Пьер Сувестр и Марсель Аллен
Любовные похождения князя
Глава 1
ТАИНСТВЕННЫЙ ТУННЕЛЬ
Фандор, ухватившись за буфер локомотива, кричал Жюву; слова его не укладывались в голове, граничили с безумием, и, тем не менее, были реальностью, гласили правду, поскольку он с непомерной решительностью утверждал:
– Поезд въехал в туннель!.. Из него не выходил! Но в туннеле его нет!
В этот миг Жюв, с бледным, исказившимся от возбуждения лицом, бросился к трясущемуся в лихорадке молодому человеку.
– Фандор! Фандор! – надрывался Жюв. – Этого не может быть! Ты ошибся… Если поезд вошел в туннель и наружу не выезжал, он должен находиться там!
Фандор уже подскочил к Жюву; схватив полицейского за плечи, он как сумасшедший тряс его и вопил:
– Говорю вам, поезд въехал! Говорю вам, нет его там! А как он выезжал, вы не видели!
То, что утверждал Фандор, то, что казалось невероятным, тем не менее, было правдой.
Когда миновали мгновения безумного возбуждения, нелепых речей, бессвязных возгласов, и Жюву с Фандором удалось более спокойно обсудить случившееся, им пришлось примириться с железной логикой фактов.
Фандор не мог ошибиться. Приехав на полустанок, где стоял поезд Барзюма, он собственными глазами видел, как состав тронулся и скрылся под темными сводами туннеля…
В этот миг Жюв был уже у выхода. Мимо него поезд не проходил. Значит, неизбежно, неминуемо поезд находился внутри…
Однако Фандор уверял, что состава там не было!
Фандор, как и сказал Жюву по телефону, вспрыгнул на локомотив и устремился в погоню за составом, уносящим Фантомаса и его дочь. Он прошел туннель насквозь, но не обнаружил ни состава, ни его следа.
Это казалось настолько необъяснимым, исчезновение поезда было настолько невероятным, что Жюв с Фандором, совершенно сбитые с толку, несколько минут кряду ошарашенно пялились друг на друга, упрямо твердя свое.
Жюв показывал на черную дыру туннеля.
– Поезд вошел туда! – надрывался он. – Наружу не выходил, значит, он там!..
Фандор тыкал в сторону локомотива.
– Я прошел весь туннель, – кричал он, – ничего не заметил, значит, поезда там нет!..
Однако Жюв был слишком деятельным и решительным, чтобы тянуть резину. Полицейский нервно выхватил из кармана револьвер, недоуменно пожал плечами и позвал:
– Фандор!
– Жюв!
– С этой таинственностью во что бы то ни стало надо покончить. Фантомас, конечно, выкинул дьявольскую штуку. Но нам нельзя его упускать!
Фандор последовал примеру полицейского… Нервно, но решительно сжав в руке револьвер, он громко выругался:
– Вы правы, Жюв! Любой ценой мы должны узнать правду! Фантомас? Плевать я на него хотел! Но существует Элен, и я не желаю…
Фандору не требовалось договаривать до конца, слова были излишни!
Его лицо, доселе непреклонно-мрачное, ожесточилось. Было яснее ясного: дабы вызволить из лап повелителя ужасов свою невесту Элен, ту, которую любил превыше всего на свете, он был готов на самые отчаянные подвиги!
Жюв одернул юношу!
– Без глупостей! – сказал он. – Возможно, мы идем на смерть. Пусть, по меньшей мере, мы погибнем не напрасно…
Оставив Фандора сторожить вход в туннель, Жюв побежал звонить:
– Алло! Граница? Станция? Начальник станции? Да! Нет, мы не знаем, что с поездом! Да, отправляемся на розыски, предупредите жандармерию… Поставьте десяток вооруженных людей у входа в туннель… Фантомас может пытаться проскользнуть в любую минуту!
Жюв повесил трубку и как безумный помчался к начальнику местной станции; тот, совсем потеряв голову, бросился к Фандору, любезно предлагая помочь журналисту и его другу в исследовании туннеля!
– Сударь, – приказал Жюв, – зачем нам всем подвергать себя опасности? Помимо того, вы нужны мне здесь. Встаньте тут с десятком ваших людей, никого не выпускайте, кроме меня с Фандором. А мы отправимся на разведку!
Приказание было ясным и четким; начальник станции подчинился. Тогда Жюв, в одной руке держа лампу, в другой сжимая револьвер, подмигнул Фандору:
– Идем?
– Я жду вас…
Не произнося ни слова, не выказывая признаков беспокойства, они углубились под огромные мрачные своды…
По мере того, как двое друзей удалялись от входа, мерк слабый свет, пробивавшийся в туннель. Вскоре они погрузились в непроглядную тьму; промозглый, сырой, напитанный гарью воздух едва пропускал лучи, расходящиеся от коптящих ламп.
– Следуй за мной, малыш! – скомандовал Жюв. – Держись правой стены!
Но Фандору подобные наставления пришлись явно не по нраву.
– Я держусь правой стены, – откликнулся он. – Но хочу идти впереди! Жюв, вы охотитесь за Фантомасом я же разыскиваю Элен… Вы здесь по долгу службы я же из страха за нее! Я ее люблю! Любовь сильнее долга!
Однако для подобного рода споров момент был более чем неподходящим; Жюв пожал плечами и прибавил шаг, пытаясь обойти Фандора. К сожалению, легко задуманный маневр оказался трудноисполнимым. Жюв пошел быстрее – Фандор поступил таким же образом. Они продвигались в полном молчании, плечо в плечо, ухо в ухо…
Успокоившись и оправившись после первого замешательства, Жюв обрел обычную ясность мысли.
– Ни звука! – шепнул он Фандору. – Этот туннель – гигантский рупор… Нас можно услышать с огромного расстояния… Если нам суждено встретиться с Фантомасом, не стоит его предупреждать о своем приближении!
Фандору и действительно стоило сверхчеловеческих усилий сдержаться и не закричать во все горло в надежде, что слова ободрения достигнут ушей Элен: «Держись! Мы здесь!..»
Долгое время Жюв с Фандором, не произнося ни слова, продвигались вперед. Они сильно оплошали, заблаговременно не проверив в лампах количество масла. Та, что была у Фандора, потухла. Жюв протянул было журналисту свою, но тот жестом отказался. Тем не менее, мужчины продолжали идти медленно, с трудом, царапая кожу о щебень, спотыкаясь о шпалы, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, но не слыша ни звука, кроме журчания сочившейся вдоль стен воды!
– Странно! – ворчал Жюв. – Ничего не понимаю. Черт возьми, что же могло произойти?
Фандор хранил молчание; он был смят, уничтожен, сбит с толку разразившейся катастрофой: похищением Элен, исчезновением возлюбленной.
– Ну-ка! – внезапно прогрохотал голос Жюва.
В этот миг Фандор сошел с насыпи, заинтересовавшись участком стены, который показался ему особо мрачным и таинственным. От слов Жюва он невольно вздрогнул:
– Что? В чем дело?
Жюв встал, подкрутил в лампе фитиль и поднес ее к стене:
– Гляди! Черт побери!
– Куда? – потерял терпение Фандор.
– Вот, прямо перед твоим носом! Видишь, пламя колеблется!..
Фандор не понимал, что так удивляет Жюва, но тот не унимался:
– Пламя колеблется, значит, есть движение воздуха, сквозняк. Черт побери, попомни мои слова, мы наверняка отыщем какую-нибудь трубу или подземную галерею, сообщающуюся с горой…
Жюв еще увеличил пламя и протянул лампу Фандору, но журналист только пожал плечами.
– Я уже думал об этом, – воскликнул молодой человек. – Но это ничуть не проясняет тайны… Через вытяжную трубу могли скрыться люди, но не поезд!
Замечание было справедливым. Однако Жюв не смутился. В очередной раз он показал свой характер – упрямый, настырный, несгибаемый:
– Сквозняк, Фандор! Сквозняк!.. Значит, где-то есть дыра, проход!
Воистину странным было положение этой пары, затерянной в туннеле, замурованной в горе и отчаянно пытавшейся дознаться, что стало с поездом, пропавшим поездом, поездом-призраком, на котором скрылись король преступлений и его дочь!
…Еще долгие минуты шли они. Но, очутившись у изгиба туннеля, стали как вкопанные.
Справа от Жюва виднелся гигантский завал. В стене зиял отчетливый пролом; сомнений быть не могло – обвал произошел недавно: под грудой камней почва была еще влажной. Конечно, обвал не произошел сам по себе, тут явно поработал динамит; между обломками камней пролегали два блестящих рельса, наскоро скрепленных шпалами, вроде тех, что используются строителями. Они упирались в железнодорожную колею, по которой ходили пересекавшие туннель составы.
– Фандор! Фандор! – завопил Жюв. – Вот она, тайна!.. Поезд свернул на запасной путь, тут есть подземный ход, с крыши локомотива ты его не заметил, однако…
Жюв умел ораторствовать! Выстраивать гипотезы! Выискивать доводы! Но Фандор его не слушал.
Юноша бросился вперед, перемахнул через каменные глыбы, пробрался через завал, достиг пролома. Он очень спешил, односложно выкрикивая на ходу:
– За мной! За мной!
Полицейский и журналист бегом, рискуя свернуть себе шеи, попасть в западню, ринулись в проход.
– Фандор, – пыхтел на бегу Жюв, шаря лампой перед собой и напряженно вглядываясь в непроницаемый мрак, – я, кажется, догадываюсь, что произошло… Этот ход вырыт рабочими, которые прорубали туннель. Он был скрыт стеной, но Фантомас знал о его существовании! У злодея были сообщники, которые и взорвали свод, проложили рельсы, а когда подошел поезд Барзюма, перевели стрелку. Но мы еще доберемся до Фантомаса, он от нас не уйдет!
Жюв казался повеселевшим, воспрявшим духом…
Внезапно он остановился:
– Тихо!
Вдали, в темноте, примерно в двухстах метрах от них, тускло мерцал красноватый огонек.
– Победа! – шепнул Жюв на ухо Фандору, который, наткнувшись на руку инспектора, застыл на месте. – Победа! Это фонари заднего вагона!
Действительно, ошибки быть не могло.
Видневшийся в глубине узкого прохода красный свет шел от фонарей, подвешенных к последнему вагону пропавшего поезда, пары фонарей, которые Жюв имел прекрасную возможность разглядеть, присутствуя при отправлении состава!
Однако следовало соблюдать осторожность!
Поезд был здесь, неподвижно стоял в конце прохода, значит, почти наверняка, в нем засел Фантомас со своей шайкой; загнанные в тупик, они готовы стрелять, решив как можно дороже продать жизнь и свободу…
– Господи! Жюв! – ухмыльнулся Фандор. – Что нам стоит пару раз пальнуть из пистолета?.. А от этого, возможно, зависит жизнь Элен!..
Фандор было устремился вперед, штурмовать поезд. Но Жюв с силой прижал его к стене.
– Ты будешь меня слушаться, – процедил он, – сделай мне такое удовольствие! И вообще, что за вздор! Элен не грозит опасность! Фантомас никогда не причинит зла своей дочери.
Своей дочери!
Жюв был бы далеко не так безмятежен, если бы знал тайну, страшную тайну, открытую Фантомасу укротителем Жераром, если бы знал, что никакие родственные узы не связывают нежную Элен с грозным повелителем ужасов!
Но Жюв пребывал в полном неведении и потому уговаривал Фандора от чистого сердца:
– Малыш, штурмовать поезд, конечно, заманчиво, но глупо! Их там пятеро или шестеро дюжих молодцов; да от нас останется мокрое место прежде, чем мы добежим до подножки последнего вагона. Бог мой! Будь хоть немного терпеливее! Давай словчим… подберемся поближе к составу!
Жюв заставил Фандора лечь на живот. Теперь они двигались ползком, бесшумно, с завидной ловкостью…
Вся операция заняла около двадцати минут. Но когда до замершего поезда оставалось несколько метров, Фандор не выдержал.
– Эх! Была не была! – вскричал молодой человек, вскакивая на ноги и как безумный устремляясь вперед. – Вот мы, Фантомас! Я здесь, Элен! Я здесь! Это я, Фандор!
Голос журналиста, подхваченный эхом, еще звучал вдалеке, в то время как молодой человек вскочил на подножку, вышиб плечом дверь и ворвался в вагон, еще несколько дней тому назад служивший рабочим кабинетом всамделишному Барзюму.
За ним, с револьвером в руке, устремился Жюв…
– Сдавайся, – кричал Жюв, – сдавайся, Фантомас!
Но несколько секунд спустя Фандор с Жювом уныло опустили оружие, в изумлении уставились друг на друга.
Состав встал в самом конце подземной галереи. Они прошли его насквозь, но не встретили ни души!
Ни души в галерее, ни души в вагонах. Элен, Фантомас, его сообщники, все, кого унес поезд, казалось, исчезли, сгинули без следа!
Изумлению и отчаянию Фандора не было границ!
– Проклятие! – воскликнул молодой человек. – Фантомас сбежал!
Но Жюв покачал головой:
– Нет! Это невозможно! Вероятно, он спрятался где-то поблизости, на крыше, а может, под вагоном?..
Фандор вспрыгнул на поезд, Жюв шмыгнул между колесами.
– Элен! Элен! – жалобно взывал Фандор. – Вы меня слышите?
Журналист вздрогнул; внезапно до него донеслась чудовищная брань:
– А, черт побери!
Это был Жюв, он позвал:
– Спускайся, Фандор! Быстро!
Журналист соскочил на насыпь, поискал Жюва глазами.
Тот возился под большим вагоном первого класса, прицепленным к паровозу. Казалось, тащил тяжелую ношу.
– Фандор, помоги!
В один прыжок Фандор очутился подле Жюва. Он с ужасом разглядывал согнувший инспектора груз.
– Боже! Да это человек! Кто он? Кто?
– Понятия не имею!
Фандор перенес раненого, возможно, мертвого, поближе к лампе, которую ему отдал Жюв.
В бликах мерцающего света бледный как смерть журналист всматривался в лицо бездыханного мужчины.
– Кто это? Кто это такой? – твердил он.
При этом расстегивал пиджак незнакомца, ища сердце.
– Слава Богу! Жив!..
У Жюва всегда имелась при себе фляга с водкой. Он влил несколько капель крепкого напитка мужчине в рот. Лекарство возымело свое действие, незнакомец открыл глаза.
– Ни слова! Не двигаться! – повелительным тоном приказал Жюв, приставив дуло револьвера ко лбу раненого. – Кто вы такой?
Жюв ожидал увидеть сообщника бандита. Он был изумлен, заметив ужас в глазах человека, ошарашен, услышав, как тот лепечет, заикаясь от страха:
– Пощадите! Пощадите! Фантомас! Я не скажу ни слова!
Четверть часа спустя Жюв с Фандором допрашивали мужчину, обнаруженного в столь странном положении: связанным под колесами брошенного поезда.
Жюв тяжело дышал, его голос дрожал от волнения; однако допрос он вел четко, тщательно, стремительно:
– Имя?
И чтобы подбодрить раненого, добавил:
– Говорите! Говорите! Вы среди друзей! Я Жюв! Полицейский Жюв! Мы разыскиваем Фантомаса.
Узнав, что попал в руки к Жюву, незнакомец вновь затрясся от страха.
– Жюв? – переспросил он. – Господи! Какой кошмар! Он же мне говорил…
– Что говорил? Кто говорил?
Мужчина дико корчился на земле.
Наконец он заговорил, но понес какую-то околесицу:
– Фантомас! Фантомас сказал, что придет Жюв! О! Я поклялся молчать! Он убьет меня! Нет! Нет! Я вам ничего не скажу!
– Боже мой! Кто вы такой?
– Мике! Актер Мике! Я был в поезде, когда туда сел Фантомас… Он заметил меня только здесь! Хотел убить, но его дочь…
– Где они? Что с ними?..
Фандор бросился к ногам распластавшегося на земле мужчины, молитвенно сложил руки:
– Откройтесь нам! Вы должны знать, куда скрылся Фантомас, вы должны знать, что с Элен…
Актер Мике слабо простонал:
– Ничего не знаю!
– Но молчать чудовищно! Преступно! – вновь взмолился Фандор. – Именем спасшей вас Элен – уверен, это она спасла вас, – ответьте!
Фандор не успел договорить.
Огромной силы взрыв наполнил подземелье чудовищным грохотом, заглушил его слова, оборвал на середине фразы.
Вновь посыпались камни и щебень.
Лампа Жюва разлетелась вдребезги… Трое беглецов слышали, как вокруг сотрясались своды, сокрушались глыбы… Ждет ли их гибель? Или спасение?
Что произошло с Фантомасом?
Что произошло с Элен?
Жюв не ошибся, обрисовав загадочное исчезновение поезда.
Полицейский разгадал уловку Фантомаса, которой тот в очередной раз доказал свою дьявольскую отвагу…
Все произошло в точности, как полицейский описывал Фандору; Фантомас действительно знал о существовании отводного пути, со времен, как рабочие закончили возводить своды, не связанного с основной магистралью.
Вернувшись в поезд после заседаний в суде, убив Барзюма, отчаянно разругавшись с дочерью, которую он вознамерился любой ценой увести с собой, несмотря на крики ненависти, несмотря на все ее отвращение, Фантомас не стал медлить.
Несомненно, чудовище уже долгое время готовило этот зловещий и великолепный побег!
Его люди вскочили на паровоз, запустили поезд, оставив только два вагона, отцепили лишние.
Другие сообщники поджидали в туннеле. Взрыв динамита снес стену, открыв вход в потайную галерею, а два наскоро прилаженных рельса позволили направить туда поезд.
И пока Фандор собирался с духом, прежде чем на локомотиве устремиться в погоню, дабы разузнать, что же произошло, состав Барзюма был уже давно на отводном пути!
Разумеется, в глубине подземной галереи Фантомаса поджидали люди из его шайки.
Бандит действовал стремительно. Взведя пистолет, он приказал связать актера Мике, который, мольбами Элен оставленный в живых, был брошен по его приказу под вагоны.
– Скоро здесь появится Жюв, – шепнул Фантомас несчастному, полумертвому от страха, – если ты на свою беду раскроешь рот, скажешь хоть слово из того, что мог здесь видеть или слышать, я убью тебя собственными руками!
Произнеся эту угрозу, Фантомас вернулся к Элен, которая стояла в окружении сообщников.
– Иди! – приказал бандит.
Сникшей, дрожащей Элен пришлось подчиниться.
Куда увлек ее Фантомас?
Повелитель ужасов, без сомнения, продумал невероятный побег до мельчайших деталей! Не торопясь, но особо не мешкая, Фантомас подвел девушку к уступу скалы и коснулся его рукой. Камень сдвинулся. За ним пряталось узкое отверстие вытяжной трубы.
– Иди! – повторил Фантомас.
Лицо его было настолько мрачным, что Элен снова пришлось подчиниться. Девушка, скрючившись в три погибели, первой скользнула в тесный лаз.
– Эй вы, – приказал бандит своим людям, – знаете, как отсюда выбраться? Так поторапливайтесь!
Больше он не добавил ни слова. Не успел он оставить подземную галерею, вслед за Элен проникнув, протиснувшись в отверстие, как скала сомкнулась, скрыв вход в вытяжную трубу…
Что замышлял Фантомас?
Запуганной до смерти Элен в самом скором времени предстояло это узнать!
Едва камень вернулся на место, Фантомас положил руку на плечо той, которую так долго считал дочерью.
– Элен! – приказал бандит. – Слушай меня внимательно. И подумай хорошенько, прежде чем отвечать.
Но поскольку Элен, трясясь от страха, молчала, Фантомас пронзил ее взглядом, острым, как лезвие кинжала.
– Слушай меня внимательно, – повторил Фантомас, – и постарайся усвоить. Я желал властвовать над всеми и всем, и своего добился. Никому еще не удавалось одержать надо мной верх! Никто не нарушал моей воли! Ты единственная, дитя мое, кто хочет противиться мне. Но клянусь, я тебя переломлю! Клянусь честью, честью бандита, все будет по-моему.
Фантомас умолк. Он надеялся услышать ответ, но бескровные губы Элен оставались недвижимыми.
– Ты все же поступишь, как я хочу, – свирепо продолжал Фантомас, – не посмеешь ослушаться. Не знаю, какие приказания ждут тебя в будущем, но на сегодняшний день я ведаю, на что наложить запрет! Элен, есть человек, которого я ненавижу превыше всего на свете, потому что завидую ему, потому что он любит тебя, потому что ты любишь его! Элен, поклянись мне, что никогда не выйдешь замуж за Фандора без моего на то позволения!
На этот раз Элен, нежная Элен нарушила молчание. При странных речах Фантомаса ее глаза вспыхнули гневом.
– Вы презренный негодяй! Вы не имеете никакого права распоряжаться моим сердцем… никакой власти распоряжаться моей жизнью. Я выйду замуж, когда мне будет угодно, полюблю того, кого я сочту достойным своей любви!
Это были гордые, но, увы, пустые речи! Противиться Фантомасу? Какое безумие!
Он грубо положил ладонь на руку девушки, и ироничная улыбка скривила его лицо.
– Гляди! – скомандовал он.
Он повернул Элен к расселине в скале.
– Гляди! И дай мне честное слово, что не выйдешь за него замуж… Или я немедленно убью его!
Устремив взор к расселине, Элен не могла не заметить Жерома Фандора, берущего у Жюва лампу, склоняющегося к актеру Мике…
Юноша стоял на самом свету. Сжимая в руке револьвер, Фантомас хладнокровно прицелился. Опытный бандит был уверен, что, если того пожелает, сразит Фандора наповал!
Кроме того, Фандор и не думал осторожничать. Журналист не подозревал, что находится менее чем в метре от возлюбленной Элен, от Фантомаса, за которым настойчиво охотился уже больше десяти лет!
– Гляди! – снова приказал Фантомас. – Гляди и решайся! Дай мне слово не выходить замуж без моего позволения или смирись с тем, что он умрет на твоих глазах!
С дрожью и мукой в голосе, Элен согласилась на чудовищную сделку…
– Фантомас, – простонала она, – я вас ненавижу и буду вечно ненавидеть… Но я не желаю Фандору смерти!
Она собиралась было что-то добавить, умолять о пощаде, но Фантомас мертвой хваткой сжал ее запястье:
– Клянись, что сдержишь обещание.
– Клянусь!
Фантомас ослабил руку. На какое-то мгновение, может, на секунду он утратил бдительность, но этой секунды с лихвой хватило Элен. Ловким движением девушка вырвала у бандита револьвер, приставила его дулом ко лбу. Настал ее черед приказывать, угрожать:
– Фантомас, я поклялась не выходить замуж за Фандора без вашего позволения; но если вы не хотите, чтобы я прямо сейчас, немедленно покончила с собой, ибо не желаю становиться убийцей того, кто был мне вместо отца, дайте теперь вы клятву…
– Какую? – чуть слышно спросил Фантомас.
– Поклянитесь, что Жюв и Фандор выйдут из галереи целыми и невредимыми… И не забудьте, я всеми силами ненавижу вас, всю жизнь буду преследовать вас, гнаться за вами по пятам, мстить!
Элен, дрожа, все еще прижимала пистолет ко лбу; Фантомас, взглянув на нее, смертельно побледнел.
– Ах! – произнес властитель ужаса дрогнувшим от боли голосом. – Ах! Как же ты меня ненавидишь!
Затем уже решительно добавил:
– Ну да ладно! Пощади себя! Ради тебя я готов на все, даже сохранить жизнь Жюву с Фандором, быть твоим врагом!
И повелитель ухмыльнулся…
Резким движением он вырвал у Элен пистолет и швырнул его на землю.
– Оружие нам больше не понадобится, – холодно произнес он. – Только бы выбраться отсюда! Ты мой враг, Элен… Но ты и моя пленница!
Тем временем рука Фантомаса шарила по стене. Очевидно, он искал какой-то стопор, секретный механизм…
Не успела Элен осознать трагичный смысл его уловки, как раздался сильный грохот: своды туннеля содрогнулись, зашатались, осели…
– Фантомас! Фантомас! – зарыдала Элен. – Что вы сделали?
– Я взорвал часть отводного туннеля, – спокойно, даже не дрогнув, отвечал Фантомас. – Теперь мы отделены от Жюва с Фандором трехметровым завалом. Можно не бояться, они не настигнут нас; мы будем на поверхности прежде, чем они вне опасности!
И саркастически усмехнувшись, Фантомас потащил Элен по вытяжной трубе к тайному выходу из горы…
Два дня спустя в Глотцбурге понуро беседовали Жером Фандор и Жюв.
– Мужайся, малыш! – говорил Жюв. – Никогда не надо терять надежды. Тогда в туннеле, во время взрыва, мы думали, все, каюк… А видишь, как-то выкарабкались… Никогда не надо отчаиваться!
Увы, добродушный тон полицейского не вселял в журналиста бодрости!
Они стояли на центральном вокзале Гессе-Веймара, Фандор резко швырнул чемоданчик в вагон.
– Жюв, но след-то мы потеряли… Мне иногда кажется, что лучше было бы погибнуть в туннеле…
– Дурак! – отозвался Жюв.
И полицейский выдавил со смешком:
– Ты так говоришь, потому что не знаешь, где Элен? Так вот, дорогой мой, яснее ясного, что Фантомас ее увез. Сейчас она где-нибудь… в безопасном месте.
– Жюв, вы полагаете, что в лапах Фантомаса можно быть в безопасности?
Это замечание Жюв пропустил мимо ушей. Он бодро продолжал:
– Так вот это я к чему; к тому, что нас ждет новое сражение с Фантомасом… Отлично! Надеюсь, тебя это не пугает?
– Да что вы, Жюв, но…
– Никаких но, – отрезал инспектор.
Положив руку на плечо Фандору, он посерьезнел:
– Короче, подведем итоги: Фантомас и Элен исчезли. Где они? Мы не знаем. Возможно, нам мог бы помочь один человек, актер Мике… К сожалению, этот трус отказывается говорить. Утром он отбыл в Париж… Ничего не поделаешь! Обойдемся без него. С другой стороны, мы с тобой обнаружили, что в истории с пропавшим поездом не последнюю роль сыграл князь Владимир… Какова она? Пока мы не знаем. Тут тоже ничего не поделаешь. Но мы и до этого доберемся!
Жюв хотел было продолжать, но тут вмешался Фандор:
– Все это так! Вы прекрасно выразились, нас ждет сражение, и оно меня не страшит… Но вы умалчиваете кое о чем, что мне надрывает душу, о том, что сегодня мы расстаемся! Вы остаетесь в Глотцбурге, я возвращаюсь в Париж…
– Разумеется! Раз так надо…
В этот момент пассажирам было объявлено подняться в вагоны. Вскочив на подножку, Жюв успел прокричать:
– Короче, малыш, вчера его величество король сообщил мне потрясающую новость. Я остаюсь в Глотцбурге, чтобы помочь несчастной княгине; оказывается, князь Владимир, которого я считал холостяком, женат на бедняге, которую он сделал глубоко несчастной… Ты поедешь в Париж, порыщешь среди ворья, вдруг нападешь на след Фантомаса. Ну, прощай, малыш, скоро увидимся! Как знать, может, мы пойдем по соседним дорожкам. У меня такое предчувствие, что однажды наши пути пересекутся… и в самом ближайшем будущем…
В этот миг поезд дал гудок. Медленно, затем набирая скорость, состав тронулся…
– Фандор! – выкрикнул Жюв. – И последнее: не вешай носа! Надейся и держись молодцом!
Фандор пожал плечами:
– А вы, Жюв, черт возьми, поскорее приезжайте! Князь Владимир подождет, ну его к дьяволу, главное, найти Фантомаса… Я хочу видеть Элен!
Фандор не разобрал, что ему ответил Жюв. Он только заметил, что полицейский лукаво погрозил ему пальцем…
Возможно, Жюв был бы менее беспечным, знай он об уготованных ему чудовищных приключениях, подозревай он о трагических мгновениях, которые ему еще предстояло пережить прежде, чем снова пожать руку друга, которого он любил, как отец сына!
Глава 2
ДРУГ СЕРДЕЧНЫЙ
– Что это? Как разогнался! Как высоко поднимается! Боже правый… да это аэроплан!
Люди, дремавшие в купе остановившегося в чистом поле поезда, устремились к дверям, радуясь негаданному развлечению. Пассажиры, сидящие по углам, немедленно пооткрывали окна и почти повылазили наружу, пока их соседи сзади давили друг друга, из кожи вон лезли, дабы разглядеть в облаках, что же так смутило воображение более зорких.
Было около половины шестого, близилось к концу мартовское воскресенье. На землю опускались сумерки.
День был очень теплым, и с первыми лучами солнца парижане, привлеченные чистой небесной лазурью и сияющим солнцем, торопливо принарядились и, кто на поезде, кто на трамвае, а кто на собственном велосипеде, отправились за город, чтобы вдохнуть свежего воздуха и первых ароматов весны.
К всеобщему удовольствию день выдался чудесным, и все парижское предместье полнилось разноголосицей бурного веселья.
Однако, если день оказался прелестным, возвращение домой обещало быть менее приятным.
Вдоль трамвайных линий выстроились вереницы людей, нетерпеливо, но обреченно ожидающих отправления вагонов.
На вокзалах к прибытию парижского состава сутолока из залов ожидания перекинулась на перрон; у косогоров, вдоль тротуаров изнуренные велосипедисты – пунцовые мужчины – буксировали грузных дам, изможденных дальней прогулкой, к концу которой они все были почти без чувств.
И хотя спортсмены завидовали своим согражданам, набившимся в тесные пригородные поезда, к окнам которых были подвешены, дабы не растерять свежесть, букеты сирени и пышные ветви цветущего боярышника, участь этих пассажиров была незавидной.
Действительно, главное было не выехать, а добраться до места; те же, кто рискнул отправиться по железной дороге до вокзала Сен-Лазар, томились вечной тревогой, не зная, очутятся ли они когда-нибудь в Париже, поскольку поезд то и дело вставал.
Уже добрую четверть часа следующий из Мэзон-Лаффита состав потерянно стоял среди обширной равнины Сартрувиль. Время от времени осипший от усталости паровоз натужно свистел, словно просил, если не помощи, то хотя бы разрешения продолжать путь. Но ничто не обещало вызволить его из состояния неподвижности! Измученные ожиданием, уставшие за день пассажиры, большинство которых отнюдь не торопилось по домам, впали в ласковую дремоту. Из оцепенения их вывел неожиданный возглас путешественника, заметившего аэроплан.
Пассажиры третьего класса, а таких, естественно, было хоть отбавляй, бросились к окнам, но, раздосадованные, разошлись по местам, осуждая происшествие, которое нарушило их полузабытье.
Средних лет господин буркнул, пожав плечами:
– Да это воздушный шар!
Его соседи одобрительно закивали головами.
И в самом деле, это был обычный воздушный шар. Он мог летать, где ему вздумается, устремляться ввысь, нырять к земле, даже лопнуть – никто бы и бровью не повел!
Воздушный шар! Что может быть в наше время банальнее! Аэропланы – еще куда ни шло, но кому интересны подъем и воздушные перипетии заурядного шара?
Однако обладатель быстрого и зоркого глаза, одним из первых заметивший аэростат, – плюс ко всему он занимал выгодную позицию в углу, – вполголоса заметил со сведущим видом:
– Совсем неплохо для воздушного шара! Минимум 1500 кубических метров. Наверное, он из аэроклуба, будет участвовать в розыгрыше кубка Гордон-Бенетта…
Говоривший пребывал в самом благодатном возрасте: от тридцати до тридцати двух лет; его волевое лицо перечеркивали большие черные усы, на широкий квадратный лоб падали пряди густой ухоженной шевелюры, изысканно подстриженной на висках и затылке.
Этот знаток был просто, но изящно одет. Однако некоторая безвкусица в костюме выдавала в нем человека, не принадлежащего к свету, а, скорее, представителя нынешнего поколения рабочих, элегантного, видного, усвоившего самые лучшие манеры.
Он не был аристократом, но не был и проходимцем.
Его выслушали. Кто-то, желая скрасить дорожную скуку приятной беседой, поинтересовался:
– Сударь наверняка разбирается в этом деле, раз так, на глазок, определяет размеры шара?
– Тут уж будьте уверены, все тютелька в тютельку, у меня глаз наметан. Здесь у земли тихо, а в атмосфере гуляют ветры, и приличные; этот шар пролетает, по меньшей мере, километров семьдесят в час.
Несколько женщин разом заголосило, но расфранченный рабочий их коротко ободрил:
– По этой части я собаку съел! Это мое ремесло!
Меж тем как в вагоне третьего класса, где по случаю духоты окна были открыты, разговор становился все более общим; специалист тихо беседовал, перебрасывался оживленными репликами с сидевшей с ним по соседству очаровательной девушкой, которой можно было дать не больше восемнадцати; ее огромные ясные голубые глаза скромно прятались в тени тяжелых ресниц, густые каштановые волосы были забраны под широкополую шляпу.
Нежно взяв спутника под руку, девушка твердила с тенью беспокойства на лице:
– Морис, обещай, поклянись, что не будешь летать на таком аппарате!
Выслушав мольбы подружки, молодой человек легко передернул плечами:
– Глупышка! Да я проделывал это множество раз, я же их строю! Не будь такой трусихой, милая Фирмена!
– Я не против воздушных шаров, – разъяснила девушка. – В них нет ничего страшного! Но вот аэропланы! Если ты сядешь в аэроплан, я умру от ужаса!
Желая подразнить подругу, Морис с загадочным видом проговорил:
– Хе-хе! Как знать? Сегодня воздушный шар, завтра аэроплан. Одно от другого совсем недалеко!
Красивые глаза девушки внезапно наполнились слезами, она окинула спутника долгим любящим взглядом.
– Обещай, – взмолилась она, – что ты не будешь огорчать малышку Фирмену!
В шуме поезда, который под гул восклицаний медленно тронулся, Морис, растроганный нежностью подруги, вполголоса согласился:
– Ладно, обещаю!
Мало-помалу сгущалась тьма; вдали размытыми очертаниями, серыми тенями проступал силуэт деревни. Там и сям вспыхивали огоньки, вагон, где сгущался полумрак, вновь погрузился в тишину; влюбленные парочки, а таких здесь оказалось немало, поближе придвинулись друг к другу.
Тихим ходом проплыли станции, обещавшие скорое приближение Парижа. В Асньере поезд не задержался сверх положенного, а с городскими фортификациями замаячила надежда добраться до столицы.
Но рано еще было торжествовать победу. Пассажиры знали эту ветку и понимали, что им предстоит пройти знаменитый Батиньольский туннель, где у поездов вошло в привычку безбожно застревать – особенно по выходным и праздникам.
Не был исключением и состав, в котором ехали наши влюбленные – Морис с Фирменой; не успел поезд войти под грозные своды, как заскрежетали тормоза и длинная вереница вагонов постепенно замерла.
Поезд должен был прибыть на место назначения задолго до наступления ночи, поэтому света в вагонах не было: в них воцарилась непроглядная тьма.
После первых тягостных и беспокойных мгновений – на железной дороге всегда лезут в голову тревожные мысли – свойственная парижанам веселость одержала верх.
Темнота – вот нечаянная благодать влюбленным!
Какой-то шутник додумался смачно чмокнуть – не то собственную руку, не то, что более похоже на правду, соседку в щечку…
Послышались смешки. Другой шутник начал было чиркать спичкой, но вызвал такой гнев истинного негодования, что тут же ее затушил. В воздухе носились вздохи, нежные словечки, томный шепоток; затем те, кому менее повезло с приятным соседством, придумали себе развлечение: сеять смуту и замешательство среди ласково щебечущих влюбленных парочек.
– Берегись! Инспектор! Ты взят с поличным!
– Да не щипайся ты!
Вновь посыпались возмущенные возгласы, смешки! Кто-то испуганно прокричал: «Караул! Грабят!» и, сглаживая случившийся переполох, добавил:
– Анжелика покушается на мою невинность!
Вагон покатился со смеху! Ведь испугались! Вовсю шло веселье… И не прекращались поцелуи. Внезапный взрыв заставил пассажиров вздрогнуть.
Что случилось?
Непрерывно заполнявший темноту туннеля шепот сменился тишиной… Однако все оставалось по-прежнему, никакой катаклизм не нарушил гармонии вещей. То была, безусловно, хлопушка, какой-нибудь сигнал.
Тогда один неисправимый шалопай, из тех, кто просто обожает поволновать людей, с ухмылкой предположил:
– Должно быть, очередная проделка Фантомаса!
Но его озабоченность не встретила отклика – публика гоготала! Нет, сегодня Фантомаса не боялись, кого-то неожиданное упоминание о зловещем бандите, возможно, и могло привести в панику, но большинство, со свойственной нынешним поколениям беспечностью, с иронией относилось к самой возможности появления знаменитого чудовища, злодеяниями своими не раз повергавшего в ужас Париж, Францию, всю планету!
Словно желая ободрить начавшую было волноваться девушку, которая при имени Фантомаса судорожно вцепилась в его мускулистую руку, Морис тихо проговорил:
– Да Фантомас уже полгода, как отошел от дел… После истории с поездом Барзюма о нем ничего не слышно. Не беспокойся, Фирмена, подумай лучше о нас с тобой! Подумай о нас с тобой!
Молодой человек действительно думал о нежных речах подруги. Несомненно, он был любим; Фирмена отдала Морису всю любовь, которую только могло вместить ее сердце. Не сама ли она, презрев всякую стыдливость, дала понять, что готова не возвращаться к себе, а последовать за другом в его жилище, чтобы провести там ночь?
Несколько мгновений спустя поезд прибыл на вокзал, с обеих сторон состава на перрон посыпались пассажиры, торопящиеся кто домой, а кто в кафе или бар, чтобы там скоротать остаток вечера.
Морис с явной охотой уцепился за столь заманчивую возможность повести к себе свою очаровательную любовницу, но в последний момент Фирмена заколебалась.
Конечно, молодая работница, воспитанная одной матерью в безропотной покорности судьбе, которая была уготована большинству женщин, придерживалась широких, очень широких взглядов, но не ночевать дома ей предстояло впервые; и хотя Фирмена уже была близка с Морисом, которого любила всей своей юной душой, она не решалась пуститься в новое распутство.
Морис становился все настойчивее, он пускался в уговоры, завлекал, расточал нежности. Мало-помалу Фирмена уступила, однако еще пыталась сопротивляться:
– Мама будет волноваться, если я не приду.
У Мориса на все был готов ответ:
– Почта в двух шагах. Ты ей пошлешь пневматическое письмо.
Для проформы Фирмена вновь возразила:
– Но ты знаешь, что завтра в девять мне надо быть в мастерской?
– У меня есть будильник! – заверил Морис. – Успеешь! Давай, соглашайся!
Добрых десять минут Фирмена провела на телеграфе, где пляшущим почерком сообщила матери о своей задержке и заверила, что той не о чем беспокоиться.
Девушка не пускалась в пространные объяснения, они были ни к чему: мать поймет…
Разумеется, столь дерзкая выходка неминуемо приведет к бурному объяснению, но может, все к лучшему?
Фирмена не доводила мысль до конца. Не то было время и место.
Но придя около одиннадцати в скромное жилище молодого человека и готовясь ко сну, Фирмена с полными любви глазами прижалась к возлюбленному, который нежно обнимал ее стройную талию, и предложила:
– Морис, можно я завтра вечером опять приду?
Молодой рабочий покраснел от удовольствия; запечатлев на губах девушки долгий поцелуй, он тоном, исполненным воодушевления, простодушно заметил:
– Ты хочешь, чтобы мы жили вместе? Я правильно понял?
– А почему бы и нет? – задумчиво пробормотала Фирмена.
Молодые люди прильнули к окну и молча созерцали открывшуюся взору живописную панораму.
Разливая серебристый свет, ярко сияла луна.
Морис, счастливый любовник красавицы Фирмены, уже некоторое время занимал чудную комнатку во внешне довольно скромном, но содержащемся в образцовом порядке доме на авеню Версаль, приблизительно посередине между мостами Гренель и Мирабо.
Жилище Мориса находилось на шестом этаже, в задней части здания – его фасад был отведен под самые дорогие апартаменты, – и окно выходило не на авеню Версаль, а на набережную Отей, что, возможно, было много приятнее.
Набережная Отей прилегает к Сене, и из окна Мориса открывался восхитительный вид на реку, простирающийся от статуи Свободы до виадука Поэн-дю-Жур и Медонских холмов.
Напротив был засаженный деревьями берег – здесь проходила граница квартала Гренель с его вечно снующими версальскими электричками и пригородными поездами из Сюресн-Лоншам.
Днем и ночью пейзаж был наполнен жизнью, являл собою красочное зрелище.
Комнатка Мориса, светлая и просторная, с обоями в цветочек, была идеальным гнездышком для влюбленных. Мечтая рядом с возлюбленным, Фирмена говорила себе, что здесь она найдет счастье, счастье всей жизни! Безусловно, союз их тел и сердец сам по себе не принесет состояния, но они молоды и храбры, она – хорошая швея, он – умелый рабочий. Они могли бы любить друг друга, а затем придет и богатство, если она того пожелает.
Тем не менее, Фирмена с сомнением возразила переполненному счастьем любовнику:
– А деньги?.. Чтобы жить вместе, надо прилично зарабатывать…
Девушка всем сердцем мечтала получить обнадеживающий ответ. Морис сделал широкий жест, словно кидая вызов будущему.
– Да полно! – воскликнул он уклончиво. – Поживем – увидим! А пока будем любить друг друга!
От ночной прохлады прелестную Фирмену охватил легкий озноб.
– Давай ложиться, – чуть слышно произнесла она.
Морис закрыл окно…
– Брр!.. Не слишком горячая вода у тебя в умывальнике, мой милый!
– Фирмена, не ной, ты разве не знаешь, что знатные дамы умываются холодной водой? Я это вычитал в книге о том, как сохранить красоту…
– Ты что, читаешь такие книжки?
– Все надо читать. Ты не боишься опоздать?
– Страшно боюсь! Который час?
– Пять минут девятого…
– Я же не буду сорок с лишним минут ехать на метро.
– Верно… тебе надо быть в девять?
– Да, Морис, в девять. Где, черт побери, моя сумочка?
– Посмотри на стуле, под жакетом…
– Ах да… спасибо…
Красавица Фирмена, свежая и отдохнувшая, хотя и с легкой синевой под глазами, заканчивала сборы в комнате на набережной Отей, готовясь отправиться в мастерскую к Генри, где она была портнихой по юбкам.
Она проворно и стремительно шныряла по крошечной комнатенке, запаздывая, как и все парижские работницы.
Морис лениво возлежал в постели, закинув руки за голову, и с любовью поглядывал на прелестную девушку, завершающую туалет.
– Ну вот ты и готова, – сказал он. – Видишь. Могли бы еще поваляться минут пятнадцать.
Фирмена улыбнулась:
– Какое там поваляться! Словно я ничего не понимаю! Я и так еле-еле успеваю.
– Эка невидаль, ну опоздаешь, придешь после закрытия дверей…
Фирмена бросила шнуровать ботинок и взглянула на любовника:
– Да что с тобой, наконец? Ты что, не понимаешь, что я тороплюсь?
– Как знать! Говоришь, что идешь в мастерскую, а сама…
Фирмена стрелой метнулась через комнату и встала на колени возле кровати, где предавался лени Морис; опершись на нее, она взяла в ладони голову любовника и страстно поцеловала его в лоб.
– Злюка! – проговорила она. – Гадкий злюка! Хочешь мне сделать больно? Что ты еще втемяшил в голову? Ну пораскинь умом, разве я встала бы в такую рань, бросила бы тебя, милый, если бы мне не надо было в мастерскую!
Вместо ответа Морис пожал плечами.
– Как знать! – повторил он. В глазах молодого человека неожиданно мелькнула печаль, меж тем как Фирмена подарила ему еще один пылкий поцелуй, вложив в него всю свою любовь.
Она была очень хороша собой, прелестная и своенравная парижаночка, вызывающая буйное восхищение всех мужчин на улице, и возможно, Морис не так уж заблуждался, со страхом рисуя будущее, задаваясь вопросом, сможет ли он сохранить подле себя и только для себя свою очаровательную возлюбленную.
Тем временем Фирмена продолжала:
– Как ты можешь злиться и ревновать после вчерашнего… такого дня! И такого вечера! Господи, какие эгоисты эти мужчины! Не люби я тебя, негодника, разве я была бы здесь? Ты хоть знаешь, что мне предстоит услышать вечером от мамы?
Морис погрозил подружке пальцем:
– Вечером? Но ты обещала вернуться…
– Да, решено, но прежде я заскочу на улицу Брошан! Не могу же я без предупреждения не ночевать дома две ночи подряд… Мама будет переживать, решит, что меня убили.
Фирмена резко поднялась с пола.
– Ты что-то совсем меня заболтал, – продолжила она. – Так я никогда не соберусь…
Она дошнуровала ботинки. В два счета водрузила на голову шляпку, легонько и ловко взбила кудри, взгляд в зеркало придал ей бодрости:
– Морис, это из-за тебя у меня такие глаза? Злюка… В мастерской меня засмеют…
Она вновь встала на колени у постели любовника:
– Ну, поцелуй меня! Будь умницей, раз уж ты не работаешь… До вечера… До половины десятого…
– Половины десятого, а пораньше никак?
– Думаю, пораньше не получится. Я постараюсь…
Они снова поцеловались.
– До вечера, дорогой!
– До вечера, дорогая!
Последняя улыбка, последний взгляд на часы.
– Я побежала! – сказала Фирмена.
Глава 3
БОГАТЫЙ ЛЮБОВНИК
Площадь л'Опера, черный людской муравейник двух лестниц метро.
В тот же понедельник утром, когда время близилось к девяти, тысячи пар глаз устремились на часы банка «Комптуар д'Эсконт», что расположился на углу улицы Четвертого Сентября и авеню л'Опера, следя за неумолимой и роковой стрелкой, которая так много значила для них. Стрелка показывала без десяти девять. Одни безропотно принимали ее приговор, другие бунтовали:
– Да эти часы врут, постоянно спешат! Спорю, мои идут точнее…
Стрелка бесстрастно продолжала свой ход и, несмотря на сыпавшиеся упреки, привлекала все большее внимание. Может, она и правда ошибалась? Увы! Пытающиеся ее уличить были бессильны, ибо знали, что не стоит покушаться на столь официальный механизм, как банковские часы, удостоенные чести сообщать прохожим время!
Те, кто с такой тоской взирал на часы «Комптуара д'Эсконт», принадлежали к многочисленной армии служащих, продавцов и работниц, последние двадцать пять минут бороздивших элегантные окрестности площади л'Опера.
Этим утром работницы запаздывали чаще, чем обычно, что было объяснимо. Накануне они притомились, поздно легли, ужинали всей семьей, предавались любовным утехам; в мастерскую же теперь влетали пулей, браня про себя начавшуюся рабочую неделю, но глаза их еще светились вчерашним весельем, а души ликовали при воспоминании о счастливых часах!
На Рю де ла Пэ, возле заново отстроенного известным модельером великолепного особняка, где и размещалась фирма «Генри», толпилась группа оживленных, элегантных и нарядных работниц. Они запрудили весь тротуар, не желая ни минутой раньше положенного входить в мастерскую, но готовые ринуться в здание с первым боем часов.
Среди работниц фирма «Генри» пользовалась почетом. И действительно, патрон отбирал себе не только самых умелых и способных, но и самых элегантных и красивых.
Этим утром работницы вовсю чесали язычки.
Девушки обменивались подробностями вчерашнего. Некоторые похвалялись кавалерами, поджидавшими их в субботу вечером у дверей мастерской и только что доставившими их обратно. Другие уверяли, что приехали на машине, а не в метро! Третьи, напустив высокомерный вид, вышучивали хвастуний, стращали их всяческими бедами… За последних заступались и снова ссорились, без умолку трещали, вовсю перемывали друг другу косточки!
Внезапно в плотно сбитой группе произошло движение, и около полудюжины работниц бросились навстречу хмурой девчонке, которая с видимым удовольствием шлепала громадными башмаками по ручейку.
– Негодница! – воскликнула мадемуазель Марта, одна из заправил в юбочной мастерской. – Марго, ты неисправимая замарашка!
Удивленная подобному обращению девчонка вздернула голову, но нахлобучка ничуть ее не смутила:
– Ну и что? Как хочу, так и развлекаюсь!
Марго, вернее Маргарита Беноа, приходилась красавице Фирмене, любовнице Мориса, младшей сестрой… И являла собой полную ей противоположность. Насколько Фирмена была элегантной, опрятной и ухоженной, настолько Марго казалась равнодушной и безразличной к собственной наружности и даже чистоте! Она была грязнулей в полном смысле слова. Правда, девчонке едва минуло двенадцать, возможно, она и не думала, что в один прекрасный день кто-то захочет за ней приударить.
Несмотря на свой хронически неряшливый вид, Марго работала у «Генри». Она исполняла почетные, хотя и малооплачиваемые обязанности подручной, вызывая жгучую зависть у своих сверстниц-работниц. Они не упускали случая вставить, что Марго никогда бы сюда не взяли, а уж тем более так долго не продержали, не будь она сестрой красавицы Фирмены!
Та же, напротив, несла в себе дух фирмы! Великолепная мастерица, она обладала столь изящной внешностью, столь изысканными манерами, что будущее назначение манекенщицей было у нее почти в кармане.
У «Генри», как и в других мастерских, манекенщицам завидовали; хорошеньким девушкам со стройными фигурками, часто просто красавицам, было судьбою написано если не преуспеть на своем поприще, то, по меньшей мере, найти среди мужей или любовников клиенток богатого содержателя.
Тем временем Марго, видимо, что-то задумав, собрала в кружок несколько работниц.
– Эй вы, слышите! – сказала она, кривя жирный от жареной картошки рот. – А у нас новость!
Мадемуазель Анна, крупная зрелая женщина, уже подбирающаяся к сорока, законченный тип вечной работницы, которой не дано испытать ни взлетов, ни падений, последние несколько месяцев компаньонка Фирмены по юбочной мастерской, озабоченно перебила крошку:
– Что-то с сестрой?
– Представляете, вчера она не явилась ночевать! Совсем загуляла моя старшая…
Сообщение Марго всколыхнуло противоречивые чувства. Одни одобрительно захихикали с притворно-циничным видом, другие лишь пожали плечами, третьи возвели глаза к небу…
– Наверняка, – продолжала Марго, исподтишка оглядывая аудиторию, – наверняка, где-то шляется с любовником!
Вокруг девчонкиных слов завязался целый диспут.
– Любовником? Кто он такой? Хоть стоящий? Разве у нее есть любовник? А как же! Черноусый, который последние две недели иногда поджидал ее у мастерской. Эка невидаль! Приказчик! А поди и того хуже, рабочий! И это с ее-то красотой!
Но другие заверяли, что здесь что-то не так. Как-то вечером ее видели садящейся в машину к сногсшибательному типу… Наверное, какому-то ухажеру…
Невзирая на намеки тех, кто допускал существование двух любовников, большинство сочувствовало девушке, пустившейся в любовную авантюру с юношей без гроша в кармане, которого они сочли за рабочего, что было, безусловно, более романтично, хотя и менее разумно!
И пошли-потянулись пересуды; пока отсутствующей подруге перемывали косточки, Марго, сестрица Марго, ушки на макушке, вылавливала в общем потоке фраз новый фактик, доселе неизвестную детальку; чуть покачивая головой и мыча что-то одобрительное, она подзадоривала возмущавшихся подруг…
Пробило девять. Рю де ла Пэ вмиг опустела. Как стайка напуганных воробьев, рассыпались работницы…
Началась давка у входа, беготня по лестницам, падения на поворотах. То там, то сям раздавались крики, вспыхивали и тут же гасли перебранки. Мастерские заполнялись. Прикусив языки, все поспешно рассаживались по местам, настроенные с головой уйти в работу.
Мадам Версадье, старшая по юбочной мастерской, глядя в лорнет, зачитывала распорядок примерок на день:
– Барышни, с десяти пойдут клиентки! Платье номер три должно было быть готово в прошлую субботу. Заканчивайте с ним; клиентка придет утром!
Мадам Версадье отдала еще несколько распоряжений, затем вызвала:
– Фирмена!
В мастерской стояла тишина.
– Фирмена! – повторила мадам Версадье.
Мадемуазель Анна, напарница любовницы Мориса, оставшаяся за столом в одиночестве, мелодично отозвалась:
– Ее нет! Нет ее, мадам!
Малышка Марго, словно желая выпятить отсутствие сестры, дерзко выскользнула из-за стола и, истуканом встав перед старшей, выпалила:
– А вы знаете, мадам, Фирмены нет, к вашему сведению, она вчера не ночевала дома!
Что же стряслось с Фирменой? Она намеренно прогуливала работу или просто запаздывала?
Расставаясь с любовником, девушка, казалось, очень спешила.
– Морис, я побежала, до вечера! – прокричала она.
Она быстро спустилась по лестнице и выскочила на авеню Версаль.
Молодая работница стремительно зашагала по набережной по направлению к метро, но не пройдя и ста метров, замедлила ход. Теперь она двигалась неторопливой поступью, казалось, с интересом наблюдая за такелажниками, сгружающими с тяжелых барж рыжий песок, который крупинками золота блестел на солнце.
Было не более половины девятого; утро выдалось великолепным. С реки поднимался легкий пар, солнце еще не пригревало, но уже повсюду разливались его лучи, как обещание, первая летняя улыбка.
Похоже, Фирмена совсем не спешила!
Несколько раз она взглядывала на изящные серебряные часики, которые вынимала из корсажа.
Поистине, работница не так уж торопилась в мастерскую, как расписывала любовнику!
В течение нескольких минут она, облокотившись на парапет, следила за планомерной работой огромного крана, запускающего ковш в чрево груженного песчаником судна, восхищалась силой землекопов, точными и ритмичными движениями перебрасывающих тяжелые камни, затем ее внимание привлек удильщик в широкополой соломенной шляпе, терпеливо и без особой надежды водивший удочкой по воде, самопоглощенно забрасывающий ее выше по течению…
Так поротозейничав минут пять, Фирмена медленно тронулась дальше.
По мере приближения к метро ей все чаще попадались служащие, спешившие наперегонки к подземному транспорту, обязанному их доставить на рабочие места.
В ней было столько очарования, что мужчины оборачивались, а женщины заглядывали в лицо. Но воистину, ей было не до них! Опустив голову, Фирмена упрямо глядела под ноги, словно думала там найти рецепт от забот.
– Глупая штука – жизнь, – шептала она. – Глупая и скверная!
Когда она наконец подошла к спуску в метро, было десять минут десятого, двери мастерской давно закрылись.
Фирмена купила билет, прошла на перрон.
Четверть часа спустя, сделав пересадку на площади Звезды, она вышла на площади Клиши, что было весьма далековато от Рю де ла Пэ.
Фирмена солгала любовнику, обожаемому любовнику, сказав, что идет в мастерскую!
Площадь Клиши – а время подходило к без четверти десять – была запружена, обезображена горланящей толпой простолюдинов. Стараясь оставаться незаметной, Фирмена вынырнула из метро. Она огляделась по сторонам, задержала взгляд на улице Вио.
– Никого. Еще полчаса дожидаться!
Приободрившись, девушка двинулась через площадь к статуе маршала Монсея, у подножия которой раскинулся настоящий цветочный базар; она придирчиво выбрала букетик гвоздик и роз, приколола его к корсажу и отправилась по магазинам. Она наведалась в универмаг, неизвестно зачем расположившийся на перекрестке, пробежалась по отделам, не забывая время от времени посматривать на часы.
Фирмена все больше мрачнела и грустнела. Очевидно, она кого-то или что-то ждала. Не надо быть ясновидящим, чтобы почувствовать ее досаду.
В этой фланирующей девушке не осталось ничего от утренней возлюбленной, веселой и обворожительной, припадавшей к изголовью юного Мориса и восклицавшей в порыве страсти:
– Милый! Милый! Если бы ты знал, как я тебя люблю!
Когда часики показывали половину одиннадцатого, Фирмена, изрядно находившись, покинула магазин и снова глянула на площадь.
– Ну и точность! – усмехнулась она.
Она намеревалась было ступить на проезжую часть, но, передумав, свернула на улицу Сан-Петербург.
– Нетушки! Еще не время. Пусть помается минут; двадцать, это пойдет ему на пользу!
Женщине до кончиков ногтей, Фирмене совсем не хотелось приходить на свидание первой.
Так добредя до площади Европы, без четверти одиннадцать она повернула назад. Очутившись вскоре на площади Клиши, она направилась к роскошному автомобилю – закрытому лимузину, который стоял там уже довольно продолжительное время.
Юная работница виновато улыбнулась шоферу, который вылез ей навстречу со степенным и достойным видом и, сдернув с головы фуражку, торопливо распахнул ей дверцу.
– А вот и вы, моя красавица!
Ее приход был встречен радостным возгласом.
С ленивой беспечностью раскинувшись на подушках сиденья, ее поджидал мужчина, шикарный джентльмен, который при появлении Фирмены казался на седьмом небе от счастья.
– Дайте поцеловать вашу ручку, милочка.
Замерший у распахнутой двери шофер осведомился:
– Куда поедем, господин виконт?
Незнакомец, виконт де Плерматэн, бросил:
– Везите в лес, а там будет видно!
Он был шикарным мужчиной, виконт де Плерматэн, с такими почестями усаживающий в автомобиль любовницу Мориса, красавицу Фирмену.
Ему было около сорока пяти, но с помощью ухищрений туалета, тонких уловок, мрачной элегантности он умел казаться совсем юнцом.
– Дорогая, милая Фирмена, – продолжил он, когда автомобиль тронулся с места и, тихо и нежно урча, покатил по бульвару Батиньоль, – у меня такое ощущение, что с каждым днем я все крепче привязываюсь к вам, все сильнее влюбляюсь… Вы сводите меня с ума!
Фирмена уселась поудобнее.
Работница, еще несколько минут назад запросто путешествовавшая в плебейском метро, чувствовала себя как нельзя лучше в великолепной машине. Она поглубже устроилась на мягких подушках сиденья, с грациозно-непринужденным видом взялась за спадавшие с кресла ремни и, небрежно закинув ногу на ногу, уперлась каблучком в обитую бархатом скамеечку. Поскольку виконт замолчал, она пошутила:
– Неужели вы ходите по ювелирным лавкам?
– Что вы имеете в виду?
– Фразы, подобные вашим, пишут на шкатулках для амулетов!
– Что за фразы, моя красавица?
– Люблю тебя все крепче с каждым днем.
Сегодня больше, чем вчера, но еще сильнее завтра…
Это Розмонд Жерар!
Виконт спрятал ехидную улыбку:
– Фирмена, мне не нужны ювелирные лавки, чтобы объяснить, насколько вы восхитительны! Подобные слова черпают в душе… Но раз уж вы завели об этом разговор… Вы правы, я действительно туда заглядывал… Нравится?
Вынув футляр из автомобильного кармашка, виконт вручил Фирмене великолепный подарок: играющий на солнце дорогой браслет!
– О! Какая прелесть! Как мило с вашей стороны! Да, мне очень нравится.
Фирмена продела запястье в золотой обруч.
– Вы довольны? Тогда поцелуйте меня! Так что же, скверное дитя?
Фирмена насупилась.
– Ах, дорогой, какой вы неумеха! – воскликнула она. – Сводите на нет самые прелестные задумки! Очень любезно купить мне браслет, но нелепо тут же требовать вознаграждение! Вы словно покупаете мои поцелуи.
Виконт Раймон де Плерматэн нервно заерзал в глубине сиденья.
– Какая вы жестокосердная! – прошептал он. – Вы полагаете, что поцелуями можно торговать? Я вас прошу меня поцеловать только потому, что люблю вас и…
Но Фирмена оборвала его на полуслове:
– И, естественно, как все мужчины, считаете, что раз вы меня любите, то я обязана вам отвечать тем же. Это как бы подразумевается само собой?
Мгновение виконт медлил с ответом.
– Ох, Фирмена, – наконец выговорил он, – вы глубоко заблуждаетесь. Я не думаю, что это подразумевается само собой… Но и вы не сочтите меня за глупца, обманывающегося насчет ваших чувств.
Фирмена заметила, с каким ядом были произнесены последние слова. Она испугалась, что зашла слишком далеко.
– Полноте! Не дуйтесь! Вот так. Не стройте из себя злюку! Поцелуйте меня! Нет, покрепче, от всего сердца! Мне было очень приятно!
Машина поравнялась с воротами Дофин, шофер обернулся, ожидая приказаний.
– Куда поедем, Фирмена? – осведомился виконт. – Не хотите ли пообедать в окрестностях Манта, я знаю там маленький островок… уединенный, но уютный ресторан…
Фирмена усмехнулась:
– Махнем в ресторан влюбленных!
Виконт через трубу отдал шоферу приказ. Машина резво поколесила по дороге…
Фирмена вся отдалась наслаждению прогулкой; подобные поездки в автомобиле были ей в новинку – с виконтом де Плерматэном она познакомилась совсем недавно. Молчание нисколько ее не тяготило.
– Кстати, Фирмена, откуда вы сегодня явились? – нарушил паузу виконт.
– Что значит «откуда»?
– Вы опоздали на полчаса?
– И что?
– А то, что от улицы Брошан до площади Клиши на метро максимум минут пятнадцать езды; если учесть, что матери вы наверняка сказали, что отправляетесь в мастерскую и, следовательно, вышли как обычно, в половину девятого, получается, вы где-то до меня шатались…
– Шаталась?
– Ну, если вам так больше нравится, бродили!
– Это что, допрос? Я ходила по магазинам.
– Неужели?
– На площади Клиши… вот, купила перчатки…
Фирмена достала из сумочки небольшой сверток в фирменной упаковке, она и впрямь посетила отдел перчаток.
Виконт открыл было рот, но с видимым усилием проглотил ответ. Но Фирмена, женщина до мозга костей, не могла не уловить в наступившем молчании скрытого подвоха.
– Тогда давайте начистоту! Почему вы мне не верите? Что вы себе вбили в голову? У вас богатое воображение, мой дорогой!
– Ах, воображение! Да тут все ясно, как Божий день!
– Что еще?
– Фирмена, полегче!
Девушка топнула ногой:
– Договаривайте до конца! Надоело!
– Вы слишком дразните меня… Так вот, клянусь, сегодня вы явились от сердечного дружка!
– Сердечного дружка?
Фирмена прыснула. С присущим женщинам хитроумным коварством, она увиливала от двусмысленных и слишком прямолинейных вопросов. И потому смеялась!
А смеющейся женщине что скажешь? Можно только восхищаться ее зубками, жемчужинами в алом обрамлении губ.
Кроме того, она ничем не погрешила против истины. В ее ответах не было ни слова неправды. Она в самом деле была на площади Клиши. И даже не отрицала, что пришла от возлюбленного: она просто хохотала, хохотала во все горло. А без памяти влюбленному, до глубины души уязвленному виконту де Плерматэну приходилось смотреть на хохочущую красивую куклу, явно издевающуюся над ним, но которую он был не в силах ни на грамм разлюбить.
Они почти не разговаривали во время оставшегося до Манта пути, стараясь избежать сцены, неминуемость которой оба ощущали.
«Она обманывает меня, но что ж тут поделать», – говорил себе виконт.
«Не стоит с ним ссориться», – размышляла Фирмена.
Время от времени она роняла взгляд на браслет, который богатый угодник несколько минут назад надел ей на запястье…
Они невольно вернулись к больной теме после обеда в маленьком ресторанчике, возле которого виконт приказал остановить машину, изумив озабоченно захлопотавших официантов своим появлением и особенно распоряжением накрывать в отдельном кабинете.
Отставив бокал с шампанским, сухим «Монополем», виконт заметил:
– Ах, милочка! Любили бы вы меня, сколько упоения мог бы принести этот день, проведенный вдали от всех, только вдвоем!
Девушка устало повела плечами:
– Любили да любили! Заладили, ей-Богу! Причем у вас такой вид, будто любить меня – что-то из ряда вон выходящее! Думаете, у меня недостаток в кавалерах?
Виконт обиженно возразил:
– Вы заблуждаетесь, дорогая, как раз в этом я не сомневаюсь…
– Значит, по-вашему, я сплю с кем попало?
– Вы сами только что хвастались…
– Грубиян!
По счастью, виконту было прекрасно известно, с какой злополучной легкостью равнодушные женщины изводят своих поклонников, обращая против них вырвавшиеся в запале слова.
– Не сочиняйте, что вы спите с кем попало, как вы тут несколько фривольно выразились. Фирмена, я знаю вам цену! Вы не такая, чтоб отдаваться первому встречному… Согласен…
– Какое счастье!
– Но, с другой стороны, вы можете отдаться и без любви…
– Вы себя имеете в виду?
– В то же время отдаваясь другому, любимому…
– Опять вы про любовника?..
– Возможно…
– Может, хватит, дорогой!
Побледнев, виконт приподнялся:
– Вы признаетесь?
Фирмена вспылила.
– Признаюсь? – заявила она. – Признаюсь в чем? Разве что в том, о чем бы вы, кичащийся своей прозорливостью, могли бы и без моей помощи догадаться!
– А именно?
– Да о чем может помышлять, чего может хотеть такая женщина как я, любимая мужчиной вроде вас? Конечно, сделаться его любовницей!
– Ну?
– Перейти к нему на содержание!
– Ну?
– Что вы нукаете? Стать шлюхой! Вот куда заводят шашни с вашим братом! Нет, вы только вообразите, виконт де Плерматэн берет в супруги работницу мадемуазель Фирмену Беноа? Думаете, я дурочка! Не на такую напали…
Виконт пожал плечами.
– Все это не ново, – отозвался он. – Я от вас никогда не скрывал, что женат…
– Ну, разумеется!
– Так в чем же дело?
– А в том, дорогой, что вы не вправе меня упрекать в пренебрежении вашим чувством. Такие как вы неспособны влюбиться в девушек вроде меня! Вот Морис!..
– Морис?
Настал черед Фирмены побледнеть.
В запале она неловко выдала себя. Все отрицать? Другая на ее месте, может, и попыталась бы, но Фирмена была из женщин, теряющих в гневе рассудок, всякое чувство меры.
– Да, Морис! Раз уж вам это так приспичило, знайте! У меня есть любовник. Если вам угодно, сердечный друг!
– Вы меня обманываете?
Фирмена горестно покачала головой. На ее глаза навернулись слезы; внезапно расчувствовавшись, молодая работница возразила:
– Я его обманываю, а не вас!..
И с рыданием в голосе, она выпалила на одном дыхании:
– Я познакомилась с Морисом задолго до вас. Он очень славный, и я люблю его. Да, люблю! Вот так! И этого не скрываю. Мне надоело лгать. Сердитесь сколько вам влезет. Морис не такой франт. Нет! Отнюдь! Он не делает роскошных подарков, он сам зарабатывает на жизнь. Он рабочий, труженик… вроде меня. Когда он дарит мне букетик фиалок за два су, он отрывает их от себя… И он любит меня…
И она торжествующим тоном завершила:
– Он не виконт… он не женат… И женится на мне!..
Виконт не ответил. Понурив голову, он со странной безучастностью разглядывал фужер, в котором пузырилось игристое вино.
Пауза затягивалась…
Наконец, несколько успокоившись, Фирмена поинтересовалась:
– Вы хотели знать правду? Вы ее получили. Теперь вы меня бросите?
Виконт де Плерматэн медленно поднял голову. В его лице не было ни кровинки. Взглянув на Фирмену полными бесконечной тоски глазами, он медленно произнес:
– Зачем вы так? Чтобы сильнее меня помучить? Вы прекрасно знаете, я вас люблю. Люблю безумно!.. Страстно!.. Не могу представить жизни без вас. Не могу без вас провести и дня! Что бы между нами ни стояло, как бы беспричинно, бессмысленно жестокосердны вы ни были…
– И что вы намерены предпринять?
Виконт де Плерматэн поднялся:
– Ждать и надеяться! Ждать, когда вы поймете, как я вас люблю… Надеяться, что поняв, вы вернете мне жалкую толику моего чувства.
Затем изменившимся голосом виконт предложил:
– Хотите, позовем машину? Подольше покатаемся. Вам когда надо быть в Париже, в семь?
– В половине седьмого…
– Вы спешите?
– Да.
Он не настаивал. Он был слишком влюблен, слишком это показывал, сражен наповал женщиной, любившей другого и не побоявшейся в этом признаться.
Вечерело. Шофер включил фары, и Фирмена молча – после обеда она едва обмолвилась с виконтом несколькими фразами – наслаждалась бегом мощного лимузина, могучими прожекторами рассекавшего ночное пространство среди безмятежно лежащих деревень.
На ее часиках было шесть. До Парижа оставалось совсем близко, она успевала вернуться вовремя.
Внезапно машина стрельнула. Шофер нажал на тормоза, лимузин встал, виконт де Плерматэн, повернувшись к спутнице, доложил:
– Покрышка полетела.
– Это надолго?
Фирмена уже сердито хмурила брови, почти обвиняя в аварии любовника, хотя тот и не имел к происшедшему ровно никакого отношения.
– Минут на пятнадцать, – заверил виконт. – У меня очень опытный шофер, он мигом сменит колесо.
Несмотря на вечернюю прохладу, Фирмена соскочила на землю; понаблюдав за ходом починки, она властно скомандовала:
– Отвезите меня к метро на площади Клиши.
Виконт де Плерматэн вздрогнул от удовольствия:
– Вы возвращаетесь к матери?
Исходя злобой, Фирмена взглянула на любовника. Она понимала, какими тоской и страхом сейчас полнится его сердце, но бессознательно мстя за Мориса, за боль, которую тому довелось бы испытать, догадайся он о проведенном с другим дне, коротко бросила:
– Да, сначала я поеду на улицу Брошан!
Виконт де Плерматэн вздохнул.
– А! Явилась! Наконец-то! Где ты была?
Разъяренная, вся трясущаяся от гнева мадам Беноа распахнула дверь и в упор уставилась на дочь Фирмену, которая после полуторасуточного отсутствия преспокойно, с завидным хладнокровием, возвращалась к родному очагу… И похоже, совсем не спешила объяснять свое, по меньшей мере, странное поведение.
Впрочем, Марго, отвратительная ленивая замарашка, не дала ей и рта раскрыть.
– Знаешь, – крикнула она из глубины квартиры, – в мастерской уже сыты по горло твоими выкрутасами. Мадам Бланш так и сказала, мол, если не хочет работать, пусть только скажет! Желающих хватает!..
Фирмена пожала плечами:
– Не твоего ума дело! Хватит за мной шпионить. Я же не спрашиваю, намяли ли тебе сегодня бока за то, что таскаешь в кармане жареную картошку…
Младшая сестра вызывающе смотрела на старшую. У нее была неприятная манера тянуть слова:
– Ах так! Ладненько! Так заруби себе на носу: что хочу, то и говорю! Ясно? И жру, что нравится! Нацепила цацки и…
Наметанный девчоночий глаз тут же выхватил новую драгоценность, а злоба, подогретая бесконечными придирками, которые ей с утра до вечера приходилось терпеть в мастерской, побудила указать матери на украшение.
