, и, повернувшись, спустился на палубу. Веспасиан проводил его ненавидящим взглядом. Настанет день, когда они сведут счеты, и лишь одному из них будет суждено увидеть следующий рассвет. Но даже когда Веспасиан, приняв для себя такое решение, вновь поднял глаза на поднимавшийся из-за мыса дым, в сердце его оставалась горечь — ведь насчет его амбиций Вителлий был совершенно прав. Ну что ж, решил Веспасиан, в награду за такую проницательность трибун будет назначен командовать отрядом, который первым высадится на берег.

— Наведи катапульту вон туда, — крикнул Макрон командиру расчета метательной машины, указывая на вражескую бирему, зашедшую сбоку и уже начавшую разворачиваться по направлению к ним.

К счастью, Телемах явно отдал приказ захватывать находящиеся в руках римлян корабли, а не поджигать или топить их, однако в голове Макрона промелькнула мысль о том, что вряд ли ему стоит так уж благодарить за это пиратского вожака, учитывая число врагов, сближавшихся с его сильно поредевшей командой.

Из пяти его кораблей держались три, сбившиеся вокруг второй пиратской триремы и пока отражавшие атаки, следовавшие со всех направлений. Одна либурна была взята на абордаж при решительном численном превосходстве атакующих, и всех ее защитников безжалостно перебили, а вторая загорелась в результате того, что жаровня, от которой воспламеняли зажигательные стрелы, опрокинулась при столкновении с вражеским судном. Стремительно разросшееся пламя быстро охватило оба судна, так что матросам и корабельным пехотинцам не оставалось ничего другого, кроме как попрыгать в воду и попытаться вплавь добраться до других римских кораблей. К несчастью для них, на воде находилось множество лодок, которые тут же устремились к спасавшимся римлянам. Пираты, одного за другим, поражали их копьями, отправляя ко дну.

Расчет катапульты развернул метательную машину, наведя ее на приближавшийся корабль, после чего оптион, произведя окончательное прицеливание, рванул пусковой рычаг и отскочил в сторону. С громким щелчком машина по низкой дуге отправила в сторону противника тяжеленное копье со стальным наконечником больше чем в локоть длиной. Все на борту, затаив дыхание, следили за полетом. Снаряд угодил в самую гущу собравшихся на носу корабля пиратов, пробивая доспехи и круша кости. Римляне, потрясая кулаками, разразились радостными криками.

— Хороший выстрел! — одобрительно произнес Макрон. — Ну что вы стоите, как вкопанные? Взяли прицел, так добавьте им еще!

Расчет бросился к рычагам и воротам ставить машину на боевой взвод, а Макрон поспешил на корму, взглянуть, как идет бой у другого конца триремы. Палуба была заляпана подсыхающей кровью, лекари хлопотали возле раненых римлян, лежавших кто где по обе стороны корабля, хотя Макрон отнюдь не был уверен в том, что такая забота имеет смысл. Если пираты возьмут верх, всех этих раненых все равно перережут без малейшего снисхождения. Возможно, тех примерно десятерых человек, которые занимались ранеными, лучше бы бросить на защиту пока еще уцелевших кораблей. Однако, пробежав мимо человека, зажимавшего руками живот, чтобы не дать вывалиться внутренностям, центурион вдруг увидел это в ином свете. Большинство из них умирали, и самое меньшее, чем обязаны были им уцелевшие, это хоть как-то облегчить уход в тень. Он обошел груду тел, громоздившуюся вокруг главной мачты, и поднялся на кормовую палубу.

Центурион Миниций находился там с группой стрелков, вооруженных захваченными в пиратской оружейной кладовой луками. Внимание всех было сосредоточено на лодках, пытавшихся атаковать корму стоявшей в сцепке биремы. Быстрый взгляд показал Макрону, что две лодки полны мертвых тел, утыканных оперенными стрелами. Те немногие, кто еще уцелел в третьей, сбились в тесную кучку, прикрываясь маленькими круглыми щитами.

— Отлично, — кивнул Макрон и повернулся туда, где пираты, перебросив на все ту же бирему мостки, пытались прорваться на ее палубу. Корабельная пехота пока сдерживала их напор, однако было ясно, что еще чуть-чуть, и тонкое заграждение сметут напором тел. Макрон мигом осознал угрозу.

— Миниций, глянь туда. Посмотри, что можно сделать!

— Есть, командир. Ребята, по тем, на мостках, — целься!

Запели тетивы, поток стрел хлестнул по тесной толпе атакующих, и те, как и надеялся Макрон, мигом позабыли об атаке и заметались, ища спасения. Одни прятались за бортовым ограждением, другие, скорчившись, прикрывались щитами.

Макрон кивнул: еще одна угроза миновала. Но он понимал, что каждый его успех позволяет лишь выиграть хоть немного времени, чтобы дать возможность подойти флоту. Сейчас он удивлялся, с чего ему приспичило вызваться на это дело добровольцем; ведь когда Веспасиан спросил, есть ли желающие возглавить атаку, он первый вскочил на ноги. Нет, то, что операция будет рискованной, было, конечно, понятно с самого начала, но столь самоубийственной Макрон ее себе не представлял. Подобные мысли вообще редко посещали его голову. Он просто отправлялся туда, где шел бой, и старался делать свое дело как можно лучше. До сих пор это помогало ему выживать. Но все хорошее рано или поздно приходит к концу, подумалось центуриону. Быть может, настал и его час.

Безусловно, ситуация оптимизма не внушала. Римляне были зажаты в гавани, окружены дюжиной пиратских галер, и вырваться из этого окружения шансов у них не было. Но даже при этом он еще сохранил половину своих людей, оборонявших палубы сцепленных вместе кораблей, и пока это им удавалось. Обороняться легче, чем наступать, а брать на абордаж вражеские суда римляне больше не пытались. Эта стадия операции для них целиком и полностью завершилась.

Макрон не без удовлетворения оглядел залив. Другая трирема погружалась в воду, на виду оставались только надстройки да языки пламени, все еще пожиравшего остатки упавшего с мачты паруса. В гавани полыхало еще шесть судов, а на двух подожженных кораблях пираты, высадившись, потушили пожар, хотя урон их оснастке был нанесен такой, что та нуждалась в многодневном ремонте. Половина пиратского флота была в той или иной степени выведена из строя, а те корабли и люди, которые уцелели, клюнув на наживку, не спасались бегством, а ожесточенно атаковали силы Макрона. Веспасиан по прибытии одолеет их с легкостью. План префекта осуществлялся успешно, хотя казалось, что Макрон и его соратники будут принесены в жертву этому успеху. Центурион уже отдал приказ командирам: если враг будет одолевать, поджигать свои суда и отводить людей на те, которые пока еще в руках римлян. Правда, подумал он с мрачной усмешкой, когда пираты прорвутся на наш последний корабль и он тоже будет подожжен, каждому придется спасаться, как кто может, за бортом. А лекарям, что хлопочут возле раненых, придется позаботиться, чтобы бедняги не достались ни пиратам, ни огню.

— Командир! Центурион Макрон! Командир!

Громкий зов перекрыл шум битвы, лязг оружия и стоны раненых, и Макрон обернулся на голос. Оптион, командовавший расчетом катапульты, махал руками, стараясь привлечь его внимание.

— В чем дело? — крикнул Макрон, но у него так пересохло горло, что получился лишь невнятный хрип. Он сплюнул, прокашлялся, приложил руки ко рту и крикнул снова:

— Что у тебя?

— Вон там, командир! Взгляни!

Оптион указывал в сторону мыса. С палубы центурион не видел ничего, кроме моря, однако пираты на своих кораблях тоже поворачивались туда, в сторону отрытого моря, а спустя несколько мгновений тишины над водой прокатились крики злобы и отчаяния. Нахмурившись, Макрон снова всмотрелся в море, уже понимая с радостью и надеждой, что увидели там враги.

И в этот миг из-за мыса появился нос боевого корабля, а следом — и его корпус, щетинящийся вспенивающими воду веслами. Над палубой высилась мачта с установленным под углом, наполненным ветром красным парусом. И там, в центре паруса, даже на таком расстоянии угадывался силуэт римского орла.

Глава тридцать девятая

Когда перед триремой открылась панорама залива, у Веспасиана потеплело на сердце. Макрон и его люди поработали на славу. Значительная часть пиратских судов была уничтожена или повреждена, а остальные сгрудились вокруг кучки кораблей, где еще шла ожесточенная битва. А значит, как понял префект, хотя бы часть отправленных им на это опасное задание людей еще цела. Он глубоко вздохнул и улыбнулся, чувствуя, как отпускает чувство вины за то, что Макрон и его люди были фактически принесены в жертву. Пираты тоже завидели его приближение и, прекратив атаковать корабли Макрона, разворачивались навстречу новой угрозе. Но по мере того как в залив входило все больше и больше римских боевых кораблей, их решимость к сопротивлению сходила на нет. Времени на то, чтобы организовать оборону, уже не было, и пиратам оставалось лишь с нарастающим ужасом смотреть на приближающиеся к ним галеры императорского флота. Большая часть охваченных паникой морских разбойников устремилась искать спасения на берегу, и лишь немногие командиры, поняв, в чем их единственный, хоть и слабый, шанс, направили свои суда римлянам навстречу, приказывая грести изо всех сил в надежде проскочить горловину и вырваться из гавани, пока ловушка не захлопнулась окончательно. Веспасиан указал на них одному из своих младших трибунов.

— Передай сигнал второй эскадре бирем: перекрыть им путь. Ни один пиратский корабль не должен ускользнуть.

— Есть, командир!

Вскоре шесть бирем развернулись наперехват, тогда как остальной флот вошел в гавань и, поскольку ветер здесь уже не заполнял паруса, продолжил движение на веслах. Над водой неслись радостные крики с кораблей Макрона. Некоторые моряки и бойцы Веспасиана отвечали на приветствия, но большинство взоров было обращено к берегу, куда им предстало высадиться. Там находилось немало пиратов, пока не принимавших участия в битве, со свежими силами и готовностью сразиться. Командиры поспешно строили их, чтоб обрушиться на римлян сразу при попытке высадиться.

Правда, все отмели были заполнены беглецами, и мало у кого из них хватало сил и духа, чтобы встать в строй рядом со своими более решительно настроенными товарищами. По большей части те проскакивали в просветы между формировавшимися отрядами и, устремившись вверх по застроенному домами склону, искали укрытия в росшем выше лесу. Некоторые устремились по дороге, ведущей к укрепленным воротам цитадели, находящимся за переброшенным через оборонительный ров подъемным мостом. Некоторые их товарищи, занявшие позиции на стенах, махали им руками, но большинство стояли неподвижно, поскольку перед их глазами разворачивалась драма в заливе, и они сознавали весь масштаб постигшей их катастрофы. Катапульты окружавших флагман флота Равенны боевых кораблей накрывали шквалом зарядов любое пиратское судно, пытавшееся выказать хоть малейшую попытку сопротивления. Легким судам сопровождения Веспасиан приказал высаживать абордажные команды на пиратские корабли, остававшиеся на якорной стоянке, в то время как основные силы двигались к берегу.

— Пехота на корму! — прозвучал на флагмане приказ, повторенный на палубах остальных римских кораблей.

Бойцы, для которых обучение подобным высадкам было неотъемлемой частью боевой подготовки, быстро перебежали назад, сместив центр тяжести кораблей так, чтобы их носы поднялись над водой как можно выше, позволяя кораблям проскочить дальше по мелководью. Матросы и пехотинцы расставили ноги, приготовившись к столкновению. Впрочем, оно не было слишком резким: киль флагмана пробороздил песок, погасивший инерцию движения, и корабль остановился.

— Пехота на нос! Спустить сходни!

С высоты своего командного пункта Веспасиан взглянул на пробегавших мимо бойцов и, приметив Вителлия, помахал ему рукой.

— Удачи, трибун! Надеюсь, с таким командиром высадка удастся.

Тот оглянулся, напряженно отсалютовал и устремился к носу, по обе стороны которого матросы уже спускали на слегка пенящуюся отмель сходни. Наконец они опустили трос, и сходни с плеском уперлись в дно.

— Вперед! Шевелись! — проорал центурион, командовавший флагманским отрядом корабельной пехоты, и первые бойцы устремились по наклонным деревянным мосткам в доходившую в этом месте до пояса воду, держа щиты над головами, чтобы те не промокли и не сделались неподъемными. За ними непрерывным потоком следовали и другие — сначала в море, а оттуда, орошая песок, на берег.

Вителлий, когда пришел его черед, так рванул вниз по сходням, что потерял равновесие, и не упал лишь потому, что налетел на бежавшего впереди бойца. Тот свалился головой в воду, а Вителлий, поспешно обогнув его, поспешил к берегу, оставив упавшего, промокшего и обозленного бойца позади.

По обе стороны от флагмана тот же маневр выполняли Другие корабли: бойцы сбегали по сходням, выскакивали на берег, и центурионы строили их в боевые порядки. Пираты на небольшом расстоянии впереди издавали громкие крики, старясь разжечь в себе боевой дух. Они стучали оружием по щитам, а некоторые выбегали вперед и осыпали римлян оскорблениями и проклятиями. С отдаленной стены цитадели раздался мощный, глубокий звук рога, пронесшийся над заливом и отдавшийся эхом от горного склона. Пираты откликнулись дружным ревом и, ускоряя ход, устремились вперед и вниз, навстречу высадившимся римлянам. Их атака казалась столь быстрой, что катапульты и лучники с кораблей успели произвести только один залп. Высадившиеся пехотинцы метнули во врагов свои копья, сомкнули щиты и изготовили мечи к бою.

Обстрел уложил на песок десятки пиратов, но их соратники, огибая или перепрыгивая упавших, не оглядываясь на них, продолжали атаку. Правда, глубокий, влажный песок гасил инерцию их разбега. Противники сошлись вплотную, и скоро битва на побережье превратилась во множество поединков или стычек небольших групп.

Веспасиан наблюдал за началом боя с тем чувством неуверенности и сомнения, какое испытывал всякий раз, когда его люди только сталкивались с врагом, и ни одна сторона еще не успела получить очевидного преимущества. Впрочем, в данном случае было ясно, что римляне превосходят противника числом и выучкой, так что постепенно они начали теснить пиратов назад, за пределы песчаной полосы, на гальку, дальше и выше, оставляя за собой тела убитых и раненых. Когда битва переместилась ближе к домам, многие из находившихся в задних рядах пиратов стали бросать щиты и оружие, чтобы налегке пуститься наутек. Командиры, завидев такое, осыпали трусов ударами мечей плашмя, гоня обратно в бой, а когда не помогло и это, зарубили нескольких для устрашения остальных. Однако к тому времени, когда пиратов окончательно оттеснили к домам, всякое единство между ними было утрачено безвозвратно, и повальное бегство сделалось всеобщим: все стремились как можно скорее найти укрытие на лесистых склонах. Римляне, разорвав строй, пустились в погоню, настигая и безжалостно убивая самых медлительных, но потом, удовлетворив свою ярость и устав от погони, стали брать пленников. Кучки обезоруженных пиратов отправлялись под конвоем к воде.

Только горстке врагов на ближнем к цитадели фланге удалось под неустанным натиском корабельной пехоты все же сохранять относительный порядок и отступать к воротам цитадели. Бирема из второй эскадры попыталась пресечь их отход, обстреляв врагов из катапульты, но в результате сама попала под обстрел со стен. Когда на нос, рассыпав искры, обрушился первый зажигательный снаряд, триерарх поспешил отвести корабль на безопасное расстояние. На глазах у Веспасиана лучники и пращники со стен начали косить наступавших римлян, пока те, осознав опасность, не попятились, закрываясь щитами. Тем временем пираты перебежали по мосту в крепость. Ворота захлопнулись, а потом перед ними поднялся в почти вертикальное положение и мост.

Битва как таковая закончена, решил Веспасиан. Осталось лишь очистить гавань от немногих оставшихся там пиратов и приступить к осаде цитадели. Телемах и остатки его шайки заперты в ловушке. У них не осталось ни одного корабля, чтобы попытаться бежать, и нет союзников, которые могли бы прийти им на помощь. Их конечный разгром так же неизбежен, как наступление ночи после дня. Лишь один вопрос вызывал сомнение: возвращение свитков. Веспасиан подумал о том, что, пожалуй, если те остаются в руках Телемаха, этот хитрец может попытаться использовать их, чтобы заключить сделку. Префекту было бы непросто пойти на это, поскольку любое соглашение, позволявшее пиратам сорваться с крючка, вызвало бы возмущение на флоте, и угроза мятежа — едва ли не худшее, с чем может столкнуться командир, — стала бы вполне реальной.

Звуки сражения стихли, уступив место жалобным стонам раненых да порой звону оружия: некоторые из недобитых и не успевших бежать пиратов, не рассчитывая на пощаду, пытались подороже продать свои жизни.

Веспасиан спустился с командной надстройки на переднюю палубу «Гора» с чувством удовлетворения, но полностью вымотанный напряжением, не оставлявшим его с момента вступления в командование флотом. Скоро все кончится, и если пойдет, как надо, он сможет вернуться в Рим с триумфом и преподнести Нарциссу свитки.

Когда залив окончательно очистили от пиратов, римский флот начал сгружать на берег снаряжение и припасы. Пленных тут же заставили копать ров и насыпать вал, перекрывая путь к цитадели, чтобы окончательно запереть там остатки пиратов и возвести частокол вокруг берегового плацдарма римлян.

Веспасиан, удовлетворенный ходом высадки, сел в лодку и поплыл через залив туда, где в окружении обломков и трупов, с поврежденной оснасткой и бортами, заляпанными кровью, истыканными стрелами и выпущенными из метательных машин тяжелыми копьями, еще держались на плаву уцелевшие корабли Макрона.

Когда лодка префекта, лавируя между обломками, приблизилась, измотанные бойцы высыпали к бортам кораблей, и оттуда донеслись нестройные приветствия. Лодка причалила к одной из бирем, и Веспасиан, вкарабкавшись по ступенькам деревянной лестницы, поднялся на палубу. Повсюду были видны следы того, сколь ожесточенный натиск пришлось выдержать бойцам в ожидании подхода основных сил. Возле мачты громоздилась груда тел, всю палубу покрывали пятна засохшей крови, валялось брошенное, пришедшее в негодность оружие и снаряжение. Главную рангоутную перекладину перекосило так, что она висела чуть ли не вертикально, ограждение правого борта было проломано во многих местах.

— Где центурион Макрон? — спросил префект первого подвернувшегося бойца.

Тот указал через палубу, туда, где над остальными кораблями возвышался корпус триремы.

— Там, командир.

Веспасиан поспешил в указанном направлении и поднялся по трапу на более крупный корабль, на котором Макрон планировал установить последнюю линию обороны и куда с остальных кораблей снесли всех раненых. Те лежали или сидели рядами вдоль обоих бортов, а несколько бойцов хлопотали, устанавливая навесы, чтобы укрыть их от солнца. При виде префекта некоторые из раненых пытались салютовать. Макрон поспешил ему навстречу с кормовой надстройки с широкой улыбкой на лице. Грудь центуриона была обмотана повязкой, которую там, где кровь все же просочилась сквозь нее, покрывала красно-коричневая корка.

— Рад тебя видеть, центурион.

