путешествия,полярная экспедиция,великие путешественники,географические открытия ru Adobe InDesign скрипт indd2fb2, FictionBook Editor Release 2.6.6 06 April 2015 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=9363172d1b6692d-d6f0-11e4-afed-0025905a0812 1.0 Литагент «5 редакция»fca24822-af13-11e1-aac2-5924aae99221 «Ермак» во льдах ЭКСМО Москва 2014 978-5-699-45903-2

По-настоящему крупная личность нередко не вмещается в рамки своей биографии. Выдающемуся русскому военному моряку адмиралу Степану Осиповичу Макарову (1848–1904) было тесно везде – на суше и на море. Его жизненный девиз гласил: «В море – дома, на берегу – в гостях». В свое первое плаванье он вышел в двенадцать лет – и сорок три года жизни, до самой своей героической гибели, посвятил российскому флоту. Неутомимый мореплаватель, крупный флотоводец, серьезный ученый, талантливый изобретатель, выдающийся организатор, незаурядный писатель – он внес неоценимый вклад во все, за что брался.

Он создал теорию непотопляемости и живучести корабля – и внедрил ее в практику, предложив делать дно и борта кораблей двойными и разделять корпус судна на водонепроницаемые отсеки. Изобрел пластырь для заделывания пробоин, бронебойный колпачок-наконечник для снарядов и русскую семафорную азбуку. Первым на русском флоте применил в бою самодвижущиеся торпеды. И это самое краткое перечисление его достижений! Совершив кругосветное плавание, опубликовал двухтомный труд «“Витязь” и Тихий океан», который принес ему мировую славу ученого-океанографа, премию Российской Академии наук и Золотую медаль Географического общества.

Как военного моряка Макарова лучше всего характеризуют его собственные слова: «Мое правило: если вы встретите слабейшее судно – нападайте, если равное себе – нападайте, и если сильнее себя – тоже нападайте».

А еще суровый, закаленный в боях и походах адмирал был мечтателем и романтиком. И главной его идеей, великой мечтой было достижение Северного полюса на ледоколе. «К Северному полюсу – напролом» – так называлась лекция, с которой он выступил в 1897 году в Русском Императорском Географическом обществе. Поэтому в основу нашей книги положен главный труд Макарова «“Ермак” во льдах» – рассказ о ледовых рейсах первого в мире ледокола арктического класса, любимого детища прославленного адмирала.

Говорят – незаменимых людей нет. И еще – надежда умирает последней. Иногда бывает ровно наоборот: надежда исчезает со смертью того, кто оказывается незаменимым.

Ф. Врангель. Памяти Степана Осиповича Макарова

Погиб Макаров, и кануло в бездну беспримерное сочетание опытности сорокалетней трудовой службы с юношескою гибкостью творческого ума, неутомимого трудолюбия с непоборимою энергией.[1]

Для полной оценки такого деятеля нужна историческая точка зрения; некролога я писать не могу, потому что вдали от Родины у меня нет необходимых данных. Но мои мысли неустанно возвращаются к облику дорогого друга; как-то не верится, что это олицетворение кипучей жизни вдруг, роковою случайностью, исчезло; что не увижу его доброй улыбки, не услышу его приветливой, умной речи. Хотелось бы, хоть в малой мере, продлить эту драгоценную жизнь, восстановив его облик, дав заглянуть читателю в эту богато одаренную душу. Я знал его близко, работал с ним, жил с ним, любил его, – а понять человека можно только любя его.

Познакомился я с Макаровым при первом его прибытии в Петербург[2]. От товарищей, плававших в эскадре A. А. Попова, я уже наслышался о самородке, открытом в штурманской роте Николаевска-на-Амуре, о Степе Макарове, успевшем уже кадетом составить себе репутацию выдающегося моряка.

Не изгладится из моей памяти стройная, здоровая фигура белокурого юноши, живые глаза которого светились проницательной любознательностью и природным умом, а веселая улыбка отражала добродушную, жизнерадостную самоуверенность.

Пути наши разошлись; я знал лишь о выдающейся деятельности мичмана Макарова по его статьям о непотопляемости в «Морском сборнике».

Во время Восточной войны 1877–1878 гг. я состоял при Очаковской морской обороне и занялся вопросом определения расстояний в море и по этому поводу неоднократно посещал пароход «Константин», где имел случай лично убедиться в той технической сметке, с которой молодой командир сумел преодолеть затруднения, связанные с осуществлением его, тогда еще новой, мысли: расширить круг деятельности минных катеров, приспособив их к подъему, в полном вооружении, на боканцах «Константина», преобразованного лейтенантом Макаровым из пассажирского парохода в грозное военное судно.

Близкие, дружеские отношения наши завязались лишь в 1885 г., когда Макаров, сдав командование константинопольским станционером, прибыл в Петербург и воспользовался сравнительным покоем, чтобы обработать свои наблюдения над течениями, температурой и соленостью Босфора. Я в то время был инспектором Императорского Александровского лицея и преподавателем Морской академии; Макаров заехал ко мне посоветоваться о своем труде; я мог снабдить его главнейшей литературой по предмету и оказать посильную помощь в деле, тогда ему еще новом.

Меня крайне заинтересовали важные результаты его наблюдений, но еще более поразила меня его личность, которую можно было вполне оценить, лишь видя его в работе. Даровитых русских людей я встречал часто; но редко природная быстрота соображения и проницательность ума соединяются с таким неутомимым трудолюбием, как у С. О. Макарова, с такою настойчивостью в преследовании намеченной цели.

Как известно, эта первая работа Макарова в области физической географии моря – «Обмен вод Черного и Мраморного морей» – удостоена Академией Наук Макарьевской премии. Это и по настоящее время есть самое полное исследование важного, в теоретическом и практическом отношениях, вопроса о течениях в проливе, соединяющем два бассейна вод различной плотности. Самое возникновение, равно как и выполнение его, характерно для Макарова, а потому я несколько подробнее на нем остановлюсь.

В военных кругах, между прочим и Тотлебеном[3], возбуждался вопрос о возможности заградить Босфор минами; а назначение Макарова командиром станционера было не чуждо этому вопросу. Для правильного решения вопроса нужны были данные о течениях Босфора, как поверхностных, так и подводных. Макаров обратился к компетентному лицу за справкою о существующих исследованиях; ему указали на работу английского гидрографа Спратта, которая его, однако, не удовлетворила, и он решил сам приняться за задачу.

Со свойственною ему проницательностью Степан Осипович сразу усмотрел суть явления и сообразно с этим направил свои наблюдения на выяснение распределения плотностей и течений на разных глубинах. Ему пришлось не только знакомиться с новым для него делом, изучать имеющиеся приборы и усовершенствовать их, но, кроме того, еще и производить свои наблюдения так, чтобы не возбудить подозрения турецких властей. Несмотря на все это, ему удалось добыть весьма ценный материал.

Однако в научном исследовании не в одних цифровых данных дело; надо суметь их сгруппировать и сопоставить таким образом, чтобы получить ясный ответ на поставленный вопрос. Вот в этой, наиболее важной части научного труда и сказывается творческий дар исследователя, и этим даром Макаров обладал в высокой степени. Притом и постановка вопроса, и способы решения отличались у него большой простотой и своеобразностью.

Это происходило отчасти от того, что Макаров, встречаясь с любою задачей, которую надо было решить, не терял много времени и труда на так называемое ознакомление с литературой по предмету, то есть на изучение того, что думали и писали другие о данном вопросе. Ценя время, которого он не терял ни минуты, он предпочитал, если возможно, заменять чтение беседой с компетентными лицами, причем с виртуозностью умел извлекать нужные ему сведения, сохраняя полную самостоятельность в выводах и суждениях.

Мне неоднократно приходилось слышать от людей науки сожаление о том, что Степан Осипович не получил академического образования; в нем я этого, однако, не ощущал как недостатка: вполне владея основами математики и физики, Макаров сохранил ту свежесть и оригинальность мысли и привычку вглядываться в самое явление, которые нередко теряются при слишком продолжительном и систематическом обучении по книгам.

В рассматриваемом труде Макаров неоспоримо доказал существование двух течений в Босфоре: поверхностного – идущего из Черного моря, и подводного – направленного в Черное море; он показал, что соленость вод нижнего течения, наименьшая у входа в Черное море, постепенно увеличивается по мере приближения к Мраморному морю, причем она в каждом поперечном сечении увеличивается в направлении сверху вниз. Между обеими струями течений, из которых верхнее обладает и большей скоростью, и большей мощностью, Макаров обнаружил сравнительно тонкий слой, где течения нет и где происходит смешение двух разнородных масс воды. Ему удалось также показать, в зависимости от каких именно причин происходят колебания этой поверхности раздела обеих струй.

С присущей Макарову привычкой пояснять и себе, и другим занимавшее его явление моделью, он построил ящик, в котором весьма наглядно можно было видеть через стеклянную стенку, как именно происходит обмен вод разной плотности, в сравнительно узком проливе, их соединяющем. Замечу кстати, что здесь я впервые видел появление гельмгольцевских[4] волн у поверхности раздела жидкостей, обладающих разною скоростью.

Эта, столь удачная, первая работа Макарова в области физической географии моря не оставалась последнею. Отправляясь командиром корвета «Витязь» в кругосветное плавание, Степан Осипович запасся приборами для гидрологических наблюдений, а во время плавания не упускал случая для измерения океанских глубин и производства серийных определений температуры и удельного веса воды. По возвращении из плавания он с усердием принялся за обработку собранного материала.

Летом, во время лицейских каникул, я часто навещал его на даче, где, в рабочей комнате Степана Осиповича, среди многочисленных банок и склянок с образчиками воды, посреди множества диаграмм, таблиц и журналов, которыми были завешены стены и загромождены столы, мы проводили многие отрадные часы в беседе о ходе его работы и о наилучших способах обработки и использования громадного запаса данных, им собранных. Теперь Степан Осипович был уже не новичком, как при исследовании Босфора, а специалистом, изучившим до тонкости вопрос об измерении температуры и плотности морской воды.

Следя за ходом его работы, можно было удивляться его умению сберегать драгоценное время. Без малейшего педантизма, чуждого его чисто русской натуре, он, однако, во всем соблюдал строгий порядок – как в распределении времени, так и в расположении всего, нужного для его разнообразных занятий; по принципу сбережения времени, он чисто механические действия, связанные с его трудами, поручал вычислителям и чертежникам и по той же причине предпочитал диктовать текст своих сочинений. Он не придавал большого значения особенно тщательной отделке написанного, лишь бы было ясно и удобопонятно.

За изданное в 1894 г. сочинение «“Витязь” и Тихий океан» Академия Наук присудила Макарову вторично высшую премию, а Императорское Географическое общество – Константиновскую медаль[5]; благодаря тому что одновременно с русским оригиналом этого сочинения издан и французский перевод, этот его труд известен и в Западной Европе, и оценен там по достоинству. В развитии океанографии заурядное кругосветное плавание корвета «Витязь» под командой С. О. Макарова стало в один ряд с лучшими учеными экспедициями, специально снаряженными для научных целей.

Само собой разумеется, что Макаров, моряк в душе и военный человек до мозга костей, не упускал и в этом плавании из виду главной своей задачи: довести свой корабль, офицеров и команду до высшей степени военно-морской готовности.

Труд Макарова, помимо своего научного значения, ценен еще и в том отношении, что служит наглядным примером того, что может быть сделано для науки любознательным командиром во время плавания. Расширение умственного кругозора офицеров, участвующих в подобной работе, более близкое, сознательное их отношение к окружающей стихии, развлечение и разнообразие, вносимое в монотонную рутинную службу такими осмысленными побочными занятиями, – все это имеет еще и педагогическое, облагораживающее значение. Оно, кроме того, вселяет в наших моряков привычку принимать самим активное участие в общечеловеческой задаче – изучить законы природы, дабы властвовать над нею.

После выхода в свет сочинения «“Витязь” и Тихий океан» мои личные сношения со Степаном Осиповичем хотя и не прекращались, но были менее оживленны и постоянны до того времени, когда он выступил со своими смелым предприятием освободить Сибирь, покорив полярные льды.

Впервые Степан Осипович сообщил мне о своей мысли задолго до того, как выступил с нею публично. Мы как-то раз вышли вместе из Географического общества после заседания, в котором шли разговоры о том, удастся ли Нансену его смелое предприятие и какие бы пришлось принять меры, чтобы спасти его, в случае гибели «Фрама». Мы с Макаровым разговорились о других предметах, но посреди нашей беседы он вдруг остановился, взглянул на меня самоуверенно, сказав: «Я знаю, как можно спасти Нансена и достичь полюса, – но это требует миллионов; надо придумать, как получить необходимые деньги, а в успехе дела я не сомневаюсь». Он вкратце изложил мне мысль о громадном ледоколе, но просил до поры об этом не говорить. Я не придал тогда серьезного значения этой мысли, но Степана Осиповича она не покидала.

Он постоянно возвращался к ней, попутно изучая связанные с этим делом вопросы, и упорно молчал, пока возвращение Нансена и «Фрама» не вызвало всеобщего интереса к полярному вопросу. Это побудило Макарова выступить со своим проектом, ковать, как говорится, железо, пока оно горячо. Для осуществления его мысли требовалась, однако, столь крупная сумма, что нельзя было рассчитывать на получение таких денег ради чисто идеальных целей, как достижение полюса и производство научных изысканий в области вечных льдов; поэтому необходимо было выставить государственные задачи более практического характера, разрешимые при помощи мощных ледоколов. Такими задачами представлялись Макарову: открытие зимней навигации Петербурга, облегчение торгового мореходства с устьям сибирских рек и возможность для наших военных судов северного прохода из вод Атлантического океана в Тихий и обратно.

В творческой фантазии Макарова рисовалась картина того переворота, который произвело бы для России устранение, по воле человека, ледяных оков ее морей и рек. В громадной государственной важности этой задачи сомневаться, конечно, нельзя, но надо было решить вопрос технических: возможно ли построить ледокол такой силы, чтобы побороть им полярные льды? Тут приходилось считаться с двумя факторами – с действительной мощностью полярных льдов и с технически достижимой крепостью и силой ледокола.

Относительно состояния полярных льдов в летнее время Макаров исходил главным образом из описания Нансена, который на пути дрейфовавшего «Фрама» и при своем переходе с Иогансеном летом часто встречал полыньи и сравнительно редко видал необоримые торосы, которых нельзя было бы обойти. Макаров нисколько не сомневался в том, что, какова бы ни была мощность годовалого полярного льда, можно построить ледокол такой величины, что лед не выдержит местного давления веса взлезшего на него носом колосса; он видел возможное затруднение лишь в ледяных скоплениях и нагромождениях, в так называемых торосах, и мысль его неустанно работала над задачей побороть торосы.

Следуя своему правилу – изучать занимавшие его вопросы не «книжным» образом, а на деле, – он воспользовался служебным пребыванием в Северной Америке, чтобы съездить на Великие озера и видеть там работу ледоколов, перевозящих железнодорожные поезда. Здесь он познакомился с идеей носового винта в ледоколе, струя которого размывает ледяные нагромождения, не поддающиеся натиску сильнейшего ледокола. Макаров усмотрел в этом приспособлении решение беспокоившей его задачи; он в этом ошибся; как известно, именно передний винт и стал причиной пробоины, полученной «Ермаком» при первой встрече с полярными льдами. Несмотря, однако, на это, мне, близко стоявшему к делу «Ермака», сдается, что если бы Макаров не имел этой ошибочной уверенности в действии переднего винта, он вовсе бы не решился приняться за пропаганду арктических ледоколов.

Начал он эту пропаганду с того, что представил некоторым членам Императорского Российского Географического общества, специально интересовавшимся арктическими вопросами, свои соображения о возможности, при помощи ледоколов, проложить путь к устьям сибирских рек и к Северному полюсу. Свои расчеты о необходимой силе ледокола он строил на толщине годовалого полярного льда, по измерениям норвежской и австро-венгерской экспедиций.

Сколько-нибудь годных данных о сопротивлении льда в литературе не имелось, и Макарову пришлось пополнить этот пробел косвенными соображениями, частью основанными на опытах, по его инициативе произведенных. Его расчеты приводили к весьма крупной величине ледокола и потребной силе его машины. В своем первоначальном проекте он указывал на два ледокола по 20 000 сил каждый; для успеха дела он считал необходимым два судна, чтобы в случае какого-либо несчастия с одним из них другое могло бы либо помочь ему, либо самостоятельно вернуться.

Обращение Макарова к людям науки имело двоякую цель: почерпнуть от них полезные для него сведения, а главное – заручиться их нравственной поддержкой для получения средств осуществить свою мысль. Как известно, занятие наукой развивает дух критики; ученые, благодаря своим умственным привычкам, вообще не склонны увлекаться проектом, построенным на зыбком основании, и потому понятно, что Макаров, за единичными исключениями, в этой среде не встретил той готовности поддержать его своим авторитетом, на которую он рассчитывал.

Я в то время был уже в отставке, жил на своей даче в Финляндии, но часто приезжал в Петербург, где имел pied à terre [6], и здесь Степан Осипович проводил многие часы в беседах со мною о том, какими путями и средствами достичь своей заветной цели. Мое личное отношение к ледокольному вопросу с тех пор не изменилось: я был уверен, что смелая мысль – побороть льды сочетанием всех средств современной техники – есть задача, решение которой может иметь для России неоценимые последствия; я знал, что Макаров обладает чрезвычайною технической опытностью, редкой изобретательностью и непоборимой настойчивостью, а потому – если задача разрешима – он более кого-либо имеет шансы на успех.

Наконец, я вынес из истории науки и техники убеждение, что денежные средства, обращенные на расширение человеческих знаний и на покорение сил природы, приносят плоды сторицею. Что же касается достижения полюса, то в настоящее время в научной литературе принято говорить, что достижение этой точки никакого серьезного значения не имеет, что не в рекорде дело, а в научных результатах и т. п.

Все это прекрасно, однако – каким было бы радостное торжество всей образованной России, если бы достижение этой географической точки удалось бы впервые русской экспедиции![7] Эта мысль – обеспечить своей Родине это идеальное торжество – была главным внутренним стимулом для Степана Осиповича; все остальное было лишь средство к этой цели. Я и в этом отношении разделял взгляд Макарова, и потому охотно готов был, по мере моих слабых сил, помочь ему. Хотя я не занимал никакого служебного положения и не представлял выдающегося научного авторитета, но Макаров знал, что может безусловно положиться на мою дружбу и располагать моими знаниями и моим временем, а потому он в первый период своей арктической пропаганды делился со мною всеми своими планами, заботами и надеждами.

Видя, что увлечь за собою ответственных представителей ученых обществ и учреждений ему нельзя, Макаров решился перенести агитацию в общественные сферы. С этою целью ему удалось устроить торжественное заседание Географического общества во дворце Его Императорского Величества августейшего президента Академии наук[8], причем вступительное слово было сказано маститым вице-президентом Географического общества П. П. Семеновым[9], затем, по поручению Совета общества, мною был дан краткий исторический очерк арктических изысканий, и в заключение Степан Осипович сделал доклад о своем проекте, иллюстрируя его моделью ледокола и различными диаграммами. Торжественная обстановка блестящего собрания, нравственная поддержка, оказанная высокопоставленными лицами, наконец имя самого Макарова доставили его докладу известный succе́s d’estime [10]; но надо было достичь главного – согласия министра финансов на ассигнование суммы для постройки и снаряжения ледокола.

Свой успех в этой трудной задаче Макаров всегда приписывал поддержке Д. И. Менделеева, который, со свойственным ему юношеским пылом, увлекся смелою мыслью и представил С. Ю. Витте веские аргументы в пользу того, чтобы произвести ледокольный опыт в больших масштабах. Личный доклад Степана Осиповича у министра довершил дело: проницательному уму Сергея Юльевича нетрудно было убедиться, что он имеет дело с человеком не только смелой мысли, но и основательных знаний. В принципе, было решено построить один ледокол, удовлетворяющий известным требованиям осадки, ширины и запаса топлива; для разработки же деталей проекта и для выяснения стоимости такого судна была созвана в Министерстве финансов особая комиссия из лиц разных специальностей, а также представителей трех судостроительных фирм: Шихау (в Эльбинге), Бурмейстера (Копенгаген) и Армстронга (Ньюкасл).

В заседаниях этой комиссии участвовал между прочими и капитан Свердруп, который по возвращении «Фрама» командовал срочным пароходом, поддерживающим сообщение между Норвегией и Шпицбергеном[11]. Чтобы познакомиться с этим авторитетом полярного плавания, Макаров совершил на его пароходе рейс на Шпицберген и обратно, успел убедить Свердрупа в осуществимости своего ледокольного предприятия и привлек его к занятиям комиссии. С Нансеном Степан Осипович лично познакомился при посещении знаменитым путешественником Петербурга, но Нансен скептически относился к проекту и, между прочим, не верил в достаточную крепость железного судна, в чем, как оказалось, ошибся.

По выработке комиссией основных требований конкурирующие судостроители представили свои проекты и сметы стоимости; наиболее выгодным было признано предложение Армстронга, которому и был сделан заказ. Предварительно Степан Осипович съездил в Ньюкасл, чтобы совместно с судостроителем выработать спецификацию и установить окончательные условия. Во время строительства он неоднократно бывал в Ньюкасле, чтобы устранять возникавшие затруднения, неизбежные в новом деле. Я впоследствии слышал от лица, знакомого с судостроителем, что инженеры были поражены технической опытностью и сообразительностью адмирала, всегда находившего наилучший выход из затруднения.

Большинству читателей, вероятно, памятны первое прибытие «Ермака» зимою в Кронштадт, помощь, которую он оказал пароходам, затертым во льдах около Ревеля, его торжественная встреча в Петербурге тысячами ликующего народа.

Летом того же года Макаров ушел в плавание в Ледовитый океан на «Ермаке». Он за год перед тем сходил, на коммерческом пароходе, из Норвегии Карским морем в устье Оби, чтобы лично познакомиться с условиями плавания в этих водах, но осень была исключительно благоприятная, и плавание совершилось без затруднений, и льдов почти не встречали.

В Сибири Макаров в главных торговых центрах на Оби и Лене знакомился с условиями торговли, с характером и количеством грузов, на которые можно было бы рассчитывать, и вообще с факторами, влияющими на морскую торговлю, которую он, как известно, надеялся обеспечить для сибирских рек. Поучительный отчет об этой поездке перепечатан в сочинении Макарова «“Ермак” во льдах»[12].

Прежде чем использовать ледокол для проводки судов через льды Ледовитого океана, надо было убедиться, может ли «Ермак» сам пройти этими льдами; для этого испытания Макаров и направился во льды, к западу от Шпицбергена, где значительная глубина моря и отсутствие островов устраняли опасность сесть на мель. После нескольких дней, проведенных здесь во льдах, «Ермак» получил повреждение в носовой части и должен был вернуться в Ньюкасл, в док.

Эта неудача, подтвердившая предсказания многочисленных критиков идеи борьбы с полярными льдами, не сочувствовавших значительным затратам на такое фантастическое дело, произвела, конечно, весьма тяжелое впечатление в сферах, ответственных за употребление государственных сумм; Макарову, на его телеграфное сообщение о причине входа в док, было дано депешей предписание выждать в Ньюкасле прибытия комиссии, назначенной для исследования причин повреждения.

В это время мне пришлось ехать, по частному делу, за границу, и Степан Осипович, с которым я переписывался, просил меня выждать его в Берлине, при его проезде из Ньюкасла в Петербург. Мы пробыли здесь два дня вместе; ни при каких иных обстоятельствах не представлялись мне в более ярком свете крепость духа, гибкость ума и сила воли этого богатыря. Он знал, что факты говорят против него, что в Петербурге он не найдет защитников своего дела, тем не менее он не терял бодрости духа и готовился к борьбе за свою идею.

В мастерски изложенной записке он разбивал обвинения следственной комиссии; по существу дела вывод его из первого опыта был таким: передний винт не оправдался в полярных льдах потому, что им ослаблялась носовая часть ледокола, подвергающаяся наиболее сильным ударам и натяжениям; по убеждению Макарова, следовало не бросать дела на полпути, а продолжать его, пользуясь указаниями опыта; носовую часть «Ермака», с ее изломанными обводами, вызванными дейдвудною[13] трубой переднего винта, надлежало заменить новою, с обводами вполне гладкими, облегчающими скольжение ледяных обломков и представляющими наивыгоднейшую поверхность для приема ударов, а также усилить систему скрепления этой части.

Но на это требовалась новая крупная сумма; Макарову удалось, по возвращении в Петербург, побороть всю громадную массу сопротивления и привлечь на свою сторону ту волю, от которой зависела судьба дела: сумма, потребная для замены носовой части «Ермака» новою, была ассигнована.

По окончании этой капитальной переделки «Ермака» Макаров отправился на нем во вторичное полярное плавание, желая проникнуть в Ледовитый океан, обойдя Новую Землю с севера. Как известно, «Ермак», войдя во льды, не мог из них освободиться в продолжение трех недель, пока изменившийся ветер не уменьшил давления льдов, и ледокол, благополучно выбравшись на чистую воду, вернулся в Кронштадт для зимней навигации.

Этот вторичный неудачный опыт имел естественным последствием то, что «Ермак» более для полярных экспедиций не снаряжался, несмотря на все усилия Макарова, вера которого оставалась непоколебимою.

Из своих наблюдений он вывел заключение, что только вследствие особенно невыгодных условий льды у Новой Земли находились тогда под давлением ветра, в состоянии сжатия, и потому держали «Ермак», как в тисках; но что всякое восстановление нормального состояния льдов давало ледоколу возможность проложить себе путь. Он полагал, что, располагая достаточным временем, чтобы выждать изменение обстоятельств к лучшему, ледокол несомненно мог бы пробраться к желанной цели, и этой целью для Макарова, в глубине души, оставался полюс.

Из числа его спутников на «Ермаке» некоторые разделяли убеждение Макарова, другие же находили борьбу с арктическими льдами не под силу «Ермаку»; все же были единодушны в том, что натиск льдов, лишивший «Ермак» свободы движений, не смог, однако, причинить его корпусу ни малейшего вреда.

Какова бы ни была дальнейшая судьба ледокольного дела – Макаровым бесспорно доказано окончательно, что можно построить такое железное судно, которое выдерживает сильнейшие удары в лед и не сдавливается даже полярными льдами, а также что льдины до 14 ф мощности раскалываются «Ермаком». Очевидно также стратегическое значение того факта, что, располагая «Ермаком», можно весь наш броненосный флот вывести и зимою, в случае надобности, из Кронштадта в море, тогда как доступ в него неприятелю остается закрытым. Какие миллионы были бы сбережены развитием макаровской мысли, делающей излишним учреждение незамерзающего порта в Любаве, на самой окраине государства.

Возможность проложить при помощи «Ермака» во всякое время года путь во льдах Финского и Ботанического заливов сопряжена с множеством выгод, которые могут еще обнаружиться при неожиданно возникающих обстоятельствах, как, например, при спасении броненосца «Апраксин», потерпевшего крушение на Гогланде.

Я подробно остановился на деятельности Макарова в области физической географии моря и в ледокольном деле потому, что именно эта деятельность и сблизила меня с ним и дала мне случай при совместной работе убедиться в тех редких свойствах ума и воли, которые составляли источник его силы. Но главный, неизменный предмет, над которым неустанно работала его мысль, это были вопросы военно-морские. Heдаром над его письменным столом выделялась надпись «Помни войну».

Co свойственною ему самостоятельностью мысли он и здесь изучал не то, что думали другие об этих вопросах, a старался сам вникнуть в суть той задачи, которая составляет конечную цель военного флота.

С юных лет, молодым мичманом, он ясно усмотрел слабую сторону начинавшегося тогда железного судостроения и броненосного флота, его потопляемость, в особенности по мере усовершенствования способов минной атаки. Изобретение им «пластыря»[14] для заделывания пробоин, статья о непотопляемости, усовершенствования водоотливных средств, указания на недостатки существующих водонепроницаемых переборок, опыты с моделями, показывавшими роковые последствия подводных пробоин, – все это свидетельствует о том, что Макаров не терял из виду, что ни утолщения брони, ни усиление артиллерии не имеют цены, пока не обеспечена непотопляемость судна при подводной пробоине.

С другой стороны, он, будучи инспектором морской артиллерии, сильно подвинул эту часть и сам сделал важное изобретение, увеличившее тогда пробивную силу снарядов на 20 %[15]. Что касается утолщения брони и неразрывно связанного с этим увеличения водоизмещения судов, то Макаров был, как известно, ярым и радикальным противником этого направления, вовлекающего все морские державы в громадные расходы.

Я не стану повторять здесь тех веских аргументов, которыми Степан Осипович обосновывал свой взгляд; для меня он всегда казался убедительным; Макаров это знал и не скрывал передо мною свои чувства глубокой скорби, досады и сдержанного негодования, видя безуспешность своей борьбы с рутиной в этом коренном вопросе.

Он глубоко скорбел о том, что не мог осуществить свои мысли о наилучшем типе боевого судна, хотя бы в виде опыта в одном экземпляре. Впрочем, не только тип судов и элементы их боевой силы, но и употребление их в бою разбирались Макаровым: его статьи по морской тактике переведены на главнейшие языки и признаются одним из замечательнейших произведений военно-морской литературы.

Во время командования практической эскадрой в Балтике и эскадрой Тихого океана Макаров мог применить на практике некоторые из своих взглядов на задачу флотоводца. Его бывшие подчиненные знают, как толково-осмысленно было каждое его распоряжение, как ясно он умел его обосновывать и как охотно делился своими знаниями, сознавая, что задача флагмана преимущественно педагогическая. Он имел в высокой степени дар вызывать работу мысли в своих подчиненных, охотно возбуждал прения, в которых лично принимал участие. В этом отношении Степан Осипович напоминал своего первого учителя в морском деле – Андрея Александровича Попова.

Здесь будет уместно сказать несколько слов об его отношении к Андрею Александровичу. Мне неоднократно приходилось слышать упрек, делаемый Макарову в том, что он якобы неблагодарен, что он отвернулся от своего благодетеля, которому обязан своей карьерой. Я как-то раз заговорил с ним об этом; Степан Осипович, конечно, знал, что его в этом обвиняют, и дал мне следующее объяснение.

Прежде всего, он не признавал себя «креатурой Попова», как его называли недоброжелатели; он вполне сознавал, что Попову многим обязан, главным образом той атмосферой лихорадочной умственной и служебной деятельности, в которой постоянно держал Попов своих подчиненных, в особенности молодежь. «Но несправедливо говорить, что я Попову обязан своею карьерой. Началу этой карьеры, производству в лейтенанты за отличие, я обязан не Попову, а Григорию Ивановичу Бутакову, благодаря моим работам по непотопляемости. Когда Андрей Александрович строил поповки[16], он меня снова привлек к себе для разработки водоотливных средств и системы переборок; я работал не жалея сил, между прочим, нажил себе грыжу, лазая в междудонном пространстве.

Затем, снаряжение и командование «Константином», доставившее мне чины и флигель-адъютантство, состоялось независимо от адмирала Попова. Тем не менее я всегда относился к нему с особым уважением и признательностью за многое, чему я у него научился, но охлаждение последовало, когда Андрей Александрович, уже после войны, предложил мне командование строившеюся по его указаниям плоскодонною яхтой «Ливадия»; я поставил некоторые условия, но адмирал Попов, который все еще как бы видел во мне Степу Макарова, отказал мне в такой форме, которая глубоко оскорбила мое самолюбие и изменила наши прежние добрые отношения. Но повторяю, что при всем моем уважении к Андрею Александровичу я считаю, что своею карьерой обязан не тому или иному, а своей неустанной работе. Ведь были же у Попова любимцы, которых он выдвигал более меня, – а где они?

Я просил Степана Осиповича написать то, что он мне сказал, чтобы в случае его смерти эта страница его личной жизни, которая многих оскорбляла, была бы освещена и с его точки зрения. «Пока у меня слишком много спешного дела на руках и мыслей в голове, чтобы заняться автобиографией; а впрочем, если выдастся спокойный час – напишу».

He знаю, исполнил ли Степан Осипович это обещание.

Обидчивость, которая была причиной его разрыва с Поповым, составляла, впрочем, вообще слабую сторону этой сильной натуры. Он работал, конечно, не ради похвал, наград или отличий, а потому, что творческий гений понуждал его к производительному труду; но он требовал, как должного, заслуженной оценки своих трудов, и если ему казалось, что ему в этом отказывали, то это легко влияло на его личные отношения. К своим идеям и проектам он относился страстно, при противодействии иногда становился несправедливым. Я шутя ему говаривал, что он делит людей на два разряда: хорошие те, которые его идеям сочувствуют, дурные те, которые против них борются. Но эта черта общая всем великим новаторам. Они уверены в правоте своего дела, их возмущает непроизводительная трата сил на борьбу с рутиной или недомыслием, они болеют сознанием того, что ими могло бы быть совершено, если бы не было этого сопротивления, которое им кажется лишним тормозом.

Впрочем, в приемах борьбы Макаров был крайне сдержан; он вообще в высокой степени владел собой и, будучи от природы ласкового, добродушного нрава, часто личным своим обаянием устранял многие затруднения и сопротивления. Это природное добродушие вместе с чрезвычайною простотой и отсутствием всякого позирования были чисто русскими чертами этой замечательной личности. Мне приходилось видеть его во всевозможных обстоятельствах и обстановках; при дворе, в великосветском обществе, в среде ученых, в качестве властного начальника, в семейном и дружеском кругу – он всегда и везде оставался одинаковым: ни тени напускной важности, ни деланной скромности, ни уничижения; на нем лежал отпечаток крепкой, сильной, здоровой натуры, не нуждающейся во внешних искусственных приемах, чтобы дать почувствовать свое истинное значение.

Летом прошлого года я в последний раз гостил у него в Кронштадте. Он показывал мне созданный им в покинутом бассейне парк, строящийся там же новый собор, реформы в продовольствии и расположении морских команд, рассказывал о введенных им рациональных способах приготовления пищи и т. д. Я имел случай видеть и здесь, как строго и бережно было распределено его время между различными отраслями его административной деятельности и его самостоятельными занятиями, как день за днем проходил в живой, плодотворной работе.

Но общее мое впечатление было то, что, несмотря на внешний почет и на материальные удобства его положения, он жаждал более непосредственного применения своих сил и знаний. В то время грозовые тучи на Востоке уже сложились для непосвященного в государственные тайны наблюдателя: столкновение с Японией казалось неизбежным. Я спросил Степана Осиповича, есть ли надежда видеть его во главе наших морских сил на Востоке. «Меня не пошлют, – сказал он, – пока не случится там несчастия, а наше положение там крайне невыгодно…»

Пророческие слова его сбылись. Но несмотря на то, что Макаров принял флот, обессиленный коварным нападением неприятеля; что он не нашел того роя минных судов, наступление которых составляло, по его тактическим взглядам, столь важный элемент активных действий; что с судами и с личным составом ему пришлось знакомиться уже в виду неприятеля; несмотря на все это – какая перемена в характере морской войны со дня его вступления в командование!..

С напряженным вниманием весь мир следил за каждым движением двух славных борцов[17]; Россия же уповала на своего богатыря-адмирала, зная, что вручила свое дело лучшему из лучших. И вдруг… страшная весть облетает мир! И все почуяли, что со смертью Макарова свершилось нечто необычайное, роковое. С поникшей главой оплакивает Россия одного из лучших сынов своих, а флот – свою гордость и славу. И всюду, у друга и недруга, взрыв искренней скорби о безвременной гибели героя; перед истинным величием смолкают мелкие чувства.

Но жизнь великого народа не останавливается; тяжелое бремя мировых задач вызывает дремлющие силы; на место павших выступают все новые и новые ряды борцов. Но великий народ, живя будущим, не забывает прошлого; Макарова и его славных сподвижников заменят другие; но память о них не исчезнет, пока жива Россия.

Кларан, май 1904 г.

С. О. Макаров. «ЕРМАК» ВО ЛЬДАХ

Предисловие

Постройка «Ермака» есть событие в русской жизни, которое возбудило немалый интерес, и за последние 2 года имя ледокола «Ермак» встречалось в газетах очень часто. Большинство русской публики отнеслось к начатому мною делу доброжелательно и говорило, что давно пора начать бороться с препятствиями, которые ставит нам природа; но были и такие, которые считали, что деньги, истраченные на постройку «Ермака», брошены даром.

Счастье, однако же, было на моей стороне, и не успели еще стихнуть шумные овации, которыми народ встретил «Ермак» при его первом появлении зимой 1899 г. в Кронштадте, как получено было известие, что он требуется в Ревель, где 13 пароходов затерты льдом и находятся в опасности. Приход «Ермака» в Ревель и освобождение пароходов из ледяных оков завоевали симпатии к этому «победителю льдов», как его тогда величали.

С наступлением лета «Ермак» направился в Ледовитый океан, и с первого же входа во льды обнаружилось, что он, вопреки мнению многих, может справляться и с полярными льдами. «Ермак» прошел 230 миль в условиях, в которых другой корабль не мог бы тронуться с места; но корпус ледокола оказался недостаточно крепок для борьбы с полярными твердынями, и наступил период реакции, когда «Ермаку» и его инициатору досталось очень трудно.

Счастье, однако же, опять повернулось на мою сторону – потребовались услуги «Ермака», ибо произошел прискорбный случай с броненосцем «Генерал-адмирал Апраксин», который во время метели выскочил на остров Гогланд. Не будь «Ермака», не было бы возможности поддерживать сообщение с броненосцем и пришлось бы предоставить его на волю судьбы, ибо на Гогланде нет ни угля, ни спасательных средств.

Вода быстро наполнила бы все отделения, причем броненосец, опускаясь кормою на каменистое дно, вероятно, получил бы повреждения в других частях корпуса. Механизмы и прочее, от действия воды и льда, оказались бы попорченными, и весенний ледоход, который у Гогланда, действительно, силен напором на верхнюю палубу, башни и надстройки, усугубил бы повреждения.

«Ермак» дал возможность поддерживать броненосец на плаву и производить взрыв камней и заделку пробоин. Когда это было окончено, «Ермак» стащил броненосец с камней и благополучно провел через льды в закрытое место.

Броненосец «Генерал-адмирал Апраксин», стоящий 4 1/2 миллиона, был спасен ледоколом «Ермак», который одним этим делом с лихвой окупил затраченные на него 1 1/2 миллиона.

Для правильного суждения как о постройке «Ермака», так и об его плаваниях необходимо сохранить справедливую запись всех событий, что и заставило меня издать эту книгу. При том же требовалось опубликовать научный материал, собранный во время плавания ледокола.

Свои мнения я излагаю в том виде, в каком они высказывались в эпоху, к которой относится изложение. Разумеется, вначале я мог рассуждать лишь теоретически, и опыт кое-чему меня научил; тем не менее я, желая сохранить все как было, привел текст моего предложения без всяких изменений.

Глава I. Начало дела

Уже несколько веков человек стремится проникнуть в неведомую страну, окружающую Северный полюс. Попытки велись разными способами и с разных сторон. Было время, когда достижение полюса казалось совершенно возможным, а потом настал период реакций, когда достижение полюса считалось неосуществимым. Проходили годы, и вновь назревала потребность идти к северу и раскрыть те тайны, которые природа от нас прячет за ледяными полями и торосами.

Ужасные лишения, которым подвергались путешественники в Ледовитом океане, не только не останавливали новых исследователей, а, напротив, разжигали их предприимчивость, и на смену погибавшим являлись другие беспредельно доблестные люди, рисковавшие своею жизнью и своим достоянием, чтобы пробраться в эту недосягаемую область.

Для всякого образованного человека очевидно, что в неведомой стране, куда так упорно человек стремится, не находится никаких чудес, что Северный Ледовитый океан в полюсе никаких особенностей не имеет. Очень может быть, что там нет не только большого континента, но и малых островов, что путешественник, проникший до самого полюса, не встретит ничего необыкновенного – и все-таки людей почему-то тянет в эту область, и они по-прежнему готовы жертвовать своей жизнью для пользы науки.

Когда Нансен начал проповедовать свой дрейфующий корабль, то взоры многих опять обратились на далекий север. Мысль Нансена мне представлялась зрелой и осуществимой. Его корабль должно было понести вместе со льдами в том направлении, в котором несло «Жаннетту», но мне казалось, что пора подступить к решению вопроса иным способом, что льды Ледовитого океана не представляют препятствия непроходимого, что их можно побороть силой машин и что если исследование Ледовитого океана действительно необходимо, то надо приступить к нему со специальными машинами и приспособлениями, построив сильные ледоколы.

Мысль эта в то время была у меня еще в зародыше, и мне не хотелось никому открывать ее. Я в то время был очень занят, не мог уделить достаточно времени на новое дело, требовавшее изучения, а выступить с предложением несозревшим значило обеспечить неуспех. Кроме того, осуществление моей мысли требовало больших средств, а чтобы найти их, надо было иметь какой-нибудь предлог, и я решился ожидать, полагая, что если доктор Нансен со своим «Фрамом» не возвратится домой по истечении трех лет, то это даст мне подходящий предлог, чтобы выступить с предложением пойти на выручку отважному полярному путешественнику.

Мне было неудобно тогда открывать Нансену мои намерения, ибо могло случиться, что условия моей службы не допустили бы меня предпринять организацию экспедиции на выручку его «Фрама», но я счел нелишним списаться с ним насчет того, какие следы он намерен после себя оставлять. Я воспользовался тем, что имел в своем распоряжении несколько температур Северного Ледовитого океана, и препроводил их через шведско-норвежского посла Рейтернскиольда Нансену, при следующем письме на имя посланника:

«Я с большим интересом прочел любезно присланный вами отчет о сообщении доктора Нансена «How can the North Polar Region be crossed»[18]. Ознакомившись с проектом доктора Нансена, я соглашаюсь с ним в одном главнейшем пункте, а именно: что если он доверится движению льдов, то его будет двигать через места, до сих пор никем не посещенные. Понесет ли его поперек Ледовитого океана, как думает Нансен, или приблизительно по параллели, как мне это кажется, – во всяком случае его путешествие обогатит науку новыми данными, географическими и метеорологическими.

Доктор Нансен должен знать, что один или два года спустя после его отплытия об его участи начнут беспокоиться и что будут говорить о необходимости послать партию на розыски бесстрашного путешественника. По моему мнению, уже в 1894 г. следовало бы послать небольшой крепкий палубный баркас и провизию на Землю Франца-Иосифа. Если Нансен войдет во льды у Новосибирских островов, то его, вероятно, понесет к Земле Франца-Иосифа. Нельзя поручиться, что кто-либо возьмет на себя груд организовать подобную помощь Нансену, тем не менее было бы не худо условиться теперь же о том, чтобы избрать место на Земле Франца-Иосифа, где поставить сигнал, указывающий место, куда завезены для него баркас и провизия.

Чтобы облегчить поиски экспедиции Нансена надо чтобы он, со своей стороны, принял за правило оставлять на своем пути какие-нибудь знаки. Подобно «Жаннетте», корабль Нансена может пронести мимо различных островов. Было бы весьма полезно, если бы Нансен мог на этих островах оставлять приметные знаки, под которыми можно было бы найти сведения о пройденном им пути, о состоянии корабля и о проектах дальнейшего следования.

Столь рискованное предприятие должно внушить другим молодым и отважным исследователям желание идти на поиски, и поэтому необходимо, чтобы доктор Нансен, перед своим отправлением, оставил бы всякие возможные средства, которые могли бы облегчить задачу тех, которые пойдут его разыскивать.

Доктор Нансен не замедлил прислать мне ответ следующего содержания:

Я позволю себе выразить вам мою сердечную благодарность за тот живой интерес к моей экспедиции, который вы высказали.

Меня очень обрадовало ваше письмо к послу Рейтернскиольду, в котором, насколько я могу понять, вы соглашаетесь со мною по вопросу о течениях и состоянии льдов в Полярном океане.

Как вы замечаете, мы, может быть, попадем на берега Земли Франца-Иосифа или на земли, лежащие немного более на восток. Всюду, где мы будем в состоянии подойти к берегу, я думаю оставлять сложенные из камней знаки, в которых я помещу известия об экспедиции, с указанием, что сделано ею и что еще предполагается исполнить. На верху знаков мы поставим, если это будет возможно, шест, может быть, с маленьким норвежским флагом.

Нансен в свое время отправился в путешествие, а затем я принял эскадру Средиземного моря, с которой и перешел в Тихий океан. В 1896 г. весною я возвратился из Тихого океана и тотчас же вступил в командование эскадрой Балтийского моря, так что вследствие занятий отложил свои полярные предположения до осени, но летом пришло радостное известие, что доктор Нансен вернулся благополучно, и оказалось, что мой совет о высылке помощи на Землю Франца-Иосифа был не плох: не посчастливься Нансену случайно встретить там Джексона, положение его было бы очень тяжелое. Вслед за возвращением Нансена быстро облетело весь свет другое радостное известие, что «Фрам» также вернулся благополучно.

Возвращение Нансена и «Фрама» лишало меня того предлога, который мог дать возможность собрать средства к постройке ледокола, и мне пришлось придумать другой мотив, на этот раз чисто коммерческий.

Наше отечество вследствие замерзаемости рейдов поставлено в самые тяжелые условия. Главный порт Балтийского моря – Петербург – закрыт для навигации в течение 5 месяцев, главный порт Белого моря – Архангельск – в течение 7 месяцев, а наши великие сибирские реки со стороны моря закрыты иногда в течение 11 месяцев, а иногда, как, например, в минувшем 1899 г., все 12 месяцев к ним нельзя было подступиться.[19]

Простой взгляд на карту России показывает, что она своим главным фасадом выходит на Ледовитый океан. Правда, что прилегающие к нему места мало заселены и ничего не производят, но великие сибирские реки, впадающие в Ледовитый океан, покрывают сетью своих разветвлений всю Сибирь, заходя местами за границу Китая. Россия – производительница сырья, а сырье можно выгодно сбыть лишь дешевым водным путем. Сбыт сырья должен быть за границу, и если при посредстве ледоколов можно улучшить водное сообщение Сибири с иностранными рынками, то этим оказана будет огромная экономическая поддержка этой стране.

Что касается Петербургского порта, то для него перерыв морского пути на целых пять месяцев действует угнетающим образом. К осени начинают поспевать хлебные грузы, предназначенные для вывоза, а в это время мороз сковывает воды Финского залива и заграждает путь. Придумано и сделано все, чтобы торговля России менее страдала от этого, и установлен особый льготный тариф для железнодорожной доставки товаров к незамерзающим портам.

Меры эти уменьшают неудобства, но они не излечивают недуга полностью. На 5 зимних месяцев многие конторы переносятся в открытые балтийские порты или закрываются. Расход приходится нести за все 12 месяцев, а выручать лишь в 7.

Особенно крупное неудобство вызывает неизвестность времени начала и конца навигации. Приходится наугад предрешать вопрос о том, послать или не послать пароход в Петербург, и в случае если не удалось предугадать время начала или конца навигации, нести значительные убытки.

С моим предложением я решился выступить в публичной лекции и с этой целью обратился к вице-председателю Географического общества, члену Государственного совета П. П. Семенову, который встретил меня весьма сочувственно.

Для лекции приготовлена была особая большая карта Северного Ледовитого океана и перенесены были в залу Мраморного дворца модели, чертежи и картины ледоколов, какие можно было достать.

В числе прочих видное место занимала модель ледокола, построенного для озера Байкал и приспособленного для принятия поезда железной дороги.

Лекция состоялась 30 марта 1897 г.

Глава II. К Северному полюсу – напролом![20]

Я являюсь с докладом о том, что сделала техника по пароходному делу и действительно ли ее успехи дают теперь возможность пробраться в северные широты не при посредстве одних только собак и прежних способов, а напролом, при посредстве сильных машин, которыми человечество располагает для своих нужд.

Дело ледоколов, то есть таких пароходов, которые ломают лед, есть дело новое, но и все пароходное дело есть дело новое. Новое мы видим не в одном пароходном деле, а во всем, каждый день, и то, что казалось нам несбыточным вчера, оказывается осуществимым сегодня. Одно то, что мысль о возможности бороться с полярными льдами есть мысль новая, не может еще служить доказательством, что эта мысль неверная. Нужно считаться с цифрами, взвесить все, что дала техника в этом отношении, и тогда только решить вопрос: действительно ли льды Ледовитого океана могут быть взламываемы или же техника не доросла еще до этого?

Дело ледоколов зародилось у нас в России. Впоследствии другие нации опередили нас, но, может быть, мы опять сумеем опередить их, если примемся за дело. Первый человек, который захотел бороться со льдом, был кронштадтский купец Бритнев. Это было в 1864 г. Как известно, Кронштадт отрезан от сухого пути водою. Летом сообщение поддерживается на пароходах, зимою на санях, но в распутицу, когда нет пути по льду, а пароходы уже прекратили движение, бывали большие затруднения по перевозке грузов и пассажиров. Бритнев попробовал – нельзя ли пароходом ломать лед.

Он, в 1864 году, у парохода «Пайлот» срезал носовую часть так, чтобы она могла взбегать на лед и обламывать его. Этот маленький пароход сделал то, что казалось невозможным; он расширил время навигации осенью и зимой на несколько недель. После того как пароход «Пайлот» дал такие успешные результаты, Бритнев построил ему в помощь пароход «Бой», и движение в распутицу сделалось весьма сносным. Пароходы Бритнева, однако, были очень слабы, а потому все-таки были случаи, что сообщение с материком затруднялось; но когда, лет 8 тому назад, ораниенбаумская компания завела два парохода в 250 сил, сообщение с материком сделалось вполне обеспеченным.

Первые опыты с пароходом «Пайлот», который имел очень слабую машину, повели к предположению, что простая мысль продавливать лед корпусом въезжающего на него парохода не совсем практична, и в 1866 г. был испытан в Кронштадте проект инженера Эйлера, предлагавшего ломание льда посредством гирь. Была взята канонерская лодка, у которой в носовой части устроили гири и приспособили шесты с минами. Гири действительно проламывали лед, но у лодки не хватало силы машины, чтобы раздвигать разломанные куски. Таким образом, дело это оказалось совершенно непрактично. Мысль Бритнева, напротив, получила полное применение.

В 1871 г. стояла чрезвычайно суровая зима в Европе; вход в Гамбург замерз, и решено было построить ледоколы. Были посланы в Кронштадт инженеры, чтобы посмотреть, как Бритнев ломает там лед. Они купили чертежи Бритнева за 300 р., и, сообразно с этими чертежами, был построен для Гамбурга первый ледокол, предназначенный ломать лед посредством своего корпуса.

Затем гамбуржцы, увидев всю выгоду поддерживания навигации круглый год, не остановились на одном ледоколе и построили еще два. Ледоколы принадлежали гамбургскому правительству, которое, не желая конкурировать с частными лицами, не дозволяет ледоколам летом работать на буксировке судов и держит их без дела. Любек пошел вслед за Гамбургом, и затем все приморские порты Балтийского моря обзавелись ледоколами.

В 1891 г. для города Николаева построили ледокол. Почин в этом деле принадлежит Министерству путей сообщения, которое поняло всю важность открытия навигации этого порта круглый год. Оно нашло денежный источник, чтобы покрыть расходы по постройке ледокола для Николаева. Затем, в 1892 г., Морское министерство построило ледокол для Владивостокского порта. С тех пор пароходы Добровольного флота посещают Владивосток круглый год.

Первый ледокол для Владивостока оказался слаб, мал по своей силе, и ему приходилось ежедневно работать, чтобы поддерживать прорубленный им канал. Чтобы устранить этот недостаток, был заказан другой ледокол, немного больше первого, при котором сообщение с Владивостоком во всякое время года будет обеспечено без непроизводительной затраты работы. Новый ледокол в состоянии безостановочно идти сквозь тот лед, которым покрывается Владивостокский рейд и Золотой Рог. Затем Министерство путей сообщения завело для Саратова ледокол в 1500 сил и ледокольный паром такой же силы. Там, с нынешней зимы (1896/1897 гг.), перевозятся поезда через Волгу круглый год.

Когда начали строить Великий Сибирский путь и возник вопрос о том, что постройка пути вокруг Байкала вызывает большие затраты, то Министерство путей сообщения решило построить ледоколы и для Байкала. За образец были взяты ледоколы, имеющиеся на озере Мичиган. Главная особенность этих ледоколов заключается в том, что в передней части корабля делается винт. Польза такого приспособления открыта в Америке случайно.

Один капитан ледокола, встретив большой торос и не имея возможности побороть его, взял на буксир, и при этом оказалось, что струя воды от винта стала вымывать нижние льдины, и торос распался. Вероятно, нижние льдины очень плохо припаяны одна к другой, вследствие чего струя воды выворачивает их со своих мест. Этот опыт дал американцам идею сделать у ледокола передний винт, и я сожалею, что не знаю имени того инженера, который схватил и разработал эту мысль.

Ледокол для Байкала сделан согласно последнему слову науки: у него в корме два винта, а в носу один винт. Я не сомневаюсь, что он в состоянии побороть лед озера Байкал и в хороших руках будет делать свое дело. На рисунке представлен пароход с передним винтом перед торосом, который надо преодолеть. Действие переднего винта следующее: идя обыкновенным сплошным льдом, передний винт, всасывая воду из-подо льда, образует под ним пустоту и помогает ему обламываться под давлением набегающего корпуса ледокола. Когда ледокол подойдет к малому торосу, то он его поборет своим ходом, но если торос так велик и крепок, что ледокол не может побороть его ходом и остановится, то передний винт переводится на задний ход, и тогда струя воды, отбрасываемая на нижние льдины тороса, выворачивает их и отбрасывает вперед.

Инженер Рутковский, посланный Министерством путей сообщения осмотреть ледоколы в Америке, пишет следующее о действии ледокола «St. Marie», имеющего 3000 сил и снабженного передним винтом:

При остановках пароход останавливался, упираясь в сплошной лед. Для того чтобы пустить его опять в ход, не требовалось подавать его назад. Как только пущен был в ход передний винт, замечалось на льду под ногами некоторое слабое колебание в расстоянии до 5 сажен от носа парохода, и затем, при действии заднего винта, пароход начинал двигаться, сначала крошить лед перед собою, а потом разламывать его на большие льдины, выбрасываемые по бокам парохода. При этом получалось впечатление, как будто бы пароход поднимался на лед и проламывал его своим весом.

Мне передавал капитан судна, что в 1895 г. лед был тоньше обыкновенного, а в 1894 г. достигал 2,5 фута, и пароход мог свободно идти через лед при этой толщине. Капитан судна и сопровождавший меня инженер компании, строившей судно, сообщали, что пароход не встречает никакого затруднения при проходе сплошного льда даже 2,5 фута толщиною, но что больше затруднений приходится испытывать, когда лед из озер (Мичиган и Гурон) позднею весною вгоняется штормами и течением в узкий пролив, где образуются загромождения и ледяные валы до 20 футов и более.

В таких случаях, говорит капитан, приходится проходить через такие загромождения в два приема, то есть если пароход не может сразу пройти через нагроможденные и смерзшиеся льдины, то они направляют сначала струю переднего винта для разрыхления массы и затем, подавая пароход назад, вторично проламывают препятствия. Эта операция не могла быть мною наблюдаема за покрытием пролива сплошным льдом.

Месяц тому назад в Финском заливе пробовали новый ледокол «Надежный», построенный в Копенгагене для Владивостокского порта, и оказалось, что этот ледокол, не имевший переднего винта, прекрасно ломал лед, идя носом вперед, но еще лучше он ломал лед, идя кормою вперед, что подтверждает идею носовых винтов, даже при следовании через сплошной лед.

Вот в каком положении находится дело ледоколов. Посмотрим теперь, можно ли с успехом применить эти ледоколы к плаванию в Ледовитом океане. Лед можно разделить на ледяные горы глетчерного происхождения, ледяные поля и торосы.

Наш сибирский берег низмен и не дает глетчеров[21] Ледовитому океану. Никто из исследователей не встречал ледяных гор к северу от нашего сибирского берега; их не видели с «Жаннетты» и их не встречал Нансен.[22] Ледяные горы следуют вдоль берегов Гренландии, и в некоторые месяцы их очень много у Ньюфаундлендской банки, куда они приносятся Лабрадорским течением, а в остальной части Ледовитого океана их нет.[23] Ледяные горы по своему размеру бывают так велики, что с ними силою кораблей бороться невозможно; их должно обходить.

Ледяные поля могут состоять изо льда одногодового и льда старого. Вейпрехт, в своем классическом исследовании «Die Methamorphosen des Polareises»[24] выводит зависимость между количеством мороза и толщиною ледяного покрова. На основании наблюдений в 3 различных местах он составил таблицу, в которой количество мороза обозначено градусо-днями; приняты градусы Реомюра. Ниже приводим следующие цифры:

Данные эти нанесены мною на чертеже, который служит для вывода предельной толщины льда. Из этой таблицы и диаграммы мы видим, что вначале замерзание идет весьма быстро, а потом чрезвычайно медленно. Первые 500 градусо-дней мороза дают толщину льда в 63 см, а последние 500° лишь 5 см.

Вейпрехт считает, что среднее количество мороза в Ледовитом океане 4500 градусо-дней.

Таяние льда происходит иначе, чем замерзание, оно не только не уменьшается по мере убыли льда, но даже увеличивается, в особенности с того момента, когда лед становится порист и вода уходит под лед. По Вейпрехту, в самой холодной части Ледовитого океана, за летнее время, лед может уменьшиться в своей толщине на 1–1,5 м. Расчет предельной толщины льда по системе Вейпрехта делается следующим образом. Предположим, что в Ледовитом океане количество мороза равно 5000 градусо-дням и таяние – одному метру. Согласно диаграмме, при 5000 градусо-днях в первую зиму образуется ледяной покров в 209 см, в лето стает 1 м и, следовательно, останется 109 см, что соответствует 1350 градусо-дням. Прибавив к этой цифре 5000 градусо-дней, получим 6350, а этой величине соответствует намерзание в 234 см. Эту толщину льда будем иметь в конце второй зимы. Продолжая вычисление таким же образом, получим предельную толщину при заданных условиях 260 см. Это и есть толщина полярного сплошного льда по Вейпрехту.

На «Фраме» количество мороза оказалось более, чем то предполагает Вейпрехт. В первую зиму они получили 5130 градусо-дней, во вторую – 6130 и в третью – 5300. В среднем они имели 5520 градусо-дней.[25]

Количество таяния у Нансена обозначено лишь для одного лета и оказалось в 1 м. Если принять таяние в 1 м, а количество мороза в 6000 градусо-дней, то получим, по формуле Вейпрехта, наибольшую толщину льда 3,05 м (10 футов). Нансен, однако, иногда встречал лед в 14 футов, а командир «Жаннетты» Де-Лонг упоминает о льде в 12 футов. Не происходит ли это от того особого явления, которое наблюдал Нансен? Он заметил, что пресная вода, образовавшаяся от таяния льда, уйдя под лед, вследствие прикосновения к соленой воде, имеющей температуру –1,5 °C, вновь намерзает и увеличивает толщину льда снизу в то время, когда наверху происходит обильное таяние его.

Следует ли это явление считать обыкновенным или исключительным? Ответ на это дать весьма трудно, но надо думать, что для такого явления необходимы исключительные условия: надо, чтобы внизу был покой и отсутствие течений, которые могли бы перемешивать тонкий слой пресной воды, сбегающей со льда, с соленой, и тем понизить точку замерзания.

Происходит ли такое явление повсюду или нет, сказать не могу, но, во всяком случае, сплошной лед в 12 футов наблюдался, и расчеты наши надо вести на лед такой толщины. Рассмотрим, какую силу надо применить, чтобы взламывать лед в 12 футов толщины. В настоящее время по вопросу о ломке льда есть уже некоторый материал, по которому можно найти зависимость между толщиною сплошного льда и потребною для его разломки силою машины. Я обратился с этим вопросом к нашему ученому, морскому инженеру В. И. Афонасьеву, который дал мне следующую формулу I.H.P = 2,5v ∙ d2.

I. H. P. есть индикаторная сила машины, потребная для безостановочного взламывания сплошного льда, v — скорость движения в узлах, d — толщина сплошного льда в дюймах.

По этой формуле, для безостановочного движения со скоростью одного узла требуется:

при 2-футовом льде – 1400 сил

при 4-футовом льде – 5760 сил

при 6-футовом льде – 13000 сил

при 8-футовом льде – 23 000 сил

при 10-футовом льде – 36000 сил

при 12-футовом льде – 52 000 сил

По этому же предмету я спросил завод Армстронга, строивший ледокол для озера Байкал. Завод этот высчитывает, что для взламывания льда большой толщины потребуется гораздо меньше сил, чем по формуле В. И. Афанасьева, но надо сказать, что завод Армстронга говорит о ледоколах с передним винтом, тогда как В. И. Афонасьев основывал свои выводы на опытах с ледоколами, не имеющими переднего винта. Чтобы не ошибиться, примем расчеты В. И. Афонасьева, согласно которым для прохода сплошного льда в 12 футов надо 52 000 индикаторных сил.

Кроме сплошного льда, ледоколу в Ледовитом океане придется иметь дело с торосами. Торосы происходят от давления льда. Если представить себе, что море покрыто сплошным льдом, то ветер, дующий на его поверхность, стремится сдвинуть его по направлению движения. При огромной поверхности океана давление это, при значительной силе ветра, бывает так велико, что лед не в состоянии его выдержать, и он со страшным шумом взламывается и начинает громоздиться, образуя из глыб гряду, идущую зигзагами, поперек движения ветра. Лед затем взламывается в другом месте, образует новые гряды, и так как ветры дуют с разных сторон, то гряды торосов, как паутина, покрывают поверхность океанов. Они-то и составляют главное препятствие к санному путешествию по льду.

На образование торосов влияют также приливы и отливы, и Нансен подметил в этом отношении некоторую зависимость. О торосах существовали преувеличенные известия. Путешественникам приходилось перелезать через них, а потому они им казались очень высоки. Нансен по этому поводу в своем сочинении («Дальний север», стр. 243, т. I, английское издание) пишет следующее:

В отчетах о полярных экспедициях часто можно встретить описание торосов в 50 футов высотою. Это сущие сказки. Авторы таких фантастических описаний измерений не производили. Во все время нашего следования со льдом и нашего путешествия по льду я только один раз встретил торос вышиною более 23 футов. К несчастью, я не имел случая смерить его, но думаю, что могу с достоверностью сказать, что он был около 30 футов высоты. Все самые высокие торосы я обмерял; они были высотою 18–23 фута, и могу с достоверностью утверждать, что торосы, образуемые из морского льда, высотою более 25 футов суть очень редкое исключение.

О глубине тороса можно судить по вышине его над водою. Торос представляет из себя кряж гор с некоторыми вершинами, и 18–23 фута, вероятно, есть высота вершин, а не всего кряжа. Предположим, однако, чтобы не ошибиться, что кряж тороса имеет вышину 18 футов, и зададимся вопросом, как глубоко такой торос простирается вниз. Вейпрехт говорит, что в морском льде отношение высоты надводной части к подводной изменяется в пределах 1: 10 и 1: 3; в среднем он принимает 1: 5.

Если допустить, что набивной лед имеет равную толщину, то вышине 18 футов над водою будет соответствовать 90 футов под водою. Но по отношению к торосу это не так. Торос в сечении имеет вид треугольника. Допустим, что стороны его идут под углом 45°; получим, что при высоте 18 футов и основании 36 футов площадь треугольника будет 324 кв. фута. Для поддержания веса этого льда следует под ним нагромоздить треугольник, площадью в 5 раз большею, то есть 1620 кв. футов.

Такой треугольник, при той же покатости боков, будет иметь высоту 40 футов и основание 80 футов. Прибавим 12 футов толщины сплошного льда, и мы получим глубину тороса в 52 фута. Сплошной лед, представляющий связь тороса, будет в центре нагромождения претерпевать большое давление сверху, а по бокам будет большее давление снизу. Поэтому поверхность льда примет выгнутую форму, что и наблюдал Нансен. Когда начинается таяние, то во впадинах у тороса скапливается вода. Наибольшей глубины торос, вероятно, достигает в момент своего образования, но затем лед начинает разравниваться.

Вейпрехт (стр. 64) свидетельствует, что иногда при полном спокойствии льда сверху слышно его перемещение внизу. Это происходит, вероятно, вследствие движения воды под ледяным полем. Разность движения ледяного поля и воды, на которой оно лежит, то есть течение воды, есть та сила, которая тревожит и разравнивает нижние глыбы льда.

Есть указания и у Нансена, и у Де-Лонга, что на 30 футах опущенный лот ударял по глыбе льда, и, кроме того, есть указания, что ледяные поля своими торосами становились на мель на 30 футах. По всем вышеуказанным доводам надо думать, что нагромождение глыб внизу против торосов до 30 футов есть дело заурядное и что в некоторых случаях подводная глубина торосов достигает 40 и 50 футов.

Является вопрос: может ли ледокол, имеющий силу идти сплошным льдом в 12 футов, разбить торос в 25 футов высотой? Инженер Рутковский приводит свидетельство, что на Мичигане ледокол в 3000 сил проходил торосы в 20 футов. Если допустить, что это преувеличение, что торос был 15 футов и крепость его пропорциональна квадрату его высоты, то и тогда нам для разбивания тороса в 25 футов потребуется менее, чем утроить силу, то есть применить к разбиванию тороса 8300 сил, то есть гораздо меньше, чем потребуется для разламывания сплошного льда в 12 футов.

Торосы озера Мичиган суть торосы одногодовые, тогда как в Ледовитом океане могут встретиться торосы, образовавшиеся несколько лет назад. Является вопрос: с годами нижний лед в торосе крепчает или нет? Ответ на этот вопрос мы можем найти в той же книге Вейпрехта (стр. 147). Он в зимнее время опустил глыбу льда на глубину 5 м, и оказалось, что в первый день произошло нарастание льда в 1 см. Это явление весьма понятно: глыба перед погружением имела температуру ниже нуля, и температура эта, передаваясь к поверхности глыбы, должна была произвести некоторое намерзание. В последующие дни намерзло уже очень немного, а затем глыба стала разрыхляться, вероятно, вследствие вымывания соли.

В первые дни по образовании тороса происходит спайка льдин между собою, и на эту спайку расходуется весь тот холод, который льдина принесла с собою. В последующее затем время спайка льдин между собою не увеличивается, а потому подводные глыбы льда в торосе с годами не крепчают, а слабеют, и если торос настоящего года на Мичигане может быть размыт действием винта, то, без сомнения, торосы минувших лет на Ледовитом океане так же могут быть размыты действием струи воды от винта.

Если торосы так слабы, что их можно размывать струею воды то, следовательно, льдины не лежат плотно одна к другой. Торос нельзя сравнить с правильною кирпичною кладкою, его, скорее, можно уподобить груде кирпича, с тою, однако, разницею, что груду кирпича подвинуть весьма трудно, тогда как груду льдин, плавающих в воде, подвинуть весьма легко. Лед имеет такую малую плавучесть, что он в воде почти уравновешен; под давлением корпуса глыбы его будут расступаться в стороны и пропустят судно.

Если бы нам пришлось прокладывать себе дорогу в сплошном льде в 30 футов, то мог бы явиться вопрос: куда денется лед, который мы будем вымещать корпусом корабля? При набивном льде такого вопроса явиться не может, ибо между глыбами есть промежутки, которые допустят спрессование, и, кроме того, часть глыб пойдет, может быть, под дном судна. Отсюда можно заключить, что торосы не представляют из себя чего-то непреодолимого.

Для ломки полярного льда в 12 футов мы высчитали, что потребуется 52 000 индикаторных сил. На первый взгляд, сила эта представляется до несоразмерности большой, но в прошлом (1896) году, как раз в это самое время, я ехал по Атлантическому океану из Нью-Йорка в Ливерпуль на пароходе «Campania», машина которого развивает 28 000 индикаторных сил; следовательно, два таких парохода могут прорезать лед в 12 футов, и, значит, сила эта не есть чрезвычайная. Если бы я сказал, что хочу сдвинуть Альпы, то вы могли бы усомниться, ибо таких машин еще нет, но ведь не Альпы же сдвинуть мы хотим машиною.

Я говорю о величине, которою мы на практике пользуемся. Я говорю о пароходе, который благополучно плавает и перевозит своих пассажиров из года в год. Чтобы пройти Ледовитый океан зимою и бороться с толстыми льдинами, пароходу нужно иметь 52 000 индикаторных сил. Но можно пройти Ледовитый океан не зимою, а позже, когда лед немного стает и будет на 1 м тоньше.

Затем есть еще обстоятельство, чрезвычайно уменьшающее крепость льда, – это его растрескивание. Лед имеет чрезвычайно оригинальную аномалию. Все тела от теплоты расширяются, а от холода сжимаются. Морской лед имеет это свойство лишь ниже –15°, а от –15° до 0° он сжимается при нагревании. Пока стоит мороз и происходит намерзание, лед трескается, но не очень, а когда температура поверхности поднимается до –2°, начинается сильное растрескивание льдин.

Предположим, что в конце зимы лед имеет толщину 2 м и что на поверхности он имеет температуру –38°, внизу температуру воды –2°, а в середине среднюю температуру –20°. При этом условии верхний лед находится в состоянии, соответствующем объему 1083, средний лед – 1086, а нижний – 1077. Допустим теперь, что началась оттепель и поверхность льда, толщиною в несколько дюймов, приняла температуру, близкую таянию –2°. Этой температуре соответствует объем 1077; следовательно, лед на поверхности должен был сжаться почти на 1 %, в то время как средняя толща осталась в прежнем объеме. Это обстоятельство вызывает трещины на поверхности, и Вейпрехт говорит (стр. 47), что весною нельзя найти и 1 кв. м поверхности льда без трещин.

Лед пресноводный имеет ту же аномалию, как и лед морской воды, но температура небольшого объема находится ближе к 0. Чтобы проследить явление растрескивания, я нынешнею зимою сделал наблюдения над несколькими глыбами льда. Пока были морозные дни, поверхность льда оставалась цельная, но после двух дней оттепели поверхность льдины растрескалась и приняла вид мозаики, так что не осталось цельного места, на которое можно было бы поместить ладонь. Растрескивание льда значительно убавляет его крепость и уменьшает количество силы, потребной на его взламывание.

Кроме растрескивания льда, вследствие перемены температуры воздуха есть еще другое обстоятельство, уменьшающее крепость соленого льда. Как известно, при замерзании соленой воды соль выделяется, но часть ее механически запутывается во льду. Пока температура льда низка, до тех пор запутавшаяся соль остается во льду, но когда температура льда повысится, то соль начнет вымываться из льда, и являются тонкие канальцы. Вейпрехт говорит (стр. 82), что в середине мая они могли прорубить во льду углубление и уже на 2 1/2 м встречали влагу. 25 мая (по новому стилю) уже на глубине 1/2 м встречали влагу, а через 3 дня влага показалась даже на 1/4 м от поверхности.

По мере того как лед тает и солнечные лучи начинают пробивать всю толщину, во льду появятся сквозные канальцы. Появление их обнаруживается тем, что вся вода с поверхности уйдет под лед. Путешественники по полярным льдам свидетельствуют, что вода в известное время лета уходит под лед, и, следовательно, с этого времени надо считать, что весь лед пробит каналами и, разумеется, значительно ослаблен в своей крепости.

Надо еще иметь в виду, что лед, образовавшийся из соленой воды, имеет бо́льшую вязкость, но значительно меньшую крепость, чем лед пресноводный. Я не встречал исследований по этой части, а потому сам, при содействии доктора медицины Шидловского, произвел некоторые опыты над изломом ледяных брусков. Не привожу здесь подлинных цифр наших наблюдений, ибо они производились при недостаточно точной обстановке. Опыты показали, что лед из раствора поваренной соли удельного веса 1026, при температуре около –5 °С, в три раза слабее на излом, чем лед пресноводный. Полагаю, что излишняя вязкость соленого льда с избытком компенсируется меньшею крепостью и что, в общем, можно признать, что лед морской воды слабее пресноводного.

Снежный покров значительно затрудняет разломку льда ледоколом. Это происходит, вероятно, вследствие того, что корпус ледокола не так хорошо скользит по снегу, как по льду, и что много силы бесполезно тратится на упрессовку снега. В июне месяце большая часть полярного льда уже оголилась от снежного покрова, и, следовательно, этого препятствия, с которым приходится считаться ледоколам в зимнее время, летом не существует.

Все вышесказанное приводит меня к заключению, что с 1 июня (по новому стилю) полярный лед хотя и имеет свою полную толщину, но значительно растрескался как сверху, так и снизу, и ломка его потребует гораздо меньшего усилия, чем ломка льда, не имеющего никаких трещин. Судя по опытам на кронштадтских ледоколах, 1 фут 4 дюйма весеннего льда равны по крепости лишь 1 футу льда осеннего, так что при расчете силы можно сбавлять 25 % с толщины. Для того чтобы не ошибиться, примем эту величину в 20 %. Позже 1 июня лед Ледовитого океана становится все слабее и слабее, пока с началом морозов он не станет вновь крепчать. Август месяц надо признать по отношению к разламыванию льда самым выгодным.

К числу обстоятельств, облегчающих доступ к Северному полюсу, надо причислить тот факт, что, по Вейпрехту и другим авторитетным отзывам, 1/3 пространства Ледовитого океана в летнее время совершенно открыта ото льда.[26] Нансен не противоречит этому указанию, и «Фрам», от широты 83° до 80° – всего 180 миль – прошел во льдах, пробираясь по полыньям.

Может быть, даже существует и великая полынья, о которой пишет Врангель; температуры нижних слоев воды, наблюдавшиеся Нансеном на «Фраме» наводят на некоторые соображения об этой полынье.

Рассматривая эту таблицу, мы видим, что до глубины 100 м температура воды остается одна и та же, около –1,5°. От 100 м она начинает подниматься, и на 200 м она достигает 0°, а на 260 м +0,34°. Температуру эту вода имеет до 500 м, после чего температура опять понижается. На 1800 м она достигает величины –0,60°, которую и сохраняет до дна.

Если бы, в прибавок к температурам, были объявлены еще и удельные веса воды, то мы сейчас же могли бы решить вопрос о том, откуда она пришла; но, к сожалению, удельных весов нет,[27] а потому заключение сделать затруднительно; тем не менее можно сказать, что теплая вода на 200–800 м должна быть солонее поверхностной, иначе она поднялась бы кверху, а не оставалась внизу. Так как в Ледовитом океане существует много причин к уменьшению солености, то очевидно, что вода, занимающая слой на 200–800 м, пришла из южных широт. Это же условие подтверждается и температурой воды.

Существование слоя теплой воды под холодною указывает, что в Ледовитом океане есть, действительно, течение, подобное тому, как в Босфоре. Поверхностная вода меньшей сравнительно солености, вследствие разности уровней, выходит обратно в Атлантический океан, унося с собою льды. Граница двух вод недостаточно резкая. От 100 до 260 м лежит промежуточный слой с температурою между холодною и теплою. Глубина 100 м чересчур велика, чтобы волнение могло эффектно перемешивать слои ниже его, если Ледовитый океан всегда покрыт льдами. Посему надо предположить, что или Ледовитый океан местами вскрывается на большом пространстве, чтобы перемешивающее действие волн достигало глубин ниже 100 м, или же в каком-нибудь месте Ледовитого океана существует обилие вод столь малой солености, что для восстановления равновесия слой этот тонок, и теплая вода приближается там к поверхности. Этого мнения я придерживаюсь.

Думаю, что нет ничего невероятного, если где-нибудь между полюсом и Беринговым проливом окажется область льда сравнительно малой толщины. Лед этот, будучи слаб, вследствие присутствия под ним поблизости теплой воды по временам может взламываться и образовывать ту полынью, которую видел Врангель зимою и поверье о которой всегда существовало.[28]

Подведя итоги всего сказанного выше, я пришел к заключению, что для следования по Ледовитому океану в летнее время нет надобности прибегать к 52 000 индикаторных сил и что достаточно ограничиться 20 000.

От широты 78°, в которой можно встретить летом лед, до полюса 720 миль. Авторитеты считают, что третья часть всего пространства не покрыта льдом, но мы предположим, что не покрыта льдом 1/4, то есть 180 миль, и по этому пространству ледоколы пойдут со скоростью 12 узлов, следовательно, пройдут это пространство в 15 часов; 1/5 пространства, то есть 144 мили, предположим заполненным полями одногодовалого льда, который зимою достиг 2,28 м, стаял на 1 м и летом имеет толщину 1,28 м, то есть 4,3 фута.

Предположим, что лед этот ослаблен сквозными каналами и трещинами и соответствует крепости зимнего льда в 3,5 фута, то есть на 20 % меньше. Ледокол в 20 000 сил пройдет такой лед со скоростью 4 узла. Следовательно, 144 мили потребуют 36 часов, 1/6 часть – 120 миль – предположим заполненной льдом двухгодовалым, толщиною зимой 2,61 м, а летом 1,61, что соответствует 5,3 фута. Отбавляя 20 % на сквозные каналы, получим 4,2 фута, которые ледокол пройдет со скоростью 3 узла в 40 часов, 1/6 часть, то есть 120 миль, предположим заполненной льдом в 3,05 м, то есть 10 футов. Отбросив 1 м на стаивание. получим 2,05, то есть 6,7 фута, отбрасывая 20 %, получим 5,4.

Этот лед ледокол пройдет со скоростью 2 узла в 60 часов, 1/6 часть, то есть 120 миль, предположим наполненной льдом в 3,6 м (12 футов); полагая 1 м на стаивание, получим 2,6 м (8,5 футов), а если отбросить 20 %, останется 6,9 фута, через которые ледокол пойдет со скоростью 1,3 узла и пройдет 120 миль в 92 часа. Остальные 36 миль, предположим, торосы, и скорость в них допустим лишь 3/4 узла. На прохождение 36 миль потребуется 48 часов. Итого на прохождение всех 720 миль потребуется 291 час или 12 суток и 3 часа, при скорости хода в 2,4 узла.

Предположение о возможности использования Северо-Восточного прохода или Северного морского пути впервые было высказано русским дипломатом Дмитрием Герасимовым в 1525 г. В середине XVI в. пройти Северным морским путем попробовали англичане X. Уиллоби, Р. Ченслер, Барроу, но смогли достичь только Новой Земли.

В XVIII в. теоретической разработкой этого вопроса серьезно занимался М. В. Ломоносов (см. «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию»). В XIX в. этот вопрос для России встал со всей остротой, а освоение Северного морского пути позволило бы снизить затраты на обслуживание портов Арктики и крупных рек Сибири. Ведь расстояние от Санкт-Петербурга до Владивостока через Суэцкий канал составляет свыше 23 тыс. км, а по Северному морскому пути оно составило бы только 14 тыс. км. Это соображение стало еще одной причиной того, что правительство решило поддержать проект Макарова и выделить необходимые средства для строительства ледокола «Ермак».

Весь вышеприведенный расчет составлен очень скупо относительно сопротивления. Предположено, что ледокол идет прямым курсом, тогда как в действительности он может выбирать путь через более легкий лед и полыньи. Даже при вышеприведенных предположениях требуется 12-дневный запас угля, для того чтобы пройти к полюсу. Ледокол может иметь такой запас, и если он возьмет с собой транспорт с углем, то возвращение его будет вполне обеспечено. Если же допустить, что курс будет избираться через полыньи и сравнительно тонкий лед и что, таким образом, удастся миновать и пройти полыньями половинное количество торосов и льда в 12 и 10 футов, то для прохода всего пути, если считать его удлиненным до 800 миль, потребуется 9 суток.

Предположим, что 20 000 сил достаточно, чтобы следовать по Ледовитому океану летом в каком угодно направлении. Является вопрос: следует ли построить один ледокол в 20 000 сил или лучше построить два ледокола в 10 000 сил каждый? Я держусь того мнения, что два среднего размера ледокола лучше, чем один большой. В море всякие случайности возможны, и при двух независимых судах дело будет поставлено гораздо надежнее. Надо, однако, чтобы оба ледокола давили на лед своей общей силою. Чтобы испытать такое пользование ледоколами, я обратился к директору Приморской дороги П. А. Авенариусу, который любезно предложил воспользоваться для опыта ледоколами, держащими сообщение между Кронштадтом и Лисьим Носом.

На корме одного из них сделана была деревянная подушка, в которую другой ледокол должен был упираться своим носом. Чтобы ледоколы не расходились, подано было два буксира накрест. Действие двух ледоколов, таким образом связанных, оказалось весьма практично, и сила действия двух ледоколов была двойная. Все, видевшие опыты, пришли к убеждению, что там, где действуют два ледокола, надо их ставить один в кильватер другому, чтобы получить двойную силу машины и двойную инерцию.

Если ледоколы ведут за собой грузовые пароходы, то каждый из них должен быть приспособлен к тому, чтобы следовать в кильватере вплотную, и по вступлении в лед все суда каравана, идущего через лед, должны быть поставлены вплотную и в таком виде следовать на всем пространстве ледяного покрова. При этих условиях никто не отстанет, и все машины будут служить для преодоления сопротивления, а инерция всех судов будет с пользою служить для разбития препятствий, которые встретятся передним ледоколом.

Плавание по Ледовитому океану вызывается потребностями науки, но постройка двух ледоколов, в 6000 тонн каждый, потребует таких затрат, на которые для одних научных целей средства найти невозможно. К счастью, есть практические цели, которые также требуют постройки больших ледоколов.

Россия природой поставлена в исключительные условия: почти все ее моря замерзают зимой, а Ледовитый океан покрыт льдом и в летнее время. Между тем, туда впадают главнейшие реки Сибири, и туда мог бы идти весь сбыт этой богатой страны. Если бы Ледовитый океан был открыт для плавания, то это дало бы весьма важные выгоды. Теперь Ледовитый океан заперт, но нельзя ли его открыть искусственным путем? Мысль такая высказывается не мною первым. Когда Виггинс докладывал в Техническом обществе о своем путешествии на Енисей, то великий князь Александр Михайлович сказал, что, по его мнению, дело с плаванием на Енисей стоит на шатких началах. Чтобы оно стало на прочных началах, нужны ледоколы.

При посредстве ледоколов мы можем поддерживать сообщение с Енисеем в течение всего лета. Теперь это производится случайными рейсами один раз в год, и для поощрения этих рейсов предпринимателям дают некоторые таможенные льготы. При посредстве ледоколов рейсы на Енисей можно поставить на правильный фундамент и вести их регулярно. Полагаю, что 1 или 15 июня (по старому стилю), когда устье Енисея очистится ото льда, можно было бы идти первым рейсом, а затем каждые 2 недели делать рейс и, таким образом, открыть грузовое пароходное сообщение Сибири со всем остальным миром.

Теперь, когда движение грузов случайное, находится достаточно грузов на несколько кораблей; когда же движение будет правильное, обмен грузов значительно возрастет. Сибирь так богата, а прирост населения как естественным путем, так и переселением идет так быстро, что грузов в скором времени найдется достаточно.

Мы, русские, богаты дешевым товаром, который не может быть перевозим на дальние расстояния по железным дорогам. Для такого товара нужно пароходное сообщение. Вследствие этого пароходное сообщение не будет конкурировать с железными дорогами, и открытие заграничного отпуска из бассейнов рек Енисея и Оби не уменьшит работу дорог, а, напротив того, увеличит ее, ибо с открытием водного пути край поднимется и промышленность в нем возрастет. Вопрос не в том, строить или не строить ледоколы для сообщения с Енисеем, а в том, строить их теперь или надо еще подождать. Надо думать, что два ледокола в 10 000 сил, начиная с 15 июня (по старому стилю), поведут караваны судов на Енисей со скоростью 5 узлов, а позднее ледяное препятствие будет встречаться лишь в немногих местах.

Есть еще одна насущная потребность, для удовлетворения которой требуются ледоколы. Теперь, когда Николаев, Одесса, Владивосток, Ревель и другие города расчищают себе путь ледоколами, один Петербург отстал от всех и все еще зимою заперт для пароходного сообщения. Кажется немножко странным, что все порты опередили в этом отношении Петербург. Инженер Р. А. Рунеберг делал по этому предмету доклад, но дело остановилось и, вероятно, не потому, что потребность в ледоколе не сознавалась, а потому, что дело это казалось трудноосуществимым. При посредстве ледоколов можно было бы установить еженедельные зимние рейсы грузовых пароходов в Петербург и обратно и, таким образом, дать Петербургу правильное зимнее пароходное сообщение, в котором он сильно нуждается, как многолюдный город и ближайший морской порт к Москве и ко всему нашему богатому мануфактурному району.

В настоящей лекции я старался представить перед вами картину постепенного расширения в применении ледоколов. Один порт после другого обзаводятся ледоколами, и видно общее усилие искусственным путем получить то, что природа отказалась дать путем естественным. Я также показал перед вами, до каких пределов может доходить крепость ледяных покровов, и вы, вероятно, присоединитесь к моему мнению, что силою можно разбивать всякий ледяной покров. Вопрос не в том, можно ли лед разбить, а в том – стоит ли его разбивать.

Я наметил три крупных дела, которые могут быть выполнены ледоколами:

1) Научное исследование всего Ледовитого океана, на котором огромная область, 2 тысячи верст длиной и 1 1/2 тысячи шириной, ни разу не была посещена ни одним путешественником.

2) Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Обью и Енисеем в летнее время.

3) Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Петербургом в зимнее время.

Эти три цели, по моему мнению, могут быть удовлетворены постройкою двух ледоколов, в 6000 тонн, с машинами в 10 000 сил каждый. Ни одна нация не заинтересована в ледоколах столько, сколько Россия. Природа заковала наши моря льдами, но техника дает теперь огромные средства, и надо признать, что в настоящее время ледяной покров не представляет более непреодолимого препятствия к судоходству.

Глава III. Моя поездка для обзора морского пути на Обь и Енисей

Прочитанная в Мраморном дворце лекция заинтересовала многих высокопоставленных лиц, и дело пошло гораздо скорее, чем я того ожидал. Уже в июне месяце я имел случай лично изложить свою мысль министру финансов Сергею Юльевичу Витте. Он пришел к такому заключению, что прежде, чем что-либо предпринять, полезно, чтобы я побывал в Карском море и ознакомился с состоянием пути на Обь и Енисей.

Лучше всего было бы иметь независимое судно, с которым можно было пройти туда, куда следовало, но Морское министерство не располагало для этого свободным судном в тех водах. Пришлось ограничиться поездкою, пользуясь тем, что можно было достать. Я решил первоначально съездить на Шпицберген, а потом пойти на Енисей с пароходами г. Попхам, которые ежегодно возят туда груз.

Из Петербурга я отправился 29 июня (11 июля)[29] и прибыл 1 июля в Стокгольм, где имел случай переговорить с профессором Норденшельдом о льдах Ледовитого океана вообще и Карского моря в особенности.

Профессор Норденшельд, которого я познакомил с моим предложением исследовать Ледовитый океан посредством ледоколов, сказал мне, что он не видит причин, почему бы льды Ледовитого океана нельзя было разбивать посредством сильных ледоколов. Я заметил ему, что некоторые из ученых считают, что я не прав, когда сравниваю морские многолетние торосы с однолетними пресноводными торосами. Многолетние торосы, по мнению некоторых ученых, представляют весьма солидную массу, которую невозможно разбить силою корабля. Они думают, что лед в морских торосах, подобно льду ледников, подвергается метаморфозе и сливается в одну плотную массу. Норденшельд с этим не согласен и присоединяется к моему мнению о том, что глыбы, составляющие торос, спаяны между собою весьма слабо и что подводные глыбы почти совсем не спаяны.

Он полагает, что если струею переднего винта можно сдвинуть с пути нижние глыбы речного тороса, то нет основания сомневаться, чтобы не были точно так же сдвинуты глыбы полярного тороса. Профессор Норденшельд считает, что все рисунки, представляющие торосы Ледовитого океана, несколько преувеличены, что в Карском море льды несравненно слабее, чем в возвышенных широтах Ледовитого океана. К лету ледяной покров распадается на ледяные острова, размер которых часто не превышает 1/2 мили. Местами эти острова касаются один другого, местами же между ними остается открытая вода.

Из Стокгольма я проехал через Тронгейм в Гаммерфест, оттуда на пароходе «Lofoten» ходил в бухту Адвент на Шпицбергене и обратно. Льдов мы не встречали, но для меня это путешествие было в том отношении интересно, что «Lofoten’ом» командует знаменитый Свердруп, бывший командир «Фрама». Проведя в его обществе 6 дней, я имел достаточно времени, чтобы подробно переговорить с ним о полярных льдах в летнее и зимнее время. Капитан Свердруп оказал мне полное содействие для производства ежечасных наблюдений над температурою и удельным весом морской воды; также в трех местах определены температура и удельный вес воды на глубинах.

Интересно понижение температуры поверхностной воды при приближении к острову Медвежьему. Это понижение температуры сопровождается понижением удельного веса. Отсюда ясно, что это не есть выступление нижней воды, а что тут языком вдается от NE полярная вода. Наблюдения в Ледяном фиорде (Ice Fiord) показали, что вода малой солености простирается до значительной глубины.

Капитан Свердруп рассказал мне, что когда наступило третье лето пребывания «Фрама» во льдах, он в это время находился в широте выше 84° и был тесно окружен льдами. Свердруп решился пробиваться сквозь эти льды, и, несмотря на то что машина «Фрама» всего лишь в 200 сил и обводы этого корабля не приспособлены к ломке льда силою, «Фрам» пробился сквозь лед благополучно, пройдя во льдах 180 миль.

Зимою, по словам Свердрупа, ледяной покров Ледовитого океана точно так же не представляет из себя сплошной, цельной, однородной массы. Поля однородного ровного льда вообще невелики; большею же частью такие льдины пересекаются трещинами или рядами торосов. Вследствие разных термических причин льдины, составляющие нагромождения, даже на поверхности смерзаются слабо; под водою же, можно сказать, почти не смерзаются. Он видел пример, когда одна гладкая, ровная льдина, футов в 6 толщиною, набежала почти на 100 сажен на другую, такую же гладкую, льдину.

Казалось бы, явились условия для прочного смораживания двух льдин, но на деле вышло не так: льдины, прилегающие даже одна к другой совершенно ровно, смерзаются лишь весьма слабо. Может быть, в первый момент смерзание происходит, но верхняя поверхность одной льдины, имея снежный покров и весьма низкую температуру, приляжет к нижней поверхности другой льдины, которая имеет температуру воды. Через некоторый промежуток времени место спайки примет среднюю температуру, причем холодная поверхность должна значительно сжаться, а более теплая поверхность расшириться. Результатом будут трещины, которые значительно ослабят спайку. Капитан Свердруп говорит, что если начать делать прорубь, то, дойдя до места спайки двух плотно прилегающих льдин, получится в проруби вода, что показывает, до какой степени место спайки непрочно.

На поверхности полярного льда летом скопляются пруды воды малой солености. Пруды эти в половине или в конце лета исчезают, ибо вода их уходит под лед, но бывают случаи, что пруд остается до осени, и в таком случае он замерзает. Казалось бы, что эта замерзшая вода должна была соединиться в одно целое с тем льдом, на котором она лежит. На деле же выходит иначе, и чаще бывает, что между этим новым льдом и старым остается пустота в 2–3 дюйма.

По мнению капитана Свердрупа, верхние льдины в торосе, может быть, и спаяны до некоторой степени, но слабо. Нижние же глыбы почти не спаяны, и торосы ни зимой, ни летом нельзя считать крепкими и солидными.

Нижние глыбы, находящиеся подо льдом, весьма часто перемещаются, так что даже в тех случаях, когда наверху лед спокоен, слышны внизу легкие удары перемещающихся, вследствие течения, глыб. В третью зиму под кормою «Фрама» была длинная щель, которая то закрывалась, то вновь открывалась. Как только щель открывалась, в нее начинали снизу выплывать глыбы льда, иногда значительного размера. Это показывает, что многие нижние глыбы постоянно путешествуют. Течение воды и движение льда меняют свое направление, так что если путешествующая льдина при одних условиях останавливается, то при других условиях она может опять тронуться с места.

Капитан Свердруп полагает, что глыбы занимают местами пространство внизу подо льдом до 30 футов.

Относительно летнего льда Свердруп говорит то же, что и Норденшельд, а именно: что ледяной покров даже с начала лета не представляет сплошного поля, а состоит из островов большей или меньшей величины. На протяжении 180 миль, пройденных им, он однажды шел вдоль одного острова, который был длиной до 16 миль. Кроме того, было штук 20 островов размерами в 4–5 миль, остальные же островки имели размер от 20 до 40 м. Он считает, что 80 % всего пространства заполнено небольшими островами в 20–40 м и открытою водою, а 20 % всей площади составляли большие острова. И в первое, и во второе лето на «Фраме» видели китов, которым нужна открытая вода для дыхания. Это подтверждает существование свободных ото льда пространств.

«Фрам» шел между ледяными островами, раздвигая своим корпусом льдины. Там, где льдины были малы, «Фрам» мог подвигаться со скоростью 1–2 узла, но когда приходилось пройти в проход между двумя большими льдинами, то встречалось большое затруднение: лед оказывался чересчур толстым и крепким для такого слабосильного корабля, как «Фрам»; тем не менее, ударяя в промежуток между льдинами с полного хода, «Фрам» обламывал концы этих толстых льдин. Свердруп видел это своими глазами.

Впечатление, вынесенное им из этой продолжительной борьбы со льдами, было то, что полярные льды, в особенности летом, очень слабы.

На «Фраме» не делали инструментальных наблюдений над крепостью льда, но Свердруп считает полярный солено-водный лед на 60 % слабее льда пресноводного, так что, по его мнению, если для излома бруска пресноводного льда известной толщины требуется 100 фунтов, то для того же результата относительно солено-водного льда потребуется усилие в 40 фунтов.

Капитан Свердруп говорит, что на «Фраме» он неоднократно выражал лейтенанту Скотт-Гансену свое мнение о том, что борьба со льдами при более сильной машине пошла бы весьма успешно. Он того мнения, что задавшись мыслью идти к полюсу, не будет надобности ломать цельный лед: поворачивая вправо и влево, можно следовать между островами, раздвигая льдины, и лишь в тех случаях, когда два острова окажутся плотно прижатыми один к другому, придется проломать себе путь, но и тогда этот пролом будет не в цельном месте, а по краям льдин, которые обламывались даже от давления корпуса слабосильного «Фрама».

Морской лед гораздо слабее, чем пресноводный. Как известно, «Фрам» не был обшит железом. Твердое дерево, составлявшее обшивку «Фрама», не могло бы выдержать трения о пресноводный лед, между тем как, несмотря на усиленное проталкивание «Фрама» через морской лед, обшивка его оказалась совершенно неповрежденною, и «Фрам» вернулся домой таким же крепким, каким ушел в плавание. Правда, он значительно тек, но это происходило оттого, что вследствие напора льдов в зимнее время конопать в швах обмялась; обшивка же его оказалась совершенно неповрежденной полярными льдами.

Капитан Свердруп много говорил мне об одном из своих спутников на «Фраме», лейтенанте норвежского флота Скотт-Гансене, как о человеке знающем. Я послал впоследствии ему свою лекцию «Об исследовании Северного Ледовитого океана» и просил высказаться относительно моего предложения: прокладывать себе путь через Ледовитый океан посредством ледоколов. Скотт-Гансен ответил на мое письмо, что с мнением моим он не согласен. Затем я написал ему второе письмо и получил от него ответ, что, вникнув в это дело и переговорив со Свердрупом, он изменил свое мнение и присоединяется к моему взгляду, что следование по Ледовитому океану, покрытому льдом, с большим ледоколом возможно.

По его мнению, «в торосе между кусками льда довольно много пустых мест, как выше уровня моря, так и ниже его, и это делает всю массу менее крепкою, чем она кажется с первого взгляда».

Он считает, что «старого льда в общей поверхности Ледовитого океана надо считать около 60 %. Остальное заполнено льдами различных размеров, от самого старого до самого тонкого, который не может выдержать и растаивает от полярного солнца».

Скотт-Гансен полагает, что площадь, вполне чистая ото льда, может быть определена в 5 % всей поверхности и состоит, по преимуществу, из длинных щелей. «Цельные льдины бывают самых разнообразных размеров, льдины в 3–4 мили очень редки, а в 300–800 м довольно часты; бывают, однако, места, где напрасно приходится искать куска льда сколько-нибудь значительного размера».

Плавание на пароходе «Lofoten» с капитаном Свердрупом оставило у меня лучшие воспоминания об этом угрюмом на вид, но мягком в душе человеке с сильным характером и выдающеюся настойчивостью. От души желаю ему доброго успеха в трудной задаче, которую он предпринял: описать северный берег Гренландии.[30]

Вернувшись со Шпицбергена в Гаммерфест 14 июля, я застал уже на рейде пароход «Иоанн Кронштадтский», принадлежащий г. Немчинову, представитель которого г. Вардроппер предложил мне воспользоваться этим пароходом для следования на Енисей и для всяких моих работ по изучению пути. Пароход «Иоанн Кронштадтский» назначается для плавания в реках и озерах, он двухвинтовой и сидит в воде лишь 4 фута.

15 (27) июля я с пароходом «Иоанн Кронштадтский» прибыл в Вардё, где пришлось пробыть довольно долго в ожидании, пока соберутся пароходы, идущие с грузом на Енисей. Этим временем я воспользовался, чтобы переговорить о полярных льдах с командиром корабля «Windward» Шлосхауэром, ходившим на Землю Франца-Иосифа, а также со многими командирами промысловых судов, которые ходят во льды бить тюленей.

Прекрасный пример слабости льда дал мне английский полярный писатель доктор Джефферсон, ходивший на тюлений промысел. Он говорил, что в одном из случаев, когда подошли к толстой льдине и стали ломами пробивать ее, чтобы закопать лапу якоря, вся льдина треснула во всю свою толщину, и огромный кусок отломился от остальной массы. Это показывает, что в льдине, вследствие различных причин, было уже вредное натяжение, так что оставалось приложить незначительное усилие, чтобы большая глыба от нее совершенно отделилась.

Промышленники не боятся со своими деревянными судами ударять в солено-водный лед, и капитан Soerenson говорил мне, что в одном случае, когда он был снаружи льдин, ветер скрепчал до степени шторма, и его стало жать к льдинам. Тогда он решился спуститься на фордевинд и направить свой корабль в ту часть льдины, где, ему казалось, было небольшое углубление. Удар в лед был очень силен, но лед подался, и судно прошло благополучно.

В другой раз, направляясь в пролив между льдами при ходе 10 узлов, по ошибке ударил скулою в очень крепкую глыбу. Результат был тот, что лопнуло 4 шпангоута в носовой части. Тот же капитан рассказывал мне, что, желая пробраться во льды для успешного промысла, он однажды зашел так далеко, что был затерт льдами. В течение трех недель его несло на SW и освободило лишь неподалеку от Исландии. Все видимое пространство вокруг него было заполнено островами льда, футов в 50. Лед этих островов толстый, ибо острова полярного происхождения, но, несмотря на свою толщину, лед от удара обламывается, и проход между льдин, если даже они плотно придвинуты одна к другой, не труден.

23 июля (4 августа). Вечером мы вместе с лейтенантом Шульцем переехали на китобойный пароход, вышли в море и с утра стали гоняться за китами. Охота в этот день шла неудачно. Мы гонялись за несколькими китами, но киты оказались очень сметливые: они ныряли в воду и выходили совсем не там, где мы их ждали. Мы ни одного раза не могли подойти к киту на расстояние выстрела. К вечеру вернулись в Вардё. Предположение, что число китов уменьшается, по-видимому, не вполне основательно, ибо, по словам китобоев, в нынешнем году такое количество китов, какого еще никогда не было.

В Вардё я жил в ожидании прибытия всех пароходов, которые были зафрахтованы г. Попхам для доставки грузов на Обь и Енисей. Время затягивалось больше, чем я рассчитывал. По прибытии самого г. Попхам на яхте «Blancatra»[31] выяснилось, что есть неделя свободного времени, которой я воспользовался, чтобы сходить и посмотреть на Екатерининскую гавань и наш Мурманский берег.

25 июля (6 августа). В полночь с лейтенантом Шульцем отправился на пароходе «Ломоносов» по портам Мурманского берега. Были в Печенге, Вайда-губе, Цып-Наволоке и в порту Владимир. 26 июля в полночь пришли в Екатерининскую гавань, простояли несколько часов и в 5 часов утра подошли к городу Кола. Мы посетили город, причем меня сопровождал английский путешественник Джефферсон, вместе с которым мы осматривали в церковной ограде груду ядер, собранных после бомбардировки Колы англичанами. Бедный Джефферсон был очень сконфужен тем, что его соотечественники бомбардировали ничем не защищенную, несчастную маленькую деревушку. Теперь Кола доживает свои последние дни, ибо через два года город перейдет в Екатерининскую гавань.

Из Колы пароход опять зашел в Екатерининскую гавань, оттуда в Зарубиху, Малый Олень и Териберку, куда пришел вечером. Все это маленькие рыбачьи деревни, но правительство делает все, чтобы оживить Мурманский берег; еженедельно приходит пароход, держащий сообщение от Архангельска до Вардё, и во многих пунктах есть телеграфные станции.

27 июля (8 августа). Утром посетили Гаврилово, Подпахту и Шельпино. Здесь встретили из Архангельска срочный пароход «Николай», на который мы пересели. Посетили те же порты и вновь прибыли в Екатерининскую гавань.

Мурманский берег омывается водою с большой соленостью, вследствие чего, несмотря на высокую широту места, море у этого берега так же, как и некоторые из гаваней, не замерзает. Необходимость иметь порт на Мурмане сознавалась уже давно, но шли нескончаемые споры о том, какой пункт признать наивыгоднейшим. Я лично, осмотрев различные места, нахожу, что выбор Екатерининской гавани сделан весьма мудро, но будет не менее мудро, если в этом отношении никаких колебаний не последует и выбранное место должным образом оборудуют.

При выборе Екатерининской гавани руководствовались главным образом местными потребностями, желая дать незамерзающему Мурманскому берегу незамерзающий порт. Кола не могла удовлетворить потребности Мурманского берега с его рыбопромышленной деятельностью, так как она лежит совсем в стороне и, по мелководью, недоступна не только что пароходам, но и большим рыбацким судам. Проживающие в Коле власти были совсем отделены от промышленников на Мурманском берегу, в особенности с наступлением холодов, когда река и прилегающая к ней часть бухты покрываются льдом.

Когда было решено город Колу перенести в Екатерининскую гавань, то ассигновали небольшие средства на постройку городка, устройство пристани, прокладку дороги и проч. Как план расположения построек, так и самое производство работ весьма рациональны. Пристань построена солидно, и к ней пароходы подходят уже теперь во всякую воду вплотную. От пристани прекрасное шоссе ведет на площадку, где строится город. Этим планом достигнуты две цели: во-первых, город лежит в месте, защищенном от морских ветров небольшим кряжем скал, во-вторых, места, ближайшие к пристани, остаются свободными для амбаров и складов под товар. Скалы, которые с первого взгляда кажутся мешающими постройкам, в действительности представляют лишь бесподобные фундаменты, на которых можно возводить всякие сооружения.

Воспользовавшись тем временем, пока пароход ходил в Колу, я обошел ближайшие окрестности Екатерининской гавани и своими глазами убедился в существовании нескольких прудов с чистою, проточною пресною водою. Потребуется водопровод не более как в версту, чтобы провести воду на пристань для снабжения пароходов пресною водою для котлов, в которой пароходы теперь постоянно нуждаются. Вардё в этом отношении представляет большое неудобство: там пресной воды имеется очень мало, а потому она весьма дорога.

31 июля (12 августа). Пароходы г. Попхам окончили свои приготовления, а сегодня, в 7 часов утра, вся флотилия стала сниматься с якоря и уходить в море. Г. Попхам, узнав от меня об удобствах Екатерининской гавани, решился осмотреть ее, и потому мы с ним и сели на быстроходный пароход «Glenmore» и пошли в Екатерининскую гавань.

Пребыванием в Екатерининской гавани мы воспользовались, чтобы сделать глубоководную станцию. Оказалось, что до 20 м вода теплая +7°, а ниже – лишь +1°; между тем в прилегающей части моря теплая вода идет до глубины 100 м. Присутствие холодной воды на глубине в Екатерининской гавани надо объяснить существованием при входе в гавань подводного порога, загромождающего теплой воде доступ с моря в котловину бухты. То же явление замечается во многих морях, но я в первый раз встречаю, чтобы порог мог в такой степени успешно изолировать целое лето небольшой водоем в 1 кв. милю от влияния окружающих вод, тем более что прилив и отлив все время порождают течения, которые могли бы перемешать воду.

К вечеру мы в море присоединились к остальным судам, и я пересел на пароход «Иоанн Кронштадтский», а г. Попхам – на яхту «Blancatra». Весь наш флот состоял из следующих судов, часть которых ушла в Югорский Шар за несколько дней перед тем.

«Blancatra» – яхта деревянная, прочной постройки, для плавания во льдах.

«Lorna Doone» – деревянный тюленебой, прочной постройки, вооружен барком со вспомогательной машиной. Груза поднимает 400 тонн.

«Mary» – баржа.

«Иоанн Кронштадтский».

Коммерческие суда вообще не привыкли ходить соединенно, и даже когда они идут под конвоем военного судна, то не слушаются сигналов, и конвоиру очень трудно держать корабли в определенном порядке. Тут же, когда во главе стоял коммерческий капитан, всякий шел, как хотел, и суда растягивались на большое пространство, вследствие чего при первом тумане разлучались.

Представитель г. Немчинова Ф. Р. Вардроппер, на пароходе которого я с лейтенантом Шульцем шел, сделал все возможное для нашего комфорта и угощал нас чисто по-сибирски. Он всегда находил предлог к тому, чтобы лишний раз закусить и подкрепиться, но главное, он сделал возможные удобства для гидрологических наблюдений.

Флотилия шла не более как по 6 узлов, а потому, когда нужно было сделать станцию для глубоководных наблюдений, пароход «Иоанн Кронштадтский» забегал вперед и останавливался, а затем, по окончании работ, полным ходом догонял остальные суда. Кроме наблюдений на станциях, мы делали еще и ежечасные наблюдения. Я чередовался с лейтенантом Шульцем. С вечера начинал наблюдения делать он, в 3 часа он отправлялся спать, а в 4 часа утра будили меня. Днем наблюдал один неутомимый Шульц. На станциях мы наблюдали оба, и в этом нам помогал Ф. Р. Вардроппер.

Погода благоприятствовала плаванию, и льдов, которые иногда бывают в этом месте, мы не встретили. Перед Югорским Шаром нашел туман; мы и некоторые другие суда стали на якорь, а остальные проскочили полосу тумана. Пароход «Ecossaise», входя в Югорский Шар, стал на мель; «Lorna Doone» пошел, чтобы ему помочь, и тоже стал на мель. Потом через два дня они оба благополучно снялись с мели.

Море к западу от Югорского Шара было совершенно чисто ото льдов, но это наблюдается не всегда так. Бывают годы, когда лед в этом месте значительно затрудняет навигацию.

На переходе от Вардё до Югорского Шара сделаны гидрологические наблюдения на 6 станциях.

Весьма интересен вопрос, куда уходит струя Гольфстрима, идущая вдоль Мурманского берега. Вероятно, одна часть нижним течением входит через горло в Белое море, а остальная, восходя на мелководья, перемешивается с менее соленой водой. В своем цельном виде. То есть со свойственной ей температурой и удельным весом, вода Гольфстрима к востоку от меридиана 40° на прямом пути от Вардё к Югорскому Шару на поверхности не встречается.

5 (17) августа. Утром пришли в Югорский Шар, где стали на якорь против селения Никольского.

К нам прибыли с берега промышленники, от которых мы узнали, что в Югорском Шаре в нынешнем году с мая месяца льдов не было. Промышленники приезжают сюда с реки Печоры на оленях. Летом к ним приходит несколько карбасов, которые забирают часть груза, остальное же увозится на оленях в Пустозерск. Промышленники просили меня похлопотать о том, чтобы пароходы, идущие из Архангельска в Печору, заходили к ним хотя бы два раза в лето. Они заявили, что у них 3–4 тысячи пудов груза. Я написал архангельскому губернатору и впоследствии узнал, что ходатайство это удовлетворено.

Наблюдения удельного веса и температуры воды в Югорском Шаре показали, что хотя между соленостью воды в нижних слоях и верхних разность существует, тем не менее заметно влияние перемешивания вследствие течений.

Сравнивая удельные веса воды по западную сторону Югорского Шара и по-восточную, мы видим, что на поверхности в неглубоких слоях по западную сторону Югорского Шара вода имеет бо́льшую соленость, чем по восточную.

Разность удельных весов воды двух прилегающих морей – Карского и Баренцева – достаточно велика для образования двойственного течения в проливе, и если бы приливы и отливы не мешали, мы бы имели в Югорском Шаре полную картину двойственного течения: верхнее направилось бы из Карского моря на запад, а нижнее – из Баренцева моря на восток. Приливы и отливы маскируют двойственное течение, но убить его окончательно не могут. Мои наблюдения в реке Гаго (см. «“Витязь” и Тихий океан», § 104, черт. XXX) показали, что в подобных случаях двойственное течение выражается преобладанием прилива в одном направлении, отлива – в другом. В Югорском Шаре, вследствие вышеуказанных причин, в верхних слоях должно преобладать течение из Карского моря в Баренцево, а в нижних – обратное. Наблюдения на месте подтверждают вышесказанный закон.[32]

Лед в Югорском Шаре зависит от течений и ветров, и если Карское море заполнено льдами, то при NE ветре, вероятно, и Югорский Шар будет заполнен льдом.

Позднею осенью Югорский Шар остается открытым: течение мешает образованию льда. Югорский Шар обыкновенно не замерзает самостоятельно, а заполняется наносным льдом, что иногда случается лишь в январе месяце.

7 (19) августа. Вся флотилия снялась с якоря и вышла в Карское море.

На переходе через Карское море погода была прекрасная и море спокойное. Впереди всех шла яхта «Blancatra», а затем следовали остальные суда вразброд. На яхте неоднократно поднимали сигнал «Дурной порядок», что, вероятно, означало приказание выровняться, но приказание это не имело ровно никакого успеха. Обыкновенно ни один из пароходов даже не отвечал на сигнал.

8 (20) августа. Вечером считали себя на параллели северной оконечности острова Белого, и капитан Adams остановил суда, чтобы передать баржу «Mary» от одного парохода другому. Мы воспользовались этой остановкой, чтобы сделать станцию, но когда пустили батометр вниз, то, к большому удивлению, глубина оказалась лишь 20 футов. Мы тотчас же подошли к «Blancatra», и я крикнул капитану Adams’у, какая оказалась глубина. Пришлось взять курс на NW, причем глубина была замечательно ровная и увеличивалась постепенно. Эта ровность глубин не показывает ли, что здесь движением льдов разравнивается дно моря?

Очевидно, мы подошли чересчур близко к острову Белому. Самый остров не был виден, между тем глубина оказалась малая. Это дает указание на то, до какой степени важно построить на острове Белом знак, который служил бы для распознавания места.

9 (21) августа. На рассвете мы прошли меридиан острова Белого, и пароходам, предназначенным следовать в реку Обь, надлежало отделиться, между тем они продолжали идти вместе с остальными судами. Капитан Adams хотел сделать им сигнал, но в коммерческом кодексе такого простого сигнала, как «Следовать по назначению», не имеется. Adams нашелся: он поднял сигнал «Желаю счастливого плавания». Сигнал долго висел без всякого ответа. Первым, кто догадался о значении этого сигнала, был штурман у нас на пароходе «Иоанн Кронштадтский». Он понял, что сигнал этот есть простая любезность, обращенная ко всей флотилии, и поднял в ответ «Благодарю вас». Это было в 3 часа утра, когда мы спали, и нам об этом сказали лишь впоследствии.

Капитан Adams потом поднял сигнал «Прощайте». На этот сигнал никто не ответил. Сигнал «Прощайте» спустили и подняли сигнал «Разделение» (parting), после этого обские пароходы догадались, повернули вправо и пошли в Обь. Я описал весь этот смешной инцидент с сигналами для того, чтобы показать, как трудно руководить действиями коммерческих пароходов. Разумеется, капитану Adams’у следовало ввести несколько условных сигналов и вообще написать командирам какую-нибудь инструкцию, как идти совместно, а в особенности – как поступать во время тумана, но он в первый раз исполнял обязанность адмирала, командующего эскадрой.

10 (22) августа. В 4 часа утра были на параллели порта Диксон, а в 10 часов вечера стали на якорь против мыса Преображения.

11 (23) августа. В 9 часов утра пришли в Гольчиху, где нас ожидал прибывший сверху пароход «Дельфин». С этого парохода перед тем делали промер и местами поставили маленькие вехи. В 10 часов утра пошли дальше за пароходом «Дельфин», который часто менял курс, прощупывая малую глубину.

12 (24) августа. Ночью стояли на якоре. В 4 часа утра снялись, вошли в Бреховские острова, и в 8 часов утра все стали на якорь против Больше-Бреховской протоки. Барж, ожидавшихся с верховья, не оказалось, и за ними был послан пароход «Glenmore», который встретил их в 3 днях пути и привел к перегрузочному пункту.

Казалось бы достаточным взглянуть на карту какого-нибудь моря, чтобы составить себе ясное представление о том, что именно требуется сделать в гидрографическом отношении для успешного плавания. На деле это не так, и осмотр на месте чрезвычайно освещает предмет. Мой небольшой переход по Карскому морю многому научил меня.

Экспедиция полковника Вилькицкого в 1894–1895 гг. в значительной степени пополнила пробелы на наших картах входов в реки Обь и Енисей, но надо еще многое сделать для того, чтобы плавание в этих местах не вызывало со стороны страховых обществ высоких страховых премий.

Необходимы описи следующих мест и, приблизительно, в следующем порядке.

1) Опись Югорского Шара и Карских Ворот с подробными промерами как в самых проливах, так и в подходах к ним, чтобы во время тумана можно было определить место корабля по глубинам.

2) Опись островов Белого и Вилькицкого и проливов между ними и материком, с целью разыскать фарватер для пароходов, ибо проливы эти очищаются от льда гораздо ранее, чем море.

3) Опись всех южных и восточных берегов Карского моря, равно как и промеров в этих местах.

4) Опись Обского и Енисейского заливов.

Необходимы некоторые вспомогательные средства для распознавания берегов. На пути к устью Енисея приходится огибать острова Белый, Вилькицкого и Сибирякова. Чем дальше идти от них в море, тем больше льдов. Свободная полоса воды лежит вдоль берегов, но берега низки и отмелы, так что ранее, чем откроются берега, корабль может стать на мель. Плавание в этих местах значительно облегчится, если на островах, равно как и на некоторых пунктах прилежащего берега, будут поставлены знаки, хотя бы даже деревянные. Теперь с обыкновенными судами, которые могут плавать в Карском море только в течение одного месяца, сделать все это трудно, но когда будут созданы ледоколы, то как описные партии, так и материалы для постройки знаков можно будет развозить попутно при всяком рейсе.

Постановка знаков даст возможность приступить к морскому промеру который для плавания в этих местах до крайности необходим, ибо во время тумана только по глубине возможно определить местонахождение судна; производство же промера без береговых знаков невозможно, ибо не по чем определяться и, следовательно, нет возможности нанести на карту полученные глубины.

Об этих и некоторых других моих замечаниях по гидрографии Карского моря я сообщил непосредственно в Главное гидрографическое управление.

13 (25) августа. Расстались с флотилией г. Попхам и в 6 часов утра с пароходом «Иоанн Кронштадтский» пошли вверх по реке Енисею. Лоцмана нет, руководствуемся исключительно картой, причем лотовый все время бросает лот. Как только глубина меньше 4 сажен, так уменьшаем ход, а когда 3 сажени, то даем малый ход. Река представляет по своей многоводности величественную картину. Приблизительно на каждых 20 верстах на карте показано селение, но оно редко состоит из двух дворов, чаще бывает дом. Жители занимаются рыбной ловлей летом и пушным промыслом зимой. Я спрашивал некоторых из них, почему они селятся поодиночке и так далеко один от другого. Мне ответили, что если поселиться ближе, то стеснительно по отношению рыбной ловли. Удивительно широкая натура у этих сибиряков, если на каждого человека требуется не менее 20 верст такой огромной реки, как Енисей.

14 (26) августа. С 6 часов утра до 6 часов вечера прошли 145 верст и остановились в селении Дудинка, лежащем при впадении реки того же имени в реку Енисей. Это первое действительное селение. Здесь около 20 дворов, и место это имеет значение, так как отсюда купец Сотников ведет меновую торговлю со всем северным краем до берегов Лены включительно.

Селение Дудинка имеет особое значение вследствие своей близости к месту нахождения каменного угля, залежи которого расположены в 100 верстах отсюда.[33] Уголь встречается вообще во многих местах, но уголь хорошего качества есть большая редкость. Дудинский уголь принадлежит к лучшим сортам. В 1894 г., когда генерал-адъютант Н. М. Чихачёв организовал Енисейскую экспедицию, Морское министерство заподрядило купца Сотникова добыть и доставить в Дудинку 20 000 пудов угля. Сотникову пришлось послать на месторождение угля 5 человек рабочих, а самый уголь перевезти в Дудинку на оленях. За ломку 20 000 пудов угля и доставку его Сотников взял 30 копеек с пуда. Если будет ежегодное потребление угля, то, вероятно, его можно получить в Дудинке копеек по 20 за пуд.

15 (27) августа прошли 215 верст, 16 (28) августа – 195, 17-го (29) – 150 и к вечеру пришли к деревне Монастырской, где встретились с комиссией доктора Крутовского, посланной из Красноярска, чтобы решить, куда перенести город Туруханск. Селение Монастырское лежит при впадении огромной реки Нижней Тунгуски в реку Енисей. Сам Туруханск лежит не на Енисее, а на реке Туруханке. Для меня в это время казалось совершенно очевидным, что сама природа указала новое место Туруханску на слиянии двух больших рек, и впоследствии я узнал, что действительно комиссия остановилась на этом выборе.

По некоторым сведениям, река Нижняя Тунгуска протекает через места, богатые различными минералами, и в 400 верстах от селения Монастырского на реке Нижней Тунгуске лежат богатые залежи прекрасного графита, который Сидоров находил возможным выгодно сбывать даже при полном отсутствии путей сообщения. Залежи выходят на самый берег реки, так что добыча графита сводится лишь к ломке его и погрузке на баржу.

