Саймон Скэрроу

Меч и ятаган

Мне не нужны такие конкуренты.

Бернард Корнуэлл

Что касается батальных сцен. Мало кто может превзойти Скэрроу в живости описаний.

Eastern Daily Press

Романы Скэрроу всегда в числе лучших.

Independent

От автора

Прежде всего, мне бы хотелось поблагодарить Кэролайн — за неизменную поддержку в период написания данной книги, а затем за обстоятельное прочтение и замечания к ней. Благодарю также Криса Импилью за то, что предоставил мне возможность ознакомиться со своей диссертацией о Великой осаде Мальты (1565). Большую помощь оказала и Изабель Пикорнелл — в частности, тем, что снабдила меня целым рядом историографических деталей, а затем вместе с Робином Картером проштудировала по моей просьбе готовый к изданию вариант книги. Спасибо всем.

Глава 1

Средиземноморье

Год 1545-й, июль

Галера мерно вздымалась и опадала на волнах непроглядного моря. «Быстрая лань» дрейфовала в полумиле от берега, за оконечностью мыса, дегтярно-черной в ночи. На передней палубе одиноко стоял молодой рыцарь, одной рукой сжимая идущие от передней мачты ванты. [1]Другой он поминутно отирал со лба морось вперемешку с испариной. За спиной у него находились две медные кулеврины [2]с дулами, задраенными от попадания влаги. К качке рыцарь давно привык, и хвататься за что ни попадя на спокойном в общем-то море не было нужды; тем не менее он судорожно сжимал просмоленный канат, не сводя напряженного взгляда со взбухающей темной пучины. Напряжен был и слух, чутко ловящий ритмичный плеск волн о борта. Прошло вот уже три часа, а то и больше, с той поры как капитан Жан Паризо де ла Валетт с четырьмя матросами отчалил на небольшой шлюпке к берегу. Было так: на плечо рыцарю легла рука, и в ободряющей улыбке проглянули зубы капитана, голубовато-беловатые в ночном сумраке. Он обратился к рыцарю с просьбой принять команду на время его отлучки с галеры.

— Вы надолго ли, сир?

— Часок-другой, Томас, не больше. Удостоверюсь только, что наши друзья благополучно расположились на ночлег.

При этом оба машинально глянули на бухту по ту сторону мыса. Там, милях в трех, не больше, стояло на якоре близ берега турецкое купеческое судно — во всяком случае, так им сказал рыбак, которого они накануне случайно встретили в море. Сейчас команда галеона [3]наверняка сидела на берегу у костров, а на судне оставалась лишь горстка людей, высматривающих любую опасность с моря.

В водах вдоль африканского побережья было полно пиратов, однако турки остерегались отнюдь не свирепых корсаров. От их налетов галеон защищала охранная грамота османского султана Сулеймана. В Белом (так турки именовали Средиземное) море корабли магометанских владык ждала опасность куда более грозная. И исходила она от Ордена Святого Иоанна — сравнительно небольшого отряда рыцарей-христиан, ведущих беспрестанную войну со всеми, кто исповедовал учение пророка Мухаммеда. Горстка рыцарей — вот и все, что осталось от некогда могущественных духовно-рыцарских орденов христиан, властвовавших на Святой земле до того, как их оттуда изгнал воитель Саладин. [4]

Теперь их обиталищем были голые скалы Мальты, дарованные Ордену королем Испании. С этого острова рыцари выходили на своих галерах в море, преследуя магометан везде, где только могли их найти. Вот и этой безлунной ночью одна из галер Ордена изготовилась напасть на большой, бокастый купеческий корабль, дремлющий сейчас на якоре на расстоянии не больше трех миль.

— Пожива должна быть богатая, — задумчиво предположил Томас.

— Это так. Но все это мы делаем в угоду Господу, — строгим голосом напомнил ла Валетт. — И какие бы трофеи мы ни взяли, все они пойдут на святое дело борьбы с нехристями.

— Да, сир, — тихо отозвался Томас. — Мне это известно.

Сама мысль, что рыцарь, превосходящий его по возрасту и званию, может истолковать его слова как упрек в неправедном промысле, повергала в стыд.

— Успокойся, Томас, — непринужденно сказал ла Валетт. — Я вижу твое сердце. Ты такой же верный борец за Христову веру, как и я, и солдат из тебя превосходный. Когда-нибудь, может статься, и у тебя под началом будет своя галера. И когда тот день настанет, ты ни на миг не должен забывать, что твой корабль — это меч в деснице Божией. И все трофеи добываются тем мечом во славу Его и именем Его.

Томас кивнул, а ла Валетт, повернувшись, скользнул в брешь в загородке борта по концу вниз, в шлюпку, что уже колыхалась возле корабельного носа. Капитан рыкнул приказ, и матросы налегли на весла, правя ее в сторону не различимого отсюда берега. Минуты не прошло, как их всех поглотила темнота; Томасу оставалось лишь смотреть вслед.

И вот сейчас, спустя кажущиеся бессчетными часы, его начинало одолевать беспокойство. Очень уж долго ла Валетт не возвращался. Рассвет уже не за горами, и, если капитан в ближайшее время не появится, момент внезапности ночной атаки будет безвозвратно упущен. Ну а если ла Валетт со своими людьми и вовсе попал к туркам в плен? Эта непрошеная мысль кольнула сердце холодной иглой. Всем известно, как любят сарацины [5]поистязать, медленно умучить рыцарей Ордена, что попадают к ним в лапы. И еще одно его тревожило: с пропажей ла Валетта бремя командования галерой ляжет на его, Томаса, плечи. Груз явно не по силам. Словом, мысли такие, что на душе тошно.

Уловив невдалеке движение, он резко обернулся и увидел рослого человека без шлема, который поднимался по лесенке на небольшую переднюю палубу. Объема фигуре придавала стеганая поддева и темный балахон с крестом, смутно белеющим под светом звезд. Оливер Стокли был на год старше Томаса, но в Орден вступил позже, а потому по званию считался несколько младше. Что, впрочем, не помешало им меж собою ладить.

— Не видать ли капитана?

Томас невольно улыбнулся никчемности этого вопроса. Что ж, хотя бы не у него одного тетивой звенят нервы от долгого ожидания.

— Пока нет, Оливер, — ответил он с напускной невозмутимостью.

— Ничего себе! Так, глядишь, из-за задержки придется отменять всю затею.

— Надеюсь, что до этого дело не дойдет.

Стокли скептически хмыкнул.

— Хотелось бы. Наша сила во внезапности. А без нее мы рискуем потерять людей больше, чем можем себе позволить.

Что верно, то верно. На сегодня рыцарей в Мальтийском ордене насчитывалось менее пятисот. Беспрестанная война с турками алчно взимала свою мзду кровью, и Ордену становилось все труднее пополнять свои ряды. Раздирающие Европу распри и войны, строжайшие требования к неофитам [6]— все это не лучшим образом сказывалось на числе молодых дворян, желающих вступить в Орден. В прежние времена такой бывалый воин, как ла Валетт, выходил бы на своей галере как минимум с дюжиной молодых, стремящихся проявить свою доблесть и истовость веры рыцарей. Теперь же приходилось довольствоваться пятью, из которых Томас был единственным, кому доводилось видеть турок в бою. Вместе с тем он знал, что его капитан не откажется от схватки даже в том случае, если ее успешный исход не гарантирован.

Сердце ла Валетта горело религиозным пылом, который еще более распаляла жажда мести за муки, перенесенные им много лет назад в рабстве у турок, где он был прикован к скамье на галере. Ла Валетту повезло: его выкупили. В отличие от многих других гребцов-невольников, которые изработались до смерти в муках жажды и голода или до увечий от тяжких кандалов. Быть может, в том числе и по этой причине ла Валетт готов был биться вне зависимости от того, застигнет он врага врасплох или нет.

— А что, если с ним что-нибудь случилось? — Стокли осторожно огляделся, удостоверяясь, что его слов не слышат на главной палубе. — В случае потери капитана кто-то же должен будет принять за него командование.

Ишь какой прыткий. Уж не прикидываешь ли ты, приятель, эту мерку к себе? Ну уж нет, ее в первую очередь надлежит приложить к собственной персоне.

— В случае гибели или пленения капитана, да будет тебе известно, его место займу я. Как назначенный старший помощник.

— Да, но в рыцарях я хожу несколько дольше, чем ты, — напористо прошептал Стокли. — Так что и капитаном, по логике, надлежит стать именно мне. Да и люди предпочли бы находиться под началом того, у кого больше опыта. Ну же, друг мой, неужто ты с этим не согласишься?

Как бы там ни рассуждал Стокли, правда заключалась в том, что боевые заслуги Томаса были уже изначально отмечены начальством. В первом своем бою он командовал налетом на небольшой порт близ Алжира, где захватил целый галеон с пряностями. После этого Томаса отрядили на службу к ла Валетту, самому, можно сказать, дерзкому и удачливому из капитанов Ордена. С той поры они воевали с турками сообща. Для Томаса это была третья кампания на море, в ходе которой он тесно сошелся и с командой галеры, и с капитановым воинством. Так что в начальники себе они предпочли бы, несомненно, его, а не рыцаря, что пришел на галеру без году неделя — всего с месяц назад, — не успев еще толком прочихаться от пыли конторы орденского квартирмейстера.

— Как бы мы с тобой ни кипятились, — пощадил Томас чувства приятеля, — надрываться все равно бессмысленно. Капитан скоро вернется. На этот счет у меня нет сомнений.

— А если все-таки нет?

— Не нет, а да, — сказал как отрезал Томас. — Мы должны быть готовы к бою сразу же, едва капитан возвратится на галеру. Прикажи заглушить гребцов. И скажи, чтобы люди готовили оружие.

Стокли, секунду помешкав, слегка кивнул и возвратился по лесенке на широкую палубу, что стелилась посередине стройной галеры примерно на полсотни шагов к крытому пространству кормы, где обретались рыцари и старшие офицеры. Над палубой двухопорную мачту пересекали два широких рея, чуть согнутых под весом свернутых парусов.

Слышно было, как эхом передается приказ и небольшая группа людей торопится вниз за пробковыми кляпами с кожаными тесьмами, что хранились в одном из сундуков на дне небольшого трюма. Немного погодя последовал горький ропот прикованных к скамьям гребцов. Но его пресек злобный рык комита, [7]надзирающего за гребным помостом-куршеей; хлестко ударила по голой коже хвостатая плеть.

Роптания этих несчастных, что сидели на длиннющих гребных веслах галеры, были вполне понятны. Для того чтобы никто из них, чего доброго, окриком не предостерег врага о скрытно близящейся угрозе, капитаны обеих враждующих сторон взяли себе за правило затыкать гребцам рты пробковыми затычками с тугой тесьмой, дотянуться до которых мешают оковы. Кляпы эти были ужасающе неудобны, да к тому же перекрывали дыхание, когда люди принимались с силой налегать на весла. Томас после некоторых из сражений, в которых ему доводилось участвовать, сам видел случаи удушения среди гребцов. Однако, по его разумению, это было необходимое и, увы, неизбежное зло в крестовых походах против тех, кто избрал себе оплотом ложную веру. И смерть каждого из задохнувшихся иноверцев опосредованно спасала жизнь кому-то из христиан, которые могли погибнуть из-за одного лишь предательского выкрика, способного разбудить спящего в неведении врага. Пожалуй, еще одним знаком, способным выдать присутствие галеры, была несусветная вонь от мочи и кала, что скапливались под скамьями гребцов за время плавания, пока судно по окончании похода не вытаскивалось на берег. Если б не стойкий прибрежный ветер, дурной запах разносился бы настолько, что мог насторожить врага.

Над гребным помостом поднялись на ноги солдаты Ордена, все как один наемные: испанцы, греки, португальцы, венецианцы и небольшое число французов. Они в хмуром молчании натягивали на себя плотные, с подбоем, камзолы, пристегивали небольшие латы для защиты уязвимых сочленений. Снаряжение было достаточно громоздким, в таком на солнцепеке страдаешь от духоты. Обычно команда «изготовиться» подается не раньше, чем галера начинает сближение для абордажа, однако Томас, чувствуя среди людей напряжение, решил, что лучше будет их чем-нибудь занять и отвлечь от взволнованного ожидания капитана. Кроме того, это давало возможность показать Стокли, кто здесь главный, и напомнить ему: всяк сверчок знай свой шесток. Хоть этот сверчок и доводится приятелем.

В той стороне, где вдали угадывался чернильный сгусток мыса, послышалось что-то похожее на всплеск. Томас тут же напряг слух и зрение, вглядываясь в черные тени моря, подвижные и изменчивые; все прочие мысли мгновенно отсеялись. И вот он наконец увидел ее, едва различимую; вон и люди, усердно работают на веслах. Сердце как будто взмыло от облегчения. Между тем шлюпка под частые, со слабыми всплесками взмахи весел подходила все ближе к галере.

— Суши весла, — скомандовал негромко ла Валетт.

Мгновенье спустя снизу о литые брусья галеры легонько тукнуло. Тут же сбоку был сброшен конец, и его со шлюпки ухватил один из матросов. Ла Валетт проворно взобрался на борт, где его уже ждал спустившийся с передней палубы Томас. Вокруг собрались прочие рыцари и офицеры.

— Галеон все еще там, сир? — спросил Стокли.

— Там, там, — ответил ла Валетт, обращаясь ко всем. — Турки спят как младенцы. Ну а с теми, что на галеоне, мы сладим без труда.

— Слава Всевышнему, — истово молвил Стокли, сцепив перед грудью руки.

— Верно сказано, — кивнул капитан. — Господь наделил нас своей благодатью, отчего я, собственно, и подзадержался. — Ла Валетт сделал паузу, концентрируя таким образом общее внимание своих приверженцев, после чего продолжил: — Галеон станет нынче не единственной нашей добычей. К нему добавится еще и пара корсарских галиотов. [8]Они там вблизи, на якоре. Так что улов обещает быть богатым, мессиры.

Воцарилась минутная тишина: люди усваивали известие. От Томаса не укрылось, что некоторые из них нервно переглянулись.

— Получается как бы… Трое на одного, сир? — подал взволнованный голос шкипер.

— Двое. Двоена одного. Галеон в счет можно и не брать. Стоит нам совладать с судами корсаров, как турецкая посудина упадет нам в руки почти без хлопот.

— И все равно, попытка достаточно безрассудна, — упорствовал видавший виды шкипер. — Особенно когда до рассвета уже рукой подать. Надо бы отступить.

— Отступить? — Ла Валетт желчно хмыкнул. — Ну уж нет. Любой из нас, кто служит Ордену, стоит по меньшей мере пятерых сарацин. И главное, на нашей стороне Бог. А потому это турки в меньшинстве, а не мы. Однако не будем пытать провидение с излишним пристрастием. Ты верно сказал, до зари рукой подать. Так что не будем терять время, мессиры, его у нас и так в обрез. Готова ли галера?

— Галера готова, сир, — почтительно склонил голову шкипер.

— А люди?

— И люди, сир, — откликнулся Томас. — Я уже дал им приказ к оружию.

— Славно. — Ла Валетт, оглядев своих офицеров, торжественно поднял кулак: — И да свершим деяния свои во славу Господа, и да падет Его гнев на сарацин!

Восточный край неба уже едва заметно светлел, когда «Быстрая лань» начала огибать мыс, за которым широким, в три мили, полумесяцем открылась бухта. На фоне бледной прибрежной полосы отчетливо виднелись очертания галеона и двух его спутников-галиотов. Мелкие оранжевые точки мерцали там, где у углей потухших костров грелись на берегу турецкие моряки из числа бодрствующих.

— Поздно, — стоя на палубе рядом с Томасом, вполголоса произнес Стокли. — Рассвет застанет нас еще на подходе. Турки нас обязательно заметят.

— Не заметят. Мы заходим с запада: темнота еще какое-то время будет нас прикрывать.

Эту тактику ла Валетта Томасу уже доводилось видеть: их корабля врагу действительно не видно вплоть до последнего момента.

— Только если у турок совсем уж нет глаз.

Томас раздраженно на него обернулся. Для Стокли этот караван— как именовал свои морские походы Орден — был первым. Юному рыцарю еще предстояло научиться доверять опытности бывалого капитана, за которым годы и годы неустанной борьбы с османами, — понятно, если он, неопытный, до этого доживет. А то есть много способов, через которые рыцарь, посвятивший себя служению Святой вере, до срока встречается со своим Создателем. Смерть в бою, от болезни или от пустячного падения в воду — все это случалось здесь запросто, и неважно, отпрыск ли ты именитейших семейств Европы или подзаборник без роду без племени. Особую опасность таило падение в воду. Кирасы, латы, поножи и прочая оснастка, защищавшая рыцаря в бою, подчас оказывала ему дурную услугу, шутя утягивая на дно морское, стоило ему хотя бы оступиться с борта.

Томас глянул вдоль всей длины галеры. Были видны группы солдат (некоторые из них с арбалетами), силуэт ла Валетта на задней палубе, а рядом с ним — бочковатого шкипера. Разговоры велись исключительно шепотом, так что слух полонило лишь глухое уханье волн о скалы мыса да ритмичное поскрипывание весел, со всплеском в момент опускания в воду. Как только галера обошла мыс, шкипер направил «Быструю лань» к берегу, в линию с ближайшим галиотом. Капитан имел обыкновение держать свои замыслы при себе, но Томас по опыту уже научился их более-менее разгадывать. Ла Валетт намеревался атаковать вначале ближний галиот. Что касается турецкого судна, то оно, даже если снимется с якоря и уйдет из бухты, все равно будет настигнуто и захвачено подвижным кораблем Ордена, причем сравнительно легко. На востоке меж тем развиднелось настолько, что скалы мыса проступали уже вполне явственно. До палубы христианской «Лани», где и без того пованивало, доносилась теперь еще и вонь с вражеских галиотов.

Галера отстояла от ближнего галиота на полмили, когда водный простор пронзительно и тревожно огласил звук неприятельского горна. Затылок Томасу кольнуло льдистой иглой, а рука сильнее сжала копье. Сзади, с кормы галеры, донесся отчетливый голос ла Валетта:

— Барабан, боевую скорость! Канониры, готовить кулеврины!

Под неумолчный ритм барабана под палубой на бак внесли бочонок, в котором тлели готовые к использованию фитили. Под дуновением канонира, что первым вынул зажженный фитиль, угли в бочонке на мгновение вспыхнули. То же самое затем проделал второй канонир, и оба замерли у своих орудий в ожидании приказа палить.

С убыстрением стука барабана у Томаса участилось биение сердца; чувствовалось, как с каждым взмахом весел палуба под ногами чуть колеблется, словно уходя вперед. По левому траверзу [9]различались мелкие фигурки, которые, вскочив на ноги, мельтешили сейчас вокруг недогоревшего костра на берегу. Одни из них просто пялились на стремительный ход галеры, бороздящей воды бухты по направлению к берегу. Другие бросались бежать к краю воды и брести в сторону галеона, постепенно пускаясь к своему кораблю вплавь. Те, кто не мог плыть, возились с небольшим ботом, причем те, что на него забрались, мешали тем, кто сталкивал суденышко на воду. На ближнем корсарском галиоте вдоль бортов начинали выстраиваться темные фигуры — многие из них в тюрбанах — и, выхватывая оружие, дико жестикулировали в сторону открывшейся опасности. Их крики ясно доносились через разделяющее водное пространство.

Между тем на галере христиан не произносилось ни слова; лишь настукивал барабан да шуршала вода вдоль гладких бортов, да еще сдавленно покряхтывали налегающие на весла гребцы. Томас поглядел вдоль палубы назад, в сторону кормы, где в белесом предутреннем сумраке недвижно стоял капитан: левая рука на рукояти меча, обрамленное бородкой лицо смотрит вперед со спокойствием аскета. У ла Валетта было заведено вести людей на бой в молчании, зная, что это ввергает неприятеля в тревожную растерянность. Лишь в последний момент христианское рыцарство с оглушительным ревом обрушивалось на врага.

Вблизи что-то громко треснуло, отчего Томас невольно вздрогнул, а рядом перильце лестницы брызнуло щепой. Венчик дыма на корсарском галиоте показал то место, откуда секунду назад по галере выстрелил аркебузир. Сейчас он, оперев громоздкий приклад своего длинноствольного ружья о палубу, перезаряжал его со ствола. Томас огляделся в опасении, не заметил ли кто, как он вздрогнул, но все смотрели только вперед. У Стокли губы при этом шевелились в беззвучной молитве. Мелькнув взглядом на товарища и заметив, что тот смотрит, он прикусил язык и отвел глаза.

Снова венчики дыма, и сверху просвистали свинцовые шарики, один из которых ударил галеру в нос. На этот раз Томас не шелохнулся, молча наблюдая зловеще-красные вспышки, курящийся дым от которых через секунду рассеивался.

— Арбалеты! — воззвал ла Валетт. — Готовсь!

Оружие у солдат Ордена было по нынешним меркам слегка устарелым. Но оно, даром что и уступало вражескому в дальнобойности, было не таким громоздким и могло при метком попадании наносить жестокий урон. Небольшая группа солдат, шагнув вперед, рассредоточилась вдоль носа галеры. С помощью кранекинов [10]арбалетчики натянули тетиву и аккуратно поместили в желобки стволов тяжелые стрелы-болты.

— Целить произвольно! — донесся с кормы четкий приказ.

Колкому треску вражьих аркебуз на этот раз дружным клацаньем ответили замки арбалетов, болты которых, изящной дугой пролетев над водным пространством, исчезли среди вооруженного люда, теснящегося вдоль борта корсарского корабля.

Галеру от галиота отделяло сейчас не более сотни шагов. Орда иноверцев в тюрбанах, потрясая ятаганами и пиками, оскаленно выкрикивала христианам дерзости. Пришли в движение весла галиота: экипаж отчаянно пытался придать судну ход. Томас напрягся в ожидании неминуемой команды «пли»; видно было, как один из канониров, глядя через плечо, нетерпеливым рыком поторапливает:

— Ну давай же, давай!

Капитан ла Валетт, выждав еще секунду-другую, приложил ладони ко рту и рявкнул:

— Пли!

Глава 2

Канониры тут же поднесли горящие фитили к бумажным кулям с порохом, что виднелись в затравочных отверстиях. Порох вспыхнул со злобным шипением, и из дул обоих орудий с раскатистым грохотом вырвались снопы дымного пламени. От жесткой отдачи дрогнула под ногами палуба; Томас был вынужден выставить ногу, чтобы удержать равновесие. Обе кулеврины были заботливо заряжены гнутыми гвоздями, обрывками цепей и кусками свинца — смесью, не столь давно захваченной на одном из кораблей неприятеля. Есть некое дикарское удовольствие в созерцании того, как вражий боезапас используется против самого же врага. Как раз сейчас на глазах у Христова воинства смертоносный заряд из железных обрезков шарахнул в борт корсарского судна и, проломив в двух местах леер, [11]разметал магометан, как тряпичных кукол, образовав из них на палубе недвижные взлохмаченные груды.

— За Бога и Святого Иоанна! — взревел ла Валетт, и люди его отозвались громовым ревом; орали рты, блестели истово глаза. — За Бога и Святого Иоанна-а! — вновь и вновь выкрикивали они, в то время как галера стремилась вперед, прямо к борту вражеского судна.

— Напрягись! — Выкрик ла Валетта был едва слышен поверх буйного рева воинства.

Томас смолк и стиснул зубы, пригнувшись и крепко уперев широко расставленные ноги; одной рукой он схватился за ограждение. Те, кто был рядом и у кого хватило сметки понять, что сейчас будет, последовали его примеру. Палуба под ногами будто подпрыгнула, а стоящий сзади солдат, задев Томаса плечом, грохнулся с еще несколькими на палубу. Обиженно застонала передняя мачта, у которой с треском лопнул один из вантов. Из-под палубы донеслось приглушенное страдальческое мычание гребцов, которых ударом посбрасывало со скамей, но удержали, впившись в плоть, кандалы. Нос «Быстрой лани», специально укрепленный для таких таранных столкновений, с тяжелым скрежетом вознесся вверх, весь в свежих зазубринах, а вражеский галиот под ударом резко накренился, отчего десятки магометан, шумно гомоня, кубарем откатились к дальнему борту, а некоторые слетели через него в море.

— О, Господи Иисусе, — пробормотал Стокли, поднимаясь на ноги рядом с Томасом.

«Быстрая лань» замерла на воде в секунду пронзительного затишья, когда команды обоих судов, частично оглушенные, приходили в себя после удара. И тут предрассветную прохладу разорвал голос ла Валетта:

— Крюки! Кидать на ту сторону, клинить у себя!

— А ну, — Томас махнул Стокли и, опустив копье, метнулся и подхватил один из разлапистых абордажных крючьев на буте веревки. Выпростав небольшой ее отрезок, крюк он подкинул и стал сноровисто раскручивать у себя над головой, а когда выпустил, тот дугой перелетел через чужую палубу и исчез за ней. Томас тут же дернул веревку на себя, избавляясь от провеса, и начал быстро обматывать ее вокруг крепительного клина. В это время через неприятельское судно летели уже и другие крючья, всаживаясь в дерево.

— Табань! — рявкнул ла Валетт. — Живее, живее! Комит, не жалеть плетей!

Гребцы, взгромоздившись обратно на свои скамьи, ухватились за рукояти весел, отполированные за годы безвестными предшественниками, что мучились здесь до них. Приказ табанить поступил раньше, чем они успели изготовиться, а потому первый удар весел по обе стороны вышел невпопад, со всплеском. Тем временем Томас с Оливером, управившись со своими веревками, возвратились в авангард солдат на главной палубе.

Некоторое время «Лань» не двигалась, продолжая давить носом борт неприятельского судна. Но вот она с плавным креном начала отстраняться, а привязанные к абордажным крючьям веревки туго натянулись через неприятельскую палубу. С кормы раздался тревожный возглас: капитан корсаров осознал опасность. Кое-кто из его людей взялся сечь натянутые веревки, но из-за крена палубы это удавалось лишь считаным единицам, что каким-то образом успели забраться наверх по круто поднявшемуся противоположному борту.

Однако было уже поздно. «Быстрая лань» начала отходить, волоча за собой дальний бимс [12]корсарского судна. Черпнув ближним бортом воды, галиот грациозно опрокинулся, сронив при этом в море всю незакрепленную оснастку, а вместе с ней и экипаж. Через решетку палубного настила мелькнули искаженные ужасом лица гребцов, прикованных к своим скамьям. И вот их уже нет, они ушли под поверхность, и лишь облепленное ракушками чрево галиота лоснилось на потревоженных водах бухты. Абордажные крючья отсекли, концы улетели в море. Вокруг корабельного корпуса в попытке остаться на воде барахтались десятки людей. Те, кто умел плавать, направлялись к безопасному берегу, благо он был не так уж далеко. Остальные хватались за все, что только держалось на воде, или пытались уцепиться за брюхо судна.

Люди на христианской галере победно кричали, только Томас этого ликования не разделял. Перед глазами у него все еще стояли лица гребцов с перевернувшегося вражеского судна. В большинстве своем они были такие же христиане, как и он сам, взятые в плен и обреченные на галерное рабство, — и вот теперь умерли ужасной смертью от рук своих единоверцев. Томас и сейчас представлял их там, в безвыходном плену под водой, среди холода и мрака, где в легкие вместо воздуха вливается морская вода… От одной этой мысли становилось тошно.

По плечу его хлопнула рука — Оливер Стокли, улыбка от уха до уха, во всяком случае пока он не разглядел лица Томаса. Тогда он недоуменно нахмурился:

— Что с тобой?

Тот попробовал было ответить, но не находилось слов для описания холода, что сковывал сердце. Тогда в попытке стряхнуть это чувство он мотнул головой:

— Да так, ничего.

— Ну так присоединяйся, — Стокли радушным жестом обвел безудержно ликующих солдат.

Томас, удостоив их беглого взгляда, повернулся в сторону еще одного вражеского галиота, отстоящего менее чем на четверть мили. Корсары обрубили якорный канат и развернули свое судно так, что оно теперь смотрело прямиком на «Лань».

— А вот с ними эта уловка не пройдет, — кивнул он на неприятеля.

Уловив краем глаза движение, Томас бросил взгляд в другую сторону и увидел, что команда галеона спешно взбирается по вантам и рассредоточивается по реям, готовясь распускать паруса. Скоро они двинутся в путь, но при таком слабом ветре, к той поре как будет решена участь второго галиота, корабль турок доберется в лучшем случае до выхода из бухты, так что время пока терпит. С этой мыслью Томас вернулся вниманием к корсарскому галиоту.

Когда «Лань» отдалилась от своей первой жертвы, ла Валетт дал команду двигаться вперед, и гребцы принялись разгонять галеру. Постепенно наращивая скорость, стройное судно устремилось вперед. В какой-то момент раздался испуганный крик: кто-то из корсаров, из тех, что в воде, оказался на пути следования галеры, но удар массивным веслом по черепу мгновенно вогнал его под воду, оборвав вопль.

На передней палубе орудийная обслуга торопливо прочищала обе кулеврины и закладывала в них очередные заряды — вначале куль с порохом, затем еще один, с обрезками-обломками железа, столь губительными на близком расстоянии. По обе стороны главной палубы работали кранекинами арбалетчики, готовя к выстрелу тяжелые болты. Над носом становящегося все ближе галиота уже различались тюрбаны сарацин, готовящих свои аркебузы. Пониже из орудийных портов двумя черными немигающими зраками, хищно уставленными на добычу, глядели стволы фальконетов. [13]

— На сей раз без кровушки, похоже, не обойдется, — пробормотал кто-то у Томаса за спиной.

— Всяко может быть, — откликнулся, судя по всему, один из его товарищей. — Ну да Бог милостив.

К солдатам сердито обернулся Стокли:

— А ну, тише там! Господь на нашей стороне. Ибо наше дело правое. Это поганые басурмане пусть молятся перед погибелью.

Под жестким взглядом рыцаря солдаты примолкли, а Стокли, повернувшись, встал в полный рост, дерзко глядя на приближение врага. Томас, подобравшись, вполголоса сказал приятелю:

— Я еще не встречал молитвы, которая б наверняка защищала от вражьей пули или ядра. Тем более вблизи. Имей это в виду, когда начнется пальба.

— Богохульствуешь?

— Никоим образом. Просто горький опыт. А потому молитвы лучше приберечь для смертной жатвы, нашей или их.

Стокли не ответил; строптиво выпятив подбородок, он стал смотреть туда, где навстречу «Лани» скользил по безмятежным водам галиот. По восточному горизонту уже разливался жидкий огонь солнца, готового вот-вот взойти над темной грядой дальнего мыса. Еще минута, и море взыграло под первыми его лучами, заставив всех невольно зажмуриться. На фоне ослепительных чешуек водной глади корабль корсаров смотрелся этакой черной птицей. Враг приблизился уже настолько, что до слуха доносились его кличи и боевитое постукивание клинков о круглые щиты. Расстояние меж двумя кораблями быстро сокращалось; стали слышны хлопки первых выстрелов, сделанных по христианам особо нетерпеливыми аркебузирами. И хотя дистанция была все еще велика — две с лишним сотни шагов, — одному стрелку вдребезги разбило голову, и он упал навзничь, обдав товарищей кашицей из брызнувшей крови, мозгов и осколков кости.

— Отчего ла Валетт не дает приказ открывать встречный огонь? — спросил взволнованно Стокли.

— У капитана свои виды.

Еще одно попадание — звонкое, через стальной нагрудник и подбивку камзола, — и еще один солдат, выронив пику, повалился набок, утробно застонав.

— Вниз его! — скомандовал Томас, и один из солдат, положив оружие, потащил полубесчувственное тело к люку за передней палубой, где под лестницей в небольшом трюме галеры хранился запас провизии и воды. Здесь раненому предстояло лежать до осмотра раны, то есть когда о нем вспомнят после окончания схватки. Ну а если победа будет за корсарами, то здесь он и встретит свой конец — или на дне морском, или при разграблении корабля.

К той поре, как солдат вновь занял место на палубе, дистанция между судами сократилась наполовину, но орудия все еще безмолвствовали, хотя круглые мушкетные пули уже вовсю жужжали поверх или дубасили в борта «Быстрой лани». Видно было, как ближний канонир начал непроизвольно подносить фитиль к затравочному отверстию.

— Ждать команды! — одернул его Томас.

Пушкарь нерешительно оглянулся, и в этот момент нос галиота полыхнул бледно-дымными вспышками — сначала один порт, а следом другой. Воздух вокруг взорвался треском металла о дерево, звоном металла о металл. Смело́ нескольких арбалетчиков, а с ними почти всю обслугу левой кулеврины. Томасу что-то прилетело и отскочило от кирасы, ударив так, что он едва удержался на ногах. После секундной тишины палубу огласили крики и стоны раненых. Рыцарь мельком оглядел себя: ничего, цел и невредим. Обернувшись, он увидел, что у Стокли рука прижата к щеке, а из-под латной перчатки на надраенную сталь воротника струится кровь.

— Я ранен, — потрясенно выговорил он. — Ранен.

Томас отвел его руку; щека под перчаткой была выщерблена.

— Рана несерьезная. Жить будешь.

На палубе полегло человек с дюжину, не меньше. Тут поднял свой фитиль канонир второй кулеврины, и палуба в грохочущем сполохе содрогнулась так, что всех подбросило, в том числе и лежачих. Весь перед галеры заволокло дымом. Заметив в руке сраженного канонира фитиль, Томас сбегал за ним и, присев возле орудия, дождался, когда сквозь дым проступило корсарское судно, совсем уже вблизи. Времени было ровно столько, чтобы поднести тлеющий фитиль к затравочному отверстию. Палуба вновь колыхнулась, выпуская смертоносный заряд железа в самое лицо врагу.

— Весла на борт! — донесся с кормы властный крик ла Валетта. — Лево руля, до упора!

Гребцы моментально навалились на весла и, когда те поднялись из воды, стали втаскивать их внутрь; в это время руль, встав наискось, отвел нос галеры от прямого столкновения с галиотом, и удар бортами вышел вскользь, плашмя, со стонущим скрежетом. Весла с обеих сторон оказались втянуты еще не все, и те из них, что попали под удар, сломились длинной продольной щепой.

А с юта, [14]еще не дождавшись полной остановки «Быстрой лани», уже летел с воздетым мечом капитан Жан Паризо де ла Валетт, спеша возглавить отряд воинства, впереди которого его ждали Томас и остальные рыцари. Оглядев стальным взглядом свою готовую к броску Христову братию, он указал клинком на вражеский фальшборт. [15]

— Сыны мои, братья! За Господа нашего и Святого Иоанна!

Глава 3

Вскочив на леерную балку, ла Валетт ловко перемахнул через узкий промежуток меж двумя бортами и спрыгнул на неприятельскую палубу. Кое-кто из команды уже перебрасывал с борта на борт абордажные крючья, сводя оба судна вместе.

Томас, сжимая в одной руке копье, во весь голос подхватил клич капитана и вслед за ним перемахнул с палубы на палубу. Рыцарь-ветеран уже выскочил на середину корсарской палубы; его длинный меч сверкал зловещей дугой, отгоняя врага и одновременно высвобождая место для тех, кто идет следом. С обеих сторон раздалась беспорядочная трескотня аркебуз, которые стрелки после выстрела тут же откидывали в сторону, выхватывая для дальнейшего боя ятаганы. Спрыгнув на палубу, Томас быстро огляделся и кинулся на угрозу, что была ближе всех: рослый, угольно-черный сарацин в чалме, заросший до глаз бородой. Одна его рука размахивала тяжелым ятаганом, другая держала небольшой круглый щит из меди. Сарацин проворно набросился на Томаса, взмахом клинка сходу отбив стальное острие его копья. Рыцарь, давая острию упасть, тем не менее улучил момент, чтобы из-под клинка ткнуть им в неприятельскую грудь, скрытую под долгополым одеянием.

Корсар вовремя подставил щит и оттеснил им острие, успевшее лишь надорвать складку одежды. Тогда Томас, отдернув копье, ткнул им снова, ложным выпадом удержав врага на месте. Краем глаза он видел, как меч ла Валетта обрушился на чей-то череп, взметнув фонтан крови. На другой стороне вдоль фальшборта бросок возглавлял Стокли. Томас с черным корсаром оказались как бы на пятачке, словно их поединок был сценическим действом.

Внезапно пират с воплем бросился вперед, резким взмахом ятагана сшибая копье острием вниз. Одновременно с этим он щитом огрел Томаса по кирасе, но тот устоял, поскольку удар смягчился плотным гамбизоном; [16]воин же в ответ, сжав правую руку в кулак, заехал боевой рукавицей сарацину по носу. Под ее пластинками негромко хрустнули носовые хрящи. Корсар со звериным рыком боли и ярости снова выбросил вперед щит, отбросив им Томаса назад, и неистово замахнулся ятаганом, думая сразить нечестивца.

Томас предугадал этот выпад — кривая дуга стали, призрачным сполохом мелькнувшая на рассветном солнце, — и метнулся вбок. Ятаган, шелестнув совсем рядом, глухо тукнулся в палубу. Прежде чем корсар успел выпрямиться, рыцарь коварным образом ткнул его. Острие угодило сарацину в плечо и сбило с ног. Он тяжело опрокинулся на спину, и тут Томас ударил его снова, в грудь, под самую ключицу. Прорвав одежду, острие, как по маслу, вошло корсару глубоко в тело. Черное, как головня, лицо исказилось, взгляд выпученных глаз окаменел. Руки безвольно замерли на ране, из которой по складкам белой ткани вольно заструилась кровь.

Уперев ногу пирату в грудь, Томас выдернул острие, чутко озираясь в готовности нанести очередной удар. Видно было, как ла Валетт с отрядом людей пробивается к корме, где сейчас стоял предводитель корсаров со своими подручными, полными решимости отдать свою жизнь задорого. В другой стороне Стокли в компании с кем-то завладел передней палубой и сейчас расправлялся там с орудийной обслугой. В прочих местах палуба представляла собой хаотичное поле боя. Прочность доспехов рыцарей и наемников давала им неоспоримое преимущество. Магометанам фанатичная вера в своего пророка придавала свирепой храбрости, но это, пожалуй, и все. От стальных кирас и лат их ятаганы отскакивали без урона; исключение составлял разве что удачный удар в сочленение доспеха или по лицу. Иными словами, христиан пала всего лишь горстка, остальные же с беспощадной неуклонностью прорубались сквозь басурман, грозя рано или поздно посечь их всех.

Однако кое-кто из врагов все еще являл собой серьезную опасность.

Томас присмотрел себе одного рослого, поджарого, хорошо вооруженного воина с крупным щитом и ятаганом с золотой насечкой, стоящего, судя по всему, на страже у люка, что ведет в трюм галиота. В ногах у воина лежало простертое тело; белый крест на красном балахоне указывал на рыцарское сословие. Воин-корсар с глумливой улыбкой поднял свой кривой клинок так, чтобы Томас видел его обагренное лезвие. Колкость пришлось проигнорировать. Был этот корсар светлокож — вероятно, из тех, кого османы в свое время ребенком забрали из семьи на Балканах, вывезли к себе и взрастили в магометанстве, вроде печально известных янычар, составляющих костяк султанского войска. Черный лакированный шлем его украшал плюмаж из черного конского волоса; лоснисто-черными были и защитные пластины на кафтане с подбоем. Белесый шрам на щеке свидетельствовал об опытности этого воина — как, впрочем, и о том, что кому-то из врагов все же удалось до него дотянуться. Выставив острие копья, Томас подобрался и сделал ложный выпад в сторону его лица. Тот даже не моргнул, а лишь насмешливо качнул головой.

— Ну ладно, — процедил Томас. — А как тебе это?

Он пружинисто скакнул, всем своим весом налегая на копье. Но противник с изящным проворством отступил в сторону и ярко блеснувшим концом клинка ударил Томаса по голове сбоку — тот едва успел пригнуться, а в голове от удара звонко тенькнуло и поплыло. Спасла округлость стального шлема, по которой скользнуло лезвие. Рыцарь отскочил, встряхнул головой и принялся махать копьем из стороны в сторону, чтобы отпугнуть воина. Но не тут-то было: ухмылка на губах у того переросла в оскал, и он шагнул вперед, рубя воздух такими быстрыми движениями, что не уследить глазами. Не убоялся и Томас, резко перехватив свое копье как угломер, которым мальчишкой пользовался у себя в Англии. Силы и ловкости в его теле было не меньше, чем в любом, кого с детства готовили в рыцари; на это он сейчас, в мгновение броска, и уповал.

Этот грубый и до безрассудства смелый прием привел корсара в замешательство, и ему не хватило проворства, чтобы как-то разминуться с вытянутым поперек во всю длину копьем. Это дорого ему обошлось: под отчаянным броском Томаса он сделал шаг назад и, запнувшись, не сумел удержаться и упал, прибившись к фальшборту. Падение было таким, что из него вышибло дыхание и он рыгнул, заставив Томаса поморщиться. Теперь корсар был вынужден выпустить щит с клинком и вместо фехтования схватиться за древко копья снизу в попытке его оттеснить. Томас же давил из более удобного положения сверху; налегал всеми своими мышцами и сухожилиями, все сильнее придавливая оскаленного корсара к палубе. С груди врага древко медленно сместилось выше — к подбородку, а затем и к горлу. У корсара от напряжения приоткрылась челюсть; он отчаянно извивался, пытаясь сбросить с себя своего цепкого душителя.

— Прокли… наю тебя, христианин, — сипел он на каком-то грубом французском диалекте. — Будь ты… проклят. Сойдешь ты… во ад!

Лицо Томаса находилось сейчас в двух вершках от лица корсара. Он видел каждую его черточку: капельки пота на лбу, мучительное желание жить. Поверженный дышал теперь сипло, с надрывом; глаза вылезли из орбит. Вот в горле у него что-то тихо хрустнуло. Он весь пошел судорогами, глаза туманно закатились; в беззвучном напряжении что-то ворожили пересохшие губы. Чувствовалось, что силы его покидают, но Томас все равно не ослаблял хватки. Наконец голова у корсара опала набок, руки соскользнули с древка, а слепой, угаснувший взгляд уставился в розоватое небо, словно дразня его высунутым из посиневших губ языком.

Томас скатился с трупа, выставив копье на случай, если накинется кто-то еще, но вокруг по соседству валялись лишь бездыханные да вяло шевелились раненые. Схватка за корабль близилась к концу. Стокли со товарищи доканчивали свое дело на передней палубе, в то время как ла Валетт с отрядом солдат уже захватывал корму галиота. Капитан корсаров с горсткой людей были фактически прижаты к заднему борту, где яростно рубились с наседающими христианами в доспехах. На глазах у Томаса ла Валетт вскинул меч и рубанул им по наклонной. Сложения этот закаленный в боях ветеран был могучего, так что попытка пиратского капитана парировать удар ни к чему не привела. Не смягчил его и тюрбан: острейшая сталь рассекла череп до самых скул.

Увидев, что их предводитель сражен, остальные корсары побросали оружие и пали на колени в знак покорности. Их достаточно быстро посекли и покололи мечи и копья разошедшихся христиан, и в схватке, таким образом, была поставлена точка. Ла Валетт, выдернув из убитого меч, отер его острие о халат корсара и сунул в ножны, после чего обернулся и деловито оглядел общую картину резни на галиоте. Завидев Томаса, он окликнул:

— Сэр Томас! Ко мне.

Тот, переступая и обходя простертые на палубе и наваленные грудами тела, заторопился к корме. У подножия ведущих туда ступенек он остановился и снизу вверх посмотрел на своего капитана. На гребешке его испанского шлема-мориона [17]красовалась глубокая вмятина, а так ла Валетт был цел и невредим, и взор его был полон всегдашнего сосредоточенного спокойствия.

— Остаешься здесь за старшего, — сказал он Томасу.

— За старшего? Слушаю, сир.

— Я же возвращаюсь на «Лань» и иду вдогонку за галеоном.

Он указал на отдаленные паруса большого торгового судна, которые мало-помалу начинали наполняться рассветным бризом, а потому галеон был уже близок к выходу из бухты. Если судну удастся удалиться в открытое море, где выше волна и крепче ветер, то оно и впрямь сможет оторваться от галеры.

— С тобой я оставляю сэра Оливера и два десятка человек, — продолжал ла Валетт. — Пройдитесь с ними и освободите всех христиан, что окажутся среди гребцов. Но смотрите, отнеситесь к этому тщательно: не хватало еще, чтобы свободу наряду с ними получил еще и кто-нибудь из нехристей, прикинувшись единоверцем.

— Отнесемся к этому строго, сир.

— Хорошо. На их место пристегнуть пленных, пускай гребут. Затем дать судну необходимый ремонт, очистить галиот от трупов и держать курс на Мальту.

— На Мальту?

Томас нахмурился. Сезон морской охоты еще в самом разгаре, так что возвращаться в цитадель Ордена вроде как рановато. Но капитан принял решение, и оспаривать его никто не вправе. А потому Томас, приосанившись, коротко кивнул:

— Как прикажете, сир.

— Быть по сему. — Ла Валетт окинул подчиненного суровым взглядом, а затем заговорил голосом глуховато-степенным, предназначенным сугубо для молодого рыцаря: — Томас, мы потопили один галиот, вон тот, и захватили этот. А теперь я рассчитываю нагнать еще и галеон. Свою добычу мы должны переправить для хранения на Мальту, а заодно, прежде чем продолжить поход, пополнить также запас воды и провианта у себя на «Быстрой лани». К полудню в нашем распоряжении окажется целых три судна, а людей, чтобы управлять ими, всего ничего. Мы не можем идти на риск дальнейших боевых действий, пока не отдадим свою добычу на хранение Ордену. Ты это понимаешь?

— Понимаю, сир, — сдержанно ответил Томас.

— Нас осталось не так чтобы много, и это еще мягко сказано. Кое-кто в Европе полагает, что наш Орден в борьбе с османским владычеством шествует чуть ли не впереди Святой церкви. Но на самом-то деле все наоборот. Мы не впереди идущие, а замыкающие. Не забывай об этом никогда. Каждый человек, которого мы теряем, приближает на шаг победу врага. — Ла Валетт посмотрел на Томаса глубоким взглядом. — Придет время, и ты, если доживешь, сам получишь в распоряжение галеру и будешь отвечать за жизни людей, вверенных под твое начало. А такая ноша, надо сказать, не каждому по плечу.

— Я сознаю это, сир, — тихо кивнул Томас.

— Вот и посмотрим насколько. — Ла Валетт, отступив на шаг, оглянулся на стоящих на палубе. — Сержант Мендоса! — позвал он.

— Слушаю, сир? — подоспела приземистая коренастая фигура.

— Остаешься со своими людьми здесь, под началом сэра Томаса. Все остальные обратно на «Лань», сию же минуту.

Отряд проследовал за капитаном вдоль палубы туда, где борта обоих судов скрепляли абордажные крючья, и через фальшборт перебрался к себе на галеру. Как только с палубы корсарского галиота сошел последний солдат, Томас отдал приказ, выцепив крюкам когти, аккуратно перебросить их обратно на палубу «Лани». Меж двумя судами образовался зазор, а когда ла Валетт скомандовал «весла на воду», галера оттабанилась настолько, что смогла повернуться носом в направлении уходящего галеона. Вот весла, окунувшись в воду, ровным, постепенно нарастающим ритмом послали стройную «Лань» вдогонку за добычей. Томас некоторое время смотрел галере вслед, затем пошел распоряжаться своей временной командой.

Глава 4

Перво-наперво предстояло разобраться с теми, кто сидел в цепях под палубой. Томас повернулся к сержанту:

— Ты и еще двое, пойдемте со мной. Остальным избавиться от трупов. Позаботьтесь, чтобы наши были отнесены в сторону для достойного погребения.

Вдвоем с Мендосой они подошли к решетке над входом в главный трюм. Снизу из-под нее доносилось невнятное бормотание вкупе с испуганными причитаниями, которые с их приближением разом смолкли. Решетка была на засове, и Томас, опустившийся на колени, чтобы его отодвинуть, мимоходом отметил предусмотрительность корсаров, которые, пристегнув гребцов к скамьям, затем на всякий случай еще и заперли их в трюме.

— Помоги-ка мне с решеткой.

Вдвоем с Мендосой они приподняли ее и отложили рядом. Томас заглянул через край и невольно поморщился от гнусной вони, тепло пахну́вшей снизу. Во чреве трюма угадывалось движение, слышалось позвякивание цепей от шевеления рук и ног. Затем в бледном потоке струящегося сверху света стали видны лица — изможденные, с сальными колтунами волос и всклокоченными бородами; по большей части белые, хотя попадались и посмуглее, что, впрочем, сложно было разобрать из-за общей чумазости. Вниз вела лестница, которая упиралась в узкий настил-куршею [18]меж двух рядов скамей вдоль каждого борта. Спустившись по ней, ближе к корме Томас различил фигуру с плеткой, а рядом — прикованного возле барабана отбивателя такта. Воин со своими сопровождающими, наклонившись, двинулся туда под поблескивающими с обеих сторон пристальными взорами.

— Слава Всевышнему, это христиане! — прохрипел чей-то голос. — Братья, братья во Христе! Освободите нас!

Теперь к ним во множестве тянулись и другие голоса; люди, звеня кандалами, умоляюще простирали руки. Некоторые, не в силах совладать с чувствами, припадали к веслам и бурно сотрясались от рыданий.

По приближении Томаса надсмотрщик выронил плеть и в боязливом поклоне притиснул к груди руки, лепеча на скверном французском:

— Господин, господин… прошу вас, умоляю…

— Где запорник? — потребовал у него Томас.

— Тут, тут, — надсмотрщик торопливо ткнул пальцем на кольцо, вделанное в днище невдалеке от прикованного барабанщика.

Томас, оттерев невольника, пробрался к нему, превозмогая тошноту от несусветной вони, что поднималась от днища. Как человек вообще способен творить и выносить такое? Палец запорника обнаружился непосредственно возле кольца. Вынув кинжал, Томас взялся выковыривать его из гнезда, а управившись, продел цепь через кольцо и бросил ее у изножья ближайшей скамейки.

— Христиане среди вас есть? — вглядываясь в лица сидящих на ней гребцов, осведомился он.

— Я! — истово кивнул крайний из них. — Я, хозяин! Из Тулона я родом.

— Освободить его, — распорядился Томас.

— И я! — поспешил сказать его сосед.

— Лжешь! — словно хлыстом стегнул его первый. — Мориск [19]он. Взят корсарами под Валенсией.

— Сержант, француза расковать. Второй пускай остается.

Мориск, потомок правивших некогда Испанией мавров, хотел было возроптать, но, видя непреклонность на лице крестоносного рыцаря, в обидчивой покорности склонил над веслом голову. Со всех сторон доносились возбужденные голоса единоверцев, стремящихся обрести волю. Если все они и впрямь братья во Христе, то на веслах из них должна остаться от силы треть — кто же погребет до Мальты? Голоса взывали, взмывали до несносного крещендо; пришлось, набрав полную грудь нечистого воздуха, рявкнуть по всей длине галеры:

— Тихо!!

Привыкшие ко вбитому кнутом послушанию, все тотчас смолкли. Томас обратился к сержанту:

— Христиан освободить, но толькохристиан. Любого, кто скажется единоверцем, а потом выяснится, что слукавил, — предать смерти.

— Слушаю, — блеклым голосом отозвался солдат.

— Действуйте. — Выносить трюмный смрад Томас был уже попросту не в силах. — Если что, я на палубе.

— А с этим как быть? — Мендоса кивнул на надсмотрщика, который сейчас стоял ближе к корме, не осмеливаясь, в ожидании своей участи, глядеть кому-либо в глаза. При беглом взгляде от Томаса не укрылось, что плетку он успел подобрать.

— С этим? А вот пусть это решат те, кого вы освободите.

Томас уже быстро шагал, пригибаясь, к лестнице. Пожалуй, лишь узость прохода и нежелание уронить свое достоинство мешали ему сорваться на бег, прочь из этого аду подобного места. Взобравшись на палубу, он поспешил к наветренному борту и жадно, с упоением, всей грудью вдыхал освежающий бриз, чтобы последняя вонь трюма ушла прочь из легких. Вообще-то в общих чертах он знал, что происходит там, под галерной палубой, и даже несколько раз в той преисподней бывал, теперь уж и не упомнить зачем. Виденное там вызывало у него отвращение — но у Ордена на галерных веслах сидели преступники, пираты и еретики-иноверцы. И каким бы убогим ни было положение гребцов на христианских галерах, оно все же не шло в сравнение с их ужасающими условиями здесь, на корсарском галиоте. Безмолвная ярость разбирала Томаса при мысли об извергах-магометанах, жгучее желание стереть их с лица земли, с их пророком заодно.

От раздумий Томаса отвлек тяжелый всплеск. Он обернулся: невдалеке двое скидывали с борта убитых. С трупов предварительно снимали оружие, а также все, что так или иначе можно сбыть на одном из рынков Мальты. Еще двое стерегли сборище раненых пленников, в угрюмом молчании сидящих у задней мачты. При взгляде на них сердце у Томаса закаменело. Толкнувшись от фальшборта, он размашисто пошагал к ним, взмахом руки велев по пути нескольким солдатам идти следом. Перед пленниками он остановился, гневно их озирая. Пленных было десятка два; кое у кого на поясе или на перевязи все еще висели пустые ножны. Раны были наспех перемотаны чем попало — неглубокие, неопасные, во всяком случае такие, что не помешают грести внизу на скамьях.

— Главарей оставить здесь, — бесстрастным голосом распорядился Томас. — Остальных — вниз, на весла.

Солдаты рассортировали пленных. Большинство были отведены к люку, но некоторые остались сидеть у мачты. Томас, прежде чем заговорить, еще какое-то время их оглядывал.

— Прикончить, — произнес он наконец. — Всех. А трупы за борт.

Один из караульщиков, переглянувшись со своим напарником, неловко переступил с ноги на ногу.

— Сир, — откашлявшись, подал он голос, — но за знатных выкуп дают. Причем хороший.

Томас, чуя в руке гневливую дрожь, сжал ее в кулак:

— Я кому сказал: предать смерти! Выполнять!

За спиной послышались шаги, и между пленными и Томасом ступил Оливер Стокли.

— В чем дело, друг мой? Знатных убивать нельзя. Они наши пленники.

— Прежде всего они враги, — сглотнув, горько сказал Томас. — Османы. Иноверцы.

— Все одно, Божьи создания, — стоял на своем Стокли, — даже если спутались с ложной верой. Мы приняли их сдачу и не можем вот так взять и забить этих людей как скот. Это противоречит понятиям благородства.

— Благородства, говоришь? — Томас зловеще улыбнулся. — В войне против турок ему не место. Смерть — вот то, чего они заслуживают.

— Ты не можешь…

Томас нетерпеливым взмахом осек приятеля:

— По-моему, мы теряем время. Галиот должен быть уже в пути, а мы все возимся. Первым делом надо избавиться от этой… нечисти.

Он вынул меч и, прежде чем кто-то успел сказать хоть слово, пронзил им ближайшего из корсаров — безбородого юношу, совсем еще отрока, в одеянии тонкого шитья. Тот с резким вдохом оступился и упал на палубу, а на белом хлопке пошло разрастаться багровое пятно. Одной рукой юноша слабо скреб палубу, другой тщетно пытаясь зажать маковым цветом алеющую рану. Томас стоял над ним, ослепленный дурной жаждой убивать. Юного корсара он ударил еще раз, на этот раз по горлу, едва не отрубив при этом голову.

— А ну, выполнять приказ! — рявкнул он, оборачиваясь к подчиненным. — Всех на тот свет! Ты первый. — Он указал на одного из караульщиков. — Приступай.

Солдат с несколько растерянным видом ткнул пикой в грудь соседнего корсара. Остальные пираты зашлись разноязыкими взываниями о пощаде — на французском, испанском, иных незнакомых наречиях. С расправой над первыми двумя в дело вступили остальные солдаты. Томас отошел в сторону, где сейчас стоял и ошалело взирал на эту жутковатую сцену Стокли. Губы его кривились от ужаса и отвращения.

— Неправедно, — как завороженный приговаривал он, покачивая головой. — Неправое деяние. Так нельзя.

— В таком случае тебе, быть может, стоит пересмотреть свою принадлежность к Ордену. — Томас с пожатием плеч отвернулся от кровавого действа, которое уже подходило к концу. — Проследи, чтобы тела наших проводили честь по чести.

На носовую часть галиота Томас шел в странном бесчувствии. Не было, вопреки ожиданию, отрадной облегченности, спада напряжения, что скапливалось на протяжении схватки, а затем еще в трюме. А было лишь холодное оцепенение. Потеки крови на палубе, разбросанное вокруг оружие — все это смотрелось под стать сценической декорации, а припоминания эпизодов стычки — летучими образами без всякого заряда эмоций, раскаяния и даже, если откровенно, намека на победу. Единственно, что ощущалось, это что он, Томас, жив, а его товарищи одержали маленькую победу — незначительную, не более чем комариный укол османскому могуществу, довлеющему над этим морем, гнетущему приграничные с ним земли в непостижимо упорном, мрачном стремлении подмять их под свое господство, насадить владычество ислама. И длиться этому вовеки. Быть крови великой, и гибнуть людям — от клинка ли, от голода или от истощения в оковах за веслами галер, бороздящих это неспокойное море. Детей все так же будут угонять в рабство, женщин — в дома терпимости, или же обращать в магометанство, чтобы затем посылать войною на тех, кто им когда-то приходился родней. А рыцари-иоанниты и те, кто на их стороне, будут неминуемо с этим бороться. И так без конца — меч и ятаган, сцепленные в нескончаемом кровавом поединке, награда в котором измеряется лишь глубиной страдания, выпадающего на долю человека.

А вот и люк того укромного переднего трюма, где имела место стычка с воином в черном. Здесь Томас устало сел и, стянув с рук боевые рукавицы, поразминал пальцы и занялся застежками шлема. Наконец, не с первой попытки, он снял его и поставил рядом на палубу. Слипшиеся от пота волосы пристали к макушке, кожу приятно холодил утренний бриз. Крестоносец блаженно откинулся спиной на покатый фальшборт и так какое-то время сидел с закрытыми глазами, пока на лицо не пала чья-то тень. Стокли. Томас, приоткрыв глаза, смотрел на него сквозь лучистый перелив собственных ресниц.

— Твой приказ выполнен, — сообщил ему приятель. — И братья-христиане освобождены.

Он указал туда, где орава изможденных оборванцев обступила выставленные на задней палубе корзины с хле́бами и, получая от раздатчика-солдата куски, насыщалась с жадноватой хитрецой нищих: часть в рот, а часть припрятать под лохмотья и попытаться урвать еще. Стокли, глядя на них, уточнил:

— Хотя первым делом они кинулись утолять не голод, а месть: надсмотрщик был ими буквально растерзан. Собственно, и поделом.

— Вот видишь: каждому да будет по делам его.

Стокли перевел взгляд на люк.

— Ты там внутри еще не смотрел?

Томас молча качнул головой.

— Может, там хранится еще что-нибудь из съестного, как раз для этих горемык. А то и для нас.

— Погляди, если хочешь, — Томас нехотя махнул в сторону узкого комингса. [20]

Его приятель по лестнице спустился в небольшое носовое хранилище. Вскоре оттуда донеслось приглушенное и донельзя удивленное ругательство.

— Друг мой!

— Что?

— Давай сюда!

Сказано было так требовательно, что Томас, крякнув, поднялся и осмотрительно сошел в темное узилище под палубой.

— Ну, чего?

Он повернулся и поглядел туда, где над грудой какого-то тряпья склонялся Стокли. Стоять здесь в полный рост было невозможно, и Томас подобрался, скорчившись в три погибели. В пыльных спицах лучей, просеянных сквозь решетку, тряпичная груда пошевелилась, и показалась… женщина. Ее прикрывало какое-то рубище, которое в момент шевеления сползло, выказав на изящных плечах и спине женщины свежие рубцы от плети. Одна рука цепью была прихвачена к кольцу в стенке трюма. Сузив глаза, женщина настороженно оглядывала двоих мужчин. Изящная бледность ее кожи подчеркивалась длинными черными волосами. На щеке виднелась ссадина. Смочив языком пересохшие губы, женщина сиплым шепотом выговорила:

— Кто вы?

— Мы христиане, — поспешно ответил Оливер. — Взяли галиот на абордаж.

— Христиане, — повторила она. В ее глазах по-прежнему сквозило беспокойство.

С минуту женщина и двое рыцарей с безмолвной пристальностью глядели друг на друга. Ни следы порки, ни ссадина, ни общая запущенность не скрывали красоты этой женщины. В холодной очерствелости сердца Томаса что-то шевельнулось. Он завозился в попытке дотянуться до кольца и при этом вынул кинжал. Вид блеснувшего лезвия испугал женщину: она отпрянула, но Томас ее успокоил:

— Я вас сейчас вызволю.

Она молча кивнула, и тогда молодой рыцарь с усердием взялся кинжалом выкорчевывать запорный болт. Приостановившись за своим занятием, он поглядел на нее:

— Как ваше имя?

Та в ответ, еще раз облизнув губы, с сипотцой ответила:

— Мария ди Веничи.

Томас кивнул, и при взгляде на нее вновь безотчетно дрогнуло сердце.

— Мария, — повторил он медленно, словно смакуя имя по слогам. — Ма-ри-я.

Глава 5

Мальта, два месяца спустя

В серебристом оперении облачка над Мальтой сиял спелый полумесяц. Переливчатыми чешуйками поблескивал на водах бухты длинный перст его отражения, указуя на черный склон Шиберраса; недвижным и все еще душноватым был воздух. Однако Томасу сейчас было не до романтичного созерцания. В другую какую ночь он бы, может, и преисполнился чувственной эстетики летней средиземноморской ночи и даже невольно замер, благоговейно вбирая в себя присущие ей запахи и краски.

Но только не сейчас.

В данную минуту он, изнемогая от волнения, стоял под темной сенью стен форта Сент-Анджело — сердца и дома Ордена, возведенного на скалистой оконечности полуострова Биргу. Форт охранял вход в бухту и нависал над сонным городком, черепичные крыши которого лоснились под луной. Вдоль основания стены вилась узкая дорожка, ведущая к самому причалу, где сейчас в ожидании и затаился Томас. Колокол собора пробил половину первого ночи; Мария уже давно должна была подойти. Чуть выдвинувшись из-за камней у отрога стены, Томас в очередной раз напряженно оглядел дорожку: нет, никого. Кольнул страх от мысли, что Мария, вероятно, передумала и решила не подвергать себя риску еще одной встречи наедине.

Их уже предупредили не продолжать лирических отношений. На утренних упражнениях с оружием к Томасу подошел ла Валетт и отвел в сторонку для укромного изъяснения. Мария ди Веничи, напомнил он, ожидает брата, который со дня на день должен забрать ее с острова, а также выдать Ордену награду за ее спасение. Томас затаил невольную насмешку. Куда проще и точнее будет сказать «выкуп». Но столь некуртуазные понятия определенно не фигурируют в обмене посланиями между Орденом и семейством Веничи.

— Ваша взаимная приязнь не проходит незамеченной, — деликатно намекнул ла Валетт. — Должен поставить тебе это на вид, Томас. Мария помолвлена, а потому будущности у образовавшейся между вами э-э… дружбы нет.

— Кто же это вам сказал, сир? — спросил Томас.

Взгляд ла Валетта машинально скользнул на молодое рыцарство, что упражнялось сейчас на деревянных, похожих на идолища болванах, установленных во внутреннем дворе форта Сент-Анджело. Среди рыцарей был и Оливер Стокли, который, приостановившись, исподтишка наблюдал за разговором. Перехватив взгляд Томаса, он тут же возобновил выпады на болвана в виде турка с намалеванной зверской рожей и угольными глазами.

Вот тебе и друг. А впрочем, неудивительно. Приятельство их после прибытия на Мальту как-то охладело, особенно после того, как вскоре выяснилось, что освобожденная ими женщина отдает предпочтение обществу Томаса. К Оливеру она относилась приветливо, с оттенком благодарности, но именно в присутствии Томаса ее охватывало радостное оживление, и именно его она просила сопровождать ее в прогулках по Биргу, а затем и по более удаленным живописным окрестностям.

«Как раз там все и произошло», — с учащенно бьющимся сердцем припомнил Томас. В солнечно-пестрой тени одного из немногочисленных деревьев острова, на вершине Святой Маргариты, откуда открывался вид на весь Биргу с его окрестностями. Оступившись на склоне, Мария налетела на молодого человека, лбом задев его щеку, а он подхватил ее, чтобы та не сорвалась вниз. Подняв голову, девушка улыбнулась и невзначай его чмокнула. При этом Томас оторопел от неожиданности, а Мария, притянув его к себе, прильнула к его губам поцелуем уже совсем другим — нежным и страстным. А затем на одном из каменистых склонов они нашли себе укромный уголок, где Томас расстелил свою накидку, и там они пробыли до самого предвечерья, возвратившись на Биргу румяными от страсти и сладостно-тревожного трепета. Что и говорить, связь эта была небезопасной, и они оба это знали. Тем не менее ни Томас, ни Мария не могли, да и не желали сдерживать в себе ту нежную, томительную пылкость, что бередила ум и тело.

Это случилось примерно за неделю до предостережения ла Валетта. Все те дни служебная рутина казалась Томасу поистине вечностью, проведенной в чистилище. А под вечер, кое-как сдав караул, он бегом бежал в условленное место встречи — небольшой садик вблизи городских ворот. Садик некогда принадлежал венецианскому купцу, который завещал его островитянам, и теперь погожими днями, коих на Мальте множество, он радовал своих посетителей лиственной игрой светотени и сладковато-пряным ароматом цветов и трав. Где ж еще, как не здесь, в уютной зеленой глуши, было встречаться влюбленным. Здесь они и сидели, уединившись в тенистой беседке, когда на одной из испещренных солнцем тропинок появился Стокли; подошел и молча встал, щурясь на свету. Томас с Марией смущенно отстранились друг от друга. Все еще свежий шрам на щеке кривил Оливеру рот в подобии легкой усмешки (теперь ему, видно, до могилы вот так усмехаться).

— Оливер? — чуть натянуто улыбнулась Мария. — Как ты внезапно.

— Я вижу, — с холодком откликнулся тот. — Так вот куда ты бегаешь, Томас.

Тот поднялся со скамейки, где сидел рядом с Марией.

— Экий ты мастер вникать в секреты, приятель. Попрошу тебя, чтобы все это осталось между нами.

— Просьба твоя равносильна клятвопреступлению, — ворчливо попенял ему Стокли. — Что ты творишь, Томас? Ты же давал обет целомудрия, вместе со всеми рыцарями.

— Тоже мне обет, — фыркнул Томас. — Нарушить его считается большей честью, чем соблюдать. Ты сам это знаешь. И д’Омедес, наш великий магистр, запросто закрывает на это глаза: так проще.

— Все равно, клятва есть клятва. И мой долг обо всем донести.

Они воззрились друг на друга, и Томас не без удивления распознал в глазах своего приятеля холодный гнев, если не сказать ненависть.

— Ни слова об этом, Оливер. Если ты ни во что не ставишь нашу дружбу, то прояви благородство хотя бы по отношению к Марии.

— Благородство? — сказал как сплюнул Стокли. — Не тебе меня ему учить!

Томас стиснул зубы; руки непроизвольно сжались в кулаки. Но тут вмешалась Мария, тихо дотронувшись до рукава его камзола. Встав впереди Томаса, она с чуть натянутой улыбкой обратилась к Стокли:

— Зачем так, Оливер? Не нужно. Особенно по отношению к друзьям.

— Друзей я здесь не вижу, — жестко, с оттенком злобы выговорил Стокли.

— А вот я тебя считаю другом, — с нежной укоризной сказала Мария. — Другом и спасителем, как и Томаса. Я бесконечно благодарна вам обоим за то, что вы спасли меня от турок.

— И так-то она проявляется, эта благодарность?

— Не сердись на меня. — Она примирительно протянула руку, но Стокли отступил на шаг, вызвав в голосе Марии нотку недовольства. — Оливер, называя тебя другом — дорогиммоим другом, — я говорю от всего сердца.

— Тогда отчего ж ты столь неблаговидным образом предаешь нашу дружбу? Не только ты — вы оба.

— И каким таким образом я тебя предала? — спросила она с упреком. — Я что, в чем-то тебя обманывала? Говорила лживые слова?

Ответа не последовало, и Мария сокрушенно покачала головой.

— Я в самом деле относилась к тебе как к другу и благодетелю, и в этом отношении вы с Томасом равны передо мной. Ну а то, что он для меня несколько больше, чем друг, нисколько не умаляет моего к тебе отношения. Пойми это, дорогой мой Оливер.

— Не называй меня так! Если только ты не вкладываешь в эти слова тот смысл, какой хочу в них видеть я.

— Я отношусь к тебе с искренней симпатией. Пожалуйста, не оскверняй мои чувства.

Стокли, прорычав что-то невнятное, бросил напоследок горький взгляд на бывшего приятеля и, развернувшись, пошагал из сада прочь. Глядя ему в спину, Томас издал подавленный вздох.

— Быть беде. Помяни мое слово.

Мария в ответ покачала головой:

— Оливер хороший человек и добрый товарищ. Ну а это… Он опомнится.

— Остается лишь уповать на твою правоту, любовь моя, — после секундной паузы произнес Томас.

При этих словах сердце у него вспорхнуло, и он с волнением посмотрел на Марию. Та же с улыбкой светлой радости прошептала:

— Ну вот, теперь я знаю…

— …Томас, ты меня слышал? — кольнул слух раздраженный голос ла Валетта.

Ум у рыцаря метнулся молнией, но предыдущую фразу капитана он все же безнадежно прослушал; приоткрыл рот, но ничего не сказал. Ла Валетт с раздраженным выдохом провел пятерней по своей густой темной шевелюре.

— Держись от этой женщины подальше, — подавшись навстречу, промолвил он негромко. — Иначе вас обоих ждут большие неприятности. Оченьбольшие. Ты это понимаешь?

— Да, сир.

— Я мог бы потребовать с тебя слово, но мне не хочется ставить тебя в положение, в котором ты ради своих животных позывов рискуешь поплатиться душой. — За такой отзыв о своих чувствах Томас ощутил секундную вспышку гнева. — А потому, — продолжил ла Валетт, — я просто приказываю тебе не приближаться к Марии ди Веничи до тех самых пор, пока брат не увезет ее с острова. Держись в стороне и от нее, и от дома, где она пребывает. Это понятно?

— Понятно.

— Ну вот и славно. — Ла Валетт, щерясь в улыбке, потянулся и расправил плечи, как после длительной физической работы. — Я доведу это до ее сведения, и поставим на этом точку.

«…Где же она? Почему все нейдет?» — мучился неизвестностью Томас. Ведь она получила его записку и ответила, что придет, даже несмотря на предостережение ла Валетта. Что могло ее задержать? Переменчивость сердца или же что-нибудь еще? «Господи, уж лучше б что-нибудь еще», — взмолился мысленно Томас и устыдился, что испрашивает Божьего соизволения на то, что другие сочли бы по меньшей мере кощунством.

Он решил все же повременить, пока колокол не пробьет час. Если Мария не подойдет и к этой поре, значит, ее не будет уже вовсе, и тогда прощай, первая любовь, любовь всей жизни. Ночь все длилась; вот уж и минорный удар колокола поплыл, один-одинешенек; оставалось лишь вздохнуть и отправиться в обратный путь по тропе. Что Томас и сделал. А сделав, увидел, как из бархатного сумрака спешащей походкой вынырнула она. Влюбленные без слов припали друг к другу, и вместе с поцелуем схлынули все страхи и опасения.

— Что тебя так долго удерживало? — спросил наконец Томас.

— Прости, любимый. Жена купца, старая мегера, у которой я нахожусь на постое, смотрит за мной, как орлица.

— Видно, не без оснований, — подтрунил Томас.

— Посмейся еще мне! — шутливо пихнула его в грудь Мария. — Пришлось ждать, пока в доме все полностью не затихнет, и только тогда я осмелилась выбраться наружу. Спешила как могла. Так что времени у нас совсем мало. Я должна быть у себя раньше, чем в доме зашевелятся слуги. То есть еще до рассвета.

Мария снова с поцелуем приникла к нему, и тогда Томас почувствовал, как она напряжена.

— Что случилось? — спросил он, отстранясь.

Под призрачным лунным светом кожа Марии казалась молочно-бледной, а еще чувствовалось, что ее бьет мелкая дрожь.

— Томас, что же с нами будет? Ведь мы грешим, по-иному это и назвать нельзя. Мне предстоит стать женой другого, но вместе с тем сердце мое и тело я отдаю тебе. Но ведь это до добра не доведет. Со дня на день прибудет мой брат. И после этого мы с тобой уже никогда не увидимся.

— Значит, тем более, — попробовал отшутиться Томас, — надо использовать оставшееся время с наилучшей пользой.

— Мы уж и так напользовались им сверх всякого благоразумия, — нервно заметила Мария.

— К черту благоразумие. Если и идти на поводу, то только у желаний своего сердца.

— Дурачок ты, — накренив голову, тихо сказала она. — Милый, милый дурашка. Вдумайся: кто мы, как не шестеренки в непостижимо огромном, сложном механизме? И крутимся по его запредельной, насылаемой откуда-то свыше прихоти. Нам и слова никакого не отводится.

— А вот и отводится, — с каким-то детским упрямством возразил Томас. — Захотим — уедем с Мальты. Вот возьмем и сбежим.

— Интересно куда?

— Да хоть ко мне в Англию.

— В Англию, с Мальты? Как? Или ты думаешь похитить корабль с такой же легкостью, как похитил мое сердце?

— Насколько мне помнится, не похищено оно было, а взято на абордаж. И притом добровольно. — Томас потер подбородок, взвешивая положение. — Можно проникнуть на борт какого-нибудь купеческого корабля, доплыть на нем до Франции, а там уже своим ходом.

Слова его звучали так наивно, что впору рассмеяться самому. Марии, понятно, тут же хватятся, а когда окажется, что вместе с ней исчез и он, последствия представить проще простого. Девушка состоит под охраной Ордена. И такой вопиющей нерадивости, разумеется, никто не допустит. В погоню за любым вышедшим с острова кораблем будет отряжена быстроходная галера, и на беглецов, схваченных и доставленных обратно в тот же день, падет гнев Великого магистра. Все это так, но примириться с мыслью о расставании с Марией было ох как непросто.

— Все равно, — с хмурым упорством произнес Томас, — я тебя не брошу.

— Да куда ты денешься, — раздался неожиданно голос из темноты. — Бросишь, причем раньше, чем ты думаешь.

Они разом обернулись на звук. На расстоянии нескольких шагов в мертвенном лунном свете виднелся силуэт, держащий руку на рукояти меча. А за ним стояли еще несколько.

— Оливер… — оторопелым шепотом проговорила Мария.

— Что тебе здесь надо? — как мог невозмутимо обратился Томас к своему бывшему другу.

— Не прикидывайся еще большим глупцом, чем ты есть, — отозвался Стокли. — Ты отлично знаешь, зачем я здесь. — И обернувшись, скомандовал: — Арестовать обоих. Госпожу проводить обратно к месту ее пребывания.

В их сторону направились двое. Томас, загородив собой Марию, выставил вперед кулаки.

— Томас, не надо, — упавшим голосом сказала она. — Поздно. Слишком поздно.

— Она права, — усмехнулся Стокли то ли губами, то ли своим шрамом. — Действительно поздно. И между вами все кончено. А теперь позволь даме пройти к своим провожатым. Прояви, так сказать, благородство.

Томас не двигался, и тогда Мария сама обошла его, легонько стиснув ему при этом предплечье. Напоследок. Вместо прощания. Томас в гневном отчаянии смотрел, как три фигуры — женская посередине, две мужские по бокам — уходят по тропе в сторону Биргу.

Затем по кивку Стокли двое скрутили руки Томасу за спиной.

— Ну что, Томас, дорогой мой, — пропел бывший друг, глумливо его озирая. — Что же нас теперь ждет?

Глава 6

Жан д’Омедес выслушал сообщение Оливера Стокли с мрачным выражением лица. Великий магистр иоаннитов, человек уже немолодой, был поднят с постели в третьем часу ночи, а потому вначале даже накричал на наглеца и лишь постепенно вник сонным еще рассудком в суть происшествия, из-за которого караульщик дерзнул настоять на побудке магистра. Тогда д’Омедес, поспешно одевшись, вызвал к себе в зал совещаний, расположенный в самом сердце Ордена — форте Сент-Анжело, — старшего командующего галерами Ромегаса, а также Жана де ла Валетта.

Язычки свеч на сквозняке отбрасывали на торопливо созванное собрание трепетные, медно-золотистые отсветы. Томас стоял меж двумя вооруженными стражами перед длинным столом, за которым восседали три начальственные персоны. Сбоку от стола стоял Стокли, который произвел доклад. Когда он закончил, в помещении нависла напряженная тишина, нарушил которую сам Великий магистр. Откашлявшись, он воззрился на Томаса.

— Доходит ли до тебя, какой вред ты своими действиями нанес Ордену? Семейство Веничи, услышав о том, что произошло, не простят нам этого никогда. Как и герцог Сардинии, с сыном которого была помолвлена эта женщина. Нам ли в нашем положении, и без того непрочном, наживать себе новых врагов?

— Если нам, сир, закроют входы в порты Неаполя и Сардинии, где мы пополняем запасы галер, — угрюмо пробурчал Ромегас, — то это резко ударит по нашей возможности наносить удары по пиратам и османам.

— Так что же нам в таком случае делать? — досадливо спросил д’Омедес.

— Выбор, боюсь, один, — ответил Ромегас. — Мы должны наказать сэра Томаса, причем самым примерным образом. Думаю, на иное семейство Веничи не пойдет.

— Погодите, — повернулся к ним вполоборота ла Валетт. — Нет никакой нужды в суетной поспешности. Еще не поздно вообще скрыть все это дело от посторонних глаз и ушей.

— В самом деле, поздно или нет? — как будто в тяжком раздумье произнес Великий магистр и проницательно поглядел на Томаса: — Сэр Томас, не нарушена ли честь дамы?

Молодой рыцарь, вспыхнув, потупил дерзкий взор в каменный пол.

— Понятно, — блеклым голосом произнес д’Омедес. — Значит, придется поступить так, как советует Ромегас. Пусть увидят, что Орден избавился от порочащего его негодяя.

— Он нарушил святой обет, — пригвоздил Ромегас, — и через это предал Святую веру. Кара должна быть быстрой и суровой. Веничи затребуют его голову. Хорошо, если хотя бы это утолит их гнев.

Ла Валетт желчно усмехнулся.

— Казнить сэра Томаса? Ты, часом, не шутишь?

— Представь себе, говорю абсолютно серьезно, — надменно поднял голову Ромегас.

— За что? За то, что он поддался зову плоти? Это, знаешь ли, еще не причина для повешения. Если так, то тогда надо б добрую половину рыцарей Ордена вздернуть с ним в один ряд. Ох уж эта мне незапятнанность чресл… Можно подумать, из наших доблестных рыцарей никто не имеет любовниц и не портит девиц. Я уж помалкиваю, что они вытворяют с женами врагов наших.

— Помилуйте, тише, — поднял руку Великий магистр. — Мы сейчас обсуждаем не все наше рыцарство. А только сэра Томаса.

— Если нет единого мерила для всех, сир, то впору и вовсе отказаться от кодекса рыцарской чести.

Великий магистр насупленно возвел бровь.

— Ты заходишь слишком далеко, ла Валетт.

— Смею заверить, что нет, сир. Это как раз вы допускаете лишку. — Ла Валетт указал на Томаса. — Этот рыцарь мне хорошо известен. Под моим началом он воевал последние два года. Равных ему нет ни в ратном деле, ни в преданности Ордену. Во всяком случае, я среди нынешнего племени такого не встречал. Сэр Томас — один из самых многообещающих рыцарей нашего молодого поколения. А потому зарубить на корню такой талант было бы в высшей степени опрометчиво, особенно сейчас, когда нам как воздух нужно достойное пополнение. Наказать его — несомненно, да. Может, даже подвергнуть публичной порке. Это живо всех приструнит и напомнит о необходимости следовать понятиям чести и благородства. Но на этом можно и остановиться.

— Этого недостаточно, — возразил Ромегас. — Если поступить так и позволить сэру Томасу остаться в Ордене, он будет для нас непреходящим постыдным напоминанием, причем не только своего позорного проступка, но и нашей к нему снисходительности, ежели не сказать попустительства, что самым пагубным образом скажется на дисциплине, да еще и будет разлагать нравственность. Нашему юному рыцарству нужно преподать урок. Им нужно напоминание о глубине и святости клятв, скрепляющих наш Орден воедино. Потому, сир, настоятельно призываю вас казнить этого отступника.

Ла Валетт на это покачал головой.

— Казнив его, вы тем самым рискуете отвадить от вступления в Орден других достойных молодых людей. Преступление сэра Томаса в том, что он молод; кто из нас в свое время сам не изведал столь же пламенных позывов и желаний, как этот совсем еще, в сущности, юноша? Ну, признайтесь же без ханжества, хотя бы самим себе, — разве нет? Если казнить его сейчас за вспышку безрассудства, затмившую временно разум, то тогда и подобные ему люди — те люди, в которых мы с вами так остро нуждаемся, — обойдут нас стороной, откажутся от нас. Мне думается, есть лучший способ… — Ла Валетт загадочно примолк, после чего продолжил: — Способ, который наглядно покажет, что мы не миримся с подобной необузданностью. Допустим, мы можем… исключить сэра Томаса из Ордена.

— Исключить? — Великий магистр нахмурился. — Это еще что за наказание?

— Мне кажется, для него не может быть ничего более постыдного. — Ла Валетт оборотился к Томасу. — Я знаю этого человека достаточно хорошо. Свою принадлежность к Ордену он почитает за высшую честь, какую только человек способен достичь в своей жизни. Именно Орден дает смысл, заданность и ценность его существованию. Уберите их, и он будет жить в несмываемом позоре, чувствовать на себе все бремя этой потери изо дня в день. Вот какое наказание следует к нему применить. Кроме того, покуда он жив, он по-прежнему сможет проявлять свой ратный талант в деле борьбы за торжество христианства везде, где бы он ни находился, даже неважно, где именно.

Эти слова ла Валетта вызвали у Томаса прилив благодарности, а еще — жгучего стыда. Да, таким образом он, в общем-то, может сохранить себе жизнь. Но его наставник прав в главном: нет для него, Томаса, бесчестья большего, чем оказаться вышвырнутым из Ордена. Что же тогда будет? Честь рыцаря в глазах тех, кто прознает про его участь, несказанно падет, смешается с грязью.

Великий магистр молчал, обдумывая участь молодого рыцаря. Наконец замершее в тяжком ожидании собрание услышало его слова.

— Я принял решение, — со степенной величавостью заговорил он. — Сэр Томас Баррет лишается своего звания и всех привилегий, обусловленных принадлежностью к Ордену. Его герб изымается из капитула рыцарей Англии, а сам сэр Томас с первым же попутным кораблем покидает пределы острова. Сюда он более не возвращается под страхом смерти; исключение составляет экстренное допущение самого Ордена. Он объявляется изгнанником и остается таковым до самой своей кончины или же пока не отменит волю сию пребывающий на тот момент в верховном сане Великий магистр Ордена, который отменит данный ордонанс исходя из требований тогдашнего момента. — Издав вздох, д’Омедес легонько стукнул по столу костяшками пальцев. — Увести задержанного.

— Прошу вначале дать мне увидеться с Марией, — с тихой строптивостью вымолвил среди общего молчания осужденный.

— Что-о? — грозно приподнялся на своем кресле Ромегас. — Да как ты смеешь? Убрать этого наглеца! Сию же минуту!

На Томаса сзади навалились стражи, поволокли к дверям, но он упирался.

— Мне всего лишь попрощаться! Я должен! Явите ж снисхождение!

— Прочь с глаз моих! — требовательно возвысил голос д’Омедес.

— Что будет с ней? Что ждет Марию? — отчаянно извиваясь, выкрикнул Томас то, что, похоже, беспокоило его больше, чем собственная участь.

— Ее черед еще настанет, — сказал в ответ Великий магистр. — Можешь не волноваться, ее тоже ждет и суд, и сообразное ему наказание.

Сердце у Томаса готово было разорваться. Уже от дверей он умоляюще выкрикнул в сторону Стокли:

— Бывшей нашей дружбой заклинаю, Оливер: позаботься о ней! Твоего гнева заслуживаю я, а не Мария! Поклянись, что защитишь ее!

Стокли стоял в молчании, и лишь легкая мстительная ухмылка выказывала истинные его чувства — или же это была видимость, из-за шрама. Томаса между тем выволокли, и двери за ним сомкнулись.

Глава 7

Родовое имение Баррета, Хартфордшир

Год 1564-й, 13 декабря, День святой Люсии

Первое послание прибыло в сумерки, холодным невзрачным вечером.

Томас на старом резном стуле сидел у себя в рабочей комнате, бездумно уставясь в окно со свинцовым переплетом. За окном устилал долину снег. Неровные красновато-желтые блики от гаснущего в камине огня поигрывали, отражаясь на стекле. Снаружи синяя предвечерняя бездна, неуютно-холодноватая, которую Томас без движения — можно сказать, безжизненно — созерцал. Сердце было таким же холодным и безмолвным, как и этот мир снаружи, подернутый саваном в сонном ожидании грядущего животворного тепла, в наступление которого сейчас даже не верилось. Хотя всему своя пора. И весна возвратится так же неминуемо, как восход солнца. А затем — опять закат. Так что, собственно, чему радоваться? Так и годы — уныло разворачиваются подобно старому, видавшему виды полотну скатерти, и какая разница, что на нем за пятна, от каких былых пиров и увеселений? Сам дух у Томаса давно обратился в камень, такой же жесткий, неподатливый и бесчувственный. Но, несмотря на непреходящий упадок духа, о своем телесном состоянии Томас, как хозяин, все же заботился — был умерен в еде, упражнялся каждый день, в любую погоду и при любом самочувствии. Привычка формирует человека. Или его подобие.

Все те годы, что минули с его изгнания из Ордена Святого Иоанна, Томас неукоснительно держал себя в поджарой худобе, и ратный опыт его не пылился без дела. Европу бередили беспрестанные войны, в которых наемником изрядно поучаствовал и Томас. Смерть в бою, от голода и мора — все это гуляло по соседству, но как-то обходило его стороной (отдельные раны не в счет). А постоянное чтение вкупе со штудиями придавали гибкость уму. Томас не предавался самодовольной праздности, в которой погрязло, казалось, все новоявленное английское дворянство — пресловутый нобилитет, щеголяющий друг перед другом помпезной роскошью своих дворов и усадеб. Смешно сказать: куда ни плюнь, всюду маркизы да бароны, а сколькие из них способны стоять в боевом строю? Один из десяти, а то и того меньше.

В свои сорок пять Томас мог пощеголять выправкой молодого. И хотя виски и бородка его серебрились, а на обветренном лице прорезались морщинки, движения его были все так же легки и пружинисты, а сторонний глаз зорко подмечал: с таким попусту не шути. Бывали, правда, случаи (теперь они фактически сошли на нет), когда где-нибудь на званом пиру или балу к нему приставал какой-нибудь подвыпивший родовитый олух, слышавший невесть от кого историю про сэра Томаса, и с дурацкой настойчивостью пытался вызвать тихого рыцаря чем-нибудь помериться — умом ли, а то и силой. Однако Томас давно уже поднаторел в осаживании этаких болванов и делал это с неброским шиком и одновременно зрелостью возраста, избегая прямого столкновения, способного закончиться лишь публичным посрамлением молодого повесы. Сам познавший в юности горечь унижения, Томас за годы научился владеть собой и знал подлинную ценность самообладания — науки, оплаченной собственными мучениями, когда в темноте и одиночестве исступленно грызешь валик подушки, стремясь скрыть от остальных безысходность своего отчаяния. Стремления наживать новых врагов у него не было; что же до неотесанности этих скороспелых английских аристократов, то Бог с ними — как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лучше не связываться.

Лишь единожды он был вынужден ранить другого человека, и то в целях самозащиты — лет десять назад, на пиру у лондонского лорд-мэра. К Томасу тогда прицепился громкоголосый юноша — высокий, плечистый и, видимо, считающий себя непревзойденным мастером поединков. Но даже он занервничал, оказавшись с Томасом лицом к лицу: хмель как будто сошел, глаза напряженно выпучились, а рука на эфесе слегка подрагивала. Но он все-таки переместил ее на рукоять и с шелестом вытянул рапиру из тонко украшенных ножен — примерно наполовину; дальше помешала рука Томаса, сжавшая юноше запястье словно клещами. Перед тем как отвернуться, Томас с нежной предостерегающей улыбкой покачал головой. Но глупый забияка выкрикнул со спины что-то оскорбительное и снова взялся за рукоять оружия. Тогда Томас, крутнувшись, словно из ниоткуда взявшимся стилетом приколол ему руку к бедру, да так быстро, что никто и ахнуть не успел — кроме, пожалуй, самого юноши, который тотчас упал ничком. Томас невозмутимо вынул стилет и перевязал рану своим платком, после чего с извинениями откланялся.

При этом воспоминании он молча покачал головой, все еще досадуя на себя за то, что вовремя не вчитался в лицо того юноши — глядишь, обошлось бы без посмешища. И без крови. Ее на руках и без того достаточно, так что незачем больше сеять страдания, нанесенные в свое время многим, как иноверцам, так и христианам. Память об этом терзала Томаса даже спустя годы по возвращении домой, в Англию, став чем-то вроде еще одного шрама, который врачевало время наряду с познанием.

Томас плотнее запахнулся в плащ и, встав с приоконного стула, прошел к камину и аккуратно поместил на догорающие угли пару увесистых поленьев. С минуту он в ленивой зачарованности наблюдал, как из трещин в дереве с шипением струится дымчатый пар; но вот с сухим щелчком брызнул фонтан искр, и поленья занялись веселыми золотистыми языками огня. Тогда Томас возвратился к окну и снова сел, глядя, как за окном сгущаются фиолетовые сумерки.

За потрескиванием огня слух улавливал какую-то не то ходьбу, не то возню в большом, обычно безлюдном зале. Интересно, кто это там? Слуг в имении обитало всего ничего. У Томаса их вообще было немного. Уж во всяком случае, не десятки, что когда-то прислуживали родителям и братьям — давно, в детстве, еще до того, как отец присмотрел Томасу место в Ордене. А вскоре после того, как тот оставил Англию, мать и отец умерли. Помнится, Томас, тогда еще совсем мальчишка, получил сухое письмо от своего старшего брата Эдварда, извещающего, что оба родителя скончались от болезни, буквально один за другим. Затем на охоте случайно погиб сам Эдвард, а спустя год смерть нашла и младшего, Роберта, — в море, где он плавал на капере, [21]единственной добычей которого оказалась дизентерия, смывшая без малого весь экипаж, за исключением кучки живых скелетов, что несколько месяцев спустя наконец дотянули до Дартмута. Эту грустную историю Томасу после его возвращения в имение поведала бывшая няня Роберта. Младший был в семье извечным любимцем и баловнем. Светловолосый проказник, он с детства неистово тянулся ко всяким приключениям, в отличие от того же Томаса, задумчивого молчуна. С братом Томас никогда не вздорил и не пытался с ним соперничать. Он его просто любил. Теперь из всех остался он один. Жил Томас в одиночестве, если не считать слуг: Джона, пожилой Ханны да еще молодого конюха, что управлялся с шестью лошадьми и упряжью в пристройке за стеной имения. Конюх Стивен с остальными слугами общался мало и был, по словам Ханны, «сам больше лошадь, нежели человек». Помимо них, за имением присматривал управляющий, который теперь жил неподалеку, в Бишопс-Стортфорде, и оттуда приглядывал за фермерами, что обитали в домиках на земле Томаса; с них он собирал ренту и пускал ее в оборот, дважды в год предоставляя господину отчеты.

Имение в Хартфорде служило Барретам родовым гнездом вот уже восемь поколений. Получается, Томас в этой цепочке являлся как бы замыкающим. Жены у него не было, наследников — тоже. С его кончиной имение предположительно должно было отойти какому-то дальнему родственнику, которого Томас отродясь не видывал и до которого ему, в сущности, не было дела.

Время от времени кто-нибудь из друзей отца делал попытки подыскать Томасу пару — усилия, которые тот вежливо, не неизменно отклонял. Быть может, и зря: некоторые из тех претенденток вращались в свете, были недурны собой и даже вполне тонкого ума. Но ни одна из них и сравниться не могла с Марией, а все вместе они лишь напоминали Томасу о том, что он утратил — и в этой жизни больше так и не обрел. А то, как они с Марией расстались, не оставляло надежды даже на провидение, которое могло бы их когда-нибудь обручить, если даже не на этом свете, то хотя бы на том. Вот так Томас и жил, с ощущением бессрочной утраты. После Марии не оставалось ничего, лишь зияющая боль воспоминаний. Немеркнущая память о прикосновениях, жестах, улыбках, малозаметных сменах мимики; о быстротечных и незабвенных минутах в объятиях друг друга…

На секунду груз воспоминаний сделался таким невыносимым, что Томас сердито тряхнул головой, незряче таращась со сжатыми кулаками в окно, на равнодушный в своей безмятежности заснеженный пейзаж. Но момент миновал, и Томас выдохнул, как человек, отходящий от сонного дурмана.

В дверь комнаты тихо постучали.

— Да? — повернулся от окна Томас.

Задвижка поднялась, дверь на заботливо смазанных петлях бесшумно открылась. На пороге стоял Джон. Кивая господину, он одновременно указал на неосвещенный коридор, ведущий в зал.

— Тут к вам гонец, сэр.

— Гонец? — поднял брови Томас. — Кто таков?

— Иноземец какой-то, — недоуменно, но с настороженностью ответил Джон. — Назвался этим, как его… Филиппом де Нантерром.

Томас секунду помолчал.

— Имени такого не припомню. Он сказал, кто его послал или о чем послание?

— Сказал, что оно исключительно для ваших ушей, сэр.

Томаса кольнуло волнение. Что здесь, в Англии, в его доме, делать какому-то французу, если только не ворошить что-нибудь из его, Томаса, давнего-предавнего прошлого?

— Где он сейчас?

— Я его, сэр, дальше прихожей не пустил, — заговорщицки сообщил Джон. — Так как-то спокойнее.

Подобные визиты Томаса откровенно раздражали. Гостей у него в последние годы было раз-два и обчелся; еще меньше приезжало с приглашениями на бал или банкет. Вообще он слыл нелюдимом, а визитеры были ему в тягость; не успев толком принять, он уже спешил как можно скорее от них отделаться. В костях ощущалась какая-то ломота, а потому нарушить свой вечерний покой у огня было досадно вдвойне. Если этот Филипп де Нантерр прибыл с предложением о военном найме, пусть даже за хорошие деньги, то ему предстоит уехать разочарованным. Томас уже примирился и с этим светом, и со своими врагами, а хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Огладив аккуратную бородку, он прищурился на своего слугу:

— Ну а насчет сути его ко мне обращения ты ничего не разгадал?

— Маленько есть, — улыбнулся Джон. — У него к вам письмо, мой господин. Я его заметил в седельной сумке, когда отводил его лошадь на конюшню. Письмо он, понятно, забрал и сейчас держит при себе.

Томас не смог сдержать улыбки.

— Я не сомневаюсь, что та сумка взяла и открылась сама собой.

— Кто ж виноват, что она была плохо застегнута, сэр. А я лишь хотел добыть вам чуть больше сведений.

— Вот и молодец. Так что ж это за письмо, которое ты увидел?

— Пергамент, свернутый. С печатью. Имени отправителя снаружи не значится.

— А что за печать, не разглядел?

— Нет, сэр.

— Тогда опиши, хотя бы примерно.

— Отчего ж не описать. Крест. Крест с выемками на концах.

Голову Томасу вскружила внезапная легкость; он прикрыл глаза, сдерживая прилив образов и воспоминаний, непрошеных, а подчас и нежеланных. Одновременно с тем в груди затеплилось что-то вроде зыбкой надежды — искоркой, раздуваемой любопытством. С глубоким вдохом он открыл глаза и посмотрел на слугу так, будто увидел его только что.

— Отведи гостя на кухню и накорми.

— Сэр, но ведь он иноземец, — осторожно заметил Джон. — Такому доверия нет. Я б его на вашем месте спровадил подобру-поздорову.

— Вот и хорошо, что ты на своем месте, а я — на своем. Скоро совсем стемнеет, а дорогу на Бишопс-Стортфорд замело. Это не дело: человек может сбиться с пути. Скажи ему, что, если хочет, может остаться на ночлег. Накорми его ужином, предложи кровать. А я, скажи, скоро подойду.

Джон недовольно хмыкнул, но перечить хозяину — себе дороже.

Томас подбодрил его улыбкой:

— Похоже, путь до моего дома он проделал неблизкий. А потому предложить ему свое гостеприимство — наименьшее из того, что мы можем для него сделать. Так что давай-ка, ступай и устрой все как надо.

Джон с поклоном покинул рабочую комнату и прикрыл за собой дверь. Слушая, как под дубовой сенью зала смолкают его шаги, Томас задумчиво поглаживал бородку. Описание печати было ему хорошо знакомо. Эмблема рыцарей-госпитальеров. Спустя долгие годы ожидания Орден наконец прервал свое молчание.

Едва открыв дверь на кухню, Томас ощутил, что вся его рутина вместе с отшельничеством последних лет как будто слетают с плеч. За столом, спиной к огню очага, сидел посланец, ссутулясь над исходящей паром объемистой миской. Появление хозяина он встретил живым огоньком в глазах и поспешно встал, отирая губы тыльной стороной ладони. На смуглом лбу косым белесым штрихом выделялся заживший шрам. Обветренные, исполненные спокойного достоинства черты выдавали в нем солдата, возраст которому прибавляет образ жизни — так-то ему лет двадцать с небольшим, но уже первые годы в Ордене придают невольной зрелости. Он так и не снял толстого дорожного плаща с замызганным белым крестом, концы которого раздваивались по числу языков Ордена.

— Сэр Томас Баррет? У меня к вам послание. От Великого магистра, — уточнил гость на неплохом английском с густым акцентом, какой звучит на юге Франции. Томас, кивнув, жестом пригласил гостя сесть.

— Если желаете, можно прибегнуть к языку Ордена, — сказал он на французском.

— Было бы отрадой моему слуху, — одобрил гость, теперь уже на своем родном наречии.

— Им, — Томас кивнул в сторону своих слуг, — о моей прежней жизни известно немногое. Чтоб не распускали слухов по округе. Она и без того тесна, а сторонников римско-католической церкви здесь и без того не жалуют.

— Понимаю.

— Джон, можешь идти, — обернулся Томас к слуге. — Ханна, и ты тоже.

Когда дверь за ними закрылась, Томас, стоя напротив стола, пристально вгляделся в посланца:

— Ну так что?

— Великий магистр…

— Это который? — перебил Томас.

— Как понять «который»? — несколько растерялся молодой человек.

— Прошу прощения, — спохватился Томас. — Я несколько отошел от дел, в том числе и от тех, что в Ордене. А потому понятия не имею, кто его в данное время возглавляет.

— В самом деле? — посланец не смог скрыть своего удивления. — Лично я служу Великому магистру Жану де ла Валетту.

— Ла Валетт, — Томас задумчиво кивнул. — Помню его очень хорошо… Он сейчас, должно быть, уже совсем стар. — Посланец на это негодующе сверкнул глазами, вызвав у Томаса улыбку. — Во всяком случае, сметка у него всегда была как у бывалого. Умная, жесткая. А крепость в нем такая, какой я не встречал ни у кого. Истинно двужильный человек. Скажите, он все так же первый марш-бросок у новичков проводит сам?

— О да, — припоминая, выпятил губу француз. — И все так же приходит первым, а мы на карачках приползаем следом.

Оба расхохотались, и первоначальное напряжение как-то рассеялось. Томас вытянул из-под стола табурет и сел, улыбаясь припоминанию: гибкий худощавый человек лет за сорок, в испанском шлеме, бодро вышагивает впереди нестройной колонны измотанных юнцов, пыхтящих в попытке угнаться за рыцарем-ветераном. Впрочем, улыбка его сошла при повторном взгляде на крест, двоящий свои языки на плече у посланника.

— А сам ты откуда, брат?

— У нас родовое поместье под Номом.

— Ага, значит, я верно определил твой акцент, Филипп де Нантерр. Так у тебя, говоришь, ко мне послание?

— Точно так, сэр.

У Томаса учащенно забилось сердце.

— Значит, они все же вынесли постановление. Вопрос лишь в том, какое именно: окончательно утвердить отлучение от Ордена или же вновь призвать на службу. Да?

— Не понимаю, о чем вы, сэр.

Томас покосился с подозрением: уж не разыгрывает ли его этот француз. Но тот, судя по всему, недоумевал вполне искренне, и Томас махнул рукой:

— Ладно, неважно. Ну так давай его сюда.

— Прошу.

Молодой человек поднял небольшую кожаную сумку, что стояла у него в ногах. Ее он поместил на столешницу и не без подозрения оглядел медную бляху застежки. Бросив украдкой взгляд на кухонную дверь, укоризненно покачал головой, после чего, помедлив, расстегнул застежку. Порывшись внутри, вынул из сумки сложенный пергамент с восковой печатью. Пергамент посланец протянул Томасу, который, после секундного колебания приняв, поднес его к глазам и повернулся так, чтобы печать как следует освещал огонь от очага. Печать была орденская, а под ней надпись: «Сэру Томасу Баррету, рыцарю Ордена Св. Иоанна».Последнюю фразу он перечел с неистовым стуком сердца.

— Как ты меня разыскал?

— По указаниям сэра Оливера Стокли.

— Оливер Стокли? Наверное, дослужился до больших чинов. Если он таков, каким я знал его по прежним временам.

Филипп, отведя глаза, ровным голосом сообщил:

— Сэр Оливер состоит секретарем у Великого магистра.

— Ну вот, видишь? — сказал со смехом хозяин. — Завидный пост. В смысле, для англичанина.

— Сэр?

— Ничего, ничего. Давай, налегай на похлебку. Она у Ханны всегда наваристая.

Сэр Баррет вернулся вниманием к пергаменту. Просунув палец в складку, он сломил печать. Тонкой выделки кожа послушно расстелилась по столешнице, и Томас принялся читать.

Глава 8

Начиналось послание достаточно резко; пренебрежительность и неприязнь Стокли явствовали из него сразу:

«Сэр Томас,

Написать данное послание мне поручил Великий магистр Жан Паризо де ла Валетт, что я и делаю посредством нашего убогого языка. Вы, равно как и я, отдаете себе отчет в том, что при обычных обстоятельствах Ваше отлучение от Ордена не подвергалось бы сомнению и не имело обратного хода. Учитывая всю тяжесть содеянного Вами свыше двадцати лет назад, я как придерживался, так и придерживаюсь мнения, что Ваше исключение из Ордена было наименьшей карой, которой Вы заслуживали. Однако нынешнее наше положение требует того, чтобы Великий магистр отменил тогдашнее решение. А потому в соответствии с клятвой, данной при вступлении в Орден, Вы настоящим вызываетесь на Мальту, причем самым безотлагательным образом, иначе ждут Вас позор в глазах бывших соратников Ваших и проклятие перед ликом Всевышнего.

Нет смысла упоминать ту глубину позора, в который Вы повергли наших английских братьев. Но опасность, в коей находится наш Орден, а с ним и все Христианство, дает Вам шанс хотя бы отчасти искупить Вашу вину перед Вашими соотечественниками.

Зная Вас, я почти не сомневаюсь, что клятву свою Вы не сдержите, а чувство долга по защите наших христианских рубежей и ценностей для Вас есть пустой звук. Тем не менее, выполняя указание нашего Великого магистра, я шлю этот рескрипт, поскольку такова воля моего господина и командира. Доставивший это послание обеспечит Вас всеми дальнейшими сведениями о положении здесь, на Мальте. Можете задавать ему вопросы насчет подробностей, которые изложению письмом не подлежат.

Засим остаюсь,

Сэр Оливер Стокли, Рыцарь службы Ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Писано ноября 6-го, лета 1564-го от Рождества Христова».

— Писано в ноябре, — поднял Томас глаза на посланца. — Быстро ты, однако.

— Нынче время для Ордена на вес золота, — пожал плечами Филипп де Нантерр.

— Похоже на то. Тебе знакомо содержание этого письма?

— Никак нет. Посланцам дано было предписание, а затем розданы письма для вручения братьям-рыцарям. Вы в моем перечне пятый. После вас еще двое: один в Йорке и последний в Дании. Бог даст, на Мальту возвращусь до приближения врага.

— Понятно. А сколько вообще рыцарей созывается?

Во взгляде Филиппа мелькнуло отчаяние.

— Все.

— Прямо-таки все? — Томас расхохотался. — Брось, парень, не смеши меня.

— Сэр Томас, я уже сказал: время у нас на вес золота. Не пройдет и полгода — от силы год, — и Орден может быть полностью стерт с лица земли неверными.

Пылкость воображения у юношества была Томасу более чем знакома, но он из вежливости попридержал свое мнение при себе.

— В письме сказано, ты можешь сообщить мне обо всех деталях. Ну так давай, выкладывай.

Филипп отодвинул от себя миску.

— Минувшим октябрем наши лазутчики доложили, что у султана Сулеймана было совещание насчет стратегии грядущей кампании. И хотя на само совещание им проникнуть не удалось, они видели, как ко дворцу во множестве прибывают визири, флотоводцы и военачальники со всех оконечностей Оттоманской империи. Прибыли также посланники от Драгута и других пиратов, прежде всего берберских. Было ясно, что османы замышляют что-то небывалое по мощи, и всё на этот год. А потом градом посыпались донесения о том, что готовятся огромные запасы оружия, пороха и провианта. Горы зерна и солонины, сотни новых пушечных стволов на султанских литейнях. В Константинополь начали стягиваться его лучшие пушкари и инженеры. А затем пришли вести, что во всех бухтах вдоль Эгейского побережья скапливаются суда, а еще что в соседние лагеря прибывают колонны воинов и съезжаются сипахи. [22] — Филипп за столом подался чуть вперед. — Так что все ясно. Они думают напасть на Орден. И смести нас.

— Понятно, что они, безусловно, готовят на кого-то нападение, — по-прежнему с улыбкой сказал Томас. — Но почему на Мальту? И почему именно сейчас? Ведь у Сулеймана и без того полно хлопот. Причем не только с Мальтой. Боюсь, наш друг магистр хоть и велик, но чересчур уж поспешен с выводами.

— Да как вы смеете усомниться в его слове! — возмущенно хлопнул Филипп ладонью по столу.

— А ну тише, — понизив голос, строго поглядел на него Томас. — Я не допущу с собой разговора в таком тоне, тем более у меня дома.

Секунду глаза посланца гневно сверкали; казалось, он вот-вот набросится на Баррета. Но под хладно-стальным взглядом почтенного рыцаря, а также, может, и припомнив кое-что из рассказов о сэре Томасе (которые, не исключено, все еще гуляли по Мальте), он отвел взгляд на щербинки кухонной столешницы.

— Приношу свои извинения, сэр. Путь был долгий, я вконец утомился. А тут еще все эти думки… Я не хотел вас уязвить. Хотел лишь вступиться за честь моего хозяина. И… вашего.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Томас. — Отрадно видеть, что ла Валетт по-прежнему вызывает у людей такое отчаянное чувство приверженности. Но все же почему он так уверен, что Сулейман собирается замахнуться своим кривым клинком именно на Орден? И почему сейчас, когда он вроде как изготовился нанести удар по христианству на Балканах? — Томас нахмурился. — Нападать на Мальту ему откровенно не с руки.

— Все достаточно ясно, сэр. Уже в самом начале своего владычества, сорок с лишним лет назад, Сулейман провозгласил себя «царем царей» и «верховным властителем Европы и Азии». А потому в мыслях у него извечно было подмять под себя все христианские страны и обратить их подданных в магометанство. Теперь же, чувствуя, что стареет, он боится, как бы не протянуть ноги раньше, чем эти его замыслы осуществятся.

— Все это похоже на фантазию, — сказал Томас с улыбкой. — Собственная военная выслуга позволяет мне сказать: этот замысел просто неосуществим. Султану, если он в своем уме, такое и в голову не может прийти.

— Фантазия или нет, сэр, но его замысел именно таков. Соглядатаи Великого магистра слышали о нем из собственных уст Сулеймана. И нацелен он именно на Мальту и на наш рыцарский Орден. Все эти годы мы ему как бревно в глазу, и вот он надумал нас уничтожить. — Молодой рыцарь, сосредоточенно помолчав, продолжал: — А подтолкнуло его к этому решению то, что прошлым летом командор Ромегас захватил один из самых ценных султанских галеонов. Он взял тот корабль у побережья Египта. На его борту под флагом Александрийского санджака [23]следовала какая-то важная персона — кажется, главный евнух султанского гарема. В трюме корабля оказалось целое состояние: рулоны шелка и драгоценные металлы общей стоимостью на восемьдесят тысяч золотых дукатов.

Томас покачал головой в удивлении: как такие несметные сокровища могли уместиться в деревянном чреве всего одного, пусть даже самого большого, корабля?

Филипп мимолетно улыбнулся:

— Похоже, сэр, мы подумали об одном и том же. В общем, о реакции Сулеймана на это известие можно только догадываться. Наш Орден уже десятилетиями стоит на пути султановой торговли. По его мнению, мы окончательно распоясались, и настало время нас унять. Точнее, сокрушить.

— Из-за чего? — поднял бровь Томас. — Из-за мести? Но мне помнится, ум у Сулеймана всегда одерживал верх над чувствами.

— Это в самом деле так, — согласился Филипп. — Не из одной только мести думает он прирастить Мальту к своей империи. За Мальтой настанет черед Сицилии. А с нее он может обрушиться на Италию и — страшно подумать — захватить Рим, само сердце нашей веры. Но и на этом его аппетиты не убавятся, пока он не перейдет через Альпы и не изведет христиан всех до единого. — Филипп, снова подавшись вперед, постукал по столу пальцем: — Вы небось думаете, что этот далекий остров минует чаша сия? Не обольщайтесь: придет время, и он может оказаться в челюстях исламского деспота.

— Ай да слова! — хохотнул Томас. — Мне в них чудится голос этакого сэра Оливера.

— Что ж, я старался, — Филипп с кривоватой улыбкой откинулся на табурете. — А вы, я вижу, и впрямь хитрый лис, как у нас говорят.

— Говорят? Кто же именно?

— Ну, те из братьев, кто помнит вас по службе в Ордене.

— Немного, наверное, таких осталось, — задумчиво произнес Томас.

— Да, немного.

— А те, кто и впрямь меня помнит, безусловно, вспоминают то, как меня изгнали из Ордена.

— Не без того, сэр. Хотя теперь все обиды можно оставить в прошлом. Тем более такие давние.

Томас многозначительно помахал пальцем.

— Сразу видно, ты пока что мало смыслишь в глубине, которая размежевывает в Ордене представителей разных народов, и с каким пылом они друг с другом соперничают. В мое время мы вцеплялись друг другу в глотки едва не столь же часто, как и иноверцу-неприятелю.

— Тогда по прибытии на Мальту, сэр, вы обнаружите, что у нас с той поры ничего не изменилось.

— На Мальту? — остро поглядел Томас. — Не делай поспешных выводов, юноша. С чего ты решил, что я бегом побегу в услужение тем, кто меня отринул? Если они, Филипп, были с тобою честны, то тогда ты должен быть в курсе насчет обстоятельств, в которых я вынужденно покинул Мальту.

Филипп покачал головой.

— Я лишь слышал, что на вас лежала вина в каком-то неблаговидном деянии. Это единственное, о чем мне сообщили.

— Тогда, получается, они такие же скрытные и неискренние святоши, какими были всегда. И им я ничем не обязан.

— Вы давали клятву верности, сэр. А ей срока давности нет. Крепче ее уз только узы смерти.

Томас, поглядев на изменчивую игру теней в углу кухни, невесело усмехнулся.

— Если верить твоим рассказам, то от клятвенных уз Орден вскоре может отрешиться чуть ли не целиком.

— В своей борьбе мы будем не одиноки. Великий магистр уже обратился за помощью ко всем христианским державам. И если они отзовутся, басурманин будет сражен, а христианский мир восторжествует.