Мадам Беноа тоже заметила блестевший на запястье Фирмены браслет, который та, по рассеянности, забыла снять.
– Можно взглянуть? – попросила она. – Покажешь, Фирмена? Покажи…
– Вот, мама, смотри.
Фирмена надменно протянула руку и насмешливо спросила:
– Правда, красиво?
Мадам Беноа так и позеленела:
– Где ты его купила?
– Я не покупала…
– Так я и чувствовала! Кто тебе это дал?
– Один человек…
– Что еще за человек? Любовник?
Невозмутимо опустившись в кресло, Фирмена кивнула:
– Наверное. Во всяком случае, этот господин очень меня любит!
– Значит, – заключила мадам Беноа, все более распаляясь, – значит, поэтому тебя и не было ночью… Ну и ну! Да ты стала шлюхой!.. Последней шлюхой! В мастерской тебя днем не видать, зато по ночам тебе дарят браслетки…
Словно не замечая материнского гнева, Фирмена покачала головой:
– Мама, поверь, браслет тут ни при чем, я и получила-то его днем…
Но мадам Беноа рассвирепела не на шутку. Она с неистовой яростью обрушилась на дочь, которой, казалось, было все как с гуся вода. Фирмена хладнокровно изводила бедную женщину, а когда та, в отчаянии, со рвалась на крик, рубанула:
– Довольно! Ноги моей больше здесь не будет!
Фирмена резко вскочила и начала складывать вещи:
– Все, черт побери! Ухожу! А все по вашей милости! Марго шпионит, ты ругаешься… Привет! Вернусь, когда вы порастеряете свой пыл…
Она направилась к дверям; мадам Беноа ошарашенно спросила:
– Опять уходишь? Ночевать не будешь?
– Возможно! – усмехнулась Фирмена.
Она поспешно сбежала с лестницы, рассуждая на ходу:
– Морису я обещала быть в половину десятого, если потороплюсь, то успею к четверти десятого…
Когда дело касалось Мориса, Фирмене не приходило в голову заставлять себя ждать!
Глава 4
ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА
– Ого! Кого мы видим!.. Здравствуйте, сударь! Эй!.. Добрый вечер, господин Морис! Вы что-то совсем загордились, проходите – даже не обернетесь, наверное, из-за воскресного костюма, хотя сегодня понедельник.
Было около восьми вечера.
Молодой рабочий, с волнением и не без нетерпения ожидавший прихода красавицы Фирмены, которая пообещала провести с ним ночь, и имевший в запасе добрых сорок минут, бродил в окрестностях дома, по набережной Отей, с наступлением вечера становившейся все более малолюдной.
Юноша был настолько поглощен мыслями, что не сразу заметил субъекта, несколько раз окликнувшего его.
При последнем оклике Морис, словно очнувшись от пленительных грез, взглянул на прохожего и с шутливым изумлением всплеснул руками.
– Кого я вижу! – воскликнул он. – Могу ли я верить своим глазам? Бузотер, папаша Бузотер.
– Он самый! Собственной персоной! – откликнулся тип, игриво отвешивая легкий поклон молодому рабочему, который с нескрываемым любопытством рассматривал представшую перед ним личность.
– Дьявольщина! Да мы с тобой не видались целую вечность!.. Где ты пропадал, Бузотер?
Забавный старикашка приложил палец к губам, теряющимся в косматой бороде, и, напустив таинственный вид, шепнул:
– Об этом потом! Я тут отсидел три месяца во Фреснах…
И, пожав плечами, он пояснил:
– Все за ту же дурость! Бродяжничество или что-то в этом роде; можно подумать, у этих чертовых судей одно на уме – упечь меня в тюрягу… Зато уже больше года я при деле!
Собеседник слушал его в полном молчании, меж тем как тип, резко оборвав свои разглагольствования, покосился на невзрачный кабачок неподалеку от набережной, на фасаде которого красовалась вывеска «Чудесный улов», вполне уместная, если учесть близость реки.
– Заглянем? – предложил Бузотер. – Хлопнем по стаканчику, мне надо, господин Морис, кое о чем вас порасспросить…
У рабочего было время, он мог принять приглашение, не боясь опоздать к приходу Фирмены.
Приглашение? Морис нисколько не обольщался насчет Бузотера и прекрасно понимал, кому придется платить. Но он был при деньгах… К тому же, слыл в квартале человеком надежным, да и своеобразная личность Бузотера не внушала ему неприязни.
Мужчины вошли в кабачок, заказали кофе.
– Ну, – полюбопытствовал Морис, пока Бузотер с наслаждением глотал обжигающий напиток, – ты, говоришь, работаешь?
Бродяга вновь напустил таинственный вид и придвинул к рабочему свой табурет:
– Так точно, господин Морис, потому вы мне и нужны… Я работаю утопленником!..
Морис ошарашенно взглянул на Бузотера.
– Утопленником? – переспросил он. – Как это?
– Да просто прыгаю в воду и начинаю тонуть, и чем чаще, тем лучше…
– А зачем? – перебил Морис.
– Черт побери! – Бузотер стукнул кулаком по столу, словно говорил о самых очевидных вещах. – Чтоб меня вытащили спасатели! Понимаете, за живого утопленника им дают двадцать пять франков. Потом мы делимся по-братски. За один раз я имею десятку.
Морис молча улыбнулся, а Бузотер продолжал:
– Забавная работенка, правда, господин Морис? А что вы хотите, как можешь, так и крутишься! Летом даже приятно искупаться: освежает, грязь смывает. Зимой потяжелее, но я беру пятнадцать вместо десятки… Впрочем, зимой я частенько отсиживаюсь в тюряге! И дела вроде ничего идут. Главное, отношения чисто приятельские. Знаете, а со спасателями меня свели здешние хозяева, мои давнишние знакомые.
Рыбак рыбака видит издалека! В последнем заявлении Бузотера не было ничего невероятного. Конечно, необычный бродяга мог, даже должен был знать странных держателей сомнительного заведения, расположенного близ берегов Сены, на набережной Отей, и его сомнительную клиентуру из кварталов Поэн-дю-Жюр и Гренель.
Хозяйничала в заведении старуха, прозванная мамашей Тринкет, о которой ходила самая дурная слава. Кочуя из квартала в квартал, из тюрьмы в тюрьму, эта мегера постоянно разыскивалась полицией, неоднократно судилась за кражи и укрывательство краденого и, само собой, не могла торговать под собственным именем. Но, подсуетившись, она обзавелась сообщником по имени Леонс, дюжим молодцом, бывшим ярморочным артистом, который, конечно, не блистал умом, но обладал исполинской силой и бычьим торсом, а его кряжистый вид служил лучшим подспорьем, когда, что, впрочем, случалось нередко, буйство и потасовки в зале вынуждали хозяев выставить посетителей за дверь!
«Чудесный улов» был мерзопакостным кабаком, приткнувшимся в гнусном месте; про него гуляли самые скверные сплетни. Этот притон облюбовали темные личности, громко именующие себя спасателями и изображающие из себя этаких бравых молодцов, которые несут несменную вахту на берегу и готовы каждую минуту рисковать жизнью, вытаскивая из воды несчастных!
Люди же наблюдательные и хорошо с их деятельностью знакомые прозвали их менее торжественно, но более метко – «морскими разбойниками».
Их обвиняли в фальсификации спасения с единственной целью: положить в карман вознаграждения, а некоторые отчаянные головы готовы были присягнуть, что они сталкивают в воду добропорядочных прохожих, дабы потом выудить их, не преминув при этом обчистить до нитки!
И в это подозрительное и странное заведение Бузотер затащил Мориса поговорить о деле.
Придвинувшись к краю столика, они вполголоса беседовали среди галдежа и брани собравшейся здесь тошнотворной публики: матросов, прощелыг, бродяг и проституток.
– Мне хотелось бы вытрясти из правительства какую-нибудь награду, – втолковывал Бузотер Морису, – пенсию или, на худший случай, медаль… Одним словом, бумагу или ленту, которая сможет произвести впечатление, если вдруг случится оказаться в уголовном суде…
– За какие такие заслуги? – со смехом поинтересовался Морис.
– Черт! А чем лучше спасатели – их же награждают! Думаете, легко изображать утопленника… Это не стоит поощрения?
Старая мамаша Тринкет, которая прохаживалась между посетителями и ловила обрывки разговоров, очевидно, была осведомлена о любимом коньке Бузотера и находила претензии бродяги глупыми и опасными.
Поравнявшись с его столиком, она, дабы осадить болтуна, ткнула ему под ребра кулаком и весьма к месту обронила:
– Вы мелете вздор. Спасателей награждают за спасение утопающих, они делают благое дело, а с какой стати награждать плюхающихся в воду, тем паче, устраивающих показуху!..
Сочтя рассуждение слишком мудреным, Бузотер продолжал упрямиться:
– Чем я хуже других, почему…
Мамаша Тринкет снова подошла к столику бродяги.
– А у тебя монеты имеются? – недоверчиво спросила она. – Тебя тут случайно обслужили…
Бродяга жестом оскорбленной невинности показал на спутника:
– Господин угощает, будь уверена, старое печеное яблоко, у него денег куры не клюют!..
Мамаша Тринкет направила на приятеля Бузотера свои юркие, подозрительные глазки; тот, словно желая поддержать бродягу, небрежно вытащил из кармана монету в десять франков и вручил ее старухе, которая, рассыпавшись в любезностях, тотчас отправилась к стойке за сдачей.
Бузотер опять принялся за свое:
– Так вот, я все думаю, к какому министру обратиться на предмет вознаграждения? Мне тут присоветовали министра труда – я ведь тружусь, и тяжело тружусь! Другие рекомендуют министерство торговли, якобы спасенные утопленники помогают торговать… Третьи уверяют, что раз дело происходит на берегу Сены, оно в ведении работ… работ… как их бишь там?.. Каторжных работ?
– Да нет! – оборвал Морис, кусая себе губы, чтобы не расхохотаться. – Ты имеешь в виду общественные работы? Но я бы на твоем месте, – подхватил молодой человек, решив подыграть шутке, – обратился в военно-морское министерство…
Бродяга не почувствовал подвоха.
– Дьявольщина! – воскликнул он, словно его внезапно осенило. – Конечно! Как я сразу не догадался!.. Все, что происходит на воде, должно касаться военно-морского министерства…
Он собирался было разглагольствовать и далее, но, к его величайшему огорчению, Морис поднялся и поспешно откланялся:
– Мне пора, ко мне должны прийти…
Бузотер уцепился за его рукав; неисправимому болтуну надо было выговориться.
– Чудненько! – вкрадчиво заметил он. – Известно, кого вы ждете! Она и впрямь раскрасавица, ваша малышка, господин Морис! Нечего ее прятать, я ж ее знаю… Говорю вам, я всех знаю!
Морис, утомленный его назойливостью, двинулся к выходу. Бродяга поймал его у самых дверей и лукаво шепнул:
– Говорю вам, я ее знаю, приходилось встречать возле вашего дома… Крошку Фирмену…
Слова Бузотера повисли в воздухе, бродяга оказался на набережной в одиночестве – Морис уже давно был на авеню Версаль и направлялся к своему жилищу.
После секундного колебания, в течение которого он прикидывал, как скоротать время перед сном, Бузотер вдруг припомнил, что Морис не допил кофе…
Бродяга поспешно вернулся в кабак, непринужденно подсел к наполовину заполненному стакану.
– За что уплочено, должно быть проглочено!.. – рассудил он.
Тем временем Морис, поравнявшись с закутком консьержки, задержался дружески поболтать с мадам Гурон:
– Все в порядке, мадам Гурон?
– Слава Богу, господин Морис. Вы с работы?
– Гм… – уклончиво пробормотал молодой человек, – с работы? Да нет, по правде говоря! Мадам Гурон, мне незачем от вас таиться, у меня была женщина… По понедельникам я бездельничаю…
– Бывает, – заключила консьержка. – Если есть средства, чего стесняться…
Морис, впрочем, с полным на то основанием, слыл в доме человеком, неплохо обеспеченным. Он не скупился, когда речь заходила о воздаяниях Божьих, исправно платил за квартиру, казался образованным более, чем обычно люди его положения; его ценили и уважали.
Когда, проходя мимо мадам Гурон, он удостаивал женщину своим вниманием, у той всегда было припасено ласковое и приветливое слово для этого приятного жильца.
Само собой разумеется, консьержка не разделяла таких чувств по отношению к новому квартиранту, который был никем иным, как Бузотером, после долгих уловок и невероятных препирательств обосновавшемся в мансарде на восьмом этаже, где он, выйдя из тюрьмы, довольно регулярно ночевал.
Бузотер, в сущности, хороший малый, оставался личностью более чем независимой. Бродяга по самому складу души, он мог заявиться в немыслимое время, и консьержка была еще счастлива, если он тихо добирался до своего обиталища, не был пьян и не крушил газовые рожки, когда ему приходилось во время подъема ухватиться за перила!
– Ко мне должны прийти, – пожелав доброго вечера, объявил Морис консьержке. – Если меня спросят, будьте столь любезны, скажите, что я дома.
– Разумеется!
Затем консьержка вскользь заметила с лукавой улыбкой:
– По всей видимости, вчерашняя красивая молодая дама?
– Гм!.. Возможно! – улыбнулся Морис.
Мадам Гурон посетовала:
– Что ж, молодость-то уходит! Когда я была молоденькой, у меня тоже были кавалеры, и поверьте, они со мной не скучали. Но, – продолжала она с неким сожалением, – прошлого не вернуть. Что вы хотите, всему свое время… Спокойной ночи, господин Морис!
– Спокойной ночи, мадам Гурон!
Минут двадцать консьержка, с нетерпением дожидающаяся десяти, чтобы погасить рожок, устраивалась в своем закутке на ночлег. Тем временем возвращалось большинство жильцов.
Внезапно в застекленной двери, соединяющей ее каморку с коридором, появился грациозный силуэт Фирмены Беноа.
– Добрый вечер, мадам! – своим чистым голосом произнесла девушка. – Господин Морис дома?
– Понятное дело, дома! – отозвалась старушка. – И вас дожидается! Можете подняться к нему, милочка! Разрази меня гром, если он не на лестнице, ловит звук ваших шагов! Влюбленные все на одно лицо… Я когда-то тоже…
Удовлетворившись сказанным, Фирмена проворно и легко упорхнула, не став слушать продолжения.
Старая консьержка нарочито громко довела свою речь до конца, затем, облегченно и довольно вздохнув, – она сильно притомилась за день, – прикинула свои шансы спокойно провести ночь:
– Все на местах, раньше шести никто не вылезет…
Внезапно ее лоб озабоченно сморщился:
– Нет этой скотины, Бузотера! Вот урод! Посмей он только приползти на карачках, живо вылетит вон! Может, хоть сегодня не надерется?..
С этой надеждой консьержка и хотела уснуть. Устроившись в кресле и не сводя глаз с часов на камине, она с томлением следила за движением стрелок, нетерпеливо дожидаясь десяти, чтобы потушить свет.
Седьмому этажу, где проживал Морис, не повезло с собственным газовым рожком. Последний располагался между маршами шестого. К площадке седьмого примыкал длинный коридор, куда выходили двери скромных, но чистеньких и уютных комнат, занятых, как правило, выходцами из среднего класса.
Пулей взлетев по лестнице, запыхавшаяся девушка на миг задержалась у дверей возлюбленного. Прежде чем постучать, она перевела дух – ей хотелось бросить нежное «здравствуй»; отдыхая, она машинально откинула вуалетку, чтобы любовник смог тотчас отыскать ее свежие губы, запечатлеть на них первый страстный поцелуй!
Через несколько секунд Фирмена с радостно колотившимся сердцем скромно поскреблась в дверь.
Никакого ответа!
– Консьержка же сказала, что он вернулся… – пробормотала она. – Да, конечно, он дома, мы ведь условились на половину десятого, я, правда, немного припоздала…
Фирмена обратилась в слух, но до нее не донеслось ни шороха.
– Может, он, бедненький, задремал? Устал, конечно! – сказала она себе.
Девушка вообразила радость любовника, когда тот, разбуженный настойчивым зовом, соскочит с кресла и откроет возлюбленной дверь.
Фирмена снова постучалась, прислушалась: опять ничего!..
Для очистки совести девушка представила себе расположение коридора. Возможно, она ошиблась комнатой?
Нет, на этот счет сомневаться не приходилось, она слишком хорошо знала, где живет Морис, чтобы так опростоволоситься.
Озадаченная и смущенная, Фирмена заколебалась. Она собиралась было позвать, имя Мориса уже готово было сорваться с ее губ, но, вновь приблизившись к комнате любовника, заметила, что панель старой, потертой двери треснула во всю длину. Сквозь трещину пробивалась узкая полоска света…
– Он у себя! – почти в полный голос пробормотала она. – У него горит лампа…
Фирмена снова постучала, затем решительно, почти нервозно – без малейшей задней мысли, без тени подозрения, без следа тревоги – прильнула к разошедшейся панели, надеясь разглядеть, какой такой катаклизм помешал любовнику ей открыть.
Быть может, он, облокотившись на подоконник, вдыхал свежие струи воздуха и просто ее не слышал?..
В любом случае девушка была несколько разочарована. Обычно Морис подстерегал ее на верхней площадке.
Едва взглянув в щель, Фирмена стала бледнее смерти; она попятилась назад, цепляясь руками за воздух.
Ее глаза вылезли из орбит, а с губ сорвался пронзительный, истошный, чудовищный, почти животный крик…
И тяжелой грудой она рухнула на пол…
Душераздирающий вопль, глухой стук тела переполошили соседей. Раздались робкие шорохи, жильцы переговаривались через стенки, спрашивали, что произошло… Не добившись вразумительного ответа, некоторые, наиболее отважные, решились отомкнуть дверь…
Тут они и заметили девушку, недвижимо, как мертвую, лежащую поперек коридора.
Несколько секунд спустя весь этаж пребывал в смятении, потрясении!
Все сновали туда-сюда, женщины испускали вопли, мужчины изрыгали проклятия. К несчастной подходили, приподнимали, терли ей руки, вновь опускали на пол, суетились… В итоге не делали ничего!..
– Этой даме, наверное, плохо, – подал идею наконец малый по имени господин Масп, служащий «Виль де Пари», который, казалось, наименее поддался общей панике. – Надо оказать ей помощь! Папаша Каррек, сгоняйте-ка за врачом!
Последние слова относились к старому понтонеру, командиру без команды, в ушах которого красовались сережки; это был бретонец-матрос, когда-то служивший на причале, в компании речных трамваев.
Бретонец упрямо не двинулся с места. Очевидно, ему было жалко бедные, старые, разбитые ревматизмом ноги, к тому же, у него имелось собственное лекарство.
– Это причуды, – менторским тоном заявил он, – надо дать ей хороший стакан водки!
Однако две женщины, мать и дочь Боарю, телефонистки в конторе на площади Шопена, сжалились над судьбой несчастной, лежавшей недвижно на полу в коридоре.
Они вызвались взять ее к себе. С помощью господина Маспа чудо-женщины перенесли Фирмену в свое скромное жилище, устроили ее на кушетке, смочили виски уксусом, дали нюхательной соли. Мадам Боарю быстрым, уверенным движением ослабила несчастной корсет; мало-помалу девушка приходила в себя…
В этот момент лестницу огласила лихая песня, по ступенькам затопали тяжелые шаги.
Это возвращался Бузотер!
Не найдя, чем заняться, бродяга решил вернуться домой, но спать ему не хотелось; по необычной суете на восьмом заподозрив что-то неладное, он направился узнать, что произошло. Первым Бузотеру попался папаша Каррек, с которым он и завел бестолковый разговор, но тут вмешался господин Масп: потерпев фиаско со стариком-бретонцем, он стал упрашивать бродягу сбегать в аптеку.
Бузотер не отказывался, но почуяв что-то необычное, возможно, драму, он, чрезмерно любопытный от природы, отважился прежде заглянуть в комнату мадам Боарю…
Тем временем возвращавшаяся к жизни Фирмена села на кушетке. С вытаращенными глазами, безумным лицом, судорожно вцепившимися в обивку руками, содрогающимся в ознобе телом, девушка походила на привидение; Бузотер заметил ее.
– Ну и дела! – воскликнул он. – Да это подружка господина Мориса! Что с ней стряслось?
Это замечание не ускользнуло от наблюдательного господина Маспа; проявив незаурядную смекалку, он пошел стучать в занимаемую рабочим комнату.
Он не только не получил ответа, но был отброшен, отшвырнут, откинут назад!..
Фирмена, уже очухавшаяся, подскочила как ужаленная; без слова благодарности, даже не взглянув в сторону чудо-женщин, она выскочила из жилища мадам Боарю и, отпихивая локтями подвернувшихся под руку, устремилась к комнате любовника!
Она обдирала пальцы о замок, который тщетно пыталась сорвать; ее корчившееся лицо прильнуло к образовавшейся в панели трещине…
Ее потрясенному взору вновь открылось чудовищное зрелище, уже виденное несколько минут назад…
Посреди комнаты, на паркете распростерлось тело ее любовника.
Несчастный лежал навзничь, раскинув руки, но ужас, тело было без головы!
На уровне плеч шея была обрублена; по паркету тянулся широкий кровавый след…
Не в силах оторваться от жуткого зрелища, она продолжала смотреть – внезапно из ее сжавшегося от ужаса горла вырвалось глухое рыдание…
Ее ошеломленный взор привлекла, приковала жуткая, доселе не замеченная подробность…
На низком стуле, приблизительно в двадцати пяти сантиметрах от искалеченного тела стояла, залитая кровью, голова Мориса!
Голова стояла совершенно прямо, лицом к двери, глазами к трещине, через которую открывалось чудовищное зрелище!
Этого несчастная девушка вынести не могла!
Сжав зубы, с пеной у рта Фирмена упала навзничь, несмотря на попытки ее поддержать стоявших рядом и еще не ведавших о причине ее ужаса; она вновь лишилась чувств, настигнутая сильнейшим нервным при падком…
Фирмену оттащили в сторону, и к щели припал Бузотер.
Мгновенный взгляд – и он в страхе отшатнулся! Его примеру последовал старик-бретонец – крестясь на ходу, он бросился прочь… Когда настал черед господину Маспу, он, вскрикнув от испуга, без лишних слов оттеснил от двери мать и дочь Боарю, казалось, желавших взглянуть на немыслимое, пугающее зрелище…
– На помощь! На помощь! – вопил старик-бретонец.
Бузотер в смятении метался по коридору:
– Полиция!.. Полиция!..
На лестничной клетке Бузотер налетел на мадам Гурон, которая, не на шутку встревоженная доносившимся с восьмого шумом, хмуро и вяло брела наверх – угомонить несносных жильцов.
За ее спиной переминалось несколько соседей с нижних этажей.
При виде явившихся ей встревоженных физиономий, мадам Гурон почуяла что-то неладное. Она собралась было задать вопрос, но тут вновь послышались крики: к лестнице бежала – насколько ей позволяли подгибающиеся ноги – мадам Боарю, бледная как полотно, сотрясаемая нервной дрожью.
– Я видела! Видела… – задыхаясь, бормотала она в страшном возбуждении…
Наконец она выпалила:
– Я видела его вращающиеся глаза! Поднятые веки!..
Внезапно посыпалась чудовищная брань: старик-бретонец, завороженный жутким спектаклем, вновь заглянул в щель. Папаша Каррек, собравшийся с помощью господина Маспа высаживать дверь, заметил, как мертвец пошевелил рукой…
На сей раз ужас достиг апогея!
На лестнице стоял вой. Никто не осмеливался приблизиться к месту трагедии!
Фирмена лежала без чувств в конце коридора; голова ее покоилась на коленях мадемуазель Боарю, белой как смерть и едва не теряющей сознания.
Глава 5
КРОПОТЛИВОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ
Посреди авеню Версаль – в конце моста Гренель – по круглому островку безопасности с поистине профессиональной сноровкой, ибо весь пятачок был всего около двух метров шириной, вышагивали двое полицейских.
Холодало, над расположенной по соседству рекой поднимался промозглый туман, на грязной улице тускло мерцали фонари, ночь обещала мало приятного.
Один из стражей порядка распахнул длинный плащ, с помощью коллеги получше укутался в него.
– Что-то не жарко! Совсем не жарко! – пробурчал он.
– Вы правы, бригадир! А смена придет только в четыре…
– Да, нам еще прилично здесь прохлаждаться.
Оба умолкли, отдавшись неторопливым думам, как люди, не обремененные заботами, которым некуда спешить, которые еще успеют наговориться всласть, как бы обреченные на скуку, угрюмую скуку долгих и одиноких дежурств.
– Ну что, Ледур, – вновь заговорил бригадир, – вы просили перевести вас сюда из Бельвиля?
– Да, бригадир, один из моих отпрысков получил стипендию Жана-Батиста Сея…
– Понятно…
– И потом, здесь спокойнее…
Бригадир поднес к носу щепотку табаку, согласно кивнул:
– Тут и протоколировать почти нечего. Бывают кое-какие дорожные нарушения… возчики с газового завода… машины с незажженными фарами… Мелкие происшествия, ничего чрезвычайного…
– И пьяниц нет?
– Как же, попадаются. Иногда. Надо полагать, они везде есть, верно? Впрочем, их не так много. Вот увидите, это очень спокойный квартал. Все друг с другом знакомы… Если кто и напьется, мы на это смотрим сквозь пальцы. Идеальное место. Почти никаких неприятностей… Только, пожалуй, с «Чудесным уловом» – есть тут такой мерзкий кабак, – да и тогда в основном орудуют бригады из префектуры да тайная полиция… Словом, одно отдохновение!..
Полицейский осекся. К блюстителям порядка бежал странный оборванец с маленькими юркими глазами и огромной косматой бородой. Остановившись на почтительном расстоянии от них, он отвесил глубокий поклон:
– Господа блюстители порядка? Господа полицейские?
Бригадир взглянул на него по-отечески:
– Чего тебе, Бузотер?
– Я, – откликнулся малый, машинально делая шаг назад, – полицейская форма внушала ему законный ужас, – я по поводу преступления!..
– Преступления?
– Мой приятель Морис обнаружен в собственной комнате, голова – на стуле, а тело – на полу!..
Бригадир больше не волновался.
– Давай, давай отсюда! Слушай, старина Бузотер, иди-ка ты домой и… постарайся поменьше пить!..
Бузотер был сообразительным. Он тут же прочел мысли стража порядка.
– Господин полицейский, я не пьян! – возмутился он. – Я говорю чистую правду! Моему приятелю отрубили голову…
Полицейский, который вел себя все более по-отечески, не пытался спорить с бродягой:
– Да! Да! Конечно! Ну хорошо, иди! Мы сейчас!..
Бригадир без малейшего колебания развернулся, чтобы увести с собой подчиненного – ему совсем не хотелось свирепствовать, тащить Бузотера в участок, карать его за пьяное упрямство, с которым тот насмехался над властями…
Как назло, Бузотер не унимался.
Он ухватил полицейского за рукав и тянул его к себе:
– Черт возьми! Господин полицейский, вы обязаны мне поверить! Я вам не сказки рассказываю! Кошмарная история! У меня и доказательства есть: там его любовница, подружка покойного, валяется без сознания… А моя консьержка ревет, как кашалот! Все соседи с ума посходили! Говорят: «Бузотер, беги за полицией!» Вот я и пришел… Надо идти туда, господин полицейский! Вы же прекрасно видите, у меня ни в одном глазу! Я и принял-то сегодня всего одиннадцать рюмашек!..
Бродяга говорил так убежденно, так уверенно излагал факты, что бригадир заколебался; взглянув на напарника, он прошептал:
– А вдруг Бузотер прав? Может, пойти взглянуть?..
Ажан, естественно, поддакнул:
– Вы правы, бригадир!
Пока они совещались, Бузотер сообщил дополнительные подробности: назвал фамилию покойного, рассказал, как было обнаружено преступление, наконец упомянул, что труп находится в запертой комнате, в которую невозможно войти.
Столь точные детали, красочное описание убитого убедили бригадира, что Бузотер не сочиняет.
– Дьявольщина! – воскликнул он. – Окажись это правдой, ну и шума будет в квартале!..
Приняв решение, он прибавил:
– Ажан, вы вернетесь в комиссариат, предупредите господина комиссара… Вперед, Бузотер! Я иду за тобой!
Бузотер кивнул и направился к дому, где была сделана трагическая находка. Дорогой он не удержался от замечания:
– Вот те на! По-моему, я впервые шагаю рядом с легавым, который не тащит меня в легавку! Даже того почище! Скорее я вас веду, господин ажан!..
Бузотер вскоре прервал свой монолог – бригадир, взволнованный мыслью о предстоящем трагическом зрелище, не удостоил его ответа.
За считанные секунды они добрались до здания, где было совершено преступление; прикидываясь человеком благовоспитанным, Бузотер указал полицейскому на лестницу:
– Проходите и поднимайтесь на самый верх! Это на седьмом…
За время отсутствия Бузотера суета, царившая в коридоре седьмого этажа, ничуть не улеглась. Взбудораженные соседи и соседки набрасывались друг на друга с расспросами, шушукались сплетницы; однако все говорили вполголоса, подавленные мыслью о близкой и преступной смерти, смерти необъяснимой, поскольку было совершенно непонятно, как убийце удалось обезглавить несчастного Мориса, при этом не выдав своего присутствия, остаться незамеченным – никто не слышал ни шума борьбы, ни криков о помощи…
– Где произошло убийство? – спросил бригадир, ступая так, что пол в коридоре хрустел.
Началось столпотворение. Размахивая руками и кудахча, словно испуганная курица, к полицейскому подбежала мадам Гурон:
– Здесь, господин полицейский!.. В этой комнате! Ах! Какое несчастье! Такой хороший жилец! Так аккуратно платил за квартиру, су в су… И никаких хлопот! Никогда не сорил на лестнице… Поздно не возвращался! Рано не поднимался! Мечта!..
Бригадир оборвал стенания консьержки:
– Значит, Бузотер верно сказал?.. Ему отрубили голову?.. Он мертв?..
– Да, отрубили голову!.. Да, господин бригадир! Она на стуле, а тело чуть поодаль… Еще совсем недавно глаза двигались…
При последнем замечании консьержки, замечании жутком, охваченные ужасом соседи снова хором взвыли…
Все разом заговорили, дополняя друг друга, поскольку каждый заметил нечто такое, что проглядели прочие свидетели.
Бригадир осведомился:
– Можно взглянуть?
– Сюда, сударь, вот, через щель! Это здесь!..
Бригадир нагнулся. В гробовой тишине он приставил глаз к трещине. Соседи и соседки были готовы услышать крик ужаса, но полицейский, напротив, оставался невозмутимым.
– Кошмар, правда? – спросила мадам Гурон.
Бригадир выпрямился:
– Что-то я не увидел ничего кошмарного…
Все оцепенели.
– Да посмотрите сами! – отозвался бригадир. – Там темно, хоть глаз выколи!
Мадам Гурон уже прильнула к панели; она и дала исчерпывающее разъяснение:
– Лампу задуло! Сквозняк! К тому же окно нараспашку…
– Или, – шепнул Бузотер, которого распирало от гордости за то, что привел полицию, и которому не терпелось вставить свое словцо, – или ее уходя потушил убийца!
Убийца!
Все машинально попятились. Испуганно переглянулись…
Ведь действительно, убийца должен был находиться здесь. Он не мог скрыться; воображение уже рисовало, как он, обратившись в слух, застыл, затаился в комнате, отчаянно сжимая в руке револьвер или нож, готовый прикончить первого, кто туда войдет…
Опять поднялся вой.
– Господа! Какой ужас! Не может быть! Господи Иисусе!
Самым храбрым из всех оказался господин Масп, который предложил:
– Может, высадить дверь?
Но когда бригадир повернулся к нему, чтобы ответить, тот, отодвигаясь к стенке, объявил:
– А вот и господин комиссар.
Действительно, комиссар, за которым посылали ажана, явился в спешном порядке. Это был молодой человек, интеллигентный, деятельный, решительный, энергичный, которого очень любили жители квартала.
– Итак, бригадир, это правда?
– Правда, господин комиссар. Совершено преступление…
– Где пострадавший?
Бригадир указал на закрытую дверь:
– Вас дожидаемся, господин комиссар, чтобы начать ее ломать.
– Хорошо! Действуйте!
С помощью соседей бригадир поддел дверь плечом и сорвал ее с петель.
Соседка принесла лампу, высоко подняла ее над головой; снятая панель рухнула на пол, открыв комнату на всеобщее обозрение.
Но в тот же миг все оцепенели, словно прилипли к полу, не в силах сделать ни шага…
На их лицах было написано изумление.
Конечно, все готовились увидеть нечто чудовищное, но такого никто не мог и вообразить!
Увиденное превзошло все мыслимые ожидания. Можно было подумать, что рассудок всех присутствующих одновременно посетило необычное видение, отвратительный кошмар!
Вытаращив глаза, комиссар, полицейские, соседи как завороженные смотрели в комнату, не в силах ни пошевелиться, ни двинуться с места, ни произнести ни слова.
Поистине, тут было от чего оторопеть.
В комнате, где только что каждый мог лицезреть обезглавленное тело и лежащую на стуле голову, никакого трупа не было и в помине!
Туловище покойника исчезло!
Исчезла и его голова!
Однако в подлинности преступления сомневаться не приходилось. Отсутствие тела несчастного не опровергало версию убийства…
Паркет был запятнан кровью. Покраснел от крови стул, на котором несколько минут назад гримасничала голова. На полу валялся сапожный нож, лежали ящики от комода, постель была перевернута, окно разбито…
Ясно, что комната подверглась ограблению.
Комиссар первый совладал с волнением.
– Отлично, – произнес он, медленно обводя взглядом помещение.
Затем повернулся к бледным трясущимся соседям, у которых глаза блуждали по сторонам:
– Дамы и вы, господа, попрошу вас разойтись по комнатам. Вашего участия не требуется! Мадам Гурон, консьержка, останьтесь!.. Останьтесь, но сюда не заходите!.. Бригадир, я приказываю никого не впускать! Для выполнения протокольных формальностей здесь достаточно будет меня одного…
За спиной комиссара, который прошел вглубь комнаты несчастного Мориса, потянулись к выходу соседи, недовольно бурча. Конечно, из коридора никто не ушел, но откровенно пренебречь приказаниями должностного лица ни один не посмел…
Тем временем комиссар приступил к обыску. Обернувшись, он заметил, что бригадир загораживает дорогу высокому молодому человеку:
– Это вы, Поль? Берите карандаш, пишите!
Высокий молодой человек был секретарем комиссара.
– Так, поглядим! – продолжал комиссар. – Сколько пятен на полу: раз, два, три, четыре, пять, шесть… Запишите: шесть лужиц крови… Стул пропитан кровью… Кстати, отметьте, на спинке глубокая зарубка. Очевидно, когда убийца нанес первый удар, жертва откинула голову… Отлично! Нож возьмите с собой. Орудие преступления. Ну, что еще? Пометьте: мотив – ограбление. Завтра увидим, но судя по перевернутой мебели…
Хлопнув себя по лбу, комиссар неожиданно добавил:
– Но вот что необъяснимо…
Он позвал:
– Мадам Гурон! Консьержка!
– Слушаю, господин комиссар.
– Сколько времени прошло между тем, как вы в последний раз видели труп, и приходом бригадира, который обнаружил, что лампа потухла?
– Минут девять – восемь, господин комиссар.
Комиссар сделал недоумевающий жест.
– Тогда, – чуть слышно проговорил он, – дело приобретает еще большую таинственность… Ведь именно за эти девять – восемь минут убийца спрятал тело жертвы…
– Господин комиссар, вы считаете, что убийца до последнего момента находился здесь?
– Боже мой…
– Какая пакость! Господи, прямо в голове не укладывается!
– Надо полагать, сударыня, убийца прятался в комнате, – подтвердил комиссар. – Не могла же несчастная жертва уйти на своих двоих!.. Чертовщина какая-то!..
Комиссар, который держался увереннее других, хотя бы в силу возложенной на него миссии, чем дальше, тем больше поражался исчезновению трупа, что казалось ему даже необъяснимее убийства, самого по себе загадочного и необычного, поскольку последнее прошло незамеченным.
Внезапно его осенило. Пройдя через комнату и взглянув на окно, он воскликнул:
– Вот в чем дело! Как же я не подумал раньше!.. Окно не закрыто. И стекло разбито… Так, Поль, запишите: из первого осмотра следует, что убийца разбил стекло, просунул в образовавшееся отверстие руку, открыл щеколду и таким образом проник в комнату. Он совершил преступление, затем, очевидно, вылез в окно, спустился по водосточной трубе прямо на набережную и…
Тут комиссар оборвал себя:
– Черт! Дальше могут быть два варианта: либо убийца увез тело в ялике, либо бросил его в воду…
– Господин комиссар, но в последнем случае мы его найдем…
– Разумеется. С завтрашнего дня и начнем поиски.
– Здесь сильное течение, господин комиссар…
– О, это не имеет значения! Допустим даже, что тело далеко отнесло и сразу мы его не обнаружим, но уж за три – четыре дня его выловят, ну пусть за неделю… или около того…
Застыв посередине комнаты, комиссар умолк. Внезапно он двинулся к коридору и куда-то в сторону спросил:
– Никто из вас не был на берегу четверть часа тому назад?
Вперед выступил Бузотер:
– Я! Когда ходил за господами ажанами. Я пошел напрямую, вдоль берега: думал найти полицейского на спуске с моста или возле «Чудесного улова»…
– Вы ничего не слышали?
Бузотер хлопнул себя по лбу:
– А как же! Точно, помню, как что-то плюхнулось в воду. Я даже сказал себе: «Опять кто-то шлепнулся». Но решил не останавливаться, господин комиссар, я…
Бузотер прикусил язык, подавившись смешком. Еще немного, и он бы проговорился о своем единственном промысле!
Тем временем комиссар потирал руки:
– Чудненько!.. Чудненько!.. Моя гипотеза подтверждается!
Затем он опустился на колени и кропотливо исследовал пол в тайной надежде обнаружить интересные следы.
Он поднялся обескураженный.
– Ничего! Ничего достойного внимания. Ах, вот оно что! Бедный малый!..
На краю стоящего рядом со стулом стола он заметил в сгустке засохшей крови клочок волос.
Внимательно осмотрев то, что осталось от несчастного Мориса, он выдрал волосы из крови, вновь кликнул консьержку:
– Мадам Гурон!
– Я здесь, господин комиссар.
– Скажите, это волосы вашего жильца?.. Это его цвет волос?..
Сжав руки, консьержка запричитала:
– Да, господин комиссар! Клянусь, это его волосы! Я их тут же признала. Какой ужас! Какая пакость! Уверена, на него подло напали сзади – он вполне был способен постоять за себя…
– Но, сударыня…
– А какой был красавец, господин комиссар, прекрасный молодой человек…
Неожиданно консьержка поинтересовалась:
– Господин комиссар, почему вы меня спрашиваете про волосы?.. Неужели вы думаете, что они принадлежат убийце?
– Нет, сударыня. Тут все очевидно, волосы убийцы не могли остаться на столе, сюда, по-видимому, упала голова жертвы… Но я обязан тщательно проверить, действительно ли речь идет о вашем жильце Морисе…
– Тут нечего сомневаться, господин комиссар! Мы видели голову через щель, все его узнали…
Консьержка не завершила фразы… Коридор огласили крики, стенания. Комиссар вздрогнул.
– Господи! Ну что еще там?
– Наверное, бедняжка очнулась…
– Ах! Любовница!.. Некая Фирмена, это о ней говорил Бузотер?
– Да, господин комиссар!
Пришедшая в чувство после второго обморока, несчастная Фирмена каталась по постели…
Вокруг нее хлопотали доброхоты-соседи. Вскоре она немного утихла, но выглядела такой жалкой, что на нее буквально было больно смотреть…
Приблизившись к изголовью несчастной, комиссар быстро сообразил, что допрашивать ее сейчас, в подобном состоянии, бессмысленно, более того, бесчеловечно.
– Кто-нибудь знает, где она живет? – осведомился он.
– Да, сударь, на улице Брошан.
Это произнес Бузотер.
– Я мог бы ее проводить, надо только взять машину.
Комиссар порылся в кармане и протянул бродяге пять франков.
– Давай, – сказал он, – вези ее домой и возвращайся!..
Затем он повернулся к бригадиру, который, исполняя его приказ, загораживал собой вход в трагическую комнату.
– Бригадир, я пришлю вам смену, двух людей из комиссариата… Вы уяснили, что никого нельзя пускать? Естественно, кроме инспекторов сыскной полиции, которых я незамедлительно извещу о случившемся…
Комиссар пошел вниз по лестнице, следом за ним стал спускаться Бузотер; вместе с добросердечной соседкой они поддерживали под руки несчастную Фирмену, едва живую, так до конца и не пришедшую в сознание, готовую в любой момент рухнуть без чувств, казалось, даже не понимающую, на каком она свете.
Глава 6
ДИРЕКТРИСА «ЛИТЕРАРИИ»
На следующий день после трагических событий, в результате которых несчастный рабочий Морис нашел сколь чудовищную, столь и неожиданную смерть, к себе на пятый этаж дома по улице Тардье поднимался разъяренный мужчина, который был никем иным, как Жювом.
Жюв был измотанным, уставшим, кроме того, находился в прескверном настроении.
Минуло уже три месяца с тех пор, как полицейский расстался с Фандором на перроне Глотцбургского вокзала. Эти три месяца Жюв занимался крайне запутанными делами некой княгини, приятной и красивой молодой особы, имевшей, на взгляд Жюва, единственный недостаток: безумно и явно без взаимности любившей собственного мужа.
Жюв из кожи лез вон, чтобы улучшить положение молодой женщины, и когда дела пошли на лад – разумеется, к тому времени о ее супруге, князе Владимире, в Гессе-Веймаре и думать забыли, – Жюв с удивлением узнал, что княгиня нежданно-негаданно исчезла, бежала, бежала, несомненно, к своему преступному супругу.
Жюва в Глотцбурге больше ничего не держало, и полицейский поспешил в Париж. К тому же в столицу его тянуло сильное беспокойство. Почти два месяца Жюв не имел от Фандора никаких известий.
Что случилось с журналистом?
Об этом Жюв не имел ни малейшего понятия. Самое оптимистичное, что ему могло прийти на ум, – это объяснить молчание Фандора крайней занятостью слежкой за Фантомасом или поисками Элен.
Прибыв в Париж, Жюв побежал к Фандору и был буквально убит словами консьержки, утверждавшей, что Фандор почти четыре месяца не появлялся дома!
– Боже помилуй! – вздохнул Жюв. – Раз Фандор не вернулся, на это должны быть серьезные, очень серьезные причины.
И чтобы поразмыслить над этими «серьезными, очень серьезными причинами», о которых, увы, он имел весьма смутное представление, Жюв, с опущенной головой, снедаемый волнением и все большей тревогой, повернул к себе.
– Ну, в крайнем случае, допускаю, – возмущался он, – что Фандор, чтобы сбить с толку Фантомаса, переехал, но что ему помешало мне написать, чиркнуть записку? Черт возьми! Что с ним могло произойти? Что это значит?
Жюв скрежетал зубами, угрожающе сжимал кулаки – чем дольше он размышлял, тем сильнее ему казалось, что новое исчезновение Фандора не обошлось без вмешательства повелителя ужасов.
В тот же день в небольшом, но шикарном особняке, расположенном на улице Пресбург, в роскошном кабинете состоялся следующий диалог:
– Господин Шаван!
– Слушаю вас, мадам директриса.
– Вы получили корректуру из издательства?
– Да, мадам.
– Не могли бы вы дать мне взглянуть на нее? Эту работу я считаю нужным сделать самой.
Господин Шаван поднялся, нашел на книжной полке большой конверт с нужной корректурой и протянул его директрисе.
– Прошу, мадам, тут почти все.
– Благодарю!
Мадам Алисе, директриса «Литерарии», подкрутила фитиль лампы, отбрасывающей на стол мягкий свет, и углубилась в чтение.
Странная это была женщина, мадам Алисе, симпатичная и в то же время отталкивающая!
Те, кто знал ее в молодости, утверждали, что четверть века тому назад она слыла красавицей, и действительно, вглядевшись в обрюзгшее лицо, расплывшиеся черты, отвисшие щеки, можно было отыскать и восполнить воображением следы довольно чистых линий, профиля, который никогда не был греческим, но, однако, не был лишен определенной классической красоты.
Мадам Алисе когда-то была тоненькой, стройной блондинкой. Ее находили очаровательной, грациозной, никто не оспаривал и присутствия ума…
Дочь университетского преподавателя, она не то в двадцать два, не то в двадцать три года выскочила замуж – отнесясь к этому шагу не с должной серьезностью – за крупного фекамского коммерсанта. Замужем она пробыла пятнадцать лет и вспоминала этот период жизни как «пятнадцать лет каторги». Несмотря на все усилия, мадам Алисе так и не смогла приноровиться к своеобразному складу ума мужа, оптового торговца соленой рыбой, специализирующегося на производстве и продаже консервированной селедки – главного промысла в славном городе Фекаме.
Мадам Алисе, которая происходила из окололитературной среды, хотя и отличающейся некоторым педантизмом и узостью мышления, смертельно скучала в маленьком провинциальном городке, ветреном и дождливом, где не нашлось родственной души, способной прочитать Мольера, по достоинству оценить Буало, порассуждать о Расине.
Мало-помалу мадам Алисе замыкалась в себе; чтобы не порывать связь с внешним миром, она выписала из Парижа множество чтения. Она глотала журналы, упивалась столичными новостями; так, постепенно, между ней, считавшейся в городе синим чулком, и фекамским обществом, которое, по ее мнению, состояло сплошь из мужланов, назревал окончательный и бесповоротный разрыв.
С ужасом, к которому примешивалась радость, мадам Алисе, нисколько не любившая супруга, однажды утром увидела, как он отошел в мир иной, молниеносно скончавшись от удара при выходе из «Кафе Негоциантов», откуда он собирался двинуться на Большой Мол, чтобы, по обыкновению всех фекамцев, раскинуть карты у патрона «Розового леса».
Мадам Алисе в ту пору уже стукнуло тридцать восемь. Она была неряшливой, болтливой, хорошо образованной. Муж ей оставил огромное состояние. Итак, поразмыслив несколько дней, она приняла решение: во-первых, больше не выходить замуж, во-вторых, обосноваться в Париже и, наконец, покорить Париж!
В период своей провинциальной жизни долгими одинокими днями мадам Алисе немного читала Бальзака. Герои великого писателя, нарисованные как живые и поэтому еще более опасные, волновали ее беспокойный ум. Париж, о котором она думала с нежностью, но который после пятнадцатилетней отлучки сделался ей чужим, произвел впечатление враждебной громадины, города-искусителя.
«Наверняка должно быть средство, – размышляла она, – его прельстить, снискать его расположение, стать одной из его королев, окруженных лестью и почетом!»
Но с чего начать? Мадам Алисе не колебалась. Обладая поразительной деловой хваткой, она смекнула, что лучшая возможность укрепиться в столице – это взять город врасплох, навязать ему свои правила, изначально его считать завоеванной вотчиной!
Мадам Алисе желала овладеть Парижем, как овладевают кокеткой – играючи. И она вступила в игру!
Благодаря состоянию, накопленному в ходе ловких и удачных операций с копченой селедкой, которыми всю жизнь занимался муж, мадам Алисе могла позволить себе некоторые прихоти.
Бесповоротно распрощавшись с Фекамом, она поспешила устроиться в Париже, сняв на улице Пресбург элегантный особнячок… Не прошло и трех месяцев, как крупные газеты сообщили о новом художественно-поэтическом ежемесячнике, возглавленном мадам Алисе!
Поначалу в заинтересованных кругах бытовало мнение, что «Литерария» – так, отдав дань моде, мадам Алисе окрестила свое детище – станет очередным безликим, ничем не примечательным изданием. Но ничего подобного. Может быть, у мадам Алисе уже давно втайне созрел этот план? Может, ей улыбнулась удача, если не всегда, то часто благосклонная к натурам дерзким? В любом случае, «Литерария» менее чем за три года стала перворазрядным журналом, с которым сотрудничали самые видные поэты, самые известные литераторы, увенчанные лаврами академики!
Мадам Алисе оставила себе художественное руководство. Она была великолепной работницей, незаурядное чутье подсказывало ей, кого печатать, кого привлечь к сотрудничеству, а умение распознавать больные места – у одних тщеславие, у других честолюбие, – позволяло ей платить и первым, и вторым их настоящую цену!
Все в один голос божились, что мадам Алисе, профессорская дочка и вдова торговца селедкой, вместе с журналом вылетит в трубу. Люди здравомыслящие считали этот крах неизбежным, закономерным. Но действительность оказалась иной, мадам Алисе, напротив, быстро пошла в гору.
Поначалу малоформатная, «Литерария» выросла в размере; редакция, первоначально умещавшаяся в гостиной мадам Алисе, приобрела читальный зал, библиотеку, зал заседаний, одним словом, завладела всем особняком. Это был успех, грандиозный успех. Не осталось аристократа, который бы не читал «Литерарии», литератора, который бы не почел за честь раскланяться с мадам Алисе на бульваре!
Она же, даже в самые звездные часы, оставалась верной себе. Безусловно, слава несколько вскружила ей голову, в манерах прибавилось педантизма, она стала еще больше походить на неуемно болтливый синий чулок, однако, при всем этом ничуть не продвинулась на стезе критики, в которой мнила себя корифеем. Ее рассуждения о поэзии, которая печаталась в «Литерарии», не становились ни лучше, ни тоньше.
По иронии судьбы глава поэтического журнала, мадам Алисе была, в сущности, глуха к красоте рифм! Она не понимала, что проза признает только прозаиков, а среди оных самых истовых реалистов!
Теоретически презирая дельцов, мадам Алисе обладала деловым чутьем, которое ей подсказывало, что возвести в моду эксцентричное и необычное много проще, чем будничное и привычное!
– Мадам директриса!
– Да, господин Шаван.
– Скажите, пожалуйста, вы прочитали корректуру поэта-романтика?
– Какого именно? Они сплошь и рядом романтики.
– Я имею в виду Оливье…
– Ах, Оливье! Как раз изучаю его творчество.
Секретарь «Литерарии» осведомился:
– Ну как на этот раз, хорошо?
– Ничего… Банальности попадаются… Одним словом, поэт!
Мадам Алисе, с красным карандашом в руках, продолжала правку. У нее вырвалось замечание, в котором проявилась ее любовь к поэзии:
– И потом, он пишет исключительно в восьмистопном размере, даже не полустроками! Эти господа влетают в круглую сумму! Взяли бы мы лучше несколько хороших прозаиков, из тех, кто пишет подряд, а не начинает каждое слово с новой строки, уж точно обошлось бы дешевле!..
Господин Шаван покорно кивнул; он не разделял воззрений директрисы, но слишком дорожил своим местом, чтобы осмелиться ей противоречить!
В дверь директорского кабинета постучали, и мадам Алисе приказала:
– Войдите!
Приоткрыв тяжелую створку обитой двери, чинный привратник объявил:
– Мадам виконтесса де Плерматэн просит мадам директрису ее принять.
При этом имени мадам Алисе обернулась:
– Вы ее впустили, Жан?
– Да, мадам директриса. Она в голубом салоне.
– Хорошо. Сейчас иду!
Мадам Алисе встала, но внезапно передумала:
– Впрочем… Господин Шаван, будьте любезны, дочитайте корректуру в своем кабинете. Я хочу здесь побеседовать с виконтессой… В голубой гостиной нам легко могут помешать…
Секретарь с поклоном удалился из комнаты, в которую через несколько секунд привратник ввел виконтессу де Плерматэн.
Это была очень красивая женщина, само изящество: высокая, статная, элегантная, в каждом ее движении сквозило очарование, невыразимая грация.
Ей было лет тридцать пять – тридцать шесть; в темном костюме, несомненно, сшитом виртуозом своего дела, она казалась более чем миловидной – настоящей красавицей, неприступной, надменной, немного холодной, равнодушной к комплиментам, ни один из которых даже в общих чертах не мог передать исходившего от нее искушения.
Бесспорно, виконтесса де Плерматэн, супруга виконта де Плерматэна, любовника Фирмены, составляла с мужем прелестную пару…
– Какими судьбами! – громко затараторила мадам Алисе, лишь мельком знакомая с виконтессой. – Как я счастлива, что вы так неожиданно, внезапно посетили меня!.. Ах, какая вы красавица, просто загляденье! Скиньте же шубку, у меня в кабинете адская жара… Я люблю тепло, жгу уголь в камине целыми мешками… Знаете, я хочу еще расширить камин… Да, да… Вот именно. Ну, садитесь в кресло! У вас все в порядке? А у виконта? Не желаете ли подушечку?..
Виконтесса де Плерматэн улыбалась. Она успела немного узнать Мадам Алисе, с которой случайно встретилась на благотворительном празднике, и понимала, что не стоит даже пытаться отвечать болтливой директрисе «Литерарии», не дающей своим собеседникам и рта открыть.
Когда мадам Алисе на секунду умолкла, виконтесса де Плерматэн осведомилась:
– Благодарю за прием, дорогая, но прежде всего один вопрос: вы убеждены, что я вам не мешаю, не отрываю от работы, никоим образом не обременяю?
Мадам Алисе патетически воздела руки к небу и тут же стала до смешного похожа на китайскую макаку!
– Боже, помилуй!.. Вы! Мешать! Вы! Обременять! Но, милочка, ради вас я с радостью отложу любую работу… Это же настоящая удача – между строфами видеть вашу улыбку, греться в сиянии ваших белокурых волос…
Виконтесса де Плерматэн, с пренебрежением относившаяся к комплиментам синего чулка, отбивала такт носком маленькой туфельки.
– Я себе никогда бы не простила, – сказала она, – если бы отняла у французской поэзии одну-единственную строфу, одно-единственное стихотворение. Вижу, у вас на столе корректура? Вы правите? Выносите свои суждения?..
– Да уж, правлю! – небрежно бросила мадам Алисе. – Правлю последнее произведение величайшего поэта современности, моя дорогая. Молодого… Но великолепно владеющего пером…
– Которого зовут?
– Оливье…
– Ах, конечно! – произнесла виконтесса де Плерматэн. – Вспоминаю… В последних номерах «Литерарии» случайно не было его подборки?..
– А как же!
– Изумительные стихи… Так мне показалось. Классические, чистые, незатейливые, понятные… Такая редкость в современной поэзии…
Мадам Алисе воздела руки к небу, на сей раз обреченно:
– Вы правы! Поэзия Оливье – у меня здесь восемь или десять стихотворений – незатейливая, классическая, чистая и понятная. Вы совершенно верно подметили, виконтесса. Из вас получится прекрасный критик… Вас это не прельщает?
Виконтесса улыбнулась:
– Боже, упаси!
– Досадно! Было бы великолепно: «Заметки об искусстве виконтессы де Плерматэн»! Я так и вижу заголовок. Ладно, не будем об этом… Так о чем я говорила? Этот Оливье восхитительно пишет! Вот, например, что вы скажете о стихотворении, поистине, таком незатейливом, что кажется, будто его мог бы сложить любой…
Влюбленный обращается к предмету своей любви, он восклицает:
Я веру в Бога потерял! И веру потерял в тебя!.. Ах, виконтесса! Сколько отчаяния! Какие бездны! В этом крике, рыдании, в этом скорбном вопле! Здесь бесконечная вера, растворившаяся в бесконечной любви, любовь, вобравшая в себя религиозный мистицизм и атеизм…
Но к счастью для мадам де Плерматэн, вполуха слушавшей литературные реминисценции подруги, мадам Алисе оборвала себя:
– Впрочем, – заключила она, громко прыснув, – это полный идиотизм!
Виконтесса де Плерматэн, не сдержавшись, хихикнула.
– Отчего же? Что тут идиотского?
– Этот поэт ведет себя как бестолочь, все валит в одну кучу! Разуверился в возлюбленной, так уж замахнулся на Господа Бога! Это архиглупо. Ему не хватает выдержки, этому мальчишке!
Неожиданно мадам Алисе искренне, как на духу призналась:
– Все поэты чокнутые, не могу я в этих людях разобраться. Заоблачные мечтатели, поклонники химер, ловцы иллюзий… Вот, к примеру, Оливье, о котором мы говорили, так он первый из первых. Вот в ком начисто отсутствует практическая жилка…
– Но почему, дорогая?
– Почему? Понятия не имею!.. С ним получилось забавно. Представляете, три месяца тому назад, а, может, и два, короче, получаю я по почте – впрочем, приди ко мне рукопись другим путем, она бы живо оказалась в мусорной корзине – довольно любопытные стишки с предложением опубликовать их – за деньги. Рукопись подписана: Оливье. Стихи были довольно оригинальными, о поэте Оливье, который просил ответить ему до востребования, я слышала впервые… Честно говоря, из любопытства – мне показалось это забавным, да и письмо было очень складное – я поставила подборку в номер, заплатила, разумеется, по су за стихотворение, кажется, их было двадцать семь – в последнем начисто отсутствовала рифма и был неправильный перенос. А через две недели я получила новое письмо и новые стихи, опять по почте, опять не видя автора. Как вы думаете, моя раскрасавица, что я сделала?
Виконтесса де Плерматэн расплылась в улыбке:
– Очевидно…
Но мадам Алисе уже продолжала:
– Ничего подобного! Совсем даже наоборот! Я его печатаю, дорогая, потому что после первой публикации пришло полтора десятка писем от подписчиков; они, негодники, поздравляли меня со стихами этого Оливье! Они нашли их величественными, изумительными, необыкновенными, ни с чем не сравнимыми! И т.д. и т.п. Вы, конечно, понимаете, такой стреляный воробей, как я, мигом почуял, откуда ветер дует! Оливье нравится читателям? Прекрасно, сказала я себе, если этот парень даст о себе знать, я запру его в комнате, вытяну из него, кто он, устрою вокруг него шумиху… Будет хорошая реклама… Неплохо задумано, правда?
– Да… Так что же дальше?
– А дальше ничего. Вот как! Эта скотина Оливье до сих пор так и не показался на глаза. Я не знаю, кто он такой! Понятия не имею. Аккуратно, раз в неделю – «Литерария» теперь еженедельник – этот тип присылает мне рукопись. Стихи, одни стихи! По мнению подписчиков, прекрасные. Я их публикую, оплачиваю, но самого поэта ни разу не встречала! Он прячется, мы контактируем только по почте… И самое обидное, посредством почтовых переводов – в конце концов, хоть немного, но платить приходится, посылать столько су, сколько он присылает стихотворений.
Виконтесса снова улыбнулась:
– Недорого он вам обходится!
– Оно, конечно, но что толку, эти стихи не нужны ни ему, ни мне: он получает за них гроши, а я не могу использовать их для рекламы. Не могу же я рекламировать человека, которого не знаю!..
– А если он талант?
– И что с того, моя дорогая? Талант! Подумаешь, талант! Талантов полно, а вот почитателей пойди поищи! И потом, талант можно найти у кого угодно! Это поэт, вы уверены? Он пошлый, занудный… как и все поэты!
На сей раз виконтесса де Плерматэн не сдержалась. Услышав категорическое заявление милейшей мадам Алисе, она от души рассмеялась. И правда, кто мог ожидать подобных настроений у директрисы «Литерарии», она должна была очень доверять виконтессе, чтобы обнажить перед ней свои истинные мысли.
Виконтесса де Плерматэн продолжала смеяться, когда мадам Алисе поднялась из-за стола и прикрыла в камине заслонку; тем временем как огонь разгорался с новой силой, она полюбопытствовала:
– Но, моя красавица, мы здесь занимаемся материями, вам абсолютно чуждыми. Вы ведь не писательница…
– Я люблю все красивое…
– Конечно, конечно! Ничуть не спорю! Но наша работа лежит в сфере, несколько отдаленной от жизни, и мой Оливье, при всей своей неординарности, должен вас оставить совершенно безразличной… Думаю, вас привело сюда какое-то дело? Чем я могу быть вам полезной?
Виконтесса де Плерматэн утвердительно кивнула:
– Да, дорогая, именно так, я пришла просить вас об услуге.
– Ради вас я горы сверну, дорогая моя подруга!
– Вы очень любезны.
– Что вы! Что вы!
– Не скромничайте! Так вот, я хотела бы вас просить…
– О чем же?
– Помочь мне найти режиссера.
– Режиссера? Господи Иисусе, зачем? Надеюсь, вы не купили театр?
– Нет! Нет! Боже упаси! Как вам такое пришло в голову! На самом деле, все гораздо проще…
– Так объясните.
Виконтессе де Плерматэн, безусловно, только этого и хотелось, она давно бы рассказала о своем замысле, не перебивай ее постоянно мадам Алисе, но виконтесса скрыла свои мысли:
– Дело в том, дорогая, что я в скором времени собираюсь устроить праздник для друзей и близких. Мы будем рады, если вы к нам присоединитесь…
– Обязательно!
– А на этой вечеринке – о, все будет очень скромно и просто – я была бы не прочь увидеть комедию или оперетку, послушать поэтические отрывки или какие-нибудь монологи… Понимаете мой замысел?
– Прекрасно!
– Тогда, дорогая, вы также должны понимать, почему я нашла вполне естественным обратиться за советом к любезному руководству «Литерарии». У вас нет какого-нибудь режиссера, профессионала, который способен…
– Способен поставить, организовать и возглавить ваш праздник? Прекрасно! Это же азы ремесла! Сейчас я вам что-нибудь придумаю…
Несколько секунд пораздумав, мадам Алисе менторским тоном изрекла:
– Вам нужен человек приличный, серьезный, знающий, не слишком старый, не слишком молодой, талантливый, с администраторской жилкой, с кое-каким опытом… Так!.. Так!..
Голубым карандашом мадам Алисе написала адрес.
– У меня есть знакомый, – продолжала она, – великолепный актер, очень достойный мальчик, добросовестный. Он мог бы взять на себя не только режиссуру и организационные дела, но и исполнить главную роль в постановке. За этого мальчика я ручаюсь, он прошел хорошую школу, играл в крупных театрах… в частности, в цирке Барзюма… Словом, у него имеется опыт… Ну как, вам это подходит?..
– Конечно, дорогая, после вашей рекомендации.
– О, я смело могу его рекомендовать, это человек серьезный, в полном смысле слова.
– А как его фамилия? Может, я его знаю?
– Скорее всего нет. С некоторых пор… Уже несколько лет, пожалуй, он занимается в некотором роде узкопрофессиональной деятельностью… Он хорошо справляется с эпизодическими ролями, поэтому много снимается в кино, часто записывает песни на фонографе… Но публике он не слишком известен…
– Но все-таки?
– Мике.
Как только мадам Алисе произнесла это имя, имя актера, которого три месяца тому назад, в ходе погони за пропавшим поездом, спасли Жюв с Фандором, виконтесса де Плерматэн неожиданно резко вздрогнула, лицо ее залила странная бледность.
Почему имя актера произвело подобное впечатление на знатную и богатую молодую женщину?
О виконтессе де Плерматэн не сплетничали по салонам. Не было ни единого повода усомниться в безупречности ее поведения.
– Актер Мике, – повторила она, – вы советуете обратиться к актеру Мике?
От зоркого глаза мадам Алисе, испытующего взгляда профессионала, не ускользнуло удивление виконтессы. Она поинтересовалась:
– Да, очень советую… Вы с ним знакомы?
– Нисколько.
– А я было подумала…
– Отчего вдруг?
– Мне показалось, его имя вам о чем-то напомнило…
– Разве? Вы ошибаетесь, дорогая! Я никогда не слышала о таком актере, господине Моке…
– Мике, дорогая, Мике!.. Ми…
– Ах, да! Видите, как я исковеркала его фамилию? А где он живет?
– Здесь неподалеку, на улице Абес.
Виконтесса де Плерматэн поднялась. К ней уже вернулось самообладание, и мадам Алисе спрашивала себя, не ошиблась ли она несколько минут тому назад, вообразив, что имя Мике взволновало подругу…
– Вы сейчас к нему? – осведомилась она.
– Мне бы вообще-то хотелось. А его можно в это время застать?
– Не знаю.
– Тогда я ему напишу…
– Так даже лучше.
– Во всяком случае, – закончила виконтесса де Плерматэн, – извините за беспокойство и тысяча благодарностей за помощь!
Но мадам Алисе не дала подруге договорить:
– Ну что вы! Я просто счастлива оказать вам услугу и с превеликим удовольствием рекомендую вам Мике, подтверждаю, он очень серьезный мальчик, который нуждается в заработке… Кроме того, совсем не неумеха…
И, отдавшись профессиональной привычке, мадам Алисе предложила:
– Знаете, у меня возникла идея, а что, если на вашем празднике поставить пьеску моего поэта?.. И вам хорошо, и «Литерарии». Мы бы сделали ему имя… Ну, что скажите?
Но виконтесса, нисколько не разделяя энтузиазма подруги, не сказала ни да, ни нет!
Глава 7
ПРОДЕЛКИ ОБЕЗГЛАВЛЕННОГО
– Нет, сударь, это не пойдет!..
– Точно? Вы так считаете?
– Уверен! Такие махины нам не подходят. Нам нужно что-нибудь веселое, живое, скорее развлекательное. Попытайтесь предложить ее в «Комеди Франсез» или «Оперу», но здесь ее точно не возьмут.
– Спасибо за совет.
– До свидания, сударь.
На следующий день после посещения виконтессы мадам Алисе в Поэн дю Журе, возле служебного входа в «Народный театр речных трамваев» вели этот диалог старый, небрежно одетый комедиант и светлобородый юноша, на плечи которого, несмотря на теплый апрельский день, было накинуто длинное пальто с пелериной.
Юноша в долгополом пальто предлагал старому комедианту свои сочинения, может быть, песенку, а тот отнекивался, приводя вышеназванные доводы.
Артист возвратился на репетицию, а сочинитель медленно двинулся в сторону Сены, бурча на ходу:
– Какое скотство! Ничего невозможно пристроить, даже третьесортные вещи, даже в затрапезные места! А когда случайно что-то берут, так платят по-нищенски! Кстати, я вроде сегодня не обедал. А время уже пять. Отведать, что ли, бедняцкой снеди!..
Молодой человек приметил на набережной торговца жареным картофелем. Он купил на три су золотистых ломтиков, затем неторопливо побрел вдоль Сены по направлению к мосту Гренель…
На пустыре, одной стороной выходившем на авеню Гренель, а другой на набережную Отей, с самого полудня в поте лица трудился Бузотер. Возле него клубился толстый столб дыма, время от время заволакивающий бродягу густой пеленой. Короткие языки пламени пожирали груды хвороста и мусора, который сносили сюда хозяйки со всей округи…
Бузотер, на которого в числе прочего была возложена обязанность периодически убирать пустырь, в этот день работал как заведенный: он долгое время пренебрегал еженедельными мероприятиями по очистке территории. На сей раз уничтожению подлежала целая груда мусора, и малый, которому пламя все время казалось недостаточно сильным, а дым жидким, орудовал метлой и вилами, подбрасывая топливо в костер.
– Мерзавцы, что они сюда только не носят! Просто кошмар!
Особенно Бузотеру пришлось повозиться со штуковиной, по виду напоминающей кусок древесного ствола; он бросил ее в самое пекло, но та даже не обгорела!
– Наверняка сырая, как губка, – пробормотал он. – И пар не идет, забавно, однако!.. Может, она слишком здоровая?..
Деревяшка, с которой сражался Бузотер, и впрямь была куском древесного ствола, покрытого шершавой корой. Ствол, почти правильной цилиндрической формы, был около полуметра длиной и около сорока сантиметров в диаметре.
Бузотер, уже начавший нервничать, поддал ей вилами, и деревяшка покатилась по пустырю, в этом месте идущему под горку. Итак, воспользовавшись уклоном, чурбан покатился, набирая скорость, по направлению к набережной и, по всей вероятности, не явись на его пути препятствий, свалился бы в реку!
Бузотер не слишком сокрушался по этому поводу.
– Ну и пусть убирается к черту! – воскликнул он.
Но внезапно в этот момент на набережной появился прохожий, который резким движением остановил падающий ствол, и думая, что оказывает бродяге неоценимую услугу, показал ему знаком, что спасение совершилось.
Бродяга, чертыхаясь, подошел к прохожему.
– Ладно, спасибо за труд, – проворчал он. – Но, откровенно говоря, я бы с радостью от нее отвязался…
И Бузотер, не церемонясь, весьма обстоятельно поведал прохожему про строптивый характер деревяшки, не желавшей гореть в огне.
– Как вы догадываетесь, мне платят за то, что я иногда убираю пустырь; после моего ухода за забором не должно оставаться ни соринки, ни пылинки! Хозяин заявил, что не желает видеть мусор и всякие так железяки! Железяки я, разумеется, тащу к старьевщику, а прочую, никому не нужную пакость приходится сжигать. Но если эта пакость вместо костра предпочитает бросаться в Сену, я лично не возражаю… Поэтому, – заключил он, – благодарствую, но право, не стоило утруждать себя…
Пока Бузотер разглагольствовал, прохожий, окинув бродягу быстрым взглядом, стал молча изучать странный предмет, по образному выражению Бузотера, «не желавший» гореть в огне.
Легко покачивая головой, он ощупал чурбан, взвесил его на руке, откровенно удивился его легкости.
Бузотер поинтересовался:
– Можно подумать, вы нашли себе игрушку… Вроде деревяшка как деревяшка… И потом, что-то я никак не пойму, какая от нее может быть польза?..
– Хм, – неопределенно хмыкнул незнакомец, – пользы от нее и впрямь маловато, но если она вам не нужна, я могу забрать ее себе.
Внезапно насторожившись, Бузотер пригляделся к собеседнику.
– Думаете, за нее можно что-нибудь получить?
– Да нет! – ответил незнакомец. – Просто я интересуюсь редкостями, собираю всякие вещички…
Старый бродяга почуял любителя. От мамаши Тринкет, бывшей старьевщицы, он знал, что в Париже есть множество типов с тугими кошельками, интересующихся всяким старьем, которое они называют редкостями, даже произведениями искусства…
Кроме того бродяга приобрел богатый личный опыт, общаясь со «старьевщиками» и сотрудничая с Эриком Санде, который изготовлял подделки под старину.
Бузотер подумал, что не стоит судить о людях по внешности. Может, его невзрачный на вид собеседник – миллионер?..
Во всяком случае Бузотер представился, в надежде завязать более тесные отношения, но поскольку незнакомец не последовал его примеру, беспардонно справился:
– А вы сами кем будете?
Тип отвечал уклончиво:
– О! Вас вряд ли заинтересует моя персона, я бедный парень Тартампьон, впрочем, неважно…
Бузотер истолковал ответ по-своему.
– Это что, ваша фамилия? – спросил он.
Прохожий неопределенно пожал плечами, а Бузотер сострил:
– Честно говоря, поглядев на ваши бороду и волосы, я вас принял за самого Авессалома.
