Там, где фальшивые лица Эксмо Москва 2011 978-5-699-50123-6

Владимир Торин, Олег Яковлев

Там, где фальшивые лица

Посвящается моему брату Энну

Владимир Торин

Всем, кого я люблю

Олег Яковлев

Десятки маленьких осколков разбитого зеркала встают на свои места. Кое-кто подбирает их с пола, режет себе в кровь пальцы, но снова и снова упрямо вставляет их в опустевшую раму. Многие кусочки не подходят, ведь на свое место встанет лишь тот, который нужен именно здесь, тот, у которого края совпадают с краями его собратьев, уже стоящих рядом. Это дело не для ленивых, задача для внимательных, но особенно она предназначается тем, кто любит всегда видеть целостность какой-либо картины. Кто любит понимать ее суть и смысл, ведь понимание – самая важная вещь в нашей жизни: если вы понимаете, то вам становится легче, быть может, не так страшно, но точнее всего – невероятно интересно.

Итак, нужный осколок вложен на свое место после, наверное, тысяч отброшенных, неподходящих и лишних. А у вас в руках еще один, в нем вы видите собственное отражение, кусочек себя, но в одном-единственном осколке вы никогда не разглядите себя полностью. Вставьте его в раму, к его собратьям, и вы приблизитесь еще на один шаг к своей цели – пониманию… А тем временем из сумрачного зазеркалья на вас глядит множество незнакомых лиц, ежесекундно меняющих очертания. Кто поймет, какое из них истинное, а какое – лишь фальшивая маска?

Пролог

Фальшивые лица

Седой старик в плаще с оторочкой из лисьего меха покинул кресло и подошел к окну. Ночное небо швыряло о землю молнии, а дождь лил с такой силой, что казалось, будто весь лес кругом уже утонул в нем, в то время как присутствующим здесь очень повезло оказаться под надежной защитой черепичной крыши высокой башни. Старик отпил из кубка, после чего окунул в вино пальцы и провел ими по стеклу. Кровь и вино! Как же они похожи! Одинаково багровые, такие пьянящие…

Маг продолжал рассказывать историю. Его ученик по имени Арит не упускал ни единого слова, старательно записывая удивительное повествование на длинный, кажущийся бесконечным свиток. Волшебное перо само бегало по бумаге от строчки к строчке, застывая лишь на то время, когда волшебник останавливался – перевести дух.

– Помнится, все закончилось на последнем Коронном Совете в Гортене. А пока же в Тириахаде…

– Нет, – грубо перебил его гость в лисьем плаще.

На него удивленно уставились все: сам рассказчик, его послушник и демоненок в клетке, стоявшей на одном из столов в комнате; даже перо недоуменно склонилось к нему.

– Что «нет»? – вопросил маг.

– Случившееся в Тириахаде, если мне не изменяет память, происходило несколько позже. Сперва нужно рассказать о другом, не менее важном… На далеком севере, среди заснеженных лесов, происходили не менее трагические события.

– Ты прав, друг мой. – Волшебник кивнул, разглаживая неаккуратные складки на рукавах своей темно-синей мантии. – Но нужно также рассказать и о столице, упомянуть обо всех фальшивых лицах.

– О ком? – не понял Арит, на лице мальчишки было написано недоумение.

– Мой юный друг, фальшивыми лицами принято называть тех людей, кто большую часть собственной жизни прикидывается кем-нибудь другим, – ответил ученику мага гость башни. – Сперва они надевают маски, образно говоря, конечно. Прячутся под чужой личиной, скрываются, шпионят, вынюхивают и вызнают чужие тайны. Но потом маска так крепко прирастает к лицу, что уже неизвестно, где какие черты, где какой характер, кем именно являлся когда-то этот человек. Я никогда не любил таких людей, но в смутные дни, о которых идет речь, они окружали каждого из нас, каждого, кто имел глупость держать лишь свой стяг, открыто показывая друзьям и врагам свой истинный облик. От моего неудовольствия, к сожалению, фальшивых лиц не становилось меньше. Наоборот. Чувство постоянного риска, азарт, дрожь в руках, холодок по спине – были такие, кто не мог без всего этого жить. И как поется в старой балладе: «Больше, чем жизнь, они любили такие игры…»

– О, сколько же их было! Служивших сотням разных господ или лелеющих свои собственные цели, – невесело усмехнулся маг. – Чем хуже шли наши дела, тем больше становилось таких людей. Ведь бить в спину всегда легче, нежели выступить против в открытую. И продолжение истории повествует именно о них, меняющих маски, использующих чужие обличья. Скрытность – их образ жизни, обман – их лучший и единственный друг. Ну что, ты готов слушать дальше, Арит?

– Я слушаю, Учитель.

Волшебник продолжил рассказывать, и шустрое перо вновь суетливо забегало по стелящейся вниз бумаге.

Глава 1

Охотники за сокровищами

Ты слепо глаза закрываешь,
Хоть невзгоды и скалят клыки,
В мечтах себе представляешь,
Как срываешь с сокровищ замки.
Но уйдешь далеко, а от дома вдали,
Так ли будет куш твой хорош?
Лишь усталость в глазах, лишь опасность в пути,
Злая смерть и один медный грош!

Баллада о кладоискателях.Неизвестный автор

Гном надел тапочки. В левой тут же раздался противный полупридушенный писк. Гном, громко ругаясь, вытащил ногу из тапки, вытряхнул оттуда наглую мышь, что залезла погреться, и вновь нацепил ее на ногу. Тапочки… такие мягкие и теплые, нагретые у камина. Кряхтя, он поднялся из кресла, поставил дымящуюся трубку на резную подставку в виде изгибающей хвост рыбы и направился к двери. Уютную, полутемную комнату, где все было столь дорогим его сердцу и знакомым, совсем не хотелось покидать, но настойчивый стук (или грохот, если быть точнее) во входную дверь не оставлял иного выбора. Гном накинул поверх рубахи кафтан и вышел в коридор. На лестнице было темно, из-под двери напротив не лился свет – Мэри уже легла спать, и ему пришлось вернуться и прихватить с собой подсвечник, чтобы не сломать себе шею на скособоченных ступенях.

– Да иду я, иду, – раздраженно проворчал бородач в ответ на непрекращающийся назойливый шум, что рвался под вечер в его мирную обитель.

Неторопливо спустившись по лестнице и явно не ожидая всех тех жутких и необратимых последствий, что в скором времени должен был принести ему с собой припозднившийся посетитель, гном оказался в небольшой прихожей. Несколько раз повернул ключ в замочной скважине и распахнул дверь, впуская в дом порыв прохладного ветра и истошное кошачье завывание.

На пороге стоял, лениво облокотившись о косяк, невысокий оборванец с явным клеймом пренебрежения к собственному внешнему виду и, похоже, без каких-либо средств к существованию. Являл он собой довольно непритязательный вид: на плечах – помятый серый плащ с истрепанными полами, края капюшона, низко надвинутого на лицо, явно кто-то долго грыз, а большой дорожный мешок за спиной походил на уродливый горб. Сказать, что этот бродяга видал виды, значило не сказать ровным счетом ничего. Только облезлые бездомные псы, наверное, могли бы соперничать с ним в своей ободранности и невзрачности, да и пахло от него не лучше.

Тем не менее пройдоха что-то лениво и беззаботно насвистывал себе под нос, ожидая, когда же хозяин дома сам к нему обратится. Наглец! И из-за этого негодяя пришлось встать с любимого теплого кресла и тащиться на холод?!

– Чем обязан? – со злостью в голосе спросил гном, пытаясь высветить из темноты лицо незнакомца. Сумерки уже настолько сгустились, что нельзя было ничего разглядеть.

– В этом ли доме проживает гном Дори из Грон-Каррага, как здесь написано? – хрипло справился обладатель грязного серого плаща, нагло ткнув пальцем в табличку: «Старый город. Морис, 13. Мэри Уинтерботом, портниха. Дори из Грон-Каррага, гном».

– Нищим не подаем! – вместо ответа «доброжелательно» рыкнул хозяин. – Пойди в гильдию, может, там приютят?

– Это у Глойна-то? – засомневался бродяга совершенно другим голосом, звонким, как разбивающийся бокал, – вся хрипота разом куда-то исчезла. – И тебе не жаль заживо отдавать в его скрюченные жадные лапы старого доброго знакомца?

Поднеся свечу к самому лицу пройдохи и рывком откинув его капюшон, Дори тут же узнал в припозднившемся госте своего лучшего друга. Свеча вырвала из темноты недоброе, худощавое лицо с лукавыми зелеными глазами, большим носом картошкой и торчащей во все стороны нечесаной каштановой бородой.

– Ангар! Что ты здесь?.. Но как?.. – Дори был ошеломлен.

– Дружище!

Хозяин и его гость сжали друг друга в объятиях.

– Проходи, проходи скорее! Как я рад тебе, Непутевый!

Бродяга скользнул в дом, при этом не преминув бросить взгляд по сторонам – не следит ли кто? И, уж конечно, он ничуть не подумал обидеться на то прозвище, которым одарил его Дори.

Ангар, сын Стира, был тем, кого гномы называют «Дортан», что на языке ронстрадцев значит «ветреная голова» или, собственно, «непутевый». Это имя ему было дано за непреодолимую тягу к приключениям и золоту, и чем больше того и другого – тем лучше. Помимо всего прочего, Непутевый имел склонность полностью закрывать глаза на риск и безжалостно убирать все преграды со своего пути при помощи ножа и веревки, что никогда не служило ему самому во благо. К началу описываемых событий Ангару было сто два года – возраст, по меркам гномов, совсем еще «несерьезный», и, сказать по правде, Дортан так и остался в душе ребенком, беспечным и неугомонным.

Если говорить о прозвищах, то и Дори был обладателем оного. Уже двести с небольшим лет его называли Рубином, и кто бы ни спрашивал этого гнома, почему его так кличут, любопытствующий никогда не получал ответа: он или отмалчивался, или менял тему. Благоразумный и основательный Дори являлся абсолютной противоположностью бесшабашному Непутевому. Это был твердый, непреклонный Нор-Тегли, про которых говорят, будто они знают пути воронов, то есть повидали за свою жизнь много чего такого, что остальные могли бы увидеть лишь на гравюрах. Ангар хорошо понимал, что без друга, который, казалось, только тем и занимается, что вытаскивает Непутевого из различных неприятностей, его легкомысленные кости давно бы уже обгладывали волки в каком-нибудь заброшенном горном ущелье или диком лесу. Помимо того, лишь Дори удерживал Дортана от поистине отвратительных поступков. Скажем, Ангар, не задумываясь, хватался за нож в тех ситуациях, когда прекрасно можно было обойтись словами. Он запросто мог сгоряча отправить кого-нибудь на тот свет, взорвать пещеру с уже почти обретенным кладом, обрушить лавину или, как это бывало прежде, ужасно сглупить в самый ответственный момент и произнести невинным тоном: «Ой! Что же я натворил, Дори!» И при этом он искренне считал, что ничего такого особенного и не случилось. Безжалостность в его душе слилась с уверенностью в собственной абсолютной непогрешимости. Проще говоря, Ангар был не из тех друзей, на кого можно положиться…

Дори жил в Гортене, в Старом городе, в каких-то двух кварталах от внутренней стены. Их с Мэри небольшой двухэтажный дом для него только в последнее время стал надежным прибежищем, ведь появлялся он в нем не так уж часто – в былые времена гном подолгу пропадал в странствиях со своим неугомонным другом.

Сейчас прошло около пяти лет после их последнего предприятия, по секрету будет сказано, закончившегося полным крахом. Тогда Дори вернулся в Гортен без единого золотого в кошеле, и ему пришлось целых три месяца отрабатывать деньги, взятые взаймы у злого старика Глойна, главы гномьей торговой гильдии в Ронстраде. После этого он так и остался простым трудягой-купцом в Сообществе Свободных. Не сказать, что работа была ему по вкусу, но что тут поделаешь?.. За последнее время Рубин пообжился в столице, добрая соседка Мэри делала для него закупки на рынке и варила чудесные супы, и все странствия бывшего охотника за сокровищами теперь ограничивались лишь походом к внутренней стене да на пригородную ярмарку. После возвращения домой Дори Ангара не видел – тот как в штольню провалился – ни слуху ни духу. И вот тебе на! Берет и является так же нежданно, как снижение королевских пошлин.

Время шло к ночи, и город озарился множеством уютных огоньков. Друзья попивали крепкий эль, а вскоре должны были поджариться и куриные ножки. Перед тем как приступить к еде, Ангар привычно сжевал припрятанный листик бузины – так учила его бабушка, особа весьма суеверная. Дори давно уже перестал обращать внимание на эту странную привычку. Бузина, по мнению старухи, непременно защищала от сил зла и различных ядов. Знакомый с этим пройдохой много лет Рубин даже не представлял, что должно случиться, чтобы Непутевый хоть раз забыл сжевать заветный листочек перед едой.

Они ужинали и предавались воспоминаниям, когда Ангар Дортан достал из потайного отделения на широком поясе потертый пергамент.

– И что же это такое? – Дори удивленно смотрел на развернутый свиток, который Ангар не замедлил ткнуть ему под самый нос. Бумага была девственно чиста, если не считать нескольких жирных пятен и отпечатков чьих-то толстых пальцев. Гном уже начал строить предположения, что именно сейчас показывает ему его друг, но каждая новая версия казалась хуже предыдущей…

– А ты не догадываешься? – широко улыбнулся Непутевый, при этом показалась черная прогалина на месте выбитого переднего зуба. – Это наш клад…

– Дрикх Великий, неужели опять?! – Дори возвел глаза за неимением неба к потолку. – Неужели ты забыл о прошлом кладе? Уточню: предполагаемом кладе. И о том огромном тролле, что его охранял. Кто же в этот раз? Великан или кто побольше? – Гном был сильно раздосадован: он уж и запамятовал, что его друг не из тех, кто учится на собственных промахах и ошибках…

– На этот раз все проверено… – убежденно заверил друга Непутевый. – Ты не зеленей раньше времени, Дори, а то, глядишь, и борода плесенью от злости покроется. Хе-хе…

Рубин нахмурился: его рыжая, с некоторым оттенком медного, борода, расчесанная волосок к волоску, собранная вместе и перевязанная золотыми нитями, была едва ли не единственным богатством не слишком удачливого охотника за сокровищами. Как и большинство его сородичей, гном не любил шуток про свою бороду.

– Я тут просто подумал, что ты уже достаточно… – начал было Ангар, но тут же замолк, когда в какой-то миг вдруг резко открылась дверь их комнаты. Нор-Тегли вздрогнули от неожиданности. Дори поднялся с кресла и подошел к двери, выглянул в коридор. Там было темно и тихо.

– Кто там? – Ангар выглянул из-за плеча друга, закрывая собой свиток, чтобы невзначай кто-нибудь не увидел его главное достояние.

– Никого… Странно, я думал, это Мэри, но она обычно стучит…

– Ууу… Это жуууткий призрак стааарого Гроооха пришел по твою дууушу, Дооори, – провыл, будто привидение, улыбающийся до ушей Непутевый.

– Да ладно тебе, Ангар. – Рубин захлопнул дверь. – Мы Гроха закопали так глубоко, что он никогда не выберется из своей могилы.

– Да, его наследство, помнится, доставило всем уйму хлопот, однако ловчее нас никого не оказалось…

Дори подошел к окну. На улице совсем стемнело, стражники зажгли фонари, прохожие исчезли, а из трактира неподалеку, как обычно, доносился нетрезвый гул.

– Никогда мне не нравился этот город, – проследил за взглядом друга Ангар. – Двери, открывающиеся сами собой, глупые таблички с непременным упоминанием «Старый город» – как будто не знаешь, где находишься, да и чванливость здешних бедняков не может не поражать – мнят себя чуть ли не особами королевских кровей, а все из-за того, что живут в столице!

Вдруг прямо из ночи, будто отделившись от нее, на подоконник взобрался потрепанный черный кот. Он громко мяукнул и, выгнув спину подковой, подставил мордочку под ласковый палец гнома.

– Еще и коты! – негодующе воскликнул Ангар. – Я уже сказал тебе на улице, маленький черный мерзавец, чтобы ты убирался прочь!

– Не пугай звереныша, Непутевый, – заступился за кота Дори.

– Я уже угостил его пинком, когда он начал обнюхивать мои сапоги на твоем пороге, так он сейчас еще раз получит! – На лице гостя появились злость и страх. Он до жути боялся черных котов, больше, наверное, чем всех диких троллей, вместе взятых. – Выкинь его в окно, Рубин!

– Ни за что! Это любимец Мэри! Как ты вообще посмел тронуть Славного Паренька?!

– Славного Паренька?! – расхохотался Ангар. Показавшееся ему нелепым имя животного настолько развеселило гнома, что суеверная боязнь растаяла.

– Его так зовут…

Кот неожиданно дернулся, будто его кто-то дернул за хвост.

– Эй, что это с тобой, малыш?

Славный Паренек спрыгнул с подоконника в комнату и бросился к углу, где все место занимала большая кровать хозяина дома. Зверь встал перед ней, широко расставив лапы и выпустив когти, и начал громко шипеть. Его уши прижались к голове, а шерсть вздыбилась, в то время как длинный смолистый хвост начал рывками дергаться из стороны в сторону.

– Да мышь, должно быть, забежала на огонек… – предположил Непутевый. – Вышвырни его за дверь.

Дори заглянул под кровать – наглого непрошеного грызуна он там не увидел. Когда гном изловчился и схватил царапающегося кота за загривок, его сознание вдруг кольнула мысль, что он в этот миг упустил нечто важное… Ну да ладно… Хозяин дома пообещал себе задуматься над этим вопросом позже, если не забудет.

Принявшийся странно беситься и истошно мяукать кот оказался за дверью, Рубин вновь уселся в свое кресло.

– Экий мерзавец, еще и воет, – поморщился Ангар. – Всегда не любил этих тварей.

– Может, вернемся к нашему делу? – напомнил о сути разговора Дори. – Мне интересно, кем все проверено на этот раз? И как ты вообще узнал об этом кладе?

– Шпионы и тайны, – многозначительно хмыкнул Ангар и опорожнил одним глотком кружку.

– Понятно, – тяжело вздохнул хозяин дома. – Снова в кости выиграл карту у «проверенного» гоблина?

Ангар громко икнул и расхохотался. Но Дори было совсем не до смеха: он прекрасно помнил, как тот длинноносый мерзавец уверял их, что в предполагаемом месте кроются утерянные богатства легендарного вора Мирти Ловкой Руки. Гоблин с честнейшим видом тыкал в карту, указывал легчайшие подступы, предупреждал о возможных опасностях… Зеленый ублюдок! На самом же деле оказалось, что в той пещере живет огромный горный тролль. Испробовав множество способов выкрасть сокровища, им все же удалось заманить – что стоило огромного труда! – тролля в ловушку. Сундук в опустевшей пещере действительно присутствовал, но он был совершенно… пуст! На дне его сиротливо лежала небольшая бумажка, исписанная гномьими рунами. Содержание было примерно таким:

«Попались, глупые бороды! Привет вам от Зорка (того самого гоблина, что рассказывал им о кладе!). Что, ловко старина Зорк вас провел? Истинно говорят, что тупее гномьих чурбанов не сыскать никого. Пока вы тратили время на эту каменюку-тролля, Зорк ловко проник в пещеру и освободил пленное золото. Что ж, теперь вам остается лишь сожрать бороды друг друга от досады и вечно вслушиваться в звон упорхнувшего золотишка. Вы можете только пускать слюни, представляя себе, сколько всего здесь было… Прощайте, и желаю вам поубивать друг друга от злости…

Ваш лучший друг, Зорк Ловкая Рука».

– Забудь, – смакуя воспоминания, хохотал Ангар, – это ведь была лишь шутка!

– Как же, шутка! – зло сверкнул карими глазами Дори. – Ты не знаешь, сколько мне пришлось потом искать зеленого… Как выяснилось, он успел просадить все наше золото в различных кабаках, пока я его не нашел. Тварь.

– Правда? – посерьезнел Непутевый. – Этот момент как-то от меня ускользнул. И что же ты сделал с беднягой? Отпустил? – Зная характер своего друга, Ангар в этом очень сильно сомневался.

– Видишь ту голову над притолокой? Лучшее украшение моей комнаты!

Непутевый вскочил с кресла, взял со стола подсвечник, поднес его к двери. Желтые отблески вырвали из полумрака комнаты длинноносую и длинноухую голову. Не может быть! Знакомый профиль! Давешний гоблин! На роже застыло выражение непередаваемого страха, глаза выпячены, острые желтые зубы оскалены, язык вывалился изо рта так, будто гоблина сперва долго душили, прежде чем отрезать голову.

– Бедняга… Зачем же так жестоко?!

– А как он с нами поступил? Подлец еще смел сопротивляться. – Дори ткнул себя в левую скулу, где белел тонкий изогнутый шрам. – Ладно, оставь ты этого мерзавца, лучше скажи, откуда у тебя новая карта? Нашел в какой-нибудь таверне?

– Нет-нет, – поспешно заверил Ангар, вернувшись за стол и уже начисто позабыв о гоблине. – Я раздобыл ее с огромнейшим трудом. Ты бы знал, чего мне это стоило! Пришлось шпионить и вызнавать, все проверять и перепроверять, а после хорошо помотаться по родным горам и землям людей.

– Не то чтобы мне было очень интересно, но где же находится этот клад? – Дори повертел в руках безмолвный свиток. – Снова в казне гоблинского короля, как в позапрошлый раз?

Да, эта история незабываема. Каких трудов стоило попасть в подземелья Дорза Кривозубого, короля Гаручей – мерзейшего, надо признать, существа. Но еще больше сил пришлось приложить, чтобы выбраться оттуда с гоблинскими богатствами, а гоблины, как известно, не из тех, кто добровольно расстается со своим золотом. Запутанные подземные ходы, безумные схватки с обозленными длинноносыми карликами, да еще и тяжеленные мешки с казной Гаручей за плечами, которые в конечном итоге пришлось скрепя сердце все-таки бросить… Воспоминаний хватило бы на целый сундук, но, увы, были они не слишком приятными.

– Ты что?! То была ошибка, я за нее лично поплатился – вся спина и плечи в шрамах от стрел этих треклятых злобных мерзавцев.

– Тогда что? – Дори почесал бороду. – Всегда ведь есть подвох: или наложенное различными неравнодушными личностями проклятие, или сами эти неравнодушные личности, или шиш, а не клад…

– Ну-у… – промычал Ангар, но, увидев требовательный взгляд Дори, был вынужден признаться: – Есть вероятность, что его охраняют…

– Кто? Орден светлых паладинов? – расхохотался было Рубин, но, увидев мрачный вид друга, посерьезнел: с Непутевого еще станется посягнуть на паладинское золото.

– Да ничего особенного, всего лишь… дракон. – Ангар опустил взгляд. – Это как в старой сказке, помнишь? «Дракон есть, но его как бы нет. Дракона нет, но он как бы есть»…

У Дори от удивления просто отвисла челюсть. Но он быстро пришел в себя, после чего встал со стула, подошел к двери и открыл ее для товарища.

– Тебе пора, Ангар. И, спускаясь по лестнице, не топай своими сапогами, Мэри уже легла спать: разбудишь – несдобровать обоим.

– Что? – ошарашенно спросил Дортан. – Ты меня выгоняешь?

– Дракон, Ангар, дракон! – громко зашептал Дори, чтоб не разбудить Мэри. – У тебя совсем мозги в золото переплавились?

– Постой-ка, – запротестовал гном, сделав на лице выражение абсолютной невинности, что у него не слишком-то вышло, учитывая шесть выпитых кружек турбургского эля, – я ведь сказал: «есть вероятность», то есть это еще не факт, что там будет дракон…

– Факт, что их там будет стая?! Зная тебя, можно с уверенностью предположить…

– Да какая стая, Рубин? Ты что? Давно ты видел стаю драконов?

– С позапозапрошлого раза, – хмуро напомнил Дори.

– Ах да…

– Покажи-ка мне карту… – потребовал хозяин, вновь закрывая дверь. – С чего ты вообще взял, что там может быть дракон?

– Там есть руна «Крис», обозначающая присутствие кого-нибудь из древнего крылатого племени. И «Роэк» – совет не соваться. – Ангар протянул Дори чистый свиток.

– Смешно, – нахмурил мохнатые рыжие брови Рубин. – Что надо говорить, чтобы карта проявилась?

Дортан набрал в легкие побольше воздуха и таинственно начал:

– Что за чушь? – перебил его Дори. – Ты знаешь нужное заклятие?

– Ладно, – вздохнул Ангар, которому не дали как следует проявить свой талант барда. – Тайные слова: «Аззарах ур Г’арах».

– «Кровь на снегу» по-гоблински? Тебе не кажется это слегка странным и… – Дори вдруг умолк – на чистом пергаментном свитке начали вырисовываться синие руны указаний, штрихованные линии трактов, красные точки ключевых мест, стали проступать леса и горы, поселения людей, гномов и гоблинов. Пещеры и скалы, тропы и перевалы. Алая штрихованная линия – нужная дорога – вела на север…

– Хребет Тэриона? – спросил Дори и, увидев утвердительный кивок друга, продолжил: – Что ж, это не так уж и плохо. Ледяные драконы, как известно, менее жадные, чем их огнедышащие собратья. Полагаю, они не будут против поделиться с нами своим золотишком, – беспечно пошутил Рубин, – все знают, что драконы Тэриона уже тысячу лет как перевелись.

– Вот и я о том же, – усмехнулся Ангар. – Так что, ты в деле?

– Я принимаю участие в предприятии лишь с одним условием…

– Слушаю, что же ты замолчал? – в нетерпении пыхнул трубкой Ангар.

– Все приготовления к походу я беру на себя. И сам набираю компаньонов…

– Но…

– И главным тоже буду я. А ты будешь слушаться. Это избавит тебя от различных глупостей, вроде прыгания с отвесных утесов и открывания сундуков без основательной проверки на скрытые ловушки и проклятия.

– Как понял, выбора у меня нет?

– Выбор есть всегда: ты можешь отправляться в одиночку… Ткнешь дракону секирой в брюхо, он в ответ погладит тебя коготками. Вы подружитесь… смею надеяться.

– Ты рубишь меня без топора, – вздохнул Ангар и протянул Дори руку. – Ладно, договорились.

– Ты уверен, Ангар? – выжидающе посмотрел на него Рубин и, увидев быстрый кивок, ответил рукопожатием.

– Я так и знал, что на тебя можно рассчитывать! – Непутевый радостно ухватился за свою кружку. – Думаю, будет весело! Уже представляю, как мы выступим завтра на рассвете…

– Ты ничего не забыл, гном? – усмехнулся рыжий. – Главный в этом деле я, а не ты. Выступаем не завтра, а через три дня на рассвете. Нужно много чего приготовить…

– Чего, например? – недовольно поинтересовался Ангар, – ему не терпелось отправиться как можно скорее. Да будь его воля – они бы вышли в поход прямо сейчас, даже не озаботившись собрать вещи и запереть за собой дверь.

– Увидишь… С тебя лишь одно: найти крепких пони. Только прошу тебя, Ангар, уверься, что они подкованы, а то будет, как в…

– Ладно-ладно, я понял. У меня есть к тебе вопрос.

– Слушаю.

– Ты собираешься брать в путешествие Дарвейга?

Дори отвернулся.

У них с Ангаром был старинный друг. Когда-то они вместе ушли из Грон-Каррага в поисках приключений, много лет судьба швыряла их из одного капкана в другой. Пещерные своды, где гнездятся стаи драконов, логова троллей, однажды даже разбудили великана. А что уж говорить о гоблинских рабских ямах. Везде они были вместе: Дори Рубин, Ангар Непутевый и Лори Дарвейг по прозвищу Неудачник. Свое прозвище он получил из-за постоянно преследующих его бед. Кто-то говорил, что его прокляли, что он уже родился заклейменным знаком несчастий. Точно неизвестно, но все знали, что какой-то темный дух, словно мрачная тень, постоянно дышит ему в затылок. Несмотря на все таланты и достоинства, Лори из Грон-Каррага всегда, сам того не желая, нес беды и себе, и тем, кто рядом. Что бы он ни делал, к чему бы ни прикасался, все заканчивалось крахом. Когда он пытался ковать – все время обжигался о раскаленный горн, а искры вонзались ему в лицо; когда торговал – его мог облапошить даже последний простофиля; когда добывал в шахтах изумруды, то все время срывался в глубокие проломы, и лишь чудом товарищи успевали его подхватить и вытащить. Он всю жизнь искал… Искал причину этих несчастий. К кому только он не обращался за советом: травники, лекари, колдуны, алхимики, маги, даже некроманты… Никто не мог ему помочь. Старый чернокнижник Никерин из Вер-при, проведя над гномом свой ритуал, смог лишь сказать, что искомое – из области теней, куда даже он не рискует соваться. Черный Лорд Деккер или кто-нибудь из его прислужников, вроде Лоргара Багрового, известного мастера теней, наверное, могли бы что-нибудь поведать об этом, но кто же в здравом уме направит стопы в Умбрельштад?!

– Что ты слышал о нем? – спросил Рубин.

– Слышал, что он где-то в Гортене или в окрестностях. Гномы из гильдии старика Глойна говорят о нем с презрением. Для них его имя теперь, словно ругательство… Пришлось поставить их на место. Никто не смеет оскорблять нашего Лори.

– А, так это о тебе все судачат? – исподлобья взглянул на друга Дори. – Одному из племянников Глойна оторвал половину уха, второму сломал нос, а третьему выбил несколько зубов. Старик клялся разыскать наглеца и засунуть в самый темный сундук на веки вечные, после чего закопать в одном из своих погребов. Да уж, ты, Ангар, совсем не меняешься…

– Они его оскорбляли! Потешались над его несчастьем! – насупился Непутевый. – Но хватит об этих презренных мерзавцах! Что ты думаешь насчет Лори?

– Негоже оставлять его здесь… Мы должны найти его.

– Может, не следует? – Ангар отвернулся.

– Эй! Постой-ка! – возмутился Дори. – Как драться за него – так вперед, а как брать его в поход – на попятную?! Хороший же ты друг, Ангар! Когда ты начал сомневаться в нем?

– Вовсе не в нем, но в его удаче! Такое ощущение, что семь черных кошек перебежали ему дорогу, когда он возвращался домой, что-то там забыв после того, как случайно разбил зеркало.

– Нет уж, я не устаю тебе поражаться! Сколько раз он выручал тебя!

– Лори Дарвейг хороший друг, я обязан ему жизнью, ты помнишь. Просто… в таком предприятии, как наше, любая неудача может стать причиной провала.

– Значит, ты против?

– Конечно нет. Что за вопрос, – вздохнул Ангар, – что за вопрос…

– Значит, решено. – Гном оглядел свою комнатушку. – Нужно будет попросить Мэри, чтобы прибиралась здесь, пока меня не будет.

Непутевый хмыкнул – его подобные заботы никогда не волновали по причине полного отсутствия чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего постоянное место жительства.

– Нужно запастись солью в дорогу – кто знает, какая нечисть захочет поточить на нас свои зубы, – заявил Ангар.

– А тряпичные куклы, набитые крапивой, чтобы обезопасить себя от ведьм, у тебя, случаем, не припрятаны? – проворчал Дори. Старая горная ведунья Абели, дальняя тетка Рубина и родная бабушка Ангара, сделала внука чрезмерно суеверным – подчас доходило до крайностей.

– Не припрятаны. – Непутевый потянулся было к большой кожаной сумке, с которой никогда не расставался, чем выдал себя с головой.

– Ангар, ты неисправим! Мне и без твоих мнительных глупостей много чего нужно подготовить.

– И что же ты будешь подготавливать?

Дори пустился в пространное описание того, что нужно сделать перед отъездом. На половине его речи Ангар уснул прямо за столом, уложив голову на большую кружку, судя по всему, приняв ее за подушку. Уставший хозяин не стал будить гостя и тоже отправился спать. А кот все мяукал за дверью и неистово царапал ее.

* * *

– Нет! Только не это!

Дори подскочил на кровати, не понимая, что происходит. Крик, раздавшийся над самой его головой, был полон боли и ужаса. Утро уже наступило, в щели между ставнями лез влажный рассветный туман, и скоро должна начать горланить мерзкая птица у соседки напротив, но вряд ли какой-нибудь ранний петух смог бы вложить в свое кукареканье столько чувства и переживания. Кричал Ангар.

– Дрикх Великий! Почему?! За что?! Ну почему снова?! И почему это всегда случается именно со мной?!

– Что опять, Ангар? – Дори слез с кровати, пытаясь понять, что происходит. – Что у тебя приключилось? Кошмар приснился?

На глазах Непутевого выступили слезы. Его помятое после неудобного сна лицо с отпечатком кружки на щеке вкупе с печальными мокрыми глазами выглядело необычно для него искренне, невинно и по-детски жалобно. Было видно, что его друг в эти мгновения испытывал горе, сравнимое лишь с потерей матерью единственного ребенка.

– Карта исчезла! Ее украли!

– Что?!

– Это сделала твоя Мэри! – мнительно скосился на дверь Непутевый. – Эта старая ведьма… эта мерзавка… Больше некому…

– Что?! – Рубин окончательно проснулся и сразу бросился к столу – их бесценного плана по розыску сокровищ действительно не было, но и сам Ангар нес ни с чем не сравнимый бред. – Мэри никогда не заходит сюда! Не мели чепухи! И не смей называть ее ведьмой, она этого очень не любит!

Дори поспешил открыть ставни, впуская в комнату утренний свет.

– Все эти знамения, все приметы говорили о скорой беде, – начал причитать Непутевый, нервно расхаживая вокруг стола и заламывая руки. – Сперва я споткнулся о порог, когда выходил из таверны вчера утром. Потом мне было лень снимать рубаху, и я наложил заплату прямо на себе! А после, глупец, отрезал лишнюю нитку! Беспечный дурень! А еще кто-то, кажется, говорил о разбитом зеркале… И этот… этот черный кот вчерашний! Мерзкий Паренек!.. Но я забыл о знаках. Не видел их! А ведь говорила мне моя старая бабушка Абели: «Ангар, мальчик мой, никогда не игнорируй знаков, верь приметам, не забывай оберегов!» А я, ее бестолковый внук, никогда ее не слушал! У-у… Где ты сейчас, бабушка?! Погляди на своего непутевого внука… Как я мог не поверить знакам! Приметы меня предупреждали, а я…

Дори вдруг осенило:

– Постой-ка… – Он зажмурил глаза, чтобы ничто не отвлекало его от размышлений. Гном вспоминал весь вчерашний вечер. Вспоминал произошедшие тогда странности. Свое необъяснимое чувство, походящее на нить, выбившуюся из пряди гобелена, или на отсутствие чеканки с одной из сторон монеты. Приметы! Точно-точно… Без этого не обошлось, эх, малыш… – Я все понял, Ангар!

– Что?

– Славный Паренек! Кот!

– Я ведь о том тебе и твержу! – Глаза Непутевого загорелись яростью, он начал неистово оглядываться по сторонам с видом безумного демона из Бездны, выискивающего свою жертву. – Это он, этот усатый мерзавец выкрал карту! Я так и знал! Где мой особый нож для освежевания мерзких черных котов?!

– Ангар, уймись! – отвесил звонкую пощечину другу Дори. – Как кот мог выкрасть карту? Приди в себя! Здесь другое. Вспомни, как он странно вел себя вечером… Шипел, дыбил шерсть, царапался! Я, кажется, понял… Котик, милый котик… кого же ты почуял вчера?

Дори подошел к кровати, отдернул край прохудившегося покрывала и встал на четвереньки, вглядываясь в темноту. Здесь было пыльно, в углах висели кружева паутины – гном никогда не позволял Мэри прибираться в его комнате, пока он не в отъезде, а у самого, понятное дело, руки никогда не доходили… Под самой стеной, куда не дотянуться, стоял драный сапог с разверстым зевом носка и полуотломанным каблуком, по полу были рассыпаны деревянные пуговицы и медяки – рачительности (черты, которая требуется каждому истинному купцу, как любил поворчать старый Глойн) за Дори Рубином никогда не замечалось. Еще там обнаружились старый пустой мешочек для монет, огрызок пера для письма и гребешок для бороды с четырьмя отломанными зубчиками. Еще бы: где же держать все эти «ценные» вещи, как не под кроватью?! Там им самое место. Вот, правда, ни одной мыши, как и ее следов в пыли, не наблюдалось. Дори нахмурился… он совершенно точно помнил то вчерашнее странное ощущение, как будто здесь что-то не так. Более того – сейчас он испытывал то же самое. Нечто выбивалось из привычной, обыденной картины беспорядка, который всегда творится под кроватями. Пыльно, паутинно и довольно затхло (главное не чихнуть, а то потом не прокашляешься) – вроде все как обычно, но… Взгляд гнома уперся в деревянные доски пола. Пыль пролезла в щели сухими серыми нитями, вот только… почему же она стерта на самих досках?! Дори даже ткнул пальцем, чтобы убедиться в верности своего наблюдения. Пыль действительно была стерта чем-то большим, по форме напоминающим холщовый мешок, набитый мукой. Все верно: нечто довольно крупное имело наглость валяться под его кроватью, а учитывая, что палец совсем не окрасился серым, это произошло совсем недавно. Не далее как вчера! Отгадки сами начали лезть в голову рыжебородого гнома. Это он и увидел ночью, когда заглянул сюда в первый раз, полагая, что котяра почуял мышь, хоть тогда и не понял сути. И тут Рубин заметил еще одну странность, которая как ни пыталась, все же не смогла ускользнуть от его пристального взгляда: серая пелена в самом углу у старого башмака оказалась также подернута чьим-то прикосновением.

– Кочергу! – потребовал Дори, протянув руку за спину. Ничего не понимающий Ангар поспешил исполнить указание – ладонь Рубина потяжелела под холодным металлом…

Рыжебородый осторожно подцепил башмак кочергой, легонько приподнимая его за дыру в носке. Резким движением гном отшвырнул его в сторону. Подле старой обуви четко отпечатался след, оставленный дерзким злоумышленником.

– Да! – Пыхтя, Дори выбрался из-под кровати и уселся на нее сверху. Вид его был задумчив, в голове, судя по всему, шла какая-то непрекращающаяся работа. Та же реакция происходила, когда Рубин пытался подобрать ключ к какой-нибудь загадке или сложному замку от чужого сундука… Непутевый решил не трогать друга – тот потом сам все расскажет, не злясь, что его сбили с мысли. Главное – набраться терпения.

Рубин встал с кровати и подошел к окну. Утро было прохладным и туманным. Белыми клочьями затянуло всю улицу, будто какой-то великан высыпал за окно все перья из своей перины. Смутно проглядывали окна дома напротив, где-то лаяла беспокойная шавка. Это мерзкое создание, никчемное по своей сущности, было огромным недостатком в жизни выходца из спокойных предгорий Дори: вечно стенающая под его окном собака своим визгом и непотребными хрипами не давала заснуть ни днем ни ночью…

– Знаешь, дружище… – пробормотал Дори. – Я знаю, кто украл нашу карту. И это, конечно же, не Славный Паренек. Дрикх Великий! Подумать только: у мерзавца превосходная выдержка – я же глядел прямо на него!

– Сейчас же, Дори! Дай мне его! – вскричал Ангар, будто надеясь, что Рубин тут же возьмет и вытащит похитителя из кармана, словно ярмарочный фокусник, и вытянул перед собой руки, крепко сжатые в недвусмысленном жесте стягивания веревки на чьей-то предполагаемой шее. – Ух, я ему…

– Прошло не так уж и много времени, – рассуждал вслух Дори. – Он не мог далеко уйти. Да и просто так дернуть из города ему никто не даст… Дела-дела-дела. Гильдия, обязательства перед мастером, да и все остальное…

– Постой-ка! – перебил Непутевый. – Гильдия? Мастер? Торговцы? Глойн?! Ух, старая пещерная крыса! Ну, я его… я так отделаю злобного хрыча этой самой кочергой, что он вовек не сможет разогнуть спину, а потом запихну мерзавца на дно его же собственного сундука, куда он обещался меня засунуть, когда поймает! Ух, дай только доберусь до тебя, дай только доберусь!

– Уймись, Ангар. Ты кое-что понял, но, как обычно, не все и не до конца… Позволь думать тем, кто умеет это делать! И не смей перебивать меня!

– Больно нужно, – насупился Непутевый и хлопнулся, не снимая сапог, на кровать Дори, демонстративно закинув ноги ему на подушку; хозяин будто бы не заметил.

Рубин начал пояснять:

– Старый город, наш район Гортена, был разделен между двумя торговыми гильдиями. Это произошло совсем недавно. Когда пополз слух о том, что на Элагон двинулась темная армада Деккера Гордема, Глойн и его присные сбежали… то есть перебрались сами и перенесли штаб общества в столицу. Так вот, по их прибытии сюда здесь началось то же, что и в Элагоне, когда там впервые объявились гномы-купцы: произошли столкновения с купеческим объединением местных, что с давних пор заправляло в Гортене всей торговлей. Король Инстрельд благоволит Нор-Тегли, поэтому сразу же издал ряд указов, дающих нашим пройдохам большие привилегии. Ясное дело, Райли, глава столичной гильдии, был вне себя от ярости, когда торговцы Глойна отрубили топором печатного королевского «Эдикта Нор-Тегли» добрую половину его бывшего рынка…

– Ближе к делу. Я сейчас засну…

– Ну да. Я и говорю: идет война между гильдиями старого хрыча и скупердяя Глойна и не менее жадного до денег хитреца Тобиуса Райли. Надрывая спину в торговом Сообществе Свободных, я узнал много чего из секретов успешного ремесла. Обе стороны не гнушаются никакими средствами, вплоть до краж, подлогов и смертоубийств… – Непутевый сделал вид, что захрапел, поэтому Дори, недовольно поморщившись, продолжил: – В общем, кто-то из алхимиков, получающих свою долю от Райли, снова начал исподтишка приторговывать запрещенными зельями невидимости… Да, Ангар, да, не пучь ты свои глаза, все равно лучше ты меня не разглядишь! Вчера ночью нас посетил Невидимка, некто из гильдии Тобиуса Райли, негодяй оставил отпечаток ладони в пыли под кроватью… Помнишь, как вчера сама собой открылась дверь? Держу пари, тогда-то этот прозрачный тип сюда и пробрался. Славный Паренек почуял его – кошки вообще видят то, чего остальные ни за что не узрят, такие уж они, эти славные мохнатые создания.

– Мы пропали, – простонал Ангар. – Карта пропала… Где-то у меня здесь был припрятан яд… – Непутевый начал рыться в сумке с различными средствами для борьбы с плохими приметами. Должно быть, жизнь без карты сокровищ была для гнома хуже всех возможных дурных предзнаменований…

– Уймись, Ангар, – уже в который раз за это утро повторил Дори. – Все не так ужасно. Задержимся на полдня – это не беда…

– Полдня? А я-то надеялся, что один только Лори Неудачник сбрендил! Это Не-ви-дим-ка! Как найти того, кто невидим? Как его поймать?

– Главное, – Рубин поднял кверху указательный палец, – знать, где этот негодяй ошивается, все остальное мелочи. У нас не слишком-то большой выбор подобных мест…

– Ты знаешь их всех по именам? Этих твоих незримых проходимцев?

– Тех, кто пьет зелье у Райли? Конечно. Каждый из купцов Глойна должен знать, с чем может иметь дело. Джим Баркин, Бран Линвуд и Томас Керен. Зелье это, скажу тебе по секрету, имеет очень много побочных эффектов, поэтому пьют его лишь эти трое смельчаков, или глупцов – неважно. Итак, Джим Баркин… не подходит: толст настолько, что не забрался бы под кровать. Бран… Бран-барабан… Настолько туп, что, если бы надумал провернуть подобное, ему пришлось бы зелье невидимости запивать зельем ума. Остается Томас…

– Будем знать, что выбить ему на надгробии. Где его найти и как нам его увидеть?

– Все «райлины» («крысы Райли», как зовет их старый хрыч) днюют и ночуют в «Плеши Глойна» (бывшем «Набитом Мешке»). Это заведение находится на восточном отшибе Старого города, не ошибешься. Улица Слепого Стрелка подходит к основанию холма, на его вершине – именно это место. Полагаю, ты можешь догадаться, отчего трактир с недавних пор зовется «Плешью Глойна».

– Там очень «любят» Нор-Тегли, – хмыкнул Ангар, в другое время он посмеялся бы над названием и даже не преминул бы выпить в его честь, полностью одобряя.

– Это самое что ни на есть вражье логово для каждого гнома. Не попадись. Главное – добудь карту и беги прочь из этого притона. Ты не будешь в безопасности, пока не оставишь далеко за спиной и сам холм, и даже улицу Слепого Стрелка.

– Это все замечательно. Но как я его увижу? Облить его водой? Обсыпать мукой? Что там еще?

– Все это на крайний случай. Для начала тебе нужно его заметить… Сейчас, сейчас… – Дори засуетился и ринулся к каминной полке, начав копошиться в резных шкатулках. – У меня где-то было… здесь или не здесь… Погоди. Мой инструмент против различной невидимой мерзости. – Крышки стучали, с силой опускаемые обратно, когда гном не находил то, что искал. Наконец он извлек нечто из небольшого ларца, стоявшего на краю, и протянул вещицу другу.

Непутевый моргнул раз, другой… он не верил своим глазам. Дори пытался всучить ему самую обычную швейную иглу! И пусть она была длиной с палец, но вряд ли ею кого-нибудь удалось бы заколоть.

– Это что, Рубин? Намек, чтобы я пришил его? Я что, похож на портняжку?

– Дурень. – Дори разозлился – ему-то все казалось само собой разумеющимся. – Нужно глядеть в ушко, через него и увидишь Невидимку!

– Ну и мелкотня! Да я не разгляжу там ничего! Ну ладно… – Непутевый спрятал «инструмент» и принялся готовиться к делу. Повесил чехол с арбалетом на ремне через плечо, свой топор он решил не брать – слишком неудобен для драки в трактире, случись такая, тем более что короткий меч и без того был при нем.

– И помни, Ангар, основное преимущество Невидимки в том, что он тебя видит, а ты его нет.

– Уж не забуду. – Непутевый нахлобучил на плечи свою старую серую накидку, попробовал, легко ли вынимается под плащом оружие из ножен.

– Давай, найди мерзавца… А я пока разыщу Лори.

Непутевый скрылся за дверью – за Ангара Дортана, бесшабашного храбреца, Рубин не волновался. Почему-то Дори был уверен, что ему самому выпала куда как более трудная и неприятная задача.

* * *

Дырявый сапог по голенище утонул в глубокой луже. Грязная вода и влажная глина тут же полезли в прореху. Тому, кто пробирался по разбитой улочке, было плевать на подобные неудобства, поэтому новый шаг вновь пришелся в нехоженое болото. Никто и никогда не собирался мостить здесь улицы камнем – лишь кое-где в коричневой жиже валялись полусгнившие доски. Если бы вы поинтересовались, где именно находится худшее место на свете, местные жители с радостью пригласили бы вас к себе в гости. Предместья Гортена для прилично одетого жителя являлись не чем иным, как непроходимой топью (причем во всех смыслах этого слова), за благосостоянием которой, само собой, никто не следил. Улицы здесь не отличались осмысленной планировкой, а дома будто соперничали между собой в неказистости и убогости. Вот ты идешь и думаешь: «Хуже вон того дома, что нависает над дорогой покосившейся стеной, здесь нет», как тут же замечаешь следующий дом – у него одной из стен нет вовсе…

Когда-то очень давно под внешней крепостной стеной славного Гортена располагались фортификационные укрепления в виде рвов, насыпных валов и рытых траншей. Кое-где даже высились одинокие круглые башни. Но набегов на столицу не случалось уже несколько веков, и вся местность у города значительно изменилась за это время. По обе стороны от главного тракта и до самого леса теперь тянулись кривые улочки (бывшие траншеи), над которыми нависали домишки: где просто сараи, где даже каменные, разбросанные там и здесь, на возвышении бывшего вала или внизу, под склоном. Подчас попадались наполовину выбитые заборы, ограждавшие нищие изрытые огороды, где могла уродиться разве что свекла, по своей форме напоминающая скрюченный в муках корень мандрагоры, да петрушка – скорее черная, нежели зеленая, с мерзким запахом и таким резким вкусом, от которого все оставшиеся зубы просто мечтали поскорее выпрыгнуть изо рта.

Через полные вонючей гнилой воды канавы кое-где были переброшены неширокие мостки, сколоченные и собранные из досок, бревен и всего прочего, что можно было найти и оторвать от кровель, стен или полов в брошенных домах этих щедрых окрестностей. Нынче старые затянутые илом и ряской рвы носили «гордые» названия «Малой Помойной», «Большой Помойной» и просто «Зеленой» канав.

Нищий, устало бредущий по разбитой улице, пробираясь в тумане к городу, подошел как раз к мосту через Зеленую канаву. Уже в десяти ярдах был слышен громкий рокочущий звук, походящий на ровный безмятежный храп, раздающийся из-под моста.

Все знали, что здесь уже полтора десятка лет живет большой зеленый тролль. Никто не пытался выжить его из берлоги, да и кто бы посмел? Тролля звали Бартоломью, и все в предместьях его уважали, поскольку однажды он сожрал наглеца-стражника, одного из тех негодяев, что пытались устанавливать свои порядки в Квартале-под-Стенами. Больше стражники сюда не заявлялись, а Бартоломью всегда был сыт – благодарные жители предместий приносили ему различную птицу: уток, гусей, кур. Никто не знал, откуда пришел тролль, но местные не были против того, чтобы он жил под мостом Зеленой канавы, тем более что он никогда оттуда не вылезал.

Нищий осторожно перебрался по мосту под гулкий утробный храп Бартоломью, тролль совсем недавно отправился на покой, он, как и все представители его племени, был не в ладах с солнцем. Бродяга зажал пальцами нос – вонь от спящего в канаве здоровяка была невыносимой даже для него – и направился к Дырявому колодцу.

Многие знали этого бездомного, но мало кто был посвящен в его тайну, считая нищего попросту умалишенным со странной привычкой что-то говорить себе под нос и подчас дергать, словно в конвульсиях, конечностями и головой. Их всегда было двое, но все видели лишь одного. Исхудалый гном, жалкий и ободранный, словно канализационная крыса. Спутанная борода с налипшими комьями грязи перетянута куском простой веревки, длинные волосы, которые не мыли, должно быть, уже больше года, – тоже. От бродяги жутко воняло, а походка его казалась неуверенной и угловатой, словно его кто-то постоянно с силой щипал то за один бок, то за другой.

– Я снова тебя терплю, Вчера, – прошамкал гном, вдруг резко вжав голову в плечи, будто его только что по ней сильно ударили. Подле нищего никого не было. Он обернулся через левое плечо и криво усмехнулся, губы его задрожали. – Не нужно… не нужно, Вчера… Хватит веселиться… Довольно, довольно… Куда я иду? Ты ведь знаешь… Все верно – я его продам и куплю эля, и ты уснешь. Или я усну – неважно. Главное – что я тебя не буду слышать еще несколько дней… – Никто не отвечал, но нищий перешел на крик, будто некто пытался его отговорить от чего-то, будто этот непонятный тип угрожал ему. – Нет, это ты не смей, Вчера! Я лучше тебя знаю, что делаю. Я уже не могу тебя терпеть, я вынужден продать его – ты сам меня заставляешь пойти на смертный грех…

Подле гнома по-прежнему никого не было. Сам он тоже никого не видел, но всегда чувствовал злобное присутствие кого-то незримого и неосязаемого. Того, кто всегда дышал ему в спину, кто будто вкладывал свои слова ему в голову, не открывая рта, чтобы заговорить. Да, этот Нор-Тегли, что нищенствовал в предместьях Гортена, был умалишенным. Своего невидимого спутника он называл «Вчера», и это имя подходило тому как нельзя лучше, словно платье, идеально сшитое портняжкой по меркам. «Вчера» – это было обращение к чему-то тяжелому, давящему и неотвратимому, что всегда за спиной, словно день, который уже прошел, но не позволяет себя забыть и ни на миг не отпускает. Именно Вчера, по мнению гнома, являлся причиной всех неудач, сопровождавших его всю жизнь. Вчера был словно некоей тучей неведомого проклятия, отбрасывающего на него свою мрачную тень. Это из-за него гнома прозвали Неудачником, но никто не хотел понимать истинную причину его бед. Всю жизнь несчастный Нор-Тегли пытался дознаться, искал правду, облазил весь север в попытках обрести понимание причины, за что именно его, а не кого-нибудь другого неведомые силы обрекли на муки отчаяния. Здесь, в Гортене, он оказался не случайно. Сюда привел его этот бесконечный поиск, и именно здесь он не нашел ничего, кроме безжалостной стены тупика перед самым своим носом. А потом он открыл для себя столь желанный способ забываться… способ прогонять от себя на некоторое время своего извечного назойливого спутника. Кто бы мог подумать, что обычное дурманящее сознание пойло из дешевых кабаков и харчевен сможет сделать то, чего никак не удавалось колдовским зельям и прочей магии. Нить поиска длиною в жизнь оборвалась, и гном перестал искать – он потратил все свои силы, время и немногочисленные накопления, чтобы просто забыться… Так и приключилось, что он стал самым жалким из нищих Гортена, самым отталкивающим из всех местных побирушек.

Нор-Тегли вспоминал тот случай, когда он заработал свои последние деньги. Это было более седмицы назад…

Тем днем у основания Хмурой башни прятался некто. Вел он себя странно и подозрительно, явно что-то вынюхивая, за кем-то подглядывая и подслушивая, что творится кругом. Некто был настолько занят своим делом, что не заметил подошедшего к нему гнома, и, когда нищий коротышка ткнул его в спину, дотронувшись до плаща, даже подпрыгнул от неожиданности.

– Господин, – пролепетал гном, вглядываясь в лицо незнакомца. Для любого из тех, кто прожил достаточное время в нищенском пригороде Гортена, стало бы ясно, что этот человек явно не из этих мест. И пусть лицо подозрительного типа было измазано грязью, а одет он был в сильно поношенные одежды – даже последний слепец из шайки Глазастого Ку распознал бы в облике чужака нарочитую маскировку. А если он не отсюда и скрывает свой облик, то у него, возможно, что-то да и найдется в карманах. Подобный прохожий точно достоин называться господином, пока, по крайней мере, не протянет дарящую руку или не отшвырнет просящего в грязь.

– Чего тебе, попрошайка? – оглядевшись по сторонам, спросил незнакомец. Никто из тех, кто видел гнома в предместьях, ни за что не смог бы опознать в нем Нор-Тегли. Все думали, что перед ними просто убогий коротышка. Как-то трудновато было представить себе нищего побирушку-гнома. По мнению людей, сыны гор и предгорий неизменно богаты, шикарно одеты и слишком горды для того, чтобы бродить в подобном виде, валяться пьяными в грязных канавах, спать в сырых подвалах или просить подаяние.

– Господин, не подадите ли сирому да голодному на кусок хлебной лепешки, ради Хранна Милостивца и Синены Заступницы?

Он назвал имена чужих богов, ведь его бог здесь был не в особом почете. Для всех остальных его бог был давно мертв. Уже не раз ему приходилось употреблять эту фразу. Сперва его коробило, но вскоре он настолько привык, что уже не думал о сказанном как о предательстве веры и религии предков. Эти слова он слышал от других нищих – тех жалких людишек, что обитали в туннелях под городом или в полуразваленных лачугах здесь, в предместьях.

– Пошел прочь, мерзкий карлик. – Господин поспешил отойти на пару шагов от попрошайки. Было видно, что в его планы (какие бы они там ни были) не входило с кем-то здесь общаться.

Гном вздохнул и побрел прочь – не впервой ему отказывали, но прилипчивой, словно пух чертополоха на смоле, наглостью местных обывателей он еще не обладал. Хорошо хоть в лицо не плюнули и бока не намяли…

– Эй, ты, – приглушенно позвал его человек, видимо, передумав. – Постой-ка. – Незнакомец поманил его к себе рукой, все так же подозрительно оглядываясь по сторонам. – Карлик, ты хочешь заработать три медяка?

– Конечно, сэр! – Глаза бородача на миг жадно загорелись, но тут же вновь поблекли.

– Ты все тут знаешь? – Подозрительный господин обвел рукой окрестности. Гном кивнул. – Что ты слышал о новых людях, что приходят сюда? Чужаки разные…

– Вроде вас, сэр? – усмехнулся гном. – Здесь таких хватает. Все, в кого ни плюнь, подаются в столицу, еще не зная, что их надеждам здесь не суждено сбыться. Вас, господин, интересует кто-то конкретно?

Человек на мгновение задумался. По его лицу было видно, что он не хочет идти напрямик, не желая рисковать каким-то своим делом, но при этом времени у него не то чтобы много.

– Что ты слыхал о беглых каторжниках?

– А у вас к этим ребятам дела али как? – нахмурился гном. Пусть он и не отсюда родом, но уяснил себе предельно ясно, что порой распускать язык не следует – кое-кто может тебе его и отрезать… прямо с головой. Лично для себя бродяга четко решил ни за что не влезать в свары между тайной стражей и местной преступной братией.

– Мои дела останутся при мне, – твердо сказал человек, и в его руке появились монеты. Их было немногим больше обещанных трех медяков. Дрикх Великий! – неужели в перчатке незнакомца блеснул белым серебряный тенрий?! Это все меняло…

– Кое-кто сказал давеча кое-кому, что сам слышал от кое-кого, а тому напел в ухо некто не далее чем два дня назад, что братья Броганы, известные конокрады, бежали прямо из петли и обосновались не где-нибудь, а именно здесь, на чердаке у Толстухи Мо. Эта всем известная дама приторговывает лепешками с крысятиной – советую, господин, пальчики оближете! – и живет в лачуге у Большой Канавы. Это в четырех кварталах отсюда.

– Братья Броганы… – задумчиво протянул человек. – Нет, это не то. Еще… Есть здесь кто-нибудь, кто сбежал с… Теальской каменоломни?

– Не слыхал о таких. Сплетни, правда, бродят по улицам об одном убивце, что прикопался где-то поблизости, но, как рассказывал кое-кто историю, услышанную от кое-кого, одному своему приятелю, когда я подслушал, его привезли на черной карете, что появилась здесь со стороны нового дайканского тракта, проходящего, как всем известно, и мимо Теала. И он протирает зад неподалеку от сгоревшего дома на улице Грызов или еще где. О подобном наверняка знает Уорл Ловкие Пальцы, что лучше всех играет в кости у «Трех Голубиц» подле Большой Помойной канавы. Если нужно, у него все и спросите. Только не говорите, кто вас к нему послал. И еще… моя плата.

– Хоть ты мне и не сильно помог: бродяги на черных каретах, братья-конокрады да и прочее… ладно, держи… Говоришь, «Три Голубицы»?

Гном кивнул и поспешно протянул руку за деньгами…

Нечего удивляться, что пять медных грошей и один серебряный тенрий быстро испарились, как ночной призрак, попавший в полосу света от фонаря. Прошла какая-то седмица, а у бродяги-гнома уже с вечера не было ни капли во рту, и вездесущий Вчера вновь стал ему докучать своим гнетущим присутствием.

– И нечего там нашептывать, – пробурчал себе под нос Нор-Тегли. – Скоро тебе снова на покой… О чем бормочешь? Хе-хе… Да-да, дружок. – Бородач резко дернул головой, будто получил крепкую затрещину, и несколько раз судорожно моргнул. – У меня есть еще… еще кое-что… Вскоре я куплю себе много эля. На пару-тройку деньков мы простимся с тобой… Я знаю, что не должен отдавать его, но… кто мне что скажет или сделает? Дрикх спустится самолично, чтобы покарать меня? Да будь он таким прозорливым, уже отбил бы мне голову своим молотом только за мысли о том, чтобы хотя бы просто расстаться с его знаком – не то чтобы продать его. Ты не отговоришь меня, Вчера… Я так устал от тебя… я уже не могу… Но все, тише-тише. Не произноси ни слова. Я уже вижу этого человека. Не стоит мне с тобой общаться при нем… Меня все и так считают из-за тебя безумцем. Еще бы – к ним же не приелась, словно репейник, проклятущая тень… Все. Тсс!..

Гном вышел на площадь, точнее, просто на обширное заболоченное пространство между нависающими домами, которые в тумане казались угловатыми обломками скал. В центре располагался колодец, говорят, вырытый так давно, что никто и не упомнит, когда именно. Только здесь во всех предместьях можно было раздобыть чистую воду. Да и то – приходилось платить за каждое ведерко по медяку тому, кто объявил себя единственным хозяином этого места!

На ободе колодца восседал человек, облокотившись спиной об одну из опор навеса. Тощий, как изголодавшийся лис, плут был одет слишком пестро для окружающей серости, но он всегда был не прочь выделиться. Все знали того, кто хозяйничал у Дырявого колодца. Это был ар-ка, или по-простому – цыган. Звали его Мельк, но больше он гордился своим прозвищем – Заплата, что говорило о его жадности и длинных цепких ручонках, способных отодрать от любого бедняги последнюю заплатку (образно говоря, конечно).

Мельк всегда появлялся в зеленом кафтане с тиснеными манжетами и высоким воротником, расшитым рисунками из Жизни Дороги. На одном рукаве были изображены кони и кибитки, тянущиеся вдаль по тракту, контуры детей и женщин с тюками за плечами, на другом – Танцующие с огнем: мужчины с цепями в руках, на конце цепей виднелись скованные из двух тонких полос металла шары, внутри которых плясало пламя. Ар-ка носил широкие алые штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги с острыми носами и щегольскими отворотами. За пестрым нарядом Заплата скрывал или каторжное клеймо на левом плече в виде колеса – цыганского символа, или же гнилую прочерствевшую насквозь душонку. А скорее всего – и то и другое.

Стоило бородачу подойти, как ар-ка подбоченился и принял истинно королевский вид.

– Не спится, друг-гном? – Уж кто-кто, но Мельк Заплата никогда не путал этого нищего с человеческими карликами. – Клянусь пылью с трактов, солнце еще не скоро пробьется через этот туман!

– В горле что-то пересохло, – хрипло хохотнул низкорослый бродяга и резко дернул подбородком. Цыгану было не привыкать к разнообразным странностям своих многочисленных знакомцев.

– Я в долг не даю, ты же знаешь, Лори Дарвейг…

– Я не в долг… Я принес… тут… Почем нынче золото?

Цыган вскочил на ноги так стремительно, будто нечто жуткое и клыкастое вылезло из темных глубин колодца и куснуло его за тощую задницу.

– Неужели у тебя есть что-то еще?! – Округлившиеся глаза цыгана приобрели форму двух полированных блестящих монеток. – Я всегда, всегда знал, что эти пройдохи-гномы вечно прячут что-нибудь про запас.

– Да-да, – не стал спорить Дарвейг. Скрепя сердце он полез за пазуху. Он не должен был… Ему было горько и больно… но пальцы сами вытаскивали на свет большой золотой ключ на золотой же цепочке.

Ар-ка пораженно распахнул рот, его скрюченные пальцы потянулись к невиданному сокровищу. Кончик пальца человека был всего в дюйме от заветного ключа, когда его руку самым неожиданным и бесцеремонным способом с силой оттолкнули в сторону.

– Не смей! – раздался вдруг сбоку знакомый низкорослому хриплый голос, а в запястье Дарвейга кто-то вцепился.

Лори ошарашенно повернул голову. На него глядел хмурый Нор-Тегли в темно-красном плаще с капюшоном. Его длинная холеная борода была столь же рыжей, как хвост проказливой лисицы, яростно прищуренные глаза – налиты сталью. Нищий не мог не узнать своего старинного друга.

– Рубин? – вздрогнул гном. – Что ты здесь?.. Как ты меня нашел?..

Точно железные, пальцы рыжебородого давили на запястье бродяги с силой все сжимающихся кузнечных тисков. Было больно, но Дарвейг не замечал боли – ужаснейший стыд травил душу намного сильнее. Эти глаза… эти осуждающие глаза… Его друг… Больше всего он боялся, что Дори увидит его таким, и вот – он увидел.

– Почтенный! – с приторной полуусмешкой обратился к Рубину цыган. – Клянусь всеми спицами на колесах фургонов ар-ка, вы, должно быть, не заметили, что у нас здесь с господином дела! Еще мой прадед, обочина тракта ему на века, говаривал, что очень некрасиво влезать в чужой разговор!

Дори смерил человека презрительным взглядом. С подобными хлыщами у него разговор был всегда короток, но беспечный цыган пока еще об этом не знал. Мерзавец стоял, уперев руки в бока и выпятив живот, всем своим видом проходимец напоминал почти пустой кожаный бурдюк для воды. Глаза гнома задержались на вещи, примечательной даже на фоне такого цветастого образа: из мешка за плечами мошенника виднелась резная рукоять арбалета. На красивом дереве рунами азрала можно было разглядеть только часть надписи, но Рубин знал ее целиком – сколько раз приходилось видеть. «Гаринир Де», что значило – «Не промахнись» – это было имя легендарного в Хребте Дрикха оружия, которым до недавнего времени владел лучший стрелок по эту сторону гор, Лори Дарвейг. Не требовалось долгих мыслительных изысканий, чтобы понять, как именно перекочевал арбалет к цыгану.

– Нравится, да? – проследил за взглядом гнома ар-ка. – Мой трофей.

Рубин пристально поглядел на друга. В глазах Лори стояли слезы. «Трофей»…

– Даю пятьдесят золотых тенриев, – сквозь зубы проговорил рыжебородый.

– Ого! Клянусь ветром, что шелестит пологом кибитки, это немалые деньги! Но ведь здесь четыре резных рога и две звонкие тетивы из нервущегося волоса кобольда!

– Семьдесят, – поднял цену Дори.

– Мой добрый низкорослый господин, должно быть, туман настолько въелся в твои глаза, что ты не видишь рукояти из черного вяза и тончайшей резьбы на ней? Не нужно забывать и о золотых украшениях в виде… в виде…

– …ловкого зверька неру, – подсказал багровый, точно свекла, Лори, не в силах поднять глаза на свое любимое оружие – родовую вещь, что передавалась от отца к сыну еще со времен Великого Раскола, когда дети Дрикха разделились на Дор-Тегли и Нор-Тегли.

– Да, и ловкого зверька неру, – согласился ар-ка, быстро закивав. – Позволь тебе еще поведать, носитель огненной бороды, о замечательном самовзводном механизме. Таких вещиц ты не встретишь в Гортене.

– Сколько же ты хочешь, сын дороги? Сотня золотых?

Цыган громко и пронзительно расхохотался. Он ткнул пальцем в ничего не понимающего Дори.

– Эта диковинка не продается! Она останется у меня, что бы ты себе ни возомнил! Я ведь еще не падал с коня вниз головой, чтобы продавать подобным тебе такую красоту и редкость! Как тебе моя шутка? Ну, давай же посмеемся вместе, удивленный толстяк! – Здесь утративший всякий стыд ар-ка был уже не прав: гном не удивлялся. Недоумение давно сменилось злостью в гневно сузившихся глазах Рубина.

– Знаешь, человече, я не люблю шуток над собой и своими друзьями.

– Так этот жалкий пропойца твой друг? И что же ты сделаешь, карлик? – скривился цыган, перестав смеяться. Он поднес свое немытое лицо прямо к лицу Дори. – Вы, Нор-Тегли, сильно отличаетесь от своих Подгорных собратьев. Мне стоило бы опасаться какого-нибудь темного Дор-Тегли, что больше жизни любит убивать и которому нравится вид крови. Но вы… – Глаза человека расширились, из перекошенного рта вырвалось сдавленное хрипение.

– Что мы? – поинтересовался Дори, нанося удар за ударом. Одной рукой он сжимал расписной ворот цыганского кафтана, в другой держал стремительно извлеченное из-под плаща тайное оружие – короткий меч с широким клинком – такой же, как был у Ангара. Сталь еще несколько раз вошла в живот пройдохи-ар-ка, превращая его в жуткое кровавое месиво.

– Я говорил тебе, что не терплю шуток над собой. Я не люблю, когда меня называют толстяком и карликом… но больше всего я не люблю, когда различные выродки имеют глупость меня недооценивать.

– Рубин… – испуганно проговорил Лори.

– Бери мешок, и уходим…

Тело рухнуло в колодец. Послышался глухой удар о каменную кладку и всплеск воды глубоко внизу. Меч вновь спрятался в ножны за спиной под плащом. Дори огляделся по сторонам. Улочка была по-прежнему пустынной, предместья еще спали. Туман надежно скрыл преступление.

– Пойдем отсюда. Не отставай…

Старые друзья направились прочь. Под ногами чавкала грязь, скрипели гнилые доски сломанного настила.

– Ты готов был отдать за «Не промахнись» целую сотню золотых? – спросил Лори, нежно гладя рукоять любимого оружия. Он уже и не надеялся, что когда-нибудь вновь сможет коснуться его.

– У меня нет и пяти десятков, – отрезал Дори, тем самым признавшись, что исход всей торговли с Мельком Заплатой был предрешен еще в самом начале. – Не такие уж мы с Дор-Тегли разные – не следует злить гнома.

– Прости меня, Дори, прости… Я больше не мог терпеть тень… Злобный Вчера… Ты ведь знаешь…

– Оставь свои извинения при себе, – жестко ответил Рубин. – Мне они ни к чему.

Они продолжали идти молча, пока Лори вновь не заговорил:

– Ангар знает обо мне? Знает, что я…

– Да.

– Я имел в виду, что я… намеревался продать Ключ и…

Дори резко остановился:

– Еще раз услышу подобное… Ты достал Ключ, чтобы доказать этому дрянному человечишке, что вера в Дрикха открывает любые двери в сердцах и очищает любые души. Ты понял меня?

– Но…

– Ты понял?

– Да, да, Дори, понял, – поспешил согласиться Дарвейг.

– А где сам Непутевый? Что поделывает?

– У него дело, – не вдаваясь в подробности, ответил Дори.

* * *

Гном в сером плаще крался, сливаясь с туманом. Если бы у одного из домов не высился столб с указателем: «Старый город. Улица Слепого Стрелка», Ангар ни за что не нашел бы этот узкий проход под пробитую в стене арку. В полутьме промозглой галереи воняло помоями и нечистотами. В одной из разваливающихся кирпичных стен проглядывала облезлая дверь. Подле нее у трехступенчатой лесенки привалился грязный нищий, который вдруг разразился хриплыми увещеваниями, направленными то ли к самому себе, то ли в адрес горячо любимой стражи, то ли еще кого – кто его разберет? Этот пример человеческого падения являлся вполне достойным дополнением сего местечка.

Пройдя галерею насквозь, Ангар вышел под открытое небо и поблагодарил Дрикха, что не потерял сознания от царящей в проходе за спиной вони. Мрачный закуток отнюдь не желал походить на улицу – скорее на некий большой двор, с колодцем, грязным птичником, где курлыкали ободранные голуби, и единственным, ни разу, наверное, не зажигавшимся фонарем на столбе по центру. Со всех сторон нависали, грозя в любую минуту обвалиться, верхние этажи неказистых зданий, флюгера на черепичных крышах давно проржавели, и их никто не собирался чинить или менять на новые. Брусчатка под ногами была в некоторых местах выбита, и в ямах стояли почти никогда не высыхающие грязные лужи – и это при том, что дождь был, кажется, целых три дня назад. Любой из забредших сюда чужаков ни за что не поверил бы, что это место – такая же неизменная часть столицы, как досадное наличие косточек в мясном пироге.

Но при этом Ангар не испытывал никакого чувства омерзения или презрения – в своих вечных скитаниях он видал углы и похуже. Гном предположил, что с появлением купеческого Сообщества Свободных в Гортене и изданием неких королевских указов дела у глубокоуважаемого горожанина Тобиуса Райли и его приспешников действительно пошли не слишком хорошо, если они обосновались в подобном закутке[1]. Правда, долго думать о подобных вещах он никогда не любил, поскольку лишние мысли всегда вгоняли излишне деятельного Нор-Тегли в черную скуку.

Вот и сейчас, не строя никаких особых планов на случай возможных неприятностей, так и не выспавшийся гном широко зевнул и направился к виднеющемуся в конце двора проходу, что терялся в утреннем тумане.

Вся улица была кривой и изломанной, она состояла из множества отдельных отрезков, отчего каждый десятый шаг Непутевый отбивал каблуком на углу, заворачивал за него и осторожно продолжал свой путь по все тому же Слепому Стрелку. Неизвестно, почему улица получила такое название, ее следовало бы переименовать в Слепого Зодчего, поскольку тот умелец, что вычерчивал план ее постройки, уж точно не мог похвастаться остротой зрения. Дома нависали над самой головой своими верхними этажами, по карнизам блуждали тощие и злые коты (Дори здесь бы понравилось), и среди них не было, слава Дрикху, ни одного черного! Предприятие уже обещало быть успешным. Ангар достал из-за ворота камзола золотой Ключ, священный для каждого гнома символ Дрикха, поцеловал его на счастье, после чего засунул обратно, подальше от всевозможных любопытных глаз.

Вскоре улицу перегородила стена. В ней виднелся чернеющий ход, подобный тому, что располагался в начале улицы. Указатель на столбе насмехался: «Пьяный Холм. Ни шагу вперед…» Неким бездельником, не лишенным чувства юмора, на деревяшке была добавлена корявая надпись, вырезанная тупым ножом: «Старий Горад». Стража точно сюда никогда не заглядывала, иначе кое-кого уже давно бы научили грамотности.

Ангар осторожно двинулся под арку, приготовившись в случае чего отразить атаку из темноты. Как ни странно, в галерее никого не было, кроме трупа старого пса: его облезлая шкура обвалилась на ребрах, а на вывалившемся в грязь языке пировали мухи. Смрад здесь стоял еще почище, чем в том проходе, что являлся началом улицы.

Вскоре Непутевый выбрался под открытое небо. Здесь и вправду располагался довольно обширный и высокий холм. На вершину вела крутая дорога с выдолбленной в некоторых местах брусчаткой. У основания возвышенности росли какие-то чахлые деревца. Вдали сквозь молочное марево можно было разглядеть едва видимые контуры огибающей холм внешней городской стены – это означало, что Ангар до сих пор не покинул пределов столицы.

На вершине холма, окутанное волнами тумана, словно огромный надгробный камень, возвышалось нескладное здание в несколько кривых этажей. Его окна были закрыты ставнями, кроме тех, что находились далеко от земли и в которые не представлялось возможным заглянуть, даже если подкрасться к самой стене. Из кирпичной трубы на двускатной крыше вырывался дымок. Взгляд гнома задержался на некоей странной фигуре, восседавшей прямо на черепице у водостока. Неужели соглядатай? И как он туда забрался? Ретировавшись обратно под арку и стараясь сильно не высовываться из-за угла, Ангар достал арбалет, зарядил болт и приблизил оружие к глазу, приготовившись, если что, тут же стрелять. Приглядевшись как следует, гном отметил, что фигура на крыше совсем не шевелится и вообще выглядит какой-то неживой. Вскоре ветерок отогнал прядь тумана, и Непутевый сумел полностью различить своего неведомого противника. Сразу стало ясно, что мнимый соглядатай вырезан из дерева и является грубой работы скульптурой, не отличающейся благообразием форм и пропорций. Это был, несомненно, гном Нор-Тегли с полуобрезанной бородой и огромной плешью на макушке. На лысине сидела толстая деревянная мышь. Губы Ангара расползлись в усмешке – он узнал, в честь кого был поставлен этот превосходный деревянный двойник. Непутевый отличался превосходным зрением, поэтому смог разглядеть в тумане и утренней мгле, как точно резчику удалось повторить крючковатый и зазубренный нос, обвислые от алчности щеки и подточенное черной злобой и завистью ко всем окружающим лицо. Да, догадаться было несложно, ведь над дверью харчевни многозначительно поскрипывала вывеска: «Плешь Глойна. Коротышкам вход заказан».

Пообещав себе как-нибудь в другой раз непременно пальнуть в деревянного старика, Ангар извлек болт из ложа и вернул арбалет в чехол.

Крадучись, гном поднялся на холм. Из верхних окон здания лился багряно-желтый свет, доносился шум пьянствующей толпы. К парадному входу не стоило соваться, поэтому Непутевый прижался к стене и, осторожно пробравшись под окнами, обошел здание кругом. С его тыльной стороны он увидел внушительных размеров люк, пробитый во влажной земле. В такие люки обычно сгружают винные бочки с телеги, и, судя по всему, лаз вел в погреб харчевни. Ангар огляделся по сторонам и приложил ухо к дверце – тихо, и, кажется, нет никого; тогда он склонился над деревянными створками. В руках его появился продолговатый инструмент, напоминающий крюк, подвешенный на растяжке из трех бечевок; к крюку был прицеплен довольно сложный механизм. Шестеренки и какие-то катушки задвигались, негромко зашелестев, стоило гному повернуть несколько раз ключ завода. На бечевке он опустил свой крюк в щель между створками и оттянул первый рычажок. Тут же расцепились зажимы и обхватили запор. Следующие два рычажка заставили механизм отодвинуть тяжеленную доску в сторону, створки в тот же миг раскрылись внутрь – Непутевый всегда умел мастерски обращаться с различными замками. Можно было с полной уверенностью сказать, что «вскрытие» – это единственное искусство, которым он овладел идеально.

Разобравшись с этим примитивным засовом, гном оказался внутри вражьего штаба. Помещение, как он и предполагал, оказалось обширным погребом. Множество бочек располагались пирамидами у стен, бутыли и бутылки лежали на стеллажах, в одном из сухих углов были свалены мешки с мукой, под потолком на веревках висели заготовленные птичьи и кроличьи туши.

В дальнем конце виднелась дверь, к которой гном и направился, сжимая в руке обнаженный меч. Осторожно приоткрыв ее, Ангар увидел узкий темный коридорчик, куда спускалась деревянная лестница с верхних этажей.

На цыпочках Непутевый пересек коридор и оказался у другой двери – из-за нее доносился многоголосый нетрезвый гул. Но лишь приблизившись на расстояние в какой-то шаг от общего зала, гном услышал за спиной звук тяжелых шагов на лестнице и резко обернулся.

На него в упор глядел долговязый мужчина средних лет в грязном фартуке с вышитым изображением кружки эля. От неожиданности человек застыл в той же позе, что и резная фигура лысого Глойна у трубы на крыше его заведения.

Благо, дверь в общий зал была закрыта, и никто ничего не мог увидеть. Верный меч в тот же миг вспорхнул в руке Ангара. Трактирщик даже не успел округлить глаза от удивления, когда клинок пронзил ему горло, а крепкие руки вовремя подхватили утратившее жизнь тело, чтобы оно не грохнулось на пол. Дори бы, конечно, этого не одобрил, но Дори здесь не было. К тому же на случай ворчания друга у Ангара всегда имелось в запасе множество оправданий вроде: «Он выскочил прямо на меня, а в руках у него было по заряженному арбалету!», или «Их вообще было пятеро!», ну и на крайний случай: «Он сказал мне: «Твой Дрикх – ничтожество!» Что мне было делать?!» Ангар даже не почувствовал жалости к мертвецу, совесть была не из тех, с кем Непутевый водил дружбу.

Гном оттащил труп хозяина заведения – хорошо хоть тот был худым и легковесным, как высохший сук (странный, право, трактирщик), и оставил его в погребе. Гвалт из общего зала не прекращался ни на мгновение. Шагов на лестнице больше не раздавалось, и гном осторожно приоткрыл дверь, выглядывая в узкую щелку.

Как он и предполагал, разношерстная толпа людей гуляла и веселилась. Сколько Непутевому уже довелось повидать на своем веку различных таверн, харчевен и пирушек, но, как гуляют купцы и торговцы, он еще не видел.

Во-первых, с первого взгляда стало ясно, что здесь никто ни за что не платит, каждому подносят то, чего он пожелает, даром. Множество народу гуляло, пило и ело, перебрасывалось в кости (которые, к слову, в Гортене были запрещены во все дни, кроме ярмарочных), и делало все это совершенно бесплатно! Любитель различных пирушек Ангар Дортан даже завистливо присвистнул (мысленно, конечно, чтобы не выдать себя).

В общем зале было весело. Водопады пенного эля из дубовых кружек и вина из кубков перетекали в бездонные глотки, туда же низвергалась поджаренная дичь.

– Выпьем за тот светлый день, господа, которого мы все так ждем! – вскричал один из гуляк и встал посреди зала, подняв кружку высоко над головой. – Скоро! Очень скоро гильдия «Мешок Золотых» займет свое заслуженное положение на рынке Ронстрада! Выпьем же с вами за тех благодетелей, что вскоре избавят нас от этого гнусного покровителя коротышек!

О ком говорил пьяный купец, Ангар так и не понял, да его это не особо заботило. Взгляд гнома впился в одну странную компанию, что сидела подле закрытого окна у боковой стены. За столом расположились два здоровяка, что-то серьезно обсуждающие. Один был впечатляюще толст и походил на огромную свинью, да и короткий нос со слишком вздернутым кончиком, и пухлые розовые щеки говорили в пользу этого сравнения. Другой был несколько поменьше товарища, но также отличался тучностью. На его круглом лице застыло выражение несменяющегося недоумения. Глаза просто лезли из орбит, в них ясно читалось нечеткое понимание происходящего. Непутевый тут же узнал их даже по скупому описанию Дори: толстяк Джим Баркин и полный болван Бран Линвуд. Значит, где-то поблизости должен быть их подельник и постоянный спутник – требуемое Ангару лицо. Между купцами, склонившимися над столом и что-то там пристально разглядывающими (у Непутевого екнуло сердце), было достаточно места на лавке, чтобы мог поместиться еще один человек. Дрожащие от нетерпения пальцы гнома извлекли из каймы плаща заколотую, чтобы не потерялась, иглу. Несколько раз быстро моргнув, Ангар прищурился и глянул в узенькое ушко.

– Бансрот забери… Дрикх упаси… – пробормотал он от неожиданности. То, что ему открылось, было весьма необычным, но больше гнома удивило, что эта побрякушка Дори действительно сработала. В заколдованной металлической прорези показался образ сидящего между толстяками человека. Это была расплывчатая серая фигура, будто сотканная из грозовой тучи. Ангар не мог разглядеть ни лица, ни одежды – одни лишь мутные очертания… «Ну и на том спасибо», – подумал гном. Теперь он точно знал, что мерзавец здесь, но у него ли карта? Точно ли на нее глядит вся троица?

– Эй! А как будем делить тэрионское золото? – неожиданно раздалось на весь общий зал хрюканье толстяка Баркина.

Все сомнения сразу рассеялись. Сквозь игольное ушко Ангар увидел, как Невидимка ткнул не в меру болтливого подельника кулаком под ребра, чтобы тот не кричал так громко.

Непутевый узнал все, что хотел. Теперь нужно было придумать, как заполучить назад свою карту. Находиться в коридоре опасно, поэтому гном вернулся в погреб и запер за собой дверь.

Тело трактирщика не слишком уместно смотрелось посреди подземелья, поэтому Ангар спрятал его за бочки с вином, чтобы не отвлекало. Глаза Непутевого оглядывали помещение для вин и запасов снеди. Сюда голоса из общего зала не долетали – значит, и туда не вернется что-либо, извлеченное отсюда. Превосходное место для… гм… разговора с Невидимкой. Нужно заманить его сюда. Карту он ни за что не оставит своим недалеким подельникам, то есть она всегда будет с ним – в этом нет сомнений… но что же делать? Может, подбросить взрывающееся зелье в общий зал? Нет. Крики, изуродованные тела, паника, розыски причин, да и карта может пострадать. Что же еще?! Думай, Ангар, думай! Дори уже давно бы что-нибудь сообразил! Может, подсыпать отравы в одну из бочек с элем и выставить ее за дверь? Тогда останется лишь дождаться, когда все опробуют питье… Нет! Так осквернить славный напиток?! Никогда!!! Тем более что некоторые из посетителей «Плеши Глойна» предпочитали вино, он сам видел. Сунуться в открытую туда, где заседает столь нетерпимое к его собратьям общество, Ангар, разумеется, тоже не мог – это походило бы на то, чтобы добровольно прыгнуть в яму, полную ядовитых змей. Что же делать? Подскажи, подскажи, Дрикх…

В коридоре вновь послышались шаги. К двери кто-то приблизился и попытался ее отворить. Гном с ужасом увидел, что забыл опустить засов! Еще миг – и некто совершенно сейчас ненужный зайдет в погреб! Ангар прыгнул к двери и с размаху стукнул ее носком сапога, отчего она распахнулась, а затем резко вернулась на прежнее место. Засов бухнулся в паз, а Непутевый прижался к шероховатым доскам ухом и стал вслушиваться.

– Ай! – проскулил голос из коридора. – Мой лоб! Ну вот, теперь шишка будет! Что за шутки?! Хозяин, это вы? Я же просил вас так не шутить! Это совсем не смешно, но очень даже больно…

– Кто там? – рискнул поинтересоваться гном.

Трущий свой ушибленный лоб человек не узнал чужого голоса.

– Это Ленни, хозяин, – раздалось из-за той стороны двери. – Я пришел за вином. Пустите.

Избавиться от незваного гостя, пока тот не переполошил всю таверну? Ангар уже приготовился и помощника трактирщика отправить на встречу с его хозяином. «Нет! – тут же одернул он себя. – Нет, нет и нет. Так дело не пойдет». – Рано или поздно их хватятся – еще бы, посетители ведь останутся без выпивки и завтрака! Убивать всех и каждого, кто заглянет сюда, он не мог – кто может быть уверен в том, что в следующий раз в погреб не сунется сразу с десяток озлобленных выпивох?

– Эй, что это с дверью? – продолжал удивляться недалекий парень. – Хозяин Эбби, это вы?

Гном решил рискнуть и сыграть на предполагаемой глупости и простодушии человека.

– Да, это я, дурья твоя башка… – отозвался Ангар.

– Что с вашим голосом? – поинтересовались из-за двери. Непутевый мысленно выругался. Он всегда знал, что чужую речь можно подделать, если говорить совсем тихо, но сейчас случайно позабыл об этом. Правда, в следующий миг он поспешил исправить положение и заговорил еле слышно:

– Я здесь не один…

– Что это значит, хозяин? – послышался недоуменный голос из-за двери. – Позвать ребят?

– Да тише ты, – прошипел мнимый трактирщик.

– Почему вы шепчете?

– Беда в нашей старушке «Плеши» стряслась… В погребе завелся клуракан.

Ангар выжидающе закусил губу и затаил дыхание, рука его лежала на рукояти меча – случись что, к мертвому трактирщику придется присоединиться и его слуге.

– Здесь следы от босых ног, – поспешил добавить убедительные подробности гном. – Я только что видел его – тень, выплясывающую на стене… бородатый уродец… – Ангар вздохнул и пересилил себя, – вроде тех тупоумных Нор-Тегли, что смеют именовать себя купцами на востоке Старого города. Это точно клуракан… он позарился на наше вино.

Все знали, что духов винных погребов следует избегать, поскольку они довольно проказливы и не любят тех, кто суется к ним без приглашения, хотя сами всегда являются незваными гостями. Поговаривают, что любого, кто им не понравится, они могут обратить в старую пустую бочку. Обычно озорников сторонятся и ублажают различными подношениями вроде сыра и винных ягод.

– Но что же делать, хозяин Эбби? – по-видимому, поверил недалекий помощник трактирщика, поскольку ответ прозвучал исключительно шепотом, и исключительно суеверно-испуганным. – Как доставать вино и припасы? С этими потусторонними мерзавцами шутки плохи, это все знают.

– Мы разделаемся с ним, – не сдержав ухмылки на губах и коварного взгляда в глазах, ответил Ангар. – Погоди…

План созревал буквально на ходу. И пусть Дори считает себя самым умным в их ремесле, Непутевый вскоре докажет ему, что Рубин всегда заблуждался на его счет. В руках Ангара появилась зеленоватая, словно изумруд, бутыль вина, снятая с ближайшего стеллажа. Гном даже не стал читать, что написано на приклеенной бумажке, а резво вытащил пробку, достал из сумки на поясе какую-то маленькую склянку с бесцветным порошком и высыпал ее содержимое в вино. После этого пробка заняла свое привычное место.

– Эй, ты там? – позвал Ангар и негромко стукнул в дверь. С той стороны отозвались. – Найди в общем зале Томаса Керена, он сейчас со своими дружками, но невидим. Только он сможет подкрасться незамеченным к наглецу клуракану и поймать его на просоленную пеньковую веревку. Отнеси ему это, пусть выпьет для храбрости. Это вино – вознаграждение за труды. Только тихо все сделай… – Гном быстро отворил дверь и просунул бутыль в щель, после чего вновь закрыл ее. – Да поскорее, мне тут с этой нелюдью наедине как-то несподручно оставаться…

– Все понял, – не стал спорить помощник лежащего неподалеку мертвеца и отправился в общий зал. Вскоре его шаги стихли. Гному осталось лишь ждать. Он знал, что сонному порошку нужно время, чтобы подействовать – если Невидимка выпьет подпорченное вино, то всего через полчаса ноги его будут заплетаться, глаза наливаться тяжестью, а все тело – усталостью. В таком состоянии, ясное дело, особенно не посопротивляешься.

Не прошло и десяти минут, как вновь послышались шаги. Гном предусмотрительно разрезал мечом веревку на мешке с мукой и приготовился встретить Невидимку во всеоружии.

– Я здесь, – по ту сторону раздался незнакомый голос, высокий и уверенный. – Это Том. Впусти меня, Эбби. Ленни мне все рассказал. Я поймаю выродка…

Ангар, спрятавшись за дверью, потянул на себя засов. Когда рядом послышалось чье-то тяжелое дыхание и в воздухе повис пряный винный аромат, гном тут же захлопнул дверь и запер ее за спиной вошедшего.

В следующий миг Непутевый сыпанул наугад мукой из мешка и сразу же понял, что не промахнулся. В воздухе повисли белые очертания плеча и части лица – это походило на клоунский грим и смотрелось довольно мрачно, если учесть, что все тело своего противника гном так и не увидел. Он поспешил исправить эту оплошность – в оцепеневшего и не ожидавшего ничего подобного Невидимку полетели одна за другой пригоршни белой рассыпчатой муки. Обрисовалась высокая стройная фигура, в некоторых местах зиявшая просвечивающимися пятнами.

– Что?! – только и смог проговорить считавший себя неуязвимым по причине прекрасной маскировки Томас Керен, невидимка на жалованьи в гильдии «Мешок Золотых» Тобиуса Райли.

– Я вижу тебя, крысеныш, – проскрипел Ангар и бросился к похитителю своего сокровища.

Недоумение быстро прошло, и человек наконец понял, чего от него хотят и кем является его нежданный противник, устроивший ему засаду в погребе. В невысокой разъяренной фигуре с бородой он узнал хозяина похищенной карты. Конечно, этого стоило ожидать – но как же быстро его нашли!

Обсыпанный мукой ловкач перепрыгнул растрепанный мешок и обнажил кинжал. Гном ринулся на него и отпарировал выпад клинка в сторону, при этом кулаком левой руки так сильно ударил человека в плечо, что тот отлетел на несколько шагов. Нападать снова Том не спешил.

После обмена первыми ударами невидимка понял, что связался с противником не по силам – и правда, он ведь был простым торговцем, хоть и отличался склонностью не попадаться на глаза…

– Попробуй поймать меня, недомерок, – расхохотался Томас и бросился через весь погреб к тому месту, откуда в подземелье волнами заползал туман.

– Проклятие! – в голос прорычал Ангар. Он тут же понял, какую промашку совершил, не затворив за собой люк для бочек. Будь здесь и сейчас Дори, он бы не преминул высказаться на этот счет, но Непутевый и так очень на себя злился, даже без посторонних дружеских упреков.

Наполовину обсыпанная мукой фигура не замедлила выскользнуть по кособокой приставной лесенке из таверны на улицу. Ангар Дортан последовал за ней.

Только недалекие люди полагают, что гномы все, как один, неуклюжи, толсты и неповоротливы. Это в корне неверно – и пусть некоторые из Нор-Тегли отягощены брюшком, чрезмерно коренасты и, чего греха таить, ленивы, многие из них – ловки, быстры и споры на подъем. Что же касается Непутевого, то он был достаточно проворен, чтобы за считаные мгновения добежать до лесенки, ловок – чтобы еще быстрее оказаться на ее вершине и выпрыгнуть на влажную от утренней росы землю. И пусть у человека длинные ноги, пусть он бежит, словно заяц, прочь, спасая краденое имущество и свою жалкую жизнь. Пускаться вдогонку Ангар не собирался. Помимо всего прочего, в те времена, когда Непутевого действительно прижимало (то есть когда некто желал вдруг покуситься на его добро или угрожал его жизни), его обычно настолько ленивый, чтобы быстро шевелиться, мозг начинал вращать свои шестеренки, колесики и стержни с бешеной скоростью. Это значило, что оказавшийся на свежем промозглом воздухе Ангар просто шагнул в ту сторону, где на земле виднелись следы от муки, оставленные не кем иным, как мерзким воришкой. Невидимка бежал по склону холма, в сторону улицы Слепого Стрелка. Какой смысл гнаться за ним, когда люди – все это знают – умеют перебирать ногами намного быстрее гномов? Действительно, незачем.

Ангар резким движением вложил меч в ножны за спиной, и тут же в его руках появился арбалет. Тетива под сильными пальцами поползла и встала на запоре. Болт из чехла занял свое место в ложе. Как же стрелять по тому, кто невидим? И пусть он там немного запятнан мукой – этого недостаточно, чтобы взять точный прицел. Кстати, умный противник в это время как раз спешил на бегу стряхнуть с себя белую пыль, чтобы вновь оказаться в невидимой безопасности. Непутевый недолго думал. Заветная игла вновь оказалась в его пальцах, гном воткнул ее в дерево арбалета как раз напротив болта. Оружие навскидку… Ангар прищурился, пытаясь разглядеть в маленьком металлическом ушке врага. Серое расплывающееся пятно, по форме напоминающее человеческую фигуру, намного более плотное и темное, чем обрывки почти рассеявшегося тумана, неслось прочь, и его ноги уже ступили на брусчатку улицы Слепого Стрелка. С вершины холма гном прекрасно видел над невысокой стеной с чернеющей аркой галереи колодец по ту сторону. Серое пятно было уже подле него.

– Я снова вижу тебя, крысеныш, – сказал Ангар; произнесенная вслух, эта фраза доставила гному удовольствие, сравнимое лишь с кружкой турбургского эля.

– Фюить, – в ответ хозяину прошипела спущенная тетива, и болт устремился в полет. Гном не отводил пристального взгляда через игольное ушко от своей жертвы.

В следующее после выстрела мгновение (или несколько – гном не считал) по ту сторону стены раздался короткий вскрик, серая фигура резко споткнулась на бегу, будто бы кто-то с силой толкнул ее в спину, и кубарем покатилась по брусчатке.

– Видал, Лори?! – ухмыльнулся Ангар собственной меткости. Конечно, друг не мог его сейчас видеть, но Непутевый поклялся себе, что Лори Дарвейг по прозвищу Неудачник, стяжавший себе славу лучшего стрелка хребта Дрикха, непременно узнает о его подвиге. Осталось только, чтобы Дори Рубин поскорее нашел их закадычного друга. Хвастаться Непутевый любил, этого не отнять…

Ангар огляделся по сторонам – таверна «Плешь Глойна» продолжала жить своей обычной жизнью: гудела десятками сливающихся пьяных голосов и сквозь щели между ставнями истекала полосками неровного желтого света, нетрезво пляшущего на земле. Никто внутри, похоже, так ничего и не узнал, и друзья-товарищи Томаса Невидимого-Выродка-Что-Посмел-Покуситься-На-Добро-Ангара по-прежнему сидели за своим столом, ожидая его возвращения из погреба. Пусть сидят себе… их это дело больше не касается.

Непутевый сбежал вниз с холма, перепрыгивая глубокие выбоины и ямы на дороге. Он спешил поскорее ощутить в своих руках столь желанную для него шероховатость заветной карты. Гном и не заметил, как оставил за собой Пьяный Холм, черную вонючую галерею, указатель с глупой припиской. Он остановился подле колодца. Труп должен был находиться где-то здесь. Ушко верной иглы вновь оказалось у глаза. Ага! Вот и он. Серая фигура распростерлась на земле, раскинув руки в стороны.

– Недалеко убежал, дорогуша…

Ангар начал ощупывать тело. Под пальцами оказалась обычная ткань: кафтан, рубаха… Вдруг мертвец дернулся, и гном понял, что слишком рано причислил беглеца к отдавшим душу.

– Пощади, – прохрипел голос. Размытое лицо не выдавало черт, но изломанный в муке тон мольбы был красноречивее любой мимики. – Забирай свою карту. Пощади…

Из-под кафтана Невидимка достал сложенный в несколько раз пергамент и положил его подле себя на булыжник мостовой. Лишь только карта отделилась от пальцев Томаса, гном тут же увидел ее и узнал такие родные грязные отпечатки пальцев, засаленные потертости и пятна от эля – каждое на своем месте. Конечно же, рисунки и чертеж исчезли с поверхности бумаги, но гном ни секунды не сомневался – это его сокровище!

– Пощади, – еще раз прохрипел Невидимка.

– Кого ж тут щадить? – язвительно проговорил Ангар. – Здесь и нет никого…

Одним коротким рывком он без жалости свернул шею хитрому похитителю и поднялся на ноги. Уснуть от подсыпанного сонного порошка Невидимке так и не удалось – он уже забылся мирным вечным сном, от которого не помогло бы никакое на свете зелье Пробуждения.

Карта сокровищ была свернута и спрятана в своем надежном хранилище – потайном отделении на широком поясе Непутевого. Гном оглянулся по сторонам, уложил арбалет в чехол, а заветную иглу закрепил на кайме плаща, пообещав себе никогда с ней не расставаться. После этого он поспешил покинуть улицу Слепого Стрелка, сегодня как никогда оправдавшую свое название, и направился к дому Дори Рубина.

Труп Томаса Керена так и остался лежать на грязной брусчатой мостовой. Еще не раз за ближайшую неделю горожане будут удивляться, почему это они вдруг спотыкаются на ровном месте посреди улицы Слепого Стрелка.

Глава 2

«Я пишу это тому, кто не убоится зла…»

Кто там крадется в холодной ночи?
Чьи стылые пальцы сжимают мечи?
Чей лик скрыт во мраке, чей нож застрял в шее?
Кого мы сегодня подвесим на рее?
Что берег далекий скрывает в тумане?
Чьи мысли живут лишь в коварстве, в обмане?
Кто ползает там, в первозданной тиши?
Чьи когти скрежещут в забытой глуши?
Не бойся, дружок, ты петельку скрути,
Ножом запасись – он поможет в пути.
Корсар не боится, в удачу он верит,
И дом для него – любой про́клятый берег.

«На чужом берегу». Шэнти корсаровСар-Итиада

9 августа 652 года. Побережье Западного океана. В пяти милях от Тириахада.

Красное небо слилось с кровавой морской гладью и начало постепенно темнеть. В сонный закатный час ветер почти улегся, и низкие, ленивые волны, тихонько шурша, нежно обнимали высокие борта. Буря закончилась, но столкновение с ней не прошло даром для черного корабля, и его отражение в подрагивающей воде выглядело намного более впечатляющим, нежели само судно.

Пиратский корабль был сильно побит безжалостным морем, а ревущие волны-монстры оставили в его фальшбортах ужасные проломы, походящие на следы от гигантских зубов. За те ужасные дни, когда стройного красавца со впечатляющим парусным вооружением мотало по океану, словно сорвавшийся с ветви древесный лист под дыханием осеннего ветра, он лишился обеих мачт, парусов и рей, почти весь такелаж был оборван.

Совсем недавно беспощадные лавины мутной от пены воды били в деревянный корпус, жалобно трещавший и скрипевший всякий раз, когда поднимался новый вал, и каждый такой треск эхом отражался в сердцах людей, доверивших свои жизни чудовищу из дерева и парусины. Много раз наступал момент, когда казалось, что сейчас все закончится, а очередная волна разобьет судно вдребезги… но нет, корабль держался, несмотря ни на что, упрямо подставляя свои борта под удары воды и ветра. Он шел дальше, яростно пробираясь сквозь бури и непогоду, слившиеся для него в один сплошной, непрекращающийся шторм. Измученным морякам представлялось, будто это сам зеленовласый бог Тайдерр сошелся в ужасной схватке с дикими морскими монстрами где-то там, в черных пучинах, защищая свое Террамаре[2] от врагов.

Безумие ветров и вод продолжалось не одну неделю, и когда людям уже начало казаться, что узлы бурь заплелись навечно, буйство стихии неожиданно закончилось, и море сменило черную маску гнева на белопенную милости. Беснующиеся волны успокоились и плавно, словно девы-танцовщицы из далеких восточных султанатов, начали исполнять завораживающие движения, сливаясь с водной гладью, будто с бархатным ковром. Дикие завывания ветра превратись сперва в заунывный шепот, а вскоре и вовсе затихли. Дождь угомонился, а среброликая богиня Аллайан избрала новую цель для своих сверкающих стрел-молний, направив их куда-то на северо-восток. Даже тучи наконец разошлись, освобождая темно-фиолетовое ночное небо, а присмиревшая вода тут же укутала длинные весла белыми волосами пены и уже не казалась такой черной и страшной. В ней теперь отражались бледная красавица луна и любопытные звезды, с интересом следящие за беднягой-кораблем.

«Морской Змей», наш старый знакомец, – двухмачтовый (а ныне совсем безмачтовый) корсарский «дракон» с черными бортами и резной фигурой змеи на носу, имевший глупость заплыть так далеко в незнакомые воды, добрался наконец до своей цели. Но как стареет человек, так и судно, казалось, все покрылось морщинами, облысело и одряхлело. Оно тяжело переносило раны и очень устало. Можно было подумать, что ему, словно какому-нибудь болтуну, отрезали язык, поскольку с двух надстроек, юта на корме и бака на носу, не раздавалось ни звука. На палубах, среди выстроившихся вдоль бортов людей, поселилась почти ощутимая тишина, даже доски, казалось, перестали скрипеть, лишь ритмичные всплески весел походили на едва слышные вздохи, полные жалобы и отчаяния. Даже обычно говорливые птицы, куры и гуси, вернувшиеся из трюмов в свои клетки на палубе у основания обрубка грот-мачты, не издавали ни малейшего кудахтанья или кряканья.

То, что осталось от корабля, небыстро скользило к небольшой, кажущейся тихой и уютной бухте, скорее даже маленькому заливу. Но чем ближе судно подплывало к берегу, тем сильнее рассеивался образ уютной и гостеприимной гавани.

Над водой ползли клочья тумана, похожие на обрывки савана, безжалостно сорванные с покойника. По краям берега в делано приветственном поклоне склонились горбуны-вязы, напоминавшие уставших от жизни дряхлых гробовщиков. Они опустили свои ветви-руки прямо в воду, будто бы омывая пальцы от налипшей на них крови и грязи. Скрюченные, морщинистые корни выбивались из прибрежного песка, по воде плыли скопления желтых и багровых листьев. Острые мысы, выступающие по обе стороны бухты, казалось, заглатывали беспечно подплывающую добычу чудовищной хищной пастью. Весла поднялись, судно замедлило ход. С черного борта в воду упал тяжелый каменный лот, следом потянулся и потертый лотлинь: длинная веревка, вся испещренная узелками. Измерив глубину, моряки отдали якорь – теперь «Морской Змей», как все тогда полагали, был в безопасности, спрятавшись за надежным мысом. Выставив трех дозорных: одного на баке, второго на юте и третьего на главной палубе, моряки отправились на заслуженный отдых. Корабль уснул, лишь три фонаря остались тускло светить в тихой и спокойной ночи.

На носовой надстройке, в нескольких шагах от дозорного, стоял еще один человек. Он зябко кутался от ночной прохлады в длинный плащ, капюшон был натянут на самые глаза. Человек вроде бы ни от кого не прятался, но все же его пробирала дрожь при одной мысли о том, что с берега, откуда-то из-за этих уродливых деревьев, парой десятков злобных и голодных глаз его разглядывает какая-нибудь неведомая тварь, с вожделением потирая друг о друга свои скользкие щупальца и истекая алчной слюной из приоткрытой в истоме пасти. Неведомая земля, брошенная и забытая, пугала, и человек в плаще не хотел показывать ей раньше времени свое лицо.

Когда все разошлись спать, он не отправился с остальными, а остался рядом с дозорным на баке, предпочитая душному кубрику с десятком храпящих потных матросов свежий морской воздух. Только здесь можно было как следует отдохнуть, наслаждаясь тишиной и покоем.

Облокотившись о борт и устало прикрыв глаза, человек старался не задумываться обо всех тех, кто точит на него свои клыки, выглядывая из-за черных деревьев или высунув голову из воды. Он вспоминал свою любимую, златовласую красавицу, которая смогла вернуть его, почти задушенного тоской и отчаянием, к жизни. Эта женщина разожгла его уже успевшее погаснуть сердце, наполнила новым смыслом жизнь. Где она сейчас? Наряжается ли в свои великолепные платья, одно из которых подобно утреннему рассвету, другое – словно бархатное облако, а третье похоже на тончайшую паутину, поскольку сшито из нежнейшего шелка? Что она сейчас делает? Должно быть, дает званый бал в огромном зале, где всегда витает сизый туман. Или охотится: восседая на стройном белоснежном коне, мчится сквозь лесные просторы Конкра, преследуя быструю, почти неуловимую лань. Или же водит хоровод с духами деревьев, танцуя в вихре из листьев и цветов. Но главное – помнит ли она его? Ждет ли? Или уже успела позабыть, избалованная праздниками да балами, пирами да охотой. Он не знал, что с его возлюбленной и где она сейчас, но чем дольше думал о ней, тем больше его сердце наполнялось неясной тревогой. Что-то произошло, что-то очень плохое – он это чувствовал. Ощущал каждой частицей своей грубой, обветренной кожи, но всякий раз, как только он пытался представить себе светлый образ любимой и оставленной им женщины, неугомонные мысли вновь и вновь отдаляли его от нее, возвращаясь к этому берегу.

Хранн Великий, с какой же болью и одновременно страстью она рассказывала ему историю Тиены, своей богини, с какой печалью говорила ему, что для ее народа нет ничего важнее какого-то затерянного далеко на юге осколка камня, а он… он, болван, тут же поклялся ей, что непременно отыщет его, чем постарается заслужить уважение ее грозного отца! Человек в плаще понимал, что правитель Конкра не позволит ему быть со своей дочерью – для него их союз являлся чем-то отвратительным, грязным и порочным, как некое святотатство…

Пальцы до боли сжались на планшире, мужчина со злостью скрипнул зубами. И вот он на затерянном юге, всего в паре миль от своей цели. Зачем он здесь? Что делает, глупец, в такой дали от любимой? Он точно знал ответ на эти вопросы: чтобы вырвать из уст Эс-Кайнта, ее надменного отца, благословение, и пусть для этого пришлось отправиться на другой конец света и тысячу раз рискнуть жизнью. Ничего, он найдет древнюю статую, достанет изнутри этот камень, а после швырнет его под ноги правителю. Пусть посмеет тогда отказать. Барды назвали бы путь мореплавателя «подвигом ради любви», но он на все это смотрел более прозаично. Для него это было сродни какой-то покупке… Об этом не хотелось думать…

Мысли человека в плаще вновь унеслись к руинам, которые отсюда были не видны из-за деревьев. Где-то там, словно гигантский спящий дракон, простирался огромный, разрушенный город. Он притягивал к себе, манил, как любая нераскрытая тайна и тревожное ожидание чего-то опасного и неизвестного. Вопросов, мучавших человека, было сейчас всего два: «Где искать статуи?» и «Кто разрушил Тириахад?» Это его беспринципных подельников в первую очередь волновало: «Где обещанные сокровища?», «Как их забрать?» и «Кому ради них нужно перерезать глотку?». Золото и его обманчивый звон остались для него в прошлом. Теперь у него есть она, которая собой затмевает все золото и все сокровища мира. И пусть глупцы ломают себе жизни ради желтого блеска, он же не станет и…

Вдруг рядом с кораблем раздался негромкий всплеск. Человек в плаще в то же мгновение бесшумно прильнул к фальшборту – кто знает, что за мерзость может попытаться ночью забраться на судно. Об этих землях рассказывают всякое…

– Горл, приготовь арбалет, – прошептал человек в плаще часовому. – Держи палец на спусковом крючке и прикрути-ка фитиль…

– Да, Логнир, – прошептал в ответ тот.

Корсар наклонился к торчащему из борта крюку с фонарем, открыл железную сетку, надетую поверх стеклянного футляра, и задул огонек. Его примеру последовали двое других дозорных, и спустя несколько мгновений корабль погрузился в сплошную темень. Он, словно лоскут черного плаща, стал лишь более мрачным пятном в окружающей ночи.

За бортом не раздавалось больше никаких необычных звуков, лишь шепот волн и шелест прибрежных деревьев, о чем-то болтающих с легким морским ветерком.

«Уж не почудилось ли?» – навязывалась непрошеная мысль, и словно ответом на этот вопрос вдруг отчетливо послышалось странное царапанье о борт. Тут же представились длинные кривые когти многорукого существа, горящие алым светом глаза и огромная пасть, полная клыков.

Логнир тихонько потянул из ножен на поясе короткий меч, предусмотрительно смазанный сажей, чтобы блеск стали не выдал в лунном свете. Этому бывший сотник двадцать первой северо-восточной заставы научился у корсаров, умевших прятаться столь же хорошо, как черная кошка в темном трюме. Командуя заставой, Логнир никогда бы не додумался до таких премудростей, как залить плетения кольчуги мягким воском, чтобы избавить ее от бряцанья, или вшить в высокий воротник кафтана несколько монет, чтобы никто не смог подкрасться сзади и перерезать тебе горло… На королевской службе вообще все казалось понятней и проще, но с тех пор прошло больше четырех месяцев, и Логнир Арвест, капитан при звании и семи наградах за храбрость и подвиги, уже не был верным служакой трона. Сожженная застава осталась в прошлой, какой-то чужой и почти позабытой жизни.

Мерзкое царапанье раздалось вновь, скрипы стали звучать все ближе и ближе. Логнир затаил дыхание и приготовился. На судно, цепляясь за обшивку, кто-то карабкался – в этом уже не могло быть сомнений. Жалобно скрипнула доска, словно в нее вошел острый коготь, послышалось стальное царапанье… тишина… новый скрип.

Логнир дал знак притаившемуся корсару, и тот поднял арбалет. По трапу на надстройку тихо поднялись еще двое дозорных: потушенный фонарь – молчаливый призыв о помощи. В их руках тоже было заряженное тяжелыми болтами оружие.

Ожидание растянулось в несколько мучительно долгих мгновений неизвестности. Тварь из темноты подбиралась все ближе, она карабкалась вверх по борту, цепко хватаясь за доски обшивки своими когтями. Вскоре Логнир смог различить чужое дыхание, хрипловатое, натужное, еще слышался шорох ползущего по борту тела и капанье воды, стекающей с неведомого монстра, выползшего из морских глубин. Человек в плаще все силился представить, как же выглядит это существо. Возможно, у него длинное скользкое тело или, наоборот, поджарое, словно у гигантской кошки, перевитое жгутами мускулов, с сильными лапами и острыми когтями-крючьями. И глаза… у всех жутких тварей ночи глаза горят ярким ослепляющим огнем…

Новый скрип раздался в нескольких футах от Логнира. Чужак был уже совсем близко. За фальшборт зацепилась лапа, и, к большому удивлению человека, она была нормального размера и походила скорее на обычную руку: на ней совсем не оказалось когтей… только самые обыкновенные ногти, правда, сильно потрескавшиеся и неухоженные.

Незнакомец легко подтянулся, схватился второй рукой за металлическую утку для крепления снастей и, не замечая притаившегося рядом Логнира, ловко спрыгнул на палубу. К удивлению и даже некоторому разочарованию бывшего сотника, он вовсе не походил на гротескного монстра со щупальцами и десятками сверкающих глаз. Незваный гость хоть и двигался с грацией кошки, имел вполне обычный человеческий облик.

Чужак начал озираться по сторонам, в руках его блеснули два длинных ножа (мнимые когти), а спрятавшиеся неподалеку дозорные, подери их Бансрот, даже не собирались стрелять! Когда незваный гость сделал шаг к трапу, Логнир весь подобрался и прыгнул, намереваясь ударить чужака сзади по голове и оглушить, чтобы после побеседовать с ним «о цели его визита». Имелась у бывшего заставного капитана такая глупая привычка: он предпочитал говорить с пленными, а не рыть могилы для покойников. Удар рукоятью меча прошел мимо – в последний миг незнакомец с невероятной скоростью присел и резко развернулся, при этом перебрасывая кинжалы в руках обратным хватом. Теперь уже Логниру пришлось защищаться. Короткий меч, звякнув, отбил первый удар слева, после опустился и отбросил в сторону кинжал, летевший снизу. Противник совершил очередной замах. Бывший сотник быстро отреагировал… чересчур быстро – клинок Логнира пришелся в пустоту. Хитрый чужак и не думал бить – он резво отскочил назад. Проклятие! Ты это куда?! Незнакомец медленно отходил до тех пор, пока в спину ему не уперся фальшборт.

Где-то подле трапа прятались корсары-дозорные и, судя по всему, даже не думали помочь. Ну и Бансрот с ними…

Логнир начал медленно подкрадываться. Куда бы ни заманивал его враг, опытный мечник не собирался бросаться вперед очертя голову. Помнится, когда-то он сам поймал корсара Бернарда Мора на подобную уловку, когда они дрались в самом начале плавания. Тогда Берни пришлось искупаться…

Чужак взмахнул клинком, подзывая Логнира. Он был примерно его роста, может, чуть ниже. Во тьме человек в плаще разглядел лишь контуры крепкого тела, у врага были жилистые руки и сильные ноги.

Логнир Арвест рассек клинком воздух перед собой, противник ловко отступил, присев на полусогнутых ногах, и ушел вбок. Ответная атака незнакомца была необычайно стремительна и опасна. Поворот на полтела – неуловимый выпад, и сталь проскальзывает всего в нескольких дюймах от виска солдата.

Ну все! Казалось, полностью позабыв о защите, Логнир перешел в наступление. На незнакомца обрушились удары клинка бывшего сотника: скользящие выпады, резкие рубящие, удары по дуге, обманные приемы. Хоть застава осталась в прошлом, мозолистые пальцы хорошо помнили рукоять меча. Но чужаку все было нипочем – он ловко уклонялся, кружа вокруг явно выдыхающегося человека… Горл, мерзавец, и его дружки даже не подумали о том, чтобы вмешаться, и продолжали прятаться в стороне и нагло глазеть, с интересом наблюдая за схваткой.

За спиной хмыкнули, и Логнир на миг отвлекся. Воспользовавшись этим, незнакомец присел на одно колено, ловко уйдя от пронесшегося над головой клинка, и совершил стремительный выпад кривым ножом снизу вверх. Капюшон бывшего сотника сорвало ветром, по щеке протянулся широкий порез. Противник резво отскочил на шаг, собираясь атаковать вновь.

Логнир застыл и провел рукой по лицу – пальцы были в крови… На следующее движение чужака бывший королевский солдат уже не успел отреагировать. Незнакомец с силой оттолкнулся от палубы и прыгнул вперед, выставив перед собой колени. Застывший на месте Логнир не смог увернуться, и чудовищный удар пришелся точно в грудь. Перед взором капитана Арвеста за один миг промелькнули раскосые черные глаза, узкие скулы и длинные клыки… это было женское лицо. Неведомой тварью, прокравшейся ночью на корабль, оказалась женщина!

Логнир упал на палубу, враг уселся на него верхом, крепко держа его за плечи. Глаза женщины яростно сузились, длинные клыки блеснули в лунном свете. Орчиха наклонила голову и… усмехнулась.

– Как твои дела, человече? – хрипловато дыша прямо ему в лицо, спросила она и мерзко слизнула кровь с его щеки.

– Гарра, будь ты неладна! – простонал Логнир. Он узнал ее. Мнимым монстром оказалась воительница из дружины морского вождя орков Гшарга, друга их капитана. Гарра отличалась диким нравом (собственно, как все орки), а также страстью к сомнительным удовольствиям – в виде безумных драк, странных шуток и лишенных всяческого смысла поступков. Но при этом она была отличным воином, искусным охотником и верным товарищем.

Логнир столкнул с себя женщину и со второй попытки с трудом поднялся на ноги при помощи той же орчихи. Даже дышать было больно, ребра в груди, казалось, изошли трещинами.

– Мерзавка… – прохрипел Логнир. – Ты же меня чуть не убила! Ребята тебя едва не изрешетили из арбалетов!

– Они-то меня сразу узнали, как и я их, – усмехнулась она так, что из-под нижней губы задорно выполз острый клык.

– Хранн Милостивец… мои ребра…

– К утру пройдет, – посулила воительница. Из темноты раздавался невероятно мерзкий и раздражающий хохот матросов, с превеликим удовольствием глазевших на унижение бывшего солдата трона. Корсары, что с них взять?..

– Что ты здесь делаешь? Или просто вышла прогуляться и попутно поколотить меня?

– Логнир, я принесла послание от вождя.

Она вытащила свиток из глубокого выреза на облегающей тунике. «Хоть и орчиха, но привычки те же, что у всех баб», – с досадой подумал Логнир, почему-то вспомнив эльфийскую принцессу… Гарра протянула ему послание, человек взял и, разворачивая бумагу, хмуро спросил:

– Почему ты просто не позвала? Зачем все это представление?

– Во-первых, Логнир, вождь приказал соблюдать тишину, а во-вторых, мне эта драка принесла несказа-а-анное удовольствие.

– Эх, орки-орки… Я с тобой напрочь лишился разума, Гарра: здесь же ничего не видно! Идем будить нашего любезного кормчего, нечего дрыхнуть, когда здесь такое творится… – Женщина уже развернулась к трапу, когда Логнир возмущенно воскликнул: – Эй, куда собралась! Думаешь, можно мне просто так ребра отбивать? Давай-давай, помогай…

Гарра подхватила его под руку и буквально поволокла к капитанской каюте, а вслед им неслись насмешки неугомонных корсаров. Но только орчиха и бывший солдат исчезли из виду, как Горл с товарищами поспешили вернуться на свои места и вновь зажечь фонари – они-то знали, насколько у капитана бывает «радужное» настроение, если его будить посреди ночи. Ребра Логнира нещадно болели, и он на чем свет стоит клял про себя Гарру, что сперва набросилась на него, а сейчас стиснула его грудь своей рукой настолько сильно, что ему стало нечем дышать.

Так, почти в обнимку, человек и орчиха подошли к юту. Гарра заволокла Логнира по трапу на надстройку, и они оказались у дубовой двери с занавешенным изнутри круглым окном. Прямо на стене над притолокой сидел небольшой зверек, сонно свесив голову и изогнув шею. Широко раскрыв пасть, он обхватывал клыками большой стеклянный футляр. Лишь вблизи можно было разглядеть, что этот странный зверек – всего лишь искусно выкованное украшение, крепко удерживающее потухший фонарь. Матросы не решались подходить к этой двери слишком близко даже для того, чтобы вновь разжечь погасший фитиль. Капитанскую каюту все старались обходить стороной, словно заброшенный двор, где живет большая злая собака.

Бывший королевский сотник постучал в дверь. Ничего. Логнир снова постучал – уже сильнее, от таких ударов, наверное, мог бы проснуться весь корабль. Наконец изнутри сперва раздались кряхтенье и грязная ругань, а после к ним добавился звук нарочито шаркающих шагов. Дверь распахнулась, и на пороге показался заспанный человек с медно-рыжими волосами, неряшливо спутанными и разбросанными по плечам. Капитан был обнажен по пояс, черные бархатные штаны он заправил в высокие остроносые сапоги с пряжками – должно быть, так и свалился на свою кровать (единственную на судне!), не снимая обуви. В петлях на кожаном ремне у рыжеволосого висели три его неизменных кинжала: один с прямым клинком, два – с изогнутыми, как серп луны. Лицо кормчего «Морского Змея» выглядело столь помятым, будто он не поднялся только что с мягкой перины, а вышел из столкновения с подводным рифом. В ушах капитана поблескивало множество серег-колец – каждая из них, как это принято у кормчих Сар-Итиада, вдевалась за переход судна через океан. Судя по их количеству, этот человек, казалось, только тем и занят, что совершает долгие и опасные плавания от берегов Ронстрада к землям Роуэна протяженностью в семьсот морских миль. Капитан очень походил на зверька, висевшего над дверью каюты. Нос его был слегка вздернут, а в уголках глаз морщинки сложились в извечный недоверчивый прищур. Да и зловещая улыбка, застывшая на губах человека, которого разбудили спустя час после того, как он заснул впервые за седмицу, походила скорее на звериный оскал.

– Кому здесь «кошек» дать? У кого спина зажила-затянулась? Как вы смеете, собаки, будить своего капитана? – Джеральд Риф, широко и с подвыванием зевая, потер заспанные глаза.

Бывший королевский офицер, глядя на него, снисходительно улыбнулся.

– Да вот, заснуть не могу, – пояснил Логнир, – твои клыкастые друзья не дают, прокрадываются на борт и дерутся. Поболтать не желаешь?

– А, это ты, крыса береговая. – Кормчий зевнул еще шире – казалось, сейчас рот у него разлезется и верхняя часть головы отпадет к затылку, словно крышка у шкатулки. – Чего тебе?

– Тут письмецо от твоего друга-капитана с «Гадрата» прилетело с… – Логнир скривился, потирая ушибленные ребра, – почтовой голубкой.

Гарра оскалилась. Капитан снова зевнул:

– Ааэххх… Ладно, проходи. Поглядим, что там эта обезьяна зеленая начеркала.

Развернув на столе свиток, в скупом свете разожженной Джеральдом свечи они прочитали довольно бессвязное послание, в котором было меньше смысла, чем многочисленных подтверждений того, что орку нечасто приходится излагать свои мысли на бумаге:

«Логниру.

Этот город… Упаси-упаси… Логнир, да простят меня духи моря, что не послушал тебя сразу… Тут нельзя даже моргать, потому что в тот миг, когда ты моргнешь, что-то может подкрасться… Славный Торок пал, убитый чьей-то арбалетной стрелой, вырвавшейся из руин… Убийцу мы не нашли, лишь следы сапог за кучей кирпича, что была когда-то чьим-то домом, и вековая пыль стерта там в нескольких местах… Стрела прошила могучего Торока, да пребудут с ним духи, насквозь. Словно копье всадили ему в горло, прокрутили как следует, а потом вырвали… Крови было столько, что славный воин весь почти утонул в ее луже… Крогр еще сказал, что он похож не на добропорядочного орка, а на дохлую свинью в красном болоте. В общем, как ты уже понял, в этом псовом городе есть кто-то из тех, кого здесь быть точно не должно…

Этот город… Мурашки бегут по телу даже у меня, когда я на него смотрю – словно все духи из свиты Х’анана щиплют и кусают меня – такой страх. Пустота и тишина царят в этих руинах, так, словно здесь вволю погуляла Тысяча исчадий Древнего Лиха.

Ни одного целого дома, ни одной собаки или птицы, даже насекомого… Не видно ни единой живой души, но чувствуется, что кто-то здесь прячется. Его не видно, но он есть… и он… повсюду…

Мы нашли твою каменюку. Это, судя по бороде, Дрикх, а не Тиена. Каменюка стоит у южного входа в город, точнее, стояла – теперь она полностью разрушена, осколки лежат рядом. Гномьему богу, да простят меня коротышки, кто-то оторвал голову… Мы там все облазили, но ничего не нашли… Статуи богини остроухих демонов я не видел, но ты ведь говорил не углубляться в город…

В Час Степного Тигра встретимся с тобой на берегу под большой сосной и решим, что нам делать дальше.

Передай этому рыжему ягненку Рифу, что нашел я для него мачту, его это обрадует.

Гшарг, Великий Морской Вождь Волка».

– Вот чего я и боялся: нас опередили. Статуя Дрикха разрушена, древнего артефакта наверняка нет…

– Послушай, Логнир, – спокойно сказал Риф, разжигая свою трубку от лучины, – Гшарг ведь не входил в сам город. Может, статуя Тиены (ведь именно она тебе нужна?) цела и невредима, так что не ныряй с якорем раньше времени… В общем, унынию будем предаваться потом, а пока прогуляемся на берег – «Морской Змей» нуждается в срочном ремонте: кто знает, возможно, нам придется очень быстро отсюда убираться.

– Час Тигра – это когда? – только и спросил Логнир.

– Это на рассвете, – гордо пояснила Гарра. – По легенде, именно в этот час огромный саблезубый тигр спас в степях младенца Д’агаура, сына Великого Тынгыра, а затем…

– Достаточно, – оборвал ее сотник. – Значит, на рассвете…

Было еще темно, когда две узконосые лодки с грубо вырезанными на бортах морскими змеями врезались в прибрежный песок. На берег ловко соскочили люди и начали дружно вытягивать их из воды.

– Веди, Гарра, – сказал Риф, на всякий случай проверяя, удобно ли сидят кинжалы в перевязи на поясе и легко ли они вынимаются. Незнакомому берегу кормчий не доверял, а если по правде, то он вовсе не доверял любому берегу, предпочитая ему открытое синее море. Оно всегда для него являлось тверже и прочнее любой, даже самой ухоженной, земли.

Воительница пошла вперед, к лесу, возвышавшемуся золотистой осенней стеной всего в двух десятках футов от водной глади. Люди направились следом, самым последним плелся неугомонный гоблин Гарк, слуга сотника Арвеста, наотрез отказавшийся оставаться на «Змее». Еще бы! Хозяин Логнир спускается на берег, там он увидит столько интересного, быть может, даже попадет в какую-нибудь передрягу! И все это без него, верного Гарка?! Нашли дурака – а что ему прикажете делать на корабле? Снова обыгрывать корсаров в кости или карты? Воровать с камбуза у толстяка-кока еду? Гоняться по мокрой палубе за неуловимым корабельным духом, о котором шепчутся матросы, или вновь насмехаться над боцманом Гором с его троллиными мозгами? Скукота… Нет, он заранее притаился в лодке, а теперь брел за остальными, стараясь не отстать. Гоблин кутался в свой собственный, лично сшитый для него хозяином плащ, набросив на голову глубокий капюшон, из-под которого торчал кончик его длинного зеленого носа. Гарк постоянно спотыкался, ведь из-под этой тряпки, призванной защищать его голову от дождя, никогда, Бансрот подери, ничего толком не видно, поэтому он все время тихо бранил ее.

– Что за несносная, дрянная вещь, – шипел длинноносый, отдергивая тонкими когтистыми пальцами край капюшона, пытаясь поправить его так, чтобы он постоянно не спадал на глаза. – И кто тебя только придумал? Гарку ты не нравишься, да. Он тебя не любит…

Закончилось тем, что гоблин попросту сорвал капюшон, подставив спутанные черные волосы неприятному моросящему дождю. Слуга Логнира Арвеста был невысокого роста, немного не доставая обычному человеку до пояса. Большая голова сидела на тонкой шее, выделяясь длинным заостренным носом и торчащими в стороны ушами. Большие и слегка раскосые желтые глаза оглядывали мир с пристальным вниманием добродушного кота. Что же касается присущей всем представителям народа гор злобы, то она никогда не знала выхода из этого немного лукавого, немного плутоватого взгляда. Одет гоблин был в темно-зеленую перепоясанную ремнем котту с пелериной из коричневой кожи на плечах. Потертые штаны он заправил в остроносые туфли с длинными отворотами. О неудобном плаще с мерзким капюшоном уже говорилось, и Гарк, нисколько не боявшийся непогоды, давно бы уже его выбросил, если бы не прятал на груди крепкую кольчугу, которую он тихонько стащил из судового арсенала и втайне перевил под свою фигуру – гоблины всегда славились непревзойденным умением как красть, так и обращаться с самым неудобным доспехом.

Пока Гарк, путаясь в полах плаща и ведя непримиримую войну с капюшоном, волочился за отрядом, орчиха уже успела отойти так далеко, что карлик потерял ее из виду.

Гарра, словно кошка, крадущаяся по остриям мечей, осторожно ступала по перемежавшемуся с травой песку, держа в руках лук с наложенной на него стрелой, и настороженно оглядывалась по сторонам… Корсары и бывшие королевские вояки сжимали мечи и кинжалы: мало ли что может случиться…

Путники вошли в тень деревьев. Чем дальше они заходили в лес, тем мрачнее казалась им окружающая природа и более зловещим становился шепот ветра. Листья здесь все облетели, а первый ряд кривых вязов и высокой ольхи с золотыми и багровыми кронами являлся некоей занавесью, скрывающей за собой сцену древесного цирка мрака и увядания. Голые ветви над головой скручивались и переплетались между собой так крепко, что походили на своды. Под ногами бархатом расстилался багряный мох, точно кровь, пролитая в древности. Стволы дубов и сосен покрывала серая истрескавшаяся кора, нездоровая по своему виду, а в тех местах, где она сошла, чернела обнаженная плоть дерева, словно кем-то выжженная. Изломанные крючковатые корни, торчащие из земли, тонули в клочьях бледного тумана, который, казалось, никогда здесь не рассеется. Где-то над головой пронзительно кричала птица так, будто ее медленно режут от зоба и до хвоста.

Вскоре путники вышли на темную прогалину, сокрытую от лучей рассветного солнца разлапистым потолком сосновых ветвей. Земля здесь была устлана сплошным ковром из опавших иголок, а со всех сторон, словно великаны-стражи, подступали высокие деревья.

Ожидавший их орк неподвижно стоял в тени огромной сосны, до самых низких ветвей которой нельзя было дотянуться, даже если бы один человек вскарабкался на плечи другому. Каждая иголка размером в полтора пальца, а шишки, наверное, и вовсе с голову младенца – не приведи бог, упадет такая на макушку! Остальные деревья здесь были намного ниже и не могли тягаться в росте и могуществе со своим королем.

Гшарг облокотился о широкий смолистый ствол, а его длинный плащ стелился по земле. Должно быть, много колючек уже пристало к подолу. Глаза орка были закрыты – он прислушивался к звукам рассветного леса. Морскому вождю не нужно было видеть, чтобы узнать о приближении отряда, – по его мнению, они так громко дышали и столь усиленно топали сапогами, что могли, наверное, перебудить всех покойников на кладбищах Тириахада… Гшарг улыбнулся своим мыслям, глаза его по-прежнему были закрыты. Ветер еле-еле перебирал длинные черные волосы. Джеральд Риф знал, что в детстве его друга воспитывал родной дед-шаман, который и привил ему уважение и любовь к деревьям. Будучи еще мальчишкой, Гшарг научился слышать голоса леса, понимать их зов и говорить с миром древесных духов. Если бы орк так не любил море, кто знает – может, он остался бы на земле и стал бы могущественным колдуном, но ни с чем не сравнимая страсть к волнам, соленым брызгам в лицо и бурям, вздымающим корабль к самому грозовому небу, возобладала над ним. Риф всегда догадывался, что именно учение деда помогает Гшаргу с такой легкостью управляться со своей ладьей. Никто не знает этого наверняка, но может, корабль сам подсказывает орку, что и когда нужно делать…

Отряд подошел к дереву, а морской вождь даже не шевельнулся. Робкий луч рассветного солнца прорвался сквозь тучи и ветви и, едва блеснув на длинных орочьих клыках, затерялся вновь.

– Мой Тонгурр… – Гарра склонила голову.

– Приветствую тебя, Гшарг. – Логнир выступил вперед и сбросил капюшон.

У человека были длинные русые волосы, вьющиеся и спутанные, давно не стриженная борода, открытое искреннее лицо, но при этом отягощенный печалью взгляд темно-карих глаз. Синяки под ними свидетельствовали о том, что бывший сотник почти не спит, а нездоровая бледность – о его то утихающей, то возвращающейся болезни. Тоска сделала из физически сильного и крепкого человека нечто, напоминающее гордый ясень с изъеденным термитами основанием. После отплытия из Сар-Итиада на лбу Логнира Арвеста добавилось несколько новых морщин, а старые углубились. Волосы его в некоторых местах уже тронула седина, а лицо, омраченное расставанием с любимой, превратилось в поблекшую старческую маску, но он этого не замечал – старался думать лишь о своем пути и долге.

Орк открыл глаза, немного помолчал и, наконец, ответил на приветствие:

– Ну что, Логнир, не укачало тебя еще на этой гнилой посудине старины Рифа?

– Ну-ну, орчина… – усмехнулся Джеральд. – Ты-то, как я полагаю, свою кроху выволок на берег и спрятал поукромней. А что прикажешь делать нам, коли нет ни мачт, ни… А, – рыжеволосый капитан указал на сосну. – Я так понимаю, это мне подарок?

– Да уж, – невесело ответил морской вождь, – если бы не твой дохляк «Змей», никогда бы не позволил рубить такую красавицу. – Гшарг нежно положил когтистую лапу на морщинистый ствол и погладил его, будто котенка.

– Это что, кровь на ней? – пораженно прошептал один из спутников Логнира, бывший заставный сержант Лэм.

И действительно – на сухой, словно кожа старика, коре в некоторых местах проступали багровые, почти черные капли. Поначалу люди приняли древесный сок за смолу, но он был не таким тягучим, пробиваясь через трещины и медленно стекая вниз. За каплями оставались тонкие красные дорожки.

– Так и есть, – не поднимал головы Гшарг. – Дерево плачет кровью… Оно знает, зачем вы пришли. Оно не хочет умирать.

– Эээ… так может, не стоит его рубить? – неуверенно протянул Риф. – Кто знает, какая нечисть может выбраться из будущей мачты в самый неподходящий момент.

– Дух дерева погибнет с последним ударом топора, – безжалостно ответил орк. – Тебе нечего опасаться.