Бесхитростная вера этого юноши наполняла сердце великой печалью. Он, как и сотни других молодых людей, готов был пойти на смерть в наивной уверенности, что таким образом восславляет святые реликвии, которые уже сами по себе стоят того, чтобы ради них сражаться и погибать. Томас же надеялся, что больше не примет участия в подобной глупости, и из сострадания к гостю попробовал объяснить почему:

— Скажи мне, Филипп: когда ты с Мальты добирался сюда, тебе не приходилось пересекать хотя бы одно христианское королевство, которое не состояло бы во вражде со своим соседом? А известна ли тебе, к примеру, незавидная участь тысяч католиков в этой стране? Или то, как они до этого преследовали протестантов? Отчего же мы, христиане, вопреки всем Божьим заповедям стремимся друг друга извести? И каков, ты думаешь, шанс нам сплотиться, встать вместе на пути у неверных? Времена крестовых походов минули, их больше не жди. Мы отступились от истинной Церкви Божией, и за это нам теперь грозит кара в лице Сулеймана. Он и есть наш Страшный суд.

Филипп открыл было рот, чтобы возразить, но Томас упреждающе поднял руку и через секунду продолжил тихим, усталым голосом:

— Возвращайся к Великому магистру и передай ему, что я приеду. Но умирать я буду не за тех, кто меня оттуда выкинул. И не за веру. Просто для прибытия у меня есть свои причины. А теперь, — сказал он, вставая, — пойду-ка я укладываться. Мой слуга устроит тебя на ночлег. Я думаю, ты с первым же светом пожелаешь отправиться дальше, в Йорк.

Филипп молча кивнул. Когда же Томас подошел к двери, молодой посланец, кашлянув, сказал ему в спину:

— Сэр Томас. Благодарю вас от себя и от моих мальтийских братьев.

Томас приостановился, но поворачиваться не стал.

— Благодарность? — с тягостным вздохом переспросил он. — Она излишня. Здесь меня ничто не держит, а Мальту я не прочь навестить еще раз, пока есть силы. Вот, собственно, и все.

С этими словами он вышел из кухни. В коридоре на лавке сидел Джон, который при появлении господина чутко встал. Томас, проходя, указал на кухню:

— Устрой его честь по чести. Утром он думает уехать еще до моего подъема.

— Слушаю, хозяин.

Томас отправился на боковую, одолеваемый сонмом воспоминаний, которые пробудил в нем посланец. В кровать Ханна сунула грелку с углями, но даже в уютном тепле постели сон не шел; ум донимала бесплотная вереница образов, отделаться от которых было решительно невозможно. Пришлось в конце концов смириться с этим и лежать, уставясь в потолок опочивальни под завывание ветра, разгулявшегося в каминной трубе. От предстоящего возвращения на Мальту веяло этакой горьковатой сладостью. Именно там испытал он некогда чувство собственной принадлежности — «точку счастья», как зовут это астрологи. Там он полюбил Марию. Быть может (кто знает, ведь есть на свете чудеса), она и по сей день живет на том волшебном острове и в ней до сих пор теплится такая же любовь, какую он сквозь все годы разлуки и безвестности испытывал к ней. «Мечты, мечты… Накося выкуси, старый дуралей», — подумал наконец Томас и, с неожиданной сердитостью повернувшись на бок, в одночасье заснул.

Когда он проснулся, ветер стих и яркий солнечный свет струился в комнату сквозь прореху в портьере. Давно угасли в камине угли, а на оконном переплете искрилась игольчатая изморозь. Томас одним движением резко сел на краю постели, припоминая детали минувшего вечера. В своем решении он был определенно прав. Посланец наверняка уже уехал и теперь так или иначе доставит ответ обратно на Мальту. Что-либо менять уже нет смысла, да и поздно. Пора опять, в который уж раз, собираться на войну. С этой мыслью рыцарь оделся и отправился в свою рабочую комнату, куда Джон, заслышав поступь башмаков хозяина по лестнице, вскоре принес завтрак.

Сейчас он подтвердил, что, едва развиднелось, молодой крестоносец был накормлен завтраком и уехал, охотно прихватив в дорогу предложенный туесок с пирогами и головкой сыра («как-никак, впереди почитай что цельный день пути»).

После добротной миски каши Томас закутался в толстый плащ с капюшоном и пешком пошагал через поле к ферме одного из своих арендаторов. В одном из лесков, что на угодьях, надо было срубить кое-какие деревья, о чем Томас накануне договорился с тем селянином и его дюжими сыновьями. Труд это был нелегкий, и самому в нем можно было и не участвовать, но Томас любил иной раз поразмяться: что может быть отраднее разливающегося по жилам тепла, да еще при виде растущей кучи дров со слезкой смолы… К полудню куча выросла до внушительных размеров и была на глаз поделена между господином, которого все здесь уважали за отсутствие скаредности, и работниками. Распрощавшись с селянами, Томас пошагал обратно в имение, чувствуя в себе отрадное очищение от мыслей, обуревавших его нынче ночью. А на Мальту можно будет отправиться этак через неделю.

Как раз в это время и прибыл второй гонец. Всадник появился из-под сводчатого въезда как раз тогда, когда Томас у центрального крыльца сбивал с башмаков снег. Стук копыт гасился снежным покровом, поэтому расслышать приближение верхового не было возможности. Уловив движение, Томас вскинул голову и увидел, как всадник посреди внутреннего двора натягивает поводья, оглядывая простолюдина в грубом плаще и башмаках. Сам всадник облачен был в синий плащ и щегольские округлые панталоны по нынешней столичной моде — не иначе как слуга каких-нибудь богатых господ. По приближении он пальцем перчатки указал на Томаса.

— Эй! Поди-ка сюда на словцо.

Томас, выпрямившись, скрестил на груди руки. Не дождавшись простолюдина, всадник рысцой двинул свою лошадь по снегу, взбивая белые султанчики пороши. Остановился он в десятке ярдов от Томаса; из конских ноздрей курчавыми струями вырывался пар.

— Скажи мне, — вполне мирно обратился гонец, — это имение Барретов?

— Оно самое.

Всадник облегченно выдохнул и мягко спрыгнул с седла на снег, одной рукой по-прежнему держась за поводья.

— Уф-ф. От Лондона скачу чуть ли не с рассвета, — с неудовольствием сообщил он. — У Бишопс-Стортфорда свернул куда-то не туда. Битый час уже плутаю, а на дороге считай что ни души — хоть у лис спрашивай! Никто толком не знает, как к вам проехать.

— Мы тут как-то особняком живем, — пояснил Томас. — Чем меньше гостей, тем лучше.

Тон его был ровным, однако гонец нахохлился и посмотрел довольно заносчиво.

— Так дома ли твой господин? Мне сказали, он последние несколько лет что-то редко вылезает из своего захолустья.

— Это так, — кивнул Томас.

— Он у себя? — Гонец надменно поднял подбородок. — А то мне тут с тобой рассусоливать некогда: как только выполню поручение, надо сразу поспешать в Лондон.

— Господина в доме пока нет. А что у тебя к нему?

— Мне велено говорить непосредственно с ним, а не с челядинцем.

— Ну так говори.

Гонец насупился, но тут до него дошло, что к чему, и он моментально согнулся в раболепном поклоне.

— О, тысяча извинений, сэр! Разве ж я знал!

— Так отчего же смотришь на людей, как на шваль?

Гонец с озорным лукавством указал на простецкое одеяние Томаса.

— Обличие у вас, сэр, вы уж извините, не господское. Ну, я и пришел к умозаключению…

— Заключению-злоключению… Ты всегда о людях судишь по одежке?

— Сэр, я… Я могу лишь принести свои глубочайшие извинения.

Томас ожег гонца взглядом, под которым тот потупился. Хотя, казалось бы, что за грех? Ну, ошибся человек, так ведь без злого умысла. И извинился учтиво. Но отчего-то поедом ела досада. И сам вид этого дворцового прихлебателя, и все его повадки — плоть от плоти королевского двора и его окружения. Как там у алхимика Трисмегиста: «Каково вверху, таково внизу». Внешность человека — всё, а внутренняя сущность — так, приложение. Досадно и противоречит истинному предназначению людей и мира. А тут еще чуть ли не второй на дню непрошеный визит — это ж любое терпение лопнет.

— Ладно, брось. Так что там, говоришь, за новости?

— С вашего позволения, сэр, прошение о визите, — сказал гонец, на этот раз самым почтительным тоном. — От моего господина, сэра Роберта Сесила. Он просит прибыть к нему в Лондон, в его дом на Друри-лейн, завтра, к шести часам пополудни.

— Просит, говоришь? А если я откажу?

У гонца забегали глаза и слегка отвисла челюсть; он как будто не понял, что воле его хозяина можно хоть в чем-то прекословить, даже в мелочах. Перед ответом он нервно сглотнул:

— Насчет отказа на его просьбу у меня, сэр, э-э… указаний нет.

— Жаль, — пожал плечами Томас. — Значит, ты до меня доводишь не просьбу, а повеление. То есть мне вменяется просто там быть, и точка… Ладно, передай своему хозяину, что буду. К назначенному времени.

— Слушаю, сэр!

Томас на секунду задержал на нем взгляд. Бедняга провел в седле полдня, на холоде, а в столицу вернется уже по темноте. Городские ворота будут уже на запоре, ночевать придется где-то за стенами, на постоялом дворе. Надо бы по доброте душевной позвать его в дом перекусить, отдохнуть перед дорогой. Как тому заезжему французу. Но сносить это столичное высокомерие… Да еще второй визитер на дню… Словом, Томас не двинулся с места.

— Ну, все, — развел он руками. — Послание твое я выслушал. Больше тебя не держу.

— Мое почтение, сэр, — кивнул гонец, видимо тоже желая поскорее скрыться с глаз. Ухватив рукой луку седла, одну ногу он сунул в стремя, но попытка вскочить на лошадь не удалась: занемевшие от холода ноги плохо слушались, и он соскользнул обратно на землю. Тогда Томас, решительно подойдя, ухватил бедолагу и с раздраженным кряком водрузил его на седло сам.

— Благодарю вас, сэр.

Томас напутственно кивнул. Гонец, дернув поводьями, повернул лошадь и, дав ей стремена, послал рысцой — через двор, под свод въезда, и с мягким постукиванием набирающих резвость копыт дальше, на дорогу, с глаз долой.

Постояв с минуту, Томас развернулся и пошагал домой, на ходу выкликая:

— Джон! Джо-он! Где тебя черти носят?

— Иду, сэр! Спешу! — приглушенно раздалось со стороны кухни. Боковая дверь распахнулась, и старикан выкатился наружу, отирая с подбородка крошки.

— Как поешь — готовь мне седельные сумки, походный плащ и обувь. А, ну и меч. Чтоб к завтрашнему утру все было начищено-надраено. Еду в Лондон.

— Будет сделано, сэр. — Джон чуть склонил голову: — Прошу простить, а вы туда надолго?

— Да кто его знает, — ответил улыбчиво Томас. — Похоже, я своим телодвижениям не хозяин.

Глава 9

Лондон

Уже вечерело, когда Томас добрался до подступов к столице с ее сумрачным нагромождением островерхих крыш и шпилей, темным пятном растянувшимся в нескольких милях впереди. Большая Северная дорога на морозе заскорузла, и Томас из-за сплошных ухабов и рытвин пустил коня вдоль обочины чуть ли не шагом, держась за телегой торговца шерстью в длиннющей колонне повозок и карет, конных и пеших, стремящихся попасть в Лондон до закрытия ворот. Что и говорить, скорость невелика, но сойдет и такая. В конце концов, остальные ведь тоже не спешат, за исключением разве что отдельных письмоносцев, с надутым видом снующих в обгон. По обе стороны от грязноватого придорожного наста с темными буграми закаменелой земли снежное одеяло тянулось ровное, белое, заботливо укрывая собой окрестные поля и перелески. В тускло-сером небе меркнущего дня скапливалась белесая взвесь, готовясь в очередной раз просыпаться вьюжной заметью, сухой и мелкой, которая тут же тает на лице. Из труб сельских домиков, точками разбросанных в отдалении, тянулись ниточки дымков, а румяный свет из окошек вызывал у странствующих невольную зависть: вот бы сейчас туда, где уют и тепло очага…

День выдался долгим. Холод, от которого приходилось ежиться под толстым плащом, сковывал и мысли. Лошадью Томас правил вполруки, за окружающим послеживал вполглаза. Основные же размышления были о возможных причинах вызова (да еще прямо в дом) к сэру Роберту Сесилу, королевскому министру. Тот был известен как верный сторонник Елизаветы еще в те непростые годы, когда она прокладывала себе путь к престолу. Как и она, Сесил был ярым протестантом; нынешние гонения на католиков в Англии получили размах во многом благодаря ему. Влиятельный вельможа, он обладал огромной властью; что же ему понадобилось от скромного рыцаря, который последние три года в Лондон и лица не казал?

Возвратившись, казалось, раз и навсегда из своих военных эскапад по Европе, Томас прочно осел у себя в имении, где вел размеренную жизнь мелкопоместного сквайра [24]в необременительных заботах об урожае и разведении овец, все это не в ущерб себе и своим арендаторам. А во время своих нечастых выездов в Лондон, случалось, наведывался и в свет, где, за исключением того злополучного происшествия при дворе католички Марии, внимания к себе не привлекал. Но и тогда, будучи признан виновным в небольшом кровопролитии — за что, между прочим, полагалось усекновение длани, — не стал ради смягчения наказания прикрываться своим вероисповеданием как ширмой. В конечном итоге ему присудили всего лишь небольшой штраф, который можно было истолковать не иначе как тайным благоволением королевы Марии к своим собратьям-католикам. Сложно было представить, чтобы нынешний вызов к Сесилу обуславливался сведением столь старых счетов.

Шашней с теми, кто ратовал за права католиков, публично или втайне, Томас не водил. Игра эта была небезопасной. Соглядатаи Роберта Сесила были велики числом, а награда за доносительство — весьма соблазнительной для всех, кто имел на католиков зуб, а то и просто положил глаз на их имущество.

Среди дворян нередко можно было встретить таких, кто за веру поплатился конфискацией своих имений и угодий, а то и вовсе оказался обвинен в государственной измене. Многие на этих преследованиях нажили себе состояния, как в свое время при Генрихе VIII, разорившем монастыри и храмы папистов. Теперь те же гонители активно поддерживали Елизавету — во всяком случае, в той степени, в какой она гарантировала им право владения отчужденной у страстотерпцев собственностью.

Трудно предположить, чтобы его скромное имение привлекло внимание Сесила или кого-нибудь из его окружения. Единственная причина, по которой всесильный вельможа мог затребовать его в Лондон, — это, скорее всего, визит того молодого рыцаря Ордена.

По спине прокатился холодок. Если это действительно так, то получается, он заблуждался, полагая, что отсидка в укромном уголку сельской местности убережет его от чуткого догляда. Мало что может ускользнуть от ревнивых, далеко видящих глаз Сесила и его прихлебателей… Черт бы побрал этих святош, что выставили его из Ордена! Надо же, снизошли. Соизволили вспомнить о нем, можно сказать, на закате дней, когда уже, казалось бы, живи себе да поживай на покое. Дескать, так уж и быть, брат рыцарь, выручай: земля под ногами горит. Ну а как все отгорит и успокоится, мы тебя снова вышвырнем за ненадобностью.

В воздухе поплыл отдаленный звук колокола, возвещающий четвертый час пополудни. Томас вышел из задумчивости и, потянувшись в седле, направил лошадь на обочину, чтобы отчетливее видеть происходящее впереди. Нестройная колонна из путников и возов сейчас как раз взбиралась на вершину покатой возвышенности, откуда открывался вид на столицу, над которой призрачным туманом стелился древесный дым. Снег на крышах был грязновато-серым. В полумиле отсюда виднелся Смитфилдский рынок, куда мясники со всей страны сгоняли свой скот на забой и продажу. Чуть поодаль тянулись загоны для птицы и длинные торговые ряды. А дальше шла открытая площадка, где посреди куч спрессованного пепла назидательными перстами торчали в небо обугленные столбы. Одна из куч, судя по курящемуся над ней пару, была еще сравнительно свежа.

Место сожжения еретиков. Как-то, лет десять назад, Томас сам топтался в толпе, собравшейся поглазеть на казнь троих протестантских священников, что посмели ослушаться эдикта королевы Марии и продолжали проповедовать на людях, вопреки отзыву хартии на справление службы. Королева собрала на то действо весь двор и сама с высокомерной непреклонностью взирала на сожжение с нарядного кресла, установленного на подобающем возвышении. Томасу до сих пор помнились бесовски пронзительные вопли тех несчастных. Бедняги корчились в языках пламени, которые быстро прорастали сквозь вязанки хвороста, уложенные на небольших постаментах, где стояли ослушники. Минута, и их уже поглотили бурные взвихрения яркого красно-желтого пламени, сквозь которые какое-то время проглядывали черные фигуры в цепях. Трещало горящее дерево, сверлили воздух вопли, шевелились в мучительных корчах силуэты. Та картина жила в памяти до сих пор; вот и сейчас при воспоминании о ней захолонуло сердце. Отведя от столбов взгляд, Томас цокнул языком, и его лошадь перешла на рысцу.

За Смитфилдом тянулась городская стена — некогда грозная линия обороны, давно уже, впрочем, пришедшая в упадок. В отдельных местах стена просела и осыпалась, а ров, опоясывавший некогда город, был теперь наполнен застарелыми горами мусора и человеческих отходов, скапливавшихся здесь на протяжении поколений. Тяжелая стойкая вонь, какую не одолевал даже зимний холод, наполняла воздух на въезде в массивную арку Новых ворот, за которыми на въезжающего обрушивался многоголосый гомон английской столицы. Крики уличных торговцев и зазывал, детский плач и зычные голоса тех, кто стремился перекричать общий шум, — все это заполоняло и давило на слух так же, как шибали в ноздри запахи выпекаемого хлеба и жаркого, вонь всевозможной тухлятины, отбросов и нечистот. Вдоль проезжих улиц Лондона тесно, впритирку, стояли всевозможные строения, нависая таким образом, что каждый более высокий этаж выступал над тем, что пониже, придавая улицам гнетущую сумрачность.

И даже хорошо, что тусклый свет над гребнями островерхих крыш начал вскоре угасать, а Лондон сделался царством теней. Между тем дорога, став заметно шире, повернула на Холборн. Томас ехал, не реагируя на спешащих рядом с лошадью разносчиков, скороговоркой сватающих проезжему рыцарю снедь и всякие безделушки. Одновременно он бдительно поглядывал на переметные сумы, чтобы их, чего доброго, не подрезал кто-нибудь из уличных воришек, которых здесь пруд пруди: только и ждут, чтобы поразжиться на ком-нибудь из ротозеев. А вот и въезд на Друри-лейн; Томас повернул лошадь на сравнительно спокойную боковую улицу. Лавки, что тянулись здесь по обе стороны, были не в пример богаче, с красочными вывесками, предлагающими разнообразие богатого товара: тут тебе и тонкие ткани, и вина заморские, и сыры с фруктами, и серебряная утварь с неблизкого Востока, и стекло со всей Европы. А между лавками возвышались дома, один другого вычурнее и краше, и все богаче по приближении к Олдуичу и различимой отсюда Темзе.

Перед тем как стемнело, Томас остановил какого-то посыльного мальчишку со свертком под мышкой и спросил, где здесь дом Роберта Сесила, на что тот указал ему на внушительного вида особняк с просторным двором, занимающий угол Друри-лейн и часть смежной улицы. Фасад особняка — сплошь резное дерево и выложенные узором кирпичи — выходил непосредственно на Друри-лейн. Боковые ворота вели во внутренний двор с конюшней. На въезде путь Томасу преградили два дюжих привратника, пропустив его во двор лишь по разъяснении, что у него назначена встреча с их господином. Тогда Томас, спешившись, отдал поводья подоспевшему конюшему и был препровожден к задней двери дома, где его принял под свою опеку один из домашних челядинцев в таком же добротном синем сукне, что и гонец, приезжавший к Томасу накануне.

Рыцарь еще не раз объяснил цель своего визита, и тогда его через центральный вестибюль провели по лестнице наверх и далее по коридору, где вдоль всего пути следования свечи таинственно озаряли живописные полотна, вывешенные на дубовых панелях стен — почти сплошь сцены охоты или портреты напыщенных родственников. Лишь одна из картин изображала библейский сюжет. Томаса провели в небольшую приемную с деревянными скамьями; освещал и обогревал ее камин. Сейчас в огонь закладывал свежие поленья стройный молодой слуга — смугловатый, с нежными чертами и вишнево-карими глазами, настолько пронзительными, что Томасу сделалось слегка неуютно.

— Я извещу о вашем прибытии секретаря милорда, — учтиво сказал он. — Не желаете ли во время ожидания немного подкрепиться?

— Чара горячей медовухи мне бы не помешала.

— Медовухи?

Брови у молодого человека приподнялись; было забавно наблюдать, как он теряется в догадках, на какую ступеньку лондонской социальной лестницы поместить этого гостя. Одежда вроде как добротная, но без украшений, стрижка хорошая и ухоженная, как и борода, но без намека на фасоны, модные нынче у господ. Быть может, зажиточный купец или сельский йомен? [25]Однако само его присутствие здесь по настоянию сэра Роберта Сесила показывало, что гость не так уж прост. А потому слуга отвесил почтительный поклон:

— Как пожелаете, сэр. Медовуха так медовуха.

Он еще раз пристально оглядел гостя, после чего с полуулыбкой вновь занялся подкладыванием дров в камин, а управившись, потер ладони и занял место на скамеечке рядом с камином. Сбоку от него находилась еще одна дверь, единственная в приемной. Томас снял плащ, перчатки и шляпу и положил их рядом с собой на скамейку. С минуту он впитывал атмосферу уюта; чувствовалось, как тепло начинает благостно проникать сквозь одежду и продрогшую кожу. Наконец он перевел глаза на молодого человека, чтобы получше его рассмотреть, и с удивлением заметил, что тот все это время сам не сводил с него глаз. Ничуть не смутившись тем, что уличен, он продолжал разглядывать гостя довольно бесцеремонным образом.

— Я вас знаю? — поинтересовался Томас.

— Нет.

— А вы меня?

— Впервые вижу, — ответствовал тот благовоспитанным голосом, в котором трудно было уловить акцент.

Прежде чем удалось затеять какой-нибудь разговор, дверь возле молодого человека открылась и оттуда показался хрупкого сложения клерк в синей ливрее. Кашлянув, он поглядел на гостя:

— Сэр Томас Баррет?

— Да.

— Господин готов вас принять.

— Так скоро? Мы вроде бы уславливались на шесть.

— Он готов встретиться не мешкая.

— Что ж, хорошо.

Томас встал со скамьи и напоследок поглядел на молодого человека, который в ответ слегка наклонил голову. Дверь вела в небольшую комнату с окном на внутренний дворик позади дома. У окна стояли письменный стол и табурет, а по бокам от него — два объемистых сундука для документации. Клерк, просеменив мимо гостя, аккуратно постучал в дверь на противоположной стороне комнаты. Робко занеся руку, он не сразу ее приоткрыл и переступил через порог.

— Милорд, к вам сэр Баррет.

— Проси немедля, — откликнулся зычный голос.

Клерк, попятившись, жестом пригласил Томаса войти. Домашний кабинет министра был вполне под стать важности своего хозяина. Помещение тянулось от заднего внутреннего двора до самой Друри-лейн, на которую выходили своими переплетами несколько окон. Вдоль стен тянулись резные шкафы с рулонами свитков и книгами. Большего количества фолиантов в одном месте Томасу прежде не доводилось и видеть — сотни четыре или пять, не меньше. Частная библиотека, размерам которой можно откровенно позавидовать. В кабинете находились два камина, обогревающие оба конца помещения, а между шкафами размещались стулья, на которых разом могли сидеть тридцать-сорок гостей. Между двумя каминами стоял большой письменный стол с деревянным подносом, на котором возлежала стопка документов. Рядом — пара притопленных в столешницу чернильниц и лунка с аккуратным пучком перьев. За столом восседал рослый дородный мужчина, аккуратно подстриженную голову которого венчала шелковая шапочка-скуфейка. Над двойным подбородком подрисованным штрихом смотрелась кисточка эспаньолки. На вид он был немногим младше Томаса. Помимо него в комнате находился еще один человек, сухопарый, в черном, похожем на рясу балахоне до пола. Он стоял у огня, согревая спину. Оба какое-то время глядели на Томаса, пока тот из них, что за столом, не сделал нетерпеливый взмах рукой.

— Проходите же, сэр Томас, усаживайтесь. Вот сюда, — он указал на один из стульев с подбивкой, что полукругом стояли напротив его стола. — И вы тоже, дорогой мой Фрэнсис.

Томас так и поступил, усевшись посередке, где, по всей видимости, полагается сидеть людям поважнее, а чернорясник был вынужден сесть несколько сбоку. Усадив своих визитеров, сэр Роберт подался вперед и остановил взгляд на Томасе. Вид у него, впрочем, был вполне благодушный, а голос выражал приязнь.

— Я так полагаю, ваше путешествие вышло не слишком утомительным?

— Никоим образом, милорд. Дороги были безопасны, а снег почти не докучал. Так что поездка вышла вполне приятной.

— То-то я вижу, до Лондона вы добрались быстрее, чем я думал.

Томас с тонкой улыбкой заметил:

— Человеку, вызванному к королевскому министру, свойственно не мешкать ни минуты. И вот я здесь, сэр Роберт, с упованием на вашу благосклонность.

— Непременно. И осмелюсь предположить, причина этой моей просьбы занимала ваш ум на протяжении всей дороги.

— Именно так.

— В таком случае позвольте сказать, что ваше присутствие здесь во многом обусловлено деликатностью поручения, которое я для вас задумал. Всем известно, что хотя наша благословенная монархиня находится на престоле вот уже пять лет, есть такие, кто все еще смеет утверждать, что ее вхождение на престол — это скорее исключение, нежели закономерность. И не только из-за ее обручения с протестантской верой. Я полагаю, вам известно имя Джона Нокса? [26]

— Имя — да, но только и всего.

— И вы, несомненно, в курсе, что он вопиет уже против одного лишь принципа женского престолонаследия. Возможно, вы читали кое-что из его памфлетов по этому вопросу.

— Что вы, сэр Роберт. Читать его пасквили было бы непростительной глупостью. Его памфлеты запрещены. И уже одно их хранение, я полагаю, карается в случае обнаружения смертной казнью.

— Точно так. Но я думаю, вы все же знакомы с его мыслями.

— Так, слышал кое-что, — осторожно ответил Томас, понимая, что чернорясник внимательно за ним наблюдает в качестве свидетеля. — Хотя и не припомню, когда и от кого.

— Само собой, — сэр Роберт с хитрецой улыбнулся. — Так что было бы бесполезно оказывать на вас по этому вопросу давление, а уж тем более пыткой воскрешать в вас память, что это могли быть за негодники.

Он хохотнул, нарочито подчеркивая несерьезность своих слов, хотя угроза пытки для таких, как Томас, существовала неизбывно. Он был полностью во власти этого человека, вне зависимости от своего отношения к Ноксу или к тем, кто пытался в чем-то противостоять королеве Елизавете. А как для католика, для него эта опасность, по сути, удваивалась. Тем не менее взгляд сэра Роберта он встретил с отменной бесстрастностью. Последовала неловкая пауза, после которой министр чуть откинулся и примирительно возвел руки.

— Право, что за бестактность с моей стороны. Прошу простить. Вообще, милорды, самое время познакомить вас друг с другом. Сэр Томас, с превеликим удовольствием представляю вам сэра Фрэнсиса Уолсингема, моего сподвижника по служению нашей монархине. Доверие мое этому человеку не знает границ, — с чувством добавил он.

— Мое почтение, — обернувшись, кивнул черноряснику Томас.

— Рад знакомству, сэр Томас, — задержался на нем холодным взглядом Уолсингем.

— Вы уж не обессудьте, — зычно рассмеялся министр. — Сэр Фрэнсис недолюбливает папистов и из-за этого иной раз забывает некоторые правила этикета. Но давайте же прекратим эту пляску вокруг недоброго огня. Смею вас заверить, сэр Томас, что сюда вы вызваны вовсе не для какого-нибудь взыскания. Скорее, наоборот. Словом, у меня есть к вам поручение. Такое, что даст вам возможность послужить и королеве нашей, и стране, ну и сполна проявить свою преданность им обеим. Как говорится, без страха и упрека.

— Никогда не изменял сердцем ни той, ни другой, — ровным голосом откликнулся Томас.

— Кто бы сомневался! Вы знаете свое сердце, а я, в свою очередь, не стал бы вас ни о чем просить, будь у меня хоть капля сомнения. А потому давайте считать этот вопрос решенным. Условились? — Он предостерегающе глянул на Уолсингема, который молча кивнул. — Вот и хорошо. Что подводит нас прямиком к первому вопросу, который я вынужден поставить перед вами, сэр Томас. Если не ошибаюсь, пару дней назад у вас с визитом был некий рыцарь-француз, посланный от довольно именитого ордена. Орден всадников госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского. Они ведь так именуются? — обернулся он к Уолсингему.

— Примерно.

Взгляд Сесила уткнулся в Томаса. Только теперь от лучистых добродушных морщинок не осталось и следа, а была лишь безжалостная холодность.

— Так соблаговолите нам рассказать, для чего французский рыцарь из католического военного ордена проделал путь через всю Европу, чтобы попасть именно к вам. А, сэр Томас?

Глава 10

Получается все в точности, как он и подозревал: причиной вызова сюда стал визит Филиппа де Нантерра. Надо же. Двадцать лет делать все возможное, чтобы не лезть на глаза, а уж тем более на рожон, не привлекать к себе внимания и подозрений — и теперь все вот так, в одночасье, сведено на нет неким французом и его мальтийскими хозяевами… Осознание этого вызывало не страх, а скорее возмущение, и на пристальный взгляд Сесила Томас ответил не моргнув глазом:

— Он приехал ко мне с письмом.

— С письмом? — чутко вклинился Уолсингем. — Каким? Где оно?

— У меня дома. В рабочей комнате.

— И что в нем?

— Письмо адресовано мне, сэр Фрэнсис. И я не вижу, по какой причине мне следует делиться его содержанием с вами.

— Вот как? — Впервые за все время Уолсингем улыбнулся, приоткрыв за тонкими губами ровные, хотя и в пятнышках гнили, зубы. — Интересно, что же вы считаете нужным скрывать.

— Ничего.

— Ну так поведайте.

Томас невольно стиснул зубы; чувствовалось, как впервые за долгое время по жилам разлился позыв гнева. Уолсингем, судя по виду, был младше его, Томаса, лет на десять, во цвете лет, но безвыездная жизнь в Лондоне явно не сказывалась благотворно ни на силах его, ни на здоровье: вон и щеки какие бледные. «Такого в честном поединке сразить ничего не стоит», — сама эта мысль невольно пробудила загнанный глубоко внутрь аппетит к насилию. А это небезопасно, так что лучше подавить в себе соблазн. Тем более что толку в таком противостоянии никакого.

— Письмо это с Мальты, от сэра Оливера Стокли, — нехотя раскрыл Томас. — В нем он напоминает о моей клятве перед Орденом и просит возвратиться на защиту острова от войска турецкого султана, которое собирается напасть на Мальту несметным числом. Такова, собственно, суть того письма.

— Сэр Оливер Стокли, — улыбаясь каким-то своим мыслям, проронил Сесил. — Кстати, мой дальний кузен. Мы были близки с ним в детстве, пока он с излишней, как мне показалось, рьяностью не ударился в веру. Ударился — и отошел. Отошел далековато, о чем красноречиво свидетельствует его пребывание на Мальте… Впрочем, я отвлекся. Видимо, ваш гость, прежде чем продолжить свое странствие, заручился от вас каким-то ответом?

— В самом деле.

— И что же вы ему сказали?

— Я выразил согласие.

— Выразил со-гла-си-е, — задумчиво повторил Сесил.

Они переглянулись с Уолсингемом; чувствовалось, что ответ вызвал у них разочарованность. Чернорясный сподвижник министра перевел взгляд на Томаса:

— Отчего же? Зачем вы дали ему согласие?

— Я давал обет, который действует и поныне. Великий магистр призвал меня, и я должен явиться.

— Вы в самом деле считаете, что связаны клятвой, данной бог весть сколько лет назад?

— Человек стоит лишь того, чего стоит его слово, — ответил Томас. — Хотя действительно много воды утекло с тех пор, как я разделял веру и устремления Ордена.

— Вы имеете в виду защиту христианства от сарацин?

— Нет. В самозащиту я верю. Я прожил достаточно, многое повидал и сделал вывод, что лишь глупец подставляет под удар вторую щеку. А желаю я, чтобы между народами и их верованиями настал мир. Что дала нам война с магометанством, кроме кровопролития, горя и лишений? Вам известно, на протяжении скольких лет Орден ведет борьбу с врагом? Вот уж свыше пяти столетий! — На мгновение Томас ощутил чудовищную тяжесть этих временных напластований, ставших воплощением беспросветной ненависти и насилия. Поколение за поколением погрязало в крови невинных. Томас медленно покачал головой: — Уж лучше бы свара поскорее закончилась и между христианами и султаном установился мир.

— Мир с султаном? — Уолсингем издал мелкий хихикающий смешок. — Да вы вообще себе такое представляете?

— Если мне снова предстоит убивать, — твердо поглядел на него Томас, — то я буду это делать не во имя религии.

— Однако это не помешало вам стать в свое время наемником и долгие годы сеять смерть, да еще за деньги? — злорадно поддел Уолсингем.

Он хотел сказать что-то еще, но его властным взмахом осек Сесил. Сложив перед собой руки, министр поглядел на Томаса с грустноватой задумчивостью.

— Воистину прекрасные слова, сэр Томас. И чувства ваши им под стать. В каком-нибудь ином, лучшем мире я разделил бы их всем сердцем. Однако наш подлунный мир, далекий от совершенства, полон грешников, вершащих свои неправые дела, и наша задача — вставать у них на пути. Султан как раз из тех людей, кого нам нужно остановить. И бывший ваш товарищ, сэр Оливер, правильно сделал, что написал вам об опасности, в какой находится Мальтийский орден. Мы ведь тоже об этом наслышаны, из своих источников.

— Прошу простить, сэр Роберт, — Томас сузил глаза, — но как вы могли прознать, что сэр Оливер отправил мне письмо?

— Ах да, — Сесил всем своим видом изобразил неловкость. — Я рассчитывал его вам в скором времени вернуть. — Нырнув рукой себе под мантию, он вынул сложенный пергамент со знакомой гербовой печатью и вкрадчивым движением придвинул его по столешнице к Томасу, взирающему на письмо с откровенным удивлением.

— Как вам это удалось?

— А вы думали, мы вот так, запросто, пропустим иностранного рыцаря через все наше королевство и даже не позаботимся отследить его передвижение, а также цель оного?

— Вы… проследили его путь к моему дому?

— Ну а вы как думали, — даже несколько обиженно произнес Сесил.

Тут до Томаса дошло.

— Но это письмо еще нынче утром лежало у меня в комнате, в столе. Я сам его туда положил.

— Это так. Но вскоре после вашего отъезда к вам в дом заглянул один из моих осведомителей. Ему удалось уговорить слугу рассказать обо всем, что имело место накануне; ну а проникнуть затем к вам в кабинет не составило труда. Письмо было найдено и доставлено сюда со всей возможной быстротой. Мы с сэром Фрэнсисом успели ознакомиться с ним как раз за пару часов до вашего прибытия.

— Ваш поверенный, чтобы добыть эти сведения, не причинил вреда кому-либо из моих слуг? — тихо осведомился Томас.

— Обошлось без этого, — успокоительно улыбнулся Сесил. — Ваши слуги — католики, как и вы. А потому достаточно было просто напомнить им об участи тех, кого обвиняют в ереси… А для обвинения в ней людей низкого сословия, сэр Томас, доказательств требуется куда меньше, чем для изобличения господ.

— Хотя если надо, и на них управа найдется, — мрачновато, со значением, добавил Уолсингем.

— Сэр Фрэнсис, я бы попросил обойтись без угроз нашему гостю, — кольнул чернорясника взором Сесил, вслед за чем вновь обратился к Томасу: — Письмо принадлежит вам, извольте взять. Сожалею, что нам пришлось его прочесть, но такова уж моя обязанность — пресекать любую крамолу, направленную против Ее Величества. Вы должны это понимать.

— Понимаю прекрасно, — ответил Томас, беря письмо за уголок двумя пальцами, как нечто оскверненное. — Нет такой низости и беззакония, на какое бы вы не пошли, чтобы навязать человеку свою волю.

— Делаю то, что вменяет мне служба, — непринужденно пожал плечами Сесил.

— И что, надо было обязательно воровать для этого письмо? Зачем вообще расспрашивать меня о цели визита сэра Филиппа, если вам и так все уже известно из прочитанного?

— Нам необходимо было удостовериться, что вы говорите правду. Знать, что ничего от нас не скрываете. Так что получается, вы только что прошли испытание. Причем успешно.

— Ай, как отрадно! — съязвил Томас. — Тогда, видимо, не мешало бы вникнуть в суть упомянутого вами задания. Но предупреждаю сразу: если целью его ставится привлечь меня к преследованию моих единоверцев-католиков здесь, в Англии, помощи от меня вы не дождетесь.

— Иного ответа от столь прямодушного человека, как вы, сэр Томас, я и не ожидал. И правильно. Давайте-ка лучше поговорим о другом, и поговорим серьезно. Насколько нам известно, османы готовятся нанести удар по краеугольному камню — точнее, камням — христианского влияния в Средиземноморье. Если им удастся взять Мальту, следующей падет Сицилия. Далее — вся Италия и сам Рим. Ну а падение Рима будет равносильно погребальному звону по нашей вере — и протестантской, и католической. Сулейман не делает секрета из того, что метит стать властелином всего известного мира и всюду насадить ислам. Для своих темных замыслов он выбрал, надо сказать, подходящее время. Европу раздирают войны и религиозные распри. Грызутся меж собой Испания и Франция, а огромный флот, который могла бы выставить против турок Венеция, теперь списан и низведен по договору о союзничестве, трусливо подписанному с османами венецианским дожем в защиту своих интересов. Так что, как видите, вашим братьям из Ордена на сколь-либо существенную внешнюю помощь против турок рассчитывать не приходится. Лишь Испания что-то там такое обещала. — Сесил сделал красноречивую паузу. — А потому, возвращаясь на Мальту, вы становитесь в авангарде всей борьбы за спасение Европы от иноверцев. Спасаете Мальту, а заодно с ней и всех нас.

Томас не мог сдержать язвительной улыбки.

— И вы вызвали меня сюда лишь для того, чтобы просить включиться в борьбу с магометанством?

— И это, и еще кое-что. — Сесил, слегка откинувшись, приподнял свой двойной подбородок в сторону Уолсингема. — Объясните вы, сэр Фрэнсис.

Чернорясник, собравшись с мыслями, повел речь:

— Поскольку вы вызвались вернуться на Мальту, вам там как раз представится шанс послужить интересам Англии, так сказать, напрямую. Вы тут сейчас нелестно отзывались о мерах, к которым мы с сэром Робертом вынуждены по долгу службы прибегать для поддержания в Англии порядка.

— Порядок — лишь одно из названий, — вставил Томас. — Но есть еще и другое — тирания.

— Называйте как хотите, но наши действия предотвращают зло куда большее, а именно гражданскую войну. С той самой поры, как Генрих Восьмой отверг главенство католической церкви, нашу страну буквально раздирает противостояние между католиками и протестантами. Это просто чудо, что оно еще не переросло в открытую всеохватную смуту. Мне нет смысла напоминать вам о волне бесчинств, прокатившейся по Нидерландам и Франции. Об этом подробно написано у Джона Нокса.

— Нельзя сводить все к тому, что вычитано вами в «Книге мучеников», [27] — парировал Томас.

— Может быть, — вмешался Сесил. — Но вы не станете отрицать, что такие зверства действительно имели место. Вы их, коли на то пошло, своими глазами видели, когда состояли на службе. Даже при допущении у Нокса определенной пристрастности, в его словах есть достаточно правды о том, что могло бы произойти у нас в Англии, случись религиозным разногласиям выплеснуться в виде насилия. Улицы наших городов потонули бы в крови. Пока же этого, слава Богу, удается избегать по той причине, что протестанты в своем противостоянии католицизму довольно-таки сплочены. А что, если между королевой и английским дворянством оказался бы вогнан кол? От такого разделения католики вмиг осмелели бы и, того гляди, мы бы тут все вцепились друг другу в глотки.

— Исключать нельзя ничего, — рассудил Томас. — Но что могло бы вызвать такое разделение?

Сесил, прежде чем ответить, переглянулся с Уолсингемом.

— Во владении мальтийских рыцарей находится некий документ, который, будучи предан огласке, разодрал бы нашу страну на части. Дворянство неминуемо восстало бы на королеву, низы накинулись на верхи, а затем напустились друг на друга. Страшная вещь. Сущий Апокалипсис. Вот его-то мы и стремимся не допустить.

— Вы сказали, он мог быразорвать страну. Но с чего ради? В уме не укладывается, чтобы какой-то там кусок пергамента мог вызвать бучу, которую вы изволите живописать. Кроме того, какое отношение данный документ может иметь ко мне или к тому же Ордену?

— Содержание документа известно лишь узкому кругу лиц. Что и хорошо. Знание — это опасно. Могу вам сказать, что лет восемнадцать-двадцать назад он находился во владении одного рыцаря-англичанина, тоже из Ордена. Он умер там, на Мальте, до того как успел передать тот документ по назначению. Так вот, насколько нам известно, документ все еще там. Ваша задача — уяснить, что он действительно находится в пределах острова, изъять его и переправить мне — или же уничтожить, если иной возможности попросту не останется.

— Если я и впрямь его найду, что помешает мне ознакомиться с тем документом?

— На нем печать. Если над ней кто-нибудь колдовал, я сразу же это замечу. Впрочем, искать сам документ будет не вашей задачей. Этим займется другой человек. С собой на Мальту вы прихватите некоего эсквайра, [28]который на самом деле будет нашим осведомителем. Поскольку он будет состоять при вас якобы оруженосцем, то внимания к себе не привлечет. Его задачей и будет найти документ. Если вам, вдвоем или порознь, суждено пережить осаду, в Англию вы возвратитесь с документом на руках. Ну а если Мальта окажется взята, последнему из вас, кто окажется в живых, надлежит уничтожить документ, прежде чем он попадет в руки врагу. Я не скрываю, сэр Томас, — заключил Сесил, — что задание это крайне рискованное. Но наши ставки чрезмерно высоки, а вам выпадает честь послужить своей стране, своей вере и спасти при этом множество жизней. Ну вот. Теперь мы ждем от вас встречные вопросы, если таковые имеются.

— Безусловно, имеются, сэр Роберт, — подтвердил Томас. — Прежде всего, если этот документ настолько важен, то почему он до сих пор не обнародован и вообще не упомянут ни в каких источниках? Далее. Орден подотчетен королю Испании. Я не поверю, чтобы Филипп Второй не использовал этот документ в свою пользу, если он, как вы говорите, угрожает интересам Англии.

— Справедливо замечено, — одобрил Сесил. — По нашему предположению, все это потому, что Орден попросту в неведении насчет того, чем располагает.

— Как такое может быть?

— Документ покинул Англию, находясь в распоряжении английского рыцаря сэра Питера де Лонси.

— Помню его, — Томас хмуро кивнул. — Человек достойный.

— Более чем. Через несколько лет после того, как вы покинули Мальту, сэру Питеру был дан отпуск в связи со скорой кончиной отца. А вскоре по возвращении на Мальту сэр Питер утонул, сорвавшись с борта галеры. Из внимания ускользнуло то, что во время пребывания рыцаря в Англии тот документ вверил ему на хранение король Генрих, наказав строжайшим образом беречь его. Старый Медный Нос [29]был тогда уже болен и не знал, суждено ли ему поправиться. Если да, то сэру Питеру надлежало возвратить документ ему. Ну а если нет — как оно, собственно, и обернулось, — тогда документ предназначалось доставить в Рим и вручить Папе. Но вышло так, что и сэр Питер на Мальте, и Генрих Восьмой у себя в Лондоне почти одновременно ушли из жизни. О документе тогда знала лишь горстка ближайших королевских советников, раскрывшая тайну его существования только под принуждением.

— То есть под пыткой.

— Ну да, — не стал упорствовать Сесил. — Таким образом, документ до сих пор остается на Мальте, где его должен был в надежном месте сохранить сэр Питер. Вы должны приложить все старания, чтобы его найти. Точнее, наш… назовем его «поверенный». Есть ли еще какие-то вопросы, сэр Томас?

— Есть. Вы, судя по всему, преисполнены уверенности, что я за это дело непременно возьмусь. Ну а если я отвечу отказом?

— Вы рыцарь как нашего королевства, так и Ордена Святого Иоанна. А это накладывает на вас определенные обязательства. Вы человек чести, слова. Сама мысль о том, что вы своим служением можете отвратить от нашей страны великую беду, должна преисполнять вас готовности проявить свою доблесть, если только я в вас коренным образом не заблуждаюсь. Это одна из причин. Вторая из них в том, что вы католик и живы-здоровы лишь милостью королевы-протестантки и ее министров, из которых я, кстати, по значимости первый. Так что разъяснять вам ваше положение просто нет смысла. Достаточно одного моего слова, что я по исполнении этого задания берусь вас всячески опекать. Если же вы откажетесь…

Томас сдержанно покачал головой:

— Не нужно мне угрожать.

— Ни в коей мере. Однако вам все равно не мешает знать, что выбора у вас как такового нет. Пусть это будет вам небольшим утешением во всех предстоящих невзгодах.

— Спасибо за заботу, — кивнул с едкой ухмылкой рыцарь. — Но у меня еще один вопрос. Кто же он, этот ваш осведомитель, которому предстоит сделаться моим оруженосцем? Уж не тот ли человек, что ждет сейчас в приемной?

— Значит, вы уже знакомы, — с улыбкой ответствовал Сесил. — Юный Ричард — один из самых благовоспитанных моих людей. Вероятно, из-за того, что я взял его сиротой. Своих родителей он не знает и потому, видно, всю преданность обратил на меня. Весьма многообещающий молодой человек, и для него это первая серьезная проба сил. На французском, испанском и итальянском он изъясняется как на своем родном; с мальтийским тоже в ладах.

— Вместе с тем он не вполне англичанин, — высказал наблюдение Томас. — Говорит с акцентом, и по виду можно подумать, что из латинян.

— Англичанин он такой же, как вы и я. И я полностью ему доверяю. Что советую и вам для успешного выполнения задачи.

— Доверие, сэр Роберт, зарабатывается. Подобная вещь не достается даром.

— Тогда вам не мешало бы узнать Ричарда поближе, и как можно быстрее. Сэр Фрэнсис, приведите его.

От бесцеремонного тона начальника глаза Уолсингема раздраженно сверкнули; тем не менее он быстро встал и пересек пространство кабинета. Текучая гибкость походки придавала ему сходство с кошкой; уместная манера поведения для того, кто караулит и убивает добычу без тени сострадания.

В минуту паузы, когда Уолсингем исчез в дверях, Томас, подавшись вперед, негромко сказал:

— В эсквайре я не нуждаюсь. Поручить это дело лучше мне одному. Я готов дать слово, что доставлю вам документ непрочитанным. Вы же можете оставить своего шпиона при себе, в безопасности.

Сесил, улыбнувшись из-под бровей глазами, покачал головой.

— Предложение весьма великодушное. Вам, быть может, оруженосец и в самом деле не нужен, но мне-то иметь там пару надежных глаз и ушей отнюдь не помешает. Так что соблаговолите взять Ричарда с собой, и кончим разговор.

Прежде чем Томас успел что-либо сказать, послышались шаги, и в помещение возвратился Уолсингем в сопровождении уже виденного Томасом молодого человека. Они оба подошли к столу, и Уолсингем занял свое место на стуле, а соглядатай Сесила встал в сторонке.

— Ричард, — радушным голосом сказал Сесил, — я так понимаю, вы с нашим гостем уже познакомились?

— Да так, обменялись парой фраз, хозяин.

— Ну, значит, пора познакомиться официально. Сэр Томас, представляю вам эсквайра Ричарда Хьюза, вашего оруженосца.

Томас встал и, приблизившись к молодому человеку, остановился на расстоянии вытянутой руки, впервые подробно его оглядывая. Высокий, широкоплечий. Камзол в обтяжку, но без всяких там жабо и разрезных рукавов с рюшами. Аккуратно подстриженные волосы без присыпок и помад, модных нынче среди лондонской дворцовой молодежи. Похвально.

Томас посмотрел эсквайру в глаза и встретил твердый немигающий взгляд, в котором было что-то помимо обычной дерзости. Холодность вкупе с кипучей строптивостью.

— Каковы бы ни были данные тебе указания, для меня ты прежде всего оруженосец, и никто более. Это понятно?

— Понятно, сэр.

— Мои приказания исполняются беспрекословно, как и полагается любому оруженосцу.

— Да, сэр. Если они не идут вразрез с наставлениями сэра Роберта.

— Я слабо представляю, о чем тебя наставляли, но если мы хотим убедить рыцарей Ордена, что мы те, за кого себя выдаем, то ты должен твердо усвоить: мое слово для тебя закон. Я так понимаю, ты уже наслышан насчет того, что тебе предстоит быть при мне оруженосцем?

— Да, сэр.

— В самом деле? — Томас поднял бровь. — Это когда же сэр Роберт упредил тебя о круге твоих предстоящих обязанностей?

Взгляд молодого человека, дрогнув, скользнул Томасу через плечо, в сторону господина.

— Говори правду, — кивнул Сесил.

— Два дня назад, сэр.

— Понятно. И ты уже освоил все тонкости своего нового поприща?

— Меня эти дни муштровал оруженосец одного из стражей королевы, сэр. Остальное я могу освоить по дороге в Мальту. Под вашим руководством.

— Задействовать этого человека считаю опрометчивым, — обернувшись, высказал свое мнение Томас.

— И тем не менее вы его возьмете, — настойчиво сказал Уолсингем. — И обучите всему, что ему нужно знать и уметь. Ваша привередливость начинает меня порядком утомлять. Не будь вы единственным, кто подходит на это нужное нам назначение, я бы уже с охотой выбрал другого. На Мальту вы отправитесь вместе с Ричардом в качестве оруженосца. Вопрос решен.

У Томаса взыграла кровь. Мелькнул соблазн осадить этого Уолсингема, взять и отказаться от всего, что ему сейчас навязывают, и будь что будет. Упоение собственным отказом, желание сбить с чернорясника спесь — если надо, то и клинком, — что могло быть слаще?

— Мы уже обо всем договорились, — вклинился Сесил. — И не нужно больше никаких слов, а уж тем более гневных. Ведь все мы делаем одно дело. Сэру Томасу остается лишь уладить дела и передать на время отсутствия управление своим имением в чьи-то руки. Срочность дела такова, что время на подготовку к грядущему походу у него, боюсь, достаточно ограничено.

— А сколько мне отводится времени?

— Два дня, — играя мертвенной улыбкой, сообщил Уолсингем. — В Гринвиче под погрузкой стоит голландский галеон, который через двое суток отплывает в Испанию. Вы с Ричардом должны быть на его борту.

— Желаю удачи, — добавил Сесил. И с чувством напутствовал: — И да храни вас Бог!

Глава 11

Бильбао, Испания

Канун нового, 1565 года

Томас с тихой безнадежностью наблюдал, как его оруженосец заунывно о чем-то изъясняется с начальником порта. На испанском Томас не разговаривал бог весть сколько лет (да и тогда, собственно, делал это через пень-колоду), так что в разговоре Ричарда с портовиком улавливал лишь разрозненные обрывки слов. Приходилось вот так бессмысленно торчать на влажно блестящих камнях причала, поминутно сбивая с плаща холодные брызги водяной взвеси. Высадившись среди дня с голландского судна, они тут же угодили в объятия патруля. Испанский сержант строго осведомился, по какому они здесь делу, и отказал в проходе, пока не будет предоставлен документ о том, что английский рыцарь имеет разрешение следовать через Испанское королевство. Письмо от сэра Оливера испанец брезгливо отстранил и послал одного из своих людей искать начальника порта.

Томас с Ричардом и солдаты патруля оказались вынуждены ждать на продуваемом ветрами причале, а за их спинами на взбухающих серых волнах колыхались рыбацкие суденышки и торговые корабли, прибывшие в гавань из Бискайского залива. Капитану через какое-то время наскучило, и он ушел в ближнюю таверну, велев солдатам караулить англичан здесь и никуда не отходить, пока не вынесет своего вердикта начальник порта. Вот они и ждали — Томас с оруженосцем закутавшись в плащи и сидя на своих дорожных сундуках, а солдаты прислонясь к швартовочным столбам и мысленно проклиная своего осла-сержанта. С полей их шлемов-морионов унылыми струйками стекал дождь. Непогода строга ко всем.

Зимой работы в порту традиционно меньше. Голландский галеон с грузом датской стеклянной утвари и шерсти из Лондона оказался вскоре разгружен. Товары заняли свое место на таможенном складе, а матросы поспешили вниз под палубу, в сравнительный уют своих гамаков. Не считая порывов промозглого ветра, швыряющего в лицо колкие брызги, и шипения прибрежных волн, гавань была безлюдна и спокойна. Лишь редкие прохожие сновали мимо, бросая на двоих поднадзорных иноземцев опасливые взгляды. Томас, честно признаться, был рад, что попал наконец на сушу. За годы службы на орденских галерах он редко когда оказывался на море зимой, и уж точно ни разу не изведывал на себе сезонную ярость Атлантического океана.

Выйдя из устья Темзы, галеон пересек Английский канал [30]и начал огибать контуры побережья Франции. Но тут неистовый шторм, подхватив, вытянул судно в открытое море, где испытывал его на прочность целых пять дней. Все это время экипаж без сна и покоя сражался с бушующей стихией, унесшей в итоге себе на память рею вместе с парусом. Ледяная вода вольно хлестала по палубе, окатывая решительно все. От нее набухала одежда, а судно, взлетая и опадая с водных валов, тяжко содрогалось под их мощными ударами. Морская болезнь, как известно, штука суровая, а потому Томас, а с ним Ричард и трое папистов из Амстердама, отдав стихии все содержимое своих желудков, почли за благо укрыться в крохотной каютке, одной на всех. Там Томас в тщетной попытке согреться уселся спиной к толстому шпангоуту, [31]подтянув к груди ноги. Ричард неподалеку сделал то же самое, упрятав голову между колен, в то время как монахи, перебирая четки, принялись невнятным бормотанием взывать к Всевышнему о спасении.

Как раз в эти минуты общей уязвимости Томас, сидя со скрещенными на груди руками, и вгляделся как следует в своего спутника. Несмотря на молодость — а было ему лет двадцать, не больше, — этот юноша словно обладал некой отрешенной зрелостью, пытливо вглядываясь и вбирая в себя все и всех, с кем приходил в соприкосновение. Общение с Томасом у них сводилось к минимуму, если не считать совсем уж необходимых или общих, вменяемых элементарной вежливостью фраз. Лишь единожды, когда галеон уходил к побережью из-под жесткого ветра, эта маска непроницаемости на мгновение спала у юноши с лица. Они как раз стояли рядом, когда на палубу через нос ворвалась волна. Застигнутого врасплох Ричарда сбило с ног и проволокло несколько футов по палубе. При этом он тревожно вскрикнул, а глаза его непроизвольно воззвали о помощи. Томас, заученным смолоду движением расставив ноги, одной рукой ухватился за фальшборт, а другой схватил за руку Ричарда и вздернул его на ноги. В небольшом буруне устремившейся дальше волны их притиснуло друг к другу как в объятии — ни дать ни взять два друга не разлей вода. Едва волна схлынула, как Ричард спешно отстранился и, напустив на себя всегдашнюю холодность, куце кивнул и оправился в каютку переодеться в сухое. Все произошло в считаные секунды, но все же выдало в юноше обыкновенную человечность, которую он так тщательно скрывал. Томас невольно улыбнулся пристыженности своего эсквайра, уличенного в том, что ничто человеческое не чуждо и ему.

Как только шторм улегся, капитан повернул корабль в сторону земли и они зашли в Ла-Рошель, чтобы перед дальнейшим вояжем отдохнуть и задать судну ремонт. Затем галеон тронулся вдоль побережья Бискайского залива и невзрачным рождественским утром пересек франко-испанскую границу. В намерения Томаса входило высадиться в Сан-Себастьяне, но тамошний порт находился во французской осаде, и капитан решил вместо этого взять курс на Бильбао, к вящему негодованию священников, желавших во что бы то ни стало сойти на землю в городе своего святого покровителя.

Унылое ожидание на причале было наконец прервано появлением солдата, нашедшего-таки начальника порта, который на попытку Ричарда объяснить цель приезда разразился бурной тирадой. Подошел сзади сержант, вылезший из таверны, пока не хватились. Какое-то время Томас почем зря вслушивался в нудное и совершенно непонятное препирательство, после чего поднялся на занемевшие ноги. Руки-ноги уже не вторили уму слаженностью действий; мышцы на промозглом ветру подрагивали, в теле чувствовалась тяжесть. Тем не менее Томас подошел к спорщикам и осведомился:

— Что вызывает недовольство у наших друзей?

Ричард, обернувшись, кивнул на портового начальника:

— Он говорит, для приезжающих из Англии все порты закрыты распоряжением короля Филиппа, в ответ на непрекращающиеся гонения на католиков.

— В самом деле? Ну так скажи ему, что я сам католик.

Ричард перевел, на что портовый начальник дернул щекой.

— Он говорит, что при этом вы все равно англичанин.

— Это так, но моей вины в этом нет. А у него есть — в том, что держит нас тут почем зря.

— Сэр, от нас ждут, что мы пройдем Испанию как можно незаметнее, — сдержанно намекнул Ричард.

— Незаметность — одно, а унижение — совсем другое. Я английский рыцарь и следую на службу в Орден Святого Иоанна, обороняющий все христианство от сарацин. Если этот человек мне воспрепятствует, то ему придется держать ответ не только перед своим королем, но и перед нашим общим Богом. — Томас полез под плащ и вынул кожаный чехольчик, в котором держал письмо от сэра Оливера. Вынув оттуда бумагу, он предъявил ее портовику: — Вот печать Ордена, а в письме содержится мой призыв на военную службу. Переведи ему.

Ричард кивнул и вновь обратился к испанскому должностному лицу, которое по мере выслушивания изъявляло все бо́льшую обеспокоенность, а затем и вовсе подалось вперед для изучения печати. К самому документу портовик даже не осмелился притронуться, затараторив сбивчивой скороговоркой. Томасу он отвесил почтительный поклон, Ричарду кивнул и, прежде чем пошагать обратно в город, обернулся обсудить вопрос с сержантом и его патрулем.

Томас неторопливо убрал письмо в чехольчик, после чего взыскательно спросил:

— Ну и?..

— Он говорит, милости просим остановиться при таможне, в гостинице господ офицеров. Сержант нас туда сопроводит. А начальник порта тем временем выправит нам подорожную на весь путь следования до Барселоны. Там сейчас готовится к выходу армада под командованием дона Гарсии де Толедо, как раз на турок. Для перемещения нам отрядят двух лошадей.

Томас поджал губы, улыбаясь тайком из-под бровей.

— Уму непостижимо, на что способны подвигнуть скромного чинушу посулы Божьей кары, даже небольшой.

Эсквайр улыбнулся уголками рта:

— Признаться, не только это.

— А что еще?

— Я тут проронил, что письмо подписано вице-королем Каталонии.

— Ага, — улыбнулся с оглядкой Томас. — Получается, земная власть значит для них все-таки больше.

— Как оно и водится у мелкой сошки.

Сержант с сухим поклоном что-то бросил солдатам, которые тут же подхватили сундуки, и процессия тронулась с омытого дождем причала в проулок, ответвляющийся от порта.

* * *

Таможня оказалась приземистым строением, где понизу располагались присутственные места и конторы, куда купцы обязаны были являться со своими грузовыми манифестами и выплачивать соответственно пошлину. В зимние месяцы число курсирующих судов невелико, так что когда явились двое англичан, внизу за уже закрытым гроссбухом сидел всего один клерк, прочищая тряпицей гусиные перья. Постояльцев он проводил наверх в скромную комнату с четырьмя простыми кроватями и небольшим очагом, возле которого в углу лежала вязанка дров и стояла корзина с кресалом и щепой для растопки. Затем клерк принес лампу, а также немного хлеба, сыра и кувшин вина. Пожелав доброй ночи, он ушел восвояси; слышно было, как внизу запирается замок.

— Ну вот, — вздохнул Томас, оглядев пристанище. — Я устроюсь вон там, поближе к огню.

— Как пожелаете. — Покладистость эсквайра перед своим рыцарем улетучилась сразу, как только они остались одни.

— А ты разожги пока огонь перед ужином. Не мешало бы нам согреться и просушить одежду.

Ричард заметно помрачнел, на что Томас, прежде чем тот успел что-либо сказать, упреждающе поднял палец:

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

— Ну так скажите.

— Ты послан с поручением от сэра Роберта Сесила, а не каким-то там служкой. И это начинает тебе досаждать.

— Нет, а в самом деле, с какой стати я должен этим заниматься? В конце концов, я человек тонкого воспитания. Образование получил в Кембридже, разговариваю на нескольких языках. Состоял в услужении у первого министра и был у него далеко не на последнем счету. И все это, получается, для того, чтобы поступить мальчиком на побегушках к рыцарю, находящемуся, мягко говоря, на излете? — Раздув ноздри, он спесиво скрипнул зубами, после чего, однако, спохватился: — Приношу извинения. Я продрог, измотан. Оттого, наверное, и вырвалось.

Томас, покачав головой, устало рассмеялся:

— Эк тебя разохотило! Это у тебя длиннейшая тирада с самого нашего отъезда из Англии, поверь на слово.

Ричард с пожатием плеч отстегнул застежку плаща, мокрой грудой упавшего на пол.

— Что ж, отрадно было узнать хоть что-что из твоего прошлого, — все с таким же позабавленным видом продолжал Томас. — Значит, ты считаешь, что лучшие мои годы давно миновали?

— Я, кажется, извинился.

— Мог бы этого и не делать. Поскольку ты прав. Воин из меня уже не тот, что был в молодости. Но уверяю, в твоем возрасте сложен я был ничуть не хуже, чем ты. А то и получше. Кто знает, может, даже и сейчас.

Молодой человек успел снять свой кожаный камзол и стягивал через голову шерстяную рубаху. Приостановившись, он бросил на Томаса слегка насмешливый взгляд:

— Вы бы стали мериться со мной силой?

— А что, думаешь, побоялся бы?

— Нет, исходя из того, что я о вас знаю, сэр Томас. Но думаю, это было бы неразумно с вашей стороны.

Томас возвел бровь, но промолчал. Он тоже поснимал с себя сырую одежду, оставшись в одних башмаках и бриджах. В мутноватом свете лампы стал виден его могучий торс с белесыми нитями и язвинами старых шрамов; видно было, как Ричард, с любопытством на него покосившись, пристыженно отвел глаза.

— Я растоплю очаг, — сказал Томас. — Там, в углу, еще одна лампа. Возьми ее и сходи глянь, нет ли где лишних одеял. Не мешало бы хоть нынче согреться, а то кто знает, что ждет нас в пути.

Ричард кивнул и, выудив из прорехи в матрасе пучок соломы, запалил им вместо фитиля лампу и вышел с нею из комнаты.

Оставшись один, Томас присел возле очага. Влажная кожа на прохладном воздухе шла пупырышками. Знобко подрагивая, рыцарь сделал над горстью растопочной соломы шалашик из хвороста и поднес к нему огонек, который охотно занялся, а под осторожным поддуванием и вовсе расцвел. Вскоре он уже весело, с легким шипением потрескивал; настал черед поленьев потолще. К той поре, как возвратился Ричард, комнату уже освещал румяный столбик огня, отбрасывая по штукатурке стен пляшущие тени.

— Вот, — оруженосец кивнул на сложенные у себя перед грудью одеяла. — Нашел в сундуке. Если надо, там есть еще и дополнительные валики.

— Нет, мне без них удобнее, — Томас в знак признательности кивнул и, подхватив верхнее одеяло, тщательно его встряхнул, после чего обернул им плечи и подкинул в растущий огонь дровишек. Наблюдательный Ричард, проделав то же самое со вторым одеялом, примостился на краешке Томасовой кровати и легонько подался вперед, поближе к теплу очага.

— Эти шрамы, — произнес он после паузы. — Вы их получили на службе у Ордена?

— Кое-какие — да. А другие… Где я их только не получал. — Томас, чуть откинувшись, сел к своему ученому эсквайру вполоборота. — Вот тут, — он ткнул себя в левое плечо, — меня прошила стрела, когда я воевал во Фландрии. Неопасно, в мякоть, но кровь, помнится, хлестала, как из хряка на бойне. — Он переместил руку на левую грудь. — А вот сюда досталось кинжалом, да глубоко. А это… Это, кажется, в магрибском походе, в бухте… Ну да. Ла Валетт тогда не захотел, чтобы нас при абордаже тяготили доспехи. Мы тогда брали галеон, и передо мной выскочил пират, из тени, да резко так. Вторым ударом он меня добил бы, если б ла Валетт не кинулся между нами и не вышиб из него дух. — Томас посмотрел на огонь, шевельнув при воспоминании бровью. Притронулся к внутренней стороне локтя. — А вот это от ожога, когда мы штурмовали под Триполи корсарский форт. Враг тогда использовал зажигательные емкости. Один горшок хлопнулся о стену как раз возле лестницы, по которой я карабкался, и нафта сквозь кольчугу и плотный гамбизон достала до самого тела. — Томас невольно поморщился, припоминая ту жуткую боль, которую было ничем не унять. Ох и долгой выдалась та ночь на вражеских стенах!..

— А вот этот, на лбу? — тихо поинтересовался Ричард.

— Этот? — Томас провел рукой по тоненькому шраму в дюйме от волос. Какое-то время он поглаживал эту полоску, а Ричард выжидательно смотрел, и в глазах у него поблескивали два отражения от согревающего комнату огня. — Это, насколько мне помнится, — Томас кашлянул, — от гостиничной двери, о которую я шваркнулся, поскользнувшись.

Челюсть у Ричарда мелко задрожала, и наконец, не в силах сдержаться, он разразился хохотом, который вскоре подхватил и Томас. Приступ заливистого хохота длился несколько дольше обычного, возможно, потому, что вместе с ним впервые спала некая напряженность, которую оба эти человека изначально испытывали друг к другу.

А когда смех наконец утих, Ричард встал и с серьезно-насупленным видом придвинул к очагу два стула, на которых развесил для просушки свою одежду, а чуточку помедлив, еще и рубаху, камзол и плащ Томаса. Последний тем временем извлек из каких-то тайных ножен небольшой кинжал и настругал им ломтями хлеб и сыр, половину съестного предложив Ричарду.

— Спасибо, — поблагодарил молодой человек, указывая учтивым кивком на кровать. — Извините, я тут расселся на вашем ложе.

— Ничего, пусть будет твоим, — отмахнулся Томас, похлопав под собой тюфяк. — Мне и здесь сгодится.

Они сели трапезничать. Для Баррета за истекшие недели это была первая еда, не спрыснутая соленым привкусом моря и не подпорченная тошнотворными кренами галеона, пробирающегося средь сумрачных валов под набрякшими серыми небесами. И пусть это были обыкновенные хлеб и сыр, но вкус их казался сейчас несравненным, и отрадным было ощущение тепла и сытости в животе. А еще, вероятно, умиротворенность объяснялась тем, что ледяная корка высокомерной терпимости, которую воздвиг вокруг себя Ричард, начала вроде как таять. Разумеется, о тайном посланце Сесила хотелось выяснить несколько больше, отчасти из желания прознать, каковы все же истинные его наставления, но еще и из простого любопытства познакомиться со своим спутником поближе. Хотя понятно, никчемная поспешность и вездесуйство могли сейчас свести все на нет, вызвав у Ричарда усиление сумрачной бдительности. Томас приподнял кувшин с вином и наполнил две кружки — одну себе, другую Ричарду.

Одежда тем временем начала исходить паром, и комната наполнилась душноватой затхлостью.

— Для своего задания ты человек что надо, — похвалил вслух Томас. — Если ты и на других языках изъясняешься, как на испанском, польза от тебя будет немалая.

— Польза? — усмехнулся в ответ Ричард. — Недурная похвала для меня, сверчка на общественном шестке.

Томас не прочь был порасспросить юношу подробнее, но учуяв в его голосе нотку гневливости — более того, стыда, — решил вглубь покуда не копать.

— Роль свою ты пока играешь вполне сносно, — продолжил он. — Но от нас потребуется быть самыми безупречными лицедеями во всем Лондоне, чтобы по приезде на Мальту убедить других членов Ордена, что мы те, за кого себя выдаем. А потому держаться как заштатному оруженосцу тебе будет недостаточно. Нужно, чтобы ты и мыслить начал подобающим образом. Беспрекословно выполнять все, о чем я тебя попрошу, — без этой самой надутости, какую ты иной раз допускаешь. Оружие мое, снаряжение и гардероб ты должен содержать в чистоте и опрятности. Быть любезным со всеми, с кем тебе доведется иметь дело, вне зависимости от их положения. Все время подавать себя как благородного эсквайра, мечтающего когда-нибудь быть посвященным в рыцари. И не просто в рыцари, а в рыцари Ордена. Если ты с этим справишься, то и в самом деле сойдешь за моего оруженосца.

Вид у Ричарда стал откровенно горьким.

— То есть выдавать себя за того, кем мне не быть никогда. Про рыцарство уж вообще промолчу.

— Как тебя понимать?

— Высокородие — удел тех, у кого на родословной нет ни единого пятна. А потому неважно, каковы заслуги у человека, на имени которого стоит несмываемая отметина.

— Отчего же, — возразил Томас. — Происхождения ты благородного, это видно невооруженным глазом. Всякий скажет, что ты из того же сословия, что и я.

— За исключением разве того, что я родился не на той стороне улицы, сэр Томас. И это данность, которой никому не изменить. Я — бастард, и это знают те, кто меня растил и воспитывал. Потому я и ступаю по жизни нынешней своей стезей. А теперь я, с вашего позволения, хотел бы заснуть. Устал неимоверно, да и выспаться не мешает. А то спозаранку снова в путь.

Допив свою кружку, Ричард улегся и повернулся на бок, спиной к Томасу и к очагу.

Баррет какое-то время смотрел на юношу, раздумывая о его происхождении. Н-да. Каково оно, нести вот так на себе бремя такого жгучего, неизгладимого стигмата в мире, где знатность рода довлеет над всем? И кому какое дело, что в мире сколько угодно примеров гнусности и безнравственности среди тех, кто прикрывается мантильей знатности? А потому горькие слова этого юноши не так уж и удивительны. Природа наделила его тонким умом и пригожей внешностью — но общество заклеймило его как бастарда, и каинову эту печать носить ему до смертного часа. На минуту Томаса пробрала жалость, но он быстро взял себя в руки. Незачем посыпать парню рану еще и своей никчемной жалостливостью.

С тихим вздохом рыцарь подбросил в очаг поленьев и слегка развернул стулья с навешанной одеждой, чтобы сохла равномерно. Затем пристроил рядом еще и башмаки, после чего забрался в скрипнувшую кровать и лег на спину, уставясь в невысокий потолок. Сон уже не впархивал с прежней легкостью, и перед тем как заснуть, Томас расслышал, как где-то пробил полночь церковный колокол.

Глава 12

Дорога через север Испании пролегала по каменистым возвышенностям Наварры и Арагона. Дальше шла Каталония. То и дело лил дождь, а высокие перевалы устилал льдистый наст, затрудняющий передвижение. Останавливались Томас с Ричардом преимущественно в деревушках, за нехваткой места ночуя иной раз в амбарах. Дважды приходилось спать под открытым небом, лошадей привязав к чахлым деревцам, а самим жаться к костру где-нибудь в укромной лощинке или впадине. Спали по очереди, остерегаясь разбойничьих шаек, охочих до проезжих путешественников. Однажды за ними полдня следовала какая-то орава на растрепанных низкорослых лошаденках. Ненадолго остановившись, Томас с Ричардом нацепили на себя мечи, позаботившись, чтобы их было видно на расстоянии. Вскоре после этого преследователи придержали своих лошадок и голодными взглядами проводили добычу, которой так и не смогли поживиться.

Двое англичан привлекали к себе внимание в каждой деревеньке и городишке, через которые им доводилось проезжать. Похоже, король и церковь прилагали немалые усилия на втемяшивание своему народу, что остров, коим правит вероотступница протестантка Елизавета, есть юдоль зла и неправедности. А потому странствующий рыцарь со своим оруженосцем воспринимались людьми по большей части с опаской и подозрительностью. В открытую им никто не угрожал и в приеме не отказывал (спасибо подорожной, выданной начальником порта в Бильбао), но на тепло и гостеприимство при встрече рассчитывать не приходилось.

Беседе, которая, казалось, расположила их друг к другу в первую ночь на испанской земле, повториться было не суждено: Ричард снова вел себя с тихой враждебностью, хотя указания Томаса усвоил и со своими обязанностями оруженосца справлялся безукоризненно. После нескольких безуспешных попыток вернуть себе расположение юноши Томас махнул на это рукой, и дальше они двигались верхом, обмениваясь по мере необходимости скудными фразами, а ужинали в молчании, сидя у костра или ежась в укрытии амбара.

И вот в полдень, на пятый день нового года, с верхушки последнего из гребней путешественникам открылся вид на неширокую равнину, где к берегу Средиземного моря льнула Барселона. Утро выдалось погожим, и в пронзительной голубизне неба ярко светило солнце. Несмотря на то что стояла зима, дивно синим и зазывным было море. А у Томаса сладко заныло сердце по острову в самом центре этой жемчужно-дымчатой дали; месту, которое он некогда почитал своим домом на всю жизнь, где ему жить да жить среди братьев по оружию, в неустанной борьбе за истинную веру — и неважно, что силы в той борьбе вопиюще неравны. Все казалось столь ясным, простым и благородным тогда, прежде чем в его жизнь вошла Мария. Вначале она, а затем постепенное осознание того, насколько все-таки мало благородства в нескончаемом взаимном губительстве, где единственная доблесть и отрада — посеять как можно больший ужас в стане врага, и что море это, при всей своей искристой красоте, являет собой незапамятно древнее поле боя, сравнимое по давности с самой историей. Ведь еще задолго, очень задолго до нынешних стычек христиан с магометанами, на его просторах сражались римляне и карфагеняне, греки и персы, а до них — египтяне и бог весть кто еще. Кто знает, сколько тысяч боевых судов истлевает нынче в здешних глубинах? Море это обильно полито слезами и кровью бесчисленных людских поколений. Если вдуматься, это же ужас кромешный.

Цокнув языком, Томас дал лошади пятками по бокам:

— А ну, пошла! Ишь, залюбовалась…

Ричард еще немного помедлил, вбирая панораму, после чего пустил лошадь следом, и оба странника начали спуск по ленте широкой тропы, змеисто петляющей по склону холма. Барселона лежала внизу, в тени укрепленной цитадели. В бухте дремали на якоре тридцать или даже сорок галер; еще две покоились на деревянных валках у королевской судоверфи — череды длинных высоченных сараев вдоль береговой линии. На плацу возле цитадели под вьющимися на ветру штандартами своих полков практиковалось несколько отрядов копейщиков. Понятно, для чего эти приготовления: противостоять угрозе, взрастающей по ту сторону моря. Но хватит ли сил? Вопрос спорный. Томас по опыту знал, какую громадную массу полков и кораблей способны собрать османы, и собрать быстро. В их рядах лучшие пушкари и осадные инженеры, а поворотные орудия не знают себе равных по убийственной дальнобойности.

Ближе к городским стенам тропа сходилась с береговой дорогой, на которой всадники вскоре обогнали громыхающую вереницу повозок с пороховыми бочонками и чугунными ядрами. Томас пришпорил лошадь, чтобы до въезда в город оторваться от конного конвоя. Махнув рукой приотставшему Ричарду, рыцарь вынул подорожную и подал одному из караульных солдат. Тот глянул на нее безо всякого выражения, после чего окриком велел ждать и исчез под сводчатой аркой караульни в поисках своего командира. Томас, утомленно кряхтя, слез с седла. Ричард лихо соскочил следом и, к удовольствию Томаса, взял под уздцы обеих лошадей не хуже любого завзятого оруженосца. Вскоре появился начальник караула, одной рукой отирая рот, а другой держа на отлете подорожную, которую читал на ходу. Окинув взглядом двоих англичан, он что-то сказал Томасу, который в свою очередь обратился к своему эсквайру:

— Ричард, сделай милость.

Последовал диалог юноши с караульщиком, для уха Томаса совершенно чуждый, так как каталонский говор был для него, можно сказать, не более чем нагромождением звуков. От этого возникало ощущение неловкости и даже уязвимости. В самом деле, как и насколько можно доверять малознакомому молодому человеку, чуть ли не силком навязанному Сесилом и Уолсингемом? Что же до щекотливого документа, из-за которого весь сыр-бор, то в происхождение его и сущность Ричард посвящен несравненно больше. Так вот, если эту бумагу, или там пергамент, все же удастся добыть и вывезти, то каковы у Ричарда на этот счет дальнейшие указания? Лично Сесилу Томас после оказанной услуги сделается не нужен. А не может ли статься так, что эсквайру уже наперед приказано втихую устранить попутчика, осведомленность которого в этом деле, пусть и неполная, может когда-нибудь — кто знает — обернуться чреватостью? Придется теперь, видно, быть начеку, даже во время боя с турками оглядываясь, не занесен ли за спиной кинжал измены. Эта мысль наполняла Баррета горечью в отношении как Ричарда, так и его коварных лондонских хозяев.

Ход его мыслей прервал Ричард:

— Сэр, я объяснил капитану цель вашего визита. Он говорит, так как мы отправляемся на Мальту, то нам лучше доложиться в цитадель. Там мы сможем найти дона Гарсию де Толедо. Его армия готовится к высадке на Сицилию, и мы сможем туда отправиться с одним из его кораблей.

— На Сицилию?

— Как раз там король Филипп рассчитывает собрать силы для противостояния османам. Там к испанцам примкнут еще и наемники из Италии, в том числе галеры, снаряженные семейством Дория. Капитан говорит, что, по его сведениям, это будет самое громадное Христово воинство из когда-либо собранных. А дон Гарсия — самый превосходный флотоводец во всей Европе. Турки, по его словам, будут разбиты в пух и прах.

Томас поглядел на каталонского офицера, бочковатого и слишком уж привыкшего к сытой размеренной жизни. Такие тягот походов долго не выносят.

— Переведи: я молю Господа, чтобы капитан оказался прав. Мы сей же час отправляемся в цитадель.

— Он говорит, что нас туда проводят его люди. — Прежде чем продолжить, Ричард осторожно покосился на каталонца. — Ходит слух, что в Барселоне действуют вражеские лазутчики. Мне кажется, он не вполне нам доверяет.

— Лазутчики? — Томас рассмеялся. — Мы что, похожи на турок?

— Мы англичане, сэр. А среди испанцев, похоже, многие полагают, что их враги меж собой заодно. Это можно понять. Они так и не простили французам того, что те двадцать лет назад спелись с турками.

Томас истово кивнул. В самом деле, то был союз, потрясший весь христианский мир; без малого братание с сатаной. Сам союз продержался недолго: французы устыдились тех бесчинств над христианами, которые их новые друзья-басурмане чинили по всему побережью Италии. Легко представить себе тот ужас, что охватил французских рыцарей Ордена, а уж в особенности ла Валетта.

— Хорошо. Поблагодари капитана за то, что дает нам сопровождение.

Вместе с четверкой солдат — двое впереди указывают дорогу, двое следуют сзади — они через мощные крепостные стены вышли на широкий проезд, ведя коней в поводу. Над крышами тесно стоящих зданий вздымал свои величавые шпили собор Святой Евлалии. Недавние дожди основательно промыли улицы города, так что запах нечистот был здесь не в пример слабее несносной вони Лондона. Томас не был в Барселоне вот уже много лет; Ричард же, судя по откровенному любопытству в пытливом взоре, был здесь впервые. Надо сказать, что при своей смугловатости он вполне мог сойти за местного; выдавало разве что отсутствие каталонского акцента. Что и говорить, Сесил с Уолсингемом подыскали соглядатая лучше некуда.

При входе на соборную площадь внимание Томаса перекочевало на нарядный фасад с тремя башнями из каменного кружева. Как непохоже на простые церкви Англии… Запрокинув голову, он оглядывал стройные кресты, устремленные ввысь, к лазурным небесам. В вышине кружила стайка чаек, черная на фоне слепяще-яркого неба. От такой красоты захватывало дух; казалось, в горний мир взлетает сама душа. И тут пронзила мысль: может статься, там, по ту сторону моря, в Константинополе — великом городе, переименованном турками в Стамбул, — перед огромной мечетью стоит такой же вот воин, но магометанин, и с замиранием сердца озирает золотой полумесяц. И кто знает, может, с этим самым воином ему предстоит в довольно скором времени столкнуться в бою. От такой мысли холодок прошелся по спине. Не от страха, нет; просто от гнетущей мысли, что он, Томас, обречен на перемалывание в столкновении вер и империй.

Небольшой отряд пересек площадь и вскоре оставил пределы города позади; впереди на крутом холме возвышалась цитадель. Дышал с моря свежестью солоноватый бриз. При входе в цитадель у гостей еще раз осведомились о цели их прибытия. Сопровождающих отослали обратно к городским воротам, а рыцаря с оруженосцем пустили в один из внутренних дворов, где они оставили у коновязи лошадей и присели на каменную скамью.

Ожидание оказалось недолгим. С крыльца комендатуры к ним поспешил офицер в шитье из красного бархата.

— Сэр Томас Баррет? Честь имею познакомиться, — с учтивым поклоном произнес он на хорошем французском. Томас с Ричардом, поднявшись, ответили встречным поклоном. — Позвольте представиться, — с приятной улыбкой сказал офицер. — Фадрике Гарсия де Толедо. Покорный слуга, ваш и вашего эсквайра.

На вид молодому человеку было всего лет двадцать с небольшим. Англичане мельком переглянулись, и лишь затем Томас, прочистив голос, ответил на французском:

— Не вы ли командуете флотом, который Его Величество король Филипп направляет против турок?

— Я? — Брови испанца приподнялись в смешливом удивлении. — Определенно нет, сэр. То мой отец. Я дал ему знать о вашем прибытии. Он будет рад встрече с еще одним рыцарем Ордена, откликнувшимся на призыв к оружию.

Томас оживился.

— А много ли нас тут?

Улыбка Фадрике поблекла.

— Увы, через Барселону их, вопреки нашим ожиданиям, прошло не так уж много. Вы, по сути, пятый. Разумеется, многие отбыли к месту через другие порты. Уверен, что ни один из членов вашего Ордена не устранится от участия в таком богоугодном деле, как славная победа, которую мы одержим над турками.

— Будем надеяться, Господь внимет вашим словам.

— Уверен в этом, сэр. Впереди поистине величайшее сражение нашего столетия. Решающая проба твердости нашего оружия и торжества нашей веры над нечестивостью магометан.

Томас поджал губы, но промолчал.

Испанец между тем указал на вход в комендатуру:

— Если вы соблаговолите пройти со мной, я распоряжусь дать вам отзавтракать в ожидании моего отца, которому не терпится оказать вам свое радушие.

Губы Томаса тронула улыбка: он живо вспомнил куртуазность испанцев, с которыми ему доводилось сражаться бок о бок.

— Премного благодарен, — изысканно поклонился он.

В помещении они прошли облицованный плиткой зал с арочными проходами, уводящими в сумрачные боковые коридоры. За исключением нескольких истуканов-караульных, здесь почти никого не было. Провожатый и его гости шли, вызывая своей поступью сдержанное эхо.

— Как здесь тихо, — удивленно заметил Томас. — Я полагал, штаб вашего отца сейчас гудит как улей, обсуждая наступательную кампанию.

— Не волнуйтесь, всё под контролем, — небрежно заверил Фадрике. — Штабные офицеры сейчас по большей части на верфях и в порту, присматривают за погрузкой галер. Через считаные дни мы отплываем на Сицилию. А там, как сомкнем силы с союзниками, развернемся против турок.

Они вошли в скромный покой с длинным столом посредине. По обе его стороны стояли удобные стулья, а с торцов — два помпезных полукресла. Фадрике хозяйским жестом обвел стол:

— Прошу садиться. Насчет пищи и вина я уже распорядился. Пока же, прошу извинить, должен отлучиться к отцу. Он подойдет к вам позже.

На этом Фадрике с очередным поклоном удалился. Едва захлопнулась дверь, Ричард удрученно покачал головой:

— Всего пять рыцарей… А ведь в Барселону их должно было съехаться больше. Гораздо больше.

— Ничего, время еще есть, — успокоил, прикинув, Томас. — К тому же, как он говорит, у всех свои пути следования.

— Вы этому действительно верите? — скептически посмотрел Ричард.

Томас пожал плечами:

— Никогда не вредит надеяться на лучшее, довольствуясь худшим.

— Философия глупцов.

— Чем меньше шанс, — парировал Томас, — тем больше славы.

— Слава, доблесть… Этим вы, рыцари, и живете. Понимаю. Но если ваши славные деяния будут поименно перечислены в скрижалях и хрониках, то тех, кто из низов, эти почести не коснутся. Простые наши герои остаются безлики и безвестны. И лично я, сэр Томас, приумножать безвестность желанием не горю.

Разговор прервал появившийся с подносом слуга. Подойдя к столу, он, не глядя гостям в глаза, опустил поднос и, отдалившись на несколько шагов, с глубоким поклоном скрылся из виду.

— Вот, — констатировал Ричард. — Вот как обстоит с теми, кому в истории нет места.

Томас с минуту молчал. В молчании он взял с подноса тарелку и поставил перед собой, вторую поставил перед своим спутником, разлил по оловянным кубкам вино. А затем поднял глаза на Ричарда и заговорил тихо и устало:

— Я никак не могу повлиять на то, как история направляет жизненный путь человека. То же самое и с казусом твоего рождения, Ричард: я здесь ничего ни поделать, ни исправить не могу. А потому бессмысленно излагать мне твои невзгоды во всей их горькой безутешности. У каждого из нас есть долг, и этим все сказано. У меня — перед Орденом, защищать который я поклялся жизнью. У тебя — перед твоими господами в Лондоне, с каким-то там поручением, которое они вверили в твои руки. Тебе надлежит, уж так или иначе, помочь мне с моим долгом. Я же, со своей стороны, был бы рад взаимообразно помочь тебе, если бы знал чуть больше о цели твоего пребывания на Мальте.

— Я не могу сказать об этом больше, чем вам уже известно, — сверкнул темными глазами Ричард.

— Ну а если тебя постигнет неудача или несчастье? Смерть, в конце концов?

— В таком случае, могу предположить, Уолсингем пошлет кого-нибудь еще, чтоб завершить задание.

— Ах вон оно что… То есть у твоего хозяина пруд пруди людей, которые говорят на стольких же языках, как ты?

Ричард, глянув вниз на тарелку, подцепил с нее баранью отбивную, надкусил, начал жевать.

— А вот я так не думаю, — улыбнулся из-под бровей Томас. — И стоит тебе пропасть, как на всем задании можно будет поставить крест. Если ты не поведаешь мне о том документе несколько больше.

— Не поведаю, — промычал сквозь еду Ричард.

— Но почему? Ведь тебе есть прямой смысл сделать это.

— Смысл — одно, приказ — другое.

— Понимаю. Но если ставки, по словам сэра Роберта, настолько высоки, то ведь жизненно важно, чтобы хоть один из нас, неважно кто, доставил этот документ обратно в Англию.

— Это если кто-нибудь из нас переживет нападение на Мальту, — пробурчал Ричард.

— Верно, — хмуро кивнул Томас.

— Прошу прощения, сэр, но указания у меня прямы и недвусмысленны. И говорить о них вам я ничего не должен.

— Как так?

— А так. Потому что Уолсингем вам не доверяет.

— С ним все понятно. Ну а Сесил?

— Сэр Роберт не оспаривает его суждений почти никогда.

Томас подпер пальцами подбородок. Досада плавно перерастала в гнев. В самом деле, такое отношение уязвляет, задевает честь.

— Подозрительность у них, видимо, из-за моего вероисповедания: как-никак, католик. Ну а есть в том документе нечто, что таит опасность, предай я его содержание огласке?

— Не могу сказать. — Ричард отрезал еще кусок.

— Не можешь или не хочешь?

— Я уж и без того сказал больше, чем допускает благоразумие. Если вам от этого легче, то скажу, какого мнения придерживается Сесил. Он полагает, что вы считаете себя прежде всего англичанином, и уж затем католиком. А теперь хватит. Больше я ни о чем распространяться не буду. Расспрашивайте, если угодно, о чем-нибудь другом.

— Изволь. Скажи мне, ты протестант, как твои хозяева, или все-таки сторонник римско-католической церкви?

Ричард, раздумывая над этим вопросом, перестал жевать.

— А то вы сами не знаете. Как вы думаете, Сесил взял бы себе в услужение католика? Тут и вопросов быть не должно.

— А протестантом ты был всегда? — спросил с нажимом Томас.

— Зачем это вам?

— Да так, хочется тебя поближе узнать. В противоречиях, бытующих между нами, лучше понимать досконально, что за человек сражается с тобой по одну сторону.

— Какая, в сущности, разница, католиком я был или протестантом? — усмехнулся Ричард. — Вас больше должно интересовать, убивал ли я когда-нибудь человека.

— А кстати, да или нет? — пристально посмотрел Томас.

— Ну, положим, нет. Однако я уверен, что до возврата в Англию чаша сия меня никак не минует.

Сколь-либо углубиться в этот вопрос Томас не успел: дверь открылась, и под свод вошел грузный мужчина лет за пятьдесят, с редеющей сединой и коротко стриженной бородой на одутловатых брыльях. Вместе с тем глаза его, живые и прыткие, проницательно оглядели двоих англичан, которые поспешно поднялись со своих стульев. Следом в столовую зашел Фадрике, не замедливший объявить:

— Его превосходительство первый адмирал флота Его августейшего католического Величества короля Испании и вице-короля Сицилии Филиппа Второго дон Гарсия Альварес де Толедо!

Дон Гарсия, подступив, остановился на некотором расстоянии, как раз таком, какое позволило Томасу сделать исполненный сдержанного достоинства поклон и сказать:

— Считаю для себя честью познакомиться с вами, благородный дон. Позвольте представиться: сэр Томас Баррет. А это мой оруженосец Ричард Хьюз. Оба к вашим услугам.

— Фадрике сказал мне, что вы следуете на Мальту, — негромко, с легким пришептыванием, произнес дон Гарсия, — в ответ на призыв ла Валетта к оружию.

— Это так, — кивнул Баррет.

— В таком случае, сэр Томас, — дон Гарсия улыбнулся, — приветствую вас самым радушным образом. Особенно учитывая вашу безупречную репутацию на полях сражений без малого всей Европы.

То, что о нем наслышаны и в сравнительно далекой Барселоне, Томаса слегка удивляло.

— Это было годы назад, — смиренно улыбнулся он.

— Неважно. В военном деле опытность значит всё.

— Почти. Но и число кое-что да значит.

Дон Гарсия похлопал англичанина по руке:

— Надеюсь, ваше путешествие сюда протекало благополучно.

Перед глазами у Томаса мелькнули грозные шторма, сопровождавшие их без малого полпути до Испании. Тем не менее об этом он умолчал, ограничившись кивком.

— С учетом времени года, впечатления от поездки у нас вполне благоприятные.

— Атлантика зимой бывает подобна дикому зверю, — цепко глянул дон Гарсия. — Хорошо, что вы до нас добрались. Достойно похвалы. Для обороны Мальты понадобится каждый человек, каждый меч, каждый мушкет… Ой, да что это я! — спохватился он. — Вы ведь, должно быть, утомились. Прошу вас, присаживайтесь. Я не хотел нарушить вашей трапезы.

Когда все четверо сели, Томас отодвинул от себя тарелку, еда на которой оказалась нетронута. Сделать то же самое он исподтишка указал и Ричарду: негоже оруженосцу уплетать в одиночку перед старшими по званию.

— Сэр Томас, прошу извинить меня за то, что нарушаю традиции этикета и прямиком перехожу к делу. Просто перед отплытием на Сицилию у меня осталось мало времени. Скажите мне, что вам известно о положении на Мальте?

— Лишь то, что поведал мне рыцарь, доставивший в Англию письмо с вызовом. Он сказал, что из донесений осведомителей Великий магистр прознал о намерениях султана захватить Мальту, чтобы раз и навсегда покончить с Орденом Святого Иоанна.

— Это действительно так, — дон Гарсия кивком подтвердил достоверность этих сведений. — На уме у него занять Мальту, и через это защитить свои пути снабжения. И этот его замысел мы должны сорвать. Его общую стратегию я знаю назубок. Вот уже много лет Сулейман и его союзники-пираты расширяют свое влияние в западном Средиземноморье. Каждую весну мы с тревогой ждем, когда на восточном горизонте появятся акульи плавники их парусов, но пока сарацины довольствуются тем, что пробуют на прочность берега Италии, Франции и Испании, захватывая наши суда и совершая набеги на прибрежные села и городки, чтобы разжиться невольниками. И до сих пор мы мало что могли им противопоставить. Пока мы, получив сообщение, отправляли к месту флотилию, нечестивцы уже успевали ускользнуть. Тем временем я делал все от меня зависящее для подготовки наших оборонительных рубежей, а также галер к внезапному и, увы, неминуемому вражескому нападению. И вот это время настало, сомнений нет. Наш осведомитель в Стамбуле видел приготовления неприятеля своими собственными глазами. В Золотом Роге сейчас тесно от галер и галеонов, а по суше к городу ежедневно подходят целые обозы с порохом, боезапасом, осадными орудиями и провиантом. У стен Стамбула яблоку негде упасть от десятков тысяч солдат, ждущих посадки на корабли. — Испанец, чуть отстранившись, забарабанил пальцами по подлокотникам кресла. — В том, что турки не пройдут, не может быть сомнения. Этого момента я сам давно ждал. Более того, страстно жаждал. Настал судьбоносный год, когда нашей вере суждено возвыситься — или же пасть под тенью полумесяца.

— Насчет возвыситься — не знаю, а выстоять мы должны, — твердым голосом произнес Томас. — Если же Ордену суждено погибнуть, то пусть то, как это произойдет, послужит примером стойкости остальному христианству.

— Уповаю на правоту ваших слов, сэр Томас. Если государи Европы не договорятся меж собой об общем противостоянии угрозе, наша скорбная участь предрешена, и народы наши будут вынуждены склониться перед ложной верой. Единственное, пусть и небольшое, утешение в том, что мы с вами этого срама уже не застанем. Клянусь здесь, перед вами, что я погибну с мечом в руке и благословенным именем Иисуса на окровавленных моих губах и не буду целовать ими туфлю Сулеймана.

— Мы все в этом клянемся, — сказал на это Томас и сделал крестное знамение.

После недолгого молчания вновь заговорил дон Гарсия.

— Свои силы я решил сосредоточить в пределах Сицилии. Его Величество уведомил все европейские державы, что если они надумают присоединиться к нашему великому делу, то могут посылать своих солдат и корабли к нам на Сицилию. С Божьей помощью у меня в распоряжении окажется достаточно галер для противостояния армаде Сулеймана. Кроме того, это придаст моим действиям гибкость: если он вздумает вначале ударить по Мальте, то я тронусь на юг, а если высадится в Италии, то поплыву на север.

— Мудрый замысел, благородный дон, — одобрил Томас.

— Мудрый? Пожалуй, — улыбнулся Гарсия. — Но только если я получу все обещанные мне силы. А иначе шансов на победу у нас, прямо скажем, негусто.

Кашлянув, подал голос Фадрике:

— В каком бы мы ни были меньшинстве, с нами Бог. А потому одолеть нас невозможно. Бог наш истинный, а значит, всемогущий, и не допустит этого.

— Разумеется, ты прав, — благодушно согласился с сыном отец, а сам снова обратился к Томасу: — Завтра с шестью галерами я выхожу на Сицилию, сопровождая четыре галеона с первыми двумя тысячами солдат, которые положат там задел нашему обустройству. Оттуда я отправляюсь на Мальту, снестись с ла Валеттом. Рад буду предложить вам и вашему эсквайру место на моем флагмане.

— В высшей степени великодушно с вашей стороны.

— Тогда с первым светом будьте на борту. На рассвете мы отплываем. — Гарсия встал с кресла, а за ним поднялись остальные. — Ну а теперь прошу меня извинить: много мелочей, которые еще надо уладить. Фадрике проследит, чтобы вас определили на постой здесь, в цитадели, и позаботились о ваших лошадях.

— Они не наши. Их нам в Бильбао одолжил начальник порта, так что они — собственность вашего короля.

— Тогда их можно будет пристроить для нужд моей армии… Что ж, господа, удачного вам дня. Желаю без суеты закончить завтрак и наконец отдохнуть. Пойдем, Фадрике!

Несмотря на тучность, двигался дон Гарсия с порывистой стремительностью, так что сын за ним едва поспевал. Когда дверь за ними закрылась и шаги утихли, Ричард пододвинул свою тарелку и возобновил трапезу, а спустя минуту негромко произнес:

— Получается, расклад все-таки не в нашу пользу.

Томас на это пожал плечами:

— Насколько себя помню, так у Ордена обстояло всегда. На протяжении всей его истории.

— Пустая героика, — задумчиво проронил Ричард. — Или попытка придать самоубийственным порывам обличие доблести.

— Попридержи язык. Ты не ведаешь, что говоришь. Служители Ордена дают клятву сражаться во славу Божию, и ни для чего иного. А самоубийство — смертный грех, и ты это отлично знаешь. — Смирив раздражение, Томас с ухмылкой добавил: — Кроме того, как выразился сын дона Гарсии, Бог на нашей стороне.

— Ну да, божественное благоволение здесь не помешает. Однако, если я не ошибаюсь, Всевышний почему-то не вступился, когда Сулейман отнимал у Ордена остров Родос. И где он был, когда с падением Акры Орден чуть не оказался сметен с лица земли? Откуда у вас уверенность, что Бог непременно встанет за вашей — за нашей — спиной на Мальте?

— Уповать на Бога в нашем деле не мешает при любом раскладе, — ответил Томас, хотя сомнения Ричарда вполне разделял. Он поднял глаза — молодой человек близко на него смотрел.

— Иногда мне думается: неужто Божья воля состоит в том, чтобы подвергать мучениям тех, кто так истово ему поклоняется? Если да, то я не могу не усомниться в здравомыслии и самого Господа, и его творения.

— Осторожнее, Ричард. Ты богохульствуешь.

— Да нет, просто философствую. По моему разумению, обе стороны в грядущем противостоянии сражаются во имя веры, у каждого своей. Если верх одержат турки, то значит ли это, что от нас отвернулся Бог, или же их вера просто более крепка? А если она одинаково сильна и у тех, и у других, то значит ли это, что судьбу боя решают сами люди?

Действительно, что тут скажешь. Остается одно: если больше не можешь убивать во имя Христа, то тогда придется драться хотя бы ради того, чтобы не дать убить себя во имя Аллаха.

— Если это и впрямь решают люди, то значит, быть посему. Я готов внести в это свою лепту. — Томас встал. — Ладно, пойду прогуляюсь.

— А я?

— А ты — нет. Оставайся здесь. Доедай, а затем принеси наши сундуки и устраивайся на отдых. Он тебе ох как не помешает. Вскоре он станет для нас недосягаемой и самой вожделенной роскошью.

— Вроде вечного покоя?

Томас, подумав, покачал головой:

— Может статься, что и его получится обрести лишь после долгих мучений.

Глава 13

Флотилия находилась всего в половине дня пути от бухты Пальма-де-Майорка. Томас с Ричардом наслаждались прохладой утреннего бриза, когда на горизонте был замечен первый парус. Моряк в корзине на главной мачте, одной рукой прикрыв глаза от солнца, другую выпростал в сторону северного горизонта, откуда со стороны Франции задувал упругий ветер.

Капитан флагмана на кормовой палубе, подойдя к бортику, поднес ладонь ко рту:

— Что ты там видишь?

Моряк некоторое время напряженно оглядывал горизонт, высматривая какие бы то ни было подробности. Движение на главной палубе замерло: все ждали ответа.

— Два латинских паруса, господин капитан!

— Как пить дать, это галера, — высказал мысль Томас.

— Откуда вам известно? — поинтересовался Ричард, выгибающий шею в попытке что-нибудь разглядеть поверх зыби. — Я вот даже не вижу.

— Правильно. Пока и не увидишь. Она еще с час будет за бугром.

— Каким таким бугром?

Томас улыбнулся, припоминая, как его эсквайр добрую половину пути от Лондона провалялся горестным калачиком в каюте галеона.

— В мореходстве ты, я вижу, пока несведущ.

— Это верно, — спесиво фыркнул Ричард. — И не испытываю ни малейшего желания плавать под парусами в дальнейшем. Дай Бог, чтобы эта перипетия быстрее закончилась.

— Ты ведь человек образованный, а потому, вероятно, слышал, что Земля на самом деле круглая.

— Конечно, — сердито покосился Ричард.

— Из чего следует, что паруса становятся видны, лишь когда корабль выплывает из-за изгиба горизонта.

— Я это и так знал, — строптивым школяром буркнул Ричард.

— Борт! — выкрикнул впередсмотрящий. — Вижу борт! И еще паруса! Три… пять… нет, больше. Похоже на галеры. Точно, они!

— Идем, — Томас тронул оруженосца за рукав, и они по ступенькам лестницы взошли на корму, где офицеры уже обступили дона Гарсию.

Капитан, возвратившись от бортика, разыскал глазами командующего.

— Пираты, дон адмирал.

— Какие еще пираты? — запальчиво возразил Фадрике. — Если это так, то почему они приближаются с севера? Ведь логово у них к югу, на африканском побережье.

— Они идут с наветренной стороны, — пояснил капитан юному сеньору.

Когда-то Томас понимал испанский вполне сносно, а за время путешествия по стране навыки, видимо, частично восстановились: этот разговор он понимал без труда. Между тем капитан продолжал:

— У них перед нами преимущество. Вполне вероятно, что они шли за нами на протяжении нескольких дней и обошли нас с севера, чтобы находиться в выигрышном положении. — Он перевел внимание на Гарсию. — Каковы будут распоряжения, сеньор?

Испанский адмирал оглядел корабли своей флотилии. Галеры формировали разреженный кордон вокруг галеонов, что качались на волнах посередине. Грузные транспортные суда были доверху набиты военным и работным людом, оружием и всевозможным снаряжением — легкая добыча для любой корсарской галеры, преодолевшей внешний заслон.

— Любой ценой уберечь галеоны, — заявил Гарсия, — если корабли эти в самом деле вражеские. Рисковать никак нельзя. Дайте сигнал занять боевые посты — и у нас, и по другим галерам. Выполняйте, капитан.

— Слушаюсь.

Не прошло и полминуты, как барабанщик на главной палубе уже выбивал трескучую дробь, солдаты торопливо нацепляли корслеты [32]и шлемы, готовя оружие, а матросы, вскарабкавшись по вантам, распределились вдоль рей в ожидании команды сворачивать паруса. Из-под палубы донеслось щелканье плетей; с тяжелым деревянным стуком высунулись из гнезд в бортах весла и легли по бокам флагманской галеры на воду. У Томаса при этом шевелении и звуках учащенно забилось сердце; вонь с гребной палубы, и та действовала возбуждающе. Подготовка галеры к бою всколыхнула в памяти давние воспоминания и ощущения. Он обернулся к Ричарду:

— Принеси мои кирасу, шлем и меч. Сам тоже вооружись.

Ричард кивнул и поспешил в трюм, где среди клади стояли и их дорожные сундуки.

Наверху взвился по фалу красно-золотой вымпел и вытянулся зыблистой змейкой, чуть потрескивая на ветру. В течение минуты вымпелы подняли и на других галерах; через волны доносились отзвуки барабанной дроби. Флотилия готовилась к бою.

— Вижу борт! Вон там!

Офицеры с кормы повернулись на крик и увидели, что впередсмотрящий указывает теперь на юг.

— Еще паруса! По меньшей мере пять галер!

— А с севера сколько? — рявкнул снизу капитан.

Впередсмотрящий живо обернулся и, секунду-другую поглядев, ответил:

— Шесть, дон капитан! Теперь вижу отчетливо. Уже у горизонта.

— Ты различаешь их цвета?

— Пока нет, дон капитан.

— Может, все-таки союзники? — с надеждой переспросил Фадрике. — Скажем, генуэзцы?

— Так далеко к западу? — покачал головой его отец. — Вряд ли. Свидание с ними назначено в Сицилии. Так что, скорее всего, это неприятель. Пираты с берберского побережья.

— Соглашусь, — кивнул и Томас. — Классическая засада, дон Гарсия. Я видел такое множество раз.

— С точки зрения охотника, само собой?

— Ну да. Когда галеры Ордена действовали сообща, мы поступали как раз подобным образом. Подозреваю, наши враги переняли эту тактику у нас. У корсаров и у Ордена в самом деле немало общего.

— С той разницей, что Орден осенен благословением Церкви.

— Точно так же, как магометанские пираты — своими имамами. По сути, все мы святое воинство — или же все до одного пираты.

— Небогоугодно рассуждаете, сэр Томас, — нахмурился Гарсия. — В моих глазах враг всего лишь враг, и он же отступник от веры, единой и праведной. Впредь я предпочел бы не слышать подобных слов.

— Как скажете, дон Гарсия.

— Я бы хотел побольше узнать об их приемах. У вас на этот счет опыта, я полагаю, больше. Как по-вашему, будут они пытаться одержать над нами верх?

Томас помолчал, прикидывая. Сопоставил мысленно три силы, учел направление ветра.

— Их целью будут галеоны, эти суда наиболее уязвимы. И самый ценный груз, по мнению корсаров, именно на них. Но вскоре до них дойдет, что на галеонах полным-полно солдат. Поэтому корсары перед абордажем будут или какое-то время с расстояния окатывать палубы картечью, или попытаются отправить галеоны на дно, для максимального уничтожения живой силы. За это, думаю, их ждет щедрая награда от султана.

— Ну а что для срыва их чаяний можем сделать мы? Может, еще не поздно повернуть обратно к Пальме?

— Они учли и это. Уже сейчас видно, что они идут сходящимися курсами. Даже если приказать флотилии развернуться, они двинутся следом и продолжат смыкание с нами. Бой завяжется еще задолго до того, как мы окажемся под защитой береговых пушек.

— Так что же вы мне посоветуете, сэр Томас?

— Держать галеры как можно ближе к галеонам. Делать все, чтобы враг не прорвался за заградительный кордон. Одной галере занять место впереди построения, другой — сзади, по две с флангов. Галеоны держатся парами, бок о бок, чтобы в случае абордажа прикрывать и выручать друг друга. Хуже всего, если у врага получится вынудить наши галеры сняться с места. А потому надо держать строй, несмотря ни на что. С учетом всего этого соотношение сил будет два к одному. Лишь на это и остается уповать.

— Хорошо же, — дон Гарсия насупленно кивнул. — Капитан, передать приказ: боевым судам рассредоточиться вблизи галеонов, последним встать по двое. Выполняйте.

— Слушаюсь.

Капитан поторопился к бортику и выкрикнул приказ грести.

Из трюма появился Ричард, груженный доспехами и оружием Томаса. Снаряжение он уложил на палубу и занял место за господином, помогая ему облачаться в латы и кирасу.

При проходе флагмана мимо других судов капитан поочередно передавал команды через переговорный раструб. К той поре, как галеры убрали паруса, изготовили весла и образовали заградительный заслон, с палубы стали видны паруса обеих флотилий. Вскоре их принадлежность стала досконально ясна.

— Они идут под зелеными флагами.

— И что? — покосился на Томаса Ричард.

— Цвет их пророка. — Томас взыскательно оглядел своего эсквайра, который сейчас надевал бургиньот [33]с поднятым забралом. — Он тебе великоват. Затяни потуже ремешок.

— И так уж плотно. Того гляди задохнусь.

— Если не затянешь, он при первом же ударе встанет набекрень, тут и зрению конец. Первый же в меру подвижный корсар этим воспользуется.

Ричард, строптиво буркнув, расстегнул пряжку и затянул ремешок потуже.

— Вот так лучше, — одобрил Томас. Он взялся за шлем и, проверяя, покрутил его туда-сюда. — Пойдет. И не снимай боевых перчаток, иначе без пальцев останешься.

— Слушаю, сэр, — с легкой язвительностью склонил голову Ричард. — Ваш покорный слуга.

Томас окинул взглядом приближающегося врага. Построение галерных флотилий — обе на расстоянии мили, не больше, — виднелось теперь отчетливо. Змеиными языками трепетали на упругом ветру зеленые, с раздвоенными концами, вымпелы. Посверкивали металлическими бликами доспехи отдаленных фигурок, высыпавших на корсарские палубы. Теперь, когда галеры представали наконец полностью, Томас с облегчением замечал, что размерами они уступают судам дона Гарсии. На таких стройных корпусах и пушки полегче, и удары при столкновении не столь сильны, а значит, и урона меньше. Но все равно они представляли собой достаточную угрозу испанским галеонам и изрядно превосходили их скоростью и маневренностью. Проворство против силы. Томасу вспомнились бои собачьих свор с медведями, которые ему доводилось видеть в Лондоне. По крайней мере, теперешние медведи, несмотря на свою громоздкость, не были посажены на цепь.

— Ну вот, начинается, — без особой нужды объявил капитан.

С носа передовой пиратской галеры сорвалось сизоватое облачко дыма, а спустя секунду стал слышен округлый перекат пушечного выстрела. Корсар взял курс на испанскую флотилию, а следом за ним повернули и прочие суда. Судя по тому, как на встречный курс легла и северная флотилия, пушечный выстрел послужил тому сигналом. Тревожно вглядевшись, предводитель испанцев повернулся к Томасу:

— Что они задумали? Как бы поступили на их месте вы?

Томас, поджав губы, следил за приближением врага. В пределах получаса враждебные силы сблизятся. Мешкать нельзя. Положение, в котором он оказался милостью дона Гарсии, слегка досаждало, но в целом испанец прав: мало кто из христиан Средиземноморья знаком с военными уловками врага, как рыцари Ордена. Томас быстро ухватил обстановку и набирающим силу голосом начал:

— Они попытаются прорвать построение. Если им удастся сместить наши галеры, то получится продраться между ними и расправиться с галеонами. На теперешнем своем месте каждая из галер может покрывать зазор между собой и впередистоящей. Корсары не смогут прошмыгнуть между ними, не угодив под огонь наших носовых бомбард. Суда у них мелковаты, а потому меткий выстрел может их продырявить и вывести из строя, а то и вовсе отправить ко дну. Неохваченным окажется только хвост такой галеры. Таким образом, при удержании строя мы даем галеонам наилучшую защиту.

Гарсия, взвесив сказанное, кивнул.

— Понимаю. Благодарю. Капитан!

— Слушаю, дон адмирал! — молодцевато обернулся командир борта.

— Вы слышали сэра Томаса. Так держать. Канонирам стрелять по врагу произвольно, как только тот сунется у нас перед носом.

— Слушаюсь.

Дон Гарсия повернулся обратно к Томасу:

— А мы пока посмотрим, как верно вы угадали намерения неприятеля.

Корсары все еще шли под парусом, причем так проворно, что настигали испанцев, даже идя под углом. На дистанции примерно в четверть мили они поспешно убрали паруса и высунули весла для окончательного сближения, перпендикулярно направлению кораблей дона Гарсии.

— Сейчас нас проверят на прочность, — негромко проронил Томас.

Сбоку вопросительно посмотрел Ричард, и Баррет кивнул на ближнюю корсарскую галеру:

— Глянь на нос.

Из окошка спереди там вынырнул орудийный ствол с черным зрачком дула. Поравнявшись с испанским кордоном, корсары неуклонно шли на сближение с передовыми кораблями. Одна из вражьих галер мигнула вспышкой с дымным сизым облачком, и галере испанцев разворотило фальшборт попаданием ядра. Гром выстрела раскатился одновременно с тем, как сверкнули вспышки еще на нескольких галерах флотилии; еще два выстрела пришлись в цель, а одно из ядер подняло в море столб, рассыпавшийся водяной пылью. Еще один выстрел, на этот раз с начинкой из гвоздей и железных обрезков, и с передней галерной палубы как рукой смело нескольких человек.

— Держи, — не сводя глаз с передовой испанской галеры, прошептал сам себе Томас. — Не сдавай.