Мужчины покатились со смеха.
– Ладно, – наконец воскликнул незнакомец, а это был юноша в пальто с пелериной, которого несколько мгновений назад отваживал старый комедиант из «Театра речных трамваев», – решено, зовите меня Авессаломом.
Затем он прибавил:
– Я возьму чурбан, хорошо?
– Как вам будет угодно, но не раньше, чем поставите мне стаканчик! – возразил Бузотер.
Через несколько мгновений мужчины уже сидели на террасе «Чудесного улова», которая состояла из единственного цинкового столика, изрядно помятого и ходившего ходуном, и трухлявой деревянной скамьи, сиденьем вылезающей на набережную.
Бузотер, довольный, что обменял деревяшку на стаканчик водки, лез из кожи вон, чтобы поближе сойтись с новоприобретенным другом. Таинственным голосом он поведал ему, что благодаря связям и местожительству в доме, где недавно произошло преступление, он без малейшего риска может провести в комнату загадочно убитого рабочего Мориса, о котором писали все газеты.
– Знаете, – объявил Бузотер, надуваясь от гордости, – я сам был свидетелем происшествия…
Молодой человек, поначалу слушавший рассуждения Бузотера вполуха, становился все внимательнее. Он задавал вопрос за вопросом, особенно интересовался предметами, которые могли находиться в комнате в момент преступления. В какой-то миг он, кажется, даже спросил, не было ли, случайно, среди вещей столь выгодно приобретенной им деревяшки.
Не почуяв в вопросе подвоха, Бузотер ответил, что понятия не имеет, но уверенно прибавил, что деревяшка провалялись на пустыре не больше нескольких дней.
Субъект, которого бродяга колоритно окрестил Авессаломом, вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
– Как можно посетить комнату убитого?
– Двадцать су мне, двадцать су консьержке, чтобы отвернулась, когда мы будем проходить мимо…
– Пошли, – предложил молодой человек.
– Нет, сударь, – возразил Бузотер, – у меня есть еще дела, к тому же надо идти туда ночью! После девяти, если вы не возражаете?
Незнакомец поспешно расплатился.
– Хорошо, по рукам. Тогда до девяти. Вот задаток.
Он вручил Бузотеру двадцать су и, легко подхватив бревно размером с целый барабан, повернул к трамвайной остановке на авеню Версаль.
Господин Паран, компаньон фирмы «Торф и Паран» читал книгу, сидя в своем магазинчике, который был расположен на улице Ламартин, в глубине двора. Было без четверти семь, день клонился к вечеру, тускло освещенный магазин, к тому же находившийся в узком дворе, на первом этаже дома, погружался во тьму.
Однако господин Паран не зажигал лампу. Он ухитрялся читать, держа книгу у самых глаз; по-видимому, в этот поздний час посетителей не ожидалось, и он не считал нужным включать в магазине свет.
Внезапно раздался звон разбитого стекла; вопреки ожиданию, господин Паран не казался удивленным.
Он знал, что не случилось ничего страшного, просто кто-то вошел в магазин.
Этот странный звук производили хитроумно прикрепленные к дверям металлические пластины, клацающие друг о друга, когда те открывались.
В магазинчике господина Парана было еще много странного. Сразу при входе, в длинном коридоре, висели большие часы с прозрачным циферблатом и причудливыми стрелками, показывающими на замысловатые символы, которые соответствовали невероятному времени.
Напротив часов будто в нервном ознобе сотрясалась фигура негра с блестящими, словно фосфорицирующими в темноте глазами.
В глубине комнаты в верхней части витрины выстроились рядком около двух дюжин человеческих голов, которые зловеще скалились на посетителей.
Ниже расположилась целая коллекция запечатанных бутылок, которую загораживала шаткая пирамида разноцветных музыкальных волчков.
На других полках были сложены блестящие воронки, таинственные трубки, гигантские домино, сверкающие каски, разнообразные поделки из картона.
Посреди прилавка возвышалась голова турка, на которую, по чистой случайности, была водружена марлевая пачка, явно предназначавшаяся какой-нибудь балерине.
Что это была за странная лавка? Что за диковинными вещицами она торговала?
Чтобы это узнать, достаточно было прочитать вывеску при входе. Под названием торговой фирмы значилось: «Фокусы! Реквизит иллюзиониста! Колдовство! Магия! Трюки! Чудеса!»
Вот такой торговлей занимался господин Паран.
Внешность его была под стать профессии. Это был жгучий брюнет с ассирийской бородкой; его живые и проницательные глаза обладали особым блеском, который еще больше подчеркивали сидевшие на носу толстые стекла, вернее, лупы в оправе.
Господин Паран так и представлялся великим магом в высоком остроконечном колпаке и долгополом балахоне алхимика, усыпанном золотыми звездами, колдуном, изощряющимся в своем странном искусстве.
В прежние времена за подобный ассортимент в лавке его бы заживо сожгли на костре, но господину Парану посчастливилось жить в нашу эпоху, и власти особо не докучали ему, если не считать налогов, которые он был обязан платить как коммерсант.
Перед господином Параном появился посетитель. Это был тот самый юноша в пальто с пелериной, который три четверти часа назад сидел на террасе «Чудесного улова» и поил Бузотера водкой.
Загадочный молодой человек выложил на прилавок деревянный чурбан, тут же дав пояснения, которые, казалось, ожидал господин Паран.
– Простите, сударь, что так поздно вас беспокою, – произнес он, – но мне надо получить от вас некоторые очень важные сведения. Но прежде скажите, пожалуйста, вам знаком этот предмет?
Посетитель указал на странную деревяшку.
Господин Паран медленно приблизился к прилавку, тщательно осмотрел предложенный предмет. Внимательно его изучив, он взглянул на посетителя.
– С кем имею честь? – спросил он.
Молодой человек в пелерине улыбнулся:
– Не все ли вам равно? Меня зовут Тартампьон. Неважно. Только что один бродяга за мой дурацкий вид прозвал меня Авессаломом.
Господин Паран, удивленный, но ничуть не желавший этого показывать, скоро нашелся, продемонстрировав известную начитанность:
– Вам, сударь, больше бы подошло имя Альфреда Мюссе…
– Я бы не отказался, – произнес молодой человек, – но увы! Но речь не о том. Прежде всего, дабы покончить с вашими сомнениями, считаю нужным сказать, что я не фокусник, не шарлатан, не иллюзионист, я пришел не как конкурент, старающийся выведать у вас секрет, заставить вас проговориться…
Господин Паран не нуждался в подобных заверениях.
– Знаю, сударь, – ответил он. – Моя фирма единственная в Париже изготовляет реквизит для артистов этого жанра, и я знаю свою клиентуру. Чем могу вам служить?
Молодой человек уточнил свою просьбу:
– Так вот, сударь. В костре, где горела куча всякого хлама, находилась эта деревяшка, вернее кусок древесины, который нисколько не пострадал от прожорливого огня. Мне случилось обратить на это внимание, и, изучив вышеупомянутый предмет, я пришел к выводу, что не горел он, поскольку сделан из огнеупорного материала. Верно?
– Вы совершенно правы, – ответил господин Паран, – этот предмет действительно огнеупорный… И что дальше?
– А дальше, – продолжал молодой человек, – я заключил, что эта штука может быть театральным реквизитом, а после углубленного анализа убедился, что речь идет об особом реквизите, построенном на каких-то физических парадоксах. Взвесив его на руке, я быстро удостоверился, что чурбан полый. Думаю, на то были причины?.. Наконец, под корой я обнаружил еле заметные инициалы "Т" и "П", принадлежащие вашему торговому дому, потому сюда и пришел! Господин Паран, ответьте мне откровенно, со всей прямотой, не ваше ли это изделие? Мне это очень важно знать!..
Господин Паран уже давно признал в увесистой вещице свой товар. Однако дал высказаться собеседнику, дабы твердо убедиться в его намерениях. Они же пока достаточно ясно не обнаружились, и господин Паран не переставал спрашивать себя, зачем ему задают все эти вопросы.
Однако по роду своей не самой обычной деятельности он привык иметь дело со странными посетителями и, с одной стороны, храня в строжайшей тайне секреты продаваемых изобретений, с другой стороны, не считал нужным особо скаредничать, когда за советом обращался серьезный клиент.
И господин Паран сообщил собеседнику:
– Поздравляю, сударь, с умопостроениями, и отвечу вам прямо. Перед вами действительно приспособление, купленное у меня, короче говоря, плаха для знаменитого трюка «обезглавливание»!
– Обезглавливание! – воскликнул молодой человек, подскакивая к господину Парану с сияющей от нежданной радости физиономией.
– Да, обезглавливание, – продолжал почтенный торговец. – Вам, возможно, приходилось видеть…
– Да, черт возьми! – оборвал его незнакомец. – Я видел. Постойте, припоминаю, как это выглядит из зрительного зала. На сцене вооруженный мечом палач, будущая жертва кладет голову на плаху… Затем, на глазах у публики, экзекутор опускает меч, голова катится на землю, а палач, дабы продемонстрировать, что она отрублена, поднимает ее за волосы. Видно, как ручьем струится кровь! Признаюсь, этот фокус мне всегда казался насколько кошмарным, настолько и необъяснимым…
Господин Паран улыбнулся.
– Верно, для непосвященных… На самом деле трюк на удивление прост. Вам, конечно, необходимы детали? – вкрадчиво произнес торговец.
Понизив голос, молодой человек прошептал:
– Непременно, сударь, я заплачу… Речь идет о тайне, возможно, разоблачении преступления…
«Ну вот! – подумал про себя господин Паран. – А я еще сомневался. Наверное, это кто-то из полиции, а может, сам преступник?..»
Господин Паран был велик и снисходителен.
– Я открою вам секрет, – простодушно заявил он.
И стал разъяснять собеседнику, который весь обратился в зрение и слух:
– Вместо того, чтобы в должный момент положить голову на так называемую плаху, будущий пациент прислоняется к ней и поджимает голову к груди. Таким образом макушка пациента оказывается на одном уровне с поверхностью плахи. Под действием спрятанной под корой пружины плоская поверхность начинает молниеносно вращаться и выталкивает на плаху восковую голову, прилегающую шеей прямо к затылку мнимой жертвы; таким образом со стороны фальшивая голова кажется настоящей. Палач ударом топора перерубает восковую шею, в которую, для полноты ощущений, кладется кусочек сочащегося кровью мяса. Понятно?
– Понятно, – два или три раза шепотом повторил молодой человек, казавшийся погруженным в глубокие раздумья.
– Вот и весь секрет?.. Больше ничего? – переспросил он.
– Ничего, сударь! Все лучшие трюки очень простые! У кого угодно получится. Надо только заранее приготовить восковую голову: снять слепок с лица человека, собирающегося стать жертвой. Все проще простого!..
– Сударь! – воскликнул молодой человек. – Вы даже не подозреваете, насколько ценными сведениями меня наделили. Я вам искренне, от всего сердца признателен! И в знак того, что не хочу злоупотреблять доверенным секретом, я беру на себя смелость оставить вам на хранение этот чурбан… Через некоторое время я с вами свяжусь.
Молодой человек удалился, не забыв пожать господину Парану руку.
Странный тип, за прошедшие полдня побывавший и Авессаломом, и Альфредом Мюссе, быстро вышагивал по улице Лафайет, рассуждая вслух:
– Черт возьми! Мои предположения подтвердились. Здорово, что я додумался пойти к этому иллюзионисту, а какие грандиозные выводы напрашиваются из его объяснения! Черт побери, он рассказал правду!.. Но ведь это проливает свет на отейское дело, таинственное преступление, странное убийство, которого никогда не было. Жертва – это преступник. Преступник – это жертва. И в довершение всего никто не пострадал. Это же очевидно! Разыграть шутку с отрубленной головой – пара пустяков. Раз восковой муляж вводит в обман собравшуюся в зале публику, которая между прочим убеждена, что на их глазах не будут рубить голову человеку, вполне естественно допустить, что свидетели чудовищной сцены, подготовленной заблаговременно и потому еще более правдоподобной, искренне могли полагать, что через дверную трещину видели обезглавленный труп… тогда как на самом деле стали жертвами шутника!..
Молодой человек расхохотался во все горло:
– Вот кто не прост, так этот шутник! Представляю, что будет в префектуре, если я вдруг надумаю раскрыть им тайну, к которой они не знают, как подступиться!..
Тут молодой человек спохватился:
– Нет, ни в коем случае! Я забываю, что мне нельзя туда и носа показывать; тому есть несколько причин, но самое главное, что раз уж преступление приписано Фантомасу, важно пустить по ложному следу и общественное мнение.
– Но, – продолжал молодой человек, останавливаясь, чтобы лучше собраться с мыслями, – но долго обман не продлится. Труп не находится, даже личность пропавшего не установлена. Досадно! Вот если бы покойник был важной персоной…
Молодой человек, который останавливался поразмышлять над различными соображениями, роящимися у него в голове, быстрым шагом двинулся дальше, лицо его просветлело. Безусловно, он нашел необыкновенное решение, разработал удивительный план, изобрел неслыханную программу действия, поскольку, пьяный от радости, размахивая руками и рискуя привлечь внимание прохожих, внезапно изрек, словно бросая вызов невидимому противнику:
– Черт побери! Прекрасный ход! Умерший писатель стоит четырех живых. Теперь опять вернемся к отейскому преступлению… Мнимая жертва – не знаменитость, так клянусь, завтра же утром она ей станет! Посмеемся над шутником!..
Эти странные слова канули в пустоту, коснувшись слуха равнодушных прохожих, они не задержались в их памяти.
Тем временем молодой человек, дойдя до метро, опрометью кинулся на станцию…
Только что пробило одиннадцать, и редкие прохожие, очутившиеся в этот поздний час в окрестностях моста Гренель, при желании могли бы заметить, как из получившего трагическую известность дома, где был убит рабочий Морис, крадучись, выскользнули две фигуры, которые пошли по авеню Версаль.
Это были Бузотер и его недавний приятель.
Они встретились, как было условлено, и бродяга, дождавшись, когда в доме потух свет, а именно десяти – так было заведено из соображений экономии, – провел посетителя в комнату, где, по всеобщему мнению, был обезглавлен Морис.
На самом деле Бузотер, присвоивший себе обязанности «официального экскурсовода», дурачил своих клиентов – в трагической комнате не было ровным счетом ничего интересного. Залитый кровью паркет был вынут, вещи штабелями сложены в шкафы. Не оставалось ничего – ни страшного, ни любопытного, что могло бы удовлетворить заманенных бродягой любителей.
Правда, и плата за вход была умеренной; хоть Бузотер и запрашивал два франка, ничего не стоило уломать его и сговориться на пятьдесят сантимов!
Итак, заплатив по твердой цене, субъект, которого Бузотер упрямо именовал Авессаломом, не стал негодовать, совсем наоборот.
Он кропотливо обследовал комнату, кажется, даже сделал какие-то замеры, осмотрел все углы.
Тем временем Бузотер что-то талдычил вполголоса, словно отвечал вызубренный урок. Он пересказывал газетные заметки, рисующие подробности убийства…
Не страдая от недостатка воображения, он многое прибавлял от себя. Послушав его, можно было подумать, что преступление совершилось на его глазах!
Когда Бузотер витийствовал, он был настолько поглощен своим рассказом, что не замечал, чем занимаются его слушатели. Удели в этот вечер Бузотер несколько меньше внимания собственной особе и несколько больше клиенту, он бы увидел, что молодой человек под предлогом детального осмотра помещения предается странному занятию.
Незнакомец украдкой рассовывал по комнате – в книги, в одежду, в сваленные в беспорядке вещи – листки бумаги, рваные тетради, письма, странные документы…
Бузотер ни о чем не догадывался и, несколько мгновений спустя провожая своего таинственного приятеля до перекрестка, совсем не подозревал, что это загадочное посещение и ловко подсунутые на место преступления бумаги приведут к необыкновенным событиям.
Бузотер даже не уловил смысла странной фразы, которую твердил незнакомец:
– Посмеемся над шутником! Хуже никому не будет, а мне польза… Определенно, я еще посмеюсь.
Два дня спустя почтенная директриса «Литерарии» мадам Алисе, вся запыхавшись, поднималась на шестой этаж скромного, но элегантного дома на улице Лепик.
Здесь проживал актер Мике, тот самый актер, которого она рекомендовала виконтессе де Плерматэн; его и решила навестить мадам Алисе.
Разумеется, встречена она была самым приятным образом. Мике знал, насколько важно для него расположение достойной женщины. Проводив ее в гостиную, он тут же осведомился:
– Чем могу служить, дорогая мадам? Чему обязан счастьем видеть вас? Вам нужна моя помощь?
– Вот именно. Я хочу вас попросить заняться кое-какими поисками!
Актер Мике поднялся и, приняв театральную позу, произнес:
– Клянусь сделать все, что в моих силах, дабы доставить удовольствие симпатичнейшей, милейшей и добрейшей директрисе «Литерарии»!
Мадам Алисе захохотала; славная толстуха была веселого нрава и от души потешалась над шутками Мике, который, питая к синему чулку искреннюю привязанность и зная ее склад ума, всегда умел ее рассмешить.
– А в чем, собственно говоря, дело? – поинтересовался он. – И чем я, скромный комедиант, могу быть полезен могущественной и знатной даме, директрисе «Литерарии»?
Мадам Алисе еще не отсмеялась.
– Вы будете удивлены. Впрочем, над этим грешно смеяться. Так в чем, говорите, дело? Дело, дорогой мой, в одном гильотинированном…
– Черт!..
– Которого надо найти!
– Что-что?
– Вот именно то, что я сказала. Не воображайте, Мике, что я потеряла голову… наподобие моего гильотинированного! Лучше послушайте. Уверяю, это может представлять некий интерес и для вас, и для «Литерарии», и для меня.
Мике опустился на стул, последние слова мадам Алисе привлекли его внимание. Он знал, что директриса «Литерарии» о делах говорит серьезно.
– Слушаю вас, мадам, что за гильотинированного надо найти?
– О, он не совсем гильотинированный, ну да ладно! Для начала послушайте. Вы, конечно, читали в газетах о необычайном происшествии, загадочном убийстве на набережной Отей, которое случилось пару дней назад?
– Да, мадам. Читал. Про несчастного молодого человека, которому в собственной комнате отрубили голову…
– Тело которого видели соседи и которое, пока ходили за полицией, таинственным образом исчезло. Как раз об этом убийстве я и хочу с вами побеседовать. Знаете, как проходило следствие?
– Нет, не знаю. Я не следил за прессой.
Мадам Алисе погрозила пальцем:
– И совершенно напрасно! Надо быть в курсе событий. Тогда слушайте. Когда явился комиссар, стали повсюду искать труп и в конце концов пришли к выводу, что он был сброшен в Сену… Затем, на следующий день исследовали дно, привлекли водолазов, разослали депеши по шлюзам, одним словом, предприняли все возможные меры, но ничего не обнаружили.
– Ну и ну!
– Да, любопытно! Но именно так все и было! «Столица» по этому поводу всласть поиздевалась над сыскной полицией… Согласитесь, она и впрямь оказалась не на высоте, уже шесть дней прошло, а убийца не только не установлен, но нет даже самой приблизительной версии преступления.
Мике покачал головой.
– Однако кажется, – произнес он, – порывшись в прошлом, установив связи жертвы…
– Вот именно! Я чувствовала, что вы это скажете. Здесь как раз начинается невероятное. Итак, дорогой мой Мике, тело несчастного найти не удалось, но имя-то его было известно. Некто Морис, который выдавал себя за рабочего, специалиста по воздушным шарам…
– Как это «выдавал»?
– Да, выдавал, поскольку в этом не было ни капли правды. Представляете, на следующий день после убийства комиссар обыскал комнату – ничего… Проходят дни – новый обыск… А вчера в четыре, к моему несказанному изумлению, я увидела у себя в редакции, на улице Пресбург, кого бы вы думали?..
– Черт! Понятия не имею!
– Инспектора полиции! Вот именно! И он сказал: «Сударыня, вы, конечно, читали о подробностях преступления, которое было совершено на набережной Отей в отношении некоего Мориса?» Я кивнула. «Так вот, сударыня, некто Морис – это не кто иной, как ваш автор, поэт Оливье. Что вам о нем известно?»
Мике казался оглушенным, ошарашенным…
Мадам Алисе продолжала:
– У меня, конечно, челюсть отвисла! Я же вам про Оливье все уши прожужжала, говорила, что ничего о нем не знаю, в глаза не видала, наши отношения исчерпывались перепиской… Я первым делом спрашиваю полицейского: «Каким образом вы узнали, что это Оливье, ведь он называл себя Морисом?» А полицейский мне отвечает: «Только что в его комнате обнаружены рукописи, подписанные Оливье, письма, бумаги, наконец удостоверение личности!.. Вдобавок, несмотря на все старания, мы так и не смогли отыскать фирмы, где некий Морис был, так сказать, рабочим по шарам!..» Полицейский поведал и другие детали, неопровержимо доказывающие, что несчастный Морис – это был бывший сотрудник «Литерарии» Оливье.
Мике, весьма заинтригованный, покачал головой:
– Черт побери! Ну и дела…
И, спохватившись, добавил:
– Но я не понимаю, при чем тут вы, при чем тут мы, мадам?
– Немного потерпите. Я была настолько поражена, потрясена сообщениями полицейского, что засыпала его вопросами… Он сам был не слишком осведомлен… Тем не менее я узнала, что среди бумаг несчастного Оливье найдено нечто вроде письма-завещания, предназначенного некому Жаку Бернару, который проживает в Монруже; в этом письме Оливье доверял, вернее передавал другу права на все свои произведения, сочинения, как изданные, так и нет… Кажется, их не так уж мало…
– И что? – осведомился Мике, пока не понимая, куда клонит мадам Алисе.
– Ну, дорогой мой, в этом вся соль! Неужели вы не улавливаете?
– Честно говоря, нет.
– Да тут все яснее ясного…
– Наверное, я тупица.
– Ну что вы!.. В вас только отсутствует директорская жилка.
– Что правда, то правда!
– И вы не замечаете прекрасную возможность сделать себе имя.
– Сделать себе имя? В чем же ваш план, мадам?
– Бедняга Мике, повторяю, мой план самоочевиден… Вот талантливый поэт, очень талантливый, даже гениальный, молодой, бедный, живущий под вымышленным именем, который таинственно, возможно, трагически погибает; об этом пишут все газеты, его имя у всех на устах, при этом у него остаются неизданные сочинения. Неужели вы не понимаете, что «Литерария» – именно то издание, которое может привести его к триумфу, к славе, к успеху?
Мике казался несколько смущенным:
– Но, сударыня, вы же только что сказали, что он умер?
– Именно! Поэтому он гений!
– О!
– Да! Полноте, будто вы сами не знаете! Это непреложное правило. Он мертв, значит, безопасен для собратьев по перу, худого о нем никто из них не скажет, напротив! Расточая хвалы ему, можно обратить внимание на себя! Вас прочтут, ради того, чтобы узнать об Оливье… повторяю, загадочно убитом… тем самым фигуре небезынтересной… Оливье получит неслыханную прессу. Недели через две, даже через неделю, его стихи будут рвать из рук, при условии…
– Условии?..
– При условии, что я решусь, не откладывая в долгий ящик – поэтому к вам и пришла, дорогой мой Мике, – наложить лапу на его творчество…
– Теперь понимаю!
Мадам Алисе рассмеялась.
– Правда, неплохо задумано? Итак, вы знаете мой план… Через четыре дня у меня выходит номер. Там будет пропасть всякой всячины об Оливье: поэт милостью Божьей, классик, талант, грустный и смиренный, певец любви и печали… непризнанный гений. Ну как? Я нажимаю на его нищее, жалкое, презренное существование, упоминаю, что он выдавал себя за рабочего, показываю его этаким бессребреником, превозношу до небес как человека и талант, претерпевший множество лишений… Ниже, я имею в виду свою статью, три колонки я отдаю его трагическому убийству. В «Столице» есть отличные репортажи с любопытнейшими подробностями. Я рассказываю о его любовнице, молодой работнице, которая, подобно музе является к поэту и с удивлением замечает, что из-под закрытых дверей выбивается полоска света; не достучавшись, она смотрит, и взору ее открывается кошмарное зрелище: обезглавленное туловище, скалящаяся голова и кровь, повсюду кровь!.. Я придумала ловкий переход: буквально несколько слов я посвящаю полицейскому расследованию, которое не слишком интересует читателей «Литерарии», и тут же говорю, что у Оливье остались неизданные сочинения, настоящие сокровища, восхитительные и необыкновенные творения… И на этом ставлю точку!
– Но, дорогая мадам, написав все это, вы добьетесь того, что произведения Оливье и впрямь станут на вес золота, как вы только что говорили…
– Это меня не волнует. Надеюсь, к выходу номера в свет, то есть, уже завтра-послезавтра, мой замечательный друг Мике, который будет выступать моим посредником, разыщет наследника Оливье, а именно Жака Бернара, и, естественно, по сходной цене приобретет некоторое количество рукописей с тем, чтобы на следующей неделе «Литерария» могла бы объявить читателям о регулярной публикации произведений поэта Оливье.
…Представляете, что тут начнется?..
Мике покачал головой:
– Ей-Богу! Вы восхитительны, дорогая мадам! У вас гениальный коммерческий нюх, чего никогда не заподозришь у такой изысканной ценительницы прекрасного.
В ответ на незаслуженный комплимент мадам Алисе расхохоталась во все горло, а тем временем Мике продолжал:
– Получается, бедняга Оливье благодаря необыкновенной кончине вознесется на Парнас?
– Конечно! Выбрав смерть, этот мальчик поступил как нельзя лучше…
Почувствовав легкие уколы совести, мадам Алисе продолжала:
– Естественно, мне его очень жаль, не сомневайтесь, если бы это зависело от меня, бедняга был бы жив и здоров; но поскольку отсрочить его преждевременный конец не в моей власти, я пытаюсь обернуть его себе во благо! И ему польза, вернее, его памяти, вдобавок «Литерария» сделает себе потрясающую рекламу, не считая того, что мой дорогой Мике, как он верно догадывается, тоже получит свой законный кусок пирога…
– Я, мадам?
– Конечно, вы! У вас есть оглавление двух моих первых номеров. В третьем, друг мой, я, не мудрствуя лукаво, помещаю анонс большого праздника в честь усопшего поэта, сбор от которого пойдет на сооружение бюста. Будут представлены произведения Оливье. Может, у него остались пьесы, комедии, оперетты, трагедии или что-нибудь еще, тогда мы сделаем какую-нибудь постановку. Теперь вы видите применение вашим силам?
– Как вы добры, мадам! Так вы из меня сделаете звезду!
– Пустяки… Тем более, я сваливаю на вас хлопотливую работенку…
– Хлопотливую! Скорее деликатную! Ведь я буду защищать интересы «Литерарии»?..
Мадам Алисе поднялась, чтобы откланяться.
– Главное, быстро отыскать этого Жака Бернара, а там у вас все пойдет как по маслу. Я не знаю его адреса, загляните в «Столицу», у них он есть наверняка. Вот и все поручение, ничего сложного в нем нет, не сомневаюсь, вы справитесь лучшим образом. Вы встретитесь с Жаком Бернаром и постараетесь вытянуть из него по максимуму, разумеется, заплатив по минимуму. Не берите никаких обязательств… вскользь намекните, что после публикации в «Литерарии» нескольких стихотворений, остальное будет продать проще и по более высокой цене, короче, заговорите ему зубы.
Мике не переставал потирать руки в восхищении от планов директрисы, которые явно сулили ему приличные барыши.
– Будьте спокойны, дорогая мадам, – с пафосом произнес он, – я заскочу в Амбигю на репетицию, потом побегу в «Общество литераторов»… Завтра я найду этого Жака Бернара… встречусь с ним… и немедленно к вам докладывать об успехах…
– Тогда до завтра?
– Надеюсь, что до завтра, дорогая мадам!
Глава 8
ТОРГАШ
– Мадам консьержка? Господин консьерж? Эй! Есть кто-нибудь?..
Но напрасно Мике надсаживал легкие… Дабы исполнить вчерашнее желание мадам Алисе, которой он был столь многим обязан, молодой человек, невзирая на крайнюю занятость, высвободил себе утро, чтобы заняться розысками пресловутого Жака Бернара, еще накануне никому не ведомого, но в качестве единственного наследника несчастного поэта Оливье грозившего вмиг вырваться в знаменитости!
Выйдя из дома, Мике направился к метро, которое после долгого путешествия под Парижем доставило его к Орлеанским воротам, на противоположный – относительно Монмартра, где жил актер, – конец города.
Сверяясь с картой Парижа, Мике пошел по бульвару Брюн, вдоль крепостной стены и после длительных поисков, связанных с немалыми трудностями, наконец набрел на проезд Дидо, где в доме под номером двадцать пять, как ему было сказано, проживал наследник Оливье, господин Жак Бернар.
Мике свернул на пустырь, отделенный от проезда низкой деревянной изгородью. Едва сделав несколько шагов, он решил, что попал во владения зеленщика: вокруг в беспорядке и изобилии росли овощи. Продвигаясь вперед, он преодолел следующее заграждение и очутился в маленьком садике, засаженном деревьями, по краям которого стояли ветхие и невзрачные домишки.
Не встретив ни единой живой души, Мике, на всякий случай, звонким голосом позвал предполагаемого сторожа этого оригинального владения. Никто не откликнулся, но прислушавшись, прежде чем крикнуть снова, артист догадался, что звук его голоса перекрывают раздававшиеся неподалеку оглушительные удары равномерно опускающегося молотка.
Мике целеустремленно двинулся на шум и, обогнув высокую цистерну с застоявшейся водой, в небольшом внутреннем дворике, за деревянным частоколом, заметил маленького седого старичка в грязных отрепьях, который с силой колотил молотком по огромным медным кастрюлям.
Подавив в себе удивление, Мике приблизился к труженику, который, несмотря на вторжение актера, продолжал безостановочно работать.
– Не могли бы вы подсказать… – начал актер.
Старичок оборвал его и, не переставая оглушительно лупить по кастрюлям, поинтересовался:
– Ставлю полсетье[1], что вы туда же.
– Куда? – осведомился Мике, не без основания заинтригованный.
Наконец бросив долбить кастрюли, человек состроил лукавую физиономию, рукой, угрожающе сжимающей молоток, он махнул куда-то в сторону; Мике машинально проследил за ней взглядом.
– Черт! – продолжал старик. – Вам нужен господин Жак Бернар? Сегодня только к нему и шастают!.. Спрашивается, чем этот чудак занимается, тем более, не в его привычках принимать гостей. Ну да ладно, дело его, ведь так? Привратнику не положено болтать что ни попадя и лезть к людям с расспросами…
Не говоря ни слова, Мике терпеливо дожидался конца речи, чтобы выяснить то, что ему было необходимо.
Старик, представившийся как консьерж дома, вернее группы домов, которые от проезда Дидо отделяла одна-единственная деревянная изгородь, не давал ему и рта открыть.
Не зная, кто требуется посетителю, но убежденный, что тот ищет именно Бернара, даже мысли не допуская, что можно прийти к кому-то другому, он с напыщенным видом указал рукой:
– Пройдете через парк, потом свернете налево и прямо до конца проспекта, там, в глубине, увидите замок, где как раз проживает ваш клиент. Стучите погромче, если никто не отзовется, толкайте дверь и проходите… Вот еще, там нет звонка, забыли провести, а все слуги не то бастуют, не то гуляют, во всяком случае, никто их в глаза не видал.
Подавив подкатившийся к горлу смешок, актер старался внимательно слушать указания необычного старичка с карикатурной внешностью, который, отдав их, принялся с новой силой лупить по кастрюлям.
По-видимому, консьерж был шутником или вралем. И наверняка большим фантазером. Парк представлял собой довольно чахлый садик, в котором росли салат и несколько невзрачных цветков, проспект был узкой вытоптанной тропинкой, в некоторых местах грязной и раскисшей. Эта тропинка одновременно являлась ручьем, в который стекала затхлая вода из переполнявшейся цистерны.
Дорогой Мике пришлось оторвать от еды с полдюжины неказистых куриц, которые, кудахча, бросились от него врассыпную, успокоить робко, но угрожающе зарычавшую шавку, которая притаилась между клумбами бересклета.
Поплутав по этой клоаке, он наконец вышел к «замку» – стоявшей в конце тупика жалкой одноэтажной лачуге с красной черепичной крышей, настоящей конуре, хибаре старьевщика.
– Бедняга! – сказал себе Мике, подумав о Жаке Бернаре. – Судя по его жилищу, он не купается в золоте!
Актеру не пришлось ни стучать, ни толкать дверь, как это советовал ему консьерж. Дверь была приоткрыта. Распахнув ее пошире, Мике шагнул через порог и очутился в прокуренной, тесной и мрачной комнатенке, где увлеченно беседовало и балагурило с полдюжины человек.
Пол был выстлан красной плиткой; в глубине комнаты стояла печь, на которой грелся голубой чайник, чуть наполненный водой; от печки, через всю комнату, к заклеенной бумагой форточке тянулась труба, которая время от времени пыхала едким дымом.
Актер был не из породы слабонервных, за свою полную приключений жизнь комедианта, в частности, сопровождая поезд Барзюма, ему довелось многое повидать, повертеться в самом разном обществе, однако он замер на пороге странного помещения, не в силах скрыть изумления.
Действительно ли он попал к Жаку Бернару, единственному наследнику Оливье?
Актер собирался было расспросить присутствующих, но вдруг его кто-то окликнул:
– Мике, старина, как делишки?
Комедиант вытаращил глаза, меньше всего ожидая услышать подобный вопрос в подобном месте. Затем улыбнулся и радушно протянул руку:
– Кого я вижу! Сигизмон!
Мужчины обменялись рукопожатиями. По воле случая среди полдюжины типов, набившихся в темную комнатенку, Мике нашел старого приятеля – колоритнейшую личность, Сигизмона, для близких просто Сиги.
Несмотря на прозвище, навевающее грустные мысли, Сиги был непревзойденным весельчаком. При всей комичности своей внешности – огромном носе, нависшем над пухлыми губами, и плешивой голове с остроконечной макушкой – он выбрал профессию репортера-фотографа и, надо отдать ему должное, благодаря сноровке и отваге стал настоящей личностью, яркой и оригинальной, известной на весь Париж.
Всегда одетый по-походному, с двумя неизменными огромными сумками, в которых хранились всевозможные фотоаппараты и фотографические пластинки, Сиги без отдыха сновал по Парижу в охоте за происшествиями, событиями, приключениями, достойными быть запечатленными на фотокарточке.
Сиги не работал в издательстве или газете. Он был свободным и независимым, самим себе хозяином, именно поэтому его знали и ценили.
Тем временем Сиги, ухватив Мике за пуговицу на пиджаке, выпытывал:
– Ну как, старина, порядок? Ты все кино, театром промышляешь? А я все фотографирую. Ты как очутился у Бернара? Правда, малому здорово подфартило? Я первым узнал, уже семь часов здесь торчу, пытаюсь его щелкнуть, но этот сукин сын и слышать ничего не хочет. Все равно никуда не денется!
Мике забавляла болтовня фотографа, который время от времени оглядывался на присутствующих, в надежде уловить признаки внимания. Впрочем, находившиеся здесь пять или шесть типов с интересом прислушивались к разглагольствованиям Сиги. А тот, почувствовав молчаливое одобрение, повысил голос:
– Да! Никуда не денется! И пусть не надеется обвести меня вокруг пальца. Мне попадались субъекты и позабористей, которые никак не хотели даваться мне в руки. Помнишь, в прошлом году на бегах…
Актер отрицательно покачал головой, но Сиги, не смутившись, продолжал:
– Значит, это было не с тобой, с другим парнем! А в день авиации получилось еще забавнее… Кроме шуток, я себя знаю, меня никакой репортер не обскачет, я парень нахальный…
Сиги на мгновение умолк, чтобы дать слушателям высмеяться. Он не без труда освободился от сумок, своими ремнями сильно перетягивающих ему грудь, порылся в кармане кожаной куртки, вытащил пухлый замызганный бумажник и извлек наклеенный на красную картонку снимок, который он пустил по аудитории.
Документ разглядывали с изумлением. Чудно было видеть невероятного Сигизмона, сфотографированного рядом с Президентом республики!
Сиги пояснил:
– Правильно, монтаж! Но ведь, правда, забавно? И, надо добавить, лучший пропуск! Когда меня заносит в такие места, где полицейские любят пошуровать по карманам, я невзначай подсовываю им эту штуку, а потом говорю: «Не очень-то хорохорьтесь! Видите, кто я!»
Покровительственным жестом Сиги положил руку на плечо Мике:
– И потом, старина, чем сложнее дело, тем больше мне годится эта штуковина! Как ты считаешь, здорово я придумал?
Внезапно фотограф осекся. Он бросился к двери, приоткрывшейся в глубине комнаты.
– Господин Бернар, – произнес он, – не будьте врединой, дайте я вас быстро щелкну, я же сказал, никуда вы не денетесь!
В приоткрытую дверь шмыгнул один из ожидавших в импровизированной гостиной. Из соседней комнаты донесся молодой насмешливый голос, решительно отметший просьбу Сиги:
– Зря стараетесь! Только попусту теряете время! Не нужен мне портрет!..
Нисколько не смутившись, фотограф кивнул и, сложив пухлые губы в язвительную улыбку, едва заметную под громадным носом, упрямо прошептал:
– Никуда не денешься, я тебя проведу, как и всех вас…
Через три четверти часа в прихожей никого не осталось, кроме Мике и неотступного Сиги. Актер был приглашен в соседнюю комнату.
Не успел он войти, как дверь за ним плотно прикрылась; Мике оказался прямо перед Жаком Бернаром.
Наследник Оливье был молодым человеком с длинной, спутанной и всклокоченной шевелюрой. Лицо его обрамляла светлая, довольно густая борода. На орлином носу неуклюже сидел лорнет в золотой оправе, а длинный черный потертый сюртук завершал сходство с надзирателем в провинциальном колледже.
Жилище было под стать хозяину.
Это было нечто вроде мастерской, точнее сказать, кладовой без окон, свет в которую проникал через замызганный стеклянный плафон, над которым, весьма кстати, была подвешена сетка, сдерживающая целую лавину мусора, который бесстыдно закидывали на странноватую крышу жильцы соседних домов.
В глубине комнаты, за ширмой, виднелась спинка небольшой железной кровати. В углу угадывался туалетный столик, а вдоль стен в беспорядке лежали груды газет, книг, папок, бумаг, по большей части покрытых обильным слоем пыли.
Посреди комнаты стоял белый деревянный стол, заваленный карточками, листами бумаги, книгами, рукописями, корректурой; на коробке со скрепками примостился пузырек чернил; в картотеке заляпанные кляксами открытки соседствовали с карандашами, перьями, ластиками, половинкой ножниц и сломанной ручкой.
Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме.
Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался:
– С кем имею честь?
Мике извинился за молчание:
– Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара?
– Он перед вами, – ответил субъект в длинном поношенном сюртуке.
Мике продолжал:
– Меня зовут Мике, я артист…
– Драматический артист? – переспросил Жак Бернар. – Бывший постановщик в труппе Барзюма?
И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал:
– Я прекрасно знаю вас, сударь!
Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой.
– Вроде, – замялся он, – я вас тоже где-то видел…
Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство.
– Все может быть, сударь, – ответил он, – хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице…
Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего.
Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять…
Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса.
Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта.
Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил.
– Сударь, – произнес он, – меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название «Литерария», недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет…
При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза; Мике, рассудив, что приличия требуют помянуть покойного, прервался, чтобы прошептать:
– Бедный Оливье! Верно?
– Бедный Оливье! – отозвался Жак Бернар.
Выдержав паузу, Мике вновь заговорил.
Он изложил свое поручение, с первых же слов Жак Бернар ухватил суть. Наследник, словно зазывала, предлагающий клиенту товар, затараторил:
– У меня тут кое-что осталось, черт, вы вовремя явились, сударь! Судя по тому, как идут дела, еще день – два и все бы разошлось! Посмотрим… Желаете веселое? Грустное? Длинное? Короткое? Стихи? Прозу? Либретто оперы? Пятиактную драму? Слащавый роман для юных девушек или пикантную повесть для издания в Бельгии? У меня все есть, дело только за вами, сударь!..
Мике, опешив, выслушивал предложения, которые делались тоном приказчика в бакалейной лавке, нахваливающего патоку, оливки и чернослив.
Артиста так и тянуло расхохотаться, но он робел; тем временем его собеседник, устроившись за захламленным столом, с жаром рылся в бумагах, казалось, нисколько не замечая комизма ситуации.
Мике собрался с духом:
– Сударь, думаю, «Литерарии» прекрасно подошли бы несколько приличных стихотворений, сентиментальных и с печатью истинной поэзии…
– У меня есть то, что вам нужно! – заявил Жак Бернар. – Как раз в этом духе и на хороших условиях… По пятьдесят сантимов за строчку, стихи, проза, на ваш вкус! Вы, наверное, скажете, что стихотворная строчка короче и потому в количественном отношении менее выгодна, по сравнению с прозой, но стихи писать труднее, и они идут у нас дороже. Понятно?
Мике, все больше шалея, кусал себе губы, чтобы не покатиться со смеха. В основном договорившись, он на всякий случай поинтересовался:
– А нет ли у вас одноактной пьески для двух или трех действующих лиц?
– Для какого рода публики? – осведомился Жак Бернар.
– Как вам, сударь, сказать, – ответил Мике, – для публики светской, изысканной, элегантной… Не помню, говорил ли я вам, что мадам Алисе вскоре устраивает вечер у себя в журнале, дабы почтить светлую память поэта Оливье? Эту пьеску можно было бы разыграть на празднике с одним или двумя товарищами…
Актер остановился. Жак Бернар, который изучал его прищурившись, сделал знак замолчать.
– Скажите-ка, – добродушно заметил он, – все это замечательно! Но не могу ли я получить небольшой аванс?
– Какой? – смешался Мике.
– Денежный, черт побери! Понимаете, я несколько поиздержался, кроме того, не купаюсь в золоте.
Мике извинился, что упустил из внимания такой важный момент. Он поддакнул:
– Конечно, дорогой сударь, я незамедлительно переговорю с мадам Алисе, она, разумеется, с большим удовольствием пришлет вам небольшой задаток…
Приободрившись, Жак Бернар весь просиял:
– Замечательно, по рукам! По рукам! Вот два стихотворения, можете взять… Уж поверьте, это лучшее, что есть у Оливье в таком жанре! Теперь о пьесе, мне надо поискать, завтра вечером я ее вам вышлю… Полноте, десяток луидоров не пропадет… Уверяю, будете довольны!..
Мике охотно согласился; сочти мадам Алисе условия неприемлимыми, сделку не поздно было разорвать…
Наконец актер поднялся и направился к дверям; Жак Бернар на мгновение удержал его.
– А как, сударь, насчет этого? – спросил он.
«Ну и торгаш!» – подумал актер.
– Знаете, я тоже пописываю, – предложил Жак Бернар, – если вдруг вам понадобится, если мадам Алисе пожелает…
Мике сделал уклончивый жест. Жак Бернар не стал настаивать.
– Да, понимаю! – прошептал он, заранее примиряясь с ответом, который ему, человеку опытному, нетрудно было предугадать. – Понимаю, я менее известен, чем Оливье.
Больше он не упорствовал…
Отвешивая бесконечные поклоны и лебезя, Жак Бернар проводил Мике до дверей.
Но как только актер распахнул дверь, сверкнула молния и грохнул взрыв. Мике вскрикнул, но тут, за наполнившим комнату облаком едкого дыма, раздался насмешливый голос фотографа Сигизмона:
– Сказал же я, никуда вы не денетесь! Так оно и вышло, господин Жак Бернар! Вы уже в аппарате!..
Фотограф поспешно ретировался бегом через грядки. И дожидался актера в проезде Дидо.
– Ну, как я его, по нахалке! – заявил Сиги Мике.
Следом за Мике в сад осторожно выскользнул Жак Бернар. Он прямиком направился к изгороди, за которой все еще давал о себе знать, ожесточенно колошматя по кастрюлям, сторож владения.
– Папаша Никола, – обратился он к старику, – если меня будут спрашивать, гоните всех в шею, меня ни для кого нет.
– Можете на меня положиться, – отозвался старый сторож, – вы что думаете, я в восторге: шляются туда-сюда по саду! Кур пугают, овощи топчут! Я и без вашего распоряжения послал бы всех к чертовой матери!
Жак Бернар вернулся в дом, закрылся на ключ; оставшись в одиночестве, в полном одиночестве, таинственный субъект подошел к зеркалу, самодовольно взглянул на свое отражение, улыбнулся себе и вслух произнес:
– И правда, здорово я придумал! На сей раз шутка даст мне немного разжиться… И как!.. Мне в руки идет целое состояние!
На миг Жак Бернар глубоко задумался, затем продолжал:
– Итак, что мы имеем, оценим ситуацию… Две недели тому назад, по известным только мне причинам вынужденный скрываться, я, перебиваясь с хлеба на воду, жил под именем Оливье – именем, которое мне не принадлежало, поскольку Оливье никогда не существовало – на скудные гонорары, добываемые тяжким ремеслом поэта. И вот случайно я узнаю, что знаменитое преступление на набережной Отей, преступление, жертвой которого пал некто Морис – фикция, инсценировка, подстроенная самим убийцей! Трах! Мне приходит гениальная идея! Морис жив, с другой стороны, раз он пожелал выдавать себя за покойника, у него должны быть причины больше не появляться под этим именем… Это я понимаю сходу! И тут же, без проволочек, задумываю воспользоваться ситуацией. Прежде всего я подкладываю письма в комнату исчезнувшего. Эти письма кого хочешь собьют с толку. Все как один верят, что Мориса на самом деле звали Оливье, что Морис был поэтом Оливье. Таким образом, убитым считается не Морис, а поэт Оливье, то есть я. И тут трах! Я меняю имя! Называю себя Жаком Бернаром! Предусмотрительно завещав сочинения Оливье Жаку Бернару, я становлюсь собственным наследником, а поскольку творчество покойников пользуется большим спросом, под видом Бернара бойко торгую рукописями, от которых, останься я Оливье, в жизни бы не избавился.
Свои рассуждения необычный тип заключил взрывом жизнерадостного смеха.
– Самое забавное, – продолжал он вскоре, – что все живы! Рабочий Морис попросту всех надул, по причинам, кстати, мне неизвестным. А я еще раз надул, заставив поверить в смерть Оливье, то есть в свою собственную кончину! И, наконец, я всех надул в третий раз, выдавая себя за несуществующего Жака Бернара и продавая собственные скопившиеся творения… Самое главное, что я на этом прилично подзаработаю, черт возьми, получу свои кровные, в которых уже начинаю испытывать необходимость и которые мне пригодятся для серьезных дел.
Необычайный Жак Бернар, автор невероятнейшей буффонады, ибо его хитроумное поведение было ничем иным как буффонадой, резко оборвал себя:
– Тьфу! Размечтался. А время-то идет. Мне еще разносить товар, а первоначальные запасы подыстощились. За работу! Черт возьми! Первым делом, где взять пьеску, которую я обещал этому милейшему Мике? У меня ничего такого готового нет…
Представитель богемы на мгновение заколебался, затем принялся копаться в груде книг, сваленных в углу комнаты.
– Черт! – бормотал он. – Спишу что-нибудь у Мольера, Расина, Вольтера или Корнеля. Раз пьеска пойдет у мадам Алисе, перед публикой литературной, мне нечего смущаться. Уверен, эти молодцы придут в обалдение, не заметят подлога…
Глава 9
ЛЮБОВНИЦА МОРИСА-ОЛИВЬЕ
Мадам Беноа, проводив профессора Арделя до лестничной площадки, вновь с тревогой спросила:
– Господин доктор, что вы все-таки думаете?
Корифей науки, который, несмотря на бесконечную занятость, примирился с задаваемыми по нескольку раз вопросами, отвечал с доброй улыбкой:
– Я уже говорил, мадам, и еще раз повторяю то, что сказал больной: она может считать себя совершенно здоровой!
Мадам Беноа, все еще волнуясь, уточнила:
– А надо ли опасаться осложнений, о которых вы говорили позавчера?
Профессор категорически возражал:
– Нет, мадам! Можете ничего не бояться! Больная вне опасности, абсолютно вне опасности, кроме того, она уже не больная, а выздоравливающая, почти здоровая…
Мадам Беноа вздохнула с глубоким облегчением.
– Спасибо, господин доктор! – изрекла она. – Не могу даже выразить, насколько я вам признательна, я так беспокоилась за бедняжку.
Профессор Ардель, машинально спустившись на несколько ступенек, на миг задержался, чтобы возразить достойной женщине.
– Я только исполнял свой долг, мадам, – заявил он, – однако, ваше беспокойство понятно, в начале болезни я и сам был сильно озадачен. Симптомы были тревожными, очень тревожными, я не скрывал от вас своих подозрений, и, надо признать, мы находились на грани воспаления мозга. Прощайте, мадам…
Доктор спустился еще на несколько ступенек, за ним следовала мадам Беноа:
– Доктор, а каким должен быть режим?
– О! Она может уходить, приходить, когда ей угодно. Единственное условие – не переутомляться… и никаких волнений, проследите за этим, пожалуйста… До свидания, мадам…
Профессор Ардель преодолел две трети лестницы. Незаметно взглянув на часы, он был вынужден вновь остановиться: неугомонная мадам Беноа переспросила:
– Вы еще придете, господин доктор?
Ардель отрицательно покачал большой светлокудрой головой:
– В этом нет никакой необходимости, мадам.
На сей раз он уходил окончательно, но, сойдя с лестницы, уже по собственной воле задержался и, повысив голос, посоветовал мадам Беноа, которая тем временем брела наверх:
– И пусть через недельку зайдет ко мне в консультацию. Я принимаю каждый день, с четырех до шести.
Профессор Ардель, несмотря на громкое имя, человек еще молодой, стремительно прошел небольшой вестибюль скромного строения, пересек узкий тротуар и вскочил в автомобиль, который бесшумно тронулся, всполошив всю улицу Брошан, – появление здесь столь роскошной машины было в диковинку.
После последних слов профессора воспрянув духом, мадам Беноа тихонько вернулась в квартиру. Она прошла в комнату дочерей и, не произнося ни слова, немного волнуясь, замерла на пороге.
Фирмена стояла возле открытого окна. Девушка, еще до конца не окрепшая, с бледным личиком, которое придавало ей особое очарование и утонченность, застыла в мечтательной позе, обратив отрешенный взор к небу.
Девушка грезила; ее грудь часто вздымалась, словно ее пронзала тупая боль, давила непомерная тяжесть.
Мадам Беноа, нежно поглядев на дитя, легонько пожала плечами, чуть слышно позвала:
– Фирмена!
Будто стряхнув наваждение, девушка вздрогнула, обернулась.
– О чем задумалась, милая моя крошка? – спросила мадам Беноа.
Глаза девушки наполнились слезами. В инстинктивном, непроизвольном порыве Фирмена поднялась, двинулась к матери, уронила голову на грудь доброй женщины и дала волю слезам.
Мадам Беноа усадила ее к себе на диванчик; она гладила чудесные белокурые локоны, прижимала ее к груди, баюкала, как малышку. Мать нашептывала своему дитя:
– Ну что ты, Фирмена, что ты, не надо так убиваться, деточка моя, ты же только что опасно болела, ну же, все в прошлом… Ты еще молодая, забудешь…
Фирмена натужно улыбнулась и вновь задохнулась в рыданиях:
– Мама, я так любила Мориса!..
Мадам Беноа сделала неопределенный, усталый жест.
О, безусловно, кому как не несчастной вдове было знать, что при столь жесточайших обстоятельствах утешение может принести только смерть. Но инстинкт и опыт подсказывали ей, что надо стараться избавиться от печальных воспоминаний, призвав им на смену надежду, ибо все на этом свете лишь грусть и отчаяние…
Она завела разговор на другую тему.
– Доктор Ардель, – нежно прошептала она, – прекрасный врач и замечательный человек; бедная моя крошка, без него тебя бы уже не было в живых… Он так самоотверженно ухаживал за тобой.
Вспомнив о внимании, которое так щедро уделял ей блестящий медик, Фирмена улыбнулась.
– О, да, – в искреннем порыве признательности заявила она, – он был с нами так добр, я его очень люблю! И потом, я теперь чувствую себя совершенно здоровой, прошли боли, ломоты, мигрени…
Несмотря на бледность, девушка и в самом деле выглядела неплохо. Юность взяла свое, одержала победу, природа оказалась сильнее болезней, здоровье восторжествовало над скорбью.
Мадам Беноа невзначай обмолвилась:
– Кстати, Фирмена, надо бы поблагодарить и того, кто… того… человека, который прислал доктора Арделя, без него…
Было видно, что добрая женщина пребывает в замешательстве. Девушка, мучительно содрогнувшись при первых словах, совладала с собой; она поддержала мать.
– Да! – произнесла Фирмена. – Виконт проявил большую доброту; я прекрасно понимаю, что обязана ему спасением…
Мадам Беноа, довольная оборотом, который принимал разговор, продолжала нахваливать светского богача, не чувствуя двусмысленности своего положения, ибо мысли достойной женщины были поглощены лишь одним, о единственном болело ее сердце: о счастье и здоровье своего ребенка!
Она продолжала:
– Этот мужчина такой деликатный, изысканный и очень тактичный; нелегко ему было прийти сюда, говорить о тебе со мной, твоей матерью, но пока ты болела, он очень помогал, при этом не покоробив моих чувств, не поставив нас в неловкое положение.
Фирмена согласно кивнула.
– Ты должна его полюбить, Фирмена! Он так любит тебя!
Опасаясь, что дочь взбунтуется, нежная мать быстро продолжала:
– Знаешь, он советовал отправить тебя в деревню, на море или в горы… Вот было бы замечательно!.. Конечно, если ты захочешь, он может тебя сопровождать… он готов в любую минуту последовать за тобой…
Фирмена отстранилась от матери; теперь она смотрела недоверчиво, беспокойно, с некоторой злобой.
– И кому же он это сказал? – сурово спросила она. – Тебе?
Мадам Беноа отрицательно покачала головой, затем, словно пойманная за руку школьница, потупив глаза, пролепетала:
– Нет, не мне! Марго…
– Марго? – переспросила Фирмена с ироничной улыбкой. – И эта девчонка позволила себе…
– Не говори плохо о сестре, – перебила ее мадам Беноа, – ты ведь ее знаешь, это пустоголовый ребенок, к тому же болтливый, бесцеремонный… Виконт не смел сюда часто показываться, через Марго узнавал новости. Тебе не надо объяснять, малышку хлебом не корми, дай поточить язык. Они прекрасно поладили.
Женщины замолчали. Мадам Беноа с тревогой вглядывалась в лицо Фирмены, пытаясь угадать, какие разноречивые мысли скрываются за ее задумчивым челом.
Наконец Фирмена прошептала:
– Я попытаюсь, мама… Обещаю тебе, я попытаюсь его полюбить!.. То, что виконт сделал, меня трогает, трогает до глубины сердца…
Через несколько мгновений Фирмена надела шляпку и накинула на плечи длинный шарф.
– Ты куда? – с тревогой спросила мадам Беноа. – Ты куда-то собралась?..
Обнимая мать, Фирмена отвечала:
– Ты же знаешь, мне теперь можно выходить. Все эти дни мы гуляли вместе, ты боялась, как бы мне на улице не стало плохо, сейчас я окрепла, так что не беспокойся.
Мадам Беноа не хватало духа спросить Фирмену о цели ее похода. Не признаваясь самой себе, добрая женщина надеялась, что ее дочь хочет навестить виконта, потому и идет одна. Ведь тот упоминал, что днем бывает в своей холостяцкой квартире на улице Пентьевр.
Не смея показаться особо настойчивой, мадам Беноа поинтересовалась:
– Может, заглянешь в мастерскую?
– Посмотрим, – уклончиво ответила девушка.
Простившись с матерью, она удалилась…
Нет, Фирмена отправилась не в мастерскую! И не к виконту де Плерматэну. Уже несколько дней Фирмена собирала газетные заметки, которые бережно хранила в сумочке. Она поймала такси, дала адрес; возведя руки к небу, водитель проворчал:
– А подальше нельзя! Это другой конец Парижа!
– Господин Жак Бернар?
– Господин Жак Бернар? Это я, мадемуазель!
Вопрос незнакомки застал врасплох лженаследника Оливье, который, выйдя из дома, как раз поравнялся с проездом Дидо, но машинально он ответил на него более или менее правдиво.
Стоявшая перед ним девушка замолчала, несколько смутившись, Жак Бернар, справедливо заинтригованный тем, что его останавливают посреди улицы, ждал объяснений…
Они не замедлили явиться. Девушка взяла себя в руки; достав из сумочки газетные вырезки, она сунула их Жаку Бернару под нос:
– Простите, сударь, что обращаюсь к вам прямо на улице, я узнала вас по фотографии, хотя мы не знакомы лично.
Жак Бернар покачал головой, пробурчав:
– Черт! Опять эта скотина Сигизмон, получил-таки свое, как и обещал!
Затем Жак Бернар, в свою очередь, осведомился:
– Чем могу служить, мадемуазель?
Девушка отозвалась без колебаний:
– Мне надо с вами поговорить, это важно, не могли бы вы меня принять?
– Честно говоря, я как раз собирался уходить, – заявил Жак Бернар, – но раз важно, пойдемте!..
Молодой человек повел гостью за собой через необычное владение, на задворках которого он обитал. Раза два или три он предупреждал о трудных участках сада, показывал, куда поставить ногу, чтобы не провалиться в грязь.
Ударом ноги Жак Бернар распахнул дверь своей убогой обители. Девушка осталась бесстрастной – она умела скрывать свои чувства. Отметив это, Жак Бернар был еще сильнее заинтригован.
Когда они наконец оказались в импровизированной гостиной, одновременно служившей спальней и рабочим кабинетом, Жак Бернар с грехом пополам прикрыл дверь, желая продемонстрировать таинственной посетительнице, что она может говорить совершенно свободно, не боясь чужих ушей, и предложил ей сесть.
– Пожалуйста, мадемуазель…
Гостья машинально поискала вокруг себя глазами и застыла в нерешительности.
– Черт! – догадался Жак Бернар. – Простите, мадемуазель! Тут у меня такой бедлам, даже стула нет свободного.
Он сгреб в охапку ящички, книги и бесцеремонно швырнул их к порогу, где они и рухнули, подняв облако пыли. Странный хозяин из проезда Дидо стряхнул пыль с освободившегося сиденья, желая придать ему вид, достойный его собеседницы.
Та присела и, глядя Жаку Бернару в глаза, объявила:
– Меня зовут Фирмена Беноа!
Молодой человек молча поклонился. Это имя ему ничего или почти ничего не говорило. Кроме того, обещанные разъяснения не замедлили явиться. С видимым усилием, покраснев до корней волос, Фирмена продолжала:
– Я… Я была… подругой Оливье!..
Это заявление было столь неожиданным и внезапным, что Жак Бернар, смешавшись, не нашел что ответить. Превратно истолковав его молчание, девушка добавила, делаясь ярко-пунцовой, но четко выговаривая слова:
– Иначе говоря, сударь, любовницей Оливье!..
Изумление Жака Бернара достигло предела.
Молодой человек вытаращил на собеседницу глаза. Он был настолько ошарашен, что на какой-то миг забыл о роли, которую играл уже в течение нескольких дней, и воскликнул:
– Но Оливье не существует!
К счастью, он тут же взял себя в руки и, изобразив на лице уныние, добавил, вновь овладев ситуацией:
– По крайней мере, больше не существует… Несчастный!.. Бедный мальчик! Как печально! Умереть! Так чудовищно…
Жак Бернар не продолжал. Каждое его слово оживляло в памяти кошмарную драму, которая произвела на Фирмену столь чудовищное впечатление, било по нервам. По ее щекам потекли крупные слезы, горло перехватили рыдания.
Все более удивляясь и ничего не понимая, Жак Бернар испытывал глубокое сострадание к горю девушки и вместе с тем острое желание рассмеяться при мысли, что эта особа верила, будто была любовницей субъекта, существующего лишь в воображении человека, который находился перед ней.
И хотя его, балагура по природе, так и подмывало сострить по этому поводу, он не мог не подумать про себя:
«Решительно, не будь я сам Оливье, я стал бы ревновать! Вот пройдоха! Скотина, не успел умереть – моментально сделался великим талантом! Да проживи он хоть как Мафусаил, за все свое существование он не получил бы столько за свои каракули, сколько за эти двое суток! Оказывается, он не только великий мыслитель, но и любимец женщин, да еще каких! Пока я знаком только с одной, той, что передо мной, но, черт возьми, ею стоит заняться! Дьявольщина! Какая красотка! Может, Оливье стоит воскреснуть?..»
Жак Бернар с нежностью смотрел на Фирмену, которая тем временем мало-помалу приходила в себя; стыдясь, что дала волю чувствам, обнаружила свое горe перед незнакомцем, она платочком промакивала слезы, сдерживая новые рыдания; ее очаровательное, элегантно одетое тело била дрожь.
– Объяснитесь… Прошу вас, мадемуазель…
Фирмена уступила этой просьбе, сознавая ее обоснованность.
– Это довольно путаная и очень грустная история, но к вам она почти не имеет отношения! Так вот, сударь, я обмолвилась, что была любовницей Оливье. Это верно, я познакомилась с ним несколько недель тому назад. Не знаю, по каким причинам, но мне он представился Морисом, рабочим, сказал, что работает в мастерских, где делают воздушные шары. У меня не было основания ему не верить, правда? Он меня очень любил, и я платила ему взаимностью. Мы должны были пожениться зимой. Это было уже решено… Внезапно произошла известная вам драма… Я видела, собственными глазами видела…
Фирмена провела рукой по лбу, словно отгоняя ужасный кошмар, избавляясь от навязчивого воспоминания.
– Нет! – продолжала она. – Детали вам ни к чему! Вы и так, безусловно, их знаете, кроме того, возвращаться к ним выше моих сил…
Жак Бернар, в свою очередь, поинтересовался.
– Но почему вы решили, – задумчиво произнес он, – что ваш друг, господин Морис, и Оливье…
– Все очень просто! – перебила Фирмена. – После смерти Мориса занялись выяснять его личность, и тут обнаружилось, что никакой он не рабочий фабрики воздушных шаров. Этих фабрик всего раз-два и обчелся, их владельцы были допрошены, ни один из них не знал Мориса… Напротив, дома… у моего любовника были найдены документы, письма, разные разности, доказывающие, что его имя не Морис, а Оливье, и что он был не рабочим, а писателем… Кроме того, – продолжала девушка, воодушевляясь, – я об этом догадывалась. Не то чтобы я презирала рабочих, отнюдь, я сама работница, чем, сударь, горжусь. Но я замечала, что Морис, по крайней мере, со мной, держался не так, как прочие знакомые, обычные работяги. Он так нежно, красиво изъяснялся, находил такие чудные выражения…
Жак Бернар запротестовал:
– Но, мадемуазель, это не причина! Один великий поэт сказал, что под влиянием настоящего чувства человек, независимо от среды и образования, отыскивает звучные слова, дабы передать свои ощущения; неудивительно, что Морис, даже будучи рабочим, произносил красивые фразы, вас любя…
Но Фирмена покачала головой:
– Сударь, но все газеты, даже полиция, считают, что Морис – это Оливье!..
Неожиданно девушка оборвала себя.
– А от вас, сударь, – резко произнесла она, – слышать подобное просто поразительно! В конце концов, вы его знали… тоже знали… Конечно, более продолжительное время, чем я… Ведь вы его наследник… значит, были его другом… Тогда почему?..
Жак Бернар снова вздрогнул.
Ах! Конечно! Он чуть не попал впросак и отдавал себе в этом отчет.
Молодой человек определенно не имел привычки лгать и с трудом справлялся с ролью самозванца.
Вот уже дважды он выдал себя. Разумеется, девушка была права, он, Жак Бернар, не мог сомневаться в тождественности Мориса и Оливье.
Кроме того, не сам ли он делал все, чтобы упрочить это заблуждение?
Тем не менее, Жак Бернар впал в тяжкое уныние. Его положение и впрямь выглядело щекотливым. Конечно, он постарался внушить общественности, что таинственный покойник являлся никем иным, как Оливье, но в глубине души сознавал, что Оливье никак не мог быть Морисом, поскольку первого из них не существовало в природе…
Перед ним вставала новая проблема.
В реальности Мориса сомневаться не приходилось, и Жак Бернар спрашивал себя, что это был за человек.
По заверению очаровательной девушки, считавшей себя его любовницей, этот Морис был честным и благородным малым. Почему он исчез? Зачем сам, по собственной воле, устроил мрачный спектакль, разыграв фиктивную смерть? Очевидно, за этим кроется какая-то тайна.
Но если этот Морис – честный человек, он, конечно, рано или поздно появится и откроет миру свое истинное имя, отрекшись от того, которым столь бесцеремонно наделил его Жак Бернар.
В голове обитателя проезда Дидо зрела и другая гипотеза. Может, Морис не был таким святошей, каким его изображала любовница. Вдруг это рецедивист, которому в один прекрасный день под давлением обстоятельств пришлось спрятать концы в воду?..
Он разыграл фокус с отрубленной головой и инсценировал исчезновение трупа…
На первый взгляд Жаку Бернару больше нравилось именно такое решение. Раз и навсегда исчезнув, Морис не пойдет жаловаться, что его мнимому трупу присвоили имя Оливье!
Напротив, совершив подлог, Жак Бернар оказал ему услугу.
Однако Жак Бернар спрашивал себя, а не завалится ли однажды к нему пресловутый Морис, чтобы заявить с глазу на глаз: «Дорогой сударь, мне известны все ваши махинации. Мне известно, как вы воспользовались мною, решив заработать на своем Оливье. Это дело прошлое, я не намерен его предавать гласности, но не желаю, чтобы вы наживались в одиночку. Будем вести игру вместе!» И Жак Бернар представил себе цепь сомнительных приключений, нелицеприятных взаимоотношений, двусмысленных компромиссов, возможность которых его мало радовала и несколько омрачала замечательную прибыльную шутку, которую он на днях сыграл со своими современниками, подсунув вместо несуществующего трупа реального Оливье.
Жак Бернар оторвался от размышлений, чтобы еще расспросить девушку, которая, вновь погрузившись в свои думы, хранила молчание. Раз начав, он обязан был выдержать роль до конца; молодой человек про себя подумал, что у знакомой Мориса можно узнать подробности, которые, при необходимости, придали бы фигуре мнимого Оливье большую достоверность.
– Бедный Оливье! – лицемерно захныкал Жак Бернар, чтобы направить разговор в нужное русло. – Какой был славный мальчик! Талант! И при этом очень мягкий! Блондины обычно мягкие и покладистые, ведь так, мадемуазель?
«Только бы он оказался блондином, или хотя бы шатеном… Вдруг мне повезет!» – мечтал про себя Жак Бернар, ввертывая это замечание.
Фирмена в изумлении взглянула на него.
– Что вы сказали, сударь? – оборвала она его. – Оливье блондин? Но у него были черные волосы!..
Жак Бернар изобразил полную беспечность:
– Я и говорю, мадемуазель, бедный Оливье, черный как смоль…
Затем, сделав вид, что понял, рассмеялся.
– А! Вижу, что вас смущает, я, должно быть, сказал «блондин»? Не обращайте внимания. Просто оговорился. Я тоже выбит из колеи… потрясен… Видите, – добавил он, показывая на царящий в комнате беспорядок, – бумаги, книги… Все его…
Фирмена неожиданно поднялась, с мученическим и трогательным видом пошла на Жака Бернара.
– Сударь, – спросила она. – Вы ведь помните мое имя? Фирмена Беноа. Скажите, в бумагах Оливье не было ничего, адресованного мне? Какого-нибудь посвящения?.. Упоминания?..
– Конечно, нет! – решительно воскликнул Жак Бернар.
Но сжалившись над безмолвным отчаянием девушки, добавил:
– То есть, мне пока ничего не попадалось, но я поищу, посмотрю…
Фирмена машинально приблизилась к заваленному бумагами столу. Она заметила рукописную страницу с росчерком Оливье внизу.
«Черт! – подумал Жак Бернар, видя, что она погрузилась в чтение, – ну и влип, как будем выпутываться?..»
Девушка, пробежав написанное, разглядывала подпись.
– Но это почерк не Мориса! – прошептала она.
Но Жак Бернар, уже обретя былую самоуверенность, заявил:
– Извините, мадемуазель, это его почерк, уж поверьте. Дело в том… У Оливье было не только два имени – доказательство тому, что вы знали его как Мориса, – но и два почерка! Один врожденный, персональный, которым он писал вам, а другой – поэтический, литературный… которым и написаны рукописи…
Фирмена не пыталась возразить собеседнику. Ей очень хотелось верить ему! Бедное дитя было слишком доверчивым, чтобы усомниться в правдивости околесицы, которую плел в ее честь создатель Оливье Жак Бернар!
Другими глазами Фирмена оглядела окружавший ее беспорядок. В изумлении взглянула на наследника. В сущности, какое ей было до всего этого дело; ее любовник – неоспоримо, безнадежно – был мертв!
Несмотря на беспросветную тоску, дорогой домой у девушки появилась надежда, робкая искра надежды. Жак Бернар пообещал, что пороется в архиве Оливье и, найдя личные записки покойного, почтет за честь и удовольствие вручить той, что так горько оплакивает его.
Глава 10
ЛЮБОВНИЦА ВИКОНТА
– Фирмена, вам не холодно?
– Что вы, нисколько!
– Можно подбросить еще полено в огонь…
– В этом нет никакой необходимости, друг мой…
– Тогда позвольте подложить вам под ноги подушечку. Мне кажется, вам неудобно сидеть, вы еще не настолько окрепли, чтобы попусту тратить силы…
Виконт встал из кресла, где курил сигару, и с терпеливой нежностью стал получше устраивать молодую работницу, свою подругу, любовницу, в которую был влюблен, как никогда, как никогда стремился завладеть ее сердцем!
Вот уже несколько дней, как Фирмена съехала с улицы Брошан. После трагического убийства несчастного Мориса и перенесенного нервного потрясения она непрестанно чувствовала на себе самые изысканные знаки внимания, самые предупредительные ласки виконта. Он постоянно окружал ее заботой, не щадя себя, разрывался на части, в надежде если не растрогать, то хотя бы немного смягчить сердце девушки.
И в один прекрасный вечер – Фирмена уже поправлялась и отваживалась ненадолго выходить – он уговорил ее перебраться на улицу Пентьевр, где ей была приготовлена квартирка на первом этаже.
Здесь они и находились вдвоем. Чай был выпит; прежде чем расстаться с любовницей и вернуться к светским обязанностям и, увы, семейному очагу и виконтессе де Плерматэн, виконт наслаждался последними минутами подле своей подруги, наблюдая, как она, серьезная, спокойная и степенная, сосредоточенно глядит на дрова в камине, следя за игрой огня, пляшущими язычками пламени, с треском вырывающимися искрами.