— А уж я-то как рад, — откликнулся, отсалютовав, Макрон. — Признаться, нам тут пришлось малость поволноваться.

— Малость, говоришь? — Веспасиан оглядел царивший вокруг разгром, прекрасно представляя себе то отчаяние, с которым сражались отважные бойцы, не зная, поспеет ли флот им на помощь. Повернувшись снова к Макрону, он улыбнулся. — Но уж ты-то, центурион, надеюсь, во мне не сомневался? Кажется, после стольких лет совместной службы тебе стоило бы проникнуться ко мне большим доверием.

— Так ведь, командир, я ни мгновения не сомневался в том, что ты придешь. Меня одно беспокоило: удастся ли мне тебя встретить.

— Ну, как видишь, удалось. Надеюсь, ты позаботился о молодом Аяксе?

Макрон кивнул в сторону главного люка.

— Он там, командир, внизу. Когда мы захватили эту трирему, я велел перевести его сюда, в самое безопасное место. Его охрана поручена центуриону Миницию.

— Отлично. — Веспасиан кивком указал на окровавленную повязку Макрона. — Надеюсь, ничего страшного?

— Бывало и хуже, командир.

— Кто бы сомневался. Боюсь только, что дать тебе как следует отдохнуть и поправиться пока не получится. Нам нужно раздавить последний орех, и тут мне потребуется твоя служба.

— Я готов, командир! — заявил, выпрямившись, Макрон. — Я тебя не подведу.

Веспасиан рассмеялся и, громко, чтобы все слышали, произнес:

— Будь в Империи десяток легионов с такими командирами, как ты, и такими бойцами, как эти твои пехотинцы, никто в мире не дерзнул бы встать на нашем пути.

Сказать это было просто, ибо его заявление представляло собой не более чем риторический прием, но Веспасиан, сам опытный служака, прекрасно знал, как воодушевляет воинов похвала высшего командира, а их воодушевление ускорит победное завершение кампании. Тем более, подумалось ему, это легко сказать, потому что не надо кривить душой, тут все правда. Однако на этом время для славословий вышло: впереди еще оставалось много работы, и на его лицо вернулось обычное, профессионально строгое выражение.

— Если эти корабли могут плыть, пусть пристают к берегу. Раненых можешь пока оставить здесь, на борту. Проведи перекличку, составь список потерь, отправь ко мне, и чем скорее, тем лучше. Потом ты и твои люди сможете получить пайки и отдохнуть до завтра. Все ясно?

— Так точно, командир.

— Хорошо. И последнее. Мне понадобится наш пленник. Как только корабли пристанут к берегу, отправь его ко мне. Ну а мы увидимся на вечернем инструктаже.

Веспасиан повернулся, собравшись идти.

— Командир?

Префект оглянулся.

— Что?

— Катон, командир. Надо бы отправить кого-нибудь на его поиски.

Веспасиан кивнул.

— Когда лагерь будет готов, завтра я первым делом отправлю отделение на гору найти его.

— Спасибо, командир.

К вечеру флот завершил разгрузку припасов и снаряжения. Бойцы и пленники закончили строительство оборонительных укреплений вокруг берегового плацдарма и перекрывающих выход из цитадели. Детали четырех огромных метательных машин доставили к крепости, и механики приступили к их сборке. Поскольку утром защитники цитадели обстреляли со стен римлян, преследовавших их отступавших товарищей, механики имели четкое представление о дальнобойности вражеского оружия и осуществляли свою работу за пределами его досягаемости. Одновременно по окрестностям разослали поисковые партии для сбора камней подходящего размера, и скоро их кучи стали громоздиться возле метательных машин.

Нетерпение Веспасиана было столь велико, что как только первое осадное орудие было смонтировано, он приказал выкатить его на дистанцию поражения и приступить к обстрелу ворот. Главный механик отобрал пять камней почти одинакового размера и отдал приказ готовить машину к бою. Для того чтобы поставить ее на боевой взвод, потребовались усилия шести налегавших на ворот бойцов. Два человека подняли и уложили в «ложку» камень. Они отступили в сторону, механик окончательно выверил прицел, поднял руку, подавая сигнал готовности, а потом резко опустил ее. Скрипнули скрученные из сухожилий держатели, гигантская ложка, метнув камень, со стуком ударилась об ограничительный брус. Весь расчет проводил взглядом снаряд, пока тот не перелетел через стену и не пропал из виду. Послышался глухой удар, и из-за ворот взметнулась пыль.

— На два ниже! — скомандовал механик бойцам, начавшим снова отводить метательный рычаг; те насчитали на два поворота лебедки меньше, чем раньше, и снова уложили камень. Правда, проследить за его траекторией было уже труднее из-за сгущавшихся сумерек.

Снаряд ударил на пару локтей ниже надвратного парапета, обрушив в ров небольшой камнепад. Расчет машины разразился радостными криками.

— Славный выстрел! — крикнул главному механику Веспасиан. — Выпусти по ним еще три отобранных камня и займись установкой остальных машин. К завтрашнему утру стена должна быть обрушена.

Механик поджал губы.

— Это не так-то просто, командир. Придется стрелять в темноте, вслепую, не имея возможности поправить прицел. Много выстрелов придется впустую. Напрасная трата сил и зарядов, командир.

— А разве я говорил, что это должно быть «так просто»? — промолвил Веспасиан с терпеливой улыбкой. — Я просто сказал, что это нужно сделать. Так что будь добр, позаботься об исполнении.

Главный механик отсалютовал и повернулся к своим подчиненным.

— Слышали, что сказал префект? За дело!

Веспасиан повернулся к одному из сопровождавших его трибунов.

— Пусть центурион Миниций доставит сюда своего пленника. И два отделения бойцов для конвоя, немедленно!

Отсалютовав, трибун поспешно удалился, а Веспасиан продолжил смотреть на цитадель, по воротам которой выпустили еще три камня. При этом префект обдумывал свой следующий ход. Особых надежд на эту попытку он не возлагал, но тем не менее считал, что должен попытаться сберечь время, силы и жизни. Для этого следовало найти у Телемаха слабое место, а если что и могло оказаться таковым, то это отцовские чувства.

Через некоторое время по дороге к воротам направился маленький отряд. Впереди шел трибун с трубачом, время от времени выдувавшим две ноты, предупреждая защитников о приближении парламентеров. Над парапетом появились удивленные лица. Остановив своих людей на расстоянии выстрела из пращи от ворот, Веспасиан сложил ладони у рта и громко крикнул:

— Есть там Телемах? Телемах!

Сначала ответа не последовало, и он даже подумал, не погиб ли пиратский главарь в бою. В этом случае его попытка провести переговоры была бы обречена на провал. Однако, пока Веспасиан размышлял о такой возможности, над воротами появился рослый мужчина.

— Я Телемах, — крикнул он по-гречески. — Чего ты хочешь, римлянин? Тебе еще не поздно сдаться на мою милость!

Защитники крепости расхохотались, да и сам Веспасиан улыбнулся, оценив смелую попытку пирата поднять боевой дух своих людей. При других обстоятельствах человек с такими выдающимися лидерскими способностями мог бы найти применение на службе Империи. Но Телемах предпочел пиратскую стезю, и, стало быть, его ждет неминуемая смерть. Веспасиан повернулся к центуриону Миницию.

— Выведи Аякса вперед. Так, чтобы его было хорошо видно.

Тот вытолкал пленника, поместив его перед префектом и его эскортом, а сам, стоя позади и заломив руки Аякса за спину, шепнул ему на ухо:

— Только не пытайся вырваться и убежать. Я тебя мигом выпотрошу.

Веспасиан шагнул вперед и встал рядом с Аяксом.

— Телемах! Твой сын у нас. Он останется в живых, если ты сдашься и велишь сдаться твоим людям.

Над цитаделью повисло гробовое молчание. Потом снова заговорил Телемах.

— Эй, римлянин, ну, сдадимся мы, а дальше что? Распятие? Лучше уж умереть в бою, защищая свои дома, чем на ваших крестах.

— Ты, Телемах, умрешь неизбежно, так или иначе. Но твои люди и твой сын останутся в живых. Конечно, будут обращены в рабство, но останутся в живых, если ты откроешь ворота до рассвета, когда мои люди начнут штурм. Если откажешься, Аякс будет распят на этом самом месте, а когда мы захватим вашу цитадель, пощады не будет никому. Что ты на это скажешь?

— Отец! — закричал Аякс, пытаясь вывернуться из хватки Миниция. — Не…

— Заткнись! — рявкнул центурион, врезав ему по почке.

— Римлянин! — закричал Телемах. — Только тронь его еще, и клянусь, я…

— Ничего ты не сделаешь, — перебил его Веспасиан. — Ничего, кроме того, что требую я. А я требую сдачи.

Последовала краткая пауза, а потом столь же краткий ответ:

— Нет!

Именно этого префект и опасался. Сердце его сжалось при мысли о человеческих жизнях, которые придется принести в жертву упрямству пиратского вожака. Он поднял взгляд на стену.

— Как знаешь. Я вернусь на рассвете с твоим сыном, и ты еще один раз, последний, услышишь предложение сдаться. Даю тебе слово — если ты его примешь, и Аякс, и все твои люди останутся живы. — Он уставил в сторону Телемаха палец. — До рассвета!

Веспасиан повернулся и двинулся обратно, знаком велев Миницию увести пленника.

— Обратно на трирему его и держать под надзором!

— Есть, командир!

Миниций развернул Аякса и толкнул вперед. Тот оглянулся, бросив на отца последний, отчаянный взгляд, и весь маленький отряд зашагал обратно к римским позициям.

Миновав караулы из бойцов корабельной пехоты, Веспасиан в сопровождении трибунов без промедления направился в командный шатер, где уже, в большинстве своем, собрались на инструктаж уставшие после дневного боя командиры. Он не собирался задерживать их дольше, чем это было необходимо для обеспечения подготовки к завтрашнему штурму, однако присутствие было обязательным для всех, кроме получивших серьезные ранения. К числу каковых принадлежал и Вителлий.

Как и надеялся Веспасиан, трибун, оказавшись в гуще схватки, не уберегся от удара, хотя, к сожалению, пират не вполне оправдал надежды префекта: удар пришелся по шлему, соскользнул и разрубил трибуну плечо, о чем тот не преминул во всех подробностях поведать Веспасиану вскоре после того, как командующий флотом сошел на берег. Плечо было обмотано окровавленными бинтами, и раненый еле держался на ногах, однако его жизни, увы, похоже, ничто не угрожало.

Веспасиан вошел в шатер, и все собравшиеся центурионы и триерархи устало поднялись на ноги. Он проследовал к своему раскладному столу и сел за него.

— Спасибо, уважаемые. — Префект помахал рукой, давая подчиненным знак, чтобы те садились, и с теплой улыбкой продолжил: — Прежде всего, спасибо за проделанную нынче днем работу. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы высшие власти в Риме узнали о проявленной вами доблести и воинском умении. Особо хочу выделить действия центуриона Макрона. Прекрасная работа!

Он указал кивком на центуриона, который смущенно заерзал на скамье.

— Но увы, — продолжил Веспасиан, — дело еще не завершено. Телемах и некоторые из его приспешников живы. Эту недоработку я намерен устранить до конца завтрашнего дня.

Некоторые командиры поежились, иные переглядывались и пожимали плечами. Веспасиан ожидал подобной реакции и вполне сочувствовал своим подчиненным. Они загнали пиратов в западню, откуда тем некуда было деться, и в обычных обстоятельствах можно было бы не спешить и не надрываться, а взять их измором. Штурм цитадели, каким бы успешным он ни был, неизбежно повлечет за собой совершенно неоправданные жертвы. Но что поделать, если императорский секретарь требует, чтобы свитки были доставлены ему как можно скорее и любой ценой? Им ведь этого не объяснишь.

Прочистив горло, он поднял глаза и, оглядев собравшихся, продолжил:

— С рассветом я предложу им сдаться. У нас есть предмет для торга — сын Телемаха. Однако можно предположить, что, даже если сам Телемах и будет готов пожертвовать всем ради спасения сына, его подчиненные посмотрят на это иначе и дадут понять, что такой выбор их не устраивает. Поэтому мне представляется весьма вероятным, что штурма цитадели не избежать. Мы не можем позволить себе долгую осаду: этим мы дали бы Телемаху время на то, чтобы найти способ скрыться, а допустить, чтобы он ускользнул и избежал возмездия, ни в коем случае нельзя. Иначе получится, что все наши товарищи, павшие в последний месяц, погибли напрасно.

Префект помедлил, и в это время со стороны крепости послышался глухой удар: очередной выстрел метательной машины.

— Обстрел продлится всю ночь, — промолвил Веспасиан. — Я надеюсь, к рассвету в стенах появятся проломы. Обрушившись, они частично завалят ров, но нам, конечно, все Равно придется использовать фашины и приставные лестницы. Не стану притворяться, будто штурм будет легким и безболезненным, но дело должно быть сделано. Лучший способ сберечь жизни — это действовать быстро и напористо. — Он улыбнулся. — Чтобы никто не насмешничал, слыша, как я говорю «нам», объявляю, что лично приму участие в первом же приступе: поведу отряд, задачей которого будет попытаться захватить Телемаха в плен. Так что буду ждать этого момента с тем же нетерпением, что и вы.

По рядам прокатился смех, и Веспасиан воспользовался некоторой переменой настроения, чтобы закончить инструктаж.

— Ну что ж, — промолвил он, поднимаясь. — Письменные приказы все получат позже.

Префект был готов распустить собравшихся, но тут полог в задней части шатра вдруг сдвинулся. Веспасиан обернулся к двум появившимся из темноты людям, и удивление на его лице спустя мгновение сменилось теплой улыбкой.

— Прошу прощения, командир, — проговорил центурион Катон. — Я что-нибудь пропустил?

Глава сороковая

Всю ночь метательные машины вели обстрел цитадели. В свете факелов их расчеты трудились без устали, налегая на рычаги, вновь и вновь ставя механизмы на боевой взвод и укладывая на место тяжеленные камни, после чего машины со стуком посылали их в темноту, в сторону вражеских укреплений. В отличие от римских позиций стены освещены не были, ибо пираты отнюдь не стремились облегчать осаждающим прицеливание. О результатах своих действий римляне могли догадываться лишь по доносившимся после каждого выстрела отдаленным звукам: тяжелым ударам да порой шуму осыпающейся кладки. Примерно в сотне шагов перед машинами, на тот случай, если пираты попытаются устроить вылазку и разрушить баллисты, был выставлен заслон из бойцов корабельной пехоты. А неподалеку за позицией метательных устройств располагался укрепленный римский лагерь. Огни множества костров разгоняли мрак, а вокруг них, в том славном расположении духа, какое обычно присуще воинам, благополучно пережившим битву, отдыхали матросы и корабельные пехотинцы. Дальше, у побережья, в темноте вырисовывались корпуса боевых кораблей. Легкие суда патрулировали море на случай, если кто-то из пиратов попытается под покровом ночи уйти из цитадели водой.

Три фигуры, приблизившиеся к стоявшим у берега кораблям, направлялись к той триреме, на которой содержали Аякса. У трапа на часах стояли двое бойцов, и когда прибывшие появились из тьмы, один из них заступил им путь, потребовав назваться.

Центурион Миниций, находившийся внизу, в трюме, услышал это, но ничуть не обеспокоился. Он лежал на импровизированной койке из парусины, уложенной поверх мотков веревки, что было, конечно, лучше, чем на голых досках, но не больно-то располагало ко сну. И вполне соответствовало обстоятельствам, потому как спать ему было никак нельзя: центурион сторожил пленника, сидевшего на прикрепленной к одному из толстых деревянных ребер триремы стальной цепи в нескольких локтях от него. Тот тоже не спал: сидел в угрюмом молчании, прижимая к себе руку с отрезанным во время допроса мизинцем. Миниций присматривал за ним, чтобы исключить возможность не только побега, но и попытки самоубийства.

Топот подбитых гвоздями сапог по палубе эхом отдался в трюме: кто-то наверху решительно направлялся к главному люку. На фоне ночного неба обрисовались тени, потом на ступеньках трапа показались сапоги, и в трюм в сопровождении двоих охранников спустился Вителлий. Миниций вскочил со своего импровизированного ложа и встал навытяжку. Глаза привалившегося к изгибу корпуса Аякса вспыхнули нескрываемой враждебностью.

Вителлий помахал кистью здоровой руки.

— Вольно, центурион. Я пришел за пленником.

— За пленником, командир? — удивился Миниций. — Но его приказано держать здесь до рассвета. Это приказ самого Веспасиана.

— Ну а сейчас префект приказал доставить его к нему. Для допроса.

— Посреди ночи, командир? — глаза Миниция сузились. — Как-то это странно.

Он отступил ближе к Аяксу и взялся за рукоять меча.

Вителлий вперил в него взгляд и настоятельно, с расстановкой, промолвил:

— Ты передашь пленника мне. Это приказ, центурион.

— Нет, командир. Он останется здесь в соответствии с распоряжением префекта.

Мгновение они смотрели друг на друга в упор, но потом Миниций увидел, что по обе стороны трибуна встали его телохранители, и выхватил из ножен меч.

Вителлий усмехнулся.

— В этом нет надобности, центурион. Да, мне нужен этот пленник. Я могу забрать его силой, но при этом ты можешь ранить меня или кого-то из моих людей, что для меня крайне нежелательно. Это до определенной степени связывает мне руки, поэтому я хочу сделать тебе предложение.

— Предложение? Какое предложение?

— Я могу сделать тебя богатым, очень богатым. Знаю, деньги тебе не помешают. Я смотрел твой послужной список: в следующем году тебе в отставку.

— Да. Ну и что?

— Ты римский гражданин, так что получишь обычное пособие. Надо думать, у тебя кое-что скоплено на спокойную старость. Конечно, голодать тебе не придется, но и роскоши ты себе позволить не сможешь. Я могу представить себе, как такой человек, как ты, заводит свое дело — скажем, гостиницу. Сам подумай, Миниций, разве после двадцати пяти лет службы ты не достоин лучшей участи?

Центурион смотрел на трибуна, Вителлий, едва ли не слыша его мысли, усилием воли заставил себя не улыбаться. Этот малый так же прост, как и все они: сделает что угодно за правильный посул. Кому-то нужно посулить любовь или просто наслаждение, кому-то — почести, а Миниций, человек немолодой и трезвый, более всего падок на деньги.

Центурион внимательно присмотрелся к префекту.

— И что я должен буду сделать, чтобы заслужить это богатство?

— Поведешь пленника с нами.

— А куда мы направимся, командир?

— На маленькую лодочную прогулку. Аякс покажет нам, как попасть в цитадель.

— В цитадель? — фыркнул Миниций. — Я так и думал. Назад!

Вителлий попытался поднять руки, чтобы успокоить центуриона, но повязка помешала ему, и он поморщился.

— Да не горячись ты!

Он отступил на шаг, протянул свободную руку, развязал узел, удерживавший окровавленную повязку, снял ее и спрятал за пазуху. Спустя момент туда же отправилась и повязка с его головы. Миниций лишь покачал головой: оказалось, у трибуна нет ни царапины.

— Ну и ну!

— Мне нужно алиби, — пояснил Вителлий. — Никто не сомневается в том, что я отлеживаюсь в палатке, залечивая раны. Вот пусть так и считают.

