Комментарии

Список условных сокращений

Б. сит. — Сергей Есенин. Березовый ситец, М., Госиздат, 1925.

Бак. раб. — газ. «Бакинский рабочий», Баку, с 1906 г.

Бирж. вед. — газ. «Биржевые ведомости», утр. вып., СПб., 1880–1917.

Блок — Александр Блок. Собрание сочинений в восьми томах, тт. 1–8, М.—Л., Гослитиздат, 1960–1963.

Восп., 1, 2 — сб. «С.А.Есенин в воспоминаниях современников», тт. 1–2, М., «Художественная литература», 1986.

ВЛ — журн. «Вопросы литературы», М., с 1957 г.

Г18 — Сергей Есенин. Голубень, СПб., «Революционный социализм», 1918.

Г20 — Сергей Есенин. Голубень, «Московская трудовая артель художников слова», 1920.

Гн — наборная рукопись сборника «Голубень» 1918 г., подготовленная автором (РГАЛИ).

Г. тр. кр. — газ. «Голос трудового крестьянства», М., 1917–1919.

ГЖ — журн. «Голос жизни», Пг., 1914–1915.

Гост. — журн. «Гостиница для путешествующих в прекрасном», М., 1922–1924.

Грж. — Есенин Сергей Александрович. Собрание стихов и поэм. Том первый, Берлин-Пб.—М., изд. З.И.Гржебина, 1922.

Еж. ж. — «Ежемесячный журнал», Пг., 1914–1918.

З.Вост. — газ. «Заря Востока», Тифлис, с 1922 г.

Зн. бор. — газ. «Знамя борьбы», Пг., 1918.

Зн. тр. — газ. «Знамя труда», Пг., затем М., 1917–1918.

И22 — Есенин. Избранное, М., Госиздат, 1922.

И25 — Сергей Есенин. Избранные стихи (Библиотека «Огонек», № 40), М., Огонек, 1925.

Кр. нива — журн. «Красная нива», М., 1923–1931.

Кр. новь — журн. «Красная новь», М., 1921–1942.

ЛН — непериод. сб. «Литературное наследство», М., с 1931 г.

М. каб. — Есенин. Москва кабацкая, Л., 1924.

Н — журн. «Нива», СПб., 1870–1918.

Н. прил. — журн. «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу „Нива“», СПб., 1894–1916.

Наб. экз. — наборная рукопись первого, второго и третьего томов «Собрания стихотворений», подготовленная автором в 1925 г. (ГЛМ).

Нак. — газ. «Накануне», Берлин, 1922–1924.

ОРиР — Сергей Есенин. О России и революции, М., «Современная Россия», 1925.

П18 — Сергей Есенин. Преображение, «Московская трудовая артель художников слова», II-й год I века [1918].

П21 — Сергей Есенин. Преображение, [М.], «Имажинисты», 1921.

Перс. мот. — Сергей Есенин. Персидские мотивы, М., «Современная Россия», [1925].

ПиР — журн. «Печать и революция», М., 1921–1930.

Прож. — журн. «Прожектор», М., 1923–1935.

Р16 — Сергей Есенин. Радуница, Пг., изд. М.В.Аверьянова, 1916.

Р18 — Сергей Есенин. Радуница, «Московская трудовая артель художников слова», 2-й год I века [1918].

Р21 — Сергей Есенин. Радуница, [М.], «Имажинисты», 1921.

РЛ — журн. «Русская литература», Л., с 1958 г.

Р. сов. — Сергей Есенин. Русь советская, «Бакинский рабочий», 1925.

Рж. к. — Сергей Есенин. Ржаные кони, М., «Альциона», 1921 (верстка невышедшего сборника; ИМЛИ).

Рус. — Сергей Есенин. Руссеянь, книга первая, М., «Альциона», 1920 (рукопись-макет невышедшего сборника, ИМЛИ).

Сел. час. — Сергей Есенин. Сельский часослов, «Московская трудовая артель художников слова», 2-й год I века [1918].

Ск-1 — «Скифы», сборник 1, Пг., 1917.

Ск-2 — «Скифы», сборник 2, Пг., 1918.

Собр. ст. — Сергей Есенин. Собрание стихотворений, тт. 1–3, М.—Л., Госиздат, 1926; т. 4 — Стихи и проза, М.—Л., Госиздат, 1927.

Ст. ск. — Сергей Есенин. Стихи скандалиста, Берлин, изд. И.Т.Благова, 1923.

Ст24 — С.Есенин. Стихи (1920-24), М.—Л., «Круг», 1924.

Стр. сов. — С.Есенин. Страна советская, Тифлис, «Советский Кавказ», 1925.

Т20 — Сергей Есенин. Трерядница, М., «Злак», 1920.

Т21 — Сергей Есенин. Трерядница, [М.], «Имажинисты», 1921.

Тел. — Сергей Есенин. Телец, М., Госиздат, 1920 (невышедший сборник).

Хроника 1, 2 — В.Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника, чч. 1 и 2. М., «Советская Россия», 1969–1970.

ГЛМ — Государственный литературный музей. Отдел рукописей (Москва).

ГМЗЕ — Государственный музей-заповедник С.А.Есенина (с. КонС.А. Тиново Рязанской обл.).

ИМЛИ — Институт мировой литературы имени А.М.Горького Российской академии наук. Рукописный отдел (Москва).

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук. Рукописный отдел (Санкт-Петербург).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГБ — Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (Москва).

РНБ — Российская национальная библиотека. Отдел рукописей и редкой книги (Санкт-Петербург).

В данном томе, в соответствии с общим планом издания, печатаются стихотворения, которые Есенин включил в первый том подготовленного им в 1925 году трехтомного «Собрания стихотворений» (Собр. ст.).

Основным источником текста для первого тома (так же, как для второго и третьего томов) является так называемый наборный экземпляр — рукопись, по которой в ноябре-декабре 1925 г. осуществлялся набор Собр. ст. (хранится в ГЛМ[8]). Эта рукопись была подготовлена Есениным в течение второй половины 1925 г. В работе принимали участие С.А. Толстая-Есенина и редактор издательства И.В. Евдокимов.

Наборный экземпляр представляет собой собрание различных материалов. В нем соединены отдельные страницы из целого ряда сборников Есенина, вырезки из газет и журналов, машинописные списки (значительная часть этих списков готовилась не в связи с работой над наб. экз., а много раньше и с другими целями), рукописные списки, выполненные С.А. Толстой-Есениной и некоторыми другими лицами. Подобный характер рукописи, объединение в ней различных по времени возникновения и подготовки материалов связаны, в частности, с историей работы над ней.

Как известно, замысел собрания сочинений возник у Есенина еще в 1923 году, вскоре после возвращения на родину из зарубежной поездки (связь этого замысла с «Тельцом», «Руссеянью» и другими предшествующими сборниками в данном случае мы здесь не затрагиваем). Этот замысел оставался в центре внимания поэта и в 1924 году. Все это время Есенин неоднократно обращался к плану издания, занимался вопросом, где и когда лучше его выпустить (см. подробнее «От редакции» в наст. томе). При этом работа не ограничивалась определением принципов композиции и общих контуров томов, одновременно готовилась и рукопись предполагавшегося издания. К этим предшествующим этапам восходят некоторые части наб. экз., о чем свидетельствуют сохранившиеся в нем пометы. Можно сказать, что наб. экз. как бы «вырос» из этих предшествующих этапов и аккумулировал в себе работу, проводившуюся Есениным с 1923 года.

Наборный экземпляр — последнее по времени обращение поэта к текстам своих произведений. Но его значение как основного источника текста основывается не только и не столько на этом формальном моменте. В рукописи — в ее составе и построении, в степени авторской выверенности текстов, в датировке произведений — отчетливо проявилось далеко не формальное отношение автора к ее подготовке. Последовательная, глубоко осмысленная, целенаправленная работа, проведенная Есениным по формированию и редактуре наборного экземпляра (на различных этапах работа велась, правда, с разной степенью интенсивности), позволяют расценить эту рукопись как активное выражение творческой воли автора.

Разумеется, наборный экземпляр не свободен от недостатков. В нем имеются различные погрешности, которые остались не замеченными автором. Тем не менее, при анализе наборного экземпляра с самых различных сторон отчетливо выявляется воплотившаяся в нем авторская воля.

* * *

Она видна прежде всего в том, как были решены композиционные проблемы.

С самого начала работы над собранием сочинений Есенин положил в его основу Грж. — наиболее полное к тому времени собрание его произведений. В этот сборник входило 75 лирических стихотворений от «Радуницы» до стихов 1922 года и 15 «маленьких поэм». Приступив в 1925 г. к подготовке Собр. ст., Есенин счел необходимым дополнить это издание не только стихами, появившимися после выпуска Грж., т. е. после 1922 года, но и рядом ранних стихотворений, которые не входили в Грж. и практически не перепечатывались после появления в свет.

В этой связи он обратился прежде всего к своему первому сборнику Р16. Этот сборник состоял из 33 стихотворений. 15 из них входили в Грж. и поэтому изначально были в Собр. ст. Из оставшихся 18 Есенин отобрал еще 12, остальные 6 так и оставил вне Собр. ст. Тексты этих 12-ти отобранных стихотворений он выправил, причем дважды. Первоначально правка велась, очевидно, по экземпляру Р16, с которого затем были сняты машинописные копии. (Местонахождение данного экземпляра Р16 неизвестно, но то, что экземпляр сборника, выправленный тогда автором, существовал и что именно с него снимались машинописные копии, доказывается тем, что последовательность стихов в листах машинописи та же, что и в сборнике, а тексты машинописи разнятся с текстами сборника). Затем машинопись была вновь просмотрена Есениным и в некоторые стихи внесены дополнительные исправления. Первый ее экземпляр, куда С.А. Толстая-Есенина перенесла авторскую правку, был вложен в наб. экз., а машинописный отпуск (второй экз.), по которому работал автор, остался в его архиве (ныне — в ГЛМ).