24 августа (5 сентября). В 5 часов вечера пришли в Енисейск, и маленькая каюта парохода «Иоанн Кронштадтский» скоро наполнилась представителями местной власти и местного купечества. Жителям столицы город Енисейск представляется далеким захолустьем, в которое еще не проникли успехи европейской цивилизации, между тем мое знакомство с местным купечеством показало мне совершенно обратное. Городской голова С. В. Востротин – с университетским образованием. Другой выдающийся деятель, купец А. И. Кыгманов, также с университетским образованием, собрал коллекцию и устроил небольшой местный музей, в котором много поучительного относительно этого края. Фамилии Востротиных и Кыгмановых многочисленны; это старые коренные енисейские жители – разумные и толковые люди. Также очень способный деятель В. М. Харченко и много других, которых я не перечисляю.

Местное купечество пожелало, чтобы я его ознакомил с результатами осмотра северного пути, в котором они очень заинтересованы; я же, со своей стороны, хотел выслушать их мнения о том, на какой обмен товаров между Енисеем и европейскими портами следует рассчитывать.

В Енисейске г. Черенцов предложил мне пароход Министерства путей сообщения «Лейтенант Малыгин», на котором я 28 августа (9 сентября) прибыл в Красноярск.

В последние два года готов к пользованию канал, соединяющий обскую и енисейскую системы, и я расспрашивал енисейских купцов, представлялся ли им случай пользоваться этим каналом. Мне ответили на это, что случай представлялся не дальше, как нынешним летом, но что каналом не пользовались вследствие того, что нет предпринимателя, который бы взял на себя доставку грузов каналом. Высказывались мысли о том, что если бы Министерство путей сообщения само показало пример, как возить грузы по каналу и прилегающим к нему речкам, то тогда, вероятно, нашлись бы предприниматели. Теперь же по разным причинам к каналу и прилегающим к нему речкам сложилось недоверие, а потому в это дело никто своих денег вложить не хочет.

Обь-Енисейский канал не будет иметь особо большого значения для морского пути, ибо он соединяет реки Обь и Енисей, между тем как морские грузы на ту и другую реку пойдут отдельно.

29 августа (10 сентября). Сегодня в Красноярске состоялось мое совещание с представителями коммерции этого города, которых собрал ко мне вице-губернатор статский советник Приклонский. В этом случае, как и во всех остальных подобных, во избежание недоразумений, я предупреждал, что цель моей поездки есть предварительное ознакомление с морским путем и потребностями, которые его вызывают.

31 августа я прибыл по железной дороге в Томск, где губернатор, генерал-майор Ломачевский, также дал мне возможность побеседовать с представителями местного купечества.

Из Томска я проехал на пароходе по рекам Обь и Иртыш в Тобольск. Губернатор в это время отсутствовал, но заменявший его вице-губернатор действительный статский советник Протасьев оказал полное содействие к тому, чтобы я мог побеседовать со знающими лицами в Тобольске.

В Тобольске меня взял на свой пароход начальник иртышского участка инженер Бельский, с которым я и дошел до Тюмени.

В Тюмени я также переговорил со всеми выдающимися коммерческими деятелями и выслушал их взгляды на значение морского пути.

Из Тюмени я отправился в Петербург через Пермь и Нижний, чтобы видеть речное пароходство по Каме и Волге.

19 сентября (4 октября) [34] 1897 г. Прибыл в Петербург, пробыв в отсутствии 2 1/2 месяца.

Глава IV. Нужен ли дешевый морской путь на Обь и Енисей и возможен ли он?

Цель моей поездки через Карское море морским путем в реку Енисей и оттуда реками и сухим путем обратно в Россию заключалась в том, чтобы выяснить, в какой мере осуществим дешевый морской путь в наши сибирские реки.

В настоящее время морским путем раз в год доставляются грузы на Енисей и Обь, но все предприятие имеет характер случайный. Главною приманкою для предпринимателей служит уменьшенная таможенная пошлина, которая с избытком покрывает крайне высокий фрахт на товар. Всего привезено в нынешнем 1897 г. на Обь и Енисей 8000 тонн груза, из которых 5000 тонн составляет чай. За перевозку каждого пуда чая, как я понял, берется 1 руб. 40 коп. Имея в виду, что грузы перевозятся из Петербурга во Владивосток по 30–40 коп. за пуд, будет очевидно, как высок фрахт для грузов, идущих в наши сибирские реки.

Причина, почему предприниматель берет за доставку грузов такие большие деньги, заключается в том, что вся перевозка сопряжена со множеством побочных расходов, которые надо окупить в один рейс.

Обыкновенно в августе в Карском море льдов нет, но иногда льды бывают, между тем фрахтуются пароходы, ко льду не приспособленные, и, следовательно, есть риск. Вследствие этого страховая премия на пароходы 15 %, и, кроме того, страховые общества выговаривают почему-то, чтобы пароходы шли через Карское море под конвоем двух деревянных судов, которые приходится содержать круглый год без всякой работы. Одно из них, «Lorna Doone», берет на себя всего только 400 тонн груза, а другое, «Blancatra», груза совсем не берет, и оба ходят на Енисей, вследствие требования страховых обществ.

Кроме этих двух дорогостоящих и бесполезных для перевозки грузов судов на Енисее содержатся еще два парохода: «Барнаул» и «Минусинск». Пароходы эти принадлежат к типу каботажных английских судов и, будучи хороши для этих целей, совершенно не подходят к условиям плавания по столь быстрой реке, как Енисей. Они винтовые, малосильные, а потому на Енисее стоят без дела, пока их не пошлют навстречу морским пароходам.

В прежнее время суда, идущие на Енисей, доходили лишь до Гольчихи, а потому полуморские и подгрузочные суда, как «Минусинск» и «Барнаул», были полезны, но после того как полковником Вилькицким найден фарватер в острова, лежащие при устье Енисея, к которым безопасно могут доходить колесные речные пароходы с баржами, «Барнаул» и «Минусинск» составляют излишнее бремя для дела и только удорожают фрахт.

В нынешнем году предприниматель привел в Енисей два колесных парохода. Один из них служил на Кляйде для легкого пассажирского движения и, без переделки, не вполне подходит к условиям плавания на реке Енисей, где требуется сильный буксирный пароход. Второй пароход слабее первого. Кроме этих судов у предпринимателя на Енисее оказалась еще паровая баржа «Дельфин», которая также здесь зимовала, но и она к условиям речного плавания не подходит.

Установился обычай, что все пароходы идут на Обь и Енисей совместно, и зафрахтование пароходов к известному сроку вызывает непроизводительный расход. Некоторые пароходы по нескольку недель стоят без дела. Также вызывает непроизводительный расход то, что доставляемый в устье Енисея груз не всегда поспевает в ту же навигацию до Красноярска, и в таком случае его приходится на санях везти от Енисейска до Красноярска, платя за громоздкие вещи иногда дороже, чем по 1 руб. с пуда.

Доставка грузов на Обь не вызывает столь больших расходов со стороны предпринимателей, ибо, вследствие постройки железной дороги, на Оби освободилось много пароходов, и их имеется теперь больше, чем то требуется движением грузов в настоящее время, и потому на Ирбитской ярмарке можно найти достаточно предложений со стороны пароходовладельцев и заручиться как пароходами, так и баржами.

Исследования полковника Вилькицкого в минувшие годы и капитана Моисеева этим летом показали, что вследствие мелководья большая волна на перегрузочный пункт не доходит и что можно перегружаться на открытом плесе, как это делается на «9 футах» при устьях Волги; при нужде же можно укрыть баржи в северной части бухты Находка, где есть маленькая гавань для барж и речных пароходов.

Из краткого изложения дела видно, что перевозка грузов из европейских портов на Енисей и Обь, как она практикуется теперь, вызывает множество непроизводительных расходов, а вследствие этого чрезмерно дорога. Расходы эти ложатся тяжелым бременем на товар и окупаются разностью таможенных пошлин, которые целиком падают на государственное казначейство. Правительство, споспешествуя открытию морского пути, ежегодно несло расходы, количество которых весьма значительно.

Уже в прошлом году было объявлено, что таможенные льготы на нынешний 1897 г. отменяются, но предприниматели, опираясь на то, что ими все приготовлено для морского рейса, исходатайствовали продолжение льготы еще на 1 год. Нынешним летом опять объявлено, что прежние льготы прекращены, и теперь, может быть, своевременно дать себе отчет в том, приносили делаемые жертвы желаемую пользу или нет.

Что грузы на Обь и Енисей можно возить, было доказано нашими русскими предпринимателями, А. Сибиряковым, М. Сидоровым и Трапезниковым в 1877 г. С тех пор по пробитой тропе ведется совершенно тем же порядком перевозка грузов и в настоящее время. Приплывающие к нам иностранные капитаны ничем не обогатили наших познаний по Оби и Енисею. От многолетних плаваний их мы ничему не научились. Они не составили ни новых карт, ни лоций, ни каких-либо иных наставлений к плаванию по Карскому морю.

По приглашению покойного М. И. Кази капитан Виггинс прочел в Техническом обществе доклад, но в этом докладе он главным образом касается важности морского пути на Обь и Енисей и излагает историческую часть путешествий на эти реки, тогда как были бы чрезвычайно важны материалы относительно льдов Карского моря, составляющих главное затруднение в установлении правильного морского сообщения с нашими сибирскими реками.

Нет сомнения, что Виггинс и другие капитаны, плававшие по Карскому морю, приобрели некоторую опытность в этом деле, имеющем свои особенности, но эту опытность они считали своею частною собственностью, которую имели право сохранять для себя. В настоящем году, перед приходом кораблей на Енисей, с винтового парохода «Дельфин» англичане производили промер и составили карту. Как бы плоха эта карта ни была, все же она интересна, но мы никогда ее не получим, так как она есть частная собственность предпринимателя, и просить его дать эту карту значило бы просить его поделиться частью его личного достояния.

Виггинс всегда перегружал суда у Гольчихи, где весьма трудно стоять речным пароходам и баржам. Мы и по сию минуту, вероятно, не знали бы о том, что есть более удобные перегрузочные пункты, если бы не послана была гидрографическая экспедиция полковника Вилькицкого, которая, при скудных средствах и сравнительно ничтожной стоимости, описала устья Оби и Енисея с прилегающею к ним частью морского берега. Карты, составленные экспедицией полковника Вилькицкого, значительно пополняют пробелы прежних карт, а его краткие наставления дают ценный материал для мореплавателей.

В нынешнем 1897 г. коммерческие суда пользовались уже картами и лоцманскими заметками полковника Вилькицкого, а один из капитанов пароходов, ходивших к устью Оби, Stewart, письмом уведомил меня, что он ни разу не стал на мель только потому, что строго руководствовался теми наставлениями, которые дал полковник Вилькицкий. Между тем все плавания иностранных вольных шкиперов не обогатили нас познаниями и в течение 20 лет не дали нам того, что экспедиция Вилькицкого дала в 2 лета. Мы не вправе рассчитывать, что и впредь они нас будут обогащать, и нужно надеяться лишь на наши собственные исследования.

Надо еще заметить, что иностранцы не заинтересованы в вывозе наших товаров, ибо они малоценные. В большей части случаев вывозимые товары не доставлялись по назначению. Случалось, что пароходы, спеша уходить, не забирали того, что привозилось к устью; случалось, что они брали товар, но при первой постановке на мель выбрасывали его за борт. Если же товар доставлялся в Англию, то его там продавали за бесценок, и, таким образом, отправка товара никогда не давала дохода.

Надо думать, что так же будет и впредь. С проведением железной дороги в Сибирь наезжает довольно много иностранных комиссионеров, но, по словам местных коммерческих людей, комиссионеры эти думают лишь о сбыте своих произведений, а не о покупке наших, что и понятно. Так будет продолжаться и впредь, пока не установится дешевый путь.

Фрахт на перевозку грузов из европейских портов на Енисей и Обь так же высок, как и прежде, и скорее повысился, чем понизился; следовательно, по этой части за последнее 20-летие жертвы правительства не принесли желаемой пользы.

Из сказанного выше очевидно, что морской путь на Обь и Енисей при существующих порядках не совершенствуется и не развивается, и для постановки этого дела на прочный фундамент нужно его повести на других началах. Косвенные жертвы правительства в виде таможенных льгот покровительствуют лишь ввозу дорогих иностранных товаров. Но Сибири нужен не ввоз дорогих товаров, которые выдерживают железнодорожную перевозку; для нее важнее всего дешевый сбыт своих материалов.

Сибирь изобилует хлебом, скотом, лесом, рыбой и минеральными богатствами. Чтобы предметы эти могли выдержать перевозку, необходимо, чтобы фрахт был дешев. Только при установлении пароходства с дешевым перевозочным фрахтом Сибирь получит прочную коммерческую непосредственную связь с европейскими портами. Теперешний фрахт – 1 руб. 40 коп. за пуд – есть самое красноречивое доказательство полной непригодности и невыгодности для нас существующего до настоящего времени порядка морской доставки грузов на Обь и Енисей.

На совещаниях моих с представителями коммерции в городах Енисейске, Красноярске, Томске, Тобольске и Тюмени я старался выяснить, необходим ли в настоящее время морской путь для Сибири и имеется ли полное основание рассчитывать, что этим путем пойдет столько грузов, сколько необходимо для покрытия расходов на организацию его. По этому предмету мнения всех спрошенных лиц совершенно одинаковы. Все говорят, что морской путь необходим, что он оживит край, вызовет к жизни дремлющий теперь север Сибири и т. д.

Мне, однако, хотелось не столько слышать общие фразы, сколько знать веские факты, и я ставил такой вопрос: имеются ли даже теперь грузы для ввоза и вывоза или нет?

До сих пор корабли, шедшие на Обь и Енисей, имели лишь ввозный груз, который являлся благодаря таможенным льготам.[35] Таким образом, по настоящее время грузы на Обь и Енисей создавались искусственно, и это достигалось большими жертвами со стороны правительства и не без ущерба для заработка на других пунктах.

Вопрос, однако, не в том, чтобы путем пожертвований искусственно создать грузы для морского пути, а в том, чтобы выяснить, имеются ли естественные грузы, для которых этот путь необходим.

Главная причина, вызывающая потребность в морском пути на реку Обь, заключается в необходимости облегчить сбыт произведений Сибири. Земледелие и скотоводство находятся в округах Семипалатинском, Барнаульском и Бийском в весьма выгодных условиях. Хлеб родится в изобилии, сбыт же его ограничивается небольшим районом. Если есть неурожай в соседних округах, то можно сбыть хлеб по умеренной цене, если урожай везде достаточный, то пены падают до 25 коп. на пшеницу и 15 коп. на овес, и продажа хлеба не дает хлебопашцу той выручки, которая ему необходима для поддержания своего хозяйства. Бывали случаи, что оставляли на корню неснятый хлеб, ибо спроса не было и цены стояли чрезмерно низкие.

В начале, до проведения железных дорог, избыток хлебов Семипалатинского, Бийского и Барнаульского округов шел по рекам Обь и Иртыш. В случае неурожая в Минусинском крае хлеб двигался гужом до реки Енисея и далее. Проведение железной дороги от Тюмени до Перми дало новый путь для хлеба, и в настоящем году, отчасти вследствие неурожая в Европейской России, значительные партии хлеба пошли из Тюмени на Рыбинск.

Проведение Великой Сибирской дороги дало еще большее облегчение в сбыте хлеба, который свободнее двинулся на восток и запад. Колебание цен вследствие этого уменьшилось. Морской путь есть совершенно независимое средство для вывоза хлеба, а чем бо́льшим числом независимых средств располагает страна, тем ровнее держатся цены и тем солиднее стоит земледелие.

Морской путь на реку Обь также необходим для вывоза избытка скотоводства, которое теперь не дает достаточной прибыли. Уже в настоящее время можно битый скот вывозить через Либаву, но по дальности расстояния этот путь, в особенности для Барнаульского и Бийского округов, дорог и сопряжен с далекими перегонами скота к железнодорожным станциям. Организация этого дела морским путем весьма легка, ибо требуются лишь приспособленные к перевозке замороженного мяса баржи; что же касается приспособленных пароходов, то их имеется достаточно.

Сведущие люди говорили мне, что ежегодный отпуск – 100 тысяч пудов – замороженного мяса можно считать для обского бассейна совершенно нечувствительным, что это лишь подымет скотоводство, но никаким образом не лишит страну того, что ей надо для самой себя. Цены на мясо теперь стоят весьма низкие; что же касается качества мяса, то знающие люди признают, что оно вполне соответствует заграничному вывозу.

Хлеб, спирт и мясо как рогатого скота, так и овец можно считать основным грузом для вывоза, но, кроме этого, имеется большая потребность на дешевый вывоз шерсти, сала, коровьего масла, кож, льна и многого другого.

Для успеха пароходства надо иметь один груз основной; таким грузом для вывоза с реки Енисея, полагаю, следует считать лес. Низовья Енисея и притоки его богаты лесом, и так как ссыльнокаторжных там нет, то леса еще не уничтожены пожарами. Мне говорили местные купцы, что как только будет создаваться морской путь, они готовы устроить отпуск леса.

Лиственница изобилует во многих местах по Енисею; ее безжалостно рубят на дрова, причем получается отличный горючий материал. В постройках домов она идет на нижние венцы, ибо она не боится сырости. Вообще же лес идет сплавом, а лиственница тонет, и ее можно сплавлять лишь с другими породами, из расчета два сосновых бревна на одно лиственничное.

Притоки Енисея – Нижняя и Средняя Тунгуска – также изобилуют лесами, но последние оттуда не сплавляются, ибо пока более населенные реки Ангара и Илим весьма обильны лесами и могут удовлетворить какую угодно потребность.

Во время моего пребывания в Вардё ко мне приходил познакомиться г. L. d-back, представитель фирмы, которая заключала в этом году договор на вывоз за границу леса с реки Печоры. Он сказал мне, что леса в Финляндии Швеции и других местах настолько уже вырублены, что приходится искать новых лесных районов, что река Печора их удовлетворить вполне не может и что они с нетерпением ждут, когда откроется дешевый путь на Енисей, бассейн которого может дать огромное количество леса. Вышеприведенным я хочу лишь показать, что спрос на лес есть и что лес для торговли с бассейном реки Енисея можно принять за основной груз.

Из минеральных богатств за границу может пойти очень многое. Вице-директор Лесного департамента статский советник Троицкий, объехавший в это лето земли, лежащие в верховьях Енисея, указал мне на богатство мрамора, залегающего в 30 верстах от реки. Мрамор, по отзыву специалистов, бесподобный; имеется как чисто белый, так и с различными оттенками весьма красивого рисунка. Говорят, что он полируется очень хорошо.

Берега реки Нижней Тунгуски весьма богаты минералами различных пород.

Графит встречается по притокам Енисея в разных местах. Наш известный деятель по Северу М. Сидоров вывозил партии этого материала и за границу, и на наши уральские и обуховские заводы. Попадались партии графита хорошего качества и партии дурного, что весьма понятно при эксплуатации, имевшей исключительно случайный характер. Самые богатые залежи находятся по Нижней Тунгуске, в 400 верстах от ее впадения в реку Енисей. Весьма мощный пласт выходит к самой реке, начинаясь в 7 саженях от береговой черты.

Рыба в настоящее время добывается в тех размерах, в которых можно ей найти сбыт, не выходя из енисейского бассейна. Вся добыча рыбы простирается приблизительно только до 160 тысяч пудов в год. Цены на рыбу колеблются в зависимости от спроса. Рыба засаливается исключительно в простых обрезах и в этом виде идет в продажу; но Енисей изобилует осетрами, стерлядью, нельмою и другими бесподобными сортами рыб, которые могли бы идти в продажу и в более совершенной заготовке и укупорке.

Открытие морского пути может дать толчок этому делу. На слиянии рек Иртыша и Оби, в Самарове, купец Земцов открыл заготовление стерляди и других пород рыб в жестяных банках. Приготовление металлических банок требует очень несложного устройства, и все дело очень просто. На уступленной нами Соединенным Штатам Аляске заготовляется огромное количество лососины, причем имя «Аляска» и рисунок алеута на этикете служат как бы доказательством лучшего сорта этой рыбы. Лососину в банках с надписью «Аляска» можно найти во всех частях света.

По отношению к рыбе можно прийти к заключению, что она составит некоторый груз даже в первые годы. Теперь находят выгодным рыбу, заготовленную впрок в Архангельске, везти морским путем в Петербург. Из Архангельска идет, по преимуществу, рыба морская, тогда как Енисей изобилует речною рыбою. Думаю, что не будет ошибкою рассчитывать на 20–30 тысяч пудов рыбы в год с реки Енисея, хотя нет ничего невероятного, что это дело примет большие размеры.

Как было сказано выше, количество грузов в енисейском бассейне гораздо меньше, чем в обском. Если бы открытие морского пути на Енисей и Обь вызвало вдвое больший расход, чем открытие пути на одну Обь, то было бы осторожнее начать с последнего пути, но на деле выходит иначе. Чтобы иметь обеспеченное плавание по Карскому морю, нужно построить, как будет указано ниже, два ледокола с совокупною силою в 15 000 лошадей. Углубление на перегрузочном пункте в Обь допускает лишь осадку в 14 футов, при которой можно иметь ледокол не более 5000 индикаторных сил.

Недостающие 10 000 сил будут на ледоколе, сидящем в полном грузу 25 футов, и этот ледокол по своему углублению подходит к реке Енисею. Также надо иметь в виду, что глубокосидящие ледоколы в толстых льдах Карского моря будут иметь бо́льшую силу, чем мелкосидящие, и, следовательно, постройка глубокосидящего ледокола есть необходимость. Если он построен, то рационально пользоваться им для реки Енисей, которая по богатствам, расположенным на ней самой и ее огромных притоках Ангаре, Средней Тунгуске и Нижней Тунгуске, обещает колоссальное развитие в недалеком будущем.

Есть еще одно весьма важное обстоятельство, в силу которого морской путь принесет большую пользу. Низовья рек Оби и Енисея совсем лишены средств сообщения, вследствие чего эти края, одаренные большими минеральными, лесными и рыбными богатствами, не эксплуатируются и даже не исследуются. Тот, кто пожелал бы ознакомиться с этими местами, должен был бы нанять пароход. Дело будет оставаться в прежнем положении, пока не будет по рекам Оби и Енисею, в низовьях, открыто срочное грузовое пароходство.

Многие из лиц, c которыми мне пришлось разговаривать о морском пути и грузах для него, высказались в том смысле, что теперь точно предвидеть, какие грузы пойдут, невозможно, но один факт налицо, что всякий раз, когда открывали рейсы по реке, грузов не предвиделось, а между тем в ближайшие же годы являлось такое количество грузов, что приходилось сейчас же увеличивать число пароходов.

Также думали, что Великая Сибирская дорога не будет иметь достаточно груза, а теперь уже очевидно, что даже для местных потребностей в некоторых местах одной пары рельсов едва ли будет достаточно.

Из всего сказанного выше вытекает заключение, что морской путь на реку Обь вызывается назревшею уже огромною потребностью в непосредственном обмене товаров Западной Сибири с Европой.

Открытие морского пути на Обь и Енисей поведет к установлению правильного пароходства по всей длине этих рек, что окажет крупное влияние на развитие всей Северной Сибири.

Очевидно, что необходимо устроить дешевый морской путь на реки Обь и Енисей. Единственное препятствие к этому составляют льды Карского моря. Обыкновенно к августу льды эти или совершенно исчезают, или их становится так мало, что они не препятствуют плаванию, поэтому обыкновенно один морской рейс удавалось делать беспрепятственно. Но если остаться при одном рейсе, то расходы на перевозку грузов будут так велики, что придется сохранить высокий фрахт, которого не выдерживают малоценные произведения нашей Сибири. Выше мною перечислены причины, почему перевозка одним рейсом дорога: приходится нанимать пароходы к определенному сроку, собирать их все в один пункт, приходить в устья рек в большом числе сразу, заготовляя ко дню прихода речные пароходы, баржи, людей и проч.

Все это вызывает большие непроизводительные расходы, между тем нельзя с полной уверенностью сказать, что и в августе всегда море свободно от льда. Так, в 1862 г. лейтенант П. П. Крузенштерн по поручению М. Сидорова отправился на шхуне «Ермак» в Карское море. 14 августа Крузенштерн благополучно прошел Югорский Шар, но затем его зажало во льды и понесло по направлению к полуострову Ялмал. Очевидно, в это время льды были очень сильны, так как шхуну сильно сдавливало. 9 сентября Крузенштерн должен был оставить «Ермак» и пробираться с командою на Ялмал. Следовательно, в этом году в августе месяце было большое скопление льдов, так что если бы пришлось пробиваться с обыкновенными пароходами, то командиры их, вероятно, отказались бы идти.

Поэтому, даже при одном рейсе на Енисей, необходимо сопровождать караван сильным ледоколом, ибо в противном случае можно не пройти Карское море что вызовет большие денежные потери. Придется все корабли вернуть назад в европейские порты, сложить груз на целый год и все-таки заплатить как расходы всех морских пароходов, так и расходы по речной перевозке. Если такой случай произойдет, то на будущие годы охотников посылать на свой риск пароход в сибирские реки едва ли найдется.[36]

Может произойти и другой случай, еще более прискорбный, а именно: что пароходы, не сопровождаемые ледоколом, пройдут в сибирские реки благополучно, а ко времени их возвращения юго-западная часть Карского моря окажется загроможденною льдами. Положение пароходов сделается безвыходным.

Чтобы, делая даже один рейс на Енисей, быть уверенным в успехе, надо, чтобы караван судов сопровождался сильным ледоколом, который мог бы выручить суда в случае встречи со льдами. Страховые компании берут высокую премию за плавание к сибирским рекам, но и они требуют, чтобы были конвоиры. Моряки старой школы уверяли, что железо и сталь не годятся для борьбы со льдами, а потому страховые компании требуют, чтобы караван судов сопровождался деревянными конвоирами. Эти конвоиры, правда, окованы железом в носовой части и не боятся ударять в лед, но машины их так слабосильны, что они не в состоянии рассекать льдины с таким успехом, какой требуется для грузового движения, и могут лишь пробираться, стараясь, где необходимо, расталкивать льдины.

По сие время они ходили лишь, так сказать, для проформы. Между тем, дело ледоколов развивается, сталь давно уже вытеснила дерево, а сильные машины дают возможность рассекать лед какой угодно толщины. Очевидно, ледокол-конвоир должен быть стальной и иметь сильную машину, а если такой ледокол-конвоир будет построен, то он, может быть, окажется способным рассекать льдины Карского моря не только в августе, но и в июне месяце, и тогда возможно сделать не один, а четыре рейса на Енисей. Все расходы распределяются уже на четыре рейса, а потому явится возможность установить дешевый фрахт на груз.

Дело, следовательно, сводится к тому, можно ли большим ледоколом прокладывать путь через льды Карского моря и могут ли по этому проложенному пути следовать обыкновенные или специальные грузовые пароходы.

Вопрос о том, может ли пробиваться ледокол через плавучие льды, следует рассмотреть для самых трудных условий, а именно для Ледовитого океана. Если там, где льды многолетние, он может пробиться, то и в Карском море, где льды одногодовалые, он тоже может пробиться.

Вопрос о том, могут ли обыкновенные железные пароходы безопасно следовать за ледоколами, представляет чрезвычайную важность и подлежит изучению с точки зрения технической. Во всех портах, где есть ледоколы, пароходы следуют за ними, но в некоторых портах они иногда повреждаются. Так, в Ревель в минувшую зиму 1896/1897 гг. местным ледоколом проведен 81 пароход, из которых 8 получили повреждение, а один затонул. В Ганге льдов набивает не меньше, чем в Ревеле, между тем пароходы ходят туда постоянно и не повреждаются.

Надо думать, что чем сильнее ледокол, тем легче пароходу, который за ним идет. Пароходы страдают главным образом тогда, когда ледокол не может следовать безостановочно. Пароход не страдает от кусков льда, а только от ударов в сплошной лед, но когда пароход следует за ледоколом без остановки, то ему нет причин ударяться в сплошной лед.

Пароходу будет еще легче, если он пойдет вплотную к ледоколу, ибо, как видно из описания инженера Рутковского, при следовании ледокола американской системы «St. Marie» разбитые винтом и корпусом льдины выходили на поверхность более чем на полдлины корпуса сзади ледокола.

Чем шире ледокол, тем шире будет взломанная полоса, тем легче пароходу пройти, не ударяя в цельный лед. Чем больше у ледокола винтов, тем более будет раздроблен лед и тем меньше шансов повреждения идущему за ледоколом пароходу.

В Карском море лед соленоводный, а такой лед, по мнению различных авторитетов, значительно слабее льда пресноводного. Промысловые суда под всеми парусами и парами ударяют безнаказанно в соленоводный лед, между тем те же суда тщательно избегают всякого прикосновения ко льдам пресноводным, которые, как мне говорили, легко отличаются от первых по своему синему цвету.

Подводя итоги всему сказанному выше, можно прийти к заключению, что даже против льдов Ледовитого океана можно в конце лета бороться при посредстве ледоколов, что же касается Карского моря, то в нем льды, вероятно, поборимы с июня по сентябрь. Плавание по Карскому морю есть вопрос сил и средств, а не вопрос возможности.

Желательно, чтобы морской путь на Обь и Енисей соответствовал навигационному периоду этих рек. Обь и Енисей текут с юга на север, а потому вскрытие их в верховьях происходит гораздо раньше, чем внизу, а замерзание гораздо позже. Навигационный период в верховьях продолжительнее, чем в низовьях, а потому морской путь должен соответствовать продолжительности навигации в низовьях.

Если исходить из того предположения, что к устьям Оби и Енисея надо подходить первым рейсом не ранее 17 июня, ледоколы и конвоируемые ими суда должны выйти из Екатерининской гавани 7 июня. Первый рейс надо предположить самым продолжительным; в нем на переход от Екатерининской гавани до устьев рек положено 10 дней, на обратный рейс – 7 дней и на перегрузку в устьях рек – 6 дней, в Екатерининской гавани – 5 дней. Последующие рейсы можно повести из расчета 6 дней на переходы, что соответствует 8 1/2 узлам хода, и по 5 дней на перегрузку, итого 22 дня. Придерживаясь этого расчета, ледоколы выйдут из Екатерининской гавани:

во второй рейс – 6 июля

в третий рейс – 28 июля

в четвертый рейс – 19 августа.

В последний рейс и ледоколы, и речные пароходы оставят перегрузочные пункты на Оби и Енисее 31 августа; следовательно, будет еще 5 дней запасных до 5 сентября.

Обсудив все данные, собранные мною о льдах Карского моря и торговом пути к устью наших великих сибирских рек, я пришел к заключению, что для установления надежного морского пути необходимо иметь, как я думал и прежде, два ледокола, но собранные данные показали мне, что количество силы, потребной для движения судна через полярные льды, менее, чем я прежде рассчитывал. Прежде я полагал, что на сообщение с Енисеем и Обью надо поставить 2 ледокола, в 10 000 сил каждый, теперь же я полагаю, что можно ограничиться одним ледоколом в 10 000 сил и одним ледоколом в 5000 сил.

Первый из этих ледоколов для реки Енисей предназначается для того, чтобы летом поддерживать сообщение между Екатерининской гаванью и Енисеем. Он может сделать, как было сказано выше, четыре рейса.

Такой ледокол должен иметь 10 000 сил, 6000 тонн и, работая по проводке судов в Петербург при 300 тоннах угля, иметь осадку не более 19 футов. Его грузоподъемная способность должна быть 1800 тонн, и количество груза, которое он может поднять на себя, будет зависеть от количества угля, с которым ему придется ходить. Вероятно, в среднем он повезет на себе на Енисей и обратно по 1000 тонн.

Второй ледокол предназначается, чтобы поддерживать летом сообщение с рекою Обью, проходя Карское море за первым ледоколом и делая четыре рейса.

Второй ледокол должен иметь машину в 5000 сил, водоизмещение при полном грузе 3000 тонн, при этом осадку не более 14 футов, ибо такая осадка требуется для перегрузочного пункта в реке Оби. Его грузоподъемная способность для угля и груза должна быть 750 тонн, но груза на Обь он, вероятно, повезет в каждый рейс не более 250 тонн. Так как второй ледокол должен иметь осадку только 14 футов, то он на себя груза поднять может очень немного, а потому вместе с ним должен ходить другой грузовой пароход, сидящий при 1500 тоннах груза 14 футов и имеющий машину для 10-узлового хода.

Первый ледокол привезет 4000 тонн в одну сторону и столько же в другую. В общем он привезет 8000 тонн, или полмиллиона пудов. В четыре рейса второй ледокол привезет 1000 тонн в одну сторону и 1000 в другую, в общем 2000 тонн, или 125 000 пудов. Пароход, который будет при втором ледоколе, привезет 6000 тонн в одну сторону и столько же в другую, всего 12 000 тонн, или 750 000 пудов.

Все вместе это даст 1 375 000 пудов.

Вышеприведенные цифры, характеризующие ввоз, будут достаточны, но вывоз, в особенности с реки Оби, можно делать в гораздо более значительных размерах. Если допустить, что вывоз хлеба с Оби будет простираться до 5 миллионов пудов и что на Обь надо посылать пароходы с углублением в 14 футов и с подъемною силою в 1500 тонн, то потребуется послать под этот груз 16 пароходов, то есть по четыре парохода в каждый рейс.

Желательно установить прямое сообщение сибирских рек с европейскими портами непосредственно, но так как ледоколам не следует отлучаться на продолжительное время, то лучше иметь для них перегрузочные приспособления в Екатерининской гавани.

Сибири нужен дешевый морской путь для вывоза сырья. Если он осуществим, то следует стараться его устроить, ибо он даст выход нашему сибирскому сырью. Если дешевый морской путь через наши сибирские реки осуществить невозможно, то не стоит поддерживать его, ибо по дорогому тарифу можно возить по железной дороге, которую полмиллиона лишних пудов, идущих в Сибирь, не затруднит. Можно даже сказать, что груз, идущий в Сибирь, для дороги полезен, ибо вывоз из Сибири превосходит ввоз, так что туда идущие грузы займут пустые вагоны. Поддерживаемый теперь путь есть путь искусственный, и благодаря разности таможенных пошлин через Карское море везут чай, назначающийся для Оренбургского края. Таким образом, чай этот идет кругом всей Азии, всей Европы и затем, пройдя всю реку Обь, вступает на железнодорожный путь. Более окружного пути трудно себе представить.

Что касается срочного речного пароходства к устьям рек Оби и Енисея, то таковое до крайности необходимо. Жителей в низовьях этих рек немного, но всяких богатств большое изобилие, и развитие этого края мыслимо лишь при установлении срочного пароходства. Нет нужды вызывать для этого концессионеров из столицы: небольшая субсидия местным пароходовладельцам была бы вполне достаточна, чтобы открыть двухнедельное буксирное пароходство, которое даст свободный выход рыбным и другим товарам и вызовет к жизни обширный край. В случае если пойдут морским путем грузы, срочное пароходство получит с них такой заработок, который очень поднимет их дела.

Глава V. Заказ и постройка ледокола «Ермак»

По возвращении из моей поездки я составил отчет.[37] Он заключал в себе предложение построить для сибирской торговли и содействия портам Петербургу и Риге ледокол в 10 000 сил, еще один ледокол в 5000 сил и пароход в 1 1/2 тысячи тонн грузоподъемной силы.

Отчет был представлен мною министру финансов С. Ю. Витте, который пришел к заключению, что если моя идея верна, то исполнение ее даст большие коммерческие выгоды. По его мнению, первоначально следовало убедиться, верна ли основная мысль – о возможности при посредстве ледоколов пробиваться сквозь льды Карского моря и Финского залива, – и с этой целью построить пробный ледокол.

Образована была под моим председательством комиссия для выработки технических условий, которым должен удовлетворить этот ледокол. В комиссии принял участие заслуженный профессор Менделеев.

Комиссия наметила технические условия, которым должен был удовлетворить ледокол.

К состязанию были привлечены следующие три фирмы.

1) Бурмейстер и Вейн в Копенгагене.

2) Армстронг, Витворт и К° в Ньюкасле на Тайне.

3) Шихау в Эльбинге.

Все вышеназванные заводы уже ранее занимались постройкой ледоколов, и каждому из них хотелось получить столь выдающуюся работу. В Петербург приехали сами директора заводов со своими техниками.

Когда соглашения со всеми представителями заводов были достигнуты, они предъявили свои цены в запечатанных конвертах.

С постановлением комиссии и запечатанными конвертами цен я отправился к министру финансов С. Ю. Витте и, по вскрытии конвертов в его присутствии, оказалось, что завод Шихау назначил 2 200 000 рублей и 12 месяцев сроку, завод Бурмейстера 2 000 000 рублей и 16 месяцев сроку, а завод Армстронга 1 500 000 руб. и 10 месяцев сроку. Имея в виду столь большую разницу в цене и сроке изготовления и, кроме того, принимая в соображение, что Армстронг предложил судно, берущее 3000 тонн угля вместо 1800 тонн, министр финансов, по моему представлению, решил избрать завод Армстронга. На меня возложено было поручение ехать на завод для детальной выработки чертежей и спецификаций и предоставлено право заключить контракт.

27 декабря (9 ноября) того же 1897 г. я отправился в Ньюкасл и приступил, при содействии капитана 2-го ранга Григоровича и старшего механика Поречкина, к составлению договора на постройку и спецификации. Работа эта крайне тяжелая: завод хотел дать то, что дает всегда на грузовые и пассажирские пароходы, тогда как мы настаивали на спецификации нашего Добровольного флота. Несколько раз дело доходило почти до разрыва, но завод не желал выпустить работу из своих рук, и нам удалось сговориться.

К сожалению, в мои полномочия на заключение договора вставлено было почему-то условие неприема судна, если оно будет сидеть более 18 футов 6 дюймов при 300 тоннах угля; это связывало завод ужасным образом. Чтобы судно было достаточно крепко, дабы выдерживать удары о лед, необходимо делать все части солидными, но это вызывает излишний вес, а опасение перегрузки требует уменьшения в весе частей. Если бы были лишь одни штрафы, то с этим считаться не трудно, но непринятие судна, стоящего полтора миллиона, равносильно разорению завода. Желая иметь более уверенности в выполнении условия осадки, они предложили бесплатно удлинить судно на 5 футов и уширить его на 1 фут. Водоизмещение судна, благодаря этому, увеличилось на 3 процента, но завод принял это на свой счет.

Хотя проектирование частей судна и было предоставлено заводу, тем не менее контроль наш этим не устранялся, и все главные чертежи пересматривались мной. Впоследствии чертежи второстепенные, по мере изготовления, просматривались наблюдающим за постройкою, а когда приехал командир, то командиром совместно с наблюдающим. Все более важные чертежи присылались ко мне или просматривались мною и разрабатывались при моем участии во время моих частых приездов на постройку.

Контрактом с заводом Армстронга я выговорил одно весьма важное условие, которое до меня никогда не вводилось даже на судах военных флотов, а именно: я выговорил, что все главные и второстепенные отделения должны быть опробованы наливанием их водою до уровня верхней палубы. Те отделения, которые до верхней палубы не доходят, должны быть снабжены непроницаемым потолком и опробоваться наливанием воды в особую трубу так, чтобы вода стояла в трубе, на высоте верхней палубы. Завод Армстронга специально занят постройкою пароходов для перевозки керосина и нефтяных остатков наливом, поэтому он привык к тщательной работе непроницаемых переборок и к фактической их пробе. В данном случае ему пришлось иметь дело с большим давлением, так как высота палубы от киля 42 1/2 фута. Также немалое затруднение представила величина площадей главных переборок.

Чтобы придать главным переборкам должную жесткость, принята была система вертикальных и горизонтальных ребер. Глубина ребер 4 фута; из них 2 фута по одну сторону переборки и 2 фута по другую. Два вертикальных ребра вверху упирались в продольные кожухи, отделяющие помещение труб и вентиляторов, а низом крепились к продольным стрингерам. Горизонтальные ребра приходятся как раз на вышине горизонтальных стрингеров, с которыми они и составляют одно целое.

Вертикальные ребра, как более короткие, считались основными и шли сверху донизу цельно; горизонтальные же пересекались на вертикальных, причем на месте соединения ставились ромбоидальные связные листы.

При проектировании машин для ледоколов необходимо иметь в виду то, что они должны развить полную силу не на свободном ходу, а в то время, когда судно едва движется во время следования через тяжелые льды. Бывали примеры, что при заказе ледоколов этому условию не придавали значения, и оказывалось, что ледокол, пробиваясь во льдах, не мог развить более, как 75 % своей полной силы. Для устранения такого недостатка я выговорил, что проба на развитие полного числа сил будет произведена при условии трех задних машин, работающих передним ходом, а передней – задним. Это условие заставило завод придать большой диаметр цилиндрам, или другими словами, увеличить размер машины.

Гарантию крепости ледокола я обставил следующим образом: по окончании постройки приемная комиссия принимает ледокол в Ньюкасле и заводу не додается 150 000 руб. Служба в Финском заливе считается пробой ледокола по отношению ко льду Балтийского моря. Когда служба в Балтийском море окончена, заводу выдается половина удержанной с него платы. Проба в полярных льдах была выговорена самая суровая: мне предоставлено было произвести эту пробу в любой части Ледовитого океана. Проба должна быть прогрессивная, и я выговорил себе право с полного переднего хода ударять в лед какой угодно толщины. Также выговорено было, что я могу ударять задним ходом с такой скоростью, которую можно получить, работая тремя задними машинами назад и одной передней вперед.

Переговоры с заводом пришлось прекратить на несколько дней Рождества нового стиля, которое в Англии празднуется не меньше, чем у нас Пасха. Обычаи в Шотландии совсем иные: там празднуют Новый год, а потому днем рождества я воспользовался, чтобы побывать в городе Дунди, который служит средоточием тюленьего промысла во льдах Гренландии. Мой знакомый капитан Лингфорс устроил мне беседу с несколькими из опытных капитанов, которые показали мне свои зимующие в это время года тюленебойные корабли и рассказали о льдах, которые они там встречают.

Тюленебойные корабли, или тюленебои, как их называют, строят обыкновенно из дерева с очень солидным набором и обшивкой. Нос обделывается железом, и в таком виде тюленебои на глаз представляются очень крепкими.

Командиры тюленебоев оказались людьми очень приятными и охотно поделились со мною своими сведениями, рассказав мне различные, бывшие с ними, случаи. Большинство из них верит лишь в дерево и не признает возможности постройки стального судна такой крепости, которая позволяла бы выдерживать удары о лед. Я ссылался на то, что все ледоколы делают теперь стальными, но они к этому относились как-то скептически. Я объяснял, что «Ермак» построят с отлогим носом, что, встретив лед, он взбежит на него и затем опустится.

«Опустится, – сказал мне один из командиров, – да так глубоко, что на самое дно, откуда уже никогда не поднимется. Не было еще железного судна, которое, войдя в северные льды, вышло бы из них благополучно!»

Мнения бывалых в Ледовитом океане людей произвели на меня свое впечатление, и хотя поздно уже не верить в сталь, которая окончательно вытеснила дерево из кораблестроения, тем не менее, может быть, для полярных ледоколов, действительно, надо искать умелое сочетание дерева со сталью.

24 декабря договор между мною и заводом Армстронга был подписан, и завод приступил к работе. Наблюдающим за постройкой я избрал финляндского подданного инженера Янсена, который находился в Ньюкасле и наблюдал за постройкою ледокола «Сампо» для порта Ганге. Он во все время постройки оставался в Ньюкасле, а я приезжал в Ньюкасл лишь изредка. Министр финансов предоставил мне право делать в чертежах и спецификациях такие отступления, которые я сочту полезными.

Заказ ледокола и известие о том, что предполагается бороться со льдами Финского залива на всем протяжении до Санкт-Петербургского порта включительно, вызвали оживленные разговоры в обществе и газетные статьи. Мнения против осуществимости этой идеи преобладали, и даже в коммерческих сферах в Петербурге не было большого сочувствия. Говорили, что торговля уже сложилась известным образом и переделать обычаи очень трудно. Риск плавания во льдах вызовет дополнительную страховую премию, которая будет стоить больше, чем дополнительный железнодорожный фрахт за перевозку к открытому порту.

Казалось бы, что мнения людей, стоящих близко к морской перевозке грузов, должны быть правильными, ибо им лучше известно, что выгоднее и что невыгоднее для коммерции. На деле, однако, это не так: пароходчики есть одна сторона, но есть еще и другая сторона – грузоотправители и грузополучатели. Есть еще и третья сторона – железные дороги, для которых удешевленный завозный тариф убыточен, и это ложится, частью, на казну.

В Сибири отнеслись к делу постройки «Ермака» с большим доверием. Мой отчет о поездке был многими газетами перепечатан, и, вообще, моему предложению многие выразили сочувствие.

В феврале 1898 г. я отправился на постройку ледокола «Ермак», чтобы посмотреть и утвердить чертежи, которые к тому времени были там разработаны. Поездкой этой я воспользовался для того, чтобы посетить и осмотреть некоторые ледоколы в Европе и Америке.

В течение лета 1898 г. я командовал Практической эскадрой Балтийского моря и потому не мог лично следить за ходом работ на «Ермаке». В половине лета туда отправился избранный мною в командиры капитан 2-го ранга Михаил Петрович Васильев. Он только что этой весной вернулся из Тихого океана, где был старшим офицером на броненосце «Император Николай I». Это – человек с большими познаниями и удивительно приятным характером. Я впоследствии был всегда очень доволен этим выбором.

Летом (1898 г.) в машине флагманского броненосца «Петр Великий» мне сделали цинковую модель ледокола «Ермак» в масштабе 1/4 дюйма = 1 футу. Модель представляла из себя остов ледокола и его водонепроницаемые отделения. Главные переборки были припаяны к обшивке, а отделения второстепенные изображались герметическими коробочками, сделанными также из цинка. В каждой коробочке было сделано отверстие, закрываемое пробкою. При такой системе устройства можно, по желанию, какое угодно отделение наполнить водою и практически выяснить, какую перемену такое наполнение произведет в крене и дифференте судна.

Чтобы получить правильные показания, надо сначала погрузкою привести модель к требуемому углублению, а затем подъемом или опусканием грузов достигнуть того, чтобы центр тяжести модели соответствовал центру тяжести судна. Поверка этого делается очень просто: надо знать, на сколько известный груз, скажем, 100 тонн, передвинутый на известное расстояние, накренивает судно. Размеры модели в 48 раз меньше, чем размер судна, откуда размеры весов модели и судна относятся как 483 = 110 592. Если центр тяжести модели соответствует центру тяжести судна, то соответственный 100 тоннам груз, передвинутый на соответственное расстояние, должен дать модели тот же крен, что и судну.

Опыты с моделью ледокола «Ермак», опущенной в резервуар, дали крайне интересные и наглядные данные. С самим судном такие опыты проделать очень трудно, с моделью же они исполняются в несколько часов.

По окончании кампании Практической эскадры, 12 (24) сентября, я отправился в Ньюкасл, куда и приехал 15 сентября. Работа на ледоколе кипела, но он еще не был спущен. По разным причинам работа опоздала, но надо сказать правду, что она шла чрезвычайно скоро. Постройка такого большого судна в годичный срок требует огромного искусства.

28 сентября (10 октября) я возвратился в Петербург, чтобы окончить дела по эскадре, так что спуск ледокола 17 (29) октября состоялся без меня. По обыкновению, в Англии в момент спуска о форштевень разбивается бутылка шампанского, при чем называют имя корабля. Этот обряд крещения, по просьбе завода, сделала супруга командира Мария Николаевна Васильева. Спуск прошел совершенно благополучно, и небывалый корабль приветствовала многотысячная толпа, пришедшая посмотреть, как сойдет на воду судно, которое неизбежно вызовет очень много толков в обществе и прессе.

6 (18) декабря я опять уехал в Англию на постройку ледокола. Машины и котлы в это время были уже все поставлены, и 19 декабря, в моем присутствии, произведена была контрольная проба переборок наполнением котельного отделения водою до верхней палубы. Как было установлено по контракту, каждое отделение еще на эллинге было опробовано посредством наполнения. Я удивился, когда завод заявил мне, что будет наполнять водою отделения на эллинге, ибо в некоторых отделениях вмещается более 1 1/2 тысячи тонн воды; тем не менее проба на эллинге не вызвала никаких неудобств, и все переборки оказались вполне прочными и непроницаемыми.

Произведенная 18 декабря проба была контрольная, чтобы убедиться в крепости и непроницаемости переборок после того, как поставлены котлы и машины на место. Ко времени пробы котлы, разумеется, оставались необделанными жарозадерживающей мастикой и в них не были установлены кирпичные огнераздельные переборки; все остальное, как то: паровые трубы, непроницаемые двери и проч., было на своих местах. Переборки выдержали пробу самым лучшим образом. Как накачивание воды в отделения до верхней палубы, так и выкачивание производилось судовой спасательной помпой, и вся операция заняла лишь 2 часа времени.

В тот же день, 19 (31) декабря, я выехал обратно в Петербург, куда и прибыл 22 декабря. В Петербурге предстояли большие хлопоты по организации всего дела управления ледоколом.

28 декабря (9 января) я опять отправился в Лондон, куда прибыл 31 декабря. День проработал в Лондоне, а Новый год встретил с командиром «Ермака» Михаилом Петровичем Васильевым в поезде. Работы на «Ермаке» в это время шли самые усиленные; повсюду было столько рабочих, что едва можно было двигаться по судну, и, приходя с утра на работу, я целый день был занят тем, что решал различные возникавшие вопросы. Их было без счета, причем иногда приходилось обсуждать решение с главным строителем, иногда с мастерами, а иногда и с мастеровыми. Ледокол построили в 13 месяцев, и я полагаю, что фактически невозможно было ни на сутки ускорить работу, ибо людей стояло столько, сколько вмещало место. Несмотря на спешность решений, ни разу не приходилось перерешать вопрос. Дело шло очень хорошо, и в этом нельзя не отдать должной справедливости английским мастерам и указателям.

В январе мой друг Sir John Murray обратился ко мне с предложением сделать в Королевском обществе в Эдинбурге сообщение по различным вопросам по гидрологии и в особенности по моему предложению об исследовании Ледовитого океана при посредстве ледоколов. Сообщение мое состоялось 28 января (9 февраля) 1899 г., и в нем я познакомил слушателей с некоторыми моими выводами по гидрологии, а затем изложил общий план моих предложений относительно Балтийского и Карского морей и Ледовитого океана. Была демонстрирована большая модель ледокола «Ермак» в масштабе 1/4 дюйма = 1 футу.

По окончании моего сообщения были прения, в которых приняли участие многие из ученых. Большинство высказывалось за проповедываемую мною идею, но, разумеется, с некоторыми оговорками, совершенно понятными в столь новом и необыкновенном деле.

В тот же вечер состоялся обед членов этого общества. Я и командир ледокола М. П. Васильев были гостями. Эдинбургское общество живет традициями. Знаменитый Вальтер Скотт был его членом, и за обедом непременно подается кость с мозгами. После обеда все должны исполнять приказания председателя, который может кого угодно заставить петь, декламировать или говорить. Никто не имеет права уклониться от полученного приказания. Двое из присутствующих прочитали длинные стихотворения, написанные по предметам моего сообщения. Я высказал моему соседу удивление, что в такой короткий срок, какой был между лекцией и обедом, могли быть написаны такие длинные стихи. На это он мне заметил, что автор перевел в стихах всего Гейне и что, когда он в духе, он стихи пишет почти так же легко, как прозу.

Вообще общество людей, из которых каждый представляет из себя крупную ученую единицу, доставляет большое удовольствие. Я и Михаил Петрович унесли с собой самые лучшие воспоминания.

Сообщение мое впоследствии было напечатано в томе XXII «Proceedings of the Royal Society of Edinbourgh» и оттуда извлечено различными газетами. Мое мнение о причине двойственности течения в Босфоре вызвало небольшую заметку почтенного гидрографа английского флота Wharton’a, который доказывал, что соленость воды в Черном море поддерживается не двойственным течением, как это я говорю, а ветрами, производящими иногда течения из Мраморного моря в Черное. На эту заметку я в том же журнале «Nature» дал свой ответ.

Заводские пробы ледокола начались 18 (30) января, было волнение от Е[38], и, только что мы вышли за мол, я увидел, что ледокол очень чувствителен к волнению, и в тех случаях, когда период волны совпадает с естественным периодом качки, ледокол сильно качается. Это обстоятельство предвиделось еще при обсуждении предварительных чертежей ледокола, и комиссия высказалась о том, что нельзя ждать от него хороших морских качеств; возбуждался даже вопрос об уменьшении наклона борта в подводной части, но это значило бы улучшить морские качества за счет ледокольных. Я на это не согласился и один из членов комиссии, г. Рунеберг, поместил даже в «Морском сборнике» (1898 г.) статью, в которой доказывал, что борта следует делать вертикальными. Комиссия отклонила мнение г. Рунеберга, а впоследствии, при пробе ледокола в полярных льдах, оказалось даже, что было бы не худо иметь еще больший угол наклона, ибо лед легко обламывается наклонным бортом книзу и очень сильно сопротивляется при ударе в него вертикальными плоскостями.

Качку ледокола можно было бы значительно уменьшить, устроив боковые кили, но они могли понизить ледокольную способность судна, образуя пространства, в которых может сдавливаться лед. Когда мы обсуждали в комиссии вопрос о морских качествах ледокола, то мне не пришла в голову мысль поставить боковые кили позади мидель-шпангоута. Теперь я склонен думать, что боковые кили в этом месте не могли бы сильно повредить ледокольным качествам, ибо за миделем в расстоянии 30–40 футов лед не сжат, и, следовательно, киль не будет препятствовать движению вперед; назад же судно двигается лишь по разбитому льду.

Есть опасение, что боковой киль даже в корме, в случае сдавливания льдом с обеих сторон, может задерживать движение льдин под дно и тем усиливать давление на борт. В какой мере эти опасения основательны – не знаю, но качка ледоколов, вообще, по временам бывает так неприятна, что стоит попробовать, не улучшат ли морские качества боковые кили в кормовой части.

Когда обнаружилось, что ледокол сильно качается, постановка боковых килей была уже невозможна. Я решился прибегнуть к другому средству, которое было испытано на броненосце «Inflexible» и оказалось удовлетворительным, но потом вышло из употребления потому, что стали ставить боковые кили. Средство это состоит из особой камеры, идущей поперек судна. Камера в средине судна суживается так, чтобы задерживать движение воды в ней, при перебегании ее с одного борта на другой. Половина камеры наливается водой, которая на качке перебегает с борта на борт, запаздывая настолько, что она поспевает к накрененному борту уже тогда, когда последний начинает подниматься кверху.

Ввиду благоприятных результатов, которые дали опыты с противокачающей камерой, я решил тотчас же устроить ее на «Ермаке». Впоследствии обнаружилось, что вода переливается с таким замедлением, которое нужно, и что противокачающая цистерна задерживает размахи качки. На глаз кажется, что она очень облегчает качку, и мы ею впоследствии всегда пользовались. К сожалению, инструментально невозможно определить, в какой мере качка, вследствие переливания воды в цистерне, уменьшается.

Глава VI. Описание ледокола «Ермак» и испытание его на открытой воде

4 (16) февраля (1899 г.) ледокол был предъявлен к сдаче, а потому здесь уместно дать подробное описание его в том виде, в каком он вышел из рук строителя.

Ледокол имеет четыре машины, в 2500 сил каждая. Три машины стоят в корме, а четвертая в носу. Для помещения носового винта форштевню придана специальная форма. Для валов боковых винтов сделаны открытые изнутри приливы, допускающие осмотр дейдвудных труб.

Ледяной пояс простирается на 18 футов, а именно: от 2 футов выше средней палубы до 2 футов ниже непроницаемого стрингера. На ледяном поясе наружная обшивка положена вгладь, а в остальных местах положены вгладь вертикальные швы и сделаны с высадками все горизонтальные.

У ахтерштевня есть небольшая особенность, введенная по моей инициативе, а именно: передняя сторона ахтерштевня не представляет плоскости, нормальной к линии судна, а срезана на 45°. Выше оси винта срез идет в одну сторону, а ниже – в другую, и в таком направлении, что струя воды и лед, отбрасываемые лопастями винта, попадают на острый угол ахтерштевня. Задняя кромка переднего ахтерштевня срезана параллельно передней кромке заднего. Эта особенность уменьшает до некоторой степени сопротивление заднего ахтерштевня, а потому дает полезные результаты, хотя прямым опытом трудно установить размер пользы.

На рисунке, представляющем мидель-шпангоут, видно, что второе дно продолжается вверх и составляет второй борт, имеющий аркообразную форму. Второе дно и борт идут без перерывов от задней переборки задней машины до задней переборки передней машины. Тут второй борт делает внизу уступ. Непрерывности второго борта, в особенности в средней части судна, придается важное значение для общей продольной крепости.

На том же чертеже миделя видно, что существуют две продольные переборки, отделяющие машинные и котельные кожухи от грузовых трюмов. Переборки эти также идут непрерывно по всей средней части судна и служат для придания общей продольной крепости.

При расчете размера поперечной крепости судна, потребной для противодействия сжатию напором льда, предполагалось прежде всего давление на общую поверхность борта, принимаемое главными частями судна, а именно: переборками, верхним и нижним дном, средней палубой и большими бимсами, которые заменяют нижнюю палубу, где такой нет. Между двух переборок давление принимается палубами, стрингерами и полупереборками, а затем шпангоутами, аркообразным вторым бортом и стрингерами. Между каждыми двумя шпангоутами обшивка сама должна быть достаточно крепка для выдерживания заданного давления. Шпангоуты по всему судну поставлены через 2 фута, а по ледяному поясу введены промежуточные шпангоуты, так что на каждый фут длины судна приходится по одному шпангоуту.

Для придания крепости всему судну оно имеет одну сплошную палубу на высоте 27 футов от киля. Палуба эта идет, не прерываясь, от носа до кормы и носит название средней палубы. Ниже ее идет нижняя палуба, пролегающая в отделениях между двумя бортами и лишь в носу и корме идущая во всю ширину судна. Эту палубу нельзя было продолжить во всю ширину, ибо тому мешают машины и котлы, но она продолжается в виде бимсов более или менее тяжелого профиля. Ниже этой палубы идет стрингер, разделяющий отделения боковых коридоров от междудонных пространств.

Выше средней палубы в оконечностях судна положена каютная палуба. В средней части судна она заменена стрингером и имеет несколько полупереборок, связывающих этот стрингер с верхнею и среднею палубами.

Если мы посмотрим на рисунок миделя, то увидим, что в каждой части судна имеется семь независимых отделений, а именно: одно главное в средине и шесть второстепенных вокруг – два междудонных, два междубортных и два верхних.

Система нумераций отделений принята следующая: на каждый отсек корабля назначен десяток номеров. Возьмем, для примера, передний котельный отсек. Ему даны номера от 30 до 40. Правое междудонное отделение в этом отсеке имеет № 31, левое – 32. Правое междубортное отделение называется № 33, левое – 34. Правое верхнее отделение называется № 35, левое – 36. Главное отделение, где помещаются котлы, называется № 39, и всякое отделение, кончающееся цифрой 9, есть главное отделение.

Точно так же, если номер отделения кончается единицей, то это междудонное правое отделение. Отсюда №№ 21, 31, 41 и т. д. – междудонные правые отделения, №№ 22, 32, 42 и т. д. – междудонные левые отделения. Все они приспособлены заполняться водой и употребляться для водяного балласта. Самые кормовые междудонные отделения №№ 71, 72 приспособлены к наполнению пресною водою для котлов, и из них берут питательные помпы.

Отделения №№ 23, 33, 53, 63 и 73, помещающиеся между двух бортов, есть угольные ямы правого борта, а №№ 24, 34,54, 64 и 74 – левого. Из них №№ 23, 24, 33 и 34 дают уголь в переднюю кочегарную непосредственно, а №№ 53 и 54 в заднюю кочегарную непосредственно. Уголь из №№ 63 и 64 приходится подавать через особые двери в отделения №№ 53 и 54, а отделение № 73 есть запасная угольная яма, из которой уголь приходится подавать на кране и переносить на руках по палубе. Обыкновенно до этого дело не доходит, ибо достаточно угля в более близком соседстве с кочегарными отделениями.

Междубортные отделения №№ 43, 44 вмещают по 77 тонн воды каждое и назначаются специально для воды и служат для перемены крена. Впоследствии я нашел, что для этой цели одних отделений №№ 43, 44 недостаточно, а потому поставил сообщительные клинкеты из отделения № 43 в отделение № 33, а из отделения № 44 – в № 34. Поэтому теперь на каждый борт можно влить по 212 тонн воды.

Верхние отделения №№ 34, 36, 55, 56, 65, 66 суть грузовые трюмы. В них сделаны у бортов выгородки, при посредстве которых отделения могут, по желанию, сообщаться с лежащими ниже их угольными ямами. Обыкновенно в море выгородки эти закрываются непроницаемыми крышками, но когда нужно уголь из трюма передать в угольную яму, то снимается крышка, и уголь перегребается в яму. Также есть приспособление для того, чтобы пересыпать из трюмов №№ 35 и 36 в носовые ямы №№ 23 и 24 и поперечную яму № 49. Эта последняя яма вмещает 428 тонн и служит как для передней кочегарни, так и для задней.

В выгородках, о которых говорилось выше, имеется отверстие в наружном борту, через которое можно насыпать уголь с барж в угольные ямы непосредственно. Обыкновенно мы брали уголь в Ньюкасле с угольных желобов и тогда сыпали его в трюмы, откуда он самотеком шел в угольные ямы.

Если в выгородках, о которых сказано выше, открыть оба отверстия, наружное и внутреннее, то получается доступ в трюм для подачи досок и других грузов.

Как видно на продольном чертеже, восемь, водонепроницаемых главных переборок поднимаются до верхней палубы, разделяя судно на 9 главных отсеков.

Передний отсек, идущий уступами от носа до передней машинной переборки, вмещает 290 тонн воды. Он ничем не занят и служит для перемены дифферента, когда в том случается надобность. Отделение это приспособлено для напускания и выкачивания воды, но оно также приспособлено для наполнения подогретой водою из холодильников. В него можно пустить теплую воду из передней и задней машин и, открыв два специальных клапана выше ватерлинии, дать избытку теплой воды выходы за борт на лед.

Если отливные клапаны закрыты, то вода наполнит отделение до верхней палубы, и избыток ее пойдет на верхнюю палубу через клапан излишней воды. При этом все отделение будет заполнено теплой водой из машины. Имелось в виду, что если в мороз носовая часть судна будет сильно обмерзать, то этим способом можно освободить ее ото льда не только на протяжении этого отделения, но и значительно сзади его, ибо излишняя теплая вода, выходя на верхнюю палубу в количестве около 10–15 тонн в минуту, разольется на большое пространство и в состоянии растопить большое количество льда.

Приспособление для пускания теплой воды в носовое отделение очень несложное. Оно потребовало лишь два небольших отростка труб, между тем от него ожидалась еще и другая выгода, а именно: при взламывании льда, покрытого снегом, вода, смачивая снежный покров, имеющий во время мороза весьма низкую температуру, образует род каши, способной по своей температуре замерзать и имеющей вследствие этого свойство липнуть к борту, отчего увеличивается трение. Предполагалось, что обогретый теплой водой борт будет менее способен прилипать к смоченному снегу. Теплый борт будет производить некоторое таяние прилегающих к нему частей снега и льда и этим образовывать род смазки, способствующей движению ледокола.

Во время работы в Балтийском море мы пробовали иногда пускать теплую воду через носовое отделение, давая ей выливаться на лед. Казалось, как будто бы это улучшало скорость судна, но точно сказать невозможно, ибо инструментально и цифрами определить ничего нельзя.

Следующий отсек, № 10, заключает в себе передний трюм и салон I класса с несколькими каютами.

Отсек № 20 заключает отделение передней машины № 29, междудонные отделения №№ 21 и 22, угольные ямы №№ 23 и 24, отделения запасов и кают I класса – №№ 25 и 26.

Отсек № 30 заключает в себе междудонное пространство №№ 31 и 32, угольные ямы или запасные кренящие цистерны № 33 и 34 и грузовые трюмы №№ 35 и 36.

Отсек № 40 заключает в себе междудонные пространства №№ 41 и 42, кренящие камеры №№ 43 и 44, помповое отделение № 47 и поперечную угольную яму № 49.

Отсек № 50 имеет заднее котельное отделение № 59, междудонные пространства №№ 51 и 52, угольные ямы №№ 53 и 54 и грузовые трюмы №№ 55 и 56.

Отсек № 60 заключает отделение боковых машин, междудонные пространства №№ 61 и 62, угольные ямы №№ 63 и 64, грузовые трюмы №№ 65 и 66.

Отсек № 70 заключает отделение задней машины № 79, междудонные отделения №№ 71 и 72 (пресная вода для котлов), угольные ямы №№ 73 и 74 и помещение команды №№ 75 и 76.

Отсек № 80 заключает в себе трюм, а выше его – эмигрантское и командное помещения.

Следующий отсек есть кормовое отделение № 90, которое приспособлено совершенно одинаково с отделением № 0 и служит для дифферентирующей воды.

Все боковые коридоры, то есть №№ 23, 24, 33, 34, 53, 54, 63, 64, назначены специально под уголь. Трюмы же №№ 35, 36, 55, 56, 65, 66 могут быть употребляемы или под уголь, или под груз.

Для погрузки угля и груза на ледоколе имеется 6 паровых кранов. Передние и задние в 2 тонны, правый средний, на котором поднимается баркас, в 4 тонны, а левый средний, на котором поднимается паровой катер, в 7 тонн.

Жилые помещения распределены следующим образом: салон I класса находится в носу, и сзади его идут по бортам каюты пассажиров I класса, офицеров и старшего механика. Выход наверх из I класса ведет в курилку и капитанскую каюту, а затем лестница приводит в рулевую рубку, из которой ход в штурманскую каюту.

При устройстве рулевой рубки первоначально предполагалось не делать ее замкнутой, а для защиты рулевого иметь кожух, открытый в сторону кормы. Я, однако, с этим не согласился и предпочел иметь для рулевого закрытую рубку, в которой имеются две двери, одна на левую сторону, другая – на правую. Наветренная дверь всегда закрыта, а подветренная открыта, что дает удобство переговорить с рулевым и отдавать ему приказания.

Рулевая рубка находится на вахтенном мостике, по концам которого поставлены полузакрытые места со стеклянными рамами и потолком. Эти прикрытия в мороз и ветер очень полезны.

I класс занимает всю носовую часть корабля до передней котельной переборки. Отсюда идет по правому борту коридор в кормовые отделения. Из коридора сделаны входы в кочегарные и машинные отделения, в помповое отделение и в два камбуза. В каждом камбузе поставлено по одной плите и одной хлебопекарной печи.

В корме по каютной палубе расположены: помещение матросов, затем помещения привилегированных, которые составляют кают-компанию III класса, а затем в самой корме салон II класса.

Ниже каютной палубы помещаются кочегары, маслянщики и прислуга. Там же сделано помещение на 50 человек чернорабочих. Койки в этом помещении обыкновенно бывают убраны, и тут стоят столы, так что это место служит общей каютой для экипажа.

На ледоколе имеются: паровой катер, баркас, 4 спасательных вельбота, 2 двойки и 4 ледяные шлюпки, приспособленные для движения по льду.

Сделано приспособление, посредством которого пар из главных котлов может быть пущен в водяное пространство котла парового катера, так что во всякое время паровой катер может быть, без разжигания огня в топке, в готовности к спуску. Если при этом дымовая труба у котла закрыта и котел закутан чехлом, то можно не только согреть воду, но и поднять давление пара до 40 фунтов. Топку надо зарядить лучинами, сверх которых положить уголь. Поддувало также наполнить лучинами не толще карандаша.

Если все это сделано хорошо, то можно зажигать огонь в момент, когда начинают спускать, и в то же время открыть форсун и прогреть машину. Пока катер выводят за борт и спускают, огонь настолько разгорится, что можно давать ход машине. Это приспособление очень простое и оказывает огромную пользу, ибо позволяет без всякого труда и расхода людей держать паровые катера в готовности к действию.

Баркас приспособлен к завозу запасного якоря. С этой целью в средине его сделана продольная щель, через которую проходит строп из якоря. Паровой кран поднимает якорь, на котором стоит баркас своим килем, так что одновременно спускаются на воду и баркас, и якорь. Когда блок от крана выложен, то якорь остается висеть на найтове, и баркас может с ним отправиться куда угодно для завоза. Для отдачи якоря нужно найтов обрубить.

Приспособление это я устроил на случай, если ледокол, плавая в неизведанных местах, станет на мель. Завоз малых якорей представляет на волнении трудности, а завоз станового якоря на волнении считается невозможным, главным образом потому, что трудно на волнении под баркас подвесить якорь. Описанное приспособление представляет именно те удобства, что якорь идет в воду вместе со шлюпкой, а потому волнение не препятствует этой работе.

На ледоколе сделано небольшое приспособление, позволяющее удобно контролировать углубление судна. С этой целью в носу и корме поставлены стеклянные трубки, сообщающиеся с ледяными ящиками. Вода в трубке всегда стоит на высоте воды за бортом, и шкала, прикрепленная к трубке, показывает на одной стороне углубления в футах и дюймах, а на другой – водоизмещение в тоннах.

Это приспособление дает точные сведения об осадке судна и его дифференте, и им можно пользоваться для контроля над принятым количеством угля или груза. Положим, перед погрузкой угля носовая шкала показывала 6000 тонн, кормовая – 7000 тонн. Следовательно, судно имело в это время водоизмещение 6500 тонн. Если после погрузки угля оно имело водоизмещение по шкалам, скажем, 7200 тонн, то, следовательно, принято 700 тонн угля.

Во льдах это приспособление полезно в том отношении, что там уровня воды не видно, а потому без него невозможно заметить осадку корабля.

Мачта ледокола стальная, одного диаметра от верха до низа, и приспособлена к подъему марса, который надет на мачту и ходит по ней. Подъем совершается особою лебедкою, поставленною тут же, и цепным горденем. По спуске марса он становится на особые кронштейны, а в поднятом положении крепится цепочками. Марс состоит из круглой площадки, обнесенной бортом в 3 1/2 фута, и, кроме того, сделан переносной щитик, который ставится с наветренной стороны, защищая наблюдателя. Высота глаза от уровня моря 100 футов.

Мачта, сверху прикрытая грибом, служит для вытягивания горячего воздуха из отделения передней машины.

Стеньга помещена по оси мачты и приспособлена к поворачиванию посредством особой шестерни. На вершине стеньги помещены двукрылый семафор и поворотный индекс. Крылья семафора длиною в 8 футов, шириною 1 фут. Крыло индекса длиною 4 фута, шириною 1 фут.

Назначение семафора заключается в том, чтобы переговариваться азбучным способом с людьми, находящимися на большом расстоянии. Каждое положение двух крыльев означает известную букву азбуки, и семафорный сигнал разбирается с расстояния 8–9 миль, а при благоприятных условиях погоды и хорошей трубе можно разбирать даже с расстояния 14 миль (25 верст).

Каждая из четырех машин ледокола «Ермак», по контракту, должна была развить 2500 сил. Все 4 машины совершенно одинаковы, так что запасные части одной машины годятся для другой. Машины вертикальные, тройного расширения; диаметры цилиндров 25 1/2, 39 1/2 и 64 дюйма. Ход поршня 42 дюйма. Охладительная поверхность в 11 016 кв. футов.

Особенности машин «Ермака» заключаются в том, что диаметры цилиндров проектированы такого размера, чтобы машины могли развить полный ход не только тогда, когда ледокол идет на свободной воде, но и когда он задержан льдами и не движется. Чтобы при этих условиях подшипники не разогревались, им дана бо́льшая поверхность, чем то обыкновенно делается. А для того чтобы не ломались валы, когда винты ударяются в лед, им дана избыточная толщина.

Одно из неудобств плавания во льдах заключается в том, что куски льда засоряют кингстоны циркуляционных помп, и, вследствие этого, холодильник начинает нагреваться, и ход машины нужно уменьшать. Приходится даже останавливать машины. На «Ермаке» сделаны специальные ледяные ящики, которые соединяются с водою за бортом посредством множества 2 1/2-дюймовых дыр. Верхняя часть ледяного ящика представляет из себя круглую цистерну, диаметром в 3 фута, выходящую верхним краем выше ватерлинии.

Циркуляционная помпа берет воду из нижней части ледяного ящика и, прогнав ее через холодильник, отливает за борт выше поверхности воды. Сделано приспособление, чтобы отливная вода могла быть направлена в верхнюю часть круглого ледяного ящика и притом в один бок его так, чтобы вода в ящике имела круговое вращение. Ледяные ящики есть устройство обыкновенное для ледоколов, а круглая часть, допускающая вращение воды, есть новость, введенная мною на «Ермаке» в первый раз.

Дело в том, что при нагревании вода выделяет воздух, следовательно, в ледяной ящик с отливной водой попадают частицы воздуха, которые потом, входя приемной трубой в циркуляционную помпу, могут портить ее действие. При вращении воды выделение воздуха происходит очень успешно. От центробежной силы вода, как более тяжелое вещество, стремится к окружности, а пузырьки воздуха – к центру, где они струйкой выходят кверху.

Если льдом засорит приемное отверстие ледяного ящика, то циркуляционная помпа переводится в этот ящик, который тогда наполняется горячей водой, освобождающей отверстие ото льда. Практика показала, что самое лучшее эти клапаны всегда держать немножко открытыми; при этом небольшая часть теплой воды будет идти в ледяной ящик, а остальная выливаться за борт. От этого вода в теплом ящике нагревается лишь на несколько градусов. Когда льдом начинает засорять отверстие, то вода в холодильнике становится горячее, а вслед за этим поднимается температура и в ледяном ящике, что усиливает таяние, освобождая отверстие ото льда. Таким образом, ледяной ящик действует автоматически.

Кроме вышеописанного устройства, к ледяному ящику приспособлено паровое отопление, дающее возможность во всякое время подогреть воду в нем.

На случай стоянки ледокола без работы в очень холодное время в машину проведено паровое отопление, и в разных местах у колонн поставлены паровые камины.

Ступицы винтов надеваются на валы и крепятся специальными гайками. Лопасти съемные; каждая крепится 7 болтами, диаметр которых значительно больше, чем это требуется правилами Ллойда. Толщина лопастей точно так же вдвое больше, чем это делается обыкновенно.

Некоторая особенность имеется в устройстве дейдвудных труб. Обыкновенно в них дается доступ воде, а на «Ермаке» валы вращаются в масле, которое все время туда накачивается специальным приспособлением по каплям и вытекает через сальник, поставленный у конца вала.

На ледоколе «Ермак» имеется 6 главных паровых котлов. Они двойные, с 6 топками каждый. Огненные коробки разделяются между собою кирпичной стенкой, сложенной из лекальных кирпичей. Сделано приспособление, чтобы часть воздуха поступала непосредственно в пустоту кирпичной стенки, понижая ее температуру, и, выходя в огненную коробку, содействовала полному сгоранию газов.

Диаметр котлов – 15 ф.

Длина котлов – 20 ф. 3 д.

Топки из волнистого железа диаметром – 3 ф. 9 1/2 д.

Нагревательная поверхность – 27 600 кв. ф.

Поверхность колосников – 800 кв. ф.

Рабочее давление – 160 английских (178 русских) фунтов.

Котлы обделаны жарозадерживающей мастикой не только с боков и сверху, но и снизу.

Для парового отопления и электрического освещения на ледоколе имеется вспомогательный котел, поставленный в центре судна, в ближайшем соседстве с динамо-машиной и спасательной помпой, так что во время якорной стоянки пар из этого котла не распространяется по судну, а короткой особенной трубой прямо доходит до места своего назначения. Это очень сберегает топливо.

Помповое устройство на «Ермаке заслуживает внимания. Вопросом об водоотливной системе я занимаюсь с мичманского чина, и на ледоколе применена часть моей опытности в этом деле; но сделать полностью все, что хотел, мне не удалось, ибо то, что не было оговорено на предварительном соглашении, вводить потом было трудно.

У «Ермака» в центре судна на вышине 8 футов от верхнего дна помещается камера, доступ в которую сделан только сверху. Над этой камерой стоит, как было сказано выше, паровой котел, а в камере – поршневая помпа Бортингтона, которой дано название спасательной. Какие бы части судна ни наполнялись водой, это не влияет ни на вспомогательный паровой котел, ни на помпу. Пар от парового котла в помпе и отработанный пар от нее изолированы от всего судна. Отработанный пар может быть пущен в трубу вспомогательного котла для усиления тяги.

Спасательная помпа может брать 10 тонн воды в минуту. Она соединяется с магистральной трубой, идущей через все судно, и с золотником, от которого можно подавать четыре 6-дюймовых резиновых шланга на другое судно для отливания воды из него. Золотник стоит на средней палубе, следовательно, на высоте 3 футов от воды. Против золотника сделаны порта, так что шланги не приходится подымать кверху, ибо такой подъем уменьшает всасывающую силу помпы.

Соединение с магистральной трубой имеет диаметр 12 дюймов, и такой же диаметр имеет вся магистральная труба, идущая от носового отделения до кормового. От помпы, кроме того, проведены отростки в обе кренящие камеры, которые помещаются в ближайшем соседстве с помповым отделением. В самом отделении помещается 8 клинкетов, посредством которых можно переднюю часть магистральной трубы и заднюю часть ее, равно как и два отростка в кренящие цистерны, по желанию, обращать или в приемные трубы, или в отливные.

Благодаря такому устройству можно, не выходя из помповой камеры, брать воду из любого кренящего или дифферентирующего отделения и перекачивать в другое. Так, например, можно взять воду из носового отделения и перекачать в кормовое; взять из кормового и перекачать в правое кренящее; взять из правого кренящего и перекачать в левое кренящее и т. п.

Магистральная труба идет по верхнему дну и сообщается с каждым из больших отделений особою ветвью с клапаном. Клапаны сделаны самоотпирающимися, но с приспособлением для запирания их. Когда клапан заперт, то труба совершенно разобщена от отделения, а когда шток отдан, то клапан может подняться для выкачивания воды, но он тотчас же закроется, если вода почему-нибудь из магистральной трубы пойдет в это отделение. Если же шток продолжать отпирать до конца, то клапан приоткроется немного. Это сделано для того, чтобы его оторвать с места, если его присосало, и чтобы промыть сетку, если последняя загрязнится и не будет возможности очистить ее руками.

Кроме спасательной помпы, для осушения главных отделений приспособлены еще 4 циркуляционные машинные помпы. Они могут брать воду из магистральной трубы и непосредственно из тех отделений, где они стоят. Клапаны, которыми они соединяются со своими отделениями, подобны клапанам магистральной трубы – самоотпирающиеся. Как только ледокол снимается с якоря, шток поднимается кверху, и клапан ставится на самоотпирание. При действии циркуляционной помпы она берет воду из ледяного ящика.

Для того чтобы она брала воду из своего отделения, надо лишь закрыть сообщение ее с ледяным ящиком. По мере того как будет запираться этот клинкет, помпа начинает тянуть воду из своего отделения. Следовательно, все дело сводится к запиранию одного клинкета. Это очень просто.

Для выкачивания малой воды на ледоколе имеется общеосушительная труба в 5 дюймов, которая соединена и с отделениями в междонном пространстве, и с отделениями на верхнем дне. Из этой трубы берут воду пожарные и трюмные помпы.

Так как ледокол назначается работать в зимнее время, то на нем сделаны приспособления против холода. С этой целью все выходы на верхнюю палубу сделаны не через люки, а через рубки, и повсюду устроено так, что две двери разобщают холодные места от жилых помещений. Все борта ледокола в жилых помещениях, а также непроницаемые переборки, отделяющие жилые места от нежилых, покрыты пробковым порошком в два раза, а затем поставлена на расстоянии от 6 до 12 дюймов внутренняя обшивка, состоящая из двух слоев дерева, в 3/4 дюйма каждый, с прослойкой из смоленого войлока. Это оказалось достаточной изоляцией; тем не менее ни одна из коек на ледоколе не поставлена у холодного борта. Все койки, как офицерские, так и командные, стоят у теплых перегородок.

Одно из неудобств на судах в зимнее время заключается в отсыревание иллюминаторов и их металлических рам. Сырость садится на эти холодные предметы и затем капает с них или бежит по стенам. Для устранения этого неудобства в иллюминаторных нишах вровень с внутренней обшивкой поставлены вторые рамы, которые вкладываются на свои места и легко снимаются при желании. Их держат на местах только зимой, и они доставляют большой комфорт в каютах. Точно так же под палубными иллюминаторами помещены стеклянные колпаки, которые отстраняют осаждение сырости.

В светлом люке сделаны стеклянные рамы вровень с палубой. Это тоже дает свои удобства, ибо в холоде наружные рамы начинают отпотевать и с них капает. Внутренние рамы уменьшают отпотевание и задерживают те несколько капель, которые иногда случайно падают и, как нарочно, всегда кому-нибудь на голову. Когда мы в первый раз пошли на пробный рейс, то представитель завода, имевший почтенную лысину, сидел за столом под одним из иллюминаторов, у которого еще не было стеклянного колпака, и ему на голову упало несколько капель, которые не доставили ему никакого удовольствия. Это осязательно убедило всех, что стеклянные колпаки, которых мы требовали, действительно необходимы.

Отопление на «Ермаке» паровое. Имеются умерительные клапаны, так чтобы давление в паровых трубах было малое. Мы обыкновенно держали около 15 фунтов, что вполне достаточно. По всему ледоколу применена одна общая система, а именно: паровое отопление поставлено у холодного борта внизу. В салонах I и II классов у бортов стоят диваны, и, для того чтобы они не мешали отоплению, оставлена щель между диваном и бортом. Нагреваемый отоплением воздух поднимается по этой щели кверху, и сидящие на диване не ощущают холода от стены. Это оказалось очень практичным. Я боялся, чтобы не происходило нагревания самого дивана, но глухая спинка вполне отстранила это неудобство, и в салонах на «Ермаке» в самое холодное время был ровный воздух повсюду. Эта часть удалась вполне.

На ледоколах всегда жалуются на спертость воздуха, которая происходит оттого, что при открывании иллюминатора дует холодом, и потому иллюминаторы открываются редко. Я применил нагревание свежего воздуха. Обыкновенный вентилятор дует в салон I класса. Вентиляторная труба проведена до палубы, но воздух, входящий через нее, не дует по ногам, а поступает в кожух, окружающий вентилятор, и по нему поднимается кверху. В этом месте поставлен нагревательный змеевик, который подогревает весь воздух. Идея этого вентилятора совершенно правильная, но техника была нехороша. Следовало иметь более удобный регулятор вдуваемого воздуха, чтобы контролировать количество впуска. Также неудобна была регуляция подогревания. Тем не менее мы этим вентилятором постоянно пользовались, и он давал приток свежего воздуха.

Точно такие же вентиляторы помещены были на корме, и, следовательно, свежим воздухом снабжались оконечности корабля. Избыток из оконечностей шел к середине судна, поступал в машинные и котельные отделения, камбузы и другие места менее чистого воздуха, из которых выходил через люки и трубы на свободу.

На ледоколе была также устроена вытяжная вентиляция. Она шла под верхней палубой от концов судна к средине. Здесь вентиляционные трубы входили в кожухи дымовых труб. Это устройство действовало очень плохо. Я предпочел бы, не стремясь к пользованию даровой тягой кожухов труб, устроить специальные вентиляторы с вытяжными колпаками.

Я уже давно проповедую, что гибельные последствия от столкновения судов можно отстранить, снабжая носовые части их особыми буферами. Адмирал Бутаков назвал такие буфера намордниками, и первый намордник, имевший вид круглого щита, был укреплен на таран броненосца «Князь Пожарский». Намордник этот не имел эластичности и служил лишь для того, чтобы удар наносился не острием тарана, а некоторой площадью.

Для того чтобы смягчить удар, нужна, однако, не твердая площадь, а снимающийся буфер. Еще в 1895 г., командуя эскадрой Средиземного моря, я устроил такие намордники на тараны всех судов, входивших в состав моей эскадры. Намордники были сплетены из веревок и матов и прикреплялись к тарану посредством особых концов, выходивших на палубу.

При постройке «Ермака» я ввел в спецификацию устройство намордника, отвечающего вертикальной форме штевня. Прилагаемый рисунок изображает боковой вид и план намордника. Из рисунка этого видно, что намордник имеет вышину 6 футов и состоит из 8 труб: передняя диаметром 16 дюймов, остальные диаметром 12 дюймов. Основанием намордника служит чехол, облегающий носовую часть ледокола. Чехол оканчивается на обеих сторонах угловым железом 3 1/2 × 3 1/2 дюйма, которое прилегает и крепится на болтах к такому же угловому железу, приклепанному к бортам. Носовая часть в этом месте имеет некоторый фасон, а потому, для плотного прилегания чехла, сделана деревянная лекальная подушка.

Первый ряд труб прилегает непосредственно к чехлу, к которому и крепится болтами с промежутком в 4 дюйма. Трубы также прилегают плотно одна к другой и тоже связываются между собой частым рядом болтов. Второй ряд труб, состоящий из 3 штук, крепится к первому ряду и между собой такими же рядами болтов. Каждая труба имеет снизу и сверху донышко и наполнена кубиками мягкого дерева размером 2 × 2 × 2 дюйма. Кубики насыпаны в беспорядке, чтобы легче уплотнялись при сминании труб.

Я полагаю, что если судно, имеющее такой намордник, ударит в другое судно, то первоначально начнет сминаться передняя труба. Затем начнут мяться 3 другие трубы, на которые она опирается. Сминание труб и деревянных кубиков, находящихся в них, потребует затраты части живой силы удара. Кроме того, трубы, надавливая на борт ударяемого судна, будут его деформировать, на что также израсходуется часть живой силы. Вместе с этим начнется смещение в бок ударяемого судна и сминание палуб в ближайшем соседстве к удару. Площадь давления будет около 10–15 кв. футов.

Без намордника форштевень подобен ножу и прорезает борт; с намордником же давит бо́льшая площадь. Поэтому во многих случаях борт ударяемого судна не будет прорублен, а лишь помнется, и следовательно, не будет пробоины, которая даст доступ воде внутрь судна, причиняющей потопление. Разумеется, лишь опыт мог бы убедить людей в необходимости такого приспособления, но подобные опыты стоят больших денег. Общество Спасания на водах не считает этого дела своим, и потому пароходы по-прежнему гибнут при столкновениях, унося с собою множество человеческих жизней.

5 (17) февраля ледокол был предъявлен к сдаче. Приемная комиссия была образована под моим председательством в составе членов – капитана 1-го ранга Успенского и инженер-механиков Поречкина и Петрова. Ледокол удовлетворил всем требованиям контракта, развив на пробе трех задних машин вперед и передней назад 11 247 индикаторных сил. При действии всех машин вперед получил 11 960 индикаторных сил и ход в 15,9 узла. Расход угля оказался 1,71 русских фунта на каждую индикаторную силу.

При пробе тремя задними машинами вперед, а одной передней назад результат оказался неожиданный: ход ледокола получился 15,55, то есть только на 0,35 узла меньше, чем при всех машинах, работающих вперед. Как объяснить это явление? Казалось бы, передний винт, вступая в невозмущенную воду, должен был получить в ней сильный упор и тем оказать большое сопротивление движению судна, замедляя в значительной мере скорость его. На поверке вышло иначе. Пока явление это не разъяснено должным образом, я даю ему следующее толкование.

Когда передняя машина работает вперед, то передний винт входит в воду, ничем не возмущенную, и этой невозмущенной воде сообщает некоторое движение назад. Получается противное течение, которое замедляет ход почти на столько же, на сколько упорный подшипник стремится увеличить скорость. При работе передней машины задним ходом вода получает движение по направлению судна: образуется попутное течение, в котором корпус претерпевает меньшее сопротивление. Было бы очень интересно должным образом исследовать и разъяснить это явление.

Была произведена также проба хода ледокола при одних вспомогательных машинах. Главные машины для этого были разобщены, и оказалось, что ледокол под одними вспомогательными машинами имел 6,7 узла хода, при 807 индикаторных силах всех машин.

Вопрос о том, какой ход дадут вспомогательные машины, составлял предмет частых споров между различными лицами, принимавшими участие в работе. Были такие скептики, которые полагали, что ледокол не пойдет под этими машинами более 3 1/2 узла, а один даже полагал, что он совсем не тронется с места от этих машин. Я же считал, что ледокол пойдет 7 узлов, и он пошел бы эти 7 узлов, если бы воздушные насосы вспомогательных машин могли поддерживать должную пустоту, между тем, пустота была лишь 6,5 дюйма, что недостаточно. Причину малой пустоты надо отнести к тому, что у нового судна многие краны оказываются не вполне герметичны, и это при малых воздушных насосах чрезвычайно портит пустоту.

Экипаж ледокола состоит из следующих лиц (сперва/потом).

Командир 1/1

Помощников 3/4

Механиков 2/3

Машинистов 16/17

Маслянщиков 8/8

Кочегарных старшин 4/3

Кочегаров 22/24

Боцман 1/1

Рулевых 3/3

Матросов-водолазов 2 2

Матросов 12/10

Матросов-угольщиков 12/12

Плотник 1/1

Фельдшер 1/1

Электроосветителей 2/2

Юнг машинных 2/2

Ресторатор 1/1

Буфетчик 1/1

Прислуга I, II и III классов 4/4

Поваров 3/2

Итого 101/102

Впоследствии пришлось прибавить 1 старшего помощника, 1 младшего механика и 1 трюмного машиниста; сбавить 1 кочегарного старшину и 1 повара. Комплект со 101 человека повысился до 102.

Глава VII. Первая проба ледокола во льдах. Приход в Кронштадт

По выходе из Ньюкасла мы сначала пошли под одной кормовой машиной так, чтобы механики и машинисты имели время осмотреться. Потом прибавили две боковые машины и держали 12 узлов ходу.

28 февраля (12 марта). Вечером мы находилась далеко от меридиана Ревеля. Увидели первый лед, и вход в него я отложил до утра, велев к этому времени приготовить все четыре машины.

Вечером в этот день, во время поворота у границы льдов, мы наблюдали знаменитый болид, упавший подле Борго. Я был на мостике и заметил первоначально, что стало светлеть. Количество света все увеличивалось и дошло до того, что стало ясно видно все кругом; казалось, светло, как днем. У меня вырвалось восклицание: «Что такое?» Затем я повернулся назад и увидел болид при конце его полета. Он исчез, когда был над горизонтом градусов 20.

1 (13) марта. Утром мы вошли во льды, и пошли по направлению к Кронштадту. Первоначально лед был довольно слабый, и мы шли по 7 узлов; но затем лед усилился, и все-таки ледокол шел прекрасно, и работа его производила приятное впечатление. Перед полднем, находясь недалеко от Гогланда, встретили очень тяжелое ледяное поле, в котором ледокол в первый раз остановился. Дали задний ход, отошли несколько назад и опять ударили в то же место. Ледокол прошел половину своей длины и остановился на этот раз настолько крепко, что не хотел двигаться ни вперед, ни назад, несмотря на то что машины несколько раз переводились на оба хода.

Все мы в это время были очень неопытны в деле ломки льда, и насколько было приятно первое впечатление хода 7 узлов через толстые льды, настолько остановка ледокола произвела на всех тяжелое впечатление. Я был наверху с утра, сильно устал и решил, что надо идти завтракать, приказав в это время трюмному машинисту Перскому накачать воды в носовое отделение, чтобы нос сел ниже и обломил под собою лед, а затем перекачать воду в корму и этим освободить нос.

Завтрак прошел очень оживленно. Когда после этого мы вышли наверх и дали ход, то ледокол легко тронулся назад. Повернули в сторону от трудного места и опять пошли по 6–7 узлов. Погода была ясная, и все маяки видны. К вечеру обошли Гогланд, подле которого было небольшое пространство открытой воды, а затем вошли в лед, где и остановились ночевать. К вечеру все были порядочно утомлены.

2 (14) марта. Утром первые 30 миль шли очень хорошо, а потом вступили в поле тяжелого сплошного льда, который, видимо, стоял от одного берега Финского залива до другого. Множество рыбаков ловило рыбу, и по всему пути следования до Кронштадта видны были по льду рыбаки, их будки, лошади с санями и вообще полная жизнь; можно сказать, что приблизительно на льду находилось около двух-трех тысяч человек. Большинство из них приходит с южного берега, из селения Копорья, но много и финляндцев. Есть также сескарские рыбаки. Это было время Великого поста, когда рыба в большом спросе.

Я решительно не знал, что все ледяное поле Финского залива в этом месте так густо населено; да, вероятно, и не я один этого не знал, всем нам это был сюрприз. Вспоминаю, что год тому назад в совете Географического общества обсуждался вопрос об изучении ледяного покрова Финского залива, и при этом рассматривались способы, как пробраться на этот лед. Никто, однако, не знал, что есть целые селения по южному берегу Финского залива, которые занимаются рыбным промыслом на льду почти весь Великий пост.

Плавание «Ермака» в этих льдах и прорубка канала по всей длине, по-видимому, их нимало не смущали. Они заявили, что им не придется переправляться через наш канал, а если это и потребуется, то они переправятся сами и перевезут своих лошадей на льдине. Во время остановок некоторые из рыбаков подходили к «Ермаку», мы тоже сходили на лед и беседовали с ними. Многим дали угля для топлива.

В тех местах, где шел ледокол, толпы рыбаков бежали рядом, чтобы подивиться небывалому доселе делу. Многие без устали кричали «ура!» самым добродушным образом, несмотря на то что «Ермак» не приносил им никакой пользы, а скорее – вред. Некоторые из рыбаков выходили навстречу ледоколу и просили, чтобы он прошел правее или левее – так, чтобы все снасти известной партии оставались по одну сторону нашего канала.

Ледокол прокладывал канал довольно тихо. Местами мы могли двигаться безостановочно, а местами ледокол останавливался, приходилось давать задний ход и пробиваться с набега. Неоднократно ледокол застревал, и в этом случае вода была наготове, чтобы перекачать ее с борта на борт или с кормы на нос.

Оказалось, однако, что главное средство для того, чтобы тронуть ледокол назад, заключается в завозе ледяного якоря. Это явление очень странное: якорь так мал и натяжение, которое дает лебедка, так незначительно, что, казалось бы, помощь от такого мероприятия должна быть самая несущественная; между тем, на деле выходило не так, и как только натягивали конец от якоря, так сейчас же ледокол трогался назад. Машины ледокола дают напряжение, равное 100 тоннам, а от ледяного якоря идет трос, который натягивается лишь 10 тоннами, и, несмотря на это, каждый раз, как только тянули швартов от якоря, ледокол трогался назад.

3 (15) марта. Ледокол продолжал пробивать канал во льду со скоростью 2–3 узла и вечером в этот день подошел к Толбухину маяку, где к нам на санях подъехал лоцман из деревни Лебяжье. Мне еще первый раз случилось видеть, что лоцман подъезжает вплоть к борту на лошади. Из Кронштадта уже заметили приближение ледокола, и это произвело большую сенсацию в городе.

Надо сказать, что многие не верили в возможность пробиться зимой до Кронштадта. В феврале начали ходить слухи, что лед в Финском заливе очень тяжел и сильно набит, поэтому сомнения увеличились. За несколько же дней до прихода «Ермака» от лоцманов из Лебяжьего пришли слухи, что лед до такой степени толст, что его разбить совершенно невозможно. Слухи эти проникли в газеты, и многие невольно верили, что «Ермак» до Кронштадта не дойдет. Когда с телеграфа дали знать, что показался дым «Ермака», многие поехали на стенку, чтобы лично в этом убедиться. Зная, что некоторые пожелают встречать ледокол, я из села Лебяжьего телеграфировал главному командиру, что войду в гавань на следующий день в 2 часа дня.

4 (16) марта. День этот будет надолго у меня в памяти. Мы тронулись с места около 9 часов утра, и прежде всего я решился сделать опыт, при каких условиях ледокол легче поворачивается. В Кронштадте предстоит довольно крутой поворот в гавань; весь город соберется на стенку, чтобы видеть вход «Ермака», и нам нужно не ударить лицом в грязь. Обыкновенно при входе в гавань судна в 8000 тонн ему помогают полдюжины буксирных пароходов, из которых одни тащат его за нос, другие за корму. При входе «Ермака» его не встретит ни один буксирный пароход, и мы не знаем, будет от него лед трескаться по направлению к берегу или нет, возможно будет подать конец по льду на берег или разломанный лед будет этому препятствовать. Так же мы не знаем, не бросит ли в воротах ледокол к одной из сторон настолько, что трудно будет отвести его к середине.

Произведенное испытание показало, что ледокол во льду поворачивается очень хорошо, описывая весьма крутую циркуляцию, и что самый крутой поворот влево получается тогда, когда задняя машина и правая работают полным ходом вперед, а левая и передняя средним ходом назад.

Встреча ледокола началась, как только мы прошли Толбухин маяк. Первыми встретили люди промерной партии, которые шли на путь следования «Ермака», но остановились поодаль, не зная, как далеко будут распространяться трещины при проходе ледокола. Вслед за этим к ледоколу бойко подбежала на лыжах рота Каспийского полка с командиром полковником Адлербергом во главе. Мы приняли каспийцев на палубу, и вслед за тем к борту стали подходить толпы народа; некоторые были на лошадях, а некоторые пешком и даже на велосипедах. Лед в этих местах был около 2–3 футов, и ледокол разламывал лишь полосу, шириною равную самому себе: с обеих сторон оставался цельный лед, и толпы шли рядом с судном, причем некоторые из смельчаков были так близко, что на них попадали брызги от взламывания ледяных глыб.

Около 12 часов я остановил ледокол за бочками, чтобы не войти на рейд раньше назначенного времени. В салоне I класса было битком набито. Все завтракали, кто как мог; я, однако, просил всех удержаться от тостов и поздравлений, пока не войду в гавань. В этом новом деле можно было ждать всяких сюрпризов.

В 1 час мы опять тронулись вперед и все время должны были уменьшать ход, чтобы толпе, сопровождавшей ледокол, не приходилось бежать. Ровно в 2 часа ледокол был у почтовых ворот. Мы своевременно уменьшили ход, положили руль и прошли ворота, не останавливаясь. Как за воротами, так и в воротах проломали лишь полосу, равную своей ширине.

По входе в гавань пришлось дать задний ход, отойти немного назад и затем уже двинуться к назначенному нам месту. Толпа народа стояла кругом, и я сильно боялся, как бы не случилось беды, но все обошлось благополучно, и через десять минут по входе ледокола в ворота он уже был у своего места стоянки, где и ошвартовался.

Первыми приветствовали ледокол главный командир вице-адмирал Н. И. Казнаков и городской голова А. В. Шебунин, который от имени городского управления поздравил меня с благополучным прибытием в Кронштадт. Вслед за сим на ледокол хлынула волна народа, и не только верхняя палуба, но и все помещения быстро наполнились желавшими повидать чудовище, которое может справляться со льдами и прокладывать себе путь в таких условиях, в которых прежде никто не отваживался ходить.

Глава VIII. Освобождение затертых у Ревеля пароходов

8 (20) марта. С утра приступили к выгрузке на берег в склад угля, привезенного на ледоколе для своего употребления. Требовалось отгрузить на берег около тысячи тонн для того, чтобы ледокол мог выйти в Петербург. В 4 часа дня я получил от г. Борнгольда телеграмму о том, что в Ревеле затерто льдом одиннадцать пароходов и что грузы и люди находятся в опасности. Я срочно телеграфировал об этом министру финансов, прибавив, что, по моему мнению, надо помочь пароходам, бедствующим у Ревеля, и получил от него лаконический ответ: «Конечно, следует сейчас идти». Стали разводить пар, чтобы утром отправиться.

9 (21) марта. Запоздали со съемкой с якоря, потому что не доставили провизии. Ресторатор привык к более аккуратным поставщикам, которые если скажут: «8 часов» – то, значит, действительно 8 часов. Тут обещали доставить к 8-ми, а оказалось, что к 10 часам едва поспели привезти, и то при нашем участии.

Лед до башни Нерва, на расстоянии от Кронштадта 54 мили, оказался в прежнем состоянии. Сделанный перед тем нами канал сохранил свою форму; разбитый лед в нем слегка смерзся, но не представлял существенного затруднения для следования ледокола. Местами рыбаки сдвинули большие глыбы и образовали из них мосты, по которым переезжали на лошадях. Мы шли приблизительно по 5 узлов, следуя по своему каналу, что представляло большие удобства, ибо погода стояла мрачная, и береговых маяков не было видно. У Нервы лед оказался сдвинутым и тяжелым. Остановились для ночевки.

10 (22) марта. Утром пошли далее и имели тяжелый лед до Гогланда на том самом месте, где за неделю перед тем шли свободно по 7 узлов. Вообще я заметил, что ледокол лучше на этом переходе ломает лед, чем на предыдущем, и объясняю это до некоторой степени тем, что в подводной части мы обчистили краску и, вероятно, трением об лед содрали окалину и счистили шероховатости; кроме того, сожгли уголь и имели меньшую осадку. В полдень миновали Гогланд и пошли далее довольно свободно, но густой туман препятствовал распознавать берег, а потому в 4 часа остановились и простояли до утра.

11 (23) марта. Утром, не зная хорошенько своего места, сделали несколько курсов, чтобы определиться по глубинам, но, к сожалению, промер Финского залива так нехорош, что по глубинам невозможно узнать своего места. Есть повсюду отличительные глубины, но не показано границы банок, так что по полученной глубине нельзя сказать, где находишься. Летом одни туманы составляют препятствие к навигации, а зимой, кроме туманов, большое препятствие представляют снега.

Большое неудобство зимнего плавания во льдах представляет невозможность вести точное счисление. Курс приходится изменять, чтобы избирать каналы между льдов или вообще легкий лед, а ход меняется в зависимости от того, какой лед приходится ломать. Бывает, что в течение пяти минут ход с 10 узлов уменьшается до 1 узла и опять поднимается до 10 узлов.

Около полудня разъяснило, увидали маяки, и подошли к Наргену разыскивать затертые льдом пароходы, которые оказались между Наргеном и Суропом. Четыре парохода и ледокол «Штадт Ревель» находились на середине этого пространства, а три парохода были у маяка Суропа. Курс я взял прямо на ревельский ледокол. Сначала «Ермак» шел безостановочно, но потом остановился, и приходилось работать с набега, проходя каждый раз около половины длины судна. Машинистам досталась трудная работа – поминутного перевода машин с одного хода на другой. По временам ледокол застревал во льду, и поэтому ледяной якорь держался наготове, и люди с ним подвигалась вперед, по мере следования ледокола.

Удивительно, до какой степени помогает тяга якоря ничтожным стальным тросом в 3 дюйма. Сила машин ледокола так велика, что мы обрываем 6-дюймовый стальной трос, крепость которого в 4 раза превосходит крепость 3-дюймового троса. Между тем 3-дюймовый трос мы никогда не натягивали во всю его крепость, и тем не менее, благодаря его помощи, ледокол двигается с места. Застряв во льду, мы даем всем машинам самый полный ход назад. Начинаю подозревать, что при остановке судна струя переднего винта не достаточна чтобы протолкнуть разбитый лед за мидель. Думаю даже, что происходит обратное явление, то есть, что винт получает спереди себя отдельные куски льда и подбивает их под средину судна.

Могут сказать, что это показывает ошибку в расчетах, что следовало переднюю машину сделать вдвое сильнее, но я думаю, что никакая сила не достаточна. Если струя винта имеет силу продвигать нижний лед назад, то при заднем ходе, когда работают три машины назад, развивая около 8 тысяч сил, весь разбитый лед должен бы был совершенно переместиться вперед. Между тем этого не происходит, иначе бы судно освободилось и пошло назад. Начинаю немножко сомневаться, в какой мере рассказ американца о чудесном действии переднего винта основателен.

От кромки льда до ревельского ледокола было около 3 миль. Мы вошли в лед в 2 1/2 часа и подошли к ледоколу в 5 часов, пробив за это время канал в очень тяжелом льду. Расспросив командира ледокола о положении судов, я узнал, что из числа затертых во льдах пароходов 4 унесены в море. Огромное ледяное поле, в котором находились эти пароходы, отделилось от остального льда и унесено ветром к финляндскому берегу. Об участи этих пароходов на ревельском ледоколе ничего не знали. Я узнал также, что три парохода у Суропа находятся в опасном положении, ибо они близко к берегу, и что, кроме того, один из них без винта; поэтому мы по каналу вышли задним ходом назад и направились к суропским пароходам. Ледокол «Штадт Ревель» также должен был идти с нами, но он замешкался, а в это время морозом схватило разбитые куски в канале, и ревельский ледокол должен был оставаться ночевать неподалеку от того места, где уж он простоял около двух недель.

Лед под Ревелем в том месте, где застряли пароходы, был набит не только давлением ветра, но и волнением. Набивной лед при таких условиях очень компактен, потому что волнение, двигая куски льда, укладывает их плотно один к другому. Такой лед не имеет угрожающего вида и кажется легким, между тем для ледокола он тяжел.

Есть еще одна особенность, которая влияет на крепость торосистого поля, а именно: температура воздуха в то время, когда происходит образование льда. При низкой температуре воздуха лед и снег находятся в состоянии сильного охлаждения, а потому имеется причина к спайке разбитых кусков между собою, когда они, будучи погружены вниз, придут в плотное соприкосновение один с другим. Вследствие этой причины торосистые поля, образовавшиеся во время мороза, гораздо крепче сформировавшихся во время оттепели.

Набивной лед у входа в Ревель образуется при северных и северо-западных ветрах, тогда как под Ганге – при южных и юго-западных; и так как эти последние теплее первых, то и набивной лед под Ревелем тяжелее, чем лед у Ганге.

Пробитый канал, при следовании по нему со скоростью 3–4 узла, остается свободен на расстоянии 2–3 длин ледокола, но затем лед заполняет весь канал, и хотя разбитые куски очень малы и в среднем величиною не больше 1 м, тем не менее проход для судов тяжел, хотя и не опасен. Судно не может проломиться или сломать винт о ту кашу, которая остается за ледоколом, но сопротивление поверхности подводной части так велико, что слабосильные пароходы в некоторых случаях не могут следовать по каналу, хотя бы даже края его оставались на своих местах и не подвергались сдвиганию.

Затертые у Суропа пароходы находились недалеко от края льда, поэтому я решил взломать весь лед, который отделял их от свободной воды. С этой целью я сделал три круга, взламывая каждый раз огромные глыбы льда. В четвертый раз я пошел вокруг всех пароходов, после чего они совершенно освободились. Это была очень красивая картина, и вся операция продолжалась полчаса.

Освободив пароходы у Суропа, ледокол вошел в свой собственный канал и остался на ночь. Вслед за ним вошли суропские пароходы.

12 (24) марта. Утром освободили ледокол «Штадт Ревель», а затем начали освобождать остальные пароходы и выводить их в канал. Но и в канале, в одном трудном месте, пароходы сами двигаться не могли, поэтому приходилось задним ходом возвращаться по каналу за каждым пароходом отдельно и буксировать их порознь. Работа ужасно утомительная, потому что командиры пароходов не имеют никакого понятия о буксировке. Подавая буксир, я постоянно просил командиров, чтобы они давали ход своим машинам лишь в тех случаях, когда туго натягивается буксир – так, чтобы не позволять буксиру слабнуть.

Между тем каждый командир, как только его пароход бережно тронешь с места, давал полный ход и ослаблял буксиры. После этого, чтобы осторожно натянуть буксир, приходится совершенно остановить свой ход и дать буксируемому пароходу остановиться. Потом надо вторично просить командира, чтобы он не ослаблял буксира, потихоньку дать ход и опять бережно натянуть буксир. Затем командир буксируемого парохода вновь повторит ту же ошибку, даст полный ход и опять ослабит буксир. Натянуть буксир на ходу, не оборвав его, почти невозможно, и приходится повторять все снова. Дело это совершенно не устроено. Необходимо, чтобы на буксируемом пароходе сидел лоцман, который требовал бы от командира исполнения указаний, даваемых с ледокола.

Потом я решил подавать специальный 6-дюймовый буксир с буксирной лебедки. Один вид этого тяжелого буксира наводил ужас на шкиперов пароходов. Обыкновенно у них некуда закрепить порядочного буксира. Самое надежное – крепить его к якорному канату, но шкиперы наотрез отказываются от этого, опасаясь за свои брашпили. Когда три парохода были проведены через тяжелый лед, я послал ледокол «Штадт Ревель» вести их в Ревельскую гавань, до которой было 14 миль сравнительно легкого льда. К ночи успели отправить еще четыре парохода.

13 (25) марта. Продолжали проводку пароходов.

Когда все пароходы прошли через трудное место, я повел их в Ревельскую гавань, причем мы перегнали все пароходы, шедшие за ревельским ледоколом, и в 2 1/2 часа дня вошли в гавань, где многолюдная толпа приветствовала нас самым сердечным образом. Вслед за нами входило двенадцать пароходов, и гавань, казавшаяся мертвою по случаю отсутствия деятельности в течение 2 недель, ожила и зашевелилась.

На «Ермак» прибыли с приветствиями и поздравлениями командир порта, городской голова и представитель Биржевого комитета. В этот же вечер в Морском собрании состоялся официальный прием, сделанный в честь «Ермака», причем губернатор, городской голова и председатель Биржевого комитета выражали свою благодарность за оказанное городу содействие и помощь в критическую минуту. Все это было крайне сердечно и душевно.

Подходя к Ревельской гавани, мы были удивлены при виде огромного нагромождения льда у ревельского брекватера. Вершина его была на 32 фута над уровнем моря, и туда же был взгроможден со дна камень пудов в 60 весом. Как известно, по поводу ледяных нагромождений между полярными путешественниками существуют несогласия. Врангель уверял, что им наблюдались нагромождения, доходившие до высоты 100 футов. Нансен, пробыв во льдах целых три года и совершив через льды большое путешествие, утверждал, что торосы даже в 50 футов – сущие сказки; он допускает, что нагромождения могут доходить до высоты 30 футов. В действительности и тот, и другой правы, но условно: Врангель писал о нагромождении льдов на мелком месте, а Нансен – на глубоком.

Нагромождение льда у ревельского брекватера показывает, до чего может доходить оно при благоприятных условиях. Мы здесь имеем дело с балтийским льдом, толщина которого не превосходит 2–2 1/2 футов, и ледяное поле, подвергавшееся давлению ветра, не превосходило 30 миль. На берега Ледовитого океана может напирать лед толщиною в 5–7 футов, и поверхность, подверженная действию ветра, может простираться на тысячи миль. Нет ничего невероятного в том, что при таких условиях нагромождение в 3 раза превзойдет то, что мы видели в Ревеле.

14 (26) марта. Утром перегружали уголь из трюмов в угольные ямы, а после 11 часов слегка прибрались, и целый день, как и в предыдущие сутки, на ледоколе были толпы народа. Кругом на льду также толпилась масса любознательных, желавших своими глазами увидеть чудовище, которому, как они говорили, нипочем всякие ледяные преграды.

Вечером в тот же день нас всех пригласили на концерт в Двинский полк. Время не позволяло ледоколу отдыхать, ибо в гавани стояло до 14 пароходов, желавших выйти в море. Я решил выйти на следующий день и просил Биржевой комитет, чтобы к 8 часам утра ко мне собрали командиров пароходов, желавших выйти в море за ледоколом «Ермак».

15 (27) марта. Собралось только 6 командиров, остальные боялись следовать за «Ермаком». Говорили, что я их выведу за Суроп, но что дальше они, предоставленные себе, могут быть затерты льдами. В сущности, многие боялись идти за сильным ледоколом, воображая, что для пароходов это очень трудно. К вечеру 4 парохода были выведены нами за тяжелый лед.

16 (28) марта. Провели в море остальные 2 парохода и хотели идти разыскивать 4 парохода, которых уже более двух недель носило по морю во льдах, но в это время показались с моря 6 пароходов, и, по совещанию с представителем Биржевого комитета г. Кетли, мы решили, что проведем эти 6 пароходов через трудное место, а ледокол «Штадт Ревель» пойдет отвести в море выведенные перед тем пароходы, а затем пойдет искать тех, которые затерты льдами. К 5 часам вечера окончили проводку через трудное место пришедших с моря пароходов и тоже пошли искать пароходы, затертые во льдах. Стоял свежий SW со снегом, и хотя мы подошли под финляндский берег, ничего не возможно было распознать. Возвратились ночевать под южный берег, чтобы быть в горизонте южных маяков.

17 (29) марта. Утром пасмурность продолжается, и так как поиски при таких условиях невозможны, то пошли к Суропу и там нашли, что наш канал сдвинуло свежим ветром. Пройдя трудное место, увидели, что из Ревеля идут остальные 8 пароходов, которые 2 дня тому назад отказывались следовать за ледоколом; 2 крайние из них удалось в тот же вечер вывести, а остальное время я употребил на то, чтобы разломать тяжелый лед, загромождавший ревельский вход, и впустить его в море, пользуясь свежим ветром. Это удалось вполне.

18 (30) марта. Вывели в море остальные 6 пароходов и, захватив 3 парохода, пришедших из-за границы, привели их в гавань. Всего в эти дни 29 пароходов прошло за нами, и, кроме того, несколько сильных пароходов прошло по нашему каналу без нашей помощи.

19 (31) марта. Утром перегружали уголь из трюмов в ямы, причем Ревельский Биржевой комитет очень любезно присылал бесплатно рабочих, пресную воду и даже угощение для команды. Вечером ледокол вышел из гавани, чтобы идти за затертыми в море пароходами. Беспокоюсь об участи ледокола «Штадт Ревель», который уже 4 дня находится в отсутствии. Идет сильный снег, и ничего не видно, поэтому остановились на ночь неподалеку от гавани.

20 марта (1 апреля). В 11 часов утра разъяснилось – пошли в море и к 7 часам вечера подошли к Гангё, где нам навстречу вышел ледокол «Сампо». Командир Мелан приехал к нам обедать и объяснил, что затертые суда были в виду Ганге, но что их унесло к югу. Пошли на юг и в полночь из-за пасмурности остановились.

21 марта (2 апреля). С утра ходили по разным румбам искать затертые во льду пароходы, которые нашли около 10 часов. Оказалось, что из 4 затертых пароходов 2 уже освободились и ушли, а другие 2 с прекращенными парами находились по-прежнему в беспомощном состоянии. Потребовалось 1/2 часа работы, чтобы освободить их обоих, но затем пришлось обождать, пока они подымут пары. Пароходы оказались с очень слабыми машинами, и так как дул свежий южный ветер, то пришлось идти очень тихо. К 7 часам подошли к Суропу и стали на якорь. Тут же оказался ревельский ледокол, который, разыскивая пароходы, сам попал в тяжелый лед и в течение 3 дней не мог от него освободиться.

22 марта (3. апреля). Вошли в Ревельскую гавань в 11 часов. Представители Биржевого комитета заявили, что считают лед достаточно слабым, так что ревельский ледокол сам с ним может справляться, поэтому командир прекратил пары и дал некоторую передышку машинной команде, в которой она очень нуждалась. Дело в том, что при действии четырех машин людей приходится держать на две вахты, и так как при действии ледокола машины поминутно переводятся с одного хода на другой, то это очень утомительно, и люди, не имевшие покоя, сильно нуждались в отдыхе. Нужно отдать должную справедливость Русскому обществу пароходства и торговли в том, что оно рекомендовало очень хороших людей и что не было случая, когда пришлось бы останавливаться вследствие неисправностей в машинах.

Во время этого пребывания в Ревеле город сделал обед в честь «Ермака», для которого собрались все в здании старой ратуши. Я не помню другого обеда, на котором бы говорилось больше речей. Настроение было до такой степени приподнятое, что редактор газеты, едва владевший русским языком, сказал в стихах по-русски экспромт, и очень удачный. Мы вышли из ратуши очарованные гостеприимством ревельцев.

Действия ледокола «Ермак» под Ревелем были новинкой для публики, и из Ревеля ежедневно телеграфное агентство посылало известия во все концы России о работе ледокола «Ермак». Мне потом передавали люди, никогда меня не знавшие, что они в это время в газетах прежде всего искали новостей о «Ермаке» и чувствовали себя разочарованными, если известий было мало или они были недостаточно полны. «Ермак» действительно в это время был самой интересной новостью.

Глава IX. Приход в Петербург и проводка первых пароходов к этому порту

Предполагалось первоначально, что на обратном переходе из Ревеля в Кронштадт с «Ермаком» отправится «Могучий», и я рассчитывал произвести обстоятельный опыт возможности следования во льдах двух судов вплотную. Впоследствии оказалось, что «Могучему» надолго отлучиться из Ревеля нельзя, и мне разрешили взять его лишь на один день.

Устройство, допускающее возможность работы двух судов вместе, заключается в углублении, сделанном в корме. В это углубление вложен кранец, прикрытый особой железной доской. Судно, идущее сзади «Ермака», подает накрест свои канаты, которыми и подтягивается вплотную к кранцу.

При разработке этого вопроса произошло недоразумение; я желал, чтобы было сделано не углубление, а прямая, перпендикулярная судну, плоскость; завод же проектировал углубление, и я лишь тогда заметил, что мое желание не было исполнено, когда ахтерштевень уже отлили. Переделка вызвала бы расход и потерю времени. Махнул рукой и оставил так, между тем как первоначальная моя мысль была совсем иная: я предполагал надевать кранец на нос того судна, которое становится с кормы, а от боковых движений удерживать его разносом цепей.

Во время постройки ледокола, при рассмотрении вопроса, куда крепить цепи, до толкового решения не додумались, и дело было отложено. Приготовляясь брать «Могучий», я увидел, что корма наша чересчур высока, и поэтому велел прорубить две дыры, в которые заложили свайки и устроили стропы для крепления цепей.