– Все же предлагаю срубить другое дерево, – поежился от страха кто-то из корсаров Рифа. Кажется, это был Рональд Черный Глаз, второй помощник капитана на судне. – Здесь кругом хватает нормальных деревьев, из которых не течет никакая кровь…

– Гааркх! – оскалился зеленокожий предводитель. Гарра тоже зарычала. – Не смей перечить мне, человек! Эти деревья… – орк яростно обвел рукой вокруг себя, – еще слишком молоды, и я не позволю вам прикоснуться к ним.

Люди никогда не видели морского вождя таким злым. На миг он стал походить на своих собратьев-варваров, что, подобно диким зверям, облачались в изорванные шкуры животных, после чего, вооружившись шипастыми дубинами и кривыми ржавыми кинжалами, которые они раскопали на местах древних битв и сражений, шли резать ненавистных им белокожих: убивать детей, женщин и стариков.

– Ладно, дружище, мы поняли тебя, – попытался сделать шаг к примирению Риф. – Я вижу, как тебе дорого это дерево, и ценю твою жертву. Я понимаю тебя – это великолепная сосна. Наверное, у нас будет самая красивая мачта в Сар-Итиаде.

– И не только в Сар-Итиаде! На всем океане!

– Да-да, на всем океане, Гшарг. Мы поняли, прости…

– Значит, к делу. – В голосе вождя все еще сквозила злость. – Доставайте свои топоры и приступайте.

Из-за деревьев на поляну вышли воины из дружины Гшарга, около десятка вооруженных орков. Один из них подошел к предводителю:

– Все без изменений, мой Тонгурр. Город спит…

– Ясно. Логнир, я так понимаю, ты сам хочешь облазить эти забытые духами развалины?

– Да… – нахмурился бывший сотник. – Только бы статуи были на месте…

– Не бойся, отыщешь ты свои каменюки, благо, их там много, – усмехнулся орк, сменив гнев на милость. – А твои ребята, Риф, пусть чинят корабль, вероятно, нам придется выгребать отсюда как можно быстрее. Не нравится мне то, как погиб несчастный Торок. И это… Слушай меня внимательно, Риф. Мой «Гадрат» спрятан в трех милях вверх по течению реки. На ладье остается половина ватаги, и если ты вдруг увидишь, что корабль отплывает без меня, топи его ко всем морским духам. Ясно?

Джеральд кивнул и, повернувшись к своим людям, начал им что-то тихо втолковывать.

– Идем, – бросил Логниру Гшарг и зашагал в ту сторону, откуда появились его подчиненные.

Сотник кивнул своим и последовал за вождем. Гарк, Лэм и еще пятеро бывших королевских солдат тоже направились следом. Гарра и орки замыкали процессию. Рыжий капитан со своими людьми остался на опушке. Шли приготовления к рубке Кровавой Сосны, как ее нарекли между собой корсары…

– И почему белокожие никогда мне не верят? – прорычал в самое ухо человеку Гшарг. – Эта штуковина посреди Каменного тракта впечатляет не настолько, чтобы любоваться ею.

Логнир поднял на орка испытующий взгляд. Было видно, что за показной веселостью морской вождь пытается скрыть страх и не пасть в глазах своих воинов, изо всех сил старается оставаться для них примером. Даже такой отпетый безумец, как этот здоровяк, чувствовал себя здесь неуверенно и постоянно оглядывался через плечо, видимо, опасаясь, что какое-нибудь мерзкое Нечто может выползти из-за деревьев в любое мгновение.

Сказать по правде, было чего бояться. Место это казалось выдернутым из времени, вырванным из жизни, причем вырванным грубо, жестоко, с мясом. От дороги мало что осталось. Некогда здесь проходил широкий удобный тракт, мощенный ровным камнем и обустроенный водостоками по обочинам. В дни расцвета Империи, когда Гильдия Немераг[3] держала под своей дланью власть в стране, сеть Каменных трактов походила на паутину, соединяющую центральные территории в долине Авар-Яна с окраинными, захваченными землями. Благодаря Каменным трактам и великолепной выучке имперские легионы могли совершать столь быстрые переходы, что их называли «Кованым Поветрием», они несли огонь и сталь карательных гладиусов во все несчастные провинции огромной страны. Но те времена прошли, и нога легионера давно не ступала на белые квадратные плиты, ведущие к воротам Тириахада.

По обе стороны дороги еще сохранились обезображенные каменные фигуры, некогда, должно быть, прекрасные и утонченные, а ныне – не более чем жуткие монстры, лишенные голов, с отколотыми носами и раздробленными лицами.

Логнир не глядел вокруг себя. Всем его вниманием завладело перегородившее тракт на Тириахад тело. Это был мужчина: широкоплечий, с могучим обнаженным торсом и длинной бородой. Ростом он походил на огромное поваленное дерево, а его грудь находилась примерно на уровне головы бывшего сотника.

Рука гиганта, по-прежнему сжимавшая кузнечный молот, лежала чуть в стороне, отделенная от тела, как и голова, откатившаяся к обочине. Левая половина лица мужчины была стесана – кто-то превратил ее в уродливую маску, лишенную черт, будто слизав щеку, бровь и глаз, половину рта… Зато в правой можно было разглядеть искаженную яростью и болью гримасу. Кожа так сильно натянулась на уцелевшую скулу, что казалось, вот-вот лопнет, бровь и часть лба изломились в морщинах, складки у болезненно раскрытого рта напоминали изгибы ткани. Можно было подумать, что гигант до сих пор чувствует пережитую боль. Что было попросту невозможно, ведь он никогда ее не мог испытывать. Он никогда не ощущал на коже дуновения ветра или теплых лучей солнца, он даже не погиб, поскольку никогда и не был рожден. Кожа его была мрамором, волосы и борода состояли из вырезанных в камне волнистых росчерков. Единственный глаз, а также сохранившиеся части носа и рта имели предельно четкие, полированные очертания. Тело его никогда не было живым, а раны были лишь трещинами, сколами и надломами. Вместо крови – каменная крошка и белая пыль.

– Это Он, хозяин? – спросил Гарк. От волнения его голос стал походить на крысиный писк.

Логнир не ответил. Дрожащие пальцы коснулись гладкой руки статуи. В этот миг его посетило настойчивое ощущение того, что он уже был здесь когда-то и отчетливо помнит эту самую статую, сброшенную чьей-то злой волей с постамента и лежащую на дороге. Это было невозможно, но со скользким неприятным чувством повторения нельзя было справиться. Мерзкое воспоминание о том, что еще не случилось…

Логнир вспомнил. В памяти всплыл один давний разговор…

– Как я их найду? – спрашивал он, глядя на бумагу, где всего за миг до этого под пером его спутницы проявились вписанные в магические фигуры изображения двух людей. По крайней мере, они очень походили на людей, но в то же время их фигуры были лишены присущей человеку низменности, а лица – нестираемого отпечатка пороков.

Несомненно, это было то же самое лицо с ее рисунка. Искаженное, изломанное, но бесспорно – именно то.

– Их ни с чем невозможно спутать, – ответила девушка с волосами цвета полуденного солнца. Она глядела на него немигающим взором ярко-синих глаз, подобных безоблачным небесам, будто пытаясь пронзить его душу, само его существо. – Их нельзя не узнать, когда они смотрят на тебя…

Логнир перевел взгляд с лица на искалеченные ноги гиганта. Чуть ниже колен они обрывались, а из сколов торчали обломки настоящей кости. Ужасная мысль родилась в голове: неужели поверженный когда-то был живым? Может, все прошлые выводы неверны и это вовсе не статуя?

Кости, торчащие из ран… Отнюдь не мрамор… Словно кто-то когда-то пленил великана. Этот кто-то не просто убил его, нет – он придумал пытку поизощренней, помучительней. Заживо обмазав своего пленника терракотовым раствором, кат засунул его в гигантскую печь, где тот и подвергся обжигу. Тогда гигант был уже мертв, но его тюремщик не остановился на достигнутом. Он все полировал его новую кожу, тер до того момента, пока она не стала походить на гладкий камень и не приобрела белый цвет мрамора…

– Гляди, Логнир. – Гшарг ткнул когтистым пальцем. – Видишь дыру у него в груди? Камень сколот металлом – резцом или зубилом. Да и ноги ему переломали, чтобы столкнуть с пьедестала и добраться до верха. Здесь прогулялись молоты. Причем совсем недавно…

– Может, это те самые твари, что убили нашего родича, – предположила Гарра.

Логнир забрался к гиганту на живот и заглянул в прореху в том месте, куда указал орк. В темной впадинке виднелись осколки ребер, а на месте сердца ничего не было. Что-то отсюда вытащили.

– Как я добуду то, что тебе требуется? – спросил он тогда у девушки с золотистыми волосами.

– Они сами тебе их отдадут, – последовал ответ. – Стоит лишь попросить.

– Твоей наставнице нужны какие-то предметы из Дрикха и Тиены?

– Лишь Тиены. Только нашу великую Мать-прародительницу мы можем пробудить. Великая Иньян входит во сны всемилостивой спящей Тиены, она говорит с богиней. Она пророчит нам ее волю. Тиена желает пробудиться. Хозяйка Ночи рассказала нам, что Кузнец Рока породил глупых карликов, которым нипочем не догадаться, как вернуть своего бога. Так пусть же горн его остается потухшим, а молот не стучит больше по наковальне. Детям Тиены он не важен.

Кто-то, судя по всему, посчитал артефакт в груди Дрикха не менее важным. И вот этого артефакта нет. Нужно поскорее найти Тиену. Найти второй загадочный предмет, пока до него не добрались чужие руки.

– Нам пора. – Логнир спрыгнул на дорогу и отвернулся от оскверненного мраморного тела.

– Ну что ж, – хмуро проговорил Гшарг и повернулся к городу. – Значит, добро пожаловать в место упокоения…

* * *

Город Тириахад всего три века назад был крупнейшим поселением Темной Империи. Занимал он невообразимо обширную площадь и являл собой средоточие богатства и роскоши. Жители Тириахада считались самыми состоятельными на землях государства некромантов, и даже Сиена меркла во славе «Северной Столицы», как называли город в народе. Самое странное здесь заключалось в том, что никому не были известны источники золотых рек, льющихся в казну города. В то время как вся страна клонилась к упадку, раздираемая войнами и восстаниями, болезнями, пожарами и стихийными бедствиями, Тириахад процветал. Неумолимо шел к немеркнущей славе и недосягаемому могуществу. Но, как известно, когда-нибудь заканчивается любая лестница, и вскоре хроника восхождения Северной Столицы оборвалась. Что именно произошло тогда – неизвестно. История повествует лишь о том, что почти триста лет назад из Тириахада вышли войска Империи под предводительством самого Темного Императора – это и были легендарные тринадцать легионов Титуса Люциуса XIII, сгинувшие в топях. Позже в Ронстраде узнали, что и сам город уничтожен, но до сих пор так и осталось тайной, кто его разрушил и зачем это кому-то понадобилось. Одни поговаривали, что это сотворили орки, другие – драконы, третьи утверждали, что здесь провели свои мерзкие ритуалы последние имперские некроманты, прежде чем их всех сожгла на кострах инквизиция. Неизвестно. Лишь одно упоминание о Тириахаде Логнир раздобыл в библиотеках Хиана, когда пытался выяснить как можно больше о месте, названном ему его возлюбленной Аллаэ Таэль.

Королевское Географическое Общество Ронстрада вскоре после окончания войны направило в Северную Столицу Империи исследовательскую экспедицию. Из записей, подробных ровно настолько, чтобы не упустить ни одной детали, и настолько же, чтобы ничего из них не понять, Логнир с трудом выцедил крупицы, которые дали ему примерное представление об итогах того путешествия. Что ж, винить простого солдата (пусть и при звании) в том, что он потерялся в незнакомых названиях и терминах и просто не разобрал большинство из написанного, никак нельзя. Недолго думая, Логнир стащил свиток из королевской библиотеки и после подчеркнул для себя показавшиеся наиболее важными места:

«…Когда мы подошли по Каменному тракту (так называются главные дороги Темной Империи) к северным воротам Тириахада (Вратам Юлия I Двухсердечного, сорок третьего правителя Империи от ее основания), стало видно, что город лежит в руинах. Не было ясно, кто его уничтожил, ведь войска его величества Инстрельда II Лорана даже не переходили границ Империи. Но тем не менее город пуст, безлюден и разрушен почти до основания. Внутри его стен царит сущий хаос. Сложилось впечатление, что исполинские каменные строения просто развалились от времени, хотя со слов пленных легионеров Империи доподлинно известно, что всего три года назад (в октябре 394 года от основания Гортена) этот город выставил против Ронстрада две тысячи воинов (полный Темный легион). Большинство тех солдат впоследствии таинственно сгинули в Кровавых топях (бывших топях Эррахии).

Мы советуем держать путь лишь по главным дорогам, пересекающимся в центре города: Norda-Suda (север-юг) и Esta-Ovesta (восток-запад), поскольку почти все остальные пути завалены. Наличествует большое количество опасных провалов и ям. В некоторых участках улиц зияют впадины. Следует остерегаться проходить рядом с колоннами или под триумфальными арками по причине возможного обвала. Категорически запрещается входить в какие-либо здания из-за высокой опасности обрушения. (Эту фразу Логнир навел чернилами столько раз, что в некоторых местах буквы растеклись неаккуратными кляксами.)

В центре города нами обнаружено странное сооружение. Посреди главной площади Тириахада, имя которой – площадь Страсти Синены, стоит нетронутая четырехгранная стела-обелиск из иссиня-черного мрамора. Высота ее, согласно замерам, 82 фута 02 дюйма, ширина у основания – 5 футов 09 дюймов. Вокруг стелы на сотню футов плиты почернели от копоти, как будто десятки или даже сотни молний одновременно ударили в ее вершину. Строения вокруг площади развалились и осыпались, причем наибольшие разрушения получили как раз фасады, обращенные на монумент, как будто сам обелиск стал эпицентром могущественного заклинания, за секунду выжегшего и разрушившего многотысячный город. Мы провели на этой площади несколько часов, и замеры магического отката показали, что стела есть не что иное, как огромный негатор магии, только со слегка искривленными формами. Возможно, ее использовали как резонатор…»

Логнир почти ничего не понял из того манускрипта, поскольку он пестрел точными научными сведениями, пояснительными замечаниями и магическими терминами, в которых бывший королевский сотник ничего не смыслил. Вывод из всего прочитанного для Арвеста был таков: город разрушен, пуст, ходить следует только по главным улицам и никогда, ни за что не входить в дома. А, ну да – из достопримечательностей остался целым лишь какой-то обелиск в центре города. Занятная, должно быть, каменюка, как выражается Гшарг…

И все же только сейчас, когда по одному из завалов отряд поднялся на стену и увидел простирающийся прямо под ногами Тириахад, Логнир понял, в какой мере скупым было описание, составленное неизвестным ученым. Огромный мертвый город предстал перед ним во всей своей красе – безжизненной и пугающей. На сколько хватало глаз, вдаль простирались разрушенные кварталы, смешавшиеся в лабиринте руин так, что ни один зодчий не взялся бы определить, где раньше стоял какой дом.

То, что открылось глазам спутников Логнира, походило на гигантского мертвого монстра, наполовину разложившегося и потерявшего целостность очертаний. Здания были лишены облицовки, будто кожи, с глубокими, незаживающими ранами проломов и брешей. Черные пасти окон и глотки дверей приглашали войти с гостеприимством коварного дракона, высунувшего наружу язык, точно алую ковровую дорожку. Проломленные, провалившиеся крыши походили на мертвые головы: кое-где лишь с дырами, пробитыми точно крюками, но в других местах – с начисто сорванными, точно спиленная верхушка черепной коробки. Лица фасадов утратили прежде изящные черты, а в изуродованных барельефах на фронтонах невозможно было уже разглядеть ни одной фигуры или рисунка из жизни горожан – теперь лепнины напоминали плавленую кожу, стекающую с горящего на костре преступника. Колонны перистилей, что окружали храмы, походили на прутья клеток – сколько же людей стали посмертными пленниками внутри?! Руки-столбы изошли трещинами и бороздами, ладони капителей во многих местах осыпались. В разные стороны, прочь от города, словно обрубленные щупальцы, уходили арочные акведуки, полуобвалившиеся и утратившие былое величие.

Повсюду валялись осколки мрамора, битые кирпичи и глиняная черепица. И тишина кругом – на многие мили. Казалось, здесь нет никого: ни живых, ни мертвых.

«Налюбовавшись» вволю открывшейся панорамой, отряд общей численностью в два десятка воинов вошел в город. Впереди по главной улице вышагивал могучий Гшарг, недобрым взглядом окидывая нависающие по сторонам останки домусов и инсул[4]. Было решено пересечь город и выйти из врат Юлия I Двухсердечного. Именно там, где-то неподалеку от Каменного тракта, ведущего в Ронстрад, и должна находиться статуя Тиены. Логнир предпочел бы обойти город, но время не ждало – таинственные похитители, что вытащили сердце статуи Дрикха, вполне могли добраться и до его божественной супруги… если уже не добрались, но об этом бывший сотник запретил себе даже думать. Самая короткая дорога вела прямиком через Тириахад, да и Гшарг настоял на том, чтобы ступить на улицу Norda-Suda и продолжить путь по ней – именно этой дорогой орки прошли вчера и считали ее самой «безопасной».

Ежеминутно озираясь по сторонам и держа наготове мечи, воины фут за футом углублялись в мертвый город. С каждым шагом в воздух поднималось облако мелкой белой крошки и каменной пыли, которая противно скрипела на зубах, проникала в нос, резала глаза. Логниру казалось, что он находится не под открытым небом, а в карьере во время добычи мела. Бледная, как покойница, пыль накрыла отряд с головой, делая людей и орков похожими на уныло бредущих по захоронению призраков. Бывший сотник кашлял и старался не обращать внимания на хриплый хохот морского вождя, которому назойливая белая туча, казалось, совершенно не досождала.

– Да, Логнир, твое утверждение, что здесь золото валяется буквально на улицах, было несколько… гм… преувеличенным. Что-то я не спотыкаюсь о золотые слитки, и даже Темный Император злобно не скалится мне с денариев и ауриев. Если сокровища раньше и лежали тут, словно сор, то кто-то, проглоти его морской змей за подобную наглость, успел здесь прибраться раньше нас…

Бывший сотник усмехнулся. Отряд продвигался дальше…

По обе стороны тянулись ряды покрытых трещинами колонн. Навалы камней громоздились пирамидами, а плиты улицы в некоторых местах были выломаны. Солнце медленно поднималось над пустым мертвым городом.

– Арре каген т’аврра ре керра, – негромко прорычала Гарра, закинув голову вверх, к небу. Женщина замотала лицо алой повязкой, чтобы пыль не лезла в ноздри и не скрипела на зубах, лишь раскосые глаза недобро поблескивали из-под капюшона.

– Что ты говоришь? – поинтересовался Логнир.

– Она сказала, что здесь нет ни одной птицы, ни одного жука… – пояснил морской вождь, поскольку орчиха явно не собиралась пускаться в объяснения.

– Вер’раге… – добавила она.

– Давно нет, – перевел орк.

Гарра еще продолжала что-то тихо рычать, время от времени срываясь с места, чтобы забежать за очередной угол какого-нибудь обрушившегося дома или заглянуть в окна. Гшарг, казалось, и вовсе утратил интерес к ее странному поведению, он рассказывал шедшему с ним рядом Логниру о том или ином месте, мимо которого они проходили.

– Это таверна. – Орк указал на здание с сорванной крышей и без доброй половины фасада. – А вот это – форум.

Отряд как раз проходил мимо некогда высокой стены с галереей, ограждавшей большой прямоугольный двор.

– Что такое «форум»? – поинтересовался Логнир – это слово он слышал впервые.

– Это и рынок, и суд, и городская курия. Видишь то трехэтажное здание? – Гшарг ткнул секирой в сторону разрушенного строения во главе форума. – В общем, там решали, кого казнить, кого миловать. – Орк свирепо усмехнулся, явно припомнив что-то из своей собственной жизни, связанное с этим негостеприимным местом.

– Но откуда ты все это знаешь, Гшарг? – с неподдельным интересом спросил Логнир у морского вождя.

– Было дело. Еще когда я плавал в ватаге Хрука Смышленого, мы высадились на южное побережье океана, близ имперского города Сарана. Как ты, наверное, догадался, погуляли мы там вволю: и рабы, и золото, и каменья… в общем, навар говорил сам за себя. Так вот, трофеи-то мы захватили, пограбить – пограбили, и в обратный путь. Но представь себе, каково же было удивление Хрука, когда выяснилось, что меня нет на борту! Хотя горевал этот просоленный мерзавец недолго: как известно, чем меньше уцелевших воинов, тем больше доля добычи для остальных. Они уплыли, и вскоре их парус скрылся на горизонте, а я же, Бансрот подери мою любовь к имперскому вину, совершенно по страннейшему стечению обстоятельств остался в городе. – Орк хмыкнул. – И, смею тебя заверить, мне стоило немалых трудов выбраться из того треклятого Сарана, когда я был так пьян, что небо рисовало над головой еще одно солнце, а у меня оставались лишь куриная нога и дубовая кружка в качестве меча и щита!

Логнир подозревал, что на самом-то деле все было не так забавно, но решил промолчать. Тем более что зеленокожие из отряда все дружно разразились диким хохотом. Бывший сотник Ронстрада не хотел лишать их удовольствия от чрезмерно приукрашенных рассказов о похождениях своего вождя.

– А что случилось с Хруком? – полюбопытствовал в свою очередь Гарк.

– А ты как думаешь, гоблин? – оскалился-улыбнулся Гшарг. – Нашел я его потом. В общем, это долгая история, но в результате – обзавелся теплой орочьей шкурой и быстрокрылая ладья «Гадрат» стала моей…

Люди, орки и маленький гоблин шли по выложенной камнями улице, никуда не сворачивая и не заходя ни в один из пустых домов. Иногда им приходилось преодолевать большие завалы, нагроможденные из обломков кирпичных стен и осколков красной черепицы.

За спиной осталось множество кварталов, а с ними и разрушенные храмы, арены, дворцы, театры, форумы, жилые дома. Сотни, если не тысячи разваленных, разбитых, уничтоженных зданий. И если в городе-порте Саране некогда погуляла веселая ватага орков, то кто же прошелся серпом самой Смерти по этому месту? Видя здешние разрушения, начинаешь задумываться… да что там задумываться – просто терзаться мыслью: чья невероятная сила сотворила такое? Куда же исчезли все жители города? И почему за столько лет никто не вернулся, не отстроил стены, не попытался вновь заселить Северную Столицу Империи? Логнир был здесь вовсе не за тем, чтобы разбираться в причинах и следствиях чужих бед, но чувствовал, что его поиск каким-то образом крепко связан с тем, что скрывают молчаливые камни под ногами. Кроме того, он отчетливо понимал: ничего хорошего ответы на вопросы о падении города, исчезновении людей, таинственной пустоте и гробовой тишине вокруг ему не принесут.

Небо здесь было столь же белым, как руины. Оно казалось огромной мраморной плитой, нависшей над головой, и от одного взгляда на эту мнимую твердь хотелось сжаться, прикрыться руками. Наступил полдень, когда впереди показалась большая площадь с высоким полуразвалившимся зданием, самым большим и лучше всех остальных сохранившимся из числа виденных здесь Логниром. К площадке главного входа вели несколько ступеней, а далее все тонуло в тени портика. На широком фронтоне над галереей сохранился барельеф: орнамент из терновника переплетался с лавровой ветвью. На карнизах стояли изувеченные статуи, лента фриза пестрела дырами. Судя по всему, это здание было здешней ратушей или чем-то вроде того. И верно – орк-великан подтвердил все догадки своим коротким рыком:

– Сенат!

Неплохо сохранившаяся галерея начиналась у самой лестницы. Колоннада тянулась примерно на двадцать шагов и вела прямо к главному входу: высокий проем чернел в стене, огромные двери выбиты. Туда-то и направили свои стопы морские удальцы.

– Эй, Гшарг, ты что это делаешь?! – вслед орку крикнул Логнир. «Категорически запрещается входить в какие-либо здания из-за высокой опасности обрушения»…

Здоровяк бросил, не оборачиваясь:

– Если в здании Сената мы не найдем ничего… хе-хе… занимательного, то я буду не я – славный и великий морской вождь Гшарг! – Орк исчез в проходе, его бойцы не отставали ни на шаг.

– Что это ты там хочешь найти занимательного, Бансрот тебя подери? – пробормотал Логнир, кивнул своим людям и, с хрустом ступая по сплошному ковру из осколков витражей, последовал за Гшаргом, глядя вверх и справедливо опасаясь, что еще чуть-чуть, и арки сводов не выдержат, а крыша рухнет им на головы.

Слой пыли в полутьме атрия был такой, что, судя по его толщине, никто не заходил сюда лет эдак двести. На полу во множестве валялись разбитые амфоры и мраморные бюсты тех, кого почитали жители Тириахада, – Логнир не знал их героев. Каждый из расставленных вдоль стен постаментов, на которых они когда-то стояли, был расколот надвое, будто молния прошлась по ним своим изломанным хлыстом. Бледный луч солнечного света, проникавший в помещение через световой колодец крыши, точно струя воды, тек и омывал единственную сохранившуюся в целости нижнюю часть скульптуры – мраморный подол платья Синены. Остальные фрагменты изваяния богини – покровительницы Империи грудой валялись кругом, перемежаясь с осколками витражей, нападавших с разбитой крыши атрия. У основания пьедестала в груде камня и разноцветного стекла виднелись бронзовые кубки-потиры – должно быть, кто-то в свой последний час молил богиню о снисхождении и помиловании, но у него ничего не вышло – из-под обломков проглядывали человеческие кости в обрывках истлевшей тоги. На сведенных предсмертной мукой фалангах руки обвисли золотые перстни.

Жадные до грабежа орки, завидев желтый металл, тут же устремились к нему.

– Стоять! – рявкнул вождь. – Мы не затем сюда пришли, чтобы выуживать блестящие крупицы из отбросов! Заберем после, если не найдем чего поинтереснее…

Зеленокожие моряки остановились, с вожделением поглядывая в сторону погребенного под завалом человека и его последнего богатства. Ослушаться своего Тонгурра они не имели права. Логнир уже был свидетелем того, что случалось на боевой ладье Гшарга с непокорными. Однажды посреди ночи его разбудил страшный рев и многоголосый хор злых голосов. Выбравшись из кубрика, бывший сотник увидел, что у борта собралась едва ли не вся команда. Любопытный гоблин даже вскарабкался по вантам, чтобы лучше видеть происходящее. Внизу, на ладье орков, прячущейся в тени «дракона» на якоре, творилось какое-то действо. Несколько воинов Гшарга опутывали веревкой своего собрата. Тот пытался вырваться, но притеснителей было слишком много, и они крепко его держали. Беднягу замотали в тугой кокон из парусины и бросили у мачты. Так ничего и не поняв, Логнир отправился спать дальше, а наутро всем предстало ужасное зрелище: свешиваясь с реи, на ветру покачивался оголенный скелет непокорного. Кости были привязаны друг к другу тугой нитью, чтобы не распадались, а через ребра повешенного палачи пропустили полосу багровой ткани. Жестоким тираном слыл морской вождь, но по-другому держать в узде таких отчаянных парней, как орки, наверное, нельзя… Вот и сейчас дикие воины из дружины «Гадрата» застыли за спиной своего предводителя, как десяток теней, боясь пошевелиться. Даже крайнее нетерпение, отражавшееся на их искривленных недовольством лицах, не позволяло им ослушаться скорого на расправу вождя.

Гшарг тем временем наклонился и поднял кончиками когтей с пола какой-то истерзанный временем клочок пергамента. Осторожно сдув с бумаги пыль, он впился взглядом в едва видные чернильные строки.

– Что там? – Логнир подошел к орку и заглянул ему через плечо.

– Чушь какая-то… записка кого-то из сенаторов другому сенатору… Нам туда.

Здоровяк выбросил бесполезный обрывок и направился в отдаленный конец атрия, где виднелся проход, судя по всему, ведущий в главное помещение огромного пустующего здания…

– Откуда ты знаешь староимперский? – допытывался Логнир, стараясь не отстать от быстро шагающего морского вождя. – Не знал, что орки умеют читать на чужих, но что еще страннее – забытых языках.

– Ну, староимперский не сильно отличается от нынешнего имперского, если знать, что к чему… – самодовольно ответил Гшарг. – Скажу тебе так. Как говорят в порту Тразгар: если ты не умеешь читать и высчитывать, то, соответственно, ты не умеешь пить с корабельными картами эль. А если ты пьянеешь от первой же карты, то какой ты, к Бансроту, морской вождь? Хе-хе… Гляди-ка, занятное местечко…

Это было весьма приуменьшенное определение. Глазам путников предстало огромное помещение круглой формы с пробитым в нескольких местах, но не выглядевшим оттого менее величественным, куполом. Словно в театре, под стены поднимались ряды кресел, в нескольких местах разделенные мраморными лестницами. Это был главный зал здания Сената. Именно здесь когда-то собирались выборные горожане, «защитники народа», – сенаторы, консулы, преторы и эдилы.

Гшарг остановился лишь на миг, направившись в дальний проход, где за выбитой дверцей располагалось другое помещение: намного меньше атрия и круглого зала. Комната эта, от которой почти ничего не осталось, служила кабинетом проконсула, губернатора и наместника Императора в Северной Столице.

Вошедшим предстала уже привычная пустота помещения и давящая серость небес, проглядывающих в комнату в том месте, где должна была находиться крыша. У северной стены, под огромным круглым окном, от которого остался лишь слепой проем, стоял треснувший посередине мраморный стол, выполненный из некогда цельного куска камня. Разбитые и осыпавшиеся постаменты и бюсты громоздились в углах, пол будто бы специально был выложен черепками амфор. Других проходов, кроме той двери, через которую они вошли, Логнир не видел. Морской вождь в нерешительности остановился перед противоположной от входа стеной. Сплошной камень, кое-где растрескавшийся, был гладок и пуст – ни портьер, что могли бы скрывать потайные ходы, ни намека на само существование этих самых ходов. Морщинистая зеленая ладонь легла на полуобсыпавшуюся облицовку. Орк закрыл глаза, будто прислушиваясь к чему-то.

– Что ты ищешь, Гшарг? – удивился Логнир. – Здесь ведь ничего нет.

– Из кабинета проконсула обычно ведет дверь в секретную казну сената, где спрятаны самые большие сокровища города. И я найду эту крошку… Мою маленькую комнатку… Где ты прячешься от добренького орка?

– Бансрот подери твою жадность! Сейчас не время!

– Самое время.

Орк поудобнее взял топор за рукоять, взмахнул, примеряясь раз-другой… С третьего размаха, самого широкого, он ударил в стену. Кирпичи и осколки камня с грохотом и пылью полетели в стороны. Образовался небольшой пролом. Еще два удара топором – и он увеличился.

– Как в сказке о глупом дровосеке, что рубил камень… – проворчал Логнир. – Оружия не жалко?

– Здесь старая кладка. Едва держится…

Во тьме потайной комнаты мелькнул мимолетный золотой отсвет, и орк, уже почти пробивший брешь, начал махать топором с безумием одержимого, пока не прорубил достаточно широкий проход, чтобы можно было, позабыв об осторожности, ринуться внутрь. Что он и сделал…

– Ко мне, ребята! – донеслось оттуда, и его воины устремились за добычей. – Гарра, огниво! Давай разжигай! Да нет, подери тебя Бансрот, морская ворона, это мои пальцы! Ты гляди, из чего искры высекаешь, дура, чтоб тебя…

Блеснула искра, вторая, через миг заполыхал небольшой масляный светильник. Логнир и его люди тоже вошли в пролом.

Помещение оказалось небольшой комнатушкой, забитой сундуками и мешками. Гшарг пнул один, чтобы удостовериться, что там не клубок ядовитых змей. Зазвенел металл, и орки как с цепи сорвались – начали разбивать замки на ларцах, разрезать кинжалами завязки мешков…

С пыльной крышки одного из сундуков, который распахнул дюжий орк, слетел длинный пергаментный свиток. Зеленокожий, не заметив этого, продолжал выгребать наружу золото и дорогие украшения, любовно ссыпая их в свою котомку.

– Добыча, добыча! – в пьяном исступлении хрипели орки, набивая пустые утробы заготовленных заранее мешков и сум. Они просто не верили своему счастью…

Гарк, почитавший драгоценности не меньше детей Х’анана, самозабвенно нацепил на голову древний золотой обруч; чешуйчатая перевязь с кинжалами, изукрашенными рубинами, заняла положенное ей место – на поясе у гоблина.

Бывший сотник не спешил присоединяться ко всеобщему алчному разгулу, он наклонился и поднял с пола свиток.

– Что это такое? – негромко проговорил он.

Гшарг, бросив через плечо мимолетный взгляд, рявкнул:

– Уж точно не утерянная страница «Летописи Народа Орков»!

Его воины, не отрываясь от сокровищ, разразились диким хохотом. Логнир лишь поморщился и развернул свою находку. Плотный пергамент, почти не тронутый временем, был сплошь исписан непонятными письменами.

– Гшарг, прочти, будь добр. Ты ведь знаешь староимперский…

– Да что же это такое?! – проревел орк. Он очень не любил, когда его отрывали от любимого дела. Сейчас в его глазах явственно читалось желание мигом разорвать человека на месте и вновь вернуться к опустошению сокровищницы. – Да забудь ты о нем! Посмотри, сколько здесь золота! Ты во всем своем жалком Гарбадене[5] столько не найдешь!

– Гшарг!

– Ну ладно-ладно. Только быстро. Наверное, опять какая-то глупая сенаторская писулька.

Орк взял в руки свиток и начал скороговоркой читать вслух. Его бойцы и гоблин Гарк не отрывались от золота, перекладывая его из сундуков в мешки. По мере того как вождь переводил слова мертвого языка, его чтение становилось все медленнее, а голос все глуше и глуше. Люди и орки, казалось, вмиг позабыли о несметных сокровищах тириахадского Сената.

И вот что он читал:

«Я пишу это тому, кто не убоится зла. Читающий мое послание смело может вычеркнуть нас из списка живых – мы обречены, нас уже нет. Неизвестно, откуда я это знаю, но предчувствие… предчувствие чего-то ужасного рвет мое сознание на куски. Я пишу это, и руки мои с трудом держат перо. Они дрожат и трясутся, но я должен рассказать все…

Это началось всего три дня назад. В город прибыли двенадцать легионов, готовые отправиться на север, в мятежный Ронстрад. Перед когортами на черном коне ехал сам Темный Император Титус Люциус XIII. Испуганный народ встречал узурпатора, как бога, лепестками роз и звуком десяти тысяч труб. Все полагали, что легионы только пройдут мимо и отправятся на север, но, на удивление горожан и Сената, войска не пошли дальше – они остались в городе. Темный Император разместился во дворце благородного консула Марка Гастиса, самого же советника и всю его семью выгнали из дома. Легионы не творят бесчинств на улицах – стали лагерем за северной стеной, лишь воины первого из них, «Гладиуса», оцепили бывший консульский дворец и под верховодством сиенских магов начали возводить на площади Страсти Синены странное сооружение. Обелиск. Огромный четырехгранный обелиск иссиня-черного мрамора.

С последним ударом молота сердце защемило так, словно это не по камню, а по нему прошелся боек. Все, кого я только ни спрашиваю, говорят, что жизнь начала их угнетать, что все былые радости вдруг померкли. Они твердят, что теряют все присущие людям чувства, словно высыпающиеся из кошеля золотые монеты. Будто все эти чувства из них выпивают. Я уверен, что виной всему обелиск… Обелиск, который не отбрасывает тени.

Но это не самое ужасное. Меня всего трясет, когда думаю об этом… Сердце то бьется как бешеное, то замирает, и кажется, что оно вообще исчезло из груди. СОЛНЦЕ НЕ ВЗОШЛО, но, наверное, и сам читающий это патриций видит постоянную ночь, черной пеленой накрывшую город. Утро не настало…

Темный Император в свете тысяч факелов и фонарей собрал весь народ на главной площади перед обелиском и, отобрав две тысячи самых крепких и могучих горожан, создал из них новый легион – Тринадцатый. Даже цыганского князя Маркуса Кована, что был в это время в городе, насильно поставили в строй. Молодые парни не хотели отправляться на войну во имя Титуса Люциуса XIII, но их принудили – сотню самых строптивых прирезали на месте. Но даже это не могло заставить остальных пойти за тираном. Когда же палаческие ножи замахнулись над новой сотней, весь город встал на колени. Люди молили цвет Тириахада пойти на войну, молили мужчин остаться в живых ради их матерей, жен, любимых. Лишь тогда гордые тириахадцы вняли. Каждый по очереди подходил к обелиску, где, по указанию сиенских некромантов, длинным прямым кинжалом вспарывал себе ладонь и швырял несколько капель крови на черную стелу. Странно, но на ней не осталось и следа: камень по-прежнему девственно чист, точнее девственно черен. Все впитал – и страх, и боль, и муку, и кровь… Ужасный ритуал был непонятен ни жрецам Синены, ни даже городским некромантам.

Лишь теперь я осознаю, что это была не жертва, а символ… символ залога Темному Императору. Из рядов «Гладиуса» вышли пять десятков центурионов, десять военных трибунов и самый известный воитель Темной Империи – Первый легат Доминик Валион. Каждый из них подходил к обелиску, каждый брал нож и каждый резал себе ладонь, после чего возвращался в строй.

Новый легион стоял под багровыми сигнами, на которых значилось:

«Leg XIII

Mort a Imperia»

«Смерть во имя Империи» – гордый лозунг, но как бы он не оказался правдивым.

Затем последовала речь Темного Императора, в которой он говорил, что вечная ночь, чума, голод и монстры с болот – это все происки северных магов. Он походил на одержимого демонами и кричал, что скоро всему этому придет конец, а кровь и пепел искупят грехопадение. Богиня Великая, как жутко и больно было все это слышать…

Я пишу, а в руки мои словно ударила молния – они трясутся и дрожат. Я чувствую, что час мой близок. Прощай, мудрый патриций, и помолись Синене за меня, проконсула Креспа Тириахадского. Что будет дальше, я не знаю, но в одном уверен: вырваться из окутавшей нас обреченности есть только один способ. И как страх порождает сомнение, а ужас отбирает веру, мысль лишить себя жизни уже не кажется столь уж безумной…

Не позволяй злу вонзить в себя когти и помни, что тайну Тириахада тебе откроет лишь Черный Обелиск. Ищи его…»

Орки молчали, не в силах что-нибудь сказать, впрочем, как и люди. Как могло все это произойти? Золото и драгоценности их уже не волновали.

– Подумать только, Тринадцатый легион, бесследно утерянный в топях во время войны, был насильно создан из горожан Тириахада! – пораженно прошептал Логнир.

– Так! – Гшарг поспешно бросил свиток на пол, словно это была ядовитая змея. – Выражаю общее мнение: пора побыстрее отсюда убираться. У меня мурашки на спине уже отплясывают шаманские танцы. Упасите нас Тайдерр и Х’анан от таких приключений…

– Ты собираешься меня бросить здесь, Гшарг? – спокойно спросил Логнир, пристально глядя на этого титана, сжавшегося под двумя мешками сразу.

– Да ты что, дружище! Я просто хочу скорее стереть свои следы с этих плит, что и тебе советую. Сдался тебе этот поиск! Возьмешь золотишка… Добыча, Логнир, добыча! Заветные слова… А то, во что ты нас пытаешься втравить, меня не сильно прельщает. Понимаешь, поиск проклятий на свою голову – это не для Гшарга с «Гадрата». Пойдем со мной, вернемся на корабли, отплывем от берега на добрых миль двадцать и там уже спокойно потолкуем. Да и Риф, поди, заждался…

Люди слушали все это, нахмурив брови. Логнир наклонился и поднял свиток. Враз разбогатевшие орки с нетерпением переминались с ноги на ногу, некоторые уже многозначительно косились на двери.

– Хозяин продолжит поиск, и Гарк пойдет с ним, – встрял в разговор гоблин. Слуга Логнира упрямо взглянул на Гшарга. – А если у орка колени от страха дрожат и топор выпадает из рук, то это уже заботы трусливого орка.

– Молчи, мелочь! – прикрикнул на него морской вождь, оскалив клыки. – А то как бы тебя не прихлопнуло выпадающим из моей руки топором!

– Мой Тонгурр, он прав, – сказала вдруг Гарра. – Мы должны пойти с Логниром. Людей легко поймать в ловушку, и эти коварные руины сцапают его без нас, словно мышь.

Орки повыпячивали глаза, глядя на бунтарку.

– Что?! – От яростного взгляда Гшарга, наверное, даже могучий дракон забился бы в страхе в свою пещеру. – Против воли вождя идешь? Вы что, все сговорились против меня, крысы переменчивые?!

– Нет, вождь, мы с тобой! Что ты, вождь! Мы хотим на «Гадрат»! Добыча ждет дележки! – наперебой запыхтели орки, сгибаясь под тяжестью мешков. Они начисто вымели весь погреб, не оставив ни единого золотого бесхозным.

– Вот и отлично! А ты, Логнир, – свихнувшийся на божественных промыслах безумец! Не дам тебе затянуть нас с собой на дно, к глубинным демонам! Можешь забирать себе эту мерзавку-предательницу, мне же легче. Не будет слышно вечного скулежа этой морской вороны: делай, мол, то, а этого не делай… Коротышку с носом и остальных дураков можешь вести за собой хоть к Бансроту, если угодно. Мне плевать!

– Плевать, значит? – Логнир недобро глядел на орка. – Ветер в помощь. Убирайся и не оглядывайся, дружище. Чего еще ждать от орка, как не предательства?

– Не смей разевать на меня свою пасть, человечишка! – зарычал Гшарг, его глаза начали наливаться кровью. – Я не служу твоему никчемному трону. Я не давал тебе клятв и не брал духов в свидетели. Я здесь ради золота. И я нашел его. Значит, нужно вынести его отсюда побыстрее, пока есть что выносить и пока есть кому выносить. Слушай меня, белокожий… – морской вождь постепенно успокоился, – мои ребята идут на корабль. Я и Риф, конечно, подождем до второго Часа Тигра, если вдруг Великий Дух вернет вам мозги, если же нет – весла в воду и прочь, прочь, прочь…

– Господин сотник, – влез в разговор предводителей бывший сержант Лэм. – Мы вполне успеем разыскать статую и вернуться на корабль за два дня.

– Лэм правильно говорит, хозяин, – проронил Гарк.

– Не держи за спиной топора на меня, Логнир, – примирительно произнес Гшарг.

Логнир кивнул, но он все равно был зол. Только сейчас бывший сотник понял, что в присутствии вождя орков, который намного опытнее его и лучше разбирается в окружающей обстановке, он чувствовал себя в безопасности. А сейчас его будто раздели донага и собирались швырнуть на арену забитого зрителями цирка.

– Поторопись, человек, и счастливо оставаться. За мной, ребята!

Орк уже начал поворачиваться к выходу из проконсульского кабинета, когда оттуда раздался незнакомый грозный голос:

– Ничего не выйдет! Всем стоять, где стоите!

* * *

В круглой плоскодонной колбе размером с голову ребенка, горлышко которой было заткнуто пробкой, клубился черный дым, мрачный сгусток тени, порой прорезаемый двумя алыми, ненавидящими глазами. Это был старый пленник, вынужденный ежесекундно наблюдать за делами своего тюремщика, ярясь от собственного бессилия и непомерной злобы. Он ни за что бы не выбрался, хоть когда-то и являлся могущественным существом, да таким, с которым не могли совладать сами боги. Люди и по сей день проклинали друг друга, мусоля почем зря его имя, теперь уже ни для кого не опасное. Эссенция чистой боли, впитанная в стенки хрупкой с виду стеклянной тюрьмы, надежно удерживала его внутри.

Со стены, словно насмехаясь, смотрело изображение Хранна. На этой иконе бог войны был молод – он принял облик двадцатилетнего юноши с золотыми волосами, пронзительным взором и светлым лицом. В его глазах цвета окровавленной стали плясало привычное безумие, смешанное запредельной яростью, а побелевшая кожа являлась отнюдь не личной интерпретацией художника, но чудовищным состоянием исступления, отображенным на божественном лике. Хранн был богом пылающих чувств и безудержного нрава, первым лордом жестокости и убийств, вождем пронзателей и потрошителей, творцом битв и главным наполнителем погостов. И тем не менее именно он являлся богом-покровителем Ронстрада, благодетелем живущих на Срединных равнинах людей и вдохновляющим их на любой праведный поступок святым образом. Века обелили жестокого бога, память людей истерлась, а Святое Писание, составленное, к слову, демоном, а не человеком, отождествляло Хранна со светом, всепоглощающим добром и благодетельностью. Как же забавно бывает об этом думать.

Я-то преотлично знал утерянную в зыбких песках прошлого истину, но отнюдь не собирался переубеждать этих никчемных смертных. Хотят обманываться – их дело, стремятся верить, не задумываясь, – пускай, пока могут, хотят погибать во имя кого-то – их право. Чем больше их сгинет, тем лучше…

Многие, должно быть, удивились бы, узнав, что сама смерть и незримый рок правят из монашеских покоев. Что погибель обретается в обществе неудобной кровати, грубо сколоченного табурета да простого дубового стола. Но, признаться, мне даже забавно представлять себе их удивление, если бы они вдруг узнали правду…

Сколько дел, сколько дел… Претворение в жизнь столь тщательно проработанных планов никогда не было легкой задачей. И пусть я более чем кто-то в этом несносном мире искушен в плетении паутины интриг, даже мне порой бывает непросто держать в уме все нужные ходы и возможные реакции моих, с позволения сказать, оппонентов. Хотя… кто они в сравнении с тем, кто меня сюда послал? Пыль под ногами, не более. Но даже пыль, будучи в неподходящий момент поднята в воздух, способна застелить глаза и помешать. В моих делах мелочей не бывает. Я всегда планирую одновременно множество комбинаций, дабы при случае иметь возможность выбрать наилучший способ достижения цели. Я никогда ничего не забываю, спасибо всемогущему Хаосу, и даже самые, казалось бы, незначительные детали отнюдь не избегают моего взора.

Что там у нас? Ах да, очередной акт поставленного действа близится, события в столице скоро произойдут, нужные фигуры уже расставлены на доске, ненужные – убраны прочь, чтобы не мешали. Устранены почти все, разве что… Да, об этом проходимце тоже надлежит позаботиться. Сеньор королевский шут, господин придворный балбес. Как можно забыть о вас? Маленькая пешка вполне способна сунуться туда, где не пройдет тяжелая фигура. Не стоит недооценивать нашего дурака. Этот вездесущий, вынюхивающий нос, вечно подслушивающие уши и подсматривающие за чужими делами глаза уже настолько приелись, что давно пора было ими заняться. Тем более сейчас…

Я склонился над небольшим узким столиком в своей келье. Перо и бумага – вот и все, что понадобится для того, чтобы отделаться от этого ничтожного кривляки-шута. Никаких мечей, тюрем и плах. Порой несколько нужных слов на пергаменте бывают страшнее самых грозных армий, опаснее яда в бокале или занесенного над головой кинжала. Нужно только знать, что писать. Уж я-то знаю…

Гномий азрал, который остальные народы почитают неудобным и сложным в написании, прекрасно выходил из-под моих рук – даже самый ученый гном не написал бы лучше. Рунические символы следовали один за другим, образуя идеально ровные строки. Я взял пергамент и еще раз перечитал послание:

«Именем Высокого Тинга Ахана, Тэриона и Стуруна, я, лорд Тэроса, призываю вас, милорд Ричард Анекто, на помощь в борьбе с Троном Бездны. Войска демонов стоят под самыми стенами оплота. Мы опасаемся, что Крадущиеся попробуют совершить атаку. Ваша помощь необходима…

Из последнего оставшегося в Тэрионе форта Дор-Тегли Тэрос».

Да, все правильно. И не забыть поставить печать. Хе-хе. Глупые гномы считают, что их печати так сложно подделать. Может, и сложно, но только не для меня. Шут просто обязан клюнуть на это. Его дружки-гномы в опасности! Ха-ха-ха! Совет Подгорных просит, просто умоляет его о помощи – какое подношение его самолюбию, он должен быть благодарен. Должен оценить…

– Тень! Где ты там?

Серая фигура тут же возникла рядом, словно и не уходила вовсе. Хорошая тень, понятливая. Надо будет как-нибудь сделать еще одну, но тут раз на раз не приходится, хорошие слуги во все времена были редкостью.

– Повелитель… – Тень подняла свои пустые призрачные глаза.

– Возьми это письмо и доставь его в дом королевского шута. Он ни за что не должен догадаться, как это письмо к нему попало, ясно?

Призрак тут же ухватился за лежащий на столе пергамент:

– Будет исполнено, повелитель.

Еще бы. Иначе не проживешь и минуты. Странно, что тени так цепляются за эти жалкие остатки жизни, которыми я их наделяю. Казалось бы – ничего уже от тебя не осталось, одна лишь истонченная серость, ни чувств, ни тела, ан нет, – стараются, служат. Не хотят уходить в полное небытие…

Я взмахнул рукой, убирая со стола бумаги. Они тут же исчезли в небольшом огненном вихре. Тени подождут, сегодня мне еще предстоит поставить последнюю точку в своем маленьком плане.

Следует нанести кое-кому визит. Полезная тварь и могущественная, но слишком уж своевольная. Самая крупная кукла в моей коллекции марионеток. Самая опасная фигура. Рано или поздно общение с этим существом окончательно мне надоест, и я уберу его с доски, но пока пусть служит. Пришло время использовать его еще раз, новый приказ должен стать для него своеобразной проверкой. Пусть только попробует подвести…

Я не стал открывать порталов, переносить свой образ в Бездну или воплощать его присутствие здесь. Разговор с глазу на глаз не входил в мои планы, а страсть к дешевым эффектам я всегда предпочитал оставлять смертным. Это исчадие за тысячи лет существования видело и не такое. Я просто позвал, и он услышал.

– Ктуорн Ганет, Шип Бездны…

– Повелитель? – в келье раздался хрипловатый голос. Витражное окно с изображением святых вздрогнуло и начало сотрясаться со все нарастающим звоном… В глазах на ликах праведников замерцали кровавые слезы – так заклятый волшебством собор реагировал на незримое присутствие демона. Разговор не должен продолжаться долго – скоро начнут бить колокола…

– Узнал, значит… Как продвигаются дела в Бездне?

– Ваша последняя просьба. Я как раз занимаюсь ею.

Ха! Просьба, как же. Нет, этот наглец однажды точно поплатится. Терпеть его выходки становится все труднее, и вскоре чаша моего недовольства окончательно перевесит чашу его полезности. Тогда весы судьбы Теневого лорда качнутся и спадут с оси, чтобы разбиться вдребезги и замереть навсегда.

– Гномы подождут, их погибель – лишь вопрос времени. Хочу поручить тебе еще кое-что.

– Слушаю.

– Я отправил к тебе гостя и не хочу, чтобы он возвратился обратно.

– Кто он?

– Ричард Анекто, твой старый знакомец. Убивал твоих слуг у тебя же под носом, если ты помнишь. Он направляется в Тэрос.

– Едва не уничтоживший род Крадущихся? Я позабочусь о нем.

– Я наслышан о твоем гостеприимстве. Сожри его душу. Я не хочу больше о нем слышать.

– Великий Разрушитель не изволит сомневаться…

Я оборвал разговор, не желая больше выслушивать его пустые заверения в безграничной преданности. Меня не обманешь лестью и лживыми посулами. Преданность – совсем не то, чего я жду от своих кукол. Крепкие нити, цепи и поводки во все времена были надежней, чем бесплотная верность.

Глава 3

Гости с Терновых холмов

В двери под утро раздался стук.
Не подходи! То отнюдь не друг,
Там не старый Том или сын его Гарри —
Так скребутся и стонут лишь гнусные твари.

Они приходят сюда с Терновых холмов,
Из вершин тех растут могильные камни.
То старые-старые могильные камни,
Поросшие мхом могильные камни.

От окон держись ты подальше
И камин поскорее закрой.
Дверь, дружище, запер ты раньше,
Но раздался вдруг вой за спиной.

Их следы на потерянных тропах
Чертополохом давно заросли.
Колючим, пурпурным давно заросли,
Чертополохом злым давно заросли.

Когда жена твоя плачет,
А дети от страха дрожат,
Ты забыл про подвал, мой мальчик,
Нынче трупы в кроватях лежат.

Напьются крови и сгинут навеки
Незваные гости с Терновых холмов,
Рычащие твари с Терновых холмов,
Голодные звери с Терновых холмов.

«Гости с Терновых холмов». Страшная сказка. Неизвестный автор

Говорят, когда в одном месте собирается несколько объединенных одной идеей, общей целью или же сходными устремлениями личностей, то им ничего не стоит договориться между собой, наладить общение, обсудить все детали и тронуться в путь – то есть ступить на прямую дорожку, ведущую к достижению этой самой цели. Те, кто так утверждает, должно быть, никогда не имели дела с гномами. Но в нашей истории все сложилось несколько иначе. Все было сложнее, запутаннее… чего греха таить – мрачнее. Мало кто знает, что когда вместе собираются гномы, им достигнуть согласия по какому-либо вопросу удается лишь с большим трудом (чаще всего при помощи подзатыльника или же тычка в глаз). Особенно если эти гномы давно знакомы друг с другом, но что еще хуже – некоторые из них являются между собой дальними родственниками. Как известно, у родственников, особенно дальних, всегда найдется какая-нибудь затаенная обида на тебя, старая и почти позабытая, но никто не откажет себе в удовольствии ее вспомнить, ну и, конечно же, поквитаться по мере своих скромных сил. Дальние родственники среди гномов – как будто крысы из разных нор, меряющиеся длиной усов, толщиной брюх и остротой зубов. Разве что здесь как предмет спора идут в ход: длина бороды, толщина кошелька или острота языка и памяти. Но что уж говорить о том «благополучном» для всех моменте, когда вышеупомянутые личности (гномы, а не крысы) собираются вместе ради «дела». Даже не так, а скорее – Дела с большой буквы. А что еще печальнее, когда это самое Дело заключается в добыче (краже, раскопке, снятии с трупа) некоторого количества ценных предметов. Что ж, тогда глаза Нор-Тегли (в данном конкретном случае именно их) загораются блеском, в котором читаются отнюдь не душевная доброта и неуемное стремление поделиться с ближним последней краюхой, но алчный огонек, сравнимый лишь с догорающей лучиной, оставленной в крепко запертой кладовой. Нет, она не яркая – еще кто, чего доброго, увидит через щель; она именно багровая, припрятанная и, несомненно, корыстная. И всегда во время сборищ гномов, являющихся между собой дальними родственниками, когда они встречаются как раз для того, чтобы обсудить Дело о добыче тех самых эфемерных (пока что), но столь же реальных (в глазах любого истинного Нор-Тегли) сокровищ, суть разногласий может уладить лишь предводитель, чье имя является символом, а голос – громом. Лишь он (предводитель) в состоянии призвать своих словоохотливых и щедрых на угрозы, оскорбления и прочие изыски нормального светского разговора сородичей к тишине и спокойствию. Что он и сделал, нежно и ласково.

– Молчать всем, мерзкие крысы! – проревел Дори Рубин на всю комнату. Гномы затихли.

Наступившая тишина могла быть сравнима лишь с мертвенностью погоста или сонливостью спальни, все постояльцы которой, опять же, умерли. Собравшиеся жались в своих креслах, в центре комнаты располагался стол, где и лежала позабытая карта. За окном наступил вечер, под потолком чадили масляные лампы. Это место Дори выбрал не случайно, так как его знали все и путь сюда для каждого был примерно одинаковым. Трактир «Огонь над дорогой» возвышался, как и следует из названия, над трактом, а если точнее, то над большим полуночным путем, что начинался у врат Гортена и вел на север, к Истару. Вполне ухоженное и уютное заведение нависало над дорогой в пятнадцати милях от столицы, словно мост; оно состояло из двух частей, между которыми и проходил тракт, ныряющий в тень галереи и продолжающийся уже с другого ее конца. Из окна комнаты гномов можно было видеть проезжающих внизу. Старые стены постоялого двора поросли диким виноградом, а по бокам тянулись ввысь две островерхие башенки с большими круглыми окнами. Над аркой проезда висел деревянный щит, на котором были изображены скрещенные вилка и нож.

– Мы сидим здесь уже два с половиной часа, но так и не обсудили Дело, – грозно произнес Дори и стукнул кулаком по столу, отчего вверх подпрыгнули кружки с элем, глиняные миски и обглоданные куриные кости.

– Смотрите, прыг-скок, пляшущая посуда… – усмехнулся было Ангар, но, увидев изничтожающий взгляд Рубина, тут же умолк, и улыбка исчезла с его губ – он понял, что следующий удар придется по его неизвестно отчего довольному лицу.

– Я не собираюсь ничего обсуждать, пока здесь… этот, – скривился один из гномов. У него была недлинная серая борода, походящая на груду пепла, спутанные волосы, рассыпавшиеся по плечам, будто клочья старой паутины, и жуткий шрам, что белой изломанной линией тянулся из уголка рта вверх по левой щеке, скуле и так к глазу. Из-за увечья можно было подумать, что гном постоянно зловеще ухмыляется. В бороде у него были заплетены две косицы – символ его боевой славы.

Он сидел на деревянном стуле, положив руки на торец рунического топора, и злобно глядел на сидящего напротив Лори Дарвейга, безмятежно бормочущего что-то себе под нос. Подчас Неудачник подергивался, будто деревянная кукла на шарнирах, временами резко оборачивался и косился через левое плечо на гладкую серую стену. Каждое импульсивное движение бывшего гортенского нищего, которое, как знали все присутствующие, было абсолютно непроизвольным, вызывало все больше негодования у гнома со шрамом.

– Тебя что-то не устраивает, Кили, сын Кайни? – тут уж разозлился Ангар. Непутевый всегда очень остро реагировал, когда кто-то недобро отзывался о его неудачливом друге Лори. – Все мы знаем твое хваленое мастерство обращения с этой деревяшкой, так, может, вернешься в Грон-Хелм и снова встанешь в ряды лейданга? Ой, прости… – вызывающе усмехнулся Дортан. – Ты же не можешь. Кого-то изгнали из родного оплота…

– Убью, пещерная крыса!

Кили вскочил на ноги. Его глаза пылали яростью, а лицо налилось багрянцем. Топор взлетел было в широкой руке, но совершить что-либо еще, кроме замаха, он не посмел – ему прямо в грудь глядел заряженный арбалет с двумя парами рогов. Не переставая что-то бормотать себе под нос, Лори стремительно поднял оружие.

– Сядь на свое место, Кили, – приказал Дори Рубин. – Опусти топор и запомни на будущее: не приведи Дрикх, я увижу, что ты еще раз поднял его на братьев. Я, поверь мне, не буду столь милосердным, как старейшины, а скормлю тебя воро́нам, но прежде отрежу твои косицы на бороде в знак позора.

Кили, молча ярясь, опустился на стул. Он не смел перечить Дори, поскольку очень его боялся. И пусть серобородый являлся великолепным воином, ему было всего лишь сорок лет от роду, в то время как Рубин разменивал вторую сотню – уважение и страх перед возрастом для гномов, в большинстве своем свято чтящих древний уклад, зачастую были весомее пудового кулака или остро заточенной секиры.

– Ничего, – еле слышно прорычал Кили, – мой Хег[6] еще напьется крови безумца и предателя традиций…

– Что ты сказал?! – проревел Дори. Кили не ответил.

– Слышал, Вчера? – широко улыбнулся Лори, в его взгляде было отсутствующее выражение. – Он назвал меня безумцем. С чего бы это?

Все собравшиеся знали, что Кили отличается весьма буйным нравом, просто не умеет быть сдержанным в своих порывах и при любом подходящем случае стремится пустить оружие в ход. Возможно, это и стало причиной его изгнания из Глен-Хорта, а может, и не это. Гном предпочитал не затрагивать эту тему, и было известно лишь, что около пяти лет назад старейшины начертали его имя на камне позора и запретили даже приближаться к оплоту родного клана. С тех пор он и мерил своими сапогами просторы королевства людей, а всего седмицу назад стопы привели его в Гортен, где он услышал о том, что Дори по прозвищу Рубин, известный охотник за сокровищами, ищет надежных компаньонов для некоего опасного предприятия. Кто бы сомневался, что Кили окажется едва ли не из числа первых постучавшихся в его двери…

– Может, оставим распри на послезавтра? – проговорил Рубин. – Сейчас нам нужно решить наконец с картой. Кто не желает, кому лень, кому-то, может, слишком весело, другие обижены на весь мир и окружающих – все могут выметаться! Но. Если кому-то здесь нужно золото, закройте на ключ свои болтливые рты и отворяйте их только по делу. Всем ясно? – Гномы закивали. – Итак… Ангар, расскажи нам, будь добр, как попала к тебе эта карта.

Слово взял Непутевый:

– Ну, это очень долгая и запутанная история, окутанная мраком, тайнами и кровью…

– Без предисловий, Ангар, – оборвал его Дори.

– Ладно… – печально вздохнул Дортан. – Итак, прошлой зимой, как раз в канун праздника святого Клодия, один мой знакомый (вы его не знаете), даже не знакомый, а скорее просто осведомитель нашептал мне о том, что кое-где… хе-хе… просто так валяются несметные бесхозные сокровища. За определенную долю в будущем богатстве он рассказал, что один человек (имя его неважно для Дела, назовем его просто господин Вепрь) собирается в скором времени встретиться кое с кем из северян, что обретаются или в Истаре, или где-то неподалеку – мол, они знают, где припрятано кое-что, способное его заинтересовать. В общем, я отправился на встречу и проследил, как господин Вепрь поднялся на чердак одного заброшенного дома по не важному для Дела адресу в некоем городишке на тракте меж Гортеном и Хианом. Там я узнал (спасибо моим чутким ушам и довольно большой замочной скважине), что один из двух северян является хронистом, но не простым, а из тех, что шныряют по королевству и за его пределами в поисках рукописей. Их называют чернильными охотниками. Эти странные люди разыскивают старые свитки и карты, проверяют их ценность и пытаются продать различным заинтересованным личностям. И вот, друзья мои, вы уже могли догадаться, что я стал свидетелем как раз такого обмена. Господину Вепрю был предоставлен клочок бумаги, на котором не было ровным счетом ничего. Тогда он потребовал доказательств того, что ему подсовывают не дохлую крысу, и чернильный охотник тихонько прошептал слова заклинания, проявляющего карту. Вы бы видели в тот миг лицо господина Вепря! Он покраснел, глаза выкатились, рот алчно приоткрылся, и серый язык облизнул враз пересохшие губы. Я уж тут, конечно, сразу понял, что Дело того стоит… В общем, господин Вепрь отдал некоторое количество золота за бумагу, упомянутая бумага была ему вручена, после чего стороны мирно разошлись. Чернильные охотники ушли восвояси, а моим вниманием всецело завладел новоиспеченный хозяин карты. Я стал его личной тенью, следовал за ним по пятам, куда бы он ни направился, подслушивал все разговоры, что он вел, проверял всех, с кем бы ему ни заблагорассудилось встретиться. Я не отставал от него ни днем ни ночью, и вскоре мои труды увенчались успехом. Алчность, как известно, приводит к излишней неосторожности, а господин Вепрь оказался еще тем любителем золота. Небольшой клочок бумажки, казалось, зачаровал его сильнее самой прекрасной из всех красавиц, околдовал сильнее искусной ведовки, завладел всеми его помыслами. Господин Вепрь не расставался с картой ни на миг, он все время желал проверить, там ли его сокровище, хранится ли оно на потертом старом свитке или уже исчезло, как ловко наведенная иллюзия, и ему следует немедленно собираться в погоню за наглыми обманщиками. Когда оставался один, он постоянно произносил тайные слова (и мне удалось разобрать лишь, что там что-то по-гоблински) – проявлял карту, после чего, вволю налюбовавшись, вновь говорил эти же самые слова и стирал все планы. Поначалу я волновался не меньше его – о ловкости и хитрости различных мошенников в нашем Деле ходят легенды. Но через три дня после обмена я понял, что беспокоиться не о чем – если карта проявляется до сих пор, то она подлинна – по крайней мере, не является иллюзией, подлыми происками магии или результатом какого-нибудь фокуса. Далее следует самая главная часть моей истории. Вы никогда не догадаетесь, что я имею в виду, но моя неповторимая ловкость, гениальность ума и изворотливость фантазии…

– Ты похитил карту, – хмуро прервал хвастливые излияния Непутевого Дори. – Обойдемся без подробностей кражи. Что было дальше?

– Дальше… – Ангар серьезно оскорбился – это была самая эпичная часть его повествования. – Эх, я подменил карту и сбежал так, что следы простыли на сухой дороге. Карта была у меня, но она была стерта. Я не мог ее расшифровать, поскольку не знал слов ключа. Я уже думал похитить самого господина Вепря, применить пытки, раздобыть запрещенное зелье правды, из тех, что использует тайная стража, или какую-нибудь магию, упаси Дрикх от подобного злодеяния. Но… – Ангар Дортан важно поднял вверх указательный палец, – я поступил намного хитрее. Я поймал гоблина… Да не простого, а геррге-нома. Каждый из вас, полагаю, знает, что так Гаручи называют своих летописцев и мастеров тайных знаний. Тут уж я не стеснялся – каленое железо, как выяснилось, не во всех случаях является горячо любимым гоблинами. В общем, крики, проклятия, шипение и три таких важных для меня слова… Прошу любить и жаловать…

Ангар подошел к столу и прочитал слова ключа: «Аззарах ур Г’арах». Тут же карта проявилась. Гномы окружили трофей своего товарища.

– Но это еще не все, Ангар, верно? Нам нужно знать, что является предметом Дела.

– Эээ… предметом? – сконфуженно пробормотал Непутевый. Было видно, что Ангар что-то скрывает, что-то недоговаривает. Дори знал его слишком долго, чтобы сразу же это понять. Как опытный предводитель, Рубин осознавал, что, конечно же, не стоит с самого начала распугивать будущих компаньонов предполагаемыми драконами и еще всем, что Ангар решил оставить при себе. А что уж говорить о любви Дортана к приукрашиванию и преувеличению собственных заслуг. Дори не удивился бы, узнав, что Непутевый придумал всю историю от начала и до конца.

– Ну, это чья-нибудь казна, – пояснил рыжебородый Ангару очевидную вещь. Дори не любил тратить свое время на толкование очевидных вещей. – Чье-нибудь наследство, припрятанное награбленное или еще что-нибудь…

– Ах да… – Непутевый задумался с таким видом, будто бы впервые его посетила мысль, откуда же на самом деле в той пещере валяются горы их пока еще не добытого клада, – в общем… это казна, да, казна. Мне рассказал старый геррге-ном.

Дори понял, что его друг начал сочинять на ходу. Разоблачать он его отнюдь не собирался: есть карта, есть клад – и хорошо. Это лучше, чем ничего. Лучше, чем надрывать спину и зарабатывать простуду, вкалывая до изнеможения на старого хрыча Глойна. Хочется Непутевому приписать себе парочку подвигов, потешить душу выдуманными историями – пусть.

– Чья же это казна? – спросил один из молчавших до того гномов. С короткой и черной, как груда угольев, бородой и взлохмаченными волосами. Подле него сидел его брат-близнец. Эти гномы путешествовали со странствующим цирком Горация Головешки и заслужили славу непревзойденных метателей, мастерски швыряясь буквально всем: от пивных кружек до тяжелых топоров. Близнецы Клыка (это было их манежное прозвище) были старыми товарищами Рубина и несколько десятилетий назад даже принимали участие в некоторых авантюрах рыжебородого, поэтому неудивительно, что, как только наметилось нынешнее путешествие в Тэрион, предводитель отправил им письмо с приглашением войти в долю. Не теряя времени, они покинули пестрый многоцветный лагерь на новом дайканском тракте, где тогда выступал цирк Головешки…

– Да, и в самом деле, чья? – поддержал первого близнеца второй.

– Я расскажу вам! – напустил на себя таинственный вид Ангар. – Слушайте же, друзья, это очень долгая и запутанная история, окутанная мраком, тайнами и кровью…

– Ангар!

– Ну да. На севере Хребта Тэриона в своих темных подземельях жил один гоблинский король, злобный-презлобный. У него, как водится, было множество сыновей, ясное дело, принцев, и все они пошли своим нравом в любимого батюшку. Но злее всех был самый младший из них. Справедливо рассудив, он понял, что трона ему не видать как собственных ушей, и решил сделать по-своему. Парнишка вовсе не стал дожидаться, пока на тот свет отойдут и батюшка, и восемнадцать его старших братцев, а нетерпение, как всем известно, ни к чему хорошему не приводит. В этом случае также. Принц попытался было поднять мятеж, но, как это обычно бывает, что-то пошло не так, и все провалилось. В общем, он собрал всех недовольных и попросту сбежал из подземного замка отца. Не прошло и двадцати лет, как немного западнее он основал свое собственное королевство, построил город, столь же безвкусный и мрачный, как бывшее родовое имение, и завел довольно пристойное количество слуг и вассалов. Спустя пару сотен лет он накопил столько золота и самоцветов, что им не было уже счета. Именно эта казна мятежного принца нам и нужна.

– То есть мы собираемся пробиваться в гоблинский подземный оплот?! – вскричал Кили. – А как же пресловутая «бесхозность» клада? Или тебе, Ангар Дортан, растолковать значение этого слова?

– Обойдусь, премного благодарен, – скривился Ангар. – Вы же не даете договорить и все время меня перебиваете… Так вот, друзья-гномы, доношу до вашего сведения, что подземная крепость пуста, и уже давно. Что-то… – Непутевый запнулся, не зная как это объяснить. – Что-то неизведанное пришло…

– …и убило всех жителей оплота, – закончил за него Лори Дарвейг. Все удивились, откуда Неудачник знает о тех событиях.

– Да, – пораженно согласился Ангар.

– Что-то явилось из снежной бури… – прохрипел Лори, резко тряся головой, словно его кто-то тянул за ухо.

– Да.

– Что-то выбралось из чудовищной метели…

– Да, но ты-то откуда об этом знаешь?

– Я знаю… хе-хе… я знаю… мы читали, помнишь, Вчера? – криво улыбнулся Лори. Его глаза наполнились привычным полубезумным выражением. – Потому что это одна из самых известных баллад о гоблинах. «Ледяная чума». Король Гемлаг Недовольный (тот самый младший принц) пал от снежного чудовища. Я много чего перечитал, чтобы выяснить все о монстре, который преследует меня самого, – признался Лори. – Но нашел лишь рассказы и истории о других тварях, иных напастях.

– Что-то ты темнишь, Ангар, – покосился на Непутевого один из молчавших до сей поры гномов, хмурый Долдур Неммер, присоединившийся вместе с братом к отряду лишь прошлым вечером – для этого они покинули небольшую деревушку на тракте, где жили уже три десятка лет. Лицо гнома имело медный оттенок, как и всклокоченная, судя по всему, из-за долгого нахождения подле горна, борода. Сказать по правде, он и был кузнецом. Подле сидел его младший брат в зеленом кафтане и с недлинной каштановой бородой, напоминающей кусок древесной коры.

– Да нет, – пробормотал Непутевый. – Просто история такая…

Почти одновременно гномы почувствовали, как к каждому из них начинает подбираться страх. Как он запускает свои ледяные пальцы им под одежду, пытаясь нащупать сердце. Нор-Тегли действительно испугались некоей неведомой твари, что вышла из снежной бури и уничтожила всех гоблинов Гемлага Недовольного…

Ангар и предположить не мог, что его выдуманная на ходу история найдет свои привязки к древним легендам и превратится в нечто подобное. Из истории о его храбрых подвигах все переросло в какую-то зловещую жуть.

– Никто не знает, что это было на самом деле, – продолжал перехвативший нить рассказа Лори Неудачник. – Так гласит легенда. В полночь, когда зазвонили колокола под сводами главного зала города Гемлага, а ворота, ведущие в глубь подземелий, сорвало бурей, нечто проникло под гору. Оно, подобно чуме, истребило всех. Туннель за туннелем наполнялись непередаваемым холодом, вода в подземной реке замерзла и стала льдом. Младенцы гоблинов превратились в безжизненные обмороженные трупики в своих колыбелях, а старики просто позастывали на месте, будто ледяные скульптуры. Остальные жители: и мужчины, и женщины встретили свой конец в клыках монстра. Неведомая тварь, вышедшая из снежной бури, сожрала всех: и короля Гемлага Недовольного, и всех его подданных. И никто с тех пор ни на шаг не приближается к разоренному оплоту.

– Эээ… ну все не совсем так, – попытался оправдаться Ангар. – Там просто никого нет, и все. Зато много сокровищ… Это легенда, и ничего более.

– Давайте оставим различные заумные истории, ведь, полагаю, мало что в них – правда, – убеждал и себя, и остальных младший брат кузнеца. Его звали Хонир. – Все это гоблинские сказки.

– Вот-вот. Но меня до сих пор мучает еще один вопрос, Ангар, некая мелочь… – протянул Дори. – А какую часть ты обещал…

– Одну девятую часть от общей добычи, – перебив друга, скороговоркой выпалил Непутевый и отвел глаза.

– …своему осведомителю, – закончил Дори и тут же понял, что из всей истории это было единственной правдой. Ангар кому-то задолжал одну девятую часть сокровищ, и, кажется, лишнее упоминание об этом доставляло ему не самые приятные ощущения.

* * *

Пони, медленно перебирая копытами, шагали на север. Отряд состоял из восьми путников. Все они были гномами, все вооружены до зубов. Сгущались сумерки, когда за спиной раздались стук десятков копыт и звуки трубы, призывающие освободить дорогу. Кладоискатели съехали на обочину, и мимо пронесся отряд всадников, во главе которого скакали лорд в дорогих доспехах и человек в длинной мантии, алой, точно закат, и такой же остроконечной шляпе.

– Маги… маги… – задумчиво проговорил Дори Рубин, выплевывая залетевшую в рот пыль. Гномы продолжили путь. – Главное, чтобы они не влезли в наши дела.

Ближайший друг и соратник рыжебородого, именовавшийся Дортаном, презрительно на него покосился:

– Не упоминай при мне этих подлых фокусников. Я очень их не люблю…

– Но нельзя забывать о старом Неверморе, – воззвал к его разуму Дори. – Нельзя о нем забывать…

– Кто такой этот Невермор? – спросил молодой Хонир. Он следовал сразу за предводителем и его другом.

– Наш путь будет пролегать через его земли, Хонир, – пояснил Рубин. – Это злобный сумасшедший старик, который живет где-то на заброшенной поляне в лесу Дерборроу, в нескольких милях севернее Истара. Говорят, что он бывший некромант или еще нечто в том же духе. Кто их, чернокнижников, разберет… Его дом нужно обходить стороной и ни в коем случае не прислушиваться к вою ветра, когда мы окажемся в тех местах.

– Некромант? – испуганно проговорил Хонир. – Может, обойдем лес Дерборроу, и все?

– Нет. Там только одна дорога. Наша.

– Невермор?! – встрял в разговор Лори, он ехал на своем пони подле Ангара и все время разговаривал сам с собой – вел приглушенный диалог с невидимым собеседником по имени Вчера. Подле никого не было. Подчас он судорожно дергал то рукой, то плечом, и вскоре все уже привыкли к его необычному поведению. Все, кроме Кили, который по-прежнему исподлобья глядел на этого безумного компаньона. – Слыхал я о старике Неверморе. Говорят, что любой, кто захочет найти его дом, с легкостью его отыщет, в какой бы части леса ни находился. А уж старик всех приютит… разделает на своем кухонном столе…

– Ладно, оставим магов, – закрыл больную для себя тему Непутевый. Помнится, когда он только начинал заниматься своим опасным ремеслом, его ничто не могло остановить. Ничто, даже если требуемые ему сокровища лежали под замком и принадлежали еще живому и вполне здравствующему человеку. Что там было у него на двери написано? Слова врезались в память и тело гнома на всю жизнь:

Как жаль, что тогда он не внял этому предостережению. Как же! Такая честь и слава среди собратьев по промыслу – пролезть в сам Асхиитар, королевский дворец! Да не просто во дворец, а в покои Архимага Элагонского… Что ж, теперь Ангар, как он сам смел надеяться, стал умнее, получив после того приключения большой ожог в виде отпечатавшихся букв злого стишка на правом плече. «Никогда не связывайся с волшебником» – вот была главная и единственная на данный момент заповедь Непутевого, и неважно – некромант это или честный-пречестный королевский маг.

Дори тем временем думал о своем. Как было бы неплохо, если бы Дело выгорело. Если авантюра пройдет как по маслу, то о бедности можно будет забыть на долгие годы. Можно будет найти наконец ту единственную, которой ему так не хватало последние пятьдесят лет. Жива ли она еще в Глен-Хорте? Помнит ли его? Или уже выплакала все слезы по такому сорвиголове, как Рубин, и нашла себе кого-нибудь поумнее, посолиднее, да что себе лгать, – побогаче?

Дори посмотрел в непроглядное небо.

– Только грозы нам к ночи и не хватало, – процедил он, и тучи будто услышали его – тут же заморосило.

Гномы набросили на головы капюшоны.

– Лори, давай вперед, присмотри нам убежище на ночь, – Рубин повернулся к вновь бормочущему что-то себе под нос Дарвейгу.

Тот прекратил шептать и, ткнув каблуками в бока своего пони, поехал быстрее по тракту, вглядываясь в даль. Перед глазами лежала прямая дорога, с двух сторон подпираемая лесом. Сумерки сгущались довольно быстро, тем более что свинцовые тучи делали небо все темнее и темнее.

Гном Лори Дарвейг, выходец из клана Грон-Карраг, давно покинул родной оплот, вот уже долгие годы прозябая в странствиях. Чего только не повидал он в дороге! Известный охотник за сокровищами Дори Рубин всегда предпочитал брать «в долю» профессионалов: храбрых, умелых и сильных. Лори со странным прозвищем Неудачник был именно таким. Что еще более важно, он был надежным. Но в жизни ему не повезло, больше всего это отразилось на его широком улыбчивом лице, которое придавало ему вид обманчивого добродушия, запечатлелось в больших синих глазах, с неизменной печалью взирающих из-под кустистых бровей на окружающий мир. Долгие дни и ночи в дороге, ночевки в грязных канавах и подворотнях превратили некогда красивые русые волосы в немытые и нечесаные лохмы, ведь он нечасто останавливался под уютным кровом. Оттиск нищенства крепко въелся в его лицо своими голодными клыками. Лори уже давно забыл о такой вещи, как гребешок, и просто перехватывал волосы кожаным ремешком.

Предводитель не зря послал Неудачника высматривать укрытие на ночь – тот был самым зорким во всем отряде. Превосходный стрелок; его любимым оружием был арбалет с задорным прозвищем Не промахнись. И после того, как Лори вернул его себе, он ни на минуту не расставался с этим изумительным четырехзарядным чудом гномьей инженерной мысли – оружие всегда висело в чехле у него за спиной, откуда могло быть извлечено в считаные мгновения…

Не прошло и пятнадцати минут, как гном обнаружил то, что искал. Вдали, из-за леса, уже накрытого пеленой дождя, виднелось какое-то высокое каменное строение. Кажется, башня…

Обрадованный Лори поспешил вернуться к товарищам.

– Где, ты говоришь? – спросил предводитель отряда.

– В полутора милях западнее тракта, если идти от старого поворота.

– Ну что ж, в путь! – воскликнул Дори и первым пришпорил своего пони в указанном направлении…

Через некоторое время, промокшие и злые, гномы стояли перед башней, крышу которой узрел над деревьями Лори. По сути, это строение даже башней можно было назвать лишь с большой натяжкой. Жалкие останки и руины – вот что это было. Полуразвалившиеся стены, покрытые мхом, заросшая травой каменная кладка плит и обломанные части каркаса крыши, конечно же, без черепицы – в общем, никакого уюта и тепла.

– И как это называется, друг Лори? – Рубин сердился.

– Это называется, что у кого-то голова находится не на плечах, а в мешке за пазухой, – злобно проговорил Кили, до боли в суставах сжимая рукоять топора.

– Нд-а-а, не ахти, – подтвердил Ангар, – но и это сгодится. Вон под теми останками этажа вроде не мокро, и дождь туда не проникает. Быть может, духи развалин нальют нам эля?

– Нет здесь никаких духов, – проворчал Дори. – Да и будь они, тебе бы лишь крови налили… кого-нибудь из нас. Будьте настороже, друзья, глядите в оба. Красные Шапки[7] не дремлют, у всех при себе есть осиновые кинжалы?

– Да чего ты хмуришься-то, Рубин?! – расхохотался Непутевый. – Свежий воздух, хорошая погодка!

В этот миг ударил гром и сверкнула молния. Начался ливень. Гномы зло поглядели на своего товарища, которому так и не удалось их подбодрить. Улыбка, смахивающая на промокшую под дождем кошку, сползла с широких губ Ангара.

Руины круглой дозорной башни приняли путников под свой прохудившийся кров. Наверное, когда-то это было высокое сооружение с толстыми стенами и стрельчатыми окнами. От дождя, снега и солнца верхнюю площадку защищала коническая крыша, устланная некогда красивой красной черепицей (Ангар пнул обломок одной, когда направлялся к темному закутку, скрытому под обломками винтовой лестницы).

Гномы расселись под широким карнизом – здесь действительно было сухо. Причем места хватило даже для пони.

– Кто пойдет за дровами? – спросил Дори. – Хотя какие сейчас дрова – сыро, как в ковше для ковки.

– Я пойду, – хмуро вызвался Неудачник и, не дожидаясь ответа, направился к ближайшим деревьям, которые подступали к самим руинам и разве что не росли из плит.

Широкоплечий гном с длинной пепельной бородой и жутким шрамом на щеке гневно сплюнул вслед ушедшему в непогоду товарищу и про себя пожелал ему вообще не возвращаться…

Тем временем молодой Хонир, подыскивая себе сухое место для ночлега, подошел к обветшалой стене, что закрывала их от северного ветра. Он уже начал раскладывать свой походный мешок, когда его внимание привлекло что-то в неглубокой нише, среди мшистого, потрескавшегося за века камня.

– Смотрите, друзья! – воскликнул гном, откидывая в сторону побег дикого хмеля, который наполз на старинную кладку, словно тяжелая портьера.

В сгущающейся темени уже почти ничего нельзя было разглядеть, поэтому Дори подошел ближе. На стене была выбита надпись, но сохранился лишь небольшой ее остаток:

– Это не ронстрадская башня, – сказал предводитель, утрачивая всякий интерес к находке товарища.

– А чья же? – удивился Кили. – Мы ведь находимся в тридцати пяти милях севернее Гортена и…

– Здесь на староимперском написано: первого слова только обрывок… «охранять для… или за… Империю во имя…». Больше ничего. Значит, это башня Темной Империи, точнее… гм… то, что от нее осталось. Столько веков прошло…

– Как это они так далеко забрались? – удивился Хонир.

Вместе со старшим братом гном присоединился к отряду уже после выхода из Гортена, в небольшой деревушке Лимерик, где они были кузнецами. Народ Лимерика сильно огорчился, узнав, что Долдур и молодой Хонир Неммеры намерены уйти от них, ведь не каждая деревня Ронстрада могла похвалиться столь искусными мастерами, как Нор-Тегли. Староста даже сулил увеличить плату за изделия и ставить бесплатно по кружке эля в воскресный день, но кузнецы были непреклонны – предложение Дори Рубина оказалось намного заманчивее. Братья давно хотели бросить свое дело: немного чести в том, чтобы корячиться в попытках заработать у людей краюху хлеба. Теперь же появился достойный повод: рыжий охотник за сокровищами заманил их в свой отряд, наобещав множество незабываемых впечатлений, горы золота и в меру опасностей. Братья были умны, находчивы, являлись мастерами ковки и превосходно разбирались в Тайнах Гор.

Неммеры были очень близки, ведь после смерти отца с матерью у братьев никого из родных не осталось. Но Долдур, как старший, не упускал случая приструнить брата или понасмешничать над ним, вот и сейчас он расхохотался:

– Далеко забрались? Откуда же тебе, кроха, знать, что легионы Темного Императора под командованием Таргеноса когда-то имели такую глупость, как пытаться выжечь из этих мятежных земель ересь, и дошли путем, «украшенным» кострами и «железными девами», до самого Тэриона?

– Я знал это, и не зови меня крохой! – вспыхнул младший Неммер.

– Было время, такие башни стояли по всем Срединным равнинам, – будто бы и не заметил братского негодования Долдур, – теперь же от них остались только руины. А ведь когда-то гарнизоны этих крепостей грозили кованым кулаком вампирским лордам, что правили здесь задолго до того, как в Гортене водрузили трон Лилии и Льва. Должен заметить, что все эти башни всегда располагались в четко выверенных стратегически важных местах. Если бы король Лоран догадался отстроить их, то получил бы значительное преимущество в войне… Но мы что, дураки, подсказывать королю?

– Нет, братец, – расхохотались чернобородые близнецы Клыка, – мы не дураки. Дураки – его военные министры.

– Ну, я бы не сказал, что старик Архимаг такой уж дурак… – начал было Хонир, но брат, как обычно, его перебил.

– Не суди, о чем не ведаешь, – отрезал Долдур. – Если бы граф Ильдиар де Нот и Архимаг Элагонский Тиан имели вместе хоть чуточку больше мозгов, чем у пещерной крысы, не сдали бы в прошлом месяце самый укрепленный город Ронстрада. Город, стены которого строили наши родичи! Стены, которые, прошу заметить, стоят до сих пор, ведь некроманты ничего не смогли сделать с камнем Тегли!

– Ты судишь людей слишком строго, друг Долдур, – пробормотал Дори, пристально вглядываясь в окружающий лес. Он стоял под карнизом, за которым лил дождь, и ничего не мог разобрать среди черных силуэтов мокрых деревьев.

– Ты бы тоже их так судил, Рубин, – проворчал в ответ старший Неммер, усаживаясь на большой неровно обточенный камень, – если бы повкалывал у них кузнецом четыре десятка лет. Хотя что это я? По сравнению с Глойном, у которого ты гнул в подкову спину, все длинноногие могут показаться исключительно светлыми существами с ограненными душами и золотыми сердцами.

– Возможно, – не стал спорить предводитель, – но куда запропастился наш Лори?

А в это время Лори, насквозь вымокший, бродил по лесу, выискивая сухие сучья и ветки. Конечно же, это было гиблое дело: попадались одни отсыревшие. Ну что за невезение? Вчера не оставлял его ни на минуту и, конечно же, никогда не уходил на покой. Неудачник шлепал по грязи, держась за стволы деревьев, чтобы не упасть, и вспоминал, как тень проклятия привела его в Гортен, где он надеялся найти некроманта. Хе-х. Одних таких мыслей хватило бы, чтобы тайная королевская стража начала собирать дровишки для его судебного костра, но и откровенничать с ними никто ведь не собирался. В попытках открыть истину о собственном невезении Лори растратил всю свою долю от прошедших поисков сокровищ с Дори и Ангаром, расплескав ее до последнего золотого на различных шарлатанов и проходимцев. Он совсем отчаялся, а Вчера начинал злобствовать все сильнее. Некий человек поведал Неудачнику, что Лоргар Багровый, мастер теней Умбрельштада, намерен почтить столицу Ронстрада своим визитом, но… темный маг даже не пожелал говорить с гномом. Доведенный постоянными невзгодами до состояния чернейшего из всех черных уныний, Лори Дарвейг послал весь свой поиск к Бансроту и начал тратить каждый тенрий, что оказывался в его руках, на выпивку в грязном трактире «Три Голубицы», располагавшемся в бедных предместьях столицы Ронстрада. Сперва монетку на полкружки поутру, затем еще две к обеду, ну и на ужин, само собой, парочку. В дешевом вине и мутном разбавленном эле гном топил все свои несчастья, пытаясь забыть о проклятии. Деньги, само собой, постепенно закончились, он стал наниматься к людям на позорные заработки: мыл пол в «Трех Голубицах», вывозил отбросы, даже золотарем был. Вырученных грошей едва хватало, чтобы вливать в себя очередную порцию убийственного пьянящего зелья, и Нор-Тегли уже дошел до такого состояния, что был готов расстаться со своей последней и единственной ценностью – любимым арбалетом. Лори попался на хитроумную ловушку цыгана, попросту обменяв свой уникальный «Гаринир-Де» на какие-то две кружки прокисшего эля.

Когда Дори Рубин нашел Дарвейга, Неудачник выглядел не лучшим образом. От него ужасно воняло, нищенское рубище и взлохмаченные волосы сводили на нет весь гордый облик гнома, вызывая лишь презрение и отвращение. Нор-Тегли был весь в синяках и ранах: чтобы не ночевать под открытым небом, он дрался со стражниками, и те, избив бродягу, волокли его в каземат.

Рубин не позволил старому товарищу совершить самый ужасный грех из всех, которые только порицались гномами, привел домой, заставил протрезветь и вымыться, переодел в чистое, для чего не пожалел собственного гардероба. Он поверил в Лори, дал ему еще один шанс и заслужил его вечную благодарность, вернув родовой арбалет. Русобородый полагал, что Дори взял его с собой только из жалости, но это было не так – самый меткий стрелок Хребта Дрикха вряд ли помешал бы в подобного рода предприятии.

И теперь гном-неудачник шагал по дождливому лесу и вскоре с отвращением к самому себе понял, что заблудился. Он не мог выйти на свет костра – костра-то как раз и не было, ведь спутники ждали его с дровами. Кругом уже почти полностью стемнело.

Продрогший Нор-Тегли уже отчаялся найти выход на дорогу, когда за спиной послышался чей-то незнакомый и наглый голос:

– А ну стоять, коротышка!

Гном резко обернулся. Примерно в десяти шагах от него злобно щерились несколько человек. Грязные мокрые одежды, серые лица в черных подтеках. В руках – натянутые луки, у каждого на поясе меч или кинжал. Разбойники. Бандиты с большого тракта… точнее, с большого леса.

Пальцы Лори привычно дернулись к арбалету, когда один разбойник отпустил тетиву. Меткий выстрел пронзил плечо, отбросив гнома назад, но даже с такого расстояния Нор-Тегли не удалось сбить с ног.

– У-у-у-у, – протянул Неудачник. Рану неимоверно жгло, из нее текла кровь, смешиваясь с дождем. Он отступил на шаг, пытаясь пошевелить пальцами, рука слушалась все хуже, быстро немея.

– Вот так удача! – разразился мерзким хохотом главный разбойник. От собратьев его отличал потертый красный плащ, затасканный и грязный. – А мы сидели себе, уплетали ужин в тепле и уюте и помыслить не могли, чтобы отправиться в такую непогоду под открытое небо, да еще в лес! Но кто-то будто нашептал, и видишь, коротышка, как все удачно получилось?!

– Нашептал, говоришь? – скрипнул зубами Лори, резко дернув головой. – Проклятый Вчера…

– Хватит бормотать! Что там у тебя в мешке? – вопросил главарь, его подельники шагнули к раненому гному, которому не оставалось ничего другого, кроме как отпрянуть назад. Еще одна стрела предостерегающе свистнула совсем рядом с ним. – Разве ты еще не понял, что тебе никуда не деться?

– П-провались п-пропадом, п-паскуда, – заикаясь от боли, прохрипел Лори. Как он не услышал их? С его-то слухом! Наверное, из-за проклятого дождя. Что ж – сам виноват.

– Швыряй сюда мешок, иначе глазки нанижем на стрелы… – Главарь банды в ожидании протянул руку.

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Лори, кривясь от боли. Вода застилала глаза, неприятно стекая по лицу, в то время как разбойники, казалось, привычно чувствовали себя под ливнем. – П-почему бы тебе просто не убить меня на месте, крысеныш, и не вырвать мешок из моих холодных рук?

– Зачем, если за тебя живого можно еще и выкуп получить? – Главарь был весьма болтлив, за что его и прозвали Языкатым Эриком. – Посуди сам: кто откажется купить себе гнома? К примеру, какой-нибудь граф, чтобы швыряться в него объедками и пинать, вымещая злобу, или цирк – ты был бы, к слову, отменным уродцем! А не хочешь ли отправиться в рабские ямы гоблинов, где скрип зубов мытарей звучит громче барабанов надсмотрщиков, а пот (и не всегда свой) – это единственное питье, которое попадает на иссушенные губы? Да, идея с гоблинами мне нравится больше всего… Или нет! Есть вариант еще лучше! Я обменяю тебя ар-ка, у них есть что предложить за столь веселого коротышку! И это еще не весь… ах-рахх… – Главарь в порванном красном плаще наконец умолк. Ни с того ни с сего он вдруг дернулся и упал лицом в грязь, будто кто-то сильно толкнул его сзади. Из спины человека торчал метательный топор с резьбой на рукояти.

– Эрик! – разбойники начали быстро оглядываться в поисках убийцы. Луки с наложенными на тетивы стрелами глядели в лес, но никого не было видно из-за деревьев и высоких зарослей кустарника.

На раненного в плечо Лори уже никто беспечно не обращал внимания, а зря. Замешательство разбойников позволило ему выхватить из чехла на спине арбалет. Левая рука не слушалась, поэтому пришлось действовать одной правой. Гном нажал на неприметную кнопочку под спусковым крюком, и в тот же миг с шипением раскрылись четыре рога с двумя туго натянутыми тетивами.

Палец отжал спусковой крючок, тетивы зашлись в движении под воздействием хитрого самовзводного механизма – гному оставалось лишь переводить арбалет из стороны в сторону, целясь во врагов. Четыре болта со свистом всего за несколько мгновений отняли жизнь у четырех разбойников – с хрипами и предсмертными вздохами они присоединились к своему вожаку, упав в грязь.

Лори опустил арбалет – перезарядить его одной рукой он бы не смог. Один из вольных стрелков повернулся к убившему его товарищей карлику и натянул лук. В это же мгновение из тьмы вылетел еще один метательный топор. Разбойника отбросило вперед – удар был так силен, что лезвие пробило спину и вышло из груди.

В живых остались лишь двое грабителей. Они испуганно переглянулись и в суеверном ужасе бросились было наутек, но скрыться им так и не удалось. На прогалине появились две коренастые фигуры; в едином замахе что-то метнув, они резко опустили руки. Разрезая капли дождя, вслед разбойникам пронеслись два стальных росчерка. Бандиты рухнули, будто споткнувшись на бегу: из затылков у каждого торчали сильхи – узкие ножи-засапожники с листьевидными клинками. Вся банда почила вечным сном.

Из-за раны в плече по всему телу Лори разливались боль и тягучая слабость. В ушах с силой барабанного боя гремел дождь, руки в изнеможении опали, словно плети, быстро деревенеющие пальцы выпустили арбалет. Гном дотронулся до раны, все тело дернулось – стрела главаря разбойников была смазана каким-то ядом. Возникло чувство, схожее с сильным опьянением. Затуманенным, плывущим взором Лори уловил, как к нему быстро направляются два совершенно одинаковых чернобородых гнома. А может, это у него в глазах уже двоилось из-за раны?

Нор-Тегли подбежали к товарищу, а он без сил рухнул на колени, глубокая лужа раздалась в стороны грязными брызгами.

– Ты как, дружище? – спросил один, приподнимая окровавленного и насквозь промокшего спутника с земли.

– Ты что, ослеп? У него же стрела торчит из плеча, дурья твоя башка! – воскликнул второй.

Лори безмятежно улыбнулся – нет, ему не мерещилось, и в глазах не двоилось. Будто бальзам в уши полилась знакомая ругань двух братьев-близнецов, довольно известных в Ронстраде под прозвищем Близнецы Клыка. Рыжебородый предводитель забеспокоился, что Лори долго нет, и послал их разыскать пропавшего арбалетчика. Рубин хорошо знал о «тревожной неудаче» своего друга.

Братья взвалили Лори на плечи, запихнули упавший в грязь арбалет в чехол у него за спиной и потащили беднягу в лагерь. Раненый гном потерял сознание, и последним проскочившим в его голове желанием было вовсе не очнуться.

* * *

Ангар Дортан сидел и не мог пошевелиться от ужаса. Матушка Лин поставила перед ним глиняную тарелку и положила рядом ложку. Судорожно сжимая в руках большой золотой Ключ, священный символ бога Дрикха, гном больше всего на свете хотел оказаться как можно дальше от этого места. А все начиналось так мирно… впрочем, как обычно. Они с Дори просто мастера этого дела – попадания в различные неприятности и переделки. Вовлек их во все это, конечно же, не кто иной, как Лори Дарвейг…

Друзья не знали, как спасти его. Никто из спутников Рубина не разбирался в ядах, ни у кого не было лекарства от этой отравы. Лори прямо на глазах становился белее, а тени на его широком лице сильно углубились, будто налившись непроглядными мертвенными чернилами. Гномы спорили. Одни предлагали свернуть все предприятие и вернуться в Гортен, другие продолжить путь, но при этом сойти с основного тракта в ста милях севернее на дорогу, ведущую к монастырю Сен-Трени. Монахи, поди, знают, как изгонять заразу – придется, правда, совершить немалый крюк, но жизнь друга важнее потерянного времени. Спор уже грозил перерасти в драку, когда молодой Хонир вдруг призвал всех замолчать (попросту отвесив разбушевавшемуся Ангару затрещину), его чуткие уши уловили какие-то звуки со стороны дороги… Прислушавшись, он смог разобрать ржание лошадей и скрип колес. Гномы вгляделись в ночь и увидели огоньки, медленно ползущие мимо. Так все и началось…

Уже стоял вечер следующего дня, дождь давно прошел. Нор-Тегли ехали по тракту на север, а кругом по-прежнему простирался густой лес. Высокий фургон, самый настоящий дом на колесах, стены которого были свиты из ветвей терновника и обтянуты потрепанной красной тканью, медленно полз вперед, пони охотников за сокровищами следовали за ним.

Пребывающий без сознания Неудачник лежал внутри – гномы всецело доверились врачевательскому дару Матушки Лин, супруги странствующего торговца зельями, который приютил их раненого товарища. Дори Рубин суетился внутри, помогая хозяйке в меру сил: нарезал лекарственные листья, мешал воду, менял повязки. Сам торговец сидел на передке, управляя четырьмя лошадьми в упряжке, и вел беседу с Близнецами Клыка – оказывается, он не раз видел представления их бывшего цирка. Кили и Долдур с Хониром молча ехали в стороне.

Ангар Дортан сгорбился на своем пони, плетущемся в одиночестве следом за фургончиком, и все хмурился – до чего же странное жилище. Кому это пришло в голову вить эти стены в несколько слоев из колючего терна? Сколько крови натекло, должно быть, с пальцев мастеров из-за острых шипов, пока они строили этот дом на колесах. Алая ткань, будто цирковая драпировка, обтягивала его со всех сторон. Она обветшала, покрылась грязью и пылью, но еще можно было различить полустертые символы, что были на ней начертаны: «Kinim et livil far de fo…» – дальше не разглядеть. Непутевый все пытался вспомнить, что это за язык и где он мог слышать подобные слова – а в том, что ему уже приходилось видеть подобное, не могло быть никаких сомнений. Ангар справедливо полагал, что столь благоприятное стечение обстоятельств, свалившееся вдруг на извечного неудачника Лори Дарвейга, слишком странно и подозрительно: их новая знакомая, добрая Матушка Лин, оказывается, хорошо владела искусством врачевания…

Процессия двигалась до самого вечера. Когда на лес опустились сумерки, странствующий торговец зельями зажег фонари, свисающие с крыши. Подул холодный ветер – весна будто проиграла в кости осени один день. Вскоре должны были стать на привал, когда дверца в задней стенке фургончика распахнулась, и на подножке показался Дори. Предводитель охотников за сокровищами выглядел неважно. Бледен, как смерть, с тяжелыми черными мешками под глазами, будто не спал уже вторую седмицу. Ярко-рыжая борода, казалось, поблекла и утратила свой цвет. Гном прислонился к дверному косяку.

– Ангар! – негромко позвал он.

Друг подвел пони ближе.

– Ты чего, Рубин? – покосился на товарища Непутевый. – Ты сейчас похож на какого-нибудь кобольда!

– Я… захворал, кажется, – пробормотал Дори. – Простуду подцепил под бансротовым дождем. Матушка Лин предлагает прилечь… Загляни на огонек, она приглашает тебя к ужину.

– Почему меня? – недоумевал Ангар. – А остальные?

– Не перечь. Отдай повод Кили – пусть ведет твоего пони, и забирайся внутрь.

Дори не сказал больше ни слова и скрылся за дверью. Непутевый не решился испытывать терпение друга и последовал его указу: он подозвал Кили, объяснил ему ситуацию и, спрыгнув на землю, побежал догонять медленно ползущий вперед фургончик.

На стук отворила сама Матушка Лин. Широко улыбнувшись гному, она поскорее впустила его, закрыла за ним дверь и опустила засов.

– Добро пожаловать, дорогой гость, – гостеприимно проговорила она и указала на большой сундук, выполнявший роль сиденья перед столом. – Тебя зовут Ангар, верно?

Хозяйке на вид можно было дать не более тридцати лет. Она была невысокой полноватой веселушкой в серо-голубом небогатом платье и фартуке. Хоть красавицей эта женщина и не являлась, но ее широкое доброе лицо с легкой искренней улыбкой, яркими большими глазами и смешным носом-пуговкой можно было назвать довольно симпатичным. Все в ней располагало к себе: и светлые курчавые локоны, выбивающиеся из-под белого чепца, и розовые щечки, и взгляд. Глядя на нее, гном сразу же почувствовал, как словно бы тонет в доброжелательности и радушии.

– Ангар, верно, – кивнул Непутевый и поспешил занять предложенное место. Усевшись, он начал осматривать комнатенку, в которую попал.

Все здесь напоминало обычный дом: очаг, выложенный камнем, с большим котлом на нем, обеденный стол, вместо стульев – сундуки, у одной из стен располагался высокий шкаф со склянками зелий, упирающийся в потолок. Рядом с ним, прижавшись боком к дверце, словно к теплой печи, сидел большой серый кот. У сундука подле двери Ангар заприметил второго, такого же серого домашнего любимца. Тот также сидел боком, только другим, и не шевелился. Оба животных, кажется, мирно дремали, тихонько мурча.

– Их зовут Левый Мор и Правый Фо, – проследила за взглядом гостя хозяйка. – Мы зовем их так, потому что они почти всегда сидят, как сейчас, боком. Дети очень любят Мора и Фо…

Ангар кивнул и продолжил нескромно глазеть по сторонам. У дальней стены притулились кровати: на одной лежал бессознательный Лори Дарвейг, раздетый по пояс, с забинтованными рукой и плечом; на второй (колыбели, по сути) мирно сопели три ребенка, завернутые в пестрое теплое одеяло, – сыновья Матушки Лин. Дори Рубин устало положил голову на подушку третьей.

– Ты посиди с нашей доброй хозяюшкой, Ангар, – упавшим голосом попросил рыжий гном. – Развесели ее разговором аль историей… Я же пока… аээхх, – он широко зевнул, – немного посплю…

– Дори, – Ангар поднялся и направился было к другу, но Матушка Лин его остановила.

– Не нужно. Пусть поспит, – заботливо взглянула она на Рубина. – У него простуда. Этот дождь… он всем доставляет неприятности…

– Гномы болеют очень редко, – задумчиво проронил Ангар, глядя на товарища. Выглядел тот действительно не лучшим образом. – Но наши болезни проходят намного серьезнее, чем у людей.

– Отдохни, поешь, дорогой гость. – Хозяйка взяла большую глиняную миску и зачерпнула плошкой в котле.

– Это куропатка? – Нор-Тегли уселся обратно на сундук подле стола, взял в руки деревянную ложку. Перед ним в посудине дымилась пряная похлебка, наружу торчала небольшая кость с белым разваренным мясом. В воздух вместе с горячим паром поднимался приятный аромат.

– Верно, дикая птица, отловленная прошлым днем. – Матушка Лин вернулась к котлу и начала помешивать варево в нем. – Разгуливают разные птицы по тракту. Нужно осторожнее быть, если не хочешь попасть в котел. – Хозяйка весело рассмеялась. Гость поддержал, сам не понимая, отчего хохочет.

– Эх, проглочу сейчас целого быка! Что мне та куропатка!

Ангар, едва не облизываясь от вкусного запаха, вырывающегося из его миски, резво достал из кожаной сумки на поясе сушеный листочек бузины и, согласно своей привычке, отправил его в рот. Непутевый закашлялся… Он вдруг почувствовал, как в висках начала с силой пульсировать кровь, а в глазах потемнело. Гном зажмурился, потер веки… вроде прошло. Он открыл глаза и обомлел. Кругом все изменилось…

В отсветах раскачивающегося под навесом фонаря стены казались… нет! не казались! – они действительно были… живыми! Колючий терновник шелестел, его ветви двигались, они шевелились, словно заросли плюща на ветру, словно усеянные шипами щупальца какого-то монстра. Пламя в очаге стало вдруг странно дерганым. Оно начало вздыматься волнами, образуя длинные багровые пальцы, обхватывающие котел, из которого потекла кровь. Она бурлила, кипя и покрываясь пузырями, и переливалась через край, с шипением падая в огонь. А тот словно был рад, вбирая в себя каждую тягучую темно-красную каплю.

Гном глянул прямо перед собой – даже стол перестал быть обычным столом, что стоял здесь до этого. Всю его столешницу покрывали засохшие бурые пятна и рубцы от мясницкого ножа. Кое-где можно было различить следы ногтей – будто кто-то безуспешно сопротивлялся, пытался вцепиться в доски, но его волокли назад, в сторону очага…

Дрикх Великий… Что творится?! Что же здесь творится?! Губы все еще жег приторный вкус сушеной бузины, и Ангар тут же понял, что произошло. Виной всему стал его заветный листок. Впервые в жизни это растение оправдало себя. Оказывается, оно не только распознавало скрытые яды и оберегало от зла, но и открывало истинные обличья этого самого зла.

Опасаясь того, что увидит, Непутевый поднял глаза на свою хозяйку. Матушка Лин преобразилась: длинные курчавые волосы поседели и поредели, походя на клоки свисающей паутины, кожа приобрела серо-пурпурный оттенок, веко левого глаза намертво вросло в кожу лица, и создавалось впечатление, что оно никогда не поднималось, в то время как правый глаз, жуткий и пронзающий, казалось, саму душу, не имел зрачка и был полностью затянут черной поволокой. Нос вытянулся и истончился, напоминая гоблинский. Губ не стало вовсе, зато зубы в постоянно оскаленном овальном рту выступили вперед. Вся фигура Матушки Лин вытянулась, сморщенная кожа обвисла на костях, а руки утратили по три пальца. Те, что остались, удлинились едва ли не втрое и обратились загнутыми шипами.

Ангар нащупал на груди цепочку с золотым Ключом Дрикха: талисман должен был уберечь от сил зла, но сейчас гном не был в нем уверен. Хотелось закричать, позвать друзей на помощь, но во рту пересохло, горло свело судорогой. В углу, на кровати, застонал Дори. Его руки безвольно свесились на пол, на лбу выступили капли пота, а глаза незряче уставились в потолок. Дружище… Лежащий подле рыжебородого предводителя Лори Дарвейг так и не приходил в себя – застыл, обмотанный тряпками, и не шевелился – должно быть, коварное чудовище, заманившее их в столь хитроумную ловушку, уже разобралось с ним. А снаружи, в нескольких ярдах, беспечно ехали их товарищи! Ангар раскусил план монстров – заманивать нежданных спутников в фургончик по одному, а после разделываться с ними и зазывать следующего.

«Kinim et livil far de fo…» – что же это значит? Именно в этой фразе скрывалась разгадка того, кто же именно столь гостеприимно приютил Дори и его друзей. Ангар силился вспомнить, но никак не мог. Где же он слышал эти слова? От кого?

Непутевый хотел было выхватить из-под плаща свой короткий меч, что был припрятан в ножнах за спиной, но пальцы изменили ему, отказавшись повиноваться, – и только это, должно быть, его и спасло. Тварь, видимо, не спешила бросаться на свою жертву – судя по всему, монстр так и не понял, что гном смог разглядеть истинный облик его дома и его самого. Матушка Лин продолжала крутиться у очага, напевая при этом:

– Почему же ты не ешь, гость дорогой? – обернулась тварь и по-матерински сурово уперла руки в бока. – Аль пахнет невкусно? Аль не голоден? Ты же говорил, что быка проглотишь…

– Ешь, ешь, мертвец. – Уши Ангара слышали также и этот голос, хриплый, полный злобы и нетерпения. – Ешь, а потом и тебя съедят…

– Я… да, я… – Гном опустил взгляд в свою миску.

Длинные белые черви копошились в мясе, покрытом гнилостной зеленоватой коркой. От еды жутко воняло тленом. Ангара едва не вырвало прямо на стол, когда он опустил ложку в похлебку. Нужно делать вид, нужно притвориться, что все нормально, иначе она не станет ждать ни мгновения… Нужно придумать, как спастись… Нужно знать, как победить тварей – почему-то Непутевый не был уверен, что успеет вонзить в монстра клинок… да и повредит ли ему обычная сталь? Чтобы знать, как бороться с исчадием мрака, нужно понять, что оно собой представляет. Нужно знать его слабости…

– Ешь, дорогой гость, ешь. – Матушка Лин вернулась к хлопотам у очага. Гном увидел, как с краев котла начала стекать тягучая кипящая смола. Хозяйка сняла с нити на пояске склянку с зельем, откупорила ее и вылила все багровое содержимое в посудину. Приправила, ничего не скажешь, человеческой кровью вместо соли или перца. Варево вновь приобрело алый оттенок.

– Ми… милая хозяюшка, – заикаясь от страха, проговорил Ангар – даже язык не сразу повернулся, чтобы назвать этого монстра «милым», – скажите, а давно вы странствуете в этом… – взгляд задержался на шевелящихся стенах, что угрожающе тянули к нему свои терновые колючки, – гостеприимном доме на колесах?

– Марвит везет свое новое изобретение в Истар. «Зелье согревания Креппинов» будет пользоваться в Городе Без Лета особым почетом. Никто не поскупится отдать за него несколько звонких тенриев…

– …и кровью приплатит. – Истинный голос вырывался из пасти. – Третью зиму нам нет пути назад. Дом на терновых холмах все ждет не дождется. А призраки там, бедные, голодают в подземелье, и некому их накормить…

Полумертвый от ужаса Ангар понял, что этот монстр вовсе не обитатель знакомых ему просторов. Матушка Лин – ужасный пришелец из чужих краев, скрытых от глаз людей и гномов древним колдовством. Она явилась на эти земли, чтобы найти себе пропитание, а Ронстрад для нее – не более чем обильно накрытый стол, лишь блюда отличаются разговорчивостью, ходят и дышат… до поры до времени. Бабушка когда-то рассказывала своему непутевому внуку обо всех жителях Терновых холмов, но кто же именно перед ним сейчас? Как это выяснить? Там обитают сотни народов, тысячи племен. «Кто же ты, Матушка Лин?»

– А когда домой собираетесь?

– Когда весь товар изойдет…

– …Кровью, – прожужжал голос. – Кровью же мы наполним опустевшие склянки. Когда Время Ветров и Дождей развернет над головой свои тучи, а листья багрянцем падут нам под ноги, тогда раскроется зев тайного пути, тогда мы вступим на тайные тропы. Но замо́к висит над ним, сейчас не пройти…

За спиной хозяйки фургончика раздалось негромкое ворчание. Она обернулась, гном проследил за ее взглядом. Под большим одеялом в широкой колыбели началось шевеление. Это походило на клубок змей, ворочающийся в постели и исходящий беспокойным шипением. Над краем одеяла показались три головы. Это совершенно точно были дети, но таких ужасных младенцев, Ангар мог поклясться, он не встречал даже у гоблинов. На их глазах не было век, а на вытянутых головах – волос. Серо-пурпурная кожа была сморщена и покрыта пятнами. Вместо пальцев у них были какие-то гниющие бесформенные струпья. Клыки от нетерпения грызли край лоскутного одеяла, кровавая слюна стекала на ткань.

– Скоро и обед, мои любимые, – счастливо проворковала Матушка Лин.

– Коротышка – сочный, коротышка – вкусный… – рычало чудовище.

– Ууу, – ответили в один голос все три исчадья, – ууу… вкусный, сочный…

И тут вдруг совсем по-человечески расхохотался один кот, а ему не замедлил подыграть второй. Ангар решил было, что с него хватит, еще миг – и он потеряет сознание от ужаса. Но то, что случилось дальше, пересилило все, что было до этого. Одно из животных, застывшее подле шкафа с зельями, дернулось и сошло со своего места. Оно повернулось к Ангару и широко открыло пасть, зевая. Непутевый неслышно заскулил, он крепко сжал одну руку в другой, чтобы не выдать дрожи. Тут действительно было чему испугаться. Не домашний зверек, но жуткий урод, покачиваясь, шагнул вперед. У этого монстра не было половины тела! Словно разрубленное острым мечом от головы и до хвоста, оно имело лишь полголовы, две лапы, переднюю и заднюю. Можно было увидеть обнаженные внутренности, стекающие с них на пол кровь и гной, белеющую кость хребта. Теперь для гнома стал ясен весь смысл этого странного имени: Правый Мор. Навстречу собрату заковылял столь же располовиненный Левый Фо. Ангар не мог понять, как это возможно, чтобы кто-то ходил на двух продольных лапах, но тут же ухватил себя на мысли, что любое животное давно бы уже умерло, подобное вообще не могло происходить! Колдовство, не иначе…

Две половинки одного кота сошлись перед столом Непутевого и с мерзким хлюпаньем соединились. Рана затянулась, кровавый шов за мгновение исчез, порос шерстью – гному предстал самый обычный из всех возможных котов.

Зверь в упор уставился своим немигающим взглядом на Ангара, будто требуя подать гнома жареным прямо здесь и сейчас и сильно недоумевая, отчего тот еще не шкварчит на сковороде.

Дети начали верещать:

– Иди к нам, котик! Мы тебя приласкаем! Мы тебя погладим! Морфо-Морфо-Морфо-Морфо, иди к нам! Морфо-Морфо-Морфо-Морфо! – скороговоркой звали маленькие твари кота. Судя по всему, обычной речи они пока еще не знали, говоря лишь на своем языке.

Кот даже не повернул головы, но пораженный гном тут же выронил из руки свою деревянную ложку. Его будто стукнули чем-то тяжелым по голове, отчего все мысли вмиг прояснились. Он понял. Морфо-Морфо-Мор… Вовсе не «Морфо» звали кота… Правый Мор и Левый Фо… Левый Фо и Правый Мор… Некоторые из гортенских горожан называли своих домашних любимцев, точно людей, – вспомнить хотя бы давнишнего кота Мэри Славного Паренька. Или любимую пещерную крысу гоблинского короля, на которую Ангар, не заметив, сел и раздавил, чем вызвал жуткий гнев первого из Гаручей. Помнится, именно из-за этого их с Дори и Лори бросили в темницу… Ту крысу звали Гоччи, что означает «маленький гоблин». Почему здесь не может быть так же? Почему твари с Терновых холмов не могли назвать своего любимца так, как назывались сами?! Гном догадался, кем именно являются его гостеприимные хозяева, и теперь он мог закончить полустертую надпись-предостережение на стене фургончика.

Хоть открывшаяся истина и казалась ужасной, в сердце гнома зародилась надежда. Рука Ангара потянулась к небольшому мешочку на поясе.

– Знаете, моя добрая хозяюшка, у меня есть для вас одна история. – Непутевый весь подобрался от напряжения.

– История – это хорошо… – быстро закивала Матушка Лин.

– Мерзкий бородатый выродок… Интересно, как будешь травить свои байки, когда я возьму свой нож и отрежу тебе твой поганый язык.

– У меня была бабушка, – сделал вид, что не услышал очередной угрозы, Ангар. – Родители умерли, и она меня воспитала. Мы жили в оплоте Арханг-Дир, главном городе клана Грон-Карраг, что значит «Кряжистый Дуб». Моя бабушка была почитателем старых традиций, еще тех, что заповедовали носить вместе с Ключом Дрикха еще и Зеркало Цепи и Рубиновый Гребень. – Тварь обернулась к гному, не понимая, к чему тот клонит. – Бабушка верила в различные приметы, никогда не забывала уберечь себя от всевозможных мифических напастей, вплоть до того, что выстилала солью дорожку вдоль всех стен, чтобы никакое зло не проникло внутрь. Она и меня пыталась приучить к подобному, но я, увы, никогда не отличался способностью слушать старших и до́лжно внимать их речам и наставлениям. Единственное, что я привык делать из того, чему учила бабушка, так это съедать перед едой листочек бузины… Вы ведь знаете, что это значит, милая, милая Матушка Лин? – Гном незаметно растянул завязки на мешочке. – «Kinim et livil far de fomor!»

– Ты… ты видишь меня? – округлила свой единственный черный глаз женщина. – Нет! Этого не может…

Ее недоумение было понятным – сколько сил и чар стоила ей эта маскировка. Уже полтора века она путешествует по дорогам людей, прикрываясь колдовской личиной, еще с тех пор, как очутилась в ловушке. Выходец с тайных волшебных троп, она имела глупость слишком далеко отойти от родных холмов, вот и поплатилась – проход для нее закрылся навеки.

– Ты видишь меня? – рычал монстр, который никогда и ни за что не мог считаться человеком. – Ты знаешь, кто я?

– Знаю, – криво усмехнулся Непутевый и резко вскинул руку. В огонь полетела горсть мелких опилок. Очаг весь затянуло алым дымом. В воздухе повисло громкое шипение. – И знаю, как с вами бороться, нечисть.

Матушка Лин застыла в странной и зловещей позе: она нависла над Ангаром, будто туча. Ее длинные тонкие руки, походящие на шипы и оканчивающиеся двумя крючковатыми пальцами, уже тянулись к его горлу, а оскаленная пасть, из которой воняло трупным смрадом и гнилью, оказалась подле самого лица гнома. Монстр не шевелился, и глаз его, казалось, утратил жизнь, померк и затянулся пленкой, приглушив свою голодную ярость.

Гном вырвал из чехла за спиной припрятанный меч. Тайное оружие пришлось, как всегда, к месту.

– Знаешь, тварь, Дори всегда смеялся над моей излишней суеверностью. – Клинок свистнул, уродливая голова отделилась от шеи и, упав на пол, закатилась под стол, туда, где в воздухе прямо в прыжке повис неподвижный кот. Труп в сером полуистлевшем платье распростерся у ног гнома. – Только почему-то моя суеверность уже в который раз спасает ему жизнь.

Опилки рябины, призванные защищать от сил зла, превосходно справились, лишив движения этих чудовищ. Меч из чистого железа, оружие против различной потусторонней мерзости, завершил дело.

– Я узнал ваш знак, – сплюнул на тело обезглавленного монстра Ангар. – Только не смог сразу вспомнить его значение. Фоморы, будь вы неладны… И как сошли-то со своих волшебных троп?

Три маленькие головы упали на одеяло. Тела детенышей фоморов начали погружаться в лужу собственной пурпурной и тягучей, как смола, крови. Гном шагнул к коту…

– И как это у тебя получилось? – хмыкнул чернобородый Нор-Тегли.

– Да шут его знает, – весело отозвался его брат-близнец, такой же бородатый тип. – Висит она, значит, на барабане, а я кидаю в нее ножи и топоры. Она не пикнет – я в тот вечер перебрал малость медовухи, от меня на милю разит, ноги путаются, в голове, как обычно, словом…

– Да видел я все, – оборвал разбахвалившегося гнома брат. – Хорош тут распинаться! Лили смеялась на весь цирк. Ты три раза споткнулся, прежде чем вышел к черте!

– Неправда это, мастер Креппин, я просто собирал с земли золото, что швыряли мне благодарные зрители! – оправдывался бывший цирковой метатель. Торговец зельями снисходительно усмехнулся. От брата-гнома Голари отличал только изогнутый шрам, проходящий через низкий лоб. Он всем рассказывал, что некогда схватился с троллем, но все знали, что, однажды перебрав, низкорослый циркач полез доказывать Бородатой Берте странную вещь: мол, борода – сугубо гномий атрибут, а значит, в ней есть добрая толика гномьей крови. Толстушка так отделала задиру, что он неделю пролежал после этого в постели.

– Как же, как же, – вставил более серьезный Ко́нари. – Золото он собирал…

– Так вот, висит она кверху ногами, а этот пройдоха барабан начинает раскручивать… Я уже и не вижу ее, только расплывающийся контур, а в руке – ножи…

История не сказать чтобы была очень занятной, но сидящий на козлах фургончика мастер Креппин, странствующий торговец зельями «по патенту из самого Элагона», слушал внимательно и посмеивался себе в усы над вечными перепалками братьев. Их бывшая цирковая жизнь просто пестрела различными развеселыми случаями и смешными происшествиями. Голари и Конари вели своих пони подле него с самого начала их общего пути, пытаясь доказать человеку, что именно они, и никто иной, являются душой их гномьей компании. Интересно, что бы сказал на это дело Ангар, но он что-то уже давно не выглядывал из домика…

Марвит Креппин нахмурился…

Кони лениво перебирали копытами, медленно таща фургончик по тракту. Колеса скрипели, словно от натуги, ткань, которой были обтянуты стены передвижного дома, с шорохом подергивалась на ветру. Фонари на крыше и над сиденьем возницы вырывали из тьмы небольшой участок леса кругом. Казалось очень странным, что к вечеру всевозможные насекомые не слетались к свету – должно быть, они чего-то боялись. Дорога змеей петляла впереди, стало заметно холоднее. Весна весной, но сидящий на козлах человек закутался в плащ и натянул на голову капюшон – они приближались к границе Истара, всем известного Города Без Лета. Северное герцогство встречало путников голыми деревьями, промозглым ветром и редкой моросью, что более походила на снег. Погода была не властна над полуночным доменом, а оттепель даже не пыталась предъявлять свои права суровой тамошней зиме. Снег и лед уже в каких-то тридцати милях впереди являлись безраздельными властителями, подчинив себе все окружающие земли.

Марвит Креппин бросил взгляд через плечо, на неприметную низенькую дверцу за спиной. Что-то долго… Вскоре начнутся земли Истарского герцогства, но он точно не планировал вести свой дом на колесах в Град Рейнгвальда, место, полное охотников… еще кто-нибудь из тамошних обитателей раскроет их секрет, а это совсем не нужно. Гореть на костре в его планы пока что не входило.

Прошло уже довольно много времени с того момента, как второй гном попался в ловушку, почему же она до сих пор не стучит? Что-то пошло не так.

– …а я говорю тебе, что ты заступил за черту, мошенник! – на весь тракт рычал Конари.

– Да как ты смеешь, пройдоха? Я стоял в футе от нее!

– Даже заступи ты на два ярда, все равно промазал бы, стеклянный глаз!

– Это я-то стеклянный глаз? Ах ты ж, деревянная ручонка, дрянная собачонка и хвост белого крысенка!

Мастер Креппин попытался было вмешаться: «Господа, прошу вас, не ссорьтесь…» – куда там! Гномов было не остановить. Все их обычные разговоры непременно перерастали сперва в горячий спор, а уж потом, как ведется, и в хорошую драку. Их, казалось, сейчас и молния не расцепит, они вовсе не замечали своего собеседника, чем тот не замедлил воспользоваться.

Неприметным движением человек развязал бечевку на большом мешке, что был припрятан у его ног. Покосившись на забывших обо всем на свете спорщиков, Креппин приоткрыл дверцу за спиной и нырнул в фургончик. Его место на козлах, будто шут, выпрыгнувший из коробочки, тут же заняла появившаяся из мешка высокая фигура. Человек, что сидел ныне на козлах вместо мнимого продавца зелий, походил на него как две капли воды. Точно такой же плащ, так же ссутулен. Гномы не заметили подмены, продолжая переругиваться и обмениваться затрещинами, даже не слезая со своих пони. Идеальный двойник, словно деревянная кукла на шарнирах, короткими дергаными движениями поднял руку и натянул капюшон на голову, скрывая свое жуткое, сшитое из лоскутов кожи лицо. Уродливые шрамы, перехваченные толстой нитью, исчезли в тени, руки в перчатках взяли вожжи – мастер Креппин был искусным алхимиком, и сотворить подобного гомункулуса ему не составило большого труда. Выращенный в колбе искусственный человек являлся в некоем роде тенью ловкача-колдуна…

Ангар Дортан висел в воздухе и задыхался. Колючие ветки терновника душили его. Острые шипы впивались в кожу: шея, грудь и плечи были залиты кровью.

Алхимик появился неожиданно. Гном уже вытирал свой меч об одежду убитой фоморки, после расправы над гнусным котом, пытаясь очистить клинок от липкой пурпурной крови, когда из-за неприметной дверцы между кроватями внутрь просунулась высокая фигура в плаще.

Хозяин фургона сразу же понял, что произошло. Убийца его семьи даже не успел поднять оружие, когда в одну стену уже летела брошенная алхимиком склянка с зельем. Стекло маленькой бутыли разбилось, жидкость окатила дерево. В тот же миг несколько шевелящихся прутьев терновника резко дернулись, выплелись из стены и устремились к гному. Живые ветви перетянули горло Нор-Тегли и его плечи, с силой дернув Непутевого кверху и подняв его в воздух. Шипы впились в тело… Алхимик подошел почти вплотную к своему пленнику, совершая руками извилистые пассы, будто бы сплетая что-то. Колючие лозы начали крепче сжиматься…

Ангар бился и хрипел, из его глаз текли от боли и бессилия слезы, а на судорожно искривленных губах выступила пена. Должно быть, когда тебя душит колючая лоза терновника – это наихудшая примета. «Ну вот и конец. Вот я и допрыгался, бабушка…»

Вдруг послышался короткий хлопок, и в следующий миг пришла очередь захрипеть колдуну. В первую секунду он сунул руку за спину, пытаясь вытащить из-под лопатки то, что туда вонзилось, но хлопок повторился, раздался еще один и еще, алхимик дернулся всем телом, захрипел и свалился ничком. Весь его плащ был в крови, а из спины торчали четыре арбалетных болта.

В тот же миг ужасные оковы отпустили гнома, он рухнул на пол, схватился за искалеченную шею.

– Ангар… – раздался едва слышный хрип с кровати. Непутевый поднял голову и увидел Лори Дарвейга. Сейчас тот казался еще более безумным, нежели обычно. Неудачник согнулся едва ли не в подкову, странно поджав ноги. Он уставился на Ангара застывшим взглядом, рука с арбалетом безвольно опустилась. Оружие выпало из ослабевших пальцев.

– Лори… – Ангар поднялся на ноги и подковылял к товарищу, зажимая ладонями раны на шее. – Ты как?

– Голова еще болит… рану тянет так, будто злобные демоны накручивают мои жилы на барабаны, но жить, наверное, буду… Как Рубин?

Ангар повернулся к рыжебородому предводителю. Тот не шевелился, лицо его было белым как снег. Закрытые веки болезненно подрагивали, а с губ срывался хрип. Дортан склонился ниже и тут же расхохотался. Дори вовсе не хрипел – он предавался мирному, ворчливому и исконно гномьему храпу.

– Дрыхнет, мерзавец! Видит Дрикх, как же я хочу увидеть выражение его лица, когда он узнает о том, что здесь стряслось! Хе-х! Пробуждение кое у кого обещает быть весьма приятным. А пока что спите сладко, господин главный кладоискатель, и да пребудет множество звонкого золотишка в ваших снах…

Ангар устало опустился на край кровати друга.

* * *

4 августа 652 года.

Тракт на Умбрельштад.

Черная карета быстро катилась по старой заброшенной дороге на юг. Косые струи ливня били по крыше и дребезжали по стеклам, оставляя за собой длинные мокрые полосы.

В окно, прижавшись лбом к запотевшему стеклу, смотрел изможденный молодой человек с удивительно бледным лицом и длинными белыми волосами. В его уставших глазах застыла тоска, и они равнодушно оглядывали проплывающие мимо болота, через которые и проходила дорога. Чахлые деревца, сгорбившиеся и иссушенные, походили в грозовом мареве на пугающих болотных демонов, и в те мгновения, когда била молния, в ее серо-синем свете даже казалось, будто они движутся.

Карета вдруг остановилась посреди тракта – незапланированная остановка не слишком удивила беловолосого – таких было уже около пяти.

С передка на землю спрыгнула высокая фигура в длинном черном плаще с капюшоном. Дверца отворилась, человек забрался в карету, стряхивая с себя капли дождя, и, стянув с головы капюшон, уселся напротив печального парня.

– Как дела, Белая Смерть? – усмехнулся подсевший чернокнижник, постучал в окошко за своей спиной, и карета снова двинулась.

– Скажи, Ревелиан, – отстраненно спросил Коррин, по прозвищу Белая Смерть, – почему мне нельзя просто выйти и сгинуть в топи?

Некромант с грубым надменным лицом, которого звали Ревелианом, с деланой жалостью развел руками: мол, прости, была б моя воля…

– Сколько еще? – тем же усталым тоном поинтересовался Коррин.

– На закате второго дня прибудем в Умбрельштад, – последовал быстрый ответ.

– Кто управляет каретой?

Ревелиан, или, как его порой называли, Джек-Неведомо-Кто, широко улыбнулся, показались специально подточенные и заостренные зубы.

– А никто, – подмигнул он. – Одержимые кони сами ее тянут. А нити управления вот в этих пальцах. – Некромант продемонстрировал свою руку, скрытую под тонким алым шелком перчатки с нанесенными на нее восточной вязью золотыми письменами.

– Надо же, – Коррин откинулся на спинку, скрестив руки на груди, – ты не побоялся нарушить приказ самого Черного Лорда! Какая смелость!

– Не мокнуть же, в самом деле, под этим бансротовым ливнем!

– А вдруг я нападу на тебя? – изобразил улыбку на бледном лице Коррин. – Вдруг сумею разорвать эти волшебные путы, вдруг перережу тебе глотку и сбегу? А?

– Мы ведь это уже обсуждали, мой друг. – Джек-Неведомо-Кто достал из-под плаща длинную бутыль с темным вишневым вином. – Тот порошок из негатора, что ты выпил, не позволит тебе даже пальцем пошевелить без моего согласия. Ты полностью в моей власти. Хе-х! Что сказали бы люди, только представь?! Если бы узнали, что кто-то подчинил себе самого Коррина – Белую Смерть, вселявшего ужас в сердца простого народа при одном упоминании о нем! Смешно, не правда ли?

Коррин равнодушно слушал эти хвастливые слова. Но в одном его тюремщик прав – народ бы удивился. Каким только казням они бы предали его, попадись он им в руки! Сожжение на костре показалось бы самой безболезненной и легкой из всех предполагаемых кар. Начиная с того, Бансрот его подери, благословенного года, когда Умбрельштад канул во тьму, и заканчивая недавним штурмом славного Элагона, тот, кого все королевство знало под прозвищем Белая Смерть, очень недурно погулял по Ронстраду. Погулял, оставляя за собой изувеченные и опоганенные тела молоденьких девушек. Всегда все начиналось одинаково. В каком-нибудь небольшом городке появлялся красивый молодой человек, чьи речи звучали столь восхитительно, будто он был искуснейшим менестрелем на всем севере. Под его чары подпадали все новые и новые жертвы. Он соблазнял их, а после того, как девушки теряли сознание и становились беспомощными куклами, убивал различными зверскими способами, изувечивая до неузнаваемости их тела. Он забирал всю их кровь, при помощи которой потом в Умбрельштаде некроманты проводили свои колдовские опыты. Боль и муки, отдаваемые ему под пытками, помогали Коррину совершенствовать его темное искусство: он достиг таких высот в черной магии, что мог уже не думать, где достать силы для проведения того или иного ритуала, для совершения того или иного заклятия. Он уже не задумывался над тем, чьи боль и страдания похитить для воплощения своих магических возможностей…

У него даже была своя метка: череп с длинными волосами и подписью «Белая Смерть» под ним. Это прозвище дал ему когда-то сам Деккер. Черный Лорд, гордясь успехами одного из ближайших своих подчиненных, пошутил: «Ты с твоими белыми волосами, мой дорогой Коррин де Варн, когда-нибудь перестанешь отображаться в зеркале, как истинный вампир. Потому что после твоих посещений некоторые деревни просто пустеют. Ты – как мор, мой дорогой, как сама смерть, беловолосая… белая смерть…» С тех пор эти два роковых слова погрузили в ужас все королевство. На скрипучих городских воротах, на стенах домов, у мостов через реки висели плакаты, на которых было изображено его лицо и написано:

«Разыскивается живым или мертвым

Чернокнижник Белая Смерть.

Некромант поганый, убийца и душегуб проклятущий.

Разыскивается за убийства жестокие молодых дев, за горе и несчастье, что несут его преступления простому люду, яко же доподлинно известно, что он похищает людей для страшных ритуалов мерзких своих, насылает на скот болезни, а на людей мор, травит колодцы и источники, занимается темным искусством, практикует чернокнижничество, насылает сглазы и проклятия, ворует младенцев, путает церковные колокола, насылает крыс, черных котов и множество других злобных вредителей.

За преступления многочисленные и ужасные разыскивается он в пяти графствах, трех баронствах и всех (четырех) герцогствах королевства. Присуждается заочно ему сожжение на костре, утопление в пруду, колесование и четвертование, то бишь растягивание лошадьми. После всего в его тело при погребении надлежит вбить осиновый кол, дабы не поднялся он из земли в виде упыря.

Всяк, кто увидит негодяя и душегуба, повинен предоставить о нем немедленные сведения стражам, кои в силах изловить мерзавца.

Помните, что Хранн благословляет всех охотников на нечисть, отправляющихся на свершение святого подвига.

Награда: 1000 тенриев золотом (за живого).

500 тенриев золотом (за мертвого)».