Он протянул руку Миницию.

— Теперь слушай. Условия таковы — ты отправляешься с нами. Аякс показывает нам, как попасть в цитадель, в покои его отца. У него есть нечто, нужное мне. Заперто в небольшом сундучке. Аякс любезно сообщил нам, что его отец хранит эту ценность у себя под рукой. Я забираю сундучок и его содержимое, а ты и мои охранники забираете столько сокровищ, сколько сможете унести, и мы возвращаемся, пока нас не хватились.

— А пленник?

— Поскольку просто так нас с добычей никто не отпустит, мы заберем его с собой к лодке, а там отпустим.

— А как я объясню его исчезновение?

— Он отковырял крепление цепи гвоздем, а когда ты отвернулся, пырнул, оглушил тебя, бросился в воду и уплыл в цитадель. Тебя обнаружат живым, но без сознания. Мой человек подтвердит факт нападения.

Миниций окинул взглядом могучего телохранителя Вителлия.

— Да уж, они подтвердят, кто бы сомневался… А что будет, если тебя хватятся?

— В палатке найдут письмо: я сообщаю, что отправился на разведку, осматривать оборонительные сооружения. — Вителлий улыбнулся. — Сам понимаешь, это на всякий случай. Если все пройдет как надо, я, вернувшись, уничтожу письмо. О часовых мы позаботились: они связаны и с кляпами во ртах засунуты в ящик для якорных канатов. Потом, когда вернемся, освободим. И спишем все на Аякса.

Миниций медленно кивнул.

— Похоже, ты все продумал, командир.

— Я старался. Ну что скажешь, центурион?

— Что все это очень интересно. Особенно, что же в той шкатулке, которую ты так хочешь заполучить, что готов рискнуть жизнью.

— А вот это тебя не касается. И поверь, пользы тебе от этого никакой. Так что, мы договорились?

Миниций подумал и пожал плечами.

— Особого выбора у меня нет. Откажусь — вы меня убьете, а пленника все равно заберете.

— Да уж, конечно. Лучше согласиться, поверь мне. Да, то, что я предлагаю, рискованно. Но если дело выгорит, ты станешь первейшим богачом в Равенне. Первейшим!

— А что помешает тебе убить меня, заполучив пленника?

— Мне выгоднее заручиться твоей помощью. Риска меньше, да и тех же сокровищ втроем вы унесете куда больше, чем вдвоем. Я куда больше выиграю от нашего сотрудничества.

Подумав, Миниций протянул и пожал трибуну руку.

— Договорились, командир.

— Отлично. Тогда забираем пленника и идем. Времени у нас в обрез.

Миниций, дернув цепь, поднял Аякса на ноги, а один из телохранителей острием меча вывернул болт. Железное кольцо, к которому крепилась цепь, упало, а телохранитель, порывшись в кошеле, вынул гвоздь и бросил с ним рядом.

— Ну вот, — улыбнулся Вителлий, — явные свидетельства того, каким манером сумел удрать этот смышленый юнец. Ну, пошли.

Все пятеро выбрались на палубу, прошли на корму и спустились в одну из пришвартованных к триреме лодок.

Вителлий устроился на носу, Миниций с Аяксом на корме, телохранители взяли весла. Отвязав швартовочный линь, они оттолкнули лодку от триремы, вставили весла в уключины, но когда одно из них громко расплескало воду, Вителлий шикнул:

— Тихо! Нас не должны ни видеть, ни слышать!

Получив нагоняй, телохранители стали грести аккуратно.

Лодка заскользила по спокойной поверхности залива к скальному массиву, на котором высилась цитадель. По мере приближения стали слышны звуки ведущегося обстрела: стук деревянных рычагов и потом, на большом отдалении, удары падающих камней.

— Почему ты им помогаешь? — шепотом спросил Миниций, подавшись к Аяксу.

— Жить хочу, — шепнул в ответ юноша. — Он обещал, что, когда все кончится, даст нам с отцом скрыться.

— Понятно.

Поначалу Миниций подивился такому легковерию, но потом решил, что юнец просто сломлен пытками и готов ухватиться за что угодно, сулящее хоть какую-то надежду.

Наконец впереди замаячила скальная гряда, о которую с плеском расшибались волны.

— Суши весла, — скомандовал Вителлий. — Аякс, куда теперь?

— Вперед. Видишь ту скалу? В обход. Медленно.

Лодка двинулась к казавшейся чуть ли не сплошной скальной стене. Ее приподняла мягкая волна, и на миг Миницию показалось, что юный пират намеренно направил ее на скалы, желая погибнуть и погубить своих врагов, однако потом увидел позади самой большой скалы узкий проем, выводивший в небольшую заводь. Телохранители энергичными гребками направили лодку туда, и, миновав проход, они оказались внутри. Плоский каменный выступ вдавался в воду у подножия нависавшей над ними горы, и лишь на высоте можно было разглядеть угнездившиеся на крутом склоне над морем выбеленные известкой дома.

— Сюда, — указал Вителлий, и лодка причалила к подножию утеса. Трибун, прихватив швартовочный линь, перескочил с борта на берег, за ним последовал телохранитель. Второй помог перебраться Миницию и Аяксу.

— Командир, мне ее привязать? — спросил телохранитель Вителлия.

— Нет. Вытащи лодку наверх, к самому утесу, чтобы ее не было видно.

Пока двое мужчин вытаскивали лодку из воды и тащили ее по покрытым водорослями камням к скальной стене, Вителлий отвел остальных к подножию утеса, где почти сразу обнаружил уходящую вверх линию выбоин, которые могли служить опорой для рук и ног при подъеме. Он попробовал вскарабкаться по стене локтя на три, потом соскочил обратно и, удовлетворенно кивнув, сказал одному из телохранителей:

— Требий, ты первый. Полезай, посмотри, куда эта лестница выведет. Мы за тобой.

— Есть, командир.

Его нежелание карабкаться по скале в темноте было очевидным, и Вителлий, почуяв это, подался к нему.

— Помни о сокровищах, приятель. Давай, двигай.

Телохранитель медленно и осторожно полез наверх.

Вителлий проводил его взглядом и, повернувшись к остальным, объявил:

— Я следующий. Потом — Аякс. За ним — Миниций. Если мальчик вздумает шалить, центурион, заткни его.

— Есть, командир.

Вителлий кивнул второму телохранителю.

— Ты замыкающий, Сил.

Медленно, с опаской, они начали подъем по утесу. Аякс, лазивший по этой стене не раз, чувствовал себя куда увереннее и намного опередил бы Миниция, если бы тот, ухватив парня за лодыжку, не напомнил ему об угрозе Вителлия. Дважды малый, поднимавшийся первым, терял путь, и остальным приходилось ждать, пока он спустится к ним и Аякс шепотом передаст наставление, как лезть дальше. Но в конечном счете все они, один за другим, выбрались на усыпанную камнями площадку; как понял Вителлий, здесь когда-то стоял, видимо, обрушившийся в море дом. Вокруг поднимались бледные стены других домов с закрытыми, чтобы не впускать холодный ночной ветер, ставнями. Некоторое время все молча сидели на земле, переводя дух. Потом Вителлий прошептал:

— Всем разуться. Сапоги повесить за шнурки на шею. — Когда приказ был выполнен, он подтолкнул локтем пленника. — Веди. И помни, центурион у тебя за спиной и не сводит с тебя глаз. Только дернись, и он убьет тебя быстрее, чем ты об этом узнаешь. Понял?

— Да, — тихо ответил Аякс, поднявшись на ноги. — Туда.

Он повел их через каменные обломки, пока они не уткнулись в разрушенную стену, позади которой находилась узкая улочка. Выждав момент и убедившись, что все спокойно, все пятеро тихонько перебрались через осыпающуюся кладку и быстро переметнулись в тень здания напротив.

— Далеко? — спросил Вителлий.

— По этой улице до перекрестка, потом вверх по склону, до ворот.

— Иди первым.

На миг Вителлию показалось, что по лицу Аякса промелькнула улыбка, но это, конечно, была всего лишь тень. Молодой человек двинулся вперед, четверо римлян — за ним. Молча, бесшумно, шлепая босыми ногами по камням, в то время как болтавшиеся сапоги стучали на ходу по их груди, они следовали по узкой улочке. Впереди, обозначая конец улицы, забрезжил тусклый свет: там открывалось более широкое пространство. Аякс ускорил было шаг, но Миниций резко задержал его, выдвинулся вперед и осторожно выглянул из-за угла.

Перекресток представлял собой маленькую площадь, на дальнем конце которой горел разложенный на мостовой костер. Вокруг были видны очертания спавших, завернувшись в свои одеяла, людей. Но один не спал: он сидел спиной к перекрестку, глядя на огонь. Не сводя с него взгляда, Миниций помахал рукой остальным и, схватив Аякса за запястье, устремился вперед вдоль линии выходивших на площадь обветшалых домов. Поспешно преодолев площадь, они нырнули в тень находившегося за ней короткого проулка, выводившего к большущим воротам, давно прогнившие створки которых болтались по обе стороны от высокой арки. За ними находился маленький дворик, а позади темнела старая, приземистая караульная башня. Наверху, сквозь ставни, светилось окошко, а со смотровой площадки доносились тихие голоса.

Остановившись под аркой, Миниций заставил Аякса пригнуться и подождал, пока подтянутся остальные.

— Это и есть то место? — тихо спросил Вителлий.

Аякс кивнул.

— Где часовые? Должны же здесь быть часовые.

— Должно быть, все на стенах, — тихо пробормотал Миниций. — На тот случай, если Веспасиан решится на ночной штурм.

— А кто там, наверху?

— Расчет катапульты, — пояснил Аякс. — Она установлена на башне.

Вителлий поднял взгляд к темному парапету, потом осторожно выглянул во двор и повернулся к юноше.

— Ладно. А как мы попадем внутрь?

— Следуйте за мной. — Аякс выпрямился и, в то время как центурион удерживал его за одну руку, другой указал вперед. — Туда.

— Ладно. — Вителлий подтолкнул Миниция в спину. — Вперед.

Они пересекли двор и заскользили вдоль стены башни, пока не добрались до обитой гвоздями двери. Рука Миниция, пошарив по шершавым доскам, нащупала тяжелую железную щеколду; он уже был готов поднять ее, когда всего в нескольких шагах от них раздался неожиданный всхрап: на земле зашевелилась темная тень, и храп огласил воздух. Все пятеро остолбенели, а когда оправились от потрясения, Вителлий подтянул к себе Требия и, указав на спящего, шепнул:

— Позаботься о нем.

Кинжал с тихим шелестом покинул ножны. Телохранитель склонился над храпящим часовым, накрыл его рот ладонью, вогнал клинок под подбородок, так что тот вошел в мозг, и резко повернул его. Тело часового конвульсивно дернулось и застыло в полной неподвижности. Требий осторожно убрал ладонь со рта, вырвал из раны клинок и вытер его об тунику убитого. Вложив кинжал в ножны, он снова наклонился, подхватил тело под мышки и, оттащив его за угол, вернулся к остальным.

— Внутрь! — приказал Вителлий. Миниций поднял щеколду и осторожно надавил на дверь. Тихий скрип не отозвался эхом, и они поняли, что за дверью находится лишь небольшое, замкнутое пространство. Центурион просунул туда босую ногу, потопав из стороны в сторону, нащупал ею что-то твердое, потом наклонился и потрогал это место руками. Там находилась ступенька, за ней другая.

— Лестница, слева от двери, — прошептал он. — Куда сейчас, парень?

— Наверх. Отцовские покои в коридоре налево. А лестница ведет дальше, к платформе с катапультой.

Миниций двинулся вперед на четвереньках, осторожно преодолевая по ступеньке за раз, пока его пальцы не нащупали площадку. Оглядевшись, он увидел полоску света, выбивавшуюся из-под находившейся в нескольких локтях двери. Дальше коридор уходил во тьму. Центурион подполз к двери, припал головой к каменному полу и всмотрелся в узкую щель. Он увидел ножки различных предметов мебели, брошенный плащ, несколько сундуков. Признаков человека не наблюдалось. Миниций напряг слух, но слышны были лишь приглушенные голоса, доносившиеся сверху.

— Думаю, мы одни, — шепнул он, повернувшись к лестничной клетке, и остальные, почти не производя шума, подтянулись к нему.

— Теперь держись позади и приглядывай за Аяксом, — распорядился Вителлий. — Вперед пойдет мой телохранитель. Так, открывай дверь.

Тихонько звякнула щеколда, из открытой двери на пол пролился свет, а спустя миг они уже заглянули в личные покои Телемаха.

Телохранители проскользнули туда первыми, Вителлий и остальные — за ними. Трибун тихо затворил за собой дверь.

Все четверо римлян после долгого напряжения позволили себе наконец вздохнуть с некоторым облегчением. Они находились в просторной, почти квадратной комнате с закрытыми ставнями окнами на всех наружных стенах. Догоравший в очаге огонь наполнял комнату оранжевым светом. В одном углу стояла кушетка, покрытая тонким узорчатым ковром, в другом конце комнаты большущий рабочий стол, а за ним великолепное, похожее на трон кресло. По обе стороны от стола стояли маленькие сундучки. Вителлий взглянул на них с вожделением, потом перевел взгляд на телохранителей.

— Все правильно, ребята, как он и говорил. Ну-ка, посмотрим, что здесь к чему.

Требий с Силом подошли к столу, и Вителлий приподнял одну из крышек. Внутри тускло блеснуло золото. Он опустил руку, набрал пригоршню монет и показал остальным. Телохранители и Миниций не смогли сдержать ухмылок; Вителлий улыбнулся, видя их реакцию.

— Можете поживиться, только без шума. А теперь, — он повернулся к Аяксу, — показывай, где то, что мне нужно.

Пират помедлил, обводя взглядом сундуки и короба, а потом указал:

— Там, под столом.

Вителлий взглянул в указанном направлении. Увидев богато изукрашенную черную шкатулку, он наклонился, выдвинул ее и с бьющимся сердцем поставил на стол. Ему трудно было поверить, что перед ним находятся те самые Дельфийские свитки. Он пробежал руками по крышке и откинул крючок. Там имелась еще и замочная скважина, но ящичек был не заперт. Глубоко вздохнув, Вителлий поднял крышку и в колышущемся свете очага увидел три толстых свитка в кожаных футлярах. Они лежали там, бок о бок.

— Свитки? — изумился Миниций. — Ты за этим пришел? За свитками?

Вителлий взглянул на него с тонкой улыбкой.

— Да. Это всего лишь свитки.

— Но я думал… здесь что-то особенное.

— Они особенные, центурион. Это одни из самых важных документов, когда-либо написанных.

Миниций покачал головой.

— Тебе виднее, командир. Бери их себе, а для меня сгодится и золото.

— Бери его… — Вителлий вновь повернулся, протянул руку к свиткам и почтительно их коснулся. Потом быстро поднял взгляд. — Берите что хотите из этих сундуков, и уходим к лодке.

— Эй, а что со мной? — вскликнул Аякс. — Ты обещал, римлянин.

Вителлий взглянул на него: пока сын пиратского вожака был ему нужен в качестве страховки, на случай встречи с людьми Телемаха, но когда все закончится, будет стоить не больше, чем любой из них.

— Спустимся к лодке, и я тебя отпущу. Сможешь вернуться к своему отцу.

— Но ты обещал спасти нас, если цитадель падет.

— Конечно, я же дал слово.

Аякс взглянул на трибуна с подозрением, но потом кивнул, видимо, удовлетворенный. Он прошел к отцовскому столу, обошел его, сел в кресло и, опустив подбородок на сцепленные пальцы, стал смотреть, как Миниций и телохранители шарят по сундукам.

Вителлий, забрав шкатулку, двинулся к очагу, поставил свою добычу на пол, сел рядом, добавил в уголья пару поленьев, расшевелил их, чтобы занялись, а когда огонь разгорелся ярче, открыл крышку, достал один из свитков и присмотрелся к кожаному футляру. На нем виднелся какой-то текст, и Вителлий, чтобы прочесть его, поднес ближе к огню. Как и ожидалось, текст оказался греческим, а когда трибун мысленно перевел, на него накатило почти непереносимое возбуждение. Пальцы дрожали так, что ему не сразу удалось достать свиток из футляра. Пророчество представляло собой красные строки, начертанные на тончайшем, великолепнейшем пергаменте, какой он когда-либо видел. Тот был мягок, почти как кожа младенца. Борясь с дрожью в руках, Вителлий развернул свиток и всмотрелся в письмена, год за годом предрекавшие судьбу Рима. Его глаза пробежали по строкам, вещавшим о разгроме в лесах Германии, о возвышении безумца, который объявит себя богом, о том, как власть после него унаследует безмозглый калека… Его глаза лихорадочно пробегали строки, возбуждение нарастало, пока наконец Вителлий не нашел то, что искал.

Он медленно прочел стих, потом перечитал его снова, снова и снова, чувствуя, как в венах вскипает жгучий жар честолюбия.

— Что там такое, командир? — спросил один из телохранителей.

— Ничего, — не оборачиваясь, тихо ответил Вителлий. — Ничего.

Охранник ненадолго задержал взгляд на своем начальнике и снова обернулся к сундукам, расставленным по полу вокруг стола. Какой бы ни открывали римляне, тот был полон золота, серебра или драгоценных камней. Богатств здесь хватило бы, чтобы купить любой из лучших домов Рима и обставить его со всей роскошью, какая только доступна человеческому воображению. Когда же приглушенные охи и ахи восторженных спутников привлекли наконец внимание Вителлия, он не смог сдержать презрительной усмешки. Все золото мира ничего не стоило в сравнении с пергаментом, лежавшим у него на коленях.

Ощущая себя одним из излюбленных сынов Фортуны, Вителлий поспешно свернул свиток. Остальные пророчества он с удовольствием, смакуя, прочтет потом, когда будет в безопасности.

Трибун вернул пергамент на его место в шкатулке, закрыл крышку и, крепко зажав свое сокровище под мышкой, поднялся на ноги.

— Ну все, уходим.

Миниций с телохранителями поспешно распихали последние монеты и самоцветы по кошелям и вещмешкам, а когда Центурион повернулся, чтобы забрать пленника из-за отцовского стола, за окном внезапно раздались крики.

Глава сорок первая

На миг все четверо римлян остолбенели, в то время как крики звучали все громче. Миниций опомнился первым: он поспешил к окну, осторожно поднял задвижку и, приоткрыв раздолбанный ставень, осторожно выглянул наружу.

Внизу, во дворе топились люди, некоторые с факелами. Из-под арки, громыхая колесами, выкатила узкая повозка. Пираты раздались, дав ей проделать круг по двору, и та остановилась, снова развернувшись к воротам. Один из людей с факелами прокричал приказ, и пираты поспешили к арочному проему сбоку от ворот, распахнули двери и устремились внутрь. Скоро они стали выходить обратно, неся охапками луки, стрелы и метательные копья. Как сообразил Миниций, здесь находился пиратский арсенал. Они складывали оружие на повозку и спешили обратно.

— Что там такое? — шепотом спросил Вителлий.

— Грузят подводу, — ответил Миниций. — Похоже, достают все, что только можно швырять в наших бойцов, которые пойдут на приступ.