Капитан передовой галеры продолжал править судно вперед, снося на себе вражеский огонь, пока не вышел из зоны обстрела. Далее настал черед галер, сопровождающих галеоны по флангам. На этот раз корсары стреляли с близкого расстояния, чуть отодвинувшись, чтобы не попасть под огонь испанских аркебузиров. Помнится, в пору службы Томаса солдаты Ордена лишь начинали применять в морском бою аркебузы. В те времена эти громоздкие ружья он недолюбливал: палят оглушительно, а заряжаются куда медленнее арбалетов. Нынче же, судя по всему, предпочтение отдавалось именно им.

Несмотря на то что корсары отстояли от испанцев шагов на триста, аркебузиры не находили в себе сил вот так безропотно терпеть вражеский огонь без попытки хоть чем-то ответить. У бортов пиратских кораблей то и дело вскипали бурунчики, и некоторые выстрелы не пропали даром: с борта одной из галер, ближе к носу, кувыркнулась фигура и исчезла в волнах. В ответ последовал поистине убийственный шквал огня: все корсарские галеры изрыгнули дымный пламень, и град железных осколков окатил борта испанских кораблей. Вмиг срезало нескольких человек; неистовыми змеями заметались в воздухе лоскутья порванного паруса, а брызнувшая по палубам щепа сразила кое-кого из экипажа.

Нос одной из галер, что по левому флангу, стал подаваться в сторону неприятеля за счет работы весел и ускорения, разворачивающего судно навстречу истязателям.

— Болван! — прорычал Томас, впившись пальцами в перильца кормовой лестницы. — Тупица!

Галера пальнула по корсарам сразу, как только носовые бомбарды оказались способны это сделать; дожидаться, когда судно остановится, никто не стал. Выстрелы получились на глазок, но и при этом одно из ядер проломило борт под баком ближней галеры и пролетело вдоль, круша гребцов вместе с их скамьями и веслами. Второе, впрочем, без урона бухнулось в волны недолетом, обдав брызгами пиратов, потрясающих на баке оружием.

Как только испанское судно начало поворот, в обход его сразу же устремились прочие корсары, пользуясь возможностью прорваться в брешь, образовавшуюся между оберегающими галеоны кораблями. Поврежденный корсар не мог двинуться до той поры, пока не будут раскованы и скинуты на днище погибшие гребцы, а уцелевшие — пересажены на весла, которыми еще можно грести. Пока судно беспомощно качалось на волнах, испанский борт продолжал его добивать: сбил переднюю мачту, расшиб в щепу нос. Наблюдая за методичной расправой, Томас сделал вывод, что корсар вышел из строя окончательно: тут не только плыть, а хоть бы удержаться на воде. Впрочем, утешение слабоватое: проход остальным пяти судам был теперь открыт, и они в обход испанца рвались к галеонам. Слышалась сухая трескотня мушкетных выстрелов — перестрелка между пиратами и экипажем галеры, — вслед за чем грохнули пушки впередиидущей и второй левофланговой галер. Выстрел угодил в корму переднего корсара, смахнув оттуда пиратских вожаков.

— Сеньор, — обратился Томас к Гарсии, — нам нужно остановить их прежде, чем они доберутся до галеонов.

— Я это понимаю, спасибо. Но ведь к ним надо еще как-то придвинуться.

Томас еще раз оглядел театр действий и заметил, что один из корсаров идет под флагом гораздо бо́льшим, чем у остальных.

— Этот у них, вероятно, за главного, — указал он. Дон Гарсия посмотрел в ту сторону. — Если мы займем его или потопим, это поубавит пыл у остальных.

— А как же построение? Если мы пустимся за тем кораблем, то уже не сможем прикрывать тыл остальных галер.

— Теперь уже поздно. В построении был толк, пока каждый корабль находился на своем месте. — Томас кивнул на галеру, что все еще добивала корсара, нос которого уже проседал в воду. — Теперь же каждый стоит сам за себя.

Глава 14

— Капитан! — позвал дон Гарсия, размашисто подходя к ограждению шканцев. — Взять курс на корсара, вон того, с длинным вымпелом. Видите его?

— Да, сеньор.

— Канонирам приготовиться. Надо уничтожить его, и как можно скорее.

Пока капитан отдавал распоряжения, Томас смотрел, как разворачивается атака корсаров. Пять их галер проскользнули мимо кордона испанцев и теперь приближались к галеонам, готовясь открыть огонь прямой наводкой. Одно из вражеских судов легло в дрейф; на юте там суетились люди, выискивая уцелевших среди старшин, что оказались срезаны картечью. Ушедшая вперед испанская галера сейчас поворачивала обратно, собираясь снова вступить в бой. К югу две галеры, оберегающие фланг, по-прежнему держали построение, терпеливо снося обстрел второй флотилии корсаров.

— Как теперь поведет себя враг? — задал вопрос Ричард.

Томас какое-то время взвешивал положение.

— Обычно у них заведено разрывать такелаж и паруса, чтобы обездвижить галеоны, а затем поливать палубы картечью, после чего уже пытаться лезть на абордаж. Но сейчас у них на это нет времени. Думаю, вначале они примутся обстреливать палубу, чтобы уничтожить как можно больше живой силы перед тем, как будут вынуждены отступить. А затем они повторят заход примерно по тому же лекалу. И если им удастся сохранить свои корабли в целости и избежать жестокой сечи, свои налеты на галеоны они продолжат. — Томас горестно вздохнул. — Если нам не удастся прогнать этих бестий прочь, солдаты на борту понесут тяжелые потери.

Убыстрился темп галерного барабана, усерднее заработали кнутовщики, и флагман взял курс на неприятельского главаря, который сейчас табанил, подбираясь к ближнему из галеонов. Вот по кораблю ударила его носовая пушка. Как и опасался Томас, орудие целило низко и проделало коридор в солдатах, которым некуда было деваться с палубы. Борт галеона расцвел летучими дымками: это отстреливались аркебузиры. Другие галеры корсаров, заняв огневые позиции, присоединились к обстрелу; офицерам на флагманской палубе оставалось лишь беспомощно взирать на то, как испанские солдаты убывают числом.

— Неужто эта чертово корыто не может шевелиться быстрее? — кипятился Ричард. — И почему никто не приказывает канонирам открыть огонь? Ведь мы уже точно подошли на нужную дистанцию.

От главаря пиратской флотилии их отделяло не больше четверти мили по прямой.

— Стрелять нельзя, — вслух сообразил Томас. — Можем попасть в своих.

Эту опасность уяснил и капитан, который теперь направил флагман по траверзу, чтобы галеон к той поре, как галера вернется на первоначальный курс, вышел из сектора обстрела. Остальные галеры испанцев на северном фланге поворачивались, готовясь атаковать врага; видя, как их соратники на галеоне гибнут почем зря, экипажи поддерживали их тем, что скандировали боевой клич. Корсары держали ухо востро — почувствовав, что пора уходить, они опустили весла на воду, быстро сделали поворот и устремились к следующему галеону, оставив первый с покореженным фальшбортом, откуда из выпускных отверстий ручейками стекала кровь. С юта второго галеона за приближением пиратов недвижно следили бледные точки человеческих лиц. Можно было лишь догадываться, с каким тошнотным ужасом, от которого сводит нутро, готовятся они разделить участь, минутой раньше постигшую их товарищей.

Все это напоминало балаганное представление, где грузный здоровяк все никак не может отделаться от наседающего на него юркого доходяги. Так и галеоны в силу своих габаритов заведомо не могли уйти от изящных судов корсаров, с грациозной легкостью настигающих добычу. Вот враг замедлил ход, сближаясь со вторым галеоном, и первые выстрелы корсара ударили по квартердеку, [34]оставляя в боку корабля рваные пробоины.

— Ну что, мы уже подошли, капитан? — требовательно осведомился дон Гарсия, пальцы которого, сжимающие рукоять меча, были белы от напряжения.

Капитан, взглядом отмеряя дистанцию, ответил не сразу.

— Все еще далековато, дон адмирал. Если только очень повезет.

— Ну так приказывайте. Немедля.

Палуба содрогнулась от тяжко рявкнувшей бомбарды, и густой дым на некоторое время заволок цель. Когда его сдуло на сторону ветром, все, кто был на шканцах, напряженно вгляделись, как там обстоит с попаданием. Флагман приподнялся на волне, и впереди, невдалеке от корсарской кормы, стал виден плавно оседающий пенно-белый столб.

— Уже близко, — кивнул дон Гарсия. — Давайте, давайте. Цельтесь с расстановкой.

Бахнула вторая бомбарда, и когда порывом ветра развеяло дым, стало видно, как часть кормы у корсара взлетела градом обломков. Флагман взорвался криками восторга; люди орали, победно потрясая кулаками.

— Имеет смысл заряжать книпелли [35]и целить по веслам, — предложил Томас. — Стреножив врага, мы сможем подойти и взять галеру на абордаж. Тогда им долго не продержаться.

Дон Гарсия тотчас велел капитану передать приказ. Обслуга спешно прочистила и перезарядила орудия. Между тем флагман постепенно сокращал расстояние, и вторично бомбарды грохнули уже на дистанции в двести шагов. Первый выстрел взметнул волну по левому борту вражьей галеры, срезав несколько задних весел. Спустя секунду следующий выстрел пришелся в цель: под пружинистым ударом цепи балясины весел ломались, как хворостины. Корсара развернуло левым бортом вдоль, как раз под жерла испанских пушек: стреляй не хочу.

— Пли! Молоти! — высоким от волнения голосом выкрикнул Фадрике, пристукнув негодующе кулаком. Отец неодобрительно на него покосился, но ничего не сказал и вновь сосредоточился взглядом на неприятельском судне.

Частотой своих выстрелов орудия вторили усердию обслуги, работающей на одобрение споро. Пиратский флагман становился все ближе, а значит, и стрельба шла без промаха: в щепу кололись весла, расхлестывались борта, брызжущими багровыми лоскутьями разлеталась по палубе плоть. Но при этом оттуда то и дело попыхивали напряженные огоньки мушкетных выстрелов, некоторые из которых били не мимо цели. Вот у одного моряка из груди дугой хлестнула кровь от тяжелой мушкетной пули.

— Ричард, пойдем со мной, — скомандовал Томас и первым спустился на главную палубу, где меж двумя мачтами скопились вооруженные люди. Защиту им давали нагрудники, шлемы и латы, а руки и бедра прикрывали плотные гамбизоны с защитными бляшками. У одних солдат были щиты, тяжелые мечи, а на поясе так еще и палицы. Другие, чтобы работать с двух рук, вместо щитов держали короткие пики. Томас, обернувшись, еще раз взыскательно оглядел, плотно ли на эсквайре пригнаны доспехи и шлем. Вроде все как надо.

— Молодец, — сдержанно похвалил Томас.

Ричард кивнул с некоторой поспешностью. В его темных тоскующих глазах читался страх — знакомый в силу своей памятности ужас перед первым боем, когда в голове мечутся мысли: а вдруг ранят да как бы проявить себя достойно, не осрамиться. Томас возложил руку юноше на плечо и промолвил так, чтобы тот слышал поверх грохота бомбард, треска аркебуз и барабанного стука внизу:

— Держись вблизи меня. Будешь прикрывать мне спину. Ты как, готов?

— Да… Ну а как же… А зачем все это?

— В каком смысле? — чуть нахмурился Томас.

— Ну, это, — Ричард растерянно указал на солдат вокруг. — Лезть в драку. Это же забота солдат. Мы-то здесь не более чем пассажиры.

— Я рыцарь, Ричард. Мой долг сражаться. Как и твой — человека, именующего себя моим оруженосцем. Эсквайром.

— Слов нет, вы правы. Но наше место там, на задней палубе, а долг у нас своими жизнями оберегать дона Гарсию. Вот там мы и должны стоять.

Слова Ричарда о нежелании ввязываться в бой не вызвали у Томаса ни гнева, ни презрения, а лишь разочарованность тем, что юноша противится шансу испытать себя. Молодой человек, не подавивший в себе некогда страх перед лицом опасности, обречен всю свою дальнейшую жизнь сомневаться в себе, своих силах. И это чувство, что под стать увечью, будет снедать его до конца дней. Ведь если на то пошло, и сам Томас вышел сейчас на бой не из любви к насилию, а из чувства долга. Хотя не только. Несмотря на нравственные терзания о смысле этой бессрочной войны во имя Божие — у каждой веры свое, — обстоятельства ввергли его именно сюда, на передний край, и в силу их он теперь должен — а значит, будет — сражаться и убивать, непреложно и безоговорочно.

* * *

— Дон Гарсия окружен своими офицерами и потому в безопасности. Наше же место здесь, где мы можем напрямую повлиять на исход боя. И будем биться бок о бок с этими людьми.

Ричард хотел что-то возразить, но Томас его осек:

— Ни слова больше. Исполнись твердости и сожми рукоять меча.

— Мне молиться? — взволнованно сглотнув, как-то по-детски произнес юноша.

— Если хочешь. Многие перед битвой усердно возносят молитвы, но я так и не видел, чтобы те уберегали их от пули или клинка. — Видя лицо юного эсквайра, Томас успокоительно ухмыльнулся. — Просто думай о том, чтобы выжить, и вторь своим мыслям действиями. Это единственно верная и подобающая воину мысль перед боем. Ну что, ты готов?

— Я готов, сэр Томас, — после глубокого вдоха ответил Ричард.

Впереди на фоне неба уже маячили мачты и стройные реи корсарской галеры. Орудия испанцев напоследок пальнули по палубе, вслед за чем последовал приказ «рули влево». Весла с той стороны круто ушли в воду, в то время как на правом борту после единого мощного взмаха они по окрику надсмотрщика проворно ушли в свои гнезда. Слышно было, как под палубой их с глухим стуком вдергивают внутрь гребцы. Вот мимо проплыла изрядно покореженная корма корсара, и суда чиркнулись бортами. Вдоль порушенного ограждения скапливалось вражье воинство, яростно вопя на близящийся испанский флагман.

— Бросать крючья! — проревел сквозь сложенные рупором ладони капитан.

Моряки, стоящие наготове у бутов вервей, вскинули и начали разматывать над головой разлапистые абордажные крюки, которые, набрав необходимый размах, метались и летели дугой со змеистыми шлейфами вервей, падая где-то в гуще теснящихся на палубе людей в долгополых одеждах. Затем испанцы, крепко упершись в палубу босыми ногами, взялись с силой притягивать оба судна одно к другому. Воздух вновь наполнился заполошным треском аркебуз и криками людей, ждущих ринуться в бой. Приподнятый на волне корабль дона Гарсии грузно стукнулся о корсара, отчего воинство на обоих судах шатнулось и на мгновение смолкло, силясь удержаться на ногах. Капитан, пользуясь моментом, выкрикнул приказ:

— Крепи концы!

Крючники туго натянули верви, которые тут же наматывали на специальные клинья-помощники. Оба судна таким образом удерживались вместе. В это время испанские солдаты сноровисто перебросили через узкий зазор доски и перескакивали по ним с борта на борт, дерзко что-то вопя ждущим их там корсарам. Томас, рванувшись меж солдат, ухватился за вант и взмахнул на широкий брус ограждения, идущий вдоль фальшборта. Выхватывая меч, он мельком видел, что Ричард поспевает следом. Справа верзила сержант в затейливо украшенном морионе уставил на врага меч и крикнул своим:

— За мной, ребята! Смерть нехристям!

Он тоже скакнул на брус и под набранным ускорением ринулся дальше, на вражью сторону, в гущу бурнусов и тюрбанов, оскаленных смуглокожих лиц и воздетых рук, ятаганов и мушкетов. Вскочив там с медвежьим ревом на ноги, он принялся с дикарской лихостью размахивать мечом, от которого безуспешно пытались увернуться те из пиратов, кто находился рядом. Кровь щедро брызгала по палубе. А за сержантом уже спешили солдаты — кто по переброшенным в нескольких местах сходням, кто просто скачками.

Томас, втянув резко воздух, оттолкнулся и прыгнул. Внизу проблеском мелькнул водный зазор меж галерами, и вот уже под ногами вражья палуба — точнее, сбитый с ног сухопарый магометанин в грязном халате и чалме. Оба рухнули на палубу; Томас выкинул перед собой руку, пытаясь вскочить обратно на ноги. Почуяв у себя на лице теплую струю воздуха, Томас понял, что придавленный внизу сарацин яростно верещит. Гардой меча Томас ткнул ему в физиономию, обрывая крики. Под вторым ударом — на этот раз уже лезвием — пират наконец затих. Приподнявшись на корточках, Томас для острастки махнул перед собой клинком. Справа на палубу спрыгнул еще один испанец, а сарацины тем временем бросились вперед, стремясь своим натиском отрезать нападающих, прежде чем те успели закрепиться на палубе.

Краем глаза уловив движение слева, Томас успел лишь дернуться так, что кривой клинок, не задев головы, отскочил от наплечника. Основную силу удара поглотила подбивка гамбизона, и Томас, отмахнув вражескую саблю предплечьем, рубанул мечом по голой мускулистой длани. Острое как бритва лезвие мгновенно рассекло мышцы, и сабля корсара со стуком выпала на палубу, а раненый отшатнулся, в муке заскрежетав зубами. Впопыхах оглядевшись, Томас увидел, как испанец, что справа, согнулся вдвое под ударом здоровенного мавра в кольчуге и шипастом шлеме, вогнавшего ему в живот пику. Этой пикой он пригвоздил солдата к фальшборту, да так, что проткнувшее тело смертоносное острие застряло в обшивке. Пока мавр его выдергивал, Томас ткнул его мечом в бок, но кольчуга сдержала удар.

Мавр надсадно крякнул и обратил окровавленное острие пики на Томаса. Увидев на нем кирасу, он сделал резкий выпад вперед и вниз, рыцарю в пах. В прежние времена Томас легко увернулся бы от удара; теперь же ему пришлось всем корпусом шатнуться вбок, задев при этом смертельно раненного испанца, который, выронив оружие, стоял с разинутым ртом, недвижно глядя вниз на рваную дыру в своем гамбизоне, из которого наружу свисали жирно лоснящиеся кишки, разорванные бесцеремонным выдергиванием пики.

Восстановив равновесие, Томас нанес встречный удар, ловким выпадом ударив мавра сбоку по голове. Острие клинка угодило по нащечнику, согнув его напополам вместе с челюстью. Из открывшегося рта полезла кровяная каша из слизи вперемешку с зубами. Удар частично оглушил мавра, что дало Томасу возможность, отдернув клинок, метко вонзить его врагу в горло; наружу клинок вышел уже багряным. Вновь приняв боевую стойку, Томас бдительно отскочил и огляделся. Испанцы безудержно сыпали через борт и с ходу включались в схватку. Кто-то в прыжке стукнул о палубу слева; крутнувшись, Томас увидел Ричарда — расширив глаза, тот для защиты от острия выставил руку.

— Держись рядом, — велел ему Томас и осмотрительно двинулся по палубе.

Сеча разгоралась на всей протяженности судна по мере того, как испанцы усиливали натиск, неистово рубя неприятеля в попытке создать больше места для идущих сзади товарищей. Ближе к корме Томас заметил человека в богато расшитом зеленом кафтане с галунами. С задней палубы он вел за собой отряд людей в доспехах — вероятно, предводитель со своими старшинами. Убрать его — и кто знает, может, сопротивление падет. А без главаря, глядишь, захлебнется и атака остальных корсарских кораблей.

— Сюда! — Томас жестом указал на ту важную птицу и поманил Ричарда за собой.

Пройти удалось всего несколько шагов, после чего путь оказался прегражден корсарами. Их было пятеро, без доспехов, но со щитами и тяжелыми ятаганами. От схватки они пока держались в стороне, но при виде двоих христиан с криками ярости уверенно устремились вперед. Первый удар Томас парировал, но тут последовал второй, от другого ятагана, вскользь отскочившего от усиленного гребня шлема. Томас, моргнув, ударил встречно; получилось секущим ударом накренить щит, а затем, ухватившись за край, отвести его в сторону и смазать неприятеля гардой по лицу.

Слева, за порогом зрения, что-то мелькнуло; слышно было, как Ричард прошипел ругательство. Но тут по мечу Томаса с силой ударил кривой клинок, и пришлось сойтись со следующим врагом, на добрый десяток лет старше самого Томаса. Долю секунды оба друг к другу присматривались. Затем корсар сделал ложный выпад, проверяя реакцию Томаса. Тот на уловку не поддался, а лишь чутко замер, глядя на своего противника. Последовал второй выпад, на этот раз настоящий, который Томас парировал — первый укол, затем второй, затем третий, — и сам нанес ответный удар, в последнее мгновение отбитый щитом. Отдернув клинок, Томас кинулся снова, на этот раз целя врагу в лицо, но тут нежданно запнулся о ногу простертого на палубе тела и неуклюже, глупейше упал головой вперед, подставляя себя на милость стоящего сверху корсара. Совершенно непростительно. Можно сказать, фатально. Разумеется, Томас откатился на бок и вскинул левую руку, прикрывая ею голову, — черт с ней, с конечностью, сберечь бы жизнь. Корсар вскинул ятаган, и глаза его при решающем замахе сверкнули злобным торжеством. Но тут что-то неуловимо мелькнуло — какая-то яркая дуга, — и металл звонко ударил о металл, а затем послышался хрип.

На мгновение все словно застыло, а затем Томас ощутил у себя на лице жаркие брызги. Смахнув их, он оказался подхвачен под руку и из лежачего положения переведен в сидячее. Сверху на него смотрел Ричард.

— Вы не ранены, сэр?

— Нет… кажется, — ошалело покачал головой Томас, и тут увидел сбоку от себя два тела со смертельными ранами в сердце.

У Ричарда в одной руке была рапира, а другой он успел вынуть из ножен кинжал с широким лезвием. Корсар, с которым бился Томас, лежал сейчас на спине, подергивая ногами, а руки у него сжимали собственное горло в тщетной попытке унять кровь, выхлестывающую с биением пульса из рваной раны под подбородком.

Между тем Ричард, напряженно пригнувшись, встал перед Томасом, чутко приподняв у боков обе руки с оружием. На него надвигался дюжий африканец с кованой дубиной. Недолго думая, чернокожий корсар замахнулся ею с утробным ревом. На глазах у Томаса эсквайр ловко унырнул от удара, ткнув между тем корсару в мощный бицепс кинжалом так, что оказалась рассечена мышца. Кафр взвыл, но дубины не выпустил и снова замахнулся, думая размозжить врагу голову. Ричард вновь с грациозной ловкостью танцора сместился, на этот раз всадив дубинщику под ребро рапиру. Остальное доделал набранный корсаром разгон; граненый клинок, словно вертел, пронизал жизненно важные органы и перерезал кровеносные сосуды. Невозмутимо отступив, Ричард провернул лезвие и, выдернув его, вновь принял позитуру en garde. [36]

Томас, тяжело переводя дух, лишь кивнул.

— Благодарю тебя, мой юный эсквайр, — сипло выдохнул он.

— На это еще будет время, — скупо кивнул Ричард, ступая меж двумя корсарами, лежащими спина к спине. Обоих сразили точные уколы в сердце, которых они не только не заметили, но даже вряд ли почувствовали. Через пару шагов Ричард остановился, давая Томасу возможность нагнать и снова встать во главе.

— А теперь, — крепнущим голосом сказал рыцарь, — слушайся меня и держись рядом.

— Как скажете.

Чаша весов между тем склонялась явно в пользу испанцев. Корсары до этого уже успели понести тяжелые потери от цепных ядер, понатворивших дел на палубе, и теперь оказались оттеснены на нос и на корму галеры, в то время как между мачтами их продолжала сражаться всего лишь горстка. Томас с Ричардом находились буквально в десятке шагов от того места, где главарь корсаров и его подручные отбивались от наседающих испанцев, для которых сейчас престижной целью было добраться до главаря, убить его и поснимать дорогие побрякушки с него и с его подручных. Но это давалось не так-то просто. Несколько человек уже пало под унизанными каменьями ятаганами. Вот сейчас на глазах у Томаса рухнул на колени и завалился еще один испанец: кривой клинок главаря рассек его через ключицу до середины груди так, что просело плечо и рука с мечом. С этого расстояния уже различались глубокие морщины на лице пиратского предводителя и кровавый шрам через лоб и щеку. Корсар лишился одного глаза, а второй хищно блестел, как у лесного зверя, и по-звериному скалились на темном обветренном лице белые зубы.

— Дорогу! — крикнул Томас лезущим на корсаров испанцам. — Дайте дорогу!

Он бесцеремонно отпихнул одного из солдат, протерся еще через двоих и таким образом очутился поблизости от главаря.

— Потеснись! — подняв меч, проревел Томас. — Встать стенкой!

Испанцы воззрились на иноземца, но рассудок у них возобладал над гневом, и они отступили на шаг, осторожко глядя на неприятеля. Томас, подняв левую руку, уставил палец в пиратского предводителя:

— Сдавай корабль.

Указание было ясно и без перевода. Губы корсара растянулись в кривой ухмылке, за которой последовал презрительный плевок к самым ногам рыцаря. Томас, игнорируя оскорбление, чуть повернул голову к своему эсквайру, не сводя при этом чутких глаз с корсара.

— Переведи ему: бой окончен. Корабль наш. Если он сложит оружие, его пощадят. Вместе с его людьми. А иначе всем неминуемая смерть. — И негромко добавил: — У меня на руках и так уже изрядно крови, так что с меня ее достаточно. Переводи.

Ричард перевел. Корсар, язвительно хэкнув, накренил голову и, сверкая на Томаса оставшимся глазом, прорычал ответ.

— Он говорит, — сказал Ричард, — что скорее умрет тысячу раз, чем примет милость от шакальего отродья.

Глава 15

Не было в сердце у Томаса ни грусти, ни сожаления — лишь гнев на бессмысленное презрение к жизни и жажду погибели, которую главарь бездумно навлек на своих приспешников. Гнев этот живым огнем разливался по жилам и мышцам, когда рука сжала рукоять меча.

— Что ж. Да сбудется по словам его, — с мрачной торжественностью кивнул Томас и набирающимся мощью голосом крикнул так, чтобы слышали все: — Нет пощады! Смерть собакам!

Испанцы ринулись с двух сторон, мечами и пиками круша пиратских старшин. Томас, раскинув руки, прокричал:

— Этого, в зеленом, не трогать! Он на мне!

Солдаты с обеих сторон потеснились, образовав для корсара и Томаса пятачок, на котором те приостановились, пытливо оглядывая друг друга. Спустя секунду Баррет сделал выпад — во всю силу, без уловок, в стремлении поставить этим ударом точку в поединке и во всем бое. Однако корсар ловко увернулся и парировал, а судя по тому, каким обжигающим вышло столкновение клинка с клинком, противник обладал недюжинной силой. Так что парирование переросло в обратный взмах, а там и вовсе в сверкающую дугу встречного, направленного в лицо удара (Томас едва успел подставить гарду меча). Клинки лязгнули, и при их столкновении жаркими звездочками мелькнули искры. Томас сделал шаг вперед, мешая повторному замаху ятагана. Левой рукой он схватил главаря за горло; пальцы слепо вдавились в ткань его шелкового шейного платка. Корсар выронил ятаган, а сам ухватил рыцаря за руку в попытке ее выкрутить. Одновременно пальцы другой его руки сомкнулись вокруг Томасова меча, стремясь выкорчевать его из ладони. Они застыли в судорожном напряжении, поедая друг друга глазами. Томасу в ноздри просачивался сладковато-пряный запах мускуса, к которому примешивалась вонь гребной палубы и солоноватость морского бриза. Но вот он почувствовал, как его рука, подрагивая, чуть подается, а значит, корсар все-таки сильнее — мимолетная мысль, обдавшая душу предательски щекочущим холодком.

— Ну не-ет, — зловеще пропел Томас и, нагнувшись, боднул головой. Загнутый козырек мориона зацепил главаря по лбу, отодрав лоскут кожи. Корсар ахнул от боли и ярости, а хватка его приослабла, что позволило Томасу высвободить левую руку. Собрав пальцы в кулак, он саданул противника в грудь со всей силой, на какую был способен. Корсар пошатнулся и, не удержавшись, тяжело упал на палубу. Еще до того, как у него из легких при ударе вышибло воздух, ниже надетого под кафтаном нагрудника ему вонзился меч Томаса, которым тот все-таки изловчился дотянуться врагу до брюшины. Пиратский главарь с протяжным стоном просел, изумленно приоткрыв рот. Поблекший взгляд единственного глаза уставился в безмятежную небесную синь.

Томас выдернул клинок и обернулся к Ричарду.

— Передай его людям сдаться. Скажи, что их капитан пал. Живее!

Ричард поднес ко рту ладони и истошно прокричал поверх шума схватки. Заслышав весть, пираты пусть не сразу, но все-таки рискнули поглядеть в сторону юта, а увидев там поверженное тело своего предводителя, выходили из борьбы. Схватка на глазах угасала вместе с тем, как пираты отходили и скапливались у ступеней на шканцы. Кое-кто из испанцев в запале продолжал натиск, пока Томас окриком не велел им остановиться. Ричард прокричал известие повторно, на этот раз тем, кто все еще дрался у носа галеры. Вскоре звон и лязг стихли и там; враждующие стороны, размежевавшись, тревожно наблюдали друг за другом.

— Прикажи пиратам бросить оружие, — дал указание эсквайру Томас.

Под звонкий стук валящихся на палубу ятаганов и пик, мечей и протазанов [37]Томас перевел взгляд на пиратского вожака. Тот еще извивался, притискивая руки к животу. Кровь стекала меж смуглых пальцев темными струйками. Сержанты наперебой орали своим солдатам согнать пиратов — теперь уже пленников — к передней мачте. Пиратских старшин, что все еще смотрели на своего поверженного вожака, взялись грубо толкать к носу судна. Томас между делом повернулся взглянуть на стоящего невдалеке Ричарда. Юноша не сводил расширенных глаз со своих окровавленных клинков. Можно было легко догадаться о том, что сейчас творится в душе молодого человека, только что получившего боевое крещение в жестоком бою. Томас сунул в ножны меч и мягко положил руку эсквайру на плечо.

— Ты сражался отменно.

Ричард, поджав губы, кивнул.

— Остается лишь поблагодарить того, кто обучил тебя такому владению рапирой и кинжалом. — Не услышав ответа, Томас придвинулся ближе и заговорил вполголоса: — Ричард, ты жив. Более того, преодолел свои страхи. Испытание пройдено с честью, и теперь ты один из нас, ратных людей.

— Мне было страшно, сэр, — поднял темные глаза юноша. — Страшно так, как я сам не ожидал.

— Понимаю, — благодушно улыбнулся Томас. — Думаешь, и я не испытывал того же при боевом крещении? Или кто-нибудь другой шел в первый свой бой без страха?

Внимание Томаса привлекло нечто. Он посмотрел вниз и увидел, что у ног Ричарда скапливается темная лужица. Вот еще одна капля скатилась из темной прорехи в правом рукаве.

— Ты ранен.

— Разве? — растерянно удивился молодой человек. — Я как-то даже не заметил.

— Взгляни сюда, — Томас указал на кровоточащий рукав. — Убери сейчас оружие и займись раной. А к твоим переживаниям вернемся потом, когда минует опасность.

Оставив эсквайра рассовывать неверными руками по ножнам оружие, Томас подошел к галерному борту. Экипажи ближних корсарских судов взирали на исход боя как будто в нерешительности. Их сомнение вскоре погасил один из испанцев, высвободив фал, крепящийся к полощущемуся в воздухе зеленому вымпелу. Секунда, и символ пророка Магомета начал стремительно спускаться и выстелился на палубу, как обыкновенная тряпка, среди убитых и раненых.

Томас не без тревоги отметил, что остальные корсары все еще не двигаются с места. Впрочем, это продлилось недолго: одно из испанских судов открыло огонь, цепным ядром сорвав фок [38]и срезав одну из рей на ближней галере. Не дожидаясь следующего выстрела, пиратский борт начал разворот в сторону открытого моря. Весла дружным взмахом поднялись, окунулись в волну и погнали галеру прочь от баталии. Одно за другим стали отходить на север остальные суда. Корсары, что находились южнее, еще какое-то время хорохорились, выпустив пару ядер, но тоже отвалили, чтобы не попасть под обстрел, а то и, чего доброго, под абордаж испанцев.

Томаса заставил обернуться перестук башмаков по палубе. Со сходен на пиратскую галеру спрыгивала группа господ офицеров с доном Гарсией во главе. На абрикосово-загорелом лице испанца читалось явное облегчение; завидев английского рыцаря, он щедро улыбнулся.

— Ну, вот они у нас уже и улепетывают, сэр Томас! Уносят ноги, как отведавшие плетей псы, без своего-то командира… Кстати, где он?

— Он там, сеньор.

Томас указал на лежачую фигуру, все еще сучащую мягкими сафьяновыми сапожками. Неподалеку стоял Ричард; сняв с себя гамбизон, он уложил его на отстегнутый нагрудник. Рукав белой рубашки эсквайра потемнел от крови; осторожно его отведя, юноша обнаружил у себя на предплечье глубокий порез.

Томас, подойдя, приподнял Ричарду руку и внимательно осмотрел.

— Ранение чистое, в мякоть. Надо заштопать и перевязать.

Ричард кивнул, оторопело таращась на рану бескровным лицом. Не ровен час, упадет в обморок. Томас подвел эсквайра к случайному рундуку на палубе.

— Посиди здесь. Я сейчас сам ею займусь.

Дон Гарсия со своей свитой прошелся по заваленной трупами и брошенным оружием палубе и возвратился к корме.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул он, — одной гнидой на коже христианина меньше. Славная работа, сэр Томас. Я видел, как вы его срубили.

Баррет признательно поклонился.

Офицеры дона Гарсии подхватили под руки застонавшего главаря и сволокли к ступеням лестницы, где облокотили о приступку. Лицо корсару искажала мука, но он нашел в себе силы твердо взглянуть в глаза испанскому идальго.

— Ну что, неверный, — проскрежетал он голосом, — радуйся, твоя нынче взяла. Хотя надолго ли? А я вот ухожу. И ждет меня вечное блаженство…

Сказано это было на испанском.

— А, так ты говоришь на моем языке? — подавшись к корсару лицом, с грозной веселостью спросил дон Гарсия. — Ты, видно, мавританец или еще кто из христопродавцев?

— Я не прода́вец… Я мученик, готовый взойти в сады Аллаха.

— Нет для тебя там садов. А есть геенна огненная и муки адовы для твоей души, — льдисто изрек дон Гарсия. — Вот и все, что уготовано тебе и сподвижникам твоим, что припали к ногам ложного пророка. Все гореть будете. Такова воля Господа.

Губы корсара исковеркала ухмылка.

— А вот мы скоро увидим… Совсем уже скоро, христианин. Дни твои сочтены. И твои, и всех вас, неверных. Скоро, скоро вас всех покарает Аллах. Восходит сила великая. И сметет она всех, кто пред ней… и всех врагов великого султана и праведной веры.

Гарсия, подавшись вперед, вцепился корсару в бороду и притянул его голову к себе.

— Куда первым делом ударит твой султан? Говори, собака.

Бороду он выпустил, и голова корсара глухо стукнула о ступени.

— По Мальте? — допытывался дон Гарсия. — Или по Сицилии? Говори же!

— Убирайся к шайтану.

— Нет уж. Это ты у меня к нему пойдешь. Побежишь бегом. В оковы его! — скомандовал Гарсия, обернувшись к офицерам.

— Что вы думаете делать, сеньор? — спросил Томас, делая шаг между Гарсией и умирающим корсаром.

— Думаю преподать этой мрази урок, сэр Томас. Прошу вас, посторонитесь.

Один из офицеров приволок из трюма невольничьи кандалы и, замкнув ноги корсара в кольца, вогнал запорный стержень. Свободную цепь он обмотал ему вокруг лодыжек. От этой неласковой процедуры корсар не в силах был сдержать стона. Дождавшись выполнения своего приказа, дон Гарсия вновь обратился к корсару:

— Тело твое бренно, а раны болезненны. Я могу прекратить твои мучения, если ты скажешь нам, куда намеревается нанести свой первый удар султан. Скажи. Иначе тело будет рвать от боли. А затем ты у меня наглотаешься соленой водицы.

— Сеньор, это бессмысленно, — подал голос Томас. — Он ничего не скажет.

— Не скажет — значит, будет висеть там в темноте, наедине с самим собой. — Дон Гарсия пнул корсара в бок, близ раны, и тот завопил от боли. — Последний раз тебя спрашиваю. Говори.

На какое-то время пират плотно зажмурил оба глаза, и выбитый, и целый; на лбу обильно выступил пот. Но вот он превозмог мучение и поднял взор. Грудь его часто вздымалась и опадала. На губах теперь была кровь, бульканье которой чувствовалось и в голосе:

— Вы умрете… Все умрете… И жены ваши, и дети… Бросят их пищей бродячим собакам…

— Хватит! — Дон Гарсия обернулся к ближнему из офицеров. — Избавиться от этой погани!

Офицер и подоспевший ему на подмогу Фадрике подхватили пиратского предводителя под руки и, подняв на ноги, поволокли к борту. Испанцы выстроились вдоль шкафута, [39]чтобы удобнее было наблюдать увлекательное зрелище, и провожали троицу улюлюканьем. Кричали и пираты, согнанные на передней палубе, — одни гневно, другие в ужасе; были и такие, что молили на коленях о пощаде.

Фадрике, крепко держа корсара за руку, вопросительно оглянулся на отца. Тот кивнул, и юноша нещадно толкнул полуживое тело, безмолвно кувыркнувшееся вниз. Вблизи было видно, как прозрачная голубизна моря пенно взметнулась под зелеными полами кафтана, взмахнувшими будто крылья. Затем потревоженная поверхность сомкнулась, и под ней стало видно стремительное погружение; зелень одежды колыхалась грациозно, словно зонтик медузы. Но вот, постепенно тускнея и серея, все истаяло в глубине, и вновь вокруг не было ничего, кроме неоглядных вод океана.

— Вот так, — с мрачно-довольным видом подытожил дон Гарсия. — Одним нехристем меньше. — Он деловито обернулся к капитану своего флагмана: — Пошлите кого-нибудь вниз, освободите всех христиан, что на веслах. Поднять их на палубу, напоить-накормить. Их места пускай займут пленные. Легкораненых пиратов на цепи и в трюм. От остальных избавиться.

— Слушаюсь, дон адмирал, — отозвался капитан.

Дон Гарсия приостановился, хозяйски оглядывая галеру.

— Судно-то какое пригожее… Флоту Его Величества каждое такое прибавление на пользу.

Когда из-под палубы кое-как, с посторонней помощью, стали выскребаться жалкого вида фигуры, Томас, занятый прочисткой раны Ричарда, отвлекся. Вид этих изнуренных бедолаг, скрюченных от постоянной согбенности под низкой палубой корсарской галеры, в грязи и коростах, со сбитыми кандалами руками, пробудил у Томаса целую череду нелегких воспоминаний.

— На людей и то не похожи, — пробормотал при виде их Ричард.

Что и говорить. Гребцы, приведенные на испанский флагман из казематов барселонской цитадели, тоже, прямо скажем, образцом ухоженности не смотрелись, но им за зиму хотя бы дана была возможность отдохнуть, подкормиться и соскрести с себя грязь. Эти же ковыляющие по палубе доходяги доведены были до крайнего — можно сказать, предельного — истощения. На поднесенные хлеб и сыр отпущенники накинулись с остервенением. Испанские солдаты взирали на страдальцев с жалостью; сдирая одеяния с пленных, они вручали их единоверцам. Когда из-под палубы поднят был последний христианин, корсаров погнали вниз, в цепи и на весла: гребите теперь до могилы на судне, что недавно было ваше, а стало наше.

— Подобные превратности судьбы на море не в диковинку, — пояснил своему эсквайру Томас. — Смею заверить, ты к этому привыкнешь — если, понятно, доживешь. А теперь притихни: будет больновато.

В недурно экипированном лекарском рундучке, обнаруженном в капитанской каюте галеры, Томас разжился иглой и ниткой и сейчас, с прищуром продев нить в ушко, скатал ее кончики в узелок.

— Держи руку на отлете и не дергайся.

Ричард подчинился; глянув напоследок на припухлые края раны, он отвернулся и уставил взгляд на ближний из галеонов, где экипаж сейчас был занят латанием одного из парусов, продранных вражеской картечью. Томас, аккуратно сжав левой рукой краешки раны, проткнул иглой кожу и продел следом нить; когда узелок уперся в кожу, края плотно прилегли друг к другу. За первым стежком последовал второй, и так далее по длине разреза. Ричард, стиснув зубы, терпел.

— Признаться, какой-то момент я думал, что полезть за мной в драку ты все же не отважишься, — откровенничал Томас, стараясь чем-нибудь отвлечь внимание юноши от малоприятной процедуры. — Перед самым абордажем. А ты и в самом деле боялся?

— Я же сказал, что да, — мельком глянул Томас.

— Вот те раз. А дрался как лев.

— Меня этому учили.

— И надо сказать, учили как следует… Кто же был твой наставник?

— Один из людей Уолсингема.

— Солдат?

— Скорее бриганд, [40] — Ричард усмехнулся. — Он верховодил одной из лондонских банд. Был приговорен к повешению, но Уолсингем предложил ему жизнь в обмен на службу и безоговорочное подчинение. Поиск скрытых врагов и всякое такое. А во время, свободное от изменников короны, он должен был обучать остальных шпионов владению клинком и приемам уличного боя.

— Ах вон оно что. Куртуазия, я так понимаю, в обучение не входила.

— Куда там… Задача ставилась научиться убивать быстро и бесшумно.

Томас, не отвлекаясь от стежков, кивнул.

— Только до сегодняшнего дня убивать человека тебе, по-видимому, не доводилось.

Юноша молчаливо опустил глаза на палубу.

— Нет.

— Решиться на этот шаг не так уж и просто, Ричард. Настоящая трагедия в том, что, убив раз, на каждое последующее убийство ты идешь со все более легким сердцем. А потом, по прошествии лет, перед тобой встает мучительный вопрос: а можешь ли ты вспомнить, каким человеком был до того, как душу твою запятнала кровь собрата? Ведь чем больше убиваешь, тем сложнее вспомнить.

— Вы так думаете?

— Я это знаю, — тихо уточнил Томас. — И с этим, тяготясь, живу.

— Вы поэтому оставили Орден?

— Извини, но это уже мое дело… А впрочем, соглашусь: отчасти причиной моего ухода со службы послужило и это. Убийство сделалось занятием таким пресным и обыденным, что утратило всякий смысл. То же самое и у врага. Обе стороны познали это сполна, отчего вышла несомненная, хотя и единственная, польза: усовершенствовалось само представление о ненависти и возмездии.

Думы эсквайра над вышесказанным нарушил лишь очередной укол иглы.

— Так отчего вы опять здесь? — поморщась, спросил он. — Вы же могли дать сэрам Роберту и Фрэнсису отказ. Они бы подыскали себе другого.

Томас, благодушно приподняв брови, усмехнулся.

— Меня призвал мой Орден, а ему я давал клятву. Да и у ваших хозяев вряд ли нашелся бы более подходящий кандидат. Им нужен человек именно из Ордена Святого Иоанна и вместе с тем не настолько фанатично приверженный его девизу. Твои господа, юный Ричард, очень проницательные люди. Они читают меня как раскрытую книгу. — Томас примолк, ненадолго задумавшись еще об одной, сугубо своей, причине, подвигнувшей его к возвращению на Мальту: неодолимое желание знать, что же сталось с Марией. Или же высокопоставленным королевским соглядатаям известно и это? Он посмотрел на Ричарда: — Может статься, они даже прозорливее, чем я о них думал.

— Сэр?

— Это я так, к слову. Ну ладно, еще один стежок, и все готово.

Ричард нетерпеливо скрипнул зубами под очередным уколом, Томас же торжественным движением перерезал нитку кинжалом и завязал еще один узелок. Взыскательно оглядев свою работу, он принесенным из рундука рулончиком льняной ткани обмотал своему эсквайру руку.

— Ну вот. Через месяц затянется, если только не размахивать рукой и не тревожить швы.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Ричард, бережно опуская руку.

Томас выпрямился и, разминая затекшие от сидения на корточках ноги, оглядел пространство галеры. Трупы с нее повыкидывали за борт, палубу окатили водой, чтобы смыть основную часть крови. Порванные паруса более-менее залатали, так что трофейное судно вполне было готово продолжить следование. Остальные галеры уже снова выстроились вокруг галеонов; оставалось лишь расставить караул над сменившей хозяев командой.

Томас, вытерев руки куском тряпицы, легонько хлопнул Ричарда по плечу.

— Пойдем. Пора возвращаться на флагман.

Эсквайр послушно подхватил свои нагрудник и гамбизон, а взглядом чуть задержался на Томасе.

— Похоже, сэр, у нас у обоих свои секреты.

— И, быть может, на Мальте, — в тон ему заметил Томас, — правда все же выберется на поверхность.

Глава 16

Через десять дней после того, как солдаты и работный люд успешно сошли на Сицилии, галерная флотилия дона Гарсии достигла Мальты. Солнце низко висело у западного горизонта, полускрытого дымчатой занавесью тумана, когда стройные боевые корабли вошли в устье естественной бухты — этого благословения Мальты или, наоборот, ее проклятия. Укрытые воды тянулись глубоко к сердцу небольшого острова и разделялись полуостровом с каменистым гребнем, идущим по его хребту. К северу от полуострова находилась бухта Марсамшетт, а к югу — Большая гавань, ставшая домом Ордену Святого Иоанна. Столь прекрасная бухта, а также расположение острова — фактически по центру Средиземного моря — все века притягивали чье-нибудь хищное внимание, начиная от таких древних империй, как Рим и Карфаген.

Вот уж двадцать с лишним лет минуло с той поры, как Томас последний раз озирал панораму Большой гавани. Многое в ней успело измениться. На оконечности полуострова сооружен новый форт, господствующий над входами в обе бухты, и дополнительная линия укреплений пристроена к Сент-Анджело — крепости, где расположена резиденция Ордена. На самых высоких башнях каждого из фортов развеваются красные штандарты с белым крестом. За Сент-Анджело лежит деревушка Биргу — теперь уже не деревня, а, можно сказать, город, обслуживающий нужды рыцарства и его солдат в их извечном противостоянии магометанским ордам. Оглядывая толстые стены из известняка и приземистые башни Сент-Анджело, Томас ощущал, как сладко саднит сердце. Вспоминались годы службы и сослуживцы, которых он почитал за братьев; некоторые из них погибли у него на глазах, и он их оплакивал всем своим юным сердцем. Были и другие, кого он помнил и знал, вроде ла Валетта, до сих пор вдыхающего в людей вдохновенную преданность и фанатический пыл.

И была Мария. Была и есть. Мысли о ней Томас неизменно прятал вглубь, но за все те годы, истекшие после возвращения в Англию, не было дня — да что там дня, минуты, — чтобы память о ней не бередила знобко сердце, не тиранила неизбывным напоминанием о том, что утрачено. И если Мария жива, то дай-то Бог, чтоб она находилась здесь. Хотя, если вдуматься, что ей здесь делать, а уж тем более кого-то ждать, на этом пропеченном солнцем камне посреди бушующего войной моря? Но ведь надежда, как известно, есть всегда. Как же на нее не уповать? Сколько раз он, идя у себя на поводу, мысленно представлял, что увидит Марию снова — незатронутую потоком времени, все такую же стройную, с темным шелком волос и лицом вдумчиво-серьезным, в котором не сразу и разгадаешь огненную страстность. От таких фантазий в душу всегда закрадывался некий тревожный холодок: а ну как она при встрече посмотрит холодно, отвергнет… Ведь уехал тогда не попрощавшись, даром что не по своей воле.

— Вид какой… грозный.

Томас, встряхнувшись от тревожной задумчивости, обернулся. Невдалеке у бортика галеры стоял Ричард, озирая бастионы Сент-Анджело. Солнце успело скрыться за гористым склоном гавани, и теперь отчего-то казалось, что и Сент-Анджело, и новый форт при входе в бухту стали в густеющих сумерках несколько меньше, как будто ужались.

— Грозный? — чуть насмешливо переспросил Томас. — Для кого-то, может, и да, но никак не для наших османских друзей. Пожалуй, во всем христианском мире нет такой крепости, которая устояла бы перед их огромными пушками. А уж с падением стен исход битвы решается всецело численностью и качеством противостоящих друг другу людей.

— Если вы о качестве, — благодушно заметил Ричард, — то мне кажется, нет на свете воинов, сравнимых с рыцарями-иоаннитами.

— Может, оно и так, — невесело произнес Томас. — Только вот количество, увы, за султаном. А скажи мне, Ричард, — кольнул он взором эсквайра, — что, по-твоему, важнее: количество или качество? С твоей точки зрения как воина?

Вопрос прозвучал как-то выспренно, с пресловутым превосходством старшего, о чем Томас тут же пожалел. Ричард, скорее всего, затеял этот расхожий обмен фразами лишь из учтивости, а он тут к нему со своими переживаниями, да сразу нахрапом.

Ричард, поджав губы, уставился на стены Сент-Анджело. Как известно, самая практичная форма извинения — это сменить тему разговора. И Томас к ней прибег:

— Как у тебя сегодня рука?

— Болит меньше, — не отводя взгляда от стен, натянуто ответил Ричард.

— Ты каждый день менял повязку?

— Как велели.

— И признаков загноения нет?

— Нет.

— Вот и славно, — кивнул Томас.

Какое-то время — довольно продолжительное — ни один из них не отходил от борта галеры, упорствуя таким образом в молчаливом противостоянии. Томас буквально кожей чувствовал клокочущее в его спутнике гневное напряжение, даже ненависть, но извиниться в открытую было недопустимо, да и бесполезно. А потому Томас повел себя так, будто находился здесь один, и стал задумчиво оглядывать панораму гавани, которая сейчас как раз открывалась по обе стороны испанского флагмана. Остальные галеры ровным строем держались за ним и невесомо скользили по матовой глади бухты, в грациозной симметрии касаясь поверхности веслами. Когда флагман поравнялся с передовой башней, на Сент-Анджело приветственно бухнула пушка, которой спустя минуту откликнулась одна из галер — сыто-ворчливым перекатом одного из орудий, призрачным эхом расплывшимся над водами. Потревоженная гулом, в гаснущее небо взвилась серебристо-воздушная стайка чаек.

Обогнув оконечность мыса, флагманская галера вошла в узкую гавань между Биргу и каменным раздвоением Сенглеа, где на возвышении кучкой стояли ветряные мельницы.

Впереди, возле окаймленного складами причала Биргу, теснились мачты торговых судов и рыбацких барок, всего с дюжину. Стены Сент-Анджело дотягивались и сюда, простираясь на сотню шагов вдоль гавани до канала, ценой неимоверных усилий прорубленного через мыс, — последний рубеж обороны перед фортом. Взгляд Томаса привлекло величавых габаритов судно: галеон, застывший на якоре в канале. Бак, борта и высокий ют его были окрашены в зеленый цвет и увиты резьбой в виде золотых листьев, а скульптурная фигура над водорезом исполнена в виде женщины, закутанной в черные одежды с сиянием золотых и серебряных звезд и полумесяцев. Гадать о происхождении этого судна не приходилось: наверняка тот самый галеон, о котором рассказывал Филипп; краса и гордость султана, потеря которого — а заодно и найденных в его трюме несметных богатств — пробудила великий гнев османского владыки.

— Весла на борт! — зычно скомандовал капитан, и предлинные балясины весел послушно изъялись из моря, с громоздким стуком уходя в гнезда под палубой. — Лево руля!

Флагман медленным поворотом направился к участку причала, ближнему от форта. Отсюда было видно, что судно там уже ждут. Среди встречающих было несколько человек в плащах Ордена с характерным крестом. Сбоку от встречающих стоял слуга, держащий за поводки двух благороднейших охотничьих собак. А впереди, особняком, стоял высокий человек с серебряными сединами и бородкой. Одет он был в простой черный камзол, бриджи и мантилью. На галеру, которую рулевой сейчас филигранными движениями подправлял к причалу, он взирал бесстрастно.

Сердце Томаса учащенно забилось, и былые чувства шевельнулись в груди. Он узнал этого человека, пусть даже минуло двадцать с лишним лет, а обветренные черты его обработала кисть времени и безжалостное бремя власти.

— Жан Паризо де ла Валетт, — произнес вполголоса Томас.

— Вон тот старик — это он? — во все глаза уставился Ричард, сравнивая седовласого аскета с его куда более вычурно одетой свитой, что стояла позади. — Я бы ни за что не подумал, что это и есть Великий магистр Ордена иоаннитов.

— Человека красит не одежда.

— Но и не преклонный возраст. Надеюсь, разум ему пока не изменяет?

— Высокий Совет Ордена не позволил бы ему занимать этот пост, если бы ум у него не был кристально чист.

Матросы бросили на причал швартовщикам толстые верви с петлями, и те потянули галеру к берегу, пока она мягко не ткнулась о мотки просмоленных канатов, смягчающих удар. Часть фальшборта разошлась в стороны, и на причал проложили сходни, к которым приблизился со своей свитой дон Гарсия. Невдалеке на палубе испанец заметил Томаса и радушно поманил рукой:

— А что же вы, сэр рыцарь? Прошу, не откажите в любезности присоединиться к нам вместе с вашим эсквайром.

Томас чинно кивнул:

— Вам стоит лишь указать, сеньор.

Четверо солдат дона Гарсии поспешили на берег и, застыв навытяжку, образовали у прохода что-то вроде почетного караула. Тогда на причал сошел дон Гарсия со своими идальго, а за ними — Томас с Ричардом. Из стоящих за спиной ла Валетта людей Томас по прежней своей службе помнил лишь Ромегаса, бравого галерного капитана Ордена. Тот тоже постарел и к Томасу за эти годы вряд ли потеплел. Дон Гарсия с ла Валеттом обменялись куртуазными поклонами и коротким приветствием на французском, вслед за чем взялись представлять друг другу своих подчиненных. Когда подошла очередь Томаса, дон Гарсия не мог сдержать игривой, с лукавинкой улыбки:

— Великий магистр, я так полагаю, вы уже слышали о моем английском товарище по странствию сэре Томасе Баррете?

Окаймленные свинцовой тенью глаза ла Валетта были все так же ясны и пронзительны, хотя и ушли несколько глубже в свои орбиты. По приближении Томаса он остро ими поглядел, а его бывший неофит почтительно склонил голову.

— Томас… Я от души надеялся, что ты откликнешься на зов.

— Все двадцать лет я только того и ждал, сир.

Сумеречная тень скользнула по лицу магистра, прежде чем он сказал:

— Ты, безусловно, понимаешь, в силу тогдашних обстоятельств я мало что мог сделать. Но вот ты снова здесь, рядом со мной. Там, где твои таланты неизменно востребованы.

Приязненность тона искренне трогала, с новой силой воскрешая память о былом товариществе.

— Да, я здесь, сир. И буду верен своему долгу.

— Не сомневаюсь в этом. А ну-ка скажи, ты все такой же удалой рубака, каким был все свои годы службы в Ордене?

— Хотите слышать правду, сир? Уже нет. Но мечом махать все еще могу, и не хуже других.

— Вот и хорошо. — Ла Валетт с улыбкой указал на свою свиту, где мало кто по возрасту уступал Томасу. — Как видишь, все мы здесь мужчины если не во цвете лет, то уж во всяком случае не в упадке сил. За нами главное: недюжинные ум и опытность. А с твоим прибытием они изрядно приумножаются. За что я благодарю Бога.

— Думаю, сир, не все в Ордене разделяют эту благодарность, — позволил себе колкость Томас, избегая соблазна глянуть на Ромегаса.

— Ничего-ничего. Сам знаешь, кто старое помянет… Тех, кто помнит прошлые дела, всего лишь горстка, да и они теперь отвечают передо мной и не посмеют ослушаться моей воли. — Он легонько тронул Томаса за руку. Под сухой, в старческих веснушках кожей магистра угадывались кости. — Место твое никем не будет ни оспорено, ни тем более оплевано. Сердцу моему радостно вновь тебя видеть.

Ла Валетт поглядел за Томаса и впервые остановил свой взгляд на Ричарде.

— Я вижу с тобой юного компаньона. Кто он?

— Мой оруженосец, сир. Ричард Хьюз.

— Приветствую и тебя в наших рядах, юноша.

— Благодарю вас, сир, — ответил с поклоном Ричард.

— Сэр Томас, мои слуги отнесут ваш багаж. После общей трапезы вы с вашим эсквайром сможете возвратиться в обитель, отведенную для англичан.

Ла Валетт повернулся обратно к дону Гарсии, который поглядывал на происходящее с плохо скрываемым любопытством.

— Я, право, и не догадывался, что мой пассажир был при Ордене на столь заметном счету, — признался испанец.

Ла Валетт, помедлив от каких-то своих воспоминаний (судя по всему, невеселых), ответил:

— Сэр Томас был одним из самых обещающих наших рыцарей, пока не… пока не уехал. Он уже тогда проявил себя достойнейшим образом, и я не сомневаюсь, что и теперь, в годину предстоящих испытаний, его служение Ордену трудно будет переоценить. А теперь, дон Гарсия, предлагаю вернуться к нашим делам. День на исходе, а нам еще многое предстоит обсудить. Ужин вам и вашим офицерам накрыт у меня в резиденции. Позже туда прибудет кое-кто из старших офицеров Ордена. На момент прихода ваших кораблей в Биргу их не было. Я послал за ними нарочных. Надо будет многое обсудить.

— Я готов.

Ла Валетт поглядел на последнюю из испанских галер, подходящую к причалу.

— Всего шесть? Я так понимаю, основные ваши силы идут следом?

Обведя взглядом притихший на расстоянии местный люд, дон Гарсия приблизился и вкрадчивым голосом сказал:

— Лучше будет поговорить обо всем этом в более… приватной обстановке. Соблаговолите проводить?

* * *

Лицо ла Валетта становилось все мрачнее. Они с доном Гарсией занимали место во главе длинного стола, тянущегося через весь трапезный зал форта Сент-Анджело. Однако присущего застолью гомона не было; все сидели в тишине, жадно впитывая слова дона Гарсии, который излагал указания, полученные им от короля Филиппа. У стены, возле скромного огня за каминной решеткой (дерево на острове было малодоступной роскошью и продавалось на вес), подремывали две охотничьи собаки. Томас сидел дальше вдоль стола, неторопливо вкушая первую со дня выхода из Барселоны приличную пищу — бараньи отбивные в медовом соусе и свежеиспеченный хлеб. Напряженность между доном Гарсией и ла Валеттом ощущалась настолько явственно, что это портило трапезу всем близсидящим. Томас невольно позавидовал своему эсквайру, который сейчас ужинал за другим, более скромным столом с младшими офицерами испанского контингента.

Ла Валетт отодвинул тарелку и подвинулся на своем кресле так, чтобы сидеть к своему гостю лицом.

— В прошлом году я уже предупреждал Его Величество о замысле султана ударить в западном направлении, где первейшей целью османов будет Мальта. Я сообщил ему, что для удержания острова мне понадобятся пять тысяч свежих людей, пушки, запас пороха и провианта. Но он пока ограничивается лишь письмами поддержки.

— Его Величество разделяет вашу обеспокоенность, — спокойно ответствовал дон Гарсия. — Однако Мальта — всего лишь одна из территорий, которую он обязался охранять. Несомненно, нападение на вас диктуется самой логикой, но ведь враг может нанести и совершенно неожиданные удары — по той же Сицилии, побережью Италии, а то и по самой Испании.

— Оставив таким образом Мальту прямо посреди своих путей снабжения? — ла Валетт желчно усмехнулся. — Впечатление такое, что Его Величество нуждается в уроке стратегии.

— Позвольте напомнить, что король Филипп — сюзерен не только мой, но и ваш, Великий магистр. Эта земля дарована им вашему Ордену в обмен на вассальное подчинение. Меня же Его Величество уполномочил командовать морскими силами — в том числе, кстати, и вашими. А потому я попросил бы вас умерить пыл и выражать свое мнение подобающим образом. — Горький гнев в глазах магистра испанец встретил надменным спокойствием, после чего продолжил: — Я же, в свою очередь, обязан следовать указаниям, данным мне Его Величеством королем Филиппом. Он постановил, что мне надлежит встречаться с врагом в битве только при наличии численного превосходства на суше и на море.

— В таком случае этих встреч вам не предвидится. Султан всегда будет превосходить вас численностью — и войска, и кораблей.

— Ничего не поделаешь, — пожал плечами дон Гарсия. — Тем не менее я предпринимаю все от меня зависящее для поддержки наших союзников и концентрирую свои силы на Сицилии, откуда сподручнее всего действовать против врага, куда бы он ни задумал ударить. Согласен, велика вероятность, что султан обратит свой взор именно на Мальту. В таком случае я буду принимать меры к обеспечению вас всем необходимым для сдерживания удара, если он все же будет по вам нанесен. На данный момент я могу помогать лишь отдельными отрядами испанских солдат и итальянских наемников. Со временем же и укреплением сил помощь будет возрастать.

— К той поре может оказаться поздно, — со вздохом, но уже спокойнее сказал ла Валетт. — В Ордене сейчас шесть сотен рыцарей. Не сказать, чтобы много. Около пятисот здесь, остальные, дай-то Бог, откликнутся на призыв, как это сделал сэр Томас. Есть также с тысячу солдат, да еще я отрядил людей в Италию для дополнительной вербовки.

— Но ведь у вас есть еще местные. Сами мальтийцы, они ведь наверняка будут сражаться с вами плечом к плечу?

— Ох уж эти мне мальтийцы… — ла Валетт не мог скрыть усмешки. — Разумеется, какое-никакое ополчение из них наскрести можно, да только качества никудышного. Побегут при виде первого же янычара, что замахнется на них ятаганом.

— Отчего же. Пусть они и не прирожденные воины, но для защиты своего дома и семьи человек способен драться как лев. Надо лишь подучить их обращению с оружием да воодушевить примером. Тогда, глядишь, и боевитость приложится.

— Но и при этом из населения наберется сотни три. За все про все получается около пяти тысяч, не больше, — против всех орд с востока… По последним сведениям от нашего лазутчика в Стамбуле, у султана собран громадный флот, способный нести полсотни тысяч войска с оружием и запасами на всю кампанию. Такого натиска, дон Гарсия, не выдержит никто.

Последовала долгая пауза, на протяжении которой испанец сидел, уткнув лоб в сведенные над столом руки.

— Час поздний, вояж был утомительным, — вымолвил он наконец. — О противостоянии туркам предлагаю поговорить завтра. Первым делом, магистр, хотелось бы осмотреть укрепления. Если проводите.

— Охотно, — сухо кивнул ла Валетт.

— Тогда, с вашего позволения, — примирительно улыбнулся испанец, — мы тут с офицерами доедим, допьем и отправимся почивать.

Их диалог оказался прерван тем, что двери в трапезную открыл кто-то из слуг и впустил в нее небольшую группу людей. Томас посмотрел через плечо. Вошедших укрывали простые плащи с эмблемой Ордена на сердце — судя по всему, это были рыцари, которых ла Валетт ранее вызвал с глубины острова. Кое-кто из них был сравнительно молод, хотя вид имел весьма внушительный. Остальные, судя по шрамам и отметинам лет, были закаленными ветеранами. Когда они направлялись к не занятым пока стульям и скамьям, внимание невольно привлек один из немолодых уже рыцарей, примерно одного с Томасом возраста, — рослый, жилистый аскет с проплешиной на макушке. В свою очередь и он, заприметив Томаса, приостановился и после секундного колебания медленно направился к нему.

Баррет, выдвинув из-под себя стул, встал и сделал несколько шагов навстречу. На подходе рыцарь резко втянул носом воздух, после чего с нарочитым хладнокровием произнес:

— Сэр Томас? Значит, послание все-таки дошло.

— Как видишь. Сколько воды утекло, Оливер… Сколько времени минуло…

— Я надеялся, что от поездки тебя что-нибудь удержит. Ордену ты не нужен.

— Великий магистр считает иначе.

Оливер Стокли скосил глаза на конец стола.

— У шевалье короткая память. Он забывает об уроне, который ты нам нанес.

Сердце Томаса вновь сжалось от полузабытых прегрешений.

— Я был тогда другим человеком. Так же, как и ты. С той поры не было дня, чтобы я, вспоминая, не страдал и не каялся. Ты все не можешь мне простить?

— Нет. И не собираюсь.

Томас печально покачал головой.

— Больно от тебя это слышать.

— Отчего? Или ты думал, что я все позабуду только за то, что ты внял призыву ла Валетта?

— Оливер, у нас сейчас заботы поважнее. И у тебя, и у меня. Прошлого я изменить не могу, но сделаю все от меня зависящее, чтобы сохранить будущность нашего Ордена.

— Делай что хочешь, — надменно поднял подбородок сэр Оливер. — Только от меня держись подальше. Иначе я за себя не отвечаю.

Томас кивнул; сердце словно окутал саван.

— А я-то думал, что между нами что-нибудь изменится… Ведь ты когда-то был моим другом.

— Пока не раскрыл подлинную твою сущность. Я сказал все, что хотел. Ты здесь. Так и быть, дерись, коли приехал. Но когда все кончится, чтобы ноги твоей здесь не было. Уезжай безвозвратно.

— Спасибо на добром слове. Но у меня к тебе еще вопрос.

Тонкие губы сэра Оливера сжались в змеистой улыбке, став еще тоньше.

— Я так и знал, что он его задаст, — проронил он с сухой язвительностью, словно обращаясь к какому-то невидимому собеседнику.

— Тогда скажи мне… — Томас смолк, охваченный неуверенностью. Спрашивать, откровенно говоря, было боязно. Ну да была не была. — Она жива? Мария, что с ней? Как она?

— Умерла.

— Что?!

В глазах сэра Оливера мелькнул сполох, вслед за чем лицо будто окаменело.

— То, что слышал. Мария умерла. Для тебя, Томас. С того самого дня. И больше меня о ней не спрашивай, иначе, видит Бог, я удушу тебя здесь же, собственноручно.

Глава 17

По окончании трапезы Томас с Ричардом в сопровождении ординарцев Великого магистра проследовали к обители английских рыцарей — преобразованному в гостиницу дому, который некогда принадлежал каким-то виноторговцам, а затем его, обосновавшись на острове, постепенно прибрал к рукам Орден. Поставив наземь дорожные сундуки постояльцев, ординарец постучал в дверь и притих в ожидании.

Вот в недрах дома зашаркали шаги, и дверь отворилась. Зайдя в некогда такой знакомый зал, Томас огляделся и между делом посмотрел на слугу — сутулого старика в льняной рубахе, обвислых панталонах и башмаках. Неверный свет от медного подсвечника бросал тусклые блики на морщинистое, одутловатое лицо.

— Зачем пожаловали, господин? — громким и тонким голосом спросил старик, туговатый, видимо, на ухо.

— Я английский рыцарь Ордена. Меня и моего эсквайра определили здесь на постой.

— Так вы англичане? — заметно удивился старик. — Милости просим. Вы у нас, можно сказать, первые почитай что за десять лет. Английский рыцарь у нас квартирует всего один.

Пока он говорил, Томас его узнал, а узнав, улыбнулся.

— Боже правый! Дженкинс, уж не ты ли это?

— А как же. Он самый. — Старикан прищурился, близоруко оглядывая позднего гостя. — А вы кто такой будете, что знаете меня по имени?

— Неужто ты меня не узнаёшь? А я-то думал, вспомнишь.

Старик поднял подсвечник и вгляделся в лицо Томаса, теперь уже вблизи.

— Так это… — Блеклые глаза его расширились. — Нет, не может быть. Это же… сэр Томас! Томас Баррет! — изумленно обрадовался старик. — Матерь Божья! Сэр, я ж вас уже и видеть не чаял!

— А я вот он, легок на помине, — рассмеялся Томас. — А как там другие наши слуги? Харрис, Чепмен?

Щербатая улыбка старого слуги потускнела.

— О-хо-хо. Все уже на том свете, сэр. Я один остался.

— А тебе, если я не ошибаюсь, на сегодня все семьдесят будет?

— Шестьдесят восемь, сэр, — хмуровато уточнил Дженкинс. — В декабре стукнуло.

— Так что ж тебя здесь до сих пор держит, на службе?

— А куда мне еще податься, сэр? Меня уж и не ждет никто. А пока тут квартирует хоть один английский рыцарь, я вроде как при деле.

— Что за шум? — грянул из затенения голосина, напоминающий рык. — Что там у тебя творится, Дженкинс? Старый ты чертяка! Кто эти друзья-приятели?

Из коридора в зальцу ввалился какой-то здоровяк с бычьей шеей (если можно считать таковой переход между коротко стриженной головой и плечищами). В подслеповатом свете подсвечника детина смотрелся на десяток лет младше Томаса (разница в возрасте, не скрываемая даже запущенной щетиной на щеках). На вновь прибывших он посмотрел сдвинув брови.

— Томас Баррет, значит? — пахну́л он кислым вином, услышав имя рыцаря. — Наслышан. Только не помню толком от кого. Ну а я, стало быть, сэр Мартин ле Гранж, из Уиклбриджа, близ Херефорда. Слыхали, наверное?

— Увы, нет.

— Значит, много потеряли. Ну что ж, устраивайтесь, — обратился он к вновь прибывшим, — Дженкинс о вас позаботится. А я сейчас на боковую. Совсем уж было заснул, да тут вы нагрянули. Так что поговорим с утра, идет?

И он, повернувшись, исчез в проеме коридора.

— Н-да, прием не из самых радушных, — ухмыльнулся Ричард. — Он всегда такой… приветливый?

— Только когда в подпитии, — успокоил Дженкинс.

Томас деликатно кашлянул.

— Не соблаговолишь ли показать наши апартаменты?

— Да господи, сэр Томас, о чем речь! — радостно засуетился слуга. — Чего я стою как истукан! А вы тоже хороши, не подгоняете… Пойдемте-ка за мной.

Он с готовностью подхватил одной рукой сундук, другой — подсвечник. Томас, нежно перехватив старчески дряблую руку, заставил его опустить громоздкую ношу.

— Багажом займется Ричард. Он у нас молод, силен.

— И чертовски устал, — вставил оруженосец.

— Тем более что в твоем возрасте, Дженкинс, — пропуская намек мимо ушей, заметил Томас, — перенапрягаться вредно.

Старый слуга выпрямил спину и гордо выпятил подбородок.

— Я прислужник английской обители, и этим все сказано. Это мой долг.

— Ух ты. Верно. Ну а как ты будешь выполнять свои обязанности, если выведешь себя из строя, скажем, переноской чрезмерно тяжелой клади? — улыбчиво поддел Томас.

Дженкинс хотел что-то возразить, но махнул рукой.

— А, ладно. Ступайте за мной, благородные сэры.

Томас тронулся следом, в то время как Ричард, досадливо что-то пробормотав, подхватил багаж и тоже поспешил, чтобы не отстать от озерца зыбкого света, исходящего от свеч. На выходе из зальцы Томас поглядел вверх, на знакомое место, где к поперечинам стропил крепились щитки с гербами английских рыцарей, состоявших в разное время на службе у Ордена. В некоторых местах там виднелись прогалинки — щиток рыцаря, запятнавшего орденскую честь, согласно статуту, изымался. Прогалин, кстати, было всего ничего. Глаза торопливо отыскали место, где когда-то крепился щиток Баррета. Сейчас там виднелся простой деревянный колышек, пронзавший, казалось, само сердце жарким наплывом вины и стыда.

— Так вы здесь с сэром Мартином одни обитаете? — поинтересовался Ричард.

— Одни, юный господин. Есть еще один постоялец, сэр Оливер Стокли, но он редко когда сюда наведывается. Я его уже несколько месяцев не видел. У него есть дом на полуострове, возле Шиберраса, вот он там нынче и живет… Ну вот мы и пришли. — Дженкинс остановился у одной из дверей и, повозившись, зашел туда сам и поманил следом гостей. — Это уже не та келья, сэр, что была у вас когда-то. После вашего отъезда ее переделали в кладовую. А эта, надеюсь, будет вам как раз по чину.

Он поднял подсвечник, и Томас увидел, что комната довольно просторна, примерно десять на пятнадцать футов. Есть кровать, сундук, столик и табурет, крючки для одежды. А сзади, высоко на стене, — закрытое ставнями окно.

— Годится, — Томас удовлетворенно кивнул. — Ричард, мои вещи можешь оставить здесь.

— А где спать мне, сэр? — растерянно огляделся молодой человек.

— Не волнуйтесь, юный господин, — с хохотком сказал слуга. — Эта комната не про вас. Ваши хоромы поскромнее, но тоже здесь, под боком. В прежние времена вы бы ютились в них еще с тремя оруженосцами, а по нынешним будете блаженствовать там один.

— Разве у сэра Мартина нет своего эсквайра? — спросил Томас.

— Он ему не по карману, сэр. Их семью в свое время дочиста разорил наш Старый Медный Нос — и земель лишил, и всего на свете. Давно, много лет назад. Потому-то, начать с того, сэр Мартин и вступил в Орден. За своим оружием и снаряжением он следит сам. Прямо так мне и говорит: не лезь не в свое дело. А я ему только печь топлю, кухарю да подметаю иногда. Понятно, теперь, когда у нас в обители есть свой оруженосец, то, может, наш юный господин хоть чем-то сэру Мартину да пособит?

Ричард исподтишка остро глянул на Томаса, поведя головой из стороны в сторону: дескать, ни-ни.

— Конечно, пособит, — улыбнулся Томас. — Я сам об этом позабочусь.

Ричард уже не кольнул, а прямо-таки ожег взглядом.

— С вашего позволения, сэр, остальную поклажу я отнесу к себе.

Томас благосклонно кивнул.

— Прошу чуток повременить. — Дженкинс прошел к столу, где на небольшой тарелке стояла толстая свеча в оплавленной горке воска. К свече он поднес подсвечник, и спустя мгновение фитилек на ней с легким треском расцвел, отчего в комнате стало светлее. — Ну вот. Теперь, юный господин, пойдемте.

— Когда обустроишь эсквайра, — сказал слуге Томас, — принеси мне кувшинчик подогретого вина. Мне о многом хочется расспросить, и прежде всего о том, как протекала здесь жизнь после моего отъезда.

— Не премину, сэр, — подмигнул Дженкинс. — Расскажу с удовольствием, а заодно и сам разузнаю, как там нынче дела в Англии.

Слуга жестом указал эсквайру — мол, ступай вперед — и сам вышел следом, аккуратно прикрыв за собой дверь. Томас оглядел комнату. Она была ему смутно знакома. В свое время здесь, кажется, квартировал сэр Энтони Торп, коренастый, в летах, рыцарь из какого-то захудалого манора [41]в Норфолке. Он еще, помнится, имел обыкновение спать при открытой двери, и густой его храп басами разливался по коридору, тревожа сон товарищей.

Повесив на крючок плащ, Томас взял тарелку со свечой и бесшумно подошел к двери. Из смежной кельи доносились приглушенные звуки: судя по всему, Дженкинс пытался разговорить юного эсквайра. Томас, подняв задвижку, вышел в коридор, возвысив для лучшего обзора свечу. Одним своим крылом коридор шел к кухне, а по обе его стороны располагались двери в комнаты рыцарей и каморки оруженосцев. Тусклая полоска света напротив выдавала обиталище сэра Мартина. Томас повернул в другую сторону и таким образом вышел в переднюю.

Ступал он осмотрительно, но все равно звук его шагов был отчетливо слышен. Напротив входа находился большой камин, который обычно пустовал и сооружен был, казалось, исключительно для того, чтобы подчеркивать пустоту и безмолвие. Остановившись, Томас неторопливо огляделся, воскрешая в памяти образы прошлого. В воздухе едва уловимо припахивало жареным — запах, вполне обычный для Англии, но здесь, в этом месте, он с неожиданной яркостью воссоздал воспоминание о первом дне, проведенном когда-то Томасом в стенах обители. В семнадцать он посвящен был в рыцари, а через год вступил в Орден, и его сердце неофита распирало от гордости, когда он за уставленным блюдами и кубками столом сидел в компании английских рыцарей, таких же молодых, как он. Снеди и выпивки было вдоволь, под сводом небольшого зала стояло душное тепло, а в воздухе витало сытое урчание беседы со всплесками смеха.

Вспоминались и лица. Сэр Гарри Белтэм — круглолицый, огненно-рыжий бородач с пятнами наливных прыщей, который, заразительно хохоча, от избытка дружеского чувства так хлопал юного Томаса по спине, что тот, если б не сидел, точно отлетал бы от стола. Сэр Мэтью Смолетт, валлиец, жилистый и такой темный, что поговаривали, будто в роду у него не обошлось без мавра. Спокойный, скупой на слова, он, вдумчиво мерцая глазами, с тонкой ухмылкой оглядывал товарищей и время от времени отпускал колкие, не в бровь, а в глаз, реплики, прозрачно намекая, кто здесь истинный острослов. Были и другие, воспоминание о ком вызывало в сердце теплоту и отраду. И, наконец, Оливер Стокли — некогда друг (во всяком случае, Томас когда-то так считал), а на момент расставания уже заклятый враг. Недавняя, похожая на стычку встреча с бывшим товарищем прервала ход воспоминаний.

Воспоминания истаяли, оставив лишь холод и темные тени вокруг. Повторная попытка воссоздать в памяти ту дружескую пирушку ничем не увенчалась: старание как-то ослабло. С нелегким сердцем Томас возвратился к себе в комнату и открыл суму. Внутри там лежало кое-что из одежды и горстка личных вещей: щетки, серебряное распятие. Перед этой фамильной реликвией он некогда возносил молитвы изо дня в день, ежеутренне и ежевечерне. Взяв распятие, Томас с минуту задумчиво его созерцал, после чего поместил на столик у стены. Кожаный мешочек он намеренно оставил напоследок. Ослабив тесьму, бережно извлек из его замшевого нутра золотой медальон и, после небольшого колебания открыв крышечку, устремил взор на темный локон волос внутри. С минуту недвижно сидел, а затем вытянутым мизинцем медленно, бережно погладил шелковистую прядку.

«Мария…»

В дверь постучали. Томас мгновенно защелкнул крышечку, сунул вещицу в мешочек, а его кинул в единственный ящик стола.

— Войдите.

Зашел Дженкинс с подносом, на котором теснились подсвечник, закупоренный кувшин и две медные чарки. Повернувшись, он плечом притворил дверь, после чего прошел через комнату и поставил поднос. Сидящий на кровати Томас указал на стул. Дженкинс благодарственно кивнул и со сладким кряком уселся, после чего откупорил кувшин. Первую чарку, налив, протянул рыцарю и лишь затем налил себе.

— Ну что, за старых товарищей и за друзей, которых с нами нет, — провозгласил Томас, поднимая чарку.

Выпили. Подогретое вино было приятно терпковатым на вкус и отрадным для желудка. Томас, сделав пару глотков, зажал чарку в ладонях и с теплой улыбкой поглядел на смолоду знакомого слугу обители, последнего из оставшихся. Дженкинс, осушив свою чарку до дна, залихватски стукнул ее донышком о стол и утер рот старческой ладонью.

— Хоть капля, а приятно.

— Капля? — поднял бровь Томас. — Мне кажется, ты скромничаешь.

Слуга пожал плечами:

— Когда днями сидишь наедине с собой и даже словом перемолвиться не с кем, собеседником невольно становится вино.

Томас понимающе кивнул.

Между тем Дженкинс, подавшись вперед, доверительно сообщил:

— А ваш эсквайр, надо сказать, не очень-то доволен своей долей. Уж вы меня извините. Да и на деле это у него сказывается.

— Вот как?

— Я когда его в каморке обустраивал, то попробовал разговорить. А потом вижу, парень не в духе. И за снаряжением вашим, гляжу, ухаживает ни шатко ни валко. Кожа ваших башмаков пересохла, на клинке ржавчина — куда ж это годится? В старые добрые времена вещь просто немыслимая. Тогда и за меньшую провинность пороли. А ведь он не мальчик, должен уже смыслить в своем деле.

— Может, и так, только лучше его я до отъезда из Англии так и не подыскал. Немного нынче молодых людей, готовых службу Ордену, к тому же на чужбине, поставить выше собственного благополучия дома.

— В самом деле? — Дженкинс сокрушенно покачал головой. — Если так, то плохи дела у истинной веры… А впрочем, трудно ожидать иного, когда на троне сидят еретики.

— Это ты о нашей Елизавете? — усмехнулся Томас. — Называть ее еретичкой я бы поостерегся. Во всяком случае, в лицо или перед кем-то, кто может потом донести.

— Да мне-то что. Мне до этого, сэр, и дела нет. В Англию я возвращаться не собираюсь. Здесь помру, на Мальте. Так что мне все едино: что хочу про Ее протестантское Величество, то и говорю.

Томасу подумалось о Ричарде за стенкой и о хозяевах в Лондоне, которым он служит. Для молодого человека с выучкой убийцы это первое важное задание, в котором ему не терпится преуспеть, и ради этого он не остановится ни перед чем, а уж тем более перед пожилым слугой.

— Протестантка протестанткой, — пригубив, заметил Томас, — но в казнях своих религиозных противников она все же более сдержанна, чем была до нее королева Мария. К тому же она пытается снова сплотить народ. В общем, монарх из нее не хуже, чем из других.

— Пст! — презрительно прыснул Дженкинс. — Уж не знаю, какой бес в нее вселился — идти войной на Святую Церковь. А потому гореть ей негасимо в аду рядом с другими, кто ходит в обнимку с ересью. И поделом. Врагиня она нам, вот кто. Не меньше того самого султана.

— Даже при том, что христианка?

— Даже при том, — решительно тряхнул головой Дженкинс. — Если не более.

Томас посмотрел на старика с тяжелым сердцем.

— Я вижу, те, кто служит Ордену, своего прежнего пыла ни в коей мере не утратили.

— Пыл — наша сила, сэр. Только он и питал наш Орден все века, что мы удерживали Святую землю. А сейчас он нам нужен больше, чем когда-либо. — Дженкинс задумчиво поскреб подбородок. — Правда в том, что Орден сейчас противостоит туркам, будучи не в лучшей форме. Из-за войн в Европе, будь они неладны, у нас мало свежей крови, которая пополнила бы ряды рыцарей. У капитана Ромегаса ратных людей хватает от силы на половину галер. А из рыцарей многие уже в солидном возрасте. Веры и отваги у них, понятно, не убыло, но телом-то они уже не те. Особенно Великий магистр. По годам он старше меня. Зрение и сила начинают ему понемногу изменять. Это я слышал от одного из своих друзей, что прислуживают ему в личных покоях.

— Да ну, — отмахнулся Томас, — все это досужий вымысел. Я сам его видел нынче вечером: крепок умом и подвижен телом.

— А как же иначе, — ухмыльнулся Дженкинс. — Ведь Великий магистр знает, что все взоры устремлены на него. Именно ему вести за собой людей навстречу грядущей опасности, и рыцарей, и солдат. Но от тех, кто к нему ближе всех, подлинного своего состояния магистру не скрыть. Удивительно, — пожал плечами Дженкинс, — как сильные мира сего упускают из виду наблюдательность своих слуг.

До Томаса внезапно дошло, какой удар может быть нанесен по нравственной стойкости Ордена и тех, кто от него зависит, стоит ла Валетту предстать в том уязвимом виде, в каком он предстает перед своими слугами.

— Было бы хорошо, если бы ты не повторял при посторонних то, что тебе довелось слышать о Великом магистре.

— Да что вы, сэр. Я не из таких.

— В другое время мне бы не было до этого дела, тем более что на каждый роток не накинешь платок. Но сейчас, перед лицом жесточайшей угрозы, ла Валетт для всех нас как утес надежды посреди бушующего моря. Тяжела ноша, возложенная на человека, всю свою жизнь посвятившего беззаветному служению Ордену. Близок час великого испытания, и если даже тело этого человека всего лишь тень того, каким оно когда-то было, то сердце его, ум и дух все равно источают прежнюю силу, помноженную к тому же на недюжинную опытность. Если кто и способен вести нас к победе над османами, так это, безусловно, Жан Паризо де ла Валетт.

Дженкинс какое-то время не мигая смотрел, после чего двусмысленно одобрил:

— Прекрасные слова, сэр. Но вы сами-то в них верите? По мне, так лучше бы Орден избрал себе предводителя из людей помоложе, а Великого магистра ла Валетта отпустил с почетом на покой.

— Еще бы, — хмыкнул Томас. — Кто бы не хотел оказаться во главе иоаннитов в такой поистине исторический момент… Если Орден восторжествует, то имя этого человека будет увековечено, если же окажется разбит, то все равно ему уготована слава страстотерпца, который во имя нашей веры бился до последнего.

— Что до меня, сэр, то уж лучше бы он прославился как-нибудь иначе. Честно говоря, у меня нет желания попасть головой под янычарские ятаганы, если турки возьмут Биргу. Ни у меня, ни у кого еще из простонародья.

— Уверен, что и кое-кто из рыцарей разделяет твои воззрения. Лично я тоже предпочел бы уцелеть, чем быть изрубленным в капусту. Однако не уверен, что Господь уготовил мне геройский, но заведомо безнадежный конец. — Возникла нелегкая пауза. Томас одним глотком допил чару и вновь потянулся к кувшину. — Ну да ладно, хватит об этом. Чему быть, того не миновать. Я бы с большей охотой узнал о том, что происходило здесь в те годы, когда меня не было в Ордене.

Лицо Дженкинса сделалось жестким; он опустил глаза, избегая смотреть на рыцаря, а когда заговорил, голос был низким, с напряженной сипотцой:

— А надо ли вообще о том говорить, сэр? Я, честно говоря, боялся, что вы начнете расспрашивать.

— Мне хотелось бы знать, как здесь все складывалось.

— Наверное, сэр, вам бы лучше разузнать у сэра Оливера. Он может сказать больше, чем я.

— С сэром Оливером я нынче уже виделся, — холодно заметил Томас. — Он не желает со мной разговаривать. Вот почему я спрашиваю тебя, Дженкинс. Есть вопросы, которые я просто должен задать. И ответы, которые должен получить.

— Сэр, очень вас прошу, не спрашивайте. Мне так радостно снова вас видеть. Из рыцарей вы всегда были мне больше всех по душе… Я знаю, что уехали вы не по доброй воле. Умоляю, не надо бередить старые раны. Что было, прошло. Ничего уже не изменишь. Лучше забыть.

— Но забыть я не могу! — воскликнул Томас с такой мукой, что Дженкинс невольно втянул голову в плечи и боязливо покосился.

Томас подался ближе; глаза его горестно блестели.

— Тем изгнанием я лишился всего. Всего, что придавало смысл моему присутствию в мире. Товарищей моих, чести, веры… и моей любви. — Последнее он вытеснил сквозь зубы. — Двадцать лет я терпел эту несказанную муку. Стремился обратить сердце в камень, изжить из себя все чувства. — Томас судорожно вздохнул. — Не получилось. Тогда я сделался кондотьером, [42]бросив себя на службу титулованным воителям Европы, но все равно память о былом жгла меня в походах, бороздила мои сны. Наконец время приглушило боль. А затем, спустя годы, последовал вызов сюда. Я не могу даже описать тебе, Дженкинс, что чувствую при самом виде, запахе этого острова, как он ранит мне сердце. Прогулка по улицам Биргу, дверь родной некогда обители саднят душу. Здесь я когда-то был счастлив. А теперь ушло и то, что я некогда ставил выше всего в жизни. Мария мертва.

— Кто вам это сказал?

— Сэр Оливер. — Томас откинулся назад и медленно потер лоб. — Я раздумывал над этим в Англии, пробовал заставить себя с этим свыкнуться. А что мне еще оставалось делать? О происходящем здесь я не знал, да и знать не мог. Всем членам Ордена было запрещено поддерживать со мною связь, а ступить повторно на Мальту хотя бы ногой значило навлечь на себя погибель. И я вынужденно смирился, что Мария ушла — пусть не из сердца моего, но из моей жизни. И вот по возвращении я обнаруживаю, что она умерла, и мне теперь словно приходится начинать жить без нее заново… Прости. — Томас с прерывистым вздохом поглядел вверх, на потолочные балки. Он сам не ожидал, что его чувства, страстное желание узнать искомые подробности выйдут наружу таким образом. Но было уже поздно, и та холодная жесткая личина, которую он являл миру, растаяла, как нечаянный снег весной.

— Бедный мой господин, — произнес Дженкинс. — А я-то и не знал, что она, бедняжка, умерла. Знал лишь, что, когда вас отлучили, Биргу вскоре покинула и она.

У Томаса внутри все перевернулось.

— Куда? Куда она отправилась?

— Не знаю, сэр. Известно лишь, что она приняла затворничество до той поры, пока не родилось дитя. После этого несколько месяцев я ничего не слышал. А затем, следующей зимой, сэр Оливер как-то угощал в обители ла Валетта. И я, когда подносил им в комнату вино, случайно заслышал, что они как раз об этом разговаривают. Сэр Оливер рассказывал, что родился мальчик, но был какой-то хиленький и вскоре помер.

— У меня был сын…

Томас ощутил темную, тесную боль в груди. Сын. Мария родила ему сына. Боль от осознания неожиданной утраты мешалась с гневом от того, что он прознал о ней только сейчас. Лишь спустя какое-то время Баррет совладал с чувствами настолько, что смог начать говорить.

— А Мария? Что стало с ней?

— Не знаю, сэр. Ходил слух, что с Мальты она отправилась в женский монастырь в Неаполе. После отъезда с острова я ее ни разу не видел. Если кончина ее настигла, то, должно быть, в Неаполе. — Помолчав, старый слуга осторожно продолжил: — Сэр Оливер знает больше, чем я. Вам бы его порасспросить.

— Я спрашивал, но он не желает со мной даже разговаривать. Тем более о ней. Так и пышет ненавистью.

— Вам ли тому удивляться? Ни для кого не секрет, что ведь и он сох сердцем по той госпоже. А она выбрала вас. — Старик печально покачал головой. — Легко ли мужчине благородного сословия принять такое, не проникшись горечью, а то и ненавистью? Я за свою жизнь много такого повидал. Ревность сердцу жестокий хозяин.

— Но ведь если разобраться, она ушла из нашей с ним жизни достаточно давно. Во всяком случае, настолько, что сердце у сэра Оливера должно было уже отойти.

Дженкинс посмотрел с проницательной грустью.

— Но ведь ваше-тоне отошло.

— Это так, — понимающе опустил глаза Томас.

— А своим прибытием вы вновь вскрыли сэру Оливеру раны.

Рыцарь безмолвно кивнул, чувствуя, как на него каменной тяжестью опустилась усталость. Усталость от всей этой жизни с ее неизбывным бременем страдания и памяти. Мучительно хотелось все забыть, вычеркнуть, начать все заново или же просто положить всему конец. Томас, смежив веки, уткнул голову в ладони.

— Оставь меня, дружище. Мне надо отдохнуть.

— Да-да, сэр. Понимаю.

Со старческой медлительностью поднявшись с табурета, Дженкинс собрал на поднос кувшин с чарками, постоял секунду в нерешительности, оставил утварь на месте и как мог тихо пошел к двери. Оттуда еще раз оглянулся на рыцаря, свернувшегося на постели, и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Глава 18

Наутро, едва развиднелось, Томаса с Ричардом поднял слуга ла Валетта с приказом прибыть в расположение Великого магистра. Сэр Мартин все еще храпел, когда они спешно покинули обитель и вначале по безмолвным улицам, а затем через подъемный мост прошли в форт Сент-Анджело. С Великим магистром находился и дон Гарсия, которому не терпелось начать осмотр укреплений. В то время как ла Валетт являлся неоспоримым авторитетом в ведении морского боя, дон Гарсия был весьма сведущ в фортификации и осадной тактике.

Начали с укреплений Сент-Анджело, господствующих над подступами к бухте мыса Биргу. Дон Гарсия настоял, чтобы его завели на верх каждой башни, а также в недра форта, где располагались пороховые погреба, хранилища и резервуары с водой. Только тогда он вздохнул сравнительно спокойно.

— Строение надежное. Если турки и возьмут Биргу, оставшиеся рыцари могут укрыться и продержаться здесь до снятия осады.

— Или пока их — то есть нас— не раздолбят вражеские пушки, — съязвил Великий магистр.

Дон Гарсия колкость проигнорировал и изъявил желание осмотреть укрепления Биргу. Здесь он был уже не так доволен. Вокруг шла работа. Артели галерных невольников, скованных меж собой цепями, наращивали высоту и толщину стен и бастионов, защищающих основание мыса. Другие под строгим приглядом солдат кайлили у стены каменистую землю, углубляя таким образом мелковатый ров, опоясывающий укрепления снаружи. Короткая прогулка к югу вывела инспекцию на ров и стену, защищающие мыс Сенглеа. Выше громоздился форт Сент-Мишель, стерегущий обнаженный перст суши, который образовывал собой один из берегов узкой гавани, где стояли на якоре галеоны, рыбацкие барки и семь галер Ордена. Дон Гарсия и здесь взыскательно все изучил, а с башни, откуда открывался наилучший вид, сделал замечания насчет укреплений.

— Слабое место — это берег напротив вон тех высот. — Он указал на полоску воды, известную островитянам как Французский Рукав. Земля за ней тянулась ровно, а в четверти мили от форта крутым уступом шла вверх. — Турки могут затащить туда тяжелые орудия и бить продольным огнем по внешним укреплениям. И противопоставить этому особо нечего.

— Есть опасность куда бо́льшая, сеньор, — кашлянув, подал голос Томас.

Испанец недовольно обернулся.

— Вы о чем?

Томас указал туда, где берег Сенглеа смотрел на противоположные высоты. Там вдоль края воды тянулась цепочка небольших каменных редутов.

— Воспрепятствовать высадке в том месте очень сложно. Если османы там закрепятся, они могут выгрузить на берег пушки и оттуда из пушек и бомбард палить по Святому Михаилу сзади. А еще уничтожить на швартовке корабли и беспрепятственно обстреливать Биргу.

— Вы правы, — дон Гарсия медленно почесал бороду. — Действительно, крайне неприятный оборот событий.

— Эту угрозу мы предусмотрели, — вмешался ла Валетт. — Я распорядился, чтобы в десяти шагах от берега в морское дно вбили ряд столбов, каждый с железной петлей для цепи. Любое судно, даже мелкое, при попытке подойти неминуемо напорется на цепь, так что пассажирам до берега придется добираться вплавь.

— Хорошо, очень хорошо, — похвалил дон Гарсия. — Хотя берег все равно надо будет дополнительно оградить. Даже если высадке помешают цепи, надо дать врагу скопиться на берегу, чтобы потом уничтожить орудийным огнем. Вон в том месте надо возвести бруствер.

Великий магистр бровью велел ординарцу взять это на заметку.

Дон Гарсия вдумчиво оглядел с высоты Большую гавань и окружающий рельеф.

— Недостаток всей позиции в том, — подвел он итог, — что каждый форт просматривается с более высокого уступа. Иметь здесь удобный порт для галер — это, несомненно, плюс. Но при осаде врага, наверняка вооруженного множеством пушек, это становится уязвимым местом. Основной ваш козырь, магистр, — то, что турки будут вынуждены атаковать узкими фронтами, какую бы из крепостей они ни штурмовали.

— Что тем более к лучшему, учитывая, как мало у меня в распоряжении людей.

Дон Гарсия задумчиво поджал губы.

— Вопрос в том, которое из укреплений они атакуют в первую очередь. На месте турецких военачальников я бы начал вон с того. — Он уставил руку в сторону Святого Эльма. — Этот форт самый небольшой, да к тому же находится несколько на отшибе, в стороне от других ваших укреплений. Его захватить легче всего. Если Сент-Эльмо падет, под пятой у врага окажутся подступы к обоим бухтам, а сами турки смогут прочно и, главное, безопасно бросить якорь в Марсамшетте. Более того, у них появится возможность вести огонь через бухту и бомбардировать оба эти мыса. Это не говоря уже об уроне вашему боевому духу и ликовании среди сарацин. — Испанец, приглядевшись еще раз, уверенно кивнул: — Да, именно туда они первым делом и ударят. А значит, жизненно важно, чтобы Сент-Эльмо продержался как можно дольше. Предлагаю сейчас же осмотреть тот форт.

Весна еще только начиналась, и море дышало холодной свежестью, но и Томас с Ричардом, и все офицеры, пока взбирались на главную башню Святого Эльма, основательно взмокли. Сверху распахивался вольный вид на северо-восток. У зубцов башни все ненадолго остановились отдышаться. Обрывистую каменную оконечность полуострова тонкой ниточкой оторачивал прибой. Стоял штиль, и гладкая поверхность томного, серебристо-молочного моря тянулась до горизонта, где безбрежно растворялась стальными бликами.

Томас находился чуть в стороне. Стоявший рядом Ричард, с прищуром оглядев офицеров, вполголоса высказал замечание:

— Среди них слишком много стариков, сэр Томас.

Не успевший еще отдышаться рыцарь, кольнув эсквайра взглядом, какое-то время молчал, чтобы одышкой лишний раз не подтвердить правоту слов молодого человека.

— Вы взгляните на них, — продолжал между тем Ричард. — Великий магистр — живая тень былых походов, то же самое и большинство других старых рыцарей. Как они вообще могут рассчитывать удержать Мальту горсткой своих седых бород и местных уроженцев? Да даже если они найдут каких-нибудь наемников, которым достанет глупости купиться на их флорины, положение все равно безнадежное. Заведомо.

Томас с глубоким вдохом облизнул сухие губы.

— Никогда не принижай достоинства опытности. Эти люди, как и я, воевали турок еще задолго до того, как ты появился на свет. Когда придет время, значимость этого опыта станет видна всем. Если враг допустит ту же ошибку, что и ты, не оценив должным образом рыцарей Ордена, — Томас сумрачно усмехнулся, — то и тебя, и сарацин ждет большой сюрприз. Помяни мое слово.

Он повернулся и пошагал по площадке к остальным офицерам, обступившим дона Гарсию и ла Валетта. Испанец с укоризненным цоканьем языка озирал сверху форт. Башня давала четкий обзор всего внутреннего пространства форта. В данную минуту там внизу муштровал отряд мальтийского ополчения испанский сержант, орущий приказы смуглому толмачу из местных, который затем мягкотело, с растерянностью их переводил (куда ему до наставника).

— Кто приказал возводить форт именно здесь? — сердито спросил Гарсия у ла Валетта. — Вы?

— Великий магистр, что был передо мной.

— А кто, интересно, насоветовал ему?

— Один фортификатор из Италии. Подрядился за хорошую плату возглавлять инженерные работы, да вот вскоре по прибытии на Мальту отошел в мир иной.

— Вот досада… А ведь он мог удержать вашего предшественника от роковой цепи ошибок.

— В самом деле? И от каких же?

— Начать с того, что место для форта выбрано на редкость неудачно. Его надо было возводить вон там. — Дон Гарсия указал на гористый гребень, разделяющий остров с его бухтами повдоль. — Там он мог бы господствовать над любым приближением неприятеля. А здесь враг при желании сможет занять место выше по склону, откуда форт будет перед ним как на ладони. Это раз. Далее, на стене здесь нет защитного бруствера. Любой, кто высунет голову, на фоне чистого неба моментально становится прекрасной мишенью для любого из аркебузиров, которые обязательно будут понатыканы перед укреплением. А на самих стенах почти нет места для пушек, сюда их войдет всего ничего. Придется под них задействовать башни, а это несподручно. И еще. Гляньте-ка сюда. — Дон Гарсия указал на ближний угол звездообразного форта. — Если турки сподобятся обогнуть укрепление, они у вас смогут взобраться вон на тот угол, причем без особого труда. Он слишком низок. Там нужно обязательно построить равелин.

Ла Валетт сосредоточенно кивнул, а Ричард в этот момент придвинулся и шепнул на ухо Томасу:

— Что-что? Ре-ве…

— Равелин, — терпеливо пояснил Томас. — Дополнительное укрепление, обычно в виде острого угла. Воздвигается перед слабой точкой.

Дон Гарсия на минуту притих, собираясь с мыслями.

— Всякий день, что над Святым Эльмом реет орденский флаг, указывает на то, что вы можете использовать его на усиление обороны Биргу и Сенглеа. И если вы этим купите себе время, позволяющее дождаться подхода союзных войск или окончания сезона кампаний — что обычно приходится на октябрь, — то тем самым заручаетесь шансом, что Мальта останется в наших руках.

— Я добьюсь того, чтобы Мальта выстояла, — твердо произнес ла Валетт. — Орден Святого Иоанна оказался уже вытеснен со Святой земли, а затем с Родоса. Мальту мы удержим во что бы то ни стало. Если нет, то Орден здесь и погибнет. Поляжет весь, до единого рыцаря. Каждый из нас исполнен решимости стоять до конца.

— Славная смерть? — Дон Гарсия окинул старого рыцаря вопросительным взглядом. — Вы этого хотите?

— Смерти я не страшусь, ибо она во служение Христу. И не страшился никогда.

— Как бы похвально ни звучали ваши намерения, я бы все же советовал беречь себя, тем более когда турки двинутся на Мальту.

— Это уж как придется, — хмуро пожал плечами Великий магистр.

— Нет уж. Вы должны. Я знаю, вы гордый человек. Подумайте о моральном духе вашего воинства. Вы им не просто командир, но путеводная звезда. Они будут смотреть на вас, идти за вами; вы же неизменно должны являть собой образец силы и стойкости. Если вас ранят или, не дай бог, убьют, духу ваших людей будет нанесен непоправимый урон. Я сам старый солдат и знаю, что к чему. Боевой настрой — штука переменчивая, сродни переменчивости толпы. Вам, в отличие от меня, досконально известно, что лежит в основе успешной обороны этого острова. Я же лишь умоляю вас поставить интересы других выше собственной доблести. Ордену и без того грозит серьезнейшее из испытаний.

— Вот видите. В таком случае что мешает вам отрядить мне то количество войска, которое я испрашивал у Его Величества? Пять тысяч солдат были бы неоценимым вкладом в защиту Мальты.

— Пяти тысяч у меня нет. Даже для вас. Этим числом я сам едва довольствуюсь, а ведь подо мною вся Сицилия. Сейчас в Испании проводится рекрутский набор, скоро он вольется в армию. Как я уже говорил вчера, подкрепление выйдет к вам сразу же, как только появится возможность. Вам же надо лишь набраться терпения.

— Терпение? — с горечью повторил ла Валетт. — Месяцами я слал вам и вашему королю подробности того, что мои лазутчики выведали на верфях и в арсеналах врага. Вы же лишь отсиживались у себя в замках, выжидая, когда нагрянет враг. И вот он нагрянул. Я говорю вам: он идет сюда. Здесь, и именно здесь будет решаться судьба Ордена и всего христианства.

— Может, вы и правы. Но у меня есть свои указания и круг обязанностей. Тем не менее я попрошу у короля разрешения послать вам тысячу моих лучших солдат с Сицилии и сделаю все, что в моих силах, чтобы при первой же возможности направить вам дальнейшие подкрепления.

— Я могу положиться на ваше слово? — испытующе поглядел на испанца ла Валетт.

От такой нападки на свою честь дон Гарсия помрачнел лицом, но сдержал вспышку гневливости и ответил ровным голосом:

— В знак приверженности обещанию я готов оставить у вас своего сына.

— Сына?

Дон Гарсия, обернувшись, поманил к себе Фадрике.

— Ты пойдешь на это? — спросил он, кладя юноше руку на плечо.

Юному испанцу не оставалось ничего иного, как согласиться, хотя, судя по его лицу, перспектива сразиться с врагом и испытать себя была ему вовсе не в тягость.

— Для меня было бы честью, — прочистив горло, сказал он, — сражаться плечом к плечу с рыцарями Ордена Святого Иоанна.

— Ну вот. — Дон Гарсия вновь перевел взгляд на Великого магистра. — Как видите, на вашу стойкость перед нехристями я делаю наивысшую ставку. Вверяю вам свою плоть и кровь; можно сказать, сам стою рядом с вами и вашими людьми.

Ла Валетт кивнул с искренним уважением.

— Приятно в этом убедиться. Я уверен, что ваш сын не посрамит чести вашего рода, и с удовольствием принимаю его в свои ряды.

— Я тоже рад. — Дон Гарсия с задумчивой нежностью посмотрел на сына и, не сдержавшись, ласково потрепал его по щеке. — Великий магистр, — уже деловым тоном продолжил он, — время не ждет. Перед тем как отбыть с вашего острова, я хотел бы обсудить с вами еще два вопроса. Прежде всего, вам для планирования обороны острова понадобится коллегия советников. Мне известно, что у Ордена уже есть управляющий орган под вашим началом. Но он излишне велик, громоздок, и к тому же в нем присутствуют трения. Ваш же совет должен быть по возможности небольшим, гибким и без малейших признаков разногласий. Если, не приведи Господь, с вами что-нибудь случится, ваше место должен тотчас занять один из членов совета. Следовательно, вы должны избрать людей, чья направляющая воля будет восприниматься солдатами так же беспрекословно, как ваша.

Великий магистр, пожевав задумчиво губами, кивнул.

— Условились. Но это, как я понимаю, лишь первое. А что второе?

Испанец, повернувшись, указал на бухту, где под сенью стен Сент-Анджело стояли на якоре галеры Ордена.

— Ваши корабли, находясь здесь, подвергаются ненужному риску. В случае осады турок они вам без надобности. Будет лучше, если вы отдадите их под мою команду. У турок мощный флот, и мне для противостояния им нужна каждая свободная галера. Да что там галера — даже лодка!

— Мои галеры остаются здесь, — спокойно ответил ла Валетт.

— Но зачем?

— Они нам нужны.

— Для какой цели? Какой вам с них прок, если Мальта будет осаждена?

— Охранять суда с провиантом, оружием и людьми. Перевозить тех, кто пожелает до прихода османов покинуть остров. Да и корсаров вокруг по-прежнему пруд пруди. Забрав мои галеры, вы оставите грузовые суда без защиты.

— Я обеспечу вас своими собственными галерами, которые будут неустанно следить за морскими путями.

— Зачем мне ваши сопроводители, если у меня есть свои собственные боевые корабли?

Дон Гарсия сузил глаза:

— А не объясняется ли это тем, сир, что две самые лучшие из тех галер принадлежат лично вам? — он понизил голос. — Мы все ради общей цели должны идти на какие-то жертвы. Непозволительно, чтобы собственный интерес становился на пути у здравого смысла.

— Мною движет как раз здравый смысл, — подчеркнул ла Валетт. — Без своих галер Орден становится беспомощен. Впрочем, если вы думаете, что мнение мое однобоко, мы можем спросить кого-нибудь из незаинтересованных лиц. Сэр Томас, — обернулся Великий магистр. — Каково ваше мнение?

— Зачем спрашивать его? — воспротивился дон Гарсия. — Он член вашего Ордена. А значит, его мнение предвзято.

— Ордену он не служит вот уже два десятка лет, но не является и подданным короля Испании. Так что человек этот вполне сторонний. Ну так что, сэр Томас? Ждем вашего слова.

Вот те раз. Попробуй-ка ответь однозначно. Вообще-то, с учетом надвигающейся угрозы, просьба дона Гарсии имела под собою основания, но уж больно Орден дорожил своими галерами. А потому если поддержать испанца, то это может сказаться на дальнейшем отношении Великого магистра и большинства других рыцарей. Еще, того гляди, обидятся и отвернутся. Кроме того, налицо неплохой шанс завоевать расположение ла Валетта. А иначе и Ричарду будет сложно с выполнением задания, и об участи Марии не разузнать. Томас прочистил горло.

— Я считаю, что без галер Орден войну вести не может. Рыцари уподобятся рыбе, выброшенной на этот камень среди моря. Располагая же флотом, они с окончанием осады смогут продолжить войну против османов и их союзников-корсаров. А для этого нужны галеры. Если их забрать, то где гарантия, что их вернут Великому магистру в целости и сохранности? Кроме того, можно подумать, что какие-то семь галер сделают погоду испанской армаде. У вас, кстати, сеньор, есть приказ не рисковать своими судами и людьми понапрасну. А потому разницы, отойдут ли галеры вашему флоту или останутся здесь, как таковой и нет.

Дон Гарсия обидчиво покосился на изменника.

— Так-то вы мне воздаете за мою к вам доверительность?

— Прошу простить, я в ту пору не знал, что эти сведения конфиденциальны.

— Ох уж эти мне сторонние мнения, — желчно усмехнулся испанец, снова оборачиваясь к ла Валетту. — Ну да ладно, Бог с ними, этими галерами. Пускай остаются у вас. Только обещайте: если вдруг возникнет опасность, что они попадут к врагу, вы их уничтожите.

— Смею вас заверить. Сожгу их дотла, этими вот руками, но не допущу, чтобы они оказались у сарацин или, хуже того, у этих дьяволов корсаров.

— Тогда будем считать, что вопрос улажен, хотя и, по моему убеждению, не в общую пользу. Что касается укреплений, то я свое мнение высказал; уповаю, что в оставшееся время вы доведете их до ума. Ну а теперь мне пора возвращаться в свою ставку, на Сицилию. Засим прощаюсь и желаю здравствовать. Идемте, сеньоры! — взмахом руки позвал он своих офицеров.

Испанцы потянулись к проему, откуда вниз вела винтовая лестница. Проводив взглядом последнего идальго, ла Валетт с приязненной улыбкой направился к Томасу.

— Я в вас не ошибся, друг мой. Только рыцарь может понять, что значат для Ордена галеры.

— Я ваш слуга, сир, — почтительно склонил голову Томас, — и присягал на верность Ордену. Хотелось бы лишь, чтобы правда оказалась на моей стороне. А то ведь может статься и так, что прав дон Гарсия: эти галеры хоть и капля в море, но кто знает, может, как раз они и создадут решающий перевес над силами врага.

— Теперь мы об этом уже не узнаем: решение принято. И пусть это больше тебя не тяготит. — Похлопав Томаса по плечу, Великий магистр тронулся в сторону лестницы.

Томас задержался наверху, и к нему, улучив момент, подошел Ричард.

— Хорошо получилось, сэр Томас, — скороговоркой сказал он ему на ухо. — Вы завоевали его доверие. Этим можно неплохо воспользоваться.

— Тебе виднее.

Томас сложил руки на парапете башни и через Большую гавань устремил взор на Биргу. Все утро он гнал от себя мысли о той короткой встрече с Оливером. Не встрече, а скорее стычке… Нынче ночью сон никак не шел; был момент, когда избавлением мелькнул соблазн выбросить из головы всякую мысль о тайной причине своего пребывания на этом острове. Тем не менее, где-то в сокровенной глубине, требовала утоления неотложная, непреложная цель. Лишь после этого можно будет со спокойной душой и ясным умом встать лицом к врагу.

* * *

Вечером того же дня, когда рыцари сели ужинать, Дженкинсу и Ричарду было дано задание почистить доспехи Томаса. Снаряжение господина, а также свое хозяйство — рундучок с тряпьем, притирками и горшочками мастики и воска — эсквайр и слуга захватили с собой в зальцу и, устроившись там на табуретах, взялись за работу. Дженкинс степенно наставлял оруженосца, как правильно накладывать на поверхность доспеха притирку с мастикой, как втирать ее чистой тряпицей, пока на металле не останется лишь матовое пятно, которое затем кусочком кожи втирается до образования мягкого глянца. Ричард какое-то время натирал в тишине, после чего, кашлянув, спросил:

— Послушай, Дженкинс, а ты не припомнишь такого рыцаря, сэра Питера де Лонси?

— А как же, сэр, — с серьезным видом ответил тот, обмакивая в мастику намотанную на палец тряпицу, которой затем стал натирать гребень рыцарского шлема. — С той поры как старый король Генрих ополчился на Папу, рыцарей из Англии в Орден вступало не так уж много. Так что сэра Питера я помню, даром что пробыл он у нас недолго. Поступил служить примерно за пару лет до кончины короля. Человек был тихий, благочестивый и очень набожный. Не чета иным. Обеты свои соблюдал свято. Весть о его кончине я встретил с грустью. Он тогда только вернулся из отлучки в Англию, по каким-то семейным делам, кажется. — Дженкинс печально покачал головой. — Надо же, сплавать в такую даль для того лишь, чтобы потом утонуть здесь в гавани… Случайность поистине роковая.

— Да, — вздохнул Ричард. — А уж для меня — тем более. Он ведь был мне кузеном.

Дженкинс неторопливо поднял глаза.

— Да что вы? Вот жалость-то.

— Близки мы с ним не были, — сделал оговорку Ричард, — но все равно родня. — Он отложил начищенный нагрудник и потянулся за латным воротником. — Я перед отъездом из Лондона увиделся с его братом.

— Братом? Я и не знал, что у него был брат.

— Да так, серединка на половинку. Когда Питер покинул Англию, он был еще ребенком. Не думаю, чтобы маститый рыцарь упоминал о нем в разговорах. Хотя когда я сказал ему, куда собираюсь, он спросил, не выполню ли я одну его просьбу. Так, сущую безделицу.