– Фирмена, вы мечтаете? – спросил виконт.
– Я не мечтаю, друг мой, я размышляю.
– О чем?
– Почему вы об этом спрашиваете?
– А почему бы и нет?
– Полагаете, мне хочется сделать вам больно?
Виконт де Плерматэн бросил в огонь нервно сжеванную сигару…
– Вы правы, – произнес он, – иногда лучше не знать, глупо лезть в душу собственной любовнице. Счастливцы, кто довольствуется ловко сыгранной комедией, для кого каждый поцелуй – любовный… Счастливцы?.. Нет, не верю! Они знают, что являются жертвами комедии… Нельзя насильно держать себя в слепоте, надо думать, они видят ложь, чувствуют едкий душок притворных ласк, лицемерных объятий. Фирмена! Поверьте, я слишком люблю вас, чтобы позволить себе заблуждаться по поводу вашего милого и безмятежного равнодушия. Сегодня вы выглядите грустнее, чем вчера!.. Не считайте меня своим врагом, не считайте меня любовником, в эти минуты – когда мы так близки и одновременно так далеки – я хочу быть только другом, настоящим другом! Фирмена, Фирменочка, почему вы грустнеете, грустнеете день ото дня? О чем вы думаете? О чем вы думали, Фирмена?..
Внезапно молодая женщина разрыдалась. По ее впавшим щекам струились тяжелые слезы, влажными жемчужинами скатывались на корсаж, меж тем как ее зубы терзали тонкий батистовый платок.
Виконт де Плерматэн поднялся. Он устремился к ней, рухнул на колени перед креслом любовницы, спрятал голову в подоле ее платья; он желал унять слезы молодой женщины, осушить их своими поцелуями, но, увы, понимал, что не в силах утешить Фирмену, что обнять ее сейчас более чем неуместно, что его долг, обязанность – ничем не напоминать о своем положении любовника… хуже, содержателя!..
– Фирмена, – чуть слышно позвал он, – Фирмена, вы думаете о Морисе?
– Да! Простите меня!
– Фирмена, мне не за что вас прощать! Но почему, почему вы так неожиданно расплакались? Вас тяготит мое присутствие? Мне уйти? Я внушаю вам отвращение? Ах, Фирмена, я готов на любые жертвы, чтобы хоть немного умерить ваши страдания! Скажите, что с вами? Вы что-нибудь узнали, какие-то еще более жестокие подробности смерти этого несчастного? Куда вы вчера днем ходили? Ответьте… Мне очень плохо, когда вы плачете!
Огромным усилием воли Фирмена овладела собой, промокнула глаза. Она положила руки на плечи виконта де Плерматэна, заставила подняться его с колен, взглянуть ей в лицо.
– Вы очень добры, – сказала она, – я дура, что показываю вам свое горе… Вы очень добры… Поверьте, Раймон, я бесконечно признательна вам за все, что вы сделали, за все, что вы делаете для меня… Простите, что я не властна над собственными мыслями, что я мучаюсь, рыдаю…
– Мне не за что вас прощать, бедняжка моя.
– Нет! Нет!.. Раз я согласилась жить с вами, раз я согласилась стать вашей любовницей, я не должна думать о Морисе… Но эта смерть, чудовищная смерть витает где-то рядом, я не могу не думать об этом… Ах! Как ужасно, чудовищно, омерзительно. Мысль о ней постоянно преследует меня. Простите, я не могу, видите, не могу его забыть!..
Виконт де Плерматэн медленно поднялся с колен, пододвинул свое кресло к шезлонгу, в котором вытянулась Фирмена, и, взяв в свои руки крошечные ладошки молодой женщины, спросил:
– Фирмена, со временем вы забудете! Вы забудете печальное прошлое, потому что я создам вам восхитительное будущее, моя любовь сделает вас счастливой. Но прошу вас, не скрывайте, вы вчера куда-то ходили? Где вы были? Конечно, это имеет отношение к несчастному Морису?
Фирмена выдохнула:
– Да!
– И чем же вы занимались? Откройтесь мне, друг мой.
Фирмена, невольно тронутая нежностью виконта, который и не думал бунтовать, не вел себя – в отличие от многих на его месте – этаким ревнивцем, грубияном-хозяином, старался ее утешить, призналась:
– Я виделась с Жаком Бернаром.
– С кем?
– Жаком Бернаром! Литературным наследником Мориса!.. Честно, вы не знаете!? Так послушайте, сейчас я вам все расскажу…
И она подробно описала виконту свой визит к Жаку Бернару. Поведала, как узнала о том, что Морис был совсем не рабочим, а поэтом, замечательным поэтом, и как была неприятно поражена тем, что в своем письме-завещании он ни разу не упомянул о ней.
– Честно говоря, господин Жак Бернар, – заключила она, – не совсем уверен, что Морис, Морис-Оливье, ведь, кажется, это его настоящее имя, не подумал обо мне. Наверное, он разобрал еще не все бумаги, которые оставил мой бедный друг. И я не теряю надежду, потому что мне было бы больно, мучительно, нестерпимо больно сознавать, что, распорядившись своим творчеством, он не оставил мне, своей возлюбленной, так его обожавшей, ни слова прощания, ни ласковой фразы!..
Виконт де Плерматэн не ответил. Он размышлял, опустив голову, и невеселыми были его мысли.
Поистине, виконт де Плерматэн искренне, глубоко, всей душой и сердцем любил бедную Фирмену. Но странным оказалось его положение, обстоятельства понуждали его утешать обожаемую любовницу, оплакивающую смерть другого!
Будучи в курсе всех столичных сплетен, скандалов, перипетий, виконт, естественно, слышал о двойном обличье Мориса. Из газет, равно как из клубных разговоров, он уже давно знал, что рабочий в действительности был таким же, как он, светским человеком, поэтом, поэтом Оливье, стихи которого в «Литерарии» не раз приводили его в восторг.
Фирмена не сообщила ему ничего нового. Но неожиданно он поймал себя на мысли, что такая необыкновенная фигура, как этот Оливье, безусловно, достойна сожаления молодой работницы.
Когда до виконта де Плерматэна дошла весть об убийстве возлюбленного Фирмены, он чисто эгоистически обрадовался несчастью, открывшему, по его мнению, путь к сердцу любимой, которую ему больше не придется делить с другим.
Его ужаснула глубина отчаяния Фирмены, грозившая обернуться для девушки – бредящей, смятой, полуживой – воспалением мозга…
При виде того, как она понемногу поправляется под благотворным воздействием его неустанных забот, у виконта вновь зажглась надежда. И тогда он решил про себя, что окружив Фирмену роскошью, дав ей вкусить удовольствий, которые с легкостью дарит богатство, он быстро сумеет проложить между ней и памятью о покойном Морисе пропасть, непреодолимую дистанцию, которая отделяет богатую женщину от простой бедной работницы.
Услышав, что Морис, рабочий Морис, совсем не рабочий, он затрепетал…
Виконт понял, что, дойди до Фирмены известие о том, что Морис был писателем, поэтом Оливье, оно разбередит ее страдания, придав им новый, романтический оттенок. Но он все же надеялся, что Фирмена, поглощенная выздоровлением, не познает про двойное обличье Мориса.
И вот те на, Фирмена открывает ему, что не только осведомлена о тождественности Мориса и Оливье, но и рассказывает о встрече с ближайшим другом усопшего, Жаком Бернаром, который непременно еще будет видеться с ней и при каждом свидании подливать масла в огонь, напоминая про таинственно убитого поэта!
Ему предстояли новые сражения за сердце Фирмены. Его ненаглядная возлюбленная становилась еще более далекой и недосягаемой. Его ждали мучительные дни.
И виконт де Плерматэн, поначалу почти радуясь смерти Мориса – испытывая одно из тех чувств, в которых не принято признаваться даже себе, но которые от того не становятся менее реальными, – спрашивал себя, облегчит ли ему хоть на каплю исчезновение поэта получить то, что он жаждал всеми силами, всей душой – любовь той, которая была ему дороже всего на свете…
Глава 11
ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ
Стоя перед зеркальным шкафом, мало что отражавшим, настолько давно тряпка не сражалась с пылью, Жак Бернар кропотливо прилаживал на себя подтяжки:
– Брюки должны сидеть естественно, прикрывать каблуки и не морщить… Эти брюки не годятся! Решительно никуда не годятся!
Молодой человек придирчиво оглядел свое отражение и философски заключил:
– Вообще-то грех жаловаться! Этот замечательный портной отдал фрачную пару по дешевке; право, сто шесть франков девяносто пять сантимов – совсем недорого, вполне приемлемая цена. Девяносто пять сантимов с меня содрали за этот кармашек, которым я, разумеется, в жизни не воспользуюсь!
На стуле ожидал жилет; Жак Бернар подхватил его, натянул на себя.
– Морщит на животе, одно плечо ниже другого… Ну! Ну! Отлично! Буду как курица в павлиньих перьях…
Жак Бернар снова надел фрак – лацканы плохо отворачивались, талия морщила, спина пузырилась – и теперь созерцал себя при полном параде с гвоздикой в петлице…
Он разглядывал себя без всякого удовольствия.
– Кошмар! Жуть! Мерзость! И все-таки я горжусь, что сумел заказать эту штуковину, а особенно тем, что сумел расплатиться – наличными, полноценными французскими купюрами с королем и Республикой, Сеятельницей и Наполеоном, купюрами, имеющими хождение во всех цивилизованных странах… что в общем-то легко объяснимо, учитывая, что деньги бесспорно обладают свойством уходить сквозь пальцы, улетучиваться, куда-то деваться, что трудно было бы вообразить, не наблюдай мы это Божественное явление повседневно.
Молодой человек стал наводить последний лоск. Привел в порядок ногти, вынул лишнее из набитого бумажника, чтобы уродливо не топорщился карман.
«Да нет, все слава Богу, – подумал он. – Дела идут, торговля процветает! Оливье может быть мною доволен или я им, как угодно! Этот мнимый покойник оказался жутко прибыльным. Если так пойдет дальше, мне недолго сделаться миллионером…»
Необыкновенный Жак Бернар имел полное право гордиться своей затеей и ее уже ощутимыми плодами. Убить Оливье – неплохая задумка, но сыграть ловкую комедию, заставить поверить в его смерть – несравненно лучше! Труды явно не пропали даром: после лжеопознания несчастного обезглавленного с набережной Отей, Жак Бернар ежедневно видел у себя директоров газет, редакторов журналов, в один голос выпрашивающих статью Оливье, стихи Оливье, пьеску Оливье, рукопись Оливье!
Теперь, когда мнимый поэт был мертв, он сыскал колоссальный успех. Вошел в моду, аристократы превозносили его до небес, литераторы боготворили, с каждым часом он становился все гениальнее, вызывал все большее восхищение!
– Поэтому, – рассуждал свободный художник, наводя глянец на шапокляк с дотошностью истинно светского человека, – поэтому совсем негоже опаздывать! Негоже мне, любимому другу, наследнику и представителю Оливье пропускать празднество, на котором бюст бедолаги покойного увенчают пальмы славы!
Этим вечером Жак Бернар облачился во фрак – нелепое и уродливое одеяние, неизвестно по какой причине обязательное на светских приемах – исключительно потому, что собирался в «Литерарию», куда в качестве официального гостя был приглашен на вечер покойного поэта Оливье.
По правде говоря, уже довольно продолжительное время, с того самого момента, как была установлена личность мнимого Мориса, обезглавленного на набережной Отей, тело которого, кстати, так и не обнаружили, «Литерария» старательно поддерживала у читателей живейшее восхищение усопшим писателем.
В одном из последних номеров «Литерария» вызвалась организовать всеобщую подписку, дабы пустить собранные средства на сооружение памятника поэту Оливье. Списки заполнялись подписями, самые прославленные деятели мира искусства и литературы считали для себя честью значиться среди дарителей. Помимо того «Литерария» решила устроить театрально-литературный вечер.
Вход будет платным, актеры будут играть, читать, декламировать произведения из наследия Оливье, а в финале, стараниями двух юных артисток, изображающих Глорию и Музу, будет увенчан гипсовый бюст – макет будущего памятника во славу писателя…
Празднество должно было состояться этим же вечером, в десять. Без пяти десять, бросив прощальный взгляд в зеркало, Жак Бернар решил, что готов, готов отправиться в особняк на улице Пресбург и принять участие в чествовании усопшего.
– Так… Деньги я взял. Визитные карточки? Рукописи на всякий случай? Носовой платок? Перочинный нож?.. Отлично. Вперед!
Он стремительно направился к выходу.
Положил ладонь на дверную ручку, привычным жестом повернул ее. Дверь не поддавалась…
– Ну-ка!
Молодой человек потянул сильнее, убежденный, что вся загвоздка в покоробившейся, вспучившейся от садовой сырости древесине.
Не тут-то было!
Напрасно Жак Бернар выходил из себя, тянул за ручку, упирался, грубо тряс створку – дверь не поддавалась!
После нескольких минут безуспешных попыток, молодому человеку пришлось смириться с очевидностью.
– Ну и ну, – изрек он. – Досадно… И совсем уж глупо, нелепо! Полный идиотизм! Сосед или консьерж в шутку закрыл меня на ключ. Теперь я заперт. Из-за собственной причуды держать ключи у консьержа.
Он еще не сознавал всей серьезности постигшей его неудачи, надеясь без труда выпрыгнуть в сад через окно, благо, жилище было на первом этаже…
Но после секундного размышления Жак Бернар припомнил, что, начав одеваться, час тому назад, он, на горе себе, самолично опустил железные ставни на окнах. Ставни были старой конструкции, какие еще встречаются на старинных домах, запирающиеся на наружный засов… Таким образом Жак Бернар, не имея доступа к засову, изнутри не мог их открыть!
– Значит, я под арестом, – проворчал он. – Под домашним арестом?.. Это уж чересчур. Наверняка консьерж увидел закрытые ставни, подумал, что я ушел, и решил прикрыть дверь на ключ… Умник нашелся!.. Чертова скотина, из-за него весь праздник летит к чертям; спрашивается, как будет выкручиваться почтенная мадам Алисе, заметив, что Жак Бернар, литературный наследник покойного Оливье, драгоценного покойного Оливье, не посчитал нужным присутствовать при его апофеозе!
Жак Бернар вернулся в прихожую, потряс дверь – тщетно. Тяжеленному створу было хоть бы хны, он с легкостью отразил нападки молодого человека.
– Однако, черт побери, мне надо идти!..
Жак Бернар взглянул на часы:
– Тридцать пять одиннадцатого… Дьявольщина. Надо скоренько что-то предпринять, а не то я явлюсь к шапочному разбору.
Очевидно, чтобы вырваться из злополучного заточения, у Жака Бернара оставалось единственное средство: шуметь, пока его не услышит и не придет освободить консьерж, безусловно, и не подозревающий, в какой переплет невольно вверг своего жильца.
Жак Бернар во всю мочь забарабанил в дверь. При этом для привлечения большего внимания он надсадно вопил, звал, орал. Результат не заставил себя ждать…
– Черт побери, это вы устроили тарарам, господин Бернар?
– Наконец-то…
– Что тут у вас стряслось?
– Это вы, злосчастный консьерж?
– Кто ж еще! Так что случилось, господин Бернар? У вас что, драка?
– Хватит! Проклятый консьерж! Неужели вы не понимаете, что заперли меня?..
– Я вас…
– Ну да, мигом слетайте за ключом и откройте дверь… Вы, наверное, думали, что я ушел…
Через дверь до Жака Бернара донесся растерянный и удивленный голос консьержа, который произнес:
– Что вы мелете! Слетать за ключом? Нет у меня вашего ключа! Нет его на щитке!.. С какой стати мне вас запирать? Я тут ни при чем. Это не я!..
– Не вы?
– Конечно, нет. А что, у вас нет своего ключа?
Жак Бернар стал терять терпение.
– Черт! – выкрикнул он наконец. – Не вы, так кто-то другой, не время заниматься выяснениями! Я очень тороплюсь, откройте мне ставень, я вылезу через окно и…
– Но я не могу открыть ставни, они на замке, а ключи есть только у вас, господин Бернар…
От нетерпения Жак Бернар затопал ногами. Он был прав, этот консьерж!..
– Ладно, тогда бегите за слесарем, немедленно тащите его сюда, пусть выпустит меня… Говорю, нет у меня ключей, я хочу выйти!.. И сами возвращайтесь!
– Хорошо!.. Хорошо!.. – заметил консьерж. – Я все сделаю, но имейте в виду, я ничего не обещаю! Сейчас в мастерских не слишком людно, не знаю, найду ли я кого-нибудь…
Жак Бернар слышал, как привратник удалился, брюзжа на ходу.
– Ну и влип, – буркнул молодой человек. – Они намерены мне все испортить. Чертовщина! Ну и физиономии у них будут при виде моего пустого кресла!..
Жак Бернар долго ждал.
Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко.
Уже с половины десятого толпы зрителей, состоящие исключительно из сливок общества, о ком принято говорить «весь Париж», брали приступом, заполняли собой особняк «Литерарии». Принимая во внимание специфический профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели «Литерарии» образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или, по меньшей мере, к таковым себя причисляющих.
Для этих избранных, роскошных особ празднество в «Литерарии» в честь поэта Оливье было торжество дежурным, на котором непременно надо было появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы.
Просторный особняк быстро заполнялся, и без четверти семь публика уже теснилась в маленьком театральном зале, где мадам Алисе проводила встречи, заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания.
Потрясающей красоты женщины, которые торговали очень дорогими программами, убежденные, что таким образом возвеличивают имя замечательного поэта, каковым, по всеобщему заверению, был Оливье, предупреждали, что представление начнется без четверти десять. Без двадцати десять в переполненном зале было негде яблоку упасть.
Но самое невероятное, что, невзирая на тесноту, все казались на вершине воодушевления. Соседи переговаривались, восторгались поэтом Оливье, не было никого, кто не посвятил бы ему строфы, сонета или фразы…
Одна мадам Алисе пребывала в ярости.
Сидя в первом ряду – она не пожелала занять место рядом с членами комиссии по увековечиванию памяти Оливье, – она размышляла:
«Боже, ну и противная эта богема, эти свободные художники! Наобещают с три короба и ищи их свищи!.. Где этот чертов Жак Бернар? Должен был прийти среди первых, и до сих пор его нет. Что это значит?..»
Напротив, с явным удовлетворением директриса «Литерарии» окидывала взором полный зал, мысленно беря на заметку интересных людей, достойных фигурировать в будущем отчете. Но невольно она возвращалась к тягостным думам:
«В конце концов, почему Жак Бернар не здесь? Как-никак его обязанность руководить церемонией! Его присутствие придало бы празднику большую официальность… Как все-таки это неприятно!..»
Занавес начал подниматься, с губ довольных зрителей слетело приглушенное «ах», вскоре сменившееся торжественной тишиной.
Интеллигентного вида мужчина в белом галстуке и во фраке, с плешивой головой и живыми глазами за стеклами пенсне в черепаховой оправе, эталон светского ведущего, уселся за зеленый столик, украшенный традиционным стаканом с водой и заранее выдвинутый рабочими на авансцену.
– Дамы!.. И господа!..
Ведущий кратко обрисовал жизненный путь поэта Оливье. Он находил восхитительные слова, тактичные и меткие выражения, превознося покойного, без которого, как он утверждал, прибегнув к несколько рискованной метафоре, плакала бы вся французская словесность.
Несколько секунд спустя он поднялся под бурные овации, бурные еще и потому, что не томил публику, ожидающую гвоздя программы, чтения произведений поэта Оливье.
Как только ведущий вернулся за кулисы, подошла очередь постоянного постановщика праздников в «Литерарии» Мике. Уверенным шагом он пересек сцену и приблизился к рампе, незаметно обменявшись с мадам Алисе полным отчаяния взглядом, взглядом, ничего не говорившим окружающим, но хорошо понятным директрисе, который означал:
«О Жаке Бернаре ни слуха ни духа!»
Мике громко объявил:
– Дамы и господа!..
В нескольких витиеватых фразах актер предупредил публику, что сейчас ей будет представлена одноактная пьеса Оливье, пьеса, еще не видавшая огней рампы, каковая, как он надеется, несомненно, обязательно заинтересует читателей «Литерарии», которые смогут оценить многообразие и плодовитость покойного, преуспевшего как в комедии, так и в драме, оставившего свой автограф как под трагическими, любовными стихотворениями, так и под задушевными, игривыми, даже легкими романсами!
– Мы решили, – заключил Мике, – чередовать жанры, к которым обращался поэт Оливье, и включить в программу самые разнохарактерные произведения. Дамы и господа, ваше право смеяться или плакать над пьеской, которую мы с товарищами имеем честь исполнить перед вами, рассчитывая на всю вашу снисходительность…
Последние слова встретил шквал аплодисментов, артист поклонился и скрылся за кулисами.
Занавес упал и поднялся, открыв сельский пейзаж, а несколько мгновений спустя весь зал покатывался от безумного, неудержимого хохота, настолько комичной и забавной оказалась завязка «Всего или ничего» – так называлась пьеска.
Артистов вызывали, кричали «бис» и «браво». Не стихали аплодисменты. К антракту все были в полном воодушевлении…
Мадам Алисе прошла за кулисы, заметила Мике, который метался, как угорелый, следя за подготовкой второй части программы.
– Ну как? Порядок? – крикнул ей актер.
Мадам Алисе кивнула:
– Да, ничего! Ничего получилось!.. Что теперь будем делать?
– Вы имеете в виду, как мы сгладим отсутствие Жака Бернара?
– Вот именно… Ему назначили увенчивать бюст…
Мике покорно махнул рукой:
– Что делать, мадам! Может, еще появится? Вдруг он просто опаздывает?.. И потом, тут уже ничего не попишешь…
Оставив директрису «Литерарии», которая всегда страшно волновалась во время своих праздников и обретала душевный покой и обычное хладнокровие только с уходом последнего гостя, Мике прокричал в сторону:
– Внимание! За кулисами! Готовы? Даю звонок!
В зале оживленно переговаривались, целовали ручки, завязывали знакомства, шла светская болтовня, продолжались начавшиеся в антракте флирты…
Наконец занавес вновь поднялся, по залу прокатилось «браво», открылась темно-серая декорация в цветочек, декорация неброская, не задерживающая внимания. Прекрасная и грациозная Лидиана из Французского театра объявила со сцены мелодичным голосом:
– Неизданное стихотворение Оливье «Летний вечер».
Она начала читать волнующие, несколько меланхолические строки, которым аудитория внимала с трепетом:
О нет! Не станем говорить, послушай –
Трепещет поле под лобзаньем ветра…
Мы час не будем торопить, и наши души
Усладит долина, где устало догорает вечер.
Мы дальше не пойдем, на мох приляжем,
Дурман гвоздик вдохнем, пусть царствуют они.
Взгляни: ночь нежная уже стоит на страже,
И поцелуя вкус своим теплом хранит.
Но когда артистка подошла к заключительной строфе, разразился настоящий скандал.
Оборвав Лидиану, мужской голос, плавный, спокойный, бесстрастный, прекрасно поставленный, довел неизданное стихотворение до конца среди гробового молчания задохнувшейся от удивления публики.
Вот сердца любящего повеленье: остаться здесь!
Слить губы наши в клятве бесконечной!
Подле тебя мечтать и ночь, и день,
Не верить в завтра, чтобы верить в вечность!
В едином порыве все головы повернулись, все взгляды обратились в противоположный конец зала, к человеку, только что говорившему, читавшему – о неслыханная дерзость! – строфы, неизданные строфы поэта Оливье!
Что это значило?
Кем был этот незнакомец?
Зачем затеял отвратительный скандал?
В висках у присутствующих застучало, мадам Алисе, бледная как смерть, вскочила с места, у артистки на сцене подкосились ноги, из-за кулис выскочил ошеломленный Мике.
Да! У всех застучало в висках, а на лбу выступила холодная испарина, ибо нарушитель вечера в «Литерарии», вечера памяти покойного поэта, который дочитал строфу, считавшуюся неизданной, казался до боли знакомым, как две капли похожим на примелькавшиеся в газетах фотографии Мориса, Мориса-Оливье! Поэта, убитого поэта с набережной Отей!..
Окончив четверостишие прежде, чем кто-либо успел глазом моргнуть, двойник Мориса – так поначалу восприняли его зрители – продолжал тем же спокойным и ледяным голосом:
– Дамы и господа… Попрошу две минуты внимания… Мне надо сообщить вам важные известия! Во-первых, среди присутствующих наверняка имеются такие, кто мог бы помнить, прочитать это стихотворение. Найти его можно в любой антологии. Оно никогда не принадлежало поэту Оливье, поэту, которого вы собрались здесь славить, его автор широко известен, это господин Марк… Да, дамы и господа! Он посвятил эти стихи одной своей знакомой!..
Вас разыграли!..
Но это еще не все! Вы думаете, что чествуете сейчас память покойного, память поэта Оливье. Так вот, поэт Оливье не умирал, хотя бы по той простой причине, что это я!.. Я поэт Оливье, он же рабочий Морис! Господин Жак Бернар, так и не явившийся к тому же на праздник, самозванец! Он в жизни не был моим литературным наследником! Я с ним не знаком!
Голос незнакомца потонул в пронзительных возгласах, поднявшемся гомоне, буре воплей, выкриков, свистков, хлопков…
Скандал и впрямь был неслыханным.
Что-что? Это в самом деле Оливье?.. Поэт Оливье не умер?.. И произведения, которыми мы тут весь вечер восторгались, вовсе не его?..
Что означает этот балаган?.. Чудовищно! Немыслимо! Отпихивая друг друга локтями, зрители хлынули вперед – увидеть, удостовериться!
Внезапно на балюстраду, обезумев от гнева и ярости, вскочила мадам Алисе. Она вскарабкалась на сцену, нашла Мике, потерявшего в суматохе голову.
– Что делать? Что делать?
– Во что бы то ни стало остановить их! – выдохнул Мике.
Стоя на авансцене, он пытался выкрикнуть что-то в зал, но голос его терялся в воплях проталкивающихся к выходу зрителей, которые надеялись нагнать, увидеть вблизи таинственного Оливье.
Мике вернулся на прежнее место:
– Господи Боже мой! Будь ты неладен! Здесь свихнуться можно! Ни черта не разберешь… Черт, теперь я начинаю понимать, почему не пришел Жак Бернар. Этот мерзавец, наверное, что-то предчувствовал…
Мике кубарем скатился по лестнице, ведущей на улицу Пресбург…
Он рассчитывал догнать Оливье, который должен был, по его мнению, находиться где-то на центральной лестнице, в толпе зрителей. Мике хотел сорвать с этого дела покров тайны. Он был вне себя от ярости!..
– Дорогая, это невероятно!
– Даже сногсшибательно, красавица моя!..
– Знаете… Я тут же его узнала!
– Правда?
– Клянусь!.. В «Иллюстрированном мире» был его портрет, поразительное сходство.
…Так беседовали две подруги десять минут спустя в густой толпе, собравшейся у входа в «Литерарию».
Все обсуждали события вечера, каждый давал свой комментарий.
– Я, – внушал толстяк щуплому низкорослому юноше с обреченным лицом чахоточного, – я, милый мой, ни капли не удивился, с первой же строчки я узнал знаменитые стихи, даже не понимаю, как на эту удочку попалось столько народа!..
В некотором отдалении шумно переговаривалась толпа мужчин и женщин, людей театра, о чем нетрудно было догадаться по их манере держаться.
– Что ни говори, малыши, блестящий провал!.. Это дело еще наделает шуму…
– Самое странное, – прибавила огромная, ярко-рыжая дама с нарумяненным и размалеванным как божий грех лицом, – что этот Оливье свалился как снег на голову, покрасовался перед всеми и ни с того ни с сего смылся.
– Как? Его не нашли?
– Конечно, нет. Вы что, не знаете?
– Что именно?
– Я только от Мике… У меня абсолютно достоверные сведения. Так вот, Мике сказал, просто кошмар, этот Оливье исчез! Как сквозь землю провалился!..
Раздался взрыв хохота.
Итак, пока одни изумлялись, другие радовались и веселились, вспоминая разразившийся в «Литерарии» скандал, моложавого вида мужчина во фраке, с независимым, но явно чем-то встревоженным видом, с поднятым воротником плаща и в глубоко надвинутой на глаза шляпе, обходя стороной фонари, стремительно передвигался от группы к группе, прислушивался к разговорам, замечаниям, но немедленно отходил в сторону, как только привлекал к себе внимание.
– Да… – время от времени шептал он. – Хорошенькое дельце!.. Ну и влип!..
И тип окончательно удалился.
Двадцать минут спустя, неподалеку, на одной из пустынных улочек состоялось странное совещание.
Встретились двое. Первый был молодым, высоким, статным, сильным, элегантным. Второй – в широком неброском плаще, с руками в карманах, надвинутой на лицо мягкой шляпе с полями говорил тоном, не допускающим возражений.
– Друг мой, – обратился он к своему товарищу, – вы попали в дурацкую историю! Надо выпутываться…
– Но, – возражал второй, – я не понимаю…
– Не понимаете? Вы глупый ребенок!.. Черт! Ваш прямой интерес заставить Жака Бернара исчезнуть…
– Но разве сегодня вечером вы…
– Да! – грубо отрезал человек в мягкой шляпе. – После сегодняшнего он исчезнет, я вам это обещаю… Ладно, мне некогда… Моя ночь не окончена, мне еще предстоит одна трудная работенка…
Человек в мягкой шляпе усмехнулся, затем распрощался с товарищем.
– Отправляйтесь спать, прекрасный влюбленный! – сказал он. – Я для вас поработаю!..
Оставшись один, незнакомец задумчиво добавил:
– Для него? Само собой! И для себя тоже!..
Глава 12
ЗАПАДНЯ
Час спустя, меж тем как истомившаяся в ожидании у дверей «Литерарии» толпа, не узнав ничего нового, решила разойтись, достойнейший Мике, разъяренный, вне себя, в убийственном настроении наконец дополз до уборной и стал собираться домой.
Он не переставал кипеть с того самого мига, когда трагическое появление Оливье сорвало весь праздник.
– В голове не укладывается!.. Дурость какая! Идиотизм… Все было так здорово…
Оливье в самом деле испортил праздник как раз тогда, когда тот удавался по всем статьям, когда казалось, что «Литерарию» ожидает настоящий триумф!
С этого момента у Мике не было ни единой свободной минуты. По словам зевак, околачивающихся возле особняка, постановщик обыскал здание снизу доверху, носился по всем четырем этажам, побывал во всех комнатах, дошел до того, что полез в погреб, обследовал все чуланы, заваленные всякими диковинками.
Но, к несчастью, никого не обнаружил.
Объявившись на празднике, оборвав красавицу Лидиану на сцене, самолично продекламировав заключительную строфу, Оливье будто таинственным образом испарился, безвозвратно исчез!
Почему, возникнув со столь оглушительным скандалом, он обратился в бегство?
Не один Мике бился над этим вопросом, задавали его себе и другие, в частности, мадам Алисе, которая какое-то время была на грани удара: от волнения в лицо ей бросилась кровь, сделав его из мертвенно-бледного темно-багровым.
Мадам Алисе застала Мике у него в уборной.
– Ну как? – произнесла директриса «Литерарии».
В эти слова достойная женщина вложила всю свою муку и тоску.
Мике обреченно возвел руки к небу.
– Вот такие дела, – ответил он. – Что тут сказать? Ничего уже не поделаешь!.. Мы не могли этого предвидеть, а теперь не в силах ничего изменить!
В течение нескольких мгновений директриса и комедиант молча глядели друг на друга, затем мадам Алисе продолжала:
– Я сейчас пойду в комиссариат, надо доложить обо всем дежурному. Так сказали ажаны… Ах, Боже мой, Боже ты мой!
Мадам Алисе рассталась с Мике, собираясь покинуть театральные кулисы и выйти на улицу Пресбург.
Но вдруг вернулась.
– Мике, а что с Лидианой? – поинтересовалась она. – Что с ней решили?
– Что значит, решили? – удивленно переспросил Мике.
– Ну да, что с ней? Кто ее проводил?
Мике досадливо и не слишком довольно поморщился.
– Ничего не попишешь, – прошептал он. – Ей пришлось обойтись без провожатых. Честно говоря, мне было не до того, чтобы усаживать ее в машину. Не знаю, как она уехала.
В других обстоятельствах мадам Алисе, безусловно, вспылила бы, рвала бы и метала по поводу нарушения элементарных приличий.
От милостивого согласия Лидианы во многом зависел успех праздника, и было поистине прискорбно, что никому даже в голову не пришло отвезти домой дивную французскую актрису.
Однако мадам Алисе была слишком потрясена случившимся: возникновением Оливье, того самого Оливье, которого «Литерария» с такой помпой хоронила в последних трех номерах, чтобы беспокоиться о подобной мелочи.
– Хорошо! Хорошо! – ответила она Мике. – Завтра сочиним ей письмо с извинениями. Не дурочка, поймет!
Мадам Алисе, сникнув, понурив голову, еще раз коротко попрощалась.
– Пойду спать, дорогой, а то совсем с ног валюсь. До завтра?.. Если вдруг вы мне понадобитесь раньше, я за вами пришлю! Надо будет продумать, как действовать дальше…
Мадам Алисе удалилась, а Мике закончил переодеваться; окончательно готовый, потушил в уборной свет и вышел на улицу.
Воздух был чист и прохладен, в такие вечера было особо приятно полуночником вышагивать по пустынным тротуарам.
Едва выйдя за порог, Мике глотнул воздуха, закурил сигарету и, руки в карманах, трость под мышкой, пустился в путь.
– Честно говоря, – шептал артист, вновь обретая обычную беспечность и душевное спокойствие, – честно говоря, мое дело маленькое. Со мной все более-менее ясно, завтра мое имя будет во всех газетах. А это всегда реклама, тем паче, бесплатная!
Неутомимый ходок Мике возвращался домой пешком. Путь до улицы Лепик занял у него добрых три четверти часа. Возле своих дверей он с немалым удивлением заметил велосипедиста, казалось, с нетерпением кого-то поджидавшего.
Инстинктивно Мике почувствовал, что велосипедист явился по его душу.
Тем не менее, Мике уже тянулся рукой к звонку, когда велосипедист обратился к нему, приподнимая фуражку.
– Простите, сударь, вы, случайно, не господин Мике?
– Да, он самый! Вы что-то хотите, друг мой?
– Отлично! – спокойно произнес велосипедист. – А то я уж было отчаялся вас увидеть! Я только что звонил, но консьержка сказала, что вы еще не возвращались… И на улице вас что-то было не видно…
– А в чем дело? – забеспокоился Мике.
– Сударь, меня к вам послала одна особа… мадам Алисе.
– Вы от мадам Алисе?
– Да, сударь.
– Так где она? Что еще произошло?
– Мадам Алисе просила вас срочно приехать на улицу Гран-Дегре, дом 42. Она ждет вас у господина Оливье…
– У Оливье?
Услышав невероятное известие, Мике резко побледнел.
– Как! Ну и ну! Это уж совсем поразительно!
Значит, Оливье найден? Известен его адрес, ведь мадам Алисе у него.
В полном ошеломлении Мике застыл на тротуаре, уронив руки, совершенно сбитый с толку.
– А мадам Алисе не говорила? – спросил он.
– Я вам передал. Она просила поторопить вас. Вы ей срочно нужны, пятый этаж, дверь напротив лестницы.
– Хорошо! Хорошо! Иду!
Мике и в самом деле развернулся и почти бегом припустил к площади Бланш.
«Господи! – думал он. – На такси я доберусь за считанные минуты!»
– Улица Гран-Дегре, где это? – рассуждал он. – А! На левом берегу, за Собором Парижской Богоматери. Правильно…
Мике окликнул проезжавший таксомотор, дал адрес, наказав:
– И побыстрее! Понятно, друг? Получишь хорошие чаевые.
Воодушевленный шофер понесся сломя голову. Мике видел, как машина на предельной скорости скатилась с вершин Монмартра. Было около трех часов утра, улицы были абсолютно пустынными, ничто не препятствовало поездке.
Итак, глубоко усевшись на сиденье, подскакивая на каждой рытвине, Мике предавался размышлениям:
«Неслыханно! Даже не знаю, что думать. Я из-за этого чертова поэта перерыл весь дом, как же мадам Алисе удалось его разыскать?..»
Но в следующую секунду артист обозвал себя дураком.
– Черт возьми! Идиот! – пробурчал он. – Наверное, мадам Алисе что-то разузнала в комиссариате. Вполне естественно, что Оливье обратился в полицейский участок… То есть… Ничего естественного. Но в конце концов…
И Мике сказал себе с большой тревогой:
– Я с радостью отдал бы десять лет жизни за то, чтобы узнать, зачем я понадобился мадам Алисе.
Тем временем, лихо покрутившись по улицам, такси великолепно развернулось на набережной и вырулило на улицу Гран-Дегре.
– Дом 42! – крикнул Мике шоферу, который было заколебался, пропустив мимо ушей точный адрес.
Машина остановилась, Мике выскочил на улицу, обернулся к шоферу:
– Вы можете подождать?
– Нет! У меня бензин на исходе. Надо ехать на стоянку.
– Что ж…
Артист расплатился и, когда машина отъехала, позвонил в дверь довольно неприглядного вида здания.
– Ох! – вздохнул Мике, когда дверь открылась, и он вошел в обшарпанный сырой вестибюль. – Ох! Очевидно, пресловутый Оливье не купается в золоте…
А тем временем в доме под номером 42 по улице Гран-Дегре, куда на зов мадам Алисе примчался актер Мике, происходили странные, таинственные, несколько настораживающие вещи.
На лестничную площадку пятого этажа выходила одна-единственная дверь.
Эта одностворчатая дверь вела в довольно просторную комнату, на скорую руку обставленную подержанной мебелью.
Здесь были большая кровать, стол, стулья. На полу валялось несколько газет.
По этой комнате с наглухо закрытыми, тщательно задвинутыми шторами темной неясной тенью скользил человек в черном.
Это был здоровый парень с могучими плечами и мощной мускулатурой. По-видимому, очень сильный и ловкий, поскольку временами просто поражал своими позами, пружинистым шагом, как, впрочем, и манерой передвигаться, настороженно, бесшумно, беспокойно…
Комната была погружена в полумрак.
Лишь на краю стола мерцал маленький ночник, свет которого был приглушен импровизированным абажуром из листа бумаги.
Кем был этот человек?
Что он тут делал?
Незнакомец и в самом деле был занят чем-то странным.
Он достал из кармана длинную бечевку, одним концом привязал ее к гвоздю к стене, другим к створке шкафа.
Будто собираясь сушить белье, он перекинул через нее огромную простыню из грубого полотна…
Таким образом комната оказалась, словно ширмой, перегороженной на две части.
В одной половине находилась дверь. В другой окно. А между окном и простыней затаился загадочный человек.
Повесив на веревку простыню, незнакомец немедленно переключился на новый вид деятельности.
Он вытащил из кармана пузырек, перелил его содержимое в чашку. Затем поставил на стол предмет, напоминающий небольшой ящик с ручкой.
Что все это значило?..
Подозрительные приготовления заняли несколько минут.
Окинув взглядом свои труды, человек улыбнулся, довольно пожал плечами…
В следующий миг человек посмотрел на часы – было четверть четвертого, тогда он сел и приготовился ждать…
Странный субъект прождал пять или шесть минут.
Затем он резко, но по-прежнему бесшумно вскочил, бросился к окну, припал ухом к задвинутым шторам.
– Оно! – прошептал незнакомец. – Автомобиль… Гул мотора… А вот и звонок… Замечательно. Машина отъезжает? Ну и дурак!
Человек отошел от окна и занял свою позицию за простыней…
Держась за перила и все больше удивляясь, Мике поднимался по лестнице.
– Ничего себе, – шептал он. – Какой странный дом! И как это мадам Алисе сюда занесло? Дьявольщина! Казалось бы, могла затащить его в кафе или лучше вызвать завтра к себе…
Актер спотыкался о щербатые ступеньки, ругая себя, что не захватил восковые спички.
Будучи курильщиком, он имел при себе только ветровые спички, от которых здесь было мало проку.
– На самом деле, – размышлял он вслух, поднимаясь по пролету четвертого этажа, – мадам Алисе вряд ли там одна. Вероятно, с ней комиссар полиции. Ведь Оливье считался покойником; его возникновение наделяет адский шум! Не удивлюсь, если у него будут неприятности с полицией…
И потом, сейчас я сам все узнаю…
Артист добрался до пятого этажа. Он припомнил слова посыльного: «Мадам Алисе просила вам передать, что она на пятом, дверь напротив лестницы, консьержку незачем будить».
Мике сориентировался:
– Пятый? Дверь напротив? Вот она!.. Тем более, другой нет.
Мике постучал.
Какой-то миг подождал, затем ему почудилось, что дверь отворилась…
По-прежнему не видя ни зги, ни проблеска света, Мике не решался войти. Он вытянул руку, чтобы толкнуть дверь, но почувствовал, как приоткрывается она пошире, пропускает внутрь.
– Есть кто-нибудь? – крикнул Мике.
Никто не отвечал.
«Боже! Что же это такое?» – подумал про себя комедиант.
– Есть кто-нибудь? – вновь крикнул он.
И сделал шаг вперед…
В этот миг Мике отчетливо услышал голос, который ему показался незнакомым, но, который ему, возможно, доводилось прежде слышать, голос позвал:
– Входите, старина! Мы вас ждем!..
Актер, все более ошеломленный, вытянув руки вперед, что вполне естественно в темной комнате, двинулся на зов.
Он сделал три шага.
Но тут произошло неожиданное, непредвиденное, ужасное!..
Дверь позади Мике резко захлопнулась. В тот же миг комнату, в которой очутился артист, залил ослепительный свет. Этот свет, резкий электрический свет, очевидно, испускал какой-то мощный прожектор.
Мике, ослепленный, ошеломленный, заморгал, с трудом адаптируясь после кромешной темноты.
Актер смотрел и не понимал…
Перед ним трепыхалось что-то белое, прозрачное…
– А!.. – начал он.
Дальше он выговорить ничего не успел!
За белым предметом, который он разглядывал не более секунды, возникла черная человеческая тень!
Мике не успел ни рта раскрыть, ни пошевелиться.
Белый предмет, в котором он угадал простыню, накрыл его с головой… свил его туловище… скрутил члены… парализовал движения… стеснил дыхание…
Мике собирался было закричать, но кляп заткнул ему рот, связал язык…
Перед глазами все поплыло…
Ему показалось, что он падает на пол.
В лицо ему брызнула какая-то жидкость, он стал задыхаться.
Несколько секунд спустя в наводненной светом комнате не было никого, кроме человека в черном, который с любопытством склонился над белым кулем с человеческими очертаниями, неподвижным и зловещим телом, словно закутанным в саван – трупом!
Десять минут спустя человек в черном, который столь жестоким образом расправился с Мике, застыв на коленях возле своей жертвы, приложил ухо к груди распростертого на полу человека.
– Мертв! – со смешком произнес он. – Быстренько я его! Даже пикнуть не успел! Ни рыпнулся! Ни дернулся! Что ж, замечательное средство, на будущее надо иметь в виду!
Он поднялся на ноги, подошел к окну и распахнул его, оставив шторы тщательно задернутыми.
– Страшно несет хлороформом, – размышлял вслух незнакомец. – Так можно по собственной милости отдать Богу душу. Ну, за работу!
Работа, на которую намекал поразительный субъект, была довольно гнусная.
Оставив белое тело на полу, незнакомец абсолютно спокойно, с непоколебимой решительностью выдвинул на середину комнаты стоящий у стены стол.
На столе с недавних пор лежал предмет. Это был мощный электрический фонарь, своим резким светом и ослепивший беднягу Мике…
Незнакомец убрал фонарь. Направился в угол комнаты к большому мешку, развязал его. В мешке находились отруби. Горкой высыпав их на пол, незнакомец удовлетворенно потер руки.
– Великолепная находка! – прошептал он. – Помешает быстро просочиться крови и, следовательно, обнаружить происшествие! Ну-ка! Кажется, можно спокойно приступать к делу?
Необычайный тип, зловещий преступник неспешно облачился в одеяние, которое снял со стены.
Это был большой клеенчатый плащ причудливого покроя: наглухо закрытый, только с прорезью для головы, наподобие зюйдвесток, которые носят в шторм моряки.
Зачем незнакомец так нарядился?
Он вынул из кармана плаща резиновые перчатки, натянул их на руки.
Теперь, во всеоружии, незнакомец подошел к жертве.
– Надо поторапливаться, – пробормотал он. – Скоро займется день, надо побыстрее отсюда сматываться…
Ухватив белый куль, труп Мике, за плечи, он потащил, поволок его к месту, присыпанному отрубями.
– Первым делом, – прошептал убийца, – избавимся от этого замечательного савана, сослужившего мне превосходную службу.
Он перевернул труп на живот, принялся разматывать простыню…
Обнажилось тело несчастного Мике, еще не окоченевшее, теплое, но уже бездыханное.
– Прекрасно! – отметил незнакомец. – Теперь все просто!
Не переставая говорить, он вооружился неким подобием ножа, который достал из ящика стола…
И началась задуманная ужасная бойня…
Без малейшего содрогания, казалось, не сознавая всей чудовищности своих действий, незнакомец со знанием дела, с поразительной сноровкой, которая сделала бы честь и хирургу, надсек шею жертвы и стал медленно, планомерно орудовать ножом, разрубая кожу, затем мышцы, вылущивая позвонки, не обращая внимания на фонтанчики еще теплой крови, обагрившей резиновые перчатки, залившей клеенчатое одеяние, напитавшей отруби на полу!..
Долго длилась чудовищная бойня…
Однако и ей пришел конец. Человек ухитрился окончательно отделить голову от плеч несчастной жертвы.
Отныне Мике был обезглавлен.
Голова актера больше не покоилась на его шее.
Наконец человек распрямился. Какой-то миг он созерцал тело артиста, затем легко поморщился.
– Дрянь-работенка! – прошептал он. – Далеко не элегантная. Не в моем это вкусе… Ну да ладно! Что поделаешь!.. Зато проделана явно не без пользы!
Человек удовлетворенно усмехнулся и приступил к новым приготовлениям.
Он вытащил из-под кровати ящичек, внутри обшитый жестью, накидал в него отрубей…
– А вот и шляпная картонка, – вновь прошептал он, – с сюрпризом для ее нашедшего… если ее кто-нибудь найдет…
Без тени отвращения он взял за уши голову несчастного Мике и швырнул ее в ящик…
Однако голова не входила так, как того хотелось бы убийце.
И тот совершил чудовищную вещь. Он поднял ногу и ударом каблука вогнал в отруби бренный останок!
– Вот и готово! – прошептал человек.
Захлопнув крышку, он вернулся к растерзанному телу.
– Так! Надо принять еще кое-какие меры предосторожности!..
Убийца стянул перчатки, избавился от клеенчатого плаща, который небрежно отправил в угол и, уже чистый и опрятный, проговорил вслух:
– На редкость удачно! Ни пятнышка крови! Никому и в голову не придет…
Но тут он оборвал себя. Вдалеке прозвонили часы…
– Черт побери! – прошептало чудовище. – Пора! Уже пора!..
Он заторопился.
Быстро порывшись в бумажнике, убийца достал письма и сунул их несчастной жертве в карман пиджака.
Затем, в последний раз взглянув на кровавое зрелище, он зашвырнул в угол пропитанный кровью саван, невозмутимо взял трость, надел мягкую шляпу и подхватил сундучок, скрывавший голову жертвы.
Убийца вернулся к окну. Он потушил свет, отдернул шторы, распахнул раму.
Из окна виднелись крыши, располагавшиеся с ним почти на одном уровне.
Человек перемахнул через подоконник и, не выпуская из рук сундучок, спрыгнул на кровлю крыши.
– Определенно, – размышлял он, – все прошло идеально гладко, теперь можно вольно вздохнуть!..
Он украдкой пробирался между трубами, продвигался вперед…
В следующее мгновение его черный силуэт осторожно спускался по железным крючьям, вделанным в стену старого дома.
Вскоре силуэт был уже внизу, на обширном пустыре.
А еще через несколько мгновений прохожий с объемистым свертком шагал по мосту Собора Парижской Богоматери.
На середине моста он остановился, нагнулся над темной водой. Раздался глухой всплеск.
Когда прохожий тронулся дальше, свертка у него не было!
Глава 13
РЕПОРТЕРЫ «СТОЛИЦЫ»
Господин Пантелу, ответственный секретарь популярного еженедельника «Столица», обычно появлялся в своем кабинете в восемь утра. Однако утренний телефонный звонок патрона, депутата, господина Вассера вытащил его из постели намного раньше привычного часа.
Господин Вассер, депутат, который купил «Столицу» и унаследовал директорское кресло несчастного господина Дюпона, убитого страшным Фантомасом, был человеком решительным, подвижным, работящим, не дающим скучать своему несчастному редакционному секретарю.
Он купил «Столицу» в надежде облегчить свое избрание в сенаторы, проведя мощную предвыборную кампанию. Но по-настоящему увлекся журналистикой. В нем не было ничего от безмятежной флегматичности предыдущего владельца, несчастного господина Дюпона де Л'Об.
– Алло! – прокричал в трубку господин Вассер. – Алло! Дорогой Пантелу?.. Представляете, я только что с праздника в «Литерарии», после довольно бурных событий решил поужинать с друзьями… Я только из бара, где узнал… Алло!.. Да!.. Я звоню из дома!.. Алло!.. Я узнал, что только что в районе площади Сан-Мишель обнаружено необычное убийство… что-то жуткое… Подробностей пока нет, я просто услышал один разговор… Алло!.. Вы меня слушаете? Да?.. Я слышал, как об этом рассказывал один посетитель… наверное, кто-то из префектуры. Так вот, дорогой мой Пантелу, займитесь этим… Давно мы не делали специального выпуска, может, случай уже пришел? Я на вас полагаюсь!..
Господин Пантелу любезнейшим тоном заверил дорогого шефа и хозяина, что тот может полностью рассчитывать на него, затем, шваркнув трубку, разразился крепкой бранью:
– Сучья жизнь! Как надоел, скотина! Палец о палец не ударит, а вечно обо всем знает!.. Надо теперь тащиться в редакцию!.. Не открутишься!
Господин Пантелу поднялся, оделся. В четверть восьмого он был в «Столице» и трезвонил по всем этажам, рассылая курьеров по корреспондентам, делая прочие звонки, отдавая распоряжения, приведя в боевую готовность многочисленную армию репортеров, находящихся в его подчинении, чтобы как можно быстрее заполучить точную информацию о случившихся ночью скандале в «Литерарии» и отвратительном убийстве, упомянутом господином Вассером.
Нервно накручивая телефонный диск, господин Пантелу в очередной раз вызвал к себе курьера.
Когда дверь его кабинета отворилась, он спросил:
– Ну?
– Что, господин секретарь?
– Пока никого?
– Никого, господин секретарь!
– Сейчас девять? Невероятно!.. Наборщики здесь?
– Да, господин секретарь.
– Хорошо! Пусть будут наготове, я сейчас отправляю им материал. А! Кто там насвистывает? Пойдите, взгляните.
На секунду исчезнув, курьер вернулся.
– Это господин Мира.
– Ведите его сюда!
Вскоре в комнате появился господин Мира, второй репортер газеты.
– Доброе утро, господин Пантелу!
– Доброе утро, старина. Как дела?
– Это совершенно невероятно…
– Что?
– Да это преступление. Дорогой мой, представляете… Бьюсь об заклад, вы не знаете, кто убит?
– Нет, не знаю…
– Оливье…
– Хм…
– Повторяю: Оливье…
– Вы что, Мира, тронулись?
– Нет, насколько мне известно! Лучше выслушайте меня, старина. Получаю я записку, в которой вы отправляете меня на улицу Гран-Дегре и предупреждаете об экстренном номере… Отлично! В восемь тридцать я на месте, само собой, пришлось хватать такси… Приплюсуйте к моим издержкам…
– А что дальше?
– А дальше, на улице Гран-Дегре, прямо перед роковым домом, я натыкаюсь на двух жандармов!..
– А дальше?
– Дальше я сую им под нос пропуск, журналистское удостоверение – весь набор! Короче, они меня выдворяют. Пройти невозможно, слова из них не вытянешь – приказ на вопросы не отвечать. Чувствую – пропадаю! Еле-еле успел щелкнуть дом снаружи… ничего замечательного…
– И дальше?
– Дальше, само собой, скачу в комиссариат…
– Вы видели комиссара?..
– Нет, секретаря.
– И что он сказал?
– О! Он был крайне доброжелателен, чрезвычайно любезен, правда, не слишком в курсе. Он мне рассказал следующее. Сегодня утром к новому жильцу, который три недели как въехал, приходит консьержка делать уборку, открывает своим ключом дверь… и находит труп.
Тут сами понимаете: крики, скандал, треволнения! Бегут в полицию. Бах! Попадают как раз на моего секретаришку. Он приходит, видит все дела, обыскивает покойника и, представляете, к своему изумлению, обнаруживает у того в кармане письмо, адресованное сотруднику «Литерарии» Оливье.
– У вас есть копия?
– Нет, но смысл я запомнил. Это было приглашение считать корректуру… Обычное письмо…
– Дадите мне?
– Обязательно! И тогда мой секретарь делает вывод: по всей очевидности, убитый – это поэт Оливье, который убит каким-то сумасшедшим.
– Сумасшедшим!.. Почему?
– Черт побери, потому что преступление чудовищное, в голове не укладывается, к тому же кажется абсолютной бессмыслицей. Этот Оливье не был большим богачом, однако золотые часы, кольца, пятьдесят два франка наличностью… ничего не было тронуто…
– Значит, преступление было совершено не с целью ограбления?
– Черт побери! Вы же видите, что нет!..
Господин Пантелу покачал головой:
– Забавно!.. Правдами-неправдами, но этому Оливье удается подогревать вокруг себя страсти. Вчера, в пять пополудни, все считали его покойником и готовились увенчать его бюст, дабы почтить его память. А в одиннадцать он объявляется собственной персоной, цел и невредим… В три часа утра его находят задушенным!.. Жаль, ему не удастся воскреснуть во второй раз, этот парень с лихвой бы взял свое!..
Репортер Мира от души рассмеялся:
– Ну, Пантелу, вы и загнете! Ладно, вернемся к делу! После комиссариата я заскочил в префектуру…
– Отлично!..
– В пресс-бюро ничего не знают! Хорошо! Поднимаюсь к следователям… меня посылают… Если бы вы только слышали, как грязно меня послали в следственном отделе! Я разнесу их в репортаже, идет?
– Обязательно! Они уже давно ставят нам палки в колеса!..
– Договорились, ух и разнос я им устрою! В конце концов нахожу знакомого инспектора и так вкрадчиво выспрашиваю, что у них с протоколом. Кажется, господин Авар был в ярости…
– Тем лучше!
– Почему?
– В ярости он способен такое отколоть!..
– Ваша правда! Формальную проверку они провели и дело закрыли. Они все убеждены, что это Оливье; полицейское расследование установило, что действовал сумасшедший, маньяк, какой-то чокнутый…
Мира выдержал паузу, затем спросил:
– Ну что, Пантелу, ведь кое-что я узнал? И всего за полтора часа!
– Не убивайтесь, Мира! В общем что-то у вас есть, мнение полиции… Но вы дали выставить себя с улицы Гран-Дегре и не видели трупа!.. Не слишком здорово, старина!
Журналисты рассмеялись; ответственный секретарь не хуже своего репортера знал, что в данных обстоятельствах самому ловкому корреспонденту не под силу обойти запреты полиции.
Кроме того, аудиенция была закончена. Позади репортера появился молодой человек, бросающийся в глаза своей высотой, худобой, бледным и воспаленным лицом. Это был «светский» корреспондент «Столицы». Над ним иногда подшучивали, но уважали за внутреннюю силу, притягивавшую людей, которые от бульвара Мадлен до Опера снимают шляпу перед личностями.
Он тоже в восемь утра получил записку господина Пантелу. И тоже принес сведения. Но, в отличие от Мира, настроение у него было далеко не радужное. Далеко ему было до второго репортера и в умении давать краткие и точные репортажи, которые вылетали из-под пера Мира.
– Вы ждали меня, господин Пантелу? Ничего не попишешь, дорогой мой, такое уж несносное ремесло! Если вы по поводу преступлений, я немедленно увольняюсь!..
Последнее замечание господин Пантелу пропустил мимо ушей.
– Хорошо! Хорошо! – сказал он. – Потом будете плакаться, де Фондрей; сейчас надо думать об экстренном номере; кроме того, не понимаю, на что вы обижаетесь. Преступление совершено в великосветских кругах, тут уже ваша сфера. У вас есть что-нибудь новенькое? Где вы побывали?
– Дорогой мой, я следовал вашему плану… Проинтервьюировал светских особ, то есть своих друзей, до кого смог добраться в этот утренний час, и расспросил их, что они думают по поводу убийства…
Немного насмешливо господин Пантелу поинтересовался:
– Ну и что думают ваши друзья?
– Первым делом я отправился к графине…
Но господин Пантелу поднял руку:
– Нет! Нет! Надеюсь, вы не собираетесь мне пересказывать все интервью? Набросайте внизу материал, я прочту… если будет время!.. А вас я попрошу изложить вкратце, что говорят в свете… Вы же, старина де Фондрей – «господин, опрашивающий светских персон»…
Репортер перед зеркалом поправлял узел галстука:
– Так вот, дорогой мой, мнение света гласит, что преступление чудовищное…
– Разумеется!
– В высшей степени возмутительное!
– Разумеется!
– Оно оденет в траур всю французскую словесность!
– Полноте!..
– Посеет растерянность среди артистов и писателей!..
– Фу! Что ни говори, одним конкурентом меньше!
– И наконец, все рыдают, исходят слезами и соплями при мысли об ужасной кончине несчастного Оливье, еще вчера явившегося в зените славы, чтобы ночью кануть в пучину смерти!
Пантелу от души рассмеялся:
– Замечательно, Фондрей! Отлично сказано!.. Но этого не пишите. Знаете, «зенит славы» звучит немного напыщенно… Ладно, пойдем дальше. Так что, ваши светские персоны? Кого они считают убийцей?
– У всех на языке одно имя.
– Чье же?
– Имя ужасное, повергающее в трепет…
– Черт!
– Но так оно и есть на самом деле!
– Ладно, назовите ваше имя…
– Дорогой Пантелу… все сливки общества в один голос кричат, что убийцей Оливье не может быть никто, кроме Фантомаса!..
На сей раз господину Пантелу было не до смеха.
Переваривая заявление репортера, секретарь «Столицы» покачал головой.
– Ну и ну! – выговорил он наконец. – В свете опять заговорили о Фантомасе?.. Черт! Это важно. Серьезно! И весьма неприятно! Даже не знаю… Честно говоря, нам на это плевать! Если эти разговоры неприятны господину Авару, тем хуже для него!.. Не будет дураком! Обходись он повежливее с журналистами, в частности, с нашими, не выпроводи Мира с улицы Гран-Дегре, я не пропустил бы эту утку… Что ж, я не прочь его проучить. Итак, де Фондрей, решено, мы подкидываем Авару Фантомаса?.. Сколько у вас интервью?
– Четыре…
– Хорошо… Подбавьте воды и сделайте мне шесть, и чтобы во всех был Фантомас!.. Все-таки досадно, если опять пойдут разговоры о Фантомасе! Три месяца было так спокойно!
Господин Пантелу оборвал себя: у него под боком зазвонил телефон. Схватив трубку, он прокричал:
– Алло! Да. Это я. Как поживаете, дорогой патрон? Алло! Спасибо. Хорошо!.. Не бойтесь!.. Тут порядок!.. У меня уже есть кое-что… А! И вы тоже?.. Хорошо! Договорились! Алло! Да! Я постараюсь к двум. Алло! К пятичасовому выпуску у меня точно все будет! До скорого!
Господин Пантелу положил трубку.
– Патрон, – сказал он де Фондрею, – только что принимал сенатора Ардена… Забавно, этот малый тоже сказал про разговоры о Фантомасе!.. Ну ладно, де Фондрей, идите… готовьте очерк, он тут же пойдет в набор…
Едва светский репортер удалился, как в кабинет ответственного секретаря вошел низкорослый молодой человек неприметной, заурядной, но добродушной внешности. Одет он был в клетчатый фрак, пальцы унизаны кольцами, на груди висела массивная дорогая цепь с многочисленными брелоками.
– Ба! А вот и скандальная хроника! – приветствовал его Пантелу. – Что у тебя, старина?
Это был еще один сотрудник «Столицы» – Манивон; в его обязанности входило ежевечерне наведываться в комиссариат, чтобы узнавать о различных происшествиях за день, от взорвавшейся у нерасторопной кухарки спиртовки до раздавленной трамваем шавки, откуда и произошло его прозвище.
Раздавленная Шавка рухнул в кресло и звонко шлепнул себя по ляжкам.
– Слыхали? – произнес он. – Вот потеха! Нет! Правда! Даже если это шутка!.. Вы, конечно, знаете, кто этот мертвец?..
– Да, – отвечал Пантелу, – поэт Оливье? И что же?
– Я как только обо всем узнал, причем почти сразу, у квартального комиссара, к которому поскакал после вашего звонка и который любезно согласился связаться с комиссариатом на набережной Монтебелло, решил прошвырнуться в Пегр. Фондрей обрабатывал «сливки»?
– Да.
– Чудненько! Мой материал будет ему для контраста.
– С кем же вы виделись?
– С кучей всякого люда!.. Перво-наперво я полетел в кабак «Чудесный улов». Это в Гренеле… гнусное местечко, десять су за трамвай, старина, зафиксируйте, пожалуйста, стоило бы взять, конечно, фиакр, но…
Пантелу заерзал:
– Уймитесь, болтун! Зачем вы пошли в «Чудесный улов»?
Малый вновь наподдал себя по ляжкам, показывая, насколько нелеп вопрос шефа.
– Зачем я был в «Чудесном улове»? Полноте! Но, дорогой мой, вы забываете, что убитый ночью Оливье был прежде Морисом, который считался убитым на набережной Отей?
– Ну?
– Морис иногда наведывался в «Чудесный улов» выпить стаканчик!
– Что же это за заведение?
– Впечатляющая забегаловка! Кругом цинк! Но блестит, точно серебро! Бывает, угощают бесплатно…
– К делу, болтун!.. К делу…
– Вот, патрон… Туда я попадаю в четверть десятого. Там уже полно пьяни… Представляете, как я там выглядел?.. Мой приход произвел фурор!..
Хитро улыбаясь, Пантелу поинтересовался:
– А почему?
– Черт побери! – отозвался наивный толстяк. – В «Чудесном улове» нечасто видят красиво одетых людей!..
– Ваша правда. И что дальше?
– Никто про это дело и слыхом не слыхал!.. Я обо всем рассказываю, угощаю направо и налево, сорок шесть су, отметьте, пожалуйста!..
– И что дальше?
– Даю разъяснения по поводу скандала в «Литерарии», затем упоминаю, что нашли Оливье, что он был задушен… что голова исчезла… Вот бедолага, все время его находят по частям!.. В конце концов я расчувствовался… пустил слезу… стал своим в доску… Был там один старик с лицом честного прохвоста по имени Бузотер, и я моментально попал к нему в приятели. Так вот! Натрепавшись вволю, я стал слушать других!..
Пантелу покачал головой:
– Неужели мы наконец услышим и про других!..
– Уверяю, вы будете огорошены!
– Почему?
– Потому что это невероятно!
– Неужели?
– Судите сами! Знаете, кого они обвиняют в убийстве Оливье? Знаете, кого эти мужики, у каждого из которых на совести два-три убийства, приплетают к преступлению?
Господин Пантелу не колебался.
– Фантомаса, – сказал он.
– Да, Фантомаса! Ну, вы меня просто ошарашили! Выходит, я зря трудился. А вы-то до этого как додумались, вы, Пантелу?
Ответственный секретарь «Столицы» перегнулся через стол и окликнул человека, приоткрывшего было дверь, но скромно отступившего:
– Входите! Это вы, Арнольд?
Затем повернулся:
– Ладно, дорогая моя Раздавленная Шавка, я сказал о Фантомасе потому, что сливки думают точно так же, как завсегдатаи «Чудесного улова».
– И так же, как все остальные! После «Чудесного улова» я отправился…
Но господин Пантелу оборвал собеседника:
– Хорошо!.. Хорошо, старина!.. Мне сейчас некогда! Набросайте строк шестьдесят. В два у нас идет экстренный выпуск, так что у вас есть сорок минут, чтобы подготовить материал!
– О Фантомасе нужно писать?
– Непременно! Даже присочините чего-нибудь побольше.
– Хорошо! Хорошо!
Великолепный парень удалился, не преминув пожать на пороге руку новому репортеру, скользнувшему в кабинет господина Пантелу.
– Как дела, Арнольд?
– Спасибо… Отлично!..
Арнольд воплощал собой новый тип журналиста, старого служаки, поседевшего на работе и убежденного в первоклассности своих новостей.
Господин Пантелу уважал его за прямодушие, профессиональную честность: он никогда не поставлял информации, если не был полностью уверен в ее достоверности и подлинности.
– У вас есть что-то новенькое?
– Так точно, дорогой секретарь. Я наметил три визита, если правильно понял ваше задание…
– А именно?
– К мадам Алисе…
– Замечательно…
– К Мике…
– Превосходно!
– К Жаку Бернару…
– Старина Арнольд, – оборвал его Пантелу, – над вами порой подсмеиваются, и совершенно напрасно! Разве с вами можно тягаться! Разумнейшая мысль – сделать три репортажа. А что дальше?
– А дальше, дорогой мой секретарь, если замысел и был неплох, то осуществить его оказалось делом почти невозможным!
– Дьявольщина!..
– Вот так-то! В «Литерарии» мадам Алисе я не нашел. Сказали, что она еще утром куда-то ушла… Кроме того, о преступлении она понятия не имела. Я просветил по этому поводу Шавана. Мадам Алисе отправилась к Мике…
– Так в «Литерарии» ничего?..
– Ничего!..
– А у Мике?
– У Мике я тоже опростоволосился; он так и не приходил после праздника, я справлялся у консьержки, от нее как раз узнал, что на пять минут разминулся с мадам Алисе…
– Вот незадача…
– Да, незадача… Итак, потерпев неудачу в «Литерарии» и у Мике, я отправился к Жаку Бернару.
– Застали его?
– Нет! Но я видел его консьержа.
– И что он?
– О! Это редкий экземпляр! Представляете, гибрид старьевщика с лудильщиком, через слово ляпающий со всего маху по днищу кастрюли или тазика!.. Бум! Бум! Разговаривать с ним – оглохнешь!..
– Отлично, вы об этом напишите! Очень живописно!.. Так что он рассказывал, этот лудильщик-старьевщик?
– Поносил Жака Бернара на чем свет стоит!
– За что?
– Они повздорили накануне.
– Из-за чего?
– Из-за пропавшего ключа.
– Он не знал о преступлении?
– Нет, но нисколько не удивился!
– Ну уж!
– Рассказать вам в двух словах, на что он намекал?
– На что же?
– Что Жак Бернар вполне может оказаться убийцей Оливье; поскольку Оливье в первый раз не умер, Жак Бернар, получается, самозванец!
– Ах, сукин сын, – вырвалось у господина Пантелу.
– Правда, неглупо?
– Да, черт побери! Даже здорово!..
– Я тоже так подумал… Об этом надо писать?
Господин Пантелу позвонил курьеру:
– Пришлите ко мне корреспондентов!
И когда те гуськом прошли в кабинет:
– Итак, друзья мои, материалы у вас при себе? Отдадите их Арнольду.
– Он пишет шапку? – с некоторой ревностью поинтересовался Мира.
– Да, шапку и заключение!.. Ничего не поделаешь, Мира, придется вам покориться! У него самая хитроумная версия!
– А какая?
– Это дело рук Жака Бернара!
Репортеры переглянулись. Раздавленная Шавка одобрительно кивнул:
– Неглупо! Ничего не скажешь… Ловко… У малого был прямой интерес убрать Оливье!..
Но Пантелу уже показывал на дверь:
– Ну же, господа, за работу! В два экстренный выпуск!
Он удержал Арнольда:
– Вы, старина, останьтесь, мы вместе напишем шапку! О! У меня есть план, мы вот как поступим… Заводим старую песню про Фантомаса! Трубим во все трубы о его виновности!.. Но это все для простачков. А в конце, после вашего интервью с консьержем Жака Бернара, пару язвительных фразочек, намеков на истинного виновного… Но ничего определенного, надо соблюдать осторожность!.. И наконец, в самом хвосте – обычная рекламка, дескать, призываем полицию найти преступника… Обещаем 10 000 франков и нашу медаль!.. Ну как, Арнольд? Пойдет в таком виде? Вы о чем-то раздумываете?
Старый репортер меланхолично покачал головой, вертя в руках ручку:
– Я думаю, дорогой мой, ваша статья замечательно построена, в таком виде ее и надо сохранить! Но не в обиду вам будет сказано, дорогой мой Пантелу, есть человек, который нас обоих заткнул бы за пояс…
– И кто он?
– Мальчик, который вас очень любил и которого я всегда вспоминаю с грустью, я был очень к нему привязан…
– Так кто же он?
– Пропавший Жером Фандор, дорогой мой!.. Как жаль, что он оставил журналистику!.. Даже здесь больше не появляется… Не ровен час, мы услышим о его смерти… Честно говорю, у меня сердце кровью обливается, когда я о нем думаю!.. А такие таинственные происшествия, как утреннее, заставляют сильно пожалеть о том, что его с нами нет! Случай рассказать о Фантомасе! Как он был бы счастлив!
Господин Пантелу меланхолично покачал головой.
– Вы правы! – сказал он. – К тому же он был хорошим товарищем, славным мальчиком в полном смысле слова, но что толку горевать! Очевидно, у Фандора есть дела поважнее журналистики. И потом, кто возьмется утверждать, что Фандор не вернется к нам в газету?
На улицу Вожирар выскочили газетчики, расталкивая прохожих, они неслись сломя голову с пронзительными воплями:
– Экстренный выпуск «Столицы»!.. Жуткое преступление на улице Гран-Дегре!.. Убит поэт Оливье!.. Подробности в номере!..
Торговцы производили оглушительный шум… Газета стремительно расходилась…
– Эй! – зовет прохожий.
Газетчик останавливается, подает ему номер:
– Прошу, ваша милость.
Прохожий погружается в чтение газеты, еще пахнувшей типографской краской, внезапно руки его начинают дрожать, а лицо заливает смертельная бледность:
– Они что там в «Столице», с ума посходили!.. Господи, твоя воля! Оливье мертв?.. Оливье убит?.. И опять Фантомас!..
Прохожий прошел несколько метров в поисках безлюдной улочки. Он читал и перечитывал большую статью в «Столице».
– Какой кошмар! – вслух произнес он. – Отвратительная история… И если мне только сильно не повезет, я погиб!..