28 марта (9 апреля). В 9 часов утра снялись с якоря и пошли в море. По выходе из гавани к нам подошел и ошвартовался у кормы «Могучий». Тотчас дали ход и пошли. Лед был слаб, но пока шли во льду, все действовало хорошо, а когда вышли на свободную воду и ход увеличился, то «Могучий» стало бросать из стороны в сторону, при чем порядочно кренило набок. Полагаю, что на «Могучем» правили рулем не так, как следует, и надлежало бы мне самому перейти туда. При одном случае, когда «Могучий» вильнул рулем, обе наши стропки лопнули, и «Могучий» оторвался.

Мысль ходить парами предложена была мною еще два года тому назад, и она испытывалась на пароходах, ходящих из Кронштадта к Лисьему Носу. Там это устройство действовало очень хорошо, и пароходы, составленные попарно, работали во льду таким образом весною и осенью. При этом они, действуя двойной силой машин, легко проходили такой лед, который каждый из них в отдельности побороть не мог. Когда лед оказывался так тяжел, что приходилось действовать набегами, то и тогда парная работа оказалась хороша. Также оказалось удобно отходить от пристани и приставать к пристани.

Пароходы могли при этом поворачиваться почти на месте, так как один пароход при надобности закидывал корму другого. Разумеется, там не было таких сил и таких струй, какие образуются от работы винтов «Ермака», но в общих чертах явление должно бы быть то же, между тем при работе с лисьеносскими пароходами никакого влияния на курс не замечалось.

Корму у переднего парохода немножко расшатало, но это надо отнести к тому, что совсем не было мягких кранцев и нос одного парохода прилегал к деревянному брусу, прикрепленному к корме другого. Была еще и другая причина, по которой обнаружились повреждения в корме. Дело в том, что пароходы невозможно прикрепить плотно один к другому, всегда между ними останется небольшое пространство. Когда пароходы идут льдом, то передний пароход встречает большое сопротивление, а задний все время плотно упирается в кормовую часть своего переднего партнера. При выходе из льда на свободную воду передний пароход идет легко, а задний, вследствие струи винта переднего партнера, отстает на слабину буксиров, то есть фута на 2.

При входе вторично в лед передний ледокол сразу потеряет часть своей скорости, а задний ударит ему в корму. Как только я заметил это неудобство, я дал совет, каким образом отстранить его. Следовало только перед выходом из льда на чистую воду уменьшить ход у переднего ледокола, и тогда задний ледокол не отстанет на свободной воде, и, следовательно, при новом входе в лед не получится удара в корму. Совет этот, однако, исполнялся очень редко, и удары, даже в моем присутствии, были постоянны. Чтобы научить людей, надо быть хозяином дела.

Опыты с «Могучим» я считал неоконченными, между тем нужно было освободить его, что я и сделал; с «Ермаком» же пошел в Кронштадт.

Более тяжелый лед начался перед Гогландом. След, оставляемый ледоколом в неподвижном льду, имеет вид широкого канала, наполненного разбитым льдом. Увидя один из торосов, мы подошли к нему и, установив сверло, начали бурить. Устройство для бурения то же, как и на земле, но сверло постоянно засаривается льдом, и затрачиваемая работа далеко не соответствует результатам. Когда просверлили 17 футов, началось движение льдов, и командир, опасаясь за поломку сверл, остановил работу на 17 футах.

Остановив работы, пошли далее. Мне хотелось обойти Гогланд и остаться ночевать по ту сторону его; поэтому я велел держать полный ход всем четырем машинам, между тем лед был не сплошной, а отдельными льдинами. Ледокол, выскакивая из льда на свободную воду, быстро приобретал скорость узлов до 12 или 14 и с этой скоростью ударял то в одну льдину, то в другую. Никогда еще до того он не испытывал таких сильных толчков. В салоне I класса, который помещается в самом носу, по временам едва можно было удержаться на ногах.

Вообще нет нужды подвергать корпус ледокола таким толчкам, но так как это опытный год, то я находил полезным не стесняться условиями ударов в лед, ибо в контракте было выговорено, что ледокол должен быть достаточно прочен для выдерживания всяких толчков. Заговорив вообще о впечатлениях, кстати упомянуть о том, что при следовании через балтийский лед в салоне I класса вообще получается то же впечатление, как на курьерском поезде. Все судно в носовой части дрожит, но дрожание не мешает спать, и наши дамы говорили, что они спят во время ломки льда лучше, чем в покое.

Пройдя Гогланд, остановились ночевать.

29 марта (10 апреля). Утром подошли к торосу и приступили к бурению. Работа эта заняла 3 часа; оказалось, что лед и вода расположены в торосе слоями в следующем порядке.

Лед 2 ф. 9 д. – Вода 3 ф. 1 д.

Лед 2 ф. 2 д. – Вода 3 ф. —

Лед 2 ф. – Вода 2 ф. 8 д.

Лед 2 ф. – Вода 2 ф. – д.

Лед 3 ф. 4 д. – Вода 0 ф. 6 д.

Лед 0 ф. 6 д. – Вода 2 ф. —

Лед 1 ф. – Вода —

Итого: лед 13 ф. 9 д. + вода 13 ф. 3 д. = 27 ф.

Всего от поверхности льда до нижней кромки его 27 футов, из которых 13 футов 9 дюймов льда и 13 футов 3 дюйма воды. От верхней поверхности льда до вершины тороса 5–7 футов. Общая высота тороса сверху донизу 33 фута. В проруби вода стояла на 10 дюймов ниже поверхности льда, и, таким образом, выходит, что надводная высота 6 футов 10 дюймов, а подводная 26 футов 2 дюйма. Отношение 1: 3,8.

Полагаю, что обмеренный торос есть один из самых толстых, какой можно найти в Финском заливе из числа образовавшихся на глубоком месте, и думаю, что в большей части случаев такой торос можно обойти, но если он не представляет сплошного поля, то его можно разломать, ибо большие нагромождения образуются обыкновенно от нажима льда, тогда как самые тяжелые для прохода нагромождения, как было сказано выше, те, которые получаются при волнении.

По окончании бурения ледокол отправился далее и у башни Нерва вступил в свой старый канал, который оказался той же ширины, как и прежде. Лед в нем местами смерзся настолько хорошо, что по нему переезжают на санях. Вступив в канал, мы пошли со скоростью 6–7 узлов и остановились на ночь, пройдя Сескар.

Остановки на ночь делаются, главным образом, для того, чтобы дать время отдохнуть машинной команде, а главное – самому командиру. Я иногда удивлялся выносливости Михаила Петровича, который по временам не сходил с мостика по целым дням, все время управляя рулем и машинами. Иногда я подменял его, а иногда и просто я принимал управление судном для того, чтобы самому проделать опыты и усвоить себе особенности ледокольного дела.

Ломка льда чрезвычайно интересна и картины все время разнообразны. Наши дамы по часам проводили время, сидя на мостике и смотря без устали на то, как льдины ломаются, уходят под судно, всплывают оттуда и громоздятся одна на другую, открывая путь для прохода ледокола.

30 марта (11 апреля). Утром пошли дальше. Ровный сплошной лед начинается лишь от Красной Горки, и в этом месте я решил сделать опыт для выяснения вопроса, какая сила требуется для ломки льда. Весеннее солнце к этому времени до некоторой степени ослабило ледяной покров. Следовало бы произвести опыт гораздо раньше и вообще делать более опытов и обмеров льда, но всегда есть причины, по которым торопишься идти по назначению, и редко случается, что остановка желательна. Когда останавливаемся на ночь, то не делаем обмеров, потому что все устали, а днем хочется идти вперед.

Ледоколов выстроено довольно много, но опытов для количества силы, потребной для ломки льда, не сделано, и когда многоуважаемый В. И. Афонасьев делал свои выводы по вопросу о ломке льда, то воспользовался различными отрывочными сведениями, которые только в его опытных руках могли дать хоть сколько-нибудь сносные выводы.

Для производства опыта мы повернули на N и остановились. Послана была партия, под начальством лейтенанта Шульца, чтобы разбить линию и поставить вехи на каждые 5—10 сажен. Когда линия была разбита на несколько миль, мы дали ход и прошли вдоль линии малым ходом, средним ходом и полным ходом. При постановке каждой вехи обмерялась толщина льда причем средняя величина из 36 измерений была 24 1/4 дюйма. На поверхности льда, было несколько дюймов воды, а местами воды и снега.

Опыты были окончены около полудня, и в 2 часа ледокол вошел в Кронштадтскую Среднюю гавань и ошвартовался у прежнего места. След ледокола на Большом рейде был местами покрыт, а в одном месте артиллеристы сдвинули большие льдины и, положив доски, переезжали по ним для следования на форты южного берега.

Не могу пропустить этого случая, чтобы не вспомнить с благодарностью начальника артиллерии генерал-майора Иванова. Настоящий военный человек. Когда еще раньше я спрашивал, не будет ли он в претензии, если мы проломаем лед на Большом рейде и отрежем ему сообщение с южными фортами, то опасался затруднения с его стороны, но бравый генерал категорически мне объявил, что никаких претензий не будет и сколько бы мы льда ни наломали, артиллеристы найдут, как переправиться на другую сторону.

По прибытии в Кронштадт мне было объявлено, что ледокол должен пройти в Петербург. В это время на ледоколе еще находилось 700 тонн угля из числа 2200, принятых первоначально в Ньюкасле. Ледокол сидел 20 футов 3 дюйма на ровный киль. При первоначальных соображениях предполагалось, что ледокол должен входить в канал с 300 тоннами угля, и, как я уже раньше сказал, в письме, в котором меня уполномочивали на заказ ледокола, почему-то вставлено было непременное обязательство, чтоб ледокол не сидел глубже 18 1/2 футов при 300 тоннах угля.

Это, по-видимому незначительное, условие много повредило делу: пришлось дать ледоколу более полные обводы и утоньшить его корпус. Я лично был вполне уверен, что нет надобности до такой степени гнаться за малым углублением, что можно входить в канал и при более тяжелой осадке. Уверенность моя была столь велика, что я решился теперь, идя в Петербург в первый раз, не отгружать уголь и оставить все 700 тонн на корабле. Был большой риск испортить все дело, ибо если бы «Ермак» стал на мель, то это произвело бы очень неприятное впечатление на всех.

Ходили слухи, что ледокол не войдет в Петербург каналом, вследствие своей большой осадки. Выражались также мнения, что «Ермак» при проходе по каналу разворотит стенки его, и вообще разным слухам в этом случае, как и перед приходом в Кронштадт, счета не было. Я, однако, этого не боялся, и меня беспокоило лишь одно: хорошо ли будут видны створные знаки, которыми обозначен путь. Если мы потеряем из виду створные знаки, а в это время лед тронется, то положение будет очень неприятное. День торжественного входа в Петербург был назначен 4 апреля, но я решился пройти канал до Гутуевского порта накануне.

3 (15) апреля. В 2 1/2 часа дня «Ермак» вышел из гавани и пошел в Петербург. Нас сопровождали артиллерийский пароход «Пушкарь» и портовый баркас «Старшина».

Между Кронштадтом и началом дамб лед был довольно прочный, в дамбах же он был слабее, а затем, ближе к Петербургу, настолько размяк, что представлял из себя кашу.

Есть одно обстоятельство, которое облегчает ломку льда в Морском канале. Дело в том, что Петербург через свои сточные трубы с заводов и из домов дает в петербургские каналы довольно значительное количество подогретой воды; количество это не так мало, как кажется, и оно имеет свою долю влияния. Так, например, ниже Литейного моста выходит в Неву сточная труба от пушечного завода, и весь лед в этом месте, вдоль набережной до Фонтанки вплоть, очень слаб, а в некоторые годы бывает даже полынья в этом месте.

В Фонтанке по тем же причинам вообще лед слабее, чем в Неве, и пароходы начинают ходить по Фонтанке еще тогда, когда Нева еще крепко скована льдом. Мойка по той же причине вскрывается гораздо раньше Невы, в нее забивают весь лед при очистке места для разводки мостов, и весь этот лед стаивает очень скоро. Из всего этого видно, что теплой воды, исходящей из петербургских заводов и домов, довольно много. Вся эта вода идет под левым берегом Невы и частью попадает в Морской канал, который вследствие этого обыкновенно растаивает раньше Невы, и зимою в нем лед слабее, чем в Неве.

Будет зимою при проходе судов по каналу лед накопляться или нет, теперь сказать трудно. Во время суровых продолжительных морозов, может быть, и будут обнаруживаться некоторые неудобства, но зато каждая оттепель значительно посодействует ослаблению льда. Разбивание льда пароходами во время оттепели и самое взмешивание воды винтами должно ослаблять накопившийся разбитый лед.

В 5 1/2 часов ледокол ошвартовался в Гутуевском порту, употребив на проход от Кронштадта 3 часа.

4 (16) апреля. Вход в Неву назначен был в 2 часа. Без четверти 2 мы тронулись из Гутуевского порта. Идти вперед было опасно.

Нева в это время была вскрыта от льда на протяжении от Николаевского моста до Горного корпуса; от Горного корпуса вниз стоял сплошь разбитый лед, сжатый берегами. Для «Ермака», разумеется, он не представлял никакого затруднения, и мы легко прошли средним ходом к Николаевскому мосту. Все набережные были заполнены народом, и по всей Неве носилось «ура!» с обоих берегов. Нас сопровождали те же пароходы «Пушкарь» и «Старшина», а когда мы поравнялись с Лоцманским островом, то оттуда выскочили два лоцманских парохода, так что число сопровождавших нас пароходов увеличилось до четырех.

Повернув у Николаевского моста, ледокол пошел назад к Балтийскому заводу. Лед по проходе ледокола тронулся, и оказалось, что за те полчаса, в течение которых ледокол ходил к Николаевскому мосту и обратно, весь ледяной покров продвинулся ниже Балтийского завода, так что ко времени возвращения ледокола туда льда уже не было. Ледокол подошел к минному транспорту «Амур» и ошвартовался в 3 часа дня.

Первым вошел на ледокол министр финансов, статс-секретарь С. Ю. Витте, затем вошли депутации, выразившие приветствия ледоколу.

4, 5 и 6 апреля ледокол был открыт для публики с 1 часу до 6 часов вечера, а 7-го с 1 часу до 4 часов. Утром ежедневно ледокол был открыт для осмотра техниками. 7-го в 4 часа состоялся прием различных лиц петербургского общества.

На ледоколе, за время стоянки его в Петербурге, перебывали тысячи народа. Все газеты были полны разными известиями о «Ермаке».

6 (18) апреля. Некоторые гласные Городской думы обедом приветствовали прибывших на «Ермаке». Обед носил весьма сердечный характер, и я был действительно тронут общим вниманием. Известный писатель Н. Э. Гейнце прочел при этом следующее свое стихотворение, перепечатанное потом в некоторых газетах. Помещаю его здесь, чтобы ярче обрисовать энтузиазм, с которым имя «Ермака» произносилось во всех сферах, и чтобы потом рельефнее показать разницу в отношениях публики и печати, когда впоследствии опыт указал, что для борьбы с полярными льдами нужно сделать у ледокола некоторые усовершенствования.

8 (20) апреля. В 8 1/2 часов утра ледокол отошел от Балтийского завода, повернулся вниз при посредстве своих машин и через 3 часа был в Кронштадте. Канал, пробитый при следовании в Петербург, остался в неизмененном виде, так что по нему свободно могли ходить какие угодно пароходы.

15 (27) апреля. Вышли из Кронштадта и пошли в море. Открытый канал был только до Красной Горки, после чего пришлось идти сплошным набивным льдом, и так как пары были только в 4 котлах, то пришлось приостановиться, чтобы поднять пар. В одном месте ледокол застрял так, что пришлось завозить ледяной якорь, чего давно уже не делали. Вечером подошли к Гогланду и остановились засветло вследствие густого снега.

Весеннее солнце значительно ослабило лед, который дал трещины по различным направлениям. Некоторые из трещин оставались открытыми, тогда как другие представляли картину сжатия с бо́льшими или меньшими нагромождениями в месте излома.

16 (28) апреля. Утром пошли далее и в 7 милях от Гогланда нашли свободную воду. Здесь встретили три парусных судна и пароход «Ahti», который хотел пробираться к барку «Вашингтон», затертому льдами у Сескара.

История зимних приключений этого барка весьма интересная. Барк поздно осенью с грузом леса вышел из Кронштадта. Штили и противные ветры задержали его довольно долго в виду Толбухина маяка, а затем морозом сковало море, и он остался во льду. Опасаясь быть прорезанным льдами, что могло быть причиною гибели экипажа, командир барка оставил его и со всей командой сошел на берег. После этого морским ветром разбило лед, и барк стало носить то к одному, то к другому берегу.

За отсутствием ледоколов не представлялось никакой возможности командиру попасть на свое судно. Наконец барк подтащило к острову Сескар, и жители Сескара завладели им, отдав якорь и учредив на судне караул. Когда командир приехал на Сескар и хотел вступить в командование своим кораблем, то его не пустили. Он вернулся на берег и пожелал обратиться в суд. Оказалось, что Сескар подведомственен Выборгскому суду. Должно быть, капитан не имел успеха в этом деле, ибо я нашел его на пароходе «Ahti» едущим к своему барку. Чем кончился процесс, я не знаю, но барк весною спасли.

В 7 часов утра с моря подошел к нам пароход «Якобсон», идущий с фруктами в Санкт-Петербург. Командир его изъявил готовность следовать за ледоколом, причем я посадил к нему кронштадтского лоцмана. Следует отдать должную справедливость лоцманскому цеху в том, что он отнесся к делу сочувственно: как начальник лоцманов полковник Меньшиков, так и помощник его подполковник Чупров помогали делу и охотно дали мне лоцманов, чтобы рассадить их на те суда, которые должны были идти за «Ермаком».

Мы тронулись с пароходом «Якобсон» в 8 часов утра и шли довольно успешно. Командир парохода «Якобсон» отлично управлялся, но были моменты, когда, видя кругом тяжелые льды, он, горячась, высказывал лоцману сожаление, что решился идти. Все, однако, обошлось совершенно благополучно. Северным ветром отогнало южную часть льда к югу, и во многих местах мы шли по свободной полынье. В 9 1/2 часов вечера благополучно прибыли в Кронштадт, сделав 80 миль в 12 часов.

17 (29) апреля. В 10 часов утра таможенные формальности с пароходом «Якобсон» были окончены, и мы повели его в Петербург. С утра был южный ветер, которым лед двинуло к северу и сместило все наши вехи. Приходилось руководствоваться исключительно створами, и это оказалось не худо, но лед всей массой двигался к северу, и я боялся, что если пароход застрянет, то его может подать на банку. В этих случаях надо иметь маленькие лоцманские пароходы, которые бы помогали идущим за ледоколом судам. Вообще это дело требует некоторой обстановки. Все, однако, кончилось благополучно, и мы, отведя пароход «Якобсон» в Петербург, к 3 1/2 часам были обратно в Кронштадтской гавани.

20 апреля (2 мая). Снялись с якоря в 3 1/2 часа утра. Направились к Гогланду, куда пришли в 1 час дня. Гогланд находится в открытой воде, а от него к Кронштадту идет сплошной лед, разбитый, но местами сильно сжатый. Ледокол, однако, нигде не остановился и шел по 8—10 узлов. У Гогланда я застал 7 пароходов. Если бы все они ожидали меня на свободной воде, то дело было бы очень простое, но, к сожалению, каждому пароходу казалось, что он может пройти сам, и потому командир пускался в путь, пока не застревал во льду.

Следующий подходивший пароход, видя, что на фарватере лед тяжелый и предшественник его застрял, брал левее и, пройдя некоторое время, также останавливался, не будучи в силах побороть лед. Следующий пароход брал правее и т. д. Благодаря этому все 7 пароходов были разбросаны на пространстве 15 миль, и пришлось ходить от одного к другому, чтобы всем им раздать лоцманов и затем провести их к одному сборному пункту. Работа эта заняла все время до 9 1/2 часов вечера, и только тогда все пароходы были собраны в одну кильватерную колонну. Было уже темно, и мы остались ночевать до утра.

21 апреля (3 мая). Пошли в 4 1/2 часа утра. До маяка Соммерс идем хорошо, но за маяком лед настолько сжат, что пароходы постоянно застревают: то один, то другой останавливается во льду. Приходится выходить со своего места, возвращаться к застрявшему пароходу, проходить по его борту и, освободив его, идти далее.

Освобожденный пароход должен бы воспользоваться этим, чтобы продвинуться к переднему мателоту, а между тем он стремится идти по струе «Ермака», по неопытности неизбежно отстает и мешает другим пароходам. Лоцманы еще не опытны в том, какие указания давать командирам, и, кроме того, командиры не слушаются лоцманов. Это был крайне утомительный день; местами мы делали не более одной мили в час, и полагаю, что в таких случаях, когда лед в сжатии, лучше останавливаться и пережидать.

22 апреля (4 мая). В 3 1/2 часа утра тронулись. Первоначально мы обошли вокруг всех судов, чтобы освободить их ото льда, потом пошли вперед довольно успешно. В 6 1/2 часов утра пароход «Frigg», который несколько отстал, поднял сигнал, который мы разобрать не могли, но видно было, что два других парохода подошли к нему, и все три остановились. Повернули и пошли к нему, затем рассмотрели сигнал о бедствии. Подошли борт о борт, причем командир заявил, что пароход быстро тонет. Спросил его, где пробоина. Говорит, что в переднем трюме, но люк, ведущий туда, оказался закрытым, и никаких мер не было принято к тому, чтобы пробраться к месту пробоины. Предложил командиру отвести его к острову Сескар, который находился в 4–5 милях.

Командир заявил, что это невозможно, ибо у него прекращены пары, из опасения, что лопнет котел; я предложил пластырь – командир отказался. Советовал открыть люк, ближайший к пробоине; на это командир согласился и приступил к выгрузке. У нас стали вооружать шланги спасательной помпы, но в это время палуба парохода, который был очень сильно загружен, поравнялась с водой. Я считал неблагоразумным оставаться у парохода дольше, отошел в сторону, и вскоре после того пароход пошел ко дну.

Пароход был маленький, в 700 тонн, шел из Норвегии с грузом сельдей и, попав на мель у Экхольма, получил течь. Вероятно, льдом поврежденное место расшевелило больше, и так как тотчас же прекратили пары, то вода стала прибывать. Пароход был старый, застрахован, и, вероятно, очень хорошо – и этим надо отчасти объяснить, почему командир не принимал никаких мер к спасению до прибытия ледокола, когда уже было поздно, чтобы спасти судно.

Когда все это дело кончилось, пошли дальше; шли довольно успешно. Пароходы застревали очень редко и к сумеркам пришли на Кронштадтский рейд. Ледокол вошел в гавань. В это время пространство между Петербургом и Кронштадтом было почти совершенно чисто ото льда.

25 апреля (7 мая). В 5 часов ледокол пошел в море. Лед был значительно легче, чем в предшествующие сутки. Количество его было значительное, но так как «Ермак» уже несколько раз пробил продольные борозды, то и все полыньи расположились продольно, так что пароходы могли сами пробиваться, следуя, по преимуществу, по направлению полыней. На каждый встречный пароход передавали лоцмана, а те пароходы, которые застряли, освобождали. Таким образом, ледокол шел до маяка Соммерс, за которым оказалась свободная вода. На обратном пути опять освобождали некоторые застрявшие пароходы, и к вечеру в Кронштадт прибыло 27 пароходов, а ледокол прошел в Морской канал, где и ошвартовался у своего угольного склада.

Продолжала стоять тихая и теплая погода, так что лед не приходил в состояние сжатия, и потому пароходы проходили самостоятельно, тем более что, как было сказано выше, лед был прорезан продольными бороздами, оставленными ледоколом «Ермак». Решил, что можно начинать готовиться для плавания в Ледовитый океан.

Глава X. Заключение о работе «Ермака» в Финском заливе

Плавание ледокола «Ермак» в Финском заливе привело меня к некоторым заключениям о его качествах и о зимней навигации к Санкт-Петербургскому порту.

Ледокол во льдах Финского залива работал исправно. За ним оставался широкий след, наполненный мелкоразбитым льдом, который не может повредить ни корпуса, ни винта самого обыкновенного парохода. При следовании через лед «Ермак» не производит сильного давления льда в бок, а потому он неоднократно проходил вдоль борта затертых льдом пароходов, не причиняя им никакого вреда. Ни один командир всех проведенных пароходов не заявил претензии на то, что ледокол при своем проходе причинил ему вред; напротив, все командиры заявляли, что за ледоколом «Ермак» идти удобно.

Машины действовали без отказа, что следует отнести к солидности постройки их и к умелому управлению ими личным составом.

Корпус ледокола также оказался прочен. Обнаружена слабина в некоторых заклепках по ледяному поясу, но это явление у ледоколов совершенно заурядное, и всегда приходится некоторые заклепки переобжимать. Давление льда на корпус, когда ледокол с 14 узлов хода ударяет в крепкий лед, столь значительно, что превосходит силу натяжения заклепок, как бы искусно они ни были поставлены. На второй год плавания обыкновенно у ледоколов слабость замечается в гораздо меньшем числе заклепок, а затем она совершенно прекращается. Во всяком случае, по прибытии ледокола в Ньюкасл, завод Армстронга не откажется обжимку заклепок сделать своими мастеровыми без всякой добавочной платы.

Все авторитетные лица считают, что в нынешнюю зиму лед был очень труден, главным образом потому, что погода зимою была непостоянная. При тихой морозной зиме залив сковывается ледяным покровом, который успевает окрепнуть и не так легко сбивается в торосы. В нынешнем году сильные холода сменялись жестокими штормами с оттепелью, которые и были причиною образования сильных набивных полей. Тем не менее «Ермак» проходил все эти трудные места, и надо думать, что он в состоянии пробиваться через всякий лед, какой встретится в Финском заливе.

Там, где может пройти ледокол, можно бережно провести всякий пароход, но при проводке слабосильных пароходов через тяжелый лед на дальние расстояния работа, затрачиваемая на проводку, может не оправдаться пользою от привозимого груза. Совсем иное дело проводка сильных пароходов, приспособленных к зимнему плаванию. Финляндское пароходное общество, создавшее зимний путь на Ганге, поняло, что зимние плавания с каждым годом расширяются и что для зимнего плавания полезно иметь пароходы, приспособленные к этому. Пароходы со слабыми машинами и чугунными винтами не вполне годятся для зимнего плавания, и практика города Ревеля показала, что пароходы часто теряют винты и терпят повреждения в корпусе.

Приспособление парохода к зимнему плаванию состоит в постановке более частых шпангоутов в носу, в утолщении обшивки по ледяному поясу в носу, в прикрытии баллера руля, в утолщении валов, в особенности дейдвудного, и в принятии стальных винтов вместо чугунных. Все такие изменения увеличивают первоначальную стоимость парохода только на 4–5 %, а между тем они дают возможность применять во льдах всю силу машины.

Вести зимний пароход через лед очень легко, и там, где пройдет ледокол без задержки, пройдет за ним всякий зимний пароход сам.

Если меня спросить, можно ли с ледоколом «Ермак» водить в Петербург всю зиму пароходы, приспособленные для зимнего плавания, я отвечу, что возможно; что же касается простых пароходов, которые иногда гибнут на пути в Ревель зимой, вследствие льдов, то этим пароходам пускаться в феврале и марте в Петербург не следует, в начале же зимы могут ходить всякие пароходы.

Глава XI. Приготовления к плаванию в Ледовитом океане и переход в Ньюкасл

Успех плавания ледокола «Ермак» в Балтийском море до такой степени убедил всех в том, это для «Ермака» лед не составляет препятствия, что начали говорить о возможности плавания от Шпицбергена через полюс и Берингов пролив во Владивосток. Были такие горячие ревнители широких программ, которые советовали мне, отправляясь на север, послать в газеты телеграмму, чтобы письма для служащих на ледоколе адресовали прямо во Владивосток. Разные лица так настойчиво об этом говорили, что я должен был в официальной бумаге опровергнуть такие предположения, представив при этом следующие мои доводы:

Предприятие Норденшельда не было столь рискованно, как могло быть плавание «Ермака» к Берингову проливу, даже под сибирским берегом; он отправился северо-восточным проходом на мелкосидящем судне, которое может идти под самым берегом, избрав прибрежный путь, пользуясь тем, что тяжелые льды садятся на мель и потому не доходят до береговой черты. Неблагоприятный исход его экспедиции мог быть лишь тот, что он был бы где-нибудь остановлен льдами на несколько лет, и в таком даже случае ему не угрожала бы катастрофа. Весь северный берег Сибири населен; Норденшельд имел собак, и, следовательно, была возможность войти в сношение с местными жителями и получить от них помощь своему малочисленному личному составу. Зазимовав во льдах, неподалеку от Берингова пролива, он, действительно, вошел в сношение с чукчами и не был отрезан от сообщения с остальным миром.

В совершенно иных условиях находится ледокол «Ермак». По своему углублению он не годится для прибрежного плавания, где открытая вода; идти же льдами лучше вдали от берега, где нажим льда не столь значителен.

Подобрать весь большой экипаж знающих специалистов, годных для полярной зимовки, очень трудно, и если судно зазимует вдали от берега, где льды находятся в движении, то будет почти невозможно открыть сообщение с берегом, потому что зазимовавшее судно понесет со льдом, и, следовательно, разыскивание его партией, идущей от берега, будет почти невозможно. Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили бы как героя; если же я брошу «Ермак», то меня за это не поблагодарят. Людей, сошедших на берег в числе 20 человек, можно приютить и прокормить, но труднее сделать то же относительно 110 человек.

По всем вышеизложенным причинам «Ермаку» следует идти в северные широты с таким расчетом, чтобы оставалась полная возможность вернуться назад тем же путем, и я полагаю придерживаться именно этого правила. Если «Ермак», начав успешно плавание, зайдет так далеко, что отступление будет невозможно, и встретит там или мель, или непреодолимые льды, то положение будет очень тяжелое. На судне будет все необходимое, чтобы провести зиму, но следует стараться избежать зимовки.

Вот причины, по которым я считаю маловероятным, чтобы «Ермак», отправляясь один, без другого ледокола, мог прямо пройти в Тихий океан. Для этого надо, чтобы полярные льды не представляли никакого сопротивления, тогда как, по моим расчетам, на основании которых проектировался «Ермак», полярные льды представляют значительное сопротивление, и будет неудивительно, если один ледокол не справится с задачей, которую я предназначил для двух.

На основании вышеизложенного программа плавания была выработана следующая: ледокол должен был в конце мая выйти из Англии, к началу июня быть в Екатерининской гавани и оттуда идти в Карское море. Затем, в зависимости от состояния льдов, или идти тотчас же в устье реки Енисея, или же пережидать, пока лед от действия солнца и ветров настолько ослабнет, что борьба с ним сделается практически возможной. Короче сказать, надо было из опыта определить, какой наиранний срок можно считать подходящим для первого рейса ледокола через Карское море на Енисей. По прибытии в устье реки Енисея предполагалось заняться установкою знаков на острове Белом, Вилькицкого и других низменных берегах.

Так как в устье Енисея много мелей и вообще мелководных мест, то решено было, что «Ермаку» будет сопутствовать особо нанятый пароход. Мне хотелось иметь один из пароходов со специальным креплением для плавания во льдах. Такие пароходы имеются только в Финляндском пароходном обществе, к которому я и обратился, но общество это уступило один из своих маленьких пароходов – «Вирго» – лишь тогда, когда к директору пароходства обратился лично министр финансов.

15 (27) июля ледокол должен был, окончив свою работу в Карском море, прийти в Екатерининскую гавань, принять там полный запас угля и с ним отправиться во льды по западную сторону Шпицбергена. Никто никогда не испытывал ломки полярного льда, и все, разумеется, зависело от того, окажется такая ломка возможной или невозможной для стального судна. Было бы, может быть, осторожнее не предрешать никакой работы на первые опытные плавания в полярных льдах, но надо сказать, что лето на Севере очень коротко, и не приготовившись ни к какой работе заранее, нельзя бы было ничего сделать.

В случае удачного действия ледокола в полярных льдах лето пропало бы совсем даром. Вот почему я просил, чтобы даны были средства иметь на ледоколе нескольких ученых, которые могли бы во время плавания делать необходимые наблюдения. По некоторым причинам выбор ученых пришлось делать в конце апреля, когда большинство имело уже свою программу летних работ; тем не менее мне удалось заручиться содействием следующих лиц.

Астроном Пулковской обсерватории профессор Федор Федорович Витрам известен в научном мире своими работами, и, можно сказать, нет молодого астронома в России из военных и морских чинов, который не прошел бы школу этого профессора. Он должен был к 15 июля прибыть в Екатерининскую гавань, и его дело должно было заключаться в определении широт и долгот знаков, которые предположено было поставить в различных точках по Карскому морю и в устье реки Енисея. К сожалению, условия плавания впоследствии изменились, и профессор Витрам, приехавший своевременно в Екатерининскую гавань, должен был возвратиться.

Лейтенант Константин Федорович Шульц, по специальности минный офицер, состоял в должности старшего офицера на ледоколе, но вместе с тем принимал участие в научных изысканиях. На станциях он был при глубомере Лукаса, и благодаря приобретенной им сноровке оказалось возможным пользоваться глубомером для доставания воды с больших глубин, что весьма трудно делать в качку.

Он заведовал кинематографической и электрической частью. Кинематограф пришлось изучить самоучкой, и несмотря на то что прибор был дешевый и обстановка неудобная, кинематографические снимки получились весьма удовлетворительные.

Барон Эдуард Васильевич Толль, известный путешествием на Севере по отысканию скелета мамонта и на Новосибирские острова, был приглашен для занятий по геологии. Он отправился вместе с ледоколом в первое пробное плавание в июне месяце. По возвращении в Ньюкасл он должен был отправиться в Россию. В это время ему ассигновали средства для приобретения судна, на котором он собирается идти к Санниковой Земле.

Во второе пробное плавание в июле и августе месяцах он быть не мог; между тем мы встретили ледяные горы с обильным количеством валунов, изучение которых могло дать веские указания о природе тех гор, с которых эти глетчеры сползают.

Лейтенант Исаак Ибрагимович Ислямов работает специально по гидрографии четвертый год. Он уже разработал некоторые вопросы по астрономии и метеорологии, о чем и поместил отчеты свои в «Морском сборнике». В его ведении находились хронометры, гидрологические и метеорологические инструменты. Он лично участвовал в определении места судна, изучал и выверял инструменты и обмерял толщину и вышину льда.

Судовой врач Александр Григорьевич Чернышев посвятил себя зоологии; перед отправлением в плавание он занимался в Академии Наук и у нас заведовал тралением и драгировкой. Инструменты – трал, драгу и сетки – приготовлял сам, и он же исследовал и консервировал все добытые организмы и образцы грунта и камней. На нем также лежала обязанность судового врача ледокола.

Сверхштатный астроном Пулковской обсерватории Борис Павлович Остащенко-Кудрявцев был приглашен для производства магнитных наблюдений. Он состоит в Пулковской обсерватории со времени окончания курса в университете – 2 года – и занимался специально изучением теории движения малых планет. Он сопутствовал французскому ученому Moureaux при его исследованиях большой Курской магнитной аномалии.

Случаев для производства магнитных наблюдений было очень немного, а потому Б. П. Кудрявцев предложил свои услуги для изучения физических свойств льда. Работу эту он вел во все время пребывания во льдах совместно с лейтенантом Ислямовым. На станциях он был при ареометрах и определял удельные веса морской воды. В море он, посредством круга Пистора, делал наблюдения над величиной земной рефракции.

Межевой инженер Константин Алексеевич Цветков был приглашен для геодезических работ: триангуляции и мензульной съемки. В этих работах он за свою недолгую службу (3 года) приобрел значительную опытность. Условия плавания, однако, сложились так, что геодезических работ на берегу делать не пришлось, и он специально занимался изучением поверхности льдов и составил несколько весьма отчетливых планов, дающих правильное представление о том, в каком положении находится летом лед к северу и западу от Шпицбергена.

В море он чередовался с лейтенантом Ислямовым в делании метеорологических наблюдений, а на станциях был при доставании воды батометром и измерении температур на глубине. Инженер Цветков заведовал также мареографами, которые он обстоятельно изучил, что и дало возможность за короткое пребывание в бухте Адвент получить кривую колебания уровня моря.

Художник Евгений Иванович Столица, ученик профессора Куинджи, рекомендован был мне вице-президентом Академии Художеств графом Толстым. Он так пристрастился к полярной природе, что целые дни проводил в торосах, и мы часто впоследствии побаивались, чтобы какой-нибудь любопытный белый медведь не обеспокоил его своим неожиданным посещением в то время, когда он, увлекаясь, писал природу, среди которой они живут.

Было бы несправедливо не упомянуть тут же о трех штурманах ледокола: Тульском, Николаеве и Эльзингере, которые, неся судовую службу, в то же время прилагали все старания к выполнению всех ученых работ.

Приготовления наши заключались в приеме провизии, которая могла быть запасом в случае, если бы ледокол был задержан во льдах на целую зиму. Я не имел в виду брать полного годового запаса провизии в таком виде, как если бы я в самом деле готовился к зимовке. Дело было лишь в том, чтобы, в случае необходимости зимовать, не произошло катастрофы от отсутствия пищи. Нет ничего проще, как взять годовой запас консервов всякого рода, но это стоило бы больших денег, поэтому я ограничился запасами консервов в размере одной трети, а остальное взял солониной. Считая, что во время зимовок люди не съедают полной порции и что можно будет ограничиться тремя четвертями запаса, сухарей взято было очень немного, но приобретен годовой запас муки.

Морское министерство, к которому обратился за содействием министр финансов, открыло для меня пользование его складами, что чрезвычайно упростило задачу.

По отношению к одежде я тоже воздержался и не считал нужным входить в расходы по заготовлению полного комплекта теплого платья на всю команду. Было взято из порта 100 аршин сукна гвардейского, 200 аршин сукна верблюжьего, 2000 аршин полотна, 2 кипы ваты, а впоследствии приобретено 30 оленьих шкур. На судне имелось, кроме того, 30 комплектов теплого платья.

Для охоты приобретено 4 охотничьих экспресса, 1 штуцер и 2 двустволки, и, кроме того, имелось 5 частных ружей; ко всем ружьям взято достаточное число патронов.

На судне имеются, как сказано выше, паровой катер, баркас, приспособленный к завозу запасного якоря, 4 спасательных вельбота, 2 двойки и 4 ледяные шлюпки, приспособленные для движения по льду.

Ледяные шлюпки сделаны у нас по образцу финляндских; они оказались чрезвычайно удобны в тех случаях, когда приходится идти по разбитому льду; шлюпка легко вытаскивается на лед, перетаскивается на другую сторону льдины и вновь спускается.

Имея в виду плавание по неописанным и в особенности мелководным местам у устья Енисея, я решил взять на ледокол второй паровой катер. Морское министерство любезно дало один из своих старых катеров. Подъем его на палубу производился тем же краном, который подымает и наш настоящий катер.

Для более успешного своза на берег знаков, которые имелось в виду установить в Карском море, был взят из Кронштадтского порта спасательный плот.

Одновременно с приготовлением «Ермака» к плаванию готовилась экспедиция для измерения градуса меридиана на Шпицбергене, которая избрала место операционного базиса в Стур-фиорде. Предполагалось, что Стур-фиорд в начале лета покрыт льдом и что успех дела много зависит от того, в какое время можно устроить главную станцию. Академия Наук обратилась с просьбой к министру финансов о содействии ледокола «Ермак» в проводке судов экспедиции через Стур-фиорд как можно ранее. Было спрошено мое мнение, причем я заявил, что программа плавания ледокола так обширна, что почти невозможно к ней что-нибудь прибавить.

Тем не менее, желая всеми силами содействовать этому важному ученому предприятию, я решил, что если они могут удовлетвориться моими услугами в самом начале июня, то я постараюсь им помочь. Было еще одно обстоятельство, не говорившее в пользу плавания ледокола по Стур-фиорду. На карте этого места не показано ни одной глубины, правый мыс окружен шхерами под названием «Тысяча островов», на параллели этого места показан камень и прибавлено: «Положение сомнительное».

В середине Стур-фиорда пунктиром обведено место с надписью «Опасное место», правее этого обведено пунктиром место и показаны каменья. Все это указывало, что дно Стур-фиорда имеет шхерный характер и что с большим кораблем туда ходить не следует. Переговоры по этой части я вел с начальником экспедиции академиком Чернышевым, но он, более знакомый с местностью, чем я, заявил мне, что по геологическим соображениям и на основании исследований, сделанных шведами в минувшем году, он считает, что дно Стур-фиорда имеет мягкий характер и глубины меняются последовательно. Желание не отказывать в помощи пересилило во мне сомнения в местности, и я решил, что начало июня я уделю помощи шпицбергенской экспедиции; потом я горько в этом раскаялся.

8 (20) мая. Последний день стоянки в Кронштадте. Все еще идут приемки с берега и раскладывание по трюмам того, что принято. К обеду на ледокол приехали моя жена и дети, и с ними еще один наш знакомый. После обеда ледокол отправился в море. Менее торжественного выхода трудно себе представить; между тем потом, когда мы вернулись в Англию с поврежденной подводной частью, в числе прочих упреков, которые на меня посыпались, был и упрек в торжественности выхода из Кронштадта.

Переход до Англии не сопровождался никакими случайностями. У острова Борнгольма сделали примерное траление, чтобы освоиться с этим делом.

14 (26) мая. Утром пришли в Ньюкасл. Приехали техники с завода Армстронга, и с ними вместе я осмотрел корпус. Оказалось, что вследствие работы в Балтийском море у нас ослабло несколько заклепок; явление это у ледоколов заурядное. Обыкновенно такие ослабшие заклепки дают течь, но через несколько дней эта течь сама собою прекращается. Во многих случаях достаточно ослабшую заклепку обжать в холодном состоянии.

Таким образом, можно признать, что работу Балтийского моря ледокол выдержал хорошо, хотя обшивка его подвергалась такой пробе, какой еще не подвергалась ни на одном ледоколе. Мы не стеснялись ударять в лед с разбега на всяком ходу. Прямые удары, которые принимаются штевнем, не так обременительны, но удары скулой весьма тяжелы для обшивки. Местное дрожание обшивки я приписал недостаточной крепости между палуб, и заводские техники решили в одном месте положить дополнительный стрингер.

Осмотр носового винта, который подвергался весьма тяжелому испытанию, показал, что никаких повреждений в винте нет. Лопасти наших винтов имеют очень тяжелую форму, и, кроме того, они отлиты из никелевой стали. Никеля положено 3 %. Мы посылали пробу стружек на Обуховский завод, и химический анализ подтвердил, что, действительно, в стали заключается 3 % никеля. В машине никаких повреждений не оказалось, так что ограничились лишь пересмотром котлов, цилиндров и проч.

22 мая (3 июня). Ледокол подошел под угольные желоба, и нам насыпали 2700 тонн угля. Удивительно искусные люди эти разгребальщики угля, все у них приспособлено так, чтобы затрачивать наименьшее количество мускульных усилий. Мне часто случалось смотреть на работу англичан, и у меня осталось такое впечатление, что эти люди систематично усваивают себе приемы, требующие наименьших усилий; так, например, людям, которые клепают, приходится класть на землю инструменты.

Наш мастеровой положит, англичанин же бросит, чтобы не делать лишнего движения – нагибаться. То же самое во многих работах – человек ищет, каким образом избежать лишних движений, чтоб, не уставая, больше сделать, и, действительно, достигает хороших результатов. Приступая к делу, здешний человек затратит больше времени на то, чтобы приспособиться, но зато работа у него пойдет успешнее и с меньшей тратой сил.

Во время пребывания в Ньюкасле я поддерживал письменные отношения с академиком Чернышевым, и меня крайне беспокоило то обстоятельство, что шпицбергенская экспедиция опаздывает. По составленной мною программе я мог дать им время лишь до 12 (24) июля, и если бы, действительно, я вместе с этой экспедицией мог оставить берега Норвегии 25 мая (6 июня), как это было условлено, то мы имели бы около двух недель работы в Стур-фиорде, что вполне достаточно. Шпицбергенская экспедиция, однако, так запоздала, что на работу у Шпицбергена мне оставалось лишь несколько дней, и я тогда же подумывал, что следует отказаться от участия в их деле, но желание помочь и на этот раз пересилило.

Глава XII. Первое пробное плавание в полярных льдах

29 мая (10 июня). В 2 часа дня пошли в море. Перед выходом было много спешных работ. Оказалось, что нужно проконопатить палубу; в это же время грузили уголь, принимали разные запасы и спешно производили работы по приготовлению к плаванию. В этих случаях выход в море есть отдых, ибо с этим моментом прекращаются спешные работы и загромождение палуб людьми разного рода и звания.

Решил, сколь возможно, экономить уголь, а потому пробуем идти под одной кормовой машиной и при помощи двух вспомогательных. Расход угля все-таки велик. Пробуем при кормовой главной машине пускать носовую вспомогательную, пробуем также уменьшить число котлов до одного, но расход угля все время около 13 пудов на милю, что очень много. Единственный способ идти экономно заключается в плавании под одними вспомогательными машинами, но они очень непопулярны между машинной командой, и это вполне понятно. Соединение и разобщение их крайне неудобно, требует много времени, и обыкновенно работа идет неуспешно.

3 (15) июня. День нашего прихода к Тромсе был назначен на сегодня, а потому еще два дня тому назад я пошел под тремя машинами по 10–11 узлов. Дует SW, небо очень обложено уже несколько дней, и берег открылся гораздо позже, чем мы думали. Когда при пасмурности вдруг откроется высокий гористый берег, то кажется, что находишься очень близко. Так было и тут; казалось, что пасмурность не допускает видеть далее 5–6 миль, между тем как в действительности горы стали то показываться, то скрываться на расстоянии 15 миль.

В 11 1/2 часов утра подошли к маяку Анденес, приняли лоцмана и под его проводкой вошли в шхеры и стали на якорь в Меланген-фиорде. Барон Толль подъехал на шлюпке раньше, чем бросили якорь у местечка Лорвик; в этом случае он распорядился очень умело.

Вместе с бароном Толлем прибыл на ледокол нанятый для нас шпицбергенской экспедицией лоцман Ольсен. Он ходил на разных судах в эти места в должности айс-мастера, знаком со Шпицбергеном и льдами, которые там встречаются. Позвал его в каюту и подробно расспросил его о предстоящем плавании в Стур-фиорд. Он заявил мне категорически, что в Стур-фиорд большому судну идти опасно, что глубины там неровные и после сорока сажен можно тотчас же встретить подводный камень, на глубине 15–20 футов, а может быть, и меньше. Таким заявлением лоцмана я не мог пренебречь.

Обыкновенно в этих местах вода во время таяния льдов имеет свинцовый цвет, она непрозрачна, и подводного камня увидеть нельзя. Это не то, что в тропиках, где коралловые рифы можно легко распознать, если идти так, чтобы солнечный свет был сзади. При этом условии риф хорошо заметен по цвету воды. При таянии льдов цвет воды таков, при котором подводные опасности не будут видны. Однако если море тихое и ледяных препятствий нет, то я могу спустить на воду два паровых катера и при их посредстве тралом обследовать впереди корабля.

Трал нашего лейтенанта Шульца дает возможность при посредстве двух паровых катеров обследовать полосу шириною в 40–50 сажен со скоростью 3–4 узлов так что, имея впереди два катера, можно в тихую погоду подвигаться по очень опасным местам, не рискуя набежать на камень. «Ермак», однако, нужен был шпицбергенской экспедиции не для того, чтобы вести ее в штиль по открытой воде, а для того, чтобы пробить сквозь лед путь для экспедиции. Идти же через лед в той местности, где имеются неизвестные камни, безусловно, невозможно, главным образом потому, что нельзя тралить. Даже промер при толстом 5-футовом льде будет до крайности медленен, и продвигаться в таких условиях возможно лишь по футам.

Если начнет свежеть ветер и понесет лед, то придется прибавить ход и идти куда случится. Плавания в таких условиях можно предпринимать лишь тогда, когда это необходимо для спасения судна, в остальных случаях это ничем не оправдывается. Есть еще одно вспомогательное средство для распознания опасности во льдах. Дело в том, что при движении льдов через мелкие места они нагромождаются. Такие нагромождения беломоры называют стамухами, я в путешествии Литке и других упоминается об этих стамухах. При описи берегов обыкновенно расспрашивают местных жителей, где образуются стамухи, и места эти подробно осматриваются.

Недостаточно выяснено, могут ли образоваться стамухи на отдельном камне или для этого нужна целая гряда каменьев. Очень может быть, что в Стур-фиорде на многих отмелях имеются стамухи, но это не значит, что можно с уверенностью идти всюду, где таких стамух не видно.

Впоследствии все мои рассуждения подтвердились, ибо либавский ледокол, сидящий всего 14 футов, а не 25, как «Ермак», в том же Стур-фиорде набежал на неизвестный камень и повредил себе руль. Если и в других местах мелкосидящие суда экспедиции не ударялись о камень, то это не доказывает, что там нет опасностей для судов глубокосидящих, как ледокол «Ермак».

Мне было крайне тяжело отказаться от содействия шпицбергенской экспедиции, но я не считал себя вправе идти в Стур-фиорд с «Ермаком». Время, назначенное ими, было уже упущено, а в Тромсё ни одного из судов экспедиции еще не было. Вот почему я решился не ожидать их более и телеграфировать в Петербург и академику Чернышеву о том, что «Ермак» не может оказать содействие шпицбергенской экспедиции. Мой отказ вызвал целую бурю несправедливых негодований, и в газетах появились заметки, которых нельзя было ожидать от ученых людей.

4 (16) июня. Свежий SW продолжается, и в море большое волнение. На рейде порывы достигают 9 баллов. Времени, однако, терять нельзя, решили утром произвести пробное драгирование. Устройство для этого частью было сделано в Ньюкасле, частью достраивалось нами на переходе. При первом драгировании многое не ладилось, и утро прошло в заботах, как устранить разные затруднения. Много хлопот доставляют блоки, которые, к сожалению, так устроены, что проволочный трос попадает между шкивами и щекой. Батометр почему-то приносил мало воды, и я долго с ним занимался, пока не нашел причины.

Решил начать гидрологические работы, как только выйдем из Меланген-фиорда, и пробить линию станций отсюда к Шпицбергену. В 4 часа, когда переделка всех замеченных неудобств оказалась законченной, снялись с якоря и пошли в море. Ветер несколько тише, но волнение большое, так что когда по выходе в море остановились и сделали станцию № 2, то корабль сильно качало. Глубомер Лукаса еще не готов, сегодня лишь приступили к навивке проволоки на барабан. Работу эту надо сделать тщательно, и у нее неотлучно сидит сам командир. По случаю сильной качки на этой станции драгировать не решился, отложил это до следующей станции.

5 (17) июня. Погода хорошая. В 6 1/2 часов утра сделали станцию № 3, спустили трал и с глубины 278 м получили достаточно хороший улов: несколько видов мшанок, гидроиды, губки, офиуры, звезды, черви и моллюски. Линь трала пришел наверх в совершенно запутанном виде. Судов, которые занимаются глубоководными изысканиями, много, но ни на одном из них не составлено подробного руководства, как эту работу делать и на что следует обратить особенное внимание при первоначальном устройстве. Казалось, не было никаких причин, по которым линь трала пришел бы в такое путаное состояние, а между тем это так, и, вероятно, у каждого исследователя работа эта вначале не ладится. Следует, однако, для общего блага, чтобы такие случаи не скрывались, ибо они поучительны для других.

Пришел к заключению, что трос запутался вследствие слабого травления его, и решил на будущий раз, что надо травить с бо́льшим натяжением. Также решил, что лучше травить с хода, ибо при этом линь ровнее расстелется и в случае излишнего травления слабина линя разойдется легче. В 5 часов вечера сделал станцию № 4. Трал принес огромное количество организмов с глубины 385 м; едва вытащили его. Опять мшанки, губки, черви, актинии, офиуры, звезды, креветки, раки-отшельники, крабы, моллюски, рыбы и много камней. Целую ночь доктор вместе с бароном Толлем разбирали организмы: одних опускали в формалин, других – в спирт. Некоторые организмы попортились от того, что в трале было много камней.

6 (18) июня. В 7 часов утра тралили. Станция № 5. Достали почти то же, с прибавкой ежей и пикногонов. Температура воды на всех глубинах достаточно высокая. До сих пор мы не имели температуры внизу менее +1,6°. Вода на поверхности, начиная с полуночи, переменилась: удельный вес понизился с 1,0269 (3,52 %) до 1,0265 (3,47 %) и температура с 5° опустилась на 2°. Непосредственные наблюдения не дали температуры ниже 2°, но водяной термограф показал, что температура по временам падает до 1,4°.

Поставленный у нас водяной термограф предложен мною в 1889 г. и описан в моей книге «“Витязь” и Тихий океан», в которой даны рисунки его. Устройство водяного термографа самое простое: в подводной части в носу, на глубине 3–4 футов, с внутренней стороны корабля, к обшивке крепится кран. Вследствие выступа решетки за борт вода на ходу протекает все время через кран и омывает ртутную спираль, приводящую в движение стрелку термографа.

Проток воды через кран очень сильный, так что температура внутреннего помещения не влияет на воду в кране. Был сделан следующий опыт: кран заперли и под камеру со спиралью подвели снизу ведро с горячей водой. Стрелка термографа тотчас же поднялась, но затем, когда открыли кран, она моментально приняла свое прежнее положение, несмотря на действие горячей воды в ведре. Это показывает, что инструмент очень чувствителен к температуре воды, которая через него протекает. На всякий случай кран и прочее обшито нетеплопроводной массой.

Для контроля показания термографа к коробке крана приделан небольшой кранчик, посредством которого можно нацеживать воду в ведро и измерять ее температуру.

Сколько мне известно, «Ермак» есть первое судно, на котором установлен водяной термограф.

Водяной термограф действовал очень хорошо, и в эти сутки, 6 (18) июня, он давал весьма важные указания. Так, в полночь температура поверхностной воды была +2,2°, в 4 часа +2,8°, а термограф за это время иногда опускался до +1,4°. То же самое в другие часы: в 8 часов и в полдень температура воды, измеренной непосредственно, не опускалась ниже +2°, тогда как термограмма с 8 часов до полудня показала колебания от +2,8° до +0,0°. В 4 часа пополудни непосредственные наблюдения показали +0,7°, и можно было подумать, что корабль перешел в более холодную воду, между тем термограмма по-прежнему показала колебания от +2,2° до +0,6°.

Вечером сделали станцию № 6. Глубина 397 м, температура на дне –1,0°, а на 300 м +1,4°. Трал принес лишь одних червей.

7 (19) июня. В полночь станция № 7, утром станция № 8 и вечером станция № 9. Находимся на параллели южной оконечности Шпицбергена. Берег открылся ненадолго, но затем все скрылось в пасмурности и тумане. Ветер S слабый. Трал и драга приносят ежей, червей и ракообразных.

8 (20) июня. В полночь мы были в широте 78°30' N и долготе 9°52' E. Я считал, что мы, вероятно, недалеко ото льда, и велел, когда увидят лед, остановиться и дать мне знать. Ход держали около 8 узлов. В 5 часов утра командир разбудил меня, сказав, что перед носом лед. Предстояла первая проба соприкосновения ледокола с полярным льдом, и в дневнике я записал следующее:

Командир разбудил меня в 5 часов, сказав, что лед виден и что он остановил машины и повернул против ветра. Вышел наверх: изморозь, туман, умеренный южный ветер с зыбью, которая шумит прибоем об лед. Повернул вдоль льда и велел дать малый ход. Идем под одной кормовой машиной, имея пары в двух носовых котлах. В тумане лед кажется очень тяжелым, и местами видны огромные глыбы. Волнение довольно значительное, и вход во льды при этих условиях сначала показался мне крайне нежеланным. Могло случиться, что ледокол не поборет льда, и тогда волнением поставит его поперек и будет бить.

Командир, который был наверху до меня, уже присмотрелся ко льдам и думал, что можно входить. Когда и я присмотрелся, то решился попробовать войти, несмотря на шумящий прибой при входе. Странно, что у самой границы льдов, где обыкновенно бывают мелкие разбитые куски, мы встретили большие льдины, на которые бил шумный бурун.

В 5 часов 40 минут утра мы вступили в лед, идя самым тихим ходом по направлению ветра. Первое впечатление было самое благоприятное: льдины раздвигались и легко пропускали своего гостя. Те льдины, которые были на пути, легко давали трещины и тоже пропускали ледокол. Кормовая машина работала малым ходом при входе, но затем я постепенно довел ее до полного хода. Меня беспокоило лишь то, что удары льда о корпус вызывали тяжелое сотрясение даже на малом ходу. Лед Балтийского моря не так легко давал большие трещины при ударах, но вместе с тем он и не производил таких тяжелых содроганий. Полярный лед трескается легко, но когда боком или скулой нажимает на льдину, то она обминается, а не крошится, как пресноводный лед. Обмятое место льда не превышает 2 футов по вертикальной линии, а потому местное давление на корпус в этой точке бывает огромное.

Картина ломки полярного льда была воистину величественна.

Прошли около 3/4 мили от границы льдов, миновали вплотную один торос, который рассыпался при нашем приближении, и остановились у другого, чтобы поднять пар в остальных котлах.

Работа закипела. Снимали с носовой части ледокола намордник, который задевал за льдины и препятствовал нашему ходу. Обмеряли толщину льда производили фотографические съемки. Художник Столица расположился перед торосом и писал с него картину. Барон Толль стрелял каких-то птиц. Лейтенант Шульц измерял глубину моря (1079 м). Лейтенант Ислямов и инженер Цветков доставали образцы воды и измеряли ее температуру. Астроном Кудрявцев определял удельный вес воды, а штурман Эльзингер выпиливал большой кусок глыбы для исследования его.

Доставание глыбы оказалось делом не очень простым. Целых полчаса не могли отпилить куска в 4 тонны, наконец отпилили и подняли. Толщину льда обмерили во многих местах, и оказалось, что она была от 1 1/4 до 2 1/4 м. Летнее солнце растопило снег и размягчило немножко поверхность льда, в остальной же своей толщине лед оказался совершенно полной крепости.

Наблюдения температуры и удельных весов на станции № 10 в этом месте показали, что на поверхности вода имела температуру –0,3°; затем температура постепенно увеличивалась до глубины 100 м, где она была +2,0°, потом опять уменьшалась и на 600 м была +0,6°, а на 1000 м –0,9°. Теплая вода в этом месте простирается до большей глубины, чем на пространстве между Тромсё и Шпицбергеном. Надо думать, что в этих местах верхний малосоленый слой отжимает книзу слой теплой воды полной солености.

Удельный вес на поверхности оказался 1,0255 (3,34 %); с глубиною он увеличивался, и начиная от 400 м удельный вес воды был 1,0269 (3,52 %); глубже он как будто был немножко меньше.

В 11 1/2 часов приостановили работы, дали людям обедать, а сами сели завтракать. В 12 1/2 часов все машины были сообщены со своими валами, и хотя пары еще не были подняты во всех котлах, тем не менее мы пошли на N малым ходом. Перский послан был в трюм, чтобы наблюдать за корпусом судна. Ледокол опять хорошо пошел вперед, но передний винт действовал толчками и поминутно останавливался. Все судно вздрагивало от ударов переднего винта об лед. Было очевидно, что ломка полярного соленого льда совсем не то, что ломка льда балтийского, вода которого содержит мало соли (0,5 %).

Балтийский лед крошится на мелкие куски, которые облепляют судно, задерживая трением его ход настолько, что судно не может двигаться ни вперед, ни назад. Полярный же лед ломается на большие глыбы, которые расступаются легче и не задерживают в такой степени хода, но зато прикосновение к ним вызывает толчки, каких мы не испытывали в Балтийском море. Лед, как было сказано выше, не крошится, а обминается.

Через несколько времени Перский вышел наверх и доложил, что набор и обшивка корпуса сильно вибрируют и что в некоторых местах показалась течь. Командир пошел осмотреть лично, а тем временем мы остановили ход. Я решил выйти из льдов и осмотреть судно обстоятельно. Выход был столь же легкий, как и вход, и когда мы оказались на свободной воде, то еще раз подробно осмотрели корпус. На этот раз я пошел сам вместе с командиром и старшим механиком. Никаких деформаций обшивки и борта не найдено, и течь надо было приписать вибрации корпуса. Очевидно, что крепость набора не соответствует испытываемым толчкам.

Сделанный опыт я признал недостаточным и решил, что еще раз нужно войти в лед для того, чтобы обстоятельнее прощупать, в чем заключаются наши недостатки.

В 4 1/2 часа мы опять вошли в лед. Я дал средний ход всем машинам, а командир наблюдал внизу. Прошли около 2 миль, и так как командир заявил, что течь значительно усиливается, то я остановил машину и решил простоять здесь до полуночи, чтоб сделать еще некоторые наблюдения над льдом.

В это время межевой инженер Цветков сделал глазомерную карту льдов, которые были, по преимуществу, одногодовалые, в большинстве случаев толщиною около 1 1/2 м. Были, однако, и грязные льдины, казавшиеся многолетними. Отдельные льдины были длиною в 50 и меньше метров, но попадались поля длиною в милю и больше. Мы оценивали, что толстых льдов, приблизительно в 2 м, около 70 % всей поверхности, тонких льдов, в 1 1/4 м, около 25 % и свободной воды в трещинах около 5 %. Лед в изломе совершенно однородный и вполне прозрачен, без всяких прослоек. Торосов было немного. Наибольший из них обмерили, и оказалось, что высота его от поверхности воды 4 м; он состоял из льдин двухметровой толщины.

Снежного покрова на плоских льдах было до 15 см, но многие льдины были почти оголены от снега. Между глыбами, составлявшими торос, было набито очень много снега, и по сторонам тороса снег был толщиной до 1 м.

Цвет льда был по преимуществу кобальтовый, и общая картина, по свежести красок, была поразительно хороша.

При первом же входе нашем во льды, около полудня, показался белый медведь, пришедший, вероятно, посмотреть не бывалое еще в его стране зрелище. Мы в это время дали ход вперед, и, вероятно, шум ломки льда напугал ледяного царя, и он благоразумно уклонился, не подойдя на ружейный выстрел. Охотиться было некогда, и мы оставили его идти своим путем.

9 (21) июня. В 1 час ночи пошли на юг. При выходе волна по-прежнему била на лед, и соседство движущихся ледяных масс, которые ударяли в борт, казалось неприятным; но сильных толчков не почувствовали, хотя проходили мимо качающихся от волнения глыб очень почтенного размера.

Входя в полярные льды, я опасался, что мы будем иметь дело с большими массами льда, но сильных толчков, признаюсь, я не ожидал. О соленоводном льде существует общее мнение, что он менее крепок, чем лед пресноводный. Я думал, что если корпус окажется недостаточно крепким, чтобы ударять в большие массы с полного хода, как мы делали в Балтийском море, то все же он будет выдерживать толчки на малом ходу. Оказалось, что он не выдерживает и малого хода, так что с той крепостью, которая у нас, совсем нельзя следовать через полярные льды. Очевидно, надо подкрепить корпус.

Что касается ломки полярного льда, то она по своей легкости превзошла всякие мои ожидания. Было известно, что соленоводный лед не так скользок, как пресный, и нужно было рассчитывать на то, что трение поверхности этого льда будет значительное. Если в Балтийском море ледокол иногда останавливался и не мог двинуться ни вперед, ни назад, то во льдах соленоводных, где трение так велико, что едва возможно тащить сани, ледокол должен был еще чаще останавливаться.

Этого я боялся более всего, и если бы действительно оказалось, что ледокол останавливается и не может двигаться ни вперед, ни назад, то над всем поднятым мною делом надо было поставить крест. К счастью, эти опасения не оправдались, а, напротив, выяснилось, что полярный лед ломается хорошо на большие глыбы, которые, прикасаясь лишь несколькими точками, не производят значительного трения. Ледокол идет вперед – и это главное. Что же касается крепости корпуса, то ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь такой крепости, какая желательна, то надо искать решения вопроса в комбинации стали с деревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче сказать, идея, проповедуемая мною, оказалась верна – и это главное; что же касается осуществления, то оно может быть улучшено для получения желаемых результатов.

Бывшие испытания опрокидывали всю мою программу. Мне предстояло возможно скорее спешить в Ньюкасл чтобы поставить подкрепления. Плавание в Карском море надо совершенно исключить из программы, и это крайне обидно, но легкая ломка полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось крупное бремя – ответственность за исполнимость идеи, и я могу сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен испытаниями этого дня.

Решили идти в Ньюкасл подкрепить корпус. Надо было торопиться, чтобы не терять времени, поэтому оставил сообщенными три задние машины, а переднюю разобщил и велел держать ход 11–12 узлов. Заслуживает большого внимания факт, что в стальном судне течь, происходящая, как в данном случае, вследствие ослабления швов и заклепок, уменьшается сама собою и даже совсем прекращается. По приходе в Ньюкасл представителям завода почти нечего было показать: до такой степени течь уменьшилась.

Глубоководные наблюдения на этом переходе не производились, ибо мне не хотелось тратить времени. Южный ветер, дувший в первые два дня плавания, стих. Море улеглось, и мы имели бесподобный переход до Ньюкасла. Два дня при совершенно ясном небе видели чудное полуночное солнце и лишь 12 (24) числа незадолго до полуночи в первый раз открыли отличительные огни.

14 (26) июня. Утром подошли к Ньюкаслу и с полной водой вошли в реку. Тотчас же прибыли представители завода, и я вместе с ними подробно осмотрел корпус. По контракту завод отвечает за зимнюю работу ледокола в Балтийском море, а для полярных льдов установлена особая проба. Завод предоставил мне, выбрав какую угодно часть Ледовитого океана, с полного хода ударять в лед любой толщины. Такая проба могла быть случайно или очень тяжела для завода, или очень легка.

Могло случиться, что на пробе ледокол оказался бы хорош, а на службе мог получать повреждения; поэтому перед выходом в первое пробное плавание в Ледовитом океане я предложил заводу вместо пробы считать приемным испытанием службу ледокола в течение одного месяца в полярных льдах. Вернувшись в Ньюкасл, я заявил заводу, что ледокол к службе даже не приступал, и просил его исправить повреждения и поставить добавочные крепления. Ответственность по-прежнему должна была остаться на нем. Завод без колебаний решил, что он исправит и подкрепит корпус.

Вопрос был лишь в степени подкрепления и способе его. Подробный осмотр показал, что в одном месте наружная обшивка прогнулась внутрь на 1 1/2 дюйма на пространстве около 2 футов. Техники завода решили заменить по ледяному поясу в носовой части 6-дюймовые шпангоуты, идущие через каждые 2 фута, 2-футовыми. Промежуточные шпангоуты на каждый фут обделать обратным угловым железом. Число заклепок, которыми крепятся шпангоуты к наружной обшивке в носовой части, решено удвоить, а заклепки, которые дали течь, заменить новыми. В кормовой части решено прибавить с каждой стороны по 8 связей.

В этом случае, как вообще во время самой постройки ледокола, я принимал участие в рассмотрении технических вопросов, но последнее слово всегда оставлял за заводом, дабы не снимать с него ответственности.

Завод заявил, что производство всех работ по исправлению ввода в док не требует, что путем накренивания и перемены дифферента можно все переделки сделать на воде, но так как осмотр судна в доке я признавал полезным, то решился предложить заводу ввод в док принять на общий счет. Так и согласились. Док, однако, был занят, и тем временем работы продолжались.

29 июня (11 июля). Док освободился, и в 5 часов вошли в него. К вечеру вода была выкачана, и мы осмотрели судно. Повреждений в корпусе, кроме тех, которые видели раньше, мы не нашли. Три кормовых винта оказались целыми и на своих местах, у носового же винта одна лопасть была сломана в ступице и вал погнут, так, что конец его был на 1 1/2 дюйма вне своей линии. Так как повредились одновременно и лопасть, и вал, то нельзя сказать, чтобы лопасть была слаба, напротив, она оказалась в соответствии с крепостью своего вала, ибо вал погнулся. При подробном осмотре поломки лопасти оказалось, что перед ломкой она была слаба на болтах. Может быть, водолазы плохо осмотрели, и слабина была еще после работы в Балтийском море. Из всего этого видно, что лопасти достаточно крепки и нет нужды их делать толще в ущерб полезному действию в воде. Что же касается вала, то в том месте, где он выходит из дейдвуда, его надо делать на 100 % крепче, чем то делается у обыкновенных пароходов, тогда как у «Ермака», по примеру других ледоколов, дейдвудный вал на 50 % крепче обыкновенного.

Еще до входа ледокола в док и обнаруживания повреждений в винте я решил для следующего рейса в Ледовитый океан передний винт снять. Предстояло решить вопрос, как поступить с концевым валом и дейдвудным отверстием. Если заглушить отверстие простым фланцем, то получится тупая плоскость, которая будет тормозить ход и сильно задерживать судно при проходе через льды. Если поставить конус, то эти неудобства устраняются. Так и решил я поступить, и ко времени входа нашего в док был готов специальный чугунный конус, который мог надеваться на вал вместо винта. Конус поставили в несколько дней.

Глава XIII. Второе пробное плавание в полярных льдах

15 (27) июля. Идем хорошо вдоль берега. Свежий W. Сегодня я посоветовал астроному Кудрявцеву начать наблюдения над величиной земной рефракции. Эту работу мне рекомендовал кронштадтский астроном Фус; он говорил, что зависимость рефракции от широты места не установлена и что следует при разных высотах глаза наблюдать кругом Пистора величину дуги между двумя горизонтами через зенит. В начале наблюдений оказались некоторые технические трудности, но мы втроем нашли способ их устранить, так что с сегодняшнего дня астроном Кудрявцев начал накапливать материал. Даже отрицательный результат, то есть отсутствие влияния широты места на величину земной рефракции, и тот будет в научном отношении полезен. Ночью сильная качка, и было много хлопот с тремя быками, которые стояли на верхней палубе.

На это плавание завод Армстронга, вследствие выраженного мною желания, командировал своим представителем того же милейшего г. Гольстона, который был уже с нами в Балтийском море. Барон Толль телеграммою уведомил меня, что идти не может. Он хлопотал об организации экспедиции для исследования Земли Санникова, и ему только что отпустили деньги на заказ судна.

Перед уходом из Англии я приобрел готово-собранную библиотеку в 100 книг, которая в коленкоровом переплете стоит 100 руб. Решил, что в случае если ледокол застрянет и придется зимовать, то несколько десятков классических книг в прибавок к тому, что мы имели, не будут лишними.

16 (28) июля. Свежий западный ветер продолжается, и большая качка. Быки начинают привыкать. Барометр все время опускается.

17 (29) июля. В 8 часов утра станция № 11. По случаю качки все худо действует. Проволока глубомера оборвалась, и мы, к большому горю лейтенанта Шульца, потеряли термометр и храпцы в момент первого их опускания. Вечером станция № 12 была более удачна. Глубина 2227 м, и температура внизу –0,9°. Удельный вес сверху донизу почти одинаковый. Заметил, что батометр на большие глубины опускается медленно, а потому к нижней части его велел приделать лекальную свинцовую тяжесть. В машине отлили бесподобный пустотелый цилиндр с полусферой и отверстием на одной стороне. Его туго укрепили к нижней части батометра снаружи нетеплопроводной оболочки. То же потом сделали и у другого батометра.

С выходом из Ньюкасла постепенно пробуем, какой способ хода наиболее подходящий для экономии в угле: то пускаем обе вспомогательные машины, то стопорим одну из них или обе. При вспомогательных машинах ход на 1 или 1 1/2 узла больше, но механик заявляет, что и угля расходуется больше. Я несколько раз объяснял ему, что надо сделать параллельные опыты при том же количестве угля, но тогда механик сбавлял у задней машины обороты не в зависимости от пара, а произвольно. Вот уже ходим пятый месяц и все стараемся получить данные, но по сию минуту ничего не получили, главным образом потому, что механики и машинисты терпеть не могут вспомогательных машин, и я их в этом совершенно понимаю, ибо, действительно, машины эти сильно стучат в зубчатых передачах, что крайне неприятно.

18 (30) июля. Барометр, падавший все время, ночью показывал 742, и к утру ветер усилился до 22 м в секунду. Волнение огромное, мы оцениваем его в 8 м высоты. Одна волна сильно поддала на бак, ударила в правую боковую рубку на мостике и сшибла термометрическую будку вместе с воздушным термографом. В 5 1/2 часов вечера ветер несколько стих, но в это время подвернулась волна, и ледокол получил несколько жестоких размахов в обе стороны. Быки сбились с места и попортили себе ноги. Изменили курс немного влево, но опять последовало несколько больших размахов, после которых пришлось всех трех быков зарезать. Привели против ветра, переждали еще несколько времени и в 9 1/2 часов спустились на настоящий румб и пошли хорошо.

Много думал о том, как устранить качливость ледокола, и напал на мысль о том, что не следует ли делать у таких судов срез по средней палубе так, чтобы наружный борт выше средней палубы отступал внутрь. Вернее сказать, чтобы внутренний борт выше средней палубы заменял бы наружный. Это наверно уменьшит качку, и даже, может быть, в этом виде судно приобретет очень хорошие морские качества. Когда качает, то сознаешь полную необходимость постановки каких-нибудь килей в кормовой части или иных средств, но когда качка оканчивается, то кажется, что настоятельной нужды в этом нет. Командир считает, что постановка килей есть роскошь, что можно обойтись и без них и что с такой качкой можно помириться.

19 (31) июля. Качка успокоилась, идем хорошо и в 7 часов сделали станцию № 13. Глубина 3228 м. Трал спустили только на 2500 м, и было такое сильное натяжение на вьюшку, что тормоз горел. Вьюшку, из экономии, мы заказали стоимостью в 1 1/2 фунта. Это правда, дешево, но вместе с тем никуда не годно. Вьюшка, на которую наматывается линь, должна быть прочная и притом паровая. В конце линя поставили вертлюг, думая при этом, что линь не будет крутиться, но вышло наоборот: линь чрезвычайно закрутился, и нам стоило больших хлопот размотать его и навить на вьюшку. Все дело в том, чтоб линь нигде не ослабевал, между тем вручную не успевают туго выбирать слабину с подъемного барабана. Тут-то и образуются завитки троса.

20 июля (1 августа). В 2 часа станция № 14. Опускали трал. Решил опускать его с хода, но, вероятно, рано остановил ход, опасаясь, что трал заденет за дно и оборвется. Результат вышел тот, что последние 200 сажен сильно запутались. Трал принес губки, голотурии и три вида ракообразных. Доктор был доволен результатами и законсервировал полученные организмы. Глубина 2999 м, температура внизу –1,0°, на поверхности +8,8°. Перемена температуры сверху вниз последовательная. У траления сделали еще несколько усовершенствований.

21 июля (2 августа). Барометр постепенно опускался, и сегодня он показывает в 8 часов утра 744. Ветер W – 11 м. Вечером осматривали сани, лыжи и проч., приспосабливая укладку инструментов для наблюдений на льду.

22 июля (3 августа). В 8 1/2 часов утра станция № 15.

В 2 часа станция № 16. Когда читаешь описание других путешествий, то получается такое впечатление, что все приборы действуют прекрасно. Если это так, то они искуснее нас, потому что мы только к 16 станции направились как следует. Может быть, впрочем, и у них не все идет удачно, но об этом не пишут, и очень жаль, ибо, готовясь к ученым изысканиям, важно знать разные недостатки, и можно значительно уменьшить шансы неуспеха.

Таких мастерских, которые бы взяли на себя полностью устройство всех приспособлений для глубоководных исследований, нет; приходится заказывать одно – одному, другое – другому и самому быть сборщиком. Между тем по «Ермаку» у меня и у командира было столько работ, что, стоя в порту, некогда было вникать в это дело, и пришлось уже в море изыскивать средства, как выйти из разных затруднений.

В 1 час дня открылся берег Шпицбергена. В 4 часа репетиция укладки магнитных приборов на сани. В 5 1/2 часов начали репетицию морской съемки и продолжали ее до 8 часов вечера. Погода тихая и ясная.

23 июля (4 августа). В 3 часа подошли ко входу в Айс-фиорд и начали поворачивать. Боюсь всех этих мест. Лоцман уверяет, что он ловил тут рыбу и что малых глубин здесь нет. Все же счел более благоразумным уменьшить ход до малого и спустить предупредитель Джемса[40], считая, что если им откроем отличительную глубину, то обследуем ее, а если ничего не откроем, то будет больше уверенности, что в этом месте опасности нет.

С 4 часов утра наблюдения температуры воды и удельного веса делаем каждый час, но водяной термограф работает беспрерывно и показывает колебания, доходящие до 2 градусов в 4 часа.

В 8 1/2 часов утра стали на якорь в бухте Адвент. «Вирго» выходил нам навстречу на несколько миль. С него нам доставили почту из Екатерининской гавани.

Командиру «Вирго» я передал мареограф и объяснил подробно, как установить его. Также дал наставление, как отбить вековую марку. Астроном делал магнитные наблюдения на берегу. Купили 25 оленьих шкур. Думаю постоянно о возможности зазимовать, а потому покупаю то, что может в этом случае пригодиться.

Застали в бухте Адвент яхту г. Mexham, на которой он путешествует со всем своим семейством, также пароход «Lofoten», который вечером ушел. Он держит сообщение между Гаммерфестом и бухтой Адвент. Линия эта открылась 4 года тому назад, и сначала число пассажиров было достаточное, но гостиница на берегу так неудобна и бухта Адвент так мало интересна, что в этом году число пассажиров значительно уменьшилось. Надо думать, что в будущем году рейсы прекратятся, ибо дело это себя не окупает и надежд на улучшение нет.

24 июля (5 августа). В 5 часов утра ушли вместе с пароходом «Вирго». Опять спустили предупредитель, и он прошел по 15 саженям глубины, не задев за грунт. Наблюдения температуры и удельного веса воды на поверхности ведем каждый час, для того чтобы яснее судить о распределении удельных весов вблизи ледников. После полудня, обогнув остров Принца Георга, повернули к северу. Ветер посвежел; «Вирго» стал отставать и потому уменьшили ход до малого. В 3 часа сделали станцию.

25 июля (6 августа). Утром ветер по-прежнему от N, с сильно обложенным небом. «Вирго» за ночь отстал настолько, что не был виден, хотя «Ермак» целую ночь шел тихим ходом. В 7 часов 30 минут показались первые обломки льдов.

В 8 часов утра остановились, привели ледокол кормой к ветру и произвели гидрологические наблюдения на глубинах. После этого драгировали, но никаких организмов не получили.

В 10 часов вечера, передав на «Вирго» почту и несколько бочек цемента для постройки знака вековой марки в бухте Адвент, мы пошли далее на север, и в 11 часов начали встречаться более крупные льдины, почему повернули на NNE. В 12 часов число льдин увеличилось; сделал сигнал «Вирго», чтобы он остановился, после чего легли на истинный N. В дневнике я записал следующее:

По мере хода судна лед увеличивается, и поля становятся большего размера с меньшим количеством каналов. Ход держим малый, около 6 узлов, но и при этом ходе удары очень сильные. Дело в том, что малый ход все же дает большую скорость. Велел малым ходом считать 40 оборотов машин, потом уменьшил еще, приказав боковым машинам на малом ходу держать 30 оборотов. При таких условиях ход все-таки достаточно велик. Трюмный машинист все время осматривает носовое отделение; он говорит, что огромная разница с тем, что было прежде, что корпус не так дрожит.

В следующий раз Перский доложил, что в некоторых заклепках показалась небольшая течь. Туда пошел Гольстон и по выходе сказал, что это ровно ничего не значит и не может препятствовать дальнейшему плаванию. К 6 часам лед стал гораздо гуще, а в 7 часов мы приспустили марс и с марса выбирали путь, причем казалось, что впереди прохода совсем нет. Тем не менее, двигались вперед, идя то щелями, то проламываясь напрямик. В 7 часов вечера я, пообедав, вышел наверх и подсменил командира. Прошли несколько небольших торосов, которые легко развалились, но местами встречаем такие льдины, при ударе о которые обнаруживаются сильные толчки на корпус судна. В 8 часов, идя по трещине средним ходом, увидели впереди перешеек, состоящий из тороса.

Уменьшили ход до малого, но судно не успело потерять забранного хода и ударилось со скоростью около 5 узлов. Удар пришелся в правую скулу; нос отбросило влево, и судно от удара сразу остановилось, хотя продолжало понемногу раздвигать льдины. Командир с Перским пошли в носовое отделение и когда приблизились к новой большой горловине, то увидели, что из нее выступает вода. Они вдвоем бросились закрывать горловину, что и удалось сделать. Внизу закричали, что вода прибывает, почему дал задний ход, подошел к левой льдине и ошвартовался. Всего от полудня до остановки пройдено льдами 32 мили.

Горловина была открыта для того, чтобы осматривать отделение, и в случае, если бы командир не закрыл ее, то наполнился бы носовой трюм. Но это никакой опасности для судна не представляло, хотя могло подмочить некоторое количество провизии, если бы не поспели своевременно наполнить кормовое отделение для уменьшения дифферента. Далее в дневнике я записал:

Пустили в ход спасательную помпу, но она убавила воду лишь на полтора фута. В переднем трюме вода прибывала через водомерную трубку, которую сломало на качке раскрепившейся ледяной шлюпкой. Трубку забинтовали, а воду из переднего трюма выпустили в переднюю машину через вновь поставленные в Ньюкасле клапаны и выкачали. Подвели пластырь, но он не мог пристать к борту, потому что в этом месте судно имеет фасон, который отводит пластырь в сторону. Спустили водолаза, он исправил пластырь; крикнули с палубы, что вода сильно убывает; я отпустил всех, но потом оказалось, что вода по-прежнему убыла лишь на полтора фута. Это было в полночь; все устали, и я решил отложить до утра.

Еще часу в десятом вечера я сходил на лед, чтобы осмотреть торос, о который мы ударились. Он состоял из 2–2 1/2-метровых глыб, но книзу шел на большую глубину. Лотом и крючком доставали лед на глубине 7,3 м, и казалось, что нижняя глыба толще, чем верхняя, и лежат они плотно одна на другой. Бурение было отложено до другого дня, но потом торос унесло. На глаз казалось, что по сравнению с опущенным лотом нижняя кромка льда находится на глубине 8 м. Пробоина образовалась оттого, что удар пришелся в вертикальную часть борта над валом переднего винта.

При условии иметь передний винт нет возможности избежать вертикального борта в этом месте; между тем вертикальный борт не следует допускать не только в носу, которым судно ударяет в лед, но и в боках. При вертикальном борте давление может возрасти за пределы крепости металла, ибо при этом льду некуда сдать. Наклонный борт имеет то преимущество, что он жмет лед книзу и обламывает его, тогда как вертикальный борт дает горизонтальное движение льдине, которая может быть очень большого размера и, следовательно, обнаружит большое сопротивление.

Все это понималось мною и ранее, поэтому у судна нет вертикальных плоскостей, за исключением небольшой поверхности у переднего влита. Здесь она неизбежна, и казалось бы, что, понимая дело, мы должны были тут поставить особо сильные крепления. На деле вышло не так: место это приходится под ледяным поясом, шпангоуты отстоят один от другого на 2 фута, а не на 1 фут, как по ледяному поясу, и приходятся под очень косым углом (60°) к обшивке, которая точно так же не утолщена.

Каким образом произошел такой недосмотр, объяснить не умею, но теперь, после того как получили пробоину, представляется совершенно очевидным, что это есть самая слабая часть всего судна. Разумеется, ее несколько защищал передний винт, а когда его сняли, то это место обнажилось, и его надлежало сделать крепче ледяного пояса, в особенности после того, как сняли передний винт.

26 июля (7 августа). Утром сделали малый пластырь и подвели. Водолазы совали паклю, но это не помогало. Велел сделать свертки из мешков с паклей, и тогда вода начала убывать. К 11 часам откачали воду до 13 футов. После обеда продолжали добавлять мешки снаружи и к вечеру выкачали воду из пробитого отделения. Заделку пробоины командир поручил младшему механику Улашевичу. Дело не в том, чтобы уменьшить течь, ибо предполагаем идти с заполненным отделением, а в том, чтобы подкрепить корпус, дабы повреждение не распространялось столь сильно. Заполняем вплоть деревянными жердями три пробитые клетки.

Драгировали; получили ил и несколько видов червей. При драгировании заметили, что судно несет на SSW. Под слоем холодной воды наверху лежит слой теплой воды. До 50 м температура –1,8°; потом постепенно температура повышается, на 100 м +1,4°; на 200 +1,8°; потом температура опять уменьшается, и на 800 м температура –0,3°. Поверхностная вода имеет удельный вес 1,0246 (3,22 %); затем удельный вес постепенно увеличивается, и, начиная с 200 м, удельный вес воды 1,0269 (3,52 %), то есть вода, приносимая Гольфстримом.

В этот же день астроном Кудрявцев пробовал определять магнитные элементы, но лед, бывший в сжатии, когда мы в него вошли, с утра раздвинулся и был в движении. Льдина, на которой делались магнитные наблюдения, была размером около полумили, но в течение 3 часов, когда продолжались наблюдения, она все время поворачивалась, так что меняла как абсолютный азимут, так и направление на «Ермак», отстоявший от наблюдателя на 3/4 мили.

После полудня бурили лед для изучения толщины его. Оказалось, что верхняя глыба имеет толщину 6,3 м, из них 0,3 над поверхностью воды; потом идет промежуток в 0,6 м, потом лед в 1 м. Общая толщина 7,9 м.

27 июля (8 августа). Утром начали работать над изучением льда; достали на палубу глыбу, определили температуру в разных слоях, крепость и проч. Удивительная ноздреватость льда в тех местах его, которые омываются водой. Средина этой глыбы совершенно крепкая. Перевернули одну глыбу, заложив ледяной якорь и взяв цепь от него кругом льдины на средний кран. Нижняя поверхность льдины оказалась бугристою, как будто в миниатюре рельеф плоской местности после ливня, причинившего промоины. Кружев снизу нет, они лишь с боков; должно быть, для их образования необходимо проникновение солнца. Когда льдину перевернули, то из дна ее вырубили кусок толщиной в 40 см. На середине этого куска отчетливо видна была горизонтальная спайка.

Вероятно, она произошла от нарастания льда, а не от смерзания двух глыб. Опыт на излом показал, что на месте спайки глыба крепче почти вдвое, чем на цельном месте выше и ниже спайки. Вода, полученная потом от таяния льда на месте спайки, оказалась соленее, чем вода на других двух кусках. Все это можно будет объяснить, когда накопится побольше подобного материала.

Лед целый день находился в движении и переформировании.

Днем наполнили таялку льдом: она действует хорошо; вечером настреляли птиц.

28 июля (9 августа). В 4 часа утра возобновили работы по заделке пробоины, которые остановили в 5 часов вечера.

Утром поймали акулу, что очень меня удивило. В таких широтах, в воде, температура которой ниже 0, я никак не ждал встретить этого, по преимуществу, тропического хищника. На завтрак подали блюдо из акулы, которое было очень вкусно, также были вкусны и пирожки из нее. Много портило дело сознание, что это мясо акулы. Удивительная живучесть! Акула шевелилась, когда из нее были удалены все внутренности и содрана шкура.

Утром сделали станцию и драгировали, но драга не принесла никаких организмов. Ветер N, но, судя по направлению линя от драги, нас несет на WSW. Впоследствии это подтвердилось, так как в полдень 29 июля (10 августа) по обсервации оказалось, что за 68 часов несло на SW 63° со скоростью 0,44 узла. В 1 час дня осмотрел заделку пробоины и велел еще вставить упоры к угольникам, чтобы разложить удар на большее число заклепок. Велел также послать водолазов обрезать торчащие из пробоины мешки.

Вечером окончили подкрепление обитого места, сняли пластырь и дали носовому отделению наполниться водой.

Как бы пробоина ни была подкреплена деревянными распорками, все же таки корпус в этом месте ослаблен и не столь крепок, как был прежде. Осторожность требовала направиться обратно к выходу изо льдов, но хотелось сделать более серьезные испытания ледокола и посмотреть, каковы льды, а потому, надеясь на переборки, я решил продолжать испытания и для этого идти далее на N.

29 июля (10 августа). В 6 часов утра пошли и, пройдя милю, встретили перешеек в две длины судна, образовавшийся от сжатия двух больших ледяных полей. С судна нельзя было заметить, где находится место соприкосновения двух льдин. Очевидно, оно шло зигзагами и нагромождения на нем смешивались с другими нагромождениями. Перешеек состоит из толстых льдин. Пар был слабый и лишь в трех котлах. Велел поднять пар. В 8 3/4 начали пробиваться легкими ударами.

Ветер E – 5 мешает до некоторой степени маневрировать. Боялся с пробитым судном ударять с большого хода. Удары наносились с хода до 7 узлов, но на корпусе они не отзывались. Лед ломался, и ветром обломки выносило назад. Когда пробили четверть перешейка, то он дал трещину. Мы уперлись в лед и продолжали действовать машинами полным ходом. Льдины потихоньку тронулись и через несколько минут раздвинулись настолько, что ледокол пошел вперед. Каждая из льдин была размером около 1 мили, и обе они находились в некоторой степени сжатия; тем не менее раздвинулись.

Пройдя перешеек, увидели белого медведя на правой глыбе; открыли по нем пальбу и ранили. Медведь побежал и затем бросился в воду и поплыл через полынью, в которую мы тотчас вступили, идя по нашему пути. Взяли курс на медведя; убил его лейтенант Шульц выстрелом вплотную с полубака. Подняли на палубу и продолжали идти. Медведя установили в позу и дали художнику Столице случай нарисовать его. В нем оказалось чистого мяса 18 1/4 пудов.

В 11 1/2 часов подошли к торосу, загромождавшему путь. Прикоснулись к нему, идя лишь узла 3–4. Торос тотчас же развалился. Одни глыбы падали вниз, другие из-под низа всплывали наверх. Картина поразительная! Вся вода наполнилась обломками тороса. Если бы такую картину сбоку снять кинематографом, то это дало бы некоторое представление об удивительно эффектных моментах, которые так часто встречаются при ломке полярного льда.

В 12 1/2 часов, пройдя по прямому направлению 10 м на NE, ошвартовались у старого льда, покрытого следами медвежьего пребывания.

Осмотрели все трюмы: нашли, что в левой передней угольной яме некоторые заклепки слезятся. Подвели пластырь под пробитое ранее отделение, выкачали из него воду, пустив для этого через магистральную трубу спасательную помпу, берущую 10 тонн в минуту, циркуляционную (15 тонн) и балластную (1 1/2 тонны). Благодаря такому энергичному выкачиванию пластырь быстро присосало к пробоине, и вода убыла. Жаль, что в прошлый раз не догадались сделать того же, это очень ускорило бы дело. Осмотрели подкрепления, причем я велел добавить еще несколько упоров. Водолаз Пинаевский говорит, что с правой стороны тоже есть повреждения.

Охотники ходили за медведем, ранили его, но он поплыл через полынью, и след его потерялся. В 4 часа вечера сделали станцию. Температура поверхностной воды –1,2°, постепенно увеличивается и на 100 м +1,5°. На глубинах с поверхности до 80 м вода разбавленная, а ниже – вода Гольфстрима.

30 июля (11 августа). Водолазы продолжали осмотр. Сафонов говорит, что с правой стороны повреждения никакого нет и что форштевень и крепления к нему обшивки исправны. Барометр со вчерашнего вечера опустился на 7 мм и стал вновь подниматься. Ветер тихий от NNW; небольшой туман, но солнце светит и греет.

В полдень окончили все осмотры и пошли на N. Шли довольно успешно по 2–3 узла, местами скорее. В одном месте останавливались для обмера толщины льда. В 11 часов вечера вошли в очень толстый лед, состоящий из больших и малых льдин, но без тяжелых нагромождений. При разламывании одной из льдин отломанный кусок оказался плавающим на боку в выгодных условиях для подробного обмера и обследования. Решился остановиться и поручил лейтенанту Ислямову и инженеру Цветкову приступить тотчас же к изучению льда. Они проработали вместе с лейтенантом Шульцем до 3 часов утра.

Оказалось, что лед сплошной, толщиною в одном месте 2,7 м. Большинство льдин было 3,5–4,3 м. Взяли образцы, испытывали на крепость и прочее. После полуночи сделали станцию, причем оказались температуры и удельные веса, как и на предыдущей станции.

31 июля (12 августа). В 4 часа утра при северном ветре силою 3 балла снялись со швартовов, но лед оказался в периоде сжатия, а потому, боясь ударять в столь тяжелые глыбы с полного хода, решился остаться.

Утром, в расстоянии около мили от нас, увидели высокое нагромождение льда. Партия отправилась осмотреть его поближе, и оказалось, что это нагромождение 12-футовых льдин. По точному обмеру оказалось, что ноги людей, стоящих на глыбе, находятся на высоте 22 футов от поверхности воды.

В течение утра замечал, что лед продолжает сжиматься все плотнее и плотнее. После размышлений напал на мысль, не есть ли это место постоянного сдавливания, вследствие того что здесь поворот течения от WSW на SWtS.

Надо предположить, что весь лед Ледовитого океана к северу от Земли Франца-Иосифа и Шпицбергена движется на WSW, между тем Гренландское течение идет на SW. Чтобы повернуть всю массу льдов, нужна или сила, или сопротивление. Наличие такой большой силы незаметно, поэтому надо допустить, что лед поворачивает к S вследствие сопротивления, представляемого Гренландским берегом. Может быть, берег этот лежит не так далеко, как мы себе это представляем, но если он находится даже в 280 милях от нашего места, как это выходит по обмеру с карты, то и в таком случае возможно, что лед упирается в него и вследствие этого уклоняется к югу. Можно предположить, что в этих местах вследствие скопления льдов они задерживаются на несколько.[41]

Чем ближе к Гренландскому берегу, тем задерживание их может быть сильнее, и не есть ли это причина образования того льда, который капитан Нэрс (Nares) назвал палеокристическим (вековым) льдом. Если все это так, то в этих местах пробиваться очень трудно и с ледоколом следует выбирать более восточные долготы. Нансен предположил, что лед движется во всю ширину Гренландского пролива. Это верно, но вероятно, что чем ближе к Гренландскому берегу, тем движение льда тише. Надо опасаться того, что если явятся последователи идеи Нансена и дрейфующее судно пройдет Ледовитый океан севернее, чем прошел «Фрам», то не может ли случиться, что оно попадет в более близкое соседство с Гренландским берегом, что там движение замедлится и явится опасность не выйти своевременно на свободную воду.

Решился выйти из этого места и войти в лед восточнее, против Семи островов. В 2 часа тронулся. Те места, которыми шел вчера так свободно, теперь, при сжатии льда, представляли большое сопротивление, так что на прохождение 2 миль потребовалось около 4 часов, главным образом потому, что боялся действовать набегами, дабы не повредить уже пробитое место.

Сквозь воду видно было, что льдины идут на большую глубину и местами нижние глыбы выступают из-за верхних. В одном месте оценили на глаз глубину подводной части: 12–15 м.

Сознание того, что в подводной части есть уже большая дыра, ни в каком случае не действует поощрительно, и хотя у меня была большая уверенность в непроницаемых переборках, все же благоразумие требовало сдерживаться, насколько это возможно, и не заходить за некоторые пределы. Разумеется, если бы все время пришлось подвигаться вперед с такою же незначительною скоростью 1/2 узла, как в эти 4 часа, то следовало бы отказаться от плавания с ледоколом в Ледовитом океане, но лед находился в периоде сжатия, и вчера, как я уже сказал выше, мы этим же местом шли по 3 узла. Переждав несколько часов или день, мы могли бы получить более легкие условия плавания, но мы здесь были для испытаний, и такого случая суровых условий пропускать не следовало.

По широте мы были далеко от того места, где зимовал «Фрам», но, судя по фотографиям, снятым на «Фраме», льды не уступали льдам Нансена.

Когда читаешь описание путешествия «Фрама», то получается впечатление, что летом идет обильное таяние снега и льда. Мы такого обильного таяния не наблюдали. В редких случаях видели, что с ледяных глыб капает вода. Множество прудов, встреченных нами на льду, содержали вполне пресную воду, и все они оставались на поверхности. Мы не видели, чтобы вода пруда профильтровалась вниз сквозь лед. Лед, встреченный нами в августе месяце, сверху донизу был совершенно крепок. Когда мы откололи кусок 14-футового льда и он всплыл на поверхность боком, то я был поражен солидным видом его структуры. Он не мог быть лучше зимою. Замеченное нами таяние было по вертикальным обнаженным сторонам льда, и вид подымаемой глыбы показывает, что лед значительно разрушается водою, но разрушение это не распространяется далеко и простирается не более, как на фут или два; так что, отпилив эту кружевную часть, можно найти за нею совершенно солидный лед.

Не только лед казался ослабленным влиянием летнего солнца, но и снег на поверхности льда сохранился. В торосах он был глубок, но и на ровных местах мы всегда находили немного снега.

Следует ли такое отсутствие влияния летнего таяния считать условием исключительным или же в этой части моря от близости гренландских ледников или иных причин таяние не так обильно, как в других местах Ледовитого океана?

Затрудняюсь дать ответ на этот вопрос, но вполне хладнокровное рассуждение приводит меня к заключению, что мы имели дело с очень тяжелым летним льдом и что, может быть, дальше на север и восток лед окажется слабее и податливее перед силою ледокола.

1 (13) августа. В 5 часов утра остановились в полынье, пройдя с 3 часов дня 25 миль. Сделали станцию, причем температуры и удельные веса те же, что и раньше, показывающие, что со 100 м книзу идет теплая вода Гольфстрима. Стояли до 11 часов утра, потом пошли далее и в 8 часов вечера совсем вышли из льда, пройдя льдами 42 мили. Легли затем на NE 60°, держась кромки льдов. Шли по 10 узлов. Ночью делали опыты таяния глыб в воде, температура которой +0,5°.

2 (14) августа. До 5 часов утра шли вдоль границы льдов, по временам сворачивая и обходя выступающие части. Ход 10 узлов. С 5 часов начали сильно изменять курс в разные стороны, чтобы идти по более свободной воде, и в 8 часов утра остановились. Сделали станцию № 25 и тралили. Достойно внимания то, что на этой станции нижняя вода не столь тепла, как на предыдущих. Вода здесь на 200 м имеет температуру +1,1°, тогда как на всех предыдущих станциях она была +1,9°. Температура +1,1° на этой глубине встречается на всех восточных наших станциях, что наводит на предположение, что нижняя вода, входящая по западную сторону Шпицбергена, продолжает следовать на север, а не поворачивает круто вправо, чего можно было ожидать вследствие вращения Земли. Причину этого надо искать в медленности самого течения, скорость которого, вероятно, в этом месте очень мала, и в стремлении этой теплой воды опуститься в более глубокие слои, чтобы уступить место малосоленой воды Ледовитого океана.

Трал принес 2 вида губок, 2 вида червей, 3 вида офиур, звезду, ежа, моллюска и 2 рыбы.

Подошли к торосистому полю. Гряды торосов имели среднюю вышину 3–4 м; в глубину, оценивая на глаз, они шли до 10 м.

Решился сделать в этом месте кинематографический снимок.

Нахожу, что кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспедиции, и надо, чтобы один из ученого штаба знал обращение с ним. Кинематограф дает не только одну эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола во льду.

О дальнейшей работе этого дня в дневнике говорится следующее:

В полдень пошли далее на NS, идя зигзагами. Идем вполне успешно, хотя впереди совсем не видно пути. Кажется, что льды непроходимы, а между тем, по мере приближения, выясняется, что есть разбитый лед и щели. Поэтому мы шли безостановочно. Снимали кинематографом картины, как льды раздвигаются. Ранили медведя, который куда-то скрылся; послали партию на поиски, но напрасно потеряли час времени. Потом внезапно из-под снега выскочила медведица с медвежонком. Должно быть, медведи иногда вырывают себе яму в снегу, чтобы защититься от ветра.

Сделано по медведям несколько выстрелов, но, вероятно, по дальности расстояния не попали. Вообще следов медвежьих встречается очень много, причем они идут прямо через лед и пропадают на краю. Кажется, что как будто медведь, выбрав направление, держится его безразлично по льду или по воде. Во многих случаях видели медведей вдалеке. Вообще, когда было мало шансов убить и доставить на корабль медведя, я воздерживал наших стрелков от упражнений, вследствие которых могли бы без нужды ранить безвредных обитателей этих мест. Оригинально, что название «медведь» происходит от слов «мёд» и «ведать», а между тем можно поручиться, что ни один белый медведь никогда не отведал вкуса меда.

В 5 1/2 часов подошли к очень тяжелому торосистому полю. Обойдя его, ледокол опять лег на N и пошел узлов по 8. Подходя к воротам, которые не казались тяжелыми, ход заблаговременно уменьшили, но, вероятно, оставалось еще узла 4. Ледокол ударился в правую сторону и отскочил, ударил в левую, потом опять в правую и опять в левую. Удары были жестокие. Нужно и впредь ожидать таких ударов, и судно должно быть достаточно крепко, чтобы их переносить. Между тем у нас при таком ударе с левой стороны в переднем грузовом трюме сорвало несколько заклепок в том месте, где уже и перед тем было несколько штук сорвано. Осмотр показал, что три шпангоута потеряли связь с палубой. Решился остановиться, чтобы подробно осмотреть судно и вместе с тем изучить тяжелое торосистое поле, к которому подошли и ошвартовались. Прошли 14 миль на NtW.

Еще до остановки астрономом Кудрявцевым на Е замечен был гористый берег. Как только остановились, то взяли пеленги и его стали зарисовывать, но оказалось, что форма гор меняется, пеленги же крайних точек оставались без перемен, а именно: северный край NE 74 1/2°, а южный SE 67 1/2° – истинные. Если это в самом деле берег, то он виден вследствие рефракции, а не непосредственно. К югу хорошо видны семь островов, которые находятся от нас в расстоянии 30–40 миль. За островами видна Северо-Восточная Земля и вид ее сходен с той землей, которая видна на востоке.

Землю эту фотографировали геодезическим объективом, но на снимке изображения не получилось – дальние предметы вообще выходят очень слабо.

В полночь, в первый раз с тех пор как вошли во льды, видели полуночное солнце на 6 градусов над горизонтом. Погода чаще бывает такая, которую я назвал бы «молочною»; это особенность состояния атмосферы во льдах – света много, все бело, а видно лишь на несколько миль.

3 (15) августа. В 1 час ночи выходил смотреть открытый вечером берег. Он был виден так же, как и вечером накануне. Левый край был на NE 71°, и, кроме того, открылся отдельный островок на NE 38°. Он был маленький; возможно, что это ледяная гора. В одном месте казалось, что отдельный маленький островок находится между нами и этой видимой землей – тоже, вероятно, ледяная гора. Утром погода продолжала быть ясной, небо безоблачное, и берег виден по-прежнему. Около 3 часов астроном Кудрявцев делал магнитные наблюдения со льда и тоже видел, как маленький островок на NE 37°, так и часть виденной нами земли, которая начинала скрываться. К вечеру мы уже потеряли ее из виду.

Общая радость при виде этой земли была несказанная. Каждый путешественник доволен, если ему удастся сделать хоть маленькое открытие. Нансен со своим «Фрамом» три года оставался во льдах; прошел по совершенно неисхоженным местам, но корабль его не встретил ни одного острова. Разумеется, это не его вина, и никто не будет обвинять Нансена в том, что он не открыл ни одного острова среди Ледовитого океана, но если б он встретил какой-нибудь остров – это было бы большое, радостное для экипажа, событие.

Видели ли мы действительно землю? Думаю, что да, но поручиться за это невозможно. Если б это были облака, то они не могли бы продержаться на одном месте в течение целых суток. Следовательно, это было что-нибудь более постоянное, чем облака. Если это ледяные горы, то при высоте 60–80 футов они должны быть недалеко и не менять своей формы, а между тем то, что мы видели, каждые полчаса меняло свою форму, и те, кто зарисовывал, получали снимки, в которых то один пункт казался высшим, то другой. Это могло происходить лишь от действия рефракции.

Тот факт, что видимый нами берег менял свою форму, показывает, что он был от нас на большем расстоянии, чем Семь островов, до которых мы считали 30–40 миль. Если расстояние больше, чем это, то, следовательно, виденный нами берег горист, и надо допустить что он от нас отстоит миль на 100. Отсюда, судя по крайним пеленгам, длина этой земли по меридиану простирается на 60 миль.

Если такой берег существует, то это не Земля Гилли, которая отстоит в 160 милях по более южному направлению, и не Земля Франца-Иосифа, отстоящая в 260 милях. Это, должно быть, новая, еще никем не виданная земля, которая ждет своего исследователя.[42] Не странно ли открывать новую землю вблизи Шпицбергена, посещаемого промышленниками в течение многих столетий? Дело, однако, в том, что ни один корабль не отваживается входить во льды, и в то время когда «Ермак» свободно прогуливался по льдам к северу от Семи островов, экспедиция для измерения градуса меридиана у Шпицбергена не могла дойти до них.

У всех было полное желание пройти далее на восток и описать эту новую землю, но раньше, чем решиться на это, я велел осмотреть подводную часть судна и, главным образом, состояние, в котором находилась пробоина.

Подвели пластырь, выкачали воду, и осмотр показал, что повреждение в носовом отделении значительно увеличилось. Хотя деревянные упоры, поставленные прежде, оставались на своем месте, тем не менее оказалось, что лопнул стрингер, и еще два шпангоута смялись в пространстве ниже ледяного пояса, что весьма понятно, ибо от поврежденного места дальнейшее повреждение распространяется довольно легко. Сбитые заклепки заменили, где возможно, болтами, поставили ряд распор в переднем трюме, а внизу также продолжили добавочное крепление, стараясь не упирать распоры в непроницаемые переборки. В одном месте положили проволочный найтов, которым давление на вертикальные стойки передавалось на продольную, весьма крепкую переборку. Имея в виду возможность пробоин, следует при постройке ледоколов делать особые приспособления для крепления распор.

Сделанный осмотр показал, что дальнейшая форсировка льда может повести к повреждениям водонепроницаемых переборок, что нежелательно, а потому решили выйти из льдов.

В тот же день в дневнике я записал следующее:

Сегодня, в 4 часа утра, вахтенный увидел трех медведей, которые подошли к самому борту: два взрослых и один медвежонок. Оказалось потом, что из взрослых один был самец и одна самка. Разбудили охотников – Пермякова и других, которые погнались за медведями и тотчас же ранили медвежонка. Нужно было видеть эту трогательную сцену, как самка помогала своему раненому детенышу перебираться через торосы. Следующая пуля покончила с детенышем. Как только это случилось, самка, считавшая, вероятно, что детеныш убит самцом, бросилась на него, вцепилась ему в бок своими клыками и нанесла огромную рану, разорвав шкуру почти на полметра. Пока продолжалась эта борьба, подоспели охотники и меткими выстрелами покончили с остальными двумя медведями.

Команда отказалась есть медвежье мясо даже в виде прибавки, так что передние части выбросили на лед, а задние ресторатор засолил, говоря, что его приятель, maitre d’hôtel[43] одного из петербургских больших ресторанов, просил его привезти этот деликатес для петербургских гурманов.

Торосистое поле, у которого мы стояли, было изучено нами, насколько возможно. Инженер Цветков снял план его, а лейтенант Ислямов занимался обмером толщины льда в надводной и подводной частях. Вышина надводной части оказалась от 2 до 6 м. Для измерения подводной части придуман был такой способ: поплавок с привязанной к нему трубкой Томсона протаскивали подо льдом и затем по трубке отсчитывали, до какой глубины поплавок доходил. Наибольшая глубина, которую мы получили, была 13 м.

Ночью опять очень близко подходил медведь и обнюхивал завезенный якорь, но пока выходили охотники, он убежал и скрылся за торосами.

4 (16) августа. Утром в 6 часов пошли на юг. Часто останавливались для разных целей и к полуночи вышли на мелкий лед и повернули на E.

5 (17) августа. В 6 часов утра пошли далее на E и в 8 1/2 часов утра вошли в густой лед и остановились. Туман. В 9 часов утра открылись четыре отдельных островка. Потом оказалось, что это были ледяные горы, вышиною 12–18 м. Издали они казались настоящими островами.

В 4 часа вечера подошли к одной ледяной горе, значительно обтаявшей. Поверхность ее была вся покрыта валунами. Лейтенанты Шульц и Ислямов поехали осмотреть ее, и оказалось, что некоторые камни были диаметром до 1 м. Собрали образцы разных камней, в некоторых нашли блестки серного колчедана, и отыскался даже кусочек этого минерала, величиною в серебряный пятачок.

Присутствие такого большого числя ледяных гор в близком соседстве со Шпицбергеном есть явление не совсем обыкновенное. Мы видели четыре столовых ледяных горы в цельном виде и множество обломков ледяных гор, разбросанных между полями морского льда.

Откуда пришли все эти ледяные горы? Со Шпицбергена, с Земли Франца-Иосифа или с той земли, которую мы считаем, что видели? На все эти вопросы можно пока отвечать лишь гадательно, между тем до этих новых мест очень недалеко, они стоят почти у границы льдов, и тем не менее при существующих средствах они недостижимы для человека. Летом кругом них находится лед в разбитом состоянии, по которому нельзя ехать на санях, ибо он пересекается множеством полыней. Зимою путешествие на эти земли точно так же весьма тяжело, так как большие ледяные нагромождения делают путь на санях крайне затруднительным.

Мы знаем, с какими лишениями сопряжены путешествия на санях. Нансен в своей попытке пробраться на север применил все, что опыт минувших лет мог подсказать. Пири с поразительной настойчивостью прокладывает путь к полюсу от северной оконечности Гренландии. Он сделал из себя эскимоса. Считает эту часть земли своим отечеством и хочет достичь исполнения своего плана беспредельной настойчивостью и терпением. Все это крайне симпатично и весьма почтенно. Люди эти заслуживают нашего высокого уважения, но результаты далеко не соответствуют затрачиваемому труду и переживаемым опасностям. Последнее известие от Пири очень грустное: он отморозил себе семь пальцев на ногах и возвратился.

При посредстве ледокола летом возможно продвигаться между льдов в условиях, благоприятных для производства научных наблюдений. Тут могут быть организованы всякие научные изыскания, лаборатории всех родов. Средства самого судна дают возможность доставать на палубу огромные глыбы льда, переворачивать льдины, бурить их до большой глубины и обмерять их самым точным образом. На случай открытия новой земли на ледоколе могут быть инструменты для точных астрономических и магнитных наблюдений, равно как с большого судна, имеющего хорошие компасы, возможно посредством морской съемки сделать хорошую опись берегов. Глубоководные измерения с большого судна также весьма удобны, и мы даже тралили во льдах. Все это просто, как А, Б, В, и вот почему трудно доказать практичность этой мысли.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что ледяные горы остаются к северо-востоку от Шпицбергена, а не проходят вместе с остальными льдами в Гренландское течение. Причина этого заключается в том, что нижняя вода имеет температуру выше таяния, а потому ледяные горы значительно обтаивают. Теплая вода, действующая в этом месте разрушительно на ледяные горы в нижних своих слоях, движется на ENE, противодействуя движению этих гор на WSW вместе с поверхностной водой.

6 (18) августа. В 6 часов утра пошли на E. С утра видны были Семь островов и на некоторых из них поставленные триангуляционные знаки. В 11 часов утра подошли к густому льду, и я, имея в виду значительно увеличившийся размер повреждений, не решился идти далее. Мы подошли к одному из торосов для обмера его. Сделали станцию, драгировали и тралили. Также подошли к одной из ледяных гор, обмерили ее по поверхности и откололи глыбу льда для исследования. Лед был прозрачен, как кристалл, и вполне однороден. Крепость его оказалась значительно выше крепости соленоводного льда.

7 (19) августа. Утром пошли на W и как только встретили хорошее торосистое поле, то приступили к измерению глубины его. Работа продолжалась до полудня. В этот день мы делали обмер с самого судна и для этого, сбросив поплавок на одну сторону ледяного поля, обходили вокруг него, травили линь и, придя на противоположную сторону, останавливались, давали линю утонуть и затем тянули его лебедкой переднего крана. Случилось один раз так, что работа эта совпала с глубоководными исследованиями на станции, так что одновременно с правого борта в 4 местах шли работы: на носу лейтенант Ислямов тянул поплавок, на средине инженер Цветков глубокомером Куппера и Витцеля доставал воду с малых глубин; далее в корме лейтенант Шульц глубомером Лукаса доставал воду с больших глубин, а на самой корме доктор Чернышев тралом доставал образцы организмов со дна.

В 9 1/2 часов вечера мы были по западную сторону острова Амстердама, сделали тут станцию № 30, тралили и получили гидроид, звезд и пикногонов. Пошли далее на W.

8 (20) августа. Утром подошли ко льдам, и оказалось, что они тянутся языком на N и S, а затем уже находится настоящий лед. Сделали здесь станцию № 31. Глубина 2857 м, и трал принес губки, голотурии и ракообразных. Температуры воды в разных слоях оказались распределенными весьма интересно. На поверхности –0,2°, на 10 м +2,5°, на 25 м то же самое, а затем температура постепенно уменьшается, и на 50 м она равняется +0,7 °С этой глубины температура резко меняется, на 60 м +2°, на 70 +2,4°, а затем она постепенно начинает падать, и с глубины 2000 до дна температура –1,1°.

Удельный вес поверхностной воды 1,0248 (3,25 %), на 10 м 1,0262 (3,44 %) а затем удельный вес постепенно возрастает. На 70 м, где наивысшая температура, удельный вес 1,0270 (3,54 %), и таким он остается до самого дна. Работа на станции была окончена после полудня. Затем мы фотографировали ледяные поля и, окончив эту работу, вышли изо льдов и направились в бухту Адвент.

9 (21) августа. Вскоре после полудня пришли в бухту Адвент и застали на якоре пароход «Вирго» и яхту принца Монакского «Princesse Alice». Ко мне тотчас же приехал командир яхты заявить, что его высочество желал бы осмотреть ледокол. Я отправился сам на яхту принца и был принят чрезвычайно любезно. Принц Монако уже более 10 лет специально посвящает все свое время вопросам океанографии. Это уже третья яхта, которую он построил исключительно для глубоководных исследований.

Она значительно больше обеих предшествующих яхт, и на ней все глубоководные устройства сделаны по проекту самого принца и представляют воистину последнее слово науки. Тут вы видите то, что создавалось путем продолжительного опыта, умелой настойчивости и знания.

К числу замечательных и своеобразных приспособлений яхты следует отнести садки для разных животных, обитающих на дне морском. Садок бережно опускается на дно моря, и в средину его кладутся разные вкусные приманки. Линь от садка выходит на поверхность и крепится к поплавку, который имеет флагшток с флагом. Опустив садок, его оставляют на дне на целые сутки, чтобы разные животные могли туда пробраться. Принц заметил, что между животными, забравшимися в садок, начинается борьба – сильные пожирают полностью или частью слабых, и вследствие этого на поверхность вытаскиваются попорченные организмы.

Чтобы отстранить такое неудобство, в средину большого садка помещается несколько малых так, чтобы мелкие организмы могли спрятаться от своих врагов. Я позволил себе заметить, что это очень великодушно принимать такое участие в судьбе слабых, но принц ответил мне, что собственно в этом случае у него лишь эгоистические побуждения – спасти слабосильных для того, чтобы их в цельном виде посадить в спирт.

Все устройства и инструменты на яхте могут служить моделью для глубоководных исследований. Я выразил свое сожаление по поводу того, что не имеется подробного описания яхты и ее приспособлений, это послужило бы руководством для организуемых экспедиций. Принц ответил мне, что он давно собирался это сделать, но откладывал, пока кое-что усовершенствует, ибо всегда есть то, что можно изменить к лучшему.

Когда осмотр яхты был окончен, его высочество вместе со всем своим ученым штабом приехал на «Ермак» и подробно осмотрел наш ледокол.

По уходе яхты я отправился с командиром «Вирго» осмотреть построенный им знак для вековой марки уровня моря.

Вопрос вековой марки заслуживает всесторонней разработки. Футштоки для наблюдения уровня моря ставятся обыкновенно к пристаням или набережным, и вследствие этого, при всякой перестройке подобных предметов, утрачивается абсолютное их положение. Это очень прискорбное явление, ибо утрата марки футштока не дает возможности сравнить одни наблюдения с другими. Для отстранения такого недостатка в каждом месте должна быть поставлена на скале или на каком-нибудь вековом предмете марка футштока такой прочности, чтобы на нее не действовали временные перестройки тех предметов, которые служат на пользу человека. На некоторых рейдах скалы входят в воду, и насечение вековой марки не представляет никаких затруднений.

Для определения ординара, перед моим уходом во льды, я передал командиру «Вирго» мареограф и рассказал ему, как установить его. Оказалось, однако, что в установке была некоторая неправильность, и мареограф не действовал. Некому было разобрать, в чем дело, и мы потеряли драгоценные две недели. Инженер Цветков, разобрав это дело, нашел, в чем затруднение, и устранил его. С этого времени мареограф начал действовать удовлетворительно, и, по нашем уходе со Шпицбергена, он продолжал работать хорошо, так что мы имеем кривую колебания уровня моря, но, правда, лишь за двое полных суток.

Амплитуда доходит до 2 м.

10 (22) августа. Утром поехал осмотреть постройку знака для вековой марки, и при мне лейтенант Ислямов и инженер Цветков перенесли деление с футштока на пирамиду.

В полдень снялись с якоря и пошли в море. Решился идти тем же путем, каким шел на север, дабы пополнить станциями те места, которые были пропущены вследствие дурной погоды. Погода стоит хорошая, ветер северный, слабый.

11 (23) августа. В 7 часов утра сделали станцию. Глубина 1995 м. Температура от 1500 м книзу та же, что и прежде, –1,1°. В 8 часов вечера сделали станцию № 34. Глубина 2203 м. Температура внизу та же. Трал принес: губки, голотурии, звезды и один вид ракообразных.

13 (25) августа. Продолжаем идти по 11 узлов. Ветер умеренный от SE. В 8 часов утра сделали станцию № 35.

16 (28) августа. В 8 часов вечера того же 16 (28) августа подошли к реке Тайне и к 10 часам ошвартовались на бочках.

Так окончилось наше второе пробное плавание в Ледовитом океане.