Всего в этой рукописи пять листов, которые включают тексты следующих стихотворений: л. 1 — «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…», «Подражанье песне», «Выткался на озере алый свет зари…»; л. 2 — «Матушка в купальницу по лесу ходила…», «Зашумели над затоном тростники…», «Троицыно утро, утренний канон…»; л. 3 — «Туча кружево в роще связала…», «Дымом половодье…»; л. 4 — «Сыплет черемуха снегом…», «На плетнях висят баранки…»; л. 5 — «Калики», «Задымился вечер, дремлет кот на брусе…». На обороте последнего листа помета С.А. Толстой-Есениной: «Эти стихи были переписаны мною, когда Сергей готовил рукопись своего полного собрания для Госиздата. Правки сделаны его рукой. С.Есенина».

Этими стихами Есенин намеревался открыть том и поэтому пометил на первом листе машинописи: «Начало». Однако потом он решил дополнить издание еще и другими стихами. Помета «Начало» была им зачеркнута и в рукопись перед этими стихами включено еще восемь стихотворений.

Два первых стихотворения из числа включенных на этом этапе («Вот уж вечер. Роса…» и «Там, где капустные грядки…») продиктованы автором С.А. Толстой-Есениной и в ее списках вошли в наб. экз. Очевидно, тогда же было переписано С.А. Толстой-Есениной третье стихотворение — «Поет зима — аукает…». Остальные были найдены в журналах 1915–1916 гг.

Готовя издание, Есенин счел необходимым разыскать некоторые свои ранние произведения, которые печатались только в периодике. Он собственноручно составил две памятки с перечислением газет и журналов, которые следовало просмотреть (оба списка — ГЛМ).

Первый список:

«Журнал ленинградский Голос жизни. 1915 с апреля по июнь.

Газета московская Голос трудового крестьянства. 1918 с апреля по июнь.

Ежемесячный журнал Миролюбова. 1915 и 16».

Второй список:

«Русская мысль. 1915, летние номера, август, или сентябрь, или июль.

Голос жизни. 1915 (весенние №).

Ежемесячный журнал Миролюбова. 1915, 16, 17.

Скифы. 2 №.

Голос трудового крестьянства.

Весь мир. 1915.

1910. Рязанский вестник».

На втором списке С.А. Толстая-Есенина пометила: «Для составления полного собрания в Госиздате вспоминал, где у него печатались вещи, и старался найти их в Румянцевской библиотеке, но не нашел».

Последнее не совсем точно. Непосредственно поисками занялся двоюродный брат поэта И.И.Есенин. На первом листке с памяткой он переписал из ГЖ (1915, № 17, 22 апреля, с. 13) четыре опубликованные там стихотворения: «Гусляр» («Темна ноченька, не спится…»), «В хате» («Пахнет рыхлыми драченами…»), «Богомолки» («По дороге идут богомолки…») и «Рыбак» («Под венком лесной ромашки…»). В списке поэт отметил два стихотворения — «Темна ноченька, не спится…» и «Под венком лесной ромашки…», зачеркнул их заголовки, а два других стихотворения, поскольку они входили в Грж., оставил без внимания. С этого списка С.А. Толстая-Есенина сняла копии, которые были вложены в наб. экз.

Тогда же И.И.Есенин снял с Еж. ж. рукописные копии еще трех стихотворений: «За горами, за желтыми долами…», «Опять раскинулся узорно…» и «День ушел, убавилась черта…». На списках первых двух стихотворений — авторская помета «нужно», отмечающая решение включить их в Собр. ст. На списке третьего стихотворения такой пометы нет.

Для понимания авторских принципов композиции Собр. ст. показательно как включение двух последних стихотворений, так и то место, на которое они были поставлены. Стихи были четко — и точно — датированы Есениным 1916 годом, но тем не менее помещены в самом начале тома, среди ранних стихов, которые он сам отнес к 1910–1912 гг. Причина подобного отступления от хронологии была не в пренебрежении к ней, а в стремлении поэта собрать в начале тома стихи, раскрывающие различные истоки его творчества. К числу таких произведений он вполне мог отнести эти два стихотворения (подробнее — см. комментарий к ним).

Таким образом, начальная часть наб. экз. первого тома (она охватывает первые двадцать стихотворений) была составлена автором из рукописных списков С.А. Толстой-Есениной и машинописных списков, подготовленных специально для этих целей.

Следующая за ней часть рукописи — вырезки из Грж. Это довольно значительная часть текстов: от стихотворения «Край любимый! Сердцу снятся…» по «Сторона ль ты моя, сторона…». Одно стихотворение («Пропавший месяц») вставлено среди этих вырезок в виде рукописного списка, выполненного С.А. Толстой-Есениной. Готовя эту часть тома, поэт удалил циклические заголовки, имевшиеся в Грж. («Радуница», «Голубень», «Преображение», «Трерядница», «Песни забулдыги»), но не изменил последовательности в расположении стихотворений. В результате разделы и циклы утратили свои внешние границы, однако сохранились в виде своеобразных «циклических кругов» (если так можно определить группировку и расположение стихотворений в соответствии с их образно-стилистической связью между собой). Это дало возможность сохранить цельность в развитии лирических тем, их определенную последовательность.

Тот же композиционный прием — устранение циклических заголовков при сохранении определенной последовательности стихотворений — был применен Есениным при формировании последующих частей тома. Автор сохранил заголовок только одного цикла — «Персидские мотивы». Остальные заголовки были опущены.

Есенин снял заглавие цикла «Москва кабацкая», но стихи расположил в непосредственной близости друг к другу. Опустил название цикла «Любовь хулигана», но полностью сохранил последовательность стихов, входивших в него.

В композиции и в текстах этой части тома можно выявить следы одного из неизданных сборников — «Рябинового костра», над которым Есенин работал с осени 1924 г. Этот сборник поэт задумал во время пребывания в Баку. «Составил Вам список для составления книги, — писал он Г.А.Бениславской 20 октября 1924 г. — Продайте ее в таком порядке под названием „Рябиновый костер“, куда можно». В сборник Есенин намечал включить: «1. Больничное <„Годы молодые с забубенной славой…“>. 2. Письмо матери. 3. „Я усталым таким еще не был…“. 4. Возвращение на родину. 5. Памяти Ширяевца <„Мы теперь уходим понемногу…“>. 6. „Этой грусти теперь не рассыпать…“. 7. „Низкий дом с голубыми ставнями…“. 8. Сукин сын. 9. Русь советская. 10. Пушкину. 11. „Отговорила роща золотая…“. 12. На Кавказе. 13. Стансы» (машинописная копия с пометами Г.А.Бениславской — ГМЗЕ). Позже Есенин варьировал название сборника, просил Г.А.Бениславскую дополнить состав (ее пометы, связанные с этим, есть на списке), но мысль об издании не оставлял. 20 июня 1925 года Есенин подписал договор с Госиздатом на его выпуск. Поскольку через десять дней был заключен договор на Собр. ст., договор на «Рябиновый костер» был расторгнут.

Сборник не вышел, но рукопись его была подготовлена. Видимо, начала ее готовить Г.А.Бениславская зимой 1924/25 гг., когда поэт был на Кавказе. По возвращении в Москву Есенин просмотрел рукопись, внес в нее поправки. Из этой рукописи перешли в наб. экз. тексты стихотворений «Письмо матери», «Я усталым таким еще не был…», «Этой грусти теперь не рассыпать…», «Низкий дом с голубыми ставнями…», «Сукин сын», «Пушкину», «Отговорила роща золотая…».

Такая же авторская активность видна и в формировании заключительной части тома. На этом этапе был, например, перестроен и значительно дополнен цикл «Персидские мотивы», именно тогда получивший свою окончательную композицию.

Работа поэта над наб. экз. прервалась в ноябре 1925 г. Есенин не считал ее полностью завершенной, в том числе и в отношении состава: он думал несколько расширить его. «На днях пришлю тебе лирику „Стихи о которой“», — писал он 6 декабря 1925 г. И.В.Евдокимову, предполагая включить эти стихи в первый том. Рукопись цикла, переданная поэтом Е.А.Есениной, в издательство не поступила. Характер и состав этой рукописи оС.А. Тся неизвестными, она никогда не попадала в поле зрения исследователей.

Несмотря на внимательное отношение поэта, одна ошибка, допущенная при составлении, все же осталась. Стихотворение «Заря окликает другую…» оказалось включенным в рукопись дважды. Первый раз оно было поставлено после «Песни» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), второй раз — перед «Не вернусь я в отчий дом…». Не заметил этой ошибки и издательский редактор И.В.Евдокимов. Рукопись ушла в типографию, из-за чего стихотворение было набрано дважды. Корректор отметил это в гранках (они поступили после смерти поэта). Тогда в наб. экз. появилась помета: «Выкинуть. Второй раз. И.Евдокимов». Эта помета была сделана явно post factum, после возвращения рукописи из типографии. (Не этот ли случай имел в виду И.В.Евдокимов, когда, описывая в воспоминаниях, как плохо подготовил поэт рукопись Собр. ст., замечал: «…в разных местах попадались одни и те же стихотворения…» — Восп., 2, 289).

