Карма фамильных бриллиантов Эксмо Москва 2008 978-5-699-30152-2

Пролог

Человек медленно поднимался по лестнице, держа в руке «браунинг», и торжественно думал о том, что час расплаты пробил и совсем скоро стерва получит по заслугам. Вот сейчас она вернется домой, вся из себя роскошная, уверенная, успешная: подкатит к дому на своем крутом джипе, войдет в подъезд, поднимется на свой этаж, выпорхнет из лифта, шагнет к двери и остолбенеет, увидев его …

Да, она остолбенеет, эта сучка, потому что никак не ожидает увидеть его здесь. И уж никак не ожидает мести! Думает, что ей все сошло с рук. Только зря! Такие, как она, роскошные, самоуверенные, успешные, иногда получают по заслугам. А уж ей, этой гадине, давно пора преподать урок!

Человек, не сдержав злорадного смешка, преодолел последнюю ступеньку и, перебросив «браунинг» из одной руки в другую (на обеих были вязаные перчатки), нырнул за стоявшую в фойе (а попросту на лестничной клетке) кадку с пальмой. Он был не уверен, что стерва вернется скоро, но готов был ждать сколько угодно, ведь месть, как известно, блюдо, которое поедают холодным…

Часть I

День первый

Ева

Ева вышла из супермаркета и, поежившись от холода, быстро направилась к своему джипу, забралась в просторный салон, поспешно скрываясь от колючего зимнего ветра. Устроившись, швырнула на заднее сиденье пакет с покупками, стряхнула с белокурых волос снежинки, аккуратно провела подушечками пальцев по нижним векам, стирая несуществующие потеки туши, и затем посмотрела на себя в зеркало. Как и следовало ожидать, отражение было безупречным – влагостойкий макияж Евы Новицкой не могли испортить ни ветер, ни снег, ни мороз, а ее красоту – ни недосып, ни похмелье, ни насморк (в данный момент она страдала от всех этих напастей вместе взятых).

Одобрительно улыбнувшись своему отражению, Ева завела мотор. Пока машина грелась, ее хозяйка поглядывала в окно, прикидывая, в каком направлении двинуть, чтобы побыстрее выехать со стоянки супермаркета. После осмотра периметра Ева пришла к неутешительному выводу – куда ни поверни, везде пробки, а у шлагбаума очередь, как на границе с Литвой в дни забастовки таможенников.

– Чертовы праздники! – выругалась Ева сквозь зубы. – Все как с ума посходили! – Она долбанула кулаком по клаксону, заметив, что какая-то идиотка прокатила нагруженную тележку в опасной близости от хромированного бампера ее джипа. – Убила бы… – рыкнула она. И в сердцах добавила: – Кто бы знал, как же я ненавижу Новый год!

Да, Ева на самом деле ненавидела Новый год. Как и Рождество, и Пасху, и прочие семейные праздники. Когда народ носился по магазинам в поисках подарков, ломал голову над тем, какое угощение приготовить, чтоб всех удивить, украшал дома дурацкими гирляндами, она ходила раздраженная и злая, презирая всех вокруг. Ее бесило общее лицемерие – Ева не верила, что все эти люди, увешанные пакетами с бездарными подарками, скупающие елки, шампанское, красители для яиц, искренне радуются приближению праздника, замирая от восторга в его предвкушении, а не совершают привычный и обязательный ритуал. А сами торжества… Разве могут семейные сборища за ломящимся от жратвы и выпивки столом доставить удовольствие нормальному человеку? Только пьяницам, для кого праздник – законный повод надраться, да вечно голодающим дурам, позволяющим себе разговляться только на Новый год и Пасху, и еще престарелым тетушкам, коих родственники так редко приглашают в гости, что в другое время трудно найти слушателя, готового внимать рассказам на тему «А вот в наши годы…».

Представляя такие вот «праздники», Ева всякий раз передергивалась и радовалась тому, что у нее нет семьи. Ей уже исполнилось тридцать три, но она не обзавелась ни мужем, ни детьми, а с родственниками отношений не поддерживала. Даже с близкими – отцом и братом, не говоря уже о всяких двоюродных племянницах, тетях и дядях. Ни с теми, ни с другими Ева не хотела иметь ничего общего! Особенно с отцом, старым бандюганом по кличке Вульф, проведшим на зоне полжизни и передавшим свои дурные наклонности сыну. Тот – милый мальчик Денис Новицкий, он же нежный пидорок Дусик, он же несостоявшийся поп-стар Дэнис – едва не прибил приживалку своей бабки, Аньку Железнову, за что загремел туда, откуда полжизни не вылезал его папаша.

Как говорится – яблоко от яблони… Видно, на генном уровне Дусику передалась тяга к насилию. А как иначе? Воспитывала Дениску и Еву (Ефросинью от рождения) бабка, которая с отцом, тюремным завсегдатаем, детям видеться не позволяла, боясь как раз дурного влияния. И вот, поди ж ты, не уберегла внучка! Хотя могла бы, если бы в юности из дома его не выгнала. А она именно так и сделала! Как увидела Дусика, целующегося в подъезде с парнем, так и вышвырнула его из квартиры и из своей жизни. Только из сердца долго вышвырнуть не могла. Любила, но не прощала – Элеонора Новицкая, Евина бабка, прощать не умела. И в этом Ева пошла в нее!

Ева все же выехала со стоянки, едва не протащив какой-то «жигуль», мешавший ей. Но не успела набрать приличную скорость, как пришлось остановиться на светофоре – по закону подлости красный загорелся сразу, как только она к нему подкатила. Чтобы во время стоянки не видеть, как по тротуарам носятся ополоумевшие от предновогодней суеты москвичи, а ряженные в Дедов Морозов магазинные зазывалы заманивают идиотов несуществующими скидками и бонусами, принялась красить губы. Пока ждала, когда загорится зеленый, к машине то и дело подбегали попрошайки, пытаясь выклянчить у владелицы роскошного джипа мелочь на хлебушек, лекарства, билет до дома, новый протез и так далее. На все эти просьбы Ева отвечала полным равнодушием. Она никогда не подавала милостыню, даже тем, кто явно в ней нуждался. Ее не трогали страдания обманутых вкладчиков, нищих старух, безногих афганцев и голодающих в далекой Африке детей. Ведь не зря ее величали «стервой» в глаза и «отпетой сукой» за глаза. Не зря журналисты, обожающие описывать скандальные выходки известной певицы Евы Шаховской, нарекли ее «ведьмой». И не зря мужики, все эти разномастные козлики, с деньгами и без оных, из-за нее плакали, страдали, изнывали, пытались покончить с собой…

Да, и такое было! Двое брошенных ею мужчин чуть не отправились на тот свет (один резал вены, второй травился), обоих, правда, спасли (первый взял тупую бритву, второй выпил до смешного мало таблеток), но не это суть важно, главное – без нее они не хотели жить, а что не умерли, даже хорошо: зачем ей ненужные угрызения совести, от них цвет лица портится…

Надо сказать, что сукой Ева была не всегда. Излишне самоуверенной, слегка заносчивой, порой надменной, но не более чем остальные красавицы, выросшие в отдельных арбатских квартирах и ни в чем не нуждающиеся. Когда-то она даже плакала из-за мальчиков и комплексовала из-за своего дурацкого имени. Но это было давно, классе в третьем. Потом уже мальчики плакали из-за нее, а имя она поменяла, велев всем величать себя Евой…

Уже в тринадцать Ева слыла первой красавицей школы. На нее ходили смотреть старшеклассники, а ребята-одногодки дрались из-за ее портфеля. Когда ей исполнилось четырнадцать, за ней стали ухаживать самые завидные «женихи» школы, но Ева, внимающая бабушке, как царице небесной, не обращала на них внимания.

«Будь приветлива, но холодна, – наставляла та внучку. – Ты же не хочешь, чтобы они решили, будто ты легкая добыча. Флиртуй, обнадеживай, но держи их на расстоянии. Всему свое время!»

В шестнадцать Ева решила, что время пришло – ей очень понравился парень из соседнего двора: молодой человек с эффектной внешностью и блестящими перспективами (на тот момент он перешел на четвертый курс МГУ). Они гуляли по ночной Москве, обнимались за столиками кафе, целовались по-взрослому, с языком. Ева так им увлеклась, что хотела отвадить остальных поклонников, но тут опять вмешалась бабушка:

«Не надо никого отваживать! Пусть вьются вокруг тебя. Чем их больше, тем лучше. Красивой женщине нужна свита и пара запасных вариантов!»

Ева, как всегда, послушалась, и правильно сделала, потому что студент ей через месяц надоел, а ему надоели детские обжимания за столиками, и они расстались. На место убывшего прибыла замена в лице друзей-курсантов, и Ева опять почувствовала себя в своей стихии. Она кокетничала, очаровывала, обнадеживала и ускользала, ускользала…

Ее любили, по ней сходили с ума. И причиной были не только ее красота, ум, женственность, но и умение подать себя. В то время, когда все девчонки щеголяли в джинсах с рваными коленками, в косухах, бейсболках, кедах, обвешивались кожаными браслетами, шнурками, феньками, она носила исключительно юбки, все элегантной длины до колена, модельные туфли, скромные золотые украшения. Ева умеренно красилась, не начесывала волосы в стог, но умудрялась быть модной. Ей подражали, фасоны ее платьев перерисовывали, чтобы заказать в ателье подобные, но никому не удалось стать хоть чуть-чуть похожей на нее. Ни у одной из девочек, включая дочерей дипломатов и внучек завмагов, не было такой портнихи, как у Евы Новицкой, такого вкуса, как у Евы Новицкой, такого чутья, как у Евы Новицкой, потому что у них не было такой бабушка, как у Евы…

Ева старалась во всем подражать Элеоноре. Она для нее была воплощением идеальной женщины. Часами девушка рассматривала старые фотографии бабушки и поражалась ее умению в любых обстоятельствах выглядеть сногсшибательно. Даже на пикники Элеонора ездила не в спортивных штанах, на фоне тренировочно-панамочных теток она в светлых бриджах, удобных туфельках на низком каблуке, шляпке-канотье смотрелась, как герцогиня среди крестьянок… Ранним утром, только встав с постели, Элеонора облачалась в элегантное домашнее платье, шлепки на каблучке, подкрашивалась сразу после умывания, делала прическу. Ни один мужчина не видел ее в бигуди, с маской на лице. «Есть леди, которые выглядят, как шлюхи, – говорила Элеонора своей подружке Вете Голицыной, когда та начинала над ней подсмеиваться. – А есть шлюхи, выглядящие, как леди. Я из последних…» Ева эту фразу запомнила и взяла на вооружение.

…Первая кошка между бабушкой и внучкой пробежала в год, когда Ева заканчивала школу. Несмотря на блестящие способности к математике и языкам, девушка не собиралась поступать в институт (ее идеал – бабка высшего образования не имела, значит, ей это тоже не обязательно), но Элеонора настаивала. «Сейчас не те времена, чтобы без профессии оставаться – неразбериха, бардак, никакой стабильности, – втолковывала она Еве. – Да и мужик уже не тот, сам норовит бабе на шею сесть. Учись, пока бесплатно в вузы принимают, через пару годков только за деньги будут…»

Ева сделала вид, что вняла уговорам, а сама решила так: пока сдаю выпускные экзамены, ищу богатенького мужичка, за которого по-быстрому выхожу замуж, живу с ним пару лет, потом развожусь, меняю его квартиру, продаю свою часть и с деньгами возвращаюсь на Арбат под крылышко любимой бабули. Сомнений в том, что кандидат в супруги найдется так быстро, как она пожелает, у Евы не было – к ней мужики липли, словно мухи. А уж женить на себе прилипшего ей казалось делом плевым. Влюбить в себя, очаровать, раззадорить, а когда он будет умирать от желания ею обладать, заявить, что она девственница и намеревается лишаться невинности только после свадьбы… И куда он после этого денется? Женится, естественно, женится как миленький…

Все-таки здорово, думала Ева, что бабушка втолковала ей, какой ценный товар девичья честь. «Храни девственность до замужества, – всегда говорила Элеонора. – Супруг это оценит… при разводе…» И Ева хранила! Однако лишилась ее не с мужем (она ни разу не регистрировала свои отношения) и не с любимым, а с каким-то алкашом-авангардистом, который писал ее портрет в стиле «ню»…

Но произошло это не в выпускное лето, а чуть позже… После того как бабушка из кумира превратилась в тайного врага! А случилось это так…

Ева, не нашедшая достойного жениха до начала июля (именно тогда все ее одноклассники ринулись подавать документы для поступления в вузы), решила попытать удачи на ниве творчества, то есть поступить в ГИТИС на актерский факультет. Профессия хорошая, достойная такой красавицы, а главное, не требующая, как Еве казалось, больших физических затрат: вышла, нарядная, к камере, покривлялась – и спи, отдыхай… С этими мыслями Ева отнесла документы в институт. Ее не смутил тот факт, что она совершенно не подготовлена, не испугал конкурс (тридцать человек на место), а мыслей о своей бесталанности она и не допускала.

Первый отборочный тур Ева прошла со скрипом. Спасла ее только красота, не оставившая равнодушным председателя комиссии. Однако всем, в том числе и абитуриентке, стало ясно – после второго тура ее отсеют. С этой бедой Ева побежала к бабушке. Элеонора, презиравшая неудачников, велела внучке «кровь из носу» поступить, а в помощь выделила одного из своих многочисленных поклонников – политического комментатора Баумана Андрона Евгеньевича, окончившего некогда театральный институт. Пятидесятитрехлетний Андрон был хорош собой, воспитан, интеллигентен, сексуален, умел прекрасно выглядеть и складно говорить. Он имел жену, официальную любовницу, кучу поклонниц, но это не мешало ему страдать по Элеоноре Новицкой. Ей в ту пору перевалило за семьдесят, и время уже оставило печать на ее лице в виде морщинок, однако она нисколько не подурнела, казалось, годы только красят ее. Несмотря на то что Элеонора никогда не делала пластики, выглядела она прекрасно: не на сорок пять, как многие поклонницы эстетической хирургии, а на пятьдесят семь. Ухаживала она за собой истово: каждый день делала гимнастику, маски из целого продуктового набора (огурцы, клубника, мед, тертый картофель – чего она только не мазала на лицо), протирала кожу льдом, много спала, пила только сухое красное вино. В результате имела девичью фигуру и моложавое лицо. А магнетизм и очарование, как известно, с возрастом не испаряются, поэтому мужчины по-прежнему обожали ее.

Андрон Бауман был одним из многих, но для Евы стал единственным.

Она влюбилась в него на первом же занятии. Он читал ей стихотворение, показывая, как это надо делать, а она слушала и таяла. Он признавался в любви какой-то незнакомке от лица поэта Есенина, а Еве казалось, что он, Андрон Бауман, изливает ей свою душу. К концу занятия Ева увязла в своем чувстве по макушку.

Они встречались еще дважды, все больше сближаясь. Бауман видел, как млеет в его присутствии юная красавица, но держал дистанцию – с несовершеннолетними связываться было опасно. Но когда Ева сама прыгнула к нему на колени и припала своими жаркими губами к его рту, он не мог не ответить, девчонка оказалась безумно сексуальной. Они страстно целовались, лежа на диване, когда бабушка с Дусиком пришли проведать Еву. Увидев, что вытворяет с ее внучкой Андрон (лифчика на Еве уже не было, вместо него грудь поддерживали ладони Баумана), Элеонора пришла в бешенство. «Старый кобель! – орала она. – Да как ты посмел?! Дотронуться до нее? Я тебя за это в тюрьму упеку! Как совратителя малолетних!» «Совратитель» чуть не умер на месте от стыда и страха, но ему на помощь пришла Ева. Так же экспрессивно, как бабушка, она стала доказывать, что Андрон не виноват, это она, Ева, его соблазнила…

«Ты хотела отдаться этому павлину щипаному?» – ужаснулась бабушка. «Я люблю его! – провозгласила внучка. – И выйду за него замуж!» Тут пришла очередь ужасаться Андрону. Он не собирался менять свою супругу на семнадцатилетнюю сикушку, о чем тут же сообщил ей и бабушке, после чего был изгнан и навсегда отлучен от дома. Сразу после этого Элеонора повела Еву к гинекологу, дабы убедиться в том, что ее девственности не нанесен урон. Врач ее успокоил – внучка оставалась невинной, но Элеонора все равно приняла меры: посадила Еву под домашний арест, чтобы та не довела дело до конца. Выпустили ее из-под замка через неделю, когда все поклонники бабушки, молодые и старые, были разогнаны. Элеонора пожертвовала ими ради внучки. Раз они так падки на свежее мясо, а Ева так неравнодушна к старенькому, нечего вводить и их, и ее в искушение.

После этого Элеонора внучке доверять перестала: она блюла ее, регулярно таскала к гинекологу. Ева же, смертельно обиженная бабушкиным недоверием, все еще страдающая по Андрону, потихоньку стала бабушку ненавидеть. Она обвиняла ту в эгоизме, самодурстве, вмешательстве в личную жизнь, а главное, в том, что бабушка разрушила ее счастье… Наивная Ева не хотела верить в то, что Андрон забыл о ней по собственному желанию, ей думалось, это бабка его застращала.

Через два года, в девятнадцать с половиной, Ева отдалась художнику-авангардисту. Некрасивому, немолодому, страдающему алкоголизмом мужику. Она решила: чем хуже, тем лучше! Не дала мне сделать это с красивым и любимым, вот тебе, получай! Евина месть осталась незамеченной – как раз в день, предшествующий плановому осмотру, Дусик умудрился нарисоваться со своим любовником перед Элеонорой, за что был изгнан из дома…

После этого Ева бабку окончательно возненавидела! А спустя несколько лет выжила из собственной квартиры, отселив в халупу на окраине.

Отомстила! Показала, кто умнее и хитрее…

Вернее, думала, что показала. А потом выяснилось, что показали ей… Кукиш! Шиш с маслом! Голый зад! Американский «фак» безымянным пальцем…

Старая ведьма переиграла молодую! Завещала баснословно дорогую и невероятно редкую коллекцию фамильных украшений (фамильных драгоценностей князей Шаховских, к роду которых принадлежала бабка, а значит, и Ефросинья!) своей приживалке Аньке Железновой, которая, как утверждала Элеонора, приходилась дочерью ее сводному брату, а по мнению Евы, просто была средством отомстить ей самой – в их родство она не верила. Единственная не верила. Остальные приняли выскочку Аньку за настоящую княжну и даже не пикнули, когда та присвоила себе фамильные цацки.

При воспоминании о коллекции старинных украшений, уплывших из-под носа, Ева помрачнела еще больше. Два с лишним года прошло с того времени, а она все не могла успокоиться. Ей было до смерти обидно, что настоящие произведения ювелирного искусства, можно сказать, шедевры, достались голодранке Аньке, выросшей в загаженной коммуналке и ни черта не смыслившей в драгоценностях, тем более антикварных. Особенно Ева страдала из-за одного колье. Бабка, до того как рассориться с внучкой, то и дело надевала его своей Фросеньке на шею, чтобы та привыкала к нему, поскольку почти три века оно являлось фамильной реликвией, наследуемой старшими дочерьми той ветки рода Шаховских, которая пошла от именитого пращура бабки – князя Андрея Илларионовича. Колье это было роскошным, а камни в нем – огромными. Цена этой «безделушки» явно зашкаливала за миллион (точной суммы Ева не знала, ибо реликвию никто не оценивал – фамильные сокровища, как известно, бесценны), но Ева мечтала о колье не из-за стоимости. Просто для нее владение семейной драгоценностью было делом принципиальным. Она считала себя законной наследницей – не по документам, а по крови, голубой крови (о матери-простолюдинке и дедушке «из простых» она не вспоминала), поэтому так жаждала заполучить колье. Заполучить и любоваться им, и гордиться им, и хвалиться – чтобы все эти выскочки из Дворянского собрания, у которых есть лишь липовые грамоты, передохли от зависти!

Но колье Еве так и не досталось. Оно ушло, как и многое из бабкиной коллекции, чмошнице Аньке. За это Ева ее всей душой возненавидела… А впрочем, зачем кривить этой самой ненавидящей душой? Уж себе-то можно признаться, что не только и не столько в цацках дело. Дело в том, что чмошнице Аньке досталось гораздо большее сокровище – роскошный мужик, лапочка, душка: адвокат Петр Моисеев, в которого Ева по-настоящему влюбилась. Впервые за многие годы! С тех самых пор – с Андрона! Да так, что сама себе удивлялась. Навязывалась ему, ничего не требуя взамен, себя предлагала, как последняя шлюха… А он…

А он ее отверг!

Нет, правильнее будет сказать – отшил. Яростно, холодно, обидно!

А потом женился на чмошнице Аньке! Потащил под венец, как положено, привел в свой дом, сделал эту дуру хозяйкой. Кто-то говорит «любовь», но Ева уверена – корысть. Падок оказался душка адвокат на княжеские сокровища! Истинной наследнице рода Шаховских, утонченной красавице Еве, предпочел Аньку Железнову, ныне богатую наследницу старой Элеоноры, а некогда лохушку из коммуналки…

– Черт, жаль, что Дусик ее тогда не прибил! – зло рыкнула Ева, как делала всякий раз, вспоминая о своей так называемой родственнице.

Настроение от этих воспоминаний еще больше испортилось, и Ева, едва сдерживая злость, гнала по трассе, спеша быстрее попасть домой. Там уютно, комфортно, мило, там удобный диван, махровый халат, носки из верблюжьей шерсти, там можно скинуть с себя элитные шмотки, стереть с лица влагостойкий макияж, юркнуть в кровать и валяться, попивая любимую перцовку (и для успокоения нервов хорошо, и при простуде) и тупо пялясь в телевизор. Кто бы знал, как в последнее время Ева уставала от своей публичности, от тусовочной жизни, от этого чертового гламура! Хотелось плюнуть на все и, закрывшись в квартире, лопать запретные булки, пить горилку, ходить в верблюжьих носках, халате и хлопковых трусах, а главное, никого не видеть: ни журналюг, ни козликов-поклонников, ни фанатов, ни собратьев по тусовкам, ни своего продюсера…

С этими отнюдь не приятными мыслями Ева подрулила к своему дому. Поставив машину на привычное место, она выбралась из салона, прихватив пакет с купленным провиантом. У двери замешкалась, доставая магнитный ключ от подъезда, но все ж таки выудила его из кармана, открыла.

В фойе, на месте консьержа, сидела генеральша Астахова – старожилка этого старого-престарого дома в историческом центре Москвы. Бабка Еву ненавидела, но виду не подавала, поскольку боялась связываться со стервозной соседкой. Раньше она с удовольствием выплескивала на нее свою ненависть, но как только на место консьержа был пристроен старухин внук, стала с Евой предельно ласкова. Вот и теперь, едва увидев ее на пороге, растянула губы в вымученной улыбке и проскрипела:

– Здравствуй, Евочка, здравствуй, дочка… – Ева в ответ приветливо кивнула – несмотря ни на что, к старой грымзе она относилась с долей симпатии. Боевая бабка держала в узде весь подъезд, давая тем самым Еве повод считать ее человеком своей породы – породы стерв. А бабка тем временем продолжала: – А я вот Стасика своего подменяю. Пока он в уборную бегает. Всего на минуточку отлучился… Первый разочек за весь день.

На самом деле лентяй Стасик отлучался по пять раз на дню и на гораздо больший срок, но Еве не было до этого дела. Тем более что престарелой генеральской вдове она больше доверяла, чем ее шалопутному внуку, – точно знала, мимо этой грымзы без разрешения и мышь не проскочит, к тому же ее не купишь, не напугаешь, не перехитришь, а значит, наглые поклонники и предприимчивые фанаты не просочатся в подъезд Евиного дома…

– А к тебе гость, – крикнула вслед Еве генеральша. – Ждет на площадке. Я разрешила ему на диванчике посидеть…

– Гость? – переспросила та без особого удивления – к ней часто заскакивал ее продюсер без предварительной договоренности, и Ева просила его впускать в подъезд, в котором специально для таких вот визитеров стояли кресла, диваны и даже вешалки для одежды. – Гоша, что ли? Продюсер?

Астахова скривила своим морщинистые губы, изобразив, по-видимому, загадочную улыбку, и таинственно ответила:

– Сюрпри-и-из! Предновогодний!

Ева раздраженно закатила глаза, но приставать к старухе не стала, быстро зашагала к лифту. Пока поднималась на свой этаж, ломала голову над тем, кто ж к ней мог заявиться. Ясно, что не чужак, раз Астахова его впустила, но Ева мало кого у себя привечала, разве что Гошу и его любовника (не только его, собственно, но и ее – паренек работал на два фронта) да своего стилиста, остальных, даже богатых ручных козликов, держала на расстояния от своего жилья.

Когда лифт остановился, Ева пришла к выводу, что на площадке увидит Батыра, их общую с Гошей игрушку. Мальчик был невероятно хорош собой, юн, сексуален, и Ева иногда разрешала ему у себя ночевать (естественно, втайне от продюсера), как и являться без предупреждения – знала, что свободные от Гоши минуты парню выпадают редко.

Едва двери лифта разъехалась, Ева выскочила на площадку, но впопыхах забыла пакет, поставленный на пол кабины, чтоб не оттягивал рук. Пришлось вернуться. Подняв пакет с провиантом для одинокого пира, Ева обнаружила в его дне дыру, из которой торчал жестяной бок полулитровой банки с консервированной фасолью. Проклиная производителей некачественных полиэтиленовых мешков, Ева протянула руку к прорехе, чтобы удержать банку, но не успела – фасоль выскользнула из дыры, с невероятным грохотом рухнула на гранитный пол и покатилась к лестнице, грозя слететь по ней вниз. Чертыхаясь, Ева кинулась догонять банку.

Поймав «беглянку» уже на ступеньках и засунув в объемный карман шубы, запыхавшаяся Ева развернулась к своей двери, чтобы наконец попасть домой, и только тут вспомнила о госте. Вспомнила, увидев на стоявшем в холле (так теперь именовалась просторная лестничная клетка) диване скрючившуюся мужскую фигуру. Мужчина полулежал, отвернувшись к спинке, и тяжело дышал – его узкие плечи ритмично поднимались и опускались, а худая спина подрагивала.

– Эй! Ты кто? – обратилась к незваному гостю Ева, по тщедушной комплекции поняв, что перед ней не Батыр, тот был сложен, как гимнаст.

Мужчина в ответ застонал и чуть повернул к Еве лицо. Увидев его: голубоглазое, не по-мужски нежное, капризное, безвольное, она вздрогнула и инстинктивно сделала шаг назад. Перед ней лежал ее брат! Дениска Новицкий, Дусик, тот самый, о котором она только-только вспоминала, не желая при этом его видеть и мечтая лишь об одном – больше никогда его не встречать. И вот он тут! Ничего не скажешь, отличный подарочек к растреклятому семейному празднику!

– Дусик, тебя уже выпустили? – спросила Ева первое, что пришло на ум. – И когда?

Дусик открыл рот, но слов Ева не услышала. Вместо них из полуоткрытых губ вылетел сиплый стон. Затем из уголка рта на подбородок вытекла струйка густой пузырящейся крови.

– Дусик, что с тобой? – испуганно вскричала Ева, бросаясь к брату.

Схватив его за тщедушные плечи, Ева развернула Дусика к себе и, уставившись в его осунувшееся, посеревшее лицо с огромными глазами, спросила громким шепотом:

– У тебя что-то болит? Скажи, где?

Дусик, вмиг отяжелевший, стал заваливаться на сестру. Он по-прежнему не отвечал на вопросы, но теперь Ева и сама видела, где у него болит: в боку пульсировало кровью отверстие, похожее на сочащееся лавой жерло маленького вулкана…

– Дусик! – ахнула Ева, трясущимися руками прикоснувшись к ране в наивной надежде задержать хлещущую из нее кровь. – Кто это с тобой сделал, боже мой?!

– Слава… – едва слышно выговорил Дусик, выплюнув изо рта кровавую пену. – Сла-а-а-ва.

– Какой Слава? Кто это?

Он сморщился:

– Нет, ты не поняла… – Голос стал еще тише. Теперь Еве пришлось склониться к его губам, чтобы расслышать. – Слава. Найди его. Настоящего Славу… – Дусик вдохнул с каким-то невероятным сипом, будто загонял в свои легкие не воздух, а ржавую стружку, и выдохнул: – Найди Славу!

А выдохнув, умер у Евы на руках.

Аня

Аня закрыла за мужем дверь и прошла в кухню, чтобы сделать себе кофе. Почти всю жизнь она пила растворимый суррогат, сильно подслащенный и разбавленный молоком, но в последнее время научилась ценить свежемолотую арабику, приготовленную в турке по всем правилам. Правда иногда Аня все же возвращалась к своим старым привычкам – разводила в чашке сладкую бурду со сгущенкой и с наслаждением ее пила. Сегодня был именно такой день!

Приготовив жуткий напиток и два бутерброда с колбасой, Аня плюхнулась на диван. Пока завтракала, составляла план на день. Пунктов в нем значилось не менее пяти, но Аня пока не знала, в какой последовательности их расставить. То ли первым делом в салон заехать, чтобы брови подкрасить, – ее, владелицу золотой дисконтной карты, принимали там без очереди, то ли в институт податься, то ли в ЦУМ, чтобы забрать отложенную продавцами сумку из новой коллекции «Прада», то ли в книжный магазин, куда привезли заказанные ею журналы по флористике. После недолгих раздумий Аня решила перво-наперво сгонять в вуз, чтобы отдать контрольную, потом в магазин «Флора», где она работала дизайнером-консультантом, а уж после в произвольной последовательности посетить остальные места. Если же не получится из-за пробок, то не беда – главное для нее учеба и работа, а остальное, будь то хоть брови, хоть «кутюрные» сумки, вещи второстепенные.

Аня знала, что другие на ее месте рассуждали бы по-другому. Многие ее сокурсницы и коллеги по работе, узнав, что ее супруг один из успешнейших столичных адвокатов, удивленно интересовались, зачем ей при таком муже учиться и работать, если можно просто ловить кайф от жизни, бегая по салонам и упиваясь шопингом. Чаще всего в ответ Аня отшучивалась, иногда говорила полуправду – о том, что всю жизнь мечтала заниматься ландшафтным дизайном и флористикой, но главной причины не выдавала никому. А все дело было в том, что Аня не могла при столь великолепном муже оставаться той безграмотной дурочкой и неумехой, какой была до знакомства с ним. Изо всех сил она тянулась до его уровня, пытаясь соответствовать. Но ей все равно казалось, что она недотягивает, хотя из кожи вон лезет, чтобы стать его полноценным партнером: интересным, образованным, успешным.

Аня боготворила своего Петра. Он был первой ее любовью и первым мужчиной. До него она не встречалась с парнями. Она и не целовалась ни разу. Лишь в десять лет у нее было подобие романа – мальчик из параллельного класса (убогонький очкарик) в течение двух месяцев провожал ее до подъезда, таская за ней портфель. Потом он переехал в другой район, и Аня осталась одна – больше носить ее потрепанный рюкзачок, набитый тщательно подклеенными учебниками, желающих не нашлось.

Подруг у нее также не было. С одной девочкой, Танечкой Пугиной, такой же затюканной и неприкаянной, она сблизилась в классе пятом. Они вместе гуляли, болтали о всякой ерунде, обменивались скудными игрушками, жаловались друг другу на родителей: Анина мама гуляла, Танина пила, у Ани папы не было, Танин сидел. Но их дружба продлилась всего год – когда после летних каникул Анюта увидела свою приятельницу, то не узнала ее. Это была не та Танечка, с которой они играли на парковых лавках в дочки-матери, то была другая девочка, да нет, девушка: ярко накрашенная, вызывающе одетая, с сигаретой в зубах и новым лексиконом, где излюбленным словом было «трахаться». Оказалось, что в первый день летних каникул Таню изнасиловал собственный отец, вернувшийся с зоны, а потом отправил ее на панель. Работа Танечке нравилась, ей казалось «прикольным» стонать и извиваться под мужиками за огромные (целых десять долларов!) деньги. Через пару месяцев Таня бросила школу, посвятив себя этому «бизнесу», а Аня вернулась к своему одинокому существованию.

Одноклассники ее презирали, учителя не воспринимали, мать (приемная, как выяснилось после ее смерти) не любила, а уж материны любовники просто ненавидели – она мешала им своим присутствием: без нее было бы больше места, еды, денег.

Частенько Шура выгоняла дочь из комнаты на всю ночь, чтобы в полной мере насладиться «любовью» с очередным уродом, и девочке приходилось спать на табуретках в кухне или в ванной, подложив под голову сложенное полотенце. Соседи ее жалели, а она была даже рада такому повороту, уж лучше на стульях, чем в их комнате, где слышишь, как скрипит диван, как хрюкает и бормочет всякие непристойности «урод», как охает, скулит, всхлипывает мать… Мерзко, мерзко, мерзко! В детстве Аня думала, что мать бьют, и вскакивала с мыслью отбить ее у мучителя. Аню за шкирку возвращали в кровать, грубо ругая и объясняя, что ТАК взрослые занимаются любовью. Любовью? Хрюкая и матерясь? Нет, Аня в это не верила!

Как на самом деле взрослые занимаются любовью, она узнала в семнадцать, когда увидела первый эротический фильм в своей жизни. Они нежно ласкают друг друга, целуясь и щебеча, на атласных простынях, под музыку или плеск волн. Они красивы, гибки, чувственны, они не запирают своих детей в шкафах и не мочатся в банки после секса, поскольку им не лень одеваться и выходить из комнаты…

Аня хотела любить только так! Поэтому до двадцати трех была девственницей… Элеонора Георгиевна Новицкая, за которой Аня в то время ухаживала, когда это узнала, не поверила, но, перестав сомневаться, похвалила: «Правильно, – сказала она, – жди своего принца, успеешь еще!»

Аня тогда и думать не могла, что дождется! Анька Железнова, рвань из коммуналки, и принц – разве такое в жизни случается?

Оказалось – да. В жизни все бывает! С ней, например, просто-таки сказочная история про Золушку приключилась. Только у Андерсена помощь затюканной злой мачехой замарашке оказала крестная фея, а Ане, такой же замарашке, обычная женщина Элеонора Новицкая. А произошло это вот как.

Чуть больше трех лет назад Аня Железнова, рвань из коммуналки, не имеющая ни нормальной профессии, ни денег, ни даже приличного пальто, стала ухаживать за одинокой старушкой Элеонорой Георгиевной Новицкой. Со временем девушка очень привязалась к пожилой женщине и приходила к ней не столько как социальный работник, сколько как подруга. Старушка жила почти в такой же нищете, как и Аня, только не в коммуналке, а в отдельной квартире на окраине Москвы… В ней она и умерла! Но не от старости – ее убили. Раритетным кинжалом легендарного сирийского воина Эль-Саладина, стоимость которого оказалась настолько огромной, что версия о простой бытовухе отпала сама собой.

Сразу после похорон Элеоноры Аня узнала, что старушка завещала все свое имущество (квартиру, сарай и участок в дачном кооперативе) именно ей. Еще Ане стало известно о том, что Элеонора не была ни бедной, ни одинокой. Она носила титул княжны Шаховской, всю жизнь прожила в шикарной квартире на Арбате, владела коллекцией антиквариата и имела кучу родственников. У нее был сын – преступный авторитет Эдуард Петрович по кличке Вульф, приемная дочь – депутат Государственной Думы Елена Бергман, сводный брат Сергей и внуки – светская львица Ева (именно она выжила бабку из квартиры) и поп-певец Денис. И каждый из них ненавидел Элеонору лютой ненавистью. Дети и брат за то, что она разрушила их жизнь, а внуки просто мечтали заполучить баснословно дорогую коллекцию фамильных драгоценностей клана Шаховских, коей владела их бабушка и которая после ее смерти словно сгинула.

Через месяц после оглашения завещания Аня переехала в квартиру Новицкой. Убираясь в ней, она нашла письмо Элеоноры Георгиевны, адресованное ей, в котором старушка сообщала, что она, Аня, ее внучка. В постскриптуме Элеонора велела ей искать какую-то собаку, которая где-то зарыта, и советовала Ане связаться со своей старой подругой Ветой Голицыной, для того чтобы та все ей объяснила. Аня отправилась к Вете домой, но нашла ее убитой и со следами пыток на теле (похоже, некто пытался выпытать у Веты, где ее приятельница спрятала сокровища). Так что вопрос о происхождении долго оставался открытым. Аня ломала голову над тем, кто же из двоих детей бабы Лины ее родитель, но тут выяснилось, что у Элеоноры есть еще внебрачный ребенок – дочь Полина.

Но, как стало ясно при личной встрече, Полина не могла быть Аниной матерью, так как являлась умственно отсталым человеком – Элеонора родила больную девочку от своего единокровного брата Сергея, с которым у нее была страстная любовь. После рождения ненормальной Полины Элеонора разорвала отношения с братом. Сергей уехал на Дальний Восток, а вернувшись в Москву через много лет, закрутил роман с ее дочерью Еленой. Именно она и родила Аню, чуть не умерев при родах. Пока Елена лежала в больнице, Элеонора забрала внучку домой. Но так и не смогла ее полюбить. А так как на выздоровление Елены не было никакой надежды, бабка отдала Аню своей домработнице Шурке, у той как раз умерла новорожденная дочка. А выжившей Елене сообщила, что ее Анечка скончалась.

Но обо всем этом Аня узнала позже, когда, разгадав бабкин шифр, нашла «зарытую собаку» – фарфоровую копилку в форме бульдога. В пузе пса Элеонора спрятала дневники, а в голове – сокровища клана Шаховских. Так в одночасье Аня стала очень богатой и весьма родовитой барышней.

Убийцу Элеоноры вскоре нашли. Им оказался супруг Елены Алекс. Влюбленный в племянника своей жены – Дениса, Алекс мечтал разбогатеть, чтобы помочь своему Дусику удержаться на звездном олимпе, с которого тот вот-вот должен был низвергнуться. Он не ведал, что и сам Дусик предпринимает попытки завладеть сокровищами. Денис и сарай взломал, и в квартиру пытался проникнуть, а потом, доведенный до отчаяния, напал на Аню в подъезде ее дома. От смерти девушку спас следователь Головин, ведший дело Новицкой. Дусика посадили. Алекса тоже. Только Бергман в тюрьме умер, а вот о судьбе Новицкого Аня ничего не знала. И не хотела знать! О той истории она вообще вспоминать не желала. А вот бабушку Элеонору не могла забыть, ведь именно она, не фея, а необыкновенная женщина Элеонора Георгиевна Новицкая, помогла ей обрести счастье!

И помощь заключалась не столько в завещанных драгоценностях, сколько в том, что благодаря бабуле Аня узнала своего отца, Сергея Шаховского-Отрадова, свою настоящую мать, Елену Бергман, а главное – Петра Моисеева.

Когда Аня увидела его впервые (произошло это на похоронах Элеоноры), то даже зажмурилась – так ее поразила красота Петра. Стройный, высокий, голубоглазый, светловолосый, но при этом темнобровый и смуглый: кожа у него была, как Анин любимый кофейный напиток «Московский», сильно разбавленный молоком, Петр показался ей живым воплощением Аполлона Бельведерского. Потом оказалось, что Петр еще и чертовски умен, богат, талантлив, известен и… холост!

Понятно, что Аня не рассчитывала на то, что именно она станет той, кого адвокат Моисеев поведет под венец. Она, собственно, вообще ни на что не рассчитывала, кроме доброго отношения к себе, убогой. И поначалу именно так и было, но чем больше они общались, тем теплее Петр относился к Ане, находя в ней те качества, которые, по его мнению, делают женщину исключительной и желанной: доброту, порядочность, удивительные для современной девушки чистоту и нежность. Да, он не считал ее поначалу красивой и сексуальной, но искренне полагал, что Анюте достаточно за себя взяться, чтобы стать весьма привлекательной. И Аня взялась! Стряхнув с себя имидж затюканной замарашки, она превратилась если и не в красотку, то в модную, прогрессивную и очень интересную даму. Она сменила гардероб, прическу, цвет волос, макияж. Записалась в фитнес-клуб, солярий, спа-салон. Поступила сразу в два учебных заведения: институт дизайна и школу флористов. Научилась водить машину. Наняла педагогов по речи, этикету, манерам. Окончила кулинарные курсы и (тайно от всех!) курсы гейш… Короче, преобразилась до неузнаваемости!

И Петр Моисеев ее старания оценил. Оценил настолько, что предложил ей руку и сердце. Аня, естественно, согласилась, и вот уже год они муж и жена – Анна и Петр Моисеевы! Кстати, на днях будет их ситцевая свадьба, и свекровь, милейшая Надежда Григорьевна, подарит им что-нибудь из допотопного постельного белья, хранимого ею специально для такого случая…

Вспомнив Петину маму, Аня улыбнулась и зашарила глазами по кухне, чтобы отыскать в одном из закутков пса Данилку, лохматого симпатягу «дворянской» породы, принесенного в дом Надеждой Григорьевной в первые дни их медового месяца.

– Даня, малыш, кушать! – позвала Аня пса, обнаружив его, воровато покусывающего ее тапку, под своим стулом. – Да не обувь, дурачок, а «Педигри»!

С этими словами она сползла с высокого табурета и, захватив из большого пакета горсть сухого корма, кинула его в собачью миску. Но Даня патентованному песьему лакомству предпочел тапку хозяйки и не соизволил оторваться от трапезы.

– Ну и черт с тобой, – весело сказала Аня. – Жри резину и велюр, если хочешь! Твой корм слопают Юнона и Авось.

Юнона и Авось были котами сиамской породы. Их домой слепыми малышами притащила сама Аня еще до свадьбы. Котята были симпатягами с покладистым нравом, но, как подросли, стали вредными, капризными тварями с непомерным аппетитом. За Даней они подъедали все, даже собачий корм, а вот у хозяйки просто-напросто воровали еду с тарелки. Запрыгивали на стол и нагло тащили! А потом, поспешно сожрав украденную пищу, смотрели на Аню голодными глазами, будто в их клыкастых ртах не было и маковой росинки. И Аня накладывала им еще. А вот Петр, если замечал их безобразные выходки, на целый день отказывал нахалам в довольствии. И сколько они за ним ни ходили, мяукая, урча, подлизываясь, муж оставался непреклонным. За это, наверное, Юнона и Авось хозяина и уважали. В отличие от хозяйки, с которой наглели до безобразия.

«Ты слишком мягкая, – часто говорил ей Петр. – Ты их избаловала. С животными, как и с детьми, надо быть построже, иначе сядут на шею…»

Аня в ответ согласно кивала, а про себя думала – пусть садятся, особенно дети, о которых она страстно мечтала с первых дней замужества! Ей так хотелось иметь дочку, которую она планировала назвать Элеонорой, что мысли о долгожданном потомстве не оставляли Анюту ни днем, ни ночью, ни даже с утра, за чашкой сильно разбавленного молоком растворимого кофе… Как теперь, например!

Стоило только Ане подумать о своей еще не рожденной (и не зачатой, если судить по циклу) дочке, как в животе что-то сжалось. Точно в предчувствии… А потом екнуло выше – под сердцем, и стало так тревожно, но в то же время радостно, что Аня засмеялась. Неужели беременна? Задержка пока двухдневная, и это ничего не значит – для нее нормально, если даже неделя, – но что-то подсказывает…

Аня приложила руку к своему плоскому (спасибо занятиям в фитнес-клубе) животу, прислушиваясь к ощущениям, но там, внутри, больше ничего не сжималось. И сердце билось в привычном ритме. Только Аня все равно знала – ребенок уже живет в ней. Пока он маленький-маленький, как песчинка, но скоро превратится в горошину, потом в орешек, а там не успеешь оглянуться, как на свет появится настоящий человечек. Представив его, крохотного, беззащитного, с беззубым ротиком и нежным пушком на круглой головке, Аня счастливо улыбнулась. Скоро и у нее будет такой малыш! Быть может, уже в грядущем году, в августе месяце (Аня посчитала на пальцах), то есть родится Лев. Это здорово, ведь Петр тоже относится к этому зодиакальному знаку, и значит, следующим летом они будут праздновать два дня рождения…

Стоп! – остановила себя Аня. Еще ничего не ясно, а она уже размечталась. Нет бы сначала проверить свою догадку, а потом месяц рождения высчитывать, тем более родиться ребенок может и раньше срока, тогда будет у нее Рак или…

Стоп еще раз! Пока нет полной уверенности, надо запретить себе мечтать, да и потом, когда уверенность появится, тоже, а то еще, чего доброго, сглазишь. Тьфу-тьфу-тьфу, мысленно сплюнула Аня. С тех пор как ее жизнь стала похожа на сказку про Золушку, девушка стала очень суеверной, боясь спугнуть удачу. Петр ее за это журил, а отец со смехом успокаивал, говоря, что ей теперь нечего опасаться, ведь ее хранит фамильный талисман. Он имел в виду роскошное колье с тремя огромными бриллиантами, передаваемое на протяжении двух столетий по наследству старшим дочерям рода Шаховских, которое, по легенде, приносило удачу его обладательницам. В легенды Аня не очень верила, но вынуждена была признать, что, как только фамильное сокровище попало к ней, жизнь ее круто изменилась, естественно, в лучшую сторону. И это при том, что Аня его надевала лишь дважды: в день получения, чтобы лучше рассмотреть, и на свадьбу. Остальное время колье, а также идущие с ним в комплекте кольцо и браслет, хранились в домашнем сейфе. Петр хотел запрятать его в банковский («талисман» стоил баснословно дорого, и муж беспокоился за его сохранность), но Аня упросила оставить колье в квартире, чтобы иногда доставать его и любоваться.

Делала это она нечасто, но все же иногда выуживала сокровище из бронированной сейфовой коробки, доставала из малахитового ларца и надевала на себя, любуясь игрой камней. А иной раз и не надевала, а просто брала в руки, сжимала в горячих пальцах прохладные бриллианты и загадывала желания. Отцовская мысль о том, что фамильный талисман приносит удачу, засела в голове и всплывала в памяти перед всеми ответственными событиями в жизни. Неуверенная в себе от природы, Аня так сильно сомневалась в своих способностях, что для поддержания духа ей просто необходимо было заручиться поддержкой. Но чьей? Мужу она о своих слабостях и глупых переживаниях не рассказывала, боясь его разочаровать, немногочисленных подруг не хотела напрягать, а отца с матерью беспокоить по столь незначительным поводам стеснялась. Вот и приходилось обращаться за помощью к неодушевленным предметам! Кто-то к иконам прикладывался, кто-то пятаки под пятки подкладывал, кто-то кроличьи лапки теребил, а Аня взывала к фамильным бриллиантам, не до конца веря в их помощь, но очень-очень на нее надеясь…

Понадеялась и теперь!

Сорвавшись с места, она кинулась к замаскированному безвкусным натюрмортом сейфу – он как раз находился в кухне. Отодвинула картину, обнажив бронированную дверку с кнопками и электронным дисплеем, стала торопливо жать на цифры. «03 22 12 26». Числа рождения самых близких и родных: бабули, Петра, отца и матери. Введя шифр, Аня повернула маленькое колесико, ввинченное в эту электронную игрушку для ретрошика, и сейф открылся.

Аня достала с верхней полки малахитовый ларец (купленный за бешеные деньги специально для фамильного гарнитура – не лежать же ему в пакете), поставила его на стол, открыла. Радужный блеск бриллиантов, яркий, слепящий, завораживающий, привычно ударил в глаза. Аня инстинктивно чуть прикрыла веки и, щурясь, посмотрела на родовое сокровище. Прекрасно, как всегда, прекрасно! Потемневшее от времени золото, перевитое в мудреные жгуты, и не плененные металлом камни – лишь схваченные за кончики, свободно свисающие, как виноградины…

Аня бережно взяла в руки колье, погладила центральный бриллиант и зажмурилась. Пусть все исполнится, взмолилась она мысленно. То, о чем я намечтаю! Девочка родится, мальчик, Лев или Рак – не важно, главное, чтобы сейчас я была беременна…

Руки от переизбытка чувств чуть затряслись. Бриллиант, еще не успевший нагреться и увлажниться от ладони, скользкой льдинкой просочился сквозь пальцы, и, не встретив препятствий, дзинькнув камнем, бумцнув тяжелой золотой цепью, колье упало на кафельные плиты. Аня быстро наклонилась, подобрала сокровище, расстроенная, сжала в кулаке. То, что оно упало, показалось ей плохим знаком. Это все равно что во время бракосочетания уронить кольцо – дурная примета. Морщась от досады на себя, растяпу, Аня разжала ладонь, чтобы дать бриллиантово-златому чуду перетечь обратно в ларец, но так и застыла с раскрытой пятерней. А все потому, что центральный камень, самый крупный и прекрасный, приобрел дефект – трещину. Она рассекала многогранную поверхность бриллианта точно молния!

Не веря глазам – ведь бриллианты славятся именно своей прочностью! – Аня подставила камень под свет яркой лампы, вмонтированной в вытяжку, и всмотрелась в переливающуюся «виноградину». Блики, разноцветные вспышки, сполохи слепящего огня, ровные грани и… Черная зигзагообразная линия, уродующая камень, превращающая его из шедевра в некачественную подделку…

Бриллиант – старинный, фамильный, огромный – знаменитый бриллиант рода Шаховских оказался всего лишь куском стекла!

Оглушенная этим открытием, Аня замерла с полуоткрытым ртом. Несколько секунд она простояла так, тупо пялясь на «фуфель», пока на нее не накатило какое-то неприятное, обдающее холодком чувство, заставившее отвести глаза от трещины, которая казалась ей зловещей раной, откуда может вытечь словно кровь вся ее новообретенная удача. То, что камень подделка – пусть, Ане все равно, но почему это открылось именно сейчас? Почему старинный страз треснул тогда, когда она, Аня, загадала самое сокровенное желание? Неужели это знак? Дурной, если не сказать, зловещий…

Трижды сплюнув через левое плечо (это была отцовская привычка, ей передавшаяся), Аня постаралась отогнать нехорошие мысли. И вроде бы у нее это получилось. Но все равно настроение испортилось настолько, что бутерброд с любимой варено-копченой колбасой не лез в глотку. Отложив его, а остывший кофе вылив в раковину, Аня направилась к телефону, чтобы позвонить мужу и рассказать о случившемся. Но едва ее рука коснулась трубки, как аппарат разразился пронзительным треньканьем. Вздрогнув от неожиданности, Аня отдернула руку. Дурное предчувствие вернулось и занозой впилось в сердце. Глянув на телефонное табло и увидев надпись «Номер не определен», Аня подумала: «Не возьму трубку», но аппарат все звонил и звонил, и каждый его сигнал отдавался ноющей болью в том месте, где сидела заноза. И Аня не выдержала – сняла трубку и тихо сказала в нее:

– Слушаю.

– Это Анна? – поинтересовался глухой голос. Такой глухой, что у Ани создалось впечатление, будто звонивший обернул трубку полотенцем, чтобы специально исказить голос.

– Да. А с кем я говорю? Представьтесь, пожа…

– Где Слава? – перебил ее собеседник. В его далеком шелестящем голосе послышалась угроза.

– Кто? – не поняла Аня.

– Ты знаешь, не притворяйся.

– Нет, я правда не понимаю…

– Ты должна сказать, где он. Ради собственного блага. Иначе ты пожалеешь…

– Вы мне угрожаете? – не столько испугалась, сколько разозлилась Аня.

– Предупреждаю, – бесстрастно ответили ей. – Если не хочешь кончить, как один твой родственник, скажи, как найти Славу.

– Я не знаю никакого Славу, и о ком из моих родственников вы говорите, тоже не догадываюсь, так что прощайте. А если вы еще посмеете мне позвонить, я заявлю в милицию, и вас в два счета вычислят…

В трубке раздался сдавленный смешок, затем очередная загадочная фраза:

– Зря. Слава этого не стоит…

И все! Больше он ничего не сказал – в трубке раздались частые гудки, и Аня положила ее на рычаг в полной уверенности, что этот странный звонок – лишь первое звено в цепи несчастий, напророченных расколовшимся фамильным амулетом.

Сергей Отрадов

Сергей открыл ноутбук, нашел файл с именем «Шаховские. История семьи» и стал бегло читать текст, по ходу внося в него некоторые изменения. Дойдя до главы «Георгий Шаховской», остановился и, сняв очки, устремил взгляд в окно, вызывая в памяти лицо того, о ком ее написал: волевое, красивое, породистое. Оно было так похоже на его собственное.

Георгий был отцом Сергея. Князем от рождения, дипломатом по призванию, коммунистом по убеждениям, врагом народа по наговору. Отец умер в лагерях, когда Сережа был еще подростком, но многое успел рассказать о себе и своих предках. Несмотря на свои убеждения, Георгий гордился принадлежностью к роду Шаховских. Его предки были не выродившимися аристократишками, просаживающими фамильные деньги на бегах, они служили отечеству, занимались дипломатией, политикой и покровительствовали науке – в одном крупном уездном городе до сих пор стоит планетарий, построенный прадедом Сергея, Алексеем Игнатьевичем, и поныне носящий его имя. Но Алексей Шаховской был не самым знаменитым представителем рода. Прославили его двое вояк: Василий и Андрей. Первый участвовал в памятном восстании декабристов[На самом деле декабрист Шаховской носил другое имя и не был военным. – Прим. автора. ], а второй в каких-то тайных закулисных боях, за что получил от самой императрицы Екатерины Великой награду – огромный, кристально чистый бриллиант безупречной огранки.

Награда эта, к слову сказать, и увековечила Андрея в памяти потомков, поскольку царский подарок стал главным сокровищем рода Шаховских. Бриллиант был оправлен в золото высшей пробы, которому искусные ювелиры придали форму звезды. Получилась брошь, похожая на орден, а в центре ее – императорский презент в десятки карат. Это роскошное украшение Андрей надевал по особо торжественным случаям, а на смертном одре завещал сыну, чтобы тот впоследствии передал его своему. Но у Василия Андреевича народилось три дочери, и ни одной из них массивная брошь в качестве украшения не пригодилась, поэтому отец приказал бриллиант из оправы вынуть и изготовить для него другое обрамление. Ювелир, нанятый для этого, предложил сделать колье, очень скромное, единственным «перлом» которого должен был стать знаменитый камень. Василий согласился на колье, но только не на скромное, ему хотелось побольше жемчугов в обрамлении да мелких изумрудов. Ювелир еле его отговорил, предложив добавить в оправу в качестве компромисса еще два бриллианта, поменьше «царского», которые обещал разместить, как стражей, слева и справа от главного сокровища.

Так на свет появилось знаменитое колье Шаховских. А чуть позже были изготовлены еще серьги и браслет, выдержанные в том же стиле. Этот комплект на протяжении века передавался по наследству старшим дочерям клана Шаховских. По семейному преданию, он приносил счастье всем своим обладательницам. Шаховские считали, что именно благодаря этой дорогой безделушке самыми талантливыми, удачливыми в браке, плодовитыми и здоровыми были старшие дочери. А вот в семье Сережиного прадеда девочек не было вообще, поэтому гарнитур унаследовал его отец Георгий Шаховской, и он в свою очередь подарил комплект своей юной супруге на свадьбу. Ей он, правда, удачи не принес (жену его убили в семнадцатом году), как и ее дочке, Элеоноре, но Сережина сводная сестра прожила долгую, интересную жизнь, однако никто не назвал бы ее легкой и безоблачной. Элеонора много страдала, много и многих теряла, да и умерла не своей смертью…

Теперь гарнитуром владеет Сережина дочь Аня, и ей (первой из наследниц того-этого века) он приносит счастье!

Вспомнив о дочке, Сергей потянулся к телефону, чтобы позвонить ей, спросить, как дела, но передумал. Он и так замучил девочку своей любовью. А все потому, что обрел ее слишком поздно – в семьдесят. Всю жизнь прожил, считая себя бездетным, а в старости узнал, что у него есть дочь. Взрослая дочь. Удивительная: добрая, милая, красивая. Сергей полюбил ее сразу, как только познакомился. Даже до того, как узнал, что Аня его кровь и плоть. Ему просто очень понравилась эта нежная, неиспорченная девочка с «кудрявыми», как у Элеоноры, ушками. Когда же стало известно, что он приходится ей отцом, Сергей едва не умер от счастья!