Глава XIV. Осень 1899 года и следующая за нею зима

По возвращении в Ньюкасл 16 (28) августа я телеграфировал совершенно откровенно, что хотя ледокол ломает полярный лед весьма успешно, но крепость корпуса оказалась недостаточна. В дополнение к этой телеграмме в подробном письме изложил мои соображения, предложив снять передний винт и свести носовые обводы таким образом, чтобы уничтожить крутой поворот форштевня, вызываемый постановкой переднего винта.

Одновременно с этим я дал задание заводу Армстронга, составив предварительно чертеж теоретических линий носовой части. Чтобы дать линиям правильные обводы и ограничиться переделкой до известного шпангоута, пришлось удлинить судно на 15 футов. Такая перемена была полезна еще и в том главном отношении, что она придала линиям более острую форму, а это весьма важно. Теперь, когда я приобрел в этом деле некоторую опытность, я нахожу, что острота носовых обводов играет большую роль в ломке льда, что чересчур отлогие шпангоуты хотя и полезны для первоначального обламывания льдин, но вызывают и некоторое неудобство.

Мне кажется, что при отлогих шпангоутах лед не приходит в вертикальное положение, при котором он мог бы скользнуть вдоль борта. Он лишь наклоняется немного, и вся поверхность его, покрытая снегом, плотно прилегает к судну. Это вызывает огромное трение, которое и останавливает ход. Пароходы с более вертикальными шпангоутами, на мой взгляд, легче справляются со льдом.

Чем отложе линии шпангоутов, тем нос корабля более приближается к ложкообразной форме, которая, по моему мнению, невыгодна для ломки льда. В Ганге в 1898 г. я видел работу парохода «Муртайя» во льдах и лично наблюдал, как ложкообразный нос задерживает движение судна. Совсем иная картина наблюдается при ломке льда судном, имеющим шпангоуты с меньшим наклоном. Глыба становится почти вертикально, и в этом положении она легче уступает путь.

Трение не препятствует ей всплыть кверху, и если там нет места, то она уступает дорогу, входя на лед или вдвигаясь под лед. Чем более вертикальны линии шпангоутов, тем корпусу труднее, но с этим неудобством в Балтийском море легче считаться, чем с механическими трудностями преодоления трения. Носовая часть ледокола все равно недостаточно крепка для плавания в Ледовитом океане, и так как приходится ее перестраивать, то можно крепость довести до желаемой величины. Между тем, снимая передний винт, я лишаю ледокол одной четверти его силы, и надо чем-нибудь восполнить это. Полагаю, что отсутствие одной машины до некоторой степени уравновесится остротой обводов и большей вертикальностью шпангоутов.

Набор у «Ермака» был при первоначальном чертеже сделан, как обыкновенно, перпендикулярно к диаметральной плоскости; следовательно, он прикасался к обшивке под косыми углами. Давление льда на обшивку можно признать почти перпендикулярным, и потому является большое срезывающее усилие на те заклепки, которыми шпангоуты крепятся к обшивке. Когда давление превосходит крепость, то прежде всего срезывает заклепки, отчего шпангоут смещается в сторону и не поддерживает больше обшивки. Так случилось с пробоиной «Ермака»: шпангоут отвело в сторону, и не поддержанная ничем обшивка прорвалась.

Опыт плавания в полярных льдах и полученные повреждения показали, что обыкновенный набор, прилегающий к обшивке под косыми углами, не может быть допущен в носовой части ледокола, и, чтобы поворотный набор был прост и солиден, я решился перейти к прямым ватерлиниям. Это очень упростило дело поворотного набора, и если бы такая же мысль пришла в самом начале, при вызове заводов на конкурентное состязание, то и тогда можно было бы принять поворотный набор.

Пока шла разработка деталей новой носовой части ледокола, завод произвел капитальное исправление повреждений, полученных «Ермаком» во время опытного полярного плавания. Имевшийся в Ньюкасле док предъявил довольно тяжелое требование, а потому завод Армстронга решил построить специальный деревянный кессон, который и был подведен под носовую часть ледокола.

Передний винт я решил вновь поставить на место – так, чтобы ледокол в предстоящую зиму мог работать в Балтийском море в тех же условиях, в каких он работал и в предшествовавшую.

Предположено было, что с наступлением морозов ледокол попробует продолжить навигацию Петербургского порта, насколько то окажется возможным, но случилось несколько иначе.

Присутствие ледокола в Кронштадте придало смелости коммерческим пароходам, которые продолжали подвозить к Петербургу грузы, несмотря на позднее время. Многие компании обратились ко мне с вопросом, могут ли они рассчитывать на то, что их пароходам будет оказано содействие в случае внезапного наступления морозов, – и получили заверение с моей стороны, что предполагается помогать коммерции сколько возможно.

13 (25) ноября вечером я получил одновременно несколько телеграмм из Петербурга, от пароходных контор, которые убедительно просили меня оказать содействие их пароходам, задержанным в Петербурге внезапным появлением льда. Часть пароходов находилась даже в Неве, большинство же из них было в Морском канале и в Гутуевском порту. Я велел тотчас же разводить пар в котлах ледокола «Ермак», чтобы утром идти на помощь этим пароходам, но вслед за тем получил записку от главного командира, в которой он извещал меня, что крейсер 1 ранга «Громобой», по пути следования из Кронштадта в Петербург, приткнулся к одной стороне канала, и Морское министерство просит, чтобы ледокол «Ермак» оказал крейсеру содействие.

Однако, воспользовавшись прибылью воды, которая по счастливой случайности достигла 5 футов выше ординара, «Громобой» без посторонней помощи вышел на глубину.

Дело с «Громобоем» было окончено, но лишь только «Ермак» остановился в Кронштадте на Малом рейде, как было получено приказание министра финансов ледоколу «Ермак» поступить в распоряжение морского ведомства, согласно желанию которого ледокол должен был принять из порта различные предметы и немедленно отправляться на помощь броненосцу «Генерал-адмирал Апраксин», который во время снежной бури выскочил на берег у острова Гогланда.

6 декабря состоялось мое назначение главным командиром Кронштадтского порта. На этой должности я не был так свободен, как прежде, когда был старшим флагманом, и с этого времени я уже никогда не мог лично плавать на ледоколе. Все последовавшие рейсы он совершал со своим командиром М. П. Васильевым, который мастерски управлялся с этим своеобразным кораблем.

Работа подле броненосца «Генерал-адмирал Апраксин» заняла всю зиму. Пришлось снабжать броненосец провизией и углем, подвозить к нему якоря, канаты, водолазов и проч., необходимое для работ. Также пришлось отвезти туда деревянные, построенные в Ревеле бараки для жилья офицеров и команды. Исполняя все это, ледокол должен был 4 раза приходить в Кронштадт и 6 раз в Ревель.

Прибытие «Ермака» к месту стоянки броненосца «Апраксин» всегда было событием, радостным для всех работавших в этом изолированном от всего мира уголке. «Ермак», с его удобствами жизни, представлял для бедных отшельников место отдыха, а ресторан и вкусно приготовленные блюда были хорошей переменой ежедневного скромного стола, который вначале не был вполне устроен. «Ермак» в шутку называли «Hôtel de Hohland».

Изобретение нашего кронштадтского ученого профессора Попова получило во время работ у «Апраксина» практическое применение. Профессор Попов первым открыл способ телеграфирования без проводов. Маркони выступил после Попова, но в Англии образовалось общество с большим капиталом, которое не щадило средств на исследование и рекламу, тогда как А. С. Попов должен был ограничиться скромными средствами, которые в его распоряжение из любезности предоставлял Минный класс. Минувшим летом А. С. Попов мог располагать миноносцем, и удавалось делать сигналы на расстояние до 35 км.

Когда «Апраксин» стал на камни у острова Гогланда, то требовалось связать этот остров с ближайшим жилым местом неподалеку от телеграфной станции на северном берегу. Расстояние оказалось 43 км. А. С. Попов, на основании своих предшествующих опытов, решил, что на такое расстояние телеграфировать возможно, и как только «Ермак» доставил на Гогланд материальную часть, было приступлено к делу. Эти первые шаги великого открытия нашего соотечественника А. С. Попова так интересны, что я помещаю небольшое письмо, в котором он описывает, как было дело.

15 (28) января, – пишет А. С. Попов, – при отправлении из Ревеля на Гогланд партии для устройства беспроволочного телеграфа было решено, что станция Кутсала будет отправлять каждый час депеши в несколько слов, а на Гогланде будут только принимать депеши, с помощью змея, чтобы выбрать место и уже тогда всю энергию направить на устройство станции.

К 18 января под руководством лейтенанта Реммерта была закончена установка мачты и устройство станции на финляндском берегу. Я прибыл к этому времени в Кутсала, и с этого дня начали в условленные моменты работать отправительные приборы станции. Накануне прибыли в Котку, с большими затруднениями в пути, три офицера с броненосца «Генерал-адмирал Апраксин» и сообщили, что мачта на Гогланде не может быть готова ранее, как через неделю. 18-го числа многократно была послана депеша о благополучном прибытии офицеров в Котку, и следующие дни станция продолжала посылать сигналы и ничего не значащие депеши. По условию, партия Гогланда должна была по получении первой депеши посылать по вечерам оптические сигналы прожектором и фонарями Миклашевского… но никаких сигналов в Котке усмотрено не было.

Я уехал в Кронштадт и снова вернулся в Котку 24-го, прямо на станцию беспроволочного телеграфа. При входе мне сообщили радостную весть о том, что сейчас только в первый раз услышали работу станции Гогланд. На следующий день, 25 января, начался обмен депешами в обе стороны, а 26-го числа на Гогланде станция работала уже настолько отчетливо, что устроители ее, капитан 2-го ранга Залевский и ассистент минного офицерского класса П. Н. Рыбкин, передали станцию нижним чинам, телеграфистам, и возвратились на «Ермак» в Ревель.

По возвращении в Петербург я узнал, что наша первая депеша о благополучном возвращении офицеров «Генерала-адмирала Апраксина» была принята с помощью змея, пущенного с палубы «Ермака», но посылавшиеся оптические сигналы не достигали Котки. Первая официальная депеша содержала приказание «Ермаку» идти для спасения рыбаков, унесенных в море на льдине, и несколько жизней было спасено благодаря «Ермаку» и беспроволочному телеграфу. Такой случай был большой наградой за труды, и впечатление этих дней, вероятно, никогда не забудется.

21 апреля 1900 г.

А. Попов.

В середине апреля пришла по беспроволочному телеграфу депеша адмирала Рожественского, адресованная непосредственно мне:

«Ермаку» и его доблестному командиру капитану 2-го ранга Васильеву «Апраксин» обязан спасением. В неприглядную снежную метель броненосец, обмотанный вытянутыми в струну цепями, стальными и пеньковыми тросами, прикреплявшими тысячу пятьсот квадратных футов пластырей, шел семь часов в струе «Ермака» ледяными полями между отдельными глыбами торосистого образования и каналом, пробитым в сплошном льде, и ни одна цепь, ни один трос не были перерезаны льдом.

Так окончилась работа этой зимы ледокола «Ермак». Вся зимняя работа у «Апраксина» могла производиться лишь благодаря содействию «Ермака». Не будь этого корабля, «Апраксин» пришлось бы предоставить его собственной участи, ибо без угля нельзя выкачивать прибывающую воду, которая могла заполнить все судно и там замерзнуть. Корма при этом опустилась бы ниже уровня воды, и, следовательно, ледоход должен был набить часть льда на палубу и, может быть, сдвинув судно к берегу, причинить ему новое повреждение. Самое замерзание воды в середине судна должно было наделать много повреждений как по корпусу, так и по машине.

Приступить к работам можно было бы после вскрытия всего льда, но первый шторм от восточной половины компаса мог уничтожить все приготовительные работы. Вероятно, в конце концов броненосец сняли бы с камней, но, без сомнения, в очень разрушенном состоянии, тогда как в настоящее время, за исключением отделений пробитых, в судне крупных повреждений не имеется.

Весною 1900 г. рассматривался вопрос о дальнейшей программе действий ледокола. В этой книге я избегаю говорить о всей тяжелой стороне предпринятого мною дела. Говорят, что непоборимы торосы Ледовитого океана. Это ошибка: торосы поборимы; непоборимо лишь людское суеверие.

Глава XV. Выводы и заключения

Плавания ледокола во льдах Балтийского моря и Ледовитого океана продолжались год и два месяца.

Первое плавание в Ледовитый океан показало, что передний винт не соответствует условиям полярного льда и что корпус ледокола следует значительно подкрепить. По возвращении в Ньюкасл я наскоро усилил корпус, как мог, чтобы вторично сделать более обстоятельное испытание, и, действительно, нам удалось пройти полярными льдами около 230 миль, и мы видели льдов больше, чем кто-нибудь, потому что мы двигались, тогда как другие путешественники, входя с кораблями в лед, оставались неподвижны и, следовательно, изучали лишь то, что было в их ближайшем соседстве.

По отношению к Балтийскому морю можно сказать, что лед его ледокол «Ермак» может разбить во всякое время. Во многих случаях ледоколу приходится останавливаться и пробивать путь с разбега. Бывают частые случаи, что ледокол остановится и, несмотря на действие своих машин, не двигается ни взад, ни вперед. Проходит четверть часа, а по временам и полчаса, покамест завозом ледяного якоря удается тронуть ледокол с места.

Несмотря на такие встречаемые затруднения, в общем, ледокол идет довольно успешно, и за плавание зимою 1899/1900 гг., на 16 переходах, сделав во льдах 1687 миль, он употребил на это 292 часа. Обыкновенно ночью ледокол останавливается часов на 6 или 8 для отдыха команды, а иногда приходится останавливать ход, вследствие снега, закрывающего маяки, или тумана. Если взять время плавания с остановками, вследствие трудности льда, но без остановок для ночи, тумана и отдыха команды, то средний ход во льдах получится 5,44 мили.

Передний винт, вращаясь верхней лопастью слева направо, дает большую струю воды на левой стороне и сравнительно малую – на правой. Вследствие этого нос ледокола стремится в правую сторону, и, чтобы ледокол шел прямо, нужно держать руль право[44] около 2°. Следуя во льдах, руль приходится держать право от 1° до 5°, что, в сущности, очень немного, и ледокол, идя через льды, слушается руля, как бы мал ни был ход. Если ход достаточен, то для более крутого поворота можно одной боковой машине дать задний ход. При этом условии диаметр циркуляции не превысит полторы длины ледокола.

Помогая кораблям, часто приходится описывать циркуляцию вокруг них, и это можно сделать лишь при хорошей поворотливости, но в этих условиях, в особенности в начале, бывали некоторые сюрпризы. Дело в том, что лед не одинаков, и у затертого корабля иногда бывают промоины под кормой от действия его винта. Был случай, что кусок льда обломился и сдвинулся в промоину. Нос ледокола покатился к стороне, где было меньше сопротивления, и мы прикоснулись носовой частью к раковине парохода, которую и помяли. Были и еще два случая, похожие на этот, с незначительными поломками, но потом, когда приноровились к этим условиям, все обходилось благополучно. В зиму 1899/1900 гг. ледокол ни разу не причинил ни одному из пароходов повреждения.

Самое трудное для ледокола – это выйти из своей колеи. Но ледокол и с этим справляется хорошо. Надо только сразу положить руль на борт чтобы он, врезываясь в лед, сильно катился носом в ту же сторону, и тогда он выйдет из своего канала.

При входе в гавань, Кронштадскую или Ревельскую, также затруднений не встречалось, равно как и при выходе. Еще при проектировании ледокола высказывались опасения, что судну в 8000 тонн будет трудно самому управляться при входах в гавань; но это совершенно не подтвердилось. Никогда с ледокола не подают швартовов для заворачивания судна, и обыкновенно от момента, когда ледокол трогался от своего места, до момента, когда он был за воротами гавани, проходило не более 10 минут.

Плавание самого ледокола во льдах не представляет особенных трудностей, но провод пароходов иногда бывает крайне утомителен. Самое удобное вести пароходы через неподвижный лед. В этом случае за ледоколом остается широкий канал, наполненный мелкоразбитым льдом, и если пароход правит хорошо и не прикасается к бокам, то он может идти значительным ходом.

Когда лед движется, но еще не пришел в состояние сжатия, то ледокол точно так же оставляет после себя широкую полосу, по которой следование пароходов весьма удобно, но если лед при движении нажало на один берег, то струя за ледоколом довольно скоро задвигается и может зажать следующие за ним пароходы. Случалось, что мы вели сразу 7 судов, и если третий или четвертый от ледокола корабль зажмет, то останавливаются все остальные. В этом случае надо с ледоколом вернуться назад, пройти вдоль борта всех пароходов для того, чтобы их освободить и дать им возможность продолжать плавание. Когда лед в сжатии, вести больше как 2–3 парохода невозможно.

Успех плавания пароходов за ледоколом и их безопасность зависят от качества самих пароходов и умения управляться. Есть пароходы сильные и есть пароходы слабосильные. Эти последние иногда не в состоянии двигаться через разбитый ледоколом лед, ибо они не могут преодолеть трения, представляемого кашей, которая остается за кормою ледокола. Сильные машины очень полезны для следования во льдах, но ими нужно пользоваться умело. Если пароход идет через кашу, оставляемую ледоколом, то нет опасности при нужде давать машине хороший ход, ибо ледокол встречает своим носом измельченный лед, который не может ни повредить его корпуса, ни обломать его винтов. Если бы в этих условиях пароходу случилось бортом прикоснуться к одной стороне цельного льда, то и тогда опасности не будет, так как между этим льдом и бортом парохода набьется измельченный лед, который значительно облегчит удар.

Опасность будет тогда, если пароход на повороте или в иных условиях носом с большого хода врежется в солидный лед. Повреждение корпуса при этом почти неизбежно. Вот причина, почему ледокол не может принять на себя ответственность за целость следующих за ним пароходов. Ледокол должен делать канал, а следование по этому каналу, такое или другое, совершенно от него не зависит. Если бы командир парохода пожелал утопить его, то это он может сделать свободно в какую угодно минуту, стоит только, следуя за ледоколом, выбрать удачный момент, дать полный ход, разогнать судно и положить руль на борт.

Для большей безопасности плавания во льдах некоторые пароходы имеют специальное крепление в носу и снабжаются стальными винтами. Также у них делаются более толстые валы, в особенности концевой. Финляндское пароходное общество приспособило к зимнему плаванию почти все свои пароходы. Такое приспособление удорожает пароход менее, чем на 5 %, между тем оно дает возможность пробиваться через лед даже самостоятельно. Мне говорили некоторые из командиров пароходов, имевших подкрепления, что они могут пробиваться через какой угодно лед. Оставляю такое заявление на их ответственности, может быть, это преувеличение; тем не менее я сам видел разницу между сильными пароходами, приспособленными для зимнего плавания, и пароходами, не приспособленными к этому.

Ледокол строился для того, чтобы расширить навигационный период на путях к Петербургу, и является весьма важным вопрос о том, в какой мере это осуществимо. Опыт минувшего года дает материал, на основании которого можно судить об этом предмете с большею достоверностью, чем прежде. Полагают, что зимнее плавание к Петербургу возможно, но для этого необходимы пароходы, приспособленные к плаванию во льдах. С такими пароходами можно рассчитывать на ход через льды от 3 до 5 узлов. Пароходы же, не приспособленные к зимнему плаванию, не годятся для следования зимою на столь большом пространстве. Очень может быть, что если движение к Петербургу будет большое, то зимние пароходы через канал, сделанный в неподвижном льду, могут следовать самостоятельно. Там же, где лед подвижный, они должны идти не иначе, как за ледоколом.

Полярный лед оказался, в общем, слабее, чем то многие думали, и он обламывается от действия ледокола. Даже большие торосы распадаются от ударов, и мы видели, как в некоторых случаях было достаточно легкого прикосновения для того, чтобы большая глыба распалась на части.

В частности, лед оказался в некоторых местах крепче, чем на то можно было рассчитывать. От прикосновения корпуса к ледяной глыбе в некоторых местах происходило лишь незначительное обминание, после которого глыба выдерживала удар, как камень, обнаруживая огромное местное давление. При наклонных формах носа удары в таких случаях не бывают чересчур резки, но случается иногда, что ледокол, ударив одной скулой в глыбу, двинется в бок и боковой частью ударит в глыбу, находящуюся на противоположной стороне его. Эти удары бывают очень жестоки, но, в сущности, мы имели повреждения лишь в одной части борта на левой стороне, так что, вероятно, удары не столь тяжелы для корпуса, как это кажется, и надо надеяться, что когда корпус будет подкреплен, то он эти удары выдержит.

Разумеется, при следовании в полярных льдах надо соблюдать некоторую осторожность и не разгонять ледокол в тех случаях, когда он выходит на свободную воду. Нет опасности с хорошего хода набегать на лед перпендикулярно его границе и вообще под углами больше, чем в 45°, но когда приходится входить в щель, то нужно быть особенно осторожным, чтобы избежать этих жестоких боковых ударов. У следующего полярного ледокола я предложил бы увеличить угол наклона бортов при средине до 30° и строго придерживаться условия, чтобы наклон бортов простирался до 2 футов выше грузовой ватерлинии.

При постройке ледокола «Ермак» ступицы лопастей винтов были проектированы заводом такого же типа, как на финляндском ледоколе «Сампо». Я нашел эту толщину чрезмерной и опасался, что столь толстые винты будут давать малый процент полезной работы. Поэтому я настоял, чтобы диаметр ступиц был уменьшен на 6 дюймов, а толщина лопастей была сбавлена на 2 дюйма почти по всей длине лопастей. Так и было сделано.

Все три кормовых винта после плавания в Ледовитом океане остались вполне исправными; но это не значит, что такими винтами можно бить в какой угодно лед. При плавании в полярных льдах мы же принимали особенных мер предосторожности по отношению к винтам, но я все время побаивался, как бы они не поломались. Был один случай, когда ледокол покатился кормой в левую сторону, между тем как для дальнейшего движения вперед надо было удержать его на курсе. Я дал левой машине задний ход и затем с мостика услышал дрожание кормы от ударов лопастями левого винта по очень тяжелому льду. При остановке я велел осмотреть винт, но оказалось, что он был совершенно цел, хотя удары эти нанесены были им при самых невыгодных условиях, а именно: когда судно движется вперед, а винт работает задним ходом, ударяя в лед плашмя.

Более всего экспозирован носовой винт, и мы потеряли одну лопасть, как только вошли в полярные льды в первый раз. В следующее плавание, как было сказано выше, ледокол был без носового винта, но перед началом службы в Балтийском море я опять поставил носовой винт. При одном из случаев, когда ледокол ударял с большого хода в тяжелый прибрежный лед, одна лопасть отломилась. При осмотре ее оказалось, что сорваны болты, и, кроме того, найдено, что и у другой из трех оставшихся лопастей болты, которыми крепится лопасть к ступицам, отданы. Надо предположить, что при работе винта во льду лед отворачивает гайки, и поэтому следует от времени до времени осматривать их и, если надо, поджимать. Действие льда на гайку болта так сильно, что оно срезает стопорную чеку. Вообще я винтами вполне доволен.

Валы действовали исправно, и слабости в валах не замечено; и так как лопасти ломались, а валы нет, то надо думать, что они достаточно крепки. Когда при первом входе во льды Ледовитого океана сломалась лопасть, то и вал оказался немного погнутым. При поломке лопасти носового винта в Балтийском море вал не повредился, между тем как на «Сампо» в нынешнем году сломался вал носового винта. Это показывает, что сделанное мною утончение лопастей было уместно, ибо предпочтительнее иметь поломку в лопастях, чем в валах. Надо в будущем дейдвудные валы делать на 100 % крепче, чем у обыкновенных машин.

Мне остается еще высказаться по вопросу о том, можно ли на ледоколе пройти в желаемую часть Ледовитого океана. На это нельзя дать ответа категорического. Надо думать, что под Гренландским берегом к северу от 80 параллели лед находится в постоянном значительном сжатии, что он в этих местах очень мало движется, а потому надо предположить там весьма тяжелые условия, и, по всей вероятности, там ледоколы не могут работать с успехом.

Точно так же я полагаю, что, вследствие общего движения льдов вдоль сибирского и европейского берегов от E к W, следует избегать восточных берегов островов, ибо у них нагромождения должны быть значительны. Так, я думаю, что проход по восточную сторону Земли Франца-Иосифа должен быть весьма затруднительный, и, напротив, по западную сторону этого острова, вероятно, лед значительно слабее. У самых берегов, на отмелях, в последние летние месяцы возможно найти свободную воду, но глубоко сидящему судну опасно идти так близко к берегам. Если же идти вдоль берега по большой глубине, то можно встретить лед в состоянии сильного сжатия, ибо глубоко сидящие торосы упрутся в дно, остановятся, и на них будут напирать глыбы свободно плавающего льда.

Наименьшее затруднение будет встречаться вдали от берега, на просторе. Здесь условия льда меняются весьма часто, и лед из состояния сжатия быстро переходит в состояние ослабления и обратно. Остановки от сжатия льда будут непродолжительны, и следование по избранному направлению возможно.

Выше я уже говорил, что Свердруп, следуя на «Фраме» от 83–80° широты, встретил наиболее тяжелый лед в широте несколько выше 80°. Тут оказалось сжатие как вследствие влияния Гренландского берега, так и вследствие близости Шпицбергена и напора, который дает струя воды, омывающая его западный и северный берега. Далее к северо-востоку лед должен быть слабее, и надо думать, что наибольшее затруднение будет в той области, где мы работали, а потом пойдут более легкие условия.

Существует ли на середине Ледовитого океана открытая вода, есть вопрос, который решится лишь после плавания туда. Если ледоколу предстоит в его переделанном виде попробовать полярные льды, то, может быть, удастся решить этот вопрос и другие, о которых теперь приходится судить лишь по догадкам.

Глава XVI. Заметки по гидрологии

Температура и удельный вес воды восточной части Гренландского моря

Гренландское море по удельному весу воды можно разделить на две части: восточную и западную.

Западная часть моря на поверхности наполнена холодными водами и льдами, выходящими из Ледовитого океана.

Восточная часть наполнена водами Гольфстрима, которые входят проливом между Исландией и Шотландией. В ней существует постоянное небольшое течение на NNE. В этой части моря соленость воды от поверхности до дна совершенно одинакова. На рис. 1 даны удельные веса воды на пространстве от берегов Шотландии до Ледовитого океана выше Шпицбергена. Никаких кривых изобразить нельзя, ибо вода сверху донизу одинакова по количеству соли.

На рис. 2 даны удельные веса воды, приведенные к температуре моря. Здесь мы видим, что тяжесть воды с глубиною увеличивается, вследствие уменьшения температуры.

Рис. 3 представляет то же сечение Гренландского моря с обозначением тем-ператур воды. Здесь мы видим, что поверхностная вода на всех станциях до 17-й включительно, теплая, и лишь на двух станциях, лежащих к северу от Шпицбергена, температура поверхностной воды ниже 0. Нижний слой воды Гренландского моря имеет в южной части температуру –0,9° а в северной –1,1°. Из этого надо предположить, что питание холодною водою этой части моря идет с севера и что вода по пути своего медленного следования на юг теряет –0,2° из приобретенного ею запаса холода.

Замечательно, что на станциях 13-й и 14-й вода на глубине 400 м теплее, чем на станциях, лежащих к северу и к югу от них.

Удельный вес воды Ледовитого океана

Вода Гольфстрима, следуя вдоль Норвежского берега на северо-восток, разделяется на две струи: одна поворачивает вправо и огибает Норвежский берег, другая же движется прямо на N вдоль западного берега Шпицбергена. Соленая вода Гольфстрима в летнее время достигает по поверхности северной оконечности Шпицбергена. Здесь она встречает менее соленую поверхностную воду Ледовитого океана и в широте 80° по отлогой, наклонной линии опускается на глубину.

Северная граница между поверхностной водою полной солености и меньшей солености следует по направлению границы льдов от SW на NE, поэтому на станции № 31 в широте 79°41' мы имеем такое же распределение удельных весов, как в более возвышенных широтах. Я беру эту станцию потому, что она глубоководная (рис. 4).

Мы видим здесь, что верхняя вода имеет удельный вес 1,0248 (p 3,25 %), и лишь с 30 м начинается вода с удельным весом 1,0266 (p 3,49 %).

В нижних слоях мы находим температуру –1,1° как на этой станции, так и на всех остальных в более южных широтах. Является вопрос, в каком месте нижняя вода могла охладиться до этой температуры. Она не могла прийти из южного Атлантического океана, ибо там на всем протяжении от южного умеренного пояса до северного температура воды на дне никогда не наблюдалась ниже 0. Казалось бы, самое простое предположить, что вода эта охладилась в Северном Ледовитом океане и оттуда разлилась по котловине Гренландского моря, в котором она задержана порогом Томсона, между Исландией и Шотландией.

Есть, однако, причины, не допускающие такого предположения. Ледовитый океан в верхних слоях имеет воду меньшей солености, чем на глубине, и потому, как бы ни была низка температура воздуха в Северном Ледовитом океане, она не в состоянии повлиять на нижние слои, ибо для этого требуется вертикальный обмен вод, а ему препятствует разность солености вод верхних и нижних слоев.

Более вероятно предположение о том, что в нижние слои опускается вода, находящаяся по западную сторону Шпицбергена. Соленость этой воды на поверхности та же, что и на глубине; поэтому она не может обратиться в твердое состояние, пока не будет охлажден весь слой воды этой солености, а он простирается до самого дна. Вот почему зимние морозы в этой части моря не в состоянии образовать ледяного покрова, а могут лишь понижать температуру и, действительно, понижают ее до –1,1°.

Вода, опустившись в этом месте, расходится по всему пространству до порога Томсона, и мы получали ее на всем пути следования от северной точки Шотландии до Шпицбергена. Эта вода полной морской солености, и понижение температуры ее в зимнее время не уменьшает в ней количества соли.

Выше было сказано, что, встретив на поверхности более легкую воду Ледовитого океана, вода Гольфстрима опускается вниз по отлогой, наклонной линии.

На прилагаемом рис. 5 даны удельные веса воды на станциях 27, 28, 25 и 26 по направлению от Семи островов к N. По случайности, на трех последних из этих станций не взята промежуточная вода, иначе была бы более ярко видна граница воды по иной морской солености. Уже на станции 25-й в широте 81°14' вода эта встречается на глубинах ниже 50 м. Далее к N она встречается на 80 м и ниже. На какой глубине она находится далее, мы не знаем, ибо наблюдения Нансена над удельным весом воды пока еще не опубликованы.

На рис. 6 даны температуры воды на тех же глубинах, и мы видим, что под верхним слоем холодной воды находится теплый слой, пришедший с юга. Сравнивая обе последние фигуры, мы видим, что температура 0° соответствует удельному весу 1,0267, так что вода настоящей морской солености имеет температуру выше 0, и на нее не может подействовать холодная температура полярного воздуха непосредственно, ибо она прикрыта довольно мощным слоем верхней воды. Эта последняя, как бы низка ни была ее температура, не может опуститься вниз, вследствие своей малой солености.

На рис. 7 и 8 даны сечения от острова Амстердам на NNW. Здесь также заметно, что вода полной морской солености на поверхности не находится, но чем далее на север, тем ниже лежат границы. Такого полного совпадения температуры 0° с границей воды морской солености здесь незаметно, и на станции 19-й мы находим воду, уже разбавленную и в то же время не имеющую низкой температуры, свойственной поверхностному слою воды Ледовитого океана.

Заслуживают внимания температуры и удельные веса на станции 31-й, которая приходится у самой границы льдов на параллели северной оконечности Шпицбергена. Здесь мы находим воду полной морской солености от глубины 60 м книзу.

Поверхностный слой имеет температуру –0,2°, в то время как под ним на глубине всего лишь 10 м +2,5°. С глубиною температура эта начинает понижаться, и на 50 м она +0,7°, но на 60 м она опять +2°, на 70 +2,4°, и лишь с этой глубины начинается постепенное убывание температуры. Воду с 50 м достали два раза для того, чтобы убедиться, что такое отступление в температуре не произошло от ошибки в отсчете, но при повторном наблюдении температура оказалась та же, и по весьма прискорбной случайности удельный вес ни при первом, ни при втором случае определен не был.

Удельный вес воды на этой станции возрастает с глубиной, вследствие чего вода различных температур может оставаться в промежуточных слоях, ибо это не нарушает равновесия.

Удельные веса воды Баренцева и Белого морей

Данные по удельному весу поверхности воды показывают, что вода северной части Атлантического океана, питаемого Гольфстримом, огибает берега Норвегии и, входя в Баренцево море, поворачивает вправо, сохраняя на всем своем пути ту же соленость, с которою она входит из Атлантического океана. У самых берегов Норвегии поверхностная вода летом имеет несколько меньшую соленость, вследствие разбавления ее ручьями и речками, изливающимися с континента.

В зимнее время ручьи перемерзают, осадки на берега выпадают в виде снега, и потому надо думать, что в зимнее время поверхностная вода у самых берегов Норвегии та же, как и на просторе.

В этих местах вода имеет тот же удельный вес наверху, как и внизу, и это есть главная причина того, что море у норвежских берегов не замерзает. Чтобы заморозить эту воду, надо понизить ее температуру до –1,8°, но так как при охлаждении вода опускается вниз, замещаясь на поверхности нижней водой, то требуется проморозить всю массу воды, а на это нескольких зимних месяцев недостаточно.

Было бы совершенно иное, если бы на поверхности этой многосоленой воды находился слой воды малой солености. При наступлении мороза не пришлось бы охлаждать всю массу воды, а лишь тонкий слой малосоленой воды, на что не потребуется всей зимы. Те места по Мурманскому берегу, в которых верхняя вода имеет полную морскую соленость, не замерзают, а там, где на поверхности наблюдается присутствие воды меньшей солености, море покрывается льдом. Закон этот верен и в общем, и в частностях. Так, например, залив, в который впадает река Кола, не промерзающая в течение зимы, оказывается покрытым льдом, в то время как фиорды, не имеющие многоводных рек, остаются еще свободны ото льда.

То же самое явление мы видим и в районе Шпицбергена, а именно: по западную сторону Шпицбергена находится вода полной солености, и, несмотря на возвышенную широту и сильные зимние морозы, море по западную сторону Шпицбергена остается свободным ото льда круглый год, тогда как по восточную, где на поверхности вода меньшей солености, чем в глубине, оно освобождается ото льда лишь на короткий срок, оставаясь почти все время под ледяным покровом.

Не следует понимать, что в тех случаях, когда море имеет на поверхности полную морскую соленость, оно замерзает потому, что точка замерзания этой воды ниже, чем воды малосоленой. Разность эта незначительная, и она не могла бы проявить свое влияние в столь крупной форме. Тут действуют иные силы, о которых я сказал выше, а именно: возможность, при понижении температуры, вертикального обмена вод, имеющих одинаковую соленость сверху донизу. В силу этого закона норвежские порты, лежащие в очень высоких широтах, остаются свободными для навигации круглую зиму, в то время как шведские, лежащие гораздо южнее, по Балтийскому морю, Каттегату и Скагерраку, требуют содействия ледоколов.

Заслуживает внимания вопрос: куда именно девается вода Гольфстрима входящая широкою струей в Баренцево море? Ответ на это можно найти в моих журналах. Так, в журнале, веденном мною в 1897 г., на пароходе «Иоанн Кронштадтский», даны удельные веса воды на переходе от Вардё до Югорского Шара. На станции K в долготе 37°53' мы видим, что удельные веса от верху до низу совершенно одинаковы? затем на станции L в долготе 43° верхняя вода несколько менее солона, чем нижняя, а на станции N в широте 50° верхняя вода значительно менее солена? чем нижняя, и малосоленый слой имеет толщину около 30 м. Верхняя вода имеет удельный вес 1,0255 (p 3,34 %)? нижняя – полную морскую соленость 1,0267 (p 3,49 %). Нижняя вода есть вода Гольфстрима, и, сколько бы мы ни охлаждали верхнюю воду, она не может опуститься ниже воды полной морской солености, которая, как более тяжелая, всегда останется внизу.

На станции N в долготе 33°59' мы находим воду полной морской солености лишь на глубине 75 м. Из этого мы видим, что вода полной солености принуждена опуститься в нижние слои, уступая место обильному количеству малосоленой воды.

Часть воды Гольфстрима сохраняется без перемен, другая же часть воды смешивается с пресными водами, которые изливаются реками и ручьями с берегов.

Удельные веса воды Карского моря

Данных по этому предмету имеется еще меньше, чем по Баренцеву и Белому морям, и все они сосредоточены на пути следования из Югорского Шара к устью реки Енисей. Здесь на поверхности мы совсем не находим воды полной морской солености. Обилие вод из ручьев, речек и больших рек значительно влияет на соленость поверхностной воды. Чем ближе к берегам, тем вода менее солена, а за островом Белым чувствуется влияние двух великих сибирских рек – Оби и Енисея. У порта Диксон удельный вес 1,0048 (p 0,63 %), а у Гольчихи совсем пресная вода.

К востоку от впадения рек Оби и Енисея вода имеет меньшую соленость, чем к западу, из чего можно заключить, что воды обеих этих рек по выходе в море поворачивают вправо, что может быть вполне объяснено вращением земного шара.

В западной части Карского моря можно предположить соленость 1,0240 (p 3,14 %), а у берегов 1,0220 (p 2,88 %), и общий удельный вес поверхности Карского моря можно приблизительно выразить цифрой 1,0210 (p 2,75 %). Тот факт, что реки Обь и Енисей после впадения в море поворачивают вправо, дает основание предположить, что и остальные реки и ручьи как континента, так и островов Новой Земли, изливаясь в Карское море, поворачивают вправо.

Воздействие всех этих вод должно образовать круhговое вращение вод Карского моря против видимого вращения солнца. Под берегом полуострова Ялмал воды направляются к северу, тогда как под берегом Новой Земли они идут к югу, принося с собой обильные льды из северных широт. Вследствие вращения земного шара течение, идущее вдоль Новой Земли, частью устремляется в Карские Ворота, чему в высокой степени содействует разность солености поверхностной воды морей Карского и Баренцева.[45]

Глава XVII. Заметки по ледоведению

Для измерения температуры льда на разных глубинах приобретено от Negretti и Zambra два термометра со специальным устройством. Один из них был maximum-minimum, который закладывался в особо сделанную стальную трубу; другой, обыкновенный термометр, заключен был в стеклянный колпак диаметром около 3 см, с заложенным в области шарика парафином. Такие термометры вообще употребляются для измерения температуры почвы. Они могут быть применены к измерению температуры снега и льда лишь в тех случаях, когда лед достаточно крепок и скважина остается без воды. Нам не удалось термометры эти употреблять, ибо в скважинах постоянно была вода. Мы измеряли температуру льда в разных слоях, вытаскивая для этого глыбы на верхнюю палубу и вкладывая термометр.

ПОВЕРХНОСТЬ ЛЬДА

Предмет этот был в ведении межевого инженера Цветкова, который делал главнейшие обмеры.

Представляют большую важность сведения об отношении поверхности, покрытой льдом, к водной поверхности. К сожалению, инструментального способа для такого определения не существует, и приходится судить на глаз. Чтобы яснее представить глазомерную оценку, нужно рассуждать следующим образом. Если допустим, что лед расположен полосами шириною 95 м и что между каждыми двумя полосами находится пятиметровый канал, то в этом месте площадь водной поверхности будет 5 %. Если предположим, что те же самые полосы льда пересекаются еще пятиметровыми перпендикулярными полосами воды, то площадь водной поверхности будет 9,3 %. Значит, при 9,3 % водной поверхности на каждые 95 м льда приходится одна полоса воды в 5 м продольная и одна такая же поперечная.

Можно при оценке на глаз делать так: взять от судна некоторое направление и на глаз решить по избранной линии, какой процент воды и какой процент льда. На основании соображений, приведенных выше, удвоим полученный линейный процент, будем иметь процент площади водной поверхности.

Следует то же самое сделать по нескольким направлениям, взять среднее и умножить его на два – это будет точнее, чем судить по одному направлению.

При оценке величины водной поверхности на плане инженер Цветков применил очень простой, но достаточно точный способ. Он снимал план на клетчатую бумагу и считал число клеток, занятых водой. В геодезии этот способ носит название «вычисление палеткой». Если бы пришлось изучать таким способом много планов, то было бы лучше всего приготовить заранее литографированные на восковой бумаге палетки.

В журнале во многих местах отмечена оценка водной поверхности на глаз. Можно считать, что чем ближе к границе льдов, тем при некоторых условиях процент водной поверхности больше. Затем процент водной поверхности приближается к некоторой норме. По моим определениям, нормальное состояние льда в Ледовитом океане в августе соответствует приблизительно 10 % водной поверхности. Свердруп тоже говорил мне, что он оценивает летом водную поверхность в 10 %, а Скотт-Гансен, плававший вместе с Нансеном и Свердрупом на «Фраме», оценивает ее в 5 %.

Когда я приступил к изучению вопроса об исследовании Ледовитого океана посредством ледоколов, то искал в разных источниках планы ледяного покрова в летнее время. Таких планов я не нашел. Свердруп говорил мне, что на «Фраме» такие планы снимались, но, вероятно, не обрабатывались, так как он, поискав в своих бумагах, не нашел ничего, что бы мог мне прислать.

Чтобы пополнить этот пробел, инженер Цветков 8 (20) июня, 26 июля (7 августа) и 3 (15) августа сделал несколько планов, производя обмер льдин шагами по компасу. Здесь прилагаются два плана, на которых видно расположение льдин в тот период, когда сжатия льдов не было. Части льдин, выходящие за план, могли простираться до 1000 и более метров.

Водная поверхность на двух прилагаемых планах была оценена на глаз как 20–25 %, а по обмеру палеткой оказалось 18 % и 28 %. Отсюда видно, что оценка на глаз при некоторой сноровке может быть достаточно точна.

На обоих планах показано место «Ермака», и он изображен в том же масштабе, как и лед. На одном из планов также видны гряды торосов, идущих, подобно мозаике, ломаными линиями. Можно даже сравнить торосы с гористой местностью, но надо иметь в виду существенную разницу: в горах всегда есть один главный хребет, и от него идут отроги, тогда как в торосах высокие и низкие хребты расположены без всякой системы.

Темные пятна на льдинах суть озера. Местами видны ручьи, соединяющие эти озера с морем.

Обломки плавающего льда имели в июне острое очертание, но если обратиться к планам, составлявшимся в августе и помещенным здесь, то мы увидим, что острота формы совершенно исчезла, и это произошло не от таяния, а от механического обламывания углов. Действительно, при каждом сжатии льда в соприкосновение приходят прежде всего углы, которые и обламываются.

Рисунок, помещенный на стр. 157, представляет вид с мостика ледокола «Ермак» при следовании через легкий полярный лед, находящийся в периоде ослабевания. Вид сверху до некоторой степени обманчив; льдины кажутся не тяжелее, чем на Неве; между тем, если всмотреться внимательнее, мы увидим простирающиеся глубоко вниз подводные части ледяных глыб.

Цвет поверхности льда и снега разнообразен. Встречаются чистые снега и льды и грязные, что иногда бывает вследствие пребывания на них белых медведей, тюленей и моржей, а может быть – от присутствия берегового ила. Цвет чистого снега белый; лед же бывает цвета кобальта, бутылочно-зеленоватый, матово-белый и многих других оттенков. В торосах цвет льда и даже снега много зависит от световых лучей; между глыбами часто виден чудный густой кобальтовый цвет; но если глыбу вынуть из воды и поднять на палубу, то окраска окажется менее интенсивной. Лед кобальтовый встречается чаще, чем зеленоватый.

Если глыбу перевернуть, то внизу, по преимуществу, оказывается цвет бутылочно-зеленоватый, а поверхности глыбы имеют иногда цвет чисто-зеленоватый.

Подметить причину разности цвета льда нам не удалось. Доктор Дригальский в своем замечательном отчете о Гренландской экспедиции «Grönland Expedition der Gesellschaft für Erdkunde zu Berlin»[46] на стр. 489 подробно касается этого вопроса. По его мнению, чем больше пузырей во льду, тем он белее, чем меньше – тем синее, причем синие полосы идут лентами. Когда ко льду примешаны пыль и песок, то лед зеленый; когда много грязи, то коричневый; а когда имеется примесь угля или базальта, то черный. К сожалению, книга доктора Дригальского вышла после моего плавания во льды, и я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть положения ученого доктора.

Существует мнение, будто тюленебои, промышляющие во льдах, определяют крепость льда по цвету. Опасаюсь, не предрассудок ли это; часто бывает так, что складывается и становится господствующим некоторое мнение, которое при научной поверке не подтверждается. Возможно, что тюленебои избегают столкновения с таким льдом, который совсем не крепок. Следуя на ледоколе и ломая постоянно лед, казалось бы, нетрудно было подметить, который лед крепкий и который слабый; но в действительности это не так. Мы много ломали полярный лед; причем или я, или командир – капитан 2-го ранга Васильев – были наверху. Тем не менее ни я, ни он по виду не всегда могли правильно предсказать, который лед крепче, который слабее.

ТОЛЩИНА ЛЬДА И СНЕЖНОГО ПОКРОВА

Изучение толщины льда было в ведении лейтенанта Ислямова.

8 (20) июня, в широте 79°10' и долготе от Гринвича 9°5' E, по западную сторону острова Шпицбергена, произведены были исследования физических свойств ледяного покрова. Исследования происходили в двух милях от открытой воды, на рубеже между большими ледяными полями и льдинами меньшего размера.

Можно оценить на глаз, что поверхность толстых льдов (средняя толщина около 2 м) занимала около 70 %; поверхность тонких (средняя толщина 1,3 м) около 25 %; полыней и трещин – 5 %.

Торосов было немного, наибольший из них обмерен; он имел в вышину над поверхностью льда 4 1/4 м и состоял из льдин двухметровой толщины.

В большинстве льдины были однолетние, но на ходу попадались льдины с грязноватой поверхностью, которые казались многогодовалыми.

Снежного покрова на плоских льдинах до 15 см, но многие льдины были почти оголены от снега. Между глыбами, составлявшими торос, было набито очень много снега, и по сторонам тороса снег имел толщину до 1 м.

Цвет льдин с палубы, при туманной даже погоде, по преимуществу серо-голубоватый, но тонкие льды, на которых не было совсем снега, имели цвет кобальта.

26 июля (7 августа) в широте 80°44' N и долготе 9°5' E измерена была, посредством парового бура, толщина ледяного покрова у места стоянки ледокола (№№ 10 и 11).

Измерение № 10

Снежный покров 0,08 м

0,33 м от поверхности льда до уровня моря

6,00 м от уровня моря до низа верхней глыбы

0,60 м слой воды

1,00 м слой нижнего льда

7,93 м общая толщина от верхней кромки льда до нижней

Верхняя глыба в один или несколько слоев оказалась толщиною 6,33 м.[47]

Надводная часть льда (0,33 м) составляет 4,2 % от общей толщины льда.

Измерение № 11

Снежный покров 0,08 м

0,38 м от поверхности льда до уровня моря

2,90 м от уровня моря до низа верхней глыбы

0,60 м слой воды

0,90 м слой льда

0,60 м слой воды

1,20 м слой нижнего льда

6,58 м общая толщина от верхней кромки льда до нижней

Верхняя глыба в один или несколько слоев оказалась толщиною 3,28 м.

Надводная часть льда (0,38 м) составляет 5,8 % от общей толщины льда.

26 июля (7 августа) обмерены были глыбы в торосе, о которые повредилась подводная часть ледокола. Надводные глыбы были толщиною около 2 м. Подводная, составлявшая фундамент, на котором лежали надводные глыбы, была обмерена в двух местах: в одном месте надводная глыба возвышалась на 1,5 м над уровнем моря, а под водою шла на 7,5 м; в другом месте надводная часть была 0,6 м; а затем, на 7 м под водою, можно было прощупывать футштоком лед, который шел еще глубже, на глаз метров до 9. Как видно было со стороны, сквозь воду, подводная часть тороса состояла из трех слоев, плотно лежащих один на другом, причем нижние слои выступали дальше, чем верхние. Это измерение № 12.

29 июля (10 августа) в широте 80°39' N и долготе 6°32' E измерена была, посредством парового бура, толщина ледяного покрова в четырех местах (№№ 13–16) и лотом в одном месте (№ 17).

Вид поверхности льда следующий: видны большие льдины, разделенные полыньями. Бо́льшая часть льдов покрыта снегом. Лед многогодовалый. Поверхность льда во многих местах бугристая, причем средняя высота бугров достигает 0,5 м. Большие льдины по краям образуют торосы, достигающие высоты от поверхности льда до 4,3 м. Местами на льду имеются пруды от стаявшего снега; некоторые из них соединяются ручейками с морем. Теперь ручейки покрыты льдом.

Водной поверхности около 15 %.

Измерение № 13

Снежный покров 0,15 м

1,70 м слой верхнего льда

1,20 м слой воды

1,20 м слой нижнего льда

4,10 м общая толщина льда

Измерение № 14

Снежный покров 0,15 м

1,10 м слой верхнего льда

0,60 м слой воды

0,30 м слой нижнего льда

2,00 м общая толщина льда

Измерение № 15

Снежный покров 0,07 м

3,00 м слой льда

В середине этого слоя замечена прослойка более мягкого льда или снега толщиною 0,15 м.

Измерение № 16

Снежного покрова нет

2,74 м слой льда

Измерение № 17

3,35 м толщина льда, измеренная лотом

31 июля (12 августа), в широте 81°6' N и долготе 4°28' E, вскоре после полуночи произведены обмеры льда.

Лед толстый, равнозамерзший. Размеры глыб от нескольких сажен до полумили. Водной поверхности 10 %; прудов 5 %. Поверхность льда довольно гладкая, и лишь местами есть нагромождения, как бы сложенные от продолжительного влияния солнца. Кое-где видны нагромождения недавние, очень высокие; одно из них, обмеренное, имело в вышину 6,7 м. На поверхности льда слой снега местами достигает 1/2 м. Все льдины имеют бока, по преимуществу вертикальные.

Некоторые льдины оказались после прохода ледокола разбитыми и плавающими боком, причем льдина, имевшая толщину 4,3 м, состояла из трех слоев: верхнего в 1,8 м, среднего в 0,9 м и нижнего в 1,6 м толщиною. Другая льдина, толщиною 3,5 м, состояла также из трех слоев: верхнего в 1,35 м, среднего в 1,35 м и нижнего в 0,8 м толщиною. Слои разделяются прослойками от 8 до 15 мм. Верхний слой в некоторых случаях состоял из нескольких слоев, толщиною около 30 см, а в глыбе, толщиною в 4,3 м, в верхнем слое было 23 тонких ледяных слоя, разделенных тонкими прослойками как бы спрессованного снега.

Верхние части льда имели оттенок синеватый, а нижние – зеленоватый.

Замечательно, что во время нашего пребывания во льдах, несмотря на то, что был август месяц, мы встретили большое количество снега на льду. Казалось, что в некоторых местах снег был старый. Действительно снег этот не стаял в течение целого лета или он выпал за несколько дней перед тем, решить не могу. Местами, в торосах между льдинами, снег, вероятно, остается нестаявшим целое лето.

На поверхности льда рыхлого снега мы не встречали, так что на ровном месте снег выдерживал человека, и медведь оставлял после себя лишь неглубокий след. Там же, где есть нагромождения, снег, по преимуществу, не крепок и в нем можно провалиться по колено и даже по пояс.

Снеговых застругов на льду мы не видали, вероятно, таковые образуются лишь во время зимних вьюг.

2 (14) августа, в широте 81°28' N и долготе 18°15' Е, произведено измерение толщины льда футштоком. Ледокол стоит у ледяного поля, сплошь загроможденного торосами.

Бо́льшая часть торосов высотою от 3 до 5 м; один торос был 6 м, а вдали виднелась глыба, возвышавшаяся, на глаз, до 14 м. Вероятно, это была ледяная гора.

Измерение № 24

Снежный покров 0,15 м

0,45 м от поверхности льда до уровня моря

1,85 м от уровня моря до низа верхней глыбы

Под этой льдиной внизу набит еще лед, толщину коего измерить не удалось.

Измерение № 25

3,3 м общая толщина льда

Измерение № 26

4,6 м общая толщина льда

Над ним возвышался торос, вышиною в 4,1 м.

ИЗМЕРЕНИЕ ГЛУБИНЫ ТОРОСОВ ТРУБКОЙ ТОМСОНА

Глубина, до которой доходят подводные глыбы в торосах, определялась лейтенантом Ислямовым посредством трубки от лота Томсона. С этой целью к одному концу деревянного поплавка привязывался футляр с упомянутой трубкой и трос. Поплавок – диаметром в 20 см, длина – 1,5 м. К линю на расстоянии 2 м от поплавка привязывался грузик, весом около 500 г. Поплавок опускался в воду по одну сторону торосистой льдины, а линь обносился кругом так, чтобы когда он погрузится в воду, то проходил бы под самым торосом. Иногда это делалось со шлюпки, а иногда сам ледокол маневрировал, обходя льдину с таким расчетом, чтобы линь после погружения прошел под торосом.

Когда линь, которого приходилось выпускать до 500 м, обнесен, то его начинали выбирать. Поплавок при этом проходил под торосом, выбирая менее глубокие части его.

Надо предположить, что трубки Томсона показывают перевалы в кряжах торосов, идущих под водою, и что нижние точки нижних глыб простираются глубже того, что дают трубки.

Измерение № 27

3 (15) августа, в широте 81°21' N и долготе 17°55' E, во время стоянки ледокола у торосистого поля, поплавок с трубкой Томсона опускался в некотором расстоянии от корабля, и линь вытягивался посредством судового крана. Трубка Томсона показала 13 м.

Измерение № 28

Там же другое определение дало 10 м.

Измерение № 29

Там же третье определение дало 10,5 м.

Измерение № 30

7 (19) августа, в широте 80°30' N и долготе 18°0' E, маневрируя ледоколом у плавающих торосистых полей, получили по трубке Томсона отсчет 9 м.

Измерение № 31

Там же, у другого торосистого поля, трубка Томсона показала 4 м.

Измерение № 32

8 (20 августа), в широте 79°40' N и долготе 5°9' E, со шлюпки спускали поплавок у торосистого поля, и трубка показала 7,5 м.

Измерение № 33

Там же, у другого поля, трубка Томсона показала 13 м.

Измерение № 34

27 июля (8 августа), в широте 80°40' N и долготе 8°8' E, для осмотра низа льдины, глыба, длиною 9 м, шириною 5 м и толщиною 2,5 м, была, посредством крана, перевернута. На поверхности ее было 15 см снега.

Нижняя поверхность льдины оказалась мутно-зеленоватого цвета и как бы изъеденной рытвинами глубиною до 10 см; к одному краю глыбы рытвины эти были глубже.

От нижней стороны этой льдины взят кусок, который подвергнут исследованию на крепость, удельный вес и проч. Вырубленный кусок имел толщину 40 см и состоял из двух слоев, спаянных вместе.

Температура льда у нижней стороны льдины оказалась –1,2°.

Измерение № 35

5 (17) августа, в широте 81°0' N и долготе 20°0' E, был осмотрен остаток ледяной горы. Длина 42 м, ширина 32 м, высота над водой 4 м. Поверхность вся покрыта валунами и глиной, причем некоторые валуны имели до 1 м в поперечнике. Бока льдины оказались значительно подтаявшими у поверхности воды, так что верхняя часть стоит на нижней как бы на колоннах.

Исследование № 36

5 (17) августа, в широте 80°54' N и долготе 19°0' E, обмерена ледяная гора, очень мало стаявшая, по-видимому, недавно попавшая в воду. Принадлежит она к типу столовых ледяных гор. Длина ее 53 м, ширина 50 м. Высота в одном месте 2 м, в другом – 4. Верх ровный, покатый в одну сторону. Следов морены не найдено.

Исследование № 37

31 июля (12 августа), в широте 81°6' N и долготе 4°28' E, взят образчик грязного снега с поверхности льдины. Грязь, по-видимому, состоит из речного ила.

ТОРОСЫ

Заслуживают изучения не только толщина льда и количество водной поверхности между льдов, но и форма самых ледяных полей, а также вид ледяных нагромождений.

Я позволю себе дать здесь популярное объяснение, почему происходят ледяные нагромождения – тогда будет понятнее все остальное. Представим себе, что на всем Ледовитом океане нет ни ветров, ни течений и что он свободен ото льда. Тогда, с наступлением морозов, весь океан покроется сплошным льдом, который будет простираться от одного берега до другого, так что вся поверхность будет представлять из себя прекрасный санный путь.

Вообразим, что задул ветер от берегов Америки к берегам Азии; что при этом произойдет? Ветер, вследствие трения о поверхность льда, начнет нажимать на лед к Азиатскому берегу, и так как эта поверхность очень велика, то достаточно будет даже незначительного ветра, чтобы лед не выдержал и взломался на каком-нибудь месте. Это даст возможность всему полю двинуться по направлению ветра, а на месте взлома начнет образовываться нагромождение, которое называется торосом. Нагромождение это может дойти до таких размеров, при которых оно станет крепче, чем ледяное поле, и тогда лед взломается на другом месте, где произойдет другой торос.

Когда ветер переменится, то линии торосов примут другое направление, под углом к первому. Затем, при новой перемене ветра, торосы расположатся по третьему направлению, и, таким образом, весь океан окажется покрытым неправильной сеткой торосов, как это видно на плане со стр. 218.

Трение ветра о ледяную поверхность, тем более торосистую, так велико, что нет надобности ветру дуть через весь океан, чтобы взломать поле. Также нет надобности в береге; для образования тороса достаточно, чтобы ветры в двух прилегающих местностях имели бы разное направление или даже разную силу. Когда лед движется в какую-нибудь сторону, то в одном месте получается нагромождение, а в другом одновременно с этим происходят разрыв льда и образование полыньи.

Из этого видно, что в то же время в одной части океана лед будет находиться в состоянии сжатия, а в другой – в состоянии ослабления.

Кроме ветров, на состояние льда влияют еще и течения. Приливная волна входит в Ледовитый океан из Атлантического, и на Шпицбергене мы сами наблюдали весьма правильное явление приливов и отливов. Приливы и отливы также порождают местное сжатие льда и местное его ослабление, а действие их так сильно, что может быть причиной к нагромождению. Под влиянием двух независимых причин – ветров и течений – нагромождение в Ледовитом океане располагается капризным и неправильным образом.

Правильные гряды торосов можно встретить очень редко; чаще же торосы разнообразны по своей вышине и форме на каждых нескольких саженях. Ровный лед встречается иногда, но отдельными небольшими полянами. Надо думать, что поляны эти могли сохраниться от взламывания лишь вследствие того, что были окружены тяжелыми торосистыми грядами, которые составляли рамку, защищавшую их от давления. Так же способны сохранять ровную поверхность тяжелые многолетние льды, которые труднее взломать, чем лед последней зимы или одногодовалый.

Если образуется полынья, то обе льдины, составляющие ее берега, передвинутся не только перпендикулярно направлению ее, но и в бок, а потому когда лед вновь придет в состояние сжатия, то полынья закроется не по прежнему своему положению, а иначе, и так как всякая полынья идет зигзагом, то иногда случайно встречаются два выдающихся с противоположных берегов полыньи мыса. В этом месте нагромождение может быть особенно высокое, но и без этого условия цепи торосов могут достигать большой высоты.

Врангель указывал на то, что в некоторых случаях нагромождения доходят до высоты 100 футов, а Нансен утверждает, что он даже зимою не видел тороса выше, как в 23 фута, и считает, что самый высокий торос не может простираться выше 30 футов. Врангель и Нансен были в разных частях Ледовитого океана. Врангель – под Сибирским берегом, а Нансен – на океанском просторе. Под берегом, на мелководье, лед нагромождается выше, чем на просторе. Когда мы входили в первый раз в Ревель, то я был поражен высотою нагромождения льда у Ревельской стенки. Нагромождение было на 10 футов выше, чем стенка, и возвышалось над уровнем моря на 32 фута.

Если льды Финского залива могут так высоко нагромождаться, то, разумеется, льды Ледовитого океана, простирающиеся на огромное пространство, могут нагромождаться выше 30 футов. Как объяснить тот факт, что Нансен зимою не видел тороса выше 23 футов, тогда как мы видели торосы в августе месяце?

Составленное Врангелем описание его знаменитого путешествия по Ледовитому океану есть классический труд, который всегда будет иметь научную цену. Нансен говорит, что «в отчетах о полярных экспедициях часто можно встретить описания торосов в 50 футов высотою. Это сущие сказки». Если бы Нансен, писавший свой отчет, вспомнил о книге Врангеля, то он так не сказал бы. Врангель был бы не Врангель, если б он приводил цифры не по измерению, а по фантазии.[48]

Зимою, вследствие сильных морозов, господствующих в Ледовитом океане, полыньи быстро затягиваются свежим льдом. Летом же не происходит образования нового льда, а, напротив, идет таяние. Незаходящее солнце должно бы в особенности сильно действовать на глыбы льда, составляющие торосистые нагромождения, между тем мы этого не заметили. Разумеется, глыбы потеряли свои острые формы, но мы не видели распадения их на иглы, как это бывает со льдом, предоставленным действию весеннего солнца в наших широтах.

Нам казалось, что более обильное таяние происходит на нижних, подводных краях льдины. Края эти принимают форму кружев, о чем уже говорилось выше.

Нижняя часть льдин обтаивает гораздо меньше, и пробы брусков, вырезанных из этих частей, показали, что внизу лед имеет не меньшую крепость, чем наверху.

Когда ледокол вошел во льды к северу от Семи островов, то стали попадаться очень тяжелые торосистые поля. Надо полагать, что в этом месте мы видели нагромождение, образовавшееся у берегов Земли Франца-Иосифа, Шпицбергена или виденной нами земли.

Там же, к северу от Семи островов, мы встретили очень тяжелое торосистое поле, сплошь состоящее из набивного льда; поле имело в поперечнике около мили. Смотря на это поле, удивляешься настойчивости и выносливости полярных путешественников, которым приходится на собаках везти сани через такую пересеченную местность. Наши охотники, не имевшие с собой ничего, кроме ружей, с трудом пробирались… тогда как полярные исследователи должны тащить провизию, палатки, инструменты и прочее.

Полагаю, что такое сплошное торосистое поле должно было образоваться неподалеку от берегов. Ни на рисунках Нансена, ни у других путешественников я ничего подобного не видел.

ПРУДЫ

30 июля (11 августа) и 3 (15) августа инженер Цветков обследовал пруды, находящиеся на ледяных полях. В первом случае на ледяном поле, у которого стояли, было обследовано 16 прудов; из них в двух вода оказалась значительной солености S = = 1,0190 (p 2,49 %); 4 малосоленых – 1,0110 (p 1,44 %) и 10 пресных – 1,0013 (p 0,17 %). Пруды большой солености имели сообщение с морем посредством каналов, так что надо думать, что соленость увеличилась от притока морской воды. Все пруды были покрыты льдом толщиною в 1–2 см.

3 (15) августа было обследовано 20 прудов. Во всех вода оказалась пресная: 1,0000—1,0002 (p 0,03 %).

Некоторые из этих прудов имели цвет голубой, некоторые – зеленоватый. Не удалось подметить, чем вызывается разность в цвете и правильно ли толкование о том, что она происходит от микроскопических организмов.

Достойно внимания, что пруды лежат в разных высотах над уровнем моря. Встречались даже на высоте 2 м.

Температура воды в прудах была измерена в 9 часов утра и в 6 часов вечера. При первом измерении она оказалась:

в 17 прудах от +0,2° до +0,4°

в 2 прудах +0,5°

в 1 пруде +0,6°

Вторичное измерение температур было сделано лишь в 6 прудах; перемен в температурах не обнаружено, несмотря на то что весь день была ясная погода и штиль. Хотя вода в прудах имела температуру выше точки замерзания и был теплый ясный день – пруды все время оставались покрытыми слоем льда приблизительно в 1 см.

Вода пресных прудов – вполне годная для питья. На «Ермаке» неоднократно пользовались этой водой, наполняя ею цистерны, служащие для питания паровых котлов. В летних полярных путешествиях, при посредстве ледоколов, можно совершенно отбросить расход угля на опреснение воды для котлов и даже для питья. В последнем случае полезно воду кипятить.

ИСПЫТАНИЕ КУСКОВ ЛЬДА

1 (13) августа астрономом Кудрявцевым был произведен следующий опыт над таянием льда: два куска льда, вырезанные из одной и той же глыбы, размером 30 × 30 × 30 см каждый, были опущены в две разные бочки, наполненные морской водой, температуры +0,5° и удельного веса 1,0249 (p 3,26 %). В одной из этих бочек вода была совершенно неподвижна; в другой происходила постоянная циркуляция воды, для чего она накачивалась через шланг, опущенный на дно, и выливалась через края бочки.

При этом образовывалось течение воды в разных направлениях. Через полчаса после начала опыта получалась следующая картина: от куска находившегося в циркулирующей воде осталось не более 0,7 первоначального объема, причем в нижней его части таяние происходило быстрее, чем в верхней. В нижней части куска образовались типичные «ледяные кружева». Кусок, бывший в неподвижной воде, показал лишь слабые следы таяния.

Через час от начала опыта оказалось, что от первого куска стаяло более половины объема. По всей толщине остающегося льда проходили частью горизонтальные, частью вертикальные каналы, диаметром 2–4 см. Второй кусок оставался в том же положении, как и прежде.

После этого кусок, находившийся в циркулирующей воде, вынут и отложен в сторону, а на место его положен другой, находившийся до тех пор в спокойной воде. Кусок быстро начал таять.

Через полчаса от начала второго опыта оказалось, что от куска осталось не более половины объема, и он получил вид, одинаковый с первым куском. Через час от начала опыта от этого куска не осталось почти ничего.

Опыты над температурой таяния морского льда показывают, что она близка к 0. Между тем, вышеприведенный опыт убеждает в том, что и при низкой температуре происходит таяние льда, в особенности если вода находится в движении.

Затрудняюсь дать объяснение этому факту, но из сравнения цифр первой и второй строчек видно, что таяние куска льда такой величины, какой испытывался, в циркулирующей воде происходит в 7 раз быстрее, нежели в стоячей.

Во время пребывания «Ермака» во льдах астрономом Кудрявцевым произведено несколько опытов искусственного замораживания воды посредством охладительной смеси, с целью получить образцы пресноводного и соленоводного льда, замороженных при совершенно одинаковых условиях.

Первоначально был сделан опыт получения однородного куска пресного льда. С этой целью 28 июля (9 августа) была приготовлена охладительная смесь, и пресная вода, налитая в форму для мороженого, оставлена таким образом до следующего дня, причем, по мере надобности, подбавлялась охладительная смесь. В результате получился кусок очень твердого льда, неоднородной по структуре, крайне интересной, симметричной формы. Снаружи он был прозрачный, кристаллический; сердцевина же представляла из себя матовую массу, наполненную маленькими пузырьками в симметричной форме радиальных нитей.

31 июля (12 августа) сделан опыт параллельного замораживания пресной и соленой воды при одинаковых условиях. С этой целью в одной и той же бочке было поставлено два металлических ящика, наполненные: один – морской водой, взятой с глубины 200 м, другой – опресненной. Результаты были следующие: пресноводный лед дал хороший, крепкий кусок, не вполне однородный; соленоводный представлял из себя не сплошной кусок, а собрание отдельных игл, и испытание такого куска на крепость оказалось немыслимым.

4 (16) августа произведено было повторение опыта параллельного замораживания пресной и соленой воды. В один из ящиков налита морская вода взятая с поверхности, температуры –1,2° и удельного веса 1,0246 (p 3,22 %); в другой – вода из опреснителя. Соленоводный лед снова промерз иглами. Испытание его на крепость оказалось невозможным. Определен удельный вес воды, полученной из этого льда, – 1,0122 (p 1,60 %).

Пресноводный лед дал вполне однородный, прозрачный, кристаллический кусок, который исследовали на крепость. Лед оказался довольно слабым.

ФИЗИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА ЛЬДА

Изучение физических свойств льда было в ведении астронома Кудрявцева. Общий план этих исследований был установлен мною следующий: на палубу поднималась, посредством крана, большая глыба. Ее первоначально расчерчивали горизонтальными линиями на слои, толщиною в 20 см. На границе каждого из двух смежных между собой слоев тонким напарьем просверливался канал, глубиною около 15 см. Диаметр канала делался по диаметру термометра, чтобы последний входил вплотную, не оставляя сбоку щелей. Направление канала делалось несколько наклонное к горизонту, чтобы в нем не застаивалась тающая от прикосновения с более теплым телом вода. В сделанные каналы вводились термометры, и определялась температура льда на границе каждого из двух слоев.

Затем из каждого слоя вырезался пилою горизонтально брусок, в сечении 5 × 5 см, длиною около 20 см. Первоначально такой брусок опускался вертикально в банку, наполненную морскою водою, и замечалась степень его плавучести по каждой из четырех сторон. Потом брусок опускали другим концом, так что получалось 8 отсчетов, и брался средний. Удельный вес воды, в которую опускался исследуемый лед, и ее температура определялись до и после наблюдений. Для испытания крепости льда описанные выше бруски, вырезанные горизонтально, подвергались перелому посредством приложения силы, измеряемой динамо-метром, прикрепленным к деревянной призме.

По окончании пробы льда на крепость производилось определение температуры таяния льда и количества солей, содержавшихся в различных слоях испытуемой глыбы. С этою целью обломками льда известного слоя наполнялись ведра, которые закрывались и ставились в теплое место для растаивания. В каждое из ведер погружался термометр с целью определить температуру таяния, а по совершенном растаивании полученную жидкость испытывали посредством ареометра.

Такие же точно исследования производились еще с некоторыми другими образцами льда.

Результаты всех этих исследований внесены в особые, нижеприведенные таблицы, в которых помещены следующие данные.

1-й столбец дает номера образцов по порядку.

2-й столбец дает глубину, откуда взяты образцы (если образцы принадлежали большой глыбе), или некоторые отличительные признаки куска.

3-й столбец дает температуру льда, измеренную на указанной глубине.

4-й столбец – удельный вес льда по отношению к дистиллированной воде +4°.

5-й столбец – плавучесть льда по отношению к морской воде средней температуры и солености в этих местах, а именно: температуры –1,5° и удельного веса 1,0245 (p 3,21 %).

6-й столбец – то же число, выражающее дробью отношение надводной части куска ко всей его длине.

7-й столбец – температуру таяния льда.

8-й столбец – удельный вес воды, полученной изо льда, приведенный к температуре 17,5, причем за 1 принята дистиллированная вода температуры 17,5

9-й столбец – процент солености той же воды.

Испытания 8 (20) июня. Для исследования физических свойств льда первоначально хотели отломать острый угол льдины, но, несмотря на распиливание и разламывание пешнями, этого сделать не удалось. По счастью, оказался неподалеку только что отломившийся при проходе «Ермака» небольшой треугольный кусок, имевший длину 2 м и среднюю ширину около 1 м.

Высота его оказалась 1,46 м, стены почти прямые. Лед плотный. От верха на 20 см шел горизонтальный слой пузырей; наверху было около 5 см снега.

Глыба весила около 3 т и была поднята на борт посредством 5-тонного крана.

Кроме того, для исследований взята из одного тороса небольшая глыба, которая имела интенсивно-голубую окраску.

Испытания 27 июля (8 августа). Глыба, 1,6 м толщиной, от таяния в воде вся полна скважинами, которые по своей форме похожи на пустоты в обыкновенном швейцарском сыре. Нижняя часть льдины представляет то, что мы называли «ледяными кружевами». Скважины даже внутри льдины заполнены снеговидной массой. Цвет зеленоватый.

Испытания 27 июля (8 августа). Глыба, высотою в 40 см, вырезанная из нижней части перевернутой льдины, толщина которой 2,5 м. На высоте 19 см от нижнего края глыбы находится место смерзания двух льдин, обозначенное тонкой белой полоской. Для исследования вырезано 3 горизонтальных бруска: № 18 – на расстоянии 10 см от верхнего бывшего внутреннего края; № 19 – посредине на месте спая; № 20 – на расстоянии 10 см от нижнего края льдины.

Испытания 31 июля (12 августа). От ледяного поля, толщиною 4,2 м, ходом ледокола отколот большой кусок, который, вследствие своей формы, всплыл боком. Видны три слоя льда, крепко между собою спаянныео из трех слоев.

1 (13) и 4 (16) августа были произведены опыты над таянием льда в морской воде. Определялись плавучесть и удельный вес образцов льда. Куски были в форме куба. Первый раз сторона куба была 30 см, другой раз 20 см. Получились следующие результаты.

5 (17) августа испытывали образцы льда с плавающей ледяной горы с валунами наверху. Лед представляет прозрачную кристаллическую стекловидную массу.

5 (17) августа испытывали образцы глетчерного льда с другой плавающей ледяной горы, имевшей столовую форму. Лед представляет прозрачную кристаллическую стекловидную массу. Гора совершенно цельная, мало обтаявшая.

Плавание «Ермака» на Новую Землю и Землю Франца-Иосифа в 1901 году

Зимою 1900/1901 г. я спешил с изданием моего труда «“Ермак” во льдах», в котором излагались подробные соображения, предшествовавшие постройке «Ермака», самая постройка этого ледокола и работа в Балтийском море и Ледовитом океане. Надо было окончить с этим делом для того, чтобы все, кому следует, могли ознакомиться с тем, что такое «Ермак», ибо это давало надежду заручиться необходимой поддержкой для организации плавания в Ледовитый океан летом 1901 г.

В феврале 1901 г. книга эта вышла и была разослана тем, от кого можно было ждать влияния на организацию следующей экспедиции. 17 марта (по новому стилю) я представил доклад министру финансов С. Ю. Витте, в котором просил о разрешении воспользоваться ледоколом «Ермак». Я писал, что в «предстоящее лето «Ермак» может заняться исследованием на Дальнем Севере, и, по моему мнению, надо попробовать его в тех же условиях, в каких он работал прежде, возложив на него поручение обследовать места к северу от Шпицбергена»; я прибавил, что «там должны быть новые, не открытые еще земли, которых никакой корабль, кроме «Ермака», достичь не может».

Получив письмо, министр финансов тотчас же запросил председателя Географического общества, члена Государственного совета П. П. Семенова и получил от него письмо от 29 марта (по новому стилю) в котором, высказав о желательности активного участия русского правительства в полярных исследованиях, П. П. Семенов прибавил, что никакая полярная экспедиция, преследующая научные цели, не может быть ограничена кратким, например 4-месячным, сроком, так как многие из ее наблюдений могут получить значение лишь в том случае, если обнимают все времена года.

П. П. Семенов высказал также, что суда полярных экспедиций должны быть устроены так, чтобы, в случае невозможности выбиться из движущихся ледяных масс, они могли быть выжимаемыми без роковых повреждений, и что экипажи полярных экспедиций должны быть всегда готовы на оставление судна, обреченного на гибель, и на сухопутное путешествие по льду до ближайших материков.

В заключение своего письма П. П. Семенов высказал, что он не взял бы на свою совесть поставить на карту существование такого дорогого и практически полезного сооружения, каким представляется «Ермак», тем более что гибель такого судна (может быть, даже и со всем его экипажем), кроме крупного материального ущерба для казны, дискредитировала бы надолго все более скромные попытки полярных плаваний, частые неудачи которых не представляются столь чувствительными.

Мне не сразу удалось узнать, какое направление приняло мое ходатайство перед министром финансов, а когда до меня дошло известие о том, что спрошено мнение вице-председателя Географического общества, то я 15 апреля (по новому стилю) отправился к нему и вышеприведенный его ответ узнал лично от него.

Из продолжительного разговора с П. П. Семеновым я понял, что он не симпатизирует моему желанию идти в большие широты. И если бы я задался более скромной задачей, как, например, опись берегов Новой Земли, то тогда Географическое общество могло бы оказать поддержку.

Вернувшись от П. П. Семенова, я написал ему следующее письмо.[49]

Вышеприведенное мое письмо дает те аргументы, на основании которых я хлопотал о посылке «Ермака» в 1901 г. Времени оставалось мало, надо было торопиться, между тем я не ясно видел, в чем заключаются сомнения, и хотел прочесть публичную лекцию, чтобы расположить членов Географического общества к посылке «Ермака». С этой целью я обратился к директору Главной физической обсерватории М. А. Рыкачёву, который всегда относился к моим работам с большой доброжелательностью.

Ниже привожу письмо мое от 9 апреля, написанное в ответ на два предыдущих его письма от 20 и 21 апреля (по новому стилю.), в которых он упоминает о необходимости оказать с «Ермаком» содействие Шпицбергенской экспедиции[50] и советует приняться за обследование северо-западных берегов Новой Земли.

Вот мое письмо:

Глубокоуважаемый Михаил Александрович!

Я получил Ваши письма от 7 и 8 апреля и спешу Вам ответить, причем пользуюсь любезностью командира ледокола «Ермак», почерк которого разборчивее, чем мой.

Ответ этот мы составили совместно, и он завтра отправится к Вам, чтобы лично дополнить то, чего в письме нет. Думаю, что Вам также будет небезынтересно поговорить с ним, чтобы о работе ледокола «Ермак» в полярных льдах Вы знали не от одного меня, но и от него.

Отвечаю Вам на некоторые пункты Вашего письма:

1. Ничего не имею против того, чтобы отвезти Шпицбергенскую экспедицию на Шпицберген к концу мая, но для этого надо, чтобы вопрос был возбужден Академией наук и чтобы она испросила на это разрешение министра финансов.

2. Ничего не имею против того, чтобы обследовать северо-западный берег Новой Земли и пройти к порту Диксон, если состояние льдов Карского моря в конце нашего[51] июня будет хоть сколько-нибудь соответствовать движению коммерческих пароходов, для которых, в сущности, и требуется обследование Карского моря. Если же льды Карского моря в это время года и в этой части его окажутся тяжелы для коммерческих судов, то мне должно быть предоставлено право прекратить этот рейс у северной оконечности Новой Земли и направиться в более возвышенные широты. Видимо, Вы склонялись к тому, чтобы я направился по восточную сторону Земли Франца-Иосифа, и если состояние льдов в этом месте будет благоприятное, то я ничего не имею против такой программы. Надо идти подальше от этой земли, ибо у нее следует ожидать нажима ледяного потока.

Если по избранному Вами пути окажется в конце нашего июня лед тяжелый, то следует повернуть назад и, выбирая область слабого льда (чтобы не тратить много угля), направиться к юго-западной оконечности Земли Франца-Иосифа, а оттуда держать курс по западную сторону Земли Гилли[52] и виденной нами земли.[53]

В этом случае мы будем прикрываться названными землями и, следовательно, будем находиться в выгодных условиях для работы в столь ранний сравнительно срок – начала нашего июня.

3. Дальнейшее следование на север будет зависеть от того, какой лед встретим мы далее и как в нем пойдет «Ермак».

Из вышеприведенного Вы видите, что я готов уступить на всех пунктах и от души благодарю Вас за все хлопоты, чтобы уладить это дело.

Прошу Вас, глубокоуважаемый Михаил Александрович, поговорить хорошенько с Михаилом Петровичем Васильевым, который, если нужно, может поехать и к академику Чернышеву, и к П. П. Семенову. Также, если нужно, он может съездить и к К. И. Михайлову, и даже к И. В. Мушкетову, если Вы это находите нужным. Был бы несказанно счастлив, если бы мое чтение осуществилось на тех основаниях, которые я Вам изложил совершенно откровенно, ибо тогда все дело пошло бы или под знаменем Географического общества, или по крайней мере с его добрым сочувствием.

Помещенные выше извлечения из моего письма М. А. Рыкачёву показывают, что предварительно составленную мною программу плавания по западную сторону Шпицбергена я изменил для того, чтобы заручиться содействием Географического общества. Я считаю, что прежде всего надо убедиться, что «Ермак» может побороть полярные льды, и для этого самое лучшее место находится к северу от Шпицбергена, ибо, в случае поломки винтов или других неблагоприятных обстоятельств, движением льда ледокол вынесло бы на свободную воду, в сравнительно очень короткий промежуток времени. Совсем другая обстановка получилась бы, если бы судно застряло в других местах, не на струе течения, направляющегося в пролив между Шпицбергеном и Гренландией.

Поломка винтов в тех местах могла бы быть более опасна. Между тем не представлялось никакой возможности убедить кого следует, что нужно делать то, что обещает более благоприятные результаты.

Видя, что дело не получает окончательного решения, я был лично у министра финансов и, по возвращении от него, обратился к нему с письмом от 20 апреля (по новому стилю), в котором просил его двинуть дело вперед. Статс-секретарь Сергей Юльевич,[54] получив мое письмо, запросил у морского министра генерал-адъютанта П. П. Тыртова, который дал более благоприятный отзыв.

Он писал:

Управляющий Морским министерством. По Главному морскому штабу. 18 апреля 1901 года, № 973.

Милостивый государь Сергей Юльевич!

На письмо Вашего высокопревосходительства от 12 сего апреля за № 2194 имею честь уведомить, что со своей стороны не могу не признать несомненной пользы для научных целей экспедиции ледокола «Ермак» в том ее виде, как она предположена в последних соображениях вице-адмирала Макарова. Обследование всех морских путей в Карское море и далее к устьям сибирских рек и выбор при различных обстоятельствах наиболее безопасного и легкого из них представляется весьма желательным, почему я считаю себя обязанным высказаться в пользу поручения вице-адмиралу Макарову исследовать на ледоколе «Ермак» путь по северную сторону Новой Земли и одновременно произвести определения положения западного берега этого острова, а также обследование дальнейшего пути к рекам Обь и Енисей.

Относительно обратного пути ледокола я совершенно согласен с приведенным вице-адмиралом Макаровым мнением компетентных ученых, что путь тот следует предоставить усмотрению и благоразумию руководящего экспедицией, в зависимости от состояния льдов.

К вышеизложенному считаю долгом добавить, что Его Императорскому Высочеству августейшему генерал-адмиралу угодно было выразить свое принципиальное согласие на разрешение вице-адмиралу Макарову идти на ледоколе и принять руководство предполагаемою экспедицией в том случае, если бы Ваше высокопревосходительство, признав возможным ее осуществление, получили на это монаршее соизволение, также разрешать некоторым служащим в Морском ведомстве лицам соответствующей специальности быть участниками в этой экспедиции.

Прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в совершенном моем почтении и преданности.

П. П. Тыртов.

Приведенные выше извлечения из письма П. П. Тыртова показывают, что адмирал Павел Петрович дал благоприятный ответ главным образом потому, что я изменил программу плавания, поставив на первую очередь обследование северо-западных берегов Новой Земли, так что моя уступка в этом отношении оказалась единственным средством, чтобы экспедиция могла состояться.

Из письма М. А. Рыкачёва я узнал, что Академия наук, организовавшая в это время третью, и последнюю, экспедицию на Шпицберген для измерения градуса меридиана, желает выслать свои пароходы в Стур-фиорд возможно раньше и что поэтому для экспедиции были бы полезны услуги ледокола «Ермак». Поэтому, желая заручиться и сочувствием Академии наук, я обратился с предложением помочь этой экспедиции, рассчитывая, что она выразит желание, чтобы «Ермак» был снаряжен для полярной экспедиции с тем, чтобы он сначала помог проводкою судов к Шпицбергену.

Академия наук, действительно, обратилась к министру финансов с просьбой о содействии ледокола «Ермак», но прибавила: «в случае если отправление ледокола «Ермак» в Ледовитый океан состоится». Таким образом, это ученое общество также не поддержало моей просьбы об организации экспедиции на ледоколе «Ермак». Между тем время шло и нельзя было приступать ни к каким приготовлениям, а приходилось лишь ограничиваться собиранием предварительных сведений и справок.

Наконец 17 мая (по новому стилю) последовало решение о том, что «Ермак» может идти в Ледовитый океан с тем, чтобы вначале он помог проводкою судов Шпицбергенской экспедиции в Стур-фиорд. Времени оставалось очень немного, ибо 29 мая (по новому стилю) ледокол должен был выйти из Кронштадта, чтобы своевременно поспеть в Тромсё.

Нечего было и думать о каких-нибудь особых приготовлениях; надо было брать то, что возможно было найти.

Столь короткий срок на приготовления к полярному плаванию можно признать беспримерным, и в этом отношении мы побили всякий рекорд.

Надо еще и то заметить, что лица, собирающиеся в Ледовитый океан, посвящают приготовлениям все свое свободное время, я же этого сделать не мог, ибо состою в должности главного командира Кронштадтского порта, при которой приходится очень много работать. На обдумывание того, что мне требовалось для плавания, имелись лишь небольшие обрывки времени, так что, откровенно признаюсь, я не в состоянии был заняться этим делом с той усидчивостью, которой, в сущности, оно требовало.

Относительно состава ученых мне удалось заблаговременно до некоторой степени заручиться некоторыми лицами.

Мне было жаль, что наш известный ученый, математик Алексей Николаевич Крылов, не мог отправиться в плавание на «Ермаке». Он обрабатывал данные по ломке льда, собранные из наблюдений, сделанных над крепостью этого материала на «Ермаке» и в лабораториях. Он точно так же делал выводы из кинематограммы, снятой во время разбивания тороса. В каждое дело, к которому прикасается А. Н. Крылов, он вносит научную постановку, и, таким образом, в его руках получаются надежные выводы даже из сравнительно слабых наблюдений. Причина, почему А. Н. Крылов не мог идти с нами в плавание, так оригинальна, что о ней стоит упомянуть.

Дело в том, что он застрахован, и в таком обществе, в котором путешествия в разные страны предусмотрены, и даже имеется такса о величине надбавки на случай поездки туда или сюда. Ледовитый океан не упомянут в этой таксе, а потому общество заявило, что в случае путешествия А. Н. Крылова в Ледовитый океан оно не только не возьмет на себя ответственности ни за какую прибавку, но и будет считать себя вправе по возвращении А. Н. Крылова из плавания переосвидетельствовать его и затем принять страхование на прежних условиях или на иных, по своему усмотрению.

Человек может вернуться из Ледовитого океана более здоровым, чем он туда отправился. Но так как для общества выгодно считать его здоровье пошатнувшимся и нарушить прежний договор, то эксперт, служащий в обществе, безусловно, даст отзыв в интересах этого общества, что лишает клиента выгод всего предшествовавшего страхования. Это совершенно несправедливо, но говорят, будто бы, что страхование жизни может быть прибыльно для общества только при условии, что многие не платят до конца установленного срока и, выбывая, теряют весь свой капитал.

А. Н. Крылов потерял бы все преимущества, достигнутые платежом в течение ряда лет, что весьма тяжело для человека, желающего обеспечить свою семью.

Вместо А. Н. Крылова я пригласил Семена Петровича Вуколова, который взял на себя магнитные наблюдения и различные физические и химические исследования.

Весьма важно иметь подходящего ученого для драгировок и консервирования собранных организмов. К счастью для меня, врач Морского ведомства Александр Григорьевич Чернышев, бывший со мною в предшествовавшее плавание на «Ермаке», надеясь, что мне удастся организовать новую экспедицию, отказался от предстоявшей ему другой ученой поездки и принял мое предложение. Он же был и судовой врач.

Для работ по геологии председатель Геологической комиссии академик Чернышев рекомендовал Валериана Николаевича Вебера. По ботанике служащий на ледоколе второй штурман А. А. Палибин просил о своем двоюродном брате Иване Владимировиче Палибине, который служит в императорском Ботаническом саду.

По астрономии, метеорологии и гидрологии первоначально я предполагал взять лейтенанта И. И. Ислямова, но затем, по выходе уже в море, он передумал, и я пригласил лейтенанта Владимира Константиновича Неупокоева. По прибытии на «Ермак» в Тромсё командир обратился ко мне с просьбой о том, чтобы я оставил хронометры на руках у старшего офицера барона Гревеница, что я и исполнил. У лейтенанта Неупокоева осталась метеорология и гидрология, но он также участвовал в астрономических наблюдениях.

По картографии я обратился к генералу Штубендорфу, и он очень любезно назначил в мое распоряжение классного военного топографа Аполлона Павловича Ровинского, который прекрасно знаком с топографическими приемами съемок, производящихся на берегу, и искусен в ситуации.

Фотография составляет насущную часть каждого исследования. На это дело я не брал особого специалиста, ибо второй штурман А. А. Палибин предложил свои услуги. Он же взялся делать кинематографические снимки.

Командир, которому и без того было много дела и приходилось помогать всем ученым, взял на себя бросание бутылок.

Из остальных двух штурманов ледокола «Ермак» Н. И. Тульский, как ревизор, не имел специальной отрасли наблюдений, но принимал участие во всяких работах, а А. А. Новинский заведовал мареографом и некоторыми другими работами.

По отношению к служащим я решился делать приготовления заблаговременно, и командир ледокола капитан 2-го ранга Васильев еще в апреле месяце вывесил следующее объявление:

От командира ледокола «Ермак».

Перед уходом «Ермака» в летнее плавание на север объявляется всем служащим нижеследующее.

1. Около 10 июня «Ермак» выйдет из норвежского порта Тромсё к Новой Земле, поднимется к северу вдоль ее западного берега и, обойдя ее с севера, направится в порт Диксона около устьев реки Енисея. Из порта Диксона, или раньше, если льды не позволят до него добраться, «Ермак» повернет назад и постарается на обратном пути обследовать льды к северу, насколько это можно будет по состоянию их и не рискуя самим ледоколом, который на этот раз не идет умышленно испытывать прочность корпуса при работе во льдах, как это было в прошлое плавание.

2. Так как бывавшим в полярном плавании известно, что путь приходится выбирать в зависимости от встречных льдов, то всякому будет понятно, что совершенно определенным направлением задаваться вперед нельзя.

Одно имя уважаемого адмирала С. О. Макарова, стоящего во главе экспедиции, достаточно ручается за то, что все будет предусмотрено и сделано, чтобы обеспечить успех экспедиции – ее безопасность и своевременное возвращение.

3. К началу сентября предполагаем вернуться, но, как и все моряки, мы должны быть готовы к случайностям, поэтому возьмем с собой запас на один год, а также теплое платье и уголь в достаточном количестве на случай весьма мало вероятной зимовки во льдах.

4. Во все время экспедиции служащие будут получать оклад содержания, усиленный на одну треть.

5. Всякому предоставляется оставить доверенность на получение жалованья его родственникам в Санкт-Петербурге или Одессе во все время, пока продолжится экспедиция.

6. Если кому-либо условия предстоящего плавания не подходят, тех прошу заявить об этом теперь же, чтобы своевременно взять на их место желающих, в которых недостатка нет.

Командир ледокола «Ермак» капитан 2-го ранга Васильев.

Как видно из вышесказанного, каждому нежелающему подвергаться опасностям северного плавания предоставлено было оставить корабль; но все заявили желание идти, и, таким образом, «Ермак» должен был идти в плавание почти с тем самым экипажем, с которым он плавал и зиму. Видимо, у экипажа было полное доверие к своему судну и уверенность, что оно в состоянии с успехом следовать через полярные льды и благополучно возвратиться в то же лето.

Для северного плавания я нашел полезным убавить комплект служащих (в особенности в машинной команде), рестораторской же прислуги – прибавить.

По части провизии, за неимением времени, пришлось поступить так, как и в минувшее плавание, а именно: взять из морских запасов то, что имелось в готовности, в количестве, соответствующем годовой потребности. Солонина в порту имеется прекрасная, что же касается консервов, то в этом отношении порт не может похвастаться разнообразием, ибо в порту имеется лишь два сорта консервов, а именно: щи с кашей и горох с маслом.

Для небольшого перехода отсутствие разнообразия в пище не представляет существенной важности; но если бы пришлись оставаться в Ледовитом океане целый год, то отсутствие разнообразия в пище было бы очень тяжело для экипажа. Брать консервы, какие случится, на годовое плавание я не решился, ибо консервы могли оказаться негодными, и это поставило бы меня в критическое положение. Сухарей в запас не брали, а взяли муку белую и ржаную. Бывали подобные примеры, и не дальше как в последней экспедиции на «Belgica»: часть консервов нельзя было в рот взять.

По отношению к теплому платью пришлось тоже ограничиться полумерой, ибо настоящее полярное теплое платье сделать в несколько дней невозможно. На ледоколе имелось теплых полушубков, шапок и валенок на 35 человек; так как платье это через год предстояло заменить, то я велел приобрести второй комплект всего. Таким образом, теплого платья было достаточно на бо́льшую часть команды, но многие имели свое собственное теплое платье.

Из вышеприведенного описания видно, что «Ермак» не приготовлялся к зимовке. Я смотрел на дело так, что мы должны избежать зимовки в Ледовитом океане, но если бы по случайности пришлось остаться нам на зиму, то такое обстоятельство не вызвало бы катастрофы.

Довольно трудно быть вполне готовым к зимовке, если она в программу плавания не входит. Все излишне взятое вызывает непроизводительный расход, а некоторые предметы явились излишним бременем. Так, например, оставаясь на зимовку, нам полезно было бы иметь ездовых собак, чтобы делать экскурсии; но возить собак целое лето, зная почти наверное, что они не понадобятся, очень неприятно, а потому я на это плавание оставил мысль о собаках, тем более что короткое время, имевшееся в моем распоряжении, не давало никакой возможности заготовить собак, на что требуется почти 6 месяцев.

Главное наше оружие есть машина, и, разумеется, следовало бы принять все меры к тому, чтоб ледокол имел как можно больше топлива. Еще при постройке «Ермака» я возбудил вопрос об устройстве отопления нефтяными остатками, но предложение это не было принято, хотя оно вызывало расход лишь в 20 000 рублей. Нефтяное топливо дало бы огромные преимущества, потому что пуд нефтяных остатков соответствует 1,5 пуда угля. Кроме того, при ломке льда постоянно приходится менять ход.

Требуется то полный ход, то стоп-машина. Кочегары на «Ермаке» очень приспособились к этим неожиданным переходам, и устроенное на ледоколе хоудоковское дутье много способствует быстрому разгоранию угля. Также прекращение дутья способствует быстрому уменьшению жары. Тем не менее нельзя внезапно остановить горение угля, в особенности когда употребляется кардиф. При всяких внезапных остановках неизбежно приходится некоторое количество пара травить в холодильник, а это есть прямая потеря топлива. Думаю, что на ледоколе пуд нефтяных остатков заменил бы 2 пуда угля.

Перед предстоящим плаванием нечего было и думать о переходе на нефтяное отопление и следовало ограничиться угольным запасом. Разумеется, кардифский уголь заключает в себе больший запас жара, чем уголь ньюкаслский, но он дороже, и Кардиф лежит дальше от места назначения, чем Ньюкасл. Кроме того, ледоколу нужно зайти в Ньюкасл для того, чтобы принять некоторые предметы, изготовлявшиеся у Армстронга. Также следовало иметь в виду, что Ньюкаслский уголь разгорается легче, чем кардифский, и при переменных ходах потеря на нем меньше, так что, в сущности, на переменных ходах он почти не уступает кардифскому углю.

Все это привело меня к заключению, что можно ограничиться ньюкаслским углем для первоначального запаса; но так как первая часть плавания «Ермака» предназначена была для помощи экспедиции градусного измерения на Шпицбергене и по возвращении оттуда в Тромсё предстояло пополнить запасы угля, то я решил выписать в Тромсё кардифский уголь.

Приготовления по части инструментов не потребовали много времени, ибо на «Ермаке» уже имелись главнейшие метеорологические и гидрологические инструменты, оставшиеся от плавания 1899 г. и описанные в книге «“Ермак” во льдах». Надо было кое-что добавить, и об этом было написано различным фабрикантам с просьбой направить различные предметы прямо в Тромсё.

Особенное внимание было мною обращено на хронометры, и в этом деле принял самое сердечное участие кронштадтский астроном Фус, который исследовал три судовых хронометра и, кроме того, подобрал из имевшихся в порту 5 штук, так что получилось 8 хронометров.

Все гидрологические и метеорологические инструменты были отправлены в Главную физическую обсерваторию, директор которой М. А. Рыкачёв любезно разрешил бесплатно выверить их.

Следует упомянуть, что я заказал в Стокгольме батометр Петтерссона – Нансена с приспособленным в нем термометром. Батометр этот воистину надо признать наилучшим для больших глубин, ибо он замечательно сохраняет температуру воды, так что отсчет термометра, находящегося в этом батометре, может служить не только для определения, не переменилась ли в батометре вода, но и для контроля над показателем переворачивающихся на глубине термометров.

28 мая (по новому стилю) на ледоколе «Ермак» было отслужено молебствие, а 29-го в полдень он снялся с якоря и ушел на определение девиации, а потом в Ньюкасл, куда и прибыл 4 июня. Ледокол провожали я и еще два-три человека.[55]

В Ньюкасле было погружено 3200 т угля: такого большого количества ледокол еще никогда не принимал.

9 июня[56] «Ермак» вышел из Ньюкасла и тихими ходами дошел к 13-му числу до Меланген-фиорда, где вечером и стал на якорь у мыса Локвик. Отсюда отправлен был паровой катер в Тромсё узнать, можно ли туда пройти ледоколу при его осадке (более 27 футов). Суда Шпицбергенской экспедиции «Бакан», «Ледокол № 2» и пароход «Рюрик» уже собрались в Тромсё.

Получив уверение, что в проливе в большую воду глубина не менее 33 футов, «Ермак» 15 июня утром перешел в Тромсё и в тот же день вечером, приняв нашего консула в Финмаркене О. О. Визеля, следовавшего на Шпицберген, вышел вслед за «Баканом» и «Ледоколом 2» по назначению, имея пар в двух котлах. «Рюрик» остался ждать почту и академика Баклунда.

В море была мертвая зыбь, размахи качки доходили до 22°. 17 июня ветер засвежел до 7 баллов; ход отряда 5–6 узлов. В полдень открылся Медвежий остров; в 6 часов утра 18-го с ледокола увидели первый лед, подняли пар в третьем котле. Через час открылись берега Шпицбергена.

Лед был редкий, сначала разбитый, но постепенно становился гуще. Во 2-ом часу пересел с «Бакана» на «Ермак» академик Ф. Н. Чернышев со своим айс-мастером, и, в сопровождении «Бакана» и «Ледокола 2», «Ермак» продолжал пробиваться к горе Кейльхау. В 4-ом часу он стал на якорь в Betty bay.

19-го утром «Ермак», приняв вдоль борта, накачал ему 40 т пресной воды для котлов, так как прибой, державшийся еще у берега, затруднил бы ему наливку собственными средствами, с помощью шлангов, поданных на берег. В тот же день весь отряд вышел в Whales bay, сначала почти по чистой воде, затем встречая все больше и больше льда (до 85 %), который исчез неподалеку от якорного места. 20 июня на «Ермак» приняли с «Бакана» груз экспедиции градусного измерения: провизию, инструменты, сани, шлюпки.

Зачем приехали академик Ф. Н. Чернышев и астрономы А. А. Кондратьев, А. С. Васильев, А. Д. Педашенко, студент О. О. Баклунд и 22 человека рабочих, мезенцев и матросов. После этого «Ермак» снялся с якоря и, имея в кильватере «Ледокол 2», взял курс на Whales point. Плавучего льда до 70 %, часто попадаются айсберги, один из которых сидел на мели на глубине 21 сажени. Линия ледяных гор тянется от большого ледника к северу от Whales bay по направлению на Тысячу островов. В этот же вечер подошли к Whales point и отдали якорь на глубине 18 сажен в расстоянии от берега 3 кабельтовых. Спустили шлюпки и начали перевозку грузов на берег, у которого еще держался неширокий припай, местами более сажени толщиной.

21 июня «Ледокол 2» подошел к борту «Ермака» и принял с него 50 т ньюкаслского угля и 4 т питьевой воды. Вечером того же дня пришел из Тромсё пароход «Рюрик» и на нем академик Баклунд. Ночью по окончании выгрузки все члены экспедиция переехали в свой лагерь. 22 июня после полуночи при ветре SSW, засвежевшем до 4 баллов, начало нести лед; «Ледокол 2» для безопасности перешел и стал за кормой «Ермака».

В 6 часов утра, оставив на берегу наших геолога и ботаника со шлюпкой и двумя людьми, «Ермак» с академиком Ф. Н. Чернышевым снялся с якоря и пошел в Betty bay на поиски за «Баканом», который должен был следить за «Рюриком» и вместе с ним прийти в Whales point. Разбитый лед по-прежнему тянулся полосами вдоль фиорда. Шли в густом тумане, бросая лот. Придя на глубину 24 сажен, стали на якорь. Когда несколько разъяснило, увидели перед собой ледник, что к северу от Whales bay; снялись и пошли вдоль берега к югу, пользуясь кратковременными перерывами в тумане для распознавания берега.

23 июня в 6 часов утра увидели сквозь туман «Бакан». «Ермак» подошел к нему и стал на якорь в ожидании готовности у него пара. В 10 часов «Ермак» повел его сквозь льды в кильватер за собой; лед был густой, туман еще гуще, ход малый. Все время переговаривались свистками, часто теряя друг друга из виду. Только в 10 часов вечера туман разошелся, а в 11 часов весь отряд собрался на якоре у Whales point[57].

В полночь с 24 на 25 июня, когда решено было, что помощь «Ермака» для экспедиции больше не требуется, он снялся с якоря для следования в Тромсё, куда и прибыл 27 июня в 4 часа утра. Переход был сделан при пасмурной погоде и свежем вестовом ветре.

На рейде «Ермак» застал английский пароход «Lizzy», пришедший из Кардифа с 920 т угля для «Ермака».

В этот же самый день (24 июня) к 5 часам вечера на Петровской пристани в Кронштадте собрались некоторые из близких ко мне людей, чтобы проститься. Часть из них на катерах сопровождала меня до парохода «Петербург», стоявшего на малом рейде. Здесь мы ожидали прибытия парохода «Торнео», и в 6 часов я, простившись со своей семьей и провожавшими меня друзьями, отправился в путешествие.

Пароход «Торнео» заходил в Гельсингфорс и Ганге, и 13 июня в 4 часа дня мы были в Стокгольме. Приближаясь к пристани, я увидел почтенного ветерана полярных плаваний барона Норденшельда, который с дней своей ранней молодости и до этого времени с одинаковой настойчивостью продолжает работать на избранном им поприще. Времени у меня было очень немного, так как поезд в Дронтгейм[58] уходил в 6 1/2 часов. Барон Норденшельд помог мне разыскать Эриксона, который делает батометры Петтерссона – Нансена, а затем мы вместе с бароном отправились в один из ресторанов и за обедом обменялись мыслями о предстоящем плавании.

Барон был, как всегда, приветлив и разговорчив. Он говорил, что многие из работавших и плававших с ним в Ледовитом океане достигли высокого положения в Швеции. Так, бывший командир «Веги» Паландер теперь морской министр. Норденшельд проводил меня на поезд, и в 6 1/2 часов я отправился дальше. Норденшельд просил меня на обратном пути предупредить его, чтобы он успел собрать некоторых из своих друзей. Неумолимая смерть, однако, стояла уже за плечами его, и по возвращении из плавания я получил печальное известие, что Норденшельд скончался.

27 июня вечером поезд пришел в Дронтгейм. 28 июня утром на пароходе пошел по шхерам к северу, и 30 июня в 8 1/2 часов утра мы пришли в Тромсё, где я и увидел «Ермак», стоявший на якоре. Это было большое успокоение, видеть «Ермак» здесь. Значит, плавание его к Шпицбергену окончилось благополучно.

С приходом в Тромсё командир «Ермака» тотчас приступил к погрузке угля. Я застал работу эту наполовину оконченной; весь корабль был сверху донизу покрыт угольной пылью. В те же время везли с берега различные предметы, которые не успели доставить в Кронштадт или Ньюкасл.

Члены экспедиции все в сборе, но при приезде мне показалось, что они еще как-то не дома и время проходит в разговорах. В дневнике я записал, что днем переговорил с одним и другим из ученых. В 3 часа приехал ко мне капитан Иогансен, который с 1869 г. ходит по полярным или, вернее, ледяным местам на промысловых шхунах. Он рассказывал много интересного.

Вечером собрал всех членов экспедиции на совещание, чтобы условиться, кто и что будет делать. Хочется, чтобы поскорее все принялись за работу.

Переговорил с топографом Ровинским, который по моей просьбе из Петербурга отправился в Тромсё не через Норвегию, а через Архангельск, чтобы переговорить там с некоторыми знающими людьми.

Он сообщил мне следующие сведения, собранные во время поездки из Архангельска по Мурманскому берегу.[59]

Командир «Ломоносова» капитан Постников плавает в этих морях 53 года, с 6-летнего возраста, и бывал у Новой Земли по западному берегу до 76°.

В 1869 г., в конце июня, пройдя Карские Ворота 100 миль на NO, он был затерт льдами в течение трех недель. Двухмачтовое судно его «Волга» имело осадку 9 футов.

В 20-х числах августа вышел в Карские Ворота и поднялся по западному берегу до 76°. Льды встретил начиная с 75°25' – они заполняли бухты. Все обрывистые берега по западному берегу имеют отмели.

Течение, по его мнению, в Карских Воротах идет в Баренцево море[60] и, поворачивая направо, омывает западные берега Новой Земли.

Льды часто встречаются в полосе шириной в 15 миль, идущей от острова Колгуева по направлению к острову Междушарскому. Полоса льда, не дойдя 15–20 миль до этого острова, круто поворачивает и принимает направление берега Новой Земли. Явления эти более или менее общие.

Моржей и нерпу промышляют по всем бухтам Новой Земли. Оленей бьют в Черной и Белужьей губах. Белугу бьют повсюду, где нет льда. Голец (красная рыба, около 7 фунтов) промышляется в речках и бухтах: Пуховая бухта, речка Гусиная, Соханиха,[61] Крестовая и др. Ловят сетями. Трески по всему берегу Новой Земли не промышляют.

1 июля утром приехал командир шхуны «Fritjof», но ничего интересного не рассказал. В этом отношении словоохотливый Иогансен составляет большое исключение из всех норвежских капитанов, которые ничего интересного никогда не расскажут. Шхуна «Fritjof» зафрахтована Болдвином[62] для отвоза некоторой части грузов на Землю Франца-Иосифа. В 3 часа поехал на берег осмотреть музей. У нас было много туристов с туристского парохода. Во время обеда приехали американцы Champ и Otis, принадлежавшие к экспедиции Болдвина, но тотчас уехали.

2 июля. Утром приехали Champ и Otis, от которых я узнал о главных чертах экспедиции Болдвина к Северному полюсу. Болдвин провел зиму 1898/1899 г. с Уэльманом на Земле Франца-Иосифа. Результатом экспедиции вообще остались недовольны, что приписывалось недостатку энергии в начальнике экспедиции. Болдвин, по возвращении в Америку, начал хлопотать о новой экспедиции к Северному полюсу. Он обратился к богатому американцу Циглеру, который поверил в осуществимость предложения Болдвина и дал все средства, которые для этого потребовались.

Циглер говорил, что ему у Болдвина понравилась прямоугольная челюсть, признак решительности, и он согласился дать все, что требуется. Сам Циглер составил свое состояние на выделке кремортартара, и, разумеется, расходы в полмиллиона рублей не могли пошатнуть его состояния. Экспедиция предположена в небывало широких мерах, каких никогда еще не делалось. Цель экспедиции – достижение Северного полюса, и для этого зафрахтованы три корабля, из которых «America» и «Fritjof» повезут экспедицию на Землю Франца-Иосифа. «Fritjof» вернется назад этой же осенью, а «America» останется с экспедицией. «America» зайдет в Архангельск и возьмет там 300 собак и 18 лошадей.

По прибытии на Землю Франца-Иосифа будет создан опорный пункт, а «America» выслана вперед насколько возможно. С наступлением светлых дней, вероятно, в начале марта нового стиля, экспедиция, состоящая из 30 человек, тронется к Северному полюсу, со всеми лошадьми и собаками. В резерве ничего не будет оставлено. По мере следования будет расходоваться корм, а потом начнут освобождаться лошади, которых будут употреблять на корм собакам и на продовольствие людей. Потом начнут резать собак и тоже давать на корм. Будут гнать вперед, сколько возможно, бросая сани по мере их освобождения.

Расчет основывается на том, чтобы двигаться вперед и не думать об отступлении. По достижении полюса предполагается повернуть круто влево и следовать к восточному берегу Гренландии. Туда отправляется этим же летом судно с провизией, оно постарается достичь возможно возвышенной широты и затем вышлет экспедицию с провизией еще. далее к северу.

Мысль Болдвина весьма смелая и решительная, и надо думать, что недостатка в энергии не будет. Он дал обещание Циглеру, что если не достигнет Северного полюса, то никогда больше на улицах Нью-Йорка не покажется.[63] Для коренного ньюйоркца это большое лишение. Как уверял меня Champ, Циглер не поскупился ни на какие расходы: заказано все самого высшего качества. Он особенно хвалил дневные рационы: небольшая жестянка, весом 1 фунт, заключает в себе все, что надо для продовольствия в течение суток.

Имеется несколько плиток шоколада и специальный порошок, приготовленный, по-видимому, из мяса и хлеба, его можно есть в сухом виде или сварить. Мы пробовали, но нам не понравилась особенность вкуса этого кушанья. Думаю, что после хорошего моциона пища эта покажется приятнее, но не сомневаюсь, что она может надоесть до такой степени, что ее трудно будет в рот взять. Так было с некоторыми патентованными яствами на «Belgica».[64]

Champ служит у Циглера, а Otis – его молодой друг, путешествующий для удовольствия. Champ расспрашивал меня о моих намерениях, и я категорически заявил ему, что я не имею намерения идти к полюсу.

Я полагал, что я делаю любезность Болдвину. Он мог думать, что я пойду к полюсу в это лето, и так как результаты моих плаваний будут ему неизвестны, то это может поселить некоторое сомнение в членах его экспедиции. Их толкает вперед желание быть первыми, и для того чтобы энергия их не ослабевала, надо, чтобы они действительно верили, что до них никто там не был. За мою любезность они отплатили мне совсем иным образом, и, вернувшись осенью в Норвегию после того, что они видели меня у Земли Франца-Иосифа, они[65] пустили в газеты слухи, что я отказался идти к полюсу после того, что случилось[66] с «Ермаком» во льдах этим летом.[67] Plus je connais les hommes plus je m’attache aux chiens[68].

С утра гг. Ровинский, Неупокоев и Вебер отправились на берег, чтобы произвести примерную фотографическую съемку и выработать приемы. Предоставил им полную свободу в действиях. Они занялись делом очень старательно – в час добрый.

С. П. Вуколов сегодня занимался сверкой ареометров. Дело в том, что мои исследования над ареометром выяснили, что погружение термометра изменяет показание ареометра, который от этого поднимается на величину 0,0002.

Когда эти исследования были опубликованы, то профессор О. Крюммель предложил свой ареотермометр. Я тогда же просил его снабдить меня одним из его инструментов, хорошо выверенных. Инструмент был приготовлен, и тщательная выверка его на разных удельных весах заняла у уважаемого профессора немало времени.

Ареометр был послан ко мне в Кронштадт, но на пути он, к моему большому огорчению, разбился. Я сообщил об этом горестном событии уважаемому профессору, и он, отзывчивый ко всем нуждам гидрологии, взял на себя труд выверить еще один ареометр, который был им заказан тому же мастеру и был готов минувшей зимой. Чтобы он не разбился вторично, при железнодорожной пересылке, его на этот раз отправили прямо в Тромсё, передав командиру парохода в руки. На этот раз ареометр пришел благополучно.

Поломка ареометра произошла отчасти по вине почты, а отчасти вследствие того, что самый ареометр Крюммеля представляет инструмент весьма ломкий. Нижняя часть его имеет большую тяжесть, но прикрепляется к телу ареометра узкой шейкой, которая при тряске не выдерживает тяжести. Следовало бы корпус делать из более толстого стекла, и тогда потребовалось бы меньше ртути в нижней части ареометра.

Я решил употребить этот ареометр Крюммеля лишь для сравнения с серией моих ареометров, употреблявшихся в минувшее плавание.

3 июля. По приходе в Тромсё свезли в госпиталь машиниста Лизунова, который заболел во время плавании к Шпицбергену воспалением легких. Сегодня доктор заявил, что Лизунов чувствует себя лучше и просится, чтоб его взяли в море. Доктор надеется, что он у нас окончательно окрепнет, а потому решено завтра перевезти его на «Ермак».

Ознакомился с наличием провизия и решил, что полезно кое-что прикупить на берегу для предполагающихся небольших депо, которые я намерен образовать в некоторых местах. У нас почти нет сухарей и еще кое-чего, что в депо необходимо оставить.

Сегодня получены с почты некоторые фотографические принадлежности и термометры от Рихтера из Берлина, и вообще теперь пришло все, кроме проволоки для змея. Термометры, присланные от Рихтера, составляют принадлежность батометров Петтерссона – Нансена. По этим термометрам можно отсчитывать сотые градуса. Нансен придает этому большое значение, и вообще он думает, что отсутствие точности в наблюдениях заставит в очень непродолжительном времени переделать все глубоководные наблюдения.

Вечером знакомился и практиковался с дальномером Шварца, который основан на принципах горизонтального базиса известной длины.

В 4 часа вечера снялись с якоря и пошли в море.

Заслуживает внимания оригинальная просьба, с которой обратилась к командиру «Ермака» жена шкипера Захариасена,[69] прося передать письмо ее мужу, ушедшему в Ледовитый океан на промысловом судне «Godtfrid»[70].

Тромсё есть место, откуда выходят на промысел в различные части Ледовитого океана, и хотя встреча на таком большом просторе с известным судном маловероятна, тем не менее, за отсутствием более верного почтового отделения, практикуются и такие посылки со случайной оказией.

4 июля. В 4 часа мы подошли к мысу Нордкин. Это самая северная оконечность Европейского континента. Она лежит на несколько миль к востоку от Нордкапа. В 7 1/2 часов сделали станцию. Работа задержалась до 10 1/2 часов. Температура на дне +3,1°, наверху +6,6°. Трал принес: губки, офиуры, ежи, черви, пикногоны, моллюски.

5 июля. Погода по-прежнему тихая. Разбил с Ровинским сеть карты для Новой Земли.

6 июля. В 3 часа утра станция № 41. Богатый улов.

Вечером попал в большое совершенно ровное поле льда толщиной в 2–3 фута.

7 июля. В 1 час 20 минут остановились для отдыха. В 6 часов дали ход и в 11 часов 30 минут вышли на чистую воду.

Надо сказать, что впечатление от скорости хода во льду и на воде различное. Когда вдоль борта проходит лед, то кажется, что судно идет скоро; а когда льда нет и по бокам лишь чистая вода, то ход кажется тише. Новый нос разбивал лед очень хорошо.

8 июля. В 1 час 40 минут вошли в сплошной, но разбитый лед. В 2 часа 40 минут увидели по курсу перед носом трех медведей. Один остановился. Шум ледокола и ломающийся лед не пугают медведей. Медведь смотрел на ледокол, по временам поворачивая голову и оглядываясь на уходивших товарищей. Когда до медведя осталось 100 шагов, наши охотники открыли огонь; громадный медведь пустился бежать со всех ног, но от страшной боли по временам кувыркался через голову. Ему однако, не удалось сделать и 20 шагов, как еще одна пуля прекратила его мучения. Подходя к убитому медведю, ледокол остановили. Решили остаться до утра, чтобы несколько отдохнуть. Вошли в трещину, образовавшуюся в сплошном льду.

По выходе из Тромсё курс был взят на остров Адмиралтейства, и работы начались от самого Норвежского берега.

Баренцево море обследовано, и существуют самые сбивчивые понятия о том, куда направляются струи Гольфстрима. На каждых 50 милях мы останавливались и производили глубоководные исследования.

Наутро[71] мы продолжали плавание уже с меньшим успехом, ибо щель сделалась очень узкой и крайне извилистой. Мы, наконец, оказались в сплошном торосистом льду[72] и дальше двигаться не могли. Так прошло несколько дней, после чего лед, казалось, как будто ослаб. Мы стали вновь продвигаться по направлению к берегу Новой Земли, но работа начала по временам давать самые ничтожные результаты.

Погрузка угля с угольной биржи

С полного хода ударяли мы в торосистое поле и проходили всего лишь 10–15 сажен. При втором ударе мы ранее, чем прикоснуться к крайнему льду, ударяли в кашу разбитого льда, которая сильно задерживала ход, уменьшая этим самым удар. Поэтому чистого льда мы разламывали не более 6–8 сажен. При третьем набеге по тем же причинам результат был еще меньше, и, наконец, после 10-го или 20-го удара мы едва доходили до твердого льда, тратя всю энергию на бесполезную работу спрессовывания каши разбитого льда. Эта каша очень плотная, и когда корабль отступает назад, то она всплывает на поверхность, представляя из себя ровное снежное полотно.

Надо было придумать что-нибудь для того, чтобы уменьшить компактность этой снеговидной массы. Для этого я воспользовался имевшимся на ледоколе приспособлением для выливания теплой воды на лед с носовой части корабля. Как только пустили в ход это приспособление, то почувствовали улучшение. Тем не менее этого было недостаточно.

Чтобы сдвинуть эту густую массу со своего места, я придумал спускать якоря. Как только «Ермак», сделав набег, останавливался, так сейчас травили оба якоря в воду с таким расчетом, чтобы лапы якорей приходились как раз над горизонтом воды (якоря зацепляли за глыбы льда).

Желая завернуть ледокол в сторону, мы завезли проволочный 5-дюймовый перлинь и стали тянуть его на брашпиле. Тащили вовсю, и кончилось это тем, что сломалась рама брашпиля и погнулся вал.

Надо было придумать еще что-нибудь. На ледоколе имелись обрезки стрел, которыми мы имели в виду стаскивать его в случае, если «Ермак» почему-нибудь застрял бы. Обрезки этих стрел я приспособил с обеих сторон носа таким образом, чтобы они могли подниматься из воды, когда ледокол идет вперед, и опускаться вертикально вниз, когда ледокол движется назад. Приспособление это кто-то назвал «чертовым пальцем» – под этим именем оно и ходило. Действие «пальцев» было достаточно хорошо, а управление ими посредством носовых кранов совершенно удобно.

Уже впоследствии мне пришла мысль: надо провести в носовую часть судна 2 сильных пожарных струи и направить их под углом таким образом, чтобы струя разбивала поверхность каши, остающейся за ледоколом, и сообщила ей некоторое движение назад.

19 июля. В 9 часов вечера запускали змея с инструментами. Он полетел хорошо, но инструменты точно не записали. Уж не замерзли ли они?