Несмотря на подобные погрешности, есть все основания говорить о высокой степени авторизации наб. экз. Это касается не только его состава и построения, но и текстов произведений.

* * *

Все тексты наб. экз. были прочитаны автором. С бо́льшим вниманием он отнесся, естественно, к рукописным и машинописным текстам, менее скрупулезно вычитывал тексты, представленные в виде вырезок из собственных сборников или из газет и журналов.

Выше говорилось о значительной правке, внесенной Есениным в ранние стихи, отобранные для включения в Собр. ст. Авторские изменения (смысловые и стилистические поправки, уточнения пунктуации, устранение опечаток и т. п.) имеются на многих листах наб. экз.

В целях проверки текстов при подготовке наст. изд. все они сопоставлялись с известными и оказавшимися доступными автографами и печатными источниками.

Рукописное наследие Есенина сохранилось в относительно большом объеме. Из 167 стихотворений, которые входят в первый том, в настоящее время выявлены полные автографические источники 108 стихотворений. Кроме того, имеются записи отдельных строф, фотокопии и факсимиле не дошедших до нас рукописей, вычитанные автором корректурные оттиски, авторизованные машинописные и рукописные списки и т. п. Правда, атрибуцию некоторых автографов трудно признать бесспорной.[9]

В ходе работы над настоящим томом было впервые привлечено для подготовки текстов свыше двадцати автографов Есенина. Кроме того, изучение рукописного наследия поэта позволило выявить даже среди известных ранее документов детали, существенно уточняющие и дополняющие представления об истории тех или иных текстов.

Так, среди рукописей Есенина, хранящихся в РГАЛИ, имеются две тетради, в которых З.Н.Райх в свое время переплела значительное число автографов поэта, вырезок из газет и журналов с его текстами, списков произведений поэта, выполненных ею и другими лицами (РГАЛИ, ф. 190, оп. 2, ед. хр. 9 и ед. хр. 4). Пометы, имеющиеся на отдельных листах этих тетрадей, позволили установить, что среди различных материалов оказались вплетенными фрагменты наборной рукописи сборника «Голубень» (1918). На основе редакционных помет и остатков авторской нумерации страниц удалось реконструировать сохранившуюся часть этой рукописи. Из 34 стихотворений, входивших в сборник и соответственно составлявших наборную рукопись, в тетрадях выявлены тексты (автографы, рукописные списки, вырезки из различных изданий С.А. Торскими пометами) двадцати двух произведений. Кроме того, там же имеются автографы оглавления (С.А. Торскими поправками, которые показывают изменения в составе, сделанные в ходе подготовки издания), титула и шмуцтитулов. Это позволило прояснить историю текстов входивших в «Голубень» произведений, точнее представить, на каком этапе производилась правка в них. Все это отмечено в комментариях к конкретным произведениям.

Еще один важный документальный источник, выявленный в ходе подготовки тома, — сборник «Телец». В 1919 году Есенин начал и в течение 1920 года вел переговоры с Госиздатом о выпуске этого сборника, которому придавал большое значение. В Госиздате сборник был набран, сверстан, но в свет так и не вышел. Его корректурный оттиск был в руках И.В.Евдокимова, когда тот готовил дополнительный, четвертый том Собр. ст. В корректурном оттиске, которым располагал И.В.Евдокимов, название сборника было обозначено как «ЕЛЕЦ». (Первая буква названия на титульном листе, очевидно, должна была быть рисованной, остальная часть — наборной. Как это бывает в издательской практике, наборная часть была в типографии подготовлена и оттиснута в корректурных листах, а клише готово не было. В результате в оттиске появилось усеченное «ЕЛЕЦ».) И.В.Евдокимов, который не знал о существовании «Тельца», принял это усеченное слово за полное название сборника. Под названием «Елец» корректура была многократно упомянута И.В.Евдокимовым в составленных им примечаниях, которые были напечатаны в четвертом томе Собр. ст. Примечания И.В.Евдокимова позволили реконструировать состав этого сборника; под заголовком «Елец» он даже начал фигурировать в специальной литературе (см., например, Хроника, 1, 279–281). Однако в своем подлинном виде этот корректурный оттиск в поле зрения исследователей не попадал и оставался известным только по описаниям Собр. ст., 4.

Изучение подготовленного Есениным в 1920 г. макета сборника «Руссеянь» (еще один из сборников, составленных поэтом, которому также не суждено было увидеть свет; макет — ИМЛИ), показало: его листы по большей части — это корректурные оттиски «Тельца», что доказывается почти полным совпадением текстов оттисков со сведениями, содержащимися в примечаниях И.В.Евдокимова, совпадениями пагинации и т. п. Оглавление сборника «Телец», которое также находится в составе макета «Руссеяни», позволило установить не только состав, но и композиционное построение этого сборника.

За последнее время в РГАЛИ и ГМЗЕ поступил ряд машинописных списков произведений Есенина, преимущественно 1924–1925 гг. Эти списки, вероятнее всего, восходят к архиву З.Н.Райх (см. Восп., 2, 279). На некоторых машинописях — пометы рукой поэта, на некоторых — поправки корректорского характера (исправление опечаток, уточнение пунктуации), но столь незначительные по объему, что по ним трудно определить, кем они выполнены и соответственно признать такие машинописные списки авторизованными. Тут же дубликаты машинописей из наб. экз. Можно предположить, что эти материалы (во всяком случае, часть их) — из чиС.А. Тех, которые Есенин увез в Ленинград в декабре 1925 г. и которые были получены З.Н.Райх вместе с вещами поэта после его смерти.

Расширение источниковедческой базы, достигнутое в ходе подготовки настоящего издания, позволило выявить и устранить ряд неточностей, искажений в текстах Есенина, которые оставались незамеченными. Кроме того, удалось установить, что некоторые разночтения печатных источников, которые ранее рассматривались как авторские варианты, возникли не в результате творческой переработки текста, а в силу редакционных ошибок или посторонних вмешательств. Подобные разночтения были, естественно, исключены из свода вариантов.

* * *

Большая работа была проведена Есениным при подготовке собрания сочинений по датировке своих произведений. С самого начала отказавшись от формально-хронологического принципа построения, поэт в то же время не отбросил мысли указать даты произведений. Ряд хронологических помет, имеющихся в наб. экз., восходит к первым этапам формирования рукописи. Но фронтально эта работа была проведена при подготовке Собр. ст. В работе приняла самое непосредственное участие С.А. Толстая-Есенина, а на редакционной стадии в нее включился И.В.Евдокимов. В итоге была датирована большая часть включенных в «Собрание стихотворений» произведений.

По существу, Есенин здесь впервые детально раскрыл хронологию своего творчества. До этого, в авторских сборниках и при публикациях в периодике, он, как правило, не указывал дат создания произведений. Применительно к большинству своих вещей он явно не рассматривал даты как часть их текста, в отличие, например, от А.А.Блока, И.А.Бунина или М.И.Цветаевой, для которых не только дата, но иногда и место написания были полны особого значения и строго ими фиксировались. Есенину подобное отношение к датам не было свойственно: он датировал в сборниках лишь отдельные произведения (особняком в этом отношении стоят лишь «Сельский часослов» и «Ржаные кони», куда входили только «маленькие поэмы», созданные до 1921 г., и где датированы все произведения).

Иначе подошел поэт к Собр. ст., где решил датировать каждое произведение. В наб. экз. первого тома из 165 стихотворений, представленных в нем (тексты двух стихотворений отсутствуют), указаны даты 104 стихотворений. У 61 даты не указаны. В Собр. ст. даты проставлены под 141 стихотворением. В частности, с датами напечатаны в Собр. ст. стихи второй половины 1925 года, в большинстве своем в наб. экз. не датированные. В нескольких случаях даты, появившиеся в Собр. ст., несколько отличаются от дат наб. экз. Внося эти уточнения, С.А. Толстая-Есенина и И.В.Евдокимов, судя по всему, руководствовались указаниями поэта, которые не были зафиксированы в наб. экз.

О том, как велась работа по датировке произведений при подготовке наб. экз., вспоминал И.В.Евдокимов:

«Сделали первый том. Начали определять даты написания вещей. Тут между супругами возник разлад. И разлад этот происходил по ряду стихотворений. Есенин останавливал глаза на переписанном Софьей Андреевной произведении и ворчал:

— Соня, почему ты тут написала четырнадцатый год, а надо тринадцатый?

— Ты так сказал.

— Ах, ты все перепутала! А вот тут надо десятый. Это одно из моих ранних… Нет! Не-е-т! — Есенин задумывался. — Нет, ты права! Да, да, тут правильно.

Но в общем у меня получилось совершенно определенное впечатление, что поэт сам сомневался во многих датах. Зачеркнули ряд совершено сомнительных. Долго обсуждали — оставлять даты или отказаться от них вовсе. Не остановились ни на чем. Проработали часа полтора-два. И сделали два тома. Есенин перескакивал от одного тома к другому, переделывал по нескольку раз, быстро вытаскивая листки из грудки и перекладывая их, снова нумеровали, снова ставили даты, писали шмуцтитула и уничтожали их. <…>

Собирались и еще и еще. Есенин несколько раз приносил новые стихотворения, но уже небольшими частями, проставлял некоторые даты, а главную, окончательную проверку по рукописям откладывал до корректуры» (Восп., 2, 291–292).