Коррин даже улыбнулся, припомнив все те горести и беды, в которых, по мнению народа, повинен именно он. Путанье колоколов, насылание сглазов, крыс и черных котов! Все то, что практикуют простые ведьмы, не посвященные в истинное искусство, почему-то должен был делать именно он! Как будто забот у него других нет, кроме как столь мелочно вредить брату-крестьянину. А еще, очень смешат целых четыре казни. Неужели они думают, что «проклятущий некромант» может выжить после сожжения на костре? Похоже на то… Но все это пустяк по сравнению с тем, что подавляющее большинство простого люда вовсе не обучено грамоте, и прочитать плакат им не легче, чем изловить самого чернокнижника Белую Смерть голыми руками.

Коррин отвлекся от воспоминаний и встревоженно посмотрел на своего спутника.

Ревелиан примкнул к ним очень давно, едва ли не сразу же после битвы под Умбрельштадом, почти двести лет назад, когда Лорд-некромант Деккер выполнил наконец свой план – избавился от последнего магистра, подписавшего «Указ Обречения». Пришелец являлся весьма подозрительной личностью, а грубая непривлекательная внешность проходимца с большой дороги всегда раздражала утонченного Коррина. Еще и эта жуткая маска… Было время, когда Джек-Неведомо-Кто носил, никогда не снимая, тугую кожаную маску. Со временем маска настолько «приросла» к его коже, что стала походить на лицо. Белая Смерть подозревал, что это превращение случилось не без помощи колдовства. Так и вышло, что истинного облика Ступившего за край рыжеволосого некроманта никто и никогда не видел. Как выяснилось позже, Ревелиан когда-то был учеником одного из старых имперских некромантов гильдии Немераг и бежал от гнева инквизиции на север, где и присоединился ко вставшему на путь тьмы ордену Руки и Меча. Как и у каждого из сынов Умбрельштада, у Джека-Неведомо-Кто имелась своя причина. Причина служения тьме. У всех она есть. Самого Коррина просто вынудили, а после ему понравилось, и он уже не смог остановиться, словно вампир, однажды познавший вкус человеческой крови. У Черного Лорда причиной была его месть, у взбалмошного Арсена – развлечение безумца, у Анина – стремление удержать свой гаснущий разум и остаться в человеческом теле, у Дориана – противопоставление себя изгнавшему его миру, а вот что же у Ревелиана? Месть, жажда власти или просто неуемная жажда убийств? Неясно.

Коррин внимательно вглядывался в это лицо, в эти темно-карие, кажущиеся в темноте кареты совсем черными, глаза, в мокрые от дождя, спутанные пряди огнисто-рыжего оттенка, в низкий лоб и выплывающий из-под нахмуренных бровей скрюченный нос с точеными ноздрями. Кожа Ревелиана была груба и иссушена, а через скулы и переносицу проходили тонкие, едва заметные следы – от вросшей в лицо маски.

– Я вот никак не могу понять… – задумчиво произнес Белая Смерть.

– Чего же? – Джек-Неведомо-Кто оторвал от дождя за окном взгляд, а от бутылки с вином губы.

– Что это был за человек, которому ты продал негаторный порошок?

Каменно спокойный взгляд рыжего некроманта подернулся, руки крепче сжали бутыль.

– Что тебе до этого? – бросил в ответ Ревелиан, придвинув свое жуткое лицо почти вплотную к Коррину.

– Да ничего особенного. – На тонких губах появилась так хорошо знакомая всем, кто знал Белую Смерть, ехидная усмешка. – Просто я гляжу на твои перчатки. – Ревелиан тут же спрятал руки в широкие рукава мантии. – Я таких раньше не видел, но я догадываюсь, на что ты их выменял у того человека. Как думаешь, Черный Лорд будет очень злиться, если узнает, что ты расшвыриваешься его вещами? – Застывший в полумраке кареты Джек-Неведомо-Кто не перебивал. – Ты разве не помнишь его суровый запрет отдавать кому бы то ни было негаторы или негаторный порошок? Ведь королевские маги могут их использовать против нас…

– Кто бы уж говорил о нарушении правил! – расхохотался рыжеволосый. – Ты поднял мятеж против Черного Лорда! Я-то всего лишь выменял немного порошка…

– Что они могут делать? – кивнул в сторону рук собеседника Коррин. – Никогда не поверю, что тебе понадобились простые перчатки. Откуда они? Из пустыни?

– Ты прав, мой орденский брат, эта вещь с востока, и она убережет меня от удара в спину.

– Боишься смерти? – обронил беловолосый любимую фразу, которую раньше он так любил задавать своим жертвам, и перевел взгляд на окно. Ответ уже не был важен.

Над окрестными лесами и болотами разразилась настоящая буря. Деревья гнулись под ветром, ежесекундно блистали синим светом молнии, а от грома можно было оглохнуть.

Четверка черных лошадей с горящими багровым пламенем глазами быстро тянула карету по заброшенной дороге в сторону Умбрельштада.

Глава 4

Выбор – жизнь, выбор – смерть

Тот выбор прост: жизнь или смерть.
Не хочешь ли монету бросить?
Или сбежишь, захлопнешь дверь,
Когда судьба о том попросит?
Легко судить других за страх,
Пенять лжецам, за честь цепляться…
Но сам-то сможешь сделать шаг,
Чтоб с жизнью собственной расстаться?

«Баллада о Судьбе». МенестрельДекиан Молчаливый

3 сентября 652 года. До праздника святого Терентия осталось два дня. Гортен.

Стояла хмурая ночь. Из-за туч подчас выглядывала бледная клыкастая ухмылка молодого месяца, а звезды все куда-то попрятались. В полной тиши один лишь сам себе надоевший и теряющий остатки рассудка ветер то жалостливо стонал, то злобно хохотал, в безумии носясь над землей и разнося в стороны покрывало опавших листьев своими пыльно-серыми крыльями. Вынырнув из-за спутанной паутины ветвей старых дубов и вязов, что росли в местном лесу, он покружил над тихим, поросшим ряской озерцом, разогнав белые кувшинки, спокойно плавающие на поверхности зеленой глади. На миг в воде промелькнуло смутное отражение серой крылатой фигуры в потрепанном балахоне – должно быть, истинный облик резвящейся заверти. Больше для себя занятий ветер здесь не нашел и, немного поскучав в ночной роще, подвывая, полетел к городу, чьи яркие огоньки просвечивали из-за деревьев.

Могучие крепостные укрепления встретили осеннее дуновение спокойно и без страха – сколько раз они его видели, и ему всегда недоставало силы угрожать им, древним камням, много веков стоявшим на страже города. Но ветер и не пытался их пугать или опрокидывать, он просто не обращал на мрачные бастионы никакого внимания. Усевшись на зубец и свесив ножки со стены, он, дрожа от нетерпения, начал вслушиваться в скрип ключа, царапающего замочную скважину. Весь его интерес сейчас был прикован к заспанному стражнику, который как раз выходил из башни.

Затворив за собой дверь, воин неспешно побрел по выложенному плитами дозорному пути, зажигая фонари. Алебарда у плеча, ало-синяя туника с большими золочеными лилиями на спине и груди расправлена – ни одной неуставной складочки, полукираса начищена, так же, как шлем и остальные детали солдатского доспеха. Именно в таком виде и должен совершать вечерний обход уважающий службу стражник (по словам сурового господина коменданта).

Ветер протянул руку и легонько коснулся невидимой ледяной ладонью щек человека, он подул ему в лицо, попытался забраться под доспех. Воин зябко поежился, остановившись на миг, поправил шлем и пошел дальше. Ветер спрыгнул с зубца на дозорный путь и неслышно пошагал следом. Вскоре они подошли к двери башни, где стражник поставил алебарду и начал зажигать последний фонарь, висевший в маленькой нише возле прохода. Забияке-ветру уже наскучил этот погруженный в какие-то свои думы солдат, который вовсе не собирался глупо отплясывать в попытках согреться, а лишь сильнее сгибался и съеживался, когда он к нему прикасался. Скука… Ветер соскочил со стены и устремился вниз, в ночной город. Множество окон призывно горели, из труб вырывались струйки дыма. Пахло ужином и теплом… до поры до времени…

Здесь он покружил меж высоких черепичных крыш, немного поскрипел флюгерами и, заглянув на торговую площадь, попытался было ворваться в открывшуюся на миг дверь какой-то таверны, но не успел – ее поспешно захлопнули прямо перед его носом. Мерзавцы! Свиньи! Никакого уважения!

Озлобленный ветер вновь поднялся ввысь над вечерним городом в поисках того, на ком можно было бы отыграться за свою последнюю неудачу. Он присел на конусообразную крышу высокой башни, уперев ноги в водосток, и начал вглядываться в улочки и площади, простирающиеся внизу. Из чердачного окна вышла, гордо изгибая спину и потягиваясь, большая серая кошка с круглыми зелеными глазами и длинными усами. Увидев ветер, она, конечно же, подошла к нему и начала тереться о его спину. Ветер ласково погладил животное по мягкой холке, легонько вздымая с каждым прикосновением шерсть на загривке. Кошка замурлыкала…

– Нет, ну что за город! – возмутился ветер. – Даже в гости никто не зовет…

Кошка продолжала мурлыкать – она, мол, была полностью согласна.

– Людишки все попрятались… Никто не хочет поиграть… Ага! – Он разглядел наконец то, что искал. Жертва вышла из высокого белокаменного дома, перед которым в большой лампаде горел бледный негаснущий огонь.

– Что скажешь? – покосился ветер на кошку.

– Ну, попробуй, – промурлыкала та в ответ и едва заметно подмигнула ветру.

Любитель задирать людей расправил свои пыльные крылья и с призывным воем устремился к позднему гуляке, пытаясь по пути выяснить, как к нему лучше всего подобраться. О, это оказалось непростой задачей даже для ветра: капюшон на голове человека был накрепко завязан тугими тесемками, пряча лицо, а тисненые перчатки полностью скрывали руки. Теплый плащ с оторочкой из лисьего меха пошелестел-пошелестел под цепкими пальцами ветра, но так и не пожелал распахиваться, стойко ограждая своего хозяина от ночного холода.

– Да что же это такое?!! – вознегодовал ветер.

Люди будто сговорились против него – хорошо подготовились к осени, вестником которой он был. Дико взвыв напоследок, шутник-неудачник поднялся в небо и устремился куда-то на восток, в сторону далеких гор, терзать не в пример хуже одетых гоблинов, щипать их за длинные носы и дуть в уродливые сморщенные уши.

А ночной путник, не глядя по сторонам, быстрым шагом направился вниз по главной улице города, держась в тени нависающих домов. Под стенами, не теряя его из виду и стараясь не высовываться на свет фонарей, кралась черная фигура, которая следила за своей жертвой от самого здания прецептории. Преследователь неслышно ступал по брусчатке, в то время как еще два его сообщника фут за футом преодолевали путь по крышам, огибая каминные трубы и двигаясь по черепице ловко, словно коты.

Человек спешил, едва ли не бежал, был очень взволнован и, конечно же, не замечал слежки. О том, что он покинул здание прецептории и куда направляется посреди ночи, не знал никто, даже верный рыцарь-камердинер, в чьи обязанности входило быть кем-то вроде няньки для этого господина и выполнять малейшую его прихоть. Дело, по которому вельможа вышел в ночной город, не подлежало обсуждению с кем-либо. Он так торопился, что не взял ни кареты, ни даже коня. Подчас в стороны отходили переулки и аллеи, засаженные деревьями, но ночной путник продолжал идти прямо. Преследователи не отставали. Любой наемный убийца даже сделал бы скидку нанимателю за столь легкую мишень: она блестела, словно пригретая солнцем тыква посреди яблок, наколотых на шесты. Но сейчас темными личностями двигали совершенно иные цели: убивать спешащего по каким-то своим делам человека они не собирались…

Вскоре вдали показалась черная громада внутренней стены и множество фонарей, развешанных меж зубцами и у привратных башен. Это была граница, пролегающая между Малым городом, вотчиной зажиточных магов, рыцарей и лордов, и Старым – кварталами обычных горожан.

Кивнув стражникам в воротах, которые тут же встрепенулись и отдали честь, узнав его, господин, оказавшийся в непогоду на улице, очутился за стеной. Следом за ним перебрались и шпионы, для которых проскользнуть незамеченными мимо стражи в ярком свете фонарей не представило никакой сложности – видимо, как раз для подобных случаев и существует облупившаяся черепица на крышах и неровные стыки камней в городской стене.

Тем временем наш путник прошел еще один квартал по главной улице и свернул на неширокую аллею Ганновер. Тут располагались в основном обычные двух– и трехэтажные дома, но в некоторых особенно глухих и темных местах еще можно было увидеть большие старые поместья с чахлыми и неухоженными парками вокруг, огражденные коваными решетками. В таких домах жили или обедневшие дворяне, пик богатства и славы которых давно прошел, а великие имена их предков успели забыться, или же сбрендившие под конец своей чародейской карьеры маги, а то и вовсе нечистые на руку проходимцы, разбогатевшие на разного рода сомнительных делах. Горожане, падкие до слухов и сплетен, уверяли, что где-то здесь обосновалось целое логово вампиров, а воры и убийцы устраивают под ветхими крышами в тиши и зловещем сумраке свои собрания. Поверить в подобное, правда, было трудно, учитывая наличие в стенах города такого сторожевого пса, как сеньор Прево, и его стаи, агентов тайной королевской стражи.

Именно к одному из таких поместий и направился ночной путник. Фонари здесь не горели, а брусчатка в некоторых местах была выбита. Над головой нависали низкие ветви деревьев. Улица закончилась, и человек остановился у проржавевшей решетки, украшенной коваными цветами и листьями. На крюке у столба висела старинная табличка с полустертой от времени надписью: «Аллея Ганновер, 25. Старый город. Дом высокой семьи графов Демьенских». Судя по всему, он оказался в условленном месте, но это-то и казалось странным. Что это за особняк? Почему его пригласили именно сюда? О хозяевах поместья он ни разу не слышал, и это свидетельствовало о том, что последний из рода графов Демьенских умер очень давно.

Пройдя вдоль решетки, гость остановился перед высокой калиткой, прячущейся под дряхлой каменной аркой. За нею он попытался разглядеть хоть что-нибудь, но в ночи увидел лишь силуэты деревьев, растущих вокруг дома, да шипастые и жутко спутанные стебли розовых кустов, вьющихся по обе стороны дорожки. Казалось очень странным, что леди Изабелла пожелала встретиться с ним здесь. Быть может, этот дом принадлежал кому-то из вассалов ее отца?

Человек в плаще с оторочкой из лисьего меха вдруг почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он огляделся по сторонам, но никого не увидел – аллея по-прежнему была безлюдна. Неуверенно толкнув калитку, заскрипевшую так жутко, словно ее не смазывали лет триста, он направился через большой запущенный сад к особняку. Дом 25 по улице Ганновер оказался невзрачным трехэтажным строением, которое за долгие годы сильно одряхлело, утратив былое величие. Полуразвалившиеся колонны, поддерживающие балконы, в прежние времена, должно быть, радовали глаз тонкой отделкой. Стертые мраморные ступени и две поросшие мхом статуи у входа также говорили в пользу зодчего, но уж никак не в пользу слуг, что довели прежнюю красоту до такого упадка. По-видимому, дом был давно заброшен и пустовал. Подозрения гостя лишь укрепились, когда он разглядел это угрюмое, отталкивающее поместье вблизи. Фигуры шпионов застыли неподалеку – им было велено не приближаться к дому.

В ответ на негромкий стук высокие дубовые двери отворил сгорбленный слуга. Ливрея на его ссутуленных плечах была такой же серой и неприглядной, как и сам дом, на совершенно лысой макушке поблескивали пятна света от фонаря, который слуга держал над собой за большое кованое кольцо. На сморщенном старческом лице с неопрятно торчащей седыми клоками бородой замерло неприветливое выражение, будто единственным желанием этого человека было взять и выколоть гостю глаз, или отрезать нос, или еще что-нибудь в том же духе.

– Могу я видеть леди де Ванкур? – неуверенно спросил визитер, отступив на шаг.

– Конечно-конечно, – слишком грубо, как для прислуги, усмехнулся старик. – Прошу, проходите.

Он пропустил гостя, незаметно для него три раза быстро кивнул темноте парка и закрыл дверь. Шпионы, в отличие от вошедшего в дом человека, уловили и поняли знак слуги. Первый кивок сообщал, что они выполнили свое первоначальное задание: проследить, чтобы гость не привел к особняку за собой кого-то нежелательного; второй – что теперь они должны отправляться на следующее дело; третий же подтверждал, что ничего в оговоренном плане не изменилось.

Наемники покинули парк и, словно призраки, неслышно направились к одному из мирно спящих домов неподалеку. Не прошло и минуты, как все трое оказались внутри. Их очередное задание было жутким по своей сути злодейством, за которое мало кто бы взялся. Даже каторга могла показаться незначительным наказанием за такое, если бы их поймали, но шпионы ни в коем случае не собирались попадаться, ведь они были хладнокровными профессионалами и всегда доводили дело до конца. Утром преступление, содеянное ими, всколыхнет весь город, от его нищенских предместий и до самого дворца.

Последний преступник затворил за собой дверь. В следующий миг раздался приглушенный вскрик…

Тем временем в поместье по адресу «Аллея Ганновер, 25. Старый город» старик-слуга шаркающей походкой направился к широкой лестнице, и гость был вынужден последовать за ним. Обсыпающаяся облицовка стен пряталась под затянутыми паутиной барельефами и выцветшими блеклыми портьерами. Везде господствовали пыль и запустение. Доски настила в некоторых местах вылезли из пола и торчали кверху прогнившими и обломанными клыками.

В конце темного коридора показалась невысокая, еле перебирающая ногами фигура, более походящая на тень. Дрожащей рукой она коснулась стены, будто бы немощно опершись на нее, но на пыльных гобеленах не осталось и следа. Спустя миг незнакомец скользнул за угол.

– Не обращайте внимания, господин, – проворчал старик. – Это всего лишь дряхлый призрак, мы все никак не можем от них избавиться.

«Замечательно, – подумал гость. – Еще и призраки на мою голову. Но где же леди Изабелла?»

Они прошли по широкой обветшалой лестнице со ступенями, так громко и пронзительно скрипящими, будто они были сделаны вовсе не из досок, а грубо сколочены из спин каких-то неведомых тварей, и поднялись на второй этаж. Остановившись у резной двери темного дерева, старик постучался. Никакого ответа не последовало, но слуга все равно отворил ее гостю, при этом низко поклонился, скрывая злую, хищную усмешку.

Человек в плаще с оторочкой из лисьего меха прошел в комнату, скупо освещенную дотлевающими алыми угольями в камине. В самом центре располагался большой письменный стол, по углам покоя были расставлены глубокие кресла, шкафы с книгами выстроились вдоль стен. Похоже, этот кабинет был единственным местом в доме, за которым следили и где регулярно прибирались.

В полутемной комнате не было его любимой. Зато здесь находились другие люди. Те, с кем ночью в старом заброшенном доме лучше было ни за что не встречаться. На гостя глядели Волк, Вепрь и Змей.

…Если говорить о теории создания ловушек, то главными пособниками для охотника являются не столько инстинкты жертвы и ее глупость, сколько самоуверенность попавшего в западню и его твердое нежелание прислушиваться к своему внутреннему голосу. А еще – любопытство. Но в то же время последней преградой перед тем, как нога ступит в петлю, является простое сомнение. Словно укол в самый центр сознания: «А правильно ли я поступаю, делая этот шаг?» Мгновенное колебание, мимолетное недоверие, бледное подозрение, слабая неуверенность, нерешительность, раздумье… Все это может спасти. В задачу опытного охотника и мастера своего дела входит необходимость убрать неверие, рассеять сомнения, подогреть любопытство и бросить подачку самоуверенности жертвы, тем самым буквально подтолкнув ее в петлю.

Змей хорошо разбирался в теории создания ловушек, так же как в теории похищения людей и еще во многих других темных премудростях, о которых большинство ронстрадцев даже не задумывалось, слепо совершая предсказуемые действия и шагая по дорожкам, заготовленным для них кем-то другим, более умным. Он так поднаторел в том, что многие назвали бы громким словом «преступление», что создать очередную западню, сотканную из хладнокровной безжалостности, изощренной подлости и скрепленную обманом, для него не составило никакого труда. Возможно, все дело в обширной практике, но и того, что у него был талант к подобного рода делам, нельзя отрицать. Как алхимик экспериментирует со ртутью, серой и солями в попытках найти свой собственный философский камень, так и Змей смешивал ингредиенты, выпаривал, перегонял, выжигал и плавил, правда, в их роли выступали отнюдь не бесчувственные минералы и элементы, а живые люди. Некий бард, гостивший как-то в родовом замке Змея и желавший во что бы то ни стало заслужить расположение господина, назвал его в одной из своих баллад «алхимиком судеб», за что был немедленно облит маслом и спроважен в подвал к крысам – мастер интриг не любил выспренности и напыщенности, а неприкрытая лесть приводила его буквально в ярость.

Змей не часто посещал Гортен, зачастую действуя через подставных людей, слухачей и осведомителей – пока что этого хватало, но сейчас все было по-другому. Сейчас ситуация требовала его личного присутствия. Игра пошла по крупному, один неверный шаг в сторону, одна ошибка, и все рухнет, словно стены карточного Элагона.

– Брат, мне все это очень не нравится…

У ярко горящего камина расхаживал высокий человек могучего телосложения. Он не мог найти себе места и не отрывал ладони от резной рукояти длинного кинжала, висевшего на дорогой рыцарской перевязи. Змей чувствовал, что брат напуган, что он пребывает в сомнениях и неуверенности. Вепрь был еще далек от понимания истинной сути ловушки, но сейчас нельзя допустить, чтобы он все испортил.

– Я все продумал, клубок запутан, – с деланой теплотой в голосе проговорил Змей, увещевая брата и пытаясь его успокоить. – Джон, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но доверься мне. Поверь, как ты верил всегда. Неужели я хотя бы раз подвел тебя? Сейчас мы всего в дюйме от нашей цели, осталось совсем чуть-чуть… Еще немного, и ты получишь то, чего всегда хотел. То, о чем могли лишь мечтать наш отец, дед и прадед.

– Достаточно! Не говори больше ни слова! – Вепрь повернул к брату широкое лицо с пышной темной бородой и усами. Под глазами залегли глубокие тени, а низкий лоб весь изошел морщинами. В черных волосах, по-дворянски увязанных вместе в хвост, закрепленный лентой, белыми прядями проступала седина. «Как же он стар, – подумал вдруг Змей. – И все же мудрым его не назовешь. Излишнее благородство, глупые понятия о рыцарстве и чести… Если цепляться за эти никому не нужные вещи, никогда не сложишь действительно умный работающий план, никогда не достигнешь цели. Брат всегда был слишком прямолинейным, люди уважали и любили его, как справедливого сеньора и храброго рыцаря, но мало кто при этом догадывался, что на самом деле за ниточки дергает его младший брат Змей, тот, за кем всю жизнь, словно шлейф, тянулась дурная слава».

– Ты всегда знал, как поступить, Танкред. – Джон сложил на груди руки, словно защищаясь от брата и принимая вид неприступности. Изобразив на лице усталость, Змей откинулся на спинку кресла – он был готов к обвинениям и упрекам, более того, знал их все наперед. – Но это! Моя честь вот-вот разобьется, как хрустальный кубок. Я все сделал, как ты сказал. Изобразил ярость на коронном совете, преступил закон, как ты мне велел, оскорбил короля и подыграл этому щенку Ильдиару де Ноту, который не мог не вступиться за монаршую честь. Но сейчас… это уже слишком. Ты чересчур заигрался в свои интриги, Тан, не делай этого, прошу!

– На самом деле все уже сделано, брат мой, – с холодностью произнес Танкред. Его худое, неопределенного возраста лицо с узкими скулами и точеным носом превратилось в маску отчужденности. Всем своим видом этот человек сейчас напоминал большого ворона с пронзительными, безжалостными глазами и черными, словно перья погребальной птицы, длинными волосами.

– Ты должен признать, Тан, – пытался спорить барон, – я никогда не перечил тебе, слушал во всем, хоть ты и моложе, но сейчас…

– Что сейчас, Джон? – Змей резко подался вперед в своем кресле, словно клинок, сделавший выпад. – Хватит уже об этой мнимой чести! Надоело! Передо мной можешь не лицемерить! Что-то ты не слишком спорил, когда я натравливал банды разбойников на простака Сноберри, когда убирал недовольных твоим правлением, когда украсил ветви Дуба Справедливости петлями и висельниками – королевскими псами, которые пытались вынюхивать в Теале. Я уже молчу обо всех покушениях на твоих врагов. Все это не шло вразрез с твоей честью?! Что же ты сейчас встрепенулся! Неужто очнулся от грез, словно принцесса Марго де Лили[8]?! Не смеши меня, брат! Ты должен понимать, что лишь благодаря мне Черный Пес Каземат, наш любезный королевский Прево, не добрался до тебя, что все его люди стороной обходят и Бренхолл, и сам Теал! Лишь моя заслуга, что ты не опасаешься яда в вине, стрелы в окно, кинжала наемного убийцы. Если бы я думал о твоей мнимой чести, наша семья уже давно оказалась бы по другую сторону решетки Теальских каменоломен. Короли Гортена всегда пускали слюни, мечтая о Теале, и давно бы что-то предприняли, если бы прадед не построил замок вопреки указу короля, дед не основал противозаконную тайную стражу Бремеров, а отец… отец не сделал того, о чем ты и сам знаешь. Каждое поколение нашего рода при необходимости выбора «честь или жизнь» всегда выбирало второе. Кто бы тебя защитил, брат, твоих детей, всех наших родичей, если бы я не делал того, что делаю? Ты сам? Олаф? Да почему я должен все это тебе объяснять?!

Просто задавленный напором брата, Джон Бремер, барон Теальский, застыл, как старое дерево, в которое ударила молния. Спина его поникла, а широкая грудь, что пряталась под двухцветной меховой коттой, одна половина которой была багровой, а вторая – черной, словно сжалась.

– Я вижу, брат, как ты устал, – Танкред сменил тон. Теперь он говорил с заботой. – Скоро все закончится, обещаю тебе. Ты вздохнешь свободно. Не будет больше интриг. Некому станет покушаться на жизнь и покой нашей семьи. – Сказочка, припасенная для брата, была продумана до мелочей и выглядела очень реалистичной и убедительной. – Осталось совсем немного… Потерпи чуть-чуть… День святого Терентия изменит твою жизнь. Вы с Олафом должны верить мне и помогать, а как же иначе, ведь вы мои братья! Только на вас я могу положиться и вам довериться!

– Я верю тебе, Тан! – горячо воскликнул молчавший до этого Волк. Он стоял за креслом Танкреда и только сейчас решился вступить в спор старших братьев.

Младший из Бремеров был невысок, полноват, на вид ему можно было дать никак не меньше тридцати пяти, но в коротких черных волосах уже проглядывали седые пряди. У него были высокий лоб, широкое лицо и узкие маленькие глазки, косящиеся на окружающих с презрением и злобой. Именно из-за злобы его называли Волком, и если Джон Бремер являл окружающим незыблемость камня и силу, Танкред – змеиный яд и почти осязаемую угрозу, то этот человек походил на бешеного пса, который может просто пройти мимо, а может ни с того ни с сего взять и вцепиться клыками в ногу. Младший Бремер обладал небольшой храбростью и скупым умом, впрочем, умело прятал эти свои слабости за вспышками гнева и репутацией опасного и непредсказуемого человека. Джон был для него щитом, за которым удобно укрыться, а Танкред – кинжалом, что всегда готов вонзиться в его врагов.

– Вот видишь, Джон! Даже Олаф мне верит. Он знает, что я ни разу вас не подвел. – На самом деле Танкред ни во что не ставил слова младшего брата, поскольку считал, что тот непроходимо туп, безволен и что печальнее всего – самоуверен, поэтому сотворить из него послушную марионетку не составило никакого труда. – И сейчас мы сделаем все, что нужно. Тем более что с ними уже все договорено и поздно идти на попятную. Я сам буду говорить, а ты мне только подыграй, Джон. Я знаю, у тебя все получится…

Тук-тук. Это Харнет, личный слуга Танкреда, постучал в двери.

Танкред Огненный Змей протянул руку и жестом заставил камин притухнуть.

Дверь отворилась, поздний визитер шагнул в кабинет, и старый слуга тут же затворил ее за спиной вошедшего.

В тусклом свете можно было различить человека, застывшего подле камина. Гость почти сразу же узнал в широкоплечей фигуре Джона Бремера, барона Теальского. Ту самую личность, с которой у него вскоре должен был состояться судебный поединок, возможно, со смертельным исходом.

– Добро пожаловать на наш званый вечер, граф де Нот, – с издевкой проговорил барон. Ни следа его неуверенности не осталось. Дар убеждения Танкреда в очередной раз себя оправдал.

– Что здесь происходит? – Граф положил ладонь на рукоять меча.

Змей мог по порядку расписать все дальнейшие мысли и действия своего гостя, так как это было частью теории создания ловушек. Сейчас этот человек полагает, что кусок стали способен его защитить…

– Таинство. Что же еще? – проговорил Танкред Бремер из темноты.

– Это еще кто там? – быстро повернулся к дальнему углу сэр де Нот.

– Не узнаешь старого друга, Ильдиар? – желчно усмехнулся Змей.

Граф вздрогнул. Эту насмешку, звучавшую в каждом произнесенном слове, эту гордую интонацию и степенно растягивающий слова говор невозможно было не узнать. Это был именно тот голос, который меньше всего хотел бы услышать граф де Нот.

– Танкред. Как же без тебя?

– Действительно. Если я даже был приглашен на встречу с вашей дамой.

Танкред Огненный Змей расхохотался над собственной шуткой и сотворил в руке маленький огненный шар. Средний брат Бремер считался одним из могущественнейших колдунов королевства, он был необычайно умен, хитер и коварен. Было очень мало людей из тех, кто в здравом уме согласился бы находиться с ним в одной комнате. И тому имелись причины. Поговаривали, что в списке его дел на каждый день, чередуясь с завтраком, обедом, ужином и уходом ко сну, достойное место занимают общение с различными подозрительными личностями, составление зловещих планов и просто убийства. Танкреда не любили, и он всем отвечал взаимностью. В Гортене его видели редко, но если он все же решался почтить столицу своим присутствием, то производил эффект чумного поветрия – в том смысле, что все старались поскорее убраться с его пути.

– Про меня совсем забыл, братец? – встрял Волк.

На свет вышел еще один человек, положив руки на спинку кресла Танкреда. Ильдиар узнал еще одного Бремера.

– Здравствуй, Олаф. – Едва заметно граф вытащил меч на пару дюймов из ножен.

Все Три Теальских Брата, как их подчас называли в народе, собрались темной и холодной ночью в этом заброшенном доме. По лицу своего гостя Змей с удовольствием прочел, что в этот самый миг Ильдиар де Нот осознает, что попался. Осознание факта, что ты – жертва, тоже одна из ступеней теории создания ловушек.

– Вы так быстро явились, господин граф, благодарю, что не заставили себя ждать…

– Убьете меня? – сквозь зубы процедил Ильдиар де Нот, не отпуская рукояти меча. Он пока еще не понимал, что происходит. Между осознанием факта попадания в ловушку и пониманием причин зияет огромный провал, зачастую длиной лишь в миг, но равный при этом целой жизни. – Заманили в это захолустье, чтобы разделаться по-тихому? Ловко, господа, отдаю дань уважения. Подделали письмо леди Изабеллы…

– Не совсем… – протянул Олаф. Танкред в кресле усмехнулся. – Письмо было подлинным.

Ильдиар вздрогнул от такого ответа, но больше от того тона, каким он был произнесен.

– Что это значит?

– Любезная графиня Даронская посетила нас немногим ранее. – Огненный Змей выбросил самую главную приманку, ведущую к силку. – А теперь она в другом месте. Более, я бы сказал, тихом и спокойном. Понимаете, граф, хотелось бы избавить нашу беседу от неуместных и излишних женских рыданий, слез и всхлипов. Фу, тошно. – Маг скривился, всем видом выказывая деланое отвращение.

– Ты лжешь! Ты все лжешь! – прорычал Ильдиар, откидывая полу плаща и выхватывая меч.

Лорд де Нот направил клинок в лицо стоящего ближе всех сэра Джона. Этим он показал, что заглотнул наживку и окончательно попался. Если бы он действительно полагал, что Танкред лжет, то отреагировал бы более… спокойно. Например, без лишних разговоров пронзил бы одного из врагов мечом. Страх выдал его с головой – он верил… Не хотел, пытался отрицать, но пока и сам не понимал, что уже верит.

– Мне нет смысла лгать вам, граф. Ваша дама, леди Изабелла де Ванкур, графиня Даронская, у нас, а вам пришел черед доказать свои истинные к ней чувства. – Маленький огонек из ладони волшебника перекочевал в камин; тот на миг хрустнул дровами, словно сопротивляясь, но тут же ярко запылал. Танкред стряхнул с пальцев воображаемую золу и сложил руки на груди.

Ильдиар с мечом наперевес шагнул вперед, к Джону. Барон Бремер не выдержал и выхватил кинжал. Танкред не мог допустить сейчас кровопролития, но ему нечего было опасаться – любые реакции жертвы были просчитаны заранее, ничем удивить Огненного Змея граф – королевский любимчик не смог бы.

– Не стоит, Ильдиар! Как ты думаешь, мы бы с тобой сейчас беседовали, не предприняв перед этим некоторые меры предосторожности? Я бы посоветовал тебе вернуть меч в ножны, ведь до той поры, пока ты себя прилично ведешь, с твоей жабой ничего не случится. И, боюсь, тебе придется меня выслушать.

– Что вам от меня нужно? Если бы хотели убить, давно бы это сделали. Так ведь?

– Все верно, – подтвердил Танкред – просто убить Ильдиара де Нота он смог бы в любой момент. – Зачем тебя убивать сейчас, когда тебя станут оплакивать, а твоих убийц – проклинать? Как ты, наверное, помнишь, через два дня, то есть на праздник святого Терентия, намечен некий поединок на гортенском ристалищном поле…

– Все понятно, – Ильдиар рассмеялся. Только вот смех его вовсе не был радостным, а прищуренные глаза выражали лишь злость. – Значит, рыцарской силы тебе мало, Джон?! – Граф поглядел на барона. – Чего еще ожидать от Бремера! Такой трус, как ты, не смеет носить шпоры!

– Оставь эти высокопарные насмешки. Они меня не тронут, – гневно ответил на оскорбление владетель Теала – он не улыбался, и, что бы ни говорил, слова Ильдиара его очень задели.

– Нам нужна уверенность. – Танкред поднялся из кресла, прошел через комнату и остановился подле камина, глядя на огонь. – Как ты можешь понять, в такое неспокойное время нам нельзя рисковать жизнью брата, и твоя невеста – вполне достойная гарантия. Слушай внимательно, граф Ильдиар де Нот, и запоминай: одна капля крови Джона равна капле крови графини де Ванкур. Тебе ясно?

– Постой-ка… Давай по порядку. То есть вы хотите, чтобы я поверил, будто вы похитили леди Изабеллу? И через два дня я, не защищаясь, должен пасть на ристалищном поле Гортена на глазах у всего города, поскольку в противном случае вы ее убьете? И вы после этого отпустите мою даму? Неужели вы думаете, что я поверил в то, что она у вас? Да графиня Даронская сейчас может даже и не знать о нашем разговоре! Полагаю, она преспокойно спит в своей комнате в родовом замке, окруженная заботливыми слугами и преданными рыцарями. Я не намерен больше выслушивать вашу ложь! Меня не проведешь бездоказательными угрозами!

– Твое состояние, граф, мне очень знакомо, – сказал Танкред, любуясь языками пламени, танцующими в камине. – Я видел подобное не раз – вы все хватаетесь за любую возможную, самую надуманную и мнимую соломинку, лишь бы не соглашаться с действительностью. Скажи, Ильдиар, когда в последний раз ты говорил со своей невестой? Когда видел ее или получал от нее известие? Письмо, которое тебе вручили три дня назад, где говорится, что она должна прибыть в столицу, написано под мою диктовку. Как и то, что ты получил сегодня. И сам факт того, что я знаю об этих письмах, уже должен доказывать, что мы с Изабеллой де Ванкур не единожды мило побеседовали. Но если вы и этому не верите, дорогой граф… Олаф, покажи ему доказательство, быть может, тогда наш любезный гость наконец признает очевидное.

– Ну что за народ пошел – ничему не верит, – для вида покряхтел младший брат и показал Ильдиару какую-то тряпицу.

Граф подозрительно взглянул на нее. Белоснежный платок. Какие-то узоры, цветы… Глаза Ильдиара де Нота наполнились ужасом – все сомнения развеялись. В уголке были вышиты такие знакомые инициалы: «И. В.», сплетающиеся в большую красивую букву «Д» – Изабелла де Ванкур, графиня Даронская. Ильдиар сжал зубы – он все же надеялся, что Танкред и присные пошли на блеф. Но платок ведь еще не означает, что миледи на самом деле у них – его могли похитить…

– Если будешь сомневаться дальше, придется нам предъявить тебе ее голову, – захихикал Олаф.

– Неужели ты думаешь, граф, что на похищение любой женщины мне потребовалось бы больше усилий, чем на то, чтобы стащить ее платок? – будто прочитал мысли Ильдиара Танкред. – Тем более ты должен признать – я никогда не разменивался по мелочам. Не сомневайся, это ее тряпка, и графиня надежно упрятана, да так, что никому из ищеек Инстрельда Лорана ее не найти. У тебя есть только одна возможность спасти свою женщину, Ильдиар.

– То есть я должен умереть? – глухо спросил гость. – Но при этом не вы меня убиваете, а я – сам себя.

– Ха-ха, – в очередной раз отвратительно рассмеялся Олаф, – да вы, господин граф, изволили ухватить самую суть!

– Да, Ильдиар, ты должен умереть, – подтвердил Танкред. – У тебя есть выбор: жизнь или смерть. Жизнь графини – твоя смерть или твоя жизнь – и ее смерть. – Огненный Змей спокойно расхаживал перед камином. – Поступи, как подобает истинному паладину – соверши подвиг. Как это прекрасно – погибнуть, спасая благородную даму. Да к тому же таким образом доказать ей свою любовь. Ведь вы, помешанные на романтике и куртуазных балладах рыцари, просто обожаете подобную чепуху…

– И какие же гарантии, что вы ее отпустите? – спросил Ильдиар. – Или я должен поверить на слово?

– Именно так, – кивнул Танкред. – Какие могут быть гарантии, если твоя несравненная дама сама является в данных обстоятельствах нашей гарантией. Но ты можешь поверить: роль Изабеллы Даронской – лишь в виде фигуры залога, маленькой ненужной пешки. Пешки, в которую очень сильно влюблен ферзь, и когда этот самый ферзь падет, она нам будет без надобности.

– Мы не убиваем женщин, – хмуро подтвердил Джон.

– Без надобности, – поспешил повторить Змей – треклятое благородство Джона могло спугнуть добычу. – А так ее шейка ничем не отличается от всех прочих – вряд ли она выдержит поцелуй стали. Что скажешь, Ильдиар де Нот?

Граф с ненавистью глядел на Танкреда Бремера. На скулах его играли желваки, а глаза яростно сузились. Всегда ему было что́ сказать врагам. Тысячи раз верный меч служил прекрасным доводом в споре, а когда и он казался не слишком убедительным, на помощь приходил огонь. Сейчас же от чувства собственного бессилия ему казалось, что все его внутренности тлеют, а от невозможности отыскать выход, найти лазейку, придумать, как выбраться из этого водоворота, темнеет перед глазами. Не может ведь быть такого, чтобы они все просчитали, все продумали… должно быть что-то еще… Король… тайная стража… Тиан… Должен же кто-то помочь! Ничего, он найдет выход! Он освободит Изабеллу, а после призовет к суду Теальских Братьев. Бесчестного Джона, подлого Танкреда и мнящего себя остроумным Олафа.

– Я согласен, Танкред Бремер, – прорычал Ильдиар де Нот, словно зверь, переставший вырываться из капкана. – Я выйду в поединке против Джона в День святого Терентия и паду ради леди Даронской.

– Ты сделал правильный выбор, граф, – сказал Танкред. – И, надеюсь, Изабелла де Ванкур оценит его. Прощай, Ильдиар де Нот.

– Истлей в Бездне. – Граф развернулся и вышел из комнаты.

– Он согласился, Тан! – Олаф, казалось, сейчас пустится в пляс от радости. – Все прошло просто отлично!

– Ты так уверен в этом? – равнодушно спросил Танкред.

– Ну, он же смирился! Понял, что у него нет выбора! Уж на его месте я бы и эту жабу, и еще сотню таких же бросил подыхать и даже не обернулся! Нет, ну болван!

Джон скрипнул зубами и повернулся к младшему брату. Пальцы сами сложились в кулак. Удар, пришедшийся в скулу, был такой силы, что Олаф отлетел в сторону и рухнул на ковер к ногам Танкреда. Огненный Змей презрительно поглядел на распростертого брата.

Джон покосился на дверь, за которой скрылся Ильдиар де Нот.

– Граф не смирился, Тан, – пробормотал он. – От него можно ожидать чего угодно. И я понимаю его, Бансрот подери!

– Я знаю, Джон. Он не принял очевидного, как и никто другой бы не принял. В такой ситуации все выбирают самый болезненный выход. Они дергаются до последнего, готовы пойти буквально на все. Сколько раз я видел подобное. И теперь я готов ждать от нашего друга в лисьем плаще всего, чего угодно – от тайной стражи до, упаси Хранн, вызова какого-нибудь богомерзкого демона. Хотя это вряд ли…

– И что ты будешь делать с этим всем?

– О, я хорошо подготовился. Не впервой ведь.

…Граф оказался во дворе. Холодный ветер был подобен отрезвляющему ведру воды после безумного пира. Пошатываясь, Ильдиар вышел за калитку и медленно побрел в тени аллеи. На миг он остановился у одного окна. Там, в отблесках свеч и ламп, мельтешили какие-то тени. Кто-то быстро передвигался по комнате: похоже, танцевали. Играла заведенная шарманка. Быстрая веселая мелодия просачивалась на улицу.

Граф вдруг со злостью подумал, что сам никогда больше не будет танцевать – в Печальной стране не сильно повыкидываешь коленца. Какая же досада его терзала: великий магистр несокрушимого ордена Священного Пламени, военный министр королевства, не побоявшийся Ахана, повергший множество врагов, теперь беспомощная марионетка, ждущая, когда же кукловод дернет наконец за ниточку. Ниточку, обрывающую жизнь… Дама его сердца в плену у мерзавцев, он сам обречен на гибель…

За окном, похоже, в веселом танце кружили пары, послышался женский голос. Хорошо развлекаются. Праздник. Веселье. Смех… Мог ли граф знать, что на самом деле происходило по ту сторону окна? Конечно же нет. А если бы вдруг узнал, то мгновенно забыл бы о собственных несчастьях…

В это самое мгновение кинжал-даго, тот самый, что во всех походах сопровождал Ильдиара де Нота, вошел в горло маленькой девочки пяти лет. Кровь хлынула на пол, как вино из опрокинутой бутылки. Ребенок хрипнул и упал навзничь. Подле в багряных лужах уже лежали сестры и братья девочки.

А шарманка играла… Мать с отцом, немощный дед и одноглазая бабка дергались в сильных руках убийц, вынуждавших их глядеть на то, как жестоко расправляются с их детьми и внуками. Слезы бессилия текли у них из глаз, а мольбы не удалось бы разобрать из-за кляпов.

А шарманка играла… Кинжал графа де Нота по рукоять вошел в живот женщины. Она дернулась и упала ничком. По ее бездыханному трупу прошелся сапог одного из убийц. В глазах отца семейства уже не было ничего: ни боли, ни мольбы – он просто потерял разум от горя. Поэтому, когда кинжал проник в его сердце, он не издал даже всхлипа, прежде чем умереть.

Трое убийц будто играли в игру, перебрасывая друг другу свое жуткое орудие. И каждый раз, когда пальцы в черной перчатке вновь ложились на рукоять, из чьего-то безвинного тела выплескивалась кровь, точно разматывающаяся алая лента из-под сюртука клоуна. Они веселились и ни на что не променяли бы ни единого мгновения этой чудовищной забавы.

А шарманка играла…

Ильдиар, убитый собственным горем, равнодушно посмотрел на номер дома. «Аллея Ганновер, 18. Старый город». Набросив на голову капюшон, он на негнущихся ногах направился в сторону прецептории своего ордена.

Тем временем в кабинете, который граф недавно покинул, начинался новый разговор. В одном из кресел, до этого пустовавших, теперь сидел незнакомец. По полу стелились подолы его пурпурной мантии с черными знаками Хранна: цветами, увенчанные шипами стебли которых переходили в клинки мечей. Глубокий капюшон с черной окантовкой был надвинут на лицо так, что виднелся лишь узкий металлический подбородок маски. Этот человек отличался довольно хрупким телосложением – узкие плечи могли принадлежать старцу, но почти осязаемый ореол власти, исходящий от его тщедушной фигуры, пугал даже великана барона.

– Как заметил ваш драгоценный брат, – рука в тонкой атласной перчатке указала на по-прежнему распростертого на полу Олафа, – все прошло просто отлично. – Голос сидящего в кресле походил на бархатную подушечку, внутрь которой вшиты острые иглы – столь же мягок, но при этом колющий и пугающий до глубины души. – Мой дорогой Танкред, вы бесподобный лицедей!

– Обойдемся без похвал. – Старший Бремер был не на шутку разозлен. – Объясните лучше, зачем мы втолковывали ему всю эту чушь?

– Как вы думаете, он ничего не заподозрил? – не отвечая на вопрос, спросил обладатель пурпурной мантии.

– Да он, услышав «Изабелла», тут же обо всем забыл. И зачем понадобился весь этот спектакль? Вы сделали из нас шутов на подмостках! Для чего?!

– Не нужно так кричать, барон Бремер. Вы, мой дорогой друг, должны гордиться собой, поскольку только что выбили последнюю опору из-под престола короля, – проронил незнакомец. – Неужели вы не заметили, что пространство подле трона Лоранов день ото дня пустеет?

– Не пойму, зачем это все понадобилось иерофантам и как с этим связана независимость Теала? – Джон Бремер не видел очевидных вещей, которые творились у него под самым носом. В отличие от Танкреда Огненного Змея. Уж он-то все понял сразу, но что еще важнее – сделал собственное ответвление от общего плана. Даже жаль, что Джон оказался настолько слеп. День святого Терентия действительно изменит его жизнь. Но пока барон продолжал упорствовать в своем невежестве:

– Ильдиар де Нот, граф Аландский пусть и является военным министром Ронстрада, но его уже не раз обходили в вопросах военной политики наши агенты. Он не настолько умен, влиятелен и хитер, чтобы понять это. И теперь такие сложности… Зачем все это? Арбалетный болт с крыши, кинжал… Как вы там еще действуете?..

– Ильдиар де Нот, – протянул иерофант, словно смакуя каждую букву в этом имени. – Что он такое? Что вы осознаете всякий раз, произнося его имя? С чем он у вас ассоциируется?

– Защитник короля. Его опора, как вы сказали.

– Нет. Он – сам король. В глазах народа непогрешимость короля обусловлена в первую очередь непогрешимостью того, кто все время на виду, кто живет среди народа, кто сражается за народ в первых рядах. Никто этого не понимает, но действительность от этого не меняется: Ильдиар де Нот и есть олицетворение нашего праведного батюшки-короля в глазах людей. Обесчестить Ильдиара – значит лишить чести и короля.

– Граф де Нот давно будто кость у меня в горле, но разве возможно, чтобы его многолетняя слава растворилась, как дым? – удивился Джон.

– На то мы и самая тайная организация королевства, и без ложной скромности могу добавить: самая могущественная. Будьте уверены: на второй день от его славы ничего не останется. Скоро ваша долгожданная независимость сама придет к вам в руки…

– Хотелось бы верить, – глухо прорычал Джон, – ведь мне ради этого пришлось пожертвовать своей честью.

– Верьте, господин барон, верьте, – прошептал иерофант, встал с кресла и, не сказав больше ни слова, вышел за дверь.

* * *

Торговая площадь находилась в самом центре Старого города и напоминала большой колодец, со всех сторон окруженный домами. Чтобы туда попасть с главной улицы, нужно было свернуть в переулок Двух Одиноких, в начале которого стояла статуя сэра Маллека с разбитым сердцем в руках, преодолеть его весь и выйти к невысоким воротам с кованой вывеской: «Рынок». На мощенную камнем площадь со всех сторон выступали двери и окна лавчонок, торгующих всякой всячиной – от домашней утвари до кузнечных инструментов. Были здесь и лавки мясников, и пекарни, даже одна кондитерская, источавшая по округе запах свежеиспеченных пирожных. В центре теснились запутанные лабиринты торговых рядов. Деревянные прилавки кое-где перемежались разноцветными шатрами, а по краям рынка стояли телеги крестьян, привезших на продажу пшеницу, муку, овощи и много чего еще.

– Свежая петрушка! – зазывала дородная немолодая торговка, пытаясь перекричать гул толпы. – Покупай зелень!

– Почем петрушка? – справился толстяк, походящий на большую луковицу. Даже перья на его шляпе торчали, точно зеленые стебли.

– Да три медяка пучок. А с салатом всего лишь четыре!

Толстяк сунул нос в зеленый товар и скривился так, точно ему пришлось понюхать букет увядших цветов.

– Нет, показывай, что у тебя еще есть! – упер руки в бока недовольный покупатель. – А то господин Уиллард учует запах гнили в своем супе с петрушкой! И тогда нам обоим несдобровать, можешь мне поверить! Показывай другой товар!

– Ах, ну если это для самого господина Уилларда… – Зеленщица отвернулась и начала выискивать у себя в корзинах самый свежий и сочный пучок петрушки. А толстяк тем временем стянул три ближайших, ловко засунув их себе за пазуху.

Сегодня Найджел Шнек, личный слуга сеньора старшего городского судьи Себастьяна Уилларда, делал закупки на рынке, выискивая ингредиенты для господского супа и так, чтобы получше, и так, чтобы можно было сэкономить. Пройдоха был весьма хитер, ловок и не обделен наглостью, да настолько, что стоило ему порой скинуть с себя желтый камзол, бурые штаны, накладной живот и глупую шляпу с петушиными перьями, как превращался не в кого иного, как в главного судью господина Себастьяна. И в то же время на самом деле он не являлся ни судьей, ни его слугой. Никто не знал, что весь этот маскарад имел лишь одну цель – скрыть истинный облик опытнейшего тайного агента, работающего на весьма влиятельных персон, которые подчас не могут обойтись без его умения. И сегодня Найджел Шнек покупал для своей другой мнимой личности ингредиенты супа, лишь следуя заготовленной заранее «легенде». Выражаясь другими словами, на рынке он пребывал с иной целью. Сегодня он должен был проследить, чтобы все прошло гладко…

Вонь гнилых фруктов и протухшей на солнце рыбы упрямо лезла в нос. Найджелу казалось, что он тонет в зычных криках зазывал и торгашей, ругани стражников и гомоне толпы. Задание было не из приятных, тем более что по плану ему выпало слишком мало действия, он больше должен был слушать, смотреть и не выделяться. Поэтому за это утомительное утро он уже несколько раз получил чьим-то локтем в живот и успел почти оглохнуть от яростных споров, где за каждый медяк рвали и горло себе, и уши окружающим. Однажды его даже пытались обокрасть. Воришка был так ловок, что Найджел смог заприметить лишь чужую кисть, ползущую по его поясу к мешочку с золотом, а после услышал из толпы крики боли, когда он сломал незадачливому грабителю три пальца.

Несмотря на многолюдство, вонь и шум, от толстяка Шнека, слуги господина городского судьи, мало что ускользало. В углу огромной клетки, что была выставлена на всеобщее обозрение в самом центре рынка, сжалась всем известная орчиха – исхудавшая, точно скелет, с выдранными волосами и вся покрытая грязью и кровью, она уже не представляла собой какую бы то ни было угрозу, да и вся забава от ее присутствия сошла на нет – людям стало скучно, они к ней привыкли. Найджел был равнодушен к диким зверям в клетках, поэтому просто прошел мимо, углубляясь в торговые ряды. Меж прилавков ходили горожане и слуги богатых вельмож. Бродили без дела бездомные менестрели, в грязи играли дети, а о валяющихся прямо на проходе собак все спотыкались. Некоторые из местных бардов сидели на перевернутых бочках и развлекали толпу, весело перебирая струны своих арф и лютен. Порой они изливали в народ баллады, и далеко не всегда эти их песни были ладными и приятными слуху, чаще – грубыми и злободневными.

Рынок кишел множеством нищих, что выпрашивали милостыню у проходящих людей, уличные воришки сноровисто и без спешки зарабатывали своим нелегким «трудом» на хлеб, сетуя от бессилия – ведь половина добытых денег позже перейдет в жадные руки начальника стражи, учитывая тайную договоренность.

Подчас Найджелу Шнеку попадались гномы Нор-Тегли – куда же без них! Низкорослые купцы из Торгового Общества Свободных пытались продать свой товар. На их тележках чего только не было: прекрасной работы предметы домашнего обихода, дорогие приспособления и механизмы, привычные для гномов и кажущиеся волшебными для жителей королевства. Удивительные подзорные трубы, которые, если верить табличке, могли показать тебе друга, живущего в соседнем городе; бутылки с глухими пробками, которые никак не открутишь, пока не произнесешь нужного слова; «безопасные» кошелечки, куда искусной рукой мастера был встроен небольшой капкан, кусающий мелкими острыми зубчиками за пальцы любого, кто покусится на чужое добро.

В общем, торговая площадь жила своей привычной, обыденной жизнью, когда примерно в девять часов утра в рыночные ворота влетел маленький чумазый оборванец в затасканных лохмотьях и начал что есть мочи кричать:

– Слушайте все!!! Убийство в Старом городе! Убийство!

Вокруг бродяжки уже начала собираться толпа, а он все продолжал изливаться воплями. Найджел улыбнулся – он дождался.

– Что? Какое убийство? – недоумевали люди. Гортен хоть и столица, но на его улицах почти не происходило серьезных преступлений: хорошо работала тайная стража сеньора Прево, да и городские блюстители порядка не давали спуску негодяям.

– Можешь рассказать подробнее? – схватил за плечо мальчишку торговец горшками, сунув тому в руку медный тенрий.

– На аллее Ганновер произошло ночью зверское смертоубийство, – скороговоркой отвечал паренек. – Семья Уэрнеров вырезана вся! Убиты девять человек: старик и его жена, сын с супругой, два маленьких внука и три внучки! Дом сожжен дотла!

– Уэрнеров? – громко поинтересовался Шнек. – Это не тот ли Томас Уэрнер, разжалованный королевский министр?

– Убили министра? – Люди были поражены.

– Помилуйте, люди! Девять человек-то! Кто же это сделал? – недоумевали горожане. – Это люди Ночного Короля?

Так уж повелось, что различные мыслимые и немыслимые преступления простой народ приписывал Ночному Королю Сар-Итиада. И хоть большинство из них он, конечно же, не совершал, жители Гортена продолжали свято верить, что все это проделки его бесчестных рук.

– Утром там была тайная стража, – прошептал мальчишка, явно опасаясь собственных слов. – Они провели в доме несколько часов и выяснили, что…

Толпа уже собралась, казалось, со всех окружающих площадь кварталов. Здесь были и торговцы, и простые горожане, и стражники, не менее любопытные, чем остальные, даже гномы.

– Ну, что же они выяснили? – в нетерпении подгоняли люди. – Говори! Не бойся! Ну же!

– Они выяснили, что после убийства семьи Уэрнеров весь дом сожгли колдовским пламенем, – сказал бродяжка, осеняя себя знамением Хранна: «Убереги от заговора».

– Что? – провизжала торговка картофелем, повторяя суеверный жест. – К убийству причастны маги?

– Не совсем… – напустил на себя важный и таинственный вид «свидетель». – Командор тайной стражи сэр Тимос Блант считает, что это не обычное колдовское пламя.

– Что же тогда? – раздалось со всех сторон.

– Это Священный Белый Огонь.

Над торговой площадью на миг зависло тяжелое молчание, даже псы перестали лаять и, казалось, стали прислушиваться к разговору.

– Не может быть!!! – В какой-то миг рынок буквально взорвался сотнями криков, превращаясь в бушующее штормовое море. – Святые паладины не могли…

– Это не святые братья… – ответил бродяжка, видимо, довольный произведенным эффектом. – Там нашли кинжал. Весьма известный кинжал, – умело подогревая интерес, уточнил он напоследок.

– Чей? – спросила, затаив дыхание, какая-то женщина; рядом с ней располагался прилавок, заставленный пирамидами глиняных кувшинов. – Кому он принадлежит?

– Вы не поверите…

– Ну же!!! – потребовал ответа какой-то стражник.

– Его светлости графу Ильдиару де Ноту, – тихо-тихо прошептал мальчишка, но его слова услышали все.

Рынок вновь погрузился в молчание.

– Как?! Великий магистр?! – вскричал молодой человек в синем камзоле и таком же плаще, пробираясь в центр толпы; из-под его шаперона выбивались длинные серые волосы. Парень явно был рыцарем: перевязь с мечом и кинжалом на поясе и загнутые кверху золоченые шпоры свидетельствовали об этом. Он был строен, высок и довольно красив. Рыцарь нахмурил тонкие брови и недоверчиво сузил глаза, его лицо полыхало яростью. – Этого быть не может! Это клевета!!!

– А я слышал, что министра Уэрнера разжаловали именно по обвинению графа де Нота! – вставил Найджел Шнек. – Там было что-то о том, что старый министр, мол, выжил из ума!

– Все было совсем не так! – упрямо настаивал рыцарь в синем плаще. – Люди, не верьте! Это обман!

– Старый министр обвинял, помнится, нашего светлого графа в том, что тот его подсидел и оклеветал, чтобы занять его место. – Найджел выкинул очередной козырь. Толпа поддержала – многие помнили о том случае. Точнее, им так казалось…

– Тем более что самого графа де Нота видели там ночью… – вставил мальчишка, – рядом с тем домом.

– Какой дом? – потребовал ответа молодой рыцарь, единственный, кто не верил обвинениям.

– Да какая разница-то? – воскликнула торговка зеленью. – Убивец на свободе!

– Ну, еще бы, он же любимчик короля! – Найджел усмехнулся, пристально глядя на молодого рыцаря: что еще он сможет сказать в защиту своего магистра? А то, что этот молодой человек состоит в ордене Священного Пламени, мнимый слуга судьи понял сразу же по броши на его плаще в виде двух скрещенных мечей, сливающихся в клуб огня.

– Какой дом? – сурово повторил паладин, крепко схватив мальчишку за плечо – спорить он больше не собирался, тем более что толпа уже изливалась криками и обвинениями. Все вокруг поддерживали этого мерзкого толстяка, походящего на большую луковицу.

– Я точно не помню, господин… – пролепетал бродяжка. – Но вроде бы Ганновер, восемнадцать.

Больше ничего не сказав, молодой человек бросился прочь с площади, преследуемый подозрительными взглядами. Люди продолжали расспрашивать мальчишку, а Найджел Шнек подливал масла в огонь, подкидывая недалеким горожанам и темным крестьянам все больше придуманных фактов, свидетельств и заявлений, в меру разбавляя их настоящими. Вскоре на рыночной площади уже никто не сомневался в виновности Ильдиара де Нота…

Паладин Священного Пламени несся по переулку, словно молния, синий плащ вился за спиной, а подкованные сапоги стучали по мостовой. Воздух уже начинал резать легкие, и казалось, что рыцарь сейчас упадет, так и не добежав. Но вот уже и главная улица…

– Милорд! – закричал молодой человек, еще издали завидев как раз выходившего из здания прецептории их ордена великого магистра. Граф де Нот обернулся на крик, во всем его виде читались боль и усталость.

– Вы уже знаете, милорд? – хриплым после долгого бега голосом спросил парень. Он согнулся вдвое, пытаясь привести в порядок дыхание и обуздать бешено колотящееся сердце.

– О чем знаю, Джеймс? – Фигура графа, обычно полная силы и энергии, как-то вся поникла, и обычно волевой взгляд померк. Вид Ильдиара де Нота был, как и всегда, безупречен: длинные каштановые волосы расчесаны и собраны в хвост, короткая бородка аккуратно подстрижена, одеяние вычищено, а золотые детали натерты до блеска. Но знавший этого человека всю свою жизнь сэр Джеймс Доусон сразу же заметил, что графа что-то тяготит настолько, что он стал походить на старую, местами стершуюся от времени гравюру.

– Милорд, вас обвиняют в убийстве! – выдавил из себя носитель синего плаща.

– Неужели? – равнодушно поднял бровь граф де Нот. Казалось, что ему все равно.

– Люди кричат на улицах, что вы виновны в смертоубийстве на улице Ганновер.

– Что? – Тут уж недоумение смогло пробиться сквозь пелену безразличия. – Аллея Ганновер? Ганновер, двадцать пять?

– Нет, – удивленно ответил Джеймс. – Старый министр Уэрнер убит, как и вся его семья. Они жили по адресу Ганновер, восемнадцать.

– Томас Уэрнер?! Восемнадцать? – Казалось, сэр Ильдиар де Нот вдруг почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. – Бансрот подери!!! Только не это! Но ведь там был праздник… танец… шарманка… Эта Бансротова шарманка…

– Милорд, я знаю, что все обвинения ложны, – поспешил заверить графа рыцарь. – Это клевета!!!

– Благодарю, паладин, это действительно гнусная ложь… – Магистр окунулся в какие-то свои мысли.

– За дело взялась тайная стража.

– Значит, и Орденский Трибунал. Джеймс, отдай от моего имени распоряжение святым братьям не покидать здание прецептории ордена и не оказывать сопротивления…

– Но почему, милорд? – удивился молодой человек. – Почему бы не отдать приказ о быстром сборе? Я уверен…

– Потому что, мой друг, сопротивлением мы лишь упрочим их мнение в моей виновности. – К предводителю мгновенно вернулись спокойствие и рассудительность – именно те качества, за которые его уважали орденские братья и которых ему так недоставало, чтобы забыть хотя бы на пару мгновений о похищении леди Изабеллы. – Предупреди всех и быстро уходи. К полудню тебя не должно быть рядом с прецепторией Священного Пламени.

– Но…

– Мне понадобится в городе человек, которому можно доверять, – разъяснил великий магистр, – если за дело взялся Высокий Орденский Трибунал, то здание будет оцеплено… Под арестом ты не сильно мне сможешь помочь.

– Что вы будете делать, милорд?

– Пойду к королю, – ответил граф де Нот, застегнул плащ с оторочкой из лисьего меха и направился в сторону дворца.

* * *

Наступил полдень. Главные ворота Гортена были уже давно открыты, и по тракту к ним громыхало расшатанными колесами множество телег, везущих различные товары к предстоящему ярмарочному дню.

По широкой разъезженной дороге, ведущей к городу с востока, быстро приближался всадник. Гнедой конь был пущен в галоп и летел так, словно на его спине сидел вовсе не человек, а кошмарный демон из бездны. Стальные подковы мощными ударами выбивали дорожную пыль, в стороны летели камни и грязь – всадник ничуть не заботился о том, чтобы придержать своего скакуна. Даже если на его пути оказывались препятствия в виде зазевавшихся пеших путников, те едва успевали увернуться из-под копыт. Ругаясь, сыпля проклятиями и неизменно поминая Бансрота, те, кому посчастливилось вовремя отскочить на обочину, грозили вслед спешащему всаднику кулаками и кляли королевскую службу Крестов. Эх, не так, совсем не так полагалось вести себя срочному посланнику, везущему письмо с «тремя крестами»[9]. Согласно Почтовому кодексу, гонец, следующий галопом по населенной местности или оживленному тракту, обязан был предупреждать путников о своем приближении звучным выкриком: «Дорогу! Дорогу!» и сигналом рожка. И только буде те добровольно не уберутся в стороны, ему разрешалось силой пробивать себе путь, не считаясь с травмами и разбитыми черепами несчастных, попавших под лошадиные копыта.

Но этот посланник скакал молча, не обращая внимания на прохожих, будто ему отрезали язык и выкололи глаза, что, конечно же, было не так. Человек кутался в длинный темно-синий плащ с изображением желтой лилии на спине – символа служения трону. На его голову был надет капюшон, скрепленный прочными тесемками, чтобы не спадал на плечи при быстрой езде, отчего казалось, что не столько холодный ветер вынуждает его скрывать лицо, сколько возможность быть узнанным. Шею коня украшали две закрепленные на уздечке ленты белого цвета с тремя косыми крестами – знак первостепенной срочности. Большой дорожный мешок был приторочен на крупе животного, упряжь и седло были самыми обычными – армейского типа, и только одна небольшая деталь во всем облике всадника вызывала недоумение: странно, но на высоких кожаных сапогах человека отсутствовали шпоры, а конь при этом все равно несся вперед, будто за ним гналась стая голодных волков. Никто и не думал препятствовать бешено летящему по дороге всаднику, который быстро оставлял за спиной грязные бедняцкие предместья и постепенно приближался к видимым на много миль окрест величественным стенам столицы Ронстрада.

– Куда ж вы несетесь, сударь? – хрипло пробормотал бредущий по обочине бледного вида молодой человек в цветастых одеждах, тяжело хромающий на обе ноги. – Неужели в этом пропащем королевстве еще остались такие вести, чтобы топтать из-за них простых путников и загонять лошадей?..

Двигаясь в компании товарищей-циркачей, он то и дело ощупывал себя, словно не в силах поверить, что его руки-ноги хоть и едва срослись после переломов, но все же до сих пор с ним, а не остались лежать далеко на юге, в разбитых останках черной кареты на теальском тракте. Да, слава Хранну, пальцы на руках и ногах тоже никуда не делись, вот только идти было все еще тяжело, а голова кружилась так, словно по ней то и дело со всего размаху били тяжелым обухом. Человек сделал очередной шаг, споткнулся о камень и беспомощно растянулся на земле.

– Мэтр Гораций! Мэтр Гораций! Он опять потерял сознание!

– Положите его в мой фургон! – раздалось откуда-то сзади. – И, в конце концов, успокойте лошадей и постройте повозки в колонну! Этот безумец из «Крестов» нам всех верховых распугал!

Циркачи, отправив последнюю порцию проклятий вслед всаднику, принялись наводить порядок – знаменитый цирк мэтра Горация Головешки сегодня держал путь в столицу, впрочем, как и многие другие любители развлекать народ. Паяцы, клоуны, странствующие барды, акробаты и трубадуры – все они пестрой рекой стекались в Гортен ко Дню святого Терентия. Как и всегда, в этот праздничный день в столице намечалось большое веселье: сперва – турнир для рыцарей, после – забавы и игрища для простого люда, а уж затем и вечерний карнавал…

Стражники в надраенных до блеска кирасах, стоявшие по обе стороны городских врат, торопливо расступились, пропуская гонца, – не было никаких въездных пошлин или проверки личности, ничего из того, что могло задержать важного вестника. Но уж если бы им все же довелось сверить лицо посланца с висящими тут же плакатами о розыске преступников, убийц и беглых каторжников, сокрытый под капюшоном облик непременно вызвал бы не только вполне резонные подозрения, но и искреннее недоумение. И дело здесь было не в возможной схожести гонца с одной из темных личностей на плакатах, суть была в самом лице того, кто только что приехал в Гортен.

Лишь только путник миновал небольшую площадь, открывшуюся сразу за главными воротами, и выехал на широкую улицу с плотно стоящими по сторонам домами, как гнедой конь резко остановился. Всадник в синем плаще с лилией, вместо того чтобы поторопить вставшее животное, замер в седле и повел носом, словно принюхиваясь к месту, в котором оказался.

В ноздри ему ударило множество запахов – по большей части незнакомых, отталкивающих, душных. В городском воздухе витали вонь помоев и людской пот, запахи тухлой рыбы и подгнившего мяса, раскаленной на солнце черепицы, переспелых овощей, свалявшейся шерсти и вездесущей пыли. И еще в уши проник шум. Он шел отовсюду: сцепились языками уличные торговки, громко спорили двое зевак, нищие выклянчивали подаяние, истошно лаяли собаки. Точно злобные карлики, скрипели флюгера на крышах, колеса карет им подыгрывали, а кони подпевали пронзительным ржанием. Где-то выла труба и кричали глашатаи. Чудовищная соната потоком рвалась в уши, она походила на некую мерзкую тварь со множеством глоток, оканчивающихся вовсе не ртами, а присосками, которые мертвой хваткой вцепились путнику в уши. Огромный город встречал гостя. Пощечиной. Здесь было очень много всего, даже слишком много, и совсем ничего из того, к чему привык странник. Столько людей…

Чужак закашлялся, ему показалось, что он начинает задыхаться. Внутри стен, посреди каменного мешка серых домов не чувствовалось дуновения ветра, здесь было сухо, пыльно, шумно и тесно. Некоторые из горожан, спешившие до того по своим делам, начали озираться на необычного гонца, что никак не мог прийти в себя, остановившись посреди улицы. Странник напрягся, словно пружина в хитром часовом механизме. Что-что, а читать устремленные в затылок взгляды он умел в совершенстве. Там, откуда он прибыл, подобное чутье не раз выручало его, помогая распознать очередную ловушку, увидеть опасность, обойти вражескую засаду или вовремя заметить направленный в спину кинжал. Здесь все было так же, ведь это земля врага. Рука в черной перчатке стала нетерпеливо ощупывать продолговатый сверток, притороченный к седлу сбоку. Прохладная рукоять будто сама просилась в ладонь, а на клинке в вороненом металле незримые оку появились губы, начавшие шептать, молить, клясть, лишь бы его освободили. Гонец тронул лазурную ткань, но лишь сильнее натянул ее на сверток. Проверил завязки… Меч все еще продолжал молить… Нет. Ни в коем случае. Он не освободит его. Только не сейчас. Его миссия слишком важна. И здесь не вражеский лагерь и не чужие солдаты вокруг. Это он сам здесь чужой.

Где-то совсем рядом ударил колокол. Странник вздрогнул от такого звука – он никогда еще не слышал его вблизи. Первой реакцией было: спрыгнуть с коня, отступить к стене и выхватить меч, приготовившись защищаться. Но за одним ударом последовал второй, третий. Никто не спешил на него нападать, никто не выкрикивал воинственных кличей и не выпрыгивал из окон окружающих домов с оружием. Выпущенная стрела не торопилась пропеть прощальную песнь над ухом. С каждым новым ударом звон колокола все больше сливался с биением сердца, пока спокойствие и холодный расчет не вернулись к всаднику окончательно. Что это с ним? Обнажить меч посреди этого сброда? Ради чего? Что может быть хуже, чем выдать себя, едва появившись в городе?

Гнедой конь неспешно двинулся вперед, мерно стуча копытами по мостовой. Прохожие и зеваки тут же потеряли интерес к странному всаднику, а тот – к ним.

* * *

Это был небольшой кабинет, выполненный без лишней помпезности, – совсем необычное место для любого, привыкшего к вычурной роскоши Асхиитара. Знак Хранна: стебель розы, переходящий в клинок меча, был вышит на багровой драпировке, висевшей на стене по левую сторону от входа. В стене, что располагалась по правую сторону, было пробито высокое стрельчатое окно, и давно не ремонтировавшуюся кладку прикрывала пара выцветших гобеленов. Несколько напольных подсвечников выстроились, словно почетные стражи, по обе стороны прохода к широкому столу и единственному во всем помещении креслу.

За столом, облокотившись и уперев ладони в собственный необъятный подбородок, сидел плотного вида лысеющий человек в желто-синей ливрее, расшитой львами и лилиями, – старший дворцовый камергер, в чьи обязанности входило в том числе и принимать посетителей. Само собой, по вопросам не столь важным, чтобы напрямую затрагивать интересы государства (это уже к королю и его министрам), но в то же время и не рядовых просителей. Господин камергер скучал. Он вовсе не горел интересом вдаваться в беды всех и каждого.

– Нет-нет, и не просите. Возможно, кто-нибудь из Военного Совета сможет уделить вам время. Скорее всего, на следующей неделе. Или через месяц. Да, да, приходите через месяц.

– Мне не нужен «кто-нибудь». Еще раз повторяю, у меня срочное послание для Первого военного министра. Лично ему в руки.

По глубокому убеждению сидящего за столом, этот гонец с «тремя крестами» проявлял совершенно излишнюю настойчивость, как будто не желал понимать, что его вопрос уже решен и вовсе не подлежит обсуждению.

– Увы, увы. Ничем не могу помочь. Сегодня это никак не возможно.

– Вы это видите? – На столешницу лег запечатанный конверт, украшенный с лицевой стороны тремя косыми крестами, если как следует присмотреться, напоминавшими лилии. – Мне нужен граф де Нот. Здесь крайне важные для него сведения.

Доставивший срочное послание гонец так и не удосужился откинуть на плечи свой капюшон и показать лицо. Впрочем, господину старшему камергеру было плевать на все эти шпионские штучки – он не слишком-то любил тайную стражу да и к самому Прево, главе этой стражи, симпатии не испытывал. Как и к графу де Ноту. Нынешняя ситуация, можно сказать, доставляла ему определенное удовлетворение. Подходящее время посчитаться с напыщенным вельможей, который ни во что не ставит его обязанности и службу, за старые обиды. Де Нот, говорите? Хе-хе… Кое-кому это может быть интересно.

– Послушайте, господин, эээ…

– Митлонд.

– Господин Митлонд. Таких, как вы, здесь каждый день тридцать три десятка. И у каждого… у каждого, представляете, непременно оказывается дело исключительной важности, и чуть ли не к самому королю. Уж не считаете ли вы, что такие люди, как граф де Нот, станут лично беседовать с каждым? Тем более сейчас, когда это просто невозможно в сложившейся ситуации.

– В какой еще ситуации? Что здесь происходит?! – Гонец угрожающе упер ладони в край стола, наклонившись вперед. На миг из-под капюшона показалось его лицо – жуткие рубцы, пересекающие щеки и нос; блеснули ярко-синие глаза. Господин старший камергер невольно отпрянул, откинувшись на спинку своего кресла, – упаси Хранн увидеть подобное еще раз!

– О, я и так сказал вам больше, чем это возможно. – Похоже, страшный облик незнакомца все же поспособствовал повороту беседы в нужном для того ключе. – Смею заверить, граф де Нот сейчас в несколько… эээ… щекотливой ситуации. Просто так вам к нему на прием не попасть, да и, поверьте, ни к чему это.

– Может, золото поможет открыть тайные двери? – В обтянутых черной атласной перчаткой пальцах блеснула пара увесистых монет. Здесь срочный гонец допустил большую ошибку – сиди перед ним некто поумнее господина королевского камергера, его вмиг бы раскрыли. Но сегодня, должно быть, ему очень везло, и толстяк, затаив дыхание и ни о чем не задумываясь, глядел на то, как желтые кругляши покатились по столу, закружившись в столь привлекательном танце. До сей поры этот метод действовал безотказно, позволив страннику проделать безостановочный путь до самого Гортена.

– Нет, нет… Прошу вас! – Было видно, как алчно заблестели глаза и даже выступил пот на лбу у сидящего за столом человека, но взять золото он не посмел – чего-то боялся. – Я ничем не могу вам помочь. Вы ведь приезжий, да? Ну, так снимите комнату на постоялом дворе, вроде… скажем «Меча и Короны». Пересидите день-два, скоро все само разрешится. Потом еще благодарить меня будете! И… деньги ваши. Заберите. Очень прошу.

Пребывая в полном недоумении и едва сдерживая бушующую внутри ярость, королевский посланец вышел из кабинета и, так и не получив желаемого, покинул Асхиитар. Брошенное золото осталось сиротливо лежать на столе, и только это обстоятельство спасло странного гонца от немедленного ареста – господин старший камергер действительно очень боялся. Боялся, что у него найдут это треклятое золото и тем самым обвинят в соучастии. Хуже того – могут уличить в тайных связях с графом де Нотом. Он так и не решился позвать специально для такого случая карауливших в смежной комнате людей Тимоса Бланта и указать им на подозрительного «гонца», но при этом в точности выполнил поручение, данное ему человеком, с которым лучше никогда не спорить.

* * *

Как ни странно, человек в синем плаще все же принял решение последовать полученному при столь странных обстоятельствах совету. Разъезжать и дальше по улицам города в броском наряде гонца означало привлекать к себе излишнее внимание и вызывать ненужные подозрения, что отнюдь не входило в его планы. Следовало где-то оставить коня, вещи, переодеться и привести себя в порядок с дороги. Проделав извилистый путь по городским улицам, внимательно осматриваясь по сторонам, он наконец нашел то, что искал.

Большая таверна называлась «Меч и Корона» и располагалась в двух кварталах от внутренней стены. На деревянной табличке значилось: «Лоссоу, 9. Старый город. Привяжи своих коней, есть перины – для костей». Оставив лошадь в местной конюшне, чужак вошел в общий зал. В помещении было относительно чисто (если не считать залитых элем столов и валяющихся обглоданных костей на полу) и, по местным меркам, наверное, даже уютно. В отличие от тех постоялых дворов, где странник останавливался по пути в Гортен, здесь, к счастью, не наблюдалось нетрезвых менестрелей, что режут слух неумелой игрой на расстроенных инструментах и скрипят пропитыми голосами нескладные песни. Любителей подраться и поломать мебель здесь тоже не жаловали – судя по целым столам и крепко стоящим на своих ногах лавкам и табуретам. Словом, вполне тихое и спокойное место, заключил путник, что, в общем-то, ему и требовалось, чтобы снять комнату и узнать местные новости, не привлекая к своей персоне излишнего внимания.

Владелец «Меча и Короны» окинул королевского гонца заинтересованным, но в то же время подозрительным взглядом: мол, знаем мы вас, разных проходимцев на государственной службе, желающих поесть да поспать забесплатно. Пусть сначала деньги покажет.

– Рад видеть вас в «Мече и Короне», господин, – прищурился трактирщик. – Надолго к нам?

– Еще не знаю. Я только прибыл в Гортен. – Путник положил на стойку пять золотых – гораздо больше, чем платил за ночлег на тракте. – На сколько этого хватит?

– Седмицу смело можете жить у нас, – просиял хозяин, шустро сгребая со стола деньги. – Комната номер шесть ваша, это на втором этаже. Будет желание – спускайтесь сюда, подадим обед. Кстати, наш эль самый знатный из всех, что можно встречать…

– Не люблю эль, – коротко ответил посетитель. – И настоятельно рекомендую меня не беспокоить.

– Как тебя записать, странник? – спросил трактирщик, передавая новому постояльцу ключ. Из-под стойки появилась толстая засаленная книга учета расходов, навара и постояльцев.

– Митлонд, – коротко представился незнакомец чужим именем и, не сказав более ничего, повернулся и пошел к лестнице. От пытливого взгляда хозяина не ускользнул длинный меч, обернутый лазурной тканью. Его край торчал из большого дорожного мешка гостя.

– Странность и прибыльность, – проворчал себе под нос старик свое любимое выражение. – Всегда полагал, что скороходы обитают под кровом королевской службы «Крестов», но уж коли золотые сами просятся в руки…

А незнакомец тем временем поднялся наверх и не появлялся около часа, а потом вновь спустился в общий зал, где под вечер уже начинал собираться веселый народ. Желто-синие королевские цвета – облачение гонца – странник успел сменить на красивый длинный камзол черного бархата с высоким воротником и широкими рукавами; на оторочке манжет вился вышитый серебряной нитью ветвистый орнамент; такой же узор был и на черных штанах, которые странник заправил в высокие кожаные сапоги. Наряд довершал темно-зеленый дорожный плащ, в котором удобно чувствовать себя в любую погоду. К тому же он должен был скрыть меч. Новоявленный постоялец, не решившись оставить верное оружие в комнате, взял его с собой, закрепив на перевязи. Лица мнимый гонец так и не показал, пряча его под капюшоном.

Митлонд устроился в самом дальнем от входа углу трактира, после чего позвал хозяина и заказал себе жареной оленины и полкувшина воды – качество местного вина новый постоялец испытывать не желал. Затем он задул свечи, стоявшие на столе, словно их огоньки были слишком яркими для его глаз. Трактирщик лишь пожал плечами от недоумения – и то верно, кто ж пьет воду, когда есть эль, да и оленина намного преснее тех же ароматных кабанчиков с трюфелями (сегодняшнего главного блюда), но заказ выполнил.

Странный постоялец так и сидел в темном углу, ни с кем не общаясь, пока его внимание не привлек один из вошедших посетителей.

– Здрав будь, Наин! – воскликнул трактирщик, едва завидев в дверях низкорослую бородатую фигуру; его добродушный смех эхом разлетелся по залу. – Как же это старый Глойн тебя отпустил? Он-то, помнится, грозился спалить «мою треклятую дыру» до основания!

– И тебе привет, Холл. Неужто никого из наших еще нет? – К дубовой стойке подошел коренастый гном в богатом красном плаще, каштановая борода покоилась на широкой груди. Большой живот свидетельствовал о том, что туда может много чего поместиться.

– Их сегодня не будет, слышал же, что в городе творится…

– А что? – простодушно улыбнулся гном.

– Как это что? А то ты не знаешь…

– Да не знаю я! Со вчерашнего дня в голове эль шумит.

– Да ну… – ухмыльнулся трактирщик. – Это куда ж Глойн-то смотрит… Хе-хе…

– Смотри не сболтни, – пригрозил гном, – и вообще, выкладывай уже, в какую там штольню наши запропастились и что там такое в городе происходит?

– Так об этом весь Гортен судачит! Проклятый душегуб Ильдиар убил девять человек этой ночью. Никого не пощадил, даже детей! А еще граф и военный министр, зверюга! Эх, распоясались знатные лорды, управы на них нет, коли у короля в друзьях. Но ничего… Тайная стража скоро повесит его на первом же фонарном столбе, что на углу, – туда ему и дорога! Недолго-то ему бегать от петли-сестрицы, душегубу!

– А… так ты про это… – нахмурился гном – всю его веселость как рукой сняло. – Тоже мне, новость – борода до пят. При чем тут мой старик Глойн и все мои друзья?

– Да при том! Шепчутся, мол, Высокий Орденский Трибунал созывают для душегуба проклятущего. А заказ на отделку кресел для их зала во дворце, угадай, кто получил?

– Эх, и редкостный же мерзавец мой батюшка! – Гном яростно стукнул кулаком по стойке. – Нигде выгоды не упустит – умеет блох подковывать. Все ж хорошо, что меня там не будет, вот, веришь ли, не поднимется у меня рука супротив сэра Ильдиара…

Чужак молча сидел в противоположном углу зала и внимательно слушал. Нужно сказать, слух у него был отменный, куда как лучше, чем у остальных посетителей. Услышав, что разговор зашел об Ильдиаре де Ноте, Митлонд слегка тронул капюшон, натянув его еще ниже. Это не могло быть простым стечением обстоятельств! Как подобное могло совпасть с его появлением здесь? А ведь до этого момента все, казалось, шло по плану.

В самом начале своего пути постоялец, сидящий сейчас в темном углу общего зала «Меча и Короны», понимал, что ни за что на свете не должен быть узнанным в чужом краю, иначе вся его миссия окажется под угрозой. Если бы он рискнул представиться собственным именем, то все двери тут же закрылись бы перед его носом, а его жизнь перестала бы стоить и ломаного гроша. Ему требовалась личина: облик, имя и жизнь того, чья внешность не вызовет подозрений, кто неотличим от других в толпе и кого ни разу не окрикнут.

Когда человек с черным мечом только появился на восточной границе Ронстрада, он выжидал и следил. Крепости северо-восточной оборонной цепи (уцелевшие после атаки эльфов) жили своей жизнью, и ему пришлось понять эту жизнь. Прошло около трех дней, прежде чем он смог разобраться в происходящем и придумать план.

Вскоре он решился действовать. Из одной крепостной башни, шпоря коня, выехал человек в синем плаще с вышитой желтой лилией на спине. На лентах его скакуна чернели странные знаки, назначения которых чужак не знал. И все же ему уже приходилось видеть людей в подобном облачении, он замечал, как перед их лошадьми расступаются все: и солдаты, и стражники, и простые жители, уступая дорогу. Это было как раз то, что нужно. Срочный посланец. В родном краю чужака послания передавали птицы-мартлеты, но в этом хмуром небе они, кажется, были редкими гостями. Что ж, так даже лучше. Оставалось только подкараулить этого королевского гонца и поймать его, что путник с черным мечом и сделал. Новоявленного пленника звали Уейломом Митлондом, и он оказался весьма недалеким и жутко болтливым типом. После первой же минуты разговора с ним чужак сильно пожалел о том, что слепой безжалостный случай предоставил ему подобное знакомство. Пленник отчего-то недооценивал серьезности ситуации, в которой оказался, и принялся беспечно болтать, болтать и еще раз болтать… Когда гонец отошел от страха за свою жизнь – на это он потратил не более минуты, то тут же пустился в жалостливое сетование на собственную неудачу, перемежающееся подробным, до последней нитки, рассказом о своей горемычной жизни, весьма утомительными историями обо всех своих родственниках, о глухой (как ей, однако, посчастливилось) бедняжке-невесте, о своей тяжелой службе, когда зад от жесткого седла и беспрерывного конского галопа превращается в нечто походящее на деревянный чурбан.

Впервые в жизни у владельца черного меча началась мигрень. И это не от какого-либо ранения, не по причине возможного удара чем-то тяжелым – голова взяла и просто разболелась. И что самое ужасное – чужак ничем не мог заткнуть своего пленника. Из всего того нагромождения слов, историй и жалоб он понял, что кресты на лентах коня гонца показывают срочность послания. Что плащ с лилией – это символ королевской службы, из-за него гонца и пропускают всюду, не смея задержать. То письмо, которое он вез, предназначалось Военному Совету в Гортене, столице королевства. Управляет Военным Советом военный министр Ильдиар де Нот. Но самым важным было то, что Ильдиар де Нот обладает сведениями обо всех солдатах (действительных и в отставке), об их перемещениях и месте нахождения – а это чужаку и требовалось. Несмотря на свою ужасную, как дыхание Про́клятого, любовь поболтать, королевский гонец оказался весьма полезен. На основе его слов человек с черным мечом теперь знал, что ему предпринять дальше. Закрепив на упряжи своего коня белые ленты с «тремя крестами», переодевшись в синий плащ с желтой лилией, взяв письмо и связав как следует излишне разговорчивого пленника (и как только ему доверяли доставку писем, благо, что он вез их запечатанными), чужак сам превратился в королевского гонца, и даже имя пришлось впору – Митлонд. С того дня он стал точно покрашенным в алый цвет куском стекла, затерянным среди россыпи рубинов – ни за что не отличишь. Перед ним лежала дорога…

Соблюдая всевозможные меры предосторожности, мнимый Митлонд преодолел половину королевства, и все лишь для того, чтобы встретиться с этим человеком – министром де Нотом – единственной личностью, если верить давешней болтовне гонца, способной предоставить ему нужные сведения. И что в результате? Запечатанное магической печатью письмо с «тремя крестами» оказывается никому не нужным, аудиенцию он не получает, а тут еще выясняется, что кто-то в Гортене плетет интриги и пытается устранить нужного ему человека. Словно специально для того, чтобы не допустить их встречи. Но кто? Кто из врагов мог вызнать о его миссии, кто был настолько влиятелен, чтобы протянуть свои руки до самой столицы Ронстрада? Нет, не может такого быть, если только… Нет. Должно быть другое объяснение. Кто-то обвиняет де Нота в зверском убийстве. Пусть. Митлонд непременно выяснит правду, прежде всего чтобы убедиться в отсутствии собственного следа за всем происходящим. Нет сомнений, что это все какой-то обман. Он видел этого человека, Ильдиара. Видел, как тот сражается. Странник мог с легкостью определить, что собой представляет воин, лишь по тому, как тот ведет себя в бою – война всегда открывает истинную сущность любого, кто сжимает в руках оружие. В тот день граф де Нот, Белый Рыцарь, показался ему благороднейшим человеком из всех, кого он знал. А знал он многих людей. Проклятие, как же это все некстати! И здесь интриги, ложь и предательство, а правды не больше, чем в его родном краю. В Гортене странник не собирался без лишнего на то повода общаться с горожанами, он рассчитывал просто найти графа де Нота, узнать все, что нужно, и без промедления продолжить путь – не тут-то было…

Тем временем гном и трактирщик уже закончили обсуждать произошедшее со злокозненным графом.

– Так что сегодня тебе придется посидеть в компании… лишь эля и кабанчиков, – заметил хозяин. – Но постой-ка… – Он вдруг обернулся и шумно потянул носом в сторону приоткрытой кухонной двери. – Ты чувствуешь, чувствуешь это?! Да, это он – превосходный запах жаренных в масле трюфелей, твоих любимых!

– Моих любимых… – словно зачарованный, протянул гном. – Но ты знаешь, дорогой Холл, кушать трюфели стоя – как-то неправильно! – Гном потрясенно достал из-за пояса два серебряных тенрия. – Все места заняты, и мне придется идти к «Хайму» или в «Три Ножа». Все понимаю, канун праздника и прочее… Но жалко-то как!

Трактирщик усмехнулся, не отводя взгляда от монет.

– Тебе повезло, дружище, – заняты не все. – Он кивнул в сторону арки, в самый темный и дальний угол. – Вон одно место осталось.

– Где? Рядом с тем дворнягой непутевым? – Гном имел в виду высокого незнакомца в темно-зеленом плаще. В ответ трактирщик лишь кивнул.

– Эх, звать-то его хоть как?

– Митлондом прозывают, – ответил старик и добавил: – Неразговорчивый мрачный парень, но что тут поделаешь… Хлое сейчас принесет твой ужин, даже заскучать не успеешь.

– Эх, совсем не ценишь ты дорогих посетителей, Холл, – проворчал Наин и, расталкивая остальных завсегдатаев локтями, направился к арке под лестницей.

Добравшись туда, гном плюхнулся на свободную лавку напротив незнакомца в капюшоне.

– Здоров. – Низкорослый протянул руку. – Ты Митлонд будешь, верно?

Незнакомец никак не отреагировал на приветствие. Наин удивленно уставился сперва на него, затем на свою руку, нелепо висящую в воздухе. Бородач посчитал, что опустить ее поскорей будет наиболее уместно.

– Да чего ты? Эля хочешь? Я плачу… А может, в «кости»? – На широченной ладони гнома появились пять костяных кубиков с черными точками. – Вообще, вне ярмарочных дней «кости» запрещены, но Холл позволяет, тем более мне…

– Гном, оставь меня, – сурово бросил Митлонд. – Я не хочу ни эля, ни глупых игр в «кости».

– Эх, странный ты человек… Ну ладно, расскажи мне хоть что-то новенькое, ты, я вижу, издалека прибыл, а я из Гортена не вылезал со времен путешествия к Ахану с Ильдиаром.

Едва он это сказал, как незнакомец весь встрепенулся и подался вперед.

– Ты ходил к Ахану с Ильдиаром де Нотом? – оживился Митлонд.

– Ну да, а чего тут? – не успел удивиться Наин, как к нему подошла старшая дочь Холла и поставила перед ним еду и эль. – Вот и ужин! – обрадовался гном, с неподдельным удовольствием оглядывая целую кабанью ногу и огромную, размером с бочонок, кружку пенящегося эля. На небольшом вертелке, также поданном на стол, были нанизаны большие черные грибы.

– Ты знаешь этого человека? – резко спросил странник. – Знаешь графа де Нота?

– Ну да, говорю ж: ходили с ним… Постой, а какой тебе в этом толк? Ты, случаем, не из тайной стражи? – Наин отставил кружку и подозрительно взглянул на незнакомца, что так и сидел в капюшоне.

– Нет… я вообще не из этих мест.

– Да я уж заметил, – плюнул на все подозрения гном. – Ты откуда: из Дайкана или Реггера, может, Теала? Ведь видно же, что с востока.

– Почти, – не стал уточнять Митлонд. – Так что ты думаешь, гноме, насчет тех обвинений, коим подвергся Ильдиар?

– Могу тебе смело сказать, даже будь ты хоть трижды из тайной стражи: все это ложь! Грязная ложь! Подставили, эля не проси, нашего графа. Еще и поединок этот…

– Поединок?

– Так он же завтра бьется с бароном Джоном Бремером из Теала. Эх, неспроста это, ой, неспроста, не иначе как Бремеры-то, Братья-Из-Теала, все и подстроили. – Гном испуганно огляделся по сторонам, зажав рот рукой. Излишняя болтливость уже не раз грозила довести его до беды. Но сейчас вроде бы никто не начал засовывать руку под плащ, нащупывая оружие, или принимать стойку изготовившегося к прыжку убийцы с намерением навеки избавить Нор-Тегли от необходимости когда-либо говорить. За пределами стола его не услышали. – Ну не мог Ильдиар так поступить. Не мог! Поверь, я его хорошо знаю: и хлеб делили дорожный, и дрались бок о бок.

– Мы с ним тоже дрались бок о бок… – задумчиво проговорил Митлонд.

– Надо же, и где? – полюбопытствовал гном.

– Под Дайканом.

– Эгей, славная там была свалка. Борин Винт… хе-хе… болван Дор-Тегли… даже угробил там свой летучий корабль, уж я-то ничего бы не пожалел, чтобы это увидеть. Да и все наши до сих пор спорят, как это было… Огонь, битва – это да! А у меня лишь золото и торговля, товары и гильдия. Отец, сам понимаешь…

– Послушай, гноме, – Митлонд перебил разговорчивого гнома, – ты знаешь кого-нибудь из этих… Бремеров?

– Олафа, что ли? – еле слышно проговорил Наин. – Этого сына блудливой козы и вшивой собаки? Этого сморчка теальского?

Гном явно не уважал всю эту семью, правда, свое презрение отваживался выражать лишь шепотом.

– Это который из них?

– Младшенький… Да вот же он – это ж надо так совпасть, как проклятие облысения для волосатого тролля. – Нор-Тегли указал на только что вошедшего в общий зал человека в бордовом камзоле, расшитом золотом.

– Вон тот? С короткими черными волосами? А рядом кто?

– Дрикх Великий, да это же сам Танкред! – прошептал Наин.

– Что еще за Танкред? – недоуменно спросил Митлонд – то выражение, с каким представил гном вошедшего, ему очень не понравилось.

– Ты не знаешь, кто такой Танкред Огненный Змей? – удивился Наин. – Да это же средний брат Бремер собственной персоной. Вечно мутит воду и строит заговоры. Говорят, что у него на короля зуб, и зуб этот вовсе не молочный, это между нами. Короче, мрачная личность и жестокая. К тому же маг, а от магов и вовсе добра не жди. Не хотелось бы однажды переступить ему дорогу. К счастью, его здесь нечасто можно увидеть…

В это время вошедшие братья сели за один из враз освободившихся столов у входа. Точнее, сел только Олаф, Танкред положил ему руку на плечо и негромко сказал:

– Ты ведь помнишь о деле?

– Помню. Но было бы просто грех не выпить здешнего эля! – Олаф вольготно развалился в принесенном специально для него кресле, всем своим видом показывая, кто именно здесь хозяин.

– Это еще Холлу повезет, если теалец что-нибудь заплатит за ужин, но то, что бедняга-трактирщик лишится сегодня нескольких стульев, это точно, – прошептал Митлонду Наин.

– Хорошо, я знаю, где тебя искать. Позже подойду, – ответил брату Танкред, презрительным взглядом окидывая помещение. Общий зал с появлением Бремеров затих: если кто-то что-нибудь и говорил, то обязательно шепотом, даже беспрерывное чавканье стало каким-то незаметным, а перестук «костей» так и вовсе куда-то пропал.

Своим выражением лица средний Бремер хорошо показал, что он ни на секунду не собирается «позже подходить».

– Ну ладно, как знаешь, – сказал Олаф. – Эй, трактирщик!

Толстый Холл суетливо подбежал к младшему Бремеру, выказывая всевозможные почести, льстя так, что даже каменная статуя залилась бы багрянцем, но Олафу, кто бы сомневался, было приятно. Танкред же скривился от отвращения и покинул таверну. Вслед за магом из общего зала выскользнула высокая фигура в длинном темно-зеленом плаще с капюшоном.

– Так что, знамо дело, личность это препоганая, – сказал гном, повернувшись к своему собеседнику, но того уже и след простыл. Наин на всякий случай заглянул под стол – никого. До чего же странно…

– Эй, красотка! Здесь свободно!

Болтливый Нор-Тегли уже совсем забыл о Митлонде, когда к нему подсела молодая девушка, судя по всему, цыганка. Красивая, но опасная…

* * *

– Нарл, мерзавец, ты же знаешь, что не должен был приходить, – черноволосый маг в богатом, подбитом собольим мехом плаще словно разговаривал сам с собой. Он стоял возле невзрачной стены одного из бедняцких домов в переулке Дир, что в Старом городе. На улице были лужи после дождя, а хмурое ночное небо показывало, что оно еще не выплакало всех своих слез. Рядом с Танкредом будто бы никого не было, но вдруг неизвестно откуда раздался хриплый ответ:

– Знаю, господин, но слухи… – Шепелявый и трескучий, словно у змеи, голос невидимки был таким, словно кто-то когда-то пытался отрезать ему язык, но не довел своего дела до конца.

– Тебя это не должно волновать, – сердито отрезал маг.

– Но, господин, вы не говорили, что собираетесь подставлять графа де Нота. Королевские ищейки рыщут по всему городу. Агенты и шпионы подняты на ноги. Но это еще не все…

– Что еще? – устало вздохнул Огненный Змей. Сейчас в силу вступал его собственный план, и нужно было все провести четко до мгновения и с осторожностью танца на лезвии меча. Никто, кроме него самого, не знал, что весь разговор накануне в доме на аллее Ганновер полностью был обманом. Джон пусть тешится мыслью, что вскоре Теал станет его личной вотчиной и королевский налог уйдет в прошлое, иерофанты – что Танкред Бремер будет подыгрывать чьему-то чужому плану, вместо того чтобы все делать по-своему, а Олаф… что же до Волка, то он, как известно, ни о чем не задумывается по причине редкостной глупости.

– Тайные агенты трона, – тем временем отвечал Нарл. – Они повсюду ищут своего господина.

– Черного Пса? – усмехнулся Танкред. – Они его не найдут.

– Но его люди почти подобрались к нашему логову, – залепетал наемник. – Орков удерживать очень…

– Да тише ты! – прорычал Огненный Змей, опасливо оглядываясь по сторонам, но переулок был так же пуст, как и в то время, когда он здесь появился.

– …Орков держать на привязи очень тяжело, они порываются выйти в город и убить кого-то, а королевские ищейки все вынюхивают и подслушивают. Я сам видел одного, он что-то заподозрил, стоя у дверей…

– Поэтому-то, болван, ты и не должен был сейчас выходить, – разъяренно прошипел маг.

– Господин Танкред, но что же с ними всеми делать?

– Ничего не делать! С агентами трона и без тебя разберутся… – посулил Танкред.

– Как скажете…

– Сидите на месте, не кажите своих мерзких рыл и крепко держите жабу нашего бедненького графа. Не приведи Хранн, она сбежит…

– Не сбежит, – мерзко захихикал голос.

Закончив разговор, Танкред Бремер повернулся и пошел дальше по улице. Чародей уже почти скрылся из виду, когда из-за стоящей у стены пирамидки пустых бочек вышел человек. Он посмотрел по сторонам и, убедившись, что в переулке никого нет, зашагал в противоположную сторону от той, куда ушел его наниматель. Непримечательный серый плащ колыхался за спиной, капюшон был наброшен на голову.

Прислужник теальского лорда не заметил, как из ночной тьмы в каких-то пяти шагах позади него выступил враг. Ловкий, неуловимо и неслышно крадущийся следом. Темно-зеленый плащ сейчас будто налился чернотой и стал продолжением глубокой тени, царящей под домами, под капюшоном в свете фонаря блеснули два ледяных глаза-озера. Враг, так и не замеченный, направился за Нарлом, наемником на службе у Танкреда Огненного Змея…

Так они прошли почти через весь Гортен. Человек Бремера пересек едва ли не каждую улицу в Старом городе, несколько раз они возвращались на то место, откуда ушли, в переулок Дир, – наемник пытался сбить возможного преследователя со следа, так и не заметив, что упомянутый преследователь вовсе и не «возможный», да к тому же еще и не отстает ни на шаг. Вскоре Нарл, или как его там звали по-настоящему, зашел в какое-то здание. Фигура в длинном зеленом плаще скользнула за ним.

Это была простая лавка торговца книгами. Неужели мерзавцы считали, что чем место заметнее, тем сложнее их будет найти? Неважно. Он их уже нашел.

– Эй, приятель, ты это куда?! – воскликнул подозрительный продавец, стоящий за прилавком, уставленным книгами, тубусами со свитками и футлярами письменных принадлежностей: перьев, чернил, сургуча и булавок. Только Нарл вошел, как за ним тут же последовал какой-то чужак, явно стремясь пройти наверх.

Незнакомец лишь сбросил капюшон: в неярком свете лампы показалось ужасное лицо: шрамы пересекали его, словно на нем проверяли остроту клинков; синие глаза пронизывали холодом, и еще… уши. У незнакомца были острые нечеловеческие уши. Быть того не может! Эльф?!

Чужак за какую-то долю секунды обнажил не менее страшный, чем он сам, меч – черный, с большим багровым рубином на рукояти. Этот жест оказал поистине парализующее действие на человека за прилавком.

– Не смей, старик! – коротко произнес незваный гость и начал подниматься по узкой лестнице, пока путь ему не преградил вход на чердак…

– Что?!! – закричал Нарл, когда дверь слетела с петель.

Вошедший застыл в проходе, в его руке – обнаженный меч. Чужак будто бы не замечал десятерых вооруженных людей и пятерых здоровенных орков, находившихся в комнате, его глаза искали ту, за кем он пришел. Взгляд появившегося так внезапно эльфа остановился на дальнем углу помещения, где к стулу была привязана женщина. Длинное красное платье на ней было изорвано, иссиня-черные волосы растрепались, на лице алели ссадины. Ее большие карие глаза с ужасом и болью смотрели на ворвавшегося в комнату незнакомца. Несчастная решила, что сама Смерть пришла, чтобы забрать ее в Чертоги Карнуса…

– Ты кто такой? – закричал Нарл, коренастый лысый человек с мелкими поросячьими глазками и небритой щетиной.

– Остроухий демон! – заревел один из орков. – Это остроухий демон!

– Эльф! – вторил ему другой.

– Эльф? Зачем ты пожаловал сюда? – пришел в себя главарь. Его сообщники обнажили мечи и кинжалы, орки похватали ятаганы и топоры.

Чужак не ответил, он лишь поднял руку, сдернув завязку плаща, – тяжелая ткань с шелестом опустилась на пол. Утонченный черный камзол, расшитый серебром, не слишком-то подходил для боя, но меч стремительно вспорхнул в руке – он приглашал врагов принять участие в его пире. В виде блюд, естественно.

«Ну, давайте же, – шептал меч, – ну же». Только его хозяин слышал затаенную радость своего оружия, предвкушающего кровавую сечу. А еще ярость и гнев, что переполняли его.

– Чего стоите?! Взять мерзавца!

Первыми устремились вперед наемники. Один упал с разрубленной грудью и переломленным клинком – тот не выдержал соприкосновения с древней сталью; черный меч без жалости поразил врага, и мечу это понравилось… В горло второго вонзился остроконечный рубин на торце рукояти, и блестящий алый камень будто заплакал, истекая болью и злостью. Человек рухнул на дощатый пол, выронив оружие и схватившись за шею, кровь проходила сквозь пальцы, брызгала во все стороны, окрашивая бедную мебель, людей и орков. Он еще хрипел, но его товарищей ужасная гибель двух самых храбрых вояк Нарла не остановила.

Вскоре эльф уже стоял, полностью окруженный противниками, те наносили удары, но вороненый клинок все отражал, ломая оружие нападающих и в ловких веерных танцах защищая своего господина.

Один громадный орк, рыча и скаля обломанные клыки, прыгнул вперед и резко рубанул перед собой кривым кинжалом. Удар должен был разрезать чужака от плеча и до пояса, но ловкий эльф вовремя отшатнулся назад, и зазубренное лезвие ухватило лишь черный с серебром бархат камзола. Вспорхнувший в ответ выпад пробил сморщенную орочью морду насквозь, сделав ее еще ужаснее. Кто-то попытался зайти со спины. Митлонд ударил ногой, отчего наемник согнулся пополам с перебитым дыханием. Свист цепи раздался подле самого уха… он отпрянул в сторону, и вовремя – в то место, где он только что стоял, в доски пола вгрызся кованый металлический шар с заостренными шипами, торчащими во все стороны, – тяжелый кистень едва не задел его.

Митлонд запрыгнул на табуретку, с нее на стол, ловко прижал сапогом клинок вражеского меча, что попытался подрубить ему ноги, пнул носком в лицо неудачливого наемника и резво соскочил на пол, совершая широкий размах… Чудовищный удар пришелся в плечо очередного противника. Черный меч глубоко погрузился в человеческое тело, застряв где-то в ребрах. На несколько мгновений Митлонд выпустил рукоять, и оставшиеся в живых враги посчитали, что теперь им станет легче его достать. Орк с перевязанным глазом ринулся вперед, эльф не успел уклониться, и они вместе покатились по полу. Огромные клыки мелькали подле самого лица, из пасти орка жутко воняло, он рычал и брызгал желтой слюной. Спина и лопатки зудели от соприкосновений с полом, Митлонд больно ударился локтем. В пылу схватки он успел заметить, что совсем рядом из досок торчит воткнувшийся туда обломок клинка одного из наемников… Эльф умудрился схватить противника за голову, резко повернул в сторону и ударил о пол. Тот не успел даже взвыть и затих, истекая кровью. Кусок металла вошел орку в затылок и пробил глазницу. Показалась обагренная сталь, жутко торчащая наружу; из-под изуродованной головы растекалась темная вязкая лужа.

Эльф даже не оглянулся на убитого и ринулся за своим мечом, уклоняясь, прыгая и кувыркаясь в попытках избежать встречи с наточенной сталью. Не всегда ему это удавалось: плечо уже было рассечено, на шее кровоточил длинный порез, а на скуле изогнулась алой краской еще одна рана, которой впоследствии суждено было добавиться к числу старых шрамов.

Опоясанная иссиня-черными ремешками рукоять меча легла в ладонь, с натугой эльф вырвал свой клинок из мертвого тела. Кинжалы и мечи врагов свистели со всех сторон. Соприкасаясь с вороненым лезвием, они издавали звон, но от смертоносных ответных выпадов Митлонда на грязный пол комнатушки валился человек или орк.

Вскоре на ногах остался только главарь. Видя гибель своих приспешников, он пытался еще что-то сказать этому жуткому незнакомцу, в одиночку убившему всех его соратников.

– Зачем ты здесь? – Меч в руках негодяя дрожал. – Ты не должен был сюда приходить – наши союзники очень могущественны. Это не твое дело, тебя ведь это не касается… Она здесь по собственной воле! – Отсеченная голова еще пыталась шептать слова, катясь по полу. Враз укороченное почти на фут тело рухнуло навзничь, рука еще несколько мгновений конвульсивно подергивалась, но вскоре застыла.

– Попробуй солгать теперь, – одними губами прошептал Митлонд. – Без головы это гораздо труднее…

Схватка закончилась. Покойники лежали вповалку, еще живые шевелились и стонали. Кровь и отрубленные части тел были повсюду. Эльф шагнул вперед, ступив сапогом в багровую лужу.

Он подошел к женщине. Ее большие, наполненные ужасом глаза ничего не замечали вокруг, кроме черного лезвия его меча. Ей казалось, будто темная сталь этого жуткого оружия расплавилась, потекла. На гладкой поверхности стали вырисовываться оскаленные пасти, появляющиеся лишь на миг, проглатывающие кровь и тут же вновь сливающиеся с клинком, оставляя после себя лишь девственно-черную поверхность. Сердце дамы билось, как безумное, весь воздух куда-то ушел из легких, уши уловили довольно четкий шепот, но различить ни слова она так и не смогла. От ужаса женщина потеряла сознание.

Эльф склонился над графиней, перерезанные веревки опали, и она обмякла в кресле. Вытирать клинок было не нужно – вся кровь впиталась в него, словно в лист бумаги, и черный меч влетел в ножны, будто успокоившись и на время впав в сытый сон. После чего чужак вновь надел свой плащ, набросил капюшон на голову и бережно подхватил женщину на руки. Он уже было повернулся к выходу, когда вдруг увидел на ветхом трехногом столике нечто, заставившее его на миг задуматься. Митлонд взял белую тряпицу, спрятал ее у себя на груди и вышел из комнаты.

Танкред Бремер, прятавшийся тем временем на другой стороне улицы, удовлетворенно кивнул своим мыслям. Крики, звон стали и пляска теней из окна второго этажа одного из домов напротив подтверждали: тайный агент трона нашел Изабеллу де Ванкур и сейчас как раз расправлялся с ее тюремщиками. Конечно же, Огненный Змей сразу же заметил слежку за собой. Более того – он сам все подстроил. Сперва дал определенные указания камергеру, этому трусливому хряку, что, если кто-нибудь начнет спрашивать об Ильдиаре де Ноте, непременно следует направить его в трактир «Меч и Корона». И именно там Змей нарочно появился на людях, чтобы человек Черного Пса Каземата отправился следом. Он сам вывел агента Прево на своих людей, пожертвовав ими, точно ненужными пешками. Именно в этом месте замысел Танкреда отходил в сторону от плана иерофантов. Ферзь падет – Ильдиар де Нот ловко подставлен, его арестуют и будут судить, а потом казнят, но при этом он сделает кое-что еще для него, Танкреда. Падет еще одна фигура, которая об этом пока что даже не догадывается. Какая ирония, ведь именно злейший враг среднего Бремера вскоре должен будет буквально развязать ему руки.

Теперь оставалось только ждать…

* * *

Прошел всего какой-то день после встречи в заброшенном доме на алее Ганновер, 25. Правда, за это короткое время произошло много такого, что полностью искромсало жизнь сэра Ильдиара де Нота.

Был вечер накануне судьбоносного поединка. Белый Рыцарь сидел в своем шатре на окраине столичного ристалищного поля, располагавшегося в пяти милях от Гортена, неподалеку от реки Светлой и моста Трех Мечей. Он тяжело откинулся в глубоком кресле, и сейчас вид его был действительно жалок. Всего одна ночь его убила… уничтожила… втоптала в пыль. Зверское убийство в Старом городе сыграло на руку тому, кто все это затеял, кто заставил простой народ считать его убийцей детей, проклятым душегубом. Изабелла… милая Изабелла похищена лишенными всякой чести мерзавцами. И не грози ее жизни опасность, он бы уничтожил этих демонов во плоти прямо там, в старом поместье, окруженном дряхлым парком. Но что же делать теперь? Видит Хранн, он не знает! Как спасти любимую? У кого просить помощи? Все уже перепробовано…

Король не в силах его защитить. Да и как тут защитишь, когда каждая собака в обеих частях города лает: «Казнить душегуба! Казнить душегуба!» Руки Его Величества оказались в данной ситуации связаны. Следующим человеком, кто был бы в состоянии помочь, являлся тот, кого никогда не волновали политические игры, придворные интриги и дрязги, а если и интересовали, то лишь с профессиональной точки зрения. Прево… Но его нет уже давно, и куда он запропастился, никто не знает. В последний раз Черного Пса видели перед королевским Военным Советом, когда на аудиенцию во дворец пожаловала эльфийская принцесса, немногим позже падения Элагона. Что же касается помощников Бриара Каземата… Эх… Вот как раз с ними, Ильдиар уже в этом убедился, ему не стоит иметь никакого дела. Сразу после встречи в доме на аллее Ганновер он попытался увериться, что Танкред и его братья не блефуют – он послал срочное письмо с голубем в Даренлот, замок леди де Ванкур, но спустя всего лишь час ему это письмо вручил не кто иной, как сам первый заместитель Прево сеньор Тимос Блант с пожеланиями доброго вечера и советом «не трепыхаться, иначе кое-кто пожалеет». Намек был кристально прозрачен – тайная стража в сговоре с Бремерами, поэтому не стоило сомневаться: каждый его шаг прослеживается, вся переписка под наблюдением, во всех встречах присутствуют чьи-то глаза и уши.

Еще оставался Тиан. Мессир Архимаг мог бы помочь, но его тоже не сыскать, да и рисковать жизнью любимой ради разговора с ним Ильдиар не мог.

Последняя надежда была на Шико. Как выяснилось на последнем Коронном совете, королевский шут оказался отнюдь не простым придворным дураком, но опаснейшим ассасином, убивавшим когда-то демонов в гномьих подземельях. Да, его помощь сейчас бы точно не помешала. Ильдиар зло усмехнулся: не помешала бы, будь тот в Гортене. Всего за пару часов до имевших место событий шут исчез в неизвестном направлении, стража доложила, что минувшей ночью он покинул столицу…

Никого нет. Ни у кого не попросишь помощи: ни у Прево, ни у Тиана, ни даже у Шико… Исчезли все и разом, будто сговорились…

Блуждающие в сознании черные мысли сходились в одну точку: к какому-то заговору, учиненному против него. Заговор? Что за чушь! Заговоры устраивают против монархов и правителей – не против военных министров. Кто его главный враг и что ему?.. Стоп! А что, если все это проделки проклятого Деккера? Тогда напрашивается лишь один вывод: бароны договорились с некромантами. Бансрот подери, неужели они настолько непроходимо тупы, что не понимают: Предатель Трона не оставит их почивать на останках погибшего королевства? Хотя вряд ли это правильная мысль – о Черном Лорде уже давно ничего не слышно…

Что там говорил Танкред? Что-то о шахматных фигурах… Изабелла – лишь пешка… А он, граф Ильдиар де Нот, – ферзь. Ферзь-ферзь… важнейшая, после короля, фигура. Убрать ферзя, и король останется беззащитным. Тогда его сожрет любая пешка… Вот в чем суть. Эдаким окольным путем Бремеры свивают петлю вокруг шеи Инстрельда Лорана. Почему его не арестовали сразу же, как только заподозрили в убийстве на улице Ганновер? Почему тянут до сих пор? Ответ напрашивался только один: чтобы позлить народ. Чтобы показать горожанам: «Видите, люди, он все еще на свободе! Он убил девять человек, но никакие кары ему не грозят – он ведь друг короля! Все будет по-прежнему: пиры, балы и прогулки по парку. А потом он еще раз убьет кого-то. И снова ему это спустят! Кто же, славные горожане Гортена, не дает убийце ответить за свои злодеяния?! Не знаете? Тогда поглядите на червленый тенрий – вот вам ответ». Весь день город медленно накаляли, словно котелок на очаге. Людей настраивали и против самого Ильдиара, и против короля.

Все дальнейшее у составителей этого злобного плана пошло как по писаному. Чародей из тайной стражи что-то проверил на месте преступления, измерил уровни отката, осмотрел останки… Неизвестно, что точно он там делал, но ему удалось выяснить, что смерть жертвам принесло магическое пламя. Также там нашли даго Ильдиара. «Неужели они полагают, что я настолько глуп, чтобы оставить на месте преступления свой кинжал?» – сокрушался граф де Нот.

Вскоре нашлось около дюжины свидетелей, которые могли доказать даже перед Хранном Великим, что видели его возле этого дома. Бансрот подери! Ну конечно, они могли его там видеть, ведь он был там! После несостоявшейся встречи с Изабеллой он шел обратно…

Ближе к двум часам пополудни прецепторию его ордена полностью оцепили отряды тайной стражи и королевские солдаты.

– Разрешите, господин магистр? – раздался голос с улицы, отрывая графа от тяжелых мыслей.

– Да, Джеймс, – не поднимая взгляда от ковра, ответил Ильдиар.

Матерчатый полог поднялся, и в проходе показался сэр Джеймс Доусон, стоявший на страже возле входа. Сейчас он был облачен по-боевому. Длинные серые волосы выбивались из-под шлема, в ножнах – меч, а кираса, как и прочие части полного доспеха, украшена тонкой серебряной гравировкой. Стоя на диком осеннем холоде (природа будто с цепи сорвалась), рыцарь кутался в тяжелый синий плащ. Ильдиар, конечно же, пригласил бы его в шатер, если бы заранее не был уверен в твердом отказе. Да, этот воин скорее околеет на морозе, чем выкажет слабость перед своим магистром. Вот на таких-то рыцарях и держится королевство. Жаль только, что их становится все меньше и меньше…

Паладин, салютуя, выхватил из ножен меч, прижал рукоять к сердцу и совершил низкий поклон, описывая клинком широкую дугу вокруг себя.

– К вам посетитель, милорд, – доложил он.

– Да? И кто же? – Граф де Нот поднял гнетущий взгляд на воина.

– Я.

Рыцарь отошел в сторону, и Ильдиар увидел гостя. За откинутым пологом стоял высокий старик. У него были длинные седые волосы и аккуратная подстриженная борода. Закрепленный на плечах лиловый плащ с теплым мехом должен был хорошо согревать гостя, но тот все равно зябко в него кутался. Печальный взгляд из-под седых бровей с осуждением устремился на великого магистра Священного Пламени… – Позволишь?

– Конечно! – радостно воскликнул Ильдиар. Вскочив с кресла, он подбежал к старику, и они обнялись.

– Отец! – Белый Рыцарь сжал гостя в железных объятиях.

– Тише-тише… Я ведь совсем уже одряхлел. Не дал мне Хранн пасть в бою с орками, как я его просил, ну да ладно…

– Проходи, отец, садись. – Ильдиар проводил старика в шатер, усадил в кресло. – Погоди, я тебе сейчас вина налью, у меня есть…

– Благодарю, Джеймс. – Сэр Уильям де Нот повернулся к рыцарю, что так и стоял, склонившись в поклоне, ожидая, когда его отпустят.

– Всегда к вашим услугам, милорд, – отсалютовал паладин и скрылся за пологом.

– Чего ты так гоняешь парня? Смотри, заморил совсем.

– Я ничего не могу поделать, он следует уставу, словно Святому Писанию, – вздохнул Ильдиар. – Ты же сам знаешь. В Сарайне, до собственного посвящения в рыцари, он не присел ни на минуту, исполняя при мне, кроме своих обязанностей оруженосца, еще и работу пажа, поваренка, дворецкого, конюха и прочих…

– Все потому, что это – истинный воин – не чета остальным нынешним. Вот пару поколений назад он бы точно стал великим магистром, тогда это не было невозможным, а доблесть чтилась куда как больше, чем богатство и происхождение.

– Он еще достигнет высот, которых заслуживает, отец. И должность великого магистра не так уж далека от него, как ты думаешь.

– Да, если до этого не зачахнет на службе. Парень-то давно уже не оруженосец… Ладно. У тебя беды похуже. Почему сразу мне не сообщил?! – гневно нахмурил брови отец. – Сам Его Величество, помнится, друг твой давнишний, написал мне письмо и все поведал. Превосходные обвинения вменяют наследнику славного рода!

– Отец, неужели и ты поверил всем этим россказням? – Ильдиар склонил голову.

– Конечно нет, сын мой! Вот еще… Но я также знаю и то, сколь легкомысленно ты всегда относился к чужим зависти и коварству.

– Да, кто-то ловко меня подставил, – облегченно вздохнул сын – хорошо хоть отец на его стороне.

– Не догадываешься, кто?

– Не догадываюсь… Точно знаю, – невесело усмехнулся Ильдиар; старый граф поднял удивленный взгляд на сына. – Джон, Танкред и Олаф Бремеры.

– Бароны Теальские? – удивился граф. – Что ты с ними не поделил?

– Джон посмел на совете оскорбить Его Величество, и я бросил ему вызов.

– Понимаю. Будь на твоем месте я, не уверен, что не убил бы его прямо там, на совете.

– Возможно, к этому приложили руку и остальные бароны. И мерзавец де Трибор.

– Ну, эти-то всегда хотели поднять мятеж. И молокососы нынешние, и отцы их, и деды… Все они такие – зверье баронское. Хотя и среди них бывают исключения. Взять хотя бы того же святошу, Седрика Хилдфоста. Вот мы с ним в юности, помнится, рука об руку бились с северными варварами во время похода. А потом, спустя всего лишь год, он хватил на пиру лишнего и посмел усомниться в моем умении владеть мечом! Мы с ним дрались здесь же, на этом самом ристалищном поле. Свалив меня на землю, он благородно подал мне руку и помог подняться, а после, когда в свою очередь я его опрокинул в пыль, он расхохотался. После чего настала моя очередь оказывать любезность – я поставил эту громадину на ноги, и мы просто обнялись с ним и забыли о ссоре. Эх, славные были денечки… «Зачинщики, к барьеру!» Но завтра ты покажешь этому борову Джону, откуда слава приходит?

– Что? А, да – покажу… – неуверенно ответил Ильдиар.

– Что это с тобой, сын? – подозрительно прищурил глаза старик. – Уж не боишься ли ты этого боя?

Ильдиар поднял глаза, в них на миг блеснула боль, но лишь на миг…

– Нет, отец, – задавив в себе все проявления слабости, твердо ответил магистр. – Я не боюсь этого боя.

– Зная тебя, я с уверенностью скажу, что твой меч напьется его крови. Мы будем молиться за тебя, сын мой. И я, и твоя сестра, Агрейна, будем просить Всеблагого Заступника даровать тебе победу. Я завтра буду на поединке…

– Нет, – перебил старика Ильдиар. – Поклянись Хранном, отец, что не придешь. Поклянись!

– Я не понимаю тебя, сын. Почему я не должен быть там?

– Я потом тебе все объясню, – не терпящим возражений голосом ответил рыцарь. Сэр Уильям хорошо знал это выражение лица своего сына: если упрется, то не сдвинешь ни на дюйм. – Поклянись, отец, ради меня поклянись, что уедешь из столицы сегодня же! Здесь теперь для нашей семьи небезопасно – я просто не смогу драться, если с тобой что-нибудь случится…

– Что со мной может…

– Поклянись, отец!

– Я привык доверять тебе, Ди, еще очень давно, иначе не отпускал бы вас с принцем Инстрельдом в эти ваши опасные… Хорошо-хорошо. Клянусь на своем верном клинке, что пропущу столь славное зрелище, как протыкание брюха мерзавца Бремера… доверяешь такой клятве? Я так понимаю, ты меня уже выгоняешь… – невесело усмехнувшись, граф встал с кресла. – Да благословит тебя Хранн. Прощай, сын.

– Прощай, отец. Ты всегда был для меня примером, и… передай Агрейне… скажи сестренке, что я люблю ее. – В последний раз он обнимал эти старческие плечи – но еще не мог знать об этом. Сколько раз он потом с бессильной горечью будет вспоминать эти короткие мгновения… Будто почувствовав что-то, старый граф бросил на сына полный тревоги взгляд, но больше ничего не сказал и вышел из шатра. Ильдиар снова остался один.

Рыцарь опустился в кресло, придвинул небольшой стол, на котором уже стояли заготовленные перо и чернила, взял лист бумаги и начал писать:

«Прости меня, Изабель… Наверное, это не те слова, с которых следует начинать письмо любимой. Они больше походят на последнюю записку того, кто решил лишить себя жизни – впрочем, так оно и есть. Грядущее утро – праздник для всех, но по мне ударит колокол. Осталось всего несколько часов до конца, и у меня, признаюсь тебе, руки дрожат от ощущения его приближения. Я не трус, ты знаешь. Но нынче все по-другому, и выхода для меня нет. Сколько мне пришлось пережить сражений, избежать смертельных опасностей, но, как любил говорить Шико, должно быть, я слишком долго кривлялся, вытанцовывая у Смерти на острие серпа, чем и разозлил старуху. Пришло и мое время… Знаешь, я сижу здесь, в теплом шатре у огня, но мне кажется, будто я, словно ненужная никому вещь, выброшен на улицу и стою на промозглом ветру, от которого не отвернуться, от которого ничем не прикрыться. Но он, этот ветер, в то же время и освежает меня, помогая осознать, что столько времени ускользало прочь.

Только сейчас я понял, что все мои тяготы и напасти ни в какое сравнение не идут с тем мраком и холодом на верхней площадке башни, куда ты выходила меня высматривать. Ты ждала, порой без надежды дождаться, а я, глупец, ничего не замечал, ослепленный блеском собственной мнимой славы.

Хранн Заступник, как же я виноват перед тобой, моя Изабелла! Глупец, любящий тебя, мне легче было подставлять свою голову под мечи, нежели лишний раз проронить нужное слово. Легче было пропадать в чужих краях, нежели видеть твой взгляд, полный осуждения, я понимаю, справедливого, но оттого не менее тяжелого. Я виноват, но все это было лишь для того, чтобы не давать тебе пустой надежды. Мнимой надежды… Я не верил и до сих пор не верю в то, что сумел бы просто любить и жить счастливо. Война забрала меня у тебя, я изменил тебе с ней, и ничего с этим уже не поделать.

Сейчас я вспоминаю, как ты глядела мне вслед, я вспоминаю все те недолгие минуты, что мы были вместе, но ужас сопровождает их. Ужас понимания, что если бы кто-нибудь вдруг предоставил мне сейчас выбор, если бы кто-нибудь предложил все начать с начала, я бы ни единого мгновения не поменял в своей жизни. Я знаю, что это неправильно, что это глупо и жестоко по отношению к тебе, но такой уж я. Треклятый долг… Треклятые войны… Теперь я могу тебе признаться, что просто боялся… боялся открыться тебе, боялся взвесить в собственных глазах, что́ для меня важнее – ты или же меч с дорожным мешком. Я – трус, который боялся сделать худший выбор и все надеялся, что скоро все закончится, не придется выбирать и я вернусь к тебе… Все скоро закончится. Но я не вернусь…

Прости меня, если сможешь… Навеки с любовью к тебе.

Ильдиар де Нот»

Граф поднялся, посыпал на чернила песком, чтобы просушить их, затем сложил бумагу уголками к центру, капнул на стыке слегка подплавленным алым сургучом и тут же накрепко запечатал письмо своим гербовым перстнем. После чего надписал сверху: «Изабелле де Ванкур, графине Даронской» и поцеловал бумагу. Надо будет отдать послание Джеймсу перед боем, он непременно исполнит последнюю волю своего магистра. Наверное, в подобных ситуациях полагается пролить немного слез, отчего-то подумал Ильдиар, но вместо них к горлу подкатили лишь горечь и злость. Бансрот подери! Неужели он столь же бесчувственен, как и пустые доспехи, немыми истуканами стоящие в коридорах дворца?! Паладин без сил опустился обратно в кресло, письмо вырвалось из руки и упало на стол…

В то время как Ильдиар начал писать свое предсмертное послание и полностью ушел в мысли о возлюбленной, его отец, сэр Уильям, покинув шатер и поплотнее закутавшись в плащ, подошел к Джеймсу. Тот стоял подле входа почти без движения, положив ладонь на эфес меча, словно статуя Хранна Победоносного. Бедняга…

– Береги его, рыцарь, и себя береги. Да в гости заезжай, как только сможешь. Ты же знаешь, что рыцарь Джеймс Доусон всегда почетный гость у меня в Сарайне.

– Знаю, милорд. Это большая честь для меня.

– Прощай, сэр Джеймс, не забывай старика.

– Не забуду, ваша светлость, – пообещал паладин, отсалютовав мечом.

Граф кивнул на прощание и направился к своей карете, стоящей неподалеку. Он уже открыл черную дверцу и поставил было ногу на ступеньку, когда за спиной вдруг раздался тихий голос:

– Здравствуй, Уильям. Давно не виделись…

Граф резко обернулся, по неизжитой привычке всегда готовый обороняться, но лишь увидев, кто стоит за спиной, моментально успокоился.

– И ты будь здоров, Тиан.

Черная остроконечная шляпа волшебника широкими полями отбрасывала тень на его лицо, а длинная серебристая борода доходила ему почти до пояса. Старый маг кутался от сильного ветра в свой неизменный черный плащ с золотыми застежками-крючками и сейчас походил на большого худосочного нетопыря, нависающего хмурой грозовой тучей над старым графом.

– Я так понимаю, что ты говорил сейчас с Ильдиаром? – как бы совсем равнодушно поинтересовался Архимаг Элагонский. Морщинистый лик под кустистыми седыми бровями превратился в специально заготовленную маску. Его лицо с крючковатым носом, внимательными темно-карими глазами и тонкими строго поджатыми губами сейчас могло выражать все, что угодно, кроме радости по поводу встречи со старым другом и боевым товарищем. Волшебник был явно в настроении поссориться – это чувствовалось с расстояния в десять шагов…

– Верно понимаешь. Послушай, Тиан, сядем ко мне в карету – здесь холодно.

Маг не стал спорить: сначала сел граф, Тиан последовал за ним. Внутри было тепло и уютно, холодный ветер и осенняя морось остались на улице, бросая на стекла тонкие продолговатые следы капель. Устроившись на мягком сиденье напротив, придворный маг королевского Дома сразу же перешел к делу.

– Что ты ему сказал? – в упор спросил волшебник, едва дверца захлопнулась.

Граф де Нот усмехнулся.

– А как ты думаешь, что я ему сказал?

– Не играй со мной, Уильям, ты знаешь, я этого не люблю… Ты все ему рассказал?

– Например, о том, что ты – его настоящий отец? – Граф на миг замолчал, следя за реакцией Архимага.

– И об этом тоже… – зло бросил в ответ волшебник.

– Я говорил ему то, – прорычал сэр Уильям, – что должен был говорить ты! Я дал ему свое благословение, я сказал, что не верю баронским обвинениям, что я всегда на его стороне, что бы ни случилось… Это все должен был говорить ты, Тиан.

– Если должен был я, то зачем же ты надрывался? – сердито пробурчал маг.

– Затем, что он и есть мой сын. Ему было всего три дня, когда ты принес его к нам с Марго. Я вырастил его, он называет меня отцом. А что для него сделал ты? То же самое, что и для Граэнара?! – Граф уже кричал, кучер недоуменно посмотрел в окошко, но, увидев, что у хозяина вроде все в порядке, опять отвернулся и, укутавшись в свою накидку, сгорбился на передке.

– Считаешь себя вправе судить, Уилл? – глухо проговорил Тиан.

– Прости, Тиан… Совсем из ума выжил – говорю, сам Бансрот не разберет что. Старею… в отличие от тебя. Я прекрасно понимаю, что ты не мог им ничего рассказать из-за этой треклятой войны. Но раньше-то, раньше!

– Раньше?! По-твоему, они уцелели бы в то время, когда Деккер дышал мне в спину? Когда, просыпаясь с утра, я каждый раз благодарил Хранна за то, что все еще жив, но больше – за то, что они живы?! Когда опасность подстерегала на каждом шагу, скрывалась за любой портьерой, таилась в каждом брошенном искоса взгляде?!

– Да, да, я все помню, друг мой. Прости.

– Нет, ты в чем-то, конечно, прав, Уилл. Старший сын погиб под стенами Элагона, и виной тому – я. Так стоило ли их счастье моих нелепых страхов? Младший и не догадывается о том, кто я ему на самом деле. И боюсь, что даже если я ему все расскажу – для него именно ты всегда будешь настоящим отцом. Ты хорошо его вырастил, Уилл. А меня он возненавидит. Ведь именно это больше всего гнетет, – словно сам себе, признался старый волшебник.

– Поверь, его ярость и меня стороной не обойдет: я ведь знал правду, а ему не сказал. Ну да ладно, сейчас это не столь важно. Важно – как ты собираешься поступить с обвинениями?

– Ильдиар сразу отошел в сторону, чтобы не бросать тень на трон и не привлекать короля к этой трясине. А я… я даже не знаю, чем могу ему помочь. Жизнь ему спасти еще возможно, я брошу на это все свои силы, но полностью оправдать точно не получится. Узел уже настолько запутался, что его можно лишь разрубить, а если решить все дело одним ударом, то погибнут люди. Я предполагал, продумывал, рассчитывал и… отбрасывал одно предположение за другим. Ничто не подходит. Впервые в своей жизни я чувствую себя ничтожным, бессильным стариком…

– Ты – и бессилен! Но ты ведь мог бы…

– Нет, не мог бы, Уилл, не мог. Здесь я серьезно связан. Высокий Орденский Трибунал подключился к делу. И сейчас тайная стража в их руках – не королевских. И они, будь уверен, выполнят все, что им прикажут. Прево, пес его знает, куда запропастился, а этих просто купили, всех до одного, или заменили, я даже не знаю… Де Трибору, мерзавцу, не жаль золота ради достижения своей цели…

– Но что-то же нужно делать, Тиан! Если ты ничего не можешь, я сам вспомню старые связи…

– Не нужно, только хуже сделаешь. Ты уже давно не был при дворе, все чересчур изменилось с тех пор, как ты носил титул Лорда-Протектора.

– Хорошо, и что тогда?

Маг несколько секунд помолчал, раздумывая над ответом.

– Единственное, что я могу обещать: если, не приведи Хранн, Ильдиара не оправдают и ему присудят смертный приговор, – я попытаюсь, играя на их глупом «Рыцарском Кодексе», оспорить решение суда и заменить его на изгнание.

– Изгнание?! – в ярости воскликнул граф.

– Все лучше, чем смерть. Пойми, Уилл: устрой я побег, он станет врагом всех и вся, на него будет вестись охота… да и сам он не захочет трусливо сбежать, скорее гордо подняв голову, вступит на плаху.

– Бансротова гордость!

– А ты, дружище, разве не такой же был в молодости? А я? Мой план ты знаешь, но что будешь делать теперь ты?

– Я уезжаю из столицы. Осяду в своем замке. Назревает нечто большее, нежели просто баронская смута. Но что бы ни случилось, я останусь на стороне короля – как ты помнишь, я всегда держу слово и клятву, к тому же давно почивший венценосный отец Инстрельда спас мне когда-то жизнь, посему я кое-что должен его сыну.