Теперь, когда прошло два года, он поуспокоился, но все же Сергея нет-нет да одолевает щенячий восторг от сознания того, что он все ж таки оставил свой след на этой земле, и так не терпелось излить на этот след – дочку Анечку, – свою заботу, но… Сергей понимал, что это лишнее. Аня, конечно, отца любит и ждет его звонков, но она взрослая, и ей может показаться диким, если не навязчивым, его чрезмерное внимание. Вот и приходится Сергею Георгиевичу сдерживать свои бурные отцовские инстинкты, а чтобы не зацикливаться на них, надо отвлекаться. Как именно – он только недавно придумал. А до этого маялся (дело свое год назад продал, но без работы сидеть не привык), не зная, куда применить неиссякаемую энергию и знания, и вдруг его как осенило – надо книгу написать. Документальную повесть. Рассказать стране и миру о славном роде Шаховских. Перелопатить исторические хроники, отыскать семейные архивы, вспомнить многочисленные рассказы отца и, сопроводив полученную информацию некоторыми художественными отступлениями, создать интересное произведение в духе Валентина Пикуля.

Эта мысль посетила Сергея пять месяцев назад, и вот теперь книга почти готова. Хотя в принципе она могла бы быть написана еще в ноябре, но дело усложнялось тем, что в архивах Сергей сам сидеть не мог (аллергия на пыль не давала житья!), поручал эту работу своему помощнику, нанятому специально. Помощник, кандидат исторических наук Марк Эрнестович Суханский, был, при всем его блестящем уме, настоящим тормозом: все делал настолько медленно и основательно, что архивные изыскания растянулись на месяцы. Другой бы на месте Сергея, пожалуй, такого нерасторопного помощника давно рассчитал, но Отрадову торопиться было некуда, а работа, выполняемая Суханским, его более чем устраивала. Старательный, въедливый, педантичный, Марк Эрнестович корпел над архивными документами с утра до вечера, не пропуская ни единого упоминания фамилии Шаховских. Находя его, сканировал документ и отправлял Сергею по электронной почте – Марк «гастролировал» по архивам разных городов, включая, естественно, московский, а его работодатель все это время находился в родном Светлогорске. Полученные данные Сергей систематизировал, анализировал, и если информация оказывалась заслуживающей внимания, художественно ее обрабатывал и вставлял в рукопись. И вот тут ему уже помогла супруга Елена, имеющая высшее гуманитарное образование, – у отставного вояки Отрадова, привыкшего к лаконичным приказам, возникали некоторые трудности при составлении сложных предложений. Еще Лена давала очень дельные советы, например, предложила на титульный лист поместить генеалогическое древо Шаховских, а отдельные главы сопроводить иллюстрациями.

Сергею идеи жены пришлись по душе, особенно с иллюстрациями. В его компьютере хранилось несколько фотографий, сделанных с портретов его предков, в том числе самого знаменитого – декабриста. На него Марк Эрнестович наткнулся в краеведческом музее Нижнего Новгорода (именитый предок был родом именно оттуда) и очень умело запечатлел на фотоаппарат. Кроме этого портрета, Суханский отыскал еще два, оба в том самом уездном планетарии. Еще один случайно обнаружил сам Сергей, посетив сайт какого-то зарубежного коллекционера живописи. Тот, сын белоэмигранта, собирал портреты русских аристократов, среди которых оказался портрет княжны Шаховской А.С., бабки Георгия. На картине она была запечатлена двадцатилетней, за месяц до свадьбы. Юная нежная прекрасная девушка позировала художнику в декольтированном платье, демонстрируя роскошные формы и еще более роскошные бриллианты. Те самые, фамильные! Сергей аж вспотел, когда понял, что это именно они, – до того он ни разу не видел картин, на которых драгоценности были изображены, только на фотографии юной Элеоноры. И тут же пришла мысль посвятить целую главу этим сокровищам и их обладательницам. И обязательно сопроводить ее иллюстрациями – портретами Шаховской А.С. и Новицкой Э.Г. Елена идею мужа одобрила и лично отсканировала девичью фотографию его сестры и своей мачехи Элеоноры. Теперь снимок в Сережином компьютере, и Отрадов частенько открывает его, подолгу смотрит, вспоминает, грустит, но грусть эта не бередит душу, а успокаивает, и рождает не слезу, а умиротворенную улыбку.

Вот и сейчас, открыв файл с портретом, Сергей посмотрел на красавицу Элеонору, и уголки его губ чуточку приподнялись. Ни одна женщина не вызывала в нем таких чувств, как сестра. Он любил ее всю жизнь. Не по-родственному – по-настоящему! Он любил ее как женщину, и страсть его, противоестественная, постыдная, скрываемая от всех, кроме Элеоноры, была настолько сильна, что Сергей не жил – мучился, чувствуя себя неизлечимо больным. А излечиться не мог, хотя очень хотел и много раз пытался – заводил романы, увлекался, даже влюблялся, но «болезнь»-любовь все равно побеждала! Выздоровел Сергей только сейчас, когда сестра умерла. Казалось, перейдя в иной мир, она отпустила своего глупого брата, чтобы тот, наконец, познал здоровую, не замаранную инцестом любовь…

Пока Сергей смотрел на портрет сестры, в комнату, деликатно покашливая, чтобы обозначить свое появление, вошел Марк. Он только вернулся из командировки в российскую глубинку, где когда-то располагалось имение одного из предков Сергея, и был одет по-дорожному: в болоньевую куртку, джинсы и высокие ботинки с опушкой. Выглядел он в этом наряде как-то по-дурацки, поскольку обычно носил строгие костюмы с обязательным платочком в нагрудном кармашке, жилеты, подтяжки, а на шее бабочку. Сергея это забавляло, так как Марк был еще молодым мужчиной – Суханскому не исполнилось и сорока, но вынужден был признать, что старомодный наряд шел ему гораздо больше, нежели современные одежды. В ретробарахле Марк выглядел пусть и чудаковатым, но довольно интересным, подтянутым мужчиной, а вот в джинсах и свитерах каким-то оплывшим простачком. А все из-за фигуры: не по-мужски задастой, узкоплечей, рыхленькой. Пиджаки и строгие брюки скрывали эти недостатки, а обтягивающие «левисы» и трикотажные свитера их подчеркивали. Марк, понимая это, избегал носить уродующие его одежды, но когда дорожная необходимость не позволяла этого, облачался в идиотскую джинсу и чувствовал себя в ней препогано. Вот хоть теперь, например! Сергей видел, как тушуется его ассистент, как старается втянуть живот и пониже натянуть куртку, чтобы прикрыть полные бедра. Поэтому не стал Марка мучить, а сразу предложил ему сесть.

Суханский церемонным поклоном поблагодарил работодателя и плюхнулся на кресло, стоявшее по другую сторону стола, за которым расположился Сергей.

– Я вижу, вы что-то мне привезли, – сказал Отрадов, заметив под мышкой у историка толстый альбом. – Можно взглянуть?

– Да, конечно, Сергей Георгиевич, – отозвался Суханский красивым, хорошо поставленным баритоном и передал Отрадову книгу альбомного формата, на обложке которой золотело заглавие «Памятники архитектуры Х-ской области». – Я обнаружил ее в букинистическом. Не смог пройти мимо. Время издания альбома – тридцать девятый год. Тираж – сто экземпляров. Подарочный выпуск. Напечатан специально к какому-то всероссийскому съезду историков-краеведов…

– Что тут?

– Страницы: с двадцать первой по двадцать четвертую. Посмотрите, там кое-что написано о Юрии Шаховском (двоюродном дяде вашего дедушки), основателе Драматического театра города Х, и опубликовано много фотографий. В первую очередь, как вы понимаете, строений, коими владел граф, а главное – родового имения, до наших дней не сохранившегося…

– Почему? – удивился Сергей, указав пальцем на колонтитул с названием книги вверху страницы. – Должны были охранять.

– Пострадал во время войны. В часовне был склад боеприпасов, его бомбили, ну и… – Марк развел руками. – От памятника архитектуры осталось так мало, что после войны развалины просто снесли. Но дворец был знатным. Сами видите. До войны в нем был областной Дом искусств… – Ассистент замолчал, недовольный реакцией работодателя – он рассчитывал на бурную радость и слова благодарности, а его слушали с постной миной. – Вы разочарованы? – подавив обиду, спросил Марк. – Если альбом не пригодится, я могу оставить его себе…

– Нет, нет, Марк, это очень ценная находка. Спасибо вам. – Сергей приложил руку к груди, словно в доказательство своей искренности. – Просто меня сейчас занимают не знаменитые покровители искусств и даже не именитые военачальники…

– А кто же?

– Их дочери. Старшие. Те, что владели фамильной реликвией, о которой я вам столько рассказывал. Как бы нам о них побольше разузнать…

– Но это практически невозможно, они же не Шаховские, – по-совиному заморгал своими круглыми глазами Марк. – Они в семнадцать-двадцать лет повыскакивали замуж и сменили фамилии…

– Нет, женщины, унаследовавшие гарнитур, фамилий не меняли. Приставляли мужнину к своей девичьей. Получалась двойная. Типа, Шаховская-Одоевская.

– А как же ваша сестра Элеонора? Почему она стала просто Новицкой?

– Ну а что вы хотите, друг мой? Вспомните, в какое время жила Лина, при каком строе. Отец сам настоял, чтобы она поскорее сменила фамилию. Да и меня записал на мамину…

– Значит, как я понимаю, знаменитые деятели рода Шаховских нас больше не интересуют? – уточнил Марк, и в голосе его Сергей уловил разочарованное удивление – кандидат исторических наук не мог смириться с такой несправедливостью. – А интересуют нас светские барышни с двойными фамилиями, знаменитые лишь тем, что их удостоили чести носить дорогущие бриллианты?

– Грубо говоря – да.

– Вы меня удивляете, Сергей Георгиевич! Я-то думал, мы работаем над серьезным исследованием…

– Мы над ним и работаем, только о деятелях мы и так достаточно написали, всех генералов да советников упомянули, а вот об их матерях, женах, дочерях у нас пока нет ни слова…

– Так они ничем и не примечательны, эти матери-дочери, на кой черт они нам сдались?

– И все же мне хотелось бы проследить судьбу хотя бы некоторых наследниц. Вот этой, например.

И Сергей, открыв файл с портретом юной княжны Шаховской А.С (как ее звали: Анной, Аленой, Анастасией – кто знает?), повернул экран ноутбука к ассистенту. Марк посмотрел на него без особого интереса, но, заметив на точеной шее девушки знаменитое колье, едва слышно крякнул.

– Вы узнали его, я вижу, – хмыкнул Сергей. – Хотя ни разу не видели – только слышали от меня его описание… Ну и что скажете? Права народная мудрость? Лучше один раз увидеть, чем сто – услышать, а, Марк Эрнестович?

Отрадов щелкнул мышкой по значку приближения изображения, и на экране возник крупный план девичьей шеи, украшенной великолепным колье. Суханский стал внимательно его разглядывать, задумчиво комментируя свои наблюдения:

– Изумительно! Художник потрясающе передал красоту камней. Видна каждая грань… Но уж очень они крупные. Особенно центральный. Это художественная вольность?

– Нет. Камни на самом деле большие, но крайние не очень чистые. А вот центральный, тот самый императорский презент, исключительной чистоты и сейчас может стоить баснословных денег.

– Баснословных? – переспросил Марк, не поверив.

– Навскидку – несколько миллионов евро. От трех до пяти, я думаю. Точнее не скажешь, камень не оценивался с семидесятых. Да и тогда на глазок, без экспертизы, обычным ювелиром по фамилии Шац. Он делал опись Элеонориной коллекции…

Видя, как расширились глаза Суханского (естественно, ему, обычному историку, пусть и с кандидатской степенью, пять миллионов евро показались суммой просто фантастической), Сергей пожал плечами и сказал с улыбкой:

– Сам удивляюсь такой стоимости. Но камень, кроме размера и чистоты, обладает еще одним редким качеством – цветом. Он темно-синий, больше похоже на сапфир, великолепно играет, а таких бриллиантов не так много… – Он, склонив голову набок, внимательно посмотрел на изображение камней. – Хотя по мне, бесцветные или чуть голубоватые красивее. Помню, когда Аня надела колье на свою шейку, и камни засверкали, а ее серые глаза стали прозрачными, и это…

Вдруг он замолчал. Да так резко, что Марк испугался, не плохо ли ему. Возраст-то уже преклонный – за семьдесят, в такие годы инсульт, инфаркт и прочие гадости застигают врасплох самых здоровых людей…

– Сергей Георгиевич, что с вами? – забеспокоился Марк Эрнестович. – Вам нехорошо?

– Нет, нет, я в порядке, – поспешил успокоить его Отрадов, но вид при этом имел странный. – Просто до меня только что дошло… – Он закрыл лицо рукой и сдавленно хохотнул. – Боже, как же мы сразу-то не поняли, дураки! Ладно Аня, она не знала, но я-то, я… И видел, и сколько раз слышал… – Сергей опустил руку, хлопнув ею по столешнице. – Синий! Должен быть сапфирово-синий! А в колье – голубоватый!

Суханский, внимательно выслушав этот сумбур, дождался его окончания и лаконично сказал:

– Не понял.

– Императорский презент – фальшивка.

– То есть императрица подарила вашему предку не бриллиант?

– Нет, она-то как раз преподнесла настоящий алмаз, а тот, что висит на цепочке сейчас, – стекляшка. Ну, или не стекляшка, а хрусталь, может, даже бриллиант, только не тот, знаменитый…

– Почему вы так решили?

– А я вам сейчас покажу, и вы сами убедитесь, – заверил ассистента Отрадов и защелкал кнопкой мыши.

Через минуту из принтера вылезли два листа с распечатками. На одном был портрет молодой княжны в бриллиантах, на втором фотография девушки постарше: хорошенькой, светлоглазой, смугленькой, едва уловимо похожей на Сергея. Как понял Марк, это была его дочь Аня. Но не успел Суханский ее рассмотреть, как Отрадов схватил распечатки и, положив их на стол вплотную друг к другу, спросил у ассистента:

– Теперь видите разницу?

– Нет, – честно ответил Марк.

– Тот бриллиант, что на картине, заметно отличается от соседних. Художник даже усилил это отличие – сделал сапфировый оттенок более выраженным. В реальности различие не такое разительное. А вот на фото, посмотрите, – он постучал кончиком пальца по изображению дочери, – все камни одинаковые! Одинаковые ведь, согласитесь?

– Согласен, но на мое мнение не стоит опираться. Я совершенно ничего не смыслю в бриллиантах и ни за что не отличу голубой от синего, как, впрочем, настоящий от поддельного…

– Я, как выяснилось, тоже, – невесело улыбнулся Сергей. – Но несоответствие оттенка должен был заметить – я ж столько раз видел колье воочию, и на Элеоноре, и на Ане, и на Фросе, но мне никогда… Стоп! – Отрадов замер с поднятыми руками, будто сдавался невидимому врагу. – В семидесятых, когда проводилась опись, колье украшал настоящий бриллиант. Шац заметил бы подделку даже без экспертизы. В восьмидесятых тоже. Когда я, уйдя в отставку, переехал с Дальнего Востока в Москву, мы часто с Элеонорой виделись. И она иногда надевала гарнитур, выдавая его за бижутерию… – Он свел густые седоватые брови, нахмурившись. – Я точно помню, камень был синим – сестра много раз заостряла на этом внимание, говоря, что этот цвет ей не очень идет и она хотела бы, чтобы камни были просто бесцветными, а лучше голубыми, под цвет ее глаз…

– Выходит, она заменила камень, чтобы колье гармонировало с цветом ее глаз?

– Не думаю, что причина в этом. Скорее Элеонора просто боялась выставлять напоказ знаменитый бриллиант – ведь среди ее приятелей были люди, разбирающиеся в драгоценностях, и они из зависти могли навести воров или донести кому следует… – Сергей в задумчивости потеребил кончик массивного носа. – Такие вещи надо хранить в банковских сейфах, не зря же многие богатые люди заказывают копии своих украшений и носят их. А оригиналы прячут в бронированных коробках.

– Но почему ваша сестра никого не предупредила? – недоуменно спросил Марк. – Наследницу, например. Или хотя бы вас, своего брата.

– Могла не успеть – я же вам говорил, что ее убили.

Марк, естественно, помнил об этом. Но так же он помнил и другое: Элеонора Георгиевна, затейница, не просто завещала свою коллекцию старинных украшений внучке, она втянула всех в игру «Найди сокровища». Не поленилась закопать их, а инструкции к поиску зашифровать и спрятать… Маразм какой-то! Только Элеонора ни в каком маразме не была (просто так развлекалась), о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что в тайнике лежало нотариально заверенное завещание, по которому фамильное колье отходило внучке Ане. Но в нем, если верить Сергею, не было ни слова о том, что знаменитый камень поддельный! Так, может быть, подмену совершила не она?

– Что, если подмену совершила не она? – озвучил свою мысль Марк.

– А кто?

– Предположим, ее супруг или любовник. Сын, внучка, внук. Друг семьи. Ювелир, ремонтирующий застежку… Кто-то из них выкрал колье и незаметно поменял камни.

– Элеонора бы заметила. Уж кто-кто, а она синий бриллиант от голубого отличила бы вмиг.

– Значит, она сама?

– Вероятнее всего. Помню, у нее был хороший друг по фамилии Львов. Он делал изумительные украшения. Под старину. И реставрировал прекрасно. Ремонтировать застежки, к слову, Элеонора поручала ему же. – Сергей, не переставая говорить, потянулся к телефону и стал набирать какой-то номер. – Скорее всего, именно Львов выполнил ее заказ по подмене камней…

– Вы звоните ему? Львову?

– Он давно умер, – ответил Сергей. – Кажется, в девяноста первом, когда понял, что все его сбережения превратились в дырку от бублика. А звоню я в кассу аэропорта, чтобы заказать билет на самолет.

– Куда вы собрались?

– В Москву.

– Зачем?

– Чтобы найти настоящий бриллиант! – азартно воскликнул Сергей и, по-молодецки вскочив со стула, понесся к двери, торопливо диктуя в трубку, на какой рейс хотел бы заказать билет.

– А мне что делать? – крикнул ему вслед Марк.

– Поедемте со мной, – бросил через плечо Отрадов. – Поможете мне.

– Но я только что с поезда! Устал…

– В самолете отдохнете.

Марк сдавленно застонал, но спорить с работодателем не стал, встал с кресла и поплелся к выходу за энергично шагающим Сергеем Отрадовым.

Ева

Ева сидела на диванчике в холле своей квартиры и тупо смотрела в стену. Надо было бы встать, раздеться, но двигаться не хотелось. Ничего не хотелось, только плакать, но этого она себе позволить не могла. И не столько из-за того, что потом покраснеют глаза, а нос распухнет, потеряв свою греческую безупречность, просто суки не плачут. Холодные, эгоистичные суки, к коим Еву относили не только окружающие, но и она сама, плевать хотели на несчастья, произошедшие не с ними. Да, убит ее брат, некогда любимый, но в последнее-то время они не общались, а все из-за Дусика, он стал таким придурком, что плакать из-за него…

Горячая слеза выкатилась из уголка глаза и побежала по щеке. Ева всхлипнула, но тут же опомнилась, яростно вытерла лицо и заставила себя встать. Раздевшись, она направилась в кухню, где налила себе стакан перцовки, который залпом выпила. Крепкий алкоголь тут же обжег желудок, и Ева почувствовала тошноту. Несмотря на это, она налила себе еще, уже меньше, и, прихватив сосиску, вернулась в холл ожидать приезда милиции, которую вызвала сразу, как только Дусик умер.

Ждать пришлось недолго. Не успела Ева доесть сосиску, как в коридоре раздался топот многочисленных ног. Услышав его через щель в незакрытой двери, Ева затолкала остатки «трапезы» в рот и вышла на лестничною клетку.

Ментов было трое. Один очень юный, скорее всего, стажер. Второй, напротив, пожилой, усталый, судя по мученической гримасе на постной физиономии, предпенсионник. Третий среднего возраста, худощавый, невысокий, с топорщившимися на макушке черными волосами и бармалейскими усами – по первому впечатлению именно он был самым главным.

– Здас-с-с-сте, – процедил «главный», едва взглянув на Еву. – Вы труп нашли?

Ева собралась ответить, но тут к ней подскочил стажер и пропищал подростковым тенорком:

– Документики предъявите.

– Не надо пока никаких документиков, – отмахнулся усатый. – Я эту даму знаю…

– Я тоже, – вякнул милиционерчик уже фальцетом. – Это Ева Шаховская. Певица.

– Она же Ефросинья Эдуардовна Новицкая.

– Откуда вы знаете мое имя? – холодно спросила Ева.

– Ну как же, Ефросинья Эдуардовна? Неужто вы меня не помните? – Он с деланой обидой вздохнул. – Мы ж с вами не так давно пересекались…

Ева внимательно посмотрела на усатого мента и тут же его узнала.

– Вы тот следователь, что вел дело об убийстве моей бабки, – несколько удивленно сказала Ева.

– Совершенно верно, – кивнул в ответ усатый мент. – Майор Головин, Станислав Павлович, к вашим услугам.

– Охренеть! – закатила глаза Ева. – В московской ментуре что, кроме вас, следователей нет?

– Почему же? Есть.

– Тогда какого черта приперлись именно вы? Опять вы? Скажете, это совпадение? – Он неопределенно пожал плечами. – И вообще, с каких пор следователи приезжают на место преступления вместе с операми?

– По-разному приезжают, – мирно парировал Головин. – Это у кого как получится… Иногда не получается вовсе. Тогда мы полагаемся на составленные операми протоколы… – Неспешно говоря, он осмотрел труп, затем обвел взглядом пол, на который натекла кровавая лужа, стены, кадку с пальмой, что украшала холл. Взгляд его был цепок, предельно внимателен, но говорил он по-прежнему о какой-то ерунде: – Хорошо тут у вас, Ефросинья Эдуардовна. Красиво! А пальма какая замечательная. Живая аль как?

– Меня зовут Ева, – отрезала она. – Я давно сменила имя и паспорт, так что документик вам мой понадобится… Предъявить?

– Сначала побеседуем.

– Надеюсь, не здесь?

– Конечно, нет. – Головин указал вытянутой ладонью на дверь Евиной квартиры. – Пройдемте.

Ева вошла в квартиру первой, следователь за ней. Попав в прихожую, он с интересом осмотрелся.

– Так вот, значит, какие хоромы вы у бабки отобрали, – хмыкнул Головин, закончив таращиться на антикварную мебель и картины на стенах. – Царское жилье, ничего не скажешь!

– Майор, вы долго будете ваньку валять? – зло спросила Ева. – Допрашивайте меня скорее и валите отсюда. Я устала.

– Что так?

– Только сегодня вернулась с гастролей по Поволжью, дома не была две недели, – соврала она – на самом деле в Москву она три дня назад попала.

– А тут раз – и труп, да?

– Да, – сухо ответила Ева, решив умолчать о том, что в момент ее прихода Дусик был еще жив. – Вопросы по существу будут?

– Давно вы с братом виделись?

– Давно.

– Сколько лет прошло?

– Два года, а то и больше.

– То есть вы хотите сказать, что после того, как Денис Эдуардович освободился, вы не встречались?

– Именно это я и хочу сказать.

– Почему?

– Что почему?

– Почему не встречалась, брат как-никак?

Ева шумно выдохнула, всем своим видом давая понять, как ее задолбали эти дурацкие вопросы, но все же ответила:

– Он не приходил, да и я встречи не искала.

– Не приходил? – переспросил Головин, наморщив лоб.

– Нет.

– А вот ваша соседка, Амалия Федоровна, утверждает обратное.

– Кто такая Амалия Федоровна?

– Та бабка, что на месте консьержа сидит.

– Генеральша Астахова? – Ева хмыкнула. – Не знала, что ее Амалией зовут… Так что там она утверждает?

– Что брат не один раз к вам приходил!

– Может, он и приходил, но я с ним ни разу не встречалась, – отрезала Ева.

– Это вы брата убили? – буднично спросил Головин.

– Что-о-о-о?

– Повторяю. Это вы…

– Я никого не убивала! – вскричала Ева, впервые потеряв самообладание. – Вы что, сдурели, майор? Когда я вошла, он уже был… – Она замолчала, шумно выдохнула, стараясь успокоиться, и через пару секунд продолжила привычным ледяным тоном: – Вы думаете, я идиотка? Чтобы грохнуть брата в собственном подъезде, это ж какой кретинкой надо быть! Ведь ясно, что подозрение падет именно на меня!

– Напротив, Ефроси…

– Ева! Меня зовут Ева! Можно без отчества!

– Вот я и говорю, Ева, что считаю вас умнейшей женщиной. – Головин подался вперед и, сощурив свои пронзительные зеленые глаза, остро посмотрел на собеседницу. – И очень, очень хитрой. Вы похожи на героиню Шэрон Стоун из «Основного инстинкта», которая, если вы помните, сразу стала первой подозреваемой, но умудрилась избежать…

– Я смотрела этот фильм, не надо мне пересказывать его содержание, – прорычала Ева, сдерживаясь из последних сил.

– Это хорошо, значит, вы и без меня помните, что дамочка копировала описанные собой же убийства. Чикала мужичков ножичком, как в детективчике, а потом говорила: ну я же не дура, чтобы убивать так же, как…

Головин собирался продолжить фразу, но тут в квартиру, естественно, без стука, ввалился незнакомый Еве опер: тощий, длинный, потрепанный, с лицом, измученным каждодневными возлияниями и тяжестью ментовского бытия. С тоскливой физиономией он подошел к майору и молча продемонстрировал короткоствольный пистолет, который держал двумя пальцами за мушку.

– Где нашли? – живо поинтересовался Головин, буквально прилипая к стволу носом, и, по всей видимости, уловил запах пороха.

– В горшке, – флегматично ответил опер.

– Каком еще…

– В котором пальма растет.

– Тогда не в горшке, а в кадке, – поправил коллегу грамотный следователь.

– Один хрен, – хмыкнул тот и удалился.

Когда унылая спина оперативника скрылась за дверью, Головин растянул узкие губы в джокерской улыбке и бодренько так спросил:

– Что скажете, госпожа Новицкая?

– Вы о чем?

– О пистолетике. Девятимиллиметровом «браунинге», из которого, предположительно, убили вашего брата. Вы же слышали, наверное, что его нашли в кадке… Не ваш пистолетик-то?

– Не мой.

– И вы никогда его не видели и в руках не держали?

– А вы отпечатки проверьте.

– Да кто в наше время на стволах отпечатки оставляет! Все ж кино про разбитые фонари смотрят, знают, что «пальчики» стирать надо…

Ева никак на этот выпад не прореагировала, решив не поддаваться на провокации, а отвечать только на вопросы по существу. Головин, уловив настроение допрашиваемой, перестал паясничать и спросил серьезно:

– Значит, вы утверждаете, что пистолет не ваш?

– Нет.

– И как он попал в кадку с пальмой, стоявшую у вашей двери, не предполагаете?

– На площадке еще четыре квартиры. Может, кто из соседей его туда сунул…

– Хотите сказать, кто-то из соседей и вашего брата убил?

– Все может быть.

– А мотив?

– То есть у меня, по вашему мнению, он есть?

– Конечно.

– Ну-ка, ну-ка?

– Первый – давняя вражда. Я знаю, вы рассорились с братом еще до того, как он сел. Денис обвинял вас в том, что вы его обобрали, присвоив бабушкину квартиру со всем антикварным имуществом себе, трубил по всем углам, какая вы гадкая особа, и вы его за это ненавидели…

– Настолько, что решила его убить? – Ева презрительно скривила безупречные губы. – Не смешите, майор. Вы сами только что сравнивали меня с героиней «Основного инстинкта», а такие женщины из ненависти не убивают, только ради забавы… – Она позволила себе загадочную, как раз в духе Шэрон Стоун, улыбку. – Тем более что я Дусика не ненавидела. Мне было на него и на его обвинения чихать!

– Это раньше, до того, как вы стали популярной певицей. Теперь же вам ни к чему скандалы…

– Вы не знаете шоу-бизнеса, господин следователь. Скандалы мне только на руку, это лишняя реклама.

– Антиреклама.

– Ну с моим-то имиджем именно такая работает лучше всего!

– А если предположить, что Денис вас шантажировал или требовал своей доли, а вы не хотели делиться…

– Предполагайте на здоровье, – фыркнула Ева. – А вот когда у вас появятся факты, приходите. – Она демонстративно зевнула, не удосужившись прикрыть рот ладонью. – Теперь же попрошу меня оставить. Надеюсь, я помогла следствию, и вы найдете убийцу моего брата в ближайшее время…

– Позволите еще пару вопросов? – смиренно потупив очи, молвил Головин.

– Слушаю, – процедила Ева.

– Когда вы вышли из лифта, ничего подозрительного не заметили? Удалявшегося силуэта, например. Метнувшейся тени…

– Ничего такого, – подумав, ответила она.

– Может, слышали что? Шаги? Шорохи? Звук закрывающейся двери?

Ева покачала головой.

– Тогда просто опишите свои действия. Вот двери лифта открылись, и…?

Понимая, что допрос не кончится до тех пор, пока Головин не вытянет из нее все жилы, Ева собралась по возможности кратко ответить, но тут на площадке раздался громкий, хорошо поставленный голос генеральши Астаховой:

– Это она его убила, больше некому! – выдала она прокурорским тоном. – Посторонних утром я в подъезд не пускала, а из жильцов дома находились только женщины…

– А женщины разве убить не могут? – раздался в ответ ленивый возглас одного из оперов, судя по всему, того самого, опойного.

– Еще как могут! Но только не наши жилички. Тут одни новые русские квартир понакупали, а у них супруги сплошь глупые курицы. Молодые «миски», ограниченные и безобидные. Им бы только по салонам да магазинам таскаться… Они на убийство не способны!

– А Ева Новицкая, по-вашему, способна?

– А то! Эта стерва… – Астахова запнулась, углядев в дверной щели нахмуренное лицо Евы, но не смогла задушить в себе рвущуюся из глубины души ненависть. – Она на многое способна. Уж коль бабушку родную из квартиры выжила…

– Заткнись, дура, – рявкнула взбешенная Ева.

– А вот и не заткнусь, – мстительно процедила генеральша. – Бабку выжила, брата бросила. Он, бедный, как освободился (сел несчастный мальчик ни за что! Уверена – это Фроська его подставила!), сразу к сестре родной, а ее типа дома нету!

– То есть потерпевший несколько раз приходил к сестре, а она делала вид, что отсутствует?

– Приходил, – поддакнула Астахова. – Но его никогда не пускали в квартиру…

– Меня дома не было, – дивясь старухиному вероломству, бросила Ева. – Я и понятия не имела, что брат вышел… – Она бросила почти умоляющий взгляд на Головина. – Эта ведьма мне даже не говорила, что Денис появлялся тут и меня спрашивал!

– Спрашивал, спрашивал, – словно не слыша ее оправданий, прошуршала генеральша. – Говорил, что повидаться хочет. Я-то его с детства знаю, вот и пускала…

– Пускали? – переспросил «опойный».

– Ну да. Раза три разрешала в родной подъезд войти и на диванчике этом… – Она указала на тот самый предмет мебели, где Дусик испустил свой последний вздох, – подождать.

– Но с сестрой он так ни разу и не встретился?

– При мне нет, – поджала губы старуха. – Но я тут редко дежурю…

Ева стиснула зубы, чтобы не обматерить подлую бабку (запас ненормативной лексики у нее был огромный!), и мученически посмотрела на следователя. Но тот ее не пощадил:

– Вы первая подозреваемая, надеюсь, это понимаете?

– И что? – только и смогла сказать Ева.

– Подписка о невыезде для начала, – пожал не очень развитыми плечами Головин. – Потом посмотрим…

– У меня гастроли!

– Придется отменить.

– А вот хренушки, – запальчиво возразила Ева, прищурившись, как разозленная кошка.

– Госпожа Новицкая, вы что, еще не поняли, как серьезно влипли? – чуть ли не с жалостью спросил Головин. – Думаете, мы тут в бирюльки играем? Так вот, говорю вам последний раз: вы пока единственная подозреваемая. И очень перспективная…

– Майор, подождите… – прервала его Ева, по-настоящему испугавшись. – Как вас там? Станислав Петрович?

– Палыч.

– Станислав Павлович, вы же разумный человек, ну подумайте сами, какой идиоткой нужно быть, чтобы орудие убийства спрятать чуть ли не под своим ковриком? Ведь ясно же, что вы будете тут все обыскивать… – Головин открыл рот, чтобы прокомментировать ее высказывание, но Ева не дала себя перебить: – И потом, пистолет, как я успела заметить, был без глушителя, а коль я убила Дусика именно из него, то звук выстрела должен был разнестись по всему подъезду, но ничего такого не было… – Она посмотрела на Астахову, которая слушала, напряженно сморщившись, и с несвойственной ей заискивающей интонацией спросила: – Вы ведь не слышали никаких выстрелов, да, Амалия Федоровна?

– Не слышали? – повторил Евин вопрос Головин.

И тут настал звездный час генеральши Астаховой. Выдержав такую длинную паузу, что ей рукоплескал бы сам Станиславский, Амалия Федоровна торжественно, но в то же время скорбно, будто оглашая смертный приговор, произнесла:

– Слышала.

Ева Новицкая и Станислав Павлович Головин в унисон (только с разной интонацией: Ева возмущенно, а Головин заинтересованно) вскричали:

– Что-о-о?

– Что, что? – нахохлилась бабка. – Выстрел. Так бабахнуло, что у меня со страху…

– Врет она все, – с ненавистью бросила Ева. – Наговаривает на меня, только не пойму зачем. Может, приплатил ей кто, чтоб меня подставить…

– Нужна ты кому, – скривилась Астахова и, повернувшись к Головину, отчеканила: – А выстрел был! Точно говорю.

– Когда он прозвучал?

– А вот как она из лифта вышла, – доложила генеральша, дернув своей вставной челюстью в Евину сторону. – Гляжу, кнопка лифта перестала мигать, остановился он, значит. И тут как грохнет!

– Это я банку уронила, – вскричала Ева, с радостью и облегчением поняв, о чем говорит старуха. – С консервированной фасолью. А она грохнулась о пол, потом покатилась… – Она вскочила с дивана и метнулась в сторону кухни со словами: – Я сейчас вам ее покажу! – И, не слушая протестов следователя, вернулась в прихожую со злополучной жестянкой. – Вот, смотрите, – она сунула банку Головину под усы. – Видите, тут даже вмятина осталась…

Майор, поморщившись, отодвинул злосчастную банку от своего лица. По его виду Ева не поняла, поверил он ей или нет. Она вообще никак не могла уяснить, всерьез он считает ее виновной или просто издевается. Эта неопределенность жутко ее нервировала, поэтому Ева решила расставить все точки над «i» незамедлительно:

– Вы действительно меня подозреваете?

– Ну я же вам сказал…

– Нет, я не спрашиваю, являюсь ли подозреваемой, я хочу знать, вы, лично, следователь Головин, думаете, что это я убила брата?

– Вам так важно это знать?

– Да.

Головин жестом приказал подчиненным увести упирающуюся Астахову и записать ее показания, и только после того, как дверь за старухой плотно закрылась, он ответил Еве:

– Хорошо, я скажу, – и довольно неприятно ухмыльнулся. – Я уверен, что это ваших рук дело. Не утверждаю, что убийство преднамеренное. Скорее наоборот. Думаю, вы потеряли контроль над собой и выстрелили. Быть может, вообще не хотели убивать, просто попугать, но пистолет выстрелил – там курок слабый… – Головин говорил, а его взгляд так и шарил по лицу Евы, точно пытался найти на нем подтверждение своим словам. – Застрелив брата, вы растерялись и не успели придумать, что делать и говорить. Поэтому сейчас вы так непосредственно себя ведете: нервничаете, оправдываетесь и явно боитесь. Но вы не очень расстраивайтесь. Убийство в состоянии аффекта не самое страшное преступление. При хорошем адвокате (а у вас, я не сомневаюсь, он будет самым лучшим!) вы отделаетесь малым сроком. Если же явку с повинной оформить, то вам может грозить лишь условная судимость…

– Да идите вы в задницу, товарищ майор, – устало, без всякой злости сказала Ева. – И не думайте, что я поведусь на эту разводку.

– Вы о чем, гражданка Новицкая? – нисколько не обиделся на далекий посыл Головин.

– О том, что вы сейчас пытались подвести меня к чистосердечному признанию! – Ева ткнула в следователя острым ногтем и, уже не сдерживая эмоции, прорычала: – Только хрен дождетесь! Я никого не убивала, тем более собственного брата. Я невиновна! Так что вам придется постараться и найти настоящего убийцу!

– Ну да. Ну да, – пробурчал Головин, вставая. – Ваша позиция мне ясна. – Он старательно разгладил свои старые, но очень тщательно отглаженные брюки, смахнул с них несуществующие пылинки. – Только и вы помните, что в милиции не идиоты работают. Мы обязательно докопаемся до сути. И если я прав относительно вас, вы отправитесь за решетку… – Он глянул на нее снизу вверх (Ева была выше следователя на полголовы) своими холодными глазами. – Я посадил вашего брата, посажу и вас!

Сказав это, Головин по-волчьи оскалился, развернулся и пошел к выходу. Ева проводила его взглядом. Когда за майором закрылась дверь, она упала на диван, опустила лицо в сложенные ковшиком ладони и разрыдалась, жалея уже не Дусика, а себя, и боясь за свою прекрасную шкурку…

Наплакавшись, Ева вытерла сопливый нос о велюровую обивку диванного подлокотника, встала, прошла в кухню, налила себе полный стакан перцовки, поднесла ко рту, но тут же отставила и схватилась за телефон. С горя квасят только слабаки, а Ева всегда считала себя сильной и волевой, поэтому, вместо того чтобы напиться и забыться, решила действовать. И первое, что она должна сделать, это найти себе адвоката и впредь беседовать с ментами только в его присутствии. К тому же ей не помешают профессиональный совет и юридическая помощь.

Взяв трубку, Ева на мгновение задумалась. Она никогда не обращалась к юристам – не было надобности, поэтому телефонов адвокатских контор в памяти ее аппарата не было, зато в собственной памяти хранился один, не забывшийся с годами. Ева его и набрала. Когда в трубке раздалось: «Приемная адвоката Моисеева, здравствуйте», она облегченно выдохнула и, хищненько улыбнувшись, подумала – ну теперь-то, душка Петенька, ты от меня никуда не денешься!

Эдуард Петрович Новицкий

Вульф швырнул телефонную трубку на стол и шумно выдохнул. Только что ему сообщили о кончине его сына Дениса, и он не знал, как к этой новости отнестись. С одной стороны, родная кровь, наследник, надо бы горевать, но с другой – Эдуард Петрович давно перестал воспринимать Дусика как частичку себя. И дело даже не в том, что отец и сын были разлучены еще в детстве, просто Денис как человек был Вульфу неприятен. Трусливая скотина, слабак, глупец и наглец – вот такие эпитеты Эдуард Петрович мог подобрать, чтобы охарактеризовать сына, и эта характеристика вызывала у него приступ отвращения. Вульфу был неприятен тот факт, что из его семени взросло такое никчемное существо. Конечно, ему и сыновья половая ориентация покоя не давала, но все же не это было приоритетным в его отношении к Дусику. Был бы он просто пидорком, пускай, можно и смириться, но с малодушием Вульф мириться не хотел, вот с сыном и не контактировал.

С тех пор как тот загремел в тюрягу, Эдуард Петрович с Денисом ни разу не встречался. И содействия не оказывал, хотя мог бы. Сразу решил: пусть сам устраивается. И Дусик устроился! Вполне сносно. Сразу покровителя завел из числа авторитетных мужиков. Да такого, который, «откинувшись», не забыл о своем зоновском полюбовнике, помог освободиться раньше – Дусику три года дали, а отсидел он только два. Больше месяца на свободе пробыл, и вот…

Умер!

Вульф наморщил свой крупный нос, возвращаясь воспоминаниями к сыну. Жалко все-таки пацана! Пусть дураком был и слабаком, но не каким-нибудь отморозком или маньяком, а значит, заслуживает сочувствия. Тем более отцовского! Только Вульф разбазаривать свои эмоции не привык, вот и сидит, как сыч из папье-маше, не выражая никаких чувств, а в сердце все ж таки что-то екает…

– Жалко пацана, – озвучил свои потаенные мысли Вульф, но так тихо, что никто не услышал. – Мог бы жить еще и жить…

Эдуард Петрович покрякал с сожалением, потом встал с дивана и направился к выходу из комнаты. Шел он легко, пружинисто, и ничто в его энергичной походке не говорило о том, что еще два года назад он еле таскал свое тучное тело. С тех пор он похудел на пятьдесят килограммов и теперь уже не помнил, как задыхался и потел при ходьбе. Помнится, он даже хотел пойти на крайние меры – липосакцию, – чтобы обрести стройность, но из-за страха перед операцией откладывал и откладывал… И хорошо, что откладывал! Потому что сбросить вес получилось без новомодной пластики. Спецпитание, спецгимнастика, спецмассаж – все по какой-то мудреной китайской системе, а также обертывание какими-то вонючими водорослями, принятие их вытяжки внутрь, болезненное иглоукалывание, ванны… Все это позволило толстяку Эдику стать стройным и красивым. Многие теперь находили его похожим на Джорджа Клуни, и Вульфу это немного льстило – как-никак с первым голливудским секс-символом сравнивали, да не с каким-нибудь женоподобным смазливцем, а с настоящим мужиком!

Вульф прошел из кабинета в детскую, откуда слышался заливистый смех сына Брюса и нежное воркование его матери Ли-Янг. Услышав эти звуки, Новицкий совершенно по-идиотски улыбнулся и в который раз подумал: «За что ж мне такое счастье?» Но копаться в этом вопросе не стал (сам знал – ни за что!), просто поблагодарил бога за милость и заспешил к своим любимым узкоглазикам – жене и сыну.

Не успел Вульф войти в комнату, как Брюс кинулся к нему, сметая на своем пути замки из «Лего», пирамиды из кубиков, шеренги машин и горы плюшевой живности. Подлетев к отцу, мальчишка обнял его за ноги и взвизгнул: «У-у-ук!» Это означало, что папа должен взять его на руки.

Эдуард Петрович поднял малыша, прижал к груди, чмокнул в затылок, густо поросший прямыми черными волосиками. Брюс протестующе задергал ножонками – он терпеть не мог телячьи нежности. Вульф хмыкнул, но больше с поцелуями лезть не стал. Просто с умилением смотрел, как сын играет с его массивным крестом, и дивился на себя. Никогда никого он так не любил, как этого постреленка: ни Дениску, ни Фросю, ни отца, ни сестру Лену, ни своих многочисленных женщин… Разве что мать, Элеонору, блестящую Элеонору, магически действующую на всех мужчин, включая маленьких, но это было так давно, что подзабылось. А вот что вспоминалось, так это холодное одиночество, испытываемое на протяжении многих лет и вымораживающее всю душу. Такое ледяное, что Эдуард Петрович думал – все во мне умерло! Вымерзло, как застигнутая врасплох поздними заморозками первая зелень. Но он ошибался, как выяснилось. Чувства его оказались морозоустойчивыми, сильными, способными к возрождению. И возродил их черноволосый гномик, внешне так не похожий на него, Вульфа, но характером пошедший в сильного, волевого отца. Только сам Эдуард Петрович стал таким после череды жизненных невзгод (до этого он был избалованным маменькиным сынком, чем-то напоминавшим Дусика), а Брюс таким уродился. Настоящим маленьким борцом, упрямым и решительным. И Вульфу хотелось верить, что тот останется таким до конца своих дней. Не сломается, не испортится, не измельчает… И будет при этом честным человеком, не таким, как его беспутный отец!

Пока Вульф размышлял, Ли-Янг собирала разбросанные сыном игрушки, но краем глаза следила за лицом мужа и заметила на нем признаки печали. Печаль скрывалась в морщинках у глаз и крыльев носа. Она омрачала его высокий лоб. Она таилась в складке под красиво очерченной нижней губой. Ли-Янг давно заметила, что Эдуард, расстраиваясь, на глазах стареет. Сейчас же он выглядел просто столетним.

– У тебя что-то случилось? – спросила Ли, подойдя к нему и заглянув в глаза. – Неприятности, да?

– Убили моего сына, – бесстрастно ответил Вульф.

– Дусика? – ахнула супруга и выронила из рук плюшевого слона почти одного с собой роста. – Убили?

Вульф, нахмурившись, посмотрел в лицо жене и, не понимая причины столь бурной реакции, повторил:

– Убили. – И, поставив Брюса в манеж, спросил сурово: – А почему тебя это так расстроило?

– Ну как же? Он ведь твой сын, – пролепетала она, пряча глаза.

Вульф, не обращая внимания на похныкивание сына, требующего выпустить его из «загона», наклонился к жене. Лицо Ли было бесстрастным, но он, прекрасно знавший ее, к тому же обладающий звериным чутьем, понял – она что-то скрывает. А ее бесстрастное лицо лишь маска, скрывающая настоящие эмоции.

– Ты знала моего сына? – задал вопрос Вульф.

– Нет, – поспешно ответила Ли, каменея лицом еще больше.

– Не ври!

– Не знала. Откуда мне?..

– Тогда откуда тебе известно, что его зовут Дусиком?

– Ты мне…

– Нет, Ли, я никогда не упоминал при тебе его прозвища, – отрезал Вульф. – Так что придется расколоться…

Ли-Янг упрямо сжала свой маленький рот.

– Если б я не знал, что Дусик – гей, я бы решил, что вы были любовниками, – немного растерявшись, пробормотал Вульф.

– Не говори глупостей, – тихо сказала жена.

– Вот и ты не говори! – Он взял Ли-Янг за подбородок и развернул ее лицо так, чтобы видеть глаза. – Ответь мне просто – ты знала Дусика, да или нет?

Ли-Янг с тяжким вздохом кивнула.

– Откуда?

– Он приходил сюда.

– Что-о-о? – грозно рыкнул Вульф, хотя на жену старался голоса не повышать, а особенно в присутствии Брюса.

– Вот поэтому я тебе и не говорила, – со слезами в голосе прокричала Ли-Янг, но, заметив, как испуганно смотрит на них сын, перешла на шепот. – Я знаю, ты вычеркнул Дениса из жизни. Ты не помогал ему, не хотел видеть. А мне было его жалко. Он хороший парень, просто…

– Слабохарактерный, – подсказал Вульф, вспомнив фильм «Джентльмены удачи». – А теперь поподробнее о том, когда он приходил, зачем, сколько раз.

– Месяц назад впервые. Потом еще два раза.

– Зачем? Денег клянчить?

– Нет, он хотел с тобой увидеться…

– Но деньги все равно клянчил, да?

– Я сама дала.

– Много?

– Конечно, нет. Мелочь. Чтобы он башмаки себе приличные купил, а то явился в каких-то стоптанных кедах…

– Дусик в кедах, да еще стоптанных? – не поверил своим ушам Вульф.

– А что тебя так удивляет? Парень только освободился, откуда у него деньги на обновки?

– У этого парня еще с тюряги есть покровитель – авторитетный вор по кличке Вольфрам. Мужик он хоть и не шибко богатый, но денежный. По крайней мере, на башмаки любовнику, думаю, пару тысяч наскреб бы…

– Значит, не наскреб, – пожала плечами Ли-Янг. – Может, они расстались…

– Да и черт с ними, – поморщился Вульф, ему эта «голубая» тема всегда была отвратительна. – Скажи лучше, как Дусик узнал мой адрес? Или ты не знаешь?

– Вообще-то его мой брат Чен привел. Они, оказывается, были знакомы еще до тюрьмы…

– Твой брат тоже педик? – брезгливо скривился Эдуард Петрович.

– Да почему сразу – педик? – оскорбилась Ли-Янг. – Что, они не могут просто дружить?

– Не знаю, не знаю…

– Вот и не клевещи на людей, раз не знаешь! – Она сжала свой маленький пухлый ротик в бутончик и возмущенно засверкала глазами, но быстро сменила гнев на милость и продолжила вполне спокойно: – Чен пришел ко мне в гости. Привел друга. Я сначала и не знала, что он твой сын. Только потом, когда мы познакомились, попили чаю, он признался…

– И сказал, что пришел, потому что хотел со мной повидаться, так?

– Так.

– Тогда почему меня не дождался, а слинял, получив от тебя бабки?

– Я его отговорила. Сказала, что сначала должна тебя подготовить, прощупать почву…

– Помню я, как ты ее прощупывала, – фыркнул Вульф. – Задолбала меня вопросами о первом сыне. Все интересовалась, почему я с ним не вижусь… – Он взмахнул ладонью, как бы говоря «проехали». – Короче, Ли, что дальше?

– Он пришел через неделю. Уже без Чена. Просидел тут часа три…

– Так долго?

– Он с Брюсом играл, и твой младший сын был от старшего в восторге – отпускать не хотел!

– Что Дусик про себя рассказывал?

– Ничего определенного. Только вскользь пожаловался, что работу найти не может. Никто, говорит, нас, бывших зэков, брать не хочет.

– Давил на жалость, понятно, – усмехнулся Эдуард Петрович.

– Эдик, ну зачем ты так?

– Детка, мой сынуля всю сознательную жизнь стриптизером в гей-кабаках да у поющих педиков на подтанцовках «работал». Надеюсь, ты понимаешь, что трудоустройство на прежние места совершается без заполнения анкет. Это тебе не режимный завод! – Эдуард Петрович сморщил лоб, что говорило о напряженной работе серых клеточек, и задумчиво произнес: – Дусик втирался к тебе в доверие, чтобы быть в курсе моей жизни, зачем?

– Он твой сын, – просто ответила Ли-Янг.

– Нет, тут родственные чувства ни при чем. Дусик вспоминал обо мне только тогда, когда ему было что-то от меня нужно… – Вульф опустился на пуф и, подперев подбородок сжатым кулаком, отстраненно спросил: – А последний раз он когда был?

– Четыре дня назад.

– В тех же стоптанных кедах?

– Нет, выглядел он приличнее. Да и приехал не на метро, а на машине.

– Даже так?

– Не за рулем, – поправилась Ли-Янг. – Его привезли.

– Кто?

– Он сказал, друг.

– Как этот друг выглядел?

– Не знаю, как он выглядел, я его не видела… Только машину.

– Что за машина?

– «Десятка» или что-то вроде того… Я не очень разбираюсь в автомобилях, тем более русских… – Ли-Янг напрягла память, пытаясь вспомнить еще что-нибудь, но у нее не получилось. – Они подъехали, когда я гуляла с Брюсом. Машина остановилась у подъезда, а мы были на детской площадке. Денис подошел к нам, немного поиграл с братом, спросил, как ты, что у тебя нового…

– А потом?

– Потом попрощался и вернулся к машине.

– Он сразу уехал?

– Нет. Некоторое время стоял у водительского окна, о чем-то разговаривая с другом… – Ли-Янг всплеснула руками, вспомнив важную вещь. – Друга звали Славой.

– Славой?

– Да, да! Я слышала, как Дусик несколько раз, и очень громко, произнес это имя!

– Вольфрама, насколько я знаю, зовут Владимиром, – буркнул себе под нос Вульф.

– Что? – не расслышав, переспросила Ли-Янг.

– Ничего. Я хотел бы тебя попросить позвонить брату.

– Зачем?

– Я хочу с ним встретиться и расспросить его о Дусике. Быть может, он знает о нем больше, чем ты…

– Хорошо, – согласилась Ли-Янг и, взяв телефон, набрала номер брата. После нескольких попыток дозвониться сообщила с сожалением: – Абонент вне зоны действия сети.

– Му-ху, – промычал Вульф, не прекращая своих раздумий. – Но ты все равно периодически набирай, пока он не ответит. Мне очень надо… – Он нахмурил лоб еще больше и, обращаясь уже не к жене, а к самому себе, тихо сказал: – А я пока Вольфрама выцеплю…

– Я, конечно, дозвонюсь и передам ему твою просьбу о встрече, только не понимаю, зачем тебе это. Денис умер, и все остальное уже не важно…

– Почему же – не важно? Дусик не просто умер, его убили. И я должен узнать, кто это сделал… – Вульф прикрыл свои потускневшие от тоски глаза и тихо сказал: – Это единственное, что я теперь могу сделать для своего сына.

Петр Моисеев

Петр отстраненно слушал, о чем говорит его новая клиентка, а сам, вместо того чтобы впитывать информацию, смотрел на ее лицо. Не хотел, а смотрел! Он ничего не мог с собой поделать, так оно его завораживало. При этом Петр бесстрастно отмечал, что выглядит Ева не лучшим образом: явно плохо себя чувствует (сразу видно, что простужена) и чрезвычайно утомлена, но все равно смотрится как богиня. Прекрасная, только очень уставшая от своих свершений и побед богиня!

– Вы слушаете меня, Петр Алексеевич? – перестав говорить о деле, спросила Ева, заметившая его отстраненность.

– Да, конечно, – поспешно ответил Моисеев, встряхиваясь. – Вы говорили, что даже не подозреваете, кто мог убить вашего брата. И тем более не допускаете мысли, что это сделал кто-то из ваших соседей…

– Совершенно верно.

– В таком случае он пришел к вам уже раненым.

– Но Астахова ничего такого не говорила…

– А что она должна была сказать?

– Что он истекал кровью или хотя бы шатался.

– Во-первых, мы не знаем, что именно она говорила, давая показания, – протоколов мы не видели. А во-вторых, ее могли об этом просто не спрашивать. Мы же будем настаивать на том, чтобы следователь при очередном допросе уточнил этот вопрос…

– А если эта старая ведьма скажет, что Дусик был бодр и весел, когда явился ко мне? Что он порхал, как бабочка?!

– Это усложнит нам жизнь, но…

Не дав ему договорить, Ева порывисто подалась вперед и с хорошо отрепетированной дрожью в голосе (должной подчеркнуть ее беспомощность перед лицом неприятностей, оградить от которых ее может только сильный мужчина, в данном случае Петр) прошептала:

– Вы ведь от меня не откажетесь, правда, Петр Алексеевич?

– Конечно, нет. Мы подписали с вами контракт. Я ваш адвокат. И буду им, даже если…

– Меня посадят в тюрьму, – горько улыбнулась Ева.

– До этого, думаю, не дойдет, – успокоил ее Петр. – Если вы, конечно, сказали мне правду…

– Я не убивала брата, клянусь!

И он ей почему-то поверил. Хотя прекрасно знал, какая Ева искусная лгунья. Еще он знал, что она способна на убийство и на хладнокровную игру после него (не зря ее Головин сравнил с героиней «Основного инстинкта», ох не зря!), но в данном конкретном случае Петр посчитал ее невиновной. При всей своей циничности, испорченности и безграничном эгоизме Ева все же делала исключение для брата, жалея его, помогая ему – адвокат знал, что Ефросинья, хоть к брату в тюрьму и не ездила, и писем не писала, но регулярно отсылала ему передачи…

– Вы мне верите! – радостно сказала Ева, умудрившись прочитать по лицу Петра его мысли. – Какое счастье. Мне так важно было, чтоб вы, – ударение на «вы», – мне верили.