Через 10 дней по входе в лед я убедился, что в состоянии его не происходит значительных изменений, а потому я решил идти назад. Лед несколько ослаб. Мы прошли около двух миль и опять остановились, так как началось сжатие, более сильное, чем когда-нибудь раньше.

Рано утром мне пришли доложить, что лед сильно нажимает, а в 7 1/2 часов послышался глухой скрип в подводной частя и все поле по левому борту опустилось под дно и пошло назад. Пройдя футов 100, поле остановилось, и было очевидно, что его задерживает левый винт. Попробовали вращать левую машину. Она не трогалась с места. Стали переводить ее с одного хода на другой, но это тоже не помогло. Тогда я велел кормовой машине дать задний ход и струей от заднего винта разбить часть глыбы, нажимавшей на левый винт. Через час работы кормового винта левый винт освободился и начал вращаться, сперва ударяя о льдины, а потом совершенно свободно.

24 июля. Проснулся в 4 1/2 часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во власти природы, меня страшно гнетет. Если льдины раздвинутся, мы можем выйти, а если нет – мы останемся и зазимуем.

Мы находимся в торосистом поле. Перед носом и за кормой у нас тяжелый лед, слева – легкое поле.

Все усилия повернуть ледокол в эту сторону оказались напрасными. Ледокол крошил лед, образовывая из него ледяную кашу, которая под действием воды и ночного мороза смерзалась. Все это производило весьма неблагоприятное впечатление, и, чтобы занять всех общей работой, я решил попробовать руками растащить часть льда.

Все, начиная от меня, вышли на работу с лопатами, кирками и прочими инструментами. Казалось вначале, что работа идет чрезвычайно успешно, ибо теплая вода из холодильников производила обильное течение, в то время как мы руками разбрасывали куски льда в разные стороны. После 1 1/2 часов усиленной работы лед под нами зашевелился, и из-под низа выступили такие глыбы, которых прежде совсем не было видно. Место, в котором мы работали, казалось заполненным льдом еще более, чем прежде. Это далеко не остановило энергии, и работы усиленно продолжались до вечера. Потом, поднявшись на ледокол, я увидел, какую ничтожную часть работы мы произвели. Очевидно, руками в Ледовитом океане много не сделаешь.

Мне неоднократно приходила мысль о том, что применение винта к движению судна дает незначительный процент полезной работы, в особенности когда судно остановится неподвижно. Было бы гораздо действительнее, если бы машина могла непосредственно зацепляться за лед. В таком случае можно было бы развить усилия в несколько тысяч тонн, тогда как винты дают лишь 100 т давления.

В ночь после того дня, когда мы делали попытку руками расчистить путь ледоколу, лед пришел в некоторое движение, и мы тут же начали работать машинами вперед и назад, чтобы продвинуться. После долгих усилий мы прошли около двух миль. На этот раз нам удалось высвободиться из тяжелого торосистого поля. Тут мы остановились на сутки, кругом опять были торосы. е28 июля. После обеда пошли на лед. Лед оказался с проталинами, так что я два раза провалился, но не глубоко. Вчера Неупокоев провалился по пояс и стал на второе дно; кто-то остроумно заметил, что ему надо разбить себя на сантиметры, так чтобы в следующий раз определить глубину междудонного пространства.

Что это такое – я решительно не могу понять. 28 июля – между тем холодно, а все ветры только сжимают лед. Какое заколдованное место! Я сильно опасаюсь, что нам не удастся выбраться отсюда.

30 июля. Утром собрал совещание. Присутствовали все члены ученого штаба, штурман и механики. Изложил, что есть полная надежда освободиться, ибо лед распался на мелкие глыбы и нужен только ветер, чтобы его развести.

1 августа. Обыкновенно засыпаю около 1 часу, но в 3 часа просыпаюсь. Мысли о предстоящей зимовке не выходят из головы. Потом читаю, опять засыпаю и опять просыпаюсь и т. д. до 7 часов утра, когда входит капитан.

3 августа. Вечером обдумывал и писал письма, которые хочу послать о помощи.

6 августа. Мы освобождены.

9 августа. С утра стала видна Земля Франца-Иосифа. Подошли к берегу. Много ледяных гор. Огромные нагромождения у мыса Флора. Речка на льду. Съехали. Оставили письмо. В 5 1/2 пришел «Fritjof». Командир его у меня обедал. Послали письма на «Fritjof».

По выходе изо льдов я составил следующую программу: я решил пересечь Баренцево море от полуострова Адмиралтейства к мысу Флора, сделав по этому пути глубоководные исследования, а затем сделать еще несколько рейсов поперек Баренцева моря. В 3 часа мы взяли курс на мыс Флора и вначале шли по чистой воде. Затем начался лед, который, однако, нисколько не походил на тяжелые торосистые поля у Новой Земли. Мы имели, по преимуществу, легкий лед и часто встречали огромные поля ровного льда.

Кроме того, льдины были чистые, без набивных барьеров, что указывает на отсутствие сжатия в течение продолжительного времени. Видимо, в этих местах, как и вообще на просторе, лед ветром носится свободно то в одну сторону, то в другую. Берегов, которые могли бы задержать лед и содействовать сжатию, поблизости нет, а потому и сжатия нет.

Затем мы вошли в более тяжелый лед. По временам стали попадаться тяжелые торосистые поля, но все же была полная возможность пробиваться между ними, и лишь изредка приходилось проламывать перешейки цельного льда. По временам мы останавливались для производства[73] гидрологических наблюдений, а в некоторых случаях и для магнитных наблюдений. С этой целью, высадив на лед наблюдателя с инструментами, мы отходили в сторону, чтобы стальной корпус корабля не влиял на магнитную стрелку, и оставались в стороне, пока производились наблюдения.

У Земли Франца-Иосифа мы нашли открытую воду и 9 августа около полудня подошли к мысу Флора. Здесь осмотрели станцию Джексона[74] и поздно вечером оставили это место, убив за это время на берегу двух белых медведиц. Отойдя от мыса Флора, я решился сделать несколько глубоководных станций.

Окончив наблюдения, мы пошли на юг, причем я решился избрать тот же самый путь, чтобы увеличить число станций, ибо оказалось весьма интересное распределение температур и удельных весов воды.

Подойдя к границе льдов у Новой Земли,[75] повернули вдоль нее и дошли до мыса Нассау,[76] откуда вновь повернули к Земле Франца-Иосифа, взяв курс на юго-восточную оконечность ее.[77] По этой линии также сделан ряд глубоководных станций. Лед показался лишь в первой части пути, а потом пошла чистая вода, которой мы прошли до самых берегов Земли Франца-Иосифа.

Вид островов Земли Франца-Иосифа в этом месте был до крайности оригинальный. Видны были лишь отлогие снежные шапки и ни одного кусочка черного берега. Это были плоские сегменты шара, состоявшие из одного лишь снега. У самого юго-восточного острова – острова Литке – не было видно ни одной черной точки.

Мы подошли к острову Гохштеттера,[78] выбрав ту часть его, где был виден обрыв и которая представляла интерес для геолога. Последний вместе с ботаником и физиком отправились для научных изысканий.

По возвращении партии с берега был взят курс на северо-восток, но которым мы, однако, не могли идти, так как лот Джемса указывал малую глубину. Отойдя от мелкого места, снова взяли курс на северо-восток, пока не подошли к довольно густым льдам.

На север от нас тянулась полоса чистой воды, но мне не хотелось в столь позднее время пускаться на север, а потому я повернул на юг и, пройдя вдоль границы льдов, подошел к Новой Земле, пробив еще одну гидрологическую линию.[79] На этот раз льды оказались еще более придвинутыми к берегам Новой Земли, и так как это лишало возможности делать морскую съемку в этом месте, то я направился вдоль границы льдов к югу и подошел к Новой Земле южнее полуострова Адмиралтейства.[80]

* * *

Интересны наблюдения из жизни белых медведей. Нам приходилось их видеть довольно много, причем мы охотились только в тех случаях, когда медведь встречался на нашем курсе. В одном случае два больших медведя играли самым добродушным образом, и в то время как один из них хотел из воды выйти на лед, другой, шутя, мордой толкал его обратно. Потом второй вышел на лед, и они добродушно пошли рядом. Потом мы подошли к обоим и убили их. Оказалось, что два самца. Медведи вообще безбоязненно относятся к шуму и не обращают внимания на движение ледокола.

Один раз мы шли во льдах и видели такую картину: на льду лежал тюлень у проруби, которую он сам себе проделал. Медведь подобрался к нему довольно близко и выглядывал из-за тороса. Потом побежал к другой стороне тороса и стал на задние лапы и опять начал разглядывать тюленя, но, видимо, решил, что не успеть добежать до него ранее, чем тюлень скроется в свою прорубь. Проделав тот же маневр несколько раз, он решился на следующую хитрость: он соскочил в воду, подплыл к той самой проруби, у которой лежал тюлень, но оказалось, что тюлень был достаточно чуток, и раньше, чем медведь подплыл к проруби, тюлень уже был в своей стихии, в которой медведь его поймать не может.

Прорубь также оказалась очень узка для медведя, и он не мог через нее вылезти на лед.

* * *

Плавание этого лета привело к следующим выводам.

Крепость корпуса ледокола оказалась достаточной для борьбы с полярными льдами. От ударов о льды ни в одном месте не получалось помятин. Некоторые заклепки несколько ослабли; это происходило оттого, что нет возможности так плотно прижать толстые листы обшивки, чтобы потом сильным давлением льда их не обжало еще более. В Кронштадтском доке пришлось часть заклепок подчеканить, но ни одну не пришлось менять.

У концевых валов боковых машин оказалась маленькая погнутость в самых концевых частях. Надо думать, что у левого винта это произошло в том случае, когда вся левая льдина пошла вдоль борта и остановилась, упершись в винт. Погиб – 15 мм, что не вызывает ни содрогания кормы, ни неровности в действии машины. По осмотре в доке решено оставить вал в прежнем положении. Правый вал оказался погнутым вдвое меньше, чем левый, а потому и его оставили в том же виде.

Полезно валы переменить, утолщив их как в концевых частях, так и при середине, что не вызовет никаких переделок в дейдвудах. Потребуется лишь рассверлить ступицы винтов.

Руль, румпель, штуртрос и проч. оказались целы. Но для того чтобы в будущем иметь еще большее обеспечение в этом отношении, полезно в корме сделать особый клин, который упирался бы в лед при заднем ходе и тем защищал руль более, чем теперь.

Необходимо провести в носовую часть судна воду от всех циркуляционных помп, чтобы дать возможность разбивать плотную массу измельченного льда, остающуюся после набегов носом на тяжелые торосистые поля. Чем больше воды будет наливаться из носовой части корабля, тем лучше.

Необходимо приспособить одну или несколько сильных струй воды, которые могли бы действовать на сплошную кашу льда, оставляемую после набега на тяжелые торосистые поля.

Надо устроить по три «чертовых пальца» со стороны, для того чтобы сдвигать назад кашу льда (оставшуюся после ледокола).

Для плавания в местах, где можно встретить рифы, иметь две стопудовых гири, которые прикреплять к канату вместо становых якорей.

Также следует сказать, что, идя в Ледовитый океан, нужно быть в большей готовности к зимовке, чем мы были. С этой целью нужно следующее.

1. Устроить небольшие приспособления, которые позволяли бы уменьшить до минимума расход угля во время зимовки, и с этой целью иметь достаточный запас масла для масляного освещения судна; уголь же должен расходоваться для варки пищи, отопления и растаивания льда.

2. Часть котлов полезно приспособить под нефтяные остатки, заняв ими междудонные пространства.

3. Весь экипаж ледокола на случай зимовки должен быть снабжен теплым платьем, соответствующим условиям полярного плавания.

4. На судне должны быть, по крайней мере, 30 собак и 5–6 саней для путешествий по льду.

5. Провизии должно быть взято на всякий случай на 3 года.

6. Программу плавания надо составить такую, чтоб ледокол шел в места, еще никем не посещенные. Он может, выйдя от берегов Норвегии, взять курс посредине между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа и, миновав меридиан восточного края последней, повернуть на северо-восток. Затем, в зависимости от состояния льда, обогнуть Землю Франца-Иосифа и Шпицберген в большем или меньшем расстоянии от него. На этом пути встретится очень много интересного для изучения, и я вполне уверен, что эту программу можно легко исполнить в 2–3 месяца, возвратившись с богатыми научными результатами в то же лето.

В заключение позвольте напомнить, что Ледовитый океан нелегко раскрывает свои тайны. Уже три столетия, как люди настойчиво стремятся изучить эту область, делая успехи шаг за шагом. Тут нужна настойчивость, и в этом отношении хороший пример представляет Великая Северная экспедиция, начатая в 1734 году и продолжавшаяся 10 лет. Работы каждого лета и каждой зимы были неудачны, ибо никогда не удавалось выполнить намеченную программу. Адмиралтейств-коллегия давала новые средства, на что строились новые корабли и с новою энергией принимались за работу.

Казалось, что исследователи терпят только одни неудачи, но сумма всех этих попыток и неудач дала общий огромный результат в деле исследования всего нашего северного берега. На основании пробных плаваний можно считать доказанным, что «Ермак» в состоянии проходить через области полярных льдов и он может доставлять ученых в такие места, куда других средств добраться не имеется.

Экспедиция «Ермака» обходится 100 тысяч, но многие другие экспедиции с гораздо меньшими судами обходятся не дешевле.

Бюджет России измеряется миллиардами, и если до сих пор не решен еще вопрос о том, что «Ермак» должен идти в Ледовитый океан, то, разумеется, это не вопрос денег.

Это вопрос сочувствия русских ученых к этому делу, и если Вы, милостивый государь,[81] проявите Ваше желание с тою же настойчивостью, с которою работали Ваши предки при Анне Иоанновне, то будущим летом мы можем посетить многие места, где не была человеческая нога.

Все дело в Вашем сочувствии, и я твердо верю, что рано или поздно мне удастся разбить тот ледяной покров, которым пока еще прикрыто Ваше желание удовлетворить самую насущную потребность человека – познать планету, на которой он живет.

Морская компасно-фотографическая съемка берега Новой Земли

Приступая к этой работе, пришлось прежде всего выяснить наилучшие приемы в зависимости от особенностей плавания во льдах.

Без льда дело пойдет весьма успешно, если придерживаться тех приемов, которые я применил при съемке Маньчжурского берега. Там, имея глубоководный, достаточно обследованный берег, я выбирал курс и, держа ровный ход около 10 узлов, производил беспрерывное пеленгование берега, причем каждому пеленгу соответствовал момент, записывавшийся с точностью до секунды. Прокладкой пеленгов на астрономические пункты определялись места корабля и его курсы; а затем, в зависимости от хода, делалась разбивка времени, так что каждому пеленгу находилась соответствующая точка нахождения корабля.

Присутствие льда не дает возможности ни держать ровного хода, ни держать одинакового курса. Удары в лед неизбежно отклоняют нос в сторону; кроме того, при прохождении значительных льдов ход замедляется.

Для того чтобы точки пеленгования были хорошо определены, я избрал систему станций, заключающуюся в том, что через известный промежуток судно останавливается для взятия серии пеленгов на береговые предметы. Ледокол имеет три машины, и это дает большие удобства для удержания судна на месте.

Система станций представляет ту невыгоду, что дело идет медленнее и трудно уследить за точками на береговой черте; но эта система дает крупное преимущество, заключающееся в том, что возможно снимать фотографические панорамы берега, которые оказывают значительную помощь при морских съемках, в особенности когда имеется в распоряжении мало времени.

Также следует упомянуть о том, что морская съемка на ходу будет тем точнее, чем больше ход, – на большом ходу меньше влияют течение и ветер. Между тем у таких неописанных берегов, как Новая Земля, глубокосидящее судно должно ходить с некоторыми предосторожностями; бывало несколько случаев, когда мы, услыхав звонок предупредителя Джемса, изменяли курс и тихим ходом, с частым промером, отходили от берега.

Съемка началась 22 августа,[82] когда мы подошли к Крестовой губе и в 6 1/2 часов вечера высадили партию наблюдателей на мыс Смирнова. Контуры берега, а в особенности ситуация Новой Земли, до такой степени неправильно нанесены на карты, что, подойдя к самому входу в бухту, мы, за отсутствием обсервации в этот день, не знали, находимся мы в Крестовой губе или в одной из Сульменевых.

Работы распределены были следующим образом. Лейтенанты барон Гревениц и Неупокоев должны были определить географические координаты пункта, а военный топограф Ровинский должен был измерить базис и мензульной съемкой определить несколько пунктов, которые послужили бы основными точками для морской съемки. Штурман Палибин отправился с фотографическим аппаратом для снятия панорам берега с определенных точек. Физик Вуколов съехал на берег с магнитным теодолитом для определения магнитных элементов. Кроме этих лиц, поехали геолог Вебер и ботаник Палибин для работ по своим специальностям.

К делу приступили тотчас же, и благодаря ясной погоде работы к вечеру 22 августа были окончены.

Ровинский успел не только определить положение некоторых точек, но и, сделав съемку местности, прилегающей к астрономическому пункту, взять засечки на некоторые приметные места но всей бухте.

В 8 часов 45 минут вечера мы снялись с якоря и, засняв еще одну панораму входа в губу, направились к бухте Машигина, лежащей в 40 милях к северу от Крестовой. Лед был довольно редкий, но местами до некоторой степени задерживал ход.

24 августа в 5 часов 30 минут утра ледокол стал на якорь у мыса Шанца, где с утра были отправлены на берег те же наблюдатели, к которым присоединился доктор Чернышев, для собирания зоологических материалов. Погода на этот раз не столь благоприятствовала, ибо небо по временам покрывалось облаками, и, кроме того, днем засвежел норд-остовый ветер, который затруднял наблюдения в искусственный горизонт.

После полудня я проехал на паровом катере в губу Малую Машигину, которая оказалась под ледяным покровом, образовавшимся, вероятно, в последние дни, ибо толщина его была всего лишь несколько дюймов. Позднее паровой катер ходил за партией, которая отправилась к горе Головнина для снятия фотографической панорамы. В 11 часов вечера, по возвращении всех на ледокол, мы вышли из бухты, ибо наступила мрачная погода с туманом. Отойдя около 7 миль, ледокол остановился в разбитом льду.

Следующий день, воскресенье, 25 августа, погода была мрачная, и наблюдатели имели время, чтобы пересмотреть свои записи и привести их в порядок.

26 августа было облачно, но довольно ясно, хотя вершины некоторых гор окутаны туманом. Вошел с ледоколом в бухту Машигина и, став на якорь под северным берегом, сделал тут первую съемочную станцию. Кроме того, была зарисована ситуация прилегающих гор. В 9 часов 30 минут снялся с якоря и, останавливаясь на каждых 5–6 милях, отправился по направлению к полуострову Адмиралтейства. Тут встречено было довольно значительное количестве льдов, которое, однако, не мешало работе. Дул ровный ветер от оста, и так как положение корабля на ост было благоприятно для пеленгования, то на всякой станции я поворачивал ледокол на ост, причем от времени до времени, когда показывалось солнце, определялась поправка компаса.

Пеленги брал командир ледокола «Ермак» капитан 2-го ранга Васильев, а запись вел Ровинский. Я лично распоряжался машинами для удержания судна на месте, распознавал берег и выбирал точки для пеленгования, а штурман Палибин фотографировал. Когда ему почему-либо нельзя было фотографировать, я делал это своим ручным аппаратом.

Когда видимость определенных заранее пунктов значительно уменьшилась, повернули на зюйд и от Машигиной губы продолжали съемку. На ночь остались во льдах.

27 августа продолжали съемку прежним порядком и к семи часам сделали последнюю (18-ю) станцию к северу от Сухого Носа. К полночи стали на якорь под северным берегом Крестовой губы.

28 августа была дождливая погода. Геолог и ботаник отправились в свою экскурсию. Штурман Ровинский установил у берега переносной мареограф и занялся насечением вековой марки.

В тот же день я с г. Ровинским приступил к прокладке на карте собранных данных, желая ранее, чем оставить берега Новой Земли, убедиться, что добытый материал достаточно надежен. На это потребовалось одни сутки работы, после чего ледокол отправился к берегам Норвегии.

Для нанесения съемки была заготовлена меркаторская сеть в масштабе 1 дюйм = = 6,9 версты. Так как к этому времени широта и долгота были вычислены, то ее нанесли на карту. Пункт А – широта 74°10'1» N, долгота 55°2'19» E. Пункт Б – широта 74°40'26» N долгота 55°50'35» Е. Впоследствии кронштадтский астроном В. Е. Фус взял на себя труд перевычислить все наблюдения, и он получил для пункта А широту 74°9'48», долготу 55°2'24»; для пункта Б – широту 74°40'11», долготу 55°49'24».

Для точности долготы важно иметь верное гринвичское время. С этой целью в прибавок к трем имевшимся судовым хронометрам было взято от кронштадтского астронома В. Е. Фуса еще 5 хронометров. Состояние хронометров определялось два раза по телеграфу из Гринвича в Ньюкасле и два раза по телеграфу из Христиании в Тромсё. Первоначально три судовых хронометра помещались в их обыкновенном ящике, а по прибытии моем в Тромсё их перенесли к остальным пяти хронометрам, которым дано помещение в особой, никем не занятой каюте, рядом с моей. Все восемь хронометров вставлены в ящик, который положен на толстый пружинный матрац. Сверху ящик этот также закрывался матрацами, одеялами и клеенкой. Каюта не отапливалась, и так как она не прилегает к борту судна, то колебания температуры и влажности в ней были самые незначительные.

Все принятые меры предосторожности оказались целесообразными, и сличение хронометров в Тромсё, по возвращении, через 64 дня, показало, что состояние их в день прихода было точно до долей секунды. Такое совпадение есть случайность, но оно показывает до некоторой степени, что ход хронометров был достаточно хорош. Сличение хронометров в Кронштадте 15 сентября показало, что разность не превосходит одной секунды.

Когда астрономические пункты были нанесены на сеть, то с мензульных планшетов по азимутам и расстояниям перенесли туда же зубец Крестовой скалы, знак на мысе Борисова и Пирамидальную гору в бухте Машигина.

Зубец на Крестовой скале и Пирамидальная гора видны за 45 миль, и поэтому большинство пунктов обосновано надежно. Зубец находится в 2 3/4 верстах от астрономического пункта, следовательно, мензульному определению его можно вполне довериться. Что же касается Пирамидальной горы, то она определена со станций 3-й, 7-й и 8-й, места которых определены по пеленгам астрономического пункта Б и Крестовой скалы. Прокладка пеленгов, взятых близ Крестовой губы, показала, что знак на мысе Борисова находитя как раз в том месте, на котором он получился на мензульной планшете.

Совпадение независимых двух мензульных работ, основанных на небольших базисах (580 и 870 сажен), со съемочною работою, обоснованною на астрономическом базисе, длиною в 37 1/2 миль, показало, что имеющийся материал вполне надежен. Совпадение пеленгов на пункты, определенные астрономически и мензульно, возможно только при условии, что самые пункты определены правильно и что не сделано ошибки ни в измерении базиса, ни в определении их азимутов.

Кроме упомянутых выше двух астрономических пунктов, Крестовой скалы (зубец), мыса Борисова и горы Пирамидальной, для поверки служили также и некоторые другие горы, видимые с большей части станций, а именно: «Лоб горы Головнина», «Снежная гора с точкою», «Гора Черное пятно» (скала), «Лоб II». Совпадение пеленгов на эти горы возможно только при условии, что как им, так и местам станций найдены точные положения. Был один случай на станции № 12, где основной пеленг на Крестовую скалу не совпадал с остальными. Очевидно, была ошибка в отсчете, а потому место станции № 12 проложено по пеленгам на остальные хорошо определенные горы. Кроме того, место станции поверено по углам с фотографических панорам.

Точное совпадение пеленгов дает мне случай поблагодарить Главное гидрографическое управление за бесподобный компас, которым оно снабдило ледокол. Перед тем на ледоколе был лучший компас Томсона выделки фирмы «Войта» в Глазго; диаметр картушки 10 дюймов. Компас застаивался, и несколько пеленгов, взятых на тот же предмет, разнились между собою на градус. Компас, отпущенный из Главного гидрографического управления, системы Де-Колонга, имеет картушку в 74 дюймов и принятую у нас призму для отсчитывания; он действовал бесподобно, невзирая на то что в таких высоких широтах горизонтальное магнитное напряжение очень незначительно. Могу с уверенностью сказать, что если бы я не переменил компас, то морской съемки с ледокола «Ермак» делать было невозможно.

Считаю необходимым указать на желательность улучшить оптическую часть компасов, предназначаемых для съемок, ибо часто приходилось отказываться от пеленга хорошо определенной точки только потому, что за дальностью расстояния невозможно было рассмотреть знак. Было бы весьма полезно разработать применение трубы к пелькругу, заменив его диоптры.

Для исправления пеленгов поправкою компаса были сгруппированы все данные по определению ее на ближайшие румбы в течение двух дней съемки. Затем принята во внимание перемена склонения компаса, соответствующая местам станций, и, кроме того, принято во внимание, что девиация компаса на румб ост уменьшается с каждым градусом широты приблизительно на градус. На основании всех этих данных составлена была помещенная на особом листе таблица поправок на каждый градус курса для каждой станции особо.

Еще два года тому назад, отправляясь к Шпицбергену, я возбудил вопрос о необходимости в больших широтах при прокладке пеленгов на меркаторской карте исправлять их на локсодромический угол. Пеленг берется по дуге великого круга, а прокладка на карте делается по локсодромии. Тогда же начальник Главного гидрографического управления генерал-лейтенант Михайлов поручил составить такую таблицу полковнику Вилькицкому.

Так как вся съемка относилась к одному градусу широты, то, для избежания интерполяции, ее перевычислили на каждую милю расстояния.

Фотографические панорамы обработаны следующим образом. У главного фотографического аппарата по длине фокусного расстояния в 21 см определена цена градусов на фотографиях. Так как фокусное расстояние дано из магазина, в котором покупали аппарат, и, следовательно, довериться ему было невозможно, то сделана была практическая поверка цены градуса. Поверка показала, что было полное совпадение цены делений, выведенной из фокусного расстояния и практически. После этого составлен был масштаб. У моего ручного аппарата фокусное расстояние совершенно неизвестно, а потому оно было определено практически из трех отдельных снимков.

При прокладке главнейших пунктов служили пеленги; при прокладке второстепенных служили фотограммы. Практические приемы этого дела пришлось вырабатывать, на что потребовалось некоторое время. Потом, когда дело наладилось, оно пошло довольно успешно.

При нанесении всех данных съемка на карту приняты были к руководству следующие правила: то, что наносилось инструментально, показано смежным линиями, а остальное показано пунктирами. Сохранились планшеты прежних съемок прапорщика Моисеева,[83] с которых, по окончании работ и просмотре их в Главном гидрографическом управлении, пополнили детали очертание берега в бухтах.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Хронология жизни и деятельности С. О. Макарова

(Все даты приводятся по старому стилю)

1848. 27 декабря в г. Николаеве родился Степан Осипович Макаров.

1858. В сентябре вместе с семьей переезжает в Николаевск-на-Амуре и поступает там в морское училище.

1861. 17 мая на клипере «Стрелок» кадет С. Макаров уходит в свое первое плавание.

27 июля – 15 октября на транспорте «Манджур» возвращается в Де-Кастри.

1862. Совершает плавания на транспорте «Манджур» и шхуне «Восток».

1863. В июле на клипере «Абрек» в составе эскадры вице-адмирала А. А. Попова уходит в плавание в Сан-Франциско. Переведен на флагманский корвет. Начинает вести дневник.

1864. В августе возвращается в Николаевск.

1865. Оканчивает Николаевское морское училище и назначается в плавание на пароходе «Америка». Позднее переведен в Тихоокеанскую эскадру на корвет «Варяг».

1866. 11 ноября Макаров получает назначение на флагманский корабль «Аскольд», отправляющийся в Кронштадт.

1867. 14 июля Макарова производят в гардемарины.

1867–1869. Плавание на фрегате «Дмитрий Донской».

1869. 24 мая Макарова производят в мичманы и назначают вахтенным начальником на броненосную лодку «Русалка».

1870. В марте в журнале «Морской сборник» появляется первый печатный труд Макарова «Броненосная лодка “Русалка”».

В ноябре переведен на паровую шхуну «Тунгус», отправляющуюся на Дальний Восток.

1871. 1 января произведен в лейтенанты.

14 июня «Тунгус» прибывает во Владивосток. В декабре Макарова спешно вызывают в Петербург.

1872. В декабре получает назначение в распоряжение вице-адмирала А. А. Попова для изучения вопроса о непотопляемости судов.

1873. 1 января награжден орденом Станислава 3-й степени.

С мая по август находился в плавании на корвете «Гридень» в Балтийском море.

В октябре направлен в командировку в Вену, где экспонировался пластырь системы Макарова.

1874. В августе – сентябре находился в плавании в Балтийском море на фрегате «Адмирал Спиридов».

1875. В марте на страницах журнала «Морской Сборник» появляется исследование мичмана Макарова «О непотопляемости судов».

В октябре занимается испытаением переборок на фрегатах «Адмирал Чичагов» и «Адмирал Спиридов».

1876. 1 января награжден орденом Св. Анны 3-й степени.

В сентябре-октябре находится в плавании на броненосце «Петр Великий» в Балтийском море.

В октябре получает назначение в Черноморский флот.

13 декабря Макаров назначен командиром парохода «Великий князь Константин».

1877. В ночь с 30 апреля на 1 мая четыре минных катера с «Константина» атакуют сторожевое турецкое судно на Батумском рейде.

28 мая минными катерами с парохода «Константин» подорван у Сулина турецкий броненосец «Иджалие».

6–9 июня «Константин» делает переход к анатолийскому берегу и уничтожает четыре неприятельских торговых судна.

19-23 июля пароход «Константин» в Босфоре и у анатолийского берега уничтожает 6 турецких торговых судов.

7 августа пароход «Константин» оказывает помощь отряду полковника Шелковникова у Гагринского ущелья.

12 августа у Сухума с «Константина» поврежден турецкий броненосец «Шевкет».

22 августа Макаров награжден золотой саблей с надписью «За храб-рость» за содействие отряду Шелковникова.

7 сентября Макаров произведен в капитан-лейтенанты и награжден орденом Георгия 4-й степени за успешное нападение на турецкий броненосец «Шевкет».

16 декабря в Батуме Макаров впервые применил самодвижущиеся мины при нападении на турецкие броненосцы.

1878. Макаров узнает о смерти отца в г. Николаеве.

9 января произведен в капитаны 2-го ранга.

13 января у Батума потоплен турецкий корабль «Интибах».

С февраля (по август 1879 г.) пароход «Константин» под командованием Макарова участвует в перевозке русских войск с театра военных действий.

1879. В феврале Макаров награжден орденом Станислава 2-й степени за участие в перевозке войск из портов Мраморного моря и Бургаса в Россию.

В ноябре Макаров женится на Капитолине Николаевне Якимовской.

В декабре Макаров назначен начальником отряда миноносок 3-го и 4-го флотских экипажей.

1880. Макаров назначен в в Ахал-Текинскую экспедицию, в которой участвует в должности заведующего морской частью при войсках, действующих в Закаспийском крае.

1881. В октябре Макаров назначен командиром стационера «Тамань» в Константинополе.

1882. 1 января Макаров произведен в капитаны 1-го ранга. Назначен флаг-офицером начальника отряда Балтийского моря под руководством контр-адмирала Шмидта.

Рождение дочери Ольги.

1883. В феврале назначен флаг-капитаном Практической шхерной эскадры Балтийского флота.

В мае – августе находился в плавании в Балтийском море на плавучей батарее «Не тронь меня».

В сентябре – ноябре командирован на Волгу и в порты Каспийского и Черного морей для сбора материалов к выработке Положения о механиках и машинистах флота.

1884. 14 мая назначен флаг-капитаном Практической эскадры Балтийского флота.

В июне – августе находился в плавании в Балтийском море в качестве флаг-капитана Практической эскадры на фрегатах «Князь Пожарский» и «Владимир Мономах».

В ноябре работает в составе комиссии по обсуждению вопроса «Об участии флота в обороне государства».

1885. В марте выступает в Географическом обществе с докладом о течениях в Босфоре.

1885. Вносит в Морское министерство проект о мобилизации кораблей.

В марте назначен командиром броненосного фрегата «Князь Пожарский».

17 сентября Макаров назначен командиром корвета «Витязь».

В октябре в «Записках Академии наук» публикуется труд Макарова «Об обмене вод Черного и Средиземного морей».

1886. В февральском и мартовском номерах журнала «Морской сборник» публикуется труд Макарова «В защиту старых броненосцев и новых усовершенствований».

31 августа «Витязь» отправляется из Кронштадта в кругосветное плавание.

Рождение второй дочери, Александры (впоследствии Голубевой).

1887. Академия наук присуждает Макарову неполную Макарьевскую премию за труд «Об обмене вод Черного и Средиземного морей».

1888. Умирает дочь Макарова Ольга.

1889. 20 мая заканчивается кругосветное плавание «Витязя».

1890. 1 января за отличие по службе Макаров произведен в контр-адмиралы с назначением младшим флагманом Балтийского моря.

В сентябре-октябре назначен председателем комиссии по испытанию артиллерии на броненосце «Император Александр II».

В ноябре на Всероссийском съезде естествоиспытателей и врачей выступает с докладом «О разности уровней морей, омывающих берега Европы».

1891. 8 октября назначен исполняющим должность главного инспектора морской артиллерии.

1892. В мае этого года Макаров передал в Академию наук свой труд «“Витязь” и Тихий океан».

Родился сын Вадим.

Предлагает приспособление, увеличивающее бронебойную силу снарядов – так называемый «макаровский колпачок».

1893. Академия наук присуждает Макарову полную премию за труд «“Витязь” и Тихий океан».

Поездка за границу для осмотра заводов, изготовляющих орудия и броню.

1894. В феврале назначен младшим флагманом Практической эскадры Балтийского моря.

В июне журнал «Морской Сборник» публикует работу Макарова «Разбор элементов, составляющих боевую силу судов».

В июле – октябре совершает плавание на эскадренных броненосцах «Наварин» и «Гангут» и на крейсере 1-го ранга «Рюрик».

2 декабря назначен командующим эскадрой Средиземного моря. (В этой должности Макаров состоял до конца января 1895 г.)

1895. С января по май с эскадрой переходит из Средиземного моря в Тихий океан, где соединяется с Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала П. П. Тыртова и совершает плавание от Владивостока до берегов Японии.

В декабре награжден орденом Анны 1-й степени.

1896. 1 января произведен в вице-адмиралы и назначен старшим флагманом 1-й флотской дивизии, находящейся в Кронштадте.

В мае-сентябре командует практической эскадрой Балтийского моря.

В декабре выступил в Кронштадтском морском собрании с лекцией на тему: «Рассуждения по вопросам морской тактики».

1897. В январе представляет докладную записку управляющему морским министерством П. П. Тыртову с проектом исследований Арктики при помощи ледоколов.

12 марта выступает в Академии наук с докладом об исследовании Северного Ледовитого океана при помощи ледоколов.

30 марта выступает в Географическом обществе с докладом «К Северному полюсу – напролом».

29 июня отправляется через Стокгольм в плавание на Шпицберген и далее к берегам Сибири с целью изучения ледовых условий плавания к устьям этих рек.

19 сентября возвращается в Петербург.

24 декабря подписывает договор на строительство ледокола «Ермак» в Ньюкасле.

Опубликован труд Макарова «Рассуждения по вопросам морской тактики».

1898. В феврале отправляется за границу для ледокольного дела и наблюдения за постройкой «Ермака».

В мае – сентябре командует практической эскадрой Балтийского моря.

17 октября «Ермак» спущен на воду.

Опубликован труд Макарова «Рассуждения по вопросам непотопляемости судов».

1899. 20 февраля «Ермак» одобрен приемной комиссией.

4 марта «Ермак» прибывает в Кронштадт.

1 апреля Макаров избран членом-корреспондентом Главной физической обсерватории.

29 мая «Ермак» выходит из Ньюкасла в первое полярное плавание.

25 октября Макаров назначен командиром 1-й флотской дивизии Балтийского моря.

6 декабря Макаров назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города Кронштадта.

1901. В феврале выходит в свет труда Макарова «“Ермак” во льдах».

16 мая «Ермак» вторично отправляется в полярное плавание из Кронштадта.

13 октября Макаров освобожден от руководства «Ермаком».

1903. В апреле и июне публикуются работы Макарова «Броненосцы или безбронные суда?» и «Без парусов».

1904. 1 февраля Макаров назначен командующим флотом на Тихом океане.

24 февраля прибывает в Порт-Артур.

9 марта организует перекидную артиллерийскую стрельбу через Ляотешан.

31 марта Макаров гибнет при потоплении броненосца «Петропавловск».

Дневник В. Н. Вебера[84]

3 июля [85] в 3 часа «Ермак» без свистков и сигналов поднял якорь и дал передний ход. Уход «Ермака»[86] заметил только «Рюрик», поднявший обычное «Желаю счастливого плавания».

4 июля. Два раза спускали трал у Нордкапа; на глубине 100 сажен улов был интересный, севернее сделали еще станцию на глубине 200 сажен, но поймали мало. Пока для меня как геолога нет прямого дела; меня Макаров определил помогать зоологу д-ру Чернышеву, поэтому сегодня до половины третьего ночи разбирали улов в специальной лаборатории.

5 июля. Курс взят прямо по дуге большого круга на полуостров Адмиралтейства. Начались сборы к высадке на берег. Дневная драга не удалась, потому что мотня при подъеме распустилась, и мы с доктором только издали поглядели на богатый, с тыкву величиной, улов. Поэтому в 3 часа назначена была еще станция с драгированием, но я ее не разбирал, так как был занят сборами. Топограф вычерчивал сетку, фотограф налаживал аппарат. Начальником береговой партии назначен В. Е. Гревениц, старший офицер.

6 июля. Температура ниже нуля, на горизонте местами туман, часто начинает сыпать снег, мелкий, сухой, а в промежутках проглядывает солнце. В 3 часа начались первые признаки плавучего льда, зеленого, но еще мелкими кусками. Затем погода совсем понравилась, но чувствуется только начало весны, солнце греет слабо, таяние скорее подразумевается, чем происходит на самом деле.

Вчера с левого борта было видно стадо китов, обозначавшееся облачками водяной пыли то там, то сям. Несмотря на то, что киты были на горизонте, «фонтаны» поднимались на большую высоту. Форма «фонтанов», как я читал и у Брэма, не похожа на фонтаны, но на солнечные протуберанцы; облачко судорожно взлетает вверх, держится в воздухе неправильной формы тенью и пропадает. Вчера же около борта перекидывались спинные плавники дельфинов, как и у их черноморских родственников.

7 июля. К завтраку лед кончился, пошла чистая вода, но затем снова показался мелкий плавучий лед. Перед завтраком видели норвежскую шхуну, но не подошли друг к другу. Встретили льдину с черными пятнами; оказалось, что это не айсберг с моренными накоплениями, как мы думали, а льдина с тюленями. Погода тихая.

8 июля. Погода великолепная, солнечная, но снасти покрылись инеем. В 3 часа ночи были замечены на льду два медведя, которые резко отличались своим желтым цветом на белом снегу. В трубу был виден и третий медведь. Они ходили по льду, садились по-собачьи, ложились и по временам смотрели на приближающегося «Ермака», но мало реагировали на невиданное зрелище и продолжали заниматься своим делом. По-видимому, животное глупое и во всяком случае не привыкшее кого-нибудь бояться. Наметив одного медведя, «Ермак» стал подходить к нему. На носу столпились охотники. Медведь стоял на льдине и глупыми добродушными глазами смотрел на приближающееся чудовище. С 25 сажен началась тяжелая картина убийства.

Идем тихим ходом, иногда останавливаемся во льду, либо из-за льда, либо для наблюдений; сегодня, например, для магнитных наблюдений. Погода продолжает быть хорошей, ветра нет, поэтому относительно тепло. К обеду уже – сплошной лед. Перед обедом спускался на айсберг. Айсберг был прозрачен, как стекло, но с прослойками грязи до 1 фута.

Около 12 часов, когда я в каюте описывал айсберг, раздалась пальба. Выбежав наверх, увидел удиравшего громадного медведя; он тяжело переваливался, но не очень торопился, выискивая дорогу среди торосов, постоянно оглядывался, как бы соображая, стоит ли бежать. Этот медведь ушел – лед был слишком торосистый, чтобы «Ермак» его мог догнать. Положительно чувство опасности медведю непонятно, некого ему бояться.

9 июля. Медленно двигаемся в сплошном льду. Погода стоит тихая, штиль, и потому льда у берегов Новой Земли масса: не было ветра, который бы его отогнал от берега. Этот берег виднелся еще вчера, сегодня он обозначился яснее. Мы вышли немного южнее полуострова Адмиралтейства. Температура воды –1,8°, воздуха +1°, а вчера спускали планктонную сеть ст. VI и трал, последним поймали порядочней, хотя он без хода не развернулся. Вечером паровым буром бурили лед, толщина оказалась до 32 футов. Лед был многослойный.

10 июля. Туман, тепло, кругом лед. Берег скрылся в тумане. Температуря воды ниже нуля. Из монтекристо били птиц на чучела, убили глупыша с ноздрями трубкой и большого поморника. Видели сегодня большого бородатого тюленя, который больше часа нырял по полыньям вокруг «Ермака» и осматривал его со всех сторон; тюлень гораздо интеллигентнее медведя.

По выброшенной на лед медвежьей туше, без шкуры, видно, что грудь медведя много шире, чем у Геркулеса Фарнезского; медвежья туша производит неприятное впечатление – она похожа на труп человека.

К ночи заморосил дождик, наверху неуютно – прохватывает насквозь. Все стоим на одном месте, потому что жалеем уголь на ломку льда, хотя до берега осталось только 30 миль. Ждем ветра, который бы разогнал лед. Нам, у которых работа на суше, досадно сидеть без дела в виду берега.

11 июля. Все то же: туман, температура +0,5°, льды сковали «Ермак» со всех сторон, все полыньи затянулись. По-прежнему слабый ветер, лед толстый, 4-футовый. Сегодня ночью пробовали идти и прошли за 2 часа около 6 миль, так что «Ермак» может идти в этом льду.

12 июля. Сегодняшний день прошел как-то бесполезно; все то же. Начинает казаться, что мы застряли. С «Ермаком» ничего подобного не бывало, но он и не бывал в сплошных ледяных полях большой мощности. Лед здесь толщиной 4–5 футов, т. е. та толщина, на которую он рассчитан по эмпирической формуле при 10 000 сил, но после снятия передней машины осталось только 7500 сил. Однако не недостаток 2500 сил держит судно, а состояние льда, что показала сегодняшняя работа ледокола.

Раньше «Ермак» ходил в разбитом льду, так что было куда раздвигать лед, теперь же мы имеем лед в состоянии сжатия, отдельные льдины не только сдвинулись, но на местах стыков образовали торосистые гряды. На колку и поднимание льда тратится живая сила судна, оно понемногу останавливается, и приходится давать задний ход, чтобы снова приобрести инерцию; при этом в старом канале ледоколом наламывается новая груда обломков, и, наконец, при повторных проходах того же канала, канал настолько засоряется, что каша из обломков льда облекает весь корпус корабля, и вся живая сила тратится на трение в этой каше и на ее спрессовку.

С такого рода работой мы сегодня за 12 часов, при непрерывных «вперед», «стоп», «назад» «стоп» и т. д., прошли 100 сажен. Только под конец вылезли из своей каши и немного прошли ходом по ледяному полю, но только до нового тороса, пробить который вряд ли скоро удастся. Во всяком случае сегодня была хорошая проба и предостережение не забираться в сплошной лед. Пробовали выгребать ледяную кашу на заднем ходу обоими становыми якорями, но результат оказался слабый; пробовали выливать с носа из циркуляционной помпы теплую воду на лед, тоже мало помогало.

Все мы весь день проболтались наверху, потому что движение вперед интересовали каждого, даже пари держали – во сколько заездов возьмем кашу, но все грубо переоценивали силу «Ермака». Угля сожгли 20 т, т. е. каждый пройденный вершок обошелся в 2 1/2 коп. Температура воды –1,8°. Стоим под 74°40' с. ш.

13 июля. То же. Прошли пустяки, почти ничего. Вечером ходили на лыжах. После чая я пошел один далеко от судна. Из-за торосов больше 3 верст в час не пройти. В тумане «Ермак» быстро скрывается из глаз, и наступает полное одиночество среди медленно шевелящегося льда, в котором то расширяются, то сдвигаются с таинственным шелестом трещины.

14 июля. Открылся горизонт и совершенно покрытый снегом берег Новой Земли. Опять с утра до обеда бились, и на этот раз почти ничего не прошли. После обеда я ходил на лед собирать в свой двухведерный стеклянный цилиндр метеорную пыль (по Норденшельду), но, уйдя против ветра на 3/4 версты от «Ермака», напал на его старый след во льду; пыли не собрал. На солнце сегодня жара, в тени же –1,5°. Ветра, увы, никакого.

15 июля. Сегодня распоряжается не С. О. Макаров, а командир М. П. Васильев, он решил вывести «Ермака» на старый след, который я вчера видел, когда ходил за пылью. Задача свелась к тому, чтобы повернуть судно и вывести на этот след, обозначенный полыньей, забитой льдинами. Повернули с помощью завезенных с носа и кормы «ледяных» якорей, и теперь идем, хотя и – с перерывами… назад от Земли по тому пути, по которому неделю тому назад радостно шли к Земле, готовясь к береговой экспедиции. Что делать? Против льда в состоянии сжатия и «Ермак» бессилен. Новая Земля уже на много процентов для моей работы проиграна. Температура сегодня –4,5°. хотя солнца нет; падает не то снег, не то дождь. «Ермак» движется – и то хорошо; след прежний давно потеряли.

16 июля. Вечером опять медведь. Подходил к корме осмотреть «Ермака», но высыпало много народу, и, главное, собаки стали неистово лаять, так что на этот раз зверь решил уходить. Несколько охотников побежали за ним, но, конечно, не догнали. У медведя неуклюжесть кажущаяся, на самом деле он очень ловок, а если бы не шуба, то был бы и грациозен. Перед обедом ходил осматривать старый след «Ермака», нашел на льду бурые комки, которые оказались диатомовыми водорослями, очень заинтересовавшими ботаника И. В. Палибина.

17 июля. Ничего нового. Машины застопорены. «Ермака» сдавило, левый борт подняло на фут. Пробу на сжатие ледокол выдержал прекрасно. Скучали, просидели в каюте доктора (наш клуб) до 2 часов ночи. Шел снег.

18 июля. Вчерашний западный ветер, очень сильный, прекратился; надежда наша, что он перейдет в восточный, рухнула. Пробовали заводить ледяные якоря – ничего не вышло, сдвинулись на миллиметры. Вчера, говорят, видели моржей, но никому не сказали. Температура воздуха +2°, снег тает, но лед в сжатии. 10-й день нашего плавания. Новоземельская геология не про меня.

19 июля. Никакого движения. Работали брашпилем и прогнули вал, вырвали также часть чугунной станины: механикам работа. Погода удивительная, весь день солнце, горизонт открытый. Новая Земля как на ладони.

20 июля. Никакого движения. С час пробовали толочь носом «Ермака» лед. Вечером пускали змея с самопишущими приборами, летают отлично. При спуске я хотел подхватить змея, но не заметил, что люк покрыт только брезентом, провалился и упал прямо на свиней, которых жили на угле; в нашей жизни и это развлечение; много на мой счет зубоскалили. Ветер северо-восточный, тот, который, как мы надеемся, должен разбить лед.

Снеговую воду пропустил сквозь фильтр, но не только метеорной, но и вообще ни одной пылинки не нашел. Такова чистота воздуха, и не мудрено, что не только все здоровы, но и больной, которого было оставили умирать от воспаления легких в тромсёнской больнице, быстро поправляется и теперь здоров.[87]

22 июля. Эти дни не было времени писать, потому что я много ходил. 20 июля прошли немного по каналу, а 21-го прошли по каналу 3 1/2 версты со съемкой. К обеду «Ермак» уперся в конец канала. На другой день на разведку вышли три партии. Прогулялись отлично, потому что погода в общем была хорошая, но новости были неутешительные: лед везде торосистый, тяжелый; мы, например, прошли к западу верст 6 и ничего хорошего не видели. За прогулку все сильно загорели. Вечером совещание – что делать. Ясно, что единственное наше спасение – ветер, и ветер восточный. Лед с поверхности усиленно тает, но под водой – нет; это видно и по температуре воды и по тому, что лед внизу не пористый, какой был у Шпицбергена. Утром дул порядочный ветер с юга нас продрейфовало на 10 миль к северу, и мы теперь как раз против полуострова Адмиралтейства.

23 июля. То же. Таяние идет энергично, и там, где раньше можно было ходить безбоязненно, теперь проваливаешься. Когда в первый раз ходил по ледяному полю, то дороги не разбирал, даже по проталинам проходил свободно, теперь об этом и думать нельзя. Торосы ослабли, под ногами осыпаются. Таяние компенсируется сжатием, что видно было непосредственно (образование торосов, смыкание каналов – трещин на глазах). Вечером совещание – до первого часа ночи; ни до чего не договорились.

24 июля. Утром пошел смотреть лед по составленной программе. «Ермак» в это время пробивался вперед. Со стороны очень величественная картина. Ледокол при общем ликовании прошел 1 1/2 мили, но затем на торосе застрял; бились до вечера, но не одолели его.

25 июля. До завтрака разворачивались якорями. Ночью был мороз –3,5°, снасти покрылись инеем. Плохо дело. Вечером медвежьи дела. Фагервик заметил медведя и, никому не сказав, ружьем побежал на лед его убивать, за ним еще охотник, в пылу с голыми руками. Шестью пулями подстрелил медведицу, но когда седьмым выстрелом был убит медвежонок, то мать поднялась, и ее убили восьмым выстрелом.

26 июля. Сильный южный ветер сдавил все льдины, затянул полыньи: густой снег довершил зимнюю картину. Видели медведя, ленивым и неуклюжим галопом ушедшего на запад, выбирая путь между торосами. Сегодня стояли – бесполезно тратить уголь. Надо видеть этот лед, чтобы понять, что с ним ничего не поделаешь.

27 июля. Ветер, не перейдя в восточный, стихает. Напортил и перестал дуть. Прочел уже всю полярную литературу, какая была в моем распоряжении. Сегодня прочел книжку Варнека командира «Пахтусова». Как и везде, говорится об изотермах в июле +6°, о свободной воде по западному побережью Новой Земли и пр. Неужели мы сидим в плавающем ледяном острове? За обедом адмирал сказал, что, выбравшись изо льда, мы только обойдем Новую Землю, бросив порт Диксона, Землю Гиллиса и пр., мне это на руку, и я жду раздвижки как манны небесной.

28 июля. Пробиваться и не пробовали. Погода прежняя. Ночью –3,5°.

29 июля. С сегодняшнего дня будем пробиваться к западу неуклонно. Прошли три длины судна, уперлись в торос и вечером отправились пешком к западу на разведки. Прошли с версту – ничего утешительного. На возвратном пути на глазах происходила сильная подвижка льда. Места, где мы проходили полчаса тому назад, разверзлись на 1,5 сажени. Льдины имели в поперечнике 10–25 саженей, из-под них выныривали льдины второго слоя, торосы перевертывались, рассыпались льдины, сходясь, обкрашивались и вздымались в новые торосы; все это происходило при тихой погоде, как бы беспричинно. Явление стихийно-зловещее; чувствовалось, что подо льдом океан. Насилу мы добрались к «Ермаку», но, взяв нас, он прошел только сажен 100, так как лед нажимал все время.

30 июля. Утром совещание о вынужденной зимовке. Предполагается если лед не разойдется, послать партию в Кармакулы, единственное становище на Новой Земле. По-видимому, в эту экспедицию попаду и я. Цель экспедиции – дать знать в Петербург о положении, в которое попал «Ермак». Идти надо с ледянкой. Ветер продолжает дуть с запада; какое-то проклятие[88].

31 июля. Адмирал предложил мне начальство над экспедицией, с правом выбора ее состава. Пригласил идти милейшего лейтенанта Неупокоева; кроме того, из палубной команды идут двое и из машинной двое, всего шесть человек, при 2-месячном запасе.

1 августа. Пробовали на льду ледянку: с 30-пудовым грузом идти и думать нечего. Пробовали норвежскую шлюпку, купленную в Тромсё, оказалась и пустая не под силу, поэтому остановились на двойке. До Кармакул 220 верст.

2 августа. В. Е. Гревениц предложил новый проект: идти вдвоем с боцманом Тамманом, взяв нарты (подарок Нансена), 2-недельный запас и парусиновую байдарку. Идея Гревеница другая, чем то, что было выдвинуто адмиралом на совещании: в основу положена легкость, а потому быстрота. Вес байдарки и провизии только 7 пудов. До Сухого Носа Гревениц рассчитывает дойти в 5 дней. Они уже начали строить бамбуковый остов байдарки.

Ветер заштилел, а нас отнесло к западу на 4 мили; так как восточного ветра не было, то, очевидно, сдавленный западными ветрами лед теперь расползается на большую поверхность.

Сегодня человек сорок работали на льду: кололи лед под левой скулой «Ермака», чтобы он мог повернуться немного, зайти в полынью и получить возможность разгона. Работы были названы «каторжными», но в шутку, потому что были всем приятны как деятельность. Мной был предложен даже «калифорнийский» способ: разрушать лед сильной струей, оказавшийся мало действительным. Весь наш труд – пирамида сложенного нами льда – оказался для «Ермака» игрушечным: когда дали ход, он наших трудов не заметил и уткнулся в старую ржавую ямку, отпечатанную его носом во льду раньше 3 августа.

Со стороны глядя, дело выходит позорное: начать работу с полуострова Адмиралтейства и, не подойдя к нему, застрять, притом не на мели или камнях, но во льду (ледокол!). Но если посмотреть, что проделала с нами природа, то придется оправдать и судно, и руководителей экспедиции. Температура поверхностной воды вместо +4–6° была отрицательная, целый месяц вместо восточных дуют западные ветры, наторосившие такую кашу, что ее надо сначала видеть, а потом винить «Ермака». Средние данные датского сборника[89] не имеют ничего сходного с тем, что выпало на нашу долю.

Адмирал решил, что одновременно с байдарочной экспедицией Гревеница в Кармакулы должна идти также наша, но на край льда, причем мы должны были три дня выжидать какую-нибудь норвежскую шхуну, промышляющую на краю льда, и зафрахтовать ее в Варде; если же шхуны не окажется, то оставить на льду почту и идти назад к «Ермаку».[90]

9 августа. Около недели не писал. За это время произошло много событий: мы вышли изо льда и идем теперь к Земле Франца-Иосифа. События же вкратце были такие. Наша партия уже собиралась идти на край льда, а партия Гревеница – в Кармакулы. Во вторник было назначено наше выступление, но накануне наша партия была отменена, и очень разумно, потому что, как потом оказалось, у края льда находилась очень широкая полоса битой ледяной каши, по которой ни шлюпкой, ни пешком двигаться невозможно. Но кармакульская партия должна была идти. Все легли спать под тяжелым впечатлением нашего тюремного во льду положения.

Ночью на вахте стояли доктор и ботаник; последнему выпало счастье заметить, что шпагат, протянутый с мостика в обе стороны на лед, натягивается, он его ослабил, но шпагаты снова натянулись; он понял, что лед расходится, и побежал будить командира. Когда я проснулся рано утром от гула разбиваемого льда и выбежал наверх, то «Ермак» шел полным ходом, как в доброе старое время под Шпицбергеном. 6 августа в 4 утра мы были выпущены на свободу и, выйдя изо льда, испытывали то же, что выпущенные из тюрьмы.

20 августа. Шли по краю льда к полуострову Адмиралтейства. Отлично были видны берег и ледники. Кинематографировали. Когда выходили изо льда, покачивало.

21 августа. Утром убили большого плывущего медведя, во время завтрака – бородатого тюленя. Все идем по краю льда, ни одного промышленника не видим.

22 августа. Праздник: по направлению к земле показалось чистое без льда место; подошли по нему к берегу, на который и съехали все толпой исследователей. Это было губа Крестовая. Мы с Ивановым пошли на восток к известняковому обрыву. Экскурсия вышла очень удачная, нашли кораллов, любовались заходом и восходом солнца.

23 августа. Съехали на ледянке на берег. Прошел вглубь острова, собрал пород и окаменелостей. К 12 часам, как было условлено, сошлись с топографом у ледянки и поехали к лагерю. К обеду были на корабле. Астрономический пункт был определен, магнитные наблюдения удались, ботаник и я собрали, что успели; одним словом – полное удовольствие, приподнятое настроение.

24 августа. Мы были рано разбужены, чтобы съезжать на берег. Оказалось, что мы у мыса Шанца в Машигиной губе. На самом мысу у обнажения сланцев я, пробыл до 12 часов. Здесь же видел вблизи базар чаек. Птицы были так близко, что их можно было достать рукой; это им не нравилось – они отодвигались и раскрывали клювы. После завтрака поехали с адмиралом в глубь губы к горе Головнина. В глубине губы Машигиной, в так называемой «Машигиной ледянке», видел огромные ледники, спускающиеся прямо в море; круглый залив (ковш), выпаханный ледниками, забит плавучим льдом и айсбергами.

25 августа. Шли вдоль берега с пеленгованием.

26 августа. То же. Разбираю свои коллекции и пр.

27 августа. Идем к Сухому Носу.

28 августа. С утра пошли на паровом катере в глубь Крестовой губы, разрез которой мне хотелось составить. На обратном пути несколько раз приставали к береговым обнажениям, набрали фауны.[91]

29 августа. Оказывается, кончаем работу и идем в Тромсё. Утром осмотрел вековую марку, поставленную «Ермаком». От прибоя она защищена, но поставлена она на известняке, разбитом кливажем, и хотя на плоскости, наиболее в этом отношении прочной, но сильное выветривание новоземельских пород не даст марке простоять «век». Мерзлота на берегу Крестовой губы обнаруживалась на глубине 60–70 см (на террасе в 25 саженях от обрыва). В 12 часов ночи глубоководная станция. Погода отвратительная, вьюга, все предметы на палубе покрыты снегом, настоящая ночь, из кают просвечивают огоньки; это первая ночь, когда пахнуло зимой по-настоящему. На машинном люке сидят три куличка с длинными носами, людей боятся, но не улетают: все равно – смерть, а на люке тепло.

30 августа. Идем по 9 узлов в Вардэ, через 50 миль станции. Качка. Заметно теплее, кулички еще ночью улетели, видно, отогрелись и отдохнули. А сколько их погибло в открытом море?

Заметки по ледоведению (Из дневника В. К. Неупокоева)

6 июля [по старому стилю] замечен плавающий лед в широте – 70°17' N и долготе 41°50' E. Лед тянулся по направлению на норд-вест; далее к востоку он поворачивал на юг, и ледокол в 3 часа 15 минут пересек его границу. Лед оказался разбитым, торосистым. Воды 30 %. У границы льда были видны два парусника. Немного отступя от границы внутрь льда, встретили туман. Перед приближением ко льду видели много тюленей и китов. Температура воды после входа во льды упала с +1 до 0°. В широте 37°50' N и долготе 45°5' E вышли на чистую воду.

В широте 74°5' N, долготе 45°55' E снова вошли в лед и более из него уже не выходили. Лед становился все гуще, вернее – встречаются более крупные куски; попалась глетчерная льдина. Но воды еще 50 %.

8 июля в 4 часа утра были встречены четыре белых медведя. Широта 74°34' N, долгота 48°55' E.

Измерена толщина льда – от 1 до 4 футов. В полдень широта 74°45' N, долгота 50°0' E. Измерили толщину льда – 8 футов. Достали глыбу льда для исследования.

В полночь 9 июля осмотрели айсберг. Издали, с корабля, он имел вид черной пирамиды, возвышавшейся на торосе. Но при ближайшем рассматривании оказалось, что он имеет форму полуразвалившегося цирка, стены которого поднимаются треугольниками. Внутри цирка на арене находится озере пресной воды, имеющее диаметр около 10 м. Высота треугольного зубца черной стены от воды до вершины 4 1/2 м, ширина же в этой части только 1/2 м. Эта часть айсберга имела черный цвет потому, что была покрыта глиной.

Лед на поверхности айсберга был весь изъеден солнцем и имел вид кружев, разбросанных в беспорядке, которые рассыпались с каким-то чистым звоном при малейшем прикосновении. Широта 74°38' N, долгота 51°12' E.

10 июля лед стал очень густым, воды лишь 15 %, но все же сплошную массу торосистого льда по всем направлениям прорезывают трещины. Трещина, по которой шел «Ермак», имела вид широкого канала, набережная которого облицована камнем, – настолько толстыми были торосы и такая правильная была их кладка. Во время маневрирования ледокола кусок такой стены откололся и приблизился к корме «Ермака», мешая его движению. Этот кусок был измерен; его поверхность равнялась 220 кв. футам, а толщина 35 футам. Он возвышался над водою фута на четыре посредине и на три у краев. Вода настолько прозрачна, что подводная часть льдины хорошо видна. Особенно интересен у нее выступ, имеющий вид тарана.

12 июля измерена толщина льда сплошного намерзания (она оказалась равной 6 футам). Широта 74°30' N, долгота 54°20' E.

13 июля (широта 74°30' N, долгота 54°20' E) измерена толщина льда в разных местах. Она оказалась равной у сплошного льда 5–6 футам, а у торосов 10–14 и 16 футам.

14 июля измерена высота сплошного тороса над уровнем моря – 3 фута 9 дюймов. Измерена высота нагроможденного тороса над уровнем моря – 11 футов.

16 июля. Исследована вода небольшого ледяного озера, диаметром около 7 м и почти круглого. Глубина его всего 3/4 м. По-видимому, существовала тонкая щель, через которую озеро сообщалось с соленой водой, как это показывает удельный вес его придонной воды.

Температура на поверхности +0,8°, удельный вес 1,00000.

Температура на дне +0,4° 1,00800.

Широта 74°30' N, долгота 54°20' Е.

21 июля. Широта 74°35' N, долгота 54°15' Е. Исследованы два озера [на льду]. Первое [имело] в длину 12 м, в ширину 9 м и в глубину около 1 м. Температура поверхности +0,1° на дне –0,6°.

Второе [озеро имело] в длину 20 м в ширину 10 м, в глубину также около 1 м. Температура на поверхности +0,2° на дне –0,1°.

Того же 21 июля там же измерена толщина льда сплошного намерзания (5 футов).

В трещину между льдинами был опущен измерительный шест, и на 12 футах глубины он встретил лед.

Водя вправо или влево, удалось достигнуть границы подводного выступа и спустить шест ниже; на глубине 17 футов шест все еще царапал лед, но не захватывал его снизу. Вечером встретили большую полынью, за которой лежало ровное поле. Измерена толщина этого поля; она равна в одном месте – под водой 18 футам, над водой 3 футам, в другом – под водой 18 1/2 футам над водой 3 футам льда и 3 футам снега.

22 июля была послана разведывательная партия для рассматривания состояния льда и выбора пути для ледокола.

Согласно данной инструкции, мы вышли по направлению [на] вест (по компасу) от «Ермака». Сначала был не особенно густой туман, но вслед за тем разъяснилось, и солнце стало припекать. Идти было довольно трудно, так как лед значительно подтаял и ноги вязли в нем.

Сначала шли неровные торосистые поля. Торосы [были] хотя трудно проходимы [и] неправильно нагромождены, но не особенно велики; так, один из самых больших возвышался на 11 футов. Рядом с торосистым полем тянулась полоса ровного поля, которое было [однако] трудно проходимо, так как на нем была масса озер и луж. Затем нам пересек путь канал, через который мы перебрались не без труда. Дальше лед стал гораздо ровнее, но часто встречались проталины и ледяные болотца В последних нога проваливается сквозь рыхлый мокрый снег и погружается в воду по щиколотку; но на дне лед очень прочный, и, следовательно, имея хорошие сапоги, можно смело идти по таким болотцам.

Сначала поля были довольно крупные, сажен двести – триста в поперечнике; их пересекали каналы, которые почти все имели направление с севера на юг. Толщина сплошных ледяных полей колебалась от 5 до 8 футов, но почти везде лед снизу подбит другими льдинами, и глубина, на которой находилась последняя льдина, была очень значительна. Ширина каналов [была] самая разнообразная, но в общем небольшая. [Мы встретили] только один [канал] шириной сажени в три, но и тот оказался рекою на льду, т. е. его дно составляли огромные льдины.

Мы закончили свой путь, отойдя 6 верст от «Ермака» и увидав с высокого тороса (18 футов), что впереди лежат обширные поля толстого, довольно ровного льда.

На привалах мы пили воду из лужи, она была замечательно вкусна. Идти назад было легче, не надо было выбирать путь, шли по старому следу. На обратном пути нам удалось наблюдать, как сильно действует солнце. Идя вперед, мы разбрасывали прутья голика для обеспечения следа. На обратном пути мы заметили, что прутики, пролежавшие два с половиной часа, погрузились в снег на 2 1/4 см.

24 июля осматривал лед за кормой ледокола, это были обломки ровного толстого поля. В одном месте удалось измерить его толщину – 25 футов в воде и 2 фута над водою. Толщина сплошного льда самая разнообразная; верхний слой, обыкновенно самый толстый, [равен] 5–6 футам. Льдины же, составляющие торос и выскочившие на поверхность, имеют толщину от 1 1/2, до 3 футов.

Интересно, что вода с глубины имела низкую температуру; поднятая ледоколом, [она] перемешалась с поверхностной водой, причем смесь оказалась охлажденной ниже точки замерзания, а потому канал покрылся тонким слоем льда. В [это же] время на поверхности поля происходило таяние и [шел] дождь.

25 июля измерялись температура и удельный вес в озерах [на льду]. В озерах найдено много диатомовых водорослей.

Были осмотрены четыре озера. Они имели голубовато-серую воду и во всех, за исключением № 1, пресную; в первом же [вода имела] легкий солоноватый привкус. Озеро № 2 было интересно тем, что имело двойное дно; в первом дне были три отверстия, сквозь которые видно было внутрь – внизу находились водоросли.

На поляне было видно много дыр, образованных таянием льда под лежащими на нем водорослями. Можно предположить, что водоросли играют огромную роль в таянии льда.

Того же 25 июля произведено измерение толщины сплошного поля. [Она оказалась равной 10 футам.]

27 июля [в воде] пресного озера наблюдалась температура +0,2°. Длина [озера равнялась] 4 м, ширина 3 м.

Подходя к озеру, я провалился сквозь рыхлый верхний слой льда по пояс, ниже ноги встретили снова лед. Следовательно, вода находилась между двух ледяных покровов, отстоящих друг от друга на 3 1/2 фута.

30 июля отправились осмотреть лед для отыскания пути «Ермаку». Верхний слой льда во многих местах так пропитан водою, что моментально обламывался. От этого наполнения водой лед стал тяжелым, и, например, лед толщиной в 6 футов плавает выше поверхности воды только на 2 дюйма. Пройдя версту к западу, мы встретили довольно слабые поля и даже канал, наполненный разбитым льдом. Здесь мы осматривали интересный торос, в котором льдины расположились в виде арки.

Когда мы начали возвращаться к «Ермаку», [то] заметили, что весь лед находится в движении, и картина совершенно переменилась. Каналы разъехались, сделались шире, то и дело выныривали из-под низу громадные глыбы. Все вокруг нас шевелилось, двигалось, мы оказались на островке, окруженном проливами. Почва нашего острова также была ненадежна – она поминутно колебалась и грозила начать ломаться и переворачиваться. Пришлось оставить свой наблюдательный пост и перебраться по движущемуся льду на более твердые места. В конце концов мы благополучно добрались до «Ермака». Всю ночь раздавались звуки ломающегося льда, и не было места, где бы он не шевелился.

1 августа. Лед стал почти совершенно сухим, и вода не стоит в нем так, как это было раньше.

6 августа. Два дня дул южный ветер. Ночью лед внезапно ослаб и дал выход «Ермаку».

В полдень находились в битом льду в 4–5 милях от открытого моря; широта 75°13' N, долгота 53°23' E. Наблюдались айсберги; они расположены по границе льда. Два [из них] довольно высокие (40–60 футов) и два совсем низкие (4–8 футов). Первые два айсберга имели в длину 100–150 сажен.

В широте 75°13' N и долготе 53°30' E граница разбитых льдов тянется от NNE на SSW.

В 2 часа видели айсберг высотой 37 футов, верхняя его поверхность была совершенно гладкая, покатая к одному краю. Стены обрывистые с горизонтальной слоистостью у ватерлинии, прибоем сделаны выбоины. Лед зеленый полупрозрачный. Вблизи айсберга плавали обломки. Кроме айсберга и этих обломков, море вовсе чисто от льда.

В полночь 8 августа стали попадаться мелкие отдельные льдины.

В 2 часа вошли в разбитый лед. Широта 77°35' N, долгота 53°11' E. Воды 90 %.

В 7 часов вечера ледокол, разбивая лед, вдруг получил необычайно сильный толчок. Как оказалось, [судно] раскололо большую льдину, которая вследствие переместившегося центра тяжести (отвалилась огромная глыба) повернулась и легла на бок.

Льдина состояла из плотно спаянных кусков битого льда. По-видимому, эти льды образовались из спаянных зимними морозами мелких битых льдин, которые при этом образуют вполне однородную массу, так прочно это спаивание.

9 августа, у мыса Флора. Море почти чисто от льда, плавают лишь несколько айсбергов, и у берега стоит припай. Припай тянется вдоль берега двумя, а в некоторых местах тремя, четырьмя и более полосами. Повсюду полосы отделены от берега и друг от друга узкими полосками воды, впрочем, достаточными для плавания по ним маленькой шлюпки. Поверхность припайного льда совершенно ровная; тонкий слой льда в 1/4 см покрывает собравшуюся на поверхности [припая] воду и нога человека проваливается сквозь эту пленку. Крайняя полоса припайного льда подбита снизу льдинами, вероятно, до дна. Припай имеет ширину в 1 1/4 кабельтова в самом широком месте.

Ледяные горы, как те, что встречались нам на пути к мысу Флора, так и те, которые плавали вблизи него, имели вид очень высоких [до 40 футов] ледяных полей. Их поверхность была совершенно гладкой, стороны обрывисты и лишь изъедены прибоем.

12 августа, в 2 часа 30 мин. Ледокол расколол толстую льдину, часть которой перевернулась и легла на бок. Ход был остановлен, и льдина исследована. Оказалось, что отколотый кусок [сплошного льда] имел толщину 4 м. При этом было замечено, что лед имел двоякую структуру: [сверху] 2 м совершенно прозрачного зеленоватого льда снизу 2 м матового льда.

Измерили также шестом толщину небольшого плоского поля, от которого льдина откололась. Толщина [поля] в одном месте [была равна] 13 футам в другом же шест уперся в выступающую льдину на [глубине] 11 1/2 футов.

20 августа. После того как сделано два рейса к Земле Франца-Иосифа и обратно на Новую Землю, можно вполне выяснить картину положения льдов в северо-восточной части Баренцева моря. Не лишнее вспомнить, что это лето господствовали западные и северо-западные ветры. Положение льдов хорошо соответствует им.

Вдоль Новой Земли, по ее западному берегу, тянутся сплошные льды шириной от 50 до 60 миль. Эти льды целый месяц находились в сжатом состоянии, они все торосисты, но структура их довольно слабая, скоро обращающаяся в снеговую массу, которая однако, представляет страшное препятствие для ледокола вследствие трения. Толщина льда [у Новой Земли] колебалась от 4 до 12 футов, [встречались] сплошные торосы, сидевшие до 35 футов под водой. Связь в торосах довольно слабая, и при ударе ледокола подводные льдины во множестве выскакивают на поверхность. К концу лета больших сплошных полей почти не стало, но все сравнительно мелкие находились в плотном соприкосновении друг с другом, а между ними, как прокладка, [плавала] каша истертого льда и вынырнувшие нижние глыбы, которые всегда заметны по своему черному виду.

Если бы дули сильные восточные ветры, то этот лед разошелся бы, западный же ветер прижимает его к земле и окружает последнюю неприступным барьером. В широте 77°20' N и долготе 63° E западная граница льда поворачивала к северу и, делая изгибы, тянулась до самой Земли Франца-Иосифа [острова Вильчека]. К западу от этого сплошного льда [простиралось] совершенно свободное море, на котором лишь изредка встречались айсберги высотой от 20 до 70 футов. Айсберги [у берегов Земли Франца-Иосифа] столь многочисленны, что [они] напоминают собой разбитое поле гигантской высоты.

На пути между полуостровом Адмиралтейства и мысом Флора мы встречали, начиная с широты 78 1/2°, лед всякого сорта. [Здесь были и] легкие поля с тонкими подтаявшими краями, которые говорят о том, что этот лед не испытывал сжатия. Этот лед, вероятно, образовался вблизи Шпицбергена и был пронесен сюда западными ветрами после того, как местный лед освободил море, подавшись на восток. В то же время льды, принесенные из Ледовитого океана [через] пролив между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа, также были отнесены к востоку, и мы встречали большие сплошные глыбы толщиной в 22 и более фута. Этот лед очень крепок, и при ударе в такое поле ледокол отскакивал назад.

Таким образом, сильные и продолжительные западные и северо-западные ветры способствуют плаванию на Землю Франца-Иосифа и делают невозможным подход к Новой Земле. [Следует] предполагать, что при таких обстоятельствах восточный берег Новой Земли свободен ото льда, что, как известно, бывает очень редко.[92]

Материалы, касающиеся ледокола «Ермак»

Письмо С. О. Макарова адмиралу Ф. К. Авелану

9 января 1897 г.

Глубокоуважаемый Федор Карлович!

Посылаю Вам докладную записку на имя управляющего Морским министерством по поводу исследований Ледовитого океана.

Не откажитесь прочесть записку и помочь мне, чтобы в субботу она была доложена его высочеству.

Разумеется, было бы приятнее, если бы Морское министерство высказалось за мое предложение, и тогда можно было бы достать денег для его осуществления. В этом случае не было бы надобности читать лекции и пропагандировать дело в Географическом обществе. В случае Морское министерство не пожелает высказываться, теперь я с разрешения Управления Морским министерством начну распространять это дело в кругу ученых… Я впредь согласен на всякое решение, лишь бы дело не остановилось…

Примите и прочее

С. Макаров

Извлечение из докладной записки об исследовании Ледовитого океана при помощи ледоколов управляющему Морским министерством вице-адмиралу П. П. Тыртову

13 января 1897 г.

…4 года тому назад, когда Нансен собирался в экспедицию к Северному полюсу, мне пришла мысль, что к делу этому приступают не так, как следует; но тогда мысль моя не была достаточно созревшей, теперь же этот предмет я обдумал и, насколько возможно, изучил.

Оказывается, что исследование полярных морей по сию минуту производится так, как это делалось 50 лет тому назад. Между тем техника шагнула вперед, и она дает возможность делать то, о чем в те времена не могли думать. К числу усовершенствований, сделанных техникой, нельзя не причислить практического применения ледоколов, благодаря которым порты, считавшиеся прежде закрытыми в зимнее время, теперь считаются свободными для плавания.

В Северной Америке ледоколами открыты для зимнего сообщения многие порты. Владивосток также теперь не считается закрытым на зимнее время портом. Сообщение Кронштадта с Ораниенбаумом осенью и весною в последние годы значительно улучшилось только потому, что построено несколько пароходов, которые имеют достаточно крепкую обшивку и винты, чтобы не бояться ударов об льдины.

Оказывается, что лед представляет весьма слабое сопротивление, и даже осенние льдины не только легко разламываются бортом судна, но, кроме того, лопасти винта, ударяясь о льдины, остаются совершенно целыми.

Вышеуказанные причины дают мне основание предположить, что большой ледокол мог бы сослужить огромную службу в Ледовитом океане для поддержания сообщения с реками Обь и Енисей и для поддержания всяких работ в этих местах как по задачам коммерческим, так и по научным.

Нужно предположить, что ледоколы пока бессильны, чтобы бороться с ледяными горами, которыми наполнен Южный Полярный океан, или же с теми, которые идут вдоль Гренландского берега и происходят из горных глетчеров. Лед же, наполняющий Северный Ледовитый океан у наших берегов, происхождения морского и потому не может быть чересчур толст. Говорят, будто в приречных местах толщина его может доходить до 30 футов, но на открытом месте толще чем 6–8 футов намерзание будет редко. Такой лед, ослабленный действием весеннего солнца, пройти ледоколом весьма нетрудно.

Препятствия встретятся лишь в тех местах, где имеется ледяное нагромождение. Надо, однако, иметь в виду, что куски нагроможденного льда худо спаяны между собой и от хорошего удара ледокола они рассыпятся.

Полагаю, что при содействии ледокола можно открыть правильные товарные рейсы с рекой Енисей, заставляя грузовые пароходы следовать за ледоколом. Также считаю возможным с ледоколом пройти к Северному полюсу и составить карты всех неописанных еще мест Северного Ледовитого океана.

В случае такой экспедиции транспорт с углем мог бы следовать за ледоколом, упираясь своим форштевнем в его корму и помогая ему преодолевать сопротивление льда.

Полагаю, что содержание большого ледокола на Ледовитом океане может иметь и стратегическое значение, дав возможность нам при нужде передвинуть флот в Тихий океан кратчайшим и безопаснейшим в военном отношении

Практическое осуществление вышеуказанных положений могло бы быть проведено нынешним летом, если взять броненосный крейсер «Минин» или «Герцог Эдинбургский» и, сняв с них наружную деревянную обшивку, артиллерию и прочее, переменить винты.

В помощь вышеназванному кораблю мог бы быть дан один из транспортов Добровольного флота, у которого потребуется переменить винты и сделать некоторые приспособления.

В настоящее время мною производятся исследования крепости льда и другие предварительные изыскания. Я не сомневаюсь в том, что моя мысль встретит большую поддержку в Академии наук и в Географическом обществе.

Представляя все вышеизложенное на благоусмотрение Вашего высокопревосходительства, почтительнейше испрашиваю, не угодно ли Вашему высокопревосходительству принять это дело под Ваше покровительство или же разрешить мне начать пропагандировать вышеуказанные идеи в Географическом обществе и Академии наук и переждать, как будет там и в печати встречено мое предложение.

Вице-адмирал С. Макаров

Резолюция П. П Тыртова на докладной записке С. О. Макарова

Может быть, идея адмирала и осуществима, но так как она, по моему мнению, никаким образом не может служить на пользу флота, то Морское министерство никоим образом не может оказать содействие адмиралу ни денежными средствами, ни тем более готовыми судами, которыми русский военный флот вовсе не так богат, чтобы жертвовать их для ученых, к тому же проблематических задач. На этих основаниях и я лично совершенно отклоняюсь от принятия предприятия этого под свое покровительство.

Ни одна полярная экспедиция еще не организовывалась на правительственные средства, а всегда были жертвования на эти суммы по пропаганде ученых обществ, для которых главнейше и ценны подобные экспедиции и исследования. Адмирал вполне может пропагандировать свою идею среди ученых обществ, Академии наук; в среде их найдется достаточно ученых людей, чтобы решить, насколько такое предприятие исполнимо, в особенности на судах, требующих в общем не менее 300 ч. команды, а, следовательно, и громадных запасов продовольствия для обеспечения хотя бы только на год.

Тыртов

Записка адмирала Ф. К. Авелана о резолюции П. П. Тыртова на докладной записке С. О. Макарова

14 января 1897 г.

Милостивый государь Степан Осипович!

Управляющий Морским министерством по прочтении докладной записки Вашего превосходительства от 9 сего января о посылке ледокола для исследования Северного Ледовитого океана хотя и признает возможным осуществление Вашей мысли, но во всяком случае не может согласиться на назначение для этой цели военных судов, а также и на принятие этого дела под свое покровительство. По сему его превосходительство Павел Петрович предоставляет Вам начать пропаганду этой идеи в Географическом обществе и Академии наук.

Примите и прочее

Подписал: Авелан

Письмо Макарова директору Николаевской обсерватории и заместителю П. П. Семенова по Географическому обществу М. А. Рыкачёву

24 февраля 1897 г.

Милостивый государь Михаил Александрович!

Вам лучше, чем кому-нибудь, известно, что в прежнее время в России не жалели ни трудов, ни средств на исследование Ледовитого океана. Цель этого исследования заключалась в отыскании кратчайшего пути к Тихому океану для коммерческих целей. Исследования показали, что водный путь вдоль наших сибирских берегов существует, но они показали также, что путь этот в такой мере изобилует льдами, что практического значения иметь не может.

Прежние парусные корабли были действительно бессильны во льдах как потому, что имели слабый двигатель – паруса и находились в зависимости от ветра, так и потому, что обыкновенное строительное дерево прорезывается льдом.

Условия плавания с тех пор изменились коренным образом. Паруса заменены паром, который дает возможность приложить к судну потребную силу, а дерево заменено сталью, которая не повреждается от действия льда. Далее, всякий обыкновенный пароход может с успехом бороться с тонким льдом, но если обшивку парохода утолстить и придать остову и винту должную крепость, то пароход может безнаказанно бороться со льдом значительной толщины. Лет 15 тому назад во многих из портов, воды которых покрываются льдом в зимнее время, начали заводить специальные ледоколы. Ледоколы эти назначаются для того, чтобы в зимнее время помогать пароходам, идущим в порт, проходить ледяные пространства.

Каждый год мы слышим о новых успехах в этом деле. Владивосток, считавшийся недоступным в зимнее время, теперь имеет пароходное сообщение круглый год. Николаев, подступ к которому на расстоянии 40 миль покрыт льдом, также имеет теперь пароходное сообщение круглый год. Гангё [Гангут, Ханко], с его сравнительно небольшою коммерческою деятельностью, имеет также ледокол для поддержания сообщения круглый год.

Американцы в этом отношении пошли дальше других, они первые применили к ледоколам новую систему, в которой передний винт назначается специально для разламывания сплошного льда и для размывания больших торосов. Пароходы в 3000 сил ломают всякий лед, который встречается на американских озерах, и перевозят правильными рейсами поезда с одного берега на другой.

У нас в России перевозка поездов уже установлена в Саратове и построен специальный ледокол, который будет возить поезда летом и зимою через Байкал.

Таким образом, прогресс в ледокольном деле идет широкими шагами вперед. С этим явлением надо считаться, преднамечая новые области, в которых ледокол может оказать услуги как науке, так и коммерции. К числу таких мест принадлежит Северный Ледовитый океан. То, о чем мечтала великая императрица – кратчайший путь к Тихому океану, может в недалеком будущем осуществиться.

Предполагая выступить защитником мысли о поддержании сообщения с Енисеем в летнее время посредством ледоколов и об исследовании тем же способом Ледовитого океана, я прошу Ваше превосходительство, не признает ли возможным Академия наук высказаться по этому предмету – можно ли признать мою мысль правильною.

Когда ледоколы будут построены, то можно попробовать пройти с ними на север, чтобы обследовать те пространства, в которых никто еще не был и тем самым поставить метеорологические, магнитные и другие исследования полярных стран на твердую почву.

Если признано будет необходимым, я с удовольствием прибуду лично в заседание, чтобы подробно изложить то, о чем в настоящем письме касаюсь лишь вкратце.

С. Макаров

Письмо Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову

9 мая 1897 г.

Многоуважаемый Степан Осипович!

Ваша депеша прибыла на станцию Куоккала вчера в 5 часов 4 минуты ночи и была доставлена мне с первой оказией в 10 часов 35 минут, значит, в то время, когда в Географическом обществе дружные аплодисменты вознаградили Вас за интересное изложение Ваших взглядов на полярный вопрос. Спасибо за то, что вспомнили, и очень сожалею, что не мог присутствовать. Впрочем, познакомившись на досуге с Вашими идеями, я не премину высказать Вам мои критические замечания и, во всяком случае, мое полное сочувствие всякому проекту, который вводит нас на подобающую нам арену мирного состязания в борьбе со стихиями для пользы науки. Хоть скандинавцы молодцы, но надо сказать, что и мы не хуже. Были когда-то первыми в полярном деле – неужели стать последними?

Искренно преданный Ф. Врангель.

Письмо министра финансов С. Ю. Витте П. П. Тыртову

12 ноября 1897 г.

Милостивый Государь Павел Петрович!

Как известно Вашему превосходительству, при Министерстве финансов образована была, под председательством вице-адмирала Макарова, особая комиссия для разработки вопроса о типе ледокола для поддержания морских сообщений в Северном Ледовитом океане и Балтийском море. По рассмотрении представленных мне вице-адмиралом Макаровым заключений комиссии и на основании условий, заявленных вызванными для конкуренции заводами, я признавал бы целесообразным нынче же приступить к заказу ледокола, и согласно одобренного комиссиею проекта предоставить сей заказ заводу Армстронга в Ньюкасле.

Для подробной разработки условий заказа и окончательных переговоров с упомянутым заводом представлялось бы необходимым командировать в Англию компетентных специалистов. Ввиду выраженного вице-адмиралом Макаровым согласия принять на себя указанное назначение, я признавал бы весьма желательным командировать его в Ньюкасл.

С. Витте

Письмо Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову

29 декабря Куоккала

Многоуважаемый Степан Осипович!

Может быть Ваша идея хороша, но пока мне еще не нравится. Для ознакомления с действительными условиями полярных льдов Вам, конечно, придется обратиться к свидетельству лиц, видавших этот лед, и особенно тех, кто был затерт во льдах. Кроме Врангеля[93], я бы рекомендовал «Die Metamorphosen des Eisess»[94] Weyprecht’a (австрийской экспедиции) – сочинение, специально посвященное занимающему вас вопросу.

Почтенный Scoresby,[95] смелый мореплаватель и проницательный наблюдатель, может дать много указаний, относящихся преимущественно к морю между Шпицбергеном и Гренландией. Что касается до Карского моря, да вообще до плавания вдоль Северного берега Сибири (в особенности со стратегическою целью), то Ваша мысль может быть и осуществима, потому что в Карском море лед большею частью годовалый, а вдоль «полыньи», на которую впервые указал мой отец и которою воспользовался Норденшельд, такой сильный ледокол, вероятно, проложил бы себе летом путь.

В более полярные части Ледовитого моря, о которых мои сведения, главным образом, основаны на описаниях австрийцев,[96] я бы не советовал пускаться ледоколу. Впрочем, я думаю, Ваше представление о торосах Ледовитого моря слишком оптимистично: нет никакого сомнения, что там часть льда вечна в том же смысле, как и в глетчерах. Впрочем, пишу без обновления моих сведений. Нансен, несомненно, считал лед не «кашею», а знал из личных наблюдений, что это ужасные тиски, которые при частых движениях, вызываемых бурями, в состоянии раздавить всякое судно, если они его не подымут.

Следуя основному принципу своего плана – пользоваться силами природы, а не идти против них, – он придал «Fram’у» клинообразные очертания, которые достигли цели: при движениях льда его поднимало кверху, как косточку между пальцами. Чрезвычайные по силе и расположению внутренние крепления «Fram’а» оказались достаточными только благодаря клинообразным очертаниям судна. Вам известно, что при обсуждении нансеновского плана в Royal Geographical Society, где были налицо все путешественники, бывшие в полярных льдах, все они выразили сомнение именно в том: выдержит ли даже такое судно, как «Fram», давление льдов во время полярных бурь. Оказалось, что они ошиблись, а Нансен прав. Но ни он, ни его оппоненты не считали полярные льды за кашу или за лед исключительно годовалый, как на озерах.

Повторяю, что условия в Карском море и вдоль сибирских берегов в летние месяцы считаю существенно иными и советовал бы Вам сначала направить все Ваши усилия к применению Вашей идеи сначала только в этом направлении. Особенно стратегическая заманка может открыть и казенный сундук, так как война есть единственная культурная задача, на которую не стесняются затрачивать какие угодно суммы.

Ваше смелое утверждение, что полярный лед каша, ограничивайте именно Карским морем и прибрежного «полыньей» Ледовитого океана. Иначе все оппоненты набросятся на слабую точку Вашего проекта, которая заключается в голословном и, несомненно, ошибочном утверждении, что полярный лед каша и что торосы можно размыть струей винта, как на американских озерах, – тогда как задача правильной критики должна заключаться не в том, чтобы показать, что в проекте есть слабые стороны, а в том, есть ли в нем мысль которую стоит развить.

Сочувствуя всякой инициативе как признаку жизни умственной и волевой очень буду рад, если могу способствовать Вашему проекту.

Дружески жму Вашу руку

Ф. Врангель

Из письма Д. И. Менделееву

9 мая 1898 г.

Сейчас я продиктовал схему записки об исследовании Сев. Лед. океана. Полагаю эту записку лучше всего нам подать за общей подписью.

…Для гидрологических и астрономических работ я полагаю пригласить барона Врангеля… в придачу к этим двум будут еще три, которых вы выберете.

Я, разумеется, никому ничего говорить не буду, пока вопрос не решится окончательно.

Благодарю Вас, дорогой профессор, за Вашу горячую поддержку…

Не возьмете ли Вы на себя окончательную редакцию? Завтра поднимаю флаг, потому ужасно занят, но все же найду время, если то потребуется.

Из совместной записки вице-адмирала Макарова и заслуженного профессора Менделеева министру финансов С. Ю. Витте об исследовании Северного Ледовитого океана во время пробного плавания ледокола «Ермак»

11 мая 1898 г.

Программа плавания 1899 г. могла бы быть следующая. Не позже 5 мая 1899 г. Балтийское море будет совершенно свободно от льда, и, следовательно, с этого времени ледокол для Финского залива больше не нужен и может отправляться по назначению.

…Простояв в Ньюкасле около 10 дней, ледокол может 1 июня выйти из Екатерининской гавани в Карское море и июнь месяц потратить на исследование льдов Югорского Шара и Карского моря.

…К 1 июля работа эта может быть окончена, и ледокол должен для возобновления своих запасов прибыть или в Екатерининскую гавань, или в один из английских портов.

…Приняв новый запас угля, ледокол может осмотреть льды в некотором отдалении от пути на Енисей и Обь.

К 15 августа он может окончить свой второй рейс и, взяв третий комплект угля, сделать третий рейс.

Научные наблюдения

1) Астрономические наблюдения.

2) Магнитные наблюдения. Определение в различных местах всех элементов магнетизма.

3) Метеорологические ежечасные наблюдения.

4) Определение силы тяжести посредством наблюдения над качанием маятника в различных точках.

5) Гидрологические наблюдения будут состоять в определении глубин и свойств воды на различных глубинах.

6) Биологические наблюдения будут заключаться в исследовании предметов добываемых морскими тралами.

7) Химические исследования будут заключаться в исследовании состава воды с разных глубин.

… В выборе личного состава исследователей затруднений не представится.

Надо полагать, что, за исключением двух нижеподписавшихся, необходимо будет еще пять естествоиспытателей.

(Оплата по 1000 руб. каждому научному работнику, по нашему расчету – 12 000 руб.)».

Из письма директора Департамента торговли и мануфактур В. И. Ковалевскому

16 июля 1898 г.

Постройка ледокола, стоящего нашему правительству больших денег, возлагает на меня нравственный долг позаботиться, чтобы за ледоколами ходили пароходы.

Со временем это придет понемногу, но пока большинство пароходовладельцев, с которыми я разговаривал, колеблются. Надо искать сочувствия в новых людях. Ко мне в Гельсингфорс приехали гг. Волков и Мордохович, которые создают новое пароходное общество.

Как всегда, подвинуть капиталистов на новое дело очень трудно, и они хотят просить, чтобы Государственный банк выдал под залог пароходов известную сумму. При этом они примут на себя обязательство подкрепить свои пароходы или вообще принять риск следования за ледоколами на себя.

Из письма от 16 декабря 1898 г. С. Ю. Витте[97]

В таких условиях я не могу ручаться за успех, ибо я постоянно получаю отказы от Вашего превосходительства – каждое мое представление рассматривается со справками Отдела по делам торговли и мореплавания, а мне как адмиралу не прилично быть в зависимости от чиновников этого отдела, часть которых, как известно Вашему превосходительству, не сочувствует делу.

Я один несу на себе ответственность и меня надо избавить от таких уколов самолюбия, которыми я обставлен. Я привык, чтобы ко мне относились с уважением, и мне оскорбительны отказы даже в таких мелочах, как порядок расходования ничтожной суммы в 3000 рублей.

Проект договора между С. О. Макаровым и купцом М. Д. Шарыповым

1898 года, декабря 28 дня, в С.-Петербурге, мы нижеподписавшиеся, наведывающий пробным плаванием ледокола «Ермак» вице-адмирал Степан Осипович Макаров, проживающий в Кронштадте, и красноярский 2-й гильдии купец Михаил Дмитриевич Шарыпов, проживающий в Красноярске, заключили настоящее соглашение о вывозе пробной партии леса с реки Енисей в Англию, на нижеследующих условиях:

1) Я, купец 2-й г[ильдии] Шарыпов обязуюсь доставить к 25 июня к перегрузочному пункту в устье Енисея партию заготовленного для английского рынка лесного материала в количестве 500 стандартов или 82,500 куб. футов.

2) Я, вице-адмирал Макаров, беру на себя обязательство принять на ледокол «Ермак» упомянутый в п. 1 груз лесного материала на перегрузочном пункте и доставить его в Ньюкасл или другой пункт поблизости от него, где легче продать лес.

3) Если купец Шарыпов может лично организовать продажу леса, то он уплачивает по доставке его в Англию вице-адмиралу Макарову за перевозку леса по 32 руб. за стандарт.

4) Если купец Шарыпов откажется организовать продажу леса в Англии, то вице-адмирал Макаров делает это сам или поручает, кому признает полезным.

В таком случае из вырученной суммы должны быть произведены уплаты в следующем порядке:

а) Вице-адмиралу Макарову – за нагрузку и выгрузку леса на ледокол и обратно, за путевые расходы в месте выгрузки и пр. в размере не выше 4 тысяч рублей.

б) Купцу Шарыпову – за заготовку лесных материалов по 21 коп. за кубический фут и по 7 коп. за доставку к устью Енисея в том случае, когда будет иметься обратный груз, дающий фрахту не менее, как на 8 тысяч рублей.

в) Оставшаяся за сим сумма делится на 3 равные части, из коих одна передается купцу Шарыпову, за его труд по организации дела, а две – вице-адмиралу Макарову как фрахт ледоколу «Ермак», за перевозку леса.

5) Если обратно груза с устья Енисея вверх не будет или таковой пойдет за другими пароходами, то за доставку леса к устью Енисея купец Шарыпов имеет получить не 7 коп. с куб. фута, как то упомянуто в пункте б статья 4 сего договора, а 12 1/2 коп.

6) Купец Шарыпов обязуется принять и доставить в Красноярск или другие пункты по Енисею ниже Красноярска весь груз, который будет привезен на ледоколе «Ермак» в размере не более 80 тысяч пудов с платою по 16 коп. за пуд. Фрахт этот Шарыпов обязуется получить с тех лиц, коим грузы принадлежат.

7) Вице-адмирал Макаров не отвечает за порчу или утрату всего груза или части его, которая может произойти по обстоятельствам от него, вице-адмирала Макарова, независящим.

8) В случае, если ледокол «Ермак» к 25 июня не прибудет к перегрузочному пункту на устье Енисея, то купец Шарыпов получает простойные деньги за каждые сутки в размере 150 рублей.

Деньги эти выдаются ему из оставшейся суммы, упомянутой в пункте 6, до разделения ее согласно этого пункта на 3 части.

9) В случае, если кто-либо помешает отправить грузы из Красноярска или Енисейска в Англию и доставить их к сроку, поставленному купцом Шарыповым, то Шарыпов обязан их принять и доставить на устье с платою по 12 коп. за пуд, в размере не более 12 тысяч пудов.

10) Я, купец Шарыпов, обязуюсь уведомлять вице-адмирала Макарова о ходе моих работ, дабы не оставлять его в сомнении.

11) В случае, если купец Шарыпов не доставит к 5 июля груз леса на устье Енисея, это совершенно расстроит все расчеты плавания ледокола, и тогда вице-адмирал Макаров может или ожидать груз до 10–15 июля или отправиться обратно.

12) В случае, если при следовании вниз парохода с баржами последует непредвиденная задержка, то купец Шарыпов должен тотчас же послать нарочного на лодке, или иным способом, с известием на ледокол и со своими предположениями.

13) Купец Шарыпов должен доставить пароход и баржи с грузом к Больше-Бреховской протоке, если же ледокол «Ермак» не в состоянии будет тут подойти, то вице-адмирал Макаров должен дать знать на пароход – куда ему подвести груз.

14) Если купец Шарыпов не может организовать продажу леса в Англии, то должен прислать об этом вице-адмиралу уведомление не позже 1 апреля 1899 года».

Телеграмма С. О. Макарова С. Ю. Витте из Ньюкасла от 20 февраля 1899 г.

19 февраля принял ледокол «Ермак». Поднял коммерческий флаг. 21 февраля выхожу в море для следования в Кронштадт.

Телеграмма С. О. Макарова в Морское министерство Тыртову от 4 марта 1899 г.

Весьма рад донести, что с ледоколом «Ермак» прибыл в Кронштадт и вошел в гавань. Лед сплошной, начиная от Ревеля, а у Сескара большие нагромождения вследствие сильных штормов.

Письмо Д. И. Менделеева в редакцию газеты «Новое время»

Ледокол «Ермак» подошел к Кронштадту, – говорят мне две телеграммы: от адмирала Макарова с «Ермака» и от адмирала Кознакова из Кронштадта. Обе отмечены 3 марта и седьмым часом вечера.

Победа эта «Ермака» над льдом первая. Дождемся, Бог даст, и еще более осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих.

Мендhелеев

Телеграмма С. О. Макарова П. П. Тыртову

Вышел из Кронштадта 9 марта. Задержан в море снежной метелью. Подошел к Суропу 11 марта, в тот же день пробил канал, освободил ревельский ледокол и три датских парохода, стоявших в опасном месте; из них один с потерянным винтом. На следующий день освободил остальные 4 парохода, провел 5 пароходов через трудное место на буксире. Сегодня провел еще 3 парохода, из которых один, вследствие предшествовавшей за несколько дней борьбы со льдом в открытом море, получил течь. Вместе со всеми 8 пароходами и ревельским ледоколом сегодня в 2 часа вошел в гавань.

Письмо Д. И. Менделеева министру финансов С. Ю. Витте от 18 апреля 1999 г.

Покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство уволить меня от экспедиции в Ледовитый океан, предначертанной на сей год в представлении, сделанном адмиралом Макаровым и мною. Причиною моего отказа служит требование адмирала Макарова, чтобы я и избранные мною помощники во все время экспедиции находились в его полном распоряжении и исполняли не те научные исследования, которые заранее мною задуманы, а приказания г. адмирала, как единственного начальника экспедиции.

При сем адмирал прямо и категорически отказался даже считать нас (меня и моих научных помощников) простыми пассажирами «Ермака», пользующимися предстоящим плаванием для наблюдений над явлениями полярных стран, а соглашается принять нас только как лиц, находящихся в его полном распоряжении.

Желая всякого успеха полярной экспедиции адмирала Макарова в 1899 г. прошу Ваше высокопревосходительство уволить меня от участия в ней, потому что в указанных условиях считаю невозможным для себя выполнение научных задач, которые имеются, по моему мнению, в полярных странах. Если же в будущем Вы изволите устроить новые сильные ледоколы, то я охотно примусь за организацию научных наблюдений в полярных странах, когда буду поставлен в возможность лично распорядиться всем ходом наблюдений и ответствовать за их соответствие с задачами ледоколов и требованиями науки.

Ныне же, то есть на лето 1899 г. покорнейше прошу с своей стороны предоставить адмиралу Макарову исполнить одному, как он желает, все задачи первых опытных плаваний в полярных морях, так как и без усложнения научными исследованиями небывало сильный ледокол «Ермак» может, по моему мнению, под руководством адмирала Макарова выполнить уже многое, важное как для изучения области полярных льдов, так и для славы России, имеющей такие великие интересы коммерческого и военного свойства.

Заслуженный профессор Д. Менделеев

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 19 апреля 1999 г.

Директор Департамента торговли и мануфактур представил Вашему высокопревосходительству доклад, в котором предлагает, вместо представленной мною программы работ в Карском море и проливах к нему ведущих и изучения льдов в более возвышенных широтах, предпринять с ледоколом «Ермак» исследование и подробное изучение Северо-Восточного пути в Тихий океан через Карское море, Ледовитый океан и Берингов пролив.

О предлагаемой мною программе в докладе говорится, что это будет повторение и проверка плаваний и наблюдений среди льдов Карского моря, Лапландии или Шпицбергена, давших до сих пор лишь отвлеченные и весьма проблематические результаты, едва ли требующие новых подтверждений.

Представленная мною программа плавания ледокола «Ермак» не есть новость, она была высказана мною перед началом постройки «Ермака» и послужила основанием для заказа ледокола, в ней нет ничего ни отвлеченного, ни проблематичного, ибо она преследует вполне реальные цели.

Ледокол «Ермак», согласно предначертаний Вашего высокопревосходительства, есть пробный для решения двух весьма важных в коммерческом отношении вопросов, а именно: в какой мере можно расширить навигационный период к Петербургскому порту и к великим сибирским рекам Оби и Енисею.

С тех пор ничто не переменилось, и нет никаких причин к тому, чтобы не продолжать дело в том направлении, в каком оно было намечено.

…Никто еще не делал опытов, чтобы выяснить, в какой мере ледокол может прокладывать себе путь через Карское море и могут ли за ним проходить пароходы. Только опыт может дать ответ на эти вопросы, и несделание этих опытов в течение настоящего лета лишит возможности составить осенью сего года правильное суждение о том, в какой мере возможно установление дешевого морского пути на рр. Обь и Енисей.

Дело теперь обстоит таким образом, что иностранные предприниматели в августе и сентябре успевают сделать один рейс на Обь и Енисей, провозя преимущественно такие дорогие товары, как чай, которым даны большие таможенные льготы. Правительство несет большие жертвы, но путь на Обь и Енисей от этого не улучшается, страховые премии по-прежнему очень высоки, и не дальше как сегодня я узнал что товары, идущие из Англии в Тюмень, принимаются на страхование лишь с уплатой 4 % их стоимости, а пароход страхуется не ниже как в 15 %. При таких условиях дешевого товара, как лес и хлеб, из Сибири в больших размерах вывозить немыслимо: хлеб с реки Оби вывозится лишь как обратный груз, а лес с Енисея совсем не вывозится.

Необходимо улучшить путь на эти реки, и с этой целью надо на низменных и опасных берегах поставить знаки, составить более обстоятельные карты и произвести промеры. Необходимо в течение июня и июля месяцев воспользоваться ледоколом «Ермак», которому, при его средствах, может быть, удастся сделать что-нибудь в этом направлении. В прошлом году маленькому пароходу «Пахтусов» вследствие льдов совсем не удалось выполнить гидрологические работы в Карском море, а между тем это крайне необходимо и без этого нельзя ожидать никакого коммерческого движения в наши сибирские реки.

Что касается предлагаемого мною изучения льдов в более возвышенных широтах, то оно даст материал как для решения вопроса об исследовании Ледовитого океана, так и для решения старого вопроса о Северо-Восточном пути в Тихий океан. Те, кто знает дело, хорошо понимают, что Норденшельд на «Веге» шел вплотную к берегу, пробираясь местами по мелководьям, на которые не могут надвинуться большие льды Ледовитого океана. Северо-восточный путь в Тихий океан лишь тогда будет практичным, когда по нему будут в состоянии ходить большие глубокосидящие океанские пароходы, для которых недоступен путь «Веги».

…Прошу Ваше высокопревосходительство оказать мне Ваше полное доверие и этим помочь мне довести до конца начатое мною очень трудное дело тем путем, который Вашим высокопревосходительством был одобрен и для которого уже сделаны раньше приготовления.

Отказ проф. Менделеева и вместе с ним трех избранных им лиц почти накануне ухода ставит меня в крайне затруднительное положение, но я уже нашел путь, как из этого выйти. Прошу лишь содействия Вашего к тому, чтобы проф. Менделеев выдал мне все инструменты, которые по моему соглашению с ним были приобретены на ассигнованные средства для работы ледокола «Ермак»; без этих инструментов я буду как без рук и не могу производить гидрографических работ с желаемой точностью.

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте

22 апреля

Заслуженный профессор Менделеев прошением на имя Вашего высокопревосходительства заявил о своем нежелании идти на ледоколе «Ермак» в северное плавание и вообще участвовать в ученых изысканиях, которые там предположено произвести. Причиной отказа проф. Менделеев выставляет мое желание считать его и его трех помощников как бы состоящими в команде с правом распоряжаться всеми этими лицами по моему усмотрению. Мотивы, приведенные проф. Менделеевым, нуждаются в моих разъяснениях. Я лично просил проф. Менделеева принять участие в ученых изысканиях в предстоящей экспедиции, но я никогда не предполагал, что он пожелает поставить дело в такие условия, которые безусловно невозможны.

Проф. Менделеев желает, не идя сам на ледоколе в первую часть плавания, дать своим трем помощникам инструкции и желает полного моего устранения от работ, производимых этими лицами. Он говорит, для примера, что когда судно придет в порт, то я должен сообщить трем помощникам, сколько времени судно будет стоять, и от них вполне будет зависеть, что делать.

Не думаю, чтобы хотя в одной морской экспедиции начальник до такой степени был отстранен от участия в ученых работах; напротив, начальник всегда был истинным руководителем не столько в технике дела, сколько в распределении работ. Я убедительно просил проф. Дм. Ивановича написать свою инструкцию трем помощникам, дать им ее через меня, разрешив мне принимать участие в распределении времени, и обещал совершенно не вмешиваться в ученые и технические детали. Дм. Иванович с этим совершенно не соглашался и находил, что наука так независима, что она страдает от всякого вмешательства. Тот факт, что мои две книги заслужили первые академические премии и, следовательно, я не чужд научным методам, не влияли на проф. Менделеева. Я просил его по предметам его изысканий считать меня своим старшим помощником и заместителем в отсутствии. Он ни на что не согласился.

Предлагаемый им порядок неприменим в морской обстановке вообще, а в данном случае в особенности, так как предстоит трудная экспедиция, за которую я вполне ответственен. Проф. Менделеев отказался от всякого участия, а вместе с ним отказались и три приглашенные им его помощника, которые ничего другого и сделать не могли.

В трудной обстановке, которая предстоит, должны быть дружные усилия всех, а этого быть не может там, где начальник не имеет прав оказывать какое-нибудь влияние на ход работ. Три лица, имеющие совершенно особую инструкцию от всех, могут совершенно отказаться давать какие-нибудь ответы по производимым работам. Все это может породить на корабле рознь, и поэтому я не мог согласиться с требованием профессора Менделеева. Это и вызвало его отказ.

Речь С. О. Макарова, произнесенная им на банкете английских судостроителей, напечатанная в газете «Котлин» 21 июля 1999 г.

Я был совсем неожиданно приглашен на заседание, потому и не приготовился что-нибудь говорить такому почтенному обществу, среди которого нахожусь теперь. Как иностранец я нахожу, что вы очень странный народ: после того как напоили и накормили за пятерых человек, заставляете его еще говорить [смех], а при таких обстоятельствах это довольно трудная вещь.

Хотя я и адмирал русского флота, но в Ньюкасл приехал с мирными целями. Я прибыл строить на Тайне, и я надеюсь, что это будет приятно присутствующему архиепископу, как и подобает его сану – я должен был построить не военное судно для войны с какою бы то ни было державою, но для битв со льдами [аплодисменты]. Когда я впервые приехал в Ньюкасл, то я должен был что-либо сделать с судостроителями. Я изложил им свои требования, которые показались им очень трудными.

Они уже знали, как трудно вести какие-либо дела с изобретателем, а я-то именно и был этим самым изобретателем [смех]. Я предполагаю, что предпочтительнее иметь тещу в доме, чем одного изобретателя в городе [смех]. Я, конечно, надоедал фирме, но они (г. Сван) всегда находили пути исполнять мои желания единственно потому, что их знания и практика стоят значительно выше всяких воображений.

Телеграмма С. О. Макарова С. Ю. Витте 17 августа 1899 г.

Ермак оправдал все ожидания относительно возможности пробиваться сквозь льды. Он разбивал торосы высотой 18, глубиной 42 фута и ледяные поля в 14 футов. Прошел около 200 миль полярным льдом, но при разбивании одного тороса получена пробоина ниже ледяного пояса, где корпус не был подкреплен. Пришлось отказаться от дальнейшего следования.

Письмо Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову от 26 августа 1899 г. Куоккала

Хотя здесь ваши недруги и торжествуют, но, по моему мнению, напрасно. Полярный лед оказался слабее, чем полагалось, и ледокол может с ним бороться. Очевидно, при постройке первого ледокола для полярных льдов сделаны неизбежные ошибки, которые и следует устранить: убрать переднюю машину и укрепить нос. Конечно, Вы лучше кого-либо знаете, что и как сделать, но мне пришла мысль, которая, может быть, вам пригодится: снимите переднюю машину, вал и винты, отдайте их строителю и за эти деньги и на этот уменьшенный груз вы можете так скрепить нос, что никакая подвижная льдина его не расшибет.

Письмо Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову от 30 августа 1899 г.

Многоуважаемый Степан Осипович!

Ваше интересное письмо получил – спасибо за добрую память. На днях поеду в город и узнаю, есть ли перевод книги Weyprecht’а на английском или французском языке, в чем сомневаюсь, потому что книги с таким специально-научным содержанием вообще не переводятся. Во всяком случае Вы ее получите. В Академии наук Вы всех восстановили против себя тем, что «обещали больше, нежели сдержали».

Они считают, что Вы их «подсидели» и бранили Вас еще до Вашей неудачи – а теперь говорят «поделом».

В Географическом обществе, также как в Морском министерстве, я не встретил сочувствия; я имел случай видеться с людьми этих 3 кругов по случаю двух раутов (в Главной физической обсерватории и в Географическом обществе в честь членов Международной метеорологической комиссии). Кроме меня самого, я еще защитников «Ермака» не встречал. Мой взгляд на дело изложен в статье в «Немецких Петербургских ведомостях», которую я Вам послал; в русских газетах я писать не хочу, потому что там всякая полемика принимает легко грязный ругательный тон, а я без пользы кровь портить не желаю. Выступать ли Вам в British Association, в Дувре, или нет, об этом я не судья; но я не называл бы публично полярный лед «кашей», когда я чинюсь в доке от пробоины, в нем полученной. Я лично нахожу, что Вы правы, но при имеющихся обстоятельствах это раздражает людей, не убеждая их.

К тому же Вы были только на краю льдов, которые если не по толщине, то по строению, может быть, слабее тех которые можно встретить более в глубь бассейна; я говорю «может быть», потому что при неудаче лучше не уменьшать силу противника, которого надеешься в конце концов побороть, оправившись от поражения. В Морском министерстве говорили, что Витте хочет послать адмирала Бирилева (с сыном в качестве секретаря) для того, чтобы исследовать причины повреждения «Ермака» и донести ему об этом.

Пишу Вам, чтобы предупредить на случай, если слух оправдается. Я корреспонденции в «Котлине» не читал, непременно достану, но надеюсь, что она написана не в тоне уменьшения испытанной неудачи, как были корреспонденции в «Новом Времени» после первого отступления из льдов. Тогда люди повторяли фразу: «“Ермак” победоносно вошел в док». Пишу Вам это для того, чтобы предупредить о настроении, с которым Вам надо считаться.

Экспедиция Вилькицкого не могла пройти в Карское море, застряла в устье Печоры, и Морское министерство сердится, что Вы, вместо того чтобы помочь экспедиции, хотели пойти к полюсу. Сибирские купцы (передаю толки) злятся потому, что Вы обещали провести караван пароходов в Карское море и к устьям реки, и не пришли. Словом, в настоящее время Вы встретите недоверие к Вашим словам и озлобление со стороны тех, которые считают, что Вы не сдержали обещания.

Надеюсь, что Вы в сообщении с моей стороны всех этих неприятных вестей увидите доказательство искренней дружбы и желания Вам успеха. Вы говорите, что передний винт в Балтике нужен; так ли это? По-моему, Вам надо с ним окончательно расстаться, снять машину и скрепить нос. В новом деле такие ошибки неизбежны, и вся задача состоит в том, чтобы эти ошибки правильно оценить, признать и исправить. Говорю это к тому, чтобы Вы не думали, что ради Вашего prestige’а лучше не признавать передний винт за ошибку. Я думаю, теперь Вы только выиграете при полной искренности. Так, например, читая interview в «Leaders» не получаешь впечатления искренности, так как дело представлено так, будто требуются лишь незначительные изменения, а не капитальное приурочение нижней части корпуса к поставленной судну задаче. Это à la longue нетактично, подрывает доверие и облегчает игру многочисленным недругам.

Не сердитесь на меня за искренность. Дружески жму руку, искренно преданный

Ф. Врангель

Из письма С. О. Макарова П. П. Семенову – председателю Географического общества от 5 сентября 1899 г.

Люди с широким взглядом на задачи географии, зная из многочисленных опытов, как трудны все шаги в Ледовитом океане, радуются успеху, достигнутому «Ермаком», и сердечно меня приветствуют.

На съезде British Association все радовались успеху науки, и явилась мысль, что предполагающаяся антарктическая экспедиция должна идти на ледоколе.

Sir John Murray просил меня составить проект ледокола для антарктической экспедиции. Опыт прошлого года с бельгийской экспедицией подтвердил, что без ледокола нельзя сделать то, что хочешь, а приходится удовлетворяться случайными плаваниями в зависимости от того, куда понесет лед.

В то время как английские ученые приветствуют меня с успехом, наши газеты делают все возможное, чтобы возбудить против меня общественное мнение, и я боюсь, что мне не дадут докончить дело.

Телеграмма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 9 сентября 1899 г.

Оказал комиссии адмирала Бирилева полное содействие к изучению судна и степени повреждения. Убедительно прошу остановить на этом действия комиссии и возвратить ее, ибо адмирал Бирилев печатно высказался против ледокола, и Конкевич также печатно высказался против ледокола. Два инженера, приглашенные ими, их единомышленники. Комиссия при мне не высказывается, вероятно, постановит, что надо отказаться от полярного плавания.

Покорнейше прошу Вас разрешить мне исправить ледокол временно за счет Армстронга, чтобы своевременно начать зимние работы в Петербурге, и разрешить мне путем лекций собрать необходимые средства для перестройки носовой части, дабы продолжать полярные исследования.

Из письма Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову от 12 сентября 1899 г.

Желаю Вам спокойствия и умеренности в борьбе с противниками, которых вы теперь грудью победить не можете, а лишь временем и силою аргументов.

Ошибка Ваша заключалась в том, что по постройке «Ермака» и после удачи в Балтийском море Вы захотели непременно сразу проскочить через полюс и хвалились легкою победою. Я понимаю, что без некоторого tam-tam Вы бы не подбили часть общественного мнения, а через него и Витте на жертву миллионов. Но после первой удачи надо было стать осторожнее на словах.

От души желаю Вам успеха и победы.

Из письма С. О. Макарова Ф. Ф. Врангелю от 15 сентября 1899 г.

Бирилев здесь. Как можно было представить, он с комиссией ищут доказательств, что ледоколы не следует посылать в Ледовитый океан; от такой комиссии ничего другого нельзя было ожидать. Бирилев писал против ледокола в газетах, и все время высказывался против него в комиссиях.

Инспектора, приглашенные им, – единомышленники.

…Вы пишете, что ошибка моя в том, что я захотел сразу проскочить через полюс и хвалился легкой победой. Менделеев твердил, что надо идти прямо в Берингов пролив. Ни разу я не сказал о полюсе, а говорил: пойдем к норду, сколько обстоятельства позволят. Ошибка моя в том, что я хотел все испытания окончить в одно лето.

…Меня сильно огорчает Ваше предположение о моей хвастливости. Я похвастался лишь одним, что я отстранил шушеру, а теперь шушера взяла верх и мне опять много хлопот с ней.

Из письма С. О. Макарова М. А. Рыкачёву от 15 сентября 1899 г.

Я был крайне обрадован письмом Ф. Ф. Врангеля, в котором он упоминает о том, что Вы считаете мои мысли о возможности борьбы с полярными льдами правильными. От меня требовали непременно, чтобы я сразу пересек Ледовитый океан, и так как этого сделать не удалось, то поднялись все, и оказывается, что все правы, а я один неправ. Те, которые пророчили, что «Ермак» разворотит обе стены Морского канала, были неправы, но и они об этом молчат.

Те, которые думали, что я не дойду до Петербурга, тоже молчат о своей ошибке, но злобствуют относительно «Ермака». Те, которые отрицали возможность бороться с полярными льдами, тоже злобствуют. Князь Голицын даже пустил в газеты свое мнение что «Ермак» не годен для полярных работ. Я лично остался совершенно один, не поддержанный открыто в моем мнении никем, и теперь, когда мои мнения оправдались, все обозлились еще более.

Тут, в Англии, злобы нет и, напротив, идея ледокола для полярных льдов настолько нравится, что для антарктического путешествия теперь желают иметь ледокол, ибо с простым судном придется идти не куда хочешь, а куда случится…

…Дело, начатое мною, не только новое, но совершенно небывалое. И теперь, когда оно так блистательно подтвердило верность основной идеи, было бы ошибкой бросить его. Между тем масса недоброжелателей и газетные статьи так настроили министра финансов, что он прислал даже комиссию, состоящую из Бирилева и Конкевича; и тот, и другой печатно высказывались против ледокола и теперь ждут доказательства, что ледокол не может быть годен для полярного плавания.

Между тем все дело лишь в носовой части. Надо перестроить носовую часть.

Я предложил министру финансов, что я соберу путем лекций деньги, необходимые на перестройку носа, ибо я вполне уверен, что можно с ледоколами сделать огромные научные исследования в Ледовитом океане.

Письмо С. О. Макарова в Морское министерство к адмиралу Ф. К. Авелану от 22 сентября 1899 г.

Милостивый государь Федор Карлович!