— Проклятье! — Вителлий в раздражении сжал кулак. — И ведь ничего не поделаешь. Что же нам теперь, ждать, пока они не очистят двор? А может, тут есть другой выход?.. Смотри за ним!

Развернувшись, Миниций увидел, что Аякс движется к двери. Требий, услышав возглас Вителлия, выхватил меч и прыгнул ему наперерез. Аякс замешкался, прикидывая, сможет ли прорваться, и хотя его замешательство длилось всего мгновение, Миницию хватило этого, чтобы подскочить сзади и подсечкой сбить молодого пирата с ног.

— Чтобы больше такого не было, приятель, — прорычал центурион. — Не заставляй меня подрезать тебе поджилки, если можно обойтись без этого.

Аякс, морщась, перешел в сидячее положение, привалившись к одному из денежных сундуков. Вителлий подошел к нему.

— Есть отсюда другой выход?

Аякс покачал головой.

— Только через арку. С других сторон сплошная скала.

— А если слезть по ней?

— Не получится. Она отвесная, обрыв, да и только. Это было бы безумием, тем более в темноте.

— Ждать, пока посветлеет, тоже не выход, — указал Миниций. — С первыми лучами рассвета префект явится за нашим пленником. И тогда все мы окажемся по самые уши в дерьме.

— Спасибо за точное определение нашего положения, — ледяным тоном откликнулся Вителлий. Телохранители озадаченно переглянулись, и от него это не укрылось. — Эй, я вас нанял не в гляделки играть. Следите лучше за ним, а я пока подумаю.

Вернувшись к окну, Вителлий осторожно выглянул в узкую щель. Внизу, во дворе, пираты продолжали грузить оружие на повозку. Работа спорилась, и можно было рассчитывать, что скоро она закончится и двор снова опустеет. В этом случае у Вителлия и его людей останется еще достаточно времени, чтобы выбраться из цитадели и вернуться на трирему до рассвета. Он стоял неподвижно и молча наблюдал за происходящим, крепко прижимая к себе шкатулку со свитками. Остальные расселись поблизости от Аякса, и один из телохранителей от нечего делать принялся отбивать костяшками ритм, вызвав этим раздражение Миниция.

— Прекрати это! — буркнул центурион.

— Почему?

Миниций в ярости на него уставился.

— Да потому, рядовой, что тебе, на хрен, центурион приказывает прекратить.

— Я не рядовой! — Ноздри Требия раздулись от гнева. — А ты не центурион. По крайней мере, точно не будешь им, когда все закончится.

Вителлий мгновенно развернулся.

— А ну, тихо! Не хватало еще, чтобы из-за вашей перебранки нас всех прикончили!

Миниций кивнул в сторону телохранителя:

— Что он имел в виду под этим «когда все закончится»?

— Да так, сболтнул пустое, по глупости.

— А вот мне так не показалось. — Поднявшись на ноги, Миниций отступил на шаг и положил руку на рукоять меча. Но прежде чем он успел сказать что-то еще, со двора донесся крик, щелчок кнута, и колеса подводы загромыхали по булыжнику.

— Они уезжают!

Вителлий выглянул в окно и убедился в том, что задок повозки уже скрылся в тени под аркой, однако находившиеся во дворе люди не отправились следом: они стояли, прислонившись к стенам, и чего-то ждали. Несколько человек присели на корточки под воткнутым в настенный держатель факелом и, чтобы убить время, принялись играть в кости.

— Какого хрена они ждут? — пробормотал Вителлий. — Валите отсюда, ублюдки…

Но те и не думали валить. Ждали неизвестно чего, и с каждой минутой этого затянувшегося ожидания прятавшимся в башне римлянам все больше становилось не по себе.

— Надо что-то делать, командир! — прошипел наконец Миниций, стукнув кулаком по ладони. — Если мы застрянем тут, можно считать себя покойниками.

— Да, похоже на то, — согласился Вителлий. — Но они-то чего здесь торчат?

И тут, словно в ответ на его вопрос, снова послышалось громыхание колес по камням. Во двор вкатила давешняя повозка, и пираты поспешили к ней. Теперь она была нагружена не оружием, а наспех перевязанными ранеными, которых их более крепкие товарищи снесли отлеживаться в подвал. Как только подвода освободилась, люди во дворе снова принялись вытаскивать из-под башни и грузить на нее оружие.

Вителлий поднял взгляд, и тут сердце его упало. Чернильно-черные силуэты гор по ту сторону залива отчетливо проступали на фоне начинавшего светлеть неба.

— О, нет!..

Миниций резко развернулся к нему.

— В чем дело, командир?

— Мы затянули со временем. Скоро рассвет!

— Надо что-то делать, командир! Немедленно!

— А что ты предлагаешь, центурион?

Последовала заминка, потом Миниций тихо промолвил:

— Спуск по скале. Придется рискнуть.

— Но ты слышал Аякса. Это невозможно!

— Надо попробовать. Пошли одного из твоих людей на ту сторону, пусть взглянет.

— Нет никакого смысла. Аякс сказал…

— Аяксу, командир, и соврать недолго. С чего мы должны принимать на веру все, что он скажет? Так или иначе, пошли человека проверить.

Вителлий раздраженно нахмурился, выглянул наружу и убедился, что небо стало еще светлее. Времени оставалось в обрез. Он поставил шкатулку на стол и повернулся к остальным.

— Ладно. Я сам пойду взгляну, что да как.

Уже у выхода трибун задержался и бросил через плечо:

— Требий, идем со мной, а то вдруг я на кого-то наткнусь.

— Есть, командир.

Вителлий обратился к Миницию:

— Следи за пленником и не подходи к окну. Мы ненадолго. Как вернемся, постучим дважды, чтобы ты нас узнал.

Когда дверь за ними закрылась, Миниций выждал, пока стихнут удаляющиеся шаги, повернулся к другому телохранителю и с улыбкой сказал:

— Мне любопытно, что там в свитках. А тебе?

Сил пожал плечами:

— Наверное.

Миниций почесал подбородок и продолжил:

— Ну, не может же быть, чтобы все дело было в простой писанине. Тут должно быть что-то еще: может, дело в шкатулке или в ней что-то другое спрятано, а? — Он склонился над шкатулкой, нахмурился и ткнул пальцем в знак на крышке. — Что это такое?

Телохранитель подошел и взглянул на указанное центурионом место.

— Не знаю. Царапина или скол какой-то.

— Ты присмотрись получше…

Он отступил, давая Силу побольше места, и тот склонился над шкатулкой, напрягая зрение. Центурион сжал рукоять меча.

— Чего тут смотреть, нет ничего…

Миниций выхватил меч и с резким замахом обрушил его на шею телохранителя. Удар рассек мышцы и шейные позвонки. Миниций отдернул меч, готовый к новому удару. Из перерубленной шеи ударила струя крови, глаза Сила удивленно расширились. Он осел на пол, в растекающуюся под ним лужу крови, дернулся и затих.

«Парень был прав», — в отчаянии думал Вителлий, когда они с Требием забрались обратно в башню и осторожно следовали к покоям Телемаха. Они побывали на краю утеса, у подножия башни, слышали, как шумит и плещется внизу, среди скал, море, и, хотя было еще почти совсем темно, убедились, что бежать этим путем невозможно. Им удалось найти только одно место, где склон, пусть и крутой, казался более-менее пригодным для спуска, и Вителлий велел Требию его опробовать. Но тому удалось спуститься лишь на дюжину локтей: дальше шла отвесная, гладкая стена, и ему пришлось карабкаться обратно.

Таким образом, они были заперты в цитадели до тех пор, пока пираты оставались во дворе, а по мере того как светлело небо, их шансы вернуться прежде, чем будет обнаружено отсутствие Аякса, становились все более призрачными. Конечно, вступая в эту игру, Вителлий отдавал себе отчет в том, насколько она при столь высоких ставках рискованна и смертельно опасна, однако сейчас, почувствовав себя в западне, жалел, что ему вообще довелось узнать об этих проклятых свитках.

Тихонько подобравшись к двери, трибун поднял кулак и, как было оговорено, дважды постучал костяшками о грубые доски, потом приоткрыл дверь и вступил в тускло освещенное помещение. Аякс снова сидел за столом и, когда трибун в сопровождении Требия вступил в комнату, встретил их сардонической улыбкой. Вителлий, в его нынешнем, напряженном и отчаянном состоянии, при виде ухмылки на физиономии юнца не смог сдержать гнева:

— Чего это ты развеселился? Где…

Послышался глухой удар. Требий охнул, и Вителлий, мгновенно обернувшись, увидел на лице своего телохранителя изумленное выражение. Оба они, трибун и его наймит, смотрели на острие меча, выступившее на палец из груди Требия. Затем тело телохранителя дернулось от полученного сзади толчка, и острие исчезло, оставив разрез в тунике; спустя миг материя пропиталась темной кровью. Еще одно содрогание, и Требий рухнул на колени. Подняв взгляд, Вителлий увидел выступившего из тени за дверью с окровавленным мечом в руке центуриона Миниция. Требий, которого повело назад и в сторону, посмотрел на него изумленным взглядом; потом его глаза закатились, и он упал.

Вителлий замешкался лишь на миг, но когда его рука дернулась к висевшему на поясе мечу, Миниций ступил вперед и приставил острие своего клинка к горлу трибуна.

— Не надо! Не трогай оружие!

Аякс поднялся из-за стола, и, увидев у него меч, Вителлий понял, что сопротивление в таких обстоятельствах бесполезно. Он выпустил рукоять меча, опустил руку и уставился на Миниция.

— Что означает это предательство?

Миниций улыбнулся.

— Давай, давай. Уж если кому и пристало говорить о предательстве, так это такому безупречно честному малому, как ты.

— О чем ты вообще толкуешь? Что?..

— Остынь, трибун. — Не сводя глаз с Вителлия, Миниций обратился к Аяксу: — Малец, сбегай-ка за людьми. И пусть сюда придет твой отец.

Пират кивнул, выскочил из комнаты, и они услышали торопливый топот его ног на лестнице.

— Чего тебе наобещал Аякс? — осведомился Вителлий, буравя центуриона прищуренным, оценивающим взглядом. — Денег посулил? Возможность убраться отсюда? Не стоило тебе на это покупаться.

— Я и не покупался. — Миниций издал смешок. — Денег я в любом случае уже получил более чем достаточно от его отца…

— Отца? — Вителлий нахмурился, и тут его словно громом поразила догадка. — Так это ты?! Ты тот самый изменник, который сообщал пиратам о каждом перемещении флота!

— Я самый.

— Но почему?

— Ты же сам мне все наилучшим образом растолковал. Скоро отставка: я об этом уже несколько лет думал с ужасом. Оно конечно, моих накоплений и содержания вполне хватило бы, чтобы спокойно дожить свои дни, но ведь роскошь куда желаннее покоя. Короче говоря, я связался с Телемахом и весь последний год снабжал его сведениями. Получил вполне достаточно, чтобы жить в свое удовольствие. А тут вдруг ты свалился мне на голову и предоставил возможность заработать кое-что сверх того… Думаю, Телемах щедро отблагодарит того, кто вернул ему сына. Да еще и доставил высокопоставленного заложника, что дает возможность поторговаться.

— Ублюдок!

Миниций рассмеялся и покачал головой.

— Трибун, тебе ли так возмущаться? Сам-то ты, спрашивается, что здесь делаешь? Не больно-то это похоже на ревностное исполнение своих обязанностей на службе у императора. И эти свитки, что бы там в них ни было… Ты ведь не ради императора за ними охотился, верно?

Губы Вителлия скривились в усмешке.

— Не ради нынешнего императора, верно. Итак, Миниций, какова твоя цена?

— За что?

— За то, чтобы я убрался отсюда.

— Нам отсюда не уйти. Слишком поздно. Скоро рассвет, и у нас нет никакой возможности вернуться назад вовремя. Мы застряли здесь, и поскольку нас явно вскоре обнаружили бы пираты, я решил, что наша договоренность расторгнута.

Снизу со двора донесся голос отдававшего приказы Аякса, и Вителлий, нервно облизав губы, шагнул ближе к центуриону.

— Послушай, мы могли бы договориться.

Миниций отступил и предостерегающе поднял меч.

— Не приближайся!

— Послушай меня! Я могу сделать тебя богатым, гораздо богаче, чем ты можешь вообразить…

Послышался тяжелый топот сапог: оба римлянина повернулись к двери, и Миниций покачал головой.

— Прости, трибун, — никаких переговоров. Просто твое время истекло.

Дверь распахнулась, и в комнату с мечами наготове влетели несколько пиратов с Аяксом во главе. Подскочив к Вителлию, тот ударил его. Трибун, отлетев в угол, упал на койку. Юноша приказал двоим пиратам не сводить с него глаз и повернулся к Миницию.

— Я послал за отцом. Он скоро будет. А пока — брось меч!

— Что?

— Брось меч и встань у стола. Руки за голову, чтобы были видны.

— Но я на вашей стороне! Я же тебе сказал!

— Там видно будет. А сейчас брось меч!

Миниций покачал головой, и Аякс, указав на него пальцем, угрожающе процедил:

— Брось меч, пока тобой не занялись мои люди!

Миниций горестно скривился, бросил меч к ногам Аякса и отошел к столу, где и встал, держа руки за головой.

— Ну, доволен? Не думаю, что Телемах обрадуется, увидев, как ты со мной обращаешься.

— С отцом я как-нибудь сам разберусь, — со злобой в голосе ответил Аякс. — И если ты лжешь, позабочусь о том, чтобы ты умер мучительной смертью.

Из угла, где упавший Вителлий перешел в сидячее положение, раздался смех.

— Да, центурион, похоже, ты так же глубоко в дерьме, как и я.

— Не думаю, трибун. Вот увидишь. Скоро сюда придет Телемах…

— Заткнитесь! — рявкнул Аякс. — Оба!

Потянулось молчаливое ожидание. Пираты не сводили с обоих римлян глаз. Небо за окном светлело; издалека доносились звуки по-прежнему продолжавшегося обстрела, во дворе эхом отдавались голоса людей, которые загружали повозку. К тому времени, когда с лестницы донеслись шаги, небо на востоке уже порозовело. Шаги быстро приблизились, и в комнату вошел Телемах. Взгляд его скользнул по Вителлию, потом упал на Миниция. На лице отразилось удивление.

— Центурион, что ты здесь делаешь?

— Не было другого выхода. Твой малец угодил в плен, и трибун, вон тот, решил использовать его для проникновения в цитадель. Мне предоставили выбор: помочь ему или быть убитым. Так я отправился сюда. Ну а уж здесь при первой возможности освободил твоего сына, для чего пришлось уложить вот этих. — Он кивнул на тела Требия и Сила.

Телемах посмотрел на центуриона с сомнением и перевел взгляд на Аякса. Тот кивнул.

— Понятно… Боюсь, ты выбрал не лучшее время, чтобы завершить наше взаимовыгодное сотрудничество.

— Завершить? Что ты имеешь в виду? — встревоженно спросил Миниций.

— Видишь ли, вряд ли тебе удастся благополучно вернуться к своим, не вызвав подозрений. И ты, наверное, сам заметил, что ваш флот собирается штурмовать цитадель. Как, по-твоему, отреагируют твои соотечественники, обнаружив тебя здесь, среди врагов? Мне от тебя теперь тоже толку никакого, в шпионы ты больше не годишься. Но не бойся, центурион, я тебе зла не причиню: можешь сразиться бок о бок с моими людьми и, может быть, частично восстановить свое достоинство, которое ты порушил, предав своих.

— В этом нет надобности!

Миниций шагнул вперед, но один из пиратов угрожающе преградил ему путь, и центурион поднял руки, показывая, что никому не угрожает.

— Послушай, там, внизу, у подножия утеса спрятана лодка. Она достаточно велика, чтобы выдержать тебя с сыном и еще двух-трех человек или кое-какие ценности. — Он оглянулся на сундуки с сокровищами, стоявшие близ стола, поблескивая своим содержимым, и продолжил: — Лодки не видно ни с моря, ни с вершины утеса. Мы можем спуститься, дождаться темноты, а потом, с кое-какими средствами, убраться из гавани. У тебя будет возможность начать все сначала где-нибудь в другом месте.

В голосе Миниция звучало отчаяние, и Телемах посмотрел на него с жалостью и отвращением.

— До этого пока не дошло. Я задам вашей корабельной пехоте, как только она сюда сунется, хорошую трепку; ну, а ваша лодка пусть остается на крайний случай. Я воспользуюсь ею, когда придет время, — и да, конечно, прихвачу кое-что из имущества. — Телемах повернулся к трибуну. — Ты за этим сюда явился? За моим богатством?

— Он явился за свитками, — вмешался Миниций и указал на сундучок на столе. — Вот за теми. Больше ему ничего нужно не было.

— Еще бы! — негромко отозвался Телемах и внимательнее присмотрелся к трибуну. — Ну и на кого ты работаешь? С посланцем «Освободителей» я уже встречался. Ты действуешь от имени императора? Или сам по себе?

Вителлий подобрался.

— Я служу императору и являюсь его самым доверенным агентом. Если со мной что-то случится, император объявит на тебя охоту и затравит, как бешеного пса.

— Надо думать, — протянул Телемах, — он не поскупится на выкуп.

— Да уж не сомневайся, — заявил трибун, хотя по лицу его промелькнуло отчаяние.

— Ну что ж, значит, мы найдем тебе применение.

Телемах почесал подбородок и уже собирался заговорить снова, когда где-то рядом пропела труба. Миниций обернулся на звук и, напрягая слух, расслышал, как уже в отдалении его подхватили другие трубы. Мигом узнав эти звуки, он содрогнулся от ужаса.

— Римские трубы, — произнес изменник. — Флот идет на приступ.

Телемах отдал своим людям приказ, и двое пиратов, вложив оружие в ножны, повалили Вителлия на койку и стали к ней привязывать.

— Что ты с ним сделаешь, отец? — спросил Аякс по-гречески.

— Пока не знаю. Он может пригодиться.

Аякс схватил отца за руку.

— Если мы переживем этот штурм, позволь мне убить его.

— Убить его? Убить ценного заложника?

— Отец, он пытал меня, унижал. Заставил рассказать про эти свитки. Я должен отомстить. Я… — Аякс захлебнулся от избытка чувств.

— Ладно, потом. Сейчас надо идти. Ты с нами, римлянин. Если твои ворвутся в крепость, мы вернемся сюда за золотом и воспользуемся твоей лодкой.

Телемах поспешил к выходу, Аякс за ним. Миниций задержался возле трупов охранников, бросил последний взгляд на сокровища и печально покачал головой.

— Ох, Порция… Какого хрена я в это влип?

Затем он яростно зарычал, подхватил с пола свой меч и поспешил за пиратами.

Глава сорок вторая

— Что значит «он исчез»? — спросил Веспасиан.

Трибун покачал головой.

— Не могу знать, командир. На месте его нет. Ни его, ни центуриона Миниция, ни часовых.

— Что, все исчезли?

— Так точно, командир. — Трибун беспомощно развел руками.

Веспасиан воззрился на него в неверии, потом взорвался:

— Да этого быть не может! Проклятье, да что тут вообще творится? Я должен взглянуть сам.