Уезжая 23 декабря 1925 года в Лениград, Есенин просил И.В.Евдокимова поскорее прислать корректуру, которая должна была вскоре поступить. И.В.Евдокимов обещал:

— Как только придут из типографии, в тот же день и направлю тебе. Ты внимательно погляди на даты. Помнишь, ты в некоторых сомневался?

— Я… я все сделаю.

После разговора о так и оставшейся ненаписанной поэме «Пармен Крямин», он вновь напомнил Есенину:

— Даты не позабудь.

— Нет, нет! И даты — все проставлю. Раз «Собрание», надо по-настоящему сделать. Я помню все стихи. Мне надо остаться одному. Я припомню… (там же, 299–300).

И.В.Евдокимов, подробно описав работу автора по датировке своих произведений и отметив его намерение еще раз вернуться к этому в корректуре, к сожалению, обошел молчанием один момент, связанный с обозначением дат в Собр. ст.

Дело в том, что Собр. ст. первоначально намечалось построить несколько иначе. Оно должно было открываться заметкой «От издательства», за которой следовала статья А.К.Воронского «Сергей Есенин». В таком виде первый том был сдан в производство в ноябре 1925 г. В таком же виде он вернулся в издательство уже набранным. Первая партия гранок поступила в издательство 31 декабря 1925 г., следующие партии — 5 и 6 января 1926 г. (чистые и правленые экземпляры гранок — ГЛМ). На обороте первой партии гранок надпись С.А. Толстой-Есениной: «Эта корректура была получена мною в день похорон Сергея. Другую корректуру положили ему в гроб».

Смерть поэта вызвала изменения. Статья А.К.Воронского (после соответствующих переделок) была перенесена во второй том, для первого тома он написал новую статью — «Об отошедшем». Полностью была переделана и заметка «От издательства», которая в новой редакции представляла читателям издание скончавшегося автора. Ни первый, ни второй варианты этой заметки не подписаны, но, вероятнее всего, их автором был И.В.Евдокимов.

В первом варианте заметки «От издательства» о датах говорилось: «Издательство пыталось установить точные даты стихотворений, но так как многие даты стерлись в памяти даже самого автора, пришлось ограничиться только теми, которые были установлены с несомненностью». Свидетельство примечательно тем, что в нем содержится прямая оценка части дат как установленных «с несомненностью». Четко было сказано и о том, что в сомнительных случаях стихи печатаются без дат. Действительно, как это уже было отмечено, в первом томе шестая часть стихов (26 из 167) была напечатана без дат. Все это говорит о том, что на том этапе работники издательства склонны были расценить ту часть дат, которая была зафиксирована поэтом, как авторитетную.

Однако в самих гранках даты под стихотворениями практически полностью отсутствовали. Они были набраны только под четырьмя стихотворениями: «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…», «Ты сказала, что Саади…», «Голубая родина Фирдуси…», «Цветы мне говорят — прощай…». Причина отсутствия дат в гранках крылась в наб. экз.

Значительное число дат в наб. экз. было обозначено сокращенно — 14, 15, 16, 17 и т. п. Эти обозначения были нанесены по большей части карандашом, не всегда разборчиво, иногда сопровождались дополнительными пояснительными надписями («самое первое», «второе» и т. п.), расположены они были не там, где полагается, а иногда над текстом или сбоку от него, на полях, в одном случае даже на обороте листа. На основе этих помет работники издательства (в данном случае И.В.Евдокимов) должны были переоформить даты, придав им полную, пригодную для набора форму — 1914, 1915, 1916 и т. п. Это сделано не было и в свою очередь послужило причиной того, что даты в гранках оказались не набранными.

Кроме того, очевидно, непосредственно перед отправкой в типографию, в наб. экз. были зачеркнуты все пометы, не относящиеся к тексту (различные технические надписи, не связанные с набором, старая пагинация и т. п.). В их число попали и были убраны пометы, связанные с датами. При этом в начальной части первого тома они были даже не зачеркнуты, а густо заштрихованы графитным карандашом. Причем заштрихованы явно сразу, подряд, одной рукой и одним карандашом, без какого-либо разбора и выбора, вместе с дополнительными, сопровождавшими их пояснениями («самое первое», «второе», «третье» и т. п.).

Как было отмечено, гранки начали поступать в издательство 31 декабря 1925 г. Несмотря на явную необходимость внесения в издание тех или иных изменений, связанных с гибелью поэта, решено было работу не задерживать. Новая статья А.К.Воронского, которой предусматривалось открыть том, еще не была готова. Поэтому на гранке, с которой начинались стихи Есенина, появилось распоряжение И.В.Евдокимова: «В.В.Гольцеву. Верстать, начиная со стихов. Статью сверстать после с римской пагинацией. В римскую пагинацию включить и шмуцтитул, чтобы не задерживать работу. 6.1.26. И.Евдокимов». На следующей партии гранок аналогичная надпись: «Верстать. 8.1.26. И.Евдокимов». На этой же гранке помета другой рукой: «Даты набрать петитом». Этой же рукой черными чернилами в гранки внесены даты. Так, уже без автора, была завершена в корректуре работа, не законченная в ходе подготовки наб. экз. к производству.

Данная история с датами протекала без участия автора, никакого отношения к ней Есенин не имел. Поэтому И.В. Евдокимов и не коснулся этого эпизода в своих воспоминаниях, где подробно рассказывал о работе поэта над Собр. ст. Не может быть принято также предположение (см. с.417), что, когда он писал в мемуарах: «зачеркнули ряд совершенно сомнительных», то имел в виду это фронтальное зачеркивание дат в наб. экз. Прежде всего, в число этих «совершенно сомнительных» дат пришлось бы включить множество несомненных, никем (главное, в данном случае — самим И.В. Евдокимовым) и никогда не оспаривавшихся. Например, среди первых густо заштрихованных дат — 1916 год, которым помечены стихотворения «За горами, за желтыми долами..» и «Опять раскинулся узорно…». Но эти даты не вызывали и не вызывают сомнений: оба стихотворения были впервые напечатаны в 1916 году, из журналов 1916 года они по просьбе и по прямому указанию Есенина были переписаны для включения в Собр. ст. Стихи переписывались, правились и включались в наб. экз. осенью 1925 г., работа была проведена на глазах у всех участников, и откуда могли возникнуть сомнения в датах? Затем, тот же И.В. Евдокимов, подробно описавший работу поэта над датами и явно не стремившийся приукрасить его точность в этом отношении, а скорее наоборот — стремившийся подчеркнуть обоснованность своих сомнений, ни словом не обмолвился ни в мемуарах, ни в примечаниях к Собр. ст. о якобы имевшем место полном «отказе» поэта от проставленных им дат.

Необъяснимой становится и позиция С.А. Толстой-Есениной. Если бы решение об отказе от дат вообще или от всех дат, проставленных в наб. экз., было принято поэтом, она должна была знать об этом, но она никогда не писала и не говорила ни о чем подобном. Более того, в 1940 году она подготовила известный комментарий к сборнику произведений Есенина, где много раз касалась вопросов датировок различных произведений. При этом она постоянно ссылалась на даты, проставленные поэтом в наб. экз. («Дата проставлена по его указанию», «В рукописи Собрания датировано автором» и т. п.), но ни слова не сказала о том, что автор якобы произвел «тотальную» их отмену. Она отметила лишь в примечании к «О Русь, взмахни крылами…»: «На рукописи Собрания рукой Есенина проставлены две даты „17“ и „1916“, обе зачеркнуты». Нет никаких оснований думать, что С.А. Толстая-Есенина пыталась замолчать какие-либо факты.

Изложенное позволяет прийти к заключению, что в датах наб. экз. с достаточным основанием можно видеть выражение авторской позиции и соответственно расценивать эти даты как непосредственное, прямое свидетельство самого Есенина о времени создания тех или иных его произведений.

Разумеется, авторские даты, равно как тексты, должны были быть подвергнуты анализу и проверке. Для проверки в данном случае, как это принято, привлекались рукописи поэта, его свидетельства в письмах и других документах, сведения о поступлении произведений в различные редакции, об их публикациях, воспоминания современников и т. п. Эти документальные материалы позволили подтвердить многие даты наб. экз. В ряде случаев, когда в наб. экз. произведение датировалось только годом, рукописи дали возможность установить более полную дату. Можно отметить случаи, когда в наб. экз. автор повторял даты, которые задолго до этого фигурировали в других документальных источниках, причем повторял их по памяти, не обращаясь к этим источникам. Вместе с тем, был установлен и ряд ошибок в датах, проставленных в наб. экз.

В процессе проверки датировок наб. экз. учитывался целый ряд специфических особенностей этой стороны творческой работы поэта. Как отмечалось выше, за некоторыми исключениями Есенин не указывал при публикациях дат своих произведений. По большей части не проставлял он даты и в рукописях. Более того, даже когда в рукописях встречаются даты, на них не всегда можно опираться. Датируя рукописи (особенно беловые), Есенин нередко этим отмечал не время создания стихотворения, а время записи, дату автографа. Таковы, например: помета на одном из автографов «Руси» (РГАЛИ) «31 мая 1916 г.» — между тем стихотворение было напечатано почти за год до этого; дата под автографом «Песни о хлебе» (РГАЛИ) «Апрель 1921» — а сборник, в котором было напечатано стихотворение, вышел не позже февраля 1921 года и т. д.