По прибытии в Ньюкасл из второго пробного плавания в полярные льды я послал министру финансов совершенно такую же телеграмму, как и управляющему Морским министерством, прибавив лишь, что подробности посылаю письмом. Я решительно не предполагал, что какие-то меры будут приняты до получения письма; между тем на третий день по моем приезде я получил телеграмму от самого С. Ю. Витте, в которой он в весьма мягких выражениях просит меня остаться в Ньюкасле и не предпринимать работ по исправлению до прибытия специальной комиссии.

Цель назначения комиссии мне была совершенно непонятна. Я выговорил в контракте, что завод ответственен за корпус и должен не только починить его на свой счет, но и поставить добавочные крепления. Мы не заплатили за это ни копейки.

Первоначально я предполагал, что приедут специалисты, чтобы помочь мне преодолеть некоторые технические трудности, и лишь по отъезде комиссии из Петербурга меня известили, что председателем избран К. А. Бирилев.

Таким образом оказалось, что комиссия состоит не из специалистов и что председателем избран адмирал младший меня в чине, который высказывался против постройки ледокола на совещании в Министерстве финансов. Когда комиссия прибыла, то я увидел, что в ней старшим членом состоит г. Конкевич, который писал в газете против ледокола и открыто противодействовал мне все два года, что идет это дело. Надо думать, что г. Конкевич друг К. А. Бирилева, который этим летом в газетах одобрительно отзывался о г. Конкевиче. В качестве корабельного инженера избрали бывшего строителя броненосцев «Адмирал Сенявин» и «Ушаков» инженера Скворцова, который, вероятно, не забыл еще, что при пробе мною переборок этих судов они дали большую течь. Механиком пригласили Якобсона, бывшего старшего механика на броненосце «Минин», под командой К. А. Бирилева. Делопроизводитель – сын К. А. Бирилева.

Такой состав комиссии не обещал беспристрастного отношения к делу. Тем не менее по приезде комиссии сюда я оказал ей полное содействие для изучения дела, лично провел на завод, достал для рассмотрения все рабочие чертежи и предоставил полный простор действий на ледоколе. Я надеялся, что у адмирала Бирилева будет достаточно такта, чтобы не идти далее того, что ему поручено. Между тем по некоторым задаваемым комиссией вопросам я потом увидел, что комиссия задалась более широкой программой инспектирования ледокола, которое всецело предоставлено было мне.

Ко мне комиссия ни с какими вопросами не обращалась, а расспрашивала служащих на ледоколе, и при этом члены комиссии, начиная с самого председателя, не стеснялись громко и весьма бесцеремонно делать замечания. Председатель, осмотрев какое-то место, громко сказал: «“Гангут” был построен плохо, а “Ермак” еще хуже». Не говоря о том, что такое замечание не верно, ибо «Ермак», худо построенный, не выдержал бы так блистательно пробы водонепроницаемых переборок водой до верхней палубы, самое замечание, сделанное в присутствии прочих, совершенно неуместно. Адмирал Бирилев, получив поручение рассмотреть дело адмирала, старшего его в чине и под командой которого он так недавно плавал, должен был поступать с тактом.

По примеру председателя поступали и другие члены, не стеснявшиеся высказываться подобным же образом. Все это происходило без меня. Комиссия меня в свои заседания никогда не приглашала и, таким образом, выскажет свои взгляды, не справившись с теми мотивами, которыми я руководился.

Против того или другого мнения комиссии я не протестую. Комиссия вправе писать что угодно, но я считаю своей обязанностью довести до сведения Вашего превосходительства о бестактности К. А. Бирилева и просить Вас доложить об этом адмиралу Павлу Петровичу.

Пользуюсь настоящим случаем, чтобы засвидетельствовать Вашему превосходительству мое глубочайшее уважение и преданность.

Готов на услуги С. Макаров

Из письма С. О. Макарова Ф. Ф. Врангелю от 29 сентября 1899 г.

…если Географическое общество не может устроить мне большой публичной лекции, то я попрошу его[98] собрать под своим председательством совет, и пусть этот совет со мной поговорит хорошенько. Пусть они меня выслушают. Вы пишете, что я не люблю сознаваться в своих ошибках. Боюсь что это, к сожалению, не так.

…Нансен с «кристаллической душой» перечислил в своей книге всех, кто ошибочно думал, что он не пройдет, а о моем письме, в котором я советовал послать ему помощь на Землю Франца-Иосифа – ни гу-гу. Моя откровенность в моих ошибках продиктовала мне по приходе в Ньюкасл послать телеграмму, что получили пробоину.

Наказание за откровенность тотчас же последовало, ибо на второй день получил телеграмму самого Витте: «Пожалуйста, оставайтесь в Ньюкасле до прибытия комиссии». Мне бы послать телеграмму: «“Ермак” отлично разбивает лед, подробности везу лично». Это было бы подло, но умно. Потому что моей телеграммой я дал моим врагам случай организовать комиссию, и теперь еще вопрос, как я с нею рассчитаюсь. Комиссия со мной не совещалась, и ее постановлений я не знаю, но, вероятно, они очень не лестны для меня и «Ермака».

Теперь вернемся к этому индивидууму С. О. Макарову, который так много делает ошибок; посмотрим, в чем ошибка в настоящем деле?

Он возымел мысль, что ледоколом можно разбивать полярные льды – это подтвердилось. Для проектирования корабля он собрал самых компетентных лиц и пригласил Свердрупа. Не было ни одного замечания в комиссии, касающегося большей крепости корпуса которым он пренебрег бы. Помните, Афонасьев просил поставить в носу 3 винта – слава богу, я отстоял один. Кутейников хотел поставить борта более прямо, а не на 20°, ибо боялся качки (Рунеберг – тоже прямо), я отстоял 20° и т. д. Никто не говорил «сделайте то-то для крепости», и чтобы я этим пренебрег. Мы вызвали 3 завода, самых авторитетных, и я устроил, что представители заводов могли беседовать со Свердрупом, единственным человеком который ломал полярные льды. Все это мудро, и тут нет ошибки.

Приняли передний винт, ибо он всеми признавался как последнее слово науки. До меня его приняли для байкальского ледокола и гангёвского. Считалось, что солено-водные льды слабее пресного. При заключении контракта я вменил в обязанность заводу полную ответственность за крепость, а на себя взял способность ломки льда. Это не ошибка.

Затем я наблюдал за постройкой, и многое в корпусе улучшено по моему предложению; но по отношению к корпусу я держал себя так скромно, так осторожно, что они никак не могут свалить вину на меня и по сию минуту платят за все исправления. Правительство не дало ни копейки за исправления. При постройке я хотел иметь у дела одного выдающегося океанографа, зная, что он посмотрит на дело шире меня и со стороны, и в многом предусмотрит, что от меня может ускользнуть; это не ошибка. Не моя вина, что это не состоялось. В сущности – я спрашиваю – в чем ошибка?

Лед оказался крепче, чем мы думали, но я не пророк, чтобы предсказывать события и в точности предугадать, какую крепость нужно противопоставить полярному льду и как он будет проявлять свою разрушительную силу.

Пишу Вам обо все этом – помогите мне откопать, в чем моя ошибка, и я… объявлю ее публично в своей книге.

Мне это доставит удовольствие. Если Вы просмотрите мою книгу, то Вы там найдете откровенное перечисление всех моих ошибок; я не помню, чтобы кто-нибудь публично столько сознавался в своих ошибках. Не могу же я признать ошибкой и идею вспомогательной машины, ибо опыт показал, что при них получается огромная экономия в топливе; исполнение их, способ разрешения валов и прочее несовершенны, но кто этот чудодей, который сразу даст самые совершенные образцы?

Нельзя же упрекать Фультона, что он не построил сразу пароход, подобный «Oceanic». Завод сделал кессон для исправления нашего носа, причем подвел и себя, ибо нос оказался слаб…

…Благодарю Вас, барон, за то, что вы берете на себя перевод моего труда. Вы называете его брошюрой, а это будет книга в 500 стр. «Морского сборника». Разумеется, в переводе можно кое-что выпустить, но в русском тексте я бы все сохранил. Дело идет довольно успешно, – и половина текста готова. Для успеха книги было бы не худо прочесть лекцию в Манчестере и других местах, но если нам удастся завоевать Петербург, то я еще буду в Англии.

Благодарю Вас, дорогой барон, за ваши обвинения, которые доставила возможность оправдаться. Пусть бы все заявили, в чем они меня винят, и тогда они перестали бы меня винить.

Мой поклон (и прочее) С. Макаров

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 2 октября 1899 г.

…ни на одно из заседаний комиссии я приглашен не был. Я послал в гостиницу спросить, уехали ли они[99], и оказалось, что их здесь нет.

Без меня же председатель несколько раз позволял себе громко делать критические замечания о ледоколе. Его примеру следовали некоторые из членов комиссии. Комиссия расспрашивала служащих о том, насколько мы были подготовлены к зимовке и т. д.

Все это имело вид инспекции.

…Из действий комиссии не видно, чтобы от нее можно ожидать беспристрастного отзыва о ледоколе; скорее ввиду состава ее, можно ожидать обратного.

Главный член комиссии г. Конкевич – безусловно не сочувствовал постройке ледокола, этого не скрывал и всеми силами противодействовал мне.

…Во все время постройки г. Конкевич тормозил дело, и я неоднократно на него жаловался. Департамент торговли и мануфактуры на мои бумаги не отвечал и даже печатание моего отчета об осмотре пути на Енисей было им исполнено только после того, как Вы об этом повторили приказание в третий раз.

Председатель комиссии Бирилев был на совещании о постройке ледокола и категорически высказывался против постройки. В декабре 1898 г. он в «Петербургских ведомостях» поместил письмо, в котором отрицал пользу ледокола для Петербурга в коммерческом отношении и летом 1899 г. поместил в газетах письмо, в котором похвально отзывался о Конкевиче, так что, вероятно, они между собою солидарны.

Корабельный инженер Скворцов строил броненосец «Адмирал Ушаков» и, должно быть, по сию минуту не может забыть, что при моей пробе переборок этого броненосца они оказались очень несовершенными, равно как и водоотливная система его.

Механик Якобсон служил старшим механиком с Бирилевым, когда он командовал крейсером «Минин».

Делопроизводитель – сын контр-адмирала Бирилева.

…Действия комиссии задевали мое самолюбие, и заключения ее, как односторонние, могут иметь пагубные последствия для дела.

…Зная широкие взгляды Вашего высокопревосходительства и умение ценить работу, я не допускаю мысли, что после моих двухлетних трудов и приложенных к делу знаний и энергии я буду поставлен в столь неприятное положение…

…Завод Армстронг на свой счет ставит добавочное крепление на «Ермаке», и я надеюсь, что к заморозкам он будет готов начать свою службу по проводке судов в Петербург.

По моему мнению следует:

1) не останавливаться перед первым затруднением;

2) изъять дело из рук гг. Конкевича, Нольде и Мурманского пароходства;

3) прочесть лекцию, чтобы показать на ней снятые нами кинематографические виды ломки полярного льда;

4) осенью помочь Петербургу;

5) зимою перестроить нос ледокола;

б) весною помочь Ревелю, Риге, потом Петербургу;

7) летом с достаточной уверенностью идти открывать новые земли и страны в Ледовитом океане.

Из краткого обзора мнений членов Комиссии по ледоколу «Ермак», составленного А. А. Бирилевым 4 октября 1899 г.

Каждый раз, как ледокол «Ермак» встречался или будет встречаться с полярными льдами, получались и будут получаться более или менее серьезные и тождественные аварии, что происходит как от конструктивных недостатков ледокола, так и от недостаточно тщательного производства кораблестроительных работ на этом судне.

…Носовая машина совершенно бесполезна.

…Ледокол «Ермак» как судно, назначенное для борьбы с полярными льдами, непригоден по общей слабости корпуса и по полной своей неприспособленности к этому роду деятельности.

Из письма Ф. Ф. Врангеля С. О. Макарову от 14 октября 1899 г.

Что касается Витте, то, насколько я могу судить, почва была уже раньше так подготовлена Менделеевым, а затем всей Академией, не исключая президента, что Ваше личное пребывание привело бы, пожалуй, к личному столкновению с грубым Витте.

Теперь он, очевидно, становится неправым.

…Бирилев с Конкевичем, представляя отзыв, не спрашивая даже Вашего мнения, ничего, кроме срама для самих себя, из этого не вынесут. Пока Витте министр (он влиятельнее всех без исключения), на мой взгляд, Вы спокойным выжиданием результатов Вашей пропаганды неизбежно достигнете победы, и тем решительнее, чем глупее поведут себя Бирилев и Конкевич.

Из письма директора Департамента торговли и мануфактур В. И. Ковалевского министру финансов С. Ю. Витте от 28 октября 1899 г.

Невзирая на предусмотренную в высочайших повелениях определенную задачу, вице-адмирал Макаров настаивает на том, чтобы «разрешено было наступающею зимою перестроить нос ледокола и летом отправить его открывать новые земли и страны в Ледовитом океане».

…Существуют ли какие-либо серьезные основания даже предполагать, что ледокол «Ермак», перестроенный для иного назначения, исполнит его; что изыскания его в Ледовитом океане прибавят что-либо новое к тем, которые уже совершены; что не хватает только русского ледокола на свободном поприще арктического спорта и что этот ледокол разрешит тайну полюса, открытием которого Западная Европа занимается уже более двух веков?

…Подбор экипажа составит одну из труднейших задач при назначении «Ермака» для открытия новых земель и стран в Ледовитом океане, причем необходимо будет принять во внимание заявление нашего консула в Ньюкасле о том, что команда «Ермака» после первого его полярного плавания дезертировала в очень большом количестве…

…Западноевропейские правительства, относясь сочувственно к арктическим экспедициям, ограничивают свое участие в них лишь очень небольшими материальными жертвами в виде инструментов и почетных наград.

Имеет ли наше правительство достаточно серьезные причины и основания идти в этом направлении далее их, затрачивая миллионы на отвлеченные научные изыскания в арктических морях с риском все-таки остаться в хвосте умудренных долгими опытами западноевропейских ученых экспедиций обладающих, целым контингентом энергичных и привычных добровольцев вроде Джексона, Нансена, Свердрупа и др. материальными средствами, изобильно сыплющимися из карманов таких богатых людей, каковы Беннетт[100], Гармсворт[101], принц Монакский[102] и пр.?

На этот вопрос, не боясь обвинения в обскурантизме, можно смело ответить отрицательно.

Из письма С. О. Макарова Ф. Ф. Врангелю от 30 октября 1899 г.

Акт бирилевской комиссии напечатан, я свой отзыв тоже печатаю. Во вторник он будет готов, и один экземпляр я пошлю вам сейчас же. Работаю почти не поднимая головы, с 8 часов утра до 2 часов ночи. Не помню, писал ли я вам, что адмирал Чихачёв вполне за меня.

…Хочу в каком-нибудь месте провести ту мысль, что все полярные экспедиции, не исключая нашей, в смысле достижения цели были неудачны, но если мы что-нибудь знаем о Ледовитом океане, то благодаря этим неудачным экспедициям.

Беседа с адмиралом С. О. Макаровым, опубликованная 7 ноября 1899 г. в газете «Россия»

…Меня обвиняли не только в том, что я не помог Шпицбергенской экспедиции,[103] но и в том, что я не провел коммерческих судов в Карское море.

Кроме того, некоторым хотелось, чтобы я отвез художника Борисова в Маточкин Шар, чтобы я прошел вдоль берегов Ледовитого океана до Берингова пролива, а другие настаивали, чтобы я шел прямо к Северному полюсу.

Одному ледоколу исполнить все это решительно невозможно. Я очень хотел помочь Шпицбергенской экспедиции, но норвежский лоцман, которого они же[104] мне и достали, категорически заявил, что Стур-фиорд полон рифами.

«Ермак» с полным грузом сидит в воде на 25 футов, а потом оказалось, что даже либавский ледокол, сидящий всего на 14 футов, в Стур-фиорде набежал на камень и повредил себе руль. Если бы «Ермак» ударился о такой камень, то он при большой осадке и весе не отделался бы так дешево.

…Одногодовалые льды Стур-фиорда никак не могли меня испугать. Поставку же угля я не мог брать на себя.

Делу придан такой оттенок, совершенно неправильно. Я лишь сказал им, что если я поведу их в Стур-фиорд, то из своих запасов дам все, что будет возможно. Главной моей задачей было испытать ледокол в полярных льдах.

– Говорят, что ледокол так слабо построен, что он не мог выдержать ударов о более твердый лед?

– Не ледокол слабо построен, а лед чересчур крепко выстроен. Ледокол «Ермак» гораздо крепче всякого другого ледокола. Ни один ледокол с полного размаха на свободной воде не может безнаказанно удариться о лед даже Финского залива: обыкновенно в этих случаях уменьшают ход. «Ермак» же бил с полной скоростью о какой угодно лед совершенно безнаказанно; иногда при ударах в льды нос бросало в сторону настолько, что нельзя было устоять на ногах; между тем ни корпус, ни машина не пострадали».

Из Протокола № 1 совещания по ледоколу «Ермак» от 18 ноября 1899 г.

Началось заседание чтением доклада Витте. Чихачёв заявил, что комиссия и Макаров признали слабость креплений корпуса и желательность изменения носовой части, снятия передней машины и капитального укрепления корпуса.

Говоря об истории постройки ледокола, Чихачёв отметил: «Командир «Фрама» Свердруп заявил, что считает плавание в полярных льдах на крепком ледоколе вполне возможным». Прибытие «Ермака» в Петербург до вскрытия льдов было приветствовано Россией с необычайным сочувствием, которое свидетельствовало о назревшей государственной потребности.

Ковалевский, [касаясь] практического применения ледокола, [сказал], что ледокол мог бы обеспечить навигацию если не круглый год, то зимнюю часть года. О севере [он сказал], что нужно обследовать северный путь к Берингову проливу.

Адмирал Бирилев говорил о том что в полярном плавании обшивка помята и погнулись внутренние крепления. Макаров возражал.

Бирилев говорил, что ледокол построен недостаточно прочно. Макаров возражал.

Постановление:

1) При настоящем своем состоянии ледокол «Ермак» может успешно бороться со льдами в Балтийском море.

2) Главная задача ледокола должна заключаться в содействии торговле поддержанием навигации в Балтийском и Карском морях.

3) Ледокол подлежит перестройке, причем укрепление его корпуса должно быть настолько капитально, чтобы дать ему возможность бороться с самыми сильными льдами Карского моря.

Из протокола совещания № 2 по ледоколу «Ермак» от 20 ноября 1899 г.

Доклад Ратника (инженера Балтийского завода) с заключением комиссии о проекте перестройки корпуса «Ермака» на заводе «Армстронг, Витворт и К-ния».

Проект задумали хорошо. Сомнение только по поводу удлинения носовой части.

Чихачёв ставит вопрос о сроках перестройки (к июлю 1900 г. для плавания в Карском море).

Бирилев говорит, что торопиться не нужно:

«Неудача плавания ледокола в полярных морях зависела от того, что наскоро составленный и недостаточно проверенный компетентными лицами проект был сдан в чужеземные руки, нимало не заинтересованные русским успехом, и что дело сооружения ледокола велось единолично [т. е. Макаровым], причем единственно имелась в виду возможная быстрота постройки судна». Он предлагает строить его на русской верфи русскими инженерами.

Авелан говорит, что не стоит повторять опыты с «Ермаком» в Карском море; это приведет лишь к новым повреждениям. Чихачёв (высказался) за быструю перестройку ледокола, так как ледокол может пригодиться для военного флота.

Постановили (4 голоса за, 2 против): передать заказ Армстронгу и назначить комиссию из морских инженеров под председательством Кутейникова для составления заключения по проекту.

Из письма С. О. Макарова Ф. Ф. Врангелю от 7 января 1899 г.

Государь выразил желание, чтобы я прочел лекцию в Зимнем дворце «для нас», как он выразился.

Я послал Шульца снять несколько кинематографических видов балтийской ломки льда.

…Интересно знать, что говорит теперь Нансен о моей идее ломать лед; он был так сдержан в Петербурге. Он телеграфировал вчера, просил мои снимки; я полагаю, что он читает в кругу специалистов о будущих исследованиях Ледовитого океана. Ответил ему, что если он за мои воззрения, то я пришлю ему не только снимки, но а синематограмму. Он ответил, что лекция популярная – о всех исследованиях XIX столетия. Поэтому я послал лишь снимки.

Бирилев с комиссией все еще заняты составлением подробных соображений о том, что «Ермак» не должен ходить в полярные льды. Меня ни на одно заседание не пригласили, и о том, что они постановят, я не знаю. Так, по отрывочным фразам, сказанным в разное время, можно думать, что обвинения комиссии Бирилева будут весьма обширны. Не помню, писал ли я Вам, что я предложил Витте, что я путем лекций соберу сумму, необходимую на снятие переднего винта. Получил уклончивый ответ. Я просил Алексея Михайловича, чтобы Невский яхт-клуб был центром сбора денег; он согласился, если я получу разрешение. Мне теперь надо прочесть в Петербурге сообщение в столь же блестящей обстановке, как и тогда, 2 1/2 года тому назад. Надо чтобы было удобно показать фотокартины и синематограмму,’ на которых видно, как «Ермак» переворачивает глыбы и проходит с одного края экрана на другой, с бойко развевающимся русским флагом. Я воображаю, какое огромное впечатление все это произвело бы в Англии, если бы это была их идея и проведенная под английским флагом.

…Как только П. П. Семенов согласится на лекцию в Дворянском собрании, то дело будет сделано. Я достану денег за залу и вообще все сделаю, лишь бы лекция была под флагом Географического общества и он сказал несколько вступительных слов.

Был бы очень рад, если бы Вы опять взяли на себя сделать общий обзор попыток пробраться на Север за последние 3 года. Вы уже запутались в это дело, и теперь Вам не остается ничего более делать, как продолжать смело идти по тому же пути. Мы еще не исчерпали все наши средства. Сражение затянулось, но еще может быть выиграно.

Из телеграммы С. О. Макарова С. Ю. Витте от 26 января 1899 г.

Изобретатель телеграфирования без проволок профессор Попов телеграфировал с острова Котка, что им принята телеграмма без проволок с острова Гогланд следующего содержания: «Камень передний удален. Ермак ушел 4 ч. утра за 50 рыбаками, унесенными на льдине от острова Лавенсари».

Телеграмма С. О. Макарова профессору А. С. Попову от 26 января 1899 г.

От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую вас с блестящим успехом вашего изобретения.

Открытие беспроволочного телеграфного сообщения от Котки до Гогланда на расстоянии 43 верст есть крупнейшая научная победа. Макаров.

Из письма С. О. Макарова командиру ледокола «Ермак» М. П. Васильеву от 28 января 1900 г.

Ваша работа с «Ермаком» составляет «Ермаку» добрую славу, и мне крайне радостно слышать от всех самые лучшие отзывы.

Залевский говорит, что когда вы проводили «Нахимов», то управляли бесподобно.

Когда Рожественский пришел к Витте просить «Ермака», то он сказал с гордостью: «Кто бы теперь спас людей, унесенных я море?» Это все мне рассказывал Авелан.

Рожественский при начале постройки ледокола был против него, все время говорил моей жене, чтобы она отсоветовала мне это дело.

Как он будет относиться к ледоколу, не знаю. Он человек вообще неверный и крайне изменчивый. Ни в какие разговоры о «Ермаке» я с ним не входил.

Из протокола заседания совещания о ледоколе «Ермак» от 29 апреля 1900 г.

Председательствует адмирал Чихачёв.

«После информации о перестройке полковник А. И. Вилькицкий заявил, что ледокол может войти в устье реки Енисея, но в Обь не сможет из-за мелководья.

Председатель[105] ставит вопрос, что надлежит считать важнее в коммерческом отношении: поддержание навигации в Балтийском или Карском морях.

Совещание единогласно признало первенствующее значение за деятельностью ледокола в Балтийском море.

Совещание постановило ограничить деятельность ледокола «Ермак» поддержанием навигации в Балтийском и Карском морях, не посылая его на первое время в Белое море. Вместе с тем совещание признало главным назначением ледокола – поддержание осенью навигации с Петербургом до 1 января нового стиля, после чего ему предоставляется стоять в Ревеле, с тем, чтобы зимой оказывать содействие этому порту и другим портам, где его помощь может потребоваться, а весной содействовать возможно раннему открытию навигации в С.-Петербурге.

Вслед за этим председатель предложил на рассмотрение совещания вопрос о том, следует ли допустить, чтобы ледокол «Ермак» по перестройке вновь пошел на пробное плавание в полярные моря.

Вице-адмирал Макаров заявил, что ко времени окончания перестройки судна не будет поздно испытать его в полярных льдах до прихода его в Балтийское море. Подобная проба является безусловно желательной ввиду того, что борьба при помощи ледокола с полярными льдами представляет почти неизвестную для науки область и подобное плавание дополнит ценными сведениями уже добытые «Ермаком» данные по сему предмету.

Председатель указал, что при пробных плаваниях ледокола уже последовали двукратные аварии; нельзя поэтому не считаться с вероятием получения при новой пробе дальнейших повреждений. Между тем подобное плавание лишено практических мотивов, так как пробиваться через полярные льды и проводить за собою суда представляется задачей невыполнимой; в такое плавание не пойдет ни одно судно существующей конструкции.

Статский советник Конкевич присоединился к этому и заявил: «Главное назначение ледокола – борьба со льдами в Балтийском море; посему и опыты с ледоколом целесообразнее произвести в балтийских льдах. В таком случае при повреждении судна оно имело бы весною время исправиться до отправления на летнее плавание в Карское море. Посылать же ледокол в конце сентября в арктическое плавание значило бы идти на бесполезный риск, причем в случае повреждения уже нельзя будет успеть сделать ремонт до начала навигации в Балтийском море».

Макаров возразил, что означенный опыт имел бы значение для предстоящих плаваний в Карском море, где встречаются льды как местного, так и полярного происхождения. Раз судно перестроено с целью выдержать полярный лед, было бы неразумным его не испробовать.

Вице-адмирал Авелан говорит: «Если “Ермаку” будет предстоять плавание в Северном океане, к устью реки Енисея, то было бы полезным испытать крепость корпуса ледокола».

Полковник Вилькицкий указал, что хотя в Карском море и встречаются иногда полярные льды, но они, благодаря своей глубокой осадке, близко к берегу не подходят.

Вице-адмирал Макаров заявил, что помимо своего значения для плаваний в Карском море, пробное плавание желательно в научном отношении, так как оно даст случай произвести исследование неведомых областей Ледовитого океана.

На это генерал-адмирал Чихачёв указал, что испытание судна и исследование на оном полярных морей – различные задачи, причем совершенно недопустимо, чтобы под видом простого плавания предпринималась полярная экспедиция. Плавание в этих водах сопряжено с такими стихийными трудностями, что, несмотря даже на тщательно обдуманные меры предосторожности, упомянутые экспедиции не раз заканчивались катастрофой.

Поэтому прежде, чем решиться на посылку «Ермака» в плавание к Северному полюсу, представлялось бы безусловно необходимым в особой комиссии, с участием представителей ученого мира, выяснить как вопрос о степени пригодности ледокола для плавания (ввиду двукратного неудачного его опыта при встрече с полярными льдами), так и вопрос о соответствующем испытании и снаряжении судна.

Со своей стороны вице-адмирал Макаров заявил, что мнение инженеров, не занимавшихся специально вопросом о полярных льдах и не видевших их, не может иметь большого веса; кроме того, ни одна комиссия не приняла бы на себя ответственности за полярное плавание на ледоколе ввиду новизны этого дела; именно поэтому он и домогается разрешения произвести испытание судна и полярное плавание на нем под своей единоличной ответственностью.

Генерал-адмирал Чихачёв говорит: «Вопрос о полярном плавании должен быть поставлен совершенно прямо и отрыто, так как экипаж судна при найме должен знать, куда и на что именно он идет».

Статский советник Конкевич подтвердил, что уже в минувшем году, по свидетельству консула в Ньюкасле, обнаруживалось неудовольствие вольнонаемной части экипажа вследствие неопределенности плавания «Ермака».

Председатель указывает, что ответственность за снаряжение полярной экспедиции является настолько тяжкой, что за последние двадцать лет ни одно государство не отправляло полярных экспедиций, которые являлись всецело плодом частной инициативы. Наконец, вопрос о полярном плавании прежде всего научный, и потому инициатива в этом деле могла бы идти от Академии наук (как с экспедицией Толля) или от других ученых обществ, на которых лежала бы ответственность обсудить, оправдывается ли серьезный риск посылки ледокола к полюсу ценностью тех научных данных, которые он мог бы вынести из этого плавания. Последнее представляется особенно уместным после того, что благодаря неудавшимся экспедициям, как то Нансена, Джексона, Уэльмана и герцога Абруццкого область неисследованного в полярных морях значительно сужена. Инициатива Министерства финансов тоже вряд ли возможна, так как [с его точки зрения] ледокол предназначен для морской торговли.

Вице-адмирал Макаров заявил, что если при проектировании ледокола им и указывалось важнейшее значение последнего для торговли, то этим имелось единственно в виду оправдать какими-либо реальными выгодами постройку на государственные средства ценного судна; но для него лично цели постройки ледокола заключались в возможности производства на нем исследования в неизведанных областях полярного льда, и лишь этой целью объясняется все сделанное им для ледокольного дела в России. Первая же лекция в Мраморном дворце была озаглавлена «Об исследовании Ледовитого океана». Ледокол был проектирован так, чтобы он мог справиться со льдами Ледовитого океана. Это задание есть в документах. Никто не знал, какова крепость полярного льда, ибо никто не пробовал его ломать; единственный человек, которому пришлось пробиваться сквозь полярные льды, был капитан Свердруп, и он считал, что они в 2 1/2 раза слабее пресных.

Высказывались предположения, что ледокол не в состоянии будет рассекать массы полярного льда, но оказалось, что ледокол справляется с ним хорошо. Мнение Свердрупа относительно ломки подтвердилось. Ледокол действительно ломал льды бесподобно. Общая крепость ледокола оказалась достаточной. В таком новом деле немыслимо было все предвидеть; опыт этот сделан – носовая часть получила форму, годную для полярных плаваний, и теперь несправедливо лишать ледокол возможности плавания в Ледовитом океане только потому, что в столь необыкновенном деле я допустил некоторые просчеты.

Чихачёв сказал, что от этих просчетов зависела успешность прошлых плаваний «Ермака». Нельзя поручиться, что и в будущем не обнаружатся новые затруднения. Например, поломка льдом винтов, что положит ледокол в дрейф по пути «Жаннетты». Поэтому осенью, когда наступает полярная ночь, плавание не может быть допущено.

Постановление: «Представляется желательным, чтобы ледокол, не подвергая себя опасностям новой пробы в полярных морях, в этом же году осенью открыл свои действия в Балтийском море для поддержания навигации до 1 января нового стиля».

Из письма С. О. Макарова Н. М. Чихачёву от 2 мая 1900 г.

Милостивый государь Николай Матвеевич!

В заседании под председательством Вашего высокопревосходительства 29 апреля обсуждался вопрос о том, следует ли ледоколу «Ермак» по окончании переделки носовой части идти в Ледовитый океан или без этой пробы отправиться для службы в Карское море. Высказывалось, что ледокол не строился для плавания во льдах полярного моря и что даже в Карском море он не предназначается для ломки льда, а лишь для следования на свободной воде.

Позвольте доложить, что такое решение будет идти в совершеннейший разрез со всеми предыдущими взглядами и действиями. С идеей о постройке ледокола я выступил в марте 1897 г. в моей лекции, озаглавленной «Об исследовании Северного Ледовитого океана». Ваше высокопревосходительство изволили присутствовать на этой лекции. Через месяц она вышла в печати и в ней я говорю следующее:

«Плавание по Ледовитому океану вызывается потребностями науки, но постройка двух ледоколов, в 6000 тоня каждый, потребует таких затрат, на которые для одних научных целей средств найти невозможно. К счастью, есть практические цели, которые также требуют постройки больших ледоколов».

Далее, в самом конце, резюмируя все сказанное выше, я выставляю три причины для постройки ледокола:

1) Научные исследования Ледовитого океана.

2) Открытие грузового сообщения с Обью и Енисеем в летнее время.

3) Открытие грузового пароходного сообщения с Петербургом в зимнее время.

Возможность исследования Ледовитого океана при посредстве ледоколов все время имелась мною в виду, как главное задание, хотя все дело и было поставлено на достижении материальной пользы от расширения сибирской и петербургской торговли.

Ледокол был готов в конце февраля минувшего года и, когда работа его в Балтийском море окончилась, то Сергей Юльевич[106] вполне разделял мое мнение о значении, которое могут иметь для России исследования в Ледовитом океане. Я просил его, чтобы делу этому не придавалось значения какой-нибудь экспедиции с заданной целью, ибо никто никогда не пробовал ломать полярный лед, и «Ермак» был первый стальной корабль, который отваживался прикоснуться к полярным льдам.

Все мореплаватели, бывшие доселе в Ледовитом океане, имели деревянные корабли весьма солидной постройки, и, отправляясь в Ледовитый океан со стальным судном, надо было ожидать всяких случайностей, в особенности ввиду намерения бороться с полярными льдами силой и принятия против них наступательной тактики вместо оборонительной. Возможность исполнить такое задание основывалась на тех данных, которые можно было найти в науке и литературе, но в столь необычайном деле неизбежно надо было рассчитывать на некоторые случайности, потому было бы крайне неосмотрительно составлять законченную программу плавания.

Все должно было зависеть от того, что покажет опыт, и Сергей Юльевич, с его государственным умом, ясно понимал что мне должна быть предоставлена полная свобода действий. В таком смысле и утверждена была им инструкция.

Я выбрал путь к северу от Шпицбергена главным образом потому, что здесь приходится идти против течения и, если бы ледоколу случилось понести такую аварию, после которой он не мог бы двигаться, то его понесло бы к открытой воде и вынесло на свободу. Лед в Ледовитом океане бывает то в степени сжатия, то в степени ослабления. Иногда лед бывает так раздвинут, что нужна очень ничтожная сила, чтобы двигаться, так что если бы даже мы обломали оба боковые винта и часть лопастей кормового, то и тогда возможно бы было потихоньку выбраться на свободу.

Самая пробоина, полученная нами, произошла от того, что я, видя впереди тяжелый торос, не принял соответствующих мер. Несмотря на пробоину, ледокол не был в опасности, и никто из бывших на нем не сомневался в благополучном исходе плавания. После пробоины мы пошли дальше к северу и сделали еще 200 миль во льдах по разным направлениям.

Если бы, вместо испытания ледокола в полярных льдах, я в минувшем году отправился в Карское море, то очень может быть, что повреждение не было бы получено, и мы по сию минуту не знали бы, как строить ледоколы для полярных льдов; между тем в Карском море такие льды можно встретить и с ними придется считаться.

Вот почему, по окончании переделки носовой части ледокола, надо опять испытать его в полярных льдах. Согласно контракта, переделка ледокола потребует 4 1/2, месяца от дня прибытия его в Ньюкасл, следовательно, окончание работ можно ждать 21 сентября. Если действительно ледокол не позже этого дня может выйти из Ньюкасла, то следовало бы, несмотря на позднее время, пройти к Шпицбергену и хоть на короткий срок войти во льды и попробовать, как он будет работать. Можно поставить условием испытания всевозможную осторожность и возвращение к концу октября в Петербург. Этот небольшой рейс во льды поможет составлению правильной программы будущего года.

Я не вижу никакого особенного риска в пробном плавании к Шпицбергену нынешней осенью, но весьма возможно, что удастся подойти ближе к виденной нами земле и заявить на нее свои права раньше, чем кто-нибудь другой успеет предъявить их.

У Шпицбергена промышленники очень часто остаются до конца сентября, даже на своих маленьких судах, большому же кораблю это не будет затруднительно.

Может, однако, случиться, что окончание постройки замедлится на несколько недель; тогда, разумеется, придется отказаться от пробного плавания в полярные льды нынешней осенью. Но в будущем году от такого плавания отказаться решительно невозможно, иначе будет необъяснимо, почему переменили форму носа ледокола. Если он назначается для Балтийского моря и для плавания в Карском море в то время когда там нет льдов, то можно было остаться при прежней носовой части.

Предоставляя все это на благоусмотрение Вашего высокопревосходительства, покорнейше прошу Вас дать мне возможность довести дело до конца в том виде, в каком я его проектировал. Пока не случилось ничего, что опрокинуло бы мои предыдущие предположения. Я один верил в то, что можно силой машин бороться с полярными льдами, и это вполне подтвердилось. Полярный лед поддается силе удара корабля, и произведенный опыт показал, что стальные суда могут бороться с полярными льдами.

В столь необыкновенном деле я не сразу напал на правильную форму носовой части, но в остальном ошибки не сделано. Высказывались мысли, что с судном в 8000 тонн трудно будет исполнять роль буксирного парохода и что в зимнее время во льдах, когда нельзя ни послать шлюпку, ни воспользоваться услугами маленьких пароходов, с «Ермаком» немыслимо будет управляться. Все это не подтвердилось. «Ермак» с успехом исполняет обязанности буксирного парохода, входит в гавань и выходит из нее без всякой посторонней помощи как во льдах, так и на свободной воде.

Высказывались опасения, что «Ермак», проходя по Морскому каналу, разворотит его стены – это тоже не подтвердилось. Ледокол не только не повредил стены канала, но и, проходя мимо пароходов вплотную, он никогда не причинил им повреждения. Нынешней зимой ему приходилось проходить мимо минного крейсера «Лейтенант Ильин». Я присутствовал с целью видеть этот опыт своими глазами и убедился в том, что крейсер «Лейтенант Ильин» не почувствовал давления.

Все это показывает, что идеи и основания, на которых был проектирован «Ермак», подтвердились, и теперь, когда, на основании опыта, носовой части придана рациональная форма для борьбы с полярными льдами, было бы жалко отступить от намеченного пути и тем отказаться от всяких научных работ в Ледовитом океане.

Прошу принять уверение в моем глубочайшем уважении и преданности.

Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга

С. Макаров

Ответ Н. М. Чихачёва С. О. Макарову от 26 мая 1900 г.

Необходимость пробного плавания ледокола «Ермак» в полярных льдах, по мнению Вашему, вытекает как логическое последствие из самого факта его нынешней перестройки, имеющей целью приспособление судна к борьбе с полярными льдами; если ледокол к подобной борьбе более не предназначается и будет плавать лишь в Балтийском и Карском морях, самая перестройка ледокола, по мнению Вашему, представляется лишенной достаточных мотивов.

По этому поводу считаю долгом указать, что причина перестройки ледокола, как усматривается из журналов совещания, заключается в необходимости достигнуть возможно большей безопасности судна при плавании его в Карском море.

…Но если «Ермак» в виде предосторожности и будет приспособлен к тому, чтобы при исключительных обстоятельствах выдержать полярный лед, то отсюда совершенно не следует, что он должен обладать всеми средствами для непрерывной борьбы с этими льдами, в течение продолжительного времени и успешно совершать арктические плавания, напротив, «Ермак» даже после перестройки не может считаться вполне приспособленным к продолжительному плаванию в полярных льдах: его главные слабые стороны – неподъемные рули и винты, которые при сдвиге льдов подвергаются опасности быть поломанными, что угрожает аварией судну. Указанная опасность представляется весьма существенной, она имелась в виду при экспедиции Нансена, и на «Фраме» были устроены винт руль подъемными.

Ввиду изложенного я не могу признать, чтобы первое пробное плавание ледокола «Ермак» к Шпицбергену, т. е. в условиях значительно более тяжких чем те, которые предстоят ему в Карском море, являлось логически неизбежным последствием его нынешней перестройки; напротив, подобное плавание нежелательно, так как оно во всяком случае подвергает судно ненужным напряжениям в ущерб его прочности, а следовательно и успешности его будущих плаваний.

…Уже самое название проектируемого плавания «пробным» доказывает не полную с Вашей стороны уверенность в достаточной прочности судна для намеченных целей. Итак, это есть по-прежнему гадательный опыт, для которого необходимо допустить и возможность неудачи.

…Движущимся льдинам противостоять судно не может, и не может быть приподнятым на лед, как это было с «Фрамом» при его незначительной вместимости в 400 т. Но «Ермак» превосходит «Фрам» размером раз в 20, и лед едва ли вынесет судно в 8000 тонн. Да и, с другой стороны, комиссия корабельных инженеров категорически указала, что «Ермак» на основании математических расчетов не может быть выжимаемым на лед, подобно «Фраму», без роковых для себя последствий.

Таким образом, должно считаться с неизбежностью аварии «Ермака» в случае сдвига полярных льдов. Причем чем дальше к северу произойдет авария, тем опаснее представляется она по своим последствиям для судна и экипажа.

…Приведенное должно доказать всю рискованность и затруднительность совершения полярных плаваний на ледоколе «Ермак» в какое бы то ни было время года; тем менее представляется допустимым совершение подобного плавания осенью нынешнего года и осуществление высказанного Вами предположения о полярном исследовании замеченной в минувшем году земли к востоку от Шпицбергена, так как в таком случае к прочим неблагоприятным условиям присоединилась бы наступающая в начале октября в северных широтах полярная ночь.

Ответ С. О. Макарова на письмо Н. М. Чихачёва от 29 мая 1900 г.

Милостивый государь Николай Матвеевич!

Письмо Вашего высокопревосходительства от 26 мая, № 1792, мною получено вчера, и я был очень тронут желанием Вашим разъяснить мне те мотивы, на основании которых Вы считаете нерациональной посылку ледокола «Ермак» в Ледовитый океан. Прошу позволения ответить и постараюсь быть возможно более кратким.

Ваше высокопревосходительство несколько раз ссылаетесь на труды комиссии гг. инженеров, которые, на основании математического расчета, пришли к заключению, что «Ермак» не может быть выжимаем на лед подобно «Фраму» без роковых для себя последствий. Чтобы сделать математический расчет, надо знать природу полярного льда, а гг. инженерам она совершенно неизвестна; вследствие чего они высказались, «что плавание ледокола, без вреда для него, должно быть ограничено сплошным полем льда, соответствующим по толщине силе его машины».

Та же комиссия говорит, «что при плавании в подвижном льду, где возможны удары передвигающихся сплошных ледяных масс, могут иметь место такие давления каких корпус ледокола, даже в подкрепленном виде, вынести не в состоянии». Такие мысли не могли бы иметь место, если бы кто-нибудь из членов комиссии видел своими глазами затертые в балтийских льдах обыкновенные коммерческие пароходы с вертикальными баками, тонким набором и обшивкой. Они попадают именно в эти условия давления передвигающихся сплошных ледяных масс и когда, предоставленные самим себе, по слабосильности ледоколов они оказываются между двух пришедших в прикосновение полей, то у бортов их нагромождаются целые горы, и при этом обшивка и набор остаются неповрежденными.

Американское судно «Jeannette» имело вертикальные борта и по крепости набора далеко уступало и «Фраму» и «Ермаку»; тем не менее «Jeannette» осталась в полярных льдах цельной 2 года и пошла ко дну не потому, что была раздавлена, а потому что не имелось угля для осушения трюма от прибыли воды через течь в носовой части. На основании этих сравнений и крепости этих судов, я считаю что «Ермак» может выдержать напоры полярного льда.

Напоры льдов в Карском море могут быть даже сильнее, чем напоры льда на океанском просторе. Нансен на просторе не видел торосов выше 25 футов а Врангель под сибирским берегом видел торосы, доходившие до 100 футов. Прилагаемая фотография представляет нагромождение льда у Ревельской стенки высотою в 32 фута. В Карском море у берегов нагромождения могут быть гораздо значительнее, чем на открытых местах Ледовитого океана, и если ледокол не годится для плавания в Ледовитом океане вследствие слабости корпуса по отношению к боковому давлению, то он безусловно не годится для условий плавания в Карском море.

Гг. инженеры советуют ограничить плавание сплошным полем льда, избегая входить в места, где есть движущиеся поля. Такое мнение показывает полное неведение условий, в которых находятся ледяные покровы в морях и океанах. Сплошные поля на всем пространстве моря есть случайная редкость и задаться мыслью избежать движущихся полей есть то же самое, что стараться избегать ветра, плавая по морям и океанам.

Ваше высокопревосходительство высказываете опасение за руль и кормовые винты. Если бы и тот и другие были неподвижны, то, действительно, была бы опасность; но надо иметь ввиду, что винты подвижны и что, вращая их в одну и другую сторону, можно разломать лед в этом месте и струей воды очистить лед от руля. На «Ермаке» сделаны приспособления для обогревания всей кормы теплою водою от холодильников, и избыток этой воды может быть изливаем в ближайшем соседстве к винтам. Наши научные опыты над льдами показали, что струей холодной воды можно растаять лед, а если к ней добавить несколько теплой воды от холодильника, то таяние будет весьма успешно. В час времени можно растопить 11 куб. сажен льда; значит, если бы случилось зимовать, то за несколько часов работы можно под кормой образовать область слабого льда и выбрать такое место, в котором судно было бы в удобных условиях.

Вашему высокопревосходительству известно, что даже плавая на открытой воде, нужно искусство, чтобы при нужде поставить корабль в выгодные условия для борьбы со стихией. Точно так же и во льдах требуется искусство, и проектируя «Ермак», я дал ему всякие средства, чтобы бороться со льдами и все они на практике оказались целесообразными.

В письме Вашего высокопревосходительства высказывается мысль, что если «Ермак», в случае аварии, понесет по тому же направлению, как «Jeannette» то, допуская скорость льдов в 1–2 мили в сутки, потребуется более 2 лет, чтобы вынести «Ермак» до параллели 60°. Тут, очевидно, вкралась ошибка. Движение льда вдоль Гренландского берега всеми авторитетами оценивается в 10 и более миль в сутки. Во всяком случае оно больше, чем в местах, где находился «Ермак»; между тем, мы на «Ермаке» постоянно ощущали течение больше 10 миль в сутки. «Ганэу», бывшую у самого берега Гренландии, несло в течение 200 зимних дней, когда течение тише,[107] по 4 1/2 мили в сутки. Вещи с «Jeannette» пронесло от Новосибирских островов до Юлиансхоба в три года.

Заканчивая настоящее письмо, я могу выразить сожаление лишь об одном: Ваше высокопревосходительство относитесь с доверием к мнениям инженеров и некоторых других лиц, но в мои знания дела, которое я веду, Вам решительно не угодно поверить. Вы считаете весь проект худо обдуманным и еще хуже исполненным, между тем как, если Вам угодно было сравнить мои первые представления с последующими фактами, то Вы увидели бы, что в этом необыкновенном деле удалось почти все.

Ошибка была лишь в определении местного давления, оказываемого полярным льдом. Тут я должен был обосновать мои расчеты на предположениях, но только опыт мог дать должное указание; но, как только мы его получили так сейчас же дело перешло в руки комиссии.

Представьте себе, что при постройке Либавского порта, как только обнаружилось бы какое-нибудь затруднение, назначили бы независимую от Вас комиссию; произошло бы то же самое, что и с «Ермаком». Комиссия нашла бы целые сотни ошибок и в общем и частном, ибо нет такого дела, которое нельзя бы было раскритиковать, в особенности если критикующий соединяет в себе невежество с безграмотностью. К счастью для Вас, доверие к Вам не поколебалось, и начатая работа продолжается.

Заключения Совещания под председательством Вашего высокопревосходительства будут иметь решающее значение для совершенно нового дела, которое я начал и польза которого реально уже сказалась за последние две зимы. Дело это может дать крупные результаты и для коммерции и для науки в будущем, если мне дана будет возможность продолжать его по той программе, которая была намечена мною в моей первой лекции в Мраморном дворце.

Оспаривавшиеся многими мои предположения относительно возможности ломки полярного льда подтвердились, и теперь, когда есть все для этого дела, будет непростительно бросить его, недоделав и оставив иностранцам воспользоваться нашими русскими открытиями, каким образом следует приступить к исследованию Северного Ледовитого океана.

С. О. Макаров

Особое мнение на протокол № 5 совещания по ледоколу «Ермак» вице-адмирала Макарова (27 мая 1899 г.)

Совещание пришло к заключению, что желательно, чтобы ледокол «Ермак» по перестройке, не подвергая себя опасности новой пробы в полярных льдах, в этом же году осенью открыл свои действия в Балтийском море.

Если постановление это относится до осени, то я против него ничего не имею, ибо ледокол будет готов так поздно, что не представится возможности осуществить пробу в подходящих обстоятельствах. Общий смысл журнала таков, что вообще ледокол «Ермак» не следует посылать в Ледовитый океан. Против такого мнения я считаю обязательным высказаться, ибо оно идет в разрез со всем прошлым ледокола «Ермак». Когда в минувшем году после пробного плавания ледокола в Ледовитом океане выяснилось, что корпус его недостаточно прочен для плавания в этих местах, то назначена была комиссия под председательством контр-адмирала Бирилева для выяснения вопроса о том, что сделать с ледоколом, чтобы он был годен для работы в Ледовитом океане.

Ввиду разномыслия между этой комиссией и мною было по высочайшему повелению образовано настоящее особое совещание для выяснения того же вопроса. Совещание это образовало подкомиссию из инженеров для выяснения того же вопроса. После больших трудов вопрос о том, как приспособить «Ермак» к плаванию в Ледовитом океане, был решен.

Таким образом, все время идет дело о приспособлении «Ермака» к плаванию в Ледовитом океане, и теперь это приспособление производится. С этой целью у ледокола снимают нос, винт и носовой частя его придают известную форму.

Если «Ермак» не требовался бы для Ледовитого океана, то у него надо было оставить носовой винт, который в Балтийском море был полезен. Во льдах Карского моря ледокол еще испытан не был, а потому, если бы ледокол назначался только для плавания в Балтийском и Карском морях, то следовало бы повременить с переделкой носовой части, в особенности если ограничить работу его в Карском море тем временем, в течение которого могут следовать по Карскому морю обыкновенные пароходы.

Ледокол стали переделывать, потому что он не соответствовал плаванию в самых тяжелых льдах Ледовитого океана. Испытание будет менее строгое, если ледокол пойдет в Карское море; но теперь, как и в прошлый раз, я ищу условий строгого испытания своей работы и прошу разрешения идти в самые тяжелые льды Ледовитого океана.

На основании вышеизложенного прошу, чтобы на лето 1901 г. было назначено пробное плавание ледокола «Ермак» во льдах Ледовитого океана и предоставлено было мне, как и прежде, в зависимости от того, что окажется или ограничиться описанием той земли, которую в плавании мы видели, или же продвинуться к северу, насколько то окажется возможным в пределах благоразумия.

Что касается заявления статского советника Конкевича о том, что в минувшем году обнаружено неудовольствие вольнонаемной части экипажа вследствие неопределенности предстоящего плавания, то по этому поводу я могу дать следующее разъяснение.

Во время первого пробного плавания никто претензий не заявлял, а по возвращении в Ньюкасл 6 кочегаров в 2 масленщика пожелали взять расчет, на что командир охотно согласился. Никто из более развитых людей не пожелал оставлять ледокол, и никто не возбуждал вопроса о страховании жизни или иных гарантиях.

Во время пробных плаваний опять никаких претензий никто не заявил, и даже когда, после полученной пробоины, я взял курс на норд, настроение у экипажа было самое бесподобное. Все они знали, куда мы идем, ибо я лично всей команде по карте рассказываю план нашего плавания и не делал никаких секретов относительно моих намерений.

Макаров

Из доклада царю председателя совещания по ледоколу «Ермак» генерал-адмирала Чихачёва[108]

Вашему Императорскому Величеству по всеподданнейшему докладу моему 16 XII 1899 г. благоугодно было соизволить на приведение в исполнение принятого особым совещанием по ледоколу «Ермак» постановления о желательности произвести перестройку в Англии на заводе «Армстронг, Витворт и К°» в течение лета настоящего года; ввиду предстоящего в конце сентября сего года плавания совещание вменило себе в обязанность ныне же обратиться к рассмотрению второго из возложенных на него вопросов относительно тех задач, кои надлежит определить для деятельности ледокола «Ермак» после выполнения проектированных изменений его корпуса. В состоявшемся по сему предмету заседании принимали участие Авелан, Макаров, Конкевич и, как эксперт, начальник бывшей гидрографической экспедиции для изучения устьев сибирских рек и Карского моря – полковник Вилькицкий.

По настоящему вопросу совещание прежде всего обратило внимание на те значительные и незаменимые услуги которые «Ермак» успел оказать для военного и торгового флотов поддержанием зимой навигации в Балтийском море в течение двух минувших зим. Необычайное сочувствие, с которым приветствовалось Россией прибытие «Ермака» в Петербург до вскрытия льдов, уже свидетельствовало о той назревшей государственной потребности, на которую ответила постройка ледокола. Последовавший за сим двухлетний опыт во льдах Балтийского моря блистательно оправдал все возлагавшиеся на него надежды. Вследствие сего совещание единогласно признало и на будущее время первенствующее значение за деятельностью ледокола в Балтийском море. Вместе с тем, по окончании производящегося ныне укрепления корпуса ледокола с целью дать ему возможность бороться с самыми сильными льдами Карского моря, «Ермак» будет в состоянии оказывать пользу и в летнее время, проводя купеческие суда в устья сибирских рек и содействуя промышленному развитию наших северных окраин.

В зависимости от изложенных соображений совещание признало желательным, чтобы в будущем деятельность ледокола «Ермак» заключалась в поддержании навигации в Балтийском и Карском морях, причем указало, что главное значение ледокола – поддержание осенью навигации с Петербургом до 1 января нового стиля.

По вопросу о том, следует ли допустить, чтобы ледокол «Ермак» по перестройке вновь пошел на пробное плавание в полярные моря, было высказано, что при пробных плаваниях ледокола к Шпицбергену уже последовали двукратные аварии; нельзя поэтому не считаться с вероятием при новой пробе дальнейших повреждений. Между тем подобное плавание лишено практических мотивов, так как в предстоящей деятельности ледокола в Карском море полярные льды могут встретиться лишь как исключение, а ледокол даже в перестроенном виде не может считаться приспособленным к продолжительной борьбе с ними.

Со своей стороны вице-адмирал Макаров высказал взгляд, который изложил затем в поданном им отдельном мнении, о желательности испытания ледокола в полярных льдах в течение нынешнего или будущего года в целях последующего изучения на нем неисследованных областей Ледовитого океана.

По сему поводу было высказано, что имеющийся опыт ясно указал прямое назначение ледокола служить могущественной и ценной опорой в зимнее время нашему военному и торговому флотам; посему подвергать его дальнейшему риску для преследования совершенно гадательных целей не может быть признано желательным. Опасности, сопряженные с посылкой ледокола к полюсу, едва ли могут оправдываться ценностью тех научных данных, которые он мог бы вынести из этого плавания. Благодаря недавним экспедициям, как то Нансена, Джексона, Уэльмана и герцога Абруццкого, область неисследованного в полярных морях значительно сужена. Между тем плавание в этих водах сопряжено с такими стихийными трудностями, что, несмотря даже на тщательно обдуманные меры предосторожности, упомянутые экспедиции не раз заканчивались катастрофой. Настолько тяжкой представляется ответственность за снаряжение подобных экспедиций, что за последние двадцать лет ни одно правительство их не отправляло и они возникали лишь как плод частной инициативы.

В частности, испытание ледокола «Ермак» в полярных льдах даже в случае успешного окончания не приведет к возможности составить положительное заключение о безопасности плавания «Ермака» в арктических льдах при всяких обстоятельствах, так как главною опасностью, от которой гибли суда в Ледовитом океане, является сдвигающийся лед вследствие громадности его давления на судно. Движущимся льдинам судно может единственно противостоять, будучи приподнято на лед, как это было с «Фрамом»; но «Ермак» превосходит «Фрам» раз в двадцать, и лед едва ли вынесет судно в 8000 тонн, каковым является «Ермак».

Наконец, необходимо иметь в виду постановление Комиссии корабельных инженеров под председательством инженера кораблестроения Кутейникова, которая на основании математического расчета категорически указала, что «Ермак» и в перестроенном состоянии может в полярных льдах бороться только с неподвижными сплошными полями, толщина которых соответствует силе его машины, а также с торосами из этих льдин; но ему опасно встретиться с полями подвижными, и он совсем не может быть выжимаем, без роковых повреждений, подобно «Фраму», на льды, в случае их нагромождения кругом судна. Таким образом, должно считаться с неизбежностью аварии «Ермака» в случае сдвига полярных льдов. При сем, чем успешнее будет его начальное плавание и чем дальше к северу произойдет авария, тем гибельнее представляется она по своим возможным последствиям для судна и экипажа.

В случае аварии в высоких широтах, если бы «Ермаку» пришлось предаться дрейфу и двигаться вместе со льдом, невозможно заранее определить, каким путем его понесет течение. Представляется вполне возможным, что он принял бы направление льдин, на которых были найдены остатки «Жаннетты», и тогда путь его мог бы продолжиться во льдах в направлении к южной оконечности Гренландии, до шестидесятых градусов северной широты, и удлиниться до 1500 миль, при скорости течения от 1 мили до 2-х в сутки. Подобное беспомощное плавание могло бы продлиться два и более года. Приведенные данные доказывают всю рискованность и затруднительность совершения полярных плаваний на ледоколе «Ермак» и, следовательно, бесцельность дальнейших полярных испытаний означенного судна.

В заключение совещание признало желательным, чтобы ледокол «Ермак» по перестройке не подвергал себя опасностям новой пробы в полярных морях, а в этом же году осенью открыл свое действия по поддержанию навигации в Балтийском море.

Чихачёв

Из письма капитана «Ермака» М. П. Васильева Макарову из Ньюкасла от 5 ноября 1900 г.

Вчера Гольстон читал лекцию в Durham Colledge о «Ермаке». Зал был полон, многие стояли даже в коридоре. Имя и портрет вашего превосходительства на экране были встречены продолжительными аплодисментами.

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 4 марта 1901 г.

Пробное плавание ледокола «Ермак» во льдах Ледовитого океана в 1899 г. показало, что соображения относительно ломки полярного льда и возможности следования в полярной области вполне подтвердились, но местное давление, которое обнаруживается при ударе в полярные льды, далеко превзошло ожидания всех авторитетов. При первом входе во льды вибрация корпуса была так велика, что ледокол мог пройти лишь две мили. Сделанные затем наскоро подкрепления значительно улучшили судно, так что мы во второй раз могли пройти 230 миль и прошли бы еще больше, если бы не было в носу прямой части, вызванной условиями постановки переднего винта.

Опыт полярного плавания показал, что с передним винтом нет никакой возможности следовать через льды Ледовитого океана, в Балтийском же море польза переднего винта оказалась сомнительною, а посему я предложил совершенно переделать носовую часть, упразднив передний винт. Чтобы вознаградить происходящую от этого потерю силы, я предложил удлинить носовую часть на 15 футов, что дало возможность получить более острые линии.

…Нет никакого сомнения в том, что качества ледокола в его новом виде в отношении ломки полярного льда улучшились, ибо корпус ледокола значительно крепче, чем был прежде, и нет вертикальных поверхностей, вызываемых постановкой переднего винта.

Кроме того, более острые обводы дадут возможность легче раздвигать ледяные поля в Ледовитом океане.

…По отношению к Ледовитому океану и Карскому морю, насколько можно судить по сделанным испытаниям, выявилось, что «Ермак» в теперешнем его виде сам может пройти везде; но ввиду обнаруженного большого местного давления при прикосновении к полярным льдам, я сомневаюсь, что обыкновенные пароходы могут с успехом следовать за «Ермаком» по Карскому морю.

В предстоящее лето «Ермак» во всяком случае может заняться исследованиями на далеком севере, и, по моему мнению, надо попробовать его в тех же условиях, в каких он работал прежде, возложив на него поручение обследовать места к северу от Шпицбергена. Там должны быть новые, неоткрытые еще земли, которых никто, кроме «Ермака», достичь не может. Земли эти надо описать и присоединить к владениям Его Императорского величества.

Кроме того, Новую Землю вокруг никто еще не обходил,[109] между тем гидрографы, работавшие в тех местах предсказывают, что во многих случаях путь вокруг Новой Земли легче, чем через Югорский Шар. Также нужно обследовать Карское море в северной и западной частях, к чему не приступали.

Нужно ли мне прибавлять ко всему этому, что я желал бы лично руководить этим делом, и теперь, когда в руках у нас есть корабль, который дает возможность сделать то, что не под силу ни одной нации и к чему нас нравственно обязывают старые традиции, географическое положение и величие самой Российской империи, теперь, осмелюсь я повторить, было бы неестественно останавливаться перед полуоткрытыми дверями к тому, что обещает такие богатые результаты».

Письмо председателя Русского Географического общества П. П. Семенова министру финансов С. Ю. Витте от 16 марта 1900 г.

Милостивый государь Сергей Юльевич!

В ответ на почтеннейшее письмо Вашего высокопревосходительства от 9 марта, № 2616, имею честь представить следующие соображения по делу о дальнейшей деятельности ледокола «Ермак».

В продолжение истекшего века, и в особенности во второй его половине, было сделано много попыток, направленных к исследованию Северного океана. В этих попытках видную роль играло стремление достигнуть Северного полюса. Хотя это стремление и не увенчалось успехом, но полярные плавания обогатили науку множеством ценных данных, и я даже не сомневаюсь, что и самая точка Северного полюса будет достигнута в течение первой половины XX века.

Только достижение этой точки для пользы науки имеет лишь второстепенное значение, а на первом плане для нее стоит обстоятельное и всестороннее исследование Северного океана. Должно сознаться, что хотя в этом направлении в XIX веке было сделано многое, но это многое составляет лишь небольшую часть того, что предстоит сделать в XX веке.

И в этом отношении нельзя не сожалеть глубоко, что Россия, игравшая при своих малых средствах первостепенную роль в полярных исследованиях XVIII века, отодвинулась на последний план (по сравнению с Англией, Америкой, Швецией, Германией и даже Австрией) в XIX веке и проснулась для полярных исследований только в последние его годы, исключительно благодаря широкому взгляду на государственные задачи России ее министра финансов. Между тем, казалось бы, что никто не заинтересован в исследованиях Северного Ледовитого океана более России. которой принадлежит 3/5 его континентального побережья и на климатические и даже жизненные условия которой влияние Северного океана гораздо интенсивнее, чем на Западную Европу и даже Америку.

Многие говорят, что в этих странах полярные плавания предпринимались по частной инициативе и на частные средства. Это справедливо лишь до некоторой степени, потому что в таких предприятиях нередко принимали участие и их правительства и их государи. Притом Вашему высокопревосходительству ближе, чем кому-либо, известно, что у нас без участия и содействия правительства почти ничего не делается. Но нельзя сделать упрека частным лицам и общественным нашим учреждениям в их равнодушии к полярным исследованиям. В 1872 году императорское Русское географическое общество принимало на себя, но безуспешно инициативу снаряжения полярной экспедиции, выработав очень обстоятельный для того времени ее план,[110] а в 1882/1893 годах, при содействии правительства, оно приняло участие в международной организации метеорологических станций, опоясывавших Северный океан.

Наконец, по инициативе частного лица, барона Толля, сильно поддержанной мною в качестве вице-председателя императорского Русского географического общества, состоялась в 1899 году, благодаря Вам, академическая экспедиция на земли Ледовитого океана, лежащие к северу от Новосибирских островов.[111] Снаряжение всех наших полярных экспедиций осуществлялось благодаря полной готовности русских людей жертвовать своею жизнью на подобные предприятия, да и в лицах, готовых жертвовать своими средствами, не было недостатка, но жаль, что некоторым из них, как, например, Сибирякову, приходилось направлять свои пожертвования на шведские,[112] а не на русские предприятия.

Вот почему я глубоко убежден, что активное участие русского правительства в полярных исследованиях Северного океана в XX веке не только желательно, но и необходимо.

По частному же вопросу о том, какую роль мог бы играть в этих исследованиях ледокол «Ермак», я, по совести, хотя может быть и ошибочно, прихожу к следующим заключениям.

Практика последнего 25-летия выработала следующие условия для судов, предназначаемых на могущие принести крупную пользу науке полярные исследования:

1) Команда таких судов должна быть вся составлена из людей, идущих сознательно и по доброй воле (а не по наряду) на все опасности и лишения, сопряженные с полярными плаваниями.

2) В составе полярных экспедиций должны быть хорошо подготовленные специалисты по разным научным исследованиям для придания их совокупности полной разносторонности.

3) Никакая полярная экспедиция, преследующая серьезные научные цели, не может быть ограничена кратким, например, 4-месячным сроком, так как многие из ее наблюдений могут получить значение лишь в том случае, если обнимают все времена года.

4) Суда полярных экспедиций должны быть устроены так, чтобы, в случае невозможности выбиться из движущихся ледовых масс, они могли быть выжимаемы вверх без роковых повреждений.

5) Экипажи судов полярного плавания должны быть всегда готовы, при полном захвате их льдами, на продолжительные, сопряженные с зимовками плавания в направлении движения ледяных масс до возможности высвобождения (пример «Фрама»).

6) Экипажи полярных экспедиций должны быть всегда готовыми на оставление судна, обреченного на гибель, и на сухопутные путешествия по льду до ближайших материков, наподобие переходов австрийской экспедиции, Нансена и др.

Едва ли под эти условия подходит снаряжение «Ермака» в полярное плавание, не говоря уже о сомнительности успеха борьбы хотя бы и прекрасно устроенного ледокола с сидящими в воде на 6/7 своего объема ледяными горами, против сильного их движения в направлении ветров или течений. Вообще я не взял бы на свою совесть поставить на карту существование такого дорогого и практически полезного сооружения, каким представляется «Ермак», тем более, что гибель такого судна (может быть, даже и со всем его экипажем), кроме крупного материального ущерба для казны, дискредитировала бы надолго все более скромные попытки полярных плаваний, частные неудачи которых не представляются столь чувствительными.

Примите, Ваше высокопревосходительство, уверение в глубоком моем к Вам уважении и совершенной преданности.

П. Семенов

Письмо генерал-адмирала Чихачёва министру финансов Витте от 31 марта 1901 г.

Милостивый государь Сергей Юльевич!

Письмом от 4 марта Ваше высокопревосходительство изволили препроводить ко мне на заключение представленные Вам адмиралом Макаровым предположения по вопросу о дальнейшей деятельности ледокола «Ермак».

Предположения адмирала Макарова главным образом состоят в исследовании Ледовитого океана к северу от Шпицбергена, в открытии новых земель, в описании этих земель и присоединении их к владениям Его Величества. Имея в виду, что та часть Ледовитого океана, на которую указывает адмирал для изучения, уже подробно исследована до широты 86°30', то нужно думать, что адмирал задался мыслью проникнуть еще севернее упомянутой широты, т. е. к Северному полюсу.

Не могу не отнестись с полным уважением к настойчивости и энергии адмирала Макарова, с которой он уже несколько лет проводит свой проект плавания к полюсу, но я не могу разделить его мнение, как не разделяет его знаменитый Нансен, относительно возможности это исполнить на ледоколе «Ермак» и также полезности этого крайне рискованного предприятия.

В наше время проникновение к полюсу не может представлять для науки что-либо особо важное. Для науки было важно не достижение математической точки, совпадающей с северным концом земной оси, но главной задачей всех направляющихся к северу экспедиций было исследование столь еще недавно неизвестных полярных стран. Задачи эти блестящим образом исполнены за последние 25 лет рядом полярных экспедиций, остававшихся по несколько лет во льдах, стоивших многих жизней и гибелей судов.

Замечательнейшие из них экспедиция Де-Лонга на погибшей «Жаннетте», Вейпрехта на погибшем «Тегеттгофе», Джексона, Уэльмана и экспедиция прошлого года герцога Абруццкого. Но самая замечательная – экспедиция Нансена на «Фраме», который пробыл в дрейфе среди льдов 1041 день, проплыв во льдах полушарие земли, сделав 1500 миль, причем за все три года на нем производились наблюдения по всем отраслям научных знаний. Благодаря геройскому самоотвержению этих прославивших себя личностей, страна вечного льда настолько изучена на пространстве между Беринговым проливом и Шпицбергеном, что попытка беглого проникновения ледокола «Ермак» на север, по пути следования «Фрама», вряд ли может внести для науки много нового.

Равно, судя по глубинам, встреченным «Фрамом», весьма мало надежды чтобы сбылись предположения адмирала открыть к северу от Шпицбергена какие-либо земли, важность открытия которых могла бы удовлетворить нравственным обязательствам и величию России, а тем более, чтобы вновь открытые земли заслуживали чести быть присоединенными к владениям Его Императорского Величества. Если к северо-востоку от Шпицбергена по направлению к архипелагу Франца-Иосифа и существуют острова, виденные еще два века тому назад, как, например Земля Джиллиса, то следует учесть что за все это время, т. е. за два века из-за льдов не могли приблизиться на вид ее самые отважные промышленники; действительное владение этими глетчерами вряд ли может осуществиться, за невозможностью к ним приблизиться, море же, их омывающее, по международному праву, составляет достояние всякого отважного промышленника, которому когда-либо удастся туда проникнуть.

Что же касается вопроса, насколько способен бороться ледокол «Ермак» с полярными льдами, то предположения адмирала Макарова о возможности на ледоколе «Ермак» проникнуть безнаказанно в полярные льды до сих пор не оправдались. Двукратная попытка его пробить себе путь во льдах подвергла судно серьезным авариям. Первый опыт вызвал необходимость дополнить крепление судна, но и по исполнении этой работы, при вторичной пробе, вызвалась необходимость перестроить судно, обошедшаяся правительству до 500 000 руб. Никакого нет ручательства, чтобы и в переделанном виде «Ермак» мог вступить в борьбу с ледяными скалами, не потерпев еще более сильных аварий.

Тем более можно прийти к этому заключению, что испытания «Ермака» при плавании его в полярных льдах, во время которых его так сильно повредило, были произведены в условиях значительно более легких, чем придется испытать ледоколу при плавании в больших широтах. При испытаниях «Ермак» не подымался на север выше 81°30', т. е. плавание его было в широтах, которых почти ежегодно достигают обыкновенные промысловые суда. «Ермак» находился во время своего пробного плавания весьма близко от окраины ледяного пояса, среди льда, ослабленного Гольфстримом и температурою, превышающею в июле месяце точку замерзания; и при этих сравнительно благоприятных условиях «Ермак» потерпел сильную аварию. Необходимо принять в соображение, что главная опасность для судов, от которой погибают суда в полярных льдах состоит в давлении от сдвига льдов, которого «Ермак» не испытал. «Фрам», на котором совершил плавание Нансен, был так устроен, что при напоре льда он на него всходил, как бы на плавучий док, при всем том экипаж судна несколько раз сомневался в возможности остаться «Фраму» невредимым и всегда был готов оставить судно для спасения и дальнейшего следования по льду. «Ермак» более чем в 10 раз превышает размером и тяжестью «Фрам», а потому вряд ли лед может выдержать его тяжесть.

Затем главный недостаток ледокола «Ермак», его ахиллесова пята, это винты, ничем не защищенные, и неподъемный руль, которые, составляя самые важные элементы судна, могут повредиться при сильном напоре льда или при усиленной работе машины во льду, чему может служить примером случай с ледоколом «Байкал» (строившимся в Англии тою же фирмою «Армстронг», как и «Ермак»), приведенным два раза по случаю поломки вала в полную неспособность к плаванию. Тому же самому может легко подвергнуться ледокол «Ермак», и, если это случится в больших широтах, ледокол застрянет во льдах и ему придется предаться воле течения, и может случиться, что ему суждено будет год или два пробыть во льдах, пока течение не вынесет его на свободу.

Каким лишениям и бедствиям подвергнется за это время судно и экипаж, состоящий из свыше 100 чел. Вот почему ответственность за снаряжение вообще полярных экспедиций является настолько тяжкой, что за последние 25 лет ни одно государство не отправляло полярных экспедиций, которые всецело сооружались и отправлялись по частной инициативе и предпринимались с весьма малочисленными экипажами на малых судах. Правительства же участвовали лишь в субсидиях. Из этого можно судить, что не бессилие других наций, как выражается адмирал Макаров, вызывало их на отклонение от активного участия в экспедициях, а признание их бесполезными для государства и невозможность нести нравственную ответственность в случае неудач.

На основании изложенных мною соображений, я остаюсь при том же мнении, которое высказало в прошлом году высочайше учрежденное совещание по ледоколу «Ермак», что главное назначение ледокола «Ермак» должно заключаться в поддержании судоходства в Балтийском море; заслуги его для морской торговли, благодаря удлинению навигации в портах, неоценимы. Равно я полагаю, что он может служить с пользою, пока не будет другой мелких размеров ледокол, для поддержания судоходства в Карском море в навигационное время, при обстоятельствах благоприятных для плавания коммерческих судов, и служить конвоиром на случай встречи судами местных льдов, имея в виду, что по глубокой осадке полярных льдов таковые не могут проникать в Карское море на близкое расстояние от берегов.

Наконец, с большою пользою ледокол «Ермак» может быть употреблен для исследования пути в Карское море в обход с севера Новой Земли и установления необходимых береговых знаков на Новой Земле и берегах Сибири, для облегчения ориентировки мореплавателей в этих неблагоприятных для плавания местностях. Но во всяком случае должно быть положительно внушено ледоколу «Ермак» не заходить севернее 78–79° широты.

Прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в совершенном моем почтении и таковой же преданности

Н. Чихачёв

Письмо С. О. Макарова С. Ю. Витте от 7 апреля 1901 г.[113]

Милостивый государь Сергей Юльевич!

Нежелание Вашего высокопревосходительства разрешить мне с «Ермаком» отправиться в Ледовитый океан был для меня совершенною неожиданностью, которую я не умею себе объяснить, ибо оно идет в разрез со всем предыдущим.

У «Ермака» только что переделал носовую часть, а переделка эта вызывалась желанием дать ему возможность бороться с полярными льдами, которые можно встретить не только в возвышенных широтах, но и в Карском море. Если не предполагалось «Ермак» посылать туда, то не было причин переделывать носовую часть ледокола, которая вполне соответствовала условиям работы во льдах Балтийского моря.

Если мне не разрешено будет отправиться с ледоколом в Ледовитый океан, то это бросит тень на все поднятое мною дело, а потому, заботясь о защите его и моего собственного имени, я позволяю себе обратиться с настоящим письмом к Вашему высокопревосходительству и изложу дело с возможною краткостью.

Дело началось с того, что Его Императорское Величество государь император изволил обратить внимание Вашего высокопревосходительства на мою лекцию в Мраморном дворце, которая была озаглавлена «Об исследовании Северного Ледовитого океана». Прилагая при сем печатный отчет об этой лекции, считаю долгом напомнить, что я имел честь представить Вам такой же отчет при письме, и когда Вы мне назначили время для объяснений, то изволили заявить, что мне нет надобности докладывать Вам того, что там написано, ибо Вы это прочли. Следовательно, Вы прочли на стр. 38 следующее:

«Плавание по Ледовитому океану вызывается потребностями науки, но постройка двух ледоколов, в 6000 тонн каждый, потребует таких затрат, на которые для одних научных целей средств найти невозможно. К счастью, есть практические цели, которые также требуют постройки больших ледоколов».

Из вышеизложенного видно, что я всегда ставил научные исследования впереди практических целей, но так как расход на постройку «Ермака» оправдывается практическими целями, то я, взявшись за это дело, честно исполнил взятое на себя обязательство и приложил все мои способности и энергию для того, чтобы коммерческое пароходное движение получило свои выгоды.

Никогда не являлось предположение о возможности в зимнее время пробиться к Петербургу. Столь необыкновенное задание потребовало проектирования совершенно необыкновенного корабля, создать тип, еще никогда не испытывавшийся. Когда проектируется даже здание нового типа, то и там бывают ошибки, между тем в проектировании «Ермака» для Балтийского моря ошибок никаких не было. Сила и размеры ледокола были предрешены правильно, и это подтвердилось. Котлы принятые мною (несмотря на то, что техники предсказывали неудачу), оказались безупречны.

Машины, работающие в столь необыкновенно трудных условиях, ни разу не давали отказа. Руль и расположение винтов оказалось такое, что с «Ермаком», в 8000 тонн водоизмещения, можно управляться, как со шлюпкою и он, вопреки всяких зловещих предсказаний, входит в гавань и выходит оттуда без посторонней помощи, как при льдах, так и на свободной воде. Вентиляция, отопление и освещение оказались и для зимнего и для летнего плавания вполне удовлетворительны, благодаря тому, что введено много нового, специально придуманного мною. Буксирные приспособления, которые так трудно устраиваются на больших судах, оказались очень хороши и выдержали суровую пробу при снятии броненосца «Генерал-адмирал Апраксин» с каменьев. Непроницаемые переборки в первый раз со времени создания железного судостроения были подвергнуты фактическим испытаниям наливом воды до верхней палубы, и благодаря этому ледокол, получив пробоину, остался плавать на воде.

Водоотливные средства и способы заделки пробоин оказались вполне целесообразными, ибо через несколько часов после получения пробоины мы могли своими средствами осушить отделение и приступить самостоятельно к подкреплению корпуса. Строя такой большой ледокол, я должен был предусмотреть, что в тех случаях, когда он застрянет во льду, потребуются крупные средства, чтобы сдвинуть его. С этой целью я придумал и осуществил крепящие и дифферентующие водяные камеры, с устройством удобных способов наполнения и осушения их. Много раз камеры эти приносили свою пользу, и без них мы при прокладке канала через тяжелые торосистые поля теряли бы очень много времени, потому что, когда судно в 8000 тонн застрянет, то его руками не стащить.

На «Ермаке» есть и другие приспособления, еще неопробованные, но надобность в которых может встретиться при плавании в странах, где посторонней помощи ожидать нельзя. К числу таких устройств принадлежит завоз станового якоря, сделанный по моему чертежу. Это приспособление совершенно оригинальное и всеми одабривается.

Не могу также не упомянуть, что, когда выбирали фирмы, то, явившись по этому поводу с докладом к Вашему высокопревосходительству, я ввиду соблюдения казенных интересов, вопреки мнению комиссии, предложил передать работу тому заводу, который назначил цену на 1/2 миллиона дешевле, и это была единственная причина, почему все техники комиссии озлобились на меня, что потом и сказалось, когда привлекли их к разбору вопроса о повреждениях, полученных в полярных льдах.

Так же, рекомендуя английскую фирму, я сознавал вполне, что это будет несимпатично для публики, которая не любит, чтобы обращались к англичанам, но, хорошо сознавая, насколько было бы выгодно для меня в этом отношении обратиться к датскому заводу, которому симпатизировала вся комиссия, я, указывая на завод Армстронга, считал, что действую строго в интересах Вашего министерства, и, главным образом, заботился, чтобы Ваше высокопревосходительство остались довольны, уверенный в свою очередь, что Вы поможете мне справиться с претензиями людей, не имевших прямого отношения к делу.

Представляло немало трудностей комплектование ледокола командою; трудности эти мною устранены, и ледокол работает без отказа и по первому призыву выступает куда нужно во всеоружии своих средств, которые всегда действуют исправно.

Результаты работ в Балтийском море следующие:

Зимнее плавание к Ревельскому порту было почти скомпрометировано двухнедельным пребыванием во льдах 13 пароходов и самого ревельского ледокола. Если бы «Ермак» не выручил их, то часть пароходов, в особенности бывшие в нескольких саженях от Суропских банок, могли погибнуть, и тогда потерялось бы совершенно доверие к возможности зимней навигации к Ревельскому порту. Присутствие «Ермака» в Балтийском море и уверенность в том, что он при нужде всегда выручит затертые льдом пароходы, придает ревельской зимней торговле ту солидность, которая способствует понижению фрахта. Недаром же Ревельский биржевой комитет обращался неоднократно к Вашему высокопревосходительству с благодарностью.

Рижский порт нынешнею зимой «Ермак» открыл и успешно держал открытым до тех пор, пока льды не исчезли. С приходом «Ермака» к Риге коммерсанты протелеграфировали об открытии порта, и товары пошли беспрепятственно; 40 пароходов приблизительно с 60 000 тонн груза провел «Ермак», но многие пароходы прошли разновременно без его помощи, пользуясь тем, что лед, растревоженный «Ермаком», иногда ветром отодвигает от берега. Все это сделано, хотя строился «Ермак» не для Рижского порта, куда я по первоначальному проекту предназначал ледокол в 5000 сил с меньшей осадкоюй и шириной, соответствующей только коммерческим судам.

По отношению к Петербургскому порту дело можно создать, лишь начав его с осени, ибо старые традиции торговли так укоренились, что пересоздать их можно лишь идя постепенно. Между тем осенью 1900 г. «Ермак» был не готов, а осенью 1899 г. его передали Морскому министерству для спасения броненосца «Генерал-адмирал Апраксин».

Спасение броненосца «Генерал-адмирал Апраксин» не могло осуществиться без участия ледокола «Ермак». Это отдалило применение его к нуждам Петербургского порта; не мне бросить упрек в том, что построенное мною судно спасло боевую единицу для флота и сберегло правительству 4 1/2 миллиона.

Остается коснуться недостатков ледокола «Ермак» по отношению к полярным льдам. Идея моя заключалась в том, что посредством ледоколов можно разламывать полярные льды. Идея эта оспаривалась учеными, но опыт подтвердил справедливость моих теоретических соображений. Я говорил, что толстые полярные льды, вследствие замораживания при разных условиях температуры и разнообразия термических свойств от разностей соленостей, должны иметь вредные натяжения, которые будут причиною растрескивания льдов. Так и оказалось: огромные торосистые поля при напоре ледокола дают трещины и позволяют «Ермаку» идти, придерживаясь избранного направления.

При работе в полярных льдах обнаружился недостаток местной крепости корпуса, ибо природа полярного льда оказалась не тех структурных свойств, которые ей приписывались. Считалось всеми авторитетами, что вещество полярного льда гораздо слабее, чем льда пресноводного. Свердруп считал, что если для ломки пресноводного льда нужно 100 фунтов, то для ломки полярного достаточно 40 фунтов. Опыты мои с ломкою брусков подтвердили в общем такое мнение, и фирмы, которые брались построить ледокол, имея в виду слабость полярного льда, гарантировали целость носового винта.

Практически проверить сведения о структурных свойствах полярного льда можно было лишь путем непосредственного опыта, и за несколько месяцев до моей первой лекции, с которой я начал мою ледокольную кампанию, я обратился к адмиралу Павлу Тыртову с письменной просьбой разрешить мне попробовать полярный лед одним из старых броненосцев, а именно я указывал на броненосец «Минин», не имеющий уже боевого значения. Нельзя поэтому сказать, что я не предусматривал каких-нибудь неожиданностей в этом до крайности необыкновенном деле.

Проба ледокола в Балтийском море и в Ледовитом океане показала, что почти пресноводный лед Балтийского моря при прикосновении к нему крошится, а соленоводный обминается и при этом в уплотненном состоянии может обнаружить большое местное давление. Есть, однако, и предел этого сопротивления, который мы прощупали путем практическим, а именно: при первом входе ледокола во льды сравнительно слабые, от 4 до 7 футов, корпус ледокола так вибрировал, что я, пройдя 2 мили, решился вернуться обратно. Подкрепив наскоро, на счет строившего завода, носовую часть, как это было возможно сделать в один месяц и вторично войдя во льды, уже с этим небольшим подкреплением, усилившим связи в носу всего на 20 %, ледокол мог пройти 230 миль, встречая тяжелые сплошные льды до 14 футов и торосы до 20 футов в вышину и до 50 футов в глубину, т. е, всего около 70 футов.

После этого носовая часть переделана с иным распределением металла, и теперь она надежнее, чем была, но одновременно с этим на всякий случай подкреплен весь ледяной пояс в средней части корабля и подкреплена корма. «Ермак» в теперешнем его виде гораздо крепче, чем он был прежде, и кроме того, у него снят передний винт, отчего упразднилась та часть корпуса, где имелись вертикальные обводы, принимавшие нормально, а не под косым углом, давление льда.

Есть все основания надеяться, что ледокол теперь выдержит удары в полярный лед со значительного хода, но форсировать полярные льды таким образом нет никакой нужды. Можно двигаться с осторожностью, тогда как в наше плавание в 1899 г., когда я испытывал качества ледокола, мы форсировали, и помещенный на стр. 282 моей книги «“Ермак” во льдах» кинематографический снимок показывает набег с полного хода на торосистое поле, чего делать никогда не потребуется.

«Ермак» во время своего пробного плавания в 1899 г. не заходил в большие широты, но лед в этих местах прибрежного образования, а потому гораздо более тяжелый, чем тот, который образуется на просторе. Фотографические снимки и обмеры, которые Ваше высокопревосходительство найдете в моей книге, показывают, что мы имели дело со льдами гораздо более тяжелыми, чем те, в которых находился «Фрам». Трудно пробиться сквозь эту область тяжелого льда, образовавшегося от напоров на берега Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа, но «Ермак» и в прежнем своем виде проходил эти льды, даже в период сжатия.

В будущее плавание нужно принять за правило пережидать, когда периоды сжатия проходят, ибо таковые бывают непродолжительны, а когда лед находится в периоде ослабления, то «Ермак» идет вперед чрезвычайно успешно, действуя машинами самым тихим ходом и применяя свою большую силу лишь тогда, когда нужно раздвинуть два больших поля в несколько миль в поперечнике.

Если мне разрешат идти нынешним летом с «Ермаком» в Ледовитый океан, то я пойду осторожно и осмотрительно, стараясь не давать ледоколу той работы, которая ему не под силу, и вполне уверен, что с «Ермаком» можно многое сделать, не подвергая его риску, и своевременно возвратиться в наши воды, чтобы раннею осенью приступить к проводке судов к Петербургскому порту для пользы коммерции.

Считаю уместным напомнить Вашему высокопревосходительству, что Вы несколько раз меня спрашивали, не следует ли приступить к постройке второго, более сильного ледокола, и что я Вам каждый раз отвечал, что следует переждать окончательных опытов с первым ледоколом. Из этого, равно как и из того факта, что я выбрал более дешевую фирму, Вы изволите усмотреть, что я не поклонник ненужных расходов и берегу казенную копейку; также, если Ваше высокопревосходительство прикажете сравнить сообщения Архангельско-Мурманского пароходства о средствах потребных на эксплуатацию ледокола с тем, что мы расходуем в действительности, то получится огромная разница.

Так, например, на ремонт они высчитывали в год 75 тысяч, а мы не издерживаем и 20, несмотря на то, что приходилось терять якоря и исправлять дейдвудные трубы, что стоит очень дорого.

Предстоящее плавание в Ледовитый океан не вызовет особенных расходов и потребуются такие же деньги, которые расходуются обыкновенно на плавание «Ермака». Для сделания запасов я лишь попрошу, чтобы мне дали авансом некоторую сумму, которую мы пополним ежемесячными отчислениями, ибо запасы эти пойдут на довольствие команды. Кроме того, Морское министерство, вероятно, не откажет дать на всякий случай часть своих запасов, за которые я, как и прошлый раз, рассчитаюсь из средств «Ермака».

Расходы на ученых членов экспедиции и инструменты, полагаю, не превзойдут 5000–7000 рублей.

Представляя все изложенное выше на благоусмотрение Вашего высокопревосходительства, имею честь присовокупить, что за свои изобретения, внесенные в это дело, и за ту пользу коммерции, которую принес «Ермак», я никогда не просил о какой-нибудь награде мне лично. Наградою будет возможность довести дело до конца, о чем я и прошу Ваше высокопревосходительство, уверенный вполне, что если у Вас будет свободное время, чтобы прочесть настоящее письмо, то Вы возвратите мне Ваше прежнее доверие, которым я никогда не злоупотреблял и благодаря которому осуществилось мероприятие, в высшей степени полезное для преуспевания русской морской торговли.

Прошу Ваше высокопревосходительство принять уверения в совершенном почтении и преданности.

С. Макаров

Письмо С. О. Макарова М. А. Рыкачёву от 9 апреля 1901 г.

Глубокоуважаемый Михаил Александрович!

Я получил Ваши письма от 7 и 8 апреля и спешу Вам ответить, причем пользуюсь любезностью командира ледокола «Ермак», почерк которого разборчивее, чем мой.

Ответ этот мы составили совместно, и он завтра отправится к Вам, чтобы лично дополнить то, чего в письме нет. Думаю, что Вам также будет небезынтересно поговорить с ним, чтобы об работе ледокола «Ермак» в полярных льдах Вы знали не от одного меня, но и от него.

Отвечаю Вам на некоторые пункты Вашего письма:

1. Ничего не имею против того, чтобы отвезти Шпицбергенскую экспедицию на Шпицберген к концу нашего мая, но для этого надо, чтобы вопрос был возбужден Академией наук, и чтобы она испросила на это разрешение министра финансов. Прошлое недоразумение началось с того, что Шпицбергенская экспедиция не была готова к назначенному ей сроку, т. е. к тому сроку, который она сама себе назначила, и который я принял за основание своих расчетов.

В своем заявлении Академия должна категорически заявить, что она 10 или 15 июня ст. стиля отпускает ледокол для его других дел. Для целей экспедиции ледоколу, вероятно, придется зайти в Тромсё и принять частью в Кронштадте, частью в Тромсё различные грузы, отчего уменьшатся запасы угля, взятые в Англии. Ледоколу придется сходить от Тромсё к Шпицбергену и обратно, пробиваться там через льды и, уходя оттуда, вероятно, потребуется дать тонн 200 угля на суда и на береговую станцию.

Все это значительно ослабит запасы «Ермака», а потому было бы желательно, чтобы Шпицбергенская экспедиция занарядила судно с углем, которое привезло бы 800 тонн угля для «Ермака» в Тромсё к 12 июня ст. стиля и оставалось там, пока не передаст уголь на «Ермак».

2. Ничего не имею против того, чтобы обследовать с.-з. берег Новой Земли и пройти к порту Диксон, если состояние льдов Карского моря в конце нашего июня будет хоть сколько-нибудь соответствовать движению коммерческих пароходов, для которых, в сущности, и требуется обследование Карского моря. Если же льды Карского моря в это время года и в этой части его окажутся тяжелы для коммерческих судов, то мне должно быть предоставлено право прекратить этот рейс у северной оконечности Новой Земли и направиться в более возвышенные широты.

Видимо, Вы склоняетесь к тому, чтобы я направился на восточную сторону Земли Франца-Иосифа; если состояние льдов в этом месте будет благоприятное, то я ничего не имею против такой программы. Надо идти подальше от этой земли, ибо у нее следует ожидать нажима ледяного потока.

Если по избранному Вами пути окажется в конце нашего июня лед тяжелый, то следует повернуть назад и, выбирая область слабого льда (чтобы не тратить много угля), направиться к ю.-з. оконечности Земли Франца-Иосифа, а оттуда держать курс на западную сторону Земли Джиллиса и виденной нами земли. В этом случае мы будем прикрываться надводными землями и, следовательно, будем находиться в выгодных условиях для работы в столь ранний, сравнительно, срок – начало нашего июля.

3. Дальнейшее следование на север будет зависеть от того, какой лед встретим мы далее и как в нем пойдет «Ермак».

Из вышеприведенного Вы видите, что я готов уступить на всех пунктах и от души благодарю Вас за все хлопоты, чтобы уладить это дело; одно, в чем мне неудобно уступить, это в вопросе о месте чтения. Зал Географического общества чересчур мал, и мне придется отказать многим из моих знакомых, которые пожелали бы присутствовать на моем сообщении. Поднятый мной вопрос представляет нечто выходящее из ряда обыкновенных дел, и мало-помалу все, не веровавшие в мою идею борьбы с полярными льдами механическим путем, присоединяются к ней. Общее свойство ученых таково, что когда они в чем-нибудь ошибаются, то потом с охотой публично заявляют об этом.

Когда Нансен проповедовал свой дрейфующий поход, то на сообщение его в Географическом обществе в Лондоне из говоривших десяти или двенадцати человек все оспаривали идею Нансена, но когда он вернулся, и его идеи оказались правильными, то те же лица имели гражданское мужество публично заявить, что они ошибались. Идея возможности борьбы с полярными льдами вполне подтвердилась; следовательно, это будет благородно и достойно ученых, если они голосом председателя в достаточно большой аудитории заявят, что сделанные предварительные опыты дают надежду на осуществление предложенного мною способа исследования Ледовитого океана.

Только с подобным предисловием председателя мне удобно выступить публично с лекцией, которая будет служить фактическим доказательством доброжелательного отношения Географического общества к моим трудам.

Что касается гидрологических наблюдений, то на пути следования они будут производиться самым тщательным образом и, разумеется, покажут, как я это Вам говорил словесно, что никакой ветви Гольфстрима на поверхности мы в соседстве с Новой Землей не найдем. Вода Гольфстрима опускается вниз, и наши наблюдения дадут точное указание, куда она направляется.

Из Вашего письма я понял, что кто-то меня обвиняет в шаткости моих программ, ибо Витраму пришлось вернуться, не побывав в Карском море, и что я не исполнил обещание, данное купцам, провести их туда. Желая, чтобы у Вас лично, глубокоуважаемый Михаил Александрович, не оставалось никаких сомнений относительно меня, сообщаю Вам, что купцам я никаких обещаний не давал и что они сами обвиняют себя; по недостатку доверия ко мне они не заручились моей поддержкой. «Ермак» очень пригодился бы им в лето 1899 г. он избавил бы их от аварий и больших потерь.[114] Если б я что-либо им пообещал, они не преминули бы сослаться на это в своих петициях. Ничего подобного не было.

Астроном Витрам должен был вернуться из Екатерининской гавани, ибо предварительные опыты в полярных льдах показали полную невозможность придерживаться программы. Я поспешил его уведомить телеграммой, так что он получил ее в день приезда в Екатерининскую гавань и тотчас же вернулся, не истратив ни одного лишнего дня, кроме того, что потребовалось на его путешествие, которое для него было родом отдыха. Мы виделись потом с астрономом Витрамом, и он решительно никаких претензий не заявил. Напротив, мы с ним расстались друзьями, ибо он понял, что это не были капризы с моей стороны. Мне нужно было прежде всего выяснить, можно ли у железного судна достичь должной крепости, и эту задачу я исполнил вполне успешно; все остальное было второстепенно.

Прошу Вас, глубокоуважаемый Михаил Александрович, поговорить хорошенько с Михаилом Петровичем Васильевым, который, если нужно, может приехать и к академику Чернышеву и к П. П. Семенову. Если нужно, он также может съездить к К. И. Михайлову и даже к И. В. Мушкетову. Был бы несказанно счастлив, если бы мое чтение осуществилось на тех основаниях, которые я Вам изложил совершенно откровенно, ибо тогда все дело пошло бы под знаменем Географического общества или, по крайней мере, с его добрым сочувствием.

С. Макаров

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 11 апреля 1901 г.

…Получив телеграмму товарища Вашего высокопревосходительства В. И. Ковалевского о составлении программы летнего плавания ледокола «Ермак», я переговорил с некоторыми учеными, и в том числе с вице-председателем Географического общества П. П. Семеновым и его помощником Рыкачёвым. Оба они придают большое значение обследованию пути на Енисей по северную сторону Новой Земли и полагали бы, что будет рационально начать работу в половине июня старого стиля.

В последнее время в ученом мире вообще говорят о том, что путь по северную сторону Новой Земли может оказаться предпочтительнее пути через Югорский Шар, в особенности в те годы, когда последний заполнен льдом. Поэтому, имея в виду, что северная часть Новой Земли и условия льдов и берегов ее совершенно не изучены, я вполне присоединяюсь к тому мнению, что надо начать с обследования северо-западной части Новой Земли и затем продвинуться дальше к Енисею, чтобы увидеть, каковы льды на этом пути.

…Для исполнения этого задания ледокол должен выйти из Кронштадта не позднее 20 апреля, зайти в Ньюкасл за углем и отправиться оттуда по назначению 5 июня. По пути следования должны производиться научные изыскания совершенно таким же порядком, как это делалось в минувшее плавание ледокола, для чего на корабле имеются все инструменты (кроме магнитных теодолитов, которые находятся у Менделеева в Палате мер и весов). Кроме этого потребуется еще приобрести лини, тралы, драги и пр., всего на 1000 руб. На судне должны быть доктор (он же зоолог), астроном, специалист по магнитным наблюдениям, геолог и топограф.

Из письма Макарова капитану А. Н. Крылову от 21 апреля 1901 г.

Глубокоуважаемый Алексей Николаевич!

Время идет, и надо готовиться. Ни управляющий Морским министерством, ни Ф. В. Дубасов ничего не имеют против Вашего участия, а потому оно должно считаться решенным в положительном смысле.

Магнитный теодолит я прошу через министра финансов (тот, который был куплен 2 года тому назад для «Ермака» и находится в Главной палате мер и весов). Д. И. Менделеев, вероятно, не захочет отдать его на «Ермак», но я ничего не имею против того, чтобы Вы лично попросили от моего имени. Если Д. И. Менделеев инструмента не даст, то нужно попросить у М. А. Рыкачёва или в ином месте.

Совершенно присоединяюсь к Вашему мнению, что полезно иметь все необходимое для магнитных наблюдений упрощенным способом. По этой части много работал штурманский капитан А. К. Осипов, и я думаю, что К. И. Михайлов любезно уступит всю необходимую для этого материальную часть.

Желательно к кинематографу иметь фонограф. Кинематограф находится у Иохима (Невский, 3), где его исправляют и вставляют новый объектив. Нельзя ли взять один из Ваших хронографов, приспособив его к кинематографу.

Очень радуюсь Вашему участию и прошу Вас верить моему глубокому уважению. Душевно преданный

С. Макаров

Р. S. Полезно собрать все имеемые сведения о магнитных элементах на Новой Земле, в Карском море, на Шпицбергене и Земле Франца-Иосифа.

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 2 мая 1901 г.

Милостивый государь Сергей Юльевич!

Замедление в докладе вопроса о плавании «Ермака» наводит меня на предположение об отказе, который будет для меня тяжелым и незаслуженным ударом.

Между тем, согласно Вашего желания, я не представлялся государю и оставил все дело в Ваших руках, рассчитывая на Вашу справедливость.

После лекции, прочитанной мною в минувшем году, я не сомневаюсь в полном сочувствии Его Величества, но опыт трехлетней работы убедил меня в том, что я не могу рассчитывать на беспристрастие лиц, ведущих делопроизводство, и, разумеется, если со стороны Вашей последует доклад в благоприятном смысле, то это будет благодаря лишь Вашему личному мнению.

Вместе с сим я считаю своим долгом доложить, что хотя, судя по некоторым признакам, видны трудности в осуществлении коммерческих плаваний в Енисей, но ничего окончательно решить нельзя до осмотра северного пути кругом Новой Земли; во всяком случае «Ермак» в последующие годы может доставить на себе грузы туда и обратно, если бы даже Вы не согласились на более широкую организацию дела. Плаванием этим он может окупить расход на свое содержание.

Решение остановить все дело, т. е. оставить мысль о великих попытках побороть трудности плавания на Енисей, покажет, что Вы пришли к убеждению об ошибочности всех моих соображений, но я полагаю, что Ваше высокопревосходительство не пожелает этого сделать, не выслушав предварительно моих объяснений по встретившимся затруднениям или сомнениям, о которых я теперь совершенно не осведомлен.

С. Макаров

Запись в дневнике С. О. Макарова от 7 мая 1901 г.

В 9 часов вечера был у Витте, и он объявил мне высочайшее повеление, что плавание «Ермака» к Шпицбергену разрешено, но что на обратном пути мне нельзя удаляться к северу. Он говорит, будто государю это будет неприятно; он сказал, что хотел ограничить некоторой параллелью (78°), потом раздумал.

Из письма С. О. Макарова Ф. Ф. Врангелю от 25 мая 1901 г.

Я послал Вам вновь вышедшую книгу и забыл подписать; я это сделаю при первой встрече. Сегодня доклад Витте и решается участь «Ермака».

…Книги теперь переплетают и мастера требуют уступку им в 25 %, а если все издание отдать в их руки, то 35 % – это ужасно. Книга стоит 5 рублей, и мне за все расходы – 3 р. 25 к. (в том числе переплет), а лавочнику за то, что снял книгу с полки и дал в руки покупателей, – 1 р. 75 к.[115]

Из заметки о плавании «Ермака», напечатанной 8 июля 1901 г. в газете «Новое время»

Директором Николаевской главной физической обсерватории[116] получено из Тромсё помеченное 19-ым июня письмо от вице-адмирала С. О. Макарова, который только что отправился в полярное плавание на «Ермаке». Адмирал обещает с каждым встречным судном посылать весть о себе. «Третьего дня, – говорит С. О. Макаров в этом письме, – я прибыл в Тромсё и застал «Ермака» по его возвращении со Шпицбергена, где он оказался полезным; академик Чернышев по-видимому остался всем довольным. «Ермак» находится в полной исправности, весь экипаж здоров, льды нынешний год слабы, и, по-видимому, все обещает добрый успех.

Я ухожу из Тромсё к Нордкапу, откуда возьму курс на полуостров Адмиралтейства на Новой Земле. Этим курсом я дойду до северной границы Гольфстрима и затем пойду вдоль этой границы зигзагами так, чтобы очертить ее положение. Гольфстрим, вероятно, имеет не вертикальную границу, а наклонную, теплая вода идет внизу далее, чем вверху. Мы это изучим. На полуострове Адмиралтейства ледокол оставит первые известия о нашем плавании.

Это будет шест с надписью на доске «Ермак», а внизу будет депо провизии и ящик с письмом. Потом, идя вдоль Новой Земли, я намерен оставить депо провизии и письмо на мысе Ледяном, на северной оконечности Новой Земли. Если опись берегов от полуострова Адмиралтейства до северной оконечности не потребует много времени и угля и, кроме того, состояние льда позволит, то я думаю обогнуть Новую Землю и описать ее до Маточкина Шара, где оставлю письмо у мыса Выходного.

Успех съемки будет много зависеть от льдов и туманов, а потому, если работа замедлится, то от северо-восточной оконечности Новой Земли я пойду прямо к порту Диксон. Этот путь тоже интересен, как потому что надо его исследовать, чтобы решить, возможно ли там ходить, так и потому, что глубоководные исследования на этой линии дадут материал для правильного суждения о Карском море. В порту Диксон я поищу сведений об экспедиции барона Толля и оставлю письмо и депо провизии. Отсюда я полагаю пройти к острову Уединения, где также оставлю письмо и депо. Далее думаю пробиться на север и посмотреть, каковы льды.

В счастливом случае можно пройти по северную сторону островов Франца-Иосифа и податься к северу, насколько позволят состояние льда, запас угля и время. Хочу осмотреть ту землю, которую мы видели, и Землю Джиллиса. Если все пройдет не столь успешно и лед окажется тяжел, то от острова Уединения я пойду по южную сторону Земли Франца-Иосифа, и тогда намерен на мысе Флора оставить письмо и депо провизии. Если удастся подойти к Земле Франца-Иосифа с севера, то полагаю оставить письмо и депо на месте зимовки герцога Абруццкого. Если мы выберемся из северных льдов рано и останется довольно угля, то можно бы было попробовать от Шпицбергена пойти на запад, чтобы изучить глубину Гренландского течения и профиль дна в этом месте.

Исполнить всю эту программу в те 2–3 месяца, которые мы имеем в нашем распоряжении, совершенно невозможно и, разумеется, придется кое-что выпустить: я только даю перечень всего мыслимого; мы сделаем то, что возможно. Повсюду, где я встречу судно, я дам письмо на Ваше имя. Здесь в настоящую минуту собирается экспедиция Болдвина – Циглера. Они берут 400 собак и 18 лошадей и, образовав станцию на берегу Земли Франца-Иосифа и одну на судне, пустятся к полюсу большой партией в 30 чел. Сам Болдвин еще не прибыл, также не прибыло его судно «Америка».

Здесь только барк «Fritjof», который вернется с Земли Франца-Иосифа домой. «Америка» пойдет в Архангельск за собаками и лошадьми. Лошади будут служить на первую часть пути, потом они пойдут на корм собакам и людям. По словам тех участников, которые здесь, Циглер не пожалел никаких затрат, но объявил Болдвину, чтобы он, если не дойдет до полюса, не показывался на улицах Нью-Йорка. Они очень хвалят свои походные рационы, коробочка вмещает в себе все необходимое на 1 день. Мы пробовали, и нам не понравилось. Я получил от Нансена два очень хороших батометра и от Рихтера два бесподобных термометра. Репетировали пускание змея – действует хорошо; репетировали съемку фотографическим способом – тоже не худо.

Вообще все, благодаря богу, идет успешно. Мы имеем намерение бросать бутылки каждые 50 миль. Сведения из этих бутылок будут доставляться в Главное гидрографическое управление.

Телеграмма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 20 августа 1901 г.

Северная часть Новой Земли в это лето была обложена тяжелыми, нетронутыми с зимы прибрежными льдами, которые находились весь июль в сжатии. «Ермак» потерял три недели в упорной борьбе с этими льдами, вследствие чего пришлось программу сократить.

Сделаны два рейса к Земле Франца-Иосифа и обратно, первый раз через льды, второй – по свободной воде. Собрали большой материал по ледоведению, глубоководным и магнитным исследованиям, и составлена карта Новой Земли от Сухого Носа до полуострова Адмиралтейства.

Путь на Енисей кругом Новой Земли для коммерческих пароходов считаю непрактичным.

«Ермак» выдержал чрезвычайно тяжелое испытание во льдах вполне успешно. Повреждений ни в корпусе, ни в механизмах нет. Все здоровы. Экипаж с командиром во главе работали с беспримерной энергией.

Покорнейше прошу разрешения выдать экипажу за работу минувшей зимы и этого лета награду в размере месячного жалованья.

Телеграмма А. А. Бирилева С. Ю. Витте

Телеграмма из Тромсё извещает, что «Ермак» возвратился безрезультатно: льды остались непроходимыми, а «Ермак» – негодным судном, как по замыслу, так и по исполнению, чтобы совершать полярные плавания и открыть полюс. Я позволяю себе сказать это вам, человеку, которого я глубоко почитаю и высоко ценю, ибо меня до сих пор угнетала мысль, что Вы могли думать, что акт Комиссии по возложенному Вами на меня делу был пристрастен и несправедлив. Вам требовалось знать полную правду, и я счел своим нравственным долгом, ничем не стесняясь, доложить сущность дела.

Контр-адмирал Бирилев

Распоряжение об эксплуатации ледокола «Ермак», полученное С. О. Макаровым 8 октября 1901 г.[117]

«От М. Ф.[118] Учреждения по части торговли и промышленности. Отдел торгового мореплавания.

Об эксплуатации ледокола «Ермак».

С высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения, последовавшего по всеподданнейшему докладу моему в 14-й день ноября 1897 года Министерством финансов заказан был в Англии ледокол «Ермак» для поддержания навигации в зимние месяцы в портах Балтийского моря и для проводки торговых судов к устьям сибирских рек через льды Карского моря. По окончании постройки, названный ледокол, заведывание коим, с высочайшего Вашего Величества соизволения, возложено было на вице-адмирала Макарова, выполнял работы по оказанию помощи судам, испытывавшим затруднение от льдов в Рижском и Ревельском портах и отчасти содействовал продлению навигации С.-Петербургского порта.

Засим, по инициативе вице-адмирала Макарова, ледокол «Ермак» предпринимал экспедиции в Ледовитый океан не для торговых целей, а для испытания крепости судна при плавании во льдах и для производства научных изысканий.

Означенные плавания в полярных льдах в течение первого года, имевшие последствием серьезные аварии судна, обнаружили крайнюю трудность борьбы с ледяными массами при помощи ледокола. Вследствие сего признано было необходимым произвести перестройку судна, заключавшуюся в изменении носовой части, снятии передней машины и капитальном укреплении корпуса. Но и по окончании перестройки, дальнейшие опыты плавания в Ледовитом океане, произведенные в текущем году, вновь показали, что ледокол «Ермак» не в состоянии преодолевать сопротивление полярных льдов, ибо, несмотря на усилия, потраченные в течение трех недель на плавание во льдах кругом Новой Земли, ледокол вынужден был вернуться, не исполнив задуманной экспедиции.

Придавая весьма важное значение вопросу о правильной постановке эксплуатации ледокола «Ермак», на сооружение коего затрачены большие средства, я вошел по сему предмету в сношение с августейшим председателем Совета по делам торгового мореплавания, причем, со своей стороны, высказал, что, ввиду обнаружившихся результатов плавания ледокола в Ледовитом океане, признавал бы на будущее время наиболее целесообразным сосредоточить его деятельность на обслуживание портов Балтийского моря, каковая задача наиболее отвечала бы нуждам нашей отпускной и привозной торговли и торгового мореплавания.

Вместе с тем представлялось бы также возможным достигнуть сокращения расходов по эксплуатации судна, ибо крупные издержки по ледоколу до сего времени вызывались преимущественно полярными его экспедициями, и засим расходы по обслуживанию портов на Балтийском море могли бы быть отнесены на специальные средства портовых сборов. Ближайшее же заведывание работами ледокола я полагал возложить на Отдел торгового мореплавания, под руководством Комитета по портовым делам.

Ныне его императорское высочество Великий князь Александр Михайлович уведомил меня, что, совершенно соглашаясь с предположением моим о передаче ледокола «Ермак» в ведение Комитета по портовым делам и об ограничении работ его водами Балтийского моря, полагал бы необходимым, в видах возмещения расходов по ремонту и эксплуатации ледокола, установить сбор за пользование его услугами, и что засим, если бы потребовалось дальнейшее исследование полярных морей при помощи ледокола «Ермак», то расходы по таким исследованиям подлежали бы отнесению не на специальные средства портовых сборов, и ледокол на время сих исследований мог бы быть изъят из ведения Комитета по портовым делам.

Повергая о вышеизложенном на высочайшее Вашего Императорского Величества благовоззрение, министр финансов полагал бы:

1) ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов в портах Балтийского моря;

2) передать ледокол в ведение Комитета по портовым делам, с освобождением вице-адмирала Макарова от лежащих на нем ныне обязанностей по отношению к опытам плавания во льдах, ближайшее заведывание работами ледокола возложить на Отдел торгового мореплавания;

3) расходы по содержанию ледокола «Ермак» в ведении Комитета по портовым делам относить с 1 января 1902 года на специальные средства Министерства финансов по названному комитету, а на время со дня воспоследования высочайшего Вашего Величества соизволения по сему моему всеподданнейшему докладу до 1 января 1902 года принять на счет государственного казначейства;

4) поручить Комитету по портовым делам выработать правила, определяющие порядок работ ледокола в портах Балтийского моря и условия вознаграждения за пользование его услугами.

На приведение изъясненных предположений в исполнение министр финансов приемлет долг всеподданнейше испрашивать высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения.

Подписал: Статс-секретарь

Сергей Витте

Письмо М. А. Рыкачёва С. О. Макарову от 27 октября 1901 г.

Глубокоуважаемый Степан Осипович!

Ввиду упомянутых Вами высочайших повелений, решительно ничего, мне кажется, нельзя предпринять в смысле пользования «Ермаком» для полярных плаваний. Приходится примириться с свершившимся фактом. Все же Вам удалось произвести некоторые полезные исследования, которые без ледокола едва ли были бы выполнимы при данных условиях льда. Что коммерческим целям, для которых строился ледокол, отдано предпочтение, это понятно. Быть может, со временем обстоятельства изменятся к лучшему и попутно и науке дадут опять возможность попользоваться этим мощным орудием.

Я говорил с Петром Петровичем[119] о Вашей готовности сделать сообщение в Географическом обществе; он находит возможным, если Совет согласится, нанять для этого сообщения зал, как Вы этого желали. Заседания Совета еще не было, а потому я еще не имел случая ему предложить пригласить Вас сделать сообщение обществу.

Примите уверение в моем глубоком уважении и совершенной преданности.

М. Рыкачёв

Докладная записка профессора Д. И. Менделеева С. Ю. Витте от 14 ноября 1901 г.

ОБ ИССЛЕДОВАНИИ СЕВЕРНОГО ПОЛЯРНОГО ОКЕАНА

Экспедиции, снаряженной Петром Великим, – под командою Беринга – человечество обязано открытием пролива, разделяющего Старый Свет от Нового и соединяющего Великий океан с Ледовитым, в котором русские казаки и промышленники уже давно плавали по берегам. Отсюда ведут свое начало славные попытки XVIII и XIX вв. – найти северовосточный или северо-западный проход из Атлантического океана в Тихий, чтобы соединить кратчайшим водным путем две северные половины земного шара, подобно тому как это есть в высоких широтах на южной половине земли. Всем известна та бесстрашная и не боящаяся затрат – людьми и деньгами – настойчивость, с которою народы Западной Европы и Северной Америки преследовали эту задачу.

Встретив своеобразные препятствия во льдах Ледовитого океана, ныне люди, повидимому, совершенно отказались от указанной задачи. Но и теперь продолжают много работать на том же пути, хотя флаг из промышленного переменился на научный: достигнуть Северного полюса. Усилия Пири, Нансена и других исследователей проникнуть к нему на собаках и лыжах, по моему мнению, должно считать почтеннейшим из видов спорта, но не могущим доставить никаких серьезных практических результатов. Победить полярные льды надобно и особенно желательно для прямой промышленной пользы человечества в такой же по крайней мере, как и для торжества знаний. Победу можно считать полною, однако, только тогда, когда судно, снаряженное в Европе, скоро и прямо пройдет в Берингов пролив чрез те 2500 верст, куда не вступала еще доныне ни нога людей, ни корабли.

Если же один корабль успеет это выполнить скоро (т. е. не более, как в один месяц), разумно и уверенно (т. е., идя туда, куда желательно итти), чрез короткий промежуток времени, наверное, достигнется возможность, если не непрерывного, то правильного движения, как после Магеллана и Кука следом пошла масса кораблей. Первый пример будет указателем тех технических способов, которыми – после надлежащих усовершенствований – можно будет достигать этого, и если силою техники прорываются первозданные породы в массиве гор, то лед не может удержать людей, когда они применят надлежащие средства для борьбы с ним. В результате, конечно, получится новая форма специальных кораблей и новый подбор средств, но все это окупится сокращением морских путей, которыми прежде всего движется цивилизация и промышленность.

Желать истинной, т. е. с помощью кораблей, победы над полярными льдами, Россия должна еще в большей мере, чем какое-либо другое государство, потому что ни одно не владеет столь большим протяжением берегов в Ледовитом океане и здесь в него вливаются громадные реки, омывающие наибольшую часть империи, мало могущую развиваться не столько по условиям климата, сколько по причине отсутствия торговых выходов чрез Ледовитый океан.

Победа над его льдами составляет один из экономических вопросов будущности северо-востока Европейской России и почти всей Сибири, так как лес, хлеб и другие тяжелые сырые материалы отдаленных краев могут находить выгодные пути сбыта у себя в стране и во всем мире только по морю. Но и помимо большого экономического значения военно-морская оборона страны должна много выиграть, когда можно будет – без Суэцкого или иных каналов теплых стран – около собственных своих берегов переводить военные суда или хотя бы их часть из Атлантического океана в Великий и обратно, ибо Россия там и тут должна держать сильный флот для защиты своих жизненных интересов.

Выросши в холодной Сибири, постоянно с величайшим вниманием следя за описаниями полярных путешествий и многое узнав о них от покойного моего друга Норденшельда, совершившего ряд славных экспедиций в области льдов, я получил полное убеждение в возможности решительной победы над полярными льдами при помощи соответственных для того приспособлений и, главное, – ясного понимания сил, до сих пор препятствовавших кораблям проникнуть в неведомую околополюсную область, занимающую пространство около 4 млн кв. верст, т. е. близкую по величине к Европейской России.

В то время (1891–1893), когда я занимался бездымным пироколлодийным порохом и внихал в условия разрыва пушек, у меня составился ряд предположений о приемах, могущих пролагать пути кораблям среди льдов. В настоящее время, когда жидкий воздух получается легко в больших количествах, невидимому, имеется легкая возможность дешево взрывать толщи льдов, так как жидкий воздух с небольшой подмесью угля производит взрывы, которыми уже начинают пользоваться для проведения туннелей в твердых породах. Но техника дела только тогда обещает практический успех, когда она руководится ясным сознанием всех тех обстоятельств, которые она должна победить, чтобы напрасно не тратились ее силы. Поэтому я постараюсь вкратце выразить сущность тех препятствий, которые огораживают громадную область Ледовитого океана от напора людской пытливости.

Севернополярные льды, представляя среднюю наименьшую толщу по крайней мере в 3 арш., даже зимой почти непрерывно движутся. Это видно из всех путешествий, но с особенною ясностью из трехлетней экспедиции Нансена на «Фраме». Зимой движение льдов направлено преимущественно от Берингова пролива к Гренландии, летом же обратно, но эти общие направления непрерывно подвергаются частным изменениям. Неравномерная и большая толща льдов и их постоянное перемещение – вот препятствия, не пускающие к полюсу. Но в этом самом и надо находить основания для желаемой победы.

Причиною движений служат господствующие течения и ветры, напирающие на боковую, верхнюю и нижнюю поверхности льда. А так как суша почти окружает Ледовитый океан и является в нем в виде островов и главным выходом в Атлантический океан служит пролив между Гренландией, Исландией и Шпицбергеном, то из непрерывности движения льдов вытекает множество важных следствий, которые и должно положить в основание соображений, касающихся провождения кораблей чрез Ледовитый океан.

При этом особенно важны следующие три следствия:

1. Часть океана во все времена года представляет полыньи, а летом, когда бури и перемены направления движений более часты и когда происходит постоянное освобождение части льда в Атлантический океан, поверхность Ледовитого океана весьма неравномерно покрыта льдами. Около берегов, в особенности крутых (Гренландия и другие острова на север от Канады), скопляются массы льдов. Их нет летом около сибирского берега по двум причинам: во-первых, потому что туда впадают многоводные реки, а во-вторых, потому что море около Сибири не глубоко (в среднем 10–15 саж. на пути, которым прошла «Вега»), океанский же лед часто сидит очень глубоко и, так сказать, становится на якорь вдали от берегов, оставляя полосу воды с малым скоплением льдов (как показали путешествия русские и Норденшельда на «Веге»). Особенно же велико скопление льдов над Северной Америкой от Гренландии до Берингова пролива, потому что тут расположилось множество островов, открытых полярными исследователями.