– Понятно. Наверное, даже лучше, если тебя не будет в Гортене. Ну что ж, я так понимаю, нам остается лишь ждать поединка.

– И я не сомневаюсь в исходе – Джон Бремер умоется кровью…

Маг прошептал что-то невнятное, будто самому себе, напоследок пожал руку старому другу и, открыв дверцу, исчез в ночи.

– Трогай, Стивен! – воскликнул граф де Нот, затягивая окна бархатными шторами. Глубоко вздохнув, пытаясь отогнать невеселые мысли, старик откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза и задремал.

Видавшая лучшие дни темно-синяя карета, запряженная четверкой выносливых лошадей, обогнула ристалищное поле и спустя двадцать минут покинула предместья Гортена по главной королевской дороге, новому дайканскому тракту.

Глава 5

Кто-то спит, кому-то снится…

Не смыкай, Джон, очи на Севере,
Здесь полуночь крадет твои сны.
И под каждым кривым нынче деревом
В твои страхи они влюблены.
Впились зубы в закрытые веки,
Явь сгрызают, подобно мечам,
Душу гложут они человека,
Приходя вслед погасшим свечам.
Мерзлых сосен зеленую хвою
Обратят в мягкий шелк одеял,
Снег и землю зальют стылой кровью,
Кто заснул – тот навеки пропал…

«Не смыкай, Джон, очи на Севере…»Старая полуночная легенда

Лес Дерборроу. В семи милях от подножий Тэриона. Владения Невермора.

Ужас – это такое многогранное и сложное чувство, которое может возникать в душе десятками различных, непохожих друг на друга проявлений. Как и все вырастает из малого, так и ужас крепнет из обычного страха. А страхи, как всем известно, бывают осознанными и неосознанными. Осознанные – это когда ты боишься человека в маске и с топором, с лезвия которого на снег стекает кровь. А неосознанные – когда тебя до жути пугает Север. И только если копнуть глубоко, можно понять истинную причину страха: где-то там, под сенью огромной ели или, например, в руинах старого замка, ты можешь заснуть, и тебе приснится нечто такое, что и вгоняет тебя в этот самый ужас. Например, человек с топором, с лезвия которого на снег стекает кровь. Но при всем при этом ты не в состоянии объяснить свой изначальный страх перед Севером: ведь в лесах не прячутся за каждым деревом убийцы-палачи, а кровь не кипит в лужах, растапливая снег. Обычно. По крайней мере, если дело не касается снов. Но тут уж никто не скажет с полной уверенностью.

В нашей же истории одним снежным днем некий гном был подвержен обоим видам страха одновременно. Он боялся заснуть, поскольку был уверен, что его ужасные сны непостижимым образом реальны. И это же самое видение сжимало его за горло невидимыми пальцами так, что он с трудом мог дышать, обнимало за плечи и прижимало к земле настолько сильно, что он не мог пошевелиться. Но злобное колдовство или неупокоенный призрак, или что там оно было, не имело жалости, оно не позволяло закрыть глаза, зажмуриться так крепко, чтобы не видеть. А когда все обрывалось и крики филина вырывали его из когтей оцепенения и кошмара, гнома захватывали в свои капканы непонимание и вопросы: почему он не с друзьями? Почему его не тронули?

Теперь странник знал все ответы, и действительность оказалась намного хуже, нежели можно было представить. Сейчас он брел, пробираясь по колено в снегу, и волочил за собой деревянные сани, на которых громоздились клетки с семью птицами. Каждая в фут длиной, их перья были окрашены в угольный цвет скорби. Острые золотистые клювы то и дело раскрывались в печальном мелодичном пении, напоминавшем свист флейт, – черные дрозды всегда поют, когда кто-то поблизости предается сожалениям.

– Я что-то ничего не понимаю, принц Кельбрик, – пыхтя, проговорил Лори Дарвейг, судорожно дернув головой вбок. – Как именно вы и ваши подданные поможете моим друзьям? Вы же всего лишь жалкие певчие птички… глупые пернатые, которых я тащу по этому треклятому лесу уже битый час!

Дрозд, к которому он обращался, недовольно вскрикнул. Его голос походил на треск сухой ветви, сломавшейся под каблуком. От собратьев принца Кельбрика отличал серебристый ободок на голове – точь-в-точь корона!

– Не нужно только обид, принц! Да-да! И мой неусыпный Вчера тоже этого не понимает… Видать, старик Невермор совсем утратил последние крохи разума, если считает, что принц Кельбрик со своим маленьким клювом и тонкими лапками поможет мне выпутаться из очередной западни…

Западня… Сколько всего уже успело с ними стрястись, а ведь до Тэриона охотники за сокровищами так и не дошли. Во всем Лори Дарвейг по прозвищу Неудачник винил, конечно же, себя. Даже не столько себя, сколько треклятого Вчера, что притягивает всевозможные напасти, как притягивает кусочек сыра стаи голодных крыс…

Еще три дня назад все было хорошо. Все невзгоды пути вроде бы остались за спиной. И разбойники в лесу, и жуткие фоморы, от которых спастись удалось лишь чудом в лице истово верующего в приметы Ангара. Фургон с трупами тварей, колдуна и его жуткого гомункулуса гномы не замедлили сжечь, а пепелище посыпать солью, чтобы уж наверняка никто из них не решил вернуться с того света. Далее был Истар. Сперва Город Без Лета распахнул путникам с гостеприимным скрипом свои южные ворота, после чего со скрежетом, но уже будто бы злым и насмешливым, затворил за их спинами северные, Врата Бреканбора.

Путь по извивающемуся через Дерборроу тракту на Тэрион занял полтора дня до развилки. Когда дорога разделилась на две части, отряд остановился, и Дори Рубин достал карту сокровищ. Мозолистый палец гнома пополз по старому пергаменту, сверяя нарисованное и настоящее. Главная дорога под старым указателем – рыжий гном поднял взгляд – «Полуночный след» вела строго на север, и, минуя Горрехарские угольные ямы, поднималась на поросшие густым сосновым бором центральные предгорья Тэриона. Был еще путь на восток – «Гаэрхов след», но, как всем известно, он тянулся лишь на пятнадцать миль, к Медвежьему урочищу, и терялся где-то в чаще, за которой начинался лес Валлена.

Но все это было не тем, что требовалось нашим путникам. На карте вырисовывалась еще одна дорога. «Путь на Грехенвальд» на старой бумаге подчеркивала красная пунктирная линия, ползущая на северо-запад. Эта дорога была не такой старой и заброшенной, как «Полуночный след», которым далее угольных ям никто не пользовался уже пять сотен лет. Да и по сравнению с более молодым «Гаэрховым следом» она выглядела будто вчера протоптанной. Где-то в той стороне пролегала граница Дерборроу и соснового бора Грехенвальд. Туда-то они и направились.

Прошло около трех часов после того, как путники отъехали от развилки. На обочине из-под сугроба выглядывал сваленный кем-то на землю старый указатель: «Добро пожаловать в Тревегар», некогда нависавший над узкой тропой, по которой пони могли пробираться лишь по одному. Сосны скрипели на морозе, будто переговариваясь между собой и с удивлением обсуждая невиданных чужаков. Их удивление можно понять – слишком долго здесь никого не было. Деревья тянули свои ветви к гномам, должно быть, нарочно обсыпая их снегом с разлапистой хвои.

Вскоре путники выехали к долине, затерянной в распадке между холмами предгорий. Ели и сосны почтительно расступились, открывая вид на стену и заброшенные строения.

– Вот мы и добрались, – пробормотал Ангар. – Руины Тревегара – ключевое место на карте.

Дори кивнул и первым направил пони в проем ворот. Должно быть, и в свои лучшие времена замок Тревегар не был средоточием уюта и гостеприимства, а сейчас в нем, разрушенном и покинутом, могли бы найти достойное пристанище разве что призраки замерзших в лесах людей. Быть может, что и нашли, кто знает: ветер подчас подвывал, ну точь-в-точь как скорбящая баньши, желающая поведать всем и каждому о своих страданиях. Со всех сторон во двор выходили арки – старые входы в различные помещения замка; стена была во многих местах пробита, большие участки укреплений раскрошились.

– Судя по сколам на камнях, замок был разрушен более пяти сотен лет назад. – Мастер Тайн Гор Долдур, помимо кузнечного ремесла, разбирался еще и в обработке камня.

– Да, – добавил его брат Хонир, – и, кажется, здесь прогулялся великан. Видите углубление в той части двора? – Он указал рукой в сторону разрушенного почти до основания донжона. – Как будто след от огромного сапога.

Больше кладоискателям здесь ничего не казалось интересным и хоть сколько-нибудь важным: они уже столько на своем веку перевидали всяческих развалин, что могли бы из их камней собрать небольшой город.

– Не нравится мне здесь, – пробормотал Ангар и опасливо огляделся по сторонам. Руины холодно взирали в ответ. – Предлагаю не останавливаться и двигаться дальше. Время всего лишь к полудню, так что…

Дори был не согласен – он устал, проголодался и порядком успел возненавидеть лес.

– Куда нам спешить, Непутевый? – Гном так широко зевнул, словно пытался проглотить товарища. – За плечами долгий путь. Станем на привал, разожжем костерок, да и крольчат пора бы зажарить… аэээххх, – очередным зевком закончил рыжий предводитель свою речь.

– Да, не помешало бы чуть поспа-а-ать, – зевнул Лори, прикрывая рот ладонью.

Остальные спутники поддержали дружным поддакиванием. Гномы и не заметили, как заразились от своего предводителя зевотой – сперва один, за ним другой и так по цепочке далее, пока у всех не проступили на глазах слезы. Ангар и сам вдруг почувствовал, как сильно он устал. Действительно, почему бы не прилечь на часок-другой у теплого костерка? Столько переживаний свалилось на них за последние дни, да к тому же долгая дорога их сильно вымотала. Тут уж и Ангар Дортан углядел в холодных, как могила, развалинах Тревегара больше положительных сторон, нежели отрицательных. Во-первых, ветер здесь не мог как следует разгуляться из-за остатков стен, во-вторых, это место все же лучше, чем лес, да и, в-третьих, кролики пришлись бы весьма кстати. Горячие, зажаристые, жирненькие, согревающие… Эх! Непутевый был из тех, кто даже страх может запихнуть за пояс, когда в его присутствии упоминаются еда и сон.

Кладоискатели уже буквально кренились набок из седел, даже пони начали клонить головы к самому снегу и чаще спотыкаться. Путники ехали через двор и оглядывались по сторонам в надежде отыскать подходящее место для отдыха, но все кругом выглядело слишком неприветливым и промерзлым. Голари и Конари уже мирно посапывали в седлах, жуя во сне бороды. Остальные не отставали. Кили даже не заметил, как склонил голову к шее своего пони, а глаза его медленно-медленно закрылись, будто с век свисали металлические цепи с грузом железа… Брр… Пони споткнулся, гном вздрогнул, и сонливость вроде бы отступила. Кили оглядел спутников и, коварно ухмыльнувшись, неожиданно и громко вскрикнул: «Эгей!» – отчего все подскочили как ужаленные. Конечно же, шутник не замедлил получить в ответ потоки отборной доброжелательности и чистейшей любви к своей персоне.

– Думаю, та башня нам подойдет, – Долдур кивнул в сторону отбрасывающей тень каменной громады. Отряд встал в некотором отдалении.

– Лори, иди проверь! – приказал Рубин. Дарвейг слез на снег и побрел вперед. – И арбалет не забудь! А то уже спишь на ходу!

Неудачник вернулся к своему пони, вытащил из чехла арбалет и раскрыл его. Спотыкаясь и зевая, он пошагал к наиболее уцелевшей части крепости. Выстроенная согласно круглой планировке, она возвышалась над землей на четыре этажа, а барельеф с гербом над входом напоминал вылепленную из снега троллиную морду. Дарвейг перешагнул порог и взглянул вверх: там не сохранилось ни одного перекрытия, снег падал через прореху в крыше, и холодно здесь было так же, как снаружи. Что ж, об уютном крове можно смело забыть.

– Никого! – Лори вышел на улицу.

– Хорошо, что никого. – Рыжий предводитель направил пони к башне. – Никто не станет будить…

Путники расположились на долгожданный привал. Долдур, Хонир и Кили отправились набрать дров, Ангар и Дори расседлывали пони, Голари и Конари выметали снег из башни, а Лори просто разгуливал по холодным руинам, сбежавшим, как ему казалось, из какой-то старой угрюмой сказки с плохим концом. Он будто бы производил разведку, а на самом деле просто бродил от скуки.

Кое-где снежный покров под ногами редел, и там проглядывали старые растрескавшиеся плиты. Неподалеку от ворот Неудачник обнаружил старый колодец, выложенный камнем и затянутый ледяной коркой – не напьешься водицы. После этого гном облазил развалины донжона, но и там не нашел ничего интересного. Возле входа действительно обнаружился старый глубокий след великана – и добротный же башмак сшил себе Батюшка Билл![10] Из пролома в стене одного из строений (кузницы, судя по обвалившейся кладке каменного горна) по земле тянулась припорошенная снегом старая кованая цепь в руку Лори толщиной, оборванная и заледенелая: видать, когда к местным жителям нагрянул в гости великан, кузнец как раз ее ковал, да так и бросил недоделанной.

Но самую странную деталь Лори обнаружил в центре двора. Это была старая арка, сложенная из потрескавшихся угловатых камней. Она выглядела намного древнее всего остального замка, и казалось, что это неуместное сооружение стоит здесь еще с тех пор, когда никакого Тревегара не было и в помине, а кругом скрипел ветвями нехоженый лес.

Подойдя к арке, гном прошмыгнул под ней, после этого развернулся и прошел обратно. Возникло странное ощущение, что он действительно только что покинул одну комнату и попал в другую. Только вот зачем кому-то понадобилось строить этот проход в самом центре двора? Здесь ведь не должно было быть никаких помещений.

Вдруг нечто привлекло внимание гнома. В снегу под ногами что-то ярко блеснуло.

– Хе-хе, вот так находка! – усмехнулся Дарвейг. В пальцах он сжимал небольшую золотую монетку с красноватым отблеском. На одной ее стороне была вычеканена уродливая физиономия с длинным носом и весьма непривлекательными чертами лица; из-под нижней губы торчал кривой клык, а голову венчал остроконечный колпак. Лори перевернул монетку и увидел на другой стороне то же изображение. Еще во времена своего нищенства в предместьях Гортена Неудачник научился ценить каждую, даже самую незначительную из приваливших ему находок. Искренне радуясь монетке, он поспешил к башне.

– Эй, тегли, глядите-ка, что я раздобыл!

Гномы уже развели костер и нанизали на ветки освежеванных кроликов. Стены башни изнутри окрасились в желтый, путники тянули озябшие руки к пляшущим языкам пламени и грелись. Хонир с Долдуром натягивали навес из плащей, чтобы преградить дорогу снегу; плащом Дори занавесили вход.

– Это не золото, – сказал Долдур, рассматривая кругляшок. – Слишком багровая даже для меди. Я что-то не узнаю этого металла. Признаюсь, странно… – Тут Нор-Тегли потерял всяческий интерес к находке товарища, хотя, казалось бы, что может сильнее увлечь кузнеца, как не диковинный металл. Он вернул монетку, завернулся поплотнее в плащ, натянул на самые глаза капюшон и придвинулся к костру. – Как-нибудь потом разберемся…

Устроившись поудобнее, гном опустил враз потяжелевшую голову на мешок с походными вещами.

– А почему на ней гоблинская рожа? – не отставал Лори. – Не знал, что гоблины чеканят монеты.

– В том-то и дело, что не чеканят, – зевая, ответил Рубин, также укладываясь спать. – Уже около тысячи лет.

Ангар глянул через плечо Неудачника.

– Знакомый профиль, – только и пробормотал он, после чего тут же заснул, привалившись к теплому боку своего спящего пони.

Лори огляделся и увидел, что все его товарищи уже спят вокруг костра. Ветер подвывал в башне, за дверью в руинах резвилась метель. Гном спрятал монетку в карман и, лишь опустив голову на дорожный мешок, тут же заснул…

С того момента прошло уже два дня. Лори Дарвейг тянул по снегу сани с клетками и все никак не мог отойти от пережитого кошмара. Но больше всего его пугала сама мысль о том, что вскоре ему придется снова погрузиться в тот ужас с головой, как в глубокий сугроб, уже в третий раз. Принц Кельбрик что-то недовольно трещал в своей клетке:

– Ты можешь заткнуться хоть на миг? Или запихнуть тебе в клюв кусок сосновой коры?

Черный дрозд, казалось, поперхнулся от такой наглости и угрюмо взглянул на обидчика желтым глазом.

– Мне и без тебя забот хватает. Что-то с каждой секундой я все больше начинаю сомневаться в словах выжившего из ума старика. Тем более, что взять с некроманта?..

Лори вытянул сани на опушку. Он узнал место – до Тревегара было недалеко.

– Невермор… дери его Бансрот…

Воспоминания вновь возвращались на два дня назад.

Прошло всего несколько часов после того, как компания гномов-кладоискателей стала лагерем в старой башне посреди руин Тревегара. Лори снился жуткий кошмар. Развернувшаяся в его сознании картина поистине ужасала, и гном мог различить ее малейшие, но оттого не менее зловещие подробности. Он дергался во сне, губы его шевелились, шепча что-то, но разобрать слова не представлялось возможным. И вот в тот самый миг, когда Лори уже начало казаться, что он никогда больше не придет в себя, а сон затянул его в свои кошмарные объятия с головой, точно погибельная трясина, неподалеку крикнул филин, и неудачливый Нор-Тегли проснулся. Кругом была ночь, развалившиеся внутренности башни подсвечивались дрожащим желтым светом от хрустящего дровами костра – должно быть, кто-то из друзей поддерживал огонь и не давал ему погаснуть, пока Лори спал. За дверью поднялась сильная метель, ветер тоскливо выл, и ему отвечал одинокий волк откуда-то из глубины леса.

– Знаете, что я вам сейчас расскажу… – начал было Дарвейг, еще не понимая, что подле него никого нет. Где-то совсем рядом снова ухнул филин, будто насмехаясь над ним. Гном вскрикнул от страха и вскочил на ноги. Все его друзья исчезли в неизвестном направлении…

С самого момента своего пробуждения Лори утратил всяческий покой и стал походить на беснующегося в своем бессилии призрака, которого только что подло убил лучший друг, оставшийся при этом безнаказанным, а после женившийся на его любимой и завладевший его состоянием. Он облазил все руины, но ничего не нашел – ни следа, ни намека, ничего, что могло бы рассказать, куда подевались друзья. Плащи их лежали скомканными там, где они спали, а пони, укрытые от непогоды в той же башне, молчали и безучастно глядели на впавшего в отчаяние гнома. Он устал, промерз, как сосулька, проголодался, но страх и непонимание застлали собой все. А еще обида… совершенно глупая и детская. Почему друзья его бросили? Дарвейг не понимал, почему он остался целым и невредимым, почему его не тронули неведомые похитители… или призраки… или сама полуночная зима, подери ее Бансрот. Он не знал, куда пропали его друзья, кто их увел и живы ли они вообще.

Время подползало к очередному полудню. Гном устал. Он не нашел ни одного ответа на свои вопросы, не присел ни на минуту. Поэтому нечего удивляться тому, что он попросту заснул, лишь только снова очутился в башне…

Когда ближе к полуночи крикнул уже знакомый филин, Лори проснулся. Гном еще долгое время молча лежал на спине и глядел в одну точку на слегка просевшем от нападавшего снега навесе из плащей. Глаза его были расширены и еще более безумны, нежели обычно. Он не шевелился и не мог поверить в то, чему только что стал свидетелем, в то, что в эти самые мгновения неотвратимо складывалось у него в голове в некий чудовищный вывод, и в то, как такое вообще возможно. А все оттого, что ему вновь приснился кошмар. Да не просто какое-нибудь страшилище, временная безвыходная ситуация, падение в пропасть или даже собственная гибель. Нет. Ему приснился до мельчайших подробностей вчерашний жуткий сон. Были, конечно, различия, но это скорее из ряда закономерностей, присущих копии какой-нибудь картины. Он кое-что начал понимать, но один найденный ответ тут же порождал сонм новых вопросов, на которые уже неоткуда было ждать разъяснений. Лори Дарвейг по прозвищу Неудачник поднялся и начал собираться в дорогу. Он не думал, что сейчас ночь, что метель задушит в своих объятиях любого, кто посмеет бросить ей вызов, – в его голове созрел план. И пусть этот план был тонким, как весенняя льдина под ногами, и таким же хрупким, это ничего не меняло. Принятое решение в тот миг показалось Лори единственным выходом. Гном оделся потеплее и вышел в ночь. Не обратил он внимания и на то, что хворост в костре, который он разжег еще в полдень перед сном, не выгорел весь, а потрескивал сейчас так же весело, будто его только что выложили и подожгли.

…Каждый из тех, кто бывал хоть раз на Севере, возле озер Холодной Полуночи, в окрестностях Истара или в одном из трех лесов у подножий Тэриона, знал о Старике. Именем отшельника часто пугали чужаков, но и местные всегда обходили его дом стороной. Жители Града Рейнгвальда считали его самым злобным из всех лесных духов, кто-то величал его Демоном, другие утверждали, что он – оживший и утративший покой мертвец, некоторые даже клялись, что точно знают о его происхождении из рода мудрых троллей. Но все сходились в одном мнении: он колдун, некромант и чернокнижник. Никто точно не знал, где располагается его обиталище, но слухи неустанно твердили: тот, кто действительно хочет его найти, непременно найдет…

Так и случилось: Лори вскоре вышел к одинокой хижине в лесу. Срубленная из сосновых бревен, она стояла в тени деревьев, а покатую крышу укрывала хвоя низко свисающих ветвей. К невысокой дверце вела протоптанная в снегу дорожка.

Гном постучал, но никто не отозвался. Створка поддалась под кулаком Лори, и тогда он просто толкнул дверь и вошел внутрь. На столе горели свечи, вырывая из темноты лишь центр комнаты, единственного помещения в небольшом доме, в то время как углы терялись во тьме. Пол плотным ковром устилали еловые ветки, а за заслонкой печи гудел огонь. У одной из стен один на другом громоздились старинные резные сундуки, в них упиралась жесткая на вид кровать, подле стояло одно-единственное кресло, обитое бурой шкурой.

– Есть кто дома? – позвал Лори, но в ответ раздалось лишь сварливое воркование из-под стола. Гном заглянул туда и увидел несколько клеток с черными птицами. Судя по всему, их разбудил голос чужака, и они были жутко недовольны по этому поводу. Одна из птиц с белым ободком на голове указала клювом на крючок клетки: выпусти, мол. При этом пернатый пленник отнюдь не молил – он напустил на себя такой гордый и неприступный вид, будто требовал и ожидал беспрекословного подчинения.

– Вот еще, – проворчал Неудачник. – Только не хватало мне выслушивать еще и ваши жалобы. И без вас забот не оберешься. Верно, Вчера?

– А говорить с собой – весьма дурной признак, смею заметить, – раздался из темного угла голос, походящий на шелест опавших листьев под ногами.

Лори резко обернулся и отступил к двери, вскинув арбалет.

– Ты не бойся, не бойся старика Невермора, путник. Я не обижу…

– А я и не боюсь, – с деланой храбростью ответил Лори. – Вы – Невермор, значит? Эээ… где вы там? – Он не мог никого разглядеть – лишь очертания еще одного стола. – Мне нужна ваша…

– …голова? – закончил за него голос. – Тебе, как и другим этим самопровозглашенным почти героям, которые не могут придумать ничего остроумнее, чем как отрезать голову старику и швырнуть ее на суд бездушной толпы для глупого самовыражения и прославления своего… гм… не знаю что там у них: имени, титула, брачного договора с какой-нибудь графской дочкой (и такое бывало). Мол, срочно нужна голова, и почему-то именно моя, других, что ли, вокруг нет… А все оттого, что я стар, немощен, живу поблизости и, значит, по всеобщему мнению, гожусь на роль трофея. Так, что ли? У тебя что, гном? Золото? Слава? Невестушка, требующая свершений и знаков любви? Или все вместе?

– Эээ… нет! – Лори подумал, что тьма в углу над ним издевается. – Все совсем не так.

– Да, я вижу. Ты слишком испуган, чтобы претендовать на мою голову. Подойди. Да не бойся ты так, не бойся, а то трясешься, как лис при лае гончих псов.

Лори неуверенно шагнул вперед и увидел, что там никого нет. Он будто бы только что разговаривал с пустотой или сам с собой. А может, это мерзавец Вчера строит свои козни? В темном углу стоял широкий длинный стол, с него свешивались цепи с кандалами, что легонько покачивались из стороны в сторону и негромко позвякивали. От стола на три шага разило болью и отчаянием. И если здесь не убивали, то делали очень больно… Гном крепче сжал арбалет – различным неведомым голосам и подозрительным старикам он не доверял, а уж тем более таким, о которых гуляет столь зловещая слава, какая была у отшельника Невермора.

– Где же мое гостеприимство?! Ложись, гость дорогой. Устраивайся поудобнее.

– Я лучше постою. Благодарю. – Гном не мог оторвать взгляд от кандалов.

– Тебе так понравился мой стол? А ведь ты еще даже блюд не видел…

Что-то шевельнулось подле этого жуткого верстака. Лори вскинул арбалет на движение и увидел на стене высокую человеческую тень. Подле не было никого, кто бы мог ее отбрасывать. Черная подрагивающая фигура подняла руку, сбросила с головы капюшон, и прямо из стены в тот же миг вышел худой старик. Он прошел мимо застывшего от удивления гнома и сел в свое мягкое, обитое медвежьей шкурой кресло. Стало видно, что незнакомец облачен в темно-красный плащ и остроносые кожаные туфли.

Дарвейг медленно развернулся и поглядел на старика, не сразу осознав, что ему отнюдь не показалось. Хозяин дома представлял собой весьма жуткое существо, растерявшее все человеческие черты, словно крупицы зерен из дырявого мешка. Кожа на одной половине его головы стерлась до желтого черепа, а на второй – сморщилась прямо на костях так, будто вся кровь давно ушла из этого тела, а плоть иссохла.

– Глазеть нехорошо, – нравоучительно заметил Невермор, поглаживая левой рукой серебристую бороду. Кисть состояла из оголенных костей, длинные фаланги шевелились, точно наигрывая на струнах лютни медленную мелодию.

– Вы не человек… – прошептал гном, не зная, что ему делать: то ли бежать, то ли стрелять.

Старик вздохнул – он уже привык к тому, что все его гости отчего-то дружны в своей любви к подчеркиванию очевидных фактов.

– Я-то было решил, что ты куда-то торопишься, судя по тому, как ты вломился в мой дом. Или нет? – Сохранившийся целым правый глаз прищурился. Черная левая глазница осталась такой же пустой и мрачной, как дно высохшего колодца.

– Нет. То есть да. – Лори вышел из оцепенения и вспомнил, для чего он здесь. – Вы знаете, зачем я пришел?

Невермор поморщился – складки на правой стороне его лица углубились, уголок губы опустился.

– Все, кто приходит сюда, отчего-то вдруг считают, что я непременно обязан знать, что происходит с каждым в любое мгновение. Ну конечно же я не знаю, зачем ты решил почтить меня своим визитом!

– Я хочу узнать, что случилось с моими друзьями!

– А что с ними? – поднял бровь некромант. Лори поразился – он ведь и вправду считал, что старик знает все. – Для начала, я даже не представляю, кто такие эти твои друзья.

Гном потупил взор и решил взять некроманта хитростью:

– Выходит, зря я продирался через метель и чащобу, чтобы найти вас. Зря я решил, что вас может заинтересовать чужая тайна. Я-то полагал, что вы, как тот, кто знает все секреты леса, сможете мне помочь. Должно быть, я ошибался. Все было зря. Простите, что побеспокоил и отнял ваше время. Прощайте. – Лори развернулся было к выходу, но и шагу не успел ступить.

– Ладно-ладно, постой. – Невермору, должно быть, очень одиноко жилось в лесу, и он был не прочь поговорить хоть с кем-нибудь. Да и любопытство – такой король, перед которым склоняют головы даже древние некроманты. Лори мысленно усмехнулся и повернулся обратно. – Знаешь, гном, – старик пристально оглядел гостя с головы до ног, его единственный глаз блеснул алчностью, – у меня тут кое у кого скоро истекает срок службы, и мне срочно нужны новые тени.

– А я-то тут при чем? – Дарвейг вздрогнул от этого взгляда.

– Разве ты полагал, что я помогаю без всякой платы? – Некромант провел костяной рукой перед собой, указывая куда-то. Лори пригляделся и увидел у одной из стен длинные полки, восходящие к самому потолку и заставленные запыленными запечатанными склянками. Он поднес свечу, и стало видно, что внутри каждой клубилось нечто, походящее на дым, все колбы были подписаны. Одно место пустовало. Было видно, что там, на покрытой пылью прогалине меж колб тоже когда-то стояла склянка. Там даже надпись сохранилась, правда, прочитать ее не представлялось возможным.

– Что вы хотите? – Лори пока не понимал, что от него требуется, все его внимание занимала жуткая рука некроманта, выглядывающая из-под широкого темно-красного манжета. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не поморщиться и тем самым не оскорбить хозяина.

– Совершенно ненужную вещь, без которой ты с легкостью обойдешься. Без нее все обходятся…

– Душу?! – Неудачник отшатнулся. – Вы хотите мою душу?!

Послышался резкий звук металлического лязганья – Невермор расхохотался.

– Ну скажи на милость, зачем мне твоя душа? От нее действительно проку никакого – это верно, но я имел в виду нечто менее бесполезное. Твою тень. И это при условии, что я смогу тебе помочь. Если нет – вернешь ее себе обратно целую, не растерявшую ни одной пылинки.

– Тень? – Гном конвульсивно дернул щекой – будто по лицу рябь пробежала. Он был поражен и боялся поверить своему счастью: он-то полагал, что придется расстаться с душой или с жизнью! Или с обеими. А тут по всему выходило, что старик жутко продешевил. – Вам нужен Вчера? Да с радостью! Забирайте…

– Вчера? – Старик задумался и поглядел куда-то за плечо гнома. Лори Дарвейг обернулся – там никого не было. – Судя по тому, что ты остался один… – начал некромант, продолжая пристально глядеть мимо собеседника, – судя по тому, что на тебе нет никаких ран, а ты далеко не трус, чтобы отсиживаться, пока друзей убивают: раз решился прийти ко мне… Я, кажется, знаю, почему тебя не тронули – тебя ведь это тоже интересует?

– Откуда вы узнали?

– Ты слышал о том, что в моем лесу не стоит говорить вслух, когда ветер гуляет меж соснами? Один из дюжины голосов, что принес мне нынче ночью из леса ветер, говорил: «Почему я остался один?» – Лори отвернулся – ему стало стыдно: знай он, что его подслушивают, – вел бы себя сдержаннее. – Я знаю ответ. Тот, кто ходит за тобой с самого твоего рождения. Тот, кого ты винишь в своих несчастьях и неудачах. Ты зовешь его Вчера? Но зря – для тебя он и Сегодня, и Завтра, и Через Неделю.

– Вы видите его? Знаете, что он такое? Как он выглядит? Как от него избавиться? Вы заберете его? Вы мне…

– Тише-тише, – Невермор прервал поток вопросов. – Не все сразу. Да, я вижу его, но лучше бы не видел. Такая мерзость и мне в диковинку, уж простите за откровенность, господин демон. – Некромант кивнул невидимке. – Как он выглядит?.. Ни одно описание не в силах полностью передать весь ужас, что испытываю даже я, глядя на него. Потому не заставляй меня словами наделять его плотью. Мне хватает того, что я его вижу. Позволь сказать: тебя не тронули, потому что они тоже его видели. Я не знаю, как тебе от него избавиться и что он такое, лишь смутно представляю. Но что я знаю точно, я ни за что и никогда не заберу его у тебя!

– Но… но вы же сказали, что вам нужна моя тень.

– Тень. Все верно. Но не этот твой жуткий демон, которого ты таскаешь за собой на поводке.

– Жуткий демон… – вызывающе бросил Лори. – Я все понял! Вот почему вы прятались во тьме, когда я пришел. Вы видели его и боялись! Значит, и вам ведом обычный человеческий страх. Что ж, выходит, не все, что говорят о вас, – правда.

– Все – правда! – оскорбился Невермор. – У тебя совсем нет стыда? Пришел ко мне в дом и смеешь дерзить мне и насмехаться? Давай уже решай, низкорослый. Меня начинает утомлять наша беседа. Ты готов заключить сделку? Мне нужна твоя тень, ты погляди на нее, оцени – стоит ли обмена? – Старик поднес свечу и ткнул рукой в пол. – Замечу, тебе есть чем гордиться: весьма хороший экземпляр. Угольно-пепельный оттенок и немного бурого отлива. Запах сухих дубовых листьев и свежеотколотого гранита. Правда, истрепал ты ее изрядно: таскал небось по горам и пещерам, лесам и болотам. Семьдесят два года всего лишь, а уже так расплывается, утрачивает очертания и глубину. Ничего, я приведу ее в порядок…

Лори опустил взгляд и уставился на черную подрагивающую фигуру, выраставшую прямо из-под подошв его сапог – странно было, что тень находилась спереди, ведь свеча была все еще в руках Невермора. Создавалось ощущение, что, где бы ни был источник света, она будет в противоположной от старика стороне. Что ж, тени, как выяснилось, тоже умеют бояться. Помимо этого, ничего в ней не было примечательного, а уж тем более – ценного. Гном пожал плечами: тень как тень. Но что-то вдруг заскрежетало в его душе. В этот самый миг появилось настойчивое желание схватить тень за руку, крепко-крепко, и ни за что не отпускать, не отдавать никому. Чем дольше Лори глядел на своего темного двойника, тем сильнее утопал в его тягучих глубинах. Он будто погружался в облако темно-серого, почти черного, тумана. И казалось, что он сам начинает становиться тенью. Чернота обволакивала его своим мягким бархатным прикосновением. Он вздрогнул всем телом и немного покачнулся, когда колыхнулся огонек свечи. В этот миг он сам почти стал тенью…

– Ну как? – Некромант вырвал гнома из оцепенения. Наваждение исчезло, но тот еще стоял некоторое время, точно пришибленный. – Отдашь мне ее?

– А на что она вам? – словно плюнул ядом, с вызовом спросил Лори.

– Ну, от смышленой тени бывает много пользы. Они хорошие прислужники, неусыпные стражи и неустанные спутники. Тени – верные друзья и помощники.

– Никогда не замечал, – признался гном.

– Не сомневаюсь. Не всем дано.

– А что вы сделаете с моей?

– Или будет у меня слугой, чтобы было кому прибираться в доме, растапливать печь, ходить на охоту… ну, или я съем ее.

Гном ужаснулся:

– Съедите?

– Конечно. Они ведь еще и очень вкусные, а также довольно питательные. Твоей… – он придирчиво оглядел тень Лори, – хватит на две-три седмицы. На месяц, если экономить.

– Но как я буду без нее жить?!

– Прекрасно, смею тебя уверить. Ты и пропажи-то не заметишь, разве что при свете никто не будет выползать из-под твоих ног, словно змея. Просто будешь без тени. – Он замолчал и пристально поглядел на гостя. На дне черной глазницы что-то зашевелилось, будто клубок червей. Лори сжал зубы, но взгляд не отвел. – Я гляжу, ты весь в сомнениях, так послушай старика. Ты должен решить для себя, что тебе важнее: какая-то бледная тень, пользы от которой ты и сам не видишь, или же твои друзья, надеюсь, чуть более для тебя полезные.

Гном решился:

– Ладно, я согласен. Что мне делать?

Невермор указал на свой жуткий стол с оковами.

– Тебе нужно лечь. Мы проведем ритуал по… отделению, и после ты расскажешь мне все. А уж я придумаю, как помочь тебе и твоим друзьям. Идет?

– На стол? – Гнома передернуло от отвращения и ужаса при одном-единственном взгляде на эту гладкую, отполированную чьими-то спинами столешницу, на кандалы.

– Не нужно сомневаться, мой низкорослый гость. Как говорил мой покойный батюшка: «Сынок, позволь телам пасть на пол», что означает: «Не противься тому, что предначертано и все равно должно произойти».

– Хорошо. – Нор-Тегли отбросил страхи и неуверенность. Он взгромоздился на стол и выжидающе поглядел на старика.

Некромант встал и медленно подошел.

– Почему ты так слепо доверяешь мне, гном? – спросил Невермор. – Я ведь мог бы сейчас просто убить тебя или проделать кое-что и похуже.

Лори невесело усмехнулся:

– У меня нет выбора, ваше некромантство. Вы – единственный шанс на спасение моих друзей. А я… неужели вы полагаете, что я так уж хочу жить? Полагаете, что я наслаждаюсь своей жизнью, ценю ее? Если вы и собираетесь меня обмануть, то, быть может, на том свете будет лучше?

– Не будет, – мрачно заверил Невермор и вытащил из-под стола большой нож, выкованный из багрового металла. – Но я не обману тебя. Так уж вышло, что я честный некромант. А обман такого наивного существа, как ты, это так… примитивно.

В этот же момент цепи ожили и с мерзким звоном быстро задвигались, прижимая Лори к столу. Он попытался дернуться – не получилось. Оковы крепко держали, перехватив его грудь, живот, пояс и ноги. Ледяные кандалы звякнули и сомкнулись на запястьях и щиколотках гнома.

– Что это? Зачем?! Я ведь сам отдаю вам тень – добровольно!

Дряхлая кожа на правой стороне лица некроманта дернулась и сморщилась, уголок губы при этом пошел вверх – это он так улыбнулся. Невермор замахнулся ножом.

– Ах да. Я забыл предупредить. Будет очень, очень больно…

…Лори вытащил сани с клетками к руинам. Тени кругом уменьшились и стали почти невидны. По дороге он уже, должно быть, сотню раз оглядывался и до боли в глазах пытался различить хоть что-нибудь на снегу позади себя, но ничего не было – Невермор мастерски управлялся с ножом. Гнома передернуло от воспоминаний о той жуткой пытке и едва не стошнило.

«Это изгнанный принц, поднявший мятеж против отца-короля, – представил некромант одну из птиц в своей клетке, когда ритуал был закончен, лихорадка спала и Лори рассказал Невермору о своей беде. – А с ним шестеро верных ему сенешалей, которых также приговорили к ссылке. Когда-то они жили на Терновых холмах, но теперь вынуждены прозябать здесь в виде черных дроздов. Они служили мне двести пятьдесят лет, и вскоре срок их службы истекает. Я отдаю их тебе. Они помогут».

«Как же они мне помогут?» – Гном не верил, что какие-то птички справятся с его кошмаром, с теми, кто пробирается в чужие сны и затягивает спящих в грезы, где они становятся узниками без надежды когда-нибудь проснуться и увидеть настоящий мир.

«Знаешь поговорку, – спросил Невермор. – «Кто-то спит, кому-то снится»? Это значит, что есть те, кто ничего не видит дальше своего носа, а есть и другие – они могут представлять и предполагать. Вот и представь себе…»

У Лори не было ни сил, ни желания строить какие-либо предположения. Наверное, он был тем, кто с носом. Дарвейг затащил сани во внутренний двор замка и оглянулся – за время его отсутствия здесь ничего не изменилось.

– Принц Кельбрик и его сенешали помогут, – проворчал Дарвейг, передразнивая некроманта. – Им по силам все, что угодно… Ели вам по силам все, что угодно, тогда почему ваш мятеж провалился и вас смогли изгнать? Почему вы тогда угодили в ловушку Невермора и позволили обратить себя в птиц? Глупые птички. Глупый старик.

Лори склонился над клеткой, выпуская пернатого узника. Крючок отлетел в сторону, дверца распахнулась, и большой черный дрозд оказался на свободе. Он выбрался на снег, пропрыгал по нему, встряхнул крыльями, будто потянулся затекшими плечами. После этого он вскрикнул, недобро поглядел на гнома и взмыл ввысь. Вскоре черный дрозд исчез среди туч.

Открыв все клетки, Лори бросил сани и направился к башне, где все еще был разбит лагерь кладоискателей. Птицы, сорвавшиеся в снежные небеса, разразились громкими криками ему вслед, будто злорадствуя и насмехаясь. В их схожих с лязгом металла по камням голосах слышались тоска, ибо они оказались в чужом для себя небе, но в то же время и неуверенная радость от хотя бы такого подобия свободы. Лори подумал было, что колдун, несмотря на все его слова о честности, обманул его, но сокрушаться по этому поводу уже не было сил. Сонливость придавливала его к земле с каждым шагом. Время приближалось к полудню, и, прежде чем рухнуть навзничь, гном успел подковылять к башне и разжечь костер, чтобы не околеть во сне. Он упал на плащи и захрапел. Тут-то все и началось. Снова…

…Он знал, что спит, но теперь ему открыли, что происходящее в то же время непостижимым образом реально. И, должно быть, самым страшным было то, что он никак не мог проснуться. Это походило на исчезновение. Исчезновение из жизни с бессилием, неспособностью совершить любое, даже самое незначительное движение. Он мог лишь наблюдать, глядеть со стороны, как на зловещий спектакль, в котором его собственное тело было не более чем декорацией на сцене. Бродя по руинам, точно неприкаянный призрак, гном Лори Дарвейг по прозвищу Неудачник сетовал на новую, свалившуюся на него напасть и отсчитывал мгновения до той минуты, когда все начнется. Почти все тени уже умерли. Холодное солнце, словно осторожный вор, медленно подкрадывалось к зениту. Снег все падал, а ветер выл и…

И тут все происходящее повторилось вот уже в третий раз подряд. Нор-Тегли заранее знал, с чего все начнется, также он не мог забыть, что за этим последует, но все же в сердце едва теплилась надежда, что на этот раз все закончится по-другому, не так, как накануне и за день до этого.

В какой-то миг снег вдруг застыл в воздухе, и снежинки, повисшие над землей, стали напоминать полог, сотканный из звезд, упавших, но так и не коснувшихся сугробов и снежных заносов. Ветер, до того подкручивавший спирали и волны над руинами, прекратил выть и будто замерз, приобретя очертания великолепных кружевных рисунков, какие бывают на морозном стекле. Время, казалось, остановилось, но пустынные руины Тревегара, наоборот, наполнились жизнью.

Бум… Бум… Это раздался мерный, эхом расходящийся по развалинам стук металла по металлу. Навал из камней в западной части замка зашевелился, обломки кирпича и гранита сбросили с себя снег, словно отряхивающийся кот, и стали соединяться между собой. Кирпич ложился на кирпич, с негромким шорохом образуя кладку. Стены сами собой росли ввысь, где на высоте десяти футов в эти мгновения срастались балки кровли. Крыша обняла печную трубу и нависла над всем помещением.

Напротив входа встал горн, огонь загудел за заслонкой, и из трубы повалил дым, плавя снежинки. Запахло гарью. Теперь в центре строения находилась большая однорогая наковальня, установленная на деревянном чурбане, а кругом, словно овцы вокруг вожака отары, выстроились наковальни поменьше – шпераки. Под потолком повисли различные инструменты: клещи, зубила, молотки.

Бум… – опустился тяжелый молот. Бум… – снова. Огромный кузнец, склонившийся над наковальней, ужасал своим видом, но больше – той молчаливой угрюмостью и таинственностью, что исходила от него и была почти осязаема. Он походил на человека, но было в нем нечто, сильно отличавшее его от обычных людей. Лицо и голова скрывались под кожаным капюшоном и тугой маской без прорезей для глаз. Он был слеп, но ему вовсе не требовалось видеть то, что он делает. Огромный, не менее семи футов ростом, кузнец сгибался настолько, что угловатый горб над левым плечом торчал кверху, как третий локоть. Грудь была плоской и впалой, живот, казалось, полностью отсутствовал – вся фигура этого существа походила на молодой полумесяц в ночном небе. В левой руке (той, что была короче на добрый фут) кузнец сжимал щипцы, которыми удерживал свое недоделанное творение, правая – раз за разом опускала молот. Из-под тяжелого инструмента вылетали искры, и каждая сгорала с едва слышным вскриком. Звено за звеном кузнец ковал большую цепь, выбивал металлические дуги, соединял их между собой. Именно эту цепь и видел Лори, когда кладоискатели только прибыли в Тревегар, правда, она тогда выглядела совсем по-другому – промерзшая и ржавая, с разрывами. Теперь она ярко блестела, отливая красноватым оттенком, и в ней было не менее сотни прочных, как гордость Бансрота, звеньев. Подле, у основания наковальни, валялся еще один обрывок цепи. Он тянулся прочь из кузницы, и конец его прятался в снегу где-то в центре крепостного двора. Бум… Бум… Кузнец потянул за обрывок цепи, который удлинял, и стало видно, что этот обрывок выходит прямо из середины живота странного кузнеца. Еще два звена только что были присоединены к этому. Тогда кузнец поднял часть цепи, лежавшую у его ног, и приложил один обрывок к другому. Последовало еще несколько ударов молота, и цепь соединилась.

Затем горбун отложил молот в сторону и подошел к горну. Он отворил заслонку, и в тот же миг в него ударила волна пламени. Кузнец будто и не заметил обжигающего, сдирающего кожу поцелуя, и клещами «волчьей пастью» вытащил из печи небольшой тигель с расплавленным в ней кровавым металлом. После этого он осторожно перелил содержимое чаши в форму. Когда новое изделие застыло, он остудил его и при помощи молоточков и маленьких напильников снял наплавки и окалины.

– Хе-Рег-Робрин. Хе-Рег-Торбрин[11], – гулко пробормотал горбун и взял ключ, который он только что отлил. Новое творение было выполнено в форме изломанного существа, руки которого и колпак на голове представляли собой зубчики, а ноги ромбом сходились в головке ключа.

Кряхтя и переваливаясь с ноги на ногу, огромный кузнец покинул свою мастерскую и направился к одинокой каменной арке посреди двора. Цепь, словно жуткая металлическая пуповина, с легким звоном тянулась за ним. Вскоре стало видно, что ее конец теряется на плите под аркой, будто бы уходя в другую комнату, но с той стороны ее не было – лишь разбитый камень кладки. Цепь обрывалась.

– Хе-Рег-Робрин. Хе-Рег-Торбрин, – повторил горбун, и в тот же миг в воздухе под аркой появилась черная замочная скважина.

Кузнец просунул ключ в отверстие и отпустил его. Тот повернулся сам собой и вдруг завертелся все быстрее и быстрее, пока потайной механизм в невидимом замке не клацнул со звуком сломавшейся кости. Дверь отворилась. Это можно было понять по тому, что внутри арки теперь проглядывало совершенно другое место. За каменным порталом, насколько хватало глаз, тянулись угрюмые холмы. На их вершинах стояли старые, обвитые плющом и хмелем надгробные камни. Холмы тонули в зарослях колючего терновника и чертополоха, кое-где крючили ветви одинокие деревья. Даже небо там было другим – свинцово-серое, оно наваливалось на землю, и все время казалось, что вот-вот пойдет дождь. Воздух был тяжел, а пыли и вовсе не было. Земли, живущие в вечном ожидании грозы – вот как можно было охарактеризовать те места.

Цепь, выходившая из живота горбуна, стелилась на плиты двора Тревегара и, словно змея с блестящей чешуей, извивалась и ползла куда-то вдаль, в Край-под-Аркой, теряясь среди увенчанного шипами кустарника. Кузнец не видел ее коренного звена, но сердцем чувствовал каждый дюйм заклятого металла. Как же он хотел сбежать! Как же он ненавидел эти беспросветные земли, это давящее небо и холмы с надгробиями! Поэтому он и придумал свой собственный безумный план побега. Цепь, которой он был прикован к башне Вергелин – сердцу страны Терновых холмов, все удлинялась, поскольку каждый день он ее доковывал. Раскреплял, присоединял еще два звена, снова закреплял. И так уже двести тридцать семь лет и сто восемнадцать дней: раскреплял на короткое время свой колдовской поводок, добавлял два звена, после чего вновь становился единым целым с хмурой кривой башней. Безумная мечта, такой же способ, обреченный на бесконечность, и впоследствии – безутешный провал.

Кузнец вздрогнул и оборвал свои мысли. Он услышал звук далеких шагов и звон металла…

С той стороны к проему приближалось около трех десятков фигур. Поначалу они походили на черные тени, но вскоре стало возможным различить их внешность. Те, что шли в центре, были невысокого роста, но широки в плечах, некоторые являлись владельцами весьма объемистых животов. Гномы (а это были именно они) старались сохранить прямоту осанки и гордо поднимали головы, открывая бесстрашные лица, хоть и тянули пленников к земле тяжелые цепи, а кандалы так сильно сжимали запястья и щиколотки, что казалось: вот-вот их кости надломятся.

Но помимо пленников там были и конвоиры, которых насчитывалось около двух десятков, и все они как на подбор были страшными уродами. Длинные носы, морщинистые лица, крутые скулы, мелкие коварные глазки и длинные кривые клыки. Всем своим видом они напоминали гоблинов, поэтому кое-кто и причислял их к роду карликов из горных пещер. Правда, местную компанию ни за что нельзя было назвать сборищем недомерков: один выше другого, каждый на голову превосходил среднего человека. Тюремщики гномов носили длинные алые колпаки, вишневого цвета плащи и камзолы и стучали по камням тяжелыми железными сапогами. Не слишком умные менестрели, которым только дай повод исказить истину да приукрасить рассказ излишне жуткими подробностями, в своих сказках и преданиях уверяли разинувших рты слушателей, что эти уродливые создания, мол, каждый день окропляют свои колпаки кровью несчастных жертв. Это было очевидной неправдой – что-что, а кровь жители Терновых холмов умели ценить, что и доказывали бестелесному и бессловесному гному Лори Дарвейгу уже третий день. Их так и называли – нейферту, Красные Шапки, и легенды о них были одна страшнее другой. Мол, убить их обычным оружием нельзя и силой с ними не совладать. А те, кто попадет к ним в плен, никогда более не увидят света солнца и сгниют заживо в земных недрах под холмами, вершины которых заросли терновником и где стоят старые могильные камни без имен. А живут они лишь в руинах старых замков и крепостей, где в прошлом творились страшные злодеяния и происходили убийства. На самом деле Красные Шапки обитали лишь в развалинах тех замков, которые в седой древности они сами же и возвели, а что касается злодеяний – куда уж без них. Тревегар, к слову, был столицей нейферту до того, как маги изгнали их в земли Терновых холмов.

Тюремщики подгоняли измученных пленников, но не били их и не стегали хлыстами, как это обычно бывает у тех, кто покушается на чужую свободу. Здесь каждый оставленный шрам, каждая раскрасневшаяся ссадина, каждая пролитая капля крови – страшно подумать! – были неслыханным расточительством и считались беспросветной глупостью. Впереди всех шли двое: древний сморщенный старик и рядом с ним высокий сильный нейферту. У старика колпак на голове разделялся на три конуса, свисавших почти до земли. Должно быть, это был предводитель, поскольку ветхая грудь его пряталась под дорогой тонко кованной кольчугой из золота, и каждый из трех концов его алого колпака был обхвачен зубчатым обручем-короной. Волосы и борода за долгую прожитую жизнь старика приобрели серебристый оттенок, мохнатые седые брови нависали над глубоко посаженными полуслепыми глазами. Если у подобных монстров и есть короли, то это был, несомненно, король. Старик медленно шел, опираясь на резную трость с тонко выполненным набалдашником в виде собственной стилизованной головы. Он все время молчал и слушал то, что шепчет ему на ухо высокий спутник в колпаке, одна половина которого была алой, а другая – черной.

Вскоре процессия приблизилась к арке, и король Красных Шапок, поддерживаемый под локоть здоровяком нейферту, первым переступил порог и вышел под застывший в воздухе снег. За ним последовали все остальные. Пленников по одному провели в Тревегар, и вскоре весь конвой очутился по эту сторону. Кузнец, отворивший дверь, склонился в поклоне перед королем и отправился обратно в свою кузницу.

Несколько гоблинов отделились от общей группы и направились к заброшенному колодцу. Красные Шапки склонились над ним и приложили ладони к корке льда. Вскоре она растаяла и открыла чернеющий зев провала. Оттуда сразу же раздались тоненькие радостные крики – они дождались. Во тьме загорелись десятки, если не сотни желтых глаз… Дети нейферту были надежно спрятаны от жутких врагов Красных Шапок здесь, на дне колодца под чужим небом, они могли чувствовать себя в безопасности – ни один из подданных короля из башни Вергелин ни за что не пройдет через арку в Тревегар. Никто не знает об этой арке. Никто не знает о тайном колодце. Только так Красные Шапки могли вырастить новое поколение, сохранить им жизни от вездесущих рыцарей Мстителей и их ужасных зверей. Наступил полдень, маленькие нейферту хотели есть. Король привел им обед.

От бряцанья кандалов уже болели уши, а гномы все продолжали перебирать ногами, стараясь не споткнуться. Почти все кладоискатели молчали – уже все было обговорено, сотни жалоб, ругательств и безответных вопросов были произнесены в темницах под холмом, где их держали последние два дня. Нор-Тегли были слишком горды, чтобы молить о пощаде, либо слишком озлоблены, вроде Кили или Ангара, и если первый лишь в бессильной ярости сжимал кулаки, то второй и не думал стесняться в выражениях и изливался яростными ругательствами: у него их запас, казалось, был просто нескончаем.

– Чтоб вас всех! Чтобы вас в грязь мордами! А потом снова, да поглубже! Чтоб ваши дети впитали всю неблагодарность и никогда вас не слушались, чтоб ваши жены изменяли вам с троллями, а старики пораньше впадали в безумие и сживали вас со света! Чтобы ваше упрямство заводило вас в капканы, а глупость – на края обрывов! Чтобы вы молили ваших Тринадцать Злобных о прощении за то, что схватили нас, и не получали от них в ответ ничего, кроме насмешек! Это все было бы справедливой расплатой за те муки и страдания, которые мы пережили! За те часы в темноте и сырости, когда каждое мгновение кажется вечностью! Нет – целой вереницей вечностей!

– Аки, вер, ми, веки, ва,[12] – мелодично пропел и звонко расхохотался тот самый нейферту, что помогал старику идти. Его длинный алый плащ, стелющийся за ним по снегу на пять шагов, напоминал поток льющейся крови. – Ангар-Ангар, милый мой Ангар, ты ведь провел в темнице под холмом всего лишь два дня и две ночи, в то время как многие наши узники томятся там веками! Вас кормили пять раз в день и даже наливали вина! И вообще – мне всегда казалось, что тьма – это отнюдь не то, когда кругом горят семьдесят семь свечей. А что уж говорить о башнях из перин в пять футов! Тебе не кажется, друг мой любезный, что ты несколько преувеличиваешь пережитые тобой… хм… муки! – Красная Шапка любил поговорить и изъяснялся по-книжному, степенно и с расстановкой. В каждое слово он вкладывал чувство, в каждый произнесенный звук – звон хрусталя. Впрочем, гномам его голос казался мерзким скрежетом старых петель прогнившего сундука. И всех перечисленных благ они не помнили – тьма, голод и спертый, затхлый воздух в крохотной темнице в глубине холма – вот как приняли их нейферту.

– Не смей заговаривать со мной, Гверкин! – прорычал, словно злой пес, Непутевый. – Если бы не твой отец, Мятежный король Фрегга VIII, – Ангар поклонился, отдавая дань уважения монарху, – я бы тебе давно перерезал глотку.

– Ах! Так дело в моем отце. А я-то, горемычный, полагал, что в звеньях твоих цепей да и в том хотя бы, что ты сейчас находишься во сне, спишь внутри холма, пока мы сейчас с тобой весело болтаем.

– Не прощу тебе того, что ты сделал, Гверкин. И если Дрикх Великий даст мне силы сбежать, отомщу! Жестоко отомщу!

– А что я сделал-то? – с наигранным возмущением принц приложил ладонь к груди и широко округлил глаза. – Все за меня сделал ты сам! Кто виноват, что ты взял у меня карту в той таверне?! Неужто я совал ее тебе в руки, угрожая мечом?! Нет! Я просто рассказал тебе старую сказку и угостил элем. Ты едва не оторвал ее у меня вместе с пальцами. Так что пенять теперь можешь только на себя.

Остальные гномы молчали и злились – Красная Шапка был кругом прав. Ангар, как обычно, попался на незатейливую приманку – это же сколько эля нужно было выпить и сколько представить себе золота, чтобы не заметить коварства на злобном лице Гверкина и его красного колпака! После Ангар всех обманул, чтобы избежать упреков и наказания, как проказливый мальчишка, рассыпавший зерно из мешков отца да перемешавший просо с ячменем. Наплел кучу сказок о том, откуда у него взялась карта сокровищ, еще и легенд к ней присочинил, в то время как на самом-то деле просто получил ее в подарок от очередного гоблина. Так еще и не удосужился насторожиться, притом что хитрый прохвост вот так просто (за какую-то мнимую часть добычи) отдает карту в руки гнома. Принц Гверкин с легкостью обвел вокруг пальца недалекого и жадного до наживы Нор-Тегли. Красные Шапки устроили хитроумную западню. Еще в первый день плена беднягам выложили все подробности. Дорз Кривозубый, король Гаручей, именно тот, кому так насолили Ангар, Дори и Лори, был так сильно оскорблен и озлоблен, что решил отомстить. Он принес в жертву троих сыновей (благо, их у него осталось еще сто девять) и воззвал к силе нейферту. Дальние родичи из Терновых холмов пообещали помочь. Гверкин хорошо все продумал: начинать нужно было с Ангара, самого неосторожного и доверчивого из этих троих, а он уже и остальных приведет (то, что гном будет не один – это было ясно, как то, что у лисицы рыжий хвост) к Тревегару, где они и попадут в западню. В итоге все будут счастливы: Дорз получит свою месть, а Красные Шапки за счет крови незадачливых путников смогут вырастить новое поколение, ну а гномы… ну да, только им будет не до веселья. Два дня они уже находились в плену, и два дня их выводили через арку обратно в Тревегар, где отбирали по пять капель крови – не больше, после чего вновь вели на Терновые холмы, в темницу. Со временем порции крови должны были возрасти – детишки росли с каждым днем, но гномам об этом пока знать не следовало.

Дори и его спутники злились на Ангара, но сейчас не могли даже надавать ему тумаков.

– Эх, были бы у меня развязаны руки! Я бы лично засунул тебе в глотку эту треклятую поддельную карту! – Ангар сжал кулаки. Гномы едва себя сдерживали, чтобы не наброситься на неугомонного спутника прямо сейчас и не оторвать ему голову. Их можно было понять: столько всего было пережито, а теперь еще и постоянное напоминание обо всех просчетах и неудачах в лице крикливого товарища, который, выливая свою злобу на Красных Шапок, лишь в очередной раз травил друзьям душу.

– Поддельную? Кхм, – широко улыбнулся Гверкин. – Я ведь не такой дурак, чтобы пытаться подсунуть вам фальшивку. Нет, ну тебе, Ангар Непутевый, еще можно было бы… но всякий, кто слышал о Дори Рубине, сразу бы отмел такой вариант как заведомо несостоятельный. Карта вполне настоящая, правда, до спящих крепким сном богатств в горах вам никогда не добраться, поскольку… хе-хе… вы сейчас и сами крепко спите, друзья мои.

Гномы не слушали – их уже ничего не волновало. Лишь Дори прищурился, в его глазах появилась надежда.

– Ничего, ничего, – скрипнул зубами Непутевый. – Наш Лори обязательно что-нибудь придумает и вытащит нас, а уж тогда…

– Ваш Лори ничего не сделает. Да и ушел он давно. Бросил вас и карту, должно быть, прихватил. Вот и ладненько – хоть увел за собой это страшилище, которое никто, кроме нас, почему-то в упор не желает видеть.

Старику, видимо, надоел этот разговор, и он легонько тронул сына за руку.

– Да, отец. Прости меня. – Гверкин склонил голову и отвязал от пояса деревянный кубок-потир, свитый из терновых прутьев. Один из Красных Шапок подал ему длинную серебряную иглу. – Не будем тратить время на болтовню и исполним наконец то, зачем мы сюда явились. Ты, мой дорогой Ангар, сегодня будешь первым.

– Чтобы тебя… – начал было гном, но ему не дали договорить проклятие до конца.

– Да знаю, знаю. – Гверкин при помощи двух воинов с силой раскрыл левую ладонь сопротивляющегося Ангара и ткнул ему иглой в указательный палец. На коже выступила капля крови. Красные Шапки вожделенно облизнулись, но это лакомство было не для них.

Принц Гверкин наклонился и зачерпнул кубком снег, после чего сцедил каплю крови Непутевого туда же и передал отцу.

– Примите, сир, во имя нашего Великого Мятежа, во имя Тринадцати Злобных и во имя Терновых холмов.

Старик, немощно дрожа, принял потир и перелил его вмиг растаявшее содержимое себе в горло. Сухие губы зашевелились – король жадно пил. Сморщенные старческие руки тряслись, сжимая кубок. Снег продирал рот и горло холодом, капля крови обжигала, как раскаленный уголек, при этом сам Фрегга испытывал бурлящую смесь разных безумных чувств. Это походило на пробужденную лицом красавицы любовь, смешанную с избавлением от долгого ночного кошмара и с переживанием самого счастливого момента в жизни. Проще говоря, старый гоблин сумел повернуть время вспять и помолодел. Пусть на какую-то минуту, но для него это было словно десятилетие. Тут же его глаза слегка прояснились, несколько морщин будто бы разгладились на белом лбу, но он все еще был дряхл и с трудом стоял, опираясь на трость.

– Напои наших потомков, сын мой, – едва слышно пробормотал король Фрегга.

– Братья, готовьте иглы! – приказал Гверкин и, будто вслушиваясь во что-то, вдруг поглядел на небо. Среди туч ему привиделись черные крылья. – Нет… – пробормотал он. – Этого просто не может…

Ответом ему стали птичьи крики, раздавшиеся из вышины.

– Спригганы!!! – заревел Гверкин и выхватил из ножен длинный меч. – Это спригганы!!!

Красные Шапки, казалось, полностью позабыли о пленниках и о кровавом ритуале. Свет увидели копья и мечи, но никто здесь не собирался отражать нежданную атаку. Обгоняя друг друга, нейферту бросились к арке. Ближайший к спасению носитель алого плаща уже достиг заветного порога, когда в воздухе просвистело черное перо. В полете оно удлинилось, изменило очертания и приобрело металлический блеск. В спину беглеца вонзилось вытянутое лезвие, походящее на клинок кинжала, и полностью погрузилось в его тело.

– Стоять!!! – проревел Гверкин. Он отнюдь не боялся – ненависть была сильнее. – Мы будем драться!!! – Он первым устремился к врагу.

Красные Шапки были вынуждены последовать приказу своего господина, поскольку не могли отказаться – в их крови текло древнее проклятие, велящее им повиноваться членам королевского рода всегда и во всем, иначе сердце ослушника в тот же час остановится и наступит… смерть. Нейферту не хотели драться – от таких врагов можно только бежать, не оглядываясь, но при этом не замедлили развернуться и поднять оружие.

Гномы ничего не понимали и пораженно стояли, застыв неподалеку от арки, там, где их бросили тюремщики. Лишь Дори, который всегда считал, что лучше сперва где-нибудь укрыться, а уже потом начинать задаваться вопросами, потянул за цепь, сковывающую их вместе. Нор-Тегли пришли в себя и поспешили к груде битого камня – месту, где раньше была стена. Они спрятались за нею и стали глядеть, пытаясь различить неведомых врагов Красных Шапок. Все они слышали о том, кто такие спригганы, поэтому застыли от ужаса, ожидая увидеть нечто настолько жуткое и отвратительное, чего никогда не видел ни один из жителей Срединных равнин.

Спригганы… Призрак Лори поднял голову к небу и отшатнулся в отчаянии. Хлопанье птичьих крыльев раздавалось прямо над ним. В воздухе повисла мелодичная песнь дроздов. Спригганы… Только сейчас гном понял, кого именно он выпустил на волю и какой это было ошибкой. Спригганами называли самых жутких существ, которые когда-либо существовали на этом свете. В те редкие мгновения, когда о них решались упомянуть, говорили, что облик их столь необратимо ужасен, что именно поэтому не сохранилось ни одной гравюры или барельефа с подобным изображением. Эти злокозненные существа были отнюдь не теми, кем пугают непослушных детей, – их до смерти боялись и самые храбрые из взрослых. У северян когда-то даже ходила такая поговорка: «Смерть, чума и спригганы». Эти духи жили очень далеко от людей, и в то же время будто бы прямо за порогом, в тайной стране Терновых холмов, куда ведут зачарованные тропы, а путь открывается лишь осенью, да и то в очень короткий период времени. Их соседями были фоморы, трау, Красные Шапки, изгнанные из земель людей магами великаны и прочие духи, которых простой люд величал одним словом: «чужие»… В землях «по ту сторону арки» это был народ жестоких властителей, и никто из тех, кто живет в дольменах и мрачных пещерах под холмами или же в полуразрушенных башнях и замках, не смел даже помыслить о том, чтобы не выказать поистине королевскую почесть каждому из высших. Из всех тамошних обитателей лишь гордые Красные Шапки подняли восстание и начали войну на истребление, поставив себе целью свергнуть род спригганов и отомстить им, вырезав всех до последнего. Спригганы же объявили нейферту вне Тернового закона, и рыцари грозных властителей начали охотиться на мятежников и уничтожать их, где только могли.

Ненависть между спригганами и Красными Шапками восходила еще к далекой древности, когда на холме Терненби был заключен брак между спригганской королевой и лордом нейферту. Родив от гоблина ребенка, королева увидела, что младенец появился на свет чахлый и уродливый. Тогда она выждала, пока супруг заснет крепким сном, и перерезала ему горло, скормив затем мясо новорожденному. Таким образом тот впитал в себя такую злобу и порочность, что вскоре превратился в истинного сприггана, сына свинцово-серых небес. Гоблины не смогли простить королеве подобной измены и коварства, и тогда замок Терненби и башня Грозовых Туч, цитадель Вергелин, заполыхали огнем пожара. Именно с той первой искры пламя мятежа охватило владения спригганов. С тех самых пор уже семнадцать королей сменилось на троне отстроенной и неприступной столицы королевства Терновых холмов, все меньше становилось и рыцарей Мстителей, и их врагов, но безжалостная кровавая война не затихала, а ненависть, как и вино, с годами лишь крепчала, и вкус ее становился все глубже и лишь сильнее опьянял.

И вот сейчас изгнанный принц встретил врага своего рода в чужом краю, под чужим небом.

Семь дроздов ударились оземь и в тот же миг превратились в высоких, укутанных в черное существ ростом не менее восьми или даже девяти футов. Кожа – белая-белая, будто у покойников. Они были жилистыми, с сильными руками, оканчивающимися четырьмя длинными, как клещи, пальцами. На их ногах чернели остроносые сапоги, а одеяния блестели и переливались бархатом. Плащи смыкались на плечах, на головы некоторых были натянуты глубокие капюшоны, но наиболее ужасающим было то, что скрывалось под ними. Это скорее походило на старые фарфоровые маски, чем на живых существ. Глаза бывших птиц представляли собой две продольные черные прорези, из центра которых отходили такие же, только вниз, к серединам скул. Губ не было и в помине, зато из сизых десен выглядывали длинные клыки, а контуры рта изошли ломаными трещинами и жуткими разрывами, отчего создавалось впечатление, что всякий раз, когда спригганы широко открывают свои пасти, их лица трескаются и надламываются. Там, где у любого другого существа должен находиться нос, лишь немного из-под кожи выступал вытянутый бугорок. На затылках поперек головы, продетые в петли из кожи, пересекались длинные черные перья – все, что осталось у спригганов от дроздов.

С каждым выдохом из пастей бывших пленников Невермора – оставалось только удивляться, как старик сумел заманить столь ужасных существ в ловушку – вырывалось облачко пыли. Слышался жуткий металлический скрежет, будто легкие у белолицых монстров проржавели и истончились.

На голову над остальными возвышался спригган в высокой серебряной короне с вытянутыми хищными зубцами. Принц Кельбрик, кто же еще… Он сжимал в руках два волнистых меча вороненой стали и…

…И дальше Лори потерял нить происходящего. Все закружилось с такой скоростью, что он едва мог различить даже тени. Алые и черные плащи слились в безумной пляске на белом снегу.

– За Терненби! За Терненби! За Терненби! – Шум сражения, крики Красных Шапок и свист стали перекрыл высокий мелодичный призыв принца Кельбрика. Оставалось удивляться, как такой монстр может говорить столь нежным, теплым и страстным голосом.

– Гори Терненби! Гори Терненби! Гори Терненби! – в противопоставление спригганам кто-то из нейферту издал другой клич. Лори узнал голос принца Гверкина.

В бою со спригганами никто не мог справиться – они были быстрее ветра, их чутье представляло собой нечто на грани предвидения, а сила в тонких, изящных руках была такой, что мечом они могли пробить череп великану. Красные Шапки повисали на волнистых клинках, точно птички на вертелах. Нейферту гибли, не в силах дать отпор могущественным и ненавистным врагам. Лишь Гверкин был столь прыток, что ему все время удавалось ускользнуть от меча, и столь коварен, что толкнуть на тот же меч кого-то из своих сородичей ему не казалось чем-то таким уж неправильным. Король Фрегга уже лежал на снегу, раскинув руки и омывая кровью осколки камня. Его сын не слишком-то печалился по этому поводу. Схватка захватила его полностью.

– Аки. – Тонкий, как спица, меч Гверкина скользнул по волнистому клинку противника, и Красная Шапка, схватив за шиворот одного из сородичей-стражников, отскочил в сторону. Тот не успел понять, что происходит, когда его швырнули прямо на острие.

– Вер. – Новый Мятежный король поднырнул под руку сприггана и оказался у него за спиной. Он крепко схватил врага за проходящее поперек его головы черное перо и вонзил меч в белый затылок, в самое основание черепа. Клинок погрузился в плоть, пробил кость и вышел из макушки. Красная Шапка выдернул оружие, и враг упал ничком.

– Ми. – Когда спригган закричал голосом маленькой девочки, Гверкин развернул его к себе лицом и прочертил на его горле клинком крест. Крик превратился в хрип древнего старца.

– Веки. – Уж принц крови из рода нейферту, рожденный в мятеже в неспокойной стране Терновых холмов, знал, что сприггана не убить, даже если изрубить его на куски и отсечь голову. Их можно лишить жизни, лишь перерезав им горло крест-накрест.

– Ва. – Если ты был птицей почти три века, то это не проходит даром. Порой ты даже не замечаешь, как вновь обрастаешь перьями и у тебя появляются клюв и крылья. Ты вовсе не желаешь этого, но все получается без твоего согласия, бессознательно… Второго сприггана Гверкин настиг, когда тот пришпиливал клювом к плитам двора мастера-распорядителя, который готовил гномов к ритуалу. Воспользовавшись тем, что враг превратился в птицу и клюет пытавшегося уползти старого гоблина, Красная Шапка подкрался сзади и ударил. Дрозд успел почуять опасность и повернуть голову, но не смог улететь прочь или хоть как-то защититься, когда стремительный выпад прошел через его грудь, пронзив заодно и истекающего кровью мастера-распорядителя. Гверкин поспешил вырезать у птицы на горле крест, после чего брезгливо отшвырнул окровавленную тушку в сторону и обернулся… Два меча вонзились в его тело. Один вошел в грудь, другой – в живот. Прямо перед ним были два черных провала жутких глаз сприггана. На голове подкравшегося убийцы была высокая серебряная корона.

– Ну, хоть так, – прошипел Гверкин и обвис на клинках. Сталь вырвалась из его тела и взлетела вновь для следующего убийства…

Вскоре кровавый бал на руинах Тревегара затих. Все его гости и участники отправились на покой. Мечи перестали издавать свою трагическую музыку, а крики замолкли, когда последний певец застыл на снегу с отделенной от черепа нижней челюстью. Все Красные Шапки были мертвы, двое из спригганов также повержены. На ногах остались лишь принц Кельбрик и четыре его сенешаля. Повелитель кивнул в сторону арки, и его верные рыцари разразились радостным детским смехом, совсем не вязавшимся с их жуткой внешностью и с кровью, которой были перепачканы их одеяния и лица.

– Неужели мы идем домой, Ваше Высочество? – спросил один, склонив голову и отдавая честь мечами.

– Все верно, Фирнести, – ответил принц, задумчиво выглядывая что-то в руинах. – Но сперва нужно позаботиться о том, чтобы за нами затворилась дверь.

Наконец принц нашел то, что искал, и быстрым шагом направился к кузнице. Горн был погашен, инструменты валялись в снегу. Жуткого горбуна и след простыл.

– И куда это ты делся? – прошептал принц. – Ты ведь не можешь далеко убежать? Где же ты?..

И тут его взгляд упал на наковальню. Огромный кусок металла дрожал, и если не знать, что бездушные и неживые наковальни ничего не боятся, то можно было бы справедливо решить, что он дрожит от страха.

Кельбрик несколько мгновений глядел на потемневшее от гари кузнечное приспособление, будто любуясь ма́стерской маскировкой, а после сверху вонзил меч в середину наковальни, и тот вошел в нее с такой легкостью, словно в подтаявший сугроб. Кусок металла закричал от дикой боли, из раны полилась черная кровь.

Изгнанные вассалы молча глядели на свершившуюся казнь, но при этом от нетерпения скрежетали мечами по камням арки. Вечная осень Терновых холмов тянула их назад. Она звала их домой. До вожделенного возвращения было каких-то полшага.

– Тихо! – приказал принц. Он что-то услышал.

Мечи перестали облизывать камни, и тут все различили какой-то неясный, едва слышный шум. Не прошло и половины минуты, как предводитель спригганов понял, откуда он доносится.

Детские крики, изуродованные эхом колодца, вырывались на волю. Крохотные гоблины чувствовали, что все старшие умерли, они боялись и плакали.

Принц Кельбрик обернулся на звук и указал туда мечом. В тот же миг один из его сенешалей подпрыгнул и, оторвавшись от земли, обратился черной птицей. Дрозд взмахнул крыльями и нырнул в колодец.

Страх… Боль… Мука… Смерть… Железный клюв терзал маленькие тела, отрывал куски плоти, пробивал головки, вонзался в глаза. Они звали на помощь, но не знали, что никто не придет их спасти. Эхо от последнего предсмертного крика разлетелось по руинам. Клюв распорол крошечный живот, грудь и несколько раз проткнул сердце. Птица вылетела из колодца, с ее хлопающих крыльев и хвоста на снег падали капли крови. Перья были мокры и блестели багрянцем. Дрозд удовлетворенно запел – теперь нежный голос флейты напоминал жуткий, режущий уши свист.

Кругом были изуродованные, расчлененные тела Красных Шапок. Руки и ноги, валяющиеся отдельно, вывороченные внутренности и головы, позабывшие, где их место. Лужи горячей крови, мертвецы, уткнувшиеся в снег лицами. Возле кузницы лежала черная фигура сприггана, походившая на разлитую по земле смолу. Длинные пальцы-клещи судорожно вонзались в землю. Грудь болезненно вздымалась с хрипом, походящим на скрежет ржавых мечей, соприкасающихся друг с другом. Пасть открылась настолько широко, что вся нижняя половина лица умирающего пошла трещинами. Язык вывалился, на подбородок стекала кипящая черная кровь. Сын мятежного короля Красных Шапок, последний король-изменник, изрезал его грудь в лоскуты. В некоторых местах проглядывали ребра. Горло было перерезано дважды – крест-накрест, принц видел: его вассалу недолго осталось.

Кельбрик медленно подошел к сенешалю. Тот протянул руку к господину, но принц встал на нее остроносым сапогом, придавливая к земле.

– Ваше… Высочество… – прохрипел умирающий.

– Прощай, Тенербран. – Принц Кельбрик поднял меч. Волнистый клинок с силой опустился в черный разрез глаза. Сенешаль дернулся и застыл. Его повелитель склонил голову набок, словно любуясь трупом. После выдернул меч, развернулся и пошагал прочь – он был горд собой: именно это спригганы называли милосердием.

Четыре его выживших спутника неотрывно глядели под арку прохода. Там их ждали Терновые холмы. Их родина, их отчий дом, откуда они были изгнаны два с половиной века назад.

Принц Кельбрик пока не собирался домой, он двинулся к башне, где лежал Лори. Весь его и без того жуткий вид выражал сейчас абсолютную, всепожирающую угрозу. Спригган вознамерился наказать гнома, посмевшего обозвать его глупой певчей птичкой. Изгнанник был достойным сыном своего отца – в жестокой мести за малейшую провинность он находил не меньшее удовлетворение, нежели в отрубании головы, расчленении, потрошении или же в любом другом зверском убийстве каждого, кто взглянет на него не так, как ему бы того хотелось. Казалось странным, что после резни, которую учинили здесь спригганы, подобная мелочь может представлять такую важность и нести не менее страшные последствия, но Кельбрик никогда и ничего не забывал, в особенности всего, что касается отплаты и мести.

Лори кричал, но его крика не было слышно. Он хлестал себя по щекам в попытках пробудиться, но его тело ничего не ощущало. Он пытался уволочь себя прочь, подальше от этих черных разрезов глаз, но его руки были бестелесны, они ничего сейчас не могли.

Монстр подходил все ближе… Сейчас спригган более всего походил на птицу. Большая черная фигура, сутулясь, медленно приближалась, при каждом шаге выставляя перед собой ногу, словно вальяжный дрозд или не менее вальяжный лорд на балу. Мечи в его руках крутились, как мельничные крылья. Следом за принцем оставался след в застывшей в воздухе пелене снега.

– Ваше Высочество! – прокаркал кто-то сзади. – Проход закрывается! Торопитесь! Вы не успеете!

Белая потрескавшаяся маска, служившая принцу лицом, изменила черты – теперь она изображала сожаление. Не дойдя каких-то десяти шагов, Кельбрик развернулся и поспешил к арке. Все его соратники уже были по ту сторону и ждали своего повелителя…

Последнее, что увидел Лори, – это как спригганы уходят все дальше, прочь от двери по склону холма, поросшему терновником, огибая ветхие надгробные камни. Но теперь с ними был кто-то еще. Невысокая, но широкоплечая черная фигура, которая то утрачивала свои очертания и становилась словно сотканной из дыма, то вдруг приобретала плоть камня, брела между ними, закованная в кандалы и цепи, которые ярко блестели на ее запястьях и щиколотках. Вдруг фигура обернулась, и в тот же час гном узнал в ней себя, а в ее чертах – свои собственные. Тут он все понял… Его собственная тень что-то неслышно прошептала, на холмах поднялся сильный ветер, и терновник заколыхался. Порыв ветра вылетел с Терновых холмов из-под арки, и прозрачная створка захлопнулась, точно самая обычная дверь при сквозняке. Ключ выпал из замочной скважины и исчез в снегу.

Ветер влетел в башню и облизал ледяным дыханием щеки и лоб гнома. Лори закрыл глаза и проснулся…

Подле лежали его друзья. Старик Невермор сдержал свое слово: принц Кельбрик помог. С гибелью всех Красных Шапок пленники очнулись от удушающего кошмара, и снег вновь зашевелился в воздухе, ветер завыл в башне над головой и задергал навес из плащей. Языки костра ожили как ни в чем не бывало, а дрова захрустели весело и громко в сразу же наполнившемся звуками зимнем дне. Самом обычном дне…

Гномы не могли пошевелиться от дикой, сковавшей их усталости. Каждому из них сейчас казалось, что руки и ноги прибиты чудовищными гвоздями к потертым плитам башни. Даже дышать и моргать было больно. Веселенькое пробуждение! – всех объединяло одно ощущение: они только что упали с утеса и разбились, но отчего-то выжили, невзирая на то, что в теле не осталось ни одной целой косточки. И все же Кили, превозмогая боль и напрягая всю силу воли, дернулся, перевалился на живот и пополз к Ангару.

– Ну, держись, – пропыхтел он. – Придушу, как крысенка… Ты уже – покойник! Ты уже труп, приятель! Слышишь?

Непутевый посмотрел на разъяренного и при этом беспомощного спутника с отрешенным безразличием – тот выглядел жалко в своих потугах доползти – и даже не счел нужным пошевелиться. Казалось, Ангар Дортан всем своим видом выражает равнодушие к угрозам товарища. Отчасти так и было – за все ошибки Непутевого постоянно приходилось расплачиваться другим, но, помимо этого, у него просто не оставалось сил даже на оскорбленный и недоумевающий, отчего виноватым сделали его (как это всегда и бывало), ответ. Как обычно, именно себя Непутевый считал самой большой жертвой, а уж муками совести он никогда не болел.

Когда Кили выдохся и последняя угроза сползла с его губ, точно ядовитая змея, Ангар уже мерно похрапывал во сне с безмятежностью невинного младенца. Бесстыдный ублюдок! Да он должен был провалиться от собственного чувства вины перед товарищами в Бездну! Нет, ну бывают же среди детей Дрикха подобные негодяи! Все еще в ярости Кили посмотрел вокруг, пытаясь найти поддержку друзей, но обнаружил, что остальные тоже спят: все, кроме Дарвейга. Тот, лежа на спине, глядел прямо перед собой и не шевелился, будто покойник, которому забыли закрыть глаза.

Веки Кили отяжелели, и он провалился в забытье. Сейчас – хвала Семнадцати Ключам Дрикха – гномы не видели ни одного сна. Они просто спали, отдыхая душой и телом, а кошмары прошедших дней с каждым мгновением все утрачивали для них краски.

Лори заснул последним. Перед тем как погрузиться в манящую, тихую и неглубокую дремоту, он попытался вспомнить, что же сказала ему на прощание его бывшая тень, но, к собственному ужасу, так и не вспомнил.

* * *

Он спотыкался, но шел. С каждым новым шагом ноги слушались все хуже, и вскоре ему пришлось ползти по снегу, прокладывая себе путь руками. Он не ощущал холода, ведь все тело горело от нестерпимого жара лихорадки. След крови тянулся за раненым на пятнадцать миль – и это еще была самая короткая дорога! Когда ободранные пальцы коснулись ледяной поверхности огромного неровного валуна, он задрожал всем телом – новая судорога была сильнее предыдущих, но это ничего – осталось совсем немного.

– Аки, вер, ми, веки, ва, – сплевывая кровь при каждом слове, прохрипел он. – Ты должен знать… – Он уткнул нос в большую глубокую трещину в камне. – Ты должен знать, один из Злобных богов, что к тебе идут в гости… Ты должен сбросить оковы сна. Я… тот, кто усыпляет, я же и тот, кто живет во снах. Это я здесь и сейчас, в серой реальности, пробуждаю тебя…

Он прекратил шептать и устало прислонился спиной к камню. Он чувствовал: новая судорога вновь начала зарождаться в его теле – и ее он не переживет.

– Аки, вер, ми, веки, ва. – Он уставился невидящим взглядом перед собой. – Они честно заслужили себе право жить, эти коротышки. Бывает, что иногда выпадает второй шанс. Но до чего же обидно, когда у тебя его отбирают и ты должен вновь пережить все уже пережитое. Ты спросишь меня, один из Тринадцати, зачем же я это делаю. Просто я коварен, и было бы очень глупо и, чего греха таить, странно, если бы я позволил им просто так уйти. К тому же я люблю творить мерзости и приносить отчаяние. И еще я хочу отомстить… Ну да ладно, пожелай мне спокойной ночи, мой спящий бог, а ты просыпайся… Пришла пора… Аки, вер, ми, ве…

Конвульсия пробежала по всему телу, от кончиков когтистых пальцев ног до самой макушки. Гверкин закричал, и в тот же миг его тело рассыпалось на тысячу снежинок, которые подхватила поднимающаяся все выше метель.

…Прошло три дня. Гномы восстановили силы и продолжили путь через предгорья, стараясь забыть о случившемся в Тревегаре как о жутком кошмаре. С Непутевым никто не разговаривал, а его лучший друг, Дори Рубин, так и вовсе пообещал, что свою обиду он запомнит на тридцать три года, а до тех пор и слова не скажет Ангару Дортану. Кили все порывался отрубить лжецу голову, или что там у него вместо оной, но ему – какая жалость! – не дали этого сделать. А Непутевому, казалось, хоть бы хны: страх отошел, с коварным Гверкином и его клыкастым семейством покончено; да и спокойный сон без сновидений в руинах благоприятно подействовал на гнома, отчего он быстро вернулся к обычному наглому поведению. Тем более что Ангар чувствовал: они приближаются к цели, а остальное его вроде и не заботило. Отряд успешно добрался до старого перевала Керег-Ребрин, а затем прошел добрых пять миль по возвышенности, пользуясь картой-ловушкой Ангара, и оказался в центральном Тэрионе, где дальнейший путь преградило ледяное озеро. На берегу озера произошла драка между Долдуром и окончательно вернувшимся к своим прежним привычкам Ангаром, поскольку, когда Непутевый начал упрямиться, отказываясь ехать по занесенному снегом льду, мотивируя это тем, что «застывшая вода – это то же зеркало! А по зеркалу ходить – плохая примета!», терпение у старшего Неммера вышло, как вода из прохудившегося бурдюка, и он просто набросился на потерявшего остатки совести спутника. Их разняли, когда у суеверного гнома уже была разбита бровь, а у его противника – выбит зуб. Дори зло высказал каждому из драчунов, что он о них думает и куда им следует идти со своими дрязгами, после чего притихшие Нор-Тегли продолжили путь как ни в чем не бывало.

Вскоре огромное ледяное озеро осталось далеко за спиной. Перевал Керег-Брим был преодолен, и спустя еще три часа пути по извилистому распадку меж скал, где когда-то протекала горная река, гномы нашли то, что искали – небольшое ущелье, со всех сторон закрытое заснеженными скалами. В одной из стен горы была пробита большая темная пещера. На карте здесь значилось изображение непонятной алой руны, судя по всему, на гоблинском. Их путь – красная пунктирная линия на рыжеватом пергаменте – заканчивался именно в этом месте.

Кладоискатели буквально светились от счастья, с нетерпением потирая руки и уже почти ощущая пальцами груды бесхозного золота. Даже постоянные споры затихли, а распри и недопонимание были надежно спрятаны на самое дно дорожных мешков – до лучших времен. Помимо всего прочего, Ангар перестал замечать откровенно злобные взгляды товарищей.

Отряд разбил лагерь за пределами ущелья Странной Руны, под надежным уступом, преграждавшим путь ветру. Гномы разожгли костер, сделали походный навес для пони. Ангару не терпелось оказаться в желанной пещере, и он ничего не делал для обустройства лагеря, за что и был наказан – Дори не включил его в передовую группу разведчиков, которым предстояло все проверить на подступах, прежде чем туда отправится весь отряд. Разведчиков было трое. Шел Лори, как самый зоркий из всей экспедиции, а также братья Неммеры – как превосходные мастера Тайн Гор.

Ущелье оказалось совершенно пустым и тихим – кажется, даже в зловещих руинах Тревегара было больше жизни. Здесь не росло ни одного деревца, лишь ковер нетронутого снега тянулся на полторы мили вдаль, к самому входу в пещеру. Окружающие скалы нависали над головами путников, точно любопытствующие великаны, отбрасывая настолько угрюмую тень, что казалось, будто царящие здесь сумерки никогда не исчезнут. Если бы гномы стояли на вершине скалы, то ущелье далеко внизу почудилось бы им зловещей резаной раной в теле гор. Снежную гладь на дне провала разрывала россыпь огромных угловатых камней, загромоздившая изломанной цепью все ущелье. Больше здесь не было ничего. Лишь обледенелые камни да покрытые трещинами, будто морщинами, исполинские стены скал.

Братья Неммеры вошли в пещеру. Лори остался ждать у входа и в данный момент вглядывался в пелену снега, должно быть, решившего засыпать отряд с головой. Гном посмотрел на белое небо. Снег посреди лета – такое могло быть только здесь, на волшебном Севере, где погода не любила менять платье с зимнего на весеннее. Подобный снегопад Лори Дарвейгу довелось видеть впервые. Еще на озерах погода заметно ухудшилась, а уж на подходе к ущелью поднялась такая метель, будто сотня снежных духов начала одновременно дуть в лицо путешественникам. Гномам пришлось надеть всю одежду, которая была с собой. Уходя в разведку, Дарвейг и Неммеры закутались в теплые плащи с капюшонами и шерстяные шарфы, отчего стали походить на медведей, вставших на задние лапы.

Лори уже успел порядком замерзнуть, стоя возле пещеры: не помогал даже шарф, натянутый на лицо. Гном время от времени оглядывался и пытался различить хоть что-нибудь во тьме провала, но ему это никак не удавалось – свет фонаря Долдура куда-то пропал: должно быть, товарищи зашли слишком далеко. Он старался не думать о холоде и бродил туда-сюда подле темнеющего входа. В одной руке у Лори был арбалет, другую он держал под теплым кафтаном на груди, крепко сжимая золотую цепочку с двумя ключами: Священным Ключом Дрикха и ключом в виде Красной Шапки, который он подобрал со снега перед отбытием из Тревегара. Лори хмурился, предаваясь мрачным мыслям, и даже позабыл о кладе. Он не собирался возвращаться в Гортен, когда все закончится, – ноги его не будет больше в городе, видевшем его унижение. Помимо всего прочего, у него появилось еще одно дело. Очень важное и вгоняющее в черную тоску с каждым днем откладывания. Перед тем как Лори Неудачник покинул дом Невермора, старик-некромант сказал ему: «Мне жаль тебя, парень. Я не буду желать тебе удачи на твоих дорогах, ведь какой смысл желать то, чего не будет. Я не могу сказать, что тебе делать, но прими совет: если хочешь узнать всю правду о своем… спутнике, ищи ответ в семье». И гном собирался поступить именно так. А когда он выяснит всю правду и избавится, если будет на то воля Дрикха, от Вчера, то возьмет ключ из багрового металла и отворит дверь в Терновые холмы. Где-то там томится его тень, и он не бросит ее, даже если ценой ее свободы станут несколько спригганских жизней…

– Эгей, дружище! – раздался за его спиной веселый окрик Хонира. – Еще не блестишь, как ледышка?

Гномы показались из темноты пещеры и вышли под снег. Долдур был не столь весел, как его брат: хмурясь, он задул свечной фонарь, что нес в руке.

– Наша пещерка! Наша пещерка! – Хонир задорно ткнул локтем брата. – И нет в ней никого!

– Она глубока? – Лори самому не терпелось оказаться внутри и увидеть все своими глазами.

– Да, довольно. Здесь никого не было уже сотни лет, в этом я точно уверен, но это-то и странно… тебе не кажется, что с того самого мгновения, как мы вошли в ущелье, за нами постоянно кто-то наблюдает и, знаешь, что мне… – хмуро проворчал Долдур, но он так и не успел договорить. Вдруг поднялся настолько сильный ветер, что конец его фразы потонул в утробном вое стихии.

Лори что-то ответил, но и его слов не было слышно. Долдур знаками показал, что им следует двигаться обратно в лагерь. Дарвейг кивнул, и, через силу преодолевая сметаемый, точно гигантской метлой, им навстречу снег и встречные воздушные порывы, гномы направились к выходу из ущелья.

– Уонииии, еее аауаааай! – прокричал старший Неммер, обернувшись на миг. Должно быть, это значило нечто вроде «Хонир, не отставай!», поскольку младший брат постоянно оглядывался, любуясь так пришедшейся ему по душе пещерой.

Ветер стих в точности так же, как начался – внезапно. Снег, вздыбленный в воздух, улегся обратно, а тот, что падал с неба, больше не летел в лицо.

– Наблюдают, говоришь? Думаешь, это гоблины? – Лори внимательно поглядел по сторонам, когда ненастье ушло прочь. – Если бы это были они, то хоть как-то бы уже себя выдали…

– Нет, точно не гоблины, – пробормотал Долдур. – Нечто другое. Еще в пещере у меня вдруг возникло такое чувство, что мы совершаем большую ошибку. Я не позволил Хониру идти далеко, а он уже порывался спуститься вниз, на самую глубину. Мы нашли два больших туннеля, уходящих круто на северо-запад и на восток, кроме того…

Гном замолк на середине фразы. За его спиной один из покрытых снегом гигантских валунов, разбросанных тут и там неподалеку от входа в пещеру, вдруг качнулся и, грохоча, откатился в сторону.

– Что это? – недоуменно воскликнул Хонир.

Еще несколько валунов сдвинулось со своих мест, земля под ногами вздрогнула с такой силой, что гномы едва не упали. Со скал в распадок покатились обледенелые камни, предвещая начало лавины.

– Бежим! – закричал Долдур и первым ринулся к выходу из ущелья, Неудачник за ним, а Хонир… Хонир взял и побежал в обратную сторону, к пещере, решив, по-видимому, что там будет безопаснее, чем под открытым небом.

Заметив, что брата рядом нет, старший Неммер остановился.

– Хонир, вернись! Стой, кому говорят!

Казалось, гном внял словам брата, застыв в тот же час как вкопанный, но вовсе не слова старшего были тому причиной. В этот самый момент огромный пласт земли прямо перед ним поднялся. Заснеженные обломки скал начали шевелиться, и округлившимися от ужаса глазами Нор-Тегли увидели, как от земли стало отделяться нечто жуткое и поистине исполинское. Поначалу пораженным гномам показалось, что это Нечто не имеет правильных форм, но вскоре они стали различать детали представшего перед ними.

Кусок скалы принялся трещать и ломаться; лед крошился и кусками отпадал с суставов и мышц, обнажая серебристо-синюю, цвета холодной стали, чешую. Всего за какие-то мгновения кладоискатели распознали в этом гротескном обломке огромную лапу, увенчанную когтями, каждый из которых был не менее пяти футов длиной. В ущелье стоял такой треск, какой был бы в лесу Дерборроу, если бы все деревья начали одновременно ломаться: сперва толстые широкие стволы сосен, а за ними и каждая веточка, до самой кроны, и все это не останавливалось бы, пока весь лес не превратился бы в титаническую груду уродливой щепы.

Повсюду с горных склонов катились громадные камни. Ударяясь о землю, они разлетались, превращаясь в острое ледяное крошево, бьющее во все стороны смертоносными осколками. Гномы, казалось, и вовсе забыли о бегстве, завороженно глядя на разверзшуюся перед ними землю. Да и бежать уже было бессмысленно: буйство окружающей стихии выглядело настолько ужасающим, что оставалось уповать только на самого Дрикха, молясь, чтобы бог-кузнец лично соизволил спуститься в ущелье и приструнил взбесившиеся скалы. А между тем у поднятых в воздух камней, ледяных глыб и треклятого снега было вполне конкретное имя…

– Аэээрррх… – прозвучало посреди повисшего вокруг белого марева, каменного скрежета и треска, будто тысяча промерзших глоток выдохнула разом воздух. Между тем земля продолжала дыбиться, поднимаясь на глазах. Громадный осколок скалы, лежавший подле самого входа в пещеру, затрещал, изошел длинной извилистой трещиной и начал раскрываться, обнажая черный провал размером не менее самой пещеры, по краям огражденный частоколом белоснежных клыков. В пяти десятках ярдов оттуда, у выхода из долины, начала шевелиться, отделяясь от промерзлой земли, длинная каменная гряда. Гномы слишком поздно догадались, что это хвост жуткой твари, и только сейчас вышли из оцепенения.

– Хонир! Хонир! – заорал Долдур, своим криком перекрывая окружающий грохот. Он все пытался разглядеть погребенного под ледяным крошевом брата. Но тщетно. Младшего Неммера почти сразу заволокло осколками камня и снегом, и, что с ним случилось, можно было только предполагать. Но ни одно из возможных предположений не могло пробудить надежду на то, что брат все еще цел. Сейчас в том самом месте, где он исчез, поднимало огромную голову чудовище, пришедшее, казалось, прямиком из страны кошмаров. Высокий гребень с синеватым оттенком, подобный заледеневшему хрусталю, венчал широкую голову монстра. Чуть ниже заскрежетали покрытые синей чешуей веки, черно-зеленые вертикальные зрачки глядели прямо перед собой, в упор не замечая находящихся внизу Нор-Тегли. Сколько же в этих холодных глазах было злобы, яростной, древней, изголодавшейся…

Но не это сейчас больше всего потрясло гномов. Не близкой смерти и двойного ряда клыков чудовищной пасти они испугались: беспомощной куклой к ногам Лори и Долдура скатилось изломанное, искалеченное, насмерть иссеченное ледяными осколками тело.

– Нет, – прошептал враз поседевший Долдур. Или это снег так выбелил его черную бороду? – Нет…

Слезы потекли из остекленевших глаз. Гном будто не замечал перед собой поднимающегося чудовища. Без сил он опустился на землю, не отрывая взгляда от того, кто уже не в силах был подняться.

– Долдур!!! – закричал первым пришедший в себя Лори. – Беги!!!

Бывший кузнец не слышал товарища. Сейчас в его сознании не было ничего, кроме неподвижного тела брата. Он просто не мог поверить, что Хонир погиб. Ведь он, старший, клялся отцу, что защитит его. Клялся, когда старый гном лежал на смертном одре, отдавая душу Дрикху. И вот теперь он, Долдур Неммер из Грон-Тренна, – проклятый клятвопреступник – позволил брату так глупо сгинуть! Как же он виноват! Как он мог отпустить его, почему не схватил за шиворот и не выволок из этого треклятого ущелья? Почему вовремя не заметил подлую тварь?

Монстр тем временем упер голову в обледенелое основание скалы и дернул плечами. Стены гор снова вздрогнули. За много столетий сна чудовище вросло в дно ущелья и стало с ним единым целым. Хвост дергался, будто у разъяренного пса, он бил по сторонам, отламывая от скал куски гранита, могучие задние лапы погрузились в землю по коленный сустав, а огромные когти походили сейчас на крестьянские плуги. Тварь напрягала все тело и тянулась к небу в попытках освободиться, но плечи сильно вросли в камень и не желали от него отделяться. И пусть казалось, что ледяные оковы тверди ни за что не сломать, чудовище не прекращало попыток вырваться. Оно дергалось, упирало широкий чешуйчатый лоб в землю, и в какой-то миг рванулось так сильно, что в воздух взмыла очередная туча льда и снега. Лори вовремя успел припасть к земле и прикрыть голову руками. Когда же он поднялся, то увидел, что тварь почти полностью освободилась: огромное перепончатое крыло, до этого распластанное по склону и скрытое от глаз пеленой снега, развернулось, накрывая черной тенью половину ущелья, затем сложилось и вновь раскрылось… Монстр согнул плечо и упер локтевой сустав крыла в землю, точно гигантская летучая мышь. Отталкиваясь теперь и локтем, он начал дергаться еще сильнее, пытаясь высвободить второе крыло. Лори не сомневался – чудовищу это вскоре удастся…

Неподвижный Долдур, казалось, вовсе не замечал огромного монстра, нависшего прямо над ним, он просто сидел подле тела Хонира, продолжая негромко стонать и завывать, как безутешный призрак над собственной могилой.

Опомнившись, Неудачник бросился к другу, даже не глядя на чудовище. Рывком поднял Долдура – тот явно до сих пор не понимал, что происходит, двигаясь, словно в вязком тумане. Лори забросил арбалет в чехол за спину, подхватил товарища и поволок его к выходу из ущелья…

Монстр в это время уже полностью высвободил второе крыло, сложил его и, уперев локоть в землю, развернулся и медленно пополз к пещере… С каждым его движением сосульки и снежные комья кусками отпадали от синей чешуи. Малейшее сокращение застывших за века мышц влекло за собой скрипы и грохот, схожие с ледяным треском на реке при весеннем половодье. Да, давно он не двигался… очень давно. Монстр тянул голову к белым небесам, подставляя морду падающему снегу и с наслаждением разминая затекшую от долгого неподвижного сна шею. Пасть его широко раскрылась, будто зверь пытался вдохнуть в себя метель.

– Где мой двор? – голос его был хриплым и громовым. Казалось, что он исходит со всех сторон ущелья одновременно. Будто сами горы ревели вслед Неудачнику, уволакивающему оцепеневшего Долдура; словно вековые камни жутким хохотом провожали незваных гостей. Древняя тварь так и не заметила гномов. – Где мои вассалы? Где тысячи рабов, склоняющих головы? Корона разбита. Ключи растеряны. Сердце – в осколках. Я слишком долго спал. Где ты, Ненфилис, усыпивший меня? Выйди, Ненфилис! Сразись с Лаграоном снова!

Арбалетчик все волочил товарища прочь, и вскоре они оказались у выхода из ущелья, ведущего в широкую заснеженную долину, где остановился их отряд. Здесь уже был почти неразличим рев разбуженного дракона, что холодил кровь, громыхая где-то позади. Лори так и не решился обернуться. Монстр пока не преследовал их – и то ладно…

Дори и оставшиеся в лагере гномы сидели возле костра и готовили ужин. Метель время от времени приносила неразборчивый и отдаленный гул. Казалось, что где-то за много миль от этого места прошла лавина, но кладоискатели не переживали – судя по едва слышному эху, лед и камни рушились далеко от них. Все, кто бывал в Тэрионе, знали, что метель в горах сильно искажает звуки и порой даже меняет их направление настолько, что кажется, будто раскаты доносятся совсем с другой стороны, а наши гномы пусть и назывались горным народом, но большую часть жизни провели на равнине. В лагере было тихо и спокойно, они и подумать не могли, что с ушедшими в ущелье друзьями что-то случилось. Представьте себе их удивление, когда разведчики показались из-за каменного выступа: Долдур повис на плече Лори, Дарвейг тянет его, напрягая все свои силы.

– Где Хонир?! – воскликнул Дори. – Что произошло?!

– Собирай отряд, Рубин! – закричал Неудачник, подтаскивая к огню ошеломленного Долдура. – Быстро!!!

– Да что случилось-то? – Ангар бросился к омертвевшему товарищу, упавшему на землю, словно деревянная кукла, когда Лори его отпустил.

– Дракон, – бросил арбалетчик, забрасывая свои вещи в дорожный мешок. – Вот что случилось! Ты, кажется, забыл нас о нем предупредить, Рубин?!

– Нет… – в ужасе пробормотал глава отряда, – вероятность была очень незначительной… руна «Крис» да и только… Драконы Тэриона перевелись еще тысячу лет назад…

– Какая, к Про́клятому, руна?! Хонир мертв – вот твоя вероятность!

– Живо сворачивайте лагерь! – прикрикнул на застывших гномов Ангар. – Быстрее!

Нор-Тегли спешно повскакивали со своих мест. Кто-то начал, не глядя, швырять вещи в мешки, другие седлали пони, третьи (не кто иной, как Ангар) занимались тем, что мешали другим, постоянно их подгоняя.

Дори, убитый известием о гибели товарища, дрожащими пальцами привязывал к седельным ремням дорожные сумки. Он старался не смотреть на Долдура, который так и лежал на земле, словно обледенелое бревно, безвольно глядя на снежинки, падающие на черную золу и обгоревшие сучья потухшего костра.

Гномы собрали лагерь быстрее, чем это сделали бы волшебники при помощи заклятий, – в другой ситуации на подобное мероприятие им понадобилось бы втрое больше времени. Подгоняемые страхом Нор-Тегли мигом оказались в седлах и что было сил поскакали прочь от заледенелого ущелья. Кили крепко сжимал в руке повод скакуна Долдура, омертвевшего Неммера. Пони быстро несли своих седоков вперед, в сторону лежащего где-то внизу замерзшего озера. Так, не останавливаясь, они скакали до самого вечера и свалились без сил, едва достигнув ледяной глади.

Наскоро устроив стоянку на пустом холодном берегу в тени скальной гряды, гномы молча развели костер и уснули – разговаривать никому не хотелось, достаточно было бросить взгляд на искаженное ужасом лицо безутешного Долдура. Но рассвет не принес облегчения. Если бы друзья знали, что им еще только предстоит пережить на следующий день, то скорее предпочли бы скакать по коварному льду темной ночью, чем столь беспечно разбивать лагерь рядом с пещерами Голбадога[13].

Под утро на страже стоял Кили. Он уже хотел будить Ангара, чтобы тот сменил его, когда увидел над скалой, подле которой они остановились, поднимающиеся в белые небеса клубы черного дыма. Ветер донес до него отдаленный рокот барабанов.

– Гоблины!!! – полный отчаяния крик разбудил окоченевших охотников за сокровищами.

Дори Рубин молниеносно вскочил на ноги и огляделся. На высокие скальные уступы, что возвышались прямо за их спинами, карабкались невысокие фигуры в ободранных тряпках. Одна ловко влезла на кряж и быстро достала из-за спины небольшой лук. Свистнула стрела, вонзившись в снежный сугроб совсем рядом с предводителем отряда.

– Все в седла! – закричал Рубин. – Бросайте вещи! Лори! Ты знаешь, что делать!

Гномы поспешили исполнить приказ; так и не пришедшего в себя Долдура волоком втащили на его пони. Отряд сорвался с места, подкованные копыта зацокали по ледяной корке холодного озера. То и дело друзья оглядывались назад, где едва протерший глаза от сна Лори Дарвейг неспешно, можно было даже подумать, лениво, достал из чехла арбалет. Стрелы свистели совсем рядом с ним, врезались в снег под ногами, пролетали мимо, попадая в срубленные гномами поленья и близлежащие сугробы.

Множество длинноносых карликов один за другим забирались на кручи, узкие каменные дорожки, на которых не то что стрелять – просто стоять казалось опасным.

Некоторые гоблинские стрелы еще летели вслед скачущим прочь Нор-Тегли, но большинство уже направили свои колючие «морды» в сторону одиноко стоящего гнома с длинной, развевающейся по ветру русой бородой. Какой же легкой мишенью казался он для них сейчас!

Неудачник к чему-то прислушивался. Похоже, он вовсе не боялся гоблинских стрел. Было у того, кого друзья знали под именем Лори, одно тайное умение. Кроме острого зрения наделил его Дрикх необычайно чутким слухом и боевой рассудительностью. Это означало, что в то время, как любой другой, трясясь от страха, станет метаться из стороны в сторону в попытках уклониться от стрел, Лори будет сохранять ледяное спокойствие и стоять на месте, вслушиваясь, просчитывая и напрочь игнорируя те стрелы, что заведомо пронесутся мимо. Лишь те, которые могут попасть в цель, были достойны его внимания.

Вот и сейчас гном стоял посреди заснеженной долины, не прикрытый ничем, не имея даже щита. Стоял и слушал, как подвывает ветер, как падает мягкий пушистый снег, как шелестит оперение. Одна стрела вонзилась в снег за два шага от него. Другая летела в ногу… Лори вздрогнул и резко отступил назад – возможный меткий выстрел таковым не оказался.

Заметив, что в его спешно удаляющихся друзей больше не стреляют, гном неуловимым движением раскрыл рога своего арбалета и, почти не прикладываясь к прицелу, нажал спусковой крючок. С диким криком какой-то гоблин свалился с утеса и покатился вниз, ударяясь о выступы и камни. На снег приземлилась уже неузнаваемая бесформенная груда окровавленной плоти. Второй выстрел убрал еще одного зеленого карлика. Стрелял гном с невероятной точностью, чему способствовали многолетний опыт, выдержка и, конечно же, изумительный прицел, сделанный инженерами его народа.

В этой ситуации Лори волновался только за своего пони, но тому словно передалось спокойствие его хозяина – стрелы ничуть не пугали животное. А гном продолжал выпускать болт за болтом, отвлекаясь лишь на перезарядку арбалета…

Отряд Рубина тем временем уже находился на середине озера, когда сзади послышались громкий треск и чей-то крик.

Дори повернул голову и с ужасом увидел, что ледяная пелена, покрывающая замерзшую воду и ранее казавшаяся такой крепкой, не выдержала. В проломе с обжигающе холодной водой бултыхался гном. Пока было непонятно, кто это, а времени пересчитывать всех не оставалось.

– Аааа!!! Дори!!! – закричал Ангар, на миг вынырнув из воды. Пальцы пытались захватить края пролома, но податливый лед обламывался прямо под его руками, и ничего не получалось.

– Тащите, парни! – велел Дори, спрыгивая с седла.

Остальные гномы тоже быстро спешились. У Конари, одного из Близнецов Клыка, в руке появилась длинная веревка с крюком на конце.

– Аааа!!! – кричал Дортан, захлебываясь в полынье.

Конари вскинул канат, примерился, раскрутил его и забросил конец в ледяной пролом, тем самым в очередной раз оправдав свое звание непревзойденного метальщика.

Непутевого вытянули всего промерзшего и синего от холода. Глаза его превратились в две стеклянные пуговицы, а из легких с каждым выдохом вырывался хрип. Пони спасти не удалось, он исчез подо льдом…

Рубин откупорил дымящуюся бутыль и как раз вливал ее содержимое в горло Ангару, когда гномы увидели красного запыхавшегося Лори. Его пони был загнан; арбалет в руке дымился – последним выстрелом он, должно быть, «зачертил» зажигательный болт.

– Скачите скорее! Они идут! Не меньше сотни! Нет луков! Уже нет…

Он не успел договорить. Позади показались первые уродливые карлики. Жители гор были одеты кто во что горазд: те, что побогаче, облачились в грубо выделанные шкуры животных или трофейные доспехи, другие могли похвастаться разве что рваными обносками, которые были сняты с покойников, добыты в набегах или отобраны у неосторожных путников в горах. Гоблины нестройной толпой бежали по льду к оторопевшим гномам.

– Что делать, Дори? – спросил Конари.

Его брат Голари ответил за предводителя:

– Дурень, бежать! Да так быстро, насколько это возможно!

– Это кто здесь дурень? – возмутился первый.

– Близнецы! – взревел Дори, прекращая моментально возникший из ничего, как это и бывало всегда, спор братьев. – Тяните Ангара и Долдура прочь! Мы за вами. Там, впереди какая-то дорога и узкое ущелье, стеной встанем и, прикрывая вас, будем отступать следом…

– Ясно, – ответил Голари и взвалил обмороженного Дортана на своего пони, его брат проделал то же самое с равнодушным ко всему происходящему Долдуром.

Когда обледенелое озеро закончилось и они оказались в узком проходе меж нависающих утесов, Дори остановил своего скакуна и слез на землю. Кили и Лори последовали его примеру.

– Смелее, друзья! – рыжебородый отстегнул свою секиру от пояса. Заждалась, голубка…

– Кхарне Тегли! – визжали гоблинские предводители. – Кхарне Тегли!

Не требовалось знать их язык, чтобы понять значение криков: «Смерть гномам! Смерть гномам!» Множество уродцев устремилось вперед. Оскаленные пасти, кривые ножи, трофейные мечи, ржавое оружие и никуда не годное облачение – вот чем были гоблины…

Три гнома дрались. Отступали и дрались. Рыжебородый Дори Рубин, старый охотник за сокровищами, и Кили, бывший воитель лейданга одного из оплотов, сражались с неудержимой яростью людей-берсерков или безумных орков. Из-за их спин стрелял Лори, управляясь с арбалетом, должно быть, с самой большой скоростью в жизни, но болтов в чехле с каждым залпом становилось на четыре меньше и вскоре не осталось ни одного. Тогда и Лори взялся за топор.

Гномов спасали скальные выступы, подходившие к самой тропе, по которой они отступали. Много гоблинов не смогло бы там разместиться, и в переднем ряду (если можно так выразиться – гоблины не признавали рядов, атакуя нестройной толпой) одновременно их находилось не более пяти.

Охотники за сокровищами сперва даже не обратили внимания на то, что, отбиваясь, прошли ущелье насквозь и оказались на пороге леса. Теперь окружить их не казалось сложным. Но гоблины почему-то вдруг остановились. Кто-то из них нерешительно сделал шаг вперед, но один из главарей за шиворот затолкал слишком ретивого обратно.

Гномы не понимали, что происходит.

– Икстааре! – взвизгнул какой-то гоблин на своем языке. – Икстааре!

Они лишь кричали что-то непонятное, бессвязное, словно просили охотников за сокровищами не отступать дальше, просили их вернуться… Как же, раскатали свои зеленые губы!

Дори бросил через плечо мимолетный взгляд и с облегчением вздохнул. Они стояли на небольшом холме, и дорога здесь поднималась, поэтому были хорошо видны острые, словно лес копий, могучие стены города. Высокий палисад, сбитый из огромных северных дубов, казался сейчас неприступной цитаделью. Сами того не заметив, гномы прошли несколько иным путем, чем тот, которым они добирались к ущелью Странной Руны, и дорога обратно заняла всего полтора дня – горы любили обманывать своих гостей, подставляя тем под каблуки совершенно иные тропы и перевалы, стоило хоть на минуту отвлечься. Мерзавец Гверкин в своей карте нарочно провел их длинной окольной тропой. Оказалось, что можно было легко миновать и «Путь на Грехенвальд», и руины Тревегара, знать бы заранее. Но кто среди кладоискателей мог бы похвалиться даром предвидения?

Теперь рыжебородому предводителю стал понятен гоблинский крик «Икстааре!»: видимо, дикие горные карлики хорошо познали на собственной шкуре, чем для них чреваты прогулки рядом с северным городом людей Истаром.

* * *

Герцогство Истарское. Истар.

Они снова сидели в уютной и уже успевшей стать родной таверне «Вереск» в Граде Рейнгвальда. Здесь было тепло, камин пыхтел своим согревающим дыханием; дымящиеся кружки и кубки, горячие блюда: супы, каши и куропаточки, кабанчики, кролики… Эх! Даже бессловесное наигрывание местного барда на старенькой лютне казалось просто волшебным.

Они снова были в безопасности, снова пили вересковый мед и заедали его вкуснейшей жареной олениной. Все как тогда, перед отбытием в горы… За исключением того факта, что теперь их было не восьмеро – одного гномы оставили там, на Севере, в заснеженных и обледенелых местах, откуда они бесславно ретировались, убегая от грозного Лаграона – ужасного и беспощадного чудовища.

– Ну, что скажете, господа охотники за сокровищами? – Дори хмуро оглядывал всех сидящих за столом. И храброго Кили, и поникшего извечного неудачника Лори, и Долдура, брата погибшего Хонира, и печальных чернобородых близнецов Голари и Конари, и простуженного красноносого Ангара.

Непутевый взял слово:

– Я скажу, друзья мои, вот что… – Он прервался. В этот момент дверь таверны распахнулась. На пороге показался высокий старик в потертом черном плаще и нахлобученной на лоб остроконечной шляпе; за плечами висела дорожная котомка, опирался он на длинный резной посох. Если не знать, что все маги королевства заняты войной, можно было бы с уверенностью сказать, что сюда только что вошел самый что ни на есть настоящий волшебник – такого необычного вида был странник. Не обращая никакого внимания на возможное положение наглого старикашки, гном Ангар разъярился пуще прежнего. Стоило только отвориться входной двери, как тут же воскрес чудовищный кашель, словно поднятый некромантами из небытия. В последний раз Непутевый болел двадцать четыре года назад, и тогда он едва не умер от насморка и режущего, будто мечами по горлу, кашля, теперь все вернулось, поэтому ясно, отчего Дортан был так зол, даже если отбросить их трагическую потерю и минувшие неудачи с поиском клада.

– Да что же это такое? – сердито прохрипел Непутевый собратьям, указывая на то, что вслед за вошедшим стариком в общий зал проник злой ледяной ветер, принесший с собой хлопья снега.

– Эй! – крикнул Ангар страннику, который осматривал таверну, так и не догадавшись затворить за собой дверь. Гном со все возрастающим раздражением следил за ускользающим на улицу теплом и был готов самолично вскочить с места и вышвырнуть во двор наглого посетителя. Но разум все же возобладал над яростью, и Дортан не стал затевать потасовку, к которой был и морально, и физически не готов, – глубоко вздохнув, он обронил:

– Уважаемый, поскорее закрой дверь!

– Конечно-конечно, – быстро ответил вошедший и прикрыл дверь. Тут же исчезли и холод, и снег.

– Так вот, – Ангар еще раз чихнул и поплотнее завернулся в толстую медвежью шубу, – я хотел сказать, что мы должны вернуться…

– Это и так понятно, нам нужно забрать тело Хонира, – перебил его Дори, – но что ты предлагаешь?

– Я предлагаю найти кого-нибудь, чтобы дракон сожрал не нас, пока мы будем забирать тело Хонира… а вот хотя бы тех ребят. – Непутевый ткнул через плечо на двух сидевших поодаль людей-наемников.

– Не смеши меня, Ангар, – прошептал Долдур. После гибели брата в ущелье Странной Руны он все время почему-то говорил шепотом. – Ты не видел Лаграона, а я видел. Это же трусы чистой воды! Посмотрите на них: они не пойдут на заведомую смерть… да и попробуй найди таких, кто пойдет…

– Долдур прав: никого нанять мы не можем, – заключил Кили. – К тому же чем, позвольте спросить, мы заплатим наемникам? А что, если обратиться к сородичам? Я видел здесь на площади Алигенты торговца сталью из Грон-Каррага.

– Нет, – начал Голари, оглядывая своими зелеными глазами таверну, – и к сородичам мы пойти не можем, ведь…

– …нужно будет потом объясняться со старейшинами, почему мы вообще здесь очутились, – закончил речь брата Конари.

– Я свободный гном, и мнение кланов меня не интересует, – гордо прокашлял Ангар.

– Но не все здесь свободные, правда, Лори?

Арбалетчик не успел ответить, как Дортан закричал в сторону входа:

– Эй, ну там, у двери!

Теперь на фоне ночи стоял высокий человек, полностью закутанный в изорванный серый плащ; черные волосы грязными лохмами выбивались из-под капюшона, натянутого на самые глаза; немытые руки с длинными потрескавшимися ногтями заметно дрожали от холода. Дерганый посетитель кого-то высматривал в таверне и, словно нарочно намереваясь позлить Дортана, тоже не спешил закрывать за собой дверь.

– Боюсь, твой насморк не пройдет к праздникам, – невесело усмехнулся Дори.

– Что, совсем мозги себе отморозил?! – раздраженно воскликнул Ангар, не обращая внимания на слова друга. – Дверь закрой!

Странный чужак бросил равнодушный взгляд в сторону компании гномов, но все же не стал препираться и счел за лучшее поскорее прикрыть дверь. Он отряхнул с плеч снег и, пройдя через весь зал, подошел к старику, что появился всего за несколько минут до него – видимо, они были знакомы, ибо бесцеремонность, с которой он подсел на свободную лавку, была просто безмерной – гномы за такое точно ткнули бы в глаз. Догадка охотников за сокровищами оказалась, судя по всему, верной: вскоре после перешептывания с незнакомцем старик заказал ему ужин.

– Нет, все-таки верескового меда славнее, чем здесь, я не пивал нигде… – Рубин поставил перед собой пустую кружку. – Но вернемся к нашему делу. Итак, кто что может предложить?

– Я предлагаю пока переждать, – сказал Лори. – Дождаться большой ярмарки, праздников, а уж потом решать… к тому же Ангар полностью выздоровеет, если будет на то воля Дрикха.

– Значит, остаемся в Истаре еще на две седмицы, – подытожил глава предприятия, – если ничего не надумаем – расходимся по домам.

– Я все равно вернусь в ущелье Лаграона – душа моего брата требует мести, – мрачно проговорил Долдур. Странно, но теперь он не шептал, и его голос был на удивление ясен – все поняли: обезумевший от пережитого гном вознамерился убить древнего дракона…

* * *

5 сентября 652 года. День святого Терентия. То же место.

Прошло не две недели, а гораздо больше времени. Бывшие приключенцы и славные охотники за сокровищами осели в Истаре. Идей насчет того, как найти средства и помощь в походе, ни у кого не было. Гномы просидели в северном граде все лето, перебиваясь ковкой оружия в местной кузне, за которую скупые северяне-люди платили жалкие гроши, да охотой на дикое зверье, которое теперь почему-то уходило в дальние ельники.

Вместе со всем городом гномы, разинув рты, ловили слухи о последних событиях в королевстве. Об осаде Восточного Дайкана, о битве с орками, о начале торговых отношений трона Ронстрада с подгорным престолом Ахана.

В таверне «Вереск» Дори, Ангар, Долдур, Лори, Кили, Голари и Конари стали уже привычными постояльцами. Разговоров о предстоящем походе не заводили, ведь в понимании ситуации на сегодняшний день их поход неизменно был именно «предстоящим». Наступила осень, а здесь, в Истаре, – так самая что ни на есть зима, и вместе с похолоданием все более портилось настроение гномов, которое, надо сказать, было и так далеко не радостное. Любая ссора грозила перерасти в драку. Голари и Конари едва ли не каждый день били друг другу носы и лбы, а Кили умудрился подраться на улице с целым десятком стражников. Троих из них отправили в лазарет, а «безумного гнома» на полторы седмицы упрятали в каземат за необузданность нравов и нарушение городского порядка. На третий день отбывания наказания в темнице к Кили присоединился Лори, который «совсем нечаянно» прямо из окна «Вереска» подстрелил соседскую курицу. Вскоре в каземат попал и Ангар, которого очень злила проявленная несправедливость по отношению к его друзьям. Он всего лишь пошел к герцогу и так ему нагрубил, что тот еще минут десять ошеломленно сидел на своем троне после того, как разъяренный Нор-Тегли закончил свои гневные излияния. То, что всего лишь за седмицу трое гномов попали за решетку, заставило старого герцога Тенора задуматься над изданием нового закона, касающегося низкорослых нарушителей спокойствия.

Оставшиеся на свободе Нор-Тегли оказались благоразумнее, точнее, это Дори удерживал их от совершения необдуманных поступков, запретив им покидать надолго комнату номер «8». От этого гномы становились еще злее…

Но вот все они снова собрались вместе. До Дня святого Терентия оставалось всего двое суток, но у наших гномов золота не хватило бы даже на один ужин, не то что на праздничное застолье.

Стояло холодное утро. Они сидели в глубоких мягких креслах вокруг круглого деревянного стола. На столе была разложена большая подробная карта леса Дерборроу, от подступов к горам Тэриона до самой драконьей пещеры. На ней (для сравнения) лежала карта сокровищ Ангара, придавленная многозарядным арбалетом. Подле была рассыпана горсть медяков. Гномы глядели на жалкие остатки своих средств. Бывшие боевые товарищи и друзья, а ныне злобные недруги молчали. Все слова уже были сказаны, все уже было решено. Казалось, до смертоубийства осталось лишь несколько мгновений. Безумие, подкрепленное отчаянием, поселилось в комнате номер «8».

Имеющий место разговор походил на блуждание по лезвию ножа над пропастью: шаг-слово в сторону – и сорвешься…

– …и не ты ли утверждал, Дори, что не предвидится большой опасности? – Долдур хмуро смотрел на торчащий из ложа арбалета болт с рельефным наконечником. В застывших, словно льдинки, глазах поседевшего гнома читались ненависть и ярость.

– Утверждал. – Рыжий предводитель скривил губы в презрительной усмешке. – Ну, так чего же ты ждешь, Долдур, бери. – Рубин кивнул в сторону оружия. – Бери и пристрели меня.

Бывший кузнец потянулся за арбалетом, но его бывший друг остался предельно спокоен.

– Да что вы, братцы! Ну не дело…

– Молчи, Ангар! – прикрикнул на него Дори. – Авось ему полегчает. Я даже с кресла вставать не буду. Вперед, Долдур.

– Мой брат погиб по твоей вине, Рубин. – Неммер зло сжал кулаки.

– Мы об этом уже говорили. Бери его, Долдур, бери.

Со своего места вдруг поднялся Лори Неудачник:

– Если хоть кто-нибудь тронет мой арбалет, изобью, как собаку.

– Молодец, стрелок, давно пора, – поддержал Неудачника Конари.

– Нам не бороды друг другу резать нужно, а думать, как извести этого змея проклятого, – добавил Голари.

– Я убью Лаграона, эту подлую тварь, пусть для этого мне придется залезть в его пасть и добраться до самого сердца. – Долдур вдруг успокоился и прикрыл глаза рукой. Ему повсюду мерещился погибший брат, хмуро наблюдающий за тем, как бывшие соратники ссорятся. Хонир точно бы не хотел, чтобы из-за дракона его друзья поубивали друг друга.

– А я схвачу его за хвост, – Дори протянул руку товарищу через стол, – и заставлю его открыть пасть для тебя.

Долдур ничего не сказал, просто пожал протянутую руку. Все вроде успокаивались, неприятная ситуация сходила на нет, как и всегда, до следующего раза, когда… Лори вдруг схватил со стола свой арбалет. Гномы застыли на своих местах, пораженно глядя, как безумный Неудачник поочередно наводит на каждого из спутников заряженный болт.

– Что ты делаешь, дружище? – Ангар попытался подняться на ноги.

– Сидеть! – рявкнул Дарвейг, и Непутевый вернулся на свое место. – Послушай меня, Рубин, – арбалет «взглянул» в лицо Дори, – если ты не можешь удержать отряд от распри, то придется идти в горы без тебя.

– Но я…

– Молчать. – Таким тихого, молчаливого Лори не видел еще никто: глаза полны огня, зубы крепко сжаты. – Мне уже надоело слушать, как вы каждый день грызетесь по любому поводу и без оного. Я устал от ваших бесконечных свар, от вашей непроходимой глупости и слепого самолюбия, которое губит все планы! И это меня называют безумцем! – Неудачник оставил Дори, быстро переведя арбалет сперва на одного Близнеца Клыка, затем на другого. – Из-за вас, балбесы-братья, мы не можем теперь рассчитывать на помощь сородичей. Раньше хоть вероятность была, что они откликнутся и не дадут нам пропасть с голоду. – Рельефный болт перебежал прямо на широкий лоб Непутевого. – Из-за тебя, Ангар, мы не можем надеяться на добрую волю герцога. А из-за тебя… Дори, – предводитель вновь оказался под прицелом, – мы сидим в этой веселой таверне последнюю ночь, после чего можем выметаться под снег на улицу. Можем уходить из Истара. Или, быть может, кто-нибудь из вас уже помыслил остаться и просить подаяния у людей? Что, не отвечаете? Я вас научу, как это делается! У вас получится – это не тяжело! Рука сама тянется в карман, чтобы подать Ангару – такой у него разнесчастный вид. И ты… – последним арбалет «вгляделся» в бывшего кузнеца. – Здесь Тэрион, Долдур, мы все знали, на что идем. Это тебе не Гортен, где можно выйти ночью на улицу в одиночку без кинжала и вернуться домой целым и невредимым. У тебя погиб брат. Я сам это видел, я сам вытащил тебя оттуда, едва живого. Мне тоже больно, мы все любили Хонира, но что прикажешь делать тем, у кого нет братьев, чтобы мстить за них, а? Если бы на месте твоего брата был я, что бы вы предприняли? Я не хочу задаваться этим вопросом, зная лишь, что за вас я бы перевернул каждый камень в этих демонских горах. А теперь сидите и решайте! Мне уже плевать.

Он пристально оглядел каждого. Гномы, потупив глаза, смотрели в стол, туда, где сиротливо лежали остатки денег. Лори швырнул на карту оружие и направился к двери. Распахнув ее и уже ступив на порог, он обернулся.

– Кто тронет арбалет, убью, – вновь пригрозил Неудачник, после чего вышел, громко хлопнув дверью.

Гномы так и сидели молча, думая каждый о своем. Мысли их были невеселы. Они строили планы, прикидывая, что делать дальше, где раздобыть денег на ночлег в «Вереске», где найти средства, чтобы запастись провизией, купить новых пони и вернуться в горы, дабы отомстить дракону.

Тук-тук – раздался негромкий стук в дверь, вырвавший гномов из оцепенения.

Тук-тук-тук – еще настойчивее.

Охотники за сокровищами переглянулись…

Глава 6

Бунт на корабле

Когда твой капитан глуп,
Когда жаден, злобен и скуп,
Если ты, брат, отчаянный малый,
Поднимай на палубе бунт!
Когда кок – проходимец и плут,
Когда тебя в трюм волокут,
А из мяса лишь «кошек» дают,
Поднимай на корме ты бунт!
Когда про золото нагло врут,
Когда волны в борта лишь бьют,
Коли рома, скоты, не нальют,
Поднимай на носу ты бунт!
Но как только на рею прибьют,
И глаза тебе птицы склюют,
Честно скажет обглоданный труп:
«Зря я поднял на палубе бунт».

«Песенка висельника». Шэнтикорсаров Сар-Итиада

16 августа 652 года. Побережье океана Вестена. Неподалеку от Тириахада.

– А что, если все-таки нет? – вызывающе произнес человек с длинными медно-рыжими волосами, закинув ноги в высоких сапогах на стол.

Корабль легонько покачивался на ленивых волнах, отчего капитанская каюта попеременно наклонялась и столь же неумолимо возвращалась в нормальное положение. В распахнутые окна тянул свои щупальца белый, как молоко, туман. Скоро должен наступить полдень, но сейчас это было почти незаметно. Судно привычно скрипело, птицы где-то там, в стороне берега, заливались криками, матросы, как обычно, переругивались на палубе.

– Что, если нет? – повторил корсар.

– Ты разве не хочешь увериться в этом? – удивилась сушеная голова моргена, прибитая к стене. Уродливая морда со змеиными прорезями ноздрей и бородой, походящей на морские водоросли, выражала искреннее недоумение.

– Посмотрите, наш кормчий весь в сомнениях, – ехидно усмехнулась другая голова. Эта когда-то принадлежала женщине-мерроу. Белое мертвенное лицо морской жительницы можно было бы назвать красивым, если бы не истресканные и высохшие без воды белки глаз и не оскаленные в коварной усмешке острые зубы.

– Чего вы от меня хотите? – устало вздохнул рыжий капитан, задумчиво проводя длинным ногтем по ободу уха, перехваченному золотыми кольцами серег. – Если не знаете, что делать, оставьте меня в покое, мерзавцы! Мертвецы что-то нынче разболтались, когда их удел – молчать, покуда не спросят.

– Ну-ну, Джеральд, не злись. Зачем же ты так? – попыталась его успокоить чешуйчатая голова морского змея. Раздвоенный язык вывалился из пасти, а вертикальные зрачки впились в человека. – Мы все – твои трофеи, можно сказать, твои друзья, твоя собственность. Ты плохо обращаешься со своей собственностью: грубишь, вечно обзываешься… Ты плохой хозяин, Джеральд.

– Не слушай их, Риф. Я знаю, что тебе делать… – хрипло заговорила самая большая из всех висевших на стенах капитанской каюты голова. Она располагалась прямо над кроватью и была размером с небольшой бочонок. Глубокие морщины рисовали на широкой морде причудливый рисунок, брови, сходящиеся к крючковатому носу, были кустисты и зелены. Сухие губы походили на лягушачьи: широкие, пухлые и вывернутые. Один глаз у говорившего отсутствовал, второй же являл собой большой многогранный изумруд, давно окаменевший без воды. Помнится, за такой глаз Риф выручил столько денег, что однажды смог выкупить из плена своих ребят и починить корабль. Старый Глорбар, нефлем из рода морских троллей, говорил, как всегда, неторопливо и обстоятельно. Остальные собеседники навострили уши. – Ты проверь все, капитан. И поскорее… Парень доверился тебе, и неважно, что он – всего лишь жалкий солдатик на службе короля. Ты помнишь происшествие в Тразгаре всего пару недель назад? Кто снял тебя и твоих голодных сироток с крючьев Херрега и его лихих орков? Логнир Арвест, и не кто иной. Помоги ему… и о выгоде тоже не забывай.

Слова тролля, как обычно, имели смысл. Из всех, чьи головы висели на этих стенах, лишь он один не держал на капитана Рифа обиды за собственное убийство и всегда старался помочь советом. Сейчас же он в очередной раз оказался прав.

Страшная буря вынесла «Морского Змея» к архипелагу Кинжала и Кости, двум довольно крупным островам, плотно окруженным своими более мелкими, но не менее коварными и безжалостными к незваным гостям собратьями. Данный архипелаг слыл пристанищем самых отъявленных негодяев из всех, что бороздили просторы океана, и даже лихие корсары Северной Пристани[14] во многом считались тут просто образцом цивилизованности и кладезем моральных устоев. В том случае, конечно, если сравнивать их со здешней удалой, начисто лишенной каких-либо принципов, понятий и даже самых элементарных приличий, братией. Центром всего этого королевства разбоя и насилия считался вольный порт Тразгар – безраздельная вотчина морского вождя Херрега Лютого Ветра, кровожадного орка-душегуба и редкостного, даже среди закоренелых пиратов, подлеца. Поговаривали, что на его совести десятки потопленных судов, отправленных на дно морское вместе с командой. И далеко не все эти несчастные были торговцами. Остовы нескольких некогда гордых пиратских кораблей до сих пор торчат из воды, выброшенные на отмель неподалеку от Тразгара, – в назидание тем глупым кормчим, вождям или шейхам, кто вздумает ослушаться и пойти против Лютого Ветра, чья зловещая слава держит в страхе бо́льшую часть южного побережья. Вот и «Змей» Рифа угодил в переделку на острове Кинжала. И, как верно сказал нефлем Глорбар, только благодаря ловкости и хитрому разуму Логнира им удалось унести ноги. После чего они вновь попали в бурю, уже вторую за их плавание, подери Бансрот, и вновь лишились мачты. Это уже стало походить на некое глупое, назойливое проклятие, не устающее преследовать команду и корабль.

Джеральд Риф, кормчий «Морского Змея», кивнул собственным мыслям, сбросил ноги со стола и с хмурым видом склонился над разложенной на нем картой южных берегов. Карта выглядела очень старой, насквозь пропитавшейся солью, и была исчерчена множеством незнакомых надписей и пометок на старом языке Темной Империи. Края пергамента местами были ободраны, на выцветших от времени контурах островов и пунктирах торговых путей красовались засаленные пятна от чьих-то неряшливых пальцев и грубые следы, оставленные измерительными приборами. Остроносая черная стрелка розы ветров в правом верхнем углу почти стерлась, но пока еще указывала направление на север, к Сар-Итиаду. На востоке и юге распростерлось бескрайнее побережье…

– Ну? – нетерпеливо спросила излишне любознательная мерроу. – Что там? Что там?