Он вышел из командного шатра в предрассветный сумрак и быстро зашагал к вытащенным на берег кораблям. По приближении к триреме префект увидел, что на песке уже собралась небольшая толпа зевак, наблюдающих за суетой на палубе, где десятки бойцов под началом нескольких командиров обшаривали каждый закуток в поисках пленника и центуриона, отвечавшего за его охрану.

— С дороги! — рявкнул Веспасиан, и любопытствующие торопливо расступились, давая ему пройти. Он взобрался на трап и, повернувшись к зевакам, сердито крикнул: — Хватит глазеть! Марш в лагерь!

Поднявшись наверх, префект тяжело соскочил на палубу, и все, кто обернулся на звук, мигом вытянулись по стойке «смирно». Увидев стоявшего возле главного люка и слушавшего доклады своих бойцов Макрона, Веспасиан двинулся прямиком к нему.

— Ну? Что тут, на хрен, творится, центурион?

— Пленник исчез, командир, — ответил, отсалютовав, Макрон.

— Знаю. Изволь объяснить, как. Ты был в ответе за него.

— Так точно! Я приказал центуриону Миницию караулить Аякса всю ночь, глаз с него не спускать, но не причинять никакого вреда. Два человека стояли на часах у трапа. Вроде бы все было предусмотрено.

— Да только оба они, и караульный, и пленник, пропали бесследно, — покачал головой Веспасиан. — Отличная работа, центурион!

Макрон промолчал.

— Когда ты узнал обо всем этом?

— Перед самым рассветом, командир. Пошел сюда с центурионом Катоном, отпустить Миниция с часовыми и забрать пленника. Часовых у трапа не оказалось, и я сразу понял: что-то не так.

— Сообразительный! А где сейчас Катон?

— В трюме, командир. Там, где содержался пленник.

— Пойдем, покажешь.

Макрон повел префекта вниз, под палубу, наклонившись, чтобы не приложиться головой о деревянный комингс. Они спустились в темноту, и Веспасиан сморщился: в нос ему ударил запах днища. На палубе запашок тоже стоял еще тот, однако здесь, внизу, в закрытом помещении, он казался непереносимым. Оставалось лишь дивиться тому, как люди могут работать в таких условиях. Сверху сквозь палубную решетку проникал неровный свет, позволивший рассмотреть фигуру Катона, склонившегося над одним из массивных рангоутных ребер.

— Катон, — окликнул его Макрон. — Префект пришел.

Катон мигом выпрямился по стойке «смирно», но подавшись вперед, чтобы не приложиться головой к палубе, и отсалютовал. Ответив на приветствие, Веспасиан оглядел тесный трюм.

— Это здесь держали пленника?

— Так точно, командир. Вот на этой штуковине, — Катон кивнул на валявшееся под ногами железное кольцо, рядом с которым валялся большой гвоздь. — Вот, кто-то пытался устроить себе постель. — Молодой центурион указал на застланные парусиной мотки веревок по другую сторону трюма. — Должно быть, там устроился центурион Миниций.

— Это я понимаю. Что здесь произошло?

Катон пожал плечами.

— С уверенностью судить не берусь, командир.

— Ладно, — терпеливо произнес Веспасиан. — Как ты думаешь, что здесь могло произойти?

Катон присел на корточки и поднял железное кольцо, а потом указал то место на деревянном ребре, где виднелось окруженное торчащими мелкими щепками отверстие.

— Он был прикован цепью к этому кольцу, командир, а оно привинчено к распорке. Должно быть, парень дождался, пока Миниций уснет, а потом с помощью гвоздя выковырял штырь.

Веспасиан осмотрел отверстие и кивнул.

— А что, по-твоему, случилось с Миницием?

— Трудно сказать, командир. Крови нигде не видно.

— А мог пленник выбросить центуриона за борт?

Катон кивнул на Макрона.

— Мы думали о такой возможности, командир. То же самое могло случиться и с часовыми, поэтому я послал людей проплыть вокруг корпуса. Тут неглубоко, вода чистая, так что дно видно хорошо. Трупов там нет. Полагаю, Аякс взял Миниция с собой.

— Пленник? Зачем?

— Возможно, на тот случай, если в заливе они наткнутся на сторожевые лодки.

Веспасиан посмотрел на него с сомнением.

— Маловероятно… Если только Миниций не убрался по своей воле.

Макрон поежился.

— Командир, ты считаешь, что он мог помочь пленнику бежать? Но почему?

— Погоди, — прервал его Катон. — Аякс сбежал. Как объяснить то, что кольцо вывернуто из ребра? Кто-то ведь это сделал.

Веспасиан почесал подбородок.

— Кто-то мог сделать это нарочно, чтобы мы подумали, будто пленник сбежал таким манером.

— Да, командир, — задумчиво кивнул Катон, — такое тоже возможно. Но насколько вероятно?

Прежде чем Веспасиан успел ответить, на палубе раздались крики, а потом по трапу главного люка загрохотали сапоги. Боец, спустившись в сумрак, прищурился и, разглядев префекта, отсалютовал.

— Командир, мы нашли часовых!

Веспасиан и оба центуриона поспешили наверх. Корабельные пехотинцы уже помогли двум своим товарищам выбраться из канатного ящика, и при виде командиров те, хоть их и пошатывало, встали навытяжку. Катон заметил на их запястьях и лодыжках красные следы веревок.

— Что случилось? — с ходу спросил Веспасиан. — Докладывайте!

— Мы стояли ночью на часах, командир. Примерно во время отлива к нам приблизились люди. Мы остановили их, но оказалось, что их привел трибун Вителлий.

— Вителлий? Ты уверен?

— Это так же точно, как то, что я стою перед тобой, командир. Трибун и с ним двое людей: думаю, это его телохранители, командир. Короче, он сказал, что ему приказано привести пленника, и мы их пропустили. — Боец замялся и опустил глаза. — Тут все и произошло, командир.

— Что произошло?

— Телохранители набросились на нас, сбили обоих с ног, скрутили, затащили наверх, связали и запихали в ящик, командир.

— Понятно… А пароль они назвали?

Боец воззрился на префекта с удивлением.

— Никак нет, командир… Я же трибуна в лицо узнал. Так что и не спрашивал.

— Центурион Макрон!

— Командир?

— Этим ротозеям месяц работ! Пусть нужники чистят. Может быть, после этого они усвоят, что пароль надо спрашивать у всех, как требует устав.

— Есть, командир!

— Но ими займешься потом. Сейчас будем ловить рыбку поважнее. Ты и центурион Катон — за мной!

Они торопливо спустились на берег и направились туда, где метательные машины продолжали безостановочный обстрел крепости. Хотя солнце еще не взошло, уже было видно, что ворота практически разрушены: обломки камня почти засыпали ров. Метательные машины выдвинули вперед, и теперь они швыряли камни за стену, целя по пиратам, пытавшимся перегородить улицу за проломом баррикадой.

— Что бы там ни вытворял Вителлий, — промолвил, быстро шагая вдоль побережья, Веспасиан, — можно быть уверенным, что это имеет отношение к свиткам.

— Думаешь, он отправился за ними, командир? — спросил Катон.

— Конечно. Зачем бы еще ему понадобился Аякс? Но это все догадки; чтобы действовать, нам нужны факты. Даю тебе полномочия осмотреть его шатер. Его там, надо полагать, нет, но обыщи все внимательно — потом доложишь. Я буду на передовых позициях у ворот. И еще…

— Да, командир?

— Этот агент, которого ты вызволил, Секунд, — я с ним говорил. Он проторчал у них в цитадели уйму времени и все там знает. Найди его и пришли сюда. Когда мы прорвемся, нам нужно будет как можно скорее попасть в резиденцию Телемаха. Все понял?

— Так точно.

— Макрон, а ты отбери пару отделений бойцов для штурмовой группы. Самых лучших. Выполняйте!

Когда со стороны лагеря показался бегущий Катон, Веспасиан находился во главе плотной колонны бойцов. Камнеметы уже полностью разрушили ворота и теперь долбили стены по обе стороны от них, чтобы расширить перед штурмом брешь. Бойцы, заинтересованные в том, чтобы проход был как можно шире, с надеждой следили за работой метательных орудий, и на маленький, собравшийся вокруг префекта отряд, включавший Макрона и Секунда, никто особо не обращал внимания.

Опыт военной службы у агента был невелик, в доспехах он чувствовал себя неловко и так нервно тер рукоять меча, что Макрон, не выдержав, взял его за руку и сказал:

— Да успокойся ты.

— Успокоиться? — вскинулся Секунд. — За миг до того, как мы сунемся в логово пиратов? Я их видел и знаю, что они за люди.

— Да я ведь тоже их повидал, — добродушно улыбнулся Макрон, — и точно знаю, что они смертны, как и все прочие. Кроме того, когда мы прорвемся внутрь, они будут озабочены собственным спасением, а не тем, как навредить нам. Так что можешь чувствовать себя в безопасности, это я тебе обещаю.

— Ловлю на слове.

— Справедливо, — усмехнулся Макрон. — Смотри, а вот и Катон.

Запыхавшийся Катон принялся спешно надевать доспехи, но, когда к нему повернулся префект, встал навытяжку.

— Ну, центурион?

— Его там нет. Но вот что я нашел. — Он протянул сложенный и запечатанный лист папируса. — Адресовано тебе, командир.

Веспасиан взял письмо, сломал печать, прочел текст и, сложив папирус, сунул себе под панцирь.

— Похоже, Вителлий решил стяжать себе некую толику славы, — тихо сказал он Катону. — Пишет, что забрал Аякса, чтобы проникнуть в цитадель, произвести разведку и добыть свитки. Разумеется, для императора.

Макрон нахмурился.

— Он что, с ума сошел? Это невозможно. И потом, он ведь вроде как был ранен?

— Видать, произошло чудесное исцеление, — усмехнулся Веспасиан и снова повернулся к Катону. — Кто-нибудь еще видел письмо?

— Так точно, командир! Как только я сказал, что уполномочен произвести осмотр, его писец вручил письмо мне на глазах у свидетелей.

— Умно… — Веспасиан мрачно усмехнулся. — Похоже, наш приятель опять умело прикрывает спину.

— Так точно, командир. — Катон взглянул на цитадель. — Но, возможно, на сей раз он зашел слишком далеко.

— О, не думаю. Вителлий, похоже, неуязвим. Я лишь надеюсь, что мы доберемся до свитков раньше его.

— А если их получит он, командир?

— Тогда, надеюсь, мы успеем его перехватить. Потому что в противном случае, если свитки окажутся у него, он сможет при докладе наплести Нарциссу что угодно. Ну а как нас поблагодарит императорский секретарь за возвращение с пустыми руками, ты можешь себе представить.

— Мне и представлять нечего, командир. В этом случае я покойник.

— Тогда нам тем более следует поторопиться. Готовься, центурион.

Катон направился к Макрону, стоявшему во главе штурмового отряда, и после того как друг помог ему натянуть кольчугу, Веспасиан отдал приказ прекратить стрельбу. Тут же пропела труба, и колонна бойцов устремилась по дороге к пролому. Пираты, укрывавшиеся от камней, теперь выскакивали из укрытий и занимали позиции за обломками стены по обе стороны от бреши. Римляне наступали молча, равномерным шагом. Как только они приблизились на расстояние выстрела из пращи, последовал приказ поднять щиты. Бойцы прикрылись ими, настороженно глядя поверх верхних кромок на поджидавших их врагов. Из цитадели по дуге полетели первые камни и стрелы, а спустя миг они уже вовсю барабанили по щитам надвигавшейся колонны. Издали донесся громкий щелчок, и оба центуриона, повернувшись на звук, увидели прочертивший небо черный снаряд, пущенный из одной из пиратских катапульт, которые быстро установили на платформах за стеной, едва римляне прекратили обстрел. Тяжеленное копье врезалось в ряды наступавших, оставив на своем пути несколько упавших тел, однако ряды сомкнулись, и колонна продолжила движение к развалинам ворот.

Веспасиан пересек дорогу, направляясь к Макрону и его отряду. Он сбросил плащ, взял щит и приподнял его перед собой, примериваясь к весу.

— Не такой тяжелый, как в легионах, а? — Он усмехнулся. — Центурион Катон, ты готов?

— Так точно, командир. Почти.

Катон застегнул пояс с мечом, проверил, хорошо ли тот держится, передвинул меч по ремню так, чтобы удобно было выхватывать, натянул подшлемник, надел сверху шлем и закрепил под подбородком ремень. Взяв щит, глубоко вздохнул.

— Готов.

Веспасиан повернулся к цитадели.

— Ну так пошли.

Глава сорок третья

Они двинулись вперед размеренной рысцой, позвякивая снаряжением и стуча подбитыми гвоздями сапогами. Веспасиан задавал умеренный темп, чтобы его спутники не устали, еще не добравшись до пролома. В любом случае главная колонна должна была расчистить проход, прежде чем они устремятся на поиски резиденции Телемаха и свитков.

На ходу Катон бросил взгляд вперед и увидел, что первые ряды бойцов уже добрались до рва. Движение застопорилось: первая центурия начала перебираться через почти заполнившие ров обломки разбитых ворот и надвратных сооружений. Пираты — и спереди, и с обеих сторон — беспрестанно обстреливали плотные ряды корабельной пехоты из пращей и луков, швыряли в бойцов камни и метательные копья. На глазах у Катона был сражен возглавлявший штурм центурион: красный гребень его шлема пропал из виду, исчезнув в водовороте людей, пытавшихся преодолеть загроможденный мусором, камнями и бревнами ров. Многие погибали, но на смену им приходили другие, под градом метательных снарядов отчаянно рвавшиеся к ждавшим их наготове, по ту сторону, пиратам.

Когда отряд Веспасиана догнал колонну, к штурму уже приступала вторая центурия, и префект, приказав расступиться, вклинился сзади следующей центурии, ждавшей своей очереди пойти в атаку. Перед ними шла кровопролитная схватка: вторую волну штурмующих перемалывали чуть ли не более энергично, чем первую, и число трупов во рву неуклонно возрастало.

— Берегись! — крикнул кто-то справа от Катона, и выпущенное из катапульты тяжелое копье влетело в тесную толпу, пронзив, убив или покалечив разом несколько человек.

Катон видел, что лица окружавших его людей угрюмы, а на некоторых был написан откровенный страх. Иных, пока те дожидались своей очереди, мутило, и атака второй центурии перед ними явно захлебывалась. Устрашенные понесенными потерями бойцы припадали к земле и, скорчившись за щитами, отказывались двигаться вперед. Остальные непроизвольно замедляли натиск, хотя это увеличивало риск. В конечном счете римляне остановились, а потом, прикрываясь щитами, начали медленно пятиться от пролома.

Мгновенно оценив обстановку, Веспасиан повернулся и громовым, прокатившимся над рядами бойцов голосом выкрикнул:

— Слушай мою команду… Все на приступ!

Катон с Макроном, как и все бойцы вокруг них, покрепче перехватили оружие и щиты. Катон заметил, что шедшего с ним рядом Секунда бьет легкая дрожь, однако свой меч имперский агент держал наготове и с шага не сбивался, хотя в таком действе, как штурм вражеской крепости, явно участвовал впервые в жизни. Молодой центурион прекрасно помнил свой собственный первый опыт, когда ему, в ту пору зеленому новобранцу, довелось ворваться в центр враждебного германского поселения бок о бок с неукротимым центурионом Макроном. С тех пор он побывал во множестве сражений, но все равно перед боем всякий раз перехватывало горло, скручивало желудок, а в голове возникало странное, пьянящее возбуждение.

— Вперед! — проревел Веспасиан.

Колонна размеренным шагом двинулась в наступление. Первые ряды стали карабкаться по усыпанному обломками склону перед широким, в дюжину локтей, проломом в стене, а Катон, как и все с ним рядом, поднял щит под углом, продолжая шагать по усыпанной гравием дороге. Потом, по мере приближения ко рву, гравий стал уступать место обломкам кирпича и камня. Ступать по этому ненадежному крошеву было непросто, и ему, чтобы не упасть, приходилось смотреть себе под ноги, тогда как спереди и сверху доносились злобные крики яростно оборонявшихся пиратов. По щитам наступавших барабанили стрелы, камни и метательные копья. Стрела угодила прямо в выступ Катонова щита и со звоном отскочила. Вокруг слышалось тяжелое дыхание бойцов, поднимавшихся по осыпавшемуся, уходящему из-под ног склону. То и дело выстрелы пиратов достигали цели, и тогда в рядах наступающих раздавались крики и стоны. То здесь, то там люди падали под ноги товарищам, что вкупе с непрекращающимся ливнем копий и стрел замедляло их продвижение.

— Вперед! — возвышался над шумом боя голос Веспасиана. — Не останавливаться! Вперед!

— Катон, давай сюда! — крикнул Макрон, опережавший друга на несколько шагов.

Катон прибавил шагу, вложив меч в ножны, чтобы помочь себе удержаться, при подъеме на кручу, рукой. Потом земля под ногами выровнялась, и он, отведя щит чуть в сторону, увидел темнеющие на фоне бледного неба силуэты людей, одолевающих обвалившуюся стену.

Что-то со свистом пронеслось мимо его головы: пущенное из пращи ядро угодило в кладку, и один из разлетевшихся осколков попал Катону в щеку, чуть не задев глаз.

— Дерьмо!

Его обожгло, как огнем; центурион запнулся, но, прекрасно понимая, что останавливаться нельзя, продолжил карабкаться через завал, последнюю преграду на пути в цитадель, где римлян во всеоружии готовились встретить пираты. Прорвавшиеся под обстрелом в пролом бойцы теперь опустили щиты, съезжая и скользя с каменных груд навстречу врагу. Внутри, за разбитыми воротами находилась широкая улица, которую пираты успели перегородить грубым бруствером из битого камня, бочек, поломанной мебели и тому подобного. Все ближайшие проулки были перекрыты такими же завалами, двери домов крест-накрест заколочены толстыми досками. У подножия баррикады уже валялись павшие из числа бойцов двух первых центурий, которым удалось под ожесточенным обстрелом прорваться в брешь.

— Строй-ся! — зычно выкрикнул Веспасиан, и его приказ был повторен голосами центурионов и оптионов.

Бойцы, чей строй был нарушен, пока они одолевали ров и карабкались под обстрелом по осыпающимся завалам, снова собрались по отделениям, четкими шеренгами, сомкнув щиты и изготовив к бою копья.

— Вон те, на стене! — префект указал на пиратов, толпившихся на гребне стены по обе стороны от пролома. — Сбросить их оттуда!

Бойцы, находившиеся внутри цитадели, развернулись по направлению к пиратам и по команде обрушили на них волну метательных копий с отточенными стальными наконечниками. Тесная толпа пиратов не успела даже раздаться, не то чтобы бежать в укрытия. Копья обрушились в самую их гущу, вызвав значительные потери. Десятки людей были убиты или ранены, многие из них попадали вниз. Обстрел бреши со стены прекратился, что позволило потоку людей из наступавшей колонны уже беспрепятственно врываться в пролом. Правда, это едва не вылилось в новое столпотворение, но не успели задние ряды подтянуться к уже вступившим в крепость, как Веспасиан отдал новый приказ, направив головные подразделения на штурм баррикад. Бойцы, еще не израсходовавшие метательные копья, теперь обрушили их на головы пиратов, теснившихся на улицах за завалами, после чего взялись за мечи.