Незнакомец в ярости скомкал газету и швырнул ее в ручей.
– А намеки в конце, это уж чересчур! Да это шито белыми нитками!.. Кого они хотят обмануть?.. Это же бросается в глаза! Черт возьми! Так я и дня не прогуляю на свободе!.. Что же делать? Куда идти?.. Как выходить из положения?.. Жак Бернар, бедолага ты мой, кажется, плохи твои дела!..
И прохожий – Жак Бернар – ибо это был он, бесцельно поплутав по улицам, неожиданно вытащил из кармана кошелек, пересчитал скудную наличность, затем, словно на что-то решившись, пожал плечами:
– Опять все против меня! Опять!.. Что ж, не стоит отчаиваться, главное сейчас не попасть в лапы префектуры!.. Бельгия?.. Нет… Это слишком близко и в то же время далеко! Лондон?.. Да!.. Отправлюсь-ка я в Лондон! Надо только сообразить, как вечером пробраться на корабль и затеряться в толпе тамошних горемык-безработных. Черт побери, и не мешкая! У «Столицы» прекрасно поставлена информация. Завтра же они объявят, что Жак Бернар сбежал. Черт побери, моя шутка явно не туда завела!
Глава 14
МНЕНИЕ ЖЮВА
Господин Пантелу отнюдь не шутил, когда, раздавая задания журналистам, ввернул, что не прочь «устроить разнос» господину Авару, дать ему небольшой урок, дабы впредь тот был поснисходительнее к несчастным журналистам, охотящимся за новостями.
Господин Авар действительно недвусмысленно приказал не допускать ни единого репортера на место преступления…
Господин Авар пребывал в дурном настроении, которое он и сорвал на бедняге Мира, заявившемся в этот момент на улицу Гран-Дегре, откуда он был, по его остроумному замечанию, «безоговорочно выдворен».
Честно говоря, у господина Авара имелось извиняющее обстоятельство. Предстоящее дело, преступление на улице Гран-Дегре, с первого же взгляда казалось крайне запутанным, таинственным, к тому же внушало большие опасения.
Обнаружить преступление, однако, было совсем несложно.
Дом под номером 42 по улице Гран-Дегре, довольно невзрачное строение, где актер Мике нашел сколь внезапную, столь и чудовищную смерть, был малонаселенным.
Нижние этажи были заняты под склады и мастерские. На пятом и шестом располагались три небольшие квартирки, в одной из которых и произошла трагедия.
Обитатели этого дома большей частью принадлежали к классу честных работяг. Они уходили спозаранку, не преминув оставить ключи у консьержки, которая, дабы увеличить скудное жалованье, положенное ей алчной домовладелицей, подрабатывала уборкой.
По правде говоря, консьержка, славная мадам Теро, почти не знала жильца с пятого этажа. Определенно ей было известно, что это сорокалетний мужчина относительно преуспевающего вида, который никогда не шумел и, главное, исправно вносил еженедельную плату за уборку квартиры.
На следующий после убийства день мадам Теро, открыв свою дверь и разнеся троим жильцам газеты, а именно, подсунув их под половички на лестничной клетке, взяла ключ и направилась на пятый этаж.
Неописуемы были ее изумление и ужас, когда, отворив дверь, она заметила изуродованный труп несчастного посреди залитой кровью комнаты, на куче отрубей.
Ночью мадам Теро не слышала ни единого вскрика. Она прекрасно помнила, что только раз отворяла входную дверь… А ужас, смешанный с изумлением, мешал что-либо понять в представшем перед глазами чудовищном зрелище.
Сделавшись бледнее смерти, консьержка отшатнулась назад. Вцепившись руками в перила, она завопила: «На помощь!» И подняла такой тарарам, что в мгновение ока переполошила всех соседей, проявивших к преступлению живейший интерес.
Наконец кто-то самый сообразительный отправился за полицией, явились ажаны, один из них позвонил в сыскную полицию. И ровно через час после обнаружения трупа в комнату, где произошло преступление, в сопровождении двух инспекторов, Леона и Мишеля, входил господин Авар.
С первого же взгляда глава сыскной полиции отметил особую чудовищность совершившегося в этих стенах.
– Ох! – вздохнул он, быстро переглянувшись с Леоном и Мишелем. – Дело явно скандальное… Опять расчлененный труп!..
Господин Авар еще раз неторопливо и тщательно оглядел зловещий хаос.
– Убийца, – заметил он, – действовал чрезвычайно осторожно… Посыпанный отрубями пол, резиновые перчатки, клеенчатая одежда… Мне думается, этот парень не новичок!..
Господин Авар жестом подозвал двух инспекторов, которые, словно воды в рот набрав, почтительно замерли на пороге.
– Первым делом, – сказал он, – нам надо выяснить, кто убит… Вероятно, это здешний жилец.
Господин Авар не договорил.
– Помогите-ка перевернуть тело! – приказал он.
Инспектора подхватили несчастное туловище за ноги и за плечи.
– Ну и ну! – прошептал господин Авар, разглядывая зияющую рану, всю в сгустках запекшейся крови. – Ну и ну! Чисто сработано… Тут, похоже, потрудился мясник или студент-медик…
В следующий миг господин Авар вызвал консьержку.
– Мадам, – осведомился он, – не могли бы вы по каким-нибудь приметам определить, не вашего ли жильца это тело? Как звали этого господина?
Консьержка, трясясь всеми поджилками, только и смогла ответить:
– Моего жильца звали господин Морло, но это не он! Господин Морло был гораздо крупнее. Гораздо крепче…
Женщина говорила слабым голосом и была близка к обмороку, поэтому господин Авар не стал упорствовать.
– Хорошо! – сказал он. – Благодарю вас.
Он собирался отпустить мадам Теро, но неожиданно вновь ее позвал:
– Я даю вам задание: незамедлительно вручите это кому-нибудь из полицейских, которых я оставил дежурить у входа.
Не переставая говорить, господин Авар чиркнул записку и надписал адрес.
– Я срочно вызываю Жюва, – разъяснил он Леону и Мишелю, – думаю, это преступление будет ему небезынтересно.
– Ваша правда, патрон. По почерку очень смахивает на Фантомаса.
Через каких-нибудь двадцать минут записка Авара была уже у Жюва. Одеться полицейскому было недолго, а вскочить в такси и на всех парах примчаться на улицу Гран-Дегре – считанные минуты.
Прибыв в трагическое жилище, он с порога спросил:
– Кто убит, шеф?
– Что значит «кто убит?» – возмутился господин Авар, появляясь перед знаменитым полицейским. – Мой бедный Жюв, об этом я не имею ни малейшего понятия! Вы слишком шустры! Во-первых, исчезла голова трупа, а во-вторых…
– Значит, жертва не опознана?
– Пока нет.
– Хорошо…
Жюв снял пальто и шляпу и с весьма непринужденным видом, казалось, даже не проявляя интереса к мнению господина Авара, который несколько потерял голову, начал кропотливо обследовать помещение.
– Вы не осматриваете мертвеца? – осведомился господин Авар, удивляясь, что Жюв, минуя труп, бросился к окну.
– Нет! – ответил Жюв. – Я смотрю, как вышел убийца…
При этих словах Жюв склонился над подоконником и указал на кровавый след.
– Глядите, – сказал он. – Я это предчувствовал. Убийца вылез в окно и спрыгнул на крышу. Вот след его каблука…
Жюв не провел здесь и двух минут и уже сделал важное открытие.
От удивления господин Авар подскочил на месте.
– Вы кудесник! – прошептал он. – Ведь убийца принял все меры предосторожности, чтобы не запачкаться кровью… Видите, резиновые перчатки, клеенчатый плащ…
Жюв философски пожал плечами, что было его любимым жестом.
– Всего не предусмотришь, – заметил он. – Уверен, убийца все время думал, как бы не запачкать руки, но он допустил большую оплошность, пнув жертву ногой. Вспомните, господин Авар, мы не раз наблюдали подобное, расследуя многочисленные преступления.
Жюв и в самом деле был недалек от истины. Как всегда, его рассуждения отличались безупречной логикой.
Но первое открытие не остановило полицейского.
– Теперь, – заметил он, – когда мы знаем, как убийца ушел, хорошо бы понять, кто убит…
Жюв вернулся к мертвецу, склонился над обезглавленным туловищем.
– Не очень-то легко будет его узнать, – прошептал он. – А в карманах ничего не нашли?
Господин Авар закусил губу.
Глава сыскной полиции попросту забыл обыскать жертву! Но сознаваться в этом ему не хотелось:
– Я ждал вас, Жюв… для этой процедуры…
Жюв понял… Улыбнулся… Но тактично промолчал.
– Хорошо, – сказал он, – давайте проверим карманы.
Леон и Мишель уже шарили по одежде мертвеца. Мишель изумленно вскрикнул:
– Глядите-ка! Письмо. Интересно…
Инспектор сыскной полиции отложил в сторону многочисленные предметы, извлеченные из карманов покойного, и протянул Жюву листок бумаги.
Знаменитый полицейский взял его и, без тени удивления в голосе, спокойно зачитал послание:
"Дорогой господин Оливье!
Очень жду вас; у меня скопилась куча корректур, где необходимо ваше мнение поэта-профессионала".
Жюв вчитывался в почти неразборчивую подпись, когда к нему подскочил господин Авар и почти силой вырвал листок из рук.
– Оливье! – воскликнул глава сыскной полиции. – Вы говорите, Оливье?.. Поэт Оливье?.. Тот малый, который вчера возник на празднике в «Литерарии»? Ну и дела!
Но в этот момент Леон, обыскивая последний карман пиджака, сделал новую находку.
– Патрон! – воскликнул полицейский. – Еще одно письмо! Вернее, конверт… Почерк другой, но адресат прежний. Лучше сами взгляните: господину Оливье, поэту.
Десять минут спустя между Жювом и господином Аваром возникли глубокие разногласия.
Они полностью разошлись во мнениях.
– Жюв, – категорично заявил глава сыскной полиции, – Жюв, тут не о чем думать! Черт побери, это же бесспорно! Мы находим в карманах покойника два письма, посланные Оливье; следовательно, мертвец и есть поэт Оливье.
Из-за его спины Мишель тихо добавил:
– Черт побери, если это Оливье, ну и гвалту будет после его вчерашнего возникновения.
Но Жюв медленно покачал головой.
– Оливье? – произнес он. – Вам хочется, чтобы это был Оливье? Гм… Невероятно!..
По правде говоря, господину Авару «невероятным» казалось необъяснимое равнодушие, спокойное безразличие, которое проявлял полицейский…
– Послушайте! – нервно перебил его глава сыскной полиции. – Что вы, Жюв, имеете в виду? Что вы тут находите невероятного – смерть Оливье?
– Нет! – отчеканил Жюв. – Эти письма!
И секунду поразмыслив, продолжил:
– Видите ли, шеф, на поверку запутанные дела оказываются гораздо проще, чем простые! А здесь все слишком просто! Понятно, что здешний жилец – убийца, но кто он, определить невозможно! С другой стороны, убийца предприимчиво отрубает жертве голову… и уносит ее с собой… Следовательно, ему не хочется, чтобы жертву немедленно опознали… Улавливаете, шеф?..
– Да, – согласился господин Авар. – Но к чему вы клоните?
– А к тому, – взорвался Жюв, – что если убийца унес с собой голову, крайне мало вероятно, чтобы он допустил ошибку, высшую неосмотрительность, оставив в карманах жертвы бумаги, по которым легко устанавливается ее имя!..
Аргумент Жюва был веским, господин Авар это понял.
– Все, что вы тут говорите, это очень серьезно… очень смело, вы понимаете? В конце концов…
Несколько мгновений поразмыслив, господин Авар упрямо продолжал:
– Во всяком случае, пока иной информации нет, я буду стоять на своем: это Оливье.
И почти срываясь, он повторил:
– К дьяволу! Сколько можно морочить себе голову! Мы находим в карманах мертвого улики, так давайте верить им!
Жюв и бровью не повел.
– Давайте! – простодушно откликнулся он.
Но вроде бы приняв теорию шефа, полицейский продолжал рыскать по трагической комнате.
– Что вы ищите? – вскоре спросил господин Авар.
– Ничего! – отозвался Жюв. – Ровным счетом ничего.
И сделал невинный вид. Господин Авар с удивлением услышал, как он бормочет себе под нос:
– Черт возьми, я ищу имя покойника!
По всей видимости, рассуждения шефа его нисколько не убедили.
Миновал час, но следствие так и топталось на месте. Под насмешливым взглядом главы сыскной полиции Жюв тщательно осматривал, ощупывал, изучал, обнюхивал заполняющие трагическую комнату предметы.
Он потрогал перчатки, расправил широкий клеенчатый плащ, дотошно обследовал складки окровавленной простыни…
Начав терять терпение, господин Авар осведомился у своего подчиненного:
– Ну что? Закончили? Надеюсь, вы понимаете, что прежде всего надо вызвать свидетелей, которые были знакомы с Оливье? Хоть это вы признаете?
Жюв несколько раздраженно передернул плечами, казалось, заколебался, затем решился:
– Будь по-вашему, шеф! Признаю!.. Это Оливье!.. Что вы намерены делать дальше?
Господин Авар, уже в шляпе, подталкивал к двери Леона и Мишеля.
– Первым делом, – объявил он, – я намерен вернуться в контору. Я еще не видел сегодняшней почты, преступление в Париже еще не повод, чтобы запускать дела…
Жюв не отвечал, и господин Авар вновь заговорил:
– Я хочу расправиться с текущими делами, а потом вернуться сюда. Вы меня подождете, или отправитесь собирать показания?
На сей раз Жюв решился:
– Бог мой, шеф! Я тут кое-что замерю, зарисую и…
– Тогда до скорого!
– Хорошо, до скорого! – заключил Жюв.
Когда за господином Аваром захлопнулась дверь, Жюв облегченно пожал плечами.
– Дурак! – пробормотал он. – До последней минуты я в этом сомневался, но теперь убедился окончательно. Служебные дела? Черт побери, с ними можно подождать! Какие, к дьяволу, дела, когда речь идет о преступлении Фантомаса!..
Последнюю фразу Жюв произнес в полный голос; несмотря на невозмутимый характер, он вздрогнул от собственных слов…
Фантомас!
Да! Он произнес ужасное, зловещее, кровавое имя!
Да! Он чувствовал, был абсолютно убежден, что перед ним новое преступление легендарного Повелителя ужасов!
Кто еще мог совершить преступление с такой ледяной жестокостью, с таким расчетом, с таким тонким мастерством?..
«Только Фантомасу, – размышлял Жюв, – могло прийти в голову предусмотрительно воспользоваться резиновыми перчатками, клеенчатым балахоном, саваном!..»
Оставшись в одиночестве, Жюв скрестил на груди руки и задумался.
– Внимание! – сказал он. – Попробуем разобраться по порядку. Судя по словам Авара, я единственный, кто догадался, каким образом было совершено преступление. Мне совершенно ясно: жертву завернули в большой саван, а смерть ее наступила в результате удушья, вызванного парами сильного анестезирующего средства, хлороформа, если верить желтым пятнам на простыне…
Жюв пересек комнату и поднял с пола уже осмотренное скорбное одеяние.
– Черт! – тихо выругался полицейский. – Когда я думаю, что эту простыню набросили покойному на голову, что она душила его последние хрипы, заглушала последние вопли, у меня мурашки ползут по коже!
Жюв вернулся к окну, расправил большое белое полотно, расстелил его на полу и тщательно стал изучать.
– Поглядим, – прикидывал Жюв, – должны же быть какие-нибудь следы, указывающие место, которое соприкасалось с лицом?
В следующее мгновение Жюв торжествовал:
– Черт возьми! Вот жирное пятно… В этом месте волосы терлись о простыню. Ага! Уже лучше… Мелкие дырочки, равномерные прорехи, следы зубов… Ошибки нет. Кроме того, именно здесь я обнаружил желтое пятно, указывающее место, куда брызнули хлороформом.
И Жюв задумчиво добавил:
– Вот именно! Человеку, замотанному в простыню, уснувшему, Фантомас мог преспокойно отрезать голову. Если смерть не сделала свое дело раньше, он умер от разрыва шейных артерий…
Жюв отложил простыню. Неожиданно его осенило.
– Вот оно! – прошептал он. – А что, если в отрубях…
Присев на корточки, Жюв с побледневшим лицом всматривался в окровавленные отруби.
Вскоре он торжествующе вскрикнул:
– Господи! У меня будет маска умершего!.. А получу я ее превосходнейшим образом… Фантомас об этом не подумал! Он сунул голову жертвы в отруби, получилась форма, мне остается только сделать слепок!
Через несколько мгновений оставив роковую комнату, Жюв побежал на бульвар Сен-Жермен, к торговцу химикалиями. Затем он вернулся на улицу Гран-Дегре и чрезвычайно аккуратно, используя искусные и хитроумные приемы, залил мягкий гипс в опилки. Полчаса Жюву пришлось выжидать. Но когда гипс затвердел, когда он вынул из отрубей застывшую пластину, когда взглянул на нее, то страшно побледнел и задрожал.
– Мике! – прошептал он. – Убит актер Мике! Господи, ошибки быть, не может! Этот характерный нос, я узнаю его!.. Я узнал бы его среди сотни тысяч!..
Полицейский осторожно завернул полученный слепок и поспешно покинул трагическое жилище…
Вскакивая в таксомотор, Жюв скомандовал водителю:
– На улицу Лепик!
Через несколько минут машина затормозила у дома респектабельного вида на углу улицы Аббесс.
Жюв отпустил машину и, войдя в здание, окликнул консьержку:
– Господин Мике у себя?
– Его нет.
– А где он?
– Понятия не имею!
– Давно он ушел?
Беседа происходила на лестнице второго этажа.
Консьержка заканчивала подметать; Жюв от нетерпения, пританцовывал на нижней ступеньке, казалось, готовый подскочить до крыши.
Консьержка не отвечала. Поставив метелку в угол и скрестив на груди руки, она грозно и недоверчиво взирала на Жюва.
– Вы долго еще собираетесь морочить мне голову, – в свою очередь поинтересовалась она, – отрываете от прямых обязанностей, выуживаете сплетни про жильцов? Может, хватит?! С двух часов все идут и идут такие вроде вас и все спрашивают: «Господин Мике здесь, господин Мике там…» Оставьте его в покое! Полагаю, он не обязан ни перед кем отчитываться? Подите прочь! Мне не о чем с вами разговаривать!
Жюв не был настроен долго спорить. Он нервно вытащил из кармана удостоверение личности, сунул его под нос консьержке, ткнул пальцем в типографский текст и, дабы помочь бедной женщине воспринять написанное, вполголоса зачитал:
– Префектура полиции! Инспектор Жюв!.. Видите, мадам, вам придется дать мне кое-какие разъяснения. Кроме того, это очень важно… Возможно, с Мике произошло несчастье…
– Ах! – пролепетала консьержка, становясь кроткой и приветливой. – Служитель правосудия, это же совсем другое дело! Что вы хотите узнать?
Прерывающимся голосом Жюв спросил:
– Когда вы в последний раз видели господина Мике?
– Вчера вечером, в восемь.
– И с тех пор он не возвращался?
– Нет, сударь…
– А могли вы его не заметить, предположим, если бы он вернулся поздно ночью?
– Такое иногда случалось, сударь, но утром я убираю у него, и когда он возвращается поздно и я этого не замечаю, то, поднявшись в квартиру, прекрасно вижу, дома он или нет…
– Часто он не ночует дома?
Консьержка слегка побледнела:
– Нет, сударь, право, нет! Действительно странно, что он не вернулся… Ну вот! Теперь я начинаю за него беспокоиться… С ним что-то случилось? Вы что-то знаете?..
Оставив без ответа вопросы консьержки, Жюв скомандовал:
– Вы у него убираете? У вас есть ключ? Проводите меня в его квартиру…
Ошеломленная консьержка повиновалась приказаниям полицейского.
– Сударь, это на третьем, дверь налево, – твердила она, пыхтя позади Жюва, который взбирался по лестнице огромными шагами.
Удивительно было Жюву очутиться у актера Мике.
Конечно, это было еще одним редчайшим совпадением в его полной приключений жизни.
Жюв никак не мог избавиться от мысли, что несколько месяцев тому назад вместе с Фандором, от которого до сих пор не было никаких известий, распутывая тайну пропавшего поезда, он познакомился с этим актером Мике, теперь, по всей видимости, павшим от руки Фантомаса.
Тогда Мике отказался рассказать Жюву правду.
Запуганный Фантомасом, он выбрал преступное молчание.
Но неисповедимая судьба распорядилась иначе: несмотря на трусость, он пал жертвой того, кого считал себе обязанным своим побегом.
Не обращая внимания на смятение застывшей сзади консьержки, Жюв бесцеремонно позаимствовал фотографию актера.
Затем, едва заметно кивнув на прощание честной привратнице, он большими шагами тронулся вниз.
Первым побуждением Жюва было вскочить в машину и гнать к господину Авару – скорее предупредить о важной находке.
Однако полицейский чувствовал, что тут еще требуется поразмыслить, и потому предпочел отправиться пешком, дав себе несколько минут отсрочки.
«Что все это значит? – думал Жюв. – Как можно сопоставить сегодняшнее убийство с убийством на набережной Отей?..»
Этот вопрос тревожил Жюва еще и потому, что со дня возвращения в Париж он увлеченно следил за всеми перипетиями загадочного убийства на набережной Отей.
Удаляясь от улицы Лепик, Жюв рассуждал следующим образом:
– С какой-то целью Фантомас убил Мориса-Оливье… Пока я, правда, не знаю мотива убийства, но, очевидно, узнаю, как только выясню, кем был этот Оливье на самом деле… Значит, пока это оставим… С другой стороны, Фантомас убил Мике. Тут я уже прекрасно понимаю почему. Мике было известно кое-что интересное, и Фантомас хотел заставить его навеки прикусить язык! Но есть еще одна любопытная вещь… Зачем, черт возьми, Фантомас, убив Мике, сунул ему в карман письма Оливье? С какой целью?..
Жюв углубился в размышления, но вдруг встал как вкопанный.
– О! Но… – прошептал он. – Неужели?.. О!
Вскоре Жюв продолжил свои рассуждения.
– В итоге, – шептал он, – раз Оливье-Морис убит на набережной Отей, значит, он никак не мог воскреснуть вчера вечером.
И Жюв, как всегда, с безукоризненной логикой стал прорабатывать различные вероятности:
– Предположим, это был самозванец… А самозванцем был Фантомас! Разве тогда все не становится на свои места?
Жюв сам ответил:
– Конечно! Конечно!.. Все становится на места! Фантомас возвращает Оливье из небытия. Отлично!.. Потом убивает Мике. Очень хорошо!.. Ради чего?.. Очевидно, чтобы отвлечь от себя подозрение. А для этого, черт побери, существует простейшее средство: выдать Мике за Оливье… На кого тогда падет обвинение? Естественно, на Жака Бернара, черт побери! То есть, наследника Оливье. Человека, прямо заинтересованного в смерти Оливье!
Удовлетворенно улыбаясь, Жюв вновь зашагал по улице.
– Кажется, – опять заговорил он сам с собой, – я распутал весь клубок. Остается только прояснить, кто такой Жак Бернар… Меня бы очень удивило, если бы это был не Фантомас! Фантомас, очевидно, мыслил так: он навлечет на себя подозрения, будучи в обличье Жака Бернара, поскольку он все равно собирался расстаться с ним, думаю, ему было глубоко безразлично, кого затем обвинят в преступлении. Превосходно!.. Жак Бернар должен быть Фантомасом…
В этот момент Жюв поравнялся с почтой. Он вошел туда, быстро написал пневматическое письмо.
«Никогда не знаешь, что может стрястись! – думал он. – Нелишне вечерком повидаться с Мишелем… Он отличный парень, может мне пригодиться».
В следующий миг Жюв остановил фиакр, назвал адрес: улица Гран-Дегре.
– Будем следовать протоколу, – прошептал полицейский. – Введем в курс дела Авара. Тем более, улица Гран-Дегре почти по пути к жилищу Жака Бернара…
Жюв вновь погрузился в свои думы.
И чем больше он думал, тем больше верил, что докопался до истины, тем больше убеждался, что под личиной Жака Бернара скрывается Фантомас.
Определенно, Жюв заблуждался, не ведая о многих, достаточно весомых деталях…
Прежде всего полицейский даже не подозревал, что преступление на набережной Отей в действительности было инсценировкой, фокусом!
Кроме того, он не знал, что Оливье и Морис – совсем не одно и то же лицо.
И, наконец, Жюв понятия не имел, что Оливье не существует, как и Жака Бернара, что и того и другого представлял единственный персонаж – странный субъект, случайный знакомый Бузотера с более чем причудливым прозвищем Авессалом!
Ах! Если бы Жюв все это знал!
Глава 15
ФАНДОР МЕРТВ
Когда Жюв вернулся на улицу Гран-Дегре, там не было ни души.
– Господа, – объявил ему бригадир, прикладываясь к кепи, так как признал в нем инспектора сыскной полиции, участвовавшего в утреннем следствии, – господа пошли обедать, в скором времени должны вернуться, желаете подождать?..
Жюв отправился восвояси. Он не видел необходимости торчать возле зловещего места преступления. И полагая, что около половины первого самое мудрое решение – это пойти подкрепиться, повернул к себе на улицу Тардье.
Отныне у Жюва имелась ясная и четкая версия. На улице Гран-Дегре жертвой стал не кто иной, как Мике.
Автором преступления был Фантомас!
Кто в таком случае был, по убеждению Жюва, Фантомасом? Жак Бернар.
Вылезая из автобуса на площади Пигаль, полицейский услышал выкрики газетчиков, торгующих экстренным выпуском «Столицы». Как обычно, крупный еженедельник должен был поместить ряд сенсационных очерков на тему дня, более или менее правдивых и правдоподобных, какие-то подробности, способные просветить Жюва.
Он купил экземпляр газеты, которая шла уже по двойной цене, поскольку пользовалась повышенным спросом.
Пробежав ее, Жюв удовлетворенно улыбнулся. В конце одной из статей он заметил пассаж, в котором автор туманно намекал, что подозрение может вызвать некая известная личность, с некоторых пор – очень известная. И указал инициалы: Ж.Б.!
«Черт! – подумал Жюв. – Им пришла в голову более или менее та же идея… Как бы это не привело к затруднениям!..»
Полицейский вернулся домой, но вскоре после полудня покинул свое жилище…
Тем временем в дальнем квартале Монруж, обычно тихом и немноголюдном, на подступах к проезду Дидо царило непривычное оживление.
Улицы, соседние с владением, находившемся под надзором лудильщика кастрюль папаши Никола, неназойливо охраняли загадочные личности, внешность которых выдавала их с головой.
Это были работники сыскной полиции, инспектора следственной бригады.
Было около трех часов пополудни, когда Жюв вошел в проезд Дидо. Эта демонстрация полицейской мощи вызвала у него некоторую досаду. Вряд ли он осмелился признаться себе, что причиной его раздражения было то, что правосудие, обычно весьма неповоротливое, не только вышло на тот же след, но даже опередило его.
Чтобы не спугнуть Фантомаса, Жюв изменил внешность.
– Коллеги меня не узнают, – решил он. – Тем лучше! Зачем им рассказывать о своих подозрениях насчет Жака Бернара!
Однако появилось некое осложнение: блюстители порядка отказались пропустить полицейского.
Недолго думая, Жюв представился «поставщиком», идущим получить по закладной.
Подобные заявления распахивали настежь самые закрытые двери, позволяли одолеть самые непроходимые преграды. Кредиторы всегда вызывали уважение, особенно у господ полицейских.
Теперь Жюв медленно продвигался по внутреннему садику, в глубине которого стояла обветшалая лачуга, чье изображение на прошлой неделе во всевозможных ракурсах красовалось во всех газетах под эффектным, хотя и не без доли иронии именем «замка».
Это и в самом деле был замок, в котором обитал знаменитый наследник незадачливой жертвы преступления, таинственный Жак Бернар.
У входа в домик беседовали папаша Никола и тип в сюртуке.
Прежде чем к ним приблизиться, Жюв некоторое время разглядывал типа. Он знал его, это был судебный уполномоченный. По счастью, этот представитель закона был недавно переведен из провинции: пошел на повышение и занял почетную должность в префектуре Сены, поэтому не был знаком с Жювом. Кроме того, будучи в гриме, Жюв имел все шансы обвести его вокруг пальца.
Полицейский подошел к ним и с самым непринужденным видом, словно ничуть не интересуясь статусом собеседника, спросил:
– Могу я видеть господина Жака Бернара?
Комиссар резко обернулся, оглядел Жюва с головы до ног.
– Я из магазина, – с напускным смущением произнес Жюв, – бухгалтер. Господин Жак Бернар нам кое-что задолжал… О! Сущие пустяки, сто двадцать пять франков…
В беседу вмешался папаша Никола.
– Что ж, старина, – фамильярно заявил он, – чувствую я, плакал ваш должок. Я, собственно, сам в таком же положении! Гражданин смылся, с утра как сквозь землю провалился.
Жюв изобразил такое удивление, такое недоумение, что комиссар полиции, с сочувствием взглянув на него, предположил:
– Вы что, газет не читали?
– Честно говоря, не читал, – откликнулся Жюв.
– Думаю, нет смысла от вас дальше скрывать, – продолжал представитель власти, – я судебный уполномоченный, имею ордер на арест Жака Бернара, который обвиняется в убийстве некоего Оливье!
– Господи! – воскликнул Жюв. – Не может этого быть!
И вполне умышленно ляпнул:
– Получается, Жак Бернар арестован?
– Нет же! – отозвался папаша Никола. – Сказано вам было, он смылся!
Жюв притворился простачком:
– А за что господин Жак Бернар убил этого Оливье?
Комиссар равнодушно пожал плечами.
Он не был обязан докладывать каждому встречному о доводах правосудия. Кроме того, он возвратился в жилище, которое ранее занимал Жак Бернар, и стал наблюдать за двумя подчиненными, опечатывающими мебель и дверь.
Более словоохотливый консьерж пустился в разъяснения, нисколько не подозревая, что говорит о вещах, прекрасно полицейскому известных:
– Дело в том, что Жак Бернар прозябал в нищете и вдруг разбогател, якобы получил наследство от некоего Оливье. А сегодня утром этого Оливье нашли убитым! Разумеется, все думают, что это Жак Бернар, ради наследства… чертова полиция явилась брать его, но поздно!
Жюв молча покачал головой, затем с глубоко раздосадованным видом удалился прочь.
Полицейский прекрасно понимал ход рассуждений правосудия; конечно, поначалу его удивило, что оно мешает в одну кучу жертву с улицы Гран-Дегре и Оливье. Но несколько мгновений поразмыслив, Жюв пришел к выводу, что иначе и быть не могло, в настоящий момент никто, кроме него, не мог знать, что актер и найденный труп – одно и то же лицо…
Определенным было то, что полиция охотится за Жаком Бернаром!
Удастся ли его арестовать?
Жюв не смел думать на эту тему, он ограничился тем, что заметил:
– Дело все больше осложняется.
Жюв сновал по всему Парижу.
После проезда Дидо он очутился вблизи моста Гренель.
Полицейский вышел на набережную Отей, помедлил, затем решил не идти в «Чудесный улов», опасаясь нескромного любопытства содержателя и весьма умелых расспросов мамаши Тринкет.
Однако никто, кроме этих людей, не был доподлинно осведомлен об убийстве на набережной Отей, слава которого померкла перед новым преступлением.
Жюв решительно ступил на сходни одного из понтонов. На нем вырисовывался легкоузнаваемый, неповторимый силуэт старого бретонца с серьгами в ушах, папаши Керрека, который служил в Компании.
Жюв приблизился к старику, который, ожидая прохода судов, с наслаждением попыхивал старой трубкой.
Они знали друг друга уже двадцать лет, и Жюв сердечно поздоровался с бретонцем. Тот приветливо ответил. Хоть он и не узнал собеседника, подобное обращение его ничуть не смутило: папаша Керрек слыл фигурой знаменитой.
– Что новенького? – поинтересовался Жюв.
– Вроде все по-прежнему.
– Погода хорошая…
– Да, ничего…
– Сена спокойная…
– Да, больше не поднимается…
Перекинувшись этими банальностями, Жюв решил хватать быка за рога:
– О здешнем преступлении еще говорят? – осведомился он.
– Когда как, – загадочно откликнулся папаша Керрек.
При этих словах в его глазах мелькнуло удивление. Окинув Жюва быстрым взглядом, он таинственно прошептал:
– Я тут мог бы кое-что порассказать, если бы меня хоть кто-нибудь слушал!..
– Это они дали промашку, – согласился Жюв.
И притворившись, будто знает, что у папаши Керрека на уме, решив взять его на пушку, возразил:
– Неважно! Главное – сама идея!
– И правильная идея, замечательная идея! У меня тут имеется личный опыт… Ведь существует такая штука, как знамение. У меня на родине их видят каждый день. А поступить надо так: берете желтого новорожденного теленка, которому от роду не меньше трех дней и не больше недели, ровно в полдень ведете его на место преступления… отпускаете. Теленок тыркается туда-сюда, вроде как наобум, наконец где-нибудь останавливается, здесь и надо копать! Выроете яму в три фута – найдете мертвеца, это точно! У нас уже один раз так было, и нашли труп!.. Извини, приятель! Судно причаливает…
Воспользовавшись тем, что суеверный старик бретонец стал обматывать вокруг деревянной тумбы брошенный с речного трамвайчика канат, Жюв исчез с понтона, сочтя бессмысленным продолжать беседу с человеком, который, по всей видимости, имел своеобразные взгляды на полицейские методы расследования.
Мгновение он постоял на набережной Отей, подыскивая благовидный предлог для консьержки дома на авеню Версаль, позволявший бы ему проникнуть в комнату, где было совершено преступление, но вдруг заметил направлявшегося к нему типа, который вечно рыскал здесь по соседству. Это был Бузотер, подстерегающий гуляющих и праздношатающихся.
Со времен зловещего происшествия Бузотер и в самом деле был озабочен единственным: за небольшие чаевые сводить на место преступления как можно больше народа!
Бузотер подступил к Жюву, которого в гриме не узнал, и изложил свое предложение.
У бродяги имелись собственные тарифы!
Когда он сопровождал Жака Бернара, не подозревая, кому он служит проводником, он брал за экскурсию по два франка; ныне Бузотер довольствовался монеткой в пять су.
Жюв принял приглашение.
Если бы несколько мгновений спустя, уже в трагическом жилище, им пришло в голову вернуться к вопросу оплаты, они, безусловно, были бы единодушны, признав по совести, что зрелище теперь не стоило и ломаного гроша.
В ожидании нового жильца комната стояла пустой, совершенно голой.
Жюв был несколько разочарован. Он пожалел, что не осмотрел загадочное помещение раньше. Очевидно, его лицо не смогло скрыть досады; это заметил Бузотер.
Бродяга отвел клиента в сторону; оттирая его в угол, он таинственно предложил:
– Здесь ничего нет, все растащили любопытные и англичане, но если вы любитель, у меня припасено несколько сувениров! Но об этом ни гугу, мне, черт побери, было сказано ничего не брать!..
Жюв, заинтригованный, добродушно улыбнулся.
– Не бойтесь! – прошептал он. – Я не из полиции.
Бузотер, подгоняемый жаждой наживы и забывая о всякой осторожности, достал из кармана внушительных размеров пухлый бумажник, обтрепанный по углам и весь пожелтевший от времени.
Следом он извлек кусок половицы, на котором он грубым почерком вывел дату.
– Самый смак, – заявил он, – передавая Жюву кусок доски, – ценнейшая штука, кусок пола со следами крови!
Жюв, казалось, без особого интереса взглянул на предмет, а Бузотер тем временем разложил на камине несколько листков бумаги. Он тщательно разглаживал их один за другим, пришептывая:
– Это вам не фунт изюма, подлинники!.. Собственноручные писульки, оставленные покойным!
Жюв машинально взглянул на то, что на примитивном лексиконе Бузотера именовалось «писульками», и чем дольше он их созерцал, тем больше бледнел.
Он резко, отрывисто скомандовал Бузотеру показать ему все остальное…
Почувствовав подобное рвение, бродяга забеспокоился, но у полицейского был такой властный вид, такая встревоженная физиономия, что озадаченный Бузотер не посмел и рта открыть.
Жюв кропотливо рассматривал документы.
Он подносил их к окну, разглядывал на свет, затем, вытащив из собственного бумажника какие-то листки, стал сличать их с бродягиными.
– Господи! – шептал Жюв. – Господи!..
Обхватив руками голову, он на мгновение застыл в молчании, затем спросил:
– Бузотер, вы уверены, что эти бумаги принадлежали покойному?.. Что это бумаги Оливье?..
– А как же! – откликнулся бродяга, превратно истолковывая вопросы собеседника, – конечно, уверен! Я собственными руками стянул их из пачки с документами, которая здесь лежала. Некоторые письма я вынул прямо из кармана.
Пребывая в крайнем смятении, Жюв бормотал странные слова:
– Увы? Ничего удивительного! Я так и чувствовал! Так и чувствовал…
Хотя комната была пустой, Жюв, сыщик-профессионал, ощупал ее своим острым взглядом.
Неожиданно он заметил прячущийся в стене шкаф, открыл его, заглянул внутрь, пошарил по темным углам.
Полицейский извлек наружу небольшой предмет, вид которого заставил его содрогнуться и отчаянно вскрикнуть.
Это был карандаш, обычный карандаш с серебряным колпачком.
Увы! Сомнений у Жюва больше не оставалось, ему был знаком этот карандаш, сам по себе пустячный, но в глазах Жюва приобретший непомерную ценность.
Ах! Сомнений не было, эта была личная вещь, из тех, что, так сказать, являются частью вас самих, по которым безоговорочно опознается владелец.
В пустой комнате Жюв неожиданно опустился на пол; он рухнул на колени, из глаз его хлынули крупные слезы, меж тем как Бузотер, ошарашенный этой странной сценой, с тревогой взирал на него.
По прошествии четверти часа Жюв, к которому вернулось обычное хладнокровие, покинул авеню Версаль. Однако прежде он учинил Бузотеру настоящий допрос с пристрастием.
Полицейский подбодрил бродягу, щедро одарив его монетой в сто су, взамен которой он унес с собой находившиеся у Бузотера бумаги и найденный карандаш.
Кроме того, Бузотер во всех подробностях и деталях поведал ему о драме, очевидцем которой себя считал.
Было семь часов вечера.
Молодой инспектор Мишель, выйдя из здания префектуры на набережной Орфевр, сделал несколько шагов в сторону. Через несколько секунд полицейский, с недавних пор пользующийся невиданной благосклонностью господина Авара, очутился на противоположной стороне улицы и, облокотившись на парапет, казалось, внимательнейшим образом стал разглядывать текущий у его ног речной поток.
Вскоре к нему присоединился какой-то человек, и сразу же между ними завязалась оживленная беседа.
– Видите, господин Жюв, я пришел вовремя, но ваша записка меня взволновала. У вас появились какие-нибудь новости?
И действительно, с младшим коллегой беседовал не кто иной, как знаменитый полицейский.
Кивнув, Жюв прошептал:
– Да!
Полицейский был мрачнее тучи, выглядел настолько озабоченным и опечаленным, что Мишель не удержался от замечания:
– Что с вами? У вас случилось несчастье? Вы чем-то огорчены?
Жюв секунду помедлил, затем мягко положил руку на плечо Мишеля:
– Добрый мой друг, – горестно произнес он. – Потеря друга, лучшего друга, почти ребенка, не проходит бесследно, без боли в сердце, без слез!
Мишель взволнованно оборвал его. Ему не пришлось долго ломать голову, на его языке уже вертелось одно имя – кто в Париже, а в частности, в полиции не знал об искренней привязанности, долгие годы существующей между знаменитым сыщиком и Жеромом Фандором.
И все же Мишель спросил, зная заранее, каков будет ответ:
– Речь идет о Жероме Фандоре?..
– Да, – чуть слышно произнес полицейский. – Фандора нет в живых! Я убедился, Фандор – это Оливье!
В этом и состояло зловещее открытие, которое Жюв, по его мнению, сделал на авеню Версаль.
После возвращения в Париж Жюв не имел от Фандора никаких вестей. Он думал, что журналист скрывается, чтобы следить за Фантомасом, но беспокойство его нисколько не уменьшалось. Итак, внезапно, изучая бумаги Бузотера, в записях, которые бродяга выдавал за автографы Оливье-Мориса, Жюв обнаружил почерк Фандора. Тогда его осенило…
Кроме того, мог ли он сомневаться?
Не признавать очевидного?
Да, безусловно, выслеживая Фантомаса, Фандор скрывался… Но Фантомас настиг его.
Убивая Оливье-Мориса, Фантомас убил Фандора.
Уничтожил он и актера Мике, поскольку неустрашимый Фантомас боялся разоблачения со стороны человека, который присутствовал при отправлении пропавшего поезда и, несомненно, знал Оливье-Мориса…
Воображение Жюва рисовало мрачное злодеяние.
Вернувшись в Париж и разыскав актера Мике, Фандор, дабы заставить того говорить, выдал себя за Мориса, тогда как зарабатывал себе на хлеб, сотрудничая с «Литерарией» под именем Оливье…
Фантомасу стало все известно.
Фандор был мертв…
Актер Мике убит…
Ах! Конечно, Жюв не стал бы так рассуждать, сумей он догадаться о том, жертвой какого чудовищного совпадения он стал.
Но, бесспорно, он даже не подозревал, что Морис и Оливье – совсем не одно и то же лицо!
Кроме того, ничто не наводило на мысль об ошибке. Откуда он мог знать, что бумаги Бузотера своим происхождением обязаны отнюдь не Морису, а странному субъекту, последовательно выступавшему под именами Авессалома, Оливье и, наконец, Жака Бернара, который сознательно устроил путаницу, чтобы поднять цену на свои стихи!
Увы, он пребывал в неведении и потому сокрушенно твердил:
– Фандор мертв! Я в этом убежден. Фандор – это Оливье!
Мишель вздрогнул.
– Раз Фандор – это Оливье, – заговорил он, – значит, это его убили на Гран-Дегре?
– Нет! – мягко оборвал его Жюв. – Мике!..
Обеспокоенный, Мишель широко раскрыл глаза.
Жюв продолжал:
– Фандор – это несчастный, погибший на Отей.
– Но, – возразил Мишель, – преступление на Отей – инсценировка.
Жюв авторитетно заявил:
– Нет, это реальность.
Молодой инспектор полиции выглядел все более озадаченным.
– Ах! – с нескрываемым отвращением воскликнул он. – Кажется, мне никогда, никогда в этом не разобраться!
Но Жюв покровительственно-добродушно заверил юного подопечного господина Авара, бывшего также и его протеже:
– Сейчас я вам все объясню.
Они медленно двинулись в сторону статуи Генриха IV; Жюв заговорил:
– Вы ведь знаете, что оставив меня в Глотцбурге, Фандор отправился по следам Фантомаса в Париж. Что с ним затем произошло? До самого последнего момента я ничего не знал, до сегодняшнего дня терялся в сомнениях, но вот уже несколько часов, как мне это стало известно.
Фандор укрылся под двумя обличьями. Во-первых, рабочего Мориса. Под этим именем его знала Фирмена, юная любовница, поскольку у Фандора, оказывается, имелась любовница, что, кстати, меня крайне удивляет! И во-вторых, Оливье. Под этим именем он зарабатывал себе на жизнь, публикуя свои сочинения, – не без великодушного участия мадам Алисе.
Как и у меня, у Фандора есть заклятый, страшный враг – Фантомас. Фантомас желал нашей смерти. Он нашел Фандора… и его убил!
Вот, Мишель, и все – увы, незамысловатое – объяснение зловещего преступления, которое Фантомас совершил на набережной Отей.
Фантомас всегда извлекал выгоду из живых, а еще большую – из мертвых. Оливье представлял собой коммерческую ценность, которая возрастала с его смертью. Но уничтожив живого, надо было обезвредить мертвого. Вам понятно, Мишель? Фантомасу было крайне важно, чтобы никто не копался в жизни покойного, не шарил в его документах и бумагах.
И тогда, прежде чем совершить преступление, Фантомас, прибегнув к одной из уловок, на которые он мастак, назначил себя законным наследником Оливье. Правда, ловко?
– Как? – перебил его Мишель. – Значит, Фантомас – это…
– Ну, разумеется! – подхватил Жюв, стараясь держаться спокойным. – Разумеется, Фантомас – это Жак Бернар!
Это признание привело Мишеля в оцепенение, тем временем великий полицейский вновь заговорил:
– Мишель, это еще не все, надо объяснить убийство Мике. О! Это совсем не трудно! Здесь мы тоже находим присутствие Фантомаса. Как я уже говорил, на следующий день после преступления на Отей, он укрывается под личиной Жака Бернара. Вот вам готов и наследник Фандора, то есть Оливье.
Сочинения Оливье входят в моду, что начинает смущать Жака Бернара. Определенно, об этом Оливье слишком много говорят; среди людей, которые проявляют к нему интерес, находится некий Мике. Этот актер беспокоит Фантомаса. С одной стороны, Фантомас опасается, как бы тот не проболтался о поезде Барзюма и о ссоре с дочерью. С другой стороны, его удручает, что исчезновение тела жертвы, тела бедняги Фандора, которое ему приходится спрятать, дабы Фандор не был узнан, влечет за собой мысль об инсценировке преступления. Мишель, я просто убежден, что версия об инсценировке, которая распространилась в последнее время, пришлась Фантомасу не по нраву!
И тогда он сказал себе: надо выдать Мике за Оливье, таким образом обнаружив его смерть, ее перестанут связывать с преступлением на набережной Отей. Необходимо окутать тайной первое преступление. Оливье считается погибшим на набережной Отей?.. Ничего подобного! Оливье появится вновь – и Оливье появляется. Мы и в самом деле видим его на вечере у мадам Алисе. Будьте уверены, Мишель, этим Оливье был не кто иной, как Фантомас!
Таким образом, покончив с первым преступлением, Фантомас под каким-то предлогом, найти который не составляет труда, заманивает Мике на улицу Гран-Дегре. Преступление он готовит заранее. Вы скажете, Мишель, что убийство Мике не замедлило бы выплыть наружу, что исчезновение актера, по времени совпавшее с преступлением, позволило бы в кратчайшие сроки связать воедино жертву с улицы Гран-Дегре и комедианта с улицы Лепик, это так! Кстати, Фантомаса это вполне устраивает, его единственное стремление – отвести от себя подозрение в убийстве Фандора и, помимо того, избавиться от Жака Бернара, типа с основательно подмоченной репутацией, который вызывает всеобщее недоверие!
И заметьте, Фантомас, действуя под именем Жака Бернара, полностью себя скомпрометировал, убив Мике, которого он выдал за. Оливье!
Вот увидите, Мишель, с сегодняшнего дня, с этого часа вы больше не услышите о Жаке Бернаре, по той простой причине, что им был Фантомас, расставшийся с этим обличьем, чтобы стать… Кем на сей раз?..
Поистине, в это мгновение знаменитый полицейский был восхитителен! Невзирая на нестерпимую боль, великую скорбь по лучшему другу, нашедшему столь печальный конец, его мозг пункт за пунктом выстраивал логическую цепочку фактов; он почти распутал сложнейший клубок трагических и ужасных событий.
Мишель слушал Жюва с восхищением, на последнюю фразу он ответил:
– Ах! Надо же в конце концов арестовать… этого ужасного Фантомаса.
– Увы! – прошептал Жюв, качая головой. – Не случайно Фантомаса зовут неуловимым.
Однако, воспряв духом, полицейский горячо пожал руку Мишелю.
– Не будем терять мужества, рано или поздно бандит окажется в наших руках, надо отомстить за Фандора…
Отомстить за Фандора!
Эта мысль вернула Жюву всю его волю и энергию.
Расставшись с Мишелем, знаменитый сыщик медленно пошел домой, на улицу Тардье.
Он был настолько поглощен и озабочен своими думами, что не заметил таксомотора, который следовал за ним на небольшом расстоянии и явно не выпускал его из вида.
Окна машины были зашторены.
Но в какой-то момент стекло опустилось – особе, находящейся внутри, надо было отдать распоряжение шоферу. Обернись Жюв в этот миг, он был бы немало удивлен, различив под густой вуалью знакомые черты одной очень красивой дамы, которую он, возможно, да нет, определенно, знал!
Глава 16
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
– Ну и трущоба!..
Жак Бернар долгим, меланхоличным взглядом обвел свое имущество, если таковым могло считаться то, что находилось в комнате, где он проснулся.
Обозвав комнату трущобой, он не покривил душой.
Действительность была и того хуже, поскольку трущоба обычно завалена всяким хламом, тогда как в этой каморке царила абсолютная, отталкивающая пустота!
Комнатушка была крошечной; когда-то побеленные известью, а теперь грязные и облупленные стены, испещренные надписями… Тюфяк в углу, с торчащей клочьями соломой, далее стул, на котором стояли лохань и гигантский кувшин для воды… Справа, у стены, сундук, на котором были разложены вещи, напоминающие белье, скудный запас белья…
– Определенно! Малосимпатичное местечко! – снова заговорил Жак Бернар, переводя взгляд с распотрошенного тюфяка, на котором сидел, на стул-умывальник, затем на сундук-шкаф. На самом деле, больше смотреть было не на что – в комнате больше ничего и не было.
Кроме того, отвратительная погода. За форточкой висел непомерно тяжелый, густой, непроницаемый туман. Было восемь утра.
Напряженно прислушавшись, Жак Бернар различил где-то совсем неподалеку раскатистый мерный гул – это гудел Лондон доков, такой же убогий, как и его жилье, Лондон, куда со всех концов стекались горемыки, живущие на одном спиртном.
– Подумать только, – рассуждал Жак Бернар, на которого уже четыре дня наводил хандру и уныние лондонский туман, – подумать только, неужели я скоро лишусь и этих относительных удобств! Что делать, я не зарабатываю ни су, да и не вижу способа заработать, а мой стратегический запас тает, тает с поразительной быстротой. Я не знал достатка, а вот уже подбирается нужда. Это несправедливо!..
Молодой человек предавался таким раздумьям, когда услышал стук в дверь. Женский голос, говорящий по-английски, – Жак Бернар немного понимал лондонский жаргон – язвительным тоном осведомился, не намерен ли он сегодня утром заплатить за квартиру.
– В конце концов, – произнес голос, – это абсолютное безобразие, джентльмен, считающий себя белым воротничком, не может найти несколько пенсов, чтобы расплатиться с хозяйкой и внести плату за жилье! Безобразие! Джентльмен, конечно, понимает, что при нынешней дороговизне нельзя делать долги! Джентльмен либо платит, либо выметается вон…
По другую сторону двери Жак Бернар, не поморщившись, слушал хозяйкину тираду.
«Хорошо! – думал он. – Тут много джентльменов! Однако, если я правильно догадываюсь, мне придется сейчас или расплачиваться, или сматывать удочки… Расплачиваться? Чем? Сматывать удочки? Куда?..»
Он сделал проникновенный голос и ответил:
– Миссис Хорфи, вы совершенно правы, я действительно считаю, что джентльмен вроде меня ни за что не уедет, не заплатив… и потому…
Но миссис Хорфи не сдавалась.
– Да, правда, – отвечала она. – И потому, испытывая в настоящий момент нужду в деньгах, попрошу вас подумать о моем небольшом счете…
– Но я думаю!.. Думаю! – запротестовал Жак Бернар. – Только о нем и думаю!..
– В таком случае, не будет ли джентльмен столь любезен рассчитаться?..
– Непременно, миссис Хорфи, сегодня же вечером…
– Нет, джентльмен, не вечером… утром!..
– Но почему, миссис Хорфи?
– Потому что, джентльмен, у меня самой есть непогашенные счета. Не сомневаюсь, пара шиллингов, которые вы мне задолжали, для вас сущий пустяк?..
– Да, пустяк! Но как раз сегодня у меня свидание с банкиром. Не могли бы вы потерпеть до вечера, миссис Хорфи?
– Никоим образом! Я жду вас внизу…
– Тогда до скорого!
Надо полагать, Жак Бернар решил покориться своей неумолимой хозяйке…
К тому же, эта женщина была права.
Он задолжал за неделю и этого не отрицал. Это его огорчало, огорчало до глубины души.
– Подождите меня внизу, миссис Хорфи! Подождите, я в самом деле приду и заплачу долг! Можно только несколько секунд, чтобы привести себя в порядок…
Жак Бернар слышал через дверь, как удалялись шаги миссис Хорфи.
Старуха не слишком поверила обещанию, но не теряла надежды получить свое. И пока она спускалась, чтобы под лестницей стеречь своего убогого жильца, тот размышлял так:
«У меня есть три возможности на выбор. Я живу под самой кровлей, так что могу попытаться уйти по крышам, то есть, как говорят в Париже, „сделать ноги“… К сожалению, этот план вызывает некоторые сомнения, поскольку я плохо представляю, куда ведут эти крыши… Разумеется, на другие дома, где у меня большая вероятность загреметь в лапы к какому-нибудь разъяренному громадине-полисмену, что мне совсем не улыбается. Еще я могу попытаться объявить себя банкротом. Кажется, это тоже непросто, ведь я не британский подданный, кроме того, не знаю процедуры, ведущей к этому блаженному исходу!.. Блаженный исход? Если мне не изменяет память, в Англии банкротов сажают в долговую яму… Нет, в тюрьму мне не хочется… не тот момент!.. Значит, остается единственное и последнее средство… Рассчитаться с миссис Хорфи, расплатиться звонкой монетой!.. Гм!.. Получается, надо прибегать к уже упомянутому стратегическому запасу? Поглядим, как он поживает…»
Жак Бернар выдвинул на середину комнаты ящик, служивший ему столом, и, присев на корточки, разложил на нем в ряд несколько серебряных монет и два тщательно оберегаемых луидора…
– Сорок франков не в счет! – сказал он. – Это подъемные – на возвращение в Париж!.. Их трогать я не имею права, это святое, неприкосновенное!.. Остается серебро… Что-то не слишком его много! На все про все около двадцати четырех франков… Чудненько!.. Непомерную сумму – четыре франка десять су я плачу миссис Хорфи… у меня остается двадцать франков… Если я хочу протянуть в Лондоне еще недельку, очевидно, не стоит звать гостей к обеду. Ну-ну! Положеньице осложняется, вот она, нищета, великая нищета!.. Вполне может статься, что мне придется еще похудеть…
Жак Бернар передвигал туда-сюда монеты, входившие в его «стратегический запас», но легче ему не делалось.
Денег не прибавлялось. После получасового раздумья он, кажется, решился:
– Ладно! Сыграем в благородство!.. Попытаемся произвести впечатление на здешних хозяев… Черт побери, может, что-нибудь и выгорит?
Жак Бернар небрежно сложил на краешке ящика тщательно пересчитанную наличность и, открыв дверь, позвал:
– Миссис Хорфи!
– Джентльмен?
– Можете подняться, рассчитаться со мной!
Старая хозяйка, которая, как и обещала, караулила жильца под лестницей, не стала дожидаться второго приглашения.
– Иду!.. Иду!..
Жак Бернар в этом не сомневался…
Он слышал торопливые шаги старухи, вприпрыжку взбирающейся по ступенькам. Вскоре она появилась в проеме дверей – ее руки дрожали, худое лицо приняло хищное выражение.
– О, джентльмен, как вы добры, вы и впрямь погасите должок? Благодарствую, джентльмен! Бедной старухе, которой, кроме этого дома, нечем себя кормить, очень нужны ее денежки!
Жака Бернара мало трогали старушечьи сетования.
Кроме того, после расчета с домовладелицей отпала надобность с нею любезничать. Он быстро оборвал ее хныканье:
– Никогда так не говорите, миссис Хорфи! Такой пожилой женщине это не к лицу. Собственно, на что вы жалуетесь? Вы богачка, миссис Хорфи, большая богачка, и цены у вас немыслимые…
Старуха пристыженно опустила глаза; этот чудаковатый жилец, согласившийся платить и тем самым ставший жильцом добропорядочным, почти попал в точку!
По приезде в Лондон, высадившись на вокзале Виктория, Жак Бернар, с котомкой за плечами, в которую он на скорую руку свои покидал пожитки, теперь составляющими весь его скарб, быстро добрался до района доков, который он знал как самый нищий квартал. Здесь ему повезло: он нашел чердак, который миссис Хорфи сдавала на неделю.
Жак Бернар был готов тут же вселиться, но старуха тянула. Она инстинктивно не доверяла французам, к тому же манеры Жака Бернара показались ей странными.
Кто он такой?
Что ему надо?
Зачем он приехал в Лондон?
В ладах ли с законом?
Из суеверного страха перед всем иностранным старуха, несомненно, отказала бы этому необычному жильцу: разве в доки идут жить те, кто носит пристегивающиеся воротнички и манжеты? С изнеженными, определенно не привыкшими к труду руками? Но страсть наживы была сильнее опасений.
Наконец-то она ее утолит!
И пока Жак Бернар витийствовал, старуха, даже не стараясь скрыть огонь вожделения, косилась на ящик, где солнцами горели луидоры.
– Джентльмену, – сказала она, – думаю, подобает напомнить, каков был уговор. Четыре шиллинга десять пенсов.
Жак Бернар изобразил на своем лице полное безразличие.
– Берите, миссис Хорфи, и в следующий раз будьте ко мне подоверчивее. Избави Бог, я не собирался вас обманывать ни на су, так что могли бы подождать до вечера, когда бы я повидался со своим банкиром. Ну же! Берите ваши деньги, и я пойду.
– Благодарствую, джентльмен!
– Берите, миссис Хорфи, берите!
Вельможным жестом Жак Бернар протянул хозяйке деньги и вытолкал ее за дверь.
Едва она скрылась, он скорчил гримасу:
– Старая ведьма!.. Теперь ничего не поделаешь, придется еще поистратиться, я вчера не обедал, да и не завтракал. Надо обязательно наведаться в одно из роскошных заведений, которые я здесь облюбовал. Очередной урон для моего трижды упомянутого «стратегического запаса»!
Жак Бернар аккуратно сложил в карман серебряные монеты, взял шляпу и кубарем скатился по лестнице в холодный, насыщенный туманом воздух, который заволакивал кривую улочку, где стояло его жилище.
Конечно, ни единая душа не признала в бредущем по тротуару, потерявшемся в толпе англичан неизвестном бедняке наследника Оливье Жака Бернара, еще недавно с таким снисхождением принимавшего предложения газетных магнатов.
Но с той поры Оливье успел возникнуть и вновь погибнуть, на сей раз по-настоящему.
Общественное мнение почти единодушно обвинило Жака Бернара, и тому пришлось бежать, даже не успев раздобыть средства для существования в своем изгнании в Лондоне!
Жак Бернар долго кружил по прихотливо петляющим, извилистым улочкам с чудными названиями, которые бороздили район доков.
Было около десяти, может быть, половина одиннадцатого, когда он дошел до угла довольно грязного проезда, где стояла хибара из плохо пригнанных досок, по облику напоминающая закусочную.
В ней уже неделю столовался Жак Бернар.
Более дешевого он ничего не нашел; тут же за семь су подавали кусок мяса, достаточно разваренного, чтобы не отличить подпорченных мест от хороших, кусок хлеба и, вдобавок, пинту самого низкосортного эля.
Жак Бернар, как обычно, занял столик в глубине зала.
Высокий табурет, торчащий у стойки, он оставлял шикарным клиентам, местным аристократам, которые могли позволить себе за двенадцать су и шесть пенсов сосиску с капустой, эль и кусок сыра!
– Эй, малый, – позвал Жак Бернар, довольно прилично говоривший по-английски и прекрасно подражавший свистящему и торопливому выговору жителей лондонских окраин, – мой обед и газеты!
Заказав газеты, Жак Бернар отнюдь не роскошествовал, поскольку в стоимость обеда входило чтение разрозненных номеров «Дейли ньюс», которые попадали сюда из вторых рук, то есть, с двухдневным опозданием, что нисколько не мешало посетителям жадно их проглатывать!
Медленно смакуя, – голод делал по вкусу любую пищу, даже чудовищное блюдо, которое, впрочем, на довольно чистой тарелке принес ему из бара слуга, Жак Бернар погрузился в чтение.
Он проглядывал зарубежные новости, среди которых надеялся отыскать сообщения из Парижа, а именно, имеющие отношение к невероятному и трагическому убийству Оливье.
Его ожидания были не напрасны.
С первого взгляда он заметил довольно длинную статью с поразительным заголовком:
«Невероятная находка на улице Гран-Дегре».
Жак Бернар, задыхаясь, лихорадочно бежал взглядом по газетным столбцам… Глаза его загорелись, он даже крепко пристукнул кулаком по столу:
– Ну и ну! Вот так раз!
Он в спешке проглотил свою порцию, рассчитался, получил сдачу и, схватив шляпу, бросился на улицу.
Слуга кинулся за ним:
– Эй! Джентльмен! Вы унесли «Дейли ньюс»!
– Я ее покупаю!
Жак Бернар бросил ошарашенному подобной щедростью слуге пенни за газету, отныне перешедшую в его собственность.
Что было духу Жак Бернар помчался на почту. Он влетел туда с грохотом, не обращая внимания на удивленные взгляды, которые кидали на него из своих конторок торжественно невозмутимые служащие.
Жак Бернар взял бланк и нервно, непослушной рукой, написал телеграмму.
– Черт! – бурчал он себе под нос. – Я это выясню! Ах! Черт возьми! Неужели грядет конец моим несчастьям!
На бланке, который служащий тщательно, вслух перечитал, значилось:
Улица Пентьевр, 366, Фирмене Беноа.
Узнал из газеты, полиция обнаружила, на Гран-Дегре был убит не Оливье, а Мике. Так ли это? Оливье или Мике? Срочно ответьте. – Почтовое отделение, 27, Лондон.
Жак Бернар.
На сей раз без колебаний молодой человек залез в свои сбережения, затем, весело посвистывая, вышел на улицу.
– Через три часа, – рассуждал он, – через три часа у меня, возможно, уже будет ответ! Господи! Если это Мике, я сегодня же вечером могу возвращаться в Париж! Меня, Жака Бернара, можно с полным правом подозревать в убийстве Оливье, но нет видимых причин обвинять меня в смерти Мике… Чертовщина! Непонятно, почему исчез Оливье, или, по крайней мере, Оливье-Морис, который появлялся на празднике в «Литерарии»?.. Ох!
Жак Бернар в лихорадке купил последние номера «Дейли ньюс», надеясь найти подробности, новые сообщения…
Увы! О преступлении на улице Гран-Дегре не было ни слова!
Очевидно, английская газета не считала нужным ежедневно информировать своих читателей по поводу какого-то парижского преступления…
Весь день напропалую Жак Бернар с тоской на сердце, душой не на месте бродил по улицам в ожидании вожделенной, заветной телеграммы от Фирмены.
– Крошка не может не ответить! – шептал он. – Причин на меня сердиться у нее нет… И, наконец, кому как не ей должно быть известно, кто убит, Мике или Оливье, Оливье-Морис! На Мике ей наверняка плевать! Правда, отправив телеграмму, я волей-неволей навел на свой след полицию; предположим, меня до сих пор обвиняют в убийстве, тогда станет известно, что я скрываюсь в Лондоне… Ладно!.. Если не получу ответа или он будет внушать опасения, сматываю отсюда удочки!
Жак Бернар отправил телеграмму в одиннадцать.
В половине третьего он стоял у почтового окошечка и справлялся о телеграмме на свое имя!
Он взял каблограмму со странной тоской. Но вскрыв ее, облегченно вздохнул.
В ней говорилось:
Покойный – это актер Мике.
И стояла подпись: Фирмена.
– Черт возьми! – бормотал Жак Бернар, которого мало беспокоили любопытные взоры служащих, заинтригованных его волнением, тем более, что они знали содержание двух телеграмм, его и Фирмены.
Неожиданно он вновь ринулся к выставленным для посетителей пюпитрам и набросал текст новой телеграммы:
«Видели ли вы Оливье из „Литерарии“? Давал ли он вам о себе знать? Он проходимец? Срочно ответьте по тому же адресу».
Эта телеграмма была также адресована Фирмене.
Жак Бернар опять потревожил скудный «стратегический запас» и впал в томительное, отвратительное ожидание.
Ответит ли Фирмена на сей раз?
Надежды было мало!..
Ровно через три часа в окошечке почтового отделения ему вручили новую телеграмму.
Фирмена отвечала:
«Оливье из „Литерарии“ не видела. Ничего о нем не знаю. Да, это был проходимец, все так говорят, в том числе и полиция».
На этот раз Жак Бернар так обрадовался, что готов был скакать от счастья, плясать как сумасшедший, расцеловать толстяка-полисмена, по долгу службы потеющего в углу!
Но он взял себя в руки. Несомненно, подобное проявление чувств было бы безумием, отталкивающим и никому не понятным.
Вдобавок, время поджимало…
Было семь вечера, телеграф закрывался в десять, всего через три часа.
Наступил момент отправить третью телеграмму и получить третий ответ, на этот раз главный, наиважнейший, решающий его судьбу.
В третий раз Жак Бернар послал Фирмене каблограмму; он телеграфировал следующее:
«Считаюсь ли я виновным? Или подозрение с меня снято? Можно ли возвращаться во Францию?»
Вручив послание телеграфисту, Жак Бернар стал снова фланировать по лондонским улицам.
Часы он успел заложить и время узнавал на остановках фиакров, по ходикам, видневшимся в освещенных витринах магазинов.
Время тянулось бесконечно, минуты оборачивались вечностью. Жак Бернар испугался за свой рассудок, когда, прождав, как ему показалось, добрых полчаса, он обнаружил, что прошло ровно три минуты.
– Нет! Нет! Разрази меня гром! Мне надо знать! Невозможно терпеть дальше!..
И внезапно он стукнул себя по лбу, словно его осенило:
– Господи! Ну я и болван! Телеграммы, какая глупость! У Фирмены же есть телефон! Помню, я его записывал…
Жак Бернар что есть мочи припустил назад на почту; его вход произвел фурор среди служащих, которые были окончательно ошарашены и заинтригованы поведением несчастного молодого человека.
Жака Бернара это ничуть не заботило.
Он устроил настоящий переполох. В его просьбах было столько напора, а в расспросах столько нервозности, что даже английские телефонистки, стряхнув британские флегму и апатию, проделали ради этого иностранца сложнейшую операцию, менее чем за час установив связь с Парижем, с Фирменой…
Тщательно закрывшись в тесной телефонной кабинке и надев наушники, он завопил в телефонную трубку, чувствуя, как лицо его заливает смертельная бледность:
– Алло!.. Фирмена, это вы?
– Да, я… Кто говорит?
– Жак Бернар!
– А…
– Вы получили третью телеграмму?
– Да, сию минуту.
– Так что?
– Никто вас больше не подозревает!..
– Значит, я могу возвращаться?
– Да… Можете возвращаться.
– Алло!.. Алло!.. Вы меня слышите? Я еду…
– Когда вы приедете?
Но тут Жак Бернар забеспокоился:
– Алло! Алло! Не разъединяйте! Мы разговариваем! Алло! Фирмена, это вы? Вы слышите? Алло!.. Когда я смогу вас увидеть? Завтра я сяду на пароход и уже вечером буду в Париже, я хочу срочно вас повидать, сразу после приезда. Назначьте время… Алло! Что вы сказали?..
Глава 17
ЖЮВ ИЛИ ФАНТОМАС?
Продолжая держать телефонную трубку, Фирмена резко оборвала разговор и повернула голову.
К ее изумлению, в гостиную входил совершенно незнакомый субъект. Это был пожилой, одетый с иголочки мужчина с моноклем в глазу и гортензией в петлице плаща.
Войдя в комнату, он снял цилиндр, обнажив довольно пышные седые кудри…
Он воплощал собой классический тип старого ловеласа в полном смысле слова – Фирмена прожила достаточно много лет в Париже, чтобы тут же его раскусить. Пока девушка ошеломленно взирала на посетителя, озадаченная этим неожиданным вторжением, на другом конце провода, обеспокоенный ее молчанием, взывал к ответу собеседник…
Старик, чувствуя себя весьма непринужденно у молодой и красивой женщины, которая видела его впервые, с необычайным апломбом замахал холеной и изящной рукой, прося не обращать на него внимания.
Любезно улыбаясь любовнице виконта де Плерматэна, он добавил:
– Продолжайте, мадам, продолжайте! Считайте, что меня здесь нет. Не прерывайте разговор.
Несмотря на свое довольно бесцеремонное и несколько подозрительное появление, старик производил впечатление прекрасно воспитанного светского человека, – Фирмена отдавала себе в этом отчет, машинально отвечая абоненту на другом конце провода… После нескольких коротких и ясных «да» на очередной вопрос она уверенно откликнулась:
– Ну да! Возвращайтесь! Можете возвращаться!
Два или три раза девушка произнесла имя Жака Бернара.
По ходу разговора было нетрудно понять, что Жак Бернар, которого поминала девушка, и был ее собеседником.
Незнакомый старик придерживался такого же мнения. При имени Жака Бернара он вздрогнул, как человек, застигнутый врасплох, но вместе с тем приятно удивленный.
Фирмена не заметила, как вспыхнули глаза старика. Впрочем, это было мимолетное впечатление. По-прежнему улыбающийся и спокойный, незнакомец громко воскликнул, отрывая Фирмену от беседы:
– Ну и дела! Так вы говорите с Жаком Бернаром? Моим дорогим дружищем? Вот радость-то! Честно говоря, я бы с удовольствием перекинулся с ним парой словечек…
Фирмена, окончательно заинтригованная, полностью утратила присутствие духа.
Она машинально пододвинула телефон странному посетителю, затем взяла трубку, положила ее на рычаг, вновь сняла…
Старик же, выразив желание поговорить по телефону, казалось, не торопился подойти к аппарату. Наконец Фирмена убедилась, что ее разъединили.
Возвращаться к этому не имело смысла, совершившееся было необратимым.
Кроме того, по всей очевидности, молодая женщина и наследник Оливье обо всем успели переговорить.
Фирмена воспряла духом. Она вскочила с дивана и подошла к старику, который скромно стоял в глубине гостиной, облокотившись на этажерку.
– С кем имею честь? – спросила она.
Старый повеса рассыпался в любезностях, но прямо на вопрос не ответил, а, напротив, поинтересовался:
– Как поживаете, мадам? Я счастлив видеть вас в добром здравии. Кажется, вы в полном порядке?..
Старик, чувствуя себя как рыба в воде, – меж тем как Фирмена все более смущалась, – с любопытством и знанием дела разглядывал мебель и безделушки, которыми была заполнена квартира.
Внимательно рассматривая деталь скульптуры, фигурку или вещицу, он неизменно поправлял монокль и одобрительно кивал.
– Прекрасно!.. Прекрасно!.. Восхитительно!..