Хотя рукописное наследие поэта сохранилось в относительно большом объеме, значительная часть автографов представляет собой списки, предназначавшиеся для тех или иных сборников, повторных публикаций, дарений и т. д. Поэтому анализ рукописей и их особенностей (почерк, бумага и т. п.) лишь в редких случаях (исключение — стихотворения 1924–1925 гг.) помогает определить или уточнить даты написания произведений.

Эта работа осложняется состоянием рукописного наследия поэта, которое в настоящее время рассредоточено по многим архивным учреждениям. Ряд важных архивов находится в частном владении, что затрудняет их использование. Нельзя считать завершенной и разработку библиографии прижизненных публикаций произведений Есенина. ОС.А. Тся ненайденными публикации некоторых его стихотворений.

В ходе подготовки наст. изд. удалось выявить один материал, свидетельствующий, что Есенин еще в 1920 г. предпринимал попытку дать хронологическую систематизацию своих стихотворений. Макет сб. «Руссеянь», как сказано выше, составлен из корректурных оттисков «Тельца». Этот сборник, готовившийся к выпуску в Госиздате, был там раскритикован, и автор пытался его переработать.

Изучение макета «Руссеяни» показало, что Есенин не сразу пришел к окончательной композиции книги. Авторские пометы позволяют выявить следы одного из промежуточных вариантов, особенность которого состояла в том, что Есенин намеревался построить его по хронологическому принципу. Сохранились, в частности, наметки двух шмуцтитулов — «1914» и «1916». Вероятно, Есенин думал распределить стихи по годам и разделить их подобными шмуцтитулами. Имеющиеся материалы не позволяют судить о том, был ли этот план отработан и доведен до конца, или это лишь набросок. Реконструировать план можно только в малой степени.

Остатки авторской пагинации позволяют выделить два таких годовых цикла. К 1914 году Есенин думал отнести стихотворения: «Пойду в скуфье смиренным иноком…», «Шел Господь пытать людей в любови…», «Осень», «Не ветры осыпают пущи…», «В хате», «Гой ты, Русь, моя родная…», «Я пастух, мои палаты…», «Чую радуницу Божью…». К 1916 — «За темной прядью перелесиц…», «Я снова здесь, в семье родной…», «Не бродить, не мять в кустах багряных…», «О красном вечере задумалась дорога…», «Нощь и поле, и крик петухов…», «О край дождей и непогоды…», «Голубень». Характерно, что все стихи, отнесенные здесь к 1914 г., в наб. экз. датированы так же. Из числа отнесенных к 1916 году — три первых стихотворения в наб. экз. были датированы 1915 г. (в данных случаях в макете дата была определена, видимо, более точно — см. примеч. к этим стихотворениям), четыре следующих в наб. экз. датированы не были.

Важным источником, помогающим в ряде случаев уточнить даты тех или иных произведений, является история их публикаций, включения в авторские сборники и т. п. Однако эти материалы требуют также критического подхода. Если публикация стихотворений в периодике далеко не всегда зависела от самого Есенина, то при включении тех или иных произведений в авторские сборники (разумеется, речь не идет о государственных или других официальных издательствах) воля автора была во многом определяющей. Поэтому отсутствие тех или иных стихотворений в «Радунице» или «Голубени» может представиться косвенным свидетельством того, что эти стихотворения ко времени подготовки сборников еще не были написаны. Однако, подобное предположение будет неверным. Характерный пример — история публикации стихотворения «Устал я жить в родном краю…». Оно было написано в 1916 году, тогда же было напечатано в журнале «Северные записки», но не включалось автором ни в один из его сборников, выходивших в 1918–1919 годах («Голубень», «Преображение», «Радуница»). Только после перепечатки в газете «Советская страна» (в том же номере, в котором публиковалась «Песнь о собаке») оно — так же как и «Песнь о собаке» — вошло в проектировавшийся сборник «Руссеянь» и в последующие — «Плавильня слов», «Трерядница» и др. Отсутствие стихотворения в «Голубени» или «Преображении» объясняется скорее всего композиционными соображениями.

Немало сведений о времени написания отдельных произведений есть в мемуарах. Во многих воспоминаниях встречаются свидетельства самых разных людей о том, как поэт «на их глазах» написал то или другое стихотворение, как они оказались «первыми слушателями» его произведений. Так, например, И.И.Старцев вспоминал: «Возвратясь домой усталый, я повалился на диван. Рядом со мной сидел Есенин. Не успел я задремать, как слышу, меня кто-то будит. Открываю глаза. Надо мной — склонившееся лицо Есенина: „Вставай, гусар, послушай!“ И прочитал написанную им с маху „Волчью гибель“» (Восп., 1, 413). Вот другое свидетельство: «Я только один раз видел Есенина пишущим стихи. Это было днем: он сидел за большим красного дерева письменным столом Айседоры, тихий, серьезный, сосредоточенный. Писал он в тот день „Волчью гибель“. Когда я через некоторое время еще раз зашел в комнату, он, без присущих ему порывистых движений, как будто тяжело чем-то нагруженный, поднялся с кресла и, держа листок в руках, предложил послушать» (Восп., 2, 40). А.Б.Мариенгоф и Л.И.Повицкий по-разному вспоминают обстоятельства написания стихотворения «По-осеннему кычет сова…». Можно привести немало аналогичных примеров. Дело здесь не в обычных ошибках памяти и тем более не в субъективной недобросовестности мемуаристов. Просто они оказывались свидетелями того, что Есенин по существу не писал, а записывал свои стихотворения.

Все это учитывалось в работе по перепроверке дат наб. экз. и при определении дат стихотворений, которые в наб. экз. не были датированы.

В настоящем издании принят следующий порядок указания дат под текстами произведений:

— воспроизводятся даты, указанные в наб. экз., если они не опровергаются известными в настоящее время документальными источниками (автографами, письмами, временем появления в печати более ранним, чем даты, указанные в наб. экз., и т. п.);

— воспроизводятся также даты из автографов, авторских публикаций и других подобных документальных источников. Они приводятся в том объеме (то есть с указанием числа, месяца и года или только года и месяца), в котором они даны в данном источнике;

— в тех случаях, когда даты, указанные в наб. экз., опровергаются другими документальными источниками, под стихотворением проставляется или авторская дата из данного источника, или — в угловых скобках — редакционная дата;

— в тех случаях, когда стихотворение не датировано ни в наб. экз., ни в источниках, в угловых скобках ставится редакционная дата, которая ограничивается указанием года, без дальнейших уточнений (месяца, места написания и т. п.).

В комментариях к каждому произведению указывается источник его датировки. Одновременно с этим приводятся также все имеющиеся сведения об авторских датах в других источниках текста; о времени, к которому относятся автографы произведения; о редакционных пометах, позволяющих судить о времени поступления рукописи в редакцию, и другие данные, дающие документальные основания для суждений о времени создания и публикации произведения.

Места написания произведений указываются вместе с датами под текстом только в тех случаях, когда они обозначены в основном источнике и могут расцениваться как элемент авторского замысла.

* * *

Решающая роль Есенина в определении дат произведений, которое проводилось в процессе подготовки наб. экз., — несомненна. Ясно и то, что эти даты — не просто бегло и формально проставленные числа. В них выразился взгляд Есенина на свой творческий путь.

Конечно, в строгом смысле слова, даже ясно выраженная воля автора применительно к датам не является доказательством их правильности. История литературы знает десятки случаев, когда писатели сознательно искажали хронологию своего творчества и относили те или иные произведения не к тем годам, когда они были действительно написаны. Вымышленные даты ставились, например, с целью закамуфлировать связь произведений с какими-либо историческими событиями или жизненными обстоятельствами и тем самым затушевать их смысл. Причины подобных хронологических смещений многообразны. Поэтому недостаточно просто выявить авторскую волю в датах. Столь же необходимо — особенно в случаях сомнений и колебаний — найти подтверждение или объяснение авторских дат.

Именно в этом заключается одна из наиболее сложных проблем наследия Есенина.

Сомнения в точности авторских датировок в Собр. ст. появились очень быстро, почти сразу после его выпуска. Широко проблема начала обсуждаться с шестидесятых годов, с начала научных изданий наследия Есенина.

В первую очередь следует отметить, что в процессе обсуждений никогда не высказывались предположения, что, проставляя даты в Собр. ст., Есенин преследовал цели что-либо скрыть или затушевать в истории своей жизни или в творчестве. Не было никаких внешних обстоятельств или внутренних причин, которые могли бы побудить его намеренно поставить ложные даты, чтобы что-то утаить или замаскировать.

Тем не менее сомнения существовали. Наиболее остро дискутировалась датировка ранних стихотворений. Эту проблему затронул К.Л.Зелинский во вступительной статье к пятитомному собранию сочинений Есенина (М., 1961). Он отметил, что стихи поэта, «обозначенные 1910–1911 годами, но напечатанные значительно позже, возможно, и относятся к более поздним годам», но тем не менее, возглавляя научную подготовку издания, сохранил эти авторские даты.