Катон с Макроном, как и весь их маленький отряд, стояли в готовности, ожидая префекта. Протиснувшись сквозь ряды наступавших бойцов, Веспасиан первым делом осведомился:

— Секунд, куда идти?

Агент огляделся и указал в направлении узкой улицы на площади.

— Туда.

Веспасиан кивнул.

— Хорошо. Макрон, Катон, возьмите сколько надо людей и расчистите баррикаду.

Оба центуриона припустили к только что вступившей в цитадель центурии корабельной пехоты. Оптион, ветеран с обветренным лицом, выстраивал своих людей, как на плацу, осыпая неловких новобранцев бранью.

— Уроды неуклюжие! Шлемы застегните, дурачье несчастное, пока эти хреновы пираты их с вас не посшибали!

— Оптион! — окликнул его Макрон.

Младший командир повернулся и вытянулся, почти не обратив внимания на выпушенную с баррикады и просвистевшую прямо над его головой стрелу.

— Слушаю, командир!

— Мне нужно четыре отделения, немедленно. Пусть построятся для атаки вон на ту баррикаду.

— Есть, командир!

Оптион, повернувшись, принялся формировать из пробравшихся сквозь брешь людей штурмовой отряд, в то время как Макрон с Катоном, прикрываясь щитами, присматривались к баррикаде, оценивая возможности врага.

— Как собираешься действовать? — спросил Катон.

— Как обычно, будем штурмовать в лоб. А как еще?

— Чувствуется, что я говорю с великим тактиком.

— А у тебя, хитрозадый, имеется идея получше?

— Если бы…

Стуча по мостовой подбитыми гвоздями подошвами, оптион выстроил людей в плотную, сомкнувшую щиты и готовую к действию штурмовую группу. Катон видел, что позади них их товарищи надвигаются на другие заграждения. Над головами наступавших людей в обоих направлениях пролетали стрелы, копья, камни и ядра: и римляне, и пираты вели из задних рядов обстрел противника.

Выйдя перед построившимися бойцами, Макрон поднял правую руку, чтобы привлечь их внимание, и, перекрывая громовым голосом отдававшийся эхом от стен окружавших площадь домов шум битвы, объявил:

— Нам нужно взять вон ту баррикаду. Навалимся и возьмем с ходу. Не давать им передыху, гнать и бить. Пленных не брать. Выполните задание — и все свободны, можете заняться добычей!

Последние слова вызвали восторженные восклицания, за которыми без промедления последовал приказ:

— Вперед!

Макрон с Катоном заняли места в первой шеренге, и маленький отряд устремился к заграждению. Глядя на поджидавших их пиратов, Катон про себя отметил, что все они смотрят на наступающих римлян по-разному: кто-то с презрением, кто-то с яростью и злобой, а некоторые явно со страхом.

— Поднять щиты! — крикнул Макрон, и Катон едва успел вскинуть перед собой свой, как по щитам первой шеренги забарабанил град камней. Впрочем, большие, чуть выгнутые щиты корабельных пехотинцев укрывали их достаточно надежно, и этот обстрел даже не замедлил их продвижения. Задержка произошла лишь у самой баррикады, где римлян встретили ударами копий и тяжелых, кривых пиратских мечей.

— Катон! — крикнул Макрон. — Нужна твоя помощь!

Он указал на основание баррикады, где, заваленный сверху всякой всячиной, стоял большущий деревянный сундук с выступавшей наружу латунной ручкой. Вложив меч в ножны, Макрон ухватился за нее, и Катон, поняв замысел друга, присоединился к нему.

— Готов? — спросил Макрон. — Раз… два… тяни! — Они потянули изо всех сил. Сундук подался, сверху посыпался мусор. — Еще! — крикнул Макрон. — Давай!

Латунная ручка оторвалась, и оба центуриона чуть не покатились кувырком. Выровнявшись, Макрон взглянул из-за щита на сундук и выругался, увидев в боковине, где крепилась ручка, выломанную здоровенную дыру. Сжав раздраженно кулак, он был уже готов попробовать другой захват, но тут неожиданно раздался треск. Не выдержав веса того, что было навалено сверху, поврежденный сундук просел, крышка провалилась внутрь, а за ней осыпался и участок баррикады.

— Ага! — торжествующе взревел Макрон. — Теперь разгребем этот хлам и перебьем ублюдков!

Пираты осыпали римлян ударами, но они приходились в основном по сомкнутым щитам, а Катон с Макроном тем временем растаскивали баррикаду на месте обвала. Обломки и хлам отбрасывали с дороги, а бойцы, чтобы не мешали, швыряли их дальше, в сторону площади. Очень скоро в заграждении открылся проем, пригодный для атаки. Макрон выпрямился.

— Вперед! — скомандовал он, взмахнув мечом и устремляясь в брешь, туда, где за вытащенным сундуком громоздились мешки с мукой.

Катон, тоже обнажив клинок, поспешил следом за другом навстречу искаженным злобой лицам и сверкающим клинкам врагов. Укрывшись за щитом, он прыгнул прямо на одного из пиратов, коренастого, обнаженного по пояс малого, чье тело поблескивало от масла и пота, испуская прогорклый запах. Это запах ударил в ноздри Катону за миг до столкновения, оправиться после которого пират не успел: центурион вогнал меч ему в живот. Следом за ним, не давая врагу опомниться, в пролом уже проскакивали другие бойцы, сминая противника мощными тычками щитов и нанося удары по любым незащищенным частям их тел, оказавшихся в пределах досягаемости коротких римских мечей. Хотя пираты, несмотря ни на что, дрались отважно, сдержать натиск тяжеловооруженных, защищенных доспехами римлян было им не под силу: шаг за шагом их теснили назад, в узкую улочку за баррикадой. Катон снова оказался рядом с Макроном, и ветеран ухмыльнулся.

— Наконец-то можно подраться по-человечески. На ровной, твердой, надежной почве. Берегись! — крикнул Макрон, увидев, как один из пиратов, припав к земле, сделал выпад, целя в голень Катона под нижним краем щита.

Макрон резко ударил щитом вниз, и выбитый меч со звоном упал на мостовую. Не мешкая, центурион вскинул щит и влепил им пирату в физиономию. Тот рухнул, и боец, находившийся слева от Макрона, прикончил его рубящим ударом, раскроившим череп разбойника, словно перезрелый арбуз.

Наконец понесенные потери надломили волю к сопротивлению, и пираты из задних рядов начали разбегаться по извилистым боковым улочкам, ища там укрытия. Паника распространилась среди них, словно чума, и спустя мгновение запыхавшиеся Катон с Макроном уже видели перед собой лишь спины улепетывающих врагов.

Макрон оглянулся на своих бойцов.

— Не стойте как вкопанные! В погоню!

Центурионы отступили в сторону, пропуская пехотинцев, а когда из-за разрушенной баррикады появился оптион, Катон, подозвав его, велел:

— Возьми остальных и двигай с ними вон туда, в обход этих домов. Если повезет, вы окажетесь позади одной из баррикад и сможете напасть на пиратов с тыла.

— Есть, командир!

Как только последние из бойцов протопали мимо, к Макрону и Катону во главе своего отряда приблизился Веспасиан.

— Прекрасно сработано. Теперь дело за свитками. Секунд?

— Да, командир?

Агент выступил вперед, и Катон заметил, что его меч обагрен кровью.

— Веди нас.

Секунд сглотнул и кивнул.

— Есть, командир. Следуйте за мной.

Команда легкой рысью припустила по улице по направлению к высившейся над цитаделью сторожевой башне. Позади них пропела труба, голос которой был подхвачен более отдаленными трубами с ведущей к воротам дороги. Пробегая, они видели, что двери некоторых домов уже взломаны бойцами, которые, сломив основное сопротивление врага, спешили поживиться добычей: на глазах у Катона трое пехотинцев прикончили пирата, пытавшегося защитить женщину с детьми, прятавшихся в полуразрушенном амбаре. Крики насмерть перепуганной женщины огласили улицу. На каждом перекрестке Катон озирался по сторонам и видел, что грабежи идут практически повсюду, а всех попадавшихся под руку обитателей цитадели, включая женщин и детей, ждала скорая расправа.

— Далеко еще? — спросил на бегу запыхавшийся Веспасиан.

— Мы почти на месте, командир.

Отряд выбежал на маленькую площадь и едва не налетел на группу пиратов, спешивших в противоположном направлении. От неожиданности те и другие резко остановились и замерли в молчании. Опомнившись, Катон издал боевой клич и, подняв меч, бросился на врагов. Пираты при виде взъяренного центуриона с окровавленным клинком в руке развернулись и со всех ног рванули к ближайшему проулку. Катон пробежал за ними некоторое расстояние, потом остановился и, поставив щит на землю, оперся о него, чтобы перевести дух. Позади слышался громовой хохот Макрона. Отдышавшись, Катон поднял щит и вернулся к своим.

— Что, на хрен, смешного? — сердито покраснев, спросил он Макрона.

— Да так, ничего, — Макрон покачал головой, силясь не ухмыляться.

— Все, хватит с этим! — рыкнул Веспасиан. Нашли время! Вперед!

Секунд провел их через площадь, к арке, за которой и находилась башня. С платформы на ее крыше римляне заметили расчет катапульты: пираты начали разворачивать машину. Бойцы спешили за префектом, и Катон с Макроном в какой-то момент оказались замыкающими.

— Ну, ты прямо грозный убийца! — хмыкнул Макрон, слегка пихнув друга локтем. — Всех не искроши, оставь немного на мою долю.

Они уже приблизились к арке, когда оттуда им навстречу выскочили три человека, один из которых нес под мышкой шкатулку.

— Командир! — вскричал Катон, указывая на них. — Взгляни! Телемах с Аяксом! — И тут молодой центурион узнал третьего. — Это же Миниций!

— Миниций? — Веспасиан поднял меч. — Взять их!

Все трое мгновенно развернулись и помчались обратно под арку, преследуемые Веспасианом и корабельными пехотинцами. Но Миниция и пиратов не отягощали доспехи, поэтому они оторвались от преследователей и пропали из виду. Макрон с Катоном еще только выбегали из-под арки во двор, когда катапульта с крыши произвела первый выстрел. Копье угодило в каменную кладку над аркой, обрушив на центурионов град осколков и пыли. Откашливаясь и отряхиваясь, они припустили к подножию башни.

Оглядев двор, Веспасиан повернулся к Секунду.

— Куда они могли деться? Есть отсюда другой выход?

— Нет, командир. Они могли или подняться на башню, или спуститься в подвал.

— Понятно. — Веспасиан обвел взглядом своих людей и указал на находившуюся рядом с аркой дверь подвального склада. — Первое отделение, туда. Обыскать все как следует!

Шестеро бойцов быстро пересекли двор и сбежали по ступеням в темноту подвала. Префект повернулся к Секунду.

— Как попасть на башню?

— В обход, командир, там дверь. Вверх по лестнице и налево.

Веспасиан, пробежав до угла башни, выглянул из-за него и поманил остальных за собой. Когда все собрались перед дверью, он рванул ее, готовый нанести удар любому, кто за ней прячется, но площадка была пуста, и он, пропустив бойцов вперед, послал их вверх по лестнице. С префектом осталось только четыре человека. Римляне успели преодолеть половину пролета, когда внутри послышался топот: с крыши спешил расчет катапульты.

Протиснувшись в дверь позади Макрона и Веспасиана, Катон вскинул глаза и заморгал: через открытое окно на самом верху лестницы лился свет. Показалась человеческая фигура с воздетым кривым мечом, последовал резкий удар, и первый из пехотинцев, охнув, стал заваливаться назад. Боец, следовавший за ним, оттолкнул тело товарища в сторону, прикрываясь щитом, преодолел в один прыжок три ступени и налетел на пирата. Сила столкновения была такова, что пират отлетел назад к окну и с криком вывалился через низкий подоконник наружу, однако и римлянин не успел восстановить равновесие: другой пират ударил ему в бок копьем, пробив кольчугу и нанеся глубокую рану. Боец упал, выронив меч и щит и схватившись одной рукой за древко смертоносного оружия.

Веспасиан толкнул стоявшего перед ним пехотинца в спину.

— Вперед! Шевелитесь, пока нас не перебили!

Двое бойцов, пригибаясь за щитами, взбежали на площадку и свернули в коридор. Веспасиан и остальные, с бешено стучащими сердцами, рванули вверх по ступеням за ними.

За поворотом Катон увидел длинный широкий коридор, пронизанный полосами света, падавшего из окон наружной стороны башни, ставни которых были открыты. В дальнем его конце находилась другая лестница, что вела наверх, на крышу. Посередине кипела схватка: несколько пиратов наносили рубящие удары по щитам наседавших на них римлян.

— Отбросить их! — взревел Макрон и, проскочив мимо префекта и Секунда, ринулся на помощь бойцам.

Лязг стали и глухой стук ударов, приходившихся на щиты, эхом отдавались от оштукатуренных стен. В тесном пространстве короткие мечи римлян давали им преимущество, и скоро первые два пирата были повержены, а пехотинцы, перескочив через их тела, обрушились на остальных.

Неожиданно выходившая в коридор позади пиратов дверь отворилась, и оттуда появился Миниций, прижимавший к груди кожаный мешок. Бросив испуганный взгляд на схватку, он припустил в сторону ведущей наверх лестницы.

— Этот ублюдок мой! — заорал Макрон и, резко выбросив вперед руку с мечом, засадил клинок в горло одному из пиратов. Тот начал заваливаться назад, схватившись левой рукой за рану в тщетной попытке унять хлынувшую кровь, но, уже осев на пол, ухитрился вонзить меч в пах Секунду. С истошным криком тот повалился на пирата, отчего клинок вошел еще глубже. С открытым ртом, он откатился к стене, и Веспасиан метнулся было в проход, но Катон удержал его за руку.

— Нет, командир. Позволь мне.

Прежде чем префект успел возразить, Катон проскочил мимо и, выставив перед собой щит, налетел на пирата, стоявшего на его пути. Для финтов и приемов не было ни времени, ни места: он просто столкнулся с врагом что было силы так, что удар отдался в предплечье, ткнул перед собой мечом, повернул клинок в ране и рванул на себя. Пират, захрипев, отшатнулся, а потом рухнул на пол. Выпавший меч звякнул о плиты, поверженный враг поднял руку, моля о пощаде. Другие пираты, пятясь перед римлянами, тоже побросали оружие и подняли руки.

Веспасиан похлопал по плечу последнего бойца.

— Карауль этих… Макрон!

— Да, командир?

— Давай за Миницием.

— С удовольствием!

Оттолкнув пиратов с дороги, Макрон припустил к дальней лестнице, взбежал по деревянным ступеням и пропал из вида.

— Катон, со мной!

С мечом наготове Веспасиан приблизился к двери, из-за которой за миг до того появился Миниций. Катон, следовавший вплотную за ним, через плечо префекта заглянул в большую комнату. В дальнем углу у длинного стола находились Телемах с сыном. У ног Аякса на коленях стоял со связанными руками трибун Вителлий, его голова была отдернута назад, к горлу сын пиратского вождя приставил острый кривой клинок.

Сопровождаемый Катоном Веспасиан медленно вошел в комнату.

— Ни с места! — предостерег Телемах. — Еще один шаг, и ваш трибун умрет!

Взглянув на Веспасиана, Катон приметил насмешливый блеск в его глазах, прежде чем префект ответил:

— Как я понимаю, ты хочешь поторговаться?

Телемах кивнул.

— Жизнь твоего трибуна за две: моего сына и мою.

— Правда? По-моему, ты ошибаешься, принимая меня за того, кто даст хоть что-то за этого трибуна.

Телемах нахмурился.

— Я не шучу. Убью, не задумываясь.

— Да кто бы возражал. Он ведь изменник.

На миг все замерли. Телемах сузил глаза, пытаясь сообразить, не блефует ли префект, потом, положив руку на плечо сына, сказал:

— Ну-ка, пусти ему немного крови.

Аякс с усмешкой слегка провел лезвием по шее трибуна, и тот взвыл: вниз потекла тонкая струйка крови.

— В следующий раз ему конец, — предупредил Телемах.

Веспасиан опустил щит на пол и, опершись на него, спокойно сказал:

— Давай, не тяни. Кончай его.

Вителлий воззрился на префекта в смертельном ужасе.

— Во имя милосердия… — сдавленно прохрипел он.

Веспасиан слегка пожал плечами.

— Извини, трибун. Я бы и рад тебе помочь. Но ты ведь знаешь правила: никаких переговоров с пиратами. И потом, я ведь не тебя спасать сюда явился. Я явился за тем же, что и ты.

— Ублюдок… — прошипел Вителлий.

Телемах наконец понял, что жизнь заложника для префекта ничего не стоит, схватил со стола флягу с ламповым маслом и швырнул ее в горящую жаровню. Фляга, ударившись об решетку, разбилась вдребезги, масло с шипением пролилось в огонь, тут же полыхнувший выше и ярче. Остальные непроизвольно отпрянули от повеявшего на них жара, а Телемах, открыв шкатулку, схватил свитки и, сделав три быстрых шага к огню, поднял их над ним и повернулся к Веспасиану.

— Ладно, тогда давай так — свитки за наши жизни. — Веспасиан шагнул вперед, и Телемах подался ближе к огню. — Мне так долго не выдержать, римлянин. Еще раз говорю: свитки за наши жизни. Ты нас отпустишь. Или сейчас же даешь мне слово, или свитки сгорят!

Веспасиан сжал пальцами край щита.

— Я не могу тебя отпустить.

— Тогда ты упустишь свитки! — Телемах скривился, ибо огонь лизнул ему руку. — Последняя возможность, римлянин.

Катон переводил взгляд с одного из них на другого и видел, что оба были полностью сосредоточены на своем. Сначала ему трудно было поверить, что Веспасиан вдруг оказался столь безрассудным, но потом его осенило. Если свитки сгорят, а Вителлий погибнет, то и всю вину можно будет возложить на покойника. У него на руках имеется письмо Вителлия с изложением его планов. А вот он, Катон, при таком раскладе будет обречен, как только Нарцисс узнает об уничтожении свитков. Да и Макрон, несомненно, разделит его судьбу.

Катон выступил вперед.

— Подожди! — Телемах и Веспасиан повернулись к нему. Он торопливо продолжил: — Свитки в обмен на жизнь твоего сына.

— Я на это не пойду, — процедил Веспасиан сквозь сжатые зубы.

— Командир, для тебя это единственный способ заполучить и свитки, и Телемаха…

— Мой сын… — промолвил пиратский вожак, размышляя вслух, и покосился на Аякса. Катон понял, что не ошибся: слабым местом сурового морского разбойника была отцовская любовь. Взгляд Телемаха переместился к Веспасиану.

— Ну? Свитки за сына?

Веспасиан смотрел на него молча, холодными, безжалостными глазами. Аякс повернулся к отцу.

— Не надо! Я не хочу, отец! Не делай этого!

— Тихо! — шикнул на него Телемах. — Ну, римлянин?

Веспасиан посмотрел на свитки и молча кивнул.

— Слово, римлянин. Дай мне слово!

— Даю тебе слово…

— Аххх! — застонав от боли, Телемах убрал обожженные руки от огня и уронил свитки на пол.