Украдкой взглянув на девушку, холодную и неприступную, но уже слегка взволнованную, дабы узнать, какое впечатление произведут его слова, он заметил как бы мимоходом:
– Виконт де Плерматэн определенно знает толк в вещах!..
Фирмена владела собой – она была дома, к тому же седины собеседника внушали ей невольное уважение, – но услышав имя любовника, она уступила зуду законного любопытства, который стал уже нестерпимым.
– Послушайте сударь, – властно спросила она. – Пошутили и хватит! Я хочу знать, кто вы такой?
С наигранным изумлением старик уставился на девушку:
– Как? Разве вы не знаете? Вас что, не предупредили?
Наивная Фирмена ломала себе голову. Она легко пожала плечами, показав, что все меньше понимает речи старика, а тот, рассудив, что настал момент разрешить недоразумение, воскликнул, возводя руки к небу, словно ему приходилось вещать банальнейшие истины:
– Но, мадам, я агент, из страховой компании!..
В этот миг настойчиво позвонил телефон.
Внезапно он осекся – дверь в переднюю отворилась.
В отверстии появилась взъерошенная голова фирмениной сестры, крошки Марго.
Девчонка едва сдерживала хохот; исподтишка взглянув на сестру, затем на старика, она собиралась было улизнуть, но Фирмена, вне себя от удивления, подскочила к ней.
Какого черта понадобилось здесь Марго в подобный час?
Фирмена поймала сестру за руку и, хорошенько тряхнув ее, потребовала объяснений.
– Говори! – угрожающе приказала она, буравя девчонку глазами и занося руку.
Марго старалась спрятать лицо, защитить его от удара; она пробормотала:
– Это не я! Фирмена, пусти!..
Затем указала на старика:
– Это все он, старый козел!..
Неожиданно Фирмена содрогнулась от негодования. Она, кажется, поняла. По детскому неведению Марго совершила низость, приведя к сестре типа, намерения которого были более чем прозрачными.
Любовница виконта де Плерматэна покраснела до корней волос. Не в силах более сдерживать свой горячий и вспыльчивый нрав, она залепила сестре две звонких оплеухи. Затем в ужасе вытолкала ее в переднюю. Гордо указав на оставшуюся открытой дверь, она приказала старику, сконфуженному стремительно произошедшей сценой:
– Подите вон!..
Несколько дней тому назад к большому возмущению всей мастерской «Генри», где юная Марго по-прежнему работала подручной, девчонка торжествующе заявила:
– Знаете, у меня тоже скоро будет любовник! И классный!
Все так и разинули рты. Стали стыдить девчонку. Упрекать в цинизме и вопиющем вранье, но на следующий день ее добрые подружки принесли сведения, которые вынудили мастерскую признать, что Марго сказала правду, по меньшей мере, ее подобие, и что утверждения ее не голословны.
И в самом деле, около семи вечера ее видели возле мастерской с немолодым, вернее, пожилым мужчиной, элегантным и изящным, который ради девчонки, казалось, швырял деньгами налево и направо. Каждый вечер он приносил ей букетик фиалок и кулек конфет!
Действительно, вот уже несколько дней, как малышка Марго, недоверчивое существо с куриными мозгами, не по возрасту развитым воображением, постоянно жаждущее приключений, познакомилась с таинственным и странным стариком, которого она должна была в скором времени тайком провести к сестре.
Поначалу злобная девчонка, с которой пожилой господин вел очень вежливые разговоры о дожде и погоде, вообразила, что на элегантного аристократа произвели определенное впечатление ее нарождающиеся прелести.
Разве однажды, высаживая ее из машины в окрестностях улицы Брошан, он не попросил высвободить для него следующий вечер?
Марго слышала, о чем болтают в мастерской, и слишком хорошо знала, как обычно «это» происходит, чтобы питать малейшие иллюзии. Но известность ее не отвращала. Девчонка завидовала сестре, ревновала к ее положению!
Марго бесстыдно пообещала завтра найти свободное время.
Для этого ей пришлось наврать матери, что она задержится в мастерской до одиннадцати. Затем в пять, сказавшись больной, она отправилась на свидание к типу, которого порочная девчонка уже титуловала «своим любовником».
Однако, когда они остались наедине, ситуация прояснилась, и Марго пришлось с грустью признаться, что старый ловелас зарится совсем не на нее, а на сестру Фирмену.
Марго должна была непременно провести субъекта на квартиру к сестре, когда та будет одна.
Субъект уверял, что ему надо сообщить Фирмене что-то важное.
Ах! Насчет «этого важного» порочная Марго не заблуждалась.
В какой-то миг при мысли, что ей придется пустить к сестре совершенно незнакомого мужчину, она почувствовала угрызения совести и смутное беспокойство, но это не слишком смутило ее детский умишко. Дабы развеять ее сомнения, старый сердцеед подарил ей пятьдесят франков на платье, о котором она до смерти мечтала.
Тогда хитроумная Марго разработала программу, наметила целый план, достойный настоящей ведьмы, настолько он был ловким и одновременно сложным.
Девчонке удалось беспрепятственно проводить субъекта, желавшего таким образом найти подход к ее старшей сестре, прямо до дверей гостиной, когда Фирмена была в одиночестве, в отсутствие виконта де Плерматэна и даже служанки, ушедшей за покупками. Из любопытства Марго осталась в квартире, чтобы узнать, что произойдет.
Неспособная долго прятаться, она простодушно всунула свою вихрастую голову, меж тем как Фирмена билась над загадкой, как попал к ней, в ее гостиную, незнакомый тип, которому она не открывала.
Обнаруженная сестрой и добросовестно отхлестанная ею по щекам, Марго, опасаясь, как бы дела не приняли еще худший оборот, кубарем скатилась по лестнице черного хода, от которого, дабы проникнуть в квартиру, она накануне стянула ключ…
Кем же был этот старик?
Опрометчивость Марго могла привести к самым серьезным последствиям…
По своему недомыслию она могла бы впустить к сестре опаснейшего из преступников, страшнейшего из бандитов, стать невольной соучастницей ограбления, даже преступления, но, по счастью, старик, у которого она пошла на поводу, не был обычным стариком.
Это был знаменитый полицейский Жюв!
И действительно, на следующий день после расследования и разговора с Мишелем, меж тем как пошли слухи, затем подтвердившиеся, что на Гран-Дегре убит не кто иной, как актер Мике, Жюв решил про себя, что ему остается только допросить Фирмену, познакомиться с бывшей любовницей убитого на набережной Отей, которым, по его глубокому убеждению, являлся Жером Фандор.
Он наметил стратегию знакомства с малышкой Марго. Главной заботой Жюва было провести следствие в тайне.
План инспектора легко удался.
Скрытная девчонка из кожи лезла вон, чтобы ему услужить, и Жюв, в глубине души осуждая недостойное поведение фирмениной сестры, сожалея, что сам толкнул ее на дурное деяние и сыграл не последнюю роль в ее моральном падении, радовался будущей удаче, несмотря на запрещенные приемы, к которым ему пришлось прибегнуть.
Теперь, с Фирменой наедине, полицейский пытался ее успокоить.
Гнев молодой женщины сменился глубокой тоской, истинным отчаянием.
Оказывается, ее сестра, малютка Марго, невзирая на юный возраст, избрала себе подобное ремесло, а именно, подыскивать сестре любовников!
Нет! Этого не могло быть!
Фирмене не хотелось этому верить!
И потому, против воли, она слушала объяснения своего визитера; против воли была готова верить им.
К тому же Жюв необычайно искренне, что было совсем не трудно, ибо он говорил истинную правду, заверял Фирмену в ошибочности ее предположений.
– Мадам, – внезапно посерьезнел и остепенился он, – вы заблуждаетесь насчет моих намерений! Я же вам сказал, да вы и сами видите, я старик! Честный старик!
Фирмена нерешительно посмотрела на него своими большими глазами; Жюв, расхрабрившись, подбавил в тон игривости:
– И потом, вы помните, что я страховой агент?..
Фирмена, мысли которой беспорядочно теснились в голове, внезапно припомнила инцидент с телефоном.
– Но, – спросила она, – вы знакомы с Жаком Бернаром?
Жюв вздрогнул.
Знаком ли он с Жаком Бернаром? И да и нет!
И все-таки!
Тем не менее, Жюв был удовлетворен: по чистой случайности, мгновение тому назад он узнал, что Фирмена с этим типом состоит в связи, вероятно, даже не подозревая, с кем имеет дело, и близко не догадываясь о том, в чем Жюв не сомневался, о том, что Жак Бернар – это не кто иной, как Фантомас!
– Я всех знаю, – кивнув, отозвался Жюв. – В том числе, и Жака Бернара.
И заметив; что Фирмена, немного успокоившись, способна его слушать, он продолжал дальше:
– Я даже знавал несчастного, погибшего на набережной Отей!..
– Вы знали Мориса? – воскликнула Фирмена, поднося руки к груди, словно желая сдержать стук своего сердца.
– Я знал Оливье! – помешкав, ответил Жюв, который чуть было не произнес другое имя, имя Жерома Фандора!..
Знаменитый полицейский с любопытством разглядывал потускневшее лицо молодой женщины, по его вычислениям, бывшей любовницей его друга…
Честно говоря, в глубине души Жюв не переставал поражаться тому, что у Фандора была любовница. При его чувствах к Элен было непонятно, откуда могла появиться Фирмена.
Однако факт оставался фактом… в его глазах, поскольку Жюв не знал, что Фирмена была любовницей Мориса, но никак не Оливье!..
Жюву очень хотелось побольше расспросить Фирмену, побольше разузнать о ее любовнике, о Фандоре! Но обстоятельства вынуждали сохранять инкогнито, и бедняге приходилось скрывать свои эмоции.
О Морисе, вернее, Оливье, он рассуждал пространно и расплывчато, надеясь вызвать молодую женщину на откровенность… Главное, было не попасть впросак…
Несмотря на всю странность своего положения, необычайность свидания и загадочность собеседника, Фирмена неожиданно погрузилась в воспоминания.
Незаметно для себя, прерывающимся от волнения голосом, она отвечала на вопросы старика, вопросы ловкие, умело поставленные, не вызывающие ни капли недоверия.
Да! Оливье она знала под именем Мориса! Он был очаровательным, дивным пареньком… Безусловно, вопреки тому, что писали газеты, он никак не мог появляться на вечере мадам Алисе…
Это заявление вписывалось в логику его умопостроения, нить его рассуждений. Однако причиняло Жюву невыносимые страдания.
Если он случайно ошибся, если случайно Оливье, то есть Фандор, жив и был на вечере в «Литерарии», кому как не его любовнице, красавице Фирмене, подтвердить это.
Несмотря на всю мучительность воспоминаний, Жюв незаметно заставил Фирмену воскресить в памяти вечер преступления, чудовищный вечер, когда она через щель в двери ясно увидела тело любовника, распростертое на полу, а рядом с ним взору ее открылась другая чудовищная картина: отчлененная, мертвенно-бледная голова Мориса на плахе и струившиеся по паркету ручьи крови.
Мрачное воспоминание взволновало молодую женщину, к ее горлу подступили рыдания, Жюв тоже едва сдерживал слезы.
Ах! Какие могли быть сомнения, Фандор мертв!
Под влиянием чувств, оказавшихся сильнее его воли, сильнее обычной невозмутимости, Жюв внезапно вскочил, как подброшенный на пружине.
Глядя на Фирмену, он дрожащим голосом запричитал.
– Бандит! Бандит!
Недоумевая по поводу поведения своего собеседника, молодая женщина, казалось, испугалась; заметив это, Жюв спохватился.
– Я пришел по делам страхования, мадам, – вновь заговорил он. – Подумайте над этим. Это необычайно важно!
Чтобы дать Фирмене время успокоиться, мнимый старик экспромтом выложил ряд условий страхования, подходящих для жительницы квартирки по улице Пентьевр.
Мало-помалу беседа перекинулась на другие темы. При последних словах Жюва Фирмена его с удивлением перебила:
– Вы сказали «Кружевные изделия мадам Беноа»? Послушайте, вы действительно всех знаете? Всю мою семью…
Жюв кивнул:
– Да, всю вашу семью! Я наводил справки!
Фирмена вновь побледнела.
Что за странный субъект стоял перед нею; под предлогом страхования он, кажется, интересовался воспоминаниями, наиболее болезненными для девушки?
И Фирмена, угрюмо вытаращив от изумления глаза, разглядывала находившегося перед собой мужчину.
Взгляд его казался подозрительно острым, лоб энергичным и волевым, разворот плеч необычайно могучим.
Так этот старик вовсе и не старик?
Фирмена дрожала всем телом. А что, если этот невероятный, таинственный человек, совершенно ей незнакомый, но знающий про нее абсолютно все, что, если это?..
Фирмена машинально уже готова была произнести имя, имя пугающее, повергающее в ужас даже самых отчаянных храбрецов…
Но внезапно глаза ее заморгали, губы побелели, она протянула руки вперед, сложила их и, отчаянно зарыдав, обратилась к подошедшему к ней старику:
– Не убивайте меня!.. Не убивайте!..
Фирмена только что увидела блестящую рукоятку револьвера, высовывающуюся из кармана плаща!
На какую-то долю секунды у молодой женщины помутилось сознание; Жюв с величайшими предосторожностями усадил ее на диван. Он шепнул ей на ухо:
– Прошу вас, мадам, отдохните! Не бойтесь! Я не хочу вам зла.
После секундного удивления Жюв понял, что напугало молодую женщину. Желая ее успокоить, он положил наводящее ужас смертельное оружие рядом с ней, на бархатную подушечку.
Отойдя в противоположный угол комнаты, он улыбнулся.
– Вот так, – произнес он, – теперь, надеюсь, вам нечего страшиться, оружие в ваших руках…
Придя в себя, Фирмена, окончательно сбитая с толку, разглядывала Жюва.
Но было не время предаваться эмоциям. Непомерным усилием воли девушка обуздала себя – нервы взвинчены до предела, настроение твердое и непоколебимое.
Если придется, она готова была сражаться, защищать свою жизнь.
Кто находится перед ней, бандит?
Если да, то он допустил очевидную промашку, отдав ей оружие.
С истинно мужской решимостью Фирмена взяла в хрупкую руку тяжелый уставной пистолет.
– Уходите! – глухо попросила она.
Жюв горько, разочарованно улыбнулся.
– Бедное дитя, – прошептал он, – положите оружие рядом с собой. Вы не умеете им пользоваться, я же не желаю вам зла. Конечно, мне понятны ваши чувства, в какой-то мере я разделяю их. Но давайте будем друзьями.
– Уходите! – снова попросила Фирмена, не в силах подавить терзающее ее беспокойство.
Молодой женщине хотелось понять суть происходящего. Но это было выше ее возможностей. Она перебирала в уме различные варианты. Что ей желает этот человек, добра или зла?
Безусловно, зла!
Как только эта мысль упрочилась в ее сознании, Фирмена почувствовала, что в душе ее зреет целый бунт.
Бесспорно, тип, который воспользовался ее сестрой, толкнув малышку Марго на путь порока и таким образом проникнув в квартиру, мог быть только злоумышленником!
Однако, по мере того как старик говорил, впечатление Фирмены менялось.
Разве его глаза не вспыхивали ледяной яростью, когда он упоминал имя Оливье?
Фирмене все больше казалось, что если она обожала своего любовника, погибшего при столь таинственных обстоятельствах, то находившийся перед ней незнакомый старик питал к тому самую искреннюю симпатию, самую глубокую привязанность.
Да, добрые слова об Оливье рассеивали тревоги Фирмены. Она согласилась не выставлять загадочного мужчину за порог только потому, что могла говорить с ним, говорить бесконечно, еще и еще о том, кого так крепко любила, о ком благоговейно хранила почтительную память.
Жюв, сжав кулаки, твердил прерывающимся голосом:
– Мы отомстим! Отомстим! Отомстим за его смерть!
При последних словах Фирмена бросилась к старику.
– Послушайте! – пробормотала она. – Кто вы? Вы, кажется, любили Оливье?
Уклонившись от прямого ответа, Жюв спросил с улыбкой:
– Вы приняли меня за злодея, за сумасшедшего, возможно, считаете меня самозванцем, а только что даже подумали, что я Фантомас?
Фирмена честно призналась:
– Все это правда! Теперь скажите, кто вы?
Жюв секунду помедлил.
В какой-то миг сыщик чуть было не открылся.
Молодая женщина была искренней и честной; рассказав ей, кто он в действительности, а в особенности, что Оливье был Фандором, он обрел бы в ее лице могучего союзника…
Но знаменитому полицейскому было совестно будить в Фирмене печальные воспоминания, которые мало-помалу улеглись в ее памяти.
Она страдала из-за смерти любовника.
Жюв знал, что она начала привязываться к его преемнику, виконту де Плерматэну. Нужно ли понапрасну терзать юную душу, когда в этом нет суровой необходимости?
Жюв сдержался.
На последующие расспросы Фирмены он ответил загадкой:
– Я враг! Враг Жака Бернара!
Изумленная Фирмена дважды повторила имя знаменитого наследника Оливье.
– Но, – осведомилась она, – что он вам сделал? Я знаю его и говорю вам – это славный юноша!
Жюв покачал головой. Несколько фамильярно, забыв, что своим странным поведением уже пугал и мог вновь напугать Фирмену, он взял девушкину руку в свою и быстро, стараясь быть предельно ясным, точным и лаконичным, изложил свою гипотезу.
Жак Бернар – убийца Оливье, убийца актера Мике, вот кто такой Жак Бернар!
Это невероятное открытие ошеломило Фирмену.
Девушку оставило последнее беспокойство. Она была слишком заинтригована, ошарашена, чтобы тратить время на пустые страхи перед престранным стариком, который держал перед ней с глазу на глаз необычайные речи.
Однако Фирмена была настроена скептически. Она достаточно наслышана об этом деле. Она не решалась верить… Жюв это понимал.
Конечно, он мог бы убедить Фирмену, рассказав о трех вещах: во-первых, о том, что Морис – так называемый Оливье – это Фандор, во-вторых, что он – Жюв, и, в-третьих, что, по его выводам, Жак Бернар – не кто иной, как Фантомас…
Но эти три вещи Жюв держал в секрете и ни под каким видом не собирался открывать, по меньшей мере, в настоящий момент.
Сейчас его единственной целью было предостеречь Фирмену от встречи с Жаком Бернаром.
Девушка подтвердила, что этот таинственный персонаж должен явиться к ней сразу же по приезде из Лондона, то есть завтра вечером. Жюв, вздрогнув от радости, взял это на заметку.
Затем он резко свернул разговор.
Жюв видел, что Фирмена строила на его счет догадки и предположения, которые, продолжай она в том же ключе, позволили бы ей разоблачить своего незнакомого собеседника.
А это, по мнению Жюва, было весьма некстати.
– Прощайте, мадам! – заявил он. – Обещайте быть осторожной. Остерегайтесь Жака Бернара!
Жюв почти выбежал из комнаты.
Фирмена, удивленная таким внезапным уходом не менее, чем странным появлением, окликнула его на пороге:
– Сударь, вы забыли свой револьвер.
Жюв отвечал совершенно серьезно:
– Оставьте его себе, мадам. Оставьте себе. Дай вам Бог никогда им не воспользоваться! Но все-таки – оставьте…
Полицейский захлопнул за собой дверь. Было слышно, как удалялись его шаги.
Фирмена стояла в задумчивости посреди купающейся в свете гостиной.
То, что она сейчас услышала, навевало глубокие раздумья, возвращало мыслями к прошлому.
До недавних пор она была в стороне от многочисленных чудовищных драм, заливавших мир кровью и тем прославлявших имя Фантомаса, но главные участники необычайных приключений, как и у всех, не выходили у нее из головы.
Выросшая в суровой нужде и отличающаяся рассудительностью, которая свойственна людям, самостоятельно прокладывающим путь в жизни, молодая женщина, скорее с любопытством, чем с испугом, беспрестанно вопрошала себя:
– Что означает этот визит? Что стоит за словами старика? Почему надо опасаться Жака Бернара? Кем все-таки был посетитель?..
Не смея сделать выбор, Фирмена машинально повторяла:
– Фантомас?.. Жюв?.. Жюв или Фантомас?..
Глава 18
РЕВНИВИЦА
– Раймон, я положила вам два кусочка сахара…
– Спасибо, душечка… Вы правы. Я не большой любитель кофе, хотя и не гнушаюсь им, и пью его умеренно сладким. Вам достаточно одного кусочка?
Молодая женщина от души рассмеялась:
– Можно даже меньше… Честно говоря, кофе – моя страсть, и я охотно обхожусь без сахара, когда он хороший. А благодаря вам, мой друг, другого у меня на столе теперь не бывает!
Виконт де Плерматэн пожал плечами и в свою очередь рассмеялся.
– Ах! – произнес он, – вы напрасно злоупотребляете кофе! Это вредно для здоровья… для нервной системы…
– И делает меня несносной?
– Я этого не говорю, злючка!
– Вы это думаете, что еще хуже!
– И не думаю! Я этого опасаюсь, что совсем не одно и то же! Кажется, моя малютка Фирмена не так давно поправилась, и мне очень горько, что она совсем себя не бережет. Поэтому, понятно, я призываю к благоразумию и…
– И она слушается вас, мой друг!
Девушка отодвинула чашку с кофе.
Фирмена и виконт де Плерматэн заканчивали завтрак в столовой квартирки на улице Пентьевр, в которую виконт поселил свою любовницу.
Фирмена жила здесь уже постоянно, лишь изредка навещая мать, которую, в глубине души, очень любила, но которая, честно говоря, встречала ее не слишком радушно, поскольку зловредная и завистливая младшая дочь постоянно настраивала ее против старшей.
Что касается виконта де Плерматэна, то он проводил на улице Пентьевр с Фирменой свои лучшие часы.
Его чувство к молодой женщине не только не уменьшилось, но даже возросло. Он был более, чем прежде, увлечен, более, чем прежде, влюблен; к любовнице он относился с почти религиозным обожанием, которое делало его, человека, по мнению света, довольно своенравного, мягким и слабым, но энергичным, умеющим противостоять бесконечным капризам возлюбленной.
– Фирмена, поверьте, в комнате надо кое-что переделать!
– Что же, друг мой?
Молодая женщина полным восхищения взором обвела столовую, которая по указаниям виконта де Плерматэна была обставлена известным дизайнером. Любовник Фирмены не поскупился – дизайнер лез из кожи вон, дабы угодить своим клиентам.
В этом великолепном и в то же время уютном зале, убранном с не бьющей в глаза, умеренной роскошью, казалось, все было на своем месте.
Шаги приглушали пушистые измирские ковры. Широкие стулья со старинной обивкой манили отдохнуть. В старинных буфетах блестело серебро, вышедшее из-под любящих рук мастера… Хрупкий фарфоровый сервиз хранил печать севрских умельцев, и в солнечные дни, преломляя нежный свет витражей, отбрасывал причудливые блики на висящие по стенам гобелены в дубовых рамках, которые радовали глаз наивностью рисунков, стариной красок, несказанной пестротой.
– Вы находите, здесь недостаточно хорошо? – продолжала Фирмена. – Раймон, да вы с ума сошли, поселили меня как принцессу, как королевну, и при этом замышляете пуститься во все новые безумства! Нет! Не надо! Поверьте, о таком убранстве я никогда не смела и мечтать… Будьте же, наконец, благоразумным, а не то я рассержусь!
Виконт де Плерматэн с улыбкой смотрел на любовницу, в этой улыбке читался любовный протест.
Конечно, элегантному завсегдатаю клубов тысячи и тысячи раз случалось общаться с женщинами более шикарными и высокопоставленными, чем его нынешняя любовница. Не довольствуясь посещением светских салонов, он наблюдал, как перед его огромным состоянием распахиваются золоченые спальни полусвета. Он привык к постоянным, неиссякаемым, никогда не утоляемым требованиям тех, кто благодаря своей роскоши и красоте царит над Парижем. Но в скромности молодой работницы, в скромности любимой женщины, отказывающейся от подарков, считающей свое содержание излишне расточительным, он находил неведомую доселе прелесть, прелесть невыразимую, непонятную, которой никак не мог насытиться.
Он прекрасно понимал, что Фирмена нисколько не лукавит.
Девушка отклоняла его дары не с тем, чтобы выманить более дорогостоящие, она не думала просить, это было выражением ее подлинных чувств; ей было хорошо, ничего большего или лучшего она не хотела!
Мало-помалу виконт де Плерматэн завладел сердцем работницы. Как часто бывает, Фирмена, оказавшись между чувствами виконта де Плерматэна и Мориса, предпочла последнего, преисполнившись к виконту ненавистью.
То, в чем она когда-то призналась богатому любовнику, в точности отражало ее тогдашние мысли.
Долгое время Фирмена говорила себе, что свяжет с Морисом судьбу, тогда как на виконта рассчитывать не приходилось. Долгое время Фирмена считала, что будет для богатого человека только игрушкой, развлечением, девчонкой для забавы, не более.
Чудовищное убийство Мориса, его таинственная и кошмарная смерть поначалу лишь укрепили чувства работницы. Она всей душой тосковала по несчастному молодому человеку, а виконта де Плерматэна терпела только потому, что желала иметь мир, покой и свободу вволю поплакать по любовнику; поэтому она и решила перебраться на улицу Пентьевр, а не оставаться в трущобах на Брошан, где старая мадам Беноа сделала ее существование невыносимым.
Фирмена снова сблизилась с виконтом, чтобы избежать семейных передряг, сцен с матерью, насмешек сестры, унизительной жалости соседей, которые считали ее конченой девицей!
Но мало-помалу, день ото дня, чувства ее незаметно изменились.
Конечно, у молодой работницы мучительно щемило сердце, когда она думала о Морисе, умершем возлюбленном; конечно, при воспоминании об ужасных мгновениях, пережитых ею на набережной Отей, где она увидела труп своей первой любви, при мысли о радостных часах, проведенных вместе, в их комнатке, на ее глаза по-прежнему наворачивались слезы…
Но, тронутая постоянной, неизменной, ровной и сердечной нежностью виконта, Фирмена все реже обращалась к воспоминаниям.
Она чувствовала, что виконт по-настоящему любит ее, всем сердцем и умом, душой и телом.
Он проявлял необычайный такт, никогда не сетуя на ее грустный и печальный вид.
Приходя к ней в первые дни после смерти Мориса в квартиру, которую самолично выбрал и обставил, и находя ее в слезах, он не просил ни ласки, ни нежного слова…
Напротив, подыскивая самые проникновенные слова утешения, которые могли облегчить потерю дорогого человека, он разгонял ее печали, сочувствовал ее горю, создавал между ними духовное родство.
Мало-помалу Фирмена поверила в доброту виконта.
Она была ему признательна, а будучи признательной, сожалела, что не может сделать его счастливым!
Так незаметно, этап за этапом она двигалась навстречу его любви.
Когда женщина сожалеет, что не может полюбить мужчину, а мужчина умеет ничего не требовать от предмета своей любви, очень скоро и ее захватывает это особое, стихийное, неподвластное разуму чувство.
И однажды вечером Фирмена сама нежно поцеловала виконта де Плерматэна, подарила ему поцелуй любви, бывший пока лишь обещанием, но от которого счастливый влюбленный совсем потерял голову.
Шли дни, серая дымка подернула дурные воспоминания. Появление Мориса-Оливье на празднике в «Литерарии», Мориса-Оливье, от которого Фирмена не получила никакой весточки, исчезновение Жака Бернара, признавшегося Фирмене в том, что Оливье не оставил для нее ни единой строки, притушили пыл первой страсти и укрепили нежную привязанность, которую молодая женщина отныне испытывала к виконту, постоянно галантному и полному такта, а главное, безумно в нее влюбленному.
Кроме того, виконт де Плерматэн безраздельно посвятил себя своей любовнице.
Фирмена подозревала, что до настоящего времени он вел разгульную светскую жизнь, не отказывая себе в удовольствиях, что с такой легкостью дарит Париж владельцам тугих кошельков, но отныне самые светлые свои часы он проводил в маленькой квартирке, что была на первом этаже дома по улице Пентьевр, которую он каждый раз стремился украсить по-новому, как человек, любящий стены, где живет его любовница, выбранная свободно, по воле чувства.
Допив кофе и докурив сигару, виконт де Плерматэн поднялся:
– Пойдемте?
Они прошли в соседнюю комнату, где возобновили беседу, исполненную для виконта неизменной прелести и очарования.
– Дорогая, раз вы находите, что у нас и так достаточно нарядно, я накажу вас за дурной вкус и больше не стану с вами советоваться!.. Нет, и не настаивайте! Я сделаю вам сюрприз!
И, сменив тему, виконт спросил:
– Скажите, Фирмена, чем вы занимались вчера, когда я не мог к вам прийти?.. Ваши волшебные пальчики трудились над вышиванием, которое вы мне на днях показывали?
Фирмена прилегла в глубокое кресло возле отворенного окна. Виконт устроился у ее ног на подушечке; опершись на подлокотник кресла и положив руку на колени Фирмены, он преданно глядел в глаза своей подруги.
– Нет, дорогой друг. Вчера у меня были гости…
– Господи, какие гости?
– Вас это удивляет!
– Немного!
– Почему же?
– Потому что, дорогой мой друг, я полагал, что совсем немногие знают о вашем нынешнем пристанище.
– Вы правы, Раймон, не буду вам больше морочить голову. У меня был посетитель, на самом деле, он был один, и еще один телефонный разговор, но это был деловой, а не дружеский визит!..
Виконт де Плерматэн казался вне себя от изумления.
– Фирмена, ради Бога, – проговорил он, – вы заблуждаетесь, если думаете, что я хоть что-нибудь понимаю. Что еще за деловой визит? Наверное, какой-нибудь поставщик?
– Нет, дорогой мой! Не догадываетесь?
– Нет!
– Так вот, Раймон, у меня был инспектор из сыскной полиции!
Виконт резко откинулся назад.
– Из сыскной полиции? – переспросил он. – Боже, что ему здесь понадобилось?
Затем, внезапно поняв, с горечью продолжал:
– А! Опять по поводу преступления?
Фирмена кивнула:
– Да, вы правы!..
Между любовниками повисло молчание. Виконт не решался расспрашивать любовницу. Ему по-прежнему было бесконечно больно вместе с нею предаваться воспоминаниям о Морисе, когда-то столь пылко любимом, к которому он, несмотря ни на что, испытывал ревность.
Догадываясь о мучениях любовника, Фирмена почти жалела, что затронула эту щекотливую тему. Но не в ее характере было лукавить, что-то скрывать, и потому ей было важно предупредить виконта.
Присев и с ласковой доверчивостью положив руки на плечи любовника, она вновь заговорила:
– Не огорчайтесь, Раймон. Не думайте о прошлом…
– Что хотел этот человек?
– Он пришел навести кое-какие справки… Увы, он здесь был далеко не первым полицейским, хотя и представился под вымышленным именем; я долго над этим размышляла и почти могу поручиться, что разговаривала со знаменитым сыщиком, великим Жювом!
Виконт побледнел…
– Жювом! Фирмена, да вы с ума сошли! Жюв за границей… кажется, в Гессе-Веймаре… Помните скандальное происшествие с поездом Барзюма?
Фирмена пожала плечами.
– Что вам сказать, – просто отвечала она. – Сначала я тоже так думала… но потом, после его ухода, уже не колебалась… Поверьте, Раймон, я абсолютно убеждена, это был Жюв!
И Фирмена продолжала, возможно, и не подозревая, насколько близка была к истине:
– Кроме того, ведь до правды не докопаешься. Газеты утверждают, что Жюв за границей, но они могут и ошибаться.
И в продолжение своей мысли Фирмена добавила:
– Припомните, не так давно, когда убили Мике… многие говорили, что это дело рук Фантомаса! Фантомас орудует в Париже, значит, Жюв мог срочно сюда вернуться, что тут невероятного? Разве он не заклятый враг Фантомаса?
Виконту де Плерматэну, в конечном счете, была безразлична судьба Жюва. Эгоист, как и все влюбленные, он скоро вернулся к заботам, которые не давали покоя его уму.
– Может быть и так, – произнес он. – Но, собственно говоря, какая разница! Так что от вас хотел этот Жюв или не Жюв?
– Я же вам сказала, сведений относительно Мориса… Виделась ли я с ним…
Виконт де Плерматэн в ярости вскочил и зашагал по комнате.
– Когда-нибудь это кончится? – воскликнул он. – Они оставят бедолагу в покое?
Заметив, что его любовница вздрогнула, молодой человек вновь бросился к ней.
– Бедняжка моя, простите, что дал выход гневу и раздражению! Я так мечтал оградить вас стеной забвения, и всякий раз, узнавая о происшествии, которое может разбередить ваше горе, я просто не в силах подавить в себе ярость!
Фирмена нашла для своего любовника слова успокоения.
– Горе? – вновь заговорила она. – Бывшее горе, Раймон, ведь теперь…
Она не закончила фразы.
Виконт обвил руками ее талию и подарил ей долгий, благодарный поцелуй.
– Милая моя! Так вы ему все рассказали?..
– Он еще спрашивал, походил ли Мике на Оливье, то есть на Мориса…
– Вы сказали, что нет?
– Разумеется. И еще упомянула, что Жак Бернар возвращается в Париж…
– Жак Бернар возвращается?
Фирмена почувствовала, что опять огорчила виконта.
Разве Жак Бернар не друг, не ближайший друг Оливье, Оливье-Мориса?
А вернувшись в Париж, не станет ли он напоминать молодой женщине о прошлом, вести разговоры о Морисе-Оливье, превозносить, как уже было прежде, умершего поэта!
Фирмене хотелось утешить любовника.
– Послушайте, – проговорила она. – Я вам все это рассказываю, дабы в будущем вы не могли попрекнуть меня, что я от вас что-то скрываю… И поверьте, вы напрасно так расстраиваетесь. Вы больше мне не доверяете?
– Что вы, Фирмена!
– Так вот! Вы должны знать, что я отнюдь не ветреница, играющая своими чувствами. Вчера же было вот что. Я получила эти телеграммы от Жака Бернара, прочитайте их; он скрывался в Англии. Потом он мне позвонил, попросил о встрече… Во время разговора как раз появился Жюв… Он тут же догадался, с кем я беседую, он слышал мой ответ.
– Что же вы ответили, Фирмена? Надеюсь, вы не намерены принимать здесь Жака Бернара!
– Именно так я и собираюсь поступить! Это нужно. Я обещала!
– Но почему? Кому?
– Почему, друг мой? Потому что, мне кажется, я обязана оказать Жаку Бернару посильную помощь. Его обвиняли в убийстве Оливье-Мориса, мнимого Оливье-Мориса, присутствовавшего в «Литерарии», и тогда, если вы помните, я была среди самых яростных обвинительниц… Теперь же известно, что на улице Гран-Дегре был убит совсем не Оливье-Морис, а несчастный Мике… Обвинять Жака Бернара нет никаких оснований… И я считаю своим долгом помочь ему полностью оправдаться… Мы оба нервничали, могли говорить не слишком складно, но главное, я поняла, по приезде в Париж он хочет со мной увидеться, чтобы уже окончательно удостовериться, что убит Мике, а не Оливье. Раймон, я не могла отказать несчастному юноше.
– Когда вы назначили ему встречу?
– Он будет у меня завтра в десять вечера. Вы сердитесь?
Виконт де Плерматэн нежно склонился к молодой женщине:
– Фирмена, вы всегда были умницей. Я виноват, что вам перечил. Тысячи раз я повторял, что ничем не связываю вашу свободу, поступайте, как считаете нужным! Оставьте любые сомнения. Мне может быть больно при мысли, что вы опять вмешиваетесь в дело, о котором вам было бы лучше забыть. Но, честное слово, у меня нет причины таить против вас злобу!
Виконт де Плерматэн вновь сорвал с губ любовницы долгий поцелуй.
– Фирмена, я люблю вас! А вы меня любите?
Примостившись у ног Фирмены, он с любовью смотрел на нее, когда вдруг дверь в гостиную отворилась и в комнату вошла молодая женщина, при виде которой виконт, с побелевшим лицом и исказившимися чертами, неожиданно вскочил…
Еще несколько минут тому назад и он, и Фирмена были настолько поглощены своими думами, что не слышали звонка… Остальное довершила нерасторопная и плохо вышколенная служанка, и теперь между вновь пришедшей, виконтом де Плерматэном и его любовницей разыгрывалась трагическая сцена!
Фирмена никогда прежде не видела женщины, нежданно-негаданно заявившейся в ее гостиную.
Но окинув взглядом хрупкую, элегантную, точеную фигуру, заметив бледное лицо и дрожащие руки, она тут же догадалась, кем была эта красивая особа…
– Господи! – глухо произнесла она. – Виконтесса де Плерматэн! Ваша жена!
И в самом деле, это была законная супруга фирмениного любовника, которая застигла мужа возле ног возлюбленной, кидающим на нее страстные взгляды.
Она сделала несколько шагов к виконту, меж тем как сопровождавшая ее служанка, поняв по поведению присутствующих, что допустила промашку, когда вот так, без доклада впустила посетительницу, поспешно захлопнула дверь…
Виконт также двинулся навстречу гостье, надменный и серьезный, он молча разглядывал ее.
Виконтесса де Плерматэн бесцветным голосом сострила, делая вид, что не замечает Фирмену:
– Не ждали, Раймон?
– Мадам, я считал, что ваше достоинство…
Но виконтесса де Плерматэн не дала ему договорить:
– Достоинство? Странно даже слышать, честное слово! Кто из нас поступает недостойно?
Вместо ответа виконт пожал плечами.
Мадам де Плерматэн сделала еще несколько шагов. Она стояла перед ним, почти его касаясь, уничтожая взглядом:
– Так вы пожимаете плечами? От вас я такого не ожидала!..
Поскольку он молчал, она лихорадочно заговорила:
– Но ответьте же хоть что-нибудь! Соврите! Возразите!
Странно было глядеть на виконта. Встревоженный, нежный и робкий любовник в мгновение ока обернулся властным мужем с непроницаемым взором, злыми глазами, дрожащим от холодной ярости.
– Я не из тех, – наконец медленно выговорил он, взвешивая каждое слово, – кто опускается до лжи! Я полагал, мадам, что свободен в своих чувствах.
Эти слова были сказаны будто специально, чтобы разжечь гнев и ревность виконтессы…
– Вы свободны в своих чувствах? И вы смеете мне говорить, что любите эту женщину?
Виконтесса брезгливо указала пальцем на Фирмену, которая, растерянная и дрожащая, застыла посреди комнаты, словно происходящее было кошмарным сном.
– Мадам, – возразила работница, – мадам! Разве мы не вправе любить кого угодно?
Но виконт де Плерматэн жестом приказал подруге замолчать.
– Да! – медленно продолжал он. – У меня хватает смелости сказать вам, что я люблю свою Фирмену!
Виконтесса отвечала ядовитом тоном, тянула слова, словно вкладывала в них угрозу, намекая на мрачную тайну:
– Ваша любовница не знает вас! Не знает, кто вы!
– Она любит меня, мадам!
– Вас любили и другие!
– Но я их не любил!
– Раймон, вы хотите войны?
Но виконт, оставив вопрос без ответа, схватил со стола саксонскую статуэтку и взглянул жене в глаза.
– Мадам, – произнес он, – запомните, войны не будет: я не вижу перед собой противника!
– Неужели?
– Да, мадам! Вы считаете себя сильной, но вы хрупкая, как эта статуэтка. Это ваш символ. И ваш покровитель – вы знаете, о ком я говорю, – не совладает со мной, никакими силами, никакой ценой… Мадам, вы явились сюда как злой гений… Не знаю, кто вам рассказал про любовницу, у меня все же хватало такта это скрывать… Напрасно вы пришли, мадам, устраивать мне подобные сцены ревности. Еще раз, в последний раз повторяю, уходите! Не упрямьтесь! Или я разобью вас, как стекляшку, как надоевшую безделушку, как эту фигурку!..
И хрупкая саксонская статуэтка, которую виконт де Плерматэн держал между пальцами, разлетелась вдребезги на полу.
– Понятно, мадам?
Казалось, яростный необузданный гнев виконта не произвел никакого впечатления на виконтессу, настроенную более чем решительно:
– Вы разбили статуэтку, чтобы меня испугать! Я понимаю вашу символику. Но Бога ради, вы забываете, что я не такая уж хрупкая. У меня есть секретное оружие…
– Оружие против меня?..
– Да… Я же сказала, я знаю…
– Что же?
– Ваше прошлое!
Виконт де Плерматэн высокомерно вскинул голову.
– Прошлого больше нет, – выговорил он, – а жить я буду, как мне заблагорассудится! Попрошу вас удалиться, мадам! Ваше присутствие здесь неуместно. Вам нечего делать рядом с моей возлюбленной.
Можно было подумать, что виконту доставляло удовольствие отыскивать слова, способные как можно больнее уязвить жену.
– Рядом с вашей возлюбленной? – тихо повторила виконтесса, пошатнувшись, словно пораженная в самое сердце. – Ах, как вы жестоки, как вы жестоки, Раймон… Вы еще пожалеете!.. Сильно пожалеете!
Показав на Фирмену, она добавила тоном, в котором было больше угрозы, чем просьбы:
– Бросьте ее, Раймон!
– Нет!
– Бросьте эту женщину!
– Никогда!
– Что ж, вы сами этого хотели…
– Ничего вы не сделаете!
Вдруг между супругами встала Фирмена. Лицо молодой женщины исказилось от волнения, она вся дрожала, казалось, от горя утратив рассудок.
– Мадам! Мадам! – вскричала она. – Прошу вас, смилуйтесь над нами! Смилуйтесь надо мной!
Но на губах виконтессы играла холодная улыбка.
– Я вас не знаю, – сказала она, – мне неизвестно, кто вы такая, мадемуазель! Но послушайте моего совета, ни мне, ни мужу никогда не говорите о милосердии, он из тех, кому неведомо это чувство!
На сей раз виконт возмутился.
Он нежно отстранил Фирмену и взял жену за запястье.
– Довольно, – приказал он. – Довольно. Хватит! Вы хотели знать, есть ли у меня любовница, – вы своего добились! Вы выследили меня, а теперь терзаетесь сильнее, чем прежде. Тем хуже для вас! Но десять минут вы разыгрывали отвратительную сцену, которой мне бы хотелось избежать. Нет, не ради себя! Ради моей подруги. Ради Фирмены! Вы получили свое, причинив боль ребенку, которого я люблю? Довольно, больше я вам ничего не позволю! Уходите!
– Но не ранее, чем вы скажете…
– Уходите, мадам! Уходите! Ради Бога! Немедленно уходите! И помните, я вас не боюсь! Я знаю, кто может защитить меня!
Виконт де Плерматэн произнес просьбу таким тоном, что виконтесса волей-неволей отступила.
– Вы меня гоните? – сказала она.
– Говорю вам, до вечера!
– Раймон, мы еще посчитаемся!
– Только не здесь, мадам, я всегда к вашим услугам, но в этой комнате чтобы духу вашего не было! Разрешите мне вас проводить.
И виконт де Плерматэн пошел на жену с глазами, налитыми кровью, – виконтессу охватил страх.
Несчастной, опозоренной супруге пришлось, понурив голову, удалиться.
Она сказала правду: ее выгоняли!
– Фирмена, милая, вам лучше?
С любовницей виконта случился сильнейший нервный припадок. Бледная, разбитая и печальная, она лежала на широком диване.
– Фирмена, Фирменочка, прошу вас, заклинаю, не думайте о чудовищном скандале, который только что произошел… Поймите одно: я вас очень люблю, искренне, нежно. А насчет этой женщины не сомневайтесь, вы же видели: ради вас я пожертвовал ею…
Мутным взором взглянув на любовника, Фирмена сонным голосом отвечала:
– Мне страшно! Страшно! Раймон… Раймон, чем она вам угрожала? Почему вы вздрогнули, когда она заговорила о прошлом? Почему она сказала, что не надо взывать к милосердию? Кто защитит вас?
Молодая женщина отчаянно зарыдала:
– Мне кажется, что моя любовь приносит несчастье… Теперь я боюсь за вас, боюсь! А что, если она действительно хочет отомстить?
Виконт де Плерматэн небрежно пожал плечами.
– Женщина ревнивая, – сказал он, – всегда угрожает, даже когда не знает, как исполнить свои угрозы, даже не имея возможности их исполнить. Не бойтесь, Фирмена! Прошу вас! Видите, у вас закрываются глаза… Сейчас на вас подействует снотворное, которое я дал вам выпить. Часа два-три, думаю, вы подремлете. А проснетесь спокойной и отдохнувшей…
Глава 19
КНЯГИНЯ
Был ли он искренним?
Или лгал Фирмене?
Виконт де Плерматэн, несколько мгновений тому назад внушавший молодой женщине: «Не беспокойтесь! Не терзайтесь по пустякам, угрозы виконтессы, право, того не стоят!», неузнаваемо переменился, как только за ним захлопнулась дверь. Опустив голову и нервозно постукивая тростью, он медленно пересек вестибюль. Увидь его кто-нибудь в этот миг, он бы, безусловно, догадался, что его гложет забота, если не сказать, глухое волнение.
В действительности, виконт не питал иллюзий насчет чудовищного гнева и жестокого страдания виконтессы.
Дав волю чувствам, превыше всего желая оградить работницу от волнений и тревог, он грубо оттолкнул жену, а теперь, возможно, считал, что принес слишком большую жертву, ради любовницы поступившись супругой.
Но виконта де Плерматэна не так легко было сломить, заставить пожалеть о содеянном.
Скоро его губы скривились в насмешливой улыбке; он небрежно пожал плечами, показывая, что принимает свою судьбу, что готов выдержать бурю, которая, по всей видимости, ожидает его дома. Он был хорошим игроком, к тому же влюбленным, способным постоять за свое чувство.
Виконт де Плерматэн пересек шоссе, сделал несколько шагов по тротуару, затем, кликнув фиакр, бросил: «Елисейские поля», залез в угол и погрузился в размышления.
Через несколько минут фиакр остановился у дверей роскошного особняка; виконт стремительно поднялся в свою квартиру. Лицо его было бесстрастным, но глаза пылали огнем.
Повелительным тоном он осведомился у слуги, который открыл ему и бросился снимать с него шубу:
– Мадам вернулась?
– Мадам виконтесса, – отвечал слуга, – вернулась около часа тому назад, но опять ушла, не дождавшись господина виконта.
– Мадам ушла?
– Да, господин виконт. Мадам оставила для господина виконта записку, он найдет ее на столе в своем кабинете.
– Спасибо.
При известии об уходе жены сердце виконта сжалось от тайной тоски.
Куда она отправилась?
Что значит столь стремительное исчезновение?
Неужели она всерьез намерена мстить?
Узнав, что виконтесса оставила записку, он приободрился.
– Женщина, которая пишет, – это женщина, которая просит, – рассуждал он. – Ну-ну! Поглядим, что за письмецо.
Он тужился выдавить из себя смешок. В действительности, вскрывая украшенный гербами конверт, на котором крупными буквами было выведено имя жены, господин де Плерматэн был очень бледен.
Одним взглядом он пробежал письмо. Оно было совсем короткое, в несколько строк.
«Не забудьте, – писала ему виконтесса, – вечером мы ужинаем в ресторане „Дюрван“ с мадам Алисе и несколькими друзьями. Не сомневаюсь, что вы, как и я, сумеете отложить на пару часов необходимые объяснения!»
– Ужин с мадам Алисе! Я и впрямь забыл. Черт возьми! А она крепкий орешек. Доблестная душа!
Виконт де Плерматэн застыл посреди кабинета с письмом виконтессы в руке.
– Да, доблестная душа, – повторил он, – и мне жаль, что так получилось… Но что я могу изменить?
И, словно убеждая себя, виконт де Плерматэн повторил в тиши комнаты:
– Я люблю Фирмену! Я люблю Фирмену! Я не допущу между нами преград!
В течение нескольких минут несчастный молодой человек мерил просторную комнату отрывистыми шагами, раздираемый жестокими внутренними противоречиями.
Его законная жена упомянула о прошлом. И теперь прошлое стояло у него перед глазами, казалось, он вел с собой беспощадную борьбу, размышлял, собираясь принять бесповоротное решение.
Неожиданно он включил электрическую лампу, осветив большое зеркало в глубине комнаты; пристально взглянув на свое отражение, он усмехнулся:
– Черт!.. Теперь я медлю, дрожу… Хорошенькое дело! Любовь! Любовь! Что бы он сказал… если бы меня увидел?..
Кого виконт имел в виду? Потушив лампу, он позвал:
– Жан, дружище! Я ужинаю не дома! Подайте одежду и шубу и идите за машиной!
Так же как виконтесса де Плерматэн, он считал крайне важным для их столь глубоко несчастной, разобщенной четы отложить ради светских обязанностей на несколько часов объяснение, решающее судьбу Фирмены…
Этим вечером сияющий огнями ресторан «Дюрван» был заполнен до отказа; тщетно было бродить по залам, выискивая столик, за которым бы не восседали элегантные сотрапезники.
Между светлыми дамскими туалетами темными пятнами проступали черные фраки мужчин. В свете электрических канделябров сверкало серебро; белоснежные скатерти, гармоничные тона, розовые абажуры, все придавало «Дюрвану» сказочный облик.
Здесь справляли торжества светские и богатые парижане; заведение уже с давних пор пользовалось отменной репутацией не только среди гурманов, любителей хорошей кухни, но и среди аристократов, привлекаемых более красивой обстановкой, чем вкусной едой.
– Виконтесса! Виконтесса! – шутливо грозила за одним из столиков толстуха мадам Алисе, обращаясь к мадам де Плерматэн. – Надо непременно оштрафовать вашего мужа, он безбожно опаздывает!
– Дорогая, я очень за него извиняюсь… Вероятно, азартная игра в клубе…
Краснолицый старик с волосатыми пальцами, который вальяжно развалился на стуле рядом с мадам де Плерматэн, поставив локти на стол, вопреки всем приличиям, оборвал ее, даже не потрудившись прожевать до конца кусок:
– Не понимаю, как можно забыть об ужине!
– Дорогой мэтр, – возразила мадам Алисе, – думаю, и вы, увлекшись египтологическими изысканиями, способны заставить нас ждать.
– И совершенно напрасно вы так думаете! – возразил толстяк. – Забыть об ужине, да ни за что на свете! Хорошо поесть – это святое!..
Тон, которым неприятный старик произнес эти слова, как нельзя лучше доказывал, что он не шутит.
Впрочем, то же подтверждала и давно установившаяся за ним репутация…
Старый египтолог Альбер Сорине-Морой прославился тем, что, не вылезая из-за стола, сделал себе карьеру – за светским обедом отхватил себе место в Академии!
Его втихомолку подозревали в том, что он использует свой зеленый сюртук[2] самым прозаичным образом, соглашаясь за небольшую мзду присутствовать на светских раундах, где его официальные титулы производили подобие взрыва.
Мадам Алисе собиралась было ответить академику весьма учтиво, поскольку директриса «Литерарии», хотя и недолюбливала вздорного и тщеславного старика, отнюдь не стремилась будить его ядовитую злобу, когда он вдруг воскликнул:
– А! Легок на помине…
И в самом деле, виконт де Плерматэн, который только что вошел в ресторан и стремительно пересек залы, направлялся к столику, занятому его друзьями. Он поклонился мадам Алисе.
– Даже не знаю, – с обычной грациозностью произнес он, – могу ли я показываться вам на глаза, мадам, намерены ли вы подвергнуть меня наказанию или, по меньшей мере, прилично оштрафовать за то, что заставил вас столько ждать?
– Полноте! – оборвал его Сорине-Морой, которому не терпелось приступить к ужину. – Мадам Алисе приказала принести только закуски. Полноте! Дамы простят вас, дабы не опровергать миф о доброте слабого пола!
– Сударь, могу ли я быть с вами откровенным? – возразил виконт. – Мне лестно ваше прощение, но мне бы хотелось послушать мадам Алисе.
Директриса «Литерарии» улыбнулась:
– Надеюсь, вашу жену тоже?
– Моя жена сама снисходительность, мадам.
– Вы слишком полагаетесь на мою доброту, мой дорогой.
На намек виконта мадам де Плерматэн отвечала с улыбкой, но тон, каким были произнесены эти слова, придавал им совсем иное звучание.
– Что же, дорогая, – откликнулся виконт, – если даже вы упрекаете меня, мне остается только просить господина Сорине-Мороя вымолить для меня прощение у мадам Алисе, а затем вместе с мадам Алисе вымолить прощение у вас.
Виконтесса легко пожала плечами:
– К людям без стыда и совести у меня нет жалости!
Слуга взял у виконта шубу, шляпу и трость, и тот наконец сел за стол.
В беседу вновь вступила мадам Алисе:
– Но, дорогой мой друг, ваша жена абсолютно права! Вы действительно искренне раскаиваетесь?
Виконт улыбнулся и посмотрел прямо в лицо виконтессе.
– Раскаиваюсь ли я? – произнес он. – Раскаяние, мадам, – знак неправоты… Я лично опоздал не по своей вине!
– Так почему же вас не было здесь в восемь?
Виконтесса не дала мужу ответить.
– Полагаю, какой-нибудь разговор в клубе, – предположила она.
– Совершенно верно! – с поразительным самообладанием подтвердил виконт. – У меня был довольно тяжелый разговор.
– Вы выставили из клуба какого-нибудь члена? – поинтересовался Сорине-Морой.
– Позвольте ответить вам, сударь, дурным каламбуром: мы никого не выставили, но кое-кто выставил себя в таком свете, что, боюсь, придется с ним распрощаться. Нам не нужны ни скандалы, ни всякие сцены!..
Виконтесса де Плерматэн была слишком проницательна, чтобы не почувствовать тайный смысл, который муж скрыл под игривым тоном.
«Так-так! – думала она. – Я застала его у ног любовницы… Он меня выгнал, чтобы остаться с ней… Когда я уходила, с мукой в сердце и слезами на глазах, он утешал эту женщину! И теперь он смеет заявлять, что ему не нужны скандалы и сцены?..»
Она подавила поднимающуюся в ней ярость.
– Вы говорите, кое-кто неудачно выставил себя? – сказала она. – А вы уверены, дорогой, что этого кое-кого не вынудили к тому драконовские порядки вашего клуба? Вы член комитета и, сочиняя правила ради собственного удовольствия, могли несколько перегнуть палку… Как мне представляется, человек, который платит взносы, имеет право не подчиняться вашим капризам и…
Господин де Плерматэн резко оборвал жену.
– Надеюсь, вы шутите? – сказал он. – Вы что, дорогая, не понимаете, что даже в вашем изложении правота отнюдь не на стороне так называемой жертвы, которую вы защищаете. Слабый не бывает правым!..
На сей раз запротестовала мадам Алисе…
Уже несколько минут почтенная директриса «Литерарии», наслаждаясь паштетом из гусиной печенки, терзалась смутным беспокойством.
Что случилось с виконтом и виконтессой де Плерматэн?
Ей казалось, что супруги беседовали не в самом любезном тоне. В репликах виконтессы сквозила глухая вражда. В замечаниях виконта звучал затаенный гнев.
Она решила перевести разговор на другую тему.
– Виконт, – заявила она, – вы притворяетесь более злым, чем вы есть на самом деле. Вот и господин Сорине-Морой, уверена, меня поддержит! Так вот! Вы считаете, что слабый всегда неправ?
– Да, мадам.
– Хотите, я докажу обратное?
– Слушаю вас, мадам.
– Один пример, который вам нечем будет крыть…
– Я жду мадам.
– Так вот, мой дорогой, виконтесса, бесспорно, слабее вас, но, уверена, вы всегда ей уступаете!..
Знай директриса «Литерарии» о разыгравшейся между супругами драме и задумай она специально сесть в лужу, вряд ли она сумела бы сморозить что-либо более неуместное.
Но виконт был не из тех, кого можно смутить, застать врасплох.
Он быстро нашелся:
– Мадам, вы думаете, что сразили меня наповал?.. Ошибаетесь… Не знаю, правда ли виконтесса слабее меня, но отдавая должное скорее ее уму, чем сердцу, могу поручиться, что она слишком проницательна, чтобы требовать у меня уступок. Мадам, моя жена никогда не просила и не собирается просить о вещах невозможных. Таким образом, мне никогда не придется ей уступать. Уступать – это удел слабых!.. А я не из их числа.
Замечание попало в цель. В нем были вызов, испытание хладнокровию. Виконтесса почувствовала, что ее бьет дрожь.
– А если у меня все-таки появится каприз? – вновь заговорила она.
– Капризы капризам рознь, мадам! Можно купить драгоценность, но отказать в желании, ставящем под угрозу семейный покой.
Виконт держался настороже. Он умел в скрытой форме донести свои мысли до жены. И пока мадам Алисе со смущением осознавала, что в гармоничной чете ее друзей произошел разлад, пока на время забытый и получивший полную свободу академик Сорине-Морой незаметно для окружающих вдумчиво опустошал тарелки, между супругами продолжалась суровая и глухая борьба.
– Значит, дорогой, – продолжала виконтесса улыбаясь, дабы скрыть свою ярость, беря шутливый тон, дабы не выдать дрожь в голосе, – появись у меня сейчас какой-нибудь каприз, вы нисколько не скрываете, что прежде чем выполнить его, взвесите все «за» и «против»? Не слишком учтиво! Даже несколько…
– Это необходимо, мадам!
Наступила небольшая пауза.
Соперники мерили друг друга взглядами.
Разумеется, через несколько часов на Елисейских полях их ждало тяжелое, серьезное объяснение наедине.
Мадам Алисе еще раз попыталась восстановить между друзьями доброе согласие.
– Если бы мы только умели, – обратилась она к Сорине-Морою, чей титул производил на нее достаточное впечатление, чтобы временами чувствовать уколы совести по поводу невнимательного к нему отношения, – хранить в душе смирение и покой, подобно вашим египтянам… Они-то были по-настоящему счастливы, отдав себя в распоряжение рока, не так ли, дорогой друг?
– Мадам, – откликнулся Сорине-Морой, который как непременный участник многочисленных сборищ, имел в запасе несколько готовых фраз – ходячую монету академиков, которые он вставлял по любому поводу, дабы выглядеть человеком мыслящим, – мадам, египтяне открыли рецепт счастья, сумев от всего отрешиться. Они не знали любви в точном смысле этого слова. Жизнь они считали странствием… Пребывая в вечном движении, они не давали настигнуть себя страданию…
– Таким образом, – улыбаясь продолжал виконт де Плерматэн, – для вас рецепт счастья – стать клиентом конторы Кука?
Виконтесса де Плерматэн расхохоталась.
– В этом есть доля правды! – заметила она. – Путешествие – это забвение!.. Надо постоянно путешествовать.
И, повернувшись к мужу, она игривым тоном добавила:
– Дорогой, вы только что говорили о капризах? Так вот! Не желаете ли на неделю съездить на Лазурный Берег?.. Мы могли бы тронуться завтра утром, чтобы не утомляться, заночевать в Дижоне, а далее… Впрочем, вы достаточно взрослый, чтобы самостоятельно продумать маршрут. Согласны?
Мадам Алисе поддержала:
– Не забывайте, виконт, что Академия считает путешествие рецептом счастья!
Чтобы дать себе время поразмыслить, виконт сострил:
– И верно… Если Академия гарантирует…
Сорине-Морой, который отведал добрых вин не меньше, чем изысканных блюд, пробормотал что-то невнятно-одобрительное, не вынимая нос из бокала.
Тем временем виконтесса повторила:
– Я жду…
Виконт задумался: «Зачем она об этом просит? Надеется, что за неделю я забуду Фирмену?»
Но, по всей видимости, не стоило слишком раздражать виконтессу.
Женщина в гневе – опасный противник…
Возможно, стоит несколько усмирить супругу хотя бы ради любовницы.
Если виконтесса замышляет вычеркнуть Фирмену из его жизни, то виконт может попытаться за неделю успокоить ее, обвести вокруг пальца, вероятно, даже заставить примириться с его связью?
Внезапно он принял решение:
– Раз Академия сказала, нет основания не доверять ее оракулам. Вам доставит удовольствие провести неделю в Монако?
Вид виконта говорил, что он не намерен сдаваться. Ему нравилось любезничать с женой, но главное, как он недавно признался, было ни в чем ей не уступать.
И он продолжал:
– Мы выедем завтра утром, как вы того хотели. Как вы того хотели, переночуем в Дижоне, в знаменитом отеле «Клош», где мы с вами уже несколько раз останавливались. А по возвращении, дорогой мой друг, когда вы убедитесь, что желание ваше исполнено и доставило вам немало приятностей, вы не откажете мне в непродолжительной поездке, безусловно, вызванной сугубой необходимостью…
– По делам клуба? – ухмыльнулась виконтесса.
– Да, по делам клуба!..
Мадам Алисе радостно хлопнула в ладоши.
– Уступка за уступку! – объявила она. – Друзья, вы оба просто великолепны, утверждаю, среди моих знакомых вы лучшая пара!
По лицу виконтессы бродила смутная улыбка.
Виконт, тоже улыбаясь, наполнил бокалы…
Господин Сорине-Морой ел, не думая ни о чем!
– Мадемуазель!
– Что желаете, мадам?
– Быстренько найдите карандаш и пришлите сюда рассыльного!..
После обеда, пока остальные освежались ликерами, под благовидным предлогом – подпудрить лицо – виконтесса отправилась в туалетную комнату.
Не успела она скрыться от наблюдательных взглядов мадам Алисе и любопытных – виконта, выражение ее лица переменилось.
Виконтесса страшно побледнела, члены ее охватила дрожь, а в глазах заблестели слезы…
Виконтесса де Плерматэн чудовищно страдала.
Ужин, изысканный ужин, стал для нее мукой, невыносимой пыткой.
Ах, как умело терзал ее муж!
Как насмехался над ней!
Сколько же в нем было презрения, чтобы так с ней обойтись!
Как он посмел, подарив ей как милость это путешествие, которое она представила своим капризом, уступив ее фантазии, имевшей единственную цель – разлучить его с Фирменой, заявить, что едва вернувшись, снова уедет, на этот раз без нее.
Черт возьми! У виконтессы де Плерматэн не было иллюзий: от нее не ускользнуло тайное намерение мужа…
Он заявил, что будет отсутствовать по клубным делам; он, безусловно, хочет увезти Фирмену путешествовать. Подарив поездку законной супруге, он опять уедет с любовницей на правах влюбленного.
С ней – навязанное путешествие, каторга, на которую он согласился из жалости или из страха.
С другой – романтичный побег, погоня за мечтой, общество любимой, роскошь, великолепие, хмель взаимных страстей!
Эта мысль, казавшаяся ей невыносимой, вызывала жестокие муки ревности.
Напрасно виконт так унизил жену, бросил ей вызов!
– Он хочет войны, – глухо шептала она, когда перед ней очутились чернильница и бювар. – Хорошо! Он ее получит!
Виконтесса присела, обмакнула перо в чернила и безумными, блуждающими глазами уставилась на белый лист бумаги, на котором желала написать, на котором собиралась написать…
– Мстить! – прошептала она. – Мстить! Отплатить за предательство предательством! Да, я должна, я смогу… Это мое право…
Ее вид был ужасен, неужели это была виконтесса де Плерматэн, элегантная красавица, славившаяся на весь Париж пленительной грациозностью и безупречной приветливостью.
Ее вид был страшен: черты ее исказились мукой, глаза от отчаяния ввалились, губы скривились в гримасе, превратив лицо в маску свирепой, необузданной, решительной ненависти!
Неожиданно лицо ее прояснилось, словно она отступила от решения.
Бросив ручку на стол, она сказала:
– Не могу… Я его люблю…
Но, прокричав про себя: «Я его люблю», она услышала, как сердце отозвалось: «Он меня не любит! Он смеется надо мной!»
Ах, эта мысль была самой ужасной.
Нет, этого виконтесса вынести не могла!
Это было сильнее любви, страдания, муки унижения.
Виконтесса порывисто схватила со стола ручку и размашисто, со всей силой налегая на перо, вывела на листке несколько неровных строк.
Приняв решение, она больше не колебалась.
Запечатав письмо и надписав адрес, она знаком подозвала ожидающего в нескольких шагах посыльного, с любопытством взглянула на него.
– Отнесите это! Немедленно! – сказала она. – Срочно! Слышите? Срочно! Вручите письмо в собственные руки. Никому, кроме адресата. Надо будет, подождете, ответа не нужно. И не говорите, где я!
И в ладони посыльного, восхищенного подобной щедростью, высыпалось содержимое кошелька.
Виконтесса высокомерно повторила:
– Идите!
Припудрившись и подкрасив побледневшие губы, она, улыбающаяся и грациозная, вышла из туалетной комнаты и направилась к друзьям.
Глядя ей в спину, служанка рассуждала:
– Наверняка, эта красивая дама писала мужчине, которого любит или сильно любила. Черт подери! Она выглядела порядком взволнованной. Это был разрыв? Свидание? Ну, уж точно, она наставила мужу рога.
Эта мысль показалась ей забавной, и хотя богач с рогами не являлся такой уж диковинкой, она громко прыснула, как женщина, довольная судьбой.
– Улица Стейнкерк? Вот! Фараон сказал наверх… Да, так оно и есть: вот и улица Тардье. А где 1-бис? Ах, вот здесь.
Рассыльный ресторана «Дюрван» нес письмо виконтессы.
– Лишь бы он был на месте! Неохота ждать! – добавил он.
– Господин Жюв здесь живет? На каком этаже? – справился он у консьержки.
Получив ответ, рассыльный пошел звонить в квартиру полицейского.
Несколько секунд спустя перед ним оказался Жюв.
– Вы ко мне, дружище?
Взяв фуражку в руку, человек поклонился.
– Вы правда господин Жюв? – осведомился он.
– Так точно.
– Тогда, сударь, держите письмо… от дамы!
Жюв скользнул взглядом по конверту, возможно, узнал почерк. Слегка понизив голос, он поинтересовался:
– Ответ нужен?
– Нет, сударь!
– Знаете, кто вас послал?
Рассыльный улыбнулся и с подчеркнутой готовностью ответил:
– Понятия не имею.
– Отлично!
Жюв великодушно протянул посыльному монету в сто су:
– Идите, дружище! Мне все ясно.
Говоря это, Жюв лгал. Нет, он, конечно, не знал, что в конверте, один вид которого заставил его вздрогнуть, нет, он, конечно, не знал, что в письме!..
Не обманулся ли он?
Правильно ли угадал свою корреспондентку?
Едва рассыльный удалился, Жюв дрожащей рукой вскрыл столь интригующее его письмо.
– Ах! – как громом пораженный воскликнул он. – Этого не может быть! Это сон! Я схожу с ума…
Жюв быстро взглянул на подпись.
Так потрясшая, приковавшая его взор подпись была: княгиня В.
Оправившись после первого изумления, Жюв стал читать те несколько строк, которые сочинила виконтесса де Плерматэн и которые она подписала именем, произведшим на полицейского столь сильное впечатление, именем княгини В.
Виконтесса писала:
«Завтра в одиннадцать вечера мы оба будем в Дижоне, в отеле „Клош“. Там вы схватите убийцу, Жака Бернара. Можете мне верить. Вам пишет мстящая женщина, имя которой вам, несомненно, знакомо. Я княгиня В.»
Обмякнув, с каплями пота на висках, Жюв чуть слышно повторял:
– Княгиня! Княгиня мстит! Хочет мне выдать Жака Бернара!.. Что это значит? Жак Бернар – это Фантомас. Она знакома с Фантомасом?..
Глава 20
БЕГЛЕЦ
Растерянный, взволнованный, озадаченный Жюв выжидал, затаивавшись в воротах на улице Пентьевр, неподалеку от дома Фирмены.
После долгих колебаний и бесконечных сомнений, Жюв решил не доверять признанию княгини. Он уверил себя, что назначив ему свидание в Дижоне, бросив приманку в виде Жака Бернара, знатная дама просто-напросто готовит ему ловушку, и весьма грубо расставленную.
Временами полицейский вновь возвращался к этому вопросу.
Было уже десять вечера, улица Пентьевр была абсолютно пустынной, в ничем не нарушаемой тишине, казалось, вымершего квартала Жюв не переставал спрашивать себя, не может ли, каким-то чудом, Жак Бернар катить сейчас по направлению к столице Бургундии.
Не будь других дел, Жюв, безусловно, пустился бы в эту авантюру. На всякий случай смотался бы в Дижон и вернулся бы несолоно хлебавши…
Но назначенное знатной дамой свидание, удивительное свидание совпадало с приездом Жака Бернара в Париж, приездом, о котором тот самолично объявил Фирмене, так что полицейскому ничего не оставалось, как принимать либо одно, либо иное решение.
Ему надо было выбирать между Парижем и Дижоном… Бандит грозил объявиться одновременно в двух местах.
Положившись на предчувствие, веря в свою счастливую звезду, Жюв склонился в пользу Парижа. Здесь и остался.
Жак Бернар сказал, что прямо с поезда отправится к любовнице виконта де Плерматэна. Жюв выжидал на своем посту, готовый вцепиться чудовищу в горло, если ему повезет столкнуться с ним лицом к лицу, если Жак Бернар – в самом деле Фантомас.
За десять минут до этого полицейский заглянул за угол, к торговцу винами, откуда позвонил на Северный вокзал и справился об английском почтовом.
– Поезд прибыл с пятнадцатиминутным опозданием, – ответили ему.
Жюв поспешил занять свой пост.
Ворота, в которых он прятался, находились метрах в пятидесяти от дома Фирмены. Оставаясь незамеченным, сыщик мог видеть все, что происходило возле здания.
Стараясь не попадать в свет соседнего газового рожка, Жюв замер. Он чувствовал, что неизбежно надвигается решающий миг, миг, когда он узнает правду.
Он, безусловно, мог бы поехать на Северный вокзал и задержать бандита при выходе из поезда, ибо знал, что Фантомас, по всей вероятности, прибудет из Лондона. Но Жюв пасовал перед изворотливостью противника и, несмотря на профессиональную смекалку, боялся его не узнать. Никто не мог превзойти Фантомаса в ловкости скрывать свои черты под самыми разными обличьями.
Лучше было ожидать его возле дома Фирмены и хватать, когда он сюда явится… если все-таки явится.
По мере того, как текли минуты, волнение Жюва нарастало. Неужели он встретится лицом к лицу со своим грозным противником? Неужели ему суждено сразиться с ним на равных, как мужчине с мужчиной?
Жюв машинально поглаживал в кармане рукоятку браунинга; полицейский был готов ко всему, он не чувствовал страха – ничто не заставит его отступить.
Внезапно тишину улицы, расположенной в мирном и спокойном квартале, где после восьми вечера вся жизнь замирала до времени возвращения из театров, нарушило далекое, постепенно нарастающее урчание.
Сомневаться не приходилось, это был шум приближающегося автомобиля.
Машина вынырнула внезапно с бульвара Курсель и, виртуозно развернувшись, въехала на улицу Пентьевр. Жюв вздрогнул. Остановится ли она у дома Фирмены? Выйдет ли из нее Жак Бернар, другими словами, Фантомас?