— Мгм? — гукнул Дженкинс, не отвлекаясь от работы.

— Семье так и не были возвращены личные вещи сэра Питера. Было несколько раз писано сэру Оливеру Стокли, да безрезультатно.

— Не удивлюсь. Он человек занятой.

— Уж могли бы, по крайней мере, откликнуться на письма… Тут и дел-то всего ничего: вернуть пожитки.

— После себя он мало что оставил, — Дженкинс с утробным звуком дыхнул на гребень шлема и стал яростно его натирать. — Кое-что из одежды, Евангелие, письменный прибор, какая-то еще мелочевка… На сундучок только и набралось. Доспехи его отошли к Ордену.

— Понятно… Послушай, а я могу на тот сундук взглянуть? Ведь есть еще время отослать его семье, пока не нагрянули сарацины. Знаешь, как родственники обрадуются! Ты бы видел, как они убивались по покойному…

Дженкинс отставил шлем и шлифанул свои обгрызенные ногти.

— А сундука здесь больше нет.

— Вот как?

— Какое-то время он стоял у нас в подвале. Но потом, — Дженкинс развел руками, — в соседнем здании стала протекать емкость с водой, и пришлось все отсюда свезти. Если мне не изменяет память, все мало-мальски ценное переместили в Сент-Анджело. Вот тогда я и видел тот сундук в последний раз. Его увезли в форт вместе с другими коробами да корзинами. Я тот сундучок помню хорошо: красивый такой, лакированный, чисто шкатулка. Вот он там сейчас, по-моему, и стоит.

— Понятно, — сказал с улыбкой Ричард. — Лакированный, говоришь? Наверное, черный.

— Как уголь. С медными ободами. А на крышке еще герб.

— Герб? Что, интересно, на нем изображено?

Дженкинс, поглядев вверх, указал на рыцарские щитки под стропилами.

— А вон он. Голова вепря под золотым шевроном на красном поле. Видите?

Ричард накренил голову, отыскал глазами герб и кивнул.

— Ясно. Такой ни с чем не спутаешь. Надо только выбрать время и сходить.

— Не все так просто, мастер Ричард, — хохотнул Дженкинс. — Сундучок стоит под присмотром в темнице, где хранятся орденские архивы и казна. Туда так просто не войдешь. На вход нужно письменное разрешение от самого Великого магистра. Там ведь хранится целое состояние: злато-серебро, драгоценные каменья, шелка да бархаты… Все добытое на вражеских кораблях и в портах.

— Да, — усмехнулся Ричард. — Неудивительно, что оно все под замком. От греха подальше. И видимо, под тщательной охраной.

— Не без того.

— Жаль. А то я хотел отправить пожитки сэра Питера домой к родственникам.

Дженкинс хрустнул суставами и кивнул на поножи и латы:

— Давайте-ка дружнее. А то до конца господского ужина не управимся.

Ричард со вздохом потянулся к ближнему поножу и поместил на него первый шарик мастики. Поглядев искоса на слугу, увлеченно натирающего пластины нагрудника, не смог сдержать довольной улыбки: ведь он теперь знал, что искать и где найти. Впрочем, улыбка сошла при мысли о том, как непросто проникнуть в хранилище — тщательно охраняемое подземелье, расположенное в самом сердце Ордена.

Глава 19

С отходом флотилии дона Гарсии темпы возведения островных укреплений набрали размах. Для защиты самого уязвимого угла форта Святого Эльма Великий магистр, по совету испанца, приказал возвести равелин. Голый камень полуострова давал твердые основания, что к прибытию турок для внешней стороны укреплений будет добыто достаточно материала. За каменным фасадом надо было насыпать и утрамбовать землю и мусор. Снаружи новое укрепление смотрелось весьма внушительно, хотя на его долговечность рассчитывать не приходилось: полчаса обстрела железными ядрами, и он неминуемо будет размолочен.

Пополнились запасы провианта и боеприпасов. Скромный резервуар воды под цитаделью был залит по самую кромку. Хранилища заполнились порохом, ядрами и картечью для небольшого комплекта артиллерии, установленного на орудийных платформах крепости. Вдоль парапета расположились корзины с зарядами для аркебузиров; во внутреннем дворе заняли место дерюжные мешки с землей, готовые заполнить пробоины в стенах.

В бухту ежедневно прибывали корабли с грузом зерна и сыров, вина и солонины. Для строительных работ и борьбы с разрушениями нужны были также инструменты и стройматериалы. Кое-какие суда перехватывал в море и недолго думая реквизировал капитан Ромегас: нужды Ордена превосходили любые понятия противоправности. Владельцам и командам судов обещалась в итоге компенсация, что, впрочем, напрямую зависело от того, устоит Мальта под натиском сарацин или нет.

С первых дней весны начали прибывать отряды испанских и итальянских наемников, определяясь на постой в Биргу и Мдине. Закаленные профессионалы, они не устояли перед орденскими посулами щедрых выплат, а также перспективой поживы (всем известно, как разодеты хваленые янычары, у которых к тому же в поясах зашито султанское золотишко и серебро: вот на чьих трупах можно будет как следует поживиться). Вперемешку с наемниками прибывали стайки авантюристов всех мастей, а также поборники веры, для которых послужить Ордену значило прославиться или пожертвовать собой во имя Божие. И наконец, отдельными вкраплениями в общем потоке встречались рыцари, что откликнулись на призыв вернуться на Мальту и встать плечом к плечу со своими братьями.

Весь апрель кипела работа по укреплению и наращиванию стен и бастионов, защищающих мысы Сенглеа и Биргу. Перед стеной невольники и артели мальтийских мастеровых вбивали в заматерелый грунт колья, которые рвали камень и таким образом углубляли оборонительный ров, способный воспрепятствовать попыткам взобраться на стены. Так мал был запас времени и так велика нужда укрепить позиции, что от трудовой повинности не мог уклониться никто. Сам Великий магистр, несмотря на почтенный возраст, каждое утро появлялся в простой рубахе и матерчатой повязке вокруг головы, и два часа долбил киркой землю или присоединялся к длинной цепи работяг-несунов, согбенно идущих с тяжелыми кулями и корзинами у стен Биргу. То же самое требовалось от всех рыцарей и солдат, а ворчливое равнодушие среди местных жителей сменилось вначале удивлением, а затем искренней почтительностью, когда рядом с собой они увидели сынов знатнейших семейств Европы, и не в сверкании величия, но в поте лица своего. Через считаные дни утренние появления ла Валетта, берущегося за кирку или корзину, народ уже встречал восторженными возгласами и брался за работу с удвоенной силой. Строения вблизи стены, что могли дать прибежище врагу, сносились, а дерево и строительный мусор уносились в Биргу и складировались там для ремонтных работ. Тех, кто при этом оставался без жилья, расквартировывали в городе, тем более что в его черте места теперь было в достатке: часть зажиточных горожан отправилась с острова во временную (хотелось надеяться) ссылку на Сицилию, а то и в Италию или Испанию, чтобы там дожидаться вестей о конечной участи Мальты.

К исходу апреля все уже знали, что турецкий флот вышел в море и движется на запад. Последовал приказ всем селянам острова бросить свои наделы и искать убежища в Мдине — укрепленном городке на холмах, некогда столице острова, — или в стенах Биргу. Плоды с угодий, скот и зерно — все это надлежало забрать с собой или уничтожить, чтобы ничего не досталось врагу. Все колодцы, источники и резервуары полагалось забить гниющими трупами животных или жидкой глиной, чтобы басурман по приходе ждала бесплодная пустыня: пускай кормятся со своих кораблей или изнывают от голода у оборонительных рубежей христиан.

Томасу, Ричарду и сэру Мартину было на первых порах поручено обучать азам военного дела мальтийских ополченцев. Вообще на острове было издавна заведено, что местные не имеют к оружию никакого отношения (еще, чего доброго, возьмут и восстанут против рыцарского ордена, навязанного им фактически силой). В результате большинство островитян совершенно не умели обращаться ни с мечом, ни с копьем, ни тем более с аркебузой. Как надевать защитное снаряжение, почти все они понятия не имели. Тем не менее некоторые вполне охотно вызвались служить солдатами Ордена; они теперь помогали в подготовке и переводе иноязычных команд на здешний язык, на слух больше похожий на арабский, чем на какой-либо из европейских. Смуглые темноволосые островитяне внешне походили скорее на мавров и турок, чем на христиан. Тем не менее в своей пылкой преданности римско-католической церкви, а также в ненависти к врагу, веками досаждающему Мальте, они были поистине фанатичны. Военному делу мальтийцы обучались с пристрастием и оружием вскоре владели не хуже заправских солдат. Томас настоял, чтобы их научили и стрельбе из аркебуз, но ввиду нехватки пороха пробные стрельбы у ополченцев, обученных заряжать и целиться, прошли всего три раза.

С окончанием спешной подготовки ополченцев английских рыцарей вместе с эсквайрами снарядили в подмогу рабочей артели под командованием полковника Маса — наемника, рекрутированного Великим магистром. Англичанам было поручено возводить равелин, и теперь они с рассветом, наспех позавтракав, отправлялись узкими улочками к причалу, где вместе с другими солдатами и горожанами дожидались переправы через бухту к месту высадки под фортом. У стены им выдавали кирки, которыми они кайлили наряду с уже работающими здесь подневольными, выдалбливая ров перед равелином.

Большую часть утра работали в тени, что было более-менее сносно. Но затем, когда лучи солнца дотягивались до рва, к немолчному тюканью кирок прибавлялся тяжелый зной, колючие взвихрения пыли и нытье натруженных конечностей. От слепящего солнца приходилось зажмуриваться. Безжалостные его лучи жгли обнаженную кожу; неприятно скребли спину и плечи задубелые от пота рубахи. Люди махали кирками не переставая. В полдень все вылезали из рва и устало усаживались в затенении навесов. Полуденную трапезу приносили из форта мальчики: разбавленное вино в кувшинах, корзины хлеба и жесткие головки козьего сыра местного приготовления. Еда раздавалась воинам и мальтийцам; невольники в это время сидели под открытым небом, готовясь получить из чана по половнику жидкой кашицы. Порции, зачерпнув, шлепали в щербатые плошки, предварительно раскиданные по жадно протянутым немытым рукам, и скованные меж собой парами невольники, сидя на корточках, лакали варево, позволяющее худо-бедно шевелиться, но не более того. Невольники были босы, а одеты в тряпье, заскорузлое от их собственной грязи и пота. Волосы этих бородатых, с заостренными чертами лица людей сбились в колтуны. В первый день работ Ричард поглядел на этих бессловесных существ с пронзительной жалостью, а когда сели трапезничать, он какое-то время молча жевал хлеб, а затем сказал Томасу:

— Эти невольники, они как рабы древности. Напоминают больше скот, чем людей.

Сэр Мартин, грызущий по соседству ломоть солонины, проглотил и насмешливо бросил:

— Да они хуже скотов, юный мой Ричи.

Произнес он это громко, так что его заслышали ближние из этих несчастных. Один из них, более светлокожий, чем остальные, видимо, понял сказанное и гневно сверкнул глазами, но промолчал, завесившись пыльно-серой ботвой свалявшихся волос.

— Все равно они люди, — произнес Ричард.

— Кем бы они ни были, — пожал плечами сэр Мартин, — они наши враги. Более того, враги истинной веры. Дай им волю, они уничтожили бы нас без всякой жалости. А ты, Ричи, оруженосец и должен вести себя по отношению ко мне с должным почтением.

— Я оруженосец сэра Томаса, — сделал оговорку Ричард.

— Так-то оно так, но при обращении ты все равно именуешь меня «сэром». — Сэр Мартин обернулся к Томасу. — А вам надо бы поучить своего эсквайра уму-разуму: слишком уж он своенравный.

Под взглядом Ричарда Томас вздохнул:

— Он прав, Ричард. Знай свое место и веди себя как подобает.

Эсквайр неохотно кивнул.

— А вообще рыцарь должен являть снисхождение, даже к своим врагам. — Томас, крякнув, поднялся и приблизился к ближней паре невольников. — Я вижу, ты понимаешь наш язык? — стоя сверху, спросил он магометанина, выказавшего недовольство насмешкой сэра Мартина. Тот, подняв глаза, мрачновато кивнул.

Томас протянул ему остаток недоеденной краюхи:

— На, возьми.

Невольник, поедая корку взглядом, пожевал запекшимися губами. Затем нерешительно протянул руку, бережно выудил краюху у Томаса из пальцев и тут же впился в нее зубами, не сводя с рыцаря настороженных глаз, словно тот мог сейчас, передумав, взять и выхватить хлеб обратно. Второй прихваченный цепью раб — темнокожий доходяга-мавр — воспринял это нежданное подношение мучительно и стал жалобно поскуливать. Светлокожий, приостановившись, отломил от оставшейся корки примерно половину и отдал своему напарнику. Такой поступок удивил Томаса: ему частенько доводилось видеть, на какие ухищрения эгоизма идут иной раз невольники из элементарного желания выжить.

Как известно, сострадание — слабость, способная убить человека.

— Я отдал хлеб тебе, а не ему. Зачем ты им поделился?

Раб не отвел взгляда.

— Потому что я сам так решил… хозяин. Это единственная свобода, что у меня пока осталась.

Акцент показался знакомым, и Томаса разобрало любопытство: захотелось узнать побольше о невольнике, который на английском говорит как на своем родном, но вместе с тем является рабом-мусульманином.

— Откуда ты?

— Из Триполи, хозяин. Был телохранителем одного купца, пока его судно не захватила одна из ваших галер.

— Как так: невольник из Триполи, и свободно говоришь по-английски?

— Родился-то я не там, хозяин. А в Девоне. На побережье.

— В Девоне? — Томас удивленно поднял брови. — Тогда какого черта ты здесь делаешь?

Невольник опустил взгляд.

— Мне было девять, когда на нашу деревушку напали пираты. Убили отца, еще нескольких мужчин, а женщин и детей угнали в рабство. Продали потом на невольничьем рынке в Алжире. Мать свою я больше так и не видел. А меня к себе взял капитан корсаров. Он меня вырастил, обучил сражаться и потом продал купцу.

— И, понятно, обратил тебя в магометанство?

— Да, хозяин, — кивнул невольник. — Ислам — моя вера.

— Поганец ты, больше никто! — презрительно сплюнул сэр Мартин. — Изменник своей вере и своим братьям!

Под таким напором раб невольно поежился.

Томас присел перед ним на колени.

— Как тебя зовут?

— Абдул.

— Я имею в виду твое настоящее имя. Христианское.

— Звать меня Абдул, — упрямо повторил невольник. — Абдул Гафур. Я не христианин. Мухаммед — мой пророк.

Томас встретился с ним взглядом. В глазах невольника мелькнули гордыня и дерзость, после чего он вновь ушел в себя.

— Но хоть какой-то своей частью ты принадлежишь прежней жизни? Вон, и на родном языке, гляжу, по-прежнему говоришь.

Раб пожал костистыми плечами.

— Память осталась, но то была иная жизнь. Ложная. Потому что с той поры я познал истинность учения пророка Мухаммеда, да будет трижды благословенно его имя.

— Посмотри, чем тебя вознаградила твоя вера. — Томас жестом обвел жалкие согбенные фигуры невольников. — Ты стал рабом. Отрекись от ислама, и станешь свободным. Возвратишься к себе домой, в Девоншир.

— Нет мне там дома, госпитальер. Как нет больше тогдашнего мальчишки. Звать меня Абдул, и это мое истинное имя. А придет время, и тогда уже я буду хозяином, а ты — рабом. Тогда, быть может, я воздам за твою доброту и протяну тебе корку хлеба.

Томас сдержанно улыбнулся.

— Ты полагаешь, султану удастся взять этот остров?

— А как же иначе? Ведь на его стороне Аллах. Вера его воинов крепче, чем ваших и тех, кто с вами заодно. Исход предрешен, и усомнится в этом разве что глупец. Меня и остальных мусульман освободят. А неверных — тех, кто останется в живых, — возьмут в оковы и будут продавать на рынках султаната. Главу вашего Ордена казнят, а голову его возденут на копье, такое длинное, чтобы ее видел весь Стамбул и чтобы все неверные увидели и убоялись величия всемогущего Аллаха!

Все это раб произносил с чистой, слегка сумасшедшей верой в глазах, пылким голосом прорицателя. Затем лицо его смягчилось, и он с истовой жалостью воззвал к Томасу:

— Спасайся, несчастный. Еще есть время. Оставь это место. Что проку англичанину в том, чтобы быть убитым за тридевять земель от дома? Уходи, пока железная длань султана не сомкнулась вокруг этого камешка и не сокрушила его в пыль.

— То же самое ты мог бы сказать себе. А ну-ка…

Томас подхватил с земли камушек размером со сливу и выставил перед рабом на обозрение. Затем поместил на него другую ладонь и сжал их со всей силой, скалясь от напряжения. Шершавые грани больно впивались в кожу. Продержавшись так какое-то время, Томас с натугой выдохнул и развел ладони. Камешек лежал как ни в чем не бывало, а на коже виднелись глубокие красноватые отпечатки.

— Ну вот, видишь? Камешек цел. И султану со всем его флотом стереть этот камень в порошок удастся не лучше, чем мне. Задумайся о том.

Томас, встав, возвратился к своим. Сэр Мартин встретил его звучным смехом и хлопаньем в ладоши.

— Как вы утерли ему нос, сэр Томас! Поставили этого зарвавшегося раба на место. Ай, молодец! — Подобрав с земли камушек, он запустил его в невольника и попал в плечо, отчего тот болезненно поежился. — Эй, ублюдок! Ты еще пожалеешь о том дне, когда предал Англию! Mal si le das la fe falsa del Islam, [43]как говорят в Испании.

Нарекшийся Абдулом Гафуром стрельнул взглядом, полным хладной ненависти, и что-то вполголоса пробормотал, прежде чем снова уставиться себе под ноги. Сэр Мартин, довольно осклабившись, откусил хлеба с сыром и запил пищу щедрым глотком разбавленного вина. С минуту он краем глаза поглядывал на Томаса, а затем, откашлявшись, спросил:

— Сэр Томас, я давно хотел вас кое о чем спросить. Чуть ли не со дня вашего приезда.

— О чем же?

— Как насчет… э-э… обстоятельств, побудивших вас покинуть Орден в то приснопамятное время… видимо, еще за несколько лет до моего сюда прибытия?

— Вон оно что, — протянул Томас. — Что же я, интересно, могу сообщить такого, чего вы обо мне уже не знаете? Вы, верно, уже и у других рыцарей этим интересовались?

Сэр Мартин, надув щеки, чуть накренил голову.

— С некоторыми — да. Хотя, понятно, не столь уж многие находились здесь во времена вашей службы.

— Ничего. Чтобы сообщить вам подробности, хватает и их.

— Представьте себе, нет. Из них слова не вытянешь. Мне лишь сказали, что ко всему этому была причастна некая женщина, а еще что история вышла довольно скандальная, отчего на репутацию Ордена пала тень.

— В таком случае ваши сведения исчерпывающи. Больше рассказывать и не о чем. Мне кажется, сэр Мартин, у нас сейчас есть вопросы поважнее. — Томас махнул рукой в сторону моря. — Османы могут появиться в любую минуту. Вот на чем нам нужно сосредоточиться. А не на делах давно минувших дней.

Рыцарь хотел что-то ответить и приоткрыл было рот, но вместо этого, досадливо крякнув, поднялся на ноги.

— Надо оправиться. Сейчас вернусь.

Через каменистую площадку он пошагал к отхожему месту — мелкой канаве, прорытой в сотне шагов за оборонительным рвом равелина. Томас тем временем взялся догрызать жесткую голову сыра. Сидящий напротив Ричард смахнул со своей рубахи хлебные крошки и, исподтишка оглядевшись, вполголоса произнес:

— Думаю, настало время выслушать весь ваш рассказ.

— Зачем?

— Для осведомленности. При выполнении задачи мне надо быть в курсе любой возможной угрозы или же выгоды, способной повлиять на исход дела.

— И для этого тебе, видимо, впрок любые сведения, с помощью которых ты мог бы на меня как-то влиять?

— Разумеется, — невозмутимо ответил Ричард. — Мне это положено по роду занятий.

— Ну а над этичностью своих занятий ты не задумывался ни разу? Думаю, не мешало бы.

— Я служу сэру Фрэнсису, который состоит в услужении у Сесила. А оба они служат королеве и стране. Так что отсутствием этики меня не попрекнуть. И для выполнения задачи я не остановлюсь ни перед чем.

— Да брось ты, Ричард. В самом деле. Ты ведь не такой железный человек, за которого себя выдаешь. Тебя хорошо подготовили, только вот бесчувственность к другим выработали в тебе недостаточно. Я это отчетливо разглядел в той стычке на галере. А уж с каким состраданием ты размышлял об участи того невольника… — Томас, подавшись, дружески похлопал своего оруженосца по груди. — У тебя есть сердце. Не пытайся намеренно отучить его от этой живительной пищи. Иначе перестанешь быть человеком и станешь просто орудием. Опять же, в чьих-то руках.

Ричард глянул в сторону отхожей канавы, где сейчас на корточки усаживался сэр Мартин.

— Расскажите мне, что именно тогда произошло, — настойчиво попросил эсквайр. — Пока он не вернулся.

— А если я откажусь?

— Тогда, в конечном счете, может сорваться задание.

— Ну а если мне до этого нет дела?

Ричард проницательно улыбнулся.

— А вот этому позвольте не поверить. Я ведь тоже, знаете ли, умею вчитываться в людские сердца. Если мы провалим задание, пострадают многие. А этого, сэр Томас, не потерпит ваша совесть, о которой вы так любите порассуждать. Так что откройте мне то, чего я от вас добиваюсь.

Последовала напряженная пауза, на протяжении которой Томас сидел, задумчиво склонив голову. Скрывать, в сущности, особо было нечего, а тонкие подробности, если приложить старания, пытливый ум молодого человека выяснит и так. И Томас, упорядочив воспоминания, приступил:

— Что ж, изволь. Лет двадцать назад я служил на одной из орденских галер у побережья Крита. Капитаном на ней был ла Валетт. Уже тогда ему прочили в Ордене высокий пост, так что служить под его началом было честью. Вояж тот на первых порах складывался неудачно, никак не удавалось напасть на след хотя бы одного стоящего турецкого судна. И вот однажды, по заходу в один южный критский порт, выяснилось, что мимо накануне проходил галеон. Ла Валетт тотчас пустился в погоню. К той поре, как мы нагнали его в уединенной бухте вдоль побережья, к нему уже успели присоединиться два корсарских галиота. Как ты уже, наверное, убедился, Великий магистр не из тех, кто пасует перед неблагоприятным раскладом, так что перед рассветом он отдал приказ атаковать. Внезапность сработала: один галиот мы потопили, второй взяли на абордаж. Ла Валетт отправился в погоню за галеоном, предварительно оставив меня на галиоте старшим и велев возвращаться на нем к Мальте. И вот при осмотре трюма мы неожиданно нашли там узника — вернее, узницу. Женщину. — Томас примолк, чувствуя, как внутри разливается знакомая сладкая боль. — Дочь неаполитанского дворянина. Мария была помолвлена с сыном одного знатного семейства с Сардинии. Судно, на котором она туда отправилась, захватили пираты, и Марию посадили на цепь в расчете получить за пленницу выкуп. — Томас поглядел на Ричарда, чувствуя себя беззащитным от глуповатой наивности своих дальнейших слов. — Скажу тебе прямо: такой женщины в своей жизни я не встречал. Стройная, изящная, с тонкой смуглостью черт и карими глазами незабываемой красоты. Не буду кривить душой словесами о возвышенной любви с первого взгляда. Несмотря на клятвы Ордену, я все-таки был человеком из плоти и крови — как, собственно, и многие наши рыцари, не так уж скрупулезно следовавшие обету блюсти незапятнанность чресл. Честно сказать, не один я подпал под чары ее обаяния, но именно между нею и мною уже с самого начала сверкнула искра чего-то более глубокого, чем поверхностная симпатия. У любого циника моя наивность непременно вызвала бы усмешку — в самом деле, отчего бы не поднять на смех пресловутую безрассудность молодости. Тем не менее, повторяю еще раз, со всей своей искренностью и опытностью прожитой жизни, что та женщина — единственная настоящая любовь, которую я когда-либо знал.

Такой неистовости чувства я не испытывал никогда, равно как впоследствии — боли, которая до сих пор меня гнетет. Скажу тебе, Ричард: любовь извечно балансирует на хрупкой грани между райским блаженством и адскими муками. Такова ее цена… И эту цену я в то время с готовностью отдал — и с той поры об этом сокрушаюсь. — Томас досадливо мотнул головой. — Да нет, не об этом я сокрушаюсь, а о том, что не проявил тогда достаточной твердости.

Он умолк, сдерживая внезапный прилив гнева и горького презрения к самому себе.

— Прошу, дальше, — вымолвил Ричард. — Мне нужно знать все.

Томас резко, с присвистом втянул воздух.

— Стояло лето. Мы любили друг друга безоглядно, не сдерживая себя; подчас необдуманно. А тем временем семье Марии было послано известие, что ее нашли и она в безопасности. Мы понимали, что все это рискованно, но совладать со своими чувствами и желаниями не могли, и встречались втайне — по крайней мере, мне так казалось, пока эти свидания мне не приказал пресечь сам ла Валетт. Я, понятно, ослушался. И случилось неизбежное. Однажды ночью нас вдруг застали. Я говорю «вдруг», хотя на деле-то все обстояло иначе. За Марией установил слежку и в конечном итоге выследил сэр Оливер Стокли, считавший себя моим соперником, поскольку ему показалось, что она относится к нему благосклонно. Хотя благосклонность ей присуща от природы. Мария была добра ко всем. Он же усматривал в этом нечто большее, то, что принадлежало бы ему, не будь рядом меня. И вот Стокли, взяв нескольких вооруженных караульщиков в качестве свидетелей, нас выследил. Меня тут же взяли под арест, а вскоре я предстал перед тогдашним Великим магистром.

— И что дальше?

Томас потер лоб.

— Дальше? Меня признали виновным. Ведь я ослушался приказа, да еще и, вследствие нашей связи, поставил Марию не просто в неловкое, но и откровенно опасное положение. Изгнание — это еще самое мягкое, что удалось выхлопотать ла Валетту. Если бы не он, я едва ли вообще сумел бы спастись. Снисхождения я не заслуживал и уж точно не был достоин любви Марии. Из-за меня оказалась загублена ее жизнь. Семья от нее отреклась. Больше я ее не видел. Меня посадили на ближайший галеон и отправили в Испанию с предупреждением, чтобы на Мальту я больше ни ногой. И чтобы не пытался разыскать Марию. Ла Валетт мне потом прислал письмо, приватное, где сообщил, что попытается вновь призвать меня на службу, когда подвернется удобный случай. Так я и ждал. Год за годом. И все томился в раздумьях: жива ли Мария, позволят ли мне когда-нибудь воссоединиться с моими товарищами? С каждым днем мои надежды понемногу угасали. Пока не прибыл этот вызов… — Томас исторг глубокий выдох. — Это мой шанс на искупление. Исправлять вину перед Марией мне уже поздно, остается хотя бы по достоинству отплатить Ордену за дарованную мне жизнь.

Подняв глаза, Томас увидел, как со стороны отхожего места приближается сэр Мартин. В исповеди пора было ставить точку. Но ее и без того прервал рев трубы, вспоровший недвижный воздух. Вдобавок к этому со стены форта, опершись руками о парапет, проорал полковник Мас:

— Кончай перерыв! Все за работу!

Надсмотрщики, взявшись за плети из высушенных бычьих членов, принялись поднимать на ноги и сгонять в ров рабов. Вольные артели поднимались с усталыми стонами; кто-то спешно доедал выданную порцию съестного.

— Что бы здесь ни происходило, — твердо положив ладонь на руку Ричарда, сказал Томас, — не ославься, как я. И что бы тебе ни велели твои хозяева, делай лишь то, что правильно.

— Откуда же мне это знать?

— Доверяйся своему сердцу, но не амбициям.

Ричард, покачав головой, высвободил руку и потянулся за своей киркой.

— Ни сердце мне не указ, ни амбиции. А единственно мой долг. Это все, что должно меня заботить. Если б так же считали и вы, сэр Томас, то, глядишь, не мучились бы сейчас воспоминаниями.

— Нет, ну надо же! — подбегая рысцой, возмущенно воскликнул сэр Мартин. — Перерыв ровно такой, что успеваешь только пожрать да, извиняюсь, еще кое-что… Это недопустимо!.. — Но, заметив насупленность эсквайра и тревожное лицо рыцаря, он насторожился. — Что такое? Что-то случилось?

— Да ничего, — отмахнулся Томас, через силу смиряя эмоции. — Все спокойно. Давайте-ка за работу. А то турки уже в шею дышат, а у нас дел невпроворот.

Прихватив кирку, он направился следом за Ричардом. Сэр Мартин, поглядев им вслед, задумчиво пукнул губами.

— Ну дела… И чего их все мир не берет? Тут и так опасностей хоть отбавляй. Не хватало нам еще внутренних распрей.

Глава 20

Вечером по возвращении в обитель всех ждал сюрприз. Во главе длинного стола посреди залы сидел сэр Оливер Стокли. Здесь же стоял Дженкинс, прислуживая ему за ужином: козьи отбивные в мучной подливке. Вошедших Стокли, подняв голову от тарелки, встретил кислым взглядом (а и в самом деле, какую радость могут вызывать перемазанные грязью физиономии и потные, пропыленные на работе у равелина рубахи?). Напряженную паузу прервал сэр Мартин.

— Сэр Оливер! — радушно рассмеялся он. — Я уж думал, вы меня окончательно бросили: месяцами тут не появляетесь!

— Боюсь, нам теперь придется терпеть общество друг друга значительно чаще. С приходом турок мне придется оставить свое имение под Мдиной. Биргу, — сэр Оливер обвел помещение вилкой, — станет моим домом на все время осады. Хотя здесь, конечно, нет того комфорта, к которому я привык.

— А мне здесь по душе, — отозвался сэр Мартин из-под рубахи, которую в данный момент стягивал через голову. — Принеси-ка нам поесть, — обратился он к Дженкинсу, ловко поймавшему брошенную комом рубаху.

— Слушаю, господин.

Старый слуга с поклоном принял пыльную одежу Томаса с Ричардом и удалился по коридору на кухню.

— Нет нужды говорить, — продолжал сэр Оливер, — что меня не очень радует перспектива делить жилье с рыцарем, запятнавшим честь Ордена. Но куда деваться.

Томас пожал плечами.

— От прошлого не отмахнуться, как бы мы оба ни старались. — Он сел на скамью сбоку стола. — Хотя то, что нас разобщало, должно отойти перед лицом общей опасности, сэр Оливер.

— Нелегко, нелегко переступить через позор, что висит на вас, словно саван, — уныло покачал головой Стокли. — Как показывает опыт, он, словно чума, способен распространяться и на тех, кто находится близко от вас. Было бы лучше, сэр Томас, если б вы покинули этот остров навсегда. Уходите нынче же, пока у вас еще есть возможность, и никогда больше не возвращайтесь. Не привносите больше к нам свою заразу.

— Уйти? — Томас иронично возвел бровь. — Я, между прочим, явился на зов самого Великого магистра. И потому я здесь. Меня призвал Орден. Вы говорите, что я однажды в прошлом бросил на него тень. Но это было бы ничто в сравнении с тем, чтобы оставить его сейчас, в эту мрачную годину.

Тонкие губы Оливера насмешливо скривились.

— Мне думается, мы с таким же успехом — или, наоборот, неуспехом — могли бы обойтись и без вас. Один рыцарь со своим эсквайром ничего не решают, и вас здесь, безусловно, не только не хватятся, но и не вспомнят, если вы оставите остров и возвратитесь в Англию.

— Мы его не оставим, — подал голос Ричард. — Ни я, ни благородный рыцарь, которому я служу.

— А ну, молчать, серв! — гневно вспыхнул сэр Оливер. — Ваш эсквайр слишком многое себе позволяет, сэр Томас. Ишь, щенок, говорит вперед господина… Свое место и свои обязанности он, судя по всему, знает так же скверно, как и вы.

— Он несдержан и недалек умом, — ответил Томас. — Но хотя ему недостает должной почтительности к своим господам, я ценю его отвагу и боевые навыки. Полагаю, что предстоящие баталии выкуют его характер, а потому не откажу ему в чести находиться здесь, так же как не откажу в ней ни себе, ни вам, ни любому другому, кто вскоре встанет перед лицом врага. Однако он действительно заговорил там, где ему следовало молчать, и за его несдержанность я приношу извинения. Как это сейчас сделает и он.

— Извиняться? — вскинулся Ричард. — Ну уж нет!

— Сейчас же сделай это, — обернулся к нему Томас. — Или будешь выпорот за ослушание, как любой другой оруженосец. Извинись сию же минуту. Повторять не буду.

За происходящим с потешной улыбкой наблюдал сэр Мартин.

— Сдается мне, хорошего эсквайра надо регулярно поучать плетьми.

Ричард, примолкнув под гневом своего господина, дерзко сверкнул глазами, но затем опустил их и медленно, в молчании повернулся к сэру Оливеру. Когда молчание затянулось, рыцарь размеренно постучал по столу своим аскетичным перстом.

— Вы хотите мне что-то сказать, юноша?

Плечи оруженосца приопустились, и он сипловато вытеснил:

— С вашего позволения, сэр… прошу простить мою несдержанность. Я вас задел, дерзнув заговорить прежде вас, старшего по положению. Приношу в этом свои покорные извинения.

— Извинения принимаются. А теперь займи свое место в конце стола и более не перебивай своих рыцарей, а не то, как сказал сэр Томас, будешь выпорот.

— Слушаю, сэр Оливер, — ответил Ричард с не свойственной ему безропотностью, низко склонил голову и сместился на самый конец длинной скамьи.

Сэр Оливер возвратился вниманием к Томасу и хотел что-то сказать, но тут возвратился Дженкинс с тремя серебряными тарелками в одной руке и блюдом холодной говядины и ломтями хлеба в другой. Тарелки он расставил перед двумя рыцарями и эсквайром, после чего водрузил на стол блюдо и сноровистыми движениями нагрузил тарелки ломтями мяса и хлеба. Из стоящего у стены буфета он принес три кубка и кувшин разбавленного вина, после чего в ожидании дальнейших указаний удалился на кухню. Едва смолкли его шаги, сэр Оливер простер руку в сторону сэра Мартина.

— Интересно, как бы в данном положении повели себя вы.

— Я? — поглядел тот недоуменно. — В каком таком положении?

— Я чаю, вам известно то, что полагается знать о неправедном прошлом сэра Томаса?

Сэр Мартин покосился на Томаса, сидящего с непроницаемым лицом.

— Ну так, кое-что. Сказать по правде, из рыцарей я знавал многих, кто не чурался общества куртизанок. И ничего.

— Дочь неаполитанского вельможи — это вам не куртизанка, — холодным тоном заметил Стокли. — Любой достойный дворянин вам это подтвердит. Духовно-рыцарский орден смотрит на такие вещи иначе. Поразвлечься с какой-нибудь простолюдинкой — это еще куда ни шло, но чтобы рыцарь обесчестил женщину благородных кровей, это совершенно непростительно. Я бы сказал, немыслимо. Человек, совершивший подобное, сам по себе бесчестен и недостоин общества остальных членов нашего священного Ордена. Будь на месте такого человека я, то просто не перенес бы позорности своего поступка. Я бы в одночасье покинул Мальту и предал самого себя изгнанию на весь остаток моих жалких дней. Мой к вам вопрос, сэр Мартин: как бы на месте сэра Томаса поступили вы?

Рыцарь, потупившись, пожал плечами.

— Не мне об этом судить, — буркнул он.

— И тем не менее, — наседал сэр Оливер. — Я спрашиваю именно вас.

— Я… я…

— Пытать сэра Мартина нет необходимости, — вклинился Томас. — Как рыцарь, чья нравственность в этом вопросе не затронута, он не обязан отвечать ни вам, ни мне. И кончен разговор, — твердо заключил Баррет.

— Для меня он не кончен, — выдавил сэр Оливер. — Я не успокоюсь, пока вы не будете изобличены как негодяй, коим вы по-прежнему являетесь, и наказаны соответствующим образом или же принуждены покинуть этот остров.

— В таком случае вы обречены зачахнуть от истощения, поскольку я никуда не уеду. Во всяком случае, пока для Ордена не минет час величайшей опасности или мне не велит это сделать Великий магистр.

— А ведь он может это сделать, если я смогу убедить его зрить в корень.

— На этот счет не волнуйтесь. Зрение ла Валетта вполне ясно. Если вопрос и есть, то он в том, различает ли Великий магистр в вас того, кто вы есть на самом деле: изменник по отношению к друзьям?

Сэр Оливер приоткрыл, а затем захлопнул рот и гневно поджал челюсть. Истуканом откинувшись на спинку стула, он оттолкнул от себя тарелку.

— Что ж, ладно. Значит, вы все-таки решили остаться. Хотя я всем своим сердцем желал бы обратного. Я буду неусыпно смотреть за вами, сэр Томас, и молиться, чтобы вы впали в немилость у Великого магистра. Неважно чем.

— Вообще-то если молиться, то лучше о спасении от врага.

— Будет Божья воля, и мы как-нибудь да спасемся.

— Тогда какой смысл от молитв? — переспросил Томас. — И если я чем-нибудь огорчу ла Валетта, то нас рассудит Бог, а не вы.

С минуту оба безмолвно поедали друг друга взглядами. Сэр Мартин все это время тихо жевал, недвижно глядя перед собой на столешницу. Ричард сидел, подавшись вперед, уйдя подбородком в сведенные ладони. Он напряженно вслушивался, но не осмеливался поднять глаз из опасения поймать взгляд хотя бы одного из рыцарей.

— Когда-нибудь, — произнес сэр Оливер, — вы наконец пожнете то, что посеяли. — Он глубоко и прерывисто вздохнул. — Ладно. Убедить вас уехать мне не удалось. В таком случае перехожу к цели этого моего визита в обитель. Насколько я понимаю, дон Гарсия предложил Великому магистру нечто связанное с устроением обороны Мальты.

— Верно. — Томас, помедлив, кивнул на Ричарда. — Мы там были.

— В таком случае вы, должно быть, помните о рекомендации Великому магистру создать военный совет, насчитывающий буквально горстку людей. Так сказать, избранных. И судя по всему, в этот высший орган он прочит и вас, — закончил Оливер с плохо скрытым презрением.

— Меня? — поднял брови Томас.

Ай да пассаж. Он и вправду пять лет прослужил в Ордене, а затем еще несколько лет мотался наемником по военным кампаниям Европы. Немало повидал и осад, из них две в качестве осаждаемого. Однако в Ордене немало маститых рыцарей, которых данное предпочтение Великого магистра может уязвить. Так что этим назначением ла Валетт идет на определенный риск.

— Признаться, предложение несколько неожиданное.

— Еще бы. Я, разумеется, пытался отговорить магистра. Он сам об этом пока никому не распространялся: вдруг вы откажетесь. — Сэр Оливер, сверля Томаса взглядом, подался вперед. — Принимать предложение вам нет никакой необходимости. Более того, будет куда лучше, если вы его отклоните. Лучше для нас всех. Ваше назначение лишь посеет в Ордене разногласия. У вас сейчас есть шанс сделать хоть что-то для искупления, Томас. Вы ведь понимаете, что ничего хорошего эта затея не сулит.

— Все-таки не понимаю. Отчего ла Валетт хочет назначить именно меня?

— Помимо вашего существенного боевого опыта, есть две причины, которые он указал. По мнению Великого магистра, верхи Ордена состоят из амбициозных людей, которые могут использовать нынешнее отчаянное положение для насаждения собственных интересов, которые они ставят выше общего блага. Торжества политических соблазнов этих людей нельзя допустить. Их, в свою очередь, поддерживают группы сторонников внутри Ордена. У вас же подобной корысти нет. Вы человек извне и, следовательно, будете руководствоваться единственно стремлением одолеть турок. Вдобавок, поскольку служба у вас будет протекать рядом с рыцарями более скромного звания, вы сможете держать Великого магистра и остальной совет в курсе настроений и боевого духа нижних чинов. Этим магистр и объясняет свои доводы в вашу пользу.

— В этом есть смысл, — кивнул Томас. — Ну а какова вторая причина?

— Она достаточно проста. Вы всегда ходили у него в фаворитах. Протеже. Когда вас выставили из Ордена, магистра это несказанно огорчило. Я полагаю, что ла Валетт потакал вам подобно тому, как отец потакает своему дитяте. И как всякий отец, закрывал — да, что греха таить, и поныне закрывает — глаза на все ваши чудовищные недостатки. В годы вашего отсутствия он то и дело вспоминал о вас с теплом. — Сэр Оливер горько усмехнулся. — И вот теперь, когда ему как никогда требуется здравомыслие, он идет на поводу у своей сентиментальной привязанности к вам, своему блудному сыну. Иначе как стариковским самодурством это не назовешь.

— Тем не менее его слова полны здравого смысла. А о его возрасте, по-моему, вы судите несколько предвзято.

— Может быть, — поджал губы сэр Оливер. — Увидим. Грядущее противостояние проверит всех нас на прочность как никогда, заставит явить нутро. Вы думаете, человек его возраста сможет долго выдерживать такое бремя забот на своих плечах? Когда ноша станет чересчур тяжела и старик подломится, нам, вероятно, понадобится новый вождь.

— Вроде вас?

— Кто знает. Исключать нельзя. И если это буду я, то можете быть уверены: вашему статусу любимчика будет положен конец; вы у меня будете не более чем простым пехотинцем. А в Ордене сыщутся многие, кто будет не прочь поквитаться с вами за потакание прихотям Великого магистра. — Тонкие губы сузились в улыбке. — Ну, так что мне ему передать? Вы принимаете предложение или все-таки отклоняете?

— Принимаю.

Сомнения в голосе Томаса не было. Его преисполняла решимость служить своему старому наставнику безоговорочно и своей преданностью оправдать доверие, возложенное на него ла Валеттом. Кроме того, это назначение могло помочь им с Ричардом установить местонахождение пергамента, за которым их послал Уолсингем.

— Я боялся, что ответ будет именно таким, — произнес Стокли. — Вы верны себе: свои личные желания ставите выше общего блага, выше требований долга и чести. Пусть будет по-вашему. Я сделал все от меня зависящее, чтобы отговорить вас, и совесть моя чиста. Я уведомлю Великого магистра о вашем решении. На этом мои нынешние дела здесь закончены. — Стокли поднялся и сухо поклонился сэру Мартину. — Постарайтесь не сближаться с этим человеком: целее будете. А то можете потом об этом пожалеть, как это до вас уже делали другие.

Он подхватил свою висящую на спинке стула накидку и пошагал к выходу. Спустя минуту глухо стукнула наружная дверь: сэр Оливер вышел на улицу.

— Уф-ф, — облегченно перевел дух сэр Мартин. — Я уж думал, он не уйдет никогда. Так и не дал поесть: кусок застревал в горле. Ох и тяжелый же человек… Мне было с ним нелегко даже в те нечастые разы, когда он снисходил до посещения обители. — Рыцарь поглядел на Томаса. — Я вижу, сэр Томас, он вас не очень-то жалует.

— Мне тоже так кажется, — Баррет подцепил с тарелки шмат мяса и стал задумчиво жевать.

Предложение ла Валетта волновало. Ответственность, что и говорить, большая, и надо сполна оправдать оказанное доверие. Во всем — с единственным, быть может, отступлением. Томас посмотрел в конец стола, откуда на него с победным блеском в глазах взирал Ричард. Наверное, уже прикидывает, как обратить новый расклад себе на пользу.

Сэр Мартин, шумно и торопливо завершив трапезу, отер ладонью рот и с довольным видом потянулся. Допив одним глотком остаток вина, смачно чмокнул губами.

— М-м-м, хорошо… Приличная еда после многотрудного дня. А теперь спать! — Он крякнул, поднимаясь и почесывая при этом поясницу. — Желаю спокойной ночи, господа.

Томас в ответ кивнул, Ричард почтительно, как положено оруженосцу, склонил голову. Но, как только дверь в келью сэра Мартина захлопнулась, он порывисто обернулся к Томасу.

— Я уж начал было опасаться, что в Сент-Анджело нам не попасть, не вызвав при этом подозрений. Теперь у вас есть доступ в логово Великого магистра, и вы сможете сделать так, чтобы я попал в тот каземат с их казной. У меня есть описание сундука де Лонси; пергамент наверняка лежит там. Если все проделать быстро, мы сможем ускользнуть из этой смертельной ловушки до прихода турок.

— Ускользнуть? — Томас поднял брови. — Ускользать в мои намерения не входит. Во всяком случае, сейчас. Я нужен здесь. И вообще, у нас каждый человек на счету.

— Вы с ума сошли? — уставился Ричард. — Когда враг завладеет островом, пощады не будет никому. Они размолотят все форты, а тем, кто уцелеет, перережут глотки.

— Это один из возможных раскладов, — с блуждающей улыбкой сказал Томас. — Или же мы стоим и держимся, пока не отобьем у османов охоту продолжать осаду острова. Или третье: нас освобождает дон Гарсия со своей армией, которую он собирает на Сицилии.

— Шансов на это не больше, чем достать луну с неба, — бросил Ричард с глухим смешком. — Силы у дона Гарсии дутые. Бумажные солдатики. С численностью войска, которым он располагает, король Филипп не даст ему тронуться с места. И правильно: разве можно так рисковать? К тому же я бьюсь об заклад, что из тех полков и кораблей, которые сулят ему остальные христианские державы, к нему не придет и половины. Так что османы вспять не повернут, это исключено. И если Мальту приказал взять могучий Сулейман, то как вы думаете, не остановится ли хоть кто-нибудь из получивших приказ — если не из сомнения в своей правоте, то хотя бы из страха навлечь на себя султанов гнев в случае неудачи?

Ричард умолк, рассчитывая на эффект от своих слов, но при виде спокойно-непоколебимого лица Томаса раздраженно фыркнул, прежде чем продолжить:

— Сэр Томас, я пробыл с вами уже достаточно долго, и вижу, что вы благородный человек. По возвращении в Англию, после нашего успешно выполненного задания, для вас непременно найдется место в службе Уолсингема. Так зачем же вам в некоем пустом жесте разбрасываться жизнью?

— Прежде всего, — откликнулся Томас, — нашимэто задание вовсе не являлось; оно было всецело твоим. Я же был просто удобным способом для твоего внедрения в Орден. Во-вторых, Ричард, это не пустой жест. Каким бы ценным ни был тот документ, в жизни человека возникает пора, когда он должен за что-то постоять. Будучи вынужден оставить Орден, я потерял свое место в мире, утратил женщину, которую любил. Теперь, когда ее у меня больше нет, единственное, что у меня осталось, это шанс сделать что-нибудь… достойное.

— А не от вас ли я слышал, что вы устали от бесконечных войн Ордена?

— Верно. Устал. Но ты видишь, как все переменилось. Само существование этих рыцарей и примкнувших к ним островитян находится под угрозой. Если Орден погибнет, а Мальта падет, можно лишь догадываться, в какой опасности окажутся все христианские королевства Европы. Англия, и та может попасть под замах султана. Грядущая битва — это точка опоры, на которой в шатком равновесии раскачиваются судьбы двух миров. И одного человека достаточно, чтобы повлиять на исход.

— Одного человека? — покачал головой Ричард. — Мне кажется, сэр Томас, вы слишком глубоко черпаете из колодца слепой веры Ордена. Или это, или… Быть может, я вижу правду в несколько упрощенных тонах. Не может ли статься так, что разум вам затмило предложение Великого магистра, думающего приблизить вас к себе? Вам это льстит, и вы теперь чувствуете, что не смеете его подвести. Это так?

— Кое-что ты подметил верно. Хотя суть не в этом. Я сейчас чувствую одно, — Томас приложил руку к груди. — А именно, что я должен стоять плечом к плечу с Орденом. Разумных доводов здесь даже не ищи, их нет. Есть лишь уверенность, не терпящая сомнения. Я буду стоять насмерть. Буду сражаться и погибну, если мне так предначертано судьбой.

— В таком случае вы меня разочаровываете. Я считал вас более умудренным, благоразумным человеком.

— Что ж, пусть так. Пускай я тебя и разочаровываю. Тем не менее, чем смогу, помогу с твоим заданием и попробую сделать так, чтобы ты успел отсюда бежать, пока еще не поздно. Если ты не изберешь сражаться рядом со мной.

Ричард, задумчиво помолчав, усталым голосом сказал:

— Сражаться рядом с вами я счел бы за честь, поверьте. Но не готов пойти на верную смерть без должной цели. А потому вынужден уступить вам право на славную смерть в одиночестве или, по крайней мере, в строю ваших доблестных братьев. — Вставая, он со скрипом отодвинул скамью. — Больше нам говорить не о чем. Подробности обсудим завтра, тогда же спланируем наши дальнейшие шаги. Доброй вам ночи, сэр.

Последовал обмен короткими кивками, после чего Ричард направился в свою келью, оставив Томаса одного в зале со штандартами английских рыцарей, что посвятили свои жизни Ордену. Отрешенным взглядом он созерцал геральдику на деревянных щитках, свисающие со стропил выцветшие флажки. В сердце его жила уверенность, что решение остаться и биться рядом с товарищами все-таки верное. Да к тому же единственное.

Глава 21

Май, 18-е

Выслушав доклад об усилении караулов в гарнизонах, а также о работе пороховых мельниц, Великий магистр встал с кресла и неспешно подошел к окну. Его любимые охотничьи псы, Аполлон с Ахиллесом, тут же выскочили из-под стола и, цокая когтями по полу, пошлепали к своему хозяину. Тот нежно потрепал их по шелковистой шерсти, созерцая вид, что открывался поверх толстых стен цитадели Сент-Анджело — переливчатое сверкание синеватых вод бухты до полуострова, где над укромными башенками форта Сент-Эльмо возвышалась гряда Шиберраса. Утро было ясное, и синева неба еще не успела выцвести: лучи солнца пока светили низко, обдавая камень форта слепяще-яркой желтизной. От легкого ветерка флаг Ордена на флагштоке форта колыхался мягкими складками; лениво извивался белый крест на красном поле. Из-за бухты, где шли работы по углублению рвов, приглушенно доносилось дробное постукивание кирок. Несмотря на военные приготовления, все смотрелось вполне мирно, а ясная погода возвещала скорый приход лета — а с ним и изнурительной жары.

Поглядывая со своего стула на ла Валетта, Томас замечал, что тяжкие труды минувших месяцев не только не изнурили Великого магистра, но, наоборот, добавили ему силы и энергии. Держался он прямо, шагал бодро. На возраст указывала разве что седина да морщины обветренного лица, а так он смотрелся на все десять, а то и пятнадцать лет моложе, и серые глаза остро поблескивали из-под кустистых бровей. Если кто и выглядел усталым и взвинченным, так это Оливер Стокли и капитан Ромегас, сидящие сбоку среди остальных членов военного совета. Среди всех непринужденно смотрелся, пожалуй, только полковник Мас. Да и то как сказать: солдат до мозга костей, он вообще редко выказывал какие-либо эмоции, кроме ора на тех своих подчиненных, кто проявлял тугодумство или нерадивость.

В данный момент ла Валетт, отвернувшись от окна, обернулся к избранным им советникам и, перед тем как заговорить, оглядел каждого по очереди.

— Готовность укреплений на Биргу и в Сент-Мишеле самое малое через месяц? Нет, этого я принять не могу.

Полковник Мас слегка наклонил голову.

— Они были бы уже завершены, сир, если б вы тогда отдали приказ начать сразу с моим прибытием. Как, кстати, я и советовал.

— Благодарю вас, полковник, я помню. Если бы да кабы — теперь сокрушаться уже поздно. Мы должны нажать на работников. Добавить по часу к каждой смене. Это относится ко всем, в том числе ко мне. Прямо с сегодняшнего дня.

— Слушаю. Изменения в график будут внесены после этой же встречи.

— Как обстоят дела с цепью в бухте?

Зашевелился Ромегас:

— Уже протянута между оконечностями Сенглеа и Биргу. В морское дно вбиты прочнейшие столбы с ушами, а они, в свою очередь, прикованы к скалам на каждом берегу. В центре небольшой отрезок цепи можно приспускать для прохода галеры, в случае необходимости. В остальном же через цепь не прошмыгнет даже лодчонка. Так что к верфи и причалам вражеским галерам не подойти.

— Очень хорошо. Хоть одна линия обороны, на которую мы можем понадеяться. — Ла Валетт вернулся вниманием к Масу. — Если неприятель решит атаковать вначале Сент-Эльмо, у нас будет достаточно времени, чтобы подготовить укрепления на Биргу и Святом Михаиле. При незаконченности фортеций на этой стороне бухты нам крайне важно задержать врага у Сент-Эльмо. Кстати, как долго может продержаться наш Святой Эльм?

— После того как неприятель возьмет его в кольцо? — переспросил Мас и, подумав, ответил: — Дней десять уйдет на сооружение подходных траншей и ложементов, [44]еще два на создание площадок для орудий. Остальное зависит уже от того, какой вес пушки смогут обрушить на стены для создания бреши, достаточной, чтобы рискнуть пойти на приступ. При неудачной конструкции форта и слабости равелина, я бы предположил, что Сент-Эльмо падет недели через три.

Великий магистр тягостно вздохнул.

— Недопустимо мало. Если нам до завершения укреплений на этом берегу уже сейчас требуется месяц, то когда враг начнет угрожать нашим артелям, это займет еще больше времени. Сент-Эльмо должен простоять дольше трех недель. Любой ценой.

Мас попыхтел щеками.

— Мы можем набить форт солдатами, наладить переброску подкреплений и вывоз раненых под покровом ночи, а еще в случае нехватки снабжать форт порохом и провиантом. Это на случай, если он продержится достаточно, чтобы израсходовать месячный запас, который мы туда уже поместили. — Полковник помолчал. — Разумеется, мы должны отдавать себе отчет, что каждого человека, брошенного на защиту Сент-Эльмо, мы потом недосчитаемся при обороне Биргу и Сенглеа, куда враг потом обрушится, а скорее, наоборот.

— И что тогда? — подал голос сэр Оливер.

— Тогда мы должны будем решать, вывозить ли оставшихся защитников обратно, позволить им сдаться или же приказать им биться до последнего.

— Понятно.

С минуту все молчали, взвешивая незавидные перспективы предстоящей битвы. Молчание прервал полковник:

— Учитывая важность удержания Сент-Эльмо на максимально долгое время, было бы прозорливо отдать форт под командование одного из самых опытных наших офицеров.

Ла Валетт возвратился к креслу и сел, щелкнув над полом пальцами. Собаки поспешили обратно под стол и тихо там улеглись.

— Я так понимаю, занять это место вызываетесь вы?

— Да, сир.

— Даже сознавая неизбежный конец? Ведь борьба предстоит отчаянная, полковник.

— Смею сказать, сир, вы мне за это и платите. — Губы Маса тронула одна из его скупых улыбок. — К тому же весьма щедрым образом, если сравнивать с предыдущими моими нанимателями.

— Я знал, что в нынешней кампании мне понадобятся лучшие из лучших, — с грациозным кивком ответствовал ла Валетт. — Но терять вас раньше времени для меня непозволительный риск. Я бы предпочел оставить вас там, где ваш опыт нужнее всего. А к вопросу командования фортом мы можем вернуться несколько позже.

— Как скажете, сир.

— Сир, мне тут вот о чем подумалось, — вмешался Томас, моментально почувствовав на себе сумрачные взгляды Ромегаса и Стокли. С их неприязнью к себе (дескать, младший по чину выскочка) он уже успел свыкнуться.

— О чем же?

— Мы предполагаем, что враг нападет вначале на Сент-Эльмо. Ну а если нет? Каков наш план, если османы решат первым делом атаковать Биргу или Сенглеа?

— Эту возможность, — сидя вполоборота, откликнулся Ромегас, — при осмотре укреплений уже выдвинул и отверг дон Гарсия, когда давал свои советы Великому магистру. Для турок предпочтительнее встать на якорь в безопасной гавани Марсамшетта и завершить через это окружение Биргу и Сенглеа. Насколько мне помнится, мы все тогда согласились с его рассуждениями и выстроили планы соответствующим образом.

— Это так, — согласился Томас. — И все ж остается вопрос: что делать, если османы все же ударят вначале по этой стороне бухты?

— Зачем им это делать? — язвительно спросил Ромегас. — С тактической точки зрения им куда логичнее овладеть вначале фортом Святого Эльма.

Стокли, прочистив горло, не замедлил воскликнуть:

— Великий магистр! Подобное замечание лишний раз выдает некомпетентность сэра Томаса в военных вопросах. И я вновь подвергаю сомнению его членство в нашем совете.

— Присоединяюсь, — поддакнул Ромегас.

— Хватит! — Ла Валетт хватил рукой по столу. — Не вам оспаривать мое решение о принятии сэра Томаса. И не поднимайте больше этого вопроса.

— А вот я бы сказал, что сэр Томас прав, — высказал соображение полковник Мас. — То, что нам в действиях врага кажется логичным, еще не значит, что он поступит именно так. Нам нужно быть готовыми реагировать на самый неожиданный поворот событий. Каким бы маловероятным он ни казался.

Ла Валетт, чуть помедлив, кивнул.

— Очень хорошо. В таком случае, полковник, соблаговолите предоставить план противодействия такой угрозе. Рассмотрим на завтрашней встрече.

— Будет сделано, сир.

Великий магистр обернулся к Стокли.

— Что выводит нас на заключительный вопрос. Готовность остального острова.

Оливер с подобострастным наклоном головы проворно оглядел какие-то свои записи и приступил к докладу:

— Гарнизон Мдины сообщает о своей полной готовности. Главные силы нашей кавалерии переведены в конюшни цитадели. Запасов фуража там хватает на полгода. Резервуары в основном заполнены, и город обеспечен почти на такой же срок. Рыцарь Педро Мескита, которого вы поставили на командование, перебрался со своим штабом в цитадель и имеет приказ бросать свою конницу на турок при всякой возможности, — Стокли покосился на Томаса, — если враг, паче чаяния, не решит атаковать вначале Мдину.

— Их задача — взять бухту и уничтожить Орден, — сдержанно заметил Томас. — Мдина лежит в глубине острова. Наивно полагать, что она станет первой целью врага.

— Сэр Томас прав, — вставил ла Валетт. — Прошу продолжать.

Стокли слегка нахмурился, после чего опять обратился к записям:

— Мне удалось эвакуировать в Мдину некоторую часть населения, но большинство покидать свои дома и наделы отказывается. Даже на моих личных угодьях замечены случаи неповиновения: люди отказываются уезжать, как их ни уговаривай. — Он искоса глянул на Томаса. — Те же, кто остается, не торопятся выполнять указ о преждевременной уборке урожая, а также не спешат свести в город скот. То же самое в отношении селян, что живут вблизи обеих бухт. Не предпринято шагов и для того, чтобы сделать непригодными колодцы.

Выслушивая Стокли, Великий магистр все больше мрачнел. Наконец он поднял руку и прервал доклад:

— Неприемлемо. Никуда не годится. Мои указания принимаются всего лишь за совет. А между тем это прямое неподчинение указам. И отвечаете за все это вы, сэр Оливер. Так что будьте добры, обеспечьте, чтобы эти крестьянские олухи выполняли то, чего я от них добиваюсь. А мне надо, чтобы по истечении недели уже самый последний, самый нерасторопный из них благополучно разместился в наших стенах. После этого их жилища должны быть преданы огню, а колодцы отравлены — чтобы ни один цыпленок, ни одна пригоршня зерна или воды не достались туркам, которым на всем острове не должно быть ни пищи, ни пристанища. Это понятно? Если не будет доходить через ум, пусть доходит через силу. Через спину, наконец. Дисциплина среди островитян должна быть такая же, как у моих солдат. Это единственный способ всем уцелеть перед тем, что на нас надвигается. Скажите им это и решительно пресекайте любые пререкания. Если же вы не способны добиться выполнения моих распоряжений, я буду вынужден назначить на ваше место другого рыцаря, который с этим справится.

Стокли, полыхая от стыда за столь безжалостный разнос перед всем собранием, сбивчиво протараторил:

— Сделаю в точности, как вы велите, господин Великий магистр. Всенепременно.

Суровость ла Валетта постепенно смягчилась, и когда он снова заговорил, голос его был мягок.

— Сэр Оливер, вы превосходный распорядитель. Равных вам я не знал во все годы моего служения Ордену. Но мы более не воюем против неприятельских торговых судов — враг принес войну на нашу собственную землю. Ваша опытность нынче нужна как никогда, однако вверенным вам людям требуется твердая рука. Они будут обращаться к вам за указаниями, вы же должны вдохновлять их своим примером и решимостью. Отныне все становятся бойцами под моим прямым командованием, и военная дисциплина вводится повсеместно. Мирных горожан на Мальте больше нет. Все — мужчины, женщины и дети — должны вносить свою лепту в оборону острова. Вы меня поняли?

— Так точно, сир. Прошу простить, сир. Я вас больше не подведу.

Ла Валетт ободрительно улыбнулся, собираясь продолжить, но тут вдалеке послышался округлый раскат пушечного выстрела. А за ним еще один, а затем третий. Звук еще не успел угаснуть, как все, кто находился в зале, были уже на ногах и торопились к окну.

— Откуда выстрелы? — осведомился Великий магистр, напряженно щурясь в сторону открытого моря. Рядом в полоску горизонта, различимую между Висельным мысом [45]и оконечностью полуострова Шиберрас, вглядывался Томас. Однако видно не было ничего, кроме размытой голубоватой грани, разделяющей море и горизонт.

— Стреляют из-за Сент-Эльмо, — определил полковник Мас. — Сигнальные пушки с наблюдательных площадок.

Не успел он договорить, как над одной из башен Святого Эльма в утреннее небо рванула дымно-огнистая струя. Бабахнула еще одна пушка, и спустя секунду ее гром перекатистым эхом отлетел от стен Сент-Анджело. С третьим выстрелом в причинах канонады уже не оставалось сомнений. Ла Валетт, продолжая озирать бухту, глубоко вздохнул.

— Враг явился, — донеслось до членов военного совета.

Глава 22

К той минуте, как на верхушку сторожевой башни Сент-Анджело взобрались пять начальственных лиц, улицы Биргу были уже полны народом, спешащим под укрытие городских стен, а также теми, кто выискивал себе какое-нибудь местечко, откуда можно своими глазами наблюдать приближение сарацинского флота. Томас первым выбрался на площадку, где застал двух молодых рыцарей, которые в компании немолодого солдата пытливо вглядывались в восточный горизонт. На море все еще стояла призрачная рассветная дымка, из-за которой даль моря и неба сливалась воедино.

— Ну как, видно что-нибудь? — с ходу спросил Томас.

Все трое обернулись и сразу же застыли навытяжку, завидев, как следом за Томасом на площадку выходит порядком запыхавшееся начальство, в том числе сам Великий магистр.

— Никак нет, господин, — ответил один из рыцарей.

— Тогда откуда пушечные сигналы? С какого направления?

— Вон оттуда, вверх по побережью, к северу.

Томас поднес к бровям руку, защищаясь от еще низкого, но уже ярящегося солнца, и попытался разглядеть что-нибудь сквозь дымку, но пока не было видно ничего, кроме переливчатого блеска моря да стаи чаек, подвижными точками кружащихся вдали над поверхностью за своим всегдашним занятием: кормежкой. Ла Валетт, а с ним и остальные, растянулись вдоль невысокой, до пояса, стены и пристально всматривались вдаль. На расстоянии в той же последовательности вновь пальнули сигнальные пушки, рассылая предупреждение вдоль и в глубь побережья. Ворчливый раскат орудий сменился общим затишьем. Привычный утренний шум из расселин узких улиц, а с ним и ставшее привычным постукивание кирок замерло, и воцарилось безмолвие, среди которого люди Ордена и островитяне настороженно ждали признаков появления врага. Мир вокруг словно затаил дыхание в преддверии знака, который навсегда изменит жизни и судьбы тех, кто угодил в жернова этого рокового мгновения.

— Если какой-нибудь мерзавец поднял ложную тревогу, — зашипел сэр Оливер, — то я его лично выпорю и…

— Вон там! — вытянул руку старый солдат, указывая куда-то на северо-восток. Все тотчас повернули головы в указанном направлении и теперь тщетно пытались разглядеть сквозь дымку признаки вражеских кораблей.

— Да где же? — проворчал ла Валетт. — Ничего не вижу.

— А я вижу, — произнес Томас. — Вон там, сразу за Висельным мысом. Парус.

— Если это только не один-единственный корабль или какая-нибудь приблудная стая корсаров, — пробормотал Стокли.

— Скоро узнаем, — сказал Ромегас и посмотрел на пожилого солдата, явно впечатленный. — Глаза твои остры. Особенно для человека твоего возраста. Как твое имя?

— Бальби, мессир, — почтительно склонил голову солдат. — Франциско Бальби.

— Итальянец, что ли? — оценивающе оглядел его Ромегас. — Из приведенных полковником наемников?

Посмотрел на Бальби и Мас.

— Ага, припоминаю. Ты, кажется, говорил, что не только солдат удачи, но и поэт.

— Это правда, сир.

— Поэт? — хохотнул Ромегас. — ПоэтБальби, стало быть. Бьюсь об заклад, в предстоящие дни ты накопишь строф на целую книгу, просто-таки книжищу. Героическую. Восславь-ка в ней всех нас, а?

— Хватит! — сердито одернул ла Валетт. — Что-то я не вижу тех проклятых кораблей. Где они?

Томас, удивленный волнением в голосе Великого магистра, намеренно ответил со всей возможной сдержанностью. Пальцем он указал на тот единственно различимый парус:

— Вон там, сир… И там… Вот это да-а…

Словно тонкая вуаль, отводимая незримой рукой, постепенно истаивала утренняя дымка. И вот к первому парусу стали прибавляться другие, один за одним; целыми десятками возникали они тут и там, проплавляясь сквозь тающую завесу.

— Боже правый! — пораженно выдохнул Оливер Стокли.

Остальные молчали — и рыцари, и солдаты, и горожане, — плотно обстав стены Сент-Анджело и всякий пятачок Биргу, откуда открывался обзор. Густая цепь голов и плеч выступала и над стенами цитадели; кое-кто из смельчаков вылез на самый парапет и наблюдал оттуда.

Зачарованное молчание прервал ла Валетт. Убрав от глаз руку, он резко обернулся к своим советникам.

— Никакая это не стая и даже не флотилия. Это именно армада, предназначенная для вторжения. Для иных целей она непомерно велика… Действовать надо без промедления. До темноты их передовые отряды могут быть уже на берегу. К этой поре все горожане должны уже укрыться в городских стенах. Сэр Оливер, отследить это по всему Биргу и Сенглеа я поручаю вам. — Ла Валетт повернулся к Ромегасу. — Вы скачите в Мдину и известите дона Мескиту, чтобы он без проволочек очистил центр острова. Полковник Мас, берите конный отряд и позаботьтесь, чтобы как можно больше колодцев оказались непригодны к использованию. По дороге поджигать все дома и постройки, годные для постоя врага. Жду вас обратно к ночи.

— Как быть с имениями? — осторожно поинтересовался Стокли. — Их-то мы, разумеется, уничтожать не будем?

— Имения — в первую очередь. Не хотите же вы, вернувшись потом домой, застать свое жилище оскверненным каким-нибудь начальственным басурманином и его подручными? — Ответа ла Валетт дожидаться не стал и обратился к Баррету: — Томас, берите лодку и отправляйтесь в Сент-Эльмо; проверьте, чтобы гарнизон форта был готов к сражению. К тому же туда устремятся многие островитяне. Я отдал всем приказ уходить в Мдину, Сенглеа и Биргу, но кто-нибудь наверняка запаникует и побежит в ближайшее укрытие. Так вот: в Сент-Эльмо лишнего места нет. Тех, кто не поместится, надо будет переправить через бухту до того, как ее перекроют турки. Присмотрите за этим.

— Будет сделано, сир, — кивнул Томас.

Напоследок ла Валетт еще раз оглядел горизонт в попытке охватить взглядом великую силу, что надвигалась на побережье. Теперь суда исчислялись сотнями: галеры, галеоны, грузовые суда помельче — явный признак решимости султана взять остров и наконец стереть с него ненавистный Орден Святого Иоанна, это трехсотлетнее бельмо на глазу мусульманского мира.

— Ну что, мессиры, — с глубоким вздохом обратился к офицерам Великий магистр. — Я свои указания дал. Да пребудет с нами милость Божья. А теперь ступайте.

* * *

По прибытии в Сент-Эльмо Томас застал гарнизон на стенах, за наблюдением подхода османской армады. Небольшой внутренний двор форта загроможден был корзинами яблок и апельсинов, мешками муки, коробами хлебов и сыра, бочонками вина. Отдельно стояли бочонки пороха, только что поступившие с пороховой мельницы Сенглеа. При виде такого беспорядка брови у Томаса сурово сдвинулись. Он остановил кучку испанских солдат, что сейчас спешили через двор к цитадели, откуда лучше видно неприятеля.

— Эй, а ну стой! У вас тут что, базарный день? Добро выставили, как на рынке… Сейчас же все убрать в хранилище! Где ваш командир?

Один из испанцев, сержант, указал на цитадель.

— Дон Мигуэль, наверное, сейчас наверху. Я его видел на башне.

— Ах вон оно что. — Томас кивнул на бочонки с порохом. — Начните с этого, а то, чего доброго, из-за какого-нибудь дуралея мы здесь все взлетим на воздух.

Сержант принялся выкрикивать солдатам приказания, а Томас и едва поспевающий за ним Ричард без задержки пошагали ко входу в цитадель. Сразу за дверью там располагался большой зал с несколькими длинными столами. Судя по беспорядочно разбросанному на них съестному, пушечные сигналы оторвали людей от завтрака. Между столами сейчас сновал прислужник-мальчишка, воровато упихивая за пазуху куски хлеба и сыра. Завидев рыцаря с оруженосцем, он пристыженно уткнул глаза в пол.

— Где лестница на верх башни? — строгим голосом спросил Томас.

Мальчуган, подняв глаза, робко покачал головой. Ричард залопотал на местном наречии, и тогда мальчик указал на дверь в боковой стене зала. Мимо растерянного слуги они спешно прошли под арку, где короткий проход вывел их к ступеням винтовой лестницы. Наверху у парапета рассредоточилась сотня, если не больше, человек, которые все как один глядели на море. На некоторых были рыцарские накидки Ордена, красные с белым крестом. Выискивать испанского командира не было времени, и Томас, поднеся рупором ладони ко рту, проревел:

— Дон Хуан де ла Серда! Дон Хуа-ан!

На крик резко обернулись лица, некоторые слегка оторопело. От парапета отстранился один из рыцарей и направился к Томасу.

— Дон Хуан де ла Серда — это я. — Поджарый, хотя немолодой уже рыцарь с редеющей сединой хмуро оглядел Томаса. — Вы кто? Что-то я вас не припоминаю.

— Сэр Томас Баррет.

Судя по мелькнувшей в глазах настороженности, имя было рыцарю знакомо.

— Английский рыцарь?

— Один из них.

— Тот, чье имя с самого прибытия у всех на устах?

Колкость Томас проигнорировал.

— Я здесь по поручению Великого магистра. Мне нужно убедиться, что форт готов к бою.

В ответ удивленный взгляд, а затем ответ с толикой надменности:

— Мой гарнизон готов. Вы нам здесь не нужны.

— Как? — якобы непонимающе переспросил Томас. — Вы говорите, готовы? И это когда на внутреннем дворе у вас полный бардак, а в ворота с минуты на минуту начнет ломиться обезумевшая от страха толпа местных, искать здесь убежища? А вы здесь с вашими людьми прохлаждаетесь за созерцанием пейзажа? — Говорил он нарочито громко, так чтобы слышали все и различали в тоне язвительность. — Значит, готовы? Если это, по-вашему, готовность, то битва, считайте, проиграна. Великому магистру угодно, чтобы вы немедленно навели у себя порядок, дон Хуан. И вы, и ваши люди. Половине личного состава очистить двор и занять боевые места. До высадки сарацин заскладировать все припасы. Второй половине гарнизона разбиться на отряды и, выйдя из форта, собрать всех жителей, отсюда до подступов к Мдине. Тех, кто стар или немощен, нести на руках. Жители, в свою очередь, захватывают с собой любой полезный инвентарь и запас еды, который могут унести. Остальное подлежит неукоснительному уничтожению. Не оставлять и не щадить ничего — я подчеркиваю, ни-че-го, что так или иначе может пригодиться туркам. Вы меня поняли?

— А по какому праву вы здесь распоряжаетесь? — запальчиво, но уже без прежнего апломба возроптал ла Серда.

— Я вам сказал. Меня сюда послал Великий магистр.

— Это вытак говорите.

— Времени на препирательства нет. — Томас подступил на шаг ближе. — Еще минута промедления, и, уверяю вас, Великий магистр лишит вас командования фортом и поставит туда, где сочтет уместным ваш праздный настрой. Так что моим приказам подчиняться беспрекословно. Больше предупреждать не буду.

Дон Хуан пыхнул взглядом, но уже скорее оборонительно, чем наступательно. Повернувшись, он прокричал необходимые приказы. Сержанты стали сгонять людей вниз по лестницам, расположенным с обеих сторон площадки; наверху остались лишь несколько часовых и оба рыцаря со сквайром.

— Вы не имеете права вот так со мной разговаривать перед моими подчиненными, — сердито прошипел ла Серда.

— А вы — командовать своими людьми, если не умеете подчиняться тому, что от вас требуют… Ну да ладно. Пока приказы выполняются, мне нужно, чтобы вы сопровождали меня, пока я осматриваю форт. Обеспечьте моего оруженосца бумагой и грифелем. Ричард?

— Да, сэр?

— Будешь помечать мои наблюдения и рекомендации по каждому посту форта.

— Слушаю, сэр.

— Ну что, дон Хуан, пойдемте смотреть ваши владения. Как только моему эсквайру принесут все необходимое, можем начинать.

Дух противостояния из рыцаря наконец-то улетучился: кивнув, ла Серда повернулся и первым пошел к ближней лестнице. Томас тронулся следом; распирающая сердце досада мешала удовлетворенности от того, что удалось приструнить начальника форта. На подходе к ступеням Томас оглянулся, чтобы напоследок еще раз оглядеть османский флот. Солнце взошло уже достаточно высоко, и его теплые лучи струились и на сушу и на море, где окончательно развеялась дымка, обнажая таким образом всю чудовищную ударную силу неприятеля. Парусами и корпусами судов усеян был, казалось, весь горизонт. Теперь, в каких-то пяти милях от берега, вражеская армада на поверхности моря смотрелась подобием исполинского полумесяца — символичность, вызывающая невольную улыбку. Томас улыбнулся и заспешил вниз по лестнице.

Остаток дня гарнизон усердно освобождал внутренний двор. Ла Серда безропотно следовал за Томасом, диктующим при обходе рекомендации насчет числа людей для того или иного поста, размещения крепостных пушек, а также угла и зоны обстрела каждого из орудий. Ла Серду он дотошно расспросил, где будет храниться боезапас и как с началом осады планируется его пополнение. Спросил и то, где и как будет осуществляться обработка раненых, а также их вывоз на Биргу, если связь с другим берегом бухты не окажется прервана.

К полудню в форт начали поступать первые жители окрестностей. Стоя над воротами, Томас с Ричардом смотрели, как по пыльной дороге, что идет вдоль полуострова как раз под склоном Шиберраса, близится длинная нестройная колонна беженцев. А вдалеке в небесную синь темными струями и кляксами восходили дымы: это пламя снедало постройки, неубранные поля, пожирало запасы несъеденной пищи и скопленного человеком добра — так обходились со всем этим посланные из форта отряды факельщиков.

Взволнованных людей препровождали во внутренний двор. Цепляясь за родителей, испуганно плакали дети: на их глазах былью становились страшные сказки об ужасных набегах нехристей-пиратов, что забирают с острова целые семьи и угоняют в рабство, выхватывая детей из родительских рук, навсегда разлучая их друг с другом. Лишь те, кто еще мал и несмышлен, беспечно смеялись, радуясь смене обстановки — ведь скучно, когда сидишь дома, а вокруг все одно и то же. Тем, кто стар, помогали идти свои; престарелых несли по большей части чужие. Кое-кто пригонял с собою скот: кто пару коз, кто мула, кто тащил камышовую клетку с курами. Живность поменьше в форт запускали, а вот для рогатого скота здесь места не было (да и чем кормить — не гарнизонным же фуражом). Эту живность у хозяев перед входом забирали и, отведя за угол форта, забивали. Туши животных спешно свежевали и разделывали; куски мяса тут же бросали в бочки с рассолом, которые затем помещались в гарнизонное хранилище. Трупы же собак и мулов попросту сбрасывали в море.

В первых часах пополудни внимание Томаса на дороге привлекла небольшая группа пеших. Одежда на них была добротной выделки — судя по всему, обитатели одного из островных имений. Впереди шел какой-то здоровяк с посохом; следом несколько женщин, среди которых выделялась одна рослая, в зеленом плаще, с перехваченными тонким шарфом волосами.

— Надо же, — усмехнулся Ричард. — Ничто так не стирает очевидных различий между простым и благородным сословиями, как бегство от врага.

— Ничего, они же их здесь меж собой и восстановят, — успокоил Томас. — Можешь быть уверен.

Оба с минуту продолжали смотреть. Взгляд Томаса непроизвольно остановился на той, в плаще, что шла чуть особняком от других, а держалась с грациозным достоинством. Когда этих людей от ворот отделяла примерно сотня шагов, у Томаса в сокровенной глубине памяти что-то шевельнулось — сначала даже непонятно, что именно, какая-то смутная тревога внутри. Именно она заставила глаза напряженно вглядеться, но расстояние было слишком велико. Однако уже ожило чувство узнавания, и оно росло, переполняя. Сердце трепетно забилось, но бросило отчего-то не в жар, а в холод, потекший по спине вкрадчивой струйкой. Побелевшие пальцы сжимали закраину парапета, а сам Томас, непроизвольно вытянув шею, подался вперед.

На него озадаченно повел глазами Ричард:

— Что с вами, сэр Томас?

Баррет беззвучно открыл рот, но вместо ответа у него лишь безвольно отвисла челюсть.

На приближении к форту та женщина подняла обрамленное темными вьющимися волосами лицо, и сердце изнутри ударило словно кулаком. Все слилось воедино: мучительная нега, суетная растерянность и хмельная надежда.

— Боже, — чужим голосом выговорил он. — Боже мой… Это же она… Мария.

Глава 23

— Мария? — недоуменно поглядел Ричард. — Такого быть не может. Она же мертва. Стокли так сказал. Как она может быть живой?

— Это она, — односложно ответил Томас. — Не сойти мне с этого места.

— Которая из них?

— Вон та, в зеленом, — указал Томас.

Тонкая выделка одежд выделяла эту женщину среди скорбного шествия островитян, и Ричард на расстоянии полсотни ярдов легко ее углядел.

— Вы, наверное, все-таки ошибаетесь.

Томас ответил не сразу, опасаясь, что Ричард прав, а сам он подпал под чары неимоверного желания снова ее видеть. Он опять вгляделся, и теперь уверенность, что это именно Мария, возрастала с каждым шагом, который эта женщина делала в сторону ворот. Чтобы убедиться досконально, оставалось единственное средство, и Томас, словно сам не свой, отвернулся от парапета и порывисто зашагал к лестнице, ведущей к переходу за воротами.

— Сэр Томас! — окликнул сзади Ричард. — Постойте!

Но тот лишь ускорил шаг, который подбадривало звонкое эхо от стен. Вскоре на плечо легла рука: Ричард. Руку эсквайра Томас энергично стряхнул и продолжил спуск.

— Что вы думаете делать? — позвал сзади оруженосец, но дальше уже не пошел.

Томас толком и не знал; чувствовал лишь, что ему нужно знать. Знать досконально. Вот уже снова начинало грызть сомнение, грозя ударом, от которого в случае ошибки не оправиться. А вот и переход внизу лестницы, в мутноватом свете которого видна людская вереница, что вливается из главных ворот. Женщина со своей свитой дойти до ворот еще не должна. Томас, не выходя из перехода, встал чуть сбоку и ждал с неистово бьющимся сердцем и головокружительной, предательской легкостью в голове.

Вот из затенения вышел человек с посохом. Через секунду-другую показалась женщина. Вблизи различалась даже тонкая кружевная оторочка зеленого плаща. По плечам женщины дымчато струились волосы с ниточками проседи. Не более чем в пяти шагах от Томаса она остановилась и оглядела внутренний двор форта. Темные пронзительные глаза скользнули по затаившему дыхание наблюдателю, по солдатам, которые сейчас заканчивали сгружать припасы, поутру загромождавшие изрядную часть двора. Наконец она с жалостью оглядела селян, кучками жмущихся на плитняке двора. Кое-кто из островитян не скрывал слез отчаяния. Горстка тянущихся за женщиной слуг притормозила, невольно сбив ход колонны, и сдерживала спинами натиск, пока госпожа не ступила на внутренний двор.

Образ Марии, лелеемый Томасом в памяти вот уж двадцать с лишним лет, разнился с внешностью этой женщины, тем не менее сходство было налицо — во всяком случае, такое, что мучительно хотелось, чтобы это была именно она. Кольнуло желание окликнуть ее по имени, но недоставало смелости: а ну как это не она, и тогда все вдребезги… Женщина прошла еще несколько шагов, каждый из них медленнее предыдущего, и остановилась окончательно. Несмотря на обтекающих ее людей — в том числе собственных слуг, — их двоих сейчас объединяла общая неподвижность в потоке. Томас сам воспринимал окружающее не более чем облекающую их подвижную рябь с невнятным рокотом шумов и голосов. Она повернулась медленно, как бывает во сне, и тогда постепенно, словно не смея приблизиться, ее взор одолел разделяющее их пространство и снизу, от плит двора, поднялся к его лицу, остановившись на нем неотрывно. Губы ее бесшумно шевельнулись.

Всякое сомнение отхлынуло, и Томас, медленно приблизившись, остановился на расстоянии вытянутой руки, не зная, что сказать, куда деться. Какие слова могли выразить, вместить в себя двадцать лет безысходной тоски, неизбывной борьбы с необходимостью принять и смириться с тем, что к прошлому нет возврата?

— Томас, — тихо промолвила она.

Он ответил робкой полуулыбкой, тут же внутренне себя одернув и кивнув:

— Да. — Улыбка непроизвольно вернулась. — Да… Мария.

В ответ взор несравненных глаз, полный потрясенного смятения:

— Но… как? Как такое может быть? Как такое бывает вообще?

О как ему хотелось ее обнять — да, наверное, и надо было, но с их последнего соприкосновения минуло столько времени, что, казалось, память забыла, как это делать, а малейшая неловкость могла обернуться неприятием. Ну скажи же хоть что-нибудь, остолоп! Что застыл?

— Меня вызвали обратно. Ла Валетт послал. Я вернулся, из Англии. Всю дорогу надеялся, молился, что снова тебя увижу.

В глазах ее испуг, словно она, оглянувшись, внезапно увидела, что стоит на краю обрыва. Томаса пронзил страх, что она сейчас отпрянет, отвернется, может, даже побежит. Но испуг мелькнул и пропал, а на губах заиграла неуверенная улыбка.

— Вот ты меня и лицезреешь, — она протянула навстречу руки.

Томас поглядел на ее пальцы, такие же изящные, как прежде, хотя мелкие морщинки и легкая восковость кожи выдавали возраст. Тем не менее когда он, подступив на полшага, взял ее ладони в свои, прохладная мягкость ее рук вызвала знакомый трепет.

— Мне сказали, что ты умерла, — не подумав, брякнул Томас.

— Умерла? — Мария рассмеялась. — Да нет. Как видишь, жива. Цела и невредима. Во всяком случае, пока. Ну а что ты? Я часто думала, как у тебя там все сложилось после отъезда. Представляла, как ты возвратился к себе в имение, про которое рассказывал. Нашел, наверное, жену, обзавелся детьми… — последнее она произнесла с наигранной веселостью.

— Жены и детей у меня так и нет. Но хотя бы есть поместье.

Натянутый обмен фразами был подобен дамбе, сдерживающей неистовый поток вопросов, изъяснений; всего того, что так и рвалось наружу.

— Я часто думал о тебе, — проронил Томас. — Каждый день.

Она улыбнулась. Улыбка ее потускнела, некрепкая хватка пальцев разжалась, руки опустились вдоль боков.

— А я пыталась тебя забыть, — покачала она головой. — Пыталась…

— Сэр Томас!

Сторонний окрик мгновенно выдернул его из кипящего буруна чувств. Обернувшись, он увидел спешащего к ним по двору ла Серду, за которым едва поспевал слуга в темной рубахе с белым крестом Ордена. Томас разрывался между тонкой ниточкой связи с Марией и своим служебным долгом.

— Постой здесь, всего минутку, — умоляюще посмотрел он на нее. — Очень тебя прошу.

Мария кивнула, и Томас повернулся к ла Серде.

— В чем дело?

— Посыльный из Биргу, — ла Серда указал на слугу. — Говори.

— Слушаюсь. — Посыльный, вытянувшись, изложил суть послания: — Великий магистр шлет всем благие пожелания и просит вас, сэр, безотлагательно вернуться в Сент-Анджело.

— Безотлагательно? — нахмурился Томас, бросив взволнованный взгляд на Марию. — Но я еще не управился. Здесь еще тьма работы.

— Сэр, Великий магистр требует вашего присутствия, — настаивал слуга.

Ла Серда не мог сдержать ехидной улыбки.

— Вот видите. У вас, сэр англичанин, свои приказы. Ну а я со своим хозяйством как-нибудь да справлюсь. А вам лучше отправляться.

— Ладно, — игранув желваками, кивнул Томас. — Еще минуту. — Он повернулся и шагнул к Марии. — Ты слышала: мне пора. Но я должен видеть тебя как можно скорее. Нам нужно поговорить.

— Поговорить?

— А как же. Мне столь многое нужно тебе сказать, столь многое от тебя услышать… Скажи мне, что поговоришь со мной.

— Хорошо.

Томас, еще раз оглядев двор, тайком указал на дверь в небольшую часовню.

— Укройся там. Я приду и разыщу тебя сразу, как только смогу. Клянусь.

Он взял ее ладонь и легонько стиснул, чувствуя ее прежний трепет и жар в своем сердце.

— Сэр Томас, прошу вас, — подал требовательный голос слуга. — Нам надо идти.

Баррет выпустил ей руку и произнес так тихо, что слышала лишь она:

— Я вернусь.

Мария с кивком отвернулась, жестом веля своей небольшой свите сопровождать ее в часовню. Томас какое-то время провожал ее взглядом. Тут из входа в башню показался Ричард. Не доходя, он остановился в сторонке и задумчиво поглядел ей вслед.

* * *

Когда лодка пересекала бухту, Томас через силу сдерживал себя, чтобы не оборачиваться назад, как будто в надежде, что Мария будет стоять там на парапете и глядеть ему вслед. Несмотря на внешнее спокойствие, ум его бушевал воспоминаниями и самыми невероятными надеждами. Его самого изумляло, что в таком возрасте, после всего пережитого, с его закаленным, жестким взглядом на жизнь, который он у себя выработал, его вдруг так легко захватили необузданные эмоции и такие же пламенные, одна несбыточнее другой, грезы юности. Видно, верна старая поговорка: человек лишь стареет, но не мудреет.

Рядом в молчании сидел Ричард — неестественно спокойный, несомненно просчитывающий сейчас нежданный поворот событий. Когда с приближением нависающей громады Сент-Анджело юноша наконец заговорил, Томас невольно ощутил негодование от его неизбежного копания в своем прошлом — более того, в своем сердце.

— Зачем сэр Оливер солгал?

— Может, из мести, — пожал плечами Томас. — Он ведь знал, что весть о ее смерти больно ранит мне сердце.

Ричард подумал.

— Вопрос в том, скажется ли ее присутствие на истинной цели нашего здесь пребывания.

— С какой стати?

— Оно уже усложнило ваше положение, а мне для доступа в архивы нужна ваша помощь. Я не приветствую ничего, что нас от этого отвлекает.

— Я от дела не устраняюсь, — сказал Томас.

— Обещайте мне, что не будете попусту рисковать своей жизнью — во всяком случае, пока я не добуду то, зачем пришел.

— А вот это зависит скорее от Великого магистра. Думаю, скоро мы это выясним. — Томас повернулся и привольным жестом указал на море. Белые паруса и темные корпуса османских судов находились всего в нескольких милях от побережья и меняли сейчас курс на юг, неторопливо дрейфуя мимо входа в бухту, вне досягаемости пушек на стенах орденских фортов. — И еще от них.

Ричард прикусил зубами кончик большого пальца и задумался. Лодка меж тем обогнула скалы Сент-Анджело, и гребцы повернули к укромному причалу у подножия форта.

— Как вы намерены поступить с той женщиной?

— Понятия не имею, — качнул головой Томас. — Вообще, непросто даже воспринимать то, что она жива и находится здесь. Я должен поговорить с ней и уяснить, что у нее на сердце. Ведь столько лет прошло, да и расстались мы не на высокой ноте. Я так понимаю, что симпатии ее ко мне давно иссякли. В общем, правду раскроет лишь еще одна встреча и разговор.

— А если правдой окажется, что она… по-прежнему вас любит?

Томас помрачнел.

— Честно скажу: не знаю. Мне хотя бы исправить то, что еще с той поры лежит на моей совести. Я был бы счастлив одной этой возможностью.

— А если ее сердце принадлежит уже не вам, что тогда?

Томас обернулся к нему с недоброй ухмылкой.

— Думаешь, я потеряю желание жить? Ты забываешь, что я давно уже свыкся с мыслью о том, что существовать уже само по себе хорошо. К тому же теперь у меня есть ради чего рисковать жизнью. Орден, Мария — я молюсь о том, чтобы спасти их обоих и жить затем в удовольствии от того, что я так поступил. Это как-то успокаивает твои переживания?

— Во всяком случае, пока, — Ричард обратил взгляд на морскую даль. — Жаль, у меня не вышло управиться с заданием до того, как захлопнулась эта западня.

Гребцы налегли на весла, каждый на свое — один затабанил, второй загреб, — и суденышко, резко повернувшись, мягко ткнулось о просмоленные канаты, служащие буфером. Посланный за Томасом слуга ловко скакнул на причал, держа швартовочный конец, и надежно примотал его к столбику, после чего помог рыцарю и его эсквайру выбраться на берег. Томас огладил на плаще складки и жестом позвал Ричарда следовать за собой по крутым ступенькам лестницы, ведущей снизу в форт.

* * *

Великий магистр находился у себя в кабинете, в компании еще нескольких рыцарей. Все гурьбой стояли у сводчатого окна, наблюдая, как по безмятежному морю пядь за пядью близится сердцевина османский армады. Ее арьергард все еще отстоял на несколько миль к северу, а значит, к бухте будет подтягиваться еще в течение нескольких часов. Ричарду Томас указал остаться перед кабинетом, где помимо него своих господ дожидалось еще несколько оруженосцев и слуг.

— Кораблей, должно быть, по меньшей мере штук триста, — услышал он голос одного из рыцарей.

— По самым скомным подсчетам, — подчеркнул еще один рыцарь, высокий и статный, — судя по всему, маршал де Роблес, старший военачальник Ордена и соперник ла Валетта перед избранием последнего на должность Великого магистра. Томас ожидал увидеть здесь и Стокли, но его не было.

Завидев Томаса, ла Валетт чуть заметно ему кивнул, после чего, повернувшись, обратился ко всем:

— Враг направляется к югу острова. Теперь ясно, что он намерен высадиться в гавани Марсашлокк или в какой-нибудь небольшой бухте на том побережье. Воспрепятствовать высадке у нас вряд ли получится, но замедлить ее мы вполне сможем. А потому я приказал маршалу де Роблесу взять тысячу человек и при проходе вражеского флота вдоль побережья следовать за ним тенью. — Он повернулся к маршалу лицом. — Момент атаки при высадке определяйте сами, но в общее сражение не ввязываться. Бить быстро, разить без пощады и сразу отходить, не дожидаясь подхода вражеских подкреплений. Это понятно?

— Понятно, сир. Но у людей играет кровь, — самодовольно заметил де Роблес. — Они захотят опробовать себя при первой же схватке с неприятелем. Так сказать, переведаться.

— В таком случае ваш долг их удержать. Доказать свою доблесть у них еще будет возможность, причем довольно скоро.

— Слушаю, сир. Я проявлю твердость.

— Рассчитываю на это.

Ла Валетт указал еще на одного рыцаря — диковинного вида, с белокурыми волосами ниже плеч и аккуратно подстриженными усиками. На вид ему было не больше тридцати. Под указующим перстом Великого магистра он вальяжно улыбнулся.

— Шевалье ла Ривьер. Вы возглавите отдельный, сравнительно небольшой отряд из рыцарей и наемников. Вашей задачей будет напасть из засады на неприятеля, как только тот высадится на берег. Маршал со своими солдатами к этому времени отойдет к Биргу, так что рассчитывать сможете только на собственные силы. Беспричинного риска также не допускать. Вам надо внушить врагу мысль, что смерть ждет его за каждым камнем, за каждой стеной сожженного жилища, откуда на него могут наброситься и перерезать горло. Наше противоборство — это столь же война нервов, сколь и классическая оборона. А потому военная хитрость здесь ничуть не менее значима, чем храбрость и умение владеть оружием. — Магистр сделал паузу и оглядел свое офицерство. — Нам предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. Уступая числом, к победе мы можем прийти только сопротивлением более ожесточенным и длительным, чем воля турок нас преодолеть. Не допускайте ошибок. По своей беспощадности, напряжению сил и жестокости эта война не уступит ни одной из битв прошлого.

Он подождал, пока смысл его слов осядет в умах, после чего вернулся вниманием к ла Ривьеру.

— Есть и еще одна цель, которую вы с вашими людьми должны будете осуществить, помимо наведения страха на врага. Нам нужны их «языки». Захватите несколько пленных и доставьте сюда для допроса. Нам нужно подробное представление о силе и намерениях неприятеля, и как можно скорее.

— Сделаю с превеликим удовольствием, сир, — с томной надменностью улыбнулся шевалье.

— Уверен в этом. Своим заместителем возьмете сэра Томаса Баррета. Раньше он не раз проявлял себя в подобных делах. Уверен, что старая его хватка в ходе этой вылазки встрепенется. Не пренебрегайте его советами, ла Ривьер. Мало кто из рыцарей держится в седле, как вы, и люди ваши, знаю, пойдут за вами в пасть самой смерти, если вы их туда поманите. Тем не менее мне известна еще и ваша неуемность, а потому вам нужно сдерживающее влияние. Которое как раз и умеет оказывать сэр Томас. Вы меня поняли, оба?

Томас и ла Ривьер одновременно кивнули.

— Есть ли еще какие-то вопросы, мессиры? — обратился ко всем Великий магистр.

— Да, сир, — сказал Томас. — Когда мы выходим?

Ла Валетт раскатисто рассмеялся.

— Что, не терпится сразиться с турками? Маршал де Роблес выводит своих людей из Биргу через час. Вы с шевалье выдвигаетесь за три часа до рассвета, чтобы успеть подготовить засаду под покровом темноты. — Он поочередно оглядел своих подчиненных. Вопросов больше не было. — Удачи вам, мессиры, и да пребудет с вами Господь.

* * *

Маршал де Роблес вышел из кабинета во главе своих людей; Томас с ла Ривьером последовали за ним. Здесь английский рыцарь представил француза Ричарду, заодно объяснив юноше суть предстоящего задания.

— Возвращайся в обитель и подготовь наши оружие и доспехи. Я так думаю, коней нам предоставят? — обратился Томас к ла Ривьеру.

— Само собой. Негоже рыцарю вступать в бой пешим. Вам обоим дадут лошадей.

— Благодарю вас, — учтиво склонил голову Томас и обернулся к Ричарду: — В таком случае мне пока заняться нечем. К полуночи я тоже возвращусь в обитель, и к отряду мы примкнем внутри главных ворот Биргу.

— Слушаю, сэр. А где вы будете до этого?

— Мне надо кое-куда съездить.

— О? — улыбчиво возвел бровь ла Ривьер. — Что же может представлять такую важность? Или, смею спросить, ктоее представляет?

Томас смерил француза взглядом: а шевалье, надо сказать, хваток. Пришлось жестким голосом отчеканить:

— Это мое личное дело. И любой рыцарь, ценящий благородство, не станет испытывать благородство другого.

* * *

Гребцы у себя в лодке устраивались на отдых, когда Томас, нежданно возвратившись, приказал им грести обратно через бухту. В убывающем свете дня навстречу друг другу оживленно курсировали суда: одни везли в Сент-Эльмо припасы, другие возвращались с грузом пассажиров, стремящихся обрести безопасность в более надежных стенах Биргу. Предстоящая встреча с Марией наполняла сердце Баррета легкостью. Несколько часов с ней, а затем обратно, в совместный поход с ла Ривьером. Прежняя неловкость, вызванная потрясением от встречи с Марией, сменилась спокойной уверенностью, что разговор выйдет более непринужденным, а в его ходе выяснится, как у Марии складывались истекшие годы и осталось ли в ней что-то от чувств, что некогда так бередили их обоих.

Когда лодка приблизилась к узкой полосе гальки внизу форта, Томас, не дожидаясь швартовки, спрыгнул с носа и, крикнув гребцам оставаться на месте, зашлепал по мелководью. Выбравшись на берег, он побежал по тропке, петляющей по каменистому склону вверх к форту. На внутренний двор уже легли багряные отсветы заката. Беженцев в форте скопились уже сотни, а через главные ворота прибывали все новые. На лицах читался страх. Многие плакали; некоторые стояли на коленях, истово молясь, чтобы их миновал гнев басурман. Осмотрительно ступая между людьми, Баррет направился к часовне.

Массивная дверь была открыта, внутри во множестве блестели огоньки свечей. На скамьях усердно молилась разноликая паства. Глаза Томаса выискивали Марию, но ее зеленого плаща нигде не было видно. Он тронулся по центральному проходу, пристально оглядывая обе стороны, — безрезультатно. С нарастающим волнением он приблизился к священнику, что выходил сейчас из исповедальни.

— Святой отец, я разыскиваю женщину. Она должна была находиться здесь, дожидаться меня.

— Женщина?

Томас нетерпеливо кивнул.

— Да. В зеленом плаще. Она прибыла вскоре после полудня, вместе со своими домочадцами. Я сказал ей дожидаться меня здесь. Вы ее видели?

— Ее? Разумеется. Она даже исповедалась.

— Так где же она?

— Ушла.

— Как ушла? — От волнения Томасу вступило в голову. — Куда?

— Не знаю. Она не сказала. Судя по виду, она была чем-то крайне взволнована. Хотя кто нынче не взволнован, при таких-то делах? Тем, кто с ней, она приказала собрать пожитки, и они ушли. Больше я ее не видел.

— Она не оставила что-нибудь для меня? Может, какую-то записку?

— А вы кто будете? — поглядел осторожно священник.

— Сэр Томас Баррет. Друг… этой дамы.

— А-а. Понятно. Нет, ничего не оставила.

— Совсем ничего?

— Совсем. Уж не обессудьте.

— А куда она могла уйти, не знаете? Она же, я так понимаю, все еще здесь, в форте?

— Сомневаюсь. Я видел, как они все направились к главным воротам. Скорее всего, могли пойти к причалу, где еще можно попасть на лодку в Биргу. Если вы ее ищете, советую поискать там. А теперь, если это все, мне пора. Надо, с вашего позволения, давать утешение беженцам.

Томас посторонился, давая священнику пройти. Внутри все словно свело. Почему Мария не дождалась? Отчего ушла в спешке? На ум не напрашивалось ничего, что могло подвигнуть ее к такому поспешному уходу, причем без желания свидеться хотя бы напоследок. Очень уж скоропалительное решение; остается надеяться, что причина была настолько неотложна, что ничего иного Марии не оставалось.

Ну что ж, в таком случае надо ее просто отследить. Все равно покоя не будет, пока не станет известна правда о ее чувствах, какой бы та правда ни была. Единственное условие: она должна прозвучать из ее уст. А найти особого труда не составит. Мир и без того тесен, а уж осажденная крепость — тем более.

Дело лишь во времени.

Глава 24

— Вот так достаточно.

Ла Ривьер поднял руку, удерживая небольшую колонну. Было еще темно, и едва различимые силуэты всадников и пехотинцев растянулись сзади, чтобы не налезать друг на друга. Всадник, следующий за двумя предводителями, набрав воздуха, громко передал команду:

— Колонна, стой!

— Тише ты, болван, — свирепо прошептал Томас, рывком оборачиваясь в седле.

— Виноват, сэр.

Томас повернул к нему своего коня. Петер фон Гарштайнер, рослый масластый баварец, сам вызвался в отряд и, судя по всему, ла Ривьера просто боготворил, отчего и вызывал невольное сомнение у Томаса, предпочитавшего для подобной работы более испытанных бойцов. Но ла Ривьер своих людей уже выбрал, и озабоченность приставленного к отряду англичанина непринужденно отмел.

Томас притерся к баварцу и заговорил с ним дружелюбным голосом:

— Послушай, Гарштайнер. Османы уже высадили на берег своих лазутчиков. Ты нас что, выдать им хочешь?

— Никак нет, сэр, — размашисто мотнул тот головой.

— Это я так, символически, — устало пояснил Томас. — Ты, главное, держись тихо и спокойно. Двигайся не спеша, осмотрительно, без необходимости не разговаривай. Я понимаю, у тебя кровь кипит, но наше дело требует размеренности и постоянной оглядки. Понимаешь? А вот это уже несимволически. Итак, ты меня понял?

Среди густого сумрака зубы баварца блеснули в улыбке.

— Так точно. Понял.

— Вот и молодчина.

Томас натянул поводья и снова пристроился к ла Ривьеру.

— Неопытен, излишне горяч, но подлежит обучению. Ставьте его туда, где он не может по неопытности чего-нибудь напортить.

— Да что вы, он не доставит нам хлопот, — пренебрежительно откликнулся француз, с прищуром оглядывая окрестность.

Колонна продвигалась по узкой дороге между невысокими, до пояса, каменными стенами — типичная черта здешнего пейзажа. Из земли по обе стороны от стен торчали валуны, скальные обнажения и корявые кусты. Впереди смутно маячило сельское подворье — дом и кое-какие постройки. От одной из них веяло свинарником, особенно несносно на свежем ночном воздухе. Дорога плавно всходила на холмистый гребень, с которого открывался вид на бухты южного побережья.

— Мы разместимся по обе стороны дороги, — определился с решением ла Ривьер. — Турки сами зайдут в ловушку, а мы нападем с флангов. Огонь открывают аркебузиры, за ними в бой вступают конники. Все дело не займет и пяти минут.

— Если мы разместимся с обеих сторон, то нет ли риска, что наши люди с боков по ошибке попадут в своих? — резонно заметил Томас.

— Вы так думаете?

— Я слышал о подобном.

— Н-да… В таком случае разместимся слева. Аркебузиры по центру, конница по бокам. По моему сигналу люди открывают огонь, а мы бросаемся на неприятеля спереди и с тыла и крушим его, двигаясь встречно, наподобие тисков. Как вам такое?

Томас молча кивнул.

Пока аркебузиры переваливали через стену и выбирали позиции с хорошим прострелом дороги, рыцари и оруженосцы, которых было восемь, спешились и свели в укрытие коней. Удовлетворившись размещением своего маленького отряда, своих коней ла Ривьер с Томасом передали Ричарду, а сами осторожно двинулись к вершине гребня, что виднелась в полумиле от места засады. Возле полуразрушенного свинарника они миновали кучку наспех сожженных трупов свиней: согласно указу, ничего не должно доставаться врагу. Едкий смрад от паленого мяса заставлял невольно убыстрять шаг. Откуда-то слева донеслась приглушенная расстоянием трескотня мушкетов и барабанный бой: маршала де Роблеса и его людей можно было поздравить с первой атакой на сарацин, дерзнувших высадиться в бухте под Марсашлокком.

Дремлющие ближние окрестности были между тем тихи настолько, что слышалось шуршание собственных шагов по сухой пыльной земле. Приблизившись к гребню, оба рыцаря замедлили ход и свернули с дороги, направляясь к нагромождению валунов в полусотне ярдов, оттуда сверху можно было незаметно наблюдать за врагом. Когда обогнули самый большой валун, взгляду открылись мелкие бухточки южного побережья. Ла Ривьер, глянув вниз, сдавленно чертыхнулся.

Рассвет над восточным горизонтом еще даже не затеплился, однако звезды и серебристый серп месяца давали достаточно света для того, чтобы очертить по меньшей мере сотню кораблей, сонно дрейфующих непосредственно внизу, в небольшом заливе. Примерно в миле у оконечности берега темными пятнами мутнели домики рыбацкой деревушки. Если напрячь зрение, то сейчас на подступах к ней можно было разглядеть подозрительную возню.

— Гляди-ка, — проронил Томас, — они уже начали высадку западнее Марсашлокка.

Оба тихо присели, наблюдая за подступом врага к деревне. По мере того как светлело, все виднее становился истинный масштаб вражеского вторжения на остров. Корабли в заливе теснились так плотно, что, казалось, сливались в сплошную массу: лес мачт напоминал чащу с облетевшей листвой. От кораблей к берегу и обратно сновали суденышки поменьше, перевозя солдат и их припасы. Несколько галер самостоятельно прибилось к мелководью и сбросило сходни, по которым сейчас осторожно сходило воинство и вброд выбиралось на берег. Последний раз с мусульманскими воинами Томас сталкивался давно, еще в юности, и теперь их вид невольно пробуждал память о былых сражениях.

Вот уже впереди основной силы осторожно выдвинулся заслон из солдат в конических шлемах с острием и круглыми щитами. А за их спинами выстраивались боевым порядком остальные части. Налицо были воины со всех концов Оттоманской империи. Всадники в панцирях, с кольчужной завесой на шлемах; лучники, умеющие стрелять с седла, но спешенные для этого похода; косматые, в звериных шкурах езиды [46]с гор Курдистана. Но внушительнее всех смотрелись те, кто сейчас сгружался с галер, — рослые светлокожие воины в белых войлочных колпаках, на которых колыхались страусиные перья. При каждом была длинноствольная аркебуза, облюбованная османским войском. Более громоздкая, чем мушкеты армий Европы, она тем не менее отличалась точностью боя, а в руках людей, годами практикующихся в стрельбе, становилась поистине смертельным оружием. Помимо огнестрельного, каждый из воинов имел при себе ятаган и щит — и тот, и другой во время похода крепились на заплечной поклаже, а затем незамедлительно переводились в боевое положение. Добравшись до берега, воины быстро занимали места в строю и ждали приказа от своих командиров, четко выделявшихся своими тюрбанами и расшитой одеждой.

— Янычары, — произнес Томас.

— Я уже понял, — кивнул ла Ривьер. — Вам с ними уже доводилось сражаться?

— Один раз, — ответил, припоминая, Томас. — Ла Валетт тогда брал приступом османский форпост на Родосе. Мы не знали, что в крепости янычары, пока не взобрались на воротную башню и не сняли часовых. Ла Валетт, помнится, бросился атаковать во главе нашего отряда. Тогда-то мы и поняли, кто перед нами. — Он покачал головой. — Дрались они как фурии, хотя никто толком даже не успел надеть доспехи. Мы их валили, а они вставали вновь и вновь, орудуя кулаками и даже зубами, если теряли оружие. Таких фанатиков я прежде не встречал и надеялся, что впредь не встречу никогда. — Он обернулся к французу. — Похоже, расклад не в нашу пользу только усугубляется.

— Ничего, — недобро осклабился ла Ривьер, — я по натуре своей игрок. Играл всегда, держась принципа: чем больше рискуешь, тем крупнее выигрыш в конце.

Томас вздохнул.

— Сдается мне, удачу вы пытали не за игорными столами.

— Я никогда не проигрывал больше, чем мог себе позволить.

— Расклад может перемениться.

Томас возвратился к высадке врага на берег. Передовой отряд янычар направлялся вперед, в сторону дороги, где была устроена засада. Впереди, на расстоянии полумили, по изломам местности к гребню уже двигались лазутчики османов.

— Они наступают.

— Тогда, я надеюсь, де Роблесу хватит благоразумия отойти к Биргу до того, как его обойдут с фланга.

— Он знает, что делает, — успокоил Томас.

Француз обернулся после короткой паузы:

— Ну да, разумеется. Вы же с ним сражались бок о бок, до того как…

— До того как меня обязали покинуть Орден. Да, я его знал. Превосходный солдат. Он не допустит опрометчивого риска.

— В отличие от вас.

Томас резко обернулся:

— Я чувствую, вы меня не прочь о чем-то расспросить? В таком случае извольте, пока нас не отвлекает неприятель.

Ла Ривьер беззлобно хохотнул.

— А я, оказывается, нашел в ваших доспехах щель… Хотя в отношении меня, сэр Томас, вы можете не беспокоиться. Я не такой блюститель святости, как некоторые другие члены Ордена. Меня в его ряды привела возможность сражаться. Это мой призыв. Если откровенно, то, по моему мнению, единственная ваша оплошность в романе с той итальянкой — это то, что вы не сумели отвертеться.

— В самом деле? — холодно удивился Томас. — А я-то думал, моя оплошность в том, что я не смог удержаться в канонах рыцарской чести.

— Да будет вам. Те каноны в последние годы стали куда как гибкими. Жаль, что ваш тогдашний, э-э… проступок не произошел лет хотя бы через десять. Сомневаюсь, чтобы уже тогда кому-нибудь взбрело в голову отлучать вас от Ордена.

— Вы так полагаете?

— Я это знаю. И вообще в той безрадостной истории кроется больше, чем вам самому известно.

Интересно, что француз хотел этим сказать. Причем таким фривольным тоном… Лучше не попадаться на эту удочку. Тем более что враг близится и пора возвращаться к своим.

— Идемте, нам пора.

Пригнувшись, они отползли от камней, после чего припустили обратно к месту засады. Восточная закраина неба уже нежно светлела; к той поре, как враг поравняется с их позицией, первые лучи солнца начнут слепить глаза, мешая различать в том числе и признаки опасности. Хорошо, что по приближении никто из сидящих в засаде не обнаружил себя ни видом, ни звуком; лишь в последний момент из-за стены постройки высунулась взъерошенная блондинистая макушка фон Гарштайнера.

— Ну что, идут? — оживленно спросил баварец.

— Идут, — с улыбкой подмигнул ла Ривьер. — Ох и работы сейчас будет…

Все это фиглярство слегка коробило Томаса. Был в этом оттенок некоего безрассудства, способного сказаться на успешности дела. Надо не шутки шутить, а готовиться к бою. Задача, которую ставил перед ними ла Валетт, основывается на выдержке, скрытности и гибкости — в том числе готовности отступить сразу же, как только стычка начнет склоняться в пользу превосходящих сил неприятеля. К тому же им приказано взять «языков», а не самим стать таковыми.

Забрав обратно коней, Баррет с ла Ривьером примкнули к оруженосцам, что располагались слева. Рыцари под командованием Гарштайнера находились на правом фланге, отделенные линией стрелков. Люди стояли наготове, в напряженном ожидании врага. Томас украдкой глянул на Ричарда, который в нескольких ярдах пригнулся за валуном, держа руку на рукояти меча.

Ждать пришлось недолго. На вершине гребня появился одинокий силуэт и осторожно тронулся вдоль дороги, попеременно вглядываясь то в одну сторону, то в другую. На голове кругленький шлем с острием, в руке копье. На подходе к подворью басурман приостановился и в очередной раз внимательно огляделся. Был момент незыблемой уверенности, что турок смотрит прямо на него; Томас застыл, ожидая, что тот сейчас поднимет тревогу. Но враг повернулся, вызвав у рыцаря тихий вздох облегчения. Вдали, там, где находился со своим отрядом де Роблес, крепли звуки боя, что весьма кстати скрадывало случайное ржание лошадей или пристукивание копыта по камню. Османский лазутчик внезапно оставил дорогу и вошел в брошенный дом. Слышно было, как он там возится — с мебелью, что ли, — после чего наружу он вышел с парой табуреток. Отойдя недалеко, сломал одну табуретку о стену жилища и взялся разводить огонь.

Между тем край неба уже золотился. Подавшись к французу, Томас прошептал:

— Если он останется здесь, то с восходом увидит нас. Нам надо от него избавиться.