Потом в обсуждение включилась большая группа исследователей.[10]

При этом значительно расширился круг «спорных» стихотворений, в него начали включаться произведения 1915, 1916 и даже более поздних лет. Вопросы вызывает прежде всего резкая качественная разница между стихами, датированными в наб. экз. 1910–1913 годами, и произведениями, бесспорно относящимися к этому периоду (стихи из тетрадей, переданных Есениным Е.М.Хитрову в 1912 году, цикл «Больные думы», стихи из писем к Г.Панфилову и М.Бальзамовой и т. п.). В качестве аргументов, подтверждающих сомнения, выдвигается то, что Есенин, оставляя стихи на память своему учителю или составляя целый цикл для публикации, извещая друзей о своих замыслах, не упоминает о таких стихах, как «Матушка в купальницу по лесу ходила…» или «Дымом половодье…», а отбирает стихи в основном подражательные, в которых ясно ощутимы перепевы Надсона, Дрожжина, Сурикова и др. Еще чаще обращают внимание на то, что стихи, отнесенные Есениным в наб. экз. к раннему периоду, за несколькими исключениями, не появлялись в московских изданиях, где он печатался в 1914–1915 годах, а оставались неопубликованными до начала его сотрудничества в петроградских журналах.

Все эти аргументы, несомненно, серьезны, в них — реальные противоречия, с которыми сталкивается любой читатель и исследователь. Но они все же не могут служить достаточным основанием для отмены авторских датировок.

Прежде всего следует отметить, что когда Есенин в наб. экз. датировал ряд стихов из «Радуницы» годами своей жизни в деревне, это не было чем-то совсем новым в его самооценках, чем-то связанным с ситуацией 1925 года и невозможностью «проверить даты по рукописям». Он много раз и раньше подчеркивал, что значительная часть стихов, печатавшихся в Петрограде в 1915–1916 годах, была написана им задолго до этого. В автобиографии 1922 года он писал, что его «сознательное творчество» началось в 1911–1912 годы и что «некоторые стихи этих лет помещены в „Радунице“». Это было написано в 1922 году и повторено в автобиографии 1925 года. «В это время <то есть в 1913 г.> у меня была написана книга стихов «Радуница», — свидетельствовал он в автобиографии 1924 года. В 1920 или 1921 году он говорил И.Н.Розанову: «Эти „Маковые побаски“ <цикл из первого издания «Радуницы», куда входит большинство «спорных» в отношении дат стихов> написаны были мною, когда мне было около четырнадцати лет» (Иван Розанов. «Есенин о себе и других», М., 1926, с. 14) — иными словами, около 1909 г. В «Предисловии» к проектировавшемуся в 1923–1924 гг. изданию произведений он писал: «В этом томе собрано почти все, за малым исключением, что написано мной с 1912 года». Это издание должно было строиться на основе гржебинского сборника и, следовательно, открываться стихотворением «Край любимый! Сердцу снятся…». Нет никаких данных, что поэт намеревался расширить издание и включить в него, например, «Выткался на озере алый свет зари…» или «Дымом половодье…», как это было сделано в Собр. ст. Это устраняет внешнее противоречие между «Предисловием», где начало отнесено к 1912 году, и датировками наб. экз., где ряд стихов помечен 1910 годом. Иными словами, поэт неоднократно подчеркивал, что многие его стихи, вошедшие в «Радуницу», а потом открывшие первый том Собр. ст., написаны им еще в годы жизни в деревне.

То, что стихи, публиковавшиеся Есениным в петроградских журналах и газетах в 1915 году, были написаны им раньше, подтверждается и обстоятельствами его появления в Петрограде, литературных выступлений там. 9 марта 1915 года, после первой встречи с Есениным, Блок делает пометку на его письме: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные» и пишет М.П.Мурашеву: «Я отобрал 6 стихотворений и направил с ними к Сергею Митрофановичу <Городецкому>» (Блок, 8, 441). Неизвестно, какие именно стихи отобрал Блок и что читал ему Есенин. Но оценка Блоком стихов Есенина как «свежих» и «голосистых» говорит о том, что Есенин пришел к нему со стихами более значительными, чем те в большинстве своем вполне ординарные произведения, которые до этого печатались в московских журналах. Подтверждением того, что в марте 1915 года Есенин приехал в Петроград с немалым запасом написанных, но еще не опубликованных вещей, могут служить его слова из письма Н.А.Клюеву от 24 апреля 1915 года: «Стихи у меня в Питере прошли успешно. Из 60 принято 51».

Разрыв между указанными в наб. экз. датами написания и временем появления в печати многих ранних произведений действительно значительный. Объяснение тому, что в мелких московских журналах в 1914–1915 гг. появлялись стихи вроде «Сиротки» или «Побирушки», а несравненно более совершенные оставались ненапечатанными, надо искать, как представляется, в условиях жизни поэта в Москве, в характере его тогдашнего литературного окружения.

В критике справедливо отмечалось, что Есенин в годы московской жизни должен был учитывать как профиль ряда этих изданий (многие журналы были детскими), так и уровень требований редакций, стиль изданий, где он печатался («Друг народа», «Парус», «Мирок», «Проталинка» и др.). Тип этих изданий, сама их природа не могли не сказаться на его творчестве, на том отборе, который он должен был производить среди своих произведений. Господствующая в этих изданиях манера письма, несомненно, наложила отпечаток на часть того, что было им создано и предлагалось для публикации. Характерно в этом отношении, например, что в журнал «Млечный Путь», отношения с редакцией которого были очень недолгими — несколько зимних месяцев 1914/15 г., — Есенин сдал не только два стихотворения, которым суждено было стать одними из лучших в его наследии («Выткался на озере алый свет зари…» и «Зашумели над затоном тростники…»), но и два других стихотворения, которые к его шедеврам не отнести — «Ты ушла и ко мне не вернешься…» и «Буря» (эти два стихотворения остались ненапечатанными, как свидетельствует И.И.Морозов, потому что прекратилось издание журнала). В данном случае важно отметить, что поэт одновременно предлагал для издания вариации на привычные темы и действительно лирические шедевры.

То, что в редакциях названных журналов, в московском окружении Есенина не смогли разглядеть и оценить своеобразие его дарования, масштабы его таланта, дает объяснение чувству творческой неудовлетворенности, которое испытывал молодой поэт в то время.

Отношения Есенина с «суриковцами» завершились, как известно, резким разрывом, когда он демонстративно заявил о выходе из кружка.

Не менее напряженными были его отношения и с литературным кружком, группировавшимся вокруг журнала «Млечный Путь». Д.Н.Семеновский вспоминал: «Он уже печатался в разных небольших журналах, — главным образом в детских. Охотно и много читал знакомым свои стихи. Часть их вошла потом в „Радуницу“ <…> Был в то время маленький литературно-художественный журнал „Млечный Путь“, дававший на своих немногочисленных страницах приют начинающим поэтам, беллетристам и художникам. На собраниях сотрудников „Млечного Пути“, вокруг самовара редактора-издателя, авторы читали стихи, рассказы. Есенин, как один из самых молодых „млечнопутинцев“, встречал здесь подчас полунасмешливое, полуснисходительное отношение к себе. Его мало печатали, не хотели слушать. Понятно, это обижало его». И дальше он привел собственные слова Есенина, сказанные в 1923 году: «Вы в „Млечном Пути“ считали меня дураком, — вспомнил он. — Смеялись надо мной…» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1926, 31 января, № 25).

Показательны в этом отношении оценки, которые давали московские литературные знакомые Есенина его первым петроградским публикациям. Один из «суриковцев», С.Д.Фомин, 27 января 1916 г. писал Л.М.Клейнборту по поводу выступления Есенина и Н.А.Клюева в Обществе свободной эстетики: «…ломанье их в литературе и маскарад на вечерах — мне не нравятся. Пожалуй, они далеки от настоящего народничества» (ИРЛИ). В письме к тому же адресату от 9 июня 1916 г., отрицательно оценив повесть «Яр», он называет «корявыми» и стихи Есенина (ИРЛИ). А ведь к этому времени вышла «Радуница», были опубликованы циклы стихов в «Ежемесячном журнале», «Русской мысли», «Биржевых ведомостях» и т. д.

Более чем сдержанно отнесся к «Радунице» Г.Д.Деев-Хомяковский, увидевший в сборнике Есенина и «Мирских думах» Н.А.Клюева лишь «собирательный материал, обработанный в красивые стихотворные формы из народных песен той или иной местности» — иными словами, стилизацию под фольклор (журн. «Друг народа», М., 1916, № 1, октябрь, с. 76).

Подтверждение тому, что московские редакции в то время недооценили стихи Есенина, можно видеть, например, в том, что одно из наиболее значительных его произведений — «Русь», которая была, несомненно, написана еще в московский период и тогда же читалась друзьям — в Москве так и не была напечатана. Выше приведено свидетельство Д.Н.Семеновского, что в годы московской жизни Есенин читал стихи из «Радуницы», но ведь в московских изданиях они тоже тогда не появились. На тот круг московских редакций, с которыми ему приходилось общаться, жаловался Есенин в письме Г.Панфилову осенью 1913 г.: «Москва не есть двигатель литературного развития, а она всем пользуется готовым из Петербурга. Здесь нет ни одного журнала. Положительно ни одного. Есть, но которые только годны на помойку…». Об этом же свидетельствует А.Р.Изряднова: «Настроение было у него угнетенное: он поэт, а никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать» (Восп., 1, 144).