– Я защищал бы вас в любом случае, – пожал плечами Петр и, улыбнувшись, добавил: – Пока вы мне платите…

Она ответила на его скупую улыбку своей ослепительной, и Петр почувствовал, как по его телу побежали мурашки. Боже, как он хотел эту женщину! Эту холодную стерву с роскошным телом! То, что он когда-то устоял перед ней – подвиг! В тот момент, когда она припала своими чувственными губами к его рту (было это два года назад, а он до сих пор помнит, и тело его нет-нет да откликается на эти воспоминания), он готов был плюнуть на все и ответить на ее поцелуй! Плевать на секретаршу, которая может в любой момент войти, плевать на то, что нет презерватива, а главное, плевать на данное самому себе обещание никогда не связываться с роскошными суками, после которых все остальные представительницы прекрасной половины человечества кажутся пресными, скучными, фригидными…

Однажды у него была женщина, подобная Еве. Тогда он учился в аспирантуре, ему было двадцать два, а ей тридцать, и она являлась женой ректора. Такая же стройная, длинноногая, как и Ева, только темноволосая, жгучая, с глазами сиамской кошки. И с таким же характером. Звали ее Лерой. Она затащила юного Петеньку в постель из прихоти, а когда он влюбился в нее без памяти, вышвырнула его не только из кровати, но и из своей жизни, хотя он согласен был даже на унизительную дружбу, на что угодно, лишь бы быть рядом…

После этого он долго страдал. Больше года. И не столько потому, что все еще любил, сколько из-за того, что все женщины после той казались ему скучными, пресными, фригидными. Позже он пришел в себя – вылечился, как говорила мать, потом женился на прекрасной девушке, которую искренне полюбил, но до сих пор его тянет именно к роскошным сукам… Тянет физически, не душой…

Слава богу, он научился отличать настоящие чувства от похоти, иначе завяз бы опять в унижающих его мужское достоинство отношениях (Ева-то покруче Леры будет!), и не было бы у него теперь уютного семейного очага, не было бы милой Анечки, кошек, и тех бы не было…

– Петр Алексеевич, – издалека донесся до него Евин голос. – Почему вы на меня так странно смотрите?

– А? Что? – встрепенулся Петр, а запоздало поняв, что пялится на клиентку совершенно бесстыдным образом, смущенно залепетал: – Нет, Ева, я не странно смотрю, я вообще не смотрю, просто задумался…

Тут, на счастье, ожил селектор. Петр торопливо нажал кнопку и услышал голос секретарши Катеньки:

– Петр Алексеевич, вы просили не беспокоить… – зачирикала она. – Но вам из дома звонят. Супруга говорит, что у нее для вас какое-то приятное известие… Соединять?

– Через минутку. Сейчас закончу с клиентом. – Он перевел взгляд с аппарата, от которого не отрывал глаз, чтобы опять не выдать себя, на Еву. Взгляд получился немного просящим, но по крайней мере не голодным. – Кажется, мы все обсудили, не смею вас больше задерживать…

– Вы не дали мне своего телефона, Петр Алексеевич.

– Ах да! – Моисеев вытащил из визитницы карточку, протянул Еве. Она бегло просмотрела ее и сказала с претензией:

– Но тут нет номера мобильного телефона…

– А он вам нужен?

– Конечно. Вдруг меня загребут в ментовку прямо ночью, и как мне тогда вызывать своего адвоката?

– На этот случай существует круглосуточный телефон нашей конторы, на котором сидит дежурный. Позвоните по нему, и со мной тут же свяжутся…

– Я не доверяю вашим дежурным.

– Зря, они ни разу не подводили…

– Вы что, боитесь дать мне свой номер?

– Боюсь? Почему боюсь? Что за глупости! – разозлился он. – Я никому его не даю, иначе клиенты меня замучают бестолковыми звонками…

– Обещаю вас не мучить, – усмехнулась она. – Позвоню только в экстренном случае.

– Ну хорошо, – пошел на попятную Петр и, щелкнув «Паркером», дописал номер своего мобильного на визитке. – Теперь мы можем распрощаться?

– До свидания, Петр Алексеевич, – вкрадчиво сказала Ева, притушив улыбку, но добавив в глаза завлекающего блеска.

– До свидания.

Она встала с кресла, однако пошла к двери не сразу. Сначала потянулась, выгнувшись своим роскошным телом так, что грудь чуть не порвала шелк рубашки, и Петр смог рассмотреть ее соски, проступающие сквозь кружево бюстгальтера. Смутившись, как школьник, застигнутый в душе за подглядыванием, он отвел глаза, но Ева успела заметить его взгляд – она томно улыбнулась и специально провела ладонями по груди, делая вид, что разглаживает ткань. Тем же движением она «разгладила» юбку на своей аппетитной попе, потом поправила чулок, пройдясь ладонью от щиколотки до бедра, мелькнув ажурной резинкой и полоской гладкого загорелого тела. Закончив секс-представление, Ева еще раз потянулась, уже без всякого позерства, и, не глянув на Петра, вышла из кабинета.

Когда за ней закрылась дверь, Петр сделал такой шумный выдох, что лежащие на столе бумаги едва не разлетелись по кабинету. Прихлопнув их одной рукой, другой он нажал кнопку селектора. Когда Катенька откликнулась, адвокат Моисеев распорядился:

– Принеси мне чашку чая с ромашкой и конфеты «Красный мак».

– Это все? – уточнила Катя.

– Все.

– А как же ваша жена? Она все еще на проводе. Соединить или нет?

– Конечно, да, что за идиотские вопросы? – раздраженно, если не сказать грубо, ответил он. Катенька обиженно бросила «Соединяю», не поняв, за что на нее рычат. Где ей было знать, что злится Петр не на нее, а на себя – ведь он совсем забыл как о звонке жены, так и о ней самой.

Аня

К прилету калининградского самолета Аня из-за вечных пробок опоздала. Поэтому когда подкатила к аэропорту, Сергей уже ждал ее на стоянке. Был он не один, а в компании симпатичного мужчины с нескладной фигурой, который переминался с ноги на ногу, теребя край своей куртки. Выглядел он неплохо, но как-то неуклюже, по-простецки, и стройный седовласый Сергей с отличной военной выправкой смотрелся на его фоне эдаким благородным рыцарем, взявшим под опеку паренька из народа и выведшим его, нескладного, в люди.

– Папа! – крикнула Аня, выпрыгивая из салона своей малолитражки и кидаясь к отцу. – Привет, папочка!

– Здравствуй, Анюта, – Сергей тепло улыбнулся дочке, чмокая ее в разрумянившиеся от волнения щеки. – Я так рад тебя видеть.

– И я! – Она потерлась носом о пахнущий дорогим парфюмом отцовский шарф. – А мама не приедет?

– Нет, она в Баден-Бадене. Лечит свой гастрит. Вернется только к Рождеству.

– Петр вот тоже не смог со мной приехать. Я ему звонила, предупредила о твоем прилете, но он никак не сумел вырваться, однако обещал пораньше вернуться, – возбужденно тараторила Аня, но вспомнила о правилах хорошего тона и попросила: – Познакомь меня со своим спутником, он ведь с тобой?

– Это мой ассистент Марк Эрнестович, – представил Суханского Сергей. – Он помогает мне в работе над книгой.

– Что ж ты не предупредил, что приедешь не один, я бы приготовила две комнаты…

– Марк остановится в отеле.

– Нет, ну зачем же! – запротестовала Аня. – У нас полно места! – Она порывисто схватила Суханского за руку. – Марк Эрнестович, давайте к нам. Зачем вам в отель? У нас вам будет лучше…

– Спасибо, Анна Сергеевна, за приглашение, – поблагодарил ее Марк и чопорно поклонился. – Но вынужден отказаться.

– Почему?

– Все свое время я буду проводить в архиве, вы же живете довольно далеко от него. А вот чудный маленький отель, в котором я всегда останавливаюсь, находится от него в двух шагах, так что я на дороге сэкономлю не меньше полутора часов, а если учесть московские пробки, то и больше…

– Но хотя бы довезти вас до этого самого отеля позволите?

– Буду вам очень признателен…

Аня тепло улыбнулась отцову ассистенту (он произвел на нее приятное впечатление своей старомодной вежливостью) и пригласила в салон.

Высадив Суханского возле отеля, Аня с отцом направились к дому, где жила семья Моисеевых. Пока ехали, болтали о пустяках, ни отец, ни дочь не заикались о вещах, действительно их волнующих. Сергей не хотел вываливать на девочку не очень приятную новость по дороге, а Аня почему-то стеснялась сказать отцу, что беременна. Вернее, если б точно была беременна, поделилась бы этим незамедлительно, а вот брякнуть, что она предчувствует это, но, боясь разочарования, тянет с проведением теста, не решалась. Хотя отец понял бы и поддержал ее…

– Ты, Анюта, лучше скажи мне, как скоро я стану дедом, – словно прочитав ее мысли, весело спросил Сергей.

– Ну… – Аня засмущалась и едва не проворонила вспыхнувший на светофоре красный. – Думаю, скоро…

– Та-ак! Очень интересно! И когда конкретно?

– Точно сказать не могу…

– Но ты беременна, да?

– Не уверена… – Аня стушевалась еще больше и тут поняла, что не сможет рассказать ему всего. Никому не сможет, только бабуле, когда придет к ней на могилу. – Нет, пап, я не беременна. Но мы работаем над этим.

– Это правильно. Хотя ты еще молода, торопиться тебе некуда, но я бы попросил подарить мне внуков в ближайшие годы. Как ты понимаешь, я уже довольно стар и могу не дожить…

– Папа, перестань! – возмутилась Аня. – Тебе только семьдесят.

– Семьдесят три, – поправил Сергей. – Но не будем об этом.

– Правильно! Тем более мы приехали.

Они вышли у подъезда элитной новостройки, зашли в хай-течный холл, поднялись на лифте и вошли в квартиру.

– Я должен сообщить тебе не очень приятную новость, – сказал Сергей, входя за дочерью в кухню.

– Ты болен? – испуганно вскричала Аня, которая, понимая, что ее отец уже пожилой человек, жутко этого боялась.

– Тьфу-тьфу, – по давней привычке сплюнул он через левое плечо. – Я здоров как бык. И мама твоя не жалуется, если, конечно, забыть о гастрите…

– Тогда я не понимаю, что за неприя…

– Фамильный бриллиант – фальшивка!

– Фу! – облегченно выдохнула Аня. – А я-то уж испугалась… – Она бодро улыбнулась. – Об этом я знаю.

– Знаешь?

– Ага.

– Значит, ты тоже заметила несоответствие оттенков?

– Нет, просто он сегодня разбился.

Сергей сделал большие глаза, то ли не веря, то ли просто удивляясь.

– Да, да, разбился, – повторила Аня. – Сейчас я тебе покажу! – И она, сорвавшись со своего стула-насеста, кинулась к картине, за которой прятался сейф, открыла его, взяла с полки ларец, достала колье и протянула отцу. – Смотри, какая трещина!

Сергей взял колье и принялся внимательнейшим образом его рассматривать. По истечении минуты (если не двух!) он сказал:

– Жаль.

– Жаль, – согласилась Аня. – Но мне, честно говоря, не так уж важно: бриллиант ли мои предки передавали по наследству или стекляшку…

– Нет, Анюта, твои предки передавали как раз бриллиант, а вот Элеонора заменила его куском стекла!

– Это сделала бабуля?

– Без сомнения.

– И где же тогда настоящий камень?

– Вот это мне и интересно узнать!

– Так ты из-за камня приехал? – не смогла сдержать разочарования Аня. – А я-то думала, что ты по мне соскучился и…

– Я по тебе очень соскучился, – успокоил Аню отец, беря ее ладонь в свою и сжимая. – Все собирался приехать повидаться, но… Не хотел надоедать…

– Папа, – с укором протянула Аня. – Ты же мой отец, я тебя узнала всего два года назад, как ты можешь мне надоесть!

– Все равно, дочка, ты взрослая, у тебя своя жизнь: учеба, работа, муж, вам не до меня… – Он ей улыбнулся. – Так что бриллиант – это повод с тобой увидеться.

– Но ты все же хочешь его найти?

– Не просто хочу, я обязан! Иначе моя дочь так и не станет истинной наследницей, а ее дочь (надеюсь, у тебя родятся не одни пацаны) в день совершеннолетия получит от матери не фамильный бриллиант, а стекляшку!

– Ну и ладно.

– Нет не ладно! – насупился Сергей. – Двухвековая традиция не должна нарушаться. К тому же этот бриллиант стоит баснословных денег, и если настанут тяжелые времена, вы сможете его продать…

– Его сначала найти надо.

– Вот этим мы с тобой и должны заняться.

– Хорошо, я согласна, только не понимаю, с чего мы начнем поиски…

– А вот давай вместе порассуждаем, – воодушевленно воскликнул Сергей, придвигаясь к дочери и обнимая ее за плечи. – Если исходить из того, что Элеонора подменила камень, чтобы уберечь его, то можно сделать вывод, что настоящий бриллиант она надежно спрятала, так?

– Так.

– Теперь вспомним, куда она запичужила коллекцию антикварных украшений, которая впоследствии досталась тебе?

– Она засунула ее в керамического пса, а его закопала под собачьей будкой на земельном участке дачного кооператива «Усадьба»…

– И завещала этот участок тебе, – кивнул Сергей. – А чтобы ты нашла сокровища, адресовала тебе шифрованное послание и спрятала его в книге.

– Я все это помню, пап, но, убей меня, не понимаю, к чему ты ведешь!

– К тому, что Элеонора, скорее всего, оставила тебе не одно, а два послания. Только, найдя первое и отыскав коллекцию, ты не подумала, что есть еще одно, и не пыталась его раздобыть. Никто из нас не догадался, что камень фальшивый, поэтому мы решили – игра «Найди сокровища» подошла к концу и, если можно так выразиться, главный приз разыгран. Только мы ошиблись, приз – не коллекция, пусть и очень ценная, а именно бриллиант Екатерины Великой.

– Значит, ты думаешь, что где-то в бабулиных вещах есть…

– Думаю, в дневниках. Ведь в керамическом бульдоге, кроме украшений, были спрятаны еще и ее дневники!

– Но я их очень внимательно прочла раз эдак десять. Могу тебя заверить, что ничего похожего на шифр мне не встретилось…

– Просто ты его не искала. А вот теперь, когда вскрылись новые факты, мы должны проштудировать те записи более тщательно. Книгу с первым шифром тоже. Да и вообще все, что осталось после Элеоноры: письма, открытки, альбомы с фотографиями… Надеюсь, ты ничего не выбросила?

– Нет, я все храню. Даже ее одежду.

– Одежду? – переспросил Сергей. – Но ее-то зачем?

– Ты просто не знаешь, о чем я. А вот как покажу, поймешь! – Она бросилась из кухни в комнату, откуда быстро вернулась с вешалкой, на которой висело зачехленное платье. Дернув за молнию, она вскричала: – Смотри! – И сорвала с вешалки чехол.

В ее руках оказалось голубое платье необычного фасона: длинное, узкое, с рукавами-крыльями и глубоким, чуть ли не до пояса, вырезом. На спине был целый ряд маленьких перламутровых пуговок, по подолу шла вышивка, а на талии болтался широкий синий кушак, покрытый тем же замысловатым цветочным узором, что и подол. Сергей прекрасно помнил это платье (оно было единственной вещью сестры, которую она хранила многие годы и периодически доставала из шкафа, чтобы надеть) и то, как изумительно в нем выглядела Элеонора что в сорок лет, что в шестьдесят…

– Красивое, правда? – восхищенно сказала Аня, прикладывая платье к себе. – Бабуля в нем была просто королевой.

Она махнула рукой в сторону арочного проема между кухней и коридором, где на стене висели помещенные в красивые рамки фотографии. Среди них была и бабушкина. На ней Элеонора, моложавая и нереально красивая, была запечатлена как раз в этом самом платье.

– На шею обрати внимание, – бросил дочери Сергей. – То самое колье. – Аня кивнула. – Жаль, портрет черно-белый, и не поймешь, какого оттенка камень.

– А зачем нам это?

– Зная приблизительную дату подмены, мы могли бы хоть немного продвинуться в расследовании… Хотя… – Сергей подпер щеку рукой и устремил задумчивый взгляд на портрет – ведь он так привык на него смотреть. – Наверное, это несущественно. Элеонора точно оставила нам подсказки, по ним и найдем наше утерянное сокровище.

– А мне кажется, что не помешало бы проконсультироваться со специалистами, как насчет камня, так и самого украшения. Пусть посмотрят, оценят. Вдруг и само колье фальшивое…

– Вот это правильно! Я попрошу Марка узнать адрес толкового ювелира, желательно разбирающегося в антиквариате, и мы с тобой сходим к нему на консультацию. Пока же нам следует заняться бабушкиными дневниками. Много их?

– Четыре общие тетради. Она вела дневники на протяжении всей жизни. Даже когда умирала от голода в блокаду – писала.

– Выходит по паре на брата.

– Нет, все тебе. У тебя взгляд свежий, а я ничего не найду, я их почти наизусть знаю. Давай я лучше займусь открытками, книгами и рисунками – бабуля ведь очень неплохо рисовала и оставила после себя несколько набросков…

– Ладно, договорились, – согласился Сергей. После чего, улыбаясь, сказал: – Ну что, доченька, второй тур игры «Найди сокровища» начался, и, надеюсь, теперь команда-участник лишь одна, а не как в прошлый раз…

Аня улыбнулась в ответ, но про себя подумала – все будет как в прошлый раз, если не хуже, ведь неспроста ей звонили с угрозами и требованием сказать, где Слава. Аня пока не понимала, при чем тут какой-то Слава, но была уверена – он имеет прямое отношение к поиску бриллианта!

Эдуард Петрович

С Вольфрамом Вульф встретился в пивбаре на Арбате.

Зайдя в стилизованное под паб помещение, Эдуард Петрович поморщился от солодового духа (ему никогда не нравилось пиво, особенно «живое») и, найдя взглядом Денискиного покровителя, направился к его столику. Пока шел, рассматривал будущего собеседника: красивого лысого парня с лицом, будто высеченным из камня, и недоумевал, как мужик с такой брутальной внешностью может быть бисексуалом (наличие жены и двоих детишек говорило о том, что он не только гей). Вульф понимал, что Вольфрам попробовал мужской плоти в тюряге, и сам был не без греха, но чтоб вот так пристраститься… Новицкий этого не понимал! Одно дело, когда в тюрьме кого-то петушишь, а другое – на воле, где полно хорошеньких девочек…

– Здорово, – поприветствовал он Вольфрама, подходя и садясь на пустой стул.

– Добрый день, – вежливо откликнулся тот, подтвердив тем самым сплетню о том, что среди авторитетных пацанов нынче не модно «ботать по фене». – Будете что-нибудь пить?

– Томатный сок, – ответил Вульф, с легкой веселостью думая о том, что изысканности Вольфрама хватит ненадолго, как и его словарного запаса, – в отличие от блестяще образованного Новицкого тот окончил восемь классов и один курс ПТУ. – Надеюсь, тут его подают?

Вольфрам неопределенно пожал плечами, видно, никогда не пытался заказывать безалкогольные напитки. Вульф подозвал официантку и, узнав, что в ассортименте есть несколько видов томатного сока, заказал себе смешанный с морковным, после чего обратился к Вольфраму:

– Дусика когда видел?

– Две недели назад, – не раздумывая, ответил тот.

– Вы что, в последнее время не общались?

– Нет.

– Почему?

– Не хотел я его видеть.

– Поругались?

– Да как сказать… – Вольфрам нервно дернул ртом, тут же превратившись в того, кем он был, вора-рецидивиста, и заговорил на привычном языке: – Просто достал он меня! В тюряге все было нормалек, а после… Дусик вышел и сразу давай мне чесать, как хочет вернуться на сцену. Втемяшил себе в бестолковку, что должен возродиться, блин, как птица феникс, и взлететь (это он прям так базарил!) на музыкальный олимп!

– У тебя денег, что ли, просил?

– Да откуда у меня такие бабки? Дусик как ляпнул, сколько ему надо, я в осадок выпал. Две лямки! Охренеть же!

– Откуда он такую сумму взял?

– Ясно откуда, от продюсера своего. Ходил он к нему на стрелку, побазарил. Тот и сказал – в тебя, говорит, не меньше двух лямок вбухать придется….

– С продюсером, говоришь, встречался? – заинтересовался Вульф.

– Ну.

– А тот что?

– Ясно что. Бабки, говорит, будут – приходи, а свои я в тебя вкладывать не собираюсь… – Вольфрам шумно втянул в себя пивную пену и с удовольствием облизнулся. – Ну Дусик, ясен перец, подрасстроился, но не так чтоб очень – соображал, что теперь подняться будет трудно…

– И что решил?

– Бабок надыбать.

– Где?

– Говорил, попробую у знакомых и родственников одолжить, только, по-моему, бздил он.

– Насчет родственников точно: ни я, ни сестра не дали бы ему никаких бабок, и он это знал. В знакомых тоже не верю. Он до тюрьмы, будучи более-менее известным певцом, не мог серьезного спонсора найти. Ко всяким козлам в койку прыгал, надеясь на крутую материальную поддержку, а ничего дороже «Ролекса» не получал. Нашелся, правда, один деятель, готовый Дусика озолотить, только сам не при деньгах был – за счет жены жил…

– Это тот, который его бабку пришил?

– Да. Алекс Бергман, он же Пусик. Если б он не попался, жил бы сейчас Дениска припеваючи…

– Он и так жил припеваючи, – хмуро буркнул Вольфрам. – Ему и квартиру сняли, и одели, и на расходы давали, а он как тот волк, который все в лес смотрит, только о своей прежней попсовой жизни мечтал. Как пластинку, его заело: я певец Дэнис, и я должен вернуться на олимп. А какой он певец? Ни слуха, ни голоса! Понты одни… – Вольфрам смачно сплюнул в пепельницу. – Золотые штаны, оборки, серьги. Нарядится как попугай, волосья завьет – и в пидорский клубешник тусоваться – только там его еще узнавали и однажды дали на сцене покривляться…

– На какие шиши он в клубах тусовался? Ты, что ли, его водил?

– Еще чего! Мне эта голубая тусня… – Вольфрам сунул два пальца в рот, будто хотел, чтобы его вырвало. – А водил его один корешок. Он там в почетных гостях ходит. Когда-то стрип там танцевал, а потом в люди выбился – крутого папика подцепил, и теперь при нем. Ну вот он Дусика иной раз с собой брал…

– Как клуб называется?

– Без понятия. Я к нему даже на пушечный выстрел…

– А как корешок выглядел?

– Здоровый бугай с патлами до плеч. На индейца похож.

– Узкоглазый?

– Ну да.

– Не Ченом зовут?

– Вот как его зовут, не скажу. Зато я знаю имя козла, с которым Дусик, сука, недавно спутался…

– У Дусика появился новый любовник? Когда?

– Да хрен его знает – когда! – Вольфрам швырнул в рот орех и стал с хрустом его пережевывать. – Но я где-то месяц назад кишками почуял, что у него рыло в пуху. Видел, как он тихарился. Втихарку звонил, эсэмэсочки строчил, а потом все стирал… Да и пропадать стал из хаты надолго, и не только ночами. Раньше дрых до обеда, а тут начал с утрянки вскакивать и линять – как на домашний ни позвоню, не отвечает, а потом врет, что выходил мусор выкидывать или в магазин… Только я Дусика подловил, когда он с хмырем своим по телефону базарил.

– И что ты сделал?

– По фейсу слеганца надавал, а потом к ядрене фене послал…

– Выгнал из квартиры?

– Мог бы и барахло все отобрать, чтоб с голым задом ушел, да не стал мелочиться… – Вольфрам вновь харкнул, но на сей раз в пепельницу не попал. – Сам виноват, не хрен было с этой проституткой связываться!

Вульф пристально посмотрел на раскрасневшееся лицо Вольфрама, заглянул ему в глаза – темно-карие, матовые, похожие на потухшие угли – и спросил сурово:

– А это не ты его пришил?

– Я? Нет… – Бывший Денискин покровитель, казалось, даже оскорбился, услышав такое о себе. – Я честный вор, а не убийца.

Новицкий, повидавший на своем тюремном веку огромное количество «честных» воров, которые в драках или из мести пыряли заточками других осужденных, усмехнулся. Но больше ничего спрашивать у Вольфрама не стал. Допив сок и кинув на стол сторублевку, он кивком попрощался с собеседником и пошел к выходу. Вслед за ним двинулись два его телохранителя, остро поглядывая по сторонам. Когда троица покинула бар, Вольфрам разразился тихой бранью, сплюнул еще раз, схватил со стола телефон и быстро набрал какой-то номер.

Новицкий вышел из паба и сел в машину.

– Куда, Эдуард Петрович? – спросил водитель Шурик, работающий у Вульфа на протяжении последних пяти лет.

– Сейчас решу, подожди, – ответил Новицкий и полез за мобильником.

Достав свой эксклюзивный аппарат (расписанный мастерами из Хохломы красками с добавлением настоящей золотой пыли), Вульф набрал номер квартиры, в которой вырос и которая теперь принадлежала его дочери. Как он и предполагал, в трубке раздалось: «Неправильно набран номер». Значит, Фроська его сменила. Оно и понятно, она звезда, а таких постоянно одолевают поклонники, и несчастным попсякам приходится то и дело менять телефоны…

Дав отбой, Вульф набрал номер своего помощника. Когда тот отозвался, приказал:

– Узнай мне телефон певицы Евы Шаховской. Лучше мобильный.

– Когда надо? – уточнил тот.

– Сейчас.

– Понял.

Вульф удовлетворенно кивнул – помощника Леху он ценил именно за понятливость. А пока тот пробивал по своим каналам Фроськин номер, Новицкий слушал музыку. Но не какой-нибудь там шансон, от которого тащился раньше, а релаксирующую инструментальную музыку (к ней его пристрастила Ли-Янг). Она на самом деле помогала ему расслабиться, да и слух услаждала. К тому же под нее он не мог думать, а это было важно, потому что мозг тоже должен отдыхать, а Вульф привык вечно его так загружать, что иной раз от перенапряжения болела голова…

Затренькал телефон. Вульф поднес его к уху и сказал:

– Слушаю.

– Номер телефона я раздобыл, – отчитался Леха. – Мобильный, как просили. Сейчас пришлю…

– Диктуй, я запомню.

Леха продиктовал. Вульф отключился и тут же набрал Евин номер.

– Алло, – услышал отец дочкин голос. Звучал он необычно: глухо и немного испуганно.

– Здравствуй, Фрося.

– Тут такие не проживают.

– Ну, хорошо, здравствуй, Ева.

– Ты кто такой? – не удосужив его приветствием, проворчала Ева. – И как ты узнал мой номер, он засекречен, как базы Пентагона?

– Я твой отец Эдуард Петрович Новицкий. На второй вопрос отвечать?

– Не надо. – И замолчала.

– Догадываешься, зачем звоню?

– Нет.

– Это по поводу смерти Дусика.

– Если ты хочешь взять на себя похоронные хлопоты, я возражать не буду. Мне сейчас, знаешь ли, не до этого.

– Сына я похороню, не волнуйся. Но мне бы еще хотелось найти его убийцу…

– Ну и ищи! – разозлилась Ева. – Я-то тут при чем?

– Ты можешь мне помочь.

– Чем, интересно?

– Устрой мне встречу с бывшим Денискиным продюсером, и как можно скорее. Желательно прямо сегодня…

– С Невским?

– Понятия не имею, как его зовут.

– Его зовут Игорь Александрович Нагибин. Он директор продюсерской компании «Арт-Джи». Это очень занятой человек, и я сомневаюсь, что он бросит все дела и к тебе помчится…

– А ты его уговори.

– И не подумаю, – завредничала дочура. – Я ему, конечно, скажу, но даже не знаю, сможет ли он на этой неделе с тобой встретиться…

– Ева, ты дура, – устало вздохнул Вульф. – А я-то всегда считал свою дочь очень умной, но теперь понимаю, что переоценил тебя. Из-за глупого упрямства и желания мне досадить ты делаешь хуже себе же. – Она громко запыхтела в трубку, но перебивать не стала – заинтересовалась. – Уж я-то знаю, что ты больше других заинтересована в том, чтобы убийца брата был найден, ведь именно ты первая подозреваемая.

– Откуда ты знаешь? – сдавленно спросила Ева.

– Вопрос, как я полагаю, риторический. Поэтому отвечать не буду, скажу лишь, что у ментов против тебя уже есть улики…

– Показания этой старой грымзы, что ли?

– Если бы… – Он, устав держать телефон возле уха, включил громкую связь и закончил: – На пушке найдены отчетливые отпечатки. И я больше чем уверен, что они окажутся твоими…

– Что-о-о?

– Что слышала.

– Не может быть! – Ева сорвалась на крик. – Ты это только что придумал, чтобы я…

– На пушке окажутся твои отпечатки, вот увидишь, – терпеливо повторил Вульф. – Не зря же их оставили. Тем более такие четкие.

– Но я никогда ее держала в руках этот пистолет! – Голос ее задрожал, как будто она вот-вот заплачет, но Ева, истинная внучка Элеоноры, быстро взяла себя в руки и продолжала уже более спокойно: – Откуда мои пальчики на нем могут взяться, если я впервые увидела этот чертов «браунинг», когда менты его обнаружили в кадке с пальмой?

– Нет, Ева, ты должна была его видеть и трогать раньше. И если я прав, то тебя скоро вызовут в ментовку, чтобы снять твои отпечатки и сличить их с найденными. Если они окажутся идентичными, тебя возьмут под стражу.

– Хочешь сказать, что мне кто-то подсунул пушку, чтобы я за нее схватилась? А потом ею убили моего брата… желая подставить меня.

– Нет, его убили, потому что хотели убить, но заодно решили подставить и тебя. Повторяется моя история. Помнишь, как погибла твоя бабушка?

– Алекс зарезал Элеонору твоим кинжалом, чтобы увести ментов по ложному следу, – мгновенно подхватила Ева. – Но меня, папуля, похоже, конкретно подставляют! Заманили Дусика в мой дом, как-то пришили его, а главное – для этого раздобыли пушку, на которой мои пальчики… И убей меня, я не знаю где! Я не помню, чтоб держала в руках оружие.

– Придется вспомнить.

– Я понимаю, но…

– Потом, Ева, – оборвал ее Вульф. – Если хочешь, мы это обсудим потом, сейчас мне хотелось бы встретиться с Денискиным продюсером. Ты сможешь это устроить или мне найти его по своим каналам?

– Ладно, уговорил, я это устрою. Приезжай ко мне. Нагибин здесь будет.

– У тебя дома?

– Ну да. Он же и мой продюсер тоже. И как раз сегодня мы встречаемся, чтобы обсудить гастрольный график.

– Так что ж ты мне раньше… – начал возмущаться Вульф, но Ева уже отсоединилась. – Вот стерва, – без злости проворчал Новицкий и, тронув водителя за плечо, сказал: – Никуда ехать не надо, я дойду пешком.

Он вылез из машины и зашагал по Арбату в направлении отчего дома. Телохранители безмолвными тенями двинулись следом.

Ева

Ева едва успела переодеться после визита в адвокатскую контору, как явился папашка. Открыв дверь, она остолбенела. Эдуард Петрович Новицкий, которого она видела последний раз два года назад и которого помнила очень толстым, одышливым стариком, сейчас оказался стройным, спортивным мужчиной в полном расцвете сил. Он выглядел даже моложе, чем десять лет назад, в пятьдесят, теперь же ему было шестьдесят, а никто не дал бы больше сорока пяти.

– Привет, – поздоровался с ней папаша и, не дожидаясь приглашения, вошел. Впрочем, другого от старого бандюка, пусть и сильно изменившегося внешне, ожидать не приходилось. – Продюсер твой уже тут?

– Нет еще, запаздывает, – ответила Ева, устремляясь за отцом в гостиную. – В пробке стоит. А ты как умудрился так быстро доехать? Мигалочку, что ли, прикупил?

Он неопределенно пожал плечами и, войдя в комнату, стал по ней расхаживать. Ева с недовольством следила за тем, как бесцеремонно Вульф шлепает по ее квартире, хватая антикварные безделушки и тут же ставя их обратно, словно не для того берет, чтобы полюбоваться, а лишь бы облапать. В итоге, не выдержав, Ева рявкнула:

– А ты, папуля, не очень тут расхозяйничался?

– Ты о чем, доченька?

– Шастаешь обутый по персидским коврам, хватаешь антикварные статуэтки грязными руками…

– Так ты б мне тапочки предложила, я бы переобулся. А руки я вымыл перед тем, как к тебе поехать, – с фальшивым смирением проговорил он, но тут же сменил тон на привычный – грубоватый: – Что же касается моего хозяйничанья, то не забывай, я вырос в этой квартире и по персидским коврам ходил задолго до тебя…

– Да какая разница! – вспылила Ева. – Теперь-то это мой дом и…

– А твой он лишь потому, что я такой добрый – позволяю тебе тут жить. Была б моя воля, выкатилась бы ты отсюда еще тогда, когда ту аферу с выселением собственной бабки проворачивала… – Заметив растерянность на лице дочери, Новицкий усмехнулся: – А ты думала, я не в курсе? Да я узнал об этом в тот же день, когда ты со своим любовником-нотариусом сговорилась, только вмешиваться не стал, дай, думаю, посмотрю, кто из двух ведьм победит: молодая или старая?! – Вульф одобрительно подмигнул Еве. – Но ты молодцом оказалась, переиграла свою бабульку, хотя я, честно говоря, ставил на нее. До тебя Элеонору переиграть никому не удавалось. Как умудрилась-то, дочура?

Ева не стала ничего отвечать, она вообще решила больше с так называемым отцом не разговаривать. Демонстративно фыркнув, она подошла к бару и налила себе и Вульфу по сто граммов виски. Но папашка от своей порции отказался.

– Я не пью, – сказал он, усаживаясь на диван и беря в руки журнал с Евой на обложке. – Пришлось отказаться от алкоголя, чтобы похудеть, а теперь просто не хочется…

Ева пожала плечами и взяла оба стакана себе. Но не успела сделать и глотка, как по квартире разнесся звонок, ознаменовавший появление Гоши.

Продюсер ввалился в квартиру и, как всегда, вместо приветствия начал жаловаться на погоду, пробки, свою язву. Он трещал без умолку, успевая при этом раздеваться, рыться в портфеле, щелкать кнопками сотового телефона. Гоша был очень деятельным, но чрезмерно суетливым, из-за чего Еве казался похожим на Лео из «Смертельного оружия». Он и внешне чем-то напоминал Джона Пеши: такой же невысокий, упитанный, лысоватый, с большим носом и узкими хитрыми глазками. Только голос у Гоши был не скрипуче-писклявый, а красивый, глубокий, очень сексуальный. Слыша его в трубке, Ева всегда поражалась, как мужчина с таким чувственным голосом может так бледно выглядеть. Впрочем, в обаянии Гоше нельзя было отказать, поэтому связь с ним такого красавца, как Батыр, объясняла не только выгодой, но и симпатией.

Разоблачившись и сунув телефон в карман, Гоша потопал в гостиную. По пути он продолжал трещать, но Ева его не слушала. Она думала о своем адвокате Петре Моисееве. За те два года, что они не виделись, он совсем не изменился: выглядел все так же молодо, был ухожен, строен, великолепно одет, и Еве он показался еще красивее. Она сама не знала, что тому виной, его новая, более неформальная прическа (более длинные волосы) и дымчатые очки с небольшими диоптриями, придающие ему дополнительный шик, или ее всколыхнувшиеся чувства. По всей видимости, последнее, и даже наверняка, но Ева гнала от себя эти мысли, боясь их больше маячившей на горизонте перспективы оказаться подследственной.

Она знала – влюбляться нельзя ни в коем случае, тем более в такого мужчину, как Петр. И дело, естественно, не в его семейном положении (она без зазрения совести уводила женатых мужиков из семьи, после чего бросала), а в его непоколебимой внутренней силе. Несмотря на метросексуальность, красоту и подростковую стройность, от Петра так и веяло мужественностью. Не показной, мускулатурно-щетинистой, а потаенной, первобытной, умело скрытой под безупречными манерами и интеллигентными чертами. Ева при первом знакомстве ее и не рассмотрела, обманувшись, как многие, но теперь знала наверняка – Петр не даст вить из себя веревки, как остальные козлики, не позволит обращаться с собой, словно с дрессированной болонкой… Она до сих пор помнила, как он отшил ее тогда, два года назад. Хотя безумно хотел – она чувствовала это и телом, и своим бабьим нутром, – но смог устоять. Потому что знал, пойди он сейчас на поводу у своего желания, пути назад не будет. Ева околдует его, превратит в свою игрушку, а потом выкинет за ненадобностью – с теми, кто безумно любит, всегда так происходит, поскольку они глупы, слабы и безвольны…

Ева сама была такой много-много лет назад. Но с тех пор – ни разу. Пятнадцать лет держалась, пребывая в образе Снежной королевы, лишь однажды, встретив Моисеева, дрогнула сердцем… Дрожит оно и теперь! Но Ева справится и с сердцем, и с Петром – вскружит ему голову, оставшись при этом холодной стервой. Соблазнит, уведет, влюбит, а потом бросит. Это будет ее местью! Сразу двоим – Петру и его дурочке Аньке: ему за то, что отшил когда-то, ей же за многое… И за Моисеева, и за бабку, и за сокровища, и за удачу, присвоенную себе вместе с фамильным колье!

Пока Ева смаковала свою ненависть, Гоша прошел по коридору в гостиную. Увидев Вульфа, он остановился на пороге и вопросительно посмотрел на хозяйку квартиры.

– Это Эдуард Петрович Новицкий, – представила папашку Ева. – Отец Дусика.

– Примите мои соболезнования, – пробормотал Гоша.

– Да ты присаживайся, – сказала ему Ева, указав на кресло, стоявшее рядом с диваном, на котором сидел Вульф. – Он хочет с тобой поговорить.

– Со мной? – изумился Нагибин. – А о чем?

– Я знаю, вы виделись с Дусиком незадолго до его смерти, – начал папашка. – И он уговаривал вас помочь ему вернуться на сцену, но вы отказали…

– Не совсем так. Я отказал Денису в его первый визит. Категорически!

– Я понимаю вас. Дусик был бездарен.

– Да не в этом дело! Бездарностей у нас половина эстрады. Но бездарности эти либо сказочно красивы и харизматичны, как наша Ева, либо так же сказочно богаты…

– Скорее уж не они, а их мужья и любовники, – встряла Ева. – И между прочим, я не так уж бездарна. У меня абсолютный слух и вполне приличный голос…

– Я не спорю, Евочка, – улыбнулся Гоша. – Но речь вообще не о тебе. – Он отобрал у нее стакан с виски и, хлебнув, продолжил разговор с Вульфом: – Так вот, Дусик очень постарел и подурнел. И прежний имидж романтичного мальчика теперь ему подходил как корове седло, а иного для безголосого, потасканного парня с явно выраженной гомосексуальностью я придумать не мог…

– Вот если бы у него были деньги, тогда бы вы умудрились, правда?

– Конечно. За деньги можно сделать все, только их-то как раз у Дусика не было. Поэтому я ему отказал. – Гоша вылакал весь вискарь и протянул пустой стакан Еве, чтобы она налила еще – Нагибин обожал дорогой «Роял Салют», но жмотился его покупать, а на халяву дул до окосения. – Дусик меня понял, скандалить, как раньше, не стал, а перед тем как уйти, спросил, сколько нужно денег, чтоб я за него взялся. Я честно ответил – два лимона.

– Так много? – изумилась Ева. – В меня ты один вложил.

– Сравнила себя с Дусиком, – отмахнулся от нее Гоша, уже порядком опьяневший.

– И что же Дусик? – настойчиво спросил Вульф.

– Да ничего, ушел, и я думал, что больше его никогда не увижу, но Дусик вернулся через пару недель и сообщил, что деньги будут…

– Даже так?

– Представьте себе!

– Вы спросили, где он их собирается взять?

– Конечно. Только он ничего вразумительного не ответил. Буркнул что-то себе под нос… – Нагибин наморщил лоб. – Что-то вроде «Савва поможет»…

– Савва или Слава?

– Слава! Именно Слава.

Услышав это имя, Ева напряглась. Она никому не рассказала о предсмертных словах Дусика, но прекрасно их запомнила, и вот теперь всплывает этот загадочный Слава, которого, по наказу брата, она должна найти, причем настоящего… Кто же это такой, черт возьми?

– Кто это такой? – спросила она вслух.

– Судя по всему, новый Денискин любовник, – ответил отец.

– Да, да, наверное, – пробормотал Гоша, задумчиво потеребив кончик своего длинного носа. – Батыр говорил мне, что видел Дусика в клубе с каким-то парнем. Они целовались…

– Батыр был знаком с Дениской? – поразилась Ева.

– Конечно, ведь Дусик бывал у меня. Они познакомились в первый его визит, и добряк Батыр взял твоего брата с собой в клуб, чтобы тот немного развеялся.

– Почему Батыр мне ничего не говорил об этом?

– А почему он должен тебе говорить? Вы с ним едва знакомы. К тому же друг друга терпеть не можете…

Ева тут же прикусила язык. Чтобы не вызывать подозрений Гоши, они с Батыром делали вид, что едва друг друга терпят, а на людях даже не здоровались. Но это только на людях! В постели они обсуждали кучу разных вопросов, но Батыр ни словом не обмолвился, что познакомился с ее братом…

Почему, интересно?

– А нельзя как-то с этим Батыром встретиться? – донимал Нагибина Вульф.

– Почему же нет? Сейчас его вызовем. – Гоша выудил телефон и, набрав номер, по-бабьи засюсюкал: – Котик, ты покушал? И как? Да, да, роллы там отменно готовят… – Слушая этот разговор, Вульф морщился, как при желудочных спазмах, но Гоша этого не замечал и чирикал в том же тоне. – Котик, не мог бы ты прийти сюда? Это в двух шагах от ресторана, добеги, будь умничкой…

Батыр для вида поломался, бурча о том, что не желает лишний раз встречаться с «этой стервой», но потом обещал прибыть минут через десять.

Пока он добирался, Ева успела переодеться из домашнего халата в брючный костюм и обновить макияж. Ее гости в это время вели вполне светскую беседу, обсуждая новомодные диеты – оба собеседника за свою жизнь перепробовали кучу всяких, но Вульф нашел для себя оптимальную, а Гоша плюнул на диетологию и стал сжигать жиры в постели с молодыми мальчиками.

Когда беседа себя исчерпала, прибыл Батыр.

Он вошел в гостиную стремительно и очень эффектно. Кожаная куртка на белом меху распахнута, в вырезе рубашки видна мускулистая грудь, длинные волосы развеваются, на смуглых щеках румянец от морозца – хорош, хоть на обложку для женского журнала снимай!

Пока Ева любовалась парнем (как картинкой, без всякого сердечного трепета), Вульф поднялся с дивана, встал напротив Батыра и произнес загадочное слово «Чен». Причем с вопросительной интонацией!

– Здравствуйте, Эдуард Петрович, – ответил ему Батыр и протянул руку для приветствия.

– Вы знакомы? – поразилась Ева. Похоже, сегодня был день малоприятных сюрпризов!

– Это Чен, брат моей жены, – ответил ей Вульф, пожимая протянутую руку.

– Так Батыр – не настоящее имя? – обратилась к парню Ева.

– Псевдоним. Я не казах, как вы думали, а китаец. – Он перевел взгляд на Новицкого. – Вы хотите со мной поговорить о Дусике?

– Это тебе Ли-Янг сказала?

– Да, она мне звонила.

– Почему вы с ней шифровались? Не говорили мне, что видитесь с ним?

– А зачем? Вас же Дусик не волновал…

– А тебя волновал? – визгливо воскликнул Гоша, имея в виду сексуальное влечение.

– Да, но не в том смысле…

– И в каком же?

– Я знаю, что вы с Дусиком долгое время были вместе, – спокойно ответил Чен своему сожителю. – Ты любил его, и, наверное, очень сильно, раз согласился раскрутить Дусика. Не думаю, что такое чувство проходит бесследно… – Он шумно выдохнул. Его ноздри расширились, и Батыр стал похож на породистого жеребца вороной масти. Ева тут же решила, что сегодня обязательно с ним переспит. – Когда Дусик после долгих лет отсутствия материализовался рядом с тобой, я испугался. Я подумал, что былые чувства всколыхнутся в тебе и ты опять к нему вернешься… Поэтому я решил держать «врага» в поле зрения. Вот и сдружился с ним.

– А в мой дом зачем его привел? – торопливо спросил Вульф, которого от голубых разборок уже подташнивало и хотелось быстрее закончить разговор.

– Он попросил. Сказал, что хотел бы наладить с вами отношения…

– Врал, – резко оборвал его Новицкий. – Что-то ему было от меня нужно. Или он, подобно тебе, желал держать врага в поле зрения. – Он тряхнул головой. – Ладно, теперь о другом. Ты видел его в клубе с каким-то мужиком?

– Да.

– Как тот выглядел?

– Я не рассмотрел – он стоял ко мне спиной.

– Дусик тебе о нем ничего не рассказывал?

– Нет, и это удивительно, потому что Денис был болтлив, как баба.

– А где он жил, когда Вольфрам его выгнал, не знаешь?

– Знаю. В нашей с Ли-Янг квартире. Мы пустили его, все равно она пустует…

Вульф смог сдержать удивление, оно не укрылось только от Евы, которая еще не разучилась читать по лицу отца.

– Дусик не боялся мести Вольфрама? – спросил Новицкий как ни в чем не бывало.

– Опасался, но не более того.

– Других недоброжелателей, кроме отставного любовника, у него не было?

– Мне кажется, ему кто-то угрожал…

– Так-так, а поподробнее?

– Ничего конкретного. Просто я как-то стал свидетелем странного телефонного звонка. Дусик взял трубку, но ничего не говорил, только слушал. При этом выглядел немного напуганным. Когда же разговор, во время которого Дусик произнес лишь пару междометий, закончился, он нервно заходил по комнате и вдруг… достал из-под подушки пушку.

– Пушку? – уточнил Вульф.

– Пистолет «браунинг-стандарт». Девятимиллиметровый.

– «Браунинг»? – тупо переспросила Ева, вспомнив, что именно из такого брат был убит. – Ты уверен?

– Да, я очень хорошо разбираюсь в оружии.

– И что он сделал с этим пистолетом?

– Положил в карман, – по-военному четко ответил Батыр – Ева знала, что парень окончил артиллерийское училище. – Я спросил его, зачем ему оружие. Он ответил: «Провернуть одно дельце» – и тут же выпроводил меня под благовидным предлогом.

– Откуда он взял оружие, не знаешь?

– Я задал ему тот же вопрос, но Дусик только хитро улыбнулся. Он вообще в последнее время стал очень загадочным. Вел себя, как какой-нибудь пастор Шлаг. Но при этом все жужжал про какие-то миллионы, которые скоро раздобудет, мечтал, что на них купит…

Батыр еще что-то рассказывал о планах Дусика относительно миллионных трат, но Вульфа они мало волновали. Казалось, он уже услышал то, что хотел услышать, и теперь переваривал информацию. Делал он это недолго, пару минут, после чего оборвал Батыра на полуслове, распрощался с Гошей и, бросив Еве: «Не провожай меня», заспешил к двери.

Ева, естественно, его не послушала, пошла следом, но папашка этого даже не заметил, так был погружен в свои мысли. Когда Вульф покинул квартиру, она кинулась к кухонному окну, чтобы посмотреть, как он выйдет. Но отец долго не появлялся, а когда он возник во дворе, Ева присвистнула от удивления: вместо того чтобы топать к тротуару, он направился к мусорному бачку и стал пинать снег возле него. В следующий момент к нему присоединились два тупомордых качка, и они принялись что-то дотошно искать.

Понаблюдав за этими глупыми действиями, Ева пожала плечами и направилась в гостиную. У нее было два важных дела: первое – обговорить с Гошей гастрольный график и второе – пока он по телефону договаривается с промоутерами, затащить Батыра в ванную и овладеть им.

Петр

Петр вошел в прихожую. К нему под ноги тут же бросился пес Данилка и начал, лая, прыгать, норовя достать до лица влажным языком. Вслед за ним выплыли кошки. Эти бурного восторга не выражали, но из вежливости мяукнули, а Авось даже ткнулся головой в голень хозяина. Потрепав домашних любимцев по загривкам, Петр разулся и, не снимая дубленки, направился в комнату, недоумевая, почему его встречают животные, а не жена, делавшая это ежедневно.

Когда он вошел в гостиную, где стояла мертвая тишина, то сначала подумал, что там никого нет. Однако первое впечатление оказалось ошибочным. В комнате находились двое: Аня и ее отец. Оба с сосредоточенным видом просматривали какие-то бумаги, не издавая ни звука.

– Добрый вечер, – поздоровался Петр, и звук его голоса, разорвав тишину, заставил отца с дочерью вздрогнуть. – Извините, что напугал…

– Петя! – вскричала жена, вскакивая с пола и кидаясь к нему на шею. – Ты совсем пришел или просто забежал поздороваться с папой?

– Анюта, посмотри на часы. Мой рабочий день давно закончился. Я, между прочим, даже задержался…

– Ой! – Аня глянула на настенные часы и зажмурилась. – А я и не заметила, как время пролетело…

– Чем же вы таким увлекательным заняты? – поинтересовался Петр, подходя к тестю, чтобы поздороваться. Но Сергей, вместо того чтобы просто пожать ему руку, по-отечески его обнял. – И тишина у вас стоит, как в библиотеке…

– Это долгая история, – ответил Отрадов. – В двух словах не расскажешь…

– Тогда поведаете мне ее за ужином.

– А ужинать-то нам и нечем, – пристыженно молвила Аня. – Я ничего не успела приготовить.

– Ну тогда пойдемте в ресторан, – пожал плечами Петр. – Я только умоюсь и переоденусь во что-нибудь более удобное…

– Нет, Петр, ты умывайся и переодевайся, – не согласился с ним Сергей. – А мы с Анютой пока на скорую руку что-нибудь приготовим. Я, между прочим, делаю исключительные макароны под грибным соусом. Надеюсь, грибы у нас есть?

Аня радостно кивнула и побежала в кухню. Сергей проводил ее улыбкой, потом направился следом, но Петр перехватил его.

– Все нормально? – спросил он обеспокоенно.

Сергей на миг задумался, потом согласно кивнул. Петра это почему-то не успокоило, но ему ничего не оставалось, как принять утвердительный ответ и пойти в ванную.

Пока он принимал душ, Аня с отцом состряпали ужин из трех блюд. Салат из консервированных креветок с яблоками и морковью, макароны под соусом и десерт из мороженой клубники с йогуртом – на приготовление этого ушло всего пятнадцать минут. Поэтому когда переодевшийся в спортивный костюм Петр вошел в кухню, стол уже был сервирован. Не хватало только вина. Зная, как тесть любит «Кокур», Петр достал из винного холодильника именно его (хотя сам предпочел бы коньяк) и водрузил бутылку в центр стола.

Салат и макароны были съедены, десерт тоже подходил к концу, а Сергей все продолжал рассказ о фамильном камне Шаховских. Он поведал уже обо всем, включая то, о чем Петр сто раз слышал, но все никак не мог остановиться – было видно, как увлекает его история бриллианта и как он хочет отыскать настоящий.

– Я так понял, что вы подняли записи Элеоноры Георгиевны, – вставил-таки слово Петр, воспользовавшись тем, что Сергей отвлекся на «Кокур». – И каковы результаты?

– Пока ничего, – ответила Аня. – Даже никакого намека.

– Но мы в самом начале пути, – ободрил ее отец. – Я едва успел прочесть одну тетрадь…

– Мне кажется, вы не там ищете, – заметил Петр.

– У тебя есть какие-то мысли на этот счет?

– Есть одна, – кивнул он, вставая из-за стола и наливая себе коньяка – от сладкого вина и не менее сладкого десерта его подташнивало. – Я помню, вы говорили, будто Элеонорина мать зарыла фамильные сокровища в гробнице прадеда, так? – Сергей подтвердил. – В тот же день она погибла от руки пьяного красноармейца, правильно? – Тесть опять кивнул. – И вот теперь вопрос: как Элеонора узнала, где их надо искать? Сказать ей об этом было некому, догадаться она тоже не могла, значит, мать оставила ей какое-то письмо…

– Было письмо, вернее, записочка.

– И наверняка княгиня ее где-то спрятала, чтобы она не попала в чужие руки.

– Ксения (так звали маму Элеоноры) засунула ее в свой медальон, а его повесила на шею новорожденной дочери. Когда девочку вернули отцу, он снял украшение – цепочка была довольно массивной, она натирала нежную кожу ребенка, – и его куда-то засунули. Нашли только через несколько лет и отдали Элеоноре, чтобы у той была хоть какая-то память о маме, тогда-то записка и обнаружилась…

– И где этот медальон сейчас?

– Аня, где? – переадресовал вопрос Сергей.

– Не знаю, я его никогда не видела…

– Его не было в той собаке, со всем остальным наследством?

– Нет.

– Странно… – протянул Сергей озадаченно. – Сестра очень дорожила этим медальоном, она не могла его ни потерять, ни продать…

– Вот в нем послание и надо искать, – высказал свое мнение Петр. – Я уверен, Элеонора поступила так же, как ее мать.

– Но Ксения-то медальон не прятала!

– Некогда ей было прятать. А вот у Элеоноры Георгиевны было полно времени, а уж желания составить как можно больше шарад для наследников и подавно… Помню я, как Аня собаку искала!

– Твоя подсказка нам поиски не облегчает, – проворчал Сергей. – Попробуй его теперь отыскать, когда после смерти сестры прошло два с лишним года: квартира, в которой она последнее время жила, продана, земля в «Усадьбе» тоже…

От беседы Сергея отвлек звонок сотового телефона. Глянув на экран, он шепнул: «Марк» и взял трубку. Разговор с ассистентом длился недолго, минуты три. Закончив его, Сергей радостно воскликнул:

– Наконец появились хорошие новости. Две! Нет, даже три. Первая – Марк нашел эксперта, специалиста по драгоценным камням, великолепно разбирающегося в антиквариате. Вторая – он согласен встретиться с нами завтра в десять утра. И третья, сама замечательная, – эксперта зовут Андрей Саввич Львов, и он сын того Львова, который, по моему мнению, совершил подмену камней!

Часть II

День второй

Сергей Отрадов

Андрей Саввич Львов оказался совсем не таким, каким его представлял себе Сергей. Хорошо помня его папеньку, надменного старика в английском твиде, Отрадов ожидал увидеть перед собой худого холеного мужчину с серебристой шевелюрой и смуглой кожей. Андрей же Саввич хоть и не был прямой противоположностью папеньки – эдаким лысым коротышкой, – но совсем на него не походил. Полнотелый блондин, дорого, но как-то безалаберно одетый, он производил впечатление человека приятного, но недалекого. При взгляде на его простоватое лицо с носом-пуговкой никто бы не подумал, что Львов доктор наук, всемирно известный исследователь, а кроме того, весьма удачный бизнесмен (Андрей Саввич владел компанией «Золотоносная жила», производящей изделия из драгоценных металлов). Он больше походил на малоуспешного бухгалтера или заводского технолога, и в нем не было даже капли отцовского лоска.

– Что, не похож я на папеньку? – усмехнулся Львов, заметив пристальное внимание Отрадова.

– Нисколько, – честно ответил Сергей.

– Знаю и сожалею.

– Почему сожалеете? – поинтересовалась Аня.

– Папенька был удивительно хорош собой: строен, смугл, кудряв. Он пленял женщин одним лишь взглядом своих черных глаз. Поэтому женат был шесть раз, в отличие от меня, старого холостяка…

– Женитесь еще, какие ваши годы, – весело сказала Аня. – Вон папа в семьдесят один первый раз под венец пошел. А вам-то лет сорок…

– Пятьдесят три, деточка, но за комплимент спасибо! – Львов указал гостям на кресла, предлагая сесть. Когда Аня и Сергей сели, Андрей Саввич последовал их примеру и все с той же приветливой улыбкой спросил: – Ну-с, господа, с чем пожаловали?

Сергей вкратце изложил суть проблемы. А чтобы не быть голословным, достал из портфеля «улики» – компьютерные распечатки и само колье. На фотографии Львов взглянул лишь мельком, буркнув «это потом», а вот украшение его очень заинтересовало. Взяв его в руки, Андрей Саввич, долго рассматривал камни, особенно центральный, после чего вынес вердикт:

– Вы зря волновались. Колье – настоящий антиквариат, а камень – настоящий бриллиант.

– Как? – округлила глаза Аня. – Он же разбился!

– Ну и что?

– Но ведь бриллиант один из самых прочных минералов. Он очень тверд…

– Только к царапанью, голубушка. Но чрезвычайно хрупок и может расколоться от легкого удара, а вы, как я понял, уронили его на кафельный пол…

– Значит, камень настоящий? – уточнил Сергей.

– Совершенно верно.

– И какова его ценность?