— Его можно взять в плен, — предложил шепотом Ричард. — И вернуться в Биргу.

— Нам нужен офицер, — воспротивился ла Ривьер. — А врагу нужен жестокий урок. Хотя сначала, вы правы, надо заняться им.

— Я готов, — тихо произнес Ричард.

Томас покачал головой.

— Нет. Оставайся здесь. Пойду я.

Ла Ривьер секунду смотрел с каким-то шутливым удивлением, после чего кивком указал в сторону дома:

— Что ж, мой английский друг. Гостям перечить не принято, так что милости прошу.

Вынув кинжал, Томас на полусогнутых ногах тронулся вперед, осторожно пробираясь сквозь искривленный кустарник, за которым скрывался левый фланг засады. Впереди лазутчик продолжал возиться с костром: составлял деревяшки грубой пирамидкой, разрывал принесенное из дома тряпье, вставлял его в зазоры. От своего занятия он то и дело отвлекался: цепко поглядывал то в сторону бухты, то в сторону гребня, очевидно, в ожидании товарищей. Томас добрался до какого-то не то амбара, не то сарая и, медленно его обойдя, выглянул из-за угла: как там лазутчик.

Когда костерок был разведен, турок выпрямился, расправил плечи, а затем прошел через двор и оперся локтями на невысокую стенку дороги, подставляя таким образом спину. Томас для подстраховки секунду подождал; лазутчик не двигался. Вместо этого он посмотрел в обе стороны дороги и уставился в сторону Мдины, где на фоне розового рассветного облачка темнел церковный шпиль. Томас перехватил кинжал для удара и стал крадучись подбираться к турку, чутко пригнувшись и ногу при каждом шаге ставя постепенно, чтобы под башмаком не хрустнул ни один камешек. Трескотня на востоке постепенно шла на спад — так, отдельные прощальные выстрелы; видно, де Роблес со своими, сделав дело, постепенно откатывался к Биргу. И тут, когда Томаса от лазутчика отделяло шага три, не больше, глаз уловил невнятное шевеление слева — как оказалось, над гребнем выплывал чужой штандарт. Но заметил это и турок, который вполоборота обернулся в ту сторону. А обернувшись, увидел и Томаса. Глаза сарацина изумленно округлились.

Глава 25

Времени на раздумья не было. Томас метнулся вперед, чуть отводя кинжал в готовности нанести пружинистый удар. Растерянность лазутчика продлилась лишь секунду. Он вскинул левую руку для защиты лица, а правой схватился за желтоватую, слоновой кости рукоятку своего ножа. Тонкое кривое лезвие вышло из ножен как раз в момент удара Томаса.

Выпад не был рассчитан на поединок и лишен всякого изящества — просто бросок, цель которого смять врага и сбить его наземь. Сложения турок был худощавого и от удара отлетел к стене. Кинжал прошил одежду и плоть; лазутчик ахнул от боли. Однако лезвие угодило в ребра: обильно брызнула кровь, но только и всего. Со злобным рыком лазутчик рубанул ножом. Изогнутое лезвие отскочило от стального наплечника; при этом кончик кинжала скребнул Томасу по волосам, пребольно царапнув макушку. Рыцарь ударил снова, и на этот раз лезвие вошло лазутчику в живот. Басурман утробно застонал и с неожиданной силой выхлестнул кулак прямо Томасу в лицо. В глазах вспыхнуло, и Баррет шатнулся назад, подальше от кривого лезвия. Но под пятку предательски попал камушек, и наш рыцарь грянулся на спину, да так, что занялось дыхание.

Томас тихо чертыхнулся: надо же, пырнул курам на смех. Теперь он был во власти врага: в любое мгновение мог последовать резкий, смертельный удар османского ножа. С еще затуманенным зрением Томас приподнялся на локтях и подтянул ноги, собираясь, если надо, лягнуть, а еще лучше вскочить. Лазутчика он застал в нескольких шагах от себя — на четвереньках, в отчаянной и одновременно тщетной попытке улепетнуть к своим. Оглянувшись, турок увидел Томаса и с трудом встал на ноги, одной рукой держась за живот, а другой, в которой по-прежнему торчал нож, хватаясь за кромку каменной изгороди. Он кособоко тронулся к дороге, пытаясь на ходу крикнуть, но из-за му́ки наружу выходило лишь сиплое кряхтенье. И вместо того, чтобы пыжиться с криком, лазутчик решил улизнуть.

Томас, все еще натужно дыша, нетвердо двинулся по двору следом. На груди словно сплясали кони, голова кружилась. Приостановившись, он мотнул головой в попытке стряхнуть дурноту и тут увидел, что лазутчик-то, несмотря на рану, успешно отдаляется. Не ровен час, уйдет вовсе. Это же, глянув назад, сообразил, видимо, и сам турок: губы его разъехались в улыбке, которая, впрочем, тут же переросла в гримасу боли. Сдавленно что-то прошипев, он заковылял дальше.

— А ну стой… — прохрипел Томас. Стиснув свободный кулак, он силой погнал себя следом, но после нескольких шагов, запыхавшись, остановился. А потом уловил движение: кто-то пробежал мимо. Взметнулась рука, и в спину турку, уже добравшемуся до дороги, что-то увесисто стукнуло, отчего басурман, со стоном рухнув на колени, левую руку завел себе за спину, туда, где под лопаткой торчала темная рукоятка ножа.

— Вы ранены? — обернулся к Томасу Ричард.

— Просто кружение, — мотнул головой Томас.

Эсквайр, кивнув, рысцой пустился вдогонку за лазутчиком. Носком башмака он жестко пнул сарацина под колено, отчего тот растянулся пластом. Тогда, наступив на него одной ногой, доблестный оруженосец выдернул из спины кинжал, смахнул с врага шлем и, вздернув ему за волосы голову, чиркнул по горлу. Тело крупно задрожало, замолотили по глинистой тропе ноги в сандалиях. Дожидаться, когда стихнут конвульсии, Ричард не стал: вытерев лезвие о халат лазутчика, сунул его в ножны. После этого ухватил недвижное тело за ноги и поволок обратно на подворье.

— Помогите мне, — натужно выдохнул он.

Все еще приходя в себя, Томас убрал в ножны кинжал и взялся за вторую ногу. Вместе они поволокли убитого к сараюшке.

— Это что у вас?

Оказывается, сюда уже успел незаметно пробраться ла Ривьер.

— Да вот, мессир, — ответил Ричард, — с лазутчиком управились.

— Это я вижу. А что вы думаете делать?

— Спрятать его где-нибудь здесь, а сами — обратно на позицию.

— Постойте. — Ла Ривьер выпрямился и обернулся в сторону дороги. — Усадите его вон там. — Он указал туда, где напротив засевших в засаде аркебузиров частично осыпался участок стены. — Прислоните к стенке со стороны дороги.

— Как? — нахмурился Ричард. — Ведь его увидят.

— Вот именно, — улыбнулся француз. — Делайте, не мешкайте. А я сейчас подойду.

Ричард недоуменно поглядел на Томаса, который как ни в чем не бывало кивнул — мол, действуй, — и они вдвоем поволокли труп к бреши, привалив его там к стенке. Ла Ривьер тем временем подошел к опаленным останкам свиней и вынул кинжал. Недолго там повозившись, вскоре он поспешно возвратился.

— Вот. Последний, так сказать, штрих к нашей маленькой ловушке.

Рыцарь-француз склонился над мертвецом и, разомкнув ему одной рукой челюсти, другой вставил что-то в рот, после чего с довольным видом разогнулся.

— Ну вот, так пойдет.

Томас поглядел вниз и увидел, что из растянутых губ мертвого османа торчит свиной пятак. Намерения ла Ривьера стали тотчас ясны.

— Зачем вы так? — с тихим негодованием спросил Ричард.

— Зачем? — ла Ривьер галантно хохотнул. — Сэр Томас, поясните юноше.

— Для магометан свинья — животное нечистое. Они, как известно, на дух не переносят свинины. Когда этого человека увидят товарищи, они придут в ярость. Первое, что они сделают, это все бросят и примутся убирать свидетельства этого, по их разумению, богохульства с глаз долой.

— Именно так, — кивнул ла Ривьер и оглянулся на гребень. За ним посмотрели и остальные: там отчетливо виднелась голова переваливающей через гребень колонны; в первых лучах рассвета скупо посверкивала сталь.

— Свет им сейчас прямо в глаза, — рассудил Ричард. — Если повезет, то, может, они ничего и не заметят.

— Тогда идемте, — властно сказал ла Ривьер. — Держаться тише воды.

Он первым поспешил в сторону от дороги за насыпь из валунов, где в укрытии расположились его люди. Там они взяли притороченные к лукам седел шлемы, быстро надели их, затянули застежки и замерли возле своих коней, готовые по команде ла Ривьера вскочить в седла и ринуться в бой. Томас уже оправился от своего головокружения и сейчас стоял, поджав губы в приступе самоуничижения. Тоже мне, горе-налетчик, чуть не проворонил врага… Если бы не Ричард, ушел бы турок, как пить дать ушел и предупредил своих о засаде. Надо же так осрамиться: вчерашнего удальца, грозу неприятеля спасает собственный оруженосец, у которого еще молоко на губах не обсохло. Причем спасает уже дважды… Видно, лучшие деньки уже позади. Может, это последний мало-мальски достойный поход, после которого только и останется, что бахвалиться насчет своей былой удали перед молодой порослью где-нибудь в пабе возле камина.

Томас, зажмурившись, с трудом перебарывал чувство стыда. А ведь ничто не должно отвлекать солдата перед битвой — заповедь, которую ему еще с юных лет внушил отцов учитель мечного боя. Солдата, быть может, и да. Но у рыцаря другой этикет, иные жизненные установки. Прежде всего — честь, благородство. Хотя и это понятие поизносилось в бесконечной, веками длящейся войне между Орденом и исламом. Здесь главное — уничтожать врага везде и всюду, где и когда бы он ни появлялся.

С поистине пророческой прозорливостью Томас вдруг осознал: именно это влекло в Орден таких людей, как ла Ривьер, как он сам. Войны и распри, не стихающие внутри самого христианства с его коварным своекорыстием, кичливым соперничеством между рыцарями и всяческими титулованными особами — все это лишь сумрачное мерцание, бледный отсвет того сокровенно истинного, ради чего стоит сражаться, убивать… и погибать. Орден, и только он, обладал простой и чистой нравственной ясностью, внося ее в сердце. Он противопоставлял один мир другому своеобразной антитезой. В нем не было сомнений насчет праведности урона, наносимого человеку, во всяком случае человеку с иной верой. Сама эта мысль вызывала у Томаса язвительную ухмылку. Он ведь сам давно уже боролся со своей верой, чувствовал, как она уходит по мере того, как он из мальчика превращался в мужчину. Несмотря ни на какие молитвы, за годы он так и не получил ответа на бередившие ум вопросы; что уж говорить о божественном озарении или о чуде. Лишь полая бездна, лишь пустота разрасталась внутри, являя извечно один и тот же однозначный выбор: или — или. Или жизнь эта — единственное, чем наделен человек, и грядет он, бренный, из праха в прах, из тьмы во тьму, принимая скоротечность своего существования; или же он избирает деяния, достойные того, чтобы остаться в скрижалях памяти людской среди имен тех, кто помогал человечеству двигаться вперед. И для того он, Томас, здесь: чтобы придать своему существованию осмысленность. И сражается он не во славу Господню, но за выживание мира тех, кто верует и верит, и тех, кто, подобно ему самому, вынужден безмолвно сносить в себе бремя своего неверия. Вот за них, за всех этих людей, он готов и сражаться, и погибнуть. Укрепившись сердцем, Томас уже спокойно сосредоточился на приближении врага.

Османы шагали по дороге шумно и весело, с небрежной нагловатостью, болтая и развязно пересмеиваясь, в щегольской уверенности завоевателей, не держащих и тени сомнения в успехе своего победоносного похода. Еще бы: силой они прибыли несметной, с мощнейшими во всем мире пушками, опытнейшими осадными инженерами, под крылом несравненного Сулеймана Великолепного — султана, которому благоволит сам Аллах, ниспославший благодать свою всем правоверным. Как же, как же. Можно понять причину этой боевой приподнятости, а вместе с тем и проницательность Великого магистра, понимающего, как важно сбить с врага эту спесь, причем именно сейчас, с первой же минуты, как только османы дерзнут ступить на мальтийскую землю.

По мере приближения врага становилось видно, что отряд насчитывает не больше сотни человек и вооружен сравнительно легко: ятаганами и отчасти протазанами. Защиты никакой, кроме щитов и надраенных медных шлемов с кольчужной бармицей, [47]прикрывающей шею и плечи. Длинные одежды легки, чтобы не стеснять движений и облегчать несносность летнего зноя. Впереди ехал офицер на серой лошади, поводья и седло которой украшала серебряная оплетка. Долгополый кафтан на офицере был темного текучего шелка, с белыми звездами и полумесяцами; на голове черный тюрбан. Жиденькая бородка и прямая, надменная посадка в седле выдавали в нем молодость, в силу которой он не озаботился послать вперед авангард. Значит, неопытный.

Ла Ривьер неотрывно, с прищуром наблюдал за врагом; все прежнее его легкомыслие как рукой сняло. Почуяв на себе взгляд Томаса, француз обернулся и, мельком скользнув глазами, вновь сосредоточился на турках. Рассветный воздух наполняла беспечная болтовня, в которой тонул щебет немногочисленных птиц в окрестных кустах. Приблизившись к разоренному подворью, офицер завидел тело лазутчика, приваленное к стенке. Он натянул поводья и, вскинув руку, выкрикнул команду. Колонна растерянно остановилась, и разговоры в ней смолкли, а шеи вытянулись, высматривая, что там послужило причиной остановки. Офицер что-то гортанно крикнул, и от колонны отделилась передовая четверка. Сронив на обочину походные сумы, солдаты осторожно миновали своего офицера и приблизились к трупу.

Ла Ривьер стоял с рукой на луке седла, готовый сунуть ногу в стремя и вскочить на коня. Взглядом он пожирал неприятеля.

Секунду спустя над дорогой взвился крик ужаса, а за ним и ярости. Затем еще и еще, и вот уже вперед к солдатам, ткнув коленями лошадь, подъехал молодой офицер. Соскочив с седла, он вник в суть происходящего, после чего выхватил свиной пятак изо рта убитого и брезгливо швырнул через изгородь. Колонна, безо всякой команды, начала подаваться вперед, чтобы получше разглядеть причину праведного негодования. Ла Ривьер дернулся было махнуть в седло, но его за рукав удержал Томас.

— Тихо, — шикнул он. — Пускай вначале скучатся.

Француз секунду метался между порывом атаковать и здравостью совета и все-таки склонился к последнему, кивком выказав согласие.

Суть о происшедшем с лазутчиком доходила до все большего числа турок. Поднялся возмущенный гомон; солдаты самовольно покидали строй и скапливались вокруг своего офицера, скорбно застывшего над трупом. Томас чувствовал, как все растет напряжение среди тех, кто стоит сейчас рядом, и там, в укрытии из камней и кустарника.

— Еще, еще чуть-чуть, — приговаривал он, видя, как колонна врага все больше превращается в обыкновенное сборище.

— Пли! — проорал вдруг голос откуда-то слева.

Голова Томаса дернулась в направлении некстати грянувшего приказа, но попытка его отменить была заранее обречена.

Жарко зашипел порох на пороховых полках, и аркебузы с оглушительным грохотом исплюнули огонь в клубах сизого дыма. Турки ошеломленно обернулись на крик и сбились в толчею, по которой сейчас кучно ударили тяжелые пули.

— Вперед! — рявкнул ла Ривьер.

Томас, Ричард и остальные оруженосцы дружно повскакивали в седла, выхватили мечи и пришпорили коней, вырываясь из укрытия. Было видно, как с левого фланга поспешает впереди своих рыцарей Гарштайнер, хлопая плашмя мечом по боку своего коня. При этом баварец что-то бессвязно орал (теперь понятно, кто подал команду стрелять). Цепь пехотинцев между флангами опустила аркебузы и, выхватив оружие, кинулась на врага, все еще ошеломленного внезапностью нападения. Едва пехота ступила на дорогу, как с обеих сторон на сарацин напустились всадники. Крепко держа левой рукой поводья, правой Томас, свесившись с седла, резкими взмахами прицельно сек неприятеля. В толпе царила паника — мелькали искаженные ужасом лица, взлетали взлохмаченные клочья одежд. При виде закованных в сталь латников те из врагов, что с краю толпы, попытались дать деру. Одни карабкались через стенку, другие теснились в глубь сборища, лишь усугубляя этим неразбериху. Но были и такие, кто встретил натиск по-военному: поднял щиты, изготовился к обороне.

Вот Томас, направив коня, сшиб на обочину близстоящего турка и с хрустом прорубил ему наискось плечо; выдернул клинок и смахнул голову еще одному: тюрбан отдельно, туловище отдельно. Вокруг звенела сталь, пронзительно ржали лошади, вопили люди — одни нанося удары, другие погибая под ними. Вон Ричард погоняет со стиснутыми зубами коня в гущу сарацин и рубит, рубит сплеча направо и налево, так что кровь взлетает багряными струями и кропит конские бока, а заодно с ними и надраенный нагрудник.

Заметив краем глаза движение, Томас ловким взмахом отразил направленный в плечо косой удар ятагана. Со звонким скрипом стукнули друг о друга клинки, до самого плеча пронзила руку тугая сила удара. С силой отмахнув ятаган, Томас остановил взгляд на высоком широкогрудом воине в кольчуге и конусовидном шлеме. Темные глаза по обе стороны затейливого наносника полыхали яростью, свирепо скалились безупречные зубы. С досадливым рыком он отвел отбитый клинок и замахнулся снова, пытаясь все-таки сразить вражеского латника. Томас, привстав в стременах, рубанул что есть силы, стремясь дотянуться воину до горла. Кончик меча ткнул под бородой, в зазор поверх кольчуги, прорвав мягкую ткань и кровеносные сосуды, и сквозь шейные мышцы уперся в хрящ. Турок потрясенно выкатил глаза, губы скривились в гримасе. Стоило Томасу выдернуть меч, как из раны, жарко пульсируя, хлестнула кровь. Выронив ятаган, воин схватился рукой за горло, тщетно пытаясь остановить кровоток. Тут его смели товарищи, рвущиеся сквозь сумятицу прочь от смертоносных рыцарей.

Несмотря на численное меньшинство нападающих, внезапность и жесткость броска ошеломили турок, не оставив от их недавней спеси камня на камне. Теперь они, как могли, уносили ноги — кто перебравшись через стенку, кто в отчаянной попытке прорваться через рыцарей и унестись по дороге, неважно, в какую сторону. Значительное количество сарацин раскинулось на изрытой земле, и кровь их стекала в пыль. Из людей ла Ривьера пострадал только один: ему досталось протазаном в бедро, и он, припадая на ногу, выбрался через провал, притискивая руку к окровавленному гамбизону.

Османский офицер с горсткой сохранивших присутствие духа солдат по-прежнему готов был отражать натиск.

— Взять его! — распорядился Томас, указывая мечом. — Берем и уходим!

Ричард, пришпорив коня, отреагировал первым. На скаку он пригнулся вперед, отводя клинок для удара. Впереди своего командира выступили несколько вражеских пехотинцев, готовых отдать за него жизнь. Ричард протаранил их конем: двое отлетели в стороны, третий лишился руки с саблей, а следом получил смертельный укол в шею.

На своем коне вперед протолкнулся Томас, очутившись с офицером лицом к лицу.

— Бросай оружие или умрешь! — крикнул он.

Неизвестно, понимал ли турок по-французски, но, тем не менее, на призыв отреагировал: презрительно плюнул и дал своей лошади шпоры, устремляясь прямиком на рыцаря. Турецкий скакун оказался легче строевого коня Томаса: когда они столкнулись грудь о грудь, тот не подался ни на шаг. Ятаган османа радужной дугой мелькнул в воздухе, но отскочил от наплечника. Махнул клинком и Томас, но офицер его парировал. Их кони разъехались, но оба развернули их, продолжая поединок. Турок оказался проворнее и сделал замах, целя рыцарю в голову. Времени блокировать удар не было, оставалось единственно уклониться, причем рывком. Вражеский клинок просвистел по воздуху, и Томас, крякнув от усилия, распрямился. С противоположной стороны к турку подбирался Ричард.

— Не мешай! — предостерегающе крикнул Томас. — Он мой!

Ричард, помедлив в растерянности, натянул поводья, на что его конь, вздыбившись на скаку, рассерженно заржал. Томас едва успел вскинуть клинок — настолько быстро последовал следующий удар, в этот раз нацеленный на шлем. Удар пришелся возле рукояти меча, за что противник поплатился: рыцарь, надавив, удерживал теперь ятаган силой запястья. Крутнув резким нажимом руку, он заставил противника выронить оружие, после чего, подогнав своего коня вплотную, приставил меч офицеру к глотке:

— Сдавайся!

Тот в ответ зловеще сверкнул глазами (мелькнула мысль, не придется ли его прикончить), но вот плечи гордеца поникли, а голова потупилась в знак покорности.

— Ричард, займись им, — буднично сказал Томас. — Он нужен нам для допроса. Попытается сбежать — карай.

Эсквайр кивнул и приказал солдатам ла Ривьера связать офицеру руки за спиной; сам он в это время держал меч осману возле лица. Выпрямившись в седле, Томас оглядел местность. Отряд врага был истреблен примерно на треть; жалобно стонали на земле раненые, которых сейчас добивали итальянские наемники. Уцелевшие рассеялись по окрестным полям, где их сейчас увлеченно преследовали и срубали ла Ривьер и бо́льшая часть оруженосцев.

— Вот дурачье, совсем потеряли голову, — пробурчал Томас, сердито вгоняя в ножны меч.

Внезапно с восточной стороны донесся хриплый зов рога: в сторону дороги направлялся отряд в три десятка всадников. Обернувшись на звук, те из рыцарей и оруженосцев, что поумнее, смекнули, что враг думает отсечь их от Биргу. Бросив преследование, они тотчас разворачивали коней и неслись во весь опор к дороге. При этом ла Ривьер и двое оруженосцев, оторвавшиеся дальше прочих, заметили опасность слишком поздно. Но рисковать из-за них всем отрядом было недопустимо. Томас, сложив ладони рупором, прокричал:

— Отходим к Биргу! Все! Сейчас же!

Приказ был тут же выполнен: наемники и конные без промедления начали отступать, умело используя для этого изломы местности. Томас обернулся к Ричарду, караулившему связанного офицера.

— Чего ждешь? Отправляйся быстрее. Глаз с него не спускай.

— А вы?

— Я нагоню. Пошел!

Ричард, неохотно кивнув, сунул в ножны меч и, взяв за поводья османского коня, повел его в сторону Биргу. Следом потянулись и остальные всадники. Томас задержался, в волнении наблюдая, как ла Ривьер со своими оруженосцами, безнадежно отрезанные, взъехали на небольшой подъем и там бесстрашно ждали приближения неприятельской конницы. Краешек солнечного диска уже поднялся над горизонтом, брызнув красноватыми лучами на блестящие доспехи и оружие турок, когда те сомкнулись вокруг христиан. Последнее, что Томас различил на месте неравной схватки шевалье, это взвихрение пыли, багряное под утренним светом.

С тяжелым чувством Томас повернул коня и, дав ему шпоры, полетел нагонять своих.

Глава 26

— Тридцать пять тысяч, говорите?

Выслушивая доклад полковника Маса о проведенном допросе, ла Валетт размеренно поглаживал бороду.

Великий магистр в окружении офицеров стоял на бастионе, отведенном под защиту рыцарей-кастильцев — один из сильнейших оплотов во всей линии обороны Биргу. Сюда же под утро был вызван и Томас.

За ночь османы широкой дугой расположились вокруг Биргу и Сенглеа. О продвижении свидетельствовали бесчисленные точки факелов, мерцающие по всей округе, и горловые призывы приказов, возносящиеся в темноте. Рассвет показал, что враг подтянулся к самой зоне досягаемости крепостных пушек, расположенных по периметру стен.

Стоило румяному утреннему свету растечься по острову, как враг всем своим скопищем опустился на колени под заунывный напев муэдзинов, и несметный молитвенный хор явственно донесся до слуха тех, кто наблюдал за всем этим с высоты стен и бастионов, защищающих оба мыса.

Гипнотизирующий вид тысяч согбенных спин, напоминающий издали чешуйки крыл какой-нибудь невиданной бабочки, невольно отбивал у защитников охоту разговаривать; они лишь завороженно, даже, можно сказать, с благоговейным трепетом взирали на этот цветистый восточный ковер, густыми рядами расстелившийся по всему обозримому пространству. Тут и там звездно вспыхивали стальные острия. А на возвышенности за построением неприятеля было видно, как с обстоятельной неторопливостью хозяйствуют османские инженеры, командуя разравниванием площадок под артиллерийские батареи. Каждое орудие, сгруженное накануне с галеонов, заботливо доставлялось от берега на руках. Скоро, готовые бомбардировать защитников крепости, они встанут на места. Хотя врагу, похоже, хватит спесивости штурмовать стены уже сейчас, даже не дожидаясь огня своей артиллерии.

— Да, сир, — мрачно кивнул Мас. — И ожидается прибытие еще десяти тысяч, под командой Драгута.

Упоминание имени корсарского воителя вызвало среди членов военного совета неуютное шевеление. Корабли Драгута наводили ужас на порты всего Средиземноморья. Десятки тысяч мирных жителей были в разное время схвачены в своих домах и угнаны его подручными в рабство. Все корсары под его началом были опытными моряками и воинами, готовыми рубиться со всей самозабвенной свирепостью магометанских фанатиков, только не за веру, а все больше за позлащение. Пресловутый бакшиш. [48]

— Если с Драгутом, то получается в общей сложности сорок пять тысяч, — подытожил Мас. — При подмоге сотни пушек разных калибров, тысячи инженеров и уймы осадного снаряжения. Одних лишь боевых кораблей у них сотни две, не меньше. Враг значительно превосходит числом не только нас, но и все силы, какие только дон Гарсия может собрать у себя на Сицилии.

— А каков последний подсчет наших сил? — осведомился ла Валетт.

Мас сверился со своими записями.

— У нас… чуть менее семисот рыцарей, тысяча двести испанских и итальянских наемников, да еще пятьсот солдат с галер. Затем еще пара сотен добровольцев из Греции и с Сицилии и девяносто оруженосцев. Ну и ополчение. Мальтийская милиция. Здесь нам повезло: желание взяться за оружие изъявили свыше пяти тысяч человек — намного больше, чем мы предполагали. Я знаю, сир, ожидания от них у вас скромные, но то, что я видел, убедило меня, что свои дома и семьи они готовы защищать со всей решимостью. Думаю, эти люди еще нас всех удивят.

— Посмотрим. — В голосе Великого магистра сквозило сомнение.

— Вообще-то, есть еще невольники с галер, — без уверенности закончил Мас. — Драться за нас они, понятно, не станут, но их можно использовать для устранения повреждений стен Биргу и Сенглеа, а также усиления укреплений.

Наступила тишина, нарушил которую Томас.

— Соотношение всего семь к одному. Мне жаль турок.

Разулыбались все, кроме ла Валетта.

— Есть и хорошие новости, — вспомнил Мас. — Захваченный нами офицер сказал, что Сулейман поделил командование между Мустафа-пашой и Пияле-пашой. Первый командует всем войском на суше, второй — всем флотом на море. И у них уже наметились разногласия насчет того, как действовать. Когда подтянется Драгут, делить власть придется уже натрое.

— Вот это добрые вести, — потеплел Великий магистр. — Хотя подозреваю, благоговение, которое все испытывают перед Драгутом, позволит ему взять под свое начало всю осаду, что существенно увеличивает опасность. Это самый грозный противник, с которым когда-либо сталкивался Орден. У Драгута налицо все признаки вождя. Он воодушевляет всех, кто за ним идет.

— Уж не вызывает ли он у вас восхищения? — насмешливо поинтересовался Мас.

— А то как же, — на губах ла Валетта мелькнула улыбка. — Я не слепой и вижу его достоинства как воина, даром что он не более чем пират, да еще и приверженец ложной веры. Родись я где-нибудь на Востоке, сражаться на его стороне я счел бы за честь. Но мы с ним враги, — Великий магистр отвердел лицом, — и я сделаю все, что в моих силах, чтобы он был уничтожен, без жалости и пощады. А пока будем молиться, чтобы решение султана разделить командование послужило нам на руку и внесло в его стан раздор. Раскрыл ли пленник при допросе еще что-нибудь полезное?

— Увы, сир, до этого он не дожил.

— Жаль. Что ж, по крайней мере, у нас теперь более детальное представление о силе, противостоящей нам. — Ла Валетт обернулся к Томасу. — Сэр Томас, молодец, что захватили офицера.

— Благодарю вас, сир. Хотя он достался нам ценой жизни одного из наших рыцарей. Остается лишь надеяться, что ла Ривьер со своими спутниками принял доблестную смерть в бою. Если нет, то есть вероятность, что враг прознает о наших сильных и слабых сторонах не хуже, чем мы о его.

— Что касается выносливости к пыткам, — встрял Стокли, — то вы наверняка недооцениваете стойкости шевалье ла Ривьера. Рыцари нашего Ордена не изменяют своим обетам. Ла Ривьер именно таков. Не то что некоторые.

Томас, выдержав укол, хладнокровно парировал:

— А вы, сдается мне, недооцениваете усердия вражеских дознавателей. В искусстве пытки османы поднаторели не хуже, чем в инженерном деле. Нет такого человека, что устоял бы под пыткой — во всяком случае, до конца. Нюанс лишь в том, чтобы найти в человеке уязвимое место, а там уж сломать его не составит труда. Рано или поздно ла Ривьер заговорит. Если его взяли живым, то надежда лишь на то, что он не выдаст чересчур много и сразу.

Офицерство притихло, оглядывая плотные ряды турок, которые по завершении намаза поднимались сейчас с колен. Воздух внизу наполнился ритмичным уханьем барабанов и визгливыми напевами рожков, в то время как воинство поднимало оружие и потрясало им так, чтобы было видно со стен. Солнце отстреливало от оружия и доспехов хаотичными бликами — ни дать ни взять искристые чешуйки на море, волны которого готовы обрушиться на скалистый берег.

— Они думают атаковать без промедления, — рассудил Томас, оглядывая идущую от бастиона стену.

Бастионы, охраняемые кастильцами и овернцами, были единственными достроенными полностью. На остальных все еще не было бойниц достаточно прочных, чтобы выдерживать обстрел вражеских пушек. То же самое можно сказать и об участках стен между бастионами.

— Гляньте-ка, — Мас указал на османские ряды. Впереди боевого построения гарцевали пышно одетые офицеры в бирюзовых тюрбанах. За ними шествовал отряд янычаров; величаво колыхались на войлочных колпаках страусовые перья. Передние вели человека, руки которого были укручены за спину. Вот он нечаянно запнулся, и его потащили волоком. Человек, судя по всему, был бос, а красная рванина с остатками белого креста была некогда сюркотом [49]Ордена. Паклей свисали с плеч блондинистые волосы. Сомневаться в том, кто это, не приходилось.

— Ла Ривьер, — буркнул Стокли, хмуро покосившись на Томаса. — Похоже, вы в кои веки правы.

Офицеры в молчании смотрели на продвижение процессии вдоль строя, параллельно линии укреплений. Время от времени турецкие офицеры останавливались и, указывая в сторону Биргу, задавали пленнику какие-то вопросы.

— Ох, не следовало ему даваться им в руки, — укоризненно покачал головой Мас.

— Видимо, у него не оставалось иного выхода, — заметил Томас. — Его могли просто оглушить и забрать. А взять живьем одного из наших рыцарей им хотелось ничуть не меньше, чем нам пленить одного из их офицеров.

— И все-таки, — пробурчал полковник, — не попадаться им в лапы было его прямым долгом.

Томас пожал плечами.

— Обвиняйте его в чем хотите, теперь уже все равно ничего не поделаешь.

— Какая умная мысль, — хмыкнул Стокли.

— Сир, — повернулся к ла Валетту Мас, — нам не мешало бы открыть по ним огонь. Ла Ривьера надо заглушить прежде, чем турки вытянут из него что-нибудь еще. Глядишь, заодно уничтожим и кого-нибудь из их офицеров.

Великий магистр, прищурясь, смотрел некоторое время в сторону врага, после чего покачал головой.

— Отсюда не дотянуться, да и порох надо беречь. Кроме того, сдается мне, ла Ривьер может еще и оказать нам полезную услугу.

— Какую именно, сир?

— А вот вы глядите.

Вражеская группа продолжала изучать укрепления. Погодя она остановилась напротив твердыни с рыцарями из Оверни и Кастилии, и между турками и их пленником состоялся довольно протяженный диалог. Тогда и стало понятно, на что намекает Великий магистр.

— Ла Ривьер советует туркам атаковать наиболее укрепленные наши позиции.

— Видимо, так, — кивнул ла Валетт.

Томас, прикинув, негромко произнес:

— Уяснив, как все обстоит на самом деле, они на нем отыграются.

— Тогда будем уповать, что его страдания и их месть оборвутся быстро. — Великий магистр обернулся к Масу: — Если ла Ривьер делает то, о чем я думаю, то нам надо поддержать его уловку. Снарядите из главных ворот выход аркебузиров — плутонгов [50]пять, не больше, — чтобы устроили пробную стычку с неприятелем. Пусть дадут с расстояния несколько выстрелов, однако в ближний бой не ввязываются. Как только враг начнет надвигаться, сразу назад.

Полковник, помедлив, осмотрительно спросил:

— А это… разумно, сир? У нас и без того нехватка в людях. Ведь возможны потери.

— Ничего не поделаешь. Зато мы заставим врага поверить, что остальная линия обороны у нас еще более крепка, раз эти два бастиона удерживает всего горстка людей. И если турки в итоге ударят всей своей массой сюда, они жестоко за это поплатятся и, дай Бог, станут думать, что такая оборона у нас повсюду. — Он легонько постучал по толстенной кладке амбразуры. — Так что идите, полковник, и готовьте людей. Вы их и возглавите. Пускай переведаются с противником под вашим началом. Солдаты вас любят. Посмотрим, как они стоят под вражеским огнем. Вот увидите, это придаст им уверенности в своих силах. Ступайте.

— Как знаете, сир, — учтиво склонил голову полковник Мас.

Он зашагал к винтовой лестнице. Компания офицеров во главе с ла Валеттом рассредоточилась у зубцов башни и приготовилась наблюдать. Попутно они успели застать момент, когда небольшой отряд врага отвернул от бастионов и скрылся в расступившемся построении. После короткого затишья какофония из барабанов, цимбал и сверлящих слух рожков возобновилась с еще большей силой, эхом мечась у стен Биргу и форта Святого Михаила. В ответ затрещали барабаны на бастионах, открылись главные ворота, и полковник Мас вывел наружу своих аркебузиров. Их появление было встречено приветственными возгласами защитников крепости. Взвились на легком ветерке флаги с цветами Ордена; плотоядно извивались когтистые звери на полотнищах наемников. Полковник Мас со своим небольшим отрядом перешел по подъемному мосту через ров, опоясывающий переднюю стену. Аркебузиры заняли позиции среди руин зданий, от которых за минувшие недели остались лишь полуразрушенные стены в грудах щебня.

Вот стрелки произвели заряд, навели оружие и запалили фитили, готовясь по команде дать выстрел. Едва заметив появление орденских аркебузиров, сарацины поспешили ответить тем же. От боевого построения отделилась шеренга янычаров и уверенным шагом двинулась к Биргу, на ходу прилаживая к предплечьям длинные стволы. Полковник Мас стоял на виду, попирая груду мусора — одна рука на бедре, другая на рукояти меча, — и спокойно взирал на приближение неприятеля. Такая невозмутимость со стороны наемного офицера вызывала невольное восхищение.

Врагу дали приблизиться на дистанцию, вполне достаточную для попадания, и тогда полковник рявкнул приказ открыть огонь. Трескучий гром прокатился по строю аркебузиров, дружно пальнувших из укрытия. Из стволов пыхнули хищные жгутики огня, и позицию тут же окутали сизоватые облачка порохового дыма. Было видно, как несколько янычаров под тяжелыми свинцовыми виноградинами опрокинулись навзничь, а в местах промаха взвихрились фонтанчики пыли и раскрошенного камня. Стрелки мгновенно взялись перезаряжать оружие. На мгновение янычары неуверенно приостановились, но тут один из их офицеров вынул ятаган и ободряюще указал им вперед. Наступление продолжилось, однако теперь враг шел уже слегка пригибаясь, думая, наверное, что от этого становится незаметнее. Полковник Мас приказал стрелять произвольно; тут и проявилось, кто из стрелков проворнее и сноровистее других. Завязалось деловитое потрескивание.

На земле лежали уже с дюжину янычаров; кто-то вяло шевелился, иные пытались отползти назад к своим. Когда до позиции христиан оставалось с сотню ярдов, османский офицер скомандовал остановиться и дать ответный залп. Это был его последний приказ: спустя секунду пуля угодила ему в голову, обдав сзади белую феску кровавой кашей. Тело, дернувшись, пластом упало наземь и застыло. Знай наших. Тем не менее его люди продолжили выполнение приказа: установили свои громоздкие аркебузы на тонкие деревянные распорки и обстоятельно прицелились, после чего последовал недружный, но вполне серьезный залп.

Хотя оружие турок било точнее, а получившие хорошую выучку стрелки заряжали быстрее, нахождение на открытой местности делало их более уязвимыми. С бастиона казалось, что на каждого упавшего аркебузира Маса приходилось по меньшей мере трое сраженных врагов. Полковник меж тем неустанно курсировал вдоль строя сзади, подбадривая людей и чудесным образом избегая вражеских попаданий, даром что сарацинские пули взрывали дерн и гравий подчас у самых его ног.

По мере продолжения перестрелки становилось видно, как линия османов подается вперед к бастионам Кастилии и Оверни, а вокруг готовятся к бою их защитники. Изнутри к стене укрепления были приставлены десятки уже заряженных аркебуз — бери и стреляй. Стояли на своих местах обученные заряжать мальчишки-мальтийцы, готовые выполнить то, что на них возложено. Внизу из толщи бастиона грянула пушка, которую подкатили в каземате к амбразуре бойницы; за ней другая, затем третья. Стояли в ожидании копейщики в готовности броситься вперед и не дать врагу взобраться на стены или куртины бастионов. Впереди на укреплении с мрачной удовлетворенностью следил за вражескими приготовлениями Великий магистр.

С пронзительным ревом медных труб османы, многоголосо взорав, двинули через пустошь к бастионам. В рвущейся лавине отчего-то не было заметно янычарских колпаков. Похоже, вражеский военачальник решил приберечь элитные войска и первый штурм возложить на менее ценных сипахов и религиозных фанатиков в белых одеждах. Все это время перестрелка перед главными воротами не смолкала, как будто это было совершенно иное, обособленное сражение. Лишь единожды полковник Мас отвлекся и поглядел на штурмующую орду, после чего возвратился вниманием к бою на своем фронте. С бастиона ла Валетт взирал на приближение врага с холодной отстраненностью, передавая это же состояние своим ближайшим офицерам.

Несколькими днями ранее защитники уже вбили колья для отмера дистанции, и стоило туркам поравняться с дальними подступами, как башенные орудия с оглушительным грохотом повели огонь — казалось, грома не выдержит сам воздух. Камень под ногами ощутимо содрогался, саднило уши. Над укреплениями всходили синеватые облака дыма, который, попадая в горло, вызывал удушливый кашель. Когда дым более-менее развеялся, стало видно, что посланная орудиями крупная картечь пробила во вражеских рядах обширные бреши, выкашивая кровавыми грудами по десятку-полутора человек кряду. Турки, впрочем, не замедлили хода и перли вперед, перемахивая через павших друзей на пути к контрэскарпу [51]оборонительного рва перед бастионами и соединяющим их участком стены. Когда орда неприятеля миновала вторую линию кольев, открыли огонь аркебузиры, добавляя к картечи орудий еще и свои выстрелы. Под напором дымного пламени от укреплений османские ряды существенно поредели. Но враг все лез, перескакивая через павших и вопя боевые кличи. Колыхались складки белых одежд.

— Бог ты мой, — не веря глазам, произнес Томас, — они не ведают страха.

Первые ряды неприятеля, добравшись до контрэскарпа, соскальзывали или слезали под крутым углом в ров перед стеной. С обоих бастионов ударили пушки, нацеленные так, чтобы бить по рву продольным огнем. Крупная картечь сшибала сарацин при попытке влезть на крутой откос к подножию стены. Лестниц у штурмующих было всего ничего: редкостная глупость — идти на приступ, не изготовив их в достаточном количестве. Угол огня был теперь таким, что защитники выбирались на стену и, изогнувшись, стреляли вниз.

— Прикажите этим глупцам слезть, пока их не застрелили, — бросил ла Валетт.

Выполнять приказ бросился Стокли, на бегу выкрикивая распоряжение Великого магистра. Рассудка подчиниться хватило немногим. У большинства так разыгралась кровь, что они продолжали стрелять вниз и торопливо подавали аркебузы назад для перезарядки. Но вот одного из защитников ударила сарацинская пуля. Крупно вздрогнув, он покачнулся на парапете, после чего, утратив равновесие, кувырнулся со стены в ров. Прежде чем до солдат дошло, какой опасности они себя подвергают, следом упал еще один; тогда защитники поспешили укрыться за зубцами стены. Оттуда они начали перебрасывать наружу большие камни; в этом им помогали мальчишки, что перезаряжали оружие. Град метательных снарядов, валясь на неприятеля, раскалывал черепа и крушил кости.

Приставить к стене удалось лишь одну лестницу. Когда турки начали взбираться по ней на укрепления, стало видно, как в одной из амбразур соседнего бастиона поменяла угол прицела пушка, жерло которой спустя мгновение изрыгнуло огонь и исчезло за дымным облаком, а лестница разлетелась в граде деревянных осколков и людской плоти. Это оказалось поворотным моментом. Сарацины во рву на секунду оторопело застыли, но вот уже первые из них повернули вспять, их примеру последовали другие, а вскоре отчаянная жажда спасения от верной гибели пронеслась по рву подобием вихря. Не прошло и минуты, как штурм захлебнулся и турки начали стремительно откатываться на свои исходные позиции, подальше от безжалостного обстрела. Защитники с победной яростью кричали им вслед, свистя и улюлюкая, а некоторые в запале продолжали стрелять до той поры, пока последний сарацин не вышел из зоны обстрела. Когда захлебнулся основной штурм, прекратил бой и отряд янычаров, существенно поредевший в перестрелке с людьми полковника Маса. Взвалив на плечи подпорки и аркебузы, турки повернулись и поспешно зашагали прочь. Кое-кто из солдат Маса побросал оружие и, торопливо выхватив нож, припустил за янычарами. Лишь властный окрик командира заставил их остановиться и неохотно повернуть назад. Наконец аркебузиры сомкнули строй и пошагали обратно, через подъемный мост пройдя в главные крепостные ворота Биргу.

На земле остались лежать сотни убитых и раненых. Потери христиан между тем составляли всего несколько человек на стенах и десятка три в плутонгах Маса, по результатам боя с янычарами.

— Преславно, — довольно кивнул ла Валетт. — Первый бой за нами, мессиры. В следующий раз Мустафа-паша, по крайней мере, поразмыслит, прежде чем вот так кидаться нас атаковать.

Он обернулся, оглядывая картину ликования на стенах. Победные крики подхватил уличный люд за стеной; Биргу радостно гудел из конца в конец. Вон уже и защитники Сент-Мишеля, наблюдавшие за боем, шумят со стен. Радостным перезвоном соборных колоколов и размахиванием флагов вторит им издали Сент-Эльмо. Все веселятся пусть небольшой, но все-таки победе над захватчиками. С почином, стало быть.

— Пускай порадуются, — одобрил ла Валетт. — Ишь, как ликуют… Бодрость духа нам всем на пользу. Скоро предстоят нелегкие испытания, так что надо радоваться, пока есть чему. Ну а пока турки готовят решающий штурм, мы с Божией помощью успеем довершить свои укрепления. Ну да ладно, пора возвращаться в Сент-Анджело. — Ла Валетт повернулся уходить, но неожиданно остановился и указал рукой: — Что там такое происходит?

Во вражьем стане перед потерявшим четкость строем снова вышла группа янычаров. С собой они несли кол. Когда его вколотили в землю, двое басурман выволокли вперед ла Ривьера, привязали ему руки к железному обручу наверху кола и содрали изорванный в клочья сюркот, оставив пленника нагим. Офицеры на бастионе беспомощно переглянулись между собой.

— Что они думают с ним делать? — тихо спросил Стокли.

Те двое, что привязали пленника к колу, вытянули из-за кушаков изящного вида трости и, прежде чем приблизиться к французскому рыцарю, пробно помахали ими в воздухе.

— Проклятье! — проронил Томас. — Они собираются забить его до смерти.

— Этими-то прутиками? — усмехнулся Стокли.

— Да, этими прутиками, — ровным голосом ответил Томас. — Я видел их в действии на Балканах. Человек под ними умирает на протяжении нескольких часов, а муки его с каждым ударом становятся все нестерпимее.

Двое янычаров расположились по бокам ла Ривьера и принялись нахлестывать его тросточками. Под первыми ударами рыцарь слегка пошатывался, а через какое-то время припал к колу и выгнул спину, снося страдание в стоическом безмолвии. Турки присели, наблюдая за потехой, в то время как защитники Биргу смотрели на происходящее в тихом отчаянии.

Спустя где-то час колени у ла Ривьера подогнулись, и он мешком повис на своей привязи, закинув голову и раскрыв рот в немом крике страдания.

— Сир, — обратился Стокли к ла Валетту. — Можем ли мы ударить из пушки и оборвать страдание этого несчастного?

— Ты сам посмотри, — проговорил ла Валетт. — Дистанцию они отмеряли со знанием дела. Сейчас до них никакой пушкой не достанешь. Так что поделать ничего нельзя, разве что избавить наших людей от этого невыносимого зрелища. А потому на стенах остаются только часовые. Остальным всем разойтись по казармам и квартирам. Сию же минуту.

Судя по лицам людей, расходящихся по узким городским улочкам, праздничную эйфорию погасило зрелище истязания ла Ривьера. Экзекуция продолжалась и днем, на глазах у тех, кто дежурил на стенах. Томас вместе со Стокли и полковником Масом остался на бастионе кастильцев. Великий магистр с остальными офицерами возвратился в Сент-Анджело. Под стенами Биргу небольшие отряды османов собирали своих убитых и раненых. Первых готовили к похоронам, вторых уносили в лагерь для врачевания. Попытку турок собрать своих павших товарищей во рве пресек Томас, приказавший дать для острастки выстрел, чтобы неприятель вместе со сбором тел не вздумал заодно поизучать вблизи стены и бастионы крепости. Силы османов, участвовавшие в утреннем приступе, влились в состав походных колонн, повозок и пушечных подвод, перемещающихся на запад Сенглеа. Осталось сравнительно небольшое прикрытие, которое сейчас прорубало ложементы, берущие Биргу и Сенглеа в кольцо.

Все перемещения врага смотрелись каким-то фоном; внимание защитников было неотрывно приковано к казни ла Ривьера. Во второй половине дня первые два янычара сменились, а просевшего у столба христианского рыцаря продолжили ритмично стегать их сменщики. Под вечер осмотреть пленника явился какой-то офицер. Присев на корточки, он за волосы поднял ла Ривьеру голову, посмотрел, после чего вынул нож и перерезал французу горло.

— Отмучился бедняга, — прикрыв глаза, склонил голову Стокли. — Упокой Господь его душу.

— Не надо было попадаться им в лапы, — пожал плечами Мас. — Я такой ошибки совершать не буду. И ни у кого из своих ее не допущу. Что и говорить, урок преподан достойный. Такой, что, несомненно, укрепит решимость каждого на этом острове, будь то мужчина, женщина или ребенок. Как верно сказал Великий магистр, на Мальте мирных жителей больше нет. Известно и еще одно: нам остается только один выбор: победа или смерть. — Мас расправил плечи и отвернулся от вражьего стана. — Сейчас проверю смену караула и пойду уведомлю Великого магистра, что страдания ла Ривьера закончились.

— Хорошее решение, — одобрил Стокли. — В таком случае увидимся вечером на совете.

Полковник чуть склонил голову и удалился вниз по лестнице. Наверху, помимо Томаса и Оливера, остались лишь четверо солдат, которые держались от рыцарей на почтительном расстоянии. Оба какое-то время молчали, глядя на нагое тело, по-прежнему прихваченное к столбу. Наконец Стокли аккуратно кашлянул.

— Я так понимаю, ты видел Марию.

— Ты с ней разговаривал? — без улыбки поглядел на него Томас.

Губы Стокли растянулись в ухмылке.

— О да. Ты ее, признаться, порядком удивил, но теперь она оправилась и пришла в чувство. Она не желает тебя больше видеть. Никогда.

В груди тревожно кольнуло, но быстро прошло, после того как Томасу вспомнилось выражение ее глаз: потрясенность, а затем знакомая, безошибочная, прежняя приязнь. Стокли, безусловно, лгал.

— Признаться, я тоже изрядно удивился, когда ее увидел. Ведь ты говорил мне, что она умерла.

— Я сказал, что она умерла для тебя.

— А теперь вот она для меня жива, и даже очень. А я — для нее. Где она?

Стокли, не сводя глаз, ответил:

— В безопасности.

— В безопасности? От врагов или от меня?

— Безопасность от врагов не предвидится ни одному из нас. Но, по крайней мере, я могу спасти ее от тебя, Томас. Уберечь ее от всего этого. От отчаяния.

— Где она? — повторил Томас, на этот раз сквозь стиснутые зубы. — Скажи мне.

— Не дождешься. Ум ее после этой вашей встречи уже и без того неспокоен. К счастью, мне удалось ее вразумить, и она согласилась, что видеть тебя снова — сущая глупость. Непоправимая. Как я уже говорил, Томас, Мария для тебя мертва. И не пытайся ее разыскивать.

— Я найду ее, — утробно прорычал Баррет, прижимая руки к бокам, чтобы невзначай не вцепиться Стокли в глотку. — Клянусь, что снова ее увижу.

Стокли, презрительно прищурившись, заговорил с такой ядовитой злобой, какой Томас за ним даже не припоминал:

— Да проклянет тебя Господь и обречет тебя на муки кромешные в аду. Молюсь об этом всею своею душой. Этого, и только этого ты заслуживаешь.

— Откуда у тебя ко мне такая ненависть? — с вызовом спросил Томас. — Что я тебе сделал, что ты желаешь мне такой участи?

— Ненависть? — интимным голосом пропел Оливер Стокли. — О да, я тебя ненавижу. Потому что она любила тебя. Все время, и только тебя одного. — Стокли скрипнул зубами. — А должна была меня. Марию заслужил я, а не ты… И тебе не заполучить ее никогда. Слышишь? А теперь прочь с дороги.

Томас, выдержав его полный холодной злобы взгляд, посторонился. Стокли рванул мимо и стремительным шагом пошел вниз по лестнице. Баррет стоял, ошеломленный таким излиянием злобы. Вот шаги его недруга смолкли. Чтобы как-то отвлечься, Томас со стены стал смотреть на дальний артиллерийский обоз, змеившийся у оконечности бухты в сторону полуострова Шиберрас. Теперь ясно. Враг быстро отказался от замысла штурмовать Биргу или Сенглеа. Он, как и рассчитывал Великий магистр, решил всем своим весом налечь на Сент-Эльмо. А значит, у защитников главных крепостей появится некоторое время, чтобы усилить укрепления на самых важных, прорывных позициях. Шанс выстоять осаду будет усиливаться с каждым новым днем, в течение которых будет держаться маленький форт Святого Эльма. Томас посмотрел на него через бухту. Уходящее солнце омывало его горячим, понемногу гаснущим светом; темные тени пролегали клиньями от острых углов звездообразных стен. Морской бриз под вечер подустал, и флаги на башнях утомленно свисали. Какая мирная картина… И как она вскоре изменится для восьмисот человек гарнизона и тех, кто нашел там прибежище…

Глава 27

Настроение в обители было в тот вечер подавленным. На стол Дженкинс выставил бесхитростную овсянку, пояснив, что свежего мяса на рынках Биргу больше нет и не предвидится. В целях экономии провианта Великий магистр распорядился, чтобы вся живность отныне забивалась и засаливалась для хранения на грузовых складах возле верфи. Фураж теперь полагался только небольшому числу лошадей. С появлением в городе большого числа беженцев приходилось искать дополнительное место постоя для солдат, а потому в обитель английских рыцарей определили дюжину итальянских наемников, которые теперь столовались в зале вместе с Томасом, Ричардом и сэром Мартином. С прибытием итальянцев хлопот у старика Дженкинса существенно прибавилось, и к новым постояльцам он относился с плохо скрытой неприязнью.

Ужин протекал нешумно, даже как-то задумчиво, разговоры за длинным столом ограничивались в основном просьбами передать тарелку, солонку или кувшин с разбавленным вином. Наемники кучковались на конце стола, что ближе к двери, оставив троим англичанам более удобные места поближе к камину.

— А где, интересно, сэр Оливер? — поинтересовался Ричард. — Он же, кажется, говорил, что с прибытием турок поселится в обители.

Сэр Мартин пожал плечами.

— У него мошна достаточно туга, чтобы позволить себе снимать отдельное жилье. А нос задран так, что тяготиться обществом своих братьев-рыцарей он считает ниже своего достоинства.

— А вы, часом, не знаете, где он мог поселиться? — спросил между делом Томас, помешивая ложкой кашу.

— Да откуда мне знать, — буркнул сэр Мартин.

Трапеза продолжалась в молчании.

— Ишь как оно вышло, с ла Ривьером-то, — тягостно вздохнул сэр Мартин. — Воин был хороший. Никогда не межевался с раздумьями, бить турка или нет. Эх, такого человека потеряли…

Томас в ответ кивнул.

— Однако и безрассудства ему тоже хватало, — сделал оговорку Ричард. — Придерживайся он четко поставленной задачи взять пленных, не угодил бы сам в руки врага.

Сэр Мартин, опустив ложку, недружелюбно уставился на эсквайра.

— Еще раз ставлю тебе на вид, молодой человек: ты забываешь свое место. Подобные суждения, да еще в устах оруженосца, порочат ла Ривьера. Вот дослужишься до собственных шпор — тогда, и только тогда будешь иметь право выносить о рыцарях Ордена какое-то суждение. А умер он, надо сказать, с честью.

— Я не оспариваю этого, сэр. Просто подчеркиваю, что этой своей участи он вполне мог бы избежать.

— По крайней мере, своей смертью он оказал всем нам неоценимую услугу, — заметил Томас.

— Интересно, каким образом? — застроптивился Ричард. — Как справедливо указал сэр Мартин, нам нужны хорошие солдаты, а теперь мы потеряли одного рыцаря и двух оруженосцев, которых то ли убили, то ли взяли в плен. Что едва ли не хуже.

Томас, оттолкнув тарелку, вполоборота повернулся к Ричарду.

— Именно ла Ривьеру хватило ума и мужества убедить сарацин атаковать самое прочное звено нашей обороны. В других местах рвы у нас гораздо мельче, и их там пока даже не прикрывают пушки. Направь османы свой приступ не в лоб, а с боков от ворот, не исключено, что им удалось бы взобраться на стены. А захвати они там плацдарм и толкнись оттуда в Биргу, дело было бы считай что проиграно. Получилось же так — и в этом, несомненно, заслуга ла Ривьера, — что их жестоко отбили в месте, которое они, с его подачи, почитали за самое уязвимое. Обжегшись там на молоке, они теперь дуют на воду, решая атаковать, по их понятию, более доступную цель. А именно форт Сент-Эльмо, к которому они теперь выдвигаются.

Молодой человек опустил глаза.

— Я не подозревал подлинной величины его поступка, — проговорил он, глядя себе на ладони.

— Эх, молодежь, молодежь, — снисходительно попенял сэр Мартин. — Все как есть верхогляды. Ну да ничего, со временем научишься зрить в корень. Если мы, понятно, до этой поры доживем.

— Приношу вам свои извинения, сэр, — виновато поглядел на Томаса Ричард.

— Передо мной извиняться нет смысла, — сказал Баррет. — Просто ты, сам о том не подозревая, опорочил имя человека, отдавшего за всех нас жизнь. А ведь может статься, что храбрость и сила духа ла Ривьера изменила весь ход осады. Подумай о том, Ричард, прежде чем в следующий раз делать о ком-либо поспешные выводы. — Томас поднялся из-за стола. — Ну ладно, пойду укладываться. Спокойной вам ночи, джентльмены. И нашим гостям, — громко произнес он, делая полупоклон в другую сторону стола.

Занятые тихим разговором итальянцы обернулись на голос и, смекнув, о чем идет речь, учтиво склонили головы, после чего возобновили прерванную беседу.

Томас ретировался в свою комнату-келью, прикрыл за собой дверь и, устало сев на кровать, скинул башмаки, стянул бриджи и улегся, глядя в потолок. В узкое окно над головой струился лучик лунного света, призрачной дугой ложась на противоположную стену. Томас сунул руки под голову и зевнул. Спать не доводилось два дня. Давали знать о себе напряжение прошлой ночи и треволнения нынешнего дня; так он, пожалуй, давно не уставал. А если точнее, то уже много лет. Прикрыв глаза, Томас ровно задышал, но сон отчего-то не шел. Вот мимо двери прогрохотали шаги, и голос сэра Мартина досадливо что-то брякнул об «итальяшках», после чего так же досадливо захлопнулась дверь в его комнату.

Утомленный ум возвратился к недавней стычке (опять стычке!) со Стокли наверху бастиона. Какова действительная его роль во всем этом? Он что, и вправду все эти двадцать лет вынашивал в себе обиду отвергнутого воздыхателя? Хотя, если вдуматься, ревность и впрямь способна подпитываться обрывками воспоминаний, так же как любовь. Получается, Стокли скрытничает о местонахождении Марии из ревности? Или, по его словам, таково все-таки желание самой Марии? Ее, безусловно, надо будет найти. Причем скоро.

В дверь легонько постучали. Первой мыслью было прикинуться спящим и не открывать. Хотя отвлечься от навязчивых мыслей о Марии тоже не мешало.

Вполголоса чертыхнувшись, Томас уселся на кровати:

— Войдите!

Чуть скрипнули петли, и в приоткрытом дверном проеме со свечой показался Ричард. Из зала в комнату донеслось журчание разговора, более веселого и непринужденного с уходом из-за стола иноземцев-англичан.

Сзади как раз прошел на кухню Дженкинс, за добавкой: еще одним кувшином вина.

— Сэр Томас, мне нужно с вами поговорить, — возвестил с порога Ричард.

— Ну так заходи.

Эсквайр закрыл за собой дверь и, подойдя, поставил свечу у кровати, а себе поднес единственный в комнате стул.

— Если ты насчет нынешнего разговора, — предупреждающе заметил Томас, — то я лишь призывал тебя лишний раз все взвешивать, прежде чем выносить суждение. А то у тебя есть склонность забываться, что на тебя здесь смотрят как на оруженосца и ждут от тебя подобающего поведения. Даже оруженосцы, что постарше.

— Да я не о том, — отмахнулся Ричард. — Мне надо с вами обсудить кое-что поважнее. — Он с некоторой опаской оглянулся на дверь — как бы кто не подслушал, — после чего придвинулся ближе и тихо заговорил буднично-доверительным тоном: — Я нынче, пока вы с ла Валеттом и остальными находились на бастионе, наведался в Сент-Анджело по заданию.

— Какому такому заданию?

— Вы что, забыли? — удивленно посмотрел Ричард. — Конечно же, вызнать насчет сундука сэра Филиппа. Караулу я сказал, что вы где-то в апартаментах Великого магистра оставили свои боевые перчатки и послали меня их принести.

— Весьма предприимчиво с твоей стороны. И что, часовые тебя пустили?

— Представьте, да. Ваше имя нынче способно открывать любые двери. Я прошел в Сент-Анджело и изобразил перед дворецким ла Валетта, что разыскиваю те перчатки, а затем сказал, что вы, видимо, ошиблись, и пошел якобы к выходу. А на самом деле прошел по цитадели — это оказалось легко — к хранилищу. Вот здесь я и столкнулся с первыми трудностями, которые нас, судя по всему, подстерегают.

— В самом деле? Какие именно?

— Охотничьи собаки Великого магистра. У них конуры в арке того же коридора, где находится хранилище. Вход туда расположен на дальнем конце крыла. Там есть подобие прихожей, где дежурят четверо караульных, — уже само по себе трудность, а тут еще, не успел я войти в коридор, на меня сразу залаяли собаки и всполошили охрану.

— Что было дальше?

— Я сказал, что заблудился. Тогда двое стражников вывели меня оттуда и указали, как выйти из цитадели.

— Будем надеяться, что они не сообщат о происшествии по инстанции. Иначе, если это вызовет любопытство у кого-нибудь из приближенных ла Валетта, отыскать сундук станет некоторым образом сложнее.

— Еще сложнее? К нему и сейчас-то не подобраться. Вы уверены, что в то подземелье нет еще какого-нибудь прохода? Может, еще какая-нибудь дверь или водосток, идущий вблизи или снизу?

— Я что-то не слышал.

Ричард нахмурился. Томас, с минуту на него поглядев, почесал подбородок.

— Тебе не кажется, что пока все эти поиски несколько не к месту?

— В каком смысле?

— Мы окружены врагом. Мальта отсечена от внешнего мира — во всяком случае, до снятия осады. Ну а если островом завладеют османы, тогда и вовсе становится неважным, добудешь ты тот документ или нет.

— Напротив, это становится еще важнее, — возразил Ричард. — Если он попадет в руки врага, его значимость мгновенно сделается ясна и станет крупным козырем в руках врагов при любых переговорах с Англией.

— Каких врагов? — усмехнулся Томас. — Турок, католиков или Ордена?

— По-видимому, всех.

— Жаль. Я-то уж было понадеялся, что у тебя наметилась хоть какая-то спайка с ла Валеттом и его последователями.

— Спайка как раз есть. Хотя бы в том, чтобы выбраться из этой западни живыми. Так что я пока буду делать все, что в моих силах, для поражения нашего общего врага. Но это не тот случай, сэр Томас, когда враг моего врага — мой друг. Если нас подловят на поиске документа, то сомневаюсь, что нас ждет пощада, стоит ла Валетту уяснить истинную цель нашего здесь пребывания. Великий магистр — человек не из жалостливых, и как бы высоко он ни ставил ваши навыки и опытность, обмана он вам не простит.

— Наверное, нет, — согласился Томас. — Милосердия сейчас не сыщешь днем с огнем.

— Что вы имеете в виду? — резко вскинул голову Ричард.

— Да так. К тебе это не относится.

— Отчего же. Очень даже относится. Мне как никогда нужна ваша помощь в выполнении моего задания. Я просто не могу допустить, чтобы вы отвлекались. Это, наверное, из-за той женщины — Марии?

Томас помолчал.

— Ты знаешь, что да.

— Тогда вам лучше быть настороже. В наших планах ей не место.

По сердцу Томаса словно чиркнула ледышка.

— Это что, угроза?

— Нет. Просто я хотел вам напомнить о вашем долге перед своей страной и королевой. Не забывайте об этом.

Томас подался вперед так, что их с эквайром лица сблизились чуть ли не вплотную.

— Ричард, уясни. Если ты тронешь Марию хотя бы пальцем или же своими действиями создашь для нее опасность, я тебя уничтожу.

— Вы бы убили меня ради ее спасения? — не отводя глаз, спросил юноша. — В самом деле?

Секунду-другую их взоры были скрещены как шпаги, а затем Томас откинулся на постель в каком-то сумеречном оцепенении. Сердце билось от страсти, однако железная решимость Ричарда выполнить свою задачу, свой долг придавала его, Томаса, чувствам оттенок некоего капризного самопотакания, а высказанная угроза казалась пустой и вздорной.

— Ну а как бы поступил на моем месте ты? — произнес он.

— Не могу себе представить.

— Тогда мне тебя жаль.

— Свою жалость приберегите для себя, — прошипел Ричард. — Ваша надуманная связь с этой женщиной — не более чем слабость. Чего вы думаете ею достичь? Скажите мне. Каковы ваши планы? Что бы вы могли ей предложить?

— Предложить? Шанс исправить все неправое, что было у нас обоих. Быть может, если мы все это преодолеем, то еще сможем воссоединиться — что нам, собственно, полагалось давным-давно. В планах у меня просить ее стать моей женой, и тогда я увезу ее к себе домой в Англию, где мы сможем в мире и согласии встретить старость.

Ричард на это лишь медленно покачал головой.

— Нет глупца большего, чем глупец старый. И даже глупцу видно, что степень любви и прощения, которые вы приписываете этой даме, граничит, образно говоря, с фантазией. Вы должны это видеть.

— Я вижу то, что в моем сердце.

— И это вас ослепляет, делая незрячим ко всему остальному. В данный момент самое пламенное мое желание — это выполнить приказания Уолсингема самостоятельно, но я этого, увы, не могу. Помочь в этом должны мне вы.

— Значит, должен? — Томас, прежде чем продолжить, пристроился спиной к стене. — Что ж. Если я помогу вам с выполнением вашей задачи, то и сам в свою очередь рассчитываю получить от вас помощь.

Эсквайр сузил глаза.

— Какую же именно, если не секрет?

— Прежде всего я желаю знать, где находится Мария. Тех селян из Сент-Эльмо перевезли сюда. Она должна быть где-то здесь, в Биргу.

— Несомненно. Ни для кого не секрет, что у многих из ваших братьев-рыцарей есть любовницы, а некоторые из них даже тайно обручены и живут, как мужья с женами, в своих домах и поместьях на острове. О, лицемеры! — оскалился в усмешке Ричард. — Как и все, кого римско-католическая церковь выставляет образцами нравственной чистоты. Филистеры и ханжи, все как один. — Ричард, обуреваемый горьким сарказмом, воздел стиснутый кулак. — Будь на то моя воля, я, ей-богу, стер бы их всех с лица земли!

— Их? — повел бровью Томас. — Ты рассуждаешь как христианин или как магометанин? Мне что-то сложно уловить разницу.

Ричард, спохватившись, разомкнул пальцы.

— Прошу прощения, — пробормотал он. — Устал очень. Забылся.

Оба смолкли. Томас смотрел на своего компаньона с откровенным любопытством.

— Что такое с тобою сделали, что ты настолько ненавидишь этих людей?

— Да ничего. Бывает. На секунду сорвался, вспылил. Только и всего.

— Нет, далеко не «всего». Ты на секунду приоткрыл свое сердце, а его, оказывается, полонят такая темнота и ярость, каких я в тебе и не подозревал. Ричард, что же это все-таки такое? Что так снедает твою душу?

— Достаточно сказать, что мне нет причин любить тех, кто прислуживает папистам, — холодно ответил Ричард. — Я сам родился от католиков, которые бросили меня в детском возрасте. Рос, как сорная трава, без ласки и доброты, пока меня не взял к себе в услужение сэр Роберт, а затем отдал Уолсингему в шпионы. Сесил и открыл мне, что католицизм — насквозь гнусная, коррумпированная ветвь христианства, и я всю свою жизнь посвятил борьбе с папизмом в Англии, да и вообще везде.

Ричард учащенно дышал; в нем все еще какое-то время клокотал гнев, но постепенно он его обуздал и заговорил более-менее сдержанно:

— Сэр Томас, если вы мне поможете, то помогу вам и я. Мы отыщем и это письмо, и вашу Марию, и увезем их с этого острова к себе в Англию — обоих, если захотите.

— Пламенно на это надеюсь, что и ее тоже.

Ричард кивнул.

— Тогда по рукам. Будем считать, что соглашение подписано не иначе как кровью. — Юноша протянул руку, и Томас ее пожал. — Надеюсь, ваша Мария того стоит, — произнес оруженосец с лукавинкой.

Глава 28

В последующие дни через воды бухты доносилось отдаленное дребезжание колес вражеских орудий. Со стен Сент-Анджело можно было наблюдать муравьиное копошение фигурок, впрягшихся в длинные веревки, посредством которых по вьющейся вдоль склона Шиберраса каменистой тропе волоклись стволы орудий. Турецкие инженеры двигались впереди пушек, попутно улучшая дорогу и выравнивая большой участок каменистой земли в полумиле от Сент-Эльмо. Когда площадка была готова, на ней установили первую из батарей, предназначенную для обстрела форта. Затем туда один за другим стали заводить пушечные стволы, а длинные колонны людей волокли на батарею заряды и бочонки с порохом для кормления орудий. Едва приготовления были закончены, как батарея открыла огонь.

Первый выстрел громыхнул посреди весеннего дня. Из амбразуры вырвался шлейф дыма и завис в воздухе. Те, кто наблюдал это из цитадели по другую сторону бухты, уставились на форт, где спустя секунду перед стенами взлетела каменная крошка и земля, а затем еще, от каменной облицовки одного из внешних укреплений. Стоило громыханью пушки перенестись через бухту, как навострили уши и глухо зарычали охотничьи собаки ла Валетта, лежащие у хозяина в ногах. Великий магистр, успокаивая, нежно погладил их бархатистые головы.

— Меткий выстрел, — прокомментировал Стокли. — Попадание с первой попытки.

— Меткость им особо и не требуется, — покачал головой полковник Мас. — Земля жесткая. Каждое ядро, что падает вблизи, рикошетит и бьет по форту почти что с силой прямого попадания.

Томас кивнул. Осад он повидал не одну и не две — в частности, в болотистых Нидерландах, где мягкий грунт поглощал пушечное ядро со влажным чмоканьем грязи и сырой почвы. Результативными там были лишь прямые попадания. Здесь же, на Мальте, османские пушкари находились, безусловно, в выигрышном положении.

Ударило второе орудие, и собаки — шерсть дыбом — отчаянно залаяли. Им вторили псы по всему Биргу, заливаясь неистовым лаем с каждым новым выстрелом. Ла Валетт пытался успокоить псов, но это получалось из рук вон плохо, и он, жестом подозвав одного из слуг, велел ему увести животных вниз, к их будкам в коридоре подземелья. Ричард посторонился, пропуская эту троицу, и посмотрел на собак с плохо скрытой враждебностью.

Двенадцать орудий батареи продолжали неумолчно палить одно за другим, и вскоре стало ясно, что турки решили сосредоточить свои усилия на равелине и двух ближайших контрфорсах звездообразного форта. Под грохот орудий двое турецких инженеров с отрядом саперов, перебравшись через вершину Шиберраса, начали сооружать вторую батарею. А дальше на шестах уже взлетали зеленые вымпелы, маркирующие начало сап — подводны́х траншей, которые прорубались в скалистом грунте кирками, долотами и молотками.

Небольшое число пушек, установленных на стенах форта, лупили по саперам всякий раз, когда они придвигались по неглубокой еще сапе и спешили установить разборные щиты-мантелеты, чтобы загородить ими тех, кто работал на ближнем участке. Одновременно с тем на подступах к укреплениям, под защитой валунов и скальных выступов, занимал место отряд янычаров. Неторопливо нацеливая свои длинноствольные аркебузы на стены форта, выстрелами они снимали тех защитников, кому хватало безрассудства чересчур выставлять себя над парапетом.

Ежедневно на рассвете и ближе к сумеркам Великий магистр со своими советниками наблюдал продвижение врага и ту удручающую скорость, с какой османские сапы зигзагом вытягивались к форту. Становилось очевидным невысокое качество камня, из которого возведен был форт Святого Эльма: облицовка стен в местах, находящихся под обстрелом, осыпа́лась и истончалась. С наступлением темноты и всю ночь напролет орудия продолжали обстреливать форт в беспрерывном ритме грохота и тяжких содроганий, которым чутко вторили взволнованным лаем едва ли не все городские собаки.

Дни проходили в усилении укреплений Сенглеа и Биргу. Как и прежде, ла Валетт со старшими рыцарями присоединялся к солдатам и горожанам в работах по утолщению стен и сооружению второй линии обороны там, где за счет сноса ближних домов образовывались свободные строительные материалы. Перед главной стеной трудились группы галерных рабов и некоторое количество пленных, все скованные попарно и занятые углублением и расширением канав и рвов, вспарывающих землю у основания обоих мысов. При этом вперед на пару сотен шагов высылался заслон из аркебузиров, чтобы не давать вражеским стрелкам наносить урон работникам возле стен. Работы заканчивались лишь с заходом солнца, когда невольников возвращали по казематам, а вольные расходились по своим квартирам и домам.

Заниматься своими поисками у Томаса с Ричардом времени почти не было. Да и вообще сил к концу дня зачастую хватало лишь на то, чтобы вяло поесть по возвращении в обитель. После этого Ричард валился спать, а Томас еще уходил на вечернее собрание совета в Сент-Анджело. Обсуждать в эти дни, как правило, было особо нечего, кроме хода работ на укреплениях и неуклонного разрушения стен Сент-Эльмо. Стокли докладывал о текущих запасах провианта. Помимо этих встреч Стокли с Томасом и не виделись; сэр Оливер всегда ухитрялся ускользнуть первым, пока Великий магистр задерживал у себя Томаса и полковника Маса для дальнейшей обрисовки военного положения. Все это время они то и дело поглядывали в окно на продолжающуюся осаду Святого Эльма.

Темная громада форта очерчивала своими правильными, слегка размытыми из-за темноты контурами оконечность полуострова Шиберрас. От горящих во внутреннем дворе жаровен и костров верх стены оживляло мутно-оранжевое свечение. Что примечательно, часовых вдоль стены не было видно вовсе. Защитники успели понести от турецких стрелков изрядные потери, прежде чем приноровились выглядывать из-за парапета лишь мельком или же находить на стене места, где можно лечь в полный рост и так вести наблюдение. Но и при этом с земли перед фортом то и дело посверкивало, после чего доносился сухой раскат выстрела: значит, стрелок заприметил на стене какое-то движение. А на дистанции в трепетном свете факелов продолжали рыть траншеи турецкие саперы, прикрываясь за разборными щитами. Все это время на гребне, где расположились еще две батареи, сквозь ночь продолжали громыхать пушки. Каждый выстрел озарял тьму красноватым сполохом, на мгновение высвечивая людей, согбенно влачащихся под корзинами с землей и камнем; корзины предназначались для укрепления готовых ложементов. Миг — и все снова поглощала тьма, до следующего пушечного выстрела.

То, с какой сноровистой обстоятельностью османы развивают осаду, вызывало невольное восхищение. В годы своей службы в Ордене Томас воевал против турок преимущественно на море и лишь слышал, с каким уважением отзывается об их развитом военном искусстве кое-кто из маститых рыцарей и бывалых солдат, сталкивавшихся с войском Сулеймана на Родосе. То, что их технические навыки значительно превосходят европейские, с которыми Томасу доводилось иметь дело на полях Европы, не вызывало сомнения. Лишь превосходная броня рыцарей вкупе с их обширным боевым опытом и преданностью своему делу позволяли справляться с многочисленными преимуществами, которыми обладали турки.

В конце мая ла Валетт полуденной порой созвал свой совет, чтобы сообщить пренеприятное известие. Офицеров он собрал у себя в кабинете вокруг стола. На столешнице лежала свернутая бумага, вынутая из запечатанного воском полого коровьего рога. Под столом возле ног хозяина лежали, как обычно, две неразлучные собаки. Натасканные на охотничьих выездах Великого магистра, к треску выстрелов они были привычны, а на пушечную пальбу, в отличие от прочих собак Биргу, больше не реагировали.

— Я получил послание от дона Гарсии, — сообщил Великий магистр. — Оно пришло через Мдину, а там его вплавь доставил через бухту местный пастух. Вице-король ставит нас в известность, что подкрепления из Генуи, которые он ожидал, задерживаются. — В голосе ла Валетта слышалась горечь. — Так что, по его словам, попытка снять осаду будет предпринята не раньше конца июля. А до этих пор нам велено держаться своими силами.

— Конец июля? Еще два месяца? — полковник Мас издал удрученный вздох. — Сомневаюсь, что Сент-Эльмо продержится еще хотя бы две недели. А после этого турки повернут на Биргу. — Он сделал паузу, мысленно что-то высчитывая. — При нынешнем состоянии наших укреплений следует ожидать, что Сент-Мишель и Биргу падут в течение месяца после потери Святого Эльма. При таком развитии событий последним нашим оплотом станет этот форт. Если повезет, мы все же сможем удержать Сент-Анджело до высадки дона Гарсии с его воинством.

— Действительно, было бы большим везением, — согласился Великий магистр. Взмахом руки он привлек внимание слуги у дверей. — Пускай войдет капитан Медрано.

Чуть погодя в кабинет вошел высокий офицер с аккуратной бородкой. Его нагрудник был испещрен поблескивающими царапинами от соприкосновения с каменной кладкой, а камзол пятнали копоть и пот. Запавшие глаза были блеклыми от усталости, а волосы — белесыми от пыли.

— Стул капитану, — скомандовал ла Валетт, и слуга поспешил подтянуть к столу деревянное сиденье. Пока капитан с чопорным видом усаживался, Великий магистр представил его совету.

— Мессиры, вы вряд ли знакомы с этим человеком. Он прибыл всего за несколько дней до турок и был сразу же назначен в гарнизон Сент-Эльмо. Медрано один из старших офицеров ла Серды. Его послали к нам, чтобы доложить о положении на той стороне бухты. Капитан? — предложил гостю высказаться ла Валетт.

— Да, сир, — кивнул Медрано. Прочистив горло, он заговорил с прямотой профессионального солдата. — Комендант форта умоляет меня поставить вас в известность, что положение Сент-Эльмо критическое. Равелин близок к обрушению, так же как и юго-западный угол форта. Не намного дольше продержится и юго-восточный угол. Ложементы врага не более чем в полусотне шагов от нашего внешнего рва, и от силы через пару дней можно ожидать первого вражеского штурма. Воспрепятствовать продвижению неприятеля мы не можем. Едва наши люди показываются над бруствером, как их тут же срезают пулями янычары. Только за один вчерашний день потери от этих нехристей составили двадцать человек. Как результат, мы вынуждены вылезать из-под прикрытия парапета и возводить насыпные укрепления из камней и мусора, осыпавшегося с контрфорсов форта — крайне опасное занятие, учитывая неуклонный пушечный обстрел. Боевой дух людей низок. Они почти не знают отдыха и даже спят в обнимку с оружием на случай, если враг неожиданно пойдет на приступ. По оценкам коменданта, форт продержится еще дней восемь, от силы десять, — завершил Медрано.

— Десять дней? — покачал головой ла Валетт. — Этого недостаточно, капитан. Вы и ваши товарищи должны сберечь нам как можно больше времени. Сегодня мы узнали, что на помощь извне нам не приходится рассчитывать еще как минимум два месяца. А потому каждый дополнительный день, что вы продержитесь, усиливает шансы на выживание нашего святого Ордена. Ла Серда не должен слагать оружие.

— Чего ла Серда от нас желает? — задал вопрос Томас.

— Сэр?

— Я в том смысле, что он наверняка не стал бы рисковать вашей жизнью для того лишь, чтобы вы, переплыв при свете дня бухту, ограничились всего-навсего изложением бедственного состояния форта. Что еще он велел передать? Чего он просит?

Медрано на секунду потупил взор.

— Комендант просит разрешения оставить форт. Он говорит, что раненых можно погрузить на лодки, отправленные с наступлением ночи с этой стороны бухты. После этого он начнет поэтапный вывод людей. Всякое оружие и снаряжение, какое нет возможности вывезти, будет сброшено в колодцы, а резервуары с водой отравлены гнилью. Последние из защитников, уходя, взорвут пороховые погреба. Врагу не достанется ничего, кроме мертвых стен.

— Понятно, — кивнул задумчиво ла Валетт. — И в какие сроки ла Серда намеревается все это осуществить?

— Нынче же ночью, сир. Если вы отдадите приказ.

— Исключено! Оставлению форта не бывать. Передайте это ла Серде по возвращении. У него под ружьем все еще свыше шести сотен солдат. Да с таким числом, к тому же при наличии боезапаса и провианта, оставлять крепость просто немыслимо. Ведь враг еще даже не предпринимал попытку штурма. Просьбу эту считаю просто позорной. Вы слышите? По-зор-ной!

— Слышу, сир. — Медрано окончательно потупил голову и, помедлив, добавил: — Согласен с вами.

Ла Валетт, пытливо на него посмотрев, сменил тон на увещевательный:

— Благодарю вас, капитан. Отрадно видеть в вас эту твердость. Побольше бы нам таких людей… Скажите, чем, по-вашему, мы можем помочь Святому Эльму простоять как можно дольше?

Медрано, прикинув, ответил:

— Свежими людьми, сир. Это укрепит гарнизону нервы и покажет, что он не брошен на произвол судьбы. Не мешало бы также подкинуть монет и вина. Ведь ничто так не ободряет солдата, как звон серебра в кошельке. Там у нас есть пустое хранилище, где можно было бы поставить игорные столы и продавать вино. Это поможет людям отвлечься от текущих невзгод.

— Очень хорошо. Я позабочусь, чтобы эта просьба была выполнена.

Подался вперед полковник Мас.

— Есть и другие меры, которые можно принять для усиления стойкости форта. Например, кое-какое оружие, что мы приберегаем для обороны Биргу. Можно было бы, пожалуй, припугнуть им врага уже сейчас.

— Вы имеете в виду огненные обручи и метатели нафты?

— Именно, сир. Если мы присовокупим их к зажигательным смесям, которые имеются в распоряжении ла Серды, то, я уверен, враг за свою самоуверенность жестоко поплатится, а Сент-Эльмо простоит дольше, чем наметил ла Серда.

Великий магистр, скрестив на груди руки, взвесил сказанное. Наконец он кивнул.

— Быть посему. Приглядите за тем, чтобы все это было отгружено в форт. Что касается подкреплений, отрядим им туда полторы сотни наемников. И вот еще что. Ла Серда для должности коменданта явно не годится. Его нужно заменить кем-нибудь, кому предстоящие задачи по плечу. Вас, капитан, я назначаю временным командующим форта. Приказ о назначении будет составлен сейчас же, так что возьмете его с собой. — Ла Валетт помолчал. — Что до Хуана де ла Серды, то его прежние заслуги и верность Ордену не вызывают нареканий. Как и его рыцарские качества. Освобожденный от бремени командования, сражаться он будет храбро. В этом я уверен. Нет смысла без нужды его унижать. Пускай остается с гарнизоном. Найдите ему менее обременительную должность, капитан.

— Слушаю, сир.

— Вот и хорошо. Можете идти. Подождите у дверей, пока мой секретарь не оформит все приказы. И сразу возвращайтесь в Сент-Эльмо, пока ла Серда окончательно не распустил подчиненных своим упадническим настроем.

Медрано, ерзнув стулом, встал и покинул кабинет. Ла Валетт продиктовал распоряжения и поставил подпись на приказе, который секретарь отправился передать ожидающему капитану.

— Надо бы найти для Сент-Эльмо подходящего человека, — вздохнул ла Валетт раздумчиво. — Который, зная, что дело может кончиться плачевно, тем не менее действует без колебаний. И полон решимости дорого продать свою жизнь, взяв с врага максимальную цену. И чтоб в поступках своих руководствовался холодным рассудком, а не рубал сгоряча. Хватит с нас одного ла Ривьера. Но при этом люди должны следовать за ним с такой же убежденностью и чувством долга. При любом исходе.

— Такие люди редки, сир, — заметил Мас. — К их числу я себя не отношу: умом и смелостью не вышел. Но если вы распорядитесь, то я готов взять командование Святым Эльмом на себя.

— Иных слов, полковник, я от вас и не ждал. Но вы пока приносите больше пользы Ордену по эту сторону бухты. А когда Сент-Эльмо падет, что, увы, неизбежно, тогда лучшим из нас предстоит держать оборону здесь.

— А как насчет сэра Томаса? — ядовито внес свою лепту Стокли. — У него есть необходимый боевой опыт. Да и выдержки ему вроде бы хватает: как-никак захватил турецкого офицера и людей ла Ривьера привел обратно в целости и сохранности.

— А ведь и в самом деле, — оживился Великий магистр. — Возьметесь?

Прежде чем обернуться к ла Валетту, Баррет взглядом ожег своего заклятого друга. О том, принимать предложение или нет, речи даже не шло. Но притом надо было все взвесить, хотя бы за эту минуту. Прежде всего, с Марией им больше не увидеться. Не примириться и уж тем более не построить каких бы то ни было планов. Обречено на неудачу и задание Ричарда, даже если удастся уберечь эсквайра от участи сопровождать своего господина в Сент-Эльмо. И если насчет того документа юноша прав, то последствия этой неудачи и впрямь скажутся на Англии самым незавидным образом. Так что уважительных причин для отказа ла Валетту хоть отбавляй, а причин согласиться всего одна. Та самая, которая и составляет сущность рыцаря.

— Сочту ваше предложение за честь, сир, — проронил Томас.

Великий магистр, подержав на рыцаре взгляд, улыбнулся.

— Сэр Томас, испытание вы прошли. Ценя вашу готовность, я, тем не менее, вынужден ее отклонить, несмотря на убедительные доводы сэра Оливера. У меня нет сомнения в вашей способности возглавить командование, однако сейчас вы нужны мне здесь. Оборону Сент-Эльмо пусть возглавит кто-нибудь другой. Я подумаю, кто именно. Несколько дней пусть пока покомандует капитан Медрано. Человек он хороший, но не такой беззаветный великомученик, на которого я бы рассчитывал. Не надо забывать и о том, что у нас уйма работы по Биргу… Ладно, об этом позже. Объявляю собрание закрытым.

— Сэр, вы упустили еще кое-что, — напомнил Стокли. — Помните, мы уже обсуждали этот вопрос раньше?

На лице Великого магистра промелькнула невеселая ухмылка.

— Ах да, разумеется, — кивнул он. — Спасибо, что напомнили, сэр Оливер.

Ла Валетт щелкнул пальцами, и к нему, вскочив, подлетели Аполлон с Ахиллесом и с вилянием хвостов стали тыкаться влажными носами в пальцы. Приязненно поглаживая морды своих псов, которые от блаженства заводили глаза, Великий магистр протяжно вздохнул.

— Речь о собаках, что не переставая лают при звуке пушек. Это действует на нервы всем — и в Биргу, и в Сенглеа. Сэр Оливер полагает, что разумнее всего было бы этот лай пресечь.

— Как понять «пресечь»? — недоуменно спросил полковник Мас.

— Собаки, мало того что нарушают сон защитников города, — внес ясность Стокли, — еще и поглощают рацион. Все это неблагоприятно сказывается на обстановке. Да и вообще нам со временем так или иначе придется от них избавляться. А потому лучше сделать это сейчас и сохранить таким образом еду, которая может нам понадобиться позже.

— Это будет не так-то просто, — заметил ла Валетт, любовно почесывая псов за ушами.

— Ваших собак сюда включать, понятно, не обязательно, — не замедлил оговориться Стокли. — Во всяком случае, этих двух, ваших любимцев. Двумя собаками больше, двумя меньше — это уже роли не играет. Пускай себе живут.

— Возможно, — ла Валетт узловатыми пальцами гладил своих гончих по вытянутым головам.

Томас чуть исподтишка смотрел на Великого магистра. Вот она, возможность открыть дорогу к сундуку, где хранится не то пергамент, не то бумага, решающая безопасность, а в конечном счете и судьбу Англии.

— Сир, — прочистив горло, печально покачал он головой. — Имеет значение, пощадим ли мы этих двоих. На сегодня рыцари и горожане пребывают в редкостном единении. Всем известно, что мы делим опасности и тяготы на равных. В этом наша сила. Она нас сплачивает. Так стоит ли ставить это единение под вопрос, исключая себя из собственного магистерского эдикта, обязывающего подчиняться большинству? Казалось бы, мелочь. Но среди населения может подняться ропот: если собак обязаны уничтожить все, то почему от этого уклоняется сам Великий магистр? Ведь кто, как не он, всегда подает своим поведением пример? Даже если речь идет всего о двух его четвероногих любимцах.

— Да, они мои любимцы, — медленно и тихо произнес ла Валетт.

Животные, чуя похвалу, еще сильнее завиляли хвостами, с обожанием глядя снизу на своего хозяина. Ла Валетт с му́кой во взоре отвернулся, сцепив под подбородком руки.

— Увести их, — скомандовал он слуге. — В общий вольер со всеми. Сделать все без проволочек. Только чтобы не мучились.

Слуга, подойдя, крепко ухватил псов за ошейники и повел к выходу. На подходе к двери палевый лобастый Аполлон обернулся напоследок на хозяина, вслед за чем под нажимом слуги послушно затрусил прочь. Когда закрылась дверь, в кабинете повисло дружное молчание.

— Прошу простить, сир, — первым нарушил его Томас. — Но, по-моему, это к лучшему. Хотя, видит Бог, лучше бы все обстояло иначе.

— А? — отвлекся от каких-то своих мыслей ла Валетт и будничным голосом добавил: — Ничего. Это же всего-навсего собаки. Наименьшая из жертв, а их нам предстоит принести еще ох как немало. Всё, мессиры, собрание окончено. Прошу всех разойтись.

Советники, задвигав стульями, один за другим потянулись из кабинета. Последним выходил Томас, который у дверей приостановился, видя, что старик не сводит глаз с того места на полу, где еще недавно лежали его питомцы. Что и говорить, кошки скребли на душе — лишать старика его, может быть, единственной отрады. Но эти псы препятствовали доступу в хранилище, и с ними так или иначе предстояло бы как-то иметь дело.

— Всего-навсего собаки, — пробормотал себе под нос Томас, бесшумно прикрывая за собой дверь.

Глава 29

Второго июня, на рассвете, караулы на башнях Сент-Анджело заприметили на море свежие паруса, держащие путь к острову. У ла Валетта в это время на площадке цитадели проходил утренний совет. При виде тринадцати галер, гордо идущих ко входу в бухту, совет пришлось прервать. Стройные суда тем временем повернули на северо-запад, собираясь встать на якорь близ берега. Головная галера этой флотилии щеголяла богатым изумрудно-зеленым навесом, вышитым звездами и полумесяцами.

— Тургут! Тургут! — доносился восторженный рокот столпившихся на берегу турок.

— Тургут? — вопросительно поднял бровь Ричард, присутствовавший на площадке кое с кем из оруженосцев.

— Так они именуют корсара, который у нас зовется Драгутом.

— Вот он, поистине прискорбный день, — произнес ла Валетт. — Из всех людей, кого мог послать против нас Сулейман, этого я страшусь более всего. Он настолько же легенда для врага, насколько демон для христианского мира. Сарацины его боготворят, а ценность его на поле боя не поддается описанию. А с ним еще и тринадцать галер, забитых корсарами.

— Это известие на острове будет встречено не самым радужным образом, — забеспокоился Стокли. — Вскоре каждый мужчина, женщина и ребенок в Биргу будут знать, что к туркам примкнул Драгут. Надо что-то делать, сир; вселить в наших людей какую-то уверенность.

— А еще, — мрачно кивнул ла Валетт, — нам как никогда понадобится вера в Господа нашего и молитва о милости Его и спасении.

Драгут на золоченой шаланде был доставлен к берегу, и едва он на него ступил, как сарацинская рать зашлась криками восторга. Его шествие по северной оконечности бухты проходило на фоне угрюмых очертаний Сент-Эльмо и равнодушно дремлющего Шиберраса; тем не менее победный крик османов явственно доносился и до укреплений Сент-Анджело. Радостную шумиху перемежал грохот осадных орудий, продолжающих непрерывно обстреливать форт.

Некогда четкие линии стен просели и проломились под тяжелыми чугунными ядрами, а обломки и мусор частично засыпали ров. Лишь нетронутая тыльная башня с прежней надменностью возвышалась в задней части форта. От постоянного вгрызания в кладку ядер и картечи в воздухе саваном висела бурая завеса пыли, особенно когда в наиболее жаркие послеполуденные часы стихал бриз. Помечающие протяженность неприятельских сап флаги отстояли теперь от стен на какой-нибудь десяток шагов (получается, ла Серда все предугадал верно).

По приказу Великого магистра защитники Сент-Эльмо снабжались всем, чем только можно. Что ни ночь, через бухту скользили лодки, доставляя в одну сторону припасы, а в другую отвозя раненых. Турки — то ли по небрежности, то ли из обыкновенной спеси — в курсирование лодок пока еще не вмешивались. Что же касается защитников, то они, несмотря на постоянные обстрелы, вполне были готовы встретить неприятеля, который непременно ринется на приступ, стоит лишь в стенах появиться первой достаточно большой бреши.

На должность нового коменданта форта ла Валетт решил назначить капитана Миранду, бывалого испанского солдата. На представлении испанец впечатлил совет своими планами по обороне крепости. Его рекомендовал полковник Мас как воина хладнокровного и решительного, четко излагающего свои мысли, но что важнее всего — как вожака, за которым пойдут.

В ожидании первого неприятельского приступа защитники укрылись под остатками парапета. Сидели тройками: два аркебузира на одного копейщика. На равных промежутках вдоль стен были заготовлены горшки с зажигательными смесями. Сзади на тыловой башне ждали своего часа метатели нафты — ужасного оружия — жидкого пламени, могущего в секунду поглотить человека с ног до головы. Вдобавок защитникам доставили еще и готовые к использованию огненные обручи, которые тоже загодя разместили на стенах.

Последнее было новинкой, задуманной ла Валеттом и продемонстрированной совету буквально накануне. Устройство само по себе нехитрое: обручи от бочек оборачиваются в несколько слоев тканью (чем больше, тем лучше), пропитанной смолой и жиром, а затем еще выдерживаются в кипятке. Офицеры — в их числе и Томас — смотрели, как два солдата подхватили один из таких обручей клещами, а третий на расстоянии вытянутой руки его поджег. Обруч сияющим венцом был запущен со стены Сент-Анджело в узкий рукотворный канал между фортом и Биргу. Расстояние, которое он одолел по дуге, оказалось впечатляюще большим — можно было представить эффект, который такое оружие произведет во время приступа на турок, наивно полагающих, что одолеть изрядно порушенные стены Сент-Эльмо им ничего не стоит.

В то время как Драгут в обход бухты направлялся к главному сарацинскому лагерю, растянувшемуся вдоль побережья Шиберраса, ла Валетт распустил своих советников и послал за архиепископом Мальтийским.

— Крестный ход? — Выслушав Дженкинса, прибывшего с посланием от орденских слуг, сэр Мартин размеренно поскреб щетину на подбородке. Англичане с итальянцами после тяжелого трудового дня (внутренние стены городских укреплений требовали доработки) только что сели за вечернюю трапезу. — Нынче вечером?

— Да, сэр. В восемь, от ступеней собора вокруг города, а оттуда на рыночную площадь к проповеди. Собраться должен весь Биргу. Все горожане и каждый солдат, свободный от службы. — Глаза старика в ожидании ответа сияли истовостью. — Говорить будет сам Роберт Эболийский.

Томас почувствовал на себе взгляд Ричарда.

— А я, случайно, не мог слышать о том самом Роберте из Эболи? — поинтересовался рыцарь.

— А как же, сэр! Разумеется. Он простой монах, но как говорит! С какой страстью излагает! Пыл такой, будто сам Господь подул ему на язык. Я слышал две его проповеди в соборе: все, буквально все прихожане словно ощутили божественное присутствие. Истинно говорю вам, сэр. — Дженкинс, приподняв кувшин с вином, неодобрительно покосился на итальянцев. — А у этих-то гостей, жажда, надо сказать, отменная. Мерок с вином не напасешься. Если так хлебать, то у нас запаса в подвале хватит ненадолго.

— Хорошо, если б нас самих хватило на чуть подольше, — усмехнулся сэр Мартин. — Как там сказано — carpe calix et non postulo credo? [52]Так что если просят, наливай.

— Будем надеяться, что крестный ход и проповедь помогут нам стойко держаться во имя Божье, — сказал Томас. — Когда помощь дона Гарсии задерживается на целые месяцы, а в двери стучится Драгут, да еще готов со дня на день пасть Сент-Эльмо, не приходится удивляться, что Великий магистр взывает о помощи к Господу. Вера, может статься, единственное спасение, что у нас на сегодня осталось.

— Вера и острый меч, — расширил перечень сэр Мартин и стал с ухмылкой вымакивать остатки подливы хлебной коркой. — Надо же, кто бы мог подумать, что собачатина окажется такой нежной на вкус… Дженкинс просто волшебник. — Закинув хлеб в рот, рыцарь со смаком его прожевал, проглотил, после чего отодвинул тарелку и потянулся. — Что-то ваш эсквайр нынче не в духе.

Томас оглянулся: Ричард, уставясь в одну точку, меланхолично отправлял в рот ложку за ложкой. Заслышав свое имя, он поднял глаза:

— Что-то я устал.

— А то мы все нет, юноша. — Сэр Мартин перекинул ноги через скамью и рывком поднялся. — Ну что, пойду прилягу перед крестным ходом. Скажи Дженкинсу, чтобы в половине восьмого меня разбудил.

— Слушаю, сэр.

Сэр Мартин на негнущихся ногах побрел к своей келье.

Ричард, дождавшись, когда стихнут его шаги, порывисто обернулся к Томасу:

— Это наш шанс попасть в подземелье Сент-Анджело. Собак там теперь нет, а часовых — раз, два и обчелся. Когда еще представится такая возможность?

Томас поглядел на него с сомнением.

— Вначале надо пересечь подъемный мост, внутренний двор, затем попасть в лестничный колодец и, наконец, миновать часовых у самого хранилища. Как ты думаешь все это проделать, оставшись незамеченным? Кроме того, нас ждут к крестному ходу.

— Да, ждут. Но мы могли бы легко ускользнуть потом, перед службой. Улицы будут пусты, а с часовыми можно как-нибудь сладить. Надо использовать шансы, пока они есть. Нас сюда посылали именно затем, чтобы проникнуть в хранилище.

— Гляди-ка, — остудил пыл эсквайра Томас. — Он мне еще об этом напоминает… Ладно, сегодня так сегодня. Вечером так вечером.

* * *

По главным улицам Биргу плыли яркие огни свечей и факелов, которые на отлете несли участники процессии. Во главе всей паствы шествовал архиепископ с высоко воздетым золоченым крестом. За ним шел Великий магистр со старшими рыцарями Ордена, все как один с непокрытыми головами, в простых черных рясах с веревочной поддевкой; никаких украшений. Вместо сапог и башмаков на ногах у них были сандалии. Каждый шел сцепив перед собой руки и, понурив голову, нараспев читал покаянные литании, заученные назубок еще при вступлении в Орден, много лет назад. Следом шли остальные рыцари, солдаты и горожане — поток покаянного люда, возносящего молитвы о милости Божьей и избавлении от врага. Томас с Ричардом в таких же смиренных позах тянулись в хвосте рыцарей, петляя по улицам Биргу. Вдалеке по-прежнему погромыхивали орудия, ржавыми отсветами освещая темное небо над полуостровом Шиберрас. Пока в Биргу молились, братья-христиане в Сент-Эльмо все так же страдали и гибли под огнем сарацин, мучительно выжидая роковую минуту неминуемого штурма.

Вечер выдался теплым, и в плащах с капюшонами, под которыми скрывали лица Томас с Ричардом, было душно. Пойдя на поводу у своего компаньона — дескать, лучше ночи для поиска документа не выдастся, — Томас, тем не менее, имел обоснованные сомнения насчет успешности мероприятия. Плану Ричарда не хватало продуманности, и слишком уж велико было упование на случай. А затем еще и жить с риском разоблачения… В самом деле, когда еще получится покинуть Мальту и возвратиться в Англию! Гораздо вернее шанс погибнуть среди огня и лязга мечей вместе с остальными защитниками, оттесненными за последний рубеж обороны Мальты.

Обойдя пределы небольшого городка, архиепископ вывел паству на открытую площадь в самом сердце Биргу. У границы между полутьмой проулка и озаренной огнями соборной площади Ричард легонько потянул Томаса за рукав, избрав ориентиром сводчатый вход пекарни на углу одной из улиц. Здесь они остановились, полускрытые тенью арки, в то время как мимо струился народ, наводняя площадь многолюдством. Архиепископ взошел на ступени соборной лестницы и повернулся, готовясь начать службу. Ла Валетт со старшими рыцарями встали по бокам, а ниже на ступенях расположилась городская знать.

— Идем, — повлек Баррета Ричард.

— Еще рано. Дождемся, пока мимо пройдут остальные. Не стоит привлекать к себе внимание, направляясь в противоположную сторону.

Оруженосец кивнул и отступил в тень арки. С улицы не втянулось еще несколько сотен человек; площадь, казалось, была уже полна, но народ все шел и шел. Дети и молодежь взбирались на постаменты статуй, жались к колоннам зданий, выходящих фронтонами на площадь. Архиепископ у входа в собор потеснился, давая место высокому худощавому монаху с тонзурой, угловатое лицо которого обрамляла седая борода. Окинув твердым взглядом площадь, он поднял руку, осекая глухой гомон и молитвы.

— Братья! Внемлите! — обратился он к толпе на французском языке, общепринятом среди тех, кто сражался и жил на Мальте со дня обоснования там Ордена. Высокий голос монаха вольно плыл через площадь. — Братья мои возлюбленные, благословенны мы, пребывающие здесь ныне! Есть среди нас такие, кто скорбит в унынии, осажденный врагами, чья ложная вера и жестокое естество суть не что иное, как порождение сатаны. Да, таковы враги наши, и правильно мы делаем, что страшимся их. Ибо вместо веры и добродетели сердца их преисполнены коварства и похоти, алчности и бездумного низкопоклонства перед деспотом Сулейманом и лжепророком! — Роберт Эболийский приумолк, давая своим словам осесть. — Такова она, низменная сущность нашего врага. И потому он недостоин победы, и не восторжествовать ему никогда! Бог милостив к добрым и благочестивым; тем, кто сознает свои грехи и кается в них свободно и открыто пред любящим ликом Господа. И позна́ют они любовь Его и защиту Его через тяготы и радости жизни… Мы, немногие праведные, немногие избранные, удостоились великой чести. Именно нам, и никому иному, выпало сражаться в величайшей битве между светом христианства и мраком магометанского безбожия. На нас сошлось клином великое испытание века сего, и лишь полная преданность своему делу может обеспечить нам победу. Настанет день, и весь христианский мир будет взирать на наш великий подвиг в изумлении, и каждый из вас прижмет к сердцу неоценимое сокровище осознания, что вы были здесь, подле Великого магистра, участвуя в битве всех битв, сражении всех сражений. Есть короли и королевы в Европе, кто будет гореть стыдом и клясть себя, что не мог быть там, где стоите нынче вы. Так кто из вас, — простер руки брат Роберт, — запятнает себя хотя бы мыслью, что хотел бы в данную минуту поменяться местами с тем недостойным, богоотступным королем или королевой? Кто?!

Слова эхом разносились по площади; ни единая рука, ни даже голос не смел возвыситься против риторики такой силы или же просто из страха осрамиться в глазах своих собратьев. Озирая людей на ступенях возле проповедника, Томас внезапно остановил взгляд на фигуре, стоящей в ореоле факела. Женщина. Несмотря на скрывающую волосы вуаль, лицо ее было ясно различимо. У Томаса обмерло сердце. Он ступил на полшага вперед.

— В чем дело? — жестко спросил Ричард. — Что случилось?

— Мария, — указал Томас. — Вон там.

Стояла она рядом с мужчиной в рыцарском плаще. Черты его лица были скрыты наклоном головы, но та близость, в какой он стоял возле Марии, указывала, что они меж собой не чужие.

— Я должен с ней поговорить.

— Нет! — Ричард яростно стиснул ему руку. — Не сейчас. У нас ответственное задание.

Взгляд Томаса был прикован к Марии; сердце в груди билось птицей в клетке.

— К ней вы сегодня идти не можете, — шипел эсквайр. — Это у нас единственный шанс найти то, за чем мы сюда ехали.

— Я ехал сюда за ней.

— Ну так она никуда не денется — ни сегодня, ни завтра. А вот наш шанс добыть документ — наверняка да. Сэр, будьте сильны. Оставьте меня сейчас, и это может отозваться гибелью тысяч людей в Англии.

Томас разрывался между совестью и зовом сердца.

— Я не знаю, что в этом предмете твоего поиска, но знаю наверняка, что мне нужно поговорить с Марией.

— Вы и поговорите. Клянусь вам, что сделаю все, чтобы разговор этот состоялся, — в отчаянном порыве сказал Ричард. — А теперь идемте, сию же минуту. Иначе будет поздно.

Баррет по-прежнему вглядывался через площадь. Мужчина поднял голову, и свет ближайшего факела отчетливо осветил его черты: Оливер Стокли. Наклонив голову, он пошептал Марии что-то, вызвавшее у нее улыбку, словно она пыталась его приободрить.

Захлестнувшие Томаса чувства метались сумеречным вихрем. Все предшествующие встречи и события связались в узор закономерности, и совсем еще недавняя надежда переплавилась в прилив гнева с горьким оттенком предательства.

— Сэр Томас. Идемте. Иначе все пойдет прахом.

Рыцарь дал вывести себя из арки в темную пустую улицу, и вскоре Мария, а вместе с ней и Стокли, и проповедник, и его зачарованная паства канули из виду. С легким цоканьем звучали по булыжнику шаги, а вслед взывал голос Роберта Эболийского:

— И молите все о прощении, или гореть вам в пламени адском…

Глава 30

Они пробирались по притихшим темным улицам, где сейчас бродили только кошки, свободные от необходимости оглядываться на собак: как бы не сцапали. Ничего, дойдет дело и до кошек, если осада затянется и начнется жестко урезаться пищевой рацион. На подходе к каналу, отделяющему Биргу от форта, земля пошла под уклоном вверх. Это был беднейший квартал города, где в двухэтажных лачугах обитали рыбаки: наверху жилье, внизу помещение для сушки и хранения сетей; здесь же солилась на зиму рыба. Проулок впереди выводил на выровненный, посыпанный гравием плац для строевых упражнений гарнизона. Дальше подъемный мост вел в форт. На входе в ворота виднелся лишь один часовой с копьем; от усталости голова его никла вперед. На башнях караульных тоже было всего ничего; все они смотрели через бухту на три стороны света.

— Пора приготовиться, — тихо сказал Ричард, когда они, сгорбясь, присели возле последнего из рыбацких домиков. Оба сняли башмаки и подняли капюшоны плащей. Ричард полез в надетую под плащом сумку и извлек из нее два куска отбеленной веревки, которые они повязали себе вокруг пояса на манер странствующих монахов. Затем со дна сумы достал кожаную, налитую свинцом дубинку, которую тайно вез у себя в багаже от самой Англии. Продев в ее петлю руку, сделал несколько пробных взмахов, чтобы ощутить вес и вспомнить, как лежит оружие в руке. — Готовы? — Он поглядел на Томаса.

— Готов настолько, насколько вообще можно быть готовым к подобным делам.

Ричард в сумраке сверкнул улыбкой.

— А вот я на такие дела как раз и натаскивался. Доверьтесь мне, следуйте моим указаниям, и все будет прекрасно.

Они встали и с Ричардом во главе двинулись через площадку. Эта смена ролей несколько выбивала из колеи, но чувствовалось, что юноше в самом деле лучше довериться. Он больше не разыгрывал из себя эсквайра, опять став тем, кем был на самом деле: одним из лазутчиков Уолсингема, сведущих в темном искусстве интриг и подвохов. Здесь канонада гремела куда слышнее, чем в городе: видно было, как на гребне выше Святого Эльма рвется из жерл огонь пушек, ярко взблескивая при каждом очередном выстреле.

Ступая на щербатые бревна подъемного моста, Томас ощущал по обе его стороны темную пустоту. Вон внизу палуба османского галеона — того самого, что был захвачен в прошлом году и во многом предрешил то, что чаша султанова терпения оказалась переполнена и он решил-таки стереть иоаннитов с лица земли.

Мост они почти уже перешли, когда от стены возле ворот отлепился караульный.

— Стой, кто идет? — с сонной ленцой спросил он, чуть наклоняя острие копья, древко которого держал обеими руками.

— Фриар [53]Губерт и фриар Генри, брат, — пропел Томас елейным голосом. — Из собора.

— По какому делу? Вам место на церковной службе.

— А мы оттуда и идем, — продолжал, приближаясь, Томас. — У нас распоряжение от Великого магистра. Он после проповеди принимает у себя Роберта Эболийского и вот послал нас сказать своему дворецкому, чтобы тот позаботился об угощении.

— Дворецкий сам на проповеди, — ответил караульный. — Я своими глазами видел, как он уходит.

— Ты уверен, сын мой? — спросил Томас, подступая, и внезапно железной хваткой схватил караульщика за запястья.

Тот от изумления потерял дар речи. Секунду спустя стражника ловко обогнул Ричард и наотмашь саданул его дубинкой по затылку. Тот, не успев выкрикнуть, обмяк, и Томас, приняв на себя его вес, опустил беднягу на землю непосредственно в воротах, где его труднее всего было заметить.

— Нет, не туда, — сказал Ричард, ухватывая караульщика под мышки и волоча к подъемному мосту.

— Что ты делаешь? — спросил шепотом Томас.

— Он может нас опознать.

— Постой. — Баррет встал между Ричардом и мостом. — Сейчас темно, а на нас капюшоны.

— Ну и что? Он слышал ваш голос.

— В таком случае это мой добровольный риск. Оставь его, — твердо сказал Томас.

Ричард секунду безмолвствовал.

— Что, если он очнется? Или его обнаружат?

Если рассуждать цинично, то осторожность Ричарда была вполне оправданна, но убивать солдата своего Ордена, тем более когда все люди наперечет…

— Оставь его, и пойдем скорее: время не ждет.

— Не делайте глупостей, — прорычал Ричард. — Вы нас погубите.

— Нет, если будем шевелиться быстро. А теперь оставь его.

— Черт вас возьми! — вполголоса вспылил Ричард, бросая неподвижное тело. Прежде чем Томас успел вмешаться, он еще раз огрел лежачего дубинкой. — Вот так вернее будет.

Не дожидаясь реакции рыцаря, он повернулся и зашагал под арку воротной башни. Томас, для спокойствия глубоко вдохнув, двинулся следом. По ту сторону арки они попали в узкий проход, стены которого пронизывали отверстия для пулевой стрельбы. Пройдя под грозными остриями опускающейся решетки, за поворотом направо миновали еще одну решетку и наконец попали в небольшой внутренний двор форта.

Все было тихо и спокойно. Вражеские пушки за бухтой били приглушенно: сказывалась масса стен, устремленных ввысь к отрешенным звездам. Здесь лазутчики на минуту задержались, с неистовым биением сердец вслушиваясь в звуки любого шевеления. Вроде ничего. Довольные, что их не заметили, они бочком обогнули внутренний двор, направляясь ко входу в подземные хранилища, выдолбленные в камне под твердыней Сент-Анджело. На пороге опять же приостановились, высматривая под лестницей караульную, смутно освещенную несколькими свечами. Внизу вроде как тихо. Ричард с Томасом осторожно спустились и, стоя на плитняке, огляделись. Застойный запах подземелья был прохладен (Томас ощутил липковатый холодок пота на лбу). Два больших стола со скамьями по обеим сторонам. Несколько пустых деревянных тарелок и медных кружек с арабской вязью (часть орденского добра, нажитого за десятилетия лихого промысла на море). От караульной ответвлялись три коридора.

— Куда сейчас? — шепнул Томас.

Ему припомнилось, как он сам когда-то — лет двадцать назад — стоял именно на этом месте, наблюдая, как солдаты стаскивают в подземное хранилище сундук с серебряными монетами, не без труда выгруженный из трюма галеры ла Валетта. Тогда коридор из караульни вел всего лишь один.

— За мной, — махнул рукой Ричард, беря налево.

Они пересекли комнату и вошли в подземный коридор. Наполовину сгоревшая свеча мутно освещала двери, равномерно расположенные по обе стороны. Длинные тени скользили по стенам. Следуя за Ричардом, Томас чувствовал сквозящий по спине холодок. Если их обнаружат здесь, выкрутиться уже не удастся. Впереди коридор пересекался с другими ходами, ответвляющимися в обе стороны. Ноздри явственно улавливали запах псины.

— Уже близко, — прошептал Ричард. — Сейчас идем туда, а оттуда примерно двадцать ярдов до помещения, где часовые охраняют вход.

— И что дальше?

— Дальше делаем то же, что с тем привратником.

— Если он там один.

— Ну да.

— Хорош план, — повел головой Томас. — А если их там четверо, как ты видел накануне?

— Значит, управляемся с четверыми. Вы ж сами учили: чем гибельней расклад, тем весомей куш.