Риф махнул рукой, мол, не отвлекай. Его взгляд застыл отнюдь не на опасных проливах близ островов, а уткнулся в самую сушу. Здесь рукой неизвестного картографа был изображен большой и величественный город, в былые времена купавшийся в несметном богатстве, могуществе и роскоши. Символическое изображение города было подписано: «Tiriahad».

Тириахад, «величайший из бриллиантов в короне сиенских правителей», как его еще называли в землях Империи. Судя по знакам на карте, от города отходили три крупных тракта, ныне, должно быть, заброшенных и заросших лесом, но когда-то здесь кипела жизнь, процветала торговля. Длинные вереницы караванов двигались сюда из самой Сиены, столицы всего Юга, разгружались, купцы сбывали все привезенное местным патрициям (согласно здешним законам торговать в пределах стен разрешалось лишь жителям города) и подсчитывали богатые барыши. После чего тут же брали новый товар и отплывали на запад, в Роуэн, снаряжали экспедиции в пустыню, на далекий и опасный восток, или же шли еще дальше на север, до самой Тирны, что ныне зовется Гортеном.

Это был перекресток торговых путей, о богатствах Тириахада ходили легенды, покуда не случилось нечто жуткое, уничтожившее саму память как о здешних несметных сокровищах, так и о самом городе. Что это было, Риф не знал, и рассказы Логнира о статуях не слишком-то пролили свет на эту загадку. А теперь, когда сотник бесследно сгинул в мертвом городе, стало уже некого спрашивать, так же как неизвестно было, где искать самого Арвеста и его людей. Единственная зацепка, что осталась у кормчего, – вот эта самая карта, старая и малопонятная. Все пространство вокруг мертвого города на ней было исчерчено разными, ни на что не похожими, символами и надписями на староимперском. «Porta-arum», – с трудом прочел капитан и, прикинув, что название места ничего ему не говорит, принялся почем зря осыпать витиеватыми ругательствами всех этих имперских горе-картографов, не удосужившихся надписать все так, чтобы честному корсару сразу было понятно.

– Экий ты говорливый и разлюбезный, Джеральд, – усмехнулся морген со стены. – Ну прям хоть на светский бал отправляйся.

Не обращая внимания на слова насмешника, Риф встал и шагнул к кровати. Из-под нее он выволок на свет громадный кованый сундук, из которого не далее как с полчаса назад и была извлечена данная карта. Порывшись на самом дне среди разных свертков, футляров и ободранных свитков, капитан извлек приличных размеров фолиант, доставшийся ему «в наследство» от одного глупого торговца, который был слишком упрям, чтобы расстаться со своим скарбом и грузом янтаря добровольно. М-да… славное было дельце и, что примечательно, весьма доходное! Джеральд мысленно попросил Тайдерра не слишком-то гонять упрямца-утопленника по дну морскому.

Старый фолиант, противно скрипнув по расстеленной на столе карте, с глухим стуком открылся. В спертый воздух каюты поднялось прямо-таки осязаемое облачко пыли. Риф невольно вдохнул ее и закашлялся. Глаза начало резать – кормчему пришлось долго тереть их руками, прежде чем зрение пришло в порядок.

– Что там? Что там? – назойливо вопрошала любопытная мерроу, вытягивая шею в попытках заглянуть за плечо Рифу. Шеи, правда, у нее осталось немного, поэтому все ее попытки завершились ничем.

Кормчий все еще тер глаза, одновременно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на изъеденной временем и небрежным обращением бумаге. Мозолистые пальцы с трудом переворачивали страницы; зачастую отделять слипшиеся листы один от другого приходилось при помощи слюны, ногтей и огромных усилий.

Книга была довольно редкой, если не сказать – уникальной, и называлась «Ученым пособием юного патриция в изучении языка северных варваров», причем под «варварами» здесь подразумевались отнюдь не дикие полуночные берсеркеры Д’аррогата, а сами ронстрадцы, а если быть точнее – их предки, жившие когда-то под властью могучей южной державы, Темной Империи. Это был один из немногих уцелевших словарей ныне мертвого староимперского языка, на котором в теперешнее время говорят разве что заумные волшебники (называя его своим тайным магическим наречием) да свято чтящие древние традиции имперские инквизиторы. Простым смертным таких знаний, понятное дело, не полагалось – дай Хранн научиться за всю жизнь читать по-ронстрадски! – вот почему Риф хранил книгу на самом дне сундука и доселе открывал считаные разы, по особой необходимости.

Немного полистав непослушные страницы, корсар наконец нашел то, что искал:

– Ага!

– Что там? Что там? – Неугомонная мерроу, помнится, именно из-за своего излишнего и чересчур дотошного любопытства и лишилась головы. Но сейчас все трофеи Рифа навострили уши и выпучили глаза (у кого они были).

– Porta-arum, – вслух проговорил кормчий «Морского Змея», делая пером довольно-таки жирную пометку на карте. – «Дверь, Залитая Золотом». Весьма занятно…

– И всего-то? – разочарованно протянул змей.

– Золото – это хорошо… Что там у нас еще? Ну-ка, ну-ка…

Корсар то проводил пальцем по карте, то возвращался к словарю, пытаясь разгадать смысл знаков и надписей. Время от времени воздух оглашали новые открытия, и с каждым новым словом лицо Джеральда Рифа все более мрачнело – ему совсем не нравилось то, что скрывала древняя карта, а скалящиеся со стен головешки, наоборот, постепенно загорались все большим интересом.

– Могильник тысячи безротых черепов… Лес изрыгнувшейся божественной злобы… Мерзость-то какая, как же они тут жили? Капище Мес’й-ала… Это еще куда ни шло… Так, а здесь что? «Да не войдет сюда ни один из благородных, да не пробудит ни одного из Них своим дыханием, звуком своих шагов и биением сердца… Кому дорога жизнь своя, жизнь жен своих и детей своих, не ступайте на порог… Запретное место…» Это еще зачем? Ах, вот оно… Болота ужасных Беллегаров. Знать бы еще, что это за «Беллегары» такие… Судя по всему, сюда даже местные не совались… А тракт обходит кругом за тридцать миль, да еще крепость, эта «Дверь», словно врата в Бездну, Про́клятый подери…

– Не по твоей трусливой душонке местечко, Джеральд? – нагло поинтересовался морген. Его кривые губы растянулись в ехидной усмешке.

– Бансротовы мели! – выругался Риф и в сердцах опустил внушительных размеров кулак на раскрытую книгу. – Сгинуть здесь – что пропить тенрий, тысяча тритонов! А вы что скажете? – обратился кормчий к висящим на стенах каюты трофеям.

Тут уж никто не возражал.

Джеральд без сил опустился в кресло, откинувшись на его мягкую, обитую бархатом спинку, и прикрыл глаза. Надо было что-то решать. Надо…

Логнир исчез, как и эта зеленая обезьяна, Гшарг. Вот уже десять дней от экспедиции не было никаких вестей, успели даже новую мачту поставить. Риф мог только догадываться, отправились ли они в сам Тириахад или решили, на свою голову, «прогуляться по окрестностям». С Логнира станется: совсем помешался на этих своих эльфах и древних статуях Мертвых Богов. Джеральд с самого начала чувствовал, что добром эта затея не кончится, но Илдиз, его лучший и единственный друг, так просил за сотника, да и самому Рифу бывший королевский вояка, что говорится, «пришелся к борту». Почему бы и не помочь хорошему человеку, а попутно не засыпать трюмы золотишком? Так он опрометчиво и решил, на их общую беду. Ведь сказано же в Святом Писании: «Мрачный Жнец был ниспослан Вечными на землю, ибо не есть удел неразумных смертных играть в игры богов, и каждый, кто посягнет на божественное, да не найдет для себя ни богатств, ни славы, ничего, кроме погибели». И пусть теологов Вечных и их священные тексты в вольном Сар-Итиаде не слишком-то жаловали, под этой фразой Риф готов был подписаться собственноручно. В окрестности мертвого города лезть точно не следовало, так же как в сам Тириахад. Но после бури все знают, как ставить парус, а сейчас сокрушаться поздно – нужно принимать решение. Стоять здесь на якоре дальше не имеет никакого смысла, команда уже ропщет и требует сойти на берег для поисков якобы зарытых здесь кладов (слухи о несметных сокровищах распускались с благословения самого Рифа, чтобы держать ребят в узде и дать Логниру время на поиски его святынь). А сотник сам не вернется, если вообще еще жив – это так же ясно, как то, что у розы ветров близ порта Марет все лепестки состоят из штормов, заклятые тамошними магами.

– Что будешь делать, капитан? – словно прочитал его мысли мудрый нефлем. Тролль Глорбар пытливо уставился на кормчего. – У тебя не слишком богат выбор: нужно либо отчаливать ни с чем, либо снаряжать поисковые отряды.

– Орки – те уже давно ищут своего предводителя, а толку? – проворчал Риф. – Правда, что взять с зеленокожих…

– Эти даже собственные шкоты без пинков вождя найти не в состоянии, – ухмыльнулся ехидный морген, – а ты лучше, что ли? Шага без нас ступить не можешь!

– Ты ведь не бросишь Арвеста и Гшарга в беде, верно, Джеральд? – вопросительно изогнул зеленую мохнатую бровь тролль.

– Но где же их искать-то? Куда им вздумалось так некстати подеваться?

Неожиданно снаружи громко постучали, и тут же, без всякого на то позволения, дверь в каюту приоткрылась, чтобы в щель смогла протиснуться небритая матросская физиономия. Заглянувший увалень оказался обладателем неряшливо торчащих во все стороны волос цвета воронова крыла и столь же черных кустистых бровей, мутного взгляда и весьма неприятной то вдруг появляющейся, то прячущейся до поры ухмылки.

– Капитан, тут это… – Казалось, черноволосому не хватало слов или храбрости, чтобы произнести то, зачем его послали.

– Чего тебе, Уэтерби?! – с явным раздражением в голосе прорычал Джеральд, мысленно скривившись и приготовившись к самому худшему. Тут он оказался прав – и то верно: плох не тот капитан, на чьем корабле недовольство, а тот, для кого настроение команды неочевидно.

– Так я про что… – еще раз запнулся пират, затем, набравшись, словно от пощечины, храбрости, поднял бегающие глаза на кормчего и нагло заявил: – На палубу вас. Зовут. Вот.

– Сейчас буду, – бросил Риф.

Физиономия матроса тут же исчезла, негодяй даже позволил себе хлопнуть на прощание дверью. Ублюдки! Давно, видать, «кошек» не пробовали! Кормчий поднялся, привычным движением руки проверяя ножи на поясе. Что ж, поговорим по-морскому, трюмные крысы…

Все головы со стен внимательно глядели ему вслед.

Капитан вышел из каюты и решительно поднялся по узкому трапу, ведущему на ют, высокую палубу в кормовой части корабля. Судно полностью окунулось в туманную пелену. На «вороньем гнезде» грот-мачты зажгли фонарь, только его и было видно с палубы. На расстоянии в десять шагов уже ничего нельзя было разглядеть, как будто мрачная грозовая туча упала с неба и накрыла собой «Морского Змея». Вода внизу легонько гладила борта, снасти скрипели, и деревянный трап под ногами – тоже. В одной рубахе было довольно прохладно, сырость назойливо липла к коже, но кормчему было не до того.

Наверху было подозрительно тихо – не слышалось ни ругани, ни голосов – странно: если команда чем-то недовольна, то гвалт должен стоять несусветный, ведь практически любой из корсаров – мастер потрепать языком, прежде чем хвататься за нож, и уж тем более по такому вопросу, как власть капитана на судне. То, что на юте было тихо, могло означать, что все это либо чья-то развеселая шутка (ох, и поплатятся сейчас шутники!), либо самое худшее – все уже решено и сейчас ему, кормчему, огласят приговор.

Как только Риф поднялся наверх, вдохнув полной грудью пропахший соленым морем и пропитанный туманом воздух, второй вариант тут же обрел пугающую реальность – бо́льшая часть команды уже была здесь. Корсары стояли и сидели на чем придется – кто на бочках, кто просто на палубе. Множество фигур терялись во мгле, стоя за спинами своих более храбрых товарищей. Некоторые из матросов, подобно лихим цирковым акробатам, свешивались с вант бизань-мачты, кое-кто даже устроился на самой рее. Никто не был занят делом – все уставились на него, Джеральда.

Кормчий еще раз выругался про себя – Бансрот подери, куда только Гор смотрел, почему ничего не сказал ему, почему не предупредил об этом сборище?

– Я гляжу, вам тут весело, парни, – задрал голову Риф, – так весело, что позвали своего капитана принять участие в этой потехе. – Кормчий хмурым взглядом обвел всех присутствующих. Многие опускали глаза или отворачивались, но были и те, кто взирал с откровенными ненавистью и злобой. – Ну что, кто из вас наберется наглости говорить со мной, крысы обглоданные? Или предоставите это право нашему Кроуку?

Услышав свое имя, попугай тут же слетел откуда-то сверху и принялся расхаживать по палубе у ног капитана.

– Поднять паррруса! – прокричала глупая птица. – Отдать шваррртовы! Мертвецов за борррт!

– А попугай дело мелет, – усмехнулся кто-то, – может, его в переговорщики?

Корсары разразились громким хохотом, в котором ясно читалось повисшее в воздухе напряжение. Все-таки этот смех был совсем не простым и обстановку разрядить никак не смог. Что-то уже случилось, что-то, о чем Риф не знал. Все это навевало некое зловещее ощущение, сродни тому, как если бы кто-то забрал у ребенка любимую игрушку, но тот пока об этом не догадывался, с непониманием глядя на сердитую матушку, ограничившуюся лишь скупыми намеками.

– Говорить буду я.

Вперед вышел старый беззубый пират по прозвищу Джо-Полпальца. Когда-то, в былые времена, он прославился тем, что любил отрубать своим жертвам те самые полпальца на левой руке, пока в один прекрасный день сам не лишился на своей пятерне всех отростков сразу, кроме одной половинки. С тех самых пор у него вошло в привычку улаживать дела несколько по-другому, и вскоре Полпальца стал первым на судне знатоком неписаного свода морских понятий и правил, за что местные зубоскалы еще называли его Джо-Вспомни-Кодекс. Впрочем, подобное знание уже не раз доказало свою полезность – мало кто из простых корсаров доживал до таких преклонных лет, как Джо, и немногие обладали столь непоколебимым авторитетом среди морской братии. Но вот смутьяном и заводилой он точно никогда не был – не той глубины рыба, скорее работал на кого-то из команды, в этом Риф даже не сомневался.

– Говори, – приказал капитан, усаживаясь на любимую бочку у бизани.

– Морской кодекс гласит… – старик сделал долгую паузу, морщины на его помятом лице многозначительно растянулись, а кое-где даже умудрились почти исчезнуть, – что ежели команда корабля недовольна своим капитаном, ежели оный капитан обманывает свою команду, обсчитывает честных парней при дележе или замышляет недоброе, то команда вправе переизбрать себе капитана.

– Это где же я вас обманул? – усмехнулся Джеральд. – В чем обсчитал?

– В морском кодексе сказано… – начал было старик, но тут его перебили.

– Где наше золото, Риф? – раздалось сбоку.

Кормчий повернулся на голос и увидел недобро взирающую на него мрачную бородатую физиономию приземистого и крепко сложенного, точно гном, корсара с черной, под цвет бороды, повязкой через правый глаз. Ах вот оно что! Рональд Верлен, по прозвищу Черный Глаз, второй помощник капитана (а после того, как беднягу Дуэна смыло за борт во время шторма, так и вовсе первый), не вытерпел и встрял в спор – вот она, причина того, что здесь происходит. Злой прищуренный взгляд единственного глаза всегда был отличительной чертой Рона, как и его гнусный, едкий и вспыльчивый до невыносимости характер. Морское дело он знал хорошо, за что и был отмечен кормчим, но вот особым авторитетом в команде не пользовался, как Рифу всегда казалось. По всему выходило, что капитан сильно ошибался в верности своего помощника, как и в его амбициях. Ну да ладно, щенок, не таким, как ты, тягаться с Джеральдом Рифом, скоро ты поймешь это на собственной шкуре…

– Золото? – скривился кормчий. – О том ли золоте ты говоришь, что блестит ярко, звенит звонко и на вкус сладко? Оно ждет тех, кто достаточно храбр, чтоб его взять. И у кого достанет ума не торопиться…

– Отвечай на вопрос! – раздраженно бросил бородач. – Мы уже достаточно ждали…

– Да! Пусть скажет, с какого перепоя мы торчим здесь безвылазно, словно портовые девки, а не ищем на берегу клад? – раздалось сзади.

– Может, он хочет забрать все себе? А эти его дружки-солдатики, что ушли раньше, давно все нашли и смеются над нами! – Команда уже не на шутку себя распалила.

– Пусть он скажет! Пусть капитан ответит!

Отовсюду доносились злые вопросы и обвинения – корсары, все как один, требовали от кормчего обещанного богатства. Что ж, если им только это нужно… Риф даже позволил себе усмехнуться, ведь ничего нет проще, чем обвести особо жадных вокруг пальца, а там можно будет и разобраться с зачинщиками бунта, как подобает.

– Согласно кодексу ты обязан ответить на вопросы команды, Риф, – вновь принял бразды ведения переговоров в свои руки беззубый Джо, который по-прежнему стоял напротив сидящего на бочке капитана, но теперь он уже облокотился о штурвал.

– И я отвечу! – зло оскалился кормчий. – Как капитан, я привел вас сюда. «Морской Змей» не просто так пересекал океан, и, клянусь всеми морскими чудовищами, с пустым трюмом мы не отчалим! Здесь, в этих землях, сокрыты великие богатства, но у таких болванов, как вы, ума хватает только на то, чтобы устраивать свары, точить ножи и протыкать ими друг другу шкуры!

– Команда не верит тебе, Джеральд, – проскрипел Полпальца, – ты уже обманул всех, ввязавшись в эти дела с подозрительным солдатом, который, поди, издох, как рыба, выброшенная на берег, а теперь хочешь обмануть нас еще раз. Не выйдет…

– Да-да, – подтвердил чернобровый проныра Уэтерби, что звал капитана на суд. – Я слышал, как он снова разговаривает сам с собой!

– Помешанному не место у штурвала, – заговорил Черный Глаз. – Команде давно известно об этой твоей привычке, Риф, вести беседы с самим собой. Но мы все прощали тебе эту слабость – покуда наши карманы не пустовали, но сейчас… К тому же твои делишки с солдатами не нравятся здесь никому…

– Ублюдки! – взревел Риф. – В умалишенные меня записали и Арвеста приплели! Забыли уже, что Логнир и его люди два месяца делили с вами хлеб, подставляя плечо в трудную минуту! Вам ли крыситься на них, мерзавцы, или, может, кому-то сегодня ром слишком сильно в голову ударил?

– Они не из наших! – раздалось из толпы. – Почто мы связались с чужаками?

– А ты, Бернард? Чего молчишь? – Пылающий гневом взгляд кормчего остановился на угрюмом корсаре, что молча стоял рядом с Роном Черным Глазом. – Ты же Логниру жизнью обязан, чешуя ты протухшая!

– Каждый сам за себя, Риф, – пробурчал в ответ Берни Мор, – корсар никому ничего не должен…

– Лучше было эту солдатню сразу спровадить за борт! Насчет благодарности сухопутным крысам в кодексе ничего не сказано! – многозначительно поднял вверх свой единственный указательный палец старик, хотя на его месте многие из присутствующих почем зря палец бы не поднимали.

– Все солдаты служат Лилии! – бесцеремонно сплюнув на палубу под ноги кормчему, озвучил общий настрой команды одноглазый Рон. – А ты, Риф, продался королевским псам!

– Меня?! – Капитан вскочил со своей бочки и еле сдержался, чтобы не схватиться за нож. – Меня обвинять?! Ты мне за это ответишь, Черный Глаз, клянусь грот-мачтой! Где Гор?! Я желаю говорить с ним!

– Ребята, покажите ему Гора, – противно загоготал бородач.

В тот же миг кто-то из пиратов швырнул под ноги Рифу черную человеческую голову, вымазанную в крови. Пустые провалы выколотых глазниц жутко и как-то укоризненно уставились на капитана. Сомневаться не приходилось – чернокожий великан-боцман был мертв. Риф не выдержал и отвернулся – могучий герич был верен ему до конца, за что и поплатился. Да, дела точно плохи…

– Ну как, поговорили? – продолжал сотрясать воздух мерзким хохотом Рон, ему вторили остальные пираты – кому-то действительно было смешно, другие не любили Гора, остальные просто боялись сказать слово против – за спиной у негодяя Черного Глаза стояла немалая часть команды. – Гор, дружище, пролай нам чего-нибудь веселое, а? Мы так соскучились по твоему хлысту и доброму взгляду!

Риф затравленно оглянулся – он уже понял, что помощи ждать неоткуда. Ни единого слова не прозвучало в его защиту. Как же он проглядел все это, как допустил? Наверное, он все-таки плохой капитан, только и успел обреченно подумать про себя Риф, когда заприметил вдруг невысокую кряжистую фигуру. Коротышка, ростом не более трех футов, с настолько длинными руками, что его кисти лежали на палубе, выглядывал из-за ног одного из матросов. Карлик был облачен в красную куртку и вишневого оттенка круглую шляпу с маленькими полями. Риф моргнул, но на том месте уже никого не было. Капитан огляделся по сторонам, выискивая примечательного кроху. Вскоре он обнаружил его, притаившегося за штурвалом.

– Эй, Джек Пинок, – позвал кормчий. – Ты-то что скажешь?

Коротышка шагнул вперед и церемонно поклонился Джеральду. Джек давно жил на корабле, но не являлся членом команды, принадлежа к роду духов, которых называют «клабау». Обитают они в носовых фигурах судов. Когда-то он жил в дереве, из которого мастера вырезали змея, символ корабля Рифа, и оказался настолько привязан к нему, что перебрался на борт. Моряки любили его и немного побаивались, как любую нечистую силу. Он редко показывался людям, но, когда это случалось, все знали – ничего хорошего не жди. И в то же время само его присутствие на корабле являлось добрым знаком – считалось, что, пока на носу обитает дух, что бы ни случилось с судном в пути, оно всегда доберется до берега.

– Чего молчишь, Джек Пинок? Ты же всегда был против бунтовщиков и подобных им мразей… – Риф обвел рукой экипаж. Команда недовольно загудела, но никто не вылез вперед.

– Они дело говорят, Джеральд, – протрещал карлик. Его голос походил на стук деревянного молотка, которым забивают гвозди в палубу. – Ты привел на борт гоблина. А Джек очень не любит гоблинов. Пинками их гнать прочь. Пинками! Пинками!

– Я же тебе вина наливал, когда ты только объявился на «Змее», недомерок неблагодарный, и ты туда же?

– Ну… новый капитан тоже нальет мне бокал вина, а то и два. – Карлик ткнул рукой в сторону Черного Глаза, весьма довольного собой. – Традиции есть традиции.

– Ах ты, маленький пройдоха… – Риф шагнул было к духу носовой фигуры, когда один из матросов неслышно подкрался сзади и опустил ему на голову тяжелую рукоять абордажной сабли. Перед тем как свалиться в беспамятстве, Джеральд увидел, что коротышка подмигнул ему – то ли насмехался, то ли тайно поддерживал. Кормчий так и не успел понять.

* * *

Когда вас будят пинком, тычут ножом в ребро или обливают ушатом ледяной воды – это значит, что вам еще повезло, гораздо хуже проснуться в компании червей глубоко в могиле или открыть глаза, лежа на дне морском. Ибо, если тело все еще способно чувствовать хоть что-то, хотя бы боль, не извольте сомневаться – вы опять-таки живы, или, по крайней мере, пока еще живы. А значит, можете продолжать цепляться дрожащими от страха руками за ту тонкую, хлипкую, протершуюся от времени веревку, что глупцами зовется надеждой. А мертвецам она уже ни к чему.

– Ну что, очнулся? – послышалось совсем рядом, затем последовал болезненный удар ногой в бок.

Риф захрипел от боли, скорчившись, лежа на жестком тюфяке, после чего с трудом разлепил затекшие веки – на лице засохли кровавые потеки, затылок отозвался жуткой болью – сразу же вспомнились и удар, нанесенный сзади по голове, и то, что ему предшествовало. Сколько же он провалялся в беспамятстве? Час? Два? Сутки?

– Аааа… – Кормчий едва разомкнул разбитые и спекшиеся от крови губы. Нос тут же подернула боль – похоже, сломан. Его еще и по лицу били? Хорошо, что он этого не помнит. Уши Джеральда были изодраны – с них, не церемонясь, сорвали все золотые серьги-кольца. – Аааа… Бансрот подери… Где я?

Образы перед глазами дергались и расплывались, словно наутро после веселой ночки в таверне, но постепенно бывший капитан начал узнавать стены своей каюты – со всех сторон все так же угрожающе-насмешливо взирали жуткие головы морских жителей, его любимых спутников и самых благодарных из всех собеседников. В окно по-прежнему нагло забирался туман. Правда, в остальном каюта мало чем напоминала себя саму: тот идеальный порядок, в котором содержал ее Риф, ныне был превращен в сущий хаос – дорогая резная мебель разбросана и переломана, сундуки со вскрытыми замками вывернуты наружу, карты, книги и свитки свалены на полу в кучу и залиты чернилами из опрокинутого письменного прибора. Не лучшая участь постигла и личные вещи капитана – одежду, белье, оружие… Все, что имело для негодяев-бунтовщиков хоть какую-то ценность и можно было забрать с собой, забрали. Остальное – как будто специально, насмехаясь над ним, изорвали, привели в негодность и бросили здесь же. К горлу кормчего сам собой подкатился комок, а кулаки сжались от бессильной, ставшей от того тем более горькой, злобы: среди прочего мусора на полу валялся разорванный в клочья судовой журнал – в нем капитан много лет отмечал все свои походы и странствия, в коих ему довелось принимать участие. Это был не просто набор сухих записей, что обычно ведут в своих дневниках капитаны кораблей, а в каком-то роде история его жизни, со всеми ее стремлениями, тайными мыслями, надеждами и переживаниями. Как все-таки жаль, отчего-то подумал Риф, что теперь совсем ничего не останется после его смерти и никто так и не узнает о том, что же ему довелось пережить…

– Очухался уже? – вновь донесся до кормчего грубый, язвительный голос. Все еще неподвижно лежащий на своем тюфяке Джеральд с трудом повернул голову, чтобы встретиться взглядом с сидевшим напротив него, в одном из кресел, корсаром Бернардом Мором. – Пора просыпаться, Риф. Это я тебе как мамочка твоя говорю. – Пират отвратительно, во всю глотку расхохотался.

– Негодяй, – только и сумел выдавить из себя кормчий.

– Не без того, – не раздумывая, согласился корсар. Не спуская глаз с капитана, правой рукой пират нащупал на столе уже откупоренную бутыль рома, поднес к губам и отхлебнул. – А ты, Джеральд, наверное, думал, что овечек пугливых нанял в команду, а?

– Нет, я взял на борт свору помойных грызунов. – Риф в сердцах сплюнул, попытавшись привстать на локте, но сразу скривился, упал обратно на кровать и хрипло закашлялся – ребрам тоже хорошо досталось, даже простой кашель причинял невыносимые мучения. – Как еще вас называть…

– Ой-ой-ой, – зло рассмеялся Бернард, – можно подумать, мне стало стыдно…

Его громкий хохот прервался скрипом открывшейся двери. Всю веселость с корсара как рукой сняло – в каюту своей излюбленной походкой вразвалочку вошел предводитель бунтовщиков – одноглазый бородач Рон. Черный Глаз бросил презрительный взгляд на лежащего кормчего и, по достоинству оценив состояние, в котором тот пребывал после вчерашних побоев, поинтересовался у Мора:

– Говорить может?

– Мы только что с ним очень мило беседовали, капитан, – ответил пират.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Рональд Верлен.

– От меня ты любезностей не дождешься, мразь. Крыса ты, а не капитан, – признав вошедшего, сдавленно прохрипел Риф со своей койки. Терять ему было нечего – так и так корабль во власти этих мерзавцев, а что для него значат все эти избиения, пытки, боль или даже собственная смерть в сравнении с потерей «Морского Змея»? Его «Змея», его корабля, его красавца…

– Узнаю́, узнаю́ старый добрый говор благовоспитанного Джеральда Рифа, – скривился одноглазый, присев на кровать рядом. – Ты уж извини, Рыжий Безумец, что тебя вчера так помяли – ребят тяжело было удерживать. – Судя по голосу, негодяй ни о чем и не думал жалеть. Теперь он не боялся называть бывшего капитана так, как того раньше кликали лишь за глаза, поминая его любовь поболтать с самим собой. – Но мы же с тобой не первый год бороздим океан, и оба знаем, где нож втыкать, а где золотишко грести…

– Спрыгни с реи, ублюдок…

– Ну-ну, полегче, Джеральд. А не то ведь и по-другому поговорить можно. – Черный Глаз многозначительно глянул на Бернарда Мора, а тот как бы невзначай коснулся ладонью рукояти ножа, торчащего за поясом. – Хоть мы и не имперская инквизиция, но тоже кое-чего умеем.

– Что тебе нужно? – упавшим голосом проговорил Риф.

Как кормчий ни храбрился, а все же острие в брюхе не слишком-то улучшило бы его пищеварение. Жизнь – она такая прилипчивая штука, знаете ли, как жена, с которой прожил лет тридцать: добровольно и не расстанешься. Бородач это тут же почувствовал и, как ему показалось, сделал бывшему капитану крайне выгодное для того предложение:

– Мое слово такое. Ты помогаешь нам всем разбогатеть, а в благодарность мы с ребятами высаживаем тебя живым и здоровым на островах Кинжала и Кости. При должном везении сможешь даже начать все сначала. Ну, разве что в Сар-Итиад в ближайшие год-два, а то и все десять, тебе лучше не возвращаться. Что скажешь? По рукам?

Несмотря на всю безысходность ситуации, в которой он оказался, Риф едва сдержал себя, чтобы не расхохотаться одноглазому в лицо. Эх, Ронни, Ронни… Глупцом ты был, глупцом и помрешь. Мало взять власть, надо еще суметь ее удержать. А ты, как полный болван, наобещал, поди, команде золотые горы, а вот взять-то их негде. Как только ребята поймут, что ты их надул по собственной дурости, недолго тебе останется вытанцовывать на палубе…

– С чего ты взял, что здесь вообще есть клад, Верлен? – Джеральд наконец-то сумел приподняться и сесть на своей койке, пусть и скривившись при этом от боли, – продолжать разговор, глядя на собеседника снизу вверх, было слишком неудобно и унизительно. – Нет здесь никаких сокровищ, и не было никогда. Только статуи эти бансротовы, которые Арвест искал.

– Не нужно меня водить вокруг колодца, как барышню на прогулке, Риф, – раздраженно рыкнул бородач, в руке у него показался нож. – Мне, как ты понимаешь, обратного пути нет. И либо ты приведешь меня к золоту, либо мы оба останемся здесь, просекаешь? А вот это тебе, чтобы впредь помнил…

Рука с кинжалом взметнулась в резком замахе, острое лезвие тут же окрасилось кровью – кормчий охнул и схватился за разрезанную щеку. Порез вроде был неглубоким, но очень болезненным.

– Аааа! – в отчаянии вскричал Джеральд. – Убери нож, ублюдок! Почем мне вообще знать, что тут есть клад?!

– А ты покрепче, чем я думал, Риф, – раздраженно бросил Рон, убирая кинжал обратно за пояс. – Но я тебе помогу. Берни, подай-ка сюда карту.

Корсар взял со стола пергамент и передал новоиспеченному капитану. Тот не замедлил развернуть его у себя на коленях. Взору Рифа предстала та самая злосчастная схема южных проливов, которую он изучал перед бунтом.

– Вот здесь. – Грязный палец ткнул в обведенный чернилами старый форт южнее Тириахада. – Попробуй скажи, что не там…

«Porta-arum» – бесстрастно сообщала древняя надпись. «Дверь, Залитая Золотом» – значился ниже перевод, сделанный рукой самого кормчего. Вот она, злобно скалящаяся ухмылка ироничной судьбы. И дернул его Бансрот сделать эту пометку! Головы на стенах единодушно залились хохотом, но Рифу было совсем не смешно. Взывать к разуму бунтовщиков глупо – что толку, никто ж не поверит. Он с обреченным видом кивнул, склонившись над картой, еще раз зачем-то вглядываясь в эти странные, наполовину стершиеся надписи на староимперском. В этот самый миг одна из капель крови сорвалась с рассеченной, покрывшейся дневной щетиной щеки и упала на потрепанную бумагу, прямиком на изображение древней крепости, утопив ее в зловещей багровой кляксе.

* * *

Палуба «Морского Змея». Западный океан, в восемнадцати морских милях от побережья Тириахада. Прошло три дня.

– Что он там делает? – в страхе спросил один из матросов другого. Даже в шепоте проскальзывала дрожь.

– Да не знаю я, – сквозь зубы ответил товарищ. – И это… лучше не гляди в ту сторону.

Оба корсара поспешно отвернулись от юта, где находилась дверь капитанской каюты, и начали еще усерднее мыть щетками палубу, обтирая колени и согнув спины, словно забитые рабы.

Туман, который с прибытием к чужому берегу окутал корабль, преследовал его и после отплытия. Все понимали, что так не должно быть, все видели это, но ничего не могли поделать. Ведь все происходящее – до боли ненормально, неправильно и противоречит всем законам: паруса рвутся от попутного ветра, а туман все никак не рассеется, не исчезнет. «На корабле демон», – так говорили одни. «Нас прокляли», – шептали другие. Были и третьи – те, кто считал, что одно отнюдь не противоречит другому. Но все, какого бы мнения ни придерживались, знали, кто именно всему виной.

Джеральд Риф, Рыжий Удалец, Рыжий Безумец, Поймавший-Удачу-В-Сеть – некогда его прозывали так. Сейчас у него самое расхожее имя было… Демон.

После его возвращения на корабль страх поселился на палубе и заполнил собой каждую треклятую щель. Липкие щупальца обреченности росли из трюмов, словно чудовищные растения, они выбирались наверх и душили всех, кто был на борту. Люди, сами того не зная, оказались в плавучей тюрьме, из которой не сбежать, поскольку за бортами отнюдь не море, а черная алчная бездна. Из-за тумана не было видно воды. Зато постоянно был слышен жуткий скрежет, будто корабль не плывет по волнам, а продирается через холмы наваленного железа, ржавого и сломанного. Ужасом пропитались снасти, а доски палуб, казалось, стали скользкими от слизи отчаяния и непонимания. Впередсмотрящие на «вороньем гнезде» не могли ничего различить вдали, и корабль куда-то летел на огромной скорости вслепую. Теперь «Змей» ничуть не походил на боевой «дракон», он скорее напоминал деревянную игрушку-кораблик на колесиках, которую волочет за собой по пыльной улице ободранный мальчишка.

Команда больше не нуждалась в приказах капитана. Все выполняли обязанности с неистовством и едва ли не фанатизмом, никто даже и не думал, чтобы вымолвить хотя бы слово против. Каждый, от Джека Пинка и до отравителя-кока господина Супинса, понимал, что им не остается ничего другого, кроме как довериться ветру и добровольно отдаться в неспокойные волны судьбы в надежде, что кораблю не придется заходить в свою Последнюю Гавань. Когда долго находишься в состоянии безысходности и ужаса, привыкаешь к нему, а от тебя самого не остается ничего, кроме тени того, кем ты был когда-то. Никто не молился – почему-то все знали: будет лишь хуже. Никто не пытался сбежать – один бедолага уже прыгнул за борт в надежде доплыть до берега. Хруст его словно перемалываемых в чудовищных жерновах костей до сих пор звучал в ушах. Полоса брызнувшей крови окрасила борт, как будто человека просто стиснули и раздавили, как переспевший фрукт.

Корабль стрелой несся в туманном облаке, и никто не смел обернуться, бросить даже взгляд на покинутый берег.

Все началось всего восемь часов назад. Экспедиции не было уже довольно долго. Оставленный Роном за старшего Билл-Из-Петли, новый второй помощник, уже собирался снаряжать поисковый отряд, когда на рассвете третьего дня о борт «Змеи» ударился нос лодки, а спустя некоторое время еще одной. В лодках никого не было, но они так глубоко просели, что всего пары дюймов не хватало для того, чтобы вода начала переливаться через борта. Даже с палубы «дракона» было видно – они чем-то загружены. Спустившийся матрос застыл, будто о рею стукнутый, когда понял, что все место в обеих лодках занимают мешки с золотом.

«Хвала Тайдерру! Рон Черный Глаз сдержал слово! Да сам Рыжий Удалец, всем известный баловень судьбы, ему и в подметки не годится! Слава новому кормчему!» – Такими мыслями полнились умы команды. Золото перегрузили на палубу, а после отправили в трюмы. Никто не взвешивал кубки, никто не считал монеты, и уж тем более никто не оценивал кольца и драгоценности, но все знали – здесь столько, что даже попугай Кроук может купить себе корабль. Когда последний мешок исчез в сытой утробе трюмов, к кораблю выплыла еще одна лодка. На носу ее стоял человек, неподвижный, словно мраморный идол; на банках темнели согбенные фигуры матросов – никто и не думал браться за весла, но лодка тем не менее быстро приближалась к «Морскому Змею».

– Хвала Удачливому Черному Гла… – Крики оборвались на полуслове, когда стало видно, что у вернувшегося предводителя оба глаза на месте, а волосы медно-рыжие, а не черные, да и ростом он на две головы превышает кормчего Верлена.

Все тут же узнали своего капитана. Настоящего капитана…

Никто ничего не понимал. Куда делся Черный Глаз? А его новый старший помощник Бернард Мор? Как Джеральду Рифу удалось вновь, так сказать, взять штурвал в свои руки?

Поднявшегося на палубу Джеральда Поймавшего-Удачу-В-Сеть встретили молчаливые, застывшие, точно у кукол, взгляды. Никто не посмел ничего сказать, когда он шагнул к Биллу-Из-Петли. Казалось, убей сейчас Риф новоявленного второго помощника, все промолчат и примут это как должное. Но капитан не собирался проливать кровь бунтовщиков.

– Снять. Якоря, – негромко проговорил он. – Поднять. Паруса. Курс. Северо-северо-запад.

Команда, будто один человек, отшатнулась. Речь кормчего изменилась. Сейчас он говорил надрывно, словно каждое произнесенное им слово – маленький осьминог, который застрял в его горле и никак не хочет оттуда выбираться, хоть его и заставляют. Он цепляется всеми своими щупальцами с присосками, но все равно срывается…

Да и лицом изменился красавчик-кормчий. Раньше, бывало, корсары шутили, что все барышни Сар-Итиада побывали в капитанской койке, а теперь с ним легла бы лишь Старуха с косой. Весь загар, который, казалось, был его второй кожей, сошел, а лицо казалось отлитым из воска – белее, чем клыки мерроу. Медный оттенок длинных собранных в хвост волос потемнел, утратил всю рыжину и словно загустел, став рубиновым. В ничего не выражающем взгляде сквозило абсолютное равнодушие ко всему, а глаза теперь отражали все, что угодно, но только не душу. Даже за пять ярдов от капитана волнами растекались странные незримые потоки. От них попеременно то бросало в лихорадочный жар, отчего пот выступал на лбу, а рубаха липла к спине, то обдавало мертвенным холодом, и тогда казалось, что тебя стремительно затягивает на темное ледяное дно. Эти незримые токи словно ощупывали кожу, проверяя, где место помягче, откуда приступать к обеду. Всех посетило ощущение, что перед ними не тот, кого они давно знают, а некто другой… чужак… незнакомец… Это был вовсе не человек. Дикий зверь в теле человека взошел на корабль. Вместе с его появлением туман стал еще гуще, а страх облизал борта, словно гигантская тварь из морских глубин.

Отдав распоряжения, капитан развернулся и направился в свою каюту. Дверь за ним затворилась, а команда поспешила последовать приказу. «Морской Змей» отошел от берега и устремился в открытое море.

Никто не знал, что приключилось с экспедицией на берегу, куда девалась добрая ее половина, а те, что вернулись, таинственным образом все забыли. Лишь капитан знал и помнил все… Перо скрипело в его пальцах, взрезая на бумаге чернильные раны. С такой скоростью ни один нормальный человек точно не смог бы писать, строки будто жили собственной жизнью, все удлиняясь. Изорванный в клочья дневник капитана Рифа был снова цел, на его листах не осталось ни следа от нанесенных ему увечий. Перо выводило буквы на староимперском – языке, которого Джеральд Риф, старый Джеральд Риф, совсем не знал…

…Хмурое осеннее солнце поднялось в зенит, не в силах согреть озябших путников. Два десятка вооруженных до зубов людей и почти столько же не менее экипированных смертоносным железом орков вот уже с самого утра, хлюпая сапогами и спотыкаясь, брели по поросшим ольхой и ивой болотам. Моряки ежечасно поминали Бансрота, как будто древний Полудемон лично был виноват в каждой коварно ушедшей из-под ног кочке, повстречавшейся на их пути; или в стаях ненасытных комаров; или в ужасной влажности, из-за которой казалось, будто не по суше идешь, а ступаешь по шею в воде.

Лес Кровавой Сосны (которая стала мачтой «дракона») постепенно перешел в марь, поросшую вересковым кустарником и ивовыми зарослями. Высокие стройные деревья походили на уродливых, но в то же время вызывающих жалость к себе женщин-фоморок, которые не успели вернуться до конца осени в свою тайную страну, и теперь путь оказался закрыт для них навсегда. Казалось, что это длинные худые пальцы, а не ветви, вонзаются во влажную землю и погружаются в затянутую лиственной пеленой воду. Все больше кругом становилось распадков, заполненных гнилой вонючей водой, а частые здесь дожди превратили землю под ногами в нечто и вовсе невообразимое.

Туман, стелившийся, точно пуховой ковер, между деревьями и кустарником, скрывал ямы и кривые торчащие корни, еще более усложняя продвижение. Сапоги скользили на зеленом мху, цеплялись за вросшие в землю камни, и только благодаря длинным шестам и баграм, которыми запаслись моряки на «Зме́е», представлялось возможным хоть как-то продолжать путь. Правда, были и такие самоуверенные типы, которые посчитали, что и без помощи «жалкой стариковской клюки» смогут найти дорогу среди обманчиво гостеприимных трясин, манящих нежно-зелеными полянами.

– Тысяча тритонов! Да что же это такое! – ругался предводитель корсаров Рон Верлен, отряхивая с бороды мокрые листья, мох и болотную тину – он только что ненароком встал на ложный камень и провалился в топкий распадок. Там бы он, наверное, и остался, если бы идущие следом пираты вовремя не вытащили его на тропу. – Риф, рыжий мерзавец, я гляжу, ты нарочно выбрал этот путь, чтобы мы тут все вымокли до нитки и обвисли, словно паруса в шторм?! А то и вовсе потонули, как щепки, болотным огням на радость!!! Нельзя было, что ли, отыскать какую-никакую дорогу? В обход трясины, к примеру!

– Нет здесь никаких дорог, и не было никогда, – буркнул себе под нос Джеральд. – Сам же карту видел…

Свергнутому капитану приходилось тяжелее всех, потому что руки, стянутые за спиной веревкой, пленнику никто и не думал развязывать, и своим бесконечным падениям он уже вовсе потерял счет, это не считая того, что даже от комаров ему нечем было отмахиваться.

Черный Глаз отчего-то считал, что Джеральд Риф дорогу знает, как свои шкоты, при этом вовсе не придавая значения тому, что и Рыжий Удалец здесь впервые. Болота Беллегаров отнюдь не были тихим местом, походящим на погост, как окрестности мертвого Тириахада. Лягушки и жабы квакали совсем рядом. Птицы кричали, переругиваясь между собой и скрываясь где-то под кронами деревьев и в ветвях кустарника. Порой в стороне можно было даже заметить бредущих в воде цапель, выискивающих у себя под ногами неосторожную добычу. Однажды прямо перед идущим первым Берни с пронзительным отрывистым клекотом вспорхнул в хмурое небо большой комок тумана. Точнее, всем сперва показалось, что это был туман, на самом же деле моряков напугал обычный пепельный лунь. Не дали болотному охотнику поймать его добычу – лягушка шмыгнула из-под сапога Рифа, и тот в очередной раз поскользнулся. Бернард схватил бывшего капитана за шиворот и резко поднял на ноги…

Чем дальше отряд заходил в болота, тем тяжелее становилось идти и плотнее сгущались сумерки. И если уж днем двигаться по такой местности было просто опасно, то в стремительно наступающей темноте – вообще подобно глупому и бессмысленному самоубийству. Комаров будто кто-то специально науськивал, и их стало столько, что приходилось постоянно хлопать себя по щекам, лбу и носу. Наглые насекомые собрались как следует поужинать столь редкой и сочной добычей. И это было только начало… вскоре на охоту выйдут ночные хищники, и тогда людям и оркам придется несладко – это все понимали. А что уж говорить о неведомых болотных чудовищах…

– Умри в муках… умри в муках. И ты умри в муках. – Это Рон Верлен отбивался от осаждавших его наглых кровопийц. – Ну что, долго нам еще идти, Риф? Завел ты нас, мерзавец, в топи! Лучше бы сразу в водоворот столкнул!

– Тише, Черный Глаз, – приставил палец к губам спокойный и рассудительный Бернард Мор, его старший помощник. – Когда-нибудь да дойдем. Не привлекай к нам внимания. Не буди трясину понапрасну…

– И все же… – понизил голос новый капитан, опасливо оглядываясь. – Когда же мы дойдем? Откуда ты вообще знаешь, куда идти, Джеральд?!

Они продолжали путь. Бенард Мор – первым, следом – Риф, далее – Верлен, а за ними и все остальные.

– Все просто, Ронни, – невесело усмехнулся Джеральд. Голова начала так сильно болеть, что он уже не чувствовал синяков и ушибов; виски просто горели, но бывший капитан не мог их даже потереть. – Я подсчитал по линии меры, на сколько миль нужно отойти от берега. Берни прекрасно справляется с компасом, и вскоре, я уверен, мы найдем то, что ты ищешь…

– Скорее бы, а то уж… ты нам нужен… иди к нам… мы ждем тебя, Риф… – странным шипением закончил свою речь Черный Глаз.

– Что? Что ты сказал? – Джеральд резко обернулся. Это точно был голос не Рона Верлена или кого-то из спутников Рыжего Удальца. Множество голосов прозвучали одновременно и с разных сторон, от подножия тропы, из прогнивших коряг, из трясины. Да, так могли говорить лишь топи.

– Я сказал, скорее бы, а то эти длинноносые твари уже сожрали мое лицо. Чего встал? Давай шагай.

Риф попытался уверить себя, что ему показалось…

– Бансротовы топи, – не унимался Черный Глаз. – Но как-то же они в эту крепость ходили? Припасы там, снаряжение и прочее барахло. По болотам коней с телегами вести тяжко, не по воздуху же имперцы сюда летали?

– Да кракен их разберет, – сплюнул Риф. Делиться своими предчувствиями и страхами со спутниками он не собирался. Уж кто-кто, а он знал – если выдашь то, чего другие не видят и не слышат, – рискуешь прослыть умалишенным. Но сам он боялся до дрожи. – Вот доберемся – спросим. Если будет, кого… – Бывший кормчий как-то безумно и очень не к месту расхохотался. В его смехе звучало больше истеричной паники и тревоги, чем подлинной веселости. – И если будет, кому…

– Смотрите, вон там! – Берни вскинул руку и указал на едва уловимый просвет в стене деревьев и зарослей верескового кустарника.

Остальные пока еще ничего не видели, но через пару десятков шагов и они стали различать возвышающуюся вдали громаду из серого камня. Отряд прибавил шагу, торопясь поскорее покинуть опостылевшие болота. Один только Джеральд, казалось, никуда не спешил, за что то и дело получал болезненные тычки в спину от своих бывших подчиненных – пленнику отчетливо представлялось, что торопиться к этому форту равнозначно тому, чтобы радостно и вприпрыжку бежать в страну Смерти вслед за улетевшим туда воздушным змеем. В то время как глубоко в душе у остальных еще только зарождалось зловещее необъяснимое предчувствие, кормчему с каждым шагом все громче чудились шипящие голоса… А может, это он уже окончательно сходит с ума, и после памятного удара по затылку к говорящим головам трофеев (что исправно скрашивали его одиночество и чьи советы порой бывали даже полезны!) добавилось кое-что похуже. Чему теперь верить, Риф уже не знал и поэтому просто брел вперед, покорно шагая навстречу своей судьбе и жуткому, непрекращающемуся шепоту. Рыжим Удальцом он себя больше не чувствовал.

Наконец, через какую-то половину часа, они вышли к каменному подножию. Болота и жиденький лес обступали со всех сторон огромные стены древних укреплений. Форт представлял собой правильный восьмиугольник, в каждой из вершин которого, словно копье в землю, была воткнута квадратная башня с прямыми зубцами на вершине. Сооружение выглядело заброшенным и покинутым – ворота оказались наглухо закрытыми, но покосились от времени – ржавые петли уже не в силах были держать окованные железом массивные створки. Бастионы и башни также пребывали в не лучшем состоянии – некогда грозный камень во многих местах осыпался, а кое-где обвалились и вовсе целые участки стены.

– Эх-хе, ну и здорова! – присвистнул Берни Мор, придирчиво оглядывая крепость. – Да здесь же лет сто, поди, никого не было, чтоб мне в пучине сгинуть!

– Триста, – тихо прошептал Джеральд, застывший рядом, – триста тридцать шесть лет как его в последний раз запечатали…

– Что? Чего ты там бормочешь, Риф? – Чернобородый Рон недобро зыркнул своим единственным глазом на бывшего кормчего.

Тот не ответил. И вправду – что он мог рассказать? Конечно же, не о голосах в голове, поскольку он сам не мог разобраться, что они такое вообще. Как он их понимает? Да и понимает ли, или просто умом тронулся, что более вероятно? Джеральд не знал.

– Ничего, господин капитан, – с кривой усмешкой ответил Риф. – Вон там ворота немного отходят. Если просунуть багор и отжать их, можно будет пролезть.

– Джимми, Стивен, Уэтерби! А ну, за дело! – приказал одноглазый. Трое корсаров тут же бросились вскрывать створки. – А вы чего стоите, лентяи? Ждете, пока мы за вас все сокровища отыщем? – Рон повернулся к оркам. – Зерах, займи своих парней делом! Пусть найдут пару-тройку бревен, надо будет чем-то укрепить вход!

Атаман зеленокожих прорычал короткий приказ, и вскоре его подчиненные приволокли несколько упавших, но все еще крепких осиновых стволов. Ворота между тем поддались, мерзко заскрипев, – одна из громадных петель треснула и оторвалась, не выдержав. Общими усилиями пираты и орки сумели просунуть в образовавшуюся щель бревна – внизу получился вполне приличный проход – достаточно, чтобы можно было протиснуться внутрь.

– Чего ждем, крысы трюмные?! – радостно вскричал Черный Глаз. – Вперед, я уже слышу звон червленого металла! И не забудьте: дверь, отлитая из золота, – моя! Она будет закрывать мою новенькую капитанскую каюту! Берни, проверь, что там!

Мор пробрался в дыру первым, и вскоре его бодрый голос возвестил, что за воротами все в порядке, опасности нет. Пираты один за другим, кряхтя и неизменно поминая Бансрота, протискивались в проем и исчезали внутри.

– Джеральд, ты следующий. – Чернобородый ткнул в спину Рифа, когда они остались вдвоем и, усмехнувшись, добавил: – Уж не думаешь ли ты, что я тебя брошу тут одного любоваться столь изысканным фасадом? Хе-хе…

– Руки хоть развяжи, как я связанный здесь пролезу? Клянусь, сбегать не стану.

– Ладно, только смотри, без глупостей. – Нож Черного Глаза резанул стягивавшие запястья веревки, и вскоре Джеральд уже с наслаждением разминал задубевшие кисти. – Все, давай, лезь.

– Погоди, Рон.

Совсем не обращая внимания на нож, зажатый в руке бывшего помощника, кормчий задержался перед воротами, нагнулся к земле и, порывшись в грязи, подобрал довольно крупный осколок сургуча, должно быть, слетевший с дверей, когда ломали петлю. На нем ничего не было. Обычно на печатях значится герб, надписи, знаки, рассказывающие о том, кому принадлежит эта самая печать, но здесь – лишь гладкий, ровный оттиск. Джеральд обреченно вздохнул. Старые сорванные печати совершенно точно не сулили кладоискателям ничего хорошего, но Черный Глаз был слишком упрям, чтобы внять голосу разума. Этот болван даже название крепости правильно запомнить не может! Считает, что «Дверь, Отлитая из Золота» и «Дверь, Залитая Золотом» – одно и то же. Эх, сейчас бы вырваться, прикончить мерзавца и бежать, да вот только куда? Даже если удастся совладать с Верленом, что делать с остальными бунтовщиками, которые остались на корабле?

– Не нравится мне все это… – пробормотал рыжий. – Не иди туда, Ронни.

«Отвяжись. Отвяжись. Отвяжись»… – закрыв глаза, твердил про себя Риф.

Назойливый шепот в голове звучал все громче, и от него уже нельзя было избавиться, словно множество безликих, как ветер, фигур сгрудились за его спиной и одними губами что-то твердили без остановки в самые уши. Ничего конкретного нельзя было разобрать из этого сплошного злобного шипения, но подчас из него вырывались крики на разные голоса: то злобный – так мог бы говорить меч, вонзающийся в сердце, имей он губы; то утробный, будто раздающийся из глубины могилы; то высокий и срывающийся на режущий уши визг, словно лезвие, затачиваемое на кузнечном круге. И в этих криках угадывались обрывки слов. Джеральд дернул головой. Он тщательно потер руками виски – наваждение отпустило. Надолго ли?

– Что, зависть душу теребит? – неверно истолковал его сомнения Черный Глаз. – Ну так завидуй. Новый капитан покажет тебе, как действительно нужно добывать сокровища. – В спину Рифу недвусмысленно ткнули ножом. – Вперед, пошел…

Внутренний двор был пуст, правильнее даже сказать – пугающе пуст. Люди и орки застыли у врат, не решаясь двинуться дальше, и завороженно наблюдали, как равнодушний ветер гоняет сухие листья по выщербленным серым камням. Почти осязаемые тоска и обреченность повисли в воздухе. Ветхие стены пристроек взирали на незваных гостей пустыми провалами узких стрельчатых окон, зловеще ухмыляясь при этом щелями между створками скособоченных дверей. Что там скрывалось, во тьме внутри? Бывший капитан готов был поклясться всеми известными морскими течениями, что ничего хорошего.

– Хранн-заступник, – тихо прошептал кто-то сзади. – Как же здесь…

Никто не мог подобрать нужных слов, описывающих состояние, в которое погружаешься, оглядывая серые стены, плиты, которыми вымощен двор, и могучие башни. Появилась странная уверенность, что ни одна человеческая рука не приложилась к постройке этой крепости, ни одна нога орка или же гнома не ступала в клетку восьмиугольных укреплений. Не было здесь и демонской скверны, от которой в носу стоит мерзкий запах серы, а все тело бросает в жар, не было и потустороннего холода жителей с Терновых холмов: фоморов, спригганов и остальных духов, в присутствии которых сердце леденеет, а из легких вырываются облачка пара. Кто же возвел это сооружение, отталкивающее настолько, что руки сами собой сжимаются в неосознанном порыве разрушить все вокруг до основания? Ответа не было…

Ветер постепенно утих. Сумерки сгущались все сильнее, и туман поднялся от болот настолько, что перетекал во внутренний двор через стены, будто молоко через края чашки. Зажгли факелы, и желтые отсветы заплясали, словно безумные призраки, на стенах и лестницах.

– Разделяемся на группы по трое и начинаем искать, – не теряя времени даром, скомандовал Черный Глаз. – Переройте здесь все до последнего камня! Как найдете золото – сразу сообщать мне. Если же встретите что-то еще, что-нибудь… не совсем обычное, предупредите остальных. – Верлен невольно поежился: в тени хмурых стен старого форта и ему было не слишком-то уютно. Сразу стало понятно, что и нового кормчего начинает угнетать царящая тут обстановка мертвенного запустения. Казалось, даже на погосте более людно – там хоть покойники, а здесь – совсем никого. – Риф, ты пойдешь со мной и Берни, и чтобы без глупостей.

Корсары молчали, их одолевала необъяснимая тревога, а сомнениям не было конца: многие подумывали, уж не зря ли они вообще сюда притащились?

– Может, вернемся, капитан? – раздался вдруг голос Джо Полпальца, по-мальчишески испуганный и по-девичьи истеричный. Каждый боится по-своему. Старый пират боялся именно так. – Чую, недоброе это место. Ох, недоброе… Кодекс велит вернуться – уж поверьте, я кодекс знаю!

– А золото тебе уже ни к чему? – язвительно оскалился на него Черный Глаз. – Можешь возвращаться в болота, суеверный старик, ежели струсил. Но доли своей не получишь, так и знай. Ни единого тенрия!

– Тенрррии! Тенрррии! – услышав знакомое слово, заорал на плече у Джо глупый Кроук и распушил перья. – Звонкие тенрррии! Зачем меррртвецам тенрррии?!

– Кто-нибудь еще так считает? – обвел взглядом всех присутствующих Черный Глаз. – По мне, так лучше в могиле, да с денежками, чем без гроша, да в кабаке!

Корсары мрачно переглянулись – рисковать они, конечно, привыкли, главное, чтобы не забесплатно, да был бы шанс, что руки останутся на месте – надо же чем-то уносить награбленное. А оркам и вовсе, казалось, все ужасы мира были по щиколотку подбитых мехом сапог – зеленокожие уже успели разделиться на тройки и начали неспешно разбредаться кто куда. Заметив это, корсары враз осмелели и двинулись следом – где ж это видано, отдать все сокровища глупым оркам, а самим остаться ни с чем! Они шли, ступая по колено в ковре сухих опавших листьев, шелест сопутствовал шагам. Сар-итиадцы продвигались медленно и настороженно, все обнажили оружие и с опаской оглядывались по сторонам – тревога не думала отпускать пиратов. Бедняга Джеральд и вовсе шел белый как полотно – поселившийся в голове злобный шипящий голос мертвой хваткой вцепился в распаленное страхом за собственный рассудок сознание и уже не отпускал его, порой нашептывая такое, что кормчий уже начал задумываться: не лучше ли было получить ножом в брюхо, чем без подготовки соваться в это проклятое богами место.

* * *

– Смотри сюда, капитан. – Бернард Мор ткнул пальцем в едва видимую щель в стене на уровне глаз, которую сразу и не заметишь. – Здесь проход!

– Неужели? Еще один? – делано удивился Рон Верлен, уже успевший достать всех своим раздражением – настроение у Черного Глаза вконец испортилось после полуторачасового прочесывания пустующих развалин с весьма безрадостным результатом. Корсары искали в коридорах форта хоть какой-то намек на золото и ценные вещи, но пока все было тщетно – словно океанская волна смыла все следы. Под открытым небом лежали листья, в помещениях – пыль. Было не похоже, что здесь кто-то когда-то жил, нес службу, спал, готовил обеды. Ни мебели, ни картин, ничего, что могло бы указать на былое присутствие людей… И ведь, что примечательно, возвращающийся время от времени, словно прилив, мерзкий страх от этой пустоты никуда не делся, а, напротив, сильнее сжимал виски. Не смолкали и голоса в голове у Рифа, он уже почти сжился с ними, двигаясь следом за Роном и Берни бездумно, как старый подслеповатый пес на поводке. Свистящий шепот продолжал терзать измученный разум кормчего:

«И правили Они страхом, подчиняли горем, а суд свой вершили отчаянием. И не было в Них ничего человеческого, ибо хоть и были Они людьми во плоти, но змеями по сути своей. Никто и нигде не в силах был освободиться от Них, избавиться от гнетущей злой воли, от власти чудовищ над сынами людскими, никто не мог ни спастись, ни сбежать, ни вымолвить слова против. От младенцев и до стариков все славили Их, служили Им и пресмыкались пред Ними, и длилось это тысячи лет. Покуда не пришел Великий Волк и не даровал людям свободу…»

Сейчас они стояли под сводами главного помещения крепости – большого холла, где, как и везде здесь, не было ничего, кроме голых стен. В противоположном от входа конце на несколько ступеней возвышался помост, предназначенный, судя по всему, для трона. На стене за площадкой Берни и различил в свете факелов узкую щель, которая напоминала замочную скважину для гигантского ключа.

– Что там, тайная дверь? – Черный Глаз подошел к находке своего помощника, вытирая рукавом выступивший на лбу пот. Судя по всему, новоявленному капитану отчего-то вдруг стало слишком жарко.

«Кто знает, не слышит ли он сейчас своих собственных голосов», – подумал Риф.

– Может, и не дверь, но вот тайная точно, – пробормотал Мор, просовывая в щель острие ножа. Послышался скрежет, а затем резкий звон сломавшейся стали – в руке у корсара осталась лишь обтянутая кожей рукоять с небольшим обломком лезвия.

– Не так, – неожиданно подал голос Джеральд. Рыжий подошел к стене и принялся отковыривать пальцами старую известь. Под слоем мела почти сразу показался рисунок. Увидев это, Бернард присоединился к нему, принявшись орудовать своим обломанным кинжалом. Через пару минут им удалось открыть бо́льшую часть изображения. То, что это была именно гравюра, выполненная в камне, сомневаться не приходилось – со стены хищно скалилась волчья пасть на фоне сплетенных вокруг меча змей. Первый знак от неведомых хозяев крепости.

– Что это значит, Риф? – с подозрением уставился на своего пленника Рон Верлен. – Откуда ты знал про нее?

Джеральд резко обернулся и уперся в него горящим в безумии взглядом. Кулаки бывшего кормчего сжались от гнева, он яростно зашептал, словно повторяя за кем-то слова:

– Великий Волк вызвал на бой сильнейших из Них, но не желали Те погибать, и прикрылись Они телами людей, и выступили люди против армии Волка, и пролилась кровь рабов, что сражались за Них, и гибло созданий человеческих без счета, и не видать им было свободы, одну лишь смерть нес им Освободитель. Взревел тогда Волк от отчаяния и боли, не желал он зла людям и одних лишь Их ненавидел, презирал и карал беспощадно. Не видел он пути иного и, желая сберечь жизни людские, приказал армиям своим отступить, а сам повелел принести себя в жертву, ибо не имели Они власти над тем, что уже мертво, а он – имел. И сожгли тело Великого Волка соратники его на высоком холме Арум близ отвратительного Беллега и ушли, оставив прах, как повелел им Волк. Узрев сие сожжение, возликовали враги, решив, что пал величайший из праведников от ран, полученных в битве, но не ведали Они промысла Волчьего, как не могли осознать угрозы, исходящей от мертвого праха. Доставили Они урну с пеплом в свой град и выставили в логовище жутком на потеху себе и на поругание. Но недолго было суждено глумиться богомерзким тварям над святым Волчьим духом. В час Слепой Луны восстал Волк из горсти сожженного пепла и тенью незримой, мечом воздающим, проклятием неотвратимым для Них обернулся, и растерзал всех, до кого дотянулись клыки его, и пусть ядовита была черная кровь врага, как неугасима и злоба, что наполняла Их жилы, но не пустил он змеиную злобу в сердце свое, и настолько чисты были помыслы Волчьи, что даже после гибели своей не стал он одним из Них… – Тут Джеральд осекся и замолчал. Грудь Рыжего Удальца тяжело вздымалась, будто он не говорил, а тащил в гору неподъемный камень.

– Тысяча тритонов… Да ты же и вправду безумен! – Придя в себя от удивления, Черный Глаз отшатнулся. – Признаюсь, до сего дня я не слишком-то верил в матросские байки про все эти твои разговорчики с самим собой…

– Я… я сам ничего не понимаю, Ронни, – пробормотал Риф, – только вот здесь надо нажать, тут и вот тут. – Пальцами кормчего словно кто-то руководил, они легко и быстро коснулись нужных частей барельефа. – А затем еще здесь и…

Плита исчезла. Не заскрипела, не отошла в нишу и не открылась – громадного куска камня просто не стало. Перед корсарами открылся темный заброшенный коридор, уходящий круто вниз, куда-то в зияющий провал пещеры.

– Чтоб мне подавиться последним тенрием! – только и выкрикнул Верлен, уставившись в темноту. – Куда же она подевалась? Ну и дыра!

Берни ткнул в руку Рифа горящий факел, но тот этого даже не заметил. Корсар Мор деловито разжигал еще два, себе и новому капитану, готовясь спускаться вниз – во тьму вела лестница.

Бывший кормчий опять слушал, что шепчут ему в уши незримые спутники. Отчего-то ему казалось, что он вот-вот должен приблизиться к разгадке каких-то неведомых тайн, но ответы вновь ускользали от бывшего капитана, затягивая его за собой все дальше в пугающую глубину, вниз по стершимся от времени каменным ступеням тайного коридора. Следом, негромко переругиваясь, спускались Черный Глаз и Берни. Их спор сводился к тому, куда стоило бы отправить неведомых строителей, что возводят подобные этим, крутые и высокие (в два фута каждая) ступени, годящиеся скорее не для людей, а для каких-нибудь сказочных великанов. Рон предлагал спроваживать негодяев на дно морское, а его собеседник – напрямую к демонам в самую Бездну, где им, наверное, давно заготовлено местечко. Аргументы в пользу обоих предложений были весьма дельными, но Джеральду сейчас хотелось просто заткнуть уши и ничего не слышать. При этом он отчетливо осознавал всю бессмысленность подобных действий – настырные голоса внутри собственной головы ничуть не желали отпускать из тисков безумия его истерзанный разум.

– Ну вот мы и пришли, на свои глупые никчемные головы, – на одном дыхании проговорил Риф, когда трое пиратов, спустившись по неудобной лестнице до самого конца, остановились в длинном каменном зале, стены, своды которого терялись во тьме, и их не мог высветить тусклый свет факелов.

Галерея тянулась вдаль, и казалось, что у нее нет конца. По обе стороны от подземного пути застыли статуи, выполненные из черного и белого мрамора. Каждая немного возвышалась над людьми; их здесь были десятки, а может, и сотни – невозможно было подсчитать все силуэты во мраке. По левую руку взорам Рифа и его спутников предстали фигуры черных воинов в пластинчатых доспехах, чьи головы скрывались под шлемами в виде волчьих голов. Или же это были настоящие волки, облаченные в сталь и вставшие на задние лапы? Джеральд ни в чем не был уверен наверняка, но от одного только взгляда на жуткие оскалы раскрытых забрал-пастей становилось не по себе. Кирасы их покрывала искусная резьба, а длинные мечи упирались в пол.

«Как только пал Великий Волк, в тот же час рухнули стены кошмарного Беллега и скрыли в глубокие трясины саму память о том отвратительном месте, и вскоре соратники Волчьи нашли святой прах на вершине холма Арум, подле того самого места, где был он сожжен. Здесь же явился им дух Волка и повелел выстроить на оном месте крепость могучую, тюрьму нерушимую для тех, кто причинять горе людям не сможет уже никогда более. И сказал он, что отныне не смогут твари, из болот выходящие, власть иметь над сынами человеческими, покуда будет стоять крепость сия и будут люди помнить о его жертве, за них принесенной. А если все же пробьет темный час и грехи человеческие возьмут верх над добродетелью Волчьей, должны будут люди сами вновь выстрадать свободу свою, как он первым выстрадал за них. И да не обратится ни один из сынов Волчьих во зло, и да не пустит суть Змеи в жилы свои, и да не возродятся никогда богомерзкие твари. На то свидетель святая матерь наша, Синена, и первый из сынов ее, Великий Волк…»

И если люди-волки казались жуткими, то стоявшие по другую сторону галереи белые изваяния выглядели еще более ужасающими. Неизвестно, что это были за существа, но с людьми их невозможно было спутать ни за что на свете. Просто скользнув по ним взглядом, хотелось зажмуриться, отвести глаза, бежать прочь. На шлемах одних копошились змеи, точно своеобразные чудовищные плюмажи. Именно копошились! Даже застывшие в камне, они, казалось, двигались, меняли очертания, послушные таинственной игре света и тени. Были здесь и те, у кого вместо рук торчали из плеч толстые щупальца, а вместо кистей скалились пасти с раздвоенными языками. У других не было человеческих голов – у этих шеи разделялись натрое и переходили в извивающиеся змеиные тела. Самый ближний воитель более всех походил на человека, правда, вместо волос у него на голове был спутанный клубок извивающихся тварей. Змеи… змеи… змеи… повсюду они. Воины ужасной армии были облачены в туники и древние доспехи, руки и ноги (у кого они были) защищали наручи и поножи, ступни перетягивали шнурки сандалий. Кто же их сотворил? Что это за безумец такой? У кого поднялась рука выбить из камня подобных чудовищ? Неужели человеческий разум способен придумать подобные образы, а рука с резцом – дать им жизнь?! По всему выходило, что способны.

«Не верь им, не верь… Кто, как не Мы, были хозяевами на этой земле, покуда не пришли злобные волчьи выкормыши, покуда этот Демон-Во-Плоти-Зверя не привел сюда свою стаю. Мало ему было хозяйничать у себя в Пламенной Бездне, он взалкал наших зеленых лугов и прохладных болот. Он был силен, намного сильнее самых могучих из Нас, но все же Мы не поддались безропотно его силе. Мы убивали его слуг, защищая себя, охраняя будущее Наших детей. Не верь им, что жалел он рабов своих, никогда ни один господин не жалеет низших. Тысячами бросал он их на растерзание Нам, желая поднять против Нас всех до последнего жителей этой земли. Нашей земли, нашей от глубоких древесных корней и самых первых болотных вод… Когда же он осознал, что Мы берем над ним верх на полях сражений, что не желают склоняться пред ним в безвольном раболепии те, что служили Нам, тогда проник он в град Наш обманом и ложью проклятой своей ударил Нас в самое сердце. Обрушил он стены Нашего Храма, и некому стало воздать жертвы Первому Змею, и прохладная тень его отвернулась от Нас. Все Наши воины пали, растоптанные сапогами волчьих легионов, но не суждено ему было сокрушить само сердце Змея, ибо не подвластно оно обману, и потомство Наше по-прежнему ждет в глубине болот, ждет, покуда не откроются двери… двери, залитые золотом…»

Риф замотал головой – наваждение не исчезало. Он уже воочию видел, как обернулась к нему статуя воина со змеями на шлеме, как сверлит его жуткий взгляд холодных, наполненных ядовитой злобой раскосых глаз из-под тяжелых каменных век. Губы статуи зашевелились, заставив кормчего отпрянуть назад – разум упорно отказывался верить в происходящее.

«Отпусти Нас, что тебе стоит… Это не твой народ, Джеральд Риф, не твоя земля, и война Наша никогда не станет твоей. Что тебе эти люди? Что для тебя их судьбы? Отпусти Нас, и Мы поможем тебе… Мы поможем. Скажи только слово – твои враги падут мертвыми. Нам это ничего не стоит, совсем ничего. Их жизни пойдут только на пользу, детеныши всегда голодны, тысячи лет Мы не можем их выкормить…»

– Эй, Рыжий Безумец, что с тобой? – Мор схватил Рифа за грудки и что было сил встряхнул. – Чуть ноги мне не отдавил, болван спятивший…

– Да плюнь ты на него, Берни, – раздался где-то впереди обрадованный голос Черного Глаза – казалось, ему наплевать на уродливые каменные фигуры по сторонам от главного прохода, да так оно и было на самом деле – они ведь всего лишь камень. – Давай скорее сюда, смотри, что я нашел! Чтоб мне на дно к утопленникам в одном исподнем, если это не то, что мы ищем!

Его факел все отдалялся, в то время как Джеральдов погас.

Мор, оттолкнув Рифа, поспешил вперед и вскоре скрылся за очередным каменным изваянием, оставив бывшего капитана один на один с окружающей тьмой и полными злости голосами, что яростно пытались в его голове перекричать друг друга.

– Нет! Нет! Нет!!! Наследие Волка есть священный долг наш, и завет его – хранить мир людей от нечисти, здесь погребенной. Не поддавайся их яду, капитан, не смей слушать шипение змей, заткни уши, избавься от их лжи и мерзости!

– Слушай Нас, слушай… Кто они такие, чтобы приказывать тебе, что слушать и во что верить? Они всегда были такими, и их потомки ничуть не лучше, чем те, кто впустил в свои души Волка много веков назад. Все так же считают они себя вправе указывать другим, что им делать и кому поклоняться. Они недостойны твоих помыслов, одни лишь Мы понимаем тебя и готовы помочь…

– Не верь им, ибо политы кровью людской их черные алтари, и злоба на род человеческий изрыгается вновь…

– На волчьих алтарях крови не меньше. А скольких из вас их братья сожгли на кострах, а скольких сжигают и по сей день прислужники Волка? Чем же Мы хуже тех, кто пытает каленым железом и выжигает в чужаках ересь расплавленным свинцом? Чем же Мы хуже тех, кто обращает в рабство души, в то время как Мы подчиняем лишь разум? И разве не заботились Мы о рабах своих, как о самом дорогом из того, что имели? И не лучше ли славить Нас, чем заживо гореть во славу лживых заветов?

– Торопись, они уже на пороге! Именем Волчьим! Не позволяй им…

– Решайся, Наши могилы осквернены, надежда гаснет, те, кто пришел с тобой, рыщут средь Наших тел… Думай скорее, пока еще можно успеть освободить Нас…

Кормчий обхватил руками голову и без сил опустился к подножию волчьей статуи. Его трясло и мутило – все тело била мелкая дрожь, а на лбу выступил ледяной пот. Спину пронизывал холод, исходящий от черного пьедестала.

– Почему я? – дрожащими губами прошептал Джеральд. – Что вы все ко мне прицепились?! У меня и так пантеон говорящих трофеев в каюте, вы-то мне на кой тут ляд сдались?! – в последней попытке сопротивляться выкрикнул в темноту Риф. – Спрыгните за борт, твари! Для чего-то ведь я вам нужен? Для чего, а?

– Потому что ты ключ…

– Потому что ты слышишь…

– Аааа!!! – Джеральд вскочил на ноги, попятился на шаг и снова упал. – Бансрот подери! У меня голова раскалывается! Рон! Берни! Где вы, ублюдки?!

Никто из недругов-пиратов ему не ответил. Тогда бывший капитан, стоя на четвереньках, с полным безумием во взоре повернулся к одной из статуй (в кромешной темноте не представлялось возможности разобрать нависший над ним силуэт – то ли змеи, то ли волка) и устало склонил голову, не в силах больше сопротивляться:

– К Бансроту все. Что вы хотите от меня? Считайте, что я согласен…

…В то самое время, как Риф боролся с голосами в своей голове, Черный Глаз и Берни стояли напротив величественного алтаря в самом центре зала. Свет их факелов освещал идеально отшлифованные, сложенные друг на друга белые мраморные плиты, на вершине которых стояла покрытая стершимися символами и письменами погребальная урна из черной глины. Вокруг реликвии на одинаковом расстоянии от центра и друг от друга были расставлены различные золотые статуэтки, в большинстве своем изображавшие волков в различных позах – сидящих, бегущих, разрывающих на части своих врагов. Кроме волков во множестве встречались и змеи, а также люди, сросшиеся со змеями и тем самым превращенные в жутких чудовищ. Были здесь и вычурные подсвечники в виде волчьих голов, также, судя по всему, выполненные из драгоценного желтого металла. Пламя мерцало, переливаясь бликами на волчьих оскалах, трещало и словно старалось ринуться вперед, навстречу яркому манящему блеску. Внезапно свечи вокруг алтаря взметнулись огнем и зажглись, освещая окружающие колонны нереальным мистическим светом. В зале сразу же стало светло как днем, будто под теряющимся в вышине потолком вспыхнуло ослепительное солнце. Открывшаяся картина поражала: подземелье было просто неимоверных размеров и тянулось едва ли не под всеми болотами. И повсюду стояли эти статуи…

Но не камни волновали двух корсаров, капитана и его помощника…

– Укуси меня морген, – протянул Мор, осматриваясь кругом.

Только теперь стало понятно, сколько же здесь золота и прочих богатств. Взор пленяли самые невероятные драгоценности, расставленные повсюду: вокруг алтаря лежали грубо сваленные друг на друга фрагменты скульптур из золота и серебра, нетронутыми стояли окованные железом сундуки с откинутыми крышками и полные сокровищ, на полу просто так, россыпью, блестели монеты, слитки и украшения.

– Порази меня Тайдерр своим трезубцем! – только и смог вымолвить Черный Глаз, не в силах прийти в себя от увиденного. – Клянусь морскими глубинами, такое даже Ночному Королю не снилось! Да что там говорить, за это богатство можно весь Сар-Итиад купить с потрохами! Да что Сар-Итиад… Гортен можно! Асхиитар!

– И ты вот так просто поверишь, что оно ничье? – усомнился Берни, по-прежнему не спуская подозрительных глаз с окружающих их каменных статуй, ужасающие детали которых теперь стали различимы во всех подробностях. – Поверишь, что нам вот так просто позволят со всем этим уйти отсюда?

– А почему бы и нет? – отозвался Рон, вставая на колени и запуская жадные пальцы в груду золотых монет с рельефным изображением змеи. – Здесь же нет никого, ни единой живой души во всем этом бансротовом склепе! – Эхо его хохота пронеслось по подземелью.

– Вот именно, – словно о чем-то вдруг догадавшись, как-то странно произнес Мор, отступая подальше от алтаря. – Вот именно…

– Чего ты боишься, Берни? – Черный Глаз и не думал оборачиваться – вряд ли он вообще сейчас мог думать о чем-то еще, кроме как о лежащем перед ним сокровище. В душе у каждого из корсаров гнездится тяга к обогащению, в этой страсти с ними соперничать могут разве что гномы, чья любовь к драгоценным металлам ничуть не меньше. Но у бородатого народа все же есть чувство меры, говорящее им, где именно лежит та грань, за которой уже не будет ни единой монетки, одна только глупая смерть. Алчным же людям премудрость сия неподвластна, и Рональд Верлен относился именно к тем, для кого подобной смертельной черты никогда и ни в чем не существовало. Когда зазубренное лезвие меча вошло ему в спину и вырвалось из груди, обильно окрашенное кровью, он даже не вскрикнул…

Берни Мор был сделан из другого теста, показную безрассудность и склонность к авантюрам в нем всегда уравновешивал расчетливый и чересчур трезвый, как для корсара, ум, он ни на миг не позволил золотому блеску ослепить себя, и потому вовремя заметил метнувшуюся среди неестественно ярко освещенных колонн тень. Смекнув, что, как говорят на море, днище дало течь, корсар поспешил к выходу, двигаясь быстро, но в то же время осторожно, и это уберегло его. Ненадолго. Он уже почти добрался до заветной лестницы, когда свист стали позади возвестил о том, что уйти ему не дадут. Пират едва успел метнуться в сторону и прильнуть похолодевшей спиной к гладкой каменной стене.

– Ты? – В глазах Бернарда Мора отразилось удивление, смешанное со страхом. – Но… что это…

Стремительный взмах окровавленного меча идеально отточенным ударом отделил голову корсара от тела, и та, исказив рот в немом крике, скатилась к подножию статуи с волчьим ликом. За головой последовало и враз укороченное тело, мертвец медленно оседал на расписанные древними символами плиты пола.

Отбросив в сторону ненужный более меч и даже не взглянув на убитого, Джеральд Риф уверенным шагом направился к алтарю, ярко освещенному в центре зала. Он не смотрел на груды сокровищ, сваленных вокруг, он вообще ничего не замечал, и ничто его сейчас не заботило. Глаза кормчего были широко распахнуты, будто у слепого, зрачки неподвижно застыли, остановившись точно по центру. В ушах стояли звон и шипение сотен отвратительных голосов, что-то кричащих и отдающих отрывистые команды, разум почти погас, будучи не в силах выдержать подобное. Но невидимые кукловоды все более уверенно дергали за свои, ставшие послушными, нити – тело бывшего капитана четко выполняло то, что ему приказывали, совершая один шаг за другим по направлению к цели. И в то же самое время сам он продолжал слушать…

«Наследники Волка многие лета восседали на императорском троне, но не хранили они память о той цене, что уплатил Волк-Император, создавая свою державу. И пусть все больше храмов возводилось в долине Авар-Яна, пусть все сильнее и громче славили в них деяния Волчьи, пусть многие тысячи преклонялись пред ним и почитали имя его наравне с матерью нашей, Синеной, со временем теряться стали в священных проповедях заветы того, кто освободил от страданий род человеческий. Стирались из памяти людской годы древнего рабства и казавшихся вечными мук, исчезала сама память о том, чего забывать не следует. Те, что несли слово Волчье, принялись искоренять все чаще грехи мелкие да обыденные. Истинное же зло тем временем лишь процветало и множилось. И вскоре некому стало уже хранить первые истинные заветы, от самого Великого Волка полученные, и не осталось уже никого, кто бы помнил…»

Руки куклы протянулись и обхватили стоящую на возвышении урну, затем мощным рывком оторвали ее от алтаря и опустили рядом. Голова, точно на шарнире, повернулась сначала в одну сторону, затем в другую, давая глазам возможность осмотреться в поиске подходящего инструмента. Наконец остекленевшие, точно нарисованные, зрачки остановились на лежащем поблизости бездыханном теле корсара. Рон… Да, кажется, так его звали… Ноги куклы сделали пару шагов, и туловище склонилось над трупом. Не теряя времени, рука протянулась за торчащим на поясе мертвеца ножом, кисть послушно взялась за обтянутую кожей рукоять.

«Не было правды в их службе, и потому стала она никому не нужна. Веками стерегли они Нас, но оказались в ловушке собственной гордыни и слепоты. Перестали приходить на порог крепости новые рекруты, паломники из далеких краев позабыли сюда дорогу, заросли торные тропы, обезлюдели тракты. Никто не пришел хоронить последних из стражей, лишь смех замурованных заживо узников прозвучал для них погребальной молитвой. Но даже в миг смерти не нашлось в их сердцах сострадания, в ненависти своей запечатали они ключи от свободы Нашей, и злобою древней закрыли Нам путь. Но Мы не торопимся, как ждали тысячи лет, так будем дожидаться еще столько же, и не ждите, что, освободившись, воспылаем любовью Мы к потомкам тех, кто пленил Нас здесь…»

Рука с ножом легко сковырнула треснувший от времени сургуч на урне, крышка отлетела прочь, сорванная резким движением. Черный, будто угли от костра, порошок взметнулся в воздух, окутывая плотной, почти осязаемой, дымкой статуэтки вокруг алтаря. Над мраморными плитами закружился маленький вихрь, постепенно обретающий облик.

«Их ядовитая кровь проникла в жилы Волчьи, осквернив тело его, и впитал он в себя суть Змеи, но не позволил ей взять над собой верх. Но стало проклятием и для него, и для рода людского то, что ныне хранит мертвый прах его, и то, что способен он пробудить. Да не случится подобное никогда, да ни один из нас не выпустит на свободу то, что освободиться не должно, а ежели все же найдется среди нас тот безумец, что нарушит запрет и пробудит мертвое, то встанем мы рядом, как стояли прежде живые, дабы исполнить священный свой долг в этом посмертии…»

– Не смей! – раздался глухой, словно далекое эхо, голос. – Не смей тревожить сей прах, Хранитель!

– Хранитель? – Растянулись в усмешке губы куклы по имени Джеральд Риф, после чего бывший кормчий в голос расхохотался. – Все твои жалкие хранители давно мертвы, презренная равнинная тварь! Ныне Мы пробуждаемся, а ты уйдешь в небытие навсегда!

Шипение змеи звучало в его охрипшем голосе, странным было то, что подобные слова вообще могли принадлежать человеку. Рука рыжеволосого корсара опустилась во вскрытую урну, зачерпнув горсть пепла. Смолистый порошок заструился у него сквозь пальцы, словно песок. Первая щепоть праха накрыла стоящую рядом статуэтку воина со змеями вместо головы. В тот же миг одна из стоящих в зале статуй ожила – каменная крошка с грохотом опала, освободив высокую фигуру в золоченых доспехах, чьи три змеиные головы тут же начали шипеть и извиваться. Поднявшийся из груды мраморных осколков воин расправил плечи, с которых на землю посыпалась белая пыль, и сделал первый шаг, как бы пробуя на прочность древние плиты пола. Зазубренный меч с каменным скрежетом покинул ножны, оказавшись в руке.

Не обращая на ожившего истукана внимания, Джеральд потянулся за следующей горстью, но тут пыльный вихрь над алтарем принял форму человека – изможденного мужчины, худого, словно скелет, с выдающимися скулами и пепельными волосами. Лицо призрака было изрезано глубоко въевшимися морщинами – отражением множества пережитых им страданий. Взгляд темных глаз, словно копье, пронзил Рифа насквозь, взывая к его уже, казалось бы, навсегда потерянной воле, погребенной под множеством рвущих сознание голосов. Тут же стало холодно, точно в гробу. Из легких вырвался пар – верный признак неживого присутствия.

– Не поддавайся, Хранитель! – Призрак с незамутненной болью во взоре обратился к Джеральду. – Не все еще потеряно, человек, не верь Им, не позволяй тварям из трясин ложью своей разрушать твое сознание. Поднимись с колен, Огневолосый. Ибо сказано, что сын человеческий сокрушит тех, кто однажды был уже сокрушен человеком.

В тот же миг образ дотронулся до его лица своей полупрозрачной ладонью, будто мерроу поцеловала, и исчез. Ледяное прикосновение мертвеца подействовало освежающе и привело Джеральда в чувство, искра осознания промелькнула в его глазах. Наполненная пеплом ладонь дрогнула, просыпав несколько крупиц на алтарь. На этот раз угольной пылью окуталась статуэтка волка, стоящего на задних лапах, а в передних сжимающего длинную глефу.

Змеиные голоса грозно зашипели, выплескивая бессильную ярость, волчьи же напротив – торжествовали. Еще одна статуя в зале изошла трещинами и стала осыпаться, освобождая серую фигуру в пластинчатой броне и с волчьим ликом на шлеме-пасти. Яростное звериное рычание прозвучало из-под забрала. Закованная в латы рука вскинула глефу навстречу змеиному воину, что уже двигался к алтарю. Тот обернулся к ожившему врагу и не замедлил ответить ударом – зазвенев, сталь встретила сталь. Два древних воителя, имена которых были стерты из памяти ныне живущих, стали наносить друг другу стремительные удары. Клинки высекали искры при столкновении, головы змея пытались ужалить противника. Дикий вой взвился под своды, смешиваясь с изливающимся желчью шипением. Из прорези металлического шлема в виде волчьей головы глядели вовсе не человеческие глаза. Поросшие черной шерстью лапы-руки сжимали глефу и крутили ею, словно невесомым перышком. Волк уклонился от меча, резко нырнул вперед и прочертил длинный косой удар снизу-вверх. Лезвие со свистом отсекло одну из голов противника. Чудовищный крик разлетелся по залу. На камень потекла черная кровь, дымясь и шипя.

Риф дернулся, словно в конвульсиях, и обернулся. С потолка сыпалась каменная крошка, стены зала дрожали. Наваждение и голоса окончательно оставили его, он медленно-медленно поднес к лицу свои сведенные судорогой и почерневшие от пепла ладони – руки вновь слушались его, как и остальные части измученного тела, отзываясь ноющей болью.

– Использовать меня хотели… – Кормчий перевел злобный взгляд со сражающихся на неподвижные каменные изваяния, внимательно ждущие, что же он предпримет. – Прикрываться мной вздумали… Чтоб вам всем сгинуть в морской пучине, волки и змеи! Поубивать друг друга хотите? Да ради всех роз ветров – убивайте!

– Ты совсем не слушаешь меня… – Призрак худого мужчины вновь заговорил прямо в ухо Джеральду. Риф обернулся, но никого не смог разглядеть рядом. – Не позволяй никому завладеть своим телом и сознанием, Огневолосый… Пусть там останется место…

Джеральд уже не слушал – он поднял урну над головой и что было силы обрушил древний сосуд на алтарь. Раздался треск ломающихся глиняных черепков, и облако черного, как сама ночь, пепла окутало все вокруг. Свечи погасли, зал вновь утонул во тьме.

– Убивайте! Никому вы давно не нужны, ублюдки, даже своим потомкам! Давайте, прикончите здесь друг друга, и всего делов! Вы же этого все тут желали эти свои тысячи лет?!

Кормчий развернулся и бросился прочь из зала, а за его спиной рассыпа́лись зловещим крошевом статуи, освобождая все новых и новых воинов, готовых без промедления вступить в бой и начать убивать друг друга…

* * *

Тьма внизу клокотала, точно штормовое море. Если оглянуться, можно было различить неясные очертания тел, страшно извивающиеся змеи-щупальца и гротескные звериные головы. Здесь, словно на панно, вышедшем из-под рук безумного художника, оживали худшие из кошмаров, омерзительнейшие образы обретали плоть, а мерзкие демоны наделяли их душой. Но сейчас Джеральд меньше всего хотел оглядываться. Ему хватало и того, что он слышал. Волчий вой, вырывающийся из пастей оживших стражей, был настолько ужасен, что казалось, ему по силам разодрать тебе голову на мелкие кусочки; шипение змееподобных тварей походило на яд, прожигающий все, к чему ни прикоснется; а звон клинков напоминал сумасшедшую и дикую мелодию, яростно звеневшую на фоне творимого здесь безумия. Все это, отраженное и усиленное эхом, бывшему капитану казалось кузнечным молотом, бьющим в самые уши. А еще запах… вонь звериной шерсти и гнилостных трясин удушала, от нее кружилась голова…

Не чувствуя собственных ног, Риф буквально взлетел наверх по крутой лестнице, спасаясь из подземелья, битком набитого ненавидящими друг друга чудовищами. Было странно, что, взбираясь по неудобным ступеням, он ни разу не споткнулся и не упал, словно дыхание опасности в спину и схвативший за горло страх гнали рыжеволосого пирата вперед не хуже, чем шхуну – порывы попутного ветра. Выскочив в тот самый злополучный главный зал крепости, с которого все началось, Джеральд наконец позволил себе оглянуться и перевести дух. Проем напоминал бездонный колодец с черной как смоль водой. Здесь, наверху, казалось, что находишься совсем в другом мире, даже шум кипящего внизу сражения походил на едва уловимый шелест, словно одну за другой переворачиваешь книжные страницы. Все Громовые раскаты, разносившиеся по мрачному подземелью, умирали с последней ступенью. За виновником происходящего, хвала богам, никто по пятам пока не гнался. «Нужно бежать отсюда… – В голове Джеральда царил не меньший хаос, нежели в том жутком месте, которое он только что покинул. – Нужно уносить ноги… Судя по всему, в переделку попали лишь они втроем. Остальные пока ни о чем не знают и беспечно обшаривают крепость. Стоит ли их предупреждать? Поверят ли они? Или вновь свяжут его? А быть может, попросту прирежут, чтобы не возиться?»

– Ааааа!!! Упаси меня!.. – Со стороны окна, выходящего во внутренний двор, раздался полный отчаяния крик. Совсем близко кричал человек…

Риф вздрогнул – неужели и здесь? Неужели весь этот ужас не остался там, во тьме?! «Ха, ну и пусть!» – посетила его вдруг странная мысль. Он вспомнил, как его былые подручные с ним обошлись. Если бы не алчность, его бы уже давно отправили кормить морских змей. Мерзавцы-бунтовщики заслуживают смерти! Пусть их! За борт! К Бансроту! А он, Джеральд Риф, вновь станет Рыжим Удальцом, вновь поймает удачу в сеть! И если уж он ушел от морских змей, то и земным не достанется! Сейчас главное – добраться до корабля, а там… На большее кормчий пока не загадывал. Теперь, когда Черный Глаз и его ближайший сообщник Бернард Мор мертвы, возможно, ему удастся вернуть себе «Дракон», а если нет – что-нибудь да придумается. Главное – вовремя унести ноги. И не только ноги, голова в подобном деле тоже не помешает.

Пользуясь вновь обретенной свободой, кормчий «Морского Змея» бросился через зал к выходу. Риф выскочил во двор и сразу же понял – дела плохи. Все происходящее внутри серых стен форта можно было описать как очередной кошмар, зачем-то решивший повториться.

Джеральд поспешил вновь скрыться в помещении, осторожно выглядывая из-за дверей, сам при этом оставаясь невидимым снаружи. В противоположном конце крепости на пятнадцать футов от земли, вровень со стеной, возвышался жуткий гигант. Белая кожа и чешуя монстра светились в лунном и звездном свете. Наделенный человеческим телом и руками в виде двух огромных змей, он слегка покачивался из стороны в сторону, будто судно на невысоких волнах. Джеральд опустил взгляд и с ужасом осознал, что у твари нет ног: ниже пояса тело чудовища расходилось на множество змеиных хвостов. Они извивались, словно щупальца кракена, а под ними кто-то умирал. Несколько изломанных и раздавленных тел виднелось рядом. Руки-змеи, каждая толщиной с дерево, были опущены к земле, и пасти, заменявшие монстру кисти, огромными клыками отрывали от убитых куски окровавленной плоти и заглатывали их целиком. Тварь не обращала внимания на живых, что убегали от нее прочь, словно от тысячи прокаженных, она питалась и восстанавливала силы после долго сна. Неподалеку от нее стена одной из восьми башен крепости была разрушена, и в ней зияла огромная дыра. Оттуда чудовище и выбралось, там оно было замуровано. Подле лежала титаническая дверь, блестевшая в свете факелов желтым металлом, – неровные сколы пролома также были отнюдь не каменными.

Вдруг в голове Джеральда родилось неожиданное осознание – лишь желтый металл способен удержать этих тварей, поэтому здесь, в боевом форте и заброшенной тюрьме, находится столько сокровищ. Отнюдь не богатство, но надежные кандалы. Среди них и «Дверь, Залитая Золотом»… Вот ее и нашли, вот и открыли. Должно быть, с пробуждением змей открылся и самый ужасный из всех местных тюремных казематов – поверить в то, что пираты и орки сами смогли сдвинуть такую громадную створку, да еще и сплавленную с камнем для надежности металлом, было невозможно.

Поднявшийся с топей туман объял чудовище, словно в кокон, серое болотное марево с каждым мгновением все сильнее сгущалось и текло к огромной твари, будто бы именно она и создавала его, плела, точно паук паутину. Гигант ни в какое сравнение не шел с теми тварями под землей: он был намного более древним, от него веяло трясинами и торфом; размером своим он настолько превосходил остальных, что казалось, в одиночку способен победить всю подземную стражу. Кто же тогда его пленил? Кто заковал в камень башни и запечатал вход золотом? Кто?

Монстр поглощал мясо руками-пастями, и они исходили волнами, всякий раз заглатывая новый кусок человеческой плоти. Но вскоре кругом не осталось ни одного покойника. Раздвоенные языки змей-рук прошлись по плитам, слизывая кровь, и гигант обернулся, выискивая новые блюда для своей жуткой трапезы – пока что он не насытился. Змей покачнулся на длинных хвостах и двинулся следом за орками, что пытались скрыться у ворот. Слишком поздно они поняли, что створки заклинило и так просто их нипочем не сдвинуть. Атаман зеленокожих Зерах, обреченно вскинув секиру, обернулся на шелест сминаемых листьев. Тварь была в десятке шагов.

Застывший Риф подумал было, что гигант сейчас вновь раздавит своих крошечных противников, но тот вдруг остановился. Все дальнейшее произошло быстро – тяжелый взгляд монстра опустился на несчастных зеленокожих, и тут же один из орков вонзил саблю в горло другому. Трое оставшихся накинулись на убийцу, нанося удары ножами, пока один из этих трех не воткнул кинжал в спину соседу. Всего через минуту на ногах стоял последний из орков, сам Зерах. Топор его был окровавлен, в руке он держал за волосы голову своего бывшего товарища. Пелена спала с его глаз – атаман увидел свой чудовищный трофей и от неожиданности и ужаса выронил его. Орк затравленно зарычал и испуганно отшатнулся, оглядываясь с мольбой, как бы прося защиты у кого-то, в то время как одна змеиная пасть сомкнулась на его шее, а другая – на голове. Монстр резко дернул руками. Кровь брызнула в воздух, а на плиты опустилось обезглавленное тело. Тварь вновь принялась за свой ужин. Было видно, что одна из ее рук немного расширилась, когда по ней, как по горлу, пробиралась голова бедолаги Зераха.

Люди пытались скрыться от гиганта, но каждое новое убежище оказывалось хуже предыдущего, и их находили, точно помойных грызунов, забившихся в норы. Ковер из листьев громко шелестел, сопутствуя движению чудовища. Монстр преследовал мечущихся по двору людей и орков. Никто даже не пытался сражаться, поддавшись панике. Морские разбойники с истошными воплями разбегались кто куда, еще не понимая, что из крепости нет выхода. Корсары перестали напоминать людей, их действия противоречили здравому смыслу – они просто носились туда-сюда, словно крысы в клетке у крысолова. Казалось, все они находятся под воздействием колдовства монстра, словно он лишил их воли и не дает трезво мыслить…

В одном из бегущих навстречу испуганных людей Риф узнал Уэтерби Ролла – глаза у него были расширены, ни единой мысли не отражалось на перекошенном от страха лице, губы шептали что-то невразумительное. Обезумевший пират, видимо, полагал, что под крышей ему удастся скрыться. Возможно, и так, но только не в этом месте, где была пробита брешь в подземную тюрьму монстров-змей.

– Эй! Стой! Не беги сюда! – Джеральд выпрыгнул из прохода и схватил бывшего подчиненного за плечо, тот сразу принялся вырываться что было сил, и вскоре они оба оказались на земле. Риф отвесил безумцу несколько оплеух, пытаясь привести в сознание, но матрос, вместо того чтобы успокоиться, вдруг обхватил голову руками и жутко заорал, катаясь по земле:

– Аааа! Тварь, тварь, подлая тварь… Убирайся из моей головы… Аааа!

– Уэт! Смотри мне в глаза! – зарычал Риф, зажимая ему рот ладонью, чтобы не кричал. Он повернул до смерти напуганного матроса к себе лицом и отвесил ему новую оплеуху. – Я кому говорю! Они над тобой не властны, понял? Если не поддашься – останешься собой, слышишь?

Непонятно что, но наконец подействовало – удары по лицу, яростные слова Рифа или жуткий взгляд ставших вдруг черными, словно угли, округлившихся зрачков рыжеволосого, но Уэтерби прекратил кататься по земле и вырываться, все еще мелко дрожа всем телом.

– Капитан?! – Корсар непонимающе, и в то же время с надеждой уставился на Рифа. С его губ срывался странный пар, будто вокруг царил мороз. По глазам парня было видно – он не до конца уверен, что склонившийся над ним человек – Джеральд Риф, Рыжий Удалец. – Это вы, сэр?! Вы ведь вытащите меня отсюда, правда?

– Вытащу, – зло пробурчал Джеральд, поднимая взгляд. – Бансрот…

Кошмарное чудовище с дико извивающимися руками-змеями повернуло к ним голову. Большие человеческие глаза не выражали ничего, даже ненависти. Но при этом оно собиралось их убить. И как только тварь сумела услышать их с другого конца крепости?

– Бежим, сэр! – Ролл проследил за взглядом капитана и вскочил на ноги.

Но Риф застыл. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и совсем ничего не собирался предпринимать, в то время как монстр двинулся к ним.

– Капитан! – Теперь уже матросу пришлось встряхивать Джеральда. – Скорее! Что же вы?!

Тварь была уже совсем близко, а Уэтерби решил попросту бросить Рифа одного и повернулся к проходу в холл. Но тут железная хватка сомкнулась на его плече, не дав ступить и шагу. Казалось, кормчий сейчас сломает ему ключицу.

– Сэр! Что вы…

Тварь была всего в нескольких шагах, она нависла над корсарами, словно башня.

Джеральд глядел в глаза монстру и не шевелился. Уэтерби Ролл дергался, пытаясь вырваться из рук Рифа, как форель из пальцев рыбака, но у него ничего не выходило. Он ругался и едва ли не плакал, понимая, что все попытки безуспешны. Влажный туман оседал на лице, но он ни за что не мог бы вызвать такой озноб, который чувствовал сейчас этот бедняга-матрос. От пальцев капитана будто разливались струи ледяной воды, жуткий холод пронзал насквозь душу так, что казалось, будто ее вырвали из тела и затащили на самое морское дно. Пар вырывался из легких с лихорадочным отрывистым дыханием Уэта. Матрос пытался отцепить от себя пальцы Рыжего Безумца, но те были точно из металла отлиты и столь же холодны.

– Пустите! Я не хочу!..

Задрав голову, Риф глядел на монстра, и Уэтерби с ужасом осознал, что вовсе не капитан сейчас стоит подле него. Глаза Джеральда затянуло черной пленкой, в лице проглядывали чужие черты. И запах… от него пахло отнюдь не человеком. Так пахнут псы… Или волки…

– Нет!!! – закричал матрос, когда гигант протянул к ним свои извивающиеся конечности. Корсар в страхе прикрылся руками, словно это могло помочь; капитан не шевельнулся.

– Не смей, Ийервод! – громко проговорил Риф чужим голосом. В его тоне было больше металлического звона, нежели привычных слуху ноток человеческой речи. Тварь остановилась, словно узнала вдруг этот яростный голос, звучащий из глубины веков. – Я еще буду смеяться над Вами, в тот час, когда на ярких кострах будут гореть тела Ваши, когда иссохнут болота, Вас породившие, и навсегда исчезнете Вы из памяти человеческой так, что даже имен Ваших никто и никогда не вспомнит! Будьте Вы навеки прокляты, Беллегары!

– Гашшшшайн?! – прошипел титан-змей. В его округлившихся глазах отразилось сомнение – если бы не столь знакомый и ненавистный голос, он бы ни за что не узнал в жалком смертном своего древнего врага. – Щенок Бансрота! Тот, кто предал меня. Тот, кто пленил меня. Тот, кто принес себя в бессмысленную жертву и погубил моих детей! – Недоумение на белом лице сменилось ненавистью, а ненависть – презрением. – Ты ничего мне не сделаешь! – будто ядом сплюнул гигант. – Как не сумел ты сразить меня сотни веков назад, лишь заточив обманом, так все возвращается на круги своя, словно змея, кусающая собственный хвост. Нынче вновь настает мое время!

– Остановись, Ийервод! Прошлое не вернуть, ты знаешь это!

– И в прошлом не был ты мне соперником! – взъярился змей, угрожающе приближаясь. – Сейчас же ты лишь никчемная тень себя прежнего! Мертвец, не тебе меня останавливать! Твои люди тебя забыли, ты уже даже не прах, ты – ничто!

– Все верно, враг! – Лицо кормчего исказилось – точно зверь улыбнулся. – Но у меня были тысячи лет, чтобы подготовиться к твоему возвращению! А если люди забыли, то я им напомню!

Риф сжал пальцы на плече матроса, и ногти вошли в плоть несчастного. Кость хрустнула и раскрошилась. Корсар дернулся и заорал от чудовищной боли, но следующим движением капитан схватил его за горло и быстро сдавил, обрывая жизнь.

– Кровь развеет туман, и жертва отгонит сон, – сухо прокашлял Джеральд. – Алые брызги расколют камень, боль жертвы разбудит плоть. Прости мне эту смерть, человек…

С последним словом древнего заклинания вся крепость вздрогнула, словно в укрепления врезались сотни катапультных снарядов. Тварь начала опасливо озираться – туман и правда стал уползать в разные стороны, точно свора побитых серых собак. Поднялся сильный ветер, разбрасывая по стенам восьмиконечного форта опавшие листья.

Только сейчас стало видно, что в самом центре крепости, в плиты двора, словно в воду, наполовину погружено огромное распростертое тело. Это был чудовищный горельеф, выполненный в виде титанического существа, напоминавшего дикое смешение волка и человека. Голова и задние лапы у него были звериные, а торс, плечи и руки – людские.

Крепость снова вздрогнула. Плоть изваяния пошла трещинами, куски облицовки отваливались, и под ними уже проглядывала черная свалявшаяся шерсть. Могучие руки дернулись, полностью высвобождаясь из камня, и уперлись в плиты. Мышцы напряглись, и каменная крошка, не выдержав, разлетелась в стороны. Зверь был свободен. Окончательно выбравшись, он медленно распрямил широкую спину, отряхивая с себя песок, землю и камни. Ростом он не уступал своему противнику.

Поклонившись Джеральду, волчеголовый повернулся к чудовищу-змею, но тот не собирался ждать каких-либо церемоний. Ийервод мгновенно атаковал. Он вонзил свои руки-змеи в грудь потомка Гашайна и схватил его человеческим ртом за горло. Его зубы окрасились кровью, а тело врага дернулось в чудовищном объятии. Руки волка взметнулись в попытке отбросить чудовище, хоть как-то защититься, но змеи расцепили пасти и обвили их, словно лозы плюща. После этого они вновь вонзили клыки, отрывая куски плоти из плеч, груди, живота волчьего гиганта. Тот не мог даже взвыть – зубы Ийервода сжимались на его горле все крепче – и он хрипел, исходя багровой дымящейся пеной из волчьей пасти.

Волчеголовый не успел достать прыжком своего врага, не успел разорвать его когтями, обливаясь слюной, вгрызться в его шею! Он ничего этого не успел…

Бесславный конец, глупая гибель. Наконец, Ийервод отпустил поверженного волка. Бездыханное тело рухнуло на камень, выбитые осколки плит полетели во все стороны под его тяжестью.

– Жертва напрасна, – прошипел Император Змей Джеральду, молчаливо глядящему на убитого. Губы, подбородок и шея монстра были в крови. На груди также блестела алая полоса. – И это было сильнейшее из порожденных тобой отродий? С веками забвения истлели мощь и ярость твоих детей. Признай же ныне, что не узришь ты смерти моей. Тебя я не трону, ведь ты и так давно мертв. Я ухожу, Гашайн, возвращаюсь в свои болота. Там я отстрою Белег на дне трясин. И вновь будет править род Гар’ад-эра на землях людей. Ты проиграл, призрак Зверя, в войне победили Беллегары, и предавшим рабам теперь не будет пощады. Слишком много их расплодилось на нашей земле…

Губы Рифа не шевельнулись в ответ. Змеерукий принял его молчание за смирение, и повернулся. Клубок из огромных змеиных хвостов понес его к стене.

Мертвое тело волчеголового вдруг дернулось. Потом еще раз и еще. Было похоже, что предсмертные конвульсии вновь сотрясают его в своем жутком изломанном ритме, но это было не так. Лапы напряглись, когти уперлись в камень. Шкура начала слезать с мяса, образовывая огромные кровоточащие язвы, она обрывалась, как парус в бурю. Обнажилась кость, ребра вырвались наружу, разрывая плоть. Кожа в некоторых местах натянулась – кто-то выбирался на свет из тела павшего. Багровое мясо на глазах расходилось, будто под ножом мясника, из него образовывались новые формы. Кровь с плотью сплетались, как нити в гобелене, образуя головы, лапы и пасти. Один давал жизнь множеству. Вскоре кипящее и клокочущее тело огромного мертвеца разделилось на десятки других, меньших по размеру, но оттого не менее озлобленных.

В то время как новорожденные существа ползли, выбираясь из тела своего мертвого родителя, на передних лапах, их задние продолжали сплетаться из жуткого багрового месива. Кровь стекала по изорванным бокам и длинноносым мордам. У зверей были хвосты и заостренные уши. Пасти были полны клыков. Волки… Ужасные волки, созданные чудовищной магией из плоти, обрывков шкуры и костей. Их глаза были залиты кровью, а из ноздрей вырывался черный дым. Эти волки ничем не походили на животных, лишь на имена демонов могли бы они откликнуться.

Около пяти десятков глоток единогласно разверзлись воем. Ийервод, уже находившийся подле ворот, обернулся, его руки, шипя и исходя ядом с клыков, взвились навстречу опасности. До последнего мгновения он полагал, что ему дадут уйти.

Кровавые монстры неслись к своему врагу огромными прыжками, их пасти клацали, будто кузнечные клещи, а тела полностью утонули в черных дымных волнах, которые они изрыгали из себя. Громадные когти выбивали искры из каменных плит. Они мчались, точно чумной ветер, а от их рева уцелевшие корсары забивались еще глубже в свои норы и схроны. Руки-змеи схватили пастями двух первых тварей, но остальные достигли цели.

Клыки вонзались в щупальца, прокусывая чешую, как пергамент, отрывая от хвостов куски. Злобное шипение переросло в жуткий визг. Огромная тварь ничего не могла поделать с облепившими ее, словно рой слепней, демоническими волками. Руки-змеи расходились, точно кнуты, отбивая в стороны атаки четвероногих монстров, сплетенных из плоти наследника Гашайна. Один из демонов прыгнул и вцепился всеми четырьмя лапами в живот гиганта. Когти погрузились в белую плоть Ийервода, а пасть стремительно изорвала на куски его грудь. Окровавленная кожа повисла ошметками.

Чудовищное бессилие – вот что являл собой сейчас Император Змей. Заговоренные клыки терзали его плоть без жалости. В какой-то миг он не выдержал боли. Десятки его щупалец были перегрызены, и он рухнул на камень. Под его телом пало несколько врагов, но остальные продолжали свои атаки, прыгая на него раз за разом. Четыре порождения бездны вонзили клыки в лицо змея. Щеки, лоб, нос, подбородок, скулы – были изгрызены и обезображены до неузнаваемости. В последние мгновения своей жизни змеерукий в бессильной злобе начал шептать проклятие на голову Гашайна и всех его возможных потомков, но ему не дали завершить начатое – один из волков оторвал змею губы, другой отгрыз язык. Вскоре древний предводитель Беллегаров был мертв. С последним дыханием чудища жизнь оставила и его убийц – все, как один, четвероногие демоны распались на куски.

– Жертвы никогда не бывают напрасными, тебе ли не знать об этом, Ийервод, – проговорил Гашайн устами Джеральда и огляделся. – Кто жив?! – закричал он. Пора было уходить отсюда. Новый путь не ждет. Сейчас, под открытым небом, призрак, обретший плоть, вдруг ощутил давно позабытый зов, рвущий сознание на куски. Это могло означать только одно: его хозяин отнюдь не мертв, как он считал долгие века. Он где-то прячется, или его прячут. И верный Гашайн найдет своего господина. – Кто выжил, трюмные крысы?!

Из тьмы помещений крепости показались люди… выживших осталось полтора десятка, не более. Среди них были и Джо Полпальца, и попугай Кроук, который бил крыльями и громко ругался, пытаясь доказать окружающим, что, если бы не этот треклятый поводок на лапке, только бы его здесь и видели.

– Капитан… – проговорил Джо. – Неужели все кончилось? – В ответ Риф кивнул, и старик добавил, озираясь: – Как бы хотелось забыть весь этот ужас…

Кормчий «Морского Змея» по-волчьи оскалился.

– Людям свойственно забывать…

Взгляд черных углей-зрачков в последний раз задержался на окровавленном змеином туловище, затем поднялся вверх, уставившись в бескрайнее звездное небо и бледный лунный серп. Джеральду очень хотелось завыть, но он удержался. Капитан судорожно задрожал всем телом, будто зверь, стряхивающий с шерсти воду. Глаза его вновь стали голубыми.

– Пошевеливайтесь, мерзавцы, – как ни в чем не бывало распорядился столь хорошо знакомый пиратам кормчий, словно он только что и не делил свою голову с кем-то еще, словно никуда и не отлучался. – Есть еще пара дел, прежде чем мы вернемся на наш «Змей». Змей… Не пора ли сменить название, тысяча тритонов мне в борт!

Глава 7

Кровь на снегу

Вожак попал в капкан, рычит он, проклиная
Охотников-людей и их презренных псов.
А стая душу рвет, лес воем оглашая,
Но помощи не будет, ведь страх сильней оков.
Хоть древен и могуч, старик, ты обречен,
Ты это знал всю жизнь, таков в лесу закон —
Ведя их за собой, вожак капкан обходит,
А коль попался сам – пора ему, выходит.
Готовься умереть, не вырваться тебе,
Лишь лапу перегрызть, наперекор судьбе…
Три лапы оставляют след крови на снегу —
И злость, и вкус свободы, пьянящей на берегу.

«Трехлапый Геррдор, или История о трехлапом волке». Старая северная легенда

3 сентября 652 года. Герцогство Истарское. Истар.

Город Без Лета. Многие могли бы поспорить с этим названием. Глядя на царящую здесь погоду, невозможно было даже представить, что хотя бы осень посещает холодный Истар время от времени. В этом же году уместнее было бы назвать поселение внутри дубовых стен Городом Сплошной Зимы. Даже здешние старики не припоминали таких жестоких и продолжительных холодов. Дощатые настилы улиц замело настолько, что прохожим приходилось искать себе путь, пробираясь по колено в снегу, несмотря на все старания дворников и горожан. Из самого Истара можно было выбраться лишь конным ходом или на санях, да еще пешком, но мало кто отваживался сейчас покидать город. На стены домов облокачивались пятифутовые сугробы, ставни и все щели были надежно и заблаговременно законопачены. Даже скот большую часть дня пребывал в тепле под крышей, за перегородкой в задней части дома. Дети не резвились на улице, играя в снежки или мастеря «снежных троллей»: матери не выпускали их за порог, поскольку ветер был настолько ледяным, что никакие шубы и шапки от него не спасали. Даже собаки не казали морд на улицу, а герцогские рыси спали у печи, спрятав носы под лапы, что свидетельствовало о том, что холод продлится еще долго.

В заснеженном пустом городе раздавался лишь одинокий стук молота в кузнице, даже овцы и коровы перестали блеять. Казалось, все уснули – такая тишина опустилась на лес Дерборроу и Истар…

В это осеннее (а по-местному, так и зимнее) утро 652 года, часов примерно в шесть, когда еще было темно, а холодное солнце пока что не взобралось на белое небо, южные ворота города со скрипом отворились, и из них вышли полтора десятка человек. Они все кутались в теплые одежды: меховые шубы и плащи – с зимним лесом шутить не стоит. Каждый был отлично вооружен: охотничьими топориками, украшенными серебряной нитью гравировки, за широкими поясами, луками и арбалетами в чехлах за спиной и длинными ножами, что свисали с колец перевязей. Ловчие всегда носили при себе обереги – старый ельник слыл местом опасным и полным нечисти.

Это были самые надежные и проверенные стрелки из всех состоящих в полуночном братстве охотников, самом почитаемом объединении в Городе Без Лета. Они уходили на промысел, бросив напоследок прощальный взгляд на частокол и поднимающиеся из-за него струйки дыма. Храбрые истарцы шли отлавливать диких зверей, которые нападали на углежогов и дровосеков, имевших неосторожность выйти за палисад. Голодные злые волки повылезали из своих логовищ, они уже совсем не боялись людей, и их серые шкуры подчас можно было разглядеть под самим палисадом. Ужасный вой проникал сквозь стену, пробираясь в город, будто говоря: «Мы здесь, мы снаружи. Мы пока еще не можем войти к вам, но скоро наши лапы оставят следы на ваших улицах, а клыки вопьются в ваше горло».

Волков и раньше было много в окрестных лесах, но сейчас как будто какое-то проклятие накатило на занесенный снегом Град Рейнгвальда. Неистовые хищники задрали уже несколько человек – изуродованные тела несчастных были найдены в снегу, а вокруг охотники обнаружили видимо-невидимо волчьих следов; другие бедолаги порой просто исчезали в лесу – на это тоже нельзя было закрывать глаза, и герцог выделил четырнадцать лучших стрелков на отлов хищных зверей в дикий Дерборроу.

Уже третий день, не переставая, белыми хлопьями падал снег, меж голых трескучих ветвей завывал ветер, но охотники лишь затянули посильнее завязки плащей, нахлобучили на самые лица шерстяные шапки и небыстрой осторожной походкой направились к стене деревьев.

У открытой ставни привратной башни стоял немолодой морщинистый вояка-херд, задумчиво глядевший вслед вышедшим в непогоду ловчим. Солдат видел, как отважные следопыты пересекли вырубленную в полтора полета стрелы шириной просеку, окружающую город, и исчезли среди заснеженных елей и сосен. Он, не отрываясь, следил за подрагивающими на ветру ветвями, смотрел, как снежинки падают и кружатся, подхватываемые сильными порывами. Корень дерева, торчащий из земли, походил на посиневшую человеческую руку с дико скрюченными пальцами. Рядом старику привиделось застывшее безжизненное лицо, припорошенное снегом. Дюжина тел была погребена под заносом в глуши, где их никто и никогда не найдет…

– Эй, Хенрик, закрой ставни, борода! Холодно ведь! – прикрикнул напарник, и Хенрик вздрогнул – жуткое наваждение исчезло. Затворив окно, он подсел к очагу, но все никак не мог отойти от того, что ему только что привиделось.

– Ты чего, борода? – толкнул его в бок товарищ. – Весь побелел, будто призрака углядел…

– Дюжина их, – пробормотал Хенрик и помешал на огне хмельное варево – воинам в Истаре, в соответствии со старым укладом, позволялось на службе принимать горячительные напитки, ведь без оных пришлось бы беднягам-солдатам совсем туго – мороз крепко щекотал кожу.

Старик очень надеялся, что тепло и уют в закрытой от ветра и снега сторожке с проконопаченными стенами и надежной крышей помогут ему забыть увиденное. Тлеющие угли в очаге шептались о чем-то с казанком кипящего грога, горячий бледный пар от варева поднимался через тонкую щель дымохода под срубом крыши. От скуки воины играли в «узлы», складывая дощечки таким образом, чтобы получился правильный рисунок. Сейчас был ход Хенрика. Старый херд выбрал нужную табличку, положил ее на стол со словами «Узел тянется – не распутаешь» и отпил из кубка немного горячего грога. И все равно его мысли заполняло видение холодного чудовища-леса, будто бы проглотившего славных охотников.

На улице сплошной стеной падал колючий снег, а ветер тоскливо выл в трубах.

* * *

Тук-тук.

Дубовая дверь перед ним отворилась, выпуская из дома тепло и свет. На пороге показалась недовольная хозяйка, дряхлая старуха, гневно взирающая на того, кто поднял ее с мягкого кресла и оторвал от крепкого горячего чая. На плечах женщины лежала шерстяная шаль, скрепленная серебряной заколкой, седые, будто волчий загривок, волосы выбивались из-под красного платка. На груди старухи на тунике была закреплена брошь с замысловатым изображением медведя, с украшения свисала цепочка с гребешком и ключом.

– Чего тебе? – прокаркала карга, испепеляя взглядом молодого парня в простой одежде херда, с небольшой тачкой, полной чего-то черного.

– Не изволите ли угольку, достопочтенная? – весело спросил углежог, кивая в сторону своего товара. – Хороший уголь, с горрехарских ям. Горит долго, тепла дает – на целое поместье хватит, а…

– Почем уголек-то? – перебила старуха, придирчиво оглядывая товар. Длинный, точно гоблинский, нос ее заходил ходуном, словно принюхиваясь.

– По серебрянику за малый мешочек, по три – за большой.

– А чегось дорого-то так? – запротестовала хозяйка, шамкая гневно поджатыми губами. Во рту у нее не осталось ни одного зуба. – На прошлой неделе, помнится, было по серебрянику за большой, а за малый так вообще пять медяков!

Парень нахмурился, улыбки как не бывало.

– Да вот, это уже городские запасы, те, что у Гехара Одноглазого были, у коменданта нашего. Его светлость, герцог, велит продавать, вот и продаем.

– А когда за новым углем к ямам пойдете?

Парень вздохнул.

– Да вот, хозяюшка, беда – не хочет последнюю седмицу сосенка что-то жариться, в уголек обращаясь, эх, как не хочет! Ну не разжигается, и все тут. Знаешь… – Он наклонился почти к самому уху хозяйки и зашептал: – Поговаривают среди наших, братцев-углежогов то бишь, что завелась в тех ямах злая нечистая сила, огонь тушащая.

Старуха мерзко захихикала, будто старым засовом проскрипела:

– «Сила нечистая»… хе-хе-хе… совсем подурели от меда верескового! Забыли, лентяи, – нет на вас плети! – как трутом пользоваться аль огнивом?

Парень насупился:

– Возможно, и забыли, ты уголь-то будешь брать, старая?

– Давай-давай свой уголек, давешний почти весь вышел-то. Эх… два маленьких давай.

Старуха рассчиталась, закрыла дверь и вернулась к своим делам, а парень надвинул шапку на лоб, потер руки в перчатках и потолкал свою тачку дальше, к следующему дому. Единственное колесо скрипело, снег под сапогами углежога потрескивал, и вскоре в сонном городе снова раздалось негромкое: «Тук-тук».

* * *

– Давай-давай, Нетор, пошевеливайся! – сердито хмурил мохнатые брови важный капитан в меховом плаще, надетом поверх сосново-зеленой туники с изображением герба Истара: медведя, сжимающего в передних лапах цветок вереска.

Подчиненный тоскливо смотрел на длинную деревянную лестницу, тянущуюся на полторы сотни ступенек-перекладин вверх, к открытой, со всех сторон продуваемой злыми колючими ветрами площадке.

– Но, господин капитан, зачем же нужно туда лезть? – осмелился запротестовать солдат. Он знал, что ему все равно придется карабкаться наверх, но старался протянуть как можно дольше внизу перед «наказанием». – Драконы не показывались уже тысячу лет, а то и больше…

– Порядок есть порядок, – заверил подчиненного добряк-офицер. – Драконов нет, а драконова башня – есть. На ней постоянно должен быть караул. Вдруг надумается крылатому племени залететь в славный Истар! Так что давай, Нетор, лезь. Ах да, и метелку не забудь.

– Метелку? – ужаснулся солдат.

– Не видишь, сколько снегу-то намело? Баллиста должна быть в полной боевой готовности. А там такой сугроб, что ни орудия, ни даже набатного колокола не видно. И проверь ящик с тросами, не перетерлись ли, не истончились ли…

– Вы хотите меня заживо заморозить, господин капитан? – заныл воин. – Такая вьюга…

– Ничего, вон прошлой ночью Этир стоял, и с тебя не убудет. А ну, пошевеливайся!

Решив, что больше не следует испытывать терпение командира, напоминая ему, что простуженного беднягу Этира травники до сих пор оттирают целебными корнями и отпаивают зельями, солдат прихватил длинную метлу и начал осторожно карабкаться вверх по скользкой лестнице. Драконья башня стояла почти в самом центре города и тянулась ввысь без малого в сотню футов, призванная подать скорую весть, буде случится такое, что над отрогами Тэриона покажутся крылья чудовища.

* * *

– Кого там нелегкая несет? – кряхтел старый воин Хенрик с южной привратной башни.

Был уже вечер, а охотники так и не вернулись. Их отсутствие очень тревожило солдата. Когда через час после заката раздался стук в ворота, он уж было обрадовался, но, отворив ставни и выглянув из окна, увидел, что это вовсе не ловчие с добычей, а совсем подозрительная личность, восседающая верхом на черном, словно кромешная ночь, коне. На плечах незнакомца был серый дорожный плащ, совсем не подходящий для такой стужи, а на голове – капюшон. На ремнях упряжи скакуна висели два больших и тяжелых на вид мешка.

– Давай открывай, солдат! – поднял голову кверху чужак. Показалось молодое лицо с тонким носом и идеально прямыми бровями, темно-зеленые с некоторым оттенком карего глаза, казалось, пронзали, а длинные белые волосы походили на копну снега.

– Ты кто таков будешь? – осведомился страж, явно не спеша спускаться вниз, поднимать запоры и отворять ворота.

– Путник перехожий, – с дрожью в голосе отвечал беловолосый. – Пилигрим, навещаю святые места и мощи невинно убиенных праведников.

– Это ж какие в Истаре места святые-то? – вслух задумался Хенрик, отмечая про себя, что подозрительный странник как-то слишком молод для пилигрима, да и конь его жуткий из нездешних пород, статный и даже красивый в своей черноте, видать, из самого Сархида. – Уж не статуя ли Алигенты, богини славной и великой?

– Нет. – Пилигрим стряхнул с длинной черной гривы своего животного снежные хлопья. – Мне нужна могила старозаветного паладина[15] сэра Мартина Ривелласа из Динорби, здесь погребенного.

– Ах да, есть такая могила в городском склепе…

– Так пустишь ты меня или нет?! – воскликнул странник. – Замерзаю ведь…

И верно, Хенрик отметил, что лицо пилигрима совсем посинело от холода, а пальцы его так дрожали, что могли, казалось, в любой момент обломиться, точно древесные ветки на лютом морозе. И тут старый воин углядел, что в одной руке чужак держит старую книгу в потертой обложке из черной кожи.

– Что это у тебя там? – подозрительно осведомился Хенрик, указывая на фолиант.

– Дневник странствий, не более, – отвечал пилигрим. – Хватит уже вопросов, пожалей путника! Отворяй ворота, старик, иначе придется тебе хоронить меня в снегу… Отворяй, Алигентой молю…

– Ладно-ладно, спускаюсь. Только имя свое для начала назови.

Сперва Хенрик подумал, что это какой-нибудь из южных конокрадов – слишком уж красивое животное для такого оборванца, затем, увидев мрачный фолиант, решил, что парень – чернокнижник, но ведь люди молвят, будто бестии эти холоду не подвержены, а этот вон как замерзает.

– Ко… – глядя на приколоченные к воротам плакаты о розыске, человек запнулся: язык уже с трудом слушался своего хозяина, превратившись в сосульку во рту. – Конор Готлинг меня зовут…

Не прошло и десяти минут (ему ведь еще нужно было надеть плащ, опрокинуть себе в горло кружку грога и сделать свой ход в «узелки»), как стражник наконец спустился и открыл ворота. Запоры заскрипели и вышли из пазов, со створок посыпался снег, и они отворились. Старик отошел в сторону, давая чужаку проехать. Подкованные копыта стукнули по дощатому настилу улицы. Путник оказался в Истаре. В этот миг где-то неподалеку пронзительно каркнул ворон.

– Тьфу ты, нелегкая, – прошептал Хенрик, выискивая взглядом птицу меж ветвей Дерборроуского леса. – Минуй нас… минуй нас…

Назвавшийся Конором пилигрим усмехнулся такой суеверности, но вслух ничего не сказал и уже собирался направить коня по улице, когда старик-привратник остановил его.

– Не видел ли ты, путник, чего необычного по дороге к Граду Рейнгвальда? – спросил Хенрик, наваливаясь всем весом на торчащий из засова рычаг. Засов, описав широкую дугу, опустился в паз. Тремя секундами позже к нему присоединился второй, поднятый точно так же, по дуге, но уже снизу.

Пилигрим молчал, думая, что ответить, потом вздохнул, равнодушно глядя на тонкие струйки сотен дымков, поднимающиеся из труб городских домов.

– Я видел, что река замерзла, – вспомнил он единственное, что заприметил по дороге. Он не особо-то глядел по сторонам, стараясь поскорее добраться до Града Рейнгвальда.

– Хитен-то? – удивился воин. – Не может быть того! Эта река никогда не замерзает – такая уж она по природе своей…

– И все же я перебрался по крепкому льду.

– Ты что-то путаешь, странник, – уверил его Хенрик. – Верно, тебе какой ручей подвернулся, а не река. Ну да ладно, проезжай в город.

– Не посоветуете, где можно остановиться?

– Да в «Вереске» можно, его все знают, и еще в «Стреле», но ни в коем случае не в «Медвежьей Лапе»! У них там постоянно какие-то козни творятся. То лошади исчезают, то воет кто-то на чердаке.

– Что ж, спасибо, – ответил пилигрим и тронул коня. Уставшее не меньше хозяина животное медленно поплелось в сторону скорого отдыха и тепла, оставляя позади себя следы подков в снегу улицы.

* * *

– Как же, Бансрот подери, холодно, – прохрипел тусклым голосом богато одетый человек, на ходу затягивая потуже высокий ворот бордового шерстяного плаща. Он был худ и долговяз, сильно сутулился при каждом шаге и постоянно клонился вперед. Создавалось впечатление, что он не то пытается зачем-то коснуться земли перед собой, не то – упаси Алигента – встать на четвереньки, словно какое-нибудь животное.

– Мороз пробирается под шкуру…

Замерзающий господин явно был благородным марлом. Об этом свидетельствовало все: и слегка отливающий серебром бархат черной котты, и тисненые остроконечные сапоги, и золотые украшения – броши и браслеты, и дорогие изукрашенные узорами ножны с коротким мечом на поясе. Из-под высокой лисьей шапки выбивались черные волосы, поседевшие от снега. У человека были косматая черная борода и усы, а в глазах подчас проскакивал недобрый красноватый отблеск.

Его спутник шагал подле черноволосого, оставляя следы каблуков на заснеженном настиле улицы. Это был седовласый старик в зеленом бархатном плаще с меховой оторочкой и в странно сочетающейся с остальным богатым одеянием латаной-перелатаной остроконечной шляпе. Волшебник опирался на деревянный посох, свитый из винных лоз.

Путь их лежал по заснеженной улочке мимо невысоких изгородей и деревянных жилых домов с белыми шапками на крышах ко всем известной таверне «Вереск».

– Что же ты хочешь, друг, это – Истар, – справедливо заметил старик. – И все же… брр… ты прав – таких холодов давно не видели даже здесь. Еще с тех самых пор, как… – Маг вдруг поскользнулся на обледенелой доске и точно бы упал, если бы долговязый не подхватил его под руку. Старик выронил посох.

– Эх, стар я становлюсь, Джон, – проворчал он, подбирая инструмент волшебной науки со снега.

Его спутник усмехнулся:

– Давно пора, Безымянный, а то я уж начал думать, что ты… иэхх… – выписав неловкий пируэт, Джон также поскользнулся и упал в кучу снега, сваленную возле какого-то дома. – Бансрот! Драные белки и безухие зайцы! Чтоб оно все горело… – ругался он, пиная чью-то сплетенную из ивовых прутьев изгородь, будто именно она была виновата в его падении. – Кхе-кхе, ну и времечко мы нашли, чтобы прозябать на окраинном севере в такую погодку, – зло проговорил черноволосый, выбираясь из сугроба и отряхивая плащ от снега. Длинные пальцы в толстых меховых перчатках не желали как следует гнуться, мороз щипал за кожу даже сквозь теплую одежду.

– Другого времени у нас нет, Ррайер, ты ведь знаешь. Нет полной уверенности, что гномы не покинули Истар.

– «Нет полной уверенности»… – передразнил старика Джон. – Мне бы ничего не придало полной уверенности, кроме как горячий ужин и веселый треск очага. Миргору твоему там, наверное, тепло в герцогской конюшне, а мы плетемся по морозу… И зачем, спрашивается, было тащиться по озерам? Зачем, если мы могли сразу же направиться из Конкра в Истар и допросить как следует твоих гномов. Я не понимаю тебя, Картнэм. И еще… – Он повернулся и пристально вгляделся в глаза спутника. – Ты знаешь, все волки в округе чего-то очень боятся. Я чувствую это, чувствую их страх так, будто он мой собственный. Они кричат в зиму!

– И что же они кричат? – спросил Безымянный, разгребая ногами снег.

– «Страшно! Страшно! Страшно!» Они и сами не понимают причин. Просто боятся. Сперва они попытались искать помощи у людей здесь, в Граде Без Лета, но «гостеприимные» истарцы их не поняли, не вняли голосам леса и ответили лишь стрелами да огнем… Стая за стаей они уходят из Дерборроу…

Волшебник задумался… Все верно. Даже Ррайер это заметил: что-то надвигается на город. Угрозу сейчас таило в себе буквально все, что находилось кругом. И этот не унимающийся ветер, и снег, который идет, не переставая, вот уже который день, даже то, что река замерзла… Деревья из Дерборроу шепчут… они предостерегают его. В каждом скрипе обледенелой ветви, в каждом шорохе леса шла передаваемая, будто по цепочке гонцов, тревожная весть – с севера надвигается нечто. Этого боятся волки, даже духи леса прячутся в свои норы и потайные убежища… но больше всех этого опасался Картнэм.

В попытке хоть как-нибудь себя защитить волшебник и отправился по дороге из Конкра на озера Холодной Полуночи. Пришлось еще около трех седмиц блуждать по озерам, выискивая ту самую пещеру, где он когда-то оставил сундук с дарованным однажды судьбой драгоценным скарбом. Найти-то нашли, и теперь Картнэм мог с полной уверенностью утверждать, что они – самые богатые люди в Истаре, исключая, наверное, только пресветлого герцога Тенора.

Потом они долго, очень долго искали тайное оружие, которое старик однажды припрятал, чтобы, когда придет срок, применить против предполагаемых врагов. Тогда Безымянному довелось пережить не самые радостные минуты в жизни: стоять на обледенелом берегу огромного бескрайнего озера, меж россыпи острых скал, походящих на чудовищные клыки, и ждать, пока Ррайер вынырнет из ледяной воды с тем, за чем он туда, собственно, и нырял. «Жаль, что ты так и не понял, друг, что это была за вещь. – Старик задумчиво разглядывал лениво падающие снежинки. – Но допустить, чтобы некроманты еще раз влезли в наши планы, нельзя. Пришлось заставить тебя немного померзнуть, но жалуешься ты сейчас лишь на погоду, ни единым словом не упоминая о подводном поиске ларца, мой старый, верный друг…»

Картнэм легонько коснулся груди, где под слоями одежды, леденя кожу, на крепкой золотой цепочке висел небольшой амулет. Вещица походила на драгоценный алмаз, врезанный в золотую оправу, но волшебник знал, что все алмазы мира не будут стоить дороже, чем этот кристаллик мутного серебристого цвета. Обычно старик оберегал себя от подобных вещей. Он не признавал того, что могло сбить его с цели, никогда не носил с собой драгоценностей и дорогих безделушек, ибо они имеют свойство странным образом притягивать к себе всякую нечисть, начиная с мерзких гоблинов и заканчивая алчными драконами, у которых просто нюх на подобное. Но сейчас выхода не было. Слеза, пролитая в седой древности великой богиней, чья статуя расположена в центре этого города, очень хорошо обнаруживала присутствие злых сил.