— Забери! — приказал Веспасиан Катону. Тот подался вперед, подхватил свитки и попятился.

Телемах махнул сыну рукой.

— Отпусти трибуна. Разрежь веревки и отпусти.

Аякс взирал на отца в ужасе, клинок в его руке дрожал. Потом он опустил взгляд, полный горечи и ненависти, на Вителлия, и на миг Катону показалось, что юнец сейчас полоснет трибуна по горлу, но тот наклонился… и перерезал веревки на запястьях. Как только путы упали, Вителлий откатился к римлянам, уже на безопасном расстоянии от пиратов поднялся на ноги и, тяжело дыша, повернулся к Веспасиану.

— Я не забуду, — тихо промолвил он. — Пока живу, не забуду.

— Я тоже, — слегка улыбнулся в ответ Веспасиан. — Об упущенной возможности.

Катон отвел глаза от обоих аристократов; в помещении ощущалось такое опасное напряжение, что ему хотелось сделаться как можно менее заметным. Прижимая свитки к груди, он перевел взгляд на пиратов. После недолгого замешательства Телемах шагнул к сыну и обнял его за плечи. Аякс смотрел на отца — подавленный, растерянный, с глазами, полными поблескивающих слез. Выронив нож, он обнял принесшего себя в жертву ради него отца со всей горечью отчаяния и, взвыв, словно дикий зверь, содрогаясь от рыданий, уткнулся ему в плечо.

…Поднявшись к люку, ведущему на крышу, Макрон опасливо проскользнул в него и быстро огляделся, держа меч наготове, чтобы нанести удар при первом признаке опасности. Но на площадке смотровой башни находился только один человек: смотревший на него из дальнего угла с вымученной улыбкой Миниций.

— Макрон, я надеялся, что это будешь ты.

— Правда? — Держа меч перед собой, Макрон двинулся к предателю.

— Да. Видишь ли, времени у меня немного…

— Врешь! — отрезал Макрон. — Время для тебя уже ничего не значит. Ты мертвец!

— Погоди! — Миниций поднял руку. Пальцы его сжимали ремень кожаной сумы. — Тут огромное богатство. Золото, драгоценные камни. Все твое!

— Мое?

— Если поможешь мне спастись.

Макрон рассмеялся.

— Спастись! Да ты спятил. — Широким жестом он обвел цитадель, заполненную вовсю грабившими жилища пиратов корабельными пехотинцами. — Скоро все узнают о твоей измене, как только ты покажешься, тебя прикончат на месте. Нет для тебя спасения, Миниций!

— Ты можешь меня спрятать, переодеть, вывести отсюда тайком. Сделай это, и станешь богачом.

Макрон поджал губы, борясь с волной отвращения.

— Есть вещи, которые нельзя прощать. Предательство в их числе. Клади свою сумку и доставай меч.

Помолчав, Миниций опустил суму на крышу рядом с собой.

— Ладно, ты не хочешь пойти на это ради денег. Понимаю. Но подумай о Порции. Сделай это ради своей матери. Она любит меня, ты ведь знаешь. Я нужен ей!

— Брось сумку.

— Ради нее, Макрон. Не ради меня. Ради нее!

— Брось сумку!

— Если со мной что-то случится, это разобьет ее сердце.

— БРОСЬ, НА ХРЕН, ЭТУ СУМКУ!

Не в силах больше ждать, Макрон согнул ноги в коленях, выставив перед собой меч, и боком двинулся на предателя.

— Погоди! — заорал Миниций. — Что ты этим докажешь? Мы оба знаем, что ты лучший боец, чем я. Мне не выстоять!

— Так умри!

Миниций бросил сумку и упал на колени, протягивая к Макрону руки.

— Пощади! Ради твоей матери!

Макрон занес меч, чтобы нанести смертельный удар, но замер, заскрежетал зубами и, опустив клинок, процедил:

— А ну, встань!

Миниций с расширенными, пылающими надеждой глазами пролепетал:

— Ты не пожалеешь об этом, Макрон.

— Вставай!

Миниций поднялся на ноги, нервно улыбаясь.

— Да благословят тебя боги. Я знал, что ты хороший человек. Хороший сын. Мы никогда тебя не забудем, твоя мать и я.

— Ты хочешь помочь моей матери?

— Что? А… Да, конечно. Я люблю ее.

— Любишь, стало быть? Ладно. — Макрон кивнул, перегнулся через ограду башни и взглянул вниз. С этой стороны под башней находился крутой обрыв, а внизу, разбиваясь о подножие утеса, пенились морские волны. Шансов выжить при падении с такой высоты не было. Он выпрямился и посмотрел на Миниция. — Любишь ее? Тогда прыгай.

— Что?

— Тебе так и так умирать. Или я убью тебя на месте, или ты будешь предан мучительной и унизительной казни. И в том и в другом случае твой позор падет на нее. Но если ты прыгнешь вниз, я сделаю все возможное, чтобы замять историю с твоим предательством. — Макрон выдавил улыбку. — Ради моей матушки, как ты сам говорил.

— Ты ведь это не серьезно?

— Еще как серьезно. Слушай, времени у меня мало. Сюда в любой миг могут подняться другие, посмотреть, что тут да как, и если ты останешься на крыше, я просто передам тебя в их руки. Сам понимаешь, что это значит.

Миниций закусил губу и умоляюще сложил руки.

— Макрон, прошу тебя…

— Лучшего выхода для тебя нет. Прыгай!

— Не могу. Я боюсь!

— Круто.

С лестницы, отдаваясь эхом, донесся голос. Оклик повторился — Катон звал Макрона.

— Давай сюда! — крикнул ему Макрон, не сводя взгляда с Миниция.

Послышался топот сапог. Макрон со значением кивнул в сторону края площадки и поднял брови. Лицо Миниция исказилось ужасом, и он покачал головой.

— Это твой выбор? — Макрон пожал плечами, отступил на несколько шагов и повернулся к лестнице. Катон с мечом наготове появился из двери ему навстречу. Макрон поднял руку.

— Полегче. Там, внизу, все улажено?

Катон, тяжело дыша, кивнул.

— Свитки добыл?

— Ага… Где Миниций?

Макрон обернулся. Предатель исчез. На крыше осталась лишь смятая кожаная сумка. Макрон помолчал, глядя на ограду площадки, а потом ответил:

— Миниций? Только что был здесь. — Он покачал головой. — Не иначе как старый ублюдок отрастил крылья…

Глава сорок четвертая

Спустя шесть дней флот вернулся в Равенну. Когда паруса появились на виду, и весть об этом распространилась по городу, ликующий народ высыпал на улицы. Толпа устремилась в гавань и на молы, откуда люди радостно махали руками, приветствуя приближающихся моряков. Родственники матросов и корабельных пехотинцев собрались у ворот морской базы, стремясь поскорее увидеться со своими близкими. При приближении к гавани корабли свернули паруса, перейдя на весла, прошли мимо плотной массы стоявших на рейде торговых судов и вошли в военную бухту.

Раненых везли на триремах, шедших в голове колонны. Эти крупные военные корабли первыми подошли к пристани и бросили швартовые троса на берег, где их уже с нетерпением поджидали у каждого причала. Как только корабли сбросили сходни, раненых начали сносить на берег. Длинная колонна людей с носилками, на которых лежали пострадавшие, потянулась к лекарскому корпусу. Раненых оставляли там, а освободившиеся окровавленные носилки возвращали на корабли, чтобы положить на них следующую партию. Пострадавших было столько, что ходячим пришлось добираться до лекарского корпуса самостоятельно, иначе разгрузка тянулась бы невесть сколько времени.

Когда стали очевидны масштабы потерь, праздничное настроение фактически сошло на нет, и Равенна погрузилась в печаль и скорбь. Там, где только что звучали радостные крики, теперь слышались горестные причитания друзей и родичей раненых и павших.

Когда триремы освободили от раненых, те отошли от пристани, чтобы встать на якорь в военной гавани, настала очередь остальных кораблей, с которых на берег сходили измотанные нелегким походом моряки и корабельные пехотинцы. Они брели к казармам, предвкушая плотный горячий обед, а потом возможность как следует отдохнуть и расслабиться в бане. Семейные бойцы спешили сообщить близким, что целы и невредимы, однако знали, что, пока оружие и снаряжение не будет приведено в полный порядок, командиры не разрешат им покинуть базу.

Последними на берег сходили пленники: длинные вереницы мужчин, женщин и детей, скованных вместе цепями. Их выводили из темных, вонючих корабельных трюмов, сгоняли вниз по сходням и вели по направлению к превращенным во временную тюрьму складам, где им предстояло ждать, когда агенты работорговцев явятся для осмотра и отбора живого товара перед предстоящими через несколько дней торгами. Доходы от продажи пленников, вкупе с добром, присвоенным при разграблении пиратской цитадели, могли принести некоторым — в первую очередь, конечно, командирам — чуть ли не целое состояние. На некую толику выручки так или иначе мог рассчитывать каждый участник похода, и это могло пополнить накопления, которые делались к отставке, хотя многие очень быстро спускали добытые средства на азартные игры, выпивку и шлюх, едва получали разрешение покинуть базу.

Макрон с Катоном дождались выгрузки последних пленников. В конце длинной вереницы грязных, скованных общей цепью людей шел и Аякс, пытавшийся при всем том, что будущее его ждало неопределенное, но явно нелегкое, сохранять гордый и презрительный вид. Когда его отец, как и все взятые в плен живыми триерархи пиратских кораблей, был распят — их запястья и лодыжки прибили гвоздями к деревянным крестам, которые установили на мысу напротив цитадели, — Аякс не выказал никаких чувств. Саму пиратскую крепость римляне сначала разграбили, а потом разрушили и подожгли.

Когда римский флот покидал залив, Катон задержался ненадолго у кормового ограждения, слыша слабые стоны распятых на крестах людей и рев пламени, пожиравшего остатки твердыни, но, ощутив неприятную тяжесть в желудке, отвернулся и больше назад не оборачивался.

Сходя на берег, Аякс встретил его взгляд и замешкался, так что у Катона даже возникло желание попытаться как-то его утешить, но тут сопровождавший колонну пленников боец грубо толкнул его в плечо, и молодой пират поплелся за остальными.

— Не стоит его жалеть, — мягко заметил Макрон. — Он пират. Он знал, на что идет.

— Да не жалею я никого!

Макрон улыбнулся: он слишком хорошо знал своего друга, чтобы поверить этому утверждению.

— Не жалеешь, и ладно. Помни только: обернись все иначе, сомневаюсь, чтобы он выказал милосердие по отношению к кому-то из нас.

— Знаю.

— Кроме того, думаю, у него все сложится не так уж плохо. Малый он крепкий и, главное, сильный духом, так что станет, скорее всего, телохранителем или, может быть, гладиатором. Можешь за него не беспокоиться.

— Я и не беспокоюсь, — заявил Катон и повернулся к Макрону. — О ком я беспокоюсь, так это о тебе. Ты правда хочешь всем этим заняться? Даже зная, что это разобьет ее сердце?

Макрон кивнул.

— Веспасиан дал мне разрешение задержаться здесь на несколько дней. Устрою ее как следует, а уж тогда последую за тобой в Рим. А ты когда отбываешь?

— Сразу, как только префект передаст командование. Он, кстати, приказал Дециму разыскать и схватить Руфа Поллона и нашего приятеля Анобарба.

— Анобарба?

— Похоже, они с Поллоном работали на «Освободителей». Анобарб пытался заключить сделку с пиратами насчет свитков. Я оставил приказ следить за этими малыми и арестовать их к моему возвращению с флотом, но они, похоже, прознали об этом или почуяли опасность. Но так или иначе, как только Веспасиан покончит со здешними делами, мы сразу отбудем. Кони уже оседланы.

— А что со свитками?

Катон улыбнулся.

— Веспасиан доставит их в Рим лично. Похоже, в отношении свитков он никому не доверяет.

— Его трудно в этом винить. Будем надеяться, что он никогда не повернется спиной к Вителлию.

— Насчет Вителлия не тревожься, — промолвил Катон. — Я внимательно за ним приглядываю.

— Продолжай в том же духе.

Они постояли молча, глядя, как Аякс и прочие пленники плетутся к амбару, а потом Катон повернулся и протянул руку.

— Увидимся в Риме. Приходи прямо к Веспасиану, в его дом. Он сказал, что приютит нас, пока мы не получим новое назначение.

Макрон сжал запястье друга.

— Должно быть, у него там лучше, чем в том крысином гнезде, которое мы снимали в Риме в прошлый раз.

Оба улыбнулись, вспомнив эти невеселые денечки.

— Удачи, Макрон!

— Счастливого пути, Катон!

Молодой командир кивнул, развернулся и быстро зашагал через плац к зданию резиденции префекта. Макрон немного проводил его взглядом, а потом направился к казармам. Ему еще предстояло сделать кое-какие дела, прежде чем он позволит себе покинуть базу, отправиться в город и рассказать матери о случившемся. Неприятная задача лежала на его сердце свинцовым грузом: он бы лучше целый год нужники чистил, лишь бы не являться к матушке с сообщением о смерти Миниция.

…Уже стемнело, когда Макрон, покончив со всеми текущими обязанностями, решил, что имеет право наконец провести остаток вечера вне базы. Он и так заметил, что молодые командиры поглядывают на его избыточное служебное рвение с усмешкой, видимо, полагая, что в такой день его можно было и поумерить. В конечном счете центурион поручил доделать, что осталось, оптиону, накинул плащ, привязал к поясу кошель, прихватил вещмешок и направился в порт. Выскользнув через маленькую дверь рядом с воротами, Макрон увидел множество людей, толпившихся перед вывешенными на воротах табличками со списками убитых и раненых. Одни, со страхом просмотрев списки, удалялись, вознося благодарственные молитвы за то, что их близкие уцелели; другие просматривали их с чувством обреченности и, увидев то, чего больше всего страшились, впадали в горестную истерику или, наоборот, замирали в ступоре отчаяния. Макрон осторожно прокладывал себе путь через толпу, спеша поскорее убраться подальше от этих несчастных людей, испытывая даже своего рода чувство вины из-за того, что остался жив и здоров. В конце концов он оставил толпу позади и медленно, размышляя на ходу о том, как лучше преподнести весть о смерти Миниция Порции, двинулся вдоль пристани. Впрочем, хорошего способа не было, да и быть не могло. Хуже всего, конечно, были обстоятельства и причина этой кончины. Он намеревался, по возможности, опустить подробности, однако было очевидно, что столь неслыханное предательство не сможет долго оставаться тайной. Пусть пока всю эту историю знали лишь несколько человек на флоте, от них она — не полностью, так частично — просочится к другим, от тех — к следующим и в итоге рано или поздно достигнет ушей его матушки, усугубляя ее горе.

Макрон свернул на улицу, что вела в трущобный район Равенны, пройдя мимо толпы пьяных матросов с торговых судов, шумно праздновавших избавление от пиратской угрозы. На миг ему даже захотелось остановиться и рассказать им, как все было на самом деле, о том, что возможность возобновить торговлю стоила жизни сотням хороших людей, но отказался от этой мысли — ведь, если вдуматься, иначе и быть не могло. Победа всегда имеет обратную сторону — это та цена, которой она обходится победителю. Кроме того, мрачно подумал Макрон, уж больно такая задержка будет походить на попытку еще хоть ненамного отсрочить неприятный, но неизбежный разговор.

По прошествии времени — как ему показалось, слишком малого, — центурион обнаружил себя стоящим через дорогу напротив «Танцующего дельфина». Макрон стоял и смотрел, вдруг почувствовав себя решительно не готовым для такого дела. Раздраженно сжав кулаки, он заставил себя перебраться по камням через грязную улицу и, обреченно вздохнув, вошел в заведение.

Посетителей в зале было немного, и Порцию Макрон увидел сразу. Она стояла наискосок от него, наполняя чаши для вечерних посетителей, и его прихода не заметила. Сглотнув, Макрон тихо, как только мог, зашагал через зал, но предательски стукнувшая незакрепленная доска выдала его, и женщина обернулась на звук.

Их глаза встретились. Мгновение они стояли молча. Потом ее лицо сморщилось, и она, слабея, оперлась о прилавок.

— Нет… нет… нет…

Пальцы ее вцепились в деревянную стойку так, что побелели костяшки. Макрон преодолел несколько оставшихся шагов и мягко обнял мать за плечи.

— Матушка, мне очень жаль.

Она уронила голову, худощавое тело дрожало в его объятиях. Подняв глаза, он увидел, что посетители смотрят на них с любопытством.

— Матушка, уйдем отсюда. Вон туда, в заднюю дверь.

Макрон неловко обошел прилавок, обнимая Порцию за плечи, поддерживая и направляя к маленькой кладовке позади питейного зала, и там усадил на табурет у маленького стола, за которым та вела свои счета. Некоторое время Порция сидела, закрыв лицо ладонями, плечи ее вздрагивали от рыданий. Макрон молчал, обнимая ее одной рукой. Потом, помедлив, поднял другую и легонько погладил тонкие седые волосы.

Через некоторое время рыдания стихли, а еще немного спустя Порция неожиданно опустила руки, выпрямилась и, взяв тряпицу, промокнула глаза.

— Как это случилось?

— Он погиб во время штурма.

— Не мучился?

— Нет. Быстрая смерть. Даже ничего не почувствовал.

— Понятно. — Она кивнула, словно это в какой-то мере делало случившееся более приемлемым. — Хорошо хоть так. Мне очень не хотелось бы, чтобы он мучился. Мне…

Лицо ее опять сморщилось, и по старым щекам снова неудержимо потекли слезы. Прошло время, прежде чем она справилась с ними и со вздохом сказала:

— Он был хорошим человеком.

Макрон промолчал, и женщина тут же ощутила: что-то не так.

— В чем дело, Макрон?

— Да так, ни в чем… Можно мне выпить?

— Выпить? — Порция буравила его взглядом. — Мужчины просят выпить, когда хотят оттянуть неприятный разговор.

Макрон чувствовал себя совершенно беспомощным.

— В чем дело? — спросила она тихо, но твердо. — Выкладывай!

— Сейчас не время…

— Выкладывай!

Макрон сглотнул, стараясь не встречаться с ней взглядом, поколебался, а потом, опустив глаза, выдал:

— Миниций был предателем. Поставлял сведения пиратам. Занимался этим не один месяц.

— Нет!

— Да. А откуда, по-твоему, у него появились деньги, чтобы строить такие планы на жизнь в отставке?

— Он получил наследство, — убежденно заявила она. — Он не мог быть предателем! Как такое возможно? Я бы знала!

— Ты уверена, что никогда его не подозревала?

Порция вспыхнула и влепила ему оплеуху.

— Как ты смеешь?

Макрон потер щеку. Мать его трясла рукой, дрожа от ярости, горя и отчаяния.

— Макрон… Что же теперь со мной будет?

— Я о тебе позабочусь, матушка. — Он поставил на стол свой вещмешок, развязал его и вытащил изнутри кожаную сумку, которую Миниций оставил на крыше. — Это его имущество. Я так понимаю, теперь оно твое.

Порция воззрилась на сумку.

— Что там?

— Золото, есть драгоценные камни, серебро. Более чем достаточно для безбедной жизни. Отказываться от мечты о маленьком имении тебе не придется.