Выскользнув из-за угла, они на полусогнутых подобрались к двери в конце прохода, где Великий магистр держал своих собак. Дверцы будок там были открыты; в свете еще одной свечи виднелись колышки, на которых сиротливо висели ошейники и поводки Аполлона и Ахиллеса, умерщвленных по приказанию ла Валетта. Впереди под арочным сводом загадочно молчала приоткрытая дверь, откуда пробивался свет поярче, чем в коридоре, — видимо, от факелов. И тишина. Ричард с Томасом бесшумно, шаг за шагом, приближались. Оруженосец в правой руке приготовил дубинку, а левой с тихой плавностью вынул кинжал. Дубинка оказалась и у Томаса: он вытащил ее из-за пояса и продел запястье в петлю.

От двери их отделяло футов десять, когда оба вздрогнули от раскатистого бряка, донесшегося оттуда, а вслед за ним победного вскрика и хрипло брошенного ругательства. Томас с Ричардом застыли. Ричард поднял руку — дескать, жди тут, — а сам, неслышно ступая, подобрался к двери и вгляделся в щель между петлями и притолокой. Отстранившись, он прошептал Томасу на ухо:

— Двое, играют в кости. Всего в двух шагах от двери. Берем внезапностью. Готовы?

— Да. Но учти: без надобности не убивать.

Ричард строптиво нахмурился, но чуть подумав, пожал плечами:

— Ладно, поглядим. По счету три.

Оба напряженно застыли у двери. Ричард в полутьме взглянул на Томаса, который кивнул, и под костяное побрякивание кубиков тихо просчитал:

— Раз… два… три.

Метнувшись, эсквайр распахнул дверь и влетел в небольшое помещение; Томас следом. Над столом горбились двое часовых. Оба с круглыми от изумления глазами обернулись на шум.

Ричард, замахиваясь дубинкой, скакнул к ближнему из них. Часовой машинально вскинул для защиты руку, но поздно: увесистая кожаная колбаска саданула по черепу так, что он опрокинулся с табурета на пол. Томас, теряя драгоценные мгновения, кинулся к другому концу стола, метя в голову второго игрока в кости. Но у того уже было время соскочить с табурета, и удар пришелся по краю стола, с тупым грохотом опрокинув тарелки и кружки, содержимое которых расплескалось по разбросанным монетам и костям. Из небольших ножен у пояса часовой выхватил кинжал и махнул острием; Томас едва успел отпрыгнуть, чтобы не попасть под смертоносное лезвие. Часовой сноровистыми взмахами стал его теснить: вот уже спина уперлась в стену. Томас пружинисто толкнулся от нее вперед, перехватывая руку с кинжалом, а кулаком, по-прежнему сжимающим дубинку, двинул солдату в челюсть. Получилось увесисто, в полный приклад, так что дернулась голова. Баррет ударил снова, еще жестче, отчего часовой, крякнув, покачнулся и, запнувшись об опрокинутый табурет, грохнулся на пол. Отупело моргнув, он, не выпуская кинжала, лишился чувств. Ричард, обогнув тело, устремился ко входу в подземелье — толстенную деревянную дверь, клепаную и с решеткой.

— Нужны ключи, — пробормотал Томас.

— Да откуда они у них, — уверенно, будто зная, бросил оруженосец, извлекая из своей сумки небольшой набор инструментов на медном кольце. — Орудия ремесла, — видя озадаченность Томаса, пояснил он с ухмылкой.

Подавшись чуть вбок, чтобы на замок как следует падал свет, Ричард с прищуром вгляделся и выбрал два инструмента, которыми, вставив их в скважину, нежно опробовал механизм замка. Томас следил за этим с зачарованным восторгом, как зритель за священнодействием фокусника. С замка взгляд непроизвольно перешел на сосредоточенное, можно даже сказать одухотворенное, лицо юноши. Вот что-то негромко щелкнуло, затем еще, и Ричард, убрав инструменты, поднял засов. Дверь приоткрылась, беззвучная на хорошо смазанных петлях, и из темных недр пахнуло застойной прохладой.

— Огня, — кивком указал Ричард.

Томас подхватил две толстых свечи в подсвечниках и, возвратившись, протянул одну.

Едва углубившись под арку, он буквально кожей ощутил огромность пространства уже до того, как неровный свет свеч скудно обозначил его примерные габариты. Вверх покато уходили своды, а стены укрепляли могучие контрфорсы, берущие на себя исполинский вес давящего сверху форта. Потолок был не очень высоким, но само помещение привольно простиралось и вдоль, и вширь, а посередине его делили надвое кряжистые колонны. В неверных отсветах нескончаемо тянулись ряды деревянных настилов, уходя во мглу. А на них — корзины со свитками, всевозможные гроссбухи, скрепленные стопы реестров и ведомостей… и сундуки, сундуки, сундуки, из которых некоторые запаяны воском, чтобы не проникала сырость. В воздухе ощущалось невесомое движение с запахом легкой затхлости — судя по всему, подземелье естественным образом проветривалось во избежание плесени.

— Ух ты, — растерянно ахнул Ричард. — А сундуков-то здесь, должно быть, сотни… Тысячи. Искать надо быстро, пока не закончилась служба и не возвратился гарнизон.

— Тогда ты начинай с этой половины помещения, — определился Томас, — а я — с той.

Они разделились и пошли вдоль узких проходов между полками, периодически сгибаясь, чтобы разглядеть самые нижние. Сундуков здесь, в хранилище, было хоть отбавляй, и Томас внимательно оглядывал каждый, который был черным или из темного дерева с медной оковкой и застежками; главное, чтобы на крышке был заветный герб. Подгоняло неуклонное ощущение, что время истекает. В зависимости от страсти и выносливости Роберта Эболийского, проповедь может занять пару часов, может, чуть больше. Однако учитывая общую усталость защитников, ее можно было и свернуть, причем существенно.

В конце первого ряда полок обнаружилось пространство, забранное толстой, вделанной в пол и потолок решеткой. Дверь, тоже решетчатая, держалась на двух мощных засовах с крепкой ответной частью, поверх которой висели еще и внушительного вида замки. Внутри громоздились десятки все тех же сундуков и ларцов, а у стены сквозь пыль матово сияли рулоны шелка и штуки драгоценной парчи. Чуть в стороне на прибитой доске рыбинами висели ятаганы, гарды и рукояти которых уснащали драгоценные каменья, а также золотая и серебряная резьба. Вот она, сокровищница Ордена, награбленная с кораблей и прибрежных городов и поселений мусульманского мира. Богатства, способные затмить казну иного европейского монарха. Оплаченные кровью сотен рыцарей, тысяч солдат и множества безвестных простолюдинов, все во имя святой веры. При виде этих богатств тошнотворной изжогой разливалась мысль о десятилетиях — да что там, веках — страдания, которое олицетворяли собой эти сокровища; из трясины минувшего и вплоть до сегодняшнего момента осады, которой еще тянуться и тянуться невесть сколько недель и месяцев, пока ее снимут (и снимут ли?). Впрочем, и тогда противостояние передастся из поколения в поколение и будет снова длиться и длиться, уходя в ненастную даль времен. И ныне, и присно, и во веки веков. Пока человечество когда-нибудь не исцелится от религии.

Если устройство мира действительно божественно, то на все деяния, творимые именем Божьим, сам Всевышний сейчас, безусловно, взирает с неприкрытым ужасом. Что же до Томаса, то он этого божественного присутствия никак не замечал, не чувствовал даже дуновения, а вглядываясь, сознавал лишь безучастные элементы осязаемого мира, равно облекающего растения, животных, а также людей и их верования с неизменным, слегка высокомерным безразличием. За такие мысли, понятно, по головке не погладят. Опасные мыслишки-то. Более того, губительные. А потому Томас старался их удерживать и даже молитвенно стоял на коленях вместе с прочими верующими, словно в попытке скрыть свои подлинные чувства от себя с таким же успехом, как и от остальных.

Невдалеке что-то довольно громко звякнуло об пол, так что Томас, обернувшись, невольно сжал плечи. Местонахождение Ричарда угадывалось по мутному пятну света среди полок.

— Ричард? — окликнул Томас, насколько того допускала осторожность.

— Кажется, есть. Да… Да, я нашел! Вот он, здесь.

Томас поторопился, лавируя между настилов, и застал своего компаньона над небольшим сундуком, выдвинутым из-под нижней полки. В самом деле, в тусклом свете подсвечника виднелся герб злосчастного Питера де Лонси, искусно прорисованный по выпуклому рельефу. Там, где прошлась рука Ричарда, стирая наросшую за десятилетия паутину пыли, поблескивал лак. Добротность изделия подчеркивали аккуратные полосы медной ковки. Спереди на сундуке красовался изящный замочек. Ричард снова выудил свои приспособления.

— Держите свечу над замком. Ближе, вот так… С этим, боюсь, придется повозиться. — Он выбрал отмычку потоньше и вставил в скважину. Лицо его застыло в строгой сосредоточенности; пальцы вкрадчиво выщупывали, искали наугад тонкие нюансы механизма. — Не могу до конца прочувствовать зубчики… Тонкая работа, такие механизмы редко встречаются… Ч-черт.

Эту отмычку он вынул и выбрал другую, самую мелкую из всех, что были на кольце. Снова приступил, прикрыв глаза. Пальцы напряженно работали, казалось, независимо от тела. Напряжение передавалось и Томасу; не выдержав, он отвел взгляд и стал взволнованно смотреть в сторону выхода из хранилища.

— Долго еще?

Ричард сердито открыл глаза.

— Не дольше, чем надо. Умоляю, дайте сосредоточиться.

— Да-да, конечно. Но все равно поторопись.

Юноша снова весь ушел в работу, стиснув зубы в мучительном усилии уловить, прочувствовать, разгадать норов упрямого устройства. Наконец, вынув отмычку, он устало отер лоб.

— Не получается. Работа этого замочника, похоже, мне не по зубам. Прямо-таки гений мастерил.

— А ну-ка посмотрим, сдюжит ли твой гений против моего архимедова рычага. — Томас на корточках примостился возле Ричарда, вынув при этом кинжал. Тонкое, но прочное лезвие протиснулось в малозаметную щель между крышкой сундука и корпусом, как раз рядом с замком.

— Что вы делаете? — насторожился Ричард.

— А вот что, — крякнув в усилии, Томас обеими руками что было силы даванул на перекрестье рукоятки — сначала раз, потом другой. Лезвие, звякнув, подлетело, наддав снизу по внезапно подпрыгнувшей крышке. — Понял?

— Вот уж точно, сила есть — ума не надо, — кольнул взглядом Ричард. — Теперь каждый, кто посмотрит, увидит, что замок взломан.

— Да кому она нужна, эта коробчонка? Ты на пыль-то погляди: к сундуку все эти годы никто не притрагивался. Всё: доставай, за чем пришли, ставь сундук на место, и уносим отсюда ноги, да побыстрее.

Ричард проглотил свой гнев и поднял крышку. В свете свечей на дне предстал средних размеров кошелек, туго набитый монетами. Неплотно затянутый ремешок открывал зазор, в котором угадывался теплый блеск золота. Рядом лежал серебряный крест с цепочкой; центр распятия украшал рубин. Были еще Библия, стопка писем и кожаный, трубкой, чехольчик. Ричард бережно поднял его и оглядел. Крышечка на нем была запаяна воском с каким-то орнаментом.

— Оно, — помолчав, односложно бросил Ричард. — Вот за этим мы и пришли. Да-да, — повторил он, видя прикованный к кожаной трубке взгляд Томаса. — Можете не смотреть: это королевская печать. Большая печать Англии. — Словно опомнившись, эсквайр встрепенулся и уложил драгоценную вещь в свою сумку. — А теперь пора.

Он закрыл крышку и задвинул сундук обратно, позаботившись, чтобы наружу торчал тот его бок, на котором не потревожена пыль.

— Идемте, — сказал Ричард, решительно выпрямляясь и подхватывая свечу.

Осмотрительно заперев за собой замок подземелья, он первым прошел через караульню, где двое часовых так и валялись у стола. Один из них слабо простонал и снова умолк. Нарушители поставили свечи и покинули помещение, торопливо прошлепав по коридору, а затем через главное караульное помещение взошли наверх, во внутренний двор. Здесь они приостановились удостовериться, что двор по-прежнему пуст, и вышли через главные ворота, где в омуте тени все так же лежал караульщик, мелко и прерывисто дыша. Желание как можно скорее убраться из форта словно вторило эхом, усиливая перестук шагов по подъемному мосту.

— Кто там? — окликнул голос со стены. — Мишель, ты, что ли?

Ричард застыл, но Томас дернул его за рукав:

— Теперь уж поздно. Идем, не останавливаемся.

Мост они пересекли и быстрым шагом двинулись по плацу.

— Мишель, ты? — снова позвал голос. А затем уже встревоженно: — Эй! А ну стой!

Команду они проигнорировали и сорвались на бег — вначале трусцой, затем и во все тяжкие, — пока не добежали до угловой рыбацкой лачуги, возле которой оставили свои башмаки. Со стороны собора над крышами Биргу разносился многоголосый хор песнопения. Невдалеке послышались шаги; кто-то шел, невнятно меж собой переговариваясь. Томас с силой дернул к себе Ричарда и набросил на него и на себя угол кстати подвернувшейся сети, развешанной для просушки. В проулке пролегло вначале несколько теней, а затем показались несколько силуэтов. Они приближались.

— Да мало ли что он говорит, — бубнил один. — Помощи-то нет и не предвидится. Одни мы в этом, как есть одни. Покуда сил хватит.

— Ах ты, Жюль, — подтрунивал со смехом второй. — Брюзгой был, брюзгой и остался. Неужто и проповедь Роберта из Эболи на тебя не подействовала?

— Толку-то. Ты, что ли, думаешь, сам Господь Бог и небесное воинство спустятся на облаке и поджарят своими молниями зад и лжепророку, и его приспешникам, да так, что Сулейман со своими ордами смажут пятки? Так, что ли?

— А что, может, и так. Надо только поусерднее молиться и выполнять свой христианский долг, — запальчиво вклинился кто-то третий. — С нами крестная сила.

— Ну вот и целуйся с ней, с силой той, — проворчал первый. — А я так больше верю в силу острой пики да сухого пороху.

В шорохе шагов они прошли мимо в сторону плаца и подъемного моста. Ясно было, что на своего бесчувственного товарища они наткнутся тотчас же, как только приблизятся к воротам. Томас вылез из-под сети, за ним Ричард; надев башмаки, оба скользнули в проулок и поспешили прочь от форта. Не прошли и двадцати шагов, как где-то сзади послышался крик тревоги, моментально заглушенный громом вражеской пушки, в очередной раз пальнувшей по Сент-Эльмо. Томас с Ричардом убыстрили шаг, и когда навстречу показалась еще одна компания гарнизонных солдат, они, проходя мимо, обменялись с ней кивками. Так постепенно добрались до главной улицы, ведущей к собору. Песнопение к той поре прекратилось, и улицу мало-помалу заполнили стайки горожан и солдат, расходящихся обратно по домам и местам постоя. Понимая, что идут против общего течения — во всяком случае, до окольной улочки, где располагалась их обитель, — Ричард с Томасом держались обочины и шли, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. По пути слышались обрывки разговоров, в основном похвала Роберту Эболийскому; были и такие, кто с бойкой уверенностью разглагольствовал о несметной армии, которую сейчас собирает на Сицилии дон Гарсия, готовый вот-вот нагрянуть и сокрушить османского султана.

Они уже почти дошли до своего переулка, когда невдалеке, немного впереди, Томас неожиданно завидел Стокли. Тот шел навстречу и был занят разговором, кажется, с Ромегасом. А позади, в шаге от них, ступала со своей служанкой Мария. Томас на секунду застыл, а затем спешно свернул в ближний проулок и остановился за углом.

— В чем дело? — спросил Ричард.

— Мне надо кое-что выяснить. Ты возвращайся в обитель, а я подойду чуть позже.

— А что такое? — Ричард настороженно огляделся, но ничего подозрительного не заметил.

— Иди, иди! — негромко прикрикнул Томас, подталкивая его в сторону улицы.

Ричард проковылял несколько шагов и озабоченно обернулся на рыцаря. Однако поняв, что из него сейчас слова не вытянешь, лишь проверил сохранность своей драгоценной ноши и пошагал прочь.

Томас стоял, пытливо глядя на дрейфующие в сквозном проеме переулка людские фигуры. Вот послышался голос Стокли, и спустя секунду он прошел вдвоем с Ромегасом, а за ними, потупив взор в мыслях о чем-то своем, проплыл силуэт Марии, высокий и стройный. Рядом с ней семенила служанка. Томасу так и хотелось пристроиться следом, окликнуть Марию по имени, поманить ее за собой (куда — в соседний проулок?), но было опасение, что она откажется, а то и от неожиданности поднимет крик — или она, или ее служанка, — на который обернется Стокли. Так что Томас не произнес ни звука; вместо этого он скользнул в толпу и пошел следом, держась неподалеку, причем намеренно со склоненной головой, чтобы нельзя было разобрать лица, если Мария, кто знает, вдруг возьмет и зачем-то обернется.

Стокли с Ромегасом прошли по широкой улице еще сотню ярдов, после чего Ромегас остановился и, откланявшись, двинулся улицей, ведущей к форту. Стокли тем временем взял Марию под руку и свернул в боковую улочку. На перекрестке Томас притормозил и немного погодя рискнул выглянуть за угол; там он увидел, как Стокли подходит к воротам неброского городского особняка с погашенными окнами. Здесь он приостановился и оглянулся: не идет ли кто следом. Никого не заметив, Стокли степенно повернулся и постучал в створку ворот. Спустя минуту там открылась дверь, в которую он препроводил свое маленькое женское общество, зашел сам, и дверь за ними закрылась.

Немного подождав, Томас зашел в ту узкую улочку и продефилировал мимо ворот. Стены вокруг дома были изрядно выше человеческого роста, к тому же такие, что особо не ухватишься. Ворота крепкие, с поперечными дубовыми балками. Пройдя мимо, Томас развернулся и стал ждать. Достаточно скоро в улочку начали втекать те, кто здесь жил. Томас как бы невзначай приблизился к одному почтенного вида господину в строгом, в тон прошедшему мероприятию, плаще.

— Прошу прощения, сир, — обратился Томас на французском. — Я тут с поручением передать письмо в дом английского рыцаря. Мне сказали, что он живет на этой улице. Но вот в каком доме, увы, не знаю.

— А, сэр Оливер Стокли? — догадался господин. — Вот он, их дом, рядом с моим.

— Благодарю вас, сир. Однако письмо адресовано не ему, а даме — кажется, ее звать Мария?

— Да-да, — кивнул сосед Стокли. — По всей видимости, его жена.

— Его… Жена…

— Ох уж эти мне рыцари, — усмешливо произнес дородный господин, постучав себя сбоку по кончику носа. — На словах блюдут каноны благочестия, а на деле соответствие между рыцарями и их канонами не больше, чем между «сиром» и «сыром». Разве я не прав? — Не услышав от оторопевшего вдруг Томаса ответа, он вначале поскучнел, а затем и помрачнел. — У вас ко мне всё?

— Д-да, — выдавил Томас с натянутой улыбкой. — Благодарю. Желаю здравствовать… То есть спокойной ночи. Час, я вижу, поздний: письмо занесу в другой раз.

Он развернулся и побрел к обители, с сердцем тяжелым как камень.

Глава 31

— Воры, и где? Прямо здесь, в сердце нашей обороны! — Ла Валетт, изумленно покачивая головой, обвел собравшихся взглядом. — Неслыханно. Немыслимо. Да-да: кто-то проник нынче ночью в форт и пытался влезть в наше хранилище. Хвала Всевышнему, эти исчадия ада недоучли крепость замка́, иначе взяли бы с собой все, что только можно унести. Это скандал, мессиры. — Великий магистр еще раз оглядел собрание. — Но и не только это: при этом они ранили троих наших людей.

В ответ густая напряженная тишина, нарушить которую посмел разве что полковник Мас:

— Хорошо, что они остались живы, и хорошо, что выдержал замок. Повезло.

— Везение здесь ни при чем. Тот замок был изготовлен одним из славнейших мастеров Парижа, как и замки на двери сокровищницы. Месье Бретон заверял меня, что они неприступны.

Томас, наряду с другими, глубокомысленно кивнул. Несмотря на внешнее спокойствие, его душило сердцебиение, а на ладонях ощущался липкий пот.

Стокли, прежде чем снова повернуться к Великому магистру, скользнул по Баррету каверзным взглядом. Между тем ла Валетт продолжал:

— Этих грабителей необходимо разыскать и покарать так, чтобы впредь было неповадно. Никакой жалости, невзирая на звание и чин. Отныне подобная кара будет распространяться на всех, кто совершит подобное преступление. Мы здесь все едины и служим одному делу — и те, кто в Ордене, и простые горожане Мальты. Полковник, развесить на главных улицах Биргу объявление о награде. Сто золотых тому, кто схватит этих преступников или предоставит сведения, способные привести к их поимке.

— Слушаю, сир, — кивнул Мас.

— Очень хорошо. С этого дня караул у хранилища удвоить. А также у главных ворот. Такое больше не должно повториться. — Ла Валетт хватил ладонью по столу, вновь обводя строгим взглядом своих офицеров. — Ну ладно, — мягчея лицом, произнес он, — переходим к другим вопросам. Прежде всего, сэр Оливер, доложите обстановку с водой. Я слышал, мы потребляем ее больше, чем того ожидалось.

— В самом деле, сир. Но есть и дополнительные сложности. Одна из емкостей под Сент-Мишелем поражена морской водой. Где-то на дне имеется прободение или трещина, и туда начала поступать вода из моря. В результате мы потеряли приблизительно… одну восьмую наших запасов. Я предлагаю незамедлительно ввести норму ограничения. Понятно, что это придется не по нраву…

— Чш-ш! — осекая докладчика, поднял руку полковник Мас.

— Полковник, что за манеры!

— Тихо, я сказал. Слушайте, — Мас указал в сторону окна. — Там что-то не то.

Все уже настолько привыкли к рваному ритму пушечного бабаханья за бухтой, что перестали обращать на него внимание. И вот сейчас он смолк.

О том, что значит внезапное молчание вражеских пушек, Томас знал не понаслышке.

— Они атакуют Сент-Эльмо, — проговорил он.

Задвигались стулья; все кинулись к окнам и через безмятежные воды гавани уставились на оконечность полуострова Шиберрас. Оттуда со стороны вражеских ложементов донесся бой барабанов и трели рожков; стали видны крохотные фигурки янычаров, стремглав бегущие под зеленым знаменем с колышущимся белым бунчуком. Они вылезали из своих укрытий и, обтекая своей массой неровности рельефа, стремительно неслись к оборонительному рву перед фортом. Вдоль парапета поднялись защитники, и в утреннем воздухе расцвели первые облака порохового дыма. Треск аркебузных выстрелов докатился до Сент-Анджело не сразу. Но вот звук усилился: это турецкие стрелки нашли себе мишени на изъязвленных ядрами и пулями стенах Сент-Эльмо.

— Гляньте туда, — полковник Мас поднятой рукой указал на край равелина, различимый за пределами форта. — Там что, поднят неприятельский флаг? Не разберу.

Томас напряг глаза в попытке разглядеть детали сквозь мерцание воздуха. Да, безусловно, на равелине металось какое-то знамя, но на таком расстоянии нельзя было толком различить ни цвета полотнища, ни мельтешащие вокруг фигурки. И вот, словно в ответ на волнение, легкий бриз вытянул тот флаг, и его цвет стал виден безошибочно.

— Это турки, — сообщил Стокли. — Они взяли равелин.

— Как?! — изумленно воскликнул ла Валетт. — Такое невозможно! Ведь приступ едва начался. Не может быть…

Глаза, как известно, не лгут, и все же сложно было не поддаться изумлению. Османы должны были вначале перебраться через ров и одолеть все прочие препятствия, затем взобраться на стены равелина и лишь тогда сойтись с защитниками в ближнем бою. И тем не менее, как ни дивись, вон оно, вражеское знамя, полощется над равелином, а неприятель с его стен уже бьет из аркебуз по форту, только дымки успевают взлетать.

Мас яростно сжимал кулаки:

— Это что там за чертовщина? Чем занимается Миранда?

— Сейчас же послать туда лодку, — приказал ла Валетт. — Мне нужен доклад, срочно.

— Слушаю, сир. — Мас, набычив голову, вылетел из кабинета.

Остальные в растущем отчаянии продолжали смотреть, как враг по всему фронту стены выбирается из рва и уже прилаживает к обгрызенным обстрелом стенам форта штурмовые лестницы. Солнце отблескивало от доспехов и оружия защищающих парапет солдат, но вот все скрылось в космах дыма и пламени. Лишь местами посверкивали сквозь глухую завесу зажигательные смеси и шальные дуги летящих сверху огненных обручей.

Внизу, на лазоревой глади бухты, видна была лодка, бесстрашно несущаяся по мелким волнам к причалу под осажденным фортом. Весельники-мальтийцы гребли отчаянно, и суденышко продвигалось довольно прытко. Оно одолело уже с полпути, если не больше, когда его на безмятежной глади заметили турки. И решили уделить ему внимание. Сразу несколько стрелков навели на нее длинные стволы своих аркебуз. Захлопали выстрелы, и фонтанчики воды стали взлетать и спереди, и по бокам. Те, кто смотрел за продвижением лодки из Сент-Анджело, подбадривали товарищей криком: гони, гони! Однако пули врага по приближении лодки к берегу ложились все аккуратнее.

Вот свинец угодил ей по носу так, что брызнули щепки. Один из гребцов, уронив весло, схватился за окровавленную руку; лодку тут же развернуло, и тот, кто на румпеле, [54]выровняв курс, напустился на раненого: мол, чего сидишь, хватай весло! Невероятно, но лодчонка все же вырвалась из зоны попадания стрелков и наконец прибилась к небольшому причалу у подножия отлогой скалы. Гребцы опустили весла, а с носа на берег соскочил посланный Масом для получения доклада офицер и по прорубленным в скале ступеням помчался наверх, к тыльному входу в форт, что возле башни.

Мелкая драма, хоть и наполовину, была все-таки окончена, и можно было вздохнуть с облегчением. Ла Валетт приказал советникам следовать за собой и повел их из кабинета на башню цитадели, откуда на штурм Святого Эльма вид открывался более подробный. Солнце в небе поднялось, и задувший с севера бриз частично разогнал дымовую завесу, что упорно окутывала весь перед форта. С ее уходом открылась вся жестокость борьбы за равелин и за крепостные стены. Перед стеной лежали груды тел вперемешку с обломками разрушенных лестниц. Телами были усеяны и стены, особенно у парапета, и по выщербленной каменной кладке вниз струились багряные потоки. Над всем этим побоищем по-прежнему развевался штандарт Ордена, и видны были отдаленные фигуры рыцарей, которые, поблескивая сталью, направляли в бой своих солдат, дерзко стоя на самом виду у неприятельских стрелков, что вели огонь из укрытия своих ложементов, даром что при этом рисковали попасть в своих.

Стокли, утирая со лба пот, недоуменно покачал головой.

— Сколько же еще турки могут терпеть такое наказание?

— Ничего, пускай прут, — холодно ответил ла Валетт. — Чем больше людей они потеряют при взятии Сент-Эльмо, тем меньше их полезет сюда, на Сенглеа и Биргу. Да и за наглость свою они тоже поплатятся.

Несмотря на оттенок этакого расчетливого цинизма, слова Великого магистра отражали суть. Покуда держится Сент-Эльмо, османы будут бросать на него все новые силы, неся в итоге удручающие потери. А между штурмами их пушки будут изводить драгоценный порох с запасами ядер и картечи, доставленными из далекого Стамбула. И что, пожалуй, самое главное, у них будут впустую расходоваться дни походного сезона, которые на вес золота. Когда зарядят дожди и осенние шторма, припасов и подкреплений им уже не дождаться.

Колокола на церквах Биргу пробили полдень, и вражеский приступ начал наконец затихать. Войска от стен оттягивались к своим траншеям, оставляя перед фортом ковер из тел своих поверженных товарищей. Тем не менее за ними остался равелин, и турецкие инженеры уже вроде как хлопотали, надстраивая его в высоту. Едва откатились последние солдаты неприятеля, как его артиллерия с чугунным упорством возобновила обстрел укреплений. Защитники форта привычно поисчезали со стен, убравшись в укрытия.

Ла Валетт отвернулся от нелицеприятного зрелища, и на его заострившемся лице проступила усталость; тем не менее в запавших глазах, когда он поглядел на Томаса, читалась та же незыблемая твердость, что и всегда.

— Слава тебе, Господи, — выдохнул он. — Мы отвоевали себе еще один день.

* * *

Чуть за полдень Томас отвел Ричарда в местечко поукромнее, где они сели наспех перекусить хлебом и сыром, запивая все это резким, похожим на уксус местным вином. Томас негромко изложил, что обсуждалось на совете сегодня утром. Ричард слушал в молчании.

— По крайней мере, у тебя теперь есть то, ради чего ты сюда прибыл, — заключил Томас. — Я так полагаю, ради этого нам стоило рисковать жизнью.

— В этом риске суть игры, — заметил Ричард. — В этом и любом другом. Вот почему вы не годны для работы, которую делаю я.

— И вот почему ты не годишься в рыцари, Ричард, — Томас печально покачал головой. — Эта твоя работа основана на интриганстве. В ней нет доблести.

— Неужели? Вы, рыцари, убиваете ради своего узкокорыстного дела, я же выполняю свой долг, причем перед своей страной. Так попытайтесь мне объяснить — точнее, доказать, — где этики все-таки больше? А? — Он с дерзкой улыбкой поглядел на рыцаря. — Думаю, не получится.

Томас ответил взглядом, полным глухого отчаяния того, кто знает, что прав, но чересчур устал, чтобы втолковывать суть. По какой-то причине он чувствовал себя обязанным опекать Ричарда, словно тот и в самом деле был его оруженосцем или заблудшим сыном. Наконец Томас со вздохом сказал:

— Надеюсь, ты припрятал свою находку понадежнее.

— Настолько, насколько это позволяют обстоятельства.

— Вот и хорошо. Получается, твоя миссия на этом исчерпана. Почти: остается еще пережить эту осаду, — добавил он с ироничной улыбкой. — А потому сопряжем усилия в том, чтобы как следует послужить ла Валетту и Ордену. До окончания осады я теперь в подчинении только у Великого магистра. Ты же служишь моим оруженосцем и откладываешь свое услужение Уолсингему со всеми его интригами. Идет?

Ричард, подумав, кивнул:

— До конца осады.

Юноша сосредоточился на еде: откусывая и яростно жуя жесткий сыр, он глазел через бухту в сторону Сент-Эльмо.

* * *

Опускались сумерки, когда из Сент-Эльмо возвратился с докладом посланный Масом офицер. Он вошел в кабинет Великого магистра и остановился перед столом. Голова офицера была повязана заскорузлой от крови тряпицей. Приглядевшись, Томас узнал в нем Фадрике, сына дона Гарсии. Тот тоже его узнал. Они обменялись куцым наклоном головы.

— Стул? — предложил Фадрике ла Валетт.

— Незачем, — горделиво выпрямился тот. — Я постою.

— Дело твое. Докладывай. Что там с равелином?

— Точно не известно, сир. Капитан Миранда сообщает, что дежурившего на тот момент часового снял стрелок. Остальной караул лежал за парапетом: у них теперь так принято, чтоб не подставляться на открытых участках стены под пули. И вот нынче утром, по всей видимости, товарищи убитого решили, что он жив и стоит на посту. Потому-то турки и смогли приставить к той секции равелина лестницу и пустили по ней отряд янычаров, пока наши об этом не ведали. А когда спохватились, было уже слишком поздно, и равелин взяли османы.

— Надо же, какая беспечность, — с горечью цыкнул полковник Мас. — А Миранда что, пытался его у них отбить?

— Точно так, мессир. Дважды. На второй раз в атаке участвовал и я. Турки успели его укрепить и понагнать туда столько людей, что некуда шагу ступить. Прижимали нас огнем, не давая приблизиться. Уже на подходе мы потеряли троих рыцарей и немалое число солдат. А затем завязалась рукопашная. Капитану Миранде удалось пробиться с горсткой людей. Ну да разве это сила… Вынуждены были возвратиться в форт.

— Получается, равелин для нас потерян? — строго спросил ла Валетт.

— Получается, так, сир. Теперь уже неясно, как можно его взять обратно, когда турки на нем так тщательно укрепились. Я еще из форта не отбыл, как они уже начали возводить на равелине свой больверк. [55]А там и до капонира [56]дойдет. Скоро будут палить из пушек прямо поверх стен, в самое сердце Сент-Эльмо. — Фадрике смолк, после чего грустно продолжил: — Капитан Миранда говорит, что форт теперь долго не выстоит. Так, считаные дни. У него уже была депутация рыцарей, чтобы официально обратиться к вам за разрешением оставить форт.

— Эвакуация? — метнул взгляд ла Валетт. — Об этом не может быть и речи. Миранде и его людям известно, насколько важна эта позиция. Жизненноважна! И удерживать ее они должны как можно дольше, любой ценой. Это понятно? — он ткнул в сторону Фадрике пальцем.

— Сир, — вздохнул тот, — я ведь только повторяю сказанное.

— Ну да, — чуть отмяк Великий магистр, — разумеется. Извините, молодой человек. Вы послужили хорошо. Ступайте-ка к моему хирургу, пускай осмотрит рану.

— Да это так, сир, царапина.

— Тем более. Значит, возиться не придется. — Ла Валетт нетерпеливым жестом махнул на дверь.

Фадрике с дежурным поклоном покинул кабинет. Когда дверь за испанцем закрылась, полковник Мас, подавшись вперед, оперся о стол локтями.

— Каковы ваши намерения, сир?

Ла Валетт думал, но недолго.

— Миранда должен держаться. К ночи можно поставить гарнизону Сент-Эльмо свежий боезапас и подкрепления.

— Поможет, сир, но ненадолго. Сегодня за полдень я видел, как турецкие инженеры вымеряют место для дополнительных батарей на Висельном мысе и противоположной береговой полосе. Как только там встанут пушки, вся бухта между Сент-Эльмо и этим фортом будет свободно простреливаться. Тогда уже лодки туда-сюда не погоняешь. Гарнизон окажется отрезан. Но и снабжение Миранды — это лишь часть заботы. Главная же сложность в том, как поддержать боевой дух. Если его люди уже обращаются с просьбой оставить позиции, то это первый шаг на пути к мятежу. — Мас вдумчиво оглядел присутствующих офицеров. — Мессиры, я служил во многих армиях, прошел много кампаний и повидал достаточно, чтобы с уверенностью сказать: стихийный бунт — вот главная напасть. Он губит армию не меньше, чем поражение на поле брани. А потому нельзя допустить, чтобы люди Сент-Эльмо по слабости своей отступили.

— Отчего же? — подал голос Стокли. — Будет, безусловно, лучше, если они усилят нас здесь, чем попадут в плен к врагу.

— Ну уж нет. Если Великий магистр позволит им бросить форт, это создаст прецедент. Подаст пример тем в Биргу и Сенглеа, кому не хватает сил вынести осаду. Так что пускай уж лучше остаются на прежнем месте и выиграют для нас как можно больше времени. Я знаю, эта правда сурова. Но у нас нет выбора. Они должны оставаться там, где стоят сейчас.

Ла Валетт раздумчиво кивнул.

— Однако есть риск, что это подхлестнет мятеж. Что едва ли не хуже, чем дать им уйти из Святого Эльма.

— Если их можно убедить остаться и сражаться до конца по собственной воле, — вмешался Томас, — они придадут уверенности и сил всем остальным защитникам острова.

— Интересно, как и чем вы думаете их убеждать? — с досадой спросил полковник Мас. — Они, похоже, уже все решили. И каждый вражеский выстрел по форту будет эту решимость только укреплять.

— Эти люди — рыцари Ордена Святого Иоанна, последнего из великих воинских орденов, что поклялся биться с магометанством и возвратить Святую землю. Нет большей чести для христианина, чем состоять в этом Ордене. И что может ранить сердца защитников Сент-Эльмо больше, чем перспектива покрыть себя стыдом?

— Так что вы предлагаете, сэр Томас? — впился в него взором ла Валетт.

— Я предлагаю, чтобы вы воззвали к их чести; напомнили о традиции, которую они собою являют. Напомнили об их клятве сражаться с врагами христианства до последней капли крови. Но это лишь часть того, что я предлагаю. Одновременно здесь, в Биргу, надо объявить призыв добровольцев, готовых заместить тех, кому недостает силы духа оборонять Сент-Эльмо. Могу предположить, что те, кто знает о состоянии форта лишь понаслышке, охотно пойдут. Если люди из гарнизона Миранды будут настаивать на эвакуации, соглашайтесь, но дайте понять, что место каждого, кто думает отступить, займут трое или четверо честных рыцарей из Биргу. И узнав об этом, дрогнувшие убоятся стыда и бесчестья намного больше, чем смерти. Готов поставить на это жизнь.

— Может дойти и до этого, — уже улыбчиво заметил ла Валетт и обернулся к Масу: — Ну, что скажете?

— А то и скажу, — Мас с лукавинкой усмехнулся в ус, — что репутация англичан как продувных бестий исконно справедлива. Мне кажется, сир, с этого шага и впрямь следует начать. Вопреки тому, что я недавно говорил. В обычных обстоятельствах я бы настаивал на неукоснительной, жесточайшей дисциплине. Тем не менее в отчаянном положении вроде нашего руководствоваться одним лишь принуждением уже недостаточно. Порой надо изыскивать и иные пути.

— Ладно, — ла Валетт побарабанил пальцами по столешнице, — обратимся к их доблести. Сегодня же продиктую воззвание добровольцам, готовым отправиться на выручку Сент-Эльмо. Уповаю на то, сэр Томас, что вы правы и среди нас найдутся сильные духом, которые откликнутся на призыв.

Баррет почувствовал, что все взгляды за столом устремлены на него, и от этого чуть смутился. Но, совладав с собой, сипловато выдохнул:

— Сир. Прошу вашего разрешения первым в список добровольцев внести меня.

Глава 32

Спустя всего сутки места в небольшом отряде добровольцев, отбывающем в Сент-Эльмо, были заняты подчистую. Многим пришлось даже давать от ворот поворот (сказали, что якобы до поры). Сам Роберт Эболийский, странствующий монах, настоял на своем сопровождении этих людей, дабы оказать им духовную поддержку перед битвой. Завершив вечернее собрание, Великий магистр задержал полковника Маса и Томаса у себя.

— Вы уверены в своем решении? — спросил он начистоту. — Знали б вы, как мне не хочется лишаться двух моих лучших советников.

Мас степенно кивнул.

— Уверены, сир. Как справедливо заметил сэр Томас, это единственный способ. Важно, чтобы ни у кого не возникало и тени сомнения, что все мы делим те же риски и ту же участь. Все без исключения — кроме вас, сир. Вот вы действительно незаменимы. Люди в Сент-Эльмо близки к надлому, и обычные законы подчинения и должностных обязанностей там уже не действуют. Одна лишь честь у них и осталась. А когда мы с сэром Томасом прибудем в форт с полусотней добровольцев и скажем, что там, за бухтой, нас готова сменить тысяча храбрых, эти люди будут сражаться до конца, и с удесятеренной силой. Уверен в этом.

— Когда думаете отбыть?

— Завтра в ночь, сир. А нынче хочу хорошенько выспаться. Ведь утром с подъемом надо будет устроить людям смотр. Да и дела разобрать не мешает: у меня вон еще письма не писаны.

Великий магистр в глубоком раздумье поглаживал бороду. Наконец он неожиданно теплым взглядом обратился к Томасу:

— Ну а вы? Ведь еще не поздно передумать.

— Нет, сир. Я отправляюсь с полковником.

— Но… зачем?

Ответил Томас не сразу. В самом деле, что тут скажешь. Хотя, если вдуматься, все достаточно просто — настолько, что, как говорится, все сходится. Мария теперь жена другого человека — сэра Оливера Стокли, и, видимо, замужем за ним уже много лет. Для него, Томаса, она потеряна, если только он не умышляет, как последний подлец, преступить все законы чести, наплевать на всякую нравственность, какая в нем еще осталась. Но и здесь положение заведомо безнадежное, поскольку Мария ни за что не согласится связать себя с ним узами. А тут еще и утраченная вера… Он долго к этому шел; шел петляя, ухабистой дорогой, исподволь внушая себе, что нет на свете ничего, кроме этого бренного существования. А сам жил надеждой, что Мария по-прежнему жива и теплится в ней встречное чувство, сродни тому, какое он испытывает к ней. Все это как-то заполняло пустоту и придавало жизни цельность и осмысленность. Но все это теперь рухнуло, и жизнь потеряла значение. Так пусть хотя бы смерть его послужит благородной цели.

И Томас, не пряча взгляда, сказал:

— Потому что я так решил.

— Но что, если я прикажу вам остаться? Достаточно и того, что я скрепя сердце жертвую полковником Масом — почему я должен терять еще и вас? Мне нужны люди, которым я могу доверять. И они, и их советы.

— На сегодня, сир, вы куда больше нуждаетесь в людях, которые способны подавать пример, — заметил Томас. — В Ордене есть и другие вполне достойные люди, на совет которых можно положиться. Когда-то они, вероятно, были соперниками, но теперь это в прошлом. Да и прошлого как такового нет. Каждый здесь пришел к осознанию, что у нас одна общая цель. А места наши возле вас со временем займут другие.

Ла Валетт печально улыбнулся:

— Это так… Жаль только, что понимание это далось таким поворотом событий. И что сплачивает нас во имя общего дела лишь угроза неминуемой гибели.

— Что тоже неплохо, — поиграл бровью полковник Мас. — Прошу простить. Черт бы побрал мое застарелое солдафонство: оно огрубляет человека, превращая его в заядлого циника.

Ла Валетт поглядел-поглядел, а потом разразился безудержным хохотом. К нему присоединился Томас, а там в улыбке расплылся своими шрамами и сам Мас, этот бывалый вояка. На минуту бремя угрюмости, копившееся весь последний месяц, словно приподнялось, и всех троих обуяла легкость чувства, которое в иное время и в ином месте, кто знает, могло бы перерасти в дружбу.

Радужные чары разбил гул вражеского орудия за бухтой. Ла Валетт встал со стула и, обогнув стол, обнял Маса.

— Благодарю вас, полковник. Вы превосходный солдат. И человек славный. Прошу прощения за то, что заманил вас к себе на службу. Видит Бог, вы заслуживаете лучшего жребия, чем этот. И возможно, лучшего конца.

— Извиняться ни к чему. Я наемник, сир. Иду туда, где пахнет порохом, и, честно признаться, давно уже гуляю на этом свете лишку. Кроме того, немногим из нашего брата выпадает столь достойная участь. Все больше от кондрашки, пьянства да сифилиса. А так оно куда славнее. По-благородному. — Он чуть прищурился. — Только позаботьтесь, чтобы мой контракт был проплачен. А то у меня в Барселоне жена и дети.

— Обо всем позабочусь. Даю вам слово.

— Сердечно благодарю. — Мас вскинул в салюте голову и, повернувшись, размашисто вышел из кабинета, оставив Томаса наедине с Великим магистром.

С минуту оба сидели в неловкой тишине, пока не заговорил старший по званию и по возрасту, с теплой грустинкой глядя на своего тоже немолодого уже питомца:

— Жаль, крайне жаль, Томас, что столько лет я провел без вас. Вы были очень способным юношей. Уже с тех, первых дней, что вы попали ко мне на галеру, я усмотрел в вас замечательные свойства, которые помогут вам раскрыться в будущем. И уже тогда строил на вас планы. Сам я всю свою жизнь отдал Ордену. Добровольно лишил себя жены, семейства. — Он потупил взгляд, и голос его непривычно дрогнул. — С вашим отъездом я все равно что потерял сына… Когда же вы наконец вернулись, сердце мое согрелось, впервые за долгое время. А теперь? — Он поднял на Томаса полные невыразимой грусти глаза. — Но еще не поздно передумать, перерешить. Я ведь сказал, что такие, как вы, мне нужны, нужны рядом. Говорю, между прочим, не для красного словца.

— Сир, мой путь лежит передо мной. И я пройду его до конца… Но мне отрадно знать, что я что-то для вас значил. — Томас взял протянутую руку ла Валетта. Пожатие было твердым и, пожалуй, задержалось чуть дольше положенного — настолько, что в руке Великого магистра ощутилась чуть заметная дрожь. — Прощайте, сир, — убирая руку, сказал Баррет, — храни вас Бог. А мне, как и полковнику, надо еще перед отбытием доделать кое-какие дела.

* * *

Томас стоял перед воротами и неотрывно глядел на медный дверной молоток. Стоял уже довольно долго, в призрачно-бледных лучах рассвета. Мимо успел пройти солдатский патруль, с любопытством покосившись, но не посмев подойти к рыцарю Ордена. Томас глубоко вздохнул, вроде бы и уверенный, что именно надо делать, но только скованный в выборе слов. А еще он побаивался того, как его здесь примут. И примут ли.

К месту он подошел в предрассветный час и затаился в закоулке между домами напротив. Стокли вышел из дома с рассветом, сразу закутался в плащ и пошагал в направлении Сент-Анджело. Когда его силуэт скрылся из виду, Томас медленно прошел через улочку к окружающей двор стене и толстым деревянным воротам, отороченным известняковой перемычкой.

Ну что, так ведь и весь день простоять можно. Все-таки решившись, Баррет взял молоток и аккуратно два раза стукнул.

Спустя минуту-другую стало слышно, как где-то внутри, бормоча, открывают дверь. Затем по камням прошаркали шаги и послышался звук отодвигаемого засова. В воротах была дверь, которая приоткрылась ровно настолько, чтобы в ней умещалось лицо (судя по всему, служанки, которая сопровождала Марию в Сент-Эльмо).

— А господина нет, — сразу сказала она.

— Я знаю. Мне, собственно, не к нему, а к леди Марии.

Служанка явно удивилась. И с ходу покачала головой:

— К моей госпоже никто не ходит.

— Я пришел. Скажи ей, что у ее ворот сейчас стоит сэр Томас Баррет. И еще что он очень просит ее уделить ему хотя бы минуту времени, не больше.

Брови служанки поползли вверх, и она закрыла дверь. На засов. Утихли, возвращаясь к дому, шаги. Все попытки сдерживать волнение вызывали лишь учащенное биение сердца, да и руки, как назло, предательски взмокли. Словом, ожидание выдалось нервным. Когда снова лязгнул засов, Томас невольно вздрогнул от неожиданности: он совершенно не слышал звука шагов. Дверь отворилась. Там стояла Мария. Длинное, в пол, темно-бирюзовое платье, волосы стянуты сзади тесьмой. Из-под подола чуть проглядывают босые ступни. Мария смотрела пристально, но довольно бесстрастно. У Томаса обмерло сердце: что, если она сейчас просто скажет ему убираться? Однако дверь открылась шире, и Мария посторонилась.

— Заходи. Только быстрее.

Томас переступил через порог, и она закрыла за ним дверь. Внутренний двор представлял собой всего-навсего небольшой квадрат перед домом. Но на нем было полно горшков и подвесных корзин со всевозможными растениями и цветами, всех форм и цветовых оттенков; каждое из соцветий, казалось, только и ждало, чтобы раскрыться навстречу наступающему дню. Сбоку здесь находилась приземистая длинная скамья, затененная решеткой с вьющейся бугенвиллеей. [57]Томас снова посмотрел на Марию; теперь уголки ее губ выдавали намек на улыбку.

— Люсия, оставь нас, — повернулась Мария к служанке. — Надо начистить обувь сэра Оливера: иди займись.

Служанка, поклонившись, с чопорно выгнутой спиной поспешила по ступенькам лестницы в дом. Мария же, обернувшись, приглашающим жестом указала на скамейку. Они сели на ее противоположные края, примерно в ярде друг от друга; барьер им составляла роскошная бархатная подушка с вышивкой.

— Почему ты не дождалась меня в часовне Сент-Эльмо? — с тихой нежностью спросил Томас.

Секунду она пристально смотрела на него, после чего не вполне уверенно ответила:

— У меня было время подумать, и я… Я испугалась.

— Испугалась? Меня?

— Нет, конечно, — покачала она головой.

— Тогда кого? Сэра Оливера?

— И не его. — Она отвела взгляд и поглядела на свои аккуратно сложенные руки. — Я испугалась того, что я могу сделать. Совершу поступок, о котором мне потом придется жалеть.

— Что ты имеешь в виду, Мария?

Она вновь подняла глаза.

— Ты ведь достаточно умный человек, Томас. И прекрасно знаешь, что я имею в виду. А я знаю, что у тебя по-прежнему ко мне чувство, которое было тогда, в те годы. Это было видно по твоим глазам, по выражению лица.

Баррет кивнул.

— А ты? Ты чувствуешь… то же?

— Почему ты так решил? Особенно после того, на что ты меня обрек. — Внезапно голос ее сделался холоден, с острыми призвуками. — До того как мы с тобой встретились, я ждала замужества, и наша семья должна была породниться с одним из знатнейших домов Сардинии. У меня, небогатой дворянки, был бы дворец, титул, свита. Но затем мое сердце похитил ты. Я же была публично ошельмована и отвергнута всей моей родней. Я утратила их, потеряла тебя и нашего ребенка, и остаток дней мне предстояло провести в женском монастыре, а то и кое-где похуже. Если бы на спасение мне не пришел сэр Оливер. Этому человеку я многим, очень многим обязана. Как и ты.

— Интересно, чем?

— Уже тем, что я сейчас сижу здесь перед тобой. И тем, что тебе не приходится тиранить свою совесть больше, чем ты ее уже истерзал.

Слова кололи в самое сердце. Томас опустил взгляд на свои сцепленные у живота ладони. Возникшая тишина тянулась мучительно, а в памяти отчего-то ожила та теплая мальтийская ночь, когда они сидели, приникнув друг к другу.

— Я отдал бы все на свете, — снова заговорил Томас, — лишь бы то время для нас вернулось и я мог исправить то незаслуженное страдание, которому тебя подверг.

— Оставь прошлое в покое. Тому времени уже не бывать. Что было, то прошло.

Он резко поднял голову.

— Тогда что, что мне сделать, чтобы исправить былое? Скажи!

— Исправлять что-либо уже поздно, Томас, — с кроткой печалью произнесла Мария. — Нам остается лишь жить, как жили.

Он судорожно сглотнул.

— Я понимаю. И не смею больше тебе досаждать.

Встать со скамьи ему помешала ее ладонь: небольшая, но неожиданно властная, она удержала его за предплечье.

— Ты так быстро сдаешься? Что случилось с тем бесстрашным рыцарем, которого я когда-то знала?

— Что толку оставаться, — с горькой запальчивостью выдохнул Томас, — когда в твоем сердце нет любви ко мне?

— Так уж и нет? — Подавшись ближе, Мария нежным поцелуем притронулась к его губам, после чего отстранилась с мимолетной улыбкой. — Как ты можешь в этом сомневаться?

В груди теплой волной взбухали радость и облегчение. Губы Томаса расцвели непроизвольной улыбкой, а сам он приподнялся, норовя подсесть ближе.

Глаза Марии обеспокоенно расширились.

— А ну, — она чутко приподняла руку. — Оставайся-ка там.

— Но…

— Оставайся там, говорю. В самом деле, Томас, ради любви, которая у тебя есть ко мне, и любви, которую все еще испытываю к тебе я, держись на расстоянии. Умоляю.

Он неловко сел, смущенный и взволнованный.

— Мария, ты для меня все. Сколько времени прошло с той поры, как я держал тебя в объятиях, — целая жизнь. Ну пожалуйста, прошу тебя.

— Вот именно, — печально улыбнулась она. — Как ты сам сейчас сказал: целая жизнь, с тех самых пор у каждого своя. Ты жил у себя в Англии. Ходил, я слышала, походами по Европе. Несомненно, жизнь, полная разнообразных приключений.

— Без тебя она была пуста.

— Но ведь, так или иначе, жизнь. А я, как могла, обустраивала свою. С той поры, как заставила себя смириться с мыслью, что больше никогда тебя не увижу. — Мария притихла, и улыбка сошла с ее лица. — Два года минуло, прежде чем я вновь пробудилась к жизни. И все это время обо мне заботился Оливер. У него нежная душа, Томас, несмотря на то что он рыцарь. И он добрый человек. Я знала, что он любит меня, и сама относилась к нему с приязнью… более чем. Так что мы с ним поженились — разумеется, тайно. Орден закрывает глаза на многое, но не на все, как в этом убедились мы с тобой. И вот с той поры я его жена. Я даже научилась быть счастливой. — Невесело усмехнувшись, она пронизывающе взглянула на Томаса. — И тут вдруг в мою жизнь возвращаешься ты, врываешься подобно… шторму, урагану в моем сердце. Я не лгу. Первым же моим безотчетным желанием было кинуться к тебе в объятия, расцеловать. Я б так и поступила, дождись я тогда тебя в часовне. Но у меня оказалось время на раздумья. Время все взвесить, поразмыслить. В том числе и о том, какой удар это будет для Оливера. И что такого блаженного счастья, какое мы с тобой когда-то испытывали, у нас уже не будет никогда.

— Почему? — с мучительным напряжением спросил Томас. Каждое произнесенное ею слово было словно жернов на шею.

— Мы живем под тенью турецкого ятагана, любовь моя. И та жизнь, что мне осталась, уж Бог весть сколько… Словом, я не хочу, чтобы она оказалась запятнана горем и страданием. Я этого не вынесу. Как, наверное, и ты, Томас, если ты честен хотя бы с самим собой. — Она умоляюще на него посмотрела. — Ты ведь знаешь, что я права.

Он яростно мотнул головой.

— Так не должно быть.

Постылая ложь, опаляющая сердце уже в тот момент, как он ее произнес. Этой ночью с отрядом обреченных он уходит в Сент-Эльмо и обратно уже не вернется. Остались считаные часы, за которые дай Бог хотя бы примириться с Марией. Так зачем же распалять им обоим чувства ложными посулами будущего, которому не бывать? Она выжидательно, во все глаза на него смотрела. И он кивнул, медленно-премедленно.

— Спасибо тебе, Томас. — Глаза ее были влажны от слез. Женщина чуть придвинулась и, протянув руку, взяла его ладонь. От прикосновения ее кожи по телу прошел жаркий трепет. — А теперь давай поговорим. Без злобы, без горечи. Есть то, о чем ты должен знать.

— А я знаю. Об участи нашего ребенка мне стало известно от Оливера.

— Участи? — В глазах Марии мелькнуло удивление.

— Что он умер в младенчестве.

Мария нахмурилась, глаза ее рассерженно заблестели.

— Он так сказал?

— Да.

— Сказал, что наш сын умер?

— Именно.

— Но он жив! — воскликнула она растерянно. — Жив и здоров, успокойся. Растить его я не могла: не разрешалось. Первые годы жизни мы растили его втайне, а Ордену Оливер сказал, что ребенок умер вскоре после рождения. Мы выдавали его за сынишку одной из наших служанок. Но потом нас предали, обман раскрылся. И его должны были от меня забрать.

— Забрать? Кто?

— Рыцари. Орден собирался услать нашего мальчика куда-то туда, где от него не будет вестей. Чтобы он, видите ли, не пятнал орденскую честь. И я бросилась упрашивать Оливера. На коленях молила, и он обещал что-нибудь предпринять.

— Что именно?

— Малыша отправили в Англию, на воспитание к одному из кузенов Оливера. С той поры я моего мальчика не видела. Но время от времени о нем приходили весточки. Что он вырос прекрасным юношей. Ну-ка, подожди…

Мария проворно поднялась и заспешила к дому. Вскоре, румяная от волнения, она возвратилась, села и вытянула руку. На раскрытой ладони лежал миниатюрный медальон с изящной серебряной цепочкой. Она раскрыла его и с теплой улыбкой стала глядеть на портретик внутри. Затем протянула медальон Томасу.

— Это мне прислали, когда ему исполнилось уже шестнадцать, — с горделиво блестящими глазами поведала она. — Вот он, наш с тобой сын. Наш Рикардо.

С сумрачным предчувствием Томас принял медальон и впился взглядом в портрет. Знакомые черты. Здесь он был, безусловно, моложе, с мягкими волнистыми локонами, определенно от матери. Теперь волосы, понятно, подстрижены и приглажены, но эти темно-карие глаза, смугловатая кожа, легкая скуластость, тонкость черт… Так вот каким он был. И каким стал.

Глава 33

— Боже, Боже мой, — вырвалось у Баррета сквозь стиснутые зубы. Ум заметался в западне, в тесном лабиринте обмана и предательства, в котором, получается, протекала вся жизнь, на протяжении которой его властно использовали. Томас поглядел на Марию, любящая и чуть уязвленная улыбка которой сменилась на тревожное волнение.

— В чем дело? Томас, скажи мне. Скажи немедленно.

— Ты это еще кому-нибудь показывала? Скажем, Оливеру?

— А что? — растерянно переспросила Мария.

— Мне надо знать. Он когда-нибудь видел этот медальон?

— Н-нет.

— А прознать о нем он как-нибудь мог?

Она покачала головой:

— Не думаю. Я держу его в секрете. Оливер — душевный человек, всегда был ко мне добр. Зачем ранить его напоминаниями о прошлом, о моей к тебе привязанности?

Когда Томас, закрыв, возвращал медальон, сердце ему сводил страх.

— Держи это в надежном месте и никому не показывай. Мне пора. Ухожу прямо сейчас. Постараюсь, если получится, заглянуть сегодня еще раз. Клянусь тебе.

Марию обуревало смятение.

— Но в чем дело? Что стряслось? Ты можешь мне толком объяснить? Томас, скажи сейчас же!

— Не могу, пока. Поверь мне. А главное, доверься.

Он встал, собираясь уходить, и, легонько стиснув ладонь Марии, поднес ее к губам, с прикрытыми глазами вдохнув аромат ее кожи так глубоко, словно выдыхать уже и не собирался. А затем выпустил руку и стремительно пошагал к воротам. Распахнул дверь, шагнул на улицу, но уже на выходе, закрывая, мельком обернулся. Мария стояла, непроизвольно скрестив на груди ладони; на лице ее была мука.

Томас быстрым шагом продвигался по улице. На повороте он свернул в проулок, что вел в обитель. Ум горел от мыслей о только что узнанном, и Томас шел, не замечая толком ничего вокруг. А потому и не заметил фигуры в конце улицы. Полускрытая тенью, она стояла в дверях хлебной лавки, якобы в очереди за лепешкой или милой иному европейцу ржаной краюхой. Какое-то время фигура пристально смотрела Томасу вслед, после чего направилась к воротам дома.

* * *

— Я теперь знаю, кто ты, — выдохнул Томас, прикрывая за собой дверь в келью своего оруженосца.

Ричард, который, сидя у стола, что-то писал, поднял голову. Он был до пояса раздет, и кожа его лоснилась от влажной духоты. Отложив перо, юноша перемазанной чернилами тряпицей неброско прикрыл несколько строк, набросанных мелковатым четким почерком.

— Вы о чем? — невозмутимо спросил он.

Томас вместо ответа прикрыл глаза — чего, собственно, и не требовалось, чтобы воссоздать в памяти портретный образ на медальоне, а уж тем более лицо Марии. На душе творилось что-то невообразимое, а главное, толком непонятно, что именно следовало сказать этому сидящему впереди юноше; тут дай-то Бог с самим собой разобраться. Кто же, в самом деле, этот молодой человек: его эсквайр, сын, шпион Уолсингема? Правда и то, и другое, и третье, но… как же теперь все это в себя вобрать и разместить в теперешнем, ином измерении? Просто голова кругом.

— Ричард… Рикардо… Я видел твой портрет в медальоне, присланном твоей матери.

— О чем вы? — нахмурился Ричард. — Моя мать? Что за вздор вы несете?

— Я знаю правду. Сейчас не время играть в игры. Тебе может грозить серьезнейшая опасность.

— Вот как? — насмешливо возвел бровь Ричард. — Опасность? Какая именно? И откуда ей взяться в городе, обложенном со всех сторон сарацинами?

— Перестань! — Гнев Томаса прорвался наружу. — Я теперь знаю, что ты мой… сын.

Глаза Ричарда на мгновение округлились, но лицо тут же сделалось непроницаемой маской.

— Что вас наводит на такие мысли?

— Я видел в медальоне твой портрет. Буквально только что у меня был разговор с твоей матерью.

Ричард холодно улыбнулся.

— Что-то у нас получается игра в одну лунку, как говорят шотландцы. Моя мать умерла годы и годы назад, когда я был еще ребенком. — Лицо юноши сделалось жестким. — Однако я неплохо наслышан о том, что у меня был за отец. То есть вы. Господин, который тешился в свое удовольствие со служанкой, а затем вышвырнул ее вон, как только узнал, что у нее от него ребенок. И из стыда, а скорей всего из страха, так и не признал, что у него есть сын.

— Что-о? — вскинулся теперь уже Томас.

— А то, — сузил глаза Ричард. — Этот самый медальон, кто вам его показал?

— Конечно же, Мария. Твоя мать.

Ричард резко, носом, вдохнул.

— Нет. Такого быть не может. Моя мать — служанка. Я ее помню. Мне говорили, что она умерла после того, как меня отправили в Англию, где я воспитывался у родственников Стокли — дескать, на тебе, Боже, что нам негоже. Пригрели все равно что из жалости. — Припоминая, он в горьком негодовании стиснул зубы. — Я предугадывал, что вы так или иначе докопаетесь до моего происхождения прежде, чем я сам в нужное время выложу вам правду. Я думал это сделать после того, как мое задание будет выполнено, и тогда уже рассчитывал все вам рассказать, решив заодно, убивать вас или нет.

— Меня… убивать? — оторопело выговорил Томас, чувствуя, как сердце словно стискивает ледяной кулак. — Но как? То есть за что?

— За что? — с сухим смешком переспросил Ричард. — А разве не за что? Вы бросили мою мать, заставили ее разлучиться со мной. Устроили мне высылку к чужим людям, которые обращались со мной так, будто мне и жить-то на этом свете должно быть зазорно; не воспитывали, а можно сказать, третировали. Хотя надо отдать должное: благодаря патронажу семейства сэра Оливера я затем попал в Кембридж, и там меня заметил сэр Оливер Сесил. — Ричард сделал паузу. — Вот он мне действительно был как отец. Не то что вы.

— Богом клянусь, мне ничего об этом не было известно! — воскликнул пораженно Томас. — Да если б я только знал, я бы горы свернул, небо и землю, чтобы найти тебя и забрать к себе.

— Ну да, конечно… Как любой другой благородный сэр, что берет на себя ответственность за своего незаконнорожденного отпрыска.

— Не говори так. Все было бы иначе. Ты был — ты есть— мой сын.

— Ага. Ущербный плод вашей недолгой связи с моей матерью, который никогда не был нужен ни вам, ни ей.

— Неправда… Неправда! — сделав шаг, с мукой в голосе выкрикнул Томас, не боясь стен, у которых, как известно, бывают уши. — Я не знал о тебе, а твою мать заставили с тобой расстаться. Отняли силой. Но она по-прежнему жива.

Ричард презрительно фыркнул.

— Оставьте вашу нескладную ложь, сэр. Точнее, отец. Я знаю правду. Мне все рассказал Уолсингем после того, как раскопал мое прошлое. Поведал еще годы назад, а затем, когда на горизонте всплыло это задание, выбрал для него меня и сказал, что по его завершении я буду волен поступить с вами как захочу.

— Ах вот как! — болезненно скривился Томас. — Значит, тобой движет месть?

— Не то слово. Я, можно сказать, жил ее предвкушением. Она подпитывала меня все эти годы. Ее мне в награду предложил Уолсингем. Наряду, разумеется, с тугим кошельком.

Холодный расчет в голосе Ричарда ввергал в оторопь, даже при беглом осмыслении продуманности извилистых интриг Уолсингема. Вот это злодейство так злодейство — туманное, многомерное, циничное…

— Бог ты мой, — дошло наконец до Томаса. — Он планировал все это загодя. Вымащивал годами вперед.

— Не понимаю, — насупился Ричард.

— Уолсингем. Он выращивал, обтесывал тебя под это задание. И при этом тщательно следил за мной. Может статься, это дело даже перешло к нему в наследство от тех, кто состоял в этой службе до него. Надо же… И все выжидал, выгадывал, когда нас обоих можно будет удачно встроить в этот адский замысел. — Он медленно покачал головой. Ум заходился при мысли о непостижимой глубине и всеохватности схем, что вынашиваются в головах лондонских кукловодов. Лучше даже об этом не думать, во всяком случае пока.

— Он тебе лгал, — Томас пригвоздил Ричарда взглядом. — Твоя мать — Мария. Он искажал все намеренно, чтобы разжечь у тебя ко мне ненависть. Значит, в твои намерения входит меня убить?

— Входило, — подняв глаза, каким-то осоловелым голосом выговорил Ричард. Сын.

— А теперь?

Вместо ответа юноша слепо схватил со стола чернильную тряпицу и ею вытер лоб (хорошо, что оказалась сухой). Чуть поникнув плечами, он поведал:

— Увы, я слишком много времени провел в вашем обществе. Какими бы ни были ваши грехи и недочеты как отца, я узнал вас как человека. Увидел вашу храбрость, понял ваше отношение к доблести и чести, и даже сострадание к людям. Уолсингем предупреждал, что время, проведенное с врагом, разжижает решимость его прикончить. Он это, похоже, предугадывал; мне же хватило глупости поклясться, что я не согнусь. Что жажда мести у меня пересилит эту ничтожную слабость. Он оказался прав, увы. Я больше не горю желанием вас убить. Отхотелось как-то. Но все равно я желал вас уязвить, наказать. Это было моим новым намерением. Все вам рассказать, вне зависимости от того, переживем мы эту осаду или нет. Бросить вам в лицо, что вы сгубили мне жизнь, и проклясть.

— Я и так проклят, — вытеснил Томас голосом, сдавленным в попытке противостоять ошеломительному горю. — Я утратил сына дважды. В первый раз тогда, когда мне сказали, что он умер во младенчестве, а во второй — сейчас, когда узнал о годах, на протяжении которых отвергался как отец.

— Вы не отец мне и никогда им не будете, — на секунду зажмурившись, произнес Ричард. — Но если вам все-таки верить и моя мать жива… Боже мой, она по-прежнему жива.

— Ты должен с ней поговорить, — с мягкой настойчивостью сказал Томас.

— Я? Но что я могу сказать? С чего даже начать?

Томас качнул головой.

— Этого я не знаю. Но быть может, слова придут сами собой, когда вы окажетесь лицом к лицу.

— Мне нужно время, чтобы подумать… Но даже если моя мать жива, это ничего не меняет между нами. Как отца, я вас презираю и отвергаю. Но при этом, как ни странно, восхищаюсь вами как человеком. И это все, что отныне может быть между нами.

Томас, внутренне одернув себя, решил в эту деликатную тему пока не вдаваться. Есть сын — значит, есть надежда, что он когда-нибудь передумает; есть возможность примирения. И тут же новый приступ самоуничижения: о каком примирении может идти речь, когда времени в обрез? А точнее, нет вовсе. Ни на сына, ни на Марию. Через несколько часов пора выдвигаться в Сент-Эльмо, а до этого еще нужно сделать приготовления.

Рыцарь тяжело опустился на край Ричардовой койки и посмотрел на юношу, с болью от мысли, что раньше не угадывал в его облике черт, унаследованных от Марии. Неудержимо вдруг захотелось потянуться и притронуться к его щеке, но рука не поднялась: во-первых, это вызовет неизбежный отпор, а во-вторых, он будет выглядеть в глазах юноши совсем уж глупым, потерявшим голову стариком.

— Ричард, я вызвался вступить добровольцем в гарнизон Сент-Эльмо, вместе с полковником Масом. Сегодня в ночь мы выходим.

Сын уставился широко открытыми глазами и, поколебавшись, неуверенно отвел взгляд.

— Но это же… почти неминуемая гибель.

— Очень может быть. Если только не прибудет со своей армией дон Гарсия, причем вовремя.

— Такое маловероятно.

— Да.

В краткой, мучительной тишине Ричард нервно сглотнул.

— Я пойду с вами.

— Нет, — твердо качнул головой Ричард. — Ты останешься здесь, где у тебя есть какой-никакой шанс выжить. Кроме того, у тебя ведь обязательство перед Уолсингемом: вернуться с находкой.

— Это так. — Ричард кивнул. — Но я могу устроить, чтобы свиток добрался до Англии без меня, в случае если я погибну до освобождения Мальты от сарацин. Ну а если она падет, то он теперь укрыт от врага так, что его никто не доищется. А… моя мать знает, что я здесь?

— Нет. Но она теперь наверняка догадывается, после того как я видел тот медальон и не смог скрыть своих чувств, — предположил Томас.

— Если это знает она, то есть вероятность, что правду проведают и другие. И если обнаружится, что я шпион, моя жизнь повиснет на волоске.

Томас секунду подумал.

— Мария твоей жизнью рисковать не станет. Медальон она хранит в секрете. Даже от Оливера.

— Сэра Оливера Стокли?

Томас с печальным сарказмом улыбнулся:

— Как выяснилось, ее мужа.

— Но ведь он состоит в Ордене… А в нем браки запрещены!

— Да мало ли какие бывают запреты. Можно и обойти их, если все сделать шито-крыто.

Ричард с любопытством покосился.

— Вам, наверное, было неприятно об этом узнать.

— Точно так же, как узнать, что у меня был сын. Сын, которым я гордился бы.

Ричард быстро отвел глаза.

— Если сэр Оливер узнает правду, меня схватят, подвергнут пыткам и казнят. А не он, так ла Валетт на этом настоит… Нет, лучше уж погибнуть в Сент-Эльмо с мечом в руках, чем околеть на дыбе или в петле. Так что я иду с вами.

— Нет. — На этот раз Томас все-таки протянул руку и взял сына за предплечье. — Это верная смерть. На погибель я тебя не пошлю.

— Никто меня не посылает. Я иду сам.

— А я говорю тебе остаться. — Это вырвалось быстро и строго, как приказ, и Томас мгновенно пожалел о резкости своего тона. Понизив голос, он заговорил более мягко: — Ричард… Сын мой. Умоляю тебя, не ходи со мной. Это участь, которую я избрал для себя. И она мне посильна, если только дает тебе — и Марии — шанс пережить осаду. Если же ты будешь со мною там, я буду за тебя лишь бояться. Ну а если тебя, помилуй Бог, еще и ранят на моих глазах, это будет для меня не одной, а тысячей смертей. Прошу тебя, — он отчаянно сжал Ричарду руку, — оставайся здесь.

Тот какое-то время сидел молча, в глубоком раздумье, после чего неохотно кивнул, вызвав у Томаса прерывистый вздох облегчения.

— Благодарю тебя. — Рыцарь убрал руку и почесал бровь. — Знаешь, прежде чем отправиться, я хотел бы кое-что у тебя узнать. Тот документ, за которым тебя послали, — что в нем?

Ричард поглядел с некоторым подозрением:

— А зачем вам?

— Если мне суждено умереть, то я хотел бы сделать это с умом, не отягченным сомнениями. Перед моим отъездом из Лондона Уолсингем заверил, что документ ему нужен для спасения множества жизней в Англии. Он мог солгать… во всяком случае, мне. Так вот, хотелось бы знать, был ли я сюда послан для какой-то бесчестной цели или же действительно сделал на этом свете что-нибудь полезное. Поэтому, сын мой, скажи мне. Что может быть такого важного, чтобы ради этого шевелились самые влиятельные во всей Англии персоны, за годы вперед измышляя предлог для нашей с тобой присылки в это место?

Ричард, поразмыслив, кивнул.

— Содержание того документа, если Уолсингем говорил правду, мне уже известно. — Он улыбнулся. — Хотя вера в этот мир для меня с некоторых пор стала уже не такой стойкой. Вам бы своими глазами не мешало прочесть этот документ. Соизвольте подняться.

Томас встал, а Ричард приподнял и отодвинул от стены край кровати. Когда-то давно стена в келье была оштукатурена, но поколения лихих оруженосцев во многих местах ободрали штукатурку, и теперь там проступала голая кирпичная кладка. Ричард встал рядом со стеной на колени и вынул кинжал. Кончик лезвия он вставил меж двумя кирпичами и стал аккуратно выкорчевывать один из них, пока не выдвинул настолько, что стало можно за него взяться и вынуть. Поставив кирпич на пол, он протянул руку в темный проем. Лицо Ричарда застыло, и он просунул пальцы в дыру как можно дальше, приглушенно при этом чертыхнувшись.

— В чем дело? — осторожно спросил Томас.

— Свитка здесь нет, — с тревожным изумлением обернулся Ричард. — Пропал.

Глава 34

22 июня, форт Сент-Эльмо

Десять дней спустя

Вражеские орудия смолкли, и на изрытой оконечности полуострова Шиберрас ненадолго воцарилась тишина. Медленно оседала вокруг форта пыль, прямо на простертые по земле тела, придавая им сходство с каменными скульптурами. Некоторые лежали уже много дней, успев вздуться и подвергнуться тлению, заполняющему воздух сладковатым смрадом. Стояла середина июня, и вскоре дискомфорт стал усугубляться еще и дневной жарой. Невесть откуда нагрянули полчища насекомых, жирующих на ранах и внутренностях павших и умирающих. Для скорчившихся за парапетом защитников каждый день под слепящей голубизной неба, обливающего солнечным жаром землю, был еще одним днем пытки; к раскаленным от зноя доспехам и стеганым гамбизонам невозможно было притронуться, и они наряду со своими защитными свойствами стали также дополнительным источником муки. По щекам струился пот; он же капал со лбов и бровей. Для тех, кто постарше и послабее своих товарищей, жара становилась невыносимой, и они падали, по-рыбьи хватая губами жаркий воздух, и в попытке избавиться от доспехов рвали на себе пряжки нагрудников. У иных не выдерживало сердце, и они умирали, бессвязно лопоча разбухшими языками, в отчаянии лижущими запекшиеся губы.

Внезапно со стороны османских ложементов наметилось движение. Взлетело зеленое знамя, под горловой крик ударили барабаны и литавры. Над бруствером показались головы, и спустя мгновение наружу выскочили первые неприятельские воины.

— Идут! — выкрикнул со стены капитан Миранда. — Бей тревогу! — заторопил он стоящего рядом барабанщика.

Порушенные стены форта тревожно огласила барабанная дробь. Те, кто укрывался внутри форта, высыпали во внутренний двор и побежали к своим постам на стенах, присоединяясь к своим товарищам, что стояли на часах. Тотчас же открыли огонь две вражеские пушки и стрелки, что засели на захваченном равелине, сбив нескольких солдат, спешивших по лестницам на стену.

Томас находился на баррикаде за завалом из мусора — единственное, что осталось от северо-западного угла форта. Рядом находился и Ричард, которого после обнаружения пропажи документа ничто не смогло удержать в Биргу. На стену их позвали за час до рассвета, когда часовые заслышали первые причеты турецкого имама — верный знак, что скоро последует атака. Томас огляделся, видя, как за парапетом, согнувшись, перебежками рассредоточиваются по своим постам испанские солдаты. Вдоль баррикады стояли лохани с водой, куда человек мог запрыгнуть целиком и сбить с себя огонь вражеских зажигательных смесей. Также стояли кучками аркебузы, заряженные и готовые к бою, а еще запас своих собственных зажигательных средств — небольшие глиняные горшки с липкой нафтой, из которых торчали фитили; запалив их, горшки швыряли во врага. По обоим краям баррикады, где парапет все еще возвышался надо рвом, люди готовили огненные обручи и разжигали небольшие жаровни. Томас с Ричардом согнувшись сидели за центром баррикады, возле метателя нафты и его обслуги из двоих человек. Один готов был взяться за меха, а второй — соединить кожаный рукав с бочонком, содержащим адскую, неугасимо горящую смесь.

— Поосторожнее с этой штуковиной, брат, — сказал Ричард, — если не хочешь, чтобы мы запылали, как факелы.

— Я знаю, что делаю, мессир, — с мрачной улыбкой успокоил испанец. — Вы только под руку не лезьте.

Вопли врага становились все громче; османы уже приблизились к краю рва и начали карабкаться через заполнявший его мусор.

— Не высовываться! — выкрикнул Томас, махнув горстке своих людей, которые начали нервно выглядывать из-за края баррикады. Турецкие стрелки стреляли до последнего возможного момента; словно в доказательство его слов, от каменного блока отрикошетила пуля и звякнула о гребешок испанского мориона слева от Томаса. Солдат, чудом избежавший смерти, ошалело выкатил глаза.

— Не высовываться, пока я не дам приказ! — рявкнул Баррет. Он быстро огляделся: люди взволнованно смотрели на него, в ожидании команды, сжимая кто аркебузу, кто пику. Уже явственно слышался шорох камня, наряду с боевыми кличами и надсадными воплями наиболее фанатичных из врагов.

Томас еще секунду-другую сдерживал позыв подняться и выглянуть из-за баррикады, после чего с глубоким вздохом щелкнул опущенным забралом и выпрямился. Вначале глаза его видели только верхушку завала, но вот сбоку показался заостренный шлем, за ним тюрбан, и вот уже море разливанное лиц, скаля зубы, стало надвигаться по разрушенной стене, загораживая обзор своим аркебузирам.

— Время! — Томас вскинул пику, и следом по всей пятидесятифутовой длине баррикады с ревом повскакали люди.

Затрещали первые аркебузы. Стрелять можно было прямой наводкой: по такому скопищу тел все равно не промахнешься. Вот одна фигура в белых одеждах и с круглым щитом накренилась и осела в атакующей толпе, выронив ятаган и канув из виду. Снова выстрелы, и еще несколько турок упали, не добравшись по завалу до баррикады.

— Готовить зажигательные! — выкрикнул Томас, и люди взялись поджигать фитили. — Запускай!

Солдаты, надсадно кряхтя, бросали через баррикаду горшки с запаленными фитилями, которые, летя на головы врагов, пускали в утреннем воздухе тонкие дымные дуги, вначале исчезая, а затем озаряя завалы ярчайшими вспышками, в которых ближние к месту возгорания турки мгновенно загорались чадным пламенем. Широкополые халаты вспыхивали, и османы, побросав оружие, с пронзительными воплями пытались сбить с себя пламя, в то время как товарищи отскакивали от них из боязни загореться самим. Было видно, как справа зажгли первый огненный обруч. Обслуга, подхватив с обеих сторон железными клещами, поднесла его к краю парапета и скинула со стены. В воздухе гневно фыркнуло пламя, а изо рва вскоре раздались крики паники.

Но вот через стену влетел первый зажигательный снаряд неприятеля и упал вблизи от парапета. Послышался громкий треск, и Томас увидел, как каменные плиты прохода лижет огненная лужа. Он выбросил руку, указывая на ближний запас горшков в корзине из прутьев:

— Убрать это! Живо!

Самые ближние из людей были слишком заняты пальбой из аркебуз и отреагировать не смогли. Завидев опасность, Ричард бросил пику и опрометью кинулся к корзине, перескочив через пламя. Он схватился за ручку корзины как раз в тот момент, когда ее край уже начали полизывать язычки огня. Томас на полшага отступил от баррикады; грудь ему сковал страх. Ричард, напряженно оскалившись, оттащил корзину на безопасное расстояние от огня, вслед за чем принялся сбивать пламя с ивовой оплетки. Лишь тогда Томас с облегченным вздохом снова оборотился к неприятелю.

Османы, сознавая, что единственный способ избежать огня пуль защитников — это как можно скорее с ними сблизиться, метнулись на мусорный завал. Но между ними и христианами оставалось еще одно оружие. Томас махнул солдату, что колдовал над мехами нафты, — мол, подавайся вперед. Тот с кивком поднял навстречу врагу длинную железную насадку и стал качать мехи. Из рукава выплеснулась струйка жидкой смеси, которую тут же вблизи от носика подпалил свечкой его напарник. На атакующих плеснул тонкий дугообразный язык ослепительного пламени, опаляя головы, туловища, конечности. Защитники издали дружный торжествующий вопль, в то время как неприятель поджаривался у них на глазах. И все равно турки мчались вверх по каменной осыпи, перешагивая своих павших товарищей по направлению к баррикаде.

Томас держал свою пику наготове. Рядом стоял Ричард, перехватив оружие обеими руками. Вот на край баррикады, по обе стороны от огненного коридора нафты, волной хлынули турки. Сквозь щель забрала Томас заприметил офицера в блистающих доспехах; потрясая ятаганом, тот подбадривал своих прущих вперед копьеносцев. Томас, подняв копье, прицелился офицеру в грудь и нанес удар. Острие попало в цель, но броня была сделана на совесть и выдержала удар. Тем не менее Баррет вышиб у неприятеля из груди воздух и заставил покачнуться. Его люди уже неслись мимо. Две враждующие стороны сшиблись; зазвенела, заклацала по обе стороны сталь.

Несмотря на ошеломительный численный перевес врага, определенные преимущества были и у защитников — в частности, превосходящее качество доспехов и легкая возвышенность их стороны баррикады. Большинство испанцев были вооружены толстыми копьями, которые они выбрасывали вперед, не давая туркам приблизиться. Взблескивали в замахе ятаганы, которыми османы секли древки копий, норовя попасть по рукам. Вот из толпы прорвался воин в львиной шкуре на голове и плечах и ухватился за Томасово копье непосредственно под острием. Томас машинально усилил хватку и потянул копье на себя. За древко схватился еще один сарацин. Было видно, как рядом, перебравшись через баррикаду, на Ричарда, который сейчас бился с фанатиком в белых одеждах, замахнулся клинком сипах.

Видя угрожающую сыну опасность, Томас выпустил копье, отчего двое на том конце попадали. Тем временем рыцарь схватил палицу, прислоненную к внутренней стенке баррикады, и короткой, коварной дугой саданул сипаха по голени, не дав ему нанести удар. Кованый оголовок пробил плоть и кость, отчего сипах опрокинулся как подкошенный. Вторым ударом Томас в фонтане крови, костей и мозгов раскроил сипаху череп. Ричард, по-прежнему не подозревая о грозившей ему опасности, снова ткнул копьем, вынудив врага метнуться вбок, чтобы уберечь от удара лицо.

Резкий удар по левому плечу застал Томаса врасплох, развернув лицом к врагу. Коротким взмахом палицы он вышиб у османа клинок из рук. Затем с минуту врагов поблизости не оказалось, и Томас огляделся по сторонам узнать, как там справляются остальные товарищи. Трое лежали, раскинувшись по плитняку за баррикадой. Один лишился руки и сейчас, прижимая к груди окровавленный обрубок, пошатываясь, отступал к верхушке лестницы. Вот голова его дернулась вбок: по ней выстрелом попал стрелок с равелина. Солдат упал навзничь всего в нескольких ярдах от лестницы.

Взгляд уловил движение справа; Томас едва успел отпрыгнуть, как вниз рубануло кривое лезвие и со звоном отскочило от наплечника. В быстром повороте рыцарь ударил палицей, сбив лезвие на камень баррикады. В руке у сарацина осталась только ручка с эфесом, которую он со злобным шипением запустил Томасу в грудь, безобидно угодив в нагрудник. Шипение смолкло: в грудь ругателя сбоку поддел пикой Ричард. Сарацин со стоном заковылял к сборищу родных для него халатов, тюрбанов и шипастых шлемов.

Совсем близко пропела стрела, и стали видны лучники, которые, заняв позиции на грудах каменных обломков, стреляли поверх голов своих товарищей. Защитники стояли несколько выше турок и представляли собой легко уязвимые мишени.

— Берегитесь стрел! — проорал Томас, пытаясь перекрыть шум битвы.

Однако для солдата, занятого мехами нафты, предупреждение прозвучало слишком поздно. Стрела угодила ему в плечо, и рука, судорожно вздрогнув, выпустила одну из ручек мехов. Насадка выпала. Ближние турки тотчас издали торжествующий рев.

— Ричард! — окликнул Томас. — Возьми мехи!

Тот кивнул и, бросив копье, подбежал к раненому солдату и взял у него оружие. По другую сторону баррикады турки усиливали натиск, чувствуя, что до победы над защитниками уже рукой подать.

Ричард ухватился за ручки и поднял мехи на баррикаду, расположив насадку на плоском камне, поставленном специально для этой цели. Затем сжал ручки по направлению друг к другу, закачивая жидкость. И вот, вспыхнув от свечки, яркая дуга вновь полыхнула на врага. Ричард целил прямо в гущу турок, прущих на середину баррикады, и пламя обдало их, как грешников в аду, превратив в живые факелы, заходящиеся надсадными пронзительными воплями, сгорая заживо.

С мрачной решимостью эсквайр работал мехами, наводя рукав из стороны в сторону и обдавая огнем охваченную ужасом вражескую орду. Те, что сзади, приостановили наступление, в ужасе взирая на жуткую картину впереди, а затем и вовсе начали откатываться, ища прибежища в завалах среди каменных обломков во рву.

Их страх, передаваясь от человека к человеку, вскоре охватил и тех, кто уже достиг баррикады. Теперь вниз по склону стали скатываться и они, оставив в одиночестве своего офицера, попеременно выкрикивающего что-то дерзкое в адрес защитников и что-то презрительное своему отходящему воинству. Он наискось взмахивал тяжелым ятаганом, словно отгоняя от себя неприятелей. Вот офицер встал, ясно различимый всеми, и принялся взмахами указывать своим, чтобы шли вперед. Но тут один из испанцев, припав на колено, нацелился из аркебузы и хладнокровно застрелил героя, попав ему под подбородок. Круглая пуля вылетела из-под тюрбана, и офицер, простояв еще секунду неподвижно как статуя, упал среди сожженных и окровавленных тел своих людей внизу баррикады. Томас с облегчением увидел, что атака захлебнулась.

— Все в укрытие! — приказал он, взмахом призывая солдат укрыться за парапетом. — Ричард, и ты тоже.

Юноша, все еще стоящий у мехов, был хорошо различим. Он опустил свое оружие и, прячась за насыпью бруствера, бережно загасил свечку. Если враг набросится снова, оружие можно будет легко разжечь повторно от одного из аркебузных фитилей.

— Сержанты, смотреть за врагом! — поднеся ладони ко рту, прокричал наставление Томас.

Он направился вдоль баррикады налево, считая потери и говоря слова похвалы и поддержки испанским солдатам, чьи перемазанные сажей лица расплывались в улыбках: как же, еще один приступ отбит, и они живы. Правда, повезло не всем. Из сорока человек, принявших бой поутру, семеро были убиты, а еще с десяток ранены; из них трое все еще могли держать оружие и покидать свои посты отказались. Остальные добрались до лестницы и пошли под укрытие лазарета.

Возвратившись в конце концов к своему месту посередине линии, Томас с усталым вздохом опустился рядом с Ричардом.

— Воды? — спросил тот, протягивая фляжку, которую рыцарь с благодарным взглядом принял, вынул крышку и, запрокинув голову, сделал глоток, прополоскав спекшийся рот, после чего опустил и вернул фляжку.

Безоблачное небо выцвело от жары. Через час-другой стены накалятся от зноя, и от солнца негде будет спрятаться. Надо удостовериться, что люди вдоволь снабжены водой. Сейчас, когда изначальный приступ отбит, неприятель будет обстреливать защитников с удвоенным рвением, пока офицеры будут настраивать свое воинство для очередного броска.

Минуло несколько дней с той поры, как они с Ричардом и полковником Масом примкнули к гарнизону. За эти дни с каждым новым отражением приступа выявлялось все растущее нежелание врага возобновлять атаки. Преобладала тактика обстрелов и незначительных бросков на укрепления с целью забросать защитников зажигательными снарядами. Раньше гарнизон крепости насчитывал восемьсот человек. К прибытию в форт Томаса от этого числа уже едва насчитывалась половина, а теперь и вовсе осталось сотни три, не больше. Каждую ночь из Биргу подтягивались небольшие подкрепления. Было ясно, что Великий магистр бережет силы для последующей борьбы, когда Сент-Эльмо наконец падет перед неприятелем. Осталось, похоже, уже недолго.

— Надо было тебе остаться в Биргу, — поглядел он на сына.

Ричард покачал головой.

— У меня не было особого выбора, после того как я обнаружил пропажу документа. Кто-то прознал насчет меня… насчет нас нечто большее, чем можно считать безобидным. С заданием я не справился, и оставаться в Биргу для меня было бы небезопасно. Сюда за мной, по крайней мере, никто не нагрянет. — Он сухо усмехнулся. — Ирония в том, что если нас не уничтожат турки и каким-то чудом спасет дон Гарсия, то я, скорее всего, попаду в руки дознавателей ла Валетта.

— Я думаю, это для нас сейчас несущественно, — тихо сказал Томас. — Османы почти соорудили батарею, покрывающую бухту. А потому подкреплений из Сент-Анджело больше не будет.

Он поглядел на солдат, устало сидящих за баррикадой. Многие были ранены и перевязаны грязными повязками, а заострившиеся лица ясно говорили об истощении и покорности перед своей неизбежной участью. К сыну Томас обернулся с большой печалью.

— Надо было мне тогда, годы назад, наплевать на риск и бежать вместе с Марией в Англию. Тогда никого из нас здесь сейчас не было бы.

— Теперь уж поздно, — пожал плечами Ричард. — Ничего не изменить. И нет толку винить себя, отец.

Слово сорвалось с губ невзначай; оба внимательно посмотрели друг на друга.

— Я надеялся, что ты когда-нибудь, пусть хотя бы в конце, меня так назовешь. — Томас ласково потрепал юношу по руке. — Спасибо тебе.

— Я ведь ваш сын, — просто произнес Ричард.

Томас улыбнулся:

— Мой сын… Как отрадно это звучит. Я горжусь тобой. Уверен, что и мать тобой гордилась бы. — Томас поглядел вниз, между своих пыльных башмаков, и призадумался. — Надо же, каких дров мы успеваем наломать за свою жизнь. А ведь она на самом деле такая короткая… И вот он, результат. Такая зряшная трата сил… Я должен был удостоить вас лучшей доли. Жаль, что не сумел. Прости меня.

— Извиняться нет нужды, — устало сказал Ричард. — Кроме того, если мы умираем как мученики за веру, так ведь нам еще и уготовано место в раю, разве нет?

Томас секунду помолчал.

— Ты в самом деле веришь в райское блаженство, Ричард? В Бога, Христову веру, Библию?

Сын посмотрел с толикой обеспокоенности.

— Небезопасно озвучивать такие мысли при посторонних. Я лучше придержу их при себе.

— Теперь эта осторожность уже излишня. Мы здесь вне ее.

Ричард, набрав воздуха, выдохнул щеками и, помолчав, спросил:

— А вы, значит, правда не верите в римско-католическую церковь?

— Нет. Ни в католическую, ни в какую другую. Ни в церковь, ни в религию. Все это для меня мертво, и уже отнюдь не первый год.

Ричард, пристально глядя, покачал головой:

— Тогда в чем смысл всей этой борьбы? Отчего вы готовы жертвовать жизнью: ради одного лишь служения Ордену?

— Я здесь оттого, что мне не для чего жить. Мария для меня потеряна, тебя я защитить не могу. Осталось единственно сражаться, чтобы не дать восторжествовать тирании еще одной ложной веры. Сулейман угрожает известному мне миру; этого мне достаточно для того, чтобы противостоять сарацинскому полумесяцу. Скажи мне, Ричард, ты веришь в Промысел Божий?

Юноша молчал.

— Ты не глуп, — продолжал Томас. — И наверняка, должно быть, размышлял, почему все молитвы остаются без ответа; почему Бог воздерживается от того, чтобы восстать на зло. — Он сделал паузу. — Ты слышал когда-нибудь о парадоксе Эпикура?

Юноша покачал головой.

Томас с минуту припоминал.

— Звучит примерно так:

Если Бог желает предотвратить зло, но не может этого сделать, тогда он бессилен.

Если он мог бы это сделать, но не хочет, тогда он исполнен злобы.

Если он имеет как силу, так и желание, то откуда берется зло?

Если же он не имеет ни силы, ни желания — тогда за что называть его Богом?

Томас кивком указал на унылую обстановку вокруг.

— Если бы у Бога и была нужда явить свое присутствие, дать пусть хотя бы маленькое ободрение тем, кто ему служит, то он мог бы это сделать именно здесь и сейчас, где за него отдают жизни. Тем не менее вокруг не видно никого, кроме нас и врага.

Ричард нахмурился.

— Я думал над этим. Просто мне как-то не очень нравятся выводы.

Томас кивнул и вглубь копать не стал. Однако был еще один вопрос, на который ему хотелось услышать ответ.

— Тот документ, из-за которого у нас весь сыр-бор: о чем он все-таки?

— Вам лучше не знать.

— Но ведь ты сам собирался показать мне его в Биргу.

— С моей стороны это было неосмотрительно. Если вас возьмут живым, то не исключена опасность, что вы выдадите то, что вам известно о документе. Извините, больше сказать ничего не могу. Давайте оставим эту тему. Прошу вас.

Томаса кольнула досада за то, что Ричард доверяет ему все-таки не до конца. Помолчав немного, он сменил позу и из любопытства выглянул из-за баррикады. На забросанном каменными обломками и недвижными телами косогоре было тихо. А затем он уловил вкрадчивое движение и заметил, как за каменной глыбой извилисто-тихо зыблется перо. Он едва успел пригнуться, когда пуля стрелка щелкнула о камень там, где только что находилась голова Томаса, и в фонтанчике пыли отрикошетила куда-то во внутренний двор. Нескончаемо тянулись часы сидения за баррикадой, оживляли которую лишь разрозненные выстрелы с обеих сторон по тем, у кого хватило опрометчивости высунуться наружу.

Глава 35

К полудню появился полковник Мас; перебираясь от позиции к позиции, он составлял для Миранды рапорт об утреннем приступе и общем числе потерь. Несмотря на более высокое воинское звание, Мас решил состоять у капитана в подчинении. Гарнизон признавал в Миранде начальника; капитан же, в свою очередь, вдохновлял людей своей храбростью и хладнокровием под вражеским огнем, и полковнику хватило рассудительности не нарушать устоявшийся порядок. Выслушав отчет Томаса, сведения о потерях Мас занес на измятый бумажный листок, который сунул себе под обшлаг.

— Как у нас в других местах? — поинтересовался Баррет.

— Неважнецки, — признался Мас. — С севера они послали в обход отряд янычаров, как раз под прикрытием приступа, и ворвались в тыловую башню. Теперь она под ними. Форт обложен со всех сторон, кроме тропинки, что ведет вниз к лодочному причалу.

— Если за ними башня, то спуск туда теперь тоже небезопасен.

— Почему. Вполне. Мы используем дренаж. Ширины лаза там хватает; убрали решетку, вход замаскировали. Так что какая-никакая, а связь с Биргу есть.

Ричард через заваленные каменными обломками стены прищурился на тыловую башню, надменно торчащую между фортом и морем. Надменности в ней не убавилось, только теперь там трепетало зеленое знамя, а из-за парапета время от времени высовывалась голова в чалме, поглядывая вниз на форт.

— Они теперь могут просматривать весь внутренний двор.

— Могут, — согласился Мас. — Так что скажи своим соблюдать осторожность, особенно при спуске со стены за боезапасом, водой и провиантом. Миранда говорит, чтобы люди не покидали своих постов: там, где они сейчас, им безопаснее. Офицерам собираться в часовне, когда стемнеет. Так что смотри в оба: как бы, сберегая башку, не поломать ноги.

Кивнув на прощание, он, пригнувшись, заспешил к следующему сектору стены.

* * *

Томас со своими людьми томились на полуденном солнцепеке, вяло пожевывая кто галеты, кто пласт вяленого мяса, не столько чтобы унять голод (на таком зное и аппетита нет), сколько чтобы как-то разнообразить тягучий ход времени. Солнце в вышине жарило с безжалостной силой; тек по лицам жгучий пот, в громоздких доспехах жара будто удваивалась. Несколько раз выстрелы на сарацинских позициях учащались, и тогда между участками стен следовала перекличка; люди брались за оружие на случай начала очередной атаки. Но частота выстрелов довольно скоро замедлялась, снова переходя в неспешное постреливание.

Наконец солнце, подустав, снизилось к горизонту настолько, что вдоль стен форта протянулись длинные сине-фиолетовые тени, давая некоторое облегчение от зноя, немилосердно палившего защитников несколько часов кряду. Когда свет дня пошел на убыль, над османскими позициями уныло полетели звуки труб, и тогда, выбираясь из каменных щелей и угнездий на подступах к форту, назад к своим ложементам поползли засевшие там сарацины. Когда в окопах укрылись последние, кто мог до них добраться, снова загрохотали пушки на вершине гребня, возобновляя обстрел Сент-Эльмо. Люди за баррикадами инстинктивно сгорбились и сжались кто как мог.

Томас тронул за руку Ричарда.

— Я с докладом к Миранде. Будешь здесь за старшего, пока не сменят. Вернусь сразу, как только смогу.

— Слушаю, сэр, — чопорно ответил Ричард и, улыбнувшись, уже другим голосом добавил: — Хорошо, отец.

— Пригибайся, без нужды не высовывайся. Договорились?

Ричард кивнул, а Томас посмотрел на него так, словно делал это в последний раз, чувствуя при этом знакомый укол вины и нежной привязанности. Ну всё, пора.

Он двинулся присядкой, пока угол стены не перестал скрывать его от башни и равелина. На обеих высотах маячили макушки: враги следили за фортом. Вот с тыловой башни бахнуло несколько выстрелов: сарацины углядели движение на соседнем участке стены. Томас воспользовался этим и рывком промахнул открытое пространство к ведущей во двор лестнице. Со стороны равелина донесся слабый крик, а за ним последовала целая гроздь выстрелов. Вокруг летела каменная крошка, но рыцарь, не снижая темпа, несся по ступеням вниз — через две, через три, — рискуя потерять равновесие. Внизу лестницы он, чтобы погасить скорость, налетел на слепой отрезок стены. Сюда выстрелы попасть уже не могли, и можно было отдышаться. Вокруг здесь громоздились обломки камней, а пылища стояла такая, что першило в горле. Людей было немного: враг теперь мог простреливать почти все обозримое пространство.

Восстановив дыхание, Томас бочком пробрался через двор к часовне — к счастью, расположенной вне линии огня. Внутри у дверей отвлеченно поигрывала в кости небольшая группа людей, даже не подняв на входящего глаз. Строение часовни не походило на обыкновенную церковь: оно было встроено непосредственно в канву форта, и узкие, похожие на бойницы окна в вышине придавали храму сумрачности — словом, не самое веселое место для гарнизонных молитв. Обычно часовня вмещала до четырех сотен человек единовременно, но нынче вечером людей здесь была буквально горстка, у кафедры близ огороженного алтаря. Большинство офицеров, а также отец Роберт Эболийский, уже собрались; Томас приблизился по проходу меж скамьями, на ходу отстегивая от латного воротника шлем, освободиться от которого было истинным блаженством.

Капитан Миранда сидел на принесенном стуле — левая рука на перевязи, правая лодыжка в шине из кусков обломанного копейного древка. Колено перетягивала окровавленная повязка. Как и остальные, капитан был до волдырей обожжен солнцем, губы запеклись коркой. Полковник Мас успел за день получить ранение, и лицо его едва угадывалось под повязкой, закрывающей глаз и добрую половину головы. Ранены были и большинство офицеров — не офицерское собрание, а настоящий лазарет. Все как один измотаны, запущенны; бороды, некогда ухоженные, теперь косматы и взлохмачены, с запекшейся кровью и крошками от наспех перехваченного куска съестного.

— Рад по-прежнему видеть вас с нами, сэр Томас, — выдавил улыбку Миранда. — Я вижу, вы у нас один из немногих, кто еще способен передвигаться.

Томас с напускной бодростью кивнул и сел на одну из скамей, стараясь не обращать внимания на тупую боль в конечностях и неприятно липнущую к телу одежду, которую он не менял вот уж больше недели. Разговор не складывался: все ждали прибытия последнего из офицеров, и когда тот, наконец, сел, Миранда обратился к своим подчиненным:

— Господа. Нас на стенах осталось меньше сотни, да и те в основном раненые. За турками теперь тыловая башня, и с нее они могут обеспечивать прикрытие наступающим через ров. К тому же через остатки парапета им удалось перекинуть мосты на рамных опорах. Так что конец близок. Запас пороха у нас почти иссяк. Сомневаюсь, что мы сдержим утренний натиск. — Миранда сделал паузу. — Находясь в несравнимом меньшинстве, мы, тем не менее, хорошо сражались. Будем надеяться, что этим мы выиграли достаточно времени для того, чтобы Великий магистр успел подготовить для противостояния вражескому натиску Биргу и Сенглеа, когда мы сами сопротивляться уже не сможем. Я отдал приказ спрятать или же уничтожить от вражеского поругания гобелены, святые дары и реликвии. Как только отец Роберт Эболийский и прочие братья управятся с этой задачей, они обойдут наши позиции, исповедуют, причастят и соборуют всех, кто изъявит желание. Полковник Мас присмотрит за тем, чтобы напоследок были наполнены чаны с водой, после чего емкости будут осквернены вражеской падалью. Остальным из вас надо будет уничтожить все, что хоть как-то может быть использовано неприятелем. — Приостановившись, он оглядел собравшихся. — На цитадели приготовлен сигнальный огонь, откуда его видно через бухту. Если цитадель падет, то пусть последний из вас зажжет его. После этого каждому останется стоять за себя. Хочет ли кто-то что-нибудь сказать?

Руку поднял один из рыцарей помоложе:

— Сир, быть может, еще не поздно эвакуироваться? Мы могли бы попросить добровольцев встать в арьергарде, а сами тем временем подать сигнал в Биргу подогнать лодки.

Миранда покачал головой:

— Слишком поздно. Теперь, когда враг оценил обстановку, он не замедлит смести тех немногих из наших, что останутся в прикрытии, а остальных сарацины забьют при попытке оставить форт. Кроме того, у нас чересчур много раненых, и нам их не вывезти. Надо смириться с участью и преисполниться решимости сражаться до конца так, чтобы не посрамить чести великого Ордена Святого Иоанна.

— Как быть с ранеными? — задал вопрос Мас. — Мы не можем допустить, чтобы они попали в руки к врагу. Мне приходилось видеть, как турки поступают со своими пленными.

Томас пристально следил за реакцией Миранды.

— Раненых снесут сюда. Каждому будет выдано по кинжалу, чтобы бороться даже в лежачем положении или использовать оружие по своему усмотрению, — обходительно выразился капитан, зная не хуже других, что самоубийство — тяжкий грех. — Когда турки перелезут через стены, каждый, кто может, должен отступать сюда. Часовня будет нашим последним оплотом. Если кто-нибудь попытается выпросить себе пощаду, это его дело, хотя от врагов ее ждать не стоит. Они заплатили высокую цену кровью и теперь горят жаждой мести… — Миранда помолчал. — Но есть и кое-какие хорошие новости, которыми я хочу с вами поделиться. Сегодня мы захватили пленного, который выдал, что метким выстрелом одного из наших храбрецов сражен Драгут. Пуля настигла его при осмотре осадных орудий.

Офицеры рокотом выказали удовольствие от услышанного.

— Это знак свыше, — отец Роберт встал и торжественно воздел палец к потолку. — Господь взирает на нас и простер свою длань, чтобы пришлепнуть нехристя.

— Вообще-то Драгута убила пуля, — мягко заметил Томас, — а не мухобойка.

Кое-кто из офицеров разулыбался, однако отец Роберт повернулся довольно гневливо:

— Не богохульствуй, англичанин. Мы молились за избавление, и Господь внял нашим просьбам.

— Что радует, — откликнулся Томас непосредственно перед тем, как в купол часовни угодило османское ядро, вызвав град пыли и штукатурки, осыпавший скамьи возле входа. Офицеры поморщились, а Томас невзначай проронил: — Хотя молились, похоже, без должного пыла.

— Да как смеешь ты насмехаться! — направил на богохульника перст отец Роберт. — Или сомневаешься ты в силе и милости Господа нашего? Да это ересью пахнет! — У монаха сузились глаза. — Капитан Миранда, этот человек должен быть арестован, а вера его подвергнута испытанию!

— Не чудите, святой отец, — скривился Миранда. — Я бы сейчас отсыпал кошель — да что там кошель, целый куль золота, чтобы на нашей стороне сражался отряд хотя бы еретиков. — Он со вздохом отер лоб. — Просто ум сэру Томасу затмила усталость. Он ничего такого не имел в виду. Вы бы лучше помянули его в своих молитвах о дальнейшей божественной помощи.

Священник какое-то время строптивился, но затем расслабился и, склонив голову, присел на скамью.

— Все мы устали. И сэра Томаса я прощаю.

— А я принимаю ваше прощение, святой отец, — в слегка ироничном поклоне согнулся Томас.

В эту секунду дверь часовни распахнулась, и внутрь вбежал сержант.

— Мессиры, лодки! — выкрикнул он. — К нам, из Биргу!

— Лодки? — нахмурился Миранда. — Что за блажь? Ла Валетт, видимо, не знает, что враг покрывает своими орудиями всю бухту… Сэр Томас, скорее на стену! Предупредите их, пока еще не поздно! Бегите!

Баррет, подхватив шлем, побежал по проходу к сержанту.

— Пойдем, покажешь.

К счастью, уже спустились сумерки, и стрелкам было уже не так легко выбирать себе цели внутри форта. Томас с сержантом поспешили вверх по лестнице на участок стены, выходящий на бухту. Он пострадал меньше других, и двое воинов, встав на парапете, вгляделись через темную бухту в сторону непроглядного в этот час Сент-Анджело. Какое-то время ничего видно не было, но вот они прорезались — шесть черных пятен, берущих курс на полуостров. Спустя минуту их заприметили и османские пушкари; откуда-то справа грохотнуло орудие, посылая в маленькую флотилию заряд картечи. На пути у лодок встал водяной, плавно оседающий сноп взрыва. Томас, приложив ко рту ладони, заорал что было сил, так что засаднило легкие:

— Назад! Поворачивайте назад!

Но они шли, невзирая на еще один орудийный выстрел (тоже мимо). Третий угодил по переднему суденышку, расхлестав деревянную обшивку; до стены явственно донеслись испуганные крики.

— Бог ты мой, — выговорил сержант, — их разнесет в клочья.

— Назад! — еще раз прокричал Томас. — Пощадите себя, поворачивайте обратно! Спасайтесь!

Лодки находились уже на середине бухты, но при этом в сравнительной близости от турецкой батареи, к тому же заметно выделялись на темно-сером море. Воду снова вспахали выстрелы, при этом одной из лодок множеством железных осколков разнесло нос. Она начала тонуть, и некоторые стали с нее прыгать за борт, принимаясь грести обратно на Биргу. Но не у всех это получалось: многие были в доспехах, с оружием и пытались избавиться от его веса, в то время как сверху над ними смыкалась вода. Вскоре в пучине исчезли и лодка, и люди. Зрелище было удручающим.

— Они поворачивают обратно! — указал, выбросив вперед руку, сержант.

Последняя из лодок повернулась боком и на глазах начала грести обратно к Биргу. К ней присоединилась та, что впереди, но две другие упорно держали прежний курс.

— Гребите, гребите быстрее, черт вас возьми, — сквозь стиснутые зубы понукал сержант.

Подгонял и Томас. Еще немного, и лодки выйдут из-под обстрела пушек: на защиту встанет утес. Вот еще один выстрел взрыл поверхность бухты как раз за кормой задней лодки. Всё, дальше из орудий палить бесполезно. Но впереди еще вражеские стрелки на окружающих форт камнях и скалах.

Томас повернулся к сержанту:

— Найди пятерых, и встречаемся у сливного колодца позади часовни. Знаешь это место?

— Так точно.

— Тогда действуй.

Они разделились; рыцарь направился к часовне, а сержант поспешил вдоль стены к углу форта, что выходит на бухту. На подходе к Томасу высыпали офицеры.

— Ну что? — выпалил Мас. — Они прорвались?

— Всего две, сейчас гребут к причалу. Я возьму людей и спущусь через дренаж, проводить их сюда.

— Дело, — кивнул полковник. — А я до вашего возвращения выставлю у слива караул.

Спустя минуту в сопровождении мальтийских ополченцев возвратился сержант, и Томас повел их на зады часовни. В одном из углов там обнаружился люк лаза. Поднатужившись, Томас снял и оттащил решетку. В воздухе запахло нечистотами, но Томас, не обращая на это внимания, полез под низкий свод туннеля. Там, где из стока вытекали сточные воды, влажно мерцала дорожка, а выход наружу прикрывала ширма, раскрашенная под прибрежный камень. Томас зашлепал по сточной жиже, остальные направились следом. У ширмы он остановился и осторожно приоткрыл ход. На скалах под стеной движения не замечалось. Сток по узкому каналу утекал в море, неподалеку от ведущей к причалу тропы.

— За мной, — шепнул Томас, и отряд вышел под прохладный и отрадно свежий ночной воздух. Ступая по каменистой земле как можно тише, постепенно выбрались к тропе. Впереди уже слышался плеск весел, оставалось лишь поспешить. Они уже почти дошли до ведущих к причалу ступеней, когда впереди из-за камней появилась фигура и что-то произнесла на незнакомом языке. Томас в ответ приветственно поднял руку и продолжал идти вперед к лопочущему что-то человеку. Лишь в последний момент в говоре незнакомца послышались тревожные нотки. Удар по голове боевой перчаткой не оставил сарацину времени позвать на помощь. Один из мальтийских солдат проворно перерезал врагу горло, и мелкий отряд поспешил вниз по ступеням. Внизу у причала виднелись две лодки, из которых уже высаживались люди. Один из них, завидев приближение отряда, напряженно застыл.

— Кто идет? — окликнул он.

— Мы из Сент-Эльмо, — ответил Томас, стараясь не говорить излишне громко. — Пришли проводить вас в форт. Сколько вас?

— Шестнадцать. Последние добровольцы из Биргу.

— А кто за старшего?

— Я, — совладав с собой, направился навстречу рослый силуэт. Представляться было и не надо. Томас узнал его по голосу и сдержанно кивнул:

— Добро пожаловать в Сент-Эльмо, сэр Оливер.

Глава 36

После того как Стокли доложился капитану Миранде, Томас отвел его в сторонку и настойчиво сказал:

— Нам надо поговорить.

— Да, надо, — ответил Оливер. — Но лучше где-нибудь без посторонних ушей.

— Следуй за мной.

Из часовни Томас внутренним двором провел его в трапезную.

— Да, не самое уютное из помещений, — сказал Стокли, мельком оглядев просторную палату, служившую некогда трапезным залом гарнизона.

На более ранней стадии осады капитан Миранда установил здесь несколько игорных столов и подобие прилавка, где солдаты могли покупать из подвала вино. Однако игривость, равно как и надежда выбраться из форта живыми, со временем сошла у солдат на нет; выигрывать у своих товарищей, таких же обреченных, как они сами, тоже больше не тянуло, и игорное заведение захирело. Теперь оно служило перевязочной, и пол здесь был усеян окровавленными гнойными тряпками. По углам стояли корзины с лоскутами ткани. Помещение смутно освещало несколько свеч, а из звуков здесь преобладали стоны да кашель тяжелораненых, уложенных на носилках вдоль стены.

За прилавком Томас отыскал бутылку вина и поставил ее на угловой стол. Сюда же подтянул и две кружки, плеснул в каждую вина и одну пододвинул по столешнице Стокли. Тот вначале замешкался, но все-таки поднял кружку и изобразил на лице улыбку.

— За что будем пить?

— За Марию, — поднял свою кружку Томас.

— Ах да… Мария.

Они пригубили, не отводя друг от друга тайно настороженных глаз. Затем Томас аккуратно поставил кружку на стол.

— Зачем ты здесь, Оливер?

— Решил примкнуть к последней партии добровольцев на Сент-Эльмо.

— И ла Валетт вот так запросто дал тебе разрешение уехать?

— Он об этом не знал. Подозреваю, что скоро ему станет известно. Но теперь уже поздно. К добру или к худу, но я здесь.

— К добру? — Томас мрачно усмехнулся. — Какое добро ты рассчитывал здесь найти? Глупейший порыв, скажу я тебе. Здесь только смерть, и ничего более.

— Мне это известно, — Стокли пригубил вина. — Ее я и ищу теперь, когда знаю и принимаю правду.

— О какой это правде идет речь?

Оливер держал кружку двумя руками, нежно поглаживая пальцами, словно чью-нибудь шею.

— Прежде чем уплыть из Биргу, ты разведал, где живет Мария, и виделся с ней.

Томас слегка растерялся. Не хватало, чтобы Мария в результате его желания поговорить с ней еще и поплатилась. А впрочем, это уже ничего не меняет. Здесь, в Сент-Эльмо, все сейчас одинаково обречены; не составляет исключения и Стокли.