В известной мере так же подходил к оценке стихов Есенина в годы его учебы в Спас-Клепиковском училище преподаватель словесности Е.М.Хитров. Еще при жизни поэта, в феврале 1924 года он вспоминал: «Стихи он начал писать с первого года своего пребывания в школе. Я удивлялся легкости его стиха. Однако в первые два года мало обращал внимания на его литературные упражнения, не находя в них ничего выдающегося. Писал он коротенькие стихотворения на самые обыденные темы. Более серьезно занялся я им в третий, последний год его пребывания в школе, когда мы проходили словесность. Стихи его всегда подкупали своей легкостью и ясностью. Но здесь уже в его произведениях стали просачиваться и серьезная мысль, и широта кругозора, и обаяние поэтического творчества» (Восп., 1, 139–140). Между тем среди стихов «на самые обыденные темы», которым Е.М.Хитров не придавал значения, могли быть и «Вот уж вечер. Роса…», и «Ты поила коня…», и другие. Разве они не «подкупают своей легкостью и ясностью»? И не написаны ли они на «обыденные темы»? «Звезды» были выделены Е.М.Хитровым, видимо, потому, что он услышал в них «высокие» лермонтовские мотивы. Поэтому Есенин переписал для него в тетрадь стихи, где можно было усмотреть «широту кругозора», а не «коротенькие стихотворения на самые обыденные темы».

Значение встречи Есенина с А.А.Блоком в марте 1915 года в том-то и заключалось, что, по существу, Блок первый распознал его исключительную художественную одаренность, помог Есенину услышать и открыть самого себя.

В ограниченности московского литературного окружения — одна из причин того, что в допетроградский период значительная часть стихотворений Есенина (причем именно та часть, которая отличалась от расхожих стереотипов и которой в силу этого суждено было особо выделиться в его наследии) оставалась ненапечатанной. Окружение Есенина, литературная обстановка, в которой он тогда жил, не давали ему возможности до конца разобраться ни в самом себе, ни в современной литературе. «Хорошим по мысли» он мог находить банальнейшее стихотворение Н.В.Корецкого. В те годы Есенин был в немалой степени литературно дезориентирован. Ему еще предстояло научиться отличать золото истинной поэзии от словесного шлака. Вот почему, отмечая в автобиографии, что́ ему дало начавшееся в 1915 году общение с А.А.Блоком и Н.А.Клюевым, он писал: «Блок и Клюев научили меня лиричности». Он считал, что они прежде всего помогли ему утвердиться как поэту в профессиональном плане, но никогда не говорил, что стал поэтом лишь после общения с Блоком и Клюевым.

Этим объясняется и то, что в допетроградские годы в его творчестве хронологически совмещались разные по своим художественным достоинствам, образной природе и стилистическому складу произведения. Само по себе хронологическое «сосуществование» сильных и слабых вещей в наследии одного поэта, тем более среди юношеских произведений, — явление обычное. Оно подтверждается творчеством многих и многих поэтов (скажем, А.Кольцова или М.Лермонтова). У Есенина это осложнялось особыми обстоятельствами первых лет его литературной жизни. Делать из факта достаточно обычного временно́го совмещения самостоятельных и подражательных вещей выводы о необходимости пересмотра авторских дат с тем, чтобы придать творческому пути жесткую линейную перспективу, — неправомерно.

Еще более неправомерными выглядят попытки искусственно конструировать начальную часть творческого пути Есенина, ограничив ее стихами из тетрадей Е.М.Хитрова и «Больными думами» и соответствующим образом передатировав остальные его произведения. Между тем, на подобной основе рождаются утверждения, будто в начале своего творческого пути Есенин «создает стихотворения, как правило, подражательные», а источники подражания — Кольцов, Лермонтов и «любимый им Надсон». То, что есть стихи Есенина, написанные в подражание этим поэтам, — неоспоримо. Но свести начало его творческой жизни к подобным стихам, к литературному подражательству — значит существенно исказить саму природу дарования великого русского поэта. Первоосновой есенинского творчества была та стихия русских народных песен, частушек, сказок, загадок, пословиц, в которой он вырос. Он многократно подчеркивал: «К стихам расположили песни, которые слышал кругом себя…», «Стихи начал писать, подражая частушкам…» и т. п. На этот главный органический источник его стихов обратила внимание большая группа критиков и рецензентов, в первую очередь — А.А.Блок, З.Н.Гиппиус, С.М.Городецкий. Каждый из них по-своему, каждый со своих позиций, но увидели все и расценили как отличительный признак его таланта. Этот неоспоримый исторический факт полностью разрушает умозрительные конструкции, базирующиеся на представлении, что Есенин шел от литературных подражаний.

Гораздо более продуктивными представляются попытки понять некоторые особенности творческой манеры Есенина, которые самым непосредственным образом сказались на датировке им своих произведений. Для Есенина было характерно долгое «вынашивание» своих вещей. При этом далеко не всегда он работал прямо по бумаге. «У Есенина была своеобразная манера в работе, — свидетельствовал И.И.Старцев. — Он брался за перо с заранее выношенными мыслями, легко и быстро облекая их в стихотворный наряд. Если это ему почему-либо не удавалось, стихотворение бросалось. Закинув руки за голову, он, бывало, часами лежал на кровати и не любил, когда его в такие моменты беспокоили. Застав однажды Есенина в таком состоянии, Сахаров его спросил, что с ним. Есенин ответил: „Не мешай мне, я пишу“» (Восп., 1, 412). О том же вспоминал М.П.Мурашев: «Обычно Есенин слагал стихотворение в голове целиком и, не записывая, мог читать его без запинки <…> Читал, а сам чутко прислушивался к ритму. Затем садился и записывал. <…> Прочитанное вслух стихотворение казалось вполне законченным, но когда Сергей принимался его записывать, то делал так: напишет строчку — зачеркнет, снова напишет — и опять зачеркнет. Затем напишет совершенно новую строчку. Отложит в сторону лист бумаги с начатым стихотворением, возьмет другой лист и напишет почти без помарок. Спустя некоторое время он принимался за обработку стихов; вначале осторожно. Но потом иногда изменял так, что от первого варианта ничего не оставалось» (Восп., 1, 188). В такой манере работы можно найти объяснение тому, что среди рукописного наследия поэта, особенно ранней поры, сравнительно немного черновых рукописей.

Можно привести целый ряд примеров, когда временно́е «расстояние» от этих первоначальных (чаще всего — устных) редакций до окончательных текстов было весьма значительным (разумеется, по меркам поэта, весь литературный путь которого составил немногим более одного десятилетия). Вот один из примеров, причем взятый не из ранней лирики, а — что еще показательнее — из поздней. Стихотворение «Вижу сон. Дорога черная…» — из числа лучших в его наследии. На черновой рукописи четкая дата: 2 июля 1925 г. (Дата проставлена не рукой поэта, но сомнений не вызывает.) Беловой автограф переписан автором явно тогда же и с этого черновика. Полностью согласуется с этой датой и срок первой публикации — она состоялась 20 июля 1925 г. Стихотворение хорошо укладывается в обстоятельства личной жизни поэта (время вступления в брак с С.А. Толстой). Казалось бы, все это дает исчерпывающие данные о времени создания стихотворения.

Но всем этим несомненно убедительным данным противостоит свидетельство Н.Д.Вольпин, которая утверждает, что Есенин читал ей это стихотворение, когда она навещала его в так называемой «больнице на Полянке», то есть в декабре 1923 года (журн. «Звезда Востока», Ташкент, 1987, № 4, с. 174). Значит, по Н.Д.Вольпин, стихотворение написано на полтора года раньше! Можно было бы предположить, что это случай нередкого для мемуаров смещения во времени. Но дело в том, что в 1925 г. Н.Д.Вольпин с Есениным не встречалась и, следовательно, такого «сдвига» в памяти вообще не могло произойти. Значит ли это, что мемуаристка вообще не слышала авторского чтения этого стихотворения? Конечно, нет. Н.Д.Вольпин, несомненно, слышала, как Есенин читал стихотворение, и, вероятно, в нем были строки и строфы, сходные с теми, которые он записал в 1925 г. Эти строки и строфы могли жить в сознании поэта много лет, они могли возникнуть и до 1923 года (недаром один из исследователей справедливо усмотрел в стихотворении отсветы блоковских тем), но сложились в целостное произведение они в 1925 году. Можно ли на основании подобного свидетельства считать, что стихотворение создано не в 1925, а в 1923 году и соответственно изменить его дату? Думается, это было бы ошибкой. Лишь наглядно сопоставив тексты разного времени и убедившись в их тождественности или художественной близости, в их стилистическом единстве, можно было бы пересмотреть датировку. В данном случае таких источников нет, и изменение авторской даты без подобного анализа и документального подтверждения явилось бы произволом. Никто в подобных случаях, кроме самого автора, не вправе судить о том, когда именно из первоначальных заготовок и наметок родилось целостное произведение, когда произошел тот таинственный процесс, который соединил атомы слов и строк в законченное единство.

Подобные случаи длительного, «изустного» существования произведений у Есенина не единичны. Из числа наиболее известных — «Черный человек», многие стихи «Москвы кабацкой», из ранних вещей — «Маковые побаски», «Микола» и др., где известны убедительные свидетельства их достаточно длительного «допечатного» бытия.

Опасность передатировок в случаях, сходных с «Вижу сон. Дорога черная…» (независимо от того, сдвигается ли стихотворение в результате к более ранним или более поздним срокам), заключается в том, что несомненно авторские даты заменяются на даты в лучшем случае предположительные, которые конструируются различными толкователями текстов поэта.