Принимая во внимание количество льдов, выходящих около Гренландии, прямые наблюдения в часто посещаемых частях Ледовитого океана (около Новой Земли, Земли Франца-Иосифа и Шпицбергена) и то обстоятельство, что часть льда в теплое время года тает от незаходящего солнца и от теплоты, приносимой Гольфстримом, все наблюдатели за последнее время единогласно признают, что в летние месяцы (июнь, июль, август и начало сентября) от льдов свободна в среднем, по крайней мере, часть Ледовитого океана.

А так как не посещенная до сих пор средняя и главная его часть, наверное, в летнее время не дает новых льдин, то в ней – с своей стороны я полагаю – по крайней мере половина поверхности должна представлять свободную воду (особенно если там мало островов, как есть основание полагать), тем более, что многие наблюдатели не раз добирались до так называемого «открытого моря» на краю достигнутых ими пунктов. Это обстоятельство представляет ясное указание на то, что с помощью собак и лыж нельзя надеяться достигнуть какой-либо серьезной цели летом; зимою же морозы представляют чрезвычайное препятствие для наблюдателей и для живых двигателей. Сильный корабль и свободные части вод – вот первые средства для победы над препятствиями Ледовитого океана.

2. Движущиеся льды, напирая друг на друга, должны давать и дают трещины, складки и нагромождения (торосы), усложняющие санные передвижения и представляющие серьезные преграды для прохода кораблей, так как эти нагромождения дают соответственные утолщения как в верхней, так и в подводной частях льдов. Для кораблей, подобных ледоколу «Ермак», обычные одногодовалые полярные льды представляют гораздо меньшие препятствия, чем указанные торосы, покрывающие льдины по всем направлениям. Эти нагромождения, по моему мнению, должно устранять с пути при помощи взрывов, а никак не простым напором или ударами корабля, так как они ведут к напрасной трате времени и угля,

3. Наиболее свободных водных путей в Ледовитом океане в летнее время должно искать поэтому только в двух направлениях: во-первых, около берегов Сибири и, во-вторых, в центре неизвестных частей Ледовитого океана, если там мало островов. Сибирские берега представляют малые углубления и пригодны лишь для свободного плавания небольших кораблей, притом этот путь почти в два раза длиннее прямого пути чрез полюс, если крайними пунктами считать берега Норвегии и Берингов пролив.

Все то, что доставил трехлетний дрейф «Фрама», показывает, что средина Ледовитого океана представляет глубины значительные (2–3 версты и более), не могущие задерживать глубоко сидящих льдин. Только здесь и можно надеяться найти проход для больших кораблей чрез Ледовитый океан, если будет пройден тот пояс льдов, который расположен около Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа. Надо думать, что эти острова, и останавливают массу льдов, здесь видимых ежегодно. За ними – летом – должно быть много свободных вод.

Из сказанного уже видны те начала (принципы), при помощи которых мне кажется возможным ныне же решиться на борьбу с Ледовитым океаном.

Когда в 1897 г. адмирал С. О. Макаров выступил в печати со своим проектом сильного ледокола, он встретил с моей стороны не только полное сочувствие, но и всевозможное содействие к осуществлению его мыслей. Это служило поводом к назначению меня членом комиссии, обсуждавшей при Министерстве финансов устройство «Ермака». Соглашаясь во многом с адмиралом в то время как строился этот корабль, я представил вместе с ним проект экспедиции, назначавшейся на лето 1899 г. для научных исследований в Ледовитом океане.

Все приготовления, включая и сотрудников, к весне 1899 г. были уже сделаны мной, но мне пришлось отказаться, так как адмирал пожелал, под конец, остаться единственным руководителем всех исследований, захотел иметь меня и всех моих сотрудников в своем полном распоряжении и не согласился взять нас даже как пассажиров, хотя экспедиция была в принципе разрешена на наше общее имя. Отказываясь, я желал всякого успеха его предприятию, но не мог согласиться не только на подчинение научных сил командиру судна, но также и на общий план всей экспедиции, равно как и на многие ее частности.

Адмирал Макаров отрицал пользу попыток пройти чрез полюс в Берингов пролив и ставил целью прохождение ледоколом к устьям Оби и Енисея, надеясь этим путем водить за собой торговые корабли и удлинить время навигации к устьям указанных рек, проходя на север от Новой Земли по прямому пути. Такая цель мне казалась малозначащею для России, потому что Виггинс уже несколько раз проводил торговые корабли в устья Оби. Что же касается до мысли о применении сил ледокола, то она рельефно выразилась в издании адмирала «Ермак во льдах» (1901), так как он свою лекцию 1897 г. озаглавил прямо «К Северному полюсу – напролом!».

С своей стороны я полагал, что напролом нельзя проникнуть к полюсу лишь при помощи корабля, хотя бы это и был ледокол в 10 или даже 20 тыс. сил. Способность ломать лед прямым напором – с разбега вполне годится при проходе льдов Балтийского моря и любой реки или озера, но одна она недостаточна для прохода Ледовитым океаном, там должно и нужно пользоваться везде, где можно, обходом, а не проломом, а пролом массивных торосов применять следует только после их распадения от взрывов. Адмирал в своих экспедициях три раза на ледоколе «Ермак» пытался итти к полюсу «напролом», в самом деле ломал лед, но в конце концов ни разу не прошел дальше, чем его предшественники на простых кораблях, для пролома не приноровленных.

Поэтому видно, что я не мог сойтись во многих коренных пунктах с адмиралом Макаровым, но так как он был действительным начинателем «Ермака», то и предоставил всю честь первых проб этому почтенному деятелю, немало потрудившемуся для изучения распределения температур и плотностей [воды] в океанах и морях.

Летом текущего 1901 г. С. О. Макаров, направив «Ермак» во льды, окружающие северную часть Новой Земли, завяз в этих льдах, напрасно бился «напролом», освободился от льдов лишь благодаря перемене ветра и, пройдя к Земле Франца-Иосифа, встретил довольно свободное море, а потому мог бы итти дальше, но за поздним временем и за недостатком запасов – решил возвратиться назад, ничего коренного не прибавив к нашим сведениям о Ледовитом океане, именно по той причине, что шел «напролом» и ставил целями лишь изучение свойств льда и свойств ледокола.

Эти свойства показывают ясно, что несколько дней «Ермак» успешно может бороться со льдами небольшой толщины, и я полагаю, что этого более чем достаточно для того, чтобы пробовать проникнуть на этом ледоколе в неведомую страну, окружающую полюс, и затем к Берингову проливу, а потому решаюсь ныне, когда уже три лета длился опыт с «Ермаком» в руках адмирала, просить произвести опыт с этим же ледоколом под моим руководством, для проникновения в неизвестную область льдов.

Не пытаясь, конечно, ничего нельзя достичь, попытка же – пройти безостановочно к полюсу и к Берингову проливу– достойна полного напряжения сил и, по моему крайнему разумению, года в три, наверное, может доставить успех. Первый год, мне кажется, следует попытаться проникнуть только примерно до полюса, чтобы в общих чертах расследовать, сколько там находится льдов в летние месяцы и нет ли по сю сторону островов. При удаче, т. е. при оправдании предположения о существовании «свободного моря», даже первое плавание может привести в Берингов пролив, так как от Шпицбергена к нему всего около 3600 верст и, при средней скорости во льдах по 6 узлов (на свободной воде «Ермак» может делать 12 узлов), этот путь можно пройти не более, как в 15 дней, если топлива будет достаточно.

Но я не льщу себя такой удачей, а предполагаю достичь ее только во второй и третий года, когда накопится опыт хода не просто напролом ледоколом, а по возможности в свободной воде и при помощи взрыва торосов и всяких иных больших толщ льда. Питая уверенность в успешности трехлетней попытки, я прошу, однако, в настоящее время лишь доставления возможности на предстоящий 1902 г.

Просьба моя состоит, в сущности, из трех частей.

1. Прошу дать возможность приспособить ледокол «Ермак» к удобству плавания в Ледовитом океане. Для этого мне кажется чрезвычайно важным, во-первых, переделать все или, по крайней мере, половину топок для нефтяного отопления. Это тем важно, что тогда топка потребует мало прислуги (кочегаров), а из команды в 100 человек на «Ермаке» 24 кочегара и 12 матросов-угольщиков. Во-вторых, мне кажется необходимым приспособить каюты для зимовки в Ледовитом океане, так как случайности неизвестного моря могут принудить остаться на зиму, а каюты «Ермака», распределенные в разных частях корабля, не пригодны для этой цели. Такую переделку, по собранным мною справкам, можно с уверенностью исполнить в течение 2 месяцев, не останавливая работы «Ермака» в Балтийском море. Но очевидно, что необходимо по крайней мере в феврале уже разрешить переделку и ее начинать в марте, чтобы не опоздать в Ледовитый океан.

2. Прошу дать мне возможность распорядиться «Ермаком», начиная с июня 1902 г., с тем условием, чтобы иметь право остаться во льдах в случае надобности на всю предстоящую зиму. Капитан и все служащие ледокола должны быть об этом заранее предуведомлены. Для того, чтобы явно показать, что, по моему мнению, зимовка будет решена лишь при настоятельной надобности и не представляет особых опасностей, я предполагаю взять с собою своего сына, кончающего ныне курс гимназии и сильно желающего мне сопутствовать. Ни мне, по моим старым годам, ни моему сыну, по необходимости продолжать учение, не подходит зимовка, и если я прошу предуведомить об ней команду, то лишь на тот случай, когда крайняя надобность и прямая польза дела покажут в том необходимость. Если эта крайность произойдет, то я жду большой пользы от зимнего пребывания «Ермака» во льдах, так как надеюсь за это время испытать его способность при помощи взрывов передвигаться даже в зимние холода, т. е. надеюсь добыть материал для суждения о возможности прохода Ледовитым океаном зимою.

3. Две указанные выше просьбы не могут быть осуществлены без ассигнования на то особых средств. По моим расчетам, они не должны превышать 200 тыс. руб., а именно: примерно 25 тыс. руб. на переделки, около 60 тыс. руб. на топливо (нефть и каменный уголь), около 60 тыс. руб. на полный полуторагодовой запас всякого провианта для всех участников, около 10 тыс. руб. на приборы, а остальное (45 тыс. руб.) на вознаграждение ученых сотрудников, на средства для взрывов, на запасы всякого рода материалов, потребных на полгода, и на текущие расходы до Шпицбергена. Во всяком случае, менее, чем на 150 тыс. руб., никоим образом нельзя организовать желаемую экспедицию, а если она окончится в сентябре того же 1902 г., значительная часть запасов останется в экономии (на другие экспедиции), но я считаю невозможным начинать дело правильно, если не сделано будет запасов на полгода времени.

Если обстоятельства, встреченные в неизвестной области, окружающей полюс, окажутся совершенно неблагоприятствующими выполнению всего плана, намеченного выше, все же я надеюсь, что испрашиваемые средства не пропадут даром, так как на них считаю возможным сделать ряд наблюдений научного свойства, могущих разъяснить еще ныне темные стороны многих полярных явлений. Завоевав себе научное имя, на старости лет я не страшусь его посрамить, пускаясь в страны северного полюса, и если обращаюсь к вашему высокопревосходительству с откровенным выражением своих мыслей, то лишь в той уверенности, что вы достаточно знаете меня как естествоиспытателя, чуждого мечтательности.

Вы исходатайствовали у государя императора средства на постройку «Ермака» и на три экспедиции адмирала Макарова, а теперь приняли ледокол в свое заведывание. Ведь он, спасши от гибели пятимиллионный броненосец «Генерал-адмирал Апраксин», в сущности, уже окупился, а потому не откажитесь еще раз попытать на «Ермаке» то, что давно занимает умы пытливых людей всего света. Ведь мной руководит лишь надежда на конце жизни еще послужить на славу науки и на пользу России в таком предприятии, где приобретенный опыт в жизни и науке найдет полное применение.

Не смотрите на то, что я не моряк. Ведь Норденшельд и Нансен не были моряками, а натуралистами, и им доверяли не напрасно, так как они честно и точно выполнили то, за что брались. Совершенно не подготовленный, я благополучно, несмотря на полную нечаянность, выполнил свой полет на неизвестном мне аэростате из Клина, а ледоколом «Ермак» я глубоко интересуюсь, как вам известно, с самого его зачатия, а потому смею думать, что его знаю достаточно, чтобы разумно им воспользоваться и сделать с ним доступное возможности.

Но если вы согласитесь на предлагаемую мною экспедицию, покорнейше прошу не отказать мне в том, чтобы до ее окончания не разглашалось мое представление вашему высокопревосходительству, так как успешность выполнения всего плана много зависит от разнообразнейших случайностей. Сам же я постараюсь нигде не промолвиться об истинных целях экспедиции; она будет простым исследованием Ледовитого океана. В заключение повторю еще раз: без смелых попыток и без разумных пожертвований нельзя надеяться успешно воевать с природой, как нельзя этого делать и с людьми.

Д. Менделеев

P. S.

Если бы я имел возможность организовать совершенно вновь, всю сначала, полярную экспедицию (на три года по указанному плану), то построил бы легко (как «Фрам») поворотливый паровой ледокол не в 8 тыс. тонн на 10 тыс. сил, как у «Ермака», а всего лишь в 2–3 тыс. тонн и на 3–4 тыс. сил, с сильным стальным остовом и креплением и с двойною обшивкою – из стали снаружи и из дерева внутри, – стоимостью примерно в 500 тыс. руб., при нефтяной топке. Общая стоимость была бы тогда примерно следующая: постройка 500 тыс. руб., 1-й год экспедиции около 130 тыс. руб., 2-й – около 100 тыс. руб. и 3-й год – около 70 тыс. руб., а в сумме всего около 800 тыс. руб.; всех наблюдателей и команды надобно было бы для него не более 30 лиц. Указанный ледокол можно построить и снарядить примерно в один год или не более, как в полтора года, а экспедицию совершить на нем можно было бы гораздо надежнее, чем на «Ермаке».

Из письма С. О. Макарова С. Ю. Витте от 18 мая 1902 г.

Ваше высокопревосходительство милостивый государь Сергей Юлиевич!

Во время посещения судов на Кронштадтском рейде 16-го сего мая Его Величеству угодно было назначить мне аудиенцию на следующий день, после которой я лично был у Вашего высокопревосходительства и в подтверждение моего словесного доклада имею честь изложить следующее:

Я доложил Его Величеству, что, к сожалению, моя болезнь помешала мне сделать ему доклад и что та же болезнь помешала мне прочесть уже назначенные лекции в экстренном заседании Географического общества в Петербурге и в обществе Любителей естествоиспытаний в Москве; что на этих лекциях я хотел защитить мою мысль об исследовании Северного Ледовитого океана при посредстве ледоколов. На это Его Величество изволил дать мне следующий высокомилостивый ответ: «Я с интересом выслушаю Ваш рассказ, но в моих глазах Вам не нужно защищать Вашу мысль, ибо я остаюсь при прежних убеждениях».

На это я осмелился доложить Его Величеству, что в настоящую минуту, до того как я публично изложу результаты последнего плавания, не следовало бы и решать вопрос о том, идти или не идти вновь в Ледовитый океан; но нынешним летом, когда ледокол свободен, следовало бы воспользоваться, чтобы переменить концевые валы, которые прогнулись частью при плавании в Балтийском море, частью при плавании в Ледовитом океане. На других ледоколах, байкальском и в Гангё, валы ломались.

Его Величество изволил приказать мне, чтобы я написал об этом Вашему высокопревосходительству для доклада ему.

Считаю долгом присовокупить, что хотя с погнутыми валами ледокол проплавал всю эту зиму, тем не менее нельзя оставлять их в том же виде, ибо разрабатываются дейдвудные трубы, и в прошлую зиму был случай, что одна из машин остановилась. Вероятно, там что-нибудь сломано.

Валы следует заказать сталеникелевые, утолщенные как в самом конце, так и в середине, на месте выточки. Валы не из никелевой стали и неутолщенные не годятся для службы, и они будут вновь прогибаться. Его Величеству угодно было выразить желание, чтоб я приготовил доклад о плавании ледокола «Ермак» на английском языке ко времени пребывания императора Вильгельма в Ревеле; доклад состоится на императорской яхте «Штандарт». Осведомившись, что имеется большая картина ледокола «Ермак» в полярных льдах, Его Величество выразил желание, чтобы она была приготовлена для подарка императору Вильгельму. Картина эта с рамкою стоит 1250 руб., об ассигновании которых имею честь покорнейше просить Ваше высокопревосходительство.

Пользуюсь настоящим случаем, чтобы в дополнение к словесному моему докладу изложить Вашему высокопревосходительству, что на обработку и издание научных материалов, собранных во время плавания 1901 г., я испрашивал 3000 руб., было же ассигновано лишь 1500 руб. Так как пришлось чертить карты, брать вычислителей и делать другие расходы, то ассигнованных 1500 руб. оказалось совершенно недостаточно, и я покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство об ассигновании еще полутора тысяч.

Как Вашему высокопревосходительству известно, отказ от соглашения с другими европейскими державами на право собственности печатного слова затруднил издание русских солидных книг за границей, ибо каждый издатель говорит, что он ничем не обеспечен, так как всякий другой издатель может опубликовать то же сочинение, воспользовавшись сделанным им переводом. По этой причине мне не удалось приискать ни в Германии, ни в Англии издателя, который согласился бы принять на себя хоть часть расходов. Между тем гидрологией и биологией занимаются в Германии, Англии и Норвегии очень много, и для того, чтобы сделанные научные труды не пропали даром, необходимо их издать по крайней мере хоть на одном европейском языке.

На основании этих мотивов Академия наук не поскупилась на свои собственные средства издать созданный мной по их желанию довольно большой труд, озаглавленный «“Витязь” и Тихий океан», на русском и французском языках.

Решаюсь беспокоить Ваше высокопревосходительство просьбой ассигновать 4000 руб. на перевод и издание на одном из европейских языков научных трудов, произведенных на ледоколе «Ермак» во время плаваний в 1899 и 1901 годах.[120]

Письмо С. О. Макарова П. П. Семенову от 5 декабря 1901 г.

Милостивый государь Петр Петрович!

Позвольте принести Вашему высокопревосходительству глубочайшую благодарность за то, что Вы мне дали возможность поделиться моими мнениями об исследовании Ледовитого океана в столь прекрасной обстановке, а также высказать мою благодарность за добрые слова приветствия, которыми Вы предварили мое чтение.

Пользуюсь этим случаем, чтобы напомнить Вашему высокопревосходительству, что с самого начала постройки «Ермака» министр финансов никогда не получал ни от одного ученого общества заявления о пользе, которую «Ермак» может принести при исследовании Ледовитого океана. Он, оказывая свою поддержку, должен был действовать самостоятельно, и два раза это его не остановило, но теперь он не сделает ни одного шага без авторитетной просьбы учреждения, заинтересованного в успехе географических исследований.

Вы изволите видеть, что я сделал все, что возможно, чтобы разъяснить истинное положение дела. С этой целью я на квартире Вашего товарища, М. А. Рыкачёва, изложил суть дела, дал возможность сведущим лицам высказаться и обменяться суждениями и 25 ноября в экстренном заседании ознакомил всех членов Географического общества с состоянием этого дела.

Теперь дело за Географическим обществом, и если оно теперь же не придет на помощь, то дело заглохнет. Помощь теперь насущно нужна. Запроса по сему предмету в Географическое общество не последует, и, по моему мнению, нет другого средства, как взять Географическому обществу инициатизу на себя.

Я считаю достаточно обоснованными следующие положения:

1) Полярный лед при ударе ледокола «Ермак» разламывается, и даже большие торосы при ударе в них дают трещины и распадаются.

2) Если лед легкий (3–5 футов) и ослаблен действием летнего солнца, то ледокол может идти сплошными полями с полным успехом.

3) Если лед тяжелый, с торосистыми нагромождениями, то ледокол, выбирая путь между льдинами, может с успехом двигаться, разбивая перешейки и даже поля, но при условии чтобы лед не находился в сжатии, ибо надо иметь место, куда сдвинуть льдины.

4) Сжатие льдов у берегов Новой Земли, которые тянутся 600 миль, в лето 1901 г., вследствие условий ветра было беспрерывно в течение почти четырех недель. У островов меньшего размера сжатие не может быть столь продолжительным, ибо каждая перемена ветра и течения нарушает условия сжатия. На просторе сжатие и ослабление льда чередуются в сравнительно короткие промежутки; поэтому опыт показал, что плавание ледокола на просторе всегда было бы вполне успешно.

5) Замечено, что, в случае необходимости пробиться через очень тяжелое поле, большую пользу оказывает выпускание больших масс воды на лед из носовой части ледокола. Во время плавания в 1901 г. на «Ермаке» была приспособлена лишь одна помпа для такого отливания воды, теперь же для успеха плавания в балтийских льдах к такой же работе приспособлено еще три помпы, дающие вместе до 60 тонн воды в минуту. Поэтому «Ермак» будет в будущие годы успешнее работать в полярных льдах, чем в 1901 г.

6) Во время плавания 1901 г. выяснилось, что при пробивании сквозь торосы большую пользу приносит опускание якорей, которые при движении ледокола назад могли сдвигать с своего места густую кашу льда и тем ослаблять удары в лед. В 1901 г. сломался брашпиль, и это помешало пользоваться якорями для указанной цели. Повреждение брашпиля есть случайность которая, вероятно, не повторится, ибо крепость брашпиля усилена.

7) Для сдвигания разбитого льда на «Ермаке» во время плавания 1901 г. своими средствами сделали особое приспособление, которое помогало делу; если же это приспособление сделать средствами порта, то работа ледокола в сжатом торосистом льду значительно улучшится. Приспособление обойдется около двух тысяч рублей.

8) Большую задержку при разбивании торосов производит отсутствие возможности отступать назад из опасения повредить руль. С этой целью спроектирован небольшой кормовой таран, который прикроет руль и даст возможность более смело работать кормою, что увеличит набег, и, следовательно, улучшит способность ледокола пробиваться через тяжелые торосистые поля. Приспособление обойдется не более тысячи рублей.

9) Ледокол «Ермак» в первоначальном его виде, с передним винтом, не мог безнаказанно для себя бороться с полярными льдами, при ударах в которые корпус страдал и даже получилась пробоина. После переделки носовой части ледокол «Ермак» при разламывании полярного льда не повреждался.

На основании всего сказанного выше можно прийти к заключению, что «Ермак» может работать во льдах Ледовитого океана, что на просторе его работа будет успешнее, чем у берегов и что нет ничего невероятного, если ему удастся проникнуть в такие места, которые еще никогда не были посещены человеком и остаются совершенно неизученными.

Письмо М. А. Рыкачёва С. О. Макарову от 5 января 1903 г.

Глубокоуважаемый Степан Осипович!

Дорого стоившая Шпицбергенская экспедиция только что закончилась; Академия озабочена получением средств на издание Ваших результатов этой экспедиции. Но несравненно большие заботы и серьезные опасения ей причиняет другая полярная экспедиция – барона Толля. «Заря» окончила кампанию. Офицеры, команда и часть членов ученого состава вернулись; но начальник экспедиции и 2 его сотрудника находятся на островах Беннетта и Котельном.

Особенно опасно положение барона Толля и астронома Зеберга на острове Беннетта. Академия озабочена их спасением, и для этой цели, помимо снаряжения партий зимней санной и летней на Котельный и на Новую Сибирь, на случай если бы Толлю удалось туда пробраться, предполагается послать прежних офицеров и команду на «Заре» и на ней сделать попытку подойти к Беннетту. На эту экспедицию потребуется от 60 до 70 тысяч. Только потому, что экспедиция снаряжается для спасения именно Толля и его товарищей, мы надеемся получить деньги.

Командование «Зарею» будет поручено опять Матисену, который должен отправиться 1 февраля; ему уже поручено делать все подготовления. При таких условиях, очевидно, Академии немыслимо затевать новую полярную экспедицию. Момент для этого самый неподходящий. Другое дело – подвергнуть рассмотрению вопрос: не было ли бы целесообразным взамен «Зари» отправить для спасения Толля «Ермак».

В пятницу 10-го созывается Академическая комиссия Русской полярной экспедиции, и я бы мог возбудить вопрос о «Ермаке» для спасения Толля; главное возражение, которое мне делали, состоит в том, что «Ермак» глубоко сидит и состав команды слишком велик на случай зимовки. Как смотрите Вы на этот вопрос? Много ли дороже обошлось бы снаряжение «Ермака» и увеличились бы при этом шансы спасения людей? Пошли ли бы Вы сами в Полярное море при таких условиях? Если помощь «Ермака» Вы признаете важною, прошу Вас, дайте мне знать по телефону и телеграфу; быть может, председатель комиссии согласится вызвать на совещание Коломейцева. Итак, до свидания. Как видите, я принял горячо к сердцу Ваше предложение. Шлю сердечный привет и пожелания Вам хорошего.

Преданный Вам М. Рыкачёв

Письмо М. А. Рыкачёва С. О. Макарову от 9 января 1903 г.

Глубокоуважаемый Степан Осипович!

Со времени последней моей телеграммы обстоятельства относительно применяемых мер к спасению барона Толля и его спутников изменились. Лейтенант Матисен окончательно отказался от предприятия спасти Толля на «Заре», сознав невозможность успеха. Снаряжается санная экспедиция. При таких условиях, если санной экспедиции не удастся достигнуть Беннетта, остается последний возможный путь достигнуть цели – послать «Ермак». При таких обстоятельствах надо заблаговременно обсудить этот вопрос.

Еще ничего не зная об отказе Матисена и не имея возможности выходить иэ дома по болезни, я просил Э. В. Штеллинга[121] о нашей с Вами переписке и о моих соображениях переговорить с представителем комиссии Ф. Б. Шмидтом. Последний обещал доложить об этом Великому князю. Теперь же, узнав об отказе Матисена, я предпринимаю дальнейший шаг – вношу официальное предложение комиссии обсудить заблаговременно этот вопрос, чтобы быть подготовленным на случай, если встретится надобность к снаряжению «Ермака». Обо всем этом на всякий случай спешу Вас уведомить.

Я все еще не совсем поправился; но до 12 часов ежедневно справляю текущие дела обсерватории, и только после завтрака по предписанию врача ложусь в постель. В субботу иду на консультацию к врачу. Итак, пока до свидания.

Искренне преданный Вам М. Рыкачёв

Письмо от профессора СПБ университете Ф. Петрушевского С. О. Макарову от 11 января 1903 г.

Ваше Превосходительство милостивый государь Степан Осипович!

Я чрезвычайно признателен Вам за присылку мне Вашего сочинения «Ермак», содержание которого представляет и научный интерес и имеет большое практическое значение для плавания среди льдов.

А. Л. Гершул сообщил мне о Вашем желании сделать в Физико-химическом обществе доклад по предмету Вашего сочинения. По новому уставу нашего отделения председатель назначается у нас на год, я же избран почетным постоянным председателем; председателем на 1903 год назначен профессор Н. Г. Егоров. Он и Совет отделения будут уведомлены о Вашем предложении, которое будет, конечно, принято с удовольствием. На Ваш доклад потребуется много времени, но, конечно, в интересах самого доклада заключается поддержание полного внимания слушателей, так что Вы, вероятно, сами же пожелаете читать не более чем часа два приблизительно.

О дне, в который можно будет читать доклад, Вы, конечно, получите своевременно извещение.

С истинным почтением и преданностью честь имею быть всегда готовый слуга

Ф. Петрушевский, заслуженный профессор СПБ университета

Заметка в газете «Биржевые ведомости» от 6 февраля 1903 г.

Министерство финансов, находя для себя неудобным и убыточным содержание ледокола «Ермак», предложило Морскому министерству принять его в состав военного флота. Морское министерство принципиально согласилось на такую передачу ледокола в морское ведомство, и в настоящее время комиссия из инженеров и других специалистов обсуждает вопрос о том, какие переделки необходимы на ледоколе, в случае если он будет принят в состав военного флота, чтобы судно могло исполнять транспортную службу и служить для обучения машинных команд.

Письмо С. О. Макарова секретарю Физико-химического общества Н. Г. Егорову от 26 февраля 1903 г.

Милостивый государь Николай Григорьевич!

Приношу Вам мою глубочайшую благодарность за доставленный мне случай ознакомить членов Физического отделения Русского физико-химического общества с результатами исследований, произведенных во время плавания ледокола «Ермак» в Ледовитом океане.

На сообщении этом я возбудил вопрос о том, какое содействие могло бы названное общество оказать к осуществлению дальнейших работ по тому же предмету. Это дало повод к обмену мыслей, и высказано было, что если я сообщу в отделение мою программу предстоящих ледоколу «Ермак» работ, то она могла бы быть рассмотрена и пополнена особой комиссией из ученых по выбору отделения.

Я нахожу, что образование комиссии для рассмотрения программы предстоящих работ было бы весьма полезно для дела. Я с удовольствием приму участие в этой комиссии, если такая образуется, и могу сообщить в следующих общих чертах мою программу.

1) По географии. Не исследована часть Ледовитого океана, лежащая между путем Нансена и северным берегом Сибири. Длина этой области 800 морских миль, ширина от 250 до 350 миль. То же к северу от Земли Франца-Иосифа и островов Шпицбергена область длиною 400 миль, шириною 250 миль. То же между путем «Жаннетты» и «Веги», область длиною 500 миль, шириною 300 миль. Наконец не исследован весь простор Ледовитого океана длиною приблизительно 1300 миль и шириною 1100 миль.

На всех этих пространствах неизвестны ни глубины моря, ни всякие другие океанографические подробности. Также неизвестно, существуют ли в этих местах земли и острова, или же пространства эти наполнены плавучим льдом.

2) По гидрологии. Изучение температуры, удельного веса и химического состава воды на различных глубинах.

3) По биологии. Изучение организмов, находящихся на дне моря, а также рыб.

4) По магнетизму. Изучение всех трех элементов в различных точках Ледовитого океана.

5) По физике. Изучение природы льда и его физических свойств.

6) По ботанике. Изучение полярной флоры.

7) По геологии. Изучение геологического строения полярных земель, открытых и имеющих впредь быть открытыми.

Программа плавания ледокола могла бы быть следующая: организовать плавание на одно лето, но провизии взять на всякий случай на 2 года.

К половине нашего июня ледокол с полным запасом угля должен быть готов к выходу по назначению в одном из северных норвежских портов или в Екатерининской гавани. Путь следует направить между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа и в первый год, в зависимости от состояния льда, обследовать ту или другую часть Ледовитого океана.

К 1 сентября предпочтительно выйти из льдов Ледовитого океана и, если обстоятельства позволят, заняться описью берегов Новой Земли, которую и окончить, в зависимости от наступления морозов.

Если лед на просторе Ледовитого океана такой, каким он представляется из описаний Нансена, то в 2 1/2 летних месяца можно с ледоколом пройти довольно значительные пространства и вернуться с обильным научным материалом, который окупит расход на содержание ледокола «Ермак», стоящее столько же, сколько и всякого другого парохода того же размера.

Прошу принять уверение в моем глубочайшем уважении и преданности.

С. МакаровКронштадт

Письмо П. П. Семенова С. О. Макарову от 11 марта 1903 г.

Милостивый государь Степан Осипович!

Получив Ваше письмо с изложением мыслей о полной возможности исследования Ледовитого океана при помощи ледокола «Ермак», даже в таких местах, которые не были посещены человеком и остаются совершенно неизученными, я докладывал о содержании его Совету императорского Русского географического общества.

Вообще изучение Севера и, в частности, Ледовитого океана за последнее время привлекает внимание ученых всего мира, и России в этом общем стремлении удовлетворить пытливость человеческого ума принадлежит видная роль. Нельзя не относиться с полным уважением к той энергии и самоотверженности, которую проявляют в этом отношении русские ученые.

Среди многочисленных изысканий тех способов, при помощи которых можно было бы проникнуть в самые отдаленные пространства полярной области Вам принадлежит идея приспособления к этой цели особо сильного ледокола и, осуществив ее, Вы уже на практике доказали, что ледокол – одно из сильных средств для борьбы и с полярными льдами. Как показали плавания «Ермака», судно это, в особенности с теми усовершенствованиями в нем, которые вызвала практика и Ваши теоретические предположения, по-видимому, с большим успехом может пробивать путь в открытом океане, чем у берегов, где льды более сжаты, и, таким образом, возможность наиболее безопасного проникновения в отдаленные пространства Ледовитого океана представляется вероятнее, чем казалось это до плавания «Ермака». Мне кажется, что его экспедиция в Ледовитый океан в случае хорошей ее организации могла бы доставить науке очень интересный и обширный материал, а России – почетное место в первенстве открытия не посещенных человеком пространств.

Но Совет императорского Русского географического общества не решился принять на себя организацию такой экспедиция, в успехе которой он не имеет полной уверенности и на которую, не имея собственных средств, он вынужден был бы испрашивать средства у Министерства финансов в очень значительном размере.

Примите, милостивый государь, уверение в отличном моем к Вам уважении и совершенной преданности.

П. Семенов

Письмо С. О. Макарова П. П. Семенову от 15 марта 1903 г.

Письмо вашего высокопревосходительства от 11 марта мною получено.

Из него видно, что «Совет императорского Русского географического общества не решился принять на себя организацию экспедиции на ледоколе «Ермак», в успехе которой он не имеет полной уверенности».

Отказ Совета взять на себя организацию экспедиции не останавливает дела, но отказ мотивирован отсутствием полной уверенности в успехе экспедиции, и это совершенно заграждает мне дальнейший путь, ибо учреждение, наиболее компетентное в решении вопроса о том, можно или нет надеяться на успех дальнейшей работы ледокола «Ермак» в Ледовитом океане, решило его отрицательно. Вашему высокопревосходительству хорошо известно, что после такого заключения, сделанного Советом Географического общества, не может быть никакой надежды на то, что экспедиция эта состоится. Если бы даже было намерение разрешить ледоколу «Ермак» плавать в Ледовитом океане, то оно должно быть оставлено, ибо самое компетентное в этом отношении учреждение сомневается в успехе.

С того времени, когда я выступил с моим предложением исследовать Ледовитый океан при посредстве ледоколов, я делал все зависящее от меня, чтобы познакомить членов Географического общества с теми данными, которые могли бы дать им возможность составить верное суждение об осуществлении моих предположений.

Как вы помните, первоначально моя мысль не была одобрена Географическим обществом, главные представители которого отрицали возможность пробиваться ледоколом через полярные льды. В числе таких противников высказанных мною мыслей были покойные – генерал-лейтенант Тилло и профессор Мушкетов. Последний категорически доказывал, что льды Ледовитого океана не могут быть разбиваемы никакими ледоколами.

Произведенные два пробные плавания показали, что полярные льды могут быть разбиваемы. Ледокол успешно шел через льды, и, следовательно, защищавшаяся мною мысль была правильна. Я не сразу достиг достаточной крепости корпуса, но оказавшийся недостаток устранен, и теперь ледокол выдерживает удары в полярные льды без повреждений. Полярные льды при ударе ледокола разламываются довольно успешно, и если нет сжатия, то ледокол идет хорошо.

Я всегда сознавал, что затруднения могут быть скорее под берегом, чем на просторе, и, составляя программу плавания 1899 года, я хотел идти вдали от берега. Вы указали мне на то, что для географии было бы важнее сделать опись Новой Земли. Я тогда уступил Вам и изменил программу таким образом, что главнейшею задачею явилось производство картографических работ у берегов Новой Земли.

Опыт же показал, что с берегами надо сближаться осторожно, ибо, как было в 1899 году, у берегов большого протяжения при случайных упорных ветрах в одном направлении могут быть продолжительные сжатия, при которых «Ермак» не может с успехом продвигаться. На просторе эти сжатия бывают краткосрочны, а потому опасности быть зажатым на продолжительное время не предвидится.

Все это было мною подробно изложено на особом совещании, состоявшемся в квартире Вашего почтенного товарища М. А. Рыкачёва при обмене мыслей, который последовал за моим докладом, не высказывалось опасений, что ледокол может быть затерт льдами. Мнения расходились в деталях, а именно: одни ставили главнейшей задачей опись берегов Новой Земли, другие же присоединялись к моему мнению, что надо составить задачу, сообразуясь с особенностями ледокольного дела, и предпринять предварительно обследование пространств, никем не посещенных, занявшись описью берегов тогда, когда к этому представятся удобные в отношении льдов обстоятельства. В то время не говорилось о неуверенности в успехе. Между тем отказ Совета мотивирован такою неуверенностью.

Я не могу быть в претензии на нежелание Совета принять на себя организацию экспедиции. Совет свободен в выборе той или другой экспедиции, и отказ его не лишает меня возможности пробовать другие средства, чтобы довести до конца начатое мною дело. Препятствием этому служит мотив Совета «неуверенность в успехе», и я считаю себя обязанным обратиться к Вашему высокопревосходительству с покорнейшей просьбой позволить мне защитить мою мысль перед гг. членами Совета.

Я бы желал услышать от них, что именно служит причиной их неуверенности в успехе. Главнейший вопрос это – может или не может ледокол «Ермак» пробиваться через полярные льды, и для дела весьма существенно, чтобы Совет общества высказался именно по этому предмету.

По настоящее время не придумано других, более надежных средств для того, чтобы доставлять ученых в избранную часть Ледовитого океана. Ледокол пока есть единственное средство для названной цели. Мы имеем подходящий ледокол, и для того, чтобы им воспользоваться, не нужны ни материальные жертвы Географического общества, ни даже его ходатайства. Нужно только, чтобы Географическое общество заявило, что оно признает защищаемую мною идею правильной и что для географии плавание ледокола «Ермак» в Ледовитом океане желательно.

Считаю долгом напомнить Вашему высокопревосходительству, что те немногие дни, которые «Ермак» провел в полярных льдах, доставили науке достаточный материал как по гидрологии, так и по биологии. Во всей северной части Баренцова моря нет других драгировок, кроме тех, которые произведены были с ледокола «Ермак»; также нет температур и удельных весов воды на разных углублениях в этих местах. Описи Новой Земли придается большое значение.

На «Ермаке» сделана опись части берега в 80 миль. Единственные наблюдения у Новой Земли и Шпицбергена над колебанием уровня моря по мареографу сделаны с «Ермака». Во время плавания «Ермака» также собран большой материал по ледоведению, частью уже изданный мною, частью еще не изданный. Магнитные наблюдения на льдах Баренцова моря сделаны единственно с ледокола «Ермак», и во время нашего плавания поставлено несколько карт ледяного покрова, которые не были сделаны ни одним из путешественников.

Не мне высказываться о том, в какой мере полезны все те научные данные, которые были собраны во время плавания «Ермака» и над обработкой которых я усидчиво занимаюсь в течение четырех лет. Может быть, другой на моем месте сделал бы больше, но каждый человек работает в размере своего умения, и Географическое общество в прежних моих трудах признавало пользу, ибо неоднократно присуждало мне медали. Географическое общество начало относиться несочувственно к моим работам лишь с того времени, как я выступил с предложением исследовать Ледовитый океан при посредстве ледоколов.

Правильность моих соображений по этой части подтвердилась, между тем Географическое общество категорически отказывается поддержать мои труды.

Разве в этом предложении я пошел против целей общества, разве это предложение вредит географической науке?

Совершенно то же самое в отношениях ко мне Академии наук.

При представлении мною проекта применения ледоколов для исследования Ледовитого океана Академия наук высказалась, что в моей записке она «не нашла доказательств правильности суждений», а после первого плавания «Ермака» та же Академия для бергенской экспедиции взяла либавский ледокол. Та же Академия просила помощи «Ермака» в 1901 году.

Отсюда видно, что я был прав, но считается, что я ошибался, а что Академия была права, когда меня не поддержала и не хочет поддержать.

То же было с Нансеном, но окончилось иначе. После доклада его в Географическом обществе в Лондоне о проекте его дрейфующего со льдами корабля были прения, и при этом все как один высказывали лишь сомнения в правильности предположений Нансена. Никто не говорил за него, а потом, когда дело удалось, и он через три года эффектно возвратился назад, все признали глубокую обдуманность его соображений.

Моя мысль тоже подтвердилась на практике, но у меня не было эффектных событий, а потому действия мои вызывают лишь порицания. Я был бы совершенно в ином положении, если бы «Ермак» вместо работы у Новой Земли сделал все возможное, чтобы пробиться в более возвышенные широты. Наши ученые как бы стыдятся заданий идти к полюсу и стараются указать более скромные, но и более существенные задачи у наших берегов. Не забывают ли они, что эффектные события нужны даже для того, чтобы расположить симпатии ученых? Само Географическое общество приветствовало меня, когда я эффектно вошел зимою на Кронштадтский рейд, и отказывается сказать доброе слово, когда согласно его же желания я снова занялся Новой Землей.

Настоящее мое письмо я позволю себе закончить заявлением, что если Географическое общество откажется оказать мне чисто идейную поддержку, то оно заслужит справедливый упрек потомства, ибо дело мое остановится и Ледовитый океан останется неисследованным, пока другая нация не примется за постройку ледокола для этой цели.

Буду очень благодарен Вашему высокопревосходительству, если Вы доставите возможность переговорить с членами Совета Географического общества.

Прошу принять уверение в моем совершенном уважении и преданности.

С. Макаров

Телеграмма из Порт-Артура от 31 марта 1904 г.

Броненосец «Петропавловск» наскочил на мину, взорвался, опрокинулся. Наша эскадра под Золотой горой, японская приближается. Адмирал Макаров по-видимому погиб.

С. Ю. Витте о ледоколе «Ермак» и намерении установить морской путь на Дальний Восток по северному побережью Сибири

В 1898 г., а именно в конце этого года, был по моей инициативе заказан ледокол «Ермак»; ближайшей целью сооружения этого громадного ледокола была у меня та мысль, чтобы, с одной стороны, сделать судоходство в Петербурге и других важных портах Балтийского моря в течение всей зимы, но главным образом попытаться, нельзя ли пройти на Дальний Восток через северные моря, по северному побережью Сибири. Ледокол этот был сооружен при ближайшем участии адмирала Макарова, того самого Макарова, который геройски погиб около Порт-Артура, будучи во время японской войны назначен главнокомандующим Дальневосточным флотом.

Адмирал Макаров отличился еще и во время последней турецкой войны, и вообще по своему характеру представляет собою истинный тип военного решительного человека с оригинальными взглядами. К сожалению, хотя некоторое время он командовал «Ермаком» или, вернее, «Ермак» находился под его высшим командованием (это судно-ледокол находилось в ведении министерства финансов, в непосредственном моем распоряжении), те проекты, которые я имел в голове, не осуществились.

Ледокол этот оказал некоторую пользу в смысле очистки от льдов балтийских портов, и Макаров на этом судне лишь один раз сделал довольно большое плавание в северные моря и раз попытался сделать плавание и на Новую Землю, но дальнейших экскурсий в том же направлении не производил. Этому делу открытия морского пути на Дальний Восток через сибирские прибрежья, а равно плаванию по направлению к полярному полюсу очень сочувствовал также известный наш ученый Менделеев.

Этот Менделеев был известный всему миру русский химик, бывший профессор Петербургского университета, затем он, вследствие своего довольно резкого, неуживчивого характера, выслуживши пенсию, бросил университет. К стыду нашей академии, он не был выбран академиком, и на место академика по специальности химика мы выбрали лицо хотя и очень почтенное, но не имевшее никакой серьезной длительной репутации в науке. Опять-таки он не был академиком вследствие своего довольно тяжелого характера, что совершенно не оправдывает действия академии. Так как Менделеев был товарищем по педагогическому институту Вышнеградского, то тот его сделал управляющим Палатой мер и весов.

Когда я сделался министром финансов, то это учреждение Палаты мер и весов я значительно увеличил и расширил именно потому, что во главе ее стоял такой значительный ученый, как Менделеев, человек с большой не только научной, но и практической инициативой. Менделееву во многом обязано развитие нашей нефтяной промышленности и других отраслей нашей промышленности. Он был по тем временам ярый протекционист и, как это бывает обыкновенно со всеми выдающимися людьми, во время его жизни, вследствие того что он был и талантливее, и умнее, и ученее лиц, его окружающих, а с другой стороны, вследствие того, что имел самостоятельный характер, подвергался со всех сторон самой усиленной критике.

Его сочинения, касающиеся развития наших хозяйственных и промышленных сил, служили предметом насмешливой критики; его обвиняли в том, что будто бы он находится на жалованье у промышленников и потому он проводит идею протекционизма, и только тогда, когда он умер, то начали кричать, что мы потеряли великого русского ученого.

Хорошо еще, что россияне отдали ему эту честь после смерти его, хотя для Менделеева было бы приятнее, если бы были оценены его достоинства во время его жизни.

Я помню довольно интересное заседание, которое было у меня в кабинете, в котором принимали участие: я, Менделеев и адмирал Макаров. Я поставил вопрос о том, каким образом установить программу для того, чтобы достигнуть намеченной мной цели, т. е. пройти на Дальний Восток к Сахалину через северные моря по нашему сибирскому прибрежью. На это мне Менделеев после размышления, на которое я ему дал время, высказал то убеждение, что для того, чтобы найти путь на Дальний Восток, не следует идти из Петербурга, огибая Норвегию, северными морями параллельно нашим северным побережьям, а нужно просто пройти прямо по направлению к Северному полюсу, прорезать Северный полюс и спуститься вниз, что такой переход будет гораздо проще и может быть совершен и гораздо скорее, и безопаснее.

Адмирал Макаров не вполне разделял это мнение, он находил, что это будет очень рискованный шаг, что благоразумнее будет попытаться идти по направлению нашего северного прибрежья.

Между ними в моем присутствии произошел обмен взглядов; Менделеев утверждал, что не уверен, что то, что он предполагает, может быть вполне реализовано, но что есть гораздо более шансов к тому, что можно прорезать Северный полюс и спуститься вниз южнее. На вопрос Макарова, согласится ли с ним ехать Менделеев на «Ермаке» по плану, им предложенному, Менделеев ему категорически ответил, что по этому плану, т. е. идти на Северный полюс и там спуститься вниз, он совершенно согласен и с ним поедет; тогда Макаров ему предложил с ним ехать, но только не по этому направлению, а опять-таки по нашим северным морям, придерживаясь к сибирскому побережью.

Менделеев ответил, что такое плавание и более рискованное, и более трудное, и поэтому он ехать с ним по этому направлению не согласен. Таким образом, между этими двумя выдающимися лицами произошло в моем присутствии довольно крупное и резкое разногласие, причем оба эти лица разошлись и затем более уже не встречались. Уходя от меня, каждый из них мне повторил: Менделеев, что он во всякое время согласен ехать на «Ермаке» с адмиралом Макаровым на Дальний Восток к Сахалину, прямо прорезывая Северный полюс, а Макаров мне заявил, что он согласен на «Ермаке» ехать к Сахалину, придерживаясь направления параллельно нашим северным прибрежьям.

В конце концов ни тот, ни другой проект не осуществился, отчасти вследствие этого разногласия, а отчасти оттого, что Макаров в скором времени был назначен начальником Кронштадтского порта, а затем началась несчастная японская война.

«Ермак» во все время моего управления министерством финансов, впредь до образования Главного управления мореходства, находился в распоряжении министерства финансов, а затем, когда было образовано Главное управление мореходства, то был передан в ведение этого управления.

С. О. Макаров. Влияние ледоколов на военно-морские операции[122]

Можно сказать, что почти всякое изобретение прямо или косвенно влияет на способы ведения войны. Многое изобретается специально для боевых целей, но и усовершенствования мирные часто находят себе первое применение к военным целям. За примером идти недалеко. Телеграфирование без посредства проволоки еще не нашло себе применения для мирных целей, а уже вся необходимая материальная часть для его применения послана в Южную Африку[123] для целей военных.[124]

Ледоколы возникли для чисто мирных целей, но так как они применимы и для войны, то вопрос о пользовании ими в военное время должен рассматриваться всесторонне, даже если бы рассмотрение их привело к отрицательным результатам о невозможности пользования ледоколами для военных целей.

Возбуждаемый мною вопрос нов, а потому не разработан, и я полагаю, что вы не будете ждать от меня, что я вам дам законченные ответы. Время для таких ответов еще не наступило, и в настоящее время можно лишь наметить вопросы.

Разберем первоначально влияние зимних условий на наступательные и оборонительные средства судов.

Суда обладают тремя наступательными средствами: артиллерия, мины и таран.

Артиллерия во время плавания во льду может действовать совершенно так же, как и на свободной воде, движение же судов будет значительно стеснено, поэтому суда потеряют одно из крупных преимуществ – подвижность, которая позволяет выбирать позицию, постоянно меняя ее, дабы неприятель не мог пристреляться. Плавание во льду дает еще и то преимущество береговой артиллерии, что суда будут следовать строго друг другу в кильватер, и на льду, вероятно, найдутся приметные точки, которые помогут пристрелке.

Снаряды при ударе в воду обыкновенно разрываются, так что при недолете часть осколков попадает в неприятеля. Нет основания думать, что не произойдет почти то же самое и при падении снаряда на лед, но желательны опыты, которые показали бы действие разрывных снарядов, падающих на лед ровный и на лед набивной.

Мина, взорванная под судном, причинит ему, вероятно, несколько большее повреждение при ледяном покрове, чем без него, но эта разность, вероятно, несущественная. Гораздо более важен вопрос о том, в какой мере возможно действовать самодвижущимися минами[125] и минами заграждения.

Прежде всего является вопрос температуры воды и ее влияния на безопасность обращения с минами и на правильность детонации. По этому предмету желателен отзыв специалистов.

В очень холодной воде самодвижущиеся мины вообще работают хуже, чем в воде обыкновенной температуры. Кроме того, выпуск мин из надводных аппаратов будет возможен лишь в исключительных случаях, когда перед минным орудием[126] имеется полынья. Выстрел из подводного аппарата возможен лишь при ровном льде – и то еще, если есть уверенность, что у самого аппарата не торчит какая-нибудь глыба, что вполне возможно.

В большинстве случаев лед в Финском заливе встречается набивной, а потому возможность действия самодвижущимися минами во льдах очень мала, и вероятнее предположить, что во льдах самодвижущимися минами почти совсем действовать нельзя.

Мины заграждения точно так же потеряют часть своего значения с наступлением льдов. Если бы лед был ровный, то ничто не мешало бы минам оставаться на своих местах, но лед ровный есть исключение, и даже на кронштадтских рейдах – лед набивной. Надо думать, что набивной лед, распространяясь глубоко, может повредить мины.

Точный ответ на этот вопрос может дать лишь опыт, и, разумеется, было бы полезно оставить на зиму несколько десятков мин, заряженных песком, дабы посмотреть, действительно ли лед сдвинет их со своих мест или нет.

Донные мины, поставленные на местах, защищенных от больших ледяных нагромождений, могут зимой оставаться в безопасности, но способы пользования ими, равно как и действия их зимой, вероятно, будут несколько иные, чем летом.

Таранная пробоина зимой будет иметь такое же действие, как и летом. В пробоину пойдут куски льда, которые могут до некоторой степени уменьшить вливание воды, но это лишь временно, ибо останутся щели и проток воды через них размоет часть льда. Подводка пластырей снаружи льдом будет значительно затруднена.

Возможность нанесения таранного удара будет много зависеть от подвижности судов. Судно, которое легко само разбивает лед, будет иметь все шансы на успех перед другим судном, которое боится льда и самостоятельно двигаться не может.

Против тарана следует употреблять мины, и в бою на открытой воде есть много шансов, что судно, желающее таранить, будет предварительно пробито миной неприятеля. При маневрировании во льдах этой опасности почти не предвидится.

Оборонительные средства судов разделяются на три элемента:

1) неуязвимость,

2) непотопляемость,

3) живучесть.

Броня в мороз сопротивляется ударам снарядов так же, как и при тепле, поэтому, сколько мне известно, неуязвимость от снарядов не изменится.

Непотопляемость и живучесть суть качества внутренние, на которые тоже, по-видимому, мороз и лед не могут особенно повлиять в худую сторону, за исключением подводки пластыря, которая при льде иногда будет затруднена.

Заделка пробоин относится к живучести, и она при ледяном покрове, отсутствии волнения и качки облегчится.

Теперь перейдем к движениям судов, ибо вся военно-морская операция требует передвижения сил. Ледяной покров затрудняет это передвижение, но не делает его вполне невозможным. Флот, имеющий в своем распоряжении ледоколы, может передвигаться туда или сюда, сосредоточивая свои силы в одном из портов, или выходить для операций в открытое море.

Нация, имеющая несколько портов на море, имеющем ледяной покров, без ледоколов будет поставлена в необходимость на все время войны оставлять свой флот в тех портах, в которых он замерз, и таким образом лишается возможности поддержать суда, расположенные в других портах, или же укрыть их, убрав из портов свободных в порты, запертые ледяным покровом. Значение ледоколов в этом отношении, по-видимому, не подлежит большому сомнению.

Прежде всего следует, однако, коснуться вопроса о зимней морской кампании вообще. Ледяной покров начинает образовываться лишь тогда, когда вследствие продолжительного холода температура воды понижена до точки замерзания. Пресную воду заморозить легче, чем соленую, потому что точка замерзания пресной воды 0°, а точка замерзания океанской воды –1,8°. Кроме этой причины, есть еще и другая, более существенная.

Пресная вода имеет наибольшую плотность при +4°, а океанская вода имеет наибольшую плотность при –3,6°. Вследствие этого, если мы возьмем два водоема, один с пресной водой, другой с соленой, то у пресноводного водоема, когда при наступлении холодов температура воды понизится до +4°, мороз будет продолжать лишь понижение температуры поверхности, распространяясь в глубины не более того, что будет делаться механически волнением.

Соленоводный водоем, охлаждаемый с поверхности, охладится во всю толщину, и, пока вся вода не примет температуры –1,8°, замерзание поверхностной воды будет невозможно. По этой причине воды, имеющие одинаковую морскую соленость от верху донизу, почти невозможно заморозить, если дело касается глубоководных мест.

Этим обстоятельством, а не температурой воды Гольфстрима можно объяснить себе незамерзаемость моря у Нордкапа в широте 71°10' и у нашего Мурманского берега.

Обыкновенно в замерзающих морях соленость воды внизу больше, чем наверху, и это препятствует вертикальному обмену вод; тем не менее соленоводное вместилище замерзает позже, чем пресноводное, и требуется большое количество мороза, чтобы сковать море ледяным покровом.

По всем вышесказанным причинам на солено-водном море большие морозы предшествуют замораживанию. Плавание в морозы под парусами считалось делом трудным и даже рискованным. Я сам помню случай, когда на корвете «Варяг» в Японском море, в 1866 году, все снасти фок-мачты от брызг обратились в массу льда. В этих условиях мы не могли сделать никаких перемен в фоковых парусах.

Пароходы не в такой степени страдают от мороза, тем не менее бывают случаи, что даже огромные океанские пароходы в такой мере обмерзают льдом сверху, что приходят в опасное положение.

Военные флоты обыкновенно в зимнее время избегают плаваний, поскольку это практически возможно, и потому точных данных по этой части не имеется. Нет такого флота, моряки которого любили бы плавание в мороз в мирное время, но из этого не следует, что обороняющийся может спокойно зимовать с уверенностью, что нападающий не посмеет приблизиться к его берегу. Собственно, мороз не составляет большого неудобства в плавании. Трудности заключаются в обмерзании судна от брызг, а таковые могут быть лишь при ветре, и так как не всегда бывает сильный ветер с морозом, то может случиться, что нападающий, рискнув на зимнюю операцию, выполнит ее без всяких крупных затруднений. Вот почему нельзя питать твердые надежды, что зимнее нападение неприятеля невозможно. Благоразумие требует, чтобы[127] все особенности зимней морской кампании были выяснены.

Вопрос в том: можно ли каждое военное судно и даже миноносец выслать в зимнее время в море. Коммерческие пароходы всегда ходят, и трудности зимних плаваний им не представляются непреодолимыми. Отсюда можно прийти к заключению, что и всякое большое военное судно также может в мороз совершать переходы. В какой степени могут это исполнять миноносцы, можно решить лишь опытом. На глаз кажется, что это, по меньшей мере безжалостно – требовать, чтоб миноносцы плавали в мороз, но ведь еще более безжалостно подставлять людей под огонь неприятеля, и тем не менее все это делают и не считают варварством. Лишь один опыт может показать, в какой степени миноносцы будут обмерзать, и нет ничего невероятного, если вследствие особенности их формы и отапливания всех помещений обмерзание их носовых частей будет не столь значительно, как то ожидается.

Во всяком случае, надо считаться с тем обстоятельством, что остойчивость миноносцев очень невелика и что прибавка веса в верхних частях его может опрокинуть миноносец.

Заслуживает особого внимания вопрос, какие суда могут ходить во льду самостоятельно, какие могут следовать за ледоколами и какие совсем не годятся для работы во льдах. Точное решение этого вопроса может быть сделано лишь на основании опытов, между тем опытов по этой части не имеется. Я могу судить об этом деле лишь на основании того, что я видел по отношению к коммерческим судам, но, повторяю, лишь опыт может дать точные ответы.

Прежде всего нужно сказать о винтах, которые на военных судах делаются с тонкими лопастями, необходимыми для хорошего хода. Обыкновенно делают винты военных судов или бронзовые или стальные. Для ледоколов винты употребляются сталеникелевые с удвоенной толщиной лопастей. Судно, имеющее тонкие лопасти, должно тщательно избегать ударов лопастей об лед; оно может следовать за ледоколом и даже самостоятельно ломать лед, но не двигаться задним ходом в цельном льду и стараться избегать крутых поворотов, при которых крепкий лед может попадать под лопасти винтов.

Недостатки военных судов по отношению к винтам могут быть легко устранены постановкой для плавания во льдах особых лопастей крепкого профиля из соответствующего металла.

Нужно иметь в виду, что у ледоколов валы гребных винтов, в особенности концевой, делаются толще, чем это принято по нормальному расчету. Переменить валы у существующих судов очень трудно, а потому следует рекомендовать, чтобы суда с обыкновенными валами, входя в лед, не давали полного хода в тех случаях, когда есть вероятность, что винт ударит в большую глыбу льда.

По отношению к крепости корпуса можно сказать следующее.

Суда, имеющие вертикальную броню по ватерлинии и ниже ее футов на 5 или на 7, по моему мнению, вероятно могут самостоятельно идти через цельный лед в Балтийском море. Броневые плиты разложат давление льда на большие поверхности и таким образом не допустят деформации у шпангоутов и обшивки. Только опыт может дать точные ответы на этот вопрос.

Суда, вертикальная броня которых не доходит до форштевня, должны быть осторожны во льдах и не должны пробовать идти самостоятельно через цельный лед, если он имеет солидные размеры.

За ледоколом может следовать каждое судно, но чем оно слабее, тем больше внимания нужно употребить, чтобы не ударить бортом в выдающийся кусок солидного льда. Чем судно меньше, тем легче ему уберечься от таких случайностей, и я склонен думать, что бережно за ледоколом можно даже провести обыкновенный миноносец. Опыт по этой части был бы крайне интересен.

Скажем теперь несколько слов о военно-морских операциях, которые могут быть трех родов:

1) нападения в море на флот противника с целью уничтожения его или командовать морем;

2) бомбардировка крепостей с целью уничтожения их для завладения флотом, там расположенным, или портом с его складами;

3) высадка десанта на неприятельский берег.

Флот, находящийся во льдах, не обеспечен от нападения противника, желающего его уничтожить. Чтобы решиться на такое нападение, надо иметь средства двигаться во льдах по различным направлениям. Если флот отступает, скрываясь во льды, то он этим самым делает канал во льду и, следовательно, облегчает преследование себя. В тех местах, где лед стоит неподвижно, сделанный канал действительно открывает доступ, по которому суда с сильными машинами могут легко идти, если даже корпус их не столь крепок. В подвижных льдах, – а таких всегда очень много, снаружи неподвижных, и ими покрыт весь Финский залив к западу от Сескара, – канал во льду не имеет почти никакого значения, ибо он скоро будет занесен, и, следовательно, пользоваться им очень рискованно.

Из всего этого вытекает, что флот имеющий ледоколы и вообще приспособившийся двигаться во льдах, может занять море, а следовательно, командовать им, даже если он и слабее флота противника, который не может ходить при ледяном покрове.

Для уничтожения неприятельского флота, скрывшегося во льдах, надо не только догнать его, но и иметь возможность маневрировать, чтобы поставить свою артиллерию в выгодные условия.

В этом деле столько нового и невыясненного, что о нем очень трудно говорить, не вдаваясь в область исключительно предположений.

Бомбардировка крепостей при существовании ледяного покрова имеет очень много трудностей, о которых говорилось раньше; есть, однако, и хорошая сторона, а именно: отсутствие качки. В остальном, по-видимому, все преимущества на стороне обороняющегося.

По отношению к десантным операциям нападающий приобретает в ледяном покрове важное тактическое преимущество. В каждой десантной операции самая трудная часть состоит в высадке десанта. Ледяной покров чрезвычайно облегчает это действие. Все вдающиеся в берег части Финского залива к западу от Ревеля покрыты сплошным льдом, который представляет из себя естественные обширные пристани. Достаточно подойти к неподвижному льду, чтобы иметь полную возможность в кратчайший срок с каждого из кораблей высадить все, что он привез.

Ледяное плато даст возможность тут же, у борта корабля, каждой части разобраться со своим имуществом и тронуться в путь в полном боевом порядке. Неподвижный ледяной покров обыкновенно плотно прилегает к береговой черте, и поэтому место выхода войск на твердый берег зависит от них самих и может быть избран такой пункт, где меньше всего можно рассчитывать на сопротивление обороняющегося.[128]

Обороняющийся может стараться потопить войска, высаженные на лед, и для этого может со своим флотом подойти к месту высадки и, действуя по войскам своей артиллерией, стараться уничтожить их. В то же время обороняющийся должен ломать лед, дабы затруднить движение войск к берегу. Военный флот нападающего, прикрывая десант, должен воспрепятствовать действиям обороняющегося флота.

Отсюда вытекает положение, что при существовании ледяного покрова десантная операция возможна лишь при командовании морем или имея достаточные силы, дабы парализовать действия обороняющегося.

Подводя итоги всему сказанному выше, можно в общем прийти к следующим заключениям.

Мороз не может считаться таким препятствием к военно-морским операциям, которое дало бы обороняющемуся полную уверенность, что в зимнее время против его берегов неприятель никаких операций производить не будет.

Десантная операция нападающего получает в ледяном покрове крупное преимущество для своих высадок.

Некоторые боевые суда, если поставить специальные винты, могут ломать лед самостоятельно, за ледоколом же, следуя осторожно, каждый военный корабль может идти. Вследствие этого казалось бы, ледяной покров не следует считать непреодолимым барьером, разделяющим на зимнее время различные порты того же государства.

Артиллерия при ледяном покрове остается в своем прежнем значении.

Значение мин при ледяном покрове уменьшается.

Таран при ледяном покрове может быть так же действительным, как без него, а отсутствие мин делает более возможным безнаказанное нанесение таранного удара.

Вышеприведенные выводы нужно считать лишь как попытку наметить особенности морских сражений зимой во льдах. Повторяю, что только путем опыта можно прийти к точному выводу, дают ли ледоколы больше выгод обороняющемуся или нападающему. Одно лишь могу утверждать как достоверное, что выиграет больше тот, кто первый примется серьезно изучать это дело.

С. О. Макаров. На пароходе «City of Peking»

Отправляясь из Гонг-Конга в Россию, я выбрал путь через С.-Франциско, потому что, во-первых, мне хотелось пополнить наблюдение удельного веса воды в Тихом океане (особенно в восточной его части) и, во-вторых, – интересно было сделать зимний переход через Тихий океан на одном из больших пассажирских пароходов с целью увидеть – как они держатся в бурную погоду, ознакомиться со службой на них и приобрести в этом отношении несколько полезных сведений.

Коммерческий пароход и жизнь на нем представляют совершенно особый мир, во многом отличающийся от мира военного. Обычаи и порядки на таких пароходах складываются совершенно самобытно и многое, выработанное практикой, представляется весьма целесообразным, хотя и не всегда применимым на военных судах. Если нельзя упрекать коммерческих моряков за то, что они не следуют порядкам военных судов, так нельзя упрекать и военных, что они не копируют своих товарищей по профессии на коммерческом флоте. Там и здесь служба имеет свои присущие ей особенности, но есть и много общего, так что время от времени полезно знакомиться с порядками на коммерческих судах, с целью подметить те хорошие стороны, которым военные моряки могут только позавидовать.

В былое парусное время военные суда могли оставаться в море очень долго; теперь же, при всеобщем применении пара, плавание военных судов значительно сократились и коммерческие моряки гораздо дольше видят открытое море.

К числу наиболее завидных качеств коммерческих пароходов надо отнести постоянную исправность их машин; ни один военный флот не может похвастаться тем, что у него машины работают так же хорошо, как на коммерческом. То, что по-видимому легко дается им, остается недостижимым для нас. К этому вопросу я возвращусь впоследствии.

Время моего отправление из Гонг-Конга совпало с отходом очередного парохода «City of Peking», принадлежащаго «Pacific Mail Steamship Company» и плавающего под американским флагом. Командир парохода, John Smith, сравнительно молодой человек (43 года), обучившийся морскому делу в течение 12-ти летнего плавания на парусных судах – в должностях от юнги до капитана включительно. Он уже 8 лет командует большими пароходами на этой линии и пользуется заслуженною известностью бравого и опытного моряка. Еще в Гонг-Конге мне рассказывали про случай, в котором он показал свою распорядительность и находчивость.

Это было два года назад, когда пароход «City of Rio Janeiro», под его командой, налетел на неизвестный камень у японского берега, и капитан Smith должен был поставить пароход на мель, чтобы спасти его. Подведя парус под пробоину, он снялся с мели и пошел далее, но два раза парус сдвигало с пробоины, и два раза Smith должен был ставить пароход на мель, чтобы он не пошел ко дну. Тем не менее, ему удалось благополучно дойти до Нагасаки, причем пассажиры поднесли ему адрес за замечательное хладнокровие, благодаря которому ни один из пассажиров не хотел покинуть судно и все остались на пароходе до прихода в порт.

Школа, дающая подобных людей, – есть палуба. Мальчик 15–16 лет, желающий стать моряком и окончивший общее среднее образование, поступает юнгой на парусный корабль и несет обязанности матроса. Если юноша старателен, ловок и способен, то через два года он может быть повышен в должность настоящого матроса; года через четыре может получить место помощника на парусном судне или квартирмейстера на пароходе. Пробыв в этой должности два года, он может держать экзамен на 1-го офицера, для чего надо быть рекомендованным двумя капитанами и прослужить сначала на должности 3-го и 2-го офицера, а через год службы первым офицером можно сдать экзамен на командира.

Обычно в 35 лет способный человек может, если посчастливится, дойти до командирского положения, но бывают командирами и раньше. Молодой человек, желающий дойти до командирского звания, должен не выпускать из рук книг и самостоятельно заниматься в плаваниях, где всегда поможет ему кто-нибудь из старших. Что же касается школ на берегу, то, хотя в главных портах имеются по несколько небольших частных школ, которые содержатся старыми шкиперами, но в школах этих молодой человек обыкновенно лишь перед экзаменом занимается несколько недель, чтобы убедиться – нет ли каких пропусков в его познаниях.

* * *

Для моих гидрологических работ на «City of Peking» капитан Smith отвел особую каюту, в которой, как при дневном освещении, так и при ночном, было весьма удобно делать наблюдения; были сделаны необходимые полки для инструментов и организовано своевременное доставление забортной воды. Можно сказать, что со второго дня плавания наблюдения производились весьма правильно и при очень благоприятной для точности работ обстановки. В числе пассажиров оказался молодой португальский офицер Boaventuro Menkes d’Almeida, который, увидев мои наблюдения, попросил меня научить его и передать ему часть работы. Я с удовольствием воспользовался этим предложением, и d’Almeida оказался весьма старательным и умелым помощником – как по деланию наблюдений, так и по вычислениям.

Очень жаль, что столь простое дело, как наблюдение удельного веса воды, пока обставлено на судах такими затруднениями, какие не всякий может преодолевать. Главное затруднение в том, что нет в портах под рукой хороших ареометров, а между тем я вполне уверен, что за 10–15 рублей можно было бы приобрести: два хорошо выверенных стекляных ареометра (для удельных весов 1,0180 до 1,0310), один термометр и одну стекляную широкую банку. Этих инструментов вполне достаточно для подобных наблюдений и капитан Smith высказался, что он с удовольствием взял бы на себя работу на 2–3 года.

Действительно, если один из капитанов на этой пароходной линии возьмет на себя такую работу на 3 года и тоже сделает один из капитанов пароходов, совершающих рейсы между Японией и островом Ванкувер, то наука получит прекрасный материал для правильного суждения о движении вод в Северном Тихом океане. Дело еще более выиграет, если бы на эти пароходы были поставлены водяные термографы, стоящие около 300 франков (см. 301 книги «“Витязь” и Тихий океан»).

Пароход «City of Peking», на котором я отправился из Гонг-Конга 13/25 января этого года, построен из железа в 1874 году (в Сев. Америке, фирмой «John Roach and Son»). Длина его по верхней палубе 425 футов, ширина 49 футов 6 дюймов, спусковое углубление 10 ф 6 д – при водоизмещении 2500 тонн. При выходе из Иокогамы пароход сидел носом 23 ф 9 д, кормой 24 ф 6 д.

Угля на переход до С.-Франциско нужно не более 1000 тонн; остальной избыток его берется потому, что в С.-Франциско уголь вдвое дороже и в 1 1/2 раза хуже такосимскаго. «City of Peking» со спардеком, выше которого имеется лишь несколько кают, а именно: капитанская, курительная, камбуз и маленькая читальня. Обеденный салон и каюты 1-го класса помещаются в корме под спардеком и все помещение между спардекрм и следующей палубой занято каютами служащих, буфетами, пекарнями и проч.

Груз размещен ниже этой второй палубы. Пароход имеет 4 мачты, из которых задняя – голая, а остальные имеют нижние реи, двойные марса-реи и брамреи. Длина нижних рей (без ноков) 78 футов, а марса-рей 68 ф Три передние мачты и стеньги – цельные стальные, так что марсов нет. Три пары проволочных вант с каждой стороны крепятся к обухам, приклепанным к мачте, причем средние пары выше передних на 2 фута, а задние пары настолько же выше средних.

Два нижних стень-фордуна таким же образом крепятся к стеньге один выше другого и несколько выше нижней марса-реи; два верхних фордуна заложены в обухи железного салинга. Такой разнос вант и отсутствие марсов со стень-вантами весьма облегчают рангоут и позволяют очень круто брасопить реи. Если военные суда надо снабжать парусным рангоутом, то он должен быть именно таким, как на этом пароходе. Стоячий такелаж весь проволочный, не исключая постоянных топенантов, пертов и проч.

Бегучий такелаж манильского троса. Капитан говорит, что снасти, которые не подвержены действию дыма из труб, служат по два года. Кат, шлюпочные тали и другие важнейшие снасти переменяют часто, причем кат идет на фока-шкоты и галсы, а шлюпочные тали – на брасы и пр.; все блоки на роульсах.

По выходе из Гонг-Конга в море я спросил у капитана – для чего у парохода такой большой рангоут, так как, вероятно, ему очень редко приходится пользоваться парусами. На это он ответил, что я сам увижу, как он не пропускает случая ставить паруса, что и подтвердилось на деле. Господствующее везде мнение теперь такое, что рангоут больше отнимает ход при противных ветрах, чем прибавляет при попутных. В данном случае я лично убедился, что переход наш значительно ускорился благодаря парусам.

Пароход в штиль идет около 13 1/2 узлов, а между тем при парусах он часто имел ход, даже в бейдевинд – 15 1/2 узлов. Несколько лет тому назад, у этого парохода сломался гребной вал и он под парусами прошел половину океана. Паруса достаточно велики, чтобы дать ход около 7 узлов и пароход может под парусами поворачивать через фордевинд.

Личный состав парохода состоит из командира, получающего 250 долларов в месяц золотом и даровой стол; первый офицер (на вахте не стоит, обедает с пассажирами 1 класса и получает 125 долл.); второй и третий офицеры (стоят на вахте в море, а на якоре заведуют погрузкой и укладкой грузов, получают 75 и 60 долл. Если якорная стоянка спокойная, то они на якоре вахту не стоят). 4 квартирмейстера получают по 45 долл., стоят на две вахты, причем одну вахту человек правит рулем, а другую смотрит вперед, бросает лаг, зажигает отличительные огни и производит всякую другую интеллигентную работу.

На них же возложено было капитаном доставание воды для моих наблюдений. Рабочая судовая сила состоит из китайцев. Они стоят на две вахты и в каждой вахте имеется боцман (30 долл.), говорящий по-английски и 12 матросов-китайцев (15 долл.). Вахтенные матросы делают всю работу наверху; они ставят и убирают паруса, моют палубу и окрашенные предметы, чистят медь, снимают и надевают чехлы и проч.; они же в свободное время скоблят различные предметы, готовят под окраску и красят щиты, комельсы, люки и пр. За переход они успели сделать очень много работы, несмотря на то что все время пароход нес паруса и погода была неблагоприятная.

Мытье верхней палубы начинается вахтенными в 5 часов утра, и к выходу пассажиров наверх палуба уже приведена в порядок и снасти уложены. Остальные работы идут все время безостановочно, какая бы погода ни была. Подвахтенных в море не беспокоят.

Чтобы дать понятие о работе вахтенных, надо вкратце коснуться нашего плавания. 13/25 января, когда пароход вышел из Гонг-Конга, и в следующие дни было тихо; но, по выходе из Формозского пролива, ветер засвежел от N, почему тотчас поставили косые паруса. Ветер, отходя постепенно, перешел к NW и на следующее утро поставили фор– и грот-марсели и фок. Ветер усилился до 8 баллов и, вследствие крутости волны, качка была беспокойная, но ход не был менее 12 узлов и утром 17 января мы вошли на рейд Нагасаки. Броненосец «Император Николай I» вошел на рейд накануне вечером и тоже испытал этот ветер. Во время плавания внутренним морем из Нагасаки до Кобе ставили все прямые паруса.

По выходе из Кобе, при свежем NW, тотчас опять поставили все прямые паруса и несли их почти до входа в Иокогаму, где пароход по расписанию простоял три дня. По выходе из Иокогамы, 23 января, встретили в море SO, который скренчал, зашел к Осту и перешел к NO; сила ветра временами доходила до 8 баллов; порывы с дождем и градом; несли косые паруса, лишь только представлялась к тому возможность. Ход машины пришлось уменьшить до 7 узлов, ибо пароход брал носом и был значительный перебой винта. Через два дня ветер отошел к NNW, но дул с той же силой; тотчас поставили все три нижние марселя, а потом и верхние.

На третий день ветер еще отошел к WNW, но был довольно свеж, с порывами, которые сопровождались градом и дождем; поставили брамсели и шли под прямыми парусами 6 дней; временами крепили брамсели. Волнение от NW в первые дни огромное, по моему измерению 30 футов высотой. 31 января, к вечеру, ветер отошел к W и стих, так что все паруса повисли. Когда я вышел наверх, в 11 часов вечера, вахтенные окончили брать на гитовы все паруса и крепили брамсели. В 3 часа ночи все паруса вновь поставили, так как в это время задул свежий S, с мелким дождем? и круто обрасопленные паруса были прекрасно наполнены.

Ночью на следующий деyь брамсели, по свежести ветра, пришлось закрепить, но 2 февраля, в 2 часа дня, ветер стал отходить, реи отбрасопили и прибавили брамсели. 8 февраля закрепили все прямые паруса и в остальную часть плавания имели переменные противные ветры, так что несколько раз ставили и убирали косые паруса и перебрасапливали реи. 5 февраля ветер отошел и несколько часов мы несли прямые паруса.

Все вышесказанное показывает, что почти на всем переходе мы несли паруса, но, несмотря на довольно бурную погоду, ни разу подвахтенных не вызывали. Лишь один раз были употреблены лебедки для подъема марса-фалов; в остальное же время лебедок не употребляли ни для постановкн парусов, ни для брасопки рей. Работу производили все те же 12 человек, и мне редко случалось видеть, чтобы на работе не были все. Не успели люди отбрасопить реи, как вы видите их уже за другой работой: мытьем краски, скоблением чего-нибудь и т. п. Я спросил капитана – не находит ли он, что тяжело команде стоять на две вахты. На это он ответил, что на всем американском коммерческом флоте (паровом или парусном) стоят на две вахты и что на парусном судне служба тяжелее, чем на паровом – главным образом вследствие вызова всех наверх.

По выходе из Иокогамы, ввиду длинного океанского перехода, канаты от якорей отклепали и спустили вниз; кат рассновали, сигнальные фалы выдернули, трапы уложили на кожухи, словом, – сделали многое для сбережения вещей, и все те же 12 человек вахтенных. Когда выдергивали сигнальные фалы, я спросил: – разве не расчитывает капитан встретить кого-нибудь в море? На это он ответил, что уже давно не помнит такой случайной встречи и пояснил это тем, что пароходы, идущие на Ванкувер из Китая и Японии, держатся почти у Алеутской гряды, а пароходы их компании, идущие на W, держат гораздо южнее. Что же касается парусных судов, то здесь они плавают очень редко.

В море, утром, капитан и все помощники делают наблюдения. Вахтенный офицер в 8 часов караулит солнце, а потом к нему присоединяются и остальные. При этих условиях трудно прозевать внезапное появление солнца из-за туч и, действительно, был один день, когда солнце показалось лишь на минуту, но трое успели взять высоту. Довольно оригинально то, что три хронометра хранятся в разных местах: один у капитана, один у 1-го помощника и один у 2-го. Такой порядок практикуется на всех американских коммерческих судах. Каждый офицер должен иметь свой секстант; у капитана секстант висит в каюте вполне вооруженным и на видном месте, так что для него выйти на палубу с секстантом – дело нескольких секунд. Ежедневно капитан с доктором обходит все помещения, чтобы убедиться в чистоте и порядке по всему судну.

Перейдем теперь к службе парохода в море и его машине. В первый рейс пароход пошел 20 февраля 1875 года и в настоящее время (5 февраля 1896 года) он оканчивает 90-й рейс, совершая ежегодно 4–5 рейсов. По выходе из С.-Франциско, пароход иногда идет прямо в Иокогаму, а иногда с заходом на Савдвичевы острова, где стоит сутки. В Иокогаме пароход стоит 1–2 дня, идет в Кобе 346 миль, где стоит 12 часов, а потом в Нагасаки (394 мили), где принимает уголь и стоит около 20 часов и затем – в Гонг-Конг (1062 мили). В этом порту пароход остается около 9 суток, после чего начинается обратное плавание с такими же стоянками. По прибытии в С.-Франциско, пароход также остается не дольше 9 дней, после чего идет в следующий рейс. После двух полных рейсов пароход вводится в док С.-Франциско для окраски подводной части.

Летом пароходы следуют из Иокогамы в С.-Франциско и обратно по дуге великого круга, поднимаясь до широты 48° и пробегая расстояние в 4529 миль. Зимой, идя из Иокогамы, для удобства плавания, не поднимаются выше 42–45°, а на обратном пути (если встретятся жестокие противные ветры) спускаются даже до широты 32°. В среднем путь из Иокогамы до С.-Франциско надо принять в 4625 миль. Переход из С.-Франциско до Сандвичевых островов – 2085 миль; от Сандвичевых островов в Иокогаму пароход идет южным путем, оставляя группу промежуточных островов к N и стараясь дольше остаться в полосе пассата; путь этот 3430 миль.

Идя из Иокогамы на Сандвичевы острова, следуют по дуге большого круга, оставляя острова к югу и пробегая 3390 миль. В среднем путь от С.-Франциско до Иокогамы (с заходом в Гонолулу) надо признать в 5495 миль. Из трех рейсов обыкновенно два пароход идет напрямик, а один – с заходом на Сандвичевы острова; поэтому, среднюю длину полного рейса можно принять 13 434 мили. Пароход делает 4 1/2 рейса в год, а ежегодно пробегает 60 450 миль.

Теперь пароход оканчивает 90-й рейс и, следовательно, он пробежал на этой лишии 1 209 000 миль. Если прибавить еще сделанный им в это же время один рейс из С.-Франциско в Панаму и обратно, то получим 1 215 500 миль, что соответствует трем полным рейсам на Луну и обратно. Разделив на 21 год все службы парохода, получим ежегодный действительный его пробег 57 900 миль. Разница зтой цифры с предыдущей на 2 1/2 тысячи миль, показывает – какое ничтожное время было потрачено на крупный ремонт парохода.

Данные по поводу крупных ремонтов представляют существенный интерес и я привожу их ниже. В 1877 году, на переходе из Иокогамы в С.-Франциско, сломалась шейка, соединяющая два мотыля коленчатого вала под задним цилиндром высокого давления. Пришлось разобщить как этот цилиндр, так и все впереди его лежащие и пройти 4000 миль под одним цилиндром низкого давления. Переход был сделан в 19 дней, т. е. на 5 дней дольше обыкновеного; ход под одним цилиндром был 9 узлов. Перемена шейки произведена была во время установленной стоянки в С.-Франциско и пароход своевременно ушел в новый рейс.

В 1881 году нашли нужным усилить общее крепление парохода, положив железную настилку под вторую (от верха) палубу. Работа эта заняла три месяца. В 1887 году, т. е. через 13 лет после постройки парохода, переменили все котлы, на что употреблено 6 недель. В 1892 году произвели большой ремонт машины, ибо в одном из цилиндров обнаружилась трещина и ко времени ремонта новый цилиндр был уже доставлен. Работа заняла четыре месяца. В том же году, на переходе из Иокогамы в С.-Франциско, сломался вал у самого гребного винта и пароход остальную часть пути сделал под парусами, опоздав на 13 дней. Перемена вала и другие работы по корпусу задержали пароход в порту на четыре месяца.

В общем выходит, что из 21 года службы, пароход был не в работе 12 1/2 месяцев. Если же отнять из этого числа четыре установленные 9-дневные стоянки, то получится лишь 11 месяцев ремонта, из коих три (на перемену палубы) не имеют ничего общего с машинной работой и, следовательно, машина была неисправна лишь 8 месяцев, что составит 3 % от всей 21-летней службы парохода.

Если предположить, что средний рейсовый ход парохода 12 узлов, то на пробег 1 215 500 миль потребовалось 4221 день. А так как в 21 году заключается 7670 дней, то значит, что 55 % времени всей службы парохода машина работала полным ходом.

Я подробно распрашивал судового механика обо всем и собранные данные помещаю ниже. Машина этого парохода состоит из двух механизмов двойного расширения, так что имеется два цилиндра высокого давления и два цилиндра низкого. Отдельная отсечка позволяет отсекать пар на некоторой части хода поршня. Рейсовая отсечка 16 1/2 дюймов, что составит 30 % хода поршня. Дыхательный клапан держится открытым вовсю. Рейсовый ход парохода при отсечке 16 1/2 дюймов и переменных погодах – 12 1/2 узлов; машина развивает 3108 индикаторных сил и делает 53,8 оборотов. Цифры эти взяты средние от одного перехода, на котором жгли исключительно такосимский уголь. Средний расход угля был 70,6 тонн в сутки, что составит 2,1 английск. или 2,3 русск. фунта на силу, или 14 пудов на милю. Расход не велик, если принять во внимание, что машина построена 22 года назад и что рабочее давление пара 70 фунтов; водоизмещение парохода во время рейса, как указано выше, около 8000 тонн.

На электрическое освещение парохода расходуется 1 тонна угля в сутки; на опреснение воды уголь отпускается весом в отдельный котел и расход его 1 1/2 тонны на 670 ведер воды в сутки; на действие камбуза уголь также отпускается весом и средний расход его в день около 25 пуд. Вообще, уголь и в топки отпускается по весу, т. е. по счету вымеренных кадок, так что в ведомостях показывается расход действительный. На пароходе установлено правило, что записывается в журнал не только действительный расход угля, но и количество золы. При такосимском угле количество золы бывает около 5,5 %; при ванкуверском («Nanaїmo») 15,4 %, а при угле «Namozuf» – 19 %.

Все эти сведение показал мне в своих отчетах старший судовой механик, г. Mac-Clure, у которого все данные за каждый переход сохраняются в замечательном порядке в таблицах – по установленному образцу. Из этих же таблиц я извлек следующие интересные сведение о расходе материалов. Например, масла на половину рейса (т. е. на 6700 миль) тратится для смазки цилиндров 6 пуд.; для смазки машины 58 пуд.; на освещение коридора, угольных ям и проч. – 11 пуд. По приходе в С.-Франциско, механик требует от агентства необходимые материалы и предметы: масло для машины, ветошь, лопаты, стекла для котлов, болты, напилки и пр. В среднем за многие годы оказывается, что всех этих предметов на один рейс требуется на 480 долларов золотом.

Все починки производятся судовыми средствами, а материалы входят в эту сумму 480 долл., но, кроме того, есть починки, требующие береговых мастерских и которые производятся в Гонг-Конге и С.-Франциско. В первом порте починки в среднем обходятся 50 серебр. долларов (или 26 золотых); а в последнем – 200, так что средний расход в рейс (на материалы, инструменты и починку) составляет 730 долл., а в год, считая по 4 1/2 рейса, расходы составляют 3285 золотых долл. или 6000 кредитных рублей. Расход этот для парохода в 8000 тонн (который делает 60 000 миль в год), конечно, очень небольшой.

Личный состав по управлению машиной следующий: один старший механик (63 года), который получает 175 долл. и имеет стол с пассажирами 1 класса; три помощника получают от 110 до 75 долл. в месяц и стол со вторым и третьим помощниками капитана. Эти три помощника стоят на 3 вахты и каждый имеет на своей вахте одного младшего помощника (60 долл.) и одного масленщика (50 долл.). Эти лица управляют машиной и производят всю необходимую смазку; они должны каждые 20 минут опробовать все части, дабы убедиться, что нигде не происходит нагревания. Есть еще три машиниста, которые стоят вахту в кочегарной и наблюдают за водой в котлах и за правильной топкой печей.

Кроме перечисленных лиц, имеется еще 36 рабочих китайцев, которые получают около 17 серебр. долларов и распределяются следующим образом: 3 чистят машину; 3 старших кочегара стоят на три вахты и наблюдают за остальными; они говорят по-английски, так что механики обращаются к ним, а они передают приказание остальным. Прочие же кочегары и угольщики также стоят на три вахты и в каждой вахте три кочегара подбрасывают уголь, промешивают топки, словом, – делают все, что надо для поддержания огня. 5 угольщиков привозят в кадках по рельсу уголь и они же выгребают золу из поддувал, поднимают ее на лебедках в жилую палубу и выбрасывают за борт.

На пароходе имеется 6 котлов, в 3 топки каждый. Средние топки расположены низко, а крайние высоко, так что подбрасывать неудобно, и тем не менее каждый кочегар должен поддерживать огонь в 4 1/3 топках. Одну вахту он имеет 4 топки, а другую – 5 и в общем должен подбросить в котел в сутки 366 пудов – работа весьма значительная, но она признается заурядной и кочегары ее выдерживают, работая в этой должности из года в год.

Трубки чистят через день паром и так как на нашем флоте этот способ не популярен, то я отправился досмотреть – как это здесь производится. В кочегарной имеется паровая труба диаметром около 2 дюймов и с клапаном на конце. К этому клапану привинчивается резиновый шланг того же диаметра и на конце его железная пипка длиною 5 футов, отверстие пипки – 3/4. Когда все готово, открывают прогарную дверцу и, пустив струю пара, смешают ею золу, накопившуюся внизу в передней части дымовой коробки, а затем струю переводят в верхнюю левую трубку, оставляют ее на 1 секунду и сейчас же переводят в следующую под ней – и так до низу; окончив один ряд, продувают второй и т. д.

В каждом котле около 240 трубок и операция продолжается 5 минут. Нет никакого сомнения, что этот способ производит нежелательную потерю пресной воды и на военных судах есть достаточно людей, чтобы произвести работу ручным способом, но надо посмотреть на дело и с другой точки. Могут быть обстоятельства, когда важно произвести работу в наименьший срок, не убавляя хода. В этом случае, разумеется, паровому способу, как наибыстрейшему, следует отдать предпочтение и жалко, если способ этот окажется к тому времени вполне забытым. Что касается потери пресной воды, то на этом пароходе она чрезвычайно мала. В Гонг-Конге котлы были вычищены и наполнены пресной водой, а на 7-й день по выходе из Иокогамы (следовательно, пройдя около 4000 миль), механик сказал мне, что соленость в котлах еще менее, чем соленость забортной воды. имея ввиду, что на пароходе не берут пресной воды для дополнительного питания котлов, а употребляют соленую.

Я пожелал проверить соленость воды лично и просил принести воду для определения ее удельного веса. Вода была доставлена в глиняной бутыле, и когда она остыла, что было лишь на следующий день, я определил ее удельный вес точным способом и оказалось 1,0245, тогда как вода Тихого океана в этом месте имела удельный вес (отнесенный к той же норме) 1,0265. Такое малое осоление воды в котле показывает – до какой степени холодильники на пароходе исправны и что из опресненной в холодильнике воды ни одна капля не пропадает даром. За все время плавания – ни на спокойной воде, ни на качке – я не заметил никаких следов побега пара из труб излишнего пара, и вообще единственная трата воды, на которую жалуется механик, это паровое отопление вследствие неимения приспособления для собирания воды.

По приходе в С.-Франциско или Гонг-Конг машинная команда обязана пересмотреть машину и вычистить котлы. Обыкновенно на эту работу приходится около 9 дней стоянки, но если вследствие сильных ветров пароход запоздает, то время стоянки соответственно уменьшается и пароход все-таки своевременно уходит в море. В порту – 12 кочегаров переходят в машину, а угольщики вскрывают и чистят котлы. В машине обыкновенно успевают вскрыть один или два цилиндра, вскрыть и очистить холодильник и перебрать некоторые из подшипников и проводов.

Работают обыкновенно от 7 часов утра и до 5 часов вечера; позже вечером люди могут отправляться на берег. Кроме того, каждый механик имеет в С.-Франциско и Гонг-Конге один полный день свободы. Китайцам закон воспрещает съезд на берег в С.-Франциско, но взамен этого они имеют в Гонг-Конге 2–3 дня полной свободы и вдобавок ежедневно китайцы, кроме вахтенных, могут в этом порту ночевать на берегу.

Старший механик особенно хвалил поставленные в 1892 году металлические кольца к поршням. Прежде были пружины и за ними требовался большой уход, а теперь вставлены два кольца, которые могут вращаться, и действительно вращаются, отчего цилиндр обнашивается совершенно равномерно.

Я осматривал машину в первый раз спустя неделю после выхода из Иокогамы и она работала очень спокойно, без всякого стука, причем я спросил старшего механика: может ли машина выдерживать безостановочную работу на переходе в 4500 миль и не приходится ли останавливать машину; он уверил меня, что остановок не бывает и машина не нуждается в них и, действительно, во время всего пути от Иокогамы до С.-Франциско, в течение 14 дней, машину стопорить не пришлось. Также и на малых переходах (от Гонг-Конга до Нагасаки и от Нагасаки до Кобе и Иокогамы) машина работала вполне исправно. Вопрос: почему машины коммерческих пароходов могут работать безостановочно, заслуживает всестороннего изучения. Безостановочное действие машины до крайности важно для военных судов, но пока ни один военный флот не может похвастаться тем, что у него судовые машины так же исправны, как на коммерческих пароходах всех наций.

Мне приходилось слышать многие толкования на эту тему, но ни одно из них не разъясняет предмет окончательно. Во всяком же случае верно лишь то, что неисправность машин военных судов не следует объяснять нерадением механиков, и я могу указать на самых исправных из них, которые тем не менее просят в море об остановках машин, чтобы поджать или ослабить подшипник. Думаю, что нет таких мер, которые признаны были бы излишними для достижения исправности машин, т. е. условия, по-видимому, легко достигаемого на коммерческих судах и ускользающего на военных.

Я три года командовал пароходом «Великий Князь Константин», у которого механики и машинисты были вольные, и я не помню случая, чтобы пришлось хоть раз в море стопорить машину для поджимания подшипников, но помню обратное на всех военных судах, на которых я плавал. Иногда приходится слышать, что машины коммерческих пароходов исправно работают потому, что эти пароходы много ходят, вследствие чего у их механиков большая практика. Правда, без практики невозможно научиться, но все дело не в управлении машиной на ходу, а в должной пригонке и сборке ее частей на якоре. От машинистов в море требуется лишь внимание, тогда как на якоре при ремонте машины от них требуется искусство.

Всякое военное судно имеет достаточно времени, чтобы на якоре обстоятельно осмотреть машину, и довольно плаваний, чтобы проверить в море правильность сборки частей машины. Говорят иногда, что на коммерческих пароходах те же люди долго служат, что они привыкают к особенностям своей машины, – это может быть также справедливо, но вместе с тем мы знаем, что вновь выстроенный пароход после нескольких часов пробного плавания принимает груз и пассажиров, отправляется в рейс и делает океанский переход без остановки. Тут уже нельзя сказать, что люди приноровились к особенностям машины, и надо думать, что исправность машины происходит от правильной сборки подшипников и должного их нажатия. Мне приходилось иногда слышать, что машины военных судов потому не действуют исправно, что их заставляют часто работать несоответствующим ходом, и я спросил мнение по этому поводу у г. Mac-Clure.

Он мне обяснил, что и коммерческие пароходы не всегда ходят одним и тем же ходом, что при противной зыби приходится неизбежно ход уменьшать и что во время зимних рейсов из С.-Франциско в Иокогаму приходится большую часть перехода делать средним ходом. Кроме того, ход машины при этом бывает очень неравномерный, ибо винт временами оголяется и, несмотря на морской регулятор, машина работает порывами. По его мнению, не может быть, чтобы одна сборка машины была хороша тодько для полного хода, а другая – ддя среднего. Если машина хорошо собрана, то она на всяком ходу пойдет правильно.

Правильная же сборка частей есть именно то условие, которое обеспечивает безостановочную работу машины, и механик, который может поручиться, что у него все трущиеся поверхности правильно пригнаны, должным образом отшлифованы и нажаты, может рассчитывать на безостановочность действия машины; если же части машины худо собраны или слишком туго нажаты, то произойдет нагревание; следовательно, все сводится к правильной сборке машины. Он же добавил к сказанному, что если вы позаботитесь о машине на якоре, она не будет беспокоить вас на ходу.

В этой-то заботливости о машине на якоре и состоит весь секрет безостановочной ее работы на ходу. Конечно, недостаточно одной заботливости, нужна еще практичность, которой действительно обладают вольные механики. Г. Mac-Clure пояснил еще, что только один он не работает теперь в машине своими руками, остальные же лица делают все сами, например – подшипники собираются лично его помощниками, так как от умелых рук собирающего подшипник зависит главным образом вся исправность машины.

Личный механический состав для таких пароходов вырабатывается и обучается на практике; никаких особых школ на берегу для этого нет и молодой человек, избравший эту специальность, должен (по окончании обыкновенного общего школьного образования около 15 лет) поступить масленщиком на пароход и никакого экзамена для этого не требуется. Пробыв два года масленщиком, молодой человек (если достаточно способен, чтобы продвигаться по службе) будет переведен на два года в кочегарные старшины и затем сделается младшим машинистом. Чтобы получить степень 3-го механика, т. е. стоять вахту, надо иметь патент, для чего требуется рекомендация трех старших судовых механиков и выдержание установленного экзамена у портового механика, ремонтирующего котлы.

Молодой человек, желающий получить патент, должен сам заниматься в свободное от работы время. Обыкновенно он имеет для этого необходимые руководства, но кто-нибудь из механиков всегда объяснит ему что надо. Послужив два года 3-м механиком, молодой человек может держать экзамен на второго и, пробыв два года вторым, может держать на первого, а потом через два года – на старшего механика. Во всех случаях к экзамену допускаются лишь лица, рекомендованные тремя старшими механиками. Патент действителен только на один год и каждый год надо возобновлять его без экзамена, но проступки по механической части могут повести к лишению патента.

Г. Mac-Clure показал мне записную тетрадь, в которую он вносит фамилию каждого, служившого под его ведением, причем делаются необходимые отметки, так что о каждом служившем с ним он может дать требуемую справку. Такая аккуратность сделала бы честь даже казенному инспекторскому учреждению и нельзя не полюбоваться, как он ведет и держит свое частное дело, не обязывающее его ни к каким записям, до которых, в сущности, у него остается очень мало свободного времени. Достоин особого внимания тот факт, что теоретические познания для получения патента механика молодой человек должен приобрести сам. У нас такой способ обучения называют самоучкой и очень часто человек не получает дальнейшего хода только потому, что он не имеет удостоверения в окончании курса в известной школе, и вообще самоучкам у нас хода не дают. В Соединенных Штатах и Англии смотрят на это иначе.

Все лучшие механики и инженеры в этих странах – самоучки, и именно, благодаря самоучкам океанские пароходы могут без остановок переходить от одного конца света на другой. Дело, очевидно, не в школе, а в том, чтобы человек считал известное ремесло выгодным для себя и имел возможность сам научиться всему, что знать следует.

Разумеется, при самообучении необходимо, чтобы были подходящие учебники и на английском языке можно найти прекрасные руководства, хорошо изданные, со множеством рисунков и чертежей. Например, я случайно взял у одного из пароходных механиков книжку «Read’s Engineer’s Handbook»[129], которая имеет 639 страниц убористого шрифта, иллюстрированных 344 рисунками в тексте и 36 большими чертежами, составляющими отдельный том; цена 12 шил. 6 пенс. (6 рублей). Она заключает правила и программы для экзамена, по которому можно получить право на управление машиной, затем идет арифметика, геометрия, алгебра и механика – теоретическая и практическая. Просмотрев эту книгу, я нашел в ней весьма много полезных практических советов и теоретических объяснений.

Так же точно я взял у одного из палубных квартирмейстеров книжку, по которой он готовится к экзамену на палубного офицера. Книжка озаглавлена: «Ainsley’s Examiner in Seamanship»[130]; цена 2 шиллинга. Книжка написана в виде вопросов и ответов и назначается для приобретения разных познаний по морскому делу. Есть подобные же руководства по навигации, астрономии и проч.

5 февраля 1896 г., в последний день нашего плавания, я опять спустился в машину. Счетчик, показывавший при выходе из Иокогамы 438 980 оборотов машины, теперь показывал 1 482 652, т. е. машина сделала уже безостановочно миллион оборотов и продолжала работать также спокойно, как будто ее сейчас взяли из мастерской. Старший механик сказал мне, что, по случаю ввода парохода в док, люди будут заняты притиркой кингстонов, а потому ему не удастся пересмотреть ни мотылевых подшипников, ни золотниковых приводов, но надо перебрать соединения балансиров воздушных насосов. Кроме того, необходнмо продуть паром трубки от масла, ибо в них масло густеет и если кусочки такой загустевшей массы попадут в подшипник, то он непременно разогреется. Через 9 дней пароход пойдет в новый рейс, и машина будет продолжать свою четвертую сотню миллионов оборотов.

6 февраля, в 2 часа ночи, мы прибыли в С.-Франциско, и утром я оставил пароход «City of Peking», унося с собой лучшие воспоминания, как обо всем виденном на нем, так и вечно веселом и довольном его капитане – г. Smith.

С. О. Макаров. Броненосцы или безбронные суда?

Помни войну!

Цель настоящей статьи не критика деятелей кораблестроения у нас, ибо мы строим то же, что и все нации, следовательно, высказываемые здесь взгляды не должны задевать ничье самолюбие.

Собственно судостроение в русском флоте во многих случаях избегло тех колебавий, которые были за границей. Так, по отношению к наибольшему калибру орудий, мы не изменяли принятому решению с 1873 г., т. е. с постройки броненосца «Петр Великий», на котором поставлевы были 12-дюймовые орудия. То же можно сказать и о калибре средней артиллерии в 6 дюймлв и о диаметре мин – от принятого раз размера мы не отступили. По части непотопляемости в нашем флоте сделано больше, чем где-нибудь и в настоящее время обращено большое внимание на придание водонепроницаемым переборкам должной крепости и соответствие своему назначению.

Всем этим я хочу сказать, что, высказывая свои взгляды на целесообразность тех или других типов, я говорю объективно, а не субъективно, и, кроме того, о деле, а не о лицах.

Я считаю, что надо строить для боя малые безбронные суда, а господствующее мнение – что нужно строить для этой цели большие броненосцы. Quand tout le monde a tort, tout le monde a raison[131]. Отсюда выходит, что мои мнения никому не должны быть обидны.

От времени до времени следует взглянуть на все дело судостроения со стороны, отрешившись от существующих взглядов. Нужно как бы рассмотреть вопрос вновь, приняв в соображение современные наступательные и оборонительные средства.

Теперь принято считать, что для артиллерийского боя необходимы броненосные суда и поставленный мной вопрос уже повсюду нашел себе решение. Правда, военные суда раздедяют на броненосцы и крейсеры, но принято считать, что для артиллерийского боя пригодны лишь броненосцы. Крейсеры назначаются для разведок, и вследствие этого им стараются дать бо́льшую скорость хода, чем броненосцам, но признается, что для артиллерийского боя с броненосцем они в сущности не годятся.

У крейсеров, размером более 2000 т, машину, предназначенную для большого хода, и котлы можно поставить ниже ватерлинии, поместив под естественное прикрытие водой. Суда такого водоизмещения считают специально разведчиками, на них ставят очень слабую артиллерию и делают высокий борт. У судов в 3000 т добавляют карапасную палубу. При дальнейшем увеличении водоизмещения прибавляют некоторое количество брони и, когда размер доходит до 10 000 т, то судно считается броненосным крейсером. В настоящее время в Соединенных Штатах строятся броненосные крейсеры в 16 000 т. Неужели и эти суда назначаются для разведок, а не для боя? Для разведок они чересчур велики и дороги, а для боя чересчур высокобортны и представят чрезвычайно выгодную для неприятеля цель.

Если бы проектировался корабль в 16 000 т совершенно без брони, то можно бы было такому судну дать огромный ход и район действия. Он в этом отношении превзошел бы все другие суда. Основная мысль этого корабля и его назначение были бы ясны и понятны, но в том виде, в каком судно строится, оно по высокобортности будет чувствительно к неприятельским снарядам, а по ходу не превзойдет крейсеров малого размера. Стоимость же судна будет во много раз превосходить разведчиков умеренного водоизмещения.

Мне кажется, что название крейсер сбивает всех с толку. Признается необходимость иметь суда для разведочной службы, и что такие суда должны ходить скорее, чем суда противника, дабы, открыв их, можно было уклониться от боя и сообщить известие своим кораблям. Если бы для этого пришлось на каждые 100 000 т боевого состава иметь 10 000 т разведочных судов, то можно бы было помириться с слабостью артиллерии и другими боевыми недостатками их, но считается, что разведочных судов нужно гораздо больше и тогда является вопрос, не лучше ли разведку производить такими судами, которые строятся для артиллерийского и минного боя, и в решительном сражении могут драться в линии со всеми остальными.

Последнее решение мне представляется рациональным, и я бы составил флот исключительно из безбронных малых боевых судов с сильной артиллерией. Разведки ближние должны производиться теми же судами поочередно, с таким расположением промежуточных судов, чтобы они были в пределах беспроволочных сигналов и могли быть в решительную минуту стянуты к главным силам и вступить в бой совместно с ними. Летучие разведки можно возлагать на 27-узловые[132] миноносцы в 200 т, или на отряды тех же безбронных боевых судов, строя их все по одному типу.

Безбронные суда при заданном условии хода и района действия могут быть малого размера, броненосцами при таком же задании могут быть лишь большие. Отсюда вытекает, что вопрос надо поставить так: «строить ли большие броненосцы или безбронные суда малого размера?».

С этим вопросом я выступил впервые в 1894 г. и тогда же, в статье «Разбор элементов, составляющих боевую силу судов», предложил для артиллерийского боя строить безбронные суда в 3000 т. О судах этих говорится в той статье недостаточно подробно, а потому теперь, взвесив сделанные с тех пор успехи в артиллерии, минах, подводных лодках и прочих средствах нападения и обороны, я решаюсь выступить с моим предложением с большей подробностью.

Молодая школа

Еще ранее моего предложения во Франции появилась так называемая молодая школа, проповедовавшая постройку крейсеров размером около 6000 т. Идеи молодой школы заключались в том, что активная боевая служба должна производиться эскадрами этих крейсеров, броненосцы же, водоизмещением около 7 1/2 тыс. т, должны назначаться лишь для прибрежной обороны. Молодая школа считала, что на крейсерах нет надобности иметь орудий большого калибра, что достаточны 6-дюймовые орудия, но необходим большой ход. У броненосцев полагалось иметь два крупные орудие и четыре 6-дюймовые.

При броненосцах береговой обороны молодая школа считает полезным иметь разведчиков в 2 1/2 тыс. т. В сущности, молодая школа мирится с броненосцами береговой обороны только потому, что такие уже существуют, но истинные идеи молодой школы – передать прибрежную оборону легким, мелкосидящим судам с сильной артиллерией.

В 1886 г. морским министром был адмирал Aube, горячий преверженец молодой школы. Постройка броненосцев была приостановлена и даже выстроен пробный, мелкосидящий, быстроходный, так сказать, пловучий орудийный станок для 14-сантиметровой пушки («Gabriel Charmes»), который походил на обыкновенный миноносец, имея водоизмещение 79 т и скорость 20 узлов. На нем была поставлена 14-сантиметровая пушка. Стреляя по носу, он представлял собою мишень только 4 кв. метра, управлялся очень легко и при стрельбе на неспокойном море с дистанции до 40 кабельтовых, получалась площадь рассеивание в 300 × 400 м.

С переменой министерства опыты были прекращены; орудие снято, и судно переделано в миноносец под № 151.

Идею адмирала Aube энергично защищал адмирал Rе́veillère. Затем в 1899 г., при назначении морским министром Lockroy, этот последний – тоже последователь молодой школы – приказал переделать минный авизо «Dragonne», поставив на него такое же орудие, как на «Gabriel Charmes», и произвести опыты. Первое испытание было на ходу на качке до 10° с дистанции 5200 м, причем площадь рассеяние оказалась – 100 × 400 м. Была произведена ночная стрельба – по старому фрегату «Panama» на ходу и на якоре при качке до 20° с дистанции 1500, 1000, 500 и 300 м. Всего сделано 38 выстрелов; попало – 20.

С уходом Lockroy опыты вновь прекратились, но, очевидно, веяние молодой школы не осталось без последствий, ибо, пересматривая список судов французского флота, мы не находим в нем таких гигантов, как в английском флоте, скорее напротив, – встречаем преобладание умеренного водоизмещения.

Мои идеи несколько отличаются от идей молодой школы. Плавучие орудийные платформы вроде «Dragonne» и «Gabriel Charmes» имеют машины и котлы выше ватерлинии, следовательно, в положении, открытом для неприятельских выстрелов. Относительно морских судов могу заметить, что, придавая большое значение ходу, я в то же время считаю необходимым, чтобы корабль, назначенный для артиллерийского боя, имел такую артиллерию, которая могла бы пробить броню современных кораблей. Постановку такой артиллерии можно достичь лишь при условии отказа от чрезмерной скорости, а потому я считаю достаточным, чтобы боевой безбронный корабль имел ход на 2 узла больше, чем ход броненосцев, т. е. можно ограничиться 20-узловым ходом.

Для того чтобы менее страдать от неприятельских выстрелов, нужно избежать высокого борта, а чтобы артиллерия не подвергалась поражению осколками неприятельских разрывных снарядов – поставить ее на верхнюю палубу.

Комбинируя вышеперечисленные условия, приходим к судну размером в 3000 т с карапасной броневой палубой, прикрывающей машину, котлы, боевые запасы и руль, и с возвышенным полубаком для того, чтобы с успехом идти против волнения, не зарываясь носом.

Esmeralda 1883 г.

Лучший тип небольшого боевого судна представляет «Esmeralda», построенная в 1883 г. заводом Армстронга. Судно это было заказано чилийцами под впечатлением войны с Перу. У чилийцев в это время были свежи воспоминание войны, и они опасались новых столкновений. Вот почему в этом судне первое место отведено боевым качествам,

Esmeralda при водоизмещении в 3000 т имела два 10-дюймовых орудий (в 25 т) и шесть 6-дюймовых (в 4 т). Ход 18,3 узла и запас угля в 600 т. Машины и котлы прикрыты легкой карапасной палубой. При своем низком борте и всех вышеприведенных боевых элементах «Esmeralda» представляла прекрасную боевую машину. Единственный ее недостаток – это низкий нос, который не позволяет держать хорошего хода, идя против волны. Обстоятельство весьма важное.

Покойный лорд Армстронг был защитник боевых судов малого размера, и его фирма после «Esmerald’ы» построила еще много других боевых безбронных судов почти того же водоизмещения. Все сражения при Ялу были японцами выиграны при участии таких судов.

Заслуживает большого внимания, что, под угрозой войны, люди яснее видят боевые потребности и лучше отличают хорошее от дурного. Как только в 1894 г. японцы объявили войну Китаю, то сейчас же купили у чилийцев «Esmerald’у», которая в это время была уже далеко не новым судном, в особенности по отношению к артиллерии.

Безбронное судно в 3000 т

Предлагаемое мною безбронное судно отличается от «Esmeralda’ы» возвышенным баком и отсутствием тонкого прикрытия для 6-дюймовых пушек.

Для того чтобы показать, какой вид может быть придан этому судну, я составил чертежи его, а младший помощник судостроителя Барановский сделал подсчеты. На чертеже видно, что броневая карапасная палуба прикрывает машину, котлы и боевые погреба. Над этой палубой расположена другая, верхняя, которая идет также во всю длину судна, и пространство между этими палубами служит для помещения экипажа. В носовой части показан возвышенный полубак.

Так как в военное время командир должен быть возможно ближе к мостику, откуда идет управление кораблем, то командирская каюта находится под полубаком. Под ней находятся каюты офицеров, а сзади этих последних – каюты кондукторов.

Судно разделено 7-ю главными переборками, имеет в середине два дна и два борта. Пространство между двумя бортами служит для угля, провизии и пр., так, чтобы иметь выше карапасной палубы возможно большее количество водоисключающих предметов.

Общие размеры безбронного судна следующие:

Длина между перпендикулярами – 300 футов.

Ширина наибольшая – 42 фута 10 дюймов

Отношение ширины к длине – 1 к 7.

Наибольшая длина – 322 футов 10 дюймов.

Отношение —1: 7 1/2,

Углубление нормальное – 18 футов.

Дейдвудов нет.

Центр величины отстоит вниз от грузовой ватерлинии на 6,9 футов. Метацентр от центра величины к верху на 8,9 футов.

Угля помещается 600 т, из них 300 входят в нормальное водоизмещение.

Котельных отделений три, из них среднее занято котлами Бельвиля для обыкновенного хода, а остальные два отделения – котлами более высокой паропроизводительности.

Два 8-дюймовых орудия и четыре 6-дюймовых орудия по бортам поставлены с таким расчетом, чтобы они находились как раз над главными поперечными переборками. Одно 6-дюймовое поставлено в корме. Мелкие орудия стоят частью на полубаке, частью на верхней палубе. Минные аппараты также поставлены на верхней палубе. Шлюпок предположено шесть, из коих один катер, один паровой баркас.

Ход предположен 20 узлов, на что требуется 10 000 индикаторных сил.

Помещенное здесь описание показывает, что предположенное судно не есть фантазия, что грузы позволяют иметь на этом корабле предположенную артиллерию, предположенный ход в 20 узл. и запас угля в 600 т, из которых 300 т входят в нормальное водоизмещение. 600 т угля. по обыкновенному расчету для экономического хода, даст район действия в 6000 миль, но так как при составлении проекта предположено иметь вспомогательные двигатели, при которых 6-узловой ход получается в два раза экономнее, чем при обыкновенных машинах, то, основываясь на опытах со вспомогательными машинами на «Ермаке», судно может дойти от Кронштадта до Владивостока, не возобновляя запасов угля.

Вот в каком виде мне представляется современный боевой корабль, между тем установившееся общее мнение совсем иное. Считается, что боевой корабль должен быть большой и обшит броней.

История бронирования

Действительно, броня дает такие огромные преимущества, что их нельзя не видеть. Броня в первый раз употреблена была во время Крымской войны при бомбардировке Кинбурнских укреплений. Французский флот имел три бронированные плавучие батареи. Преимущество брони, однако же, не выказалось с должной ясностью, а потому бронирование судов как во французском, так и в английском флоте шло очень медленно. Покрывали броней некоторую часть борта больших деревянных фрегатов и проектировали новые суда с частным броневым прикрытием по бортам.

Толчок в деле бронирования дали Соединенные Штаты, где во время междо-усобной войны южане построили «Merrimac», который 8-го марта 1862 г. явился на Hampton Roads и утопил фрегаты «Cumberland» и «Congress». Ядра этих судов, по выражению очевидцев, производили такое же малое впечатление на закованные борта «Merrimac», как град на железную крышу.

Ко времени готовности Меггитася северяне построили с беспримерною скоростью в 100 дней «Monitor». Сражение между «Merrimac’ом» и «Monitor’ом» окончилось ничем. Гладкостенная артиллерия не могла побороть брони, равно как таран «Merrimac’а» был безсилен против «Monitor’а», имевшого свесы.

Броненосцы мирного времени

В моей книге «Рассуждение по вопросам морской тактики» («Морск. сборн.» 1897 г., № 1) дан чертеж постепенного вида бронирования. У первого английского броненосца «Warrior» была прикрыта 4 1/2-дюймовой броней лишь часть борта. Тут прямо выказалась разница между мирными проектами и проектами военного времени. «Warrior», превосходящий по величине в 8 раз «Monitor», не мог бы выйти безнаказанно из боя с «Merrimac’ом», ибо у него огромные поверхности не бронированы и, следовательно, были бы пробиты разрывными снарядами противника, которые нанесли бы кораблю больший или меньший вред и могли бы вывести его из строя. Возможно даже, что «Warrior» был бы потоплен, благодаря своим уязвимым частям и отсутствию свесов, которые защищали бы его от таранного удара.

Мы видим, что броня сразу пришла в такие условия, в которых она не могла дать тех результатов, которые были у «Merrimac’а», и «Monitor’а». Захотели бронировать высокобортные суда, и если бы артиллерия осталась такою же, как во время американской войны, т. е. гладкостенной с чугунными снарядами, то это, увеличив должным образом водоизмещение, как на «Agincourt», было бы возможно.

Артиллерия, однако же, делала свои шаги вперед, и прикрытие в 4 1/2—5 дюймов оказалось недостаточным, чтобы защитить борта от неприятельских снарядов. Артиллерия совершеествовалась так быстро, что следовало тогда же отказаться от мысли бронировать высокобортные суда. Если бы на фрегатах «Cumberlcmd» и «Gongress» были современные 6-дюймовые орудия с бронебойными снарядами, то «Merrimac» был бы выведен из строя ранее, чем при своем тихом ходе успел бы приблизиться к ним.

«Merrimac» потому и победил, что ядра фрегатов производили на его борта такое же действие, как град на железную крышу. Совсем иное дело представляли борта «Agincourt’а» по отношению к нарезным орудиям того времени. Они пробивались, и, следовательно, броня на нем не могла дать тех поразительных результатов, которые выказались во время боя на Hampton Roads.

Не отказавшись от мысли бронировать высокобортные суда, прибегли к частному бронированию по ватерлинии и защищали броней казематы и башни, в которые ставили исключительно орудие большого калибра. Этого оказалось недостаточно, и прибегли к бронированию лишь одного каземата, длина которого уменьшилась до такой степени, что он представлял из себя не более 30 % длины всего судна («Inflexible»). На остальном пространстве борт к носу и корме оставили не прикрытым броней и ограничшись броневой подводной палубой, прикрывавшей жизненные части судна: машину, котлы, боевые запасы, рулевые приводы и пр.

Опыт с моделью показал, что такие суда, при пробитых оконечностях, не имеют достаточной остойчивости. Тогда решили пожертвовать толщиной брони, которая у броненосца «Inflexible» дошла до 24 дюймов, и, прикрыв ватерлинию более умеренною броней, удлинили и самые казематы. Получилась все-таки же очень незначительная поверхность бронирования, пробиваемого орудиями того времени, причем две пятых всего борта («Collingwood»), считая по длине, оставлены совсем без броневого прикрытия.

В это время (начало 90-х годов) появились бесподобные бронебойные снаряды из хромо-никелевой стали завода Гольцера и преобладание артиллерии сделалось столь ясным, что вероятно бронирование было бы совершенно оставлено, но тут (в 1893 г.). Гарвей в Америке изобрел закаленную броню, и первые опыты с ней дали поразительные результаты. При прикосновении снарядов к этой броне они разлетались в мелкие куски. Очевидцы выражались, что снаряд обращался в пыль.

В Англии такой результат поняли как указание на возможность утончить броню, покрыв ею большие поверхности. В то же время признавалась возможность, что такая тонкая броня будет все же пробиваться, и потому, для прикрытия машин, котлов, боевых запасов и пр., решили в дополнение к броневой палубе, идущей на высоте верхней кромки брони, сделать еще одну броневую дугообразную (карапасную) палубу, которая опускалась бы к нижней кромке брони.

Из этого видно, что совершенно отказались от мысли иметь даже некоторую часть судна вполне неуязвимой от снарядов неприятеля и тем совершенно отступили от выгод брони, столь ярко выказавшихся во время сражение на Hampton Roads.

Современные броненосцы

Для иллюстрации того, как принято теперь бронировать корабли, помещен рисунок строящегося теперь английского броненосца «King Edward» (черт. 1) в 16 500 т., у которого броня распределена следующим образом: барбеты – 12-д. броня, батарея и башни 9,2-д. орудий прикрыты 7-д. броней, траверз из 12-д. брони, бортовая броня при ватерлинии лишь у средины 9 д., утончается к носу до 3 д., а к корме даже до 1 1/3 д.

Рассмотрение вышеприведенных данных показывает, что огромные поверхности покрыты очень тонкой броней, которая не всегда защищает даже от мелкой артиллерии, средняя же артиллерия будет пробивать почти всю броню. О неуязвимости такого судна нельзя говорить серйозно: броня защитит от некоторых выстрелов, в особенности косых, но эта броня будет пробиваться и, с самого начала сражения, корабль будет повреждаем неприятельскими выстрелами не только в местах совсем непокрытых броней, но и в бронированных.