Безымянному уже довелось проверить амулет на странствующем лекаре, имевшем неосторожность попасться на пути волшебника и его друга. Нежданный спутник направлялся из одной деревушки в другую, по его словам, излечивать домашний скот от болезней. С его появлением слеза стала сперва теплой, а после так накалилась, что можно было подумать, сейчас она прожжет грудь насквозь. Но нет, не осталось и следа. Приносящий неимоверную боль амулет заставил Картнэма как следует присмотреться к спутнику, и вот тогда волшебник заприметил подозрительные особенности в его внешности, говоре и манере общения. С каким смехом чужак рассказывал о жестоком ритуале отбора в послушники Озерного Храма[16]! Какое злорадство чувствовалось в его голосе, когда они обсуждали последние события: война и нашествие нежити под предводительством Деккера. Казалась странным даже то, что он сразу же надевал капюшон на голову, лишь только показывались первые солнечные лучи, словно дневной свет был ему неприятен.

Эх, как же Картнэм потешался над ним про себя, пока они вместе ехали с озер. Смешно было наблюдать, как ничего не подозревающий Джон весело беседует с интересным спутником, а потом еще смешнее – прочесть на его лице недюжинное удивление, когда при въезде в очередную лесную деревушку, стоящую на границе озер и леса Валлена, корень одной высокой сосны вдруг вырвался из-под земли, обвив ногу коня «странствующего лекаря». Следующий взвившийся корень свалил наземь всадника. Ударившись головой о камень, чужак потерял сознание и застыл в снегу. Обыскав оглушенного спутника, Картнэм нашел свитки с изображением и описанием ритуалов по насыланию болезней на животных, на затуманивание взгляда человека, на превращение крови невинных в золото – ишь, до чего додумались, мерзавцы! Сомнений быть не могло: чернокнижник. Отдав негодяя вместе со всем его скарбом в руки разъяренным крестьянам, кои, без сомнения, вскоре подвергли его прилюдному сожжению на костре, Картнэм и Ррайер продолжили свой путь в Истар. Джон все никак не мог взять в толк, как его товарищ догадался об истинной сущности их спутника, а волшебник лишь посмеивался…

– Простите, почтенные… – раздался вдруг высокий голос за их спинами.

Джон и Картнэм обернулись – в нескольких шагах от них на черном жеребце сидел какой-то бродяга в потрепанном сером плаще.

– Слушаю вас. – Безымянный пристально вглядывался в его лицо – где же он мог видеть эти черты? Эти будто сотканные из паутины белые волосы, эти темно-зеленые, как болотная тина, глаза? Нет, никак не вспомнить…

– Не подскажете, как добраться до таверны «Вереск»? – справился незнакомец.

Волшебник еще не успел ответить, когда краем глаза уловил, как Ррайер вздрогнул и натянул свою шапку так, что его лицо почти полностью исчезло за мехом.

– Да мы туда… – только начал было Картнэм, когда Джон Ррайер перебил его:

– Вам нужно прямо по главной улице, не доезжая до площади Алигенты двух домов. Высокое двухэтажное строение по правой стороне улицы с вывеской, на которой изображен цветок, – это он и есть. Вы не пропустите «Вереск».

– Благодарю вас, – сказал беловолосый и проехал мимо.

Волшебник и его друг смотрели ему вслед.

– Что случилось, Джон?

– А ты что, не знаешь, кто это? – пролаял товарищ, выпучивая от ярости и возмущения глаза, когда незнакомец отъехал на достаточное расстояние.

– Где же я мог видеть это лицо…

– Да очнись ты! – бесцеремонно тряхнул волшебника за плечи друг. – Это лицо изображено на всех плакатах о вознаграждении. Когда я жил в Гортенском лесу, не раз видел его на воротах города, на стенах домов. Это известный убийца…

– Убийца? – потер виски волшебник. – Почему же я не могу его вспомнить?

– Это тот самый человек, что натравил меня на тебя, Картнэм! Старший некромант!

– Не может… – начал протестовать старик. Слеза Алигенты оставалась холодной, а уж она бы точно почуяла старшего некроманта, если запылала при одном приближении какого-то бездарного чернокнижника с озер. – Ты, верно, что-то путаешь, друг. Это никак не может быть прислужник смерти.

– Не может, говоришь? – на Ррайера было страшно смотреть. Он содрал с головы лисью шапку и бросил ее в снег. На злом лице на миг прорезались волчьи черты; кулаки были яростно сжаты. – Именно он отдал мне приказ растерзать тебя и забрать у тебя Чашу. Именно он пытал меня, когда я упустил тебя. И именно он поймал меня, приманив тем несчастным слепцом, облитым настойкой Лунного Корня.

– Значит, не всегда она действует…

– Кто? Кто действует? – Черные волосы разметал ветер, и Джон Ррайер безуспешно пытался убрать их с лица. Наконец это ему удалось – во взгляде читались боль, отчаяние и страх. – Очнись же! Это Коррин! Коррин Белая Смерть! Ты хоть слышал о таком?

– Приходилось, – поморщился Картнэм. – Но что ему понадобилось в Граде Рейнгвальда? Вряд ли он и сейчас охотится за мной. Должно быть, Деккер дал ему какое-то задание, направленное против Истара. А быть может, он поедет дальше и…

– Да плевать, зачем он здесь. Именно он вырезал у меня на груди своим серебряным ножом: «Клинок Белой Смерти»! Нужно его спеленать самим, пока не поздно, или доложить коменданту Гехару. Слыхал, как этот Одноглазый относится к слугам тьмы?

– Он и таких, как ты, не слишком-то жалует, дружище, – охладил спутника маг. – Сначала нужно все разведать. Кроме того, наш путь тоже лежит в этот трактир…

Волшебник и его спутник направились к «Вереску», обсуждая по дороге, как лучше заманить некроманта в ловушку. И все же Безымянный был убежден, что произошло какое-то недоразумение, ведь Слеза Алигенты не может лгать и тем более утратить вдруг свои волшебные способности. И заклятием ее не перекроешь. Но она молчала…

Когда они вошли в таверну, то увидели, что некромант сидит за одним из дальних столов и с жадностью уплетает горячий ужин. Стараясь не обращать на него внимания, Картнэм и Ррайер подошли к стойке.

– Здравствуй, Д’алег…

– И тебе привет, Картнэм. Куда это ты сбег тогда? Даже словом не перемолвились… Я-то думал, расскажешь мне чего-нибудь интересного… – оскорбленно откликнулся немолодой трактирщик, в прошлом неистовый берсеркер из Тэриона. Он являлся обладателем широких плеч и мускулистых рук, в его светлых волосах были заплетены две косы, заправленные назад и соединенные вместе, в один пучок.

– Да все дела, пути, ждущие моих сапог… – попытался оправдаться волшебник. – Слушай, а господа гномы, которые на границе лета собирались в горы, еще не ушли?

– Эти бездельники и сумасброды?! Уходили, да уже вернулись, – усмехнулся трактирщик. – Из тюрьмы герцогской…

– Значит, они и сейчас здесь? – обрадовался маг.

– Да, в комнате номер 8, можете подняться по лестнице.

* * *

– Ты звал? – Демон склонил рогатую голову в поклоне, складки его одеяния распростерлись по блестящим плитам пола кельи, когда он опустился на колени. Капюшон был отброшен, и моему взору предстали четыре длинных рога твари ночи, не пожелавшей сменить облик. Мне вовсе не хотелось, чтобы Это расхаживало здесь под человеческой маской, уж пусть лучше так – привычнее. Исчадие бездны, облаченное в белую рясу служителя Хранна, – что может быть прекраснее? Наверное, лишь церковник в демонской хламиде. Я потребовал от него явиться лично, и для этого пришлось на время усыпить магию собора, допустив его в келью. Но вселяться в служителя – это уже слишком, пусть даже сейчас он частично вернул себе истинное лицо. Мерзавец в очередной раз показал, что следование моей воле – всего лишь ненужная для него ерунда и трата бесценного времени.

– Мне доложили, что ты все выполнил, хоть я и велел тебе временно оставить это дело. Подгорные червяки беспомощны и разделены.

Демон приподнял голову, показались большие глаза, светящиеся двойными кольцами янтарных зрачков, изогнутый полумесяцем книзу нос и узкие скулы с туго натянутой на них багровой кожей. Его взгляд говорил о том, что ему многое не нравится… Нужно потянуть время, ведь эта шахматная фигурка довольно умна и может разгадать трюк, может учуять ловушку.

– Но ты кое о чем предпочел забыть, не так ли, друг мой? – Вопрос-уловка. Было интересно наблюдать за его реакцией…

Демон оставался предельно спокоен, в его глазах не мелькнуло даже тени неуверенности или страха.

– Я слушаю тебя, – покорно произнес четырехрогий.

– Ты должен был встретить королевского шута, этого болвана Анекто, и порвать ему глотку.

– Такой человек не являлся ни в Коготь, ни к вратам Тэроса.

Как, подери его Про́клятый в банке, не являлся?! Этого просто не может быть, он же получил письмо!.. Ошибка… Была допущена ошибка… Но в чем? В чем же она? Над этим еще предстоит поломать голову. Ясно лишь одно – шут не поверил, не клюнул на приманку. Тогда где же он сейчас? Что поделывает? Вряд ли безобидно мастерит деревянные куклы для своей коллекции разбросанных по всему дворцу бансротовых марионеток, что вечно попадаются под ноги…

– Ты не справился и поплатишься за свою ошибку, – сердито проговорил я. Пусть демон считает, что виноват, но он лишь усмехнулся.

– Жду с нетерпением, – осклабился рогатый, и во взгляде его не было ничего, кроме неприкрытой дерзости. Что ж, в этом было нечто такое… Нужно признать, что мерзавец достоин уважения, ведь не боится, падаль, приходить сюда и насмехаться.

– Дождешься, – посулил я, отвлекая его внимание, мне уже показалось, что он не разгадает мой обман, – навеки отправишься обратно в Бездну, из которой и выполз десятки тысяч…

– Чую, чую… – Эта тварь посмела меня перебить! Четырехрогий потянул крючковатым носом воздух по сторонам, оглядел горящим желтым взглядом темные углы кельи.

Я знал, что именно уловил его мерзкий нос. Теневой лорд услышал едва заметное колыхание мысли и дрогнувшее на миг чье-то сердце, вновь исчезнувшее на несколько мгновений, и снова вздрогнувшее… поворот мысли… тишина… и новый обрывок чужого сознания. Некто уже идет по твою душу, друг мой…

Тень скользнула по полу, незаметно прокравшись за белоснежной портьерой на стене монашеской кельи. Из узорчатых плит за спиной четырехрогого демона начал расти едва заметный сероватый облик. С каждым мигом он все темнел, приобретая форму, обрисовывая высокую стройную фигуру. Убийца вскинул руку с дымящимся кинжалом над головой по-прежнему склоненного в поклоне Теневого лорда. Удар сердца, поворот мысли… Именно так и настигают своих жертв незаметные Крадущиеся-в-Тенях. Они подходят неслышно, проскальзывают, когда ты наиболее уязвим, когда меньше всего ждешь атаки. Они бесшумны, невидимы и неуловимы. Они – сама тень, ползущая во мраке. Их можно увидеть только в тот миг, когда они наносят свой удар, как правило, неостановимый и смертельный. А сердце бьется у них, и мысли кружат в голове тогда лишь, когда эти демоны материализуются.

Я с равнодушием посмотрю, как его убивают. Ктуорн Ганет изжил свой срок… Ведает судьба, слишком долгий срок…

Теневой лорд вдруг повернул голову, насторожившись, – я только мог поаплодировать мастерству теневого убийцы – на том месте, где он стоял всего секунду назад, уже никого не было. Ктуорн обернулся, чтобы взглянуть в мое лицо, скрытое под капюшоном, и в этот миг бесшумный ассасин возник снова. Дымящийся клинок опускался на шею Демона-Лорда. Удар сердца, поворот мысли… Кинжал все ниже и ниже…

Ктуорн Ганет обернулся с такой немыслимой скоростью, что даже я не смог уловить, как он это сделал. Когтистой лапой он схватил за горло своего убийцу, другой вырвал оружие из его руки. Крадущийся-в-Тенях предпринял было попытку исчезнуть, просочившись пылью сквозь пальцы врага, но четырехрогий не позволил ему. Лорд просто ухватился за голову демонического ассасина и с легкостью оторвал ее, будто у тряпичной куклы. Во все стороны, на пол и стены святой кельи брызнула черная оскверненная кровь. Тело исчезло в тот же миг, как сердце отбило последний удар. Крадущийся-в-Тенях не успел даже вскрикнуть.

Надо признать, что я испугался. Когда демон повернулся ко мне и шагнул вперед, в первый миг я не знал, что предпринять. Сил истребить его у меня не было, призрачный клинок и магия иерофантов вряд ли помогут против такого могущественного исчадия мрака.

Ктуорн Ганет сделал к моему креслу несколько шагов, и при каждом шаге его когти выбивали из камня плит красные искры.

Выход оставался один – исчезнуть. Отступить, чтобы потом вернуться с тем, кто сможет загнать этого ублюдка обратно в его подземелья.

– Зачем ты это сделал?! – рыкнул демон.

Тут я даже облегченно вздохнул – слабак! Мне-то как раз известно, что когда собираешься убить кого-то, нельзя с ним заговаривать перед атакой – чревато последствиями. Просто убивай. Молча и жестоко, желательно один раз и навсегда…

– Я готов повиноваться могущественному разрушителю, – проскрипел демон, расправляя плечи и нависая, как скала, над моим креслом. Теперь он выглядел на две головы выше меня. Широкая грудь, мускулистое багровое тело, шипы вырастают из локтей и плеч, прорезая неаккуратные дыры в перепачканной черной кровью рясе. Во взгляде его желтых глаз беснуется дикое пламя. Ха! Испугал, великан! Ты заговорил, значит, уже проиграл!

– Но я не собираюсь пресмыкаться пред тобой, как делают это слабейшие… – продолжал демон. – Я был рожден в Бездне в те дни, когда и дней-то самих еще не было. Когда ни одна живая душа не ходила по земле, не летала по воздуху, не плавала в воде. Когда Первый скрещивал оружие с самими Вечными. Я не собираюсь унижаться перед тобой, ведь ты – не Хаос, Развоплощающий и Всесильный. Ты – всего лишь его предтеча.

Тут уж я взбесился не на шутку – эта тварь еще смеет мне дерзить! Почему же Многоликий не наделил меня всей своей мощью, чтобы прикончить наглеца? Почему я искушен лишь в идеальном плетении интриг и сталкивании своих врагов между собой, в то время как сила и самое смертоносное оружие дарованы глупцам и невеждам?

– Ты готов повиноваться, чтобы достигнуть Великой Цели? – спросил я.

– Повелевай, я внемлю тебе. – Он вновь склонился в поклоне.

Да, такого противника у меня никогда не было. Ты сам, друг мой, запертый в банке, двадцать раз призадумался бы, прежде чем бросить вызов Ктуорну Ганету…

– Шип Бездны, найди мне этого Анекто, где бы он ни затаился. Найди и отправь на тот свет. Его тело можешь сожрать, и душу тоже, но только лишь после того, как принесешь его мне и покажешь. А что до гномов…

– Гномы боятся. Даже горы трясутся от их дрожи, – ухмыльнулся Ктуорн. – Они строят укрепления, они возводят непробиваемые бастионы вокруг Тэроса и ничего не знают…

– Ну ты и ловкач, друг мой… – Я позволил себе незначительную похвалу, чтобы сгладить негативное впечатление от неудавшегося убийства. – Так все провернуть, чтобы коротышки ни о чем не догадывались!

– Все выполнено до мельчайших подробностей вашего плана, Повелитель. Полагая, что в Бездне проломы, гномы не знают, что сломаны лишь их горны Рудного Эха. Дор-Тегли в Тэросе думают, что остались одни, а жестокие воины К’Талкха уничтожили двенадцать их оплотов, пока жители этих самых оплотов не покладая рук трудятся, раскапывая завалы.

– Да уж, ты истинный мастер подобных игр, Шип Бездны.

– Не нужно лести… – не клюнул на похвалу Ктуорн Ганет. – Ты хочешь, чтобы я убил Анекто? Его не станет.

– И не забудь принести мне труп. Я хочу лично полюбоваться на мертвого мерзавца…

Облик демона пошел рябью, и он тут же исчез. Я опять остался в компании с запертой в банке тенью, внимательно наблюдающей за происходящим своими алыми яростными глазами.

* * *

«Странные они, эти истарские дворяне, – подумал беловолосый пилигрим, глядя, как парочка богато одетых горожан, у которых он недавно спрашивал дорогу, поднимается по лестнице на второй этаж. – Один из них, старик с посохом, очень уж походит на мага, ну да ладно… Если сразу не узнали, то беспокоиться не о чем».

Коррин поднял кубок с вином и, случайно глянув в него, так и не успел отпить. На вишневой, почти черной поверхности напитка пробегала легкая рябь, и там, на этой ряби, отражалось его лицо. Казалось, не прошло и дня, не то что два века. Он все такой же, каким был тогда, – молодой красивый рыцарь, только что получивший шпоры и звание.

Мысли сразу же понеслись галопом, как сорвавшиеся с привязи дикие быстроногие кони, возвратив его на пару недель назад. Он вспомнил, как стоял под проливным дождем посреди окруженного мрачными, словно безлунная ночь, стенами внутреннего двора Умбрельштада. Немного в стороне виднелась черная карета, на которой Ревелиан доставил его в Цитадель. Одержимые кони перебирали копытами, прикованные к огромному стальному кольцу, вбитому в стену. Натягивая до безумия могучие цепи, они яростно взирали на него, и в их замутненных тьмой глазах ничего нельзя было прочесть, кроме отблеска пламени и жажды крови.

В грозовом небе выл дикий ветер, взбесившийся гром терзал уши, а молнии так и вовсе с цепей сорвались. Никто не охранял пленника – зачем, если отсюда он уже не сбежит. Ревелиан исчез где-то в Цитадели, оставив его в полном одиночестве. На мятежнике даже оков не было: ни цепей, ни кандалов. Он просто стоял под ночным дождем, неподвижно застыв, как статуя сэра Мура Лоргайна, последнего великого магистра ордена Руки и Меча, подле своего надгробия в мавзолее. Дождь капля за каплей впивался в волосы, превращая их в мокрые ошметки неопределенного цвета. Вообще-то было довольно прохладно, но некромант не ощущал этого, как не мог он ощутить и жар пустыни, и жалящий лед Севера – издержки сущности, как это любил называть Черный Лорд.

Ступивший за край задумчиво вглядывался в пелену дождя, накрывшую крепость. Башни Умбрельштада возвышались над ним, словно гигантские пауки-исполины, плетущие бесконечную паутину, из которой, некромант понимал, ему не выбраться никогда. Мрачный и угрюмый каземат, и он был прикован к нему будто цепью. Каждый камень здесь кричал об ушедшем – и эта утонувшая во мраке часовня, где уже сотни лет не звонит колокол и не звучат молебны; и черные окна пустой трапезной, откуда не слышится звон кубков и не льется свет; и дозорные башни, где некому стало нести караул – зачем, когда колдовскому взгляду подвластно больше… «Вот так и я, – подумал пленник. – Я тоже часть этих стен. Я сам давно уже стал камнем, и мне ни за что не покинуть кладку». Наверное, когда начинаешь ощущать себя так, твой дом и перестает быть тебе домом. Да разве этот замок был им когда-то? Если так считать, то ведь и у кладбищенского упыря тоже есть место, куда он возвращается, напившись невинной крови. Ложится на дно могилы, в свой старый гроб, накрывает себя гнилыми досками и присыпает холодной землей… «О да! – довольно хрипит мертвец. – Я снова дома». Вот только дом – это все-таки нечто другое…

– Эй, Коррин! – раздался вдруг приглушенный шепот. Белая Смерть обернулся к одной из десятков темных арок, отделяющих крытую галерею под стенами от остального двора. Там стояла фигура в черной мантии, выглядывая из-за резной колонны.

– Ревелиан, ты? – громко спросил Коррин. – Почему ты прячешься?

Человек во мраке поманил его пальцем и исчез в галерее, что вела вдоль всей стены верхнего двора. Тяжело вздохнув, Белая Смерть направился к проходу. Что еще могло понадобиться его тюремщику? Здесь было сухо – дождь не проникал под эти своды.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он, увидев впереди того, кто его звал. Некромант стоял чуть поодаль, скрестив руки в широких рукавах мантии, капюшон был откинут, и даже в скупом свете сверкающих подчас молний можно было увидеть, что это совсем не Ревелиан.

– Только одно. – Колдун поднял голову. Длинные каштановые волосы, две нарисованные алые полосы, пересекающие внимательные серые глаза. Худое, иссушенное лицо.

– Магнус? – удивился Коррин, сам не замечая, как его голос также превращается в шепот. – Но как? Ты ведь должен быть в лагере Деккера.

– Нет времени рассказывать, – прошептал некромант и бросился к пленнику.

– Что ты?.. – удивился беловолосый, когда товарищ схватил его за руку.

– Это последняя возможность! – яростно прошипел Магнус. – Ты ведь говорил, Белая Смерть, что можешь избавить нас от этого.

– Я не понимаю тебя, Магнус. – Он действительно ничего не понимал.

– Помнишь, тогда, в Элагоне? Когда Дориан покончил с Лоргаром. Ты говорил, что можешь избавить нас от проклятия некроманта! Говорил? – На обычно спокойного и каменно-ледяного Магнуса будто что-то нашло, в его серых глазах отсутствовали какие бы то ни было проблески расчетливого ума – одна одержимость. – Что для этого нужно сделать? Что? Ты говорил о каком-то обратном заклятии…

Коррин печально улыбнулся.

– Нет никакого обратного заклятия, мой друг, – сказал он. – Я солгал тогда, чтобы дать вам всем цель. Когда-то я перерыл немало древних трактатов, пытаясь найти ответ. Но те фолианты, где есть упоминание о «возвращении», просто смеются над нами, Сероглаз. Они твердят, что нужно всего лишь раскаяться… раскаяться в своих поступках.

– Ты что, издеваешься надо мной? – Магнус яростно схватил за ворот мантии свергнутого мятежника. – Раскаяться? Я тебя сейчас убью, прямо здесь…

– Вперед, мой дорогой друг, – спокойно прошептал Белая Смерть, – ты лишь освободишь меня. Тебе ли не знать? Я ведь слышал тот твой разговор с Черным Лордом над моим мертвым телом…

Магнус вздрогнул и отдернул руку так резко, будто в нее ударила молния. Серые глаза округлились от ужаса.

– Он зовет меня, – прошептал он. – Он ищет меня, я чувствую…

– Кто? Черный Лорд? – спросил пленник. – Тебе не впервой дурачить его и выходить сухим из воды. Ты по праву считаешься самой изворотливой змеей среди всех нас.

– Послушай меня, Коррин, – взмолился Магнус. – Ответь на мой последний вопрос, и я помогу тебе сбежать, я помогу тебе вырваться на свободу. Тебя не найдут, я обещаю…

– Нет нужды, мой друг, я всегда ценил твою помощь, хотя превосходно осознавал, что ты это делаешь вовсе не ради меня, а в угоду каким-то своим целям. Но сейчас я останусь здесь. Ревелиан скоро придет за мной, и тогда меня отправят в глубинные казематы, где уже дожидается скорой трапезы Имперское Чудовище.

– Трехглавый пес не получит тебя, Коррин. Я прошу тебя! Я никогда тебя не просил ни о чем…

– Спрашивай, Магнус, я отвечу, ради нашей старой дружбы. Я ведь помню, что ты не раз меня спасал последние двадцать пять лет, с тех пор как вступил в орден…

– Это очень важно для меня… Тот человек, который передавал тебе шпионские сведения из Коронного Совета Ронстрада. Его имя! Мне нужно знать его имя!

– Должен тебя огорчить, друг мой. Я не знаю имени. Он отказался себя назвать, но могу тебя заверить, что он совершенно точно могущественный волшебник и ловкий убийца. Невысокий, худощавый, лет сорок на вид, коротко стриженный…

– Но что-то же должно быть! Под это описание подпадает половина Коронного Совета. Вспоминай, Коррин, должно же быть что-то еще!

– Голос у него такой…

– Какой? – недоумевал Магнус. – Какой у него голос?

– Ласковый аж до жути, такой, что с ним сразу же хочется безропотно согласиться…

– Нет! – вдруг отшатнулся сероглазый некромант. – Этого просто не может быть!

– Ты разве знаешь его?

– Спасибо тебе, Коррин! – только и проговорил Магнус. – В ответ на твою помощь дам тебе совет: не верь ни Ревелиану, ни Патриарху!

– Что?

– Не верь им. Не верь вообще никому. Слишком долго все кому не лень водили тебя за нос, Коррин. Если тебе все же удастся сбросить свои нынешние оковы, не забудь и о поводках. Прощай, старый друг…

– Постой, Магнус! – воскликнул Коррин и схватил товарища за рукав мантии, но тот исчез в черном облаке, оставив в ладони Белой Смерти лишь воздух и пыль.

Некромант стоял, пораженный странным разговором. Всего в трех футах, если выйти из-под арки, сплошной стеной лил серый дождь. Здесь же было так тихо и очень спокойно. Мертвенная тьма галереи сохраняла положенное ей умиротворение.

– Он сейчас полагает, что впервые прозрел, словно новорожденный младенец, – негромко проговорил кто-то, выходя из-за широкой колонны, что высоким ребром встала по центру прохода и поддерживала арочный свод.

В пяти шагах от Коррина остановился высокий старик в черной мантии некроманта, бледные морщинистые руки сжимали тонкий посох с большим рогатым черепом вместо навершия. В глазницах черепа отражались едва заметные зеленые огоньки, поэтому казалось, что посох живет своей жизнью, и буде старику захочется отпустить свою деревяшку, та так и встанет, ни на что не опираясь и не падая.

Длинные седые волосы обрамляли большую залысину с такой тонкой кожей, что под ней можно было различить рельефы лобной кости. На изрезанном глубокими морщинами лице не было ни бороды, ни усов, поэтому четко выделялась трещина рта, искривленная в мерзкой усмешке. Прямой некогда нос за века истончился и походил теперь на обгрызенную крысами сырную дольку. Цвет глаз был неразличим – то ли серый, то ли зеленый, точно определить невозможно.

Столько знаний скопила в себе эта голова, что казалось странным, как в ней они умещаются. Было очень мало вопросов о сущности мира, на которые не смог бы ответить этот человек. Вообще-то при виде Черного Патриарха следовало преклонять колени, но Коррин даже не пошевелился, спокойно глядя на духовного лидера и учителя их ордена некромантов.

– Где Ревелиан? – только и спросил Белая Смерть. – Или ты сам, старик, проводишь меня к Морредору?

– Сегодня трехглавый пес останется голодным, мой дорогой ученик, – хриплым голосом отвечал Черный Патриарх. – А вот наш дорогой Ревелиан вновь решил снять свою маску…

С таким холодом были произнесены эти слова, что даже у Коррина, которому уже, казалось, нечего терять, по спине пробежали мурашки.

– И не слушай этого лицемера Сероглаза. С первого дня своего пребывания в ордене он хитрил и «прыгал по ножам», он вечно стравливал всех друг с другом, но скоро он окажется в таком месте, где никто не будет его слушать. Что же до тебя, мой дорогой ученик, я горд тем, что преподавал тебе науку. Ты был совершенно прав, когда говорил ему о единственном способе снять проклятие некроманта.

– Я не понял тебя, старик…

– Я говорю о раскаянии, мой дорогой ученик, всего лишь о раскаянии…

– Снова это раскаяние… Раскаяние не для некроманта, оно как звезда в ночном небе – горит ярко, да не достанешь. Забавно, правда? Темные маги, повелевающие столь могучими силами, привыкшие обращать в прах тела и вырывать из живых души, неспособны на такое элементарное… такое… примитивное чувство. Любой святоша в храме Вечных, любой полуграмотный прихожанин может помолиться и забыть, а мы – нет. Мы ничего не забываем…

Патриарх встретил его слова легкой улыбкой, которая еще больше исказила лицо старца.

– Это все не нужно. Все намного проще… Все зависит от того, хочешь ли этого ты?

Коррин отступил на шаг, руки его вздрогнули.

– Я верно понял тебя, старик?

– Совершенно, – подтвердил Семайлин. – Тебе нужно лишь Раскаяние.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся ему в лицо Белая Смерть. – Мне нравилось их убивать! Мне нравилось писать на их телах свое имя! Ты, как светлый дух, держа в руках весы грехов, предлагаешь мне раскаяться, забыть, отступить?! Значит, ты плохо меня знаешь, «мой дорогой учитель», – передразнил Коррин голос старика. – Нет у меня для тебя раскаяния…

Странно, но Черный Патриарх, зачем бы ему ни понадобилось все это, просто стоял и слушал, не убирая с лица своей кошмарной улыбки.

– Я ведь не сказал, что требую твоего раскаяния, глупыш. Я сказал: «Тебе нужно Раскаяние. Вот оно. – Старик вытащил прямо из воздуха небольшой пузырек. Даже во тьме галереи было отлично видно, что в нем находится какая-то жидкость, мерцающая нежным сапфировым светом.

– Эссенция Раскаяния? – удивился Коррин. – Но разве чужое раскаяние поможет мне стать вновь человеком?

– А какая разница, чья совесть должна тебя грызть изнутри твоего тела?

– Ты дашь мне ее? – нервно прошептал Белая Смерть, не в силах оторвать взгляд от полупрозрачной синей жидкости.

– Не здесь, – ответил Патриарх. – Ты выпьешь эссенцию и в тот же час уснешь, ты ведь не хочешь свалиться на пол?

– Усну? – подозрительно спросил Коррин.

– Да, и проснешься уже человеком.

– Что для этого нужно сделать? Ты ведь не просто так мне предлагаешь подобное?

– Конечно. – Патриарх повернулся спиной к Коррину и направился к дальнему портику, ведущему в Цитадель. – Следуй за мной…

Пленный некромант поплелся за учителем. Они шагали во тьме галереи, и в какой-то миг впереди показались две темные фигуры, идущие навстречу. Коррин Белая Смерть глядел на них, не в силах отвести взгляд, при этом прекрасно понимая, что выступающие из мрака силуэты – всего лишь отражения в большом полированном зеркале, преграждающем вход. Зеркало называлось Креферк и служило порталом в Цитадель, но поговаривали также, что это не единственное его назначение. Порой отполированная гладь отображала вовсе не то, что была должна, и этот страх увидеть в зеркале не себя, а нечто из потаенных глубин собственного больного сознания неизменно овладевал каждым, кто смотрелся в него. Это страх был чем-то сродни детской боязни темноты – глупой и необъяснимой. Приблизившись, Коррин наконец сумел разглядеть собственный образ – привычную бледность кожи, аристократические черты лица, ниспадающие на плечи пепельно-белые волосы… Но было и что-то новое. Черный бархатный камзол скрывал болезненно исхудавшее тело, на шее, висках и подбородке – засохшие кровоподтеки, глаза ввалились и подернулись пеленой, нос словно бы изломался. Безумие и ярость, обычно бушующие в его взоре, куда-то пропали – на Белую Смерть угрюмо взирало отражение уставшего и растерявшего волю к борьбе человека, который больше всего на свете хочет, чтобы его оставили в покое. Было ли это правдой или же зеркало в очередной раз пыталось его обмануть? Коррин не знал.

Черный Патриарх просто шагнул вперед, погружаясь в подсвечиваемую молниями гладь, словно в воду. Он слился со своим отражением и исчез. Его спутник поглядел в собственные пустые глаза и прильнул к стеклу. Ощущение было не из приятных – словно ты стоишь на ужасающем ветру, который дует в лицо с силой урагана, но при этом не в силах даже растрепать твои волосы. Это продолжалось всего секунду. В следующее мгновение некромант оказался уже по ту сторону зеркала.

Здесь оказалась лестница. Каждая ее ступенька была мокра, и, поднимаясь, Белая Смерть хлюпал ногами по разлитой жидкости. Лестница Крови. Именно здесь встретили свою смерть их братья из числа приверженцев Черной графини; тот заговор, впрочем, как и многие другие попытки оспорить власть Деккера Гордема над орденом, закончился неудачей. Разоблаченные заговорщики пытались бежать из Умбрельштада, но зеркало Креферк не выпустило их, и они оказались в ловушке. Тут некромантов-отступников и настигли сам Коррин Белая Смерть, покойный нынче Лоргар Багровый и Джек-Неведомо-Кто. Именно по тому случаю Лоргар, помнится, и получил свое прозвище, когда при помощи послушных ему теней растерзал около трех десятков мятежников так, что вся лестница, от самого низа и до верхней площадки, сплошь покраснела, точно ее выстелили алым ковром. Черный Лорд, с присущей ему порой театральностью, углядел в случившемся какой-то символизм и повелел все оставить как есть, закляв эти ступени так, чтобы кровь на них никогда не просыхала и служила вечным напоминанием о той ужасной бойне.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил Коррин, когда они поднялись.

– Ты должен забрать отсюда одну вещь…

– Какую?

– Ты скоро увидишь.

– Значит, забрать вещь, и все?

– Именно.

Некроманты шли по темному коридору второго этажа Цитадели в сторону Большого зала. Когда они проходили мимо висевших на стенах факелов, те загорались сами собой, вырывая из тьмы ужасающую галерею, точно сдувая пыль со старинных, забытых страниц фолианта по теории страданий. По обеим сторонам прохода к высоким арочным сводам тянулись колонны. Из плоти камня, словно ветви у деревьев, в некоторых местах вырывались человеческие руки с изломанными в муке застывшими пальцами. Кое-где проглядывали юные лица с округленными и полными ужаса глазами, неживыми, но в то же время выражающими столь сильное чувство, которое может возникнуть лишь в пик либо страсти, либо непередаваемой, раздирающей на куски боли. Прекрасные по своей сути, но обезображенные эмоционально черты переходили в гладкий камень и создавали ощущение того, что эти молодые люди пытаются вырваться на волю, словно бы родиться, раздвинув стены своей мраморной утробы когтями. Эту галерею можно было бы назвать коридором Насильного Рождения, но на самом деле здесь, в этом чудовищном моменте застывания, серыми красками облицовки был показан миг Смерти. Во всей ее отвратительной красоте и гротескном величии. Каждая из этих колонн: лица и шеи, запястья и щиколотки, локти и колени, плечи и груди – все это вызывало отвращение, но при этом не позволяло оторвать взгляд. И лишь приглядевшись, можно было различить, что идеальных пропорций части тел, сплетенные между собой в тугой узел из окаменевшей плоти, принадлежат отнюдь не людям. В разорванных беззвучными криками ртах виднелись острые, как иглы, клыки, а с потрескавшихся от времени губ стекала ставшая мрамором слюна. Молодые и прекрасные некогда, они являлись обладателями утонченных черт мнимой человечности и черных, взлелеянных яростью и злобой душ. Душ, которые лишь в момент апогея, в миг расставания их хозяев с жизнью, вырвались на волю, отразившись на мрачных отталкивающих лицах и в чудовищных изломах плоти. Эта галерея с десятками колонн так и называлась – Коридор Истинного Облика Правды, или коридор Трударе.

В каждом из лиц Коррин Белая Смерть узнавал знакомых. Некогда у них были одни цели, и темные аркады Умбрельштада они называли общим домом. До тех пор, пока гордыня не просочилась в их сердца. Черный Лорд не смог им простить этого. Сказать по правде, он никогда не прощал. Высокомерие и надменность могучих древних вампиров и стали причиной их падения. Ныне же каждый желающий пройти в тронный зал вынужден был лицезреть зловещую галерею этих каменных ликов, преисполненных чувства и в то же время таких… неживых.

Вскоре темные маги подошли ко входу в сам зал. На высокой черной двустворчатой двери был изображен большой герб: стальной кулак, облаченный в латную перчатку, сокрушал на осколки прямой меч с лилией вместо гарды. Этот знак приводил в ужас и заставлял трепетать все королевство. Зловещая латная перчатка стала неизменным атрибутом ночных кошмаров как знати, так и обычных граждан, специальным королевским указом было строжайше запрещено упоминать о ней вслух.

После падения ордена во тьму черные паладины не пожелали оставлять старый герб, и алую длань с мечом сменила крошащая клинок стальная рука. Старые сине-белые стяги с потерявшими былое значение символами поместили в мавзолей Меча, особое святое место, куда входить всем, кроме как самому Черному Лорду, его ближайшему другу Арсену Кровавому Веретену и Черному Патриарху Семайлину, было заказано под угрозой жестоких кар…

Старый некромант жестом распахнул створки, и они вошли в просторный зал.

В самом центре, посреди невысокой площадки, стоял высокий трон Черного Лорда. Перед ним полукругом располагались ряды скамей некромантов, словно в амфитеатре: впереди – покрытые затейливой серебристой резьбой личные кресла Ступивших за край, дальше – простые сиденья для прочих братьев и молодых послушников. Две сотни мест – когда-то их было много, теперь – лишь жалкие остатки.

– Садись, мой дорогой ученик, – указал на трон Деккера Патриарх. Белая Смерть сел в вырезанное из черного дерева кресло. – Теперь слушай внимательно и запоминай как следует, – нахмурил седые брови Семайлин. – Это зелье – не просто эссенция Раскаяния какого-то там человека. Это – раскаяние величайшего колдуна древности, одного из самых могущественных некромантов, какие только ходили по земле. Оно очень сильное. Я его еще не испытывал, так что отвечать за последствия не могу…

– Даже если я выпью его и рассыплюсь прахом, будто какой-нибудь вампир с колом в сердце? – скривил губы Коррин.

– Такого не случится, – заверил его Патриарх. – Я опасаюсь лишь, что раскаяние окажется настолько сильным, что твоя душа не сможет выдержать все то, что она увидит в этом сне…

– Каком сне?

– Ты просто выпьешь зелье, заснешь, а проснешься уже не некромантом Коррином Белой Смертью, а молодым паладином сэром Коррином де Варном, помнишь такого?

– Хотелось бы вспомнить…

– Ты возьмешь вот это, – в руке мага появилась старая книга в потертом черном переплете, – и отправишься… У тебя есть место, куда бы ты хотел попасть больше всего?

– Да, – негромко ответил Коррин, – в Истар. Там находится могила командора Ривелласа.

– Истар будет очень кстати… – каким-то своим мыслям ответил Семайлин. – Это достаточно далеко от…

– Что это за книга?

– Это – дневник твоих странствий, – нахмурился старик, – для посторонних. Для тебя же… – Он наклонился к самому уху Коррина и зашептал. Глаза Белой Смерти расширились от удивления, когда он услышал, что это за вещь.

– И ты даешь ее мне? Вот так просто?

– Вот так просто. Надеюсь, тебя там не найдут, мой дорогой ученик.

– Я не смогу больше колдовать?

– Нет, разве что при помощи этой самой книги. Не пора ли становиться именно таким чернокнижником, каким тебя нарекли люди Ронстрада? Шучу-шучу. Не вздумай колдовать с ее помощью, иначе тебя сразу же найдут, кроме того, здесь скованы такие заклятия, которые не потянуть и Кольцу Смерти, не то что какому-то там человеку, бывшему некогда некромантом, пусть даже и очень могущественным. Так что, если не хочешь отправиться прямиком на обед к сынкам К’Талкха… не нужно использовать эту книгу!

– Я понял, понял тебя, старик, – заверил Коррин, – давай свое зелье.

Черный Патриарх протянул Белой Смерти пузырек с Раскаянием.

– Спи спокойно, несчастный, – только и прошептал Семайлин, глядя, как сапфировая жидкость исчезает в горле некроманта.

Только Коррин проглотил последнюю каплю безвкусной эссенции, как пальцы его вздрогнули, выронили пузырек, и он откинулся на спинку трона Черного Лорда.

Последней мыслью его было, что зря он поверил Черному Патриарху, ведь предупреждал же Магнус. А теперь его просто отравили.

Дальше был глубокий сон. Коррин вернулся на двести лет назад в какой-то небольшой городок королевства. Он сразу же его узнал – здесь погибла его первая жертва…

– Милорд! – внезапным восклицанием кто-то прервал тяжелые воспоминания Коррина. Бывший некромант поднял взгляд. Он снова был в этом холодном истарском трактире, сон и явь вернулись на свои места.

Перед ним стояли два странных существа. Их и с первого взгляда нельзя было назвать людьми. Тот, что обратился к Белой Смерти, был высоким и худощавым, с длинными черными волосами, аккуратно уложенными назад и сплетенными в хвост. Ярко-синие глаза, довольно четко выделяющиеся на очень бледном лице, округлены от удивления. Тонкие, немного заостренные уши ну никак не хотели походить на человеческие. Его спутник был очень на него похож, лишь глаза у него были зеленые, и выглядел он постарше… или, что будет правильнее сказать, древнее – бледное, с утонченными чертами лицо словно высечено из камня. Оба незнакомца одеты в черные бархатные плащи, подолы которых многочисленными складками соединялись в районе пояса большим узлом. Множество серебряных украшений поблескивало в тусклом свете масляных ламп, и едва ли не каждое представляло собой резной полумесяц. Конечно же, бывший некромант узнал мрачный облик зеленоглазого, но старался не подать виду.

– Простите? – Коррин делано оглянулся по сторонам, показывая, будто не понимает, что они обратились к нему. – Вы это мне?

– Милорд Белая Смерть, я чувствую вашу волю, – необычайно глубоким голосом произнесло существо, и лишь оно открыло рот, Коррин заметил два тонких и острых, будто иглы, клыка, немного торчащих из-под верхней губы. – Мы знали, что Черный Лорд однажды пришлет за нами…

– Простите, господин, но вы ошиблись, – спокойно произнес бывший некромант, увидев боковым зрением, как трактирщик-берсеркер застыл с кувшином меда в одной руке и тяжелой дубовой кружкой – в другой, глядя на них. – Я всего лишь пилигрим, уж никак не лорд, к сожалению, – искренне, наверное, впервые за два века, улыбнулся Коррин.

Вампир недоуменно перевел взгляд на товарища, тот едва заметно покачал головой.

– Простите, господин, мы, и верно, ошиблись. – Младший склонил голову в поклоне; его спутник повторил жест, после чего они развернулись и вышли из трактира.

Коррин задумчиво смотрел им вслед. Зеленоглазый… он не мог его не узнать – это был последний наследник легендарного Райвена Когтя Ворона, граф Илеас Д’Антрева. Когда-то древний носферату верой и правдой служил Деккеру Гордему, но затем их пути разошлись, причем весьма кровавым образом – граф поднял мятеж в Умбрельштаде, но его нелепая попытка свергнуть Черного Лорда провалилась, а уцелевшие вампиры в страхе бежали, спасаясь от гнева Деккера.

Да, Север – самое необычное из всех мест королевства. Здесь даже неживые разгуливают по городу, не боясь рассыпаться прахом от вонзенного кем-нибудь из неравнодушных добропорядочных граждан в сердце кола. В Истаре происхождение чужеземцев никогда не имело значения. Главным было лишь то, кто ты есть сейчас и что за поступки ты совершаешь. Эти вампиры жили здесь уже давно, они не пили людскую кровь, перебиваясь лишь свиной, которую специально заказывали у мясника. К вампирам в Городе Без Лета относились не так, как во всех остальных герцогствах: здесь они выбили для себя немало вольностей. Герцогские советники даже жаловались, что слишком много. Их называли Беззубыми, и местные травники варили бесценное для ночной нежити зелье, позволяющее им не бояться солнечного света. Чудо-эликсир оказался еще и смертельным ядом, и от него они медленно, но верно умирали, слабея с каждым новым рассветом. Вампиры понимали, что не протянут долго, но все же предпочитали пить зелье, чтобы иметь возможность радоваться солнцу и жить хотя бы таким жалким подобием настоящей человеческой жизни. На снадобье Беззубых они тратили почти все свое золото, заработанное в гильдии охотников, но цена их не заботила.

«Как это они сразу узнали меня? Почувствовали? – зло думал Коррин. – Неужели я не вернулся? Или вернулся не полностью? А может, это лишь отголоски той силы, что совсем недавно была во мне? Нужно как-нибудь проверить…»

– Будете сразу платить или после? – Возле стола Коррина появился трактирщик Д’алег. Каменной глыбой он навис над бродягой, который вот уже час сидел почти без движения, уставившись на свое отражение в кубке, пока к нему не подошли Беззубые.

– После. Да, и принесите еще двойную, нет, лучше тройную порцию куриного супа.

– Так изголодались? – шутливо заметил русобородый гном, сидящий за соседним столом в полном одиночестве. Рядом с ним стояла полупустая кружка верескового меда, а в руке он держал изогнутую трубку, из которой вырывался душистый зеленоватый дымок.

– Вы бы знали, до какой степени, почтенный гном, – усмехнулся Коррин. – Лет триста не пробовал ничего вкуснее.

Гном усмехнулся в бороду, по достоинству оценив шутку, которая шуткой являлась лишь отчасти. Много лет сущность некроманта была начисто лишена ощущения вкуса как такового. Это касалось и пищи, и горячительных напитков, и многих других удовольствий. После первой же куриной ножки с хрустящей кожицей бывший темный маг понял, чего ему так не хватало все эти годы.

– Вы не против? – поинтересовался все тот же гном, указывая на свободную лавку по другую сторону стола Коррина. – А то одному сидеть как-то тоскливо.

– Конечно-конечно, – не стал спорить Белая Смерть. – Заказать вам что-нибудь?

– Да нет, – смущенно отвечал бородач, очевидно, стыдясь пустоты собственных карманов. Недолго думая, он перебрался за стол к пилигриму. – Разве что эля.

– Эля так эля…

– А вы давно здесь? – полюбопытствовал гном, после того как испробовал с полкружки за один глоток принесенный пенный напиток.

– Несколько часов, – отвечал Коррин, – а вы?

– Да вот уже три месяца, поди, просиживаем штаны в Истаре.

– А куда собирались?

– Это долгая история, – отвел глаза гном.

– Ничего, у меня теперь много времени, – заверил собеседника бывший некромант, – может, смогу чем помочь.

– Да ничем вы не сможете помочь, если не прячете под плащом, в чем я очень сомневаюсь, два мешка золотых монет.

– Не прячу, – подтвердил Коррин с лукавой улыбкой. – А вот те дорожные мешки, которыми навьючен мой конь, и в самом деле набиты золотом.

– Чего? – насупился гном. – Шутить надо мной изволили?

– Какие шутки? Я просто получил свою… долю от… одного выгодного дела. У меня была очень тяжелая и долгая работа. Теперь я вышел… гм… в отставку, и мне выплатили за все те годы, что я находился в услужении. А служил я долго…

– Вы что, серьезно? – Гном открыл рот от удивления.

– Совершенно, – подтвердил Коррин. – Так что давай, рассказывай.

– Ну ладно. Слушай, человече…

* * *

Тук-тук. Раздался негромкий стук в дверь, вырвавший гномов из оцепенения.

Тук-тук-тук. Еще настойчивее.

Охотники за сокровищами переглянулись.

– Кто это там? – на всякий случай крепко сжал рукоять своего топора Ангар Дортан.

Пальцы Дори Рубина легли на обух секиры. Все присутствующие похватали оружие – если их пришли выселять, то так просто они не сдадутся!

– Господа гномы, простите за беспокойство, но у нас к вам есть разговор! – раздалось из-за двери.

– Мы не ведем дел с людьми! – гордо ответил Дори. – И у нас еще целый день оплачен!

– Может, сначала впустите и выслушаете? Где же хваленое гномье гостеприимство?

– Кили, открой дверь. Только осторожно.

Гном послушался, и удивленные бородачи увидели на пороге двух незнакомцев. Один – высокий старик, на чьих ссутуленных плечах лежал дорогой темно-зеленый меховой плащ с собольей оторочкой. На голову его была натянута остроконечная шляпа, опирался пришелец на свитый из серых лоз длинный посох.

Второй был одет куда как богаче: бордовый плащ на теплом меху, черная бархатная кота, высокая лисья шапка и золоченая перевязь с коротким мечом.

– Мое почтение, – склонил голову старый волшебник, снимая головной убор. У него были короткие седые волосы, аккуратно подстриженная бородка и усы.

– Постойте-ка! – вспомнил вдруг Ангар. – Это не вы ли были давеча, еще до праздников, в таверне? Я еще подумал, что вы из этого несносного племени колдунов! Я помню вас…

– Совершенно верно, почтенный гном, – пропустил мимо ушей оскорбление волшебник, прикрывая за собой и своим спутником дверь, – это были мы. Я вас тоже помню. Простите за напоминание, но тогда вы страдали чудовищной простудой.

– Да уж, не забудешь, – проворчал гном.

– Итак, господа, у нас к вам очень важное дело… Мне нужны некоторого рода сведения, и вы, смею надеяться, можете мне их предоставить.

– Сведения ему нужны, – усмехнулся Ангар. – А с чего это ты вдруг решил, что мы тебе что-то скажем?

– Ну-у… – протянул Картнэм, искоса взглянув на остатки гномьего золота, – я вижу, что вы в некотором, так сказать, затруднительном положении. А я могу предложить вам плату за услуги.

– Никакая оплата не способна раскрыть сжатые в молчании уста гнома! – гордо воскликнул Кили.

– А сколько, если не секрет? – полюбопытствовал Непутевый.

– Ангар, ты что?! – прикрикнул было на него Дори, но ответ волшебника так его ошеломил, что он запнулся на полуслове:

– Столько, что вы сможете купить себе всю эту таверну целиком. Цена меня не заботит…

– Должно быть, нужные тебе сведения действительно так важны, – заметил Рубин.

– Ты даже не представляешь, насколько, гном, – ответил Ррайер.

– Ладно, говори, а мы уже решим, отвечать тебе или нет…

– Мне нужно знать лишь одно: что такое «Дюжинный Багровый Круг».

Гномы застыли на своих местах кто где сидел.

– А что ты вообще об этом знаешь, человече? – осторожно спросил Дори.

– Ну, то, что это первый день вашего календаря. То, что у вас время отмечается по рунным кругам. Вот в принципе и все.

– Понятно, – кивнул рыжебородый предводитель гномов. – Я могу тебе сказать то, что тебя интересует, маг, но при одном дополнительном условии.

– Каком же? Я слушаю…

– Ты пойдешь с нами в Тэрион. Поможешь разобраться с одним небольшим… эээ… затруднением, я бы сказал… совсем небольшим… а после получишь ответ на свой вопрос. Ты согласен? И не забывай об обещанном золоте!

Картнэм взглянул на Ррайера, и тот хрипло ответил:

– Мы согласны.

– Значит, скрепим сделку рукопожатием?

– Да, – сказал волшебник и подошел к столу, за которым сидели Предгорные. Он уже протянул было руку Дори, когда вдруг что-то услышал. Какой-то отдаленный гул. Гномы, судя по всему, тоже его уловили.

– Что это за шум? – нахмурился рыжебородый.

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся воин из отрядов городской стражи. Его лицо было бело как снег, осевший на его плечах, лицо – взволнованно.

– Приказ светлого герцога! – с места воскликнул он. – Все, кто может сражаться, должны явиться на площадь Алигенты не позднее чем через пятнадцать минут!

– Что случилось-то? – Дори вскочил с кресла.

– Война пришла в Истар!

– Так я и знал! – взревел Ррайер. – Этот мерзкий некромант! «Нужно за ним понаблюдать»! «Нужно выждать»! Не ты ли мне это говорил, Картнэм?

– Какой некромант? – опешил солдат. – Гоблины! Несметные рати Гаручей подходят к Истару с севера! Спешите! Ваш долг помочь городу, приютившему вас… – Человек выбежал из комнаты.

Ррайер и Кили выглянули в коридор.

– Они стучат во все двери, – сказал Джон. – Люди спешно вооружаются, да и не только люди…

Мимо открытых дверей по коридору пробежали два высоких существа в черных плащах, собранных спереди в узел. Парочка Беззубых с тонкими, всего в три пальца шириной, мечами наголо скрылась на лестнице. По этажу носились люди, они выбегали изо всех дверей, кто-то нес свой скарб, кто-то сгибался под тяжелым мешком (не всегда своим – в подобной обстановке никому не было дела до похитителей чужого имущества), началась паника.

– О, вот и ты, Лори! – воскликнул Кили, увидев друга, пробивавшегося к их комнате через встречный поток жильцов таверны «Вереск». – А это кто?

Джон Ррайер поднял глаза на спутника русобородого гнома и отшатнулся.

– Это мой друг – Коррин, – представил всем Лори своего спутника. – Он обещал помочь нам с походом, да и вообще…

Картнэм застыл, как статуя, посреди комнаты, а его товарищ, как-то по-звериному затравленно зарычав, вдруг попятился от молодого симпатичного человека с длинными белыми волосами, но оступился о табурет и упал на пол.

Гномы недоуменно переводили взгляды с пилигрима на растянувшегося на полу черноволосого марла.

Коррин вгляделся в его лицо, в эти черные, как безлунная ночь, глаза… Он сразу же вспомнил этого богато разодетого человека и шагнул к нему, доставая из-за пояса кривой серебряный кинжал очень тонкой ковки и отделки. Остро отточенное лезвие было украшено вьющейся вязью серебряной нити, переходящей на рукоять. На навершии кинжала было выгравировано геральдическое изображение: латная перчатка крушит прямой меч с лилией вместо гарды.

* * *

Сумерки налились чернилами и превратились в ночь. Огромный трехлапый волк легонько повел ушами и оглянулся. Что-то причудилось ему вдали, нечто походившее на слабый одинокий вой.

Следом медленно продвигалась вся стая, два с половиной десятка сородичей: и взрослые сыновья и дочери, и совсем еще несмышленые крохи, которые неуверенно семенили за вожаком. Волчица Веллегра, любовь всей его жизни, с белым, сливающимся со снегом мехом, несла в зубах трех волчат. Каждому из них исполнилось лишь две недели, и еще около седмицы они не должны были выглядывать из логова. Но тут уж всем законам и правилам пришел конец…

Угроза гнала стаю прочь из Дерборроу, от подножий гор и как можно дальше от города людей. Подчас ночь разрывал вой где-то в стороне, и тогда Гердорр Трехлапый знал: еще одна стая неподалеку. Все распри сами собой прекратились, все волки бежали прочь. Посильной подачкой гордости было то, что Гердорр, повелитель чащи, увел своих родичей последними. Еще два дня назад лес взбудоражился так, будто залетный ветер принес весть о приближающейся чумной туче. Птицы стаями поднимались в воздух и, покидая насиженные годами гнезда, улетали из Дерборроу. Путь их лежал к лесу Валлена и озерам, что на востоке, или же к Грехенвальду и истоку реки Хитен, что на западе. Никогда еще лес так не бурлил, никогда еще здесь не было так шумно… Потом засуетились мелкие грызуны: белки, хорьки и прочие: зайцы, ежи – все уходили. Затем олени, косули, вепри и, казалось бы, никогда и ничего не боявшиеся лоси. За ними лисы, снежные рыси и даже медведи, которые только-только залегли в спячку в своих берлогах – не дали бурым братьям поспать, страх выгнал их на снег, в метель. Все лесные жители знали, они чувствовали это лучше, чем наступление зимы и приближение ночи: тех, кто останется, не ждет ничего, кроме жуткой гибели. И это не безумный тролль, сошедший с гор, даже не великан, ищущий себе место для нового дома, а нечто новое… или скорее – давно позабытое старое вновь поселится здесь навеки и уничтожит всех тех, на кого упадет его взгляд или кого почует его нос. Звери знали: они уходят отсюда навсегда…

Лес почти опустел, даже духи, живущие в кустарнике и деревьях, попрятались подальше от чужих глаз. Страх спускался с гор, ужас распростер свои бледные крылья над лесом, точно некое жуткое проклятие, от которого негде скрыться. Когда снег замел следы всех тех зверей, что уже бежали прочь из Дерборроу, Гердорр и младшие вожаки, главы других стай, решились покинуть свою вотчину. Из-под корней деревьев, из нор в холмах, притаившихся за большими камнями, из пещер в предгорьях – отовсюду выбирались волки. В каждом семействе было около двух-трех десятков зверей. И таких стай всего насчитывалось не менее сотни – три тысячи озлобленных, изгнанных из своих логовищ волков. Лишь тогда, когда никто не смог бы увидеть их унижения, настал и их черед поджав хвосты уходить. Впервые от появления здесь волков, никто уж и не упомнит, когда это было, их гнали прочь. И это были отнюдь не люди. О, люди скоро сами окажутся один на один с этим полуночным кошмаром. Гердорр знал, что еще на рассвете на другом конце леса несколько людей вышли из Города Без Лета. Они направлялись ставить капканы на Трехлапого и его собратьев, но никто из них, это уж точно, не знал, что вот-вот они сами попадут в капкан, а его зубья проткнут их тщедушные тела, словно огромная кованая пасть.

Падающий снег и не собирался прекращаться, в то время как ветер сперва начал легонько сметать уже упавший, поднимая снежинки в воздух, а после набрался сил и стал вздыматься все выше, скручивая вьюгу в тугие узлы и разметывая ее над землей. Метель уже образовывала стену высотой в пять футов, из-за которой кругом ничего нельзя было разобрать, а деревья со всех сторон казались призраками или окоченевшими на морозе фигурами людей.

Взрослые сильные родичи должны были справиться, перебороть непогоду, но старик Гердорр боялся за малышей. Он знал, что в дыхании Веллегры таится такое горячее тепло, что его не пересилить ни одному ветру и ни одному бурану, но подобных метелей даже двухсотлетний волк не помнил. Стая пробиралась сквозь пелену кружащегося над землей снега все дальше…

Люди говорят, что «волка ноги кормят», сейчас же каждый из серых братьев ответил бы им, что ноги спасают им жизнь. Волки отступали не просто так, как придется, пробираясь сквозь метель. Гердорр вел их, словно полководец на поле боя. Это походило на некий странный маневр: сперва они шли строго на восток, после изменяли направление. Подчас они даже возвращались назад. Постороннему наблюдателю подобное показалось бы лишенным всякого смысла, но старый вожак еще не выжил из ума, и хитрости ему было не занимать. Весь путь волчьих стай пролегал в тени ветра, чтобы никто их не учуял. И каждый раз, когда ветер менялся, следом за ним и трехлапый волк менял направление продвижения.

Таким образом стая очутилась на самой границе лесов Дерборроу и Валлена. Стало намного холоднее, и даже теплые шкуры не могли помочь – сказывалась близость к озерам. Там, не скованные ничем, бесились ледяные ветра, и единолично правила всем жуткая, проедающая шкуры и плоть метель.

Волк остановился и оглянулся. В той стороне, в ночи, он сумел различить крохотный огонек. Спустя некоторое время к нему присоединился пронзительный крик, походивший на завывание ветра. Сердце сжалось. Он едва не упал… Гердорр оскалился и зарычал. Он знал, что произошло… Живя по соседству с этими мерзкими тварями уже два века, он хорошо выучил их повадки, ритуалы и обычаи. То, что только что случилось, звалось «Глашатай Гаручей» – это было не звание, даже не существо, скорее ритуал, жестокий и кровожадный. Твари из гор пленяли самую молодую и неосторожную из дриад и начинали пытать ее на высоком холме так жутко, что крики бедняжки были слышны на весь лес. Ныне трусливые изверги проделывали именно это. Началось…

Гердорр развернулся и побежал быстрее, стая едва поспевала за ним, несмотря на то что у вожака не было одной задней лапы. Волки бежали так, словно за ними гнались призраки самого Рейнгвальда Медведя и его охотников. Они не замечали метели, не обращали внимания на усталость и боль. Они бежали…

Вскоре стая выбралась на высокий холм. Под ним росло еще несколько десятков сосен, а вдали уже простиралась огромная, необъятная долина. Там, в ярком хрустале заледенелой воды, отражался свет звезд. Озера…

Трехлапый оглянулся. К его холму из леса выходили десятки серых фигур, почти теряющихся в снегу на земле и метели. Волки покинули Дерборроу.

Когда вожак уже собирался начать путь вниз с холма, к озерам, вдруг произошло неожиданное. Волчата едва слышно заскулили от страха. В глазах Веллегры отразилось недоумение – волчица-мать ничего не понимала. И тут Гердорр вздрогнул. Это было быстрее, чем мысль, – нечто на грани рефлекса. Трехлапый дернулся всем телом, будто ему в брюхо вонзили нож. Сотни волков кругом в один голос заскулили, точно моля не делать с ними этого, не пытать их, не скользить по их бокам острыми лезвиями… Шерсть на их загривках встала дыбом, а хвосты трусливо прижались. Они легли брюхом на снег и задрожали…

Гердорр поглядел назад. Туда, откуда им вроде бы удалось выбраться целыми и невредимыми. Ему вновь почудился одинокий вой. И сейчас он понял: это точно не волк. Словно сам Дерборроу звал его обратно. Этот голос будто бы шел из глубины его сознания, он рождался в голове или сердце и звал, звал…

Гердорр взвыл, отвечая этому голосу, и ринулся вниз с холма, но отнюдь не в сторону озер. Волки, немногим более трех тысяч, понеслись следом за ним. Они бежали на этот одинокий вой. Они бежали к Истару…

* * *

Давненько я не бывал в этих местах. Путь мой лежал по белоснежной мраморной галерее, а в ажурных арках между колоннами проглядывали оливковые насаждения и кипарисовые ряды. Именно отсюда я начинал воплощать свой нынешний, уже близящийся к завершению план, именно этим землям впервые после моего падения века́ назад не повезло принимать меня как гостя. Левое крыло Императорского дворца занимали огромные веранды, соединенные между собой именно такими арочными галереями с колоннами, статуями и прекрасными фонтанами.

Здесь всегда царили тишина и спокойствие, щебетали птички, звенели листья деревьев на ветру и журчала серебристая вода в источниках, а в каких-нибудь двух сотнях футов, за высокой каменной оградой дворца, правили бал разруха и увядание. Разбитые тракты, нищенствующие города, скупые поля. Самыми массовыми местами сборищ стали «лобные парки», широкие площади, заставленные крестами с распятыми на них еретиками и преступниками. Вот что случается, когда слишком рьяно служишь тьме или же свету. Местные правители избрали второе, и их не заботили жертвы, для них важна была лишь цель – они до сих пор наивно полагали, что умерщвление плоти и страх ведут к покаянию. К счастью, люди ничему так и не учатся…

– Мое почтение, уважаемый Гай Малус! – раздалось с неприметной скамьи, что притаилась в тени под огромным разлапистым деревом, пробивающим своей кроной стеклянную крышу веранды. На скамье сидел старик в алой сутане, расшитой золотыми узорами в виде волчьих голов. На его лбу чернела старая отметина – полустершееся клеймо являло собой такую же волчью голову. Здесь меня знали под именем Малус, что на местном языке значит «Злой», в насмешку над всеми этими святошами. Они, к слову, предпочитали делать вид, будто ничего не заметили. Для них я являлся очень важной персоной, предводителем подпольного культа Синены на землях Ронстрада. То есть официальным представителем Папы Сиенского на еретических землях, главой северного патриархата. Очередная маска на многоликой фигуре…

– Ваше Святейшество? – Я склонился в поклоне и поцеловал перстень, украшенный рубином, на указательном пальце протянутой длани. – Вы хотели видеть меня?

– Уважаемый Гай, я могу лишь надеяться, что ваши… – он запнулся, – слуги, как вы обещали, окажут помощь моим легионам. Вы уговорили меня на этот поход, будет очень печально, если он провалится, а мятежный еретический Ронстрад, раздираемый междоусобицами и нашествием нежити, не поддастся светлым очистительным гладиусам. Я бы не хотел этого…

Безумный в своем тщеславии старик даже не считал нужным хотя бы на словах называть легионы Имперскими, а не своими. Так оно и было. Власть в Империи Сиены, нынешней Империи Волка (один из предшественников понтифика воскресил древнее название, с которым великая держава была основана), принадлежала вовсе не формально правящему представителю Императорского Дома, а Его Святейшеству Папе Сиенскому.

Что же до моих слуг… хе-хе… Этот старый церковник уверен, что под моей властью находится целое братство верных созидателей дела Синены. Как бы он взбеленился, если бы узнал, что ими на самом деле являются главные враги официального Духовного Престола – иерофанты.

– Да, Свет Управляющий, мои братья не замедлят выступить. Кроме того, как вам должно быть известно, преподобный отец Мес’й-ал, мой верный сподвижник, уже имел честь общаться с кардиналом Клементом, вашим посланником. Отец Мес’й-ал сделает все возможное, чтобы вырвать нити управления армадой Про́клятых из рук Деккера Гордема в самом скором времени. Черный Лорд будет вынужден пропустить святые гладиусы на север. Ваш план, о Лучезарный, идеален… – Иногда нужно уметь льстить. Люди у власти достаточно падки на похвалу, преувеличение (на словах) их заслуг и раболепие просящего. Вездесущий Хаос, как же было приятно наблюдать за его реакцией, когда я упомянул имя одного из главных врагов церкви Синены, некроманта, чьи ужасные деяния занесены в Книгу Тайн. Мой верный слуга… достойный ученик… Он бы искренне посмеялся, если бы услышал к себе обращение «преподобный отец».

На самом-то деле я не собирался отправлять ни одного из моих… хе-хе, слуг в помощь легионам Папы Сиенского. Еще не хватало, чтобы Деккер убил оставшихся в живых братьев-иерофантов, в то время когда сам он должен оставить этот грешный мир вместе со всеми своими распустившимися некромантами. Пришел и его черед. Отыгранные фигурки уходят с поля битвы и не возвращаются. Весь этот розыгрыш с походом имперских войск был предназначен лишь для того, чтобы убрать с доски последних чернокнижников Умбрельштада вместе с их предводителем. Черный Лорд никогда не пропустит (как надеется этот глупец-понтифик) легионы своих извечных врагов, то есть встанет незыблемой преградой на их пути… А народ Империи Волка – глупцы и невежды – в который раз подумает, что во всем виноваты северные маги. Тьфу, противно… Как можно быть такими слепыми?!

– Но и вы, Ваше Святейшество, помните, надеюсь, о своем милосердном обещании?

– Да, мой верный Гай, я лично проведу над вами ритуал причастия и отпущения грехов. Вы войдете в наши ряды и станете, я уверен, достойным сыном нашей великой Матери Синены.

«Больно нужно… Размечтался старик, ничего не скажешь… Демон и святой инквизитор в одном лице – это слишком даже для меня».

– Сын мой доблестный, брат церковный Клемент Кельнский, что ведет легионы на мятежный Север, доложил, что он уже на грани топей Эррахии и начал нести очищение. Кресты распятий вновь поднялись над северными холмами. Как там эти трясины называются теперь?

– Кровавые топи.

– Пусть таковыми и остаются, – проговорил старик и устало закрыл глаза.

Я встал, поцеловал вновь протянутый мне перстень и поспешил вернуться в начало галереи. Только я один знал, что там, между статуями Максимилиана и отца его, Юлия V Мудрого, находится портал. И если задействовать его тайным способом, то можно очень легко и быстро добраться до руин среди болот Эррахии, а оттуда – и в сам Гортен, где меня уже ждет тень с докладом о том, как проходит битва. Если все пойдет по плану, то и от некромантов, и от имперской армии скоро ничего не останется…

* * *

7 сентября 652 года.

Герцогство Таласское. Талас.

Человек в желто-красном камзоле сидел, развалившись на стуле и закинув ноги в грязных сапогах прямо на стол. Двухцветный плащ и колпак лежали скомканные в стороне. В одной его руке была старая книга, исписанная полузнакомыми письменами (старое наречие, будь оно неладно!), а во второй – мутноватая бутыль, вся покрытая пылью. Там, где пыль стерли пальцы, можно было разглядеть переливающуюся жидкость темно-багрового цвета.

Стол стоял в самом отдаленном от окон закутке библиотечного зала и был весь завален россыпями свитков; старинные документы и исторические хроники перемешались так, что ни один архивист и историк не взялся бы разбирать ту мешанину дат, событий и людей, что переплелись в чернильных строчках на выстроенных башнями листках бумаги.

Сколько он уже потратил дней, сидя за этим столом? Много. Зачем он это делал? Чтобы узнать, конечно. Зачем же еще! Три архивиста, пять книжных прислужников и двое библиотекарей носились вокруг, взлохмаченные и невыспавшиеся, но все, как оказалось, зря… Все эти сведущие в бумажном деле люди не могли ему подсказать, не могли найти сведения всего лишь об одном событии, одной легенде, одном месте…

Пыльная бутыль, выуженная из какого-то древнего ларца господина главного библиотекаря (конечно же, без его на то разрешения), вновь наклонилась – багровая и неимоверно кислая жидкость полилась в горло.

Ворох бумаг сменяет ворох бумаг… Некто пытается выманить его из Гортена, подослав поддельное письмо от гномов, а то, что оно написано кем-кем, но точно не Дор-Тегли, он мог бы поручиться – не зря ведь в памяти были вырезаны всего лишь два слова, являющиеся одновременно и паролем, и призывом о помощи, и подписью… Итак, кто-то хочет выманить его из Гортена, и у него, Бансрот подери, это получилось. До столицы, со всеми ее кознями, интригами и обманом, триста миль, а он сидит, протирает штаны в этой ды… «библиотеке»! Кто-то упорно пытается свести всех с ума. И у этой маски преотлично все получается. Король… он никогда не видел Инстрельда таким… странным, что ли… таким, что наиболее обидно, не доверяющим ему. Ему, своему любимому весельчаку-братцу! Или, быть может, это он сам растратил умение шутить и смешить? Неизвестно. Ясно лишь, что время для шуток прошло. Когда кровь льется на ступени твоего дома, когда друзей убивают у тебя на глазах, а до ушей доходит лишь крик о помощи и последний хрип, ты будешь делать все, что угодно, но только не смеяться.

– Господин? – склонился в поклоне старший библиотекарь – хмурый долговязый старик в очках, подозрительно поглядывающий на бутылку, что держал в руке этот посетитель в нелепом цветастом одеянии, более приличествующем какому-нибудь клоуну или шуту, а не Высшему Королевскому Советнику и главнокомандующему всеми войсками Ронстрада, кем представился гость. Главный королевский библиотекарь был крайне недоволен – «господин» вел себя, мягко выражаясь, неподобающе! Во-первых, как попало разбросал вокруг стола древнейшие записи и рукописи, которым не меньше девятисот лет каждой! Так, помимо этого, он еще позволяет себе раскачиваться на стуле, закинув ноги в нечищеных сапогах на стол (поверх тех же древнейших, рассыпающихся от времени свитков!), и распивать в библиотеке вино с клеймом старых Элагонских виноделен! Нет, ну что за образина, начисто лишенная манер и хорошего воспитания.

– Чего тебе, дружок? – нагло спросил невежда, подняв на старика тяжелый пьяный взгляд. – Аль не видишь: заняты мы?!

– Как… то есть, что вы себе… – Старик не мог подобрать нужных слов.

– У меня бумага от самого… ик… короля! Мне должны оказывать всяческое… ик… содействие, а ты… только мешаешь… ик!

Главный библиотекарь поспешил ретироваться за помощью. Наглеца мог урезонить разве что его светлость господин Саахир, уважаемый ректор Таласского университета.

– Да, беги-беги! – вслед ему воскликнул человек в цветастом одеянии, выкидывая через левое плечо бесполезную книгу. – Все равно ты бы не нашел того, что мне нужно…

Брошенная книга, шелестя перелистывающимися страницами, описала широкую дугу и… прежде чем упасть на выложенный серыми плитами пол, оказалась в когтистой лапе высокого существа, облаченного в белые одежды. Багровую длань, выглядывающую из широкого рукава рясы служителя Хранна, на миг объяло серым дымом, после чего она превратилась в руку вполне обычного человека. Вместе с ней и остальные части тела приняли человеческие черты и размеры. Фигура в свободных, стелющихся по каменному полу одеждах неслышно направилась к распивающему вино человеку. Ни шороха складок, ни звука шагов. Ничего. Совсем.

«Служитель Хранна» застыл над сидящим посетителем библиотеки, словно грозовая туча над одиноким деревом.

– Возможно, это вам поможет, господин королевский шут? – Он сунул под самый нос пьяному посетителю библиотеки книгу, которую тот выбросил всего несколько мгновений назад.

Шико едва не упал со стула от неожиданности и испуга. Хмель тут же развеялся, а веселое головокружение сменилось четким осознанием происходящего.

– Ты кто такой? – Кинжал появился в руке «тихого, мирного шута». – Как ты здесь появился?

– Нет доверия к рясе служителя? – спросил елейным голоском демон Ктуорн Ганет, после чего расхохотался – совсем не так, как должен был бы смеяться человек, а уж тем более – церковник. От его смеха кровь буквально начинала течь по жилам медленнее, сводя холодной судорогой все тело. Сердце шута вздрогнуло и сжалось.

– Ах, это ты! – Шико успокоился, вновь усаживаясь на свой стул. – Зачем было так подкрадываться? Да и одежды эти тебе не к лицу…

– Неужто? – усмехнулся демон, беря стул и садясь напротив. – А вот кое-кто думает по-другому.

– Ты нашел его? – шут забыл и о своем поиске, и о бутылке вина. – Видел его? Ты проверил? То есть, я хочу сказать, это тот, о котором ты говорил? И никто иной?

– Да, Шико, это он. Я сомневался лишь до того момента, как столкнулся с ним лицом к лицу. Весь его инфернальный облик полностью сглажен и зияет меркнущим провалом вместо лица. Даже у К’Талкха более приземленный теневой образ. Я превосходно различил его сущность, все-таки размениваю не первую тысячу лет, и даже он моложе меня. Но я до сих пор не знаю, кем он притворяется сейчас во дворце. Не знаю его нынешней маски.

– Тогда… – радость Шико сменилась отчаянием, – мы обречены…

– Ты с кем это говоришь, человек?! – рыкнул голос из-под капюшона. – Мне что-то не хочется отправляться в небытие, я еще и Бездной хочу немного поправить… веков эдак тридцать…

– И что же будет дальше? Что ты намерен делать?

– Я попытаюсь обвести его вокруг пальца. – В рычащем голосе послышались нотки неуверенности, демон явно переоценивал себя и сам это понимал. – Хоть в этот раз мне будет тяжеловато, я не впервые предаю его. И он готов почти ко всему.

– Почти? – переспросил Шико.

– Именно, – усмехнулся Ктуорн. – Жди того, что тебе скоро придется вернуться в Гортен.

Демон поднялся со стула.

– И, на вот, держи…

– Я же выбросил эту бесполезную книгу всего минуту…

– Держи, в ней ты найдешь свой ответ…

Королевский шут неуверенно взял фолиант, на обложке которого остались пять выжженных следов от длинных пальцев с острыми скрюченными когтями. Теневой лорд пошагал к книжной полке, у которой он и возник.

– Ах да, – Ктуорн Ганет обернулся. – Едва не забыл.

Он вновь подошел и что-то насыпал на открытый свиток, лежащий на столе. Это походило на черный песок и растаяло в следующую же секунду после того, как покинуло ладонь Шипа Бездны.

– Кровь Крадущегося? – удивился Шико.

– Не забывай о них, – сказал демон напоследок и исчез в сером туманном вихре.

А Шико не оставалось ничего иного, как распахнуть книгу.

– Эй, а как ты… – воскликнул было он, но рядом, разумеется, никого уже не было. На первой странице, прямо перед глазами, значилось: «Легенда о таинственной и никогда не существовавшей на самом деле Первой Гильдии воров Севера».

Глава 8

Две армии Империи

Ты был когда-то молод, теперь же стар и сед,
И гложет тебя горечь уже семь сотен лет.
Теперь ты мудр и знающ, но проку нету в том:
Закован в клети разум – дверей лишен твой дом.
А ведь душа летела когда-то, словно птица,
Но Первый Черный Рыцарь никак не мог напиться.
Теперь же зал твой тронный – земли холодной склеп,
Король Янтарный Взор – червям лишь на обед,
«Границ и граней нет!!!» – ревел монарший рог.
Но звуки его смолкли, и смерть всему итог.
За каплей капля годы кровь ли́лась на весы,
Неся с собой лишь горе, забыл знаменья ты.
А ведь тебе кричали: «Остановись, король!»
Кем для тебя мы стали? Свою лишь знал ты роль:
Вассалов ты не слушал, без меры пил ты кровь,
Так спи ж, навеки проклят, не дыша́ и не видя снов.

«Баллада о Райвене Когте Ворона, Короле-Вампире». Неизвестный автор

7 сентября 652 года. Владения ордена Руки и Меча. Кровавые топи. Тракт на Тириахад.

Большой ворон с иссиня-черным оперением мчался на север по чистому, без единого облачка, небу. Его вертикальные зрачки пристально вглядывались в даль, а острый клюв подчас открывался, издавая хриплое карканье: «Круук-круук». К поджатым лапкам были привязаны две окованные металлом фляжки, которые стали уже как бы частью его тела – он к ним так привык, что почти не замечал и не испытывал никакого неудобства от их присутствия. Широкие крылья шелестели черными перьями, неся ворона все дальше. Множество земель, и под этим солнцем, и на том свете, он уже оставил за спиной, проделав невероятно долгий путь, но совершенно не устал – его род по праву считался самым выносливым из числа всех пернатых.

Крылатого странника звали Карх, он прожил уже четыре века, но был в самом расцвете сил, и по возрасту, если сравнивать с продолжительностью людской жизни, ему можно было дать не более сорока лет. Карх не был сварлив, отличался храбростью, а едва ли не единственным его пороком являлось любопытство. Больше всего ворон любил дождь и грозу, ведь рожден он был именно во время жуткой бури, и его птичье сердце каждый раз сжималось от томного трепета, когда тучи стремительно наползали на небо, а молнии начинали свои танцы под музыку грома.

Сейчас ворон летел над огромной страной: внизу проплывали горы, реки, леса. Путь его лежал на Враний пик[17]. Туда он и нес свою ношу. На север… Где-то там Карха уже давно ждет добрый старик-отшельник Ринт, заботливый гном, что вырастил его самого, его крылатого братца и добрую половину их рода. Очень мало на свете Тегли, живущих так долго, но род Чернокрылых Кеннарков[18] продлевает дни тем, кто этого истинно достоин. Только во́роны их Гнезда знают дорогу в Темную страну, где в двух неглубоких источниках, вырывающихся из-под простого камня, разливаются воды Смерти и Жизни. Гномы не живут обычно больше двухсот пятидесяти – трехсот лет, четырехсотлетние старцы – истинные долгожители народа Тегли, но во́роны так привязались к Ринту, что продлили его век уже едва ли не вдвое. Многие из сородичей старика считают, что он уже давно мертв, но верный Карх знает лучше.

Крылья несли птицу все дальше и дальше. Внизу простиралась едва ли не спокойнейшая картина из всех, какие видел в своей жизни мудрый ворон. Засыпающее время… Осень брала свое, не оставляя места теплу, сухости и яркому солнечному свету. Карх сравнивал природу с диким лесным медведем: она вроде бы тоже залегала в глубокую спячку. Много красивого и хорошего дарила осень простым смертным. Людям – щедрые урожаи, а миру – свою багрово-желтую лиственную накидку… Это чуть позже, седмицы через три, последние листья опадут, останутся лишь голые ветви, замерзающие от холодов и мокнущие под дождями.

Ворон летел вперед, предаваясь любимому занятию – разглядывая земли внизу. Все обитатели этих просторов сгинули куда-то, словно тряпичные куклы, закончившие свое представление на сцене и убранные в темный сундук. Пустота. Ничего и никого… нет.

Что-то вдруг промелькнуло там, далеко внизу, – крылатый посланец даже каркнул от неожиданности. Это «что-то» совершенно точно выбивалось за грани покоя и уюта.

Крылья сами понесли любопытную птицу обратно, и Карх начал спускаться вниз. Что за место! Брр! Эти края насквозь провоняли тленом! Древние топи, в трясины которых впиталось столько крови, что ни одному бранному полю с ними не тягаться. Сперва древний вампир Эррахия, злобный и неусыпный, бесчинствовал на этих землях, а после здесь произошла ужаснейшая битва из всех, что ворон помнил. Кровавые топи… Топи, дышащие туманом и торфяниками, трясины, заманивающие неосторожных путников, злобные существа, прячущиеся в этих израненных лесах. От гиблых болот стоило бы держаться подальше, но на сей раз любопытство пересилило знаменитое благоразумие Кеннарков.

Каково же было удивление крылатого странника, когда он увидел (и услышал тоже) огромную армию, шагающую на север.

Карх присел на ветку черного, полностью лишенного листьев вяза – когти вонзились в кору, которая тут же зазмеилась, отламываемая, – даже деревья здесь гнили заживо, словно обреченные на гибель чумные и прокаженные люди.

Пелену туманных болот разрывала цепь войска. По старой разбитой дороге, пролегающей меж трясин, ровными шеренгами маршировали воины. Пластинчатые латы, надетые поверх багровых туник, были скованы из вороненой стали, глухие шлемы с рельефными забралами-наличьями, выполненными в виде оскаленной волчьей морды, обнажали кованые клыки и выдавали злой, фанатичный блеск глаз в прорезях.

«Люди, – догадался Карх, – определенно люди». Перед строем на красивом черном коне ехал командир, держа в руке шлем волка, дополненный темно-красным гребнем. Его туника была украшена золотистой вязью вышивки, а тяжелый плащ аккуратно и величественно спадал на круп животного. Офицер имел довольно молодое лицо, короткий нос, загорелую оливковую (должно быть, от мягкого полуденного солнца) кожу; бороды и усов не было. Шеренги легионеров неотступно следовали за ним, идеально отточенными движениями шагая вперед и грохоча коваными сапогами.

Вооружение солдат составляли метательные дротики – пилумы, в ножнах покоились короткие мечи – судя по форме гарды, гладиусы. Пехотинцы неведомой армии несли большие башенные щиты, с которых на окружающий мир скалился геральдический черный волк. Где-то Карху уже доводилось видеть подобный символ и эти доспехи, вот только он никак не мог вспомнить, где именно. Память древнего существа подвела его впервые.

Если всмотреться в ту сторону, откуда шло неведомое войско, можно было разглядеть неясные контуры шатров и палаток – лагерь, оставленный за спиной, был полон жизни – там горели факелы и играла труба.

Ворон сидел на дереве, а проходящие мимо люди совсем не обращали на него внимания, может, и вовсе не замечали… И только сейчас Карх увидел воро́н, своих извечных врагов. Стая числом в полторы-две сотни черных птиц с громким карканьем поднялась в небо, алчущими взорами оглядывая свою будущую снедь – пока еще живых людей. Их радостные голоса твердили об одном – будет битва, причем очень-очень скоро.

Карх ненавидел воро́н. Но в поистине неизмеримую ярость его приводило то, что некоторые из человеческого рода по своей непроходимой глупости и скудоумию еще смеют путать его с ними, с «низшими» представителями его племени – презренными падальщиками, подлыми, трусливыми и двуличными созданиями. Ворона – совсем не то, что благородный ворон. И хоть корни Карха и этих тупых существ общие, путь – различен. Будучи стервятниками, способными выискивать себе пропитание лишь на местах кровавых сражений – какая мерзость! – они не заслуживают ни теплых чувств к себе, ни уважения. Другое дело – ворон. Истинный воин, добывающий еду в бою, где он сам может стать чьим-то завтраком, обедом или ужином. Но не еда – главное. Ради славы дерется ворон. Глупцы считают, что птицы – неразумные создания, которым не присущи высокие чувства. Ничтожества… они могут и дальше щериться от своего невежества. Во́рону они безразличны, но пусть не смеют путать его с воро́нами, иначе он выклюет им глаза – тем, кто и так слеп, глаза без надобности.

Карх знал, что, если черная стая сейчас заметит его, будет драка, и в исходе ее сомневаться не приходилось – его разорвут в клочья. И пусть размах его крыльев втрое превышал каждого из врагов, пусть его когти сильны, а клюв способен пробить металл – их здесь собралось столько, что он ничего не успеет сделать. Сейчас ему нельзя погибать – ведь он еще не донес Ринту воду Жизни и Смерти, не выполнил поручения.

Ворон решил пока не высовываться и еще немного понаблюдать. Он вгляделся в даль и увидел, что колонна неизвестного войска спешно перестраивается в боевой порядок. С севера к ней приближался враг. Там, где белесыми волнами поднимался болотный туман, показались ряды другой армии. Это были Про́клятые, истинные хозяева топей. Ворон не испытывал страха перед мертвецами, потому что видел их довольно часто в стране Смерти, а печально известный легион вызывал у него лишь жалость – ведь только ее достойны те, у кого душа является пленником чьих-то корыстных помыслов…

И тут Карх увидел его – живого человека среди мертвых рядов, который вдруг заставил отчего-то вздрогнуть его, воронову, душу. Незнакомец оказался обладателем узкого и очень бледного лица, перечеркнутого двумя алыми нарисованными полосами, точно грим арлекина, неприятной болезненной усмешки на тонких губах и серых, извечно прищуренных глаз. Человек был облачен в черную мантию с капюшоном и широкими рукавами. Его нечесаные волосы цвета старой дубовой коры неопрятно торчали во все стороны.

– Круук! Круук! – негромко прокаркал крылатый странник, незаметно перелетев поближе, на дерево, что скрюченными ветвями нависало над ржавыми шлемами Про́клятых.

У незнакомца почему-то вдруг защемило сердце…

* * *

Некромант Магнус Сероглаз пробирался через плотные ряды неживых воинов, подгоняемый хриплым вороновым карканьем. Птица сидела на ветке одного из усохших вязов и идеально дополняла окружающую картину мрачности и уныния. Сероглазу казалось, что кругом застыли вовсе не легионеры, а потрескавшиеся от старости стволы вековечных деревьев. Сухие и помертвевшие, они тянули к нему свои ветви, нависая со всех сторон и давя, как стены зачарованного лабиринта. Странно, но ряды ранее беспрекословно исполнявших приказы солдат вовсе не желали расступаться, не бросались в стороны, чтобы пропустить его, повелителя и кукловода. Легионеры не склонялись в поклоне, не падали ниц – они просто стояли, а худые, ужасно бледные руки некроманта были уже в пыли веков и бурой ржавчине, покрывавшей их доспехи.

Магнус потерял контроль над мертвым войском – он больше не мог им управлять. Колдун тянул все нити, какие только мог, вытягивая клубок за клубком души Про́клятых, но они не желали ему подчиняться. Опустошенные, мертвецы падали наземь бесполезным прахом, огоньки сознания в их глазницах гасли, а пожелтевшие кости и ржавую сталь принимала гнилостная болотная трава. Сперва он был ошарашен, после удивление и непонимание происходящего сменила ярость, а теперь все его мысли были заняты одним лишь вопросом: «Что здесь творится?»

Все началось с того, что немногим больше месяца назад из Темной Цитадели от самого Патриарха Семайлина Лайсема пришла весть: «Легионы Империи Волка выступили из Сиены и направляются к Ронстраду».

Это и послужило причиной спешного свертывания сил Черного Лорда и отступления из земель Лилии и Льва. Уцелевшие после поражения под Дайканом легионы были вынуждены пока что оставить королевство Лоранов в покое и отправиться защищать свои собственные границы. Про́клятые прошли мимо Умбрельштада и стали лагерем на тянущемся меж унылых холмов и чахлых перелесков тракте на Тириахад, прямо посреди Кровавых топей. Здесь им оставалось лишь ждать врага, который был уже на подходе.

Было еще время… совсем немного, но этого бы хватило и… Сероглаз сбежал. Он отправился в Умбрельштад, место, куда Джек-Неведомо-Кто доставил Коррина Белую Смерть, мятежника, что восстал против власти Деккера. Магнус полагал, что Коррин знает секрет спасения, что он хранит тайну, как сбросить с себя путы, а вместе с ними и проклятие некроманта. Но вместо ответа на этот давно мучивший его вопрос в Темной Цитадели Сероглаз узнал поистине невероятные вещи: теперь он мог разоблачить неуловимого мерзавца из Коронного Совета, который столь ловко дурачил и тайную стражу, и весь двор уже который десяток лет. И пусть Белая Смерть не назвал его имени, Сероглаз уже обо всем догадался. Поначалу ужасное предположение показалось ему невозможным, абсурдным, но чем больше он об этом задумывался, тем сильнее укреплялся в своих выводах. Его противник, с которым они уже двадцать пять лет «плясали на одном столе», как говорят королевские шпионы, наконец снял маску. Истинное лицо негодяя оказалось идеальным прикрытием для всех подлых штучек, которые он проворачивал.

Покинув Умбрельштад, Сероглаз намеревался тут же доставить столь неотложные и важные сведения или Прево, или его заместителю Тимосу Бланту, но ему так и не удалось этого сделать. Впервые за всю практику Магнуса в некромантии черный портал предал его. Придя в себя после перемещения, Сероглаз с ужасом осознал, что оказался вовсе не в том месте, куда рассчитывал попасть. Это был небольшой зал круглой планировки, со всех сторон окруженный стенами. Пола под ногами не было видно, словно он был соткан из самой тьмы: по самые колени Магнус стоял в черной пелене, при этом в световое окно под высокой крышей текла одинокая лунная дорожка. Заманили, подменили, заперли. Ни одного лаза, вместо дверей – сплошной камень. Ни исчезнуть, ни открыть портал. Идеальная ловушка для того, от кого хочешь избавиться навсегда. Вскоре Сероглаз понял, что является не первым, кто чем-то не угодил хозяину здешнего «постоялого двора». Меньше всего он хотел вспоминать ту серую бесплотную фигуру, лишенную любого признака жизни и каких-либо чувств. А весь разговор со своим сокамерником так и вовсе предпочел бы забыть. Призрак человека с красными волосами рассказывал Сероглазу такие вещи из его собственной жизни, которые он предпочел бы никогда не слышать. Некромант пытался спорить, отрицал, приводил доводы в свою защиту, но выступивший нежданным судьей над его душой неживой заключенный был непреклонен, да к тому же, как выяснилось, обладал знаниями о прошлом, настоящем и будущем. Вот уж лучше бы чем поделился, так нет же – вместо этого он всячески пытался лишь ухудшить и без того незавидное положение Магнуса. Но нельзя не отдать ему должного – впоследствии он помог Сероглазу выбраться и рассказал о том, кто же именно его туда запер. Мессир Черный Патриарх лично приложил руку к тому, чтобы удалить неугодную фигуру со своей игровой доски. Неужто вызнал о его планах, раскусил столь тщательно выстроенную «легенду» и идеально отыгранный образ? Почему тогда просто не убил? Зачем все эти сложности? Напоследок призрак красноволосого человека сказал своему сокамернику: «Ты отправишься туда, где тебе уготовано быть, и совершишь то, для чего предназначен», затем просто подул на него, и Сероглаз растаял, точно сам был всего лишь привидением.

И вот сейчас некромант оказался посреди мертвого воинства, которое уже больше не являлось его верной игрушкой. Стало не у кого требовать или просить ответов, самого Черного Лорда не было видно. Он начал искать…

Так и вышло, что теперь Магнус оставлял Про́клятых ряд за рядом позади, пробираясь все дальше и дальше по направлению к фронту. Ступая по колено в густом молочно-белом тумане, в котором тонул длинный, стелющийся по земле подол его черной мантии, некромант потерял счет ржавым когортам и центуриям. Неподвижные фигуры мертвых равнодушно смотрели ему вслед. Сероглаз не пытался расшвырять нежить в стороны заклятием – он почему-то чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет, поэтому был вынужден продираться и протискиваться, выискивая прореху в строю. На это уходили и силы, и время, а уж злость Магнуса так и вовсе накалилась до предела. Порой он не выдерживал, обращая в прах очередной скелет, и это тоже отнимало немалые силы.

Непроглядные болота окружали армию, насколько хватало глаз, а низкие, скрюченные уродцы, деревья леса Павших, вновь были готовы принять под свою тень кровь и смерть – им ведь не привыкать. Поднялся довольно сильный холодный ветер, но туман и не думал рассеиваться, становясь, напротив, еще гуще, и вскоре в двадцати шагах нельзя было ничего разглядеть. В двадцати? Да уже в десяти…

Некромант схватился за чей-то полуистлевший наплечник – проржавевшая насквозь сталь раскрошилась под его пальцами, оставляя на них неприятное ощущение влажной трухи. Очередной ряд мертвых воинов остался у него за спиной, но вот впереди показался один из тех, кого он искал. Его собрат, орденский соратник, стоял, не оборачиваясь, склонив голову долу. Черные волосы собраны в хвост, а длинная мантия с широкими рукавами и откинутым на спину капюшоном представляла собой истрепанное, покрытое плесенью и гарью рубище. На оторочке полуобгоревшего плаща можно было разглядеть остатки черных вороньих перьев. Магнус узнал его – это был Анин Грешный, один из Ступивших за край, старших некромантов, таких же, как и он сам.

Мертвые легионеры застыли вокруг Анина, как тюремщики вокруг преступника, обреченного на казнь: нежить являла собой образец безмолвия и равнодушия. Некромант, которого нашел Сероглаз, не шевелился, будто погруженный в сон.

– Анин, – тихо позвал колдун, но стоящий к нему спиной собрат даже не повернул головы. – Анин, это я, Магнус. Обернись!

Собственный шепот эхом разнесся над неживым войском, Сероглаз вздрогнул от неожиданности – каждое его слово прозвучало намного громче, нежели следовало. Мертвецы будто ничего не заметили. Но хоть ровные когорты неживых воинов и глядели пустыми провалами глазниц прямо перед собой, Магнус прекрасно чувствовал, что все их потустороннее внимание занято лишь им единственным, мечущейся тенью в спокойном и неподвижном царстве сна. Он чувствовал, как духи, заключенные в древних трупах, тянутся к нему, пытаясь откусить от него кусочек. Кусочек… Нет, не плоти – они ведь не вечно голодные и алчущие крови зомби, им нужно было то, чего сами они давно лишены – кусочек его воли, кусочек сознания и чувств. Словно наяву, он видел тянущиеся к нему черные щупальца, исходящие из-под лат, оттуда, где при жизни должно было находиться сердце каждого легионера, щупальца, сотканные непонятно кем из остатков серой тени и мрака.

«Бояться не грешно», – подумал вдруг Сероглаз, начисто забывая, что в своей жизни он совершил столько поступков, которые святые отцы называют громким словом «грех», что его душе после смерти одна дорога – на тарелку какому-нибудь демону в царстве К’Талкха.

– Анин! Я здесь! Ответь мне! – Магнус все пытался привлечь к себе внимание Грешного, но безуспешно – тот его начисто игнорировал, будто Сероглаз и не человек вовсе, а какой-то назойливый призрак, на которого можно не обращать внимания, и тогда он точно исчезнет – развеется, как плохое воспоминание. Но беда Магнуса была в том, что он не собирался развеиваться.

«Что же делать? – лихорадочно соображал темный маг. – Что делать?»

Некромант прекратил свои попытки дозваться до явно не слышащего его Анина и закрыл глаза, пропуская в сознание чувства, воспринимаемые отнюдь не зрением, но каждым дюймом худого, костлявого тела и бледной кожи. Сероглаз не любил прибегать к заклятию колдовского взгляда – от подобной магии у него болела голова, но тут он понял: иного выхода ему не оставили. Сквозь закрытые веки прорвались быстрые лихорадочные образы: лица, люди, места. Появились сотни, тысячи картин, молниеносно сменяющихся так, что ничего нельзя было ни разобрать, ни разглядеть. Учащенное дыхание постепенно стихало, становясь ровным и непрерывным, сердце также успокаивало свой бешеный галоп. Вслед за ним и образы в голове стали сменяться все медленнее и медленнее, пока в сознании не остался лишь один. Создавалось ощущение, что глядишь на некий мрачный гобелен на стене: непролазные болота, неширокая дорога, стелющаяся на юг через топи, и мертвая армия, застывшая в молчании и ожидании. Ряды Про́клятых Умбрельштада, как и положено, стояли большими когортами в шахматном порядке, но каждый из некромантов, а их общим числом было около двадцати, будто статуя, неподвижно застыл, скрестив руки на груди, и безвольно глядел перед собой. Словно парализованные заклятием или обращенные в камень, темные маги даже не шелохнулись, когда передние когорты войск Империи выплыли из тумана и подошли на расстояние полета легионерского пилума. Они не двинулись ни на дюйм, когда первые ряды противника с черным волком на стяге вступили в рукопашную схватку с их неживым строем.

Магнус пришел в себя. Вокруг ничего не изменилось – все так же в молчании стояла нежить, по-прежнему не обращая на него никакого внимания. В нескольких шагах застыл Анин Грешный в своем изорванном плаще с оторочкой в виде вороньих перьев, черноволосый, как сама Костлявая Старуха.

Сероглаз осторожно шагнул вперед, не отрывая взгляда от товарища, словно боясь, что тот сейчас возьмет и растворится, развеется, как дым на ветру. Два легионера в тот же миг заступили ему дорогу и встали так, что между ними и бесплотный призрак не просочился бы. Темный маг попытался их обойти, но скелет следующего ряда также шагнул в сторону, закрывая собой брешь. Некромант молниеносно бросился к следующему, и там – то же самое. Мертвые рабы не пожелали пропускать его к Анину.

– Да как вы смеете, гниль болотная?! – заревел колдун, пытаясь оттолкнуть неживого в сторону, но поднятый магией из небытия костяк даже не шевельнулся, словно у него выросли сильные ветвистые корни и он врос ими в землю.

Если физическая сила не помогает, чародейству подвластно намного больше. Удар невидимого кулака, беря разбег и все увеличивая скорость, впитался в ржавые латы и исчез, растаял в неизвестности… Сотворенное заклятие привело в движение стоящих спереди и за спиной легионеров. Совершая четкие, решительные действия, каждый из неживых солдат сделал лишь шаг, но этого хватило.

Некромант без сил опустил руки, затравленно обернувшись по сторонам. Сложившаяся ситуация не радовала глаз – теперь и он оказался в полном окружении еще недавно верных и послушных марионеток, рабов, которые ни с того ни с сего решили вдруг сбросить с себя путы.

– Анин! – закричал колдун. – Анин, помоги мне!

Ему никто не ответил. «Они все уснули, – обреченно подумал Магнус. – Они спят без сновидений, и это никак не может быть мороком – слишком все реально. И твердая земля под ногами, и безмерная тлетворная вонь, распространяемая нежитью, и мерзкое ощущение влажного тумана, оседающего на лице так, что даже глубокий капюшон не помогает. Все это не может быть простой иллюзией! Никак не может! Ведь идет же бой, нежить кое-как сдерживает напор противника, а волк на вражеском знамени продолжает скалиться, и уже, кажется, слышен его вой. Или это просто дикие хищники, рыщущие по болотам и не испугавшиеся присутствия Смерти?»

– Но как же… – выдохнул некромант, его внезапно осенила догадка, такая тревожная и колючая, что он не мог понять, как не осознал эту странность раньше.

Он находился всего в двух сотнях шагов от кипящего сражения и ничего не слышал… Совсем. Где же скрежет металла о металл? Где крики умирающих имперцев, ржание коней и приказы их командиров? Где просто свист стрел и пилумов? Где это все?

Все спали. Шел бой, но ровные неподвижные когорты нежити из тех, кто не вошел в прямое соприкосновение с противником, спали. Некроманты, больше, чем просто люди, никак не препятствовали врагу, они лишь стояли и смотрели. Сероглаз чувствовал, что единственная магия, сотворенная на этом поле, среди клоков висящего в воздухе тумана, была его колдовским взглядом и незримым кулаком. Темные маги спали. О боги, как же Магнус этого хотел! Хотел всегда. Одни лишь Высшие знают, как отступник Сероглаз жаждал, чтобы его так называемые братья стали неподвижны, немы и лишены сознания, чтобы ни один из них не смог сделать ответный выпад клинком или заклятием. Да, он очень хотел… хотел вонзить каждому из них в горло нож, выпустить из них всю кровь, убить их. Просто убить, без всяких там разоблачений и высокопарных фраз. Обратить в прах их всех…

Поэтому он и стравливал собратьев по ордену друг с другом с самого первого дня своего появления в Умбрельштаде. Наверное, Черный Лорд не переставал удивляться, откуда в ордене берется столько предателей, шпионов и заговорщиков. Один мятеж следовал за другим, каждый раз ослабляя армию Предателя Трона, не позволяя ему собрать в кулак силу, достаточную, чтобы начать войну. Сероглаз мастерски играл свою шахматную партию, без жалости и зазрений совести убирая с доски лишние фигуры. Множество магов кануло в небытие, даже не представляя, кому они были этим обязаны. Осознание своей ловкости, неуловимости и безнаказанности доставляло Магнусу Сероглазу несказанное удовольствие, едва ли не единственное в жизни. Он убирал фигуры, но не пешки, нет. Зачем же трогать неопытных неофитов, когда есть те, кто представляет реальную угрозу? А какие это были имена! Неодайм Клык, высший вампир, Хорренкен, вожак стаи оборотней, Лоргар Багровый, прислужник Черного Лорда, Раймонд, ученик самого Деккера… Всех и не перечесть. Их было много. Очень много… Он убирал их одного за другим, всегда подставляя невиновного в предательстве. На время даже избавился от Предателя Трона… Идя к своей цели, он хватался пальцами за зыбкий и все обламывающийся, будто лед на половодье, край мечты. Самое простое было свалить все на Коррина, безумного и несчастного, заставить Черного Лорда думать, что это именно Белая Смерть стоит за всем. Конечно, Сероглаз понимал, что Деккер не так глуп, чтобы не держать и его, Магнуса, за поводок, нужно отдать ему должное. Предатель Трона хитер, как лис, и проницателен… очень проницателен.

И вот он, наконец, его шанс, но… именно сейчас Магнус почему-то совсем не хотел им воспользоваться. Не хотел, и ему было страшно. Это царящее кругом мертвое уныние и безмолвие нельзя передать словами. Даже мрачные просторы страны Смерти с ее вымощенной черным кирпичом дорогой, ведущей в бесконечность, и пепельными холмами по сторонам казались более приветливыми, чем то, что окружало Сероглаза сейчас. Даже башня без входов и выходов была чем-то более понятным. Ситуация походило на ожидание удара молота, который разбивает на тысячу осколков последнюю надежду. Даже Печальная страна была реальна, она существовала на самом деле, с этим никто не смог бы поспорить, а нынешний кошмар мог быть лишь творением безумного, тонущего в лихорадке разума. Больше всего Магнус боялся страшных снов, поскольку в них он был беззащитен, черное искусство неизменно предавало его там. Как можно описать эту гнетущую, холодную тишину, которая сжимает разум в объятиях абсолютной пустоты и отсутствия чего-либо? Всего лишь назвать ее сном. Тяжело испугать некроманта, но ничего невозможного в этом нет.

Сейчас они все, эти окруженные мертвыми легионерами фигуры в черных мантиях и плащах, были на его стороне, как это ни прискорбно, и сейчас они все спали, они застыли в своей беспомощности и неспособности поднять хотя бы руку против него. Шутка судьбы. «Что ж, придется их разбудить».

Некромант ринулся вперед; Анин по-прежнему стоял к нему спиной. Вот он, в двух шагах, но дорогу к нему преграждают эти мертвые неконтролируемые стражи.

Схватившись за ржавый наплечник одного скелета, Магнус попытался дотянуться до товарища рукой. Проделать это оказалось трудновато, учитывая каменную неподвижность нежити, не подающейся ни на дюйм. Пальцы тянулись и тянулись… оставалось всего ничего, и он дотронется до черного плаща Анина… еще чуть-чуть… совсем немного. Но вот и полуобгоревшая ткань одежд товарища. Чтобы дотянуться, некроманту пришлось оторваться от земли и повиснуть на иссохшем легионере.

Сероглазу все же удалось коснуться Грешного, и в этот же миг словно ожила восковая фигура. Анин немного приподнял голову, глядя куда-то вверх, но так и не повернулся к нему. Волны тумана плыли и шевелились перед его лицом, походя на призраков.

– Анин, это я, – прошептал Сероглаз. – Посмотри на меня. Это я, Магнус.

– Нет, – прошептал черноволосый, – я больше не могу смотреть. Глаза мои высохли, а тело сожжено. Крест из осины – мое холодное ложе, а освященные гвозди – слезы разрушенных надежд. Я не могу больше смотреть, я не вижу…

– Что ты говоришь, Анин?! – поразился Магнус. – Да очнись же! Пора действовать! Имперцы уже смяли первый ряд… – В ответ только молчание. – Да ты посмотришь на меня, наконец, или нет?!

Черноволосый некромант обернулся, да так резко, что Сероглаз даже отшатнулся. Конечно же, это был вовсе не Анин Грешный, Анин был мертв и находился в стране Смерти без права вернуться, хоть Сероглаз пока и не знал об этом. На Магнуса смотрели глубокие непроницаемые глаза Деккера.

– Я уже привык, что меня постоянно принимают за кого-то другого, – усмехнулся он. Облик Предателя Трона был немного неясен из-за тумана, но все равно на его лице превосходно читалось столь знакомое выражение гнева и веселой злости.

– Черный Лорд? – ошарашенно прошептал Магнус – его ввели в заблуждение чужие одежды, плащ с оторочкой из перьев. – Но что вы здесь?.. Почему на вас наряд Анина?!

– Я нашел Грешного, мой дорогой друг, – размеренно стал отвечать Деккер, словно никуда не торопился. – Среди топей. Он висел, приколоченный к кресту, а половина его тела была сильно обожжена святой водой. Его предали в руки врагу, ты, случаем, не знаешь кто? – Кривая усмешка появилась на тонких губах, и черный взгляд, пронизывающий, словно из глубин Бездны, заставил Магнуса содрогнуться.

– Не знаю! – Сероглаз пытался говорить ровным, спокойным голосом – этого он и вправду не знал.

– Я похоронил Анина, но взял его плащ в надежде понять. Узнать о намерениях Повелителя Ворон и его планах – обо всем том, чего он уже не успеет сделать.

– Это все сон… это кошмар… – начал бубнить Магнус, крепко зажмуриваясь. – Ты преследуешь меня уже давно, но я не поддамся… Я убивал могущественных магов, я убивал лучших рыцарей Ронстрада. Я владею силой теней, силой праха и крови. Страна Смерти питает меня своими соками. Я – некромант! А ты всего лишь сон. Ты всего лишь сон! Треклятый туман навевает видения.

– Это не сон, мой дорогой друг, и признаюсь тебе, что лишь благодаря этому туману мы с тобой еще живы, а нежить не разрывает нас на части своими клыками. Ты не представляешь, скольких сил мне стоило это заклятие, когда никого из Ступивших за край не осталось. Ты полагаешь, что это все сон? Пусть так. Тогда слушай, Сероглаз, и не пытайся проснуться… – Повелитель армии Умбрельштада вырвал из плаща одно перо, оно тут же истлело в его худых, совершенно белых руках. – Я знаю, что на этот раз ты ни при чем. Его предали другие… Ты был слишком занят своими делами…

– Кто его предал? Кто убил Анина? – Магнус пытался придумать, как бы выкрутиться.

– Тот же, кто все это придумал. – В глазах Черного Лорда пробежала злая искра. – Тот же, кто уничтожил наш орден, а теперь избавляется от последних из нас. Лоргар, Дориан, Анин… Коррин… не знаю, что он с ним сделал, но я больше не чувствую его силы. Это тот, кто привел сюда легионы Волка в надежде уничтожить меня.

– О ком вы говорите? – Сероглаз ничего не понимал. Страх все сильнее овладевал им.

– Не о тебе, можешь не беспокоиться за свою облезлую шкуру, – холодно произнес Деккер и, подступив в упор к мертвым легионерам, что их разделяли, оперся руками на стальные наплечники воинов. – Ты ведь никогда не считал меня своим братом, не так ли, Сероглаз?

– Что вы имеете в виду? Я всегда был верен… – предпринял Магнус последнюю попытку показаться непричастным и ничего не понимающим, а про себя обреченно подумал: «Вот она, смерть. Вот и допрыгался».

– Ну-ну, совсем не нужно так пугаться, я ведь превосходно знаю, что творится в твоей голове, мой дорогой друг. – От его слов Сероглаз отступил на шаг. – И я прекрасно знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь уже двадцать пять лет. Ты убивал моих слуг, ты лгал и обманывал, ты клеветал, ты, как тебе казалось, путал мои карты. Но на самом деле все было не совсем так, как тебе представлялось. Неужели ты мог подумать, что я ничего не знаю? Неужели считал, что каждое из твоих действий ускользает от моего внимания?

Магнус вдруг громко, искренне расхохотался, отзвуки его смеха разлетелись над болотом. Черный Лорд хитрил, когда говорил, что знал все изначально – некромант-интриган мог бы поклясться в этом. Но, Бансрот подери, когда же это случилось? Когда его обман стал для Деккера очевиден? Страха почему-то вдруг не стало. Его заменило четкое понимание: самое худшее, что его теперь ожидало, – смерть, но он не боялся. Его посетила одна мысль, она-то его и рассмешила.

– Знаете, милорд! – Сероглаз шагнул к Деккеру и пустился в пространную исповедь: – Каждое мгновение, проведенное в Умбрельштаде, я все ожидал и трясся от любого шороха за спиной, страх опутывал меня своей липкой паутиной, залепляя рот и горло, мешая дышать. Мне казалось, что невероятно тяжелая груда камней лежит у меня на плечах, пригибая мою спину к земле, а за ноги ежечасно тянут десятки мертвецов, не давая и шагу ступить. Ежесекундно я боялся, что меня разоблачат и тут же предадут страшным карам или того хуже. Но знаете… – он неожиданно замолчал, оглянулся по сторонам, бросил короткий взгляд в серое небо, – это не такой уж плохой день для смерти, ничем не лучше других, но и не хуже, прошу заметить. Сейчас мне почему-то уже не страшно.

– Ты понял, что я давно мог бы прикончить тебя, если бы захотел, верно? – улыбнулся Деккер. – Но, к счастью для тебя, мне нужна твоя помощь. Здесь уж для тебя выхода нет, и поверь – смерть тебя не спасет. Я знаю, какие цели ты преследовал, шпионя в моем ордене, Магнус, или, может быть, называть тебя сэром Кларенсом Лораном, предатель? – Черный Лорд сжал зубы и прошипел: – Ты же знаешь, как я горячо люблю Лоранов… Я догадываюсь, ради кого ты все это затеял… Можешь не сомневаться, я найду ее.

Такое случается… Когда ты ищешь верное решение, а отгадка сама просится в руки и гениальный план рождается прямо на глазах, ты не замечаешь порою одной незначительной детали – того, что может все разрушить. Эта мерзкая, подлая тварь ускользает, словно змея в высокой траве, и ее ни за что не поймать. Но когда ты найдешь свое решение, построишь всю конструкцию, точную и, несомненно, продуманную, эта самая змея по имени Ускользнувшая Деталь неожиданно появится и укусит тебя за ногу. И дай-то Хранн, чтобы клыки ее не полнились ядом.

– Вы не посмеете! – Ужас тотчас же вернулся к Сероглазу. Деккер нашел его слабое место. Последними фразами Черный Лорд доказал – предателю есть что терять, а значит, он уязвим. И ускользнувшей деталью казавшегося безупречным плана «Мне не страшно, Черный Лорд, поскольку мне нечего терять» стала женщина, ради которой Сероглаз когда-то и вступил в ряды некромантов. В голове начали появляться лихорадочные планы по скорейшему спасению и побегу. – Не посмеете… нет…

– Неужели? Что же мне может помешать? – скривился Черный Лорд. – Перед тобой две дороги. Обе ведут к концу, но первая грозит смертью тебе и твоей любимой, а вторая – лишь одному человеку, который тебе безразличен. Что выберешь? Только решай быстрее, время не ждет! Я ведь знаю, где она, Магнус, и меня ничто не…

– Хорошо, хорошо! – закричал Сероглаз. – Я выбираю вторую дорогу, вторую!

– Замечательно. – Деккер ни мгновения не сомневался. – Слушай и запоминай. Ты отправишься в Элагон к Арсену Кровавому Веретену. Ты должен взять у него одну вещь. Скажешь ему, запомни это точно: «Медрог укушен. Волчий клык нужно сломать». Понятно?

– Да, «Медрог укушен. Волчий клык нужно сломать», что потом?

– Потом ты возьмешь то, что он даст тебе, и отправишься в Умбрельштад.

– Вы говорили что-то о человеке, который должен погибнуть, – напомнил Магнус. – Кто он?

– Ты его хорошо знаешь. Его зовут Семайлин Лайсем, Черный Патриарх.

– Что? – ужаснулся некромант. – Черный Патриарх? Но это невозможно! Почему именно я должен его убить?

– Потому что я тебе так сказал, – оскалился Деккер, отчего стал походить на волка, изображенного на вражеском стяге. – Семайлин Лайсем тоже выдает себя за другого. Он предал меня намного раньше, чем ты, но если ты лишь немного замедлял мое продвижение по истинному пути, то его преступление простить нельзя. Именно по его вине все мы стали такими, как сейчас. Ты ведь прекрасно знаешь историю нашего падения во тьму и знаешь, что когда-то я убил всех подписавших некий «Указ Обречения» – рок и проклятие светлого ордена Руки и Меча. Ныне все они мертвы, и душа каждого томится в подземельях Умбрельштада: магистры и их рыцари, даже король Инстрельд II, твой предок. Их души мучаются настолько сильно, что ни один демон так бы их не наказал. Но один мерзавец все же избежал этой участи, избежал и, более того, оказался на самом верху, смеясь оттуда над нами всеми, смеясь надо мной. А я не люблю шуток над собой, и моя давняя месть вновь начинает тлеть, будто уголья, раздуваемые ветром.

– Но кто же находится под личиной Черного Патриарха?

– Черный Патриарх и находится. Ты так ничего и не понял: он предал Умбрельштад и орден еще до падения, более того – он привел орден к нему. Кое-кто знает его под именем Мес’й-ала Свечи Мора – это один из самых древних некромантов, что еще ходят по этой земле. Он слишком задержался по эту сторону Арки и более других заслужил немедленное путешествие к вратам Карнуса. Я долго выжидал, прежде чем нанести удар. Но когда Черный Патриарх велел отправляться сюда и принять бой от «нежданно и негаданно» появившейся здесь, точно по волшебству, армии Империи Волка, я понял – время настало. Первой попыткой была книга. Я добыл ее в стране Смерти, и она должна была погубить каждого, кто вздумает ею воспользоваться. Я послал ее «в подарок» Семайлину, но он лишь ответил в благодарственном письме, что «высоко ценит подобное подношение…». Он открыл ее, я точно знаю, но отчего-то не погиб, выходит, старый лис слишком хитер и обо всем догадался. Тогда я послал Анина и Дориана. Они даже не добрались до Умбрельштада: Анин распят, Дориан бесследно исчез, полагаю, убит. Теперь твоя очередь, Сероглаз. Арсен Кровавое Веретено даст тебе оружие, им ты и убьешь Черного Патриарха. Ты понял меня?

– Если не справилась книга и Анин с Дорианом, вы полагаете, что у меня выйдет?

– У тебя будет хотя бы вероятность успеха. Оружие, от которого нет защиты. И тем более – это ведь ты, Сероглаз, мы говорим о тебе! Ты выбирался из таких закоулков и передряг, что уже давно доказал: тот, у кого есть цель, – выживет, что бы ни случилось.

– Воодушевляет, – поморщился Магнус. – Когда я это сделаю, что будет со мной? – Некромант пристально поглядел в черные глаза Деккера.

– Мой дорогой Сероглаз, ты умрешь. – Предводитель некромантов улыбнулся, глядя на исказившееся лицо предателя, лицо, которое уже начинало меняться и приобретать истинный вид. – Лет через пятьдесят, прожив недолгую, но, возможно, счастливую жизнь.

– Я не смогу жить счастливо, пока не исполню свой обет.

– Оставь эти бредни для паладинов и прочих святых голодранцев! Ты и так сделал то, чего не удавалось многим армиям и самым могущественным из магов. А убив Черного Патриарха, ты завершишь мою месть. Ну а потом… ты отдашь щедрую дань своему эгоизму и лицемерию. Ты до сих пор глупо полагаешь, что, исполнив «долг» по отношению к людям Ронстрада, ты исполнишь долг по отношению к себе? Оправдаешься? Залижешь свою раненую душу? Все еще надеешься повернуть заклятие вспять? Не буду тебя переубеждать в твоей неправоте, просто знай: твой обет будет исполнен. Ты ощутишь это не сразу, должно пройти время. Но так и будет.

– Вы что, хотите сказать, что просто…

– Да, именно это я и хочу сказать. Люди забудут об угрозе Умбрельштада, а мы все останемся лишь в страшных сказках.

Магнус Сероглаз склонился в поклоне, впервые за двадцать пять лет он уловил разгорающуюся внутри искру надежды и счастья, и самое странное – ее разжег самый злейший его враг.

– Я исполню свой долг, Черный Лорд.

– Я знаю, Сероглаз, знаю, и… хм… пока ты не ушел, можешь взглянуть на себя. – Деккер протянул собеседнику свое неизменное зеркало в красивой резной оправе черной кости.

Магнус взялся за ручку, представляющую собой трех скелетов, с разных сторон подвешенных к дыбе и изломанных в ужасных позах. На полированной поверхности появилось его лицо, но оно стремительно менялось и вскоре стало совершенно другим. От прежних черт остались лишь глаза – серые и злобно сощуренные. Нос несколько удлинился и заострился, грязные взлохмаченные волосы изменили свой цвет, став светло-русыми. На щеке алели четыре глубоких незаживающих пореза.

В следующее мгновение Сероглаз скривился от боли. Словно невидимым лезвием провели по его лицу – на коже под остальными начала появляться еще одна царапина, по щеке потекла кровь.

– Тебе нужно это сделать в последний раз, Магнус, – сказал Деккер.

– Вы и о зелье знаете? – равнодушно спросил сэр Кларенс Лоран, кузен Его Величества короля Ронстрада. Принц крови открыл небольшую сумку, висящую через плечо, и извлек оттуда последний пузырек. Он был наполовину заполнен густой черной смолянистой жидкостью.

– Потом выпью, – сказал сэр Кларенс и при помощи заклятия открыл рядом с собой черный портал, будто ножом полоснул по пространству. – До скорой встречи, Черный Лорд.

– Будь осторожен, мой друг, в этом колдовском тумане магия играет по собственным правилам и не всегда действует так, как мы планируем.

Магнус кивнул и вошел в портал. Дыра мрака за ним тут же затянулась.

* * *

Как и сказал Деккер, заклятие сбилось. Сероглаз это понял сразу, появившись всего в трех сотнях шагов от того места, где он только что стоял. Вокруг кипел бой, и мертвые легионеры со всех сторон сошлись в жестокой схватке с живыми. Нежить падала, рассыпаясь прахом, но на землю опускались и умирающие солдаты Империи Волка. Темная земля покрывалась кровавыми лужами и неподвижными телами, а в воздухе висел запах смерти. Пели трубы имперцев, а Про́клятые отвечали им зловещим молчанием и равнодушием в пустых глазницах.

Всего в дюйме от головы Магнуса просвистел гладиус. Удар прошел мимо, легионер Империи промахнулся, что стоило ему жизни – его противник, скелет в ржавых латах старой ковки, вонзил ему в горло тонкое острие пилума. Зевать здесь не приходилось, безумие и хаос опустились на болота, ворвавшись в слившиеся в бою армии. Стрелы, выпущенные из луков, походили на дождь, а грохот и рев могли оглушить кого угодно. Погибшие опускались на землю, в сети тумана, и их становилось все больше.

Новый выпад несся к голове Сероглаза. Некромант резко прыгнул в сторону, уклонившись от стального поцелуя в последний миг. Мертвому центуриону не удалось застать его врасплох, а сам офицер неживой когорты не смог спастись, когда Магнус выхватил из ножен меч. Клинок вспорхнул в руке Сероглаза, как птица. От первого удара скелет рассыпался прахом, оставив после себя лишь изодранный на лоскуты плащ и изъеденные ржавчиной доспехи. Некромант обернулся и сделал выпад на всю длину клинка. С ужасным криком, схватившись за пробитую грудь, наземь опустился легионер Империи.

Сероглаз дрался с таким упоением, будто очутился в жару схватки первый раз в жизни: клинок мелькал то здесь, то там, и горячая кровь на лезвии смешалась с налипшим на нее прахом. Некромант сражался в полном окружении, где живые смешались с мертвыми. Какое же он получал наслаждение, просто парируя и нанося удары, не раздумывая, где свой, а где чужой, ведь каждый здесь был ему врагом. Но еще большую радость колдуну приносило то, что уже не требовалось это скрывать. Ни одной мысли, вроде «Что же ты делаешь?» или «Беги отсюда, пока можно!» не мелькнуло в голове принца Кларенса. Будто какое-то безумие нашло на него – то ли от столь долго хранимой надежды, что вырвалась на свободу лишь сейчас, то ли от горячего чувства, что осталось совсем немного, и он сможет наконец вернуться. Что-то заставило его сейчас позабыть о привычном благоразумии и осторожности…

Магнус дрался, а живые и мертвые легионеры вокруг уже начали забывать друг о друге и ближайшие из них поспешили одарить его своим вниманием с криками: «Во славу Волчью, умри, некромант!» – или же диким потусторонним ревом, который могла издавать лишь нежить. Сэр Кларенс Лоран был хорошо обучен бою на мечах, но он не мог сравниться с такими мастерами, как Дориан Сумеречный или граф де Нот, его старый недруг. Некромант это прекрасно осознавал, и все же, вместо того чтобы благоразумно сбежать, он продолжал отражать удары и нападать, не глядя даже на кровь, которая начала покрывать его мантию и накидку под ней, вырываясь из многочисленных ран…

«Все! Хватит честной игры, поиграем, как нам привычнее, дорогие мои», – подумал Магнус, выхватывая из-за пояса старые песочные часы. Он мысленно воззвал к ним, и древний артефакт тут же ответил. Склянки затянуло пленкой, будто на стекло кто-то подышал изнутри, и они сами собой быстро закрутились, после чего вздрогнули и начали постепенно замедляться, красноватый песок стал пересыпаться буквально по крупинке… И тут время вокруг начало выделывать какие-то странные шутки. Замахнувшийся было на него легионер – уже неважно: живой или мертвый – вдруг начал опускать свой меч настолько медленно, что казалось, будто сотни тоненьких нитей тумана тянут его за руку, не позволяя ей сдвинуться с места.

Даже не собираясь отбивать удар, колдун просто вонзил меч в прорезь легионерского забрала. Удар прошил глаз, и, чтобы выдернуть клинок, пришлось с силой его рвануть обратно, разбрызгивая кровь. Подобная участь ждала еще около двух десятков врагов. Но часы начинали двигаться все быстрее и быстрее, как и противники кругом.

В какой-то миг Магнус увидел невдалеке десяток воинов Империи, облаченных в ярко выделяющиеся среди мрачных топей золоченые латы с тонкими гравировками.

– Эй, волки! – закричал колдун. – Я здесь!

В тот же час склянки его часов замерли, остановившись, и случилось то, чего совсем не планировал некромант. Клинок удачливого имперского легионера ринулся вперед с удвоенной скоростью, вонзившись ему в бок. Колдун захрипел и выронил свой меч. Другой враг проткнул пилумом его плечо. В голове все смешалось, и мертвые в тускнеющих глазах стали живыми, а живые, наоборот, помертвели, и теперь они обступали его со всех сторон. Все звуки тут же превратились в единый неразборчивый гул, отдаваясь каким-то странным эхом, словно исходили со дна колодца.

– Круук! Круук! – неистово вопил где-то неподалеку ворон, а сэру Кларенсу показалось, что он кричит ему: – Уходи! Уходи!

Некромант закрыл глаза и, уже теряя сознание, покачнулся, ноги не выдержали груза раненого тела, и он начал падать. Огромным усилием воли колдун открыл под собой черный портал и провалился в него. Последним осмысленным желанием было оказаться в месте, о котором он мечтал последние двадцать пять лет, целых две трети своей жизни.

* * *

Лорд-некромант призывно свистнул, и в этот же миг, вылетев из бледного туманного марева, прямо перед ним приземлилась большая летучая мышь-нетопырь, превосходящая по размеру даже грифона. Огромные перепончатые крылья чернели, словно тканые куски мрака, голова и тело были покрыты сиреневой, как цветок чертополоха, шерстью. Что же касается морды, то самыми заметными деталями ее являлись жутко сморщенный пятак, походящий на кабаний, и окровавленные клыки, каждый в два фута величиной. Большой черный язык еще облизывал губы после сытного пира.

– Пора нанести визит нашим незваным гостям, Крио, – прошептал Деккер в огромное ребристое ухо зверю и влез ему на спину.

Большие перепончатые крылья развернулись, и чудовище взмыло в воздух. Здесь правил бал сильный холодный ветер, но темный маг не обратил на него никакого внимания, направив Крио на юг. Пелена колдовского тумана, сплетенная Черным Лордом над его тридцатитысячной армией мертвецов, отнимала столько сил, что некроманту приходилось крепко держаться за длинную шерсть нетопыря, иначе он бы просто свалился на землю. Перед глазами все плыло, ужасно болела голова, но Деккер заставлял себя концентрироваться, и продолжая чувствовать каждой крупицей сознания сосущее из него соки заклятие, он походил на тугую тетиву лука, которая если лопнет, то порежет пальцы.

Мерными взмахами антрацитовых крыльев чудовище несло своего повелителя над кипящим внизу сражением. Когда озеро колдовского тумана осталось далеко позади, а на широкой проплешине среди холмов показался огромный палаточный лагерь, Деккер почувствовал сразу пять или шесть направленных в него заклятий. С каждой секундой приближения к сердцу вражьей армии к ним присоединялось еще по одному. Защитная магия инквизиторов была готова к встрече с Черным Лордом. Они, судя по всему, прекрасно знали, кто он и чего от него можно ожидать.

В какой-то момент где-то на земле родилось около двух дюжин стрел праха, сотворенных имперскими инквизиторами. Святые лицемеры! Как смеют они наставлять народ на путь истины, если сами применяют боевую некромантию?!

Сил защититься не оставалось. Перед Черным Лордом встал выбор – или быть убитым, или отпустить, развеять навеянный им туман. И тогда нежить разорвет на куски оставшихся там некромантов. Выход, конечно, мог быть лишь один. Жаль их, конечно, но умирать он пока что не собирался. Тем более что Деккер больше не планировал возвращаться туда, а Ступивших за край в рядах его армады больше нет, поэтому погибнут лишь молодые адепты. Никогда не жалеть о своих поступках – вот путь истинного некроманта, они бы его поняли.

Деккер отпустил нити управления туманом и сразу почувствовал, что стало легче, словно неподъемный груз свалился с его плеч. Черный Лорд поспешил сотворить вокруг себя и Крио непробиваемый доспех из призраков, теней и неприкаянных душ давно умерших. Каждая из направленных в небо костяных стрел попала в цель.

Бесплотная броня защитила лучше кованой стали или известного гномьего мифрила, но все же с каждым ударом по своему магическому щиту Черный Лорд ощущал крепкий удар по лицу. Из носа побежали две тонкие темно-багровые дорожки, перед глазами снова все начало плыть. Только неимоверным усилием воли Деккер заставил себя не разжимать пальцы, крепко вцепившиеся в мягкую шерсть летучей мыши. Ветер перестал бить в лицо, легонько обдувая фигуру некроманта, а сознание вдруг настолько затуманилось, что окружающий мир стал однотонно-серым… Казалось, будто просто плывешь по спокойному озеру в маленькой лодчонке, низкие, ленивые волны качают и качают, становится так спокойно, что ты начинаешь засыпать… а зачем тебе держаться за бортик, неясно. Пальцы разжимаются, ты хочешь прилечь и расслабиться… расслабиться после очень долгой и утомительной работы…

– Уиииирррр!!! – ужасный визг Крио вывел Деккера из почти бессознательного состояния. Нетопырь кричал от боли, все его тело дрожало, словно он сильно обжегся, и по нему стремительно пробегали дикие судороги. Каждый новый взмах крыльев сопровождался криком боли.

Мир перестал расплываться перед глазами, и Деккер с неподдельным ужасом увидел, что большие перепонки крыльев его любимца пробиты, скорее всего, стрелами и арбалетными болтами, отчего они стали походить на изорванную парусину. Несмотря на боль и ливень крови, льющийся вниз, нетопырь старался удержать высоту, не рухнуть на землю, но его сила воли могла привести лишь к бесповоротному падению и гибели. Лорд-некромант знал, что именно нужно нетопырю породы Древних Гоккенов[19], чтобы залечить раны на перепонках крыльев.

– Снижайся, Крио! – взвыл Деккер в самое ухо питомцу. – Вон тот камень! – Он указал на большой валун, стоявший на самом краю имперского лагеря.

Бансрот подери! Как это они сумели так быстро отреагировать на его появление?! Как командиры успели отдать приказы, а лучники исполнили их настолько четко и стремительно?! Неизвестно, кого благодарить за то, что попали лишь в крылья вампира, а не в покрытую тонкой шерстью грудь или брюхо. Если бы такое случилось, то уже можно было бы ни о чем не думать, а просто падать, падать и падать на чересчур твердую землю.

Вампир приземлился возле камня, на который указал ему хозяин. Едва не теряя сознание от боли и потери крови, Крио в изнеможении припал к вытоптанной траве, разложив по ней израненные крылья.

Деккер осторожно слез с его спины. В лагере была поднята тревога, выли трубы, раздавались крики и команды офицеров. Около двух сотен легионных арбалетчиков, гремя подкованными сапогами на бегу, стремительно окружали незваного гостя и его чудовище, нацелив заряженные арбалеты в голову Черного Лорда и переводя их вслед за каждым его движением. Легионеры в полном доспехе, опустив забрала-наличья в виде волчьей морды, устремились к месту приземления, точнее падения, некроманта. Они становились плечом к плечу, окружая врага и отгораживаясь от него большими башенными скутумами, выставив перед собой лес из гладиусов и спетумов-трезубцев. Арбалетчики опустились на одно колено, выстраиваясь перед рядами щитоносцев.

Черный Лорд поплотнее закутался в обрывки плаща с оторочкой из вороньих перьев и огляделся. Со всех сторон на него смотрели блестящие, начищенные, как зеркала, клинки, острия копий и наконечники арбалетных болтов. Сплошная стена темно-багровых башенных щитов с выгравированными на них оскаленными волчьими ликами походила на маленький тюремный дворик для одного заключенного. И все это происходило в полной тишине. Ни звяканья стали, ни возгласов командиров, ничего. Трубы затихли, а воины и вовсе, казалось, перестали дышать. Единственным звуком были лишь жуткие посвистывающие хрипы изувеченного Крио.

– Sanct benedictum, mi fili![20] – раздался откуда-то из-за строя легионеров одинокий голос; воины, не отрывая глаз от злобного некроманта, почтительно склонили головы.

Кольцо имперцев на миг распалось, два ауксилара-копейщика стремительно отбежали в стороны, освобождая дорогу. К камню вышел высокий старик со скрещенными на плечах руками, макушка его была полностью гладкой, как голый череп, а на лбу чернело выжженное и поблекшее от времени клеймо – волчий оскал. Губы всех присутствующих начали неслышно шептать молитвы благословений, Черный Лорд лишь усмехнулся.

Старик шагнул к Деккеру, за ним по земле волочился длинный подол алой рясы, перепоясанной грубой пеньковой веревкой – символ простоты и умеренности странно сочетался с дорогим шелком одеяния. Благородные черты лица церковника выражали абсолютную снисходительность ко всему окружающему миру, показывая, что сия личность готова свободно открыть свою душу для каждого желающего, наставить, исцелить от скверны, перевоспитать, если нужно. Вот только близкое общение с этой душой не влечет за собой ничего хорошего, Деккер это понял в первое же мгновение.

– Я приветствую тебя, сын мой! – Высокий приторный голос был под стать росту, а медоточивая улыбка являлась просто воплощенным счастьем для окружающих их нескольких тысяч фанатиков.

– Ты кто такой? – грубо спросил Деккер, скрещивая руки на груди. Крио жалобно взрыкнул – умирающий нетопырь очень боялся, но хозяин не мог сейчас защитить его от этого человека.

– Я кардинал Клемент Кельнский. Я был призван самой Синеной очистить эту землю от греховности и ввести ее в царствие добра и правды. In nomine Lupus![21]

– Неужели? – усмехнулся Деккер, вглядываясь в темные прорези забрал на шлемах вражеских солдат, ища в этом воинстве слабые места, звенья, которые порвутся, стоит лишь дернуть как следует. – Неужели эти земли нужно очищать? От меня и моих слуг?

Глаза одного легионера дрогнули, и он отвел их в сторону, не в силах выдержать взгляд некроманта. Значит, не все здесь бездумные куклы, ослепленные фанатизмом, есть и простые воины, которые могут испытывать страх и хотят вернуться домой, покинуть топи. Что ж, это не может не радовать…

– Non, non, salvare Lupi![22] – не снимая с губ искренней всепрощающей улыбки, проронил отец Клемент. – Эти земли нужно очистить от богомерзких еретиков, погрязших в своей языческой вере, от тех, кто ведет за собой в погибельную трясину остальных. Я имею в виду магов и волшебников Ронстрада.