– Ценность довольно велика, ведь это сорокакаратный бриллиант. Правда, он мутноват и не очень хорошо огранен, а это сильно его удешевляет. Ведь главные критерии оценки бриллиантов: это вес, цвет, чистота и огранка. И тут подкачали сразу два последних… Особенно огранка! – Андрей Саввич вытащил из верхнего ящика стола лупу и стал рассматривать камень уже в нее. – Топорная работа, скажу я вам. И уж конечно, не старинная…

– То есть перед нами не императорский презент?

– Нет, что вы! Это обычный якутский алмаз. А ваш был индийский.

– Откуда вы знаете, вы же его не видели?

– Сергей Георгиевич, голубчик, ну не вы ли только что сказали, что его вашему предку преподнесла Екатерина Великая, умершая в 1796 году?

– Да, но я не…

– А вы разве не слышали о том, что история алмазов делится на два периода – до открытия южноафриканских копей и после?

– Нет.

– Ну что ж, вам простительно, – кисло улыбнулся Львов. – Но я вас все же просвещу.

– Сделайте милость.

– В первый период алмазы добывались только в Индии. В копях Голконды. Крупные минералы, естественно, попадались не так часто, поэтому больших бриллиантов было немного. Но в конце XIX века открыли богатейшие прииски в Африке, и там стали обнаруживать алмазы, намного превосходящие индийские, в таких количествах, что они перестали считаться большой диковинкой… – Он вопросительно посмотрел на Отрадова. – Понимаете, к чему я веду?

– Конечно, понимаю. Во времена Екатерины алмазы добывались только в Индии, – буркнул Сергей, про себя же подумал, что подвести его к этому выводу можно было более коротким путем.

– Совершенно точно.

– Значит, знаменитый «Орлов» тоже индийский алмаз? – спросила Аня, которую в отличие от отца всерьез заинтересовала эта тема.

– Да, и очень древний. Ему более четырехсот лет.

– Я читала, что изначально он был вставлен в глазницу статуи Будды?

– Брамы, – поправил Львов. – Потом он был украден из храма одним французом и продан капитану английского корабля. После многих перипетий бриллиант попал в руки князя Григория Орлова – тот купил его за баснословные деньги, четыреста тысяч рублей, и преподнес Екатерине Великой. Та, в свою очередь, повелела вправить его в серебро и укрепить на верхней части державного скипетра! – Андрей Саввич так воодушевился, что встал, как лектор, у стола, и принялся вещать с захватившим Аню пылом: – Я должен вам сказать, что по-настоящему знаменитыми являются именно индийские бриллианты. Куда до них африканским или бразильским, пусть и превосходящим их размерами! Взять, например, самый большой в мире камень. Он называется «Звезда Африки» или «Куллинан-I». Вес его 530 карат. Это почти в три раза больше, чем масса «Орлова». Но как неинтересна его история! Алмаз нашли, разделили, обработали, и им ныне владеет королева Англии. То ли дело «Регент» или, скажем, «Шах»! Я уж не говорю о «Хоупе», о котором можно триллер написать! Не камень – маньяк-убийца! Было бы время, рассказал бы вам…

– Расскажите, пожалуйста, – взмолилась Аня. – Это так интересно…

– Ну хорошо, – быстро согласился Львов, которому, судя по всему, очень хотелось поделиться захватывающей историей «маньячного» камня. – Этот бриллиант (тогда еще алмаз в 112 карат!) так же, как и «Орлов», был вынут из статуи индийского бога и привезен в подарок королю Людовику XIV. Вместе с ним в Европу пришла чума, и многие уже тогда сочли, что в этом вина индийского камня. Но «король-солнце» не прислушался к общему мнению, велел огранить алмаз и вскоре умер – танцуя, распорол ногу гвоздем и скончался от гангрены. Алмаз достался Людовику XVI и его жене Марии-Антуанетте, которые, как вы знаете из истории, были обезглавлены…

Аня этого не знала, но уверенно закивала, чтоб не выглядеть дурой. А Львов продолжил:

– В 1792 году бриллиант пропал из сокровищницы французских королей и появился на лондонском аукционе в 1830 году. Его купил банкир Генри Филипп Хоуп (так что имя его пошло не от «хоуп» – надежда, а от фамилии владельца), которому бриллиант принес одни несчастья – сам он скоропостижно умер, сын был отравлен, а внук кончил жизнь в нищете. С тех пор «Хоуп» постоянно менял хозяев и неизменно приносил им одни несчастья. Например, султан Египта Абдул Гамид подарил алмаз своей любовнице, и ее убили, а его лишили титула. Следующую владелицу «Хоупа» застрелил любовник, подаривший ей этот самый бриллиант. Супруги, заполучившие его потом, погибли вместе с «Титаником».

Андрей Саввич торжественно замолчал, чтобы слушатели могли прочувствовать трагизм момента, после чего возобновил рассказ, заинтересовавший даже Сергея:

– Эвелин Маклин, ставшая новой обладательницей сокровища, купила его у ювелира Картье за немыслимые по тем временам деньги – 187 тысяч долларов. Ее предупредили о проклятии, но женщина так хотела заполучить его, что ее это не остановило, правда, Эвелин отнесла камень в церковь, чтобы снять с него «порчу». Но это не помогло! Ее муж попал в психушку, брат погиб, сына сшиб автомобиль, дочь отравилась лекарствами. Однако и после смерти самой миссис Маклин проклятие не оставляло семью – ее внучка умерла при невыясненных обстоятельствах, едва разменяв четверть века (и это еще одно загадочное совпадение, так как Эвелин купила «Хоуп» именно в возрасте двадцати пяти лет). Но и это еще не все! Оказалось, что камень может нанести вред не только своему владельцу или члену его семьи, но и любому, прикасавшемуся к нему. Например, тот, кому алмаз обязан своим появлением в Европе, Жан Батист Тавернье, был растерзан собаками, а простой посыльный, доставлявший «Хоуп» в Смитсоновский институт (где он находится поныне), попал под грузовик. Правда, он выжил, но сгорел его дом, похоронив под собой жену…

– Ужасно! – ахнула впечатлительная Аня.

– И не говорите! – поддакнул Львов. – Но не менее страшна и судьба владельцев «Кох-и-нора»!

– «Кох-и-нор» – это вроде бы фирма, производящая канцелярские изделия, – заметил Сергей, вспомнив ластики и карандаши, которыми пользовался в последнее время.

– «Кох-и-нор» – это в переводе с фарси «Гора света». Алмаз с таким именем был найден в той же Голконде еще в двенадцатом веке. Он триста лет находился в руках правителя Великих Моголов. Великие Моголы считали, что он охраняет их власть, и очень им дорожили. А страх потерять его свел с ума многих. Например, Надир-Шаха, который в итоге был убит собственной стражей. Но и остальным владельцам камня не очень повезло. Из восемнадцати обладателей «Горы света» часть была предательски умерщвлена, часть погибла в боях, часть скончалась от страшных недугов.

– Где он теперь?

– Теперь «Кох-и-нор» собственность Британии. Он венчает королевскую корону!

– Теперь понятно, почему монархия в Британии трещит по швам, – усмехнулся Сергей. – Одно удивительно, как королева-мать дожила до ста лет…

– Да, а вот скажите, Андрей Саввич, – влезла в разговор Аня. – Неужели все знаменитые бриллианты прокляты?

– Нет, что вы! Есть такие, что как раз приносят удачу…

– Это какие, например?

– Вы слышали когда-нибудь о бриллианте «Санси»? – вопросом на вопрос ответил Андрей Саввич.

– Нет, – в унисон ответили Сергей с Аней.

– Ну как же так! Это ж знаменитейший камень! Его судьба даже обыгрывалась в книге Рыбакова «Бронзовая птица»… – Львов нервно вскочил и заходил по комнате. – Им, как «Кох-и-нором» и «Шахом», изначально владели индийские правители. Причем, по легенде, носивший его становился неуязвимым. Поэтому завладевший им герцог Бургундский велел вправить его в свой шлем и стал одерживать победу за победой. Однако в бою шлем был потерян, и герцог погиб на следующий же день. А найденный швейцарскими солдатами камень был продан за копейки (вояки совершенно не представляли его ценности!) французскому послу при дворе Оттоманов барону Де Санси. И блестящая карьера, которую он сделал впоследствии (стал первым министром Франции), многими приписывалась влиянию магического камня. Еще им владел знаменитый кардинал Мазарини, король Людовик XVI, лорд Астор, благосостояние которого не поколебали ни кризисы, ни войны. Именно Асторы продали «Санси» Лувру за миллион долларов, там он хранится и поныне. Если захотите, сможете его увидеть в Галерее Аполлона.

– Мне бы очень хотелось! – восторженно воскликнула Аня. – Давай, папа, съездим весной в Париж, посмотрим на знаменитый камень…

– Меня знаменитые камни не волнуют, – пробурчал Сергей. – Только наш, фамильный, который мы пока не знаем, где искать…

– Тут я вам ничем помочь не могу, – развел руками Львов. – С папенькой своим я не общался с детства (он как ушел от мамы к другой женщине, так обо мне и забыл), поэтому подтвердить или опровергнуть вашу версию о том, что именно он совершил подмену, не в моих силах. Но если еще понадобится консультация, милости прошу…

– Проконсультируйте нас насчет нашего камня.

– Как я могу, ведь я его ни разу не видел?

– Есть фотография. Вполне сносная. Ее сделали, когда составляли опись коллекции. Тут камень еще настоящий.

Львов взял протянутый ему снимок и, положив перед собой, принялся его изучать.

– Что скажете, Андрей Саввич? – спросил Сергей, заметив на лице Львова легкое удивление.

– По фотографии судить крайне сложно, но, думаю, ваш камень чрезвычайно хорош и ценен. – Львов взял лупу и стал рассматривать изображение бриллианта. – Сколько, говорите, в нем карат?

– Столько же, сколько в подмененном. Сорок или чуть больше.

– Он действительно индийский, это видно по огранке, но насчет чистоты и цвета сказать затрудняюсь…

– Все, кто видел его, утверждали, что он был удивительной чистоты и имел глубокий синий цвет.

– Если это действительно так, то могу вас поздравить. Вы владеете (будем надеяться, что вы его все же отыщете) настоящим сокровищем! – Львов еще раз полюбовался на фотографию бриллианта. – Если надумаете его продать, не продешевите, но тут я смогу вам помочь, оценив его и назвав реальную цену…

– И сколько он может стоить? – полюбопытствовала Аня.

– Миллионов пять или чуть меньше, – ответил ей Сергей.

– Пять? – хмыкнул Львов. – Да вы, что, смеетесь? Цена этого камня не менее двадцати миллионов. А если он так безупречно хорош, как вы утверждаете, то за него можно выручить и пятьдесят!

Эдуард Петрович Новицкий

Вульф вошел в квартиру, ставшую временным пристанищем его сына, и огляделся. Скромненько, если не сказать, бедно. Дешевые обои, мебель советских времен, синтетические паласы и никакого тебе восточного колорита. Даже не верилось, что Ли-Янг и Чен выросли в этой неказистой «двушке», и уж совсем невозможно представить, как они жили в ней, будучи взрослыми (брат покинул ее два года назад, сестра следом: он переехал к Гоше, она к Эдику), – тут не было ничего, что так необходимо человеку: телевизора, стиральной машинки, водонагревателя, не говоря уже о бытовой технике. Ли-Янг говорила как-то, что жила очень небогато, но Вульф и не представлял, насколько. Оказывается, они с братом даже на нормальный холодильник не могли наскрести – тот, что стоял в кухне, был так стар, что для придания ему более-менее пристойного вида его пришлось выкрасить белой краской и украсить разноцветными магнитиками.

Вульф подошел к нему, открыл дверку. На искривленной алюминиевой полке одиноко стола вспоротая ножом банка сгущенного молока. Эдуард Петрович заглянул в морозилку и обнаружил в ней пачку дешевых пельменей. Негусто, подумалось ему, для почти состоявшегося миллионера.

Захлопнув холодильник, Новицкий прошелся по кухне, но, не найдя ничего заслуживающего внимания, перешел в спальню. То, что именно в ней обитал Дениска, стало ясно сразу: на трельяже всевозможные средства гигиены, на стуле гора чудовищных рубах с жабо и оборками, на батарее сушатся золоченые «казаки» со шпорами, а на стене висит плакат с изображением хорошенького юноши в образе херувима. Это был Дусик, вернее, Дэнис, снятый в период своего успеха, тогда он действительно походил на ангелочка, в последнее же время (если судить по посмертной фотографии) скорее на пожилого гномика – его лицо оставалось детским, но морщинистым, как у старичка…

Вульф тяжело вздохнул и прошел к письменному столу, на котором были разбросаны книги и бумаги. Сел на стул, подвинул к себе первую попавшуюся на глаза книгу, прочел название «Огнестрельное оружие. Краткий справочник», задумался. Зачем Дусику понадобился пистолет, он еще мог предположить, но на кой черт ему этот справочник? Интересоваться огнестрельным оружием не в Денискином духе. Он даже в детстве в войнушку не играл, больше с сестрой в дочки-матери. Да и свое покушение на Аню он совершил с ножом, а не с пистолетом… Значит, книга принадлежит Чену, он же говорил, что разбирается в оружии. Сделав этот вывод, Эдуард Петрович отложил справочник, но на глаза ему тут же попался еще один – «Знаменитые пистолеты», заложенный пластмассовой линейкой на разделе «Браунинг».

– Панцирь! – крикнул Новицкий, подзывая одного из своих охранников. Когда тот примчался на зов, приказал: – Обыщите квартиру, только аккуратно, ищите коробку от «браунинга»…

Пока ребята обыскивали стенку и внутренности дивана, он рылся в верхнем ящике стола. В основном там лежали потрепанные брошюры по йоге, старые кассеты да пожелтевшие фотографии маленьких узкоглазых ребятишек, жутко похожих друг на друга, – Чена и Ли-Янг. В другой раз он обязательно бы задержал на них взгляд, но теперь было не до того. Переворошив все три ящика и не найдя ни в одном из них ничего такого, что могло принадлежать Дусику, Вульф перешел к стулу с вещами и стал перетряхивать их.

– Нашел, Эдуард Петрович! – вскричал Панцирь, спрыгивая со стула, на котором стоял, чтобы дотянуться до антресолей под потолком. – Только не коробку от «браунинга», а патроны к нему.

Вульф взял из его рук тряпичный мешок, в котором действительно лежали патроны, но, ничего не понимая ни в пистолетах, ни в пулях, спросил:

– Они точно для «браунинга»?

– Точно.

Эдуарду Петровичу это ни о чем не говорило, но он поверил Панцирю на слово.

– Там еще оружейная смазка есть, – сообщил тот. – Будете смотреть?

Вульф отрицательно мотнул головой. Зачем смотреть, если и так все ясно. Чен его обманул. «Браунинг», найденный в кадке с пальмой, принадлежал ему. И вывод, который из этого можно сделать, наводил на столь нехорошие мысли, что Новицкий решил пока на нем не зацикливаться. Сначала надо поговорить с парнем начистоту, а уж потом…

– Эдуард Петрович, – окликнул Вульфа второй охранник, Цыпа. – Я тут интересные фотки нашел, посмотрите…

Цыпа протянул Вульфу прозрачный файл, в который были всунуты фотографии. Их было немного, всего четыре. Но они действительно были интересными! Особенно одна, на которой был запечатлен сам Эдуард Петрович. Снимок был сделан недавно – на нем он красовался в белой кожаной куртке, подбитой енотом, которую купил только в этом месяце. Фотографировали его издали (когда он выходил из своего дома), но съемка производилась очень качественным аппаратом – на лице были видны все родинки и морщинки. Другие снимки были такими же образцовыми. На одном оказалась Ева, также снятая в момент выхода из подъезда, на втором Аня Моисеева, шагающая к машине, а вот на третьем…

На третьем был Слава! Об этом свидетельствовала подпись в верхнем углу снимка. Крупно, размашисто красным фломастером на фотографии было выведено слово «СЛАВА», а от него шла стрелка, конец которой указывал на человека, изображенного на ней. Только это был не мужчина, а женщина…

Женщина, которую Эдуард Петрович прекрасно знал!

Аня

Отец спал. Спали и животные, разморенные сытным обедом. Бодрствовала одна Аня: отправив посуду в машину, она пошла на лоджию, где у нее была оборудована оранжерея, и принялась опрыскивать орхидеи. Но, обработав лишь половину цветов, вынуждена была уйти – от запаха орхидей ее стало подташнивать.

В комнате она включила кондиционер, подставила под прохладную воздушную струю лицо и вдохнула полной грудью. Стало полегче, но все равно тошнило. Тогда Аня сбегала в кухню, налила себе стакан ледяного грейпфрутового сока, залпом выпила. Когда приятная горьковато-сладкая жидкость перетекла в желудок, девушка вздохнула с облегчением – мутить перестало. Несколько секунд Аня прислушивалась к своим ощущениям, но вдруг новая волна тошноты сотрясла желудок и ринулась вверх… Девушка, зажав рот рукой, бросилась в туалет. К счастью, добежать она успела, и вырвало ее прямо в унитаз.

Когда желудок исторг из себя все, что в нем было, Аня поднялась с коленей, на которых стояла возле унитаза, перетекла к раковине, умылась. С облегчением отдышавшись после умывания, Аня вытерла лицо и направилась к двери, но остановилась на полпути. Постояв секунд пять, она вернулась к умывальнику, раскрыла висящий над ним ящик, достала из него экспресс-тест на беременность, пробежала глазами по упаковке.

– Одна полоска – беременности нет, – прочла она вслух. – Две – есть.

Вскрыв коробку, Аня вытряхнула на ладонь узкую пластинку с красными стрелочками, но к тестированию приступила не сразу, сначала дотошно изучила инструкцию. Разобравшись, как ей надлежит действовать и сколько времени ждать результатов, Аня направилась к унитазу. Проделав нехитрую процедуру, она стала ждать, когда истекут пять минут. Все это время тест, как ему и положено, лежал на плоской сухой поверхности, а Аня шагала от одной стены к другой и обратно. От нервного напряжения ее потряхивало, и ужасно хотелось поскорее увидеть результат (как говорил ей отец, «лучше умереть и быть спокойным, чем жить и волноваться»), но девушка упорно выжидала положенное время. Наконец пять минут истекли. Аня, едва дыша, подошла и взяла тест кончиками пальцев. Прошептав: «Господи, помоги!» – поднесла к глазам.

Белую поверхность пересекали две полоски. Что это означало, Аня от волнения забыла, и ей пришлось достать из урны коробку и вновь прочесть инструкцию. Когда слова перестали расплываться, Аня прочла вслух:

– Одна полоска – беременности нет. Две полоски – беременность есть.

Смысл слов не сразу дошел до нее, но когда это произошло, Аня сползла по стене и заплакала, хохоча и повторяя: «Две полоски, две полоски!»

Сколько она пробыла в эйфории, Аня не могла сказать. Но когда очнулась, оказалось, что ее кто-то зовет. Вскочив с пола и едва не упав из-за резкого подъема, она засунула тест в карман и бросилась в коридор.

– Аня, ты где? – донесся из прихожей голос мужа.

– Я тут! – откликнулась Аня, выбегая к нему и бросаясь на грудь.

Такой бурной радости Петр от жены не ожидал, поэтому несколько удивленно спросил:

– Ты чего это?

– У меня радость! – Она обхватила его талию еще крепче. – У нас радость…

– Приятно слышать, – улыбнулся он, отрывая жену от себя. – Только давай ты сообщишь ее через минуту, мне надо переодеться. – Петр отстраненно чмокнул Аню в висок и торопливо направился в гардеробную. – Понимаешь, я на пиджак кофе пролил, запасной костюм Катя забыла из химчистки забрать, а у меня сегодня вечером важная встреча…

Он стал методично передвигать вешалки, выбирая, какой костюм надеть. Выбрав серый от Брионии, Петр снял его с плечиков и протянул Ане, чтоб та подержала, пока он будет раздеваться.

– Так что там у нас за радость? – спросил Петр, быстро разоблачаясь. – А где Сергей Георгиевич?

– Спит.

– Как пить дать, кошаки у него под боком, – усмехнулся он и, скинув брюки, взял у жены другие. – Ну что ты молчишь? Выкладывай свою новость.

Но Ане не хотелось выкладывать (что за слово дурацкое!), она мечтала ею поделиться! И не в такой обстановке: когда тебя почти не слышат, а муж стоит перед тобой со спущенными штанами…

– Я лучше вечером тебе скажу, – произнесла Аня едва слышно. – За ужином.

– Я поздно вернусь.

– Я подожду. И приготовлю что-нибудь вкусненькое. Твой любимый салат с авокадо, например…

– Не надо, Анюта. Я приду сытый – у меня деловой ужин… – И тут, заметив наконец, как его жена расстроена, перестал возиться с молнией и переключил внимание на Аню. – Ну что ты так погрустнела? – ласково спросил он. – Была такой веселой, когда меня встречала… – Он дотянулся до ее щеки губами и несколько раз нежно поцеловал, едва касаясь бархатистой кожи. – Это из-за того, что я поздно вернусь? Если так, я постараюсь освободиться пораньше…

– Нет, нет, Петр, не надо, – запротестовала Аня, как всегда, растаяв от его поцелуев. – Мы с папой поужинаем и пораньше ляжем спать…

– Тогда ты просто обязана сказать мне, что у нас за радость, прямо сейчас.

– У нас… – Она покраснела и спрятала глаза, почему-то смутившись. – У нас будет…

Последнее, самое долгожданное слово так и не успело слететь с языка. В тот момент, когда она собралась с духом, чтобы его произнести, у Петра зазвонил сотовый.

– Извини, – бросил он жене, хватая телефон. – Я жду важного звонка, должен ответить… – Он поднес аппарат к уху. – Слушаю. – Пауза. – Кто это? Ева, вы? Да, да, говорите…

Услышав имя, Аня вздрогнула, догадавшись, какая именно Ева звонит ее мужу. Ева Шаховская, певица, она же Ефросинья Новицкая, внучка Элеоноры, дочь Эдуарда Петровича и Анина двоюродная племянница. Родственница! И соперница… Давняя и незабытая. Хотя Аня уверена, что между Евой и Петром ничего не было, она чувствовала – они неравнодушны друг к другу. При появлении Евы в глазах Петра вспыхивал животный блеск, а Евино лицо становилось неотразимо порочным при взгляде на Петра. Аня заметила эту их реакцию друг на друга еще два года назад, но тогда по неопытности не сумела распознать ее природу. Теперь же, став женщиной, она может с уверенностью сказать: между ее мужем и Евой Шаховской есть мощное сексуальное притяжение. Они хотят друг друга! Он хочет ее! Да так, как никогда не хотел свою жену, которую любил и ценил, но… Ни разу Аня не поймала на себе такой взгляд, каким Петр тайком посматривал на Еву. Даже когда ее показывали по телевизору, он не мог сдержать своего вожделения. Нет, ему-то казалось, что у него это прекрасно получается, только Аня замечала, как темнеют его светлые глаза (это всегда происходило, когда он возбуждался), а по щекам разливается румянец…

Кто бы знал, как Аня боялась таких моментов! Она из-за этого все праздничные концерты пропускала. Не включала телевизор, когда по нему показывали рейтинги самых сексуальных, красивых, модных, талантливых певиц – знала, в каждом шоу будет сногсшибательная Ева. А «Муз ТВ» Аня вообще вырубила. Она бы и ящик выбросила, лишь бы красивое Евино лицо не мелькало в нем…

И вот теперь Ева звонит Петру!

– Ева, объясните все спокойно, – донесся до Ани сквозь шум в ушах строгий Петин голос. – Я ничего не понял.

Та, по всей видимости, стала объяснять. Петр слушал внимательно и напряженно. На его лице застыло выражение профессиональной сосредоточенности, но Ане все равно казалось, что в нем проявляется еще что-то, а в глазах нет-нет да вспыхивают те самые искорки…

– Все, теперь понятно, – проговорил Петр, нахмурившись. – Я подъеду, ждите. – Он выхватил из Аниных рук пиджак и стал торопливо надевать. – Все, до встречи.

– Это кто? – спросила Аня, едва он отсоединился. Конечно, глупо было задавать вопрос, на который знаешь ответ, но она ничего не могла с собой поделать.

– Клиентка.

– Ее зовут Ева? – с мазохистским упрямством продолжала допытываться Аня.

– Ты же сама слышала, – пожал он плечами и, на ходу поправляя галстук, заспешил в прихожую. – Это Ева Новицкая.

– Я не знала, что она твоя клиентка… Ты мне об этом не говорил.

– Она обратилась ко мне только вчера.

Он двигался так стремительно, что будь их квартира поменьше, Петр был бы уже за дверью. Но так как длина коридора этого не позволяла, Аня успела его догнать и задать еще один вопрос:

– У нее что, проблемы?

– Убит Денис Новицкий, и милиция подозревает Еву. Сейчас, например, ее вызвали для допроса и дактилоскопии, и я, как адвокат, должен присутствовать…

– Денис мертв? – удивленно ахнула Аня. – А я даже не знала, что он вышел из тюрьмы.

– Я не стал тебе говорить, чтобы не бередить твою память. Он вышел два с половиной месяца назад, а вчера был убит в подъезде Евиного дома.

Петр, уже дошедший до двери, развернулся, вскользь чмокнул Аню куда-то в ухо, схватил с вешалки дубленку и шагнул за порог. О том, что жена собиралась поделиться с ним радостной новостью, он и не вспомнил.

Сергей Отрадов

Сергей проснулся от боли, это Авось, потягиваясь, вонзил в него свои когти. Скинув кота на пол, он полежал немного, чтобы пробудиться окончательно. Когда сна не осталось ни в одном глазу, Сергей встал. Натянув спортивные штаны, вышел из спальни.

В квартире стояла тишина. Сергей решил, что Аня ушла на работу (она собиралась сегодня заскочить в магазин), и направился в кухню, чтобы сварганить себе что-нибудь поесть. Кошки помчались следом, урча в предвкушении скорого пира, приотстал только Данилка, замешкавшись в прихожей, где находилось его любимое лакомство – хозяйкины тапки.

Когда Сергей вошел в кухню, то очень удивился, обнаружив там дочь. Аня, сгорбившись, сидела на высоком стуле и напоминала всем видом птичку на жердочке: то ли синичку, то ли воробушка. Перед ней стояла чашка с остывшим кофе, но она не пила его, а только помешивала, механически водя ложкой по кругу.

– Анюта, – окликнул ее Сергей. Но дочь не услышала, так была погружена в свои мысли. Пришлось подойти к ней вплотную и, положив руку на плечо, повторить: – Анюта, очнись.

Аня вздрогнула и подняла на отца огромные, полные невыплаканных слез глаза. Увидев ее несчастное личико, Сергей не на шутку встревожился.

– Что с тобой, дочка? – взволнованно спросил он, опускаясь перед ней на корточки и заглядывая в глаза, из которых начали капать крупные, как жемчужины, слезы. – Что случилось? Кто тебя так расстроил?

Она замотала головой – никто.

– Почему тогда ты плачешь?

– Я не плачу, – шмыгнула носом Аня и действительно перестала лить слезы. – Просто мне вдруг стало грустно… – Она вытерла нос рукавом и вымученно улыбнулась. – У меня все нормально, пап. Честно…

– Ну тогда давай покушаем. Я есть хочу. – Он поднялся, подошел к холодильнику и, открыв дверку, стал изучать его содержимое. – И что у нас есть поесть? Та-ак. Суп не хочу. Мясо не хочу. Рыбу хочу, но ее нет… Сбегать, что ли, в магазин? Или у кошек украсть? Ты вроде бы им минтай покупала…

– У меня будет ребенок, – услышал он тихий дочкин голос и не сразу понял, что она сказала, переспросил:

– Что ты сейчас?..

– Я беременна, пап.

Сергей выпустил дверку холодильника и под ее хлопок резко обернулся. Аня смотрела на него и робко улыбалась. Вид у нее при этом был гордый, но немного растерянный. Как у двоечника, получившего пятерку и не до конца понимающего, как это у него получилось…

– Анюта, это здорово! – вскричал Сергей, бросаясь к ней и подхватывая со стула, чтобы закружить по кухне. – Я так рад за тебя… За вас! Ну и за себя, конечно, – наконец я стану дедушкой! – Он усадил смеющуюся Аню на кухонный стул и, встав напротив, спросил: – Как прореагировал Петр?

– Он еще не знает, – ответила она, погрустнев. – Я хотела ему сказать, но он так торопился на работу…

– Ничего, скажешь вечером.

– У него деловой ужин, и он поздно вернется.

Сергей внимательно посмотрел на дочь и, заметив, что ее глаза опять наливаются слезами, сказал ласково:

– Не стоит расстраиваться из-за такой ерунды.

– Понимаю, но… – Она зажмурилась, и слезы потекли из-под опущенных ресниц. – Я боюсь, пап! Я так боюсь…

– Это естественно, все женщины боятся рожать…

– Рожать я как раз не боюсь, – мотнула головой Аня.

– Тогда чего же?

– Боюсь, что Петр меня разлюбит, – выпалила она. – Когда я стану толстой, неповоротливой. Когда мои черты расплывутся, а ноги отекут…

– Ну во-первых, не у всех лица расплываются, – начал протестовать Сергей, но она ему не дала договорить:

– Придет время, когда я не смогу заниматься с ним любовью, а Петр очень темпераментный мужчина и не сможет терпеть. Да и зачем? Если кругом столько красивых женщин: стройных и сексуальных, не то что его жена-моржиха…

– Остановись, Аня, – оборвал ее Сергей. – И послушай меня. – Он взял ее треугольное личико в ладони, приблизил его к себе так, что их носы соприкоснулись, и заговорил полушепотом: – Если он тебя любит, а он тебя любит, то не променяет ни на кого – ты, толстая, отекшая, с вздутыми венами на ногах, все равно останешься самой желанной женщиной на свете. Я говорю так уверенно, потому что знаю это на собственном опыте. – Он убрал руки от ее лица, сел на высокий стул и продолжил: – Ты знаешь из бабушкиных дневников, что мы с ней любили друг друга. Вернее, любил ее я, с детства и до старости, и смог этим своим чувством заразить и ее. Именно заразить, потому что его иначе как болезнью не назовешь. Если единокровные брат и сестра стали любовниками, уже противоестественно, а коль они решились завести ребенка – это просто тяжкий грех. Плодом нашего греха стала дочь Полина, которую ты могла видеть в Васильковском доме инвалидов. Девочка родилась абсолютно ненормальной, чего можно было ожидать, только мы с Линой надеялись на чудо и ждали появления ребенка с надеждой и радостью… – Сергей перевел взгляд с лица дочери на портрет Элеоноры и грустно улыбнулся. – Лина очень трудно переносила беременность. Она была уже не юной, к тому же ей приходилось скрывать свое положение от всех и вести привычный образ жизни. Она уставала, мучилась токсикозом и болями в спине. Когда срок был уже такой большой, что живот невозможно было замаскировать одеждой, мы с ней уехали под Рязань, где в глухой деревушке у нас была дачка. Там Элеонора провела два месяца перед родами (муж ее в это время был в загранкомандировке, а детей она отправила на все лето на юг). Выглядела она тогда не лучшим образом: ее разнесло, черты потеряли четкость, веки постоянно отекали, волосы потускнели, лицо покрыли пигментные пятна. Я знал, как трепетно Лина относится к своей красоте, поэтому, чтобы не расстраивать ее, выбросил все имеющиеся в доме зеркала, и о своей внешности она могла судить только по моим словам и глазам. Я твердил ей каждый день, какая она красивая, как идет ей полнота и как нежна стала ее кожа. И она верила мне, потому что мои глаза не лгали. Да, Аня, для меня она действительно оставалась прекрасной! И желанной. Я хотел только ее. А когда Лина перестала заниматься со мной сексом (а перестала она, будучи на пятом месяце), я не искал никого на стороне, хотя женщины меня всегда любили и найти себе любовницу я мог очень легко…

Аня слушала его с таким напряженным вниманием, что обкусала все губы. А когда он замолчал, чтобы перевести дух, она сказала с прежней грустью:

– Такой любви, какую ты испытывал к Элеоноре, сейчас не существует. Теперь другое время и другие мужчины.

– Ерунда! Мужчины всегда одинаковые: самовлюбленные скоты, и я не исключение. Но любовь нас возвышает и делает лучше… – Он крепко сжал ее холодные пальчики своими большими теплыми руками. – Не сомневайся в нем, Аня. Петр любит тебя по-настоящему и не причинит тебе боли…

– Спасибо, пап, – сказала она тихо и улыбнулась уже не так печально, как до этого. – Не знаю, что бы я без тебя делала…

Он ободряюще ей кивнул и поцеловал в лоб. Про себя же подумал, что у Ани есть основания для беспокойства. От Сергея не укрылась легкая прохладца в отношении зятя к дочери. Нет, Петр ее не разлюбил, но поостыл. Раньше, помнится, он смотрел на Аню с такой безграничной нежностью и обожанием, что Сергей умилялся, а теперь во взгляде Петра больше сосредоточенности, будто мысли его не здесь, а где-то далеко. Сергей хотел думать, что это связано с работой, но не мог отделаться от нехорошего предчувствия. Нутром бывалого бабника он чувствовал – мысли Петра занимает какая-то женщина, но он и представить не мог, что женщину эту зовут Ева Новицкая, а Аня ему об этом не намекнула.

Ева

С каменным лицом Петр подошел к машине и забрался в нее. Уселся, потянулся к дверке, чтобы ее закрыть, но тут перед ним возникла Ева и схватила его за руку.

– Петр Алексеевич, подождите! – взмолилась она, склоняясь к Моисееву и заглядывая ему в лицо. – Я хочу вам объяснить…

– Объяснять надо было раньше, – отрезал он. – Теперь поздно. Я отказываюсь от сотрудничества с вами, но, если желаете, порекомендую вам другого адвоката.

– Но у нас контракт, так нельзя!

– Я разрываю его. Аванс вам вернут.

– Да что вы так взбеленились? – Ева сорвалась на крик. – Я не обещала вам легкой работы, я сразу предупредила, что…

– Вы мне лгали, – чеканя каждое слово, сказал он.

– Я говорила вам правду. Я не убивала Дусика, клянусь.

Петр с силой выдохнул, растрепав свою аккуратно зачесанную набок челку, и стал похожим на мальчишку. Глядя на него, такого милого, непосредственного, Ева в который раз подумала – а может, он и стоит моей любви? Именно он?

– Ваши клятвы меня не волнуют, – бросил Петр холодно. – Я просил вас рассказать мне всю правду. Всю, Ева! Но вы намеренно скрыли от меня важнейшие факты…

– Вы о чем, Петр Алексеевич? Об отпечатках? Так я сама ничего не знала, мне отец сказал, но я не поверила… – Устав стоять наклонившись, она распахнула заднюю дверцу машины и плюхнулась на сиденье позади Петра. Найдя взглядом в салонном зеркале его лицо, она сказала: – Не знаю, где убийца раздобыл эту пушку. Я не помню, чтоб у кого-то из моих знакомых было оружие…

– Речь не об оружии, – перебил Петр. – А о том, что, когда вы вышли из лифта, Денис был еще жив.

– Откуда вы знаете? – изумилась Ева.

– Ага! Значит, это все-таки правда!

– Да, но…

– Почему же вы солгали? Сказали, что нашли его уже мертвым.

– А это имеет значение?

– Естественно.

– Но он умирал, и я ничем не могла ему помочь…

– Вы могли помочь себе, а теперь все ваши показания трещат по швам.

– Но откуда вам известно, что Дусик был жив? Из экспертизы, что ли?

– Нет, Ева, из показаний соседки.

– Какой еще соседки? Уж не генеральши ли Астаховой?

– Оставьте Астахову в покое, – отмахнулся он. – Кроме нее, в вашем подъезде проживает еще несколько женщин. И вот одна из них, гражданка Милавина с верхнего этажа, показала, что слышала, как вы разговаривали с братом.

– Как она могла слышать, у них дверь бронированная? Через нее ни звука не доносится.

– Она как раз вышла из квартиры – собралась к соседке в гости, но, услышав ваш голос, вернулась домой…

– К астаховскому внуку она собралась! Все в подъезде знают, что она в отсутствие супруга-банкира трахается с молодым консьержем. Пока старуха на посту, они в ее квартире кувыркаются и думают, что никто не знает… – Ева презрительно скривилась. – Вот поэтому она, услышав мой голос, и вернулась домой – чтоб я ее не засекла!

– Пусть так, но это не меняет дела. Вы говорили с братом до того, как он умер. Милавина слышала: вы обратились к нему с вопросом: «Какой Слава? Кто это?» – Петр сурово на нее посмотрел и требовательно спросил: – О каком Славе идет речь?

– Да не знаю я!

– Опять начинаете изворачиваться?

– Я правду говорю – не знаю, – горячо воскликнула Ева, подаваясь вперед. – Дусик, умирая, сказал: «Найди Славу». Я его и спросила, о каком Славе идет речь. Но он не успел ответить – скончался… – Ева уткнулась лбом в спинку сиденья и умоляюще прошептала: – Не бросайте меня, Петр Алексеевич… Пожалуйста, не бросайте…

Несколько секунд стояла гробовая тишина (что при этом делал Петр, Ева видеть не могла), но когда Моисеев заговорил, она услышала именно то, что ожидала:

– Ну хорошо, я буду вас защищать, только обещайте мне больше ничего не скрывать…

– Обещаю, – выдохнула она, поднимая лицо с влажными глазами. – Но я и так уже все вам рассказала…

– Точно? – сурово переспросил он.

– Точно.

– А где вы могли дотронуться до оружия, не представляете?

– Нет. Клянусь.

И, как истинный клятвопреступник, скрестила за спиной пальцы. Она хотела бы сказать правду, да не могла. Пока не могла! Сначала Ева должна сама во всем разобраться, а уж потом сдавать своего любовничка Батыра – ведь именно у него она видела пистолет. Видела и брала в руки, шутливо целясь в него во время любовной игры!

– И все же вы обязаны вспомнить, – продолжал настаивать Петр. – От этого зависит ваша судьба. «Браунинг» не зарегистрирован. Он куплен на черном рынке. А это значит, что его могли купить именно вы. И если мы не сможем доказать обратное, вас арестуют…

– А если я вспомню, то буду спасена?

– По крайней мере, это вам поможет. Даже если владелец «браунинга» будет все отрицать, милиция все равно должна проверить его показания, и, я надеюсь, они раскопают что-нибудь…

Он хотел еще что-то сказать, но затрезвонил Евин телефон, и Петр вынужден был умолкнуть. Вынув мобильник из кармана шубки, девушка посмотрела на экран и сообщила Моисееву:

– Это Гоша, мой продюсер. – После чего нажала сброс и невесело усмехнулась: – Замучил меня совсем! С этой подпиской о невыезде у нас гастроли горят, мы теряем большие суммы, а Гоша терять деньги не привык, вот и требует от меня чеса по московским клубам в новогоднюю ночь… – Она, поморщившись, потерла виски, будто у нее голова раскалывается, хотя, кроме как на усталость, ни на что пожаловаться не могла. – Петр Алексеевич, скажите, мне обязательно в Москве торчать? Меня тут папарацци одолевают, да и не привыкла я Новый год в России отмечать…

Петр резко развернулся и так строго уставился на Еву из-под затемненных очков, что она немного опешила.

– Не вздумайте нарушать подписку о невыезде, – отчеканил адвокат Моисеев. – И радуйтесь, что вас не заключили под стражу еще до суда!

Он отвернулся от нее и, потянувшись к ключу зажигания, сухо сказал:

– До свидания, Ева.

Та в ответ промычала нечто невразумительное и взялась за ручку, чтобы открыть дверь и выйти, но тут опять затрезвонил телефон, и ей пришлось ответить.

– Слушаю, – бросила она в трубку, а Петру шепнула «отец», поясняя, кто звонит.

– Как дела? – спросил у нее Вульф.

– Плохо. Ты был прав, пальчики на пушке мои.

– Я знаю.

– Тогда зачем звонишь?

– Хочу, чтобы ты была на погребении брата.

– Когда?

– Завтра.

– Почему так скоро? Похороны что, уже завтра?

– Да, Ева, – раздраженно сказал отец. – Денис умер вчера, а, как ты знаешь, по христианскому обычаю покойников принято хоронить на третий день.

– Но я думала, что он еще в милицейском морге пролежит…

– Я все уладил, – оборвал ее Вульф. – Похороны завтра. Приедешь?

– Да, конечно…

– И еще одно. – Вульф на мгновение замялся. – Хочу тебя предупредить, что «браунинг» принадлежит твоему любовнику.

– Какому? – тупо переспросила Ева.

– Батыру. Ведь ты не будешь отрицать, что спишь с ним?

– Буду.

– Ну это уж как хочешь! – усмехнулся Новицкий. – Только не забудь подготовить складную историю, как ты умудрилась облапать пистолет парня, которого, если верить твоему продюсеру, едва знаешь. А лучше сделайте это совместно, чтобы ваши показания не сильно отличались…

– Ты собираешься сказать Головину, что пистолет принадлежит Батыру?

– Думаю, что об этом должна ему сказать ты – ведь это тебя подозревают в убийстве. Или же поговори с Батыром, убеди его сходить в милицию и дать показания…

– Он может не согласиться!

– Он и не согласится, – подтвердил ее опасения Вульф. – Хотя бы потому, что оружием он владел незаконно, но если его хоть немного заботит твоя судьба…

– Я позвоню Батыру прямо сейчас, – поспешно выпалила Ева.

– Не трудись, его номер не отвечает. Я все утро пытался до него дозвониться, но Чен не берет трубку. А поскольку я тоже очень хочу с ним поговорить, то приказал найти его и привезти ко мне. – Отец усмехнулся: – Скоро он будет здесь.

– Можно и мне подъехать?

– Конечно.

– А моему адвокату?

Тут Вульф проявил чудеса осведомленности, спросив со своей вечной издевкой:

– Петру Алексеевичу-то? Ну конечно. Он же нам как-никак родственник! Кстати, дай ему трубочку.

Ева молча передала телефон Моисееву. Удивленно вскинув брови, он поднес трубку к уху и бросил: «Слушаю». Что говорил ему папашка, Ева не смогла расслышать, как ни старалась, но когда разговор завершился, Петр не задал ей ни одного вопроса. Он молча завел мотор и погнал машину, даже не сказав, куда.

Петр Моисеев

Когда они прибыли в офис Эдуарда Петровича, Батыр был уже там. Сидел на стуле напротив Новицкого, а по обе стороны от него стояли мальчики Вульфа, похожие своей неподвижностью и невозмутимостью на два монумента. Охраняемый ими парень от них тоже мало отличался: поза его была напряженной и застывшей, а по выражению красивого лица невозможно было прочитать, что он чувствует.

Когда Ева с Петром вошли в кабинет, Эдуард Петрович встал им навстречу, Батыр тоже сделал попытку приподняться, но его тут же усадили на место. А Вульф поприветствовал гостей (Моисеева рукопожатием, Еву небрежным кивком), усадил на диван, спросил, не желают ли они кофе. Оба от кофе отказались, а Батыр проворчал:

– Хоть бы мне для приличия предложили.

– Сначала ответишь на мои вопросы, а потом получишь, – отозвался Вульф.

– Ну так задавайте их побыстрее, а то я пить хочу.

Новицкий, услышав это, усмехнулся и спросил:

– Почему ты сразу не сказал мне, что именно ты дал Дусику «браунинг»?

– Потому что я ему ничего не давал. Он сам его украл.

– И зачем ты это скрыл?

– Я просто этого не знал. Пропажу обнаружили вы и ваши ребята. Я думал, пистолет все еще лежит на антресолях.

– А как же твои слова насчет того, что у Дусика появился пистолет, нужный ему, чтобы провернуть какое-то дельце?

– Все верно, он так и говорил. Но речь шла не о моем «браунинге». У Дусика был свой.

– Что за хрень? – нахмурилась Ева.

– Твой брат видел мой пистолет, расспрашивал меня о нем, и я очень Денису «браунинг» нахваливал, да и ему самому пистолет понравился… С эстетической точки зрения! Благородный, мощный и возбуждающий, так он сказал о нем… – Батыр глянул на Еву. – Прям как ты… У вас, видимо, это семейное – любовь к «браунингам». Помнится, я тогда выразил эту мысль вслух, а Дусик стал допытываться, что я имею в виду…

– И ты сказал? – сузив глаза, спросила Ева.

– Ну, извини, – смущенно ответил он. – Мы с ним были друзьями и кое-чем делились… Конечно, я не посвящал его в детали нашей сексуальной жизни, просто обмолвился о том, что ты любишь держать пистолет в руках, тогда как я сам давным-давно к нему не притрагивался, ты же всегда доставала его и убирала…

– Стоп! – перебил его Вульф. – То есть ты хочешь сказать, что, показывая Дусику пушку, не брал ее в руки?

– Нет, – качнул головой Батыр. – Я уже десять лет не беру в руки оружия. Увлекаюсь им, но… Будучи подростком, я по неосторожности ранил сестру… Тогда и дал себе зарок.

– Дусик, как я понимаю, тоже к пистолету не притронулся?

– Я предлагал ему подержать «браунинг» в руках, чтобы почувствовать его тяжесть… Это непередаваемое ощущение, знаете? – Вульф поморщился, оружия он не любил. – И Денис потянулся к пистолету, но почему-то не взял его…

– Видимо, после того, как услышал, что он побывал в Евиных руках, – хмыкнул Новицкий. – Если так, то мне все ясно!

И Петр, и Ева, и Батыр прореагировали на это заявление одинаково – изумленно уставились на Новицкого, и тот пояснил:

– Дусика убили из другого пистолета. Тоже «браунинга-стандарт», но не из того, который менты нашли в кадке.

– Как не из того? – переспросил Петр. – Экспертиза показала, что из него производился выстрел незадолго до обнаружения трупа, и в обойме не хватает как раз одного патрона…

– Ну и что? Из пистолета выпустили пулю и спрятали его в кадке с пальмой. Потом убийца взял другой «браунинг» и застрелил им Дусика.

– Два вопроса, – тут же подключился Петр. – Первый – как убийца проник в подъезд незамеченным? И второй – зачем такие сложности?

– Отвечаю. В подъезд он не проникал, а застрелил Дусика через окно на лестничной клетке. Ну а остальную кашу заварил для того, чтобы подставить Еву.

– Тогда кто засунул в кадку пистолет?

– Дусик.

– Ни черта не поняла! – воскликнула Ева. – Изложи свою версию подробнее и в доступной для средних умов форме.

– Излагаю, – кивнул Вульф. – Итак. У Дусика, как нам известно, был таинственный друг, которого все посчитали новым его любовником, хотя, на мой взгляд, это был скорее подельник. Вместе они собирались провернуть какое-то дело, сулящее огромные барыши. Для осуществления задуманного им пришлось бы кого-то убить. Когда Дусик узнал от Батыра о пистолете, на котором имеются твои отпечатки, мальчик смекнул, что может при его помощи отомстить тебе, убрав с дороги (продюсер Гоша успешно тебя раскручивал и в других подопечных не очень нуждался). Дусик взял «браунинг», сделал из него выстрел (в воздух или в человека – пока не знаю, но раз нет трупа, получается, что убить им кого-то не успели) и направился к тебе домой. Его впустили в подъезд. Подельник остался снаружи. Он обогнул дом с торца и встал под окнами подъезда, спрятавшись за мусорными баками. Дусик стал тебя ждать. Думаю, время поджимало, поэтому он и спрятал пистолет в пальму, однако, прежде чем уйти, решил посоветоваться с подельником, правильно ли он поступил. Для этого ему пришлось приоткрыть окно (телефона при нем не было) и высунуться наружу. Вот тут подельник его и застрелил. Не знаю, сразу ли он планировал убрать Дениску или это было спонтанное решение, никакой роли это не играет. Смертельный выстрел был сделан. Дусик покачнулся, схватился за ручку рамы, она поехала на него и захлопнулась. Денис упал на диван. Тут ты его и застала.

Вульф замолчал, ожидая реакции, которая последовала незамедлительно.

– Чушь какая-то! – бросила Ева. – Будь так, убийцу бы хоть кто-нибудь увидел – у нас оживленный двор. Да и выстрелов никаких не было!

– Пистолет был с глушителем, – пожал плечами Вульф. – А то место, где, по моему разумению, убийца стоял, со двора не просматривается – мешают мусорные бачки и башня детской площадки. Я проверил.

– Так вы с мордоворотами для этого двор утюжили?

– Вообще-то я искал гильзы, но убийца оказался не таким дураком, чтобы их оставить, – подобрал.

– А насчет того, кто он, этот убийца, версии есть?

– Нет, – кратко ответил Новицкий, но на Чена посмотрел совсем даже неоднозначно. – А у тебя? – спросил он у Евы.

Она пожала плечами, но тут к ней обратился Петр:

– Почему вы не скажете отцу о Славе?

Она вновь повела плечиком, давая понять, что красивая женщина имеет право на забывчивость, но Вульф заинтересовался:

– Что там со Славой?

– Денис, умирая, велел мне найти Славу, – ответила Ева небрежно.

– Как это звучало дословно?

– Так и звучало. Найди, говорит, Славу.

– Все?

– Да… То есть нет. Еще добавил, что настоящего… – Она нахмурила свои изящные брови. – А что Дусик имел в виду, я понятия не имею! Может, бредил…

– Да нет, не бредил, – сказал Вульф задумчиво. – И я, кажется, понимаю, что значат его слова… – Он покивал головой, будто соглашался сам с собой. – Надо найти настоящего Славу…

– Слава – это имя Денискиного подельника? – полюбопытствовала Ева.

– Нет.

– Нет? – изумилась она. – Но кто же он, этот мужик?

– Слава не мужчина.

Ева непонимающе посмотрела на отца, а он, вместо того чтобы пуститься в объяснения, вытащил из кармана пиджака фотографию и бросил ее на столешницу со словами:

– Вот он, Слава!

Петр посмотрел на снимок, и глаза его расширились от удивления. На фотографии была запечатлена женщина, которую он прекрасно знал.

Аня

Аня была дома одна: Петр еще не вернулся с работы, а отец отправился в магазин за покупками. Пока его не было, Анюта приготовила легкий ужин и накормила живность. Себе она сделала огромную чашку сладкого кофе и отправилась с ней в спальню – она любила пить кофе в постели, ей казалось это шикарным. Прыгнув в кровать, Аня щелкнула кнопкой пульта, а когда экран ожил, включила первый канал, желая посмотреть новости, но попала на передачу о матрешках и решила ее оставить.

Пока корреспондент излагал историю появления русского символа, Аня расслабленно пила кофе, изредка поглядывая на экран, но стоило журналисту заговорить о секрете куклы, а затем вскрыть матрешку и вынуть из нее другую, поменьше, как Аня встрепенулась, подалась вперед, впилась глазами в изображение, но тут же резко вскочила и бросилась вон из комнаты.

Домчавшись до кухни, Аня отодвинула картину, набрала на панели сейфа шифр, открыла дверцу, взяла с полки шкатулку, но не ту, в которой хранился фамильный гарнитур, другую – с остальными антикварными украшениями из бабушкиной коллекции. Там были браслеты, кольца, броши, но Аню интересовали не они, а миниатюрная матрешка, изготовленная из серебра. Вещица эта была очень скромной и явно не такой старинной, как остальные, поэтому девушке сразу показалось немного странным ее нахождение среди драгоценностей. Но тогда она решила, что с этой безделушкой у Элеоноры связаны какие-то приятные воспоминания и она дорога ей как память, а теперь Аню осенило. В матрешке что-то сокрыто! Она так же, как ее деревянные близняшки, полая и должна открываться!

Схватив матрешку, Аня принялась вертеть ее в руках, пытаясь найти щель. В это время хлопнула дверь и из прихожей раздался голос отца:

– Анюта, ты дома?

– Да, папа, иди скорее сюда!

Сергей быстро стянул грязные кроссовки и поспешил на зов. Следом за ним кинулись все трое моисеевских питомцев – они влюбились в Отрадова с первого нюха и готовы были ходить за ним по пятам, лишь бы он их погладил. И если этого можно было ожидать от ласкового добродушного Данилки, то от вредных жадных кошек, дающихся Ане в руки только в том случае, если им дадут по куску печени, – никогда. И тем не менее Юнона и Авось Сергея полюбили абсолютно бескорыстно! Даже Петр удивлялся…

– Что такое? – спросил Сергей, показавшись на пороге кухни.

– Смотри, что покажу! Иди сюда.

Но сразу подойти он не смог. Сначала пришлось облобызаться с Данилкой, почесать за ухом кошку, а коту позволить потереться о ноги. Только после этого звери позволили пройти объекту своей любви.

– Что ты такое делаешь? – поинтересовался Сергей, только сейчас заметив, что Аня теребит в руках Элеонорину матрешку.

– Пытаюсь ее открыть, – ответила она. – Не знаешь, как?

– Знаю, ведь именно я подарил ее Элеоноре. – Сергей отобрал у нее матрешку, крепко ухватился за низ пальцами левой руки, а правой крутанул голову против часовой стрелки. – Ларчик просто открывается, – прокомментировал он свои действия и в следующий миг подал дочери две половинки безделушки. Аня заглянула в нижнюю и ахнула:

– Там лежит кулон!

– Какой кулон?

– Наверное, тот самый! – Она вытряхнула содержимое матрешки себе на ладонь, и Сергей увидел цепочку с кулончиком. Цепочка была золотой, но сильно потемневшей, а на кулончике когда-то был женский портрет, но теперь от него осталось только размытое очертание. – Это моя прабабушка, да? Мать Элеоноры? – Сергей кивнул, не столько узнав княжну Шаховскую, сколько догадавшись, что это именно она. – Я так и знала! Как увидела передачу про матрешек, так сразу и поняла, где кулон искать… – она подала Отрадову украшение и попросила: – Открой.

Сергей взял кулон и нажал на крохотную пружинку. Раздался легкий щелчок, крышечка откинулась, дав Ане рассмотреть то, что много лет этот тайничок хранил в себе, – много раз сложенный бумажный листок, пожелтевший и ветхий. Аккуратно, чтобы случайно не повредить, Сергей вынул его и протянул дочери:

– У тебя пальцы нежнее, разверни.

Аня взяла листок так трепетно, будто это была редкая бабочка. Едва касаясь кончиками пальцев, развернула. Листик оказался меньше карманного календарика, но весь был испещрен надписями. Сергей, увидев это, но из-за старческой дальнозоркости не разобрав ни слова, скомандовал дочери:

– Читай.

– «Преклони колени пред могилой прадеда своего Иллариона Кузьмича, – начала Аня с выражением. – Отбей земной поклон. Да не ногам кланяйся, а голове. Землицу в руки возьми, и поболе. В земле сила и Слава рода Шаховских».

– Все? – уточнил Сергей.

– Все.

– Ну-ка дай! – Когда Аня подала записку отцу, он пошарил глазами по полочкам подвесных шкафов, отыскал на одной из них свои очки, водрузил их на нос и, пробежав глазами по бумаге, сказал: – Это не Элеонорин почерк.

– А чей?

– Думаю, ее матери.

– Так это записка Ксении Шаховской? Той самой, которая помогла бабуле найти сокровища?

– Наверное.

– Но тут обычное наставление. Мать просит дочь не забывать предков, ходить к ним на могилы…

– Нет, дорогая, это конкретное указание.

– А что значит «Да не ногам кланяйся, а голове»?

– По всей видимости, Ксения имела в виду – копай не под памятником, куда направлены ноги покойника, а у изголовья… – Вдруг Сергей замолчал и, подсунув листок под свет, пробормотал: – Почему «Слава» с большой буквы?

– Что?

– Слово «слава» написано с большой буквы. Почему?

– Я не знаю… – Аня растерянно заморгала круглыми серыми глазами. – А что, это важно?

– Думаю, да.

Не успел он ответить, как в кармане его спортивных штанов завибрировал мобильный телефон. Сергей достал его и поднес к уху.

– Слушаю, Марк, – сказал он, увидев, что звонит его ассистент.

– Сергей Георгиевич! – послышался дрожащий от возбуждения голос Марка Суханского. – Вы не поверите, что я нашел!

Несмотря на то что говорил он очень громко, слышно было плохо – мешал посторонний шум и музыка.

– Ты вообще где?

– В машине. Еду к вам. Скажите точный адрес, я должен вам это показать…

Отрадов назвал адрес, который Марк тут же повторил, видимо, таксисту.