— Да. Не буду скрывать.

Оливер чуть кивнул.

— Спасибо за откровенность. Я ведь видел, как ты выходил из дома.

— Ах вот как. — У Томаса обмерло сердце. — Что ты сделал? Оливер, если ты коснулся ее хотя бы пальцем…

— Стоило мне увидеть, как ты покидаешь наш дом, наш кров, меня охватили самые болезненные переживания. Хотя мы с Марией и женаты все эти годы, я никогда не спрашивал ее о чувствах к тебе. Несмотря на горечь утраты тебя, а затем и ребенка, ей хватило сил выстоять. Спустя время она примирилась с тем, что произошло, и решила начать новую жизнь, можно сказать, с чистого листа. — Оливер умолк, после чего со вздохом продолжил: — Когда Мария согласилась стать моей женой, я отдавал себе отчет, что буду лишь бледной тенью того, кого ей действительно недоставало, но меня устраивало и это. Более того, мы жили вполне счастливо, и она как будто была удовлетворена тем, как сложилась ее судьба. — Оливер снова замолчал, только теперь легкость тона, с какой он вымолвил последние слова, внезапно ужесточилась. — Однако все изменилось с той минуты, как Мария вновь увидела тебя. По возвращении домой она ничего не сказала, но я все тотчас понял без всяких слов. Я пытался ее от тебя укрыть в нашем поместье под Мдиной, но с того момента, как прибыл вражеский флот, я понял, что Марию надо перевезти в Биргу, а потому так или иначе настанет время, когда она обнаружит, что ты возвратился. Когда я стал ее расспрашивать, она не стала скрывать того, что произошло. — Оливер ожег Томаса взглядом. — Не могу даже выразить словами, что на меня нашло. Я потребовал, чтобы она больше никогда с тобой не встречалась и не разговаривала. Тем не менее у меня было опасение, что она все-таки пожелает быть с тобой. Я готов был упасть ей в ноги и умолять, заклинать остаться со мной. Сказать, что скорее умру, чем ее лишусь. Но вместо этого я совершил нечто более безрассудное; такое унизительное, что я даже теперь содрогаюсь от одного лишь воспоминания об этом. — Стокли нервно припал губами к кружке и осушил ее до дна. — Я тебе пригрозил.

— Мне? Но… как?

— Я сказал, что располагаю сведениями, которые могу использовать для ареста и обвинения в шпионаже. Тебя… и Ричарда. Ее сына.

Прежнее ощущение гложущего ужаса возвратилось, только теперь оно пронизывало куда острее и глубже.

— Какие такие… сведения? — процедил Томас.

Стокли не отвел глаз, поедая Томаса взглядом, полным ненависти и презрения.

— Ты думаешь, я не знал о том медальоне? Да я в ту же секунду, как только увидел Ричарда, понял, кто он. Правда, вскоре меня удивило то, что ты, по всей видимости, об этом не знаешь. Разумеется, я уже изначально подозревал, что на призыв Великого магистра ты откликнулся по причине, далекой от бескорыстной службы Ордену. Но Ричард… Последнее, что я слышал о нем от своего кузена, это что он из Кембриджа поступил в услужение к некоему патрону из Лондона, да не к кому-нибудь, а к самому Уолсингему. Вот отчего он здесь. Юный Ричард продал душу этому дьяволу во плоти, став одним из его исчадий. Ну а пропажа документа из сундука сэра Питера де Лонси стала, по сути, окончательным доказательством того, что он лазутчик.

— Ты знал, что он заслан?

Стокли кивнул.

— Пожалуй, я мог бы добиться ареста сразу, как только узнал его в лицо, но ведь он сын Марии. Если б с ним что-нибудь случилось и она прознала, что к этому причастен я, она бы мне никогда не простила. Кроме того, я решил выяснить, для чего он здесь, с какой целью. Как только я услышал о попытке проникновения в архив, то проверил тот сундук и убедился, что замок на нем взломан, а завещание исчезло.

— Завещание? — Томас попытался скрыть удивление. Наконец-то вскрывалась истинная суть того документа. Если действовать умело и осторожно, то, быть может, Стокли выложит что-нибудь еще. — Так ты о нем знаешь?

— Я знал об этом долгие годы. Как только сэр Питер доставил его на Мальту. Уж он-то знал досконально, насколько это опасно, если завещание вдруг попадет в чужие руки. Более того, он опасался, как бы за ним из Англии не была установлена слежка, а потому доверил свой секрет мне — на случай, если с ним самим вдруг что-нибудь случится. Увы, вскоре оно с ним и случилось, пусть и по чистой случайности. Тогда я устроил так, чтобы завещание оказалось в его сундуке и попало в архив, где оно пребывало в полной безопасности, а в случае надобности могло быть легко оттуда извлечено. Когда документ исчез, я сразу понял, где его искать. И обшарил келью Ричарда, пока вы с ним находились на дежурстве. Надо сказать, тайник он выбрал ненадежный, хотя я и так знал, что именно и где примерно следует искать. Теперь завещание снова в надежном месте. О его местонахождении не знает никто, кроме меня. Там оно и пребудет. Когда-нибудь его, может статься, и обнаружат, но, пожалуй, будет едва ли не лучше, если оно затеряется навеки. — Стокли сделал паузу. — Я так полагаю, Уолсингем перед вашим отъездом из Англии известил вас о его содержании?

— Так, в общих чертах, — уклонился Томас от ответа.

— Так ты что, не знаешь его точного смысла? — проницательно посмотрел Оливер.

— Уолсингем сказал, что в случае неправедного использования из-за него может пролиться много крови.

— Только это он тебе и сказал? — Стокли желчно рассмеялся. — Эх, Томас, бедный мой Томас… Тебя использовали, словно разменную монету. — Через его плечо он посмотрел на приближающуюся фигуру. — О, Ричард? — с притворным радушием воскликнул Оливер. — В самом деле, отчего бы тебе к нам не присоединиться…

Томас, быстро обернувшись, увидел, что юноша стоит на расстоянии, глядя на них с холодной отрешенностью. Постояв так с минуту, он поднес себе табурет и поставил его в торце стола, между двумя рыцарями.

Стокли ядовито улыбнулся.

— Мы тут только что обсуждали то самое завещание. Похоже, ни ты, ни твои хозяева в Англии не озаботились даже поставить Томаса в известность насчет деталей той грамотки. Мне кажется, это несправедливо, особенно учитывая, что он скоро поплатится за нее жизнью. А потому отчего бы тебе, справедливости ради, про это завещание не рассказать? Или это сделать мне?

Юноша не ответил.

— Что ж, как знаешь, — вздохнул Оливер.

Он сложил перед собой руки, собираясь с мыслями.

— Мы оба были тогда молоды, а тебя, Ричард, и вовсе не было на свете, когда король Генрих своим эдиктом распустил монастыри в Англии, а также продал или роздал их огромные земельные угодья — ну и, само собой, золото с серебром. Многие благородные особы тогда всласть погрели на этом руки. Но было и еще одно последствие: углубилось разделение между католиками и бурно растущими числом протестантами — размежевание, приведшее к сотням смертей в Англии и десяткам тысяч по всей Европе. И вот, похоже, под конец жизни Генрих Восьмой осознал глубину нанесенного им ущерба и стал изыскивать способ возвратить и себя, и свое королевство в лоно Католической церкви. Ватикан же после обиды, нанесенной папской власти венценосным отступником, решил за официальное оправдание короля назначить цену. В итоге было вынесено решение: блудная Англия возвращается в католицизм, но лишь после того, как Церкви возвращается все имущество, принадлежавшее некогда монастырям. А это значит, что те из дворян, кто так славно нажился на щедрых подношениях Старого Медного Носа, вмиг оных лишаются. И, безусловно, восстанут против монарха, повергнув Англию в пучину братоубийственной войны. Старик Генрих к той поре уже отдавал концы, и единственным приоритетом для него было почить в бозе. Суетные мирские дела его больше не заботили. А вот придворных, наоборот, интересовали, и даже очень — настолько, что они не поступились бы ничем, только бы узнать, каковы же были намерения короля. Поэтому свое завещание он составил втайне. Знали о нем лишь ближайшие из его советников. Для доставки в Рим документ был вверен сэру Питеру де Лонси.

Он должным образом отправился в путь, сознавая, однако, что, хватившись, те самые советники, которым в случае отмены передела грозит разорение, немедленно пошлют за ним своих лазутчиков, чтобы возвратить документ. Зная также, что все пути в Рим будут тщательно отслеживаться, он через Испанию отправился на Мальту, под защиту Ордена. Однако к той поре у него самого в отношении своей миссии наметилась некая двойственность. Он понимал всю значимость завещания и разрывался между нуждами своей страны и своих единоверцев. Вот тогда, поделившись со мною сокровенным, сэр Питер и обратился ко мне за советом. Я еще не определился, как его вдруг постигло несчастье. — На минуту Стокли скорбно примолк. — Завещание Генриха Восьмого было у меня в руках, и мне ничего не стоило предъявить его тогдашнему Великому магистру. Но я решил этого не делать. Я не хотел, чтобы совесть моя оказалась запятнана кровью десятков тысяч англичан. Поэтому завещание я положил в сундук сэра Питера и устроил так, чтобы он оказался в хранилище.

— Почему его было просто не уничтожить? — спросил Томас.

— Легко сказать: уничтожить… Тому препятствовала сама сила этого документа. Покуда он цел, ничто не коснется благополучия наследников короля. И меня это устраивало. Но с той поры, я заметил, в Англии произошел взлет протестантизма, и с правлением Елизаветы все больше католиков стало подвергаться гонениям. А потому, если возникнет необходимость, я найду способ использовать завещание, чтобы остановить занесенную руку протестантства.

— Ты думаешь шантажировать королеву? — изумился Томас.

— Я искренне надеюсь, что до этого дело не дойдет.

Наконец подал голос Ричард:

— Вы полагаете, что в ваших руках завещание будет целее?

— Во всяком случае, надежнее, чем у Уолсингема или у Сесила. Они непременно используют его для упрочения своего положения при дворе. Елизавета вряд ли осмелится противостоять воле людей, могущих угрожать обнародованием посмертной воли ее отца.

— Лучше ему находиться у моих хозяев, чем оставаться в руках католиков или попасть к магометанам, что сейчас наиболее вероятно, — мрачно заметил Ричард.

— Пускай я и католик, но прежде всего я англичанин, — гордо заметил Стокли.

Впервые за все время Томас несколько оттаял по отношению к Оливеру. Правда, тут же вспомнил, что именно этот человек сделал Марию своей женой и делал все, что в его силах, чтобы воспрепятствовать их встрече.

— Я вот чего не могу понять, — сказал Томас. — Зачем было угрожать Марии моим арестом? Она сказала мне, что уйти от тебя не может. Что менять прошлое уже чересчур поздно. Что теперь она твоя жена и пусть все так и остается.

Стокли уставился с ошарашенным видом:

— Она так сказала?

— Да.

Оливер зажмурил глаза, а лицо его исказилось болью.

— Боже правый, какую непростительную поспешность я проявил… Я не владел собой. После того как увидел, что ты уходишь из моего дома, я набросился на нее с упреками и сказал, что знаю про твой приход. И что она мне изменила.

— Нет, ничего этого не было, — покачал головой Томас. — Я бы многое за это отдал, но она мне отказала.

— Она… отказала… тебе? — Стокли с медленной мукой повел головой из стороны в сторону. — Что я наделал… Я недостойным образом на нее орал, обвинял в неверности, в блуде. А она стояла и вбирала все это молча. А затем сказала, что не любит меня. Что все время любила только тебя… — Оливер сглотнул. — Я потерял рассудок. Я ударил ее. Прости меня Бог, я впервые в своей жизни поднял на нее руку.

Томасу кровь застлала глаза. Он сжал кулаки.

— Она упала на стул, — с дрожью в голосе припоминал происшедшее Стокли. — На губе Марии была кровь, а затем в ее глазах я увидел страх. И что еще хуже, жалость и отвращение. Лучше бы она ударила меня в ответ, обозвала последними словами. Но она просто вот так на меня глядела. Из дома я буквально выбежал — и сразу же направился в собор молиться о прощении. А когда вернулся, ее в доме не было. Ни записки, ничего. Просто исчезла, вместе со служанкой. За те два дня я безуспешно облазил весь Биргу, и тогда понял, что не найду ее никогда. А если и найду, она меня к себе больше не подпустит. — На губах Стокли блуждала растерянная улыбка. — Она была для меня всем. Кроме нее, мне ни до чего нет дела. И вот тогда я решил отправиться сюда и принять смерть рядом с тобой. Не из приязни, что была у меня к тебе когда-то, но из ненависти. Ты причина моего отчаяния, Томас. И если провидение благосклонно, то твою гибель я увижу раньше, чем ты — мою.

— Тогда мне лучше присматривать за своей спиной, — сказал Томас, — коли враги у меня по обе стороны.

— Нет. Страшиться меня тебе не надо.

— Я и не страшусь, Оливер. Мне тебя просто жаль.

— А у меня к тебе ненависть. Я ее испытывал к тебе всегда. Но, как иной раз случается с ненавистью, она была неполной. Теперь я это вижу. Раньше мне хотелось мучить тебя, истязать, а затем уничтожить, как будто бы этим я мог ее избыть. Но нет, не могу. Моя ненависть неутолима. И ее не убавить никаким истязанием. — Стокли улыбнулся одними губами. — Казалось бы, странно, но я чувствую себя почти умиротворенным. Смерть мне не страшна. Страх вызывала лишь жизнь без Марии. А теперь она, эта жизнь, подходит к концу — здесь, в Сент-Эльмо. Для меня, для тебя, для твоего сына. Бедная Мария. Она по-прежнему думает, что Ричард в безопасности в Англии… Ради ее блага я надеюсь, что правды она никогда не узнает. — Он отставил пустую кружку и встал. — Ну вот, все, собственно, и сказано. Сейчас надо найти себе место прилечь, хотя заснуть все равно не смогу. У моей муки теперь лишь один выход.

Не дожидаясь того, что ему скажут в ответ, он встал и вышел во внутренний двор.

Ричард с угрюмым лицом поднялся и направился было следом, но Томас крепко взял его за запястье.

— Не надо. Оставь.

— Вы же слышали, — процедил Ричард. — Он поднял руку на мою мать.

— Он уже и так достаточно пострадал. К тому же он сейчас один из нас, ходит у смерти под боком… Зачем убыстрять для него и без того скорый конец?

Ричард покачал головой.

— Неужели сердце у вас так слабо, что не подвигает на действие?

— Напротив, сын. Мое сердце снова наполнено. Ведь ты же слышал? Она любит меня и любила всегда. А теперь ты знаешь, что она любит и тебя. Было бы лучше, если б ты остался с ней и избежал никчемной гибели… ну да видно, тому не бывать. — Он выпустил сыну запястье и взял за ладонь. — По крайней мере, в конце мы будем вместе.

Ричард, сдерживая внезапный наплыв чувств, глубоко поглядел отцу в глаза и кивнул.

— Вместе, пусть даже в конце.

Глава 37

Июнь, 23-е

В предрассветный час приготовления врага к штурму были уже явно слышны цепочке уцелевших солдат, растянувшейся по полуразрушенным стенам форта. Большинство защитников скопились у провала в стене, рухнувшей наконец под неустанным напором османских орудий. Из опоясавших форт сап и ложементов, где кучно собирались турки, доносилась приглушенная гортанная речь. По водной глади плескали весла и слышались отдельные выкрики впередсмотрящих, оглашающие простор бухты. В не рассеявшемся еще сумраке легко просматривалась темная масса галер, занимающих позиции, откуда можно будет помогать огнем береговой артиллерии, которая до этого справлялась с обстрелом Святого Эльма одна.

Как и у других, ночь у Томаса прошла на посту. Все эти долгие, прозрачно-бессонные часы он пролежал, подложив свернутый гамбизон под голову, глазея на ночной небосвод. В безоблачном небе полыхали косматые звезды. Созерцая их вечную безмятежность, он и сам преисполнялся спокойствия. Эти сияющие точки были здесь еще до того, как он сделал свой первый в жизни вдох; будут и завтра, когда он со всеми вместе канет из этого мира, пав в бою. Какая возвышенная, надменная отчужденность; плевать им на мелкую суетность человечества. Все великие дела, героические усилия, религиозный пыл, побуждающий людей убивать друг друга и охотно смотреть в лицо смерти, ничто в сопоставлении с этим непостижимым круговращением. Умирать смертью мученика не хотелось. Наоборот, как никогда хотелось жить, уверившись в любви Марии. Мысли о жизни, какой она могла бы быть, вызывали печальную улыбку. Когда ум обратился к грядущему дню, безошибочно дал о себе знать страх смерти. Скорей бы уж он унялся, а пасть, разумеется, лучше до Ричарда, чтобы, по крайней мере, не видеть ужасной картины гибели сына.

Томас обернулся посмотреть на него; тот сидел невдалеке у парапета, уткнувшись подбородком в грудь, и тихо, почти неслышно, дышал. Несмотря на нервозность обстановки, дневная усталость взяла свое, даровав Ричарду несколько часов блаженного забытья. Мирный вид спящего трогал сердце настолько, что в горле комок стоял от горя. Вот так утерять то, что только что обрел; самое ценное из всего, что только можно получить от жизни, — дар иметь ребенка… Жаль, до обидного мало выпало дней, чтобы узнать своего сына; а потому особо приятно, со сладкой горчинкой подмечались достоинства и отдельные занозы характера юноши, которому так и не суждено дожить до зрелости.

На некотором расстоянии вдоль стены, за провалом, смутно различался неподвижный силуэт Стокли — то, как он сидит, обхватив колени и уставясь перед собой с цитадели. Оставалось лишь гадать, какое беспросветное отчаяние терзает сейчас его душу; дай Бог, чтобы он обрел покой в быстрой смерти.

Когда из окопов вокруг форта, подобно шелесту волн на дальнем берегу, донесся приглушенный звук молитв, Томас подался к сыну и нежно потеребил его за плечо. Юноша не откликнулся. Рыцарь потеребил снова, посильнее, и Ричард, всхрапнув, вздрогнул и порывисто сел, растерянно и тревожно озираясь. Проморгавшись, он воззрился на отца.

— Я же заснул, — сказал он с укором. — Боже мой, вы даете мне спать, когда, возможно, нам жить-то осталось всего ничего.

— Вот и хорошо, что ты успел вздремнуть.

Ричард какое-то время молчал, разминая затекшую шею.

— Мне снилось, что я в Англии, еще маленький, погожим осенним утром охочусь на кроликов…

— Кролики? — задумчиво переспросил Томас. — Вот бы чего я сейчас с удовольствием поел. — Он приподнял бровь. — А сейчас, кстати, канун праздника святого Иоанна… Вот жалость, что у нас нет возможности посидеть за праздничным столом. — Томас улыбнулся, представляя себе эту картину, после чего посерьезнел: — Ну-ка, беги в часовню. Скажи Масу с Мирандой, что враг с минуты на минуту пойдет на приступ.

— Слушаю, сэр.

— А затем сразу обратно. — Томаса охватило внезапное волнение. — Поторопись. Ты нужен мне здесь, рядом, что бы ни стряслось.

— Да, отец, — кивнул Ричард.

Он привстал и на корточках стал отходить из-под прикрытия парапета, держась поближе к каменным обломкам и телам, наваленным для снижения у защитников риска в ходе боя случайно оступиться. У конца стены юноша скользнул за край и исчез, метнувшись вниз по лестнице. Томас вновь обратил свое внимание на врага. Из доносящихся отовсюду звуков намерения неприятеля становились вполне ясными. По сигналу враг бросится на форт, взбираясь по лестницам на остатки стен и одновременно атакуя через провал. На этот раз удерживать сарацин особо нечем. Пороха едва хватит еще на несколько выстрелов, зажигательных снарядов осталось буквально с десяток. Нафта вся вышла. Когда будет израсходован порох, начнется рукопашная схватка; она же и поставит в сражении точку.

Тут и там зашевелились вдоль стены защитники; взблески показывали, где именно готовят свои фитили аркебузиры. Остальные нахлобучивали шлемы, плотнее подгоняя лямки под подбородком; те, кто в доспехах, проверяли застежки и делали последнюю подгонку. У одних в руках были копья, у других — мечи, у кого-то еще — кинжалы, топоры и палицы. Поглядев через провал, Томас увидел, что Стокли остановил выбор на большом двуручном мече из оружейни форта — оружие громоздкое, но в умелых руках смертельное.

В предрассветном сумраке воцарилось затишье — тишина, безмолвие, словно защитники являли собой часть некой живой картины, составленной из теней. Небо на востоке постепенно наливалось серовато-жемчужным сиянием, и по мере того как сумрак начинал рассеиваться, становились видны детали изрытого пейзажа перед стеной. Закрепленные неприятелем флаги, маркирующие захваченную территорию, висели в безмолвном воздухе зелеными тряпками.

Всюду валялось оружие, гнутые и пробитые щиты и доспехи были разбросаны среди каменных груд перед стенами, а между ними в изобилии лежали тела, еще не убранные для погребения. Некоторые от гниения безобразно вздулись, что неудивительно на солнечном зное, и руки-ноги гротескно торчали под углом, словно соломины из пузырей. И стоял смрад поля битвы месячной давности — приторная вонь крови и разлагающейся плоти, приправленная едким запахом горения и мучнистым привкусом пыли от каменной кладки. Нынче утром этот запах отчего-то казался еще более резким и отталкивающим. Или же это с осознанием последних часов жизни так обострилось чутье…

Томас бросил взгляд в сторону лестницы — не идет ли обратно Ричард? Хорошо, если бы успел до вражеской атаки. Мелькнул соблазн оставить позицию и отправиться на его розыски, но Баррет быстро себя одернул: какой пример это подаст подчиненным? Преодолев себя, рыцарь снова начал смотреть в сторону врага.

Зарокотали первые из турецких барабанов, быстро прибывая в мощи и числе. Ахнули цимбалы, засвиристели рожки, и в тот момент, как первые лучи солнца пронизали восточный небосклон, имамы на разные голоса напевно возвестили правоверным шахаду— свидетельство, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — его посланник. Форт окутало тихое бормотание: люди на стенах напряглись, понимая, что скорый приступ неминуем.

Внимание Томаса привлекло шуршание. Обернувшись, он с облегчением увидел, что со стороны лестницы возвращается Ричард, зачем-то волоча в обеих руках по стулу. Минуту спустя следом показались еще люди: четверо солдат, полуволоком ведущие полковника Маса и капитана Миранду. Ричард поставил им стулья невдалеке от провала, рядом с позицией Томаса, и помог опустить на них обоих офицеров.

— Мой меч, — скомандовал Мас, властно протягивая руку.

Один из солдат достал из ножен меч и передал его. Другой подал оружие Миранде.

— Я готов, — объявил полковник людям, что заволокли его на стену. — Занимайте боевые посты, и да пребудет с вами Бог.

Солдаты склонили головы в последнем салюте и расползлись по местам вдоль стены. Ричард пристроился возле отца.

— Что они делают? — спросил Томас, указывая на офицеров. — Разве им здесь место?

— Полковника затея. Когда я им передал ваше сообщение, он сказал, что лучше примет смерть там, где его видят солдаты, чем внизу, в часовне. Миранда с ним согласился.

Томас покачал головой при виде этих неестественно прямых полуистуканов, выставивших перед собой негнущиеся ноги в засаленных, окровавленных обмотках.

— Безумцы…

Бормотание в османских ложементах стихло, и вновь все заполонил неистовый гул барабанов. Томас обратил внимание к сыну, пользуясь последней возможностью оглядеть его вблизи.

— Я желаю… — вымолвил он с любовью, но дальше ничего связного на ум не шло.

Ричард с улыбкой потрепал ему руку:

— Понимаю, отец. Я бы и сам много чего пожелал, будь нам отпущено больше времени.

С вершины гребня бабахнула одна из пушек, подавая сигнал к атаке. Гром от этого залпа раскатился по бухте и утонул в яростном реве турок, рванувшихся из укрытий (благо до полуразрушенного Сент-Эльмо бежать теперь было всего ничего).

Им тотчас, не дожидаясь приказа, ответили защитники: из дул аркебуз вырвались плотные снопики огня. Вражье воинство лавиной хлынуло через изуродованную, изрытую землю и вверх по осыпавшейся из провала кладке. Томас не сводил с неприятеля глаз. Вот с простреленной головой упал первый, тут же скрывшись под ногами напирающих следом. На бегу упал еще один, и еще, получив свинец кто в голову, кто в грудь: на таком мизерном расстоянии попасть в цель было проще простого.

— Зажигательные! — приставив ко рту руки, рявкнул Томас.

Оставляя в воздухе дымные дуги, горшки падали в гуще врага и лопались в фонтанах неистового пламени, мгновенно поджигая визжащих от ужаса и боли турок.

— А ну, ребята, поддай им огоньку! — подбадривал полковник Мас, потрясая мечом. — За святую веру!

Его крику, улыбчиво щерясь, вторил Миранда:

— Всех в ад, нехристей! Кипеть им в смоляных котлах!

Пора было готовить меч. Рядом сосредоточенно подобрал копье Ричард. Сарацины лезли напропалую, невзирая на павших под пулями и градом камней, на спаленных адовым пламенем. Крутой угол наклона несколько замедлял их, и за время сближения с защитниками они понесли заметные потери.

Томас шагнул вперед, держа меч наготове; краем глаза он чутко улавливал, что рядом стоит сын, наклонив готовое для удара копье. Снизу, чуть впереди других, рвался к парапету сипах, округлив рот в боевом кличе. Над собой он воздевал копье, метясь в Ричарда. С хлестким ударом древка о древко юноша сноровисто парировал удар, после чего изо всех сил ткнул острием вперед, через пропоротый халат вогнав его сипаху глубоко в грудь.

Все больше сарацин скапливались снизу. Томас вдарил мечом по кокону чьей-то башки в тюрбане, но многослойная обмотка смягчила удар; пришлось чиркнуть по горлу — это решило дело, и противник завалился на спину. Рыцарь изготовился сразиться со следующим, и тут в плечо, неуловимо мелькнув перед глазами, что-то стукнуло — оказывается, стрела. Они летели снизу, из-за гущи толпы. Вскоре там завиднелись и вспышки с дымками: это из-за спин палили османские аркебузиры, поверх голов своих товарищей. Как перезрелая тыква, лопнула голова мальтийского ополченца вблизи Стокли, обдав лицо английского рыцаря серо-желтой кашей с кровью. Невдалеке Ричард всадил копье в плечо косматого дэва в звериной шкуре, который при этом взвыл и, высвободившись, грозно замахнулся на шлем Ричарда дубиной. Выставив в обеих руках древко, юноша, присев от напряжения, блокировал удар, а затем задним концом копья ловко поддел врага за ногу и опрокинул на спину, тут же вонзив острие ему в грудь.

Откуда-то сзади доносился рев полковника Маса:

— Держитесь, ребята! За Господа нашего и святого Иоанна! Смелее в бой!

В провал храбро шагнул Стокли и могучим взмахом меча, который держал обеими руками, рубанул османского офицера, спешащего впереди всех урвать славу того, кто первым ворвался в крепость неверных. Завидев в рассветном небе тусклый взблеск стали, офицер вскинул над собой щит, чтобы блокировать удар. Однако веса двуручного меча вкупе с чудовищным замахом не смог бы выдержать никакой щит. Обрушившись со стальным лязгом, меч Стокли расколол щит, отхватил осману в локте руку и распорол бок — сквозь пластинчатый панцирь, кожух, тканевый елек [58]и собственно кожу — отчего у турка отнялось дыхание. От удара он отлетел и стоял полуоглушенный, оторопело таращась на хлещущую из обрубка кровь. Затем с надсадным воплем замахнулся на английского рыцаря ятаганом. Его удар Стокли отразил и со следующим замахом рубанул врага по шее. Голова офицера с влажным хрустом взлетела в воздух и, брызжа кровью, шлепнулась куда-то в толпу.

Стон поднялся над вражеским скопищем; передние невольно отшатнулись. Значительное количество людей турки потеряли еще на подходе; пара десятков полегла у провала, под обстрелом с обеих сторон. Враг начал пятиться вниз по склону, останавливаясь лишь затем, чтобы угнездиться в какой-нибудь расщелине.

— Все в укрытие! — громогласно скомандовал Томас.

Люди стали отходить обратно к провалу, где можно было хоть как-то укрыться за остатками парапета. От кладки градом рикошетили турецкие пули. Одному из мальтийских добровольцев не хватило проворства: пуля разнесла ему бедро. Выронив меч, он с криком упал на каменный мусор. Кое-как сев, попытался оглядеть свою рану и тут же откинулся, получив еще одну пулю в лицо. Стокли на какое-то время остался стоять один — с поднятым мечом, в угрожающей позе. Секунду спустя от его нагрудника отскочила пуля, оттолкнув на шаг вбок. Вторая щелкнула о броню наплечника. Вняв голосу разума, Стокли все-таки повернул назад и твердым шагом вышел из-под огня, пригнувшись за парапетом невдалеке от места, где, сидя на корточках, переводили дыхание Томас с Ричардом.

Те, кто с аркебузами, не сводили глаз с провала и, бережно расходуя последний запас пороха, били по врагу только тогда, когда тот явно подставлялся под выстрел. Османские стрелки, наоборот, стреляли не скупясь, по любому шевелению над парапетом. Выглядывать получалось лишь мельком. Глядя вдоль стены, Томас обозрел периметр, который все еще оставался за защитниками. Мас и Миранда покрикивали со своих стульев слова ободрения, взблескивая на прохладном утреннем воздухе поднятыми клинками.

— Тьфу ты, так и знал, — произнес негромко Стокли, и Томас, обернувшись, увидел, что он смотрит на свои измазанные кровью пальцы и обагренную сталь перчатки.

— Ты ранен?

Оливер кивком указал на дырочку посреди нагрудника, откуда струйкой стекала кровь, которую сам Стокли нечаянно размазал. Перехватив взгляд Томаса, он слабо улыбнулся:

— Я почувствовал, как стукнула третья пуля, но решил, что доспех ее выдержал. Ан нет, оказывается…

— Ричард! — повернулся к сыну Томас. — Отведи сэра Оливера вниз, в часовню.

Юноша опустил копье, но Стокли поднял руку:

— Не надо. Оставьте.

— Но вы же ранены, сэр.

— Ну, ранен. А скоро, глядишь, и умру. Но лучше здесь, в бою, чем валяться там, как собака, среди таких же истекающих кровью… Говорю вам, оставьте. Да и рана пока не дает себя знать.

Из-под сюрко [59]расползалось темное пятно, по одному виду которого можно было определить: рана смертельна. Даже если Сент-Эльмо каким-то чудом выстоит, Стокли умрет от потери крови или загноения из-за частиц металла или одежды, что выстрелом вогнаны в тело. Сам Стокли с невозмутимым видом отер пальцы подолом сюрко и крепко взялся за рукоять меча.

— Пусть смерть моя будет более достойной, чем жизнь.

— Не надо истязать себя раскаянием, — миролюбиво сказал Томас. — Ты свой долг отдал сполна… И лучше бы, Оливер, нам снова назвать друг друга друзьями.

— Друзьями? — Стокли с мертвенной улыбкой повел головой из стороны в сторону. — Ни за что.

Выстрелы со стены звучали все реже, и было видно, как люди постепенно откладывают аркебузы и берутся за холодное оружие. Не более чем через час после того, как солнце взошло над горизонтом, выстрелы смолкли окончательно. В Сент-Эльмо не осталось пороха. Вскоре это дошло и до врага. Поняв, что огонь им больше не угрожает, сарацины один за одним стали покидать свои укрытия и, сплотившись в силу, снова двинулись на приступ.

— Держим провал! — провопил Миранда. — Стоим, братья мои!

Сыпучий шорох камней под множеством ног становился все ближе. Томас помог Стокли встать на ноги. Вместе с Ричардом и горсткой уцелевших защитников они заняли позицию на краю каменной осыпи и изготовили оружие. Вот показались головы и плечи передних рядов неприятеля.

Уверенно надвигалась его слепая безжалостная сила. Сумрачно поблескивали кривые лезвия ятаганов, острия копий. Были среди наступающих и лучники с аркебузирами, которые, не боясь уже встречных выстрелов, с глумливой неспешностью наводили длинные стволы на оставшихся в живых. Один, мешая своим, и вовсе остановился, чтобы вернее нацелиться и поднести фитилек к пороховой полке. Ствол дернулся, плюнув дымом и огнем, а капитан Миранда на своем стуле резко накренился. Опала рука с мечом, клинок вывалился наземь; над сердцем испанца зияла дыра величиной с голубиное яйцо. Челюсть отвисла, поблекли глаза. Но вот он, вопреки всему, снова поднял голову, и в воздух взвился его последний пронзительный крик:

— Бейтесь, братья!

Под выстрелами пали еще двое защитников.

Ричард, потрясая копьем, выкрикнул:

— А ну, шакальё, посмотрим, кто кого!

В этот миг Томас, краем глаза уловив стремительное движение, машинально на него обернулся. Сверху, оставляя дымный след, летел горшок с зажигательной смесью. Отпрыгнуть было некуда (да и поздно уже), и снаряд ударил по нагруднику. В то же мгновение яркой вспышкой взвихрились жаркие языки пламени…

Глава 38

Какое-то время — недолго — было лишь ярящееся зноем зарево, и Томас отшатнулся от очага пламени, пришедшегося в основном на стену. Он бросил меч, начал сбивать с себя огонь и тут заметил, что воспламенились руки. Боль грянула как удар — жгучая, опаляющая нервы — по правой стороне лица, левой руке и ноге.

— Отец! — донесся крик Ричарда.

Томас не откликнулся уже потому, что горло перехватило, а наружу сквозь стиснутые зубы рвался из груди дикий животный вопль. Чувствовалось, как чьи-то руки сбивают с него пламя и волокут через парапет туда, где у верха лестницы, что ведет во двор, стоит чан с морской водой, заготовленной специально для подобных случаев. Томас еще не успел ничего понять, как уже грузно опрокинулся в воду. Боль на лице сразу же унялась, а на губах осел вкус соленой воды. Затем, когда голова вынырнула на поверхность, палящая боль возвратилась. В правом глазу, куда им ни гляди, все мутилось; пришлось, наморщась от боли и усилия, его зажмурить.

— Кто-нибудь, помогите! — криком взывал Ричард. — Рыцарю надо срочно вниз, в часовню!

Слыша себя словно со стороны, Томас яростно крикнул:

— Никаких часовен! Буду стоять и биться!

Он вылез из чана и упрямо полез обратно к провалу, сквозь боль от ожогов силясь сосредоточиться.

— Меч! Мой меч, дайте его мне!

Ричард смотрел на отца с ужасом, и рукоять меча Томасу в ладонь вдавил Стокли:

— Держи.

Томас без колебания шагнул вперед, к цепочке людей, с мрачной решимостью бьющихся за злосчастную осыпь. Кое-кто из турок уже продрался на стену; двое янычаров наседали на полковника Маса. Тот, сидя, отчаянно отражал их удары, а одного так и вовсе изловчился ткнуть в горло. Но тут его ударила пуля, и он упал со стула. Второй янычар тут же подскочил и наотмашь рубанул поверженного Маса по лицу — раз, и другой, и третий. Не успел Томас кинуться на помощь, как его самого развернул тупой удар по левому плечу; не удержавшись, рыцарь рухнул на колени. Снова его подняли на ноги и оттащили чьи-то руки.

— Он ранен! — завопил Ричард. — Ему здесь не место!

— Забирай его, — прорычал, не оборачиваясь, Стокли, — я прикрою вас обоих.

Ослепленный, оглушенный страшной болью, Томас ощутил, как его руку кто-то закидывает себе на плечо (понятное дело, Ричард), и заковылял вместе с ним вниз по лестнице, едва воспринимая окружающее сквозь волны пульсирующей, жгучей боли.

В спину их провожал истошный, полный отчаяния крик:

— Осыпь взята! Турки прорвались!

Ричард крепче обхватил отца и, сходя по ступеням, мельком оглянулся. Османы высыпали из провала и бежали по обе стороны стен, разя тех немногих, кто еще стоял у них на пути. Они появлялись по всему периметру Сент-Эльмо, и те защитники, которые успели ретироваться, искали убежища в складах, где собирались стоять до конца, или же пытались где-нибудь спрятаться. Непосредственно за Ричардом, припадая на ногу, шел Стокли и держал на отлете меч, готовый сразить любого из врагов, кто осмелится приблизиться.

Выбравшись во внутренний двор, они примкнули к горстке людей, отступающих ко входу в часовню. Вот загудел тревожным набатом колокол; медный звон поплыл, перекрывая крики вражьего торжества и редкие, оттаянные мольбы о пощаде со стороны защитников. Но пощады не было. Слишком уж много жизней положили османы за истекший месяц и теперь желали лишь утолить жажду своей кровавой мести. Со Стокли за спиной Ричард шатко брел в сторону часовни. На расстоянии он увидел, как вверху лестницы пал на колени испанский солдат, молитвенно простирая руки к обступившим его нескольким туркам. Они не колебались ни секунды: засекли испанца в неистовом граде ударов и всплесках крови.

— Идемте, отец, — приговаривал Ричард, — еще немного.

Вдруг в дверь часовни, расщепив темное дерево, впилась пуля. У входа стояли два солдата с вынутыми мечами, отчаянно торопя.

— Шевелитесь быстрее, ну же! — прикрикивал сержант в орденском сюрко. Ричард, как мог, ускорил шаг, заволакивая отца через порог.

— Закрыть дверь! — распорядился Стокли, втискиваясь за ними следом.

Для тех, кто не успел, было уже поздно. Наверху лестницы плечом к плечу все еще билась горстка храбрецов; остальных османы согнали со стены и безжалостно забили. Дверь часовни изнутри захлопнулась, и Стокли помог сержанту подтащить к ней ближнюю из скамей. После этого он обернулся к Ричарду и указал на дальний конец храма:

— Уводи его туда, за алтарь. Живо!

Юноша кивнул и, удерживая на себе отяжелевшего, стонущего отца, повел его вдоль прохода. Скамьи по обе стороны защитники оттащили к стенам, чтобы освободить место под раненых, многие из которых сидели и взволнованно прислушивались к победному клекоту врагов, эхом разносящемуся в стенах форта. Ричард, обогнув алтарь, затащил Томаса в конце часовни на ступени и опустил его на плиты пола, возле решетки дренажного лаза.

— О Боже, — невнятно сетовал сквозь стиснутые зубы Томас. — Больно-то как… Уж так больно…

При виде сырых волдырей на правой части его лица Ричард невольно скорчил гримасу. Он, как мог, расстегнул пряжки и снял с отца шлем, нагрудник и латы, оставив на нем гамбизон, толстые чулки и башмаки. Когда он стягивал с его обожженных рук латные перчатки (местами вместе с кожей), Томас не выдержал и закричал. Затем Ричард завозился с тяжеленной решеткой лаза, напрягаясь изо всех сил, чтобы оттащить ее в сторону.

В эту минуту снаружи по дверям часовни загрохотали удары, и сержант тревожно воскликнул:

— Они уже на пороге!

— Попридержи их, — невозмутимо велел Стокли, а сам заковылял в сторону алтаря, одну руку притискивая к окровавленному боку, другой волоча по полу меч.

Добравшись до Томаса с Ричардом, он выбился из сил и какое-то время тяжело переводил дух.

— Вот что, Ричард… — Оливер пошарил возле шеи и выпростал наружу ключ на серебряной цепочке. Бесцеремонно ее порвав, ключ он втиснул в ладонь Ричарду. — На, возьми. В моем письменном столе есть потайное дно. Там ларчик, маленький такой… Это ключ от него.

— Завещание… Генриха? — не сразу выговорил Ричард.

Рыцарь коротко кивнул:

— Лучше будет, если ты его уничтожишь.

Юноша, окинув ключ пристальным взглядом, быстро сунул его под рубаху.

Оливер указал на Томаса, жалобно стонущего на полу.

— Сбереги его. Давайте отсюда, оба.

Ричард поспешно кивнул и, подхватив отца под мышки, потащил к лазу и опустил его так, чтобы тот встал там на ноги. После этого, сев на край, он оглянулся на Стокли:

— А вы что, разве не идете?

— Нет. — Рыцарь указал на кровь, все так же сочащуюся из-под нагрудника. — Рана смертельна. Я остаюсь здесь, с остальными.

— Да поможет вам Бог, сэр, — с печалью промолвил Ричард.

— Ступай! — сердито махнул ему Стокли.

Едва Ричард исчез из виду, Стокли прохромал к решетке и водрузил ее на место, после чего занял позицию перед алтарем, опершись для прочности на меч (ноги стояли нетвердо). Рана теперь саднила, мучила одышка. В часовню со все возрастающей силой ломились, и, несмотря на тяжесть скамьи и усилия двоих сержантов, дверь начинала поддаваться. Смолк звон колокола, и из проема, ведущего с небольшой колокольни, показался Роберт Эболийский. Перед собой монах нес серебряное распятие; высоко его подняв, он прошел на середину часовни и, прежде чем опуститься на колени, повернулся лицом ко входу.

Снаружи, не переставая, усердствовали османы. По мере того как расширялся зазор, в сумрак помещения заструился горячий солнечный луч и, упав на распятие в руках монаха, вспыхнул, отразившись на гигантском призрачном кресте, изображенном над входом.

— Братья, видите? — истово, с восторгом в безумных очах возгласил отец Роберт. — С нами Господь! Нас всех ждет спасение!

Под неимоверной силы ударом дверь подалась внутрь.

Гулко ударила о стену створка, и два сержанта, отскочив назад, повыхватывали мечи. А в часовню уже с воем врывались сарацины. Один из сержантов, испустив горловой призыв, взмахнул мечом и расколол череп бородачу в белой чалме. Не успел он выдрать оружие, как его с товарищем вмиг обступили враги и всем своим скопищем принялись нещадно сечь ятаганами, и не успокоились, пока не порубили в куски. Сзади же, теснясь, перли все новые. Стокли помотал головой, чтобы как-то стряхнуть тошноту и головокружение.

— Остановитесь, безбожники! — громогласно воззвал отец Роберт тем же глубоким звучным голосом, который завораживал паству. — Это вам велит Господь Вседержитель! — Монах воздел перед басурманами распятие. — Именем Его приказываю вам, богохульным, покинуть храм сей и уйти с этого острова безвозвратно!

К монаху приблизился янычарский офицер и на французском глумливо спросил:

— Где тут твой бог, христианин?

При этом он шутовски озирался, будто выискивая на полу что-то мелкое, вроде запропастившегося колечка, а его соратники покатывались со смеху. Затем янычар высоко вскинул ятаган и махнул, вкладывая в неистовую дугу всю свою силу. У Роберта было время лишь приглушенно вскрикнуть, и голова его отлетела к ногам, возле которой об пол стукнуло и распятие. С лихим гиканьем, эхом разносящимся под сводами, сарацины напустились на раненых, что лежали на полу. Ятаганы рубили всех подряд, в том числе и тех, кто взывал о пощаде. Несколько сарацин стали приближаться и к Стокли. Сплотив оставшиеся силы, он с беззвучным нашептыванием молитвы поднял меч и начал им размахивать, нагнетая смертельную силу удара.

— За Бога и святого Иоанна! — сорвалось с пересохших губ, когда на достаточное для удара расстояние придвинулся первый из них — кряжистый, с широколезвенным ятаганом и большим круглым щитом. В тот момент, когда лезвие меча находилось сзади, турок бросился вперед. Стокли это предугадывал, а потому отступил на шаг и изменил угол удара, направляя его под нижнюю кромку щита, и перебил сарацину колено. Перед тем как упасть, тот успел махнуть ятаганом и сбоку угодил Стокли по шлему.

От удара в голове замельтешили сполохи, и когда зрение снова прояснилось, рыцаря уже облепили сарацины, выхватили из слабеющих рук меч и сшибли наземь. Через щели в доспехах они втыкали кинжалы. Но тут на них рявкнул старший:

— Стойте! Глупцы, это же один из знатных гяуров! Зачем убивать его попросту, когда можно разделать его как свинью, нечистое мясо которой они используют в пищу? Снимите с христианина доспехи и положите его на молитвенный камень неверных!

Со Стокли, наполовину бесчувственного, сняли латы и нагрудник, затем сорвали одежду, проволокли голым по полу и взгромоздили на холодный камень алтаря. В ушах мутным тяжелым звоном плыли крики последних из раненых, готовых встретить свою смертную участь. Оливер попытался шевельнуться, но сильные руки удержали его. Когда мало-помалу стало проясняться в глазах, Стокли увидел, что над ним плотоядно скалится басурманин, держа у его лица кривой нож.

— Вот как мы поступаем с нечестивцами, что осмеливаются противостоять Сулейману и Аллаху.

Нож он поднял над грудью рыцаря. Стокли из последних сил открыл рот и прокричал:

— Господь да спасет святую веру!

Кривой нож впился в грудь, выбив из легких остатки воздуха. Содрогаясь в мучениях, Стокли мотал головой, чувствуя, как лезвие вспарывает грудину, подбираясь к сердцу. Накатывала волной чернота, когда пальцы турка сжались вокруг него — еще живого, еще трепещущего. Напоследок губы сэра Оливера Стокли шевельнулись, беззвучно шепнув:

— Господи, охрани Марию…

Глава 39

Предсмертный крик Стокли донесся до Ричарда, который из дренажного лаза обернулся в сторону решетки. В любой момент кто-нибудь из турок мог из любопытства проверить и лаз. Надежда лишь на то, что вонь нечистот удержит врага хотя бы до той поры, когда можно будет из туннеля вытащить отца под прикрытие прибрежных скал у тропы, что ведет вниз к причалу. Ричард продел руки Томасу под мышки и потянул. Материя гамбизона, видимо, корябнула обожженную плоть: рыцарь громко застонал.

— Тихо! — шикнул Ричард. — Вы хотите нас погубить?

Томас стиснул зубы, с трудом превозмогая позыв закричать. Тело пробила безудержная дрожь; в тесном пространстве лаза разносились сдавленные стоны.

— Отец, — приник Ричард губами к его уху, — прошу вас, держитесь как можно тише.

Обмякшее тело Томаса он поволок вдоль липко-зловонного ручейка, струящегося по дну стока. До ширмы, скрывающей выход в том месте, где сток выходил под стену, оставалось уже немного. Опустив возле нее отца, Ричард осмотрительно подвинул ширму и выглянул на свет божий. Сверху над стенами форта разносились звуки ликования, которые сдабривались еще и отдельными выстрелами, но в целом по эту сторону форта, что выходила на Биргу и Сенглеа, видно никого не было. Тогда Ричард выкарабкался из-за ширмы наружу. Проворно огляделся: на расстоянии (и то вдалеке, деталей одежды не разобрать) виднелась лишь горстка людей. Ричард, выпрямившись, непринужденно им помахал. Один из врагов при виде машущего сделал то же самое и отвернулся обратно в сторону Сент-Эльмо.

Ричард вытащил наружу Томаса, поднял на ноги и возложил его необожженную руку себе на плечо.

— Идти недалеко. Обопритесь на меня.

Они осторожно начали спускаться по каменистому склону на тропу. В любой момент Ричард ожидал услышать сзади со стен выстрел или бдительный окрик. Однако спуск протекал беспрепятственно: видимо, сарацины сейчас были заняты охотой на последних из защитников внутри форта, а также поиском поживы, которую многим из нехристей как пить дать посулили за участие в походе. В таком случае их ждет разочарование: почти все мало-мальски ценное было накануне сброшено в колодец форта, после того как защитники сошлись во мнении, что Сент-Эльмо обречен.

Ричард как раз подводил Томаса к ступеням, что вели на причал, когда стал слышен таинственный хруст камешков под ногами. Тут же впереди показалась фигура, и рука Ричарда моментально схватилась за рукоять меча. Рассмотрев ее, он шумно, с облегчением выдохнул: это был один из мальтийских ополченцев. Он дико уставился на двоих англичан, а затем повернул в сторону моря.

— Постой! — окликнул его Ричард по-мальтийски. — Нам нужна помощь.

— Поздно, — махнул тот рукой. — Теперь каждый за себя.

— Помоги нам, — умоляюще сказал Ричард, — ради Христа, и тебе зачтется.

Мальтиец, поколебавшись, все же подошел с другого бока и вскинул на себя руку рыцаря; Ричард его даже упредить не успел. Томас, разумеется, откинул голову и издал вопль. Не успели они добраться до верхушки лестницы, как со стены их окликнули.

— Не оглядывайся, — прошипел Ричард. — Идем, как шли.

Голос окликнул снова, на этот раз громче. Затем, после паузы, в спины прозвучал уже грозный окрик. Тем не менее они — Ричард и мальтиец по бокам, Томас кое-как переставляя ноги посередке — продолжали упорно идти, и так достигли причала.

— Ну надо же, — в глухом отчаянии выговорил Ричард.

К причалу не было пришвартовано ни одного суденышка. В воде на небольшой глубине болтался лишь притопленный нос лодки, разбитой вдребезги вражескими пушками на перепутье меж двумя фортами. Со стены снова окликнули, и Ричард все-таки оглянулся, но признаков погони пока не заметил. Они добрели до конца причала, где прислонили Томаса к швартовочному столбу и сорвали с себя одежду, оставив лишь набедренные повязки. Затем Ричард проделал то же самое с отцом и болезненно поежился, впервые полностью разглядев ожоги на обнаженной плоти. Почти вся правая сторона лица и шея Томаса пузырились иссиза-малиновыми, напоминающими сырую говядину волдырями. То же самое и со всей левой частью тела. С нее, свисая струпьями, отслаивались серые лоскуты кожи. Снимание одежды вызвало новые мучения; Томас закусил губы, чтобы не разораться.

— Придется добираться вплавь, — решил Ричард.

— Оставьте меня здесь, — сквозь зубы вытеснил Томас.

— Нет. Тем более не сейчас, — мотнул головой Ричард и, выдавив подобие улыбки, добавил: — Не хватало еще потерять отца, не успев толком его обрести.

Взяв Томаса за правую руку, он спрыгнул в море. Рядом нырнул мальтийский солдат. Над головами ненадолго сомкнулась вода, а затем всех троих вытолкнуло на поверхность. Вода была холодная и слегка притупляла боль от ожогов. Но и тут Томас чувствовал, что без сильной боли не способен шевельнуть ни левой рукой, ни ногой.

— Нет, Ричард. У меня не получится. Прошу… спасайтесь сами, без меня.

— Плывите на спине, — велел Ричард. — А ты, — сказал он мальтийцу, — возьми другую его руку, и давай помалу.

Томас лежал, уставясь вверх, а его спутники гребли к берегу — дальнему, ярдов четыреста через бухту. Некоторое время он безропотно позволял себя влечь, а затем напряг шею и оглянулся на Сент-Эльмо. Взгляду открывалась вся протяженность стены, выходящей на Биргу и Сенглеа. Парапет там полонили фигуры, потрясающие в воздухе ятаганами и копьями — черные тени на фоне яркого утреннего неба, в которое струились тонкие, постепенно тающие дымки. Вот с грациозной быстротой сошел с флагштока флаг Ордена. А затем, через минуту-другую, под новый взрыв восторженного рева взвилось зеленое знамя пророка Мухаммеда.

— Что стало с сэром Оливером? — словно очнувшись, спросил Томас. — Где он?

Ричард для ответа приподнял над водой голову:

— Погиб. Бился до последнего в часовне.

От причала их отделяла уже добрая сотня ярдов, когда Томас заметил, как по ступенькам к причалу сбегает группа османских аркебузиров. Они подбежали к оконечности причала, где двое из них установили стволы на рогатки и стали целиться. Вот одного окутало облачко, и шагах в шести сбоку от Томаса шлепнулась пуля, вскинув фонтанчик воды. Второй выстрел получился ближе, но с перелетом, и водяной плюмаж взлетел впереди от пловцов. Дальше тоже были непопадания, где дальше, где ближе.

Неожиданно мальтийский солдат выкрикнул:

— Смотрите! Вон турки!

Ричард, выгнув шею, посмотрел через легкую зыбь бухты. От одной из небольших батарей, расположенных вдоль полуострова Шиберрас, отчалила лодка со стрелками на борту. Люди с аркебузами грузились и во вторую лодку.

— Дьявол, — фыркнул Ричард. — Точно нагонят нас, прежде чем мы достигнем берега. Спасайся! — обернулся он к мальтийцу.

Но тот вместо этого лишь поднажал, увлекая за собой рыцаря, а вместе с ним и Ричарда; Томас безмолвно лежал на воде как в дурной дремоте. Примерно на полпути через бухту со стороны Сент-Анджело докатился округлый гром, и Ричард, приподняв голову, заметил над одной из башен расплывчатое дымное облако. Резко обернувшись, он увидел, что возле одной из турецких лодок, примерно в сотне ярдов, оседает водяной столп. Волна от близкого попадания основательно встряхнула гребцов по одному борту, а те, что с другого, сделали лишний гребок, отчего лодка резко развернулась. Стрелки на носу покачнулись, силясь удержать равновесие (один при этом с плеском выронил свою аркебузу в воду). Офицер, вынув ятаган, что-то строго выкрикнул, и лодка, повинуясь работающим веслам, опять развернулась в сторону пловцов, возобновляя преследование.

Пушка из форта бабахнула снова, и на этот раз ядро легло у самой кормы, так близко, что волна перекатилась через транец. [60]Но офицер все гнал своих гребцов вперед, и лодка быстро сокращала расстояние. Оглянувшись в следующий раз, Ричард с ужасом увидел, что от врага их отделяет каких-нибудь тридцать ярдов. Один из аркебузиров на носу, крепко уперев расставленные ноги, уже уставил ствол и нацелился, уже поднес к пороховой полке тлеющий фитилек.

Но тут лодка будто подпрыгнула, а в воздух взлетел фонтанище из обломков дерева и брызг. Османы — те, кто уцелел, — с криками ужаса барахтались в беспокойной воде, представляющей собой сплошной бурун. Тщетно пытался удержаться на плаву офицер: доспехи и долгополые одежды тянули его вниз. Минута, а то и того меньше, и он канул в глубине, а вместе с ним и его солдаты в нагрудниках. Но сзади, не так уж далеко, спешно гребла вторая лодка.

Правую ногу Ричарду сковало судорогой; тем не менее он заставлял себя плыть дальше. Казалось, стонут все мышцы тела, а кости налиты свинцом. Впервые появилось опасение, что до того берега не дотянуть: не хватит сил. Как-никак, две сотни ярдов, если не больше. А люди на стенах Сент-Анджело уже призывно махали, и вновь ударила пушка, целя во вторую лодку.

— Ричард, — слабо произнес Томас, поперхнувшись от плеснувшей в лицо воды. — Ричард, сынок… брось меня.

— Не брошу.

— Мне так больно… Проще умереть. Спасись хоть ты.

— Нет, отец. Я вас не оставлю.

— Я уже не жилец. Этих ран мне не вынести.

Ричард сильнее ухватил отца и наддал, напрягая весь остаток сил, чтобы двигаться вперед.

— Оставь меня…

— И не просите. Вы не умрете. — Ричард выплюнул полный рот морской воды. — Думайте о Марии. Она ведь в Биргу. Ждет вас. Держитесь за эту мысль.

— Мария… — в полубреду пробормотал Томас.

— Сэр! — крикнул мальтиец, указывая вперед. — Гляньте!

Ричард, до боли вытянув шею, посмотрел в ту сторону, куда он указывал пальцем, и увидел, что из Сент-Анджело отваливает лодка. Блики отсверкивали от доспехов, оружия и весел, в то время как суденышко мчалось по волнам, пронизанным утренним светом. Окрыленный порывом надежды, Ричард рванул с новой силой, хотя легкие и мышцы от неимоверного усилия попросту горели. С новым ударом пушки он оглянулся и увидел, что враг погоню не прекратил и намерен настичь беглецов во что бы то ни стало, чтобы живым из гарнизона Сент-Эльмо не ушел никто. Но такой же решимости — спасти товарищей — были преисполнены и бойцы из Сент-Анджело, которые гребли отчаянно. Кто именно выиграет состязание, было не ясно, и Ричард спешил как мог, гребя все менее напористыми взмахами. Скалы у подножия стен и башен казались все так же недосягаемо далекими.

Но вот уже слышен погоняющий голос, стремительные всплески весел, и поле зрения закрыл дощатый борт лодки.

— На борт их! Живее, черти!

Пловцов за руки, а затем под мышки ухватили жесткие мозолистые ладони и вытянули из воды, перетащили через борт, опустили на днище. Ричард лег на спину, не моргая глядя в небесную синь. Сердце, казалось, выскочит из груди. Колко затрещали аркебузы — раз, затем другой. Стрелял и враг: несколько пуль стукнули в носовую часть. В ответ снова залп, а затем, наперебой, улюлюканье и крики радости.

— Улепетывают! Славная стрельба, ребята. А теперь живо обратно в Сент-Анджело!

С поворотом лодки на Ричарда упала тень. Все еще приходя в себя, он с глубоким вздохом оперся спиной о борт и увидел над собой Ромегаса, старшего капитана Ордена.

— Ты оруженосец сэра Томаса? — мрачновато кивнул Ромегас.

— Да, мессир.

— Твой господин совсем плох.

— Я знаю.

— Вы единственные, кто уцелел из гарнизона? Больше никто не вырвался?

— Я не видел. Может, кто-нибудь еще скрывается в скалах или пещерах у воды. Не знаю, мессир.

— Понятно. — Ромегас протянул небольшой бурдюк с вином. — Возьми, подкрепись.

— Пока не надо.

Ричард кое-как сел и увидел, что невдалеке лежит отец и его бьет крупный озноб. Рядом, обвив руками колени, сидел мальтиец. Ричард подобрался к отцу и взял его ладонь. Веки Томаса с легким трепетом приоткрылись; дернув от боли лицом, он повернул голову и, щурясь от солнца, взглянул на сына.

— Мы в безопасности?

Ричард кивнул, стараясь не смотреть на жуткие ожоги, что пузырились на теле отца.

— В безопасности? — Ромегас, покачав головой, поглядел через бухту на полуразрушенный, в выщербинах от ядер, картечи и пуль Сент-Эльмо, над которым колыхались знамена неприятеля. — Прелюдия окончена. Теперь Биргу и Сенглеа изведают на себе всю мощь врага. Если нам на помощь не подоспеет дон Гарсия, причем в самом скором времени, то, боюсь, худшее у нас впереди.

Глава 40

Минуло много дней, прежде чем Томас начал более-менее внятно сознавать окружающее. Сквозь смеженные веки он чувствовал оранжеватое тепло солнечного света, слышал неровный гул артиллерии и то, как скрежещут при попадании о камень ядра и картечь. В теле была такая слабость, что едва шевелились даже пальцы, а любая попытка пошевелить головой вызывала мгновенный прострел по части лица и шее. И он лежал в безмолвной неподвижности, глубоким и ритмичным дыханием способствуя уму восстановить весь ход событий. О своем местонахождении Томас в целом знал, но последнее, что припоминал отчетливо, это бой за Сент-Эльмо. Бросок врага на осыпь, гибель Маса и Миранды, всплеск огня, когда его самого воспламенила зажигательная смесь. После этого всякое ощущение времени терялось.

Вспоминалось адское жжение, снедающее, кажется, каждую частицу его существа; мимолетный, а потому поверхностный образ раненых на полу в часовне. Стокли с восковым лицом, задыхающийся, опирающийся на меч — кажется, у дренажной решетки. Да, именно. Затем спертая вонь и темень замкнутого пространства; кроткая синь моря, благостно остужающего жжение; недолгие, казалось, минуты неясной безмятежности, когда он плыл лицом вверх, уставясь в мирную небесную лазурь и блаженно смирившись с тем, что он умирает. А затем снова мука, когда его бесцеремонно вытаскивали из воды.

После этого сознание ушло, будто расплавилось, и был лишь долгий горячечный кошмар боли и тяжелого жара. Голову, как тюрбаном, обмотали повязками, и потянулись нескончаемые в своей безликости дни, когда он валялся, разметавшись в липком поту от изнурительного, изнутри исходящего зноя, а сверху кривился беленый потолок и синеватой, наклонно бьющей струйкой сеялся солнечный луч из оконца за спиной. Помнились голоса: один ровный, глуховато-степенный (что-то насчет лечения), затем — взволнованный — Ричарда, и еще женский, безошибочно Марии. Слова мешались, сливаясь каким-то сумбурным бессвязным потоком. А в часы одиночества ум тревожным сонмом заполняли образы огня, крови, стали и дыма, жутких ранений и увечий. Голова разбухала от умозрительной какофонии шумов: треск и грохот, рокот барабанов, выкрики сцепившихся в смертельной схватке людей, вопли и стоны гибнущих…

Теперь все это постепенно шло на убыль, и сам собой сложился вывод, что ум наконец вышел из темного обиталища хаоса. С протяжным, глубоким вздохом Томас открыл глаза. Поначалу зрение туманилось, а струящийся из окна свет был чрезмерно, до болезненности ярок, так что пришлось зажмуриться. Спустя секунду он снова разлепил веки, на этот раз осторожнее. Медленно, словно нехотя, прояснилось в левом глазу, и он разглядел несвежую, в пятнах, штукатурку на стене. Правый глаз едва сопрягал пятна света и тени — расплывчатые, без всякой формы. Медленно, с опаской, Томас пошевелил конечностями. Осторожность оправдалась: по левой руке и боку пронеслась тугая, как скрип, вяжущая боль.

Вокруг себя Томас не видел, а скорее, чувствовал присутствие других лежачих — кто-то пребывал в молчании, другие стонали или бормотали невнятицу. Мимо время от времени проплывали фигуры в одеяниях монахов и сутанах церковнослужителей. Один из них в конце концов заметил открытые глаза Томаса и, подойдя, склонился приглядеться.

— Ну вот вы и пришли в себя, — улыбчиво произнес он на французском, утирая страдальцу тряпицей пот со лба. — И жар наконец-то унялся вроде как.

— Наконец-то? — хмуро переспросил Томас и хотел было что-то сказать, но в горле стояла такая сушь, что слова застряли. — Где?.. — проскрипел он.

— Вы в лазарете Сент-Анджело. В полной безопасности. Ну-ка, дайте я вам помогу.

Тихо булькнула жидкость, и монах, аккуратным движением приподняв Томасу голову, одной рукой слегка ее наклонил. Другой он поднес к губам раненого медную кружку, чтобы тот отпил. Томас благодарно припал к воде, первым глотком ополоснув пересохший рот, а несколько других неторопливо проглотив. После этого он кивнул: дескать, хватит. Монах опустил ему голову на валик и, убрав руку, переместил ее Томасу на лоб.

— Да, в самом деле, жара не чувствуется. Это хорошо. — Он снова улыбнулся. — Когда вас сюда только принесли, я, грешным делом, подумал, что вы не протянете. Такие ожоги, да еще и пуля застряла в ноге… Судя по всему, она попала, когда вас вытаскивали из воды. Ожоги, да еще потеря крови — кто бы мог подумать, что вы вообще одолеете ту первую ночь. Крепкое же у вас сложение, сэр Томас… Но и при этом смерть над вами буквально витала. У вас начался жар, и я многие дни боялся, что мы вас потеряем. Выжили вы прежде всего благодаря неустанным усилиям женщины, которая вас выхаживала.

— Женщины?

— Да. Вдовы, насколько я понимаю, покойного сэра Оливера Стокли. Она также утверждает, что вы с ней в дружеских отношениях. — Монах попытался изобразить знающую улыбку, чем вызвал у Томаса глухое раздражение.

— Как тебя звать, брат? — просипел он.

— Христофор.

— Так вот, Христофор: леди Мария действительно мой друг и женщина безукоризненной репутации.

— Кто бы сомневался. Я ни в коем случае не хотел вас задеть.

— Где она?

— Отдыхает. Те прошлые недели она от вас, можно сказать, не отходила. Присматривала за каждым вашим движением. Временами ей помогал ваш оруженосец, когда мог себе позволить отлучиться с дежурства. Она кормила вас, омывала, меняла повязки. Бедняжка совсем выбилась из сил. Как только я заметил, что жар у вас спадает, я чуть ли не силком отправил ее домой отдохнуть. Это было нынче утром. И то она сказала, что к вечеру непременно вернется.

Томас кивнул, а сам глаз не спускал с монаха.

— Ты говоришь, недели… Так сколько я здесь уже лежу? Какой нынче день, месяц?

— Да уж август месяц, сэр. Двадцать второе число.

— Август? — Томас уставился в тревожном изумлении. — Значит… я тут уже считай что два месяца?

Монах кивнул.

— И первые четыре недели я сомневался, останетесь ли вы в живых, несмотря на ваше прочное английское телосложение. Считайте, что полмесяца мы сбивали ваш жар. И лишь несколько дней назад я понял, что вы идете на поправку. Хотя и после нее вам предстоит жить с последствиями ваших ранений.

— Ты мне скажи, что там с осадой? — нетерпеливо перебил Томас.

Монах поджал губы.

— Турки обложили нас со всех сторон. Ночами палят в самое сердце Биргу, женщин и детей поубивали сотни. Мы по-прежнему удерживаем все бастионы и стену, хотя уже с трудом. У Великого магистра осталось меньше трети людей, с которыми он начинал. Все меньше еды и воды, неважно и с настроением. Был слух, что в конце июля здесь высадится дон Гарсия со своей армией, но, видать, ничего из этого не вышло. И что ни день, то вражеские пушки продолжают ровнять наши стены. Каждый раз, когда образуется новая брешь, турки бросаются на приступ, а мы их отбрасываем. — Монах, помолчав, с недоумением покачал головой. — И откуда в них столько злости, чтоб из раза в раз вот так на нас бросаться? Чего только они не перепробовали! Перетащили даже галеры, что поменьше, через вершину Шиберраса и попытались высадиться на Сенглеа. Правда, на берегу их всех порубили в куски, а суда им поразбивали наши пушки. Остальные, кого не изрубили и не постреляли, все как есть пошли ко дну. Тонули сотнями… Справедливости ради надо сказать, что боевой дух у них тоже подвыдохся. Пленные говорят, Мустафа-паше все труднее поднимать своих людей в атаку. В лагере у них хворь и голод. Скоро, боюсь, мертвые на этом Богом забытом камне превысят число живых. — Монах, прикрыв глаза, с усталым вздохом потер себе подбородок, а затем выдавил улыбку. — Ну да ладно, Бог с ней, с осадой. Вам отдыхать надо.

— Да какой тут отдых… И кстати, что там насчет моих ран? Когда я снова смогу сражаться?

— Сражаться? — Монах будто бы опешил.

По спине пробежал холодок. Томас рискнул попробовать сесть — чуть-чуть, лишь бы оглядеть себя, — но от слабости и боли повалился обратно, зашипев от досады.

— Скажи мне, — ухватил он нетвердой рукой руку монаха.

Монах с печальным вздохом принялся излагать:

— У вас обширные ожоги по левой ноге и бедру, а также на левой руке, правой части шеи и лица. Плюс ранение в ногу. Правый глаз у вас опален и, судя по всему, видит не ахти. Я прав?

— Так, пятнами, — досадливо ответил Томас.

— Чего я и боялся. — Монах указал Томасу на левый бок. — Кожа и мышечная ткань у вас сильно повреждены, и их выздоровление займет много месяцев. Руку и ногу вам будет постоянно поджимать, и сгибаться они будут уже не с такой легкостью, как прежде, — может статься, и не до конца. И будут побаливать. Сказать по правде, сэр Томас, вы свое отвоевали. И хотя Великий магистр испытывает нехватку в людях и пополняет свои ряды мальчишками, стариками и всеми, кто вообще способен держать оружие, хочу вам сказать, что эта осада в любом случае закончится прежде, чем вы в ней сможете как-нибудь пригодиться.

— Принеси мне зеркало, — потребовал Томас негромко.

— Не сейчас. Вам нужен отдых. А потом я принесу вам похлебки с хлебом.

— К черту похлебку. Зеркало мне. Сейчас же.

Монах помолчал-помолчал, а затем со вздохом кивнул:

— Как пожелаете, сэр Томас. В таком случае минуту…

Он встал и направился на выход. Пока его не было, Томас с зубовным скрежетом подался на койке так, что плечи оказались на валике, а голова прилегала к стене за кроватью. Секунду он превозмогал боль в боку. Монах возвратился с небольшим квадратным зеркалом из полированной стали и подал его Томасу.

— Ну вот. Хотя то, что вы увидите, может вам не понравиться.

Томас не без труда поднял зеркало перед лицом и вперился в свое отражение. Начиная от середины лица кожа глянцевито набрякла, все равно что мрамор с красно-лиловыми прожилками. Вокруг правого глаза она отекла и побагровела, зрачок был залит кровью, а хрусталик сделался странно белесым. Зеркало Томас слегка повернул, и взгляду предстали реденькие пучки волос и сморщенное, пожухшее ухо. Такова была его голова сбоку. Еще раз повернув зеркало, рыцарь откинул простыню и осмотрел левую часть туловища и ногу, потрясенно видя, насколько там изуродована плоть. Сглотнув, Томас вернул зеркало и снова прикрылся.

— Она видела меня таким? — произнес он тихо.

— Первые две недели вы выглядели гораздо хуже. — Монах жестом указал ему на голову. — Шрамы останутся, но краснота пройдет. Волосы тоже в основном отрастут, хотя кое-где останутся проплешины. Так что отныне обет беспорочности чресл вам будет соблюдать в каком-то смысле проще. — Он улыбнулся, всем своим видом давая понять, что шутит, хотя шутка вышла довольно резкая.

Томас отвернулся к боковой стене.

— Устал я. В самом деле, надо вздремнуть.

— Да, разумеется, сэр Томас. Мне послать уведомление леди Марии, что вы очнулись?

— Не надо, — поспешно ответил тот. — Пускай тоже отдохнет.

— Хорошо. Тогда еду я принесу позднее, когда вы выспитесь.

Слышно было, как монах, шаркая сандалиями, удаляется. Черт бы тебя побрал, доброхот в рясе… Сквозь плотно зажмуренные веки сочились слезы отчаяния. Всё, прощай, мужская жизнь. Увиденное в зеркале вызывало неприятие, отвращение. Как так — больше не держать в руке меча, не выезжать на охоту, распрощаться со многими вещами, составляющими саму суть мужского времяпрепровождения? Хуже того, если османы все же поднатужатся и возьмут Биргу, то его и других беспомощных, неспособных постоять за себя просто засекут на месте, забьют как свиней.

Наконец, Томас впал в тревожную дремоту и проснулся затем около полудня, судя по углу струящегося в окно света. Пошевелившись и открыв глаза, он увидел, что у койки на табурете сидит Ричард. Сидит, уронив голову на грудь; подбородок зарос густой щетиной, волосы заскорузли от пыли и пота, вокруг глаз темные круги усталости. Дублет грязный, порванный в нескольких местах, а руки и лицо в царапинах от порезов и ссадин.

Томас протянул левую руку, которую при этом опять неприятно зажгло, и нежно коснулся щеки сына. Ричард сердито встрепенулся, словно отгоняя какое-нибудь назойливое насекомое; Томас невольно улыбнулся этому мимическому жесту и опустил руку.

— Ричард…

При упоминании его имени глаза юноши, все еще сонные, машинально раскрылись; он зашевелился, а его губы приоткрылись в приветливой улыбке.

— Наконец-то вы опять с нами.

— Ты в этом сомневался?

— Я — нет, — со смешком сказал Ричард. — Не то что тот монах. Он был уверен, что мы расходуем силы понапрасну, а вас надо всего лишь соборовать. Я ему сказал, что прослужил под вашим началом достаточно долго и знаю: вы так просто не сдаетесь.

Томас оглядел комнату: не подслушивает ли кто. Вроде нет.

— Он не знает, что я твой отец?

— Нет. Как и того, что вы человек без веры.

Томас с облегчением вздохнул. Любая из этих истин могла быть небезопасна; не хотелось и думать о том, чтоон мог выдать в своем горячечном состоянии. Томас указал на стол возле Ричарда.

— Дай, пожалуйста, воды.

На этот раз отпить получилось без посторонней помощи, и когда горло и губы оказались смочены, появилась возможность продолжать разговор.

— Служитель божий в общих чертах рассказал, как здесь все складывалось, пока я валялся в беспамятстве. Но скажи мне ты: как справляется со всем Великий магистр?

— Он-то? — Ричард, подбоченясь, хмыкнул. — Ла Валетт весь состоит из кремня и стали. Он всюду и везде, подбадривает и внушает мысль, что испытание будет успешно пройдено. Говорю тебе, он человек, одержимый идеей противостояния султану Сулейману. Он исключил из умов защитников саму мысль о возможности сдачи.

— Каким же это образом?

— Произошло это вскоре после того, как был взят Сент-Эльмо. Наутро с первым светом дозор Сент-Анджело обнаружил, что по воде у стены плавают какие-то предметы. Оказалось, что это тела четырех рыцарей и Роберта Эболийского, все как один обезглавленные и пригвожденные к крестам. Когда их выудили из моря, стали видны прибитые к крестам таблички с именами: Мас, Миранда, Стокли и Монсеррат, а также Роберт из Эболи. Враг, кроме того что отсек головы, еще и повырывал им сердца.

— Боже правый, — выдохнул Томас. — И что случилось потом?

— А потом ла Валетт воздал сарацинам сторицей, — ответил, пожевав губу, Ричард. — Всех пленных турок он приказал вывести из темниц и поднять на стены Сент-Анджело, где их мог видеть враг. Там им всем, одному за одним, перерезали глотки, а головы забили в пушки и выстрелили через бухту в сторону вражеских позиций… Через день Мустафа-паша прислал гонца объявить, что, дескать, отныне пощады не будет никому. Если Биргу и Сенглеа падут, он-де истребит все живое, что только встретится на пути его янычаров. — Ричард помолчал. — Так что нам теперь остается одно: победа или смерть.

— Так было испокон веков. Ла Валетт находился на Родосе, когда тот покорился Сулейману. Думаю, тогда он и утвердился в решимости никогда больше не допускать подобного поражения. — Томас с минуту помолчал, после чего потянулся и взял сына за руку. — Ты спас мне жизнь. Я в долгу перед тобой. Который, боюсь, не смогу теперь оплатить в таком вот телесном состоянии.

— Отец, вы дали мне жизнь. Кто вообще может когда-либо оплатить такое? И никогда об этом больше не думайте. То был мой долг, как вашего эсквайра и вашего сына.

Томас легонько сжал Ричарду руку.

— Если б я только заслуживал зваться твоим отцом…

Ричард, глядя в сторону, осторожно вынул руку из нетвердой ладони Томаса.

— Такой гордости я и не достоин. Ведь в жизни своей я вершил сомнительные дела. Не забывайте, что я человек Уолсингема. Я явился сюда за завещанием короля Генриха, и теперь оно у меня. Где его искать, мне сказал Стокли. Если я выживу во всем этом аду, то Уолсингем будет ждать, что я ему его доставлю.

Томас призадумался. Да, это завещание всегда будет мощным оружием в руках тех, кто им обладает. Католики, попади оно к ним в руки, непременно используют его для расшатывания трона Елизаветы, попирающего, по их мнению, многих видных людей в королевстве. Уолсингем, который католиков терпеть не может, только и ждет, чтобы начать через него шантажировать королеву на предмет расправы над этими самыми католиками.

Томас взыскательно поглядел на сына.

— Ты можешь доставить его по назначению. А можешь уничтожить. Ты прекрасно понимаешь, чем оно может обернуться. Выбор за тобой. Верю, что твое решение будет правильным. — Томас умолк, а затем продолжил: — Нет человека, которому путь к искуплению был бы заказан. Точно так же, как никто не застрахован от неправедных деяний. Сын, мне это известно, как никому другому. Задумайся об этом. Я не хочу, чтобы ты влачил по жизни бремя, какое вынужден нести я. Учись, но только на моих ошибках.

Ричард пристально на него посмотрел, а затем обернулся на дверь.

— Я, пожалуй, пойду. Пора готовить людей к ночному патрулю. Приду опять, как только смогу. До свидания, отец.

Он встал и тронулся к выходу, но в дверях приостановился: там показалась Мария, которая взяла его за руки и поцеловала в щеку. Ричард принял поцелуй, сам при этом нежно коснувшись рукой ее плеча. Затем он склонил голову и, неловко увернувшись от объятия, вышел в коридор и заспешил наружу. Мария проводила его задумчивым любящим взглядом, после чего повернула обратно в палату, где лежал Томас. При виде него, очнувшегося, лицо ее посветлело от радости. Памятуя о своем отражении в зеркале, Томас, пока Мария приближалась и усаживалась, отодвинулся к стенке, чтобы хоть как-то скрыть свои шрамы.

Оба какое-то время молчали. Затем Томас, нервно сглотнув, прочистил горло:

— С сожалением узнал о твоей потере. Оливер был хорошим человеком.

— Да… Да, был. — Печаль в ее голосе звучала вполне искренне. — Он был ко мне добр до последнего дня. Изменило его только твое присутствие. С этим ничего нельзя было поделать. Я так и не сумела дать ему того, чего он во мне искал. Того, чем всегда располагал ты. — Она склонилась и осторожно приложила руку к его щеке. Рука гладкая, прохладная; Томас прикрыл глаза, вдыхая исходящее от нее легкое благоухание.

— Я была ему не лучшей женой. — Мария посмотрела в направлении, куда ушел Ричард. — А Оливер мог бы позволять мне быть лучшей матерью моему… нашему сыну. Он знает правду, но не может простить мне мои прошлые неблаговидные поступки.

Томас сухо рассмеялся, и Мария повернулась с озабоченной нахмуренностью:

— Что?

— Каких же дров мы все-таки наломали. Каких завалов понаделали. Ты, я, Оливер, Ричард… Прошлого не избежать. Во всяком случае, нам. И ла Валетту с Сулейманом. Мы все узники своей истории, Мария.

— Только если сами решили ими быть. — Она подалась ближе и приникла губами к его лбу. — Есть время, чтобы все изменить.

По форту грянул пушечный выстрел, да так, что в некоторых местах треснула и отслоилась штукатурка.

— Только не тем, кто увяз в этой буче.

— Им, может, и нет. А нам — да. У нас и у Ричарда по-прежнему есть шанс все возобновить; восстановить то, что было прервано, сломано. Я бы поступила именно так. И вновь заключила тебя в свои объятия, любимый мой.

— Заключила? Даже таким? — с горькой усмешкой спросил Томас, поворачивая к ней сине-багровые шрамы на лице и плешивой голове. А еще откинул простыню, чтобы показать свой левый бок.

Спокойствие Марии не поколебалось ни на йоту.

— Думаешь, я этого не видела? Это ведь я меняла тебе повязки и промывала раны. Присматривала за твоими самыми простыми надобностями. Я знаю твое тело намного ближе и сокровеннее, чем когда-либо твоя мать. Я горевала по твоим страданиям еще тогда, когда ухаживала за тобой, и каждую ночь молилась, чтобы ты остался жив. И Бог, в бесконечной милости своей, внял моим молитвам.

Слова Марии вызвали в сердце холод.

— Если то, что нам довелось пережить, — это воля Божья, то что Бог вообще смыслит в милосердии? Нет уж, Мария, с ним я расстался. Единственно, кто для меня что-то значит, это ты, Ричард и люди, на чьей стороне я сражаюсь. Точнее сказать, сражался, — мрачно усмехнулся он. — Поскольку солдат из меня теперь, как видно, никакой.

— У тебя нет веры? — строго поглядела Мария.

— В Бога? Нет. А до недавних пор, по большому счету, и в людей. Тем не менее за последние месяцы я повидал в них много и высокого, и низменного. Жаль лишь, что для того, чтобы разглядеть всю доблесть и пакостность людскую, требуется жестокая бойня. И из-за чего? Из-за какой-то там веры…

— Тогда это бич Божий, — с жаром воскликнула Мария. — Испытание нашей прочности, решимости. Значит, Господь по-прежнему от тебя не отступается.

Томас взял ее за руку, заглянул в глаза.

— Мария… Я — это то, что ты видишь перед собою, не более. И я не хочу быть тебе обузой. Я люблю тебя и любил всегда. Но я теперь не тот молодой рыцарь, которого ты когда-то знала. Хотя ты в моих глазах все та же Мария, и нет для меня желания большего, чем быть подле тебя до конца моих дней. Но я не хотел бы пролезть в твою жизнь ценой какого-либо страдания с твоей стороны — из-за моего тела, характера или убеждений. Я хочу, чтобы ты об этом подумала, прежде чем все-таки решиться стать моей женой. Если это, разумеется, входит в твои намерения.

— Еще как входит, любовь моя.

Томас кончиками пальцев коснулся ее губ.

— Тихо, тихо. Не надо давать ответа раньше, чем ты как следует все взвесишь. И я устал, очень. Ты, пожалуй, иди. Поговорим снова, когда я отдохну, а ты поразмыслишь.

Мария хотела что-то сказать, но не стала. Кивнув, она бережно приложилась губами к язвинам его обожженной щеки и поднялась.

— До завтра.

— Ладно, — коротко ответил он.

Палату Мария покинула с кроткой улыбкой, задумчиво прижав к щеке два пальца. Вскоре истаял шорох ее сандалий, а Томас, откинувшись на валик, с тяжелым сердцем вперился в потолок. Пока Мария досконально не осознает того, что с ним стало, приступать к решающему разговору не стоит. Принимать ее как жену, в то время как сама она может втайне сожалеть о своем скоропалительном, основанном на великодушии или, хуже того, жалости поступке — нет участи печальнее.

— Я вижу, ваши визитеры отбыли.

Томас открыл глаза. Перед ним стоял Христофор, с улыбкой держа перед собой небольшой деревянный поднос с миской, кружкой, ложкой и черствым ломтем хлеба.

— Как я и обещал: трапеза. Вы можете сесть сами или вам помочь?

— Сам справлюсь. — Томас, щерясь от усилия, завозился на кровати, пока наконец не привалился спиной к стене. Поднос монах уместил рядом на табурете; аромат похлебки, надо сказать, возбуждал живейший аппетит. Пока Томас приноравливался к ложке, монах поглядывал в окно.

— А на севере, глядите-ка, тучи. К дождю, должно быть. А то и к грозе со штормом. Как-никак, конец сезона не за горами. Дай-то Бог продержаться до наступления осени.

Глава 41

Следующие два дня Мария приходила каждое утро, а на третий день Томас почувствовал себя окрепшим настолько, что решился выбраться на стены Сент-Анджело. Воздух был тих, а потому флаги и штандарты обеих сторон как будто поникли. Над островом недвижно висели сизые тучи — знак резкой перемены в погоде, знаменующий конец лета. Вражеская артиллерия лупила в основном по остаткам городских укреплений, так что по стенам форта можно было прогуливаться в безопасности — во всяком случае, пока. Разговора, что произошел у них в тот первый день после прихода Томаса в себя, Мария не упоминала, что и к лучшему: оба могли теперь не спеша, словно бы заново, вновь сблизиться друг с другом. Заминки возникали лишь тогда, когда кто-нибудь из них, Мария или Томас, невзначай заговаривал о будущем.

Прошлый раз, когда он со стен форта озирал панораму бухты и ее окрестности, оба полуострова, Сенглеа и Биргу, осадой были в основном не тронуты. Теперь же взгляду представала апокалиптическая картина смерти и разрушения. Внешние укрепления Сент-Мишеля и Биргу были буквально разутюжены, а стены представляли собой не более чем завалы мусора между издолбленными бастионами. В самом Биргу не было практически ни одного здания, которое не порушили бы ядра, полностью или частично. Мачты и снасти торчали из моря там, где ла Валетт, препятствуя высадке турок на Сенглеа, приказал затопить корабли. И хотя со времени неудачного османского штурма минул месяц, канал между двумя островами, которые удерживали защитники, был по-прежнему захламлен остатками разбитых галер, а улицы Биргу с дуновением жаркого морского бриза вмиг заполнялись несносной трупной вонью от сотен разбухших обесцвеченных трупов.

Турецкие батареи стояли на всех высотах и продолжали неуклонный обстрел защитников, утюжа все, что оставалось от внешних укреплений, а временами постреливая и по городу: дескать, вот вам, городские крысы, сидите, бойтесь — скоро и до вас очередь дойдет. Разумеется, это сказывалось на моральном состоянии.

Пейзаж между стенами и турецкими траншеями был изрешечен ядрами и обуглен зажигательными смесями, которые запускались с обеих сторон. Присущий войнам своеобразный этикет, и тот был позабыт: стоило какой-либо из сторон обнаружить похоронные отряды неприятеля, занятые уборкой трупов, как по ним тотчас открывался огонь. В результате у стен Биргу скопились тысячи неубранных тел и разрозненных останков — обильная кормежка для чаек и падальщиков.

На все это Томас взирал в потрясенном молчании. Даже отчаянная борьба за Сент-Эльмо казалась в сравнении с этим чем-то мелким и незначительным. Трудно было представить, что мешает врагу без всяких усилий взобраться на эти горы мусора, назвать которые укреплениями даже язык не поворачивается. А ведь это некогда были неприступные куртины Биргу. Теперь от городских улиц врага отделяли лишь наспех возведенные (спасибо прозорливости Великого магистра) внутренние стены.

Мария наблюдала за его реакцией на увиденное.

— Теперь сложно даже представить, как выглядел этот остров до прихода турок. Кажется, все это было так давно… Мне порой сложно даже вспомнить, какой она здесь была, прежняя жизнь. И была ли вообще. А еще что когда-нибудь впоследствии здесь будет какая-то иная жизнь, не отягощенная траурной тенью этой. Причем на все времена.

— Все это схлынет, уйдет из памяти, — ответил Томас. — Какая-нибудь сотня лет, и все забудется; останется лишь скупое упоминание в исторических хрониках. Память у нас на такие вещи коротка, иначе войнам был бы положен конец.

— Но есть такое, что не забывается, — тихо заметила Мария. — Просто не может быть забыто, как бы ни силился разум.

Томас помолчал, а затем кивнул:

— Да, это так.

— Тогда зачем отрицать этот довод? — печально произнесла она. — Если ты находишь в жизни что-то подлинное, до святости чистое, и сознаешь в глубине души, что это именно так, то почему в это не уверовать? И принять всей душой, безоговорочно, как принимают веру в Бога?

Томас отвел взгляд от хаоса под стенами Сент-Анджело и навел свой здоровый зрячий глаз на Марию.

— Ты так же свято уверена в нашей привязанности друг к другу, как в своей вере?

— Безусловно.

— Тогда скажи, на чем она, эта твоя вера, основана? Какое у тебя есть доказательство, что Бог действительно существует? Он что, когда-нибудь тебе являлся? Скажи как на духу.

— Нет, не являлся.

— Вот и мне тоже, — вздохнул Томас. — И никому другому. Тем не менее нам вменяется в него верить — слепо, под страхом сожжения за ересь.

Мария с лицом, исполненным тревоги и боли, взяла его за руку:

— Зачем ты так говоришь, Томас? Почему желаешь, чтобы я усомнилась в своей вере? Скажи мне.

— Мария, если ты веришь, что этот мир существует по прихоти Бога, которого ты никогда не видела; что есть некий божественный промысел во всем этом умерщвлении хороших людей и невинных агнцев — без всякого, заметь, на то основания, — то как я могу поверить, что твоя любовь ко мне хотя бы чуть правдивее твоей веры?

— Потому что я ее знаю, я чувствую ее здесь, в этом месте! — Она прижала ладонь к груди. — И для меня она достоверна так же, как моя плоть и кровь, что во мне течет.

Ее глаза блестели убежденностью. Израненный пейзаж вокруг Сент-Анджело ужался вдруг до размеров пятачка, где находились лишь они вдвоем.

— Чего еще ты от меня хочешь? — бросила ему Мария. — Что еще я могу сказать? Ты, наверное, сомневаешься в своих чувствах ко мне?

— Ничуть и никогда, — без колебания ответил Томас. — Просто я изменился. Я загубленный человек и не хочу, не могу допустить, чтобы в своей привязанности ко мне ты держала хотя бы крупицу жалости. Или чтобы ты приняла меня сейчас, а затем всю жизнь — уж сколько нам ее осталось — казнилась сожалением об этом.

Взгляд Марии сделался холоден.

— Ты считаешь меня непостоянной, Томас. Жестокий упрек тому, кто столько лет думал о тебе с любовью.

— Не настолько, чтобы по доброй воле стать женой другого.

Прозвучало жестко и насмешливо, о чем Томас тотчас пожалел.

— А что мне, по-твоему, оставалось делать? Умереть от голода в канаве? Запереться на всю оставшуюся жизнь в монастыре? У меня не было оснований полагать, что ты когда-нибудь ко мне возвратишься. Да ты и не собирался этого делать. Сюда ты явился лишь по свистку своего хозяина, никак не раньше.

Насчет собачьей преданности ла Валетту сказано было сильно, но метко. Томас нахмурился и вместе с тем ощутил весомость вины, вызванной этим упреком. Порыв ветра бросил на лицо Марии прядку волос, которую она сердитым движением отвела. Застучали первые капли дождя. Томас взял Марию за руку и повел в укрытие караульного помещения — точнее, сводчатой ниши с прорезью выходящей на бухту бойницы. Дождь начал набирать силу. Места в караульной было всего ничего, а сиденьем там служил каменный карнизик, заменяющий скамейку. Приходилось стоять бок о бок, слегка соприкасаясь руками. Ощутив, что Мария как-то странно подрагивает, Томас обернулся и увидел, что она плачет. Грудь пронзило чувство вины, и он протянул руку в попытке бережно утереть Марии со щеки слезу.

— Прошу тебя, не плачь.

Женщина сердито сверкнула глазами, губы ее тряслись.

— А что? — с вызовом, сквозь слезы выдавила она. — Разбил мне сердце, и еще говорит, чтобы я об этом не горевала?

— Я не… — Томас покачал головой. — Я имел в виду…

Он подался вперед и поцеловал ее — неуклюже, к тому же Мария инстинктивно отпрянула. Но быстро опомнилась: нежно обвила его за плечи, приникла и поцеловала. Секунду глаза у нее были открыты, но, припав к нему, она их прикрыла, и губы их слились в упоительном поцелуе, отчего по телу у Томаса волной разлилось блаженство. Стены караульной трепетно осветила молния, а буквально следом сквозь завесу туч ударил гром, да так, что оба вздрогнули и, чуть отстранившись, ошарашенно переглянулись. Томас вдруг нервно рассмеялся.

— Что такое? — насторожилась Мария. — Что тебя так веселит?

— Да так, ничего… Какой же я все-таки глупец. Дуралей старый. — Подавшись вперед, он снова ее поцеловал. — Еще неизвестно, сколько времени нам отпущено, а я и его теряю понапрасну, как какой-нибудь неоперившийся юнец.

* * *

Дождь лил не переставая больше часа, звонко стуча по плитняку. Иногда его шум прерывали сполохи молний и громовые раскаты, которые заглушали пальбу турецких пушек. Впервые за несколько месяцев воздух сделался ощутимо прохладным — настолько, что при объятиях Томас с Марией чуть подрагивали. Вдвоем они уместились на каменном сиденье караулки и негромко разговаривали — о годах, прошедших после расставания, и о том, что было прежде, когда они еще были вместе. Спустя какое-то время отчуждение между ними развеялось, и Томас уютно умостил здоровую щеку у Марии на голове, вдыхая аромат ее волос. Наконец ветер постепенно пошел на убыль, ливень прекратился, и в прогалины меж туч на крыши уцелевших домов и полуразрушенные городские стены брызнуло оранжевое солнце. Мария подняла голову и тихонько втянула ноздрями воздух.

— В чем дело? — полюбопытствовал Томас.

— Дух войны как будто растворился. На время.

Баррет улыбнулся. Мария была права: вездесущий запах гари и жженого пороха, смрад разлагающихся тел — все это куда-то ушло. Он всей грудью вдохнул не отравленный прогорклостью воздух, и словно лучик надежды блеснул сквозь безоглядную унылость пейзажа.

Наверху лестницы форта появился солдат. Мельком оглядев омытый дождем мир, он улыбнулся каким-то своим мыслям. А затем увидел в караулке сидельцев и заспешил прямехонько к ним.

Чуть не поскользнувшись на влажно блестящем плитняке, он остановился у проема и почтительно склонил голову.

— Сэр Томас Баррет?

— Он самый.

— Меня послал за вами Великий магистр. Он выражает радость по поводу вашей частичной поправки и желает видеть вас у себя. Нынче же. В смысле, сейчас. На предмет возобновления ваших обязанностей.

— Поправки? — поднял бровь Томас.

— Как возобновления? Что за глупости? — напустилась на посланца Мария. — Вы что, не видите, что сэр Томас едва держится на ногах? Ему нужны покой и время, чтобы хоть мало-мальски набраться сил.

— У нас, госпожа, каждый человек на счету, — отвечал солдат. — В том числе и легкораненые. Если они могут ходить, значит, уже годны в дело.

Мария хотела что-то возразить, но Томас пальцами аккуратно притронулся к ее губам.

— В бой? Охотно, — повернулся он к солдату. — Как говорится, чем могу. Где сейчас Великий магистр?

— У себя на боевом посту, сэр.

Томас указал на свою до плеча перемотанную левую руку.

— Я тут немножко выпал из жизни… Так где, ты говоришь, у него нынче пост?

— Они теперь с офицерами заседают на главной площади, в купеческой гильдии. Я сейчас как раз туда возвращаюсь. Могу показать дорогу.

— Благодарю.

Пальцы Марии сомкнулись на руке рыцаря.

— Оставайся здесь, Томас, — с мукой на лице произнесла она. — Со мной. Прошу тебя… Умоляю.

Аккуратно высвободившись, он ласково улыбнулся.

— Я вернусь. Вернусь и найду тебя сразу же, как только появится возможность.

Солдат уже шел ко входу на лестницу. Томас направился следом, силой заставляя себя не оборачиваться.

Вдвоем они вышли из изрытых выщербинами стен Сент-Анджело и двинулись через Биргу. Целых строений в городе почти не осталось. Повсюду громоздились горы кирпича и плитки; обугленные остовы зданий выдавали места, где османские обстрелы вызвали пожар. Временами над головой со стонущим воем пролетали ядра, с грохотом взметая своими попаданиями вихри пыли и груды обломков. В городе предпринимались усилия по расчистке срединной части улиц, но, видимо, масштаб разрушений стал со временем превосходить число защитников. Несколько раз на пути пришлось перебираться через завалы кирпичей и торчащие скелеты стропил.

Удивительно, но многие из горожан, пренебрегая опасностью обстрелов, прочесывали руины рухнувших строений, приостанавливаясь лишь при звуке близящегося ядра, и приседали за ближайшим выступом, пока угроза не минует. На пути следования солдата с Томасом провожали настороженными взглядами вялые, изможденные лица. Обтянутые скулы, выпирающие ключицы.

— Падальщики, так мы их называем, — пояснил солдат. — Ищут, чем бы подкормиться или поживиться. Великий магистр издал указ, запрещающий мародерство, но только нет уже на улицах ни стражи, ни солдат, чтобы обеспечивать его соблюдение. Кроме того, люди оголодали, и указ им уже не указ.

— Что, в городе голод?

— Три дня назад рацион опять урезали, — кивнул служивый. — Сидят на четверти того, что получали в начале осады. Если такое продлится, то скоро бедняги начнут падать на ходу.

— Чем же они бодрятся? Ну, в смысле, поддерживают свой дух?

— Мальтийцы-то? Да они сами по себе народ упрямый, — высказал мнение солдат. — Ни слова о сдаче или даже попытке обсудить какие-нибудь там условия. Готовы идти за нашим доблестным стариком до конца. А что: воюет он с ними плечом к плечу, делит все тяготы и опасности; даже есть позволяет себе только то и ровно столько, сколько едят все. Так что он у них герой… Ну вот, сэр, пришли.

Солдат указал на стены большого, выгоревшего изнутри здания, напротив которого возвышались прямо-таки курганы камней и битого кирпича. Томас, внутренне содрогнувшись, понял, что на этом месте, превращенном фактически в пустырь, еще не так давно красовались здания главной площади Биргу. Лавируя, Томас вслед за солдатом пробрался ко входу в купеческую гильдию. На пути разок приостановились присесть под прожужжавшим сверху пушечным ядром. Ждали, когда грохнет удар, но его не последовало.

— Перелет, — удовлетворенно констатировал солдат.

Встали и поспешили через бывшую площадь к стенам гильдии. Часовой на входе узнал солдата и посторонился, давая пройти. За массивной аркой расстилалось пространство зала, где обычно для заключения сделок собирались островные купцы и судовладельцы. Высокие стрельчатые окна освещали стены — раньше оштукатуренные, теперь облупленные, — где в прежние времена висели портреты самых видных членов гильдии. Теперь каменный пол покрывал слой пыли и сажи, а там, где рухнула крыша, валялись сожженные остатки стропил и груды битой плитки. Солдат прошел через зал туда, где вниз в помещения складов вела широкая лестница. У ее подножия на две стороны разветвлялся коридор, где вдоль стен в железных скобах горели, потрескивая, толстые свечи.

— Великого магистра вы увидите вон на том конце, — указал солдат налево.

Томас признательно кивнул, а солдат повернул направо, к стайке сослуживцев за столом, где стоял кувшинчик и побрякивали кубики костей. От коридора отходили сводчатые ответвления. Некоторые из них использовались как перевязочные; в других хранились оружие, снаряжение, бочонки с порохом и корзинки с зарядами для аркебуз. В конце коридора виднелась дыра, судя по всему, специально пробитая для прохода в подвал соседнего здания. Там было открытое пространство со столами и стульями. За одним из столов над расстеленной картой острова сидели двое. В мутноватом свете светильника угадывались черты Ромегаса, который что-то оживленно внушал исхудалому, со всклокоченной седой бородой собеседнику. Томас не сразу узнал в нем Великого магистра. Ла Валетт на звук шагов обернулся и с усталой улыбкой жестом указал Томасу войти, а взглядом предложил сесть рядом с собой на стул.

Кивнул в знак приветствия и Ромегас:

— Сэр Томас? Рад вашему появлению. А то уж я при виде ваших ранений опасался худшего. Однако вам повезло: выкарабкались-таки из Сент-Эльмо. Можно сказать, последним. Весьма удачно с вашей стороны.

Уловив в тоне капитана оттенок язвительности, Томас указал на половину своего лица, бугрящуюся язвинами ожогов.

— А с вашей — взгляд на такую удачу, боюсь, однобок.

— Нет, но вы ведь выжили, в то время как остальные почти все погибли. Таких, как вы, счастливчиков, мягко выражаясь, по пальцам перечесть.

В Томасе зашевелился гнев.

— А если твердо, то как бы вы выразились? В чем, по-вашему, моя вина?

Великий магистр раздраженно кашлянул.

— Мессиры, прошу вас, довольно. Нас и так осталось всего ничего, а мы еще тратим время на пустую грызню. Вас, Томас, я поднял из лазарета потому, что мне сейчас нужен каждый человек, в ком еще есть силы и сердце. Мы потеряли многих, очень многих достойных людей. Среди них мой родной племянник, а также Фадрике, сын дона Гарсии. Хорошо хоть, что жив ваш оруженосец. Замечательный юноша, отважный солдат. — На лице ла Валетта мелькнула улыбка, которая, впрочем, сменилась хмуростью. — Вы двое — единственные из оставшихся у меня советников. А потому свой гнев приберегите для врага.

— Как! — Томас был потрясен. — Нас всего трое? Насчет Стокли я знаю, но… маршал де Роблес?

— Сражен пулей в голову три дня назад, — пригорюнился Ромегас. — Впрочем, вы об этом знать не могли. Здесь вообще многое произошло, пока вы оправлялись от ран. Биргу и Сенглеа подверглись нападению буквально тотчас после того, как пал Сент-Эльмо. Разрушения в городе вы, видимо, по дороге сюда успели заметить, но, уверяю вас, это ничто по сравнению с тем, в какое состояние пришла стена от их ядер и заложенных через подкопы мин. Сейчас турецким пушкам противостоят лишь наши бастионы. Мы возвели внутреннюю стену, но это всего лишь времянка в десяток футов вышиной, а вообще натиск турок на сегодня сдерживает не больше тысячи солдат. Большинство из них ранено, истощено тяготами и голодом. Постепенно кончаются запасы пороха, а обещанной доном Гарсией армии все нет как нет.

Выслушав все это, Томас поджал губы.

— Если все действительно так худо, то нам не выстоять.

— Не согласен, — категорически возразил ла Валетт. — Помощь от дона Гарсии непременно придет. Мой добрый друг Ромегас намеренно сгущает краски, затушевывая наши возможности. Положение, безусловно, сложное, но ведь это лишь половина целостной картины. Нам известно, что во вражьем стане царят голод и хворь, а боевой дух теплится кое-как из-за тяжелых потерь, понесенных с начала осады. А теперь меняется еще и погода, с приходом дождей становясь для врага все более невыносимой. Еще немного, и Мустафа-паша, не выдержав нашего упорства, будет вынужден уйти с острова, иначе осень погубит его окончательно. — Ла Валетт проницательно сузил глаза. — На месте врага я бы все силы бросил на один последний штурм, поставив на карту решительно всё.

— Почему же? — спросил Ромегас.

— А потому что иначе, если к себе в Стамбул он вернется ни с чем, его хозяин султан не явит к нему своей милости. И Мустафа сделает все, чтобы голова у него осталась на плечах. Так что считаю, что Мустафа-паша ударит по нам всей своей мощью, причем очень скоро. — Ла Валетт оглядел своих советников, которых оставалось всего двое. — И когда турки нагрянут, натиск их будет отчаянным. От нас же потребуется предельная стойкость и отвага. Мы должны будем оказаться тверже их, иначе они не пощадят в Биргу никого: ни стариков, ни женщин, ни детей.

— Можно поступить следующим образом, — негромко произнес Ромегас. — За нами Сент-Анджело. Его мы можем удерживать, даже оставив Биргу. Я предлагаю, сир, все оставшиеся силы отвести в форт. Там мы можем держаться целый месяц, а то и дольше, пока не прибудет или дон Гарсия со своей армией, или, если на то пошло, осень.

— А как же мирные жители? — поднял голову Томас. — Их-то в форт не уместить. Или вы хотите оставить их османам? — Он обернулся к Великому магистру, а у самого в голове стоял облик Марии. — Сир, мы не можем так поступить.

— Не можем, но, вероятно, придется, — упорствовал Ромегас. — Иначе как мы растянем запас провианта? Люди и так уже голодают. Через пару недель у солдат уже не останется сил сражаться. Форт же укреплен значительно лучше, чем город и его стены. Так что такой шаг считаю вполне оправданным. Быть может, сир, это единственный шанс спасти наш Орден.

— Спасти ценой нашей репутации, — отозвался Томас. — Оставив мирных христиан на расправу сарацинам, мы тем самым навсегда покроем себя бесславием. Ведь пощады от османов никому не будет — лишь поголовная резня.

— Это война, сэр Томас, — холодно усмехнулся Ромегас. — Война, которую мы с Великим магистром ведем и вели все годы, что служили Ордену. И выживание Ордена должно ставиться превыше всего.

— Я-то думал, выше всего ставится противоборство магометанству, — возразил Томас.

— Покуда мы живы, пока у нас есть силы, мы всегда будем мечом, вонзенным в бок врагу, — припечатал Ромегас. — А для этого мы должны быть готовы идти на жертвы. Ради большего блага.

По лицу Великого магистра было видно, как нелегко ему определиться с решением.

— Это так, — тяжелым голосом откликнулся он на слова Ромегаса. — Удерживать Сент-Анджело куда проще, чем удерживать Биргу. Там и впрямь можно пересидеть осаду… Однако слова сэра Томаса тоже справедливы. Нельзя забывать, что Орден как раз и был создан для защиты праведных и безвинных. Тех, кому нужна помощь. — Он тягостно вздохнул и, помолчав, сказал: — Думаю, я уже знаю, как надо поступить. Да, уверен в этом.

Ромегас взглянул на Томаса с торжествующей улыбкой: его взяла.

— Оно и к лучшему, сир. Да будет так.

— Вы меня не так поняли, — пояснил ла Валетт. — Отступления в форт не будет. Поскольку я уже распорядился взорвать подъемный мост.

Глава 42

Вечерний сумрак озарился розовато-снежным блеском гигантской вспышки, от яркости которой Томас невольно прищурил свой единственный зрячий глаз. Под стать дымно-пламенному смерчу оказался и разнесшийся по Биргу грохот разрыва, от которого заложило даже привычные к пальбе уши. Полыхающие обломки моста, лениво кувыркаясь в высоте, вначале медленно, а затем с нарастающим разгоном устремились к земле и пали в граде искр, простучав по крышам ближних строений или с шипением загасившись в рукотворном канале между фортом и городом.

Великий магистр, его советники и старшие офицеры смотрели на это зрелище в дружном молчании.

— Ну вот и все, мессиры, — сказал ла Валетт непринужденно. — Пути к отступлению у нас теперь нет. Это наше послание, адресованное как сарацинам, так и горожанам. С Божьей помощью Биргу мы отстоим. Ну а если не получится, то поляжем на здешних развалинах. Грядет последнее испытание. — Обернувшись, он оглядел занятые неприятелем высоты вокруг города. — Нынче утром был захвачен в плен турецкий офицер. Он выдал, что армия Мустафа-паши готовится к последнему решающему броску. Теперь понятно, почему последние восемь дней враг ни разу не ходил на приступ, а лишь обстреливал то, что оставалось от городских стен. Штурм начнется завтра, с первым светом.

Ла Валетт повременил, давая своим словам отложиться в восприятии.

— Если атака захлебнется, то, по всей видимости, Мустафа-паша в дальнейшем уже не сможет поднять своих людей на бой, и мы, скорее всего, выдержим осаду. Предлагаю сегодня хорошенько отдохнуть и быть на своих постах за час до рассвета. — Своих приверженцев он оглядел с мрачноватой решимостью. — Для высокопарных речей я слишком утомлен. А потому скажу всего несколько слов. Сарацин мы били в лучших традициях нашего Ордена. Для меня было честью командовать и сражаться вместе с вами и теми, кто пал, защищая святую веру. Все вы герои. Никто не мог бы совершить большего во имя чести и славы. Если нам завтра суждено погибнуть — что ж, быть посему. Наш венец мучеников вдохновит все остальное христианство восстать на богоотступников. Смерть наша будет отмщена. Ну а коли останемся в живых, то слава о нас зажжет сердца еще многих грядущих поколений. Все, кто прослышит о наших великих деяниях, замрет и вознесется мыслью, и с преисполненным гордости сердцем скажет: «Вот, вотон, зенит христианской славы за всю долгую нашу историю!» — Обойдя свое офицерство, ла Валетт поочередно, с чувством, пожал каждому руку. — Да пребудет с вами Господь. Если я кому-то понадоблюсь, ищите меня в соборе за молитвой.

На этом он повернулся и быстрым шагом пошел в разбомбленное ядрами сердце Биргу.

Томас смотрел ла Валетту вслед, впервые улавливая в этом несгибаемом человеке перемены. Все те последние месяцы, что давили на защитников тяжким грузом, лишь один ла Валетт, казалось, черпал в своем противлении врагу силу и яростную решимость. Но вот дал себя знать возраст: прогнулись под веригами лет плечи, и впервые за все время Великий магистр предстал взору тощим, хрупким и больным, чего в принципе несложно ожидать от человека, которому за семьдесят.

— Удивительно, как он умудрялся так долго тянуть этот воз, — словно в такт мыслям Томаса тихо сказал Ричард. — Теперь, видимо, надежда его все-таки оставила.

— Его? — переспросил Томас. — Ни в коей мере. Кого угодно, только не ла Валетта. Даже если магистр утомлен телом, сердцем он по-прежнему тверд.

— Пожалуй, ты прав. Без ла Валетта турки давно бы нас уже одолели.

— Ну что, теперь довольны? Великий магистр, как-никак, поступил по-вашему. — Обернувшись, рядом с собой Томас увидел Ромегаса. Капитан кивком указал на жалкие обломки, которые еще недавно были подъемным мостом. — Надо было вам все-таки меня поддержать, Томас. В форте ла Валетт оставил, можно сказать, лишь орудийную прислугу. Если Биргу завтра падет, Сент-Анджело после этого продержится считаные дни. А с усиленным гарнизоном он простоял бы недели, если не месяцы. Хотя теперь чего уж, — он досадливо махнул рукой. — Теперь ничего не поделаешь.

— Ошибаетесь, — покачал головой Томас. — Оставь мы Биргу, воля к победе у нас ослабла бы, а у врага, наоборот, окрепла. А так отступать нам некуда, и люди при виде врага будут сражаться с железным упорством. Умрут, но не отступят ни на пядь.

— Посмотрим, — вздохнул Ромегас и, повернувшись, пошагал по разобранному завалу к форту, где остановился и с задумчивой грустью стал оглядывать вывороченные с мясом бревна в том месте, где сила взрыва дополнительно расширила ров.

Небольшое офицерское собрание начало расходиться, и Томас поманил к себе Ричарда.

— Пойдем и мы, обратно в дом Стокли.

Они двинулись по улице — неторопливо, чтобы Томасу было легче волочить свою больную ногу.

— Не знаю, говорить ли что-нибудь твоей матери о завтрашнем штурме, — проговорил Томас, явно испрашивая совета.

Ричард даже удивился:

— Почему бы и нет? Она имеет право знать. Право со всем примириться, если вдруг завтра наступит конец. Разве не так?

Томас кивнул, но как-то вскользь:

— Боится она за меня. Я ведь после Сент-Эльмо и меча в руках не держал.

— Да, кстати: а теперь сможете?

— Ла Валетт так думает.

— А что думаете вы?

— Правая рука слаба: давно не упражнялся. Вижу только одним глазом, а слева из-за ожогов и рука, и нога плохо сгибаются, да еще и болят. — При взгляде на сына Томас виновато улыбнулся. — Получается, я не хуже многих из тех, кто займет место на стенах. Один ты у нас как заговоренный: ни царапины.

— Ничего, — усмехнулся Ричард. — Удача, она лишь до поры. Рано или поздно что-нибудь да прилетит.

Томас, остановившись, цепко посмотрел:

— Ты что, никак боишься?

Ричард секунду колебался, сознаваться или нет. А затем кивнул:

— Ну а вы как думали… Я ведь не из смельчаков.

— А вот я слышал как раз обратное… Знаешь, что мне сказал ла Валетт? Что ты, пока я лежал в лазарете, сражался как закаленный боец. Так что отвагу свою тебе доказывать не приходится.

— Ох уж эта отвага… Бился в основном из-за того же страха. Боязнь такая, что хочешь отогнать, да не можешь. Иной раз даже мысль мелькает: скорее бы все это кончилось. Пуля, и та была бы за милость. Каждую атаку встречаю со страхом в сердце и холодным потом на ладонях и спине. — Он, блестя глазами, посмотрел на Томаса. — Вам, наверное, за меня стыдно? Не удивлюсь.

— Стыдно? — Сердце надрывалось от беспомощного желания защитить сына, оградить его от этой муки. Он положил обе руки юноше на плечи. — Ричард, я не испытываю за тебя ничего, кроме гордости. Людей храбрее тебя я и не встречал.

— Да бросьте вы, — вздохнул Ричард, отводя глаза. — Трус, он и есть трус.

— Трус — это тот, кто при виде опасности дает деру. Храбрость же состоит в том, чтобы, собрав всю свою волю, сознательно повернуться к опасности лицом, встать на ее пути. Мне, Ричард, это известно не понаслышке. Для меня это, можно сказать, лекало, которым я вымеря́л себя всю свою жизнь. — Видя скептический взгляд сына, Томас невольно хохотнул. — Ты думал, я чем-то отличался от тебя? Да вовсе нет. Страх — это шпоры, подгоняющие нас и нам подобных. А иначе как бы мы могли его укрощать, не давая ему завладеть нашей жизнью и в конечном счете судьбой? Похоже, в этом мы с тобой схожи, отец и сын.

Ричард кивнул и, дрогнув губами, неловко отвернулся, утирая глаза. Непроизвольное это движение Томас истолковал как пристыженность, и сердце в нем сжалось от сопереживания.

— Тебе не в чем себя упрекать.

— Да не упрек это, — с нервным смешком бросил Ричард. — Просто я… счастлив. Счастлив, что у меня есть отец. И что отец этот вы.

Смятение моментально сменилось безудержной радостью, в порыве которой Томас прижал к себе Ричарда и поцеловал в лоб, а выпустив, шутливо его пихнул и заговорщически сказал:

— А врежем-ка нынче мы с тобой по чарочке. Ей-богу, если и есть на свете испытание на смелость, так это для тех, кто не моргнув глазом проглотит стакан здешней кислятины.