– А как же я и мои братья? Неужто мы не достойны вашего очищения? – Деккер скривил губы в усмешке; один легионер внезапно вздрогнул: воину отчетливо показалось, что чьи-то невидимые ледяные пальцы крепко схватили его за голову, вот они проходятся по лицу, отчего кожа тут же мертвеет и стынет. Невидимые ладони быстро обращаются в щупальца и, проникая ему в уши, нос и рот, текут вместе с кровью в самую глубину сознания. Солдат тряхнул головой, отгоняя жуткое наваждение, моргнул раз, другой. Морок исчез, а легионер лишь крепче сжал в руке обнаженный гладиус, ближе придвинул к телу башенный щит-скутум, но что-то с ним уже было не так. Вдруг непреодолимо захотелось вернуться домой, в долину Авар-Яна, ведь как раз приближается сезон урожаев. Кто знает, что он делает здесь, в этих промозглых северных топях давно утерянной провинции?

Еретик продолжал стоять и чему-то дерзко усмехаться…

– Твои братья, сын мой? – странно, но в этот миг улыбка исчезла, а в глазах Клемента появился злорадный блеск. – Вы всего лишь немногие из сонма заблудших детей, которых преподобный отец наш, Его Святейшество, понтифик Сиенский, и сама Милосердная Мать, единственная истинная богиня – Синена Светлая, излечат от хвори и соблазнов. Criminum Gratiam Facere Sinena est Lupi![23] Мы вам не враги, Черный Лорд. И позволь, в знак моих самых искренних намерений, показать тебе кое-что, способное упрочить тебя в решении пропустить нас на север.

Инквизитор указал на тот самый проход между рядами солдат, откуда он сам появился.

– Я прошу тебя, сын мой, следуй за мной.

Он пошел по искусственному коридору, созданному большими щитами легионеров, некромант – за ним, и при этом Деккер успевал взглянуть в глаза каждому, мимо кого они проходили. Еще один солдат вздрогнул и недоуменно оглянулся, за ним еще и еще один. Странный морок появлялся и исчезал, будто его и не было вовсе.

Инквизитор и Черный Лорд подошли к большому шатру. Возле него на огромных стальных цепях сидели два ужасных существа. У них были поджарые собачьи тела и у каждого по три головы. С оскаленных клыкастых пастей наземь стекала кипящая слюна, в зеленых горящих глазах бесновались Бансроты, а шерсть, походящая на жесткую щетину вепря, стояла дыбом. Монстры, задыхаясь от собственного безумного лая, рвались с привязи, грозя вцепиться в гостя своего хозяина. Твари были поистине уродливыми существами.

– Какие красавцы, – сказал Деккер, – но я думал, что они должны быть несколько побольше.

И правда, тот зверь, что заключен в подземельях, простирающихся под Умбрельштадом, был огромного размера.

– Это всего лишь щенки: Хорен и Кенниус. В долине Авар-Яна, где находится Великая Столица, это самая распространенная порода. Обычно им не дают вырасти больше трех футов в холке. Прошу, следуй за мной. – Старик-инквизитор всего лишь поднял руку, и трехглавые псы трусливо заскулили и отползли в сторону, прижимаясь брюхом к самой земле. Черный Лорд теперь понял, чья именно воля вырвала у него из рук нити управления мертвой армией. «Что ж, старик, ты себя показал, теперь мое время».

Инквизитор откинул полог и вошел в шатер, Деккер проследовал за ним. То, что ему открылось внутри, даже его, обычно спокойного и непоколебимого, привело в такое замешательство, что он просто застыл на месте, не в силах пошевелиться.

Все пространство внутри шатра занимали коленопреклоненные люди. Здесь находилось около десятка согбенных фигур с начисто остриженными волосами и выжженным клеймом, таким же, как на лбу у кардинала Клемента, только свежим и багрово-красным. Пленники были полностью обнажены, и бледные тела каждого покрывали ужасные ожоги, порезы и раны. Не могло быть сомнений в том, что их пытали, причем долго и жестоко. Каждый еретик склонил голову так, что не было видно лица, почти уперев подбородок и губы в сложенные перед собой кулаки. На запястьях у всех алели прожженные отметины – след от раскаленных штырей – излюбленной пытки святых отцов-инквизиторов.

Внезапно еретик, стоявший на коленях у самого выхода из шатра, широкоплечий и физически великолепно развитый, поднял голову. В первый миг Деккер отшатнулся, узнавая знакомые черты. Гордый взгляд серо-зеленых глаз не смогли сломить никакие пытки, упрямые скулы не поддались мучениям, и хоть нос его был неоднократно сломан, он словно подчеркивал волю, которой обладал его хозяин. Даже без выкрашенных в сумеречный цвет длинных волос Деккер узнал его. Он узнал бы этого человека, если бы его лицо было скрыто маской, и остались видны только эти глаза, эти пропасти в черную душу.

На израненном лице пленника, перемежаясь с кровоподтеками, плясала незамутненная улыбка. Он все же дожил, дожил до того момента, когда пришел Черный Лорд, он успел посмотреть ему в глаза, и плевать, что они наполнены ужасом, плевать, что руки повелителя дрожат.

Деккер с трудом оторвал взгляд от этих несломленных и упрямых глаз. Странно, но они вдруг передали ему самому ту уверенность, которая вытекла из него вместе с ужасом и непониманием. Черный Лорд перевел глаза на инквизитора, который стоял рядом, спрятав руки в широкие рукава своей алой рясы. Весь вид старика выражал интерес. Бансротовый интерес, как же о́н отреагирует! Этому святоше доставляло огромное удовольствие созерцать замешательство Черного Лорда, его злость. И тут Деккер наконец понял, кто эти еретики, согбенные пытками. Это его некроманты, его братья.

Он вновь смотрел на согнутого, но не сломленного темного мага, смотрел, как по щеке у него течет слеза – радости, а не боли. Боль давно ушла, оставив вместо себя усталость и равнодушие.

Глаза пленного некроманта вздрогнули. Деккер до мельчайших подробностей видел сейчас каждую точку, каждую нить в сложном рисунке серо-зеленого зрачка, он видел обручи роговицы и тонкие штрихи, будто меленькие спицы, сходящиеся к центру глаза некроманта. Предатель Трона будто втягивался, его, казалось, засасывает, как в водоворот, внутрь головы Дориана. Черный Лорд моргнул и огляделся. Шатер исчез, а под ногами лежала дорога, мощенная черным кирпичом. В лицо тут же впился сильный ветер, он начал шелестеть перьями на плаще и рассыпать длинные волосы. Кругом простирались серые равнины и бесконечные уходящие вдаль холмы с пожухлой травой. Перед ним на коленях стоял Дориан, инквизитора и всех остальных пленников и след простыл.

– Я знал, что вы придете, милорд, – с непреклонной уверенностью в голосе, странно сочетающейся с более чем жалким обликом, прошептал некромант по прозвищу Сумеречный.

– Я здесь, – тихо сказал Деккер, сжав зубы.

– Он казнил Анина, – со страхом и болью, словно маленький ребенок к отцу, потянулся к Черному Лорду пленник Клемента Кельнского. – Распял его на кресте… Я не смог ему помочь… не смог…

– Я знаю, знаю, – попытался успокоить собрата Деккер. – Я уведу тебя отсюда, ты залечишь свои раны…

– Что? – на изрезанных ножами губах появилась невеселая усмешка. Они разъехались в стороны, являя жуткие широкие прорези в коже. – Вы и впрямь считаете, что именно этого я здесь дожидался? Чтобы вы, так сказать, спасли меня, превратив во второго Лоргара? Чтобы я, израненный и изуродованный пытками, гнил заживо, пока кто-нибудь из моих друзей не вонзит мне в грудь меч? Нет уж, благодарю покорно…

– Ты не можешь себя простить, верно? – Деккер жестоко улыбнулся. – За то, что убил его.

– Не могу, – не стал спорить Дориан. – И не только за это. Но вся тяжесть моих грехов – лишь незначительная пушинка в сравнении с тем грузом, что несете вы, милорд.

– Ты так считаешь? – скривился Деккер. – Это почему же?

Сумеречный взглянул на Черного Лорда, и тот смог различить в серо-зеленых пронзительных глазах абсолютную убежденность в неких неприятных выводах, смирение с неизбежностью, но при этом и мрачный покой.

– Потому что я сумел простить всех, кто причинил мне зло, – тихо ответил бывший паладин Льва. – Даже вас.

Деккер едва сдержался от того, чтобы не расхохотаться некроманту в лицо. Момент откровенничать и изливать душу тот выбрал не слишком-то подходящий.

– Меня? – презрительно бросил Черный Лорд. – Мне давно уже плевать на все это…

– Я знаю, чьей волей действовал Джеймс Ричмонд, самозваный магистр, с убийства которого началось мое падение, – спокойно произнес Дориан. – Это был ваш ставленник, милорд, не отрицайте. Сто шестьдесят лет назад вы пытались подчинить мой орден, а вместо этого получили меня…

– С драного льва хоть меха клок, – зло процедил Деккер. Раскаиваться он даже не думал, и уж тем более – просить прощения за содеянное.

Окровавленные губы Дориана лишь сложились в невеселой улыбке.

– Раньше я бы просто убил за такие слова, не раздумывая. Но теперь все это кажется тленом. Перед смертью наконец понимаешь, что действительно важно, а что – нет. А моя смоляная дорога уже совсем близко, – будто бы в свое оправдание добавил Сумеречный. – Лоргар осознал это на самом краю, его последний взгляд многое поведал мне. И вы, милорд, тоже обязательно поймете, когда придет срок. Не так уж и долго осталось…

– О чем ты?

– Я говорю о том, что нас ждет… О том, что его гибель открыла эту клеть, выпускающую наши смерти… Вы сами уже все поняли, я по глазам вижу… Усталость и равнодушие. Нет больше ярости и жажды мести.

– К Бансроту этот безумный бред! – Злость сверкнула в черных зрачках Деккера Гордема. – Замолчи, наконец! И позволь мне вернуть тебя! Клянусь, я отпущу тебя, все оставят тебя в покое… никто не посмеет к тебе прикоснуться, Дориан. Ты станешь свободен! Но… это произойдет сразу же после того, как мы отомстим за Анина – на пощечину я всегда отвечал кованым гвоздем, забитым в глазницу, ты ведь знаешь. Душа Анина требует расплаты. Пойдем со мной… – Черный Лорд протянул руку Сумеречному.

– Всегда отыщется какое-нибудь дело, прежде чем вы отпустите кого-либо из нас, милорд, не так ли? Лоргару, помнится, была обещана свобода после взятия Элагона. Ну что ж, теперь он свободен. От вас. Вы знаете, почему я все еще жив, милорд? Почему не позволил себе умереть, хотя сотню раз уже мог отдать душу Карнусу под ножами инквизиторов или сидя три дня и три ночи в «железной деве»?

– Нет.

– Ради этого разговора… – Дориан погладил дрожащей ладонью черный кирпич дороги. – У меня к вам две просьбы. Полагаю, что своей более чем полуторавековой службой я заслужил то, чтобы вы исполнили две мои небольшие просьбы, милорд?

– Вообще-то принято выполнять одну предсмертную просьбу… – безжалостно процедил Черный Лорд. – Но я тебя слушаю…

– Первое – решите для себя, наконец, что делать дальше и кому именно вы хотите мстить. Чего вы сами хотите добиться. Вы могли бы обмануть кого угодно, милорд, но только не меня. Уж я прекрасно знаю, что весь этот… поход, эти битвы и убийства – все это было сделано лишь для того, чтобы прикрыть вашу неуверенность. Черный Патриарх потребовал войны – вы не спорили. Вам нужно было спокойно обо всем подумать, а чем бранное поле плохо для этого? Но ответы ускользают от вас, как призраки.

– И ты знаешь ответы?

– Нет, но я знаю, какие нужно задать вопросы. Вы просто зашли не с той стороны, милорд. Вам нужно вспомнить, с чего все началось. А прежде всего – вспомнить наш с вами разговор перед походом. Помните, о ком мы говорили? Только он поможет вам. Только ему по силам пробудить вас к жизни. Он еще не запятнан злом. Он наивен – и оттого великодушен, все его чувства, все порывы искренни. Согласитесь, это редкость. Найдите его, он поможет вам вспомнить и понять все. Он поможет решить и даст ответ на главный вопрос. Я ведь вижу, вы чувствуете то же, что и я: вы словно заперты в тупике, из которого ведет только одна дорога, та, на которой мы с вами сейчас стоим…

– Ты говорил о двух просьбах. Какова вторая?

Бывший командор ордена Златоокого Льва поднял на Черного Лорда тяжелый взгляд. В нем смешались и былая ненависть, и нынешняя боль – было нечто, позволявшее ему просто уйти.

– Помолитесь, милорд. Прошу вас…

– Что? – отшатнулся Деккер. – Ты спятил? Не будет этого…

– Я знаю, вы умеете… Просто поговорите с Хранном… Пусть он вас не услышит, просто поговорите… тогда вы сможете понять, что делать и как поступить…

– Ты полагаешь, что если перед смертью сможешь наставить на путь истинный хотя бы одного грешника, тебе здесь воздастся? – Деккер развел руки в стороны, указывая на просторы страны Смерти.

– Нет, я просто…

– Думаешь, что все твои грехи, убийства, черные ритуалы… все забудется?

– Послушайте…

– Или, быть может, надеешься, что сумеешь уйти из жизни со спокойной и чистой, такой беленькой и противной совестью? Я все понял! Да ты ведь боишься ее, эту свою мерзавку-совесть, которая грызет и грызет тебя стальными клыками. В своих глупых стенаниях ты просто жалок, Дориан…

– А мне жаль тебя, Деккер Гордем, – прошептал Дориан, печально улыбнувшись. Черный Лорд застыл на месте, не в силах пошевелиться. – Если ты попытаешься помолиться, то, быть может, поймешь, что следует сделать, чтобы перестать изменять своей душе…

Деккер моргнул и увидел, что они вновь оказались в полутьме шатра. Ветер перестал раздувать волосы, а иссушенную кожу обожгло так, будто ее обдало колючей пылью. Подле стоял отец Клемент – он так ничего и не заметил, для него прошло не больше мгновения – инквизитор продолжал наблюдать за мукой, отразившейся на лице своего пленника, с нескрываемым удовлетворением…

– Прощайте, милорд, – словно на последнем издыхании прохрипел, не поднимаясь с колен, некромант.

– Прощай, сэр Дориан Райкок, Рыцарь Двух Мечей и Двух Орденов. Покойся с миром.

– Что значит «прощай»? – Ехидная маска на лице кардинала сменилась удивлением. – Разве ты не хочешь обсудить условия их освобождения?

– Нет, – сказал Деккер и выбежал из шатра. Трехглавые стражи тут же бросились к нему, но Черный Лорд больше не собирался играть, теперь он был готов бить в открытую. С бледных тонких пальцев Предателя Трона сорвались едва видимые призрачные хлысты. Каждая из белесых колдовских плетей со свистом прошлась по монстрам, и они упали, как подкошенные, захлебнувшись кровавым лаем.

Легионеры не знали, что делать. Приказ Его Святейшества был ясен, и нарушение его грозило более ужасными последствиями, нежели просто пытки. Трогать Черного Лорда, а тем более убивать его, строго запрещалось, ведь он пока еще нужен кардиналу. Поэтому и легионеры, и арбалетчики, и простые велиты недоуменно смотрели на появившегося из шатра следом за некромантом святого отца, ожидая от него указаний.

Когда Его Святейшество увидел своих бездыханных питомцев, он перевел яростный, как костер инквизиции, взгляд на темного мага. Безумное выражение лица Деккера превратилось в непередаваемо холодную и спокойную маску, он взмахнул руками и в тот же миг исчез в пыльном облаке, появившемся из ниоткуда.

Кардинал Клемент бросился к своим воинам.

– Пропустить! Немедленно! – приказывал он, пробираясь между рядами легионеров к краю лагеря, туда, где лежала раненая летучая мышь.

Черный Лорд уже стоял там, подле своего монстра. Голова нетопыря припала к самой земле, он без сил, подобно ковру, распростер продырявленные крылья, и казалось, что последние мгновения его жизни уже сочтены. Некромант стоял спиной к инквизитору. Он склонился над своим любимцем, ласково гладя вампира по окровавленной шерсти и что-то нашептывая в его большие ребристые провалы ушей.

– Заболела птичка? – ехидно осклабился кардинал.

– Тише, тише, мой верный Крио, – шептал Деккер, не оборачиваясь, – один только раз, прошу тебя. Встань на лапы, поднимись один только раз, потом ты сможешь вернуть себе крылья. Мы улетим… улетим далеко отсюда.

Ответом ему послужил лишь сдавленный хрип, вырвавшийся из пересушенной от жажды глотки нетопыря. Летучая мышь приоткрыла один глаз и тут же его закрыла – солнечный свет, даже такой слабый, пробивающийся сквозь пелену тумана и низких серых туч, сейчас выедал все его силы.

Легионеры уже стояли со всех сторон, нацелив в злобного некроманта и огромное умирающее чудовище арбалеты и ожидая команды, но Его Святейшество почему-то медлил.

– Ну что ж, – прошептал Деккер. Черный Лорд резко провел длинным острым ногтем у себя по запястью, на высунутый в изнеможении язык вампира упало несколько капель крови. В ту же секунду конвульсивная судорога пробежала сквозь тело нетопыря, он изогнулся в перевернутую вверх рогами подкову, но с огромным трудом все же смог привстать на лапу, опираясь на изувеченный сустав крыла. Преодолев боль, Крио упер в землю вторую лапу, огромные когти сжали комок земли. Капли крови впитывались в его горло, стекали в желудок, и там, куда они попадали, органы вновь наполнялись жизнью.

– Молодец, – похвалил Деккер и влез ему на спину. В первый миг чудовище под ним прогнулось, но устояло, во второй – оно уже крепко и уверенно встало на лапы, без труда удерживая равновесие.

Черный Лорд немного потянул за сиреневую шерстку на загривке, и огромный нетопырь, еще пошатываясь, шагнул вперед. Тщедушный монах в длинной алой рясе с черной отметиной-волком на лбу даже не пошевелился.

– Уаррайееее!!! – Крио издал такой душераздирающий крик, что некоторые легионеры вжали головы в плечи, а другие отступили на шаг – никто и не подумал выстрелить. Деккер прекрасно помнил, как от этого вопля когда-то в ужасе застывали сердца храбрейших рыцарей, бесстрашных воинов и могущественных волшебников. Кардинал Клемент не шелохнулся.

– Зачем вы пришли на мою землю?! – прорычал Черный Лорд, глядя сверху вниз на своего врага. От этого взгляда и голоса даже неистовые орки бежали в страхе или падали мертвыми (кому как нравилось), но инквизитор спокойно глядел на него и улыбался:

– Пропусти святые легионы на север, сын мой. Мы поможем тебе захватить Срединные равнины.

– Мне не нужна ничья помощь! – рыкнул Черный Лорд. В ответ зарычал и Крио, чувствуя неудовольствие и гнев хозяина. От голоса некроманта поднялся черный ветерок, подхватывающий с земли опавшие красные листья и пепел лагерных костров.

– Но почему ты не хочешь просто отойти в сторону? – изобразил удивление инквизитор. – Почему стоишь преградой на пути в эти земли?

– Это мои земли! – отрезал Лорд-некромант. – Вы были врагами три сотни лет назад, когда мой орден телами своих сыновей оборонял от вас Ронстрад, ими и остались сейчас, когда снова весь груз защиты Севера лежит на ордене Руки и Меча.

Пока Деккер это говорил, нетопырь подходил все ближе и ближе к инквизитору. Теперь чудовище нависало над человеком, отбрасывая черную давящую тень, словно огромная скала. Легионеры по-прежнему выжидали, держа наготове оружие, но руки их начали уставать.

– Что ты такое говоришь, сын мой? – спокойно спросил отец Клемент, глядя в упор на клыки оскалившегося чудовища, каждый из которых был с его руку длиной.

– За всю мою долгую жизнь, старик, – лицо Деккера утратило последнее выражение чувств, походя на мертвенный лик покойника, – было лишь два человека, которых я мог бы назвать отцом. Мой родной отец, Джон Гордем, герольд герцога Элагонского, он умер, когда я был совсем мал, и я почти его не помню. Второй спас мне жизнь когда-то, взяв меня, сироту, с собой. Он многому научил одинокого мальчишку и, можно даже сказать, воспитал, хоть я и видел его не очень часто. Это самый главный ваш еретик, Архимаг Элагонский Тиан. Но поскольку ты, Клемент Кельнский, – не один из них, я не должен мучиться и считать себя плохим сыном, верно, старик?

– Послушай меня, некромант, – теперь только злость сквозила в голосе кардинала, – я готов простить тебе даже убийство моих любимцев Хорена и Кенниуса, моих верных псов… – Деккер усмехнулся: про погибших от рук Про́клятых верных сынов Империи святой отец, разумеется, даже не вспомнил, – если ты отринешь гордыню, уведешь некромантов и склонишься пред святой церковью нашей…

– А кто тебе сказал, что твои псы мертвы, инквизитор? – перебил его Деккер и взмахнул рукой над головой, с нее в то же мгновение сорвалась невидимая плеть и устремилась куда-то в сторону шатра пленных некромантов. В тот же час послышались дикий лай, рев и чьи-то крики. Судя по всему, любимцы кардинала в эти мгновения раздирали стоящих поблизости легионеров.

– Что это? – в недоумении обернулся отец Клемент. – Что происходит?

Лорд-некромант глубоко вдохнул окружающий воздух, все его запахи, страхи и чувства. Сейчас он знал почти все о каждом из здесь присутствующих: кто из них о чем думает, чего боится, чего желает и к чему стремится, а чего избегает. Те, кто шагает по ступеням трансформы на пути лича, как это сделал Деккер в Элагоне, славятся тем, что с легкостью могут проникать в хрупкое сознание десятков, даже сотен окружавших их людей. Черный Лорд не был исключением. Огромная толпа людей стала для него лишь множеством имен и сознаний, для каждого из которых требовалось найти и применить отдельный подход, один лишь маленький ключик, сыграв на их слабостях и сильных сторонах. Требовалось только привести эти самые слабости и сильные стороны к тому обрыву, который называется яростью и безумием…

– Аааа! Что ты… – еще кричал один легионер, когда другой вонзил ему в грудь гладиус. Со всех сторон полетели арбалетные болты, стрелы и метательные пилумы. Крики начали раздаваться отовсюду, а растерявшийся инквизитор загнанно оглядывался, не в силах не то что остановить – понять, что происходит. Его верные воины, его легионеры, безжалостно убивали друг друга, будто наглотавшись воды из озера Отчаяния. У него на глазах они самозабвенно отнимали жизни у тех, кто еще пять минут назад стоял рядом с ними плечом к плечу. Каждый здесь и думать забыл о своем предводителе, святом кардинале Клементе Кельнском, и опаснейшем из опаснейших еретике Черном Лорде Деккере.

Нетопырь яростно взвизгнул, его большие глаза сузились, наливаясь кровью, но инквизитор не обратил на вампира никакого внимания. Он в это время с ужасом смотрел, как трезубец одного ауксилара пронзает тело другого в двух шагах от него, как уже успевшие окунуться в кровь гладиусы срубают головы, как стрелы, выпущенные одними лучниками в упор, пронзают рядом стоящих стрелков того же отряда.

Его Святейшество даже не пытался защититься или просто убежать, когда громадные челюсти сомкнулись на его шее. Казалось, он ничего так и не заметил…

Обезглавленное тело опустилось на землю, всего за несколько секунд погрузившись в лужу собственной крови. Крио с хрустом пережевывал лысую голову кардинала, после чего ее проглотил, издав довольное ворчание.

– Вот тебе и птичка, – зло усмехнулся Деккер, глядя, как разорванные перепонки крыльев нетопыря медленно, но верно затягиваются, а выбитые суставы вправляются. Странно, но Черный Лорд никогда бы не подумал, что такой худой старик может содержать в себе столько крови. Тело отца Клемента, разорванное на куски, исчезло в пасти нетопыря. Крио, склонив свою огромную голову, начал облизывать обагренные камни, словно какой-нибудь голодный кот, лакающий молоко из блюдца.

– Кто же виноват в том, что ты не выказал должного почтения Черному Лорду, имперец? Кто же виноват, что ты хотел предать огню и мечу эти земли? Разве не ты казнил моего друга, моего брата Анина? Разве не ты пытал Дориана?

Ответом ему были крики умирающих имперских легионеров и звон стали. Когда раны чудовища полностью излечились, когда оно отошло от кровавой лужи, насытившись, лишь тогда Деккер приказал ему взмыть в воздух. Крылья взмахнули раз, другой, и вскоре нетопырь и его хозяин исчезли в низких серых тучах.

Когорты Про́клятого легиона тем временем шагали в бой, накатываясь черной ржавой волной на отступающие к лагерю войска Империи Волка…

– Пора, – тихо проронил израненный обнаженный человек, поднимаясь с колен. Он говорил шепотом, но его услышали все присутствующие. Пленники в шатре инквизитора поднимались на ноги, поддерживая друг друга, помогая собратьям по несчастью. – Нам пора…

Дориан шагнул вперед, кандалы на руках тянули своим весом к земле и не позволяли как следует разогнуть шею и плечи. Стальной ошейник соединялся цепью с наручными оковами, и вся эта шипастая кованая громада весила никак не меньше семидесяти фунтов. Ноги пленника оставались свободны – инквизиторы посчитали излишним тратить на цепи для них металл и время: и верно, куда бежать из самого центра боевого лагеря?

Сказать по правде, Дориан и не собирался бежать. Грудь наполнилась воздухом, лишь только полог откинулся в сторону, хотя для любого другого здесь, казалось, нечем было дышать. Для любого другого?.. Никому его не понять. Когда тебя держат так, что ты не в силах даже пошевелиться, не в силах повернуть голову… Когда тебя заталкивают в огромный кованый саркофаг, отдаленно напоминающий формы женского тела… Когда шипы, будто длинные спицы, вонзаются тебе в плоть, проходят в спину, плечи, под ключицу… Ты не можешь умереть – ни один из жизненно-важных органов не задет… Ты можешь только реветь: «Будьте вы все прокляты! Будьте вы все… Будьте…» – твой крик постепенно затихает, обрывается, превращается в хрип, полный крови и боли. В голове у тебя не торчат шипы, но кажется, она проткнута насквозь не менее чем десятком из них. Из каждой раны боль течет жаром, кожа будто горит и плавится, а ты, стеная и хрипя, начинаешь ощущать, что к тебе плотно пригнана железная любовница, дарящая тебе последнюю утеху… она прижимается к тебе своим ледяным телом, будто бы обнимает сзади, ласково положив свою головку тебе на плечо и нашептывая в самое ухо мягкими, теплыми и страстными губами нежные слова. Но ты не можешь ничего разобрать из ее речи, остаются лишь скрипы. И все это – лишь жалкий ничтожный миг из тех мук, что еще предстоит вынести… А ведь тебя пока просто засунули внутрь, и это отнюдь не конец, нет – все только начинается… Будто эпитафия, зачитанная вслух по тебе, еще живому, но погребенному так, чтобы ты мог слышать, точнее – не мог не услышать, раздается скрип крышки. В тебя спереди вонзаются еще шипы, в бедра, пояс, ловко проходят между печенью и легким… так, чтобы ты не скончался здесь же… чтобы еще простоял в таком положении не менее трех положенных суток. Истекая всем, чем только можно истечь. Но более всего из тебя наружу льется ненависть… Ты кричишь: «Деккеееееер!!! Деккееееер!!!» – но сам не слышишь собственного голоса. Твое лицо застыло, будто залитое горячим воском, в диком крике: рот разорван, щеки растянулись, словно кожа на барабане, глаза зажаты неистово поднявшимися скулами. А где-то в горле, нет, даже выше – под небом ты ощущаешь неимоверный жар – то некая жуткая смесь крика и слез. Именно так они, эти прислужники добра и света, почитающие себя орудиями богини правды и справедливости, изгоняют нечисть из тел грешников! Они верны себе, они истово, до фанатизма верят в то, что делают благое дело, и вот от этого, а не от их жутких пыточных инструментов, жертве становится действительно страшно. Они неустанно молятся за спасение души «обретающего свет», за то, чтобы вся скверна вышла из него, они полагают, что путь из тела ей должен быть проложен кровью. Шипы «железной девы» впиваются отнюдь не в плоть – о нет! – в душу грешника… Но на их губах, на их похотливых старческих (а порою и молодых) лицах кистью веры, макаемой в оттенки тщеславия и лицемерия, нарисовано безумное наслаждение и удовлетворение, эти улыбки… эти тяжело и страстно вздымающиеся груди… Видят боги, с каким же трудом они себя сдерживали, чтобы не вонзить языки в щели «железной девы», слизывая текущую изнутри кровь. Но нет, они ведь не плотью питались – эти пиявки. Эти вампиры были намного опаснее и безжалостнее – их излюбленной снедью являлось страдание, нестерпимая мука.

Три дня… он не мог умереть. Три долгих, уводящих за грань безумия, дня и столько же не менее страшных ночей он глядел на мир сквозь узкую прорезь на уровне глаз, видел стоящих на коленях кругом инквизиторов в алых рясах, подпоясанных веревками, и тогда он молил, чтобы его распяли на кресте вместо Анина. Ну почему брату досталась настолько легкая смерть? Почему?! В то время как он…

После его выпустили, просто открыли замки, отворили крышку и вырвали его из жуткой металлической утробы. Они так это и называли – второе рождение… только отнюдь не мать здесь испытывала муку, ни одной живой матери никогда не пережить ничего подобного… «новорожденный» напоминал груду ошметков, потеряв целостность, он походил сейчас на нечто ужасное, бесформенное – на сгусток злобы, приправленный безумием и болью… Его излечили, а после швырнули к остальным – дожидаться…

Поэтому никому не понять, что ощутил пленник, вдохнувший полный гари и пыли воздух, но такой для него свежий и чистый. Никому не понять. Вы когда-нибудь проводили три дня в «железной деве»?! То-то же…

Перед глазами зависли тучи поднятой сапогами пыли, смешавшейся с едким дымом разворачивающегося где-то в ближайших шатрах пожара.

– In nomine Lupus! – раздавалось со всех сторон. – In nomine Lupus! Sanct Lupus!

Они славили своего божественного зверя. С его именем на устах они убивали или падали наземь бездыханными. Без разницы… Смерть, она равно живет и в том, кто убивает, и в том, кто умирает… Все уже было сказано… Далеко-далеко, там, где люди никогда не видели снега, где урожаи случаются дважды в году, а дома строят из чистого белого мрамора, откуда злобные волчьи оскалы на людских челах пришли в эти несчастные, залитые кровью и страданиями земли, неся уже знакомую боль и еще неизведанные муки… Там, на ласкаемом жарким солнцем Юге, оставшаяся вдовой женщина вот-вот возьмет на руки маленького сына и завоет, глядя на север, ее глаза уже полнятся слезами, а руки дрожат. Ребенок не понимает – он слишком мал, или же нет – он просто не хочет понимать, ведь это единственное, что осталось принять, чтобы стать взрослым. Перед глазами жены встает облик, такой любимый, такой… боги, она не успела прижаться к нему в последний раз, не успела обнять покрепче, не успела сказать всего того, что хотела сказать сейчас. Где-то невообразимо далеко, как считает она, на самом краю света, ее муж падает на землю, его убил его же товарищ, сосед, брат. А Волк, равнодушный и вечно голодный, как глотка интриг и амбиций сильных мира сего, яростно скалится убийцам и их жертвам с забрал и щитов, стягов и литых фигурок на шлемах. Его вой разносится, рождаемый в утробах рогов и труб, ему просто нравится взирать на людское горе, он крайне доволен тем, что сейчас происходит вокруг. Кровь, по которой шагают, кровь, которая стекает по лезвию меча, капает на гарду и течет на ладони… только это доставляет ему наслаждение – этому олицетворению власти, облику безжалостности и стальной жестокости…

Дориан шагнул вперед. Босая ступня коснулась шершавой земли. Откуда-то слева раздавался громкий лай и глухой собачий рев – это один из псов отца Клемента раздирал на куски верных солдат Империи. Лапы с острыми когтями упирались в поверженные тела, а клыки трех огромных пастей рвали в клочья плоть, подчас выплевывая в сторону откушенные куски стали, а после продолжали свой пир. Раздвоенные языки демонических животных в безумии метались, слизывая кровь, их глаза, налитые злобой, истекали черными смолянистыми слезами, а широкие глотки были перетянуты едва заметными белесыми нитями темной магии. Второго пса нигде не было видно… Дориан равнодушно отметил колдовство Черного Лорда и сделал еще один шаг. Лежащее на земле ребром кверху лезвие скользнуло по обнаженной подошве и пятке. Кровь засочилась, пленный некромант припал на другую ногу.

В нескольких шагах показались вражеские легионеры. Они самозабвенно нарезали на куски собственных друзей, протыкали груди и животы, отсекали руки и ноги… И пусть еще вчера эти пары ног, что окровавленными обрубками сейчас валялись в стороне от стонущих и ревущих от боли новоявленных калек (тех, кому удалось сохранить сознание), размеренно шагали подле них же в строю. Пусть оторванные кисти, валяющиеся в пыли, пусть отсеченные пальцы, которые ныне втаптывали в грязь, еще вчера хлопали их по плечу или жали их руки. Пусть из пробитого гладиусом рта еще вчера раздавались приветствия и добрые слова – теперь оттуда лилась лишь кровь. Пусть… Человек – самый страшный и самый безжалостный зверь. Человек – прирожденный убийца. Первейший его инстинкт – вовсе не желание утолить голод. Первейший его инстинкт – жажда убийства, как ты добудешь себе пропитание, не обагрив рук? Сперва человек убивал, чтобы выжить, но со временем он вошел во вкус – ему стало нравиться отнимать жизнь. Отнимать у других то, что дается всего один раз, лишать самого дорогого…

– Вперед, братья! – закричал Дориан и бросился на ближайшего легионера. Неизвестно, на что он надеялся. Облаченный в полный стальной доспех воин Империи, вооруженный гладиусом и прячущийся за башенным скутумом, казался неприступной башней по сравнению с обнаженным и лишенным всякого оружия пленником. Сумеречный взмахнул кулаком, пытаясь достать своего врага. В ответ легионер успел прикрыться щитом – цепь бессильно звякнула о металл и, заскользив, потянула пленника вниз. Но Дориан не упал – он обреченно рванулся вперед, отталкивая в сторону ненавистный скутум с волчьим ликом… и тут лезвие гладиуса полоснуло его по груди. Некромант закричал и упал на землю. В тело ему впились два клинка… В голову его собрату в этот миг вонзился пилум, другому пробила живот стрела. Самоубийственная и безумная атака пленников завершилась.

На земле остались лежать лишь десять окровавленных белых тел. У кого-то недоставало руки, у кого-то нога лежала немного поодаль, у третьего был рассечен бок, и кровь под ним образовывала огромную лужу. Первым погиб Дориан. Он распростерся на земле, страшно изогнув хребет. В одной руке у бывшего паладина Льва был зажат вырванный из собственного тела наконечник пилума, другая судорожно сжимала выцветшую полуистлевшую траву. Некромант походил на испещренную зажившими отметинами от шипов статую, выполненную каким-то безумным скульптором: он был прибит к земле, а из груди у него торчали два гладиуса, будто некое роковое напоминание о том, как именно он убил когда-то своего друга. Кровь стекала на живот и капала, просачиваясь между ребрами, на ковыль. Дориан Сумеречный погиб, но на лице его застыло чувство долгожданного покоя, со стороны могло даже показаться, что он просто заснул…

Когда настал рассвет нового дня, в округе не осталось ни единого живого человека на расстоянии в полтора десятка миль. Гордый поход Империи Волка на Север бесславно завершился, и последний из легионеров Сиены висел бездыханный и нанизанный грудью на три пилума. Первые солнечные лучи обратили в прах оставленные без связующей нити с жизнью и мертвые когорты нежити. Их покореженные латы и изломанное оружие будут догнивать и ржаветь в топях, а их души наконец освободились… может быть… кто знает…

* * *

Ночь на 8 сентября 652 года. После праздника святого Терентия прошло три дня.

Центральная часть Срединных равнин.

Графство Аландское. Замок Сарайн.

Леди Агрейна, единственная дочь графа Аландского Уильяма де Нота, стояла возле большого резного окна в холле своего замка Сарайн и смотрела на затянутое грозовыми тучами небо. К стенам подступали заснувшие в ожидании ливня деревья окружающего леса, а неширокая дорога терялась в их тени, убегая на юг, в сторону большого дайканского тракта.

Прекрасная леди была мрачнее подступившей осени, все ее горькие мысли были заняты лишь тем проклятым письмом, что пришло этим утром. Гонец от западного соседа Аландской земли, барона Фолкастла, прибыл еще на рассвете, и каково же было удивление Агрейны, когда отец сказал ей, что лорд Говард Нейлинг посватал к ней своего сына, баронета Кевина, этого непроходимого грубияна и пьяницу! Помимо всего прочего, младший Фолкастл еще являлся обладателем длинного носа и водянистых выпученных глаз – урод эдакий, одним словом! Нет, ну какова наглость: благородной и богатой леди, да не простой, а любимой фрейлине Ее Величества, предлагать такого «красавца» в супруги! Где это слыхано?!

Письмо было написано в очень настойчивой и резкой манере. Это ли предложение? Это скорее утверждение уже решенного факта и предупреждение о скором визите. И кто теперь ее защитит? Кто? Старый отец, чья былая слава вся висит в трофейном зале, или старший брат, который столь неистово служит трону, что давно позабыл и о своей собственной жизни, и о жизни любимой женщины? Бедная, бедная Изабель! Как может она так долго терпеть такое положение вещей? Любая другая давно бы нашла себе более свободного кавалера, да такого, кто проводил бы с ней больше времени, нежели в различных посольствах, войнах и военных советах! Но нет, она любит этого чурбана Ди, любит больше жизни, с самого детства. Леди Агрейна прекрасно понимала ее, ведь когда-то давно и она испытывала похожее чувство к одному человеку, но все это… все это сгинуло, уничтоженное тьмой, разбив ей сердце и изорвав на куски душу.

Мальчишка, которого девочка однажды встретила на берегу лесного пруда, был ее ровесником, а ей самой тогда едва исполнилось восемь лет. Няня не уследила, и она выбежала через заднюю решетку, отделяющую парк Сарайна от окружающего леса. Маленькая леди долго бродила в одиночестве среди деревьев и любовалась солнечными лучами, пробивающимися сквозь листву, пока не вышла на берег небольшого зеленоватого пруда, на поверхности которого плавали белоснежные кувшинки, а по берегам, переплетаясь шипастыми стеблями, цвели розовые кусты. Пруд тонул в тени от нависающих древесных крон, из которых раздавался щебет десятков различных птичьих голосков. На покатом прибрежном камне сидел он, растрепанный и взлохмаченный. Мальчишка глядел на воду и иногда швырял в нее маленькие камешки, любуясь расходящимися кругами и расплывающимися в стороны кувшинками.

Девочка тихо-тихо подошла и легонько дотронулась до его плеча. От страха, смешно вспомнить, он едва не упал в воду. Его мимолетный испуг быстро перерос в недоумение, а затем – в недовольство. Дочка графа представилась, ожидая увидеть в его хитрых серых глазах уважение, но лишь с удивлением отметила в них равнодушие и какой-то затаенный, почти злорадный блеск, словно мальчишка придумал какую-то мерзкую выходку. Бродяжка нисколько не был польщен тем, что с ним заговорила сама графиня, он просто уселся обратно на свой камень, нагло повернувшись к ней спиной.

Она села рядом, настолько ее заинтересовал этот маленький незнакомец в изорванном камзольчике темно-красного цвета, который, как тогда она подумала, он стащил у какого-нибудь портного, обшивающего вельмож. Его одежда очень насмешила ее: вся спина была в пыли, словно мальчишка провалялся на земле не один час, рукав висел на нескольких нитках, едва ли не оторванный полностью, а манжеты потемнели от воды – он доставал свои камешки прямо со дна, не гнушаясь опустить руку в мутный пруд по локоть. В общем, то еще зрелище. Когда она, прилежная, в красивом платьице, засмеялась, он разозлился и просто отсел от нее подальше. Но она и не подумала оставить его в покое.

– Что ты делаешь здесь совсем один? – спросила маленькая леди бродяжку. Он не отвечал, глядя на расходящиеся по воде круги от вновь брошенного камешка. Светло-русые волосы, взлохмаченные и непричесанные, вздрагивали под теплым летним ветром, как перья какой-то светлой птички. Агрейна и сама не заметила, как залюбовалась. Тонкий нос, поджатая полоска губ и щеки, – она подумала, уж не могла ли ошибиться?! – припорошенные пудрой, какой тогда присыпали лица детей из благородных семей, дабы придать им вид возвышенной бледности. Казалось, что этот мальчишка просто вытирал лицо рукавом, – боги, какое невежество! – потому что на щеках и лбу чернели длинные грязные полосы. И все же он был достаточно мил. Папенька с маменькой не отпускали ее гулять в деревню, и друзей у нее совсем не было, поскольку она никогда не играла с тамошними мальчишками и девчонками. Да и вообще, компанию ей составляла лишь нянюшка Вилле, ведь отец почти все время находился при дворе, выполняя обязанности Лорда-Протектора, страшно подумать, королевства, а маменька постоянно была занята хлопотами по замку. Что касается старшего брата, красавца Ди, то отец всегда брал его с собой, и на игры с сестренкой у того совсем не оставалось времени.

Так что ее неожиданная симпатия к этому незнакомому неряхе, несомненно, была оправданной. Милый мальчик-простолюдин, одиноко сидящий на большом камне, к основанию которого подступала спокойная гладь лесного пруда, ее чем-то заинтересовал.

– Как тебя зовут? – вновь спросила девочка, но очередная попытка завязать разговор закончилась ничем. Он даже не повернул голову.

Еще с самого раннего детства она очень любила слушать романтические баллады о прекрасных дамах и отважных рыцарях, которые преодолевают тысячи преград, чтобы доказать любимым свои чувства. Одна из историй была схожа с тем давним утром ее собственной жизни. Сказочная леди, как и она, сбежала в лес из замка, а там ей встретился охотящийся рыцарь, красивый и благородный. Он спас ее от страшного волка, она его сразу же полюбила, и они обвенчались. Конечно, теперь леди Агрейна, уже взрослая и знающая жизнь, понимала, что так не бывает, а мгновенная любовь возникает лишь в наивных балладах, но тогда выспренние слова какого-то менестреля были для нее непреложной истиной.

– Мы с тобой, как прекрасная леди Нинельн и храбрый рыцарь сэр Лион из баллады, – сказала она. – Ты хочешь стать моим другом?

Вдруг он обернулся и поднял свой печальный взгляд. Серые глаза впились в нее, будто намереваясь пронзить насквозь. Девочка отвернулась, скромно потупив глазки, щеки залил румянец. Когда она вновь осмелилась на него взглянуть, он все так же продолжал смотреть, почти не моргая, – как-то задумчиво и немного растерянно.

– Меня зовут Клэр, – проронил наконец бродяжка. Голос у него был очень мягкий и приятный. Агрейна так ему и сказала, от чего он неожиданно дернулся в сторону. Было видно, что маленькая леди его чем-то задела, но она не могла знать чем. Графская дочка испугалась, что он сейчас возьмет и упадет в воду, но почти сразу Клэр вновь успокоился.

– Ты живешь в том замке? – поинтересовался он чуть погодя, указывая в сторону гордого Сарайна.

– Да, это замок моего отца, графа Аландского, сэра Уильяма де Нота.

Он отвернулся и спросил ее таким глухим голосом, что ей показалось, будто она вновь его чем-то сильно обидела: «Выходит, ты знаешь Ильдиара?»

– Да, – настороженно ответила она. Откуда мог простолюдин знать Ди? – Он мой брат.

– Я так и думал, – прошептал Клэр.

– Да что с тобой такое? – удивилась она. – Ты знаешь Ди?

Он ответил не сразу. Поначалу упрямо молчал, наверное, решая, стоит ли ей доверять.

– Да, я знаю Ди и знаю его лучшего друга, наследного принца Тели. – В словах мальчика не было ни толики радости от факта подобного знакомства.

– А где ты живешь? – спросила она, чтобы перевести тему в более отвлеченное русло, но это, по-видимому, не слишком-то ей удалось – мальчишка по имени Клэр все еще на нее дулся.

– Далеко отсюда, – проворчал он. – Видишь тот маленький ручей? Тот, что впадает в пруд… Если пойти по нему вверх, то можно добраться до широкого тракта. А если шагать по дороге на запад и перейти по мосту через большую реку, то непременно попадешь в предместья города, где я живу…

– Ты живешь в большом городе? – заинтересованно спросила она. – Как там? Должно быть, очень интересно! Дворец, балы, танцы, пирожные! И наряды, наряды, наряды!

– Там очень шумно и скучно, – Клэр презрительно скривил губы. – Вечно расхаживающие толпы людей, которые все время пытаются заслужить твое внимание… И еще множество различных надсмотрщиков, постоянно ворчащих: «Сделайте то, не забудьте про это». Ты бы знала, как там уныло и… – не договорив, мальчишка неожиданно вскочил на ноги.

Недоумевающая девочка никак не могла понять, почему он отбежал от нее в сторону на несколько шагов, пока не услышала за спиной возмущенный, рассерженный возглас: «Агрейна!» Обернувшись, она увидела сердитую мать в охотничьих одеждах, гордо восседающую на коне, растерянную нянюшку Вилле и Гарольда с Томасом, двух солдат из замка.

– Как ты могла убежать в лес?! – раздраженно спросила леди Марго дочку. – Мы все так волновались! Уже все обыскали, даже чердаки и погреб!

– Мамочка, я тут познакомилась с Клэром! – радостно воскликнула девочка.

– С кем? – переспросила леди и наконец увидела застывшего поодаль мальчугана.

Все, кто был на поляне, посмотрели на него. Реакция матери ну никак не была той, которую ожидала девочка. И не ее одной. Леди Марго неожиданно спрыгнула с лошади и совершила легкий книксен, нянюшка так и вовсе склонилась в поклоне, солдаты, как один, выхватили мечи и с шумом ими отсалютовали.

Мальчишка выглядел несколько смущенным, но на его лице отражались также усталость и раздражение.

– Что вы… мамочка… – ничего не понимала девочка.

– Ваше высочество! Что вы здесь делаете?

У маленькой леди не было слов, она с удивлением смотрела то на маму, то на Клэра.

– Агрейна, дорогая, твой новый друг – его высочество Кларенс Лоран, он принц Ронстрада и кузен его высочества наследного принца Инстрельда.

Девочка насупленно молчала. Так вот почему он не выказал никакого почтения, когда узнал, что она графиня. Это на самом деле его камзол – он ниоткуда его не стащил, и он… принц…

Наверное, порядочной леди следовало бы сделать книксен, поприветствовав особу королевских кровей, как ее мать, но Агрейна тогда была всего лишь ребенком.

– Где ваша охрана? – спрашивала леди Марго, озираясь по сторонам и выискивая многочисленную свиту. – Где все ваши воспитатели, учителя, слуги? Что вы делаете один в лесу?

– Я просто вышел погулять… – неуверенно отвечал кузен будущего короля.

– В стольких милях от Гортена? – усомнилась графиня. – Как сэр Уильям, Лорд-Протектор, и Мессир Тиан Элагонский, Лорд-Регент, допустили такое?

– Им просто наплевать, – мрачно изрек принц.

– Не говорите так, ваше высочество. – Графиня повернулась к солдатам. – Томас, Гарольд, отведите его высочество к главному входу, я дам знать в Гортен, что с ним все в порядке и он гостит у нас. – На что они слаженно ответили: «Будет исполнено, миледи!»

– Ты же, Агрейна, пойдешь со мной и Вилле к калитке парка и дашь слово, что больше никогда не будешь убегать.

Леди сделала еще один книксен и вновь села на коня, направив его медленным шагом к замку. Нянюшка взяла девочку за руку и повела ее рядом; солдаты направились к принцу.

– Постой! – крикнул мальчишка вслед новой знакомой и, к вящему негодованию леди Марго и ужасу нянюшки Вилле, прыгнул в пруд. Проплыв несколько футов, он сорвал белоснежную лилию, выбрался на берег и протянул ее Агрейне. Тогда, помнится, этот неказистый цветок просто растопил ее детское сердце…

Так она познакомилась с принцем Кларенсом, человеком, навсегда изменившим ее жизнь. Он надолго остался в замке, выпросив у лордов Регента и Протектора дозволение погостить в Сарайне. Принц очень сдружился с Агрейной, и девушка, уже не девочка, понимала, что любит его. В двенадцать лет и принц признался ей в своих чувствах. Они все время проводили вместе: гуляли, бродили по замку, танцевали, сбегали на ярмарку…

Потом он отправился в Гортен, провел там два года, а когда приехал обратно, она не сразу поняла, что вернулся уже не тот мальчик, которого она любила. Агрейне было пятнадцать лет, когда отец сообщил ей ужасную новость: принц Кларенс был замечен в обществе некромантов. Когда на их темный сбор была объявлена облава, убили четверых, а двоих взяли в плен, одним из них и оказался принц Кларенс, кузен наследника престола. Вторым был некто Аркин, чернокнижник и темный маг. Тогда принц клятвенно заверял сеньора Прево, что Аркин явился на сбор лишь для того, чтобы защитить его от некромантов, что он не является колдуном Умбрельштада и вообще просто оказался «не в том месте в неподходящее время». Аркина отпустили, установив за ним слежку, но он ни в чем больше замечен не был, разве что открыл алхимическую лавку в Дайкане. Историю с принцем Кларенсом уладили так, что никто ни о чем не узнал. Его даже почти не наказали. Все забылось – он ведь королевской крови.

Когда она расспрашивала его обо всем этом, он ничего не смог объяснить. Пытался что-то ей рассказать про тайные сведения, уверял, что был вынужден встретиться с некромантами… Тогда Агрейна отчетливо увидела, что его серые глаза изменились – стали более хитрыми, отчего он выглядел намного старше своих лет: ему было всего пятнадцать, но на вид можно было дать не меньше двадцати.

Он клялся, заверял, что любит ее. Но она ничего не хотела слушать – в ее ушах до сих пор стояли слова отца: «Он некромант… погибло много простых солдат, пытавшихся арестовать сборище темных магов… Мне очень жаль, дорогая, но ты ошибалась в нем… мы все ошибались… он клянется, что ни при чем, но никто не верит – он лгал с самого детства… и… он всегда отличался склонностью к чему-то темному». И хотя она возражала тогда отцу: «Мне он не лгал! И для меня никогда не был кем-то темным», Агрейна прогнала Клэра. Кричала, что ненавидит его. Ведь он предал ее… предал ее любовь… она не могла представить себе, что любит темного мага. Того, кто является убийцей, кто похищает детей и жестоко с ними расправляется, кто питается людскими страданиями, кто общается с демонами и ошивается в кругу мертвецов… Некроманты считались самыми страшными тварями из всех, которые могли однажды появиться на просторах королевства, – даже орки, гоблины и ведьмы не шли с ними ни в какое сравнение. Некроманты всегда оставались теми, чьи имена были прокляты, а деяния передавались лишь шепотом, украдкой оглядываясь через плечо, – не притаился ли за спиной страшный темный маг?

С тех пор прошло двадцать лет, она никого так и не полюбила, более того, леди понимала, что до сих пор любит только Кларенса, и ненавидела себя за это… В последнее время она видела его лишь изредка, краем глаза, в те дни, когда приезжала на балы или сопровождала Ее Величество Беатрис. Растрепанный, нечесаный, грязный… он был таким же, как в день их первой встречи… Он всегда следил за нею в те редкие моменты, когда бывал в Гортене. Большую же часть времени кузен короля пропадал неизвестно где.

Однажды она наткнулась на него в коридоре дворца. Он не давал ей пройти, не отпускал ее… пытался с ней поговорить… пытался что-то сказать. Но в его глазах она отчетливо углядела отпечаток тьмы, злости и гнева. Она поняла, что он на самом деле стал некромантом. Она никому не говорила об этом, просто знала.

Клэр снился ей, и она просыпалась вся в слезах, но ничего с этим не могла поделать. Всю свою жизнь она любила этого мерзавца… Подчас ловила себя на том, какой романтический образ присваивает этому слову… «некромант». Ночной странник, облаченный в струящийся за ним по земле черный плащ, лунный свет на волосах и страстный отблеск в глубоких глазах, скрытых тьмой… Нет!

Леди сжала кулачки. Она стояла перед витражным окном и смотрела на грозу, беснующуюся на улице. По оконному стеклу ползли капли дождя, ее собственное отражение плакало вместе с ливнем: теперь она будет вынуждена выйти замуж за этого Кевина Нейлинга, баронета Фолкастлского, богатого и злого соседа, который явится на рассвете «с визитом». Отец готовит замок для встречи гостя и сватов. Видно, что и он боится. Действительно, что он может? Нет у нее защитника… а брат остался в Гортене, и вражеские интриги не позволяют ему вернуться домой. Боги, дайте ему выжить! Боги, дайте ему выжить! Боги…

Какое-то шевеление за спиной отвлекло леди от грозы и невеселых мыслей. Она обернулась и застыла, пораженная.

В самом центре зала, раскинув руки в стороны, лежал человек. Кто он? Откуда взялся? Ведь всего минуту назад она была здесь совершенно одна!

Женщина бросилась к незваному гостю. Человек лежал на спине, из его бока торчал ржавый меч, а кровь растекалась под ним большой лужей.

Леди Агрейна склонилась над раненым, убрала с лица слипшиеся с кровью полуседые волосы. На нее смотрели затухающие серые глаза, а лицо было исполосовано незаживающими порезами. Она зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать…

За ее спиной на карниз окна сел большой черный ворон. Он глядел сквозь стекло на то, что происходит в зале, и его вертикальные желтые зрачки начали стремительно наполняться кровью. Крючок, закрывающий окно, медленно пополз вверх, окна со звоном отворились, и птица с громким карканьем влетела в зал.

Глава 9

День святого Терентия, или О том, как вкусно человеческое мясо

Кто прав, кто виноват,
Решает этот суд.
И беден аль богат,
Ничуть не важно тут.
Поверь, рассудит нас
Судья твой – острый меч.
Он никогда не даст
Тому, кто прав, полечь.

«Суд рыцарей», стараярифмованная пословица

5 сентября 652 года. Предместья Гортена. Ристалищное поле.

Герольд поднял голову и взглянул вверх. Такое небо в народе прозывали вороньим – казалось, что весь лазурный свод затянуло крыльями черных птиц, отчего на душе становилось непередаваемо тяжко. Тучи хмурились, все более наливаясь злобой и чернотой. Всадник увидел бледные молнии, разрезающие облака на востоке, на короткий миг показалось, будто бы плотный полог туч весь разом содрогнулся и подернулся рябью. На шлем упала капля дождя, она скатилась по тонкому гравированному краю забрала и соскользнула в прорезь – небо слезилось, грозя вот-вот разразиться безутешными рыданиями. На влажной земле вода постепенно собиралась в неглубокие лужи, а ветер бросал в грязь чуть тронутые желтизной листья, безжалостно срывая их с ветвей деревьев перелеска за восточной границей турнирного поля.

Несмотря на наступившее утро, темнота не слишком-то торопилась уползать, поэтому на ристалище зажгли фонари.

Герольд восседал на белоснежном коне в самом центре арены. Здесь на десять футов в высоту возвышалась древняя статуя Хранна; некогда белый мрамор пожелтел от старости и кое-где порос мхом. Вот уже несколько веков бог-покровитель из-под своего глухого шлема наблюдал за тем, как люди на этом поле скрещивают мечи и копья ради славы и почестей. Постамент изваяния Великого Мечника был обвит длинными переплетающимися стеблями, словно колючей паутиной, – это пышный куст багряных роз разросся прямо у его основания и тянулся вверх, к широкому поясу, груди, плечам. Красивые бархатные бутоны, будто пятна крови или зияющие раны, усеивали руки бога, его могучий торс и даже щит, что он держал в руке. Никто и никогда не посмел срезать хотя бы один крохотный цветок с этого куста – все знали, что дерзкого наглеца, который осмелится на подобное святотатство, ждет неминуемая кара: сотни воронов, посланников Хранна, тотчас спустятся к нему из поднебесья и разорвут его в клочья.

Но турнирный глашатай и не собирался совершать что-либо подобное – он был здесь по другой причине. Всадник положил закованную в сталь ладонь на каменный клинок божественного меча, опущенного острием в землю и также перевитого темно-зелеными шипастыми лозами.

– Хранн Всеблагой, – раздался приглушенный голос из-под забрала, к традиционной мольбе герольда присоединилась и дрожь в голосе: холод утра пронизывал воина насквозь, и доспехи все более начинали походить на промерзлую клетку – не спасала даже ватная стеганка, – прошу, благослови сей ежегодный турнир при Нелинже, даруй рыцарям твердость руки и зоркость глаза. Коль суждено им пасть, дай благородным сердцам взойти на острие копья, а недостойным и малодушным присуди быть растоптанными конскими копытами.

Холодный пронзительный ветер шелестел одеждами герольда, что представляли собой длинный плащ с узором из черных и белых ромбов; на такой же шахматной накидке на груди было нашито алое рдеющее сердце. Турнирное одеяние традиционно имело особое значение: белые и черные цвета, скрещивающиеся на плаще, сравнивались с жизнью и смертью, которые преодолевает горячее алое сердце – сердце рыцаря. Плечи всадника обременяла золотая цепь – символ того, что сей человек скован нерушимыми обетами и клятвами. В ножнах на перевязи покоился меч, а в руке герольд сжимал длинный серебряный жезл.

– Благодарю тебя, Хранн Всеблагой, за то, что согласен ты стать искренним судиею на этом славном ристалище, дабы не позволить пасть правому, поразив своим мечом неправого.

Герольд приложил сжатый кулак к сердцу, повернул коня и направил его к западному краю арены. Копыта месили влажный песок, а скакун рысью нес всадника все ближе к месту, где возвышались галереи почетного помоста для богатых и влиятельных вельмож, увешанные разноцветными драпировками и геральдическими щитами – именно там сейчас собрался весь гортенский двор. Это средоточие роскоши должно было пестреть и искриться буквально всем: красивыми коврами, шитыми подушками и магическими огнями разных цветов, но в осеннем утреннем мраке и серости оно смотрелось странным образом угрюмо и тоскливо. Даже струнный перебор лютен и арф казался каким-то неуместным для праздника, трагичным и рвущим душу.

Герольд проезжал мимо деревянного ограждения, из-за которого простые люди могли наблюдать за рыцарскими схватками и поединками. Массивные брусья были сплошь увиты плющом, что придавало ему сходство с живой изгородью в каком-нибудь древнем парке. Точно такой же барьер был возведен и по другую сторону арены. Глашатаи далеко окрест разнесли клич о предстоящем столичном турнире, и нынче к месту ристалища съехалось множество народу: как богатых рыцарей с семьями и целыми армиями слуг и пажей, так и простых обывателей, не менее страстно желающих поглазеть на ратную потеху. И никому здесь не мог помешать ни ветер, ни даже непрестанно накрапывающий мерзкий дождь. В День святого Терентия трубы громогласно оповещали о большом турнире самых доблестных и достойных рыцарей королевства, с зачинщиками и вызываемыми, но сперва должен был состояться судебный поединок между графом Ильдиаром де Нотом из Аланда и бароном Джоном Бремером из Теала. Огромная толпа собралась для того, чтобы посмотреть на рыцарские схватки, но еще больше народа явилось наблюдать именно этот бой. Зажиточные горожане, благородные господа, главы гильдий и маги спешили занять свои места – всех привлекало кровавое действо, которое должно было вскоре начаться.

Герольд пересек ристалище и направил коня в сторону красивых резных ворот – места въезда рыцарей на поле. На темных створках искусными мастерами были вырезаны сцены легендарных турниров. Вот лежал пронзенный тринадцатью мечами рыцарь, пришпиленный к земле, вот рядом с ним изображен паладинский конь в геральдической попоне, топчущий копытом голову какого-то воина, вот дамы, безутешно льющие слезы по своим избранникам, – некоторые из них в безумном горе бросались на мечи и кинжалы… Эти древние рисунки всегда казались герольду жуткими и пугающими, а сейчас – особенно. Хотя, быть может, виной всему эта осень, накинувшая свой хмурый полог на арену? Кто знает…

Всадник поднял забрало, снял с пояса рожок и затрубил в него, издавая звук, походящий на крик лани. Створки тут же разошлись, показался разноцветный рыцарский лагерь, украшенный множеством пестрых лент, шнуров, флажков, девизов и гербов, ткань шатров тяжелела от дождевой влаги. Стяги на шестах обвисли, как тряпки, сунутые в бочку с водой, отчего невозможно было разобрать ни одного символа. Все будущие герои турнира прятались у себя в шатрах, грелись у очагов, вкушали горячий завтрак, даже господские собаки жались под навесами, тоскливо высовывая носы из-за полога лишь для того, чтобы облаять очередного новоприбывшего в лагерь. Оруженосцы и пажи благородных рыцарей были облачены, согласно традициям турнира, в вычурные костюмы различных сказочных существ: эвивов, герретов и боргов[24], их обычно праздничные одеяния сейчас больше походили на какие-то шкуры чудовищ. Треклятая осень… Главный королевский герольд, он же наш всадник в шахматном облачении, справедливо полагал, что во втором рыцарском лагере, расположенном на противоположном конце поля, дела обстоят не лучше. Но все-таки это был турнир, и никакая погода не могла испортить настроение храбрым рыцарям, что сегодня выйдут на поле, дабы добыть себе доблесть и славу. И те, кто отвечал за проведение ристалища, изо всех сил старались соответствовать моменту – несмотря на слякоть и дождь, шли последние приготовления; под большим растянутым на копьях алым сукном с золотой бахромой выстроились трубачи и герольды в парадных одеяниях.

Лишь завидев своего предводителя, глашатаи отдали приказ, и музыканты грянули громогласный клич. Как только заиграли трубы, шум толпы постепенно затих. С восточного края поля, где виднелись шатры рыцарей, зачинщиков турнира, показались два всадника, направляющиеся к королевской галерее. Это были граф Ильдиар де Нот, облаченный в белые латы и глухой шлем, увенчанный двумя коваными птичьими крыльями, и рыцарь сэр Джеймс Доусон, его верный соратник и помощник во всех предприятиях. С противоположного конца ристалища (там располагались шатры рыцарей-вызываемых) из ворот под звуки труб им навстречу выехали барон Джон Бремер и его вассал, сэр Тарольд Логайнен, более известный, как Рыцарь Червленого Сердца. В центре поля, под статуей Хранна, будущие противники встретились и, обменявшись несколькими короткими фразами, направились к почетному помосту.

Распорядителем турнира являлся сэр Ангерран Ганейнт, сенешаль Ронстрада – сегодня маркиз заменял здесь короля. Сидя под пышным балдахином с цветами Дома Лоранов в самом центре темной, как подземный туннель, галереи, он с нетерпением ожидал начала ратной потехи. По левую руку от лорда сидела его супруга, леди Келен, облаченная в платье светло-лазурного цвета, сейчас походящее на саван призрака. Длинные ряды в полутьме балконов занимали богатые господа: графы, бароны и маркизы в пышных мантиях. Граф де Нот отметил две фигуры, сидящие под багровым стягом с изображением змея, свернувшегося кольцом на воротах. Танкред и Олаф Бремеры… не забыли явиться, чтобы полюбоваться на представление.

Четыре рыцаря застыли на своих конях внизу, в тени галереи, словно статуи. Сеньоры и дамы, маги и горожане – все впились в них взглядами.

– Не передумали ли вы, благородные сэры? – спросил сенешаль королевства у враждующих сторон. – Быть может, лучше сдвинуть кубки с вином, нежели скрестить копья?

Ильдиар увидел, как при этих словах скривился Танкред Огненный Змей, а его младший брат так и вовсе глянул на маркиза-распорядителя, как на полоумного.

– Я прошу вас, сэр, принять наш выбор, позволив свершиться поединку, и быть на нем справедливым судиею, яко осененный дланью Хранна Всеблагого, – сказал на старый лад Ильдиар, прикладывая ладонь к изображенному на белой кирасе все время движущемуся огоньку. Когда-то для великого магистра Священного Пламени один иллюзионист нарисовал этот огонек, не преминув дать и напутствие: «С ним будет всегда биться твое сердце, рыцарь», после этого многие стали узнавать графа де Нота по его неизменному, ставшему уже легендарным, символу.

– Принимаю. Позволяю. Буду, – вздохнул сэр Ганейнт – до этого он еще наделся, что дело завершится миром, ведь он полагал, что негоже, в то время как королевство ведет войну, устраивать кровные поединки.

Рыцари склонили головы и разъехались в противоположные стороны.

– Береги вас Хранн, – сказал сэр Доусон, подавая великому магистру копье, когда они остановили коней на изготовочном месте, означенном статуей дамы в длинном платье, поднимающей в благословении руку. Молодой паладин сгорбился на своем коне и закутался в тяжелый синий плащ, он глядел в землю, не в силах выдержать взгляд своего предводителя.

– Ты помнишь, что должен сделать, Джеймс? – вполголоса напомнил Ильдиар, устремив взор на своего соперника – тот также остановил коня подле каменной девы, примерно в сотне ярдов от них. – В случае, если я паду?

– Помню, ваша светлость, помню, – тоскливо ответил паладин. – Но я знаю, что вы выстоите в этом испытании, как выстаивали в тысячах других. – Его взгляд говорил об обратном – мрачный настрой сэра де Нота, исполненный бессильной злости и обреченности, передался и Джеймсу. – Я буду молиться за вас.

– Молись, – только и прошептал Ильдиар, опуская забрало…

До того редкие капли мороси зачастили и вскоре превратились в неприятный промозглый дождь. На ристалище остались лишь два человека: барон и граф. Острия копий направлены друг другу в лицо, щиты, удерживаемые левой рукой, прочны, а кони верны и проверены в боях.

Поединок происходил без разделительного барьера, что свидетельствовало о том, что здесь должна оборваться чья-то жизнь – бой на смерть – полное воссоздание настоящей схватки. Копье в копье, лобовой удар. Пока не будет преломлено три копья любой из сторон, будет продолжаться конный бой, после чего, если противники не передумают драться или же не погибнет один из них, будет проведен пеший поединок.

Но вот заиграла труба, и оба всадника что есть сил ужалили шпорами бока своих коней. Скакуны рванулись с места. Подкованные копыта стучали по вымощенному плитами рыцарскому пути, вздымая вверх грязные фонтаны брызг из луж.

В абсолютной тишине, опустившейся на ристалище, рыцари наконец сшиблись. Копье графа ушло немного в сторону от противника, толпа ахнула – такой опытный воин, каким был сэр Ильдиар де Нот, не мог так глупо промахнуться! Но копье барона также лишь немного скользнуло по вражескому щиту. Рыцари проскакали дальше, словно и не было никакого столкновения.

В это время где-то вдалеке верный Джеймс пораженно застыл, ничего не понимая. Верный сподвижник великого магистра, возможно, единственный увидел, что на самом деле случилось в ту секунду, когда произошел удар. Он успел уловить, как сэр Ильдиар стремительным движением скользнул своим копьем по наконечнику копья противника, немного отклонив его в сторону. Такое могло показаться просто невозможным, но лишь тем, кто не видел множество раз этого воина в бою. Сэр Джеймс прекрасно понимал, что великий магистр мог преспокойно попасть по шлему барона, если уж он сумел совершить такой выпад, требующий необычайного глазомера, ловкости и мастерства. Тогда почему он этого не сделал?

Сэр Ильдиар доехал до конца поля, повернул коня и направил его обратно к стоящей в стороне статуе Дамы Благословения; барон проделал то же самое. Им подали новые копья – старые все же немного оббились.

В сторону Белого Рыцаря полетели насмешки и злые проклятия, что, в общем-то, строго запрещалось уставом турнира, но кто сейчас следил за соблюдением правил, когда весь Гортен, да и приехавшие из других мест настроены против него! В толпе, что окружала уже все ристалище, было яблоку негде упасть, да и если бы кто-нибудь выронил его, то ни за что не решился бы поднять – это грозило бы верной смертью из-за жуткой давки. Ворота обоих лагерей открылись, и народ хлынул в них, даже рыцари вышли из своих шатров под хмурое небо, смешавшись с простым людом, чтобы посмотреть на поединок. Ильдиар лишь на мгновение взглянул на зрителей сквозь прорезь забрала и не смог различить ни одного лица – сплошное многоцветное марево, закутанное в покров начинающегося дождя.

Граф де Нот повернул голову – люди стояли уже по эту сторону ограждения, крики раздавались и за спиной. Рыцарь оборотил коня и увидел толпу, вышедшую из лагеря его противника, сэра Джона. Здесь, казалось, презрением к нему пропитался сам воздух. Стало настолько неуютно, что захотелось поскорее закутаться в плащ так, словно это смогло бы помочь, но длинная накидка белого шелка, налившись влагой, лишь облепила доспехи и лошадиный круп. Граф почувствовал, как пот выступил на спине, впитываясь в поддоспешную стеганку. Нельзя поддаваться всему этому… нельзя! Латная перчатка скрежетнула металлическими суставами, крепче сжимая древко копья. Белый Рыцарь немного наклонил голову вперед и, стараясь не думать ни о чем, кроме застывшего вдали врага, повернул коня к бою. Заиграла труба… шпоры впились в лошадиные бока… копыта звякнули подковами… Скакун перешел в галоп. Белоснежная попона, крытая латами, промокла насквозь, животное недовольно фыркало – дождь был ему неприятен. Могучий черный баронский конь, облаченный в багровую ткань и дорогие золоченые доспехи, неистово ревел, несясь навстречу во весь опор.

В опустившейся на ристалище тишине произошло второе столкновение, но в этот раз граф де Нот был менее удачлив. Копье барона ударило в самый центр щита великого магистра. Черно-красное древко разлетелось вдребезги, а белое и на этот раз прошло мимо. Удар, который должен был быть направлен в шлем сэра Ильдиара, вновь оказался несколько замедленным и отклоненным.

Белый Рыцарь откинулся почти к самому крупу своего животного, чувствительно ударившись поясницей о заднюю луку седла, и, должно быть, только сам Хранн-Заступник защитил графа, не позволив ему потерять стремя.

Всадники вновь отъехали на исходные позиции. Для последнего удара – третьего.

Бремер отшвырнул в сторону обломок копья, и ему поднесли еще одно, Ильдиар также взял новое. В следующий миг после того, как труба провыла в очередной раз, рыцари понеслись друг другу навстречу. Толпы людей застыли в ожидании, даже хвалебные ободряющие крики в адрес барона и изничтожающие вопли в сторону графа де Нота затихли.

Кони скакали, отбивая четкий ритм по каменной дорожке, брызги летели во все стороны. Дождь усилился, стало заметно холоднее. Белый Рыцарь слышал, как кровь стучит в висках, а дыхание превратилось в резкие влажные хрипы. Он то с силой жмурился, то широко открывал глаза, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но пелена разошедшегося ливня стеной встала в узкой прорези забрала. Ильдиар видел сэра Джона отрывками, будто призрака, то исчезающего, то вновь объявляющегося, но приближающегося все ближе и стремительнее. Рукоять копья немного скользила под стальным налокотником, отчего наконечник все время подрагивал, не в силах закрепиться в одной точке – повторить столь ловко проведенные ранее приемы казалось уже невозможным.

Вода стекала по шлему, наплечникам, впитывалась в плащ, скользила по щиту. Можно было подумать, что на ристалищное поле опустилась ночь, дождь застлал собой все.

Блеснула синяя молния, и ее дерганый, промелькнувший на мгновение отсвет вырвал из окружающей непогоды статую Хранна, застывшего немного впереди и слева, и могучую фигуру противника, слившуюся с конем в каких-то двадцати футах. Наконечник копья с обвившим древко мокрым багровым флажком был уже совсем рядом… Удар в середину щита… Оба стремени потеряны… тусклый гул в шлеме, будто по нему ударили молотом, и твердая земля…

Ильдиар был готов к этому, но удар все же оказался намного сильнее, нежели он ожидал. От падения ужасно болели спина и ребра. Рыцарь отбросил забрало, нужно было дать легким побольше воздуха, но вместо этого в лицо тут же ударили холодные капли, окропляя и без того мокрую кожу, стекая в бороду и усы. Струи дождя катились по забралу, попадая в глаза. Ильдиар с трудом повернулся на бок. Кажется, он ничего себе не сломал, что странно… но все тело превратилось в одну сплошную ссадину. Белый Рыцарь с трудом вынул из ножен свой меч, упер клинок в землю и с его помощью поднялся на ноги. Теальский барон, направивший к нему коня, не замедлил спешиться и обнажить оружие. Его шлем был отворен, а на лице легко читалось неприкрытое удовлетворение – все шло согласно плану, и две минувшие неудачи нисколько его не тревожили.

– Ваши копья преломлены, благородные сэры! – воскликнул герольд в шахматном плаще, подъезжая к рыцарям на своем великолепном белом скакуне. – Если вы не считаете это удовлетворением вашего спора, извольте продолжать поединок пешими.

Ответом ему был почти одновременный глухой стук опускаемых забрал.

Сэр Джеймс подбежал к статуе Хранна и подобрал упавший в грязь повод коня своего предводителя; баронского скакуна повел прочь молодой паж.

– Вы заставляете рыцарей прислуживать вам в качестве оруженосцев? – презрительно бросил лорд Бремер Ильдиару; плечи сэра Джеймса вздрогнули, и он обернулся. – Я так понял, что весь ваш орден, граф, у вас на посылках…

Белый Рыцарь промолчал, но молодое красивое лицо сэра Джеймса исказилось гневом:

– Следите за языком, барон, если не хотите драться еще и со мной! А после и со всеми святыми братьями, если не захлебнетесь раньше водой из какой-нибудь лужи на этом поле.

– Еще поглядим, кто будет захлебываться… – сквозь зубы процедил Джон Бремер.

Коней увели с поля, пажи подобрали обломки копий.

Старший герольд вскинул жезл к небу и провозгласил:

– Благородные сэры, да продлится поединок, и да рассудит вас Хранн, у стоп которого вы скрещиваете клинки!

Противников разделяло примерно два десятка футов, граф первым шагнул вперед – его походка отнюдь не выглядела уверенной: спина и ноги болели, тяжелые доспехи тянули к земле, а капли дождя, точно крохотные молоточки, стучали по стали лат. Барон лишь усмехнулся и двинулся навстречу.

Ильдиар смотрел на сэра Джона. Словно укутанная в ливень скала нависала над ним – таким огромным выглядел его противник. Казалось, что это какой-нибудь тролль спрятался под сплошное рельефное железо. Шлем барона Бремера был увенчан багрово-алым плюмажем. Сейчас, правда, гордые перья поникли и скорее напоминали обвисшие крылья птицы с кровавым оперением. Во тьме прорези забрала не было видно глаз, а за щитком – надменной усмешки, но Ильдиар знал: барон весьма доволен происходящим и полностью уверен в своей победе – рыцарская честь у всех братьев Бремеров давно отступила на второй план, освободив путь для подлости и коварства.

Вооружен сэр Джон был прямым клинком с позолоченной гардой, на поясе висели короткий кинжал и его неизменная булава, которой, как любил бахвалиться при дворе старший Бремер, он многократно выбивал дурь из орочьих вожаков. В левой руке сэр Джон держал крепкий рыцарский щит с родовым гербом Теальских баронов: красным закатным полем и серой стеной на нем, поверх которой незамкнутым кольцом вился зеленый змей с изумрудной чешуей и зубчатым гребнем.

Джон Бремер зло стукнул мечом о щит и направился к своему противнику.

Ильдиар вскинул белый меч Тайран к лицу в приветственном жесте. Толпа яростно выла. В небо улетали крики: «Смерть душегубу!» и «Да свершится праведный суд!»

Стараясь не слушать, паладин взмахнул клинком. Послушный меч беспрекословно повиновался малейшему движению руки – идеальный баланс и удивительная легкость, совмещенные в этом оружии, являлись так и нераскрытыми секретами его давно почивших создателей. Когда рыцарь падет, клинок его рода перейдет победителю.

Барон сделал выпад, разрезая струи ливня. Де Нот загородился щитом, но удар был такой силы, что рука у графа онемела. В глазах Ильдиара мелькнула боль, но рыцарь не замедлил ответить клинком. Самый главный закон ристалища: кровь за кровь, удар за удар. И меч его свято чтит… Барон вовремя подставил щит, лезвие скользнуло по разрисованной коже, оставляя после себя широкую полосу. Послышался противный лязг – щит лорда Бремера под кожей оказался стальным…

Джон начал наносить удар за ударом, и каждая его атака встречалась ободряющими криками толпы – здесь и сейчас его противник был не в фаворитах – а чего еще ждать, если все убеждены, что королевский военный советник лично вырезал семью своего предшественника-министра в попытке устранить злословные слухи на свой счет. Хранн Великий, как же нелепо звучат подобные обвинения, неужели никто этого не понимает?

Ильдиар парировал удары, отбивал в сторону, уклонялся от клинка. Его белый щит уже весь был исколот и изрублен – лишь жалкие ошметки болтались на ремнях на сгибе левой руки. Несколько раз удары приходились по кирасе и набедренникам, но крепкая сталь выдерживала… пока выдерживала – к тому же все выпады до этого касались его лишь вскользь.

Граф де Нот отшвырнул в лужу обломки щита, противник не замедлил отбросить свой. Играешь в честь, барон? Поздно начал. Ильдиар вскинул Тайран на вытянутую руку, направив острие в лицо Джона, который перехватил свой меч другой рукой, а клинок положил на тыльную сторону правой латной перчатки и так и застыл, ожидая, когда же его противник атакует. Что тот и не преминул сделать.

Дождь мешал видеть, латные башмаки скользили по плитам рыцарского пути. Последствия падения вновь начали отзываться во всем теле болью. Он не хотел больше драться. Возникло единственное желание: просто сесть… опуститься на камень, и пусть ливень стекает по доспехам, пусть молнии сверкают в вышине, а гром расходится эхом… Как же он устал… как же измотан бансротовой непогодой, отчаянием и поединком. Сэр де Нот совершал неловкие выпады, попадая почти все время или мимо, или едва касаясь серого доспеха Джона. Быть может, просто опустить меч, и пусть клинок барона вонзится в прорезь забрала… или прошьет какое-нибудь сочленение доспеха… Проклятие! Ильдиар понимал, что так не может продолжаться долго… Нужно лишь дернуть руку в сторону в обманном движении, а потом, извернув кисть, клинком скользнуть под рукой Джона и вонзить его в бедро, как раз в щель меж пластинами лат… Нет! Он не мог пожертвовать любимой ради своей жизни, не мог… Эх, не будь Изабелла в плену, он бы показал этому барону, как следует отвечать за нанесенные оскорбления. Да, Бремер был весьма силен, но Ильдиару ничего не стоило отправить его к Бансроту – в этом не могло быть сомнений. А сейчас приходилось играть свою роль и поддаваться, ожидая, пока наконец вражий меч его не настигнет.

Грозовая тьма давила: можно было подумать, что тучи вот-вот рухнут на землю, а гром все подбадривал молнии, стремившиеся ухватить одна другую за колючие синие руки. Дождь продолжался, рисуя на лужах круги, все ристалищное поле уже представляло собой грязное разбитое болото, кроме места, где проходил рыцарский путь, мощенный серыми плитами. Поединок происходил уже неподалеку от ворот лагеря зачинщиков… Барон оттеснил туда своего противника, наверное, чтобы все рыцари видели, как Бремеры расправляются с неугодными. Граф де Нот начал слабеть – уже почти все его удары проходили мимо, а сэр Джон уклонялся лишь для пущего эффекта, больше играя на публику и проводя умопомрачительные приемы и блоки. В какой-то миг барон совершил ловкий подхват, зацепив кончиком клинка гарду белого меча, крутанул рукой, поворачивая оружие. Меч Ильдиара улетел в сторону и упал у самого края ристалища, в пяти футах от того места, где стояла толпа. Зрители радостно закричали, поддерживая удачу своего любимца.

Ильдиар выхватил из чехла на поясе длинный кинжал. Даже с ним, он знал, против баронского меча у него были бы шансы на победу, но только не сегодня… В другой раз он утомил бы грузного противника, заставил бы его попрыгать за собой по ристалищу, по лужам и грязи. Все было бы на его стороне, даже треклятый дождь, даже неугомонный ветер, сметающий капли в шлем и прорезь… Сейчас же граф де Нот сделал простой выпад, пойдя в глупую атаку на вооруженного более длинным клинком барона.

В голову начали лезть обреченные мысли… Уже некуда было от них скрыться.

«Изабелла, живи и будь счастлива… Интересно, оценишь ли ты этот жест? Долго ли станешь горевать?»

Ильдиар ужаснулся бы, взглянув на себя со стороны. О чем он только думает?! О чем?! Мысли, недостойные паладина, заполонили разум графа, он бы сам возненавидел себя за них, но сейчас это казалось ему само собой разумеющимся – да ему было, в общем-то, все равно – совсем скоро бесстрастный Анку провезет его на своей телеге по смертному пути. А толпа вокруг все изливала свое негодование… Как ему надоели их крики! Да-да, он уже превосходно уяснил, что является собакой, изменником, детоубийцей, душегубом и так далее… Все верно, и список кар на свою голову он тоже преотлично запомнил. Сколько же можно кричать?! Сколько можно?! И этот бансротов дождь… Но тут вдруг его губы разомкнулись в яростной злорадной усмешке: если уж он сегодня должен пасть, то и им, всем этим мерзавцам, не видать праздника, не видать веселой ярмарки, цирковых представлений, акробатов и жонглеров, пройдох-шутов и ручных зверей. Из-за непогоды даже турнир будет перенесен… Ильдиар точно ужаснулся бы тому, что сейчас пал до лишенного достоинства, злоречивого глупца, который предается подобным недостойным мыслям, если бы смог взглянуть на себя со стороны. Любой на его месте мог бы так думать, но только не он. Он не должен был…

Джон снова начал атаку, кинжал Ильдиара в ответ поднимался уже более по велению законов поединка, нежели сил или воли. И все же никто не смог бы потом сказать, что он, великий магистр Священного Пламени, граф и военный министр Его Величества, генерал и полководец… просто рыцарь, нарушил свое слово, лично данное когда-то одному давнему противнику – не применять «колдовство» в поединках, иначе горел бы барон Бремер в священном пламени. Но честь, как известно, дороже жизни истинного рыцаря и человека слова. Что весьма прискорбно… Жить все же хотелось. Хотя бы для того, чтобы увидеть еще раз Изабеллу.

«Проклятый Танкред! Гори в Бездне! Пусть Хранн покарает тебя за то, что ты похитил мою любимую… – Ильдиар пытался еще что-то сделать, но уже едва ли понимал, что именно. – Будь ты проклят за то, что обрек меня на гибель без возможности даже защититься. Как ты там говорил? Капля крови Джона – за каплю ее крови? Кто-нибудь однажды и из тебя выпустит всю твою поганую кровь».

В какой-то миг барон выбил и кинжал – тот отлетел в грязь в противоположную сторону от той, где в луже лежал белый Тайран. Подумать только: Ильдиар де Нот обезоружен в бою на мечах! Братья по ордену точно бы не поверили. Но, хвала Хранну, им не доведется сегодня любоваться его бесчестьем – прецептория окружена тайной стражей, и по его, великого магистра, приказу ни один из святых братьев не покинет здания, чтобы прийти ему на помощь. Он не хотел жертвовать еще и их жизнями.

– Ну что, сосунок, моли о пощаде! – громко расхохотался барон. Его смех из-за забрала походил на рев тролля, а раздающийся гром, казалось, являлся раскатистым эхом от его голоса.

Толпа поддержала Бремера, разразившись смехом-лаем, как шакалы над трупом льва. Но этим падальщикам еще придется помокнуть под ливнем, ожидая часа, когда можно будет забрать его труп – граф де Нот дал себе в этом слово.

– Попробуй вырвать мольбу с моих уст! – прохрипел Ильдиар.

Джон Бремер ударил раз, другой, третий. Стремительная подсечка настигла свою жертву, и граф рухнул на землю, беспомощно распластавшись спиной в грязной луже… люди вокруг заулюлюкали, закричали что-то нелестное в адрес великого магистра ордена Священного Пламени. Но тот не слышал, все звуки ушли куда-то вдаль. Нет, Ильдиар до сих пор не был ранен, но он был измотан как никогда, в голове звучал неясный монотонный гул, то нарастающий до громовых раскатов, то переходящий в свистящий шепот. Серая пелена дождя уже стала чем-то привычным, глаза перестали различать капли и струи ливня, все вокруг подернулось какой-то туманной поволокой, дыхание никак не могло выровняться.

Барон не спешил добивать своего противника, он широко развел руки в стороны и грозно потряс мечом, приветствуя толпу. Толпа в ответ разразилась бурными воплями – все они были на стороне победителя и люто ненавидели лежащего в грязи злодея и детоубийцу. Многочисленные подвиги Ильдиара де Нота, вся его былая слава, истаяли в одночасье, моментально померкли на фоне тех обвинений, которыми толпа обливала его, словно помоями.

Барон повернулся к поверженному врагу спиной, победно вскинул меч в воздух. «Божий суд! Божий суд!» – кричали из толпы особо рьяные до крови зрители, вздымая вверх сжатые кулаки.

Ильдиар еще пытался отползти, упираясь руками и коленями в плиты рыцарского пути. Весь его доспех был покрыт бурой грязью, а плащ и вовсе превратился в нечто такое, что не могло даже похвастаться званием старой собачьей подстилки. Сэр Джон неспешно подошел к своему противнику, остановил его и, поставив тяжелый стальной сапог графу на спину, вновь повернулся к толпе. Паладин распростерся на истерзанной ливнем земле, придавленный могучей ногой. Голова его оказалась повернута набок и лежала в луже, в щели шлема затекла грязь и вонючая вода, руки беспомощно стучали по земле, поднимая тучи брызг… на лице кровь из разбитых бровей смешалась с потом и влажным песком арены, рот был полон мерзкой жидкой земли. Граф де Нот почувствовал, что начинает задыхаться под забралом, его жутко тошнило, к горлу подкатывался комок, а он все бил и бил руками по земле, пытаясь вырваться и подняться. Сейчас Белый Рыцарь напоминал тонущего щенка, что еще барахтается в воде из последних сил и обломанными когтями безуспешно пытается вырвать себе право дышать, но у него ничего не получается. Всего лишь жалкий щенок, что он может сделать тем, кто решил лишить его жизни?..

Джон Бремер считал точно так же.

– Жри землю, собака! – хохотал барон, с силой давя на спину поверженного противника, будто вбивая графа кованым сапогом еще глубже в его бесчестье и поражение.

Ильдиар крепко жмурил глаза и сжимал зубы, чувствуя, что вот он – его конец. Достойная гибель для славного рыцаря! Боги, почему же вы именно на нем решили отыграться?! Уж лучше было бы издохнуть по дороге в гномьи горы или пасть убитым от секиры Стража Горы, да просто свалиться в бездонную пропасть в Ахане! Все лучше, чем подыхать вот так… Хранн Великий!.. Сойди со своего каменного постамента, подари удар клинком…

Джон Бремер вдруг убрал ногу, отошел в сторону и взмахнул мечом, снова приветствуя толпу. Люди кричали, казалось, не переставая, одни кляли треклятого душегуба, другие благословляли великого и могучего барона, ставшего десницей божьей и сокрушившего убийцу детей, тварь, мнящую себя безнаказанной, сидя в своем Коронном Совете, вдали от правды и справедливости.

Они не знали, что для победы их герою потребовалось похитить любимую рыцаря и лишить его возможности оборонить себя в этом поединке, ставшем злой потехой для всего города. Бароны искусно натравили на графа де Нота народ, на защите которого он стоял всю жизнь, за который не раз проливал свою кровь.

– Вот видите, чего стоят все эти рыцари трона?!! – кричал Джон Теальский; толпа внимала. – Если у трона такие защитники, то каков же тогда сам трон?!!

Ильдиар с трудом перевернулся на спину и направил немигающий взгляд в небо. Рука бессильно скользнула по шлему, распахивая забрало, забравшаяся под шлем грязь стекала по щекам и скулам. Ливень смывал с него бурую маску, обнажая бледную кожу… Где-то внутри его тела гасла яркая искра, сходила на нет бессмысленно окончившаяся жизнь, а огонек на кирасе начал двигаться медленно-медленно, едва шевеля багровыми языками-лепестками. «С ним будет всегда биться твое сердце, рыцарь»…

* * *

– Ильдиар! Я здесь! Я свободна!

Она ворвалась в его шатер, но он оказался пуст, и ни одной свечи в нем не горело. Здесь было еще холоднее, чем на улице, если такое вообще возможно. Очаг потушен, а по пологу стучит ливень. Вбежавший следом за ней паж поспешил разжечь светильник и склонился с огнивом над очагом. Искра перебежала на хворост, матерчатые стены шатра осветились багрянцем, на миг пыхнуло жаром.

Леди огляделась по сторонам, но никого так и не увидела. Лежак был пуст и заправлен – хозяин этого походного жилища, судя по всему, так к нему и не прикоснулся. Кресла располагались в центре шатра, на одном из них лежал плащ с оторочкой из лисьего меха – его плащ! На столике стояла початая бутылка вина, были разложены мечи и кинжалы, а поверх хищно блестящего оружия лежал запечатанный конверт…

– Я могу идти, миледи? – справился паж; госпожа, не глядя, кивнула и взяла в руки послание. На сургуче, растекшемся по бумаге, словно пятно засохшей крови, был виден оттиск магистерской печати Ильдиара: трехзубая стена с воротами, а в средний зубец воткнут меч, и все это на фоне языка пламени. Сверху было написано: «Леди Изабелле де Ванкур, графине Даронской».

Уже предчувствуя, что именно там найдет, она дрожащими пальцами сломала печать и развернула письмо. Глаза впились в зеленые чернильные строки, и каждое слово, каждая витая буква показались ей пропитанными ядом.

Когда леди дочитала, в первый миг она еще продолжала стоять, как будто застывшая от горя ива, глядя в одну точку перед собой и в ужасе приоткрыв рот, но затем ее одеревеневшие пальцы выронили бумагу, и она без сил упала в кресло.

Четырнадцать лет… ей было всего лишь четырнадцать лет, когда они с Ди спрятались от отцовского гнева на старом запыленном чердаке и, держась за руки, поклялись друг другу в любви до смерти. Как это тогда звучало! «Любовь до смерти»! Эти слова проникали ей в душу так же, как тепло его ладони, горячащее кровь. Тогда она, помнится, прижимая его руку к своей щеке, дрожала всем телом от счастья, от первого в ее жизни подлинного, истинного счастья, когда забываешь о том, что было пять минут назад и не задумываешься о том, что будет через миг, когда главное – не разрывать прикосновение, не отрывать взгляда. Как же она была счастлива, маленькая глупышка. Она отвесила бы Ди такую пощечину, что он слетел бы с чердачной лестницы вниз, знай она тогда, что ей предстоит вынести, сколько дней, ночей, лет одиночества ей уготовано. Восемнадцать лет прошло… Почти два десятка! Всю жизнь она жила ожиданием, будто узник, запертый и все глядящий на закат в забранное решеткой окно, пленник, которому кажется, что еще один день угас, приближая свободу. Приближая счастье. А он… ее рыцарь походил на мираж. На зыбкого призрака, которого она видит, к которому может даже прикоснуться временами, но стоит ей лишь обнять его, прошептать на ухо нежное слово, рассказать о своих чувствах, молить, чтобы он остался, как он тут же исчезает, проходя, как туман, сквозь пальцы. Теперь она знала, что лучше совсем никого не любить, чем жить в извечной муке ожидания и в итоге не дождаться. «Любовь до смерти»… Да пусть все барды и менестрели подавятся собственными языками, воспевая эту ложь, этот обман…

Рука схватила лежащий на столе кинжал. Прямое лезвие блеснуло в свете очага, леди Изабелла заплакала и сжалась в кресле, будто неоперившийся птенец на пронизывающем ветру. Она обняла оружие, словно младенца, и прижала его ледяной клинок к груди. Плащ с оторочкой лисьего меха, помнящий еще тепло его тела, оказался у нее в руках, она зарылась носом в мягкую ткань, заливая ее слезами. Вот оно, счастье… вот она, любовь… Любовь до смерти…

* * *

«Возьми меч. Бери его, дурак, – в голове откуда ни возьмись объявились безжалостные, как удар в лицо, мысли. – Не умирай на земле – умирай с ним в руке, в бою…»

Ильдиар де Нот вновь перевернулся, встал на четвереньки и медленно пополз. Пальцы загребали грязь, плащ весь сжался, будто слипшись в страхе. Вода из луж уже давно проникла под латы, но ему было все равно – холода он даже не чувствовал.

– Куда же ты? – издевался где-то за спиной барон. – От смерти не уйти! А-а, хочешь взять меч и умереть как герой? Ну, давай. Только никто здесь не поможет тебе встать, собака!

Ильдиар полз за оружием. Полз, невзирая ни на что, оставляя за собой широкий след в грязи. И это золоченый феникс, как его любил называть в детстве старик Тиан? Нет, это жалкий человечишка, в душе которого умирает бессмертная пламенная птица…

Паладин наконец подобрался к своему мечу, наполовину утонувшему в грязной луже на самом краю ристалища, толпа отшатнулась от вставшего на четвереньки рыцаря, словно от прокаженного. Пусть их. Ильдиар схватился за рукоять и, прижав клинок к груди, распростерся на земле. Бансрот побери их всех: и барона, и толпу. Наплевать на то, что они там кричат, нет дела до того, что эти мерзавцы брызжут слюной от злобы, и глумиться могут, сколько им влезет, – неважно. Но у кого-то внутри его еще были силы сражаться. И этот кто-то, слишком упрямый для того, чтобы просто взять и умереть, имел свое мнение по этому поводу:

«Да встань же ты, глупец! Дерись! Умри, но встань! Неужели ты хочешь, чтобы потом люди помнили, как ты, словно падаль, обглоданная крысами, в последние мгновения своей жизни лежал в грязи?»

– Да, ты, несомненно, прав… – прохрипел Ильдиар, отвечая сам себе. Он воткнул меч в землю и, опираясь на него, попытался подняться, подтянув тело, но ноги не удержали, и он снова упал в грязь. Толпа разразилась хохотом.

Внезапно от стоявшей в каких-то десяти футах людской стены отделилась высокая фигура. Незнакомец подошел к распростертому графу. Нет, этого просто не может быть! Неужели сочувствующий, или жестокая иллюзия, вызванная к жизни уже начинающим гаснуть разумом? А может, всего-навсего один из этих мерзавцев вышел, чтобы пнуть его сапогом? Ради еще большего смеха. Или же все-таки еще не весь народ прочерствел и покрылся гнилью, как булка старого хлеба? Сэр Джеймс не посмел бы нарушить приказ и помочь ему, это был явно не он…

Незнакомец склонился над лежащим в грязи рыцарем, подал руку. По толпе пронесся удивленный возглас. Пораженный барон застыл в двадцати шагах.

Поверженный граф поднял взгляд: это был стройный, худощавый человек, закутанный в темно-зеленый плащ. Из-за глубокого капюшона нельзя было различить лицо незнакомца.

Граф де Нот ухватился за его руку, оказавшуюся такой сильной, точно она была выкована из стали, и неведомый добродетель рывком поднял паладина на ноги.

– Дерись, человек, она в безопасности, – тихо произнес незнакомец, и в этом голосе Ильдиару почудились смутно знакомые нотки. Только тут граф понял, кто этот чужак, единственный из всего Гортена подавший ему руку помощи. Он вспомнил этот голос…

На мгновение в памяти встали ровные ряды тяжелой конницы под черным стягом с изображением алчно раскрывающего пасть серебристого дракона. Волнистые парные клинки воителей были подняты, готовясь собрать смертельные всходы, смолистые плюмажи на высоких шлемах вились на ветру, а багровые лучи заходящего солнца блестели на рельефных латах. В самом центре первого ряда всадников двигался он, с обнаженным мечом вороненой стали в руке, его длинные черные волосы трепал холодный ветер. Ледяные глаза выражали абсолютную ненависть, поджатые губы не сулили пощады, а еще… у него были шрамы. Пять ужасных полос, проходящих через все лицо. Он неистово рвался вперед, растаптывая нежить копытами своего коня, а черный меч оставлял за собой едва различимый в воздухе след. Всадник несся вперед, туда, где в полном окружении бились последние выжившие рыцари с паладином в белом облачении во главе. «Держись, человек!» – разнесся тогда крик над бранным полем, и, сметая поганую нежить, эльфы наконец прорвались к стенам Восточного Дайкана. Ильдиар вспомнил его.

– Мертингер? – все еще не веря, прохрипел граф де Нот. Он крепче сжал могучую руку эльфийского лорда, чтобы увериться в том, что это не морок. А быть может, это всего лишь предсмертный бред, который нарисовала ему гроза? Молнии, будто ответом, тут же чиркнули в небе, словно изломанные хлысты древних титанов. В вышине пронеслись громовые раскаты.

– Сражайся, человек… она в безопасности, – коротко повторил эльф и отпустил его руку, оставив в ладони рыцаря белоснежный шелковый платок с вышитыми вьющимися цветами маленькими буквами в углу: «И. В.» Изабелла де Ванкур… Миледи Изабелла де Ванкур… любимая…

– Иди и сражайся. Она в безопасности, – нежданный друг, казалось, устал повторять.

Ильдиар заставил себя оторвать взгляд от заветного платка, стремительно намокающего под дождем, посмотрел на эльфа и кивнул. Мысли быстро приобретали упорядоченный ход, оставляя место лишь ненависти и стремлению отомстить. Белый Рыцарь резко повернулся к барону. Тот так и стоял, в недоумении глядя то на своего уже, казалось бы, поверженного противника, то на этого странного чужака. Толпа застыла в молчании. Лишь дождь продолжал равнодушно разрывать своими струнами небо.

Оно грело графа де Нота сильнее любого огня – заветное чувство покоя и знание того, что его женщине ничто не угрожает. Это придало ему сил. А может, сам Хранн, покровитель воинов, и Синена, богиня справедливости, наделили его ими? Кто знает…

Магистр Священного Пламени – уже не просто приговоренный, обреченный на гибель и способный лишь растянуть последние минуты перед смертью, а еще ни разу до этого не побежденный в многочисленных поединках мастер клинка, знаменитый на все королевство, – поднял свой меч.

Джон Бремер опомнился и тоже вскинул оружие.

– Ну все, – прохрипел Ильдиар тихо, но его услышали и барон, и, наверное, вся толпа недоброжелателей, окружившая ристалище.

Граф де Нот сделал нетвердый шаг, словно пробуя крепость камня под ногами. Твердые плиты рыцарского пути держали, сознание прояснилось. Исчезли все мысли, кроме одной – она в безопасности…

Вот они снова сошлись, но теперь Ильдиар не собирался поддаваться. Первый же удар попал в цель: Тайран, грязный, как и его хозяин, но так же, как и он, не сломленный, рассекая струи ливня, скрежетнул по кирасе противника сбоку. Барон отступил на шаг, попытался закрыться от второго удара, но Ильдиар, резко наклонившись вперед, будто бы падая, в последний миг ловко выставил ногу и сделал стремительный выпад, заставляя Джона вновь отступить.

Граф больше не совершал обманных приемов, не распылял силы в излишнем фехтовании и парировании – довольно!!! Только лобовые атаки, только открытые и прямые выпады. Следующий удар прошил сочленение лат под плечом барона, отчего сэр Джон взревел, будто раненый зверь. Ильдиар резко вырвал окровавленный меч из раны врага. Лорд Бремер продолжал неистово рычать и, будто не замечая собственной крови, стекающей вместе со струями дождя по доспехам, попытался контратаковать. Бесполезно. Граф де Нот ловко уклонился, крутанул в руке меч, и новый выпад просвистел в воздухе. Барон отпрянул, но Ильдиар, остановив свой замах на середине, неожиданно повернулся к нему спиной и резко ударил из-под локтя. Белый клинок стремительной молнией прошел снизу-вверх. Толпа ахнула. Паладин вложил всю свою злобу и ярость в последний удар. Меч пробил стальную кирасу, вонзившись в живот, и глубоко погрузился в плоть барона. Кровь вместе с пеной хлынула из щелей забрала.

Ильдиар вырвал меч из вражеской раны, и тело лорда Джона на подогнувшихся ногах рухнуло в грязь, туда, где еще несколько минут назад лежал он, Белый Рыцарь, поверженный, униженный и раздавленный.

Толпа застыла, не веря своим глазам. Герольды не спешили провозглашать его имя. Трубачи оставили свои медные трубы, ни единой струны на лютне не подернулось, чтобы воздать почести победителю. Паладин поднял забрало и, покачиваясь, направился через поле к Мертингеру, который все это время безмолвно стоял на самом краю ристалища.

Эльф взял графа под локоть и, осторожно поддерживая, чтобы тот не упал, повел его сквозь толпу. Застывшее в немой тишине людское море бесшумно расступалось перед ними. Сейчас шелест ливня был здесь единственным звуком.

Они прошли через ворота лагеря зачинщиков, оставили за спиной навес герольдов. Подле выставленных у входов в шатры гербовых щитов стояли рыцари и сопровождали их тяжелыми пристальными взглядами – никто не торопился поздравлять графа де Нота с победой. Собаки начали скулить, почуяв эльфа, а одетые в костюмы монстров оруженосцы и пажи уже не выглядели грозно – они промокли до нитки и походили на растрепанных куриц, на их лицах застыла смесь недоумения и злобы. Мертингер довел Ильдиара до его шатра. У входа он остановился.

– Я зайду через несколько минут, – бесстрастно прошептал эльфийский лорд, – тебя там ждут…

Граф де Нот кивнул ему, откинул полог и вошел в шатер. Первое, что он увидел, – высокую женщину, застывшую в центре шатра. В руках у нее был длинный блестящий кинжал, занесенный в замахе над собственной грудью. Ильдиар успел уловить боковым зрением распечатанное письмо, лежащее на полу. Его предсмертное письмо…

– Нет! – закричал он и бросился вперед. Остро отточенный кусок стали отлетел в сторону, вырванный из ее бледных рук. Он резко развернул даму к себе и сжал в объятиях.

– Нет, отдай! – кричала она и билась в его руках. – Отдай! Отдай!

Кажется, она не понимала, что происходит, не понимала, кто отобрал у нее средство для скорого и спасительного покоя. Графиня де Ванкур осознала лишь то, что ее лишили этого решения всех ее напастей и злоключений, отобрали ключ к той заветной двери, такой манящей и зовущей. Кто-то другой посмел вмешаться в ее планы…

– Нет! – кричала она и била его кулачками по груди. Леди обдирала руки об иссеченную клинком барона кирасу, словно какое-то безумие овладело ею. Она ничего кругом не замечала, она кричала сквозь слезы. – Нет! Отдай…

– Это я… – прошептал он, перехватив руки женщины и крепко прижав ее голову к своей груди, – это я…

Она все билась в его объятиях и дрожала, но он продолжал ей шептать на ухо успокаивающие слова. Слезы блестящими дорожками ползли по ее щекам, перетекая на холодную кирасу. Она еще продолжала тихо завывать…

– Все закончилось… это я, Изи, я с тобой…

– Я прочитала… я прочитала…

– Все хорошо, любимая… все хорошо…

Постепенно женщина успокаивалась, но он не спешил ее отпускать. Они застыли в молчании, слившись друг с другом, и только дождь продолжал стучать по пологу шатра, а хворост хрустел в очаге. Казалось, что даже сквозь его доспех проникает дикое биение ее безумного сердца, ее грудь вздымалась, а дыхание было тяжелым и прерывистым.

Ильдиар растянул ремешки и сбросил латные перчатки. Сталь звякнула, упав на ковер. Рыцарь поспешил взять ладони леди Изабеллы в свои и вмиг ощутил нестерпимый жар, исходящий от ее нежной кожи. В эти секунды магистр чувствовал, как его обледенелое от обреченности сердце начало оттаивать. В эти мгновения он был поистине счастлив.

– Изабелла, я… – начал было Ильдиар, но графиня де Ванкур ладонью прикрыла ему губы. Мокрые от слез глаза смотрели снизу вверх на высокого рыцаря. Она просто всхлипывала, не в силах оторвать глаз от его лица, ее тонкий носик покраснел, а черные волосы спутались и растрепались, на нежной скуле алела ссадина. И все равно она была волшебно красива, и эта ее красота вновь сводила его с ума.

– Ди! Я так боялась… так боялась за тебя. Мое сердце готово было разорваться на тысячу кусков, а потом, когда я прочитала… – Графиня снова начала плакать, блестящая слеза скатилась из уголка глаза, потекла по щеке. Ильдиар приблизил к себе любимую и нежно ее поцеловал. Она крепко-крепко прижалась к нему, так и не замечая холодной стали лат.

– Я собиралась умереть. Мне уже ничего не было нужно, я подумала, что больше не увижу тебя… Когда они меня схватили… Я боялась… мне было так страшно… Я все звала тебя, я думала, ты придешь за мной… меня били, они меня мучили. Там были орки! Потом туда ворвался этот страшный эльф с черным мечом, он убил их всех. Они все умерли, не успев издать даже звука, а он…

– Лорд Мертингер – великий воин, и я в неоплатном долгу перед ним. Он спас наше королевство под Дайканом, он спас тебя здесь, в столице, и меня – на этом ристалищном поле.

Они опустились в кресла, Ильдиар по-прежнему держал свою возлюбленную за руки.

– Когда он ворвался в комнату, где меня держали, я подумала, сама смерть явилась за мной. Он такой страшный… Но у добра бывают разные лица, я так ему благодарна! Если бы не он…

– Нужно его поскорее отблагодарить, негоже спасителя оставлять за порогом, еще и под дождем. Лорд Мертингер!

Закутанная в темно-зеленый плащ стройная фигура появилась в шатре. Эльф снял капюшон, на жутком лице застыло отстраненное, задумчивое выражение.

– Небеса затянули свои раны, – тихо произнес он, глядя куда-то в сторону. – Дождь заканчивается…

– Лорд Мертингер, прежде всего, позвольте поблагодарить вас от всей души. – Граф подошел к эльфу и склонил голову. – Вы спасли и мою жизнь, и жизнь моей любимой. Клянусь вам Хранном и всеми Вечными, что оплачу свой долг, чего бы мне это ни стоило.

Эльфийский лорд холодно смотрел на проявление признательности со стороны спасенного им человека.

– Оставь свои клятвы при себе, воин. – Холодный блеск в непроницаемых голубых глазах придавал странную силу словам. – У меня были причины помочь тебе. Как это ни прискорбно, не жалостью или благородством пропитано мое сердце. Мне знакомо твое положение, ведь когда-то и меня оклеветали, а мой народ долгое время считал меня убийцей. Более того: многие до сих пор так считают. – На миг по лицу, покрытому ужасными шрамами, пробежала мимолетная тень, возвращая древнего эльфа в далекие дни его молодости, когда он не был еще лордом своего Дома. Когда у него еще были отец и брат.

– Но главное – это особые сведения. Мне нужно узнать все об одном человеке, что скрылся на просторах вашего королевства.

– Если это не заключает в себе открытие государственных тайн… – неуверенно начал Ильдиар.

– Отнюдь, – гордо перебил его эльф. – Это касается лично меня и его, упомянутого человека. И это дело не терпит долгих отлагательств.

– Кто же эта интересующая вас личность?

– Это сотник вашей армии. Зовут Логнир.

– Логнир? – искренне удивился Ильдиар. – Логнир Арвест?

– Мне известно, что ты можешь ответить мне, где он, в каких землях. Путевые бумаги или нечто подобное.

– Это правда, все отчеты о проверенных подорожных грамотах идут ко мне, но их так много, а писари и секретари не всегда безупречны.

– Я полагал, что не зря проделал столь долгий путь, чтобы добраться до военного советника короля людей.

– Бывшего, – нахмурившись, поправил Ильдиар, – бывшего военного советника. Я снял с себя все полномочия, чтобы избавить трон от той тени, что отбрасывает сейчас мое имя.

– Пусть так. И все же, как быть с Логниром? – Эльф уже начал намекать, что он очень торопится.

– Сейчас все решим… Джеймс!

Как граф де Нот и полагал, его верный соратник уже дожидался за порогом. По зову своего командира рыцарь тут же вошел в шатер и, достав меч, отсалютовал своему магистру, после чего склонился в поклоне перед дамой. Даже тени удивления не возникло в его глазах, когда он увидел эльфа.

– Джеймс, срочным порядком отправляйся в Асхиитар. В моем кабинете, в тайном шкафу (ты знаешь, где он, и ключ у тебя имеется), в седьмом ящике справа, на котором изображены лилия и меч, ты найдешь документы о назначениях, отпусках и передвижениях командиров застав. Мне нужен отчет о подорожной грамоте сотника двадцать первой северо-восточной заставы Логнира Арвеста. Это очень важное дело, Джеймс, прошу тебя, поторопись.

Рыцарь кивнул и, вновь отдав честь, бросился прочь из шатра…

– Могу я предложить вам вина, лорд Мертингер? – граф де Нот наконец вспомнил о законах гостеприимства. – Прошу вас, садитесь…

Эльф придирчиво покосился на его покрытый грязью доспех, на лицо в черных и алых подтеках, на то, что он едва стоит, опершись рукой о резную спинку кресла.

– Лучше предложи себе чан горячей воды и обогрейся, человек, – холодно ответил чужеземец. – Можешь отбросить все церемонии, я их не слишком ценю.

– Но как же?.. – заспорил было Ильдиар.

– Сними свои латы и шлем, – не терпящим возражений тоном проговорил Мертингер так, словно именно он, а вовсе не Ильдиар де Нот является хозяином этого шатра. – Обмойся и залечи раны, а после мы с тобой побеседуем и выпьем вина.

Белый Рыцарь понял, что спорить бессмысленно, кивнул и начал снимать облачение. Каждая расстегнутая пряжка сопровождалась приглушенным стоном, каждый освобожденный ремешок – скрипом крепко сжатых зубов: граф не желал больше выказывать слабость ни перед возлюбленной, ни перед эльфом. Доспех сегмент за сегментом занимал свое место на стояке. Шлем, стальной воротник, наплечники, кираса, наручи и налокотники, набедренники и латы ног, наколенники и стальные суставчатые башмаки-сабатоны с острыми носами. Последней снята кольчуга, расходящаяся на бедрах, под ней оказался измятый и мокрый от дождя и крови стеганый гамбизон.

– Прошу вас, милорд, сядьте рядом со мной, окажите любезность даме. – Леди Изабелла указала на кресло подле себя. По ее взволнованному бледному лицу было видно, что она еще не совсем отошла от пережитого ужаса, да и не скоро отойдет. Эльф нехотя подошел и сел. У них с графиней Даронской завязался разговор. Если это, конечно, можно было так назвать: женщина что-то спрашивала, а Мертингер неохотно отвечал, почти все время односложно, не меняя хмурого, отстраненного выражения лица.

Ильдиар открыл сундук и, достав оттуда чистую одежду, прошел в дальний угол шатра, где за бархатной портьерой находилось погруженное во мрак место, куда вел второй, небольшой, вход, предназначенный для пажей. Здесь его уже ожидал большой деревянный чан с горячей водой – расторопные слуги не зря ели свой хлеб…

Прошло не более часа, а граф де Нот уже чувствовал себя совершенно другим человеком. Горячая вода, поднимающийся в воздух пар, чистая одежда – все это вернуло его к жизни. Тело, конечно же, еще болело, но теперь он мог вполне сносно двигаться, не опасаясь, что потеряет сознание прямо на ногах или же поясница надломится, как сухой ствол дерева…

Тем временем Джеймс принес нужный отчет из дворца, и вскоре Ильдиар уже читал его эльфу:

– «Грамота подорожная, выданная в Гортене такого-то числа такого-то месяца. Отметка – Истар. Отметка – Хиан. Отметка – форт Гархард». Ну что ж, все понятно.

– Ничего не понятно, – нахмурился эльф. – Форт Гархард – это где?

– Форт Гархард охраняет тракт, ведущий из Хиана в Сар-Итиад. И Логнир Арвест, сотник королевской армии, находится в самом северном городе королевства, или, по крайней мере, находился.

– Значит, там и продолжу поиски. Долгих лет тебе под солнцем, человек. – Эльф встал с кресла и без лишних церемоний уже собирался уйти, когда Ильдиар остановил его:

– Лучше заночевать в море, чем пришвартоваться у Северной Пристани, – так говорят в народе о Сар-Итиаде. Поэтому будьте там осторожны, лорд Мертингер, и знайте, что мы непременно встретимся с вами, и долг мой будет оплачен.

– На все воля Тиены, – без тени интереса ответил эльф, задержавшись у порога.

Леди Изабелла вдруг поднялась с кресла, быстро подошла к Мертингеру и поцеловала его в изрезанную шрамами щеку.

– Спасибо вам за все, – скороговоркой проговорила она, и тут впервые за весь разговор эльф смутился и отвел взгляд.

– Будь счастлив со своей любимой, человек. Храни ее… – Мертингер надел капюшон и вышел из шатра.

Они остались одни, и леди Изабелла повернулась к Ильдиару. В его глазах вдруг появилась тревога.

Граф де Нот понимал, что времени у них совсем мало, ведь так просто ему никто не даст уйти. Для него все отнюдь не закончилось, как он ей сказал, пытаясь успокоить, – все только начиналось. Танкред так просто ничего не оставит, не простит убийства своего брата. Он, будто голодный волк на темной лесной тропе, от которого не сбежать и не спрятаться…

– Любимая, заклинаю тебя, уезжай из города. Отправляйся в родовое имение в Даренлоте или еще куда-нибудь! Только как можно скорее и подальше от столицы. Прошу, уезжай!

– Я не брошу вас, милорд, – упрямо ответила графиня, переходя на церемониальный тон, что выражало ее негодование. – Только не сейчас. Я уже потеряла вас однажды и, обретя вновь, более не упущу.

– Я выкарабкаюсь, миледи, можете быть уверены, но я за вас опасаюсь, – в тон ей ответил граф. – В Гортене сейчас творятся ужасные вещи, и не в моих силах будет защитить вас от врагов.

– Нет, мой господин, я покину город лишь с вами. – Графиня де Ванкур схватила его за руку. – Я не оставлю тебя. И, что бы ты ни говорил сейчас, пусть лучше мы вместе встретим все эти невзгоды.

Ильдиар вдруг усмехнулся:

– Неужели вы так много общались с гномами, миледи?

– Почему с гномами? – Графиня непонимающе посмотрела на любимого.

– Они такие же упрямые и очень любят спорить…

– Ну… – Леди Изабелла резко отстранилась, притворно обидевшись.

В это время на улице послышались гневные крики, странный шум, звон стали. Ильдиар отстранил от себя испуганную женщину и обнажил меч.

В шатер ворвались люди: все воины с мечами наголо, забрала опущены. На белых плащах герб: алая лилия и такой же алый меч. Тайная стража трона. Агенты облачились в сталь – к чему же они приготовились? К сражению? Или к новой войне? Давненько такого не бывало.

Великий магистр закрыл собой оцепеневшую леди Изабеллу. Та широко открытыми, полными ужаса глазами смотрела на этих вооруженных незнакомцев, что пришли, она не сомневалась, чтобы вновь разлучить ее с любимым.

Из отряда тайной стражи вперед выступил громадный рыцарь в вычурном иноземном доспехе, поверх которого была надета длинная туника с изображением легендарной синей розы.

Рыцарь-великан поднял руку, демонстрируя свой меч, покоящийся в ножнах, – знак того, что он намеревается решить дело миром, но и не забывает, что от свободы его оружие отделяет лишь миг. Забрало шлема, украшенного плюмажем из синих перьев, было беспечно поднято, обнажая широкое неприветливое лицо с пышной русой бородой, гордые карие глаза, много раз переломанный нос и мощные скулы, иссеченные полосками старых шрамов.

В руках рыцарь держал предписание, «волю», которую не преминул тут же зачитать:

«Именем Высокого Орденского Трибунала!

Сэр Ильдиар, граф де Нот, великий магистр ордена Священного Пламени и военный министр Ронстрада, обвиняется в жестоком смертоубийстве девяти человек, среди которых – пятеро невинных детей. Помимо всего прочего, обвиняется также в попрании нерушимого рыцарского кодекса и нарушении священных законов чести и паладинства. Обвиняется в измене королевству и канонам церкви.

Именем Высокого Орденского Трибунала сэру Хартену Майлзу, маркизу де Плимбери, благородному командору ордена Таласской Синей Розы, вменяется провести арест и лишить обвиняемого оружия. Также командору вменяется под конвоем проводить обвиняемого в казематы Башни Прево, где сей обвиняемый будет ждать собора Высокого Трибунала. Стоящий перед ответом вправе выбрать себе защитника.

Слово Высокого Орденского Трибунала на 652 год от основания стольного Гортена.

Подписано: Верховный Судья Рамон де Трибор, великий магистр ордена Таласской Синей Розы».

Маркиз де Плимбери закончил читать. Весь его нахмуренный и угрожающий вид выражал непреложную мысль, что обвиняемому защитник вовсе не понадобится. Во многом он был прав.

Высокий Орденский Трибунал был основан в тот же день и час, что и Объединенное Королевство Ронстрад. Создание этого суда являлось главным условием князей, и будущий монарх был обязан его принять, если желал объединить весь Север под одним знаменем, способным дать отпор легионам Темной Империи. Орденский Трибунал был призван ограничить власть монарха и не допустить тирании с его стороны. Поначалу на его соборах заседали сами князья, но по прошествии лет лордов сменили их доверенные лица и подопечные, большинство из которых состояло в боевых орденах того времени. Вскоре в Трибунале не осталось ни одного невоенного лица – одни рыцари – опора и щит королевства как от внешних врагов, так и от самих монархов. Здесь рассматривались дела обвиняемых рыцарей, командоров, даже магистров, а также прегрешения лордов и порой самих королей. Что же касается Башни Прево, мрачного форта, располагавшегося на окраине Гортена, то оказаться в тамошних казематах означало не просто лишиться свободы – слухи, одни чернее других, рассказывали о бесчисленных пытках и унижениях, которым подвергаются узники Черного Пса еще до того, как предстанут перед королевским судом.

В этот миг с улицы вновь послышались крики, и в шатер, прорубив проход в ткани стены, ворвался еще один человек. В правой руке вбежавший держал меч, горящий негасимым белым огнем, не оставляющим дыма и запаха гари, в левой – крепко сжимал щит с гербом: двумя скрещенными пламенеющими клинками.

Белые Плащи сразу же взяли ры�ря Священного Пламени в кольцо, взвившиеся клинки агентов тайной стражи острым лесом устремились к самому его лицу. Паладин кружился на месте, звеня своим мечом о мечи противников в ожидании приказа великого магистра. Маркиз Хартен де Плимбери положил ладонь на рукоять своего оружия и шагнул в центр круга. В тот же миг ярким белым пламенем заполыхали и латы сэра Доусона.

– Нет, Джеймс! – воскликнул Ильдиар. – Они имеют право меня увести!

Паладин не отвечал, лишь склонился чуть вперед, не меняя стойки и не расслабляя напряженных, будто корабельные ванты, мышц. Его облачение начало источать настолько сильный жар, что ковер под ногами уже тлел, и от него поднимался в воздух вонючий дым.

– Отставить, рыцарь! – велел Ильдиар. – Это приказ! Убрать меч!

– Лучше послушайте своего магистра, паладин, – посоветовал маркиз. – Не вставайте на пути у правосудия.

– Сэр Джеймс! – повысил голос граф де Нот. – Вы слышали меня?

– Но милорд… – запротестовал было сэр Доусон. – Они вас… казнят!

Леди Изабелла отшатнулась и без сил упала в кресло. Маркиз уже начал закипать: арест что-то слишком затягивался, да еще по вине какого-то мальчишки.

– Исполняйте приказ, паладин! Меч – в ножны! – вновь приказал Ильдиар, и сэру Джеймсу не оставалось ничего иного, кроме как опустить оружие и погасить свои заклятые латы.

Тем временем граф де Нот повернулся к тихо плачущей леди Изабелле и склонился над ней. От легкого прикосновения горячей ладони ко лбу графиня де Ванкур подняла на него глаза, полные ужаса.

– Могу я проститься, командор? – спросил Ильдиар у рыцаря в синей тунике.

– Вы можете, сэр. – Лорд де Плимбери незамедлительно кивнул: все-таки былая слава не была пустым звуком среди рыцарских кругов. – Но не совершайте глупостей, господин магистр, вам не сбежать.

Маркиз развернулся и вышел за полог, воины тайной стражи последовали за ним. Граф де Нот, леди де Ванкур и сэр Доусон остались в шатре одни.

– Времени мало, так что вы должны выполнить все, что я вам сейчас скажу, – говорил Ильдиар не терпящим абсолютно никаких возражений тоном. – Сэр Джеймс, вы готовы сделать одно благое для меня дело?

– Милорд, вы хотели оскорбить меня этим вопросом? Я готов умереть за вас, – гордо ответил рыцарь.

– И я ценю это. Я отдаю вам последний приказ, паладин. Хотя это скорее даже не приказ, а просьба: вывези леди Изабеллу из Гортена, отвези ее к моему отцу или в ее замок Даренлот.

– Клянусь вам, милорд, ни один волос не упадет с ее головы.

– Я никуда не поеду… – начала графиня, но Ильдиар де Нот не собирался больше спорить.

– Это не обсуждается, любимая. – Граф набросил на плечи плащ с оторочкой из лисьего меха, скрепил его золотой застежкой и поправил перевязь с мечом. – Ну что ж, прощайте.

Не сказав больше ни слова, великий магистр Священного Пламени покинул свой шатер.

* * *

6 сентября 652 года. На следующий вечер после праздника святого Терентия. Графство Аландское. Лес Стоунборроу. Новый восточный тракт.

В неглубокой луже отражалось затянутое тучами небо, пробивающееся через спутанные ветви деревьев, на поверхности грязной воды плавал багровый, как сургуч, дубовый листок. Вдруг тяжелое копыто ударило в лужу, расплескивая во все стороны воду, за ним еще одно и еще. Большое колесо прокатилось по ней, следом второе…

Четверка сильных коней быстро тащила по тракту темно-синюю карету. На дверцах тонкой гравировкой красовалась узорная вязь, сплетающаяся в замысловатую букву «Д», на головах лошадей на ветру подрагивали перьевые султаны. Сгорбившийся на передке кучер был облачен в двуцветную ливрею и теплый плащ, на его одеждах красовался герб: два схвативших друг друга за лапы филина, синий и красный, под стать цветам самого одеяния.

Рядом с экипажем, меся копытами боевого коня грязь дороги, ехал всадник, облаченный в полный доспех, полускрытый тяжелым синим плащом. Крылатый шлем был приторочен к седлу, а его место на голове паладина заменил капюшон, спасавший от надоедливой мороси да от сыплющихся с ветвей капель, сдуваемых ветром. Воин даже не подумал о том, чтобы переодеться для путешествия в походный костюм – он подозревал, что из Гортена за ними вышлют в погоню подлых мерзавцев, которым ничего не стоит напасть на карету благородной особы. В одной руке рыцарь держал повод, в другой – тяжелое копье, облокотив его себе на плечо. Меч и кинжал в ножнах на перевязи легонько постукивали по бедрам.

Хозяин синего плаща устало глядел в сырую землю дороги перед своим конем и едва не засыпал. Даже быстрая рысь животного и неровности пути не могли помешать властно наваливающейся на него дреме. Уже в который раз он ловил себя на том, что начинает клевать носом, и неудивительно – столько часов без сна! Столько переживаний и невзгод… Мир встал с ног на голову, будто цирковой акробат, вся жизнь враз оказалась вывернута наизнанку: прецептория ордена Священного Пламени окружена отрядами Трибунала, да еще и этот ужасный поединок. Чудесное спасение сэра Ильдиара от гибели на ристалище завершилось его нежданным арестом агентами тайной стражи. Нельзя забывать и о Танкреде Бремере, брате павшего Джона… Люди злобного теальского лорда весь город прочесали, чтобы найти леди Изабеллу и того эльфа, Мертингера. Огненный Змей нанял никак не меньше сотни головорезов, чтобы те обыскали каждый закоулок, каждый подвал и чердак в Гортене. Эльфийского лорда им так и не удалось найти, что неудивительно – ведь он покинул столицу Ронстрада еще до ареста сэра Ильдиара, но графиня де Ванкур оставалась в смертельной опасности. И тут уж пришлось ему, верному вассалу, искать выход. Танкред Бремер расставил своих людей на всех выездах из города, поэтому открыто сбежать не удалось бы. Тогда сэр Джеймс Доусон придумал хитроумный план. Из ворот Гортена в разном направлении выехали три кареты с гербами графини Даронской, а по небу, разрезая белыми крыльями грозовую хмарь, помчался голубь-вестник, отправленный в родовой замок миледи с указаниями для ее слуг. Наемники Танкреда, подобно обманутым лисам, ринулись за приманками, в то время как графиня и ее защитник тайно выбрались из города через дворцовую калитку в лес. Там их подкараулили три мерзавца. Джеймс проткнул одного мечом, отчего остальные, жалкие трусы, предпочли спастись бегством, и рыцарь беспрепятственно провел госпожу к опушке, где их уже ждала карета, присланная за ними из Даренлота. Удача наконец улыбнулась беглецам – они смогли вырваться из столицы, ставшей смертельной ловушкой, и выскользнуть из когтей Огненного Змея… Но два дня пути настолько утомили бедного рыцаря, что сейчас ему казалось: еще немного, и он просто свалится наземь.

– Сэр Джеймс! – из окошка кареты выглянула графиня де Ванкур, прекрасная и величественная, как всегда. – Посмотрите, какой холод. Осень разыгралась не на шутку. Вы на своем коне, ручаюсь, совсем окоченели. Я еще раз прошу вас, пристегните вашего скакуна к крюку на запятках, пусть бежит следом. Вы же пересаживайтесь в карету. Скрасим скуку поездки беседой.

– Простите, миледи, не положено, – негромко, но твердо отказал паладин.

– А если вас просит дама, сэр рыцарь?

– Не в данном случае, миледи, – все тем же вежливым тоном отвечал рыцарь, думая, что скорее Бансрот снова явится в мир, чем он сядет в эту карету. А так как это случится не скоро, если вообще когда-нибудь случится, то пусть леди Ванкур сама скрашивает себе скуку. Ишь чего захотела: чтобы вассал ехал в одной карете с невестой сюзерена! Где это слыхано?! Уж точно не в рыцарских кругах.

– Ну и ладно, – обиделась графиня, – мерзните там, сам Хранн не ведает из-за чего! – Красивое лицо графини исчезло, окошко кареты тут же задернулось темно-синей шторкой.

Рыцарь подъехал к передку, где сидел кучер, человек средних лет и обладатель грубой, недоброжелательной внешности. Он походил на большую сгорбленную мышь, скрючившую лапки перед собой и непрестанно грызущую корку сыра. Поводья слуга держал у самого подбородка, а голову вжимал в плечи, подчас странно ею подергивая. Не слишком-то приятный тип.

– Эй, Джереми, далеко еще? – осведомился паладин. Дорога поднялась на холм, стало видно, что лес здесь разросся на многие мили кругом.

Слуга резко дернул головой, поворачиваясь к сэру Джеймсу. У него были глаза навыкате, короткий нос и рот, искривленный таким образом, что верхняя губа далеко выдавалась над нижней. Кучер графини точно не являлся приятным в общении собеседником.

– Не-е-е, ужо недалече, сэр рыцарь, – хрипло ответил слуга. – Вон, видите за лесом замок? – Он оторвал одну руку от повода и с сильной дрожью в немощных пальцах указал на смутно различимые вдали над верхушками деревьев остроконечные крыши башенок. – Так то – замок Дорнуолл, семьи Нидвудов вотчина, баронов Лотлингемских. От него к северо-востоку всего лишь двадцать миль до Даренлота.

– Хорошо, Джереми, а что это за развилка впереди? – Рыцарь привстал в стременах, пытаясь разглядеть, куда же ведет вторая дорога, отделяющаяся от основного тракта у основания холма.

– Что по левую руку – старый тракт на Дайкан, заброшенный, – проворчал кучер. – Та дорога опасна и темна, мало кто осмеливается пройти по ней, несмотря на то что это самый короткий и прямой путь к Граду Харлейва. Все, как один, предпочитают новый, по которому едем мы, – безопасный тракт, что ведет мимо Теала.

– Мимо Теала? – удивился рыцарь. – И это ты называешь «безопасный»? Предпочитают тихий лесной тракт владениям Бремеров? Владениям Танкреда?

– Совсем не тихий. – Кучер оглянулся через плечо, странно прищурившись, глядя в сторону давно исчезнувших позади гортенских стен, огляделся, словно проверяя, чтобы никто не подслушал: – Около двух десятков годков как появилось в этом лесу чудовище-кровопийца. Оно живет во тьме меж старых дубов и вязов, похищает людей, странников ворует прямо с тракта, а потом, говорят, варит в огромном черном котле на медленном огне, дабы жертва как следует прокипела, размягчилась, а затем поедает в своей жуткой хижине в чаще, к которой не подойти и на десяток шагов без щепотки доброй соли…

– Как же… – усмехнулся сэр Джеймс, беспечно глядя на чернеющий под нависающими деревьями старый тракт, проносящийся в стороне и постепенно сворачивающий на север. – Простой люд с каждой новой осенью становится все более суеверным: черные кошки… коварные монстры, живущие во тьме… соль…

– Хранном Всеблагим клянусь, сэр рыцарь, народ неспроста боится. – Кучер даже перечеркнул сердце косым крестом, чтобы ему поверили. – В окрестных деревнях в лес никто не выходит, а на ночь запоры крепкие на дверях всех опускают. С сумерками даже ставни на окнах и те затворены! Солдаты короля тоже сюда носа не кажут – страх испытывают большой. Слухи тьмой полуночною да кровью людскою полнятся.

– Чем только они не полнятся, – нахмурился паладин, тут же вспомнив ложные обвинения в адрес великого магистра.

– Говорят даже, что у людоеда зубастого дубина есть волшебная, которой он одним махом сбивает храбрых путников с коней. Потом тащит их к себе в логово, сдирает с еще живых шкуру и затягивает песню кошмарную, а голодные духи из погреба ему подпевают. Из кожи же человеческой людоед сшил себе одеяло и подушку. Вот так-то, сэр добрый рыцарь!

– Волшебная дубина, подушка из людской кожи?! – недоверчиво расхохотался сэр Доусон. – Детишек лишь пугать, ты-то сам его видел, монстра этого?

– Вы бы не смеялись, сэр рыцарь, – скривился Джереми, обнажив при этом желтые гнилые зубы, – чудовище и вправду существует. Родилось оно от ведьмы и орка в руинах Уолтонского замка. И разумом наделено хитрым, ловушки расставляет ловко… говорят, что то – наследник Уолтонских ведьм, граф по крови, но безумный зверь в человечьем обличье…

– Прямо как в какой-нибудь старой сказке, – подытожил сэр Джеймс. – А что же войско королевское? Орденские братья? Как спускают монстру его злобное существование?

– Плевать им на люд простой, рыцарям-богатеям, только власть и золото их заботят ныне… – Кучер вдруг оборвал себя на полуслове. – Простите, сэр, заболтался пустобрех, не ведаю, что язык мелет. Вы ведь тоже рыцарь! Я извиняюсь сердечно, господин… – Глаза его, злобно прищуренные, говорили о противоположном: оскорбил паладина он намеренно. Сэр Джеймс равнодушно махнул рукой:

– Да ладно, Джереми. Благо, что мы по новому тракту едем, а беда стороной ушла с той дорогой, верно?

– Все так, все так… – усмехнулся кучер, недобро глянув на собеседника, когда тот отвернулся, чтобы поправить капюшон.

Развилка осталась позади. Вокруг по-прежнему лежал осенний лес, царство увядания и печали. Листья уже пожелтели, частью даже побагровели и начали опадать, очень редко раздавалось пение птиц, да и то – жалобное; животные, что подчас выбегали на дорогу, лишь услышав цокот копыт и скрип колес графской кареты, стремились вновь побыстрее скрыться среди деревьев.

Теряющие одеяние ветви дрожали, словно от холода, трава шелестела о чем-то с ветром, носящим опавшие листья по земле. Сэр Джеймс поднял голову и залюбовался. Ветви деревьев нависали над дорогой, переплетаясь, словно паутина, и образуя арки, отчего казалось, что едешь по длинной-длинной галерее. Лес навевал такое спокойствие, что цокот копыт постепенно затихал, а все неровности тракта, казалось, исчезали, будто вытоптанную ухабистую землю в одночасье сменила мощенная камнем удобная улица. И все равно седло уже настолько впилось высокими луками в поясницу и живот всаднику, что казалось, вот-вот протрет их насквозь даже через доспех.

– Послушай, Джереми, – махнул кучеру рыцарь. – Подвинься-ка, я к тебе пересяду, устал больно. Выспаться бы до прибытия в замок…

– Я-то совсем не против, господин, – наглец-слуга усмехнулся, – но миледи вас к себе в карету зазывали, кажись. Что вам здесь мерзнуть? Внутри, поди, намного уютнее…

– Не положено по уставу выполнять такие просьбы, – твердо ответил паладин.

– Да чегось вы стесняетесь-то? Аль она кусается, графиня наша?

– Ты не заговаривайся, Джереми! – нахмурил брови сэр Джеймс, одергивая неотесанного слугу. – Аль не знаешь, что не положено вассалу в одной карете с господами вельможными разъезжать? Ты подумай, как бы соседи смотрели на миледи.

– Верно-верно… Что ж, пристегивайте вашего конька к крюку.

Паладин воспользовался советом.