В самом скором времени беспокойству Жюва наступил конец. Машина стремительно пронеслась мимо, затем шофер резко затормозил в пятидесяти метрах от него, прямо перед домом Фирмены!
Дверца распахнулась, из машины вышел человек, он протянул шоферу деньги, и тот, чтобы найти сдачу, покинул автомобиль и, встав в нескольких шагах от Жюва, под газовым рожком, начал рыться в карманах.
Жюв следил за его движениями с особой тревогой. Ему вдруг показалось, что пассажир, который сориентировался и, словно опасаясь подозрительного соседства, внимательно огляделся по сторонам, заметил его.
И действительно, Жак Бернар, сознательно или нет, смотрел в сторону сыщика.
Не выдержав, Жюв выскочил из укрытия и во весь опор бросился вперед.
Конечно, полицейский был проворным.
Но пассажир таксомотора оказался проворнее его!
Быстрее молнии, Жак Бернар вспрыгнул на сиденье, на место шофера, включил первую скорость, затем вторую; теперь автомобиль двигался по улице Пентьевр.
Оставшись на тротуаре, шофер вопил от ярости и изумления.
Но напрасно он метал громы и молнии, его недавний клиент попросту угнал у него машину.
Шофер был настолько поражен, что даже не заметил, как Жюв поднажал и, воспользовавшись пока еще не слишком быстрым ходом автомобиля, вцепился в задний бампер.
Догадавшись о намерениях беглеца, Жюв непомерно напрягся, подпрыгнул и ухватился за автомобиль.
Такси уже неслось на полной скорости; проявив чудеса акробатики, Жюв кое-как пристроился на заднем бампере, держась за крепление защитного щитка. Безусловно, его положение было в высшей степени непрочным и весьма сомнительным.
Жюв был отдан на милость рытвинам и ухабам, сотрясавшим автомобиль, но решив любой ценой идти по следу беглеца, полицейский впился в крепление, словно стальными тисками.
На крутом вираже, когда самозваному водителю пришлось сбросить скорость, Жюв разогнулся, устроился поудобнее и попытался вскарабкаться на капот. Он считал, что оттуда ему проще будет отдавать безоговорочные команды шоферу, который окажется под ним, в его власти.
К несчастью, невзирая на все усилия, Жюву никак не удавалось взобраться на крышу, он чувствовал, как с каждой новой попыткой слабеет, утрачивает цепкость его хватка.
В самом начале эскапады он потерял шляпу, но остававшийся на нем плащ сильно стеснял движения.
Полицейский покорился судьбе. Он решил ждать.
Знает ли устроивший эту бешеную гонку Фантомас, а, по всей очевидности, это был именно он, что Жюв сидит у него на хвосте?
Полицейский машинально стал наблюдать за маршрутом, по которому на безумной скорости летело такси. Автомобиль развернулся у вокзала Курсель, пронесся по бульвару Перер в сторону Порт Майо. Миновав железнодорожную станцию у Булонского леса, он вырулил на бульвар Фландрэн.
– Куда он едет? Куда меня везет? – шептал Жюв.
Инспектор не исключал возможности западни, он боялся, что машина неожиданно остановится в пустынном месте, где обычно собираются сообщники Фантомаса, которые при виде своего заклятого врага не преминут с ним расправиться.
Жюв понимал, что надо как-то остановить машину. Но как?
Выключить зажигание было невозможно. Для этого надо подобраться к мотору, положение же пристроившегося на капоте Жюва было настолько шатким, что поменять его просто не представлялось возможным.
Оставались покрышки.
Ах! Вот бы они продырявились, лопнули, как это часто происходит в самый неподходящий момент!
Но, казалось, чертовы покрышки ничего не брало. Фантомас гнал во весь опор, устроив машине тяжкое испытание, которое она переносила стоически.
Жюв достал из кармана нож, зубами вынул лезвие. Черт побери, проще всего было проткнуть шины. Инспектор сделал такую попытку, но при первом же соприкосновении стали с резиной нож вырвался из его рук и упал под колеса; что ж, к сожалению, этот номер не удался.
Жюв знал, что в кармане у него лежит револьвер с шестью зарядами. Оружие могло стать могучим подспорьем в случае защиты или нападения. Однако надо ли колебаться, когда с помощью браунинга можно остановить почти обезумевшую машину?
– Если я пожертвую двумя пулями, – рассуждал Жюв, – у меня останется еще четыре, так что в случае необходимости я смогу постоять за себя…
Решение было тотчас принято.
Не без труда Жюв извлек из кармана оружие; поудобнее пристроившись на бампере, он приладил дуло в нескольких сантиметрах от вращающихся с головокружительной скоростью колес… нажал на курок… Хлопнул выстрел, за которым последовал чудовищной силы взрыв: лопнуло правое колесо!
Машина осела, сильно вильнула вправо – ясно, что шофер никак не был готов к подобной аварии.
На протяжении нескольких секунд Жюв надеялся, что автомобиль затормозит.
Но не тут-то было!
Фантомас нещадно выжимал сцепление, решив любой ценой продолжать путь. Автомобиль захромал, несколько сбавил скорость, но по-прежнему прытко бежал вперед.
– Раз одной покрышки мало, – сказал себе Жюв, – займемся второй!
Сказано – сделано; новый выстрел – новый взрыв, левое заднее колесо обмякло, машина буквально заковыляла по дороге.
Они въехали на пересечение бульвара Фландрэн с авеню Анри-Мартэн. Теперь такси двигалось по широкому плацу перед замком ла Мюет, который от въезда в Булонский лес отделял крутой ров, прозванный Волчьим Скачком.
Такси с Фантомасом за рулем шло вдоль Волчьего Скачка, когда вдруг раздался треск; сквозь шум мотора и шуршание спущенных шин, Жюв различил вырвавшееся у таинственного водителя ругательство.
В тот же миг машину резко повело влево; она вылетела на узкий тротуар, нырнула между двумя деревьями, затем, сделав головокружительный кувырок, рухнула в Волчий Скачок.
Падение сопровождал головокружительный грохот, на дне трехметрового рва автомобиль разлетелся вдребезги.
Жюв упал вместе с такси. Он покатился по рву и, к счастью, отброшенный довольно далеко, остался цел.
Все длилось не более мгновения. Но во время падения полицейский успел заметить, что водитель, который вполне мог оказаться под обломками автомобиля, был отброшен в сторону центробежной силой, но свалился не как Жюв, в ров, а прямо в парк Мюет, в глубину которого и припустился со всех ног.
Странное происшествие произошло без свидетелей, этот уголок Булонского леса был абсолютно пустынным.
Жюв быстро себя ощупал, убедился, что кости целы и, решив продолжать охоту до победного конца, вскарабкался по каменной стене рва, выбрался на поверхность, вошел в парк Мюет и огляделся по сторонам.
Что случилось с беглецом? Где был Фантомас?
Несколько так некстати потерянных секунд позволили бандиту довольно прилично оторваться от преследователя; Жюв начал было отчаиваться, когда, машинально взглянув на землю, на свежевскопанной почве заметил ясные и четкие отпечатки ботинок.
Не теряя ни мгновения, Жюв устремился по следам, которые ему повезло обнаружить…
Следы шли не прямо, они петляли по прихотливо раскинутым аллеям, кружили между кустами и цветочными клумбами. Жюв ликовал. Было видно, что у удиравшего отсутствовал определенный план действия. Безусловно, он метался, выискивая укрытие или лазейку. На бегу у Жюва вновь зашевелилась надежда. Он схватит чудовище. Фантомас опережал его совсем незначительно, не стоило терять мужества!
Погоня привела сыщика под густые и мрачные кроны деревьев. Эти деревья теснились в правой части владения, в стороне сада Ранелаг. Глухая железная ограда в четыре метра высотой отгораживала частный сад от парка Мюет, бывшего продолжением Булонского леса.
Жюв замедлил бег. Этот мрачный уголок, сплетенные купы деревьев, покрытые едва проклюнувшейся листвой, заронили в нем подозрение, что Фантомас прячется где-то здесь и, возможно, попытается на него напасть.
Жюв затаился.
В открытой им охоте на человека главное было не слишком высовываться.
Согнувшись в три погибели, бесшумно ступая, задержав дыхание, Жюв разглядывал поросшую мхом землю. Внезапно он вскрикнул от досады: следы потерялись, исчезли.
Что произошло с Фантомасом?
Куда он делся?
Не мог же он раствориться в воздухе, улетучиться?
Улетучиться вряд ли, но, может быть, нечто наподобие того!
Вдруг полицейского осенило. Он тщательно осмотрел толстый ствол дерева, густая крона которого терялась где-то в облаках, а нижние ветви тянулись над изгородью, разделяющей Мюет и Ранелаг, и спускались в общественный парк.
На стволе виднелись свежие царапины, словно кто-то недавно карабкался по нему. Тут инспектора озарило, он проник в замысел беглеца: взобраться на дерево, по ветвям пробраться за забор и уже вольной пташкой упорхнуть в сад Ранелаг!
Полицейский машинально задрал голову.
Приблизительно на середине дерева копошилась необычная черная масса; сомневаться не приходилось: это был водитель такси, Жак Бернар! Неуловимый Фантомас!..
В тот же миг у Жюва вырвался крик.
Его осветил электрический фонарик.
Бандит выяснял положение преследователя, чтобы лучше прицелиться.
Быстрее молнии Жюв метнулся назад, из пятна света!
Он больше не мешкал. Полицейский вытащил револьвер, у него еще было четыре заряда, он их пустит в дело…
Этого поединка хотел Фантомас, странного и необычного поединка, принимая во внимание положение его участников. Но для Жюва это не имело значения. Он принял вызов.
– Жюв! Жюв!
Озадаченный, полицейский остановился. Ехидные нотки, насмешливый тон.
Чей это голос?
Кто его звал?
Этого полицейский не мог понять, однако настолько смешался, что прицелившись было в черную массу, которая копошилась где-то наверху, опустил пистолет дулом вниз.
– Жюв! Жюв!
Ему был известен этот голос!
Знакомы его интонации!
Полицейскому казалось, что он стал жертвой галлюцинации, чудовищного кошмара… Он почувствовал, как подкашиваются его ноги, его зашатало.
Сквозь помрачненное сознание до Жюва донесся насмешливый голос, который изрек:
– Неужто вы грохнетесь в обморок!.. Присядьте, Жюв! Прошу вас. Вон туда. Позади вас есть каменная скамеечка. Располагайтесь поудобнее. А теперь, дорогой мой, накиньте пальто. Набегавшись и взмокнув, недолго и простудиться.
Сомнений не оставалось.
Голос, шуточки, глумливый тон…
Ах! В этот момент Жюв готов был поверить, что мертвые иногда воскресают.
Вместо того, чтобы сесть, инспектор резво прыгнул вперед с воплем:
– Это ты, Фандор? Фандор, это ты?
Скользнув вниз по стволу, темная расплывчатая масса бухнулась о землю.
Беглец и в самом деле оказался Фандором!
Мужчины упали друг другу в объятия. Не произнося ни слова, они тискали друг друга так, что трещали косточки.
Возбуждение Жюва не поддавалось описанию. В мозгу его ворошились разнообразные мысли… Он никак не мог привести их в порядок. Может, это сон?
Наступит ли пробуждение?
Нет, это ему не снилось!
Это был действительно Фандор. Милый Фандор, которого он сжимал в объятиях. Сердце которого стучало возле его груди.
Это был Фандор, с которым его связывала десятилетняя дружба, товарищ по сражениям, коллега по расследованиям, друг не разлей вода, его второе "я", Фандор, которого он любил как сына.
И вот, уже уверившись в его смерти, доказав себе с помощью неопровержимых законов логики, что журналист погиб, пал от руки Фантомаса, он находит его целым и невредимым. Невероятно!
– Живой! – воскликнул Жюв, разглядывая Фандора.
– Вы тоже! – откликнулся Фандор.
Затем Жюв спросил:
– Черт побери, но почему же в таком случае ты не давал о себе знать?
Эти слова, казалось, изумили Фандора.
– Черт! – произнес он. – После вашей телеграммы…
– Какой еще телеграммы?
– Которую я нашел по прибытии в Париж, после Глотцбурга…
При этих словах Жюв разразился бранью.
– Но я не давал никакой телеграммы! Кстати, что в ней говорилось?
– Я помню ее наизусть, – подтвердил Фандор, в свою очередь озадаченный. – Вы мне писали: «Куча новостей. Спрячься. Возьми вымышленное имя. Мне не пиши, исчезни, пока не получишь нового указания».
Фандор собирался дать и другие объяснения, но Жюв его перебил:
– Это не моя телеграмма! Безусловно, ее отправил Фантомас, чтобы разлучить нас…
Фандор меланхолично признался:
– А я-то был уверен, что эти новости касаются Элен… Радовался, как птенец…
После секундной паузы Фандор сделал над собой усилие, превозмог свою печаль:
– Жюв, прежде всего надо внести ясность в наши дела, только тогда мы сможем отыскать Элен.
И, припоминая цепочку последних событий, он осведомился:
– Дорогой мой Жюв, убежден, что именно вы установили личность неизвестного, убитого на улице Гран-Дегре!
– Да! – простодушно заявил полицейский. – Я открыл, что мертвец был… актером Мике.
– Которого убил Фантомас, вероятно, боясь его разоблачений, – продолжал Фандор. – По правде говоря, я вам здорово признателен… Благодаря вам я смог вернуться, поскольку пока убитый не был опознан, я страшно боялся, что его примут за Оливье, а подозрение по-прежнему будет на Жаке Бернаре!
Жюв в недоумении уставился на Фандора:
– Так это ты, Жак Бернар? Ты, Фандор, Жак Бернар?
– Конечно! – согласился журналист. – А вы что, не знали?
Жюв прикусил губу.
– Ну я и дурак! – признался он. – Я ведь считал, что Жак Бернар – это Фантомас!
И он продолжал:
– Я, к примеру, догадался, что ты – Оливье, поэтому и записал тебя в покойники… Бедняга Фандор, я и впрямь считал тебя покойником!
Фандор расхохотался, тем временем Жюв снова спросил:
– А Морис? Это был тоже ты?
Но Фандор живо запротестовал:
– Конечно, нет! Еще не хватало! Я этого Мориса в глаза не видал, и вообще, он представляется мне фигурой крайне сомнительной! Другие еще куда ни шло, мне, собственно, на них начихать, но вы-то, Жюв, что же вы так подкачали? Оливье никогда на свете не было, я сам его выдумал, из-за вашей телеграммы! Жак Бернар существует только в моем воображении, это тоже мое изобретение, я произвел его на свет, чтобы поднять цену на свои сочинения, ведь мне приходилось скрываться! Но Морис – совершенно посторонний человек, к которому я не имею никакого отношения!..
Полицейский смотрел на Фандора в полной растерянности; он морщил брови, теребил усы. Несмотря на всю свою проницательность, Жюв не слишком хорошо понимал ситуацию…
Тем не менее, мужчинам надо было в конце концов пролить свет на тайну, омрачавшую их сознание.
Фандор первым возобновил объяснения.
Он поведал другу о том, как жил под именем Оливье, торговал стихами и прозой, бедствовал. Затем разразилась драма на набережной Отей. И Фандор так и не найденного покойного выдал за Оливье, а себя – в лице Жака Бернара – учредил его единственным наследником!
Для Жюва тут не было ничего нового. Теперь он все понимал, впрочем, как и раньше, с той только разницей, что никак не мог вообразить, что Фандор был не только Оливье, но и Жаком Бернаром.
Продолжая свой рассказ и дойдя до преступления на набережной Отей, журналист поведал, каким образом он догадался, что речь идет об инсценировке.
Но тут полицейский запротестовал.
– Прошу прощения! – сказал Жюв. – Раз Морис существовал и до сих пор не найден, значит, он убит!..
– Черт! – воскликнул Фандор.
Пустившись во всевозможные догадки, мужчины выстроили тысячи различных гипотез. И порешили на том, что таинственность, опутывающая эти приключения, бесспорно, несомненно – творение злосчастного Фантомаса!
– Но в чьем обличье действует бандит? – поинтересовался Фандор.
Жюв пустился в перечисления:
– Во-первых, в образе Оливье он появлялся на празднике мадам Алисе…
– Да, – согласился Фандор, – я тоже так думаю, но только одно не могу понять, зачем Фантомасу это понадобилось? Ведь по сути, это вело к единственному: вынудить меня скинуть маску Жака Бернара… А выгодно это могло быть только неведомому Морису. Получается, Фантомас хотел оказать услугу своей жертве? Странно…
– Действительно, – поддержал Жюв.
– Но, – продолжал Фандор, – зато я, кажется, догадываюсь, зачем Фантомас представил убийство Мике как убийство новоявленного Оливье. Очевидно, чтобы заставить меня бежать.
Жюв поддержал версию Фандора.
– Черт побери! – вставил он. – Фантомасу удалось даже большее. Он убедил в виновности Жака Бернара не только полицию и общественное мнение, но даже я попался на его удочку, поэтому так упорно и гонялся за тобой…
– А в ходе погони, – подхватил Фандор, – мы оба едва не сломали себе шею… Я чувствовал, что за мной идет охота, – добавил молодой человек. – Но, черт возьми, как я мог догадаться, что это вы! И кстати, Жюв, в следующий раз подумайте хорошенько, прежде чем открывать пальбу по колесам. По вашей милости я очутился во рву! Дикая скорость вкупе со спущенными шинами вывели такси из строя, я потерял управление, поэтому мы с вами и ковырнулись… Еще чудо, что остались живыми и невредимыми.
– Действительно, чудо, – с улыбкой согласился Жюв. – К счастью, с тех пор, как мы с тобой гоняемся за Фантомасом, мы уже потеряли счет чудесам, – добавил он насмешливо. – Так ведь, Фандор?
– Ваша правда, Жюв!
Мужчины снова обнялись, настолько велика была их радость вновь оказаться вместе.
Внезапно Жюв нахмурился. Сыщик подумал о княгине, жене князя Владимира. Припомнил вчерашнее таинственное послание.
– Кстати, – начал он, – у меня для тебя необыкновенные новости… Знаешь, от кого я вчера вечером получил письмецо?
– От кого же?
– От супруги князя Владимира!
– Чертовщина! И что же она написала?
– Что Жак Бернар сегодня будет в Дижоне.
– Жак Бернар? Помилуйте, Жюв! Ведь это я…
Жюв развел руками, затем продолжал:
– Разумеется, княгиня имела в виду не тебя. Нам предстоит догадаться, кого…
Несколько минут поразмыслив, Жюв добавил, побледнев:
– Фандор, княгиня – жена князя Владимира, а князь Владимир был союзником Фантомаса… Может быть, знатная дама хотела навести меня на след мужа?
Но в этот миг вмешался Фандор:
– А что если все это задумано с единственной целью – удалить вас от дома Фирмены?
В тусклом свете луны мужчины глядели друг на друга. Внезапно почувствовав тревогу, они смертельно побледнели. В их сознании пронеслась одна и та же мысль: ни один из них не явился на свидание, Фирмена была дома одна.
Чем был занят Фантомас, пока Жюв с Фандором гонялись друг за другом?
Может, мерзавец отяготил свою совесть новым преступлением? Сердца друзей сжались от невыразимого беспокойства.
– Мне страшно, – прошептал Жюв. – Страшно!..
– Мне страшно за Фирмену, – поддержал Фандор.
Мужчины вопросительно уставились друг на друга.
В одну секунду было готово решение.
Ах! Невзирая на дающую себя знать усталость, этой ночью им не было дано предаваться отдыху или раздумьям. Возможно, Фирмену подстерегает опасность. Надо спешить к ней на помощь, пока не поздно.
Мужчины заторопились к выходу из парка Мюет, где они встретились при столь необычных обстоятельствах.
Оставив разбитое такси на дне глубокого рва, они ринулись к ближайшей автомобильной стоянке, которую они знали, сели в машину и назвали водителю адрес:
– Улица Пентьевр, и побыстрее!
Но там они никого не обнаружили. Фирмены не было дома.
Глава 21
ПОХИЩЕНИЕ
Тем же вечером, пока Жюв с Фандором тискали друг друга в объятиях, Фирмена уже в двадцатый раз глядела на висевшие в гостиной часы:
– Без десяти одиннадцать…
Девушка не смогла удержаться от восклицания:
– Господи! Как же все надоело… Честно говоря, даже не знаю, что теперь делать…
Уже долгое время Фирмену терзало беспокойство.
Этим вечером она ожидала у себя двоих посетителей: вернувшегося из Англии Жака Бернара, который звонил ей по телефону, и таинственного незнакомца, заявившегося к ней накануне в тот самый момент, когда она беседовала с Жаком Бернаром, незнакомца, так таинственно расспрашивавшего ее, казавшегося очень заинтересованным ее рассказами о Морисе…
Как первый, так и второй должны были быть в десять… и ни один не пришел!..
– Жака Бернара еще можно понять, – рассуждала Фирмена, – у него могут быть всякие осложнения, возможно, он даже не решился вернуться в Париж. Но как понимать отсутствие другого визитера?..
Чем больше молодая женщина ломала над этим голову, тем сильнее ее охватывала тоска, в ней зрела уверенность, что отсутствие ее гостей объясняется одной причиной.
Она была почти убеждена, что незнакомец был полицейским Жювом. Мог ли Жюв – в пылу азарта или вполне умышленно – арестовать Жака Бернара? Это было весьма вероятным. Даже правдоподобным… По меньшей мере…
В тиши гостиной Фирмена все глубже погружалась в размышления, все сильнее напрягались ее нервы… Выяснить что-либо у нее не было возможности, что делало ожидание еще тягостнее, еще невыносимее неизвестность.
Так молодая женщина провела долгие минуты, затем в половине двенадцатого, не выдержав, убедив себя, что гости уже не придут, решила отправиться спать…
«Наверняка завтра мне принесут письмо, – думала она, – если не от так называемого Жюва, то хотя бы от Жака Бернара».
Фирмена поднялась, бросила на кушетку книжку, которую листала, задула лампу и направилась к дверям гостиной.
Чтобы добраться до спальни, ей надо было пересечь темную переднюю. Открыв дверь, молодая женщина сильно вздрогнула. Ей померещилось, – ведь она знала, что в квартире одна, абсолютно одна, – что кто-то прошел рядом с ней, совсем рядом… за ее спиной…
Меж тем как Фирмена изнывала от беспокойства в своей гостиной в ожидании Жака Бернара и незнакомца, иными словами – Жюва с Фандором, в ее прихожей творились загадочные вещи, по поводу которых она пребывала в полном неведении!
В одиннадцать двадцать входная дверь медленно, беззвучно, так, что смазанные петли даже не скрипнули, отворилась, и в нее прошмыгнули две черные тени, незаметные, неразличимые.
– Нас никто не слышал! – шепнул один зловещий призрак другому.
– Верно, никто! – откликнулся тот.
– Вы ручаетесь за план квартиры?
– Голову даю на отсечение… Она обязательно пройдет здесь.
– Прекрасно!.. Помните инструкции?.. Главное, не поднимать шума.
– Знаю! Наверняка все будет в порядке…
Призраки скользнули в глубину прихожей и неподвижно застыли у дверей гостиной, где Фирмена проводила последние свои мгновения.
Придерживая открытую дверь, Фирмена резко остановилась – ей почудились чьи-то шаги.
– Кто здесь? – прокричала она в тишине квартиры.
Но ни звука, ни шороха не донеслось ей в ответ.
«Почудилось, – подумала молодая женщина. – Нервы совсем развинтились!..»
Убедившись, что ошиблась, и приободрившись, она сделала шаг вперед…
Один-единственный шаг, поскольку не успела она выйти из обитых дубовыми панелями дверей, как ее, обезумевшую от страха, не успевшую даже крикнуть, с невиданной грубостью, немыслимой стремительностью сбили с ног, скрутили и заткнули рот.
Краем сознания Фирмена чувствовала, как ее хватают за плечи, накидывают на лицо тряпку, вяжут веревками…
Ее уши наполнил гул, перешедший в колокольный звон. Ей казалось, что ее сердце останавливается, голова пошла кругом, и она лишилась чувств.
Над распростертым посреди прихожей телом склонились таинственные тени. Одна из них почтительно прошептала:
– Мадам довольна? Кажется, никто ничего не слышал?
Другая тень отвечала странным, глухим, осипшим голосом:
– Да!.. Да!.. Хорошо, но ради Бога, давайте же быстрее. Ах, какой ужас! Какой кошмар! Мне страшно, страшно!
Затем говорившая продолжала, овладев собой:
– Нет! Не слушайте меня! Давайте! Поскорее! Так нужно!
– Жашом, хотите я вас порадую? Этот чертов май – самый холодный месяц в Париже.
– Ну что вы, бригадир!.. Не питай я уважения к вашим нашивкам и не будь вы выше меня по званию, я не преминул бы заметить, что вы повторяете это из месяца в месяц! Вы постоянно зябните. Вас послушать, все едино, что май, что апрель, что февраль! Черт побери, бригадир, вам когда-нибудь бывает тепло?
– Никогда, Жашом!.. Никогда! В этом Богом забытом Париже вечно стоит холодрыга!
– Жалеете, что уехали из Пиренеев?
– Да, Жашом…
– Зачем же вас понесло в Париж?
– Черт меня знает!
Двое охранников, дежуривших у въезда в Сюресн, беседовали в будке, ставшей им укрытием в эту, кстати говоря, довольно прохладную ночь.
Работы у них было немного; в полночь они замкнули решетку, до пяти утра, деревянные ворота в эти поздние часы стояли на запоре.
Это были добрые малые: Жашом – бригадир, Парисет – простой охранник, доблестные служаки города Парижа, которые, будучи полными противоположностями, – первому было холодно, когда второму жарко, первому было грустно, когда второму весело, – как никто другой находили общий язык, если в силу обстоятельств им выпадало вместе нести службу.
– Бригадир, – заявил Жашом, который, желая доставить другу удовольствие, поворошил угли в потрескивающей печурке, – напрасно вы вернулись в налоговое управление, попросились бы лучше таможенником в Сенегал.
Бригадир не отвечал.
Поднявшись, он застыл у застекленных дверей, вглядываясь в залитые лунным сиянием одинокие лесные тропинки. Зрелище было феерическим! Лунный свет посеребрил лужайки, рассыпал блестки по молодой листве. Картина напоминала убранство Шатле…
– Что вы там разглядываете, бригадир? – спросил Жашом, который, оставаясь равнодушным к красоте весенней ночи, не догадывался о восхищении шефа великолепным зрелищем.
– Гляжу, вон машина едет сюда… Наверное, не знает, что ворота ночью закрыты…
– И верно, – откликнулся Жашом. – Едут прямиком сюда!..
Действительно, по дороге Каскад двигался автомобиль, роскошный лимузин с зажженными фарами, бьющими по неприступным лесам.
Бригадир открыл дверь.
– Право, забавно, – сказал он, – сколько людей не знает, что проезд на ночь закрывается.
Он дожидался на тротуаре, пока перед ним не притормозила машина. Из нее вылез человек в одежде шофера.
– Закрыто? – поинтересовался он.
– Да, сударь… Выехать из города вы сможете через Дефанс или Булонь, здесь проезд открывается в пять утра!
– А нас пропустить никак нельзя?
Бригадир пожал плечами.
– Нам приказано никого не пропускать!
– Даже нас? – стоял на своем шофер.
– Что значит вас? Конечно, вас! Я же сказал: никого! Исключение только для пожарных!
– Но наше отделение…
Бригадир ошарашенно взглянул на шофера.
Какое еще отделение? О чем идет речь?
Он проследил за жестом мужчины и моментально все понял.
– Черт возьми! Скорая помощь! Вы скорая помощь? У вас в машине больной?
– Да, молодая женщина… В очень тяжелом состоянии… Никак нельзя проехать, бригадир?
Бригадир смягчился. Помимо того, разве имел он право отказывать скорой помощи, больной?
Для очистки совести приблизившись к автомобилю, он заглянул внутрь, дабы удостовериться, что его не разыгрывают. Но нет, все было так, как говорил шофер. В машине стояли носилки, над которыми нежно склонилась шикарного вида дама. Ее бригадир очень плохо разглядел…
Доблестный охранник вернулся к шоферу.
– Я открою вам, – сказал он, – но только не главные ворота.
– Это не имеет значения…
– Ладно…
Бригадир окликнул коллегу:
– Убери цепь, дай проход, это скорая помощь, у них там больная!
Несколько секунд спустя, миновав деревянные ворота, машина на всей скорости понеслась вверх по косогору…
Фирмена была похищена! Украдена!
Было темно, хоть глаз выколи.
Но страшнее черной ночи был серый мутный рассвет, медленно, словно нехотя, заполняющий комнату, роняющий зыбкий свет на находившиеся в ней предметы.
Они пока еще только угадывались сквозь призрачную муть, бледный свет занимающегося дня придавал им фантастические, загадочные, тревожные очертания.
– Где я?.. Что со мной произошло?.. Господи! Господи! Какая мука! Как раскалывается голова… Ах! Какой чудовищный кошмар… А если это не кошмар? Вдруг мне это не снится?
Фирмена, к которой постепенно возвращалось сознание, приподнялась единым рывком…
Теперь она сидела в постели, вернее, на постели, поскольку была полностью одета, и водила вокруг расширенными от ужаса глазами, ей казалось, что это галлюцинация, мираж.
Что же она видела? Это было недоступно ее пониманию.
Не соображая, в здравом ли она уме, Фирмена различила почти голую комнату, в которой не было ничего, кроме стула и кровати. Свет проникал через единственное окно, забранное массивной решеткой.
Несколько мгновений молодая женщина – с еще замутненным сознанием, оцепеневшей душой – рассматривала это подобие тюремной камеры. Но внезапно разум ее прояснился, она обо всем догадалась, все поняла.
О! Вдруг с поразительной ясностью она увидела свое трагическое приключение.
Да, на нее набросились при выходе из гостиной, она стала жертвой нападения. Она припомнила, что почувствовала резкий запах, по всей видимости, какого-то наркотического вещества, поскольку чуть не лишилась чувств; последующие события разворачивались как во сне, вот ее подняли, снесли по лестнице… Затем провал. Пустота. Нет, больше она ничего не помнила.
И сейчас, даже не сознавая всего ужаса своего положения, она не сомневалась в его серьезности.
Фирмена не могла себе представить, куда она попала, но у нее не было ни малейшего сомнения в том, что она находится в лапах похитителей, является их пленницей…
Постепенно освобождаясь от сонливости, все отчетливее понимая, что к чему, девушка чувствовала, как ее охватывает смятение.
Она встала с кровати, подбежала к окну.
За стеклами угадывался густой, непроходимый, незнакомый лес.
Фирмена хотела открыть окно, но оно было на запоре. Фирмена ринулась к двери, отчаянно ее затрясла – дверь была на замке…
Несчастная девушка содрогнулась.
– Конец! – прошептала она.
Инстинктивно она снова подбежала к окну.
Не может быть, чтобы нельзя было выйти отсюда!..
Она будет кричать. Да! Кричать!
Но Фирмена чувствовала, как перехватило ее горло, как пылает гортань, у нее не было сил выдавить из себя ни звука…
Почти обезумев от ужаса, молодая женщина прижалась лбом к стеклу, как завороженная, вгляделась в открывшуюся ей панораму.
Лес так близко подступал к дому, что деревья, раскачиваясь на ветру, царапали ветвями по фасаду. Лес был дремучим, густым, почти непроницаемым для дневного света, казалось, в нем не было ни единой тропинки, наверняка, ни единой живой души!..
Фирмена задумалась:
«Конец! Меня бросили здесь умирать с голоду, заперли и ушли! Боже мой!.. Боже мой!.. Но по чьей вине я страдаю?..»
Внезапно ее сомнения рассеялись. Она вспомнила о странном визите таинственного незнакомца, в ком она заподозрила Жюва, но который, возможно, был опасным бандитом Фантомасом.
Значит, Фантомас пожелал ей отомстить?
Но за что?
Об этом она не имела ни малейшего представления. Она вообразила, что ей предстоит чудовищная пытка, и в минутном умопомрачении, раскинув руки, пошатываясь, сделала несколько шагов по комнате и, как подкошенная, в истерике рухнула на пол.
Прошли долгие томительные часы. День понемногу прояснился.
После глубокого обморока Фирмена очнулась разбитой, но с посвежевшей головой, готовая рассуждать, бороться за жизнь.
Нет, в окружающей ее тайне не было ни единой зацепки, ни малейшей подсказки, по которым она могла бы определить, где она оказалась и почему.
Подумав о Фантомасе, она приписала фантастический замысел ему, но вряд ли ее похитил легендарный бандит.
Тогда кто?
Фирмена медленно поднялась, инстинктивно двинулась к окну.
– Я разобью стекло, – шептала она, – буду звать на помощь…
Но, безусловно, помощи не приходилось ждать ни снаружи, ни изнутри. Достаточно было взглянуть на высоченные деревья, чтобы почувствовать себя оторванной от жизни, вдалеке от всех и всего. Лес поглотит крики, заглушит самые отчаянные призывы.
Нет! Если и надеяться на помощь, то совсем не оттуда.
С редкой для женщин деловитостью Фирмена пустилась в размышления.
Прежде всего надо избавиться от томившей ее тревоги…
Она хотела знать!
И Фирмена во всю мочь закричала:
– На помощь! Спасите!.. Ко мне!..
Никто не отозвался.
– Господи! – бормотала молодая женщина. – Господи! Если похитители где-то поблизости и не обращают внимания на мои крики, значит, они уверены в полной своей безнаказанности!..
Тишина и одиночество тюрьмы были хуже любой пытки…
«Я хочу знать, – думала Фирмена. – Пусть эти мерзавцы, по крайней мере, скажут, что им надо, почему они напали на меня…»
И тут ей на ум пришла уловка, замечательная уловка. Фирмена снова закричала:
– На помощь! Горю! Пожар! На помощь!
Послышались шаги, дверь резко распахнулась…
Ошеломленная, Фирмена попятилась на негнущихся ногах, выбросив руки вперед, объятая ужасом…
Перед ней появилась женщина; она надвигалась на девушку, испуганно размахивая руками, казалось, – нет, определенно – в большем ужасе, чем сама Фирмена. Женщина молила:
– Замолчите! Замолчите!
Эта женщина была виконтессой де Плерматэн!..
– Замолчите! Ради Бога, замолчите! Замолчите, если вам дорога жизнь!
Именно этих слов и ждала Фирмена; вняв безумной мольбе вошедшей, она действительно умолкла.
При виде виконтессы де Плерматэн Фирмена отступила в глубину комнаты, но внезапно, вновь усомнившись в реальности происходящего, уставилась на молодую женщину, не произнося ни слова.
Виконтесса де Плерматэн подошла к Фирмене, осторожно и бережно усадила ее на постель.
– Бедное дитя! – сказала она. – Не кричите, ни слова больше. Заклинаю вас; успокойтесь! Он убьет нас!
Словно в бреду, Фирмена выдохнула:
– Он? Кто он? Ах! Вы… Мадам! Мадам! Где я? Что со мной?
Виконтесса де Плерматэн двигалась на нее, моля:
– Фирмена! Фирмена! Ради Бога, замолчите! Если хотите, чтобы я вас спасла.
– Спасли меня?
Виконтесса медленно повторила:
– Да, спасла.
– Но, мадам, что от меня хотят? Почему на меня напали? Кто он? Кто? Ах! Пожалуйста, помогите мне бежать! Вы же видите, я умираю от страха!
И, упав на колени, Фирмена повторила:
– Спасите! Спасите!
Виконтесса де Плерматэн подняла молодую женщину с пола, опять усадила на кровать.
– Успокойтесь, дитя мое! Успокойтесь… Клянусь, я спасу вас, но не сию минуту! Наберитесь терпения! Вы не можете отсюда уйти раньше времени!
– Но почему? Господи! Почему?
Фирмене показалось, что, собираясь ответить, виконтесса сильно побледнела:
– Он здесь!..
Теперь Фирмена чувствовала себя спокойнее.
Нежные, баюкающие речи виконтессы разогнали ее страхи. И почти уверенным, твердым голосом она поинтересовалась:
– Мадам, прошу вас, скажите мне наконец, чья я пленница?
– Виконта де Плерматэна! Моего мужа!
– Раймона?
Заявление жены вызвало у любовницы бунт.
– Вы лжете! – бросила она.
Но виконтесса горестно покачала головой:
– Увы, это правда, дитя мое… Чистая правда… Жестокая правда! Выслушайте меня… С вами сейчас говорит не жена Плерматэна, а несчастная жертва, такая же, как и вы… Вы мне не верите, Фирмена… Но я же пришла вас спасти!.. Знаете, почему вы здесь?
– Почему, мадам?
– Чтобы умереть… Вам известно, кто ваш любовник, мой муж?
И поскольку Фирмена молчала, виконтесса с рыданием произнесла:
– Раймон де Плерматэн в действительности – князь Владимир, а князь Владимир – это приспешник Фантомаса!
Для онемевшей, заломившей в отчаянии руки Фирмены это имя прогремело похоронным звоном, имя страшное, ужасающее и кровавое.
Фантомас!
Виконт де Плерматэн был приспешником Фантомаса!
Она была любовницей бандита!
Фирмена задохнулась:
– Вы лжете! Лжете!
Виконтесса де Плерматэн выпрямилась; она стояла перед девушкой надменная и серьезная, с измученным, скорбным лицом.
– Фирмена, Раймон де Плерматэн – приспешник Фантомаса! – повторила она. – А я… А я его жена!..
Между женщинами повисла долгая пауза.
Фирмена уже не помнила себя от страха, настолько чудовищными были обуревавшие ее мысли.
Виконтесса снова подтвердила:
– Вы здесь потому, что он хочет вашей смерти, поэтому и похитил вас вчера, привез в этот охотничий домик, в самую чащу леса Шинон… За что? Этого я не знаю.
И тогда Фирмена закричала, это был отчаянный крик женщины, не желавшей примиряться с очевидностью:
– Раймон хочет моей смерти? Нет! Нет! Не верю! Раймон любит меня!
Виконтесса ухмыльнулась:
– Любит вас? Бедное дитя, вы сошли с ума! Он не способен любить…
– Но он же любил вас?
Виконтесса де Плерматэн горестно пожала плечами:
– Может, месяца три… Не больше.
– Тогда почему вы его ревновали?
– Я ревновала?
Снова пожав плечами, несчастная женщина поведала:
– Ах, Фирмена, не считайте меня своей соперницей, я такая же жертва. Поймите, дитя мое, сделавшись женой этого мерзавца, – так же как вы – его любовницей, – я дала клятву: дабы спасти свое имя, не порывать с ним, а, напротив, стать его тенью, ни на миг не расставаться с ним, проникать в его помыслы, в его коварные планы, чтобы как можно чаще расстраивать их, мешать их осуществлению! Фирмена! Фирмена! Моя ревность была притворством. Любовь – обманом. Виконт де Плерматэн внушает мне ужас.
Не дав молодой работнице времени ответить, виконтесса продолжала:
– В тот день, когда я пришла к вам, я очень за вас испугалась. Мне показалось, что он замышляет расправиться с вами – немедленно или в самом скором времени… Я явилась вовремя! Он меня увидел. Струсил! Фирмена, с того часа я стала за ним следить, а ревнивицей прикинулась только, чтобы не вызывать у него подозрения, чтобы узнать: вдруг он предпримет новую попытку вас устранить. Вчера вечером, когда я увидела, что он направляется к вам – в маске, изменив до неузнаваемости свою внешность, я догадалась о готовящейся драме… О, мне прекрасно известно, как он действует! Думаю, вас схватили при выходе из комнаты, связали по рукам и ногам, наркотик лишил вас чувств… Вы даже не успели рассмотреть похитителя!..
Фирмена призналась:
– Верно!
– Но, разгадав его план, я сторожила на улице. Фирмена, слышите? Я проникла в его замысел! Я помнила, что недавно он купил этот заброшенный домик в чаще леса. Видела, как ваше неподвижное тело было погружено в автомобиль, и на другом автомобиле бросилась за вами в погоню! Я прибыла сюда следом за ним, и когда он утром уехал, бросив вас умирать с голода, явилась к вам, дабы сказать: живите! уходите! бегите! Но ради собственного благополучия, никогда больше не встречайтесь с этим человеком, исчезните с его пути! Ради Бога, сохраните в тайне, что это я вас спасла! Он убьет меня, как хотел убить вас!
Внезапно виконтесса в отчаянии заломила руки:
– Господи! Господи! Вы не верите, Фирмена?
С рыданием Фирмена бросилась молодой женщине в объятия:
– Ах! Мадам! Я вам верю! Ах! Вы не только спасли мне жизнь! Вы избавили меня от отвратительного любовного кошмара!
– Вы его любили?
– Я собиралась его полюбить!
И потянулись томительные часы…
Убедив Фирмену, что муж держит под наблюдением лес, виконтесса после полудня отпустила девушку.
Она указала лесную тропинку, ведущую к ближайшей станции.
– Нам не стоит вместе возвращаться в Париж! – сказала она. – Фантомас все видит, все слышит, он отомстит нам обеим. Бежим! Но порознь. Мы с вами еще увидимся, Фирмена?
Не переставая рыдать, Фирмена в последний раз сжала виконтессу в объятиях:
– Мы еще увидимся, мадам! Я вам обязана жизнью!
И молодая девушка побежала, как во сне пошла через лес, даже ни разу не обернувшись!
Долгое время виконтесса неподвижно простояла на пороге охотничьего домика. Как только Фирмена скрылась из вида, на скорбном лице элегантной дамы появилась саркастическая гримаса.
– Ax! – вскричала она. – Вот начало мести! Фирмена никогда не заподозрит, что это я заставила ее пережить этот отвратительный кошмар! Никогда не догадается о моей единственной цели – разлучить ее с любовником, с тем, кого я обожаю и ненавижу!
Протянув к горизонту сжатые кулаки, красивое, зловещее и загадочное создание прокричало:
– Владимир! Владимир! Твоя жена не боится ни тебя, ни твоего хозяина, ни…
Но ветер заглушил последние слова!
Глава 22
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНОЙ ДОМ
– Кто там?
Мадам Беноа услышала, как во входной двери медленно поворачивается ключ. От удивления у нее вырвалось невольное восклицание.
Было три часа пополудни. Почтенная женщина вышивала у открытого окна, вдыхая свежий прогретый воздух прекрасного майского дня; она никого не ждала.
Дело происходило среди недели, Марго находилась в мастерской – сезон у «Генри» был в самом разгаре, девчонка не только трудилась без выходных, но часто задерживалась на работе допоздна!
Раньше вечера мадам Беноа не ждала младшей дочери. Кто же это был, притом явившийся со своим ключом?
Мадам Беноа недолго терялась в догадках. Это могла быть только ее старшая дочь, непутевая, по словам одних, ловко вышедшая из игры, по словам других!
Это могла быть только Фирмена.
В следующую секунду ее элегантная и обворожительная фигурка проскользнула в квартиру.
Это и действительно была Фирмена, но в каком состоянии!
При виде ее мадам Беноа мгновенно прервала работу, отбросив в сторону вышивание, она двинулась навстречу дочери, раскрыв объятия, с тревогой вглядываясь в ее лицо, безмолвно вопрошая взором, полным тоски:
– Что с тобой, Фирмена? Ты заболела? Что случилось?
Молодая женщина, которая явно очень торопилась к матери, еще не отдышалась после быстрой ходьбы. Она без передышки взлетела по лестнице. Теперь запыхавшаяся, возбужденная, бросилась к матери на грудь – та слышала, как часто колотится сердце ее ребенка.
Мадам Беноа инстинктивно почуяла что-то необычное, вряд ли приход Фирмены был вызван единственным желанием повидать родных. Кроме того, с тех пор как Фирмена, вняв доводам рассудка, перебралась к виконту де Плерматэну, отношения их стали натянутыми.
Фирмена должна иметь веские причины, чтобы нагрянуть так неожиданно, средь бела дня.
Мадам Беноа предстояло узнать о них в самом скором времени.
В крайнем возбуждении девушка вырвалась из объятий матери и в полном измождении рухнула на диван.
– Мама, – прошептала она, – все кончено! Я возвращаюсь! Я не хочу его больше видеть! Ах, если бы ты только знала!
Сложив на груди руки, мадам Беноа спросила с дрожью в голосе:
– Что случилось?
При воспоминании о странной ночи, которую ей пришлось пережить, при более отчетливом и мучительном воспоминании о ее пробуждении и разговоре с виконтессой, черты Фирмены исказились. Молодая женщина сжала руками раскалывающуюся голову.
– Мне страшно! – прошептала она. – Я боюсь сойти с ума. Ах! Мама! Какой ужас! Если бы ты знала…
Она дрожала всем телом от негодования и возмущения. Бедная мадам Беноа растерялась. Она попыталась успокоить дочь, впрочем, не понимая причины ее волнения.
– Ну! Ну! – уговаривала она. – Фирменочка, успокойся! Понимаю, тебе плохо, это сразу видно, но будь умницей!
И поскольку Фирмена, мыслями бывшая где-то далеко, ее не прерывала, мадам Беноа, сочтя, что проникла в тайну душевной раны, которую Фирмена пришла залечивать к ней, продолжала, уже более определенно и решительно:
– Вы повздорили?.. Любовная ссора?..
Достойная женщина собиралась было пуститься в долгие рассуждения, объяснить дочери, что все это сущие пустяки и что ссоры между влюбленными чаще всего заканчиваются нежным примирением. Но осознав, насколько мать далека от истины, Фирмена резко вскочила.
– Нет! – оборвала мать любовница виконта де Плерматэна, буравя ее потемневшими глазами. – Любовь тут ни при чем, по крайней мере, уже ни при чем. Все гораздо страшнее. Серьезнее. Даже трудно себе вообразить!
Мадам Беноа, в свою очередь, разволновалась. По мере того, как она вглядывалась в дочь, она замечала вытянувшиеся черты, побелевшие губы, побледневшие щеки, черные круги под глазами.
Может, Фирмена заболевает? У нее был такой изможденный вид, так лихорадочно блестели глаза, что всякий с уверенностью сказал бы: ее снедает огонь горячки.
– Бедная моя деточка! – с нарастающей тревогой прошептала мадам Беноа. – Что же, наконец, случилось? Кажется, ты заболела. Хочешь, я отведу тебя домой?
Сквозь стиснутые зубы Фирмена процедила:
– У меня больше нет дома! Я одна! У меня больше нет любовника!
Мадам Беноа и подозревала нечто подобное: любовная ссора. Размолвка! Но достойная женщина отдавала себе отчет, что, судя по состоянию Фирмены, размолвка должна быть нешуточной.
Мадам Беноа попыталась исправить положение.
– Может, – предположила она, – ты была с виконтом недостаточно любезной?
При имени виконта Фирмена как тигрица бросилась на мать. Тонкими нервными руками она вцепилась в плечи хрупкой мадам Беноа и, глядя прямо в глаза, дрожащим голосом объяснила:
– Мама, никогда больше не говори со мной о виконте! Никогда! Я хочу вычеркнуть эту ужасную страницу из жизни, похоронить в своей памяти! Ах! Будь проклят тот день, когда я узнала виконта де Плерматэна, это чудовище! Кошмарное чудовище! Ах, мама, это самое большое несчастье, какое только могло выпасть на мою долю…
Мадам Беноа всерьез встревожилась.
– Ты что это! – завопила она, сбрасывая с себя руки дочери. – Ты что! Обезумела?..
– Обезумела? – повторила Фирмена, медленно проводя рукой по лбу, сжимая пульсирующие виски. – Обезумела? Пока вроде нет. Как мне кажется! Хотя в какой-то миг я не была в этом твердо уверена…
Девушка взяла мать за руку, увлекла ее в глубь комнаты, усадила рядом на диван и наклонилась к ее уху, приготовившись говорить совсем тихо, будто речь шла о вещах столь неслыханных, что она не смела рассказывать о них в полный голос; итак, она заговорила. Мать слушала ее в полном оцепенении.
– Так вот, мама, виконт де Плерматэн – это князь Владимир… Приспешник Фантомаса! Я любовница…
Фирмена не договорила.
Одновременно с матерью она вздрогнула.
В дверь громко, сухо и настойчиво постучали. Не получив ответа, постучали снова.
Став бледнее смерти, Фирмена прилегла на кушетку.
Более храбрая и весьма заинтригованная мадам Беноа поднялась, направилась в переднюю и вступила в переговоры с посетителем, так решительно заявившем о своем приходе.
– Кто там? Что вам нужно? – спросила она.
Мужской голос ответил:
– Фирмена Беноа здесь? У вас? Мне надо ее видеть!
Мадам Беноа машинально попыталась скрыть присутствие дочери. На ложь ее толкнуло тягостное предчувствие.
Но властный мужской голос, в котором, однако, сквозили просительные интонации, продолжал настаивать:
– Я знаю, что она здесь! Откройте, прошу вас! Мне нужно ее видеть!
Мадам Беноа отступила на несколько шагов.
Встав на пороге комнаты, где находилась Фирмена, она нерешительно взглянула на дочь – та не пошевелилась.
Так минуло несколько мгновений. В дверь заколотили с новой силой. С горячей убежденностью в голосе посетитель заклинал, явно начиная терять терпение:
– Мадам, я не желаю ей зла. Напротив! Это в ее интересах! Откройте!
Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, Фирмена поднялась. Она слышала последнюю просьбу загадочного посетителя, с такой настойчивостью рвавшегося к ним в дом.
Фирмена стала белее полотна. Но, собрав всю волю в кулак, сказала матери:
– Мама, открой!
Затем, отступив в глубь комнаты, молодая женщина замерла в ожидании.
Мадам Беноа машинально подчинилась желанию дочери.
Перед ней оказался средних лет господин с крепкими плечами, добродушной физиономией и открытым взглядом. Едва извинившись, он прошел мимо ошарашенной мадам Беноа прямо в квартиру, с поклоном приблизился к Фирмене.
– Простите за назойливость, мадам, – прошептал он, – но мне необходимо побеседовать с вами.
Фирмена озадаченно рассматривала визитера, который, в свою очередь, окинул ее быстрым взглядом и, казалось, облегченно прошептал:
– Слава Богу! Это вы! Действительно вы!
Не произнося ни слова, Фирмена с любопытством взирала на посетителя. Где-то она уже видела эту физиономию, ей был знаком этот взгляд, эти черты, эта фигура, однако, казалось, прежде они не встречались.
Но при первых же его словах все встало на свои места. Словно прочитав девушкины мысли, посетитель сказал:
– Мы познакомились позавчера, мадам! Я вам представился страховым агентом, тогда я казался старше – благодаря припудренным волосам. Сегодня я перед вами в истинном виде, более молодой. Мне не следовало бы называть себя, но в данных обстоятельствах непозволительно морочить вам голову. Кроме того, уверен, достаточно одной моей просьбы, чтобы сохранить нашу встречу в секрете. Я Жюв, полицейский Жюв.
– Жюв! – отозвалась Фирмена, меж тем как мадам Беноа, стоявшая чуть поодаль, но не упускавшая из беседы ни слова, в свою очередь прошептала:
– Жюв!
Измученная страхами, почтенная женщина подумала про себя: «Господи! У нас дома полиция! Что ей надо? Что с нами будет?»
Однако Фирмена после заявления гостя приободрилась, казалась почти счастливой.
Потрясенная трагическими событиями, жертвой которых она оказалась, доведенная до умопомрачения жестокими признаниями виконтессы де Плерматэн, молодая женщина видела в полицейском друга, избавителя.
В любом случае, он был ее несомненным союзником.
Фирмена, как и все, знала, что имя знаменитого сыщика всплывало всякий раз, когда речь заходила о Фантомасе. До нее долетали слухи о неустанной охоте, которую отважный инспектор вел за зловещим бандитом, бесконечно расстраивая его планы, на корню пресекая замыслы, неотступно сражаясь за победу добра над злом.
Тем временем Жюв с трудом оправлялся после волнений, которые терзали его с момента исчезновения Фирмены. Он очень обрадовался, когда, проверяя последнее место, у матери, он увидел, как она поднимается к ней по лестнице.
Главное, девушка была цела и невредима!
Проникшись этой уверенностью, Жюв подумал, что было бы неплохо выяснить: что с ней случилось. Поэтому он и поднялся в квартиру, упорно добивался встречи, поэтому теперь, заручившись ее доверием, пустился в расспросы.
Фирмена не заставила себя долго упрашивать рассказать о необыкновенной западне. Она поведала Жюву об отвратительном похищении, о своей беседе с виконтессой и о том, как неожиданно ей открылось, что виконт де Плерматэн – это князь Владимир, приспешник Фантомаса.
При этих словах Жюв спрятал удивление, как, впрочем, и удовлетворение…
Теперь он многое понимал.
Если виконт де Плерматэн был князем Владимиром, становилось понятным письмо его жены, заманивающей Жюва в Дижон. Княгине, обезумевшей от ревности, хотелось с помощью Жюва вывести на чистую воду приспешника Фантомаса…
Сохраняя полное спокойствие, Жюв довольствовался замечанием:
– Я это знал! Знал!
Фирмена продолжала:
– А виконтесса де Плерматэн – не кто иная, как жена князя Владимира…
Фирмена оборвала свой рассказ, чтобы польстить знатной даме:
– Она была очень добра и ласкова ко мне! Какая великая душа и какая злополучная судьба!
Жюв содрогнулся. В самом деле, как надо было относиться к виконтессе?
Если она и правда жена князя Владимира, разве, укрывшись под именем Плерматэн, она не согласилась стать пособницей приспешника Фантомаса?
Конечно, она хотела выдать негодяя-мужа… Но ведь только мстя за оскорбленное женское самолюбие – отнюдь не ради торжества правосудия.
Какова была истинная роль князя Владимира в делах Мориса и Мике?
Однако эти мысли Жюв оставил при себе, и поскольку Фирмена сделала слабый жест, будто просила о поддержке, Жюв заверил:
– Вы под моей защитой, мадам! Не сомневайтесь, я сумею за вас постоять!
Еще понизив голос, Фирмена попросила с умоляющим видом:
– Вы отомстите за смерть моего возлюбленного? Вы отомстите за смерть Мориса? Ах, если бы он был жив…
Глаза молодой женщины наполнились слезами. Рыдания теснили грудь, подступали к горлу.
Однако Жюв, казалось, не замечая мучений, которые причинял несчастной, стал расспрашивать ее о молодом рабочем, так ею когда-то любимом.
– Кем он был? Где работал? Откуда появился?
Фирмена, ошарашенная, растерявшаяся под градом обрушившихся вопросов, не могла ответить ничего вразумительного.
Жюв говорил о Морисе в такой странной манере, что Фирмена спрашивала себя, как ей, впрочем, случалось и прежде, ведь временами она была готова поверить в чудо – не было ли в необычных слухах об Оливье, которого она постоянно путала с Морисом, доли правды.
Эти мысли она вложила во вздох.
– Ах! – прошептала она. – Если бы преступление оказалось инсценировкой!
Но Жюв не оставил ей этой надежды:
– Не верьте пустым домыслам, мадам!..
И добавил:
– Вы же видели сами…
У Фирмены вырвался крик.
Нет! Напрасно Жюв напомнил об этом трагическом моменте в ее жизни.
Ясно и отчетливо, совсем как в тот страшный вечер, в ее сознании возникло ужасное видение: окровавленное тело Мориса, отчлененная от туловища голова…
Глава 23
МОРИС!!!
Не прошло и получаса после ухода Жюва, когда, к удивлению мадам Беноа, которая оставила Фирмену наедине с мрачными мыслями, совершенно разбитую последними событиями, ее дочь воспряла духом, надела шляпку, взяла зонтик и приготовилась уходить.
– Фирмена, ты куда? – поинтересовалась мадам Беноа.
Молодая женщина, казалось, немного оправилась, выглядела отдохнувшей и посвежевшей; она сказала с улыбкой, ласково обвивая шею матери:
– Мамочка, понимаешь, мне пора начинать новую жизнь. Раз уж я села тебе на шею, мне нужно участвовать в хозяйстве, я хочу работать. Пойду попытаюсь куда-нибудь устроиться… Не сомневайся, – уверенно добавила она, – меня опять возьмут к «Генри».
Мадам Беноа озабоченно возразила:
– Дорогая, но нет никакой спешки! Ровно никакой спешки! Передохни немного, подожди. Время еще терпит.
Покачав красивой головкой, Фирмена заверила:
– Нет, мамочка! Мне надо немедленно найти работу, ты не богачка, я теперь тоже. И потом мне необходимо отвлечься, чем-то себя занять, развеяться.
Конечно, мадам Беноа понимала, что Фирмена права. Однако достойная женщина еще находилась под впечатлением фирмениного обстоятельного рассказа о необыкновенных событиях, произошедших с ней. Сердце матери было не на месте.
Тем временем Фирмена поспешно спускалась по лестнице. Молодая женщина была слишком озабочена и взволнована, чтобы сидеть сложа руки. Ее неодолимо тянуло на воздух – двигаться, действовать.
Стремительно пройдя улицу Шарбоньер и добравшись до бульваров, Фирмена ступила под своды метро…
Неожиданно, на станции «Барбе», возле лестницы, кто-то возник перед ней. Фирмена взвыла от ужаса, заколошматила руками по воздуху, покачнулась; девушка, совсем недавно перенесшая сильное нервное потрясение, без чувств рухнула навзничь.
Вокруг тут же собралась толпа.
Никто не решался к ней прикоснуться.
Мертва она или жива?
Никто этого не знал.
Тем временем через быстро разрастающуюся толпу протиснулись двое в темной форме. Это были блюстители порядка.
Первым делом они оттеснили волнующуюся толпу от несчастной, неподвижно распростертой на асфальте, затем, вопросительно переглянувшись, с тысячью предосторожностей подняли ее на руки и понесли.
На углу бульвара Баре они приметили аптеку, куда и доставили свою драгоценную ношу, скрывшись от публики. Меж тем толпа все росла, она запрудила тротуар перед аптекой, мешая движению, вылезла на проезжую часть.
Зеваки, по большей части ничего не знавшие, – очевидцев происшествия было раз-два и обчелся – отпускали самые невероятные комментарии.
Ходили версии о несчастном случае, о ребенке, попавшем под автомобиль, о женщине-эпилептичке, об убийстве.
Каждый высказывался в зависимости от своего темперамента, что-то сочинял в меру собственного воображения.
В действительности, они пребывали в полном неведении; разумеется, никто, включая свидетелей стремительно разыгравшейся драмы, не ведал ее истинных причин.
Тем временем Фирмена, возвращенная к жизни сильными лекарствами, мало-помалу приходила в чувство. Обморок длился всего несколько мгновений, но ей казалось, будто она очнулась после долгого сна; вместе с чувством глубокой усталости ее сердце наполняла бесконечная радость, но она никак не могла понять, почему.
– Где я? – спросила девушка, затрепетавшая при виде незнакомой комнаты, неизвестного мужчины-аптекаря, подносившего ей нюхательную соль, силуэта полицейского, вырисовывающегося у входа.
Аптекарь разъяснил:
– Ничего страшного, мадемуазель. С вами случился обморок возле станции метро! С вами такое уже бывало?
Эти обычные слова вдруг напомнили Фирмене о необыкновенном происшествии…
Конечно, обморокам она была подвержена не более, чем другие. Знай аптекарь, что с ней произошло, он понял бы, почему девушка как подкошенная упала без чувств на тротуар.
Фирмена увидела нечто немыслимое, невероятное, внушающее невыразимые страх и радость.
Это было счастьем и кошмаром.
Фирмена резко села, спрыгнула с маленькой походной кровати, на которой лежала. Взглянув на себя в зеркало, поспешно поправила растрепавшуюся прическу. Аптекарь учтиво осведомился:
– Вы хорошо себя чувствуете, мадемуазель? Не боитесь идти на улицу? Может, найти вам машину?
Фирмена отрицательно покачала головой.
Нет, к ней вернулись силы, она была готова отправляться хоть на край света!
Молодая женщина наградила аптекаря несколькими монетами, так же поступила с полицейскими, тепло поблагодарив их за участие, затем, почти бегом, кинулась вон из аптеки, толпа перед которой уже рассосалась, устав от ожидания.
Что-то мешало ей в перчатке, она туда заглянула. Это был сложенный вчетверо листок бумаги.
Девушка смущенно развернула его и прочитала слова, торопливо выведенные карандашом:
«Да, Фирмена, это я!..»
И когда с преобразившимся от улыбки лицом Фирмена дошла до подписи, взор ее внезапно привлек, словно загипнотизировал, медленно направляющийся к ней мужчина.
Ах! Видение!
Недавно оно вызвало у Фирмены обморок, но теперь, казалось, девушка не собиралась терять сознания, совсем наоборот.
Словно во сне, с сияющими глазами, вытянутыми вперед руками, она двинулась ему навстречу.
И, несмотря на толпившихся вокруг прохожих, которые кидали насмешливые взгляды, делали ехидные замечания, Фирмена, еще не смея верить своему счастью, упала в объятия любовника, первого, единственного, настоящего.
– Фирмена!
– Морис!
Два существа прижимались друг к другу со страстью, на которую только способны человеческие создания, опьяненные радостью, счастьем, собственным чувством.
Обнимаясь, они не могли произнести ни слова. Они спрашивали друг друга взглядами, их губы не могли выразить нахлынувших на них мыслей и вопросов.
Внезапно Морис увлек Фирмену подальше от любопытной толпы.
Млея от счастья, девушка даже не слышала шуточек и острот, отпускаемых на свой счет. Морис усадил ее в фиакр, назвал кучеру адрес; лошади тронулись неторопливой рысью, и любовники, теперь укрытые от нескромной толпы, смогли наконец поговорить.
– Живой! Живой! – без устали шептала Фирмена, обволакивала Мориса долгим любящим взглядом, меж тем как юноша бормотал с бесконечным восторгом в глазах:
– Наконец-то я тебя нашел! Как долго я этого ждал! Да благословен будет Бог любви, подаривший нам…
Забившись в угол, Фирмена взглянула на любовника расширенными от ужаса глазами.
Девушка вспомнила о мрачной сцене на набережной Отей, свидетелем которой она явилась.
Она спросила с большой тревогой:
– Морис! Может, я сошла с ума, но что все-таки произошло? Я ведь…
Лицо девушки искажали нахлынувшие воспоминания.
– Я ведь видела, – с усилием продолжала она, – видела твой труп, обезглавленный труп…
Морис выглядел озадаченным, в глазах его промелькнуло беспокойство. Он попытался прервать Фирмену. Сделав усталый вид, он пожал плечами.
– Об этом позже, – шепнул он. – Позже! Наша жизнь отмечена страшной тайной, – добавил он. – Ты единственная, кому я ее открою, потому что ты любишь меня…
Но тут он умолк; желая изменить течение фирмениных мыслей, он обнял ее за талию, привлек к своей груди, прильнул к ее губам.
Ласки любовника заставили Фирмену содрогнуться, у нее появилось странное чувство, ее поразила страшная мысль.
В какой-то миг объятия Мориса невольно напомнили ей объятия виконта де Плерматэна!
Но это был не конец ее изумлению.
Фиакр спускался по склону Монмартра, казалось, направляясь к кварталу Мадлен.
У Фирмены шевельнулось какое-то предчувствие, она спросила:
– Куда ты меня везешь? Куда мы едем?
Таинственный любовник ответил с решительностью:
– К тебе домой, на улицу Пентьевр!
Фирмена вздрогнула:
– На улицу Пентьевр!
Но на улице Пентьевр находился не ее дом, это был дом виконта, приспешника Фантомаса!
Фантомас!
Внезапно его трагическая фигура выросла между ней и любовником… Фирмену забила дрожь. Она хотела отогнать от себя грозный образ, но для этого надо было похоронить прошлое. А что может быть неумолимее прошлого!
Фирмена отважно, взахлеб, даже не задаваясь вопросом, поймет ли ее Морис, принялась рассказывать любовнику о своей мрачной и необыкновенной жизни, наступившей с того дня, как она увидела, по крайней мере, ей так показалось, – его мертвым в собственной комнате на набережной Отей.
Бесконечно стыдясь, она всячески смягчала характер своих отношений с виконтом де Плерматэном.
Любопытное дело, Морис и бровью не повел, когда она завела речь о виконте.
Рассказ же о последних событиях, героиней которых стала Фирмена, напротив, вызвали его живейший интерес – удивление, недоумение, сменившееся безумной тревогой.
Странным был все-таки этот Морис, так и не объяснивший своего исчезновения, отыскавший любовницу в тот самый миг, когда она нуждалась в нем больше всего, не придумавший ничего лучшего, как отправиться с ней в жилище своего соперника, при этом всячески заверяя, доказывая, что любит ее всеми фибрами юной души!..
Фиакр остановился на улице Пентьевр. Пока Морис торопливо расплачивался с кучером, Фирмена, снедаемая волнением, спустилась на тротуар, машинально отказавшись от услуг бледного проходимца, который появился невесть откуда и бросился открывать дверцу в надежде получить чаевые.
Попрошайка остался с носом. Любовники были слишком поглощены собой, чтобы обращать на него внимание; они быстро нырнули под своды здания.
Фиакр отъехал.
На какой-то миг оборванец в нерешительности замер, удостоверяясь, действительно ли пассажиры зашли в дом. Затем он сломя голову припустился за освободившимся экипажем.
Проходимец сделал знак кучеру остановиться; несмотря на потрепанный, явно не внушающий доверия вид, непринужденно забрался внутрь, бросил адрес…
Не успели Фирмена и Морис пройти в квартиру, которую виконт де Плерматэн снял для своей любовницы, как в прихожую выскользнула служанка Берта, прикладывая палец к губам.
Девушка вздрогнула. Она инстинктивно придвинулась к Морису. Может, виконт здесь?
Неужели им обоим суждено предстать перед его очами? К каким драматичным событиям приведет эта встреча?
Фирмена была близка к отчаянию. Безумием было дать привести себя в это место. Безусловно, Морис приревновал ее и собирается бросить виконту вызов… Есть ли у него шанс на победу?
Но тут Фирмена прервала свои размышления. Дверь из гостиной приоткрылась, и перед ними возникла величественная фигура виконтессы де Плерматэн.
Фирмена, вне себя от изумления, шагнула к ней.
При виде необычной гостьи по телу Мориса пробежала дрожь, в которой люди проницательные усмотрели бы признак ярости!
Но таинственный любовник Фирмены взял себя в руки, он отнюдь не собирался показывать своих чувств; с бесстрастным лицом, скрипя зубами, сжав кулаки, он проследовал за любовницей в гостиную.
Виконтесса взглянула на Фирмену, затем на Мориса.
Она схватилась за сердце, переводя взор от одной к другому… Неожиданно знатная дама побледнела, в ее глазах появились странные огоньки, сверкнула почти откровенная угроза.
Казалось, виконтесса, вернее, княгиня, охвачена сильнейшим возбуждением, необычайным волнением.
В ее первой реплике, обращенной к Фирмене, сквозил упрек.
– Вы же мне обещали, – сказала она, – никогда не приходить сюда! Никогда!
Робея перед величественной княгиней, такой благородной, достойной и красивой, молодая женщина прошептала, потупив глаза, краснея, как школьница:
– Да, мадам, вы правы, я обещала и не думала вас ослушаться, но…
Неожиданно Фирмена вскинула голову, глаза ее засияли радостью, взглядом она указала виконтессе на Мориса.
– Это он, – простодушно произнесла она. – Он жив. Это Морис!..
Виконтесса, волнение которой нарастало, наконец кинула взор на любовника Фирмены. Казалось, в ее глазах был вызов.
Невероятное делю, Морис выдержал этот пристальный взгляд, загадочный субъект также бросал вызов!
Тем временем Фирмена, в полном упоении от своей возрожденной, вернее, воскресшей любви, стала объяснять взахлеб, радуясь внезапно нашедшемуся оправданию.
– Мадам, – сказала она, – я одна никогда бы сюда не пришла. Виконт де Плерматэн для меня больше не существует, вы знаете, я поклялась вам! Что касается Фантомаса, он мне отвратителен, как и всем, как всему свету, который он мучает и терзает!..
Внезапно Фирмена осеклась.
Невольно она осознала, что виконтесса и Морис испепеляют друг друга взглядом!
Но это было еще не все!
Они вступили в разговор!
Ах, вот что оно, значит, они знакомы?
– Морис! – вскрикнула Фирмена с неожиданной тревогой.
Молодая женщина инстинктивно, страстно желая найти защиту, бросилась на шею любовнику, прижалась к нему.
Морис, мрачный, с пылающим взором, ее не оттолкнул.
Этого виконтесса вынести уже не могла. Знатная дама была близка к обмороку.
Она облокотилась на камин, где, среди прочих безделушек, лежал маленький, хорошо отточенный кинжал.
Морис не сводил глаз с изящной, грациозной ручки виконтессы, на протяжении нескольких мгновений ласкающей рукоятку оружия…
Этот жест не ускользнул от внимания таинственного любовника Фирмены. Безусловно, мысли знатной дамы были для него открытой книгой…
Что собиралась предпринять княгиня? С кинжалом броситься на обнимающуюся парочку?
Медленно разжались стиснутые пальцы прелестной ручки. Они выпустили рукоятку кинжала – оружие осталось лежать на камине. Дабы сдержать стук сердца, виконтесса поднесла руку к груди.
Затем, словно сомнамбула, не глядя ни на Мориса, ни на Фирмену, она без слов вышла из комнаты, покинула квартиру.
Что же произошло в действительности?
Какая таинственная драма разыгрывалась на протяжении короткой немой сцены?
Об этом знала только княгиня, возможно, еще Морис.
Во всяком случае, Фирмена пребывала в полном неведении.
Но эти вопросы ее не занимали.
Любовник был мрачным и озабоченным, меж тем как молодая женщина, пылающая от любви, склонила голову ему на грудь.
– Люби меня, Морис, люби меня! – нежно прошептала она.
Глава 24
ЖЕНСКАЯ МЕСТЬ
– А ну, прочь отсюда! Нечего попрошайничать по домам!.. И как вам не стыдно, в вашем-то возрасте, здоровый лоб…
– Друг мой, сделайте такую милость, замолчите, пожалуйста… Жюв дома?
Консьерж Жюва выкатил круглые, как бильярдные шары, глаза.
Вот те на! Он не верил собственным ушам…
Какой-то мерзкий оборванец, попрошайка в лохмотьях пытался ему противоречить. Распоряжаться, вместо того чтобы убраться подобру-поздорову! Позволял себе справляться о жильце, да к тому же называл его просто Жювом, даже для вежливости не вставив «господин»!..
– Послушайте, вы! – начал он.
Но осекся, еще более изумленный. Проходимец взял его за плечи, властно отодвинул в сторону, а сам прошествовал мимо него, к лестнице, пробормотав себе под нос что-то очень похожее на «дурак».
Привратник бросился вслед за неказистым молодым человеком.
– Но в конце концов, – почти испуганно произнес он.
– В конце концов, – откликнулся прощелыга, – протрите, черт возьми, глаза и приглядитесь ко мне повнимательнее. Кажется, нам довольно часто приходилось встречаться.