– Ты скоро? – спросил Сергей, надеясь, что успеет сполоснуться.

– Таксист обещает меня через десять минут доставить.

– Отлично. Подъезжай…

Марк тут же отключился, а Сергей побежал в душ. Пока отец мылся, Аня торопливо накрывала на стол, чтобы покормить гостя ужином. Покончив с этим, бросилась в спальню – менять домашний халат на джинсы и футболку. Поменяв, вернулась в кухню. Отец уже был там: одетый в шорты и майку-тельняшку, с зачесанными назад влажными волосами, он стоял возле холодильника, попивая молоко.

– Марка еще нет? – поинтересовалась у него Аня.

– Пока нет. Пробки, наверное…

Аня согласно кивнула, зная, какой ужас эти пробки.

– Есть хочешь? Я оладушки испекла.

– Хочу, – ответил Сергей. – Но надо уж Марка подождать.

– Ну ты пока бутербродик съешь, – она подсунула ему половинку круассана, намазанную маслом, поверх которого лоснился розовый кусок форели.

Сергей не заставил себя уговаривать: взял бутерброд и стал его уплетать, запивая трапезу все тем же молоком.

– А тебе плохо не будет? – испугалась за его желудок Аня.

– Нет, я всегда селедку молоком запиваю. И ничего! – Он взял еще один бутерброд, уже с салями, и с таким же аппетитом принялся за него. – Если Марк не приедет в ближайшие пять минут, ему ничего не достанется…

Но Марк не появился ни через пять минут, ни через десять. Обеспокоенный Сергей стал звонить ему, но никто не отвечал. Гудки были нормальные, а трубку не брали.

– Черт, что ж такое? – занервничал Отрадов, повторяя попытку дозвониться.

– Может, он в машине не слышит? – предположила Аня.

– Ну он же не на тракторе…

Сергей не договорил, бросился к домофону, нажал кнопку вызова охраны.

– Слушаю, – ответил ему дежурный.

– Саша, это вы? – узнал голос Сергей.

– Я.

– Это Сергей Георгиевич Отрадов. Отец Анны Моисеевой.

– Слушаю вас, Сергей Георгиевич…

– Ко мне еще четверть часа назад должен был приехать мой ассистент, но его все нет, вы его в подъезд не впускали?

– Нет.

– Тогда я попросил бы вас выйти и посмотреть, нет ли его возле дома, вдруг ему стало плохо… Я беспокоюсь.

– Как он выглядит?

– Высокий полноватый брюнет сорока лет. Носит длинное пальто, костюм, на шее бабочка.

– Сейчас посмотрю и перезвоню.

Сергей повесил трубку и нервно заходил по прихожей. Чувствуя его настроение, кошки подняли вой, а Данилка принялся скулить. И только Аня сохраняла видимость спокойствия, но лишь потому, что боялась давать волю своим страхам – им, пожалуй, дай, потом транквилизаторами придется отпиваться, а она не знала, можно ли в ее положении их принимать…

Раздался звонок. В дверь! Сергей ее распахнул. На пороге стоял Саша, держа на руках Марка. Голова его была безвольно откинута, на лбу запеклась кровь, и Ане показалось, что он не дышит.

– Он умер? – ужаснулась Аня, пятясь назад.

– Нет, нет, не беспокойтесь, он жив. Просто без сознания. – Саша вошел и бережно положил Марка на диванчик. – Его стукнули по голове. Я нашел его лежащим на асфальте прямо у нашего дома…

– «Скорую» вызвали?

– Да тут, по-моему, ничего серьезного, но если надо – вызову.

– Нет, спасибо, Саша, если что, мы сами…

Тут Марк застонал и открыл глаза. Несколько секунд они были пустыми, будто он ничего не видел, но потом взгляд приобрел осмысленность, и Суханский зашарил ими вокруг, что-то выискивая. Не найдя, простонал:

– Портфель…

– Что? – переспросил Сергей.

– Портфель где?

Саша мотнул головой со словами:

– Не было при вас ничего. – И покинул квартиру.

– Украли, – сделал вывод Сергей. – Для этого и совершили нападение… – Он сочувственно посмотрел на Суханского. – Много денег пропало?

– Да не было там денег! – отмахнулся Марк. – Я их ношу в портмоне, а его кладу в нагрудный карман… – Он со стоном сел. Схватившись за локоть Сергея, поднялся. – Копии документов пропали! Те, что я собирался вам показать! – Он, уже совсем пришедший в себя, взял с полочки под зеркалом недопитую Сергеем бутылку минеральной воды, сделал глоток, зажмурился и с сожалением сказал: – Придется возвращаться в архив, но сегодня уже не успеть – он закрылся…

Он был так расстроен, что не находил себе места – то садился, то опять вскакивал. В итоге он довел Сергея своим мельтешением до того, что тот насильно усадил Марка в кресло, сунул в руку стакан с разведенной настойкой валерианы и заставил выпить. Когда Марк опрокинул в себя жидкость, Сергей отобрал у него пустой стакан и строго сказал:

– А теперь соберитесь и расскажите, что за документы вы обнаружили.

– Но я хотел бы вам их показать! – опять разволновался Марк. – Чтоб вы сами их увидели… Это ж такая удивительная находка… И главное, я совершенно случайно на них наткнулся!

– Стоп, Марк, – оборвал его Сергей. – Давайте так договоримся. Завтра мы съездим в архив и все посмотрим, а сейчас вы скажете мне, о какой находке идет речь.

– О документации страховой компании «Гиблинг и K°», основанной в конце восемнадцатого века и просуществовавшей до революции. В ее архивах я нашел копии свидетельств на имя вашего предка Григория Васильевича Шаховского (внука первого обладателя камня Андрея Васильевича). Князь застраховал колье и отдельно знаменитый бриллиант. Последний на огромную сумму… – Суханский вскочил и забегал по кухне, натыкаясь на стулья, но не замечая этого. – И теперь самое важное! Камень оценен в пятьсот тысяч рублей! Пятьсот! Это на сто тысяч дороже знаменитейшего «Орлова»! И в документах он фигурирует как бриллиант «Слава»…

– Слава? – в один голос воскликнули отец и дочь.

– Совершенно верно!

– Теперь понятно, почему в завещании Ксении это имя было написано с большой буквы, – сказал Сергей Ане. Она же в свою очередь подумала: «Теперь ясно, какого Славу требовал у меня телефонный аноним», а вслух произнесла:

– Красивое имя для бриллианта.

– Бесспорно, – подхватил Марк Эрнестович. – Но не это главное. Дело в том, что «Слава» – бриллиант известный. Я читал когда-то в журнале «Наука и жизнь» статью о бесследно пропавших бриллиантах. Среди них упоминался, естественно, знаменитый «Великий Могол». И совсем безвестные «Слеза Шивы» и «Слава»…

– И что там было про нашего «Славу»?

– Я не помню. Да и не пытался запоминать – меня камешки мало занимали и занимают, прочел статью и забыл, а вот имена бриллиантов почему-то врезались в память… – Он вытянул губы дудочкой, как делал всегда, когда глубоко задумывался. – Нет, ничего не могу вспомнить.

– А не проконсультироваться ли нам насчет «Славы» со Львовым? – подал идею Сергей. – Раз камень так знаменит, что о нем пишут, значит, Андрей Саввич должен о нем знать.

– Отличная мысль, – поддержал его Марк. – Она и мне пришла в голову, поэтому я ему позвонил из такси и договорился о встрече.

– Когда Андрей Саввич сможет нас принять?

– Весь вечер он будет у себя в офисе и готов встретиться с вами в любое время.

– Отлично! Собирайся, Аня, едем.

– А я? – растерянно протянул Суханский.

– А вы, дорогой Марк Эрнестович, будете отлеживаться. Я сейчас обработаю вашу рану, Аня вас покормит, и вы отправитесь в постель…

Марк, протестуя, вскочил, но от резкого движения у него закружилась голова, и он, побледнев, вернулся в сидячее положение. Больше он не спорил и никуда не просился. Безропотно дал обработать свою ссадину перекисью, потом съел пару оладушков с чаем и отправился в спальню. Дождавшись, когда Марк забудется сном, Сергей и Аня покинули квартиру и отправились на встречу с Андреем Саввичем Львовым.

Сергей Отрадов

– Как вы сказали? – изумленно переспросил Львов, услышав слова Сергея.

– «Слава», – повторил он.

– Не может быть!

– Почему?

– «Слава» – это миф! Такого бриллианта не существует, хотя в свое время о нем ходило множество слухов.

– Каких, например?

– Помните, я рассказывал вам о «Хоупе»?

– Ну конечно, разве такое забудешь.

– Только тогда я не упомянул о том, что его вынули из статуи бога Рамы. Точнее, из глазницы… – Львов поднял вверх указательный палец и отчеканил: – Левой глазницы!

– А это существенно?

– Конечно. Ведь левый глаз – карающий!

– Ах вон оно что, – проворчал Сергей, не воспринимающий всерьез все эти легенды и порядком от них подуставший.

– Вы зря так недоверчивы, – погрозил ему пальцем Андрей Саввич. – Между прочим, когда Эвелин Маклин принесла «Хоуп» в собор для освящения, резко изменилась погода. Было ясно, солнечно, но когда монах начал обряд, небо потемнело и засверкали молнии, одна из которых расколола дерево, росшее рядом с собором…

– Это, бесспорно, очень интересно, – заметил Сергей, – но не совсем понятно, какое отношение бриллиант «Хоуп» имеет к нашему «Славе»?

– А вы еще не поняли? «Хоуп» – близнец «Славы». Но в то же время идентичный антипод.

– Как это?

– Да очень просто! Тот алмаз, который впоследствии стал «Хоупом», был левым глазом Рамы, а «Слава» – правым, милостивым.

– Ничего себе! – ахнула Аня. – Так, значит, нашему бриллианту столько же лет…

– Подождите радоваться, – притушил ее восторги Львов. – Я же сказал, что это легенда. Да, ходили слухи, что вандал, осквернивший статую, унес сразу два глаза и будто бы оба они угодили в руки Жана Батиста Тавернье наряду с еще двадцатью. Говорили, будто «милостивый» камень вместе с «карающим» попал к «королю-солнцу», только один он велел превратить в бриллиант, а второй так и остался алмазом. Будущего «Хоупа» он подарил своей фаворитке, но та скоро впала в немилость и была изгнана из дворца. Но, и это уже домыслы, предприимчивая девица, перед тем как покинуть королевские покои, прихватила с собой второй глаз Рамы – милостивый. Ей Тавернье открыл то, о чем не сказал королю, и она, веря в могущество камней, решила заручиться поддержкой индийского бога…

– И какова ее дальнейшая судьба?

– Она неизвестна. Но вот о ее старшей дочери легенда существует, и если верить ей, то девушка попала в гарем турецкого хана. Тот, естественно, проникся к ней серьезными чувствами (у нее ж был камень, приносящий удачу!) и сделал своей любимой женой. Она родила хану двух сыновей, и все у них было прекрасно, пока не началась война с Россией…

– Турция проиграла войну, так?

– Совершенно верно. В 1790 году она была повержена. Хотя поначалу перевес был на стороне Турции, и в честь этого алмаз был огранен и наречен «Славой». Но все изменилось (по приданию, естественно) после визита во дворец хана русского дипломата, присланного для переговоров. Якобы тот похитил «Славу», и удача сразу отвернулась от бывших обладателей камня…

– Выходит, это наш с Анютой предок бриллиантик умыкнул, – усмехнулся Сергей. – А чтобы не позориться перед потомками, придумали сказочку о заслугах перед Екатериной Великой.

– Да нет, Сергей Георгиевич, скорее ваша история правдива, а легенда «Славы» всего лишь вымысел.

– Но если это все правда? – воскликнула Аня. – Все, о чем вы говорили? Тогда находка нашего камня может стать мировой сенсацией…

– Скажу вам больше! Если все это правда, то вы будете обладателями одного из самых дорогих бриллиантов.

– Хотите сказать, «Слава» стоит даже больше пятидесяти миллионов? – не поверила Аня.

– Его брат-близнец «Хоуп» оценивается в двести миллионов!

Услышав такое, Аня ахнула, а довольный эффектом Львов продолжил:

– И это при его-то дурной славе! За вашего же, я думаю, при грамотной рекламной кампании перед продажей можно выручить даже больше…

– И вы считаете, что на него найдутся покупатели?

– Почему нет?

– Но это ж немыслимые деньги!

– Да перестаньте, Анечка, – отмахнулся Андрей Саввич. – Это для нас с вами немыслимые, а для какого-нибудь российского олигарха или арабского шейха вполне приемлемые. Недавно, например, на аукционе «Кристи» большой розовый бриллиант был продан за те же двести миллионов. Купил его кто-то из наших богатеев…

– Но я не хочу его продавать.

– Вот это зря. Вы представляете себе, каково это – владеть такой ценностью? Дома ее хранить страшно, если вы, конечно, не живете, как какой-нибудь Трамп, на острове, охраняемом взводом спецназовцев, в российском банке тоже – у большинства из них уставной капитал меньше стоимости вашего бриллианта, а за границу его переправить будет крайне трудно, если вообще возможно…

– Почему?

– «Славу» могут признать исторической и культурной ценностью и запретить вывозить из страны. И что тогда? Жить, трясясь за его сохранность? Ведь застраховать его у вас тоже не получится – взносы сожрут весь ваш семейный бюджет…

– Ну бюджет у них весьма недурственный, – проворчал Сергей. – Да и я помогу… – Он повернулся к дочери: – Но решать в любом случае тебе.

– Я подумаю, – пролепетала Аня, не привыкшая принимать столь сложные решения и мгновенно теряющаяся, когда этого требовали обстоятельства. – Все равно камень пока не найден…

В ее словах был резон, поэтому Сергей не стал на Аню давить. Львов тоже не настаивал на немедленном решении. Поэтому, поболтав пару минут о погоде, они распрощались, договорившись быть на связи.

Сергей и Аня вернулись домой. В квартире стояла тишина: Марк еще не встал, а животные, обидевшись на хозяев, забывших их покормить, забрались под кровать и сидели там, не издавая ни звука. На цыпочках, чтобы не разбудить гостя, Аня с Сергеем прошли в кухню и завели негромкий разговор.

– Ну что скажешь, Анюта? – спросил у дочери Сергей.

– Я в шоке.

– Я, честно признаться, тоже, – хмыкнул он.

– Лучше бы наш камень был обычным бриллиантом. Я не готова стать владелицей знаменитого «Славы», но и продавать фамильную ценность не хотелось бы… – Она вздохнула и, протянув руку к чайнику, щелкнула по кнопке, включая его. – Даже не знаю, что делать!

– Сейчас надо искать бриллиант, думать будем потом.

– Да, кстати, – встрепенулась Аня. – Я, кажется, встречала в бабулиных записях упоминание «Славы». Только тогда я решила, что речь идет о мужчине, а теперь думаю, она имела в виду бриллиант.

Аня подбежала к кухонному шкафчику, в который Сергей сунул дневники (по неистребимой привычке он занимался делами именно в кухне), достала все четыре тетради, но раскрыла вторую сверху, зелененькую. Быстро пролистав, Аня нашла нужную страницу и начала вслух читать:

– «Меня настораживает пристальное внимание некоторых дам к Славе. Они постоянно таращатся на него, перешептываясь, а сегодня ко мне подошла жена генерала Клинова и в лоб спросила, не боюсь ли я, что такое сокровище у меня уведут. Я отмахнулась, обозвав Славу „дешевкой, которой и лишиться не жалко“, и она вроде бы скушала, но осадок в моей душе остался неприятный…» – Аня перевела взгляд со страницы на отца. – Видишь, как неопределенно тут написано, как будто о мужчине. Я и подумала, что Слава – бабулин любовник…

– С дешевками она не встречалась, так что речь точно идет о бриллианте… Читай дальше.

– «Месяц я выходила в свет без Славы, надеясь, что о нем забудут, но не тут-то было. Стоило мне появиться с ним на людях, как история повторилась. Я в недоумении! Раньше никто на Славу внимания не обращал, а теперь такой ажиотаж…» – Аня прервалась на секунду, чтобы перелистнуть страницу. – Следующая запись, касающаяся Славы, сделана через четыре дня. Итак. «Теперь мне все ясно! От Тани М. я узнала, что Львов всем говорит, будто Слава не так прост, как я его представляю. Якобы сын Саввы, Андрей, бывавший у меня в гостях (приятный парень, но педераст, по-моему), увидев Славу и оценив его красоту, просто остолбенел и сказал отцу, чтоб тот отговорил меня выставлять его напоказ. Тот, естественно, и не подумал (он мстит мне за мое равнодушие к нему!), а наоборот, стал привлекать всеобщее внимание к моему Славе… Теперь я боюсь, как бы Саввины сплетни не дошли до ушей Миши С., известного гэбэшного стукача…»

– Ты обратила внимание на одну строчку? – прервал Анино чтение Сергей. – Ту, где сказано, что Андрей бывал у Элеоноры в гостях?

– Обратила, – поддакнула Аня. – И удивляюсь, почему Андрей Саввич скрыл это от нас.

– И не только это.

– Ты о его нетрадиционной ориентации? Но это его личное дело…

– Вот именно, поэтому меня сие не касается. Я о другом. Помнишь, он сказал нам, что не виделся с отцом с раннего детства, а теперь выясняется, что они поддерживали довольно тесные отношения.

– Действительно!

– Зачем было врать, не понимаю, – нахмурился Сергей.

Аня тоже этого не понимала, но была уверена, что злого умысла тут нет. Скорее всего, Львов-младший просто не захотел посвящать посторонних в свою частную жизнь. Тем более помочь эта информация им не могла, ведь теперь ясно, что отец Андрея Саввича не был тем ювелиром, который совершил подмену камней.

Пока Аня размышляла, отец отобрал у нее тетрадь и сам стал читать записи. Сначала про себя, потом вслух:

– «Миша С. ходил сегодня вокруг меня и задавал каверзные вопросы, дав мне понять, что слухи докатились и до него. Я напугана! Теперь понимаю, что укрыть Славу от посторонних глаз – мало, нужно надежно спрятать его, только не знаю, к кому обратиться за помощью…»

– Я когда читала это впервые, подумала, что речь идет о мужчине, у которого неприятности с законом, – сказала Аня, после чего занялась завариванием чая. – Думала, бабуля помогает ему скрыться от правосудия.

Тут Сергей воскликнул «Вот оно!» и, подняв вверх указательный палец, зачитал:

– «Я знаю, кто мне поможет мне со Славой! Саша Бердник! Он предан мне и имеет нужные знакомства…»

– Ты знаешь, кто это?

– Понятия не имею, – ответил Сергей, продолжив бегать глазами по строчкам. – Та-ак, что у нас еще? Ага. Слушай. «Саша сделал все, о чем я его просила. Теперь Слава в безопасности, и я спокойна!» – На этом записи обрывались – дальше шли только чистые листы. Сергей, не веря своим глазам, стал торопливо листать, надеясь отыскать еще хоть строчку, но так ничего и не нашел. – Странно, – протянул он, захлопывая тетрадь. – Такое ощущение, что тут не хватает нескольких страниц…

– А их на самом деле не хватает, – подтвердила его предположение Аня. – Они вырваны – если приглядеться, то можно заметить «проплешины»… – Она поставила перед отцом чашку его любимого ягодного чая. – Так что придется нам довольствоваться той информацией, которую Элеонора нам оставила…

– И найти Сашу Бердника, – закончил за нее Сергей, принимаясь за чай. Но не успел он сделать и пары глотков, как над его ухом раздался голос зятя, заставивший его от неожиданности поперхнуться.

– Зачем вам Саша Бердник? – спросил Петр, неслышно появившийся на пороге кухни. – И кто это такой?

Сергей, прежде чем ответить, бросил взгляд на Аню, которая стояла к двери спиной и тоже не заметила приближения супруга, а теперь повернулась. Увидев на ее лице выражение восторженной радости, отец решил ответить как можно короче, чтобы поскорее покинуть кухню, дав молодым пообщаться наедине:

– Бердник – человек, помогший Элеоноре поменять камни, – торопливо выпалил Сергей и, залпом выпив чай, стал подниматься из-за стола. – Ну все, ребята, я пошел в свою комнату. Устал что-то…

– А покушать? – Аня переключила свое внимание на отца. – Мы же есть собирались…

– Без меня поедите. Устроите себе романтический ужин. – Он посмотрел на зятя со значением. – Ане есть что тебе сообщить…

– К сожалению, я не могу остаться, – смущенно улыбнулся Петр. – Я говорил Ане, что на сегодняшний вечер у меня назначена деловая встреча, которую я не могу отменить. – Он обнял супругу и поцеловал ее в напрягшийся уголок рта. – Я заехал, чтобы сообщить вам одну информацию. Не знаю, важна ли она, но так как это связано с бриллиантом, то я решил сказать вам. Сегодня совершенно случайно мне стало известно, что у него есть имя. Оказывается, бриллиант именуется…

– «Славой», – закончил за него Сергей.

– Вы знали это?

– Это выяснилось буквально за пару часов до твоего прихода, – ответил Отрадов и в нескольких словах обрисовал события сегодняшнего дня. После чего спросил у Петра: – Но откуда ты об этом узнал?

– От Новицкого Эдуарда Петровича.

– Ты виделся с Вульфом?

– Пересеклись сегодня. – Петр отстранился от Ани, чтобы взять из холодильника минералку, но, взяв, опять ее обнял, чем очень Сергея порадовал. – Он своими силами расследует убийство сына. – Свекру Петр о смерти Дениса рассказывал, поэтому тот знал, о чем речь. – Чем очень помогает моей клиентке.

– А кто твоя клиентка?

– Ева Новицкая. Ее подозревают в убийстве брата.

Слух Сергея неприятно резануло это имя. И не то чтобы он имел что-то против своей внучатой племянницы, скорее напротив: он симпатизировал ей, считая незаурядной женщиной, но вот Петру от нее надо было держаться подальше. Прекрасно зная ее сучью породу, Сергей был уверен – она будет предпринимать попытки соблазнить Петра, и не факт, что тот сможет устоять. Если же предположить, что именно Ева занимает его мысли, значит, уже предприняла, и тогда за крепость дочкиного брака Сергей не может поручиться…

– И каковы результаты расследования? – услышал он голос дочери и отогнал от себя нехорошие предчувствия, чтобы не накаркать зло – дурные мысли, как известно, материализуются.

– Картина преступления ему уже ясна – Эдуард описал ее в мельчайших подробностях, мотив вроде бы тоже. Главного только не удалось выяснить – кто убийца. Эдуард Петрович пребывает в уверенности, что это мужчина, с которым Дениса несколько раз видели. Личность его неизвестна, но Новицкий думал, что знает хотя бы его имя. По мнению свидетелей, того звали Славой. Однако, найдя в вещах Дениса вот этот портрет, – он указал горлышком бутылки на фотографию Лины, висящую на стене, – на котором шея Элеоноры Георгиевны была обведена фломастером, а поверху шла надпись «Слава», Новицкий понял – Слава это не мужчина, а знаменитый бриллиант…

– Выходит, Дусик тоже искал «Славу»?

– Искал. И есть огромная вероятность того, что был убит именно из-за бриллианта…

– Да, его убили именно из-за бриллианта, – как эхо повторила Аня.

Петр не обратил на ее слова внимания, а вот Сергея они заинтересовали.

– Ты что-то знаешь, да, Анюта? – спросил он, внимательно посмотрев на побледневшую дочь.

Она понуро кивнула, после чего задала вопрос мужу:

– Когда убили Дусика?

– Вчера.

– Вчера же мне звонили… – И она торопливо пересказала содержание своего разговора с анонимом. Петр слушал ее недолгий рассказ с осуждающим недоумением, когда же Аня замолчала, сокрушенно воскликнул:

– Почему ты вчера не рассказала мне об этом?

– Я не придала значения звонку, подумала, кто-то балуется…

– Что за беспечность, Анна? Разве можно так относиться к подобным звонкам? Тебе явно угрожали, а ты тешишь себя мыслью, что это телефонные хулиганы развлекаются…

– Ладно, Петр, хватит ее отчитывать, – оборвал его Сергей, который хоть и разделял возмущение зятя, но считал, что тот слишком с девочкой строг. – Она все поняла и больше не будет. Давай лучше подумаем, что мы в связи с этим должны предпринять. Может, телохранителя нанять? Или у Эдика одолжить пару мальчишек да бронированную машину в придачу?

– Есть лучший выход.

– Какой же?

– Отправить Аню подальше отсюда. Пусть поживет за границей, пока убийца не будет пойман – я уверен, это не затянется, ведь за дело взялся господин Вульф…

– Никуда я не поеду, – вдруг заупрямилась Аня. – У меня сессия с пятого января.

– Тебе учеба дороже жизни?

– Ты знаешь, что нет, просто я не считаю отъезд таким уж необходимым.

– То есть ты собираешься делать вид, что тебе ничто не угрожает, и жить привычной жизнью? – Когда она в ответ кивнула, Петр умоляюще посмотрел на тестя: – Ну хоть вы ей скажите, Сергей Георгиевич! Вразумите, что нельзя так наплевательски относиться к своей безопасности…

– Анюта, Петя прав. Ты должна быть осторожной. Особенно после нападения на Марка. Я уверен, оно совершено неспроста!

– Хотите сказать, это не обычное уличное ограбление?

– У Суханского хотели украсть именно то, что украли, – портфель. По всей видимости, убийца знал, что Марк помогает нам в поисках «Славы», следил за ним и напал, чтобы завладеть его бумагами.

– В таком случае вы обязаны были вызвать милицию. Почему вы этого не сделали?

– Я не хотел ввязывать в это милицию – от нее все равно толку мало, – а Марк не настаивал.

Петр приготовился выдать очередную нравоучительную тираду, но тут затренькал его мобильный. Это звонила секретарша, чтобы напомнить о деловом ужине, на который никак нельзя опаздывать. Петр заверил Катерину в том, что он уже на полпути к ресторану, и, бросив родственникам: «Мы к этому еще вернемся», побежал к двери.

В тот день Сергей Петра больше не видел. Поужинав в компании дочери и проснувшегося Марка, он ушел в свою комнату, но долго не ложился, ожидая возвращения Моисеева. Аня тоже не спала – Сергей слышал, как она ворочается в кровати, – однако когда он зашел к ней, дочь сделала вид, что не слышит его шагов. Поняв, что она хочет побыть одна, Сергей ретировался и долго играл с Марком в преферанс. Спать он отправился уже в двенадцать. Но Петр к тому времени еще не вернулся.

День третий

Эдуард Петрович

На похоронах Дусика около половины одиннадцатого утра присутствовали всего шесть человек (к могиле пытались пробиться какие-то скандальные журналюги да местная шваль, но Вульф велел своим мальчикам их не пущать). Кроме самого Новицкого, пришли Ли-Янг, Ева, ее продюсер, их общий любовник Чен и адвокат Моисеев. Никто не плакал. Только Ли-Янг несколько раз всхлипнула, да и то скорее ради приличия.

Когда Денискин прах был погребен под слоем мерзлой земли и горкой венков, а немногочисленная траурная процессия собралась уходить, на тропинке, ведущей к свежеобразовавшейся могиле, показался мужчина. Среднего роста, коренастый, немолодой, он был одет в очень элегантное пальто с собольим воротником, а на его голове красовалась фетровая шляпа, придающая незнакомцу весьма импозантный вид. На вид ему было лет семьдесят, но шагал он очень энергично и спину держал прямо. При этом в руке его была зажата отличная трость, на которую он не опирался, а просто помахивал ею в воздухе. Дойдя до могилы, незнакомец приподнял шляпу, приветствуя собравшихся. Мужчины ответили кивками, Ли-Янг улыбнулась, а Ева, не удостоив элегантного старика ни жестом, ни звуком, принялась беззастенчиво его рассматривать. Того, правда, это нисколько не смутило. Все с тем же доброжелательным видом он обвел всех взглядом и отрекомендовался:

– Александр Глебович Бердник.

Вульф, немного помешкав, представил всех, затем себя:

– Эдуард Петрович Новицкий.

– Я узнал вас, Эдуард Петрович, – улыбнулся в ответ Бердник. – Вы нисколько не изменились с тех пор, как я видел вас в последний раз. Хотя нет, изменились, конечно… Очень похудели, но я все равно легко узнал вас по лицу…

– Мы знакомы? – засомневался Новицкий – у него была отменная зрительная память, но Александра Глебовича он вспомнить не мог.

– Нет, вы меня не знаете. А вот я вас – да. Мне вас показывала ваша мама, Элеонора Георгиевна. Я знаю, что вы с ней в последние годы не общались – не по вашей инициативе, я также в курсе, – но она все равно не выпускала вас из виду. Зная, что вы каждый год в родительскую ходите на могилу отца, она тоже посещала кладбище и издали наблюдала за вами… Иногда я ее сопровождал.

– Вы дружили с Элеонорой?

– Это она со мной дружила, я же был в нее влюблен, – ответил Александр Глебович со скупой улыбкой.

Тут на дорожке появился еще один незнакомец. Этот был молодым и не таким элегантным. Высокий, широкий, удобно одетый – все в его облике говорило о принадлежности к профессии телохранителя. Видимо, охранник Бердника.

Это предположение подтвердилось, когда парень подошел к Александру Глебовичу и, достав из пакета букет белых роз, перетянутых траурной ленточкой, протянул ему. Бердник поблагодарил парня, возложил цветы на могилу Дусика, перекрестился. После он вновь развернулся к Вульфу и продолжил прерванный монолог:

– Мы познакомились более сорока лет назад. Я писал диссертацию под научным руководством ее супруга профессора Паньшина и часто бывал у них дома…

– Дальше можете не рассказывать, – хмыкнул Вульф. – Маменька вскружила вам голову, вы втрескались в нее, она, видя это, поощряла вас, но не подпускала к себе, ведь вы были простым аспирантом, а ее такая мелкая рыба не привлекала.

– Звучит цинично, но все так и было. До той поры, пока мой статус не изменился…

– Я замерзла! – громко сказала Ева, прервав Бердника на полуслове. – И есть хочу. Я, между прочим, не успела позавтракать… Если ни у кого нет возражений, предлагаю перетечь в какое-нибудь заведение, где подают горячую еду и горячительные напитки, и помянуть Дусика.

Возражений не было ни у Вульфа, ни у Бердника. Остальные отказались, сославшись на неотложные дела. На присутствии Ли-Янг, Батыра и Гоши никто не стал настаивать, а вот Петра Ева уговорила задержаться. Вчетвером они направились к кладбищенским воротам, у которых стоял огромный белоснежный лимузин.

– Ваш? – с уважением протянула Ева, обратившись к Берднику.

– Мой.

– Вот все на нем и поедем, а наши машины пусть ваши с отцом мальчики гонят следом.

И, не дожидаясь одобрения своей идеи, зашагала к лимузину. Мужчинам ничего не оставалось, как последовать за ней.

Когда они разместились в шикарном салоне с зеркальным потолком, плазменным телевизором, баром и даже небольшим умывальником, Ева затребовала для согрева спиртное. Бердник тут же достал бутылку коллекционного виски и разлил его по четырем стаканам. Предложенный напиток взяли все. Даже Вульф не отказался, решив прервать свое алкогольное воздержание ради сына, которого хотел помянуть.

– Пусть земля ему будет пухом, – сказал он и залпом выпил.

Остальные последовали его примеру, только опорожнили стаканы не одним махом, а смакуя изысканный напиток, впитывая его аромат. Сделав несколько мелких глотков, Бердник прервал общее молчание:

– Надеюсь, вы поняли, что мое появление на кладбище не случайно?

– Были такие мысли, – ответил Вульф, морщась от неприятного привкуса во рту – он никогда не любил виски, а уж теперь, после двух лет трезвости, оно ему показалось просто отвратительным. – Но как вы узнали, когда и где будут хоронить Дусика?

– То, что это произойдет сегодня, я высчитал самым обычным способом – о дне его смерти сообщали в криминальных новостях, – а вот насчет места мог ошибиться, но решил, что вы, Эдуард Петрович, похороните сына там же, где лежит ваш отец… – Он сделал еще один глоток и с наслаждением чмокнул, ощутив послевкусие. – Так что я шел наугад и, как видите, не прогадал.

– Откуда вы знали Дусика? Вы ведь его знали?

– Я встречался с ним один-единственный раз.

– Где? – полюбопытствовал Вульф, очень надеясь, что не в гей-клубе.

– У меня дома. Денис был у меня неделю назад. Где-то раздобыл мой адрес и пришел с визитом.

– Зачем?

– Чтобы поговорить о «Славе». Он надеялся, что я помогу ему в поисках…

Вульф удивленно крякнул, но тут же задал два вопроса:

– Откуда вы знаете о «Славе»? И откуда Дусик узнал, что вам известно о «Славе»?

– Отвечаю на первый. Как я говорил, мы с Элеонорой дружили. Вернее, я ее обожал, а она позволяла себя любить. Потом наши пути разошлись, я уехал за границу и вернулся уже сорокалетним, весьма известным в узких кругах ученым-изобретателем. Естественно, я захотел ее увидеть и пришел к ней с визитом. Элеонора, не потерявшая с годами своего шарма, вновь увлекла меня. Я стал ее верным рыцарем, и хотя тогда она уже овдовела, меня по-прежнему держала на расстоянии. Так продолжалось около полугода, но вдруг Элеонора поменяла свое отношение ко мне, и мы стали близки. Я был на седьмом небе, наивно полагая, что добился ответного чувства. Теперь-то я понимаю, что она специально приблизила меня к себе, чтобы ловко использовать в своих целях… – Он мотнул головой, и его пижонская шляпа немного съехала с головы, обнажив яркое родимое пятно на виске. – Нет, я неправильно выразился. Она хотела, чтобы я кое-что для нее сделал, а в качестве аванса за труды подарила себя… Элеонора умела быть благодарной!

– Как и неблагодарной, – не удержалась Ева.

– Помолчи, – осадил ее Вульф. – А вы, Александр Глебович, продолжайте, пожалуйста.

– Элеонора, зная, что мой дядя работает в Эрмитаже реставратором ювелирных украшений, попросила меня познакомить ее с ним. Я заревновал и отказал ей. Тогда она рассказала мне о «Славе» и о том, что боится за его сохранность. Я понял ее и сделал, как она просила. В результате мой дядя поменял камни – якутский бриллиант она достала через меня же, – и Лина успокоилась…

– Куда же она спрятала настоящего «Славу»?

– Этого я не знаю. Когда я ее спросил, она так меня осадила, что я больше не заговаривал об этом. Вскоре же она вообще отдалила меня от себя, и я с разбитым сердцем опять уехал за границу… Вернулся только в прошлом году, когда Элеонора уже была мертва.

– Значит, вы ничем не помогли Дусику, когда он приходил к вам? – опять встряла Ева, которую, судя по всему, волновало все, что связано со «Славой» и его поисками. Вульф видел – девчонка решила завладеть камнем во что бы то ни стало!

– Почему же? Помог.

– Каким образом?

– Я дал ему подсказку. Дело в том, что Элеонора все же проговорилась, где именно нужно искать «Славу». Когда она приехала в аэропорт, чтобы проводить меня в Америку, куда я отбывал на ПМЖ, Лина, кроме слов прощания, произнесла еще кое-что. Сначала она поблагодарила меня – добавив «сам знаешь за что…», – а потом склонилась к уху и прошептала: «Карелия». Я удивленно спросил, что она имеет в виду. И Элеонора ответила: «Если когда-нибудь к тебе обратится один из моих родственников с вопросом, знаешь ли ты, где спрятан „Слава“, скажи одно слово – „Карелия“…»

– Ох уж эта маменька! – проворчал Вульф. – Вечно что-нибудь выдумывала. То собак велела выкапывать, а вот теперь в Карелию ехать… Ни слова в простоте! Все шарады да загадки…

– Думаете, Карелия, – это географическая точка, а не, скажем, название магазина или кафе? – впервые подал голос Петр. – А может, это картина? Или книга? Или открытка с видом?

– Да, пожалуй, вы правы. В Карелии матушка вряд ли бывала. Да и не стала бы прятать драгоценного «Славу» в такой дали от себя…

Вульф хотел продолжить свои рассуждения, но тут лимузин остановился, и из-за перегородки, разделяющей салон с водительским местом, донесся голос шофера:

– Александр Глебович, ресторан «Антрэ», останавливаемся?

Бердник вопросительно посмотрел на Еву. Та энергично закивала головой, и Александр Глебович велел остановить.

Лимузин плавно затормозил. Почти тут же открылась дверь, распахнутая вышколенным водителем в форменной фуражке, все вышли. Ева, окинув взглядом фасад и ливрейного швейцара у дверей, кивнула еще раз, признавая за рестораном право принять такую важную особу, как она. Вульф, заметив это, насмешливо хрюкнул (его забавлял дочкин снобизм) и первым направился к входу. Остальные последовали за ним.

Зал ресторана был небольшим и очень уютным. Их посадили за столик возле фонтанчика, искусно подсвеченного и успокаивающе журчащего, дали меню. Новицкий, изучив ассортимент предлагаемых блюд, вынужден был констатировать, что уйдет отсюда голодным – ничего из того, что составляло его рацион питания, тут не подавали. А из того, что подавали, он мог себе позволить только овощной салат с брынзой да вареного судака, но ни рыбы, ни овощей он не хотел. Зато Ева возжелала и того, и другого, а еще попросила принести тарелку бульона, отбивную, десерт с жареными каштанами и бутылку красного вина. Моисеев с Бердником в выборе были более скромны – заказали по супу и салату, а от алкоголя отказались, но тут Ева закапризничала:

– Я что, одна пить буду? Нет, так дело не пойдет! – Она игриво шлепнула Моисеева по руке: – Петр, вы обязаны составить мне компанию, вы же мой адвокат…

– Может, ему еще и в тюрьму с тобой сесть? – мрачно пошутил Вульф.

– А я туда не собираюсь…

– Я тоже не собирался. Но трижды побывал.

– Просто у тебя не было такого талантливого адвоката, как у меня! – Она чарующе улыбнулась Моисееву, очень напоминая в эти минуты свою бабку.

– За комплимент спасибо, – сдержанно улыбнулся Петр. – Но пить я не буду, мне за руль садиться, а я и так пригубил виски…

– Какие мы законопослушные, – закатила глаза Ева и, переключив внимание на Бердника, предложила: – Ну а вы, Александр Глебович, не откажете даме? Выпьете с ней бокал вина?

– Вам невозможно отказать, Ева, – откликнулся тот. – Тем более что вы так похожи на бабушку… – Он взял ее руку и поцеловал весьма пылко. – Только вина мы пить не будем, а закажем шампанского…

Эдуард Петрович едва сдержался, чтобы не засмеяться. Ему казалось, что Евины ужимки и прыжки так смешны и нарочиты, а ее намерения столь очевидны, что ни один здравомыслящий мужчина на них не поведется, а вот поди ж ты, находятся идиоты, готовые добровольно прыгнуть в пасть этой хищницы…

Тем временем принесли напитки и первый заказ – тарелочку оливок для Новицкого и вазочку красной зернистой икры для Евы с Бердником. Официант разлил «Кристалл» по фужерам, сок по стаканам и удалился.

– Ну что, Ева, – обратился к девушке Бердник, подняв свой фужер, – помянем вашего брата?

– Дусика мы уже в машине помянули. И давайте больше не будем о грустном… Предлагаю выпить за «Славу»! – Она приблизила свой фужер с нелюбимым ею шампанским к фужеру Бердника. – И за то, чтобы он нашелся как можно быстрее.

– Согласен! – Он чокнулся с ней, отпил немного. – Тем более что у меня есть к вам предложение, связанное со «Славой»…

– Ко мне?

– Ко всем вам. – Бердник перевел взгляд с Евы на Эдуарда Петровича, затем на Петра. – Как я понимаю, на камень претендуете не только вы, но и Эдуард Петрович, и брат Элеоноры Сергей Отрадов, и его дочь Анна, которую сейчас представляет господин Моисеев…

Тут Петр встрепенулся и выдал следующее:

– Вообще-то единственной своей наследницей Элеонора Георгиевна сделала именно Анну, поэтому, смею предположить, что и «Слава» станет ее собственностью…

– Это мы еще посмотрим, – процедила Ева, обдав адвоката холодком.

– Тут и смотреть нечего, – пожал он плечами. – Фамильное колье завещано Ане, значит, и…

– Вот именно, что колье, а насчет «Славы» в завещании не было ни слова. Так что не торопитесь женушку обнадеживать… – Она ехидно улыбнулась. – И сами не обольщайтесь!

– Давайте не будем делить шкуру неубитого медведя, – встрял Вульф. – Тем более что камень мы можем так и не найти, уж больно подсказка невнятная… – Ева подняла руку, желая прервать отца и сказать еще что-то, но Новицкий отмахнулся от нее и обратился к Берднику с вопросом: – А что вы, уважаемый Александр Глебович, хотели нам предложить? Вас так невежливо перебили…

– Я хочу купить у вас «Славу», – ответил он. – У любого из вас. Мне не важно, кто завладеет камнем и законным ли путем. С Денисом у нас была договоренность, но он погиб, и теперь я делаю предложение вам. – Бердник вновь обвел всех взглядом, но на сей раз более цепким. – Могу я надеяться на то, что вы примете мое предложение?

Вульф пожал плечами – он пока не думал, как поступит со «Славой», если завладеет им. Ева, судя по всему, только об этом и думала и все уже решила (Новицкий был уверен, что дочь намерена оставить камень себе), но делиться своими мыслями с остальными не стала – скорчила неопределенную гримаску и принялась за шампанское. Ответил Берднику только Петр:

– Я передам ваше предложение своей жене. Более того, я постараюсь уговорить ее принять его. Мне не хотелось бы, чтобы Аня владела такой кошмарно дорогой вещью, это небезопасно и очень хлопотно… – Он испытующе посмотрел на Бердника. – Кстати, вы в курсе того, что «Слава» стоит просто немыслимых денег? Кажется, речь идет о сотне миллионов…

– Я готов заплатить за него двести пятьдесят миллионов, – спокойно сказал он.

– Ничего себе! – присвистнула Ева, которая, видимо, даже не предполагала, что цена бриллианта настолько огромна. – И у вас есть такая сумма?

– У меня есть гораздо больше. Я, конечно, не новорусский олигарх, но могу назвать себя достаточно богатым человеком.

– И не жаль вам расставаться с такой суммой? – поинтересовался Вульф, который сам никогда бы не отдал четверть миллиарда за бриллиант, хотя его благосостояние от этого не пошатнулось бы. – Вы что, коллекционер драгоценных камней? Или вам это для понтов надо?

– Ни то, ни другое. Я хочу подарить «Славу» своей единственной дочери Катерине в качестве предсвадебного презента. Дело в том, что моя девочка не очень удачлива в жизни. Особенно личной. Ей катастрофически не везет с мужчинами. Все ее избранники оказывались подлецами, использовавшими ее в корыстных целях. Она трижды была помолвлена, но ни разу не вышла замуж – свадьбы срывались буквально за месяц до назначенной даты. Сейчас она собирается под венец в четвертый раз, но я боюсь, как бы не повторилась всегдашняя история… Я очень люблю свою дочь, но ничем не могу ей помочь – счастье, как известно, не продается за деньги. Единственное, что в моих силах, это подарить ей талисман, приносящий удачу. Если верить легенде, ваш бриллиант как раз из таких…

– Вы верите в легенды?

– А что мне остается? – Бердник тяжко вздохнул. – Катя уже не юна – ей тридцать семь – и не очень здорова, но все тянет с рождением детей, мечтая завести их только в законном браке, чтобы у ребятишек была полноценная семья… – Бердник залпом выпил шампанское и нервно отставил пустой фужер. – Если не состоится и эта свадьба, я просто не доживу до внуков. Мне семьдесят один, и у меня больное сердце…

Вульф посмотрел на Бердника с сочувствием и про себя решил, что если, завладев «Славой», надумает его продать, то предложит камень именно Александру Глебовичу. Хотя Новицкий все больше склонялся к тому, чтоб оставить камешек себе. Во-первых, это фамильная ценность и должна оставаться в семье, во-вторых, отличное вложение капитала – коль за него сейчас дают двести пятьдесят «лимонов», то лет через пятьдесят предложат все триста! По миллиону за каждый год «выдержки», разве плохо?

Пока Новицкий прокручивал эти мысли в голове, Ева выдула еще пару фужеров и заказала очередную бутылку шампанского. К тому времени как раз принесли заказ, и все принялись за еду, ведя за обедом оживленную беседу. О «Славе» больше не было сказано ни слова, но Эдуард Петрович был на все сто уверен, что мысли всех присутствующих заняты именно им.

Ева

Ева проглотила последнюю ложку десерта, взяла фужер, откинулась на спинку стула и стала попивать шампанское, поглядывая на мужчин из-под полуприкрытых ресниц. Те уже поели и теперь «вкушали кофий», обсуждая предстоящие перевыборы президента. Ева в беседе участия не принимала, считая тему абсолютно не заслуживающей внимания, и пока мужчины высказывали свои предположения относительно того, будет ли у Путина преемник, она следила за Петром. Вернее, сначала она присматривалась к Берднику: решив продолжить с ним знакомство, она прикидывала, сможет ли себя заставить в случае чего лечь с ним в постель, но поскольку результат был неутешительным (его родимое пятно вызывало у нее брезгливость), она переключила внимание на Петра. Тут взгляд ее порадовался. Смуглое лицо молодого адвоката было безупречно: ни родинки, ни морщинки, ни прыщика. Гладкая кожа кофейного оттенка с легким румянцем, прямой нос, умеренно полные губы, четкие скулы и спадающие на них светло-русые пряди…

Красавец! И при этом умница. А еще счастливчик по жизни. Короче, мечта любой бабы. Любой! Будь она хоть звездой, хоть королевой, хоть научным светилом… Но достался он при этом убогой, ограниченной тетехе с невнятной внешностью и сомнительным прошлым. На что, интересно, Петр купился? Нет, что на княжеские цацки – понятно, но, кроме этого, его еще что-то должно привлекать: характер, внешность, харизма, сексуальный шарм. Но в Аньке ведь ничего этого нет! Безвольная дура с пуговичными глазами, к тому же, как пить дать, доставшаяся ему девственницей. «Ну вот и ответ, – осенило Еву. – Купился на невинность. Некоторым мужикам жутко льстит, что они стали у своих баб первыми – об этом меня еще Элеонора предупреждала, – а мысль о том, что на эту бабу просто никто не позарился, им как-то и в голову не приходит…»

– Не налегайте так на шампанское, – услышала Ева над ухом тихий шепот Петра. – Вы уже достаточно выпили…

Ева фыркнула и демонстративно отпила из фужера большущий глоток. Петр осуждающе покачал головой, но больше со своими нравоучениями не стал приставать – вернулся к разговору. Мужчины поболтали еще минут пять, допили свой кофе и стали спорить, кто оплатит счет. Каждый хотел это сделать, но «победил» Вульф, выложив на поднос официанту свою золотую кредитку. Когда «Визу» вернули владельцу, мужчины поднялись из-за стола. Пришлось и Еве встать, хотя она еще бы посидела тут, у фонтанчика, попила перцовочки, которой после ненавистной шипучки хотелось больше, чем всегда.

Они вышли на улицу, распрощались. Вульф тут же направился к бронированному «Мерседесу», Петр к своему скромному «Пежо», а вот Бердник спешить к лимузину не стал – взял Еву за локоток и с игривой улыбочкой спросил:

– Вас подвезти?

В другой раз она обязательно бы ответила утвердительно, но только не сегодня – сейчас у нее были другие планы!

– Я бы с радостью, – ответила она, одарив его многообещающим взглядом. – Но нам с адвокатом Моисеевым еще нужно… – на миг замявшись, она быстро придумала, что соврать: – К следователю съездить, так что в другой раз…

Ева послала Берднику воздушный поцелуй и поцокала к машине Петра, торопясь его перехватить, пока он не уехал. И успела же! Едва моисеевская тачка заурчала заведенным мотором, как Ева подскочила к передней дверке и стукнула в стекло костяшкой согнутого пальца. Петр вздрогнул и поднял на нее глаза. За затемненными стеклами очков сложно было рассмотреть их выражение, но Еве показалось, что в них промелькнула опаска.

– Что вам, Ева? – сухо спросил Петр, опустив стекло.

– Можно отнять у вас минутку? – робко молвила она.

– Только минутку.

– Я сяду к вам? А то холодно…

Он сделал приглашающий жест. Ева обежала машину и нырнула в салон «Пежо».

– Слушаю вас, – проговорил Петр, не глядя на Еву, а сосредоточив все свое внимание на кнопках магнитолы.

– Я хотела попросить еще раз обрисовать мое положение, а то я не совсем понимаю, что мне грозит…

Выдав эту заранее заготовленную фразу, Ева распахнула шубку, будто бы ей жарко, а на самом деле желая обратить внимание Петра на ложбинку между своими идеальными грудями. Тот, естественно, не мог не отреагировать, но, бросив быстрый взгляд в область ее декольте, тут же его отвел и стал просвещать Еву по интересующему ее вопросу.

Поскольку сейчас Еву больше интересовал сам Петр, нежели слова, им произносимые, то слушала она его вполуха. И он в скором времени это заметил.

– Вы, я вижу, меня совсем не слушаете, – сказал Петр, повернув к ней свое античное лицо.

– Нет, нет, я вся внимание, – встрепенулась она. – Просто немного задумалась. Продолжайте.

– А я уже все сказал.

Ева, чтобы не выглядеть дурой, хотела задать какой-нибудь вопрос, но вместо слов из ее рта вылетело кошмарное карканье – это вырвалась отрыжка после гадского шампанского. Совершенно искренне смутившись, Ева пробормотала:

– Извините, ради бога.

– Ничего страшного.

– Мне надо было вас послушать и не пить столько шампанского…

Говоря так, Ева имела в виду как раз отрыжку, но Петр расценил ее слова по-своему.

– Вам дурно? – спросил он, с участливым вниманием всматриваясь в ее лицо. – Если да, то я принесу вам воды…

Ни в какой воде Ева не нуждалась, но кивнула утвердительно. Петр тут же выскочил из машины и побежал к ресторану. Проводив его взглядом, она усмехнулась. Все шло как нельзя лучше! Душка Петенька сам подсказал Еве, как ей надлежит действовать. Садясь в адвокатскую машину, она не успела придумать предлога, чтобы навязаться Петру в попутчицы, и вот теперь он найден. Она притворится пьяной (хотя от слабоалкогольных напитков Ева не пьянела, а только много рыгала и часто писала), и Моисееву не останется ничего другого, как поступить по-джентльменски и доставить пьяную барышню домой.

Когда Петр вернулся с водой, Ева сидела, опустив голову на плечо и закрыв глаза. При этом край ее юбки был приподнят до середины бедра, а в вырезе виднелась уже не ложбинка, а кружево бюстгальтера и выпрыгивающая из него грудь.

– Ева, вы спите? – спросил Петр, тронув ее за руку.

– Нет, – улыбнулась она, приоткрывая глаза, чтобы посмотреть, таращится ли Петр на ее грудь. Тот таращился, но стоило ему перехватить Евин взгляд, как он отвернулся и стал открывать минералку. Сделав это, Петр протянул ее Еве со словами:

– Пить будете?

Ева кивнула, взяла бутылку, поднесла ко рту. Пить не хотелось, но она сделала глоток, нарочито медленно обхватив горлышко чувственными губами. Петр, правда, этого не видел, потому что упорно не желал смотреть в ее сторону. «Дурашка, – подумала Ева весело. – Думаешь, тебя это спасет? Нет, Петенька, сегодня ты станешь моим, и тут уж ничего не поделаешь…»

– Вы машину тут оставите? – подал голос Петр.

– Что?

– Свой джип оставите у ресторана до завтра или пришлете кого за ним?

– Зачем? Я поеду на нем домой.

– Сейчас?

– Да, а что?

– Но вы пьяны!

– Не преувеличивайте, – хихикнула она, игриво пощекотав его ладонь. От этого легкого прикосновения он дернулся, как от удара током, и быстро водрузил руки на руль, чтобы избежать повторения. – Я немного захмелела, но до дома добраться смогу… – Ева икнула (только теперь намеренно) и, прикрыв рот ладошкой, сказала: – Извините еще раз.

– За руль я вам в таком виде сесть не позволю, – строго сказал Петр. – Это недопустимо – водить машину в подпитии. – Он протянул руку к ремню безопасности, собираясь пристегнуть Еву, но, наткнувшись локтем на полушарие ее груди, передумал и просто отдал команду: – Пристегнитесь, я вас отвезу.

– Как это мило, – промурлыкала Ева. – Спасибо вам огромное…

Он сухо кивнул и, включив зажигание, тронул машину с места.

Пока ехали, Ева сидела смирно, делая вид, что дремлет (усыпляла бдительность «жертвы»). Когда же машина, въехав во двор ее дома, затормозила, она начала действовать: изобразила пробуждение, потянулась и, положив руку Петру на бедро, вкрадчиво спросила:

– Не подниметесь ко мне?

– Зачем? – как-то уж очень нервно спросил он, но ее руку не тронул.

– Я напою вас изумительным кофе.

– Спасибо, не надо. – И только теперь он убрал Евину кисть со своего бедра. – К тому же у меня нет времени…

Ева вернула руку на прежнее место, но тут же переместила ее выше, ближе к его паху, и едва слышно сказала Петру на ухо:

– Если так, то мы сделаем это по-быстрому… – Она обняла его второй рукой, прижалась грудью к плечу, а губами к шее и, щекоча кожу дыханием, прошептала: – Мы же оба этого хотим, так зачем себя мучить?

– Вы о чем, Ева?

– Конечно, о кофе…

Ева отбросила полу его дубленки, чтобы не мешалась, и заскользила руками по его телу. Губы ее касались мочек его ушей и нежной кожи за ними. Петр при каждом их прикосновении дергался, пытаясь отстраниться, но Ева была настойчива. Вместо того чтобы оставить адвоката в покое, она все жарче его целовала. Рука ее, перестав блуждать по телу Петра, нашла его пах и легонько сжала появившуюся выпуклость. Моисеев возбужденно застонал, но сопротивления не прекратил – стряхнул Евину ладонь со своей ширинки и увернулся от горячего языка, устремленного к ушной раковине…

– Хочу тебя, – задыхаясь, вымолвила Ева, которую на самом деле трясло от желания. – Давай прямо тут – я не могу больше терпеть…

Она рванула молнию на его брюках и запустила руку внутрь. Петр сделал последнюю попытку вырваться, но Ева буквально придавила его своим телом, не давая ему ни двигаться, ни даже дышать. Рука нашла то, что искала. Влажный рот, раскрывшись, приблизился к его сжатым губам. Язык раздвинул их и проник внутрь…

Петр напрягся и замер. Секунду он сидел неподвижный, как кукла. Безвольная кукла, позволяющая делать с собой все, что хочет хозяйка, но не чувствуя при этом ничего. Но вдруг он ожил и…

Припал к Евиным губам, отвечая на ее поцелуй с жадностью и нетерпением умирающего от желания человека. «Ну вот и все! Теперь ты мой!» – подумала Ева с торжеством и, сорвав с себя шубу, перебралась к нему на колени.

Аня

Аня резко поднялась с кровати и стала озираться по сторонам, ища глазами мужа. Вчера она так и не дождалась его – уснула, да так крепко, что не пробудилась даже ночью, когда он вернулся. Интересно, во сколько он пришел? Она задремала в полночь, а Петра еще не было…

Стряхнув с себя остатки сна, Аня направилась в ванную, думая, что муж там. Но там его не оказалось! Зато в воздухе витал запах его туалетной воды, а щетина зубной щетки оказалась влажной. Покинув ванную, Аня заспешила в кухню. Обычно она кормила мужа завтраком, но если не могла проснуться поутру, Петр ее не тревожил, а готовил овсянку с тостами сам (прислуги в их доме не было – Аня согласилась только на приходящую уборщицу). Но и в кухне она его не застала. Там были только кошки, дожирающие рыбьи хвосты, да дожевывающий домашнюю туфлю хозяйки пес Данилка. Аня метнула взгляд в раковину, обнаружила там грязную тарелку и чашку, измазанную кофейной гущей. Значит, Петр уже поел. Умылся, побрился, поел и… Она выглянула в прихожую и, не найдя на вешалке дубленки, констатировала – ушел на работу.