Сэр Джеймс и сам не заметил, как задремал под мерное цоканье копыт, скрип колес и потрескивание ветвей над головой. Солнечные лучи постепенно угасали, а по прикрытым векам пробегали тени от крон. Под какой-то из рассказов болтливого кучера паладин погрузился в такой глубокий сон, подобного которому он не помнил уже давно. Вскоре даже назойливый голос Джереми уплыл куда-то далеко, пока не затих совсем.

Ту-тум, раскатисто ударило грозовое небо, угрожая утопить землю в своих слезах.

– Эй! – воскликнул сэр Джеймс и проснулся. Он совсем закоченел в своих доспехах, от неудобного сидения в одной позе все тело затекло. В ночи пробежала ветвистая синяя молния, после чего вновь ударил гром, который и стал причиной его пробуждения. Капля дождя стукнула по крыше кареты. За ней еще и еще… Спустя несколько коротких мгновений разразилась такая гроза, что любой предпочел бы оказаться сейчас где-нибудь под крышей в доме или хотя бы в сарае.

Сэр Джеймс огляделся по сторонам. Карета стояла посреди дороги, вот только это был отнюдь не новый тракт. Подступающие почти впритык деревья были такими же древними, как и сам разбитый путь, заросший высокой травой.

Рыцарь вскочил на ноги, как только понял, где находится и что это за место. Кучер куда-то исчез, кони – тоже, пустая упряжка сиротливо лежала в грязи. Его верного Фенрика тоже след простыл. Да что же здесь происходит-то?

– Миледи! – Рыцарь соскочил с передка и с ужасом увидел, что дверца кареты распахнута настежь, а графиня исчезла каким-то совершенно неволшебным способом, пропала, как любят говорить сказители, в неизвестном направлении.

– Что делать? – в отчаянии схватился за голову паладин. – Леди Изабелла! Где искать леди Изабеллу?!

«Нужно найти ее! Нужно отыскать и вернуть! Вернуть, пока она жива! Если она, конечно, жива… Нет, не сметь так думать, – яростно одернул себя рыцарь, – она жива и цела. С ней ничего не сделают, она из богатого рода, за нее будут мстить».

Небо пересекла еще одна молния, такая же дерганая и изломанная, как мысли молодого рыцаря. Только что он, паладин сэр Джеймс Доусон, нарушил свой обет, данный великому магистру: доставить в целости и невредимости графиню де Ванкур в ее родовой замок, не подвергая жизнь дамы опасности. Но вышло все совсем по-другому: он просто задрых, словно какой-нибудь нерадивый солдат на посту! Это целиком и полностью его вина – доверился этому слуге с его жуткой рожей и не менее жуткими россказнями… Россказнями о… Хранн Великий… Людоед! О боги!

Сэр Джеймс выхватил из ножен меч и огляделся по сторонам… Где-то здесь бродит мерзкая тварь! Где-то прячется… Быть может, там, во тьме под деревьями, или там, в спутанном кустарнике? Но почему его не тронули? Почему не перерезали горло, пока он спал? Хотя бы не отобрали оружие? Неясно. За спиной раздались вдруг противные скрипы, напоминающие хруст костей в зубах, и рыцарь резко обернулся. Тьма клубилась у толстых корней, вырывающихся из-под земли и сплетающихся в своеобразный ломаный сучковатый гобелен на земле. Там никого не было… Лишь ветер шевелил ветки кустарника.

Что же делать?! Где искать даму?! С чего начинать?! Сэр Джеймс затравленно озирался по сторонам, высматривая в ночном лесу подлых врагов. Он крепко сжимал меч, вглядываясь во тьму, но вскоре понял, что находится сейчас на старом тракте один. Разросшаяся трава доходила почти до пояса, древние деревья напоминали огромных многоруких троллей, обратившихся при солнечном свете в камень столетия назад. По дороге вряд ли удалось бы проехать хоть немного дальше: колючий кустарник загородил ее уже в пятнадцати шагах. Он напоминал сплетенную из сухих ломаных нитей пряжу, переброшенную через тракт и все время шелестящую на ветру сотнями вечнозеленых листочков. Даже нечего было думать о том, чтобы пройти там – ветви были испещрены длинными, с палец, острыми шипами-иглами.

Сэр Джеймс заставил себя не обращать внимания на скрипы веток, подвывание ветра и хлюпанье дождя – время все утекает. Кто знает, что в эти мгновения делают с бедной графиней?!

Нужно узнать, куда ее потащили. Рыцарь наклонился к земле, пытаясь разглядеть на ней следы, но в ночной тьме, конечно же, ничего не смог разобрать. Бансрот подери! Сэр Джеймс яростно пнул ногой дверцу кареты. Было слишком темно, а масла в каретных фонарях совсем не наблюдалось: должно быть, похитители слили его! Ничего не видно, хоть глаз выколи. Эх, если б лучину или свечу…

– Свечу? – опомнился вдруг рыцарь. – Какой же ты все-таки болван, Джемми, – яростно обругал себя паладин Священного Пламени.

Сэр Джеймс крепче сжал меч, вытянул его перед лицом и закрыл глаза. Сделав глубокий вдох, он заставил дыхание выровняться. Затихшее сердце качнулось вдруг с такой силой, что кровь понеслась по жилам, словно гонимая невидимым ветром. Она текла все быстрее и быстрее, постепенно превращаясь в раскаленную жидкость, схожую с кипящей ртутью. Горячая кровь бежала вверх по телу, через плечо и всю руку к ладони, сжимающей рукоять меча. Вены под латной перчаткой на руке начали разбухать, и поползли-зазмеились синие ветвистые росчерки, меняя свой цвет на белый. Клинок в тот же миг вспыхнул так ярко, будто его перед этим сунули в бочку с маслом. Жар и свечение ощущались даже сквозь опущенные веки.

Сэр Джеймс улыбнулся и открыл глаза. Огненный меч не собирался гаснуть под проливным дождем, но клинок очень сильно шипел, соприкасаясь с враждебной стихией, и рыцарь начал ощущать привычную боль в висках намного раньше положенного срока.

Порыскав вокруг кареты, сэр Джеймс нашел в грязи золотую цепочку с родовым амулетом миледи, сапфирным филином. Уже отбросив всякую осторожность, паладин ринулся в лес в том направлении, где он нашел подвеску…

Дождь, к счастью, быстро закончился, но стало очень холодно… Вскоре должно было светать, а рыцарь, кляня на чем свет стоит и себя, и погоду, и лес, пробирался все глубже в чащу. Знали бы вы, как неудобно преодолевать буреломы и колючие кусты с человеческий рост в полном доспехе. Любимый плащ норовил зацепиться, казалось, за каждую ветку и вскоре превратился, к сожалению сэра Джеймса, в лохмотья. Острые шпоры застревали в торчащих из земли корнях.

Несмотря на все преграды, рыцарь пробирался все дальше и дальше в лес, и поначалу он ничуть не боялся, что идет совсем не в ту сторону, ведь уже дважды нашел на колючих ветках волчьих кустов нежно-лазурные атласные лоскутки – части шикарного платья миледи! Сэр Джеймс уверенно шагал дальше, слепо доверяя этим ненадежным ориентирам, и поэтому ничего странного не было в том, что очень скоро он заблудился в глухой ночной чаще. Должно быть, похитители обманули его, развесив на кустах ложные знаки, поскольку он так ничего и не нашел. Злясь на всех, на кого только можно злиться, сэр Джеймс в ярости всадил меч в дерево и развеял заклятие пламени. В то же мгновение лес вновь погрузился во тьму, а паладину не оставалось ничего иного, кроме как без сил опуститься к подножию большого дуба и начать в исступлении бить кулаками по земле. В тот момент никто не смог бы упрекнуть рыцаря, что с его уст слетели не слишком приличествующие святому воину слова, когда он грязно выругался, словно какой-нибудь проходимец с большого тракта. Выдохшись, паладин устремил взгляд в ночной лес. С ветвей и листьев капало после дождя, деревья молчаливо обступили его, словно насмехаясь. Но тут где-то в потемках показался вдруг неяркий огонек, настолько далекий, что сэр Джеймс даже не сразу обратил на него внимание, продолжая скрипеть зубами и злиться на подстерегающие его на каждом шагу неудачи. В следующий миг он вздрогнул, вскочил на ноги и пристальнее вгляделся в ту сторону, где ему показался свет. Темнота… черные стволы деревьев, будто колонны, окружают со всех сторон. Должно быть, примерещилось… А если нет, то как он его раньше не заметил… Вдали меж ветвей вновь мелькнул таинственный огонек. Туда! Вперед!

Рыцарь, едва сдержавшись, чтобы не разразиться радостным кличем, вырвал из дерева свой меч и бросился на свет. Старое предостережение гласило: «Никогда, путник, не иди на огонек в ночном лесу, если не желаешь найти то, чего находить не следует», но сейчас сэру Джеймсу именно это как раз и нужно было. Он, как мог, старался не задумываться о плененной графине и о том, зачем людоеду вдруг понадобилось разжигать очаг…

Когда до рассвета оставалось не более двух часов, рыцарь, измотанный и голодный, выбрался на одинокую полянку, посреди которой стоял грубо сколоченный дом, не дом, а простая хижина, подобная тем, которые ставят себе на зиму охотники и лесники.

Перехватив меч поудобнее, сэр Джеймс, не собираясь ни с кем церемониться и ждать хотя бы одну лишнюю секунду, ринулся вперед. Ударом ноги он вышиб сколоченную из гнилых зеленоватых досок дверь и ворвался внутрь.

Резкий запах… Не пройдя и трех шагов по скрипучему полу, паладин сразу ощутил стоящую здесь вонь, что безжалостно проникала в ноздри, от нее просто мутнело в глазах… В доме было довольно темно, да еще и все затянул горячий пар – в углу был разбит огромный очаг, отбрасывающий багровые отсветы на стены этого жалкого жилища, на огне стоял здоровенный чернобокий котел, в котором могли бы уместиться пять таких рыцарей, как сэр Джеймс. Вода в посудине уже давно кипела. У стены располагалась большая кровать, прикрытая – и правда, какой ужас! – покрывалом из бледной человеческой кожи, напоминающим лоскутный плащ, грубо сшитый толстыми нитями. Почти все место в доме занимали кучи тряпья, порванного и окровавленного, сваленные как попало. Больше всего ужасала груда сапог и различной обуви, громоздящаяся неподалеку.

Сквозь пелену пара, вырывающегося из котла, стоящий в дверном проеме рыцарь смог разглядеть похищенную даму. Леди Изабелла сидела в противоположном от камина углу, связанная по рукам и ногам, в рот ей была заткнута какая-то грязная тряпка, на щеках графини блестели дорожки от слез, а веки распухли и покраснели. Но, слава Хранну, она была жива! Появление спасителя пленница восприняла с должной радостью, хотя юный рыцарь предпочел бы обойтись без этого – она начала плакать и биться еще сильнее, не в силах освободиться от пут. Она, видимо, что-то пыталась ему сказать, но кляп не позволял ей вымолвить ни слова, и рыцарь слышал лишь приглушенное мычание.

Паладин бросился было к даме, когда услышал за спиной яростный рык. С ходу рубанув мечом вокруг себя, воин резко обернулся.

Перед ним на пороге стояло и выло от боли поистине жуткое существо: огромная сгорбленная фигура. Поистине говорят: у страха глаза велики. Когда сэр Джеймс отошел от потрясения, он понял, что людоед возвышался всего лишь на полфута над ним. У монстра была совершенно лысая угловатая голова и резкие, похожие на орочьи, черты лица: крючковатый нос с вывернутыми ноздрями, раскосые желтые глаза, выдающиеся скулы. Крепкие руки (теперь одна – своим стремительным ударом рыцарь удачно отсек левую кисть чудовища, отчего тот стоял и выл, держась за кровоточащий обрубок), мускулистые ноги и широкая грудь, прикрытая какими-то лохмотьями, производили поистине жуткое впечатление. Всем своим видом людоед напоминал орка из далекого Со-Лейла, да и разило от мерзкого чудища не лучше. Единственное, что у него было от человека, – так это светлая, даже скорее бледная, приличествующая покойнику кожа.

Людоед не слишком долго печалился об утрате. То, что рука не вырастет заново, он понял уже на вторую минуту завываний. Схватив уцелевшей кистью прислоненную к трехногому столу огромную шипастую дубину, здоровяк набросился на остолбеневшего человека. Под ветхой крышей лесного дома началась схватка…

Сэр Джеймс едва успел отскочить вбок и отвести дубину клинком, но удар был так силен, что меч просто вылетел из его руки. Вторым ударом людоед все-таки достал рыцаря. Тот не успел полностью уклониться, и дубина врезалась в плечо. От удара человек покатился по полу вслед за своим оружием. Шипы пробили стальной наплечник и вонзились в плоть, не менее двух надломилось и застряло в теле. От боли в глазах потемнело, безвольно обвисшую руку рыцарь уже почти не ощущал. На удивление быстро начались лихорадка и бред, поскольку сэру Джеймсу явственно показалось, что дубина вдруг громко сказала: «Ой», когда людоед поднял ее снова.

– Моя прическа испорчена! – мерзким голосенком провизжала дубина. Мутнеющим взглядом паладин заметил на грубом дереве людоедского оружия будто вырезанную тупым ножом злобную морду с узкими щелями глаз, косыми ноздрями и оскаленной пастью. – Бей его, Люрзак! Мы сварим его и вытащим шипы из нежного мяса!

Однорукий людоед подошел к распростертому рыцарю и поставил ему на кирасу свою тяжелую ногу. Прямо перед глазами человека торчали грязные длинные когти – обуви монстр не носил.

Не понимая, что делает, уже ведомый одним только инстинктом самосохранения, рыцарь зажег священным пламенем свой доспех.

– Уууу! – взвыл людоед и резво отскочил в сторону. Он начал прыгать на одной ноге, потирая морщинистой ладонью обожженную ступню. Дубина отлетела на пол, где и осталась лежать, грязно ругаясь.

«Так вот чего ты боишься, – смекнул сэр Джеймс. – Огонь – твоя слабость». С огромным трудом рыцарь встал на колени, подполз к мечу. Вскоре заполыхал и клинок.

Такого ужасного зрелища монстр не смог вытерпеть – он просто схватил дубину и с криком боли и отчаяния бросился прочь из дома.

Меч и кираса погасли. Спустя миг раскаленная докрасна сталь вновь стала белой. Едва не теряя сознание, рыцарь пополз к леди Изабелле, которая все еще билась в своем углу. Под руки попадались грязные обрывки одежд тех несчастных, коим не посчастливилось избежать черного котла ненасытной твари, кое-где валялись человеческие кости, обглоданные и жуткие. Позеленевшего от отвращения и берущей свое лихорадки паладина тошнило – должно быть, какое-нибудь колдовство, или шипы на дубине были смазаны дурманящим ядом, но он все полз и полз. Вскоре рыцарь добрался до леди, руки не слушались, в глазах все плыло, поэтому нет ничего удивительного, что сэр Джеймс долго возился с путами, освобождая даму.

– Это все моя вина, – прохрипел он. – Только я виновен… я заснул и…

– Нет, сэр Джеймс, – запротестовала графиня, – вы спасли меня! Вы заслужили мою вечную… Сзади, сэр Джеймс! – вдруг закричала она и отпрянула назад.

За спиной стоял кучер Джереми, эта огромная сгорбленная мышь, скалящаяся своими гнилыми зубами. Теперь это существо действительно напоминало большого грызуна, стоящего на задних лапах. Хотя, быть может, это все из-за раны, из-за того, что все в голове рыцаря перемешалось? Наверное… Глаза кучера покраснели, нос удлинился, а над верхней губой прорезались тонкие звериные усы. Два прямых зуба, торчащие сверху изо рта, два больших серых уха да длинный хвост, обвивающийся вокруг крысиной лапы. Такое могло привидеться только в предсмертном бреду…

Монстр замахнулся кривым ножом на стоящего на коленях рыцаря. Паладин извернулся и схватил зверя одной рукой за подол гербовой ливреи, притянул его к себе, а другую сжал в кулак. Вообще-то рыцарь не признавал грубого, присущего слабым невежественным крестьянам мордобоя, но сейчас не было времени и желания рассуждать, и полыхающая латная перчатка влетела в скулу слуги-предателя, оставив вместо его оскаленной морды обожженную маску и проступающий из спаленной кожи обугленный череп. Завоняло горелой плотью. Прислужник людоеда грохнулся замертво.

Рядом распростерся и обессиленный рыцарь. Его глаза медленно закрылись, из груди вырвался хрип. Раненое плечо подрагивало, кровь текла из раны по руке и груди.

– Нет, – заплакала графиня. – Джеймс, не умирайте!

А в ушах сэра Доусона, паладина Священного Пламени, стоял монотонный гул, словно железные кирки долбили проход в какой-нибудь шахте. А еще неизвестно откуда здесь взявшиеся собачий лай, цокот копыт и охотничьи рога.

Глава 10

Падение Истара

Там лес глухой в ночи стоял и град веселый в нем,
Кружился снег, бард песни пел, сливая мед с вином.
Народ, что жил там, был суров, хоть и отважен тоже,
Зима гостила часто здесь, но лето – не похоже.
Под стук копыт и скрип саней по всем лесным дорогам
Не волчий вой, а звонкий смех звучит предгорным хором.
Все пьют и пьют, но не кривись – всем хватит ночью грога,
Спешить пора – до праздника часов совсем немного!
Народ здесь весел, крепок, пьян и в меру дружелюбен —
Тут даже гном с потехою проглатывает ужин.
И пир горой, и лютни стон, и нет совсем забот:
Ешь, пей и вволю веселись: подходит Новый год!

«Праздник в Истаре». Народная праздничная песня

Вечер 5 сентября 652 года. День святого Терентия. Герцогство Истарское. Лес Дерборроу. Заброшенный тракт на Тэрион.

Человек дрожал. Дрожал, но не от холода. Вернее, не только от холода.

Старая лошадь неторопливо перебирала копытами, таща за собой простые деревянные сани, доверху груженные антрацитово-черным углем. Полозья оставляли на снегу две узкие дорожки. Быстро темнело, но, несмотря на это, никто не торопился зажигать фонари. Отсутствие света и привычного звона колокольчиков на упряжи говорило лишь об одном: предусмотрительный путник старался не привлекать к себе лишнего внимания в диком заснеженном лесу. В Дерборроу нельзя зевать, поскольку стоит хоть на миг утратить бдительность, как хитрые гоблины, и оглянуться не успеешь, перережут тебе глотку и отправят в котел…

Меньше всего углежог сейчас боялся быть съеденным, не за себя он переживал… Бедняк-херд сгорбился на передке, закутавшись в толстую медвежью шубу. На голову по самый нос он нахлобучил шерстяную шапку, а на руки натянул теплые перчатки. И все же дрожал…

Лошадь тянула сани по дороге к городу, дом был уже близко. Там углежога ждали теплый очаг, горячий грог и хмельной вересковый мед. Там его ждали отдых и ужин. Но не об этом он думал сейчас… Несчастного херда била дрожь, его трясло в лихорадке. Он не мог спокойно сидеть перед этой проклятой черной кучей угля, из которой немигающим взором глядела в спину Смерть. Враг затаился в россыпи горючего антрацита, и углежог прекрасно знал об этом. Знал и ничего не мог поделать. Он просто правил лошадкой, с каждым мнгновением приближая врага к своему дому.

Человек уже не думал о морозе, не думал он и о снеге, что белыми пушистыми горками лежал на плечах и шапке. Все его мысли занимал лишь уголь, каторый он вез к городу. Он не хотел ехать домой, но не мог не подчиниться. Страх полностью сломил его волю. Тайна, которую он не мог ни с кем разделить, эта мука безысходности терзала сильнее клещей. Что же он делает? Углежог и сам толком не знал. Было лишь понимание того, что, если он не вернется в город, его близкие умрут. Перед глазами застыло вовсе не предвкушение вкусного ужина, а его дети: маленькая дочь и чуть старше ее сын. Они не шевелились, а к горлу обоих были приставлены кривые кинжалы…

Когда углежог выехал на открытое пространство, он испуганно оглянулся на покинутый лес. Обледенелый бор скрипел ему вслед ветвями, ветер что-то насмешливо шептал, и откуда-то с северо-запада, от гор, слышалось далекое неясное ворчание, походящее на барабанный рокот.

Человек хлестнул лошадь, и сани заскользили быстрее. По сторонам к дороге подступали уже не деревья, а низкие, припорошенные снегом пеньки. Со всех сторон Град Рейнгвальда от леса отделяла вырубленная просека в милю шириной, чтобы врагам негде было укрыться на подступах к палисаду.

На сани легла тень от высоких укреплений гордого Города Без Лета, и кобыла встала. Врата Бреканбора, достаточно удобные, чтобы мог проехать конный, не пригибая голову, но не больше, были, конечно же, закрыты. По обеим сторонам возвышались деревянные башни с закрытыми ставнями и грубоватой резьбой в виде дерущихся медведей. К кольцам над окнами подвешены масляные фонари; огоньки сейчас ярко горели, освещая пространство у ворот. Из каминных труб на крышах поднимались ленивые струйки дыма – воины грелись у очагов.

Углежог ловко спрыгнул с передка и громыхнул в ворота, затем еще раз и еще.

Истарские привратники славились своей неповоротливостью и неторопливостью, если не сказать – ленью, но больше всего они любили поболтать с приезжим, и пусть тот замерзает под стеной – неважно. Главное – почесать языком, отогнать скуку, ведь на посту стоять еще добрых полдня. Углежог прекрасно знал, что ему нипочем не избежать долгого разговора под падающим снегом.

Спустя некоторое время окно одной из башен отворилось, и показалась лохматая борода. На голову стражника был надет шлем с меховой подкладкой и стальным наносником. Взгляд оказался неприветливым – солдата оторвали от теплого очага и чарки дымящегося сладкого грога.

– Открывай ворота, борода! – неуверенно крикнул углежог. – Аль медведь на ухо наступил – не слышишь, гремлю битый час!

Привратник сразу же заметил дрожь в его голосе, но не придал этому особого значения, и вправду – истарский мороз крепко щекочет людей: оттого и дрожат. И пусть ты нацепил теплый кафтан и шапку – холод всегда найдет лазейку, подобно крысе, пробирающейся к позабытой краюхе сыра.

– Ты откудова уголек-то везешь, трудяга?

– Да из ям дальних, Горрехарских. – Приезжий отвел взгляд. Кулаки бессильно сжались, а из глаза по черному от угля лицу потекла злая колючая слеза, тут же обратившаяся в лед.

– Так уверяли же, что нечисть какая-то завелась в тех ямах! – Привратник припомнил россказни прошлого дозора.

– Да врут все! – стараясь, чтобы голос звучал как можно искреннее, ответил углежог. – То Грикхил, троллья башка, решил закурить трубку близ ям, вот они и полыхнули не ко времени. Хе-хе. У Грикхила с тех пор брови и борода обожжены, а нос – что твоя свекла. – Смех его был невеселым.

Быть может, еще не поздно? Просто сказать этому стражнику, просто крикнуть, подать сигнал тревоги, ведь он еще может успеть, но… дети.

Привратник расхохотался, представив себе неудачливого углежога.

– Ну, чего ждешь-то, борода? – потирая задубевшие от мороза руки в перчатках, проскрипел приезжий. – Отворяй ворота, ведь без энтих вот саночек вам в караулки и одного уголька не выделят на обогрев.

По-видимому, стражник подумал, что замечание имеет под собой весьма серьезный смысл, поэтому быстро кивнул и, захлопнув ставни, исчез где-то в башне. Спустя пару минут послышался скрип поднимаемых засовов, и северные врата Истара открылись, пропуская сани. Враг был в городе.

* * *

Его звали Каму-Кин, и был он из славного рода Гаручей. Он был молод – всего около шести сотен лет[25], и довольно красив: его длинный горбатый нос, свешивающийся к подбородку, вгонял в зависть не одно племя из Тэриона (ведь всем известно – чем длиннее нос, тем ближе удача). Острые, как наконечники стрел, клыки гоблин регулярно подтачивал и полировал – они были настолько крепки, что могли прокусывать даже металл. Спутанные черные волосы он собрал в узел на макушке и никогда его не распускал. Действительно, зачем? Гоблины ведь не моются и воду не жалуют. Среди собратьев Каму отличался довольно высоким ростом – лишь на голову ниже среднего человека – и сильными руками с крепкими цепкими пальцами, способными задушить практически любого, кто встанет у него на пути. Длинноносый Гаруч принадлежал к касте Кинов[26] и умел проделывать совершенно невероятные вещи, отчего его прозывали Ветром-В-Ущелье и Льдом-На-Тропе. У Каму было много прозвищ – собратья не скупились. Гоблин славился своей непревзойденной ловкостью и по праву считался искуснейшим в горах убийцей.

Мастерство быстро отнимать чужие жизни Каму начал осваивать еще будучи ребенком. Однажды в раннем детстве его поймали охотники из мерзкого Икстааре. Они запихнули карлика в мешок с дичью, предварительно обмотав веревками и пропустив одну из них ему через рот, чтобы не кусался и не выл. Вместе с другой добычей они потащили маленького гоблина в город, чтобы там продать или попросту сделать из него чучело, подобно тем его высушенным собратьям, которыми был украшен весь злобный Икстааре. Чучела карликов сидели на крышах домов и башен, раскачивались на веревочках над улицами: трупы гоблинов уже не считали даже трофеями, ныне они являлись не более чем предметами быта, подобно топору на стене или резному стулу. Каму не хотел к ним присоединяться, ой как не хотел. Желание жить пересилило и страх, и помутившую сознание ненависть к тюремщикам. В голове один за другим начали разматываться узелки на веревке его плена – он быстро придумал способ сбежать. Сперва гоблин сломал себе руку и вытащил ее из петли. Превозмогая дикую боль, непослушными пальцами он высвободился из пут, острыми клыками незаметно прогрыз дыру в мешке, набитом дичью, и, дождавшись ночи, выбрался на свободу. Лишь кривой месяц, подглядывающий из-за туч, да снег, что падал, не переставая, были свидетелями того, как ловко он прокусил горло своего тюремщика. Гоблин убил во сне всех охотников – никто из них не вернулся в Колючий Город. После этого он сбежал и, спасаясь от метели в предгорьях, попал в пещеру, принадлежавшую касте Кинов – самых умелых и ловких убийц людей и гномов. Кины приняли мальчишку и воспитали его, научив своим тайным премудростям.

Множество вылазок совершил Каму Топор-По-Шее, десятки людских голов принес он в пещеру Черепов Голбадога, поселения Кинов. Среди трофеев было даже несколько гномьих бород. За гоблином числилось пять похищенных белокожих красавиц и восемь человеческих детей, вкус нежного мяса которых он не забудет никогда. Несколько зим назад он даже достал для Его Зверского Величества короля Дорза Кривозубого мешок золотых терников[27], ловко позаимствованный у человеческого сборщика податей. Именно тогда он заслужил доверие короля Кривозубого, что было для него высшей честью. С того дня король начал отправлять ловкого гоблина на самые тайные-претайные опасные задания. И это было именно таким.

Каму крался под стенами домов, осторожно заглядывая в окна. Несколько убитых собак остались лежать в окровавленных сугробах там, где он проходил. Собак гоблины не любят больше всего. Эти твари всегда готовы в самый неподходящий момент предупредить человека: «Кто-то крадется у тебя за спиной, хозяин! Кто-то точит зубы по твоей глотке! Кто-то совершает последний прыжок!» Они не раз выявляли его присутствие, чуя незваного гостя своими проклятыми носами, и мерзким лаем спасали от неминуемой гибели его жертвы. Он ненавидел их. Ненавидел и никогда не упускал случая вонзить им в брюхо кривой нож или метнуть заточенное лезвие.

Каму высунул нос из-за приоткрытой ставни и заглянул в освещенный очагом и масляными лампами дом. Большая семья сидела за столом. Много людей: и молодых, и старых. Вкусные лакомые детишки с нежным мясом и горячей сладкой кровью носились вокруг стола, мельтеша в какой-то своей игре. А на самом столе чего только не стояло! И куропатки, и поросята, и гуси, и перепелки – и все жареные, печеные, тушеные.

– Уууу, – тихо заскулил Каму, впервые в жизни пожалев, что не родился человеком. Больше всего ему сейчас хотелось посидеть за таким столом, впиться зубами в куриную ножку, попробовать то, что белокожие пьют из своих кубков и рогов. Ему бы просто погостить в теплом уютном доме, несмотря на то что почти все его родичи предпочитали темные прохладные пещеры, руины старых башен и сырые подземелья. Он вдруг представил, как садится на мягкий, обитый медвежьей шкурой стул, как подставляет обмерзшие ноги к камину, как…

Тук-тук. Каму едва не стукнулся лбом о ставню от неожиданности. Гоблин стремительно нырнул в большой сугроб и, только уверившись, что никто не кричит и не бежит с мечом наголо по его душу, осмелился высунуть из снежной кучи нос и осторожно выглянуть наружу. Прозорливые хитрые глазки блеснули в ночи.

В нескольких шагах от затаившегося гоблина у двери переминался с ноги на ногу невысокий сгорбленный человек, трущий задубевшие руки одна о другую. Подле него стояла тачка. Должно быть, это именно он стучал в двери, чем так испугал гоблина. И как это человек его не заметил, ведь Каму был совсем рядом?! Наверное, это оттого, что беспечным людишкам даже в голову не может прийти, что враг проник к ним в город.

– Чего тебе, херд? – спросил грубым мужским голосом широкоплечий здоровяк в дорогом меховом плаще, открывший дверь.

– Уголь продаю, ваша светлость. – Судя по голосу, угольщик был молод. – Не хотите ли растопить печечку, распарить косточки?

– Проваливай отсюда, херд, пока собак не спустили. – Хозяин дома захлопнул дверь.

– Бансротов марл, – прохрипел ему вслед парень и, крепко схватившись за ручки тачки, покатил ее дальше по улице, к следующему дому.

Тачка с углем неимоверно скрипела, оставляя на снегу тонкую дорожку от колеса. «Черного камня», как его называли родичи Каму, в тачке было еще довольно много, и человек упорно катил ее перед собой, подставляя потемневшее из-за постоянного нахождения подле угольной ямы лицо холодному ночному ветру.

«Это плохо, – подумал гоблин. – Если человечишка будет всю ночь бродить по улицам, он может заметить Каму. А Каму ведь не хочет, чтобы его заметили…»

Убийца вытащил из-за пояса кинжал и выбрался из сугроба. Шаги осторожного Кина не были слышны, будто даже снег, едва покрывавший доски настила, боялся скрипнуть под его сапогами. Гоблин незамеченным подобрался к парню со спины. Глянул по сторонам. Никого. Сморщенная ладонь Каму обхватила лоб углежога, с силой оттянув его голову назад. Клинок резко прочертил широкую алую линию на бледной шее человека… Раздался негромкий хрип. Тело в руках убийцы несколько раз дернулось, после чего гоблин аккуратно опустил его на настил. Каму оттащил человека за ближайший дом, туда же отправилась и тачка с углем. Не пройдет и пяти минут, как снег полностью заметет следы крови – все было проделано тихо, аккуратно, «не обжигая пальцев». Гоблин прислушался: в доме раздавался немолодой женский голос – то бабушка читала внукам сказку. Никто ничего не услышал. Никто ничего не увидел. Никто ничего не узнал. Морозная ночь скрыла злодеяние.

– Вот и все. – Убийца облегченно вздохнул и продолжил свой путь по улице к центру города. Уши его чутко улавливали любой звук по сторонам, а глаза выискивали в небе то, зачем он, собственно, и пробрался в Икстааре, тайно скрываясь. Несколько мгновений гоблин щурился, пытаясь разглядеть что-то сквозь почти сплошную пелену падающего снега, пока наконец не приметил кое-что необычное. Небольшой еле видный огонек покачивался из стороны в сторону прямо в ночном воздухе. Тьма и начинающаяся метель делали свое дело – драконову башню было совсем не различить в ночи, если только не подойти к ней в упор. Что Каму и поспешил сделать.

Скользкие ступени-перекладины сменялись одна за другой. Десяток, два, три… сколько же их еще, этих мерзких неверных жердинок, от которых так стынут пальцы?

Дозорный мерз на площадке, совсем не позаботившись оглянуться, повернуть голову туда, где был прорублен люк, ведущий на лестницу, – это его и погубило.

Каму аккуратно высунул нос из дыры, увидел, что солдат стоит на противоположном конце площадки и пытается согреться при помощи фонаря. Сжимая в зубах кинжал, гоблин привязал к последней перекладине лестницы один конец своей веревки, другой скрутил в затягивающуюся петлю. Затем Ловкий Кин бесшумно вылез наверх. На цыпочках он подкрался к человеку и, стремительно набросив петлю тому на шею, с силой толкнул в спину. Стражник рухнул с башни, смахнув при этом вниз фонарь. Кроме предсмертного хрипа и хруста сломавшихся позвонков солдат не издал больше ни звука. Веревка затрещала, но выдержала. Человек повис за ограждением, размеренно покачиваясь из стороны в сторону.

Каму стал единовластным хозяином драконовой башни. Первая часть задания была выполнена: никто теперь не посмеет ею воспользоваться.

Огонь. Гоблины любят огонь, живя в глубинах гор, возле источников «багрового духа». Они куют, плавят металлы, создавая поистине устрашающие вещи, но сегодня одному из рода Гаручей огонь нужен был вовсе не для того, чтобы на свет появилось какое-нибудь новое гоблинское уродство.

– Костер должен быть виден издалека, чтобы привлечь побольше черных странников из ночных лесов. Хе-хе-хе… – захихикал себе под нос Каму, оглядывая площадку.

Кругом ничего не было, только лишь сугробы да старый колокол с перерезанным языком – гоблин уже постарался, а то еще брякнет невзначай.

– Карги и Рюки! – разъяренно прорычал Каму. – Как же разжечь огонь?! Подпалить башню?

От злости и негодования гоблин с размаху шмякнул ногой по сугробу.

– Ууу! – провыл в ночь крючконосый Кин. Едва себе пальцы не переломал! Даже сапог не слишком помог. Под сугробом было что-то большое, твердое и деревянное…

Каму начал остервенело разгребать снег, пока не увидел крепкое полотно, растянутое на кольях поверх какого-то сооружения. Кинжал блеснул в свете заснеженных звезд. Гоблин перерезал веревки и сдернул ткань. Под ней оказался огромный лук, установленный на подставку. Рядом, в припорошенном снегом сундуке, оказалась тетива, а заостренные стрелы размером с полгоблинского тела лежали поленницей у края ограждения. Здесь же нашлась железная банка с горючим маслом и столь необходимое гоблину огниво.

«Вот так удача!» – подумал Каму, споро натягивая тетиву на плечи лука: ловко продел рога в петли и затянул их как следует.

– Эх-хе… эх-хе, – пыхтел гоблин, пытаясь зарядить орудие. Ничего не получалось – этот канат оказался слишком тугим для него. Что же делать?! Ловкач внимательно рассматривал все сооружение. А для чего, интересно, здесь вот этот рычажок? Ха! Сегодня Тринадцать Злобных благоволят ему. Рычажок здесь именно для того, чтобы эта упрямая веревка отползла назад.

Немного повозившись с рычагами и уровнями, Кин сумел опустить ложе, нацелив лук не в небо, а, наоборот, в заснеженную землю… в осыпаемый метелью Колючий Город.

Гоблины славятся тем, что могут разжечь огонь в любую непогоду, будь то проливной дождь или же снегопад, как сейчас. Огниво чиркнуло, искра прыгнула, словно алая блоха, на тряпку с маслом, обмотанную вокруг наконечника большой стрелы.

Каму выбил крюк. Стрела соскочила и устремилась вниз. В следующий миг послышался глухой удар, крытая соломой крыша какого-то дома ярко вспыхнула.

Большой костер! Большой огонь! Гори ярко! Гори жарко!

Люди внизу что-то вопили – они-то боялись огня в отличие от него, умельца Каму. Они не радовались желтым языкам костра, нет. Они, трусливые и жалкие, пытались потушить пожар… Тщетно – весь дом уже пылал, объятый пламенем. Двойной знак был подан. Первая его часть предназначалась войску короля Дорза, вторая – Страшному Логру.

Спустя мгновение где-то в окрестных лесах раздался дикий крик. Его поддержал многоголосый хор противных тонких голосков и яростных хриплых возгласов.

Вздохнув с облегчением, Каму опустился прямо в кучу снега на площадке драконовой башни. Он заслужил немного времени, чтобы отдохнуть. К списку его прозвищ сейчас можно было смело добавить: «Сломавший-Зуб-Икстааре» или «Поджигающий Ночь». Кин был очень горд собой. Он выполнил задание, за которое не хотел браться никто из гоблинов Тэриона.

* * *

– Аккари-геррниге! Аккари-веррниге![28] – громче всех кричал воин в грубо скованном шлеме, ржавой кольчуге и тяжелых остроносых башмаках из металла, которые кователи заварили прямо на его ногах. Длинные зеленые волосы, цветом походившие на хвою сосны, спутанными прядями облепляли сутулую спину. Одно плечо возвышалось над другим, а локти торчали в стороны, словно изломы веток. Жуткое, усеянное бородавками лицо, с длинным носом, лягушачьими губами и подобным шишаку острым подбородком пряталось под душным забралом, отчего гоблин громко пыхтел и пускал слюни через прорези.

Стрела свистнула над головой. За плечом раздался короткий хрип, и в снег уткнулся носом еще один родич. Кен-Ним покрепче сжал короткий меч и прижал к груди старый трофейный щит. Некогда эта обитая разрисованной кожей громадина принадлежала какому-то солдату из армии людишек, но сегодня в бой ее тащил невысокий кряжистый гоблин из касты Нимов-воителей. Слово «Ним» с гоблинского можно было перевести, как «Тот, кто пронзает твое сердце мечом» или «Тот, кто отрубает тебе руки». Но было еще одно значение: «Тот, кто разрывает тебя на части». Нельзя не согласиться, что во всех смыслах Нимы были отнюдь не теми, кого бы вы пригласили к себе на ужин или с кем пожелали бы завести приятный разговор. Любое из значений слова «Ним» для защитников Города Без Лета было одно хуже другого.

Вытаптывая снег, Нимы бежали по вырубленной проплешине к грозному Икстааре, что скалился им острыми кольями палисада и плевался в гоблинов стрелами с калеными наконечниками. Колючий Город был все ближе и ближе, над одним из его домов в небо поднималась дымная туча, а отблески пламени разливались кругом. Ночь, подсвеченная пожаром, горячила и радовала сердца гоблинов, но мерзавка-метель, танцующая над землей, застилала глаза, преграждала путь, смешивала ряды карликов из гор.

Гаручи неслись к стене, выставив перед собой оружие – центральной лавиной шла дружина Нимов, благородных (если так можно выразиться о гоблинах) воителей, закованных в доспехи, вооруженных мечами и щитами. За ними следовали простые бойцы: у кого-то были мечи, другие сжимали копья и топоры, но у каждого на поясе висел нож – ни один гоблин никогда не расстается со своим ножом. Стрелки оттягивали тетивы луков, а стрелы хрипели в полете, словно их уродливые хозяева. Когти, клыки и взгляды гоблинов были остры. От ярости, застывшей в узких глазках, и диких криков хотелось убежать и забиться в надежный угол, но защитники Истара не собирались прятаться.

Люди быстро поднимались на дозорные пути стен. Яростный крик в ночи разбудил многих из них. Северянам было не впервой бросаться прямо из постели в бой. Дерборроу не любил с собой шуток, здесь привыкли всегда быть начеку.

Еще одна стрела сорвалась с тетивы истарца и отрывисто свистнула. В катящейся вперед гоблинской волне в ста шагах от палисада раздался взвизг, и Кен-Ним скрылся под ногами наступающих собратьев.

* * *

Веррнике из рода Кнеххов был очень напуган. Кругом багровые, готовые облизать пламенем факелы, обезображенные яростью лица и оскаленные пасти. Повсюду хищный блеск клинков и лезвий. Странно, как его еще не задавили, ведь он едва ли достигал до груди другим гоблинам, и окружающие возвышались над ним, как скалы. В горле пересохло, и все тело болело – все-таки маленький гоблин не был рожден для войны, боевых переходов и сражений. Еще четыре дня назад его делом было пасти своих трех крохотных горных козлят, Джека, Тома и Мэри (которых он назвал в честь трех героев-людей из сказок, что рассказывала ему бабушка), но теперь их больше нет. Когда на семи вершинах в горах Тэриона начали бить барабаны и был объявлен общий сбор, прислужники старейшин забрали их у него. Веррнике не хотел отдавать своих питомцев, но его никто не собирался слушать: их просто прирезали, сорвали с них белые пушистые шкурки и бросили тушки в котлы гаррба-вера. Он горько плакал, но и его самого силой выволокли из родной пещеры. Веррнике не понимал, что творится. Все, к чему он привык, разом изменилось, его жизнь превратилась в безудержный бег с еще сотней таких же, как и он, мальчишек. Их гнали по подземельям к Галбадогу. Багровый свет факелов лился со стен, а все звуки заглушали крики старого гоблина, сидящего верхом на огромной крысе и яростно лупящего спотыкающихся кнутом. Тихие и пустынные обычно подземелья напоминали сейчас раскаленное бурлящее варево, вылитое из опрокинутого котла, – то были гоблины. Десятки их, вооружившись, шли к главной пещере. Сотни, уже сформированные в отряды, маршировали, грохоча коваными сапогами по камням. Принцы, едущие верхом на гигантских крысах и облаченные в дорогие доспехи, спешили лицезреть своего отца, короля, ведя за собой отряды избранных воинов. А барабаны на вершинах все продолжали стучать, точно семь горных сердец…

Вскоре все ворота, выходящие на поверхность, распахнулись, выпуская под падающий снег тысячи гоблинов. Ночь опустилась на горы, а в ущелье безудержно танцевала метель. Жители Тэриона отбрасывали на скалы причудливые тени, кривляющиеся в свете факелов. Спустя короткое время Гаручи подошли к концу ущелья. Здесь стояли креггары, королевские глашатаи и придворные музыканты. Веррнике слышал, что у людей таких называют менестрелями и бардами. Одни креггары задули в трубы, вырывая из них тошнотворные звуки пронзительно воющего ветра, другие затянули песню. Сперва из-за барабанного рокота и воя труб слов было не различить, но вскоре песню подхватили сотни гоблинов. Она лилась по ущельям, ныряла в подземелья, вытекала на перевалы. Ее знали многие, но были и те, кто услышал ее впервые:

И это означало, что гоблины идут на войну. Идут в боевой поход. Уже несколько тысяч лет (по меркам Гаручей, конечно) не звучала эта крегга.

– Веррнике! – звал кто-то неподалеку, пытаясь перекричать гром гоблинского пения. – Веррнике! Где ты?!

Маленький гоблин завертел головой в поисках того, кто его зовет. Он подпрыгивал, пытался даже влезть на спину какого-то воина, пока его не стряхнули, как назойливую муху.

– Бабушка! – кричал Веррнике. – Веррге! Я здесь!!! Веррге!!!

Маленький пастух уже отчаялся быть найденным, когда чьи-то цепкие пальцы ухватились за его плечо и сильным рывком выдернули из толпы. В стороне от воинов стояли женщины, провожая их на войну. Как правило, никто здесь не лил слез, переругиваясь со своими мужьями. Старые свары и семейные разногласия доходили даже до обмена оплеухами. Какая-то довольно молодая и красивая женщина с силой дернула за ухо облаченного в кольчугу Нима. Тот заверещал от боли и отвесил ей пощечину. Она ответила ему когтями по щеке. После они прижались друг к другу и крепко поцеловались. «Попробуй только не вернуться, я сама разыщу твой труп и скормлю крысам! Верно говорила моя мама: сбежит от тебя твой Гракка, только в барабан стукнут!» Она снова отвесила ему оплеуху и в очередной раз поцеловала. Это была любовь…

– Веррнике! – Немного в стороне стояла пожилая гоблинша, закутанная в теплый шерстяной плащ. Ее длинные седые волосы походили на копну снега, а клыки были остры и отличались бурым оттенком.

– Бабушка! Они меня увели… Я не хочу… Джек, Том и Мэри… их съели!

– Ты должен, – оборвала лепет внука старая Веррге. – Ты должен доказать всем своим братьям и сестрам, что в тебе живет дух Нимов. Вот, держи… – Она протянула ему то, что хранила уже тысячу лет в своем ларце, не позволяя никому даже притронуться к его замку. Это был Зуб Тролля! Легендарное оружие, которое все семейство Кнеххов видело лишь на гобелене из кожи, что висел на стене в их родовой пещере. И теперь не кто иной, как самый слабый и маленький из всех внуков старой Веррге сжимал его рукоять! Зуб Тролля был вовсе не из металла. Собственно, это оружие и являлось полированным и заточенным клыком горного чудовища. Дедушка Веррнике, старый Кзырр, раздобыл его, победив в бою огромного монстра. Страх маленького гоблина сменился гордостью от того, что ему доверили такую великую ценность. Он, конечно же, не мог знать, что его дед попросту наткнулся когда-то в одном горном ущелье на скелет тролля и гордо выбил камнем один клык. При этом второй взять он не решился, поскольку и так был очень напуган.

Веррнике крепко сжал дрожащими пальцами перетянутую кожаными ремешками рукоять и заплакал. В его слезах смешались и страх за свою жизнь, и гордость за те надежды, которые возложила на него бабушка.

– Ты должен быть храбрым, как твой дед. – Старая Веррге потрепала его по щеке. – Ты должен почтить его память, убив этим ножом не менее трех людей. Хоть старый Кзырр и погиб, раздавленный камнепадом, ты должен помнить, что он глядит на тебя из метели и ждет храбрости в твоих глазах.

Бабушка не призналась внуку, что собственноручно обрушила на голову своего супруга дождь из камней, когда он проходил под скалой, – она вызнала, что старый проныра утаил от нее восемь полновесных золотых монет и собирался их на что-то потратить, а среди женщин северных гоблинов такое не прощалось. Из всех своих потомков больше всего Веррге любила Веррнике, поскольку он почти не походил на Кзырра. Коротенькие волосы младшего внука глуповато торчали во все стороны, будто иголки у ощетинившегося ежика. Пока что они были серого мышиного цвета, но вскоре должны отрасти, потемнеть и налиться смолью, как и у всех членов его рода. Еще каких-то двести-триста лет, и остальные гоблины перестанут над ним потешаться из-за этого.

Матери своей, этой мелочной крысы Каррире, он не знал, и Веррге поклялась сделать так, чтобы никогда и не узнал. В Хартнаг-гаре, их родовой пещере, у него было сто тридцать восемь братьев и сестер, которым только повод дай посмеяться над самым младшим.

– Прощай, Веррнике, – сказала Веррге. – И попробуй только потерять Зуб Тролля.

– Прощай, бабушка, – прохныкал маленький гоблин…

С того момента прошло уже почти три дня. Спустившись с гор в лес Дерборроу, северные гоблины потушили факелы и стали ждать. Вскоре в ночи показалась пылающая желтая точка, и глашатаи скомандовали наступление.

Для Веррнике началась самая жуткая часть его похода. Они бежали. Чтобы не упасть, маленький гоблин держался за плащ бегущего впереди огромного Нима.

Вскоре они выбежали на лысую прогалину без деревьев, и вдали показалась деревянная стена, а за ней чернел город – средоточие ужаса и смерти. Так называлось это место в старых сказках. Огонь в городе пылал ярко, но вскоре его потушили, и жуткий Икстааре полностью погрузился во мрак. Полетели стрелы, кругом начали умирать сородичи…

Северные гоблины запели. Сотни различных песен и боевых креггов горланили Гаручи, и все они звучали зловеще, сливаясь в неразборчивый шум, жуткую какофонию, напоминающую скрежет тысяч мечей по камням. Все эти песни несли кровожадный смысл, каждой было не менее десяти тысяч лет. Еще предки нынешних гоблинов ходили в походы под звуки собственных криков и грохот барабанов. Но громче всех в ночное небо срывалась крегга «Нож», ее знал каждый гоблин из Тэриона:

Людей Веррнике не видел. Лишь острые стрелы свистели над головой, да подчас можно было услышать крики белокожих, прорывающиеся сквозь рев его сородичей.

Людей Веррнике боялся. Бабушка рассказывала ему о них множество страшных историй. Почти все ее сказки оканчивались тем, что человек убивал гоблина, делал из его тела чучело, которое потом показывал друзьям. Младший Кнехх вдруг представил себя в виде чучела. Застывший, будто кукла, с глупо растопыренными руками и стеклянными глазами, он был подвешен за крюк и покачивался на веревке под кованым канделябром в какой-то таверне… Пальцы едва не выпустили Зуб Тролля.

– Смелей, Веррнике! – раздался над плечом хриплый возглас. Маленький гоблин обернулся и увидел широкоплечего Гаруча в кольчуге и красном плаще. На голове его был шлем, а в руках – щит и меч. – Не трусь, племянничек! Мы разделаем, как свиней, всех людишек нашими клинками!

Веррнике узнал гоблина – это и правда был его родной дядя. Должно быть, бабушка велела ему присматривать за самым младшим из рода Кнеххов в первом для него бою.

Ужас этой ночи только начинал расцветать для маленького гоблина, точно цветок снежной лилии, пробившейся сквозь лед. «Не умереть… – то и дело повторял про себя Веррнике. – Не умереть… и не потерять Зуб Тролля».

* * *

Тысячи огней в лесу напоминали сверкающие глаза ночных тварей. Факелы горели, казалось, до самых гор. Широкоплечий человек в длинных одеждах разрядил арбалет в голову бегущего первым гоблина. Болт пробил не только шлем длинноносого карлика, но и грудь следующего за ним соратника. Северное оружие почти не давало сбоев и всегда было грозой для тех, кто на своей шкуре рисковал испытать его мощь. Барды сравнивали местные стрелы отнюдь не с иглами или даже с дождем, как в старых лирических балладах, а с гвоздями, которые забивают молотками во вражьи головы.

Сильные пальцы с легкостью оттянули арбалетную тетиву, настолько тугую, что большинство из здесь присутствующих мужчин смогли бы справиться с ней лишь при помощи крюка или подковки – эх, не то уже поколение! Болт улегся в ложе, но недолго ему там предстояло отдыхать. Человек выглянул из-за частокола и прицелился. Тетива стукнула. Преданный слуга подал господину новый болт и сам выпустил стрелу из тугого тисового лука длиной с него самого.

– С дороги! – раздался громкий возглас с лестницы. На стену поднимался человек с фонарем в руке. За ним бежали воины, на ходу достающие стрелы из колчанов. – С дороги!

– Одноглазый! – Арбалетчик обернулся. – Ты, я гляжу, не провалился в сугроб!

Фонарь Одноглазого высветил в ночи высокого старика в изумрудно-зеленом плаще, подбитом лисьим мехом. Длинный подол одеяния тянулся за ним по заснеженному дозорному пути на несколько шагов. Золотой обруч обрамлял седые волосы, широкая борода стекала на грудь. Мохнатые брови старика были нахмурены, а в суженых глазах плясали дикие веселые искорки. Он походил на разъяренного медведя, вставшего на задние лапы, – грузность, ширина плеч, могучее телосложение – все это были отличительные черты потомков Рейнгвальда по мужской линии. Герцог Рене Тенор собственной персоной… Подле старика лорда находился его извечный, как тень, спутник, слуга Глинервин. Со своими нынешними обязанностями – подавать господину болты и стрелять самому, – он справлялся безукоризненно. Конечно, опытный лучник бессмысленно тратил время, чтобы прислуживать герцогу, вместо чего мог бы успеть выпустить пару лишних стрел во врага, но древняя традиция не оставляла места сомнениям.

– Милорд? Вы уже здесь? – Одноглазый, напоминающий старого нахохлившегося филина, склонился в поклоне и погасил фонарь.

Рене Тенор вернулся к своему делу – при этом носом в снег тут же уткнулся еще один гоблин, а его голову раздавил чей-то кованый башмак.

– Нет, это все зимний сон, а ты спишь, комендант… иэххх… – Тугая, словно гномье упрямство, тетива арбалета зашла в вырез, болт лег в желоб, а палец – на спусковой крюк.

Комендант уже не слушал ворчливого лорда. В это самое время на дозорном пути в одном участке стены пятно света рассеяло ночь. И тут же к нему, словно голодные лесные насекомые, привлеченные огнем, устремились десятки гоблинских стрел.

– Кто это там зажег фонарь без приказа?! – заорал Одноглазый. – Быстро потушить!

Стена вновь погрузилась во мрак, и комендант бросился к привратной башне. Он руководил обороной палисада, расставлял лучников и громко ругался, почему до сих пор не бьют в колокол на драконовой башне. Поднимающиеся на укрепления воины, не останавливаясь, чтобы отсалютовать герцогу – нельзя было тратить время на церемонии, – спешили дальше по дозорному пути и занимали свои места.

Лучников на палисаде становилось все больше. Стрелы пели так же звонко, как сотни канареек в клетках. Снег и холод уже не заботили стрелков Истара – им сейчас казалось, будто они находятся не на ночном морозе, а подле раскаленного докрасна кузнечного горна. Пот стекал по лицам, а они все ковали. Ковали смерть для своих врагов.

Гоблинские лучники старались не отставать и прикрывали, как могли, своих пеших воинов, но погода была не на их стороне. Сильный встречный ветер мешал им, сбивая стрелы. Гаручи все равно продолжали тратить их понапрасну. Нимы были уже в двадцати шагах от стены. В их руках появились веревки с крючьями.

– Да чтоб вас! – орал где-то неподалеку Гехар Одноглазый. – Всех! Я хочу видеть всех на этой стене! Держать каждый фут! Всех на стены! Всех и каждого!

– Эх. Он снова забыл, Глинервин, – пробормотал герцог, разряжая арбалет в очередного неудачливого гоблина.

– Набат! – будто услышав лорда, проревел комендант. – Бейте в набат, собаки сонные! Живее!

Его приказ наконец-то был исполнен. Колокол застонал, город проснулся окончательно.

Каму-Кин, сидевший на драконовой башне, был в ярости – оказывается, люди не так глупы, как он думал, – у них есть второй набат! Спустя миг гоблин понял, что есть и третий…

Молодой воин крепко ухватился за веревку боевого колокола. Огромный металлический язык качнулся и ударился о литой бронзовый обод. Бум! Быстрее, быстрее принять нужный ритм – трагичный и зовущий. Война! Война пришла в Град Рейнгвальда.

Бум-Бум! Бум-Бум! Гоблины жили едва ли не в каждой пещере и норе, под каждым деревом в этих заснеженных лесах и обледенелых горах. Дикий нехоженый Север был для них местом, где они могли спокойно множиться, процветать и безнаказанно совершать свои злодеяния. Черные путники, как их порой называли, рыли подземные ходы, присоединяя к своим владениям пещеру за пещерой, пока под их контролем не оказался весь горный хребет. Хроники завоевания Тэриона гласят, что одной мрачной ночью многовековая вражда тринадцати самых многочисленных родов северных гоблинов вдруг взяла и прекратилась. Это случилось в тот миг, когда собравший для переговоров около дюжины своих врагов-королей Дорз Кривозубый, предводитель Гаручей, просто взял и перерезал им глотки. Он справедливо полагал, что в этом и заключается суть дипломатии по-гоблински – оторвать голову врагу, пока тот не проделал подобное с тобой. Вскоре после той кровавой резни Дорз объявил себя Верховным Королем Тэриона, а свой род – властителями гор и окружающих лесов. Используя обезображенные тела недовольных в качестве кирпичей, а их кровь – в виде раствора, Гаручи строили свое королевство. Перевал за перевалом хребты оказывались в их лапах. Переправы и броды всех горных рек, опушки и лесные тропы застонали под каблуком гоблинов. Никто не мог помешать подданным короля Кривозубого, ведь они благоразумно не углублялись в недра гор, где жили безжалостные Дор-Тегли и черные кобольды. Не смели они рыть еще глубже, туда, где из лавовых недр вылезали ужасные исчадия мрака – демоны подземного мира.

Не прошло и двадцати лет (по исчислению людей), как Дорз Кривозубый заковал весь Тэрион в жуткие кандалы. Правил старый уродливый гоблин так же, как его отец, дед, прадед и все остальные предки: каленым железом и безжалостным огнем. Срубая головы подчиненным за малейший признак неповиновения, косой взгляд или недостаточную покорность его воле, он единолично сжал всю власть в своих скрюченных пальцах.

Бум-Бум! Бум-Бум! Теперь подземные крепости Гаручей были разбросаны по всему хребту, объединенные лабиринтом переходов и туннелей. Попасть в них можно через разевающие свои черные пасти укрепленные пещеры, где всегда находилась многочисленная охрана. Люди называли эти пути Вратами в Темные королевства, и нечего удивляться, что к ним никто не смел приближаться.

Что уж говорить о самом ужасном месте хребта, которое, согласно древним легендам, звалось Голбадог, что значит – Сердце Гоблина. Главная пещера Гаручей пряталась в самом центре гор Тэриона и не привечала гостей и путников. Именно в ней располагались лучшие кузницы и плавильни. В темных глубинах гремели самые большие выработки и шахты, где день и ночь трудились сотни рабов, добывая золото, серебро и драгоценные камни. Сокровищница короля Кривозубого славилась далеко за пределами гор, но никто не смел даже помыслить о том, чтобы взглянуть хоть краешком глаза на блеск того золота и перелив цветов на ограненных рубинах, алмазах и изумрудах. Ужасные звери, что были в подчинении гоблинов, а также слухи о творящихся в их темных подземельях кровавых ритуалах и изощренных пытках вселяли ужас в сердце любого. Отряды безжалостных Нимов и Кинов неусыпно следили за сохранностью Желтых Дверей – так Гаручи называли вход в сокровищницу Дорза.

Но однажды случилось невероятное. Трое лихих гномов, казалось, полностью утративших разум, не побоялись проникнуть в душные и коптящие факелами подземелья Голбадога. Трое друзей пролезли незамеченными в гоблинский город, но пробраться туда оказалось намного проще, нежели не заблудиться в лабиринте пещер и туннелей. Стража поймала их и уже собиралась бросить в рабские ямы, когда они начали требовать немедленной встречи с самим королем, утверждая, что являются послами от правителей гномов. Незваные гости так складно врали и так реалистично грозились карами на головы стражников, что их незамедлительно провели к Кривозубому. Тот был настолько удивлен, что вполне логичная мысль о том, чтобы немедленно отрубить незваным гостям головы даже не посетила его разум. Вместо этого он пригласил мнимых послов составить ему компанию за обедом. Тут-то и произошло непоправимое. Больше всего старик Дорз любил свою ручную крысу Гоччи, обращаясь с ней не в пример лучше, нежели с собственными сыновьями и дочерьми. Незадолго до появления трех гномов любимец сбежал и где-то прятался. Можно себе представить, каков был гнев короля, когда превращенный в окровавленную лепешку Гоччи нашелся на каменном стуле одного из гостей. ��м попросту сел и раздавил бедное животное, не заметив его.

Тут уж даже исконно гоблинское любопытство не смогло пересилить ярость Кривозубого. Убийц Гоччи незамедлительно бросили в рабские ямы, и там они провели целых восемнадцать дней. Единственное, чего не учел король, – это то, что у гномов очень длинные языки и болтать они непревзойденные мастера. На вторую неделю пребывания в серебряном руднике мнимые послы подбили рабов в шахтах на бунт против их повелителей. Каким-то невероятным образом им удалось взорвать оружейные пещеры и арсеналы и, помимо всего прочего, проникнуть в пещеру сокровищ, прокопав – кто бы мог подумать! – лаз прямо из ямы пленников в центр тронной пещеры Дорза. Прихватив с собой порядочное количество сокровищ Кривозубого, гномы сбежали. Погоня не смогла настигнуть беглецов, и им удалось выйти сухими из воды. Нет в Тэрионе гоблина, который не знал бы проклятых имен Дорра, Гарра и Лорра, Безумных Гномов.

А сейчас они, к слову, находились на втором этаже таверны «Вереск», что располагалась всего лишь в двух домах от вышки набата.

Обстановка в комнате накалилась, как сказали бы хмурые Дор-Тегли, подобно лавовым сводам над головой. Шестеро гномов стояли вокруг круглого стола, в руках у рыжего бородача была секира, остальные сжимали топоры и кинжалы. Лори Неудачник стоял в дверях, ничего не понимая. Его рука конвульсивно дергалась, левый глаз судорожно моргал.

Высокий парень с белыми волосами в дорожном плаще застыл напротив распростертого на полу человека, походящего на дикого зверя. Шапка с головы мужчины слетела, когда он упал, по плечам разметались спутанные черные волосы. Его глаза, казалось, утратили все признаки человечности и налились смолью. Лицо исказилось. Щетина на подбородке и щеках стала напоминать звериную шерсть.

В левой руке беловолосый держал кривой ритуальный кинжал, в навершии которого сверкало серебром символическое изображение латной перчатки, ломающей меч. Знак Умбрельштада, крепости Про́клятых…

В стороне от всех стоял сгорбленный старик, опирающийся на посох, свитый из винных лоз.

– Нужно уже на что-то решаться, мой темный друг. – Маг кивнул Коррину. – Если ты обнажил оружие, рискни пустить его в ход.

– Никто ничего не собирается пускать в ход, старик. Я достал его лишь для того, чтобы избежать лишних вопросов и потери времени. Можете считать это знаком моей доброй воли. У меня нет желания с вами драться…

Он просто отпустил рукоять, и кинжал с глухим стуком вонзился в дощатый пол, немного покачался из стороны в сторону и застыл.

– Старик прав, – согласился Дори. – Нужно что-то решать. Набат заливается. Враг, должно быть, уже грызет клыками стены.

– Я с места не сдвинусь! – прорычал Ррайер, поднимаясь на ноги. Он обнажил короткий меч и направил его в сторону беловолосого.

– Джон, не спеши, – призвал к благоразумию товарища старый маг. – Не спеши… Слеза Алигенты молчит. Он вовсе не то, чем кажется…

– Какая еще слеза? – удивился Коррин.

– Верно! Что за чушь ты несешь, Безымянный?! – рыкнул Ррайер.

– Да что здесь вообще творится? – ничего не понимал, наверное, единственный из присутствующих, гном Ангар.

– Это… – начал оборотень и шагнул вперед, не опуская меча, – вовсе и не человек!

– Неужели? – усмехнулся Коррин: можно подумать, сам его обличитель был человеком. – Тогда скажи им, кто я.

– С радостью, нежить! – заревел Джон Ррайер. – Это некромант Белая Смерть! Коррин Белая Смерть!

– Прошу любить и жаловать. – Беловолосый с усмешкой склонился в поклоне.

– Ты – тот самый… Белая Смерть? – Лори казался ошарашенным больше всех. – Это твое лицо на плакатах… Слуга Черного Лорда…

– В отставке. – Улыбка сменилась усталостью на красивом молодом лице. – Я больше не Коррин Белая Смерть, больше не некромант и больше не враг вам.

– Значит, ты можешь вот так просто позабыть обо всех своих злодеяниях? – невесело усмехнулся Картнэм. – Убийства, мучения, пытки. Захотел и забыл? И требуешь, чтобы и мы также просто забыли? Я не перестаю удивляться наглости слуг тьмы!

– Не вам судить меня.

– Почему бы и нет.

– Потому что вы пытаетесь судить некроманта. Я – больше не Ступивший за край. Ныне я обычный человек. Проверите? – Не дожидаясь ответа, он вскинул ладонь и резко провел ею по лезвию направленного ему в лицо меча. Кровь потекла по руке. – Она горячая, можете сами убедиться.

– Разве такое бывает? – усомнился Долдур.

– Нет, не бывает, – сказал Картнэм. – Некроманты всегда остаются некромантами и, конечно же, всегда остаются врагами. Кровь их холодна, как лед, так же, как сердца, остановленные предсмертным мигом.

Коррин шагнул к нему и коснулся окровавленной ладонью его сухого запястья. Маг отшатнулся:

– Ничего не понимаю…

– Потом будем понимать… Давайте пока что его просто запрем, – Ангар начал рыться в мешке под столом, готовясь первым стянуть веревкой запястья темного мага. – А потом разберемся. Потом все разузнаем…

На лице Коррина появилась улыбка невинного ребенка. Что-то говорило, что он вовсе не боится гномьих угроз.

– Гном, неужели ты полагаешь, что я пришел сюда, чтобы меня кто-нибудь запирал? Да будь я Ступившим за край, вас уже всех не было бы на этом свете, верно, маг? – Коррин уставился на Картнэма и увидел короткий кивок. – Я мог бы просто уйти, но готов вам помочь в походе к пещере дракона. Но сейчас есть дело… гм… немного более срочное… В Истаре не так уж много воинов – лишь герцогские рыцари, дружинники да охотники. Все чужаки сражаются за Город Без Лета, почему я не могу? Это мой выбор, и я не спрашиваю вашего разрешения, мне просто не очень хочется, чтобы кто-нибудь из особо рьяных борцов с тьмой воткнул мне нож в спину. Но теперь поговорим о вас. Вы готовы драться? Встать на защиту Истара? Или нет? Решайте быстро – время уходит. Пора уже собрать все оружие, какое есть, и двигаться к месту сбора. Если вы, конечно, не бежите прочь из Града Рейнгвальда, что, должен признать, было бы весьма разумным решением, дорогие мои коротышки… эээ… прошу прощения, гномы.

– Может, просто вышвырнуть его в окно? – предложил скривившийся от оскорбления Конари, угрожающе поднимая кинжал. Гномы терпеть не могут, когда их называют коротышками, карликами, недомерками и прочими насмешливыми словечками, которые придумали для них трусливые люди, чтобы подчеркнуть свое превосходство в росте, раз ничем другим похвалиться не в состоянии.

– Да, прямо в снег! – едва ли не впервые в жизни поддержал брата-близнеца Голари.

– А я где-то слыхал о том, что сперва им нужно протыкать сердце осиновым колом, – мрачно заключил Кили. – Да и голову отрезать для верности.

– Нет, это для разупокоенных упырей, – подсказал Коррин. – Или носферату…

Гномы снова начали спорить о том, что именно им сделать с некромантом. Сам же Белая Смерть скучал, он уже пожалел, что предложил свою помощь Лори Дарвейгу.

– Молчать всем! – гаркнул Неудачник; все уже поняли, что в последнее время с ним лучше не спорить. – Я верю ему! А с тем, кому верит гном, можно спокойно пить эль за одним столом…

– Вот и пейте! – огрызнулся Ррайер. – Он вырезал у меня на теле свое имя! Он зло! Они никогда не меняются! Эти исчадия Бездны радуются только крови и мукам.

– Послушай меня, волк, – некромант сделал ударение на обращении; Джон Ррайер поежился, – ты ведь тоже не совсем человек. Скольких людей ты загрыз на своем веку?

– Все, – оборвал его Картнэм. – Хватит. Война на пороге, а вы здесь ссоры устраивать вздумали да словесные баталии. Не вижу иного выхода, кроме как принять помощь некроманта… бывшего некроманта. – Волшебник нехотя исправился под взглядом беловолосого человека. – Вооружайтесь, гномы! И мы подготовимся к бою. Я и Ррайер будем у статуи Алигенты. Когда все закончится, встретимся здесь, если будет на то воля богини-лучницы. О наших делах поговорим позже. – Никто не шевелился, никто ничего не предпринимал, словно бы не гремел за окном набат, снег не окрашивался кровью, а стрелы не свистели в каких-нибудь нескольких домах севернее. – Кто-нибудь против?!

Все тут же пришли в себя и замельтешили по комнатке. Лори начал возиться с какими-то механизмами на своем дивном арбалете. Из неразобранных мешков появились секиры, короткие мечи с прорезями на клинках и прочие инструменты, без которых в доброй драке не обойдется ни один славный гном. Кольчуги объяли крепкие тела, сталь сменила обычные одежды Предгорных.

Волшебник и оборотень вышли в коридор, сбежали по лестнице и, покинув таверну «Вереск», бросились на площадь Алигенты. Бывший некромант также не стал задерживаться в комнате номер «8»…

– Эй, Дори, ты ведь помнишь короля Кривозубого? – Ангар со злостью расхохотался, надевая кольчугу. – Не пора ли ему напомнить о нашем существовании? Чур, королевская голова за мной! Я прибью ее над притолокой двери, если когда-нибудь обзаведусь подобным твоему чуланом.

Рыжебородый промолчал. Действительно – что тут скажешь.

* * *

Рев гоблинов, их гортанные крики и утробный вой взлетали в небеса. Бой длился уже несколько часов. Прошла ночь, давно рассвело. Холодное солнце грозило перевалить на другую сторону полдня, а снег все так же падал и падал, не в силах замести лужи крови и утихомирить нещадный огонь, алчно облизывающий деревянные стены и соломенные крыши. Несколько домов, к которым смогли прорваться гоблины, ярко горели, и их не смогло бы потушить уже ничто, даже вода из ледяных озер – ночные путники знали толк в пожарах. Северные ворота были прорваны. Отряд рыцарей герцога отступал по главной улице, оборачивался, шел в контратаку, после чего снова отступал. Гоблины не спешили умирать под мечами благородных марлов – они рассеивались по городу, словно крысы по богатому амбару, пробираясь в самые неприметные лазы, скользя в узкие проходы меж домами, проползая под изгородями.

Человек, стоявший на пороге небольшого дома и оборонявший его от десятка резвых Гаручей, служил герцогу Истарскому Рене Тенору с семилетнего возраста: сперва пажом, а после и приближенным оруженосцем. Звали его Глинервин Брин. Он по праву считался превосходным лучником и умел выделывать со стрелами такое, что прочие называли не иначе как волшебством. Несмотря на то что Глин был рожден простолюдинкой, герцог лично обучил его бою на мечах. Сказать по правде, герцог Тенор, не имевший собственных сыновей, любил Глинервина, как родного, и верный слуга платил ему тем же, таская за господином повсюду подол его ярко-зеленого плаща. Самой, должно быть, важной заботой лучника было уследить, чтобы горячий по нраву и скорый на расправу старик не ввязывался во вредные для здоровья, опасные приключения – герцога всегда тянуло на различные подвиги, особенно во время охоты в лесах…

Взмах двумя короткими мечами, и еще двое уродливых гоблинов с длинными носами и сосново-зелеными немытыми волосами покинули этот грешный мир. Глинервин Брин всегда хорошо дрался, сколько себя помнил. Еще в детстве от его тисового посоха перепало многим недругам. Этот дом не достанется врагу, в том он дал себе клятву. Брин не знал лично того, кто здесь жил. Судя по скромному убранству и расположению на северной окраине – какой-нибудь небогатый херд. А учитывая присутствие почерневшей тачки в углу, можно было предположить, что дом принадлежал углежогу, честному трудяге, который возвращался сюда всякий раз после тяжелой ночи подле коптящей угольной ямы. Нет, Глинервин не собирался отдавать этот дом гоблинам. Это подтвердил еще один из Гаручей, свалившись в снег с пробитой головой. Меч прошил глазницу и вышел из затылка.

Выжившие враги наступали осторожно и походили на вставших на задние лапы, но не утративших свою ловкость кошек. Их здесь осталось всего шестеро, и умирать за так никто из них не торопился. Гоблины могли лишь надеяться, что кривые ножи и добытые где-то неудобные мечи помогут им сразить искусного воина, застывшего, как нерушимый камень, на пороге. Их не обремененные излишними мыслями о стратегии головы даже не подумало посетить озарение: «А ведь этот белокожий стоит в очень выгодном месте, братцы! Не оставить ли его в покое до тех пор, пока он сам не вылезет из норы, а уж только потом вонзить клыки ему в шею, грудь и плечи?!» Вместо этого Гаручи, скаля пасти, исходя вонючей слюной и яростно зыркая глубоко посаженными глазками, то и дело прыгали вперед. Человек пытался подцепить кого-нибудь из них на меч, словно кусок крольчатины на вилку, но ловкие карлики, резво отскакивая подальше, увиливали от него всякий раз. Бегать за ними слуга герцога не собирался.

В какой-то момент Глинервин просто опустил мечи, будто приглашая противников отведать его плоти. Он презрительно усмехнулся, чем сильно разозлил гоблинов – Гаручи не любили, когда их не воспринимали всерьез. Затем мечник взял и просто запел мерзеньким, тоненьким голоском сочиненную тут же неказистую песенку, чем вогнал бедных карликов в еще большую ярость:

Что тут началось… Гаручи запыхтели, словно котелки воды на огне, сморщили свои и без того не слишком-то привлекательные лица и даже побагровели, чем стали похожи на редьку. Всем скопом они бросились на человека, но двое из них тут же столкнулись друг с другом, еще один опустил нож на плечо четвертого, а пятый с шестым обменялись ударами локтями: тот, что был ловчее, сломал приятелю нос, а его соратник выбил ему глаз.

Глинервину оставалось лишь раздавать удары: тому пробей тщедушное тело, другому отсеки голову, еще одного насади на клинок, точно на вертел. Разозленные гоблины намного хуже владели оружием, чем спокойные и здравомыслящие. Поэтому, должно быть, не зря люди считают их неумехами, способными брать лишь количеством. И правда, кто может похвастаться тем, что видел здравомыслящего гоблина?

Последний упавший на доски настила труп был отмечен косой алой чертой, проходящей поперек его груди. Глинервин устало вздохнул, вытер снегом мечи и зашагал к баррикаде в конце улицы, где лучники его светлости еще отстреливались от врагов.

Два десятка из «Зеленых Стрел», личного герцогского отряда, были профессиональными лучниками. Эти люди не расставались со своим оружием с детства, еще тогда считая стрелы лучшей игрушкой, а протыкание ими чего-нибудь или, что лучше, кого-нибудь – весьма интересной забавой. Ребята они были надежные, проверенные. Командовал ими суровый истарский комендант Гехар Одноглазый.

И сейчас он в одиночку держал подходы к баррикаде, прикрывая стрелков от слишком резвых гоблинов, которым вздумалось запустить свои кривые пальцы в скрещенные колья заграждения.

Гехар был тяжелым человеком с недобрым нравом, но отличался справедливостью, рачительностью и воинским умением, благодаря чему прекрасно справлялся с управлением Городом Без Лета вот уже три десятилетия. Левого глаза он лишился с десяток зим назад, когда в этих землях появился злобный чернокнижник Лонекар Птичник. Проклятый колдун принес людям столько несчастий, что народ не смог больше терпеть, и в одну из холодных ночей на Птичника была объявлена облава. У Гехара был любимый сокол, с которым он всегда охотился. В тот раз комендант также взял с собой птицу в ночной лес. Когда отряд ехал по заснеженному тракту, всегда спокойный и тихий сокол вдруг ни с того ни с сего начал биться на левом запястье у Гехара. Он кричал и хлопал крыльями, а когда хозяин попытался его успокоить, клюнул его своим загнутым клювом в глаз… Так комендант получил особый «подарочек» от коварного, никогда не спящего чародея. Одним из своих заклятий подлец затуманил птице разум и заставил причинить вред любимому хозяину. Раненый воин придушил сперва собственного любимца, а после – и самого колдуна. Ныне скелет чернокнижника Лонекара Птичника обнимает каминную трубу на крыше комендантова дома, а сам старик возненавидел весь их колдовской род.

Сегодня здесь, кажется, не было никого из темного братства, а насчет ночных странников у старика имелось одно излюбленное убеждение: с Гаручами можно спокойно беседовать лишь тогда, когда их тела высушены и набиты соломой. Поэтому он не испытывал жалости, рубя секирой, словно дрова для очага, пытавшихся забраться на баррикаду гоблинов.

Слуга герцога Тенора, подойдя, даже застыл на несколько мгновений, любуясь мастерством и ловкостью старого воина. На завал из камней, укрепленный кольями, не мог вскарабкаться ни один крючконосый карлик, умываясь кровью всякий раз, когда суровый комендант дотягивался до них не знающим жалости оружием. Лучники «Зеленые Стрелы», названные так из-за цвета оперения их вертких тисовых красавиц, с невероятной скоростью оттягивали тетивы, но поток гоблинов упрямо не желал уменьшаться.

– Как наши дела? – Глинервин хлопнул Гехара Одноглазого по плечу.

Здоровяк-комендант от неожиданности рубанул секирой наотмашь. Герцогский слуга едва успел отскочить.

– Ты так не шути, Глин! – Комендант разъярился, ногой отбрасывая очередного гоблина прочь. – Едва не отправил тебя к Алигенте на пир!

– Вот и выпил бы грогу, – произнес Глинервин, отсекая уродливую носатую голову. – А то холодно что-то.

– Холодно ему! С нас уже десятый пот сошел, верно, ребята?! А ему все холодно!

– Так точно, сэр! – раздался в ответ стройный ответ двух десятков стрелков.

– Сейчас все согреются. По моей команде: шаг – стрела, три шага – стрела!

– Есть!

Лучники приготовились к боевому продвижению…

* * *

Огромное существо, выбравшееся из леса, едва сгустились сумерки, разбрасывало в стороны всех без разбора, как хорошо вооруженных марлов, так и бедняков-хердов с топорами для рубки дров. Вырванная с корнями и лишенная ветвей сосенка, которая вминала в промерзлую землю и дощатые настилы улицы людей, уже вся окрасилась кровью. Раздавленные, изломанные тела лежали там, где прошел монстр. Снег сыпался, как мука из дырявого мешка, и оседал на поверхности багровых луж, на белых лицах, на широко раскрытых глазах мертвецов.

Чудовище шагало вперед. Стрелы не причиняли вреда его каменной шкуре, и никто не мог подступиться к нему на расстояние удара мечом. Монстр ревел, будто созывая сородичей из окрестных лесов к ужину, и вскоре ему отозвался похожий слитный рев нескольких чудовищных глоток. Один был слышен уже внутри стен.

Такого огромного тролля никогда раньше не видел даже Гехар Одноглазый, проживший всю жизнь на краю полного этих существ леса. Чудовище превосходило по росту всех встреченных комендантом ранее едва ли не вдвое. Больше всего тролль походил на огромную уродливую статую, да такую, словно на его примере какой-то слепой решил попробовать себя в мастерстве резчика. Необъятное тело пряталось под плащом, сшитым из шкур животных и людской кожи, под этим лоскутным покрывалом смело можно было спрятать весь «Вереск», вместе с двускатной крышей, резными коньками кровли и чучелами трех танцующих гоблинов у трубы.

Голова тролля, напоминающая неровный кусок скалы, вся поросла длинными спутанными волосами – ни один брадобрей не смог бы привести прическу монстра в надлежащий вид, а любые, даже самые острые ножницы точно сломались бы, попытайся кто-нибудь подстричь эту ужасную гриву. В косматой черной бороде чудовища можно было заблудиться – словно старый черный занавес, она спускалась к самым коленям лесного жителя. За нею скрывалось толстое брюхо, плавно перетекающее из груди, а шея выглядела настолько короткой, что казалось, ее и вовсе нет. Лицо, а если точнее, морда уродливостью походила на гоблинскую, увеличенную в десять раз. Под низко надвинутыми бровями в глубине прятались глаза, сверкающие в сумерках зеленым светом. Нос тролля напоминал огромную, размером с зубец мельничного жернова, репу. Из отвратительного лягушачьего рта торчали кривые клыки.

Чудовище широко раздувало волосатые ноздри и, полусогнувшись, выискивало под ногами людей. Оно ревело, и в его голосе угадывались жуткие звуки горного камнепада.

– Лучники! – кричал старый комендант, пятясь и до боли в пальцах сжимая бесполезный сейчас топор. – Да стреляйте же! Чтоб вас!

Гехар не замечал того, что остался в полном одиночестве. Чудовище уже нависало над ним, как скала. Одноглазый видел, как в сумерках, точно совиные, блестят жуткие глаза монстра, а горячая дымящаяся слюна течет из его пасти. Старик рубанул тролля по ноге топором, но тот даже не поморщился. Оставленный на его голени широкий порез затягивался на глазах. Комендант отпрыгнул в сторону, увернувшись от огромной лапы, опускавшейся ему на голову, и рубанул топором со всего размаху. Тролль взвыл и ударил наотмашь гигантской дубиной. Морда чудища исказилась болью – еще бы: ведь только что он лишился половины когтистого пальца. Черная, как смола, и жутко вонючая кровь хлестала на снег.

Что же касается старика, он пусть и успел вовремя отскочить от удара, но зацепился сапогом за тело лежащего ничком воина и растянулся на земле. Монстр шагнул вперед и поднял ногу, намереваясь раздавить своего маленького противника.

– Гехар! – закричал кто-то.

Но было поздно – Тролль наступил на распростертого коменданта. Послышался жуткий хруст костей, и кровь брызнула из-под когтистой лапы.

– Нет! – заревел человек, видевший гибель Одноглазого. – Нет!

Воин Истара в ярости набросился на монстра, словно взбешенная оса на неосторожного путника. Удары клинка начали сыпаться по ногам тролля со всех сторон, один выпад прошелся вскользь по огромному брюху. Черная кровь капала из многочисленных ран, не столь, впрочем, серьезных, чтобы чудовище страдало от боли.

Видя всю безуспешность своих попыток, человек отшвырнул в сторону меч и сбросил наземь богатый теплый плащ. Под ним оказался обнаженный торс – мужчина не носил ни рубахи, ни котты, ни кафтана.

Человек со спутанными черными волосами дико взвыл, припадая к земле. Почти сразу же ему ответил далекий вой со стороны леса. Затем он раздался вновь, но был слышен уже намного четче. К нему прибавился еще один и еще. Голоса ночи стремительно приближались к Истару, забыв о страхе, забыв о ненависти к людям, убивавшим их веками.

Послышались встревоженные крики воинов у городских ворот. Вой все приближался, пока на площадь не выбежали волки. Несколько сотен серых зверей, поджарых, крепких, с мохнатыми шкурами и оскаленными пастями.

Джон Ррайер согнулся, упер руки в заснеженную землю и весь подобрался. С силой оттолкнувшись, он прыгнул вперед. Обычный человек никогда не смог бы совершить подобный прыжок, в то время как оборотень принимал форму волка в движении. От земли оторвался еще человек, а в грудь троллю острыми, как мечи, когтями вцепился зверь, не уступающий гиганту в силе. Черная мохнатая шкура теперь покрывала увеличившиеся в размере и налившиеся демонической силой мышцы Джона. Лицо вытянулось и поросло шерстью, уши заострились, а оскал длинных желтых клыков стал походить на огромный медвежий капкан, которому по силам «прокусить» человека в полном стальном доспехе.

Перевоплощение ликантропа будто бы дало сигнал к атаке для его серых друзей – волки устремились вперед, дико рыча. Безумное звероподобное существо, в которое превратился Джон Ррайер, рвало длинными когтями шею и плечи тролля, превращая их в изрубленное месиво, а волки вцепились в ноги гиганта.

Тролль выл от боли. Раны, наносимые оборотнем, и не думали затягиваться. Чудовище мотало головой и размахивало дубиной в нелепых попытках сбросить с себя цепкого врага. В какой-то миг Ррайер размахнулся и со всей силы вонзил когти в горло чудовищу. Ужасный удар не смогла остановить даже подобная камню кожа. Окровавленная лапа снова и снова вреза́лась в шею врага, пока черная кровь не выступила вместе с пеной на губах обезумевшего от боли лесного жителя.

Оборотень успел спрыгнуть, а волки – разбежаться в стороны за миг до того, как тролль рухнул на землю, смяв своей могучей спиной чей-то оставленный дом.

Огромный чужак был мертв. Джон подобрался к нему, чтобы убедиться в этом наверняка, но вдруг застыл на месте и дернулся, будто в живот ему вошел длинный клинок. Поджарое черное тело забилось в конвульсиях и судорогах. Сердце, казалось, сейчас вырвется из груди. Оборотень захрипел, его волчья пасть изошла кровью. Он провел по морде лапой, и она окрасилась в багровый цвет. Кровь потекла из ушей. Джон обессиленно растянулся в снегу, раскинув лапы в стороны. Он закрыл глаза и судорожно сжал пасть. Клыки заскрежетали от натуги. Ррайеру казалось, что он умирает. Он знал, что́ было причиной его более чем плачевного состояния. Это треклятое пойло, которое он вынужден принимать. Эта бансротова отрава, которой потчует его Картнэм.

Вдруг боль на миг ослабела, будто бы в неуверенности, а затем начала понемногу отступать. Джон ощутил у себя на шкуре чье-то горячее дыхание и большой влажный язык. Оборотень открыл глаза.

Большой волк с серебристо-серым мехом и без одной задней лапы, своими размерами походящий на медведя, склонился над перевертышем и слизывал кровь с его морды. Это был Геррдор Трехлапый, гроза леса Дерборроу, неуловимый, словно призрак, и опасный, как метель. Одни говорили, что ему более трех сотен лет, другие заявляли, что его и вовсе не существует, и старый вожак – не более чем выдумка. Сейчас легендарный зверь напоминал обычного домашнего любимца, который пытается приласкаться к хозяину.

– Иди, Геррдор, – прохрипел оборотень, постепенно избавляясь от волчьего обличья, и указал на палисад. Трехлапый глянул на собрата своим звериным взглядом, развернулся и бросился к месту боя, где защитники Истара пытались сдержать гоблинов. Стая помчалась вслед за вожаком.

Оборотень – уже не волк, но еще не человек – с трудом приподнялся на локте и пополз к своему плащу. Там, он знал, среди складок одежды спрятаны пузырьки с зельем. Ужасно горькая и режущая горло алая жидкость позволяла Джону Ррайеру сохранять человеческий разум во время превращения и не давала забыть себя в зверином обличье.

С каждым преодоленным футом по снегу Джон все больше становился похожим на человека. Обнаженный и весь покрытый дурно пахнущей смоляной кровью, он сел прямо в снег и завернулся в свой плащ. Оборотень дрожал от боли и холода, он глядел в небо, в черную даль, где, как ему показалось, зажегся вдруг злобный блеск одинокой звезды, насмешливо подмигнувший ему. На груди пылали старые шрамы, слившиеся в витиеватую надпись – художник постарался на славу. «Клинок Белой Смерти» – словно только что вывели раскаленным ножом у него на коже. Джон Ррайер закричал от боли.

Наступила ночь, а Гаручи все продолжали идти из лесов. Создавалось впечатление, что древний хребет Тэриона изрыгнул из своих недр всех гоблинов, живущих в его пещерах, подземельях и ущельях. Их было не менее пяти тысяч, когда они пробили в нескольких местах палисад и вошли в город. Их стало почти в два раза больше, когда заполыхали ближайшие к стенам дома горожан.

Глинервин Брин и трактирщик «Вереска» Д’алег, а также херды из братства углежогов дрались в полном окружении посреди главной улицы города. Враги подступали к ним со всех сторон, людские глаза уже были полны усталости, а лица – умыты по́том, раны кровоточили.

Громкий заунывный вой и рев сотен звериных глоток пугали защитников Истара – серые волки из чащи Дерборроу всегда были для жителей Города Без Лета безжалостными врагами, злобными тварями, которым ничего не стоит перегрызть человеку глотку. Они всегда нападали стаями. Сперва появлялся один, будто бы разведчик, за ним, словно призраки покойников, выходящие из могил, из бурелома показывались все новые хищники. Их глаза были налиты кровью, шерсть стояла дыбом, пасти изрыгали проклятия на своем волчьем языке, а клыки клацали, точно засовы, преграждающие последние пути к бегству. Волки убивали скот и, осмелев, нападали на людей. На серых монстров охотились, их шкуры висели чуть ли не на каждой стене в каждом истарском доме. Постоянная война между людьми и волками веками проходила по лесу, и множество жертв с обеих сторон испустили свой дух. Всегда считалось, что гоблины и волки – союзники, верные друзья, едва ли не братья по крови, но сейчас, когда звериные пасти сомкнулись на глотках карликов из гор, когда они отрывали им головы, прокусывали грудь и вырывали сердца, а в отместку кривые ножи и мечи вонзались в серые бока, вспарывали мохнатые брюха и отрубали лапы, о родстве между ними не могло быть и речи. Все смешалось в вое и криках, проклятиях на гартарроге, языке гоблинов, и плаче раненых: как зверей, так и Гаручей.

Один из Кинов, ловкий малый в тугой алой маске на голове и зубчатой пелерине на плечах, резко оттянул за загривок назад волчью голову и перерезал зверю горло, как какому-нибудь путнику в горах, но в отличие от человека волк не собирался так просто умирать. Разливая вокруг себя кровь, он извернулся и схватил гоблина клыками. Чудовищная пасть сомкнулась на остром подбородке и за ушами. Рывок… и Гаруч опускается в снег с уродливым обрубком, торчащим из плеч. Волк успел ударить лапой еще одного врага, искромсав тому грудь, но в следующий миг в его тело вонзилось несколько кинжалов. Гоблины рвали зверя на части, совсем не замечая фонтанов крови, бьющих кругом…

* * *

Меч вошел под ключицу и вышел из противоположного бока, прочертив внутренности гоблина наискосок. Сгорбленное тщедушное тело рухнуло на землю, словно опустевший мешок. Больше кругом, кроме трупов Гаручей, никого не было.

Истар был обречен, но сражавшийся на площади Алигенты герцог Тенор не желал в это верить. Рене был воином старой закалки, из тех, что воспитывались в истинно северном духе и которые считали, что бой продолжается до тех пор, пока жив хоть кто-то. Пока в его городе люди держат в руках оружие, он не отступит.

– Лорд Тенор?

Герцог вздрогнул от неожиданности и обернулся. Он и не заметил, как к нему подошли.

Высокая фигура в черном плаще склонилась перед ним в поклоне; другая безмолвно стояла в стороне. Белые лица, казалось, были вылеплены из снега, а угольные волосы сливались с ночью. Герцог едва сдержал себя, чтобы не скривиться от отвращения.

– Что тебе нужно, нетопырь? – спросил Рене у вампира.

– Это вам нужно, – прошептал тот. – Вам не устоять. Мы можем…

– Что? – зло перебил герцог. – Мне не до тебя с твоими бредовыми просьбами! Гоблины наседают, как мухи на малиновый пирог!

– Мы можем вам помочь. У лучников нет больше стрел, мечники едва держат клинки, ваши дома горят, а кони пали. Даже волки ничего не могут сделать, а некромант выпит досуха.

– Некромант? – удивился герцог.

– Только мы… только мы можем помочь…

– Ну так чего же ты ждешь? – Герцог развернулся и зашагал к воротам. – Бери меч и помогай!

– Я пришел за тем, за чем приходил вчера ночью. – Вампир бросился следом; его собрат с голубыми глазами молча шел в стороне, будто разговор вовсе его не касался.

– И я снова отвечу тебе. Нет! Я не позволю!

– Вы все здесь умрете! Истар сложит голову из-за глупости одного старика!

Герцог застыл, забыв и об осаде, и о сотнях гоблинов.

– Ты смеешь мне…

Тут вдруг заговорил второй. На памяти герцога он ранее не произнес ни одного слова за все то время, что находился в Граде Рейнгвальда:

– Мы хотим всего лишь спасти город, ставший нам надежным убежищем. – Голос был глубоким и сильным. Лорд Тенор поймал себя на мысли, что его убаюкивает этот мягкий, словно волна, тембр, плавно переходящий в грозовые раскаты.

– Я не могу позволить, нетопырь, – твердо сказал Рене Тенор. – Я не допущу богомерзкой скверны в моих стенах! И не хочу, чтобы мои люди стали вашим обедом.

– Тогда твои люди станут обедом для Гаручей. Я клянусь тебе на своей крови, герцог, что не трону людей. Ни я, ни мой слуга не тронем людей. Я, граф Илеас Д’Антрева из Ротнии, которой больше не существует на ваших картах, клянусь тебе в этом…

– Что ты будешь делать, граф? – Герцог знал, что клятва на крови для благородных вампиров свята, и нарушившим ее грозят такие кары, что простому человеку и в страшном сне не представить. За двадцать лет, которые беззубые живут в его городе, только сейчас он узнал, что под его кровом обитает древний вампирский граф. Вот так новость! И все же сейчас он колебался…

– Позвольте, герцог, ну позвольте же нам вернуть наши сущности! – взмолился вампир. Печаль, запертая в душе нежити на много десятилетий, прорвалась. Такого голоса, лорд Тенор мог поклясться, от этих кровососов не слышал никто и никогда. И он был не совсем рад тому, что стал первым.

– Мы не тронем людей! – вторил графу его товарищ. Этот даже сложил руки в молящем жесте.

Гоблины приближались. Какой-то воин в зеленом кафтане упал с криком в снег. Еще один солдат попытался отбиться от десятка карликов, но они его просто-напросто смяли числом. Бедняга исчез под их ногами. Статуя Алигенты шевельнулась. С ужасом герцог увидел, как Гаручи, закинув на шею деревянному изваянию крепкие веревки, умудрились сдвинуть ее с постамента. Лорд Тенор бросился к древней святыне, намереваясь остановить ужаснейшее из всех злодеяний, придуманных этими никчемными тварями, пришедшими войной к его крову. Но он не успел… Огромная фигура покровительницы Истара, стоящая здесь с самого основания Града Рейнгвальда, а может быть, и еще раньше, накренилась и с диким грохотом упала, разбившись на несколько изуродованных кусков.

– О, предки! – У герцога даже руки опустились, когда он понял, что произошло. – Отец мой! Деды мои! Простите меня! Простите вашего никчемного потомка!

– Спасибо, – только и прошептал граф, вскидывая руки вверх. Длинные тонкие пальцы со скрюченными острыми когтями, казалось, хотели захватить звезды и луну.

Преобразование было почти мгновенным, но застывший в ужасе герцог увидел все его детали до боли четко. Прекрасные, идеальные лица вампиров изменились, превратившись в морды хищных зверей: носы слились с лицом и сморщились, ноздри увеличились, а разрез глаз расплылся – они вытянулись и приобрели багровый оттенок. Длинные волосы опали и прижались к телу, превращаясь в шерсть, уши полностью исчезли, на их месте остались лишь большие рельефные дыры, словно у летучих мышей. Из плеч вырвались огромные черные крылья, руки слились с ними и исчезли. Тела быстро росли и с каждой секундой все больше утрачивали человечность. Переродившиеся исчадия мрака покрылись темно-сиреневой шерстью, они стали размером с небольшой дом каждый, а на коротких задних лапах прорезались чудовищные когти. Огромные белые клыки вырвались из увеличившейся в несколько раз пасти.

Только сейчас герцог Тенор понял, кому он предоставлял кров столь долгое время. Просто знать, что они вампиры, не видя их тайного обличья, – это не страшно. Но лицезреть воочию истинный облик этих монстров… Хотелось просто вжаться в землю, прикрыв голову руками. Хотелось забыться и не осознавать всех тех кошмаров, которым он стал свидетелем.

Две черные тени взмыли в небо. На миг их крылья закрыли собой звезды. Два огромных пятна мрака пронеслись над городом и ринулись в самый центр атакующей волны гоблинов.

* * *

Яркая синяя звезда стремительно приближалась. Небеса сотряс рык, от которого затрещали деревья в лесу Дерборроу. Все без исключения взгляды, как по команде, устремились в ночь над головой. Гоблины восторженно закричали: «Злобный Логр!» Люди сжались от обреченности и страха. Если кровожадных Гаручей еще можно было бы отогнать от Града Рейнгвальда, притупив мечи об их шкуры, то громадному древнему змею, дышащему всепоглощающим льдом, никто из ныне живущих, казалось, не в силах был противостоять. Да, в древности могучие герои, случалось, покрывали себя бессмертной славой, сражая драконов, но все-таки не таких огромных и жутких, кажущихся неуязвимыми, как Лаграон Безжалостный, да и где они теперь, эти герои?

Лишь один воин радостно улыбнулся, заметив пикирующего из поднебесья дракона: в том единственном мгновении, когда зверь испустит последний вздох, он видел смысл своего существования. Гном Долдур сжал до болезненного скрипа зубы, перехватил поудобнее секиру и спрятался за одним из домов, готовясь и выжидая: дракон слился в ночи с крылатой черной тенью – один из вампиров бросился на него в атаку.

Друзья гнома сражались возле родного «Вереска». Гоблинов здесь было хоть отбавляй, а когда в небе над городом показался дракон, Гаручи словно обезумели. Сотни их были уже внутри стен, тысячи новых выходили из леса, и кто знает, скольких еще скрывали предательские чащобы.

Волшебник и бывший некромант дрались рука об руку. Картнэм колдовал, некромант прикрывал его, разделяя эту задачу с невысоким, но яростным Ангаром. Гоблины наводнили главную улицу, убивая всех, до кого дотягивались их кривые мечи, ножи и острые желтые когти. Волшебник делал все, что мог. А мог он многое – Истар был средоточием его силы, располагаясь в центре лесов, построенный из дерева и дышащий лесным воздухом.

– Е Abstulisse e Conspectu Alicujus[29], – прошептал Безымянный, сотворив в воздухе фигуру, и проткнул ее длинным птичьим пером, которое только что извлек прямо из воздуха.

В тот же миг лучники «Зеленые Стрелы», что прикрывали кого-то с крыш домов на боковых улицах, вдруг вскрикнули, точно соколы, и резко дернули головами, будто в судороге. Каждый из стрелков болезненно зажмурился, слезы выступили на ресницах. После этого «Зеленые Стрелы» открыли глаза: вертикальные птичьи зрачки сменили их собственные под действием заклятия, в то время как несколько благородных птиц с глазами человеческими опустились на верхушки огромных сосен в Дерборроу, ожидая, когда все снова встанет на свои места. Лучники смогли видеть ночью, словно днем, зрение усилилось в десятки раз, а мельтешащие внизу враги предстали как на ладони…

Колья баррикад сплетались между собой, образуя непробиваемые заграждения под руками мага Школы Повелителей Живой Природы, а опавшая с елей и сосен хвоя превращалась в неимоверно острые иглы, что сотнями летели в гоблинов, попадая им в глаза, безжалостно коля щеки, лбы и торчащие длинные носы. Убить они не могли, но причиняли боль и неудобство, еще более подпитывая безрассудство низкорослых воителей.

Гном Ангар и некромант Коррин рубились с подступающими врагами, не пропуская их к чародею. Гоблинам даже удалось сломать секиру Непутевого, что ему, видимо, очень не понравилось, поскольку, зверски исказив лицо, гном принялся колошматить их своими пудовыми кулаками. Длинный тонкий меч в руках бывшего слуги Смерти свистел вокруг своего хозяина.

В тот момент, когда гоблинов на главной улице стало столько, что не сосчитать, и даже «Зеленые Стрелы» уже ничего не могли сделать, чтобы остановить вражеский натиск, маг Картнэм Безымянный просто опустился на землю посреди улицы, сорвав с рук теплые меховые перчатки.

– Что ты делаешь, чародей? – закричал Ангар, отшвыривая от себя сразу троих Гаручей – лишившись своей секиры, он не утратил способности сражаться. Волшебник не отвечал.

– Да пусть делает, что хочет! Не мешай! – воскликнул Лори Дарвейг. Высунувшись из окна их комнаты на втором этаже «Вереска», он в который раз за сегодняшний день разрядил арбалет в бегущих внизу уродцев.

В его поле зрения из гномов дрался один Ангар Дортан, остальных он не видел, хотя всего минуту назад неподалеку раздался грохот, и в двух домах от таверны запылало совсем не природное красное пламя, разбрасывая вокруг себя колючие, режущие глаз искры. Неудачник знал, что в это мгновение они впиваются в тела гоблинов и прожигают их насквозь – так действовала заклятая рунами секира Дори Рубина. Близнецы Голари и Конари еще в самом начале заварухи, кажется, убежали к воротам помогать воинам герцога оборонять палисад. Кили схватил свой Хег и устремился за товарищами, а Долдур так и вовсе исчез непонятно куда.

– Ну подходите же! – Ангар Дортан схватил одного гоблина за горло и начал размахивать задыхающимся беднягой из стороны в сторону, используя его обвисшее тело в качестве оружия. Крючконосые карлики скалили свои мелкие острые зубки, но подходить к разъяренному Нор-Тегли не решались, осыпая его проклятиями и насмешками.

– Эх! – Измятое тело гоблина в гномьих руках уже перестало напоминать четко очерченную фигуру – теперь Ангар управлялся с беднягой, как с цепом, – должно быть, дух этого Гаруча благодарил всех своих Тринадцать Злобных богов, что его тело уже ничего не чувствует. – Давайте! Подходите! Только дайте размахнуться как сле… – он не договорил. Сильный толчок, сотрясший землю, опрокинул его на спину. Огромные извилистые корни, похожие на щупальца какого-нибудь морского чудовища, с грохотом и треском начали пробивать дощатые настилы то здесь, то там. Гоблины сперва остановились, потом попятились назад, а после просто помчались в обратную сторону, дико вереща от страха.

Но волшебник не стал останавливаться на достигнутом: он подобрал из снега горсть елочных иголок, провел ими по одежде, и его мантия в тот же миг стала покрываться колючей хвоей – неприятный подарочек для тех из гоблинов, кто будет столь глуп, что захочет пообниматься с чародеем.

– Смотрите! – воскликнул из своего окна Лори Дарвейг. – Это же Дори! Несется по улице!

И впрямь, это был предводитель отряда охотников за сокровищами. Рыжая борода взлохмачена и спутана, лицо в крови и поту, рука висит бесполезной плетью – ему здорово досталось.

– Волшебник! – закричал Дори, добежав до дверей «Вереска». – Ты где?

Ангар лишь ткнул в сидящую посреди улицы облепленную шевелящейся хвоей фигуру.

– Вы видели? Видели его?

– Да, – ответил Ангар как ни в чем не бывало. – Старина Лаграон пожаловал в гости…

– Картнэм! – Дори сейчас выглядел еще безумнее своего друга Дарвейга. – Бежим скорее! Ты должен нам помочь! Герцог неизвестно где! Лучники не справятся с этим драконом!

Волшебник устало поднялся на ноги и последовал за гномом. Тот понесся по главной улице к площади Алигенты; чародей едва поспевал за ним, и ему пришлось бежать, что в его возрасте было не так-то просто.

– Помнишь о нашей договоренности, маг?! – прокричал себе за спину Дори. – Мы говорим тебе о Кругах, если ты помогаешь нам уладить одно маленькое затруднение… совсем маленькое!

– Сейчас не время! – заорал в ответ Картнэм. – У нас тут дракон!

– Очень даже время! – Рубин ткнул пальцем в черное небо. – Вот оно, наше затруднение!

Дракон, извиваясь всем телом и пытаясь сбросить с себя две огромные черные тени, с лету ударил хвостом и сбил деревянную башенку храма Алигенты. Колокола, будто в последний раз перед смертью, зазвенели и рухнули вниз. Люди разбегались в стороны – ни у кого из них не было оружия против крылатого чудовища.

Один из вампиров закричал от боли, когда клыки и когти громадного дракона впились в его тело и начали разрывать его на куски прямо в воздухе. Всего за несколько мгновений дикой предсмертной агонии в криках неживого можно было распознать, как его жуткий голос прошел все изменения от младенческого плача до стариковского хрипа. Те, кто слышал этот последний мучительный излив, могли бы поклясться, что в одном этом кошмарном звуке ясно читалась целая длинная, почти бесконечная жизнь. Жизнь гибнущего зверя…

Выживший вампир будто бы и не придал никакого значения тому, что бесформенными кусками окровавленной плоти, которые упали на землю, некогда был его единственный друг. Схватка завладела всем его вниманием. Он был в полтора раза больше своего собрата, столь быстр, что Лаграон практически не мог различить его передвижения. Пользуясь этим, вампиру удалось ранить врага: неживой схватил клыками перепонку темно-синего драконьего крыла и растерзал ее, словно кусок ткани. Змей дернулся в небе, извернул голову и выдохнул струю ледяного воздуха. Нетопырь в то же мгновение растекся в некое подобие чернильного пятна, и когда замораживающая пелена испарилась, это пятно вновь собралось в крылатую летучую мышь. Дикий визг, походящий на сотни мечей, вонзающихся в уши, вырвался из пасти вампира, и дракон взмыл еще выше в небеса, стараясь поскорее сбежать от жуткого звука – из его ушных щелей закапала черная кровь. Граф Илеас бросился за ним следом. Древняя ледяная тварь летела намного быстрее и все отдалялась от Истара, и, когда уже начало казаться, что вампиру удастся отогнать чудовище от города, Лаграон резко поменял свои планы. Перекувыркнувшись в воздухе, он понесся навстречу противнику. Нетопырь едва успел отлететь в сторону, но все же острый коготь ящера прошелся по сиреневой груди графа Д’Антрева. Илеас закричал от боли и начал падать. Воздух свистел в ушах, а снежная пустошь, разрываемая домами города, его палисадом, рынками и площадями, все приближалась. Уже у самой земли граф рассыпался на сотню маленьких летучих мышей, которые черной стайкой с легким визгом унеслись прочь из города, чтобы залечить раны, восстановить силы и вновь стать единым целым.

Покончив с крылатым противником, Лаграон совершил несколько широких кругов над городом, как бы примеряясь, – он справедливо рассудил, что чем скорее он уничтожит город, тем быстрее совьет свои кольца на пепелище, и тогда его власть на этой земле станет утвержденной незыблемой истиной, согласно законам судьбы, которые он так ценит. И главный ее закон: правит тот, кто убил всех прочих. Дракон взмыл вертикально вверх, медленно перевернулся в воздухе и в свободном падении стал быстро приближаться к земле…

Поединок в небе завершился, гоблины вновь устремились в атаку. Рене Тенор так и стоял, уперев меч в землю. Все это время он молился Алигенте за прекрасного лицом, но черного душой графа Илеаса Д’Антрева. Как жаль, что тому так и не удалось остановить сильнейшего из всех врагов, когда-либо угрожавших Городу Без Лета.

Несколько гоблинов решили опробовать свои силы на старике. Гаручи скалились, тыкали пальцами и гоготали о чем-то своем, издавая противные каркающие звуки – должно быть, ругались по-гоблински. Когти и кривые ножи так и мелькали в нарочитых замахах и деланых выпадах, которыми крючконосые карлики пытались угрожать высокому старику в изумрудном плаще. Герцог поднял меч.

Один гоблин шагнул вперед и вдруг упал. Странно… он не выглядел ни больным, ни раненым – он был здоровее и сильнее собратьев, но почему-то просто споткнулся и замер без движения. У герцога не было ни времени, ни желания выяснять причины этого странного происшествия – тем более что остальные враги продолжали скалиться всего в двух шагах от него. Рене Тенор и не заметил, что остался в полном одиночестве – все его воины или пали, или были рассеяны по улочкам Истара. Герцог взмахнул мечом, примеряясь к голове одного из гоблинов… Ловко управляясь с клинком, старик отбирал жизни у Гаручей одну за другой, пока вокруг не осталось ни одного гоблина.

– Всего лишь дюжина, а казалось, что не меньше сотни, – устало пробормотал старик и вытер меч о рваный плащ одного из поверженных…

Тут гоблин, тот самый, что непонятно отчего в самом начале схватки упал на землю, неожиданно вскочил на ноги и прыгнул. Притворившийся поначалу мертвым Гаруч ловко забрался на спину высокому человеку, резко прочертил кривым лезвием ножа тому по горлу и на одном дыхании спрыгнул в сугроб.

В первый миг Каму (а это был именно он, удачливый ловкач Кин) не понял, что происходит. Старик не только не упал на землю с перерезанным горлом, но все так же продолжал стоять, да не просто, а рыча от ярости, как медведь. Уже через секунду Каму понял всю суть своей промашки – шею человека защищал стальной воротник. Хауберк – так называют его белокожие рыцари. Проклятые латы!

Герцог Тенор замахнулся. Кин проскользнул под рукой человека и выскочил у него за спиной. Старикашка уже поворачивался к нему, занося меч для нового замаха, но ловкач со всей скоростью, на какую был способен, прочертил перед собой кинжалом.

Рыцарь не сразу заметил, что у него больше нет правого запястья. Гоблин хрипло расхохотался. Здесь не было мерзких лат! Кровь хлестала из раны, окрашивая снег красным. Старик заревел, но не запричитал и не заплакал о своей утрате, как надеялся Каму, – он просто отбросил щит и выхватил длинный, с пол-гоблинской руки, остро отточенный кинжал. Два клинка скрестились, но сил у человека было гораздо больше, нежели у гоблина, и Каму, сам того не ожидая, отлетел в сторону. Недолго думая, он снова вскочил на ноги, словно и не было никакого падения, вновь приблизился к рыцарю и опять попытался достать его своим клинком. Но старик был, видно, не троллем воспитан. Он просто пнул Каму ногой – ай-ай-ай, как не по-рыцарски! – и, пока гоблин вновь поднимался из снежного сугроба, подскочил к нему, как голодный волк, и вонзил кинжал в незащищенное горло.

– Хррр… – только и смог выдавить зеленый пройдоха, никак не ожидавший от раненого старика подобной резвости, падая на землю и дергаясь в предсмертных конвульсиях. Вторым ударом светлый герцог Рене Тенор отсек гоблину голову.

Обессиленный лорд, без руки, опустился на землю. Изумрудный плащ был весь в крови и грязном талом снегу, золотой обруч герцог выбросил, чтобы не давил на виски, латы были изрублены, его родовой арбалет куда-то исчез, он уж и не помнил, когда именно. Кем-кем, а вот лордом старик Тенор себя сейчас не чувствовал. До тех пор пока он не услышал рык над головой, ему хотелось просто забыть обо всем, просто лечь в снег и надолго уснуть… без сновидений… хотя бы до следующего спокойного утра.

Синие крылья пронеслись прямо над старым герцогом, дракон опустился на его город где-то неподалеку.

* * *

Лаграон приземлился посреди полуразрушенного Истара и сложил за спиной крылья.

– Залп! – в который уже раз скомандовал Глинервин.

Лучники тратили последние стрелы, не причиняя чудовищу никакого вреда. Непробиваемая заледеневшая чешуя была крепче любой брони, но герцогские егеря и охотники не прекращали своих попыток ранить зверя.

Дракон шагнул вперед, огромная лапа в пять обхватов наступила на какой-то сарайчик, сровняв его с землей, пасть широко открылась, явив людям частокол клыков, самый маленький из которых был с локоть размером.

– Ложись! – только и успел закричать Глинервин, падая в снег и прикрывая голову руками. Его примеру последовало несколько лучников, но остальных (почти два десятка) постигла ужасная участь. Вырвавшаяся из пасти дракона струя ледяного пламени навечно сковала бедняг, обратив их всех в неподвижные синие статуи.

Когда все стихло, Глинервин осторожно поднял голову и ужаснулся: прямо над ним нависло огромное, схожее по размеру с корпусом корабля драконье брюхо. Зверь не заметил выживших людей, над головой которых прошел, куда больше его занимали те, что бежали прочь. Крики! Ах, эти крики! Не было его слуху ничего приятнее женских и детских криков. Как же ему нравился их страх. Ему нравилось смотреть, как беспомощные людишки разбегаются в разные стороны, только бы поскорее убраться из его поля зрения.

Дракон шагнул вперед, дощатые настилы под огромными лапами трещали и ломались. Огромный хвост, увенчанный шипами, ходил из стороны в сторону, и каждый раз, когда он соприкасался с чьим-то домом, от жилища очередного херда или марла ничего не оставалось: бревенчатые стены разлетались на куски, крыши срывало наземь. Древний Лаграон уже наметил себе новую цель – большое двухэтажное здание с резьбой на стенах. Дракон догадался, что это и есть поместье вождя Икстааре.

Он медленно двигался, разрушая по дороге все дома, до которых только могли дотянуться его лапы и хвост. Множество серо-голубых статуй остались за его спиной, выжившие люди убегали прочь, даже не оборачиваясь. На земле Лаграон вряд ли смог бы их догнать, ничего: вот скоро он вновь поднимется в воздух, крылья раскроются, знаменуя конец им всем, он взмоет в небо, и тогда никому не скрыться, никому не покинуть Город Без Лета. После тысячелетнего сна он проснулся, его пробудили. И пусть он не успел восстановить свои силы после столь долгого забвения, все равно никто из этих жалких червяков не сможет ему противостоять. Он вновь, как и века назад, скует оковами страха весь Тэрион и север Срединных равнин. Имя его смертные будут повторять шепотом. Они станут молить вернувшегося повелителя о пощаде…

Дракон и не заметил, как путь перед ним опустел – не стало даже собак. На выложенных дощатыми настилами улочках никого не было, всюду – холодные покинутые дома с погасшими очагами… Ни звука больше не раздавалось здесь, слышался лишь грохот боя у северных участков стен – там гоблины продолжали свою атаку.

Лаграон начал злиться – как это, больше никто не хочет бросить ему вызов? Никто не желает попытаться натянуть свою жалкую тетиву? Поднять тонкий, как тростинка, меч? Или топор?.. Люди, гномы, где вы все?!

– А ты еще кто такой? – Дракон даже остановился от неожиданности, глядя сверху вниз на человека, спокойно стоявшего перед ним.

Безумец, посмевший оказаться на пути у чудовища, улыбался! Дракон и раньше слыхал о таких – люди называют их юродивыми. То есть теми, у кого боги отобрали разум за их грехи.

На стройном человеке был длинный серый плащ, а волосы, что вились на ветру, казались белее снега. Совершенно мерзкое лицо и убогая фигура – так считал дракон.

– Ты кто такой?! – вновь проревело чудовище, но уверенность за секунды ушла из его сознания. Он почему-то вдруг отчетливо увидел свою гибель. Гибель, которую принесет ему именно этот юродивый. Странное ощущение… Каждая капелька ледяной крови в его теле, каждая чешуйка, каждый серебристый дюйм молили: «Давай уйдем отсюда! Скорее!» В этом человеке с уродливым лицом он увидел свою смерть, а заодно и гибель всех тех, кому тот нес ее последнее время. Острый драконий нюх учуял след целого сонма душ, что были обязаны своим изгнанием из тел именно этому человеку. Их было много, пугающе много… Нет, совсем не нужно рисковать! Уж лучше встретиться с вампиром в небе, чем с пугающей неизвестностью на земле. Лаграон слишком долго прожил на этом свете, чтобы не обращать внимания на собственные предчувствия. Тем более что спасали они его не единожды… Ну все! Прощай, убийца.

– Гаррххх!!! – издал громоподобный рык дракон и раскрыл крылья. Несколько ближайших домов накрыла тень.

– Ты куда? – воскликнул Коррин Белая Смерть, глядя, как чудовище поднимается в воздух.

Бывший некромант открыл свою книгу. У этого потертого черного фолианта с угольными страницами и багровыми текстами было очень полезное свойство: всем, помимо нынешнего обладателя, он казался обычной тетрадью, поношенным и старым дневником, куда путник постоянно заносит приключившиеся с ним события. Это весьма оберегало как от охотников на ведьм и фанатичных крестьян, так и от других темных магов, колдунов, ведьм и чернокнижников, среди которых Книга Памяти Каина (так она называлась) слыла легендой, утерянным сокровищем и пределом мечтаний. Но не кто иной, как Коррин Белая Смерть сейчас являлся истинным и единственным хозяином старого фолианта, и только он видел истину. Некто неизвестный постоянно шептал ему в уши отрывки из книги, будто испытывая его волю, соблазняя прочесть их вслух, повторить так, чтобы ветер подхватил их мотивы – тогда они получат то, чего так алчут, тогда они обретут плоть. Книга взывала, и каждая багровая буква в голос, но неслышно для других открывала запретную тайну старых, написанных кровью строк.

Бывший слуга смерти начал шепотом повторять то, что говорили ему живые страницы темного писания. Слова давно забытого всеми языка обретали в сознании Коррина свой смысл:

Последнее слово сорвалось с языка некроманта, и в тот же миг в его руке появились едва видимые нити.

– Помоги мне, древний паук. – Кровь начала стучать в виски. Коррин пошатнулся и вдруг свалился в снег. Глаза болезненно сузились, в каждом из них появилось по четыре зрачка, а челюсти начали расширяться, превращаясь в хищные жвала. Боги! До чего же больно!

Бывший некромант упер руки в землю, растопырив локти в стороны, страшно изгибая и изламывая суставы. В такой чудовищной позе он сумел подняться. Нет, он все еще выглядел как человек, только лицо его жутко изменилось. Едва различимые нити все еще были крепко сжаты в его правой ладони.

Взгляд восьми зрачков глядел в предрассветное небо, в высокие снежные тучи, среди которых пытался скрыться дракон. Но большое расстояние от земли было лишь на руку некроманту – заклятие уже действовало.

Своим паучьим зрением Коррин Белая Смерть видел, как в эти мгновения огромное тело монстра обволакивают все новые и новые колдовские нити, как стремительно опутывают они крылья и лапы дракона. Чудовище пыталось сопротивляться, разрывая небо своим ревом, полным боли и отчаяния, но не тут-то было. Жестокая древняя магия темной книги знала свое дело. И даже Лаграон, существо необычайно могучее, был не в силах разорвать эти походящие на шелк оковы, и всего несколько мгновений спустя белый кокон полностью облепил его. Огромные перепончатые крылья оказались прижатыми к телу и прочно стянутыми липкими путами. Дракон бился в этой клетке, но не мог из нее выбраться. Не в силах больше держаться в воздухе, чудовище издало душераздирающий крик и начало стремительно падать на землю.

Вопли людей и визг гоблинов, глядящих, как на них несется нечто столь же громадное, как фрагмент обледенелой скалы, могли оглушить кого угодно. Но Коррина они совершенно не волновали – свое дело он сделал. Бывший некромант удовлетворенно откинулся на землю и устало закрыл глаза. Легкая, покалывающая боль в кончиках пальцев и почему-то в сердце не слишком-то задевала его – он сразил дракона, сейчас он был доволен собой, можно даже сказать, почти счастлив.

Грохот от падения чудовища был ни с чем не сравним. Даже рев тысячи бурь вряд ли прозвучал бы сильнее. Почти все дома в городе рухнули, даже некоторые участки палисада заколыхались и упали. Своим весом чудовище полностью сровняло центральную часть города с землей.

Коррин не знал, что с людьми, живы ли они или все погибли, раздавленные огромным телом. Чудовище едва дышало, державшие его нити медленно тлели, исчезали. Казалось бы, упав с такой высоты, уже невозможно подняться. Дракон дрожал всем телом, огромное сердце билось с шумом нагнетающихся дырявых кузнечных мехов, из пасти вырывались предсмертные хрипы, а крылья с изломанными суставами и порванными перепонками распростерлись по улицам над руинами. И все-таки он был еще жив, а значит, мог уползти, затаиться в глубокой пещере, залечить любые раны, пусть даже на это уйдут десятки лет: время для дракона – ничто.

Но тут Лаграон увидел невысокую фигуру с секирой наперевес, что, хромая, подковыляла прямо к его морде. Из волн кровавого тумана выплыли смутные черты: борода, нос картошкой, шрамы и длинные лохматые волосы.

«Я не враг тебе. Сейчас ты опустишь свою секиру, тегли». – Зеленые зрачки, пульсирующие и дрожащие, уставились на коротышку. Драконий голос раздавался в голове Долдура. Слова усыпляли, убаюкивали, и гном опустил оружие.

«Ты уйдешь и забудешь обо мне, тегли». – Голос в голове был наполнен такой силой и мощью, что Предгорный не смел его ослушаться. Все знали, что взгляд дракона может околдовать, может заставить тебя сделать все, что угодно. Все понимали это, но что толку знать, если все равно будешь делать, как велит он…

«Ты уйдешь далеко, тегли, и убьешь себя, потому что ты не смог уберечь брата», – увещевал голос в голове. Одна лишь слеза скатилась из глаза Долдура. Она тут же превратилась в лед, так как рядом лежал дракон, чьей стихией был холод. Гном развернулся, опустив оружие долу… Он стоял и неотрывно смотрел в землю.

– За брата, – прошептал вдруг Долдур, после чего развернулся и с полного размаха опустил секиру на голову дракона. Сталь погрузилась в плоть чудовища, с хрустом пробив обледенелую чешую, как сухое дерево. Зеленые зрачки сверкнули и закрылись. Чудовище было мертво, но из легких с шипящим гулом все же вырвался последний хрип. Ледяная волна объяла гнома, и он так и застыл, превратившись в замороженную статую. На светло-синем лице ледяной скульптуры застыло выражение покоя и смирения. Гном Долдур исполнил свой долг крови, отомстив убийце брата.

Гоблины визжали и метались, точно безумные. Казалось, в них не осталось ни капли разума – низвержение Лаграона с небес превратило злобных и упрямых карликов в стадо ничего не понимающих животных, оказавшихся в охваченном пожаром лесу. Когда громадная туша рухнула на городские улицы, проламывая стены домов и обрушивая кровли, множество Гаручей повалилось на землю, беспомощно закрывая глаза руками и истошно визжа от охватившего их души отчаяния. Понимание того, что Злобный Логр, один из Тринадцати, повержен у них на глазах, вызывало у гоблинов не просто приступы паники – это было сродни помешательству: безграничный, ничем не сдерживаемый ужас вытравливал из сознания все остальные чувства, подавлял волю и мешал связанно мыслить. В одно мгновение армия Гаручей фактически перестала существовать.

Не соблюдая строя, не слыша приказов и роняя оружие, гоблины кинулись, кто куда. Некоторые из них, совсем уже ничего не соображая, бросились вперед и безвольно обвисли на клинках людей, не догадавшись даже схватиться за ножи, вскинуть копья или прикрыться щитами. Истарские мечники нещадно отсекали длинноносые головы, гоблинская кровь фонтанами брызгала из рассеченных шей и отрубленных конечностей, тела падали, словно подкошенные. Другие же, сохранившие хоть какое-то подобие разума, поддавшись панике, побежали назад, к проломам в городском палисаде и воротах. Напрасно командиры кричали и рубили мечами бегущих, напрасно уцелевшие принцы взывали к остаткам храбрости и благоразумия своих воинов, без толку надрывались креггары, выдавливая из труб истошные сигналы к отступлению: Гаручи ничего больше не слышали.

Ближе к городской стене, там, где улочки сужаются, а дома стоят особенно плотно, и случилось самое страшное. Образовалась жестокая сутолока – гоблины принялись лезть по головам своих упавших собратьев, растаптывая в пыль черепа и дробя хрупкие кости. Закованные в сталь Нимы не щадили споткнувшихся, давя несчастных тяжелыми сапогами, обезумевшие Кины пускали в ход кривые кинжалы, прочие просто грызли друг другу глотки за право первыми вырваться прочь из ставших смертельной ловушкой колючих стен. Один за другим погибли последние из принцев, пытавшиеся остановить безумие. Этот день обещал войти в самые жуткие страницы и без того печальной истории северного народа – мало кому из Гаручей сегодня удастся вырваться из Истара и скрыться в лесу.

– Стой! Стоять, глупец! – Сильная рука схватила Веррнике за шиворот и рванула назад. – Ты куда, разрежь тебя нож?!

Маленький гоблин вздрогнул и затравленно оглянулся – в его черных глазках стекленело безумие, он смутно понимал, что происходит. Сначала был ужас, необъятный и необъяснимый, все вокруг бежали, и он, Веррнике, тоже. Потом он вдруг понял, что в царящей кругом суматохе потерял его. Потерял Зуб Тролля, нож, подаренный ему бабушкой перед битвой. Страх взыграл в гоблине с новой силой, но на этот раз причина была вполне осязаемой – голос старой Веррге бил в колокол его сознания смертным приговором: «Смотри, внук, не потеряй его!» Это было сродни падению с обрыва, конец всему. Хуже, чем смерть. Если он не отыщет Зуб, то быть съеденным – самое малое, что его ждет дома. И бывший пастух бросился в обратную от бегущего и панически вопящего потока сторону.

Наверное, это его и спасло – пробеги Веррнике еще несколько ярдов, его постигла бы безрадостная судьба остальных раздавленных и втоптанных в грязь – пробиться к воротам шансов было немного даже у закованного в железо Нима. Именно такой Ним, рослый воин в изорванном красном плаще, сейчас и схватил за шиворот маленького безумца.

– Куда прешь, тебя спрашиваю?! – яростно взъелся его спаситель, пятясь к стене какого-то дома, где поток «отступающих» был не столь плотен. – Там, сзади – луки! Там – всем конец, понял?!

Словно в подтверждение его слов мимо просвистела зеленооперенная стрела и вонзилась в спину одного из бегущих. Несчастный гоблин с разбегу ткнулся мордой в дощатый настил улицы и тут же скрылся под ногами несущихся следом собратьев. Веррнике стало совсем плохо, к горлу подкатил противный рвотный комок. Внук старой Веррге с трудом сдержался, чтобы не опорожнить прямо сейчас свой и без того не слишком-то сытый желудок (последний раз поесть ему довелось только вчерашним вечером).

– Дядя? Это ты? – икнул, все еще ничего не соображая, Веррнике. Ответом ему стала грубая затрещина, от которой несостоявшийся герой потерял сознание и безвольно обвис на плече у старшего. Ним поудобнее перекинул свою ношу через спину и, поминутно озираясь, двинулся к дальнему пролому, где давка была поменьше. Больше всего на свете обладатель алого плаща из рода Кнеххов боялся материнского гнева – старуха Веррге строго-настрого наказала ему сберечь этого недоноска-племянничка, будь он неладен. Вернись он из боя один, матушка заживо сварила бы его на обед и даже не поморщилась…

Конец крыла, что распростерся в нескольких шагах от Коррина, больше не дрожал.

Сам же некромант бился в снегу, остервенело вбивая пальцы, точно гвозди, в доски настила. Он ломал себе суставы, но не понимал, что они сломаны – все заслонила другая боль, намного более мучительная. Расколовшиеся кости уже торчали из его рук, а кровь текла из ран, но бывший некромант не обращал на это внимания. Лицо Белой Смерти жутко исказилось, оно больше не казалось прекрасным и молодым – это был череп, туго обтянутый высохшей кожей, с чернеющими глазницами и потрескавшимися серыми губами. Белые волосы смешались со снегом и казались его продолжением. Ярко-синие вены жутко проступили на лбу и висках, сплетаясь в безобразную паутину.

Коррин почти не ощущал телесной боли – намного сильнее его терзала мука, которая медленно и с изощренным удовольствием вытаскивала из него сотнями невидимых крючьев душу. Рожденная древней магией тварь была готова покинуть свое временное пристанище. Увы, у того, кого все знали под прозвищем Белая Смерть, уже не оставалось воли сопротивляться, его сил не хватило, чтобы загнать порожденное тьмой чудовище обратно в книгу, из которой черная тень прокралась внутрь его самого. Коррин не видел ничего, что происходит кругом, хоть глаза его и были расширены так сильно, что казалось, вот-вот выпадут. Зрачки расплылись и стали походить на две неровные кляксы.

Внутри тела, в глубинах левого легкого, что-то зашевелилось. Сперва это было едва ощутимым прикосновением того, кто будто бы проверял твердь на ощупь. Затем оно сменилось стуком, походящим на дробь пальцев по столешнице, от которого все тело задергалось, будто кукла на ниточках. Удар изнутри, точно укол иглы… Кровь хлынула изо рта некроманта… Легкое оказалось пробито, из него, словно из некоей жуткой утробы, начало выбираться нечто… нечто мерзкое, противное самому факту природного рождения.

Один из давних некромантских экспериментов над собственным телом не позволял Коррину умереть. Бансротова магия тьмы не желала отпускать так просто своего бывшего адепта, заставляя его в полной мере ощутить всю прелесть нечеловеческих мук. А злобная карга, старуха-погибель, стояла, мерзавка, неподалеку и со злорадством манила пальцем. О, как он сейчас хотел к ней… будто на ее месте была самая прекрасная из всех женщин.

– Аааа! – закричал Коррин, и вместе с криком в воздух взвился фонтан крови странного ржавого оттенка, словно все внутренности некроманта были изготовлены из старого металла. Или то был цвет его проржавевшей души?

Нечто, походящее на побеги растения, потянулось от легкого Коррина к поверхности. Ребра затрещали, нещадно раздвигаемые в стороны, обломки костей прорывались сквозь кожу. Прямо из того места, где находилось сердце, из ран наружу вылезли кончики восьми поросших черными волосками лап, разрывая грудь, будто двумя четырехпалыми руками. Лапы шевелились, выбираясь все дальше, и вот уже показались коленные суставы.

– Неееет! – в отчаянии ревел Коррин, обезумев и мечась от боли в луже собственной крови, не в силах что-либо сделать.

Жуткие конечности уперлись в снег, и вскоре из чудовищной дыры в груди некроманта на свет вылезло мохнатое тело с вросшей в него головой, на которой блестели восемь немигающих глаз. В стороны разошлись мощные кривые жвала. Паук, выбравшийся на свет, был поистине огромным – он никак не мог бы уместиться внутри человека, если бы не был взращен магией. Точнее, даже не ею, а последствиями прочтения заклятия из запретной книги. Черный Патриарх был прав, напутствуя Коррина: «Не смей произносить заклятия из этой книги!» Но правда эта оказалась насмешкой. Только сейчас Белая Смерть понял, что его использовали, ведь учитель не мог не знать: тот, кто лишь заглянет в эту книгу, уже обречен, а злым шепчущим голосам невозможно перечить – древняя магия сама найдет подходящие уста… И она нашла! Треклятый старик! Для чего тебе понадобился этот злобный монстр, порожденный его, Коррина, муками?!

Пятнадцатифутовое чудовище отряхнулось от крови, бросило презрительный взгляд на распростертую фигуру того, кто против собственной воли дал ему жизнь, что-то прошипело и ринулось прочь. Оно пробежало до конца улицы и, ловко перебравшись через палисад, скрылось в лесу…

Коррин Белая Смерть глядел на то, как розовеет небо над головой. Холодное солнце Севера поднималось все выше и выше, разливая над городом багряное утро. Ветер постепенно улегся, чего нельзя было сказать о боли в каждом дюйме искалеченного тела некроманта. Сжав зубы, темный маг изломанными, обессиленными пальцами пытался ощупать края ужасной кровоточащей дыры у себя в груди.

Рассветное солнце вдруг заслонила чья-то фигура. Тень легла на лицо некроманта.

– Помоги, – прошептал Коррин, опасаясь, что это будут его последние слова.

Подле него стоял высокий человек со спутанными черными волосами и нечесаной бородой. Серые штаны превратились в лохмотья, на ногах незнакомца не было сапог. Ступни покраснели от холода: снег, должно быть, очень больно их жалил.

Кутаясь в длинный плащ, человек молчал и смотрел, как в его ногах в ужасных муках бьется Ступивший за край. Наверное, некроманта еще можно было бы спасти, если он с такими-то ранами до сих пор не отправился в страну Чернокрылого Карнуса. Человек мог бы помочь ему, но вместо этого с нескрываемой злорадной улыбкой глядел на бьющегося в агонии Коррина Белая Смерть. Чернокнижник умирал, и это вполне устраивало того, кто пришел полюбоваться жестоким зрелищем…

– Оборотень… – вырвался хрип из горла бывшего служителя Смерти. Это действительно был Джон Ррайер, его былая жертва, чьи боль и страдания он раньше использовал себе во благо. От Джона исходил сильный звериный запах, а в глазах застыл волчий взгляд.

– Помоги мне, – прохрипел Коррин, пытаясь дотянуться рукой до получеловека. Изуродованные руки царапали доски, загребая пригоршни окровавленного снега.

Некромант жутко страдал, но Ррайер не спешил ему помогать. Облегчать муки умирающего последним ударом клинка он тоже не собирался. Оборотень просто смотрел, как бьется в агонии безумец, вырезавший на его теле свой знак. И чего греха таить – для Джона это было лучшим зрелищем за последние десятиления. Сейчас он даже мог бы с удовольствием причмокнуть языком, сполна наслаждаясь местью. Это чувство – он точно знал – в нем было от человека. Ни один зверь не способен так ненавидеть.

– Твое время пришло, Белая Смерть. – Человек-волк склонился над бывшим некромантом и схватил его руками за горло.

В первые секунды беловолосый еще дергался в его ладонях, болезненно хрипя. Ррайер чувствовал, как под его пальцами бьется жизнь, стремительно уходящая, покидающая это тело в невыносимых мучениях. Некогда прекрасное лицо исказилось еще больше и утратило последние человеческие черты, глаза закатились, веки судорожно дрогнули и опустились.

Убийца спасителя Истара распрямился, ненавидяще глядя на бездыханный труп у своих ног.

– Некроманты всегда остаются некромантами, – зло проговорил Джон Ррайер и в последний раз пнул тело поверженного врага.

Затем он развернулся и просто ушел прочь.

Страх – одно из самых сильных и глубинных человеческих чувств. Несомненно, он присущ и зверю, о чем Ррайер, конечно же, не мог не знать, но только люди способны побеждать в себе страх или даже… побеждать своим страхом. С одной стороны, вроде бы совсем и неважно, за счет чего ты победил, ведь победитель сам диктует правила и делит трофеи. Но лишь до тех пор, пока за горло не схватит новая напасть – вот тут-то и выяснится, кто ты и чего сто́ишь. Бояться ведь тоже можно по-разному. Можно принимать растущий в груди ужас как неизбежное зло, бороться с ним, скрещивать клинки, пусть и без надежды отбиться; а можно и потакать ему… тем самым становясь с этим злом единым целым. Теологи Вечных не зря говорят, что страх не есть грех сам по себе, а лишь его порождение. Если ты боишься кошмарных снов, Человека с Топором, темных магов, разоблачения, жутких фоморов, сошедших с Терновых Троп, в этом нет ничего удивительного. Здесь важно другое – надев маску храбрости, спрятавшись за этой чужой и ненастоящей личиной от притаившихся за спиной пугающих тварей, не поддаться другому обманчивому чувству – вере в то, что, испугавшись их, впустив в себя страх, впитав весь липкий пот и холодный ужас, ты станешь сильнее. Увы, на этом коварном пути ты обернешься только той же жестокой и злобной тварью, тем самым презренным страхом, что и пришел за тобой. Тебя просто не станет.