У Есенина была еще одна особенность в датировке некоторых событий своей творческой жизни, которая вполне могла сказаться на определении дат тех или иных произведений. Он иногда видел в датах не просто хронологическую фиксацию фактов создания или публикации, а нечто иное. Так, например, в 1923 году он написал в автобиографии: «…осенью (1915) появилась моя первая книга „Радуница“». Установлено, что сборник в действительности вышел 1 февраля 1916 г. Конечно, можно предположить, что поэт забыл, когда появился сборник, хотя речь велась о первой книге, да и времени прошло не так уж много. Но еще неожиданнее звучат его слова о той же самой книге в автобиографии 1924 года: «Вышла она в ноябре 1915 г. с пометой 1916 г.». Здесь автор указал даже месяц выхода сборника — и вновь неправильно. Но вот что примечательно: именно в ноябре 1915 г. Есенин подписал запродажную на этот сборник и передал рукопись издателю М.В.Аверьянову. Этот акт продажи, своего рода отчуждение рукописи, скорее всего, и имел в виду автор, когда писал, что книга вышла в 1915 г. Не в этом ли одна из причин того, что в ряде документов Есенин называл различные газеты и журналы, в которых он якобы печатался, а в самих этих изданиях его вещей нет? Может быть, он передавал в эти редакции свои стихи, даже получал авансы, и вот этот-то момент передачи в его представлении и становился своеобразным рубежом в судьбе произведения. Поэтому в его понимании датой произведения могло послужить и время подобного отчуждения, редакционной фиксации.

Все вышеизложенное обязывает подходить к авторским датам Есенина с ясным пониманием того, что это не даты нотариальных актов, исторических документов или писем. Для Есенина в датах, которые он проставлял под произведениями, было гораздо более глубокое содержание, нежели формальная фиксация года и числа. В этих датах воплощалось понимание автором своего творческого пути, его свидетельство о времени возникновения и воплощения творческих замыслов, о времени создания произведений.

Равно опасны как нигилистическое отношение к авторским датам, так и стремление их абсолютизировать. Разумеется, пока оС.А. Тся неизвестными автографы или публикации стихотворений, относящиеся к тем же годам, которыми они помечены по прошествии ряда лет автором, трудно с абсолютной уверенностью утверждать, что они были написаны именно тогда и, главное, каков был их изначальный текст. Если между датой создания, указанной поэтом, и публикацией проходит значительное время, всегда есть возможность изменения текста, его совершенствования. Но это не означает, что в таких случаях можно отказаться от авторских дат. Если руководствоваться нередко раздающимися предложениями опираться при датировке стихов Есенина по преимуществу на сроки первых публикаций, то из первых ста стихотворений, вошедших в этот том, авторские даты сохранились бы лишь у полутора десятков. Остальные пришлось бы отбросить.[11]

При таком подходе все годы жизни Есенина до переезда в Петроград придется считать периодом долитературным, а в нем самом видеть всего лишь «выученика» Клюева или Блока.

Не менее ложна и бездумная апологетика авторских дат. Рожденные из поверхностных сопоставлений, на основе некритического подхода к авторским датам выводы типа «Есенин не знал ученического периода» имеют мало общего с реальностью и наукой. Они столь же далеки от истины, как и выводы типа «Есенин начинал как подражатель Надсона».

Противоречие, о котором говорилось выше, когда сближенными во времени (а отсюда и в творчестве) оказываются стихи самобытные, стихи, в которых даже неискушенный человек легко почувствует полное и свободное поэтическое дыхание, и стихи далекие от совершенства или явно подражательные, — это противоречие должно решаться не на основе произвольных передатировок и тем более замен авторских дат, а на основе глубокого и научного их понимания и интерпретации.

* * *

В комментариях составитель следовал общим принципам, установленным для настоящего издания.

Это касается, в частности, истории восприятия и оценок творчества Есенина в прижизненной критике, хотя освещение этих проблем в комментариях тома имеет некоторые особенности. Есенин внимательно следил за критикой, которая играла немаловажную роль в его литературном развитии. Некоторые статьи получали непосредственное отражение в его произведениях и тем самым становились фактом творчества. Многие статьи, посвященные творчеству Есенина, выходили за рамки оценок того или иного сборника и становились фактами литературной и общественной жизни своего времени. Все это диктовало необходимость широкого охвата этих материалов.

Однако приходилось учитывать, что большинство отзывов и статей было связано с появлением тех или иных сборников поэта. В настоящем томе представлены все сборники, которые вышли при жизни поэта (за исключением объединявших только «маленькие поэмы»). Поэтому обзор отзывов о них вольно или невольно перерос бы в обзор подавляющей части всего того, что было написано о Есенине на протяжении его творческого пути. А это явно вышло бы за рамки комментариев. Составитель поэтому вынужден был ограничиться ссылками на суждения только по поводу тех или иных конкретных стихотворений.

Существенную проблему, возникающую при комментировании произведений Есенина, составляет то, что во многих его стихах нетрудно расслышать прямые отзвуки произведений других авторов или ощутить их неявную сопряженность. Много раз отмечались взаимосвязи целого ряда стихотворений Есенина (особенно позднего периода) и произведений А.С.Пушкина. Не раз говорилось, например, об интертекстуальных связях между «Отговорила роща золотая…» и «Выхожу один я на дорогу…» М.Ю.Лермонтова и «Давай ронять слова…» Б.Л.Пастернака. На поверхности лежат подобные параллели между «Цветы мне говорят — прощай…» и строками А.А.Фета:

Или такие же связи между рядом стихов Есенина 1917–1918 гг., где варьируется тема звезды, ее вещего, путеводного блеска, и строками Ф.И.Тютчева:

Современники остро слышали совпадение интонаций Есенина и А.А.Блока: «…рисунок, данный Блоком в «Стихах о России», бережно сохраняется Есениным, — писал К.В.Мочульский. — Он только разрабатывает детали, подчеркивает неуловимые штрихи, нагромождает параллели» (газ. «Звено», Париж, 1923, 3 сентября, № 31). Сами собой складываются параллели между «Осенью» Есенина и «Осенней волей» и другими стихами А.А.Блока. Эмоциональные, красочные эпитеты Есенина находят много аналогий в стихах Г.Р.Державина (даже к знаменитому «розовому коню» есть параллель в одной из строк «Водопада» — «На сребророзовых конях…»). Нет необходимости напоминать здесь имена А.В.Кольцова, И.З.Сурикова, И.С.Никитина, С.Д.Дрожжина — этому посвящен ряд специальных работ. Очевидны взаимосвязи между целым рядом стихотворений Есенина и Андрея Белого, Есенина и Н.А.Клюева. Еще легче найти общность между Есениным и такими его сверстниками и товарищами, как С.А.Клычков, А.Б.Кусиков, А.Б.Мариенгоф или Н.Р.Эрдман (при всей несхожести этих поэтов между собой). Если сопоставить, к примеру, «Зашумели над затоном тростники…» Есенина и «Семик» А.Н.Толстого (сб. «За синими реками», 1911), то из них без труда можно составить единый текст (центон) — столь велика их сюжетная, лексическая, стилистическая, ритмическая близость. Правда, в то же время видно изначальное несходство этих текстов, отчетливо рисующее глубокое различие в отношении двух поэтов к общим фольклорным источникам.

О литературности стихов Есенина, обилии возможных реминисценций и широте связей со стихами других поэтов резко и категорично писал еще в 1924 году Ю.Н.Тынянов: «Литературная личность Есенина — от „светлого инока“ в клюевской скуфейке до „похабника и скандалиста кабацкой Москвы“ — глубоко литературна. Его личность — почти заимствование, — порою кажется, что это необычайно схематизированный, ухудшенный Блок, пародированный Пушкин <…> Теперь он кажется порою хрестоматией „от Пушкина до наших дней“» (журн. «Русский современник», Л. — М., 1924, № 4, с. 212). Оспаривать мнение Ю.Н.Тынянова, что поэт не был силен ни «новизной», ни «самостоятельностью», а лишь «эмоциональным тоном» своей лирики, нет нужды: история читательского восприятия творчества Есенина говорит сама за себя.

Специальное, широкое исследование литературных связей и параллелей, несомненно, важно и плодотворно. Многое в этом отношении уже сделано большой группой ученых и критиков (прежде всего, А.М.Марченко, А.К.Жолковским и др.). Но в рамках комментария провести эту работу представляется нереальным, хотя бы по причине обилия материала и ограниченности объема. Поэтому в комментариях указание параллелей между стихами Есенина и других поэтов вынужденно ограничивается указанием лишь таких случаев, когда следование тем или иным стилистическим приемам других поэтов, прямое или завуалированное цитирование их стихов имело целенаправленный характер и входило в художественную задачу самого Есенина. Это касается и параллелей, возникающих между некоторыми его произведениями и фольклорными источниками.

Составитель считает своим долгом отметить, что при подготовке тома была учтена работа, проведенная в 1960–1962 гг. в ходе выпуска первого пятитомного собрания сочинений поэта Е.А.Есениной, В.Ф.Земсковым, С.А.Коваленко, С.П.Кошечкиным, Л.К.Кувановой, С.С.Масчан, И.С.Правдиной, Ю.Л.Прокушевым. Фронтальная текстологическая работа, проведенная тогда впервые, явилась базой для всех последующих изданий и существенно помогла при подготовке данного Полного собрания сочинений.

Составитель выражает признательность Н.В. Есениной и С.П. Есениной за предоставленную возможность использовать материалы из собраний сестер поэта — Екатерины Александровны и Александры Александровны. Ценные советы дала составителю Т.П. Флор-Есенина (1933–1993). Значительную помощь оказали Н.Н. Браун, Н.И. Гусева, Н.Г. Князева, Н.Н. Макеев, Ю.А. Паркаев, С.И. Субботин, Н.Г. Юсов, которые познакомили составителя с собранными ими документальными материалами или поделились своими наблюдениями и разысканиями, что позволило обогатить комментарии.