Аня посмотрела на часы: одиннадцать. Ничего себе она поспала! Понятно теперь, почему она не застала мужа – он из дома в половине девятого выходит. Аня включила чайник и стала готовить себе кофе и горячие бутерброды. Сегодня ее не тошнило, и есть хотелось ужасно. Сварганив то ли поздний завтрак, то ли ранний обед, она быстро слопала его и направилась в комнату отца, надеясь застать хотя бы его. Но Сергея тоже не было в квартире! Как и Марка. Мужчины оставили ее в компании прожорливой стаи животных.

Заглушив приступ нарастающей обиды, Аня вернулась в кухню и стала готовить любимый отцовский борщ, который вдруг очень захотела сама. За этим делом ее и застал Сергей.

– Привет, – поздоровался он с дочерью, буквально влетев в кухню и брякнув на стол полные сумки. – А вот и я!

– Ты где был?

– Возил Марка в больницу. Решил на всякий случай показать его врачам – вчера у него голова болела, вдруг, думаю, сотрясение…

Выглянув в прихожую и не увидев там Суханского, Аня обеспокоенно спросила:

– Его положили в больницу?

– Нет, у Марка все нормально, никакого сотрясения, а ссадина быстро заживает.

– Тогда где он?

– Поехал в свой отель за вещами – я велел ему переезжать сюда. Тут охрана надежнее.

Аня одобрительно кивнула, но тут, учуяв запах цитрусовых, от которых ее как-то резко стало воротить, сморщила нос:

– Что у тебя в сумке?

– Мандарины. – Отец достал пакет, битком набитый тугими ярко-оранжевыми плодами, и высыпал их прямо на стол. – Хочешь?

– Нет, спасибо.

– Не любишь?

– Обожаю. Но сейчас меня от их запаха мутит. – Она передернулась. – А еще от цветочного. Кошмар, правда?

– Почему? Нормальное явление при токсикозе.

– Папа, я же флорист, как я буду работать?

– Не будешь, – пожал он плечами, сгребая мандарины в пакет и убирая подальше от Аниного носа. – Петр тебя прокормит.

– Кстати, ты застал его сегодня?

– Да, мы вместе выходили из дома. Он очень торопился…

– Во сколько он вчера вернулся, не знаешь?

– Сказал, в начале первого. Ему пришлось тащиться с инвесторами в варьете, а там представление только в одиннадцать начинается.

– Представляешь, я даже не слышала, как он пришел…

– Это потому, что он, чтобы тебя не тревожить, лег на диване в гостиной.

Ане бы порадоваться этому факту, а она расстроилась, потому что считала, что муж с женой никогда не должны спать порознь. Идеальный брак у нее ассоциировался с общей постелью, которую супруги делят на протяжении десятилетий, не покидая даже тогда, когда находятся в ссоре…

– Между прочим, – не заметив ее расстройства, продолжал Сергей, – Новицкий позвал твоего мужа на погребение Дусика. Его сегодня хоронят… – Он бросил взгляд на настенные часы, которые показывали половину первого: – Вернее, похоронили два часа назад…

– И Петр согласился присутствовать?

– Да. Утром он сказал мне, что пойдет на похороны…

– Зачем? – спросила она и болезненно сморщилась, вспомнив, как два года назад Дусик душил ее, едва не убив. – Он что, был его близким человеком?

– Нет, его близкими были мы с твоей мамой, но Елена присутствовать на похоронах не может, а я не хочу… Пришлось делегировать Петра… Кстати, давай ему позвоним?

Аня согласно кивнула и потянулась к трубке домашнего телефона, но Сергей отмахнулся и вытащил свой сотовый. Набрав номер и дождавшись соединения, он стал разговаривать. Аня сначала пыталась вслушиваться, но Сергей больше молчал, чем говорил, поэтому она вернулась к своему борщу, дожидаясь окончания беседы. После прощального «пока» она повернулась к отцу и вопросительно на него посмотрела.

– Есть новости, – сообщил Сергей, убрав телефон в карман. – Бердник нашелся. Сам! Пришел на похороны Дениски, а после них выразил желание купить у наследников Элеоноры «Славу».

– А он знает, во сколько миллионов камень оценивается?

– Он предлагает за него двести пятьдесят, но главное не это. Бердник дал одну зацепку. Как оказалось, Лина оставила для своих родственников словесное послание и передать его попросила именно Александра. Что он и сделал.

– И каково его содержание?

– Состоит послание, как это ни странно, из одного слова. И слово это «Карелия».

– Карелия? – переспросила Аня недоуменно. – И все?

– Все.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она. – Неужели бабуля хочет, чтобы мы отправились в Карелию и рыскали там по лесам?

– Не думаю, – мотнул головой Сергей. – Петр тоже. Он предположил, что имеется в виду открытка с видом или книга с таким названием.

– Я не помню, чтобы в бабушкиных вещах были книги по географии, но открыток там полно и среди них вполне может быть… – Она не договорила, заспешила в гостиную, где распахнула антресоли шкафа и вывалила их содержимое на диван. – Тут все, что после нее осталось, давай смотреть.

И они, опустившись на пол рядом с диваном, принялись (уже в который раз!) пересматривать бумаги.

– Мне кажется, мы не там ищем, – задумчиво сказала Аня, отложив альбом с рисунками, который листала. – Знаешь, меня не оставляет смутное ощущение, что я знаю, о чем речь, только не могу вспомнить…

– А я думаю, что отгадка именно тут, – заметил Сергей, продолжая ворошить письма. – Например, на конверте может быть марка с видом Карелии. Или присланная оттуда открытка. Или фотография, сделанная в Карелии. На ней мы и найдем…

– Я вспомнила! – вскричала Аня, вскакивая и вновь кидаясь к шкафу, но открывая теперь не антресоли, а одежное отделение. Распахнув дверцу, она сорвала с вешалки голубое платье Элеоноры и вывернула его наизнанку. – Вот где я видела эту Карелию!

Аня подскочила к отцу и подсунула ему под нос обтачку горловины, на которой шелковыми нитками было аккуратно вышито слово «Карелия». Сергей, увидев его, сделал удивленные глаза и несколько раз растерянно моргнул, но вдруг хлопнул себя по лбу и вскричал:

– Как же я, черт возьми, мог забыть!

– О чем забыть?

– О Карелии!

Ничего не поняв, Аня вопросительно посмотрела на отца, ожидая разъяснений. И Сергей растолковал ей:

– Карелия – это не республика, а имя.

– Чье?

– Элеонориной швеи. Вернее, модистки – она разрешала называть себя только так и очень обижалась на «портниху».

– Швею звали Карелия?

– Я знал ее как Лию. Но полное ее имя было Карелия. Карелия Самсоновна Михельсон. Она обшивала Элеонору долгие годы – я почти на всех ее вещах видел фирменный «лейбл» – и была, пожалуй, ее единственной подругой. Твоя бабушка очень ценила портняжный талант Лии, поэтому была с ней очень мила и от гадостей воздерживалась…

– Модистка жива сейчас, не знаешь?

– Надеюсь, что да.

– Но ей, должно быть, очень много лет…

– Лия была намного моложе твоей бабушки, так что не очень. Думаю, сейчас ей лет семьдесят.

– А ты случайно не знаешь, где она живет?

– Случайно знаю. Я несколько раз возил Элеонору к модистке… – О том, что у него с этой модисткой был короткий роман, Сергей решил не распространяться. – Надеюсь, она не переехала и по-прежнему живет на улице Татарской.

– Поедем к ней?

– Обязательно.

– Сейчас?

Он повел носом, принюхиваясь к запаху готовящегося супа, и, уловив аромат любимого борща, решительно сказал:

– Не сейчас. Сначала пообедаем, хорошо?

Аня против обеда ничего не имела. Тем более борщ она тоже обожала, а Петр терпеть не мог, и из-за этого она его не готовила. Разлив наваристый, пахнущий чесноком и кореньями борщец по тарелкам, Аня усадила отца за стол, села сама, и они с Сергеем с аппетитом пообедали, даже не подозревая о том, что, пока они едят, на Татарскую спешит другой человек, быстрее их отгадавший, кто такая Карелия.

Ева

В неприметной куртке с натянутым на голову капюшоном, в больших темных очках, Ева вышла из такси у дома на Татарской улице. Она бывала тут десятки раз, но давным-давно, когда еще жила с бабушкой и с ней же ездила к ее модистке. Лия обшивала не только Элеонору, но и ее внучку, неизменно помечая свои творения фирменной вышивкой. Когда Ева впервые увидела на изнаночной стороне новой кофточки сложенное из стежков слово «Карелия», она очень удивилась, но бабушка тут же просветила ее на этот счет. Так Ева узнала, что модистку на самом деле зовут не Лия, а Карелия, и вот теперь это знание ей поможет завладеть «Славой». Тем более никто, кроме нее, им не обладает! Ни папашка, ни тем более Анька, а значит, они пойдут по ложному следу (вот бы было здорово, если б они в Карелию отправились!), дав Еве фору – мечтать о том, что бриллиант хранится у модистки, не приходилось: бабка задач с одним неизвестным не задавала…

Дойдя до нужного подъезда, Ева остановилась, чтобы вспомнить номер квартиры. Она последний раз была здесь одиннадцать лет назад и теперь затруднялась сказать точно, в какую дверь ей звонить. Так и не определившись с номером, а только с этажом – четвертым, – вошла в подъезд вместе с мальчишкой, ведшим с прогулки собаку.

Поднявшись на лестничную клетку, Ева встала у перил и осмотрелась. Дверей оказалось четыре, хотя ей помнилось, что квартир на площадке было три, и это усложнило бы задачу, если б не номер на одной из них – крайней справа. Он сильно отличался от остальных, обычных, тем, что был выполнен в форме портняжного манекена, а цифры на нем шли не слева направо, а снизу вверх. Едва глянув на него, Ева вспомнила и сам номерок, и эту обитую бордовым дерматином дверь, и квартиру за ней, просторную, светлую, но очень захламленную, и хозяйку – тоненькую, маленькую старушонку с синими волосами и с вечной сигаретой в зубах. А еще ее мешкообразный сарафан с огромными накладными карманами, в котором портниха ходила на протяжении всего того времени, что Ева была с ней знакома. Изготавливая для клиенток удивительные наряды, сама Карелия была абсолютно равнодушна к одежде. Носила одну вещь, пока та не рассыпалась. И если платья, в которых она выходила из дома, менялись раз в несколько лет, то домашний сарафан носился десятилетиями, поскольку был пошит из брезента.

«Интересно, в чем она встретит меня сейчас? – подумала Ева, подходя к двери с номером-манекеном и надавливая на кнопку звонка. – И узнает ли? Лет-то ей уже немало, да и я изменилась…»

Мысль ее резко оборвалась, а все из-за того, что Ева вдруг заметила одну странность – дверь была закрыта неплотно. Очевидно, по старческой забывчивости хозяйка запамятовала запереться. Осторожно ткнув в створку пальцем, Ева убедилась в своей правоте: дверь открылась, давая гостье возможность войти без разрешения. Что она и сделала.

Оказавшись в квартире модистки, Ева поморщилась. Пахло в ней препротивно, впрочем, как всегда. Рассеянная Лия часто забывала на плите чайники, кастрюли, сковородки, и в доме ее постоянно воняло гарью. Только на сей раз запах был другим – несло тухлятиной, да так сильно, что Еве пришлось зажать ноздри пальцами.

– Лия, где вы? – гнусаво прокричала она, а себе под нос буркнула: – Месяц, что ли, мусор копила?

Никто не отозвался, и Еве ничего не осталось, как пройти в комнату, именуемую Лией мастерской, а на самом деле являющуюся всем сразу: и спальней, и гостиной, и столовой. Имея большую квартиру из трех комнат, Карелия обжила только одну, а в двух других хранила какой-то хлам. Маленькой Еве очень нравилось торчать там, ковыряясь в кучах старья: обрезках ткани, гроздьях пуговиц, сломанных молниях, деталях швейных машинок, модных журналах…

Мастерская оказалась именно такой, какой запомнилась Еве. Большущая комната с двумя окнами, без занавесок, ковров и элементарного набора мебели. Из мебели тут стояли только диванчик да огромный стол, на котором Лия кроила (ела она у себя на коленях). Все остальное место двадцатиметрового помещения занимали портняжные принадлежности: ножная машинка «Зингер», гладильная доска, манекены на тонких штырях, грубо сколоченный стеллаж, на полках которого лежали пяльцы для вышивания, стопки шкатулок с нитками, рулоны кальки. Единственным украшением этой портняжной мастерской были фотографии в красивейших рамках, изготовленных самой Карелией из деревяшек, обтянутых кожей, атласом, тесьмой. Почти на всех была изображена Элеонора Новицкая, одетая в творения Карелии, и только на нескольких снимках остальные клиентки. Снимков самой Лии не было совсем, лишь на одной фотографии она маячила на заднем плане, дымя своей сигаретой и что-то старательно вышивая.

Стоя в дверях, Ева пробежала глазами по «доске почета» и нашла эту фотку на прежнем месте. Ничего не меняется, усмехнулась она, проходя в комнату. И стоило ей оказаться внутри, как она обнаружила Карелию, лежащую на диване лицом вверх. Была модистка в своем любимом сарафане (он оставался таким же крепким, но утратил свой защитный цвет, став грязно-желтым), и волосы ее по-прежнему отливали синевой, только папироса не торчала из уголка узкогубого рта – он был широко открыт, будто Карелия подставила его под струю воды, желая напиться.

– Карелия Самсоновна! – позвала старуху Ева, от испуга вспомнив ее полное имя. – Вы спите?

Модистка не откликнулась. Ева, убрав пальцы от ноздрей, набрала полные легкие воздуха и зычно крикнула:

– Проснитесь, Карелия Самсоновна!

Старуха даже не шевельнулась, а пальцы пришлось вернуть на прежнее место, так как запах ударил в нос с такой силой, что Еву затошнило. Едва справляясь с приступами рвоты, она подошла к дивану, склонилась над старухой.

Худое морщинистое лицо Карелии покрывали трупные пятна, и Еве оно показалось похожим на подгнивший сухофрукт. Руки модистки, костлявые, скрюченные, как куриные ноги, лежали на груди, а под ними багровело огромное пятно засохшей крови. Оно разлилось по выгоревшему брезенту и стекло на вытертый плюш диванной обивки. Формой своей оно напоминало язык. А у одной ладони чернело пулевое отверстие.

Увидев его, Ева покачнулась. Чтобы не упасть, схватилась за край стола. Для этого пришлось оторвать руку от лица. Трупный смрад тут же проник в ее ноздри, сшибая с ног. Еву вновь повело, и теперь удержаться было труднее, но она все же устояла, в последний момент зацепившись за полку стеллажа. Так, опираясь на подвернувшиеся предметы, Ева доковыляла до прихожей, кинулась к входной двери и, пнув ее ногой, вылетела в коридор. Но и там трупный смрад преследовал ее. Казалось, он пропитал Еву насквозь и не оставит ее, даже если она сдерет с себя кожу…

Из последних сил Ева сделала несколько шагов вниз по лестнице, но на площадке между четвертым и третьим этажом ноги ее подогнулись. Голова стала пустой. Глаза заволокла пелена. И Ева упала на грязный бетонный пол, потеряв сознание.

Сергей Отрадов

Дом, в котором жила Карелия, Сергей нашел быстро. Въехав во двор на Анином «фордике», он затормозил у второго подъезда. Вышел, помог выйти дочери.

– Там кодовый замок, – заметила Аня, кидая взгляд на входную дверь. – Но без домофона. Как войдем?

– Что-нибудь придумаем, – ответил Сергей, увлекая ее под козырек.

– Может, ты номер Карелии знаешь? Позвонили бы…

– Когда я тут бывал, телефона в квартире не наблюдалось. Карелия постоянно просрочивала выплаты, и его то и дело отключали, пока совсем не отрубили.

Сергей, подошедший к двери, взялся за ручку и потянул ее на себя, не особо надеясь на успех. Но неожиданно дверь распахнулась, едва не долбанув его по носу, и из-за нее вылетела женщина. Была она стройна и высока, а вот лица ее Сергей рассмотреть не смог – оно скрывалось в глубоком капюшоне с меховой оторочкой. Да и не до того ему было – он торопился поймать дверь, пока она не захлопнулась. К счастью, ему это удалось, и они с Аней смогли войти в подъезд.

– На какой нам этаж? – спросила дочь, ступая на лестницу.

– На четвертый. Какая квартира, не помню, но на ней номерок приметный – сразу поймешь, что там живет портниха.

Аня кивнула и резво зашагала по ступенькам. Сергей двинулся следом.

Трупный дух он почуял, еще не достигнув двери в нужную квартиру. Запах витал в воздухе лестничной клетки, смешиваясь с не менее отвратительным рвотным «ароматом» – на площадке между третьим и четвертым этажом была целая лужа рвотной жижи. Поняв, что это означает, Сергей остановил Аню, развернул к себе лицом и строго сказал:

– Иди в машину. Тебе здесь делать нечего.

– Почему? – растерялась Аня.

– Ты чувствуешь запах?

– Конечно, кого-то вырвало…

– Другой, – оборвал он ее.

Аня повела носом и, поморщившись, сообщила:

– Газом пахнет.

– Нет, не газом, а трупом. – Сергей подтолкнул Аню к ступенькам, но та ни в какую не желала уходить – стояла как приклеенная, вопросительно хлопая глазами. Пришлось Сергею кое-что ей растолковать: – Думаю, Карелия умерла. Причем не сегодня, раз пахнет уже в подъезде. – Он подхватил ее под попу, как маленькую, и перенес на ступеньку ниже. – Дуй в машину, Аня, – строго сказал он ей. – Я сейчас буду вызывать милицию, ждать, когда она приедет, потом давать показания. Не знаю, сколько это продлится, поэтому советую ехать домой.

– А как же ты?

– Я прекрасно доберусь на такси.

– Ну уж нет, – заупрямилась она. – Я тебя дождусь.

– Тогда отъедь к другому дому, чтоб тут не маячить. Когда все кончится, я позвоню.

Она обреченно вздохнула и зашагала вниз по ступенькам. Сергей же направился к двери, которая, как он успел заметить, была не заперта, и толкнул ее. Трупный запах сразу окутал его, и, чтобы не задохнуться от вони, Отрадов вынул из кармана платок и прижал его к носу. Стало намного лучше, и Сергей смог заставить себя пройти в мастерскую. Как и следовало ожидать, тело Карелии находилось там. Лежало на диване, и, судя по трупным пятнам, уже дня три. Еще хорошо, что Лия была очень худой, иначе ее бы раздуло, и зрелище было бы просто ужасным. Но и так смотреть на мертвую женщину было жутко, поэтому Сергей не стал этого делать, а прошел к окну, чтобы проветрить комнату и подышать самому.

Когда створки окна были настежь распахнуты, Отрадов оторвал платок от лица и с наслаждением вдохнул морозный воздух. Прочистив легкие, Сергей вытащил из кармана телефон и стал набирать номер милиции. Ответили ему тут же, и Сергей сообщил дежурному о трупе. Тот, выслушав его, потребовал назвать его фамилию и велел дождаться приезда опергруппы. Отрадов уверил милиционера в том, что сделает это непременно, после чего отключился.

Наступили томительные минуты ожидания. Сергей уселся на подоконник и стал шарить глазами по комнате, стараясь при этом не смотреть на мертвую Карелию. Конечно, он мог спокойно уйти из мастерской, мог вообще покинуть квартиру и дождаться опергруппы у подъезда, но Отрадова здесь задерживало желание отыскать какой-нибудь намек на то, где искать «Славу», – почему-то он был уверен, что со смертью модистки ниточка, ведущая к бриллианту, не оборвалась. Элеонора, будучи крайне разумной женщиной, должна была подстраховаться. На тот случай, если Карелия умрет (и не обязательно насильственной смертью – женщина могла просто скончаться от болезни или старости), Лина наверняка оставила еще одну подсказку. Быть может, не в этой квартире, и даже скорее всего не здесь, но Сергей не сомневался – подсказка связана с Карелией, и сейчас, глядя на вещи, ей принадлежавшие, он надеялся на озарение…

И оно пришло! Неожиданно, как это и бывает!

Сергей как раз пробегал глазами по развешанным по стене фотографиям, когда взгляд его наткнулся на снимок, уже виденный им ранее в альбоме сестры. На нем была изображена Элеонора в компании модистки. Лина, одетая в свое любимое голубое платье, была снята крупным планом, а Карелия во всегдашнем сарафане маячила на заднем с пяльцами в руках. При первом взгляде на этот снимок создавалось впечатление, что Лия попала в кадр случайно, но когда Сергей присмотрелся к нему, то понял – модистка позирует. И очень старательно изображает погружение в процесс, хотя в ее иголке даже нитки нет…

Спрыгнув с подоконника, Сергей подошел вплотную к фотографии и стал ее рассматривать с большим вниманием. Теперь стало абсолютно ясно, что Карелия только делает вид, что вышивает. На самом деле в ее руках было уже готовое изделие – кушак от демонстрируемого Элеонорой платья. Насколько Сергей помнил, его сплошь покрывала причудливая вышивка: цветочный орнамент, повторяющий тот, что был на подоле. На фотографии он был вполне различим! Сергей всмотрелся в переплетение листьев и соцветий, и вдруг ему показалось, что они образуют букву «К» – тонкий стебель розы, обвитый вьюном, очень на нее походил. А два склонившихся друг к другу бутонами тюльпана напоминали «О». Дальше шла веточка сирени, выгибающаяся так, что издали ее можно было принять за недописанную «Н». А вот что следовало далее, Сергей прочесть не смог, поскольку другой конец кушака струился по полу и в кадр не попадал.

Рассматривать фотографию дальше не имело смысла, поэтому Сергей вернулся к окну и выглянул во двор. Аниной машины он не увидел (значит, дочь послушалась его – откатилась подальше), зато обнаружил подруливающий к подъезду милицейский «уазик». Пока «козел» парковался, Сергей достал телефон, набрал дочкин номер и стал торопливо давать ей указания.

Аня

Вбежав в квартиру, Аня сразу рванула в гостиную, где оставила бабулино платье, забыв убрать его в шкаф. Когда она оказалась там, едва в обморок не упала, увидев, что на голубом атласе подола разместился Авось, а расшитым кушаком завладел Данилка и мусолит его с довольным урчанием.

– А ну брысь отсюда! – рявкнула она на кота, и тот, не ожидавший грубости от хозяйки-тихони, прыснул под диван. Данилка, увидев это, тут же выплюнул добычу и последовал примеру друга. – То-то же! – проворчала Аня, подобрав истерзанные вещи.

К счастью, ощутимого урона платью животные не нанесли. Авось только шерсти натряс, а Данилка слюнями испачкал. Оттерев материал от этих следов, Аня разложила платье и кушак на полу и стала внимательно рассматривать вышивку. Начала с подола. Придирчиво изучила цветочный узор, но ничего необычного в нем не нашла: бутончики, лепесточки и никаких тебе букв. Отложив платье в сторону, Аня взялась за кушак. Сначала ей показалось, что и на нем ничего нет, но когда она догадалась немного отстраниться, чтобы рисунок не сливался, смогла увидеть букву «К». Потом и «О» вырисовалось. А за ним «Н». И снова «Н». На этом рисунок обрывался – дальше шел гладкий шелк.

– Конн, – прочла Аня вслух и недоуменно пожала плечами: – Что за Конн такой? Непонятно…

И тут она увидела, что цветочный узор возобновился на другом конце кушака. Там тоже были незабудки, розы и вьюны. И они своим переплетением образовывали еще четыре буквы: «Д», «У», «Н», «Я». Получалось слово «Дуня». Нормальное, понятное слово! И это радовало, поскольку значение первого, «Конн», Ане было неведомо. Попробовав сложить их вместе, Аня вообще зашла в тупик, потому что «конндуня» показалась какой-то тарабарщиной. А задом наперед слово не читалось. И буквы переставить так, чтобы вышло литературное слово, у Ани тоже не вышло. К тому же пробел между «Конном» и «Дуней» говорил о том, что это два самостоятельных слова…

Пока Аня ломала голову над этой проблемой, прибыл Марк. Девушка впустила его в выделенную ему комнату и вновь вернулась к Элеонориному платью. Суханский поставил сумки на пол, поленившись их разбирать, после чего присоединился к хозяйке дома: встал у нее за спиной и с любопытством посмотрел на вышивку.

– Тут что-то написано, я правильно понял? – спросил он у Ани.

– Я смогла прочитать два слова…

– Конн и Дуня через пробел, правильно?

– Да, но это абракадабра какая-то…

– Н-да, – не стал спорить Суханский. Потом он опустился рядом с Аней, взял кушак и несколько раз пробежал глазами по первому слову, цепко вглядываясь в каждую завитушку. Наконец он воскликнул: – Тут тире! Смотрите, между двумя «Н» маленький, но четкий лепесточек, и это может означать только знак препинания!

– И что получается? Кон-Н? Потом «Дуня»? – Она наморщила лоб, пытаясь сообразить, что это значит, но не смогла. В итоге беспомощно вздохнула: – Еще большая ерунда!

Суханский ее мнения не разделял:

– Это только на первый взгляд. Если же поломать голову… – Он обхватил лоб руками, но, дотронувшись до заклеенной пластырем раны, поморщился и руки убрал. – Мне Сергей Георгиевич рассказывал, какой Элеонора была затейницей по части шарад и ребусов. Помню, какими окольными путями она вела вас к сокровищам…

– Да, но тогда она хотя бы оставила связное послание, а тут… – Аня махнула рукой. – Я даже не уверена, что Дуня – это имя.

– А вы позвоните отцу, спросите у него. Если он знал в окружении Элеоноры Георгиевны хоть одну Дуню, то речь может идти именно о ней.

Аня потянулась к телефону, но тут вспомнила, что отец велел ему не звонить, и руку убрала. Поймав вопросительный взгляд Марка, она пояснила:

– Папа сейчас занят. Как освободится, сам со мной свяжется.

И только она сказала это, как ее мобильный разразился веселой песенкой из мультика «Мадагаскар», что означало: звонит именно отец.

– Да, папа, – выпалила Аня в трубку.

– Ну, как дела? – поинтересовался Сергей.

– А у тебя?

– Все нормально.

– Она умерла своей смертью?

– Нет, ее застрелили.

Аня ахнула и испуганно спросила:

– Тебя, надеюсь, не заподозрили в убийстве?

– Карелия мертва как минимум четыре дня. Когда ее убили, я еще был в Светлогорске или летел с Марком в самолете… Кстати, он вернулся?

– Сидит со мной рядом, помогает разгадывать вышитый Карелией ребус.

– Ага! Значит, буквы мне не привиделись! И что там?

– Какая-то Дуня.

– Что, что? Повтори, пожалуйста, я не расслышал, тут машины шумят…

– Кон. Тире. Н. Пробел. Дуня.

– Что за ерундовина?

– Мы с Марком тоже понять не можем. Кстати, ты не помнишь, в бабулином окружении не было Дунь?

– Нет, – не раздумывая, ответил он.

– Ты так уверен?

– Уверен, потому что женщины из Лининого окружения не носили таких «простецких» имен. Даже если кого-то из них родители нарекли Глашей или Парашей, то дамочки все равно представлялись другими, более благозвучными именами.

– Тогда что означает слово «Дуня»?

– Пока не могу сказать, но я подумаю…

– Когда приедешь?

– Минут через двадцать буду.

– Мы ждем.

Бросив: «Ну все, пока», – Сергей отсоединился.

– Не знает? – спросил Марк, едва Аня убрала телефон.

– Нет. «Кон» тоже не вызвал никаких ассоциаций.

– У меня одну вызывает. С азартными играми… – Он покачал головой. – Нет, карты тут явно ни при чем. Как и рулетка…

Суханский пересел на диван и впал в глубокую задумчивость. Аня не стала ему мешать, тихонько отошла к окну и достала сотовый телефон. Ей вдруг захотелось услышать голос Петра, поболтать с ним не о деле, а о какой-нибудь умиротворяющей ерунде. У нее было очень неспокойно на сердце, тревожно как-то, маетно (не из-за смерти модистки и даже не из-за пропавшего «Славы»), и Аня надеялась, что родной голос мужа развеет тревогу и маету…

Она набрала Петин номер и стала ждать, когда он ответит. Ждать пришлось недолго. Уже после второго гудка она услышала отрывистое:

– Да!

– Привет, милый, – сказала Аня нежно.

– Здравствуй. У тебя что-то важное?

– Нет, просто хотела поболтать…

– Мне некогда, извини, – отрезал он. – Через час освобожусь, позвоню.

И отключился!

Неспокойное Анино сердце тут же екнуло сильнее обычного, и она подумала: «Забудет, не позвонит!»

И Аня оказалась права – Петр так и не связался с ней. Ни через час, ни через два. А когда она сама попыталась до него дозвониться, оказалась, что телефон у него отключен.

Эдуард Петрович Новицкий

Вульф с опаской вошел в полутемный зал клуба «Голубой щенок», настороженно осмотрелся. Собираясь в этот гей-клубешник, он готовил себя к худшему – толпе фриков, разряженных, раскрашенных, манерных, целующихся по всем углам и щупающим друг друга за ягодицы, – и настраивал себя на благодушный лад. «В конце концов, это не мое дело, – уговаривал себя Новицкий. – Каждый живет как хочет и спит с кем хочет. Главное, чтоб ни одна тварь ко мне не подкатила, иначе я за себя не отвечаю…»

Но действительность Вульфа приятно порадовала. Посетителей в клубе оказалось немного, и все они имели самый обычный вид. Целующихся тоже не наблюдалось. Все чинно сидели за столиками, попивая шампанское и непринужденно болтая. На фрика тянул только переодетый в бабу певец, исполняющий на сцене какую-то душещипательную песенку, но таких чудиков можно увидеть не только в гей-клубах, а и на эстраде.

Найдя глазами самый дальний столик, Эдуард Петрович прошел к нему. Едва успел опуститься на стул, как к нему подскочил официант с меню в руках. Вульф, не заглядывая в него, заказал себе зеленого чая и попросил позвать администратора. Паренек переполошился, думая, что сделал что-то не так, но Новицкий успокоил его, сказав, что собирается поговорить с его начальником по личному вопросу. Официант кивнул головой и унесся выполнять поручение, игриво повиливая тугими ягодицами.

Администратор появился буквально через минуту. Судя по надписи на бейджике, его звали Лазарем. Но не слово поразило Вульфа, а наличие на безымянном пальце его правой руки обручального кольца.

– Вы женаты? – не смог сдержать удивления Новицкий.

– Да, а что в этом такого?

– На женщине?

Тот рассмеялся:

– Я тут просто работаю.

Вульфа это порадовало. Как он ни старался уговорить себя относиться к «голубым щенкам» без предвзятости, это у него не очень-то получалось. С нормальным мужиком общаться было гораздо приятнее.

– Меня зовут Эдуард Петрович Новицкий, – представился Вульф. – Я отец Дениса Новицкого, вы должны его знать…

Лазарь нахмурил лоб, вспоминая имя.

– Нет, я его не знаю, – наконец сказал он.

– Его еще Дусиком звали. – Администратор пожал плечами. – И он когда-то выступал на эстраде под псевдонимом Дэнис.

– Ах, вы о Дэнисе! – облегченно выдохнул тот. – Ну конечно, я его знаю. Он завсегдатай нашего заведения…

– Вы в курсе того, что его убили?

– Убили? – Лазарь округлил глаза. – Нет, я не знал…

– Дэниса застрелили позавчера утром. Убийца пока не найден, и я хочу помочь милиции найти его. Именно поэтому я к вам пришел. Надеюсь, вы не откажетесь ответить на пару вопросов?

Лазарь, естественно, мог отказаться, сославшись на дела, но что-то во вполне интеллигентном облике Эдуарда Петровича говорило о том, что такому лучше не отказывать. Когда же администратор разглядел замаскированную дорогим перстнем синюю наколку на пальце, он твердо решил ответить на все вопросы господина Новицкого, будь их хоть не два, а двадцать два.

– Скажите, – начал Вульф, прочитав на лице Лазаря согласие, – он часто у вас бывал?

– Довольно часто.

– Один или в компании?

– Когда как, но чаще в компании.

– Тех людей, с которыми Дэнис сюда являлся, вы можете назвать?

– Только двоих: Батыра и Игоря Александровича Нагибина, остальных я лично не знал. Они были не из числа завсегдатаев…

– Не можете сказать, связывали ли Дениса с кем-то из них близкие отношения?

– Вы имеете в виду, состоял ли он с кем-то из них в любовной связи? – Вульф кивнул. – Один раз я видел, как он целовался со своим спутником…

– Как тот выглядел?

– Обычно.

– Опишите его.

– Ну… – Лазарь замялся. Не имея нужной администратору профессиональной памяти, он часто попадал впросак. Например, пару раз он впускал в клуб персон нон грата, за что потом получал нагоняй от хозяина. – Он выше Дэниса, старше. И не такой худой.

– Блондин, брюнет, рыжий?

– Не знаю, он не снимал шляпы.

– Шляпы? – напрягся Вульф.

Лазарь утвердительно кивнул головой, а Новицкий все не отставал:

– У него родимого пятна на виске не было?

– Не знаю. Я вообще плохо его помню. Дэнис приходил с этим мужчиной недели три назад…

– И больше ни разу?

– При мне нет.

– Сколько времени вы храните записи с камер наблюдения? – спросил Вульф, указав пальцем на одну из них – висящую как раз над его столиком.

– С тех, что в зале и туалете, совсем не храним. Только с камеры, установленной на входе, и то недолго – с месяц… А зачем вам это?

– Я хочу посмотреть записи.

– Но это категорически запрещено хозяином клуба, – запротестовал Лазарь. – Там могут быть запечатлены гости закрытых вечеринок, очень известные люди, не желающие…

– Кто хозяин? – рявкнул Вульф, оборвав сбивчивую речь администратора.

– Чей? – испугался парень.

– «Голубого щенка».

– Мансуров Руслан Акопович.

– Мансур? – вскинул брови Новицкий, неплохо знавший этого крупного торговца оружием.

– Вы знакомы с Русланом Акоповичем? – просиял Лазарь.

– Пересекались пару раз.

– Тогда вы можете сами поговорить с ним насчет записей, и если он даст добро, я проведу вас в аппаратную.

– Мансуров здесь?

– Нет, но у меня есть его сотовый…

– Звоните, – скомандовал Вульф.

Лазарь набрал номер и передал трубку Новицкому.

Разговор с Мансуром продлился не дольше минуты. Руслан быстро вник в проблему и, не желая ссориться с таким авторитетным человеком, как Вульф, дал «добро» на просмотр пленок. Лазарь повел Эдуарда Петровича в аппаратную и передал его с рук на руки дежурному. Тот усадил Вульфа на свое место и показал, как прогонять записи (к счастью, съемки производились цифровой камерой, и весь материал хранился в компьютере). Быстро освоившись, Новицкий принялся за дело.

Записи последних дней Эдуард Петрович пропустил, те, что делались неделю назад, просмотрел очень бегло, а вот двух-трехнедельные весьма тщательно и почти тут же наткнулся взглядом на сына. Денис входил в клуб, разряженный в пух и прах, ведя за собой какого-то мужика. Тот был без шляпы, но под описание Лазаря более-менее подходил: упитанный, зрелого возраста. Вульф остановил запись и спросил у дежурного, можно ли распечатать эту картинку. Тот без слов потянулся к мыши и, виртуозно пощелкав кнопками, вывел на принтер фотографию. Новицкий взял ее, положил рядом с собой и вернулся к прежнему занятию.

Спустя четверть часа перед ним лежало уже три снимка. На всех был изображен Дусик в новой компании. Его спутниками неизменно оказывались представительные мужчины, холеные, уверенные в себе, явно обеспеченные (о приличном достатке каждого можно было судить по одежде и украшениям). Напрашивался вывод: Дусик искал себе нового покровителя, а свидания с кандидатами устраивал в «Голубом щенке», где мог не опасаться, что его застукает Вольфрам…

– Вы закончили? – спросил у Вульфа дежурный, заметив, что тот оторвался от экрана и всецело занялся фотографиями.

Новицкий, просмотревший все записи, кивнул. Он собрал снимки и, уступив охраннику место, вышел из аппаратной.

– Ну, как дела, Эдуард Петрович? – тут же подскочил к нему Лазарь, будто карауливший его под дверью.

– Нормально, – буркнул Вульф, не отрывая взгляда от снимков. Затем подсунул один администратору с вопросом: – Этот?

Парень взял в руки фотографию, на которой Дусик стоял под ручку с полным господином в ковбойской шляпе (к разочарованию Вульфа, это был не Бердник, а совершенно незнакомый ему мужчина, впрочем, как и все остальные), внимательно на нее посмотрел и утвердительно дернул подбородком.

– Других не знаете?

На сей раз Лазарь повел подбородком из стороны в сторону.

– А бармен мне не поможет?

Лазарь, подавив в себе желание послать надоевшего мафика подальше, без слов повел его к скучающему за стойкой бармену. Тот, завидев администратора, сразу встрепенулся и стал рьяно трясти шейкером.

– Сеня, это господин Новицкий, – представил Вульфа Лазарь. – Он хочет у тебя кое-что спросить, ответь, пожалуйста, на все его вопросы. Идет?

Бармен Сеня с готовностью кивнул.

Вульф выложил на стойку фотографии и задал вопрос:

– Знаете кого-нибудь из спутников Дэниса?

Сеня придирчиво изучил снимки, после чего выдал исчерпывающий ответ:

– Случайные люди, не из наших. Никого не знаю.

Новицкий не разочаровался, потому что уже давно понял, что в гей-клуб притащился зря. Да, Дусик часто бывал в «Голубом щенке», да, постоянно встречался тут с мужчинами, но только ради развлечения, а никак не из-за «Славы»…

– А вот этого парня я тут вообще ни разу не видел, – услышал Вульф удивленный возглас Сени. – Смотрите, – бармен поочередно ткнул пальцем в три снимка из четырех, где на заднем плане мелькала одна и та же физиономия. – Камеры его зафиксировали, но в клуб этот парень не заходил…

Эдуард Петрович склонился над фотографиями, пытаясь рассмотреть мелкое изображение, но перед глазами все расплывалось – он был дальнозорким. Пришлось лезть в карман пиджака за очками, водружать их на кончик носа (Новицкий терпеть не мог «окуляры» и стеснялся показываться в них на людях) и вглядываться в снимки через корректирующие зрение стекла. Оптика помогла! Изображение стало четким, и Вульф сразу узнал попавшего в объектив камеры человека. Это был Вольфрам! Денискин любовник, который, если верить его словам, к «Голубому щенку» на пушечный выстрел не подходил и вообще был не в курсе, как клуб называется…

– Вот сучонок! – выругался Вульф себе под нос и, собрав фотографии, заспешил к выходу.

Петр Моисеев

Петр ополоснул полыхающее лицо холодной водой, вытерся и только после этого взглянул на себя в зеркало. Хм… Рожа еще та! Румянец во всю щеку, глазки несчастные, уголки губ опущены, как у скорбящей вдовы. Ниже лучше вообще не смотреть, там, где ширинка, до сих пор наблюдается выпуклость, появившаяся сразу, как только Ева положила руку ему на бедро…

– Петр Алексеевич, – услышал он за спиной голос секретарши Катеньки. – Вам факс пришел…

– Положи на стол, сейчас посмотрю, – отозвался Петр, сделав над собой усилие, чтобы сказать это спокойно, а не гаркнуть, как хотелось.

– Я могу идти домой? Уже семь…

Петр удивленно посмотрел на часы, не веря своим ушам. Он-то думал, что еще часов пять, а оказалось – уже весь день пролетел…

– Конечно, Катенька, иди, – сказал он секретарше. – А я еще поработаю…

Когда она вышла, Петр сел за стол, по которому два года назад ползала Ева, соблазняя его, включил компьютер, но поработать не удалось. Едва уловимый, но от этого не менее пьянящий запах ее духов щекотал ноздри, волновал, возбуждал… Проникал в горло, легкие и дальше, дальше… Казалось, он опускался туда, где опять зарождалось желание…

– Черт! – прорычал Петр. – Надо успокоиться!

Он вскочил с кресла и ринулся в приемную с мыслью, что поможет ему только горячий кофе – от него обычно прочищаются мозги. Так как Кати не было, Петр сам занялся приготовлением напитка. Процесс был ему знаком хорошо, а вот пропорции нет: он понятия не имел, сколько класть кофе, сколько сахара, решил положить и того и другого побольше – чтоб мозги быстрее прочистились! Всыпав в чашку две ложки «Амбассадора», добавив четыре куска рафинада и маленький черпачок сухих сливок, он налил в нее кипятка. Помешал, глотнул. Напиток получился чересчур сладким и крепким, но вполне годным к употреблению.

Взяв чашку, Петр уселся на Катино кресло и стал пить кофе. Медленно, мелкими глотками, чтобы растянуть процесс, отвлекающий от дум. Только зря он надеялся отвлечься – мысли его все равно не отпускали! Петр ругал себя последними словами (даже матерными, которые до этого совсем не употреблял), но тут же начинал себя успокаивать тем, что смог все ж таки остановиться. Оторвался от Евы в последний момент! Отлип от нее, полураздетой, разгоряченной, стонущей, готовой его принять… Сбросил ее с себя и, задыхаясь, выскочил из машины. Потом стоял минут десять на улице, приходя в сознание и ожидая, когда Ева покинет его «Пежо». Но она все не выходила! Тогда Петр, уже почти спокойный, распахнул дверцу и буквально выволок ее из салона. К счастью, Ева оказалась уже одетой, иначе пришлось бы ей бежать по двору почти голой…

Стоило только Петру подумать о ее полуобнаженном теле, как возбуждение вернулось (и так весь день!). А вместе с ним угрызения совести. Петру было очень стыдно! Он чувствовал себя похотливой скотиной, безмозглой и бессовестной. Озабоченным кобелем! И в оправдание себе он не мог ничего придумать. То, что Ева безумно привлекательна, головокружительно сексуальна, желанна и незабываема, он в расчет не брал. Ее настойчивость тоже. Это не оправдание! Надо было сразу поставить ее на место, как два года назад, а не давать воли ее рукам, губам, языку… Но ему так хотелось ощутить вкус ее губ! Он столько раз целовал ее в своих эротических снах, что желание пережить это хоть один раз наяву захлестнуло его целиком, вытеснив все остальное – осторожность, решимость, хладнокровие…

В жизни ее губы оказались даже слаще, чем во сне!

И едва эта мысль возникла в его мозгу, как Петр с яростью швырнул чашку в стену. Тонкий фарфор разбился на мелкие кусочки и осыпался на пол. Выплеснувшийся из чашки кофе образовал на декоративной известке коричневое пятно. С непрошедшей злостью Петр запустил в него блюдцем. Когда он решил отправить следом чайную ложечку, в кармане его рубашки завибрировал мобильный телефон. Это Петра отрезвило. Он положил ложку на стол, достал мобильник, но, глянув на экран, едва не долбанул о стену и его. Звонила Ева! Бесстыжая, настырная Ева, не желавшая оставить его в покое даже после того, как он вытолкал ее из своей машины…

– Да пошла ты! – яростно прошептал он, с силой надавливая на кнопку отбоя.

Звонок оборвался и не повторился. Петр облегченно выдохнул и сполз на пол, чтобы собрать осколки чашки. Но стоило ему поднять с ковра загогулину ручки, как затренькал городской телефон. Петр, не вставая с коленей, протянул руку к трубке и снял ее.

– Алло! – услышал он знакомый голос. – Это приемная адвоката Моисеева?

Петр не стал отвечать, бросил трубку на рычаг.

Но и Ева проявила настойчивость. Ему пришлось ответить:

– Что у вас, Ева? – ледяным тоном спросил Петр, швыряя осколки в урну.

– Петр Алексеевич, приезжайте скорее…

Он едва не послал ее подальше, но сдержался и сухо отчеканил:

– Оставьте меня в покое! Больше я на ваши провокации не поведусь.

– Меня арестовали, – выкрикнула она и, кажется, зарыдала. – Разрешили сделать один звонок, а вы трубку швыряете…

Петру стало неловко, но на извинения времени не было, поэтому он быстро сказал:

– Успокойтесь, Ева, и расскажите все толком. Что вам предъявили? Предумышленное убийство?

– Двойное!

– Что-о-о?

– Они думают, что я и портниху убила! Я была у нее дома…

– Когда?

– Сегодня…

– Когда вы все успели?

– Поехала сразу после того, как мы с вами… – Она запнулась.

– Я понял, дальше!

– Вошла в квартиру, увидела ее мертвую, но не стала вызывать милицию – убежала… – Теперь стало совершенно ясно, что она плачет. – Но там мои отпечатки! Я трогала кое-что, а протереть не догадалась…

Петр не понял, об убийстве какого человека идет речь, но уточнять это сейчас не было смысла, поэтому он крикнул:

– Еду! – И, бросив трубку на рычаг, бегом направился в кабинет, чтобы одеться.

Аня

Было начало одиннадцатого, когда Петр вернулся. Аня, заслышав звук открывающегося замка, выскочила в прихожую, чтобы встретить мужа. Вместе с ней к двери подлетел Данилка, а вот кошки остались с дремавшим в гостиной Сергеем – Юнона лежала на его животе, а Авось под мышкой, и оба мурлыкали так, что их слышал даже уединившийся в своей спальне Марк.

Едва Петр показался на пороге квартиры, как Аня с Данилкой кинулись к нему целоваться. Первым успел дотянуться до любимого лица пес. Облизав Петра и радостно облаяв, Даня унесся в кухню, понимая, что сейчас будут кормить хозяина, а значит, и ему перепадет. Когда лохматая собачья попа исчезла из виду, к мужу подошла Аня, но ей Петр позволил лишь мазнуть себя губами по щеке, после чего отстранился со словами:

– Мне срочно нужно сполоснуться. Я грязный и потный, от меня воняет.

– Ты что, вагоны разгружал? – протянула Аня удивленно и немного обиженно.

– Нет, торчал в следственном изоляторе. – Он отодвинул ее с дороги и заторопился в ванную, срывая с себя пиджак и галстук. – Сделай мне, пожалуйста, омлет, я ужасно голоден, – крикнул Петр, закрывая за собой дверь.

Ане ничего не осталось, как пойти в кухню.

Омлет она приготовила быстро. А так как Петр к тому времени еще не вышел из душа, сварганила и салатик. Накрыв на стол, она присела на диванчик и стала ждать мужа.

Он явился в кухню спустя четверть часа. Влажный, румяный, в набедренной повязке из махрового полотенца. В руках Петр держал рубашку, которую швырнул на стиральную машинку сразу, как вошел.

– Ужин готов, – сказала Аня, вставая, чтобы подать забытый в холодильнике сок.

– Будешь со мной? – спросил Петр, усаживаясь. – А то я один столько не съем.

– Ты говорил, что ужасно голоден…

– Ну не настолько же, чтобы слопать сразу пять яиц и таз салата! – Он закинул в рот большущий кусок омлета, такой же сунул в пасть Данилки.

– Вы и без меня справитесь, – усмехнулась Аня, ставая перед мужем графин с персиковым соком.

Когда она склонилась к нему, ее шелковый халатик распахнулся на груди. Так всегда происходило, потому что материал был очень легким и подвижным, но обычно Петр спокойно реагировал на незапланированный стриптиз. Сегодня же его будто подменили! Стоило только Аниной груди мелькнуть в вырезе, как он бросил вилку и, схватив жену за бедра, усадил к себе на колени. Он рывком распахнул на ней халат и стал жадно ее целовать. Руки Петра блуждали по Аниному телу, забираясь под подол и сдавливая ягодицы. Аня, не ожидавшая такого напора, растерянно засмеялась:

– Ты чего это? – И попыталась оторваться от него, чтобы переставить тарелку с омлетом – она грозила вот-вот упасть.

– Я хочу тебя, – хрипло сказал Петр, еще теснее прижимаясь к ней.

– Не здесь, Петя, – запротестовала Аня, хотя у самой голова кружилась от желания – никогда муж не набрасывался на нее так, предпочитая спокойный секс в супружеской постели, и эта его необузданность завела ее больше долгих прелюдий. – Папа или Марк могут войти…

Петр, не слушая Аню, взял ее на руки и усадил на стол. Тарелка, задетая Аней, упала на пол и раскололась надвое. Но это Петра нисколько не охладило, казалось, он вообще не заметил ее падения.

– Петя, пошли в спальню, – пролепетала Аня. – Мы не одни в квартире…

На этот раз ее слова дошли до Петра. Подхватив Аню под колени, он снял ее со столешницы и, не переставая целовать, понес в спальню. Там Петр бросил ее на кровать и упал сверху. Полотенце было сорвано еще на подходе, халат тоже, и они обвили друг друга руками и ногами.

– Я хочу тебя, – повторил Петр.

Аня хотела сказать то же самое, но не смогла это выговорить – постеснялась. Она порывисто схватила его ладонь, поднесла к губам, чтобы поцеловать, но так и замерла с приоткрытым ртом…

Рука Петра пахла женскими духами. Тело пахло гелем для душа, волосы шампунем, а рука, та самая, в которой он пять минут назад держал свою рубашку, пахла чужими духами – не Аниными! Она пользовалась легкой, ненавязчивой туалетной водой, оставляющей на теле не столько запах, сколько намек на него. Духи, которыми пахла рука Петра, были совсем другого рода. Агрессивные, душные, необычные: с легким привкусом корицы и перца, такими не всякая станет душиться…

Да и не всякой бы они подошли! Подобные ароматы мало кому идут – слишком смелые, слишком хищные…

И тут в Анином мозгу, как шаровая молния, пронеслась мысль: «Я знаю, кому они подошли бы идеально – Еве!» И все померкло перед глазами, будто началась гроза и тучи заволокли все вокруг…

От рубашки ее мужа пахло Евиными духами! Ева находилась в такой близости от Петра, что он весь пропитался ими, поэтому и в ванную сразу побежал, поэтому и рубашку в стирку швырнул… А потом накинулся на жену прямо в кухне, хотя никогда этого не делал, и сказал то, чего никогда не говорил: «Я хочу тебя!»

Только хотел он не ее, а Еву! Ее он представлял, лаская Аню, о ней мечтал, ее целуя!

Аня уперлась руками в грудь Петра и с силой оттолкнула его. Тот решил, что ей стало тяжело под ним, и приподнялся на локтях. Аня тут же выскользнула из-под мужа, сползла с кровати, подхватила халат и завернулась в него.

– Ты чего? – не понял Петр.

– Ничего, – отрезала она, тайком утирая выступившие в уголках глаз слезы.

– Тогда не дури и иди сюда… – Петр потянулся к Ане, чтобы привлечь ее к себе, но она отшатнулась. – Да что с тобой такое? – воскликнул он раздраженно. – Предменструальный синдром или просто заскок?

И так грубо это прозвучало, что Аня болезненно поморщилась. Она с детства испытывала физические страдания, сталкиваясь с хамством.

– Ну что ты молчишь? – не отставал Петр. – Скажи мне, что я сделал не так, почему ты от меня шарахаешься…

Аня ничего говорить не стала. Она молча подошла к Петру, взяла его «заклейменную» запахом руку и сунула ему под нос. После этого развернулась и вышла из спальни, не слушая окриков мужа.

В ту ночь она туда так и не вернулась. Впервые она легла отдельно от Петра и проспала на кушетке в кабинете до утра.

Часть III

День четвертый

Аня

Аню сильно тошнило. Так тошнило, что она не смогла закончить завтрак – бросила недоеденный бутерброд и побежала в туалет. Там ее вырвало, и сразу стало легче. Умывшись, Аня вернулась в кухню, но есть не стала: отдала остатки завтрака Данилке, а для спящих мужчин стала готовить блины.

Было около восьми, когда проснулся первый представитель сильной половины, им оказался Марк.

– Доброе утро, – поздоровался он с Аней, входя в кухню. – Как изумительно у вас тут пахнет…

– Здравствуйте, Марк, – поприветствовала его Аня. – Будете завтракать? Я блины испекла. Хотите, со сгущенкой, хотите – с творогом.

– Нет, благодарю, я по утрам не ем.

– По-моему, вы и по вечерам не едите, – заметила она, вспомнив, как скуден был его вчерашний ужин.

– Стараюсь себя ограничивать. – Марк похлопал себя по мягкому животу. – Иначе расплывусь до устрашающих размеров.

– Тогда могу предложить вам кофе или чай.

– Я выпью простой воды. Это очень полезно – выпивать на голодный желудок стакан холодной воды. Лучше не кипяченой, а просто очищенной. – Марк взял кружку, подставил ее под кран «Аквафора» и нацедил себе ровно двести пятьдесят миллилитров. – Кстати, где остальные?

– Все спят.

– И Петр?

– Да, сегодня же воскресенье. У него выходной. Вот он и отсыпается.

Она произнесла это скороговоркой, стараясь не смотреть на Марка, чтоб не выдать себя. Она не могла показать гостю, что в их семье разлад. Суханский если и заметил ее смущение, то виду не подал: прихлебывая из кружки, он подошел к окну, выглянул на улицу, где вовсю светило солнце, а обледенелые ветки деревьев сверкали драгоценным бриллиантовым огнем. Аня, когда раздвигала шторы, налюбоваться этим видом не могла – так было красиво и празднично, Марк тоже не остался равнодушным к погожему предпраздничному утру.

– Погода замечательная, – сказал он, довольно щурясь на солнце. – Как раз для Нового года подходящая!

– Вы помните, что он уже завтра? – спросила Аня, которая сегодня с какой-то детской обидой обнаружила, что праздник почти наступил, а она со всеми этими заботами и переживаниями не ощутила его приближения. – Даже не верится, правда?

– Я, Анечка, к Новому году равнодушен. Не жду его и редко справляю. Могу и уснуть, не дождавшись боя курантов.

– А я с детства обожаю Новый год. Больше других праздников, даже больше дня рождения. А все из-за елки! – Она убрала сковородку с огня, присела на кончик табурета и стала вспоминать: – Вы, наверное, не знаете, что я выросла в коммуналке. В тесной комнатушке, бывшей до революции выходом на черную лестницу. В ней всегда стояли темнота (слепое окошко под потолком света почти не пропускало) и сырость, а с кухни шла гарь… В общем, ужасное место. Угнетающее! Но главное – очень неудобное: длинное и узкое, в нем ничего не помещалось. Я, например, спала в шкафу, ибо не было другого способа отгородить мое спальное место от ложа моей приемной матери и ее сменяющих друг друга любовников. Поэтому, когда соседи ставили в своих комнатах елки, я тихо им завидовала. Мне тоже хотелось, чтоб в нашей комнатушке стояла ель, живая, пахнущая смолой, в шарах и гирляндах, но нам некуда было ее поставить, хоть бы и маленькую, – у нас даже подоконника не было… И вот однажды за пару дней до праздника (я тогда ходила в первый класс) я сидела в своем шкафу и грустила из-за того, что еще один Новый год пройдет бездарно: не будет ни елки, ни гирлянд, ни мишуры, и так мне от этого стало тоскливо, что я схватила пальтишко и побежала на улицу, чтобы найти Деда Мороза и попросить у него исполнить мое скромное желание… – Аня грустно улыбнулась. – И я нашла его! Пьяненького дядьку со съехавшей набок ватной бородой. Он возвращался с «халтурки» в красном халате, под которым виднелась олимпийка. Но я так ему обрадовалась, что приняла за настоящего. Подлетела и давай сбивчиво объяснять, что мне хотелось бы получить на Новый год. Он, естественно, ошалел от такого напора, но выслушал меня, а чтоб поскорее от дурехи отделаться, сказал, что желание мое исполнит. И я, как на крыльях, полетела домой и…

– И? – спросил Марк заинтересованно.

– Он действительно исполнил!

– Мать купила маленькую елочку и поставила ее в ваш шкаф?