Ее глаза оставались прикованными к сумке.

— А как это к тебе попало?

Макрон поежился.

— Я был с ним, когда он умер.

Ее глаза вспыхнули.

— Ты там был?

Макрон кивнул.

— И как это произошло?.. — Поскольку ответа от сына не последовало, лицо ее исказил ужас. — Что ты с ним сделал? — зачастила она. — Что ты с ним сделал? — Порция схватила его за руки, пытаясь встряхнуть.

— Я предложил ему выбор, — ответил Макрон, глядя на нее без всякого выражения. — Или я убью его, или он убьет себя. Он сделал лучший выбор. Покончил с собой сам.

— Поклянись! — потребовала Порция, вперив в него взгляд. — Поклянись, что не делал этого!

— Даю тебе слово, матушка. Я не убивал его.

— Надеюсь, что так. Ради твоего же блага. — Она отвела взгляд и сникла, раздавленная отчаянием. — Ты не представляешь себе, что мог сделать.

Макрон нахмурился, не понимая, о чем она. Но Порция больше ничего не говорила, и он через некоторое время прочистил горло.

— Знаешь, лучше бы тебе отправиться со мной в Рим. Оттуда и до Остии недалеко… Отец еще жив, насколько я знаю.

Порция вскинула на него глаза и внезапно рассмеялась. Звук был ломкий и какой-то пугающий. Казалось, она больше не владела собой.

— Матушка, что с тобой?

— Нет, это поразительно, — она рассмеялась снова. — Просто потрясающе. Ты правда хочешь, чтобы я вернулась в Остию, к этому тупому, пьяному, драчливому ничтожеству, которого ты называешь отцом?

Макрон пожал плечами.

— Это же просто предложение, я ни на чем таком не настаиваю. Просто надеялся… — Он осекся и уставился на нее, поняв, что последние ее слова прозвучали странно, и уже с испугом начиная подозревать, в чем тут дело. — Что не так с моим отцом?

— Что с ним не так? — Губы Порции дрожали. — То, что он умер. Вот что с ним не так. Твоим отцом был Миниций!

— Нет!

Она кивнула.

— Да. Я забеременела от него, а он сбежал, и мне пришлось спешно выйти за остолопа, которого ты считал отцом. Потом, по прошествии лет, Миниций вернулся ко мне, но ты тогда уже вырос и мог сам о себе позаботиться… И вообще тогда сложилась непростая ситуация… — Порция вздохнула. — Короче говоря, я сказала ему, что у меня случился выкидыш. Он о тебе так и не узнал.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Макрон покачал головой, убеждая себя, что это неправда. Не может быть правдой. Но на самом деле он знал, что все обстоит именно так. Ей не было никакого резона ему врать, тем паче что сейчас, в свете услышанного, нахлынули воспоминания: многое, непонятное в прошлом, виделось теперь иначе.

Снова подняв глаза, Макрон встретился с ней взглядом. Мать медленно кивнула, нежно обняла тонкими руками его голову и прижала к себе. Макрон, слишком ошеломленный, чтобы хоть как-то реагировать, просто зажмурился и изо всех сил сжал кулаки.

— О, дитя мое… дитя мое! — прошептала Порция. — Что же ты с нами сделал?

Глава сорок пятая

— Прекрасная работа! — промолвил, радостно улыбаясь, Нарцисс. — О лучшем результате не приходилось и мечтать. Свитки у нас, пираты разгромлены, а «Освободители» остались с пустыми руками. Жаль только, что Руф Поллон и этот Анобарб успели скрыться и затаиться. Но ничего, рано или поздно я их из-под земли вырою и разберусь с ними… О, прошу прощения, я на радостях и сесть предложить забыл. Присаживайтесь. Думаю, после нелегкого пути из Равенны вам не помешает слегка подкрепиться и выпить, а?

Перед императорским секретарем стояли три изнуренных, в дорожной пыли, заросших щетиной человека. Первым откликнулся Веспасиан:

— Да, нам это не повредило бы. Спасибо.

Пока Нарцисс, призвав слуг, отдавал распоряжения, его гости тяжело опустились на сиденья перед столом императорского секретаря. Катон, сообразно своему рангу, сел последним, после Веспасиана и Вителлия. Как только он занял свое место, Нарцисс подался вперед с возбужденным видом.

— Ну, к делу. Свитки — давайте на них взглянем.

Веспасиан взял маленький заплечный мешок, отстегнул клапан, извлек один за другим свитки, а когда выложил все на стол, пододвинул их к Нарциссу. Императорский секретарь взирал на них с нескрываемым благоговением. Потом перевел взгляд на Катона.

— Как я понимаю, ты выяснил, что это такое?

— Так точно, почтеннейший.

Веспасиан вскинул глаза.

— Я думал… Впрочем, неважно.

Нарцисс, уже снова обративший свое внимание к свиткам, удивления префекта не заметил.

— Дельфийские пророчества, — тихо протянул императорский секретарь. — Трудно поверить, что они и впрямь существуют. Это казалось невозможным.

— Это и было почти невозможно, — заметил Веспасиан, почесывая заросший подбородок. — Ты не представляешь, сколько крови пришлось пролить, чтобы их добыть.

— Ну, об этом я, несомненно, прочту в твоем докладе, — улыбнулся ему Нарцисс. — И уж конечно, ни я, ни император не оставим твои усилия без достойного вознаграждения. Это я обещаю!

— Приятно слышать.

Но все внимание Нарцисса было уже снова обращено к свиткам.

Катону казалось, что тот едва осмеливается к ним притронуться, что, по мнению молодого центуриона, вполне можно было понять. Эти пророчества, записанные жрицей Дельфийского Оракула, представляли собой результат многолетнего созерцания знамений и истолкования воли богов, позволивший очертить грядущее величайших держав. Некая толика почтительности и даже робости перед столь важными документами казалась вполне ожидаемой и уместной.

Но в выражении Нарцисса наличествовало и нечто еще, вызвавшее у Катона беспокойство. То ли алчность, то ли тщеславие, то ли смесь того и другого. Кроме того, там присутствовал и страх, сделавшийся особо очевидным, когда он уже протянул было к свиткам руки, но остановился, чуть-чуть не коснувшись кончиками пальцев кожаных футляров.

Если свитки и впрямь имели пророческую ценность, то знание о грядущих событиях представлялось обоюдоострым даром, и Катон не был уверен в том, как поступил бы сам, окажись он на месте Нарцисса: не возобладало бы стремление узнать, что будет, над страхом узнать слишком много, узнать, какая судьба уготована Империи? В конце концов, велик ли прок знать заранее о невзгодах, которым предстоит обрушиться на страну, или бедствиях, касающихся отдельных личностей, если человек все равно не в силах изменить предначертанное? Порой неведение может быть благословением, подумал Катон с кривой улыбкой.

Он глянул на Веспасиана и Вителлия, гадая, испытывают ли они тот же трепет перед свитками. Веспасиан — может быть, но трудно представить себе, чтобы Вителлий, с его всепоглощающей жаждой власти и славы, мог устоять перед подобным соблазном.

— Ну, давай, — нетерпеливо промолвил Вителлий, обращаясь к императорскому секретарю. — Они же не кусаются.

Нарцисс испытующе взглянул на трибуна, потом подался через стол и сгреб свитки к себе.

— Я загляну в них позже, когда смогу уделить им столько времени, сколько они заслуживают.

— О, уверен, это будет интереснейшее чтение, — улыбнулся Вителлий. — Особенно с учетом того, что прорицатели, как правило, склонны к двусмысленности и невнятности. Если тебе потребуется помощь…

— Я справлюсь, спасибо, Вителлий.

Глядя на трибуна, Катон не мог не порадоваться тому, что Веспасиан возглавил операцию по возвращению свитков, забрал их себе, как только те оказались в руках римлян, а всю дорогу от Равенны до Рима держал при себе, в собственном ранце. Насколько это было возможно, центурион наблюдал за ним и не раз видел, как его пальцы машинально нащупывали застежки. Разумеется, представлялось вполне возможным, что Веспасиан выкроил время и заглянул в свитки — когда-нибудь ночью, на привале, при свете костра, или в спальне, выделенной ему на имперской почтовой станции. Но лично Катон сильно в этом сомневался. От обычных карьеристов Веспасиана отличала склонность делать все как положено, и если ему было приказано доставить свитки Нарциссу, не заглядывая в них, трудно было представить, чтобы такой человек открыл ранец, поставив любопытство превыше долга. А вот Вителлию, конечно же, доверять их было нельзя, и придуманное им в письме объяснение, будто он хотел самостоятельно выполнить задание, Катона, разумеется, не одурачило. Опытный интриган, как обычно, выдумал эту историю, чтобы замести следы. Центурион был уверен: если бы Вителлию удалось добыть у Телемаха свитки, тот оставил бы их себе.

— Вот, прочтешь ты свитки, а что дальше? — спросил Веспасиан.

— Что дальше? — Нарцисс нахмурился. — Ты о чем?

— Я о свитках, что с ними дальше будет? Ты передашь их на хранение в храм Юпитера, где находятся другие?

Нарцисс рассмеялся.

— Вот уж этого я точно делать не стану.

Веспасиан вскинул на него взгляд.

— Не понимаю. Я думал, смысл как раз в том, чтобы воссоединить свитки.

— С чего бы мне вдруг этого захотелось?

— Чтобы с ними могли сверяться.

— Чтобы кто мог сверяться?

Веспасиан рассмеялся.

— Император, жрецы, сенат.

Нарцисс кивнул.

— Точно. Ты все за меня сказал.

— Прости, что-то я не понял.

Императорский секретарь откинулся в кресле и улыбнулся.

— Если люди получат доступ к свиткам, они будут использовать их в своих политических интересах.

— Еще бы, — усмехнулся Вителлий.

Веспасиан раздраженно обернулся к нему.

— Не все такие, как ты!

— Не все. Но таких, как я, более чем достаточно. Ты провел слишком много времени вдали от Рима, Веспасиан. Очень многие сенаторы лелеют весьма честолюбивые планы. — Его глаза злобно блеснули. — А даже если некоторые этому чужды, того никак нельзя сказать об их женах…

Веспасиан опустил глаза, скрывая тревогу.

— Теперь ты видишь, в чем мое затруднение, — промолвил, подавшись вперед, Нарцисс. — Будь все сенаторы столь же преданы служению Риму, как ты, императору было бы гораздо легче. Но увы, среди них много таких, кто прежде всего склонен служить собственным интересам. И было бы непозволительно дать им возможность узнать, какая судьба уготована всем нам. Уверен, ты способен это понять.

Веспасиан поднял взгляд.

— Пока я лишь понимаю, что мы упускаем возможность взять будущее в свои собственные руки. Предоставить возможность осмыслить его лучшим умам Европы.

— Ага, — подхватил Нарцисс, — только ты забываешь о том, что лучшие умы — это далеко не всегда наилучшим образом ориентированные умы. Да и в любом случае, вероятно, было бы опасно пытаться вершить судьбу Рима, основываясь на текстах, составленных полубезумными мистиками в ту пору, когда этот город был всего лишь селением. На самом деле, скажу я, не так уж важно, что в этих свитках говорится; главное, чтобы нужные люди были осведомлены об их существовании. Тогда они станут бояться того, о чем там может говориться. В этом и состоит их истинная ценность — во всяком случае, для меня и для императора. Ты понял, Веспасиан?

Тот кивнул.

— Отлично, — сказал Нарцисс. — Тогда ты также понимаешь, почему не должен никому о них рассказывать. Сейчас лишь горстка людей знает об их существовании, и я хотел бы до поры сохранить такое положение.

Веспасиан улыбнулся.

— Естественно, ты был бы не прочь использовать содержание свитков для укрепления собственного положения.

В глазах Нарцисса промелькнул гнев.

— Я служу императору Клавдию, — заявил он. — Так же, как и ты. А содержание свитков буду использовать для пущей его безопасности.

— Я весьма тронут твоей непреклонной верностью, Нарцисс. И не сомневаюсь в том, что, применяя полученные знания, ты проявишь полнейшее бескорыстие.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Нарцисс накрыл свитки руками и продолжил:

— Я не хочу оскорблять тебя, требуя торжественной клятвы. Просто прошу понять, что стабильность Империи зависит от сохранения тайны. Думаю, мы договорились?

— Думаю, если бы мы не договорились, меня бы тихонько устранили?

— Естественно. Да так, будто ни тебя, ни рода твоего и вовсе не существовало.

— Тогда мы договорились…

Нарцисс улыбнулся.

— Спасибо. А ты, Вителлий?

Тот сразу же кивнул.

Нарцисс перевел взгляд на Катона, и молодой командир ощутил холодок страха: уж от него-то, в его положении, избавиться и вообще ничего не стоило. Тем не менее он нашел в себе смелость выпрямиться и встретить взгляд императорского секретаря.

— Центурион, я не без интереса ознакомился с твоим послужным списком. Ты многообещающий командир. Правда, твоя служба императору не всегда достойно вознаграждалась.

«Это мягко говоря», — подумал Катон, скромно кивая.

— Ты находишься здесь потому, что тебе известно о свитках, и я должен знать, что могу в этом отношении положиться на тебя и твоего друга Макрона. Уверен, необходимость соблюдения тайны тебе понятна, тем более что, проболтавшись о свитках, ты ничего не приобретешь. Напротив, все потеряешь. Имея это в виду, я не стану принимать меры, которые обеспечили бы твое с другом молчание. Ты одаренный человек, и не стоит разбрасываться талантами, которые могут пригодиться Империи. — Нарцисс откинулся в кресле и улыбнулся Катону. — Как раз сейчас мне нужны толковые люди для выполнения другой задачи, так что очень скоро ты покинешь Рим. Заодно, кстати, с твоим удалением со сцены и забот насчет соблюдения тайны свитков будет поменьше.

— Покину Рим? — Катон слегка склонил голову. — А куда я отправлюсь, почтеннейший?

— Скоро все узнаешь, центурион.

Сердце Катона забилось быстрее.

— Значит ли это, что я больше не считаюсь приговоренным к смерти?

Нарцисс кивнул.

— Как только закончится эта встреча, я дам указания аннулировать приговор.

— Центурион Макрон тоже свободен от обвинений?

— Да.

— Тогда мы сможем получить назначение в легионы?

— А где бы я мог найти лучшее применение двум отменным командирам?

Катон почувствовал огромное облегчение: впервые за долгое время он снова мог вздохнуть полной грудью. Разумеется, он понимал, что вообще не должен был подвергаться подобному преследованию, но главным сейчас было не справедливое негодование, а то, что слова Нарцисса положили конец постоянной, гнетущей тревоге. Зловещая тень палача, преследовавшая его месяцами, наконец сгинула, и Катон с огромным удовлетворением вновь почувствовал себя человеком, имеющим будущее. Скоро они с Макроном снова займутся тем, для чего и предназначены: службой под сенью орлов.

— Думаю, мы пришли к пониманию, центурион: до конца своих дней ты никому и словом не обмолвишься о свитках?

— Так точно, почтеннейший. — Катон торжественно кивнул. — Даю в том мое слово. Думаю, что могу поручиться и за Макрона.

— Уверен, так оно и есть… — Послышался стук, и Нарцисс обернулся к двери. — Войди!

Вошедший слуга отвесил поклон.

— Трапеза для командиров готова, господин.

— Отлично.

Слуга, снова склонив голову, попятился из комнаты, а Нарцисс повернулся к посетителям.

— Ну что ж, думаю, на сегодня мы с делами покончили. С вашими письменными докладами я ознакомлюсь, как только те будут готовы. Передадите их через моего писца.

Он встал с кресла, и остальные тоже поднялись на ноги. Нарцисс проводил их до дверей, где обменялся рукопожатием с Веспасианом и уважительно склонил перед ним голову.

— Еще раз прими мою глубочайшую благодарность за то, чего тебе удалось добиться.

Веспасиан устало кивнул и покинул комнату. Катон оказался рядом с Вителлием, когда императорский секретарь подал ему руку. Нарцисс и Вителлий раскланялись, и Катон не мог не обратить внимания на пурпурное родимое пятно на руке аристократа, как раз под краем туники. Оно привлекло к себе взгляд центуриона по причине необычной формы: полумесяц, примерно в полпяди длиной, имеющий форму охотничьего лука.

— До встречи, Вителлий, — промолвил Нарцисс. — Пусть тебе сопутствует удача.

Тот улыбнулся в ответ.

— Уверен, так оно и будет.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

Флот Римской империи исследован гораздо хуже, нежели ее легионы, и документальных свидетельств, которые позволили бы составить верное и полное представление о судах того времени, сохранилось прискорбно мало. Тем читателям, которые хотят узнать о военном флоте той эпохи больше, рекомендую познакомиться с соответствующим разделом превосходного труда Питера Конноли «Греция и Рим в войнах». Дополнительные сведения можно почерпнуть из являющейся библиографической редкостью, но весьма ценной информационной работы Честера Старра «Флот Римской империи».

В настоящей книге мной было сознательно допущено несколько отступлений от исторических фактов. Во-первых, для придания действию большего морского колорита я позволил себе осовременить лексику и терминологию римских моряков, а во-вторых, разместил военно-морскую базу в Равенне ближе к торговому порту, чем это было в действительности. Римские военные корабли исторически размещались в отдалении от причалов коммерческих судов, но не мог же я, в самом деле, заставить Макрона и Катона проделывать долгий путь до города всякий раз, когда им вздумается промочить горло!

Помимо двух основных военно-морских баз в Мисенуме (Мисено) и Равенне, существовали еще несколько небольших флотилий, рассредоточенных у морских границ Римской империи. Их задачами были обеспечение безопасности судоходства и быстрая переброска войск морем туда, где возникала необходимость в их присутствии.

Для моряков и купцов античного мира пиратство было фактом повседневной жизни. В I в. до н. э. доходило до того, что пираты дерзко высаживались на побережье Италии и грабили путников на Аппиевой дороге. Вершиной их наглости стал налет на гавань Остии, где пираты сожгли военные корабли. Однако это переполнило чашу терпения римского Сената, который спешно наделил Помпея Великого полномочиями для устроения могучего военного флота, способного очистить моря от разбойников. Что и было сделано: Помпей разгромил основные силы пиратов в ходе стремительной трехмесячной кампании. Конечно, полностью пиратская угроза ликвидирована не была, однако масштаб действий морских разбойников стал несравненно более скромным, а вожаки вроде Телемаха, способные создать серьезную угрозу для судоходства, появлялись нечасто. Противоборство между Равеннской флотилией и кораблями Телемаха далеко не достигает размаха морских операций периода Пунических или гражданских войн. В этом смысле флот Римской империи успешно выполнил свою историческую миссию, устранив серьезную угрозу морскому могуществу Рима почти на три столетия. Как метко заметил Честер Старр: «Задача заключалась не в том, чтобы вести баталии, а в том, чтобы сделать их невозможными».

Вопреки сформированному Голливудом представлению о том, что гребцами на римских галерах были закованные в цепи рабы, на самом деле в Античности, как и позднее, в эпоху Возрождения, гребные команды формировались как из рабов, так и из наемников, получавших плату за свой труд.

Ну и напоследок: все, что касается Дельфийских свитков, было, разумеется, навеяно историей о книгах Кумской Сибиллы.