Для того чтобы судно имело даже столь слабое прикрытие больших поверхностей, пришлось довести размеры его до 16 500 т. Не служит ли это очевидным доказательством, что высокобортное судно невозможно бронировать должным образом. Видимо, высокобортность и броня несовместимы.

С другой стороны, низкобортные суда не признаются годными для океанского плавания. Это, однако же, не показывает, что вышину современных кораблей нельзя бы было с успехом уменьшить. Я того мнения, что такое уменьшение в боевом отношении желательно и даже необходимо.

Сравнение броненосца в 9000 т. с безбронным судном в 3000 т. Заслуживает особого рассмотрения вопроса, можно ли смириться с увеличением кораблей до столь гигантских размеров, если они не дают возможности в должной мере бронировать суда и тем сделать их неуязвимыми от неприятельских снарядов. Не лучше ли иметь суда малого размера? Расчеты, приведенные мной в моей книге «Разбор элемеитов, составляющих боевую силу судов» (стр. 93), показывают, что чем больше судно, тем на каждую тонну водоизмещения можно поместить больше наступательных и оборонительных средств. Поэтому считается как бы доказанным, что выгоднее строить большие суда, чем малые.

Поясним это примером, сравнив судно в 3000 т и в 9000 т, т. е. в три раза больше. Если тому и другому судно нужно дать ход в 18 узл., то у первого судна потребуется 6800 инд. с., а у второго не в три раза больше, а лишь 12300 с., т. е. не вполне в два раза больше. Расход угля на суточное плавание по 10 узл. будет у первого судна 23 1/2 т, у второго 43 1/2. Точно так же явится некоторая экономия в весе корпуса, числе команды и пр. Допустив у того и другого судна вес артиллерии и мин в 9 % от водоизмещения, получим, что у судна в 3000 т запас водоизмещения останется 442 т, а у судна в 9000 т – 2600 т. Если мы весь запас водоизмещения у судна в 3000 т. дадим под уголь, то его будет достаточно на 18,8 суток.

На такое же число дней судну в 9000 т потребуется угля 818 т, а мы имеем запас водоизмещение в 2600 т, следовательно остается 1782 т, которые можно употребить на броню.

Отсюда выходит, дабы поместить на судно 1782 т брони, надо увеличить водоизмещение с 3000 т до 9000, считая, что судно в 9000 т будет иметь такую же артиллерию как три судна в 3000 т, такой же ход и такой же район действия. Если бы боевая сила судов зависела только от силы артиллерии, то поставив в бою судно в 9000 т против трех судов в 3000 т, мы получили бы равенство сил, но у судна в 9000 т имеется броня, а у судов в 3000 т. ее нет, следовательно можно бы было признать, что судно в 9000 т сильнее, чем три судна в 3000 т.

Так вообще принято рассуждать и вот почему господствует мнение, что размеры военных судов надобно увеличивать, ибо при большом водоизмещении на единицу размера судна можно положить в него более полезного груза. Стоимость судна – почти пропорциональна размерам, следовательно, и на единицу стоимости у большого судна будет более полезного груза.

Приведенные выше цифры показывают, что увеличение размеров на 6000 т дало возможность прибавить полезного груза 1782 т. Отсюда получается как бы грубое правило, что для того, чтобы иметь возможность положить 1 т полезного груза, нужно увеличить водоизмещение судна на 3,3 т. Цифра эта для судов разных типов будет различна, но вопрос не в абсолютной величине ее, а в том, что делая всякую добавку в одну тонну полезного груза, будет ли то броня, уголь, избыточное снабжение или иное что, надо считаться с увеличением водоизмещения в три с лишним тонны. Рассуждения эти относятся и к броненосцам, и к крейсерам, и ко всяким другим судам.

Если вышеприведенное положение, что бронированное судно в 9000 т может разбить три судна в 3000 т, верно, то господствующее мнение о преимуществе больших судов правильно. Если же при сражении трех судов в 3000 т с одним судном в 9000 т преимущество будет за первыми, то господствующее мнение неправильно.

Разборы наступательных и оборонительных средств

Чтобы решить этот вопрос, следует разобрать современное состояние наступательных и оборонительных средств. Наступательные средства – пушка, мина и таран. Оборонительные: неуязвимость, непотопляемость и живучесть. Судно строится 3–4 года, следовательно, выбирая тип, нужно не только принять в соображение наступательные средства, каковы они сегодня, но и взглянуть несколько вперед, а посему, делая легкий обзор наступательных и оборонительных средств, я позволю себе высказать предположение о том, каковы будут эти средства в ближайшем будущем.

Артиллерия

В настоящее время большая часть боевых судов вооружена орудиями в 40–50 калибров. До 6-д. калибра включительно орудие патронные, а выше – картузные.

Замечается намерение у средних калибров отказаться от патрона, т. е. гильзы, ибо гильзы не допускают стрельбу при давлениях выше 2500 атмосфер, тогда как крепость орудий и свойства пороха позволяют довести давление до 3000 атмосфер. Упразднение гильз, вероятно, поведет к некоторому замедлению стрельбы, ибо придется вставлять отдельно трубку, но думаю, что это затруднение устранят. Также думаю, что найдут, как делать картуз, не прибегая к таким материалам, которые тлеют после выстрела и, следовательно, требуют банения.

Гораздо большее затруднение встретится вследствие того, что при давлении в 3000 атмосфер будет сильное выгорание стволов и изнашивание их. Вероятно, найдут возможность сделать внутренние трубы орудий заменяемыми. Говоря короче, я верю в возможность повышение давление до 3000 атм., но это дастся не без затруднения, в особенности по снаряжению снарядов, ибо некоторые сильно взрывчатые вещества боятся больших давлений при смещении.

В настоящее время современные орудия дают скорость 2800–2600 ф. Прилагаемый черт. 2 показывает дальности при 5°, 10° и 15° возвышения орудий всех калибров от 37-мм до 12-д. включительно. Тут же для наглядности даны траектории 11-д. пушки образца 1877 г. и 11-д. мортиры. Также показана дальность 10-д. пушки при угле возвышение в 35°.

Чертеж дальности составлен следующим образом: по горизонтальной оси AB отложены расстояния в кабельтовых и конец каждой траектории при углах возвышения в 15° примыкает к точке, соответствующей ее дальности. По линии АС, которая на 5° выше горизонта, отложены дальности при 10° возвышении. По линии АБ – на 5° возвышения. По линии АЕ – на 21/2° возвышения. По линии АГ – на 1° возвышения. Сомкнутые кривые, соединяющие дальности орудий на различных дистанциях, не дают точного совпадение с действительными траекториями снарядов, но недалеки от них и, для наглядности, приближение вполне достаточно; между тем принятая система построения чертежа дает возможность получить главнейший элемент, т. е. дальность, при каком угодно угле возвышения.

Дистанции

Нет точных данных, по которым можно бы было признать те или другие дистанции ближними или дальними. Чертеж показывает, что при угле возвышения в 35° 10-д. орудие может забросить снаряд на 10 1/2 миль, или 18 1/2 верст, причем снаряд мог бы перелететь через Монблан. На такое расстояние едва видно самое судно, в которое будут стрелять, и совершенно не видно падения снаряда и, значит, не видно результатов его действия, а вероятность попадания в судно близка к нулю. Если же, однако, придется стрелять по неприятельскому лагерю, положение которого точно определено на карте, то будет достаточный % попадания.

При таком условии мы получим, что для 12-д. орудие в 40 калибров ближняя дистанция – 11 кабельт., средняя – 24, дальняя – 42, у 37-мм пушек ближние дистанции будут 2 1/4 кабельт., средние – 5 1/2 и дальняя 9. Если, придерживаясь того же правила, мы возьмем за мерило 6-д. орудие в 45 калибров, то ближняя дистанция будет – 10, средняя – 20, дальняя – 30 кабельт. Казалось бы, что для условий морского боя можно было принять эти последние подразделения.

Порох, снаряды, таран

Порох употребляется теперь по преимуществу бездымный и обратно к дымному не перейдут. При дымном порохе дымом застилает свои орудия, которые совершенно теряют возможность целиться в неприятеля, тогда как неприятель имеет все, чтобы направлять свои орудия. Это показывает, что с окончательным переходом на бездымный порох надо спешить, ибо дым будет в сильной степени мешать действию своей артиллерии.

Бездымный порох дает лучшие балистические свойства, чем дымный. Пороха пироксилиновые или пироколлодийные требуют бо́льших зарядов, чем порох нитроглицериновый (кордит), но у них температура газов меньше, а потому меньше выгорают каналы. У 6-д. орудия заряд в 46 фунтов. бурого пороха для той же начальной скорости замещается 26 фунтами пироксилинового пороха и 18 фунтами кордита.

Вес заряда имеет существенное влияние на начальную скорость снаряда, ибо развиваемые газы должны потратить силу не только на смещение снаряда, но и на смещение частиц пороха; если считать вес 6-д. снаряда 100 фн., то при буром порохе газ должен выкинуть из канала 146 фн., при пироксилиновом порохе 126 фн., а при кордите 118 фн. Отсюда видна желательность уменьшения веса заряда, но если она ведет к сильному выгоранию стволов, то невыгоды так велики, что парализуют выгодные стороны.

Пока не видно новых порохов и еще нет данных предположить, что они частью или полностью заменятся жидким воздухом или иными сгущенными газами.

Снаряды употребляются: бронебойные, фугасные и сегментные.

Бронебойные снаряды, выделывающиеся из хромистой стали, могли пронизывать предельную для себя сталеникелевую броню даже при углах от 15° до 20° от нормали не разбиваясь. При ударе в гарвеевскую или крупповскую броню такие снаряды разбиваются. Колпачки, предложенные мной в 1893 г., защищают снаряды от разбития при больших скоростях и в таком случае пробивающая способность снаряда с колпачком против гарвеевской плиты равняется обыкновенному снаряду при незакаленной сталеникелевой плите. Крупповская броня крепче брони гарвеированной на величины, как показано в таблице ниже этого. При малых скоростях преимущества колпачков значительно меньше.

Разрушителное действие снарядов. Все фугасные снаряды предполагается иметь снаряженными в английском и французском флоте лиддитом, или меленитом. Это весьма сильное взрывчатое вещество, и снаряды, наполненные им, разрываются при прикосновении к броне и потому не разрушают ее. Имеются данные предполагать, что бронебойные снаряды в некоторых флотах могут не взрываясь проходить плиты и взрываться за ними. В некоторых случаях эти снаряды рвутся в самых плитах. По-видимому, в иностранных флотах не достигли того, чтобы меленитовые снаряды выдерживали полное давление газов в канале, а потому при стрельбе с меленитовым снаряжением будут малые начальные скорости.

Снаряжение снарядов значительно совершенствуется, и надо думать, что в недалеком будущем найдут способ, как предохранить взрывчатое вещество от взрыва при проникновении снарядов плиты, дабы затем произвести полный взрыв за броней.

Всегда существовали затруднения в выделке хороших дистанционных трубок. Надо однако же думать, что трубки эти усовершенствуются и что можно будет с уверенностью ими пользоваться для успешного поражения неприятеля сегментными снарядами при тех больших начальных скоростях, с какими в настоящее время стреляют. Трудно предположить, что стрельба дистанционными трубками будет иметь широкое применение в морских сражениях, когда дистанции меняются каждую минуту в значительной степени, но при действии по группам миноносцев, выжидающих момента атаки, и по береговым укреплениям стрельба сегментными и фугасными снарядами с дистанционными трубками может оказаться весьма успешной.

Таран есть весьма простое и сильное средство для нанесения неприятелю вреда. Одно время считали его оружием, решающим бой, а потому строили даже специальные суда для таранного боя. Тараны надо однако же считать, как холодное оружие, лишь второстепенным средством, ибо для нанесения удара необходимо сойтись с неприятелем вплотную, тогда как этому в значительной мере будет препятствовать артиллерийская и минная стрельба.

При ударе в судно таран легко разрушает борт не только простой, но и бронированный; бронированные палубы также не удерживают тарана, и он проникает в судовой корпус как в масло.

Были примеры, что миноносец на Мальтийском рейде сделал большую пробоину в борте крейсера. Минный крейсер «Всадник» при ударе в крейсер «Память Азова» сделал такую пробоину, в которую легко мог пройти человек, а миноносец «Свирепый» (350 т) в минувшем году на ходу в 27 узл. рассек пополам шхуну с дровами и на корпусе у него не оказалось никаких повреждений.

Броненосец «Camperdown» при ударе в броненосец «Ѵictoria» имел скорость лишь 6 узл., между тем получилась пробоина 28 ф. в вышину и 11 ф. в ширину. Правда, в этом месте не было бортовых плит, но была броневая палуба, встречающая удар на ребро. Никакие вычисления не могут определить точную величину пробоины, которую нанес бы тот же броненосец, если бы он ударил с полною скоростью в 18 узл., но нет ничего удивительного, если бы после этого общая крепость протараненного броненосца оказалась бы недостаточной для продолжения плавания на взволнованном море, даже при условии, что переборки спасли его от моментального потопления.

Мины

Усовершенствования в минах заключались в усовершенствовании машины, в увеличении давление с 60 атмосфер до 105 и в увеличении объема самой мины, приданием более тупых обводов, в особенности в носовой части. Это дало возможность иметь больший запас воздуха, а все вместе повело к большей скорости и большему району.

Стрельба на дальние дистанции мало изучается – минеры все еще хотят, чтобы каждый выстрел попадал наверное, между тем, если неприятель держится в линии кильватера, то можно стрелять не по отдельным судам, а по целой кильватерной колонне. Если промежутки между судами равняются двум длинам судна, то из трех мин две пройдут в промежутки и не причинят вреда, а одна должна попасть в судно. Это даст 33 % попадания.

Приборы

Обри представляют прекрасное средство для сохранения направления мины, и имеются данные считать, что рассеяние при стрельбе на 10 кабельт. не превосходит нескольких футов. Теперь, пока стрельбе на дальние расстояния значения не придается, приборы Обри действуют короткое время, но уже испытывается усовершенствование, которое удвоит продолжительность работы прибора. Сделано еще кое-что, и вообще один авторитетный в этом деле человек заявил мне, что не представит технических трудностей делать такие приборы, которые будут удовлетворительно управлять рулем в течение 1/4 часа.

Следовательно, не из-за направления мины не имеется еще способов стрельбы на дальние расстояния. Нужны некоторые усовершенствования в машине. Нужно по возможности освободиться от потери давления вследствие понижения температуры при работе машин, и даже ввести подогреватели. Кроме того, вероятно еще поднимут давление в резервуаре. Для того чтобы мина, расходуя воздух, не увеличивала своей плавучести, что вредно действует на ход при малых скоростях, необходимо сделать автоматическое напускание воды пропорционально расходу воздуха, ибо такового теперь помещается в резервуаре более двух пудов.

Всеми вышеприведенными усовершенствованиями будет достигнуто то, что нормальная мина окажется пригодной для стрельбы даже на расстояниях в 30 кабельт. Это обстоятельство очень повлияет на тактику боя и заставит обратить бόльшее внимание на средства, предохраняющие от минных взрывов.

За последние годы внимание было обращено на усовершенствование подводных аппаратов, и действительно теперь имеются способы для того, чтобы выпустить из подводной части мину на самых больших скоростях. Аппараты эти очень громоздки и тяжелы. Два аппарата со всеми к ним принадлежностями, кроме мин Уайтхеда, еще недавно весили 46 т и требовали огромного помещения, теперь в этом деле сделаны крупные шаги вперед.

Подводные аппараты не приспособлены к поворачиванию, так что угла обстрела не имеют, но приборы Обри начинают приспосабливать к сообщению мине требуемого угла отклонения. Когда этого достигнут, то стрельба из подводных аппаратов будет иметь угол обстрела.

Существует предположение, что опасно иметь мины в надводных помещениях, ибо, в случае взрыва резервуара, сильно пострадает то помещение, в котором находится аппарат. В этом отношении расположение аппаратов на верхней палубе выгоднее, ибо взрыв резервуара не повредит судна.

Тут мы опять встречаемся лицом к лицу с выгодами иметь судно небольшого размера, ибо стрельба надводных аппаратов требует, чтобы таковые стояли не высоко над уровнем моря. Также надо иметь в виду, что аппараты, поставленные в закрытых помещениях, занимают много места и тяжелы вследствие необходимости иметь яблочные шарниры. Вес этих аппаратов 4 т, а аппарат на верхней палубе может иметь вес 1 т. Угол обстрела аппаратов, поставленных в закрытые помещения, около 70°, тогда как аппаратов, поставленных на верхней палубе, до 140°. В этом отношении аппарат на верхней палубе – наивыгоднейший, но нельзя не упомянуть, что подводные аппараты и мины подле них вполне защищены от выстрелов неприятеля.

Миноносцы

До сих пор миноносцы еще не участвовали в морских сражениях в открытом море. Значит ли это, что им и не предназначено иметь никакой роли в общей боевой схватке? Считается доказанным, что скорострельная артиллерия теперь так могущественна, что миноносец днем не может приблизиться к кораблю на минный выстрел, ибо будет расстрелян его мелкою артиллерией. Решение этого вопроса, однако, зависит от многих условий. Я готов согласиться с тем, что если, в условиях мирного времени миноносец с миной, стреляющей только на 3 кабельт., захочет в ясную погоду открыто подойти полным ходом к кораблю на эту дистанцию, чтобы выпустить мину, то он будет выведен из строя ранее, чем успеет это сделать. Шансов на успех надо считать 1 против 99.

Если в атаку пойдет не один миноносец, а два, то, оценивая на глаз, я бы сказал, что у одного миноносца, на которого обратят больше внимания, будет 10 шансов на успех, а у другого 30. Если одновременно атакуют 4 миноносца, то я бы сказал, что в среднем они будут иметь до 40 шансов на успех каждый.

Добавим к вышесказанному условие мрачной погоды и волнение, вследствие которого корабль качается, и тогда мы получим, по крайней мере, 60 % на успех.

Все эти соображения относятся к борьбе корабля с миноносцами в условиях, когда на корабле не отвлекаются ничем другим. Если же допустить условие морского сражения, когда каждый корабль занят артиллерийским боем, а командир и окружающие заняты маневрированием в зависимости от маневров противника, то на появившиеся миноносцы не будет уделено и десятой доли внимания, и их шансы на успех чрезвычайно увеличатся. Даже на маневрах, которые по трудности никак нельзя сравнить с действительным боем, миноносцы, атакующие во время общей свалки, успевают подбежать на близкие дистанции прежде, чем на них обратят должное внимание.

Прибавим теперь дальность стрельбы минами – это даст такой крупный перевес на сторону миноносцев, который значительно увеличит шансы их успеха. Вспомним, что для стрельбы на 15 кабельт. орудию 37-мм надо дать угол возвышение в 15°, а 47-мм – 8°, и тогда мы поймем, что процент попадания на таких дистанциях будет очень незначительный. Миноносцев начнут успешно расстреливать, когда они подойдут на более близкие дистанции, и если стрельба минами на большие расстояние будет установлена, то опасность от миноносцев возрастет в громадной степени.

Если не зажмуриваться перед той опасностью, которую представляют минные взрывы, то надо отказаться от больших боевых судов.

Подводные лодки

Перечисляя наступательные и оборонительные средства для выяснения наилучшего типа судна, нельзя обойти молчанием нарождающееся новое оружие – подводные лодки. Я приведу вкратце историю этого дела. Во время нашей Крымской войны в Кронштадте строилась лодка генерал-майора Герна, которая, однако, подводных плаваний не могла совершать. Во время междоусобной войны Соединенных Штатов в 1863 г. южанами было построено несколько подводных лодок, из коих одна, «David», утопив флагманское судно «Housatonic», пошла ко дну вместе с лейтенантом Диксоном и 8 человеками команды.

В конце 60-х годов в России была построена подводная лодка Александровского водоизмещением 220 т. Лодка эта в 1869 г. на Транзундском рейде, в присутствии Государя, прошла под водою несколько сот сажен. В 1878 г. Джевецкий построил свою лодку на 4 человек. Лодка эта была по размеру едва ли не меньше всех, и она также могла с успехом делать под водой небольшие переходы.

Далее идут различные попытки, из которых наиболее серьезными были с лодкой Норденфельда в 1885 г. После этого дело с подводными лодками пошло более успешно, ибо во Франции общественное мнение стало настойчиво требовать разработки этого вопроса. Первый толчок к осуществлению лодок современного типа дал строитель Gustave Zе́dе́ в 1888 г. В это же время в Нью-Йорке разрабатывалась, а в 1898 г. была построена Holland’ом вполне удачная лодка с бензиновым двигателем.

К 1-му января 1903 г. во французском флоте имеется в Пербурге 8 лодок в 146 т, в Рошфоре 4 лодки в 185 т, в Тулоне 2 – первейшие в 260 т («Gymnote» и «Gustave Zе́dе́»).

В Соединенных Штатах к началу 1903 г. имеется 10 подводных лодок типов «Holland» и «Lake» водоизмещением от 105 до 120 т.

В Англии приобрели права «Holland’а», но дело пока еще идет неудачно. Видимо, авгличанам не хочется разрабатывать орудие, которое будет служить слабому против сильного. Есть слухи, что англичане строят лодку в 350 т. с бензиновым двигателем.

По настоящее время по подводному плаванию достигнуты следующие результаты.

Ход в полупогруженном состоянии 10 узл. посредством паровых и бензинных машин во Франции и газолинового двигателя в Америке и Англии. Под водою ход 6–7 узл. посредством аккумуляторов. Лодки легко на ходу держат свое обыкновенное углубление 3–5 саж., но желательно, чтобы они ходили по 10 саж., так чтобы быть в полной безопасности от столкновения с надводными судами, и быть вне влияния струи от судна и винтов. У французских лодок углубление регулируется автоматично и по желанию, у американских только по желанию, что рискованно.

Вооружение лодок состоит из аппаратов для выбрасывания мин, помещаемых или внутри лодки или снаружи. Затруднений в выпускании мин никаких нет. Также нет никаких затруднений относительно дыхания. Свежий воздух доставляется из резервуаров сжатого воздуха, а для удаления избыточного давление воздуха лодки подымаются ближе к поверхности, где отпирается клапан. Для возобновления кислорода применяется также перекись натрия.

Район действия французских лодок прибрежной обороны 20–40 миль, а лодок автономных (submersible) до 400 миль. У американских лодок запас газолина 230 куб. ф., и по их сведениям с этим запасом можио пройти 2000 миль, но на деле, как говорят, оказалось 600 миль, что тем не менее дает значительный простор действий.

Предполагается, что подводные лодки будут подходить в полупогруженном состоянии к неприятелю настолько близко, насколько обстоятельства позволят, затем лодка погружается и, вынырнув еще раз на более близком расстоянии, скрывается, чтобы выпустить свою мину.

О действии подводных лодок иногда составляются даже фантастические предположения. Одно из таковых изображает в разрезе пролив, оберегаемый батареями. Две подводные лодки, соединенные между собой тралом, входят в пролив и, задев тралом за минреп поставленной мины, останавливаются, ложатся на дно и выпускают водолазов, которые и обрезают минрепа, освобождая пролив от минного заграждения.

Действительно, на лодке «Lake» имеется устройство для выпуска водолаза, но будет ли это практично – пока вопрос. Весьма важно предрешить вопрос, какую роль в будущих войнах могут играть подводные лодки, и для этого предсказать, какие успехи возможны. Надо думать, что система двигателей значительно усовершенствуется, ибо газолиновые, керосиновые или спиртовые двигатели совершенствуются с каждым днем. Эти усовершенствования дадут улучшения в ходе и расширения района действия.

В настоящее время еще плохо действуют судовые компасы, как потому, что они окружены сталью, так и потому, что лодка часто меняет свой уклон. Полагаю, что это затруднение будет устранено заменою стали бронзою или алюминием и усовершенствованием компасов.

Вода при всей своей прозрачности настолько затрудняет видимость, что, в самых лучших условиях, водолаз находящийся на глубине даже 10 ф. может видеть корпус судна не далее 10 саж., (капитан 2-го ранга Кононов), следовательно, нечего и думать ориентироваться, находясь под водой и смотря через воду. Необходимо смотреть над водой и для этого придуманы перископы, дающие изображение на матовом стекле, и специальные трубы. И тот, и другой приборы дают очень малое поле зрение (до 30°) и, кроме того, помещаясь близко к горизонту воды и захлестываясь волнами, не могут признаваться вполне удовлетворительными. Приборы эти, без сомнения, усовершенствуются, но все ж таки это будет всегдашняя ахиллесова пята.

Из показаний плававших на лодках можно заключить, что спуск под воду не вызывает угнетенного состоянию и чем более будут с лодкой практиковаться, тем больше будет уверенность в безопасности плавания.

Пальба из орудий до водолазов доходит в очень слабой степени. Взрывы же мин настолько сильно действуют на водолазов, что причиняют ушные боли. Водолаз после взрыва не может более оставаться в воде, а потому в водолазной партии принято за правило выводить из воды всех учеников перед взрывом даже учебной мины на минном отряде, стоящем в 3 милях.

Минные взрывы в 20–30 ф. от борта не причиняют обыкновенному судну вреда, но на опытах в Америке от взрыва 100 фн. пироксилина на расстоянии 400 ф. от подводной лодки, погруженной на глубину 12 ф., последняя дала течь. Этот предмет требует разъяснений путем опытов. Нравственное впечатление взрыва мины на людей, находящихся внутри подводной лодки, должно быть весьма значительное, но если материального вреда взрывы на расстоянии лодкам и людям в ней не причиняют, то к этим ощущениям можно приучить людей, если только не окажется, что в подводных лодках физиологические действия те же, что и в водолазном шлеме.

Резюмируя все сказанное выше, можно прийти к заключению, что в морских войнах подводные лодки будут играть некоторую роль, в особенности во время борьбы за обладание рейдами, а также при всяких блокадах и вообще действиях у берегов воюющей стороны.

Пока еще разработаны лодки в 100–200 т, которые на судно поднять нельзя. Лодка Джевецкого могла бы быть поднята на судно, но она имеет много несовершенств, а главное – тихоходна. Полагаю, что не представит больших затруднений разработать лодку 12-т, которая могла бы подыматься на боканцы. Таких лодок большие корабли могут иметь по две, и, следовательно, надо предусматривать, что со временем подводные лодки могут принимать участие даже в сражениях на открытом море.

Неуязвимость надо рассматривать по отношению к артиллерии, минам и таранам. Этот элемент обороны относительно артиллерии рассмотрен нами в начале настоящего труда, где говорилось о системе бронирования. Затем, при разборе артиллерии дана была таблица разрушительного действия артиллерии, а следовательно степени неуязвимости, которую представляет броня. Боевых опытов, которые показали бы разрушение, производимое на современных судах современными снарядами, не имеется. Японцы при Ялу стреляли почти исключительно чугунными неснаряженными снарядами. Китайцы в числе немногих снарядов, которыми были снабжены их суда, имели несколько снаряженных.

Опыт с броненосцем «Belleisle»

Отсутствие боевого опыта могло быть заменено опытами расстреливания судов в мирное время, но на такие опыты обыкновенно все нации очень скупятся, а когда их делают, то результаты держат в секрете. Интересны опыты расстреливания английского броненосца «Belleisle». Они описаны в «Морском сборнике» 1902 г., № 8, а потому я не буду их перечислять и упомяну лишь вкратце, что не было ни одной подводной пробоины и даже ватерлиния осталась не пробитой. Это показывает, что современные оживальные снаряды не могут углубляться в воду, следовательно, лишь очень небольшое число снарядов дает пробоины при ватерлинии, от которых образуется течь. Пробоины подле ватерлинии могут быть заткнуты деревянными пробками, матами и пр., а потому не представят существенной опасности для судна.

Все это относится до спокойного моря, но на качке возможны очень опасные подводные пробоины, как в оконечностях, которые, при килевой качке, будут оголяться, так и при средине судна, которое тоже значительно оголяется при боковых размахах. Мониторы и вообще низкобортные суда представляют в этом отношении большие преимущества.

Здесь уместно упомянуть, что многие броненосцы при повороте кренятся, и довольно значительно. Это – крупное неудобство для стрельбы, ибо заставляет менять наводку. Если броненосец дает крену 5°, да при этом еще будет небольшая качка в 3°, то уже получится 8°, а на таком крене оголяется нижняя кромка брони. Ранее чем это случится, под выстрелы неприятеля будут подставлены нижиие части плит, которые гораздо тоньше, чем верхние. Эти обстоятельства уменьшают неуязвимость судна.

Меленитовые снаряды на опыте с броненосцем «Belleisle» разбивались при прикосновении к броне, что, впрочем, могло быть выяснено и полигонными опытами.

После стрельбы люди, прибывшие на расстрелянный броненосец, увидели, что все нижние помещения наполнены дымом, и решено было, что броненосец – в огне, между тем никакого огня не было, а закрытые помещения были наполнены дымом от разрывных снарядов. Припоминаю случай на броненосце «Император Николай I» в 1895 г. когда, при выстреле из 9-д. орудия выбросило замок, вследствие чего часть дыма от выстрела проникла в батарею. Замок вылетел из своего гнезда с очень небольшой скоростыо, так что, вероятно, в момент вылета снаряда из дула орудия он был открыт лишь на самую ничтожную величину.

Снаряд даже попал в цель и, следовательно, вылетел из канала с надлежащей скоростью, чего не могло бы случиться, если бы замок выбросило до того, что снаряд вылетел из пушки. Всем этим я хочу сказать, что в батарею попала лишь незиачительная часть газов, тем не менее она до такой степени была наполнена дымом, что не было никакой возможности двигаться иначе, как ощупью. Огромные порта с обеих сторон были открыты, дул боковой ветер и все же потребовалось около 5 минут, пока можно было в батареях что-нибудь рассмотреть и выяснить, что пожара нет.

Как опыты на «Belleisle», так и случай на броненосце «Император Николай I» показывают, что дым от разрывных снарядов может во время боя в значительной мере затруднить работу, в особенности в таких помещениях, где нет открытых портов, дающих сквозной ветер.

Труба на «Belleisle» была сбита, между тем считается, что трубу очень трудно сбить. Не произошло ли падение трубы оттого, что она была стара и проржавела? Также остается неизвестным, не может ли быть сбита труба разрывом снаряда среднего размера?

Заслуживает внимания вопрос, как повлияют на тягу из котлов пробоины в передней части трубы? При ходе против ветра, и даже вообще при ходе, отверстие в передней части трубы будут действовать как дующие в трубу вентиляторы и, вероятно, это в значительной мере уменьшит тягу, а может быть, и совершенно ее остановит.

Вот заключения, к которым приводят опыты с «Belleisle».

1. Говоря о неуязвимости, нельзя не упомянуть, что у самых тяжелых броненосцев башенная броня защищает лишь казенную часть орудия, и 50–60 % его длины высовываются наружу. В эти части орудий будут попадать неприятельские снаряды, и так как орудийная сталь мягкая, то снаряды будут делать большие выбоины. Существуют опыты, показывающие, что даже осколком снаряда можно отбить кусок пушки, а потому не следует считать орудие в башнях вполне прикрытыми. Опи прикрыты лишь частью, а между тем вес всего, что относится до одной башни с двумя 12-д. орудиями, достигает почтенной цифры 800–900 т, которые можно погрузить в судно, лишь в значительной мере увеличив его водоизмещение.

2. Неуязвимость от тарана достигнута была у мониторов тем, что броня и подкладка под ней выступали наружу корпуса, составляя как бы толстый кранец вокруг всего судна. Теперь таких выступов не делается, а потому конец тарана, при ударе, прикасается к тонкому борту и пробивает его так же легко, как бумагу. «Gamperdown», при ударе в «Victoria», проник концом тарана внутрь на 9 ф. Удар был при 6 узл. Спрашивается, сколько проник бы таран при 12 и при 18 узл. хода?

У снарядов проникновение в броню почти пропорционально начальной скорости, ибо как живая сила, так и сопротивление брони возрастают в той же степени. Если допустить такой же закон и для таранного удара, то при 12 узл. он, при условии целости тарана, про-никнет на 18 ф., а при 18 узл. на 27 ф. Так ли это? – было бы интересно по этому поводу иметь отзыв компетентных лиц.

3. Как случай с броненосцем «Victoria», так и все другие случаи столкновение судов показывают, что разрушение бывают местные, а не общие, так что различные приспособления, как, напр., непроницаемые двери, горловины и пр. в соседстве с пробоиной остаются без повреждения.

4. Говоря о неуязвимости от таранного удара, нельзя не упомянуть о повреждениях, которые получаются в самих таранах. Пока тараны делаются так непрактично, что при ударе они сами повреждаются, но если судно исправно по части непотопляемости, то это не выводит его из строя, наполняется лишь небольшое отделение в носу, что не оказывает чувствительного влияние на боевые качества судна. При столкновении броненосца «Victoria» с «Gamperdown», последний вслед-ствие недостатков по части непотопляемости едва не утонул и был спасен лишь благодаря самоотвержению кочегара, закрывавшого горловину по горло в воде. Поэтому и по многим другим причинам повреждения таранов не желательны, и я еще в 1894 г. в моей статье «Разбор элементов, составляющих боевую силу судов» писал следующее:

Таран, составляющий непоказную часть корабля, остается разработанным довольно слабо, и не было еще случая, чтобы таран выдержал удар в двигающееся судно, не получив серьезного повреждения. Всем хорошо известно, что когда таранящее судно наносит другому на ходу удар в борт, то оно также получает бортом удар в свой таран. Пока таранам не придадут такой формы, которая соответствует получаемому ими удару, до тех пор тараны будут страдать при каждом ударе, и корабль, нанесший таранный удар, должен будет идти в док для капитального исправления.

По этому предмету нужны усовершенствования. После каждого случая поломки таранов инженеры делают их немножко крепче, но их нельзя винить в том, что тараны не выдерживают удара в суда движущияся, ибо этого требования им не предъявлялось. Когда мы это требование предъявим, то они его исполнят.

Неуязвимость от мин

По моей просьбе, лейтенант Нехаев составил небольшую записку о разрушительном действии мин. Помещаю ее полностью.

В вопросе о разрушительном действии подводных взрывов до сих пор не накопилось достаточно ни теоретического, ни опытного материала для строгих заключений. По этой причине, выполняя поручение его превосходительства адмирала Степана Осиповича, я освобождаю себя от рассмотрения имеемого материала в целом и для пояснения разрушительного действия взрывов начну обзор с тех случаев, когда при производстве опыта задача разрешалась не в общем, а когда она упрощалась сообразно с поставленным заданием. Я хочу сказать, что общее решение отличается от частного тем, что это последнее, упуская, напр. такие вопросы, как влияние на разрушение глубины моря, глубины погружения заряда, способ воспламенения и т. д., рассматривает взрыв как факт, с которым приходится считаться.

В 1880 г. в Германии с постройкой броненосцев «Sachsen», «Wùrttembery», «Bayern», «Baden» был поставлен вопрос об определении степени угрожавшей опасности при ударе мины Уайтхеда в машинное отделение. Для опыта требовалось осуществить прочность борта, ввести продольные и поперечные связи упомянутых судов. Для этой последней цели у старого парохода Adler на 40 ф. от носа по правому борту пристроена обшивка, прочность которой соответствовала прочности наружного борта броненосцев, и добавлены крепления, соответствующие бимсам, шпангоутам броненосцев (черт. 3).

Заряд пироксилина в 2 пуда углублен на 6,6 ф. от поверхности воды и заложен у места соединение шпангоута со стрингером, как раз по средине установленного щита. Машинное отделение парохода находилось от заряда в 60 ф., в котлах было 12 фн. пара. После взрыва образовалось много трещин до 21 ф. длиной. Площадь пробоины в наружном борте 52,8 кв. ф., а в борте парохода, соответствующем внутреннему борту броненосцев, пробоина в 32 кв. ф. Главное разрушение направлено было вверх и вдоль парохода. Ближайшие к месту взрыва бимсы и палуба были взорваны. Водонепроницаемые переборки, удаленные на 15 ф. в обе стороны от центра взрыва, обе пострадали. Повреждения носовой переборки были менее повреждений кормовой, но все же настолько велики, что она не могла задержать распространение воды, и пароход затонул. По осмотре машины и котлы оказались исправными и поврежденными лишь клапаны двух паропроводных труб.

Описанный опыт дал основание для заключений, что при взрыве мины поражение наносится в сфере трех отделений.

В 1883 г. во Франции с постройкой броненосцев «Dе́vastation», «Amiral Dupе́rrе́», «Amiral Baudin», «Marceau», «Magenta» надо было выяснить, насколько представляется целесообразным, в смысле защиты судна от взрыва, устройство деревянной обшивки. Кроме того, нужно было решить для будущих построек вопрос о способе разделения судна переборками. Этот последний вопрос был поставлен так: что выгоднее – увеличивать ли число поперечных переборок или, разнося поперечные переборки, выгоднее там, где можно, устраивать параллельные продольные переборки, число которых может быть таковым, что объемы отделений не будут велики.

Вообще же устройство продольных переборок признавалось нежелательным, так как в этом случае, при пробитии отделений, корабль может получить крен. С образованием же крена корабль теряет часть не только мореходных качеств, но и много теряет в своей боевой способности. Опыты производились с батареей «Protectrice», причем наружный борт ее был покрыт деревянной обшивкой в 25 см толщиной, затем на батарее устроено внутреннее дно толщиной в 10 мм, удаленное от наружного дна на 75 см, продольные переборки толщиной 9 мм установлены на расстоянии от внутреннего борта и между собой на 2 1/2 м.

Поперечные переборки, толщина которых равнялась толщине продольных переборок, установлены на расстояние, соответствующее среднему расстоянию между переборками броненосца «Dе́vastation». Опыт был обставлен так, что и прочность борта батареи «Protectrice» и прочность ее переборок достигнута такая же, как прочности соответствующих устройств на броненосцах. На батарее разведены пары и машинам дан ход вперед, причем батарея была установлена на якорях с определенным натяжением канатов. Нормально к борту на глубине 2,5 м впереди котельного отделения помещено зарядное отделение с зарядом сухого пироксилина 42 1/2 фн.

После взрыва машина продолжала работать и машинное отделение оказалось нетронутым, котлы и трубы оказались в исправности. Найденные на верхней палубе осколки железа и дерева доходили до 4 пуд. Деревянная обшивка с краев пробоины содрана на 1,5 м Поперечные переборки разрушены. Вторая от борта продольная переборка повреждений не получила, в первой же переборке было два разрыва.

Батарея накренилась, но не потеряла способности действовать артиллерией, а равно могла двигаться при посредстве своих машин. Вообще повреждения признаны сравнительно незначительными. Собственно пробоина была не маленькая, и влияние деревянной обшивки по отношению к минному взрыву ни в чем не проявилось. Благоприятный по отношению к кораблю результат взрыва приписан влиянию продольных переборок. Черт. 4 пробоины указывает, что ее края выворочены наружу, а потому явление взрыва представлялось в таком виде: при пробитии двойного борта образующиеся при взрыве газы наполнили отделение и повысили давление внутри. Наросшее давление разрушило поперечные переборки и отразилось обратно в пробоину от продольной переборки.

В 1886 г. в английском флоте при решении вопроса о расположении угольных ям нужно было знать: в какой мере уголь может служить защитой при взрыве мины. Опыт произведен с батарей Besistance.

Само собою разумеется, что на разбрасывание угля должна была быть израсходована часть энергии взрыва, а потому благодаря только присутствию угля разрушительное действие взрыва в действительности и ограничилось прилежащим к угольной яме одним непроницаемым отделением.

Описанный опыт не показался, однако, достаточно убедительным и был повторен в следующем 1887 г. с батарей «Vernon». Этот опыт, поставленный в те же условия, как опыт с «Besistance», должен был выяснить: насколько разрушительное действие сильнее в том случае, если ямы окажутся свободными от угля. Заряд, как и в опыте 1886 г., помещен с правого борта против котельного отделения и равнялся 42 кг. Взрывом пробит двойной борт, разбиты прилежащие угольные ямы, разорваны водонепроницаемые переборки у дверей.

Опыт воочию убеждал, что расположение угольных ям вдоль бортов нужно признать весьма целесообразным, так как таким путем умеряется разрушительное действие минного взрыва. Через четыре года явился и боевой опыт. Во время чилийской междоусобной войны, 21-го апреля 1891 г., ночью, был атакован стоящий на якоре крейсер «Blanco Encalada» (черт. 5). Мина Уайтхеда, выпущенная миноносцем «Lynch», взорвалась с ужасной силой и через две минуты «Blanco» пошел ко дну. Мина ударила в левый борт, около помещения динамомашин. Освещение погасло, 8-дюймовое орудие сброшено со своих цапф и побило стоявшую около орудия прислугу.

Куски железа и части динамо машин и двигателей полетели в машинное отделение, где убили и ранили шесть человек машинистов. Перед взрывом хотя и отдано было приказание закрыть все водонепроницаемые двери, однако известно, что приказание это не было исполнено. К громадному сожалению, все описания взрыва «Blanco Encalada» воспроизводят полную трагизма картину гибели и мало касаются повреждений корпуса, переборок и машины. Этим самым факт взрыва не увековечен какими-либо существенными заключениями.

В 1894 г. во время междоусобной войны в Бразилии, взорван миной Шварцкопфа «Aqùidaban» (черт. 6). Мина с зарядом в 125 фн., выпущенная миноносцем «Затрано», взорвалась в 35 ф. позади тарана. Сделанная ею пробоина имела 19 1/2 ф. длины и 6 1/2 ф. ширины, причем в том и другом конце ее стальная обшивка судна дала трещины. Трещина (черт. 7), шедшая в корме, имела 6 ф. длины и проходила через переборку между третьим и четвертым отделениями. Водонепроницаемые двери этой переборки ослабли от удара, так что четвертое, очень большое, отделение наполенилось водой, так же как и два первых.

Броневая палуба как раз против того места, где произошел взрыв, была немного выгнута и масса заклепок в ней ослабла. Броненосец спасся от окончательного потопления только тем, что попал на мелководье. Расстояние центра взрыва до машины и котлов было 150 ф., а потому там повреждений и не оказалось. Взрыв «Aquidaban» подтвердил заключения, вытекающие из предшествующих опытов, относительно сферы действия мины. Небольшие повреждения броневой палубы как будто указали на возможность при посредстве брони бороться с разрушительным действием минного взрыва.

Несомненно, что это обстоятельство в связи с взрывом батареи «Protectrice», указавшей на целесообразность продольных переборок, дало главному корабельному инженеру французского флота, г. Бертену, повод предполагать, что для защиты подводной части на новых судах следует иметь нечто вроде продольной переборки. Для полной проверки этого предположение в 1896 г. в Gavres (близ Лориана) были произведены опыты над двумя моделями отсеков: одна обыкновенной конструкции, а другая, построенная по чертежу г. Бертена (т. е. с броневой переборкой). На обеих моделях были прикреплены в том же месте совершенно одинаковые заряды и воспламенены при тождественных обстоятельствах. При взрыве обе модели были разбиты вдребезги.

Опыты с моделями однако не показались достаточно убедительными, и броненосец «Henri IV» был построен по чертежам г. Бертена. Ввиду осуществления кораблестроительной программы 1900 г. явилось желание проверить опыты 1896 г. в условиях более близких к действительности. По этой причине и был в 1901 г. построен отсек (черт. 8), представляющий точное воспроизведеиие отсека броненосца в натуральную величину. В этом отсеке нижняя броневая палуба толщиной в 35 мм закруглена в виде цилиндра, причем радиус закругления 1,95 м. Броневая переборка продолжалась внутрь судна на 60 см за переборку в 7 мм толщиной.

Отсек был установлен на якорях и к наружному борту его, на глубине 3 м, было прикреплено зарядное отделение самодвижущейся мины с зарядом около 90 кг. Заряд был воспламенен при помощи электрического тока. Вслед за взрывом отсек затонул. Больших усилий стоило его поднять. По осмотре оказалось, что результат взрыва превзошел всякие ожидания: наружная обшивка имела пробоину 18 кв. м, броневая переборка имела пробоину 9 кв. м, вторая в 7 мм, совершенно разрушена, а в третьей переборке, каковой не имеется на броненосце «Henri IV», оказалось две пробоины.

Коммиссия, производившая вышеозначенные опыты, пришла к тому заключению, что защита подводной части корабля внутренней броневой переборкой увеличивает стоимость и усложняет постройку корабля и совсем не отвечает своему назначению, так как не противостоит разрушительному действию мины. А потому единственной надежной защитой подводной части корабля, по заключению коммиссии, служит большое число отделений, действительно непроницаемых, с переборками возможно меньших площадей.

Уголь отчасти смягчает минный удар, но все же радикальных средств для борьбы с ударом нет, и минный взрыв, как и в первое время появления мины, в одинаковой мере страшен броненосцу и крейсеру, небольшому судну и судну огромного водоизмещения».

Общие выводы таковы, что большие снаряды современных мин производят разрушения во многих ближайших переборках. Года четыре тому назад французскому инженеру Бертену явилась мысль дюймовыми листами обложить переборку внутреннего борта, чтобы она могла выдерживать удар от взрыва мины. Оказалось, что это не защитит переборки.

Уголь в боковых коридорах в значительной мере ослабляет действие минного взрыва на внутренние переборки. Поэтому в бою желательно иметь в боковых коридорах уголь. На опыте, вероятно, испытанные коридоры были совершенно заполнены углем. На деле же такой случай может быть как исключение, и остается открытым вопрос, в какой мере уголь защитит внутренние переборки от повреждения, когда им будет наполнена лишь некоторая часть ям. Интересно знать, при неполных ямах полезнее ли иметь остатки угля ближе к внутренней переборке или к наружной? Также не следует ли иметь такие вертикальные перегородки, которые удерживали бы уголь в желаемом месте?

В № 3 «Морского сборника» за 1902 г. помещена статья Э. Е. Гуляева, в котором он указывает верный путь к увеличению неуязвимости от мин и вообще к усилению боевых качеств больших судов.

Сетевое заграждение

Для защиты от мин во всех флотах введено было сетевое заграждение, которое состоит из железных шестов и стальных сетей, повешенных на концах их. Если судно стоит на месте, то сети находятся в должном положении, но когда судно получает ход, то сети начинают всплывать, так что даже на 4 узл. их нельзя считать действительными.

Кроме того, в различных флотах делались испытания над ножами, которые прикрепляются к головной части мины и могут разрезать сеть. Опыты давали иногда удовлетворительные результаты, но так как головным частям мин, или вернее, зарядным камерам, придают в настоящее время более тупые обводы, то позволительно сомневаться, действительно ли ножи могут разрезать каждую сеть при различных углах попадания. Ножи не введены еще окончательно ни одной нацией, а потому нельзя считать, что сетевое заграждение не защищает от мины.

Надо сказать, что сетевое заграждение ни в одном флоте никогда не было популярно, и моряки были против этого. Первоначально стали говорить, что нет надобности иметь сетевое заграждение в носу, ибо отделения в этом месте очень небольшие и, следовательно, пробоины тут не опасны для корабля. Также говорили, что сетевое заграждение в носу мешает отдаче и уборке якоря. Те же резоны приводили относительно кормы, ссылаясь на винты, которые могут запутываться в сеть. У большинства судов, таким образом, осталось сетевое заграждение лишь при средине, но во всех флотах есть попытки отделаться и от него.

Я с таким мнением не согласен и нахожу, что каждое большое судно должно иметь сетевое заграждение кругом. На ходу оно должно быть убрано, но если флот держится у неприятельского берега и вообще пережидает, а между тем есть опасность минных атак, то сетевое заграждение должно быть опущено. Дорого заплатят те, которые в мирное время не позаботятся об этом, пока единственном, средстве от самодвижущихся мин.

Резюмируя все сказанное выше о действии мин, я прихожу к заключению, что в будущих войнах они будут играть серьезную роль. Минная песня еще не спета. Это оружие дает возможность ничтожной шлюпке пустить ко дну большой корабль. Оно опрокидывает понятие, что величина есть сила, и в будущих войнах возможны по этой части такие сюрпризы, которые коренным образом повлияют на решение вопроса о выборе типа судов, и сторонников большого водоизмещение останется гораздо меньше.

Непотопляемость

Для придания кораблям возможной степени непотопляемости они разделяются водонепроницаемыми переборками, вторым дном, вторым и третьим бортом на водонепроницаемые отделения. В прежнее время водонепроницаемые переборки не пробовались наливанием воды в отделение, теперь же во многих флотах введена такая проба, обеспечивающая надежность переборок.

Надо, однако, иметь в виду, что во время боя переборки в надводных частях корабля могут повреждаться неприятельскими снарядами, а потому перестанут отвечать своему назначению. Разумеется, переборки в надводной части легко исправляемы, и можно и несколько часов досками, парусиной и прочим всякую поврежденную переборку привести в достаточно исправный вид. Но в бою время будет считаться минутами, а не часами, и будет многое другое, чем придется заниматься. Исправление переборок отложат до конца боя, так что если в бою случится наполнение отделения водой, то поврежденные переборки не удержат распространение ее.

Носовые и кормовые части современных броненосцев или совсем не покрыты броней, или же покрыты очень тонкими листами. Между тем расчеты сделаны, принимая в соображение имеемые там переборки. Следовательно, в сражении произойдет кое-что непредусмотренное.

В прибавок к непроницаемым переборкам необходимо иметь рационально устроенную и мощную водоотливную систему. Пробоины от мин и таранов дадут такую массу воды в пробитые отделения, с которой не могут справиться никакие помпы. Но течь через поврежденные переборки, в особенности, если эти повреждения удастся хоть чем-нибудь заткнуть, будет под силу хорошим помпам. При слабой водоотливной системе из наполняющихся отделений нельзя будет удалять воду, и судно может пойти ко дну от такой прибыли воды, с которой легко можно справляться.

Водоотливная система должна быть также приспособлена для напускания воды в различные отделения, чтобы выравнивать крен и дифферент, а также чтобы восстановлять устойчивость корабля напусканием воды в междудонные пространства.

Существуют две водоотливные системы, а именно: система магистральных труб, которыми можно проводить воду из одних отделений к помпам других и система независимых помп в каждом отделении. И та и другая система имеет свои преимущества и недостатки. Я же, со своей стороны, считаю, что если усилению остойчивости и выравниванию крена и дифферента в бою придается должное значение, то без магистральных труб обойтись невозможно.

Полагаю, что лучше всего иметь смешанную систему.

Во время потопления броненосца «Victoria» он опрокинулся. Этого не ожидали. Между тем, еще когда тонул «Vanguard», он тоже предварительно лег совсем на бок, и это был намек, который следовало взвесить. Помещение большого количества брони над ватерлинией делает броненосцы мало устойчивыми, вследствие чего наполнение одного главного отделения водой, уменьшая площадь работающей ватерлинии, может сделать судно совершенно неустойчивым.

Вопросом об устойчивости в связи с непотопляемостью занялся профессор Николаевской Морской академии подполковник Крылов, который любезно составил для меня следующую записку.

1) Часто говорят «непотопляемость корабля обеспечивается подразделением трюма на отсеки». Это выражение неточно: непотопляемость обеспечивается запасом плавучести корабля. Запас же плавучести есть объем надводной части корабля, ограниченный верхней из водонепроницаемых палуб. Подразделение трюма на отсеки есть одно из средств для использование запаса плавучести.

2) Кроме плавучести необходимо обеспечить и устойчивость корабля. Этого возможно достигнуть соответствием подразделения надводных частей подразделению трюма и устройством надлежащей системы затопления отделений для выравнивания корабля. Лишь такое выравнивание даст возможность использовать весь запас плавучести. Водоотливная система бессильна в борьбе с пробоинами. При подразделении трюма и надводных частей надо руководствоваться расчетами влияния затопления отделений на крен, дифферент и устойчивость. Принцип же подразделения должен быть тот, чтобы плавучесть утрачивалась ранее устойчивости – короче, чтобы корабль тонул не опрокидываясь.

3) Всякое повреждение надводного борта влечет за собой соответствующее уменьшение запаса плавучести и устойчивости корабля. Желание обеспечить этот запас в бою повело к изменению в системе бронирования судов. Прежде назначение брони видели в прикрытии машин, котлов, вообще жизненных частей корабля, для обеспечения плавучести считали достаточным небронированного надводного борта. Развитие скорострельной артиллерии заставило изменить систему бронирования, рассматривая как главное его назначение – обеспечивать запас плавучести и устойчивости корабля.

4) Естественное развитие первой системы бронирования вело к сосредоточению всех жизненных частей корабля к средине его и прикрытия этой части возможно толстой броней при возможно меньшей ее площади.

5) Вторая система обратно требует прикрытия возможно большей площади борта броней повсюду одинаковой толщины или даже более толстой в оконечностях.

6) Во многих случаях практики обе системы как бы соединяют, прикрывая среднюю часть корабля по ватерлинии более толстой броней, остальной борт – броней повсюду одинаковой или почти одинаковой толщины.

7) Всякая броня пробивается орудием надлежащего калибра в пределах определенных углов попадания и дальности, отсюда является возможность уравновешивания вероятностей: имея перевес в артиллерии над более сильно бронированным противником, нанести ему в одинаковое время такую же площадь пробоин, как и ожидать от него. Таким образом, вопрос о борьбе брони и артиллерии по отношению к непотопляемости может быть сведен к числовым расчетам вероятностей и математического ожидание площади пробоин, совершенно подобным расчетам эмеритальных касс и иных страховых предприятий.

8) Рациональное бронирование, кроме того, должно быть в определенном соответствии с подразделением трюма на отсеки, а это последнее – с радиусом разрушения от минной пробоины.

9) До сих пор при составлении проектов боевых судов производились по большей части те же расчеты устойчивости, которые имели значение для судов парусных, а при суждении о столь важном качестве, как живучесть или непотопляемость корабля, довольствовались не расчетами точными и определенными, а общими соображениями, попросту говоря, разговорами, от этого произошли многие недостатки, как напр.: на одних судах подразделение жилой палубы по числу отсеков совершенно не соответствует подразделению трюма – повреждения палубы и надводного борта слишком сильно отражается на уменьшении устойчивости; в трюме имеется множество мелких отсеков объемом в 10 т и меньше рядом с отделениями в 800 т, что диаметральная переборка в котельном отделении сделана без дверей, так что при ударе тараном посредине броненосец опрокинется раньше, нежели поспеют подумать, что следует предпринять против его гибели.

На других судах впали в противоположную крайность: совсем не делают диаметральной переборки, как бы забыв, что это есть одна из основных связей корабля. Все это потому, что расчетам не доверяют, основных принципов для них не устанавливают, а тогда нет и оценки требований от боевого корабля. Недаром сказано в Писании: «вся числом и мерою сотворил еси». Всякое рациональное творчество и должно быть основано на «числе и мере». Вместе с тем надо помнить, что сознание недостатков есть первая ступень к их исправлению.

Вышеприведенная записка профессора Крылова показывает, что на устойчивость корабля, при условии наполнения некоторых отделений водой, не обращено должного внимания. Между тем предмет этот первостепенной важности, и я предложил бы устойчивость во время аварий, при наполненных некоторых отделениях водой, называть «аварийная устойчивость»

В 1898 г. я ввел на всех бывших под моей командой судах практической эскадры занятие с моделями кораблей. Выделка моделей судовыми средствами и бассейна к ним стоит не более 100 руб., а между тем это есть очень простое практическое средство для решение различных задач аварийной устойчивости. Подробности по этому делу помещены мной в книге, изданной Великим князем Александром Михайловичем в 1898 г., под заглавием: «Повреждение на судах и их исправление судовыми средствами» (стр. 369). Там даны наставления, как делать модель и ею пользоваться. Те, кто желает знать аварийную устойчивость своего корабля и другие аварийные особенности, а также кто желает выяснить, каким способом спасти гибнущий корабль, должны приняться за опыты с моделями, которые весьма удобно производить на судах, в плавании. Это ознакомит офицеров со своим кораблем.

Живучесть

Слово живучесть как один из элементов боевой силы судов я ввел в 1894 г., определив его следующим образом: «живучесть есть способность судна продолжать бой, имея повреждения в различных боевых частях».

По отношению к живучести прежний деревянный парусный корабль, при тогдашних наступательных средствах, можно признать идеальной боевой машиной. Посмотрим, в какой мере это весьма важное боевое качество присуще современным броненосцам и вообще большим кораблям. Разберем разные роды повреждений.

Считается, что водонепроницаемые переборки локализируют распространение воды и что если наполнится одно котельное отделение, то остальные котельные отделения будут снабжать машины паром, и судно не потеряет способности продолжать бой. Опыты по этой части имеются, но они производились в условиях далеко не соответствующих условиям боя. Можно очень опасаться такой конденсации пара в трубах, которая затруднит действие машины, ибо в паровые цилиндры будет попадать вода и явится опасение выбить крышки этих цилиндров.

Обмазка труб и котлов иногда делается так, что она не повредится от действия воды и жара, но есть на многих судах старая обмазка, которая отпадет, и тогда конденсация в значительной степени усилится. Будет ли при этом возможность давать машинам хотя средний ход – мы не знаем.

Проход пара по трубам через затопленное водой отделение вызовет еще другое неудобство, а именно начнет нагреваться вода в затопленном отделении. Допустим, что в отделении 800 т воды. Нагреваться будет по преимуществу верхняя часть отделения, где помещается около 300 т; чтобы поднять температуру этой воды до кипения, надо издержать 5 т угля. На полном ходе у большого судна в котлах каждый час сжигается 10–15 т, так что нагревание всей воды в верхней части отделения, зависящее прежде всего от нагревательной поверхности труб, может оказаться весьма энергичным. Не удивлюсь, если часа через два после наполнения водой отделения, она в верхней части его начнет кипеть и распространять пар по всему кораблю.

Опробовано ли все это? Имеют ли моряки сведение о том, как будут действовать в таких условиях все приспособления для ведения боя? Не придется ли при этом прекратить пар в большей части, а может быть, и во всех котлах?

Наполнение одного из главных отделений водой вызовет и много других не-удобств. В особенности по передаче электрической энергии и различных сигналов. В настоящее время изолировка проводников делается весьма солидная. Многие магистральные проводники имеют броневую изолировку, так что вполне защищены от воды, но сростки проводников делаются руками, и если они отвечают при условии помещения в воздухе, но это еще не значит, что изолировка сростков будет достаточна, если они окажутся под водой. Опробовано ли все это?

В минувшее лето американская эскадра, предназначавшаяся для посещения Кронштадта, входила в Норвежские шкеры и при проходе узкостью повредился у броненосца «Illinois» рулевой привод. Броненосец тотчас же выскочил на камни. Случись такое повреждение в бою, это равносильно потере судна. Не дает ли этот случай повода, чтобы подвергнуть некоторые судовые устройства капитальному пересмотру в боевом отношении?

В настоящее время принята башенная система как для больших, так и для средних орудий. Ранее я говорил о том, что башни эти нельзя признать неуязвимыми, ибо они прикрыты сравнительно тонкой броней. Но допустим даже, что прикрытие достаточное, не будут ли они чувствительны к сотрясениям от ударов снарядов в броню и разрыву последних? Не расстроят ли эти толчки тех деликатных приспособлений, которые обеспечивают правильность функционирования всех сложных приборов, необходимых для успешного действия орудий и их заряжания?

Есть суда, на которых башни отказываются вращаться на больших ходах вследствие сотрясений корпуса. Все это не испытано, а потому надобно ожидать сюрпризов и, очень может быть, в весьма тяжелой боевой обстановке.

Башни окружены небронированными частями, и к ним прилегают небронированные палубы. На опытах с броненосцем «Belleisle» выяснилось, что листы, бимсы и пр. отворачивает. Не произойдет ли от этого заклинивание башен, вследствие которого вращение их сделается невозможным? Опытных данных по этой части также не имеется, между тем лишь опыт может дать в этом деле должные указания.

В настоящее время давление пара в котлах и трубопроводах доходит до 320 фн. на кв. д. Еще несколько лет назад были затруднения в выделке труб, которые соответствовали бы этому давлению, в особенности на загибах и на соединительных фланцах. Техника нашла, как справиться с этим делом, и трубопроводы соответствуют заданию. Мы знаем также, что сотрясения корпуса судна, производимые собственными выстрелами, так ничтожны, что не причиняют трубам вреда, но мы решительно не знаем, как эти трубы выдержат сотрясение от взрыва мин у борта. При взрыве на расстоянии даже 4 кабельт. судно вздрагивает, а если мина будет взорвана вплотную, не лопнет ли при этом какое-нибудь колено у паровой трубы? Если лопнет, то это будет катастрофа очень тяжелая.

Обыкновенно при этом убивает большую часть людей, находящихся в отделении, в которое кинется пар. Приняты некоторые меры к тому, чтобы уменьшить размер бедствия, и в таких случаях нужно прежде всего запереть паровые регуляторы у всех котлов, дабы прекратить впуск пара в пробитое отделение. Это потребует остановки всех машин, а следовательно, остановки судна, подачи, вращения башен, освещения и пр. Короче сказать, разрыв одной из больших паровых труб делает судно неспособным к бою. Через некоторое время место повреждения будет разыскано, и возможно, что поврежденную часть изолируют, но за эти потерянные 1/2 часа в жарком бою судно может быть уничтожено противником.

За последние пять лет стали широко применять электричество для производства различных действий, потребных во время боя. Это крупный шаг вперед по отношению к живучести, ибо легче восстановить электропровод, чем паропровод. При введении боевых указателей я приспособил особые фланцы, которыми можно разобщать перебитую магистраль, заменяя ее особым запасным кабелем. Дело требует нескольких минут времени, но прежде всего нужно разыскать место повреждения, а это работа более продолжительная.

Магистрали принято помещать в подводной части или за броней, но ответвления проводников выходят в открытые места и перебитие проводника в открытых местах может дать свободный ток электричеству, что поведет к некоторому расстройству того главного двигателя, которым живет судно в бою. Опытов по этой части также не имеется.

Дымовые трубы не бронируют, и они будут пробиты. На «Belleisle» трубу сбили, но она была старая и, вероятно, сильно проржавленная. Неразрывными снарядами сбить трубу почти невозможно, разрывными она может быть сбита. Если на корабле тяга естественная, то пробитие трубы уменьшит паропроизводительность. Возможно, что из-за этого ход придется уменьшить до малого. При искусственном дутье газы могут устремиться в закрытые помещения, которые быстро наполнятся дымом. Придется уменьшить подачу воздуха, а это поведет к уменьшению хода.

Некоторые элеваторы для подачи снарядов, зарядов и патронов в верхних своих частях даже у броненосцев не защищены, также во многих местах не защищены рельсы для подачи. Повреждение рельсов замедлит подачу, а повреждение элеваторов до такой степени ослабит ее, что судно в состоянии будет вести лишь самый медленный огонь. Опытов по этой части не имеется.

Управление кораблями сосредоточено на мостике и в боевой рубке. Почти на всех судах впереди дымовых труб имеется возвышенное место, с которого происходит управление судном. У броненосцев и вообще у больших судов ставится броневая башня и имеется броневая труба для всех проводов идущих вниз. У боевых рубок принято делать широкую щель вверху и вход в нее прикрывать особою плитой. На «Huaskar’е» всю капитанскую башню сдвинуло и вывело из строя находивишхся в ней. Выдержат ли современные башни удары снарядов – неизвестно, ибо опытов по этой части не существует.

Мы также не знаем, не пострадают ли все приборы, расположенные по бокам боевых рубок. Есть немалая опасность для машинных телеграфов от мелких снарядов, которые, влетая в верхнюю щель и в пространство между прикрывающей вход плитой и башней, осколками своими могут их поранить. В таком случае придется перейти на нижние телеграф и рулевой прибор и пользоваться голосовой передачей по трубе, но имея в виду, что боевые рубки стоят на 30–40 ф. от броневой палубы, можно предсказать немалые затруднения, которые вызовут повреждения приводов в боевой рубки. Ни один командир не управляет своим судном из свой башни. Вероятнее, что он будет вне башни и там же будут находиться: старший офицер, штурман, офицер при командире и сигнальщик.

Нужны ли опыты в боевой обстановке?

Я неоднократно упоминал, что многие приспособления не испытаны в боевой обстаковке. Действительно ли такие опыты нужны? Нельзя ли путем здравого мышления предусмотреть все случайности и отстранить возможность повреждений? На этот вопрос можно дать лишь отрицательный ответ. Рассуждение полезно и крайне необходимо, но то, что не проверено подходящим опытом, то нельзя признать надежным.

Техника недостаточно сильна, чтобы считаться со всеми сложными явлениями, которые будут в бою. Если для таких простых упражнений, как парады, смотры и пр., человек, желающий, чтобы не было замешательств, позаботится сделать предварительную репетицию, то как же допустить, что в таких сложных явлениях, как повреждение в боях, можно обойтись без всяких репетиций и без всяких опытов повреждения.

Можно бы было привести многое множество примеров для иллюстрации пользы опытов, но я позволю себе привести лишь несколько.

На броненосце «Генерал-Адмирал Апраксин» во время аварии наполнилось водой отделение впереди котельного. Вода стала фильтровать в котельное отделение, но в таком сравнительно незначительном количестве, что ее легко могла бы откачивать имеющаяся там турбина. На испытании турбина действовала удовлетверительно, а во время аварии турбину нельзя было пустить, ибо переборку немного прогнуло и кронштейны, поддерживавшие вал, лопнули. Опыт открыл глаза на то, что не удалось предусмотреть без опыта. Оказалось, что открывшееся неудобство устраняется очень легко, и нет никакого сомнения, что должные опыты повели бы к выработке целесообразных образцов.

При постройке броненосца «Vanguard» предполагалось, что таран может пробивать обыкновенный борт, но что он бессилен против брони, а потому второй борт доведен был лишь до нижней кромки броневых плит. При столкновении с броненосцем «Iron Duke» выяснилось, что вышеприведенные расчеты неправильны, и «Vanguard» пошел ко дну. Этого не могло случиться, если бы путем опыта проверили, действительно ли броневые плиты могут удерживат проникновение тарана.

При столкновении броненосца «Victoria» с «Camperdown» первый из них опрокинулся, между тем при проектировании судна не предусматривалось подобной случайности, и строитель броненосца, очень почтенный и знающий инженер, с которым я лично знаком, был крайне удручен этим обстоятельством. Он долго был душевно расстроенный человек и всю остальную часть своей жизни не мог работать полной силой своей головы. Человек этот – выдающихся дарований, и только этим следует объяснить то огромное впечатление, которое произвело на него опрокинутие построенного им корабля.

При проектировании броненосцев типа «Rе́solution» полагали, что они будут иметь порядочные морские качества, между тем, когда названный броненосец вышел из Англии и пошел в Гибралтар, то у него оказалась такая сильная качка, что на некоторое время броненосец был совершенно неуправляем и должен был вернуться к берегам Англии, между тем сопровождавший его минный крейсер «Oleaner» в 750 т благополучно продолжал путь и прибыл в Гибралтар. Чрезмерная качка броненосца показала, что не подтвердились предположение строителей, – и у этих броненосцев должны были поставить особые боковые кили довольно сильного профиля.

Все это приводит к заключению, что неиспытанное нельзя считать вполне пригодным. Замечательная вещь, что во всех флотах детали испытываются чрезвычайно тщательно и над каждым маленьким снарядом и даже капсюлем проделывается множество различных поверочных манипуляций, но корабль в целом его виде на стойкость против повреждения и на живучесть совершенно не испытывается.

Были сделаны опыты расстреливания «Belleisle». Современный корабль стрелял по старому броненосцу. Но, в сущности, крайне нужен совсем другой опыт, нужно, чтобы постреляли по современному броненосцу, и я лично склонен думать что расходы на такой, или даже на несколько таких опытов, сторицей возместятся теми сведениями, которые из опытов будут почерпнуты. Броненосец не будет уничтожен и повреждения, даже самые существенные, очень нетрудно исправить в том порту, где броненосец строился. Расходы такие можно оценить сотнями тысяч, между тем как флоты стоят сотни миллионов.

Не делая подобных опытов, мы не можем рассчитывать, что в бою не обнаружится таких явлений, которые были совершенно не предусмотрены.

Только серьезными испытавиями пушек, паровых машин, электрических двигателей и пр. можно было выработать шаг за шагом те усовершенствования, которые дали нам в руки целесообразные и сильные механизмы, отвечающие своей цели. Мина Уайтхеда есть одна из мельчайших деталей современных боевых приспособлений, но завод Уайтхеда тратит ежегодно около 60 000 руб. на опыты с усовершенствованиями, и только благодаря этому идет впереди всех, получая с лихвой вознаграждения за делаемые расходы.

Большие или малые суда?

Если бы большие боевые суда строились на основании боевого опыта, или даже различные части их подвергались бы опытам путем расстреливания, минных взрывов, таранных ударов и пр., то мы могли бы ясно видеть, что именно ожидает большие корабли в бою. Непрактичное было бы отброшено, но, может быть, отбросили бы и всю идею постройки больших судов. Этого не случилось бы только в том случае, когда нашли бы выход, как отстранить разные возможные в бою неудобства.

Тогда мы имели бы надлежащее оправдание к постройке их. Мы могли бы сказать, что огромные затраты на большой корабль оправдываются соответственными оборонительными преимуществами. Мы бы сознательно могли сказать, что большой корабль достаточно неуязвим для снарядов, что повреждение от мин не вызовет фатальных последствий, что таранные удары не будут гибельны для него, что все устройства обеспечивают высокую степень живучести и что корабль может продолжать бой, будучи подбит во многих своих частях.

В действительности мы ничего этого сказать не можем. Размер корабля не обеспечивает его неуязвимости от артиллерийского огня. Повреждения начнутся с самого начала боя, и повреждения эти будут иметь существенное влияние на боевую способность судна. Неприкрытые броней оконечности будут повреждаемы, и это может повести к наполнению их водой. Тонкая броня, разбросанная в разных местах, будет пробиваться, а за ней находятся элеваторы, турбины, электродвигатели, и многое другое. Даже ватерлинии при средине и башни будут пронизываться большими и средними снарядами, в то время как небронированные части будут уязвляемы снарядами всех калибров. Немало снарядов попадет в порта и боевые рубки, в то время как взрывы снарядов в соседстве башен могут прекратить их вращение и вообще остановить их действие.

Пока идет сравнение по отношению к артиллерийскому огню, большой корабль, представляя большую цель, получит больше повреждений, но его броня парализует действие многих снарядов. Выгоды и невыгоды больших кораблей в этом случае до некоторой степени компенсируются, но когда дело доходит до действия мин, то таковое для большого корабля будет столь же опасно, как и для малого, а с этим условием нельзя не считаться.

Малый размер боевого судна дает еще одно крупное преимущество, а именно, – что вся артиллерия и все минные аппараты будут поставлены на верхней палубе, а не за бортами. На черт. 9 представлен размер цели 6-д. орудия, поставленного на верхней палубе и в батарее. При постановке на верхней палубе пушка, направленная на неприятеля, представляет цель в 20 кв. ф., а порт, который для нее надо будет сделать, должен иметь 21 кв. ф.

Если бы борта, которые прикрывают пушку, были покрыты толстой броней, то, несмотря на большую величину порта, они прикрывали бы орудие и прислугу, в особенности от косых выстрелов, но тонкая броня, а тем более тонкий небронированный борт, не дадут должной защиты, а между тем снаряды, попадая в этот тонкий борт, будут пробивать его и разрываться. Можно считать, что борт на 15 ф. вправо или влево от орудия площадью в 200 кв. ф., причиняя разрывы снарядов, будет способствовать подбитию орудия и поранению прислуги. Гораздо легче подбить орудие, прикрытое тонким бортом, чем стоящее на верхней палубе. Становиться в бою за тонкий борт – то же, что прятаться под дуб во время грозы.

Вот почему я считаю, что артиллерия, минные аппараты и люди, работающие у них, находятся в большей безопасности на верхней палубе, чем в закрытых помещениях.

Большая часть изложенных в настоящей статье рассуждений приводит к тому заключению, что большие броненосцы, а большие неброненосные суда тем паче, будут повреждаться в бою, и, по неиспытанности в бою броненосцев полностью, повреждения эти могут быть столь значительны, что выведут судно из строя, а может быть, и причинят его гибель. Малые суда, не имеющие брони, на единицу поверхности своей, могут точно так же получать повреждения, но сама величина их допускает меньшую сложность всяких устройств, а расположение орудий на верхней палубе отстраняет множество затруднений, сопряженных с закрытой постановкой пушек.

Малые суда представляют малую цель, тем не менее они будут повреждаемы и, следовательно, все, говорившееся о больших судах, относится и к ним, но их размер позволяет на стоимость одного броненосца в 16 000 т построить 5 безбронных судов в 3000 т и, следовательно, гибель судна выводит из строя сравнительно небольшую величину от всей наличной силы.

Разбирая преимущество больших и малых судов, нельзя не упомянуть еще об одном обстоятельстве. У большого судна по необходимости все приспособления – паровые или электрические. Большое судно не может жить без паров. Пары ему нужны для каждого ученья, для вращения башен, для двигания больших орудий, для подачи больших снарядов, для заряжания минами подводных аппаратов и наконец для вентиляции и освещения большого числа темных помещений и коридоров, куда естественный свет и воздух никогда не достигают. Сложилось общее убеждение, что большое судно всегда должно иметь пары и, стоя на якоре на самом безопасном рейде, на большом судне расходуют ежедневно от 6 до 12 т угля.

Судно в 3000 т может, стоя на якоре, обходиться без паров, ибо все его орудия, мины и пр. двигаются вручную. Что же касается ночного освещения жилых помещений, то теперь есть такие усовершенствованные лампы, которые вполне заменят электрическое освещение. Таким образом, у малых судов не будет этого постоянного непроизводительного расхода топлива.

Сравнение безбронных боевых судов с броненосцами в эскадренном бою. Приступая к рассмотрению вопроса о бое между большим броненосцем и безбронными судами, мы должны, по справедливости, предположить, что на каждый броненосец в 16 000 т будет пять или, по крайней мере, четыре безбронных судна, а на 1 броненосец в 13 000 т– четыре или три таких судна. Могут однако же сказать, что не всякий раз удается соединить 3 или 4 судна, где неприятель будет иметь одно. Хотя одиночные бои не могут иметь решительного влияния на исход войны, тем не менее мы разберем ниже и случаи одиночного боя.

Представим себе две эскадры: одна из 8 броненосцев в 13–16 тыс. т, другая из 32 безбронных судов в 3000 т. Преимущество в ходе будет на стороне безбронных судов и, следовательно, если обстоятельства невыгодные, то они могут уклониться от боя и вызвать его тогда, когда это будет им выгодно. Предположим сражение на параллельных курсах. Эскадра в 8 броненосцев, имея промежутки в 2 кабельт., при длине судов до 400 ф., займет 2000 саж. На этих 2000 саж. поместится 15 безбронных судов в 300 ф. длины, которые могут иметь промежутки в 100 саж. Если кильватерная колонна безбронных судов продвинется вперед на два промежутка, и прибавим к тому же, что задние 3 корабля могут принимать участие в стрельбе, то получим 22 безбронные судна, участвующие в деле против 8 броненосцев, причем головной броненосец будет иметь против себя 3 неприятельские судна, а концевой – 5; все же остальные броненосцы будут иметь против себя по 2 безбронные судна.

Из приведенного расчета выходит, что из 32 судов лишь 20 вступили в бой, а остальные 12 или не участвуют в бою, или ведут медленный огонь с дальнего расстояния. Эти 12 судов составляют тот самый резерв, который так необходим во всяком сражении. Если какой-нибудь из броненосцев будет подбит и выйдет из линии, то мимо него пройдет весь резерв, который будет еще не ослаблен и может развить полную силу огня. Два концевые безбронные судна должны отделиться, чтобы покончить с ним, в то время, как остальные продолжают следовать за адмиралом. Если же безбронное судно, одно или несколько, выйдут из строя, то остальные прибавляют ход и смыкают линию, причем резерв сам собой входит в дело.

При контрагалсовой стрельбе обстоятельства будут еще более благоприятные для безбронных судов, ибо все они сразу войдут в дело и 8 броненосцам придется пройти под огнем 32 судов. На броненосцах уже будут потери в то время, как вновь вступающие в дело крейсеры будут вполне готовы, чтобы развить полную силу огня в тот короткий промежуток времени, в который может продолжаться контрагалсовая стрельба.

Кроме артиллерии, в эскадренном сражении будут действовать мины, которые выводят из строя и броненосцы и безбронные суда. Если от минной стрельбы с обеих сторон выбудет по 2 судна, то броненосная эскадра потеряет 1/4 своего судового состава, а безбронная эскадра лишь 1/16. Броненосная эскадра будет значительно ослаблена такой потерей, а безбронная едва ее почувствует. У нее лишь уменьшится до некоторой степени резерв.

Надо принять во внимание, что у обоих противников могут быть отряды миноносцев, которые в благоприятную минуту кинутся в атаку. Допустим, что они могут вывести из строя по 2 судна, и тогда у эскадры броненосцев останется лишь половинное число судового состава, тогда как в эскадре безбронных судов останется налицо 7/8 всего числа.

Сравнение броненосцев и безбронных судов в одиночном бою. Надо, однако, разобрать и возможность одиночного боя. Для этого на прилагаемом черт. 10 изображен наружный вид броненосца в 13 000 т, броненосного крейсера в 13 000 т и безбронного боевого судна в 3000 т. Безбронное судно представляет цель в 5057 кв. ф. Броненосец – в 14 510 кв. ф., т. е. в 2,9 раза больше. Броненосный крейсер – 17 341 кв. ф., больше в 3,4 раза. При стрельбе с броненосца «Majetstic» по броненосцу «Belleisle» считается, что было 30 % попадания, но в бою условия не те, что на маневрах, и всеми авторитетами признается, что в бою 5 % попадания. Надо думать, что мины Уайтхеда помешают быстрому сближению судов, а потому весьма вероятно, что в будущих сражениях в среднем будет 5 % попадания. Если бы даже было 10 % попадания, то надо считать, что при размере цели в 3 раза больше и попаданий будет в 3 раза больше. Это дает крупное преимущество невысоким от воды и малым по размеру вообще безбронным судам.

Сопоставляя живую силу у дула трех сравниваемых судов, мы видим, что у безбронного судна 138 424 ф.-т. У броненосца 329 067 ф. – т, т. е. в 2,4 раза больше. У броненосного крейсера 422 113 ф. – т, т. е. в 3 раза больше. Из сопоставления этих чисел с отношениями площадей цели мы видим, что броненосный крейсер получит несколько меньше поранений, чем нанесет сам, а броненосец получит несколько больше. При этом мы считаем, что количество поранений пропорционально количеству живой силы у дула. Можно перевычислить эту таблицу на 10 кабельт. или 20, т. е. ближнюю или среднюю дистанцию, и тогда получатся несколько иные цифры, но большой перемены не последует, и перемена эта будет невыгодна для броненосца и броненосного крейсера, ибо у них есть 37– и 47-мм пушки, отпадающие на 20 кабельт., тогда как у безбройного крейсера таких пушек нет.

К приведенному вычислению должна быть сделана еще одна поправка, а именно на отношение площади броневого прикрытия. Поправка эта весьма крупная, ибо на броненосце 26 % наружного борта покрыто броней от 4– до 9-д., а у броненосного крейсера 12 % покрыто броней от 4– до 6-д. Если бы броня броненосца и броненосного крейсера была непроницаема для снарядов безбронного судна, то эти поправки пришлось бы ввести целиком. Но в действительности бόльшая часть брони на броненосце, а в особенности на броненосном крейсере, будет пробиваема артиллерией безбронного судна, а поэтому уменьшение поранения далеко не будет в размере 26 и 12 %.

Чтобы быть беспристрастным, надо еще взвесить большие поражения, которые будут производить снаряды, разрывающиеся при ударе в тонкий борт. Если удар будет под углом меньше 15°, то снаряд даже среднего калибра, вероятно, не проникнет через тонкий борт. Так можно судить по опыту на полигоне, но при больших углах снаряды пройдут через тонкий борт и разрывы их причинят большие разрушения. На броненосце 32 % команды находится за тонким бортом, а каждый разорвавший снаряд может выводить из строя десятки людей. Все закрытые помещения при этом наполнятся густыми, удушливыми газами, которые пойдут всюду, что сильно затруднит ведение боя.

Совсем в иных условиях будет безбронное судно. На нем нет людей за тонким бортом, ибо все орудия и минные аппараты находятся на верхней палубе. Чтобы повредить что-нибудь, надо попасть в предмет, а это трудно. Я видел китайский броненосец Chin-Yen, бывший в сражении при Ялу. На нем весь борт был испещрен пробоинами, но 6 мелких орудий, стоявших на юте остались целы; 6-д. орудие в носовой башне также осталось цело, несмотря на то, что тонкая обшивка башни была навылет пробита неразрывным снарядом. Помпы, брашпиль, стопора канатные и пр. предметы, стоявшие за тонким бортом, остались целы, ибо неразрывные снаряды, которыми стреляли японцы, пронизывали борт, но не задевали отдельные предметы. Очевидно, в площади попадать нетрудно, а в предметы трудно. На этом и основан главнейший расчет предлагаемого мною безбронного судна, у которого артиллерия помещена на верхней палубе.

Орудие и прислуга на верхней палубе могут быть сильно поражаемы кусками сегментных снарядов и разрывом фугасных снарядов при дистанционных трубках. Куски сегментных снарядов будут пробивать тонкий борт, так что орудия, неприкрытые броней, от них не защищены. Осколки разрывных снарядов с сильно взрывчатым веществом не пробьют тонкого борта, и следовательно, они более опасны для прислуги на верхней палубе, чем в закрытых помещениях.

С этим условием надо считаться, и если бы стрельба в морском бою производилась, как при войнах сухопутных, где цель движется очень медленно, а часто и совершенно не движется, то опасность от разрывных снарядов с дистанционными трубками была бы весьма существенная. В действительности морская стрельба в бою на дистанциях быстро меняющихся весьма неправильная, в особенности на качке, а потому попадания оцениваются лишь 5 %. Попадание с дистанционной трубкой требует не только простого попадания, но и своевременности разрыва самой трубки, ибо разрыв на 1/10 секунды раньше при фугасном снаряде ослабляет действие осколков в значительной степени. Не верится мне, чтобы дистанционные трубки в морском сражении дали особенно хорошие результаты, тем не менее стрельбе с дистанционными трубками надо приписать известное значение.

Есть еще одно оружие, от которого тонкий борт защищает вполне, это – пулеметы, но, во-первых, даже на близких дистанциях в 10 кабельт. они действуют слабо, а главное, что у них не видно падение снаряда и, следовательно, нет возможности корректировать стрельбу. На тихой воде, в бинокль, на 10 кабельт. можно видеть всплески от пуль, но для этого нужно, чтобы стрелял один пулемет, а когда будет действовать артиллерия всего борта и все пулеметы, то рассмотреть всплески очень трудно. Если бы пулеметы могли в бою действовать так хорошо, как теоретически это кажется, то один пулемет в состоянии был бы положить на месте целый эскадрон, несущийся на него в атаку, ранее, чем этот эскадрон успел бы приблизиться на пистолетный выстрел. На практике это не так, а потому опасность от пулеметов не столь велика, как она может представляться.

На близком расстоянии, однако же, вступит в дело другое оружие, более сильное, а именно мины. Неприятели начнут обмениваться минными выстрелами, и в этом отношении безбронное судно, стреляющее по большой цели, имеет больший шанс на успех, чем броненосец или броненосный крейсер, стреляющий по цели меньшого размера.

Из приведенных рассуждений видно, что положение безбронного судна в 3000 т. борт о борт с большим броненосцем или броненосным крейсером далеко не безнадежно, и он имеет свой шанс на успех. В этом, казалось бы очень неравном, состязании один на один я предпочел бы быть на невысоком безбронном судне, у которого вся команда на глазах у начальника, и боевая материальная часть во много раз проще, чем на большом судне. Тут все под рукой, там все скрыто, тут все просто, там все сложно, а когда на броненосце из всех люков повалит дым от разрывных снарядов, которые будут взрываться в закрытых его помещениях, то командир будет чувствовать себя очень неспокойно.

Заключение

В настоящем труде я защищаю следующие положения:

1. Бронирование и высокобортность несовместимы.

2. Высокобортность есть недостаток в боевом отношении, и нужно по возможности понижать надводный борт боевых судов.

3. Тонкий борт, не защищая находящихся за ним пушек и людей, причиняет разрыв неприятельских снарядов. Артиллерия и мины будут в большей безопасности на верхней палубе без бортов, чем за тонким бортом.

4. Каждое судно должно иметь полное сетевое заграждение, ибо это есть единственное средство против мин.

5. При минах – величина судна не есть сила.

6. Современные суда не испытаны в целом на стойкость и живучесть, а потому нет достаточных оснований строить дорогостоящие большие суда. Можно иметь более обеспеченный успех с малыми судами, при большом числе их.

7. Судно в 3000 т по ходу, району действия и силе наступательных и оборонительных средств наилушим образом отвечает требованиям боевого корабля.

Чтобы принять вышеперечисленные положения, надо коренным образом перестроить мысль. Мне это пришлось сделать после особого изучения и расследования наступательных и оборонительных средств судов («Морск. сборн.» 1894 г., № 6).

Было бы, однако же, крупным успехом, если бы сделаны были хоть некоторые шаги в указываемом мной направлении, а именно:

1. Уменьшить размер броненосцев до 9000 т, понизив борт настолько, насколько это практически окажется возможным, и оставив принятый эскадренный ход.

2. Уменьшить размер броненосных крейсеров до 6000 т, употребив броню лишь для прикрытие некоторых пушек и уменьшив высоту надводного борта, насколько это возможно.

3. Усилить артиллерию на легких крейсерах в 3000 т понизить их надводный борт и увеличить число их.

4. На всех 3 родах судов артиллерию ставить или за броней достаточной толщины, или на верхней палубе.

5. Всякое военное судно строить для войны и боя. Проектируя его надо прежде всего иметь в виду эту цель, а потом уже все остальные качества, в том числе и комфорт, которому теперь отводится не подобающее место.

4-го марта 1903 г. Кронштадт.

С. О. Макаров. Православие в Японии

Я только что вернулся из Токио, где присутствовал на обедне в нашей духовной миссии. Служил отец Павел Сато на японском языке, при двух хорах японских певчих. Это была обыкновенная воскресная служба, как всегда, но она произвела на меня огромное впечатление. Я знаю Японию еще с детства. Я бывал здесь разновременно, начиная с 1864 г., но мне никогда не приходила мысль побывать в японском православном храме во время богослужения, так как в этом я не предвидел ничего интересного. Я не мог представить себе, какое отрадное чувство испытывает русский человек при виде японцев, молящихся по обычаям нашей церкви.

Все бывшие в Японии хорошо знают симпатичный нрав японского народа, замечательное добродушие японцев и их поразительную обходительность. Ни в одной стране вы не встретите столько внимания к посторонним людям и обычаям, как в Японии. Всякий народ имеет свои предрассудки и к чужим нравам относится несколько враждебно; но японцы как будто созданы иначе и даже в то время, когда правительство строго воспрещало принимать что-нибудь иностранное, японский народ с большим добродушием относился ко всему тому, что ему было совершенно чуждо.

Все эти особенности характера японцев давно уже расположили к ним европейцев всех наций.

Я лично люблю японцев, может быть даже больше, чем другие, но все же они были для меня посторонние люди, покамест я не увидел их в православной церкви. Нужно видеть то, что я видел, чтобы понять эти чувства. Я не берусь их описывать – это мне не под силу. Не стыжусь сказать, что слезы умиления нередко навертывались у меня на глазах, когда я стоял в церкви и видел эту густую толпу народа, в которой многие горячо молились. Прекрасное пение двух огромных хоров особенно много выигрывало от того, что звучный японский язык, с его короткими слогами, чрезвычайно хорошо идет к нему.

Благопристойность и выдержка в храме были поразительные. Певчие размещены по обе стороны церкви правильными рядами. Богомольцы тихо и спокойно входили в церковь, а когда стали прикладываться к кресту, то я не заметил ни одного человека, который бы спешил и старался пройти впереди другого, хотя ни один человек не вышел из церкви, не приложившись. Перед причастием была проповедь, которую за отсутствием Преосвященного, ездившего в Сендай, умело сказал наставник семинарии Симеон Мии, кончивший курс кандидатом в Киевской Духовной академии.

При начале проповеди, произнесенной, как и вся служба, на японском языке, все богомольцы сели на пол, по японскому обычаю. Наши православные церкви без скамеек как будто созданы для японцев, которые в своей домашней жизни обходятся без мебели и сидят на тех же циновках, по которым, вследствие присущей японцам опрятности, ходят без обуви. Многие из стариков и старушек все богослужение оставались на полу и часто на коленях горячо молились и клали земные поклоны. Во время пения «Отче наш» тоже все усердно молились, а певчие положили земной поклон, когда окончили пение, и все это так просто, так не принужденно и с такою присущею одним японцам красотою движений, что на постороннего человека производило самое глубокое впечатление.

При виде этих вновь обращенных в православие и их неподдельной набожности, невольно мысленно переносишься ко временам первых христиан и воспоминаешь тех горячих служителей христианской веры, которые теперь так далеко отделены от нас минувшими веками.

Японцев упрекают в материализме, но преосвященный Николай рассказал мне несколько примеров подвижничества и самоотвержения. Ему приходилось неоднократно удерживать людей от не по силам ревностного желания поститься и подвергать себя разным лишениям.

Священник Иоанн Сокай принадлежал к числу таких личностей. Преосвященный долго удерживал его при себе, чтобы наблюдать за ним, но наконец должен был уступить его просьбам и назначить ему отдельный приход, где он чрезвычайно ревностно проповедовал православие. Отец Иоанн питался только несколькими щепотками сухого риса и водою, а часто и совсем ничего не ел, налагая на себя продолжительные посты. Вечная память этому святому человеку – его уже более нет в живых. Есть много других примеров, но размеры настоящего письма не допускают меня излагать с такою подробностью, с какою хотелось бы все передать.

В печати встречается очень мало сведений о том, каким образом православие распространялось в Японии. Дело это связано с именем преосвященного Николая, который вел его от начала, руководит им теперь, и дай Бог, чтобы здоровье позволило ему еще долго руководить делом и в будущем.

Я в первый раз видел его в 1860 году простым иеромонахом в Николаевске, где и тогда уже он был известен своим святым образом жизни. Вторично встретил я его через четыре года в Хакодатэ, куда он приехал в 1861 году настоятелем консульской церкви. Правительство Тайкуна в это время относилось враждебно к христианам, и отец Николай стал посвящать все свое время на изучение японского языка и местных религий.

Только в 1868 году представился случай обратить на путь православия одного японца. Это был учитель фехтования сына нашего консула Гашкевича, некто Савабе, завзятый враг христиан, который не пропускал случая при встрече с отцом Николаем если не делать ему оскорблений, то по крайней мере бросать на него взгляды, полные ненависти и злобы.

В один прекрасный день он зашел к отцу Николаю и в оскорбительных и резких выражениях стал упрекать его в желании, будто свойственном всем христианам, причинить Японии вред. Надо сказать, что японцы понимали проповедников христианства как чудодеев, и бывали примеры, что приходил человек и требовал из любознательности, чтобы при нем было совершено какое-нибудь чудо. Недоброжелатели объясняли пожары злоумышленностью христиан, которые будто бы обращались в кошек и разносили огонь по городу на своих хвостах. Савабе упрекал отца Николая в злонамеренности и злобно поносил христианство.

Когда он кончил, тогда только отец Николай мог, в свою очередь, сделать ему упрек, что он бранит вымышленного им врага, и что толковый человек, ранее чем бранить, должен узнать, в чем дело. Савабе согласился, чтобы ему объяснили, в чем заключается христианское учение, и через несколько времени из заклятого язычника сделался ревностным христианином.

В 1875 г. он уже был рукоположен в Хакодатэ в священнический сан, и до сих пор ревностно трудится по распространению христианства.

В 1868 г. на трон Японии вступил ныне царствующий император Муцихито. Гонение на христиан с этого времени несколько уменьшилось, так Япония была занята своими политическими делами. Тем не менее распространение православия шло довольно медленно. В 1869 году отец Николай ездил в Петербург, где ему удалось выхлопотать, чтобы была учреждена православная миссия в Японии.

В 1872 г. он переехал из Хакодатэ в Токио. Стеснения для христиан с каждым годом уменьшались, и когда в городе Сендае, лежащем на севере от Токио, и его окрестностях в 1872 г. посадили в тюрьму православных христиан, то по приказанию из столицы они были выпущены. Случай этот повел за собой конфиденциальное предписание губернаторам не преследовать христиан; действительно, с этого времени преследований не было, и христиане могли совершенно свободно исполнять все обряды.

В настоящее время протестантские миссионеры требуют, чтобы в Японии императорским декретом была объявлена свобода вероисповедания, но Преосвященный думает, что в этом нет ни какой надобности. Он говорит, что никто в Японии не мешает не только церковной службе, но и даже похоронным процессиям и исполнению других публичных треб. Когда в 1886 году скончался бывший наш посланник в Токио Александр Петрович Давыдов, то отпевание производилось на японском языке, с японскими певчими.

Гроб сопровождали на кладбище с большой торжественностью. Принцы крови и все министры приняли участие в печальной процессии, совершенной при большом стечении народа. Так же довольно торжественно, с японским духовенством и певчими, отпевали в Токио и сопровождали на кладбище сына морского министра графа Сайчо. Случаев оскорбления толпою наших миссионеров не было, равно как давно уже неслышно о каких либо неудовольствиях со стороны бонз. Можно ли желать еще большей свободы?

Продолжаю начатый исторический рассказ.

В 1872 г. преосвященный Николай выбрал в Токио для русской духовной миссии место, которое было приобретено в бессрочную аренду. Место лежит в центре города на холме, который называется Суругадай, и строящийся на нем храм будет виден с доброй половины города. Арендная плата около 290 руб. золотом ежегодно.

С 1873 г. началась постройка большого дома миссии с домовою же церковью в нем. Средства на эту постройку, в размере 32 тысяч, были собраны почти исключительно покойным адмиралом графом Путятиным. Дочь его, Ольга Ефимовна, еще недавно проживавшая здесь при духовной миссии сестрою милосердия, на свои средства и средства графини Орловой-Давыдовой построила дом для женской духовной школы на 100 учениц.

Школы открывались мало-помалу. Сначала была заведена школа русского языка, но потом, когда правительство для русского языка завело собственную школу, туда была переведена большая часть учеников, и при миссии оставлены только те, которые пожелали получить духовное образование.

В настоящее время имеется семинария с семилетним курсом. Учащихся 60 человек, выпуски бывают по одному в 2–3 года. В нынешнем году выпущен 4-й выпуск, в 17 человек, из которых 5 отправлено в духовные академии: С.-Петербургскую, Московскую и Киевскую.

Обучение идет по преимуществу на русском языке и знание этого языка покамест, за недостатком переведенных священных книг и богословских сочинений, обязательно.

Катехизаторская школа началась понемногу с 1874 года. Преподавание в ней идет на японском языке и окончившие курс отправляются проповедниками в различные части Японии, где в этом является надобность. В настоящее время насчитывается 135 проповедников, рассыпанных по всей Японии. Причетническая школа на 15 человек дает необходимое число причетников.

Женская духовная школа началась с 1873 года. В ней в настоящее время 36 девиц. Из этой школы уже выпущены многие хорошие сотрудницы катехизаторам и учителям, за которых они по преимуществу и выходят замуж.

В последнее время в помощь катехизаторам, по почину Преосвященного, приходы выбирают наиболее ревностных христиан, которых дело заключается в том, чтобы приводить к проповедникам японцев, желающих услышать Слово Божие и ознакомиться с христианским учением.

Принципы, которых держатся проповедники, суть следующие.

Они не должны порицать действие каких-нибудь миссионеров других вероисповеданий, а напротив, радоваться их успеху. Преосвященный руководствуется с ловами Спасителя, Который сказал своим ученикам, желавшим запретить употреблять имя Христово тем, которые не принадлежат к их обществу: «не запрещайте; ибо кто не против вас, тот за вас» (Лук. 9. 50). О буддизме и синтоизме проповедники не считают нужным говорить, тем более, что оба эти верования по своему существу не представляют препятствия к распространению христианства. Все языческие религии называются проповедниками японским словом «хиоо» «икео», которое в переводе на русский язык означает «чужая религия».

Проповедники не требуют от принимающих православие переменять одежду или какие-нибудь обычаи, не идущие в прямой разлад с христианским учением.

Пресвященный рассказывал мне, что ему случалось говорить перед собранием в 1000 и более человек, и что японцы легко и со вниманием выслушивают подряд несколько проповедей, продолжающихся по часу каждая.

К крещению допускаются только те, которые уже испытаны и выразили твердое намерение принять православие. Отпадения от православия в округах, где православные общины уже довольно многочисленны, почти не встречаются, тем не менее требуется постоянная проповедь, чтобы укреплять молодых христиан на избранном ими пути.

Катехизатор получает первоначально жалованье 8 руб. золотом в месяц, а затем 10 руб.

До 1878 г. на расходы миссии не отпускалось никаких средств, кроме содержания трех миссионеров, которым назначено было по 2000 руб. в год, но из этих средств, по добровольному соглашению, половина уделялась на церковь. С 1878 года на миссию уже ассигнуется из разных источников в России некоторая определенная сумма, идущая почти исключительно на дела миссионерства.

Православные японские приходы постройку храмов производят на свои собственные средства, содержание же священнослужителей большей частью требует поддержки от миссии.

Постройка главного храма в Токио производится на добровольные пожертвования в России и Японии. Все деньги поступают к Преосвященному через Хозяйственное Управление при Святейшем Синоде. Деньгам ведется строгий счет. Я видел книжку первоначального сбора. Вверху всего значится пожертвование покойной Государыни Императрицы Марии Александровны, затем идут имена жертвователей, принесших посильную лепту.

Всего более поражают нас щедрые пожертвования одного ревнителя из Москвы, который не хотел, чтобы имя его было известно. Он дал первоначально 10 тысяч, потом еще два раза по 10 тысяч, потом 5 тысяч, а в нынешнем году опять прислал – 15 тысяч. Итого им пожертвовано 50 тысяч рублей.

Но не на одни эти суммы строится храм. Если бы позволяли размеры настоящего письма, я охотно привел бы все имена добрых людей, помогавших святому делу и заслуживающих не менее глубокой признательности за свои посильные приношения.

Строящийся храм во имя Воскресения Христова проектирован на 1500 человек. Проект составлен профессором Шуруповым и одобрен преосвященным Исидором, митрополитом С.-Петербургским. Работы ведутся весьма успешно, под непосредственным, постоянным надзором самого преосвященного Николая. При постройке храма много денег стоил фундамент. Частые землетрясения, бывающие в этих местах, заставили озаботиться об особом, усиленном укреплении сводов и арок, и как мне передавали люди, знающие дело, храм строился чрезвычайно капитально и из лучшего материала. В настоящее время оканчивается купол, и можно надеяться, что в нынешнем году наружные работы собственно по храму будут почти все окончены.

Для внутренней отделки храма Преосвященный предполагает, что потребуется еще около 30 тысяч кредитных рублей, и надеется, что с помощью Божией и при участии добрых людей, удастся приготовить собор к освящению на Пасху 1890 года. Если теперь нас поражала гармония службы и стройное пение 60-ти человек в маленькой домовой церкви, то воображаю, какое грандиозное впечатление будет производить та же служба и то же пение в большом соборе.

С окончанием внутренней отделки храма работа еще не окончится: нужна ограда и нужна широкая лестница от главной улицы, лежащей у подножья его. Храм, по своему прекрасному положению на холме, даже теперь, окутанный лесами, имеет величественный вид и высоко возвышается над всеми постройками города, но когда леса уберут, то пред глазами всего населения столицы явится на свет Божий грандиознейший монумент, которому пока нет подобного в Японии.

Мой рассказ был бы далеко не полон, если бы я не коснулся другой работы преосвященного Николая, совсем невидной, но тем не менее тяжелой и требующей большого усидчивого труда. Я говорю о переводе богослужебных книг. Работа эта весьма сложная, и приходится иногда над одним выражением просиживать целый вечер. В некоторых случаях надо создавать вновь обороты речи, которые соответствовали бы и как можно ближе передавали настоящий смысл христианских истин. Когда японский язык оказывается недостаточен, то прибегают к более богатому языку китайскому. Преосвященный хорошо изучил ученую литературу этих языков, но и ему приходится работать при содействии здешних ученых, посвятивших изучению китайского и японского языков всю свою жизнь.

Если принять во внимание, что кроме кабинетного труда Преосвященный должен руководить еще и практической частью всего огромного дела, то нельзя не преклониться перед его неусыпными трудами и неослабляющейся энергией.

Вот где нужны помощники с молодыми и свежими силами и вот где эти силы могут получить себе огромную, достойную их работу.

Между Преосвященным и посланником существуют самые искренние и самые сердечные отношения, которых я неоднократно был свидетелем. Настоятель посольской церкви отец Анатолий живет в духовной миссии и много помогает преподаванию в семинарии и других школах, а некоторые японские певчие из миссии поют во дни литургии в посольской церкви.

Преосвященный установил обычай ежегодно созывать собор православных христиан, на котором обсуждаются предстоящие нужды и вырабатывается план работ на предстоящий год. Точно также на соборе подводятся итоги деятельности и статистические данные, которые и публикуются для всеобщего сведения на японском языке.

Другие вероисповедания не находят возможным предавать гласности свои статистические данные.

Католические проповедники явились в Японию в половине XVI столетия, и тогда уже им удалось образовать большую католическую общину на юге Японии. Я не мог достать никаких точных цифр относительно числа христиан-католиков в настоящее время. Один из высокопоставленных лиц католического мира говорил мне, что японцев-католиков до 50 тысяч человек. По другим сведениям, их меньше даже, чем протестантов. О протестантах также никто ничего не знает. В газете «Herald» от 1-го Мая 1886 года помещено письмо без подписи, из которого видно, что в 1884 году было 8679 христиан разных протестантских исповеданий, а в 1885 г. 11 604. Вверху письма прибавлено от редакции, что она за эти сведения не отвечает.

Число миссионеров католических и протестантских в Японии весьма значительно. В 1886 г. католическое миссионерство состояло из двух епископов, 56 патеров и 41 сестры милосердия. Протестантских миссионеров 142, миссионерш 86, прочих лиц 228.

В том же году наших миссионеров было 2, из них один настоятель посольской церкви.

Распространение православия в Японии не вызывает со стороны этого народа никаких опасений. Преосвященный в этом отношении держится тех правил, которые вообще присущи нашему православному духовенству. Он совершенно посторонний человек для каких бы то ни было политических дел. В японских православных храмах молятся о долголетии и благоденствии ныне царствующего императора, его дома и всего японского народа, а проповедники наставляют паству подчиняться властям, «ибо несть власть, аще не от Бога».

Этим и заканчиваются отношения нашей духовной миссии к гражданской жизни Японии.

Мне, однако же, могут поставить вопрос: какое вероисповедание наиболее соответствует государственным интересам Японии и будет принято этой страной? Ответить на этот вопрос весьма трудно и еще труднее дать беспристрастный отзыв. К счастью, мне удалось по этому поводу беседовать не только с наиболее компетентным лицом здешнего дипломатического корпуса, но и с некоторыми из выдающихся лиц японской администрации. Из всех разговоров и того, что я лично видел, я пришел к заключению, что в Японии принятие того или другого вероисповедания может легко совершиться простым императорским декретом, причем со стороны народа едва ли будет встречено какое-нибудь существенное противодействие. Японцы весьма восприимчивы в подражании Западу, и притом в стране этой покамест нельзя подметить никаких следов религиозного фанатизма.

Государственные люди Японии, по-видимому, считают, что еще не настала пора заняться делом религии. Япония находится в настоящее время в периоде гражданских реформ. Многое уже сделано и многое делается. Все интеллигентные силы увлечены одною общею идеею – создать из Японии цивилизованную страну, и на этот предмет тратятся все материальные средства государства. Отвлечься в дело религии – значило бы разделить свои силы и разделить свои средства; тем не менее вопрос о государственной религии в скором времени придется поставить на очередь.

Католицизм, как думают многие, едва ли может быть принят Японией, ибо он нейдет к жизни этой страны и ее нравам. Для японского народа латинский язык совершенно чужд, а внешние государственные сановники не желают связывать себя подчинением верховному вождю, проживающему на противоположном конце земного шара.

Протестантское вероисповедание имеет больше шансов на успех, но государственные люди Японии не могут не видеть, что это вероисповедание поведет к распадению на секты. Оно не даст различным частям японского народа духовной связи и не поможет делу объединения государства. В деле такой огромной важности, как принятие той или другой государственной религии, нужно смотреть в будущее. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что всем странам в мире предстоят еще большие внутренние бури от социальных движений. Бури эти, вероятно, будут ужасны, и не растерзанными могут остаться только те страны, в которых религия и государство составляют одно нераздельное целое.

Принять протестантство – значит навсегда отказаться от той помощи, которую религия может оказывать государству.

Православное вероисповедание не влечет за собою подчинения какому-нибудь духовному лицу, не проживающему в самой стране, равно как оно не ведет и ко вмешательству постороннего политического элемента в государственном отношении. С точки зрения политической, нам, русским, безразлично, примет ли Япония православие или нет. Наша программа заключается в том, чтобы совершенно не вмешиваться во внутренние дела дружественной нам соседки, с которой мы в настоящее время не связаны никакими материальными интересами.

Пограничная черта с Японией тоже прекрасно определена и также обеспечивает на долгое будущее хорошие дружеские отношения к этой стране. Православие может дать Японии живую внутреннюю силу и упрочит в ней консервативные принципы, столь необходимые для прочности ее благосостояния в будущем.

Как друзья японцев, мы могли бы радоваться всякому шагу их в этом направлении. Для нас было бы приятно и лестно иметь соседку единоверную с нами, но не наше дело тянуть ее в эту сторону. Государственные люди Японии прекрасно понимают интересы своей страны, и можно с уверенностью сказать, что они не сделают фальшивого шага.

Выдержка из дневника С. А. Рашевского

31 марта

Утром в 8 часов нас разбудили известием, что в море идет бой между 6 японскими и 6 нашими кораблями. Дело обстояло так: на ночь для разведки неприятеля к острову Эллиоту отправлено было 8 наших миноносцев в 2 отряда по 4 в каждом. На возвратном пути, уже к рассвету, миноносцы одного из отрядов рассеялись и потеряли своих из виду. В результате несколько из них наткнулись неожиданно на японских миноносцев, но всем, кроме миноносца «Страшный», удалось избежать боя с сильнейшим по количеству врагом. «Страшный» же оказался окруженным 4 японцами и после непродолжительного боя был взорван удачно попавшим снарядом с одного из японских миноносцев.

Когда с моря у нас услышали выстрелы, то дан был сигнал выходить броненосцам и крейсерам, присоединились «Петропавловск» под флагом командующего эскадры и «Полтава». На «Петропавловске» был также великий князь Кирилл Владимирович и наш известный художник Верещагин. На выстрелы поспешили к месту боя 4 наших крейсера, причем благодаря лихим атакам «Баяна» против подоспевших 6 японских крейсеров были спасены другие из наших миноносцев, также уже было окруженные врагами.

Подоспевшим к месту боя нашим крейсерам удалось подобрать и спасти со «Страшного» только 4 человека, остальной экипаж погиб. В последовавшей затем перестрелке наибольшее число неприятельских снарядов, насколько видно было с берега, падали возле «Аскольда» и «Баяна», с мужеством кидавшегося в атаку на неприятеля, отрываясь далеко от своих в пылу преследования врага.

После кратковременного боя японцы понемногу отошли, а к нашим, кроме миноносок, присоединились «Победа», «Севастополь» и «Пересвет». К японцам также стали подходить подкрепления, и вскоре мы могли насчитать 12, а затем 17 больших судов; держались они очень далеко, не ближе 18–20 верст от батарей, постепенно выстраиваясь в кильватерную колонну параллельно нашему фронту. Часов около 11 по сигналу наши миноносцы пошли во внутренний бассейн, а эскадра во главе с «Петропавловском» начала перестроение, чтобы стать лицом к врагу, т. е. постепенно вытянуться в кильватер вдоль батарей.

«Петропавловск», находясь между батареей Плоский мыс и Электрическим утесом, в расстоянии 1900 саженей от Золотой горы, медленно стал поворачиваться, изменяя прежнее направление. На нем было сосредоточено общее наше внимание. Вдруг в самой средине броненосца плавно поднялась гора черного дыму, из которого вырвался высокий тонкий столб, совершенно как это бывает при стрельбе под большими углами возвышения; все ахнули, но, не желая верить огромному несчастью, по началу думали, что «Петропавловск» стреляет.

Однако глухой, мягкий удар взрыва, увеличившийся огромный столб дыма и пару, а затем заметное движение всего корпуса корабля, покачнувшегося и начавшего затем медленно погружаться, сразу определили страшную истину, – «Петропавловск» гибнет от взрыва мины, на «Петропавловске» Макаров, Кирилл Владимирович и более 700 человек команды и офицеров; господи, неужели «Петропавловск» гибнет?

В первые минуты никто из собравшихся на Золотой горе, где я был, слова сказать не могли, какое-то общее онемение. Между тем на «Петропавловске» последовал второй взрыв, меньшей силы, показался еще столб пару и огня, весь корпус как бы рассекся и одна половина затонула тотчас же, а другая плавно опустилась, и вскоре на поверхности ничего не осталось, только туча пару долго еще держалась над роковым местом.

«Петропавловск» погиб, погиб на глазах всех нас, в виду японской эскадры, и никакая сила не могла его спасти, – все кончено было не более как в 2–3 минуты. За дальностью расстояния нельзя было видеть, удалось ли кому спастись; казалось, что на поверхности ничего не осталось. К месту катастрофы поспешили «Гайдамак» и «Новик» и несколько миноносцев и катеров. К этому времени все опомнились, все поняли размер и ужас несчастья, все в смятении громко обвиняли наши минные заграждения, так как все сразу приписали гибель «Петропавловска» взрыву собственной мины. Вдруг новый общий гул ужаса: «Победа» тонет.

Действительно, около «Победы», находившейся в правой группе судов, почти против Тигрового маяка, поднялся столб воды и корабль медленно стало кренить на одну сторону; вслед за сим с «Победы» и всех ближайших наших судов открылась торопливая беспорядочная, почти непрерывная стрельба по ближайшей к каждому из судов части морской поверхности; некоторые стреляли с обоих бортов, и столбы воды целым рядом фонтанов поднимались как с внешней стороны образовавшейся довольно тесной группы, так и внутри ее, угрожая произвести рикошетами вред своим же.

Очевидно стало, что стреляют по подводной или по надводной лодке. Так вот в чем объяснение происшедшего, вот тот ужасный враг, возможности появления которого мы уже давно боялись, но боялись инстинктивно, не веря, вернее боясь верить, ужасной возможности… «Победа» не погибла, а, сохраняя наклонное положение, ускоряя ход, пошла к входу, все еще стреляя в невидимого врага, и вскоре, почти полным ходом, вошла во внутренний рейд и стала у портовой стенки Западного бассейна.

На рейде между тем то вспыхивала, то временно затихала стрельба по страшному подводному врагу, по-видимому, по временам показывавшемуся для ориентировки своего положения; стреляли не только суда, но даже береговые батареи, находящаяся под Тигровым маяком (4 или 5 выстрелов) и Электрический утес, давший два выстрела из 57-мм скорострелок и один из 10-дюймового орудия. Удалось ли поразить подводного врага – трудно сказать, пока об этом ничего не говорят. Сколько было подводных лодок, также не известно, вероятно не более 2, так как иначе были бы еще жертвы; если бы суда и стреляли сразу почти из всех своих мелких калибров и даже из крупных, то, видимо, не по прямой цели, а стараясь оградить себя от возможности приближения гибельного противника.

Понемногу наша стрельба прекратилась, – послышались отдельные удары выстрелов с японской эскадры, приближавшейся, чтобы воспользоваться происшедшим смятением и скученностью наших судов. Несколько неприятельских снарядов упало совсем близко, но, видимо, японцы не желали подвергаться какому-либо риску, подойдя ближе к батареям, и после немногих выстрелов стали удаляться. На горизонте осталось 6 из их судов, которые долго стояли неподвижно, очевидно, поджидая прибытия высланных в атаку подводных лодок; только около 1 1/2 час. дня они медленно стали уходить и скоро совершенно исчезли. Удалось ли им дождаться своих страшных подводных партизанов – для нас не известно.

К этому времени разыгрался форменный шторм, который бушует и сейчас и, видимо, будет бушевать всю ночь. Это нас, пожалуй, обеспечит от всяких ночных попыток врага, которых легко можно было ожидать после их сегодняшнего успеха.

Около 12 часов суда наши постепенно вошли во внутренний бассейн, пропустивши вперед «Гайдамака» и миноносцев, доставивших на «Монголию» спасенных с «Петропавловска».

Всего удалось спасти из воды 8 офицеров и около 50 матросов. Из этого относительно слишком малого числа (на «Петропавловске» числилось более 750 своей команды да весь штаб командующего эскадрой) к вечеру в живых остался командир капитан 1-го ранга Яковлев, у которого тяжко поврежден череп и грудь, 4 офицера и около 35 матросов. О командире эскадры Макарове первое время ничего не было известно, и это одно уже означало, что он погиб. Действительно, вскоре выяснилось, что не только он, но и весь штаб его, а также художник Верещагин, переживший много в прежние войны, – все погибли, находясь в момент взрыва на командирском мостике. Завтра в 9 часов утра заупокойная служба по павшим героям.

Тяжелый день – трагедия на море, унесшая в могилу слишком много сынов России, защитников нашего, теперь уже дорогого, уголка русского Дальнего Востока.

Печатные труды С. О. Макарова на русском языке

1. Инструмент Адкинса для определения девиации в море. «Морской сборник». № 10, 1867.

2. Временный руль капитана Коньяма. [Оттиск журнальной статьи.]

3. Броненосная лодка «Русалка» (Исследование о плавучести лодки и средства предлагаемые для усиления этого качества). «Морской сборник», №№ 3, 5 6, 1870.

4. О прекращении подводной течи на судах (Необходимость иметь на судах средства для заделывания пробоин [пластырь]). «Морской сборник», № 5, 1873.

5. Новый маяк в Каспийском море. СПб.

6. Английский адмирал Гопсон. СПб.

7. Трюм двудонных судов. «Морской сборник», № 3, 1874.

8. Устройство парового предохранительного Золотника Несмита. СПб.

9. Новый прибор для отопления паровых котлов. Механическое отопление.

10. Патентованный каменный уголь Чарлита.

11. О картах лейтенанта Мори и о первом плавании, располагаемом на основании этих карт. СПб.

12. Испытание кайтахского каменного угля. [СПб.]

13. О непотопляемости судов. «Морской сборник», № 6, 1875.

14. Средства против потопления судов (Причины потопления фрегата «Vanguard». Недостатки в системе непроницаемости переборок, в самих переборках и дверях и механические недостатки принятых средств. Непотопляемое судно). [СПб.], 1875.

15. О содержании в исправности непроницаемых переборок и водоотливных приспособлений. «Морской сборник», № 7, 1876.

16. Испытание эволюционных картушек Курьяка, Макарова и Верховского и введение употребления последней на судах флота.

17. Крейсерство парохода «Великий Князь Константин» под начальством Макарова по Черному морю и рапорта его. «Морской сборник», № 1–3, 1877.

18. Участие моряков в Ахал-текинской экспедиции 1880–1884 гг.

19. Предположение об устройстве морской части в Закаспийском крае. «Морской сборник» № 4, 1882.

20. Исторический журнал практической эскадры под начальством Шмидта и Макарова. [СПб.]

21. Обзор личного состава машинных команд на русских коммерческих пароходах. (СПб. 1884).

22. Об обмене вод Черного и Средиземного морей. Исследование флигель-адъютанта капитана 1 ранга С. О. Макарова, Изд. Академии наук, СПб., 1885, стр. 150.

23. В защиту старых броненосцев и новых усовершенствований. Кронштадт. [1886].

24. Сведения о плавании корвета «Витязь». Замечания командира корвета «Витязь» Макарова, по всем частям, по окончании кругосветного плавания с 1886 по 1889 г. [СПб., 1891]. «Морской сборник» за 1886–1889 гг.

25. «“Витязь” и Тихий океан». Географические наблюдения во время кругосветного плавания. Изд. Академии наук, СПб. [1891]

26. Об уменьшении гибельных последствий при столкновении судов. Изд. Морского министерства, СПб., 1891, стр. 28. То же, «Морской сборник», № 5, 1891.

27. Несколько слов по поводу лекции генерал-лейтенанта Ф. Пестича 18 III 1892 г. «Морской сборник», № 8, 1892.

28. О трудах русских моряков по исследованию вод Северного Тихого океана. Изд. Морского министерства, СПб., 1892, стр. 35. То же, «Морской сборник», № 5, 1892.

29. Об изменении удельного веса морской воды. Оттиск журнальной статьи, СПб., 1894.

30. Разбор элементов, составляющих боевую силу судов. (СПб., 1894)

31. О необходимости международного соглашения по опубликованию материалов, заключающихся в морских метеорологических журналах. Изд. Академии наук, СПб., 1894. То же, «Морской сборник», № 10, 1894. Эта же статья была напечатана на немецком языке в «Annalen der Hydrographie und Märitimen Meteorologie», № 4 1894.

32. Эскадра Средиземного моря. (Оттиск статьи.)

33. О средствах для сохранения целости борта судов при столкновении. «Морской сборник», № 5, 1895.

34. На пароходе «City of Peking» торгового флота. [СПб., 1896.] То же, «Морской сборник», № 6, 1896.

35. Возможно ли искусственным путем воспрепятствовать замерзанию бухты Золотой Рог. Записки Общества изучения Амурского края, 1896.

36. Описание берега от залива Св. Ольги до мыса Поворотного. 1895.

37. Рассуждения по вопросам о морской тактики. «Морской сборник», №№ 1, 4, 7, 1897.

38. Об однообразии в судовом составе флота. [СПб., 1898.]

39. Рассуждения по вопросам непотопляемости судов. «Морской сборник», № 7, 1898.

40. Броненосцы или безбронные суда. «Морской сборник», № 4, 1903.

41. Без парусов. Издание Морского министерства, СПб., 1903, стр. 43.