Консьерж онемел от удивления. Он и в самом деле узнал этого проходимца, этого оборванного хулигана!
Через несколько мгновений проходимец входил в кабинет полицейского, протягивая тому руку:
– Привет, Жюв!
– Вот те на! Фандор! Здорово ты вырядился! Совсем неплохо! Прямо не узнать!.. Ты чего пришел? Есть какие-нибудь новости?
– Целая куча.
Фандор, а необыкновенный прощелыга был никем иным, как бесстрашным журналистом, сдернул надвинутую на глаза жокейскую шапочку и швырнул ее на кровать. Затем он уселся верхом на стул и четко, без предисловий, как человек деловой, умеющий разговаривать с собеседником, способным схватывать на лету, продолжал:
– Необыкновенные новости, Жюв!.. Думаю, вы просто обалдеете… Минуту тому назад я столкнулся с мертвецом…
Жюв лукаво улыбнулся:
– Да ну! И с кем же?
– С Морисом!
– Ну-ну…
– И это все, что вы можете мне сказать?..
– Фандор, ты же знаешь, я не сторонник крайних эмоций! Я стоик по убеждениям. Так что, Морис был один?
– С Фирменой!
Жюв ухмыльнулся:
– Он не тратит время даром. Это все твои новости?
– У меня есть еще кое-что.
– Что же?
– Фирмена и Морис встречались с третьим лицом…
– Хорошо… С кем?
– На сей раз, Жюв, не сомневаюсь, вы обалдеете… Они встречались с виконтессой де Плерматэн!
– Но, Фандор, тут нет ровно ничего невероятного!..
Журналист потерял терпение:
– Возможно, и нет ничего в том, что они оказались вместе, но, надеюсь, вам будет небезынтересно узнать, что виконтесса де Плерматэн, вы слышите, Жюв, так вот виконтесса де Плерматэн – это…
Жюв расхохотался.
– Жена князя Владимира, – простодушно сказал он.
Фандор от удивления так и подскочил на стуле. Он думал изумить Жюва, но должен был признать, что тот его огорошил.
– Вы об этом знали? – спросил он.
– Да, знал.
– Вот те на!.. А я-то считал, что сообщу вам оглушительные вести!
– Фандор, а больше тебе ничего не известно?
Журналист лукаво улыбнулся:
– Как сказать!.. У меня есть кое-какие догадки, не имеющие прямого отношения к делу… Хотя… Вы знаете, кто такой этот Морис?
– Гм!.. Ну выкладывай…
– Виконт де Плерматэн!
Жюв кивнул. Загадочно улыбаясь уголками рта, он в тон Фандору насмешливо продолжал:
– А ты, Фандор, знаешь, кто такой виконт де Плерматэн?
На секунду смешавшись, журналист посмотрел на Жюва, не говоря ни слова, затем неуверенно предположил:
– Князь Владимир?
– Разумеется.
– Вы дьявол, Жюв! Вы волшебник!
Жюв пожал плечами, как ни в чем не бывало принялся набивать трубку.
– Я полицейский, – сказал он.
И неожиданно развеселившись, показал Фандору нос.
– Ты еще сопляк, – дружелюбно произнес он. – Думал ошеломить меня, а все получилось ровно наоборот, так-то! А вся разгадка в том, что я виделся с Фирменой.
Жюв с Фандором беседовали уже более часа; полицейский успел поведать журналисту о своем визите, последнем визите к Фирмене, который, по его словам, позволил приоткрыть завесу над многими тайнами.
– Но тебе-то, Фандор, – спросил он, – как удалось разобраться в этих хитросплетениях, ты ведь не встречался с Фирменой, не знал истории ее похищения.
– Элементарно, мой добрый Жюв.
– Ну-ка, расскажи. Я тебя слушаю…
– Так вот. В один прекрасный день у меня зародились подозрения… Кое-что мне показалось особо таинственным… Короче, меня заинтересовала персона виконта де Плерматэна, и я решил установить за ним слежку.
– Не поставив меня в известность?
– Не поставив вас, Жюв, в известность, потому что мои предположения казались мне глупостью… Итак, сегодня утром, в этом маскараде я занял позицию на Елисейских полях, у дома виконта.
– И увидел, что он выходит из дверей.
– Совершенно верно. Заметив это, я двинулся за ним следом…
– В какой-то момент он нырнул в фиакр или отель…
– В отель, Жюв…
– А оттуда вышел уже в облике Мориса…
– Истинная правда!
– Черт возьми! А что было потом? Ты стал следить за Морисом?
– Прежде всего, Жюв, хочу вам признаться, что это открытие меня просто ошеломило.
– Вообще-то говоря, не вижу ничего особенного!
Фандор запротестовал:
– Как же! Мы ведь считали Мориса мертвым…
– Это ты считал…
Тут Фандор уже почти взорвался.
– Ничего я не считал, – произнес он, – я как раз был убежден, что Морис не был гильотинирован, это вы, Жюв, не далее как на днях, уверяли меня, что речь идет о реальном преступлении… Не мне, а вам надо считать встречу с Морисом невероятной…
Жюв снова повторил:
– Сопляк!.. Да, поначалу я так думал, но потом… Потом!.. Ладно, Бог с ним… Ты остановился на том, что узнал Мориса, так куда он тебя повел?.. Куда он пошел?
– Он направляется к бульварам, где встречает…
– Полагаю, Фирмену.
– Да, Фирмену… Она теряет сознание, ее относят в аптеку, затем Фирмена приходит в себя, падает в объятия любовника, садится с ним в экипаж…
– А потом?
– Потом я слышу адрес: улица Пентьевр… Я быстренько хватаю такси, мчусь туда сломя голову, как раз успеваю открыть им дверцу фиакра. Но самое интересное, там я наталкиваюсь на виконтессу де Плерматэн, выходящую из машины – потрясенную, смятую, в крайнем нервном возбуждении, я безошибочно узнаю в ней жену князя Владимира, благодаря фотографии, которую вы мне показывали…
– Превосходно!.. – поддержал Жюв. – Через несколько секунд подъезжают Морис с Фирменой, тот самый Морис, в котором ты опознал виконта де Плерматэна… Ты спрашиваешь себя, а вдруг это князь Владимир, ты в этом почти убежден, и бежишь к старому приятелю Жюву в полной уверенности, что старый дурак станет восторгаться твоей проницательностью!..
– Приблизительно так оно все и было, – жалобно признался Фандор. – Но, как вы выразились, старый дурак оказался осведомленнее меня… Жюв, у вас тоже есть что-нибудь новенькое?
– Нового нет, но зато я могу объяснить…
– Что же?
– Да почти все, черт побери!
– Вы разобрались в том, что произошло?
Жюв, до сего момента мирно покуривавший трубку, делавший большие затяжки и с удовольствием пускавший ровные колечки дыма, повернулся к Фандору с веселой ухмылкой, положив руки на колени:
– У тебя же все карты на руках!.. Теперь ты знаешь столько, что все вроде бы должно быть ясно как Божий день!
Но Фандор не поддался на провокацию:
– Не знаю уж, как оно должно быть, но, мой добрый Жюв, объясните мне ради Бога…
И он добавил с добродушной насмешкой:
– Не все же гении, черт побери!
Жюв устроился поудобнее в кресле, полицейский был в великолепном настроении, он упивался тем, что близится его звездный час.
– Хорошо, – ответил он, – слушай, раз не можешь обойтись без объяснений… Мой рассказ содержит мораль, он предостережет тебя, молодой человек, от самой отвратительной, страшной и чудовищной из человеческих слабостей…
– Только-то?
– Да. От любви!..
– Любви?..
– Ну конечно! Ты что, Фандор, не понимаешь? Вся эта трагедия произошла из-за любви!
Фандор злобно насупился.
– Так продолжайте, – сказал он. – Пока я вижу, что Плерматэн любил Фирмену, но не вижу причины…
– Сейчас увидишь! Все объяснение исчерпывается четырьмя фразами…
После истории в Гессе-Веймаре и пропажи поезда Владимир был вынужден исчезнуть, я имею в виду – как князь Владимир; я лично нахожусь в Гессе-Веймаре, ты отправился в Париж, так что руки у него оказались развязаны, так ведь?
– Верно… Тем более подложная телеграмма предписывала мне сидеть смирно…
– Вполне закономерно желая быть в курсе событий, Владимир решает расстаться с собственным именем и выдать себя за рабочего. Он погружается на дно, смешивается со всяким сбродом, принимает обличье Мориса. Отлично. Под видом Мориса Владимир знакомится с Фирменой, честной работницей, в которую безумно влюбляется… Фирмена любит Мориса, меж тем как Морис-Владимир, устав жить впроголодь, изобретает виконта де Плерматэна, при этом чувствуя полную свою безнаказанность: по его убеждению, я все еще в Гессе-Веймаре, а ты скрываешься; итак, он находит, что намного приятнее крутить любовь с Фирменой под личиной богача де Плерматэна, чем под личиной Мориса, от которого он замышляет избавиться. Улавливаешь, Фандор?
– Да, Жюв, продолжайте!
– И тогда происходит забавная штука. Виконт де Плерматэн знакомится с Фирменой, берет ее на содержание, одним словом, обманывает с ней рабочего Мориса, то есть, самого себя! Это, – добавил Жюв с улыбкой, – редчайший пример того, как мужчина сам себе наставляет рога…
– Точно!..
– И тут мой виконт де Плерматэн, по-прежнему безумно влюбленный, разумеется, не смея открыть Фирмене, что является Владимиром и Морисом в одном лице, загорается единственной мечтой: разлучить Фирмену с Морисом и заставить ее влюбиться в виконта, то есть, в самого себя!
– Довольно логично!
– А я что говорю! Но на беду, Фирмена просто чокнулась на Морисе! Она не любит виконта, и он это понимает, тем более, имеет возможность сравнивать очаровательную возлюбленную Мориса со скверной любовницей де Плерматэна! Что делать? У Владимира появляется гениальная идея: покончить с собой, отправить Мориса на тот свет. Таким образом Фирмена достается виконту и, разрази меня гром, думает он, если де Плерматэну не удастся завладеть ее сердцем. Так разыгрывается первый акт трагедии, достойной пера Робера Удэна, секрет которой ты разгадал. Происходит мнимое убийство Мориса. Улавливаешь ход моих мыслей?
– Продолжайте, Жюв, продолжайте!
– Ладно. К несчастью, один знакомый прохиндей по имени Жером Фандор, под давлением обстоятельств принявший обличье Жака Бернара, обнаруживает, что Морис не был убит; тогда его посещает оригинальная мысль: чтобы поднять в цене свои сочинения, присвоить несуществующему Морису псевдоним также несуществующего поэта Оливье. Это порождает чудовищную путаницу, которой, в свою очередь, пользуется Фантомас для своих новых козней. Фантомас хочет избавиться от актера Мике, который, безусловно, его беспокоит. С другой стороны, Фантомас не желает навлечь на себя подозрение в убийстве… Что делать? Он не колеблется… Первым делом он разыгрывает появление Мориса-Оливье в «Литерарии», чем, кстати говоря, должен был здорово ошарашить Владимира де Плерматэна, затем убивает Мике и выдает его за новоявленного Оливье. На кого падает подозрение? Разумеется, на Жака Бернара… Фантомасу ровно это и надо!..
– Да, – вмешался Фандор, – но в этот момент вы опрокидываете его коварные замыслы, доказав, что убитый не Оливье, а Мике…
– Верно… Плюс к тому виконтесса де Плерматэн, иначе говоря, жена князя Владимира, узнает о любовной связи мужа! Она пытается разлучить любовников, устроив на Фирмену отвратительное нападение, и внушает ей, что автором его является виконт. Она совершенно теряет голову: открывает Фирмене, что Плерматэн – это Владимир, то есть допускает оплошность, равнозначную той, которую она совершила за несколько дней до того, написав мне из ресторана, найти который мне не составило большого труда, что я и не преминул сделать… Это позволило отождествить жену князя Владимира с виконтессой.
В этот миг Фандор перебил полицейского:
– Но в этом случае чего мы ждем?.. Жюв, победа, надо арестовать виконта…
Жюв серьезно покачал головой:
– Арестовать виконта… Да… Может быть… Но тут есть одно обстоятельство. Видишь ли, князь Владимир дружен с Фантомасом. Почему?.. Вот это нам и надо узнать прежде всего…
И чуть слышно Жюв добавил:
– Получается, князь Владимир чертовски силен… Это меня беспокоит… Спрашивается…
Жюв оборвал себя; в комнату вошел его старый слуга Жан.
– В чем дело? – спросил Жюв. – Вы разучились стучать?
– Прошу прощения, сударь, но я стучал целых пятнадцать минут, и поскольку никто не отвечал…
– Ладно! Что вы хотите?
– В гостиной дама, которая спрашивает вас…
– Кто такая? Она себя назвала?
– Она дала вот что.
Слуга протянул визитную карточку; бросив на нее взгляд, Жюв сильно вздрогнул.
– Боже! – прошептал он. – Сейчас иду…
Затем спохватился:
– Нет, нам лучше побеседовать здесь. Введите ее, Жан.
Когда слуга удалился, Фандор спросил:
– Господи! Мне это снится?
– Нет, не снится.
– Это она?
– Она!..
Ожидание мужчин длилось несколько секунд. Фандор отступил в глубину комнаты; Жюв ходил взад-вперед большими шагами.
Наконец дверь отворилась, Жан пропустил посетительницу.
– Прошу, мадам.
И перед Жювом предстала княгиня!
Полицейский двинулся навстречу гостье; светский человек до мозга костей, он сделал вид, что находит ее приход совершенно естественным.
– Сударыня, – заявил он, – очень прошу меня извинить за беспорядок, понимаете ли, я старый холостяк…
Княгиню, бледную как смерть, била дрожь; под большими, наполненными слезами глазами пролегли черные тени, во взгляде сквозило безумие.
Не ответив на приветствие Жюва, она пальцем указала на Фандора, которого, разумеется, не узнала.
– Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине! – сказала она.
Жюв сделал знак Фандору не двигаться.
– Сударыня, – ответил он, – вам должно быть известно, что присутствие моего друга нисколько не нарушит конфиденциальности нашего разговора… Не сомневаюсь, что вы слышали о Жероме Фандоре… Говорите же, мадам, можете быть совершенно откровенной. Уверен, вы пришли, чтобы сообщить нам нечто серьезное… Слушаю вас!..
Княгиня упала в кресло; закрыв глаза, несколько раз провела рукой по лбу, словно пытаясь избавиться от головокружения.
– Я пришла, – глухо произнесла она, – я пришла… Но я не думала, что вы меня узнаете…
Жюв понял, что пора брать быка за рога.
– Мне известно, – медленно выговорил он, – что виконтесса де Плерматэн зовется княгиней, женой князя Владимира… Мне известно, что княгиня несчастлива.
На эту необычную сентиментальную фразу, которую крайне взволнованный Жюв произнес тревожным голосом, молодая женщина незамедлительно откликнулась:
– Несчастлива! О, да, очень несчастлива!
У страдалицы из глубины души вырвался крик:
– Он разлюбил меня!
– А он когда-нибудь вас любил?
Этот жестокий вопрос Жюв задал все с теми же пылом и серьезностью. Увидев, как сникла виконтесса, Жюв подумал о страдании этой женщины, ради любви пошедшей на похищение, этой знатной дамы, падшей ради любви и ею же отвергнутой.
При вопросе полицейского княгиня разрыдалась еще сильнее:
– Любил ли он меня? А действительно, способен ли он любить?
Казалось, что она, разбитая горем, разговаривает сама с собой.
Но внезапно, одним усилием воли овладев собой, она продолжала с искаженным от злобы лицом:
– Он может любить, он любит ее!
– Он любит Фирмену!.. Верно, он любит Фирмену.
Жюв и действительно задел самую больную тему. При напоминании о сопернице, к которой она безумно ревновала, к княгине вернулись силы, она почувствовала, как ее вновь охватывает гнев.
– Да, он любит эту женщину, – произнесла она. – Он изменяет мне с ней, давно уже водит меня за нос, все сделавшей ради него!
Жюв кивнул.
– Сочувствую вам, сударыня, – сказал он, – сочувствую, что вы отдали свою любовь князю Владимиру, он – твердокаменное чудовище.
Но молодая женщина уже успокоилась.
– Не нужна мне ваша жалость! – сказала она. – Я не из тех, кто позволяет жалеть себя!.. Я пришла вам сообщить…
Жюв покачал головой:
– Но вы ничего не сообщили, сударыня…
– Так слушайте! Можете меня арестовать… Я совершила преступление, держала Фирмену в заточении…
Жюв снова покачал головой.
– Сударыня, вы здесь в качестве парламентера, вы лояльный противник, я тоже! Вы пришли добровольно и уйдете беспрепятственно. Даю вам слово…
Княгиня пристально взглянула на Жюва, пытаясь угадать тайные мысли полицейского. Тот повторил:
– Сударыня, вы, безусловно, явились сюда, чтобы отомстить мужу. Не отрицайте! Поверьте, я вас понимаю…
Свистящим голосом княгиня призналась:
– Да! Да! Отомстить…
– Вы явились сообщить мне, что виконт де Плерматэн – это Морис… он же князь Владимир…
– Как! Вы это знаете?
– Да.
Княгиня вскочила:
– Но вы гений! Ах, Жюв, вы так же сильны, как и он! Получается, мне нечего вам сообщить?..
– Это не так, сударыня! – грубо оборвал ее Жюв. – Речь идет о серьезных вещах. Почему вашего мужа опекает Фантомас?
При этом, столь прямолинейном вопросе полицейского, княгиня смешалась.
– Не знаю, – ответила она. Кроме того, я совсем недавно обнаружила, что мой муж – союзник того, кого называют Властителем ужаса.
– Тем не менее, этот союз существует?
– Да… В скором времени они должны вместе отправиться в поездку.
Можно было подумать, что Жюв ждал этих слов, последних слов княгини.
Он буквально подскочил к молодой женщине.
– Сударыня, – заявил Жюв, – выслушайте меня внимательно. Вы хотите отомстить князю Владимиру, ведь так?
– Безусловно.
– Хорошо, тогда запомните следующее: ваш муж давно бы сидел в тюрьме, не пожелай я его оставить на свободе, он должен навести нас на след Фантомаса…
– Не понимаю…
– Сейчас поймете.
И Жюв строго продолжал:
– Почему Фантомас покровительствует вашему мужу? Не знаю… Но вы же сами сказали, что они собираются вместе в путешествие… Это крайне важно! Разведайте их маршрут, сделайте так, чтобы я смог задержать Фантомаса… Одновременно с ним в наших руках окажется и князь, вы будете отомщены!..
Услышав эту речь, виконтесса-княгиня побледнела.
– Жюв, – заявила она, – если вы мне доверяете, ничего не предпринимайте, прежде чем не получите от меня письмо, весточку, уведомление, написанное моей рукой… Жюв, я выясню, куда они едут… Я скажу вам! Вы захватите их врасплох! Я буду отомщена!..
– Да, вы будете отомщены, сударыня…
Княгиня сделала несколько шагов по направлению к двери; неожиданно севшим голосом спросила:
– Я свободна?.. Правда?.. Вы меня отпускаете?..
– До свидания, сударыня!
Женщина, очень бледная, преданная и потому вступившая на путь предательства, вышла из комнаты, не добавив ни слова!
Глава 25
РАЗРЫВ
Выйдя из дома Жюва, виконтесса де Плерматэн машинально взглянула направо, затем налево, высматривая вдалеке какой-нибудь подозрительный силуэт…
Несмотря на заверения инспектора, знатная дама невольно опасалась ареста.
Но нет!.. Мимо шли обычные прохожие, ей нечего было бояться, она была свободна!.. Жюв не солгал!
Виконтесса пребывала в крайнем волнении и смятении, она чувствовала, что не в силах сразу вернуться домой.
Только что рухнула ее жизнь. Она испытывала страшное ощущение человека, одной ногой стоящего в могиле, порвавшего все связи с жизнью, утратившего к ней всякий интерес, бывшего мыслями уже в мире ином, отрешившегося от всех и всего.
Она пошла по бульварам. Виконтесса, вернее, княгиня двигалась быстрым шагом, опустив голову, глядя себе под ноги. Ее губы подергивались, словно в бреду, она неустанно твердила про себя:
– Я выдала его! Я его предала! Я отомщена!
Да, действительно, она его предала. Но была ли она отомщена?
Когда несколько часов тому назад, заподозрив что-то неладное, княгиня нагрянула на квартиру Фирмены, дабы выяснить у молодой работницы, виделась ли та с виконтом де Плерматэном, когда, по воле судьбы, явилась свидетельницей появления соперницы, любовно опирающейся на руку Мориса, когда она узнала в Морисе своего мужа, князя Владимира, то, обезумевшая от ревности, считала, что умирает от горя.
Ради этого человека она столько всего претерпела, вынесла, перестрадала. Бандит насмехался над ней, издевался над ее чувством, растоптал ее любовь, плюнул ей в душу.
На протяжении нескольких минут, которые она провела с Морисом и Фирменой, княгиня готова была тысячу раз умереть!.. Ради любви к мужу она пожертвовала своим честным именем, положением при Гессе-Веймарском дворе.
В любви была заключена вся ее жизнь, больше, чем жизнь, – смысл ее существования!..
И внезапно все рухнуло.
На ее долю остались лишь страдания; она видела, что князь любит другую, чувствовала его неприязнь, безразличие к ее горю.
Княгиня понимала, что муж испытывает к Фирмене истинное, глубокое чувство; ее любовь к мужу, натолкнувшись на страсть к другой женщине, породила чудовищную ненависть. Она возненавидела негодяя, втянувшего ее в свои грязные делишки, а теперь отталкивающего, – с насмешливой улыбкой, надменно пожимая плечами.
Княгиня не сознавала всей серьезности сделанного шага. В ней сидела другая, совершенно незнакомая женщина, жаждущая отмщения.
Она вдруг вспомнила о том, что Жюв собирается схватить князя; ей представилась чудовищная сцена ареста… Однако она не дрогнула.
Направляясь к Жюву, княгиня не думала о себе, ее мысли были заняты лишь одним, как она скажет: виконт де Плерматэн – это князь Владимир, арестуйте его, отомстите за меня!
Милосердие Жюва, необычная лояльность полицейского, отказавшегося задержать женщину, которая явилась с повинной, поверившего ее обещанию, повергли княгиню в смятение.
Полицейский оставил ее на свободе, что теперь будет с ней?
Впервые с той страшной минуты, когда она в Морисе узнала черты виконта де Плерматэна, она вспомнила о себе. Знатная дама содрогнулась перед ожидавшей ее неизвестностью. Ее завтра, послезавтра были в тумане.
Ах! Несомненно, месть свершится; несомненно, благодаря ее сведениям, Жюв схватит Фантомаса и Владимира, а ее, как обещал, оставит на свободе…
Но что будет с ней, оставшейся одной-одинешенькой на белом свете, с разбитым сердцем, без любви, которая доставляла ей не только тяжкие минуты страдания, но и мгновения безудержного счастья?
Она увидела себя в тисках неизбежности, и бедная женщина, ступившая на путь предательства только потому, что всецело отдалась своей любви, поняла, что ее ждет жестокая расплата за ошибки.
Затем ее мысли невольно обратилась к Фантомасу.
Она обещала предать его в руки правосудия… Она не колебалась. Она сделает это. Но получится ли у нее?
Таким образом размышляя, княгиня, словно сомнамбула, брела вперед, не разбирая пути. Миновало первое возбуждение, она вновь владела своими чувствами, была готова к решительной борьбе.
А ей и правда предстояла борьба. Конечно, князь Владимир не знал, что она виделась с Жювом, но во время их последней встречи, когда он предстал перед ней в облике Мориса, от него не ускользнуло ее настроение.
Княгиня была слишком прямодушной, чтобы обманывать себя.
– Он знает, – признала она, – о моем страдании, знает о моей ревности, он будет держаться настороже… Если я хочу помочь Жюву, надо схитрить. Что ж! Буду хитрить.
Она уже пересекла бульвар и, потупив голову, шла куда глаза глядят по узким, извилистым улочкам квартала Батиньоль; на углу незнакомой улицы она прочитала ее название: «Воробьиная». Княгиня пожала плечами, сознавая всю степень безумия, которое завело ее в этот эксцентричный квартал.
Знатная дама подозвала фиакр.
– На Елисейские поля! И побыстрее! Я очень спешу!
Она торопилась домой, надеясь попасть туда раньше виконта де Плерматэна.
– Это вы?
Открыв дверь спальни, княгиня услышала эти слова, произнесенные спокойным, хотя и сердитым голосом. Виконт де Плерматэн стоял посреди комнаты, лицом к входу, вызывающе скрестив руки на груди.
Он продолжал:
– Вы хорошо провели день, виконтесса?
Заметив его холодную усмешку, княгиня почувствовала, как в ней снова поднимается гнев. Ее так и подмывало вынуть из муфты маленький пистолет с инкрустацией, с которым она никогда не расставалась, и убить этого человека, это чудовище, причинившее ей столько зла!
Но нет!
Внезапно ее наполнил безмятежный покой…
Он погибнет не от ее руки: он ей больше не принадлежит, она его выдала, препоручила полиции, правосудию.
Она притворилась абсолютно спокойной.
– Хорошо ли я провела день? – переспросила она. – Возможно!.. А вы, дорогой?
За ледяной невозмутимостью жены князь почувствовал скрытую ненависть. Ему стало страшно, он взорвался, теряя напускное равнодушие.
– Где вы были? – сурово спросил он.
Молодая женщина мило улыбнулась; она скинула шубку, перебросила ее через спинку кресла, затем села:
– Где я была? Ходила по магазинам, делала визиты, так и провела день…
Этот незатейливый ответ окончательно вывел князя из себя.
Впервые в жизни над ним насмехались.
Он утратил всякое чувство меры.
– Вы лжете! – сказал он. – Вы занимались совсем другим, вы были у Фирмены…
Выпад попал в цель, на этот раз княгиня не смогла сохранить выбранную тактику.
– Да! – сурово сказала она осипшим голосом. – Я была у вашей любовницы и там видела вас!.. Подлец!..
Знатная дама допустила ошибку, обнаружив свое страдание.
Князь улыбнулся, хладнокровно вынул из кармана портсигар, достал тонкую восточную сигару, закурил, с бесподобной невозмутимостью выпустил струйку дыма:
– Подлец?.. Не уверен… В любом случае вы кое о чем забываете, к примеру, о собственной подлости!..
– Подлости?
– Вот именно… Зачем на днях в «Дюрване» вы вытянули из меня обещание поехать с вами в Монако… Почему в тот же день, вернувшись домой, передумали?
Глаза княгини сверкнули.
Неужели муж знает о письме Жюву?
Она ответила:
– Я вас не понимаю…
– Правда? – усмехнулся бандит. – Хорошо! Я объясню…
Он сел, закинул ногу на ногу и продолжал с напускным безразличием:
– В тот день, сударыня, вы надеялись за время нашей поездки заставить меня отказаться от любовницы…
– Вы лжете!
– Я дал вам понять, что готов исполнить ваш каприз, готов доставить вам удовольствие, но отнюдь не расположен порывать свою связь…
– Неужели?
– Да, сударыня, в этот момент вы отправились в туалетную комнату… Я знаю, чем вы там занимались… Когда вы вернулись, по небольшому чернильному пятнышку на правой руке я сразу же догадался, что вы писали. Мы приехали сюда, вы уснули… Я встретился с рассыльным из «Дюрвана». Ваши уловки, сударыня, – сплошное ребячество. С помощью золота я выведал у него все, что меня интересовало… Поэтому, оставив вас в Париже, отправился в Дижон, чтобы там дожидаться ваших посланников. Никто не явился, сударыня, за неимением противника мне не удалось выиграть сражения!.. Ладно! Но тем временем вы совершили нападение на мою возлюбленную. Так кто же из нас двоих вел себя подло? Я, идущий навстречу опасности, которую вы расставили мне на пути, или вы, тем временем нападающая на женщину, поливающая меня в ее глазах грязью?
Княгиня не ответила.
– Вы молчите, – после намеренно затянутой паузы продолжал муж. – Ладно! Думаю, я всегда обходился с вами исключительно галантно, так что и сейчас не буду проявлять настырность… Но ответьте тогда на другой вопрос. Повторяю: где вы были?..
Княгиня, которая, пока бандит говорил, стояла неподвижно, всем своим видом выказывая ледяное презрение, почувствовала, что дрожит. Она поняла правду.
– Вы за мной следили? – спросила она.
Князь пожал плечами.
– Где вы были? – повторил он.
Неожиданно невозмутимость молодой женщины уступила место сильнейшему нервному припадку.
Ломая руки, несчастная упала на колени, по лицу ее покатились слезы.
Она была чудовищно красива, страшно трогательна, когда признавалась, молитвенно сложив руки:
– Да, да! Верно, я предала тебя! Но я тебя люблю!.. Прости! Я люблю тебя! Люблю! Сердце мое! Кровинушка моя! Жизнь моя! Не отталкивай меня! Не убивай! Сжалься надо мной! Вспомни! Разве хоть одна женщина в мире умела любить, как я?.. Сжалься! Я тебя ни в чем не упрекаю! Тебе солгали! Обманули! Ты считаешь, эта женщина любит тебя? Любит, как я?.. Посмей мне это сказать! Нет! Ты молчишь. Видишь? Видишь, как я тебя люблю? Я тебя люблю! Почему ты не отвечаешь?.. Душа моя!.. Я выдала тебя, предала, да, это правда! Но ничего непоправимого нет. С этим Жювом ты сумеешь разделаться, сумеешь от него ускользнуть… Вернись ко мне, я спасу тебя…
Князь, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, без малейшего признака волнения в голосе ответил, в свою очередь поднимаясь и глядя на распростертую на полу жену:
– Вы можете спасти меня?.. Верно?.. Покорнейше благодарю! Думаете, я стану вас об этом просить? Ну-ну! И вы в это верите?
Молодая женщина с надрывом простонала:
– Брось ее! Я люблю тебя! Люблю!.. Я забуду…
Но князь смеялся. Он смеялся веселым, беспечным, безразличным смехом.
– Нет, – сказал он наконец, словно с усилием обуздывая смех. – Хватит ломать комедию!.. Вы не забудете. Впрочем, это неважно. Я не забуду Фирмену!..
Княгиня проворно вскочила на ноги:
– И вы смеете…
Но он не дал ей договорить.
– Это что, угроза? – высокомерно произнес князь. – Вы вооружены?.. Хотите меня убить?.. Что ж, сударыня, самый подходящий момент! Я знаю, у вас в муфте револьвер… Доставайте! Я жду!..
И поскольку его жена, бледнее смерти, не пошевелилась, князь Владимир разразился хохотом, а затем продолжил:
– Видите! Вот что я делаю с вашей жаждой мести!.. Вы любите меня, я вас не боюсь…
Лицо княгини исказилось. Изменившимся голосом она выдохнула:
– Я вас ненавижу! О! Ненавижу! За то, что вы не услышали мою последнюю мольбу. Я ненавижу вас за то, что прежде любила.
– Правильно! – по-прежнему улыбаясь, подчеркнул князь. – Вы очень верно выразились, сударыня. С этой минуты вы будете люто ненавидеть меня. Ненависть, порожденная любовью! Не так скверно… В момент окончательного разрыва, в момент расставания повторяю: я вас не боюсь!..
Он добавил с поклоном:
– Прощайте, сударыня!
Княгиня взяла себя в руки.
– Возможно, – произнесла она тихо, медленно и серьезно, – возможно, вы правы… Не буду пытаться обмануть гения зла, которым вы стали… Вам виднее, хватит ли мне ненависти, чтобы отомстить, по силам ли мне вас проклясть… Что ж? И впрямь, пора прощаться?.. В последний ли раз я вижу сегодня того, кого звали князем Владимиром? Бывшего королевского кузена?..
Казалось, бандит на мгновение задумался.
– Нет! – выговорил он наконец. – Вернее, да!.. Сударыня, у меня появились кое-какие прожекты, планы… Виконт и виконтесса де Плерматэн не могут сегодня же вечером кануть в небытие, это не в их интересах. У вас нет надежного источника доходов… Мне надо менять жизнь, но пока я к этому не готов… Сударыня, ваш супруг сейчас прощается с вами, но ближайшие дни виконт и виконтесса де Плерматэн будут жить под одним кровом. Честно вас предупреждаю, здесь, в этой квартире, я неуязвим… Я вас также предупреждаю, что в один прекрасный день, в самом скором времени, я исчезну из вашей жизни. И тогда виконтесса де Плерматэн перестанет существовать, если это не случится ранее, ибо больше она никогда не услышит – слышите, сударыня, никогда – ни о виконте де Плерматэне, ни о князе Владимире. Ну как, княгиня, одобряете? Вы хорошо меня поняли? Мы пробудем здесь еще несколько дней, но вольны исчезнуть, когда сочтем это нужным.
Княгиня взяла себя в руки. Знатная дама холодно, с достоинством кивнула.
– Хорошо, – просто сказала она. – Прощайте, сударь!
– Прощайте, сударыня!
Бандит сделал несколько шагов, собираясь выйти из комнаты, но обернулся, держа руку на дверной ручке.
– И последнее! – заявил он. – Я просил бы отнестись к этому с особым вниманием. Вы меня ненавидите, вынашиваете втайне планы мести, так вот, хочу предупредить, что не стоит меня трогать. Господи! Как бы вам объяснить попонятнее… Сударыня, я недосягаем для мести, я…
Не сводя с мужа глаз, княгиня медленно выговорила:
– Я знаю, что вы хотите сказать! Вы помощник Фантомаса?.. Вы пугаете меня Фантомасом, своим хозяином?..
При этих словах князь ухмыльнулся.
– Боже мой! – отозвался он. – Ну не совсем так, но вы не слишком далеки от истины. Вы только что мне напомнили, кем я был, что я кузен короля. Вы ошибаетесь, сударыня, берите выше, я…
Но тут князь Владимир резко оборвал себя.
– Впрочем, не вижу смысла вдаваться в подробности, – отрезал он. – Прощайте, сударыня!
– Прощайте, сударь!
Когда дверь гостиной захлопнулась, княгиня выкрикнула, задыхаясь от ярости:
– Ах, князь Владимир! Князь Владимир! Что мне ваши угрозы? Что мне ваш вызов?.. Что мне ваш секрет?.. Я знаю только одно: я любила вас, и поэтому сейчас ненавижу!..
Глава 26
В «ЧУДЕСНОМ УЛОВЕ»
На мосту Гренель редко бывает людно. И хотя переброшенная через реку артерия связывает два важных квартала и по ней постоянно движется транспорт, но количество прохожих, появляющихся здесь на протяжении дня, не дает основания говорить о больших скоплениях народа.
Мост Гренель соединяет правый и левый берега, он также примыкает к островку посреди Сены, носящему название «Лебединый», который четко делит реку на два протока.
Между мостами Гренель и Мирабо расстилается широкая скатерть воды, над которой возвышается бронзовая копия великолепной статуи Свободы – уменьшенный вариант гигантского монумента, возведенного знаменитым Августом Бартольди в Америке.
В этот день мост Гренель казался более оживленным в связи с ведущимися по соседству работами и разносящимся шумом забастовки.
Разномастные группы рабочих озабоченно сновали туда-сюда, на них искоса поглядывали обеспокоенные буржуа с непроницаемыми минами. Однако кругом царило спокойствие. В этих людских толпах, впрочем, и не видевших необходимости задерживаться на мосту Гренель, не звучало ни неуместных угроз, ни провокационных выпадов.
Но своим разумным поведением эти люди, казалось, очень досаждали двум или трем типам, с нерешительным и озабоченным видом стоявшим у подножия статуи Свободы. Очевидно, эти личности что-то замышляли, желая обойтись без свидетелей.
Может, это были газетчики? Игроки? Еще более сомнительные субъекты?
Трудно сказать. Их повадки были загадочными и таинственными, внешностью они напоминали рабочих, но, как известно, это еще ничего не доказывает.
Тем временем один из субъектов, который упрямо подпирал парапет моста, внимательно обозрев окрестности, чуть слышно прошептал:
– Давай, старина! Сейчас самый момент…
Его собеседник тихо спросил:
– Все на местах? Знаешь, в такую холодрыгу я не отказался бы выпить для согрева!
Первый тип пожал плечами, затем обратился к третьей личности, до сей поры хранившей молчание.
– Постарайся ничего не забыть, – приказал он, – как только он прыгнет, сразу же созывай народ, кричи, что с приятелем приключился несчастный случай! Самым въедливым скажешь, что приятель не в полном порядке – эпилептик! Словом, придумаешь что-нибудь…
Тип, которого расплывчато именовали «приятелем», был налегке: в голубой полотняной блузе и холщовых туфлях. Во время разговора он понемногу пододвигался к субъекту, подпирающему балюстраду моста.
Тот, в свою очередь, внимательно обозревал Сену, казалось, беря на заметку расположение двух или трех шлюпок, круживших неподалеку, с речником и несколькими субъектами на борту, якобы предававшимися рыбацким утехам.
Раздетый тип задал последний вопрос:
– Кораблей, случайно, не видно? Не хватает еще, чтобы я свалился им на голову!
Получив отрицательный ответ, тип перемахнул через парапет и с пронзительным криком бросился в воду. Крик сопровождали тревожные возгласы – душераздирающие, ужасные, которые издавали напарники самоубийцы; движение на мосту в тот же миг прекратилось, за несколько мгновений на нем собралась внушительная толпа.
– Ах! Боже мой! Бедняга! – восклицал один из участников этого странного трио. – Сколько же надо перестрадать, чтобы вот так покончить с собой!
– Жалость какая! – со стоном завывал второй, пряча лицо в носовой платок. – Прыгать в воду – вот до чего доводит нищета!
Тип пустил слезу. К нему подошла доброжелательная пожилая дама, которая поинтересовалась:
– Что случилось? Это ваш знакомый?
Ее немедленно ввели в курс дела. Бедняк, окончательно разоренный забастовкой, только что бросился в реку.
Достойная особа тут же дала серебряную монету, которую попросила вручить несчастному, когда того, надо надеяться, вытащат из воды…
Ее примеру последовали и другие прохожие; и пока их приятель бултыхался в Сене, малые собрали на мосту богатый урожай… Затем они живо смотали удочки, под предлогом, что идут выручать незадачливого товарища.
Меж тем как на мосту Гренель успешно разыгрывалась эта комедия, ныряльщика заметили сновавшие поблизости ялики.
Они подошли к нему тогда, когда так называемый самоубийца, исчезнув в речном потоке, снова вынырнул на поверхность и, словно начинающий пловец, заколошматил по воде руками… Субъект ухватился за борт ближайшей шлюпки и, не преминув пару-тройку раз соскользнуть в воду, вскарабкался в нее.
Шлюпка с драгоценным грузом направилась к правому берегу, причалила к набережной Отей; затем спасатели под радостные восклицания собравшейся у причала толпы, раздвигая зевак локтями, прошествовали со своей незадачливой добычей, с которой струйками стекала вода, к соседнему пункту первой помощи.
Эта сцена вроде бы не произвела особого впечатления на папашу Керрека из «Французского пароходства», также стоявшего в толпе.
Обогнав небольшую процессию, направляющуюся к пункту первой помощи, он первым прибыл туда и объявил воднику, дежурившему на своем посту:
– Еще один клиент про вашу душу!
Начальник поста, некто Жан-Пьер, земляк папаши Керрека, настежь распахнул дверь просторной палаты, предназначенной для утопленников, достал из шкафа картонку, на которой был наклеен лист с крупно отпечатанной инструкцией для пострадавших, затем, бросив взгляд на доставленного, многозначительно улыбнулся.
– Черт побери! – прошептал он. – Просто поразительно! Давненько папаша Бузотер не шваркался в воду, по меньшей мере, уже месяцев пять!
Тем временем хозяин ялика, спасшего Бузотера, ибо под видом утопленника скрывался пресловутый бродяга, назвал свое имя и данные, чтобы их занесли в журнал происшествий на воде, а, главное, в будущем выплатили вознаграждение!
Впрочем, Жан-Пьер прекрасно его знал, это был держатель расположенного поблизости кабака «Чудесный улов», компаньон мамаши Тринкет, гигант Леонс.
– Как! – глядя на мужчину, воскликнул начальник поста. – И ты туда же! Ты! Торговец! Благополучный человек!
Леонс сделал вид, что не понял упрека.
– Что уж там, – с оскорбленным видом откликнулся он. – Любой поступил бы так же. Надо и впрямь иметь черствое сердце, чтобы бросить беднягу погибать…
– Ладно! Хватит! Знаем мы ваши штучки! – подхватил Жан-Пьер и, понимающе переглянувшись с папашей Керреком, стал приводить утопленника в чувство.
Впрочем, здоровье Бузотера, хотя и несколько утомленного плаванием, серьезных опасений не внушало. Однако бродяга дрожал всем телом; очевидно, он был прав, боясь замерзнуть. Температура воды в реке и правда была довольно низкой для купания.
Пациент несколько раз с превеликим неудовольствием высунул язык, напротив, с явной готовностью осушил гигантский бокал рома, затем, полностью вернувшись к жизни, покинул пункт первой помощи.
На набережной по-прежнему стояла толпа зевак, встретившая воскресшего – уже в чистой одежде, одолженной у Леонса, – аплодисментами, но тот, скромно уйдя от оваций, в сопровождении нескольких друзей, среди которых были и два приятеля с моста Гренель, стремительным шагом направился в комиссариат полиции.
Ему надо было выполнить необходимые формальности, чтобы его спасатели могли получить вознаграждение, причитающееся за отважное вмешательство.
Часа через два после происшествия кабак «Чудесный улов» заполнился гомонящей публикой. Вернувшийся к своим прямым обязанностям Леонс суетился за стойкой, помогая мамаше Тринкет, которая с поразительными для своих лет быстротой и проворством шныряла взад и вперед по прокуренному, набитому до отказа залу.
Окруженный пьянчугами, бродяга Бузотер яростно и злобно возмущался, не слишком заботясь о выборе как выражений, так и аудитории.
– Ну и свинство! Все накрылось! Раз так трудно вытянуть из них денежки, чего туда ходить понапрасну!
Ближайшее окружение бродяги поддержало это заявление – все дружно с озадаченными минами закивали головами; очевидно, случилось что-то очень неприятное.
А дело было вот в чем. Когда Бузотер со своими спасателями явился в Отейский комиссариат, им оказали весьма дурной прием. Вместо того, чтобы поздравить Леонса с тем, что он избавил беднягу от долгой и мучительной агонии, комиссар грубо заявил:
– Можете быть спокойны! Я прикрываю вашу лавочку!
Бузотеру же он строго пригрозил:
– Если вас еще когда-нибудь выудят из воды, вы будете арестованы и пойдете как симулянт под суд!
Бузотер очень старался оказать сопротивление чиновнику, самоуверенно объявил, что пытается время от времени покончить с собой исключительно по причине неврастении, но комиссар, смерив его суровым взглядом, сказал, что не верит ни единому слову и что с этим пора кончать!
В итоге вместо двадцати пяти франков премии их взяли под надзор полиции, так что с шуткой с потоплением получился явный прокол.
По всей видимости, придется придумывать что-нибудь новенькое.
Оплакивая этот печальный финал, Бузотер не забывал себе наливать и вскоре был вдрызг пьян.
Внезапно бродяга, покачиваясь, направился к посетителю, сидевшему вдвоем с девушкой углу. Этого посетителя, казалось, не слишком интересовали дела Бузотера, вокруг которых велся общий разговор.
Два или три раза Бузотер его окликнул:
– Эй, Морис! Послушай, Морис!
Не получив ответа, Бузотер продолжал:
– Все из-за тебя! Ты мне не друг! Друг бы оставался на том свете, раз уж отправился туда. Мне лично давным-давно обрыдло работать утопленником. Будто я не понимаю, что это самое последнее дело!
Бузотер бесцеремонно присел к краю стола и, положив руку на плечо типа, которого он именовал Морисом, сипло продолжал заплетающимся языком:
– Когда ты откинул копыта, я придумал такую штуковину: водить иностранцев и англичан на место преступления! Очень доходное занятие. А теперь я из-за этой истории на мели, да ты к тому же вернулся!..
Под воздействием хмеля Бузотер расчувствовался и, неожиданно осознав всю безнадежность своего положения, всплакнул в косматую бороду.
Однако Морис – тип, к которому он снова обратился, – и бровью не повел, он продолжал тихо беседовать со своей молодой спутницей.
Это была Фирмена, Фирмена Беноа!
Несчастное дитя никак не могло налюбоваться обожаемым любовником, так долго считавшимся трагически погибшим; любя его всеми силами своей души, она никак не могла заподозрить, впрочем, не имела на то и причин, что под обличьем рабочего Мориса, скромного изготовителя воздушных шаров, может скрываться кто-то другой.
Морис действительно вернулся. Он посмел совершить немыслимую вещь, восстать из небытия!
При окрике Бузотера Фирмена, смутившись, вздрогнула.
– Уйдем отсюда! – предложила она любовнику. – Эти люди меня пугают.
Но Морис покачал головой, казалось, твердо решив остаться.
– Давай еще подождем! – заявил он. – У меня здесь назначена встреча с Исидором, мастером из фирмы «Лагранж». Он обещал мне работу, не стоит упускать такой случай…
Понимая важность этой встречи, Фирмена уступила. Любовники продолжали тихо беседовать, казалось, нисколько не подозревая, что своим поведением, а, главным образом, присутствием дают повод для оживленных комментариев.
Возвращение Мориса – до настоящего момента его принимали за типа, найденного обезглавленным в комнате молодого рабочего, – всех повергло в оцепенение. Двое суток тому назад Морис вновь появился в «Чудесном улове»!
Конечно, молодой человек не принадлежал к завсегдатаям мерзкого притона, но все же иногда наведывался сюда – здесь его прекрасно знали.
Мамаша Тринкет, так много повидавшая на своем веку, что уже никакое, самое необыкновенное происшествие, казалось бы, не могло вывести ее из состояния равновесия, при виде его чуть было не грохнулась в обморок.
Леонс же настолько потерял голову, что выставил всем присутствующим бесплатное угощение.
На Мориса градом посыпались вопросы, на которые хочешь – не хочешь пришлось отвечать, и тогда он поведал причудливую историю.
Он был внезапно вызван в провинцию к больной родственнице… Какое-то время вынужден был отсутствовать, не имея возможности кого-либо поставить об этом в известность…
В местах, где ему довелось обитать, газеты – редкость. Кроме того, ему все равно некогда было их читать, у него хватало других забот.
Все свое время он отдавал уходу за больной!..
Он всего несколько часов как вернулся и тут же обнаружил свою комнату абсолютно голой. Все это звучало более или менее правдоподобно. Сидевшие в кабаке разделились на два лагеря, у каждого из которых имелась собственная точка зрения.
Одни полагали, что Морис говорит чистую правду, что он понятия не имел о случившемся, и правительство просто обязано выплатить ему компенсацию за разоренное жилье.
Но другие, видевшие обезглавленный труп, не могли поверить в инсценировку преступления, как на то намекали некоторые газеты, они считали, что это дело темное, с которым еще не оберешься неприятностей.
В тот же день, еще до аперитива в «Чудесном улове», знаменитый Морис был вызван в комиссариат полиции, дабы объяснить свое исчезновение, равно как и возвращение.
Он был там.
В квартале знали, что беседа с комиссаром длилась почти два часа.
О чем они говорили?
Об этом оставалось только гадать, ибо по возвращении из участка Морис на этот счет не обмолвился ни словом. Тем не менее, неизвестно откуда пошли слухи о новом тщательном расследовании, болтали, что опять будут опрашивать обитателей квартала, что, возможно, состоится суд, разбирательства у судебного следователя… Окружение Бузотера пребывало в панике и замешательстве – ведь некоторым достойным людям может быть предъявлено обвинение в лжесвидетельстве!
Фирмене, разумно согласившейся подождать прихода мастера, с которым должен был встретиться ее любовник, не пришлось долго испытывать свое терпение.
Господин Исидор явился несколько мгновений спустя. Это был крепкий парень с интеллигентным лицом, ясными и умными глазами. Войдя в кабак, он радушно поприветствовал собравшихся:
– Здравствуйте, дамы и господа, привет честной компании!..
Затем он подсел к столику Мориса, улыбнулся хорошенькой подружке своего будущего рабочего.
– Ты в порядке? – поинтересовался он. – Давай тогда сразу к делу! Ты ищешь место на фабрике воздушных шаров? Повезло тебе, парень, что мы знакомы, и опять-таки повезло, что у меня имеется для тебя работенка, так что могу тебя взять прямо сейчас…
Морис молча кивнул.
При последних словах мастера под его веками вспыхнули радостные огоньки. Но, не переставая слушать мастера, сомнительный субъект, истинное лицо которого оставалось тайной для всех присутствующих, не выпускал из вида отвратительного нищего, который, перебираясь от столика к столику, стараясь держаться в людской гуще, приблизился к нему настолько, что своим табуретом уже уперся в стул Мориса.
Князь Владимир был слишком проницательным, слишком хорошо знал уловки полиции, чтобы не почувствовать за собой слежку…
Но кто этот нищий с сомнительными повадками?
Морис как ни в чем не бывало поддерживал беседу, четко и ясно произнося слова, чтобы их мог слышать его сосед.
В свою очередь давая пояснения, мастер Исидор чеканил фразы:
– В следующее воскресенье в Булони состоится большой праздник, который устраивает авиационный клуб Северного департамента под эгидой Парижского авиационного клуба. Праздник дается в честь некоего авиатора, который вроде бы первым совершил перелет на воздушном шаре через Ла-Манш. Это было еще в стародавние времена.
– Да, – оборвал его Морис, напуская на себя простодушный вид, – кажется, я что-то об этом слышал.
Мастер продолжал:
– Впрочем, это неважно! Главное, там нужно много людей, они собираются запускать два десятка шаров. Одна только моя, то есть, если мы сейчас договоримся, наша «Лагранж» дает пятнадцать штук! Я это к тому, что нам требуется народ, чтобы установить все это барахло. Бумаги у тебя в порядке, кроме того, мне тебя рекомендовал один приятель, так что, если нет возражений, с завтрашнего дня я тебя зачисляю на работу. А завтра вечером мы отправляемся в Булонь. Теперь об условиях…
Морис перебил мастера.
– Я человек непритязательный, – заявил он. – Тем более, у меня сейчас туго с деньгами, да и дело мне по душе.
Указав на Фирмену, он добавил:
– Я стараюсь не столько для себя, сколько для крошки. Когда мы подкопим несколько су, то сразу поженимся, правда, Фирмена?
Личико девушки засияло от счастья; мастер отпустил ей витиеватый комплимент.
– Хе! Хе! – сказал он, разглядывая подружку своего будущего рабочего. – Понятно, почему он торопится жениться, мадемуазель! Думаю, вам вдвоем скучать не придется!
Это была самая обычная, заурядная беседа.
Дойди она до ушей завсегдатаев «Чудесного улова», они при всем желании не смогли бы в ней отыскать ничего предосудительного. Однако разговор мастера из «Лагранжа» и необычного рабочего Мориса, роль которого князь Владимир исполнял с поразительной естественностью, произвел неотразимое впечатление на отвратительного нищего, тайком их подслушивающего.
Этим нищим был Фандор!
Уже более двух суток журналист влачил поистине жуткое существование. Конечно, он живо обрадовался, встретившись с Жювом лицом к лицу, а, главное, вновь напав на след Фантомаса.
И хотя за эти дни журналист и полицейский заметно продвинулись к своей цели, они почти отчаялись когда-либо достичь ее: прежде чем схватить Фантомаса, который, видимо, был хозяином Мориса, им надо было преодолеть еще множество препятствий.
Фандор, бывший для полиции и общественности Жаком Бернаром, по-прежнему находился на подозрении, ему по-прежнему угрожал арест за убийство актера Мике…
Поэтому ему ни под каким видом не хотелось попадать в руки правосудия, которому, как он прекрасно понимал, нелегко будет разобраться в этой истории, им же самим основательно запутанной.
Они с Жювом тщательно рассмотрели все стороны создавшегося странного положения.
И пришли к следующему заключению: слежка за князем Владимиром приведет их к повелителю ужасов, поскольку не вызывало сомнений, что князь Владимир был его подопечным, возможно, помощником.
Однако Жюв с Фандором разошлись во мнениях.
Жюв утверждал, что надо ждать, что сгорающая от ревности княгиня сделает все, чтобы ее муж был пойман, а вместе с ним будет пойман и Фантомас.
Фандор был менее в этом убежден, он считал, что семейные ссоры способны преподнести какой-нибудь сюрприз; кроме того, влюбленная княгиня стремилась к единственному – примирению с мужем и, следовательно, слишком полагаться на нее не стоило.
И пока Жюв дома ждал княгиню, Фандор занялся Морисом. Слежка привела его в «Чудесный улов».
О! Журналисту не пришлось пожинать лавры, хотя он и пустил в ход все свое умение. Он был слишком проницательным, чтобы не заметить, что Морис, вернее, князь Владимир, и не думает прятаться от него! Даже более того: Фандор был уверен, что странный субъект специально повысил голос, обсуждая с мастером Исидором поездку в Булонь.
«Это вызов, – думал Фандор, – и если я не ошибаюсь, серьезный вызов!»
На следующий день – сейчас и впрямь было поздно – Фандор поспешил к Жюву.
– Жюв! Жюв! – воскликнул журналист, входя в кабинет друга. – У меня новости! Князь Владимир и Фантомас будут в Булони! Скорее! Скорее! Собирайтесь в дорогу!
Но тут Фандор в изумлении остановился. Вместо ответа Жюв взял его за руку и повернул к стулу, на котором стоял сложенный чемоданчик.
Инспектор, как всегда, уже все знал.
– Фандор, – пробурчал Жюв со смешком в голосе, – тебя совсем заело честолюбие. Опять ты хотел меня поразить. Так вот, ничегошеньки у тебя не получится. Мой чемоданчик уже наготове, малыш. Я знаю про Булонь…
– Черт возьми! – перебил его Фандор. – Быстро же до вас доходят известия! Но как это вам удается?
Жюв жестом успокоил журналиста.
– Все очень просто, – объяснил он. – Только что у меня была виконтесса, вернее, княгиня. Удивительно, что ты не столкнулся с нею на лестнице… Виконтесса, малыш, вывела мужа на чистую воду, уж не знаю, шпионила она за ним или подглядывала, но узнала о планах бывшего виконта де Плерматэна не меньше тебя. Она сказала даже больше, она почти наверняка уверена, что виконта будет сопровождать Фантомас. После ее слов у меня возникло предположение, не хочу, Фандор, кривить перед тобой душой, что чудовище намеренно издевается над нами.
Жером Фандор расхохотался:
– Дьявольщина! У меня сложилось точно такое же впечатление!..
И он подробно поведал Жюву о своем визите в «Чудесный улов», о том, каким образом ему удалось подслушать необыкновенного Мориса, удивительного князя Владимира.
Но неожиданно, с большой тревогой в голосе, Жером заключил:
– Видите ли, Жюв, меня пугает, что я никак не могу понять, что может быть общего у Фантомаса с князем Владимиром… за этим кроется какая-то тайна, возможно, страшная тайна?
Жюв тоже опустил голову.
Он не возразил Жерому Фандору…
Глава 27
ЗАПУЩЕННЫЕ В НЕБО
– Один шиллинг, сэр!.. Один шиллинг, леди!
Толпа торговок высыпала на набережную, к которой только что пристало английское судно. Это был «Арандел», одна из последних моделей турбинных пароходов.
Дело происходило в воскресенье, погода стояла восхитительная, на море был полный штиль, поэтому и пассажиров собралось много.
Судно прибыло не по обычному расписанию, согласованному с отправлением скорых на Париж. Это был дополнительный рейс, введеный по случаю празднеств в честь воздухоплавателей, пересекших Ла-Манш. В эти дни были задействованы все транспортные службы, как наземные, так и водные.
Впрочем, все были извещены заблаговременно, и к прибытию судна традиционные торговки куклами, одетыми в национальные костюмы рыбачек-северянок с кружевами и ракушками, были уже на своих постах, предлагая спускающимся на берег островитянам свой товар, за который они просили ничтожную плату – всего двадцать пять су.
Пассажиры «Арандела» быстро рассеялись по городу; одни привычным шагом направились в соседние бары и кабаки, другие – любители просторов и живописных видов – осматривали достопримечательности Булони, убранной французскими и английскими флагами.
В этот день в Булони царили оживление и праздничная суета. По случаю праздника красивый город принарядился – ведь на радушное приглашение муниципалитета, зовущего принять участие в грандиозных торжествах в честь героев воздуха, откликнулись все уголки региона.
Обзор был восхитительным. В час утреннего прилива вода до краев заполнила гавани; вдоль берегов шныряли нарядные лодки, а самые отчаянные, воспользовавшись легким западным бризом, выходили в открытое море. Небо было безупречно голубым и чистым, вдалеке уступами возвышались разноцветные дома города; время от времени по железнодорожному мосту, прямой линией перечеркивающему горизонт, смерчем проносился экспресс, выбрасывая в воздух белое облако дыма…
Провинциальные беседы, тягучий говор аборигенов смешивались с гортанной британской речью. Затем ушей касались плавные интонации парижских предместий; улицы Бретани стали космополитами.
Кого тут только не было: попадались даже иностранцы небританского происхождения, которые, желая участвовать в празднике или оказавшись здесь проездом, занимали большие отели на Морском бульваре.
Этим утром поезд Париж-Булонь был набит до отказа. На станции Амьен толпа пассажиров третьего и второго классов прорвалась в первый, хотя там уже яблоку было негде упасть.
Пассажиры были везде: стиснутыми стояли в коридорах, чуть ли не висели на подножках.
Экспресс из Булони опаздывал уже на двадцать пять минут. На такой загруженной ветке это было событием чрезвычайным; и тогда, оставив на перроне добрую часть пассажиров, которые не нашли себе места, поезд на всех парах тронулся в путь…
Двум пассажирам, забронировавшим купе первого класса, пришлось выдержать целую осаду, отражая многократные атаки толпы, которую прельщали свободные сиденья, видневшиеся сквозь стекла.
Но пассажиры были неумолимы: к дверям их купе была прикреплена табличка «забронировано», а в самый отчаянный момент к ним на помощь явился начальник поезда.
Этим двоим и действительно надо было побыть в одиночестве. Странная была эта пара, мрачная и таинственная. Женщина, хотя и просто одетая, была высокой, красивой, величественной, элегантной. Ее лицо почти полностью скрывала модная широкополая шляпка, гибкое тело облегала узкая юбка.
Мужчина лет сорока пяти был кряжистым и хорошо сложенным, с густой и лохматой фальшивой бородой, в курчавых висках блестела седина.
Эти пассажиры, направляющиеся из Парижа в Булонь, были не кто иные, как Жюв и княгиня.
Конечно, обстоятельства, которые свели в одном купе полицейского и оскорбленную супругу дворянина, ступившего на путь преступления, были трагическими, приводили в замешательство.
Как Жюв и сказал Фандору, княгиня была у него дома. Верная обещанию, она пришла открыть инспектору замысел князя в ближайшее время отправиться в Булонь.
При этом она добавила:
– Думаю, князь собирается там встретиться с Фантомасом.
Эти сведения позднее подтвердил Фандор, получив их в результате слежки в «Чудесном улове», поэтому Жюв и оказался с княгиней в одном вагоне, несущем их по направлению к праздничному городу.
Они оба хранили молчание, подавленные своими заботами.
«Что будет?» – думала княгиня.
«Неужели я правда предстану перед лицом Фантомаса?» – спрашивал себя Жюв, сжимая кулаки.
Одновременно с этим тревожным вопросом Жюв задавал себе и другой, еще более мучительный.
«Удастся ли мне выяснить, что с Элен? – думал он. – Сможет ли бедняга Фандор наконец вкусить заслуженного счастья?»
Разыскать Элен – это была постоянная, неизменная, неотвязная мысль Фандора. По правде говоря, после зловещего исчезновения Элен в поезде Барзюма, Жюв с Фандором, по молчаливому соглашению, редко говорили о ней.
Разумеется, это совсем не значило, что журналист охладел к дочери Фантомаса, вернее, к той, которую принимал за дочь бандита.
Напротив, ему было слишком больно, слишком мучительно произносить ее имя.
Жером Фандор знал, что надеяться отыскать Элен он может при единственном условии: найти Фантомаса, сразиться с ним! Он мужественно принял это условие, мужественно покорился суровому закону.
А тем временем в вагоне, который бежал мимо деревень, пересекал мосты, перескакивал через реки, катился к своей цели, Жюв, невозмутимый Жюв, не находил себе места. Он то рассматривал бескровное, искаженное лицо княгини, которая, как статуя, сидела напротив него, прикрыв глаза; то нервно наклонялся к окну, вглядываясь, не покажется ли вдалеке пригород Булони, той самой Булони, где должен находиться Фантомас, след которого, наверняка, уже взял Жером Фандор, выехавший ранее вслед за Морисом, в надежде как можно скорее разыскать того, кто слыл неуловимым.
Через несколько мгновений поезд остановился в Булони, Жюв и следующая за ним на небольшой дистанции княгиня, с которой он старался не разговаривать, чтобы не показывать, что они вместе, встретились возле моста с Жеромом Фандором, по-прежнему переодетым нищим.
Молодой человек заметно нервничал. Он поспешно ввел Жюва в курс последних событий.
– Жюв, – сказал Фандор бесцветным голосом, – наступает решительный момент. Морис здесь, князь Владимир здесь. Не хватает только… Но я убежден, Фантомас где-то поблизости. Я перехватил один весьма многозначительный взгляд…
Жюв, без явных эмоций, узнал также, что отныне Фирмену и князя Владимира соединяют неразрывные узы родства – Фандор выпытал этот секрет у болтушки-сестры в больнице, куда поместили Фирмену, – меж тем княгине пришлось прислониться к стенке, чтобы не упасть без сознания.
Ах! Более чем прежде, она мечтала о мести. На ее искаженном лице читалась неприкрытая, чудовищная ненависть.
…Да, в самом деле близился решительный миг, Фантомасу и князю Владимиру предстояло помериться силой со своими заклятыми врагами!..
Прошло три часа.
Уже обессилевшая толпа слушала сменяющих друг друга ораторов…
За официальными представителями мэрии и аэроклуба из праздничного зала все тронулись в казино, из казино на пляж, где состоялись гонки.
По случаю праздника аэронавтов, героев перелета через Ла-Манш, в Булони были устроены все мыслимые развлечения. По этому поводу городские власти удовлетворили множество чаяний, исполнили множество желаний.
Офицерам в отставке было позволено надеть мундиры. Министры прислали сюда глав кабинета, уполномоченных наградить самых достойных. Всю вторую половину дня торговцы напитками набивали карманы золотом… И рассчитывали продолжать в том же духе всю ночь.
И в этом праздничном городе, в гуще возбужденной и усталой толпы, разыгрывалась, подходила к развязке полная перипетий драма.
И действительно, у Жюва, Фандора и виконтессы де Плерматэн больше не было сомнений.
Прохаживаясь после полудня мимо парка, где были привязаны шары, они тысячу раз сталкивались с рабочим Морисом, то есть, князем Владимиром.
Поначалу Жюв с Фандором считали нужным скрывать свои чувства. Они притворялись, что не узнают молодого человека.
Но затем они поняли, что их предосторожность была напрасной, излишней, никому не нужной… Заметив друзей, князь Владимир смерил их презрительным взглядом… И расхохотался!
Ах! Безусловно, сомневаться не приходилось. Рабочий по шарам посмел рассмеяться им в лицо, поскольку – как и сказал княгине – чувствовал себя в полной безопасности, абсолютно неуязвимым.
Значит, как верно предположили Жюв с Фандором, он был под защитой опасного повелителя ужасов.
Весь день повторялось одно и то же. Каждый раз Жюв, поймав взгляд князя Владимира, которого он старался все время держать в поле зрения, видел невозмутимое, почти насмешливое лицо необыкновенного персонажа. Князь Владимир издевался над своими преследователями.
Около шести вечера вернувшаяся с моря толпа отхлынула из парка аэростатов, где ей довелось испытать первое за день легкое разочарование.
По программе аэроклуб должен был продемонстрировать запуск воздушных шаров. Дюжина шаров, надутых еще с утра, ожидала своего часа; их запуск по праву считался одним из интереснейших праздничных аттракционов.
Но на беду погода, все утро стоявшая великолепной, внезапно испортилась. Поднялся сильный ветер. Весь горизонт заволокло тучами, чувствовалось, как с юго-запада надвигается буря.
Парк воздушных шаров был устроен сразу за чертой города. Его разместили в большом дворе, с трех сторон обнесенном стеной, а с четвертой огороженном школьными зданиями. Расположение школы было таковым, что во дворе шары были надежно укрыты от любых бурь: но приподнимись они случайно над кровлями, вырвавшись на свободу, – их бы утащило к грозному морю, окутанному туманом северу.
Рассудив таким образом, мудрый праздничный комитет решил отложить запуск до завтра, если к тому времени наладится погода.
В тот момент Исидор, мастер из фирмы «Лагранж», занимавший почетную должность директора парка, задумчиво прошептал, почесывая затылок:
– Надо оставить хотя бы одного сторожа. Шары надуты, малейшая неосторожность…
Мастер добавил:
– В восемь на дежурство заступят часовые, но до тех пор…
Исидор задавал эти вопросы при своей бригаде рабочих, надеясь, что кто-нибудь вызовется подежурить добровольно. Мастер не ошибся, из группы вышел рабочий.
– Можно мне?
Это был Морис.
Исидор принял предложение с энтузиазмом и от имени всех товарищей поблагодарил подчиненного:
– Ты настоящий друг, старина! Отлично ты отмечаешь свое поступление!..
Ни Жюв, ни Фандор, ни княгиня не упустили ни малейшей детали этого мелкого инцидента.
Они надеялись, что князь Владимир уйдет, но он остался.
Полицейский, журналист и знатная дама переглянулись.
Все трое немного побледнели… Они чувствовали, что надвигается час решающих событий…
Несомненно, оставшись наедине с ними, князь Владимир бросил им перчатку.
Не стоило отказываться от сражения. Кроме того, разве не лучше было нападать самим, не дожидаясь атаки противника.
Жюв быстро приблизился к Фандору.
– Поведение князя весьма красноречиво, – шепнул он. – Он издевается над нами только потому, что Фантомас где-то неподалеку. Давай обыщем парк.
Это был торжественный и решительный миг…
В школьном дворе неподвижно стоял князь Владимир. Вокруг таинственного субъекта легко колыхались огромные воздушные шары. На земле стояли корзины, лежали сети, всевозможные снасти.
Жюв махнул рукой.
Словно в последний момент почувствовав слабость, княгиня отступила на несколько шагов, в смятении раздирая зубами носовой платок.
Жюв и Фандор зарядили револьверы. Они переглянулись, затем Фандор прошептал:
– Идем!
Готовые на все, они вступили в школьный двор.
Несомненно, князь Владимир ждал их. Они хотели поближе к нему подобраться. Как следует пригрозив ему, они вынудят Фантомаса открыть свое местонахождение.
Но едва полицейский и журналист вступили на территорию парка, князь Владимир осторожно попятился назад, трусливо обратился в бегство.
Жюв усмехнулся сквозь зубы:
– Поразительно!.. Черт побери, он сдрейфил! Побежал звать Фантомаса!..
Фандор не ответил.
Глубоко переживая этот момент, он не мог думать ни о чем другом, кроме грубого, неумолимого факта:
– Я сейчас увижу отца Элен! Он обязан вернуть мне дочь!
Меж тем князь Владимир продолжал отступать. Собирался ли он обойти все шары, спрятаться за снастями?
Внезапно Жюв с Фандором заметили шар, который на несколько футов возвышался над своими соседями.
Жюву показалось, что он догадался.
– Осторожно! Фандор! – крикнул он. – Там, наверное, Фантомас!
Но Фандор считал иначе.
– Господи! – вопил он. – Нас провели!.. Это князь… Эта каналья собирается удрать!
Намерения князя Владимира и в самом деле казались теперь вроде бы ясными и очевидными.
Он хотел бежать на воздушном шаре!..
Его не страшила буря, не пугали туман и бескрайняя скатерть воды, над которой потащит его ураган, он желал ускользнуть от них!
Шар, несколько мгновений тому назад лишь слегка возвышавшийся над соседями, теперь оторвался от них на добрую треть своей высоты. Ночь выдалась темной, Жюв с Фандором не могли различить корзины, где, по их убеждению, находился бандит.
И тогда, рискуя получить пулю в грудь, презрев всякую осторожность, оставив всякую осмотрительность, они со всех ног бросились к шару…
Так они пробежали с десяток метров.
Внезапно Жюв, вытянув руку вперед, завизжал, как сумасшедший:
– Фантомас! Фантомас! Вон он, Фантомас!
Перед ними, действительно, появился необыкновенный бандит, он стоял неподвижно, скрестив руки на груди, словно бросая им вызов, словно своей крайне вызывающей позой защищая князя Владимира, держащегося в нескольких шагах за его спиной.
Жюв с Фандором припустили еще быстрее.
– Фантомас! – снова выкрикнул Жюв. – Защищайтесь!
Фандор хрипел, заклиная:
– Элен! Элен! Верните мне Элен!
Внезапно у обоих едва не вырвалось проклятие!
Они ногами запутались в веревке, натянутой в нескольких сантиметрах от земли.
Друзья покатились в сеть, расстеленную на траве… сеть зашевелилась…
В этот миг шар, до сих пор медленно поднимавшийся, сильно подпрыгнул и оторвался от земли…
Подхваченный порывом ветра, он поднялся над крышами.
– Он ушел! – начал Фандор, пытаясь распрямиться.
Но дальше он не продолжал.
Жюв, собравшийся было что-то сказать, также молчал.
Мужчин качало и трясло; они завопили от ужаса!
За какую-то долю секунды они поняли правду, чудовищную правду: огромная сеть с их трепыхающимися телами была крепкой веревкой привязана к корзине шара, который подхватил ураган.
На бегу Жюв с Фандором попали в сеть, которая сомкнулась за ними.
Они находились в ловушке, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой; шар поднимал их в небо.
Был ли над ними в корзине Фантомас?
Нет!
Насмешливо помахав вслед сомкнувшейся сети, он в последний раз прокричал:
– Фандор, вам понадобилась Элен? Элен – моя пленница! Моя! И навсегда останется моей!.. Вы хотели арестовать Владимира, Жюв? Вы его пальцем не тронете, Владимир – мой сын!.. Да, сын!..
Затем бандит бросился к выходу из школьного двора, где княгиня с волнением следила за перипетиями стремительно разыгравшейся драмы.
Жюв с Фандором успели увидеть ее в последний раз.
Фантомас в гневе занес кинжал.
Нанося несчастной удар, он прокричал:
– Вот, сударыня, как Фантомас мстит предателям!..
Через несколько секунд шар с человеческой добычей превратился в маленькую черную точку на горизонте. Буря влекла его в открытое море.