Оба рассмеялись и пошли; при этом здоровую свою руку Томас держал у сына на плече.

Когда подошли к воротам, отворять их взялся Томас: поднял задвижку, надавил на створку двери. Обернувшись, он увидел, что Ричард на улице стоит чуть поодаль.

— Ты чего?

— Да нет, ничего, — юноша улыбнулся открытой улыбкой. — Просто… Знаете, я, пожалуй, заночую нынче в обители.

— Вот как? — разочарованно удивился Томас. — А что?

— Мы-то с вами, отец, нынче уже повидались. Теперь вам, наверное, надо побыть вдвоем с матерью. Чтобы я не мешал. А завтра встретимся на стенах… Ну, я пошел. Доброй ночи.

Ричард приязненно кивнул и, повернувшись, зашагал, скрываясь в густеющем сумраке улицы. Томас, успевший уже ступить во внутренний двор, думал его окликнуть, но тут от дома послышался голос Марии:

— Томас, это ты?

Ее силуэт, очерченный жидковатым свечением небольшой прихожей, виднелся на фоне дверного проема. Задвинув за собой засов, Томас пошел к дому. Строение, как и многие другие, пострадало от сарацинских обстрелов: над стенами угловато торчали остатки стропил. От удара ядром черепица почти вся осыпалась вниз, для жилья осталась пригодной лишь одна из комнат наверху. Томас прошел по внутреннему двору и, взойдя на крыльцо, с поцелуем обнял Марию.

— А где Ричард? — спросила она, едва он отстранился.

— Он сегодня ночует в обители.

— И зачем?

— Хотел дать нам возможность побыть вдвоем.

— Понятно. — Мария хоть и старалась не подавать виду, но не могла скрыть разочарования. Томас, взяв ее за руки, провел большими пальцами по ее мягким ладоням. — Как хочет, — произнесла она, стараясь скрыть свою уязвленность. — А я тут наготовила на всю семью. В подвале нашлась солонина, да еще хлеб и сыр по рациону.

— О-о, да у нас пир, — с напускной веселостью воскликнул Томас.

Мария, рассмеявшись, затянула его внутрь и закрыла дверь.

* * *

Ночью они нагие лежали на узковатой кушетке. Дверь единственно уцелевшей спальни была открыта, и через деревянную решетку балкона открывалось небо. По распахнутому звездному простору полупрозрачными ленточками тянулись облака в серебристой пыльце. С севера горизонт урезал чернильный горбыль Шиберраса, плавно снижаясь к оконечности острова. Несмотря на смену времени года, ночь выдалась вполне благодатная, не холодная. Тела после недавней любви по-прежнему излучали тепло. Мария лежала справа, головой приникнув Томасу к груди, а рукой задумчиво поглаживая ему волосы на животе.

— Знаешь, больше всего мне хочется думать и разговаривать о будущем, — тихо произнесла она. — Хотя я знаю, для нас это непозволительная роскошь. Во всяком случае, пока не кончилась осада.

— Да, любовь моя, — грустно улыбнулся он. — В будущее сейчас заглядывать нет смысла. Определенно.

Она с минуту молчала, затем оперлась на локоть и посмотрела на него с кроткой печалью.

— Томас, милый, будущее — единственное мое утешение. Настоящее для меня неразрывно связано с опасностью, а в прошлом — лишь беспросветный мрак и отчаяние. Слишком много там боли. Всего только и остается, что настоящий момент.

Томас прикоснулся к ее щеке в неуверенности: сказать или утаить. Впрочем, правды не спрятать. Да и нет у него такого права.

— Ты знаешь, Мария, любимая, эта ночь может у нас оказаться последней. Завтра сарацины пойдут на штурм. Ла Валетт считает, это их последняя попытка нас сокрушить. На приступ они бросят все свои силы: и орудия, и людей. Мы должны встретить их тем же.

— Ты тоже идешь в бой?

— Я должен. Речь идет о защите Ордена, Биргу, всех вас.

— Тогда и я пойду с тобой.

— Тебе нельзя, — покачал головой Томас. — В боевом строю женщинам не место.

— Неужели? Ты считаешь, нам лучше сидеть сложа руки, безропотно глядя, как турки идут на вас стеной, а затем в случае их победы стать пищей для их кровавого пира и утехой для похоти? Уверяю тебя, Томас, каждой женщине и ребенку известно, чтопоставлено на кон. И мы будем делать все, чтобы одолеть врага.

— Нет. Ты останешься здесь, в безопасности.

— Безопасности? — Она горько усмехнулась. — Если укрепления падут, нас всех или умертвят, или угонят в рабство. Так что лучше уж я умру рядом с тобой, чем буду здесь сидеть и дожидаться, когда меня изотрут до дыр, а затем забьют, как скотину. Свою участь я выбираю сама. — Мария нежно прикрыла ему пальцами губы. — Всё. Таково мое последнее слово. И ты меня не переубедишь.

— Да разве я посмею, — шутливо сдался он. — Не будем сейчас об этом. Ты лучше обними меня.

Она вновь положила голову ему на грудь, прижалась телом, и Томас, прикрыв глаза, в разнеженном блаженстве вбирал в себя ее тепло. Снаружи на остров наползало облако, постепенно затягивая собой звездную россыпь. Вскоре после того, как колокол на соборе пробил полночь, по разрушенному городу застучали первые капли дождя, который, набирая силу, зашуршал глухим шелестом, обдавая журчащими струйками балконную решетку. Стало прохладно. Томас с Марией с дивана перебрались на кровать, обнявшись там под теплым покрывалом.

Дождь лил и лил не унимаясь, а к рассвету в небе начал угрюмо воркотать гром, вторя трепещущему свечению молний. В назначенный час с ударом колокола Томас зажег свечу, поднялся и стал одеваться, догадываясь, что Мария не спит и смотрит на него. Застегивая камзол, он обернулся:

— Не поможешь мне с доспехами?

Она кивнула и, усаживаясь, потянулась за халатом. На сундуке у двери Томас с вечера оставил оружие и снаряжение. Сейчас он поднял нагрудник и приставил его к груди, а Мария, как заправский оруженосец, справилась с застежками и надела наспинник, помогла с боевыми рукавицами и приспособила латы. Когда дело дошло до набедренников, Томас покачал головой:

— Эти надевать не буду: ожоги мешают, больно. Давай просто шлем, и все.

Она бережно надела ему на голову подшлемник, после чего подняла с сундука морион, водрузила его и застегнула ремешок под подбородком.

— Ну вот.

Томас опробовал доспех в движении, стараясь не обращать внимания на вяжущую боль в левом боку. Наконец с удовлетворенным кивком он потянулся за мечом и вделся плечом в перевязь. Мария поспешила наверх и вскоре возвратилась в укороченном гамбизоне и бриджах. Свои роскошные волосы она стянула сзади в тугой пучок. На ногах у нее были мягкие сапоги на шнуровке. Довершал же экипировку пояс с кинжалом, который она сама загодя достала из сундука.

— Ну вот, я готова, — с горделивым видом обратилась она к Томасу.

В свете свечи ее розово-матовая кожа казалась особенно румяной и гладкой. Томас невольно заулыбался ее красоте.

— Прежде чем мы отправимся, Мария, я хотел тебя еще кое о чем попросить. Я написал письмо Ричарду — оно наверху, на сундуке у кровати. Если со мной что-нибудь случится, проследи, чтобы оно попало к нему.

Мария молча кивнула.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Томас. — А теперь идем.

* * *

Подъемным мостом наспех сооруженной внутренней стены служила повозка, укрепленная сбитыми крест-накрест балками. Сама стена была возведена из подручных средств: тут тебе и материал от снесенных домов, и каменный мусор от рухнувших участков основной стены. Высоты в ней было с десяток футов, а концами она примыкала к двум пока еще стоящим изрядно порушенным бастионам. За стеной находился подмосток для защитников — женщин, детей и стариков; сейчас все это разношерстное и разноликое воинство рассредоточилось под командой горстки солдат, руководящих обороной последнего рубежа. Из оружия эти горе-вояки имели при себе легкие пики, мечи, топорики и дубины, а также корзины с камнями, предназначенными для метания в головы сарацин, если только те перелезут через остатки главной стены.

Мария с Томасом расстались у той самой повозки, где новоявленной ополченке выдали палицу, с которой она по небольшой лестнице поднялась на подмосток за стеной. Сам Томас прошел через проем. С той стороны уже были заготовлены лестницы на случай, если защитники главной стены будут вынуждены отступить. Возле проема Томаса дожидался Ричард. Вместе они взошли на участок главной стены, где под висящим мокрой тряпкой знаменем Ордена уже расположился Великий магистр. Ла Валетт стоял на парапете, уперев руки в перчатках во влажно поблескивающий камень, и пристально вглядывался в османские ложементы.

Поглядев на небо, Ричард сморгнул дождевые капли.

— Пальбы сегодня, похоже, не будет, — рассудил он вслух. — Льет так, что порох отсыреет мгновенно. Будет рукопашная — стенка на стенку, кто кого. А значит, турки полезут на стены безнаказанно: стрелять-то по ним нечем.

— Не скажите, молодой человек, — заслышав разговор, на минуту отвлекся от вражеских позиций ла Валетт. — Для пушек и аркебуз погода, быть может, и сыровата, но никак не для наших арбалетов.

Поглядев вдоль стены, в еще мутноватом предутреннем свете Томас обнаружил, что солдаты, вооруженные обычно аркебузами, держат при себе арбалеты с колчанами увесистых коротких стрел-болтов.

— Вы мне сами о них на днях напомнили, сэр Томас, — с хохотком сказал ла Валетт. — Они хранились у нас в подземелье, среди реликвий прежних войн. И я приказал за ночь доставить их из Сент-Анджело. Будем надеяться, что они сослужат нам хорошую службу.

Великий магистр снова обратился взором к вражеским позициям. Стоя под дождем, защитники ждали, когда сквозь мрачную пелену из туч проклюнется рассвет. По мере того как небо медленно наливалось белесым светом, становилось все заметнее, насколько скользкой и раскисшей сделалась земля перед остатками стены. В отдалении торчали из траншей турецкие знамена, тоже мокрые и поникшие. На позициях различалось слабое движение: враг готовился к приступу. Сквозь шуршание дождя местами доносились заунывные напевы молебна. Поле боя то и дело скудно озарялось дрожащим магнетическим светом молний.

Если солнце уже и взошло, понять это было невозможно из-за плотного облачного слоя. Наконец из ложемента напротив штандарта Великого магистра вылезла фигура. Вот она сделала несколько шагов вперед и, остановившись, вынула блеснувший драгоценными каменьями ятаган. Несмотря на промокшую одежду, было видно, что воин этот знатный: большущий тюрбан, богато украшенный нагрудник.

— Ого. Сам Мустафа-паша, — прищурясь сквозь дождь, проронил Ромегас.

Грудь османского военачальника как будто вздулась, и он пронзительно выкрикнул призыв, прорезавший шелест дождя. Из окопов незамедлительно хлынула лавина фигур, с ревом устремляясь по всей длине полуразрушенных укреплений Биргу. На мгновение в трепетном проблеске молнии лавина словно застыла. Тысячи злобных, яростно оскаленных лиц с дикарским воем неслись по безжизненному пространству, оскальзываясь и падая, в мрачной решимости смести упрямых иноверцев с лица земли.

Глава 43

— Приготовить арбалеты, — скомандовал ла Валетт.

Ромегас поднес ладони ко рту и выкрикнул команду громовым голосом, пересиливая шум дождя. Приказ повторами разнесся по всей стене, и арбалетчики, подняв оружие, нацелились.

Томас бросил взгляд вдоль линии укреплений. Провалов в стене было едва ли не больше, чем уцелевших участков, а сошедшие в ров каменные осыпи представляли собой вполне удобные насыпные дороги, подступами ведущие к защитникам. Была попытка возвести на месте брешей что-то вроде брустверов, но, разумеется, для врага это было не препятствие: дунь — и рассыплются. Он оглянулся на внутреннюю стену — не видать ли там Марии, — но намокшие фигуры на подмостке смотрелись все на одно лицо.

— Турок на подступах ждет неприятный сюрприз, — с холодным сарказмом заметил Ричард. — Арбалетов они никак не ждут.

Томас кивнул. Если бы не дождь, вражеский приступ, несомненно, предварила бы мощная канонада со стен вкупе с огнем из аркебуз, а так нападающая сторона вступала в бой без урона. Потому и прут без страха. Ну да ничего, это поправимо. Самые прыткие успели вырваться вперед, а главная сила катила сзади; по такой прорве не промахнешься. Ла Валетт поднял руку и ждал, когда дистанция сократится до сотни шагов.

— Пора, — дал он отмашку.

Еще пока Ромегас голосом доносил приказ, по стене раздалось клацанье, и арбалетные замки выпустили тяжелые короткие стрелы, неуловимо мелькнувшие сквозь дождь во врага. Секунда, и скопища османов стали озадаченно приостанавливаться. Кое-кто из сарацин опрокидывался и извивался в грязи, другие кулями валились навзничь; были и такие, что, пошатнувшись, пытались на ходу выдрать из себя колючие наконечники. Некоторых сразило наповал.

Арбалетчики не мешкая опускали оружие, вставляли ступню в торцевое стремя и снова натягивали тетиву, спеша вложить в желоб очередной болт. Самые сноровистые успели сделать второй выстрел, тоже безошибочный, и турки убыстрили бег, чтобы скорее добраться до стены, не став при этом жертвами устарелого оружия.

Поискав взглядом вражеского военачальника, тюрбан Мустафа-паши Томас различил в гуще его промокшего воинства. Спеша вперед, да так, что внушительный головной убор на нем колыхался, прославленный генерал султана то и дело призывно взмахивал ятаганом. Генерала окружала стайка телохранителей-янычаров, один из которых нес личный штандарт Сулеймана, покачивая им из стороны в сторону. В такт его движениям мотался из стороны в сторону набухший от влаги конский бунчук: вот они мы, с вами, о славные воины пророка Мухаммеда!

Вот первый турок добрался до рва сбоку от бастиона и полез по мокрой каменной кладке; намокшие одежды льнули к нему, словно складки морщинистой кожи. Один из арбалетчиков на стене прицелился и попал ему стрелой в основание шеи. Сарацин грянулся вниз лицом и задрыгался в агонии, а секунду спустя он уже скрылся под ногами прущих следом. Их одежда, доспехи, кожа, оружие — все было в дождевой измороси. Враги спешили через осыпи, десятками валясь под стрелами. В последний момент защищавшие брешь солдаты отбрасывали арбалеты и выхватывали кто меч, кто палицу или пику. Воздух вокруг бастиона наполнился стуком оружия о щиты, звоном и лязгом клинков, сдавленными криками и ругательствами. А надо всем этим взвивались вопли тех, кто получил ранение или увечье, — все это в звонком шуме дождя, неустанно сеющегося на шлемы, зерцала и пластины панцирей.

— Готовьсь! — скомандовал Ромегас бастиону.

Не прошло и секунды, как о парапет стукнула верхушка штурмовой лестницы. Томас с поднятым мечом оказался там в тот момент, как за ее верхнюю перекладину ухватилась пара смуглых рук и появился шипастый шлем. Меч рубанул лезущего по плечу, но, прорвав одежду, наткнулся на кольчугу. Тем не менее сила удара умяла турка вниз, а его рука онемела настолько, что выпустила перекладину. Хрюкнув, он свалился с лестницы и, недолго повисев на одной руке, отцепился и канул вниз. Однако следом, осторожно косясь на парапет, уже карабкался другой.

— Ричард! — позвал Томас. — Лестница! А ну, копьем! Быстрее, мальчик мой!

Защищая голову, турок поднял щит, а сам между тем продолжал взбираться. Рубящий удар отскочил без пользы, и следующий Томас решил сделать колющим. Но турок был не так-то прост и уверенно его отвел. Вот сарацин уже коснулся рукой парапета, норовя с лестницы перемахнуть на бастион. Тут подоспел Ричард. В вихре движения он поддел древком перекладину и налег со всей силой. Глаза сарацина тревожно расширились; он покачнулся. Ричард наддал, и лестница опрокинулась в ров, унося на себе нескольких воинов ислама.

По всей протяженности стены в жестоком поединке схлестнулись сотни людей. Но численность сторон разнилась настолько, что защитники неизбежно должны были отступить. Все больше лестниц утыкалось снизу в бастион; вот уже в бой ввязался и сам Великий магистр с офицерами и охраной. Надо было удержаться любой ценой. В тот момент как Ричард вгонял копье в какую-то оскаленную харю, Томас обернулся и увидел, что ла Валетт, держа прочный упор, наступает с пикой на янычара, который, взобравшись по лестнице, одной ногой уже ступил на парапет. Великий магистр выхлестнул пику вперед, но янычар своим широколезвенным ятаганом вовремя блокировал удар. Ла Валетт отдернул острие и заученным, как на плацу, движением невозмутимо повторил выпад. На этот раз он в последний миг поднырнул острием, так что ятаган махнул мимо, а пика вошла в живот.

Лицо османа мучительно исказилось; он выронил ятаган и ухватился обеими руками за древко, которое продолжало гладко в него входить. Затем он свалился вниз, а пика с такой же гладкостью из него вышла. Ромегас, оттеснив своего командира, ухватился за верхушку лестницы и с рычанием крутнул, сбросив ее в провал под тревожные крики тех, кто по ней лез.

С высоты бастиона было видно, что в нескольких местах защитников уже теснят от брустверов. Почуяв уязвимые места, турки с удвоенной яростью разбивали хлипкие препятствия и, наседая, рвались через руины вперед. Вблизи приткнулась еще одна лестница. Как только наверху появилась рука, Томас рассек ее чуть ли не вместе с перекладиной. Рука с воем исчезла, а Ричард своей пикой в очередной раз оттолкнул от стены лестницу, тоже под вой.

— Там! — рявкнул, указывая, Ромегас, и Томас, обернувшись, увидел, что один из старших рыцарей и двое сержантов сдерживают нескольких янычаров, которым удалось утвердиться на дальнем конце бастиона.

— Иди в помощь Ромегасу! — обернулся Томас к Ричарду. — Я здесь сам управлюсь.

В глазах у юноши мелькнуло беспокойство, но он с кивком, от которого с лица посеялись брызги, побежал через бастион на выручку Ромегасу. Снова стук дерева по камню, и снова рядом ткнулась лестница. По ней карабкался бородач в шипастом шлеме, обмотанном сверху тюрбаном. Турок злобно пучил глаза, а с густой бороды ему на панцирь стекала вода. Высунувшись над парапетом по пояс, янычар от удара рыцаря прикрылся щитом. Лезвие сшибло щит вниз, но при этом, увы, со звоном сломалось.

— Ха! — торжествующе рявкнул турок и, перебрасывая ногу на парапет, выхватил ятаган.

В руке у Томаса оставался лишь зазубренный обломок длиной с локоть. Маловато будет. Тем не менее он напустился на сарацина. Нога, как назло, поскользнулась, и удар получился хилым. Они сшиблись у парапета лицом к лицу. Турок напряженно скалился, силясь высвободить себе место для размаха ятаганом. Томас в свою очередь попытался левой рукой приткнуть противника к стене. Конечность словно ожгло, и она непроизвольно ослабила хватку, обвиснув вдоль туловища. Тогда он, согнув правую руку, нанес удар из-за кромки щита. Обрубок скрежетнул по нижним пластинам панциря, и тогда Томас, отдернув руку, примерился ниже и ударил еще раз, чувствуя, как на этот раз лезвие удачно входит в пах.

Сарацин взревел, брызнув слюной Томасу в лицо. Ручкой ятагана он ударял сбоку по мариону — раз, и другой, и третий, — в то время как Томас отчаянно вонзал обрубок в жизненно важные органы врага. Тут нога снова поскользнулась, и Томас упал, а осман тяжело грохнулся сверху, вышибив из груди весь запас воздуха. Когда он попытался встать, Томас дернул рукоять вбок, отчего лицо сарацина исказилось болью. Тем не менее неимоверным усилием он тяжело откатился на сторону. При этом с чмоканьем выдрался из тела обрубок лезвия, и хлынувшая кровь обагрила боевую перчатку по самое запястье. Рана была смертельной, и бородач, нависая на коленях над Томасом, вполне это понимал. Выбив щитом обрубок меча, он с уже мутящимся взором поднял ятаган, метя Томасу в лицо.

Шум боя вокруг как будто замер. Внимание к себе приковывал лишь тускловатый блеск ятагана; казалось, что ужасом скована каждая частица тела.

Внезапно турок запрокинул голову: в горло ему вонзилось острие копья. Распластавшись у парапета, он издал булькающий звук, и из его губ с журчанием вырвался кровяной фонтан. На ноги Томас поднялся с помощью жесткой сухой руки ла Валетта.

— Сэр Томас, вы ранены? — с беспокойством посмотрел Великий магистр.

— Нет, сир.

Помимо общего потрясения, воевать мешало лишь жжение в левой руке.

— Тогда подыщите себе другое оружие.

Ла Валетт все так же бдительно оглядел бастион, а за ним и стену. Видно было, что османы закрепляются на ее оставшихся участках и по-прежнему пробиваются через бреши. Численное превосходство неприятеля лишало защитников шанса.

— Линию мы не удерживаем, — констатировал Великий магистр. — Придется отступать к внутренней стене.

Он повернулся к Ромегасу, который сейчас совместно с Ричардом добивал забравшегося на башню турка. Труп они вдвоем сбросили на тех, кто снизу карабкался на бастион, после чего Ричард быстрым движением копья опрокинул лестницу. Бастион пока оставался за защитниками, хотя двое из лежащих в лужах тел были в сюрко с крестами Ордена. Еще одно, припертое к парапету, безудержно дрожало с развороченным до костей лицом.

— Капитан Ромегас! — позвал ла Валетт. — Ко мне!

Подошедшему рыцарю он указал на людей, отчаянно удерживающих вдоль стены линию обороны.

— Как только я со своим штандартом займу позицию вон там, возле ворот, давайте сигнал отступать ко внутренней стене. Сами же с остальными оставайтесь здесь и удерживайте бастион.

Возле тела, что трепетало у парапета, Томас заметил поверженный штандарт.

— Боюсь, сир, знамя у нас остается без опеки.

— И вправду, — согласился ла Валетт. — В таком случае эта честь выпадает вам, сэр Томас. Берите штандарт и вместе с вашим оруженосцем следуйте за мной.

Томас окликнул Ричарда, а сам здоровой рукой поднял штандарт и умостил на плече. Втроем они спустились к основанию бастиона. Вход в него охраняли двое солдат, которые по приказу ла Валетта подняли железные засовы и отворили массивную дверь. Следом за Великим магистром Томас с Ричардом пересекли открытое пространство за спинами людей, которые все еще держали оборону против натиска сарацин. Ширина повозки, выполняющей сейчас функцию моста, позволяла одновременно проходить только двоим, и таким образом они ступили на последний рубеж обороны Биргу. Ла Валетт, крякнув от усилия, взобрался на подмосток первым, Ричард помог Томасу и замыкающим шагнул на подмосток.

Повернувшись лицом к бастиону, Великий магистр поднял руку и, постояв секунду-другую, сделал взмах. Ромегас махнул в ответ. В следующую секунду шум битвы и дождя прорезал звук трубы. Те из защитников, что не были сейчас вовлечены в схватку, не мешкая повернули и вместе с ранеными начали отходить под защиту внутренней стены. Сражающиеся стали выходить из схватки с врагом, вначале осмотрительно пятясь, а затем уже торопливо покидая стены или сбегая по осыпям на ровное место.

Едва до турок дошло, что именно происходит, как по их рядам прокатился победный рев, и они метнулись вперед, горя жаждой нагнать и истребить нечестивцев, что так долго держали их под стенами, и положить конец осаде, стоившей жизни несметному количеству единоверцев. Османы хлынули в бреши, рубя тех, кому не хватило расторопности вовремя откатиться, а также тех, кто в горячечном пылу боя не стал отступать и дерзко встал на пути, предпочтя бегству смерть под кривыми сарацинскими клинками.

— На-ка, возьми мой корд.

Томас обернулся и увидел, что Ричард протягивает ему ручку своего длинного кинжала. Он с благодарностью принял удобное оружие, переместив штандарт в левую руку и обвив снизу ногой, чтобы древко прилегало к левому плечу.

Ричард, опустив наконечник копья на неровную кладку парапета, мрачно смотрел, как неприятель скатывается по осыпям на открытое пространство. Слева, в двух десятках ярдов от Великого магистра, было видно, как одному из солдат помогает перелезть через стену Мария. Люди все возрастающим числом взбирались по переброшенным наружу лестницам; другие спешно втягивались в проем по мосту — в основном раненые, которым трудно было влезать по лестницам. Ла Валетт зорко следил, чтобы забраться успели по возможности все, кто ищет убежища за внутренней стеной. А сзади уже торопились преследующие их османы, те, что успели сбежать с насыпей на утоптанную землю. Где-то невдалеке от Томаса клацнул арбалет, и один из ретивых турок, вскинув руки, полетел наземь с болтом в колене. Стрелы замелькали чаще, на таком близком расстоянии попадая в цель почти безошибочно. Сарацинам пришлось умерить пыл: замедлив ход, они стали припадать к земле, укрываясь щитами. Это дало отступающим драгоценные минуты, чтобы добраться до лестниц.

Тут в одном из провалов показался Мустафа-паша в сопровождении своего штандартоносца. Указуя ятаганом на внутреннюю стену, военачальник гаркнул команду, по которой турки, взревев, с новой силой устремились вперед. Снизу у лестниц все еще толпились люди, выжидая своей очереди. Задние из них оборачивались, накреняя пики или готовя для удара клинки и палицы.

— Поднять лестницы! — скомандовал ла Валетт. — Живо!

Среди тех, кто не успел, послышались крики отчаяния, а последние счастливчики взлетели на перекладины и перескочили через парапет. Они же помогли втянуть на стену лестницы. Те, кто остался снаружи, в отчаянии цеплялись, мешали, и их приходилось стряхивать. Одна из лестниц по недогляду упала наружу, подарком врагу.

— Закрыть ворота! — крикнул ла Валетт солдатам, караулящим повозку, и те, подняв дыбом, примотали ее цепями к железным скобам, запечатав таким образом небольшой проход, а затем поднялись на стену, прихватив арбалеты для стрельбы по перепачканной орде, несущейся к последнему оплоту христиан — ни дать ни взять, чумазая нечисть из преисподней. По всей длине укрепления арбалетчики спешили использовать последний шанс сократить число нехристей, и в слякотные лужи попа́дали еще десятки турок, пронзенных смертоносными болтами.

На глазах у Томаса ковылял к стене последний из защитников, в тщетной попытке спастись от врага. Он был ранен в ногу и спешил как мог, одну руку простирая к товарищам на стене в умоляющем жесте: спасите, братья. Вот бедняга поскользнулся и упал. Он еще нашел силы подняться, с перемазанным грязью лицом и розовой дырой беззвучно кричащего рта. Но его нагнал бритый наголо бородач в звериной шкуре, обеими руками поднявший для удара копье. Острие он вогнал солдату в спину между лопаток, и оно, блестя кровью, вышло через грудь, а лицо христианина мучительно исказилось, и он упал ничком, мгновенно затоптанный прущей следом дикой лавиной.

Число защитников на внутренней стене оказалось достаточным, чтобы сместить большинство женщин и детей, которые в свою очередь бросились собирать сзади каменья и прочие годные к метанию предметы, и с пронзительными криками ненависти швыряли их со стены, да так, что те градом стучали по шлемам и щитам наступающих. И кстати, наносили вполне ощутимый урон, попадая по лицам и неприкрытым головам тех фанатиков, что шли на приступ без доспехов и вообще воевали у Сулеймана из одного лишь желания сеять смерть среди неверных и принимать мученическую кончину. Но вот турки приблизились к стене и, разделавшись с последними из врагов, утиснутых в смертельной западне, стали тыкать снизу копьями в лица нависающих с невысокой стены защитников.

Видно было, как, подавшись вперед, усердствует копьем ла Валетт: точным ударом он проткнул плечо одному из штурмующих, отдернул и воткнул острие в грудь другому, в горло третьему… Вскрикнул Ричард: наконечник пики прорвал ему рукав и ужалил руку. Дернув порванный рукав на себя, юноша вонзил в обидчика копье. Какое-то время у подножия стены царила сутолока, и плотно спрессованные сарацины были легкой мишенью для тех, кто сверху рубил, колол и обстреливал их орущую массу в халатах и доспехах. Но вот толпа раздалась перед теми, кто набежал сзади с лестницами и стал с ходу приставлять их к стене, для которой они были несоразмерно длинными и нелепо торчали кверху. По ним, мешая друг другу, тут же принялись карабкаться басурманы, полыхая желанием поскорее добраться до защитников Биргу.

В тот момент как справа, как раз между Томасом и Ричардом, качнувшись, приткнулась лестница, Томас поднял кинжал. Первого подлезающего турка он ударил по руке, но тот как будто не почувствовал боли: дико взметнулся и уставился шальными немигающими глазами. Окровавленной рукой он выхватил ятаган, махнув широченным лезвием так, что точно снес бы рыцарю голову, не успей тот уклониться. Турок прошипел проклятие и хотел замахнуться сызнова, но прежде чем он успел это сделать, в переносицу ему прилетел камень, и из разбитых ноздрей брызнула кровь. Крупно моргнув, сарацин замотал головой, и в этот момент Ричард тупым концом копья сбил его обратно, туда, где колыхались клинки, копья и шипастые шлемы его кровожадных собратьев.

Мустафа-паша погонял своих демонов указаниями ятагана; отверстый рот его был искажен натужными выкриками призывов. Погодя, паша двинулся в сторону внутренней стены; толпа под нажимом телохранителей раздавалась в стороны. Какое-то время его продвижение было заметно по бунчуку, что колыхался над неспокойным морем шлемов, тюрбанов, бритых голов, клинков и копий.

— Сир! — крикнул Томас ла Валетту, указывая на штандарт Сулеймана. — Посмотрите вон туда!

Великий магистр вгляделся в указанном направлении и заметил, что вражеский военачальник движется непосредственно к нему.

— Ему нужен я.

— Именно, — кивнул Томас. — Потому вам не мешало бы сойти со стены, сир.

— Ну уж нет. Судьба наша висит на волоске. Я должен оставаться здесь, где меня видят мои люди.

Ла Валетт чуть качнулся от вскользь ударившего по наплечнику протазана. Один из янычаров, влезши на плечи товарищам, попробовал дотянуться до Великого магистра, за что получил от него хладнокровный удар копьем в грудь, причем насквозь.

Султанов бунчук неуклонно приближался. Вот людская мешанина разомкнулась под деловитым натиском янычаров, освобождающих место своему военачальнику и его личным телохранителям. Это были рослые, могучего сложения воины в нарядных доспехах и с тяжелыми ятаганами; отборные рубаки из элитных частей Сулейманова войска. Двое из них выхватили у рядовых сипахов лестницу и приставили ее к стене, прямо напротив Томаса со знаменем Ордена Святого Иоанна. Сверху теперь отчетливо виднелось жухлое, мокрое от дождя лицо Мустафа-паши. Он что-то крикнул своим людям, указав при этом на Томаса. Один из янычаров немедленно припустил вверх по лестнице. Баррет махнул кинжалом, но янычар оказался проворен и, увернувшись, схватил и стиснул рыцарю запястье, одновременно переставляя с лестницы на парапет свой грязный, с загнутым носком башмак. Другой рукой он тянулся к ятагану. Томас силился высвободиться, но янычар был определенно сильнее и, чувствуя это, злорадно скалился.

— Наш штандарт! — тревожно воскликнул ла Валетт.

Ричард, находившийся двумя шагами правее, уже привычным движением опрокидывал лестницу. Как только она упала, он кинулся на янычара. Тот вовремя разглядел опасность и выпустил Томасово запястье, вскинув руку для отражения удара. У него получилось отбить острие на сторону, но в эту же секунду пришедший в движение Томас два раза кряду хватанул ему по руке кордом. Янычар с воплем ярости и боли рубанул наотмашь ятаганом, так ударив плашмя по нагруднику, что Томас потерял равновесие и, качнувшись на краю подмостка, кувырнулся с него, увлекая за собою и штандарт.

По стене прошел стон; из-под стены же, наоборот, донесся гул одобрения. Янычар перенес на стену вторую ногу и, дико размахивая ятаганом, ринулся на Ричарда, который отчаянно блокировал удары древком копья — по счастью, железным. На стену перемахнул еще один янычар и стал надвигаться на ла Валетта, настороженно посматривая на чутко подрагивающее острие накрененной пики. Затем перескочили еще двое, а за ними и штандартоносец с бунчуком Сулеймана, которым он принялся размахивать над парапетом. Поднявшийся на ноги Томас здоровой рукой подхватил штандарт Ордена, оставив корд на земле.

— Держитесь! — орал он направо и налево. — Стойте твердо!

— Гоните их прочь! — громогласно взывал Великий магистр. — За Бога и святого Иоанна! Смерть басурманам!

Мимо мелькнули фигуры; Томас заметил мальца лет двенадцати, не старше, который, вскочив на стену, бесстрашным воробушком набросился на атакующего Ричарда янычара. Дотянуться до него ребенок не мог из-за роста и колотил кулачонками снизу куда придется. Турок, злобно скосив глаза, схватил мальчика за волосы и так саданул головой о парапет, что мозги полетели наружу; обмякшее тело он не глядя отшвырнул прочь, и оно упало неподалеку от Томаса. Воздух пронзил вопль отчаяния и ярости; какая-то худая растрепанная женщина, встав над телом, швырнула в янычара камень. Удар пришелся в цель: шершавый край рассек бровь так, что из-за хлынувшей крови турок был вынужден отереться. Это стоило ему жизни: воспользовавшись секундной утратой бдительности, Ричард вогнал янычару в живот копье и, рванув в обе стороны древко, выдернул острие обратно. Враг грянулся с подмостка, где женщина, успевшая схватить другой камень, фурией набросилась на него и с горловым истошным воплем стала исступленно наносить ему удары по лицу, круша его всмятку, так что по щекам ее стекали кровь, слезы и струи дождя.

А вперед уже неудержимо рвались другие женщины и дети; облепляя всем скопом янычаров, они стаскивали их со стены и в буквальном смысле растерзывали. На эту животную ярость, струхнув, изумленно взирал вражеский штандартоносец. Зрелище расправы так его занимало, что он даже не заметил, как к нему сбоку подскочил Ричард, который, бросив копье, хватил его кулаком по скуле, разорвав кожу острыми, как у кастета, шипами латных перчаток. Он ударил его несколько раз, после чего ухватился за древко штандарта в отчаянной попытке им завладеть. Вдруг среди боя возникло затишье: обе стороны следили за поединком.

Штандартоносец упорно сносил удары. Вначале он пробовал отбиваться левой рукой, затем ему удалось сомкнуть ее на горле у Ричарда. Лицо у юноши мучительно исказилось. Тем не менее он судорожным усилием продолжал наносить удары изо всех своих убывающих сил.

Внезапно голова врага запрокинулась, и он, вконец оглушенный, с утробным стоном пошатнулся. Хватку он ослабил и, запнувшись, свалился за парапет, в то время как Ричард вырвал штандарт из его рук, под восторженный рев защитников поднял его и, язвительно помахав туркам султанским бунчуком, презрительно швырнул его за стену, где тот шлепнулся в слякоть.

Штурмующая орда замерла. И вот передние начали подаваться вспять; по нестройным рядам прошло движение, общему позыву последовали остальные. На стену рядом с Ричардом влез Томас; воздев высоко над головой штандарт Ордена, он вызвал взрыв ликования у остальных защитников. Было видно, как внизу грозит ятаганом Мустафа-паша, понукая своих немедленно возобновить атаку. Некоторые, приостановившись, поворачивали обратно, но тут пущенный кем-то со стены камень угодил военачальнику по подбородку и сбил на колени; из глубокой раны потекла кровь. Это вызвало скорбное завывание у тех, кто стоял рядом, и порыв к отступлению сделался безудержным. Телохранители Мустафа-паши незамедлительно подняли своего сиятельного командира и заспешили с ним обратно к провалу. Постепенно вспять обратилось все османское войско.

— Гнать их! — скомандовал ла Валетт. — Идти за ними следом! Нельзя допустить, чтобы они удержали главную стену!

Приказ разнесся по стене, и через парапет волной стали скатываться защитники, устремляясь за сарацинами вдогонку. Рыцари, солдаты, женщины, дети — все бросились настигать врага, хищно набрасываясь на тех, кто отстал. Со стены зрелище было откровенно неприглядным. Это был уже не бой, а дикарски безжалостная бойня. Женщины и дети набрасывались на турок с ножами, топорами и дубинами, круша и растерзывая их так, что дождю оставалось лишь смывать кровавые клочки. Вон какая-то старуха, подняв окровавленную голову павшего янычара, с победоносным воплем отсекла ей бороду.

— Ричард! — окликнул ла Валетт. — Подберите вражеский штандарт. Это ваш трофей. Затем следуйте за мной.

Втроем они дождались, когда снимут с цепей и снова опустят повозку. Тогда Великий магистр, Томас и Ричард сошли со стены и, пройдя через проем, тронулись через груды всюду разбросанных тел и возвратились на бастион, где Великого магистра с широкой улыбкой приветствовал Ромегас. Он указал в сторону вражеских позиций. Внизу от внешних укреплений Биргу откатывался вал убегающих. А вдоль стены и на осыпях провалов ликовали под дождем солдаты и горожане, на разные голоса презрительно крича в спины уходящему неприятелю.

— Слава Всевышнему, — приглушенно сказал за спиной у Томаса Великий магистр. — Мы выстояли.

Глава 44

Сентябрь, 11-е

Дождь перестал, и в последующие дни погода стояла ясная. На небе сияло солнце, в мирном свете которого вопиющим контрастом представала картина разрушения. Возобновились османские обстрелы, сопровождаемые несколькими вялыми попытками изобразить приступ, но они вскоре захлебывались под метким огнем стрелков, засевших среди каменных осыпей у стен Биргу и Сенглеа. Встреч с советниками Великий магистр больше не назначал. Обсуждать было, в сущности, нечего. Рацион все урезался, число способных держать оружие все убавлялось — достаточно лишь еще одного решительного штурма, и защитникам неминуемо грозит поражение со всеми вытекающими последствиями. Оставалось лишь держаться в надежде уцелеть как можно дольше.

Изо дня в день Томас, вставая предрассветной порой, шел занимать свой пост на бастионе рядом с Ричардом и остальными защитниками, ожидая в тревожном созерцании, не готовится ли очередной приступ. Хотя атаки неприятеля постепенно сходили на нет, а по укреплениям постреливали лишь некоторые из батарей. Ощущение такое, что продолжать осаду у врага уже просто не хватало ни сил, ни храбрости. И впервые за все время стала проклевываться надежда, что они с Марией и Ричардом, глядишь, все-таки уцелеют. А вдруг?.. Тогда они вместе (иначе и быть не может) возвратятся в Англию и заживут так, как им прежде и не мечталось. Вернее, не удавалось. Было в этих тихих грезах что-то… справедливое, что ли. «Ну а как же иначе?» — думал Томас с умиротворенной улыбкой. Ведь должны же им воздаться все эти перенесенные страдания?

Молиться за такой исход не было смысла хотя бы потому, что за него (он знал это досконально) молилась Мария, причем молилась истово, как ни за что другое. В подвале дома она соорудила маленький алтарь и, сжимая в руках четки, простаивала там на коленях часами, возведя глаза на статуэтку Девы Марии и шепча молитвы. Паузы допускались лишь тогда, когда сверху пролетало ядро — либо с заунывным жужжанием мимо, либо с сыпучим грохотом при попадании в какое-нибудь из близстоящих строений.

На эти ее зряшные стояния Томас смотрел с известной долей иронии, как и на всех убежденных, что этот мир — не что иное, как плод творения любящего и крайне сострадательного Бога. Хорошо хоть, что религиозные убеждения Марии не вменяли ей запрета на ту гамму удовольствий, которую они оба черпали от своей связи — один из многих компромиссов среди верующих, которые Томас истолковывал не иначе как поверхностность самих религиозных чувств.

Уже не чувствовалось бремя той вины, что прежде сопровождало в нем отрицание веры, когда казалось, что он тем самым предает себя и окружающих. Сейчас словно некая пелена упала с глаз, развеялась обманчивой дымкой — и осталось ощущение свободы, портил которую лишь сквознячок страха, что все в этом мире неотвратимо заканчивается смертью. Смерть одновременно служила и четким напоминанием о необходимости жить в полную силу здесь и сейчас. И нет никакой награды в виде загробного блаженства, а есть лишь ходульное обещание рая, хоть как-то подслащающее горечь быстротечной жизни, которая для многих является лишь унылой борьбой с голодом и преждевременной насильственной смертью. Что и говорить, придумано хитро, чтобы исправно удерживать людей в узде. Так с горькой усмешкой размышлял Томас.

— А?..

Ход мысли он внезапно потерял. На него с любопытством посматривал Ричард, сидящий здесь же за бастионным парапетом.

— О чем вы, интересно, раздумывали? — полюбопытствовал он.

— Я? Да так, преходящие фантазии. — Томас потянулся, после чего осторожно выглянул и осмотрел неприятельские позиции в сотне шагов отсюда. Мерные флажки турок по-прежнему свисали со своих вешек. Тишь да гладь. Ни шевеления, ни даже намека на него — ни здесь, вблизи, ни дальше в тыл, откуда обычно небольшими отрядами в лагерь с кораблей доставлялись припасы. Приподнявшись, на позиции врага посмотрел и Ричард, ища взглядом гнезда вражеских стрелков.

— Что-то у них сегодня тихо.

— Тихо в раю, — мрачновато сострил Томас. — А у них… Тебе не кажется, что они ушли?

— Ушли? — Ричард, удивившись, еще раз оглядел вражеские ложементы. — Может, какая-то уловка?

— А вот мы сейчас посмотрим, — поджал губы Томас.

Он сел и расстегнул на подбородке ремешок. Затем, взяв одну из заряженных аркебуз, что были наготове прислонены к парапету, водрузил на ствол шлем и медленно поднял его, чтобы над кладкой четко просматривался плюмаж. Поводил шлемом в одну сторону, затем в другую — не видеть этого из своих окопов враг попросту не мог.

— Если там хоть кто-нибудь есть, они не упустят случая дать выстрел по одному из рыцарей, — рассудил Томас.

Приманка не сработала. Наконец, когда стала уже затекать рука, аркебузу он опустил и снял с нее шлем.

— Пошли кого-нибудь с сообщением к ла Валетту. Что, мол, враг впереди не обнаруживает своего присутствия. А я, когда вернусь, сообщу, так ли это на самом деле.

— Вы… туда? К ним? — округлил глаза Ричард.

— Разумеется. Надо же, чтобы наверняка.

— А если это ловушка? Попытка выманить нас из укрытия?

— Ты сам видел, — сказал Томас, нахлобучивая шлем. — Ни единого выстрела. Они побросали свои ложементы, я в этом уверен.

— Но зачем?

— Терпеть не могу гадать наперед, — улыбнулся Томас. — И о тайной своей надежде слова не скажу, пока не увижу все своими глазами. Ну ладно, Ричард, — он хлопнул сына по плечу, — не будем мешкать. Посылай человека к ла Валетту и следи за мной. А то кто знает: туда-то я ползком, а обратно, может, и бегом придется.

Не дожидаясь ответа, он, пригнувшись, засеменил от парапета к ближайшему провалу, где не так давно был на скорую руку сооружен небольшой бруствер. По ту сторону вроде никого. Удовольствовавшись тем, что движения впереди не наблюдается, Томас с коротким вдохом перекатился через закраину и по склону осыпи слетел в рытвину, где припал к земле, тяжело переводя дыхание. Слух напряженно вылавливал малейшие признаки движения или голосов. Тихо.

Справа неподалеку виднелся труп, наполовину заваленный осыпью и припорошенный мучнистой пылью. На тюрбане бурело засохшее пятно, взлохмаченное в том месте, где череп прошила пуля. Глаза на откинутой голове омертвело пялились на чистую небесную лазурь, а по вздувшейся физиономии с ленивым жужжанием ползали мухи, жируя на гниющей плоти. Судя по виду и запаху, тело пролежало здесь дней десять — одно из многих, которых турки не рискнули забрать для достойных похорон по своему обряду.

Пока вроде бы все в порядке. Томас осторожно поднял голову и выглянул за край рытвины. Впереди расстилалась каменистая земля в грубых язвинах от вражеской картечи и ядер, которые даже при недолете, ударившись о камни, рикошетом отскакивали на укрепления. Куда ни глянь, всюду сломанные лестницы, брошенное оружие и доспехи — все это вперемешку с мертвецами, гротескно раздувшимися под солнечным зноем. Не более чем в двадцати ярдах от Томаса торчали разбитые обломки осадной башни, и он, медленно выпроставшись из рытвины, помчался к ней через открытое пространство, пригнув голову и плечи. Удивительно: ни окрика, ни выстрела. Присев на корточки за своеобразным укрытием из толстых досок, Томас кое-как отдышался, после чего оглянулся на бастион. Там виднелось поблескивание стали: значит, Ричард смотрит.

— Ниже голову, дуралей! — прошипел в сердцах Томас, вторя себе свирепым жестом, но голова юноши по-прежнему торчала над парапетом. Из страха за сына Томас выскочил из укрытия и помчался к ближайшему османскому флажку, помечающему переднюю линию ложементов: если где-то поблизости укрылся стрелок, то пусть он лучше выстрелит в эту бегущую мишень, чем в Ричарда. Бежал Томас не по прямой, а зигзагами. Сердце гулко стучало от напряжения и страха. Незаметно для себя он очутился на бруствере ложемента, куда и упал на четвереньках, с плеском разбрызгав глинистую жижу на дне. Тут же распластался по отвесной боковине, раскинув руки и тяжело переводя дыхание. Огляделся — никого. Он здесь один.

Кое-как уняв дыхание, Томас вынул меч и осторожно тронулся к ответвлению, которое, по логике, должно было выводить в одну из сап. За собой турки оставили немногое: в основном ломаный инвентарь да задубелое от грязи тряпье. Осторожно свернув за угол, Томас по сапе пробрался к одной из батарей, что смолкла три дня назад. Редан, [61]исправно молотивший Биргу последние два месяца, поражал своим безмолвием. Более того, в амбразурах из корзин с землей и камнем совсем не просматривалось пушечных жерл.

Постепенно сапа шла вверх и входила в батарею. Здесь в горле першило от густого, с кислинкой, запаха жженого пороха. Кое-где виднелись обугленные остатки лафетов, разбитые бочонки и балясины, что использовались при возведении орудийных платформ. Невдалеке за батареей возвышалось подобие кургана, возле макушки которого рылась свора одичалых собак. Под тонким слоем отрытой земли находилась братская могила, из которой оголодавшие животные вытаскивали для пропитания части мертвых тел.

С центрального возвышения батареи виднелись дымы и на других реданах, по ту сторону бухты, а те, что были нацелены на Биргу и Сенглеа с оконечностей обоих мысов, не подавали признаков жизни. В сердце взметнулась надежда: уж не снимает ли враг осаду? Томас еще раз оглядел окружающие высоты и с хмельной от радости головой сунул меч обратно в ножны. Срочно, бегом, обратно на бастион. До него отсюда с четверть мили — далековато. Может, махнуть напрямик по открытой местности? Нет, лучше все же не рисковать: враг может оставить горстку стрелков, чтобы постреливали для острастки, если защитники вот так смело начнут высовываться за пределы своих укреплений.

По возвращении на бастионе его уже ждал Великий магистр.

— Ну что? — спросил он; на изможденном лице пятнами проступал взволнованный румянец.

— Они ушли, сир. — Томас в полный рост, на виду у вражеских окопов, стал указывать свой маршрут: — Я добрался туда, до той вон батареи. Никого. Унесено все, что можно — и орудия, и припасы, — а остальное пожжено. По эту сторону позиции ими брошены, это я могу сказать с уверенностью.

Ла Валетт кивнул.

— Дозорные на Сент-Анджело также видели, как они снимают пушки с батарей на Шиберрасе.

Ворчливый перекат пушечного выстрела из-за бухты показал, что кое-какие орудия у турок еще действуют (мол, не обольщайтесь). Томас обернулся туда, где за Сент-Эльмо дугой вытягивался полуостров. Понаблюдав за вспышками и дымками выстрелов, он сделал вывод:

— На каждой из батарей, сир, у них осталось не больше чем по одному орудию. В общей сложности набирается штук шесть. Чтобы отвлекать наше внимание и прикрывать отход их армии к кораблям.

— Тогда получается, мы их побили! — радостно воскликнул Ричард, в порыве чувств ткнув одной из перчаток в другую. — Именем всего святого, мы сделали это!

— Торжествовать пока рано, — сказал ла Валетт, задумчиво огладив бороду. — Мустафа-паше, несомненно, известно, что мы в шаге от поражения. Ему надо всего лишь подождать, пока голод или упадок духа подкосят нас, заставив сдаться. На его месте я бы остался здесь и довел дело до конца, поднеся султану плод своей горькой победы. Причина для отхода может быть одна: турки узнали о приближении подмоги. А значит, наконец-то зашевелился дон Гарсия.

Что и говорить, выводы Великого магистра прозвучали весомо.

— Так что нам сейчас делать, сир? — встрепенулся Ричард. — Устроить вылазку и наподдать османам?

— Я завидую вашей пылкости, молодой человек, — с грустинкой улыбнулся ла Валетт. — И кого же мы, по-вашему, сможем выставить на бой? Жалкий отряд перевязанных чучел? Нет. Если дон Гарсия и впрямь вышел на подмогу, то будем дожидаться его. Если только… — Он задумчиво поглядел в сторону Сент-Эльмо. — Если только в порядке ожидания не занять наш форт. Да-да, Святого Эльма. Чтобы союзники на подходе увидели над ним флаг Ордена. По возможности скоро. — Он испытующе поглядел на Томаса. — В конюшне у нас еще есть с десяток коней — все, что осталось. Вверяю их вам и вашему оруженосцу. С собой возьмите восьмерых проверенных людей. Скачите в Сент-Эльмо. Если там еще окажутся турки, выбейте их и водрузите на тыловой башне наш штандарт. Двоих человек отправьте на вершину Шиберраса, оценить обстановку — есть ли еще враг и не видать ли армии дона Гарсии. В Мдине у нас еще есть свежие силы. Я пошлю туда гонца с приказом гарнизону выдвинуться в помощь дону Гарсии.

— Слушаю, сир, — склонил голову Томас. — Выйдем сразу по мере готовности.

* * *

Обширный лагерь, раскинувшийся вокруг Марсы, был брошен. Притоптанную землю захламляли какие-то обломки, обрывки и тлеющие кучи, куда турки перед отходом сваливали для сжигания то, что не могли взять с собой. Небольшой конный отряд Томаса вошел в лагерь около полудня. Сияющее в безоблачном небе солнце выхватывало пейзаж во всей его неприглядности. К запаху горелого мусора примешивалась еще и вонь отхожих мест, так что при проезде приходилось прижимать к носу латную рукавицу.

На дальней стороне лагеря, где дорога вдоль Шиберраса поворачивала на Сент-Эльмо, стояло несколько палаток, единственных из оставшихся. Воздух здесь густел жирным смрадом разложения; Томас, направляя коня к приоткрытому клапану ближней палатки, невольно сглотнул рвотный позыв. Помимо туканья копыт и побрякивания удил, единственным звуком здесь было сонное жужжание мух в недвижном воздухе. Через приоткрытый вход виднелись ряды безжизненных тел на грязных скатках. Живых здесь не было. Многим перерезали горло: османы определенно решили не допустить, чтобы кто-нибудь из соплеменников попал в плен к иоаннитам или, того хуже, в руки мстительных мальтийцев.

— Боже милостивый, — выдохнул Ричард, оглядывая с седла эту жуткую картину.

— Боже, да еще милостивый… Удивительно, что из тебя все еще исходят такие слова, — устало вымолвил Томас и, повернув коня, дал ему шпоры, чтобы как можно скорее выехать из этого гиблого места и вобрать грудью не отравленный тленом воздух.

Отряд поскакал дальше. Слева вздымался гребень; справа, переливаясь, посверкивали воды бухты. С горного склона не доносилось ни звука. По ходу миновали все четыре батареи, откуда враг обстреливал Сенглеа и Биргу, а до этого — Сент-Эльмо. Две пушки получили повреждения в лафет и были брошены; предварительно, чтобы вывести из строя, стволы им разорвали двойной закладкой пороха с боеприпасом.

Наконец дорога, обогнув каменный выступ, повернула к порушенным стенам форта. Томас, натянув поводья, с расстояния мрачно оглядел знакомую, въевшуюся в память панораму. Земля перед стеной была изборождена вражескими сапами и ложементами, точно шрамами. Один из провалов турки засыпали камнями вперемешку с грунтом и утрамбовали. По этой насыпи враг затащил наверх пушки, чтобы со стены палить через бухту. Здесь, как пока и везде, не обнаруживалось никаких признаков жизни. Томас дал отмашку, и цепочка всадников на рысях двинулась к форту. По приближении вдоль насыпи стал виден ряд кольев, на которые были насажены какие-то округлые темные предметы. При виде их желудок Томасу как будто сжало, а в сердце заклокотал гнев: он понял, что это.

— Это там… головы? — неуверенно спросил Ричард.

Томас коротко кивнул и погнал коня рысью, чтобы сын и остальные не видели его горя. После двух месяцев под солнцем иссохшие черты на лицах уже и не угадывались. Мертвая кожа прикипела к кости, обнажив в оскале зубы. Лепились к черепам выгоревшие под зноем встрепанные волосы, глаза давно выклевали чайки. Зрелище без преувеличения тошнотворное. И это все, что осталось от боевых товарищей, отдавших жизнь за то, чтобы Сент-Эльмо продержался, и продержался гораздо дольше, чем ожидалось. Своим страданием и смертью они отыграли время для своих товарищей в Биргу и Сенглеа. При виде этих скорбных останков Томас ощутил укол вины за то, что сам он до сих пор жив.

Впрочем, лучше об этом не думать. Ведь он тоже сражался, пока была возможность; ну а погибнуть… Остаться и погибнуть было бы бессмысленно; непозволительно бесцельно после того, как у него появились Мария и сын, ради которых стоило — нет, надо было— жить. Тем не менее эти немые головы сейчас словно язвительно корили: мы-то вот поплатились головой, а ты… И ему было стыдно.

Миновав последний из жутковатых кольев, он проехал в форт; люди следом. Копыта коней приглушенно цокали по щербатым плитам внутреннего двора.

— У кого штандарт? — прочистив горло, осведомился Томас.

— У меня, сэр, — ответил один из сержантов.

— Спешивайся и ступай за мной. — Рыцарь выпустил поводья и слез с седла. — Пошли двоих, кто позорче, на вершину гребня, — сказал он Ричарду. — Надо узнать, что там затевает Мустафа-паша. Погрузить свое воинство на корабли он явно еще не успел. Пусть также поглядят, не видать ли союзников. Все понятно?

Сын кивнул.

— Затем надо обыскать форт. Возможно, они кого-то после себя оставили — раненых, кого-нибудь из пленных. Если так, то, может быть, удастся составить более полную картину того, что у сарацин на уме.

Томас жестом указал сержанту идти следом, а сам через двор двинулся ко входу в главную башню. Слышно было, как сзади Ричард приглушенно отдает распоряжения. Оно и понятно: оба, и Томас, и Ричард, настолько сполна вкусили ужасов отчаянной борьбы за Сент-Эльмо, что теперь их невольно пробирало ощущение, будто призраки тех, кто здесь погиб, в тишине взирают на них. Едва взойдя на верх башни, Томас увидел, что зеленый стяг, которым османы через бухту дразнили христиан, снят с флагштока.

— Поднимите наш славный крест, сержант. Если турки все еще на острове, то пускай видят, что Сент-Эльмо снова за нами.

— Слушаю, сэр.

Из переметной сумы сержант достал плотно свернутое знамя, подошел к флагштоку и, сноровисто приладив красно-белое полотнище к фалу, поднял его на самую верхушку. В легком морском бризе флаг изящно заколыхался. Минуту спустя через пространство бухты донеслись приглушенные крики ликования; видно было, как над парапетом Сент-Анджело восторженно размахивают руками солдаты гарнизона. Через бухту уже направлялись лодки, груженные людьми, амуницией и небольшим запасом провианта, чтобы продержаться в форте до конца осады. Томас повернулся и посмотрел вниз, на тот угол укрепления, где он со своими людьми пережидал обстрелы и изо дня в день противостоял стали и огню врага.

Когда взгляд остановился на пятачке, где, торча на стульях, мужественно приняли смерть полковник Мас и капитан Миранда, сердце кольнула боль: вот кто был истинными героями обороны форта, безукоризненно выполнявшими свой долг до самого конца.

— Сэр, посмотрите-ка туда, — окликнул сержант, который сейчас, держа руку у бровей, щурился на север.

Томас вгляделся в указанном направлении. Там, в мерцающей дымке расстояния, стелилось облако, плавно текущее над просушенной солнцем местностью в направлении Мдины. Разумеется, облако образовывала при перемещении большая масса людей.

— Интересно, кто это, — напряженно спросил сержант, — наши или супостаты?

— Турки, — поджал губы Томас. — Движутся на Мдину. — О численности колонны можно было догадываться по протяженности пылевого полога. — Похоже, что идут все, кто только способен нести оружие. Может статься, насчет подмоги Великий магистр все-таки ошибался.

Сержант в сердцах сплюнул.

— Если только дон Гарсия не прибыл, то Мдину они возьмут. Тут и гадать нечего. А тамошнего запаса провианта им хватит, чтобы вернутся с ним в Биргу и переупрямить нас: нам-то совсем есть нечего.

— Тогда нам лучше надеяться, что Мдина выстоит, — рассудил Томас.

Росток надежды в нем начинал увядать. От пылевой завесы он перевел взгляд на море. Примерно в миле от берега морской простор чуть скрадывала дымка; тем не менее взгляд различал мачты и паруса османского флота, берущего курс на северный конец острова.

— Они идут в залив Святого Павла. Зачем именно, скоро, видимо, узнаем. Оставайся здесь и наблюдай. Если колонна врага изменит направление, спустись и сообщи мне. Я буду во внутреннем дворе. Надо будет убраться из форта загодя, если сарацины вдруг решат занять Сент-Эльмо снова.

Сержант кивнул, и Томас пошел спускаться вниз. Выйдя из башни под слепящий свет, он с прищуром огляделся. Двое солдат, что остались смотреть за лошадьми, отступили в скудную полосу тени вдоль одной из стен. Из здания часовни показался Ричард. Томас жестом его подозвал.

— Надо будет снять вот это, — он указал на колья с водруженными головами. — Сними и помести пока в часовню. Достойно предать их земле можно будет потом.

Ричард не пошевелился, а лишь неотрывно, распахнутыми глазами на них смотрел.

— Надо оставить их так, как есть. Чтобы люди видели истинную суть магометанства.

— Нет, — сказал Томас твердо. — Их надо убрать. Это надругательство над человечностью.

Ричард в ответ невесело рассмеялся.

— Вся эта кровавая возня — надругательство над человечностью. И пусть головы послужат об этом напоминанием. Вот они, истинные плоды войны. Пускай же они послужат уроком тем, кто их увидит. Пусть поймут, что с нами сделала война.

Томас, помолчав, тихо заметил:

— Ты хочешь преподать урок нашим? Дескать, какая страшная цена здесь была заплачена? Они это уже знают. Сердца их и без того разрываются от боли. Что толку казать им еще одно зверство? Это их только лишний раз распалит. Они будут гореть жаждой мести, искать ей выхода, и насилие породит в них лишь новое насилие.

— Вот и пусть будет так. Пока мир не очистится от скверны магометанской веры.

Сумеречная тоска завладела Томасом при виде угрюмого, гневного лица юноши.

— Ричард. Сын. Когда-нибудь мы должны положить конец этому противостоянию, иначе оно погубит нас. Ужели ты этого не видишь?

Глядя себе под ноги, юноша сдавленно ответил:

— Вижу, но ничего не могу поделать с собой, со своими чувствами. Сейчас… После такого…

— У тебя впереди жизнь. Не трать ее на ненависть. Ты достоин лучшей доли. У меня самого слишком много времени ушло на осмысление этого. Не хватало еще, чтобы мои ошибки повторил ты. Эх, Ричард… — Он положил руку сыну на плечо. — Прошу тебя, помоги мне их убрать.

Губы сына сжались тонкой линией, но, подняв глаза, он все-таки кивнул. Остальным солдатам Томас приказал продолжить обход форта, а они вдвоем с Ричардом поднялись к тому зловещему частоколу. Остановившись перед крайней из голов, Томас взмахом отогнал от нее мух, взметнувшихся с унылым жужжанием. Вблизи можно было различить черты. Он понял, кто это.

— Капитан Миранда…

Перед глазами воскрес образ пылкого испанца — бравого вояки, что вдохновлял солдат самоотверженно сражаться при вопиющем перевесе врага. Миранда с мечом в руке; блеск его клинка и доспехов, дерзкие шутки в лицо врагу… Но вот образ истаял, а остались лишь скукоженные, побуревшие под солнцем останки. С тягостным вздохом Томас протянул к нему обе руки.

В эту секунду его заставил обернуться отдаленный стук копыт. К форту, погоняя коня, во весь опор мчался один из солдат, посланных на гребень для разведки. Оставив на время свое малоприятное занятие, Томас, а с ним и Ричард, пошагали вниз, навстречу верховому. Дернув поводья, отчего конь в фонтане пыли и каменной крошки взвился на дыбы, всадник выбросил руку в сторону севера:

— Подмога, сэр! Пришла подмога! Там, возле Нашшара! Уже готовятся дать бой!

— Сколько их? — чувствуя, как кровь приливает к затылку, осведомился Томас.

— Тысяч семь, — не раздумывая, ответил солдат, — а то и восемь.

— Восемь тысяч? — изогнув бровь, озабоченно прикинул Томас. — А у врага?

— Примерно вдвое больше.

Получается, численный перевес все равно на стороне турок. Но, как-никак, свежие силы против измотанного, оголодавшего противника…

— Там, внизу, сейчас причаливают лодки из Сент-Анджело, — указал он всаднику. — Скачи к берегу, пересаживайся и немедленно к Великому магистру. Сообщи ему о том, что видел.

Под удаляющийся стук копыт Томас торопливо пошел спускаться к форту.

— Что теперь? — поспевая следом, спросил Ричард.

— Теперь? — с тонкой улыбкой произнес рыцарь. — Теперь, сын, нам для пребывания отводится одно-единственное место. Сегодня решается судьба всей Мальты — да что там, всего христианства, — и зависит она от исхода предстоящей битвы. С победой дона Гарсии османы будут сокрушены. Если же он проиграет, они возобновят осаду в твердой уверенности, что больше их уже ничто не отвлечет. Дону Гарсии сегодня понадобится каждый — ты слышишь? каждый! — кто способен держать оружие. Наша судьба теперь решается под Нашшаром. Поспешим!

Глава 45

К той поре как Томас с шестерыми сопровождающими прибыли в расположение подоспевшей на подмогу армии, кони под ними окончательно выдохлись. Скакать пришлось в обход северной бухты, огибая османское войско с тыла, а затем галопом по пересеченной местности — только так и выбрались к боевому построению перед деревушкой Нашшар. Их приближение заметили, и навстречу бдительно развернулось подразделение копейщиков, которые, впрочем, при виде знакомых сюрко — красных с белыми крестами — встали обратно в строй.

Кое-кто из испанцев вяло поприветствовал братьев-иоаннитов, проехавших позади строя; большинство же, мучимое жарой и жаждой, продолжало безмолвно стоять, опершись на оружие, и медленно поджаривалось в своих доспехах. А в миле отсюда уже выстраивали свой боевой порядок турки. Бой обещал быть жестоким. С флангов у сарацин Томас заприметил по небольшому эскадрону кавалерии. Остальное составляла пехота — в основном сипахи, корсары и недобитые фанатики; особняком, подчеркивая свою значимость, стоял контингент янычаров. Барабанов и свирелей заметно поубавилось (не то что при начальных бросках на береговые форты), равно как и криков, которыми сарацины нагнетали в себе боевой дух. Турецкий строй тянулся по неровной земле, значительно превосходя своей длиной построение противника.

По центру, несколько позади общего построения, можно было разглядеть испанского командира в компании своих офицеров — броня доспехов переливается тяжелым блеском, трепещут на шлемах кроваво-красные плюмажи. Своего взмыленного, поводящего боками коня Томас пустил им навстречу. Завидев приближение рыцаря, все обернулись к нему.

— Я из Биргу, — с приветственным кивком сказал Томас, натягивая поводья. — От Великого магистра.

— Он еще жив? — спросил один из офицеров.

— Вполне. — Томас мельком огляделся. — А где дон Гарсия? Я бы хотел доложиться ему.

— Дон Гарсия в Сицилии, — отозвался высокий офицер с аккуратной, клинышком, бородкой. — Здесь командую я. Дон Альваро Сандре, к вашим услугам. — Он учтиво кивнул и со слегка настороженной улыбкой спросил: — Позвольте узнать, с кем имею честь?

— Сэр Томас Баррет. Я думал, что увижу дона Гарсию.

— Король приказал ему не рисковать — ни собой, ни флотом. Туркам было вполне по силам разделаться с нашим скромным числом галер. Так что дон Гарсия сразу же после нашей высадки отплыл обратно в Палермо. Н-да. — Дон Альваро даже не пытался скрыть своей удрученности. — Мне приказано снять осаду и выбить турок с острова.

— Понятно. Это все ваши силы, благородный дон?

— Все, что смогли выделить. Этим числом мне вменяется смести турецкую орду… Да-да, сэр Томас. Мой король в своем неизбывном оптимизме рассчитывает достичь наибольшего наименьшими средствами. А теперь скажите мне, как обстоят дела у ла Валетта и его сторонников?

— Мы по-прежнему удерживаем Биргу, Сенглеа и Мдину. Врагу удалось захватить Сент-Эльмо, но теперь он снова наш.

— В самом деле? — Дон Альваро посветлел лицом. — В таком случае вы, должно быть, располагаете многотысячной армией, способной укрепить мой скромный контингент. Великий магистр, вероятно, уже спешит на сближение?

— Увы и еще раз увы. Половина рыцарей у нас погибла, а среди выживших многие ранены. Осталось в общей сложности человек шестьсот, в основном ополченцы и наемники. Есть еще небольшой гарнизон в Мдине, но это так, сотни две-три. — Томас, обернувшись, указал на дальний городок, у стен которого на холме толпился небольшой отряд. — Вон он, кстати.

— А-а, — задумчиво покивал дон Альваро, разглядывая мдинский гарнизон. — Я почему-то подумал, что это дополнительный контингент противника. Получается, неприятель значительно превосходит нас числом. Я бы сказал, превосходит несопоставимо.

Томас, секунду поколебавшись, задал вопрос:

— Каковы ваши планы?

Дон Альваро указал на покатый холм, где рассредоточилась его армия.

— У нас преимущество: возвышенность. Здесь нам надлежит стоять и дожидаться подхода врага — это при обычных обстоятельствах. Но турки, мне кажется, ослаблены. За истекшие месяцы тяготы осады истощили их, как, должно быть, и вас.

— Вы прибыли со свежими силами, мессир, — нетерпеливо заметил Томас. — Атакуйте не мешкая, прямо сейчас, пока они не завершили построения.

Дон Альваро сморгнул пот, обдумывая предложение.

— Моих людей девять дней укачивало на волнах; слава Богу, хоть высадка прошла без помех. Они еще толком не оправились от морской болезни. Хотя в ваших суждениях, надо сказать, есть резон. Более удачного шанса атаковать турок может не представиться.

— Мессир, времени раздумывать попросту нет, — раздраженно вклинился Ричард. Резким взмахом он указал на далекий Сент-Эльмо. — Вы бы знали, сколько наших товарищей полегло там в напрасном ожидании обещанной подмоги. Ваше промедление оплачено нашей кровью. Но вот вы здесь, и пора вам, наконец, исполнить свой долг. Атакуйте турок и сбросьте их в море!

Глаза дона Альваро гневно сверкнули:

— Да как ты смеешь так ко мне обращаться, наглый щенок!

— Благородный дон, — вмешался Томас, — прошу вас простить моего оруженосца. Осада в самом деле выдалась крайне тяжелой, все наши силы и терпение на пределе. Но юноша прав: ударить надо именно сейчас. Ожидание на этом пекле лишь ослабит ваших людей, а потому чревато поражением. Атакуйте сейчас, пока у них еще есть силы и боевой дух.

Дон Альваро замер в угрюмом молчании, после чего кивнул.

— Что ж. Будем считать, что вы меня убедили. Мы атакуем.

От сердца отлегло; легкость разошлась по всему телу. Однако нельзя было давать этому идальго времени на раздумья: вдруг, чего доброго, передумает. Томас, пришпорив коня, проехал в интервал между отрядами копейшиков и загарцевал перед построением. Кровь играла в жгучей жажде броска на врага. Взмахом вынутого меча он привлек к себе молчаливое внимание.

— Братья мои, услышьте!

Глаза солдатам заливал едкий пот. Тем не менее они неотрывно смотрели на этого незнакомого, но, должно быть, очень важного рыцаря. Построение располагалось на склоне холма, так что Томаса отчетливо видели почти все. Он приостановился, собирая мысли в кулак, после чего заговорил:

— Я вижу, вы уже долго, много месяцев, ждали этого момента, приближали его в своих мыслях. Ведь нет среди вас такого, чья семья, родные и близкие не пострадали бы когда-нибудь от набегов корсарской челяди богопреступного Сулеймана. Эти нечестивцы убивали ваших братьев, насиловали ваших жен и сестер, угоняли в рабство отцов ваших и матерей. Многих они замучили, многим поломали судьбы. Всем вам известны имена злодеев, от одного лишь звука которых кровь стынет в жилах у мирных христиан: Барбаросса, [62]Драгут, Алуч-Али…

Гневные крики и проклятия раздались над строем при упоминании имен корсарских главарей. Томас, довольный тем, что задел нужную струну, немного помолчал и, набрав побольше воздуха (дыхание стеснял нагрудник), продолжил:

— Но двое из этих демонов уже нашли здесь свой конец, и султаново могущество пошатнулось. Вы бы видели, с какой спесью и жаждой наживы сходили на Мальту эти орды грабителей, гордо именующих себя посланниками аллаха. Их послал сюда Сулейман, думая, что легко расправится с моими братьями рыцарями и жителями этого острова. Эти исчадия думали, что мы не продержимся под их натиском и недели… А мы воюем уже четыре месяца и истребили бо́льшую часть их войска! За свою самонадеянность они жестоко поплатились. Но и мы заплатили большую цену… В ходе борьбы полегли многие из моих братьев-рыцарей, и многие из известных вам храбрецов. Среди них — доблестный сын Испании капитан Миранда.

В ответ возгласы удивления и скорби, особенно со стороны наемников, служивших под Мирандой в прежних кампаниях. Томас переждал всплеск шума, затем продолжил:

— Он умер смертью героя. Честь ему и слава. Как и полковнику Масу, который тоже погиб.

Вновь возгласы скорби и негодования.

— Что и говорить, оба они герои. — Томас мечом указал в сторону бухты. — Они сложили головы в Сент-Эльмо, защищая провал в крепостной стене. А когда погибли, то подлые османы надругались над их телами. Они их обезглавили. Меньше часа назад я видел их головы надетыми на колья и выставленными под зноем на пищу воронью!

Он гневно потряс мечом в сторону вражеского расположения. Грозно гудя голосами, христианское воинство непроизвольно тронулось вниз по склону.

— Так отомстим же за Сент-Эльмо, братья мои! — прокричал Томас. — Вот он, наш боевой клич: Помни Сент-Эльмо!

Ричард и его спутники, проехав меж рядов вперед, подхватили клич, быстро распространившийся по шеренгам. Дон Альваро торопливо отдавал приказы офицерам, пока у него еще была такая возможность. Томас, ухватив поводья, развернулся лицом к туркам.

— Время! Настал наш черед мстить!

— Не щадить врага! — неистово взывал Ричард. — Пленных не брать!

Горстка всадников шагом направила своих коней вниз по склону, навстречу врагу. А за ними, словно спаянные единой волей, с накрененными копьями и вынутыми мечами двинулись шеренги, осененные реющими на легком ветру разноцветными штандартами. Мельком оглянувшись назад, Томас увидел озадаченно застывшее лицо дона Альваро. Вот, поиграв желваками, тот выхватил меч и вместе с остальными офицерами присоединился к наступлению своего воинства.

Испанские солдаты держали четкий строй, смело двигаясь на ожидающих турок. При этом они выкрикивали боевой клич Томаса, а также имена своих небесных покровителей. Было видно, как на турецкое построение с тыла надвигается гарнизон Мдины, презрев разницу в числе. За возвышенной радостью с легким призвуком страха Томас ощущал в себе глубинное спокойствие; ощущение такое, будто этого момента он дожидался всю свою жизнь и был к нему готов. Сами собой отпали сомнения в правдивости и праведности религиозных убеждений и чувств; как-то растворились, и осталось лишь довлеющее стремление победить врага. Рядом ехал Ричард. Меч у него был пока в ножнах, а одной рукой он сейчас застегивал латный воротник, так что виднелись одни глаза, блещущие яростной решимостью. Томас снова поднял меч и призывно указал вперед.

Османы сомкнули ряды и взяли оружие наизготовку. Вперед на полсотни шагов выдвинулась цепочка аркебузиров и уставила на подпорки свои длинные стволы. Прицелившись, они выжидали, когда противник подойдет на приемлемую дистанцию. Затем поднесли тлеющие фитильки к пороховым полкам, и раздался сухой треск залпа с мельканием огоньков и округлыми выхлопами дыма. Расстояние было пока великовато, так что под пулями упали всего несколько человек. Стрелки быстро перезарядили и продолжили огонь — теперь уже результативнее, поскольку ряды противника становились ближе. Потери составляли уже около двух десятков человек; убитые безмолвствовали позади, раненые, как могли, приподнимались и подбадривали товарищей выкриками.

Рядом что-то громко цвенькнуло. Повернувшись, Томас увидел, как один из его людей завалился в седле. Сонным движением он попытался прикрыть ручеек крови, стекающий из-под продырявленного нагрудника, а затем выпустил уздечку и упал, исчезнув среди шагающих копейщиков, которые, не сбавляя шага, обогнули его коня.

Испанцы спустились со склона, откуда до неприятеля оставалось не больше сотни шагов. Турецкие стрелки подхватили свои причиндалы, взвалили аркебузы на плечи и поспешили ретироваться в свой боевой порядок. Дневная жара и едкий пот, от которого слепило глаза, исключали возможность резкого броска. Вместо этого испанцы с медленным упорством шли вперед. Копейщики, накренив оружие, врезались в османский порядок под раскатистый стук и лязг клинков. Завязалась рукопашная. С обеих сторон доносились напряженные вскрики борьбы, взрастая до лихорадочного крещендо.

Направив коня в скопление тюрбанов, конусоидных шлемов и ятаганов, которыми угрожающе взмахивали сипахи, меч Томас держал слегка на отлете, в готовности нанести удар. С первым взмахом он рубанул одного турка по плечу, вовремя выдернув застрявший в кости клинок. Тут же подвернулась следующая цель: рослый темнокожий сарацин, который с хищным кривозубым оскалом саданул Томаса в грудь копьем, продрав сюрко, но напоровшись на нагрудник. Томас отбил вниз древко, а затем концом меча рассек негодяю горло, пришпорив коня и высвободив клинок для дальнейшего боя.

Впереди обозначилась прогалина свободного пространства, и появилась возможность оглядеться. Атакующие вклинились глубоко во вражеский строй. Впереди шли копейщики, которые методично выбрасывали копья в слабо защищенные тела неприятеля и, выдергивая свои смертоносные острия, быстро отыскивали новую цель. Над сражающимися клубилась завеса удушливой пыли, через которую было видно, что кое-кто из турок, не выдерживая натиска, начинает уже пятиться. Томас открыл было рот, чтобы подбодрить копьеносцев, но тут его конь с пронзительным ржанием вскинулся на дыбы, лягнув при этом турка, полоснувшего коня по шее ятаганом. Бросившись всем весом вперед, Томас вцепился в поводья, в то время как раненое животное бешено взбрыкивало, заставляя обе враждующие стороны тесниться, чтобы не попасть под копыта заходящегося в предсмертной пляске животного. Но вот под конем подогнулись ноги, и он, яростно всхрапнув, пал наземь. По счастью, Томас успел выдернуть из стремян ступни и соскочить прежде, чем оказался бы придавлен крупом. Почуяв, что седок больше не тяготит седла, конь люто взбрыкнул и околел.

Томас отступил на шаг и повернулся лицом к туркам. Среди мелькающих в пыли фигур он присмотрел себе двоих янычаров. В ту же секунду заметили его и они; заметили и набросились так, что заколыхались на тюрбанах страусовые перья. Томас вскинул над собой меч, едва успев парировать первый удар — такой силы, что от мощного лязга клинка о клинок посыпались искры. От пружинистого удара онемело запястье, а ятаган отлетел от наплечника. Второй янычар с поднятым ятаганом нетерпеливо приплясывал рядом с товарищем. На ответный удар по первому врагу явно не было времени: конфуз. Томас, повинуясь инстинкту, изо всех сил двинул гардой меча янычару по лицу. Удар пришелся в цель, сломав тому нос и пропоров щеку. Неприятель отшатнулся, а затем неестественно выпрямился — неестественно потому, что из живота у него торчал окровавленный кончик копья. Воин аллаха рухнул на колени и согнулся в позе, похожей на молитвенную, а сзади ему башмаком в спину уперся испанец, который, стиснув от усердия зубы, не без труда выкорчевал свое копье, увязшее в складках одежды.

Поблагодарить было некогда даже кивком: второй янычар уже привстал на носки в готовности нанести удар. На мгновение шум окружающего боя словно отдалился, как будто они вдвоем уединились в некоем частном поединке. Пузырь мнимого затишья лопнул вместе с тем, как в воздухе неистовой дугой сверкнул османский ятаган. Томас шатнулся вбок, наугад ударив туда, где должна была находиться машущая оружием рука янычара. Клинок как будто сам нашел янычару запястье и отсек его. Ятаган вместе с ладонью отлетел на несколько футов и шлепнулся на пыльную землю. Враг с животным воем кинулся на рыцаря и единственной рукой зацарапал по латному воротнику. Резким ударом Томас оттолкнул его и пронзил мечом. Противник упал и заворочался; из раны над сердцем и из обрубленной руки хлестала кровь.

Сквозь пылевую завесу прорвался Ричард.

— Отец! — тревожно воскликнул он. — Вы ранены? Лицо все в крови…

В самом деле, по щеке к углу рта стекало теплое и солоноватое на вкус.

— Пустяки, — устало выдохнул Томас. — Все хорошо.

Подняв меч, он чутко огляделся, но врага в непосредственной близости не было; на расстоянии в пыли мелькали лишь рыжеватые тени, и шум боя как будто утихал.

— Где твой конь? — обернулся он к сыну.

— Застрелен в голову. При падении я еще и потерял меч, ну да вот разжился, — он поднял пику. — Куда нам?

Томас и сам несколько утратил ориентир, а теперь окрестность еще и подернулась пылью. Хотя красноватый диск солнца в небе безошибочно клонился к западу.

— Вон туда. Держись рядом.

Они двинулись на убывающий шум сражения, перешагивая через тела и приостанавливаясь только затем, чтобы прикончить тех из врагов, которые еще могли представлять собой опасность. Пыль начинала понемногу оседать; вот впереди уже приоткрылась местность в направлении залива Святого Павла. Сразу же стало ясно, что турки сломлены. Стаи сарацин оттекали от идущих грозным натиском христиан. Многие бросали оружие и оснастку, чтобы было сподручнее уносить ноги. Испанцы, продвигаясь, без жалости убивали нерасторопных и ослабевших; снисхождения не было ни к кому. В погоню вступили всадники подоспевшего гарнизона Мдины: набрасываясь с фланга, они с грозной лихостью покрикивали, настигая и добивая врага, принесшего на эту землю столько горя и лишений за долгие месяцы осады. Это была уже не битва, а скорее расправа диких, неутолимых мстителей над беспомощными сарацинами. Ни у тех, ни у других не было уже и намека на боевой порядок — так, разрозненные стаи среди голого, изуродованного пейзажа.

Вдвоем с Ричардом они брели по окрестности — через ставшие бесплодными поля, мимо почерневших остовов крестьянских построек, спаленных османами. Доспехи давили гнетущим весом, каждый шаг давался с немалым трудом. Кровь на щеке запеклась; со лба тек едкий пот, и намокшая поддева немилосердно корябала кожу. Наконец мили через три они взошли на небольшой подъем с видом на гавань, куда когда-то, во время оно, прибыл святой Павел, дабы обратить сердца островитян в новую веру мира и всеобщего братства. Только картина, что открывалась взору сейчас, больше напоминала мрачное видение ада.

Османские солдаты оказались прижатыми к прибрежной полосе. Небольшие группки из отчаяния напускались на своих преследователей и бились, бились хотя бы за тот пятачок, на котором стояли. Сотни других забредали в воду и вплавь пытались добраться до своих кораблей, дремлющих на рейде. Между галерами и отмелью озабоченно сновали мелкие суда — баркасы, лодки, — стремясь вывезти как можно больше своих. Между тем к чающим спастись подбирались испанцы и, безжалостно закалывая тех, до кого могли дотянуться, не вполне по-христиански обшаривали их на предмет поживы, а затем бросали и шли к следующим. Не было мирно и у лодок: турки, тесня друг друга, набивались в них так, что удивительно, как те не шли ко дну.

Одна из уже переполненных посудин, гребцы которой веслами отгоняли лезущих, безумно раскачивалась и наконец перевернулась, опрокинув всех в море. Вода отмели приобретала мутно-багряный оттенок, и розоватая пена прибивалась к берегу там, где его нежно полизывали мелковатые волны.

— Глянь-ка туда, — указал Ричард.

Примерно в четверти мили у воды все еще храбро сражался один из отрядов янычаров, числом с сотню. Дрались в основном копьями, а помогала им горстка аркебузиров, с завидным хладнокровием постреливающая в азартно наседающих испанцев. Среди стоящих полумесяцем турок выделялся некто осанистый, в шелковых одеждах и тюрбане с каменьями.

— Ого, сам Мустафа-паша, — сипловато выдохнул Томас. — Если его возьмут, для султана это будет полный срам.

— Ну так давайте же! — Ричард, вскочив, уже спешил с копьем вниз по откосу. — Надо его брать!

— Стой! — крикнул ему вслед Томас. — В смысле, дождись меня.

Предвечернее солнце, снижаясь, отбрасывало на сцену побоища длинные тени. Сумрачно, с ржавым от крови и пыли оттенком поблескивали доспехи христианских солдат, вершащих свое убийственное ремесло.

Со ската было заметно, как от вражеского флагмана спешно отошло несколько лодок, направляясь, по всей видимости, за своим командиром и его охранителями.

Едва лодки достигли отмели, как к ним по кровавому прибою — и впешь, и вплавь — припустили десятки людей. Между тем лодочникам была определенно дана команда брать на борт только янычаров, а потому они яростно рубили ятаганами любого, кто приближался к ним. Штандарт Мустафа-паши привлекал к себе внимание преследователей. Борьба между испанцами и янычарами стала приобретать характер остервенелости.

— Надо спешить, — на ходу проронил Ричард, — иначе он уйдет.

Ноги были будто налиты свинцом, но отец с сыном, превозмогая усталость, перешли на трусцу; до ужаса неудобно колотили по бокам ножны. У берега сопротивлялись уже считаные единицы. Кто-то бросал оружие и падал на колени, но его тут же без жалости срубали. Торопливо отчаливали лодки, подхватив тех, кого еще можно было вытащить из воды. На носах галер опасно завозилась орудийная обслуга: османы готовились напоследок пальнуть — дескать, вот вам, неверные, за ваш остров и за наших погибших там воинов. И за султана Сулеймана.

Мустафа-паша в сопровождении штандартоносца и еще двоих брел по воде к одной из флагманских лодок. Позади него, прикрывая отход, мужественно дрались телохранители.

— Сюда! — задыхаясь, бросил Томас, под углом пускаясь в сторону вражеского военачальника.

В фонтанах брызг они зашлепали туда, где в руках штандартоносца колыхался личный бунчук паши. Мустафа обернулся на плеск и, увидев, что к нему спешат двое рыцарей, каркнул команду двоим телохранителям. Те тотчас подняли свои ятаганы. Ричард, накренив копье, сделал обманное движение перед янычаром, что стоял ближе. Тот дернулся вбок, но не учел сопротивления воды и получил под ребра пику. Ричард крученым движением выдернул ее обратно, в то время как нагнавший его Томас прошел мимо на другого янычара.

Изящества в его движениях не было, лишь грубый напор и сила. Он хлестко ударил раз, и другой, и третий. Все это время янычар пятился, пока не оступился и не упал с громким всплеском. Одной рукой Томас тут же его притопил, а другой из-под воды ткнул мечом; по поверхности алыми разводами расплылась кровь.

Тем временем Мустафа-паша успел добраться до носа ближней лодки, буквально в семи шагах, и его туда уже затягивали двое матросов. То, что вражеский глава вот-вот ускользнет, увидел и Ричард. Он отбросил пику и, оставляя за собой бурун, кинулся на плечи штандартоносца, который, стоя в воде, дожидался, пока хозяина поднимут на борт. Ричард грубо схватил его и, развернув, врезал кулаком по лицу. Тот, одной рукой удерживая древко, другой сделал выхлест. На мгновение ослепленный ударом Ричард моргнул, а затем, изо всех сил толкнувшись от дна, со злобным рыком двинул его снова, на этот раз головой. Турок дернулся, хватка пальцев на древке ослабла, и Ричард с победным ревом вырвал штандарт у турка из рук и поднял его вверх, показывая всем: вот он, взят!

А поднятый на борт Мустафа-паша уже сидел неприглядной кучей мокрого тряпья; торопливо, вразнобой опустили весла на воду гребцы, спеша уплыть прочь от этого места. Рядом с пашой стоял солдат в чалме. Как раз сейчас, расставив для прочности ноги, он из легкой аркебузы целился в Ричарда.

— Нет! — срывающимся голосом выкрикнул Томас.

Он не раздумывая пихнул сына в сторону и встал между ним и лодкой как раз в тот момент, когда в облачке дыма остро, с громким треском блеснул огонек выстрела. В живот Томаса что-то тупо впилось, да так, что отнялось дыхание. Видно было, как с отъезжающей лодки в холодной ухмылке кривятся губы Мустафа-паши.

Ричард разгневанно вскочил из воды. Руки его по-прежнему сжимали вражеский штандарт.

— Что вы творите? — воззрился он на Томаса. — Зачем вы…

Голос его осекся: на нагруднике отца он заметил дырку.

С тяжелой уверенностью Томас понял, что прострелен. Внизу на броне виднелась вмятина, как раз над кромкой, что загибается к подбрюшью. Из отверстия вниз по омытой водой стали струилась кровь.

— О Боже, — выговорил он. — Только не это. Только не сейчас.

— Отец! — Ричард, швырнув штандарт на отмель, кинулся к отцу. — Отец, вы ранены!

Томас покачал головой, не желая в это верить, но отчетливо сознавая: рана смертельна. По животу теперь разливалась жгучая боль. Томас шатко побрел к сыну. Ноги подкосились, и он бессильно упал на него. Темная завеса застила глаза, неудержимо тянуло рвать. Сознание мутилось.

Смутно, словно из невыразимой дали, слышался отчаянный крик сына:

— Эй, кто-нибудь, помогите! Ради всего святого, помогите мне!

Глава 46

— Спасти его ничто не может, — с печальной кротостью сказал ла Валетт на подходе к лазарету. Мария не отозвалась, глядя перед собой с молчаливым упорством.

Румяный свет зари освещал стены и бастионы, а весь Биргу заходился немолчным колокольным звоном. Едва лишь весть о разгроме турок достигла города, как радостно-сумасшедшим боем колоколов затрезвонили все звонницы. Внутренний двор Сент-Анджело был заполнен ранеными, начавшими накануне прибывать из Нашшара.

— Чудо уже то, что он протянул ночь, — продолжал ла Валетт. — К тому времени, как его доставил оруженосец, он потерял много крови. Он в основном молчал, но сказал, что хочет видеть вас. Я тотчас за вами послал. Могу лишь представить, какой силой воли он удерживается в этом мире. Мне он изложил свою последнюю просьбу. — Остановившись на пороге лазарета, ла Валетт обернулся к Марии. — Несколько странную. И вам надо ее знать прежде, чем вы его увидите.

— Что за просьба? — холодно спросила Мария.

— Он просил о двух вещах. Прежде всего о том, чтобы вас незамедлительно обвенчали, а также чтобы я своим указом утвердил усыновление его оруженосца, которого он объявляет своим законным сыном и наследником. Сам молодой человек фактически не покидал его одра с той самой минуты, как принес на себе сэра Томаса с поля битвы. Такое верное — я бы сказал, сыновнее — служение мне доводилось видеть не часто. Н-да, — ла Валетт печально качнул головой. — Положение, что и говорить, необычное. Скорее исключение, чем правило. Но Орден сэру Томасу многим обязан, и я буду счастлив выполнить пожелания нашего доблестного рыцаря. Вопрос лишь в том, согласитесь ли на это вы?

Мария молча, блестя глазами, кивнула.

— Да будет так, — произнес Великий магистр. — У нас все готово. Я уже вызвал священника и самолично засвидетельствую церемонию в присутствии оруженосца сэра Томаса. Прискорбно лишь то, сколь скоро вы овдовеете после того, как будете наречены его женой.

Мария, судорожно глотнув, гордо подняла голову.

— Не знаю для себя чести и счастья большего, чем быть женой сэра Томаса. Ведите меня к нему.

Через час церемония была завершена. Баррет умиротворенно откинулся на валик, а по бокам от него, взяв с обеих сторон за руки, сидели жена и сын. Волосы Томаса липли к голове, на бледной коже и язвинах ожогов выступал пот. Его знобило, и чувствовалось, что силы неуклонно уходят. Лишь боль в животе позволяла сохранять связность мысли. Чувствовалось, что времени остается все меньше, и от этого разбирала гневливая досада; но тут вспомнилось, что рядом сидит сын, а значит, свою жизнь он, Томас, прожил не зря.

— Справедливо, — прошептал он, кивнув. — Судьба моя справедлива.

Повернув голову к Ричарду, он облизнул сухие губы. Говорить удавалось с большим усилием, при этом голос звучал как чужой, тонкий и дребезжащий от немощи.

— Сын. Поклянись, что будешь заботиться о своей матери. Жизнь ее была такой нелегкой. Поклянись мне, что будешь заботиться о Марии.

— Клянусь, отец.

— Я горжусь тобой, — вымолвил Томас с улыбкой. — Любой счел бы за честь назвать тебя своим сыном.

Ричард, проглотив в горле комок, бережно положил ладонь отцу на грудь.

— Я знаю. И всем этим я обязан тебе.

— Нет. Я мог бы быть лучше. И как отец, и как человек. — Томас обернулся к Марии и посмотрел на нее с болью и тоской. — И как муж.

Она посмотрела, сдерживая слезы, и, наклонившись, поцеловала мужа в щеку, шепотом сказав:

— Нет в моей жизни лучшего. Ты — вся… моя любовь.

Зрение Томаса стало затмеваться; едва хватало силы дышать. Мучительно исказилось лицо.

— И ты… моя. Всегда была и есть. Прости меня.

Вскоре глаза его закрылись, а дыхание сделалось натруженным. С последним вздохом он замер и лежал в безмолвии. Не было сомнения, что жизнь покинула тело, уйдя туда, откуда нет возврата. Жена и сын молча сидели у одра, роняя слезы. Так они пробыли несколько часов, охваченные безутешным горем.

Когда на остров опустился сумрак, в лазарет зашел отдать дань уважения ла Валетт. Мария вынула пальцы из охолодевшей ладони Томаса и чопорно поднялась. Оглядев еще раз изборожденное шрамами лицо, она тихо поцеловала покойного в лоб и медленно тронулась к выходу, опираясь на руку Ричарда. Ла Валетт их сопровождал.

— Будьте уверены, что имя сэра Томаса не будет забыто никогда. Как и всех рыцарей, кто погиб во время осады. — Великий магистр глубоко вздохнул, словно пробовал воздух на вкус. — Когда все христианство прознает о том, что турки изгнаны с Мальты, оно обретет уверенность и сплоченность. Сулейман с его империей посрамлен, однако вскоре он может вернуться. Тем не менее Европа уже не будет страшиться участи жить под тенью полумесяца. И все это благодаря тем, кто погиб подобно Томасу, и тем, кто сражался и остался жить, как вы, мой юный Ричард. — Он обнял юношу и посмотрел на него с потаенной улыбкой. — Вы на редкость достойный наследник имени и звания сэра Томаса. Вы будто рождены для мантильи.

Затем ла Валетт повернулся к Марии и с поклоном сказал:

— Моя леди, видит Бог, я бы хотел для вас более удачного оборота событий. Но да сбудется воля Господа.

Губы Марии приоткрылись для ответа, но она смогла лишь кивнуть.

— Да, и еще кое-что, — сказал ла Валетт и вынул из-под дублета сложенный лист с гербом Барретов. — Сэр Томас дал мне это несколько дней назад, — протянул он бумагу Ричарду. — Он просил, чтобы я передал это вам, если с ним что-нибудь случится. — Великий магистр печально улыбнулся: — Не думаю, что он рассчитывал на худшее, но… вот, возьмите.

Ричард нерешительно взял письмо, поблагодарил. Ла Валетт куртуазно поклонился и зашагал обратно в свою ставку, где со снятием осады образовался бесконечный перечень новых проблем, требующих срочного решения. Юноша дождался, пока он скроется из виду, после чего повернулся к Марии.

— Вы не возражаете?

— Нисколько. Я буду ждать тебя на стене. Сегодня бриз такой приятный.

Она склонила голову и медленно побрела к лестнице, ведущей на стену форта. Ричард ступил в трепетный круг света, который отбрасывал вставленный в железную скобу факел, и начал читать:

«Дорогой, очень дорогой мой Ричард!

Боюсь, что в плане учености я не преуспел. Как, последнее время, и в сколь-либо заметных деяниях и поступках. Да и кто знает, может, мне и зваться человеком осталось всего ничего. А потому, если я умру, пусть эта короткая записка станет тебе моим завещанием. Ну а если останусь жив, то хорошо, если эти скудные мысли будут иметь хоть какой-то вес и ценность, которые я им пытаюсь придать.

Я хочу, чтобы ты знал и передал твоей матери, что она была права, веруя в ту непреложную правду, что живет в наших сердцах. Скажи ей, что я любил ее больше всего на свете, а тебя, мой сын, больше всего ценил. Два эти сантимента неоднозначны, хотя и никоим образом не исключают друг друга. На самом деле оба они — часть неразрывной связи между влюбленными и плодом их любви. Только это имеет значение. В сравнении с ним все остальное — так, бледная тень.

Мой сын, за эти короткие месяцы ты стал для меня так дорог, как едва ли способно стать любое другое дитя на протяжении всей своей жизни. Я стал смотреть на тебя с обоснованной, заслуженной гордостью. Ты наделен недюжинной отвагой, состраданием и мудростью. И я бы не хотел, чтобы эти свои драгоценные качества ты расходовал попусту, в низменном услужении такому аспиду, как Уолсингем. Для тебя есть куда более значимый, праведный путь, если ты только его изберешь. И если тебе довелось успешно пройти все те испытания, что выпали тебе на этом многострадальном острове, то истинный документ, вывезти который тебе предназначено судьбой, — это не тот, за которым тебя сюда послали, а тот, который ты сейчас держишь в своих руках.

Я прожил насыщенную жизнь. Среди содеянного мною есть много такого, о чем я сожалею, и я познал кое-что об ограниченности амбиций и заблуждений, которыми живут на свете многие — и мужчины, и женщины. Знай, что я пытался быть добродетельным человеком, и что мера этой доброты сугубо человеческая. Я отказался от мысли, что ее закладывает в нас некое вселенское божество; я уж молчу о боге христианском или о том, которого пытаются насаждать магометане. Нет ничего божеского в кровопролитии и жестокости, которых мы с тобой успели насмотреться.

Из всех дел, что занимают умы человечества; из всех трудов науки и философии, изложенных в словах и на страницах книг, в этой жизни есть лишь одна правда, которая представляет собою ценность. Думаю, что я ее постиг, и теперь вверяю тебе.

А состоит она в том, что я любил и был любим. И что я подарил этому миру ребенка. Моего возлюбленного сына. Вот и вся божественность, которая потребна человеку на этом свете.

Обожающий тебя отец».

Ричард перечел письмо еще раз — медленно, вдумчиво, — а затем бережно сложил и поместил за пазуху дублета, возле сердца. Он взошел по лестнице и, остановившись там рядом с матерью, неотрывно смотрел через бухту на полуразрушенный Сент-Эльмо.

У себя на плече он ощутил прикосновение материнской ладони.

— Ричард, с тобой все в порядке?

Юноша, как мог, старался превозмочь в себе зияющее горе и бесконечную, неотплаченную благодарность человеку, который был ему отцом и верным другом. К Марии юноша обернулся с вымученной улыбкой на лице.

— Да, мама, в порядке, — кивнул он; подавшись вперед, поцеловал ее в щеку и нежно взял в руки ее ладони. — Мама, поедем домой.

— Домой?

— В Англию. — От одного этого слова по сердцу разлилась томная тоска. Однако оставалось еще одно, последнее, задание, которое ему надлежало выполнить, после чего можно будет вздохнуть более-менее спокойно. — В Лондоне мне надо будет вначале навестить одного господина. А затем нас с тобой ждет прекрасный дом. А также фамильный герб и титул. — Открыв ладонь, он посмотрел на кольцо. В горле запершил комок. — И я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть достойным сыном сэра Томаса Баррета, рыцаря Ордена Святого Иоанна.

Мария задумчиво улыбнулась, но вынести на себе взгляд сына не смогла и поглядела в сторону. Было видно, что глаза ее блестят искорками слез.

— Я уверена, он бы тобой гордился.

— Это единственное, о чем бы я мечтал. — Ричард помолчал, после чего прочистил горло. — Тебе, вероятно, надо сделать приготовления к отъезду. Не буду тебя от этого отвлекать.

— Ты куда-то собираешься? — взволновалась Мария.

— Да тут, надо кое-что сделать. Важное. А затем, как управлюсь, сразу приду.

— Обещай мне это.

— Клянусь, мама.

— Хорошо, — кивнула она, помолчав. — Только не задерживайся, ладно? Ты у меня теперь один на всем свете… дорогой мой сынок.

В груди Ричарда взросла радость. Легонько, любяще стиснув матери ладонь, он промолвил:

— И минуты лишней не задержусь.

* * *

Он закрыл за собой тяжелую дверь обители, приглушив трезвон колоколов, разносящийся над крышами Биргу и эхом раскатывающийся по улицам, заполненным радостно взволнованным народом, чуть шальным от понимания, что величайшее испытание всей жизни позади и можно жить дальше.

В зале было тихо и сумрачно; свет струился единственно из высоко расположенного окна. Ричард огляделся, после чего пошел по коридору, ведущему на кухню. Здесь он прихватил свечу и запалил ее от огнива Дженкинса. Неся впереди себя огонек, он спустился в подвал под домом — более надежное хранилище завещания короля Генриха. В маленьком заброшенном альковчике выдвинул неплотно прилегающий кирпич и отложил его в сторону, после чего нашарил в нише заповедный свиток, за которым его и послали из Англии. Сейчас казалось странным, что когда-то этот документ был для него важнейшим по значимости и опасным сокровищем. Какое-то время Ричард держал гладкий пергамент над тускловатым огненным венчиком. Затем без какого-либо колебания поднес уголок завещания к огню и смотрел, как золотистый трепетный язычок лижет, разрастаясь, край документа — вначале робко, а затем все увереннее, оставляя за собой землисто-серый след пепла. Документ Ричард удерживал на весу до последнего момента, пока руку не опалил огонь; тогда он выпустил пергамент на пол, куда тот спорхнул огненной бабочкой, выпустив снопик искр, и истаял в темноте, когда гореть стало уже нечему. Тогда юноша со вздохом повернулся и поднялся обратно к кухне.

Проходя коридором, со стороны зала он заслышал шевеление. Стараясь ступать потише, выглянул из коридора и увидел в зале слугу, который сейчас прилаживал там к стенке лестницу.

— Старина Дженкинс?

Старик, вздрогнув, обернулся, а увидев Ричарда, со вздохом облегчения улыбнулся.

— Рад вас снова лицезреть, господин Ричард… — Тут его улыбка потускнела. — Хотя куда как радостнее мне было бы видеть с вами и сэра Томаса.

— Получается, ты уже знаешь?

Тот кивнул.

— Услыхал от одного из слуг в Сент-Анджело, когда мы в соборе возносили благодарственный молебен Господу. Горе-то какое… Вот, вернулся сразу после службы. Собирался кое-что сделать.

— Как и я, — улыбнулся каким-то своим мыслям Ричард. — И как, сделал?

Старик вместо ответа подошел к столу и поднял с него какой-то сверточек из красной шерсти. Развернув, вынул из него небольшой деревянный щиток с гербом, который протянул Ричарду.

— Вот, — горделиво сказал он. — Припрятал понадежнее, когда мне велели снять его с крючка в обители и выбросить. И все надеялся, что настанет день, когда гербик этот возвратится на свое положенное место. Долго же мне пришлось ждать… И вот, думаю, время настало. Вы мне не поможете, юный господин? А то ноги-то у меня уже не те, что были когда-то.

— Охотно, — протянул руку Ричард. — Давай-ка я.

Дженкинс чуть помедлил, а затем протянул щиток юноше.

— Спасибо, сэр. Тут у него сзади петелька. — Ричард перевернул, посмотрел. — Вон туда можно повесить, на тот самый гвоздь, — старик указал на пустующее место на потолочной балке, недалеко от лестницы. — Он как раз там и висел.

— Сейчас все сделаем.

Ричард влез, одной рукой держа лестницу, а другой отцов герб. Дотянувшись до стропилины, он аккуратно надел петельку на гвоздь и посмотрел, чтобы щиток висел ровно, без перекоса. Удостоверившись, что все сделано как надо, слез и встал рядом с Дженкинсом. Вместе они смотрели вверх на герб. За долгие годы хранения краска на нем нисколько не поблекла; изображение было таким свежим, будто щиток сюда поместили только вчера.

— Приятно, когда вещь на своем заслуженном месте, — чуть накренив голову, произнес растроганно Дженкинс. Ричард согласно кивнул.

Постояли, помолчали. Затем юноша протянул старому слуге руку.

— Я, Дженкинс, собственно, попрощаться зашел. Уезжаю. Возвращаюсь в Англию.

— В самом деле, сэр? — В голосе старика угадывалось огорчение. — А я-то надеялся, что вы, может, останетесь. Теперь, когда ушел последний из рыцарей, обители нужна свежая кровь.

От неудачно выбранного слова Ричард слегка помрачнел. А затем через силу улыбнулся.

— Может, и вернусь когда-нибудь. Хотя подозреваю, что не сразу, а через какое-то количество лет. Надо отдохнуть от войны: передышку я, как-никак, заслужил. Но если меня когда-нибудь позовет Орден, я приду. Вот тогда-то ты и примешь меня на постой.

Оба улыбнулись, понимая, что обителью самого старика к той поре давно уже станет кладбище.

— Что ж, юный господин. Тогда до свидания.

Оба почтительно раскланялись, после чего Дженкинс зашаркал отворять дверь. Ричард шагнул в яркий поток солнечного света, по-праздничному омывающий небольшой город. Когда дверь за спиной закрылась, юноша ощутил в себе легкость, как будто с плеч разом слетело все, что так или иначе тяготило тело и душу. Обернувшись, он еще раз на прощание окинул взором обитель и пошагал в дом матери.

От автора

Посвящается Тому

Прошел горячечный припадок жизни.
Пережита измена. Ни кинжал,
Ни яд, ни внутренняя рознь, ни вражье
Нашествие — ничто его теперь
Уж больше не коснется.

Уильям Шекспир. Макбет [63]

Немногие осады в истории сравнимы по значимости с осадой 1565 года. Она пришлась на время, когда Османская империя находилась в зените своего могущества, а грозный султан Сулейман владычествовал фактически над сверхдержавой того времени. Королевства Европы не осмеливались стоять на его пути и жили в неизбывном страхе перед его непобедимым войском. Для стран же, чьи берега выходили на Средиземное море (или Белое, как его именовали оттоманские турки), этот страх усугублялся еще и морскими силами султана, в которые входили союзнические флоты корсаров (в том числе таких легендарных фигур, как Барбаросса и Тургут, одни лишь имена которых повергали христиан в трепет). Нападая, как правило, ночью, корсары опустошали прибрежные городки и деревни, тысячами убивая тамошних жителей, а остальных угоняя в рабство.

Генеральная стратегия Сулеймана была видна невооруженным глазом. Он намеревался раздавить своих врагов-христиан в мощных клещах своей армии и флота. Полагая себя наместником божьим, избранным для завершения многовекового чаяния мусульманского мира — подчинить все страны воле Аллаха под эгидой Османской империи, — он уверенно взялся за дело. Между тем в мире существовало Королевство Испания, являвшее собой фактически зеркальный образ султанской империи с таким же пассионарным и не менее жестоким устремлением, и столь же готовое использовать для оправдания своих действий религию. Так уж было суждено, что великое столкновение двух держав и двух религий пришлось на Мальту — остров в самом сердце Средиземного моря, являющийся извечным яблоком раздора между воюющими странами.

В ту эпоху Орден Святого Иоанна представлял собой не более чем гарнизон на окраине христианского мира. Сам Орден находился в упадке, а численность его неуклонно уменьшалась из-за того, что междоусобные войны Европы вымывали из его рядов многих рыцарей. В Ордене состояли выходцы из многих стран, а потому в его рядах были неизбежными трения; не способствовала усилению и долгая череда поражений и отступлений иоаннитов перед лицом набирающего силу ислама. Учитывая то, что в XVI веке Орден представлял собой достаточно ограниченный контингент фанатично верующих рыцарей, сложно даже представить, что его история вела свой отсчет с XII века и в основе ее лежало обыкновенное гостеприимство (некоему простому монаху взбрело в голову предоставлять пищу и кров христианским паломникам, странствующим в Святую землю). Однако уже вскоре в перечень своих услуг Орден стал включать также вооруженное сопровождение странников, а затем и вовсе развился в грозную военизированную структуру, легко переходящую от сугубо охранных и оборонительных действий к действиям наступательным, а то и откровенно захватническим.

В конечном итоге вызовы той неспокойной эпохи оказались духовно-рыцарским орденам не по плечу, и после жестокого противостояния сарацинам они в 1291 году оказались вытеснены со Святой земли (а если точнее, то фактически изведены). Тем не менее, перегруппировавшись затем на Кипре, они в 1310 году вторглись на Родос и стали использовать этот остров как базу для своих морских кампаний против недругов христианства. Наконец в 1523 году султан Сулейман, тогда еще только взошедший на трон, двинул на сокрушение Ордена мощную армию и флот (задача не из легких, поскольку к той поре рыцари возвели вокруг своих цитаделей многочисленные укрепления, до сих пор привлекающие внимание прибывающих на Родос туристов). Тогда, по молодости лет, благородство у Сулеймана иной раз одерживало верх над здравым смыслом. Вместо того чтобы раздавить Орден, представляющий для его империи неизбывную угрозу, он сжалился и позволил рыцарям покинуть остров, взяв с собой все, что смогут унести. Эта ошибка ему дорого обошлась: рыцари возобновили свои дерзкие вылазки, едва лишь успев закрепиться на Мальте.

Ко времени высадки на остров Мустафа-паши и Пиале-паши (события, достаточно подробно описанные в этой книге), султан, будучи уже в возрасте, стал человеком более умудренным и вместе с тем более нетерпимым. На этот раз пощады Ордену ждать не приходилось. Но если Родос лежал менее чем в дне морского пути от берегов Турции, то Мальта являла собой куда более крепкий орешек, прежде всего географически. Здесь надо было учитывать не только отдаленность, а следовательно, и протяженность путей сообщения, но уже саму природу острова, откровенно враждебную. Остров представлял собой сухую и бесплодную, прокаленную солнцем скалу, обитатели которой буквально выцарапывали жизнь из скудной, тонкой, лишенной даже деревьев почвы. Как следствие, турки были вынуждены завозить с собой даже дерево для осадных работ, не считая уже соответствующих по величине запасов провианта и амуниции.

Получилось так, что они недооценили сложность задачи, за что к исходу кампании жестоко поплатились: голодом и болезнями оказалась выкошена примерно десятая часть их огромного войска. Губительным оказалось и решение султана разделить командование между двумя военачальниками, создавшее своего рода двоевластие. В противоположность ему, непререкаемое единоначалие ла Валетта вкупе с его личной храбростью обернулось тем, что у защитников выработалось четкое ощущение осмысленности своих действий, а с ним и героическая самоотверженность. В недостатке смелости нельзя упрекнуть ни одну из сторон; а уж с учетом той изнурительной жары и невероятных лишений, которым подвергались и те и другие — одни в осажденной крепости, другие на бесплодном острове, — отвага и стойкость этих людей вызывают невольное восхищение.

Весть о великой воинской славе Ордена, усмирившего самого султана, разнеслась по всей Европе. Победа праздновалась даже в протестантской Англии. Со всех концов христианского мира на Мальту хлынули деньги и люди — в таком количестве, что Орден сумел разровнять хребет Шиберраса и воздвигнуть на его месте совершенно новый город-крепость, нареченный в честь ла Валетта. Пример Ордена вдохновил европейские державы объединиться против султана, и спустя шесть лет после разгрома Сулеймана на Мальте последовало победоносное для европейцев морское сражение при Лепанто (1571). Смещение центров силы обернулось для Ордена упадком. Рыцари-иоанниты правили островом вплоть до прихода армии Наполеона, которая высадилась на Мальте в 1798 году по пути в Египет. В удивительную — можно сказать, вопиющую — противоположность своим славным предшественникам, рыцари Ордена сдались французам после каких-то полутора часов сопротивления. По следам поражения иоанниты вынуждены были покинуть Мальту и обосновались в Риме, где с той поры и пребывает их резиденция.

Прошли века. С той поры антураж несказанно изменился, однако пытливый взор все еще может разглядеть следы того величественного противостояния, открывшегося туркам сразу же на входе в мальтийскую бухту. Помню, как, впервые приближаясь по морю к Валетте, я был поражен панорамой главенствующего над бухтой форта Сент-Эльмо. Неудивительно, что турки избрали для своего первого штурма именно его. И хотя город с той поры значительно разросся (сейчас там плотная застройка), исторические очертания бухты по-прежнему угадываются, и представить себе то, что здесь происходило в далеком 1565 году, не составит труда. Во дворце Великого магистра есть прекрасный музей с превосходной коллекцией оружия и доспехов, относящихся ко времени осады. Желающим прочесть о тех событиях несколько подробнее и в более развернутом историческом контексте, не мешает начать с книги Тима Пиклса «Мальта, 1565: Последняя из крестоносных битв»(из неизменно отличной серии «Оспри»). Есть и неоценимое «свидетельство из первых уст»: я имею в виду повествование Франческо Бальби ди Корреджио — частично дневник, частично бытописание, детально представляющее жизнь простого солдата, угодившего в горнило тех событий. Подробное их изложение дает и Эрнл Брэдфорд в своей «Великой осаде: Мальта, 1565»,а также Роджер Кроули в своих недавно вышедших «Империях моря»,где подробно исследована историческая подоплека осады.

Что же касается документа, введенного мной в канву повествования, то скажу определенно: король Генрих VIII на склоне лет все сильнее тревожился о перспективах своей загробной жизни. Разрыв с Католической церковью фактически отрывал Англию от сердца европейской цивилизации, и на исходе своего правления монарх предпринимал шаги по восстановлению добрососедства с католическими державами. Камнем преткновения здесь было требование Папы, чтобы все имущество Католической церкви, конфискованное в ходе Реформации, было ей возвращено. Вместе с тем любая попытка отнять добро, присвоенное в ходе изъятия церковных ценностей, немедленно привела бы к расколу в правящих Англией верхах, сделав неизбежной кровопролитнейшую гражданскую войну. Отсюда и отчаянная попытка сэров Роберта Сесила и Фрэнсиса Уолсингема вызволить королевское завещание, отображенная в этом романе.