– Лучше! Ее поставили у кинотеатра, что находился по соседству с нашим домом. Никогда раньше там елки не было, а тут… – Аня не сдержала радостного смеха, вспомнив тот день. – Огромная, с красной звездой на макушке и мигающими гирляндами, она переливалась всю ночь напролет, озаряя нашу комнатку разноцветными огоньками! А когда я вставала на стул возле окна, то могла видеть ее очень близко, различать каждую игрушку, и у меня создавалось впечатление, что елка стоит не на улице, а в моей комнате… В общем, чудо свершилось! И что самое интересное: ни разу больше у кинотеатра елку не ставили – только в тот год. Но этого раза было достаточно, чтобы я поверила в чудеса и полюбила Новый год.

– И сейчас все еще в чудо верите?

– Верю.

– Тогда не грустите, – сказал Марк, по-дружески потрепав ее по плечу. – Все у вас наладится. У людей, которые могут добиться чудес от фальшивых Дедов Морозов, черные полосы не длятся долго…

Аня хотела поблагодарить его за добрые слова, но тут из прихожей послышались голоса мужа и отца, и пришлось выглянуть туда, чтобы узнать, на какую тему ведется беседа.

– Почему же вы не упомянули об этом при даче показаний? – спрашивал у Сергея Петр, недовольно хмуря брови.

– Откуда я мог знать, что бежала не соседка? – бурчал в ответ Отрадов. – Я ж не видел лица женщины и никак не мог предположить, что это Ева…

– Вы взрослый человек, Сергей Георгиевич, вы должны понимать, что, когда речь идет об убийстве, важна каждая мелочь! – все больше кипятился Петр.

– Нет, ты что взъелся на меня? Если это так важно, я съезжу в милицию и дам новые показания…

– Но она уже в «обезьяннике», понимаете? Сидит там с какими-то проститутками и бомжихами, и я ничего не смог сделать, чтобы ее перевели в отдельную камеру – изолятор переполнен!

Аня слушала эту перепалку и не понимала, о ком они говорят. А еще ей не нравился тон, которым Петр позволяет себе разговаривать с ее отцом. Именно поэтому, а не из-за непрошедшей обиды, Аня вышла из кухни и холодно спросила у мужа:

– В чем дело?

– Ни в чем, – ответил он раздраженно и пошел обратно в комнату, чтобы одеться.

– Еву арестовали, – ответил за него Сергей. – На нее вешают двойное убийство.

– А при чем тут ты?

– Помнишь, когда мы подошли к подъезду Карелии, из-за двери выскочила девушка?

– Конечно, она чуть не сбила тебя с ног.

– Это была Ева. Оказывается, она раньше нас догадалась, о ком шла речь, и явилась к модистке. Та, естественно, была уже мертвой, и Ева ничего узнать не смогла, зато все там залапала, оставив свои отпечатки… Самое же главное, Карелию убили из того пистолета, что был найден при обыске в подъезде Евы. Поэтому у милиции есть все основания ее подозревать.

– Это ясно, но я до сих пор не понимаю, чего от тебя хочет Петр?

– Ему нужно доказать, что Ева побывала у Карелии уже после того, как ту убили, то есть вчера, но этого никто не может подтвердить. Ева вспомнила о каком-то мальчишке, который впустил ее в подъезд. Но тот уверяет, что Еву Шаховскую он обязательно бы узнал, а та тетя, которую он вчера видел, на нее совсем не похожа. Я же мог ей помочь, сказав на допросе, что видел ее, выскочившую из дверей в совершенно потрясенном состоянии. А то менты ей уже приткнули: говорят, если вы правду говорите и застали Карелию мертвой, почему нас не вызвали?

– А хуже всего то, – донесся до Ани голос Петра – он, уже одетый, показался из комнаты, – что у нее нет алиби. В то время, когда госпожу Михельсон убили, Ева в одиночестве гоняла по городу, обкатывая новые шины…

– Но это точно не ее рук дело? – осторожно спросил Сергей. – Ведь на орудии убийства, как я помню по твоим словам, остались Евины отпечатки?

– Обнаруженный «браунинг» принадлежит любовнику Евы, она брала его в руки, отсюда и отпечатки, но он не является орудием убийства. По крайней мере, Дениса застрелили не из него…

– Раз так, почему ее любовник не пойдет к следователю и не даст показания?

– Боится.

– Кого? Милиции?

– И ее, естественно, ведь его могут привлечь за незаконное хранение оружия, но больше он боится своего покровителя. – Заметив, как брови Сергея взметнулись вверх, Петр устало пояснил: – Евин любовник, Батыр, по совместительству еще и сожитель ее продюсера Нагибина.

– Ах вот оно что!

– Естественно, парня больше волнует свое благополучие (Нагибин, узнав правду, может разорвать с Батыром отношения), чем Евино, поэтому в милицию он не пошел.

– А если за шкирку его притащить? Попроси Эдика, он выделит пару своих ребят…

– Батыр, предчувствуя такое развитие событий, уехал из Москвы.

– Куда?

– Неизвестно. Даже его любовник не в курсе.

Сказав это, Петр прошел к вешалке и стал перебирать висящие на ней вещи, очевидно, выбирая, что надеть: замшевую куртку на меху, дубленку, пальто или полушубок из стриженой норки. Увидев это, Аня спросила:

– Ты куда собрался?

– Сергей Георгиевич обещал съездить со мной к следователю, – Петр глянул на тестя, – надеюсь, он не передумал?

– Но сегодня же воскресенье.

– Я только что звонил Головину, он на рабочем месте, кропает годовой отчет, сказал, что нас примет…

Услышав знакомую фамилию (именно Станиславу Павловичу Аня была обязана жизнью – ведь это он спас ее от Дениса Новицкого), Аня открыла рот, чтобы узнать, как у Головина дела, но передумала. Лучше самой позвонить – когда-то следователь давал ей свою визитку, и она до сих пор цела – и расспросить его о жизни, чем выслушивать от Петра дежурные фразы. Сейчас, когда все его мысли заняты спасением Евы, от него других не дождешься…

Пока Аня размышляла, отец убежал переодеваться. Заметив, что осталась с мужем наедине, и не зная, как себя с ним вести, Аня поспешно предложила:

– Давай я тебе кофе сделаю? Или, может, вы позавтракаете?

Петр отказался, покачав головой. При этом он не сводил с Ани настороженного взгляда и вдруг спросил:

– Ты мне не доверяешь?

– Что?

– Ты прекрасно расслышала, что я сказал, ответь мне…

Но Аня молчала, хотя многое могла сказать ему. Например, что ее недоверие не беспочвенно, ее поведение не следствие ПМС, а вспышка ревности – не что иное, как проявление панического страха его потерять.

– Вот так всегда, – Петр поджал губы. – Ты отмалчиваешься, когда нужно обсудить проблему…

Разлепив сжатые губы, Аня еле слышно сказала:

– У нас нет проблем, все хорошо.

– Да? А как же объяснить твое вчерашнее поведение?

– Предменструальным синдромом, – горько усмехнулась Аня.

Петр закатил глаза. Он всегда так делал, когда его что-то раздражало. И так Ане стало из-за этого обидно, что она, преодолев свое нежелание обсуждать неприятную тему, выдавила:

– Вчера от тебя разило Евиными духами.

Петр вскинул на Аню удивленные глаза. Его явно поразил тот факт, что жена не просто унюхала чужой запах, а идентифицировала его как Евин. Но Петр быстро справился с собой и тоном незаслуженно обиженного человека ответил:

– Она моя клиентка, я тесно с ней общаюсь…

– Тесно – именно то слово! – вспыхнула Аня. – Только непонятно, что это за общение такое, если твоя рубашка насквозь пропиталась ее запахом.

– Просто она очень сильно душится… – Он явно был растерян. – А мы вместе сидели в машине, когда ехали с кладбища…

Нет, лучше бы он не оправдывался, получалось у него как-то жалко и неубедительно. Но Петр все не замолкал:

– Потом я вез ее домой – она напилась в ресторане, и я не мог Еве позволить в таком состоянии сесть за руль…

– Ладно, Петр, хватит, – устало выдохнула Аня. – Будем считать инцидент исчерпанным. – Он посмотрел на нее исподлобья, и во взгляде его было столько настороженности, что Аня не смогла не добавить: – Я доверяю тебе. И не думаю, что ты мне изменяешь. Но, пожалуйста, чтобы не пошатнуть мою веру в тебя, держись от Евы подальше… – Аня выдавила из себя улыбку. – Или хотя бы попроси, чтобы она сменила духи на менее стойкие.

– Боюсь, в ближайшее время ей это не удастся – в изоляторе духов не продают, – сказал Петр сердито. – Ева подследственная. Я ее адвокат. И глупо меня к ней ревновать.

Аня хотела возразить, но тут в прихожей появился отец, и она смолчала. Ей не хотелось вмешивать папу в свои проблемы, достаточно того, что их «разборки» мог услышать Марк.

Сергей с Петром быстро оделись и, поцеловав ее (папа смачно в лоб, муж едва коснувшись сухими губами щеки), вышли за дверь. Проводив их, Аня вернулась на кухню, где деликатный Марк находился все то время, что члены семьи решали свои проблемы.

– Вы еще не созрели для завтрака? – спросила она нарочито бодрым голосом. – А то блины стынут, есть их некому.

– Я уже украл парочку, – смущенно улыбнулся Марк. – Уж очень аппетитно они пахли, и я не сдержался – съел, хотя мучного не употребляю…

– Скажите уж, кошки их у вас выпросили, – усмехнулась Аня, заметив, что Юнона с Авосем облизываются, хотя она им ничего не давала.

Марк не стал спорить – подтвердил. Аня простила ему и мелкое вранье, и нежелание есть ее блины и предложила Суханскому вместо них обезжиренный йогурт с пшеничными хлебцами. Тот с радостью согласился на такой завтрак. Аня тоже решила перекусить, но так как ни на блины, ни на йогурт глаза ее не глядели, а хотелось чего-нибудь жиденького и горячего, она подогрела себе борща.

– Кстати, Марк Эрнестович, – обратилась к Суханскому Аня, усевшись со своим борщом напротив него, – у меня возникла одна идея относительно нашей Дуни.

– Изложите. Послушаю.

– А что, если нам в Интернете пошарить? Вдруг что-нибудь найдем?

– В Интернете, конечно, можно найти массу всего, но тут, я думаю, он нам не помощник…

– Да почему?

– Ну зададите вы в поисковой строке слово «Дуня», и что? Представляете, сколько система найдет совпадений?

– А если набрать все буквы и тире? В точности как в бабулином послании?

– Хорошо, давайте попробуем, – согласился он, но без энтузиазма.

Аня тут же, бросив ложку, вскочила.

– Вы куда? – удивился Марк.

– Компьютер в Петином кабинете, пойдемте туда…

– А суп доесть? – Он кивнул на ее почти полную тарелку.

– Потом, – отмахнулась Аня и выбежала из кухни.

Марк, запихнув в рот последний хлебец, поспешил следом. Дожевал он его только в кабинете, когда Аня уже разместилась перед компьютером. Суханский сел рядом и уставился на экран.

– Итак, – сказала Аня, зайдя в поисковую систему. – Набираем «Кон-Н Дуня», так?

Марк угукнул. Аня набрала и, увидев на экране строчку «совпадений не найдено», разочарованно вздохнула.

– Я так и думал, – проворчал Суханский. – Пойдемте доедать борщ. Он еще остыть не успел…

Аня упрямо тряхнула головой и набрала в поисковой строке слово «Дуня». Тут, как Марк и прогнозировал, система выдала такую кучу совпадений, что зарябило в глазах.

– Попробуйте еще «Кон», – посоветовал Суханский. – И Кон-Н… Чтоб уж все варианты рассмотреть…

Аня так и сделала. Сначала ввела «Кон», но когда система выдала огромный список совпадений, добавила тире и еще одну «Н». На экране появился результат поиска, и Аня радостно вскричала:

– Есть!

Суханский, не ожидавший такой удачи, удивленно хмыкнул и подвинулся ближе к монитору. Аня тоже впилась глазами в экран и вслух прочла:

– «Кон-Невский (Коневский по паспорту) Адриан Сомович – художник-портретист. Самоучка. Родился в 1919 году в Ленинграде, из которого практически никуда не выезжал. Пережил блокаду. Работал кочегаром, дворником, чернорабочим. Много писал, но по большей части для себя. Картины раздаривал друзьям и лишь иногда продавал их на Невском проспекте. При жизни был малоизвестен, но после смерти снискал популярность благодаря своим портретам приятелей-диссидентов, ставших впоследствии известными людьми. Кон-Невский ушел из жизни в 1983 году – трагически погиб при пожаре собственного дома. Оставил после себя пятьдесят работ, которые в основном находятся в частных коллекциях».

– Все? – спросил Марк, когда Аня замолчала.

– Тут все. Но есть еще несколько сайтов, где можно посмотреть… – Она защелкала мышкой. – Вот, например. «Палитра. ру». Тут написано, что Кон-Невский ныне считается одним из лучших портретистов Советского Союза. Но так как в Коммунистической партии он не состоял, перед властью не выслуживался и имел сомнительные знакомства, его всю жизнь зажимали: не принимали в Союз художников, не давали выставляться…

– А о его личной жизни что-нибудь есть?

– Сейчас посмотрим. – Она пробежала глазами по экрану. – Написано, что он был один раз женат и имел дочь, которая умерла в возрасте пяти лет. Девочка была инвалидом детства и всю свою недолгую жизнь провела в кровати. Кон очень любил дочку и сильно переживал, когда она скончалась от воспаления легких … – Тут Аня громко ахнула и возбужденно выпалила: – Дочку Коневского звали Дуней!

Суханский, не сдержав удивления, присвистнул, а Аня продолжала:

– Кон-Невский написал много портретов своей дочери, но до наших дней дошел лишь один (остальные сгорели при пожаре), самый последний. Картина, о которой идет речь, называется «Надежда», но сам Кон называл ее просто «Дуней» и ни за что не хотел с ней расставаться, хотя именно на нее находилось много покупателей. После смерти художника его племянница продала чудом сохранившуюся «Дуню» французской галерее «Жермен», там она и находится по сей день.

– Хотелось бы взглянуть на эту «Дуню», – заметил Марк. – Нет ли на сайте ее изображения?

– Нет.

– Жаль.

– Да уж, – поддакнула Аня. – Но я тут нашла одну ссылку… Сейчас. – Она торопливо щелкнула по рекламной строке книжного интернет-магазина. – Ага! Тут написано, что альбом с репродукциями картин Кон-Невского можно приобрести либо через Интернет, либо в магазинах города – адреса прилагаются…

– Есть в списке тот, что по соседству? – спросил Марк, имея в виду магазин «Строфа», расположенный в подвале соседнего дома.

– Есть, – кивнула Аня, найдя это название в самом конце списка.

– Прекрасно! – обрадовался Марк. – Я сейчас сбегаю в магазин, куплю альбом, и мы посмотрим на эту «Дуню».

– Я с вами! – Аня резво выскочила из-за стола. – Мне так не терпится ее увидеть, что…

– Тогда пойдемте скорее.

И Марк с Аней бросились каждый в свою комнату, чтобы переодеться. Сделали они это быстро, так что уже через пять минут оба стояли в прихожей и натягивали на себя верхнюю одежду. Радостный Данилка прыгал рядом – он решил, что его собираются выгуливать. А поскольку его все равно нужно было выводить, пришлось Ане взять пса с собой.

– В магазин с собакой не пустят, – предупредил Марк, видя, что Аня пристегивает к ошейнику Данилки поводок.

– А мы внутрь и не пойдем, – сказала она. – Погуляем во дворе, пока вы будете альбом покупать.

Марк согласился, и они вышли из квартиры. Пока спускались в лифте, Суханский рассказывал Ане о том, что почти во всех европейских странах в магазины пускают не только с собаками, но с игуанами, и сетовал на то, что в России пока такое не заведено.

Когда они вышли из подъезда, Данилка тут же ринулся к своему любимому дереву, чтобы справить под ним нужду, а Марк с Аней направились к соседнему дому, зная, что пес обязательно их догонит. Когда Суханский скрылся в недрах «Строфы», пес действительно присоединился к хозяйке и стал носиться вокруг лавки, на которую она опустилась. Не успел Данилка сделать и пяти кругов, как вернулся Марк. Под мышкой он держал большой альбом в глянцевой обложке.

– Купили? – воскликнула Аня радостно.

Суханский утвердительно кивнул и, сев рядом с ней, раскрыл альбом. Репродукций в нем было много, и отыскать нужную получилось не сразу. Пришлось заглянуть в оглавление. Найдя там «Надежду», Марк открыл альбом на указанной странице, и они с Аней уставились на картину с жадным вниманием.

Там была изображена девочка. Больная девочка – это было видно сразу. Худая, почти бестелесная, но с такой огромной головой, что, казалось, ее не может удержать худая бледная шейка. У Дуни было бескровное личико и прозрачные глаза, в которых не отражалось ни одной мысли.

– Умственно отсталая, – озвучила свое мнение Аня.

– Похоже на то, – согласился с ней Марк, и они продолжили рассматривать картину.

Девочка лежала в кроватке, утопая в ворохе разноцветных лоскутных подушек, среди которых были разбросаны и простенькие, явно самодельные игрушки, и смотрела вверх. На женские руки, тянущиеся к ней. В руках этих была зажата цепочка с болтающимся на ней витым крестиком, которую мать (наверное, это была именно мать) собиралась надеть на шею дочери. Женские кисти были натруженными, мозолистыми, без маникюра и колец, контрастируя своей грубостью с изяществом золотого украшения.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Марк, напряженно наморщив лоб.

– Мать сняла со своей шеи крестик и надела его на умирающую дочь, – пожала плечами Аня. – Отдала единственную дорогую вещь, надеясь на божью помощь…

– Это ясно, но я не возьму в толк, как эта картина может нам помочь в поисках «Славы».

Аня этого сказать не могла и, прежде чем придумать хоть какую-то версию, решила взглянуть на портрет умирающей девочки еще раз. Она скользнула взглядом по ее застывшему личику, по худой шейке, по тонким ручкам с растопыренными пальчиками, потом перевела его на крестик, протягиваемый Дуниной матерью, и вдруг…

Осознала, что знает ответ! Ответ такой очевидный, будто на детскую загадку! Просто удивительно, что он ей не пришел на ум раньше, но не менее поразительно, что пришел сейчас, ведь бабулина «подсказка» так прозрачна. Это и не подсказка вовсе, а всего лишь намек. Но намек, который способен понять лишь тот, кто знал все тайны судьбы Элеоноры Новицкой – чужак ни за что не догадался бы, что та хотела сказать…

– Я поняла, – прошептала Аня, переведя огромные от удивления глаза с репродукции на Марка. – И теперь знаю, где «Слава»!

Эдуард Петрович Новицкий

Вольфрам исподлобья смотрел на сидящего напротив него Вульфа и молчал.

– Тебе пальцы, что ли, переломать, чтоб ты заговорил? – рявкнул Новицкий, устав от игры в молчанку. – Могу это устроить!

Вольфрам покосился на подобравшихся телохранителей Вульфа и с мученической гримасой простонал:

– Да я ж говорю – не убивал я его! Клянусь!

– А я твоим клятвам не верю. Намедни ты мне божился, что название клуба, где Дусик тусовался, слыхом не слыхивал и близко к нему не подходил, а что выясняется? – Вульф швырнул на колени Вольфраму распечатки. – Или скажешь, не твоя физия тут засвечена?

Вольфрам покосился на фотографии, но рассматривать их не стал – убрал с коленей на столик, после чего выдавил из себя:

– Ну следил я за ним, и че?

– Рассказывай подробнее, – гаркнул Эдуард Петрович. – И чтоб я клещами из тебя каждое слово не тянул!

– А че рассказывать? – нахохлился бывший Денискин покровитель. – Ну следил я, и все. Как просек, что Дусик, падла, мне стал рога наставлять, так и решил – вычислю их и обоим рыльники начищу… – Он набрал полный рот слюны и приготовился харкнуть, но так как в поле зрения не нашлось пепельницы, а плевать на роскошный ковер Вольфрам побоялся, то пришлось ее проглотить. – Кто ж знал, что у него каждый день новые кобели – замучаешься кулаками махать…

– Значит, ты только следил, так?

– Ну…

– А рыльник так никому не начистил?

– Не дали, – угрюмо буркнул тот.

– Что значит «не дали»?

– То и значит! Нагрянул я в отель, где Дусик с одним из этих, – Вольфрам пренебрежительно ткнул пальцем в стопочку фотографий, – уединился, чтобы накатить обоим, а меня охрана внутрь не пустила.

– С которым из этих? – уточнил Новицкий, раскидывая снимки по столу.

– С ним, – не задумываясь, ответил Вольфрам, указав на одну из фотографий – на снимке был изображен приятный мужчина с волнистыми волосами и красивыми темными бровями вразлет. – Приперлись вместе, протусовались целый вечер и парой отчалили – с другими-то Дусик только в клубе отирался, а с этим…

– Они вели себя как любовники?

– А как же еще?

– Как деловые партнеры, например…

– Если б так, тогда на кой черт мне ночью в отель переться?

– А что за отель?

– «Фрау Либен».

– Местечко не из дешевых, – заметил Вульф. – В таком комнату на часок не снимешь, значит, спутник Дусика был его постояльцем. Это хорошо!

– Да ничего хорошего, – насупился Вольфрам. – Он все равно уже съехал.

– Откуда ты знаешь?

– Я несколько дней его у отеля караулил, чтоб фейс начистить, но так и не засек ни разу.

– Это ничего, – задумчиво проговорил Эдуард Петрович. – Главное – он в базе есть, а значит, мы можем узнать его имя… – Вульф замолчал и некоторое время сидел неподвижно, погруженный в свои мысли, но вскоре встрепенулся и, поманив охранника Панциря пальцем, бросил: – Собери фотографии, поедем во «Фрау Либен».

– А я? – подал голос Вольфрам.

– И ты. – Новицкий угрожающе ухмыльнулся. – И если твои слова не подтвердятся, пеняй на себя!

Аня

Аня вела машину по пригородной трассе, направляясь в город Васильковск. Марк сидел рядом, Данилка лежал на заднем сиденье и, опустив лобастую башку на вытянутые лапы, дремал. Аня молчала. Молчал и Марк. Тишину нарушала только приглушенная музыка, лившаяся из автомобильной магнитолы.

– Вы так ничего мне и не объясните? – прервал-таки молчание Суханский.

– Хотела бы, да не могу, – ответила Аня смущенно. – Это не моя тайна.

– Ну вы хотя бы скажите, куда мы едем…

– В городок под названием Васильковск.

– Зачем?

– За «Славой»

– Он в Васильковске?

– Думаю, да.

Марк, естественно, ничего не понял, но с расспросами больше приставать не стал. И Аня была ему за это благодарна. Будь на месте Суханского кто-то менее деликатный, ей пришлось бы что-то врать, ведь правды она не могла сказать – такое чужому человеку знать не полагалось. Изначально тайну Элеоноры знали только двое: она сама и Сергей. Потом тайна стала известна и Ане. А больше никому Элеонора страшной правды о своей постыдной любви к брату и плоду этой любви не раскрыла. Многие годы она скрывала от мира свою умственно отсталую дочь Полину. Сначала в деревне под Рязанью, где Полю воспитывала приемная мать Алена Невинная, потом, когда Элеоноре стало известно, что ненормальную девушку пользуют все деревенские мужики, в домах инвалидов. В одном, другом, третьем, пока не нашла для нее самый лучший – в городе Васильковске. Там Полина находится и теперь. А с ней «Слава»! Элеонора отдала своей больной девочке самое ценное, что у нее было (подобно жене Коневского), надеясь, видимо, что «милостивый» глаз Рамы принесет дочери если не удачу, то хотя бы покой…

Тем более что именно Полина имела на него право, ведь она была старшей дочерью сразу двух представителей рода Шаховских!

– Кажется, мы приехали, – подал голос Марк и кивнул головой на указатель с надписью «Васильковск».

– Да, – согласилась Аня. – Старинное здание, обнесенное парком, видите? Это дом инвалидов.

– Нам туда? – несказанно удивился Суханский.

– Туда, – эхом повторила Аня, вспомнив, как приезжала сюда вместе с Петром два года назад и встречалась с Полиной. Хотя встречей это вряд ли можно было назвать – женщина ни на кого не реагировала и вряд ли что-либо понимала. Дочка Элеоноры и Сергея была как растение: неподвижная, безмолвная, не мыслящая и мало что чувствующая…

Поток воспоминаний был прерван очередным вопросом Марка:

– Выходит, Элеонора Георгиевна сделала стражем фамильного сокровища инвалида?

Аня хотела его поправить, сказать, что не стражем, а владельцем, но воздержалась. Вместо этого она бросила:

– Вот мы и на месте. – И, подъехав вплотную к чугунному забору, заглушила мотор.

Они вышли из машины. Миновав заснеженный парк, приблизились к крыльцу. Привязав Данилку к деревянным перилам лестницы, поднялись по ступеням. Едва Аня с Марком оказались в холле, как к ним навстречу кинулась молоденькая санитарка в форменном костюмчике и затарахтела:

– Наконец-то вы приехали! Вас уже давно ждут. Наш директор господин Паньшин…

– Стоп, стоп, девушка, – оборвал ее Марк. – Кажется, вы нас с кем-то перепутали, и господин Паньшин ждет не нас.

– Не вас? – Она захлопала тщательно накрашенными ресницами. – Вы не из благотворительного фонда «Рука помощи»?

– Нет, мы частные лица, – ответила Аня. – Пришли навестить Полину Невинную. Вы позволите нам пройти?

– Сейчас у нас тихий час. Ждите до четырех.

– Пожалуйста, девушка, пустите нас…

– Нет и нет! – отрезала та. – У нас тут строгие порядки.

Аня беспомощно посмотрела на Марка. Она не знала, как уговорить девушку пропустить их – Аня не умела ни уламывать, ни заговаривать зубы, ни подмасливать подарками или деньгами, ни требовать, и надеялась, что это по силам Суханскому. Но Марк тоже был не из породы «пробивных», поэтому молчал. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы в фойе не появился мужчина в белом халате. Увидев его огненную шевелюру, Аня сразу признала в медике главного врача Карцева и даже вспомнила его имя.

– Евгений Геннадьевич! – вскричала Аня, кидаясь к главврачу. – Вы меня, наверное, не помните…

– Почему же? – широко улыбнулся он, сверкнув золотыми коронками. – Вы к нашей Полинке пару лет назад приходили. С адвокатом госпожи Новицкой.

– Надо же – помните! А ведь я тогда совсем иначе выглядела… – И Аня мысленно содрогнулась, вспомнив, какой в то время была шишигой. – А можно нам Полину проведать?

– Да пожалуйста. – Карцев сделал приглашающий жест.

– А как же тихий час?

– Ну вы же не будете шуметь, правда?

Аня клятвенно обещала вести себя тихо, и Евгений Геннадьевич собрался проводить их до комнаты Полины, но тут явились представители благотворительного фонда, и главврачу пришлось переключить свое внимание на них. Марк с Аней поднялись на второй этаж без сопровождающих. Дверь в палату Полины была не заперта, поэтому они беспрепятственно вошли в нее.

Комната была именно такой, какой Аня ее помнила: небольшая, но обставленная всем необходимым. Большую часть пространства занимала широкая кровать – на другой Полина бы просто не поместилась, она была очень полной еще тогда, два года назад, теперь же стала просто огромной, набрав, наверное, килограммов двадцать.

Аня внимательно посмотрела на лежащую женщину, прислушалась к ее дыханию и, убедившись, что та спит, шагнула к кровати. Марк тихонько двинулся следом. Склонилась над спящей сестрой (подумать только – Полина приходилась ей именно сестрой!), Аня легонько тронула шнурок, обхватывающий ее шею. На нем что-то висело, и это что-то пряталось под складками ночной рубашки. Аня аккуратно потянула шнурок, и из-под выреза горловины показался небольшой ситцевый мешочек.

– Это «Слава»? – взволнованно прошептал Марк.

– Пока не знаю, – так же тихо ответила Аня и коснулась мешочка пальцами. К ее удивлению, они не ощутили ничего твердого. Под ситцем было что-то мягкое и шуршащее, будто трава. – Нет, это не «Слава», – сказала Аня. – Похоже на сушеную лаванду… Я слышала, она помогает при нарушении сна.

Марк, не поверив, протянул руку и потрогал мешочек, а потом еще и понюхал. После этого он вынужден был констатировать, что в нем действительно лаванда.

– Выходит, вы ошиблись, – сказал он. – И «Слава» спрятан где-то в другом месте…

– Нет, он тут, – не согласилась Аня. – В этой комнате, я уверена.

– Но если его нет у этой женщины на груди, тогда?..

– А почему вы решили, что он будет у нее на груди? Бриллиант стоимостью в сотни миллионов оставлять на видном месте крайне глупо. Даже в мешочке. Ведь в него могут заглянуть санитарки, и тогда – прощай «Слава».

– Но не под линолеум же она его запрятала, – проворчал Марк, но сам при этом наклонился и засунул палец под плинтус.

– Конечно, нет. Скорее всего, он находится среди личных вещей Полины. – Аня приблизилась к тумбочке, на которой лежали всякие безделушки: расчески, заколки, очки, игрушки, а также недорогие средства гигиены (дезодорант, крем, лосьон), но ни одной книги – Полина не умела читать. – Их, когда она умрет, передадут нам…

– Почему вам? Она что, ваша родственница?

Естественно, Аня не могла подтвердить это, и ответила полуправдой:

– Петр был адвокатом Элеоноры Георгиевны, и она оставила ему указания насчет Полины…

Тут Аня заметила интересную безделушку – стеклянную полусферу, внутри которой находился утопающий в снегу домик, – и замолчала, принявшись ее рассматривать. Марк, тоже обративший на нее внимание, взял игрушку в руки и встряхнул. Со дна тут же поднялись белые частички и закружились, подобно снежным хлопьям.

– У меня в детстве была такая же игрушка, – сказал он. – Только внутри находился не домик, а новогодняя елочка…

– У дочери художника Коневского, между прочим, тоже. Помните, на картине были изображены детские безделушки? Они лежали в кроватке. Там, кроме деревянной лошадки и тряпичной куклы, было что-то похожее на эту штуковину…

– Раньше они были очень популярны, – пожал плечами Марк. – Видимо, Адриан Сомович смастерил такую и для своей Дуни…

Суханский поставил полусферу на место. Снегопад внутри нее улегся, и «воздух» вокруг домика стал прозрачным, а в его окошечке сверкнул голубой лучик – будто там зажгли свет. Заинтригованная этим явлением, Аня опустилась на корточки перед тумбочкой, заглянула в оконце и ахнула.

– Вот он где, наш «Слава»! – воскликнула Аня, увидев переливчатое сияние внутри домика.

– Где? – не понял Марк.

– Внутри этой безделушки. – Она взяла полусферу и поднесла ее к лицу Суханского. – Присмотритесь, и вы увидите.

Марк, сощурившись, глянул на игрушку. Несколько секунд он молчал, не видя ничего интересного, но едва солнечный луч, проникший в комнату через окно, упал на домик, как внутри его заиграли синие огни, и Марк вскричал:

– Не может быть! Бриллиант действительно там!

Его крик потревожил Полину. Она завозилась и открыла глаза. Большие, с тяжелыми веками, как у Эдуарда Петровича, только не карие, а голубые, и абсолютно пустые. Полина скользнула бессмысленным взглядом по незваным гостям, но, не заинтересовавшись ими, перевела его на игрушку в руках Суханского. И тут ее глаза изменились! Они заблестели от радости, Полина вытянула руку и невнятно сказала: «Д-д-э»

– Что она хочет? – нахмурился Марк, брезгливо отдергивая руки, чтобы Полина не дотронулась до них.

– Свою игрушку, – ответила Аня. – Видите, как она ей радуется?

– Как будто знает, что находится внутри ее…

Полина, не получив требуемого, сморщилась и совершенно по-детски захныкала. Аня подошла к ней и, чтобы успокоить, погладила по голове. Полина не отстранилась, но хныкать не перестала и все тянулась руками к Марку…

– Дайте мне, пожалуйста, игрушку, – обратилась к нему Аня.

Суханский, немного помедлив, протянул ей полусферу.

Аня взяла ее и положила на ладонь Полины. И едва игрушка оказалась в ее руках, как та успокоилась. Умиротворенно вздохнув, Полина опустилась на подушку и закрыла глаза. Вскоре по комнате разнесся ее мерный храп.

– Уснула, – прошептал Марк. – Теперь можно забрать игрушку…

Он тихонечко подошел к кровати и потянулся к полусфере, все еще находившейся в руках Полины, но Аня отстранила его со словами:

– Не надо, Марк.

– Почему?

– Оставьте игрушку ей.

Суханский, не поверив своим ушам, вперил в Аню недоуменный взгляд.

– Вы не ослышались, Марк, – сказала она мягко. – Я действительно думаю, что мы не должны забирать эту штуковину у Полины.

– А «Славу»? Его вы тоже собираетесь оставить этой ненормальной?

– И его.

– Аня! – возмущенно воскликнул Марк. – Вы что, с ума сошли? Что за глупости? Если не хотите лишать эту идиотку ее любимой игрушки, то хотя бы выньте бриллиант…

– Его не достанешь, не разбив сферу.

– Я могу попробовать.

– Не надо. Пусть «Слава» пока остается у Полины. Потом мы с отцом решим, что с ним делать, но сейчас я не хочу его забирать… – Аня виновато улыбнулась. – Если честно, я вообще не хочу забирать его. Элеонора Георгиевна отдала «Славу» Полине, и мне кажется, мы должны уважать ее волю…

Аня поправила съехавшее на пол одеяло, укрыла им Полинины плечи и отошла от кровати, направляясь к двери. В это время ее телефон разразился песенкой из «Мадагаскара». Чтобы громкие вопли хриплоголосого солиста не разбудили Полину, Аня быстро вытащила мобильник из сумки и поднесла его к уху с радостным возгласом:

– Папа, ты не представляешь…

Закончить фразу Аня не успела, потому что в следующий миг за ее спиной оказался Марк и грубо вырвал телефон из ее рук.

Эдуард Петрович Новицкий

Дежурный администратор отеля «Фрау Либен», выслушав просьбу Вульфа, сухо, но вежливо сказал:

– Я не имею права разглашать информацию о клиентах.

Новицкий ничего другого не ожидал, поэтому без лишних слов вытащил из портмоне купюру достоинством в пятьсот рублей и положил ее перед дежурным. Тот глянул на нее краем глаза и качнул головой. Вульф с усмешкой достал еще одну пятисотку. А чтоб уж лишний раз в кошелек не лазить, накрыл ее сверху двумя зелеными бумажками по десять долларов каждая (больше наличных рублей у него было). На сей раз администратор не стал от денег отказываться – молниеносно сгреб их и спрятал в кармане безупречно отглаженного пиджака. После этого все с тем же невозмутимым видом проговорил:

– Я внимательно вас слушаю, господин Новицкий.

– Да я уже, собственно, все сказал. Мне нужно узнать фамилию этого человека, – он сунул в руку администратора фотографию. – Мне сказали, что он у вас останавливался… Это так? – Тот, внимательно посмотрев на снимок, кивнул. – Вы можете подсказать мне, как зовут этого господина? Я понимаю, это непростая задача, ведь я не знаю, в каком именно номере он останавливался, единственное, что известно: примерная дата его выписки из отеля, но если опросить персонал и заглянуть в компьютер…

– Я и без компьютера могу назвать вам фамилию этого господина, – сказал администратор веско. – Я знаю всех постоянных клиентов нашего отеля, к коим относится и запечатленный на снимке мужчина. Его зовут Марк Эрнестович Суханский.

– Как вы сказали? Суханский?

– Совершенно верно.

– И кто он такой? Бизнесмен или провинциальный политик?

– Он историк.

– Откуда, интересно, у историка деньги на проживание в дорогом отеле? – пробормотал Вульф себе под нос, но администратор его услышал и посчитал своим долгом объяснить:

– Проживание Марка Эрнестовича оплачивает его работодатель.

– Работодатель? – переспросил Вульф. – Он что, батрачит на частное лицо?

– Совершенно верно. Помогает писать историческую книгу какому-то новому русскому. Фамилия у него еще такая оптимистическая… – Он пощелкал пальцами. – Вспомнил – Отрадов!

Услышав фамилию дяди, Эдуард Петрович вздрогнул. Он был застигнут врасплох!

– Вы ничего не путаете? – уточнил Вульф. – Отрадов, правильно?

– Совершенно верно. Кажется, он из Калининграда…

Тут стало совершенно очевидно, что речь шла именно о дяде!

– Больше мне нечего добавить, – сказал администратор. – Если желаете, я посмотрю дату рождения Марка Эрнестовича и данные его паспорта.

– Желаем.

– Тогда обождите минуточку…

Он направился к компьютеру, а Вульф достал мобильник. Набрав номер Отрадова и дождавшись, когда тот ответит, Новицкий выпалил:

– Где твой ассистент, Сережа?

– Эдик, ты? – удивился тот. – А зачем тебе?..

– Где он? – нетерпеливо повторил свой вопрос Эдуард Петрович.

– Да откуда ж я знаю! Дома, наверное…

– А ты?

– Я уже в машине. Был у следователя, давал показания.

– Позвони Суханскому. Спроси, где он, только осторожно, не спугни его.

– Да в чем дело-то? – вскипел Отрадов.

– Есть большая вероятность, что именно он убийца Дусика.

– Брось, Эдик! Они даже не были знакомы…

– Вот тут ты ошибаешься.

– Ты серьезно?

– Сережа, сейчас не до шуток, – угрюмо произнес Вульф. – Если я прав, то Марк опасен. Он ищет «Славу», а если кто-то оказывается у него на пути, он просто его убивает…

– Так, подожди, дай мне переварить… – В трубке воцарилась тишина, но продлилась она недолго. Буквально через несколько секунд Новицкий услышал глухой голос Отрадова: – А ведь все может быть! Когда погиб Дусик, Марка не было в Светлогорске. Вернее, он вернулся туда после обеда, а Дениса убили утром, выходит, он запросто мог сделать это и успеть долететь до Калининграда… – И тут же без перехода сказал: – И он знал, где раздобыть Анин номер. Посмотрел у меня в записной книжке и…

– Анин номер? Зачем?

– Ей угрожали по телефону. Требовали сказать, где «Слава».

– Вот черт, – выругался Новицкий. – Надеюсь, он держался от нее подальше все эти дни!

– Он жил с нами под одной крышей, – прошелестел Сергей едва слышно.

– Что?!

– На него напали во дворе, отобрали портфель, и мы… – Сергей замолчал, потом сдавленно застонал: – Какой же я кретин – верил ему на слово! Никто у него ничего не отнимал, и по голове его не били – сам легонько себя поранил, изобразил обморок, чтобы под благовидным предлогом переехать в наш дом и быть в курсе всего…

Новицкий, ощутив укол дурного предчувствия, резко перебил дядю вопросом:

– Сережа, где Аня?

– Дома. – Пауза. – С Марком.

– Звони ей немедленно, предупреди!

– Да, да, сейчас.

Он отсоединился. А Вульф сорвался с места и, отмахнувшись от протянутого администратором листка с данными Суханского, понесся к выходу из мотеля. На полпути его застал вызов Сергея.

– Связь оборвалась, – нервно воскликнул он. – Она ответила, но не успела ничего сказать – прервали. Теперь номер не отвечает. Дома тоже никто трубку не берет.

– Ты далеко от дома?

– Нет, уже подъезжаю.

– Скажи мне адрес, я тоже подъеду.

Сергей продиктовал адрес. Как только Вульф повторил его водителю, Отрадов опять подал голос:

– Машины на стоянке нет.

– Чьей?

– Аниной.

– Она куда-то собиралась?

– Нет.

– А Марк?

– По-моему, тоже.

– Но их обоих нет дома, – протянул Вульф озабоченно.

– Что делать, Эдик? – спросил Сергей не своим, каким-то надтреснутым голосом.

– Номер Аниной машины помнишь?

– Н222КУ.

– Отлично. Я сейчас дам гаишникам отмашку, пусть ищут. – Он выглянул в окно, прикидывая, далеко ли до улицы, где живут Моисеевы. – А ты подожди меня в квартире, я буду через десять минут, ладно?

– Хорошо.

– Ну все тогда!

И он, дав отбой, набрал другой номер.

Аня

– Извините, Аня, но я не позволю вам это сделать, – сказал Марк и, удержав палец на красной кнопке, выключил телефон.

– Сделать что? – переспросила Аня, не столько испуганно, сколько удивленно.

– Сказать отцу, что вы нашли «Славу».

– Но почему?

Марк тяжко вздохнул и сказал устало:

– Меня удивляет, что вы еще не поняли – почему.

Аня на самом деле ничего не понимала. Она смотрела большими глазами на Марка, пытаясь разобраться в происходящем, но безуспешно, пока Суханский не подошел к Полине и не забрал у нее игрушку…

Вот тут все встало на свои места, и Аня простонала:

– Так это вы!

Марк не стал ничего подтверждать словом или жестом, просто вынул из внутреннего кармана добротного пальто автоматический пистолет и наставил его на Аню.

– Вы убьете меня? – сипло прошептала она, инстинктивно отшатываясь.

– Стойте на месте, – приказал он Ане. Когда она замерла, Марк сказал: – Я не хочу вас убивать, вы мне симпатичны.

– Тогда зачем вы… – Аня указала трясущимся пальцем на «браунинг». – Зачем это?

– Чтобы вы не натворили глупостей.

– Уберите, пожалуйста, пистолет, я обещаю…

– Не капризничайте, Аня, – одернул ее Марк. – Вы и так чуть все не испортили.

– Каким образом?

– Вы едва не проболтались отцу о «Славе». Я-то надеялся, что после того, как вы отказались забрать бриллиант, он останется тут и я приду за ним позже. Я бросил бы здесь, например, перчатки и вернулся за ними. В этом случае вы продолжали бы думать, что «Слава» все еще у Полины, а когда, вразумленная отцом, прибыли бы за ним, я был бы уже далеко… – Марк широко ей улыбнулся. – С огромными деньгами, полученными за «Славу»!

– А если б я его взяла, тогда что?

– Я отобрал бы его у вас по дороге.

– А потом убили?

– Да что вы заладили! Нет, если бы вы не стали корчить из себя героиню, я не причинил бы вам вреда.

– Неужели отпустили бы меня на все четыре стороны? Не верю!

– Я отвез бы вас – я и теперь так сделаю – в одно укромное место, где вы посидели бы под замком пару дней, пока я не окажусь в безопасности…

Он собирался продолжить, но тут за дверью раздался громовой голос главврача, и Марк, подскочив к Ане, ввинтил пистолет ей в ребра и нервно шепнул на ухо:

– Без глупостей.

Аня порывисто вздохнула (ей вдруг показалось, что его грубое прикосновение может причинить вред ее ребенку) и часто-часто закивала.

Дверь открылась. В проеме показалась огненная шевелюра Евгения Геннадьевича.

– Вы все еще тут? – спросил он.

– М-ху, – промычала Аня, боязливо покосившись на Марка.

– Придется выкатываться. Сейчас благотворители с осмотром пойдут. А у нас тихий час, посещения запрещены.

– Мы уже уходим, – заверил его Суханский, одарив улыбкой. – До свидания.

– Пока, пока, – бросил главврач, придержав для них дверь.

Марк одной рукой обнял Аню за плечи, а вторую, с пистолетом, спрятал в карман и прижал к ее боку. Так, держась вплотную друг к другу, они вышли из палаты. В обнимку спустились по лестнице на первый этаж, вышли за порог дома. Данилка встретил их радостным лаем и стал прыгать на хозяйку, однако Марк отпихнул его и повел Аню к машине.

– Мы не возьмем Данилку с собой? – спросила Аня, обернувшись на поскуливающего пса.

– Нет, – отрезал Марк. – Мне хватает возни с вами…

– Но мы не можем его так оставить!

– Ничего с ним не случится. Кто-нибудь его обязательно отвяжет… – Он подвел Аню к машине, но с пассажирской стороны, и, открыв перед ней дверцу, сказал: – Поведу я.

Марк усадил девушку на сиденье. Сам занял водительское место, но тронулся не сразу. Сначала накрепко пристегнул Аню ремнем безопасности и перетянул ей руки веревкой, предусмотрительно захваченной из ее же дома (она помнила, что покупала этот моток, чтобы подвязывать цветы). После чего Марк похлопал себя по карману, напоминая ей, что там лежит пистолет, и завел мотор.

Машина покатила прочь от дома инвалидов. Ей вслед несся тоскливый собачий вой.

Эдуард Петрович Новицкий

Переступив порог квартиры, Вульф услышал угрожающее шипение и отступил.

– У вас что, змеи? – спросил он у Сергея, опасливо озираясь.

– Нет, у нас кошки, – ответил Отрадов. Но Новицкий уже сам увидел, что змеиное шипение издают не пресмыкающиеся, а млекопитающие: роскошные сиамские коты со злющими мордами. – Еще пес есть, но он нынче отсутствует. – Сергей с надеждой посмотрел на племянника. – Наверное, Аня с ним гуляет…

– Будем надеяться, – буркнул Вульф, косясь на кошаков – те приняли характерные позы охотников и нацелили морды на его ступни. – Ты Марку звонил?

– У него, как и у Ани, телефон временно недоступен. Но я оставил на автоответчике сообщение. Сказал, что обнаружились новый факты по делу «Славы» и я хочу их ему поведать. – Сергей взял Новицкого под руку и повел его по коридору в глубь квартиры. Когда они проходили мимо кабинета, он остановился и сказал Эдику: – Аня компьютер забыла выключить. Куда это она так торопилась?..

Он вошел в кабинет и направился к компьютеру. Когда он нажал на «энтер» и плавающие по экрану звезды сменились картинкой, Сергей увидел окно «Яндекса». В поисковой строке было набрано «Кон-Н», а под ней шли пункты найденных совпадений. Пробежав по ним глазами, Отрадов воскликнул:

– Так вот кто такой этот Кон!

– Кто? – переспросил Новицкий, поскольку не мог без очков рассмотреть текст на экране.

– Художник Кон-Невский, слышал о таком?

Вульф напряг память. Фамилия казалась знакомой, но он никак не мог сообразить, откуда.

– Настоящая его фамилия Коневский. Адриан Сомович.

Услышав редкое имя, Новицкий вспомнил человека, носившего его. Худой, бородатый, с огромными голубыми глазами и плохо залеченными зубами, он сильно выделялся среди маменькиных гостей своей внешностью. Остальные были холеными, успешными, элегантными, а Коневский редко причесывался, а вместо фрака носил стеганую тужурку.

– Я знал его, – сказал Эдуард Петрович. – Он был маминым приятелем. Они познакомились еще до войны, когда Элеонора жила в Ленинграде. Адриан, как и она, был благородного происхождения, и мама готова была его любить только за это. Но Коневский был еще и талантливым художником, а она всегда уважительно относилась к одаренным людям… – Новицкий вытащил очки и, водрузив их на нос, пробежал глазами по экрану. – Не думал, что он станет известным, пусть и после смерти…

– Почему?

– Он был из породы неудачников. Не таких, из-под носа которых уходят последние трамваи, а, как бы это сказать… глобальных, что ли? Сам он всю жизнь страдал от разных болезней (хотя вижу: пожил прилично), родители его были репрессированы, сестра умерла в блокаду, жена в войну потеряла ногу, единственная дочь родилась умственно отсталой… Но он все равно ее очень любил. Сказки ей читал, мастерил для девочки игрушки, которые, когда она умерла, привез мне, маленькому (одну я очень хорошо помню: эдакая стеклянная штуковина с домиком внутри, ее когда встряхнешь, снег идет). Мать говорила, что он сильно переживал, когда Дуняша умерла.

– Дочь Коневского звали Дуней? – встрепенулся Сергей.

Вульф собрался ответить, но тут затренькал его мобильник, и он лишь кивнул. Поднеся телефон к уху, он бросил отрывистое «да» и стал слушать. Не прошло и минуты, как Новицкий убрал сотовый в карман, после чего сказал Сергею:

– Машину твоей дочери полчаса назад останавливали для проверки документов на Рижском шоссе. В салоне она была не одна, а с мужчиной средних лет (как я понимаю, Суханским) и большой лохматой собакой.

– На Рижском, говоришь? – переспросил Сергей, торопливо выключая компьютер. – Тогда я знаю, куда они направились.

– И куда же?

– За «Славой»!

– А ты знаешь, где «Слава»?

– Теперь да.

Петр

В кабинете Головина стоял жуткий холод, и Станислав Павлович сидел, закутавшись в видавшую виды фуфайку. Петр же то и дело дышал на замерзшие пальцы, ежился, но не уходил.

– Какой вы, Петр Алексеич, однако, дотошный, – пробурчал Головин, отрываясь от протокола.

– А как иначе, если моей клиентке грозит встреча Нового года в «обезьяннике»?

– Вашей клиентке грозит двадцать лет заключения. Так что пусть привыкает…

– Станислав Павлович, вы прекрасно понимаете, что я не дам ее посадить. – Моисеев в очередной раз подышал на руки и, так их и не согрев, достал из кармана брюк зазвонивший телефон и отключил его – звонил тесть, и Петр был уверен, что ничего срочного он ему не сообщит, а значит, можно поговорить попозже. – Я докажу, что Ева к этим двум убийствам не причастна. Я найду свидетелей…

– Одного уже нашли, – усмехнулся майор. – Да только показания Отрадова мало что меняют. То, что он видел вашу подзащитную выбегающей из дома Карелии Самсоновны, ничего не доказывает. Гражданка Новицкая могла наведаться к ней и раньше (что, я уверен, и сделала пять дней назад), а потом, как многих убийц, ее потянуло на место преступления, и она явилась на Татарскую вновь…

– Зачем?

– А вдруг она там обронила свою сережку, пуговку, накладной ноготь, кредитную карту или еще что-то, и вернулась за ней?

– Но при этом не стерла отпечатки? Идиотизм.

– Это вы, Петр Алексеевич, для суда приберегите. Мне ничего доказывать не надо. Я следователь, а не судья.

– Не мне вам объяснять, что многое зависит от уверенности следователя в виновности или невиновности подозреваемого. Вспомните, например, фильм «Место встречи изменить нельзя»…

– Вот только не надо из меня делать Шарапова! – отмахнулся Головин раздраженно. – А из себя корчить Перри Мейсона!

– Разве я корчил?

– Ну а как же? – Майор отшвырнул ручку и уставился на Моисеева прищуренными зелеными глазами. – Я понял, вы свое расследование надумали вести.

– Не я – Эдуард Петрович.

– Еще лучше! Вульфу что, лавры Шерлока Холмса покоя не дают? Или он на старости лет вдруг возлюбил свою дочурку? Что-то я не припомню, чтобы раньше они разговаривали друг с другом без мата и проклятий… – И, видя, что Петр собирается ответить, мотнул головой, говоря этим жестом, что ничего слушать не хочет. – Идите уже, Петр Алексеевич. В любом случае в этом году вам помочь подзащитной не удастся…

– Помогите хотя бы перевести ее в отдельную камеру.

– Некуда мне ее переводить, – буркнул майор и, схватив ручку, принялся что-то строчить. – А теперь оставьте меня, пожалуйста, мне еще отчет дописывать…

Но дописать отчет ему не дали. Едва он успел вывести на бумаге пару слов, как на столе затрезвонил телефон. Майор с мученической гримасой поднял трубку.

– Головин, слушаю, – бросил он. – Что? Кто? Скажи, пусть завтра приходит… А? Даже так? Ну ладно, выписывайте!

Вернув трубку на рычаг, Станислав Павлович хмуро посмотрел на Петра и сухо спросил:

– Что ж вы раньше не сказали?

– О чем?

– О свидетеле. – Головин указал пальцем на телефон. – Дежурный говорит, что парень имеет неопровержимое доказательство того, что Ева невиновна.

– Что за парень? – спросил Петр, вновь доставая телефон, чтобы сбросить очередной вызов Сергея Георгиевича Отрадова.

– Понятия не имею, но сейчас узнаем… – Головин прислушался к шагам за дверью. – Вот, похоже, он идет.

И не ошибся. Буквально в следующую секунду дверь кабинета приоткрылась и в проеме показалась черноволосая мужская голова.

– Вы Головин? – спросил визитер, глянув на майора.

– Я, – коротко ответил тот. – Проходите.

Батыр (а это, к огромному удивлению Петра, оказался именно он) прошел. Поздоровался. Сел напротив Головина и без предисловий выдал:

– Пистолет с отпечатками Евы был похищен из моей квартиры Денисом Новицким и подброшен им же в кадку с пальмой. Ева никого не убивала. В день, когда погибла госпожа Михельсон, она была со мной. Мы катались на машине. Я могу это подтвердить под присягой…

– Тпру, молодой человек! – оборвал его Головин. – Я ничего не понял…

– А что тут непонятного? Мой «браунинг»…

– Ваш «браунинг»? – язвительно переспросил майор. – Он зарегистрирован на вас или вы купили его незаконно? Если последнее, то я вынужден предупредить вас об уголовной ответственности за незаконное хранение огнестрельного оружия…

– Вообще-то он принадлежал моему отцу, а у него имелось разрешение на ношение оружия – он был военным.

– «Браунинг» не имеет регистрации.

– Пусть так, но что он ему принадлежал, я могу доказать. Когда папа умер, пистолет остался у меня как память. Им никто не пользовался – он лежал вместе с патронами на антресолях, но однажды я достал его, чтобы показать Еве. Она брала его в руки, отсюда и отпечатки…

Головин задал Батыру еще кучу вопросов. Забыв об отчете, он мурыжил парня больше часа, по нескольку раз спрашивая одно и то же, но так и не добился от него расхождений в показаниях. В итоге майор вынужден был записать их и отправить парня на все четыре стороны. Петр вышел из кабинета вслед за Батыром.

– Вы молодец, – сказал он, догоняя его.

– Козел я, – тряхнул головой Батыр. – Был бы молодцом, сразу бы в ментовку пошел, тогда задержания Евы можно было бы избежать… – Он поджал красиво очерченные губы. – Я струсил, понимаете? Испугался за свое благополучие. Спрятался в Твери у друга. И все внушал себе, что Ева и без меня выкрутится.

– Когда же вы решили ей помочь?

– Как только узнал от Гоши, что ее арестовали, сразу выехал в Москву.

Петр покосился на чеканное лицо Батыра и тихо спросил:

– Вы сильно себе этим навредили?

– Да как вам сказать… – Парень сначала нахмурился, но потом его лицо разгладилось, и на губах мелькнула улыбка. – Мне выпишут огромный штраф за хранение незарегистрированного пистолета, но я не смогу его заплатить, потому что Гоша выкинет меня из квартиры и лишит довольствия – он что угодно может простить, но не измену, а тем более если я изменял ему с женщиной… – Его улыбка стала шире. – Но я совру, если скажу, что меня это сильно расстраивает! А, знаете, почему? – Петр покачал головой. – Потому что я вдруг понял, что мне для счастья надо очень мало… Единственное, что мне необходимо для счастья, это знать, что с Евой все в порядке.

– Вы так к ней привязаны?

– Вы не поверите… – Батыр посмотрел в лицо Петра и, сверкнув глазами, сказал: – Я люблю ее!

– Нет, почему же, я верю. Ева очень хороша собой, сексуальна… – Он смущенно покашлял. – Она притягивает многих мужчин…

– Вот именно, что притягивает. Они просто хотят ее, а я люблю. По-настоящему. Не как роскошную самку, а как необыкновенную женщину. И, даже понимая, что я для нее только сексуальная игрушка, продолжаю любить…

Сделав это признание, Батыр, как будто опомнившись, замолчал. Без слов кивнув, он попрощался с Петром и размашистой походкой направился к выходу из здания. Моисеев проводил его взглядом, потом достал телефон, но вместо того чтобы набрать номер тестя, стал дозваниваться секретарю окружного прокурора – после разговора с Батыром он твердо решил во что бы то ни стало добиться Евиного освобождения из-под стражи.

Аня

Они проехали километров десять, когда Аня решилась заговорить.

– Куда вы меня везете? – спросила она у Суханского.

– Я же сказал вам – в укромное место.

– И где оно?

– В одной захудалой деревушке, где на три улицы два жилых дома. Это деревянная хибарка, старая, но еще крепкая. Когда-то она принадлежала моей бабушке, а теперь мне. Я совсем в ней не бываю, там печь топить надо и воду носить из колодца, а я житель городской и к таким трудностям не привык…

– Вы запрете меня в неотапливаемом доме?

– Я дам вам одеяло и большой термос с чаем. Посидите взаперти пару суток, а потом вас спасут. Не волнуйтесь, я позвоню вашему отцу и скажу, где вас искать…

– Я вам не верю, Марк.

– Не верите? – переспросил он, нахмурив брови.

– Вы убили двоих, так какой смысл щадить третью?

– Анечка, вы глубоко заблуждаетесь, причисляя меня к породе монстров. Я не убивал двоих. На моей совести только Дусик.

– А кто тогда застрелил Карелию?

– Он и застрелил.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Аня.

– Я могу просветить вас, пока мы едем. Начну издалека. – Он невесело ей улыбнулся. – Хотите послушать исповедь человека, загубившего свою душу ради пары сотен миллионов? – Аня утвердительно кивнула. – Вся эта история началась три месяца назад, когда я в очередной раз приехал в Москву по делам вашего отца. В свободное время я частенько куда-нибудь ходил: то в театры, то на выставки. Тогда я и познакомился с Андреем Саввичем Львовым. Мы быстро нашли общий язык и стали приятельствовать. Как-то за обедом я поведал ему о своем работодателе, и Львов огорошил меня известием, что был знаком с его сестрой Элеонорой Новицкой. Он рассказал мне, что бывал у нее в гостях и видел на ней удивительнейшее колье. О нем я, естественно, был наслышан, и мы некоторое время обсуждали его, пока Андрей не поделился своим наблюдением насчет того, что центральный бриллиант колье удивительно похож на легендарного «Славу». Я о таком, естественно, не слышал – я действительно не разбираюсь в драгоценных камнях, но Львов просветил меня. История происхождения камня меня не очень заинтересовала, а вот описание заставило задуматься. Андрей уверял, что «Слава» имел глубокий сапфировый цвет, а тот, который венчал ваше колье – я видел фотографии, – был бесцветным. Тут в мою голову и закралась мысль о подмене. Зная от Сергея Георгиевича, какой Элеонора была выдумщицей, я предположил, что она заменила «Славу» куском хрусталя, а бриллиант спрятала… – Он ткнул пальцем в кнопку магнитолы, включив запись на диске. И под Энио Мариконе продолжил свой рассказ: – С тех пор мысли о «Славе» не давали мне покоя. Я все думал: как же так, знаменитейший бриллиант, который может сделать своего обладателя миллионером, запесочен блаженной старухой черт знает куда, и никто об этом не догадывается! Естественно, уже тогда я мечтал найти его, но понимал, что, не имея помощника из числа родственников, сделать этого не смогу. Отца вашего в «подельники» взять не мог – знал, что тот ни за что не позволит отнять «Славу» у своей драгоценной дочери. Поэтому я решил разыскать Дусика, о «подвигах» которого мне ваш папенька не раз рассказывал…

– И как же вы его нашли?

– О! Это оказалось нетрудным делом! – светским тоном молвил он. – Зная о его… хм… наклонностях и имея такие же, я был осведомлен о местах, где обычно собираются люди нашей ориентации. Заведений, которые ханжи называют гей-клубами, в Москве не так много. Я стал их обходить, беседовать с завсегдатаями, и уже в третьем по счету – «Голубом щенке» – мне улыбнулась удача. Оказалось, Дусик частенько туда захаживает, я стал посещать клуб каждый день, чтобы дождаться его появления. Не прошло и недели, как Дусик нагрянул в «Голубой щенок». Разряженный, напомаженный, шумный, он сразу привлек к себе внимание. Я стал наблюдать за ним. Это заметил официант и шепнул мне, что Дэнис любит состоятельных мужчин, и если я уверен в своей платежеспособности, то могу попробовать к нему, как он выразился, подкатиться. Я решил сделать именно так – подкатиться, а потом, когда узнаю Дусика поближе, рассказать ему о «Славе»…

– Сколько же вы его узнавали?

– Дней пять, кажется. Мы очень тесно общались, и я решил, что хорошо Дусика изучил и знаю, чего от него ждать (я ошибся, но это выяснилось позже). Я доверился ему и не пожалел, потому что: во-первых, Дусик, как и я, загорелся идеей найти камень, а во-вторых, он с лету выдал первую подсказку. Едва услышав название бриллианта, он вспомнил, что, когда ездил с бабушкой в аэропорт провожать дядю Сашу Бердника, Элеонора говорила тому о каком-то «Славе», да так тихо и загадочно, что мальчишка ничего не понял. Так мы вышли на Бердника…

– Который предложил вам за бриллиант двести пятьдесят миллионов?

– Вы правы. Он предложил. И Дусик согласился, хотя до этого мы договорились продать «Славу» через Львова.

– Он предлагал больше?

– Дело не в этом. Просто Андрею я целиком и полностью доверяю, а Берднику, которого не знаю, нет. Он запросто мог нас кинуть, а мне нужны были гарантии безопасности. Но это мне! А Дусик за двести пятьдесят миллионов готов был продать «Славу» хоть сатане. Он был чрезвычайно жаден, беспечен и, как оказалось позже, дико вспыльчив… – Марк с сожалением покачал головой. – Из-за этой его вспыльчивости Карелия и пострадала.

– Вы не собирались ее убивать?

– Я вообще никого не собирался убивать. В том числе и Дусика. Это была вынужденная мера. В Карелию же стрелять вообще смысла не было. Но Дусик, когда она ничем ему не помогла, психанул и выстрелил в нее из пистолета Батыра, который прихватил из квартиры, чтобы припугнуть старуху.

– Он знал, что на пистолете есть отпечатки Евы?

– Знал, поэтому был в перчатках.

– Он уже тогда собирался подставить сестру?

– Он рассматривал этот вариант. – Марк покосился на Аню и добавил: – Дело в том, что Дусик планировал убить вас.

– Меня? Боже мой, зачем?

– Во-первых, чтобы отомстить – ведь из-за вас он сел в тюрьму, а во-вторых, был уверен, что вы знаете, где бриллиант, только никому, в том числе и Сергею Георгиевичу, не говорите. Между прочим, он следил за вами. А еще за отцом и сестрой. Боялся, как бы «Слава» не уплыл от него… А я стал бояться его!

– Почему? Он что, вам угрожал?

– Нет, что вы! Но после того как он ни за что ни про что убил старуху, я стал опасаться и за свою жизнь. Мне вспоминался роман «Двенадцать стульев», в котором гораздо более уравновешенный человек пошел на убийство своего напарника. Я вполне мог оказаться на месте Остапа!

– Поэтому вы Дусика застрелили?

– Как я говорил, мне пришлось это сделать. И не думайте, что меня не мучает совесть…

– А как же пистолет с Евиными отпечатками, обнаруженный милицией? Как вы его подбросили?

– Его подбросил Дусик; он собирался свалить на сестру убийство Карелии – Еве он тоже мечтал отомстить. Его я застрелил из другого оружия. Сделал я это с улицы, когда Дусик выглянул из подъездного окна, чтобы сказать, что осуществил планируемое… – Заметив, что Аня теребит обмотанную вокруг запястий веревку, Марк протянул руку и затянул ее сильнее. Потом продолжил: – Вообще-то я думал убить его позже – на квартире. Пушку раздобыл, глушитель. Но тут все так удачно совпало! Дусик как на ладони, а тут Ева возвращается – я увидел, как она подъехала и вышла из джипа, – и меня осенило: если я застрелю Дениса сейчас, подозрение падет на его сестру… – Он протяжно выдохнул, выдав свое волнение – а внешне казался абсолютно спокойным. – И я выстрелил!

– Вы рисковали, Марк. Денис мог выжить.

– Об этом я подумать не успел.

– И больше этой ошибки не повторили. Последующие действия продумали очень тщательно, – заметила Аня. – Даже инсценировали нападение на себя, чтобы быть поближе к нам и, что называется, держать руку на пульсе.

– Вообще-то я сделал это по другой причине.

– Нет? А зачем тогда?

– Помните тот звонок с угрозами? Некто требовал от вас сказать, где «Слава»? – Аня утвердительно кивнула. – Это звонил я. И все для того, чтобы привлечь ваше внимание к бриллианту. Пока вы считали, что он настоящий, вы не вели поисков, а значит, не могли привести к «Славе» меня. После того как я лишился своего сообщника, я решил действовать по-другому…

– Заставить нас взяться за поиски камня и самому в них поучаствовать, чтобы в итоге завладеть им?

– Совершенно верно. Но сразу возникла проблема. Вы не знали, что бриллиант носит имя «Слава», и это застопорило ваше расследование. Поэтому я просто обязан был открыть вам глаза, но не знал, как это сделать. Тогда я придумал историю с найденными в архивах страховыми полисами…

– Так никаких полисов не было?

– Нет. Это чистый блеф.

– А если б отец потребовал сделать еще копии?

– Я придумал бы что-нибудь.

Аня приготовилась задать очередной вопрос, но Марк жестом заставил ее замолчать. Она захлопнула рот, а Суханский с сосредоточенным видом стал рассматривать пейзаж за стеклом. Аня тоже выглянула в окно. Оказалось, они давно свернули с шоссе и теперь едут по проселочной дороге, по обеим сторонам которой стоят неказистые одноэтажные домики. У одного такого Марк затормозил.

– Мы приехали, – сказал он, распахнув дверь машины. – Посидите, я открою ворота.

Он тяжело вылез из машины и направился к поржавевшим воротам. Пока Марк возился с замком, Аня лихорадочно дергала руками, дабы ослабить веревку. Когда ей это удалось, она повернула правую ладонь так, чтобы дотянуться пальцами до узла. Дотянувшись, принялась его теребить. Во время попыток освободиться от пут она не отрывала взгляда от окна, боясь пропустить момент возвращения Марка. Когда он, справившись с замком и распахнув створки ворот, направился обратно, Аня сцепила пальцы, чтобы ладони казались крепко связанными. Но провести Суханского ей не удалось. Едва он взглянул на путы, как воскликнул:

– Неужели вы думали, что я не замечу? – Он грубо взял ее руки и затянул на них веревку так, что она впилась в кожу, оставляя на ней бордовый след.

– Я просто хотела немного ослабить повязку – очень туго.

– Ничего, потерпите, – бросил Марк и стал загонять машину во двор.

Когда «Форд» остановился у покосившегося крыльца, Марк вышел. Обойдя машину, открыл дверь перед Аней. Она выбралась и стала подниматься на крыльцо, но Марк остановил ее.

– Вам не туда, – сказал он, придержав ее за локоть.

– Не туда?

– Я не могу оставить вас в доме, оттуда вы запросто выберетесь. Придется вам посидеть в сарае. – Он указал на деревянную коробку под крышей. Она была без единого окна, зато с крепкой, обшитой толстой фанерой дверью. – Оттуда сбежать крайне проблематично.

– Но в сарае я замерзну, – запротестовала Аня. – Там щели в стенах и пол земляной.

– Я же сказал, что дам вам одеяла…

– Вы считаете, они меня спасут?

Марк равнодушно пожал плечами. Ему было все равно, спасут или нет. Он не убил ее, это главное. Проявил человеколюбие и какую-никакую заботу, а уж остальное в руках божьих…

– Я не могу провести двое суток на земляном полу, – продолжала настаивать Аня.

– Раньше люди в землянках жили, и ничего, – раздраженно буркнул Марк, с силой толкая Аню к двери сарая.

– Я беременна, Марк! Я могу застудиться…

– Хорошо, я дам вам еще и фуфайку. А теперь замолчите и ступайте внутрь.

Аня вошла в темное помещение и огляделась. Естественно, ничего похожего на мебель в нем не было. Только деревянные ящики из-под бутылочного лимонада да дырявые ведра. Но Марк посчитал это достаточным.

– Из ящиков сделаете кровать, а из ведра уборную, – сказал он бодро. – А теперь я вас запру и схожу в дом за одеялами. Заодно сделаю вам чай и поищу что-нибудь из еды…

Дверь с грохотом закрылась, послышался лязг закрываемого запора. Оставшись одна, Аня бросилась к самой большой щели в стене и припала к ней глазом. Найдя взглядом Марка, увидела, что он скрылся в доме. Тогда Аня отлипла от щели и заметалась по сараю, ища хоть какой-то выход. Но стены, несмотря на свою кажущуюся ветхость, были довольно крепкими, и выломать хотя бы одну доску Ане не удалось.

Потерпев неудачу, она вернулась к ведрам и села на одно из них, чтобы подумать. То, что она не может остаться тут на двое суток, было ей очевидно. Ветхие стены нисколько не защищали от мороза и ветра, а от пола просто веяло холодом. Зная свою слабую сопротивляемость простудам, Аня была уверена, что, просидев тут часов двенадцать, обязательно заболеет. И заболеет серьезно: с высокой температурой, жаром, кашлем! Такую простуду вылечить можно только антибиотиками, которые беременным противопоказаны. Значит, надо отсюда выбираться. Но как? Единственный выход – это дверь, но она заперта. И откроется только тогда, когда вернется Марк…

Значит, нужно бежать именно в этот момент. Но разве ей удастся справиться со здоровым, крепким мужчиной, когда у нее связаны руки, а у него в кармане пистолет?

Аня зашарила взглядом по полутемному помещению, не зная, что именно ищет, и тут в одном из ведер увидела обломок черенка от лопаты. Она взяла его в руки, крепко обхватила пальцами гладко обструганную деревяшку и спрятала ее между крепко сжатыми ногами. Если будет возможность, она применит «дубинку», а если нет, незаметно ее выбросит. Приняв это решение, она стала ждать возвращения Марка.

Скрежет открывающегося запора Аня услышала минут через десять. Потом распахнулась дверь, и в проеме возник Марк. В одной руке он держал груду тряпья, во второй большущий термос. Пистолета Аня не увидела, и это вселило в нее надежду.

– Ну как вы тут? – спросил Марк, заходя в сарай. – Сидите? А могли бы кровать соорудить.

– Со связанными руками?

– А что тут такого? Я же не за спиной их связал…

Он прошел на середину помещения, поставил термос и стал сваливать на один из ящиков ветхие одеяла и поношенные ватники. В это время он не смотрел на пленницу, стоял к ней спиной, и Аня решилась этим воспользоваться. Быстро вскочив на ноги, она занесла черенок и ударила Марка. А поскольку бить человека по голове было страшно, она промазала и попала по шее. От удара Марк покачнулся, но не упал без сознания, как Аня надеялась. Тогда она занесла дубинку еще раз, но и теперь попала только по плечу. Разозленный Суханский стукнул ее по кисти, из которой тут же выпал черенок, и сунул руку в карман, намереваясь достать пистолет, но пока он возился, Аня быстро наклонилась, подобрала черенок и со всей силы долбанула им по руке Марка. Он взвыл от боли, а Аня ударила его еще раз, теперь сильнее. Правая рука Суханского висела плетью, но левой он все же тянулся к карману.

Чуть не плача от досады и не имея больше сил бить человека, Аня собралась бежать к двери, надеясь скрыться за ней, но тут Суханский вытащил пистолет и направил его на девушку. Аня испуганно замерла. Марк, продолжая в нее целиться, стал подниматься с коленей, но когда он наклонился, из кармана вывалилась Полина игрушка и покатилась по неровному земляному полу в угол. Марк отвел руку с пистолетом чуть в сторону, а вторую вытянул, чтобы поймать полусферу. Поскольку все его внимание было приковано к ней, Аня решилась на демарш. Сорвавшись с места, она бросилась к раскрытой двери. До нее было два жалких метра, но Ане казалось, что на преодоление их уйдет уйма времени и она не успеет выскочить из сарая. Но ее беспокойство было напрасным. Секунды ей хватило на то, чтобы добраться до двери, и двух – чтобы ее захлопнуть. С запором пришлось повозиться дольше. Ржавое железо никак не хотело поддаваться, и передвигать задвижку пришлось двумя руками. Наконец Ане удалось это сделать. Устав, она привалилась спиной к двери, но тут из-за нее послышался хлопок, и на фанере образовалась дырочка. Аня скосила на нее глаза (дырочка была чуть выше плеча) и с ужасом поняла, что ее проделала выпущенная из «браунинга» пуля.

Едва Аня успела это переварить, как хлопок повторился. Она в панике отпрыгнула от двери и тут же повалилась в снег, потеряв равновесие. Пока Аня выкарабкивалась из него, раздался еще один выстрел, и на фанере образовалась еще одна дырка. Не вставая с земли, Аня стала по-пластунски отползать от сарая, понимая, что если поднимется, то превратится в идеальную мишень. Но Марк больше не стал стрелять. То ли у него кончились патроны, то ли он не смог прицелиться.

Тем временем Аня добралась до машины и, открыв дверку, перетекла в нее. Пока заползала в салон, молилась лишь об одном, чтобы ключ зажигания был на месте, а когда его там обнаружила, готова была расплакаться от счастья. Но почти тут же радость сменилась досадой, ибо ворота оказались закрытыми. Пришлось выбираться из машины и бежать к ним, чтобы открыть. Открыла. Бросилась обратно к «Форду». Запрыгнула в него. Усевшись, Аня завела мотор и тронула машину с места. Рулить со связанными руками было очень сложно, но она все же смогла выкатиться за ворота. Воздавая хвалу автоматической коробке передач, она медленно поехала по проселочной дороге, выискивая глазами дом, из трубы которого шел бы дым. Но все избы оказались необитаемыми. И людей по пути не попадалось. Деревня была вымершей!

Доехав до конца улочки, Аня свернула к обшарпанному зданию с вывеской «Магазин», надеясь купить там ножницы или нож, чтобы разрезать путы и позвонить в милицию. Но его окна были заколочены, а на двери висел амбарный замок. Застонав от досады, Аня стала разворачиваться, но делать это со связанными руками было практически невозможно. Бросив руль, Аня принялась рвать веревку зубами, но то ли она уж очень нервничала, то ли Марк слишком постарался, только у Ани не получилось от нее избавиться. Пришлось смириться, взять себя в руки и повторить попытку развернуться еще и еще раз. Наконец Ане это удалось. «Форд» с горем пополам съехал с пятачка перед магазином и покатил в обратном направлении.

На сей раз Аня выбрала другой путь: поехала по соседней улочке, но и тут ее ждала неудача – обитаемого дома она так и не нашла. И лишь одно радовало: когда она скатилась с пригорка и обогнула кладбище сельхозтехники, впереди показался покосившийся деревянный указатель с перечеркнутой надписью «Болотники». Выходит, из деревеньки она почти выбралась. А от нее до более-менее нормального шоссе (не федерального, естественно, а пригородного) было не больше пятнадцати километров – доедет как-нибудь.

Взбодрив себя этими мыслями, Аня дала по газам. «Форд» послушно помчался по ухабам, увозя хозяйку все дальше от Болотников. Дорога, несмотря на неровности, была более-менее сносной, ее обледенения Аня не боялась, надеясь на отличную зимнюю резину, поэтому вела машину довольно легко. Аня расслабилась и даже музыку решила включить, чтобы повеселее было. Едва она оторвала руки от руля, как машину повело вправо. Колеса заскользили по обледенелой обочине, «Форд» стало заносить. Аня поспешно вернула руки на руль, чтобы выровнять автомобиль, но тут на пути возникло поваленное дерево, и она резко взяла влево, надеясь его объехать. Машину вынесло на дорогу. Закрутило. Бросило на обочину. Потеряв надежду выровнять «Форд», Аня ударила по тормозам…

Но было поздно! Машина на весьма приличной скорости слетала в кювет. Бухнувшись в глубокий снег, прокатилась пару метров по лесу и врезалась передним бампером в толстую сосну. Раздался скрежет и звон стекла. Потом какое-то шипение, и Ане стало нечем дышать. Хватая ртом воздух, она с ужасом осознала, что умирает.

Сергей Отрадов

Данилку Сергей увидел издали. Тот сидел на крыльце, привязанный за поводок к перилам, и грустно моргал, неотрывно глядя на дорогу. Завидев Отрадова, пес разразился счастливым лаем, когда же Сергей подошел к нему, пес принялся прыгать, норовя обнять лохматыми лапами его за шею и лизнуть горячим языком в лицо.

– Ваш пес? – спросил подошедший к крыльцу Эдик. – Симпатяга.

– Да, пес замечательный, – согласился Сергей, отвязывая Данилку. – Только почему Аня его тут бросила?

Вульф подумал было, что Аня может находиться в здании (отсутствие машины еще ни о чем не говорило – ее мог забрать Марк), но тут избавленный от привязи Данилка с лаем кинулся через парк к воротам. Миновав их, он понесся к шоссе и, усевшись на обочине, стал гавкать, желая, видимо, сказать людям, куда делась его хозяйка.

Сергей с Эдиком переглянулись и заспешили вслед за собакой. Добравшись до места, где сидел пес, Отрадов наклонился и, изучив следы шин на снегу, сказал Вульфу:

– Развернулись и поехали назад.

– Но не в Москву, – заметил Новицкий. – Иначе их засекли бы на посту ДПС.

– Значит, они куда-то свернули – по дороге полно населенных пунктов…

– Зачем, как думаешь?

– Лучше об этом не думать, – буркнул Сергей и, взяв Данилку за ошейник, повел его к машине.

– А внутрь здания разве не пойдем? – крикнул ему вслед Эдик.

– Незачем. Я знаю, зачем они приезжали, и догадываюсь, что та вещь, за которой они приехали, теперь у Марка.

– Как и Аня.

– Как и Аня, – эхом повторил Сергей. – И я надеюсь, что Марк не причинит ей вреда… – Он запихнул Данилку в салон и, обернувшись к Новицкому, нетерпеливо сказал: – Поедем, Эдик, поскорее. Будем Аню искать.

– Где искать?

– У Марка где-то в Подмосковье есть домик, может, он увез ее туда.

– Название поселка не помнишь?

– Это не поселок, а маленькая деревенька. Называется она… – Он пощелкал пальцами. – Гадюкино или Грязюкино, точно не помню…

– Ладно, поехали, – бросил Вульф, торопливо зашагав к своему «мерсу». – У меня в машине есть атлас автомобильных дорог, посмотрим его, вдруг найдем там Гадюкино. – Он махнул шоферу, чтобы тот заводился. – Кстати, Сереж, не считаешь, что надо Петра предупредить? Пусть ментов подключает, что ли…

– Петр не отвечает. Я ему весь день трезвоню, но он сбрасывает звонки. – Сергей достал сотовый и повторил попытку дозвониться до Моисеева: теперь было занято. – Ладно, без него обойдемся… – проворчал Сергей и, увидев, что Новицкий забрался в салон, бросил водителю: – Поехали, парень, поехали!

И они поехали. Сначала по тихим улочкам Васильковска, потом по пригородному шоссе, затем выехали на трассу. Всю дорогу Сергей с Эдиком изучали атлас, но ничего похожего на Гадюкино в нем не обнаружили – по всей видимости, деревенька была так мала, что ее просто не нанесли на карту.

– Впереди машина гаишная, – подал голос водитель Саня. – Может, притормозить, чтоб вы у них спросили?

– Давай, – сказал Вульф.

Саня сбавил скорость. Машина тихо подкатила к инспекторской «Волге». Новицкий опустил стекло и выглянул наружу.

– Командир, – обратился он к одному из гаишников. – Мимо вас красный «Форд» с номерным знаком «Н222КУ» не проезжал?

– Мы только что сюда подъехали, – ответил тот. – Но насчет этого «Форда» нам передали, если что – тормознем.

– Тогда, может, подскажешь, где тут деревня Грязюкино?

– Какая деревня? – переспросил парень удивленно. – Грязюкино?

– Что-то в этом роде.

– Я такой не знаю.

– Есть деревня Большие Грязи, – подсказал второй инспектор. – Вам не она нужна?

Вульф обернулся к Отрадову, но тот отрицательно мотнул головой:

– Название из одного слова состоит. Это точно.

– Если из одного, – услышал его инспектор, – то тут только Ямская да Березняки. Восточнее есть Мыски, Пронино, поселок Дачный, а за ним Болотники…

– Болотники! – воскликнул Сергей. – Именно Болотники!

Вульф возмущенно фыркнул, но вслух мнения о никудышной ассоциативной памяти дяди не высказал. Вместо этого спросил у гаишников, как туда проехать. Те доходчиво объяснили и, получив в благодарность по красненькой купюре, взяли под козырек.

Анину машину первым обнаружил Саня. Издали приметив красную точку, четко выделяющуюся на белом фоне заснеженного леса, он направил «Мерседес» к ней. Когда автомобиль подъехал достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть ее в деталях, он обернулся к Новицкому и взволнованно сказал:

– Эдуард Петрович, кажется, она там! – И указал пальцем туда, где среди гладких сосновых стволов сиротливо стоял маленький красный «Форд».

Новицкий и сам увидел Анину машину. Она по дверки утопала в снегу, а ее изогнутый от удара бампер чуть ли не обнимал толстую сосну.

– Тормози, Саня! – крикнул Вульф, рассмотрев через боковое стекло Анину голову в кабине.

Водитель затормозил. Новицкий выскочил из машины, спрыгнув с дороги, полез по снегу к «Форду». За ним следом скакал Данилка, Сергей же, высоко вскидывая острые колени, несся так быстро, что опережал его на полкорпуса.

– «Скорую» вызывай! – бросил он через плечо, адресуя свою реплику Сане, но тот растерялся и забормотал:

– Как звонить-то? Как номер набирать? Мы ж не в Москве, я не знаю…

– Свяжись с Лехой, обрисуй ситуацию, он все сделает, – ответил ему Новицкий.

– Если с ней что-то серьезное, – задыхаясь, прошептал Сергей, – я себе не прощу…

– Не каркай, – процедил Вульф, делая последний рывок и достигая машины. – У нее подушка безопасности сработала, так что ничего страшного…

Но Сергей уже и сам видел, что голова Ани опущена на пузырь подушки, только это его не успокоило, потому что лицо дочери было так бледно, будто она уже мертва.

– Аня, Анечка, – позвал он, распахивая дверцу. – Ты слышишь меня?

Дочь не пошевелилась. Сергей, зажмурившись, опустился на снег. Из-под морщинистых век потекли слезы. Вульф, увидев это, оттолкнул Отрадова и сунул голову в салон. Секунду он внимательно всматривался в Анино лицо, потом дотронулся пальцами до ее шеи. Почувствовав подушечками ровное биение пульса, Новицкий издал облегченный вопль:

– Жива! – И легонько шлепнул Аню по щеке. Потом по другой.

Девушка застонала и открыла глаза.

– Очнулась, – засмеялся Новицкий и, обернувшись к Отрадову, повторил: – Очнулась.

Тот утер рукавом влажное лицо и подполз к машине.

– Папа, – прошептала Аня, увидев его. – Как ты здесь оказался? – Тут она заметила Новицкого и улыбнулась ему застенчиво. – И Эдуард Петрович с тобой…

– Мы тебя искали, – ответил Сергей, предварительно прокашлявшись, чтобы избавиться от комка в горле. – Как ты?

– Вроде нормально… – Она уперлась рукой в надутую подушку. – Только дышать нечем… Давит.

Новицкий склонился над ней и попытался убрать подушку. Пока он делал это, Аня прислушивалась к своему телу, пытаясь понять, не нанесен ли ему ощутимый вред. Особенно она переживала из-за ребенка, но никаких болей в животе не чувствовала, как и минимального дискомфорта, посему беспокоиться почти перестала, но все же немного волновалась. Когда же, освобожденная Эдуардом Петровичем от плена, она пошевелилась, то с облегчением констатировала, что отделалась легким испугом. Все части тела слушались и практически не болели, только немного ныли руки да голова гудела…

– У тебя руки связаны! – охнул Сергей, увидев на запястьях дочери путы. – Это Марк, да?

Аня кивнула, а Сергей принялся нервно дергать за веревку, пытаясь ее развязать. Но у него от волнения так дрожали руки, что попытки его были безрезультатными. Тогда за дело взялся Новицкий и развязал узел с первого раза.

– Спасибо, – поблагодарила его Аня, с облегчением потерев окровавленные запястья. – Мне б еще попить…

– Пойдем в машину, я тебе коктейль с коньячком сделаю.

– Мне нельзя коньяк.

– От десяти граммов ничего не будет, – отмахнулся Новицкий. – Сама идти можешь?

– Да, конечно.

И она собралась сделать первый шаг, но отец подхватил ее на руки и понес, как раненого бойца.

– Папа, зачем? – запротестовала Аня. – Я отлично себя чувствую!

– А вдруг у тебя внутренние повреждения? Ты же сознание потеряла…

– Нет у меня никаких повреждений! Я просто испугалась. – Она сползла с его рук и последние шаги до машины сделала сама.

– Но медицинский осмотр тебе все же необходим, – настаивал Сергей.

– Леха «Скорую» вызвал, – подал голос Саня. – Но не знаю, когда она прибудет. Ближайшее отделение в Васильковске.

– Значит, надо ехать им навстречу, – высказался Новицкий, подходя к машине. – Так быстрее будет. – И он легонько подтолкнул Аню к двери, чтоб она поскорее забралась в салон.

– А если разминемся? – засомневался Сергей, залезая следом за дочерью.

– Дорога одна, не разминемся.

– А не лучше ли сразу в Васильковск ехать? В доме инвалидов наверняка отличный медперсонал…

– Давайте сделаем по-другому, – предложила Аня. – Сейчас поедем в Болотники (тут рукой подать) и дождемся «Скорую» там.

– Зачем нам ехать в Болотники?

– Там Марк. – Она посмотрела сначала на отца, потом на Эдуарда Петровича и добавила: – И «Слава». – Прочитав на их лицах непонимание, Аня пояснила: – Я заперла Марка в сарае, где он собирался держать меня. Надеюсь, ему не удалось выбраться…

– Ладно, поехали, – принял решение Сергей. – А по дороге ты все нам подробно расскажешь.

Во двор дома Марковой бабушки они въехали через четверть часа. За это время Аня успела все рассказать, а также выпить коктейль с коньяком и смазать истертые веревкой запястья йодом. Слушая ее, Отрадов сокрушенно качал головой, вздыхал и машинально глотал неразбавленный джин, а Эдуард Петрович делал звонки – в Болотники, кроме «Скорой», нужно было вызвать и милицию, а на место аварии гаишников. Когда «Мерседес» затормозил у крыльца покосившейся избенки, Вульф первым вышел из машины и направился к сараю, но Аня остановила его окриком:

– Осторожно, Эдуард Петрович, у Марка пистолет!

Новицкий шагнул за угол полуразвалившейся бани и, стоя там, крикнул:

– Господин Суханский, вы меня слышите?

Ответа не последовало.

– Марк Эрнестович, – вновь позвал Вульф, – послушайте доброго совета – сдайтесь. Сейчас сюда приедет милиция, и вас все равно арестуют… – Он выглянул из своего укрытия и посмотрел на запертую дверь сарая. – Я подойду, отодвину задвижку, и вы выйдете, хорошо? – Опять тишина. – Сопротивление оказывать не рекомендую. Нас много, и все мои люди вооружены!

Услышав это, безоружный Саня сдавленно хмыкнул. Но тут же вытащил из багажника большой разводной ключ и зашагал с ним к Новицкому. Сергей последовал его примеру.

– Суханский, вы поняли? – крикнул Вульф, но когда ему опять не ответили, повернулся к стоящей у «Мерседеса» Ане и спросил: – А из сарая точно нет другого выхода?

Она покачала головой.

– Может, он доску выломал?

– У меня это не получилось – они довольно крепкие.

– Эдуард Петрович, – обратился к боссу Саня. – Давайте я машину подгоню прямо к сараю. Она бронированная, и нам ничего не угрожает…

Новицкий предложение одобрил, и спустя минуту «Мерседес» стоял у самой двери сарая. Саня осторожно высунулся из машины и потянул задвижку.

Дверь открылась. Ожидаемых выстрелов не последовало. Но Суханский был внутри. Сидел на ящике в углу сарая, опустив голову на грудь и вытянув руки вдоль туловища. «Браунинг» валялся поодаль. Услышав шаги, Марк даже не попытался его поднять. Он вообще не пошевелился, только криво усмехнулся… А потом вдруг совершенно по-идиотски хихикнул! Аня, услышав его дикий смешок, поежилась.

– Сиди тут, – скомандовал Вульф, выходя из машины.

Сергей, успокаивающе похлопав дочь по плечу, тоже покинул салон. И они вдвоем направились в сарай. Аня, помешкав, последовала за ними, но, едва переступив порог, остановилась. В углу, там, где стояла пирамида из ржавых ведер, она заметила осколки стекла, а чуть поодаль обломки игрушечного домика. Аня присела рядом с останками Полиной игрушки и зачем-то стала подбирать их. Пока она это делала, Вульф с Сергеем подошли к Марку. Аня опасливо покосилась на него, но, убедившись в том, что он по-прежнему недвижим, вернулась к своему занятию. Она успела собрать почти все кусочки некогда симпатичной безделушки, когда отец окликнул ее:

– Аня, смотри! – и, подняв валяющийся прямо под ногами Марка кусок синего стекла, бросил ей.

– Что это? – спросила она, подбирая его.

– Это «Слава»! – ответил Сергей, а Марк эхом повторил за ним «Слава, слава…» и вновь хохотнул.

– Папа, что с ним? – прошептала Аня, указав подбородком на раскачивающегося в такт повторяемому слову Суханского. – По-моему, он тронулся умом…

– Похоже на то, – согласился Сергей. – А все из-за него! – Он ткнул пальцем в стекляшку, которую Аня держала в руке. – Из-за «Славы»…

– Пап, ты ошибаешься, это не бриллиант! – парировала Аня. – Корунд какой-нибудь в лучшем случае…

– Знаю. Но вы с Марком именно этот корунд приняли за «Славу».

– Так это он был внутри игрушечного домика? – Она удивленно захлопала глазами и пробормотала: – Ничего не понимаю…

Сергей подошел к дочери, помог ей подняться и вывел из сарая. Когда они оказались на улице, он протянул Ане лист бумаги и сказал:

– Прочти, и ты все поймешь.

Аня взяла листок и пробежала по нему глазами.

– Это почерк бабули, – удивленно воскликнула она.

– Да, это письмо Элеоноры.

– Где ты его взял?

– Марк зажимал его в пальцах, когда мы вошли в сарай. Думаю, он достал его из той игрушки… – Отец поощрительно кивнул ей. – Читай, Анюта.

И она стала читать:

– «Если вы держите это письмо в руках, значит, мои загадки вами разгаданы и ваш путь к «Славе» преодолен. Не зная, кто из вас, мои дражайшие родственники, сделал это: Сережа, Лена, Эдик, Фрося, Дусик или дочь Сережи и Леночки Аня (а может, это вообще посторонний человек!), я обращаюсь к вам просто на вы. Итак, вы нашли последний ключ к разгадке – самодельную игрушку, смастеренную моим другом Адрианом для своей дочери Дуни, разломали ее, вынули записку, читаете ее и недоумеваете: где же «Слава», за которым мы так долго охотились? Спешу огорчить вас: «Славы» не существует! Да, да, его нет! Он сгинул в огне вместе с моим другом Адрианом. Надеюсь, вам не надо объяснять, как бриллианты боятся перепадов температур? Когда я оставляла «Славу» на хранение Адриану, я и думать не думала, что камень погибнет при пожаре. Я знала одно: мой добрый друг сохранит бриллиант, не позарившись на его красоту и баснословную стоимость. На случай чьей-то смерти – его или моей – у нас был план «Б», но ни Адриан, ни я не могли предположить, что «Слава» погибнет вместе со своим хранителем…

Ну вот, я все и сказала! Простите меня за то, что не смогла сохранить фамильную реликвию, но не кажется ли вам, что тут не обошлось без вмешательства выше? Быть может, «Слава» погиб, потому что ни один из потомков Андрея Шаховского не достоин им владеть или напротив – достойны многие? Нет ответа! И нет «Славы»…

Простите меня еще раз, теперь за то, что втянула вас в бессмысленную игру и дала вам надежду! Всегда ваша Элеонора!

Р.S. Но согласитесь, игра «В погоне за „Славой“ удалась на славу!»

Прочла Аня последнюю строчку и, помолчав, тихо сказала:

– Знала бы она, что ее игра привела двух людей к смерти…

– А также чуть не погубила тебя и довела Марка до помешательства… – Отрадов тяжко вздохнул, несмотря ни на что, ему было немного жаль Суханского. – Очевидно, когда Марк прочитал письмо и понял, что все его старания, а также взятые на душу грехи были напрасными, он повредился рассудком! А наказание за убийство практически неминуемо! И выхода нет…

Он обернулся к двери, из которой как раз выходил Новицкий (его водитель остался сторожить Суханского), и обратился к нему с вопросом:

– Милицию вызвал?

– Давно, – ответил тот и, услышав далекие звуки сирены, добавил: – А вот, кажется, и она.

Но это была не милиция, а «Скорая». Милиция приехала чуть позже, когда Аню уже осмотрел врач и констатировал ее полное здоровье. Пока районные стражи порядка с провинциальной неторопливостью осматривались на месте, в Болотники на устрашающе грязной «Ниве» примчался Станислав Павлович Головин с двумя коллегами. Он сразу взял все под свой контроль и развел такую бурную деятельность, что васильковские менты аж рты пораскрывали. Споро проведя оперативные изыскания и усадив закованного в наручники Марка в «Ниву», Головин прыгнул в салон и, велев свидетелям – Ане, Сергею, Сане и Эдуарду Петровичу – следовать за ним в Москву для допросов, унесся. Свидетели погрузились в «Мерседес» и последовали за лихо рассекающей бездорожье «Нивой» в сторону столицы.

Аня

От Головина они ушли в десятом часу. Уставшие, изнервничавшиеся загрузились в машину. Аня забралась назад, Данилка устроился рядом, а отец сел за руль, хотя Эдуард Петрович предлагал им своего шофера, он решил вести сам, чтобы по дороге поговорить с дочерью с глазу на глаз.

Пока отец прогревал машину, Аня смотрела в окно. Вид вечернего города ее успокаивал. Приятно было смотреть на уютно светящиеся окна квартир, желтые огни уличного освещения, попыхивающие сизыми выхлопами машины, переливающуюся разноцветными искрами рекламу. Все то, что днем казалось обыденным, теперь представлялось ей прекрасным, особенно лежавший на обочинах снег, который при дневном свете был грязно-серым, тусклым, а сейчас голубел, переливался и искрился…

Как бриллиант «Слава», так и не попавший ей в руки!

– Ну что, Анюта, поехали? – услышала она голос отца. – Сейчас приедем домой, отпарим тебя в горячей ванне, напоим чаем с медом и уложим в кроватку…

– Пап, а Петр все еще не отвечает? – спросила Аня, тоскливо посмотрев на двух влюбленных, стоявших недалеко от их машины лицом друг к другу и державшихся за руки. – Набери его еще раз, пожалуйста.

Сергей послушно набрал номер Петра, но, услышав ставший за сегодняшний день привычным механический голос автоответчика, пробормотал:

– Наверное, у него что-то с телефоном.

– Наверное, – выдохнула Аня. – Ладно, поехали домой…

Когда машина тронулась, Аня бросила последний взгляд на парочку. Теперь женщина держала мужчину за плечи и тянулась губами к его щеке. И стоило только ей склониться к нему, как перед Аниным взором предстало лицо мужчины, которого до этого не было видно – его закрывала голова дамы. Увидев это породистое лицо, похожее в желтом свете фонаря на золотой слепок лица Аполлона, Аня зажмурилась. Это был Петр! Ее муж. А рядом с ним Ева. Она тянулась губами к его щеке, а он не препятствовал этому! И рук ее от своих плеч не отрывал. Улыбался своей неотразимой улыбкой, а его ладонь лежала на ее талии…

– Быстрее, папа, – прохрипела Аня, сжимая руками веки. – Умоляю, быстрее…

– Тебе плохо? – забеспокоился Сергей, решив, что дочери стало дурно. – Тошнит?

– Нет, только давай скорее уедем отсюда.

– Потерпи, Анюта, скоро будем дома.

– Я не хочу домой! – выпалила она и, разлепив веки, уставилась на отца лихорадочно блестящими глазами. – Давай поедем к тебе.

– Куда ко мне?

– В Светлогорск.

Сергей чуть руль не выпустил, услышав такое.

– Папа, прошу, отвези меня подальше отсюда, – прошептала Аня, уткнувшись носом в подголовник водительского кресла. – Я не хочу оставаться в Москве…

– Если не хочешь, то мы, конечно, уедем. Но не сейчас же!

– Почему?

– Во-первых, сейчас нет рейсов, а во-вторых, мы должны сначала обсудить все с твоим мужем, вдруг он не сможет полететь…

– Я лечу без него.

– Как без него? Почему?

– Папа, он любит другую! – выкрикнула Аня так громко, что Данилка вздрогнул. – Не меня – Еву! Он хочет быть с ней, только боится меня ранить…

– Что за вздор? – возмутился Сергей. – Зачем ты наговариваешь?..

– Он только что обнимался с ней у дверей прокуратуры, неужели ты их не видел?

– Нет.

– А я видела! Своими глазами! Ева целовала его, а он улыбался… – Аня яростно стряхнула с глаз слезы, с силой провела кулаком по влажной щеке. – А вернувшись домой весь пропахший ее духами, он будет врать мне, что она для него лишь клиентка!

– Даже если ты и права насчет мужа, то побег не выход. Ты должна бороться за Петра, глупая! – Аня тряхнула головой. – Но поговорить-то с ним ты обязана! Нельзя же из-за какого-то поцелуя рушить семейную жизнь… Тем более у тебя, у вас, будет ребенок! И ты, между прочим, обязана сказать об этом мужу…

– Чтоб он остался со мной из чувства долга? Ну уж нет!

Сергей отъехал на обочину, остановился и, обернувшись к дочери, стал ее увещевать:

– Ну дури, Аня. Нельзя принимать жизненно важные решения в нестабильном душевном состоянии. Ты перенервничала сегодня, ты не в себе и не способна мыслить трезво…

– Напротив – мои мысли трезвы, как никогда. Это раньше я была наивной дурочкой. Я верила, что такой мужчина, как Петр, может искренне полюбить меня и что я, рвань из коммуналки, стану ему достойной подругой жизни. – Она горько рассмеялась. – Да мы ж как те дельфин с русалкой из песни. Не пара, не пара, не пара!

– Какая же ты у меня дурочка, – покачал головой Сергей. – И очень на свою мать похожа. Она тоже лет до пятидесяти не могла поверить, что достойна и любви, и уважения, и счастья. – Он завел мотор и, вырулив на дорогу, сказал дочери: – Я не дам тебе все разрушить. И в Светлогорск уехать, не предупредив мужа. Сейчас мы вернемся домой, ты соберешь вещи, отдохнешь, а когда вернется Петр, вы обо всем поговорите…

– Да не могу я, как ты не понимаешь? Ни говорить с ним, ни видеть его… По крайней мере сегодня. – Она упрямо сжала свой пухлый рот, но почти тут же разжала губы и беспомощно прошептала: – Я не знаю, что мне делать, папа. Я запуталась… – Сергей хотел сказать что-то утешительное, но она не дала ему рта раскрыть, подалась вперед и выпалила: – Едем домой.

– Вот молодец, – похвалил было ее Сергей, но услышал совсем не то, что ожидал:

– Я возьму документы, соберу кое-какие вещи, Данилкин намордник найду и справки о прививках. Если за это время Петр дома не появится, мы уедем в аэропорт, там ведь есть гостиница, где можно переночевать.

– Но, Аня!..

– Все, папа, я так решила. А если тебя смущает то, что мы смоемся по-английски, то я согласна написать Петру записку.

И она, плотно сжав губы, замолчала. После этого, обняв Данилку, Аня придвинулась к окну и стала в него смотреть, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Петр

Ева подалась вперед и порывисто обняла его. Застигнутый врасплох, Петр вздрогнул и стал ждать привычной реакции своего тела на Евино прикосновение, но ее не последовало. Ни дрожи, ни томления, ни возбуждения – ничего! Это было так удивительно, что Петр, не поверив собственным ощущениям, не отстранился сразу. Он ощущал прикосновение ее роскошной груди, чувствовал ее завораживающее тепло, ловил дразнящий запах, не исчезнувший бесследно даже за многие часы заключения, но ничего, кроме легкого удовольствия, не испытывал. Как будто с него сняли заклятие! Ева продолжала ему нравиться, и Петр все еще находил ее безумно сексуальной, но не горел тем бешеным желанием, что овладевало им при одной только мысли о ней. После разговора с Батыром Петр взглянул на нее другими глазами и в роскошной самке рассмотрел женщину: красивую, умную, сильную, но бездушную, холодную, эгоистичную, и понял вдруг, что эти черты его отталкивают. И стоило ему это осознать, как Евины прелести перестали его манить, а сама она уже не казалась ему богиней…

– Спасибо вам, Петр Алексеевич, – шепнула Ева ему на ухо. – Вы не представляете, как я вам благодарна…

– Это моя работа, Ева, так что не за что!

– Нет, есть за что. Если б не вы…

– Вас все равно бы выпустили. Головин сообщил, что преступление раскрыто. Убийца найден.

– И кто он?

– Он не сказал. Буркнул про тайну следствия и унесся по своим делам.

– Засранец! – с чувством процедила она.

– Зря вы так, Головин молодчина. Он настоящий профессионал. И умница. Между прочим, своим освобождением вы и ему обязаны…

– Да перестаньте вы его пиарить! – отмахнулась Ева и улыбнулась лучисто. – Дайте я лучше вас поцелую.

И она, легонько обняв Петра за шею, чмокнула его в щеку. Именно чмокнула, бесстрастно, сухо, вскользь, а не как обычно – горячо, влажно, завлекающе. А оторвав губы от его лица, с улыбкой посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Я отпускаю тебя, Петенька.

И он почему-то сразу понял, что она имеет в виду. А Ева, видя, что он понимает, добавила:

– Больше я тебя не потревожу. Я начинаю новую жизнь… – Ее улыбка немного притухла, но стала нежнее. Ева бросила взгляд за спину Петра, где у фонарного столба стоял высокий черноволосый мужчина в распахнутой куртке, и, кивнув ему, закончила фразу: – С ним!

Петр обернулся и увидел Батыра. Парень ждал Еву, держа в одной руке огромный букет белых лилий, а в другой небольшой чемодан с вещами – похоже, этот чемодан был единственной его собственностью.

– Правильный выбор, – одобрил ее решение Петр и, сжав на прощание Евины пальчики, заторопился к своей машине.

– Куда вы убегаете, Петр? – окликнула его Ева. – Поедемте с нами. Закатимся в какой-нибудь крутой ресторан, отпразднуем мое освобождение…

Петр отрицательно мотнул головой и зашагал к «Пежо» так быстро, будто хотел нагнать потерянное время!

Аня

Вещи были собраны. Документы с деньгами положены в сумку. Данилкины справки и намордник найдены. Записка написана («Прощай!») и прикреплена к зеркалу в спальне. Но Аня все сидела на кровати, теребя край подушки и тяжело вздыхая. Она не знала, как поступить. Вернее, знала, что надо уходить, немедленно уходить, потому что столь долгое отсутствие Петра говорит лишь об одном – он с Евой, ибо в такой час ему больше быть негде; но никак не могла решиться на это. Ее раздирали противоречия. С одной стороны, она любила мужа и хотела прожить с ним всю жизнь, но с другой, если ее не любят и не хотят, что это за жизнь? Вот и мучилась Аня, не зная, как поступить: либо остаться и примириться с унизительной действительностью, либо уйти и гордо страдать в одиночестве…

Аня покосилась на часы, на которых было начало двенадцатого, и снова вздохнула. Она презирала себя за нерешительность, мягкотелость, трусость, но все тянула и тянула с решением. Измучив себя окончательно, Аня взяла с тумбочки бабулин дневник. Она иногда использовала его в качестве советчика (это мать научила ее «гадать» по книгам – она использовала для этого сборник японской поэзии). Открывала наугад, наобум выбирала строчку и, прочитав ее, принимала решение. Вот и теперь Аня решила обратиться к помощи дневника. С зажмуренными глазами она раскрыла тетрадь, провела пальцем по странице и, уперев подушечку в одну строку, разлепила веки.

«У меня было море мужчин», – прочитала Аня и подумала: «Это не про меня, а раз так, то на совет бабули надеяться не стоит…» Но все же решила для верности дочитать отрывок до конца и вот что увидела:

«… Некоторых из них я любила, кого-то уважала, многих лишь терпела, но всех бросала, ни на миг не сомневаясь в правильности такого поступка и не сожалея о содеянном. И лишь один разрыв едва не разорвал мое сердце! Когда я бросила Сережу, думала, что умру. Я страдала долгие годы, изводя себя тем, что пошла по самому легкому пути. Я отвергла его, потому что так подсказывал мне разум (и намекал господь, послав нам в наказание больного ребенка), а надо было слушать сердце. И бороться за свою любовь! До конца бороться даже в том случае, если она, как наша, было противоестественной, неправильной… и даже проклятой… Любовь того стоит!»

Аня оторвала затуманившийся от слез взгляд от расплывающихся строчек и прошептала: «За любовь надо бороться, она того стоит!» Потом, захлопнув дневник, порывисто встала и начала вышвыривать вещи из чемодана. За этим занятием ее застал отец.

– Ты что делаешь? – спросил он, посмотрев на груду сваленной на полу одежды.

– Борюсь! – возбужденно выкрикнула Аня, продолжая опорожнять чемодан. – За свою любовь!

– То есть, как я понимаю, мы остаемся?

– Да!

– Вот это правильно, – расплылся в улыбке Сергей и стал собирать вещи с пола и аккуратно складывать их на кресло. А Аня, швырнув пустой чемодан в шкаф, сорвала с зеркала записку и разорвала ее на мелкие клочки. Когда бумажное «конфетти» рассыпалось по комнате, из прихожей донесся радостный лай Данилки, и Сергей воскликнул: – Петр вернулся!

Аня и сама это поняла, но вместо радости испытала тревогу. Она не знала, как вести себя с ним (а уж как за любовь бороться – и подавно!), поэтому, вместо того чтобы выбежать из комнаты навстречу мужу, села на кровать и застыла. Петра встречать вышел Сергей.

– Что с твоим телефоном? – услышала она голос отца. – Весь день до тебя дозвониться не мог…

– Отрубил, когда был у прокурора, а потом забыл включить, – донесся до нее ответ, и сердце екнуло при звуках родного голоса. – А где Анюта?

– В спальне.

– Спит?

– Нет, тебя ждет…

– Анюта! – зычно позвал ее Петр. – Иди сюда, у меня для тебя сюрприз! – И более тихим голосом добавил, обращаясь к Сергею: – Три часа по Москве мотался, пока нашел, вот и задержался так…

Услышав это, Аня вскочила с кровати и бросилась из комнаты. Выбежав в прихожую, она увидела мужа, стоящего у приоткрытой двери. Лицо его раскраснелось от мороза, в волосах поблескивала влага от растаявших снежинок, а на губах блуждала такая счастливая улыбка, что Аня не сдержалась и радостно рассмеялась. В ответ на ее смех Петр крикнул: «Сюрприз!» и, выбежав за дверь, втащил в прихожую большую, пушистую, дивно пахнущую хвоей живую ель.

– Ты всегда просила, – сказал он и, кряхтя от натуги, стал елку поднимать. – Но я был против, потому что от нее одни иголки, а искусственные сейчас такие роскошные, уже с игрушками и огнями… – Петр поставил-таки ель, она оказалась выше его, и, удерживая ее за ствол, гордо сказал: – Три часа искал! Елочные базары уже не работают – ночь на дворе, в супермаркетах такое не продают, пришлось на склад ехать, сторожа будить и покупать, что называется, из-под полы… – Он тряхнул елью, и ее пышные ветки задрожали, разнося по прихожей свой смолянисто-хвойный аромат. – Красавица, а?

Аня молча кивнула.

– Я и игрушки купил, и гирлянды, – похвалился Петр. – А еще вот что… – Он кивнул тестю: – Подержите, пожалуйста. – Когда Сергей взялся за ствол, Петр поднял с пола огромный пакет и вытряхнул из него красные шапочки, отороченные белым мехом. – Это для нас с Сергеем Георгиевичем, а для тебя костюм Снегурочки…

– И у меня для тебя тоже кое-что есть, – тихо сказал Аня и, подойдя к мужу, шепнула ему на ухо то, о чем все время мечтала сказать.

Эпилог

Через восемь с половиной месяцев Аня родила близнецов. Девочку и мальчика. Девочка появилась на свет на пятнадцать минут раньше брата, сразу дав всем понять, что и по жизни будет первой. Розовенькая, светловолосая, голубоглазая, с ротиком бубликом и «кудрявыми» ушками, она сразу очаровала и родителей, и бабушек-дедушек, и персонал роддома. Аня назвала ее Элеонорой, и Петр не спорил. Тем более что мальчику имя дал он. Голенастый, смуглый, большеглазый, с воинственным пепельным хохолком, он уродился в моисеевскую породу, и Петр назвал его Алексеем в честь своего отца.

Выписавшись из роддома, Аня быстро вошла в колею и справлялась с близнецами, как говорится, влегкую. Тем более что помощников у нее было предостаточно. Отец, дед, две бабушки – никаких нянек не надо! Даже Данилка норовил подлезть к коляске и, обхватив ручку своими огромными клыками, покачать ее. Иногда к ним в гости приходил Эдуард Петрович с женой. Ли-Янг опять была беременна, и все грозилась родить Леше невесту. Она же держала всех в курсе Евиной жизни, которая по-прежнему била ключом. Уйдя с грандиозным скандалом от своего продюсера, она заключила контракт с «Сони-мьюзик» и вместе с Батыром, ставшим ее представителем, собирается ехать в Америку, которую твердо намерена покорить. Никто не сомневается, что ей это удастся!

Когда близнецам исполнился месяц, умерла Полина Невинная. Аня узнала об этом от мужа, который, придя с работы позже обычного, сообщил ей о грустном событии, а еще о том, что Элеонора Георгиевна, кроме распоряжений относительно похорон дочери, оставила записку для Ани.

– Для меня? – переспросила та, не поверив.

– Да. – Петр протянул ей распечатанный конверт, на котором неровным старческим почерком было выведено: «Вскрыть после смерти Полины». Аня взяла его и, заглянув внутрь, обнаружила аккуратно сложенный лист. Развернув его, Аня стала читать:

«Анюта, милая, это опять я, твоя бабуля. Не знаю, как скоро тебе попадет в руки это письмо, но надеюсь, что у тебя уже есть дети (желательно девочки – Шаховские славились своей бабьей породой!), готовые унаследовать фамильную реликвию – бриллиант под названием „Слава“. Ты удивлена? Нет, ты наверняка подумала, что я сошла с ума на старости лет, ведь „Слава“ сгинул в огне (уверена, что ты, моя дорогая, уже поучаствовала в игре „В погоне за „Славой“), и ты смирилась с его потерей… Анюта, я соврала, фамильный бриллиант Шаховских цел и невредим. Он не погиб вместе с Адрианом, потому что был спрятан в несгораемом шкафу. А обманула я вас не для того, чтобы поиздеваться, а затем, чтоб уберечь камень. Я не могла допустить, чтоб им завладел тот, кому он не предназначен, вот и направила всех по ложному следу, прекрасно зная, что в конце концов он попадет в руки того, кто должен им владеть. Анюта, „Славу“ я завещаю твоим детям. Если есть дочь, то ей. Соблюдая многовековую традицию, я подарила бриллиант своей Полинке. И пусть она не могла оценить его, а он не сумел принести ей счастье, но «Слава“ ее собственность и оставался с ней до тех пор, пока бог не забрал мою девочку себе. Теперь, когда она умерла, бриллиант ваш! Владейте им, берегите, и пусть милостивый глаз бога Рамы принесет счастье твоим потомкам!

А теперь запоминай, как его найти…»

Дальше была написана фраза: «Третья справа левого угла», смысла которой Аня не поняла, три заглавные буквы «А», неизвестно что означавшие, квадрат с точкой внутри, черт знает что символизирующий, ряд соединенных плюсом чисел, в сумме дававших «очко», и замыкавшее все это безобразие понятное и родное слово «Слава»!